Булава скифского царя
Пётр Владимирович Волкодав


У Перекрёстков Миров #1






Уж не Тертея ли далёкие потомки закрывали собою амбразуры дотов второй мировой, — бросались с гранатами под танки и писали обломками кирпичей обыкновенные русские маты на здании рейхстага? Не они ли, сколе?

Кровь-то не поменять. Она говорит сама за себя…

Лев Николаевич Гумилев, этнограф, историк, человек создавший математический алгоритм прогрессии существования и развития этносов, перед смертью, хотел одного:

(Л.Н Гумилёв — сын Николая Гумилёва и Анны Ахматовой-Горенко)

А хотел он одного: — подняться из гроба и хотя бы одним глазом на мгновение взглянуть на золотой век России — двадцать первый от рождества Христова, страну и народ, который, осуществляя заветы пращуров, объединил ойкумены.












Пётр Волкодав

БУЛАВА СКИФСКОГО ЦАРЯ



Льву Николаевичу Гумилёву и посвящает автор первую книгу романа, книгу о скифах, овеянных славой легенд и былин — степных богатырях — наших предках. Извините, что Степан, присутствует не во всех главах, но я и преследовал цель: Главные герои — Все персонажи!



* * *

		  Позови меня в даль,



		  За кордон, или дальше



		  Где меня будет ждать



		  Незнакомый рассвет…







		  Патагонская пыль,



		  Гималайские травы…



		  Будут долго хранить



		  Мой



		  Затерянный след.







		  Где-то, в далёком краю



		  Я,



		  Своё счастье найду, и



		  Печальную песню о доме,



		  Которого нет у меня,



		  на Родимой Земле,



		  на которой,



		  я хозяином не был



		  ни дня.



		  О потерянном и обретённом,



		  О вчерашнем и завтрашнем дне,



		  О народе, отставшем от счастья



		  На замученном красном коне…







		  Эх — раз, да ещё раз,



		  Да ещё много-много раз…








    

С. Ротарь.





Пролог


Тьму ночи рассекал свет фар. Дорога на Тирасполь пустынна и темна как сегодняшняя августовская ночь. Ни одной встречной и попутной машины, ни одного забредшего из невесть откудова путника, — никого, никого — глухая и молчаливая и полная звёзд — ночь. Довольно странно, ведь трасса-то всегда оживлённая и запруженная авто, сейчас — пустынна и безжизненна. Странно…

Изредка дальний свет выхватывает жёлтовато-выгоревшую диском слепящего, разделительную полосу; верстовые столбы трассы Одесса-Тирасполь и редкие предупредительные знаки. Полотно дороги убегает и, — торопится, стремясь в незримую и вечно-бесконечную даль будущего.

Дорога струится, рисуя, — словно на начатом полотне холста штрихи и кривые черновиков будущего творения художника и мастера. Ей — дороге, — нет, и не будет конца — никогда-никогда.

Трещины старого с заметными залысинами и местами вспученного временами покрытия бьют по глазам морщинами старости, а сухой ковыль на обочине стелется волнами, будто на море, — будоражит душу и навевает прошлое, а его — прошлое никак не отринешь, — никак и не выплеснешь из себя. Не получается. Никак!




Мы — в настоящем, уже несмутном времени, на многострадальной земле Приднестровье, а в десятке километров колыхается Днестровская осока.

Тира — так называли Днестр, живущие на её берегах: греки фракийцы, скифы, словены и другие народы. Немало за свой долгий век повидала эта река, немало унесла она вод с тех незапамятных времён. Река, разделявшая земли и народы, тихо струится и по сей день, как в те былинные времена, а — разграбленные неупокоенные захоронения наших отцов — скифов, — курганы Приднестровья молчат.

Молчат и те, которые — нетронуты, слава Папаю и — не найдены пока и, не исследованы археологами и, далеко не раскрыли всех своих загадок и тайн.

Именно здесь, в Приднестровье — один из горячих перекрёстков жизни античной Европы.




На пустынной ночной дороге новенькая «лада». Колёса монотонно проглатывают километры шоссе, а перекрёстка всё нет и нет. Повороты, изгибы, трещины дорожного полотна и, странное напряжённое молчание. В салоне авто двое мужчин: отец и сын. Изредка натянутую ситуацию молчания нарушает визг тормозов.

Костя выжимает из машины всё, на что она способна, не зная, зачем и почему, напряжённо вглядываясь в ночь. Стрелка спидометра редко падает ниже цифры 175. Он искренне удивлён и ошарашен происходящим, но старается не подавать виду. Костя не следит за асфальтовой лентой, а часто и незаметно пощипывает себя за ногу и чувствует, — происходящее не сон — рядом с ним, на соседнем сидении — отец. Он пока не знает что предпринять.

Стоит завести беседу и мираж исчезнет, канув в реальность; снова окажешься в квартире, а молчать и искоса наблюдать за пассажиром, тоже нет мочи. Костя давно не чувствовал такого напряжения и растерянности, не знает, что предпринять. Ситуация — фантастический сон и непредсказуемо развивающийся сюжет. Бывают такие ситуации у всех у нас, когда мы не знаем что предпринять. А время — идёт и идёт, подгоняя ладу.

«Куда мы едем?» — опять таки непонятно Косте. — «И, зачем?» — Вопрос зависает и пока остаётся без ответа.

Человек, находящийся рядом, молчалив и спокоен. Он — всматривается в дорогу и не реагирует ни на что. Зовут его — Степан, он — Костин отец как вы уже догадались. Степан — человек, которого вот уже более пяти лет причислили к погибшим и считают легендой. О нём говорят и пишут, слагают и придумывают небылицы, считают героем, но для Кости он самый обыкновенный человек.




А всё то началось, после того, как во время начала апокалипсиса, Степан вошёл в пирамиду Исиды-Хуфу в Гизе… Это было пять лет назад.

Толком объяснить произошедшее явление, учёные так и не сумели, а Степан, — Степан с тех пор исчез. Поиски внутри пирамиды не принесли результатов. И вот он рядом — необыкновенный для всех, но не для Кости. Таковым, во всяком случае, обыкновенным он считал отца до тех событий. Но сейчас главное иное, — они рядом как раньше — рядом!

Костя опустил боковое стекло и, дрожащими пальцами вынул из пачки сигарету. Зажигалка дрогнула, выдав напряжение. Авто вильнуло по трассе, противно взвизгнув тормозами. Костя выровнял машину и бросил короткий взгляд на отца.

Молчание тяготило всё больше и больше. Заструился дымок сигареты и принёс некоторое успокоение. Костя никак не может решиться, боясь — стоит заговорить и, «мираж исчезнет» — он снова окажется в своей квартире, а отец пропадёт и, теперь уже — навсегда.

Колёса нескончаемо вращаются, проглатывая километры дороги, а перекрёстка всё нет. Нет и слов в кабине авто. А дороге всё равно. У неё нет ни начала, ни конца и ничего тут не поделаешь. Дорога! Она — бесконечна, как и наша жизнь. Она, то и дело петляет по сторонам жизни, замысловатыми кривыми, иногда выходя на «прямую», но, не находя своей опоры — путника, теряется в надеждах и томится в ожидании, в ожидании хотя бы одного путника. Такова её доля и предназначение — ждать. Она, не вращая веретено бытия, накладывает свою сеть нитей на мироздание и, оплетая своей паутиной вселенную и галактики, в том числе нашу звезду по имени Солнце, Твою и Мою планету читатель, и нас всех, самых обыкновенных и тех, кто считает себя необыкновенными людьми.

Из порогов горных хижин и крытых соломой и камышом крыш она идёт серпантинами троп, незаметно для нас, переходя в сухопутные, водные и воздушные пути. Шоссе переходит в переулки и улицы, проспекты и майданы, не застревая и, не останавливая свой путь у взлётных полос аэропортов и космодромов и, тонкими мириадами нитей-струн уходит к далёким звёздам, чтобы снова вернуться, чтобы снова вернуться домой. И, всегда, всегда на ее перекрёстках кипит и волнуется непридуманная в своей реальности — жизнь. Так было и будет и, не дано нам изменить и, ничего не зависит от нас, ничего… Кто это сказал? Неужели ты — Дорога?

Спутник водителя неожиданно положил свою руку на плечо Кости: — Останови здесь сын, мы приехали.

— Аа? — Слова застряли. Костя, встрепенулся и резко вдавил педаль тормоза. Двигатель чихнул — машину потащило в кювет, но Костя справился с ситуацией. Ладу отбросило вправо — шины протёрли чёрный след и, лада застыла у обочины.

Степан снова нарушил молчание и спокойно повторил: — Мы приехали, сын.

— Ты… — у опешившего Кости перехватило дыхание.

— Батя… Ты?! Я. — Он, не веря себе, прислонился к отцу и почувствовал тепло, как в детстве.

Степан обнял сына, улыбнулся и в шутку, как раньше, ударил ладонью в плёчо: — Я, я сынок, а ты думал, что призрак? Привет, как ты, как мама, жена?

— Я? — Костя от неожиданности резко подскочил и ударился головой о боковую верхнюю ручку. Мираж не исчез и не испарился. Реальность стала ощутимой; почесав шишку на темени, он открыл дверь и вышел вслед за отцом. К шуму в голове добавился оглушающий запах полевых трав, — лёгкий с прохладцей ветерок и одинокая песнь сверчка.

Сверчок вёл, такт за тактом, свою августовскую рапсодию, а чистый небосвод, трепеща мерцанием спелых и местами недозрелых звёзд, казалось, согнулся и стал ближе к Земле. Казалось — ночное небо с краюхой луны, хочет припасть к седому, ещё нестарому человеку, сидящему у обочины и заговорщически улыбающемуся своему сыну. Костя снова почесал затылок, постоял и направился к отцу. Ни слова не говоря, прикурил и протянул сигарету. Степан жадно затянулся и тут же зашёлся кашлем, а потом — смехом. Он притушил сигарету, растерев её сапожком, и поднялся. Только сейчас Костя обратил внимание на одежду отца. Она не соответствовала ни современной моде, ни — времени… — Где мы? Что происходит, во шо ты одет, батя? — Костя, осмелев, пощупал рубаху отца. Рубаха без ворота, с разрезом на груди и шнуровкой, а внизу с треугольным удлинением впереди. Штаны и вовсе удивили: из тонкой, хорошо выделанной кожи; штанины заправлены в изящные кожаные сапожки и выше щиколоток перевязаны тесьмой.

— Вот, наконец-то у меня получилось, — несколько напряжённо сказал Степан и обнял Костю. На этот раз сын не растерялся: — А ты похудел батя.

— Да и ты сын спустил жирок, — Степан хохотнул. — Нет, я не то говорю. — Он заглянул в глаза сыну… Костя замигал и отвёл взгляд.

— Батя, а тебе идёт короткая борода. У, у тебя все волосы белые, как у старика. Я, — Степан перебил сына: — Потом. Поздравляю с днём рождения, сынок! Это тебе. — Костя оторопел — Что это, отец? — Степан вынул из-за пазухи небольшой мешочек. — Это подарок тебе, дома рассмотришь, а сейчас поехали. У меня очень мало времени, извини сын. Завтра тяжёлый день. Фат, сынок.

— Какаой фат, батя?

— Потом узнаешь… река — Фат. Сейчас — разволновался Степан — Фат это река — Большая Лаба — приток р. Кубани, где родился мой прадед — казак. Как ты, Кость?

— Я… Отец? Я ничего не понимаю. Объясни пап?

Степан неуклюже обнял сына и прошептал: — Потом поговорим сынок. Как долго я ждал, о господи, но… — К удивлению сына он обошёл машину и молча сел за руль.

Лада послушно завелась, съехала с трассы в кювет и, вминая сухую тысчелетнюю траву, уверенно пошла к выделяющемуся в ночном августовском небе, кургану. Ее швыряло вправо-влево; в какое-то мгновенье Косте показалось — вот-вот оторвётся переднее колесо, но ничего подобного не происходило. Травы, расступались и обдавали пьянящим дурманом остывающей от дневного зноя степи. По левой стороне осталось несколько деревьев — малый оазис. Водитель остановил машину и осмотрелся, а затем сдал назад — к «оазису».

— Мы приехали, это — здесь. — Костя с удивлением, смешанным с восхищением, глядел на отца.

— Ты, бать…я думал мы перевернёмся. Во — фигня. Одни ямы и кочки, мля…

Степан, недоумевая, обернулся: — Какие кочки мля, о чём ты? — а затем громко захохотал. — Кочки говоришь сын, ха-ха-ха… — Не удержался и Костя, и брызнул казачьим — гы-гы, а сверчок ненадолго умолк.




Пламя костра плясало, причудливо отбрасывая тени, казалось — в мире ничего больше нет, кроме трещащих в огне веток и сучьев, но так не бывает. В мире всегда кто-нибудь да есть. Всегда. Костя, не переставая удивляться происходящему, открыл багажник, — достал пару раскладных стульев и, пошёл к костру. Когда закипела вода, он снял с таганка котелок и всыпал краснодарского чаю, не позабыв подкинуть листы чёрной смородины. Пока заваривался чай, подбросил пару толстых веток. Костёр весело затрещал и разгорелся с новой силой, выбрасывая вверх тающие угольки и искры. Они поднимались в высь, кружась в замысловатом танце и, растворялись в ночи. Отца всё ещё не было… Десять минут прошло как отец — легенда мира — ушёл в сторону кургана и пообещал скоро вернуться. Костя беспокойно осмотрелся, напряжённо вглядываясь в темень…

— Тир-тир-тр-тр-тир-тр-тр, — начали спорить сверчки.

— Уах-ах-ух, — отозвался филин.

И ветер не смог удержаться:

— Вфи-фи-и-и-й.

— Т-ш-шш-ш-ссссс, — ответили травы, а акации «оазиса» вздохнули кроной: их листва дрогнула и качнулась. Любопытная ночная пичужка вытянула шею в сторону костра и затихла.

— Ба-тя! — позвал Костя. — Батя, я заварил чай. Где ты!? — Костя повысил голос до крика и, не дождавшись ответа, включил фонарь… Ящерица, блеснув фосфоресцирующими глазами, скрылась в траве. Он снова позвал отца, ответа не последовало. Не получив ответа, пошёл по следам…

Небо, подсказывая дорогу, слепило чистотой и пригоршнями тихих, нарисованных звёзд. Одна из них улыбнулась: — Иди, отец ждёт тебя, — прошептала она Косте. Ковыль показывал направление, а Костя, как в машине начал сходить с ума. Чуть заметные следы в примятой траве вели в направлении кургана. Напряжённость спала, — он почувствовал себя уверенней, чем за рулём. В голове — рой вопросов к отцу. Костя запомнил их и повторял про себя, чтобы не забыть. Но, самый главный из них не давал покоя.

Что же происходит, что?

В кармане лёгкой ветровки Костя ощупывал подарок отца, теряясь в догадках. Внезапно он остановился и непроизвольно посмотрел вверх, не успев удивиться: — взрезая небосвод, начали тихо падать «леониды». Метеоры, оставляя за собой длинные световые линии, расчерчивали ночное небо и гасли. Сейчас, в этот год, их было особенно много. В прошлые года, Костя специально выходил ночью на двор, но почему-то за эти пять лет такого звездопада как сегодня, не случалось.

«Звёзды всегда падают в августе» — вспомнил он слова отца и в этот момент отчётливо увидел треугольник кургана и одинокую фигуру. Над рукотворным холмом склонилась в поклоне луна и, Костя с удивлением заметил — небо притихло и стало ярче, освещая его отца. Степан, недвижный как сфинкс, сидел на коленях, опустив голову.

— Отец, батя, — еле слышно позвал его сын. Плечи Степана вздрогнули; звёзды стали ещё ярче, и, казалось, — улыбнулась луна.

— Сынок, ты заварил чай?

— Да — всё готово. Чо с тобой происходит?

— Всё нормально сынок, идём к костру.




— Отец.

— Слушаю тебя.

— Я. Мы ждём тебя. Мама вся извелась. Где ты был всё это время? У меня расспрашивают о тебе; хотели в доме открыть музей. Я не разрешил. Твои фото во всех школах и… — Степан перебил сына: — Я ведь просил, чтобы из меня не делали сверхсущество. Люди не изменились.

— Нет, батя, изменились. Мы все изменились. С того дня… Когда ты вернёшься? Дочь пытается нарисовать твоё лицо; ей снятся странные сны и… ещё… Бать, я взломал код доступа на твоём компе! — выпалил скороговоркой Костя и зажал рот. Степан резко вскочил, расплескав чай.

— ЧТО!? Что ты увидел там?

— Совсем малость бать, начался пожар. Информация утеряна, за исключением…. Совсем малость. Извини, батя, Атлантида… Больше ничего. Извини… — Степан сжал губы и вздрогнул, а потом вытер холодную испарину.

— Странно, как ты мог догадаться. Странно, ведь код знал только я…

— Просто. — Костя облегчённо вздохнул и улыбнулся. — Мы покопались с Димкой, моим товарищем и пришли к интересному выводу. Разгадка находится в твоём офисе на улице Живописной, — да!. Аналитики из Центра Информации помогали нам. Две картинки над твоим столом, помнишь? На одной — лунная дорожка моря в том месте, где находится лавочка, где ночью купались мы… ну, помнишь пап, у кафе «Ивы», где лестница бежит каскадами к морю… да, да! А на второй репродукции — «Степь» Куинджи. Мы здорово удивились, когда открылась программа и пошла информация, а потом, а потом начались сбои: экран погас и, всё загорелось. Мы передали данные в институт гидрографии и геологии морского дна. Нам не поверили, но находившееся в том районе исследовательское судно «Хэнкок», отсканировало дно. Под донными наслоениями и выходами вулканического туфа обнаружили развалины каменных строений, по своим размерам превышающие храмовые комплексы Гизы, Карнака, Мексики и Венесуелы… Ты ошибся всего на два градуса по долготе. Но не компьютер о том сказал, а твои архивы, — Костя возбуждённо продолжил, — ты, использовал «Птиц Наска». Ты пошёл не так как другие.

— Ладно, будет о том. — Степан вздрогнул от слов. Костя, однако, не унялся. Он с торжеством произнёс. — Отец, ты додумался до простой вещи. Наложил сеть рисунков пустыни «Наска» на меридианы и параллели планеты. Но как ты нашёл базовую отправную точку? Я, ведь и консультировался с Андреем Скляровым.

— Ерунда. — Степан резко поднялся. Скинув рубаху, подошёл ближе к костру. — Какой же я дурак, о господи, — возбуждённо заговорил он, — зачем нужно было оставлять следы и автографы там, в той долбанной Атлантиде. — Он, вдруг оборвал самого себя и замолчал. Огонь осветил медно-бронзовый торс. Костя вздрогнул, — по его спине пробежала холодная волна мурашек.

— Господи, да на тебе нет живого места, где ты так? Одни шрамы, а что за борозды на груди?

— А, — Степан спохватился, но было поздно. Сын, как не хотелось, всё увидел.

— Ерунда, сынок… Мишка поцарапал, — отшутился Степан и протянул к костру ладони.

— Отец, мы ведь были ТАМ, с мамой, в той пирамиде. Первыми, после тебя туда проникли учёные, ах — сколько там промучились, чтобы открыть вход… Мы прошли по тому пути, что и ты, а потом, — через месяц, из коридора пирамиды был врезан проход в тоннель. Учёные обалдели от увиденного. А мама — плакала… Все девять ярусов и пустоты исследованы. Кто бы мог подумать, что под пирамидой, столько пресной воды. Обследованы аквалангистами и все лабиринты и тоннели между пирамидами. Учёные рассчитывали найти информацию о працивилизации, но так ничего и не обнаружили. А на девятом ярусе! Мы были там с мамой и Леной. — Костя чуть не задохнулся от волнения. — Нашли всё твоё снаряжение: — оборванный скальный шлямбурный крюк с верёвкой, ласты, титановый лук, даже следы твоей крови, а наверху — на девятом ярусе! — оплавленные камни той комнаты. Оплавились даже металлические дверцы вентиляционных отверстий шахт, ведущих в «комнату царицы». Там не смогло бы выжить ни одно живое существо. Да, да, да! Мы, все, слышишь, ВСЕ видели, как Землю опоясала радуга и, как.

— Не о том мы говорим. — Степан подошёл и обнял дрожащего сына. — Скажи мне вот что сын, — сменил он тему. — Как вы назвали внучку?

— Настя.

— Хорошее имя, мне нравится. Костя, ответь мне ещё на один вопрос… Володя-архитектор — жив?

Сын вздрогнул.

— Отец, тот о котором говоришь ты — Владимир Иванович — погиб. Я ведь принимал участие в его проекте. Завтра открытие «Глобуса», а в том сражении, о котором ты предупреждал, он положил больше полутысячи «их», а потом у него сломался меч. Он.. — Костя сдавленно замолчал, а Степан с горечью сплюнул: — Продолжай сынок.

— Володя нарушил всю тактику и стратегию ведения боевых действий, может быть, поэтому мы и победили. Странно то, что назвал себя царём Меотиды.

— Чтттооо!? — вскричал Степан.

— Да, пап… он поправил пояс и закричал… Мы так и не узнали, почему и зачем он так сказал… а потом он проорал. За… Мы не расслышали всех слов., но потом: «Я — царь Меотиды — Ассей»! А потом, если бы ты видел пап… Теперь, там, у «каменных могил» — Мемориал. Почти 150000 — «ИХ» и НАС. В живых осталось восемьсот шестьдесят два. Остальные — там…. За четыре с половиной часа боя… там был настоящий ад. Каждый из участников той битвы отдавал всего себя, чтобы подарить товарищам одно движение меча или один вздох. За Владимиром Ивановичем тогда пошла вся наша армия, хотя он не был командующим; им был Джон из Сенегала. Странно, Володя назвал его «Зиме»! и вот что — из всех наших воинов, в одинаковых доспехах, их было двое — он и сенегалец. А самое, странное; — они, словно знали друг-друга. У них было что-то общее. Джон теперь пишет музыку, а я… Я не прошёл отбора, ты ведь знаешь отец, мне приходилось бывать в «горячих точках», но ТУДА попали далеко не все чемпионы планеты по единоборствам и офицеры спецподразделений. В такой каше знание единоборств далеко не решает все вопросы. Володя один проломил все линии обороны. Он шёл, словно не человек, — Костя осёкся и посмотрел на отца, — а робот, а за ним шла дорога, устланная телами врагов. Это потом мы поняли, кто ОН… Некоторые из историков говорят, что так вели свои армии скифские цари.

У Степана хрустнули суставы пальцев. Он через силу улыбнулся.

— Не будем об этом, не надо.

— Что с тобой, отец, снова — сердце? — разволновался Костя.

— Нет. С ним всё в порядке. Кстати, ты знаешь, что этот курган — скифский, я расскажу тебе о них. Скифы стоят того, хотя и оболганы историками. Когда их царь говорил: «Мой народ», — то и было так. Он отвечал за свой народ и во времена невзгод поднимал меч и вёл своё войско, и, всегда, всегда — впереди. Скифов считали лучшими воинами Евразии. Первыми они выковали железные мечи и изготовили луки, которым нет аналогов, построили свои стоунхенджи; производили нейрохирургические операции. Их не смогли обойти молчанием библейские пророки и все античные историки и мыслители.

Степан умолк, а Косте показалось, что у звёзд выросли уши, а сверчки, умолкнув, завершили свой спор вничью. Он слабо возразил: — Но, батя, ведь скифы исчезли с исторической сцены.

— Нет, сын. Они не исчезали — никогда. Не слушай побасенок потерявшихся историков и… Об одном из последних царей того времени я расскажу тебе сын. Звали его…

* * *


У кухонного стола стояли встревоженная мать и жена: — Да проснись же, наконец, сынок. Что с тобой происходит Костя? Телефон разрывается, звонят из «Глобуса».

— Шо, — Костя насилу открыл глаза и с трудом поднял голову. Она раскалывалась после вчерашнего.

— Што случилось мам?

— Сынок, ты напугал нас всех: кричал во сне и всю ночь с кем-то разговаривал.

Костя потёр затылок и нижние веки. На столе пустая бутылка «Арарата», недопитый стакан и огрызок яблока. Но не они привлекли его внимание, а небольшой кожаный мешочек, перевязанный вверху тесьмой. Размером он был не более кисета для табака. Костя всё вспомнил и вскочил.

— Где отец!? — закричал он на всю квартиру. На его крик прибежала босая и испуганная Настя.

— Папка, со с тобой, сиво ты клисял? — Костя обнял дочь и посадил на колени. Она успокоилась, но повторила: — Со слу-силось, пап?

Слова прозвучали как гром в ясную погоду. — Отец вернётся, мам, — скоро вернётся! — У Веры Ивановны — его матери тотчас выступили слёзы, а испуганная Лена тихо попросила: — Костечка не надо, пожалуйста. Разве нам мало Настиных снов. — Муж, не отвечая на вопрос, развязал узел на «кисете». На стол выпал обработанный, сферической формы, чёрный, как смоль, камень. В диаметре камень не превышал пяти сантиметров. По оси просверлено отверстие, а по линии «экватора», равномерно, находились четыре сферические выступа.

— Что это, сынок? — удивилась Вера, но камень взяла.

— Мам, этот камень подарил мне отец ко дню рождения.

Настя заинтересовалась блестящим камушком, а Лена не заставила долго ждать: — Я видела такой в нашем музее. Это булава, символ власти. Такие штуки носили цари и владыки племен. Костя ты что, обокрал музей?

Вере едва не стало плохо: — Сынок, что всё это значит?

— Мама, я ничего и никого не обворовывал. Это подарок отца. Эту булаву носил правнук знаменитого скифского царя Атея, царь всех сколотов, а звали его — Зиммелих. Отец мне рассказывал о нём. Я видел батю! — с жаром вскричал Костя, встав.

— Но, — слабо возразила Вера, — твой отец погиб, пять лет прошло. Сыночек ты всю ночь был здесь. Скажи мне правду.

Настя заёрзала на коленях у отца: — Нет бабуска, мой дедуска сказал сто плилитит на звёздоцке, сколо. Исё он лассказывал сказку пло Ивана Салевися и селова волька.

Вера вопросительно посмотрела на невестку. Лена развела руками и отрицательно помотала головой.

— А ну марш умываться, а не то будет тебе и звёздочка, и серый волк. — Настя ловко спрыгнула с папиных колен и быстро ретировалась, показав язык.

— Какое-то сумасшествие у нас. — Вере не дали продолжить. В квартиру настойчиво позвонили.

— Мам, я открою — заторопилась Лена. Звонок не унимался. Лена поцеловала Костю, подмигнула Вере и пошла к входной двери.

В квартиру ворвался крайне возбуждённый Димка, Костин зам по строительству. Он прямо с порога закричал. — Константин Степаныч, Костя нам пора, через полчаса открытие Глобуса! Ё-моё, Кость, я звоню второй час. Почему не отвечаешь? Тёть Вер, шо с ним? — Костя выслушал излияния товарища и отрицательно покачал головой: — Нет, Дмитрий Андреевич, не могу. Дим, откроете «глобус» без меня.

— Как, — без тебя? — Дима растерялся. — Мы больше года работали. Телевизионщики уже ждут. Поехали.

— Не могу я, срочно нужно уехать. Вон, бери Настю, и открывайте напару.

— Куда ты и, именно сейчас? — растерялся Дима и подозрительно посмотрел на Костю.

— Дим, я в Приднестровье, к ночи вернусь.

Дима переглянулся с Верой Ивановной и Леной. Те пожали плечами, а Настя ему показала язык. — Костя, но ведь там будет куча народу, потом поедешь. У нас что, очередное срочное строительство в Приднестровье? Откуда такая срочность? Снова строительство?

Костя загадочно улыбнулся: — Нет, Димка, гораздо больше. Потом расскажу. Мне нужно убедиться… Я запомнил то место. — Дима растерянно пожал плечами.




….Когда все разошлись и разъехались, Вера взяла «камень» и поднесла ближе к глазам, чтобы лучше рассмотреть. Её словно ударило током, — она почувствовала, что сходит с ума. От камня и мешочка исходил запах, который она никогда и ни с чем бы не спутала. Так пахли руки Степана. Её ударил озноб. Вера, в волнении, допила чай, а затем, дрожащими пальцами набрала номер. На той стороне подняли трубку. — Старший научный сотрудник музея Горенко Лидия Ивановна. Я вас слушаю. — Вера назвала себя и в волнении спросила: — Лидия Ивановна, я могу с вами проконсультироваться?

— Я к вашим услугам Вера Михайловна. Что именно вас интересует? — Вера несколько успокоилась.

— Извините за столь странный вопрос. Скажите, пожалуйста, Лидия Ивановна, у вас из музея ничего не пропадало? Сын откуда-то притащил обработанный чёрный камень сферической формы и утверждает, что это булава внука скифского царя Атея, а звали его, дай бог памяти, Зиммелих.

— Гм, у нас всё на месте. О царе Атее я могу вам рассказать, но об том, как вы говорите — Зимелихе, мне ничего не известно. Вера Ивановна, а что ваш сын и историей заинтересовался? Если вы не шутите, приезжайте, необходимая аппаратура у нас имеется — время изготовления булавы можно установить с точностью до двадцати-сорока лет.




Лидии Ивановны долго не было. Вера тем временем просматривала, данную ей литературу о скифах.






«…это произошло в 339 г. до н. э. Армия македонского царя одноглазого Филлипа 2, отца Александра, встретилась где-то вблизи Дуная с армией скифов, которую возглавлял царь Атей. Произошла жестокая рубка, в которой скифы потерпели поражение; их девяностолетний царь — погиб…. Македонцы праздновали победу… Филлип 2… скифы не догадывались и, не могли знать, что скрывают щиты «фаланги» — изобретение Филлипа 2, но уже спустя….»





Вера увлеклась чтением и не заметила прихода Лидии Ивановны. Та внимательно смотрела на неё. Вера вздрогнула. — Ох, извините, я никогда не предполагала, что это… — всполошилась Вера.

— Ничего, не волнуйтесь, пожалуйста. Скажите мне Вера Ивановна вот что, — откуда у вашего сына такая информация? Я проверяла трижды. Булава изготовлена в 330–300 г. до р. Хр. Это самое интересное и загадочное время скифских царств. Подобных находок, — увы, у нас нет. Булава подлинная. Ошибка составляет не более 6-10 %. И ещё, кто этот самый — Зиммелих? Мне, как историку и археологу интересно. Извините, но Вы можете пригласить вашего сына? — Ответа она не дождалась. Вера медленно сползла со стула и потеряла сознание…




Водитель как мог, выдавливал из новенькой «лады» всё, на что она была способна. Дорога струилась и струилась, иногда петляя, казалось, ей не будет конца. Стрелка спидометра недвижно застыла на 200. Трещины дорожного полотна били по глазам, а сухой ковыль колыхался, словно волны феерии моря. Наконец, машина замедлила ход, взвизгнула тормозами и остановилась у обочины. Костя, не веря себе, открыл дверцу и вышел.

Метров за двести, вправо от дороги, «суховей» раскачивал ветви акаций и орехов, а правее — впереди — старый, поросший бурьяном курган. Костя вернулся в машину и взял видеокамеру. Почему-то дрожали пальцы.

У кургана находились люди, и стоял вертолёт. Костя, дрожа от нетерпения и волнения, направился туда. Сердце билось учащённо: — он находился на том самом месте, где был с отцом ночью. Костя растерянно шёл по нетронутой траве, непрестанно оглядываясь и ища следы машины. Их не было.




Археологи собрались и бурно обсуждали находку: — Откуда этот нож. Это слишком невероятно. Это подкинул какой-нибудь шутник.

— Добрый день.

— Привет, — без энтузиазма ответил пожилой учёный в кепке, нехотя обернувшись. — Костя — удивился руководитель раскопок.

— Да. — Костя заинтересованно посмотрел на найденный археологами нож и заметно побледнел. Обычный войсковой штык-нож, изготовленный из нержавеющей стали, с обломанным краем лезвия.

— Откуда? — спросил он, не церемонясь.

— Оттуда — хмыкнула девушка, а археологи продолжили обсуждать находку: — Ну не могли они Сергей Петрович в то время изготавливать ножи из нержавеющей стали, ещё и с пилой на верху лезвия. Его кто-то подбросил. — Старый археолог с сомнением покачал головой. — Вряд ли ребята. Нож находился под полуистлевшими золочёными доспехами.

— Можно посмотреть? — попросил Костя. Археолог, молча протянул ему остатки ножа. Костя стал белее мела. Он неестественно спокойным голосом произнёс: — Вы ведь не нашли в кургане костей, не правда ли, извините, как вас величать?

— Меня зовут Сергей Петрович, но откуда ты знаешь парень, о костях?

— Этот нож принадлежал моему отцу. Это мой нож — невозмутимо ответил Костя. Археологи переглянулись, пожимая плечами. Руководитель, тоже пожал плечами и подозрительно посмотрел на Костю: — Молодой человек, простите, но вы в своём уме?

— В своём — Сергей Петрович — нервно ответил Костя. А в моей правоте легко убедиться. На пиле ножа пятый зубчик сломан. Пожалуйста, поднимите съемку в Гизе, и вы убедитесь в моей правоте.




…В знойном мареве пустыни к сфинксу, в белом кимоно и рюкзачком шёл Степан… Археологи прильнули к расстеленному на земле, плёночному экрану монитора. Внезапно Степан остановился и, выругавшись, нагнулся. Из рюкзачка каким-то непостижимым образом выпал предмет. Степан ругнулся снова и поднял зачехлённый нож, а затем вынул из чехла и осмотрел. Археологи по губам догадались о лексике и хохотнули.

— Я помню слова твоего отца. И я и я — загомонили наперебой студенты.

— Погодите — попросил Костя. — Остановите кадр и дайте крупный план. — Археологи онемели, не веря увиденному. Костя положил найденный нож на изображение. Форма и линии совпали. На пиле ножа не хватало пятого зубчика. Косой излом соответствовал находке.

— Невероятно. — зашептал старый археолог, — но это ведь невозможно. Как твой отец мог оказаться там? — Костя задумчиво ответил: — Батя рассказывал, что этот курган насыпал последний царь всех скифов — Зиммелих, в 310 г до Христа, человеку, которого сочли погибшим. Звали его — голос Кости дрогнул. — Отец сказал, что этот человек называл себя «Скифом», а я теперь могу добавить от себя, и — «путником»…

Путником называл себя Степан. Это прозвище он получил, ещё учась в институте. О том знали все. После следующих слов Кости археологи оцепенели, словно от шока. — Мой отец вернётся послезавтра к Дню нашей Памяти. Он обещал.

— Сергей Петрович! Сергей Петрович! — раздались взволнованные крики. Из прокопа кургана показались два возбуждённых студента. — Посмотрите, Сергей Петрович, она оказалась чуть левее погребения. Земля обсыпалась и она засияла. Правда не хватает одного нащёчника. На лекциях Вы говорили, что за всю историю раскопок найдена всего лишь одна царская тиара с похожей чеканной росписью серебром, но это не парадная тиара, а боевой шлем. Тиару, мы очистили, невероятно — она сохранилась. Золотая! Слева, вверху, на ней вмятина. Похоже от удара меча. Почему вы молчите Сергей Петрович? — Профессор, дрожащими руками взял в руки шлём. После короткого осмотра он заметил: — Вокруг тиары, свернувшаяся в кольцо змея, кусающая свой хвост. На серебряном нащёчнике — скрещенные булавы. Поздравляю вас коллеги! — У археолога заблестели от возбуждения очки. — Вы знаете, что вы нашли ребята? — он торжественно поднял тиару. Все умолкли. — Такую тиару не мог надевать рядовой скифский царь, а только царь всех сколотов! — археологи возбуждённо загалдели, но неожиданно громко для всех прозвучал вопрос Кости: — Скажите, Сергей Петрович, у Вас есть последняя информация по Атлантиде?

Профессор, не отвечая, передал тиару Косте. Дрожащими руками вынул из кармана рабочей куртки видеофон и набрал номер. — Да-да, Карл, я тебе. Новости есть? Погоди, я сейчас переведу информацию на экран. Чтооо? — археолог застыл с открытым ртом. — На санскрите говоришь? но ведь это очень странно, да, я слышу. Ты уверен!? Говоришь, что под развалинами, не уступающими ни одному из известных сооружений. Это не может быть ошибкой? Невероятно, в руинах, под водой. Выжжено пучком лазера. Да-да я слышу. Вы поднимаете на поверхность. На сохранившемся обломке базальта? Предполагаете, что это крышка стола? Да, я слышу, хорошо слышу. — Старого археолога обступили студенты и сотрудники. — Датировка, что? Семнадцать с половиной тысяч лет. Ты уверен? Хорошо, вводи текст…

«…от мирр мой и, и, создан для ВАС. Нужно идти, помоги мне мой Мир, который……создал. Нужно исп….а…ят….тть… я иду…..

………………………….Вернусь ч. е…………..

рез все ойкумены и миры…вер. усь… не…у…. приходится. Сколько крови мои творенья……….аким…ал…Вас. Иду. Мой сын…….. брат Зиммелихе… мы встретимся….

Сте….»






Костя судорожно сдавил пальцы — до хруста и, в который раз перечитывал, полученное сообщение. Мы отсканировали дно и проникли в большое разрушенное помещение, вероятно одного из центральных залов дворца пирамиды. Плита была идеально круглой, метра три в диаметре, расколотая на несколько кусков. Остатки от надписи, то, что сохранилось на куске плиты базальта….. остальное пока не удалось восстановить. Надпись, на санскрите, — передали через средства связи океаногидроархеологи: — Мы перевели на общедоступный всем язык, но не совсем уверенны в правильности. С нами работают палеонтологи. Кости и останки не имеют аналогов, среди находок! Четырёхметровыё скелеты людей с вероятно разрубленными черепами, неизвестные науке останки хищников и саблезубых… Сенсация. Не знаем, что такое «Зиммелихе». Возможно, неправильно перевели.





Остолбеневший Сергей Петрович, ошарашено смотрел на Костю.

— Кто твой отец, Костя? Ведь это попросту невозможно.

— Йаа не знаю Ссергей Петрович. Нне знаю. Мой отец самый обыкновенный человек. — Профессор отрицательно замахал головой и тихо произнёс. — В последних трудах японского учёного Якасамы выдвинута интересная гипотеза о том месте на девятом ярусе так называемой пирамиды Хеопса, где был Степан.

Археологи окружили учёного. Он снял от волнения очки и продолжил. — Помните, В Библии: Бытие, глава 3, стих 24 сказано:






и изгнал Адама, и поставил на востоке у сада эдемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни.





— И что с того? — возразил один из студентов — это известно всем.

— Погоди — прервал его Костя. — И что дальше Сергей Петрович?

— А вот что — ответил, волнуясь, профессор. — Якаксама считает, что сфинкс, стоявший к востоку от пирамид и есть библейский херувим, то есть — лев с головой человека, а там, где был твой отец Костя, всё оплавилось, (это пламенный меч, обращающийся что это — мы не знаем), за исключением того места, где находился твой отец, там, где в круг врезан священный крест. Так, вот, есть предположение, что то место и есть — Древо Жизни. Сейчас на эту тему ведут спор учёные и богословы. Ведь все видели, что произошло тогда над пирамидой. И не зря ведь туда подсознательно собралось, сколько народу и диких животных. Сейчас там всё напичкано аппаратурой, но результатов нет вообще никаких. Странно. — Археолог повернулся к Косте. — А ты говоришь, что твой отец обыкновенный человек. Видимо он узнал более, чем должно простому смертному. И, вряд ли мы узнаем, когда бы то не было, то, что понял твой отец. Знания такого рода довольно опасны для нас, ибо владеющий ими, может подчинить себе весь мир и создавать свои миры. Да-да не смейтесь. А что произойдёт, если обезьяне вручить в руки автомат?.. вот то-то… Бог изгнал Адама и Еву из рая, боясь о возможных последствиях. А чего стоит выражение:






«и призову я сына своего из Египта».





Иисус ведь был в Египте в младенчестве. Копты, народность северной Африки до сих пор передают сказы о том. А то, что сфинкс находится на одной параллели с Лхасой и взгляд его направлен на восток. На той же параллели находится самая большая из пирамид планеты. Но это уже из области догадок… Это в центральной Америке, в Мексике, вообще-то коллеги, мы — учёные не можем прийти к однозначному ответу… Наша вселенная выверена с математической точностью. Да и, лишнего в ней ничего нет. А пирамидный комплекс Гизы — письмо-предостережение працивилизации — нам. Степан, видимо, нашёл ключ и разгадку и, дай бог ему… Костя…

— Да — Костя вздрогнул от слов археолога и отрицательно замахал головой. — Это слишком, невероятно Сергей Петрович, слишком невероятно. Скорее всего, это легенда, а сказанное вами означает, что мой отец… — Он внезапно умолк, удивившись пришедшей и ошеломляющей мысли. Взгляд скользнул по окружающим людям и потом, на — тиару.

Смятый, от удара меча, шлём скифского царя играл бликами в лучах диска слепящего. Ковыль застыл и не шевелился. Костя зажмурился.




Глава первая. СТАРИК


Приазовье: западнее Миуса урочище «Сухая балка». Середина июля 311 г до р. Х.р.


Солнце слепит и печёт до немогу. Язык шершавый и сухой как спина ящерицы и окружающий ландшафт степной зоны. Не получается глотать, больно. Жара не спадает, а воздух сух, как песок Сахары и недвижен. Диск слепящего бога Хораса в зените; солнце выпалило и иссушило в округе всё живое… В низине ещё можно надеяться на прохладу, но тени и здесь — нет.

Две луны назад здесь зеленел камыш и дарил оглушающий запах, чабрец. Сейчас от камыша остались жёлто-золотистые сухие палки с навершием как на боевом шлёме у воина, а от чабреца — тонкие и чахлые сухие ниточки. Даже здесь не могут спрятаться тысячелистник и сухой «зверобой». Тонкий ковыль, и тот, замер, ожидая дуновения ветерка и желанной вечерней прохлады. Опустил свои иссушенные зноем колючие листья, и оголил ствол, двухметровый чертополох.

Суслик зашевелил усиками, замер, приподнявшись на задние лапки, вслушиваясь во встревоженную тишину беспробудного зноя. Он снова шевельнул усиками и повернулся в сторону нарушителей его размеренной и скучной жизни и насторожился. Привычные запахи и звуки изменились. Суслик поднялся на высокий камень и снова всмотрелся в плывущее марево и приближающихся незваных гостей.

Скрип нарастал и становился громче. Скрипело несмазанное колесо воза, да так, что казалось — скрипит вся ойкумена. Первыми показались два всадника. Они, прищурясь, всматривались в предстоящий подъём из балки и покачивались в сёдлах в такт ленивому ходу их кобылиц. На разговор у них не было ни желания ни сил. Они устали от этой беспросветной и всепоглощающей жары. Позади, два вола уныло тянули гружённый, тяжеленный воз, лениво отгоняя хвостами надоедающих слепней… Именно на этом возу противно скрипело несмазанное колесо, а вслед возу катила кибитка, похожая на маленький домик, вместо стен и крыши у которого — дуги веток, переплетённые ивняком сбоку и камышом вверху. Такой себе маленький домик на колёсах. За кибиткой, на длинном поводе был привязан старый неосёдланный мерин. Ему, как и волу, тянущему кибитку, тоже не хотелось идти, — да разве прикажешь хозяину, если сам от него зависим.

Седло мерина внутри кибитки. Положив на него голову, тихо похрапывал старый скиф — каменотёс.

В низине балки повозка и трое всадников остановились. Одуревшие от зноя и ослепляющего солнца лошади и волы обрадовались короткой передышке. С воза разудало соскочил, словно жара была нипочём, молодой шестнадцатилетний возница — Хорсил. С трудом, облизав потрескавшиеся губы, обратился к вылезшему из кибитки сухощавому старику с лицом изборождённым временем.

— Отец, мы сможем здесь подняться? — Он указал пальцем вверх, на крутой подъём из балки, и добавил. — Объезд займёт много времени.

— Хм, — Старик прислонил ладонь ко лбу и, щурясь, посмотрел вверх, оценивая возможности своих сыновей и волов. Отвечать не стал, потому, как пересохшее горло не хотело издавать звуки. Он подобрал один из камешков, лежащий у ноги и положил в рот. То же проделали и его спутники — трое сыновей… Когда рот наполнился слюной, он судорожно глотнул, превозмогая боль в сухом горле.

— Хинис, — Обратился он к старшему. — Рог воды нам, остальное — животным.

— Но, отец, почему нам так мало? — отозвался средний сын — Сорок, а младший — Хорсил мечтательно сказал: — Эх, к морю бы сейчас, отец.

Старик усмехнулся в ус. Он и сам мечтал о прохладе и воде, но работа — есть работа. Старик подавил улыбку и напустил на себя строгость: — Помолчите сыновья, делайте то, что говорю. Вы двое, — обратился он к Сороку и Хорсилу, — перетащите «камни» — (каменные бабы), к передку воза и хорошенько привяжите их. А ты — Хинис, хорошенько смажь оси воза, а я займусь своей работой… От этого скрипа у меня голова раскалывается.

— Гы-гы — Младшие хохотнули, а Хинис сухо улыбнулся. Ему и самому этот противный до одури скрип надоел до чёртиков.

Старик собрал всю бечеву и куски верёвок; отложил меньшую часть, а остальное связал так, что получились две одинаковые и длинные верёвки. Взглянув на затяжной, местами крутой подъем с сомнением покачал головой, но другого выхода не нашёл. Он отбросил все возможные пути, когда услышал, как жадно сыновья и животные пьют остатки воды и, понял одно: — иначе не получится. В объезд — далековато. Высохшее русло реки делало зигзаг и уходило в противоположном направлении.

Хорсил подал отцу рог с остатками воды. Старик не подал виду, — ему оставили самую малость — один глоток. Он долго держал воду во рту, а затем медленно, растягивая удовольствие — выпил. Ему не привыкать; с детства степь — родной дом. На сыновей не следовало кричать и обижаться. Они молоды. Старшему — Хинису, стало неприятно за свою несдержанность в воде, хотя выпил он меньше своих братьев. Заглаживая свою маленькую вину, он виновато опустил голову.

— Отец, чем еще помочь тебе? Что ты решил? — Старик понял чувства старшего: — Подниматься… Будем подниматься сыновья. Вот здесь. — Он показал пальцем в направлении подъёма. — Я боюсь за волов, но думаю, что у нас получится, а ты что думаешь, Сорок? — Средний сын ответил не задумываясь: — Отец, зачем ты спрашиваешь, лучше говори, что нам делать. Я всегда шёл за тобой, а сказать могу одно: Повозка может опрокинуться. Уклон великоват.

— Хм. — Сорок замолчал, а отец незаметно бросил взгляд на младшего. Тот сделал вид, что не понимает вопроса, но старик успел заметить, как промелькнула и спряталась короткая и ехидная ухмылка. «Младшой догадался» — понял он.

Хорсил был несколько ленив, но когда требовалась смекалка, был на высоте. Он откровенно не любил тяжёлый труд каменотёсов; часто предавался своим мечтам и уединялся от всех. Старик не стал переспрашивать, а скрыл скупую улыбку.

— Сделаем вот что сыновья, — начал он. — Хинис уже смазал жиром оси воза и повозки и теперь нужно привязать концы верёвок к передней оси, затем передвинуть баб поближе к передку… Мы с Сороком останемся на возу в противовес. Хинис, и ты Хорсил — приторочьте другие концы верёвок к лошадям и поднимайтесь. Бечевы на протяжении всего подъёма должны быть натянуты. Всё понятно? — Дети каменотёса кивнули. Их отец как всегда нашёл выход. Сухие морщины на его лице разгладились. — А теперь сыны, за работу.

Старик был доволен собой. Оставалось одно — подняться. Дети не подведут, а ему не впервой. Он усмехнулся, морщинки спали, как их не бывало. Доволен он был и тем, что младший — промолчал из уважения к нему и своим братьям.

Каждый из его сыновей в чём-то хорош. Если выделить одного — другие станут завидовать. Пройдут годы и зависть выльется в родовой конфликт и семейные дрязги. Так учил его отец. После тризны по отцу он стал главой Рода. За время старейшинства род поднялся и увеличился втрое. Появился достаток и свои рабы. И всё — благодаря словам отца. Пройдут годы, он уйдёт в мир, где обиталище богов и духов, а сыновья продолжат его путь.

Тогда, в детстве, он учился искусству обработки камня. Потом учил своих детей нелёгкому кропотливому труду. Самым способным оказался Хинис. Сын превзошёл его и, это не могло не радовать сердце. Скульптуры заказывали у сына знатные и богатые скифы. Обычно это были надкурганные изваяния погребённых скифов. Другие служили маркерами дорог и перекрёстков облегчая ориентировку в зоне высокого разнотравья степи. Такой труд хорошо оплачивался… Старик давно решил, но не торопил события — к зиме Хинис сменит его и станет главой Рода…




Верёвки натянулись. Сорок хлестнул волов и зычно прикрикнул: — Го, го, пошли заразы, го! — Процессия тронулась. Старик негромко сказал сыну: — Садиться будем на передок воза на самых крутых участках подъёма. Если колёса и передняя ось начнут подниматься, не спеши прыгать. — Сын ответил молчаливым кивком, понимая сложность предстоящего предприятия; отвлекаться — некогда.

На протяжении всего подъёма сыновья следили за каждым, словом и жестом отца. Дважды за подъём у старика было ощущение — воз вот-вот опрокинется. Сорок не струсил. Он ни разу не спрыгнул. На одном из самых опасных мест, он схватился за верёвки и повис в сторону волов. Передняя ось опустилась и воз продолжил движение.

Подъём прошёл благополучно. Синхронная работа людей и животных дала свои результаты. Воз с содержимым: — тремя каменными бабами, выполз из глубокой балки и замер. Сыновья широко улыбались и громко разговаривали. У каждого из них всё получилось.

— Отец. — Закричал младший.

— Воду увидел — заворчал старик, скрыв радость. Память и чутьё не подвели. Он почесал, выступающий живот и, кряхтя слез с воза; десятидневный переход по выгоревшей солнцем степи окончен. Осталось самое простое — вкопать «столбы» и можно возвращаться домой. Он нашёл более краткий путь к Тане. (Дону) Скоро здесь заскрипят кибитки скифов и вереницы торговых караванов от Торжища Таны к Борисфену (Днепру). Степь оживёт здесь с новой дорогой. Эту работу ему поручил царь всех скифов — Атонай и здешний царь Ассей — царь северной Меотиды. (Азовское море) Цари обещали щедрую оплату — двадцать медимнов соли, (медимн — 20 кг) пять сотен наконечников стрел от Ассея и двух породистых жеребят из конюшни Атоная. На эту работу и разведку новой дороги ушёл год. На возу — последние три бабы из трёх десятков, уже установленных ранее. Работа окончена… По возвращению домой он передаст старейшинство Хинису. Пусть старший сын ведёт Его Род в будущее, а старикам надо отдыхать.

В четырёх тысячах локтей к востоку, серебрилась лента Миуса, поросшая осокой и камышом.

Лошади и волы нетерпеливо раздули ноздри в желании поскорее попасть под сень акаций и верб, укрыться от диска слепящего и насытиться зелёной, сочной травой. Все — и сыновья, и животные устремили вопросительные взоры на старика. Сыновья вот-вот готовы были сорваться и пустить коней вскачь. Старик снова заворчал, в этот раз шутя. — Что, устали, сучьи дети? Сорок, возьми все меха и двоих лошадей. Отправляйся к реке за водой. А Ты — Хинис, принимайся с Хорсилом за работу. Вот здесь выдолбите яму. — Он показал место. — Яма чуть выше колена.

— Чьяго колена, маво, али лошадиного? — сострил Хорсил, подражая беззубому старику. Каменотёсы взорвались смехом.

— Отец, куда поведёт эта дорога? — старик в шутку погрозил пальцем младшему: — Здесь будет перекрёсток трёх дорог, и его укажет самая тяжёлая гранитная «баба». Главная из дорог поведёт к Торжищу, устью Таны Я ведь говорил тебе раньше об этом.

Хорсил не сдержавшись, перебил отца.

— А дальше, за рекой?

— За рекой чужие земли. — Старик тяжело вздохнул. — Во времена моего прадеда они были нашими. Теперь там живут «длинноголовые». Они называют себя — сарматами. — Он снова тяжело вздохнул. — Степь меняется и виновата в том засуха. Тяжёлые времена наступили. Наверное, наши боги отвернулись от нас. Ну да, ладно, — болтать — не мешки на горбу таскать. За работу.

Сыновья достали заступы и принялись долбить сухую, отвердевшую до одури землю. Им не впервой. Работа спорилась. Старик собрал и свернул верёвки; развязал и снял бечеву с «баб» и подвёл телегу к наполовину готовой яме. Под одну из боковых сторон воза, подбил колья и распряг вола.

Один конец бечевы обвязал «бабу», другой — к волу. Когда яма была готова, сыновья вылезли на телегу и подвели рычаги под «столб». — Го, го, пошёл, пошёл, — зычно крикнул старик и стегнул животное. Вол нехотя двинулся. «Баба» поползла и свалилась на землю, не повредив воза. Старик удовлетворённо цокнул языком. Всё вышло, как надо. Колья выдержали нагрузку — борт воза не сломался. Осталось самое простое — опустить в яму, выставить в нужном направлении и засыпать землёй. Теперь можно и отдохнуть…




Воду пили долго и жадно. И люди и животные. Она больше не была такой недосягаемой и желанной. Старик достал еду и разделил всем. Животные получили порции овса, а дети по куску мяса и лепёшки из грубо помолотого ячменя. Хорсил вопросительно посмотрел на отца.

— Нет. — Мотнул головой старик. — Вино вечером, после работы. Сорок, тростник у реки есть?

— Да, отец и не только тростник. Я видел и змей. — ответил сын, едва не подавившись. Хинис и Хорсил захохотали, а отца новость обрадовала. — Вот и хорошо, пополним запас для стрел, и яд не помешает.

Он осёкся на полуслове. Кони пряли ушами и фыркали.

— Хинис, посмотри, кто там, а вы.. — Сыновьям и без слов было ясно. Дети степи всегда готовы к самому неожиданному повороту событий. Они мигом вскочили, позабыв про еду, и надели боевые пояса. У Хорсила гулко забилось в груди, Сорок успокоил коней и отвёл к низине. Чужакам не нужно подавать лишний повод. Невозмутимый и спокойный Хинис лёг у перегиба яра.

Внизу, на расстоянии полёта двух стрел, находились вооружённые всадники. Тот, кто впереди увидел примятую траву и едва заметную колею воза, заинтересовался…

Хинис быстро пересчитал их и показал отцу растопыренную ладонь — пять раз. Старик кивнул в ответ. У старшего сына лучшее зрение в роду. Хинис, шепотом сказал: — Это скифские воины. Их главный, — высокого роста. Под ним конь не нашей породы. Горит, отделан золотом.

— Ещё бы — тихо захохотал, обрадовавшись Сорок. Он знал наверняка: свои не тронут, тем более что каменотёсы здесь по приказу Атоная. Он сострил о высоком всаднике: — Куда ему, высокому-то, лошадь нашей породы; он же пьяный ноги сотрёт до…

До куда? Сорок не договорил. Все, четверо успокоились, облегчённо выдохнули и рассмеялись. Напряжённость и скованность исчезли. Луки вернулись на свои места, в гориты. (горит — скифский колчан.)

Ждать пришлось не долго. Первым, как и говорил Хинис, первым появился высокий всадник. Рядом следовал широкоплечий бородач лет сорока со шрамом на левой щеке и плотно сжатыми губами. Сорок не выдержал его взгляда и отвёл глаза. И было от чего. Именем этого бородача пугали детей. Казалось, от его сверлящего и проникающего во всё и вся взгляда не может укрыться и спрятаться никто и ничто.

Побывавшие в переделках и войнах и те, отводили глаза и умолкали. Пленных, в сражениях этот бородач никогда не брал, а рабов не имел и не хотел иметь. В одной из битв, когда царь Атонай был ранен и не мог сражаться, а скифы растерялись, лишь он один остался невозмутим. Тертей — так звали хмурого бородача, повёл за собой воинов и обратил в бегство врагов. Атонай щедро наградил своего воина, но тот не пожелал брать подарок, за исключением доспехов и оружия. Всё его нехитрое имущество умещалось в одной кибитке и хромым стариком-скифом — слугой и другом. Семьи у Тертея не было, к женщинам относился прохладно. За его век ни одна из них не смогла пленить и покорить сердце воина.

На одном из пиршеств, когда во хмелю, воины расхваливали себя, как могли, Атонай неожиданно для гостей спросил: — А ты, Тертее. Почему молчишь?

Гости, и цари умолкли, бородач не задержался с ответом: — Мой царе, — спокойно произнёс воин, — ты знаешь, Атонае из срубленных мною голов можно сложить кучу высотой в скифа. Война — это моя жизнь, зачем мне ещё о том говорить. Если придётся, я один выйду против целой армии и, мои руки не будут знать усталости.

— Не сомневаюсь, друже — Атонай поднялся и поднял свой кубок со словами: — Я хочу выпить за тебя, мой верный Тертей. — Вслед за царём всех скифов поднялись все гости. Тертей смутился от оказанной ему, простому воину такой чести и едва сдержал слёзы — его чествовали все, восемнадцать царей нижней, средней и верхней Скифии. Во всей ойкумене единственный человек, которому Тертей был предан и любил, как сына, был его ученик — Зиммелих, сын царя Атоная. Тертей учил мальчика искусству воина. Мальчишка привязался к учителю и отвечал взаимностью. В тринадцать лет Зиммелих открыл для себя новый мир — он надел боевой пояс и стал настоящим воином. В первом бою он убил первого врага в жестокой рубке и осознал цену жизни. В семнадцать: — на ежегодных осенних состязаниях, обошёл и победил всех лучников Скифии, а значит и ойкумены. Пущенная им стрела пролетела тысячу пятьдесят локтей. В состязании на мечах и топорах уступил царю Асею и своему учителю.




Всадники выехали на перегиб и остановились. Зиммелих ловко соскочил с седла и направился к старику. — Воды — властным и нетерпящим возражения, хриплым голосом приказал он. Старик махнул рукой сыновьям. Хорсил принёс мех и боязливо протянул высокому воину. Тот, не отпив, передал тотчас воду своему соседу — молодой женщине в одежде воина. Хорсил покраснел и выронил второй мех — на него в упор смотрела одна из трёх амазонок, его возраста и презрительно улыбалась. Воины заметили смущение парня и хохотнули. Старик не отводил глаз от «высокого». На запястье левой руки у высокого воина темнело родимое пятно. Зиммелих перехватил взгляд и догадался. «Старик знает, кто я».

— Сыновья, поклонитесь сыну Атоная — Зиммелиху, его жене — Накре и Тертею! — торжественно и медленно произнёс старик. Хинис и Сорок вздрогнули, а Хорсила ударило в дрожь. Молодая амазонка снова презрительно улыбнулась, а Тертей удивился: юноша не сводил с него глаз и не опускал головы.

— Скажи мне старик.

— Что ты хочешь узнать, Зиммелихе?

— Я тороплюсь к углу Меотиды, к Торжищу. Ты знаешь дороги лучше нас. Скажи, я на правильном пути? — Старик, не говоря ни слова, взял палку и принялся чертить на земле карту. Любопытные воины и сыновья окружили их…

— Это я знаю — нетерпеливо перебил его сын царя. — Где мы находимся? — Старик ткнул палкой. — Вот здесь. Двигайтесь от солнца. К темноте доберётесь до малой речушки, там можете и заночевать. Утром возьмите правее от солнца, — старик выкинул правую руку, — к полудню будете в Торжище.

— Спасибо старик, тебе помочь? — Зиммелих кивнул в сторону каменной «бабы».

— Не откажусь сын Атоная, мы устали сегодня. Вон, какая жара, но ты ведь торопишься.

— Ничего, успеем, а ну-ка — крикнул он своим воинам — помогите каменотёсам — и заметил, — а голова-то высокая у «столба».

— Да, Зиммелихе, ты увидел то, что не заметили другие. Эта дорога ведёт к сарматам. Эй — Эй, — крикнул он сыновьям и воинам. — Лицо «столба» должна смотреть на восток, разворачивайте, ещё.

Старику пришлось идти и показывать на месте, куда должна смотреть «голова». Зиммелих присел на повозку и с интересом стал наблюдать за происходящим. Рядом с мужем примостилась Накра.

Ещё внизу, в балке, он по достоинству оценил ум старика. «Подняться вверх с таким грузом рискнул бы далеко не каждый. Его отец — Атонай, знает, кому поручать такие работы. Старик выручил с дорогой, сэкономил полдня времени. А в Торжище?» …мысли прервал подошедший молодой сын старика.

— Что тебе, говори? — сухо спросил Зиммелих. Хорсил вздрогнул и покосился на Накру.

— Говори, что язык проглотил. — повторил Зиммелих. Молодая амазонка хихикнула. В этот раз Хорсил не отвернулся от девушки и не покраснел.

— Возьми меня с собой, Зиммелихе — скороговоркой выпалил он — Я хочу быть воином. — Братья разинули рты и бросили работу. У старика взметнулись брови, а у девушки исчезла насмешливая улыбка.

— Ишь, какой шустрый. — Зиммелих захохотал, а Тертей подошёл к парню и похлопал по плечу.

— Рано тебе ещё. Усы только показались, а ты — воевать собрался.

— Возьми меня Зиммелихе, — снова взмолился Хорсил. — клянусь Папаем, я не подведу. Я хорошо стреляю из лука и умею держать меч. — Скифы засмеялись. Молчала из всех только молодая амазонка. К ней и обернулся сын царя: — Анта, дай парню меч. Сейчас посмотрим, как ты владеешь оружием. — Хорсил взял у девушки акинак и стиснул рукоять.

— Ударь меня, заруби, заколи — внезапно приказал Зиммелих. Хорсил растерялся. — Но, но ты ведь без оружия, а вдруг…

— Бей, — закричала Накра. — Тебе приказывает сын царя. — У Хорсила потемнело в глаза; он сделал стремительный выпад и послал акинак в грудь Зиммелиха. Сын царя мгновенно среагировал: отбил рукой меч, а ногой ударил Хорсила в грудь.

Когда тот пришёл в себя, из губы сочилась кровь, а рядом валялся акинак. Непонимающе, он обвёл всех глазами. У остолбеневших братьев и отца были немые и испуганные лица, но Анта теперь смотрела на него с уважением, двое воинов, позади Накры, заливались смехом. Тертей помог подняться и вытер кровь с разбитой губы. — А ну, заткнитесь, — приказал он смеющимся. Оба — мгновенно прикусили языки и застыли как «бабы». Связываться и шутить с Тертеем им не хотелось. Тертей скупо улыбнулся Хорсилу: — Клянусь Папаем, из тебя выйдет настоящий воин. Ты не побоялся поднять меч. Далеко не каждый воин смог бы отразить подобный удар.

— Да, Тертее, — Зиммелих утвердительно кивнул и подмигнул юноше. — Приходи когда сойдёт снег. Тебя научат не только наносить удары, но и отражать их. Как звать тебя?

— Хорсил.

— Хорсил? — Зиммелих вопросительно посмотрел на старика. Тот утвердительно махнул головой.

— Да, Зиммелихе, мой младший родился под знаком Хорса, в полдень. — Зиммелих вынул одну из стрел и протянул парню. — Покажешь, и тебя пропустят ко мне. Приходи, когда сойдёт снег.

— Погоди.

— Что тебе ещё Хорсиле, — как к взрослому обратился сын царя.

— Я, сейчас — парень скоро вернулся, неся с собой, горит. Он вложил туда стрелу и достал из одного из отделений два маленьких мешочка.

— Это тебе, Зиммелихе. Я дарю ее тебе! — торжественно заявил парень.

— Что это? — Любопытные скифы окружили их. Хорсил вынул содержимое и положил на ладонь.

Зиммелиха и тотчас настала тишина. Рука у Зиммелиха вздрогнула, а у старика округлились глаза.




Аспидно-черная булава грела ладонь и сердце; в ней бликами играло и переливалось солнце. Завороженные скифы, как дети смотрели на неё. Всем известно: этот кремень привозят издалека, с дальних северных земель, где ещё на север, а в одном году бывает один день и одна ночь. Известно и то, что стоит такой камень дороже золота и их святыни — лука. Никто из сколотов не разговаривал, боясь нарушить что-то хорошее, что произошло сейчас на их глазах. Онемевший и ошеломлённый Тертей, словно в тумане увидел утренние росы и степные закаты, когда его бескрайняя степь становиться розовой, как в снах и хочется скакать и скакать без остановки за диском слепящего в ее беспредельность, вдыхая тугой, опьяняющий до одури воздух, слышать ржание лошадей и пение жаворонка и ни о чём не думать. Просто — плыть по ковру трав и ни о чём не думать.

Старик и сыновья сразу же поняли, что младший превзошёл их всех в искусстве обработки камня. На поверхности булавы не было изъянов. Она была идеальна по форме и в зеркальной полировке. Четыре сферических выступа олицетворяли весь цикл жизни, от рожденья до последней черты — ухода в мир богов и означали четыре стороны ойкумены.

Анта больше не смотрела свысока, а Накра незаметно коснулась руки Зиммелиха. Сын царя понял жест.

— Хорсиле, — произнес он, — но ты ведь знаешь, булава — это символ власти и далеко не каждый может её носить.

— Зиммелихе! — Парень не задержался с ответом. — Всем известно, пусть пошлёт Папай долгих лет твоему отцу и нашему царю, но на тиару царя всех скифов могут претендовать всего два человека — царь Ассей и ты. Что касается булавы… Она не только символ власти, но символ нашей жизни.

— Точно — Тертей одобрительно кивнул и нарушил своё молчание. — Парень прав. — Скупая похвала воина заставила вздрогнуть и удивиться скифов.

— Тертей похвалил пацана, я не припомню такого — зашептались двое воинов — Да, теперь парень под его защитой, сколе. (сколе — сколоте, обращение друг к другу скифских мужчин.)

Зиммелих ненадолго задумался: — Ты хорошо сказал, в твоих словах нет лести. Прими, Хорсиле и мой подарок. Знай, — этот акинак не уставал в моих руках и, пусть не устанет в твоих. — Сын Атоная отстегнул ножны с мечом с боевого пояса… Хорсил, благоговея, поклонился и принял дар.




Воны помогли установить «столб» и утрамбовали землю. Из загодя разожжённого костра, старик взял несколько накалённых камушков и положил в курильницу; добавил несколько зёрен ячменя и семена трав. Когда из курильницы пошёл дым, старик опустился на колени у «столба». Накра шепнула мужу: — Я ещё ни разу не видела, как освящают дорогу, ведь он не вещун.

— Ему можно — также тихо ответил Зиммелих.

— О Табити, — воздел руки старик. — Богиня огня и нашего очага! Папае! — наш отец и защитник, Апи! — богиня земли и воды — после этих слов старика скифы стали на колени. Пред троицей верховных богов нельзя стоять. Боги могут разгневаться и наказать.

— Примите дар и освятите эту дорогу! — Старик замолчал, словно ожидая и, тут в курительнице забрезжил и вспыхнул огонёк: боги приняли дар и он, продолжил: — Будь благословенна дорога. Пусть по тебе ходят и ездят. Пусть на тебе и твоих перекрёстках без нужды не поднимают оружие и, на тебе, да не поднимет меч, брат на брата и свою сестру. — Старик закончил говорить и потушил огонёк, дабы струился дым. Тертей помог ему подняться. Старик потёр больное колено и поблагодарил воина: — Я слышал многое о тебе. Ты научил Зиммелиха искусству воина, участвовал во многих битвах, видел многое, чего не довелось мне. Я — каменотёс. Береги Зиммелиха.

— Старик, — грустно ответил Тертей. — Зиммелих мне, как сын. Я не умею так хорошо, как ты сказать. — Дорога — это жизнь. Мы, все, ходим по дорогам, которые маркируешь ты. Вся моя жизнь — конь, лук, копьё и меч. У тебя хорошие сыновья. Хорсил со временем станет хорошим воином, уж в этом я знаю толк.

— Тертее, — язвительно хохотнули двое скифов — гляди, от таких слов затупится твой меч.

— Ша! — Тертей мрачно обернулся к говорунам: — Следующая шутка станет последней для вас обоих, а ты старик, прощай, пусть Папай даст тебе тучные стада и убережёт от болезней — прощай, может, и свидимся ещё на одном из перекрёстков твоих дорог.

— Погоди, Тертее, — старик остановил бородача и зашептал ему, что-то. С каждым, словом брови у Тертея сдвигались и лицо, темнело.

— Ты не мог ошибиться? — спросил он. Каменотёс покачал головой.

— Нет.

— Спасибо старик, прощай. — Тертей подошёл к своему ученику. — Отойдём в сторону, я не хочу, чтобы нас услышали.

— Что тебе нашептал старик?

— Зиммелихе, вчера в сторону Торжища, как говорит старик, проехало более полусотни вооружённых до зубов и в доспехах, всадников. Их вёл царь Едугей. Ты ведь знаешь, Атонай подозревает его. Подданные Едугея на положении рабов, они уже не раз просили защиты у твоего отца. Сейчас он затеял что-то и мне это не нравится. Перед нашим отъездом исчезли двое охранников шатра царя. Их не нашли. Поиски ничего не дали. Не отправились ли они к твоему братцу — Едугею?

— Я не знал об этом. Может у Едугея иная цель? — спросил побледневший Зиммелих. — Как и у нас — найти Путника.

— Вряд ли. Я не всё сказал. Эти двое, кто хохотали — служили в одной десятке с теми, кто исчез. Я предлагаю тебе, вернутся. Пятьдесят, тяжеловооружённых всадников в мирное Торжище, для чего — войны ведь нет. Им нужен не тот, кого зовут «путник», нет. Для него хватит и пяти-шести наших воинов. Давай вернёмся.

— Нет Тертее, мы отправляемся в Торжище. Проследи на всяк за этими, двоими. По коням.

— Может я сейчас…их. — Тертей взялся за рукоять акинака.

— Нет, а если, ты ошибся и они — невиновны? Не торопи событий. По коням! — зычно вскричал Зиммелих.

Когда осела пыль, а всадники превратились в едва заметные точки, братья окружили Хорсила, не скрывая любопытства к столь дорогому подарку… На отделанных серебром ножнах, красовались змеи, а рукоять шестидесятисантиметрового меча украшала позолоченная голова грифона. Хорсил вынул его из ножен. Тускло блеснула сталь, натёртая тонким, едва заметным слоем жира. Несколько мелких зазубрин на лезвии сказали своё — это не парадное оружие скифской знати, а боевой меч.

— Некогда любоваться, — прервал сыновей старик — у нас много работы. Нужно установить ещё один «столб», а переночуем у реки, а завтра отправимся на север.

Солнце неумолимо шло к горизонту. Диск слепящего становился больше и багровел; лучи перестали испепелять и обжигать степь и путников. Наступал долгожданный вечер. Волы с удовольствием поедали сочную зелень. Не отставали от них и, уставшие за день, лошади. Старик развёл костёр и распорядился: — Хинис, сходи и настреляй рыбы, не забудь снять оперение со стрел и привяжи к ним верёвки потоньше. Ты — Сорок, съезди и забери курильницы, а ты, Хорсил нарежь тростника на стрелы и посмотри — есть ли змеи. Яд для наконечников не будет помехой. Шевелитесь, скоро будет темно. Я займусь костром и едой.

Первым вернулся торжествующий Хинис. Одна из пойманных щук, злобно щёлкала зубами.

— Поздно, дурёха. — развеселился старик. Он поочерёдно, каждую из шести рыбин опустил и вынул из кипящего казана. Сын быстро очистил рыб от чешуи.

— Хинис, двух, что поменьше, выпотроши и кинь с головами в котёл, остальных я обмажу глиной и запечём.

— А мне что делать? — раздался голос Хорсила. — Материал для стрел я заготовил, а гадюка здоровенная, яда хватит на десяток наконечников.

— Хорошо. Змею отпустил?

— Да, отец.

— Тогда проверь лошадей, привяжи их ближе к нам и принеси войлок. Спать будем у костра.




Из казана вкусно пахло. Хинис и Хорсил сняли с огня и наложили в блюдо куски мяса и поставили рядом с отцом. Он, словно не замечая, молчал, прислушиваясь к спору сверчков.

— Тревожно мне, Сорока долго нет. — сказал старик. Словно в ответ мыслям, раздался стук копыт.

— Отец, это его лошадь. — Старик успокоился. — Хуг. — выдохнул он и принялся делить мясо.

— Сорок, курильницы, забрал? — спросил он у подошедшего сына.

— Да… Отец, я хотел сказать…

— Потом, мясо стынет. Хинис налей всем вина. Сегодня был тяжёлый день.

Сыновья осушили «роги» и с нетерпением принялись за еду.

— Это вино с виноградников Ольвии. — торжественно объявил старик. — Почему ты не кушаешь, Сорок, ты не заболел?

— Нет — он поднялся. — Отец…

— Да говори, ты.

— На западе горел сигнальный костёр. За ним вспыхнули ещё два — на севере, а потом на юге. — Сорок не успел закончить, как все были на ногах…

— Почему ты сразу не сказал! — рассердился старик. — Костёр горел долго?

— Да, отец, долго — потому я и задержался. Что будем делать?

— Сейчас мы хорошо покушаем, а потом я скажу. Трапезничайте не спеша.

Ужинали молча, каждый думал о своём. Спор сверчков и серенады лягушек не воспринимались ни слухом, ни душой. Наступившая ночь и прохлада не принесла желанного отдыха и успокоения. Не может быть отдыха, когда в мире что-то изменилось и, изменилось не к лучшему. Сигнальный костёр выбил из колеи спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Еда не лезла в рот; сыновья то и дело переглядывались, а старик спокойно и неторопливо пережёвывал мясо и запивал горячей «сюрпой». Казалось, его ничего не интересует кроме еды. Но это было не так. Без всяких компьютеров и математических выкладок он решал сложнейшую многоуровневую задачу. Через тысячелетия он усмехается поэтам и учителям нобелевских лауреатов. Из множества решений теории «относительности» и «приемлемости» не проявляется суть. Никак! Она в другом — в выборе пути. И пусть это пробуют оспорить научные светила.

Наконец старик закряхтел и поднялся. Из угольев вынул запеченных рыбин.

— Нам, пора — торжественно объявил он. — Хинис и Сорок — вы возвращаетесь домой. Ты — Хинис, теперь глава Рода. От нас ты выставишь царю Ассею десять воинов. Восемь конных, двое пеших и двух волов с возом. Запас еды на десять дней. Старшим у вас будет сын моего младшего брата — Азик. Не перебивайте меня. Сорок, ты тоже пойдёшь с ними. Твои доспехи уже готовы… Хинис?

— Я? Отец, а ты?

— Помолчи пока. Когда прискачете с Сороком, сворачивай место нашего стойбища и веди род на север, к соляным шахтам, я прибуду позже.

— А, я? — растерялся Хорсил.

— А ты, Хорсил, отправишься в Торжище к Зиммелиху. Возьми кобылицу Хиниса. Она, самая быстрая из наших лошадей. С этого момента ты посланник царя Атоная. У тебя нет «бляшки» посла, но есть стрела и акинак Зиммелиха. Этого достаточно. Держи путь на крайнюю звезду «Ковша». Звёзды будут идти своим кругом, а тебе следует держаться левее и левее первой звезды. Если встретишь в дороге наших, сообщи весть. Посланник Атоная будет здесь не раньше послезавтра. Сигнальных костров за Миусом — нет. Таков приказ Атоная. Сарматы не должны знать об этом.

— Отец, а ты?

— Я доберусь на волах. Мне не привыкать. Стар я, устаю сидеть в седле. А теперь запомните сыновья: с этой минуты каждый из вас — воин. Не покройте позором наш Род.

— Отец, но ведь старейшина нашего рода — ты. Почему ты выбрал меня?

— Хватит болтать. — Старик снял с шеи «змейку» — символ старшинства и передал Хинису.

— Я решил, так тому и быть. Седлайте коней.




.. В ушах кобылицы свистел ветер. Она несла всадника в неведомое, где в тумане времён доносилось ржание боевых коней; свистели стрелы и сверкали мечи. Посланник царя торопился. Он не имеет права на отдых в пути. Вся его жизнь — дорога. Хорсил, не оборачивался. Вспомнились последние слова напутствия отца.

ПОСЛАННИК ЦАРЯ НЕ КЛАНЯЕТСЯ НИКОМУ. ТОЛЬКО ТОМУ, К КОМУ ОН ПОСЛАН!




Волы не хотели трогаться. Кому охота идти в ночь, даже если вверху нарисованы крупные звёзды, а луна в своём ущербе серебрит ковыль.

— Го, Го — пошли заразы. Го! — Старик хлестнул их. Идти неохота, но хозяин не спрашивает согласия. Нужно идти. Воз стронулся и пошёл.

У каменотёса ныли колени и болела спина. Старик решил нелёгкую задачу, без всяких нобелевских премий. Самый обыкновенный старик… Пройдут столетия, и потомок скифов разругается с отцом: — из Холмогор в зимнюю стужу выйдет упрямый и темноглазый парнишка — Михайла Ломоносов и направится в столицу, чтобы основать первую российскую Академию…

Дмитрий Иванович Менделеев расчертит и нанесёт в таблицу химические элементы…




Глава вторая Пир Ассея


Приазовье. Крёмны. (ориентировочно р-н с. Кременёвка.)


Всё пространство у реки заполонили кибитки. Тысячи, тысячи повозок возов и телег жались к выступающим островкам скал у речушки, (ныне р. Коротыш), где находился большой шатёр царя. Гости прибывали, их становилось больше и больше, а сюда привело всех большое событие. Впервые, за много лет, сколоты севера Меотиды — подданные царя Ассея собрались вместе по приглашению их царя. Каждый из родов занимал место, огораживая кибитками свой мини-лагерь.

У одного из таких лагерей, состоящего из пары возов и стольких же телег, были привязаны четыре лошади, а рядом — жеребёнок. Глава семейства, скиф преклонных лет у которого отсутствовало левое ухо, хлопотал около жеребёнка, осматривая сбитую ногу. Он всё время хрипло ругался и без радости озирался по сторонам. Стороннему наблюдателю бы показалось — этот скиф напряжён и опасается чего-то.

В кибитке открылся полог, и появилась такая же, как и он — хмурая и худосочная с виду баба лет сорока двух. Она озиралась, как и одноухий, тщетно пряча испуг и, наконец, направилась к нему.

— Мы зря приехали сюда, муж. Наших сыновей никто и ничто не спасёт. Дурни! Ведь знали, что последует за осквернением могилы знатного скифа. Знали! Вещун сказал — нашим детям не жить. Мой муже, царю Ассею не до нас. У него родился сын. А когда у царя праздник, глупо и наивно считать, что он снизойдёт к нашему горю.. — У женщины блеснули слёзы горя. Она запричитала: — О Папае, помоги нашим детям и нам. Не дай им умереть, а нам лишиться сыновей. Какое горе то у нас. Одноухий не стал отвечать жене. Он сжал сухие и потрескавшиеся губы. На широком и скуластом лице заходили желваки. Он обнял жену и тихо зашептал: — Я приму участие в состязаниях лучников и стану одним из семи лучших… И тогда, предстану пред нашим царём и попрошу его о милости к моему роду. — Жена с сомнением покачала головой. — Ты уже не тот, как раньше, сколе, — не тот. Мой муж, неужели ты думаешь, что царь выслушает тебя? Да и кто мы такие, кто ты для него. Ты уже не молод для таких соревнований, посмотри, сколько молодых лучников. Ты оставил свои силы в сраженьях. Мы не нужны царям.

— Заткнись, старая дура — беззлобно ответил Одноухий и отстранился. Он, было, направился к своему коню, когда вслед обиженно ругнулась жена и, послышался топот всадников.

— Сам заткнись дурень. А это кто такой? — Она смахнула слёзы, чтобы не показать гостям непочтения к царю. Мимо них, вздымая пыль, неслись полтора десятка всадников. Гориты у них находились справа, а не слева, как у сколотов; одежда заметно отличалась от скифской. Возглавляющий процессию, молодой голубоглазый вождь «будинов» — Дрон на мгновенье переключил внимание на Одноухого и его жену. Довольный вниманием к своей персоне и почтительным поклонам семейной пары, он пришпорил коня, зычно гикнул и поскакал к мосту.

Лишь в этом году он стал одним их вождей народа Будинов, живущих севернее Миуса, и претендентом на звание царя. Приглашение Ассея обрадовало его. Это был хороший повод укрепить отношения со скифами и показать себя. Лёгкая накидка пурпурного цвета, взмыла воздух и затрепетала.

Одноухий провёл процессию и снял с седла боевой пояс. Как в молодости, он привычным одним движением опоясался, поправил горит и зычно цокнул языком, подбадривая себя, как в молодости.

— Жена, я пошёл, — сдерживая охватившее волнение и дрожь, сказал он. — Иди к кибитке, успокой невестку и внука. Скоро появится наш царь. Участники собрались.

— Ты подошёл бы к Ассею, может и простит наших детей; чай ты не последний воин был.

— Подойду, потом, даже если не получиться войти в семёрку.

— Иди муж, пусть тебе поможет Папай — жена тяжело вздохнула и направилась к повозке. Их нехитрое имущество: пара волов, три лошади и повозка, с нехитрым скарбом. Остальное, — забрала засуха и пожар в степи. Невестка вопросительно выглянула, тоже с опухшими от горя глазами. Старая женщина не стала отвечать на немой вопрос, а раздула курильницу.

— Подойдите ко мне, дети — позвала она. — Будем молиться Табити и Папаю.

.

Желающих участвовать в состязаниях оказалось немало. Распорядители разбили участников на три группы — детей, юношей и мужчин. Главный вещун царя громко объявил: — Из каждой группы будут выбраны двое лучших. Седьмого победителя изберут зрители, а затем пять, среди взрослых участников, — главный распорядитель сделал паузу. Раздались восхищённые крики: на лужайку вывели жеребёнка. — Будут соревноваться за этого красавца из конюшни царя Ассея. Это главная награда победителю. Всем семерым царь Ассей лично вручит призы. Соревнования проводятся только в одном виде — стрельба на точность.

— А Зиммелих приехал? — загалдели в толпе. Вещун ответил коротко: — Нет.

Одноухий приуныл, и было от чего — правила соревнований изменили, и шансы войти в победители заметно поубавились. Взрослых участников было около пятидесяти. Большинство из них — бывалые воины.

— А жеребёнок — то, хорош — услышал он знакомый голос.

— Крей? — удивился неожиданной встрече Одноухий, — и ты здесь. Давно я тебя не видел. Почитай, одиннадцать лет.

— Да — вздохнул тот. — Время быстро идёт, а ты как? Седеешь сколе, а дети выросли, небось?

— Выросли, — выругался одноухий и умолк. Крей подозрительно покосился: — Выкладывай, что у тебя?

— Меня застал пожар в степи… Мало что удалось спасти… Дети решили помочь и «помогли»… Застукали их у кургана с добром. Вот и вся история.

Крей покачал головой и почесал бороду: — Не завидую тебе брат. Сходи с просьбой к Ассею, чай ещё помнит тебя и твой выстрел под Ольвией. По окончанию соревнований вместе подойдём к нему. О нашем царе всяк своё говорит, но Ассей справедлив.

— Но как? К нему не так просто попасть, всюду охрана, а горбоносый вещун предупредил: «Сунешься к царю и тебе не видать тихой старости». Потому я и решил участвовать. Я боюсь этих колдунов, а в открытую, после состязаний, вещун не посмеет тронуть меня. — Крей нахмурился спросил: — Это, тебе вещун так сказал? Ты не ошибаешься, это был горбоносый?

— Да, сколе. Детей моих хотят сжечь. Неужели нет другого наказания. Я бы отдал всё имущество, хотя, честно говоря, после того пожара мало что уцелело.

— То, что совершили твои дети, подлежит наказанию, но решает такие вопросы не вещун. Мы с тобой давно не соревновались в стрельбе из лука, а ведь под Ольвией ты был моим сотником и славным воином. Что с тобой случилось сколе, успокойся. Ведь ты, как и я — воин. Я думаю, что наш царь не забыл еще тебя. Всё будет в порядке, твоих детей мы отстоим. А теперь — за дело. Первые лучники пошли на пробу. Пойдём и мы, сколе, — покажем молодёжи наше искусство. — Крей тепло усмехнулся и, обняв старого друга, Одноухого, повёл к собирающимся лучникам. Тот тяжело вздохнул, обернулся в сторону своего рода и понуро поплёлся за товарищем.




По приказу царя установлены три столба для лучников. Начальное расстояние: для детей — 20 локтей, юношей — 120 локтей, мужчин и гостей царя — 200. Каждый участник имеет право на пробный выстрел. Следующий — зачётный. Все стрелы индивидуально маркированы.

Справка:…длина локтя — расстояние от локтевого сустава до края среднего пальца царя, т. е. 45–55 см. Боевые сигмаобразные неравнобокие луки скифов были индивидуальны; изготавливались, когда у детей скифов не увеличивался рост — т. е. 16–20 лет. Разные по длине дуги лука позволяли вести прицельную стрельбу в различных рельефах местности (на спуске, подъёме, равнине) и в любых погодных условиях (нисходящий и восходящий, встречный, попутный и боковой ветер). Длина лука не превышала длины от боевого пояса к коленному суставу 60–80 см.

Лук считался священным оружием сколота. Ни одного лука не найдено до сих пор в захоронениях, даже — распавшегося.




Одноухий и Крей сели на траву и вынули из горитов луки Каждый из них, усилием ног пригнул рога лука и натянул, смазанную жиром, тетиву из ножного сухожилия молодой лошади. Холостой выстрел, без стрелы успокоил обоих. Луки туго звенели. Воины переглянулись и улыбнулись друг другу… можно начинать. Пробные выстрелы первого круга соревнований получились у всех. Одноухий на какое-то время забыл обо всех своих жизненных неурядицах. Он снова, как раньше был на войне. Распаляясь, Одноухий крикнул Крею: — Мой боевой лук ещё не высох, мы покажем им!

— Ха, вот это другой разговор. Не опускай нос. Наконец, я вижу в тебе воина, сколе — подмигнул товарищу Крей.

* * *


Безмолвные ивы ниспадали до земли застывшим ливнем зелёных ветвей. Изредка с ними играл ветер. От редких порывов, ветви вздрагивали и колыхались. У кроны одной из них, невидимые многим гостям и собравшимся на праздник, в тени прохлады, радовались жизни — мать и её малыш. Дитя сопело и сосало материнскую грудь. Безмолвные охранники сидели у границы верб и скучали. И было от чего. Сегодня им не удастся посоревноваться с лучниками и показать своё искусство, а жаль. Из всей своей охраны, царь позволил метать стрелы только свободным от службы воинам.

Диск слепящего катился вверх к зениту; становилось жарче и жарче, а гости всё прибывали. Казалось: — потоку кибиток и конников не будет конца. Соревнования лучников севера Меотиды приближались к апогею; о том сообщали восторженные крики зрителей и болельщиков. — Крее, Крее, Крее! Победи всех! Молодец сколе!




Охранники мамы и младенца зашевелились и приподнялись в надежде увидеть хоть что-нибудь из происходящего, но как они не вытягивали шеи, потуги не принесли результатов.

— Жаль, я не участвую — задорно и кичась своей доблестью, не удержался один из дозорных. Его сосед, высокий скиф с выступающим наружу животом, высокомерно зашёлся презрительным смехом. В такт хриплому хохоту, затрясся и его живот: — Можно подумать, что ты прошёл бы первый круг — ха? Радуйся, что в карауле юнец. Тоже мне стрелок. Таких как ты, я сбиваю с коня и вместе с конём одним ударом своего живота. Ха-ха-ха.

— Может, и не победил бы — возразил, не обидевшись на старшего товарища, молодой воин с едва пробившейся бородкой. — Там сейчас самое интересное. Жаль.

— Эх, не говори, сколе — согласился с ним толстяк и выплюнул изо рта травинку. Третий дозорный, развалившийся на траве, побеждая дремоту, осклабился: — Ты, — обратился он к толстяку, — вышибаешь врагов из седла не своим животом, а вонью из твоей задницы.

— Тупой вол. — Толстяк состроив обиженную мину, показал кулак и хотел ответить смачнее, но вдруг, лежащий насторожился и запоздало вскочил, заправляя боевой пояс и приводя себя в порядок. Дозорные незамедлительно приняли боевую стойку, и приосанились. Послышался тихий говор и этот говор приближался.

В сопровождении вещуна к ивам торопливо шёл несколько худощавый скиф. По пружинистой и уверенной походке его узнали бы многие. В простой, без украшений, белой конопляной рубахе с короткими рукавами и тонких кожаных штанах к воинам приближался их царь — Ассей. В боевом поясе наискось — булава и, непременный атрибут — лук в горите. Накладки горита, из серебра. На них отчеканен лось с семью ветвистыми рогами. Охранники выпрямились и застыли. Старший наряда бойко отрапортовал:

— Мой царе, всё тихо, твой сын не плакал и не кричал.

— Правда? — усмехнулся Ассей. — Ах вы, кобыльи дети. Так то вы блюдёте службу и охраняете покой моего сына.

— М-мы, — толстяк стушевался и заметно убавил в росте и животе. Примятая трава и приставшие к одежде воинов стебельки и листья говорила сами за себя:

— Устроили лежбище доблестные стражи, а? — Царь снова усмехнулся и неожиданно хлопнул ладонью в выступающее пузо толстяка. Тот от неожиданности громко икнул и с трелями пустил газы.

— Хи-хи — хи, — кх-хе, гы-гы — зашёлся высоким смехом вещун, а вслед, не выдержав, захохотали воины. Пузан поправил боевой пояс. — А шо я, я не виноват, само вышло.

— И всегда у тебя само выходит, сколе, или бывает и по-другому?

— Бывает, царе. Вот когда я в седле. Тогда…

— Хе-хе, в седле? — разразился смехом вещун. — У кого в седле, у жены? Ха-ха-ха-ха. — воины заливались без удержу, и говорили наперебой.

— Сколе, а ты впереди войска не пробовал, в седле. Ха-ха-ха.

— Сколе, тебя в кибитку жинка пускает… ха-ха-ах-ха.

— В седле, хе-хе-хе-хи-хи — За хахаканьем и хихиканьем скифы не заметили, вышедшую навстречу супругу царя — молодую маму. Сын лежал в её руках и заинтересованно поглядывал на толстяка.

— Муже, твоему сыну понравилось «про седло» — заговорила Тана.

— Вот и хорошо жена, пойдём, мой народ ожидает. Я открою последний круг лучников. А вы, — Ассей обратился к воинам и показавшимся рабыням, — ступайте за мной и моим сыном.




Жена Одноухого и невестка стояли на коленях около кибитки и истово молились: — Папае, помоги и спаси наш род от позора. Зачем, зачем мои сыновья вы пошли на такое. Неужели я увижу как моих детей. — Причитанья бабушки и матери прервал прибежавший внук. Он так запыхался, что не мог говорить. Невестка в напряжении ожидала приговора. — Мама, бабушка, — закричал мальчик — мой дед в последнем круге. — У жены одноухого округлились глаза, а мальчик тем временем показал две растопыренные ладони. Два пальчика были согнуты. — Мама, пойдём!

— Ты врёшь, внучок. Этого не может быть.

— Нет, баба, наши близкие Роды; они все кричат — Крей и Одноухий. Пошли туды!




Место соревнований окружили зрители и болельщики. Непрекращающиеся крики и разговоры со спорами слились в непрестанный галдёж и гомон, в котором ничего нельзя было разобрать; — кто, о чём кричит и спорит.

«Кому достанется жеребёнок»? — именно эта тема обсуждалось горячо.

Дети и юноши закончили свои круги и ожидали своих наград от самого царя северной Меотиды. У взрослых участников остались восемь стрелков. Пятеро скифиянок — лучниц, не смогли выйти в четвёртый круг. Двух лучших из женщин, тоже ожидала награда, а в пятый — последний круг вошли восьмеро. Распорядители сдвинули метку, а оставшиеся лучники начали присматривать удобное место и положение, и прикидывать поправки на расстояние и ветер.

Одноухий потирал правую руку и непрестанно ругался про себя. Крей коснулся его плеча. — Вот видишь сколе, всё идёт хорошо.

— Нет Крее, не совсем хорошо. Я перенапрягся, когда целился и растянул мышцу.

— Заткнись Однолухий, ты смог выбить из состязаний этого выскочку — царя будинов.

— Да сколе, но у меня боль в плече. У нас, с Дроном был дополнительный выстрел. Я слишком долго примеривался… Не тот я, что раньше.

— Что с тобой брате? Я не понял. Воин боится боли?

— Нет Крее, я не боюсь. С этого расстояния я не смогу попасть, и вдобавок у меня слезятся глаза. Вдруг слова Одноухолго перебил многотысячный рёв. Крей и одноухий обернулись.

— Ассее! — загудело поле тысячами голосов. — Ассее, покажи сына! — Царь поднял руку, поприветствовав гостей, остановился ненадолго у царей и знатных гостей и, ни слова не говоря, направился к лучникам.

Скифы и гости затихли. Мальчик, сын одного из скифских владык, заворожено глядя на по-простому одетого Ассея, тихонько спросил: — Пап, а царь Ассей, он — тоже будет стрелять.

— Я не знаю сынок, помолчи.

— А ты почему не участвовал, отец? — не унялся сын. Отец похлопал сына по затылку. — Потому что нет Зиммелиха, — с заметным хвастовством заявил он, — а царь Асей тоже не участвует…




Одноухий смотрел в колышущуюся толпу не мог из тысяч глаз найти своего внука, но увидел он другое, — к нему, именно к нему не торопясь, идёт царь Меотиды.

Ассей окинул всю восьмёрку стрелков и с удовлетвореньем заметил: двое из восьми — воины охраны. Одноухий опустил голову, избегая встретиться с глазами царя. Каким-то шестым чувством он понял, что Ассей пришёл из-за него. Он начал перебирать все возможные варианты разговора с царём. На ум, однако, ничего не приходило, усиливая растерянность и сомнения в своей просьбе.

Ассей заговорил. На поле мгновенно настала тишь. — Каждый из вас достоин награды. — Он неумолимо шёл к одноухому. Стрелки застыли, ловя каждое слово. Ассей остановился как раз напротив: — Я рад тебя видеть, сколе — старый воин.

Крей улыбался, отвернувшись. Покуда соревновались лучники и проходили второй круг состязаний, он передал царю Меотиды неприятную новость и попросил помочь своему командиру — старому Одноухому. Ассей откликнулся на просьбу своего тысяченачальника — Крея.




— Мам, гляди. Бабушка! — закричал внук Одноухого. Внук с вытаращенными глазами смотрел на поле. Скифы и гости недоумевали. Происходило что-то из ряда вон выходящее.

Что же происходит? Ассей обнял одноухого и ничего не произносит. Кто он — этот одноухий?

К Ассею побежали двое вещунов. Царь разгневанно кричал на них, а гости вовсе перестали понимать, что происходит. Вещуны, кланяясь, торопливо ушли, а двое из восьми вышедших в последний круг, побежали к знатным гостям. Царь отвёл в сторону Одноухого.

— Почему, почему ты за одиннадцать лет не пришел? Мне сказали — ты ушёл в мир отцов. Ты был моим сотником! Почему, сколе, почему ты не пришёл? Твои дети понесут наказание, но их не сожгут. Старший из них на год станет рабом у родственников, чью могилу было разграблено. Младшего, я наказывать не стану; тебе в хозяйстве нужен помощник. Теперь приведите, пусть их увидят все. Я — царь Меотиды, прощаю твоих сыновей.

Одноухий припал к руке Ассея. Красный от гнева царь снова закричал: — Встань, мой воин, сколе, и не позорь себя. Твой выстрел спас мою жизнь, под Ольвией.

(в настоящее время развалины Ольвии находятся поблизости города-героя Одессы.)




Избитые дети Одноухого стояли пред Ассеем на коленях. Царь презрительно взглянул на них и сплюнул. К нему подошёл горбоносый вещун и злобно зашептал: — Царе, не прощай их. Они совершили одно из тяжких преступлений.

— Знаю, не тебе меня учить. — Ассей махнул рукой, не желая продолжать, прекрасно понимая, на что намекает вещун.

….Тогда, десять лет назад он вернулся из Сарматии, заключив обоюдовыгодный мир с «длинноголовыми» и застал пятилетнего сына больным. Ничего не помогало его единственному наследнику, и тогда были приглашены много вещунов-целителей. Многие качали головой и уезжали. Лишь, двое согласились и потребовали большую плату, зная, что грозит в случае неудачи. По обычаям Скифии, вещуну в таком случае грозила суровая кара, но они поклялись богиней Апи, что исцелят сына. Всю ночь они танцевали странные танцы, окуривали травами, заставляли сына пить какие-то настойки, растирали тело вонючим жиром. Мальчик не дожил до рассвета. Не перенесла горя и в тот-же день ушла в мир духов жена Ассея. Сбежавших от наказания вещунов нагнали в степи. Один покончил с собой. Другого с женой привязали к телеге сухим хворостом, зажгли и погнали волов в степь. Пожалел Ассей лишь детей вещуна. Перед своей и мужа казнью, упросила жена вещуна. Имущество было забрано, а дети, проданы в рабство соседним племенам. Таковы законы степи. Одна ошибка вещуна влекла за собой — казнь.

Несколько лун к Ассею боялись подходить верные воины, а женщины обходили стороной и закрывали лицо, дабы не попасть под горячую руку и гнев царя. Прошло много лет. Гнев угас, а боль осталась, время от времени, напоминая прошлое. В жены Ассей взял одну из сестёр скифского царя из Тавриды (Крым), Агасара. Прошло много лет. Богиня очага Табити подарила сына Ассею.

Именно это и имел в виду горбоносый вещун. Асей сразу понял, куда тот клонит. Ассей не долюбливал, но терпел пока горбоносого. По словам скифов, грешков за ним не было. Это и было странным. Царь своим нутром чувствовал, в горбоносом присутствует что-то гадкое и нехорошее. О том говорила и Тана — жена. Сейчас Ассею не хотелось омрачать праздник смертью. Выручил его главный вещун, тем самым, разрядив обстановку.

— Говори Строк, с чем пришёл. — Главный вещун поклонился.

— Мой царе, жертвы богам отправлены, можно начинать торжество. Я проследил за приготовлением мяса и другой еды, по твоему повелению.

— Хорошо Строк, благодарю тебя, а теперь ответь на следующий вопрос. Кто из вещунов приказал сжечь грабителей могил? Я доверил тебе судить моих подданных. Я знаю — это большое преступленье, но ведь сейчас большая засуха. У родов упало много скота. Некоторые покинули мои земли. Я не оправдываю преступлений, но, я предупреждал: такие дела, без меня не решать.

— Мой царе… — главный вещун растерялся. Взгляд Ассея не сулил доброго.

— Мой Ассее, я впервые слышу об этом. Мне ничего не известно. Я разберусь, виновный будет найден и наказан. — Строк снова поклонился.

— Ладно, — смилостивился царь, — а теперь, я обращаюсь к вам стрелки. — С этими словами, Ассей отошёл подальше от столба и сдвинул расстояние выстрела до семисот локтей. Он воздел руку и закричал.

— Победителем станет тот, чья стрела попадет в столб! — Зрители и приглашённые затихли.

Одноухий отказался, сославшись на боль в руке. Семеро лучников выстроились в шеренгу. Первый выстрел и определил победителей. Остальные выстрелы не поразили цель. Стрелы троих воинов достигли столба, но не удержались в дереве и упали. Две — оцарапали кору и, лишь, Крей и молодой Азик, старейшина своего рода, попали в столб. Ассей был удовлетворён результатом. Он обвёл орлиным взором присутствующих и закричал.

— А теперь мой народ и мои гости, в напоминании о ольвийском выстреле Одноухого. Приглашаю всех желающих. За победу — отдельный приз!

Об этом легендарном выстреле знали многие, если не все скифы. Ни одно из состязаний лучников не обходилось без этого. Кульминационный момент настал. С расстояния в 600 локтей, на полном скаку нужно попасть в столб на уровне груди. По условиям — под седоком не должен быть свой боевой конь, привыкший к своему хозяину…




Это произошло много лет назад, когда грекам, под командованием Зопириона не удалось овладеть Ольвией. Не помогли и штурмовые орудия. На помощь Ольвийскому владыке Клеониду пришли союзники-скифы. Тогда, всё и произошло.

Ассея, казалось, ничего не могло спасти. В окружении четырёх греческих всадников, он не успевал отражать удары. Один из мечей вот-вот упадёт на голову Ассея. Воины не успевали на помощь своему царю. И тут раздался свист стрелы. Под македонцем рухнул конь. Меч, лишь скользнул по плечу Ассея. Падая, конь зацепил другую лошадь, тем самым, решив все вопросы. Стрелком был Одноухий. В том, сражении скифы во главе с царём Атонаем наголову разгромили армию Зопириона, полководца великого Александра. Остатки пятнадцатитысячной греческой армии бежали через Тирский мост и Фракию домой. В том сражении был тяжело ранен Одноухий. Затем следы героя потерялись, а память осталась.

— Крее, Азике — я приму участие в состязании, вы — готовы?

— О да Ассее, это честь для нас — ответили ободрённые победители.

— Тогда на коней и, — вперёд. Награда ждёт одного из вас! — Ассей вздыбил своего коня и первый, помчался к цели.

Все три стрелы поразили цель, но лишь одна попала в очерченный, на уровне груди круг. Один из распорядителей состязаний, находившийся у столба, вынул стрелу и поскакал к гостям. Напряжение достигло апогея. Не менее зрителей волновались и лучники. Всадник высоко поднял стрелу и закричал — У жеребёнка появился новый хозяин. — Словно испытывая терпение гостей.

— Говори, кто? Кто? — ухнула разом толпа гостей.

— Победитель — Крей! — Царь одобрительно хлопнул тысячного по плечу. — Я рад за тебя, Крее. В этот раз победил ты. Я приглашаю тебя, Одноухого и Азика к моему столу у самых почётных гостей. К тебе, Азик у меня есть разговор, но не сейчас, а во время трапезы. Пора начинать праздник.

— Погоди, Ассее. — попросил Одноухий. — Спасибо тебе мой царе, мы с женой уж не надеялись. Ты спас моих сыновей от смерти, а мою семью от проклятия и позора. Разреши мне присоединиться позже.

— Как тебе будет удобно Одноухий, но помни: сыновьям твоим — одну и поллуны, лучше не показываться на глаза скифам. Не ровён час. — С этими словами Ассей пришпорил коня.

Любопытные провожали героя дня. Одноухий отвечал на приветствия кивком или улыбкой, а где-то внутри сидела боль, нестерпимая боль. Многие из сколотов, впервые видели героя Ольвии, но не все одобрительно провожали его. Будь, Одноухий повнимательнее, заметил бы пару злых и ненавидящих глаз. Горбоносый вещун был вне себя, от накатившей злобы, а ещё больше от своего бессилия что-либо предпринять. «Нужно было сжечь их вчера», злобно прошипел он и скрылся в толпе ликующих в преддверии праздника скифов. Тем временем Одноухий направился к родственникам, чью могилу разграбили сыновья. К своему немалому удивлению, заметил, но не подал виду: в глазах оскорблённых не было больше той злобы, что накануне. Он подошёл и попросил прощения у старейшины рода. Тот несколько смягчился. — Одноухий, я прощаю твоих детей, но клянусь Папаем, ещё вчера, я убил бы их обоих собственноручно. Пусть будет так, как решил наш царь. Через полторы луны, я жду твоего старшего. Мстить ему никто не будет, а работы у меня много.

У кибитки ожидала в нетерпении вся семья. — Деда! — завопил от радости внучок и бросился на шею. — Научи меня ольвийскому выстрелу, я хочу быть как ты.

— Научу, — прошептал Одноухий. — А сейчас, иди, поиграйся. — Довольный собой внук схватил лук, смастерённый дедом, и побежал хвастаться. Сыновья, опустив головы, молчали. Отец, не говоря ни слова, вынул плеть. Рука не успела устать, когда раздался крик царя.

— Мой народ! — Одноухий громко выругался. — Ану, в кибитку и не показывайтесь.

— Отец, извини — еле слышно проговорил старший. — Я…хотел, как лучше.

— Ладно, будет.

— Отец, прости. — Одноухий смягчился.

— Идите, мать покормит вас и, не забудьте… А ты, мать, налей им по рогу вина. Как-никак праздник.

— МОЙ НАРОДЕ! — закричал Ассей во всю мощь лёгких, взорвав тишину. — МОЙ НАРОДЕ!

Скифы, как один поднялись и умолкли.

— Я пригласил вас разделить мою радость. Трапеза готова и ждёт вас. У меня родился сын!

— Ассее, как ты назвал его, скажи нам, — выкрикнул один из впередистоящих и все приглашённые, как один, завторили.

— Скажи, скажи Ассее! — Царь Меотиды поднял высоко ребёнка. Тот перестал плакать, любопытство взяло верх. Перед малышом качалось живое многоголосое море людей. Он повертел головкой из стороны в сторону, вытянул ручку в сторону «моря» и засмеялся. Смех сына поддержал густой бас отца и собравшийся народ. — Я дал имя вашему будущему царю. — Скифы как один умолкли, боясь пропустить или не услышать. — Имя простое. Оно родилось в свисте стрел, звоне мечей и в умении ваших трудолюбивых рук… Рус — вот его имя и, сегодняшний пир в его имя. — Ассей передал малыша жене — Тане и добавил. — И в твою честь. — Молодая женщина зарделась от нахлынувших чувств.

— Муже, мне можно быть здесь, рядом с тобой?

— Ты ещё спрашиваешь, Танка, — захохотал царь. — Не можно, а нужно — оставайтесь с Русом.




Пир был в разгаре. «Молоко» кобылиц и вино развязали языки гостей и скифов. Диск слепящего неумолимо катился к западу, чтобы завтра вновь родиться где-то далеко за сарматией и иньской страной, где живут жёлтолицые и находится край ойкумены и край всего живого.

Гомон не стихал. Роды обсуждали решение царя о грабителях могил. Изредка вспыхивали, то тут то там, стычки среди молодых и горячих голов степных богатырей, но до кровопролития не доходило. Старейшины родов быстро пресекали зарвавшихся и хмельных парней. Младший сын Перисада, царя Боспора, (половина Крыма) пятнадцатилетний Нритан всё пытался выведать у Ассея. — С-скаажи мне, п-почему не прихал-л-ик Зиммеллих. П-почему?

— Я отвечу тебе, Нритане — перебил молодого царевича посланец царя всех сколотов, Атоная.

— Зиммелих поехал к Тане, на Торжище. Его послал Атонай.

— Почему ты не сказал мне сразу — вмешался Ассей. — Сколько с моим братом воинов?

— Около тридцати, Ассее. Зиммелих отправился за подарком твоему сыну и… ещё по кое-каким делам.

— Не понял, сколе. По каким делам? — Посол приложил палец к губам и таинственно зашептал.

— Ч-что ты ш-шепчешь. — вмешался Нритан, а молодой царь Будинов навострил уши. Имя Зиммелиха не могло оставить равнодушным Дрона. Одна из целей его приезда к Ассею была встреча с Зиммелихом. Посол продолжил, теперь погромче. Сидящая рядом скифская знать притихла. Умолк и Крей, беседовавший с главным вещуном — Строком.

— …в степи, и, не только среди скифов пошли разговоры — начал говорить посол. — В Торжище с иньским караваном идёт человек, называющий себя Скифом, реже Путником. — Гости разом вскочили, а один поперхнулся от услышанного. — Говорят, — продолжил посол — у него ум Папая и сила Гойтосира.

— Я слышал эти байки — раздражённо перебил его Ассей. — Когда Зиммелих отправился в Торжище?

— Три дня назад, царе. А о «путнике» — это не выдумки Ассее. За головой Скифа охотились персы и сарматы. А, он смог врагов превратить в друзей.

— Когда мой брат отправился к Тане? — разъярился Ассей.

— Три дня назад. — Царь побледнел, а посол продолжил, как ни в чём не бывало.

— Недавно прибыл разведчик Атоная и подтвердил слухи. Тот, кто называет себя Скифом, старше тебя Ассее, но моложе Атоная. У него много белых волос, но он не стар. Во владении луком, Путник не уступает Зиммелиху. — Ассей побледнел ещё больше и незаметно для всех кивнул Крею. Они тотчас поднялись и отошли от гостей.

— Крее, повтори слова, сказанные тобой, вчерашним вечером.

— Мой царе, царь Едугей с сотней вооружённых всадников отправился в Торжище. Он бахвалился перед моими воинами о том.. — Крея словно пронзила молния, — что привезёт из Торжища две головы и о том, что скоро о Едугее будет говорить вся Скифия.

— Дальше. — нетерпеливо перебил Ассей.

— Мне показалось, о царе, что среди его сопровождения были двое воинов из личной охраны Атоная. С Едугеем находились лучшие его лучники. Мой царе, — вскричал Крей — я всё понял. Вторая голова…

— Да, мой Крее — Приложил к губам палец Ассей. — Тише. Едугей хочет занять место Атоная. Я не пойму одного — на помощь кого из царей он рассчитывает. За ним большинство царей не пойдёт. Разгорится междоусобная война. Это на руку сарматам и грекам. Вот что, Крее. Немедля собери сотню лучших моих воинов и отправляйся сейчас же к Торжищу. — Тысячный понятливо кивнул царю: — Мы будем быстры как молнии Папая, мой царе.

— И, ещё мой воин, что бы не случилось, привези Едугея живым. В дороге не останавливайся.




Отсутствие Ассея прошло незамеченным среди изрядно охмелевших гостей, но не для жены. Обеспокоенная отсутствием и бледностью мужа, Тана спросила. — Что с тобой, мой Ассее?

— Всё хорошо, моя Танка. Зиммелих скоро вернётся. Как себя чувствует Рус?

— А ты посмотри сам. — Улыбнулась жена. Мальчик сладко спал и тихо посапывал. — Муже, я устала от этих разговоров, пойду, отдохну.

— Иди — согласился Ассей и тут же обратился к послу Атоная, уже изрядно навеселе: — Продолжай, сколе. — Тот пьяно прищурился и выдавил из себя подобие улыбки. — Так-к в-вот, Ассее. Мой царь приказал Зиммелиху привести Скифа живого или — голову. С ним отправились Тертей Накра и двадцать всадников.

— Значит молва о Путнике не выдумки пьяных степняков — задумался царь Меотиды, — у нас любят такие побасенки. Греки выдумали, что мы дети Геракла и змееногой девы. — Царь натянуто рассмеялся и налил себе килик вина. Его примеру последовали и остальные гости. В разговор вмешался несколько пришедший в себя Нритан.

— На Боспоре неспокойно. Лисимах — наместник геллеспонта через своих послов и торговцев, требует снижения пошлин на торговлю. Приплывающие греки стали вести себя в нашей столице — Пантикапее, нагло и бесцеремонно.

— Гм, — Ассей нахмурился; его взгляд скользнул по пирующим гостям и невольно остановился в степи на крохотной точке. Точка скоро превратилась в всадника. Дозорные остановили его, а затем пропустила. У Ассея гулко застучало в груди и стало тревожно. Дозорные подали знаки, несколько раз махнув копьями. Царь догадался.

Всадник стремительно пролетел через ряды кибиток, чем привлёк к себе внимание и недоумение скифов, такой наглой бравадой. У стола царя всадник остановил коня и спешился. На его груди висела золотая бляшка посла Атоная. Скиф подошёл к царю и поклонился. Затем он приподнял рубаху. На груди был вытатуирован ворон.

— Надень рубаху, мне не нужно подтверждение того, что ты посол. Говори, но сначала выпей за здоровье моего сына.

— Выпью, Ассе. — Посол поклонился и осушил чашу. Когда он отдышался, Ассей отошёл в сторону и поманил посла.

— А теперь говори сколе.

— Царь Ассей, Атонай — царь всех скифов желает благоденствия тебе и здоровья твоему сыну. Теперь — главное, — когда закатится солнце, по всей Скифии запылают сигнальные костры, — чеканя каждое слово, произнёс посол. Это было то, чего опасался Ассей. Гости, кто был ближе, тотчас перестали жевать и поднялись. Разговоры смолкли и хмеля, как не бывало.

— Продолжай посол — невозмутимо приказал Ассей…

— Царю всех скифов, Атонаю нужна твоя помощь, Ассее. От твоего ответа зависит очень важное — будущее Скифии. У Атоная недостаточно воинов для такой битвы. Через восемь дней он будет ожидать тебя у Альтиры, притока Тиры, в районе красных глин.

— Я знаю это место, продолжай посол.

— Лисимах предложил нам, скифам отдать под его контроль, Ольвию и Боспор. — знатные гости и цари племён присвистнули, а Ассей сузил глаза.

— Посол, ты выпей пока и перекуси с дороги. Я посовещаюсь и скоро дам ответ. Долго ждать тебе не придётся. Иди к моему столу, а ты Строк собери побыстрее старейшин, тысячных и, ко мне.

— Ассее, я могу присутствовать на «Круге Ассея»? — спросил молодой царь будинов. Ассей утвердительно кивнул. — Пойдём, ежели хочешь.

Через десять минут Ассей вернулся, в сопровождении царей, старейшин родов и своих тысячных. Посол уже был на ногах и ожидал ответа. Царя было не узнать; плотно сжатые губы и твёрдые, жёсткие глаза впились в посла.

— Мы всегда с Атонаем помогали друг другу. Через шесть дней я приведу к Альтире 14 тысяч воинов. Из них, десять тысяч конных воинов, в том числе две тысячи — тяжёлой. Ещё тысячу лёгкой конницы приведёт царь будинов. Дрон утвердительно кивнул.

— А будины успеют, далековато? — засомневался посол. — Я успею, — скоро ответил Дрон, — мой посланник уже в пути. Куда мне прибыть, к — Альтире?

— Да, именно туда, царь Дрон. — К послу подошёл Ассей и коснулся плеча. — Где сейчас Атонай?

— Атонай приносит молитву богам. Мой царь просит тебя передать ему «ольвийскую» чашу. Атонай сказал, что на сбор совета царей не было времени. Потому решение он принял единолично. И последнее: царь Боспора уже собирает своё войско. Нритану необходимо вернуться домой — приказ Перисада.

— Я всё понял посол, — ответил, пожав плечами Ассей, — но зачем царю всех скифов понадобилась «ольвийская» чаша? — посол пожал плечами и развёл руки. — О Ассее, я этого не знаю.

— Хорошо, пусть будет так, как сказал Атонай. Чашу сейчас принесут. Послезавтра утром я поведу своих воинов. Торопись. С тобой я отправлю двух сопровождающих.




Диск слепящего послал последний луч и скрылся за горизонт. Фигурки всадников не успела скрыть наступающая ночь, как на юго-западе вспыхнул огонёк. За ним, по обе стороны зажглись другие. Костров становилось всё больше и больше. Сигнальщики Ассея приняли эстафету тревоги и передали дальше. Притихшие и обеспокоенные гости сходились к царю. Факела дрожали в руках ожидающих скифов. — Ассее, что случилось?

— Мой народе, — Асей поднял руку и настала тишина. — слушай меня. Я поведу вас на войну с греками. Против нас выступил Лисимах. Отравляйте стрелы и точите мечи. Резерв оружия у меня есть. У кого в том надобность — подходите. Я готов вооружить рабов. Кто из них пожелает — может надеть доспехи воина, в обмен на свободу. Послезавтра утром мы выйдем. Наша цель — река Тира. Остальные подробности узнаете у ваших старейшин. Готовьтесь, пришло наше время.

Оглушённые новостью подданные царя Меотиды, некоторое время молчали, а потом начали тихо расходиться к своим родам.

Степь готовилась к войне.




Глава третья. Торжище


Всё чаще и чаще попадались акации с раскидистыми кронами и заросли густого зелёного кустарника. От зелени веяло свежестью и опьяняющим до одури запахом трав и как ни странно — воды. По обе стороны от извилистой караванной дороги, набитой колёсами возов, кибиток и натруженными ногами людей, жирела и умиротворённо колыхалась ветром от великой реки Таны, трава. Всё: — и, трава и деревья заметно отличались от чахлой и сухой растительности выпаленной и жухлой от лучей слепящего бога Хораса, степи. Заметно отличалась и раскинувшаяся панорама ландшафта с преобладанием водной глади Таны и Меотиды.

Всадник осмотрелся и въехал на тракт, обрадовавшись перемене ландшафта и близости к концевой цели маршрута — Торжищу. До конечной цели короткого и одновременно пути, утомившего бешеной гонкой со временем, осталось совсем малость — чуть более 1000 локтей.

Натёртые в дороге ягодицы саднили. Хотелось отдыха — и себе и кобылице. Дорога не была лёгкой; пришлось уходить от погони степных бандитов и отстреливаться. Хорсил корил себя за ту остановку у ночного костра. Как научил отец, он вежливо поприветствовал с пожеланием благополучия, коротающими ночь у одинокого костра, приняв бандитов за своих, но завидев злорадные ухмылки, и радостный возглас одного из бандитов: — Добыча сама к нам пришла, — гикнул и подстегнул кобылицу…

Гнались долго, гикали, свистели и люто кричали. Наугад, пускал стрелы, прижимаясь к шее «Урки». По яростным крикам преследователей догадался, что как минимум двое не избежали его стрел. Но и преследователи не остались в долгу. Однако Хорсила видимо защищали боги. Одна из стрел вонзилась и пробила горит, еще две — просвистели у самой головы… Сердце бешено колотилось. Кобылица Хиниса оказалась на высоте, унося всадника от отстающих преследователей и спасая от верной погибели и что самое гадкое — позора невыполненного поручения… В горите почти не осталось стрел; боевой пояс сбился вниз и съехал, но всаднику вовсе не до пояса и внешнего вида. Он выполнил задачу, поставленную отцом, всю ночь, держа направление на первую звезду вечного ковша.




Глаза посла слипались, — хотелось спешиться прикорнуть, но, несмотря на усталость и желание поесть, сил прибавлялось с каждым шагом. До реки рукой подать.




Запылённый всадник потянулся, размяв занемевшие члены, громко зевнул, прогоняя дремоту, прищурился и резким движением смахнул пыль с лица, а затем обрадовано потрепал кобылицу по холке.

— Знаю, знаю урка, — ты устала. Ты молодчина, за сбитое копыто не переживай — подбодрил он кобылицу, — сбитое копыто тебе подлечат. Потерпи, совсем немного осталось.

Хорсил нежно погладил морду животного и потрепал гриву. Кобылица повернула голову к всаднику, негромко заржала и попыталась изменить направление движения: — сойти с дороги к сочной траве, но всадник осадил её. Недовольная кобылица завертелась и вдруг, замерла, запряв ушами.




Навстречу, из-за поворота дороги показались две кибитки и вынырнул воз, груженный доверху мешками, сопровождаемый тремя всадниками. Верховые лениво переговаривались, но лица заметно выражали удовлетворение. По всей видимости, поездка в Торжище была удачной и для покупок и для продажи.

Хорсил попридержал кобылицу и, поравнявшись с процессией, почтительно поприветствовал первого из возниц: — Доброго дня сколе. Подскажи-ка, я правильно держу путь на Торжище?

— Угу, — Бородач среднего возраста, без энтузиазма откликнулся, полупрезрительно окинув парнишку. — Привет — буркнул он непонятно кому, но едва остановился на дорогой рукояти акинака Зиммелиха, тотчас изменил свой тон.

— Вон оно-то Торжище. Ты парень, верно, впервые здесь… Ты на правильном пути сынок, езжай и не сворачивай. Откуда ты такой? — бородач остановил кибитку и снова покосился на меч, но уже подозрительно. Скоро к нему присоединились подъехавшие всадники. Они оценивающе оглядели одежду незнакомца и подозрительно, как бородач, покосились на встречного молодого юношу и молча, окружили его. Повозки тотчас остановились. Один из скифов требовательно спросил: — У тебя меч Зиммелиха. Отвечай, иначе тебе парень не сдобровать?

— Ну? — К нему присоединился и сосед. — Сын Атоная в Торжище, а ты — здесь. Откуда меч и кто ты?

Хорсил вытер воспалённые глаза и не заставил долго ждать верховых: — Я сын каменотёса, сколе. Моего старшего брата зовут Хинис.

— Продолжай — Бородач утвердительно кивнул в ответ. — Я знаю твоего отца и Хиниса. Откуда у тебя меч?

Шум и разговор привлёк внимание обитателей кибиток. Из передних кибиток выглянули заинтересованные происходящим, две женщины и детвора.

— Почему остановились? — раздался нетерпеливый окрик старейшины. Хорсил обернулся — десятки повозок остановились не в состоянии продолжить движение. Он и всадниками загородили дорогу, и застопорили движение колонны кибиток и возов.

— Вот что, сколоты, — Хорсил поднял руку. — Старшие родов, подъедьте ко мне! — не узнавая своего голоса, закричал он. — Я посланник царя Атоная!

— Правда? — захохотал один скифов, но всё же любопытство взяло верх. — Ну-ну, посол говоришь. Щас разберёмся, какой ты посол.

Верховых стало больше.

— Я знаю, кто он, говори Хорсил, — оборвал всех с длинной по пояс бородой старик и закашлялся. Полсотни верховых собрались рядом, и окружили посла… После первых слов, всё их веселье и радость от удачной торговли, словно сдуло ветром. Безоблачный наступивший день больше не радовал; тревожные и хмурые лица скифов говорили сами за себя.

— Ты… парень в своём уме? — зло проговорил бородач. На него цыкнул старейшина.

— Я же сколот, — братья! Такими словами не играют и не шутят.

— Снова, война. Мало нам засухи, — досадно сплюнул старик. — Сынок, — продолжил он — скачи к Зиммелиху, а мы уж тут разберёмся, — не впервой, — скачи.

— Добре, сколоты! — Хорсил кивнул по-взрослому и пришпорил кобылицу, а у кибиток послышались крики и, всё, до того спокойное и размеренное — пришло в движение. Погодя, от колонны возов и кибиток отделились более полусотни всадников и направили лошадей на северо-запад.




Река была огромна и как не спешил Хорсил, но всё-же приостановил лошадь, и заворожённый зрелищем, залюбовался. Житель степи, не впервые в своей жизни видел столько воды, но всё равно не мог оторваться. Тана раскинулась на тысячу, нет — больше чем на тысячу локтей, впадая в Меотиду. В трёх тысячах локтей, где река изгибалась змеёй и разделялась на протоки, раскинулось Торжище — приграничный и торговый город Скифии, окружённый земляными стенами, с вкопанными стволами акаций, переплетённых ветками. В устье Таны как раз входило греческое судно под парусом, а из города доносились крики торговцев, расхваливающих свой товар, ржанье лошадей и блеяние овец. Город кипел обыкновенной каждодневной жизнью… Из ворот погонщик вывел странное животное, не похожее на лошадь — с горбом на спине. О таких животных Хорсил слышал, но видеть не довелось. Несколько растерянный, он осматривался, не зная куда ехать. Усталость прошла, веки больше не слипались, но бодрости в теле не было. Отца он не подвёл и не растерялся в степи, правильно выбрав направление. Это единственное, что радовало.

Ранее, когда он был мал, отец взял его собой в Крёмны, но по сравнению с Торжищем, Крёмны казались малыми. Хорсил снова смахнул пыль с лица и облизнул потрескавшиеся, саднящие губы. Кобылица, чуя воду и близкий отдых понесла седока вниз, к воротам Торжища и вдруг, словно из ниоткуда, — выросли трое вооружённых всадников и властно преградили дорогу. У одного из воинов лук уже находился в руках.

— Кто ты и зачем здесь? — грубо и уверенно, оценивая чужака, спросил старший. На мгновенье Хорсил растерялся, но быстро взял себя в руки.

— Проведите меня к Зиммелиху. Я — посланник царя всех скифов — Атоная.

— Ха-ха-ха-ха. А где твоя бляшка, посол? Я не удивлюсь, если у тебя нет и татуировки. Сними рубаху, да поживее.

Хорсил без слов показал стрелу и меч. Старший покачал головой, а всадник с луком предложил: — Сколе, давай свяжем его. Он не может быть посланником Атоная. Этот парень молод для посла, скорее всего он лазутчик или беглый раб, обокравший своего хозяина.

— Я — посол Атоная, — Хорсил напрягся, стиснул рукоять. — Проведите меня к Зиммелиху, я приказываю вам.

— Ого! Молодой да ранний. — У стражников от такой наглости вспыхнули лица, но старший дозорный жестом унял их.

— Заткнитесь, сколоты, — и поманил одного из подчинённых. — Проведи-ка его к Оршесу, наместнику Торжища. Там разберутся. Я видел такой меч несколько раз. Он принадлежит Зиммелиху. А ты парень, с какой новостью прибыл? Что привело тебя? Я знаю законы степи, не первый год живу.

— Я не могу говорить первому встречному то, что предназначено для других ушей — осмелел Хорсил и едва заметно кивнул в сторону проезжающих рядом сарматов. Старший наряда прищурился, понятливо ответил кивком и улыбнулся; парень начал нравиться ему.

— Хорошо парень, тебя проведут. Ты знаешь, какое наказание за ложь?

— Знаю сколе, проведи меня. — Хорсил не удержался, подъехал к старшему и зашептал на ухо. Стражей разобрало любопытство, однако приблизиться они не решились. Лицо воина было непроницаемым, как маска вещуна. Когда Хорсил закончил говорить, страж утвердительно кивнул и приказал одному из дозорных: — Проведи парня к Оршесу, сколе, он принес очень важные вести. Такими словами не шутят. А ты, парень не обижайся. Часто именно на этом изгибе дороги, грабят.

* * *


Новости по какой-то неизъяснимой причине опередили их, как и бывает зачастую. Пограничный торговый город жил обыденной жизнью и кипел торговлей, когда некий покупатель сообщил об увиденном. Новость со скоростью выпущенной стрелы захлестнула Торжище и торговые ряды с убогими кибитками скифов и сарматов; палатки греческих торговцев с посудой, вином и украшениями из Эллады; богатыми шатров персов, увешанных тканями на вкус любой модницы и золотыми с, персидской вязью рисунками.

Раб греческого торговца, заслышав новость, зазевался и упустил расписную дорогую амфору. Хозяин не успел наказать провинившегося слугу. Он заругался, не жалея отборных слов, на нерасторопного раба и поднял плеть, но вдруг остановил руку и сам присел.

Торговцы и покупатели расступались перед хмурым и уверенным в себе бородатым всадником со шрамом на лице.

— Это, они? — вопросительно зашептал один из покупателей и не успел увернуться от плети хмурого бородача.

— Прочь с дороги, не то окажешься под копытами. Где находится иньский караван?

— Зачем бьёшь сколе? — Одетый в одежду, представляющую собой сшитые из кусков изрядно поношенных кож, скиф-зевака, потёр спину, притворно исказившись от несуществующей боли: — Скажи воине, кто этот высокий всадник? — указав на Зиммелиха. Тотчас раздался грудной смех Накры и тонкий смешок Анты.

— Тертее. — проговорила сквозь смех жена Зиммелиха, — он разыгрывает тебя, этот плут, всыпь-ка ему ещё пару раз.

— Хм, — хмурое лицо Тертея разгладилось. — обойдётся, уж, слишком много чести — и, повысив голос, продолжил. — Кто может указать дорогу к иньскому торговцу?

— Я проведу сына Атоная. — толпа покупателей и зевак раздвинулась, пропустив дородного дядю. Он снял башлык. — Приветствую тебя Зиммелихе. Тертей напряженно всмотрелся. — Здравствуй сколе, я узнал тебя. Давненько мы не виделись.

— Да, Тертее. Ничего тут не поделаешь — вздохнул скиф. — Годы берут своё. Я слышал о тебе много хорошего. Внуки часто расспрашивают о Тертее и хотят быть похожим на тебя.

— А ты не рассказывал им о твоей левой руке сколе, спасшей Тертея. Возьми, выпей и вспомни славные битвы. — Тертей вынул несколько монет и протянул товарищу.

— Выпить, то я выпью Тертее, — мой друг, а вот похваляться не буду. Жаль, конечно, что не выпьем, как раньше. — Скиф показал обрубок руки. — «Гнедой»! — лихо гикнул он. Ряды расступились. Появился мальчик, ведя на поводу коня. Однорукий ловко вскочил в седло.

— Я проведу вас сколоты к иньскому торговцу. А, вы, — прикрикнул он на своих детей — поприветствуйте сына Атоная! Это касается не только вас, но остальных! Живо, тупые волы!

«Длинноголовые» сделали вид, что не понимают о чем речь, однако, как и все склонили головы, спрятав за поклоном ненависть к скифам. В Торжище, восточном форпосте скифских земель, пренебрежение к Атонаю жестоко каралось. Многие из присутствующих, впервые видели будущего царя всех скифов и потому старались запомнить каждое движение Зиммелиха, чтобы потом, хвалясь, рассказать за рогом вина.

* * *


Торговцу из далёкой иньской страны, — Ю-Ай-Хо, как звали тайца, не нравилось здешнее небо, не нравилась эта земля и люди, живущие на ней. Здесь всё было по иному, не так как, в его стране, высоких обычаев и давних традиций — Поднебесной. Здешнее население походило на диких зверей, в своих кожаных одеждах. От них воняло, но иньский торговец старался не подавать виду. Он в последний раз привёл сюда караван. Везде, по всему следованию каравана, торговля была на редкость прибыльной и удачной. Сейчас мечты унесли торговца в его солнечную страну. Приятно подумать, как вернешься домой, как будут любить обрадованные жёны, а караваны станет водить старший помощник по торговым делам.

В Торжище Ю-Ай-Хо привёз рабов, много шёлка, персидские такни, украшения и безделушки скифским и сарматским красавицам — зеркальца, на которые был самый большой спрос. Торговля шла хорошо и успешно. Взамен, торговец рассчитывал прикупить соли, кожи, железо и… луки. В прошлый приезд — полтора года назад, скифами был сделан заказ на шёлк. Заказ выполнен и, сейчас торговец дожидался выгодного клиента и прикидывал всевозможные варианты договора.

Эти «полузвери» в вонючих кожаных одеждах знали толк в тканях и умели мирно вести торг, а наместник Торжища снизил пошлину, чем приятно удивил тайца. Он не остался в долгу и одарил наместника тканями и подарил одну из красавиц-рабынь.

Ю-Ай-Хо, удобно развалившись, сидел в высоком кресле, оттопырив нижнюю губу, словно император или магараджа, презрительно взирая на всех и вся. Изредка он вмешивался в споры подопечных — торговцев с покупателями и быстро решал возникшие проблемы. Красивые и изысканно одетые рабыни, служили одновременно и приманкой для богатых покупателей. Девушки благоговейно взирали на своего господина и отгоняли опахалами мух, а большой навес с рисунками драконов закрывал от слепящего солнца. Торговля подходила к концу, и вот-вот подъедет главный заказчик и покупатель. Лук — вот что интересовало Ю-Ай-Хо. Лук, заказанный самим главным хранителем императора Поднебесной. Уж очень хотелось иметь таковой лук, из страны скифов, главному охранителю самого императора.

Отвисшая губа и двойной подбородок придавали тайцу далеко не грозный вид воина. Воином он не был никогда; — он нанимал их. Всё это — губы и лоснящийся жиром подбородок вместе с большим животом, придавало сходство с большой, раздувшейся жабой, но никак не вносило неудобств их владельцу. Халат с парящими драконами мягко сидел на хозяине и впитывал пот жирного и рыхлого тела.

Молодая черноглазая рабыня принесла чай, улыбнулась своему господину и поставила рядом. Торговец разгладил тонкие усики и отхлебнул напиток, не забыв шлёпнуть по привлекательному заду девушки, и снова предался мечтам о доме.

— Ты хорошо устроился Ю-Ай-Хо, может, продашь свою прелестную рабыню. — раздался рядом голос. Торговец услышал своё имя и, выдержав необходимую паузу, приоткрыл глаза.

— А, это ты Тертее, я ждал тебя. — Торговец хихикнул, и живот подпрыгнул и затрясся в такт смеху. — Я ждал тебя и уж собирался обратно, а тебя всё нет. Привёз тебе обещанный товар, а ты выполнил мой заказ, Тертее? — с ленцой ответил он, но и не преминув добавить окончание «е», дабы показать себя знатоком в обычаях сколотов и заодно проявить доброжелательность.

— Мой товар со мной — последовал ответ. — Показывай свой товар Ю-Ай-Хо. Если твой товар не придётся по вкусу моей госпоже, то и тебе не видать лука.

— Понравится, понравился не волнуйся. — Живот толстяка снова затрясся. — Такой товар не может не понравиться. Рисунок такой, как заказывал ты. Я привёз самый лучший и дорогой шёлк, какой есть во всей ойкумене. Сейчас товар принесут, и ты убедишься в моём слове торговца. Скажи мне, кто та госпожа, для которой я привёз ткань и вон тот высокий скиф. — Ю-Ай-Хо слащаво улыбнулся Накре и подал знак своим рабам. Когда он услышал имя, мгновенно изменился: — нижняя губа стала на своё место, живот подобрался. Неведомая сила подбросила его с кресла, усики вздрогнули и, торговец поклонился… Ю-Ай-Хо мысленно проклял себя за поспешность, а слуг за нерасторопность, что вовремя не сообщили, Кто прибыл. Краем глаза торговец заметил спрятанные улыбки слуг, но виду не подал. Жизнь приучила сдерживаться. Они получат сполна — потом.

— До моих ушей доходила молва о лучшем стрелке из лука — слащаво и тщательно подбирая слова, начал он, — приветствую тебя, Зиммелих и тебя, царица амазонок. Я рад лицезреть красивейшую из скифиянок и царицу амазонок — толстяк сдобрил улыбку белоснежными зубами. — А теперь взгляните на товар, — закончил он, предвкушая удовольствие.

Рабыни развернули и расстелили на циновке сложенную ткань, а потом…

Ю-Ай-Хо не ошибся: у всех троих амазонок враз загорелись глаза. В момент все три оказались рядом, даже Накра и та не сдержала порыв восхищения. На тончайшем шёлке, на фоне залесённых гор парили драконы и орлы, а внизу замерла небольшая стая волков и гордый, одинокий тур, устремивший взор в вечность. По серпантину дороги поднималась арба крестьянина, гружёная мешками и обинокий всадник, в котором Тертей узнал себя. На мгновенье ему пригрезилось, что в арбе сидит старик-каменотес и погоняет мулов, а колёса арбы скрипят на всю ойкумену.

На другом полотне — звёздное небо с неизменно вечными семью звёздами ковша и краюха луны, изливающая свет на водную гладь озера.

Скифы окружили развёрнутые рулоны ткани. Зиммелих и сам поразился красочности рисунков и мастерству художника, не менее других воинов, но виду не подал. Крики восторга не успели стихнуть, как Тертей вынул, из льняного мешка содержимое. В отделанном золотом горите, находился лук и десяток стрел. Он натянул тетиву, заложив лук меж ног, и положил лук на тайский шёлк. Зиммелих ухмыльнулся.

Теперь настал черёд Ю-Ай-Хо. Торговец жадно рассматривал и дивился искусству мастера. Лук действительно превосходен; края рогов заканчивались серебряными головами драконов. Несмотря на отделку, лук не был тяжёл, скорее — наоборот. Тертей степенно произнёс.

— Стрела, пущенная из этого лука, пробивает доспехи воина на расстоянии в 700 локтей, но из него может посылать стрелы лишь достойный воин. Пусть твой император долго живёт, а у охранителя не устанет рука.




Ю-Ай-Хо попробовал натянуть тетиву, чем вызвал смех амазонок. Конфуз длился недолго. Он пришёл в себя и снова слащаво улыбнулся; глубокомысленно посмотрел в небо, не показав своего восхищения и, почесал затылок. Выход нашёлся на удивление быстро. Скифов нужно поставить на место и оправдать неловкость перед слугами, за свой быстрый прыжок, за слабость рук и поклон сыну царя. Торговец прищурился и начал издалека.




— Да я вижу, что лук хорош, как и шёлк, который я привёз, но хотелось бы увидеть его в деле. Я буду, благодарен тебе, Зиммелих, сын Атоная, если ты покажешь мне искусство лучника. Заодно и увижу лук в действии. Я слышал о тебе многое, сын царя всех скифов.

Торговец не успел шевельнуться, но не успел; раздался свист и, по обе стороны кресла, на уровне плеч, вонзились стрелы. В ногах помокрело, но торговец на то и есть — торговец.

— Да-а.! — с непритворным удивлением произнёс он. — Зиммелих, о тебе не зря слагают песни, но…

— Чего ты ещё хочешь? — перебил Тертей. Таец пришёл в себя, придумав месть: — Я хотел увидеть полёт стрелы из того лука, который вы изготовили и привезли на мой заказ.

— Хорошо, — Зиммелих ухмыльнулся и спрыгнул с коня. — Покажи цель, торговец.

Ю-Ай-Хо сузил и без того узкие глаза и указал пальцем в небо: — Попади вон в ту птицу Зиммелихе. Возможно, ли попасть в неё, лучший из лучников? Я не настаиваю, ни, но хотелось бы увидеть лук в действии.

— Ты что, объелся сладостей, жирный болван! — закричал Тертей, выходя из себя. От Ю-ай-Хо снова не укрылись спрятанные ухмылки его слуг.

— Во всей ойкумене, — зло продолжил Тертей, — ты не найдёшь лучника, который на высоте в почти 300 локтей, попал бы в коршуна. Ты верно спятил торговец?

— Нет, воин, я не спятил. — Ю-Ай-Хо рассмеялся. — Такой стрелок существует, и, он пришёл с моим караваном. И я, и мои слуги и рабы видели у высоких гор Эльбурса, как он попал в птицу. Он называет себя Путником, иногда Скифом.

Среди скифов настало некорое замешательство, а Тертей и Зиммелих незаметно переглянулись. Тертей побелел от злости и снова закричал: — Ты врёшь торговец, таких стрелков в ойкумене нет! Так мог выстрелить только наш бог — Гойтосир. И, кстати, где этот Путник?

— Он отправился к морю воздать хвалу своим богам, Тертее. А мне не пристало врать воин, скоро ты увидишь его, если захочешь. А сейчас ты кое-что увидишь другое, Тертей. Мне за это предлагали пятьдесят породистых лошадей, лишь только потому что это работа путника… Принесите немедленно шкуру! — закричал побагровевший Ю-Ай-Хо своим рабам.




Скифы удивились тоном торговца и умолкли. Тертей и Зиммелих снова переглянулись, пожав плечами: — О чём это ты, торговец? — спросил Тертей, не обещающим доброго тайцу, злым голосом.

— Не сердись воин, — сейчас ты всё поймёшь, — откликнулся на сей раз степенно и важно, Ю-Ай-Хо.




Не прошло и минуты, как трое рабов принесли шкуру медведя и расстелили перед скифами. При виде морды зверя и оскаленных клыков, Накра вздрогнула и прижалась к мужу. Ю-Ай-Хо торжествовал.

— Ха-ха-ха, никто не сможет найти на шкуре следов меча, стрел или копий. Этот медведь убит голыми руками — веселился над потугами Зиммелиха и Тертея торговец и снова важно повторил: — Этого медведя, Путник убил руками, без всякого оружия. Ты не найдешь на шкуре повреждений. Он убил медведя, который выше тебя Зиммелих на две головы. Шестеро воинов моей охраны не смогли поднять тушу этого медведя. Это могут подтвердить все мои торговцы и рабы, и вот эта сопливая девочка, дочь рабыни.




— Врёшь, — неожиданно взъярился Тертей. — Такого стрелка в ойкумене нет, а шкура — это твои фокусы, медведь был отравлен, а потом разделан. А может и сам издох.

— Нет, Тертей, я говорю правду, — возразил торговец. — Посмотри внимательно на шкуру. Это не шкура издохшего животного. Я говорю правду. — К разгоревшемуся спору начали стекаться покупатели и торговцы и, несколько «длинноголовых».

— Ты врёшь всё торговец, — подзадорил тайца один из сарматов. — С Зиммелихом соревновались персидские и сарматские цари, но и он не сможет подстрелить этого коршуна.




От дерзости длинноголового лицо Зиммелиха пошло пятнами:

— Хорошо торговец, — сдерживая ярость, ответил сын царя. — Я подстрелю коршуна, а шкура будет моим призом и подарком сыну царя Ассея. Я подстрелю коршуна, но мне нужно два выстрела.




— Не надо, прошу тебя, — тронула за плечо мужа, Накра. Тертей, ничего не говоря, вынул стрелу и коснулся плеча сына царя. — Мой выстрел будет пробным, Зиммелихе.




Стрела, не долетев до цели, ушла в сторону. Таец довольный собой, расплылся в ухмылке. Зеваки загалдели, каждый на свой лад, комментируя выстрел, а невозмутимый коршун продолжал парить, выискивая добычу и словно смеясь над незадачливым стрелком. Тертей зашептал: — Ты всё понял, мой ученик. Здесь два ветра, Зиммелихе. Бери правее локтей за пять. Я верю в тебя.

— Вижу, мой учитель. — Зиммелих благодарно кивнул своему наставнику. Накра не выдержала и тоже поддержала Зиммелиха. — У тебя получится, мой муже, стреляй, покажи им всем! Покажи! — вскричала она.




Зиммелих два раза поднимал и опускал лук.

— У него не получится — прозвучал злорадный смешок длинноголового.

— Стреляй! — внезапно крикнул Тертей. Зиммелих улыбнулся и не спеша заменил стрелу с плоским наконечником, на длинную с трёхгранным и, вскинул лук. По рукам прошла волна. Мышцы вздулись, глаза стали бесстрастными и холодными как сталь клинка. Лук почти сложился, едва не соприкоснувшись головами драконов.




— Он не туда метится, нужно левее, — снова раздался злорадный смешок сармата и в этот момент Зиммелих отпустил тетиву.

Через 80–90 локтей, неожиданно для зрителей, стрела ушла влево и затем поразила цель. Коршун начал падать к радости обрадованных и ещё не верящих в увиденное зевак. Сармат прикусил губу и замолчал, а Накра прижалась к мужу и радостно зашептала: — Я верила в тебя! Не зря я рожаю тебе детей, будущий царь скифов.

— Слава Зиммелиху! — заскандировала толпа. Не сдержали восхищения и сарматы, а торговцу стало досадно и жалко шкуры. Но он был торговец! Увиденное сейчас потрясло его естество до глубины души.

— Зиммелихе, — начал было Ю-Ай-Хо, но его прервал нетерпеливый голос сына Атоная. — Погоди, торговец, — расскажи мне вот что. Только говори правду.

— Я весь во внимании и слушаю тебя сын царя всех скифов, великий стрелок ойкумены, но прежде я хочу угостить тебя и твоих спутников божественным напитком. — Торговец повернул голову к рабыням и властно приказал: — Чай, моим гостям.

— Где я могу найти «Скифа»? — нетерпеливо спросил Зиммелих.

— Путника? — Торговец побледнел и чему-то испугался. Он быстро заговорил: — Мне не доводилось видеть такого стрелка как ты, но не пытайся убить путника. Он хороший и добрый человек, и большой воин. Он всю дорогу торопил меня, а спешит он к вам — сколотам… Ты не первый, кто интересуется им. Сегодня утром путником уже интересовались.

— Кто!? — вскричал на всю площадь Зиммелих.

* * *


Степан, оставив одежду на берегу, плыл размашисто. Это — его — меотида-озеро-море. Азовское море.

Аз — ов.

Шум прибоя навевал прошлое, а его — ПРОШЛОЕ — НИКАК НЕ ОТРИНЕШЬ и, надоедливые наглые бычки тёрлись о ноги.




Глава четвёртая Вестник, Или — прерванный сон


Ставка царя всех скифов. Борисфен (Днепр) р-н остр. Хортица.


Сон никак не хотел приходить. Такое бывало и раньше и не один раз. После таких бессонных ночей всегда начинались неприятности, и происходило что-то гадкое и из ряда вон нехорошее.

Он не знал, да и не пытался понять, откуда это чувство надвигающейся опасности, а началось всё с тех давних пор, как в сражении с греками погиб отец, и бремя власти перешло к нему, — младшему из сыновей великого царя Атея.

Он отправил пышную тризну по отцу, но процедура похорон не внесла спокойствия в душу. Остальные — шестеро братьев, тоже сложили свои головы в разные года, как и отец и, их больше не тревожит будущее. Братья Атоная — грозные цари, спят вечным сном в курганах, иногда приходя к Атонаю в снах. Он радуется встрече, накрывает столы и хочет поговорить с ними, но до беседы не доходит. Может быть потому, что после сражения с одноглазым Филиппом он — Атонай, не нашёл тело отца. Тело отца, вернее его голова попала в Афины, к ликующим после победы грекам, а тело он не смог найти и предать по обычаю предков — земле. Несмотря на пышную тризну по отцу, Атонай мучился этим фактом и всю жизнь корил себя.

Каждый раз во сне он пытается оправдаться перед братьями, но они не хотят выслушать царя всех скифов и уходят. Братья не знают, каких трудов стоило заново объединить Скифию, а хотелось бы рассказать, чего это стоило. Они так и остались молодыми…

Тело великого Атея, как потом он узнал он, греки отвезли домой, устроили пышные торжества по поводу победы и показывали всем любопытным голову отца. Выкупить тело не удалось.

Сейчас он, шестидесятилетний мужчина, царь всей Скифии, ещё крепок. Бессонница здесь не при чём. Атонай крепок телом и не жалуется на здоровье, несмотря на возраст. Далеко не каждый из его воинов может посоперничать с ним в единоборствах.




Память возвращала и уносила в прошлое: к первой, уже покойной жене, неисчислимым сражениям, к погибшему первенцу, к отцу…

Атей, несмотря на недостаток времени, уделял немало воспитанию сына; учил его стрелять из лука на полном скаку, владеть в совершенстве копьём, мечами и дротиками; выживать в любых условиях и побеждать, а главное — победить страх.

Однажды отец Атоная принёс и показал блестящую золотую бляшку и сказал с гордостью.

— Смотри сынок, я начал чеканить нашу монету. Эта монета — первая скифская монета. Я дарю её тебе. Помни об этом. — Атонай тогда ещё мальчик, с интересом рассматривал на золотой монете, лицо отца, но больше его интересовал другой вопрос.

— Отец, почему тебе луну назад не понравилась музыка греческого флейтиста? — поинтересовался сын.

— Мне понравилась и братьям понравилась. А ты сказал, что для тебя, лучшая музыка — ржание твоего боевого коня.

— Всего-то! — громко расхохотался Атей. — Завтра, до рассвета, мы отправимся в степь и, ты всё поймёшь без моего ответа.

(данный факт имеет место у Геродота).




Вечером следующего дня Атонай выбрал время, когда отец освободился от дел и подошёл.

— Я знаю, почему, — подражая интонациям отца сказал он. Стоявшие рядом с отцом знатные скифы и царь Боспора затихли, а мальчик стушевался.

— Говори, сынок — подбодрил сына Атей. — Говори.

— Царе, — как взрослый сказал мальчик, — сегодня я впервые услышал как при восходе солнца, рождается жизнь и оживает степь. Одна песня жаворонка больше, чем все флейтисты ойкумены. А та музыка из флейты, она искусственна и далека от жизни. Ржание боевого коня ты упомянул для того, чтобы твои подданные любили настоящую, а не придуманную жизнь.

В тот день отец обнял сына первый и последний раз в жизни и на глазах и у отца появились скупые слёзы. Один из знатных скифов и военачальников пристально посмотрел на мальчика и сказал Атею: — Твой сын Атее, в пять лет, понял то, что другие начинают чувствовать в зрелом возрасте.




В том сражении, когда погиб отец, скифы в первый раз столкнулись с фалангой греков и были разбиты. Атонай чудом уцелел и остался жив. Этого урока он не забыл. После разгромного поражения пришлось заново возрождать Скифию. Цари, не присягнувшие на верность, были удушены или обезглавлены. Жизнь ее оставила выбора Атонаю. Некоторые, из скифов, откочевали в северные земли. Мир с сарматами достался дорогой ценой. Дважды, с царём северной Меотиды — Ассеем, он остановил сарматов и заключил мир. Раньше такого не бывало. «Длинноголовые» избегали стычек со скифами. С царём Боспора — Перисадом укрепились отношения после сражения под Ольвией…




Сон не хотел приходить. Атонай ворочался на ложе, не находя себе места. Нежные руки молодой жены обвили его, но Атонай отстранился.

— Что с тобой мой муж и царь царей, почему ты не спишь вторую ночь? Может, я виновата, скажи. И этот твой пёс, он воет без конца. Я боюсь чего-то — с мольбой и слезами зашептала жена и попыталась прижаться к Атонаю. Царь всех скифов снова отстранился и рассмеялся.

— Спи, глупая, Спи, ты ещё молода.




Просторный шатёр-кибитка тускло освещался двумя жировыми светильниками, подчеркивая золотое убранство жилища царя и свод из дорогого тайского шёлка. В амфорах, рядом с царским ложем тлели, отгоняя комаров, три тлеющих качалки осоки. Справа — боевые доспехи, оружие и булава из аспидного карельского кремня, — символ жизни и власти над ней.

Атонай не выдержал и поднялся. — Спи, спи, я прогуляюсь, — успокоил он жену и надев штаны и вышел на воздух. Караульные вскочили, резко выпрямились и вздрогнули.

— Слава царю всех скифов! — гаркнули оба дозорных. Атонай махнул рукой и посмотрел на мерцающие и молчаливые звёзды.

— Спали, сучьи дети. Так вы охраняете своего царя.

— Нет, царе, мы не спали. — Атонай развеселился. — Врёте в глаза царю, сколоты.

Воины опустили головы, а пёс, находящийся поодаль, перестал выть и нетерпеливо завилял хвостом, заслышав голос хозяина. Больше говорить царь не стал; он подошёл и присел рядом. Белолобый улыбнулся во всю, открыв свою огромную пасть и, шумно задышав, облизнул руку Атоная. Царь лёг прямо на землю и прислонился к морде пса.

— Тебе грустно, Белолобый — зашептал царь в ухо собаке. Он запустил руку в густую шерсть и потрепал пса по шее. Белолобый напустил на себя боевой вид и слабо осклабился.

— Ты один из всех понимаешь меня, мой пёс и, знаешь — почему нам не спиться, — заговорил к нему Атонай. Белолобый снова осклабился, а царь продолжил. — А не спиться нам потому, что наша жизнь уходит, и, для того чтоб знать то, нам не нужны вещуны.

Они долго смотрели на небо — пёс и царь, и, грёзы, плескались и, смеясь как будто говорили «твоё и моё небо, твоё и моё небо», а тёмная линия горизонта, замыкала круг жизни, а сколько той жизни — не ведомо. Растопыренное, рисунками созвездий, мирозданье молчало, вширь и в высь, раздвинув спирали-галактики. В пролитом молоке млечного пути, светильники, ненарисованного мира, — мерцали, а царь и пёс мечтали — каждый о своём, — личном.

Атонаю стало хорошо и спокойно. Он не заметил прихода сна и того, как из шатра выглянула молодая жена и передала стражам покрывало. Воины охраны приблизились к царю с опаской взирая на пса. Белолобый оскалил зубы, но мешать им не стал.

— Я боюсь этого пса, сколе, — зашептал один из дозорных.

— И я боюсь сколе, Белолобый не признаёт никого. Зиммелих, и он не каждый раз может подойти к псу.

— Тихо, помолчи, Атонай заснул. — В этот момент царь перестал ровно дышать и что-то зашептал. Пёс поднял голову и посмотрел на дозорных. Скифы не заставили долго ждать.

— Отойдём подальше, сколе, к шатру. Не ровен час…




Снилась царю первая жена и любимец Зиммелих. Атонай не показывал своих чувств сыну, но об этом знали все скифы. К другим своим детям царь всех скифов относился почему-то прохладно. Когда Зиммелиху исполнилось 19 лет, Атонай вызвал Тертея и долго разговаривал. — Тертее, я устроил жизнь моих детей, остался Зиммелих. Он мой наследник и будущий царь. Ты первый, кому я доверяю эту новость. — Воин улыбнулся царю. — Атонае, я рад за твоего сына и своего воспитанника. Приказывай.

— Тертее, ты единственный из сколотов, кому я приказал не кланяться мне и, знаю — как Зиммелих относится к тебе. Отбери 50 лучших моих воинов, и отправляйтесь с Зиммелихом в дорогу. Покажи сыну мою землю, Фракию, Ольвию, Боспор; все земли, какие посчитаешь нужным знать будущему царю. Послов, с предупреждением о ваших визитах, я отправил. На всякий случай захвати с собой бляшку посла.

— Зачем, мой царе? — усмехнулся дивлённый Тертей.

— Я знаю о твоей известности, но, тем не менее, бережённого — Папай бережёт.

— Атонае, твой приказ будет выполнен. Когда нам отправляться?

— Завтра, а через три луны вернётесь. — Тертей замялся, не решаясь спросить, и царь, заметив, захохотал. — Да, я тоже подумал об этом, Тертее. Если, подходящая девушка найдётся, сообщишь мне, а теперь иди.

* * *


Сын осунулся за три луны, несколько похудел; изменились глаза — в них исчезло ребячество и самоуверенное довольство собой. Зиммелих не торопил события, ожидая, когда отец начнёт трапезу. «Я не ошибся,» — подумал Атонай. — «поездка пошла на пользу сыну». Незаметно для всех гостей он переглянулся с довольным и прищурившимся Тертеем. Сомнений перестали мучить: в первый раз он видел перед собой будущего царя Скифии.

Атонай поднял чашу и гомон и приглушённые разговоры гостей смолкли. — Я рад твоему возвращению, мой сын и будущий царь Скифии. — Не дожидаясь эффекта, от сказанного, он продолжил. — Я выразил свою волю и волю моего народа. Пейте, сколоты, за Зиммелиха! — Гости зашумели, выражая искренний и непритворный восторг, но далеко не все. Тертей радостно кричал и радовался событию, но не забыл приметить и взять на «учёт», притворные и завистливые глаза.

— Отец, ты не ошибся? — вскричал удивлённый Зиммелих.

— Нет, я объявил свою волю. Когда придёт время, я соберу всех царей и объявлю. У каждого из них будет возможность оспорить моё решение.

Тертей вперил глаза в одного из претендентов, молодого царя Едугея и внезапно нарушил молчание.

— Царе Едугее, ты не рад решению Атоная, или мне показалось. — Едугей вздрогнул, но глаз не отвёл. — Воин, не забывайся, с кем говоришь. Я — царь. Придёт время и, я буду оспаривать звание царя всех сколотов.

— Я рад слышать твою прямоту, царе. Не каждый решится так открыто заявить такое.

— Прекратите, сколоты, — оборвал перепалку Атонай. — Тертее, Едугей прав. Окончательное решение выносит Круг. Я объявил об этом потому, чтобы скифы должны знать о моём мнении. — В Кругу послышались схвальные крики. — Ты правильно сделал, наш царе! Мы давно ожидали твоего решения. Атонай поднял руку: — Мой сын вернулся, пир продолжается. Любой из вас, начавший дрязги, будет казнён. — Гости переглянулись и утвердительно закивали. Трапеза продолжилась как ни в чём ни бывало. Послышался смех и хвастливые рассказы о подвигах. После очередного кубка, Атонай лукаво прищурился. — Говори сын, как тебя встретил Перисад?

— Царь Боспора, сам вышел навстречу и оказал пышный приём. Перисад желает тебе многих лет и здоровья. — Атонай усмехнулся. — Продолжай, куда вы направились дальше. — Зиммелих потупился, за него ответил Тертей: — Атонае, мы переправились через пролив «понтикапея» (Керченский пролив) и побывали в землях «фатеев». Я показал Зиммелиху курганы великих царей и горы, где всегда лежит снег. — Атонай кивнул не отрываясь от еды. Он об этом знал. Знал и о том, что в горном обвале погибли трое воинов. Гости с интересом прислушались…

— С фатеями у меня мир, некоторые племена платят дань, — задумался Атонай — но зачем вы пошли туда? — Тертей притворно склонил голову, а разгорячённый вином Зиммелих опередил учителя.

— Отец, извини, я хотел посмотреть на те земли, вины Тертея нет. — Тертей и после этого не поднял головы. Атонай завидел его скрытую усмешку, но не придал значения…

— Ладно, пусть так, — продолжил Атонай, — а, что вы не поделили с царём Ассеем. Я слышал, вы сражались на мечах. Ты не проявил уважения к Ассею сын, — намеренно громко сказал Атонай.

— Нет, отец — на этот раз твёрдо ответил Зиммелих. Тертей прикусил губу и как — бы невзначай бросил взгляд на Едугея.

— Я проявил уважение и почтение к Асею, отец. На поединок вызвал он.

— И, что? Продолжай.

— Царь Ассей, он… — лицо Едугея превратилось в непроницаемую застывшую маску. — теперь он мой брат! — почти выкрикнул Зиммелих. Под ногами Едугея качнулась земля, но каким-то образом ему удалось сохранить самообладание. «Эх», пронеслось в мозгу. — «почему я не съездил раньше к Ассею, безмозглый вол». Тертей торжествующе поднял голову и подтвердил. — Так и произошло Атонае. Я был судьёй в поединке.

— Кто победил? — нетерпеливо спросил один из гостей.

— Победителя не было.

— Но, как это может быть. Победитель всегда один.

— Ты прав мой царе, но не для этого поединка. — Тертей не говоря ни слова, вынул меч из ножен Зиммелиха и предъявил гостям.

— О Папае! — прокатился гул — этим акинаком, что — камни рубили? Тертей спокойно продолжил. — Я прекратил поединок. Ассей и Зиммелих не контролировали себя. Посмотрите, какие зазубрины. Любой из ударов, мог быть последним. Они могли убить друг друга.

— И, как-же тебе удалось, — брови Атоная взлетели и тут вмешался Зиммелих. — Отец, Тертей вложил стрелу в лук и крикнул. — Я убью того, кто станет победителем! Да! именно так и было.

— Ха-ха-ха, Тертее, ты смог остановить Ассея, царя Меотиды. Самого Ассея? Ха-ха-ха. И он послушал тебя? — Тертей развёл руки. — У меня не было выбора, Атонае. Ассей не держит на меня зла. Когда закончился поединок, и, они опомнились, царь Ассей предложил Зиммелиху стать братом.

— И, ты смог бы выстрелить, мой Тертее? — посерьёзнел Атонай. Тертей опустил голову.

— Ладно, не отвечай, я знаю твоё слово.

Атонай с самого начала пира заметил нетерпение сына. «Хочет чем-то удивить меня», догадался он. — Ладно, показывай сын, что у тебя там. Сидишь, словно под твоей задницей — стрелы.

— Я сейчас отец — засуетился Зиммелих и вышел…

…Перед Атонаем привели и выстроили в ряд шестерых пленников с мешками на головах и связанными руками. Царь недоумённо пожал плечами: — Сын, ты хотел удивить меня. У меня предостаточно рабов.

— Погоди отец, сейчас всё поймёшь. — С пленников сняли мешки. Атонай присвистнул и неожиданно поднялся. Он тотчас догадался, как и гости — кого привёз сын.

— Да ты с ума сошёл, мой сын. Немедленно выньте кляпы и развяжите.

Шесть связанных девушек, злобно вертели головами и сверкали глазами, а самая красивая, с черными, как смоль волосами и зеленоглазая презрительно смотрела на Зиммелиха. Атонай, неожиданно для сына направился к старшей из них и собственноручно освободил от кляпа и обрезал верёвки на руках… Зеленоглазая мгновенно прокричала в лицо сыну царя и злобно сверкнула глазами.

— Ты, ты взял нас в плен, когда мы спали, и убил мою охранницу!

— Прости моего сына, красавица, я приглашаю тебя и твоих воинов к моему столу. Будь моей гостьей.

— Отец! — вставил слово Зиммелих, — никто не хотел убивать её охранницу. Она сама по неосторожности наскочила на меч.

— Зиммелихе, ты знаешь, кого ты пленил? — внезапно взорвался, побагровев Атонай. — Тертее, почему ты не предупредил сына? Зачем вы пленили сестру Ланы?

— Они кусались, отец, пришлось связать их. Вон та, самая малая из них, покусала руки троим сколотам. Амазонки все погибли бы, не забери мы их с собой.

— Это моя сестра, раб! — взорвалась зеленоглазая. — А, я не сестра Ланы Атонае, я — её дочь. А ты — раб — она презрительно поглядела на Зиммелиха. — Как ты посмел связать меня, — царицу амазонок! Связать и вести в таком виде, с мешком на голове.

— Как, не сестра, а где же Лана? — удивился Атонай. Девушка несколько успокоилась, но глаза всё равно метали молнии в сторону Зиммелиха. — Моя мать погибла. Прошло четыре года, как я правлю амазонками.

— Прости моего сына царица. Он мог не знать. Тебя зовут…

— Накра, моё имя, царь всех скифов. На нас напало двое «волосатых» и убили десятерых моих воинов. Одного убила я из лука.

— Ты убила «волосатого»? — присвистнул Атонай. У него округлились глаза.

— Да, Атонае, убила, а это значит твой сын, Зиммелих, о котором говорит вся степь. Какой позор.

— Да, царица, позор и для меня. Я хочу загладить вину моего сына и потому приглашаю тебя сейчас к столу. Прости моего сына.

— Нет!

— Отец, — вмешался Зиммелих, — мне всё равно, кто она. Мы спасли от смерти и её и девушек. Я привёз её, чтобы сказать — эта девушка будет моей женой.

— Никогда я не разделю с тобой ложе! — Накра гордо выпрямилась и презрительно фыркнула на высокого и статного сына Атоная. — Как ты смел сказать такое, раб. Всем известно, что мой народ не имеет мужей.

Атонай покачал головой: — Хорошо Накра, дочь Ланы, тебе и твоим воинам я дам коней из моей конюшни и компенсирую нерадивость моего сына. Тебя проводят к твоему народу и воздадут все почести. Лана — твоя мать воевала на моей стороне под Ольвией.

— Отец, я не отпущу её. Я говорю при всех. Накра, будь мне женой — упрямо повторил Зиммелих. Зеленоглазая амазонка презрительно посмотрела на Зиммелиха и сплюнула. — Если бы у меня был меч!? Я — требую, Атонае! Твой сын должен ответить за свой никчёмный поступок. — Царь всех скифов покачал головой и укоризненно посмотрел на сына, а потом на Тертея. Сын не отвёл взгляда. Атонай снял тиару и зачесал свои волосы, не зная, что предпринять, а гости притихли, в ожидании развязки столь глупой ситуации. Царь Едугей засветился радостью, а к Атонаю поднялся и направился Тертей. Он, как всегда невозмутимо предложил: — Царе, я могу вернуть меч царице амазонок? Какой меч ты предпочитаешь, Накра? — Атонай удивился, но почувствовал, как Тертей коснулся его руки и незаметно подмигнул. Накра не замедлилась с ответом. — Мой меч! Выходи в круг Зиммелих. — Сын царя удивился. — Ты хочешь сразиться со мной, моя царица? Но у тебя нет шансов.

— Это у тебя нет шансов. Я снесу тебе голову!




Скифы и амазонки образовали круг, внутри которого оказались Зиммелих и Накра. Удивлённый Атонай вернулся на своё место, но Тертей успел шепнуть царю. — Она будет достойной женой твоего сына. Царь незаметно кивнул Тертею и улыбнулся. Только сейчас он понял, как ловко Тертей всё обставил.

Атонай знал мать Накры, смелую воительницу Лану. Многие сложили головы в желании обладать царицей. «Странно — подумал царь и усмехнулся сам себе — ведь и я пробовал, и ничего не получилось. Едва ноги унёс».

Неожиданно для всех Атонай громко захохотал, вспомнив то приключение. Накра как то странно посмотрела на него и царь пригасил смех. На него в упор смотрела такая же, как и Лана, красавица. Атонаю показалась, что она превосходит Лану и в красоте и в неуёмной гордости. «Странно» подумал он. «Сколько лет прошло. Как она похожа на мать. Интересно, кто тот счастливчик, отец Накры. Поди, наверняка и костей не осталось».

Атонай не признавался скифам, что полуголый бежал от Ланы, бросив и доспехи и коня. Когда вспоминалась та история, он ухмылялся.

— Начинайте. — приказал царь всех скифов. — вина должна быть заглажена. Накра благодарно кинула взгляд своих глаз в сторону царя. Атоная, словно ожгло, как тогда. Он прекрасно понимал своего сына.

— Я никогда не разделю с тобой ложе, самовлюблённый вол! — Зрители и амазонки захохотали: скифы от восторга, а амазонки от гордости за свою царицу.

— Так наверняка говорила и твоя мать, твоему отцу. — отшутился Зиммелих, вызвав улыбку Атоная и Тертея и гнев амазонок. Мечи скрестились и звонко ударились.

— О, да она не шутит — не удержался один из скифов, а младшая сестра Накры, закричала. — Покажи ему, моя царица! Покажи!

— Да, покажи — передразнил сестру накры Зиммелих — покажи свои ноги!

— Я укорочу тебя на голову Зиммелих, чтобы не зазнавался!

. — Я с нетерпением жду этого, моя царица — давай. Ты и так укоротила меня ровно на голову, потому и будешь моей, да слышит меня Табити. Подвяжи свои волосы, они мешают тебе видеть меня! — с жаром закричал Зиммелих, отбивая серию боковых и сильных ударов.

— А ты, закрой шею! — меч Накры прошёл в сантиметре от груди сына царя, что вызвало восторг и визг амазонок. Накра гордо вскинула голову и этим, воспользовался Зиммелих. Он ловко отсёк пук волос и торжествующе предъявил зрителям. Амазонки взвыли от злости.

— Моя царица, твои волосы украсят мой боевой шлем!

— Никогда, самовлюблённый вол и.. — Накра сделала резкий выпад и послала меч прямо в грудь Зиммелиху, но опоздала — Зиммелих ушёл в сторону и выбил меч из рук амазонки. Оставшись без оружия, Накра опешила, а затем стремглав грудью бросилась на меч. Скифы и амазонки умолкли. Атонай сорвался с места и побежал, а Тертей стал темнее ночи.

Накра ничего не понимала, но ещё больше растерялись все присутствующие гости. Они не могли видеть того, что случилось на самом деле. В Кругу наступила гнетущая тишина, в которой раздался язвительный смешок царя Едугая. — Доигрался горе-царь.

Накра была жива и что самое странное — она не чувствовала раны, несмотря на то, что по правой груди стекало что-то липкое. В какое то мгновение ей показалось, что она умирает. Зиммелих прижавшись к ней, гладил её лицо и волосы. Амазонка грустно посмотрела на своих воительниц, отстранилась от сына царя и посмотрела на красное, расплывающееся пятно. Удивляло то, что не было боли. Зиммелих заглянул в бездну изумрудных глаз и убрал прошитую насквозь акинаком кисть. Накре показалось, что она сходит с ума. Сын царя сжал пальцы в кулак, но спрятать руку не успел.

Атонай в волнении подбежал к сыну. — Ты убил царицу, твои шутки зашли далеко! Я.. — Он осёкся, всё поняв. Зиммелих не отвечал. С ладони, на сухой примятый ковыль стекала струя крови. Тертей прервал молчание.

— Клянусь Папаем, я такого ещё не видел. Как ты мог успеть Зиммелихе? Ты оказался быстрее желаний царицы. — Бородач подобрал мечи, покачал головой и приблизился к Атонаю. — Такого не может даже царь Ассей. Пойдём мой царе, не будем им мешать.

Накра дрожащими руками коснулась ладони «великана». — Я сейчас перевяжу. Пошевели пальцами…Ты…

— Ты свободна царица, но всё равно. Я.. — Зиммелих освободил объятия. Накра потупилась первый раз в своей жизни и покрылась румянцем. — Я…

В этот день, по обычаю скифов, молодые оседлали коней и уехали в степь… Накра, будучи в седле, распорядилась. — Отправляйтесь к моему народу и приведите амазонок. Здесь будет наш лагерь.

— Пусть будет так, царица. — Атонай был рад и доволен, а Тертей налил килики. — Царе, я плохо выполнил твоё поручение. Могло произойти непоправимое. — Атонай надел тиару и снова налил килики — себе и Тертею. Когда они выпили, царь всех скифов обратился к бородачу. — Ты молодец Тертее. О лучшей жене и мечтать нельзя. Пойдём в мой шатёр, я расскажу тебе то, что не знает ни одна живая душа.

В этот день пьяные — Атонай и Тертей смеялись до полуночи так, как никогда в жизни. Царь подливал бородачу вино, а верный воин то и дело переспрашивал. — Лана стегала тебя, царя всех скифов кнутом, а ты голый обратился в бегство. Ха-ха-ха. Ха-ха-ха. Теперь ясно, откуда у Зиммелиха такая страсть к её дочери.

Как ни пытались навострить уши стражи у царского шатра, но так ничего и не услышали, а зачастую хмурый Тертей, смеялся так, как никогда в своей жизни. Ни раньше, ни — позже.




… Когда выпал второй снег и, всё стало белым, Накра родила девочку…

* * *


Сон был недолог. Атонай переживал всё заново и улыбался во сне, а иногда раскатисто смеялся. Солнце не успело взойти, как разбудил пёс. Белолобый рычал на стражников и никого не подпускал. Воины не решались подойти, зная свирепый норов Белолобого. Царь скинул с себя покрывало.

— Царе. Мой царе!

— Что случилось мои воины? — Атонай протёр глаза.

— Мы не хотели будить тебя. Прибыл вестник.

— Какой, вестник? Откуда? — плохо понимая и не совсем проснувшись, переспросил Атонай. Старший наряда ответил. — Из Греции, твой посыльный. Он говорит, что очень срочные вести. Мы не решались тебя будить. — Атонай окончательно проснулся и смахнул остатки сна. — Немедленно ко мне!




С каждым, словом разведчика лицо царя становилось мрачнее. — Сколько их?

— Около четырёх темен. По ту сторону Тиры два племени фракийцев обещают помощь, — полторы тысячи воинов. Они ждут твоего решения. По моим сведениям Лисимах отправил к тебе, мой царе своих послов.

— Ты принёс плохие вести, но я доволен тобой. Иди тебя покормят и отдыхай.

— Мне возвращаться?

— Нет. В этом больше необходимости нет. Отдыхай…




Атонай вышел из шатра и поманил охранников.

— Главного вещуна, тысячных и моих послов — немедленно ко мне! — Воинам повторять не нужно. Они поняли: произошло из ряда вон выходящее и серьёзное событие. Плотно сжатые губы и отливающий сталью — жёсткий взгляд говорил о многом. С первыми лучами солнца необходимые приказы были отданы… К приходу послов Лисимаха Атонай принял решение.

Послы Лисимаха вошли в Круг и вежливо отвесили поклоны. Старший, начал издалека. — Лисимах, наместник геллеспонта желает царю скифов долгих лет, спрашивает о здоровье Зиммелиха и всего твоего семейства царь Атонай.

— Я благодарен Лисимаху. — Атонай, казалось всецело поглощённый в свои мысди, не поднимая головы, рассматривал узоры на рукояти ножа. — Продолжайте послы.

— Наместник геллеспонта предлагает тебе заключить взаимовыгодный мирный договор… — послы продолжали говорить, а Атонай сделал «вид», что размышляет, но неожиданно спросил: — На каких условиях? — Послы ответили. На лице Атоная не дрогнул ни один мускул.

— Через десять дней я приду к Тиру и дам ответ.

— Атонае, царь всех скифов, а раньше можно? Лисимах…

— Нет, Лисимах должен знать, что я один такие вопросы не решаю. Я соберу «круг» царей и мы вместе решим. А теперь можете быть свободны. Передайте наместнику Геллеспонта моё приветствие и пожелание долгих лет и мои двры. Я рад буду встрече с ним… через десять дней.

Послы откланялись и вышли вон… Атонай облегчённо выдохнул. Необходимое время было выиграно.




Глава пятая Суд


— Кто? — на этот раз вскричал Тертей, вконец потеряв терпение.

Ю-Ай-Хо затрясся, не на шутку струсив. Он вжался в кресло, потеряв дар речи, не решаясь встретиться взглядом с грозным бородачом.

На площадь незамедлительно высыпали охранники торговца, накалив ситуацию. Тертея, появление охранников только развеселило: — Что это с тобой Ю-ай-Хо? — съязвил он, ухмыляясь. Торговец не ответил, но на помощь оцепеневшему хозяину пришёл, один из помощников. — Мой хозяин не любит, когда на него повышают голос, — заискивающе начал он, разряжая обстановку. — Я, я вам скажу великие воины, — отбивая поклоны, скороговоркой, палил он. — Здесь утром был богато одетый скифский воин, а может и царь.

— Я и сам скажу — оборвал помощника, торговец, злясь на самого себя, что дважды попал в глупое положение. — Но и ты Тертее не кричи, я не глухой… — оживая, забормотал таец. — А вы — прикрикнул на замерших своих воинов — уберите оружие.

Ю-Ай-Хо приосанился, обретая уверенность: — Богатого скифа сопровождало около сотни вооружённых всадников. У него широкое скуластое лицо с ямочкой на подбородке. Когда этот воин разговаривает, немного кривит рот. Наверное, потому что нет передних зубов, слева.

— Едугей. — тихо произнёс Тертей и тревожно переглянулся с Зиммелихом. Он поднял руку и очертил в воздухе окружность. Скифы, не мешкая, окружили сына царя, амазонок и, вынули луки.

— Приведите немедленно наместника, — распорядился Зиммелих, — А ты — торговец, не трясись, в торговом городе оружие мы не поднимаем, а теперь расскажи мне о человеке прибившегося к твоему каравану, да поторопись… Не бойся, ни тебя ни твоих слуг никто не тронет.

— У меня хорошая охрана Зиммелихе. Я никого не боюсь, но ситуация — преглупейшая. — Ю-Ай-Хо перевёл дыхание и устроился в кресле; степенно взял услужливо поданную рабыней чашку с остывшим чаем. Отхлебнув пару глотков, начал:

— …я остановил движение каравана из-за непогоды у самых высоких гор ойкумены. Выше их ничего нет. Они находятся вон там… — он указал рукой на юго-восток. Присутствующие обратились в слух и умолкли. Воины охраны Зиммелиха, как и все зеваки навострили уши, но, не забывая об обязанностях. Их, не менее разнородной толпы, разбирало любопытство и желание узнать из первых уст об этом странном человеке, который называет себя «путником» и «скифом», о котором столько слухов и легенд, как о прославленном Геракле….

—.. Так вот — продолжил Ю-Ай-Хо, — я приказал остановиться. Мои слуги разожгли костры и готовились к ночлегу, когда вдруг мои караульные забеспокоились. Один из них прибежал ко мне, указывая вверх. Я посмотрел и увидел человека, спускающегося со снежных гор. Когда он приблизился, моя охрана окружила, но не тронула его. Один из моих наёмных воинов, вскричал: — Не стреляйте, я знаю кто это. Я видел этого человека в Персии… — Тот, кого зовут «путник» приблизился ко мне, безошибочно определив во мне хозяина. Он был измождён и худ, — Ю-Ай-Хо отхлебнул снова чай и взглянул на Зиммелиха: — Роста он высокого, но ниже тебя, сын царя. Глаза у него были запавшими от голода. Остатки белого тряпья развевал ветер, а ноги были обёрнуты шкурой горного барса. Тот воин, который узнал путника, принёс одежды и с почтением предложил ему. Оружия у незваного гостя не было, разве, за исключением ножа. Лезвие, сверкало как серебро. У этого ножа снимается ручка. Внутри набор иголок для шитья.

— Как? — вскричал удивлённый Тертей. — Он пришёл без оружия?

— Именно так и было, воине. Путник подошёл ко мне и попросил еды. Мне не доводилось видеть человека с таким оттенком кожи. Мы дали ему мясо, а он ел словно…

— Что, словно — перебил Зиммелих. — Он сдерживал себя и ел не как голодный. У костра он и уснул.

— Ты говоришь, у «скифа» не было ни коня, ни лука, ни копья с мечом? — вмешалась до толе молчавшая Накра. — Скифы не могут жить без лука, ты врёшь.

— Так и было царица, мои слуги могут подтвердить. Я приказал связать его во время сна. Наутро мы нашли разорванные верёвки, а его невдалеке — молящегося. Он стоял на голове, скрестив на затылке пальцы и расставив в стороны локти. У головы, свернувшись, лежала ядовитая змея и охраняла.

— Правда? — съязвил Тертей. — змея охраняла. Интересно.

— А я слышал, что он прилетел на драконе — встрял в разговор, длинноголовый. Торговец захихикал, вконец обрёв уверенность и важность. Нижняя губа презрительно оттопырилась. — Я дал ему одежду, а сапожки он сшил сам… Однажды, во время привала мы услышали жуткий крик — визжала от страха дочь рабыни, а над ней, оскалив пасть, стоял медведь. Мои воины взяли копья и луки, но путник остановил всех. Он сказал: — Медведь в ярости и агонии убьёт дитя — и, пошёл к медведю.

— Без оружия? — засомневался один из слушающих скифов.

— Да, путник не брал оружия. Медведь, завидев новую добычу, зарычал и бросился на него. Каким-то непостижимым образом путник увернулся от пасти и проскользнул под передней лапой. Когти зверя оставили глубокие борозды на груди, а затем высоко подпрыгнул и, сомкнув руки на шее зверя, повернул её в полёте своего тела.

— В воздухе? — не смог скрыть изумления Зиммелих.

— Да. Когда он поднялся, медведь был мёртв.

— Я куплю у тебя рабыню и её дочь, — вмешалась Накра, — а то, что он обезоружил пятнадцать грабителей, правда?

— Правда — Ю-Ай-Хо утвердительно кивнул, упиваясь произведённым эффектом. — На границе с сарматией, на мой караван напали грабители. Они убили одного из моих рабов и дозорного. Как оказалось впоследствии, охотились бандиты вовсе не за моим товаром, а за его головой. Грабители не успели выпустить и пяти стрел. Он с невероятной скоростью, как ветер, обезоружил их и сломал правые кисти рук, но потом путник отпустил их, а лошадей отдал мне. — Скифы покачали головами. Каждый из них свободно владеет обеими руками, но правая, — правая считается священной.

— Почему он не взял бандитов, как рабов, а пожалел и отпустил?

— Не знаю Тертей, это для меня остаётся загадкой. За пятнадцать рабов, умеющих держать оружие, можно взять хорошую цену, но «путника» не интересуют ни рабы, ни золото. Он странный и не похож ни на одного из людей, кого я видел. Я предлагал путнику стать начальником охраны моего дома, а он в ответ расхохотался. «Ю-Ай-Хо, — сказал он мне. Моя жизнь — дорога, — но глаза его были полны грусти, а потом повторил слова нашего философа Кун-Фу-цзы». Меня и моих слуг немало удивило это. Ведь он никогда не был на моей родине. Труды Конфуция и мудрые мысли изучают многие из образованных наших людей, а у нашего императора эти наставления всегда находятся рядом…

Во время следования каравана он учил моих воинов искусству защиты и нападения. Не трогайте его, я прошу тебя Зиммелихе. Я боюсь того, что моя охрана встанет на его защиту. Мои воины полюбили путника. Некоторые называют его сыном Дракона, другие — сыном степи. Скифы, которые служат мне, говорят, путник сам — Гойтосир и Таргитай в одном лице. — Зиммелих насмешливо скривил рот. — Из твоих слов следует — он — бог, спустившийся с неба.

— Так говорят мои слуги — ответил торговец.

— А про камень? — Вмешалась Анта, но закончит мысль, помешал зычный и властный окрик.

— Дорогу наместнику. — Толпа зевак почтительно расступилась, пропуская богато одетого всадника, с боевым поясом и десятью охранниками. Это был Оршес, — наместник Торжища.

— Здоровья Атонаю и тебе Зиммелихе. — сухо поприветствовал он, соскакивая с седла. — Давно я не видел тебя.

— Твои дети здоровы, Оршесе?

— Здоровы, слава Табити. Ты звал меня, а я торопился увидеть тебя, сын Атоная. В моём городе происходят странные и неординарные события.

— Что именно? — сухо спросил Зиммелих, предчувствуя недоброе. Оршес не задержался: — Сотня вооружённых воинов царя Едугея сеет испуг и панику среди торговцев, и охотятся за головой одного человека, который называет себя «скифом». Пять его воинов уже пострадали и обратились за помощью к моим вещунам. У всех пятерых сломаны правые руки… Они дрожат от страха и твердят о Гойтосире, спустившегося с неба, но это ещё не всё… далеко не всё.

((Гойтосир — скифск. Аналог греческого бога Аполлона.))

— Продолжай Оршес, я слушаю.

— Убит один из моих воинов и кроме всего мой дозорный с вышки сообщил, что к Торжищу галопом приближается около сотни вооружённых всадников.

Около Ю-Ай-Хо мгновенно выросли два десятка его вооружённых мечами воинов.

— Не двигаться! — закричал Тертей и обнажил акинак. — Продолжай Оршесе, но продолжения не потребовалось: на площадь въехала телега, ведомая дозорным. Сопровождали её два вещуна Торжища. У Анты дрогнули ресницы и её бросило в дрожь. Не помня себя и расталкивая воинов Зиммелиха, бросилась к телеге. Истекающий кровью сын каменотёса молчал. Тертей немедленно приставил меч к груди Оршеса.

— Кто! Кто посмел!?

— Я об этом и хотел сказать Тертее. Убери меч.

— Погоди Тертее. — вмешался Зиммелих и подошёл к раненому. Грудь была залита кровью, а на губах пузырилась кровавая пена. Хорсил пытался поднять голову и что-то сказать. Подошла и растерянная Накра.

Крон — главный вещун Торжища попросил: — Молчи парень, тебе нельзя говорить. Отвечай глазами. Я попрошу тебя, Зиммелихе, только говори покороче, иначе я не успею. У него пробито лёгкое и колотый удар в сердце.

— Хорошо, старик. — сын царя нагнулся над Хорсилом и тихо тихо, чтобы не услышал, спросил: — Тебя послал старик? Отвечай глазами. — Парень закрыл глаза.

— Сигнальный костёр? — Хорсил снова закрыл глаза.

— Костёр горел долго? — получив очередной утвердительный ответ, обернулся к побледневшему Крону. — Вещун, сделай всё возможное. Парень должен жить, а ты Оршесе продолжай. Клянусь Папаем, я убью всех, кто поднял руку на посланника царя моего отца.

— Зиммелихе, я в твоей власти. Этого безусого остановили мои дозорные. У него не было бляшки посла и татуировки, но парень показал твой меч и стрелу. Дозорные усомнились, однако дали сопровождающего. По дороге в город у входных ворот, их остановил Едугей. В завязавшейся короткой схватке погиб мой дозорный, а безусый храбро сражался, не смотря на молодость, и ранил двоих воинов Едугея. Стычка завязалась из-за того, что парень не пожелал поклониться царю. Спасло жизнь безусому вмешательство моего начальника стражи. Он попросил Едугеея сохранить жизнь парню для расследования, в тот момент, когда царь Едугей занёс твой меч над парнем. Царь Едугей в ответ расхохотался: — Забирай эту падаль — всё равно сдохнет, а твой дозорный позабыл, кто я.

— Мой начальник не стал вступать в пререкание с царём, а прискакал ко мне и доложил. Я со своей стороны решил уведомить тебя. Я ведь не знаю, кто этот парень, а неприятности мне не нужны.

— Разберусь. — Зиммелих сжал губы и нахмурился и не заметил подошедшего Ю-Ай-Хо. Торговей протянул небольшую фарфоровую баночку.

— Возьми эту мазь, сын царя, она поможет снять жар и исцелить раны.

— Хорошо, благодарю тебя торговец. Оршесе, сколько у тебя воинов охраны?

— Ты же знаешь Зиммелихе, я не держу большой охраны. В Торжище крайне редко происходят конфликты. В моём подчинении сорок воинов. Мы в твоём распоряжении.

— Что это? — Зиммелих внезапно обернулся в сторону дороги и прислушался. К ним приближались… Топот всадников.

— Луки наизготовку! — заревел внезапно Тертей. Воины заслонили Зиммелиха и Накру и натянули тетивы. И вовремя, — на площадь вырвались конники. Крей, тысячный Ассея поднял руку, спрыгнул с лошади и вытер пот.

— Слава Папаю, успели. — Он немедленно подошёл к Зиммелиху и начал без предисловий: — Зиме, меня прислал Ассей. Нам стало известно, что Едугей направился в Торжище за головой «скифа» и твоей… извини за прямоту. — Зиммелих побелел, а Тертей мрачно оскалился. Он вытолкнул двоих воинов из свиты Зиммелиха и швырнул их на колени к ногам сына царя.

— Ваши семьи не пострадают, если скажите правду, — прорычал он. — Крей говорит правду? Оба воина замерли, склонив головы. Молчание подтвердило подозрение.

— Вы предали Атоная, царя всех скифов — коротко и зло проговорил Тертей и поднял меч… головы покатились по земле. Зиммелих не глядя на предсмертные судороги и кровь, повернулся к торговцу. — Где «скиф»?

— Он пошёл к морю. Если тебе нужна помощь, возьми моих воинов охраны.

— Нет, торговец, обойдёмся сами; «скифа» я не трону. Твои воины Ю-Ай-Хо, только помешают нам. Крее, что ещё передал Асей?

— Война с Лисимахом. — зашептал Крей. Оршес вздрогнул.

— Зиммелихе, не трогай путника — на сына царя твёрдым взглядом смотрел главный вещун Торжища — Крон.

— Разберус, Кроне… Оршесе, — обратился к наместнику Зиммелих. — Закрой ворота. Никого не впускать. Если кто окажется в Торжище из людей Едугея, связать. Окажут сопротивление — убить. Я иду к морю.

— Тебе помочь?

— Мы справимся. Анта, ты останешься с Хорсилом, без обсуждения. По коням!

— Погоди чуть Зиммелихе. Возьми меня с собой. Мне этот город опостылел. Я — воин.

— Потом поговорим, Оршесе…. Сарматы не должны знать этой новости…

— Да, я понимаю… может всё-таки помочь?

— Мы справимся… Когда закончим, поговорим… У тебя замена есть? Если есть, то назначь приемника из достойных и отправляйся к моему отцу…

— Спасибо тебе, сын Атоная. — склонил голову наместник Торжища. — Замена есть, недавно я отправил к твоему отца посла с просьбой. Жду ответа, А по поводу сармат я придумаю что-нибудь. Удачи тебе!

— Удачи нам всем, Оршесе, а за меня не переживай. Предатель будет наказан.

Зиммелих, отвернувшись, пришпорил коня. Не успела осесть пыль, как всадники выехали за пределы города. Дозорные заперли ворота, и заскрипел засов… Оршес — наместник, Торжища громко распорядился. — Никому без моего разрешения не покидать пределы города. Этот приказ касается всех.

— А шкура медведя? Зиммелих не забрал её — забеспокоился Ю-Ай-Хо.

— Не переживай торговец, — расхохотался Оршес — шкура никуда не уйдёт… А тела предателей выбросить на корм рыбам.




Зиммелих вёл отряд к морю. Кони беззвучно несли молчаливых всадников. Крей поравнялся с сыном царя и Тертеем.

— Зиммелихе, Ассей просил по возможности избежать жертв. Будет жаль, если одни из лучших воинов Скифии будут убивать друг друга.

— Асей прав. — Тертей согласно кивнул, а Зиммелих ответил. — Я думал об этом, Крее…

Из памяти сына царя не выходил один из сармат, с откровенно наглым взглядом; уверенный в себе; «длинноголовый», не поклонился сыну Атоная. Это показалось странным. Тем более, что сармат знал и видел не раз Зиммелиха и дважды приезжал в Скифию на осенние состязания лучников… Эти глаза, через одиннадцать лет, Зиммелих увидит в другом месте и при других обстоятельствах и пожалеет, что не убил будущего царя сармат…




Ветер с моря донёс еле слышимый крик. «Царе, мы нашли его, сюда»! Зиммелих натянул поводья и остановился у орешника. — Сделаем вот как. — Тертее, ты пойдёшь с воинами Крея в обход, а я в лоб… Мы возьмём царя Едугея в кольцо. Это — приказ. Крее, ты понял?

— Да, Зиме, но ты здорово рискуешь… Мой царь приказал…

— Знаю, знаю, Крее… Выполняйте приказ. В противном случае в лобовой схватке, многим не выжить. Здесь одни из лучших воинов Скифии. Выдвигайтесь.

— Погоди, — Тертей осадил кобылицу и подъехал к ученику. — Я не согласен, ты рискуешь собой Зиммелихе и жизнью Накры. Я — против.

— Тертее, приказ не обсуждается. Для вас главное — появиться вовремя, а ты — Накра, надень доспехи… Мали ли что… Вперёд. — Зиммелих поправил боевой пояс. — Всё будет хорошо, сколоты, — верьте мне. Всё — выдвигаемся.

Запах Меотиды приятно щекотал ноздри. Зиммелих уверенно направил лошадь к цели. Отряд разделился. Хладнокровный Тертей погрозил кулаком ученику, а сын царя лишь усмехнулся. Какое то сладостное чувство мести охватило его… С старшим братом с самого детства сложились неприязненные отношения и вот теперь всё должно разрешиться. О предстоящей схватке, а то, что это случиться Зиммелих не имел сомнений и думать не хотел. Сердце подсказывало — за перегибом, в яру, произойдёт встреча со старшим братом — царём Едугеем и, встреча будет последней.

* * *


Тело не слушалось, а в глазах посла плыли разноцветные круги. Хотелось прохлады. Диск «слепящего» усиливал боль и жжение в груди, казалось — он сам стал солнцем, источая волны жара. Хорсил тяжело открыл веки и смог удивиться. Рядом находилась та, которую он видел раньше, юная амазонка, которая подтрунивала над ним всего-то — вчера, а может, это было не вчера?.. Встревоженные озабоченные взгляды удивили сына каменотёса, девушка отгоняла назойливых мух и встревожено поглядывала на него. «Наверное, мне снится» подумал он и закрыл глаза. Анта смочила вином лицо посла.

— Тебе нельзя говорить, посланник царя. Молчи, ты не умрёшь. Ты хороший воин.

«Да, это её голос». — Хорсил попытался улыбнуться, но ничего не вышло. Боль сотрясла грудь. Он застонал и «провалился» в небытиё. Анта распустила волосы, отёрла ими окровавленное и недвижное лицо юноши и прислонила ухо к груди… Сердце молчало… Ей захотелось закричать на всю ойкумену, но вещун Торжища — Крон, мягко отстранил амазонку. Он торопливо разрезал рубаху кривым ножом и осмотрел раны. — Анта, я верну его к жизни, не плачь дочка и не мешай. А вы, — кликнул он к помощников — побыстрее, готовьте инструмент. — Крон запустил пальцы в рану.. — Да, да я верну тебя — парень… Ещё и на свадьбе погуляем. Не мешай Анта. — Крон отогнал прочь праздных зевак и сказал тайцу. — Твоя мазь поможет торговец.

— Но он ведь мёртв…

— Принесите воды и не мешайте… -..помощники Крона торопливо разложили инструменты.

Не будем мешать и мы — работе одного из тысяч вещунов и целителей Скифии. Не будем мешать и росткам зарождающейся любви, а направимся к морю, где смерть, терпеливо ожидает своей добычи. К морю, откуда начинается жизнь, и роман о скифах…

Они всегда ходят рядом: любовь и бесчувствие, счастье и боль, смерть и… ненависть. Вперёд!

* * *


Более полусотни воинов окружали Едугея, сидевшего на песке. Он то и дело плёвал, сдерживая злобу; бесцельно пытающегося найти в набегающих волнах развязку, и, просеивал между пальцами песок с ракушками берега Меотиды. Время шло, а поиски не приносили желаемого результата. «Скиф», словно сквозь землю провалился. Два разъезда брошенные на поиски не возвращались. Показалась десятка верховых, отправленная на восток. Старший пожал плечами и развёл руки.

— Я ничего не пойму, мой царе. Следов нет, «скифа» нужно искать в другом месте. Далеко уйти без лошади он не мог.

— Молчи! — Едугей разъярился. — Я знаю и без тебя, тупоголовый вол. Ищите! Песок уже раскалился — середина дня, а вы не можете найти. — Царь замахнулся плетью, чтобы выместить накопившуюся злобу, как из-за дюны раздался едва слышный крик: — Мы нашли его. Сюда! Сюдааа!!!

— Это, в шести-семистах локтях отсюда. Быстрее на коней — определил расстояние и распорядился старший разъезда. Едугей преобразился. В мгновенье ока оказался в седле и пришпорил коня.

— Быстрее, быстрее! Не упустить его… Здесь рядом, за отрожком, быстрее, тупоголовые и ленивые волы! — возбуждённо кричал он, пришпоривая лошадь, но радость оказалась преждевременной…

За дюной ждало разочарование… Рыбка во второй раз выскользнула из рук…

— Тфуты, мать вашу, волы тупологовые, — выместил Едугай злобу на подчинённых и что силы хлестнул плетью ближнего воина. Скиф сжался в седле, но не издал ни одного звука….

Бешеная скачка уступила место досаде. Открывшаяся картина обозлила и разъярила царя. Все — десять слуг охраны, вповалку и рядом валялись на песке. Едугей спешился, и воздух огласил вопль. Плеть нашла очередную жертву. Старший разъезда с трудом приподнялся со второй попытки. Правый глаз сколота на глазах синел и заплывал опухолью.

— Ты что, пьян раб! — разъярился не на шутку Едугай. — Где «скиф»? Я ведь приказывал — не приближаться близко к нему! Где он!? — Воин, не шелохнувшись, стерпел очередной удар.

— Царе, — начал оправдываться он — я хотел как лучше. Мы накинули на «скифа» два аркана, когда он сидел на песке на коленях и молился. Кто мог подумать. — Воину было тяжело говорить, он не совсем оправился от удара. Едугей это понял и убрал плеть. — Продолжай трус, оправдывайся. Клянусь Папаем, что если твоё оправдание меня не смягчит, — скормлю тебя воронам.

— Мой царе, — взмолился десятник, — мы приблизились к добыче. «скиф» был недвижим, словно камень и спокоен как степь.

— Перед бурей — позлорадствовал над избитым десятником, коренастый и пожилой скиф, тысячный Едугея.

— Почему, вы не обезоружили его?

— Царе, — взмолился старший разъезда, — когда мы приблизились, я закричал: «Мы нашли его, сюда». Потом мы достали верёвки и опустили луки. Тогда всё и произошло.

— Да, царе, так и было — в голос загомонили приходящие и поднимающиеся с песка воины. Царь взъярился. — Глупцы, на этом вас и подловили, на вашей воловьей глупости. Я ведь учил вас такому приёму. Помните, когда я обезоружил пятерых воинов, используя подобную уловку. Вы, прошедшие битвы и сраженья позволили обвести себя вокруг пальца, словно мальчишки.

— Но, Едугее, я не мог предположить, что он разорвёт верёвки! — оправдывался десятник.

— Чтоо?

— Посмотри сам, мой царе… вот обрывки верёвок. — у скифа окончательно заплыл глаз, а Едугей мимоходом бросив взгляд на разорванные арканы, несколько смягчился. — Ладно, я пожалею вас, но больше никаких промахов. Он не мог далеко уйти. Запомните, — не приближайтесь к «скифу», а попытайтесь подстрелить. Что это?

— Это его рубаха и башлык, царе.

— Подайте. Видите, на рубахе кровь. Никакой он не бог. У богов нет крови. Осмотрите всё вокруг. Ищите отпечатки ног на песке и следы крови. Куда! Что вы делаете тупоголовые волы, — аккуратнее, не затопчите всё вокруг! Брать живым… У меня немало вопросов к этому человеку. Награда: каждому… Ищите.

* * *


Немного саднило плечо. Степан перебирал возможные варианты, оставаясь недвижным и сдерживая дыхание, чтобы не выдать себя. Рядом, а потом и над ним, проехали, ругаясь, двое всадников. Один из коней остановился и всхрапнул, почуяв чужака. Верховой усмирил лошадь и, присмотрелся под копыта лошади, а потом спрыгнул с лошади и ковырнул ногой песок… Степан перестал дышать; рука непроизвольно сжала рукоять ножа. Воин потоптался и, ругнувшись, впрыгнул в седло.

— Нет здесь его — хрипло заговорил он, снова ругнувшись. — Это демон, а не человек.

Конь постоял прямо над головой «путника» и, развернувшись, удалился. Путник облегчённо вздохнул, сдерживая спазмы в лёгких и начал успокаиваться. Через десять-пятнадцать минут они устанут и уйдут и тогда можно выбраться на свет. Ввязываться в схватку не хотелось. Конечно же, он слышал слова Едугая, но решил переждать. Мысли выстроились в логичную цепочку и тут, он услышал, в противоположном направлении от Едугея, приглушённый песком топот группы всадников. «А это кто ещё» — подумал Степан и услышал.

— Воине, «скифе», я не трону тебя клянусь Папаем, выходи. Я знаю, ты здесь. — Едугей повторил ещё раз, и вдруг раздались крики и его воинов. — Едугее, Едугее — смотри! — Царь смолк, по всей видимости, удивлённый зрелищем. Путник застыл в ожидании. Видеть, конечно же, он не мог, но в воздухе запахло «жаренным» Прямо над ним проехало десятка два всадников и потом, спешились в полной тишине. Степан перестал что-либо понимать…




Едугей, тем временем обернулся на крик и на мгновенье застыл, сражённый. Лицо царя засияло неприкрытой радостью и, счастьем… Добыча пришла сама. Теперь не нужно искать сына царя. Зиммелих — здесь, собственной персоной и, вместе с ним — Накра! Едугей с жаром потёр руки и подал своим воинам малоприметный знак. Солдаты насторожились и опустили руки к горитам.

Впереди двух десятков воинов Атоная с горделивой осанкой ехал Зиммелих и Накра. Едугей бегло окинул свиту Зиммелиха и к радости не обнаружил Тертея…

На царицу амазонок, Едугей давно положил глаз. Скоро придёт время, и она разделит ложе с ним, будущим царём всех скифов. Приказ и предупреждение о том, что Накра нужна живой, был дан загодя и потому Едугей не стал повторять. Ему даже стало смешным уверенное поведение Зиммелиха.

Не доезжая локтей пятьдесят, неожиданно, отряд Зиммелиха остановился. Воины спешились и, поправив боевые пояса, выстроились в шеренгу. Едугею стало всё ясно… «Зиммелиху известна его цель». Едугей сравнив количество воинов, подстраховался и оглянуться в противоположную сторону… «Никого, странно» — подумал он и скривился в недоброй усмешке. «Ну и хорошо пусть винит самого себя».




Зиммелих, тем временем, стараясь не выдать охватившего волнения, дождался, пока его воины займут удобные позиции. Лишь легкая бледность выдавала сына Атоная. С первыми словами он успокоился.

— Приветствую тебя брат Едугее, царь сколотов. Давно же мы не встречались, почитай пять лун. Как здоровье детей?

— Давно — хохотнул, кривя рот Едугей. — Будь спокоен брате, мои дети здоровы. Кстати, ты слышал новость? Новость стоит того.

— Какую новость, царе? — нарочито вежливо отпарировал слова брата Зиммелих и натянуто улыбнулся… Улыбка сына Атоная явно не пришлась по душе Едугаю. По спине пробежал предательский холодок; Едугей снова осмотрелся и прислушался, вызвав улыбку у Накры… Никого вокруг не было… Лишь шум прибоя. Волны лениво накатывались на берег и, шурша песком и ракушками, пенились. Едугей успокоился и бодро крикнул. — Я слышал Зиме, что Атонай болен.

— Не ведаю о том Едугее. У тебя брате неверные новости.

— Верные — брате. Скоро состоится «Круг», но котором меня поддержат многие из царей.

— Я буду рад Едугее увидеть законного царя, но сейчас не время ссор. На нас идут греки во главе с Лисимахом. Каждый из воинов, находящихся здесь — ценнее золота персов и шёлка иня. Остановись, я предлагаю позабыть ссоры и притязания.

— Ха-ха-ха, Зиммелихе, ха-ха-ха. Ты, уговариваешь меня, дрожа за свою шкуру, не правда ли. У меня сотня воинов. Или твои глаза перестали видеть. Ха-ха-ха. Лучше помолись Папаю перед смертью. Твоя участь решена мною, и мой приказ обсуждению не подлежит.

— Пусть будет так. — Зиммелих изменился, голос зазвенел сталью. — Я приказываю снять боевые пояса, тебе и твоим воинам. Ты поднял меч на посланника царя всех скифов. Едугее, ты нарушил закон степи. Посол царя неприкосновенное лицо! Твою судьбу решит Атонай! Впрочем — Зиммелих коснулся акинака — можем решить все вопросы одним поединком… прямо здесь. Слабо, брате?.. — Накра вздрогнула, а скифы по обе стороны, приготовились к дальнейшему развитию событий.

— Глупец, — снова захохотал Едугей. — У меня нет ни времени, ни желания скрещивать с тобой мечи. Я — царь, а ты — сопливый и зарвавшийся мальчишка, возомнивший о себе невесть что. Мой и твой отец — Атонай… его час истёк, брате. Наступает моё время. А чтобы ты знал — слушай и подчинись своей доле. Тогда пожалею твоих дочерей… У меня договор с Лисимахом. Он забирает Ольвию и получает снижение торговых пошлин в Боспоре. Твоя судьба решена, а твой кровный брат Ассей далеко. Он — следующий. Мне не понадобиться «круг». Прощай брат — помолись Папаю и прими смерть.

— Ты переоцениваешь свои возможности, брате — невозмутимо отпарировал Зиммелих… Я даю тебе шанс, остановись, сколе! Остановись, пока не поздно, брате.

— Нет — зло хохотнул Едугей — прощай Зиммелихе. Знай — твоя голова украсит мой шатёр и стол, а Накра — Накра разделит моё ложе и будет пить из «чаши Зиммелиха». Кха-ха-ха!

— Врёшь, поганый пёс! — закричала Накра. — Ты не сколот! — Воины Едугея, подчиняясь тысячному, обступили царя и взметнули луки… Зиммелиха охватило беспокойство. Выигрывая время разговором, он одного не мог понять: «Где и почему медлит Тертей? Где воины Ассея?.. Сейчас будут стрелять. Хорошо, что они скучились… Всё… — размышления окончены — пора». Зиммелих чуть выдвинулся и прикрыл Накру. Позади, в двадцати локтях зашевелился песок, но этого не увидел ни Зиммелих ни его воины…

— Убейте их! — порычал Едугей, взорвав шум прибоя.

Молниеносным движением Зиммелих вырвал лук. Его стрела ушла вместе со стрелой Едугея и тут — к немалому удивлению у левого, а затем и правого уха раздался свист. Две чужих стрелы, выпущенные сзади вселили уверенность. «Верно Крей ошибся» — пронеслось в голове. Зиммелих успел отклониться от встречной стрелы и пустил ещё одну, когда из-за дюны показались всадники и раздались громкие крики Крея и Тертея.

— Остановитесь, сколоты, приказываю именем Атоная!

Едугей побледнел и понял — Зиммелих и Тертей перехитрили его. Воины Едугея, застыли, сражённые неожиданным поворотом событий.

— Остановитесь, сколоты! — снова вскричал Крей, — остановитесь! Повторять не буду. Со мной, Крей и пятьдесят лучников Ассея. Подумайте об участи ваших семей.

— Стреляйте, рабы! — злобно прошипел Едугей но приказ не подействовал. Один из его слуг попытался выстрелить, но и он изменил решение.

— Луки и боевые пояса — на землю! — приказал Зиммелих, не опуская своего лука. Накра прошептала мужу.

— Он — позади, Зиме… Оперение стрелы скользило по моим волосам. Он — позади нас. — Зиммелих и без слов жены понимал — где-то сзади находился лучник, не уступающий ему ни в чём, а они — мишени. Воины Едугая, смирившись, бросали луки и снимали боевые пояса. Зиммелих, успокоившись, опустил лук и в это мгновенье раб Едугая быстро среагировал… Сын царя молниеносно закрыл Накру и, — снова у уха раздался свист. Стрела путника, а потом и Тертея угодили в горло и в спину воина. Оглядываться Зиммелих не стал… Сзади находился друг.

— Тертее! — закричал он. — Я приказываю тебе…

— Я слушаю тебя, Зиммелихе. — Тертей перехватил направление взгляда сына Атоная. Догадался и Едугей. Он побледнел. — Ты не имеешь права судить меня, щенок.

— Остановись Зиммелихе. Царь Ассей просил тебя — вмешался и Крей. Зиммелих покачал головой.

— Нет, Крее. Я многое простил бы, но не Накру… А ты бы смог остановиться сколе? Я решил. Едугей — молчи… После твоих слов — имею право… помолись богам. Тертее, — не пролей крови…

— Да, мой ученик.

Удавка захлестнулась на шее царя. Едугей сполз на колени и, через силу, прохрипел: — Пощади моих детей, прошу…

— Их не убьют Едугее, прощай. — Тертей резко и сильно ударил коленом в позвоночник. Раздался хруст. Тело обмякло и безвольно сползло на песок. Тертей резко свернул шею царю Едугею и поднялся с колена.

— Я исполнил твой приказ Зиммелихе. Атонай не будет в восторге, тебе крепко достанется за самосуд и, мне — тоже, а судьбу детей решать твоему отцу. — Тертей умолк, не отрываясь от того человека, кто находился позади Зиммелиха. Туда же было приковано внимание остальных. Зиммелих спокойно вложил лук в горит и обернулся.

Через грудь незнакомца, наискось, тянулись четыре борозды. «Когти медведя, торговец не обманул» — подумал Зиммелих и, не раздумывая, направился к незнакомцу, а тот — навстречу. Когда они сблизились, незнакомец протянул правую руку. Зиммелих удивился, но повторил жест и пожал ладонь. Незнакомец был пониже ростом, наполовину седые волосы коротко обрезаны. Удивление вызывало отсутствие усов и бороды и спокойные как степь — глаза. Зиммелих, глядя в невозмутимые и спокойные глаза незнакомца, сказал: — За тобой, «путник», меня послал отец. Царь всех скифов хочет видеть тебя своим гостем.

— Меня, или мою голову? — отозвался «путник», вызвав улыбку Накры.

— Тебя. О тебе говорит вся степь. Скажи, кто ты и куда идешь? — Степан улыбнулся и ответил вопросом на вопрос: — Моя жизнь — дорога, сколе. Чем же я заинтересовал царя всех скифов?

— Я не знаю, сколе. Главный вещун отца упросил привести тебя.

— Но, я не знаю в земле скифов ни одного человека.

— Но называешь себя скифом… Главного вещуна о том просил младший брат — вещун Торжища — Крон. Это всё что мне известно, но не скрою… да, я хотел снять твою голову.

— И на том спасибо Зиммелихе. Меня утешает и то, что я остался при своей голове.

— А я при своей, — взорвался хохотом Зиммелих.




Любопытство взяло верх: сколоты, окружили их, позабыв о происшествии и о грядущей войне. Не сдержался и невозмутимый Тертей. — Так ты и есть тот человек. Теперь Зиммелиху нашёлся достойный соперник. Ты рисковал скифе — очень рисковал. Твоя стрела прошла, коснувшись волос Накры. — Тертей исчерпав запас слов, перевел взгляд на Зиммелиха. — Что делать с теми? Крей ждёт твоего решения — он указал в сторону пленников, стоящих на коленях и ожидающих участи. Зиммелих задумался. — Погоди, я не решил, но каждому достанется по его вине. Пусть ожидают, а ты, Тертее… — принеси-ка мой рог. Да-да — рог и мех с вином. Скифы, наперебой, загомонили: — Он хочет взять в братья, путника — раздался шёпот десятника Крея.

— Ты не понимаешь сколе, — перебил его другой десятник — стрелы «путника» спасли жизнь Зиммелиху.




Сын Атоная закатал рукав, оголив правую руку, согнул в локте. Тертей сделал аккуратный надрез. Кровь закапала и потекла тонкой струйкой. Подобную процедуру, но с левой рукой прошел и Степан. Вино в роге смешалось с кровью обоих мужчин. Тертей перемешал содержимое и торжественно объявил.

— Молока кобылиц мы не брали, — сойдёт и вино. Окуните оружие и стрелы и пейте. — Он с интересом наблюдал за руками «путника». Лезвие ножа засверкало в лучах диска слепящего. Таких ножей и вправду Тертею видеть не приходилось: семь зубчиков пилы, из которых — пятый обломан.

— Станьте на колени…. нет «скифе» — торжественно сказал Тертей. — на левое. Да, вот так. Теперь — пейте одновременно… До конца времён, когда завершится Круг. Все мы — свидетели. В том числе — наш бог Папай! С этого момента вы — братья! У вас общие друзья и общие враги. Поднимитесь. Призываю в свидетели Папая. Священнее этой клятвы нет и быть не может! Клянитесь, а потом назовите брат — брату ваши имена, данные вам Табити, Папаем и Апи. По именам, найдёте брат — брата в любом месте ойкумены. Мы, отойдём в сторону и закроем уши…




— Я могу тебя попросить брате?

— Зачем, ты мой брат, тебе не нужно просить, говори.

— Зиммелихе, не убивай пленников, они и так твои рабы.

— Я думал о том брате. Пусть будет, как ты сказал, сколе… Крее! Пленники вольны в своём выборе. Они могу возвратиться в свои роды или идти со мной и смыть кровью позор. Тех, кто поднял руку на Хорсила, ждёт рабство. Далее… Тертее, отправляйся в Торжище. Возьми запас продуктов и лошадей. Если Оршес нашёл достойную замену, пусть отправляется с нами. Анта остаётся в Торжище до выздоровления Хорсила. И ещё, Тертее, — положи мой меч у изголовья Хорсила. Иди.

Один из пленников, тысячный Едугея подошёл к Зиммелиху и поклонился. — Зиммелихе, мы решили и идём с тобой на греков. Двое из наших поедут собирать воинов Едугея. Прости, но мы не могли перечить воле нашего царя… Несогласных, Едугей наказывал жестоко. Я — тысячный Едугея, ты простил нас и с этого дня я служу тебе, Зиммелихе. Моё имя — Арбаш.

— Хорошо, я беру тебя сколе. Я приказываю — предать тела воинов земле, а Едугая — сжечь. Мой брат был хорошим воином, но плохим царём. Достойного царя ваших родов по закону изберут на «круге». А ты брате, что скажешь? — повернулся он к Степану.

— Я не умею распоряжаться. Когда мы отправляемся?

— По возвращению Тертея.

— Тогда брате у нас есть в запасе время. Не желаешь искупаться?

— Но я, — растерялся Зиммелих — я не умею плавать. Я не рыба, брат.

— Я научу тебя, пойдём. А ты Накра, а ты, Тертее? — оба отрицательно покачали головами.




Накре и Тертею было интересно. Они затаили дыхание… Сначала Зиммелих смешно барахтался и ругался, захлёбываясь водой, а потом его голова скрылась. Исчез под водой и «путник». Накра насторожилась и подбежала к морю, не решаясь далеко входить. Волны лениво накатывались и шипели. Море шумело и игралось, улыбаясь блёстками гребешков волн, словно приглашая — «иди ко мне». Накра вошла в воду и прислонила к бровям ладонь, пытаясь увидеть мужа. Сколь она не пыталась разглядеть, увы, на морской глади — никого. Меотида безразлично молчала до самого горизонта.

— Апи, верни моего мужа, а… — запричитала царица амазонок и осеклась… На поверхности воды появились две головы, а потом — к её удивлению — братья поплыли против волн.

Когда Зиммелих и «скиф» вернулись, Тертей с некоторой завистью поглядел на Зиммелиха, а Накра не выдержала.

— Ты научишь меня?

— Я не понял, чему?

— Ты научишь меня… в воде? — и озорно блеснула глазками так, как умела только она. Мужчины расхохотались, громче всех — Тертей.




Глава шестая Ольвийская чаша


На востоке забрезжило. Спелые, ещё ночью фонарики звёзд, тухли, уступая место приближающемуся рассвету; серая предутренняя мгла забирала своё у сумрака ночи. Споры, уставших за ночь сверчков сходили на нет и постепенно стихали в никуда.

На иссушённых травах начала переливаться серебром долгожданная роса. Капли, потяжелее срывались и падали, тотчас впитываясь, как будто их и не было. Куропатка на гнезде, взъерошила перья и прислушалась, чуднó повернув голову. Разбуженные и потревоженные птенцы высунули заинтересованные головки и не найдя ничего интересного, снова нырнули под крыло матери. В предрассветной мгле степи раздавался скрип, иногда — короткое тихое ржанье.

Куропатка подальше вытянула шею, стараясь разглядеть. Такое ей приходилось наблюдать и раньше, но сейчас…

Вот-вот взойдёт диск слепящего; на востоке появилась грязновато-алая полоса грядущего восхода и проявила линию горизонта. Полоса неумолимо ширилась и росла, приближая появление солнца и того момента, когда снова как всегда, пробудится степь и наступит очередной день. Каким он будет? Этого не знает ни — настороженная происходящим, куропатка, ни выставивший уши-антены, притаившийся заяц, ни, — готовые встречать утро жаворонки. Не ведают того и люди.

Нарушая тишину, мерно и надоедливо скрипят несмазанные колёса повозок, в бесконечном круге движения вреиён и этот скрип, растянулся на километры парсеки пути жизни.

На всём протяжении передвигающейся процессии, если так можно назвать военизированное подразделение, в почти полтора тумена… на всём протяжении сопровождающие — вооружённые всадники. Больше всего их у головы колонны — передовой отряд дозора и разведки. Всадники стараются передвигаться, как можно тише, насколько возможно; изредка лениво переговариваются, прогоняя сон и усталость.

— Скоро будем на месте, до полудня, а там видно будет.

— Да, — вздыхает, зевая, второй — побыстрей бы.

— Не торопись, всему своё время. А вот и наша смена приближается. — И вправду к разговаривающим скифам подъехал сотник, — старший, заступающей смены дозорных.

— Доброе утро мужики, как прошла ночь?

— Всё тихо, сколе.

— Хорошо. Идите на отдых. Отряд разведчиков вернулся?

— Нет, сколе, пока не было. — Дозорные сменились, более не разговаривая. Отдежурившие ночь воины, направились наскоро перекусить к дежурной кибитке и к отдыху. Царь приказал экономить силы.

Их силы и силы лошадей, но всё равно молодым не спится. Всяк, на свой лад нахваливает своего боевого коня, оружие: у кого — лучшие наконечники стрел, акинаки, боевые топоры, скрывая, застывший и застрявший где-то внутри, страх — зыбкую неопределённость ожидания.

Бывалые воины усмехаются в ус, глядя на молодёжь и, вспоминают молодость. Они неторопливо едят и идут укладываться к сну. Силы нужно беречь, — там, на поле битвы они выплеснут всё, что сейчас молчит. Из некоторых телег и кибиток доносится храп, что вызывает молчаливую зависть молодёжи. Сменившийся сотник, дожовуя кусок холодной конины и непроницаемо-спокойный, обрывает молодёжь: — Хватит болтать. — Он мостится рядом с юнцами и почти мгновенно засыпает.




— Смотри! — тронул плечо старшего дозорного, молодой, — отряд разведчиков возвращается.

— Вижу, но их многовато, — щурясь, вглядывается в предрассветную мглу старшой, — широкоплечий с проседью воин в недешёвых чешуйчатых доспехах и приказывает: — Достать всем луки, — но тревогу на побудку не отдаёт. Отряд не такой большой, чтобы по этому случаю будить всю армию. Рожок тревоги молчит.




..В центре, мерно движущейся армии, большой шатёр-кибитка. Ни одно из двенадцати колёс не скрипит, тщательно смазанное жиром. По обе стороны — охрана царя — шестеро дюжих стражей. Они охраняют покой царя с царицей и их малыша.

— Когда мы, наконец, приедем — вздыхает один из них — надоела монотонность. — Спутник лениво возражает. — Мы и так движемся быстро. Тихо. — вдруг приказывает он, прислушиваясь. Дозорные умолкли. Полог шатра открылся — оттуда выглянул босой и без рубахи взлохмаченный царь. Он поёжился, спрыгнул на землю и сходил до «ветру».

— Давно сменились?

— Только что, Ассее.

— Разведчики вернулись?

— Нет, царе. — Ассей потянулся, да так, что захрустели суставы. В эту ночь удалось-таки выспаться. Он посмотрел на алеющую полосу зари и улыбнулся. Почесав от души под лопаткой, Ассей широко зевнул и окинул своё войско, от хвоста колонны до передового отряда.

Всё тихо и спокойно, за исключением монотонного и убаюкивающего скрипа и настороженных воинов передового охранения. Они держали наизготовку луки и сосредоточили внимание на приближающемся отряде всадников. Серые фигурки становились отчётливее.

«Что-то многовато» — подумал Ассей и пристальнее всмотрелся. «Нет, на копьях мои стяги, но почему много всадников, неужели Атонай выслал проводников? Кто это? — вздрогнул царь Меотиды, не веря себе.

— О Папае!» — вскричал он. Неуёмная радость наполнила всё естество, прогнав прочь тревоги и заставила гулко забиться сердце.

— Зиммелихе! — закричал Ассей во всю мощь лёгких.

Степь ухнула

— «ИХЕ» и, проснулась… Из-за горизонта выглянул краешек диска слепящего и, длинные, до бесконечности, причудливые тени устремились к западу, на короткое мгновение, накрыв ковёр степи. Радостно запели жаворонки и сотни пичуг, перебивая друг-дружку, поя оду новому дню. Переполоханная куропатка встрепенулась в гнезде, окончательно разбудив птенцов, а заяц задал стрекача, подальше от тракта.

Из тысяч повозок вмиг выскочили, кто в чём — встревоженные скифы, в спешке надевая боевые пояса и седлая лошадей.

Молодой охранник удивился: — Что с нашим царём? Все дни ходил мрачный как туча и злой, а сего дня?

* * *


Одноухий с сыновьями оседлали лошадей и приготовились, а рядом, пытливо всматривался в голову повозок, сын каменотёса — Сорок, брат — Азик и мужчины рода… Дети Одноухого насторожились, не понимая происходящего, и вопросительно взглянули на отца.

* * *


В ответ Ассею пронзительно засвистали. Войско остановилась… Бряцало оружие, скифы в спешке седлали коней, не понимая происходящего, а рожки молчали. Расторопный охранник не замешкался и подвёл к Ассею коня. Царь обратился к нему.

— Протруби в рожок коротко три раза: по всей цепи — продолжать движение и не останавливаться. — Из шатра выглянула обеспокоенная царица Тана. — Что случилось, Ассее? Ты разбудил сына.

— Всё хорошо, вернулся мой разъезд. Я скоро вернусь, Танка, — царь Меотиды вздыбил коня и, пришпорив, послал в мах.

— Что с ним, сколе? — удивился один из караульных охраны царя — Асей босой, без рубахи и оружия, куда он, а если что случится?

— Глуп ты брат, — оборвал парня старший караульный и хрипло засмеялся, — зачем Ассею оружие, его охраняют четырнадцать тысяч лучших воинов ойкумены.




Асей, — стрелой пронёсся вдоль колонны и остановился у передового отряда.

— Почему остановились, продолжать движение — отчитал Ассей сотника за остановку.

— Зиммелих, — коротко ответил старший караульный и затрубил. Отряд разведчиков приблизился. Сын Атоная, завидев царя Меотиды горячо воскликнул: — Ассее, приветствую тебя, как чувствует себя твой сын?

— У Руса всё в порядке, мой брат. Он со мной. — Ассей спрыгнул с коня и обнял брата. Взволнованный встречей он облегченно выдохнул. — Я боялся за твою жизнь, Зиме. Слава Папаю, ты живой.

— Крей подоспел вовремя, я благодарен тебя Ассее. Без твоих воинов, мне пришлось бы весьма туго.

— Значит, я не ошибся в отношении планов царя Едугея, брате?

— Нет, брате. Едугей, и двадцать его и восемь моих воинов, навечно уснули в песках Меотиды. Едугей вступил в сговор с Лисимахом и покушался на жизнь посланника Атоная.

— Что? — Ассей присвистнул. — Скифский царь предал свой народ. Такого я не помню. Как это могло случиться? — Ассей как-то странно посмотрел на Зиммелиха.

До него, наконец, дошёл смысл сказанного….

— Ты… ты убил царя скифов, но почему? По закону, только Атонай решает такие вопросы. В крайних случаях — любой из царей. Тебя наверняка будет судить совет царей! — Ассей разволновался. — Неужели нельзя было иначе, ведь я предупреждал Крея, чтобы до этого не дошло.

— Я не смог сдержаться, брате. В своём сговоре с Лисимахом, Едугей признался перед полторастами скифами. Он хотел взять в жёны Накру, а из моей головы сделать чашу. Я не смог сдержаться и приказал Тертею убить изменника, не пролив крови, подробности — потом расскажу.

— Что сказал Атонай?

— Отец здорово кричал на меня, — Зиммелих улыбнулся, — но простил.

— Атонай спустил тебе вину за самосуд? Я такого не припомню. Чем ты смог убедить отца?

— Ассее, — снова улыбнулся Зиммелих — доводы были очень внушительны и неоспоримы, к тому я сам едва остался жив, но об этом позже. Тертей и Крей несколько замешкались, ждать дальше было нельзя. Первым выстрелил я. Кстати Ассее, я привёз подарок твоему сыну — Русу. — Зиммелих сделал паузу и хитро улыбнулся, а заинтригованный братом, Асей, встрепенулся. Для царя Меотиды перестали существовать проезжающие повозки с любопытными скифами, да и предстоящая битва. Люди везде одинаковы. Иногда малозначащее событие выталкивает все мысли и незначительное событие обретает первостепенную значимость.

— И каков подарок моему сыну? — полюбопытствовал Ассей. Зиммеллих снова загадочно улыбнулся. — Царе, Ассее, я привёз шкуру огромного медведя, которого убил голыми руками «Скиф»! — Ассей подпрыгнул и вытаращился. Чего-чего, но эта новость потрясла.

— Как! — вскричал он, словно мальчишка — Значит «путник» существует и рассказы о нём, не выдумка? Ты видел его? — Зиммелих торжествовал, при виде растерянного и удивлённого царя Меотиды.

— Да, брате, мы встречались. Он великий воин и мудрый человек, но об этом позже. Нужно поторопиться. Лагерь для твоей армии подготовлен, там сейчас распоряжается Крей. Ты зря собрал в дорогу столько сушняка и костей. — Зиммелих кивнул в сторону груженых возов. — Дрова для кострищ заготовлены отцом. Все ждут тебя. Зачем ты взял с собой столько сухого хвороста и костей? — Зиммелих кивнул в сторону проезжающих повозок.

— Запас, не помешает, продолжай, я слушаю мой брате.

— Совет царей собрался. «Круг» ожидает только тебя.

— Как, и этот выскочка, молодой царь будинов, здесь? Когда он успел?

— Да, Ассее, Дрон — здесь. Он привёл свою тысячу ночью, переполошив весь лагерь.

— Молодец, — изумился Асей — я думал он зазнаётся. Мне собираться?

— Да, и как можно скорее. Отец отправил послов к Лисимаху. Нужно торопиться.

— Лисимах — здесь?

— Здесь, у Тиры. Отец хочет выиграть время, дожидаясь тебя. — Зиммелих не успел закончить. Из проезжающего шатра Ассея выглянула Тана, держа на руках сына. Мальчик спал. Зиммелих не стал будить Руса, но приветливо поднял руку молодой матери.

* * *


Первые лучи обрадовали и обнадёжили. Диск слерящего уверено выкатился и начал подниматься. Утро — обещало ясный и жаркий день. Сменившиеся дозорные одного из передовых отрядов скучали и переговаривались. — Почему они молчат — нарушил молчание один из греков. — Сегодня, как сказал Лисимах, Атонай даст нам ответ.

— А ты не торопись афинянин, — с оттенком презрения ответил командир отряда — македонец. — Придут. Варвары — они и есть варвары. Я не удивлюсь, если они выкинут очередную «штуку».

— Ты думаешь, скифы не согласятся на условия Лисимаха и наших полководцев? Почему, ведь на их землях засуха и не только — вмешался третий воин.

— Ха-ха-ха, ты что, вчера родился сын пастуха. Ты не знаешь их. Они дикие как и вы — спартанцы, это вы подражаете им…

«Выпьем по-скифски, выпьем по-скифски» — передразнил он парня из Спарты. Тот не обиделся, болела голова, после вчерашнего.

— Македонец, — окликнул он товарища, — расскажи лучше о походе с Александром, говорят там девушки неслыханной красоты.

— Где именно, — оживился македонец, — в Персии или в Египте?

— Нет, мой командир, в других землях, где край ойкумены — говоривший осёкся, не договорив. Греки насторожились, закрывшись щитами. Македонец рассмеялся.

— Это послы, уберите мечи. Интересно с чем они пожаловали. Война до гарпий надоела. Деньги, вот наше горе. Я прошёл половину ойкумены с Александром и Неархом, а с деньгами туго. У меня хороший дом и большое хозяйство. Пятеро детей и каждому, что-нибудь да нужно. А что до женщин, поверь мне, наши гетеры из храма Артемиды так-же худы как египтянки, а образованность персидских девушек из Персеполя не уступит многословным служительницам культа Афродиты.

— Ты видел Таис афинскую? Говорят, Александр хотел взять её в жёны?

— Видел, благодаря этой красавице мы сожгли столицу Дария — Персеполь. В тот день, мы все перепились и мой царь отдал приказ поджечь город и мы, сожгли. Зарево пожара было видно за тысячу стадий.

— А самого Дария, видел? — заинтересовался афинянин.

— Живого — нет. Ладно, хватит болтать. Держите себя, как подобает грекам.

* * *


Двое бородачей, спокойно приблизились к греческому отряду. Македонец пристально оглядел, обоих всадников. Оружия при них не было. — Кто вы? Вам жить надоело, отвечайте? — Пожилой скиф с седой бородой спокойно ответил. — Мы послы царя всех скифов — Атоная, направляемся к наместнику Геллеспонта — Лисимаху. Проводи нас македонец.

— Посол, ты знаешь греческий язык и то, что я македонянин? — воин непритворно удивился, взлетевшими бровями.

— Знаю, проведи нас — усмехнулся посол.

— И каков ответ? — полюбопытствовал молодой спартанец. Скиф снова улыбнулся.

— Если ты — Лисимах, я готов передать. — Македонец одёрнул спартанца, готового выкрикнуть кучу ругательств.

— Заткнись, с послами так не говорят. А вы, достаньте повязки и мешки, — приказал он дозорным и снова повернулся к скифам: — Нам приказано сопроводить послов. Вам завяжут глаза, наденут на головы мешки и проводят к Лисимаху.

— Мы не возражаем, — Послы понятливо закивали, соглашаясь. — Приказы нужно выполнять, мы все — солдаты.

— Вот и хорошо, раз понимаешь — обрадовался македонец и, отъехав в сторону, поманил двоих греков. — Ты, афинянин — зашептал он — быстрее отправляйся в лагерь. Скажи, чтоб не производили лишних звуков и не болтали лишнего, это приказ Лисимаха, а ты — спатанец, возьми троих воинов и проводишь послов. Будь повнимательнее к этому старику. Он хитёр как лиса. Смотри, не дай им возможности снять повязки и мешки… Зевнёшь, — домой тебе не вернуться. Понял?.. Когда в лагере услышишь громкие разговоры наших воинов, остановись и пригрози отправить под стражу. Это задумка Лисимаха, чтобы сбить с толку послов. Мы ведь не знаем, с чем они пришли.

— Мой командир — Спартанец вмиг посерьёзнел и торопливо закивал.

* * *


Утро обещало ясный и жаркий день. В шатре наместника геллеспонта становилось душновато. Лисимах уже полчаса не спал. Да и спать совсем не хотелось. «Пора подниматься», решил он и потянулся. Расправившиеся мышцы приятно задрожали. Он не торопясь, обмылся холодной водой из услужливо поставленной с вечера чаши и переоделся.

Солнце ослепило на мгновенье. Наместник снова потянулся до хруста в суставах. Дежурные воины охраны вытянулись в струнку, ожидая распоряжений. Он не стал говорить, а направился к ближайшему костру. Воины немедленно поднялись. — Слава великому Лисимаху. — отрапортовал их командир. Воины вслед заорали. — Слава. — Лисимах махнул рукой в их сторону, скрыв удовольствие от услышанной тирады. Утро начиналось с приятного. И, хотя он не любил, когда его восхваляли, всё ж, это было приятно… — Не преувеличивайте мои заслуги — оборвал, но не грубо, солдат. — Не такой уж я великий, как говорят. — Лисимах подошёл к котлу, довольный своим ответом и ловко выхватил кусок мяса. Услужливые руки тотчас подали лепёшку. Он не отказался. Наскоро перекусив, он запил вином и направился к осмотру лагеря. Помощник главного повара застыл в ожидании. — Когда подавать блюда, мой господин. — Лисимах не оборачиваясь, ответил. — Осмотрю лагерь, потом.

Кампания, предпринятая им, близилась к завершению. На это было потрачено немало сил. Не все и не сразу дали одобрение на такой шаг, особенно в Афинах, но приведённые доводы сломили упрямство знати. Лисимах предложил Греции взять под контроль всю торговлю хлебом, шедшим через Ольвию и Пантикапей, а это очень большие деньги. Предложение заинтересовало многих, но начинать большую войну со скифами, греки не хотели. Ещё свежи были в памяти результаты прошлого вторжения, да и ранних попыток. Если бы только вопрос был в овладении Ольвией. Требовались немалые ресурсы и силы, чего на данное время у греков не было. Селевк и Птоломей отказались от участия — они строили свои империи и тоже испытывали трудности. К тому же они оба не могли поделить между собой земли палестины… Тогда Лисимах подключил к этому делу свои ресурсы и связи… Не прошло и года, как он получил согласие двух влиятельных скифских царей. Не отказали и племена фатеев. Им он обещал свободу от скифов и Перисада. К сарматам отправились послы. Круг сужался. Союзников становилось больше и вот, наконец, он сломил упрямство богатых афинян и Византа. Одни боги знают, сколько на подкупы и подарки ушло золота и серебра. В этом Лисимах не скупился, зная о том, какие прибыли принесёт победа… В постель к сыну царя Боспора подложили «нужную» красавицу — Магиру, она выполняла порученное Лисимахом хорошо, даже очень! Во дворце Перисада наметился раскол на две группировки. Каждый из подарков уменьшал количество сторонников Атоная и увеличивал шансы. Именно Атонай и был камнем преткновения — царь всей Скифии и внук Атея.

На первом этапе необходимо овладеть Ольвией. Она станет ключом и будущим форпостом на пути в боспорское царство. Построить мощный флот, потом отобрать контроль над торговлей зерном у скифов и, понтом евксинским.

А это очень большие деньги.

Александру было не до скифов. Его манило золото ойкумены её край — власть над миром, а не война со скифами и Дарием одновременно.

Ойкумена завоёвана, остался — евксинский понт. Победа решит все вопросы владычества… Наместник двух морей станет императором. Поэтому и ставки очень высоки. Лисимах отправил послов к Атонаю, наверняка зная — тот не уступит. Но, но возможно пойдёт на кой-какие, пусть малые, но уступки. Главное: затянуть переговоры, дождаться второго эшелона войск и взять штурмом Ольвию. Для штурма стен приготовлено всё необходимое. Скрыть поход не удалось, потому и отправлены к Атонаю послы. Ответ царя всех скифов не обрадовал Лисимаха, но вселил надежду. По словам послов, царь был несколько растерян. То, что Атонай не дал быстрого ответа, было и в какой-то степени неплохо. Лисимах знал, что засуха в Скифии и Сарматии обострила отношение двух народов и ослабила позиции Атоная. Не все скифские цари теперь беспрекословно выполняли приказы царя всех скифов. Это было самым хорошим признаком начала кампании.




Тысячи заостренных кольев были сложены на телегах в аккуратные кучи, по сто в каждой, и туго перевязаны. Стуки топоров не прекращались. Подготовка к сражению и последующему взятию Ольвии подходила к завершению. Машины для метания стрел-копий, катапульты и штурмовые башни были отлажены и опробованы. Оставалось дождаться послов Атоная… Мысленно Лисимах уже принял решение и отступать от него не собирался. *Чем раньше, тем лучше. Атонай вряд ли успеет собрать необходимые силы.* Лисимах улыбнулся своим мыслям.

Почему-то вспомнился дом и жена — красавица; две дочерей и сын. Именно из-за сына, в первую и главную очередь, Лисимах затеял эту компанию с варварами, прекрасно понимая опасность подобного мероприятия. Задействовано было всё и вся. Даже в случае неудачи, в чём он сомневался, скифы всё равно не отправятся воевать греков. Победа сулила сыну великое будущее — стать владыкой обоих морей и императором, но как не утешал он себя, сомнения преследовали. Во первых. — оракул не дал ответа на поставленный вопрос. Жрицы сказали, что победа зависит от намерений наместника. Это был более, чем странный ответ, но поставить вопрос о своём будущем императорстве он не решился. Информация могла попасть к нежелательным особам и тогда, кампания была бы провалена. Он не получил бы такой поддержки… Второе — споткнулся один из коней колесницы при выезде из Афин, а Лисимах верил в приметы… во всём остальном удача улыбалась полководцу. Проводы были пышными и торжественными, целый полк македонцев — лучшей гвардии отправился с ним. По пути не было больших задержек. Всего единственный случай, когда два фракийских владыки отказали в продовольствии и попытались оказать сопротивление. Подобные действия со стороны фракийских вождей удивили. Лисимах отдал приказ, и сброд зазнаек был уничтожен. Лишь малая их часть укрылась в лесистых горах. Скот фракийцев был отправлен к обозу армии, а в плен попались: дочь фракийского вождя — пятнадцатилетняя тёмноглазая красавица и ещё четверо девочек. Лисимах снова усмехнулся своим мыслям. «Трофей» действительно стоил того. Тёмноглазая варварка нравилась ему, особенно её злые в своей неповторимой девственности глазки. Рабынь посадили в клетку повозки и, таким образом, тёмноглазая следовала за ним. Продавать её не хотелось — уж очень хороша девчушка. Участь остальных решиться на рынке невольников.

Наместник подошёл к повозке и позвал. — Вара, я пришёл. — Девушка, до селе безучастно смотревшая в сторону Тиры, тотчас обернулась. Обернулись и остальные рабыни. Лицо её исказилось злобой и вспыхнули ненавистью глаза. Лисимах едва успел уклонится от плевка и усмехнулся. — Ты злишься на меня за то, что я убил твоего отца. Он сам виновен. Не нужно было поднимать луки и мечи.

Девушка злобно сверкнула глазами, а он продолжил. — Это война, а на ней убивают. И ничего тут не поделать. Радуйся тому, что попала в мои руки. Если бы не моё вмешательство, где была бы твоя девичья честь, дочь вождя. Ничего, скоро привыкнешь варварка. Будешь служить в моём доме. Если будешь себя хорошо вести, твои соплеменницы останутся с тобой. — Девушка снова плюнула и, снова Лисимах успел отвернуться. Он схватил её за руку и притянул к клетке. Девушка пыталась сопротивляться, но ничего не вышло. Лисимах едва касаясь, погладил лицо фракийки. — Тебе не долго разделять одиночество. После победы над скифами, придёшь в мой шатёр и порадуешь меня. Не захочешь, твоими сестрами займутся мои солдаты. — Он отпустил девушку и обратился к охраннику. — Моих рабынь кормили сегодня? — солдат вытянулся. — Я не могу знать, мой командующий, я недавно сменился. Что прикажешь? — и замер. Лисимах ответил. — Отведи рабынь к реке, пусть помоются. И найди получше, одежду, вон той. — Он указал в сторону темноглазой. Не оборачиваясь, он почувствовал несколько потеплевший взгляд рабыни.

— И вот что: пусть приберутся в клетке у себя, а потом накорми. Кто тронет их — останется без головы, — договорить ему не дал всадник. Он остановил коня, поклонился и, торопясь, доложил: — Прибыли послы Атоная, скоро они будут в твоём лагере. Каковы будут приказы.

— Наконец-то — Лизимах потёр щеку и, задумавшись ответил: — Моих полководцев пригласить ко мне в шатёр, немедленно. Остальные действия, по моему плану…




Греки с любопытством провожали послов. Два конных скифа следовали за проводниками. К уздам их лошадей привязали верёвки и вели по послов лагерю. На груди старшего посланника Атоная красовались округлая золотая бляшка, представляющая свернувшуюся в кольцо змею. У другого — лось с семью ветвистыми рогами. Лиц скифов, как не было интересно солдатам, увидеть не удалось. На головы послов надеты мешки плотной тёмной ткани. Там, где лицо — кусок воловьей шкуры. Этой своеобразной процессии освободили проход. Греки показывали пальцами и смеялись с незадачливых гостей. Стуки топоров и редкая ругань не прекращалась. Когда послы приблизились к катапульте, один из солдат произнёс тихо, но так, что это услышал один из послов, с бляшкой «лося». Грек сказал соседу. — Ну и уроды. Правильно о них говорят — варвары и дикари — сосед согласился и ответил так же тихо. — Да, Петр — варвары. Жаль что у нас всего 26 тысяч. Переговоры затеяли с этими скотами. Наш Лиси… — договорить ему не дал, стоящий рядом офицер. Он злобно выругался и переменил тему. — Пошевелись, нужно ещё опробовать механизм. — Послы проследовали мимо. Офицер кивнул солдату. У раба — фракийца, стоящего на коленях со связанными руками, вырвали из рта кляп. Фракиец шумно выдохнул и застонал. Солдат ударил его палкой. Вскрикнуть больше ему не дали, офицер, стоящий позади, взмахнул мечом и вонзил. Тело приподняли и швырнули наземь. Офицер Лисимаха посмотрел вслед послам. — Наёмник заболтался и получил своё… Так будет всем, кто сболтнёт лишнее, понятно — сказал он негромко, но достаточно, чтобы услышали послы. Солдаты ухмыльнулись, но промолчали. Последний из скифов, с «лосём», вздрогнул и, это не укрылось от офицера. Он облегчённо выдохнул, сдерживая себя, и вытер испарину. — Всё по плану. Уберите тело. — Двое рабов, испуганных и одновременно счастливых тем, что сами остались живы, взяли за ноги и поволокли тело несчастного к реке. Солдат вопросительно посмотрел на офицера. Когда послы отъехали, командир удовлетворённый исполненным долгом, ответил солдату. — Второй посол услышал, а говорили мы ведь очень тихо.

— Мой командир, и я заметил это. Этот раб всё равно бы сдох. Какой от него прок. И много таких несчастных будет по пути следования. — Офицер пожал плечами. — Это не моё и не твоё дело. Не суйся, куда не следует. Я давно на войне и знаю — хитрость нужна до сражения. Во время битвы она не имеет значения. Лисимах — умный полководец и вряд ли будет делать лишнее. Иногда к его советам прислушивался сам Александр. — Продолжать офицер не стал. Он поправил доспехи на груди и скомандовал. — Сотников ко мне. Объявить построение моего батальона. Наша очередь дежурить в передовом дозорном отряде.

— Можно спросить, мой командир? — Офицер обернулся к говорящему.

— А тебе, что надо? — рявкнул он. Солдат слегка поёжился, но спросил: — А почему услышал только один посол, а тот — другой не шевельнулся?

— Хороший вопрос солдат. Ты разве не заметил, что главный посол стар, а у стариков слух не такой уж острый. Неужели и это нужно объяснять.

— Да, я знаю об этом мой командир, но мой старый дед почему-то слышит лучше меня, но очень редко признаётся в этом. — Офицер с интересом поглядел в сторону воина. — Молодец парень! Коня! Коня мне и побыстрее! — Он разволновался. В голове звенели последние слова воина. Офицер мигом вскочил в седло и быстро поскакал на опережение к главному шатру…

Четыре полководца наместника недоумевали. Аристарх, старший по званию и возрасту в греческой армии сжал губы и процедил. — Возможно, что офицер прав. Что ты предлагаешь Лисимах? Я ценю твой ум и воинское искусство, но из слов офицера следует, что мы переусердствовали.

— Именно это. В случае отрицательного ответа Атоная, на обратном пути следования послов нужно дезориентировать их. Чем больше информации получат они, тем лучше для нас. — Пожилой македонец утвердительно кивнул. — Я согласен. Нам пора выслушать послов Лисимах. Где они?

— Их возят по лагерю, чтобы запутать их мысли. Скоро они будут здесь. — В подтверждение слов, в просторный шатёр вошёл офицер охраны. Лисимах сделал приглашающее движение кистью руки, сел в удобное кресло и принял важный и строгий вид.




Послам сняли наголовники. Варвары — бородачи несколько прищурились и осмотрелись в просторном шатре. Старший из них, старик лет пятидесяти пяти, сделал шаг и застыл в поклоне. Молодой, с «оленем» повторил движение старика. Лисимах выждал необходимую в таких случаях паузу и ледяным тоном спросил. — Как здоровье царя всех скифов — Атоная? — последнее далось с трудом. Стоящий рядом, спартанец поморщился. Ему захотелось разом закончить эту комедию, однако он сдержался. Старший посол поднял голову и ответил. — Великий Лисимах. — при этих словах наместник насупился. Похвала была некстати. Ничем великим он пока не прославился. Посол продолжил. — Царь всех скифов хорошем здоровья и желает тебе великий Лисимах того же. — наместник уже догадался, об сути ответа, но виду не подал. Спартанец понимающе поглядел в его сторону и прервал посла. — Говори раб. Каков ответ? — Посол снова поклонился и передал Лисимаху изящный в незамысловатых рисунках животных мешочек из тончайшей кожи, расшитый серебряными и золотыми нитями. Лисимах несколько растерялся, но виду не подал. Солдат охраны принял мешочек и передал в руки наместнику. — Развяжи и подай, что там — приказал он воину. Солдат с некоторой опаской развязал узел и заглянул внутрь. На его лице заиграла малозаметная улыбка. Непроницаемые полководцы Лисимаха напряглись. Солдат достал из мешочка чашу и подал Лисимаху. Тот пока ничего не понимал, как и его генералы. Обыкновенная чаша, изящной работы, с серебряной подставкой в виде четырёх змей. По верхнему ободу, также отделана серебром. Он внимательно осмотрел её и побледнел от догадки. Спартанец схватился за меч, но Лисимах остановил военачальника. С некоторой брезгливостью он поставил чашу на стол и грозно посмотрел на послов. Те не выдержали взгляда и опустились на колени.

— Это — ответ Атоная?! Что это значит? — разъярился Лисимах.

— Это ответ — подтвердил напуганный старший посол и произнёс дрожащим голосом. — Мы ведь послы, не гневайся на нас, наместник.

— Хорошо, я не трону вас. Моих послов Атонай не тронул, а всячески оказал мне уважение. Дар я принимаю, а теперь — ответ на словах. Но сначала я, — наместник геллеспонта, хочу знать — что это за чаша. Ведь она не нова.

— Ты прав. — Посол закивал в ответ, не поднимая головы.

— Так что же это!? Говори? — не выдержал Лисимах…

Старик, не поднимая головы, ответил. — Мой царь — Атонай сказал, что эта чаша была раньше, — Лисимах затаил дыхание, как его полководцы и охрана и внезапно вспылил.

— Из чьей головы изготовлена чаша, говори старик или клянусь Зевсом!!..

Старик рухнул на колени, одновременно со вторым послом не поднимая головы, проронил.

— Мы — послы. Что приказано то и принесли… Это, это было раньше головой великого Зопириона.

Лисимаху показалось — его сейчас хватит удар. Он едва остановил меч, занесённый над головой посла.

— Убей их обоих! — закричал спартанский полководец. Вслед и не сдержались другие. — Убить их! — но Лисимах был непреклонен, хотя лицо налилось кровью и перекосилось от злобы, ведь Зопириона он знал очень хорошо… Послы замерли, в ожидании неизбежности скорой смерти. Лисимах наконец овладел собой и приказал:

— Поднимитесь рабы, я оставлю вам жизнь, но не по доброте своей. Передайте Атонаю, что я сотру в порошок всю его армию и сотру с лица земли вашу вонючую страну! Атонай оскорбил не меня, а всех греков… Ещё, передай, — пленных я брать, не намерен, и что голова Атоная украсит колонны моего дома. А теперь — вон!..




Глава седьмая Круг: Колесницы Атоная


Лагерь царя всех скифов раскинулся в низине, у притока Тиры — небольшой речушки Альтиры, где поблизости, в многочисленных балках — красные глины пригодные искусству гончаров.

Верховые передового дозора обрадовались появлению давно ожидаемых гостей; поклонились и поприветствовали царя Ассея:

— Ассее, — царь Меотиды пусть Табити пошлёт здоровье твоему сыну… Атонай ожидает тебя!

Царь севера Меотиды приостановился рядом со старшим дозора и покосился на повязку на ноге.

— Цела?

— Цела, царе Ассее, — обрадовался сторожевой, оказанному вниманию, — две луны не мог ходить.

Теперь лучше, правда иногда побаливает, — и без всякого перехода, добавил — езжайте прямо, цари собрались у Большого камня. Ждут тебя.

— Удачи сколе, твоему роду — Ассей пришпорил «Рассвета». Караульные восторженно провели гостей, а потом их внимание переключилось на показавшиеся стяги войска царя Меотиды.

— Ого! — воскликнул один из дозорных. — О Папае! Ассей привёл целую армию. Гляди, гляди сколе!

— Хм, — Старшой ухмыльнулся и с видом знатока и бывалого воина сказал: — Атонай с Ассеем, сражаясь вместе, не проиграли ни одного сражения. В степи засуха, а он привёл больше воинов, чем собрал Атонай… а как он сидит в седле!.. Хотелось бы посмотреть на его сына. О Русе только и говорят.

— И я, сколе, — согласился сосед. — Говорят, что в Кругу тот, о ком бает Степь. Ты видел его?

— Нет.




Вжик-вжик, — доводится до нужной остроты оружие, а у кибиток и горнов снуют потемневшие от въевшейся сажи и копоти помощники кузнецов. Мастера подправляют старое и куют новое: — топоры и мечи, наконечники копий. У кострищ весело переговариваются и торопливо завтракают воины.

Глядя на них, посторонний подумает, что скифы собрались на состязания или на большой праздник. Завидев Ассея, они поднимаются и громко приветствуют.

— Слава царю Ассею! — Приветствие волной катилось по лагерю. Ассея узнавали, узнавал и он.

— Приветствую, сколе, — весело закричал царь — твой «меч» не заржавел? Как это тебя жена самого отпустила, или она больше не ревнует к рабыням? — сотни взрываются хохотом, а довольный вниманием к своей персоне, сколот, разглаживает усы и ухмыляется: — Мой «меч» всегда на месте, Ассее и рабыни — тоже!




Ассей остановил коня за сотню локтей до «круга», у «камня» и передал поводья слуге… Сотня высоких и мощных бородачей никак не отреагировали, не шевельнулись и не проявили интереса, будто и не охранники они вовсе, а каменные застывшие «бабы». Двое ближайших подошли к Ассею и поклонились.

— Тебя ждут царе. За лошадьми присмотрят. Пусть твои тысячные оставят оружие здесь.

— А где мой тысячный Крей? — спросил Ассей, отстёгивая меч.

— Я ждал тебя мой царе, — раздался за спиной голос тысячного. — Место для нашего оружия — вот здесь.




«Круг», место совета царей и высшей воинской элиты — окружность радиусом в десять-двенадцать локтей, в центре которой очаг Табити, огороженный камнями. Пламя лениво лижет поленья. Напротив входа — царь всех скифов, а по окружности — цари, вожди дружественных племён и их высшие командиры. Круг устлан без всякой роскоши и намёка на положение среди сколотов и сан — циновками из грубого полотна конопляной ткани, — своеобразные и простые сиденья — прямо на земле. Сиденье Атоная не отличается роскошью, разве что поверх циновки положен персидский коврик.




Асей пружинистой походкой, направился к царю всех сколотов, отметив, что собрались все…

— Я приветствую тебя, Атонае, и вас — цари, и тысяченачальники! Я приветствую тебя Перисаде — царь Боспора, давненько мы не виделись. Атонае, извини за опоздание. — Лицо царя Боспора благодарно расплылось в улыбке — Ассей выделил его среди всех.

— Приветствую тебя Ассее! Как здоровье твоего сына, когда мы увидим будущего царя Меотиды? — Атонай хитро прищурился, заранее зная ответ.

— Рус со мной, он сейчас в шатре с Таной. — Ассей поймал радостный взгляд царя Агасара — родного брата Таны. Круг ожил удивленными восклицаниями. Не сдержался и притворившийся Атонай.

— Асее, ты взял на войну маленького Руса? — Не сдержался и сострил тысячный Перисада: — Кто привёл армию, ты или — Рус? Признавайся! — «Круг» грохнул и взорвался смехом. Ассей шутливо развёл руки и ответил. — Конечно-же сын. Он не просто вёл войско, но и вселял уверенность, Солах. Мои воины под любым предлогом старались держаться ближе к шатру.

— Особенно, когда Тана кормила Руса — вставил Зиммелих своё слово. — Грудь то, у жены твоей ого-го. Агасар при этих словах расцвёл, а Накра хихикнула.

— Ладно, будет, — остановил всех Атонай. — пора к делу. Ассе, присаживайся справа от меня, вот здесь. Пора начинать. Располагайтесь удобнее мои воины, будем думу думать. Рядом с каждым Я приказал поставить килик и кувшин с «молоком» наших кобылиц. Слуг я отослал, чтобы не мешали.

Ухаживайте за собой сами.

Ассей присел и покосился на соседа — высокого и безбородого… Этого воина он не знал. У незнакомца булавы не было, но из ножен выглядывала рукоять ножа, не похожая на всё что доводилось видеть раньше. Это удивило царя Меотиды. Оружие позволялось только царям, но булавы-то у безбородого нет. Додумывать мысль Ассей не стал, а просто присел рядом.

«Да — а, постарел наш царь» — Отметил про себя Ассей и переключил внимание на слова Атоная.




— Скоро вернуться послы, а пока я расскажу, почему без вас принял решение о недопустимости принятия условий Лисимаха… К сожалению не все цари откликнулись на мой зов. Виной тому не только засуха и интриги царя Едугая, но и нежелание помочь. Некоторые роды откочевали в северные земли и увязли в непрекращающихся стычках с нашими северными братьями и другими народами. Брат Едугея откупился наконечниками стрел и оружием, другие — два тавридских царя отказали мне.

Фатеи обещали помощь Перисаду. Что происходит скифы? — Атонай обвёл присутствующих грозным взглядом, и многие опустили головы. — Что происходит? Каждый стал играть в свой «рожок» и купаться в золоте, напиваться греческим вином и поклоняться чужим богам! Царя Скила убили именно за это. Едугей превратил свой народ в рабов и не только он. Почему Ассей, смог сохранить свой народ… Я вам отвечу. Он поступает так, как поступаю я — выделяет часть своих запасов и помогает Родам. Многие цари забыли, как нелегко моему деду далось объединение Скифии. Но, — Атонай сделал паузу и благодарно посмотрел на царя Меотиды. — эти вопросы будем решать потом, после сражения… Ассее?

— Я слушаю тебя мой царе. Что ты хотел услышать, Атонае? — Атонай прищурился и лукаво ухмынувшись, спросил: — Ассе, ты помнишь, чью голову ты срубил под Ольвией?

— Помню Атонае. Сегодня я пришёл за другой головой, головой Лисимаха, если её срубишь ты или Зиммелих я не буду иметь претензий.

— А если я? — подал голос Дрон.

— Молод ишо, охотник за головами — отозвался Асей, подмигнув царю будинов. — Но мы отвлеклись. Скажи Атонае, а где моя чаша? Я думал, что она пойдёт сегодня по кругу.

— Чаша ушла Ассе, но ты получищь замену ольвийской чаше. — улыбнулся Атонай. Ассей пожал плечами. Глядя на Атоная Ассею вдруг пришла простая до сумасшедшая мысль. Вначале царь Меотиды откинул её но, выражение лица Атоная, подкрепило догадку.

— О том все знают, — начал издалека Ассей — все скифы… Так ты, — Ассей не сдержался — Ха-ха-ха, ха-ха-ха. Атонае! Ха-ха-ха клянусь Папаем, до этого не додумался и твой дед! — Гости начали переглядываться: царь Меотиды беспричинно и раскатисто хохотал, а Атонай загадочно улыбался. Недоумевающая Накра повернулась к Оршесу и зашептала.

— Что это с Ассеем, рождение сына вскружило ему голову? — Бывший наместник Торжища не отвечал, в свою очередь, — повернувшись к Агасару и его тысячному — Солху. Зиммелих и Перисад также пожали плечами и переглянулись. Асей боковым зрением отметил: Безбородый, — сосед остался непроницаемо-спокойным. Он лишь заинтересованно изучает лицо Ассея. «Володя» — услышал незнакомое слово от соседа…

Атонай торжествующе обратился к царю Меотиды. — Раз ты догадался, скажи всем.

Царь Меотиды отцепил от боевого пояса «утиральник» и смахнул выступившие от смеха слёзы. — Наш царь, — начал Ассей — попросил у меня через своего посла «ольвийскую» чашу. Я не мог понять, зачем и терялся в догадках. Теперь всё стало на свои места. Атонай отправил послов, чтобы передать наш ответ Лисимаху, я правильно понял тебя Атонае? — царь всех скифов утвердительно кивнул.

— Так вот сколоты наш ответ Лисимаху — «ольвийская» чаша! — В «круге» наступило замешательство; некоторые вскочили на ноги, от охватившего возбуждения, другие покачали головой.

— Атонае, — первым заговорил Перисад. — Ты дал достойный сколотов ответ! Я разделяю его и согласен с тобой.

— Почему Атонае? — одновременно спросили цари Агасар и Токсарид. — Таким ответом ты отправил послов на верную смерть и разозлил Лисимаха. — Царей поддержал возбуждённый Зиммелих. — Отец!.. — Атонай усмехнулся. — Погоди сын, я думаю, что моих послов Лисимах не тронет. Две жизни ничего не решают в данной ситуации. Мой ответ конечно, разозлит наместника Геллеспонта и заставит сделать ошибку, ведь «чаша» — оскорбление не только ему, но и всей Греции. Он нарушил наши мирные договора и покусился на наши прибыли с торговли, зная о наших трудностях и соперничестве отдельных царей. Иного ответа с моей стороны не могло и быть… А ты Ассее, что думаешь?

— Ты прав Атонае, — ответил бесстрастно царь Меотиды — распри среди наших царей действительно существуют. Об этом знают и «длинноголовые».




((длинноголовыми — сармат звали за то, что они детям обматывали головы сырой кожей… кожа высыхала, формируя эталон сарматской красоты — высокий череп. Искусство их можно проследить в степях калмыкии в 19 веке, но это другая тема)).




«Круг» возбуждённо загудел. — Но «длинноголовые» наши союзники — вскричал, возражая Токсарид, — у нас с сарматами мир!

— Да Токсариде мир, — вмешался Оршес, бывший наместник Торжища, — но это хрупкий мир. Кому как не мне знать о том. «Длинноголовые» зашевелились. Им известно, как и нам — засуха будет продолжаться. Их вещуны пришли к такому же выводу, как и наши. Лучше послушаем Атоная.

— Тогда почему нет владыки Ольвии; ведь происходящее напрямую связано с нашей торговлей и пошлинами, где он, где Клеонид?

— Остынь Токсарид, — поднял голос Атонай. — я передаю слово Перисаду. — Царь Боспора неторопливо допил килик с вином. «Молоко» скифских кобылиц было не в его вкусе. Он вытер усы и степенно заговорил: — Мои воины, поллуны назад, взимавшие пошлину в Пантикапее с греческого торгового судна, заподозрили троих греков — торговцев. Товар у них был обычный: пряности, оливковое масло, вино и посуда, но вели они себя весьма странно… Судно отправлялось в Торжище. Я приказал пропустить корабль, чтобы не вызывать беспокойства и подозрения прочих торговцев. Вы все знаете, какие доходы приносит мне торговля… В море мой старший сын — Сатир остановил судно и подверг тщательному осмотру. Вот, что мы нашли — Перисад вынул пергамент, испещрённый греческими буквами. Внизу стоял известный присутствующим оттиск перстня наместника Геллеспонта.

— О чём говорит грамота Лисимаха, Перисаде? — нетерпеливо спросил Ассей.

— А почему ты не приехал с Сатиром? — не выдержал и Зиммелих. Атонай поднял руку. Шум затих и Персад продолжил. — В тайном письме Лисимаха, предложение сарматам к союзу с греками. Лисимах, — Перисад сделал паузу — предлагает «длинноголовым» перейти Тану и обрушиться на нас с востока. Северные земли Меотиды по предложению Лисимаха — до Миуса, отходят сарматам. Указан день начала действий. — Слова Перисада вызвали бурю негодования. Ассей побледнел и вскочил. Не удержались и другие воины.

— Перисаде, — воскликнул Зиммелих — у меня было подозрение в Торжище, сарматы действительно стали другими. Простите меня цари за самосуд над братом и царём Едугеем, — кровь взыграла…

— Потом, зиме, — Перисад прервал Зиммелиха, заканчивая речь: — Послы греков и команда судна сейчас в моей тюрьме. Те, кто оказал сопротивление — обезглавлены. Лисимах не дождётся возвращения своих послов. Это не всё. По сведениям послов Лисимаха, греки снарядили флот. Потому Сатира я оставил в Пантикапее. Он готовится к возможному нападению с моря. Со мной прибыл средний сын — Сантор, но он приболел и не может присутствовать. Я привёл мало воинов — пять тысяч. В дороге сюда меня перехватил посланник владыки Ольвии… Царь Клеонид велел своему послу передать, что не может помочь воинами, потому что ольвийцы спешно собирают урожай, а он занят укреплением города и подготовкой к предстоящей осаде. Вы ведь помните осаду Зопириона. Ольвия — лакомый кусок.

Клеонид направил мне пятьсот всадников. У меня всё. — «Круг» замолчал, новость ошеломила скифов. Положение было не просто серьёзным, а критическим. В их руках сейчас находилась дальнейшая судьба всей Скифии и боспорского царства. Любое опрометчивое решение может стать последним. Только сейчас цари, и военачальники осознали значимость, и важность происходящего. Их вопросительные взгляды устремились к Атонаю. Все они знают: с военной машиной греков не так просто тягаться. В Афинах осела львиная доля, награбленного Александром во всей ойкумене золота.

Дрон смешался, а Атонай пристально посмотрел на царя будинов. — Вот так-то Дроне, готов ли теперь ты положить своих воинов, а может и свою голову на алтарь греко-скифской войны?

— Я дал слово, Атонае и не нарушу его, — вскричал бравируя словами Дрон. — Ассей проливал свою кровь за моего отца и помог мне в борьбе за корону. Моё участие в сражении — это скрепление союза со скифами!

— Атонае! Атонае, — раздался и прервал собравшихся, громкий крик дозорного — вернулись послы! Царь всех скифов, не скрывая радости, облегчённо выдохнул. — Ху, слава Папаю. Пропустить.

В «Круг» Совета вошли двое бородачей и низко отвесили поклоны Атонаю и царям.

— Я жду, — нетерпеливо приказал царь всех скифов, — каков ответ Лисимаха?

— Царе, — взмолился старик-посол — позволь снять тряпьё, я запарился с непривычки… нет сил.

— Цари и их военачальники подивились наглости, а Атонай, не обратив внимания, махнул рукой.

— Сбрасывай, да поживее. Не заставляй нас ждать, а ты — он кивнул на второго посла — начинай.

Молодой скиф замялся, не зная с чего начать. Тем временем старый бородач к удивлению собравшихся сбросил парик — скальп; упала на землю бутафорская борода, верхняя рубаха и, вдобавок — три пояса. Старик превратился в лысоватого мужчину средних лет, с выступающим животом. Агасар и Токсарид подпрыгнули от неожиданности, а удивлённый Ассей прокричал. — Аримасп! Твой посол — представитель народа «одноглазых»! Атонае, ты доверился инородцу, почему? — Вслед Ассею, загудели недовольные цари, но Атонай прервал и остановил всех. — Замолчите все и не давайте мне указаний. Послы, я жду ответ!

— Атонае, Лисимах велел передать… — толстяк-аримасп запнулся и опустил голову.




(аримаспы по Геродоту — одноглазые. «Арима» — один, глаз — «спу». Е Блаватская по этому поводу выразилась весьма интересно… Одноглазые — те, у кого открыт «третий глаз»).




— Продолжай мой посол, — Атонай поднял руку. — Каков бы не был ответ говори и не бойся. Я жду. — Посол воспрянул духом и поднял голову, но смотреть в глаза царю всех скифов не решился.

— Лисимах был взбешён твоим ответом, мой царе — начал он. — Он сказал, что сотрёт с лица ойкумены твою…вонючую Скифию, а тебя…будут голого, как дикого зверя возить в клетке и показывать всем народам. — Аримасп умолк, а в Круге наступила оглушительная тишина. Рука Ассея потянулась к ножу, но сосед мягко остановил царя Меотиды. У Зиммелиха от злобы заходили желваки на скулах. Невозмутимым остался один Атонай. Казалось, сказанное послом не вызвало гнев, а наоборот — развеселило и обрадовало Атоная… Посол тем временем вздохнул с облегчением и вытер, вспотевшую лысину… «за такие вести могли и предать смерти». Дважды за сегодня, посол оскорбил высоких царей и остался жив. Аримасп продолжил. — Лисимах сказал, что закончит начатое Артаксерксом, Дарием и Филлипом вторым.

— Вонючую страну, говоришь — ха-ха-ха — взорвался Атонай. — Четыре года назад, когда мы заключили договор о мире и торговле, он восхищался скифскими лучниками и говорил о дружбе наших народов. Я рассчитывал именно на такую реакцию, продолжай посол.

— Как ты и предполагал мой царе, нам на голову надели повязки и мешки. Я видел тысячи заострённых кольев, стенобитные орудия, больше пятидесяти катапульт и около сотни метательных орудий. Это не всё. Меня пытались провести заведомо «откровенными» разговорами греки. Я думаю, Лисимах ждёт подкрепления… через день-два. Твой ответ разозлил его. Лисимах предлагает тебе мой царе завтра на рассвете начать сражение. Если всё-же ты изменишь решение и пойдёшь навстречу то, Зиммелиху придётся отправиться жить к грекам и взять в жёны одну из самых знатных афинянок Греции, а ты возвратишься в свои земли и не будешь препятствовать Лисимаху… Это всё, Атонае — послы поклонились и застыли. Ассей присвистнул. — Ничего себе перемирьице. Завтра я срублю его поганую и глупую башку… Зиммелиха в заложники захотел! — Ассей взъярился: на скулах заходили желваки:.. - воловий хвост, вот что получит Лисимах в придачу к гребню на своём шлёме.

— Я не отдам никому моего ученика — стиснув зубы, сказал побелевший от злобы Тертей. Тут вмешался и осторожный царь Агасар: — Атонае, ситуация серьёзная. Может, возобновим переговоры с Лисимахом и потянем время за хвост? Не нужно торопиться. Я не доверяю твоему послу. Ты хотел откровенности, я — сказал, что думаю. Война унесёт много жизней… Об искусстве аримаспов ходят легенды, но видеть сквозь повязку и мешок? Хм, этого не может и твой главный вещун — Скол.

— Я доверяю ему Агасаре. Пребывание его среди скифов, я храню в тайне много лет. Я нашёл его — мальчишкой, в лесу. Мои воины пожалели и отбили у стаи волков. Родители и близкие парня погибли. Погибли и братья и сёстры. Аримасп привык к нам и считает себя скифом. Когда он вырос, я предложил ему вернуться к своему народу. Он отказался. Сейчас у него родились двое детей.

— Пусть так Атонае, — вмешался Токсарид — но как мы можем убедиться в истинности сказанного? Нужно проверить сейчас-же способности посла. Одно неверное решение и… — Атонай кивнул в знак согласия и поманил Зиммелиха. Сын царя, ни слова не говоря, поднял одежду посла и повязал голову аримаспа, а потом указал пальцем на соседа Ассея и спросил у всех. — Кто знает этого человека?

В «Кругу» затихли, недоумённо и растерянно пожав плечами.

— Я об этом хотел спросить сразу, как пришёл — медленно и с расстановкой произнёс Ассей. — Атонае, не много ли загадок на сегодня? Сначала посол-аримасп, теперь безбородый. Кто он и по какому праву находится в кругу? Даже Тертей без оружия. — Ассей обернулся к незнакомцу — Кто Ты? — Безбородый поднялся. — Я говорил тебе Атонае — моё присутствие вызовет вопросы. Не проще ли.. — Плавная, несколько необычная речь, слова, сказанные незнакомцем оглушили…

— Помолчи пока — перебил безбородого Атонай. У Ассея округлились глаза. Он вопросительно взглянул на Зиммелиха. Тот не отвечал…

— Здесь я приказы отдаю — продолжал Атонай. — Этот человек находится здесь по моему приглашению — царя всех скифов. Будьте осторожнее в своих словах. Не время для ссор. Кто ещё знает безбородого? — Ответом была тишина.

— Значит — никто. А теперь, посмотри на этого человека и скажи аримасп, что скрывает одежда. — Безбородый почему-то вздрогнул… — У безбородого, — начал толстяк и на мгновение осёкся — этого не может быть! О Папае!.. От левого плеча к животу тянутся четыре борозды шрама. Скорее всего, когти большого хищника. На правом боку у бедра, след резанной раны, справа от шеи шрам от сквозного ранения от стрелы, под правой грудью родимое пятно. На левом плече след ожога в виде. — Аримасп сложил пальцы в виде фигуры. — Половина волос — белы, но это вы видите и сами. На ногах.. — Сосед Ассея пробовал улыбнуться, но у него не получилось… С каждым словом последующим словом цари приподнимались. Дрон открыл рот от изумления и возбуждённо вскричал, выразив то, что было известно всем. — Ты тот, о котором говорит степь! Атонае, почему ты сразу не сказал!? — У Ассея запульсировало в глазах от услышанной новости, а Зиммелих громко засмеялся. Атонай поднял руку. — Присядь, «скифе», рубаху снимать не нужно. Этот человек — цари, спас моему сыну жизнь, — голос царя дрогнул, — а я не буду скрывать — хотел увидеть его голову. Он мой гость и кровный брат моего сына, а значит и твой, Ассее. А теперь садитесь все. Потом познакомитесь ближе. Итак, — о главном: завтра мы вступим в сражение с Лисимахом, и я хочу услышать мнение каждого из вас, цари и тысячные. Мой левый фланг займёт царь Ассей с Дроном. Две тысячи своих воинов, Ассее отдашь мне в центр — тысячу всадников и тысячу — пехоты. На правом — Перисад, с Агасаром и Токсаридом. С ними пойдут воины Клеонида. В резерве остаются две тысячи во главе с Оршесом и Накрой. Затягивать битву нельзя, к Лисимаху в дне хода подкрепление. Силы с греками сейчас, примерно равны. Теперь говорите свои соображения. Начинай Тертее, мы слушаем тебя.

— Атонае, — начал Тертей — ждать действительно нельзя, если мы пойдём в лоб, потеряем много тяжёлой конницы. Колья и копья остановят и задержат атаку наших катафрактариев. Возможно, следует пустить вперёд пеших воинов.

— Нет Тертее, мы не успеем; — возразил царь северных скифов — Токсарид. — Пешим воинам нужны большие щиты, подобные шитам фаланги. В противном случае греческие стрелки и катапульты превратят пехоту в горы мёртвых тел. До кольев доберутся единицы. Нам нужен стремительный натиск, чтобы пробить фалангу и минимум жертв.

— Я согласен с тобой Токсарид, Лисимах не настолько глуп. Он ожидает лобового удара, зная нашу стратегию и тактику. Там нас и ожидают. Я уверен — это западня! — утвердительно воскликнул Зиммелих, а Ассей добавил. — Твои слова Зиммелихе могут означать одно.

— У нас почти нет шансов на победу, вернёмся к переговорам с Лисимахом. — закончил за Ассея Агасар.

— Нет Агасаре, — возразил Ассей — это значит одно — у греков сильные фланги.

— Да Ассее, я подумал о том тоже — вмешался Перисад. — Лисимах заманит нас в центр, а затем отсечёт нашу пехоту и закроет кольцо. Знать бы, где он прячет резерв.

— Да! — Атонай кивнул в знак согласия с Перисадом и долил себе «молока» кобылиц. — Меня тревожат орудия для метания стрел-копий и катапульты и этот проклятый мост на Тире. Зря мы не сожгли его раньше, Ассее.

— А если мост для отхода греков, в случае неудачи? — слабо спросила Накра, не веря самой себе.

— Как-бы не наоборот царица амазонок, — возразил Крей. — Скорее, ловушка для нас. Нас заманят на ту сторну, а потом отрежут дорогу назад. — Ассей и Перисад согласно закивали тысячному, а Атонай подозвал главного вещуна… Скол приблизился, догадавшись, что от него хочет царь. Наступала минута принятия важного решения. Круг умолк, а двое помощников Скола — верховного жреца Атоная принесли ритуальную чашу и высыпали содержимое на угли. От кострища заструился приятный и ароматный дым конопли. Запах дыма защекотал ноздри. У Атоная расширились зрачки. Он начал говорить: — Мы пришли к самому важному моменту. Меня, как и вас беспокоят два вопроса: первый — избежать больших жертв, при прорыве фаланги. Второй — мост. Думайте скифы. Если мы сможем сберечь 2–3 тысячи катафрактариев, исход битвы будет решён. Что скажешь ты, «Путник»? Я слышал, что твой ум не отстаёт от твоей силы и военной доблести.

Неожиданно «скиф» поднялся и ошарашил своим предложением виды-видавших царей и воинов. — Атонае, нам нужны колесницы! — уверенно заявил сосед Ассея, чем вызвал усмешку царя Меотиды. В «кругу» раздался громкий хохот. Прыснула и Накра, а Зиммелиху стало неудобно за брата. Агасар нахохотавшись до слёз, издевательски произнёс. — Да будет известно тебе «скифе», колесницы отжили своё время с тех пор, как наши прадеды разгромили персов, сровняли с землёй город Валтасара. Это поняли и персы, и египтяне и киммерийцы. Колесницы отжили своё время и перестали быть оружием. Тяжёлая конница, вот что сметает всех на своём пути… Фаланга Филлипа Одноглазого, вот что греки придумали в противовес нашим лукам. Вопрос не в фаланге, мы прорубим её! Много воинов ляжет, вот в чём дело. Сил может не хватить. — В «кругу» одобрительно зашумели, с Агасаром согласились все, за исключением Атоная. Ассей тоже задумался над словами «скифа». Только сейчас участники Совета заметили — Атонай и «путник» смотрят в одну точку… За кольцом охраны стоял воз, запряжённый волами и доверху груженый хворостом. Ассей машинально посмотрел туда, а затем вскочил и закричал, напугав Накру. — Именно! Колесницы! Как-же это никому не пришло в голову. Я понял тебя Атонае и тебя «скифе»! Колесницы, которые ничто и никто не сможет остановить!!! Колесницы Атоная! — уже торжественно закончил Ассей. — Ведь ты специально поставил воз для нас Атонае. Воз-подсказка. Я удивился этому по приезду, когда спешивался и не придал значения. Зачем здесь у всех на виду нагруженный доверху воз? Какой же я глупец!

— Я ничего не понимаю, Тертее объясни мне. При чём здесь волы? — тихо спросила Накра. Тертей наклонился и зашептал на ухо царице амазонок. Прислушался и Дрон. Лицо Накры светлело с каждым словом. — Так просто, — удивился Дрон. — как мы не догадались. Подпалить хворост на возах, да-да Тертее, я понял. Огонь погонит волов к фаланге. Почему мы не догадались? Атонай — гений!

Довольный собой Атонай усмехался всем членам Совета. — Вы догадались бы и сами, я не хотел забирать много времени. Теперь каждый займётся своей работой. Все свободны, за исключением царей. Уточним наши действия. «Белолобого» приведите сюда.

* * *


Слухи…Слухи. Не всегда от них веет непогодой с запада, зноём с востока. Не всегда слухи несутся в упряжке сплетен и приносят зависть, гнев и негатив в течение реки-жизни. К примеру: поделились вы на ночь приятной новостью с соседкой или соседом; человек спокойно спит и радуется жизни. Вы не провозгласили истины, просто поделились хорошим. У вашего собеседника (собеседницы) приятный сон; полёты на марс, радостное общение с близкими или воображаемыми «близкими». Не важно, что завтра возникнут проблемы, проблемы есть и будут у всех, важно другое — вы сделали человеку приятное, сняли стресс, страх перед «завтра», страх перед самим собой. А значит и вам хорошо; возможно, именно сегодня произойдёт у вас встреча с любимым (ой), решатся какие-то завязшие во времени вопросы. Откуда вы знаете, а вдруг завтра вы закроете амбразуру дота, или вас собьет на дороге полупьяный водитель. Вариантов — бесчисленное количество, но негатив в большинстве случаев порождает — негатив…

Это не идеализм, нет, к примеру, просыпаетесь вы эдак к сорока годам, терпимо. А если проснулись к восьмидесяти? Вопрос — а где вы находились раньше? Подавали кофе любовнику-миллионеру, нет!? Прогибались перед ничтожеством и ублажали прихоти какой-то, извиняюсь дряни? А может, забыли, кто ваши родители? Я не пессимист и не апологет идеализма? А вы? Проснуться никогда не поздно, может быть для того, чтобы побыть один день, одно мгновение, самим собой. Я не о ВАС, я о себе……

А ежели посмотреть в зеркало на себя, кто находится там: вы, или другой и незнакомый вам человек. Бывает… Хорошо, если оригинал и «копия» почти совпадают. А если этого давно нет. Если ваш «мой» двойник перестал быть двойником. Он стал управлять мыслями и сознанием, как всепоглощающая опара. Скоро «копия» детских или юношеских иллюзий разбухает до той степени, что оригинала, т. е. — нас, попросту более не существует. Оригинал превращается в призрак зазеркалья, а на смену приходит отражение небытия. Созданный и лелеянный долгое время образ становится хозяином положения, а где-то внутри, в тисках подсознания ещё бьётся и кричит, не имея возможности явить себя, личность. Она кричит и взывает ко всем — это не Я! Выпустите меня! Возможно, это и есть то, что «древние» называли порождением потустороннего мира образов, негативная копия реального бытия. Т. е. демоны различных мастей, прячущиеся за своим уродливым хозяином — князем тьмы и начавшие работу на разрушение. Но автор отвлёкся…

Слухи, они возникают, казалось на пустом месте, и растут быстрее, чем опара. Замешанное тесто Слова, бродят, наполняясь пузырьками домыслов. Изменяется форма, но основа содержания — Слово, не имеет изменений, даже если к Нему приделать рога, хвост и копыта. Основа остаётся, как зародыш жизни и появления на свет людей и галактик. Лишнее неизбежно отпадёт. А вот что получается из теста, знает пекарь. Слухи растут быстрее, чем опара, нагромождая нелепицы и небылицы. Так происходит и с снежной лавиной из одной «точки». Лавина набирает мощь, сметая всё на своём пути, но рано или поздно останавливается.

К полудню опара достигла апогея. Тысячные и сотники умеряли пыл любопытствующих и болтливых воинов. Скифы рассказывали и передавали всяческие небылицы, как будто война отошла на далёкий, задний план. Сотники прерывали слухи и сплетни, но и сами прислушивались. Они ведь тоже — люди и, ничего человеческое им не чуждо.

— Говорят у него рога как у тура, а клыки как у дикого кабана, скол мне рассказывал.

— Брось ты врать. Мой брат сам видел его. В горите «скифа» вместо стрел — змеи, а руками он растирает камни в порошок. Он сын Таргитая и Апи.

— Замолчите, хватит болтать — прерывает их сотник, но и ему хочется вставить слово. — Я слышал от Тертея, — начинает он, и скифы умолкают — у «него» красные глаза. В них лучше не смотреть. Он чёрный вещун.

— Так я тебе и поверил — возбуждается первый, из говоривших. Ты-то сколе и Тертея не видел, а у «скифа» в штанах хвост. Он оборачивается хвостом как боевым поясом.

— Ха-ха-ха, ха-ха-ха. А Хвост в штанах, спереди или — сзади… такой как у тебя или побольше. Ха-ха, только что мне сказали — у него крылья, как у нашей крылатой богини.

— А я слышал другое.. — В разных местах и подразделениях армии скифов то и дело раздаётся смех и волной обходит всех. — А воловьи повозки, зачем? Я слышал «скиф» поедет воевать на волах — и снова, смех. Он докатывается до лагеря противника. Лисимах пожимает плечами, принимая противников за сумасшедших. Воины-греки вопросительно смотрят на наместника Геллеспонта и он объясняет: «скифы специально так делают. Хотят нагнать на нас страху. Так и передать всем»… И снова — хохот.

К Атонаю приезжает посыльный. Грозный царь кричит. — Кто нарушил мой приказ! Я приказал убрать вино и «молоко» и не жечь коноплю — дохохочетесь!

— Мой царе, я узнал причину, — кланяется посыльный и огорошивает царя всех скифов. — Твой приказ выполняют все полки армии. Дело в другом.. — С каждым словом, Атонай меняется в лице; сначала взлетают удивлённые брови и разглаживаются морщины на лице; борода царя, ни того, ни с сего начинает трястись от несдерживаемого и откровенного хохота, а на глазах выступают слёзы… — Так говорят хвост и крылья в штанах, гы-гы-гы, ха-ха-ха. — Белолобый настораживается и оскаливает зубы, но потом успокаивается и ждёт пояснений от хозяина. Царь давно так от души не смеялся. Молодая наложница спрашивает. — Атонае, а когда я увижу «скифа» о нём много говорят. Больше чем о тебе.

— Я не считаю его противником. Молода ты. Пойдём в шатёр. — Лицо девушки искрится радостью.




Мастер по изготовлению доспехов торопится. За сутки он и помощники выполнили заказ Атоная. Работа окончена. Охрана Ассея не пропускает старика. — Что тебе нужно мастер, «скифа» здесь нет. На шум из шатра выглядывает царь Меотиды. Старик успевает заметить в глубине шатра, ползающего по шкуре медведя, мальчика. Голый мальчик теребит клыки медведя и улыбается. Иногда грубая шерсть укалывает и тогда не до смеха. — Ассее, — говорит мастер, — я приготовил доспехи «путнику». Нужно примерить. — царь не понимая в чем дело чешет затылок и переспрашивает. — Какие доспехи? «Скифа» здесь нет… Ладно, я сейчас проведу тебя….

Доспехи сидят как влитые. К удивлению мастера, безбородый становится на шпагат и сгибая руки, выносит вперёд локти. Доспехи не стесняют движений, что вызывает радость мастера, а Зиммелих и Ассей переглядываются и цокают языками, кивнув друг-другу. — Мне нравится сколе. — улыбнулся мастеру «скиф». — Чем я могу расплатиться за такую работу.

— Мой труд оплачивает Атонай. — мастер немного замялся. — Я хотел пригласить тебя в мою кибитку. Жена и дочь будут рады. Не откажи. Я слышал, что у тебя нет женщины. Возьми и этот шлём. В навершии, волосы моей дочери. Так принято у нас. — Растерянный «путник» обернулся к брату за разъяснением. — Да брате, это так — подтвердил Зиммелих, а Ассей добавил. — В навершие шлёма мы вставляем пук волос близкой женщины или девушки. Если таковых нет, — любой из скифиянок. Этой традиции наших отцов.

— Хорошо сколе, — вмешался снова Зиммелих, обращаясь к мастеру, — мы скоро будем, втроём, иди и готовься. Немножко времени ещё есть, жди нас. — Старик попытался улыбнуться, но вместо улыбки глаза увлажнились. — Я буду ждать вас, цари. Это большая честь для моей семьи. Если вам не позволит время, я не обижусь. Потому, скажу сейчас: Пусть моя работа поможет твоей работе «скифе», — завтра. И пусть не устанут твои руки.

— Непременно, зайдём — растроганный путник поглядел вслед мастеру.

— Старик не хотел, чтобы мы видели его слёзы — тихо проговорил Зиммелих. — У него было четыре сына и все погибли. После того он стал изготавливать доспехи. Доспехи, изготовленные стариком, считают лучшими во всей Скифии, а среди желающих заполучить руку его дочери, знать и великие воины.

— Тогда пойдём к нему, брате. Кстати, почему не видать Накры?

— Она сейчас у дочерей, а потом к амазонкам. — Зиммелих хитро улыбнулся и подмигнул братьям. — Поехали к мастеру брате. Не помешает привыкнуть к доспехам, заодно и показать «хвост» любопытным. А дочь старика эх, жаль, что я женат — писаная красавица.

— Какой хвост, брате? — Степан, не допив вина, поперхнулся и шутливо погрозил кулаком.




Весь недолгий путь их провожают. Смех затихает, а диск слепящего катится к закату, красный как кровь… Кто-то из воинов ещё доводит меч — вжик-вжик, и этот звук режет слух.




Глава восьмая Прекрасная незнакомка


Навязчивый мираж не исчезал, вызывая бессильную ярость и раздражение непрекращающейся и снова и снова, повторяющейся в точности до мелочей картинке. Сон не просто утомил, а надоел до «чёртиков» до немогу…

Она — прекрасная незнакомка, в развевающемся полупрозрачном газовом платье, продолжала свой бесконечный танец…

Особа с формами, достойными ваятеля, соблазнительно подмигивала и манила Сашу крохотным пальчиком, — беззвучно паря в воздухе, грациозно приседая, и перебирала невидимый пол красивыми стройными ножками, словно смеясь и издеваясь над спящим поэтом и его взъерошенной шевелюрой.

Венский вальс Штрауса торжественно звенел и вёл одинокую танцовщицу по кругу. В парящих движениях соблазнительницы иногда приоткрывался вырез платья, обнажая ослепительно — белоснежную грудь. В такой момент она кокетливо подмигивала поэту. Стоило протянуть руку и… но она, тотчас ловко отпрыгивала и кривила в беззвучном смехе тонкие губки и снова дразня поэта, манила к себе. Саша, наконец, не выдержал и, выплёвывая сгустки болезни лёгких, прохрипел: — Как ты мне надоела, зараза, — уходи! И не приходи больше. Не приходи. Я не хочу видеть тебя, уходи. Я уже написал о тебе — прекрасная мучительница и… Уходи — продолжал бормотать во сне Саша…

Можно открыть глаза и видение уйдёт, но просыпаться и снова окунуться в холод зимы вовсе не хотелось… Девушка презрительно сжала ротик: «картинка» начала растворяться, словно в тумане и, наконец — исчезла. Стихли аккорды, и смолкла музыка Штрауса. Поэт облегчённо вздохнул и перевернулся на правый бок, укутавшись до кончика носа в одеяло. Скоро он спокойно и ровно задышал, но спокойствие длилось минуту.

То, что увидел он потом, заставило вздрогнуть во сне и… потом — отшвырнуть одеяло и решительно вскочить с постели. Хотя в кабинете холодно и поэта бил озноб, он закричал.

— Я видел вас, чёрт побери! Видел! — Промерзшие за ночь стены кабинета с высоким лепным потолком и дешёвой люстрой с подвесками, звонко отозвались. Дрожа от холода, он накинул поверх рубахи пуловер и, смешно прыгая с ноги на ногу, торопливо надел штаны; — прямо в своём рабочем кабинете разжёг примус и поставил чайник. Стало чуть теплее. Саша решительно смахнул со стола стопки недописанной поэмы и взболтнул чернильницу. В ней, едва слышно, забулькало. Это обрадовало и несколько успокоило. «Не зря я обернул тряпкой» — похвалил себя в душе поэт.

Едва тонкий ледок чернил подтаял, в руках гения оказалась обыкновенная ручка с пером и чистые листы бумаги… Ручка начала лихорадочно скрипеть и не выдержала натиска и возбуждения поэта. Перо изогнулось и раздвоилось, оставив жирную кляксу. Он спешно открыл ящик стола, и, выбросив ворох бумаг, нашёл искомое — перо и, лихорадочно, словно опаздывая на свидание, продолжил свою работу. — Я видел вас, видел! — вскричал на весь мир поэт и закашлялся.

— Кого, ты видел? — спросили у него музы, заглянув в ЕГО время. — Саша, не отвечая на глупые вопросы, рассеянно посмотрел по сторонам и продолжил писать.

— Я видел! — произнёс он, уже в упоении. — Кого? — повторил я вопрос, заданный музами. Поэт не отвечал, и, казалось, — гений эпохи сошёл с ума. Он молчал, торопливо ложа строки на бумагу. Наконец, удовлетворенный сотворённым, проставил дату и отложил ручку.

— Теперь можно и кипяточку. — тихо проговорил он, ёжась от холода и дрожа от возбуждения. — Да! — вскричал он. — Да, получилось без черновиков и помарок — без удержу, радовался довольный собой поэт и, внезапно безо всякого перехода, продолжил — словно знал о присутствии муз.

— На меня — торжественно объявил он — смотрел в упор их царь, во всём боевом облачении. Взгляд старого царя сверлил меня и проникал в мой мозг, а золотая тиара ослепляла, играя на солнце… Рядом с его конём находился огромный пёс. У-у, не хотел бы я остаться с этим гигантом с белым пятном на голове — наедине. Бр-р… Позади царя, в иссушенной зноем степи находилось войско, огромное войско — десятки тысяч всадников. Если б ты видел их суровые и сосредоточенные лица, — повернулся он к музам, словно видел их. — Я знаю, ты слышишь меня, брат. Жаль, что я не художник. Среди воинов, находящихся за царём, я увидел двоих высоких, закованных в позолочённые доспехи, полководцев и…самое удивительное! — среди них была женщина в доспехах воина! Та танцовщица из моих снов в сравнении с амазонкой — ничтожество… Густые тёмные волосы развевал ветер, а глаза! — я таких никогда не видел. В их зелени девственных лесов запросто может утонуть любой, не только поэт и художник. На её плечах, сзади был закреплён щит, а на боевом поясе… нет, — махнул Саша рукой — лучше посмотрите, что я написал.

Там было всего четыре строчки.
		  Нас — тьмы и тьмы и тьмы



		  Попробуйте, сразитесь с нами



		  Да, скифы мы! Да, азиаты мы!



		  С раскосыми и жадными глазами.








    

А.А. Блок. 1918 г.



Саша, довольный собою, потер озябшие ладони, согреваясь, и, подошёл к промёрзшему окну. Приблизив губы к заиндевевшему стеклу, подышал на замысловатые узоры изморози. Когда рисунок серебряных линий подтаял, стер остатки инея и сквозь освободившийся от узоров кружок, посмотрел на улицу.

Шёл первый послереволюционный год… Февральская стужа, завывая, билась в окна петербургских домов и всех хат Руси, и, как не странно, — шёл снег. Нарушив пустынность утра, проскрипели сани одинокого извозчика и скоро его фигура в тулупе с поднятым воротом, растаяла в брезжащей мгле рассвете и нарождающегося очередного дня и, завываний метели. Сани сопровождали вооружённые всадники. Если бы поэт заглянул в лицо едущее в сторону в сторону Смольного, то узнал бы в пассажире укутавшегося в соболью шубу, низкого росточка, и вызывающей и самодовольной физией, пожилого и лысоватого человека в пенсне, — одного из вождей революции.

Троцкий, недовольный столь ранней поездкой, крыл многоэтажным матом мороз, водителя, который не сумел завести машину, немцев и Ленина, срочно собирающего соратников по партии. Едва скрылись верховые, сопровождающие вождя, из ближайшей подворотни появился Петроградский военный патруль из двенадцати матросов. Хотя было холодно, матросы шли в бескозырках, чем немало удивили поэта, и — странно — коротких бушлатах. На них винтовки с пристёгнутыми штыками и, что вовсе удивительно — патрульные пытались печатать шаг. У них не получалось, однако матросы не огорчались. Песня подзадоривала их.

— … тайги до британских морей. Красная армия всех сильней! — пытались они перекричать мороз и завирюху. Один из братишек, — коротковатого росточка, сухой как жердь, молодой парнишка, время от времени отставал. Он, довольный проявленной жизнью, лузгал семечки подсолнуха и презрительно сплёвывал шелуху в морозное революционное пространство, а потом догонял и поддерживал песню, смешно кривя рот.

Поэт поправил шевелюру и развеселился, наблюдая за парнишкой. Рот растянулся в улыбке, но засмеяться он не успел, вернее не смог.

Внезапно Саша вздрогнул и почувствовал — он в комнате не один. Да — не один. Кто-то находился рядом, чутьё не обманывало. Поэт резко обернулся и вмиг оцепенел. Разом все мысли куда-то исчезли. Нереальность происходящего озадачила.

Незнакомка стояла у письменного стола, настороженно осматривала кабинет. Ненадолго остановившись на столе и написанном поэтом, презрительно фыркнула и, наконец, увидела озадаченного не менее её поэта. Мгновенье — и в её руках оказался меч. Саша не на шутку испугался и закрыл глаза, а потом снова открыл. Видение не исчезло. Незнакомка пересекла кабинет в направлении хозяина, приблизилась и спокойно вернула меч в ножны.

Именно её, эту женщину, Саша, видел на бранном поле, но сейчас он рассмотрел то, что поразило до глубины: золоченые чешуйки доспехов не скрывали маленькую правую грудь… У левого бедра воительницы, на боевом поясе незнакомки, колчан с множеством стрел. Справа — короткий меч в ножнах, боевой топорик и три дротика в чехлах из кожи. Незнакомка, не менее Саши, была удивлена. Она мягко улыбнулась поэту, сверкнув изумрудами глаз.

— Скажи, кто ты, как зовут тебя? — запинаясь и краснея, спросил поэт.

— Накра. Меня зовут Накра, а ты кто? — Язык, на котором говорила незнакомка, был несколько непонятен поэту, но к своему удивлению он знал, о чём говорит молодая женщина. Саша растерялся.

— Я? — зашептал, осмелев он — яя — поэт.

— Как это понять? — спросила незнакомка и снова улыбнулась ямочками щёк.

— Я, я не могу тебе правильно объяснить, лучше прочту. Скажи мне Накра, — разволновался Саша — что ты делала там, среди воинов? А те, двое воинов, которые находились рядом с тобой? — наконец осмелел он, ещё не веря в происходящее. Амазонка спокойно ответила.

— Я царица амазонок, жена будущего царя скифов и мать двух дочерей. Один из тех воинов — мой муж, другой — чужестранец и брат по крови моего мужа.

— Скажи Накра, как такое возможно, мы видим друг друга. И кто такие амазонки? У нас по этому поводу спорят и ругаются до драк, историки, — ведь скифы жили более двух тысяч лет назад. — Накра рассмеялась. — У меня такое бывает иногда. Я вижу то, чего не видят другие. Раньше, в детстве, я боялась таких видений… Нашими предками были киммерийцы, я из царского рода. Когда мой народ завоевали скифы, многие из женщин отказались делить ложе с их мужчинами и стали воинами. Мой будущий муж смог завоевать меня и моё сердце. А теперь прочитай свои стихи поэт. О ком ты пишешь? Только поторопись. Меня ждут.

— Да. Да.. — Саша в этот раз не растерялся. Когда он закончил декламировать, гостья задумалась.

— Ты хорошо написал о нас. Значит — нас ещё не забыли! Прощай поэт.

— Нет! Погоди! — закричал гений, но гостья не ответила. Она заправила волосы, надела боевой шлём и преобразилась — улыбки как не бывало. На Сашу смотрел волевой и сосредоточенный на своём, воин. Саша бросился к женщине, но не успел. Силуэт незнакомки растаял и исчез, словно её и никогда не было. Больше он её не видел никогда!

… через полчаса загремело в передней, — пришла горничная. У поэта ещё не прошло оцепенение.

— Удачи тебе, царица! — безостановочно повторял он, заглядывая в лист бумаги.

— С кем это вы говорили сейчас, Александр? — хмыкнула, оглядываясь по сторонам, прислуга. — Здесь никого нет. Наверное, это проклятый холод виноват. Сейчас Александр я растоплю печь и приготовлю чай. Хорошо, что запасли дров… Эх, вы — поэты — вздохнула она. — Не приспособлены вы к жизни.

— Нюра, — развеселился поэт, приходя в себя — у меня к вам просьба Нюра, — сходите к дворнику. Пусть он найдёт извозчика. Я еду к Гумилёву. Коля, наверняка поймёт меня.

* * *


«Осталось недолго, читатель. Надеюсь, автор не сильно утомил тебя читатель историческим экскурсом, но, тем не менее великий русский поэт А.Блок гордился этими строками о скифах. И не только он написал о них. Откройте классиков, от Жуковского и до В.Высоцкого и вы убедитесь в том.

Осталось совсем чуть. Скоро царь скифов поднимет меч и поведёт своё войско. Ливнем посыпятся тысячи отравленных стрел. Катафрактарии — тяжёлая конница скифов, прообраз будущих западноевропейских рыцарей, устремится вперёд и как таран прорубят ряды знаменитой греческой фаланги и македонских полков, потерпевших единственное поражение перед взятием столицы Дария — Персеполя.

Фаланга Александра без поражений мерно прошагавшая от зелёных холмов и тенистых дубовых рощ Андалусии до священного Инда. Покорителя ойкумены, народы Азии назовут рогатым и насильником. Кто знает, что ожидало бы армию ученика Аристотеля, поведи он свою армию в Скифию. Безмерная жадность привела Александра к закономерному концу. Возможно поняв к концу жизни многое, Александр приказал похоронить себя с открытыми кистями рук, потому что «туда» ничего не взять. Империю разделили на части его полководцы — Птолемей, Селевк, Лисимах.

Птолемей стал наместником Египта и Палестины. Селевку достался Персия. Лисимаху — северное побережье Геллеспонта….




Скифы прорубят ряды фаланги и зазвенит сталь мечей. Пленных в этот день брать не будут и, никто из воинов не станет просить пощады. Более 30 тысяч греков и скифов сложат свои головы и окропят многострадальную землю Приднестровья. Тира понесёт «красные» воды и тела воинов в Эвксинский понт…

Это произошло в 311 году до рождения Христа.

….Вечером, когда всё закончится, забрызганная своей и чужой кровью Накра будет продолжать судорожно сжимать рукоять акинака. Недвижная, она будет кому-то улыбаться и молчать.

— Что с тобой, жена? — спросит Зиммелих.

— Я видела будущее! — мой муж.

— Я не понимаю тебя Накра, — какое будущее?

— Я видела поэта из нашего далёкого будущего. Он был в белой рубахе и смешных штанах. Он читал мне стихи. Стихи о нас Зиме! Нас — не забудут!

— Да что с тобой, пойдем жена, тебе нужно отдохнуть. — Накра рассеяно вложит в ножны меч, позабыв протереть. — Слава Папаю, он не видел этого — скажет она.

— Кто?

— Его зовут Саша… Маленькое копьё, которым он пишет, не уступит копью Тертея.

— Я не понимаю тебя. — Царь скифов недоумённо пожмёт плечами и обнимет жену».




Глава девятая Тира


Гнедой нетерпеливо бил копытом, взрывая сухую траву и землю, беспокойно вертел головой и всхрапывал, дрожа от нетерпения.

Разве можно в такой момент быть спокойным, когда бурлит кровь и невозможно сдерживаться, — хочется нестись к врагу.

Конь грыз удила и оскаливал зубы, — хотелось обернуться и увидеть всадника. Наконец это удалось. Кося глазом, гнедой заржал.

«Чего ждём, мой хозяин?» — спросил он, продолжая всхрапывать.

«Я знаю мой хозяин, что мы не на прогулке. Почему не посылаешь меня вперёд?» — Спокойный и бесстрастный всадник перевёл взгляд с войска неприятеля на своего верного товарища и потрепал по стриженой гриве скакуна.

— Знаю, знаю, — усмехнулся всадник — знаю, чего ты хочешь, но не торопись. — Пожилой всадник превосходно понимал настрой боевого коня.

— Скоро тронемся. Сегодня нельзя спешить, «Зоряной». — Гнедой снова заржал и раздул ноздри.




Они вдвоём не первый год. Конь и всадник. Боевой конь знает, что сейчас произойдёт. Когда его хозяин поднимет меч и ударит пятками в бока, он первым — как ветер, понесётся к переднему краю врага и там, они станут одним целым. Всадник привычно освободит руки от поводьев и, когда, лук больше не понадобиться, копьём, дротиками и мечом будет поражать врагов. «Зоряному» не впервой. Во время битв, он знает, что хочет хозяин; — достаточно лёгкого прикосновения, и он знает — куда направить бег и в какую сторону развернуться. Потому что он — лучший из боевых лошадей во всей ойкумене. Такому коню не нужно объяснять и понукать. «Зоряной» и сам знает — что делать. Во время боя он будет разрывать зубами врагов, их лошадей и проламывать копытами щиты и доспехи противников. Такое умеют многие из скифских боевых лошадей, а всадник, которого он несёт — царь всех скифов…

В своём первом бою «Зоряной» подвёл всадника. В Атоная попала стрела, а потом, из-за его — «Зоряного» неопытности, царь всех скифов получил два удара мечом. Единственно, что он смог — вынести с поля боя тяжелораненого царя.

Атоная не затоптали вражеские лошади. За ним гнались враги, но «Зоряной» был как ветер. Он смог увернуться от копья, сбить копытом одного врага и успеть к своим. Правда и его малость зацепили…

Через поллуны, когда Атонай начал поправляться от ран и в один из дней пришёл в конюшню, «Зоряному» стало стыдно — конь понуро опустил голову. Царь скифов догадался и громко захохотал, а потом глаза царя стали грустными. Он обнял «Зоряного» за шею и прошептал прямо в ухо.

— Лучшего коня у меня не было и, наверное, уже не будет. Главное, ты смог выбраться из той свалки. Молодец!

Золочёные чешуйки доспехов степного царя горят в лучах диска слепящего, завораживая скифов и вызывая ненависть врагов. Подобные чешуйки защищают грудь боевого коня, а на голове золотой налобник прямоугольной формы. Налобник предохраняет «Зоряного» от копий, а более всего — мечей. Конь перестал горячиться, он теперь бесстрастен и спокоен, как хозяин.




В трёх — четырёх полётах стрелы застыла первая фаланга греков, ощетинившись заострёнными кольями и копьями. Время и рельеф местности работает на них. Лисимах выбрал удобную позицию — войско расположилось на подъёме.

«Это плохо, — подумал Атонай — Лисимах не спрятал и кольев, зная мощь моей конницы. Моё войско потеряет скорость на подъёме и много конницы у самой фаланги. Грек уверен в победе. Наверняка и «волчьи» ямы есть». Царь скифов хмыкнул. — «Пусть радуется».

Лесок, за левым флангом вражеского войска, лениво шумел, тяжело вздыхая стволами и алеющей кроной деревьев. Как не был стар Атонай, но заметил мелкие движущие тени в просветах леска — резервный полк отборных македонцев Лисимаха. «Он и этого не скрывает» — подумал царь всех скифов. Атонай мысленно похвалил противника за безукоризненное использование неравномерности местности в пользу греческого войска и чёткость рядов фаланги.




Над полем нависла гнетущая тишина, — всё в округе замерло в ожидании неизбежного. Тучи воронья не торопясь, собирались. Их становилось больше и больше. Воины обеих армий молчали, покачивая головами и глядя на всё возрастающее число падальщиков. Былые воины мрачнели и переглядывались, зная — вороны не ошибаются, — пищи будет много. Молодые молились, — каждый своему богу.

Недвижная «фаланга» застыла не передвигаясь, и подтвердила опасения Атоная — «волчьи» ямы есть. Царь скифов медлил, сам не зная почему. И, хотя, смерти он не боялся, всё равно — неприятный холодок пробежал по спине. «Тишина и впрямь жутковатая, — нужно начинать». Он поймал далёкий и нетерпеливый жест Ассея, с правого фланга и неожиданно громко захохотал. Скифы начали успокаиваться, а Атонай поднял руку и указал Ассею в сторону леска. Царь Меотиды превосходно понял жест Атоная. Он поднял копьё и круговыми движениями помахал в ответ «Значит, и он понял, слава Папаю. Я не ошибся. Там, и решится исход битвы». Царь всех скифов обернулся к своему войску и, сдерживая «Зоряного», неспешно тронулся в сторону фаланги, чем вызвал недоумение не только скифов, но и самого Лисимаха. Конь подчинился своему хозяину, а за ними не спеша, тронулось объединённое войско скифов. Ассей и Перисад, ничего не понимали, а Лисимах почувствовал подвох и нахмурился. Он ожидал другого начала от нетерпеливых скифов и не только он, но и его полководцы. Наместник Геллеспонта хмурился и молчал, пытаясь угадать и понять поведение Атоная. «Поздно менять принятую тактику и план битвы. Сражение фактически началось. Атонай принял вызов». Лисимах кивком подозвал посыльных и коротко отдал приказы.




Армия Атоная продолжала неторопливо двигаться к передней фаланге, как ни в чем, ни бывало. Казалось — войско передвигается на марше и никуда не спешит, будто это не война, а товарищеская встреча двух братских армий.

Царь всех скифов не любил подбадривать воинов громкими и пустыми словами перед сражением, уподобляясь другим царям, считая пышные речи пустым излишеством. «Воинам известно, кого и что они защищают и болтовня им не нужна». Атонай в очередной раз обернулся к своему войску. Позади, в двадцати локтях, двигался Зиммелих, Скиф и Тертей. Ещё далее — Накра с Оршесом. Мысли сушили мозг и не давали покоя Атонаю.

«Так кто — же из них, кто»? — напряжённо размышлял он. Ответа пока не было, а началось вот с чего…

Три дня прошло от предсказания главного вещуна. По приказу царя всех скифов главный вещун Скол обратился к богам с вопросом об исходе будущей битвы. Боги ответили и — странный ответ прозвучал из уст вещуна, а ответ богов едва не стоил жизни старому и верному предсказателю.

У алтаря скифских богов Скол исполнил ритуальный танец смерти. Атонай, увидев побледневшее лицо вещуна, удалил всех присутствующих… Старый вещун с завязанными глазами и босой, исполнял танец в полной тишине. Вокруг алтаря, в землю воткнули сотню отравленных наконечников стрел. Любой из прыжков предсказателя мог оказаться последним, но вещун не сделал ни одной ошибки за время танца смерти. И вот — боги передали странный ответ. Слова, сказанные им, не внесли ясности.

— «Воин, стоящий наверху щитов фаланги. Его видят обе армии. Он означает победу».

— Кто он? — вскричал в нетерпении Атонай. Вещун, заплетая ноги начал падать, успев произнести. — О Папае! Другая ойкумена! — Атонай едва успел подхватить падающего главного вещуна. На том всё и закончилось; обессилевшего вещуна отнесли приводить в чувство, а вразумительный ответ получен не был.

Атонай, теряясь в догадках, продолжал движение к фаланге. Первым, у кого не выдержали нервы, оказался Зиммелих. Он повернулся к Тертею и, сдерживая нетерпение, спросил.

— Почему? Почему отец не поднимает меч и двигается, словно сонный. Что с ним? Пора, — три полёта стрелы!

— Зиммелихе, твой отец воин — спокойно ответил Тертей. — Атонай знает и видит обстановку. Сейчас Лисимах чувствует себя не совсем хорошо. Он попросту не знает, как и мы, что задумал твой отец. Зиммелихе, — вдруг вскричал Тертей — твой отец гений! Греки ждали стремительной лобовой атаки, а теперь терпенье их иссякнет и Лисимах раскроется. — Тертей прищурился в сторону фаланги и заметил движение. Он во весь голос закричал, опередив Атоная:

— Закрыться! На землю! — два крика, Степана и Тертея, слились в один — только они вдвоём поняли, то, что сейчас произойдёт и пришпорили коней к Атонаю.

По всему фронту фаланги проявились редкие бреши. Атонай догадался, но поздно. Сотни стрел-копий направленные на царя всех скифов вылетели из метательных орудий. «Зоряной», защищая царя, встал на дыбы во весь свой рост, приняв десяток стрел-копий, но этого оказалось мало… Атонай, как не старался, не мог увернуться от всех стрел-копий… Всадник и конь рухнули. Позади послышались хрипы раненных и убитых. Чудом, избежавшие смерти — «братья» и Тертей окружили Атоная.

— Отец! Отец! — дико заорал Зиммелих. В войске греков послышались радостные и торжествующие возгласы.




Лисимах победоносно, — довольный собой и произошедшим, улыбнулся и с жаром потёр руки. «Атонай вышел из игры. Скифы остались без царя»!

Царя всех скифов окружили и закрыли воины. Первый болевой шок у Атоная прошёл. Копьё-стрела пронзило доспехи на груди и вышло со спины. Царь через силу поднялся, поддерживаемый Тертеем и Зиммелихом.

«Зоряной» посмотрел в последний раз на своего хозяина и затих…

Вслед за Сколом — главным вещуном подбежал и Белолобый. Атонай остановил взгляд на сыне, а потом перевёл к Тертею.

— Атонай умирает — тихо сказал вещун. — Я не смогу помочь. — У Зиммелиха задрожали губа и выступили неприкрытые слёзы. — Отец, погоди, не умирай, — попросил он в отчаянии. — Отец что же нам делать? — Аионай не ответил, превозмогая боль, а невозмутимый доселе Тертей с горечью произнёс.

— Не уберегли мы тебя… Прощай мой царе, нам будет не доставать тебя. Мы отомстим, клянусь Папаем Атонае, но укажи — кто? Кому вести? — Царь всех скифов закрыл глаза, понимая ситуацию, и неожиданно для всех указал пальцем на «скифа», захрипев.

— Ты!.. Веди моё войско «путнике» и добудь победу сын степи. — Далее, не обращая внимания на удивлённые восклицания сына, Атонай с трудом расстегнул застёжки боевого шлёма и, сдерживая стон, дрожащей рукой протянул тиару «путнику». Воины смешались и возбуждённо загалдели, позабыв про смертельную рану царя.

— Почему не Зиммелиху, — вскричал в недоумении подоспевший Оршес. — Почему Атонае, ведь «скиф» сам вчера говорил, что ему не приходилось участвовать в сражениях такого масштаба, а тут ещё и вести армию. Это большой риск для всех нас Атонае!

— Почему, отец? — не удержавшись, с болью спросил Зиммелих. Он растерянно покачал головой, не веря сказанному отцом: захотелось вынуть меч и обрушить на «брата», но Зиммелих сдержал себя. Атонай приподнял голову и из последних сил прохрипел.

— Добудь победу брате. Выполняй мой приказ! Всё!

— Атонае, Мой царе! — Ошеломлённый решением царя, «путник» поклонился Атонаю.

— Почему я? — У царя всех скифов на губах выступила кровавые пузыри. — Приказ не обсуждать… Последнее слово на совете царей — твоё! Веди войско, брат…

— Прощай Атонае, прощай. Я выполню твою волю и… разобьём греков — тихо ответил Степан. К удивлению воинов, окруживших царя, он вынул из горита лук.

— Не трать сил сколе, — покачал головой Тертей — во всей ойкумене нет стрелка, который это сможет.

— Посмотрим сколе — невозмутимо ответил Степан. Целился он недолго.

Первая стрела к удивлению скифов застряла в щите фаланги. Удивлённые греки закричали и зашлись истерическим хохотом, но смех продолжался недолго. Вторая стрела, описав дугу, поразила хваставшегося грека. Он схватился за грудь и осел, а по всему полю послышался рёв обрадованных скифов. Щиты фаланги сомкнулись и снова ощетинились кольями. Атонай, через силу, тяжело улыбнулся, а Зиммелих и скифы к своему удивлению услышали твёрдые и чёткие распоряжения воина в золотой тиаре.

— Десять колесниц Атоная, — сухо приказал новоявленный царь — с центра перенаправить на правый фланг. Тысячным передать по «цепям»: — у рядов фаланги, имеются «волчьи» ямы. Центр мы прорубим без повозок… — Степан повернулся к Оршесу. Застывшие тысячные не узнавали до того спокойного «путника». Сейчас это был совсем другой человек — волевой с сжатыми губами и твёрдым взглядом. Степан продолжил: — Царице амазонок и Оршесу быть в резерве. Определитесь сами, куда направить своих воинов, но не спешите… Тертее!

— Я слушаю твой приказ мой царе. Приказывай.

— Тертее, подай сигнал колесницам. Пусть поджигают хворост. Вещунам быть готовыми оказать помощь раненым и — поднять мечи. Время молитв закончено, пора за работу. Это всё! — Скиф наклонился к Атонаю и коснулся бороды царя. — Прощай мой царе, мой брате, мы победим! — Он решительно впрыгнул в седло, перехвалив молчаливый и одобрительный взгляд Атоная. Царь скифов заморгал веками — «он не ошибся в выборе»!




Ассей был удивлён не меньше своих воинов… Радостный клич прокатился по рядам скифов, когда стрела поразила цель.

— Кто стрелок? — закричали воины. — Почему медлит Атонай? — спросил Крей. Ассей не отвечал, наблюдая за воином в золотой тиаре…

В небо взвились три горящие стрелы — сигнал к началу действий. — Рановато — подумал Ассей, но приказал тысячному. — Поджечь колесницы Атоная!..

Одноухий дрожа, обнял обоих сыновей. — Не опозорьте мой род дети. Сделайте это, мои дети! Да хранит вас Апи!

Пламя подобралось к волам, и сдерживать их стало трудно. — Прощай отец, мы не опозорим род! — закричал старший сын. — Прощай, мы не опозорим наш Род, отец!

В небо ушли ещё три стрелы. Передние ряды скифской армии расступились, образовав бреши в которые понеслись горящие повозки. К своему удивлению Ассей заметил, что часть «колесниц» центра войска движется в сторону левого фланга греков. Он мысленно похвалил Атоная.




На какое-то малое время Лисимах растерялся, но, овладев собой, отдал приказ. Хладнокровие не изменило наместнику Геллеспонта… Атонай, хотя и не в седле, но оказался хитрее, чем он думал. Сражение произойдёт на равных. Теперь всё во власти богов. Лисимах сейчас в первый раз пожалел, что не прислушался к советам полководцев. «Нужно было подождать подкрепления, хотя с другой стороны — подумал он, — кто знает, ведь скифы не настолько глупы, чтобы выступить открыто против большой армии. Пусть нам поможет Зевс»…

Катапульты и машины для метания стел-копий начали собирать «жатву»… Горящие повозки, сопровождаемые всадниками, неумолимо приближались к первому ряду фаланги. Греки приготовились, а тем временем впереди войска и горящих возов, пуская стрелы, нёсся всадник в золотом боевом шлеме царя всех скифов. Стрелы греков срывали чешуйки доспехов воина, не причиняя вреда ни всаднику, ни лошади. Маневрируя среди летящих в него стрел-копий, всадник и конь приближались к фаланге. Начался подъём. Царь скифов не оборачиваясь, нёсся вперёд. Позади, шагах в десяти, огромными прыжками, ростом с молодого телёнка, догонял Белолобый.




— Ассее! Царь поднял меч! — закричал возбуждаясь царь будинов.

— Вижу, Дроне, — улыбнулся Ассей и затянул на тиаре застёжки. — Держись ближе к Крею, Дроне. Это не просьба. Я хочу увидеть тебя живым, парень. А теперь — Ассей приподнялся в седле и высоко поднял меч. — За мной!

Запели рожки. Царь Меотиды и царь Боспора подняли мечи. Тишину взорвал рёв и свист скифов, распугав застывших в ожидании ворон. Вздрогнула и загудела земля. Знаменитая во всей ойкумене, скифская конница, ускоряя движение, пошла к фаланге.




Атоная придерживали двое вещунов. Силы уходили, но царь, стиснув зубы, не отрываясь, следил за всадником в золотой тиаре — его прославленной тиаре. Ему хотелось быть там, в гуще жизни и разить врагов, но боги распорядились иначе… Какое-то время он не видел ничего из-за застилавших поле клубов пыли. Одновременно, будто невидимый дирижёр махнул палочкой, в небо взвились тысячи стрел. Старый вещун указал направление царю.

— Вон он мой царе, я вижу «скифа». Взгляни вон туда, чуть левее.

…В разрывах пыльного облака Атонай увидел: на верху щитов фаланги стоял царь всех скифов в золотой тиаре. Сейчас царя видели обе армии. Снова раздался дикий рёв скифов, и скоро зазвенела сталь. Лицо Атоная озарилось радостью: он через силу улыбнулся и недвижно застыл. Голова откинулась, и мир его жизни перестал быть…

С радостью он увидел беловато-прозрачные фигуры братьев. На этот раз, спустя много лет, суровые и грозные братья-цари улыбнулись царю всех скифов.

— Пойдём с нами Атонае, царь царей. Атей ждёт тебя!

Атонай с необъяснимой лёгкостью поднялся, удивляясь, что ничего не болит и на душе покой…

— Я иду к вам. — удивился он лёгкости слов и вспомнил…

Предсказание вещуна Скола сбылось — «воин наверху щитов». В первый и последний раз своей жизни он выиграл сражение, не поднимая меч.

Тело Атоная бережно положили на отрез богатой персидской ткани вещуны и понесли готовить к погребению…..
		  Время этих понятий не стёрло



		  Нужно лишь приподнять верхний пласт.



		  И дымящейся кровью из горла



		  Чувства вечные хлынут на нас.








    

В.С.Высоцкий.


Тира:


«Тихо-то как. Мне многое известно. Я знаю как сейчас, луна в своём ущербе пройдёт вечным Кругом Мира. Она молчаливая свидетельница, как и я, но я — здесь, а она там, где-то вверху. Около меня выстраиваются в боевой порядок две армии и готовятся к сражению. Чего им вечно не хватает — людям? Я даю им жизнь, а людям всё мало и мало. Они пришли убивать друг-друга, брат-брата. Мои покровы и берега молчат; осока и камыш недвижны. Их не тревожит ветер. Так бывает, когда ненасытным и жадным богам приносится Жертва. Они уже здесь, как и вороны-падальщики, собрались и терпеливо ждут. Падальщики долго живут, но есть и те, кто гораздо хуже. Эти — другие, питаются не мертвечиной. Им нужна живая плоть. Они знают, что бы кто не говорил, кто они, — знают! Ради обожания толпы и призрачной славы, они, словно сонмы жуков-убийц, карабкаются на вершину пирамиды Власти, сбрасывая соседей. Там — наверху, главный приз гонок — ВЛАСТЬ и ощущения своей «божественности и избранности». Наплевать, что в дороге нужно есть плоть соседей. Цель оправдывает средства. Я это вижу не одно столетие.

Мне не нужна кровь воинов, чтобы накормить живущих во мне. Жаль, что я не могу остановить армии. Я понесла бы свои воды и разделила их… Не могу спокойно воспринимать такое, но и смотреть не буду. Взошёл диск слепящего бога и наступила глухая тишина. Такое бывает тогда, когда дух Вышнего в своей боли пронзает мир и небеса перед жертвоприношением.

По моему зелено-голубому зеркалу прошла дрожь. Это гудит Мать-Земля-Апи. Началось…»

Дети одноухого:


Старший: «Мне никогда не было так страшно, не за себя — нет Табити. В том кургане, где мы воровали, я не боялся мести богов. Я так не смог заснуть в сегодняшнюю ночь. Страшно не за себя — нет, а за своего брата. Он молод ещё. О Папае и Апи, оставьте ему жизнь. Брат неповинен.

Из того кургана мы забрали украшения, оружие и бронзовый котёл. Потом нас поймали и долго избивали. Табити — наща верховная богиня семейного очага, прости моего брата. Вина на мне. Клянусь, я не хотел. Я знаю — среди колесничих мало кто выживет. Пусть выживет мой брат, молю тебя, Табити! Бедность и нужда заставили разграбить гробницу. Царь Ассей простил нас. Я не могу забыть его великодушия. Мы прорвём фалангу, я знаю мой царе и мой отец. А ты отец никогда не говорил о твоём выстреле под Одьвией. Я горжусь тобой… Всходит диск слепящего. Брат смотрит на меня, а я смеюсь в ответ и подбадриваю его. Брат верит мне и нервно поддерживает мой смех. Я слышу приказ моего царя и прощальный крик отца; поджигаю хворост, а потом подношу факел к телу вола и прощаюсь с отцом…

Мы несёмся к рядам фаланги…»

Младший: «О Папае! В нас летят камни из катапульт, стрелы-копья и стрелы. Брат успевает выпускать стрелы. Я — нет. Мы ближе и ближе к передней фаланге, осталось малость. Хочется, чтобы у нас получилось. Старший брат отсекает постромки раненного и падающего быка и отходит в сторону. У повозки, несущейся рядом, убит сопровождающий. Повозка уходит в сторону от фаланг, но брат настигает волов и на полном скаку впрыгивает на спину животного. В шею волов он вонзает меч и дротик. Я делаю как брат. Быки и волы обезумели от боли. Вот и наша цель. Колья и копья трещат и разлетаются по сторонам, не выдерживая нашего натиска. Они ломаются, словно сухие тонкие ветки. Щиты первого, а потом и второго ряда фаланги разлетаются по сторонам вместе с обороняющимися врагами. Мой брат погиб. Краем глаза успеваю увидеть, летящего за мной всадника и прочитать благодарность в его глазах. Это — мой царь… Потом становиться темно и спокойно».




…Сколько лет прошло. Не знаю, но я чудом уцелел в той «каше». Отец мой — Одноухий, погиб. Он закрыл собой царя Будинов, приняв в себя копьё. Из колесничих Ассея в живых остались семеро. Я в их числе. Царь Дрон не забыл подвиг моего отца, и мы более не бедствовали. Я в свои пятнадцать лет стал главой Рода

Перисад. Царь Боспора:


«Я плохо вижу. Наверное, к старости. В центре нашего войска Атоная окружили скифы. Я не вижу и не понимаю, что там произошло. Старею. Вчера мы добро поговорили с Атонаем. Он ругал сына за самосуд. Я возражал. Ассей молчал: брату негоже оправдывать брата перед царём всех скифов.

Сигнал к началу атаки. Атонай — молодец! Греки раскрылись. Теперь всё стало на свои места. Впереди «волчьи» ямы. Колесницы пошли. Атонай здорово придумал… Наконец он поднял меч. О, Громовержец, это не Атонай! Кто, кто ведёт войско? Значит, царь ранен, а может и убит. Я поднимаю меч и веду своих воинов. От копыт наших лошадей гудит земля. Скифы называют такой гул музыкой войны. До щитов фаланги, один полёт стрелы. Вслед за мной мои воины выхватывают луки. Тысячи стрел уходят за щиты. Греки не отвечают. Зиммелих, ведущий наше войско, приблизился к щитам. Ни одна из стрел не попала в него. Молодец! Две греческие стрелы пробили мой щит.

Уже скоро я буду у рядов фаланги… Правый фланг Ассея прорубил фалангу. Ассей — богатырь, а росту самого обыкновенного. Вчера, в разговоре с царями, он сказал: «Я срублю поганую голову Лисимаха, как раньше — Зопириону». Пусть Ассею поможет его бог Папай! Мне не доводилось видеть более искусного воина, владеющего секирой…

Восемь лет назад Ассей приезжал ко мне в Пантикапей, столицу моего царства. Я устроил пир в его честь. Гостей множество: скифский царь Агасар, вожди фатеев, греческие торговцы, богатый иудей Исаак Бен-Ата, мои пятеро детей и знать. На пиру я предложил Ассею сразиться на секирах. За нашим единоборством следили с интересом все захмелевшие гости. Мы подняли топоры. От второго удара Ассея мой золочёный щит распался на куски. Потом Ассей захватил внутренней частью своего топора мой. Я понял, проигрыш неизбежен, но царь Меотиды специально поскользнулся и, притворно захромав, предложил ничью. Это знаем только я и Ассей…. потом мы напились и, Ассей наделал много глупостей. Он в неистовстве рубил топором каменные стены моего дворца. Из стен сыпались искры. Я приказал не трогать его. Остановил Ассея мой сын — Сатир. Царь Меотиды остыл. Утром он принёс извинения. Причину я узнал в тот же день. Всё заключалось в безвременно ушедшем сыне Ассея. Сейчас он изменился. Царь Меотиды из буйного воина превратился в грозного царя и верного друзьям человека, дружбой с которым дорожат многие цари и, не только скифские.

Ну, вот и фаланга. Мои воины обходят меня и направляют коней в проход, пробитый возами. Я попускаю поводья, и первый греческий воин падает от моего копья. Его и других, топчут мои всадники. Греки ожесточённо отвечают нам. Я снова выхожу вперёд. Я — царь Боспора! Попробуйте достать меня».

Ассей. Царь Меотиды:


«Моя жена, мой сын — я вернусь, обязательно вернусь с победой. Не беспокойтесь обо мне. Сегодня я срублю не одну голову, но больше всего интересует меня одна — голова Лисимаха, этой жадной до славы и зажравшейся твари. Его, как и Александра по жизни ведёт жажда власти и наживы, пустой как горшок славы.

Наши колесницы пошли. Атоная больше нет. Жаль, он был хорошим царём и верным другом. Странно, почему он передал тиару незнакомцу. Это неожиданность для всех нас. Почему не отдал Зиммелиху? «Скиф» ведёт нашу армию. Вчера вечером, в моём лагере мы выпили малость, и он признался, что в массовых битвах ему не довелось сражаться. Не верится! Он направил колесницы на мой фланг. Значит, понимает происходящее. Именно мой фланг решит исход сражения.

Он уверенно ведёт нас, молодчага. Что с ним!? Конь «скифа» попал в яму. Опёршись на копье, он совершил прыжок и покатился по земле. Рядом никого нет. Глупец! О, Папае, он наверху щитов! И Белолобый, догнал. Пёс, не признававший никого, кроме Атоная пошёл за «скифом». Белолобый, вслед «путнику, перемахнул и скрылся за щитами. Хотелось бы увидеть «путника» живым. Папае береги нашего царя!

Дети Одноухого молодцы! Правильно я поступил с ними. Колесницы, ведомые братьями, вошли в греков, как нож в масло. Теперь моя очередь. В правой руке я сжимаю боевой топор, в левой — полуметровый дротик. Греки видят мой шлем царя скифов, каждый жаждет моей смерти. Их короткие мечи не уступают нашим акинакам. Ко мне пробивается высокий и хорошо сложенный бородатый грек. Он положил троих моих воинов. Я зову его. Куда прётся Дрон, горячая голова! Стой, дурень! Македонец свалит тебя Дроне! Слава Папаю — Одноухий, ты снова спас царя, на на сей раз царя будинов, ценой своей жизни. Прощай сколе… Бородатый грек, убивший Одноухого рядом. Я швыряю дротик в его шею. Пока он не опомнился, бью ногой в челюсть, одновременно отражая удар меча и подставляя спинной щит под удар копья спартанца. Бородач снопом валится под копыта коня Крея, а спартанец не успевает сгруппироваться и снова поднять меч. Мой боевой конь «Рассвет» проламывает щит и нагрудные доспехи спартанца. Я иду дальше и ору Дрону: «Береги себя парень, всё только начинается»! Вокруг меня каша тел. Мой топор застревает в груди грека, пробив щит. Я вынимаю однолезвийный меч. Наконец-то я вижу их. Мои братья Зиммелих и «Скиф» живы! Горящие стрелы, поочерёдно, уходят ввысь. Теперь я понимаю, почему мой царь стоял на верху щитов. «Скиф» хотел увидеть мост Дария. Если план Атоная сработает и греки впадут в панику, увидев горящий мост… греки напирают… битва на равных. Такой рубки давно не припомню. Дрон ещё жив — молодец. Кровотечение из моего плеча не прекращается. Спартанец таки задел меня. Вторая рана на груди. Обе не опасны, но кровоточат. Мои воины окружают меня, чтобы перевязать раны. Дрон даёт короткую передышку, заменив меня… Впереди, в леску замечаю движение резервного полка македонцев — лучших воинов Лисимаха и кричу Крею: — «Рожок»! Одновременно с рожком Крея поёт рожок Зиммелиха. Позади, в тылу глухо звучит рожок главного вещуна, Оршеса и Накры. Теперь моя очередь. По моему, самому звонкому из рожков, мы уходим вправо — там резерв Лисимаха. Я иду, а за мной Крей и лучшие скифские воины. Атонай — гений, он всё предусмотрел. В резерве Лисимаха, македонская гвардия. Я ИДУ. Лисимах — мой!»»

Накра:


Апи! Грудь Атоная пробила стрела-копьё. Царь всех скифов тяжело хрипит, как и его конь. Откуда-то появился Белолобый. Наверное, оборвал привязь. Животные чувствуют больше чем мы — люди. Пёс грустно смотрел на Атоная и облизывал лицо, а потом на фалангу греков и злобно зарычал. Мы оцепенели от неожиданности, не веря себя, особенно мой муж: Атонай передал тиару «скифу», но большей неожиданностью стало другое. Брат моего мужа громко заявил: — Зиммелихе, ещё до конца битвы тиара будет на тебе. Ты, а не я — будущий царь всех скифов. Это моё слово!

Такого у нас никогда не было. «Скиф» помолился на неизвестном нам языке, сжал губы как Атонай, а Белолобый, о Папае, облизал руку ему.

Дважды за тот день, брат моего мужа переломил ход сражения и спас Зиммелиха как тогда в Торжище. Атонай знал, кому доверить власть. Я не видела, но скифы говорили: «путник» сражался как наш бог войны — Арес и бог Гойтосир. Но мы знаем — он не бог. Кровь «скифа» не отличается от крови греков и нашей…

Прости меня Табити и Апи, я не сказала мужу самое важное, боясь — он не разрешит мне участвовать в битве. Я беременна. Атонай был против моего участия в сражении, но я смогла убедить царя всех скифов. Оршес и я в резерве армии. В нашем подчинении две тысячи воинов в том числе: семьсот вещунов и рабов, давших согласие в обмен на свободу. Они будут биться пешими. Семьсот всадников Оршеса, шестьсот тридцать скифиянок — воинов и моих амазонок. Мне не терпится, но опытный в битвах Оршес сдерживает меня. Там гибнут наши братья, — нетерпеливо говорю я ему — а мы ждём. — Ожидание затянулось. В сражение вступили пешие полки. — Когда-же мы? — кричу я Оршесу. Он — спокойный и невозмутимый, поворачивается ко мне.

— Дочка, — обращается Оршес. Я прощаю это обращение. Никто не имеет права называть меня дочкой. Он продолжает. — Дочка, я с главным вещуном — Сколом идём на левый фланг. Перисад наверняка ранен, может убит. Видишь, он в окружении своих воинов. Нельзя допустить окружения. — Я киваю Оршесу, а он продолжает. — Жди! Жди рожка Крея, или Ассея. — Я переспрашиваю. — А если звука рожка не будет. — Он на мгновенье задумывается и показывает на лесок, отвечая. — Там резерв Лисимаха. Если рожок не зазвучит, поведёшь конницу туда. В центр не иди. Я знаю, там тяжело, там твой муж, но этого делать нельзя. Когда услышишь рожок Ассея, веди воинов к правому флангу. Это приказ Атоная и «скифа».

Усмиряя коня, подъезжает Скол. — Царица амазонок, — обращается ко мне вещун — если я погибну, тризну по Атонаю пусть отслужит мой младший брат Крон, — вещун Торжища.

…Наконец, слава Папаю, рожок Крея, а за ним трубит Ассей. Пора. Вижу Ассея, он повёл своих воинов к леску. Оттуда идёт резервный полк Лисимаха. Они в красных доспехах. Это лучшие воины Греции — македонцы. Впереди всадник в золотом шлеме с хохолком. — Лисимах. Говорили он трус, и отсиживается всегда сзади. Нет, — он воин, наместник Геллеспонта. Наследник Александра не может быть трусом.

Я вывожу своих воинов из укрытия и разделяю на две группы. Первую, поведёт моя сестра, а я с амазонками на помощь Ассею. Приходится идти по живым и мёртвым воинам; ничего не поделаешь. Вижу Ассея. Он ранен и залит кровью. Я снимаю боевой шлём. Мои амазонки делают то-же. Пусть греки видят! Ассей грозит мне кулаком. Я хохочу, как сумасшедшая.

…мои амазонки гибнут от греческих мечей. Больше никто не кричит… звон мечей и стоны. Я иду, иногда в пылу вижу Ассея. Крей погиб на моих глазах. Я не успела помочь, но вернула долг, оплатив смерть этого полководца. Ассей пробивается к Лисимаху…

Зиммелих:


Брате, прости меня. Я хотел убить тебя. Злоба и зависть ослепили меня, когда мой умирающий отец передал тебе власть над всей Скифией. Ты отказался, чем удивил нас, но невозмутимый Тертей водрузил тиару на твою голову и застегнул застёжки. Тертей поклонился тебе, чем удивил нас всех и преклонил колени. «Веди нас мой царе»! — прокричал мой учитель. Этот крик я слышу до сих пор. Когда ты оказался на щитах, мы, скифы, почувствовали — Ты — наш царь! Трое щитов упали и мы устремились за тобой. С тобой мы прорубили второй ряд фаланги. Твой щит валяется позади, вернее — остатки. Ты работаешь обеими руками. Наверное, таким воином был мой дед — царь Атей. Топор кажется игрушкой в твоих руках. На нас кинули самых сильных и высокорослых воинов. Тертей не успевает за нами. Мой отец оказался прав — сегодня тяжёлый день. Иногда, в пылу схватки мы переглядываемся. Я вижу в твоих глазах грусть. Иногда мне кажется — слёзы. Почему? Ты жалеешь греков, но убиваешь всех на своём пути. Я догадываюсь, почему твоё второе имя «путник».

Для тебя все братья: и греки и скифы. За нами дорога тел. Белолобый принял на себя два копья, закрыв тебя. Пёс моего отца, признавший тебя! Пёс, которого я за всю жизнь не смог погладить, в отсутствие моего отца. Идём, мой брате, мой царе! Я защищу тебя, Скифе… МЫ ИДЁМ!

Тертей:


Атонай ещё жив, мы не успели закрыть царя всех скифов. Долго он не протянет. Жаль, но ничего не поделаешь. Война. Мы с Атонаем столько лет вместе сражались плечо-в-плечо. С его смертью из мира уйдёт многое. Атонай прощается с нами. Прощай мой царе, прощай.

Наверное, я один, кто понимает и не удивляется решению царя. Зиммелих горяч и может наделать ошибок, — велика цена сегодняшнего сражения, а я, — мне не приходилось водить в бой сорок тысяч. Этот странный человек, который называет себя «путником»… Поначалу он растерян и удивлён. Я надеваю на него и застёгиваю тиару, а потом преклоняю колени. Скиф быстро подавляет свою растерянность… Я вижу твёрдые и холодные, до стали и вместе с тем, странно — печальные глаза. Вдруг понимаю: — «скифу» не нужна ни тиара, ни власть. Он выше любого из царей… Приказ Атоная обсуждать нельзя. Он закусывает губу. Короткие и чёткие команды и, наш царь в седле. Удивительно — за ним пошёл Белолобый…

Мы уже за щитами фаланги… Мешают передвижению сваленные и торчащие колья, метательные орудия и тела, но мы расширяем брешь… Пришлось спешиться. Я не успеваю за моим царём и Зиммелихом. Они вдвоём прорубили второй ряд фаланги! И, прокладывают дорогу десяти тысячам наших воинов. Зиммелих и мой царь идут, не останавливаясь, как два колеса одной оси. Стрела пробила предплечье и вышла. Я ломаю и отшвыриваю её. С греками жестокая рубка, но, наконец, я добираюсь к братьям и даю команду «Закрыть»! Потом — зажигаю огонь.

Сколоты не подпускают греков к двум лучникам. Зиммелих следит за траекторией горящей стрелы, а затем мой царь и мой ученик, с невероятной быстротой пускают стрелы в сторону моста Тиры. Нас всё больше и больше. Мой царь снимает тиару и передаёт Зиммелиху. Ему тяжело говорить.

— Брате, — приказывает он — веди воинов к мосту и не подпускай никого к Тире. С западной стороны реки движется пеший резерв. Отрежь мост. Это приказ! — Я начинаю понимать, в чём дело. Доспехи «скифа» порублены и превратились в лохмотья, а голова в крови. Удар меча пришёлся по тиаре. Нужно перевязать раны, а время на вес жизни. Я вскакиваю в седло, но «скиф» останавливает меня, указывая влево от моста. Я не понимаю, что он хочет. «Путник» хрипит.

— Повозки, там дети. Быстрее Тертее! Я сейчас догоню. — Я начинаю понимать… Горят повозки с молодыми девушками-рабынями. Это фракийки. Скифы выволакивают из горящих клеток девочек и пытаются насиловать. Я понял тебя мой царе. Со мной уходят три сотни воинов.

Девушка сопротивляется. Я узнал её, она дочь фракийского вождя дружественного нам племени. Первым, от моей стрелы, падает насильник черноволосой. Остальных — зарублю.

Пленница. (дочь фракийского вождя):


Вы-же скифы, остановитесь! Что вы делаете? Мой отец задержал армию Лисимаха на полдня и помог Атонаю. Остановитесь!

На мои крики и вопли никто из насильников не обращает внимания. Сестёр и девочек моего племени выволакивают за волосы из клеток и срывают одежду; грязный бородач бьёт меня в голову, чтобы я не кусалась и не могла оказать сопротивление. — Какой ты воин, — кричу я насильнику — ты грязная тварь. — Он похотливо ухмыляется гнилыми зубами и срывает мою одежду. Я сопротивляюсь, но сделать ничего не могу. Силы не равны, он сильнее. Мои действия лишь распаляет похоть скифа — Нет! — кричу я. — Нет!! Не касайся меня тварь и не трогайте моих сестёр. Помогите, мои боги!

— Не помогут боги тебе, заткнись сука — он зло хохочет вместе с своими товарищами и зажимает мой рот. Неожиданно насильник ослабляет хватку и хрипит, неестественно выкатив глаза. Я ничего не могу понять, но, освободившись от объятий, вырываю акинак из ножен негодяя. Это первый человек, убитый мною и он — скиф.

— О, боги вы спасли меня! — кричу я и догадываюсь: боги не при чём. Плоский наконечник стрелы торчит из горла. Я поднимаю меч. Товарищи убитого бросаются ко мне…

Пятеро обезглавленных тел насильников валяются рядом. Я плачу на плече у широкоплечего и хмурого бородача. Тертей прикрыл мою наготу и тихо шепчет. — Всё закончилось дочка. Больше тебя никто не тронет, дочь царя. Возьми вот это. — Тертей снимает свой талисман и надевает на мою шею.

— Мне всегда говорили, что ты жестокий — шепчу я плача. — Тобой, Тертее пугают маленьких детей в моей Фракии. Прости, — говорю я сквозь слёзы Тертею — я плохо думала о тебе. Ты воин, а не насильник. Спасибо тебе воин Тертей.

— Благодарить нужно твоего отца. Он задержал Лисимаха. — отвечает он мне.

— Тертее! — кричат ему подоспевшие всадники. — Перисад ранен, главный вещун убит. Что делать? Где Зиммелих, где наш царь — Скиф?

— Успокойся сколе. Коня! Коня, все за мной — кричит Тертей и оборачивается ко мне. — А ты дочка помогай раненым.

— Погоди Тертее, — вдруг я с удивлением замечаю безбородого и высокого воина на лошади. Он спешивается и, прихрамывая, подходит. — Что случилось Тертее?

— Наш левый фланг обезглавлен, — отвечает мой спаситель — царе, я иду туда. — Тертей с уважением кланяется безбородому. Я удивляюсь услышанному, но не задаю вопросов, догадываясь, ведь Тертей сказал безбородому — «Царе». Незнакомец одобрительно кивает и говорит.

— Иди, а я к Зиммелиху, нужно отрезать мост, — а потом безбородый воин присаживается рядом и достаёт нож. У незнакомца странные глаза. В них нет злобы. Мне кажется, из них исходит свет.

— Не везёт сегодня мне, дочка. Помоги. — Я разрезаю штаны на бедре, осматриваю рану и говорю. — Тебе нельзя сегодня брать оружие, — говорю я — Рана глубокая.

— Положи кусок ткани у бедра и туго перетяни — смеётся воин — не стесняйся дочка. — Я начинаю бояться. Нас окружают и берут в кольцо, воины и никого не впускают. Безбородый сдерживается и не стонет. Он силится встать и теряет сознание. Рука бессильно лежит на моей груди, а я не знаю что делать. Воины молчат. Внезапно, растолкав скифов, врывается вещун и подбегает ко мне.

— «Скифе», мой царе! — кричит он. Меня словно ударяет молния. Теперь я знаю, кто он — этот воин…

«Путник» открывает глаза и, в следующее мгновение он на ногах. — Спасибо дочка. Теперь легче. Коня! Все за мной, к мосту…

.. прошло много лет. Мои внуки — близнецы, часто расспрашивают о «скифе». Заканчиваю я рассказ всегда одинаково. «Иногда боги приходят к нам, когда у них есть возможность и помогают. Я была тогда девушкой… У моей груди лежал наш бог в изрубленных доспехах…




Всю ночь я молила Апи и просила помочь; искала среди убитых и раненых Тертея. Апи молчала. Тогда я в отчаянии преклонила колени и обратилась к реке.

— Река Тира помоги мне и ответь, где мой спаситель, храбрый воин? — Река зашумела осокой… Талисман Тертея я положила на воду и… талисман не утонул. Тира понесла его, указывая мне путь. Я и сестра шли и шли по берегу за плывущим талисманом… Мы уже не надеялись, но о чудо — Тира вняла моим молитвам… Тертей лежал у берега, в камышах и стонал. Слава Апи — жив мой спаситель!

…Вещун со странным именем Крон, вернул к жизни моего будущего мужа. С тех пор я молюсь реке, которую мы, греки и скифы называем Тира.

Есть то, что я никому не рассказываю. Иногда Тертей приходит ко мне во снах, и мы сидим рядом и молчим. Он ждёт меня, но не торопит. Каждый раз я задаю один и тот же вопрос: — Мой муж, ответь, почему ты вернулся тогда, в степь? — Тертей молчит и вздыхает. Однажды мой хмурый муж улыбнулся и ответил. — Извини жена, я не мог не вернуться. Я сдержал моё слово…»

Рус:


Я стар и не упомню всего…

В ту ночь я много плакал, а у мамы пропало молоко. Перед рассветом мой отец долго держал меня на руках и рассказывал смешные истории о лошадях. Мой отец — царь Меотских скифов…

Потом он ушёл, а с ним и все воины. Моя мама и рабыни стоят на коленях и плачут, взывая к богам. Из-за края мира показался диск слепящего бога. Мы, скифы и, все степные народы называем его Кощщием — бессмертным Кочевником и Путником нашего Мира. Он приходит каждое утро и дарит жизнь, согревая ойкумену. Когда люди отворачиваются от Кощщия, он грустит и напускает засухи и наводненья, болезни и войны, но как бы не текла река Жизни, он приходит каждое утро. Намаявшись за день и устав от нас, Кощщий уходит в другие ойкумены, — мы ведь не одни. Наступает время луны и звёзд, а Он идёт дальше и дальше, вращая колёса повозки времён.

Когда ушёл отец, от стороны диска слепящего бога, небо потемнело от чёрных птиц. Я слышал их карканье и, не зная почему, заплакал. Мама успокоила меня и передала в руки рабыни. Она торопливо ушла в шатёр.

Вернулась мама в одеждах воина. Она обняла меня и поцеловала. — Рус, — сказала она — мне нужно быть с моим Ассеем, твоим отцом. — Потом мама приказала слугам подать коня. Больше я никогда не видел маму….Её не нашли, ни ночью, ни на следующий день, после той битвы. Маму унесла Тира….

Тела убитых скифов и греков сбросили в реку. Многие скифы не вернулись домой, а по Атоняю справили тризну. Я долго не мог понять, почему тысячи скифских воинов остались без погребения. Отец мой ответил коротко — «Жара. Погребли, кого успели».

Много воды утекло с тех пор. Моих, и дочери Зиммелиха потомков теперь зовут руссами, по Моему имени, реже — скифами. Мой сын взял в жёны дочь словенского царя, а внук стал каганом руссов. Нас не так много, но мы возрождаем былую славу Скифии.

Тот, кто привёл нас в эти северные земли к кручам у большой реки, которую зовут «Борисфен», смог заключить мир с северными братьями, а позже и сарматами. У длинноголовых, он хитростью выманил, как залог мира — лук Зиммелиха.




Глава десятая Я не верю


310 г. до р. Хр. южнее острова Хортица.


Дозорные уже не переговаривались: близилось время смены караула. Ночь прошла спокойно и без неожиданностей. Опершись о древка копий, время от времени нетерпеливо поглядывали в левую сторону от «Круга». Оттуда вот-вот появится смена и тогда можно перекусить, а если позволят и, пропустить по килику-второму вина. Молодой караульный, ещё не привыкший к долгим вахтам, переминался с ноги на ногу и постукивал носком сапога о сапог, согреваясь и тем самым, вызывая ухмылку соседа и, пытался оправдаться. — Сапоги худые, сколе — и тем ещё больше смешил соседа. Молодой снова раскрыл рот, но сказать не успел. Караульные сдвинули копья и выпрямились. — Что тебе? — как можно строже спросил Арташ — старший дозорный у появившегося. Посыльный, сбиваясь, заговорил. Морщины на строгом лице Арташа расправились, а сна как не бывало. Он даже улыбнулся посланнику. — Иди, — успокоил он прибывшего посланника — мы сообщим незамедлительно, а ты сколе, — приказал он к молодому, — отправляйся-ка к царю и сообщи новость. Заодно согреешься., - Арташ хохотнул он и показал на полог шатра царя. — Иди и скажи Зиммелиху: — Посланцы на подъезде к городищу.

— Арташе, — попытался задобрить соседа молодой — я боюсь входить в шатёр. Последнюю луну царь не похож на самого себя; без причины злится на всех, кричит, придирается… Может ты сообщишь новость, а? Будь другом, а то давеча наш царь отчитал меня за неправильное ношение боевого пояса. Иногда мне кажется — наш царь болен. Атонай не был таким грубым. Нас заставляют плавать как рыбы; ладно то, летом, но сейчас зима. Вода-то вон, какая холодная, бр-р. Зачем это нам Арташе?

— Иди, иди сколе — усмехнулся Арташ и похлопал по плечу воина. — Иди, царь с нетерпением ждёт вестей. Как раз тебе и повод отличиться и оправдаться — хохотнул Арташ. — Иди сколе и доложи. Не нужно бояться, а Зиммелих правильно отругал тебя; ты не должен забывать, покой кого стережёшь. Иди, а то я заболтался и кхе-кхе — тебе кто не виноват; то жалуешься на холодную воду, стучишь ногами от холода, а в реке — как топор плаваешь. Наш царь не боится лезть в холодную воду, вместе с нами. Иди.

— Хорошо Арташе, — молодой стряхнул снег, картинно приосанился, а потом обречённо вздохнул и робко распахнул полог шатра…




… Городище просыпалось под пенье петухов, блеянье овец и нетерпеливое ржанье лошадей; оживало повседневными заботами и суетой. В родах скифской знати, рабы и слуги распалили кострища и обмазанные глиной печи и готовили пищу. С реки, вереницей возвращались возы, гружённые водой, а которые и пойманной за ночь рыбой. Хотя рыба не является основным продуктом, но, тем не менее, скифы не отказывают себе в этом, — в особенности кто победнее. Бедняки окреста городища и занимаются ловлей, пережидая таким образом зиму и добывая на хлеб насущный. К удачливым рыбакам подходили и торговались слуги знати, да и зажиточные скифы не отказывали в деликатесе. Спорили до хрипоты. Рыбаки торговались, не спуская цен, ведь далеко не каждый из них мог позволить себе каждый день употреблять в пищу мясо. Рыба, наоборот — деликатес знати. Потому споры и велись в части бартера «рыба-мясо». Мясо ведь основной продукт, а рыба — способ прокормить семью до наступления весны.

По змеистому серпантину набитой колёсами возов к реке дороге, скифы лениво переругивались, не желая уступать дорогу встречным: — за прошедшие сутки выпало много снега.

Само городище не походит на города Эллады и Рима. Привычный к архитектуре горожанин сразу обратит внимание на отсутствие мощёных булыжников улиц, разве что дорогу от ворот к шатру царя, выложенную тесаным лесом и три-четыре таких своеобразных «мостовых», ведущих к «домам» знати. Не увидит и каменного дворца царя скифов, зданий и архитектуры. Её здесь нет, разве что за исключением нескольких крытых осокой крыш глинобитных домов. В них коротают дни и ночи богатые перекупщики и торговцы — греки. Раньше над такими хатами посмеивались, но теперь привыкли. В их лачугах всегда можно купить посуду, вино, ткани и украшения женщинам. Скифиянки, особенно женщины и девушки знати любят принарядиться, а кто ж из женского рода чужд смотреться в зеркало и носить разноцветные ткани, красивые браслеты застёжки и серьги?

Двор царя всех скифов рядом со священным «кругом совета». Ещё дальше — кибитки-шатры знати, вещунов, венных и ремесленников. Летние колёса кибиток сменены на полозья.

Городище царя огорожено частоколом заострённых четырёхметровых брёвен. По углам периметра, вверху, — дощатые площадки для караульных с навесами от непогоды. Городище невелико: посмотрев с полёта птиц можно увидеть прямоугольник со сторонами 1,5 на 2 км, в центре которого — царский шатёр. За пределами стен городищем, в полукилометре — растянулись на бугре, вдоль реки тысячи возов, кибиток, навесов и загонов для скота, выкопанных землянок. В землянках проживают самые бедные из сколотов. Их презрительно называют — «восьминоги», за несостоятельность и отсутствие какого-либо хозяйства. Всё имущество «восьминогов» — повозка и пара волов, не считая большое число всегда испачканных детей и вечно ругающей своего мужа хозяйки. К зиме они стягиваются к городищу со всех концов степи в надежде найти работу, пережить сообща холода и прокормить свои семьи. «Восьминоги» в основном — наёмные работники и главные рыбаками. Придёт весна, они разъедутся по пастбищам, а там гляди — год, два и хозяйство пойдёт на прибыль. Самые удачливые устраиваются в охрану городища и постоянное войско, тем самым, обеспечивая семью…

Мартовский снег приятно хрустел и радовал горожан и тех, кто не в черте городища. Ещё вчера — серое, тяжёлое мартовское небо — очистилось. Грязь перестала прилипать к сапогам, просачиваться внутрь и чавкать. Повалил густой лапастый снег. Снегопад, не прекращаясь шёл весь вечер, а ночью прекратился — вызвездило, и ударил морозец. Крупные звезды подчёркивали размытую и устремлённую в бесконечную и неизвестную ойкумену млечного Пути — дорогу богов подвешенную к к той, необозримой и нехоженой дороге богов…

Рабов растолкали за полночь и погнали на уборку снега. Луна переливается серебром в блёстках в покрове снега. Факела не понадобились. Сначала рабы убрали окружность главного кострища и проходы к нему, расчистили пространство и площадь у шатра царя и его детей, а затем к паре волов, вместо воза впрягли большой щит. Импровизированный уборщик снега тронулся. К утру от жилища царя, за ворота к реке, пролегла расчищенная дорога…

Костровой позёвывал и кутался в овчину: слипались глаза, и хотелось спать, а смена вот-вот придёт. На востоке протянулась фиолетовая полоса света и начала расти в ширину. Костровой, потянулся, расправляя застывшие члены, обрадовался и забранился на его взгляд, недостаточно расторопных помощников-рабов. Попутно досталось от него и главному повару. Главный повар, пробуя мясо плюнул в сторону кострового и лениво огрызнулся. — Будет болтать сколе, лучше подкинь полено в огонь, а не то сменишь работу и заодно — голову. — Костровой осклабился. — Сколе я ж пошутил. Не понимаешь ты шуток. Вчера ты обещал килик налить. Мне положено.

— То вчера, — хитро прищурился повар, помешивая в котле деревянной лопаткой. Повар выловил очередной кусочек мяса. У кострового потекли слюнки, но повар «не заметил». Он язвительно продолжил: — Шо положено, — и затрясся животом и лоснящимся от жира передником — на то наложено. Гы-гы-гы… Ладно сколе, не скалься. Иди до казана… Твой, как обычно, слева. Остальные два — вартовым. Не спутай.

— Добре, добре — заспешил ответить костровой, нетерпеливо потирая руки и поднимаясь…




Главное кострище — окружность в три локтя, обложенная гранитными камнями. Здесь не приготавливают пищу. Это священное место Скифии — главный круг. Самые важные решения внутренней и внешней политики принимаются здесь, на совете царей. Далеко не каждого допускают в Круг. Имеют право присутствовать: цари, высокие военачальники, избранные из знати советниками царя, вещуны и тщательно отобранный обслуживающий персонал и редкие рабы, для тяжёлой и грязной работы. Вот пожалуй и всё. Исключение из всех составляет жена царя всех скифов, а уж о самом царе и речи нет. Без разрешения Зиммелиха никто не вправе собраться в этом священном месте. Исключение — главный вещун царя — Крон, тот с которым мы познакомились в Торжище. Он может появиться здесь в любую минуту…

Радиально, в двенадцати локтях от кострища, в три ряда, высятся столбы. Сверху — перекрытия и навес на случай непогоды или ослепляющего бога Хораса. Крайний ряд столбов окружности закрыт войлоком и кожами, предохраняющими от ветров. Вот, пожалуй, и всё о круге, впрочем — позабыл. Дополняет обстановку нехитрая, без изысканности мебель: брёвна — скамьи персидские ковры под ногами, поднамёт из конопляной ткани. Всё это — конечно же, уступают помпезности и убранству дворцов Ольвии и Пантикапея, но сколотам не нужно иного.

Священный огонь богини семейного очага Табити не должен гаснуть при жизни царя. Это «семейный очаг» не семьи, а всей Скифии. Огонь в кострище горит всегда и тушит его чрезвычайно редко. Происходит это в момент начала тризны по ушедшему в мир богов царя. Главный вещун царя с помощниками гасят огонь специальным настоем, в присутствии коленопреклонённых царей, знатных скифов и редких высоких гостей и тех, кому оказана честь. Не попавшие сюда ждут за стенами Круга и городища… В прошлый раз костёр затушил Крон, брат покойного главного вещуна Атоная, а ныне — главный вещун.

На тризну по Атонаю собрались больше сотни тысяч скифов, приглашённых царей и владык. Скифы пришли проводить своего царя в последний путь и заполонили городище и всю округу. Были принесены жертвы — сотня коней и рабов… Находились желающие из скифов и те кто хотел последовать за Атонаем, но этот обычай давно отжил своё. Зиммелих объявил, что с этой тризны, он запрещает принесение богам человеческих жертв. Крон поддержал молодого царя, чем немало удивил сколотов. Поддержал Зиммелиха и его брат Ассей и «путник». Перед началом тризны, молодая жена Атоная тронулась умом, завидев тело царя всех, она кинулась на нож. Её успели остановить, но рассудок так и не вернулся к ней. Зиммелих отвёл вдове отдельную и богато украшенную кибитку рядом с шатром детей и трёх рабынь, но женщина не стала там жить, а перешла в шатёр детей Зиммелиха и Накры. Её поначалу возвращали в своё жилище, но снова и снова вдова приходила к детям. Поначалу дети боялись, потом привыкли к вдове и полюбили несчастную. Она часто рассказывала о муже, грозном царе скифов и, спустя полгода, мало кто мог отличить правду о Атонае от вымышленных ею историй.




В сотне локтей от Круга невысокая изгородь — плетень. За ней вотчина главного повара с надлежащей утварью и кибитки с обслуживающим «персоналом» — слугами и рабами. Землянка главного виночерпия тоже там. Это место магнитом притягивает скифов, а охранять вход в землянку — мечта многих, но удаётся это далеко не всем. Известно, почему… Просторное подземное сооружение имеет два помещения. Откинув войлочный полог, главный виночерпий ступенями сходит в первое помещение. Здесь он зажигает масляный светильник с длинным «носиком» для фитиля и направляется в хранилище. Стены укреплены от просыпания грунта деревянными кольями и переплетены ветками. Потолок — перекрытия из брёвен и ветвей с уложенными рядами камыша и осоки. Завершает крышу полуметровый слой земли. Вход в землянку расположен с подветренной, розы ветров, стороны — юго-запада. Далеко не каждый может войти сюда, без разрешения главного виночерпия. Сотни амфор ольвийского, таврийского и греческих вин, дожидаются своего часа. Запас регулярно пополняется.

Западнее шатра царя всех скифов, к священному Кругу огня верховной богини Табити, примыкает: восьмиколёсная кибитка-шатёр главного вещуна царя с ритуальными принадлежностями, разбитая на два смежных помещения. В ней находится много того, что простому смертному видеть нельзя. Скифы со страхом, десятой дорогой обходят это место. Вход в кибитку холостого главного вещуна, всегда обкрашенный к востоку, охраняют два молчаливых и хмурых сторожа-раба. Они никогда и ни с кем не вступают в разговор. Почти двухметрового роста, они бесстрастно взирают на проходящих вдали людей. Беспрепятственно войти сюда может только главный вещун и царь всех скифов. Сам, главный вещун живёт в отдельной кибитке за конюшней царя. Ещё дальше ютятся семьи троих помощников-вещунов. В этом месте мало желающих поселиться; вещунов боятся, и бояться их колдовства и проклятий. Тем не менее, по соседству главного вещуна, расположилось две кибитки. В одной из них, полной всевозможного оружия, доспехов, наконечников копий и прочего военного снаряжения кое-как находит место и живёт древний беззубый дед. Далеко не каждый из сколотов может похвалиться таким подбором и количеством оружия. Это кибитка Тертея, тщательно укрытая от непогоды кожами. Ежедневно дед перебирает наверное в тысячный раз оружие; подправляет клинки акинаков, заботливо смазывает тонким слоем жира и увеличивает запас стрел.

— Кхе-кхе. — Дед насилу слез с кибитки, ругая свой возраст и больные колени, прищурился от слепящей белизны и поёжился… Сходив до ветру, прямо на полозья, он, покряхтев от удовольствия, заправил в штаны рубаху и застыл, прислушиваясь. Сначала — хруст снега, а потом — раскатистый и грудной смех… В седле гнедой лошади, задорно заливалась хохотом молодая наездница. Дед поспешно поправил штаны и широко улыбнулся ямой рта. Анта, а это была она, ловко спрыгнула и отцепила от седла две связанных трёхлитровых амфоры. — Ты снова меня «застукала» — прошамкал дед и залюбовался стройной девушкой. — Жаль, старый я, будь помоложе. — покрутил он седой ус. — Эх, где мои годы. Ни зубов, ни… — Анта понятливо прыснула в ладошку. — Дед, а дед, а твою кибитку двое волов не смогут стронуть — полозья примёрзли намертво. Хи-хи… Но я не о том… Возьми, это тебе — девушка протянула деду одну из амфор. — Пей дед, молоко утреннее, как всегда. Ты у повару сегодня ещё не был?

— Шпашыбо дошка — ответил дед, проигнорировав вопрос, жадно приложился к амфоре. Вдоволь напившись, вытер усы. — Хорошее молоко дошка, а к повару ишо не ходил, рабыня только пошла. Слава Папаю, што нам готовят на кухне нашего царя. Я для этого стар, да и для другово — тож. — кинул он взгляд на стройную амазонку. — Дошка, а шкажи — новости есть? — Анта с заговорщическим видом приложила палец к губам и тихо спросила. — Дед, Вара проснулась? — Словно в ответ на её слова из соседней кибитки выглянула черноглазая девушка. Даже сторонний человек заметил бы, что у молодой женщины выступающий далеко вперёд живот. Она вопросительно посмотрела на амазонку. — Привет Анта, привет дед — новости есть? — амазонка улыбнулась, глядя на живот женщины, и ловко перевела тему разговора. — Привет, как твой малыш Вара, не мешал?

— Нет, — развеселилась и фракийка и погладила свой живот. — Крон вчера заходил ко мне. Сказал, через две-три недели родятся двойняшки… Новости есть или нет, — почему ты не отвечаешь?

— Я отвечу — хихикнула Анта. — Сообщили только что — К Зиммелиху едут гости. — уклонилась Анта от ответа. — Вара, я молока привезла. Утреннее.

— Ну тебя, скоро у меня своё будет, — обиженная фракийка скрылась в кибитке. Дед укоряющее покачал головой и в шутку погрозил пальцем амазонке. — Зашем ты обидела её? Вара извелась вон то как: круги под глазами, улыбается редко, а каждый день я провожаю её за ворота городища. Она стоит и и напряжённо смотрит в степь… — дед тяжело вздохнул. — И я устал ждать по правде… Четыре луны прошло. — Анта закивала деду. — А я, думаешь, я не тоскую, но — Анта поправила башлык и обернувшись в сторону ворот городища — Ах, да, забыла тебе сказать… Вара! — вскричала она. В тот же момент полог кибитки снова распахнулся. Амазонка приблизилась к ней с сияющим личиком и радостно зашептала. — Мой Хорсил и твой муж вернулись! Ой, не падай. — Обе обнялись и заревели в голос. Дед, смахнул слезу, вздохнул, не скрывая радости и, полез в кибитку, в тысячный, наверное, раз перекладывать с места на место оружие. Ему не хотелось, чтобы девушки видели слёзы радости. От спешки и долгого ожидания, дед, в который раз порезался о лезвие длинного меча, но не обратил внимания. А на дворе перешёптывались Анта и Вара. — Нет Вара, не сейчас. Им нужно к царю. Давай я помогу нарядиться тебе, ведь твой муж и знать не ведает, что ты…. Ой, Крон идёт к нам.




— Возвраща-аются! Наши едууут! — звонкое эхо криков детворы взбудоражили жителей окреста городища. К воротам, разбуженные новостью, потекли толпы любопытных и родственников тех, кто вернулся. Кто из горожан был в седле, пришпорили коней к показавшейся процессии. «Восьминоги», и те обрадовались возвращению посланцев царя всех скифов, предвкушая возможный праздник по возвращению делегации послов Зиммелиха, — пир. Скифиянки, заждавшиеся мужей и сыновей, с радостью, смешанной с надеждой и тревогой загибали пальцы, пересчитывали число всадников. Скоро за воротами собрались все любопытные, образовав коридор для въезда послов.. — Наконец! Слава Апи. Наконец наш царь успокоится! — выразил общий настрой молодой парнишка, помахивая башлыком. Старик, стоявший рядом, не разделил оптимизма. — Не торопитесь радоваться сколоты. — умерил он пыл ликующих. — Мы не знаем, какие новости привёз Тертей и Хорсил.

— Зачем ты твк? Я молилась Апи и Папаю, за них — скифиянка, лет сорока на вид, утёрла слёзы радости, завидев среди послов сына. — Слава Апи, — живы. В кою даль ходили-то, — в земли фатеев. Как все исхудали. Досталось… Сынок! — закричала она и внезапно всхлипнула. — Сынок…

— Молчи старая, не с войны чай… — оборвал её муж, скрыв свои чувства.

Впереди колонны шествовали с поднятыми копьями со стягами царя всех скифов невозмутимый как всегда и хмурый Тертей и Хорсил… Хорсил изменился и не походил на прошлогоднего паренька-романтика. Отросла короткая редкая бородка и усики. Глаза перестали удивлённо смотреть на мир, но огонь жизни не погас в них, скорее разгорелся с новой невиданной энергией. Он беспрестанно вертел шеей по сторонам, ища Анту и не обращал внимания на приветствия. У ворот городища всадники остановили лошадей. Первым спешился Тертей. Глаза его запали, выступили исхудалые скулы. Он отдал копьё дозорному у ворот и усмехнулся. — Слава Табити, вот мы и дома. — обратился он ко всем. — Здравствуйте сколоты!

Население городища и окрест радостно ухнуло. — Слава Табити! — В морозный мартовский воздух взлетели башлыки. Тертей покосившись на мрачного Хорсила, заметил тому. — Парень, мы вернулись, а о «том» не думай. Фуг. — он разгладил усы, отёр башлыком лицо. Старший из караульных поклонился. — Здравствуй Тертее. Здорово вас потрепало. Зиммелих ждёт вас. Чем помочь? — Тертей снова устало усмехнулся. — Распорядись от моего имени сколе: — в одном переходе от городища мы оставили своих и воз. Вол обессилел, а второго пришлось зарезать. Двух возов будет достаточно. Поторопись сколе, — стая волков там… да, и возьми чего поесть и выпить… Ребята мои — голодные.

* * *


Два светильника тускло освещают внутреннее убранство шатра царя всех скифов. В их мерцании серебрится блёстками иней у свода купола. В позолоте тайского шёлка играют, переливаясь, мерцающие огоньки отражений и отбрасывают в стороны-вниз дрожанье пламени светильников. Иногда от порыва восточного ветра купол вздрагивает и с него сыплется пыль инея, ниспадая на царское ложе.

Скифский царь беспокойно ворочается во сне. Ему невдомёк, что происходит во всех ойкуменах. Сейчас всё это не интересует Зиммелиха. Он видит во сне самого обыкновенного жаворонка. Пичуга восторженно встречает утро и поёт оду жизни. В переливах пенья звенят чистые и хрустально-звонкие голоса ручьёв, наполненные шуршаньем осоки и шёпотом ковыля; мерное и спокойно-уверенное, направляющее движение жизни, течение Таны и Борисфена, в брачных играх лягушек и всплесках рыб… Гул стад, идущих к водопою и застывшие «камни» дорог и перекрёстков. На них «степных баб» — безмолвных свидетелей происходящего, ложатся слёзы утреннего тумана, а росы утяжеляют траву у водоёмов и придают изумрудно-бирюзовый оттенок.

Царь спит и не хочется тревожить его сон. Каждый день — тысячи неразрешимых вопросов. Скифия ослабла от засухи и непрекращающихся войн. Что-то меняется в ойкумене. Не все сколоты поклоняются старым и привычным богам. Они ратуют на волю богов и засушливые года; — говорят, что боги отвернулись от народа сколотов и не только от них… Почему? Ответа нет, а в ойкумене происходят изменения. Не заметить перемен может только слепой душой…

Чуть менее года назад, армия Атоная довершила распад Греции под Тирой, дорого оплатив победу. Сейчас империя Александра разваливается на глазах как гнилой плод: олимпийские игры продолжаются, но из них ушёл дух Эллады. Поднимается будущая империя детей Ромула и Рема, города семи холмов. Им пока неизвестно, что будущее величие Рима съедят пустые, отвлекающие от нормальной здоровой жизни игрища и Колизей. Рим возьмёт на вооружение изобретение Филлипа и усовершенствует фалангу, трансформировав её в «черепаху». А мысли те же, как у Александра — власть над миром. Маятник вселенной раскачивается всё больше и больше, наращивая амплитуду…. Толчки всё чаще и ощутимее сотрясают ойкумену.




В степях южной Монголии появился новый этнос — хунну. Степные богатыри хунну пройдут победным шествием Великую евразийскую Степь, создав массу государств и образований, а их двенадцатилетний календарь станет основой исчисления Срединного царства — будущего Китая… За Танаисом оживились великие сарматы. Наступает их время… Парфяне завоёвуют Иран. В центральной Америке, на руинах ушедшей в небытиё працивилизации, племена ацтеков, майя, инков, исповедующие культ маисового бога. Поклонение этому божеству приведёт к истощению богатого ландшафта и человеческим жертвоприношениям. Они не знают и ведать не ведают, кто построил самые величественные на планете храмовые комплексы пирамид — боги, и расчертил пустыню Наска, «Кто эти боги?» — зависает в воздухе вопрос и остаётся без ответа. Бытует распространенное заблуждение — инопланетяне. Таким словам можно только улыбаться. Ведь мы не знаем, что происходит под нашим носом, а тут — инопланетяне. Куда не плюнь, попадёшь в инопланетян, что не понятно, опять — инопланетяне.

Откуда у «догонов» точные математические выкладки о звезде Сириус и почему невозмутимый, в одиночестве Сфинкс смотрит в даль Евразии, туда, где находится Лхаса. Откуда подробная карта Антарктиды без ледникового щита? Вопросов миллион и везде — инопланетчики.

Курам на смех, ведь так считали люди и раньше, попросту заменив инопланетян богами….Почему не допустить самую простую мысль — всё это создано нашими пращурами без всяких инопланетян, — слабо?




«Не хочется тревожить его». Накра давно проснулась и в тысячный раз разглядывала рисунки оленей, лошадей, грифонов и птиц на внутреннем своде шатра… Царица осторожно и бережно поправила покрывало, не решаясь подняться с ложа и тем самым разбудить мужа. Последнее время Зиммелих стал раздражительным, вспыльчивым, и придираться ко всему казалось мелочному и несущественному и всем подданным, не говоря уж о ней. Попытки Накры успокоить и умиротворить супруга, ни к чему не приводят, наоборот — раздражают царя всех сколотов.

Накра задумалась и не успела подставить ладошку: падающая льдинка инея, коснулась щеки мужа и прервала сон. Зиммелих перевернулся на спину, недовольно засопел, словно капризный ребёнок и открыл глаза. Накра обняла мужа и прижалась, спрятав лицо. — Ты опять грустен, что с тобой? Я приказала не будить тебя. Поспи ещё. — Зиммелих протёр глаза, окончательно вернувшись в реальность мира, и заложил руки за голову. Он не отвечал, недвижно и бессмысленно всматриваясь в только ему известную запредельность. — Ты изменился мой муж, скажи что с тобой происходит? — спросила она как можно тише и вложила в слова всю нежность, на которую способна. Зиммелих не ответил, засопев. Накра продолжила — Поспи ещё, а я схожу к детям. Не переживай Зиме, они скоро вернутся. Тертей и не в таких переделках бывал. Вернуться, я верю. Нельзя себя изводить, и себя и нас всех. — Зиммелих через силу улыбнулся, обнял и поцеловал жену. — Нет Накра, пора вставать. Солнце взошло. Ты конечно права, но ничего не могу с собой поделать… Не нужно было отпускать его самого. Пятьдесят воинов, я предлагал пятьдесят самых лучших воинов, но брат отказался.

— Да, мой муж, но твой брат всё равно не послушал бы тебя. Он избавился бы всё равно от них в дороге.

— Знаешь, — вздохнул на всю грудь царь — ведь я никому не рассказывал о том дне. — Зиммелих запустил пальцы в волосы жены и поцеловал её в шею. — Никому… Когда мы с братом прошли второй ряд фаланги, у меня вышибли меч. Я до сих пор не знаю, как он успел среагировать. Шансов остаться в живых у меня не было ни единого. Греки окружили… Я приготовился к худшему, когда брат внезапно метнул в наседавших врагов акинак, а за ним и топор, хотя и сам находился в сложном положении. Того мгновения мне хватило с лихвой, — я поймал топор, а ему пришлось отбиваться голыми руками и ногами. Вряд ли я когда-нибудь увижу подобное искусство воина. Тогда он и получил те раны и во второй раз спас меня. Под один из ударов он подставил тиару отца. Теперь след греческого меча на ней — память. Я не отдаю и не отдам этот шлём в ремонт мастерам.

Тертей подоспел вовремя. О Папае, — взмолился Зиммелих — когда же мои послы вернутся? Какая бы не была весть, я приму её. Нет ничего хуже неизвестности.

— Я не говорила ведь, но видела… — тихо ответила Накра. — поначалу мне показалось, я — ошиблась и это во сне… Ночью я пошла к Тире…Твой брат сидел у реки… он не стеснялся своих слёз. Я не стала беспокоить его. Кто он, «Скиф»? Он не похож на нас всех. А помнишь, как мастер по изготовлению доспехов смотрел на твоего брата, когда тот благодарил за доспехи. — Накра хотела продолжить, но её прервали — в проёме шатра появился молодой караульный. Он переминался с ноги на ногу, не решаясь начать доклад. Зиммелих в ярости поглядел на парня. Сколот ещё больше испугался — ведь никто не имеет права входить в шатёр царя без разрешения. Исключение — срочные и важные новости. Едва караульный открыл рот для доклада, послышался знакомый Зиммелих звук рожка. — Чтоо? — радостно прошептал он, приподнявшись. — Я понял, сколе, иди — приказал в радости царь. Рожок снова запел… Так мог петь лишь один рожок в ойкумене — рожок Тертея.

— Они вернулись, царе! — справился с волнением и опоздал с докладом караульный. Неизвестность сразу перестала донимать и терзать душу, Зиммелих и Накра в мгновенье облегчённо выдохнули, а обрадованный и довольный собой дозорный бесшумно удалился. Царь и царица вскочили с ложа как полоумные и начали одеваться. Зиммелих, не попадая в штанину, завалился на пол и хохотнул. Накра, тоже не сдержалась. — Хорошо, что нас никто не видит, ха-ха-ха, мы словно дети. Рабыни, одевающие меня, не преминули бы этим воспользоваться. Ха-ха-ха. Не забудь булаву Зиммелихе. Когда в последний раз мы так быстро одевались?

— В степи, — вскричал, хохоча царь, — в степи, когда мы лежали вдвоём, и тебя напугал топот лошади Тертея. Помнишь?!..

* * *


Не дожидаясь поклонов и доклада посланцев, царь всех скифов торопливо подошёл и обнял Тертея и Хорсила. Тертей смутился, а Хорсил вздрогнул. Зиммелих спросил — Лёд уже сошёл в проливе Пантикапея (керченский пролив)?

— Мы не пошли по Пантикапею, а наискось — по Меотиде. — начал Хорсил, а потом вдруг замолчал. Зиммелих оглядел всех посланцев. — Продолжай мой посол, почему умолк? Сколько воинов потеряли? — Тертей почувствовал недосказанность слов царя, а Хорсил запинаясь, продолжил. — Четверо, мы потеряли четверых — он снова запнулся и посмотрел на Тертея.

— Ладно, чего там юлить — спокойно заявил Тертей, — сейчас о главном мой царе. Принесите ткань — сухо приказал он, находящимся позади воинам. — Мы ж не дети, чтобы прятаться.

— А фатеи? — спросил Зиммелих.

— Фатеи клянутся в дружбе и передали дары тебе Зиммелихе — разволновался и опустил голову Хорсил. Свежий шрам на щеке молодого посла стал багровым. — Хорошо, об этом позже мои послы. Я рад, что вы вернулись. Каковы бы не были новости — говорите. — Двое сколотов принесли связанный в узел кусок дорогой ткани и, не решаясь развернуть, застыли в поклоне. Непроницаемо-спокойный Тертей развязал верёвку и развернул ткань в глухом молчании послов, царицы амазонок и Зиммелиха. Бледность покрыла лицо царя. У Накры подёрнулись глаза и застыли. Она узнала сломанную боевую секиру и остальное имущество: тёплый башлык, ботинок, боевой пояс, нож с обломанным лезвием. Верхняя тёплая куртка была разорвана, а коричневые пятна говорили сами за себя.

— А тело? — неестественно спокойно спросил Зиммелих. — Где тело или останки? — Тертей поскрёб заиндевевшую бороду. — Мы больше ничего не нашли мой царе. Твой брат попал под горный обвал.

— Продолжай Тертее. Это то место, которое хотел найти мой брат?

— Да мой царе. Фатеи показали, но подходить туда отказались. Мы видели у их собак поднятую от страха шерсть. Они боятся таких мест. Их старейшина сказал, что в этих местах живут злые боги. Именно он отговаривал «скифа» идти в то место. Он клянется, что видел произошедшее и молился всем богам… Когда твой брат приблизился к каменному шатру из пяти камней, (дольмену) раздался рёв и появился «волосатый». — Накра вздрогнула и непроизвольно пододвинулась к мужу и зашептала. — Ты помнишь, как я рассказывала тебе о них. Они убили много моих амазонок. — Побледневший Зиммелих кивнул. Он помнил рассказ Накры, но «волосатых» видеть ему не пришлось. Тертей тем временем продолжил: — Старейшина Фатеев рассказал нам то, во что невозможно поверить. Твой брат, царе снял верхнюю одежду и боевой пояс, оставив один нож и направился к «волосатому». «Волосатый» рыкнул, не желая пропускать «скифа», к дольмену, но побоялся подойти. Старейшина фатеев бает, что они стояли похожие на двух богов — бога света и бога ночи и молчали, а потом твой брат пошёл к каменному шатру. «Волосатый» преградил дорогу, в ответ на что «скиф» рассмеялся. Тогда «волосатый» громко заревел на все горы. Рёв, вызвал обвал.

— «Волосатый» боялся «путника»? — не сдержалась и переспросила удивлённая Накра.

— Так сказал старейшина. Я ничего не прибавил. — ответил Тертей — Мы несколько дней разгребали камни и снег. Пришлось спуститься в пропасть, туда, где остановился обвал. Не смотря на предостережение старейшины — не входить в каменный шатёр, я залез внутрь и запалил огонь. Там было пусто, но в одном из углов, я нашёл сапожок и следы пребывания человека.

— Значит «Путник» жив? — с надеждой в голосе спросила Накра. Тертей покачал головой. — Вряд ли моя царица. Он не вернулся к фатеям, а без тёплой одежды далеко не уйдёшь.

— А обломанное лезвие ножа и акинака? — вмешался Зиммелих.

— Это и для меня загадка мой царе. Я думаю «скиф» погиб не под обвалом, а позже. Одному человеку оттуда не выбраться; кругом пропасти. Скорее всего, твой брат погиб карабкаясь вверх. Выше того места, в локтях двадцати, в расщелине скалы Хорсил заметил странный блеск. С помощью верёвок он вскарабкался и обнаружил сломанный конец лезвия ножа. Остриё мы вынуть не смогли. Вероятнее всего в том месте твой брат и сорвался в пропасть. — Тертей продолжал рассказ, а в это время к царю тихо подошёл главный вещун. Он незаметно переглянулся с Тертеем, а затем неожиданно для скифов сказал. — «Волосатый» разрывает сильного и здорового быка в мгновения. Ты, Тертее веришь вранью фатея? Я — нет.

— Кроне, — вмешался Хорсил — мы тоже не верим, но в глазах старейшины мы видели страх, когда он рассказывал.

Царь скифов поднял руку и все присутствующие умолкли. — Хорошо. Идите к своим близким и отдохните. В полдень к обеду я жду Тертея и Хорсила с подробным докладом о фатеях и вашем пребывании у царя Перисада… О ваших семьях я позаботился. Отдыхайте послы. Что ты хотел сказать ещё Тертее?

— Мой царе, прости, что скажу о другом. Это не касается нашей миссии; по дороге в городище один из волов споткнулся и сломал ногу.

— И что? — удивился Зиммелих.

— Пришлось зарезать, не пропадать же добру. Ещё мы подкололи большого вепря. Пусть твой повар распорядится с тушами.

— Хорошо, — усмехнулся царь — вы свободны. — Послы облегчённо выдохнули, не скрывая радости… Зиммелих, неожиданно для всех, спокойно принял плохую новость. Послы поспешно удалились, возбуждённо гомоня и радуясь предстоящей встрече с близкими, а к царю тем временем обратился Крон. — Мой царе, — сказал он, пристально всматриваясь в Зиммелиха, — а почему бы не отпраздновать возвращение послов. Народ твой будет рад празднику, тем более, что сегодня первый день весны. Каково твоё решение Зиммелихе? — Крон застыл в ожидании, а Накра тронула за плечо мужа и кивнула вещуну. Зиммелих с отсутствующим и безразличным ко всему взглядом ненадолго задумался. — Хорошо Кроне, пусть будет праздник. Распорядись. Пусть за стенами разожгут костёр и займутся всем необходимым… — и хотя голос царя отливал холодом металла и безразличием, Накра и вещун посветлели — «гроза» миновала.

Зиммелих заторопился в шатёр и скоро вернулся с горитом, полным стрел; в простой одежде и обыкновенном башлыке. Он приказал подать коня. Когда охранники, было, тронулись вслед, Накра остановила их. — Не нужно сколоты сопровождать, мой муж хочет побыть один. — Зиммелих благодарно взглянул на жену и пришпорил коня… Крон посмотрел на небо и обрадовано произнёс, поклонившись солнцу. — Слава Апи, всё становится на свои места. Не грусти царица. Жизнь продолжается.

— Продолжается — неслышно ответила Накра, — но без «скифа». Он внезапно появился в нашей жизни и внезапно ушёл, словно его и не существовало никогда. Мы никогда не узнаем, кто он.

— Он из другой ойкумены царица — загадочно ответил Крон — и у него большой путь недоступный всем нам — прозвучал странный ответ главного вещуна. Накра ничего не поняла, но переспрашивать не стала. Она обернулась, направляясь в сторону шатра с детьми и, вздрогнула, завидев вдову Атоная. Полоумная стояла рядом и, Накре показалось, — вдова осмысливает сказанное вещуном. Ни грусти не радости не выражало лицо несчастной. Беззаботная, казалось ко всему женщина, утаптывала голыми ногами снег. Накра поманила её. — Пойдём, тебе нужно обуться и одеться.

— Пойдём — согласилась та и без всякой связи заявила. — «Скиф» в другой ойкумене. Шатёр спустится с небес… — Вдова странно хихикнула и, не обращая внимания на Накру, повторила. — Шатёр спустится с небес… Мне холодно, пойдём к твоим детям. — Накре показалось странным не только выражение вдовы, но и поведение Крона. Вещун спрятал лицо, торопливо обернулся и спешно направился в сторону своей кибитке…




Снег искрился на солнце и слепил, заставляя щуриться. Городище скрылось из виду. У редкого леска царь остановил коня и спрыгнул. Не выбирая пути, направился наобум в глубину леса. За ним потянулся и верный своему хозяину, боевой конь…

Боль не проходила, а становилась непереносимой. Стучали и гупали в висках «молотки», будто кто-то невидимый молотил без остановки и с остервенением о наковальню.

«А собственно на что можно было рассчитывать» — думал царь. «Ведь я знал, что цель брата опасна. Нужно было остановить, хотя впрочем, путник, вряд ли послушал». Захотелось вдрызг напиться вина и не думать — ни о чём не думать… Он подошёл и, прислонившись к молоденькой ольхе, вскричал на всю ойкуиену.

— Брате, где ты, где!? Не верю!

— Верю! — вернулось эхом. С ветвей посыпался снег и взлетели потревоженные птицы… «Верю» — удивился Зиммелих услышанному. — Да, — забормотал он — верю! Нужно верить, а то.. — То ли себе, то ли кому-то невидимому и присутствующему при этом, — громко произнёс он. — Я буду ждать, но исполню долг. Твоя могила брате будет у Тиры, невдалеке от кургана отца. На тризну я приглашу всех скифов… пора возвращаться, пора. — Зиммелих зачерпнул пригоршню снега и обтёр лицо. Холод несколько освежил и успокоил, придав сил…




«Круг» молчал, дожидаясь царя и царицу. Едва они показались, присутствующая скифская знать немедленно поднялась и застыла в поклоне. Тертей не преминул заметить посветлевшее лицо Зиммелиха и толкнул в бок Хорсила. Посол незамедлительно ответил, наступив на ногу. «Понимаю, дескать, не слепой». Зиммелих подал знак Крону о начале трапезы и окинул гостей. Все приглашённые присутствовали. Он и Накра устроились у своих «кресел». Низенькие столы были накрыты и заставлены блюдами с свежиной вепря, бараньей сюрпой, ржаными лепёшками, зеленью молодого чеснока и дикого ольвийского лука. Каждому из гостей предназначался килик для питья айрана кобылиц, излюбленного слабоалкогольного напитка скифов и килик для вина.

Двое вещунов поднесли Крону ритуальную золотую чашу и шесть поменьше — серебряных и поставили на жертвенник. Главный вещун царя всыпал в главную жертвенную чашу всё содержимое малых чаш: семена конопли ржи, пшеницы и полевых трав, высушенные листья деревьев. В отдельную чашу, помощники Крона положили небольшие кусочки пищи со стола царя, с небольшим количеством молока кобылиц и вина. Крон обошёл трижды вокруг священного очага Табити и воздал короткую молитву верховной богине скифов. — О Табити, прими дары сколотов и освяти пищу нашу. Пусть твой священный огонь очага никогда не погаснет для нас. Будь благословлена во все времена, освящающая наши дома и продлевающая род сколотов, о Табити! — Крон снял себя длинный, расшитый золотыми и серебряными нитями, с рисунками животных плащ и узорный башлык и передал одному из помощников. На плечи ниспали седые волосы. Он поклонился Священному Очагу и встал на колени. Двое вещунов, поочерёдно подали золотые чаши главному вещуну. Крон уколол ритуальной иглой средний палец и в каждую из чаш выдавил капельку крови, а потом содержимое чаш отправил в огонь очага. Когда над кострищем заструился дым, вещуны добавили для благовония по горсти семян конопли. — Табити приняла жертву и благословляет пищу мой царе! — вещун поднялся и направился к Зиммелиху. Он поднял большой кубок царя, сделал глоток и, поклонившись, торжественно передал Зиммелиху. Царь всех скифов также надпил молоко, присел и передал Накре. — Скажи Кроне, почему с времени тризны по отцу, ты постоянно нарушаешь нашу традицию. Первым в Круге всегда пьёт царь. В редких случаях — второй вещун, кстати, где он? Я не вижу его. — На Зиммелиха взглянули спокойные и твёрдые глаза старого вещуна. — Мой Царе, так распорядились боги. Если ты возражаешь, я не буду больше делать этого. — Накра усмехнулась словам Крона и передала чашу дальше по Кругу. — Зиммелихе, — развеселилась она, — Крон предлагает тебе поспорить с богами. Не правда ли Крон?

— Нет, моя царица, я не приглашаю царя на спор с богами. С богами не спорят. Если царю всех скифов угодно, я принесу богам жертвы и попрошу их вернуть старый обычай.

— Ты не ответил мне, — вмешался царь, — где второй вещун? — Крон склонил голову. — Мой царе, второй вещун не вышел из своей кибитки. Я не знаю, почему — наверное, он болен.

— Хорошо Крон, я понял. Ты не забыл нашего разговора? — царь насупился, нетерпеливо ожидая ответа. — Нет мой царе, я помню твой приказ, все, что в моих силах будет сделано… Я могу занять своё место, мой царе?

— Да, иди. — Зиммелих утвердительно кивнул. Старый вещун, прихрамывая, направился к противоположной от Зиммелиха стороне Круга.

Не только Накра, но и гости не преминули заметить изменение в поведении царя. В Зиммелихе действительно что-то изменилось: он непрестанно сыпал шутками во время трапезы и часто смеялся. Виночерпий и помощники главного повара не мешкали; содержимое блюд и киликов регулярно пополнялось. Накра то и дело бросала короткие взгляды на мужа и радовалась переменам в нём. Заметила она и другое: — у виска мужа появились седые волосы, — утром их не было.

— Тертее. — усмехнулся царь и хитро прищурился. Воин отставил кубок с вином. — Я во внимании мой царе, мой ученик.

— Ты ведь говорил, что стареешь Тертее. Ты не сильно удивлён происходящим?

— Чем удивлён, мой царе, я не понимаю тебя? — невозмутимый воин утёр бороду и усы. Он вопросительно уставился на царя, не понимая вопроса. Гости дружно умолкли, в ожидании очередной «хохмы» Зиммелиха. Царь важно разгладил бороду и подкрутил усы. — Чем, чем Тертее, будто не понимаешь.

— Я не понимаю царе, — заёрзал Тертей и пожал плечами.

— Эх ты, мой воин… не догадался гутаришь, — усмехнулся Зиммелих и неожиданно громко сказал. — Своей женой-фракийкой. — Пожилой воин покраснел и опустил голову.

— То-то — снова усмехнулся царь, заметив смущение посла. — Перед отъездом ты говорил, что стар для этого… ха-ха, Тертее. Когда родится ребёнок — позовёшь своего царя, или? — хохот заглушил последние слова, а лицо Тертея приняло обычный хмурый вид, а потом разгладилось в улыбке… Накра снова удивилась. «Он снова, такой как раньше, мой муж».

— А ты, Хорсиле, — не стал дожидаться ответа Зиммелих — борода я вижу, у тебя растёт. Что ты скажешь? — Сын каменотёса недоумённо пожал плечами и растерянно заморгал. — О чем сказать, мой царе, — о бороде? — В кругу снова «грохнули» — Мой царе, мой царе — передразнил Хорсила Зиммелих. — Почему я узнаю последним то, что говорят все?

— Я не понимаю, о чём ты мой царе, подскажи.

— Ах, не понимаешь как и Тертей недопонимаешь… Напомню, ежли забывчивость у тебя мой посол. Мне сказал Арташ, что обыскались в городище сегодня утречком, но так и не смогли найти молодую амазонку. Интересно, — вон и Накра встревожилась: — Где сестра, где сестра? — тревожилась Накра, а я почём знаю, где Анта. Попала и всё тут. Хотел отряд посылать на поиски… Слава Папаю нашлись сколоты, кто видели её лошадь, привязанную у твоей кибитки, да привязанную в закутку, что и не заметно… ха-ха. Или скифские языки врут?

— Да мой царе. — покраснел и растерялся посол царя. — «Да» — это означает, врут, или же…о Папае, да мой посол оказывается, не умеет владеть своим лицом. — Хорсил наконец справился с собой и смог спокойно ответить. — Нет, не врут Зиммелихе, Анта расспрашивала меня о фатеях.

— Ха-ха-ха, ха-ха-ха, — взорвался Тертей. — о фатеях, говоришь. Нашу Анту заинтересовали фатеи, с чего бы гы-гы. А можт она тож мечтает заполучить бляшку посла! Ну, вы ребята даёте!

— Я…

— Ладно будет тебе, Зиммелихе — отозвалась Накра. — вогнали парня в краску.

— Не девица, чай — возразил, смеясь Зиммелих. — Сделаем следующее, мой посол: — Моя жена, сестра Анты не возражает, я — тоже. Осталось благословление твоего отца. Я уже отправил за ним посланника.

… Накра кивнула мужу и вдруг перехватила короткий и внимательный взгляд Крона. Где-то внутри похолодело: «неужели вещун догадывается. Но откуда он может знать? Тот, кто знал мою тайну, унёс её с собой в могилу. Нет, вряд ли он может догадаться». Она перевела взгляд на сестру и сделала вид, будто не замечает… С Антой всё понятно. Сестра потупилась и опустила голову, делая вид, что занята едой и ничего не слышит и никого не видит. Анта светилась счастьем; она покрылась румянцем и покраснела до кончиков ушей и корней волос. Ещё бы, — «сам царь благословил», а ведь этому царю когда-то её сестра Накра хотела снести голову. Царица снова посмотрела на вещуна и удивилась. Крон исчез тихо и незаметно. В этот момент её тронул за плечо слуга Крона и зашептал в ухо: — Царица, главный вещун по приказу царя просил тебя прийти в его шатёр. Я проведу тебя.

Накра вздрогнула от неожиданного приглашения. Зиммелих же не обратил внимания на сказанное, а может и специально — громче заговорил.

Гости не заметили ухода царицы, их внимание приковал рассказ Хорсила о Перисаде. Изредка захмелевшего посла поправлял Тертей… — Нет Хорсиле, сначала кобылица от страха понесла, другой хотел помочь, но не успел…и я…не успел, он сорвался в пропасть с лошадью. Ты не мог этого видеть никак. Мы были позади всех. Это запах «волосатых» виноват, лошадь испугалась и понесла. Мы ведь видели отпечатки их голых ступней, они почти вдвое длиннее наших, а большие пальцы короче наших. Они огромного роста, с красными глазами. «Волосатые» ненавидят людей и, завидев, убивают. — Зиммелих насупился. — А как тогда мой брат, ведь он не боялся?

— Не знаю Зиммелихе, фатеи говорят, к «ним» нельзя близко подходить. Мечи и копья бессильны против «волосатых».




Глава одиннадцатая Тайна Накры


По обе стороны, над входом шатра главного вещуна, красовались два разукрашенных человеческих черепа. Черепа злорадно ухмылялись, а пустые глазницы источали непередаваемый страх и ужас. Безмолвные стражи у полога недвижно и безучастно взирали на окружающий их мир. Казалось, ничто, и никто не может поколебать спокойствие двух мрачных и грозных охранников. От них веет таким же холодом и отсутствием жизни, как от черепов… Сюда, к их господину беспрепятственно может войти только один человек — царь всех скифов. Завидев, подходящую со слугой вещуна, Накру, молчаливые стражи вздрогнули и изобразили подобие улыбки. В глазах заплясали огоньки скрываемой радости и чувство непередаваемого, в своей неожиданности, счастья. Слуга Крона подал знак стражам и приказал: — Пропустить царицу, приказ Зиммелиха! — Охранники раздвинули скрещённые копья, не переставая «есть» своими безучастными глазами царицу. Как и многие жители городища, стражи любили Накру, но вряд ли кто мог в это поверить или догадаться о подобных чувствах безучастных и мрачных слуг Крона, разве что их хозяин. Слуга отвёл в сторону войлочный полог и указал Накре внутрь шатра. Накра нерешительно остановилась. Царица, как и многие из сколотов боялась этого места и потому чувствовала себя неуверенно.. — Проходи наша царица, не нужно бояться. — неожиданно мягко произнёс один из стражей. Накра удивилась, ведь до сего момента, считала, что стражи — немы. Она преодолела робость и шагнула внутрь, но вдруг остановилась и поманила слугу главного вещуна. — Вещун, подойди.

— Я слушаю тебя моя царица.

— Когда сменятся эти воины, налей им по килику «киосского». Это мой приказ. — Младший вещун раскрыл рот от удивления, а стражи безмолвно, но многозначительно, переглянулись. «Царица назвала их воинами. Так их звал только хозяин. Другие скифы называли просто — «рабы», а госпожа помимо сказанного, приказала угостить очень дорогим вином».

Накра недолго постояла в крохотном тамбуре, если можно так назвать, отделённое войлоком от основного главного помещения главного жреца, где совершаются таинства гадания и алтарь скифских богов. Наконец, пересилив робость, осторожно приоткрыла внутреннюю перегородку шатра, отделяющую мир богов от мира людей. Царица с любопытством, смешанным со страхом, заглянула внутрь…

По внутренней части окружности шатра, святилище главного вещуна освещали семь масляных светильников на уровне груди. Выше их — разрисованные маски диковинных животных и свирепых с злобным оскалом морд… На устланном толстым войлоком полу, у стен — множество ритуальных чаш и сосудов. На продолговатом столике, состоящем из четырёх полок — разнообразные ритуальные ножи, крючки, ножницы, шила и клещи. От их устрашающего вида по спине Накры пробежал холодок, но любопытство взяло верх. Она пошире открыла полог и вошла, не переставая огладываться… На дальней стене, напротив её, висел боевой пояс, горит, полный стрел с искусно отделанным луком. Сбоку — две боевые секиры и скрещенные акинаки, а над оружием — чеканка на серебряном круге, в два локтя диаметром с вычеканенными разнообразными животными. Рисунки некоторых царица амазонок видела впервые. В центре чеканного круга — змей, свернувшийся в кольцо и кусающий свой хвост, которого окружали семь звёзд. Накра вздрогнула от нахлынувших воспоминаний и чуть не вкрикнула, прикипев взглядом к змею…

В центре шатра у низенького столика сидел, подобрав под себя босые ноги, главный вещун.

Крон одет в обыкновенную белую полотняную рубаху и штаны из волокон конопли. Он был сейчас похож на обыкновенного старика, а не строгого и хмурого главного предсказателя и целителя, которого боялись и обходили стороной. До сегодня Накре не приходилось зреть вещунов в простой и дешёвой одежде. Крон, сейчас, не казался грозным предсказателем и строгим врачевателем, приказы которого боятся ослушаться не только обычные скифы, но и знать. Перед ней находился самый обыкновенный человек. Главный вещун так увлёкся рассматриванием свитка, что не заметил прихода гостьи. Накра перестала бояться обстановки — любопытство взяло верх. Она тихонько подкралась и, затаив дыхание, заглянула… На свитке были странные, непохожие ни на что рисунки и линии. В нижней части расположились ряды «крючков» и точек. Крон увлечённо рассматривал «крючки» и напевал неизвестную царице мелодию на чужом языке. Иногда он делал пометки заострённой палочкой, макая её в маленький сосуд. На столике, кроме раскрытого свитка и светильника находились два пустых, изящной работы, серебряных килика и глиняный, покрытый чёрным лаком со змейкой, кувшин греческой работы… Огонёк светильника качнулся, выдав присутствие гостьи. Вещун спохватился и резко привстал. — Фуг, — шумно выдохнул он и засуетился, будто его застали за нехорошим занятием. Однако Крон быстро пришёл в себя. — Извини царица старика, не заметил тебя. Ты вошла тихо как молодая лань. Присаживайся рядом. — Он торопливо свернул свиток, но Накра помешала.

— Что это у тебя за колдовские знаки? — Крон рассмеялся. — Это не колдовские знаки, а знания. Им много лет. Они помогают в моей работе и лечении болезней. Можешь смотреть, — они не кусаются. — Накра с неподдельным интересом, снова заглянула в свиток. — Я видела у греков похожие значки и в другом месте. Ты не боишься наказания?

— Нет, моя царица, — снова рассмеялся Крон — чего мне бояться. А вот скажи мне царица, а где ты видела подобные крючки, кроме греков? — поинтересовался он и жестом пригласил сесть.

— Ты мне всё равно не поверишь Крон, — осмелела Накра — как сегодня утром полоумной вдове Атоная. Почему ты отвернулся и ушёл, когда она упомянула «скифа» — закончила Накра и расположилась напротив. Крон пожал плечами и склонил голову: — Вдова Атоная, как бы это объяснить царица, чтобы ты поняла — она иногда видит то, что простым смертным и нам вещунам неведомо. Возможно, она из-за своей болезни может заглядывать в прошлое и будущее, но не понимает и не осознаёт увиденного. Возможно это её фантазии. В ойкумене есть люди, которые могут заглянуть в будущее, но понять его не в состоянии. — Накра качнула головой в знак согласия и откровенно рассказала Крону, «виденное» перед Тирой, удивившись своей откровенности и серьёзности, с которой Крон выслушал рассказ. — Ты говоришь дочка, видела больших птиц, несущих смерть? И давно это у тебя такие видения?

— С детства, а ты — вещун больше не называй меня дочерью! — вдруг разъярилась Накра, но быстро успокоилась. — Так я больна, ты говоришь? А поэт, который читал мне стихи о нас, как это понять? Странно и другое, — когда я прочитала первые слова стихов «скифу», он продолжил их на том языке, на котором их читал Саша? Вот так вещун! — Крон неожиданно вскочил. Накра заметила — у Крона задрожали ладони. — Я предполагал, что он…. Но как такое возможно… время, не подвластно… — старик зажал свой рот. — Накра, к тебе просьба. Никому больше не говори о твоих видениях. Я прошу тебя!

— Хорошо вещун, тогда и ты ответь на мой вопрос. Ты поможешь мне, только не спрашивай ничего? Ты знаешь много языков других народов, и многое видел в жизни. Мне нужно было прийти раньше.

— Я помогу тебе, какова бы ни была твоя просьба. Сейчас уберу свиток. Знания, моя царица нужно беречь и относиться к ним, как к девушке… Они обширны, ценны, но и не могут принадлежать одному народу. Ну вот, — сказал он, пряча свиток в пустую амфору, — спрашивай?

— Сначала скажи мне Крон, зачем ты позвал меня сюда? Это правда, что сказал твой слуга? — Вещун однако не торопился с ответом. Огоньки светильников своим мерцанием и приятным запахом завораживали царицу. Казалось, — она попала в другой мир, в котором всё спокойно и хорошо, в мир, где не существует забот и ожиданий, горя и войн. Крон отнёс амфору со свитком и подлил масла в длинноносые светильники. Огоньки заплясали ярче и ярче. Одна из штанин главного вещуна задралась и Накра внезапно вздрогнула. Сердце гулко забилось. Ей захотелось задать вопрос Крону, но вещун опередил. — Моя царица, ты здесь по приказу и просьбе твоего мужа и нашего царя. Мне известно о вашем горе… Смело говори Накра, — все тайны останутся здесь. Клянусь богами. — Накре показалось, что взгляд вещуна сверлит её и проникает куда-то глубоко внутрь, где спрятаны все её тайны. Вещун отвёл взгляд, догадавшись о смущении женщины, и налил в оба килика вино.

— Тебе сейчас станет легче, не бойся меня дочка. Я не сделаю тебе плохого. Выпей немножко и рассказывай, только — откровенно. — Крон умолк и первым пригубил вино…




— Это произошло под Тирой, — начала говорить Накра — в том сражении. Я получила сильный удар в живот и… — Накра всхлипнула и больше не сдерживаясь, зашлась плачем. — Я не смогла родить живого ребёнка. Я была на третьей луне беременности. Зиммелих не знает. Если муж узнает, то — Крон посерьёзнел. Он взял со стола кусочек белоснежной ткани и утёр слёзы царице.

— Я сделаю всё, что в моих силах… продолжай дочка. — Накру теперь не полоснуло — «дочка», её словно прорвало. — Один из вещунов — заторопилась она, успокаиваясь — помог мне избавиться от мёртвого ребёнка и назначил лечение. Он дал мне порошок и сказал, что его нужно пить каждый раз перед… нужно… перед, тем, как я иду в ложе к своему мужу.

— Продолжай, кто этот вещун и что он за порошок тебе дал.

— Тот вещун, — снова всхлипнула Накра — он ушёл в мир духов. За день до своей смерти он сказал мне. «Принимай порошок до осени». На следующее утро этого вещуна нашли с ритуальным ножом в сердце. Я испугалась, хотела прийти к тебе, но мой муж… ты ведь сам видел Кроне, какой он мрачный ходил до сегодняшнего дня. Я.. — Крон заметно помрачнел, а Накра, продолжила. — Принимать порошок до этой осени. Так сказал вещун…

— Значит до осени, о Папае! Ты ничего не напутала случаем?

— Нет Кроне, нет.

— Вот оно что. Ясно, но почему ты не пришла раньше. О Табити, как же я не догадался раньше. — Крон осёкся, а Накра испуганно посмотрела на плотно сцепленные губы главного вещуна. Нижняя губа окрасилась кровью.

— У тебя порошок с собой, дочка? — внезапно спросил он.

— Да. — Накра покрылась румянцем и вынула из лифа маленький мешочек. — Вот он, порошок. — Крон развязал тесьму, понюхал содержимое и попробовал на вкус. Лицо вещуна стало зловещще-тёмным. Он бросил мешочек под столик, в пустую чашу. Накра испугано молчала, глядя на изменившееся до неузнаваемости Крона.

— Этот порошок тебе дал вещун? — переспросил, смягчившись Крон.

— Да, я ведь сказала…

— Хорошо, я вылечу тебя моя дочка. — Накра вздрогнула от слов.

— Правда? Мне нужно раздеваться, как тогда, перед тем вещуном? — спросила она едва слышно.

— Нет, царица, в этом нет необходимости. Ты родишь ребёнка того пола, какого захочет царь всех скифов. Я обещаю тебе. — Крон отошёл и скоро вернулся с маленьким глиняным пузырьком. — Выпей это сейчас моя царица, а потом расскажи мне о своей матери.

— Это обязательно?

— Да. Случалось ли у Ланы подобное? Мне необходимо знать, возможно, придется добавить некоторые травы в настой. — Накра снова всхлипнула.

— Я мало, что помню о своей маме, время… — Внезапно царица амазонок вздрогнула, остановившись на изуродованной ступне вещуна. Смутное и забытое начало всплывать из глубин прошлого. Она снова, как тогда — раньше, увидела свою маму.




Лана — царица амазонок, покачивалась в седле и прижимала руку к ране на груди. Окровавленные доспехи царицы и боль не мешали ей, однако властно отдавать команды своим воительницам и держать на руках маленькую дочь — Накру… Амазонки попали в сложную ситуацию, потеряв полсотни воинов. Жизнь и существование племени под угрозой плена и рабства. Нужно уходить и спасать свой народ и детей. Надежд на спасение не было. Никто из амазонок не понимал, почему их обложили и окружили со всех сторон. Чужаки, одетые в одежды степняков обещали отпустить всех амазонок. Взамен на свободу они требовали отдать дочь Ланы — Накру. Соплеменницы Ланы упрашивали царицу отдать дочь и тем самым сохранить их народ. Лана была непреклонна.

— Я не отдам дочь никому! Лучше умереть! — Когда доводы были исчерпаны, царица привязала к себе дочь и вручила Накре маленький меч. Больше не обращая внимания на соплеменниц, Лана пришпорила коня к врагам. Амазонкам ничего не оставалось больше. Они ринулись за своей царицей. В той рубке они как могли, закрывали свою царицу. Тогда Накра и поняла, что стоит жизнь. Шестилетняя девочка заколола одного из бандитов, а второго ранила. Несмотря на потери, амазонки сумели вырваться из кольца, но в степи раздался клич и заклубилась пыль… К ним — наперерез, гоня лошадей спешили новые враги… Лана остановилась, а потом и вовсе произошло странное: — из леса, — неподалёку выскочили на лошадях лучники и стали в упор расстреливать бандитов. Скоро амазонки остались одни, а лучники скрылись, пожелав остаться неизвестными…




С уст Накры готов был сорваться вопрос к Крону, когда раздались два предупреждающих сигнала — стуки копий о щиты. Пламя светильников дрогнуло — в шатёр вошел, покачиваясь, захмелевший царь всех скифов. Крон поднялся и застыл. Зиммелих махнул рукой и подошёл к жене.

— Я рад твоему приходу мой царе. — засуетился главный вещун и незаметно подмигнул Накре.

— Ты мой царе и царица амазонок оказали мне, старику, большую честь посещением. Не откажи от угощения Зиммелихе. — Царь бесцеремонно перебил вещуна. — Крон, лучше скажи… ты сможешь помочь или нет? Это волнует меня более всего. Я хочу знать.

— Да Зиммелихе — уверенно ответил вещун, ошарашенному таким поворотом Зиммелиху. Пока царь переваривал новость, Крон принёс маленькую амфору и обыкновенный глиняный килик. — Не откажись мой царе от угощения. Не откажись и ты — царица.

— Ты уверен в своих словах Крон, — повторил Зиммелих, глядя в глаза Крона. — Накра не может забеременеть с того самого проклятого сражения под Тирой. Здесь какая-то тайна, а может заклятие, что!? — вдруг вскричал он. В шатёр заглянул один из стражей, но Крон махнул рукой и тот скрылся. Зиммелих продолжил. — Не шути вещун. Рассказывай, почему? Я хочу знать! — Крон пропустил мимо ушей последние слова Зиммелиха, а Накра напряглась. Вещун спокойно разлил вино и подал килик царю. — Угощайтесь. У вас будут дети Зиммелихе, но, но прежде мне нужно узнать у твоей жены некоторые моменты жизни её матери, чтобы назначить правильное лечение. Не далее поллуны, твоя жена забеременеет сыном, но тебе Зиммелихе придется хорошо «попотеть».

— Ты не врёшь Крон, — заметно успокоился царь. Зиммелих усмехнулся и посмотрел на жену. — За тем, чтобы «попотеть» — не станет. А теперь говори правду, — что с Накрой? Ведь она родила двух здоровых детей. — Царица амазонок в испуге спрятала лицо и потупилась, а вещун не обращая внимания на тон царя, спокойно заметил: — Мой царе есть вещи, которые нельзя говорить вслух, чтобы не накликать злых духов. Давай выпьем за твоего будущего ребёнка… Законы я знаю. Если я не сдержу слова по прошествии одной луны — сожжешь меня. А причин много и о том знать тебе совсем необязательно. Я скажу вам обоим день или ночь, когда вы зачнете сына. Главное, чтобы ты справился. — Зиммелих не выдержал и от радости захохотал.

— Справлюсь старик, ха-ха, давай своё вино. Не отравишь нас с царицей… — Зиммелих обрадовался своей шутке и залпом влил в себя напиток. — Ух ты! — Он удивился, — вино превосходное, в моих запасниках такого не водится! Откуда оно у тебя?

— Нужно знать места, — уклонился от ответа Крон и сменил тему. — Накра, я хочу послушать рассказ о твоей матери. Начинай, а я подолью в килики вина, а если у тебя, мой царе, в запасниках нет такого, я буду рад услужить. Мой слуга принесёт тебе амфору, сегодня-же.

— Хорошо, не буду мешать… Мне и самому любопытно.

— Обещаете, что не расскажете никому? — попросила Накра. Зиммелих опрокинул килик и приложил палец к губам. — Обещаю, — ответили одновременно мужчины. Зиммелих снова приложил палец к губам и тихо заговорил. — Мне рассказывал отец мой, что однажды он хотел разделить ложе с Ланой.

— Ого!

— Тише, так вот мой отец рассказал мне, ну тогда, Накра, когда я привёз тебя… вобщем, он хотел разделить ложе с Ланой, но окончилась эта затея тем, что он бежал от царицы, не успев прихватить одежд, а разъярённая царица амазонок, преследовала царя всех скифов, как мальчишку…

— Ха-ха — ха-ха…

— Вот так то, ха-ха — не сдержался и Зиммелих. — А теперь жена — рассказывай…




— …Мою маму любили все амазонки. Она была жестокой, но справедливой. Когда был голод, отдавала последнее. Я — старшая дочь, Анта — младшая. Мама никогда не болела. Перед тем как навсегда уйти в мир духов — голос Накры дрогнул. Она взглянула на мужа и продолжила — мама просила меня найти отца и передать, что любит его.

— Скажи мне Накра, что Лана рассказывала о твоём отце. Каков он из себя? — спросил Крон.

— Я никогда не видела отца и не знаю, кто он, но мама иногда рассказывала о нём… Отца нашли в степи, в наполовину сгоревшей кибитке. Два спутника моего отца были мертвы. Они закрыли отца от огня своими телами. Амазонки случайно поехали на пожар, полагая, что горит степь… Вокруг кибитки кружили на лошадях вооружённые бандиты. Завидев маму и её воинов, тотчас бежали. Человека с обожжённой ногой, — моего отца, мама выхаживала больше луны. Оказалось, что мой папа превосходно владеет всеми видами оружия. Однажды, как рассказывала мама он, шутя, обезоружил голыми руками двух лучших воинов-амазонок. Ещё он мог приказывать лошадям и те слушались его.

— Ха — Зиммелих улыбнулся и поставил на столик пустой килик. — Это могут многие жители степи. Крон, налей-ка ещё. Старик поклонился и выполнил указание царя. В какое-то мгновенье Зиммелиху показалось, у старика дрожит рука. Крон поднял свой килик.

— Я хочу выпить за храбрых воительниц-амазонок. О твоей матери Накра мне приходилось слышать!

— Так вот, — продолжила Накра, волнуясь, — мама говорила мне вот что… У моего отца на плечах вытатуированы две ползущие змеи. — У Зиммелиха взлетели брови от удивления; он и Крон молчаливо переглянулись.

— Две вытатуированные змеи на плечах означают — твой отец вещун, — возбуждённо заговорил Зиммелих — но если это так, тогда получается, что он и воин. Вещуны не могут в совершенстве знать приёмы с оружием. Ты ничего не спутала?

— Нет, мо муже — Накра молчала и боролась с собой. И царь и Крон поняли это и умолкли. Некоторое время Накра напряжённо рассматривала серебро чеканки. Она показала рукой в центр. Зиммелих проследил за её глазами и побледнел от догадки.

— С детства меня окружали тайны — разволновалась Накра. — Наши воины шептались обо мне, а другие амазонки пытались невзначай коснуться меня. У меня часто бывают видения. — Накра осеклась и умолкла. Зиммелих догадался, что над женой довлеет нечто большее, чем просто — тайна и, она никак не может решиться. Наконец она не выдержала. — Мама сказала, что их было семь.

— О чём ты говоришь жена? — не удержался и переспросил Зиммелих. — чего Накра, — семь?

— Мне нельзя говорить об этом, мама приказывала никому не говорить… Сейчас скажу. Их было семь звезд по цветам радуги. Семь разноцветных звезд на груди у отца. Они окружали трёхцветного змея, свернувшегося в кольцо и кусающего свой хвост. — У Зиммелиха широко открылся рот, а Крон неожиданно зажал рот Накре и тихо попросил. — Тише, пожалуйста, извини. — Накра не на шутку испугалась. Крон тем временем повернулся к входу и тихо свистнул. Открылся полог.

— Кто-нибудь был сейчас рядом? — Страж отрицательно помотал головой. Крон кивнул — проверьте вокруг всего шатра. — У, не на шутку испуганной Накры на коленях стоял царь всех скифов и целовал ноги.

— Я только сейчас вспомнила. — разволновалась она. — Почему ты стоишь на коленях, Зиме?.. Я что-то не то сказала?.. Когда мама говорила мне о том, словно чего-то боялась. Кто мой отец, скажите? Кто он? Почему вы… Молчание нарушил Крон.

— Накра, тебе выпало стать дочерью царицы амазонок и верховного жреца семи степных народов. Человеку, к чьему мне мнению прислушиваются цари и почитают за честь кланяться ему. Верховный жрец формирует будущее и живёт незаметной всем жизнью. Его просьбы подлежат выполнению, а тот, кто видел верховного жреца, считает себя счастливейшим человеком в ойкумене.

— Такие люди рождаются раз в тысячелетие — зашептал взволнованный Зиммелих. — Наш далёкий предок — Таргитай, дал начало народу сколотов. Он был высшим жрецом; научил наш народ многому. От его детей пошло множество царей. Мы называем его Папай. Многие почитают его за бога, но цари и их главные вещуны знают правду. Он был человеком. Когда его кровь смешалась с кровью Апи — появились мы, как, народ. О Папае, ты родила двух детей. Кровь верховного жреца течёт в жилах наших с тобой детей. Это означает…

— Большую ответственность перед будущим Зиммелихе — подтердил побледневший Крон.

— Скажи Крон, я могу увидеть своего отца?

— Он не сможет помочь тебе, моя жена — ответил за вещуна Зиммелих.

— Почему? Мой отец мёртв? — у Накры выступили слёзы.

— Этого никто не знает моя жена. Верховного жреца не видел нм один человек за последние пятнадцать лет. Никто не может сказать с уверенностью, жив ли он. Против него плели много заговоров. Около десятка вещунов захотели освободиться от его власти. Об этом мне рассказывал мой отец Атонай — царь всех скифов.

— Значит, из-за моей крови и устроили эту охоту на амазонок — догадалась Накра, — но как им стало известно о том, кто мой отец. Теперь я понимаю и другое: я теперь знаю, кто нас защищал, не выказывая себя….

Зиммелих по-новому теперь глядел на свою жену. Он никак не мог прийти в себя от услышанного, а Накра, несколько напуганная тем, что узнала, покусывала губы и застенчиво улыбалась. — И всё-же, я хочу знать всё о моём отце. Почему он никогда не подал о себе весточку за столько лет? — Крон, единственный из троих собеседников, снова подлил вина. — На твоего отца Накра объявили охоту вещуны. Им не нравилось, что верховный жрец строго наказывает, а наказывал он за неумеренную жажду власти и стремление к роскоши. Твоего отца не интересовала огромная власть, полученная от всех семи степных народов. Все десять вещунов — заговорщиков были убиты ударом ритуального ножа в сердце… Их предводитель пришёл каяться и просить защиты у моего брата — Скола, тогдашнего главного вещуна Атоная. Заговорщик объявил, что верховный жрец убит, но его преследует некто — невидимый злой дух. Сгорели все ритуальные принадлежности, а на его семью и слуг напали болезни…. Брат сообщил мне, что простил заговорщика, но на следующее утро вещуна, а это был главный вещун Едугая, нашли с ножом в груди. Болезни в роду вещуна прекратились, и его семья вернулась к царю Едугею.

— Почему ты мне не сказал об этом раньше! — вскричал взволнованный Зиммелих. — Ты разве не знаешь ничего?

Крон пожал плечами. — О чём ты, мой царе?

— Как о чём! За поллуны восемь мёртвых вещунов. Убит главный вещун сына Едугая и ещё двое, у царя Ассея убит горбоносый — главный вещун и первый помощник. У Агасара — третий вещун. У Токсарида — второй. В Пантикапее убиты три советника Перисада и целитель из Персии. Мой вещун убит одну луну назад. Они все убиты ритуальными ножами в сердце.

Накра широко раскрыла глаза, а Крон пригубил вино и спокойно ответил. — Я знаю об этом. Виновников ищут. Совсем не обязательно это может быть верховный жрец. Власти хотят многие. Кстати, мой царе, у «горбоносого» вещуна — царя Ассея на груди была татуировка семи звёзд и змея, но сие не означает, что он верховный жрец. Подобная «раскраска» была и у главного вещуна Едугая, ты разве не знаешь мой царе? — Накра часто заморгала, а удивлённый Зиммелих переспросил.

— Как так, как это? Одна и та-же татуировка у многих? Я не знал об этом! Почему я, — царь всех скифов в неведении? Кто жертвы и кто убийцы? А ведь у верховного жреца нет семьи как у тебя Крон, об этом известно всем.

— Но у меня и наколок нет на груди, мой царе. — Накра вздрогнула, пристально посмотрев на главного вещуна, а Зиммелих продолжил — Можно наколоть каждому такую татуировку, но верховный жрец один, и он отец Накры, а кто остальные? Они не бояться гнева богов.

— Это междоусобные распри в борьбе за власть, мой царе. Едугея не зря интересовала твоя жена, вернее — её кровь. События в Торжище не были случайностью. Только вот.. — У Накры кругом шла голова.

— Погоди Крон, ты когда-нибудь видел моего отца? Расскажи о нём? Почему вокруг одного человека столько много крови. Мама говорила… вокруг той кибитки, где нашли отца, она и амазонки нашли полсотни мёртвых воинов, а те, кто хотел смерти отца боялись войти внутрь. Потому и подожгли.

— Видел. — коротко ответил Крон, — но это было давно. По приказу главного вещуна молодого царя Атоная, двое вещунов и я ездили за ним в Персию, чтобы выкупить из рабства.

— Как, — вскричали одновременно изумлённые Зиммелих и Накра. — он был рабом?

— Был, это было желание твоего будущего отца, попросту говоря экзамен на прочность. По приезду в Персию мы были удивлены. Сумма на выкуп не понадобилась. За эти годы он из раба превратился в знатного и влиятельного перса. Твой отец ждал нас. Мы не узнали его. — Крон закашлялся и умолк, чему-то прислушиваясь.

— А что было дальше? — нетерпеливо спросила Накра.

— Дальше? Далее был экзамен на верховного жреца. Семеро верховных вещунов принимали этот экзамен. Каждый из главных вещунов народа «магога», как называют нас, приготовил по одному испытанию. Я не присутствовал при этом, но там был мой старший брат Скол, главный вещун Атоная. Он и рассказал мне. Претендентов было семеро — по одному от каждого народа. Твой отец был восьмым и самым молодым. Двое не смогли пройти первого испытания.

— Какое это было испытание? — тихо спросила Накра.

— У претендента на титул жреца отбирали всё оружие и одежду и отводили в лес, на один год, зимой…Через год вернулись шестеро. Ты помнишь круги камней в Крёмнах, Накра? Так вот по этим кругам определяют не только время начала выпаса скота по дням в году, но и определяют погоду на ближайшие годы. Твой отец усовершенствовал известные постройки. Возможно, потому что учился у магов Персии и жрецов Египта. Мы этого не знаем. Теперь, далее… Лишь двое претендентов позднее стали главными вещунами, трое — сошли с ума. Их пришлось убить. В последнем испытании, самом сложном. — Крон запнулся, а Зиммелих подозрительно прислушался к шуму в городище. — Так вот.

— Продолжай вещун. Почему остановился? — нетерпеливо попросила Накра.

— Перед твоим отцом положили голого ребёнка одного года и приказали принести в жертву богам, так как этот ребёнок по их предсказаниям принесёт в будущем много несчастий.

— И что он сделал? Я не слышал этой истории. — вмешался царь.

— Ошибаешься мой царе, слышал… Твой отец, Накра, спросил: «В чём вина малыша? Я не вижу в нём угрозы будущему». Претендент не знал, что перед ним два предшественника ушли с простреленными руками.

— «Принеси его в жертву, так распорядились боги»! — закричали вещуны. — Крон умолк, прислушиваясь. Царь и царица почувствовали, что вещун не решается говорить.

— Я понял тебя. — сказал Зиммелих. Сказанное останется здесь. Говори, что было дальше! Я приказываю!

— Мой отец убил ребёнка? — тихо спросила царица амазонок.

— Нет, моя царица, твой отец не знал, что это испытание. Если бы он убил ребёнка, моя царица, твоим мужем стал бы другой человек, а он убить дитя мог мгновенно. Тертей присутствовавший при том, с луком наизготовку, вряд ли успел бы выстрелить. — У Зиммелиха от неожиданности выпал килик и лицо покрылось холодным потом. — Ты хочешь сказать….тем ребёнком был…

— Да, мой царе. Тем ребёнком был ты.

— Но Тертей никогда не говорил об этом.

— О Табити, — вздрогнула Накра — это был мой будущий муж.

— Что сделал будущий верховный жрец? Почему молчишь, говори.

— Будущий верховный жрец взял ребёнка в руки, а затем положил малыша за своей спиной. Так рассказывал мой брат. — Зиммелих часто заморгал. — И?

— Все присутствующие растерялись. Никто не знал, что произойдёт дальше. Не выдержал Тертей. Он выпустил стрелу. Твой отец, царица поймал её в воздухе и переломил, а затем заявил во-всеуслышанье… Сказанное им, вызвало ужас и страх у всех, кто присутствовал. Сказал он, по словам моего брата следующее… — Зиммелих и Царица затаили дыхание.

«Если боги требуют принести в жертву невинного ребёнка — я вызываю их всех на битву, пусть попробуют сразиться со мной, а затем я убью вас, — вещуны».

— Мой отец бросил вызов богам? Я никогда не слышала о подобном, чтобы человек вызывал на битву бога, а тут — всех богов. Но как же это, — за ребёнка-несмышлёныша вызвать на поединок богов, — Накра посмотрела на остолбеневшего Зиммелиха.

— А ты мой муж, ты помнишь хоть что-нибудь? — Зиммелих отрицательно покачал головой. — Я не помню. Крон, что было дальше?

— Верховному жрецу поклонились главные вещуны и цари и предложили быть царём всех народов «магога». Он отказался, сказав: «Время не пришло объединять народы. Рано. Это произойдёт нескоро».

Потом каждый из главных вещунов выколол у него на груди свою «звёздочку» и признал верховную власть этого человека. Первым приказом верховного жреца был приказ Тертею заботиться о мальчике. А потом он принёс клятву на крови. Он поклялся создать полную карту ойкумены и положить начало письменности, объяснив, что знания очень трудно хранить в памяти… Это всё что я знаю о верховном жреце. Из тех, кто присутствовали при клятве верховного жреца, в живых остался лишь Тертей. Возможно, есть и другие, но мне о том не ведомо.

— Странно. — задумалась Накра.

— Что странно, моя жена?

— Верховный жрец подарил мне жизнь. Моя мама с плохим человеком не разделила бы ложе, но он подарил жизнь и тебе Зиме. А теперь мы — вместе. — Слова Накры заглушил свист, а затем и гомон, доносившийся с улицы. Полог открылся и в шатёр заглянул встревоженный страж.

— Пусть войдут, пропусти — приказал Крон и удобно устроился, поджав под себя ноги. В шатёр вошли: бледный и испуганный первый вещун Зиммелиха и невозмутимый Тертей. Вещун молчал и мялся, переводя глаза с царя на царицу, не решаясь начать.

— Говори, я приказываю — разъярился Зиммелих. Вещун, запинаясь, начал.

— Царе всех скифов, твои воины поймали и привезли степных бандитов, которые убили старейшину одного из родов и издевались над женщинами и детьми того рода. Я приказал от твоего имени посадить их в клетку, до суда. — Первый вещун замолчал, испуганно посматривая на Крона. Зиммелих развеселился. — Ты из-за этого пришёл сюда? — Первый вещун всё не решался начать, а Тертей странно посматривал на главного вещуна и тоже молчал. Накра насторожилась, почуяв недобрые известия.

— Чего остановился — разрядил возникшее молчание главный вещун, — продолжай. — Первый вещун опустил голову. — Сегодня утром убит второй вещун, ударом ритуального ножа в сердце. Люди напуганы и пришли сюда. Они требуют выдать убийцу. Убийцу видели трое сколотов.

— Кто видел убийцу и кто обвиняемый? — сухо спросил Зиммелих. — Отвечай!

— Это произошло до начала трапезы. Убийцу видела жена второго вещуна, её рабыня и, сестра Накры — Анта. Убийца выходил из кибитки вещуна. Перед ним туда никто не входил, так утверждает жена и сын убитого. Так утверждает и Анта. Они в тот момент разговаривали со стариком — слугой Тертея. В кибитку вещуна, редко кто рискует войти. Ты и сам знаешь мой царе, в наши жилища бояться заходить.

— Кто убийца!? — закричал побледневший Зиммелих. В шатёр мгновенно заглянули охранники главного вещуна. Крон закричал.

— Не вмешиваться! — Стражи замерли и отпрянули. Первый вещун молчаливо кивнул на спокойного Крона и потупил голову…

— Ты? — яростно воскликнул царь всех скифов. — Ты убил первого вещуна? — Главный вещун Крон злобно и презрительно усмехнулся. — Я, царе. Жаль не успели мы убить Ассея.

— Вон отсюда, все, все я сказал! И Ты — первый вещун и ты — амазонка. — разъярился Зиммелих. — Наслушались сказочек про, а ты — Тертее, останься. Пусть мой народ ожидает приговора у ворот городища. Вон!

— Зиммелихе, мой муж, — не удержалась Накра — что с тобой муже… ты поверил оговору.

— Все вон! — снова закричал, багровея, царь. — Моя царица, немедленно отправляйся к себе к себе, или ты хочешь, чтобы я сомневался в словах Анты?

* * *


Скифы гудели и обсуждали новость. Торжества по возвращению послов были в самом разгаре пиршества, но ложка дёгтя в бочке мёда… омрачала празднество.

Слуги царя не жалели мяса вина и «молока». Некоторые шли по второму и третьему разу хлебнуть очередной килик вина. Виночерпии отгоняли полупьяных и «награждали» ударом палки, что вызывало смех окружающих. — Анну пошел вон, пьянь восьминогая, — замёрзнуть хошь. Царь приказал по три килика. Пшёл вон! — «Просящие не унимались, а вокруг, — сколоты обсуждали и гадали, какую казнь царь назначит бандитам и изменнику — вещуну…»

— Наконец их поймали. — радовался товарищ Арташа. — Слава Папаю и нашему царю, а Крон-то, оказался убийцей и заговорщиком. Кто бы мог подумать, сколе.

— Про главного вещуна я не знаю, — отозвался Арташ, опрокинув третий килик. — Он вылечил моих детей. Ты сколе не пей много и не болтай лишнего — ночью заступать на дежурство.

— Знаю, Арташе, но Крон-то каков…

— Расступись! — прервал его громкий окрик. Затрубил рог… В мгновенье ока скифы умолкли и потянулись к вратам городища… Первым выехал Тертей и глашатай. За ними — Зиммелих и десяток верховых — скифская знать. Глашатай снова затрубил в рожок, но тихо было и без рожка.

— Не каждый раз на твоих глазах казнят вещуна, ещё и главного вещуна, — шептались сколоты. Зиммелих, поднявшись в седле, закричал на всю округу. Мой народ, вы знаете, что под моим носом затаился изменник и предатель… Суд будет краток: — награбленное бандитами имущество вернётся к владельцам! — скифы одобрительно загудели. Раздался одинокий крик подвыпившего скифа. — А где наша царица, мой царе. Мы редко видим её. — На кричавшего зашикали, а Зиммелих насупился. — Царица приболела. Теперь к делу. Мой бывший вещун оказался в среде заговорщиков. Их целью было убить моего брата — царя Ассея, положив вину на меня.

Оглушённые услышанным сколоты взорвались. — Отдай его нам. Этот гад хотел раздуть войну меж нами! — Тертей поднял руку, а Зиммелих продолжил. — Крон выдал всех заговорщиков. Я не хочу тратить на него деревьев для сожжения. Его, вместе с бандитами кинут в прорубь. Это моё решение и так сказали наши боги. Во время праздника, нельзя предавать огню преступников, и, тем более — проливать кровь. Этот закон известен всем. Теперь по поводу многих убийств, совершённых ритуальными ножами… Их больше не будет! Кто решится на подобное, клянусь Папаем, будет предан мучительной смерти со всеми родственниками и детьми…. Тертее, доверяю тебе преступника — Крона. Отправишь к его духам — ты. Отдельно от всех и подальше отсюда — в прорубь! А ты, мой народ продолжайте веселье. Нечего глазеть. Когда начнутся вечерние хороводы, я приду с царицей. — сколоты одобрительно загудели, а Зиммелих развернул коня и направился в Городище… В воротах он столкнулся с выезжающими двумя кибитками. Царь грозно посмотрел на отъезжающих. — А вы куда, воловьи дети?

— Прости царе, — извиняющимся голосом пролепетал возница, — заболел старейшина моего рода. Разреши… — сколот согнулся в поклоне.

— Ладно, езжай. Возьми у виночерпия амфору вина. Скажи, я приказал. Пусть старик твой побалуется.

— Спасибо мой царе! — обрадовался возница, неожиданной щедрости…

— Одну! — захохотал вдогонку кибиткам Зиммелих, а вместе с ним — воины, охраняющие вход в городище. Зиммелих шутливо пригрозил пальцем, стоящим на страже. — Почему не проверили кибитки? — Старший из караульных пожал плечами, усмехнулся и почесал бороду…




Привязанный к седлу, босой и окровавленный Крон тяжело плёлся за лошадью Тертея. Скифы в страхе наблюдали, боясь приблизиться к колдуну. Кто смелее, норовил плюнуть в лицо бывшему вещуну, но поднять руку не решился никто. Желающих последовать за Тертеем и посмотреть на казнь не рискнул никто, побаиваясь мести мёртвого вещуна.




Накра сжала губы и, отвернувшись, не отвечала. — Что с тобой жена? — повторил как можно мягче Зиммелих.

— Не подходи ко мне убийца. — зло выпалила Накра. — Ты приговорил к смерти невинного. Я думала, ты стал прежним Зиммелихом, а ты… Ты…

— Я не могу быть прежним жена. Я — царь, а не мальчишка. — Накра вдруг осеклась. В шатёр без спросу вошла полоумная. Вдова молча подошла к царице и вытерла подолом, опухшее от слёз лицо Накры.

— Иди за мужем. Иди. — Вдова повертелась на одной ноге, запела под нос и закружилась.

— Иди за мужем царица, иди за мужем — безостановочно повторяла она слова песни. Зиммелих обнял жену. — Пойдём со мной жена, тебе нужно развеяться. Я тебе расскажу… ты всё поймёшь, не спеши с выводами. Идём.

— Куда? — безразлично спросила Накра…




— Куда мы едем Зим? Ты говорил — на хоровод. И почему нас сопровождает один Тертей — убийца. — царь усмехнулся. — Скоро узнаешь. Пришпорь свою лошадь жена. Я ведь всё рассказал тебе, а Крон признался… У меня для тебя милая сюрприз. Если тебе не понравится, осуществишь давнюю мечту и отсечёшь мою голову, если я соврал… Видишь вон те две кибитки?

— И что, — Накра попыталась улыбнуться, смотря за остановившимися у деревьев близ реки — кибиток. Царь всех скифов обхватил за талию жену, поднял, словно пушинку и поставил в снег, а затем соскочил и сам. — Разожжём костёр.

— Не подлизывайся Зиме. Почему ты не разрешил мне присутствовать на допросе Крона?

— Он всё равно мало что сказал. Я боялся, что твоё лицо выдаст тебя. Прости, но так было нужно в интересах моего народа. А Тертея не нужно обвинять. Мой учитель расскажет тебе о твоём отце. Иди к кибиткам. По моему приказу сейчас разведут огонь, и ты поймёшь всё, моя жена…

— Не подлизывайся, я не пущу тебя на ложе. — Накра взглянула в сторону кибиток и вдруг замолчала. Сбоку от повозки, обнажённый по пояс человек обтирал себя снегом. Бутафорские следы побоев и кровь сходили с «преступника». Под закатанными до колен штанинами — в шрамах ожогов нога, а на плечах и груди верховного жреца проявились татуировки…

Не помня себя, Накра посмотрела на мужа и, отвесив звонкую пощечину, бросилась к главному вещуну. Тертей хохотнул.

— Ко всем тайнам, которые храню, добавилась ещё одна.

— Смотри мне. — погрозил Зиммелих. Они усмехнулись и направились к возам, где слуги Крона разжигали костёр.




— …Я знала, знала… ты жив! Знала! — Накра прижалась к груди и больше не сдерживаясь, заплакала.

— Жаль, что мама не дожила.

Крон гладил волосы дочери и не стеснялся своих слёз.

— Извини Накра, мне нельзя было засвечиваться, слишком опасно. Мои люди защищали амазонок, а потом я потерял ваш след. Тогда, когда тебя увёз твой муж… Зиммелих решил все вопросы одним махом. Я рад за вас обоих. Однажды я был у вас, но Лана не узнала меня. Я был загримирован. Ты была маленькой.

— Отец не уходи, останься! Побудь несколько дней, пожалуйста. — Крон грустно покачал головой.

— Прости дочь, но я не могу. С тех пор, как я верховный жрец, я не принадлежу себе.

— Может и впрямь, Кроне — к ним подошёл Зиммелих и Тертей. — День, два.

— Нельзя мой царе. Тогда в Торжище ты, Зиммелихе совершил большую ошибку. Я не успел, да и не до того было — Хорсил умирал… Оршес закрыл ворота и пригрозил убить всякого, кто попытается выйти. Я не стал раскрываться, потому что знал — «скиф» не останется в стороне — последние слова прозвучали для Зиммелиха, словно гром с ясного неба.

— Но как, Кроне? — вскричал ошеломлённый Тертей. — Может ты знаешь Кроне, кто такой брат Зиммелиха? — у Зиммелиха по телу пробежала дрожь. — Знаю. — спокойно ответил Крон. — Приход этого человека не есть стечение обстоятельств. За жизнь моей дочери и Зиммелиха он положил бы всю сотню Едугея, даже если бы пришлось погибнуть. Да, мой царе, приход этого человека не случаен — повторил он. Растерянный Зиммелих во все глаза смотрел на верховного жреца.

— Мой брат пришёл из-за…

— Да мой царе. Да. Я не очень много знаю об этом человеке, но в данном случае, уверен. Всё было бы проще, не убей ты Едуея. Мне пришлось заново всё «разгребать». В Скифии сложился заговор и в нём, помимо скифских племён приняли участие: сарматы, фатеи, подданные царя Перисада. — Зиммелих побелел, а Тертей и Накра, вздрогнули. — И что дальше?

— Я отдал приказ об убийстве нескольких заговорщиков. Сегодняшнее убийство я сознательно совершил при свидетелях. Это — необходимость. Некоторые догадались, кто я. А теперь пойдём дети к костру, посидим на дорогу. Я немножко озяб…

..Крон впервые за годы молчания, рассказывал о своей жизни, ловя на себе восхищённые взгляды дочери. Зиммелих и Тертей не перебивали верховного жреца, лишь иногда переглядываясь….

— Тогда мой царе, на тризне по Атонаю, я не зря опрокинул килик, предназначенный царю Ассею. Напиток был отравлен. Ассей умер бы на следующий день.

— Прости Крон, я ударил тебя тогда. — сказал Зиммелих. Хорошо, что за тебя вступился мой брат.

— То, прошлое Зиме… Горбоносый вещун Ассея отравил вино в надежде на смерть Ассея. Началась бы усобица сколотов. Наш народ скрепляет твоя дружба Зиммелихе с царём Ассеем… Пожалуй, мне пора мои дети. — Крон посмотрел в сторону диска слепящего.

Накра сняла колечко.

— Отец возьми в подарок. Его носила моя мама. Скажи, я увижу тебя ещё когда-нибудь?

— Я не знаю дочь — ответил погрустневший Крон. Зиммелих запустил руку в горит. На свет показались две золотые бляшки послов.

— Возьми Кроне. Одна — моя, вторая — моего отца. Я не буду спрашивать, куда ты держишь путь, но спрошу я вот что. — Голос царя скифов задрожал. — Скажи, я увижу своего брата? — Крон пристально взглянул на дочь. — Помнишь слова вдовы? — Накра кивнула, а он продолжил. — Твоего брата сейчас в ойкумене нет. Ни живого, ни мёртвого. — присутствующие вскочили.

— Но как это? Он — бог? — Крон покачал головой. Я знаю — он не бог. Я достоин лишь смахивать пыль с его плаща. Он не скиф, он… — Потом Крон наклонился к Зиммелиху и шепнул несколько слов. — У царя всех скифов поднялись волосы.

— Но как это может быть, человек из…? — Зиммелих закрыл обеими руками рот.

— Я не знаю мой царе, — ответил Крон, поднимаясь — Эти слова я услышал, когда лечил его после Тиры. Твой брат бредил и сказал это в горячке. Не знаю я и того, какова его цель. Не знаю где он и не могу с уверенностью сказать, — вернётся ли он. Возможно — летающий шатёр… — Крон поднялся. — Мне пора. Прощайте. — Накра кинулась на шею отцу и начала целовать. — Не уходи, пожалуйста. Я боюсь за тебя.

— Извини дочь, не могу. Я этот выбор сделал давно, прощай моя царица. Ваша старшая, Зиммелихе и Накра — дочь, точь-в-точь держится в седле как Лана… и вот что… не балуйте ваших детей — впереди тяжёлые испытания для нас всех. Прощайте. Диск слепящего уходит. Ухожу и я.




Диск слепящего закатывался за горизонт. Его обволакивали серые тяжёлые тучи. Мелкие противные капли, первого весеннего дождя капали на обнажённые головы троих скифов. Две повозки медленно волочились за диском слепящего. Они становились всё меньше и меньше. На последней из них стоял недвижный старик.

Большой костёр у городища весело трещал, выбрасывая в весеннее небо мириады искр. Скифы взялись за руки и составив круг, танцевали, не обращая внимания на снежную кашу и мелкий дождь. Не удержался и Тертей. Его беременная жена-фракийка не могла танцевать, но с интересом наблюдала за мужем и Хорсилом с Антой. Рабыня наклонилась к Варе. — Пойдём госпожа, холодно.

— Погоди сейчас выйдут в круг царь и царица. Иди и ты, иди-же. — молодая рабыня-гречанка улыбнулась и побежала к танцующим. Вскоре танец, некогда бывшей жрицы богини Афродиты влился в общий танец ликующих сколотов. На царя и царицу мало кто обращал внимание; да и танцевали они, не как все в круге — взявшись за руки. Зиммелих и Накра прижались друг к дружке и не обращая внимания на остальных кружились внутри этого вихря, составляя со всеми танцующими — одно целое.

— Ты пустишь меня в ложе сегодня ночью, моя царица? — шептал царь. Накра притворно надула накрашенные губки и прыснула. — Ты слышал, что сказал отец. Если сегодня — родится дочь, а ты хочешь сына. Сам говорил, что, не помнишь?

— Не помню. Так да или нет? — Накра показала кончик языка и быстро закружила мужа.

— Они хохочут как ненормальные, видишь Анта? — разгорячённый танцем Хорсил пытался отвлечь девушку. — Дурак ты, Хорсиле. — ответила амазонка. — Они просто счастливы! Пошли к ним. Эй, Зиммелихе, давай руку!




Две повозки, чавкая грязью, пересекают ночную унылую степь. За повозками плетутся семеро лошадей. Двое возничих подстёгивают лениво бредущих в неизвестность волов. А дождь всё идёт и барабанит по обтянутой кожей кибитке жреца… Первый весенний дождь. Горизонт, как и будущее, едва различим и неведом во мгле. Верховный жрец неторопливо наносит линии и рисунки на свиток, макая заострённую палочку в кровь, смешанную с сажей. Иногда он усмехается и продолжает свою работу… Под утро Крона смаривает сон. Преданный слуга укрывает своего господина и молится Апи, за здоровье своего хозяина и друга. Крон улыбается во сне: — он видит Лану, над колыбелью дочери… Накра протягивает свои ручонки к родителям и улыбается.




… А где-то, в ойкумене атлантов, той-же планеты — Земля, только в другом времени, раб Атлантиды, в зелёном плаще верховного жреца планеты — Гора, прорубает мечом дорогу в логово правителя атлантов — Сата. Называют его «разведчиком», а он себя зовёт — «путником».

В небе над планетой, тысячи летающих «шатров» — планетолётов-виманов, кружатся в смертельном танце и вспышках испепеляющих всё — лучей. На орбите планеты станция — боевой космический фрегат.

Идёт библейская война «ангелов», в других осколках религий — богов…

Испуганные люди прячутся в пещеры и со страхом и надеждой смотрят в небеса…




Глава двенадцатая Фракиец


Пятые сутки население Ольвии пряталось по домам и хижинам, молилось богам и боги, наконец, вняли и снизошли: — буря унялась, а вверху, кто-то невидимый потянул за шнурок, раздвигая жалюзи небес. В тяжёлых, низко нависших серо-свинцовых тучах, проявились рваные лоскуты просветов, в которые заглядывала и ширилась, радуя горожан, привычная синева.

Ураганный и злобный юго-западный ветер утих под утро, проявляя проплешины в облаках и их — разрывов, становилось больше и больше и, вот — небо очистилось к всеобщей радости, и апрельское солнце согрело и подарило радость ольвийцам, но представшее зрелище погасило короткое ощущение радости.

Урон, причинённый пятидневным гневом богов, принёс хлопоты и слёзы… Уцелели, разве что и остались в сохранности: дворец Клеонтия — владыки Ольвии, каменные дома городской знати. Не сохранили первоначального вида и высокие, из песчаника — стены известного в ойкумене города, повидавшие на своём веку не одну осаду и войну. Город стал похож на мрачное и унылое полотно художника-сюрреалиста.

Улицы и улочки превратились в нагроможденье поваленных стволов тополей, орехов и акаций, и виноградных лоз; обвалившихся с городской стены камней, вперемешку с песком и прибрежной галькой. Жалкое зрелище представляла красавица-Ольвия сейчас… Крыши домов и те уцелели не все. В порту больше десяток судов разбило о прибрежные камни и их обломки в вперемешку со снастями и теперь уже непригодными товарами прибивал прибой к берегу. Хозяева судов, разорённые ураганом, бесцельно бродили по побережью в тщете и надежде на будущее. Кто ловчее — штопал повреждённое хозяйство и приводил в надлежащий вид суда: заделывались пробоины, менялись мачты и снасти. В котлах пузырилась смола, ею конопатили днища. Морские торговцы, большей частью, греки киприоты и местные, часто покрикивали на своих распорядителей, поторапливая: — Быстрее, пошевеливайтесь! Анну, шевелись бездельники, завтра выходить в море. — Крики распорядителей зачастую сдабривались свистами безжалостных бичей, а разорившиеся торговцы шли пить горькую… Цены на рабов и наёмный труд взлетели…

Ольвийцы, скрипя зубами и подсчитывая убытки, принялись восстанавливать в порядок свои хозяйства и помимо своих забот, по приказу царя Клеонида — белокаменную Ольвию. Владельцы полей и крестьяне, покачивая головами и тяжко вздыхая, прятали слёзы, подсчитывая убытки будущего урожая; проверяли поредевшие посевы озимых, сломанные и выкорчеванные стихией десятилетние лозы винограда. Единственные, кому не было дела до убытков ольвийцев, были слонявшиеся в поисках работы скифы-восьминоги и фракийцы, пришедшие в поисках работы. Они бесцельно слонялись по городу и окрестностям, подбирая ненужные остатки утвари горожан. Кто проворнее, уже работал на ьерегу и внутри городских сооружений, а у торговых, полуразрушенных лачуг, скифы выпрашивали еды и вина и были довольны, если удалось договориться.

Владыка Ольвии возвращался в город после осмотра окрестных полей и виноградников верхом. Одетый как простой горожанин, дабы не привлекать внимание и не отвечать на многочисленные просьбы помощи, спускался по извилистой тропинке. Радоваться было нечему. Ущерб от урагана — огромный и повлияет на пополнение казны. Плотно сжав губы, размышляя о том, что следует предпринять в первую очередь, Клеонид проехал мимо рабов и солдат, пытавшихся установить на место городские ворота.

Торговля — основной доход ольвийцев, приносила хорошие барыши, но угроза будущего неурожая, отодвинула на задний план все текущие вопросы. В кавалькаде всадников, следующих за ним, советники и немногочисленная охрана. Клеонид грустно оглядывал, копошащихся на склоне у остатков виноградников, крестьян и рабов. К нему обратились за помощью более полутора тысяч горожан и жителей окрестных селений. Нужно что-то решать и потому Клеонид приказал собрать знать и богатых торговцев на городской совет. Всем конечно не помочь, но помогать нужно. Просители просили помощь, обещая вернуть долг к осени. Торговцы уже запросили высокий процент за ссуды, что разгневало владыку Ольвии. Он накричал на них и пригрозил: — в случае, если те не окажут помощь, он, — владыка Ольвии, повысит торговую пошлину.

Процессия въехала в город и направилась к торговым рядам. Каков ни был ущерб, торговцы разложили товары и, обмениваясь своими проблемами с соседями, терпеливо дожидались покупателей. По рядам струился запах свежевыпеченных хлебных и ржаных лепёшек, крики зазывал; суетились рабы, приводя в порядок и разлаживая товары. Особенно оживлённое место у торговцев верёвками — залежалая продукция шла нарасхват. Там было больше всего покупателей. Они ругались и спорили до хрипоты, сетуя на взлетевшие цены, но торговцы лишь пожимали плечами, разводили руки и отсылали их к соседям. — «иди, мол к другим.», — расхожей, одинаковой фразой. Цены повысились, торговцы не уступали, а крестьяне, и без того получившие немало убытков от непогоды, ругались с продавцами. Среди прочих, торопился уезжать с семьей, старый восьминог-скиф. Удачно распродав все конопляные верёвки, бечеву и, потирая руки от радости и неожиданно приличного дохода, он направился к торговцу вином. Старик в радости и превосходном настроении, не обращал внимания на кричащую вслед ему жену: — Остановись муж, стой! Вот я тебе задам! — кричала она, выплёскивая из себя все мыслимые и немыслимые ругательства, но муж, не обращая внимания, шёл к своей цели — торговцу вином. Тощая, как жердь — скифиянка, видя, что её слова не доходят до мужа, потянулась за нагайкой. В гомон рынка прозвучал свист и, одновременно дружный хохот народа. Мужик подскочил и коротко выругался: — Ах ты сучье вымя! — чем вызвал очередной раскат хохота. — Добавь ему ещё разок — подзадорили «жердину». — Баба ухмыльнулась, но опустила плеть. — Дурак, — беззлобно уже пробормотала она, спрятав плеть и направляясь к повозке: — Пошли муженёк, возвращаемся. Чем раньше обернёмся с возом верёвок, тем лучше. Потерпи. Поехали. — Муж, смиряясь и понимая правоту бабы, понурил голову и молчаливо согласился. Когда ещё выпадет такая возможность хорошо заработать. А тем временем распахнулся полог кибитки и оттуда выглянула пара любопытных, замызганных детских лиц. Мальчик и девочка прыснули в кулачки и скрылись подальше от «греха». Скиф тяжело вздохнул и сел на место возницы, горько сплюнув. Жена тем временем шумно поторговалась с греком и купила десяток лепёшек и рог вина.

— На — возьми, пей уж, пьяница. — успокоила она мужа «подарком» присаживаясь рядом. — А то ума в этом возрасте хватило сделать детей, а. — Скиф ослабился маленькой победе, почесал с удовольствием бороду и тронул повозку. — Го, го, пошли заразы. — Жена привычно устроилась рядом. Одну из лепёшек она разломила и передала старшей девочке, другую — себе и мужу, а остальные в мешок.

— Поехали муже. Вот привезём, продадим ещё и тогда купим ещё одну повозку и лошадь. — Ты всё-таки молодец — жена придвинулась к мужу и склонила голову ему на плечо: — Ты не прогадал с верёвками. Купишь мне красную греческую ткань?

— Умгу, купим — проворчал он, опрокинув с трудом заработанное «ольвийское». Спина выпрямилась и распрямились плечи. Он боле не походил на сгорбленного старика. — Вот купим кобылку и жеребёнка. Повозка тронулась, а он покручивая усы важно добавил: — да и детворе нужно приодеться, а мне большую амфору вина. Если хватит, купим котёл — вконец размечтался он. — Наш — маловат для четверых.

— Да — вздохнула «жердь» — А ты слышал муж, что в середине следующей луны, наш царь Зиммелих собирает сколотов на тризну по «брату»?

— Слышал жена. Конечно же нужно поехать — согласился скиф и оживился. — Конечно, поедем жена. Я ещё не забыл, что твой старый дядя служит у великого воина Тертея. — Он вдруг смолк и натянул вожжи, останавливая повозку… Ольвийский владыка, появившийся на рынке тоже приостановил лошадь. Внимание Клеонида привлёк богато одетый в пурпурный персидский плащ с зелёными кантами, грек. Старика-грека сопровождали двое высоких и крепко сложенных слуг… Грек покупал свежеиспечённые лепёшки и молодой дикий лук. Слуги положили покупки в мешок, пятилитровую амфору вина и маленький сосуд с оливковым маслом погрузили в повозку. — Сколько с меня, уважаемый? — спросил у торговца грек. Продавец замялся. — Архон, ты ведь знаешь, всё подорожало. С тебя я много не возьму. Он сказал цену. — Старик, не торгуясь, вынул кошель и достал серебряную греческую монету с изображением быка. Торговец засуетился. — Я-я сейчас дам сдачи, что-нибудь ещё нужно? — старик отрицательно закачал головой.

Клеонид, оказавшись рядом, спросил: — Ты всё-же решил уехать Архон? Я думал ты задержишься… Я с удовольствием приглашаю тебя с мой дворец, разделить трапезу и приятно провести время. Невысокого роста, грек, обернулся. На царя взглянули проницательные и спокойные глаза. Грек смутившись, потёр ладонью шею. — Приветствую тебя владыка Ольвии. Да Клеонид, я уезжаю. Мне пора отправляться и судно уж дожидается… хотел зайти попрощаться с тобой и твоей женой, да ведь тебе не до того, да и судно вот-вот выйдет… У тебя забот — полный рот — грустно пошутил он. — Вон, что ураган натворил. А с твоей Клеонид супругой всё хорошо? Жар спал?

— С ней всё хорошо лекарь. Я очень благодарен тебе Архон — Клеонид тяжело вздохнул. — Мы уж думали, что Эсихора не выживет. Останься в Ольвии, Архон. Я буду хорошо оплачивать твою работу. Подарю дом. Останься.

— Я благодарю тебя Клеонид за приглашение, но не могу… Я тороплюсь в Пантикапей.

— Жаль, что ты уезжаешь Архон. На обратном пути загляни. Я и моя жена будем рады такому гостю. Мой дворец всегда открыт для тебя. Хорошо, что встретились.

— Спасибо и за гостеприимство, — ответил лекарь, поклонившись, — но остаться, к сожалению не смогу, меня ждут.

— Прощай лекарь и попутного ветра твоему плаванию. Я пришлю мои дары к судну. Кто владелец?

— Его зовут Астарх. Только не присылай много даров, не то корабль сядет на мель и не доберётся до Пантикапея.

— Хорошо, хорошо Архон, — похлопал по плечу врачевателя, развеселившийся владыка Ольвии. — Я думаю, что от знаменитого во всей Тавриде, Фракии и Скифии «ольвийского», с моего виноградника ты не откажешься?

— Нет, не откажусь. Прощай Клеонид.

— Прощай Архон. Я догадываюсь о цели твоей поездки. Будь осторожнее с — Клеонид наклонился к греку и зашептал: — Будь осторожен с Магирой, женой Сантора. За осень и зиму умерли двое целителей Перисада — перс и скиф. Поговаривают, их отравили. Береги себя.

— Спасибо за совет Клеонид и, прощай. — Архон благодарно кивнул короткой бородкой и заспешил к повозке…

Клеонид долго смотрел вслед удаляющейся повозке. Этот грек пленил не только владыку Ольвии, но и всю придворную знать. Он излечил смертельно больную жену, когда все лекари развели руками. Три дня он не выходил из покоев царицы, впуская лишь своих молчаливых слуг. Слуги не отвечали ни на чьи вопросы, а лишь кланялись. На четвёртый утро Клеонид не выдержал и пошёл к жене. Эсихора слабо улыбалась: — смертельная бледность сошла с её лица. Слуга-фиванец целителя попросил царя не будить, прикорнувшего у оконного проёма Архона… Потом, на пиру, который дал Клеонид по выздоровлению царицы, один из приглашённых богатых торговцев узнал лекаря. Он по секрету рассказал Клеониду, что видел этого грека много лет назад в Афинах, горячо спорящим с Аристотелем. — О чем был спор? — поинтересовался владыка Ольвии. Подданный ответил. — Я не упомню всего, но спорили они об устройстве ойкумены. В середине спора Архон назвал Аристотеля невеждой и ослом и ретировался от разгневанных учеников. Те прибежали с каменьями отомстить за обиду учителя. По слухам Архон лечил Неарха — великого полководца и флотоводца. И лечил успешно…

Задумавшегося Клеонида отвлёк от невесёлых мыслей советник: — Мой царь, прибыл посыльный. Торговцы и городская знать по твоему приказу собрались на совет. Каков будет твой приказ мой царь?

— Отправляемся во дворец.




Астарх, торговец и хозяин трёх суден, не переставал ругать своих распорядителей, поторапливал их, когда к берегу, скрипя и хлюпая грязью, подкатила крытая повозка Архона. Лекарь выбрался, кряхтя и обратился к торговцу: — Здравствуй Астарх. Хвала Гере, я успел.

— Здравствуй Архон, — не оборачиваясь, ответил торговец. — Я сейчас освобожусь, погоди немного. — Астарх продолжил отдавать последние указания.

Три судна торговца были готовы к отплытию, однако всё это не влияло на настроение хозяина. Рядом с ним — старший сын и капитаны торговых судов. — Я слышу, — недовольно ворчал торговец, непрестанно теребя бороду — слышу, что мы готовы к отплытию. Смотрите мне! — он погрозил кулаком распорядителям — Крепите надёжно, не то потеряем груз, а ежели не приведи Посейдон, начнем тонуть, — спущу три шкуры. Где же этот грек? — Астарх осёкся, вспомнив, что только здоровался с Архоном. Он повернулся к целителю и развёл руками. — Видишь сам. Тут всё можно позабыть, а больше ждать нельзя. Отдавайте канаты.

— Астарх, — услышал он голос клиента, — да ты никак ругаешься — придётся мне увеличить плату. Не ожидал, что ты справишься так быстро. Меня несколько задержали в пути. — Тоговец, упитанный грек, начинающий лысеть, расплылся от удовольствия. Складки на подбородке затряслись и заходили в такт смеху их обладателя, его хвалил клиент за сноровку и не скупился на похвалу. И было за что… Корабли Астарха готовы к отплытию, тогда как, десятки торговцев латали свои посудины и посматривали на него с завистью.

— Я уж решил, что ты передумал плыть — смеясь, ответил купец. — Видишь, я тороплюсь. Мои суда первыми в этом году войдут в Пантикапей — гордо и самодовольно закончил, хвастаясь, Астарх. — Если б ты не подъёхал, твои две «мины» остались бы у меня. Сколько с тобой слуг Архон?

— Как мы и договаривались Астарх — трое. Скажи куда мне направляться, на какой из твоих кораблей?

— Какие там корабли, — снова расплылся, довольный Астарх, — разве это корабли? Так себе — посудины. Размещайся на моём, — вот этом, только жилище невелико. Вам придётся ютиться вчетвером. И как мы договаривались, в случае нужды, твои слуги помогут грести.

— Согласен…

— Эй, где тут, — раздался на пристани зычный голос остановившегося верхового. — Кто здесь Астарх? Я — посыльный владыки Ольвии. — Астарх прищурился и почесал у глаза, глядя на сопровождение посыльного — двоих всадников и повозку. — Что тебе, — растерялся он. — Я уплатил все пошлины, даже сверх того. — Посыльный ловко спрыгнул с лошади и заговорил: — Царь Клеонид приказал передать Архону. — Он вынул небольшой мешочек и швырнул слуге Архона. Фиваец ловко поймал. По звону в мешочке, Астарх догадался, в кошеле — деньги. Двое рабов сняли с повозки по амфоре и понесли к судну. Торговец успокоился, но любопытство взяло верх. — Что передал владыка славного города? Посыльный, уже в седле, ответил. — Клеонид желает счастливой дороги Архону и тебе Астарх. — Купец кивнул на амфоры и, ухмыляясь, пошутил. — За доставку придется платить.

— А как же, оплачу, — смеясь, ответил лекарь. — В амфорах вино с личных запасов царя. Подарок Клеонида. Надеюсь, не откажешься разделить со мной трапезу во время путешествия и оценить вкус вина? Я слышал ты знаток в этом? — лицо торговца довольно расплылось. — А ну пошевеливайтесь, отходим! — неожиданно зычно закричал Астарх и направился к трапу. — Иди за мной, Архон, — сказал он, уже поднимаясь.

Канаты, соединяющие берег и судно, торопливо выбрали и подняли якорь. Матросы втянули на корабль сходни и, сложив, отнесли к корме. Слуги Архона, тоже направились к корме и с трудом протиснули сундук с утварью хозяина по узкой дубовой лесенке.

— Спуститесь по лестнице и сворачивайте вправо, — подсказал капитан. — Там тесновато, но поместитесь… — и больше, не обращая внимания на пассажиров, зычно скомандовал: — А ну шевелитесь, бездельники! Правый борт, — греби. Раз, раз, раз. Теперь всем — греби! Руль левее, куда смотришь, — прикрикнул он на рулевого — левее. Вот так! Так держать.

Вслед первому судну, тронулись остальные — два. Оставшиеся на берегу, торговцы с нескрываемой завистью провожали удаляющиеся корабли Астарха и отводя душу, ругали своих рабочих, плюясь от злости. Астарх опередил их как минимум на сутки и что главное — поймал погоду и попутный ветер. Теперь его суда не догнать: он первым доберётся Пантикапея и сорвёт главный куш. Матросы и рабы на берегу торопились, не поднимая головы. — Быстрее, быстрее тупые волы! Не успеете к утру, будет вам оплата, шевелитесь ленивые волы! — К ругавшемуся торговцу подъехали двое верховых и спешились. Тот, что пониже, с роскошью одетый грек с маленькими, злобными и бегающими из стороны в сторону глазками и узкими усиками, со, стриженой бородкой, плюнул и огрел плетью своего слугу. Великан даже не шевельнулся. — Послушай торговец, — вместо приветствия обратился он к купцу, — подбрось до Пантикапея, хорошо заплачу.

— Некогда мне с тобой разговаривать незнакомец. И мест у меня нет. Проходи, ты мешаешь.

— Не торопись отказываться торговец. Я помогу тебе с товаром в Пантикапее. Возьми не пожалеешь. Плачу две мины.

— Две мины, ха! — покосился на него купец.

— Две мины, грек и снижение пошлин на твой товар.

— Кто ты такой, чтобы снизить пошлины, — озлился купец и махнул рукой. — Иди отсюда.

— Я сводный брат Магиры, купец. — зашипел незнакомец. — Так, по рукам или я обращусь к другому?

— Так бы сразу и сказал, что от Магиры — ответил, подобревший и струхнувший торговец. — Я согласен… Две мины хорошая цена, но у меня мало места — торговец покосился на великана — слугу. Незнакомец хохотнул и кивнул слуге. Великан скинул верхнее платье, обнажив торс, поиграл вздувшимися буграми мускулов. Потом осмотрелся и поднял с гальки толстую палку, служившую ранее поперечиной мачты. Не напрягаясь, великан сломал её и выбросил, чем вызвал молчаливое восхищение матросов и рабов.

— Это я вижу. Ну и что с того? Чем ты хотел меня удивить? — сплюнул торговец и посмотрел в море. Три корабля Астарха, к тому времени вышли из ольвийской бухты и поставили паруса. Незнакомец тронул за плечо торговца. — Если догоним Астарха — ещё две мины и ещё — мой слуга хороший гребец. Договорились? — Торговец, подобрев на глазах, кивнул. — Хорошо. Обещать не могу, но сделаю, что в силах. Не только от меня зависит, но и как распорядиться Посейдон. Астарху повезло… Деньги вперёд и можешь идти отдыхать. Слуга твой пусть помогает. Отправляемся после полуночи. Ждать не буду.




Берег стремительно отдалялся от флагмана Астарха: бухта с застывшими судами и каменные стены Ольвии, высокий дворец Клеонида, уменьшались в размерах и таяли… Отдохнувшие и набравшиеся сил за время вынужденного бурей безделья, гребцы дружно навалились на вёсла, широкими и плавными взмахами направляя судно в понт. Слева тянулись холмистые, покрытые зеленью возвышенности, плавно переходящие в горы и редкие скалистые выступы, выше которых, пастухи перегоняли стада… Справа и впереди — полуокружность водного горизонта с безоблачно-синим небом, нависшим над Эвксинским понтом. Грустный Архон, не отрываясь, словно прощаясь с чем-то дорогим и близким, всматривался в уходящий берег, потом повернулся и устремил взор в безбрежье водной глади; кружащих и беспрестанно орущих бакланов и чаек. Архон сомкнул веки, сосредоточился на лишь ему известных вещах и предался мыслям, не заметив остановившегося за спиной хозяина судна.

— Устроился? Места хватило всем? — неожиданно громко спросил торговец. Стоящий, у загнутого кверху носа судна, Архон вздрогнул и торопливо обернулся к хозяину судна, расплывшемуся добродушно-довольной улыбкой. Радость переполняла купца, да он и не пытался сдерживаться. Ещё бы, — он обставил всех торговцев и первым вышел в понт… Архон не задержался с ответом: — Да Астарх, я устроился. Несколько тесновато, но, по правде говоря, я ожидал, что помещение будет меньше. А ты везучий, — бросил «леща» врачеватель.. — Посейдон благоволит к тебе попутным ветром и погодой.

— Благоволит — оживился похвалой Астарх, — но и я приношу ему жертвы, во время каждого плаванья. Торговец поманил раба. Тот, поняв что требуется господину, скоро вернулся, неся два плетеных стула. — Что прикажешь ещё подать господин?

— Столик и вино с сыром к завтраку мне и гостю и четыре лепёшки.

— Вино от меня, — прищурился хитро Архон, поняв прозрачный намёк, и позвал своего слугу, — высокого и широкоплечего фиванца. Слуга лекаря схватил мысль хозяина и исчез.

Слуги повара еще не расставили блюда, как фиванец вернулся и раскупорил трёхлитровую амфору. — Господин — обратился он к Архону, кланяясь, — мне нужно тебе сказать несколько слов, срочно. Прошу тебя, господин, выслушай.

— Что может быть срочного слуга? Неужто забыли, что в Ольвии? — недовольно буркнул Архон. Слуга тем временем наклонился к уху и торопливо зашептал: — Я узнал тех двоих на берегу. Что прикажешь делать господин. Может мне сойти на ближайшей остановке в пути и дождаться их? Господин, они нехорошие. Позволь мне. — фиванец провёл ребром ладони по своей шее, прозрачно намекая Архону на действие.

— Ах вы отродье и бездельники! — вспылил притворно Архон, незаметно покачав головой и распаляясь, озлоблённо крикнул. — Как же вы могли ротозеи, ведь я предупреждал. — Слуга протянул плеть своему господину и опустил голову, а торговец хохотнул. — Что, позабыли поклажу в Ольвии, ротозеи. Всыпь ему хорошенько Архон, да не жалей. Кхе-хе-хе. Ох, проклятая спина — Архон бросил плеть под ноги своему рабу и неожиданно спросил: — Давно спина болит? — Астарх через силу, попытался улыбнуться. Лицо исказила гримаса боли. — Третий день, — с трудом проговорил он — будь она неладна, эта спина. Переусердствовал я… ООох. — От Архона не укрылась улыбка капитана судна и одного из матросов. Целитель потёр спину под правой лопаткой Астарха, не прекращающего охать и ахать. Астарх, с трудом распрямился, охнул в очередной раз. — Проклятая рабыня, разрази меня гром… Она выпила все мои силы… Оох… Но как хороша эта персиянка. Чертовка, гетерское отродье… если б ты видел её Архон, — разоткровенничался купец — что вытворяла, чертовка в моём ложе. Ногами-верёвками опутала всего меня… Ну и натешился я себе на голову с ней. А теперь… — Капитан судна, слушающий рассказ Астарха, хохотнул. — Ты только и говоришь о персиянке, Астарх. Натешился то оно конечно. Сыновья твои, и те хохочут. — Астарх шутливо погрозил кулаком капитану. — Смотри, а то я к тебе пришлю эту черноглазую. Вот тогда и поймёшь почём медимн сладости. А ты присаживайся Архон, перекусим. Вон и мясо несут. Ты любишь мясо молодой козы?

— А кто-ж из греков его не любит — озвался Архон, потирая ладони. — Вот перекусим, я помогу тебе Астарх со спинной болью. Завтра как на свет народишься.

— Хорошо бы, — кряхтя и всё ещё держась за бок, озвался торговец.

— Ставь паруса! — прогремел громкий окрик капитана. Матросы дружно забегали, выбирая канаты, а гребцы обрадовались передышке и подняли вёсла.

Боковой ветер из Фракии яростно захлопал в двух парусах и в тугую надув их, приятно загудел…

— Суши вёсла. Руль вправо. Чуть левее. Так держать. — Острый нос судна с шумом взрезал волну, набирая скорость, а тем временем хозяин и гость приступили к трапезе с «ольвийским» и приятно ласкающим ноздри, нежным мясом молодой козы. Иногда брызги, разбивающихся о нос судна встречных волн, обрушивались на завтракающих, но ни Астарх ни Архон, поглощённые трапезой и неторопливой беседой, не обращали внимания.

— Так тебе пришлось побывать в Фивах, во время осады города Александром, я не ослышался? — осведомился Астарх, запивая сочное мясо вином.

— Нет, — отозвался Архон, — я едва ноги унёс от разбушевавшихся солдат Александра. Благодаря Неарху и остался в живых… Если бы не копьё защитника Фив, пронзившее грудь Неарха, влачить бы мне остаток дней в рабстве. Я помог греческим врачам исцелить Неарха, но остаться с армией Александра, по просьбе Неарха не мог; нужно было возвращаться в Милет, к семье.

— Так Ты родом из Милета? Бывал я там. Ты говоришь, что тебе предложили остаться врачевать? — удивился Астарх, — зря ты отказался. Это ж, какие деньги и слава, врачевать самого Неарха. — Торговец вздохнул, вспомнив о своём прошлом… — А я ведь и стал небедным, благодаря Александру. Трижды мне пришлось пересекать пролив «Дарданелл», перевозя воинов Александра на завоевание империи Дария и ойкумены, а Неарха и мне пришлось повидать, Архон. Он не был так кичлив как Птоломей и самонадеян как Лисимах. На тех перевозках я хорошо заработал. — Астарх поднял кубок и вдруг, его скрючило: — Ооох, оох, проклятая персиянка — застонал он. Архон немедленно подозвал слуг и распорядился: — Отнесите господина в его покои, я сейчас приду. Астарх, у тебя есть кедровое масло? — Купец с перекошенным от боли лицом не ответил. Архон поднялся. — Сейчас я возьму всё необходимое и приду.

В покоях Астарха, он помог слугам снять верхнюю одежду и попросил Астарха лечь на живот — Сейчас я помогу тебе, потерпи чуток. — Архон закатал рукава платья и потёр, согревая ладони, а две служанки-рабыни тем временем оголили спину охающего торговца.

— Помоги мне врач. В долгу не останусь, клянусь Зевсом, — прохрипел с натугой он.

— Потерпи Астарх, потерпи. Сейчас будет легче. — Архон достал из сумочки маленькую глиняную баночку: — Вынь руки из под себя. Да, вот так и расслабься. Да, да, я знаю что больно. — Архон начал массировать спину, втирая мазь. Когда кожа разогрелась, развёл лопатки и, надавив пальцами позвонки, под лопаткой, ребром свободной руки надавил на «дельту» и резко ударил. — Ооох, больно! Ты убьёшь меня — вскричал, ругаясь, торговец и удивлённо затих; пошевелил туловищем, а потом ещё. — Вот это да! — радостно воскликнул он. Архон ещё втёр мазь в спину и поясницу. — На сегодня всё Астарх. Накройте вашего господина, — приказал он рабыням, — а ты Астарх не вставай пока. Сейчас немного будет жечь спину, но ты не обращай внимания. Завтра я повторю массаж…

* * *


Пламя светильников колыхалось в такт убаюкивающей качке судна. Заостренная палочка выписывала кривые линии и «крючки». Двое слуг уснули, а третий, — темнокожий фиванец, перебарывая сон, смежив уставшие веки, наблюдал за своим господином. Служба — есть служба. Архон торопился, так показалось бы постороннему наблюдателю. Иногда старый грек улыбался и бормотал что-то под нос, а потом тихо насвистывал. Ближе к полуночи он распрямил занывшие члены и потянулся: — Пойду, подышу свежим воздухом на палубе — сказал он слуге, сворачивая свиток в трубочку, — а ты уложи всё, что я написал и отдыхай, пока время есть. Здесь опасаться некого, мой друг. — Высокий слуга утвердительно кивнул господину, но не удержался от вопроса. — Господин, что будем делать с теми подозрительными. Разреши мне убить их. Они следили за тобой много дней. Это не к добру.

— Нет Стокл. Их исчезновение возбудит подозрения во дворце Перисада, в Пантикапее. Я догадуюсь, кем они посланы. Не нужно ворошить змеиное гнездо. Наоборот, по прибытию в Пантикапей, ты сведёшь знакомство с верзилой — слугой боспорца и постараешься выведать у него намерения Магиры а теперь отдыхай — старик накинул поверх длинной рубахи тёплый плащ и вышел.

Небо было чисто: слёзы богов мерцали в ночном небе, завораживая глубиной и вселенной ширью душу Архона, а дорожка луны протянулась, казалось, к самому краю ойкумены… Мерный, ритмичный стук — взмах вёсел. Мерный ритмичный стук — взмах вёсел. Паруса убраны, вернее один — большой. Гребцы равномерно опускали вёсла в темноту моря. Иногда слышался негромкий окрик старшего вахтенного: «Не спать»…

Архон прошёлся вдоль судна к носовой части, немного поеживаясь и с наслаждением вбирая в лёгкие запахи водорослей и моря. Масляные редкие лампы освещали все четырнадцать лавок гребцов. Гребли не все. Половина, гребцов отдыхала, забывшись сном прямо на палубе, укрывшись накидками и тряпьём, а кто и на лавках гребцов. Один из спавших, молодой с черными, как смоль жёсткими волосами и худощавого сложения раб, привлёк внимание Архона. Парень, свернувшись калачиком, спокойно посапывал под звёздами. Старый грек набросил на парня, лежащий рядом кусок ткани, успев, однако заметить татуировку на оголённом бедре. Юноша перевернулся на другой бок, коротко посмотрев на грека и снова засопел. Архон не подал виду юноше, что его заинтересовала татуировка. Недолго постояв на носу, вернулся в свою каюту и неслышно прилёг. Сон не приходил. «Нужно вспомнить, где я видел подобный рисунок татуировки. Татуировку волка на правой ноге имеют только в племени…». С этой мыслью он и уснул, довольный собой, под скрип снастей и ритмичную работу гребцов.

* * *


Дельфины, словно дети, резвились за бортом. Иногда высоко подпрыгивали над водой и переворачиваясь, шумно плюхались в волны, обдавая гребцов солёными брызгами; выставляли на моряков любопытные мордочки и, обгоняя корабль, устремлялись вперёд по курсу «торговца». Гребцы с завистью наблюдали за играми «белобочек». — Привязать бы их к кораблю, тогда и паруса не нужны.

— Да, неплохо бы — вздохнул сосед гребца, — только врядли они потянут судно. Дельфины свободны, не как мы. — С ним согласился раб с татуировкой волка на бедре и добавил: — Улов неплохой у наших рыбаков. Как-то распорядится наш хозяин? Я не отказался бы от рыбы. — И вправду, на палубе уже стояло с полдюжины корзин с рыбой. Рыбаки заканчивали очищать сеть, когда на палубе появился Астарх. — Почему стоим, капитан? — сходу спросил хозяин, но догадался, завидев наполненные с верхом корзины. Выбрав пару мелких рыбёшек и, смеясь, швырнул дельфинам. Белобочки не заставили себя упрашивать и, проглотив рыб, снова открыли рты. — Ага, сейчас. Мало? Ишь чего захотели — расхохотался, довольный собой торговец. — Повар! — закричал он и удивился лёгкости в теле. Спина не отозвалась и не «прострелила», как вчера. — Слушаю господин. Что прикажешь? — возник перед ним повар.

— Разберись с рыбой. Приготовь моей команде, нам с Архоном — отдельно.

— Но, — возразил повар, — у нас мало дров, — кивнув в сторону гребцов.

— Я знаю, знаю. Пополним запас на берегу. Выполняй, да поживее. Чего кривишься? Зубы болят. Обратись к Архону… Да, кстати, где мой гость и спаситель?

— Я здесь, как твоя спина Астарх? — отозвался, сидящий у носа судна, старый грек. В ответ Астарх резво замахал руками. — Видишь. Хоть за весло садись. Ты волшебник Архон. Пока мы доберёмся до Пантикапея, не ты, а я буду должен тебе. Ты в зубах понимаешь?

— В чьих? — рассмеялся грек. Повар не растерялся и под общий смех команды, держась за челюсть, прошамкал. — В моих жубах, гошподин вращ.

— А ну, дай взгляну на твоё горе, повар. Что у тебя?

— Э — нет, потом. Сначала пусть приготовит нам завтрак — вмешался Астарх. Архон согласно кивнул торговцу, но всё же не удержался и сказал вдогонку повару: — Показывай, показывай, я посмотрю и всё. А ну-ка открой рот… Я знаю, что больно. Ах, вон оно что. — Повар как не косил глаза, но так и не заметил, что Архон достал из кармана плаща клещи. — Какая большая птица — неожиданно сказал он, — никогда не видел таких и она нагадили прямо тебе на лоб, хе-хе.

— Шшо? — повар выпучил глаза, стараясь разглядеть лоб, а Астарх и капитан, сдерживая смех догадались. Астарх зажмурился, а кок в негодовании выкатил глаза кверху, напрасно стараясь рассмотреть и вдруг заорал, вырвавшись из рук Архона. — Ооо-й! ОООй! — вскричал он и схватился за челюсть. По щеке стекала кровь, пополам с гноем.

— Аот и все, возьми на память. — улыбнулся Архон и протянул вырванный зуб. — Споласкивай рот повар тёплой морской водой. Боль есть? — Повар пощупал челюсть и отрицательно замотал головой.




… - Архон, о чем ты задумался? — окликнул замолчавшего и погрустневшего врача торговец. — О детях?

— Да, о дочери — очнулся от дум врач. — У меня одна дочь и двое внучек в Милете, Астарше. — целитель запнулся на окончании слова. Астарх с подозрением посмотрел на целителя, ведь никто в ойкумене не говорит, оканчивая на — «е», кроме скифов. Архон, поперхнулся и подтвердил: — Да, ты понял, что я жил некоторое время в Скифии, Астарх. Привычка осталась прибавлять к имени — «е». — Врач неожиданно сменил тему и горячо заговорил. — Хочется увидеть детей, вот после Пантикапея вернусь домой. Два года не был, почитай дома, а у тебя большая семья, Астарх? — Торговец заулыбался, довольный оказанным ему вниманием. — У меня в Киттиме остались жена и пятеро детей. Старший сын ведёт второе судно. Младший и четыре дочери — дома — загорелся воспоминаниями Астарх. — Я каждый раз привожу им подарки. В прошлом году я показал старшему Александрию и Мемфис. Старщий — весь в меня, младший в жену, а я без моря не могу прожить дня. Чтобы успешно торговать, нужно знать многое. Языки к примеру. Старший, Аристофан, сейчас изучает язык римлян. Я нанял ему учителей по математике и звёздам. Младший, равнодушен к моему ремеслу. — Астарх, разгорячённый вином и воспоминаниями о родине, подлил вина себе и Архону. — Вот вернусь и выдам замуж дочь. Её засватал богатый афинянин. А, твоя дочь Архон, — ожидаёт тебя, а жена твоя — жива? — Архон не стал отвечать, сменив тему разговора. — Ночью я выходил на палубу полюбоваться звездами и тихой ночью.

— И что ты увидел ночью, поделись с морским бродягой? — перебил его торговец. — Море, оно и есть море. Иногда надоедает так, что не хочется смотреть на волны, а поди ж, — сколько лет… Всю зиму готовлюсь: ремонтирую, строю суда и… хожу посмотреть на моё море. Не могу я без него. Привык я, Архон. — Астарх развёл руками. — Так, что ты увидел, — я перебил тебя. Это говорит во мне вино. Кхе-хе-хе.

— Я увидел одного из твоих гребцов, — начал Архон, — и, хотел бы поговорить с ним. На правом бедре у твоего раба вытатуирован волк. Ты можешь сказать мне Астарх, он — наёмный гребец или раб?

— Я не могу знать всех Архон. Сейчас узнаем… А ну-ка парня с наколкой на правом бедре, да пошевелись — крикнул он слуге. — Что, оглох? С вытатуированным на ноге волком — и заинтригованный вопросом лекаря, спросил: — Почему этот парень так тебя интересует? — Старый грек не задержался. — Мои слуги не молоды, а этот меня заинтересовал. В Пантикапее мне не помешает молодой слуга-воин. Я хочу заработать много денег на лечении царя Боспора и не только это. Мне интересно будет излечить Перисада. — У Астарха взлетели брови и он, присвистнул. — Ты в своём уме? Ты знаешь, сколько врачей пыталось лечить Перисада и что из того вышло? Там не всё спокойно Архон. Четверо сыновей и дочь в ожидании. Старшие — Сатир и Сантор ждут смерти отца, а Магира, жена Сантора подогревает котёл вражды. Боспорское население разделилось между двумя сыновьями, того и гляди вспыхнет междоусобица. Лучше отправимся ко мне на Киттим. — торговец приложил палец к губам. — Только запомни, я тебе ничего не говорил.

— Благодарю тебя, но — покачал головой Архон, — я решил помочь Перисаду. Лучше скажи мне, где я смогу остановиться в Пантикапее? Я заплачу за хороший совет. Поможешь?

— Хозяин, я привёл раба — прервал их Ментос, слуга Астарха.

Полуобнажённый и босой парень, без накидки и химатиона, в одной набедренной повязке ожидал. Он переводил настороженный взгляд с господина на старого грека, не понимая, зачем его привели. Гибкое, молодое тело напряглось, словно перед броском и стало похоже на тело хищной кошки, готовой к броску. Ночью, дважды по его спине походила плеть. Он и не скрывал того. Настороженный раб боялся, но скрывал страх.

— Тебя заинтересовал этот раб — расхохотался Астарх. — За этого дохляка я отдал в прошлом году в Византе пол мины. Он большего не стоит. Какой из него слуга, тем более — защитник. Рассмешил ты меня врач. — Архон не ответил на язвительность торговца, а подозвал своего слугу — высокого и молчаливого скифа. — Скол, возьми мой кубок и рыбу и дай парню. Пусть поест. — Астарх ещё больше развеселился. — Ты даёшь рабу пить из серебряного кубка? Клянусь Зевсом, такого случая мне не доводилось видеть кхе-хе-хе.

Раб жадно схватил кубок и лепёшку с рыбой, но к немалому удивлению торговца, неторопливо съел и запил вином пищу. Потом юноша слегка поклонился в знак благодарности, и, выпрямившись, застыл и стал непроницаем и молчалив, словно ночь без светил. Торговец в изумлении почесал затылок. — Ты обманул меня раб. Бедные не могут так кушать. Кто ты?

Архон тем временем вынул из кармана «золотой» Александра и протянул купцу. — Здесь шесть мин… По рукам, Астарх?

Тоговец — есть торговец. Скрыв удивление и повертев монету, попробовав на зуб, и вернул обратно. — Я не возьму Архон. Ты хорошо оплатил своё пребывание на моём судне. Заберёшь моего раба в Пантикапее, но, ответь — ты уверен, что он воин? — Архон промолчал, а гребец, вздрогнул, но остался недвижим. — Фракиец, — позвал раба Архон. Тот вздрогнул. — Мне нужен такой воин как ты. Если ты хорошо будешь охранять меня, — к зиме я отпущу тебя домой. Ты можешь владеть оружием, я знаю, — и не спрашивая ответа, повторил: — можешь, я знаю. — К изумлению Астарха раб горячо вскричал: — дай мне копьё, меч или нож и узнаешь! В моём племени я был не последним воином. Меч, — дайте меч — раб внезапно умолк, а Архон поманил его пальцем…

— А луком ты владеешь, фракиец, а сколе? — на палубе воцарилась глубокая тишина. Гребцы, прислушиваясь к разговору, стали тише опускать вёсла. Ментос, ночью «подаривший» рабу два удара плетью открыл рот, а старший охранник Астарха, бывший воин Александра, рассмеялся. — Какой из него воин. Я этого раба положу без оружия — голыми руками. Он и палку держать не сможет. Ха! Воин, какой из него воин? Ха-ха.

— Я — воин, а не тот, кто ходит без кожаной обуви, — зарычал неожиданно гребец-раб и стиснул губы.

— Ого! — не сдержался Астарх.

— Ты не ответил на мой вопрос, фракиец, — повторил Архон — отвечай и не лязгай зубами как скифская лошадь. — На палубе захохотали, а Архон повторил вопрос. Фракиец распрямился: — Луком я владею, но хуже, чем скифы — парень кивнул в сторону слуги грека.

— Астарх, мой господин, я ведь не всегда был рабом. Я — фракиец и воин, — сказал он с гордо поднятой головой. — Хорошо — ответил Архон. — Если твой хозяин не станет возражать, скрестишь меч с моим слугой — скифом?

— Я готов скрестить меч с любым воином на этом судне — бесстрастно ответил Фракиец и вызвал смех торговца и начальника охраны.

— До первой крови, не на смерть? Ты согласен Астарх?

— Не возражаю Архон, пусть слуга твой и мой раб развлекут нас, а ты Ментос, принеси меч фракийцу. На всякий случай главный охранник — македонец, поставил троих вооружённых копьями греков рядом с Астархом и ухмыльнулся: — Этот фракийский щенок, я свалю его в первом выпаде.

— Тогда, — выходи ты! — с вызовом вспылил фракиец. Ткань на бедре оголилась, выдав принадлежность раба… Татуировка «волка» бросилась в глаза македонцу и он, застыл, сражённый — Так ты из народа Волков?

— Я Волк и сын Волка, македонец. Мой меч и мои руки не знают устали в бою.

— И страха — добавил македонец. — Я знаю. Астарх разреши мне сразиться с ним. Если наколка подлинная, в чём у меня нет сомнений, то перед нами сын вождя племени «волков».

— Ого! — присвистнул торговец и покосился на Архона.

— Ха-ха-ха-ха — не удержался Архон, — посмотрим какой ты «волк». Покажи ему фиванец.

— Ставлю монету, раб проиграет — ухмыльнулся начальнику охраны Ментос.

— А я две, — не сдержался один из охраны. — Может и мне поставить, — расплылся Астарх. — А кто поставит на фракийца? — Команда судна не отвечала. Гребцы позабыли о работе, развернувшись к соперникам. Фиванец почти на голову выше фракийца, а шрамы на лице выдавали опытного бойца.

— Начинайте, я приказываю.

— Тогда поставлю я, — неожиданно для всех сказал Архон и положил золотую монету с изображением Александра. — Десять мин — произнёс он. Фракиец не проиграет.

— Я не согласен, хитрец ты врач — возразил Астарх и погрозил в шутку пальцем. — Твой слуга не станет побеждать и, потому — на фракийца даю две монеты, начинайте.

— Хе-хе-ха, я согласен. Три монеты на моего слугу скифа. Впрочем, нет — добавляю ещё золотой Александра. Условие: мой слуга не получит ни одной царапины.

— Пусть будет по-твоему, Архон, но меня интересует другое — гребец! Здоровый гребец, а не калека.

— Согласен.

Соперники обменялись короткими выпадами греческих мечей, проверив друг друга, а потом мечи снова скрестились. На корме замолчали рулевые, а двое судов Астарха стали борт-в-борт, закрепившись кошками. И там тоже делали ставки на поединок.

— Фракиец не уступит, я ставлю ещё две! — вскричал старший сын Астарха… И вправду — подвижный, словно дикая кошка, — фракиец наносил молниеносные удары, один за другим. Казалось, скиф — слуга Архона, бородач, — не успевает отражать удары, в огороженном пространстве, серединной палубы судна.

— Парень не торопись, — со смехом вскричал скиф, — сил не хватит. — Фракиец рыча, наступал. Всем зрителям стало ясно — слуга Архона проигрывает в скорости, не считая того, что хромает на левую ногу. Скиф оступался ещё раз, и, казалось, сдавая позиции, отступал под бешеным градом боковых ударов. Фракиец прижал его к канату. Вот-вот и всё закончится, — как думали зрители, но… раздались крики. — Фракиец, фракиец! Нажми на скифа. Ты лучше! — Но не все понимали происходящее. Старый воин Александра понял раньше других и вздохнул: — Эх ё, и я был таким дураком. Не спеши раб! — закричал он, — не спеши, меня поймали на этом приёме персы! Ноги! Ноги! Ты позабыл про ноги! Смотри на… — и вправду — скиф, притворялся. Он как будто оступился и в страхе закрылся. Фракиец нанёс прямой выпад в грудь. Этого-то и ждал слуга Архона. С непостижимой сноровкой ударил в голень соперника, отвёв меч и одновременно ударом кулака в грудь отбросил фракийца. — Ха, а теперь сражайся как воин! — вскричал, торжествующий скиф, — Бейся как воин, а не собака! Забудь про кровь!

— Я тебя убью, скиф, — зарычал, вскакивая, фракиец. — Ты хочешь открытого боя, — получай скиф. Я не убью тебя. У моего племени с Атонаем — мир! — Слуга Архона сжал губы, а Архон, опустил голову в знак согласия.

Охранники торговца, забыв про свои обязанности опустили копья. Архон спокойно наблюдал за поединком, а Астарх от волнения пролил вино… Видавший и, прошедший десятилетия войн, воин Александра в волнении следил за единоборством. Он видел и не один раз, но на войне, а сейчас у всех на виду, состязались воины, ни в чём не уступающие ему… Танец рук и ног, парирующие удары и владение мечом обеими руками. Дважды у соперников окрасились руки. Гибкий, словно кошка, фракиец ускальзывал, нанося удары и, меняя по ходу поединка руки на мече. Любой из наносимых ударов мог оказаться последним… Стороннему наблюдателю показалось бы — соревнуются две школы за право назваться лучшей. Ставки больше никто не ставил… Юноша ушёл от удара сверху, едва успев проскользнуть меж ног скифа. Приём фракийца вызвал смех и несколько разрядил напряжение. — Фракиец, ты победил! — не удержался и воскликнул восхищённый Астарх. — Скиф тем временем поставил мечом блок на спине, не оборачиваясь, чем вызвал восторг зрителей другой стороны. Когда он поскользнулся и растянулся на палубе, показалось — победа за фракийцем, однако, лёжа на спине, и неожиданно для зрителей завертелся волчком и ударом ноги вышиб меч у противника и одновременно уколол в грудь. Юноша, уходя от лезвия, упал, не заметив — лезвие было направлено поперёк рёбер.

Старший воин охраны Астарха наклонился к рабу и отёр кровь с груди юноши, а потом помог подняться. — Ты воин, — парень, ты — воин..! — больше грек ничего не стал говорить. Скиф же застонал: — Проклятая спина. В молодости я был лучше. А ты молодец парень!

— О Зевс! Я потерял раба и проиграл деньги! — картинно вознёс руки Астарх, — но клянусь Гераклом и Немезидой, — никогда, никогда такого зрелища мне не приходилось видеть. Я проиграл. Налей мне вина Архон.

— Ты не проиграл. Астарх, — нет. Я, отказываюсь от денежного выигрыша, но у меня просьба… Ты поможешь мне найти жильё в Пантикапее?

— Помогу, а ты подойди ко мне фракиец, — ответил и подозвал парня торговец. Архон, улыбаясь, налил вино: — Тебе, Астарх я в придачу к деньгам за раба дам целебную мазь от боли в суставах. В… Пантикапее…

Мерный, ритмичный стук — всплеск — взмах вёсел. Мерный, ритмичный стук — всплеск — взмах вёсел. Наёмные гребцы и рабы с завистью и уважением посматривают на молчаливого и худощавого соседа — фракийца по имени Волк.

— Ставь паруса! Руль влево! — очередная команда. Три греческих торговых судна, с острыми носами взрезают воды эвксинского понта. Рядом с гребцами резвятся дельфины, но сейчас на них мало кто обращал внимание. Нужно торопиться. Позади, на горизонте, паруса ещё двух кораблей.

Через три дня, корабли Астарха обогнут полуостров Крым — родину предков моей матери — греков. А до столицы Боспора — Пантикапея — семь дней — семь.

* * *


Сегодня — рядом с руинами Пантикапея город-герой Керчь.

Эта и две последующих главы уводят несколько в сторону. Я трижды выбрасывал и сокращал их, оставив из пяти — три, но без них не получается выйти на последующее события — войну за Боспорский престол и цепочку событий, приведших к концу Скифии… Возможно, придётся выбросить???




Глава тринадцатая Еврей


Куда делась гордая осанка, орлиные глаза и властный, не допускающий возражений тон у больного человека, у смертельного одра, совсем не похожего на прежнего царя Боспора. Царь осунулся: желтоватость исхудавшего лица, запавшие глаза и, всегда — брюзжащий голос и наконец, — борода — гордость царя Боспора, превратившаяся в свалявшиеся космы жиденьких волос.

В последнюю луну разочарование и неверие в целителей и советников ввергло немощного старика в отчаяние и желание скорой смерти… Беспросветность дней и ночей, особенно — ночей. И, хотя рядом всегда кто-то да находился, Перисад в гневе изгонял и рабынь и охранников, а в последнюю неделю пропало желание видеть, кого бы то ни было. Грозный некогда царь, превращался в скрипящего и недовольного всем и вся жёлчного старика…

«Да, я стар» — часто посещали такие мысли царя. Он скрипел зубами, выгонял всех прочь, но более тяготило одна мысль, превращающая последние дни непрекращающийся кошмар. Именно эта мысль не давала покинуть немощное и никому не нужное тело: — кому??? Кому Он передаст власть — и вдобавок ко всему каждую ночь снился один и тот-же сон… Он, — царь Боспора, впрыгивает на коня и посылает в мах. По взбирающейся в горы, вымощенной известняком дороге, подъезжает к шести мраморным колоннам храма Аполлона и останавливается. Храм, выстроенный его отцом, встречает его а, он — царь Боспора оглядывается и видит приближаются военачальники и войско… Подданные, уже у стен храма и поют осанну царю. Он, не спеша, сходит с коня и к своему удивлению — навстречу их-за одной из колонн храма появляется царь Атонай… Они вдвоём проходят величественную колоннаду и входят внутрь и, оживлённо беседуя, направляются к жертвеннику. «Странно» — думает Перисад, ведь царь всех скифов безразличен к греческим богам и вдруг вспоминает, что Атоная уж нет в живых и… просыпается.

Снова — реальность и непослушное, беспомощное тело. Это в снах Он бодр и полон сил, но лишь ушёл сон, — наваливается повседневная реальность калеки. Троих целителей он отправил на плаху за своё хвастовство, двоих — закололи завистники и интриганы. Преступников нашли и предали пыткам и страшной казни — сожгли заживо, но что изменилось? Немощное тело не слушается и с каждым днём растёт недовольство и злоба на окружающий мир и людей… Не радуют и сыновья-наследники… да и что может радовать больного неизлечимым недугом, не верящего больше никому и ничему. По утрам он с завистью наблюдает за полоской зари и восходящим диском слепящего, а когда начинает просыпаться Пантикапей, в душе водопадом клокочет злоба и недовольство на весь мир и всех здоровых людей, могущих передвигаться на своих — двоих.

Сегодня утром не так уж плохо… Когда он любовался восходом к Нему зашли, и что особенно приятно, — старший сын — Сатир и сосед — царь таврийских скифов — Агасар. Перисад даже изобразил подобие улыбки, ведь в последний раз он чувствовал себя человеком и даже смог приподняться, когда его посетила делегация Зиммелиха во главе с Тертеем и молодым послом — Хорсилом…

— Входите: сын мой и ты царь таврийских скифов — Агасар. Я очень рад вашему приходу, но несколько устал. Спасибо, навестили старика. — Он попытался приподняться на подушках, но тело пронзила боль. Он надсадно закашлял и скрючился к своему стыду на ложе, не в силах терпеть. Сатир поправил покрывало и подложил под голову отца дополнительную подушку. Перисад вытер выступившую на губах кровь и тяжело отдышался. — Хху, теперь легче. Кха, Кх… Мне доложили Сатир, что с греческими торговыми судами в мой город прибыл некий грек по имени Архон. Говорят он известный целитель и философ. Ещё я слышал, что в Ольвии он смог вытащить из чертогов смерти жену Клеонида — Эсихору. Ты слышал, что-нибудь о нём? Говорят, Архон похож на перса и на скифа одновременно…

— Отец, — отозвался Сатир, — я распорядился и послал своего гонца. Гонец вернулся этой ночью. Этого грека он в Ольвии не застал, но мне сказали, Архон — так зовут этого грека, направился к нам. То, что узнал ты и то, о чём полнятся слухи в твоём городе, отец — правда. Этот человек действительно существует и не является очередной выдумкой сплетников. Кроме того, я послал в Фивы гонца за тем, чтобы узнать доподлинно — существует ли на самом деле Архон из Фив, или это очередное подставное лицо, как это уже случалось.

— Спасибо сынок… Я кх, кхе сам мало верю, в подобных целителей… Мои подданные разносят массу слухов и небылиц о целителях, а врачи бояться ко мне ехать… Вот если бы — Перисад умолк, а Сатир, не удержавшись, перебил отца.

— Я знаю отец, да,! ты говорил о том, что послал гонца к Зиммелиху за помощью, но гонец не вернулся, а потом пришло известие о том, что Крон, — главный вещун оказался заговорщиком и был казнён… Я слышал о том, отец…

— Я не понимаю Зиммелиха — тяжело проговорил Перисад. Ты помнишь сынок, рассказ Тертея о способностях Крона.

— Ты Перисаде — полюбопытствовал Агасар, — о том хромом вещуне из Торжища, который на тризне по Атонаю пролил чашу с молоком, предназначенную Асею? Тогда Крона спасло заступничество царя Меотиды.

— Ты не знаешь всего Агасаре — ответил Перисад. — Этот вещун вернул к жизни Тертея после Тиры, а в Торжище по словам очевидцев, воскресил мёртвого Хорсила… ты знаешь о том Агасаре?

— Я не верю слухам Перисаде — вежливо ответил царь таврийских скифов, почесав бороду — не верю… Излечить Тертея — одно, но, история с Хорсилом — небылица. Такое мог сделать только один человек во всей ойкумене, но он давно мёртв…

— Ты говоришь о верховном жреце, но откуда у тебя Агасаре такие известия — приподнялся на подушках царь Боспора.

— Да, именно о нём. А известий о нём не приходило много лет. Человек такого ранка рано или поздно бы засветился. Искусство восточных магов и целителей, которые не смогли помочь тебе, лишь пыль у ног этого человека. А ты что скажешь Сатир?

— Я разыщу Архона, отец. Торговец Астарх, в Пантикапее. Говорят, что на его судне и прибыл этот врач… Людей своих, я послал к морю и в город на поиски. С царём Агасаром мы сейчас направимся к Астарху. У Агасара к торговцу есть своё дело.

— Хорошо идите. Если этот врач кх, кхе — Перисад снова закашлялся. Сатир остановил отца. — Я найду и приведу его во дворец, отец, я… — Сатир поклонился и отвернулся, дабы не видеть мучений отца. Он незаметно кивнул двум рабыням — сиделкам, чтобы те оставались в покоях…




— Да, жаль старика. — сказал Агасар. Он и Сатир уже вышли из покоев Перисада и, спешили к ожидавшим слугам, к выходу из дворца.

— Он тает на глазах — продолжил Агасар. — И чем хуже твоему отцу, тем больше раздоров между тобой и твоим братом Сантором. Может быть Сатире, мне пригласить вас двоих ко мне и устроить пир. Гляди, найдёте общий язык? — Сатир отрицательно покачал головой. — Нет, Агасаре, ничего из этого не получиться. Брат зол на меня. Он понимает, что царём ему не быть и потому ненавидит меня. Отец не назвал пока наследника, потому и вся неопределённость. Всё царство разделилось.

— У нас в таких случаях поступают просто, — заметил Агасар. — поединок до смерти одного, или — одного из претендентов умерщвляют, но это бывает крайне редко.

Они прошли коридор, большой зал приёма гостей и свернули влево к выходу. Молчаливый распорядитель дворца царя Боспора, неожиданно возник из-за колонны и услужливо отвесил поклон. — Чего пожелает мой господин и царь скифов. — Сатир, не оборачиваясь, приказал. — Вели подать наших лошадей.

— Будет исполнено, — спрятал лицо в поклоне распорядитель и поворно исчез среди колонн, а Агасар и Сатир направились дальше, и возобновили прерванную беседу. Но, они внезапно умолкли, будто споткнулись — на пути возникла словно приведение жена Сантора — Магира. Магира — сама добродетель, источала добродушие. Она потупилась, склонившись, а на щечках выступил румянец. — Доброе утро царь Агасар и брат моего мужа — Сатир… — «Сатир» — она сказала как можно тише, что Агасар едва расслышал. — А я вот, — продолжила Магира, мигнув длинными ресницами и улыбнувшись царю скифов — направляюсь к отцу. — Подчеркнув слово «отцу», елейно продолжила: — Долгих лет жизни нашему царю. Я рада, что встретила тебя Агасаре, великий воин и царь скифов. Мой муж приглашает тебя сегодня к обеду царе! Мы будем очень рады твоему посещению. — Магира чуть наклонила обворожительную головку, изящно изобразив полупоклон. Из выреза платье полуобнажилась грудь. Она, улыбаясь Агасару, на мгновение бросила короткий и презрительный взгляд на Сатира, снова приятно улыбнулась Агасару и, грациозно, вздымая бёдрами, проследовала дальше. Агасар с раскрытым ртом остался смотреть вслед красавице.

— Твоему братцу повезло Сатир. Она мне напоминает греческую богиню Афродиту, выходящую из воды… Какая красота и грация, а!.. Я не отказался бы провести с такой красавицей ночь. — Агасар облизнулся и причмокнул, глядя на удаляющуюся «Афродиту». — Извини Сатире, что говорю такие речи, но разве можно спокойно смотреть на тело этой молодой кобылки!? Какая грация! А походка! Она не идёт, а плывёт лебедем. — Сатир поморщился и тихо сплюнул. Сказанное Агасаром тяжело упало на сердце. И хотя Агасар говорил тихо, а Магира находилось шагах в десяти, но случилось неожиданное. Женщина замедлила шаг и обернулась к «воздыхателю». Ямочки на щечках расплылись. Она приопустила прелестную головку и как бы невзначай сказала. — Какой сильный царь таврийских скифов… Скажи Агасаре, а что вашей покорной служанке передать моему мужу. Ты придешь сегодня, Агасар? — Царь смутился и торопливо пробормотал, краснея. — Да, я приду, да, я непременно буду у вас и превеликим удовольствием отобедаю с твоим мужем Магира, но при одном условии…

— При каком? — таинственно зарделась Магира.

— А при том — уверенно сказал Агасар, выпятив нижнюю губу, — что на обеде обязательно будешь ты…

— Для меня это — честь царь Агасар — довольная собой жена Сантора, как бы невзначай, лукаво подмигнула Агасару и, порозовев, отвернулась. Сатир мысленно ругнулся и снова плюнул. Это не укрылось от красавицы. Она развеселилась и звонко зашлась приятным грудным смехом. Агасар, подмигнул ей, не заметив состояния товарища и не отрываясь следил за тающими в коридорах дворца, многочисленными юбками красавицы. Столбняк Агасара прервал Сатир. Он тронул товарища за плечо… Мечты Агасара, подёрнулись дымкой и прервались; царь скифов вздрогнул и недовольный, повернулся к сыну Перисада. Сатир, глядя в глаза другу, грустно покачал головой: — Вот и ты попал, друже, в капкан этой липкой твари. Осторожнее друг яд змей по сравнению с её чарами — ничто.

— Да брось ты, Сатир — развеселился скиф, отмахнувшись от слов приятеля. — Во дворце твоего отца повсюду тебе мерещатся заговоры и интриги. Она — сущее дитя и к тому — красавица. Зачем ты так о ней? Будь в моей конюшне такая «лошадка» — хохотнул Агасар и похлопал Сатира по плечу. Сатир, побледнев, пристально взглянул на Агасара. — А ты знаешь Агасаре, что каждые три недели, у моря находят трупы людей. И, началось это с той поры, как она стала женой брата и поселилась во дворце.

— Сатир, зачем ты наговариваешь на Магиру. — Агасар шутливо погрозил пальцем товарищу и заговорщически подмигнул. — А ты, а? Ведь она-то совсем недурна, — греческая Афродита, хрупкая как травинка. Да, ты сам наверняка не против объездить её… Конечно же, Эсихора первая из всех красавиц, но она не привлекательна, как Магира. Одна походка Магиры стоит чего. А эти ямочки на щеках, они обворожительны, а длинные прелестные ножки и высокая грудь, ничего ты не смыслишь в женщинах, Сатире.

— Может ты и прав Агасаре, но эта гадюка не стоит одного взгляда Накры. Накра — лучшая из всех женщин, каких мне пришлось видеть. Она — царица, мать и воин. Таких женщин Агасаре я не видел. Я хочу предостеречь тебя, а не указываю. Смотри не утони в болоте глаз Магиры.

— Ты сравниваешь Накру с Магирой? — хохотнул Агасар. — Накра скорее — дикарка, а вот Магира! Зря ты так говоришь о ней друг. Я не слышал о Магире плохого. — Агасар ухмыльнулся и пригладил усы. Сатир грустно посмотрел на царя таврийских скифов. Он уже начал сожалеть о сказанном. Хотелось промолчать, но не удержался. Словно голос из преисподним заставил сказать следующее: — Прошло больше года, но убийца так и не найден. У всех трупов спокойное, я бы сказал — счастливое выражение лица. Одни удушены, другие — отравлены. Так вот Агасаре — все, кого находят, ошивались около этой хрупкой и застенчивой красавицы. — Сатир внезапно умолк, «прикусив» язык и нахмурился. Как не хотелось, но слова были сказаны. Сатир побледнел и со страхом понял — сказанного не воротить. Он остановил царя Агасара и схватил за плечи. Тот, казалось, не слушал его, он всё разглаживал усы. Сатир потряс друга за плечи. Тот очнулся, словно от сна. — Я прошу тебя друже, — попросил Сатир, — забудь, про сказанное мною о Магире. Обещай?

— Я обещаю друже, не бери близко к сердцу. Поехали, нас ждёт вино и и этот плут Астарх. Не будем спорить. Вон и лошадей нам подали, а мои воины заждались. — У Сатира отлегло от сердца и пришло некоторое успокоение, но всё равно, какое-то нехорошее и гаденькое чувство скреблось внутри и мешало. Может быть потому, что друг во второй половине дня будет обедать в присутствии Магиры… «Странно, всегда холодная и презрительная к ухаживаниям царя скифов, она сегодня вела себя иначе». Это и навевало подозрения Сатира. Всего две недели назад на пиру, он услышал её гадкий шепоток. Магира сказала тогда Сантору: — Этот неотёсанный болван ухаживает за мной. Если я захочу, он будет…. - она осеклась, завидев Сатира, и громко продолжила, — Агасар будет самым надёжным из союзников твоего отца, мой Сантор. — Потом Магира обворожительно улыбнулась своими ямочками и неожиданно обратилась к Сатиру. — А ты как считаешь брат моего мужа? — Сатир отвёл глаза от красавицы, не находя слов. Потом ему почему-то казалось — Магира вовсе не произносила тех слов, а ему просто послышалось. Память снова вернула в тот злополучный день, и он с ужасом понял, что совершил ошибку. Нужно было промолчать. Но слово не воробей. Теперь осталось полагаться на слово Агасара.

Сатир впрыгнул в седло, да так неуклюже, что друг его расхохотался. — Брось ты. Забудь Сатире. Я твой друг и к тому — цари держат слово. — Сатир насилу улыбнулся, чтобы ответить, что «слово царей в ложе с красавицей превращаются в пыль», но решил промолчать. В молчании они вышли из дворца, где Агасара у дворцовых врат, нетерпеливо дожидались, гарцуя, всадники свиты Агасара. Скифы, утомившись ожиданием, обрадовались возвращению царя, а Агасар объявил подчинённым: — Я направляюсь с Сатиром к кораблям Астарха. — . Свита царя оживлённо загалдела, перебивая друг-дружку. Этого момента они ожидали с нетерпением. У Астарха, знали они, не только оливковое масло и посуда — у него — хорошее вино. Сатир и Агасар, разгадав незамысловатые намерения, переглянулись и захохотали. У Сатира отлегло на душе. По брусчатке, ведущей к выходным воротам Пантикапея зазвучали копыта, а во дворце тем временем происходило следующее:

Легкие шажки раздавались в коридорах дворца. Пламя подсвечников колыхалось; тени ложились на стены и переламывались в мраморных полах, создавая причудливые, а подчас и наполненные ужасом и страхом сгорбленные фигуры. Иногда тени становились похожими на сказочных чудовищ и оборотней и тогда слуги замирали от страха и молились. Так и шаги, раздающиеся здесь были различны: приглушённо и тихо ходили слуги и придворные; сбиваясь с ритма шага, здесь проходили с просьбами к болеющему царю и за очередным приказанием; нетерпеливые шаги звучали редко — в случае неотложных вестей; уверенные в себе приходили лишь дети Перисада, да и то не всегда. Самыми интересными были лёгкие, как дуновенье ветерка и одновременно уверенно — стыдливые шаги невестки…

Звукоизоляция стен была превосходной, но Перисад за время своей неподвижности научился определять по звукам — кто и с чем направляется к нему. Для этой цели он приказал проделать окошко в коридор. А что делать, если поднимаешься с болью, засыпаешь с болями и не хочешь ничего. Тело пронзает боль и не хочется жить. Для особых случаёв в опочивальне, напротив арочного проёма и прохода на террасу второго этажа дворца, поставили роскошное и удобное полукресло-полулежанку. По вечерам — выносят на террасу, и он любуется городом и величием храма Аполлона, а в особых случаях его относят в зал официальных приёмов, но в последнюю луну этого не произошло, да и незачем.

Распознавание звуков шагов превратилось в привычку царя и некую игру, которую он сам придумал для себя. Сейчас Перисад догадался — к нему направляется невестка и значит — день пройдёт хорошо, если не сунется вечно хмурая жена Сатира. Магира в последнюю луну приходит каждое утро и это удивительно царю Боспора. В это время дочери и невестки спят, а вот она проведывает старика. Сначала он удивлялся и посчитал, что Магира приходит из зависти и подспудного желания, преследуя известную и понятную цель, а именно: — передачи трона царя Боспора — Сантору. Подозрение, поначалу укрепившееся, постепенно угасало и уже через месяц — исчезло совсем.

Магира искренно желала выздоровления ему: она просиживала часами с больным и даже ухаживала, а когда у царя возникало желание отвлечься — читала пьесы греческих драматургов. Особенно Перисаду нравилось, как она интересно толкует героев Одиссеи. На эту тему они часто беседовали и, это вносило, свежую струю в тусклую неподвижную жизнь царя Боспора. Как-то Перисад даже пошутил, что Магира, напоминает ему красавицу Елену во дворце Приама, на что Магира рассмеялась приятным грудным смехом, а потом потупилась. Он перестал думать о наследнике, хотя ещё два месяца назад хотел объявить преемника на трон, любимца — Сатира. Теперь мысли раздвоились, как и разделилось на два лагеря боспорское царство. Он знал о том, но не торопил себя, решив, что выскажет это на празднике винограда — осенью. Когда о наследнике заводил речь распорядитель и советник, он злился и прогонял всех. «Я ещё жив», — твердил он и не хотел слушать никого. Сатир, его любимец постепенно тускнел, но Перисад от этого не стал хуже относиться к старшему. А вот Сантор — другой. В противовес Сатиру прямодушному и откровенному, Сантор обладает скрытностью, что хорошо для царя. Неприязнь братьев вызывала толки и брожения среди подданных. Разрушало образ Сантора то, что Перисад чувствовал во втором сыне что-то непередаваемо-нехорошее. Вот если женой Сатира была Магира! Но жизнь распорядилась иначе — Магира жена Сантора. *Почему?* Перисад сколько не бился над этой загадкой, но разрешить не мог. У Сатира нет государственного мышления. Сантор прирождённый правитель, но он жесток и плохо относится к союзникам-скифам. Вот если бы женой Сатира была Магира, тогда бы он спокойно передал трон и доживал последние дни, не обременяясь вопросами правления. А у Сатира жена, да разве это жена и невестка. Приходит редко, всегда молчит и не знает, куда себя деть. Она хорошая и добрая, но всё же Магира во сто крат умнее и лучше. И ко всему — боги не обделили Магиру умом… От всех этих мыслей раскалывалась и болела голова. Перисад оказался на распутье, словно путник у перекрёстка дорог, не зная — какую выбрать….

Красавица Магира улыбалась встречным придворным. Лёгкое платье развевалось на ней, облегая достоинства. Сегодня она надела легкое и удлинённое платье со строгим верхом, а волосы заплела в косу, как это делают скифиянки и обмотала её поверх головки. Несколько длинный ротик нисколько не портил обаяния женщины, а узкие — дугой брови, выдавали восточное воспитание. Она проходила мимо, оставляя еле заметный запах восточных благовоний. Слуги, восхищаясь грацией и бесшумной походкой «Афродиты», провожали красавицу и свою будущую госпожу к покоям Перисада. Их госпожа умела находить с ними общий язык, в отличие от жены Сатира — угрюмой и носатой критянки. Одна улыбка Магиры и — радость наполняет естество, а уж кому преподносит подарок, в виде упавшей из рук, невзначай, безделицы. Это нравилось придворным слугам и самому главному распорядителю. Магире платили любовью и почтением Угрюмые стражи у высоких дверей в покои царя Боспора, выпрямились и стали есть глазами госпожу. Магира одарила их кроткой улыбкой и, те расцвели от счастья. Они поклонились; один из них распахнул двери. — Проходите наша госпожа. Царь не спит. Только что у него был Сатир и царь Агасар. — Магира поморщилась при имени Сатира и вошла в опочивальню.

Перисад лежал в ложе на спине и невидящим взглядом рассматривал узоры на потолке. На мгновенье Магире показалось — царь Боспора мёртв, но это было желанием, а не действительностью. Такой недвижный и отсутствующий взгляд, ей доводилось видеть не в первый раз. «Когда же он, наконец, сдохнет?», — подумала она и тихо кашлянула. Рабыни — сиделки поклонились госпоже и бесшумно удалились на терассу. Тёмнокожая сиделка, оставшись, услужливо пододвинула к кровати удобное кресло и незаметно для Магиры — её госпожи и покровительницы, тоже — ушла.

— Доброе утро отец — как можно ласковее произнесла Магира. Перисад вздрогнул от «неожиданности» и перевёл внимание в сторону невестки. Он заметил, как рабыня переглянулась с Магирой. Это заинтересовало старого царя, но на лицо не отразилось. «Откуда они знают друг — дружку? Чёрнокожая рабыня подмигнула невестке, как знакомой, а может..»? Додумывать мысль Перисад не стал. Он решил оставить размышление на «потом».

Царь изобразил непритворное удивление, завидев новую причёску Магиры. — Ооо, Магирочка ты порадовала старика! — сказал он и попробовал повернуться. Скрывая пронзившую боль, царь Боспора не отрываясь, смотрел на обёрнутую вокруг головы косу и волосы, выкрашенные в светло-каштановый цвет. — Ты так прекрасна сегодня дочка. Мой сын видел твою новую причёску? — Магира расцвела, ямочки на щеках ожили. Для неё это была двойная радость. «Один попался в капкан, а старик совсем без ума». Она поклонилась царю и присела. Перисад изрядно удивился и стал теряться в догадках, относительно новой причёски Магиры. — Оставь нас — приказал он тёмнокожей. Магира, догадавшись, что царь заметил её перемигивания, выругалась про себя допущенной оплошности и обворожительно улыбнулась — Доброе утро отец. Я сделала новую причёску, чтобы порадовать тебя, но это не самое главное на сегодняшнее утро. Я нашла твоей чернокожей красавице мужчину, если конечно же ты — отец не возражаешь. — Не дождавшись ответа Перисада, перешла в «атаку». — У меня есть хорошая новость для тебя отец. — Перисад напрягся в догадках, а Магира нежно погладила седые волосы старику, скрыв брезгливость, и сняла невидимую пылинку. Подозрение, зародившееся в душе царя, начало угасать. — Твоя тёмнокожая рабыня хороша — забросила «крючок» невестка. — Я разговаривала с ней вчерашним вечером и нашла, что она хорошо воспитана и к тому же образована. Она умеет читать. Это удивительно для рабыни. Я очень рада этому. — Магира снова усмехнулась, а Перисад позабыл про подозрение. — Я принесла тебе царь Боспора интересную книгу. Её написал ученик Аристотеля. В книге мудрые выражения великого философа и учителя великого Александра. — Слова Магиры не просто удивили царя, но и озадачили. «Странно, она читает Аристотеля. Зачем женщине это»? Магира не стала дожидаться ответа царя. — Отец, я знаю — ты не любишь скукотищу чириканья философов. Эта книга скрасит время, когда тебя будет лечить один из лучших врачей. — У Перисада удивлённо поползли брови и он через силу поднялся с подушек. Магира подозвала рабынь. Те, бесшумно возникли и подложили дополнительные подушки под спину. Царь взял листы пергамента и с любопытством посмотрел, а потом отложил. — Я не понимаю, объясни мне, старику. Зачем мне Аристотель? Аристотеля уж нет. — Ямочки на щеках Магиры заволновались. — Отец, я послала за неким греком в Ольвию. Его зовут Архон. Он вылечил смертельно больную Эсихору. — Перисад непритворно расширил глаза, но перебивать невестку не стал. — Так вот отец, — продолжила она, наслаждаясь произведённым эффектом. — Я послала слуг за ним и врач уже в твоём городе.

— Дочка, — неожиданно для себя, обратился к ней Перисад и сам удивился. Магира порозовела, а царь возразил ей. — Ты видимо хочешь, чтобы этот грек добавил свою голову к остальным на входных воротах в Пантикапей? — Царь, напрягся, ожидая ответа — ведь о Архоне во дворце знали всего два человека: он и Сатир, а утром эта новость стала известна и Агасару. Магира рассеяла сомнения. — Сегодня вечером я представлю его, если конечно отец, — она сделала ударение на «отец» и потупилась. — Извини меня отец, я хотела попросить совета моего мужа, но он спит.

«Вот плутовка» — улыбнулся Перисад.

— Извини отец, — продолжила невестка. — Я распорядилась от твоего имени о торжественном приёме этого человека. — Перисад от удивления раскрыл рот, а Магира на одном дыхании, закончила. — Этот Архон, он излечил смертельно раненного под Фивами полководца Неарха, а однажды великого учителя Аристотеля обозвал ослом, в присутствии учеников. — Новость была оглушающей. Магира попала в «десятку», опередив всех гонцов. Царь Боспора был ошеломлён Магирой. Он, не скрывая восхищения, произнёс. — Но, дочка… скажи, откуда ты узнала, что он в Ольвии. Я послал за ним, но двое моих послов ещё не вернулись?

— Это совсем не сложно. Мои слуги мне доложили об этом ещё две луны назад. Мне захотелось сделать тебе приятное. Может этот грек и вылечит тебя, но это решать тебе, отец. — Магира смутилась, а на её глазах показались слёзы. Она поспешно отвернулась, но так, что всевидящий Перисад, успел заметить. Он протянул руку и смахнул слёзы. — Спасибо дочка. Я благодарен тебе… но, я, я прошу тебя — больше никогда не распоряжайся от моего имени. Не сердись, что отругал тебя. Я рад. А сейчас иди, дочка. Может этот грек и поможет мне. Впрочем — погоди, — передай управителю моего дворца мой приказ: — «Царь немедленно требует к себе главного распорядителя, главного советника и управителя Пантикапея». А это тебе за доброту. — Перисад, снял с себя и протянул Магире изящный перстень с крупным «гранатом». Магира вспыхнула и низко поклонилась, приняв дар. — Я, я не стою такого дорогого подарка, отец. Прости, что я распорядилась от твоего царь Боспора. Больше этого не повторится. — Она согнулась ещё ниже и к удивлению Перисада, коснулась губами руки царя. Перисад подобрел. — Я прощаю тебя дочка и желаю, чтобы ты всегда носила мой подарок. Надень.




Магире хотелось летать. Всё задуманное удалось на славу. Сдерживая свою радость и возбуждение, она неторопливо и как всегда бесшумно шла по коридору. Ещё два важных шага сделаны. Она с мужем стала ближе к заветной цели… Перисаду не суждено никогда узнать, что кости его гонцов, обгладывают стервятники в горах, а информацию, дозировано приносят царю от неё!

Догадываясь о чрезвычайной миссии гонцов Перисада, верный Магире человек напоил их. За вином послы выхваляясь, рассказали всё о своей поездке в Ольвию. Подкупить их не удалось и тем самым, они подписали себе приговор. «Осталось одно — склонить на свою сторону и задобрить этого врача — грека, а там… Сейчас нужно отправить надёжного человека с подарками к Архону, а если вдруг не согласится, ну и пусть. Вина за смерть ляжет на Исаака Бен-ату, а имущество еврея достанется казне, т. е, ей — мудрой Магире. Главный казначей, давно в её руках. За один поцелуй, а если прибавить к тому и посещение тайной комнаты, откуда по ночам её слуга и любовник, через подземный ход выносит тела любовников к реке… Да, там — в её опочивальне казначей приобщится к её прелестям и..»… Магира улыбнулась своим мыслям… Красный «гранат» играл. Она подозвала распорядителя дворца и будто невзначай приподняла руку и коснулась своей новой причёски.




А теперь — к нашим «баранам», а именно в дом иудея из палестины — старого и хитрого торговца с крючковатым как и старой ведьмы носом и одного из богатейших людей Пантикапея. Ещё — приближённого к дворцу. Его уважают и кланяются, а многие из городской знати, рады дружбой с этим неунывающим и успешным в своём ремесле — торговле — Исааке Бен-атой. В доме Бен-Аты, важный и высокий гость, рекомендованный самим Астархом — верным товарищем по ремеслу…

Волк непрерывно озирался, не веря происходящему. Вещи и сундуки Архона он и слуги, расставили в просторной комнате, любезно предоставленной пантикапийским купцом Бен-атой. Он всё не мог поверить в то, что тяжёлая и изнурительная работа гребца и рабство осталось позади. Новый хозяин с первого взгляда понравился. Требований было предъявлено немного: некоторые из них удивили и весьма озадачили Волка. О его будущих обязанностях подробно растолковал слуга грека — широкоплечий и спокойный фиванец по имени Стокл: — Поочерёдно нужно охранять вход в жилище врача — сказал фиванец. — «От кого»? — Волк не понимал, но приказ есть приказ. «От кого охранять»? Врагов в этом просторном дворе богатого и уважаемого в Пантикапее купца, быть не могло. Исаак Бен-Ата любезно разрешил Архону поселиться в недавно законченной постройке, рядом с его большим домом. Попросил еврея предоставить крышу, бывший господин Волка — Астарх. Еврей поначалу отказывался, но когда Астарх растолковал ему, кто такой Архон, поведение старого еврея кардинально изменилось. Он сам провёл Архона в жилище и попросил располагаться. Вечером, хозяин Волка — Архон, торговец Астарх и сам Бен-Ата отужинали, а Волк, забылся сном.

По соседству с комнатой Архона, в небольшой полутёмной комнатушке поселились и они — слуги врача. На рассвете его растолкал фиванец. Волк резко вскочил и испугано осмотрелся. Он был в незнакомом месте. Слуги Архона — Карим, Орок и Стокл засмеялись. До Волка наконец дошло — он служит другому господину. Фиванец Стокл поманил фракийца. — Вот возьми. Это твоя новая одежда. Съешь лепёшку, а потом мы с тобой отправимся в город. Господин приказал — фракиец удивился, но быстро пришёл в себя. — Я проспал свою стражу — затараторил он — Почему ты не разбудил меня?

— Успокойся парень. Поешь и пойдём. Господин приказал поторопиться. Кони осёдланы. — У Волка поползли брови. — Кони? — недоумённо и не скрывая удивления, спросил он. — Да, поторопись. — ответил Стокл. — Нам нужно осмотреть окрестности города и кое-что купить.

Одежда пришлась впору. Фиванец скоро вернулся с заплечным мешком. — Ты готов? — мимоходом спросил он. — Я готов господин — ответил Волк. Фиванец поморщился. — Меня зовут Стокл. Так и зови меня. Возьми вот это — он протянул Волку боевой пояс с горитом, луком и греческим мечом. Фракиец теперь не на шутку удивился, но расспрашивать не стал. При виде оружия загорелись глаза.

Кони и вправду были осёдланы. Слуги Архона вскочили в сёдла и тронулись, когда из дома показался сам торговец — Исаак Бен-ата. Старик поглядел на слуг гостя и усмехнулся. — С такими постояльцами мне нечего бояться — заметил он. Стокл и Волк отвесили поклон еврею и тронули поводья.

Стокл остановил коня в пустынной и закрытой с трёх сторон гористой местности и осмотрелся. Он удовлетворённо цокнул языком и предложил фракийцу спешиться. Волк не стал спрашивать. Фиванец снял с своего боевого пояса горит и меч. — Послушай, что я скажу Волк. Самое главное — не задавать вопросов, понял? — Волк кивнул. — Теперь, дальше. Я не знаю, почему мой господин выбрал тебя. Это не моё дело. Он попросил меня за одну луну сделать из тебя хорошего воина. Я научу тебя всему, что знаю. Та схватка на корабле торговца была забавой. Скоро ты поймёшь это. Так вот — каждое утро, до рассвета мы будем выезжать из дома. Орок научит тебя читать и писать на греческом языке, остальное узнаешь позже, а сейчас начнём. Вынь из ножен меч. — Волк растерялся. — Но ведь ты, Стокл безоружен. Я не нападаю на безоружных. — Стокл усмехнулся. — А ты попробуй. Выполняй приказ. Забудь, что у меня нет оружия. Я приказываю тебе.

Противники закружили. Первый удар Волк нанёс в плечо сопернику, боясь тяжело ранить противника. Широкоплечий фиванец отклонился и узмыльнулся. — Не бойся Волк, бей по-настоящему. Тогда и поймёшь. — Фракиец приблизился с опаской и внезапно ткнул меч в живот. Стокл, словно ожидал этого. Он легко отпрыгнул и принял стойку кулачного бойца. Волк сделал обманное движение и рубанул в плечо. Меч, к удивлению пропорол пустое место и снова не достиг цели. Стокл внезапно коснулся обеими руками пояса и в следующее мгновенье боевой пояс фиванца взвился в воздух и обмотался вокруг меча. Волк не успел. Стокл резко рванул на себя и вбок пояс и вырвал меч из рук Волка. Изумлённый фракиец остался недвижен. — Яя не ожидал. Вот это да! — сказал он с восхищением. — Мне рассказывал о таком скифском приёме мой отец, но я никогда не видел подобного. Покажи мне ещё раз. В этот раз я не буду так скован.

* * *


В то время, как процессия Агасара и Сатира держит путь к судам Астарха, в одном из богатых домов Пантикапея, ближе к стенам города и выходным воротам, в сторону эвксинского понта, происходит следующее…

Окружённый, в рост среднего человека, каменной оградой из известняка, дом купца Исаака Бен — Аты ожил. На пороге выстроенного из известковых плит дома с редкими окошками, больше похожими на бойницы, не отличающегося архитектурными стилями дома, появился хозяин — невысокий седоватый еврей. Он притворно закряхтел и помассировал поясницу. На голове «засветилась» большая проплешина. Слегка прищуренные хитроватые глаза торговца выдают ум, а несколько оттопыренная нижняя губа — для «солидности». На вид старику можно дать лет 55, но он старше.

Исаак почесал лысину и окинул внутренность двора. Распорядитель по хозяйству кивнул слугам. Дворовые слуги и высыпали из дому и побежали к выходным воротам из крепкого дуба. Двое — других вывели двухколёсную повозку. Старик замотал головой. — Повозку не нужно. Я отправляюсь один… Степенно надев на голову маленькую шапочку, Исаак засеменил к воротам. Раб низко поклонился и подал посох. Исаак брезгливо поморщился — от раба исходит неприятный запах. На выходе из ворот он оглянулся и подозвал слугу. — Если прибудет Астарх, — приказал он — пусть подождёт. И не забудь — у нас сегодня будут гости. Смотрите мне. — Исаак погрозил сухоньким пальчиком и тронулся.

С полчаса назад в дом ворвался всадник, с ожидаемым известием и всё пришло в движение. План, составленный им и его гостем — пришёл в движение…

Гонец сообщил, что из дворца выехала процессия во главе с Сатиром и царём Агасаром. Ни Сатир ни Агасар ещё не знают, что ожидает их по дороге к воротам, а он — Бен ата, предусмотрел всё. Вчера он немало удивился, выслушав просьбу Архона. Она поначалу показалась странной и позабавила старика, но когда врач повторил её и предложил в обмен на услугу приличную сумму — у Исаака округлились глаза. Цель мероприятия вызвала смех. — Зачем тебе врач это? — спросил он. — Я и так могу пригласить их сюда. Пошлю слугу и все дела.

— Нет, Бен-Ата, возразил Архон — мне нужно, чтобы всё произошло случайно. Не спрашивай зачем, но беды в твой дом это не принесёт — даже наоборот…

— Хорошо, — прищурился еврей, взяв кошель с деньгами, — но мне придётся кое-что предпринять, ведь встреча должна быть «случайной, как попросил ты»! — И с этого момента всё пришло в движение: была организована «обработка» царя Агасара — его утренний визит во дворец Перисада, да так, что Агасар и в мыслях не допустил, что визит запланирован другим человеком. По пути следования процессии, задолго до рассвета расположились «случайные» пробки, вынуждающие двигаться только в нужном направлении: опрокинувшаяся повозка, не желающий тянуть телегу вол и прочие маленькие хитрости… Исаак и сам вскоре заразился планом Архона, а убедил его не кто иной, а Астарх. Главная роль в этом спектакле отводилась ему — Бен-ате. Нога несколько саднила, но старик не обращал внимания. Сейчас мысли заняты другими вещами.

Вчера утром прибыли корабли купца Астарха Исаак как всегда обрадовался старому знакомому. Торговались они недолго. Практически весь товар грека перекочевал в его склады, а он — Исаак Бен — Ата, выгодно сбыл Астарху пшеницу и ячмень, не продешевив. Это была удачная сделка для обоих и вечером такое событие они отметили обильным возлиянием. Исаак почти не пил вина, но вчера не удержался и сам. Уж очень удачной была сделка.

Исаак удивился, когда Астарх попросил его поселить у себя приплывшего с ним известного греческого врачевателя. Он с подозрением отнёсся к предложению товарища; поторговался с врачом и наконец сдался и дал разрешение. Гостю с тремя рабами он выделил небольшой недостроенный дом, рядом с его жилищем. Всё решил рассказ Астарха о лечении Эсихоры, жены правителя Ольвии. В самом же деле этого врача Архона, он видел раньше, но где и когда припомнить не смог. Вернее — не захотел. Врач предложил порядочную сумму, от которой Бен — Ата отказаться не смог, а когда он узнал о цели приезда Архона, ему стало не по себе, но виду он не подал. Уже днём врач — грек принялся лечить сына еврея. Исаак чувствовал, что приезд этого человека принесёт ему и его семье немало хлопот, но отказать не смог. Возможно из-за просьбы Астарха, впрочем, кто знает. Ему просто понравились прямые и честные глаза врача и манера вести беседу. Давно Исааку не приходилось беседовать с человеком умным, когда есть что сказать и что послушать. Гость, словно в ответ сомнениям Исаака сказал, прямо глядя в глаза: — Я не принесу тебе хлопот, торговец. — а, потом обратился со странной просьбой. Исаак долго не соглашался, но когда в руках оказался мешочек с монетами — сомнения отпали сами собой. Он лишь удивился — зачем прибегать к эдакому странному способу, если он Исаак Бен — Ата, без всяких проблем может отвезти гостя во дворец к царю Перисаду. Ведь у него в Пантикапее имя и немалый вес.

Об этом он и думал, грохоча по мостовой новыми сандалиями. Кожаные ремешки натёрли ноги. Мастера по изготовлению сандалий на этот раз изготовили их с несколько высокой подошвой из акации и тонким каблуком. Но, несмотря на неудобства идти было приятно. Хотя бы, потому что меж пальцев не забивалась грязь и потому что таких сандалий в Пантикапее нет ни у кого. Он несёт сандалии, а сандалии несут его.

В это же время недовольный царь Агасар, его охрана и Сатир, возвращаются со стороны моря. Недовольны они тем, что доброе вино, привезенное Астархом, уже продано, и, кому не кому-нибудь, а еврею Исааку Бен — Ате. Сатир недоумённо пожимает плечами, но по другой причине. В город, на корабле Астарха, по слухам приехал из Ольвии известный врач. Слуги сбились с ног в поисках пропавшего невесть куда врача. По этой причине он поехал к судну Астарха. Торговец лишь развёл руками и пожал плечами. *Дескать — не ведаю и не знаю.* Недовольный Сатир злобно сплюнул, клокоча злобой и подумал, что его опередила эта тварь, — жена брата. Перешёптывание во дворце отца начались вчера вечером. Один из слуг принёс эту новость с причала и пошло-поехало. Наутро уже весь Пантикапей знал и гудел в пересудах и сплетнях, но сказать, куда подевался сам врач, никто не мог.

Знали о том те, кому надобно — Астарх, Бен-ата и сам Архон. Это была идея врача. Поначалу она не понравилась Исааку, но когда он понял, что с завтрашнего дня его дом станет местом паломничества родственников Перисада и высокой знати города, и у него — Бен-Аты ещё больше станет завистников, а почитателей — ещё больше, начал считать все «за и против». А известный врач-то поселился нм у кого-то, а именно у уважаемого жителя города. Взвесив за и против, еврей согласился.

Мимо проследовал знатный горожанин. Повозка прогрохотала; горожанин вежливо пожелал Исааку здоровья, заинтригованно замигал удивлёнными глазами и непритворно взлетевшими бровями, но не спросил. А дивиться было от чего. Исаак следовал пешком без слуг и рабов. Горожанин переглянулся с возницей. Тот пожал плечами, не менее удивлённый увиденной картиной, и молвил. — Мой господин с евреем произошло что-то. — Горожанин кивнул в ответ и задумался. Это, что-то могло быть только одно — у Исаака Бен — Аты, наверняка и остановился тот таинственный врач, о котором гудит весь город. Горожанин ухмыльнулся в бороду и поторопил возницу к городским воротам, чтобы поскорее поделиться новостью с другими горожанами. Ещё бы — он первый, кто догадался!

Тем временем Исаак неторопливо следовал дальше, не обращая никакого внимания на взирающих на него внезапно потерявших дар речи, горожан. Он услышал за спиной тихий гомон пантикапейцев, но не подал виду. Ненадолго его привлёк скиф, лежащий у дороги. Скиф уткнулся лицом в свежую лепёшку навоза и умудрялся в этом положении храпеть. Исаак брезгливо ткнул палкой в тощие рёбра бродяги. — Чего разлёгся? — скиф зашевелился и поднял мутные и бессмысленные глаза, но, завидев известного в городе человека, встрепенулся. — Я, — затараторил он, — я, господин малость задремал. — Исаак Бен — Ата брезгливо ухмыльнулся бродяге. — Ну и несёт от тебя. Иди, выкупайся, а потом придёшь к моему распорядителю. Работы сегодня много. — Скиф подскочил, загоревшись радостью. — Я сейчас господин, стрелой — и скоро исчез. Исаак ухмыльнулся — утро началось хорошо. Его выход пешком произвёл впечатление и дал пищу для разговоров и сплетен, а скифа он пожалел, сам не зная почему, наверное, из-за хорошего настроения. У Исаака приятно защекотало в носу. Он громко высморкался и прислушался. За улицу, а может — две громко стучали копыта всадников и слышался знакомый говор. Ошибки быть не могло. Это и подтвердил кивком хозяину, специально стоящий на перекрёстке слуга.

Голос Сатира сотрясал недовольством всю округу. Когда к голосу сына Перисада добавился ещё один — царя Агасара, Исаак и вовсе обрадовался: начиналась заключительная часть «представления». Стук копыт зазвучал отчётливее. Исаак оглянулся — рядом ни души. Он сделал ещё несколько шагов, споткнулся и свалился как можно естественнее на мостовую. Получилось как нельзя «естественно». Он застонал от боли, позабыв про план… Платье задралось, а на ушибленной коленке показалась кровь. Ему захотелось громко выругаться на свой фокус, но он лишь застонал и сквозь выступившие слёзы улыбнулся своей мастерской игре.

Всадники окружили стонущего старика. Один из слуг Сатира спешился и помог подняться. Царь Агасар громко захохотал, не обращая внимания на охающего старика. У Исаака вновь показались в глазах слезинки. Он просто переиграл самого себя. Боль была непритворной. Царь таврийских скифов снова хохотнул, а Сатир спросил: — Почему ты один сын Сиона, что произошло? — старик снова заохал, чем разжалобил и Агасара. Царь Агасар резонно заметил: — Это тебя твой бог наказал.

— За что? — перестал на мгновение охать Исаак.

— А за то, что ты скупил лучшее вино у Астарха. Я и Сатир как раз направлялись к тебе старик. — Исаак попытался улыбнуться. — Кто рано встаёт — тому бог даёт — не переставая охать, пробомотал он. И после этих слов не выдержал и хмурый Сатир и вся процессия. Хохот сотряс перекрёсток. Вокруг начали собираться зеваки. Сатир поддержал товарища: — Вот и дал тебе твой бог по коленке, за вино. — всадники и зеваки снова захохотали. Исаак непритворно обиделся. — Несправедливы вы к старику, а что касается моего бога, то это не он наказал, а другое — на моих новых сандалиях лопнул ремешок, вот я и упал. Ты несправедлив ко мне Сатир. Я как раз направлялся к твоему отцу.

— По какому случаю? — не сдержался и съязвил Сатир. — В такую рань во дворец, да ещё и пешком. — Исаак потёр болящую коленку и хитро прищурился. Всадники переслали гоготать и приготовились слушать. — Я, — начал издалека Исаак, — узнал, что царь Агасар у твоего отца Сатир и решил и его повидать, чтобы преподнести в дар несколько амфор превосходного «киосского».

— Я не понял что-то. Ну и что, а причём здесь мой отец и твоя прогулка пешком?

— А вот при чём. Я решил отправиться пешком, чтобы, не спеша поразмыслить по дороге.

— Что поразмыслить? Не тяни старик. Ты испытываешь моё терпение. — Исаак снова потёр ушибленную коленку. — Помоги мне добраться домой Сатир, там всё узнаешь — загадочно ответил хитрый торговец. А от последовавших слов старика, о том, кто является гостем Бен-Аты, Сатир задрожал от нескрываемой радости.

— Так чего же ты сразу не сказал мне старый пень! — почти закричал он. Старик ухмыльнулся. Сатир подал знак слуге и тот, взвалил охающего старика и усадил в седло. Исаак незаметно посмотрел на сына Перисада. Первый акт пантикапейской пьесы был сыгран безукоризненно блестяще и не уступил бы лучшим постановкам в Афинах. В толпе зевак началось перешёптывание. — Бен — Ата снова всех обскакал, хотя и не ездит на лошади — услышал он слова зевак и откровенный хохот скифов. Чтобы скрыть свою маленькую радость и победу, он спрятал в бороду улыбку и притворно заохал.




Агасару со скифами и Сатиру уже налили по второму килику, когда показался знатный гость. Архон извинился за отсутствие. — Я натёр колено Исааку. Ему нужно полежать. — Сатир закивал в ответ, едва не расплескав вино. Он оценивающе посмотрел на греческого целителя и властно пригласил за стол. — Я послал слугу — сообщил он Архону — к отцу с известием о тебе врач, — а потом поднялся и собственноручно налил Архону. Грек покачал головой. — Вообще-то я не употребляю вина, разве что пригубить. Сатир поднял килик, а вслед — Агасар и остальные. — Я слышал о тебе Архон. Говорят — Эсихора, жена царя Ольвии была рядом с царством мёртвых, в Аиде, а ты поставил её на ноги. — Архон засмеялся. — Это придумывают, Сатире. Я не всесильный, но сделал всё, что в моих скромных возможностях и силах, чтобы помочь Эсихоре, а царю Боспора — славному владыку и воину желаю выздоровления. Потому и предлагаю выпить за здоровье Перисада! — Сатиру понравилась речь, и он высоко поднял килик. — За здоровье моего отца и за твою удачу в лечении Архон!

Фиванец подошёл тихо и незаметно. Он наклонился и зашептал в ухо Архону: — Я выполнил то, что ты велел господин. Слуга Магиры, тот, что был в Отльвии, угощал сегодня на рынке меня вином и долго расспрашивал о тебе. Я притворился пьяным и выложил ему всё, что ты велел. — Архон закивал головой, боковым зрением чувствуя подозрительный взгляд царя таврийских скифов. — Да, мой раб. Я понял тебя — сказал он нарочито громко. — Колено и должно печь. Если Исааку сильно больно, смажь финиковым маслом. — Не успел он закончить, как к столу подошла взволнованная жена Исаака и распорядитель хозяйства. Распорядитель поклонился Сатиру и Агасару. — Я не хотел тревожить хозяина. — Сатир прищурился. Нехорошее чувство промелькнуло в душе. — Что случилось, раб? — Распорядитель быстро затараторил: — Там стучат с требованием открыть ворота… Я открыл. — Закончить ему он не удалось. В дворик для гостей вошли двое богато одетых и вооружённых дорогим оружием, людей. Сатир нахмурился. Он узнал пришедших. Это были слуги Сантора и Магиры. Воины Сатира и царя Агасара, завидев нежданных гостей, стушевались и подозрительно косясь на оружие гостей, умолкли, чем и воспользовался Сатир: — Кто разрешил войти, рабы! — рявкнул он. Прибывшие, неохотно поклонились и Сатиру и Агасару: — Простите нас, но мы не могли знать, что сын нашего царя и царь таврийских скифов находятся здесь. — Сатир удовлетворённо кивнул — продолжайте рабы, — сделав сильное ударение на слове «рабы». Прибывшие вновь поклонились. И хотя их лиц видно не было, Сатир догадался: их поклон притворный, чтобы скрыть истинные чувства. Тот, кто постарше, торжественно произнёс: — Мы здесь по приказу царя Перисада, его сына Сантора и его супруги Магиры. — После такого выпада у Сатира на скулах заиграли желваки. Он и Агасар переглянулись, а прибывшие, продолжили. — Сегодня вечером, за известным врачом Архоном, прибудет повозка сына Перисада — Сантора и сын царя — Нритан. Слухи о прибытии известного врача и искусного целителя достигли ушей нашего царя от преданной жены Сантора, Магиры. Наш царь распорядился созвать самых уважаемых людей города и врачевателя Архона на званый вечер. Приглашается также хозяин дома — всеми уважаемый Исаак Бен — Ата. — Кровь хлынула в лицо Сатиру. Злоба и ненависть заполнила всё его естество. *Снова Магира, но, как она узнала?* — пронеслась мысль. Он потянулся к ножнам, но под столом его неожиданно остановила рука. Сатир удивился, но не подал виду. А удивился он тому, что рука эта принадлежала, не кому-то, а старику Архону. Сатир растерялся. Неожиданно Архон поднялся и искренно улыбнулся прибывшим. Под столом он медленно отпустил руку сына царя. Сатир вообще перестал понимать происходящее, но, тем не менее, успел перехватить напряжённый взгляд Агасара в сторону врача. Архон поклонился гостям и начал говорить. — Я очень рад приглашению царя Боспора, его старшего сына Сатира, я рад приглашению Сантора. Для меня это большая честь. Передайте царю Перисаду, что я недостоин такого большого приёма. Сегодня я хотел попросить скромного посещения, но раз меня пригласил сам царь, то я непременно буду. — Архон сделал небольшую паузу и продолжил. — Я очень польщён тем, что за мной прибудет третий по возрасту сын царя, Нритан. Если вы не возражаете, я пойду в покои, любезно предоставленные мне Исааком Бен-Атой и подготовлюсь к сегодняшнему визиту и приглашению. — Архон поклонился. Как раз в этот момент и появился сам — хозяин дома. Он вышел с палкой, слегка прихрамывая. Исаак всё слышал и потому без обиняков заявил: — Для меня, старого еврея, это большая честь быть приглашённым во дворец царя и честь, что в моём доме остановился такой известный человек, как Архон. Моё колено почти прошло. Спасибо тебе Архон.

Сатир едва подавил ухмылку. Старик еврей появился вовремя, но поразило старшего сына Перисада совсем другое… Одна мысль терзала голову и не давала покоя. Хотелось спросить, но сейчас он не решился. *Нужно немного подождать.* — решил Сатир и поднялся из за стола. За ним поднялся и Агасар. День начался с сюрпризов, а они только начинаются. То, что произнёс Архон, поразило и потрясло его. Ответ не приходил в голову… *Врач — грек, элегантно и красиво ответивший на приглашение его отца, не удосужился упомянуть имя Магиры. Почему? И почему он сжал под столом кисть его руки?*..

Слуги и рабы Исаака Бен-аты подали лошадей. Агасару нагрузили в повозку десяток амфор с вином и две с оливковым маслом. Бен — ата сказал цену. Царь таврийских скифов торговаться не стал. Он сунул кошель торговцу и тронулся. Чтобы никто не услышал, он приблизился к Сатиру: — Сатир, мой товарищ. Я не удивлюсь, если этот врач встряхнёт всех не только во дворце твоего отца. У меня такое чувство, что я его видел раньше.

— Почему ты так думаешь, друг?

— Потому что видел руки его слуги фиванца и манеру передвижения. А шрам на лбу… Бьюсь об заклад, что этот фиванец — профессиональный воин… Зачем старику-врачу такая охрана? Если он не последует за прежними целителями… впрочем — не знаю…

Исаак Бен-ата постоял у ворот и когда двор опустел от званых и незваных гостей, направился прямо в комнату врача… Жена просила, чтобы Бен — Ата попросил гостя осмотреть беременную дочь…




Глава четырнадцатая Пантикапей


Флейта бередила и навевала прошлое. Переливы мелодии будоражили, бередили душу, навевали молодость и, как ни странно показалось Архону — посещение Афин. Словно вчера это было. Ан нет, совсем не вчера: прошли чередой десятилетия и канули в небытиё, но, но сейчас — прошлое оживало; исчезли покои царя Боспора, широкое ложе больного Перисада, утопающее в мягких коврах и дорогой коллекцией холодного оружия на стене у изголовья ложа больного царя. Роскошь и изысканность, тишина и недосказанность царили здесь, сравнимые разве что с великолепием и таинственностью востока, где Архону тоже довелось побывать и даже пожить…

На время исчезли стены с искусной гипсовой лепкой, статуей Геракла; амфора с вином и искусным рисунком греческого мастера, где Ахиллес заносит копьё над удивлённой и смирившейся с неизбежностью судьбы царицей амазонок…

Напротив ложа больного царя большое сводчатое окно с низеньким подоконником; справа массивные кедровые двери выходящие на галерею, откуда открывается вид на Пантикапей и понт, где у порта судна купцов и непрестанное копошение людей. Далее — безбрежная гладь воды и голубой овал горизонта ойкумены… Архон так увлёкся воспоминаниями, что не заметил как в покои неслышно вплыли смуглые рабыни-танцовщицы и, прикрывая лица, образовали в центре комнаты некий магический круг. Их неслышный, наполненный грацией и красотой полёт танца, напомнили тот чудесный афинский весенний день, храм Афродиты и философствующих гетер по поводу внезапного исчезновения Таис из Афин. Как давно это было.

Врач Архон недвижно стоял у колоннады, выходящей на террасу второго этажа дворца. Казалось, он не замечает парения танцовщиц и опьяняющей музыки флейты, к которой добавилась арфа… Память возвратила прошлое с шумом прибоя Эгейского моря, финиками и, одновременно — жаром востока.

— Скажи мне Архон, — прервал музыкантов и танцовщиц Перисад. Сказанное тихо, однако заставило флейту и арфу умолкнуть, а прелестных рабынь, беззвучно испариться из покоев царя, словно их и не было вовсе. Архон вздрогнул: все воспоминания как-то исчезли и растаяли, уступив место действительности. Перисад заметил некоторую растерянность гостя и попытался усмехнуться. Боль спазмами сдавила грудь. Он через силу растянул рот, имитируя улыбку и, зашёлся долгим кашлем. Молоденькая служанка прислонила ко рту царя платок и вытерла.

— Извини царь Боспора. — поклонился врач. — Я вспомнил молодость. — Архон приблизился к ложу Перисада и неожиданно для Перисада, спросил. — А скажи великий царь, — я слышал, что у тебя есть кенар, который прекрасно поёт. Мне о том говорил сам царь Клеонид. Арфа и флейта, конечно же услаждают слух, но владыка Ольвии говорил мне, что таких трелей, какие издаёт твоя пичуга не слыхивал нигде.

— Ты опоздал, врач. Птица была, но — царь снова кашлянул и тяжело задышал, — но, но с луну назад мой красавец-кенар неожиданно умер. Так что тебе не удастся насладиться его переливами. Жаль мне его. И, скажи мне врач.. — Перисад умолк. — Жаль, конечно, но что поделаешь — продолжил он, тяжко вздыхая и умолк.

— Я вот что хотел сказать — вмешался Архон. — Позволь мне осмотреть тебя царь. Если ты не возражаешь, пусть все выйдут вон. — Архон повернулся к присутствующим. — Простите, дети царя, это касается и Вас — Сатир, Сантор, Нритан, но мне нужно осмотреть вашего отца. — Магира понятливо склонилась. — Да, да приступай врач, известный целитель, а мы удалимся, и не будем мешать. Ты не возражаешь отец? — нежно спросила она Перисада и отвесила изящный поклон. От внимательного наблюдателя не укрылось бы следующее: у Сатира на скулах заходили желваки, а лицо покрылось пятнами. Он, повернулся и заспешил прочь из покоёв.

— Идите — приказал Перисад. — Все выйдите и охранники — все.

Архон приложил ухо к обнажённой груди царя и долго слушал. — Я слышал, что у тебя царь Боспора есть великолепный щенок — спросил он неожиданно.

— Откуда тебе врач известно о подарке Атоная?

— Мне известно царь Перисад. Известно. Известно мне и то, что трое твоих врачевателей не смогли исполнить свой долг. А теперь выслушай меня.

— Стража! — захрипел Перисад. — Стража.

— Ты не понял меня великий царь — быстро проговорил Архон. — Я вылечу тебя в течение трёх-четырёх лун — только он проговорил это, как в покои вбежали пятеро высоких стражей, наперевес с копьями. Двое подхватили врача, но царь остановил слуг. — Отпустите. Приказываю в зале гостей устроить празднество. Идите.

— И принесите кресло для царя — улыбнулся врач, освобождаясь от крепких рук стражников. — Царь Перисад изволит присутствовать на празднике — продолжил как ни в чём ни бывало Архон… Царь боспорского царства подивился дерзости и точности и краткости изложения мыслей. Ведь это его мысли, а врач, — он словно прочитал их. Перисад махнул рукой. — Хорошо, пусть будет так. Я приказываю и, пусть придут мои носильщики. И ты иди — Архон. Я скоро буду.

— Да, мой пациент — ответил, поклонившись, врач. — Ты на пути к выздоровлению. Лень — стремление к покою, к вечному покою, а ты стремишься к жизни. Я рад, что не ошибся в диагнозе. Царь Боспора — великий Перисад сейчас ты сделал первый шаг к победе над своим недугом. У меня ещё просьба к тебе великий царе, Я говорю сейчас, как обращаются сколоты к своим царям… надень боевой пояс, как тогда под Тирой, где ты доблестно вёл в бой свою армию и, — Архон сделал паузу, сделав вид, что не видит удивлённое лицо Перисада и разгоревшиеся глаза царя; — и, — пусть рядом, рядом с великим царём, воином и человеком — будет находиться твой верный товарищ — Белогривый.

У Перисада одновременно выступили слёзы, а рука потянулась к привычному месту, у — пояса. Лицо мгновенно приняло боевой облик: сжались губы и поднялась гордая голова, а рука непроизвольно потянулась за мечом. Через секунду — две Перисад застонал и опустился на подушки.

— Мой конь, — через силу зашептал царь — мой конь, но откуда ты, грек знаешь о Тире. Мне разрубили грудь и я видел своё лёгкое. Оно поднималось и опускалось. Оршес подоспел вовремя.

— А наверху щитов фаланги ты увидел высокого воина в золотой тиаре Атоная, а потом…

— Ты был там грек? — зашептал Перисад.

— Нет, но я слышал о том от воина по имени Тертей. — ответил Архон.

— Тертей, прошептал Перисад, — Тертей, великий воин… Атонай мой друг погиб… — зашептал он. — коня, коня — повторял он и неожиданно сильно крикнул — Коня в дворцовый зал! Привести моего Белогривого! — Перисад бессильно опустился на подушки, устав от столь бурного проявления чувств. Стражники во все глаза, не отрываясь, следили за царём. — Я распоряжусь — ответил высокий и широкоплечий воин. — Мой царь! — он опустился на одно колено и вскинул голову. — Я тоже был с тобой под Тирой и положил много греков! Мой царь… Коня моему царю! — закричал он на все покои. Эхо разнесло по дворцу и коридорам. — КОНЯ! Белогривого! — эхо ещё не перестало отвечать — ня, ня, ня — го, го, го, как послышался топот и шум.

— Отец! — ворвались с криком старшие братья — Сатир и Сантор. — Отец! Что с тобой? — Сыновья — противники и претенденты на пантикапейский престол застыли, внезапно сражённые, не добежав до царского ложа они. Они не сводили глаз с немощного до толе старика и переглядывались. У их отца плотно сжались губы, а гордое лицо, привыкшее повелевать, и глаза старого воина — сказали сами за себя. Архон, уже был в дверях, когда Перисад, остановил его: — Останься здесь!

* * *


Слуга Архона задул светильники и расположился у входа.

— Иди, отдыхай, — вдруг услышал он предложение Архона. — иди.

— Почему?

— Потому, что нас ждут нелёгкие дни Стокл.

— А когда они были для нас лёгкими? — вздохнул слуга, неохотно поднимаясь. — Ты и вправду сможешь вылечить царя? Перисад похож на полутруп, на — мертвеца.

— Я удивляюсь тому, что он жив, Стокле. Его любимый кенар не сам издох, а отравлен. В благовония, которыми окуривали комнату царя, по его же просьбе, подмешивали небольшое количество яда. Птица потому и издохла. Об этом догадался мой предшественник, — врач из Персии и запретил окуривать сладким и возбуждающим дымком с коноплёй помещение царя. За свою догадливость он заплатил жизнью. Вот так-то Стокл. Мы в змеином кубле, но до тех пор, пока не появятся результаты, а они уже будут через неделю, мы можем спокойно спать… Стокл?

— Я слушаю тебя мой господин.

— Перестань, ведь я сколько раз просил не называть меня господином, когда мы — вдвоём. Присядь рядом, а теперь слушай:…завтра после утренних занятий с Волком, соберёшь, указанные мною травы, далее — Орок пусть договорится со сколотами. Мне нужно молоко — много молока. В кобыльем молоке, смешанным с козьим, коровьим и мёдом, царь Перисад будет принимать ванны. Сначала нужно вытянуть из организма яд… Ты слушаешь меня?

— Да, Кроне…

— Далее, мне необходимо узнать в каком месте находят трупы незадачливых любовников Магиры.

— Я уже кое-что узнал, — отозвался фиванец — когда по твоей просьбе я распространялся о тебе тому, бугаю, кто остался в Ольвии. Он проверил меня, как бы невзначай сказав, что тела находят на излучине реки, на отмели у устья. Я никак не отреагировал, лишь усмехнулся и ответил, что туда им и дорога, к — рыбам. Я думаю вот что — под дворцом проходит подземный выход к реке на случай осады.

— Ого, ты предвосхищаешь мои мысли Стокл. Налей нам по маленькому килику. Да, по-малому. А что ты думаешь по поводу этого, гм — слуги Сантора?

— Я думаю, что он и выносит тела и отправляет туда, где резервный источник забора воды на случай осады. Не удивлюсь, если эта змея — Магира ублажает своими прелестями и его — своего раба и воздыхателя. Вечером, на пиру, когда мы находились в соседнем посещении с залом дворца, её раб постоянно выходил. Я незаметно проследил у был удивлён. Он, окидывая зал, часто останавливался на Магире и та, отвечала ему взглядом. Так рабы не смотрят. Так смотрят на своих красивых самок, их обладатели, а не пустые воздыхатели… Кроне, я осмотрю все окрестности Пантикпаея с Волком и думаю, что мне удастся найти искомое место, где выбрасываются тела.

— Хорошо, — ответил Крон и медленно выпил килик. — Так вот, Стокл, прежде всего, осмотри места, куда реже приходят к реке горожане, где есть обрывы и кручины и…

— Сильное течение — поймал мысль Крона Стокл. — И всё же, откуда взялась эта гадюка — Магира?

— Не знаю, она очень опасна и хитра. Если я чего-то не предусмотрю, будет поздно… Она наверняка догадывается, что я не рядовой целитель. Сегодня я — вздохнул Крон, — впервые за много лет нарушил правило…

— Какое, впрочем, я догадываюсь. Ты изменил оболочку царя, ту, что есть у всех живых и вдобавок к травам и ваннам, будешь лечить посредством внушения…

— Ты догадлив Стокл и мог бы стать хорошим вещуном… Если бы Магира знала то, что известно тебе, а ты — единственный, кому я доверяюсь во всей ойкумене, наши кости уже б обгладывали птицы. Даже моя дочь не должна знать моих возможностей, но я, вероятно, совершил ошибку в Торжище, вернув жизнь в тело Хорсила, но не жалею о том. Что-то светлое есть в этом парне. Так вот — из-за этого мне и пришлось устроить маленькую пьесу в городище Зиммелиха… Меня больше нет живого в ойкумене… Стокл?

— Да.

— Дай нам Папай силы, чтобы всё задуманное мною получилось. И тогда, ты вернёшься к своей семье, а я — я вернусь и стану попрошайкой у городища, чтобы видеть свою дочь и внучек. Моя миссия приходит к концу.

— Нет Кроне, я не уйду от тебя, — разволновался Стокл. — Моя семья давно уж позабыла обо мне. Может, и помнят, а ты — ты Кроне сделал всё для моих близких много, вытащив из нищеты. Теперь мои дети, процветающие и преуспевающие люди, но заподозрить руку человека в их судьбах не смогут никогда…

— Ладно, будет Стокл. Скоро рассвет. Спим.




Глава пятнадцатая Посол двух царей


Пантикапей: Начало сентября 310 г до р. Х.


От автора:

много спекуляций по поводу принадлежности Крыма — очень много. Недобросовестные историки играют в лохотрон за обыкновенное «бабло», Не виню их по той причине: — дети… и не складывающаяся жизнь, и, вечные проблемы.

А напомнить хотелось вот что: — не в обиду притязаниям крымских татар…

Полуостров Крым был за полторы тысячелетия до Христа освоен киммерийцами — «людьми моря», как величали их в Ветхом Завете и И. Флавий. Преемники — скифы, смешавшие кровь с киммерийцами — нашими прародителями. Вернули эти земли — великая императрица — Екатерина и Князь Таврический — Потёмкин, никогда не вмешивающийся в решения Суворова и Ушакова. Именно тогда, как ни странно — царской постели на которой, оболганная Екатерина и князь Потёмкин решили вопрос будущего Крыма и России — СССР.

Потёмкин отправился в Крым на переговоры, а тем временем его эмиссары агитировали крымских греков — кормильцев татар переселиться в приазовье и БЕСПЛАТНО получить земли. Так, без кровопролития были возвращены земли предков, а потом желающих отхватить лакомый кусок — Крым, — турок поставили на место прославленные полководцы: Суворов на суше и Ушаков, у которого за честь ходить под парусами говорил адмирал Нельсон — на море.

Цари боспорского царства платили дань за торговлю со средиземноморьем. Прославленные египетские фараоны платили дань, откупаясь от наших предков, И, не потому что скифы-сколоты были агрессивны и грубы — нет! Они просто создавали Наще будущее — настоящее, а северные братья — словены-славяне поднимались…

Скифские курганы — от таманского полуострова, Крыма, северного Причерноморья, Приазовья — родины царских скифов — воинов, Хортицы, Воронежа, постираются за горы Алтая! Для того чтобы выковать первыми в истории ойкумены железные мечи — требовались не шептания бабок, а технологии производства железа, а — стоунхенджи:- под Воронежом и Приднестровье — фантастика? Это только известное на сегодня. А сегодня — снова идут раскопки в Херсонской области, а пирамиды-курганы Великой степи — молчат.

Потому взялся за эту тему — сложную и тяжкую; не потому, а, потому что — с самого детства нам твердят о величии Греции, Рима, Египта и прочих народов, но стоит взглянуть на самые страшные кроворубки нашей, — нашей цивилизации, — окажется — всё это происходило у нас. От Калки и до Курской дуги, где гений Второй Мировой — Рокоссовский и разработчик операции, маршал Василевский — решили будущее Великой Евразийской Степи.

А теперь, непосредственно — Пантикапей!

* * *


Когда диск слепящего только начал показывался в ойкумене и первые лучи коснулись стен города, в ворота Бен-аты осторожно и робко кто-то постучал. Дворовый, убирающий упавшую листву, прекратил работу, недоумённо пожал плечами и, прислушался. «Наверное, показалось» подумал он, принимаясь снова за уборку, но стук в ворота снова повторился. Он почесал затылок и, раздумывая, «стоит открывать или же — нет», направился к воротам, жестом поманив раба. — Кто там? — грозно спросил он, как учил хозяин. — Кому это не спиться в эдакую рань? — В ворота снова постучали, а потом раздался испуганный и умоляющий женский голос: — Мне… мне нужно, господин….

— Да говори ты внятнее и не мямли — сердито засопел слуга. За воротами послышался сдавленный кашель и отчаянная просьба: — Молю Афродитой — откройте. Мне нужно сейчас же увидеть Волка, слугу врача Архона. Это очень важно. Откройте.

Второй раб, заглядывающий в щель ограды, подтвердил: — Открывай Арис. Женщина. Она — одна и чем-то напугана. — Слуга погрузился в раздумья, не зная, что предпринять, но думал он недолго: — во дворе появился сонный хозяин. Бен-ата сладко потянулся и поёжился, а потом обратил внимание на двух рабов у ворот. — Эй, бездельники, почему бросили работу? — заворчал недовольно он. — А ты что делаешь наверху? — прикрикнул на раба, протирая глаза и прогоняя остатки сна. Рабы поклонились, а старший объяснил ситуацию. Торговец удивился и не долго думая, приказал: — Открывай Арис. Интересно, гм, гм интересно. Кто бы это мог быть и кого принесла нелёгкая?

Одна из створ ворот приоткрылась. У Бен-аты от удивления поползли вверх брови, и открылся рот… В сером длинном плаще, явно принадлежащем не бедному горожанину, стояла молодая женщина. Она испугано озиралась, не скрывая дрожь и, умоляюще глядела на торговца. Лицо было скрыто вуалью. Бен-ата прищурился, окидывая приятную глазам фигурку гостьи: — Закройте ворота, — распорядился он, ещё не зная как себя вести дальше. — А ты — незнакомка проходи — не задерживайся — обрёл он уверенность — и, не бойся. Кто тебя обидел?

— Господин! — запричитала, кланяясь, девушка. — Умоляю тебя господин, позови Волка, слугу. Архона. Это очень срочно, господин. — Она, робея, вошла во двор и испуганно оглянулась в сторону закрытых ворот, а потом… облегчённо вздохнула и откинула вуаль. Бен-ата чуть не задохнулся, увидев встревоженное и знакомое лицо молодой девушки… Он очень хорошо знал, кто она. Знал он и другое: — она тайком встречается с Волком. Он грозно посмотрел на своих рабов и прикрикнул: — Вы, — оба ничего и никого не видели, ясно?.. Ты, Арис сходи и приведи Волка, а ты, — кивнул он девушке, — ступай за мной и рассказывай, что случилось. Тебя здесь не тронут. — успокоил её и наконец, пришел в себя. Девушка несколько успокоилась, но легкая волна дрожи, не ускользнула от проницательного торговца. Что-то было не так как всегда, и внезапно он понял: — приход служанки Перисада означает, что во дворце произошло нечто весьма серьёзное и выходящее из ряда вон событие, иначе бы служанка царя Перисада не явилась в такую рань. Расспрашивать не стал, но недоброе предчувствие охватило Бен-ату. Он взял под руку не перестающую дрожать девушку и повёл за собой.

* * *


— Господин, господин! — В помещение Архона вбежал до крайности возбуждённый Волк. Вслед, хмурый фиванец, а за ним и остальные двое слуг. Один из слуг сухощавый грек, молчаливо выглянул наружу, прислушиваясь к крикам во дворе Бен-Аты, насторожился.

Архон неторопливо и бережно свернул кожаный свиток и вложил в шкатулку. Шкатулку он отнёс в окованный дубовый сундук и только после этих операций устремил своё внимание на фракийца. Глаза выдали усталость целителя. Всю ночь он чертил и наносил на пергамент символы и рисунки. Когда начала заниматься заря и за храмом Аполлона показался диск слепящего, он удовлетворённо крякнул и забормотал непонятные слова: — Ну вот, — мой труд почти завершён. Пора домой. Как мне хочется увидеть дочь, её детей и потом спокойно уйти в мир духов и богов. — Крон четырежды перепроверил итоги своего труда и с удовольствием выпил холодное молоко. Затем разжёг семь светильников и помолился всем семерым верховным богам, начав с Табити и, поблагодарил их. Тихая радость осветила лицо верховного жреца. «Его путь окончен. Настало время объявить царю всех скифов и главным вещунам о выполненном обещании много лет назад и снять с себя бремя верховной власти».

Крон с удовольствием потянулся, разминая застывшие члены, молчаливо кивнул фракийцу и обратился в слух: — Говори Волк, я слушаю тебя, но перед этим я хочу сказать тебе вот что: Ты с честью выполнил свою службу. Сегодня я отпущу тебя домой и скажу, где найти сестру, да, да не удивляйся — сестру. Она жива. Ты получишь деньги, оружие, коня и всё необходимое для возвращения домой. Если захочешь — вернёшься водным путём в Ольвию, а там, — рядом и твоя родина — Фракия. — Волк застыл, переваривая сказанное господином… За эти несколько лун фракиец изменился. Он стал более сдержанным в выражении своих чувств и более уверенным в себе. Уроки фиванца не прошли даром. Пять дней назад ему удалось победить в состязании на мечах и копьях своего учителя… Пожилой фиванец вытер тогда пот со своего лба и дружески похлопал парня по плечу: — Я рад за тебя парень. — Волк благодарно согнулся в поклоне учителю и горячо поблагодарил его. — Я не забуду тебя мой учитель. Это раньше считал, что умею сражаться, а сейчас только понял одно — я только в начале пути к совершенству…




— Господин врач, я должен сообщить очень важную весть — выпалил скороговоркой взволнованный Волк.

— Говори, — ответил Крон, — но никогда, никогда более не называй меня господином. Итак, что произошло Волче? — Фракиец приблизился и тихо начал говорить: — Архоне, я не смогу уйти от тебя до тех пор, пока не буду уверен в твоей безопасности. — В ответ на эти слова три слуги Крона захохотали.

— Я, сейчас, Архоне, всё скажу — разволновался Волк. — Ты ведь знаешь, что я встречаюсь с одной из служанок царя Перисада. Он обещал ей свободу после свей кончины. — после этих слов слуги Крона перестали смеяться, а врач напрягся… Волк внезапно отошёл к выходу комнаты господина и позвал Кину, служанку Перисада, торопливо заговорив: — Пусть она расскажет всё, мой господин. — Крон привстал и подошёл к дрожащей девушке: — Не бойся красавица. Рассказывай, что случилось. — Служанка царя всхлипнула и зашлась плачем. — Господин врач, сегодня ночью умер мой царь и мой господин.

— Что!? — вскричал поражённый Крон и схватился обеими руками за голову. — Как он мог умереть!? Мы только беседовали вдвоём, вчера, вчера — вечером. Перисад при мне принял лекарство. — Служанка снова всхлипнула: — Я была при этом великий врач Архон. Когда ты, господин, ушёл из дворца, мой царь вызвал меня и приказал почитать ему Эсхила… — Девушка снова всхлипнула. — Когда я читала, он выпил то снадобье, что принёс ты. Царь радовался и шутил со мной и, вдруг преобразился и его лицо скривилось в гримасу боли… Мой царь и господин схватился за горло, а потом за сердце… На его губах появилась пена. Он захрипел. Я напугалась и закричала. На мой крик вбежали стражи, а потом: первая служанка с помощницей, а вслед им сын царя — Сатир. Наш царь хотел что-то сказать, но не смог. Агония длилась недолго. Потом прибежал Сантор с женой и охрана дворца. Магира начала стенать и заламывать руки, крича: — Этот Архон. — кричала она, — Архон. Это его рук дело. Вон до чего довело его лечение — и показала на снадобье. — Сатир стал возражать, а я упала без чувств…

С каждым словом служанки Перисада, Крон бледнел больше и больше. — И что дальше, дочка? Что было дальше, потом? Говори быстрее! — девушка всхлипнула и продолжила: — Я пришла в себя в комнате слуг. Рядом со мной была первая служанка. Она успокаивала меня. Чтобы мне стало легче, она предложила мне выпить воды пополам с вином. Я поблагодарила её и в этот момент её позвали. Потом я снова потеряла сознание. Я уже хотела открыть глаза, когда услышала шёпот. Говорил высокий слуга Магиры, тот, что со шрамом на шее. Он сказал первой служанке, что со мной нужно покончить, а именно — заставить выпить твоё снадобье. Когда я перестала притворяться и пришла в себя, рядом находился начальник охраны дворца — Горкос. Он приказал стражам охранять вход в мои покои и ушёл, потому что я единственная, кто присутствовала при смерти, — девушка снова всхлипнула. — Потом ушла и первая служанка.

— Ты пробовала моё снадобье, дочка? — встревожился Крон. — Нет, господин. В этот раз нет… Я вылезла через окно и бегом направилась сюда. Они хотят меня обвинить в смерти моего господина. Там, во дворце сейчас такое творится. Дворец окружён усиленной охраной и воинами, поднятыми по тревоге. Ищут отравителя. Кругом крики и ссоры. Я это слышала, стоя, у аллеи тополей. Кричали и обвиняли друг друга в смерти отца Сатир и Сантор. Они едва не подрались. Сатир схватился за меч, но взял себя в руки. Он не верит в то, что ты, господин являешься отравителем. Говорили обо мне. Перед самим рассветом все договорились не поднимать шума, а собрать горожан у храма Аполлона. А как кричал Сантор:, - Я расскажу про всё всёй знати Пантикапее! — Он кричал, что будет зачитано завещание Перисада. До утра, власть во дворце, во избежание стычек и споров принадлежит начальнику охраны дворца — девушка встала на колени перед Кроном. — Что мне делать господин? Я знаю — меня, если не отравят, — ждут публичные пытки. Я не вынесу этого, но я ни в чём не виновна, поверьте мне, господин — при этих словах у Волка захрустели суставы пальцев. Он схватился за рукоять меча, но фиванец остановил порыв фракийца. Крон задумался и беспокойно заходил по комнате. Наконец он остановился, видимо приняв нечто важное для себя. Слуги врача застыли и обратились в слух. Крон уверенно и спокойно заговорил: — Как я мог не просчитать такого развития событий. Дурья, воловья голова. Да, — безмозглый вол. Меня провела Магира и — когда. — Архон умолк и обратился к рабыне. — Сделаем вот что. Ты дочка не бойся — под пытки я тебя не отдам. А вы, — он посмотрел на слуг, — надевайте доспехи и боевые пояса. Поверх — длинные плащи. Ты Волк подготовь коней и можешь быть свободен. И — побыстрее. С минуту на минуту стража дворца будет здесь. Спокойные и негромкие слова старика развеяли неопределённость и вселили уверенность. Служанка царя несколько успокоилась. — А мне что делать господин?

— Ты помоги мне. Я скажу что делать, а вы мои друзья — поторопитесь. Время очень ограниченно.




Растерянный Бен-ата дослушивал слова Архона. Ему всё ещё не верилось в то, что поведал ему врач. Не хотелось верить, что Перисада больше нет. А это означает, что наступают смутные и нехорошие времена. Вернее — безвременье.

Просьба врача была необычна и странна. Архон оставлял всё своё имущество и лекарства с надписями по-гречески, не преминув предложить и деньги. Бен-ата отказался от столь щедрого подношения, взирая с благоговением на дорогие книги и свитки, на — изящной резьбы по кости, фигурки необычайных животных, на отрезы дорогих персидских тканей. Постоялец говорил кратко и сухо — не так как всегда. Он настоял на своей просьбе и напоследок вручил ему инкрустированную драгоценными камнями шкатулку великолепной работы, предварительно обернув её дорогой тканью и тонкой кожей. Когда еврей услышал, кому предназначается шкатулка и что составляет содержимое, застыл как статуя Афродиты у дворца Перисада.. — К-кому, к-кому отдать шкатулку? — запинаясь и со страхом переспросил он, холодея. Архон спокойно повторил имя. — Пожалуйста, Исаак, передай. Это очень важно. Очень. Я прошу тебя.

— Ты хочешь сказать, что скифы… — торговец зажал свой рот, дабы его случайным образом не услышали домашние и рабы. Архон утвердительно махнул головой. Бен-Ата торжественно ответил: — Я исполню твою просьбу учёный. Я тебе дам лошадей. Уходи. Уходи Архон. Я исполню твою просьбу. Ты лечил моих детей и слуг и ничего не просил взамен. Я в долгу у тебя, но тебе нельзя больше оставаться в городе. Я не верю в твою причастность к смерти царя. Не верю. И многие в Пантикапее не поверят, но Магира уже сплела и расставила сети. Уходи, а девушку я оставлю у себя до безопасных времён. Она образована и хорошо воспитана. В гриме её не узнают.

— Вот и хорошо Исаак. В этой шкатулке самое ценное, что есть у меня из вещей — труд всей моей жизни. И ещё, — на торговца взглянули добрые и спокойные глаза врача. — Возможно, мне не скрыться, да уже и не успеть, но напоследок я должен выполнить свою последнюю миссию. Это не всё… Когда будешь передавать шкатулку, скажи моё настоящее имя. Моё имя — Крон. Я был главным вещуном Зиммелиха. То, что мне приходилось бывать не только в Греции, Персии, Египте, Сарматии, Иньской стороне и северных горах — правда. Прощай Бен-ата. На площади у храма Аполлона, держись от меня подальше. — У Бен-аты округлились глаза. И не только от слов… Плащ врача распахнулся от порыва ветра. Под ним оказался боевой пояс со скифским мечом и луком в горите. Крон улыбнулся торговцу и запахнул плащ. Исаак покачал головой…

Слова Крона оказались вещими. Не успели врач и его слуги оседлать коней, как зазвучали многоголосые звуки труб. Это был сигнал из дворца царя Боспора для сбора всех горожан у священной горы (Митридат), где расположен храм Аполлона — чудо архитектуры и гордость пантикапейцев. Ещё не смолкли звуки труб, как раздались настойчивые удары в ворота торговца, сопровождаемые грубым окриком — «Бен-ата открывай»! — Торговец изменился в лице, но Крон утвердительно кивнул. — Открывай Исаак, здесь они не тронут. Это разведка.

Первым въехал возбуждённый сотник дворцовой стражи. Он мгновенно окинул двор торговца и не найдя ничего подозрительного, пристально, в упор, начал сверлить взглядом хозяина дома и двух слуг. Его сопровождал «бугай» — слуга Магиры и десяток вооружённых воинов охраны. Не спешиваясь, сотник заорал. — Где беглянка, отвечай торговец!? Мне сказали, что она скрылась в твоём доме. — Исаак недоумённо пожал плечами и неожиданно вспылил. — Как ты смеешь раб так со мной разговаривать!? Я один из уважаемых людей в Пантикапее и советник царя! — На его голос выскочили дворовые и трое вооружённых охранников. Сотник побелел от злости. Он, было, открыл рот и готов был выложить всё, но догадливый слуга Сантора вежливо опередил его. — Извини господин. На улице нам сообщили двое скифов-бродяг, что в Ваш дом вошла женщина в длинном плаще. Отдайте её нам и можете направляться к храму Аполлона… — Бен-ата соображал очень быстро. «Именно этот вопрос он и задал ранее своему рабу. Верный раб не мог соврать. Значит, стражи берут на испуг».

— Я ничего не понимаю, — искренно удивился торговец, — какая женщина? Вы, что поверили тем двум пьяницам, что каждое утро клянчат у меня на вино. Вчера они от меня ничего не дождались. Не мешало бы всыпать им плетей. — Бен-ата искренно расхохотался и вытер выступившие слёзы, тем самым, разрядив обстановку. Сотник несколько успокоился и улыбнулся, а с ним и слуга Сантора. — За плетьми у меня дело не станет — ответил он, теребя бороду. — А я уж и вправду подумал, что такой уважаемый человек принял преступницу. — Сотник обернулся к одному из своих воинов и незаметно подмигнул. — А ну-ка сколе, проверь тех пьяниц, да всыпь им от души, — а потом натянуто рассмеялся.

Из-за угла дома показался встревоженный фиванец. Завидев своего приятеля и собутыльника — слугу Сантора, весело закричал. — Привет друг, как вчера добрался? Мне вот всыпал мой господин за вино… вся спина горит. — Великан натянуто осклабился, а Бен-ата снова взорвался смехом, но внезапно умолк. Лицо его стало серьёзным. Он вопросительно поглядел на сотника. Ему захотелось спросить причину столь срочного сбора горожан. Страж догадался, но его снова опередил слуга Сантора: — Царь собирает всех по важной причине — торжественно сказал великан, — чтобы… — он шутливо приложил палец к губе, давая понять, что верен слову о неразглашении сбора и вдруг, неожиданно спросил. — а как здоровье нашего уважаемого врача?

— Мой господин только проснулся — отпарировал фиванец.

— Вот и хорошо, друг — сказал развеселившийся великан. Фиванец уловил вздох облегчения «друга», но сделал вид, что не «заметил», а сотник умиротворённо добавил: — Пусть твой господин собирается к храму Аполлона. Мы сопроводим хозяина дома и Архона на самые лучшие места. — Фиванец закивал в ответ и заторопился к Крону. Очень не хотелось видеть ядовитой улыбки довольного «друга» по вину… За оградой дома Бен-аты одновремённо раздались два крика пьяниц. — За что, что мы сделали? — Сотник и его сопровождающие без слов переглянулись и от души загоготали.

Вечер того же дня: Крым. Долина «Байдары».


— Остановимся здесь. — Крон покачнулся в седле, но упасть не позволила рука Волка. Фракиец спешился и помог раненному. Крон отмахнулся от помощи. — Напои коней Волче, а я отдохну.

— Как твоя рана, господин? — поинтересовался он у старика.

— Пустяки — Крон опустился на толстую колоду у погасшего и покинутого недавно кострища. Он тихо застонал: — рана действительно была неопасной, но причиняла боль, да крови потерял он изрядно.

Стрела поразила, когда они галопом уносились от погони. Преследователи чудом их не настигли. Один из верных слуг, остался задержать врагов и реально помог беглецам. Крон был, конечно, против, но слуга ослушался и остановил лошадь. — Прощай мой господин. Я благодарен тебе за всё, но сейчас я в первый раз не выполню твоего приказа, прощайте и вы — все — спокойно сказал он, спешиваясь. Крон сцепил губы и сдавленно ответил: — Хорошо мой верный друг, прощай. — Он неловко обнял оставшегося товарища. Скупая слеза заблестела и скатилась по щеке. Крон не стал скрывать и этого. Слуга и товарищ прошёл с ним полтора десятка лет и сейчас все трое понимали: — другого выхода попросту не существует. Преследователи близко… Фиванца он отправил вперёд, ранее — просмотреть подходы к перевалу, ведущему во владения царя Агасара. Надежды конечно же — мало. Надежды на то, что их маленький отряд успеет проскользнуть к перевалу, а преследователи не перекроют тропу. Кроме этого пути оставался ещё один: за живописной долиной (сегодня эту долину называют — Байдара — одно из живописных мест Крыма.) и кристально-чистой воде озера есть ещё один путь, но разрушенная временем старая тропа сложна для подъёме и ему — старику будет чрезвычайно нелегко одолеть его. Конечно же, Волк и фиванец помогут, но время! Времени чрезвычайно мало и нужно спешить, спешить, ибо вести, которые они несут чрезвычайно важные и промедление, даже незначительная задержка — смерти подобны.

Сейчас они уже у озера. Как и предполагал Крон, пастбище было покинуто и совсем недавно. Пастухи откочевали в другое место — ниже долины. Остался запах скота и следы пребывания: покинутые шалаши, покрытые камышом, навесы у кострища пастухов и несколько разбитых амфор. «Конечно же, это было плохо», — размышлял Крон — «ведь предполагаемая просьба к пастухом, и то, что ему не откажут, сомнений не взывали, но». И вот сомнения подтвердились…

Волк набрал воды и принёс старому вещуну. Крон жадно отпил. Наслаждения вода не принесла. — Разрежь ткань. — попросил он. Волк кивнул и достал нож.

Стрела пробила одежду в области шеи и вышла. Ещё в седле, он обломал её и вынул. Наверное, это было ошибкой, но иначе поступить он не мог: стрела мешала двигаться и что самое главное — стрелять из лука, а стрелять он умел… Кровь тотчас обильно хлынула из раны. Пришлось сделать на ходу тугую повязку. Как бы там не было, но Крон смог вывести из преследования четверых всадников, чем немало удивил Волка… Стрелы верховного жреца, с поразительной точностью попадали в цель, словно и не было ранения и усталости.

Бешенная и сумасшедшая гонка продолжалась целый день. Весь день они торопили и не жалели лошадей. Устали основательно все — и лошади и люди… Скоро появится фиванец с известиями, а пока можно несколько минут отдохнуть и набраться сил. Преследователи отстали на час-полтора. Крон закрыл глаза и принялся восстанавливать в памяти все события прошедшего дня…

Утром его ошеломило известие из дворца Перисада. Где-то он допустил ошибку, но — где? Мысль о том не давала покоя всю дорогу. Правда, кое что всё же он успел, но как это мало! Он — верховный жрец допустил непоправимую ошибку, и этот досадный промах может очень дорого стоить. Очень…..Всё это время, с событий в Торжище, он оказался в хвосте происходящих событий и не успевал, но теперь-то, когда важнейшая и серьёзнейшая проблема решена и он, наконец, вышел вперёд событий и, начал формировать будущее… Произошло событие, выбившее из седла… Магира и Сантор нанесли, вернее — Магира, нанесла удар, и удар достиг цели. Отравление Перисада разделит боспорское царство на два лагеря. Вернее — уже Боспор разделён. Только позавчера в разговоре с ним Перисад наконец внял голосу разума и доводам своего врачевателя. Как не симпатизировал старый царь ловкой и опытной интриганке Магире и удивлялся странной заинтересованности Архона в делах его государства, понял: — Только Сатир сможет продолжить дело его жизни и сохранит добрые отношения со скифами…

«Что же я упустил»? — напряжённо размышлял, не находя ответа Крон.




Утром, в присутствии знати и уважаемых горожан, глашатай объявил о внезапной кончине царя Перисада и якобы имеющемся завещании. Крон догадался — речь идёт о Санторе и больше ни о ком. Почуяв в словах глашатая намёк на его причастность к смерти царя, опередил ход событий на маленький, но очень важный шажок… Сотня, во главе с преданным Магире слугой и любовником, уже окружила Крона со слугами. Фиванец подал незаметный знак Волку и двоим, но Крон опередил всех. Он поднял руку и привстал. На площади у храма Аполлона стало тихо. Крон громко и отчетливо, чтобы слышали все, попросил, чтобы его и его слуг провели во дворец, чтобы установить истинную причину кончины царя. Любовник Магиры чертыхнулся с досады, опоздав — ведь именно он — сейчас должен объявить приказ Сантора о приведении во дворец известного уже теперь во всём Пантикапее целителя — убийцы, а во дворце… — там все проблемы решатся быстро… Слуг приколят, а самого Архона отправят на допрос с пристрастием, после которого старик отдаст концы и сознается в неправильном лечении, а доказательством будет глиняная бутылочка со снадобьем, то есть — ядом. Всё бы так и произошло, а может ещё хуже, если бы слуги лекаря подняли оружие. Их поведение бы выдало преступные намерения их хозяина и козни во дворце об интригане Архоне, который якобы снадобьями склонил Перисада к новому завещанию. Всё это Крон прочёл в глазах слуги Магиры и сыграл на опережение. Ошибка в слове могла стоить жизни прямо здесь — у храма бога Аполлона. Крон хладнокровно и неожиданно для всех горожан попросил отвести его во дворец и попутно справился о Сатире и Санторе. Высокий слуга на мгновенье растерялся и Крон догадался о самом важном: Сатир вероятнее всего бежал, а во дворце Его — Крона и спутников его, ожидает верная смерть… Слуга Магиры, наконец, справился с собой; вернулась обыкновенная надменность и чувство собственного превосходства. Пока он подыскивал подходящий к ситуации ответ, а… объявить после сказанного Кроном, нельзя и нежелательно. Объявить горожанам о том, что перед ними преступник и убийца — Архон — теперь — поздно. Такого рода заявление явилось бы странным и двузначным в глазах горожан и посеяло бы сомнения.

Крон воспользовался замешательством. Он потёр затылок, а это был условный знак всем слугам — быть начеку и, напоследок перехватил грустный взгляд Бен-аты. Старик еврей всё понял: Крона он больше не увидит в живых. Не знал Бен-ата другого: в его доме, в комнатах, где проживал Крон и его слуги идёт самый обыкновенный обыск. В комнате Крона найдено ещё снадобье, убившее царя, а подтверждает то не кто иной, как придворный врач самого покойного царя.

Как не опекали плотно Крона и четырёх слуг, но старик успел жестом предупредить и, слуги-друзья ловили каждое движение и ожидали команд и развязки. Когда процессия добралась к воротам дворца, фиванец оказался позади Архона, двое слуг — по бокам, а Волк — спереди. Открылись ворота и Крон увидел то, что хотелось более всего: — по баллюстаде балкона второго этажа дворца прогуливался Сантор и о счастье — Магира. Жена претендента не скрывала торжества. Маска услужливости и добропорядочности спала, — теперь Крон видел настоящую, без прикрас — торжествующую тварь. «Празднует победу» — ухмыльнулся Крон, обрадовавшись. Рука привычно легла на единственную застёжку, скрывавшую боевой пояс. Он приветственно поднял руку Магире и приветственно помахал, чем насторожил и её и без пяти минут царя боспорского престола. Магира, завидев въезжающую процессию, засветилась счастьем и нескрываемой радостью и ответила, скривившись, на жест Архона и победоносно повернулась к мужу.

«Медлить больше нельзя» — подумал Крон, — «один полёт стрелы. Всё!». Неожиданно для всех он громко засмеялся и сорвал застёжку, обнажив боевой пояс воина. Плащ упал, и стража дворца на мгновенье оцепенела: — перед ними находился не немощный хромой старец и врач, а воин, облачённый в доспехи. Крон, пользуясь замешательством, стремительно выхватил лук. Охрана ещё не сориентировалась, как он, смеясь, обернулся к слуге Магиры. — Твоя госпожа и любовница празднует победу, а рано!.. Волк! — закричал он. Оцепенение охранников ещё не прошло, когда все слуги верховного жреца сорвали с себя плащи. Фиванец закружил в воздухе свой плаш. Одежда обвернулась вокруг головы замешкавшегося воина. Фиванец резко дёрнул на себя и тот, увлекая за собой соседа, повалился с конём. Слуга, что справа от Крона — скиф, рубанул любовника Магиры, начавгего приходить в себя. Тот успел увернуться. Меч скользнул по одежде и не попал в цель. — Волк! — снова закричал Крон, — Твоя цель — Магира! — К удивлению Крона, стрела Фракийца ушла первой. Волк, словно прочёл мысли своего учителя. Выстрелил и Крон… На балконе дворца началась суматоха: двое слуг выхватили луки. Сантор, схватив одного из охраника, успел прикрыться. Крон плюнул от злости. Его стрела не достигла цели — она пронзила охранника, но — радость обуяла его, когда он увидел, что из груди удивлённой Магиры, в том месте, где у человека находится сердце, торчит оперение стрелы. Волк поразил свою цель. — Мечи! Оставить луки! — снова закричал Крон. Четырём слугам повторять не нужно; — все движения отработаны до автоматизма. Жрец с удовлетворением заметил десяток врагов валяются на мостовой, а его слуги и друзья работают обеими руками, по-скифски обхватив лодыжками крупы лошадей. Крон успел отклониться от копья, а потом вырвал его заученным давно движением и стал вращать им, одновременно отступая от ворот… Первый этап был окончен: колонны врагов изрядно поредели, открывая проход к бегству. Друзья Крона пробили брешь. Два с лишним десятка тел уже валялось на камнях; фиванец ранил рассвирепевшего любовника Магиры. Тот качнулся в седле и потерял на мгновение ориентацию. Крон, не мешкая, отдал приказ. — Все — вон! Быстрее! — Друзья и охранники выполнили приказ, за исключением одного — скифа. Тот оказался в гуще, окружённый врагами. Замешкавшись, не успел прорвать кольцо врагов. Крон с сожалением посмотрел в преданные глаза товарища. Слуга теперь обречён. Понял это и Волк, чудом вырвавшийся и сжимающего кольца. — Вон! — заорал всем своим Крон. Волк и на этот раз не понял, но сильная рука фиванца, цепко держала узду лошади. Троица начала удаляться. Волк снова, порывался вернуться, но фиванец неумолимо вёл свою и его лошадь. На скаку он крикнул: — Сейчас всё поймёшь, дурень. — Ничего не понимающий фракиец подчинился, но любопытство, присущее всему живому, заставило обернуться.

Архон воздел обе руки. — Слушайте меня! — Враги невольно остановились и замерли: взгляд целителя помимо их воли, проникал в самую глубину естества. Стражники дворцовой охраны, во главе с слугой Магиры застыли и превратились в безмолвные изваяния скульптора, веявшего статуи храма Аполлона; копья непроизвольно опустились, а сами они — закрыли глаза и сникли. Архон прокричал несколько слов на неизвестном Волку языке. Лошади, как будто по команде, повалились на мостовую со с всадниками.

— О Папае! — прошептал фракиец. Он качнулся в седле, но рука фиванца удержала и на сей раз: — Что это было, друг? — испугался фракиец. Фиванец не ответил, а Крон уже скакал рядом. Он стискивал свою голову руками и стонал… — Быстрее, быстрее! — через силу проговорил он и пришпорил лошадь. — Мы можем не успеть.

— Куда? — захотелось спросить фракийцу. Второй слуга огрел плетью кобылицу и, та понесла Волка. Фракиец ещё раз обернулся… Среди застывших слуг дворца и животных остался один из слуг Крона.

— Ему нужно было поторопиться — вдогонку мыслям ответил фиванец — на его месте мог оказаться любой из нас. У нашего господина не было выбора.

— Оон — маг и колдун? — вырвалось у Волка.

— Да, — коротко ответил фиванец. — Сейчас у Крона болит голова, но это скоро пройдёт. Он редко использует этот дар и знание. Нужно спешить к воротам в город. Там — надежда на спасение.

— Крон, какой Крон? — вырвалось у изумлённого Волка. Ему захотелось поправить старшего слугу Архона.

Четверо вооружённых всадников приближались к городским воротам. Их, особенно Крона, провожали взглядами удивлённые пантикапейцы: — ведь в город ещё не пришла весть о смерти царя, а вооружённый и одетый по-скифски — целитель царя, скакал, не обращая внимания на уличных зевак и случайных прохожих. За очередным поворотом, широкая мостовая, ведущая к городским воротам. Всадники свернули, не сбавляя ходу, и в это мгновение из дворца зазвучали трубы городской тревоги.

Четверо стражей ворот переглянулись в ожидании приказа, и он незамедлительно последовал: — Запереть ворота! — зычно отдал команду, начальник стражей городских ворот. Он подозрительно покосился на приближающуюся четвёрку скифов. Брови удивлённо взлетели, когда он остановился на целителе Перисада. Этим и воспользовался фиванец. — Приказ царя! — закричал он во весь голос, на полном скаку. — Врач твоего царя болен, нам нужно срочно к морю! Сам гляди — мой господин едва держится в седле.

Начальник стражи невольно отступил с готовым сорваться вопросом. Его растерянностью и смешением воспользовались беглецы. Отряд проскользнул в закрывающиеся створы ворот, оставив в недоумении и солдат и их начальника.

— Фуг, успели — выдохнул фиванец. — Я за лошадьми, а вы — кивнул он слугам верховного жреца…

— К морю? Может к морю? — спросил второй слуга, — захватим корабль и прочь.

— Нет — отозвался, приходящий в себя Крон, — к морю поздно — идём в горы, а лошади нам действительно будут нужны. — Фиванец не стал возражать. Он лишь посмотрел в сторону порта, а потом на горожан, возвращающихся в Пантикапей от храма Аполлона. Тысячная толпа, мерно возвращавшаяся в город, застыла и перестала обсуждать смерть Перисада и то, что последует за этим. Они не могли не узнать во всадниках, только что отправленных во дворец слуг и самого Архона, а попросту — пленников… Фиванец перехватил удивлённый взгляд Бен-аты, незаметно подмигнул, и не мешкая более, направился к передним людям из знати. Вынув меч и громко закричал: — Не верьте убийце Сантору, — пантикапейцы! — Пока те пытались осмыслить слова слуги Архона, он отобрал коней у Бен-Аты и стоящих рядом купцов и припустился вскачь…

— Что случилось Бен-ата? Твои гости ведут себя неподобающе, а Архон — в одежде скифа? Странно…

— Не знаю — задумчиво ответил еврей, глядя удаляющимся всадникам. — Не знаю, — повторил он, — но ничего хорошего это не сулит нам всем.

Едва беглецы скрылись за ближайшим холмом, из ворот послышались крики. Распекали стражей-ротозеев. Зычный голос принадлежал слуге Магиры, а ныне — главе охраны претендента на престол — Сантора.

Байдара: Волк промыл рану Крону. — Мой господин?


— Слышу, — отозвался Крон и открыл веки. — Я знаю, это Стокл… Он несёт неутешительные для нас вести. — Крон приподнялся. — Слушай меня сынок и очень внимательно… — Старик коротко пояснил Волку, что тому следует делать. Тот изменился в лице. — Я не могу тебя покинуть господин. Нет!

— Ты сделаешь так, как я приказал. Иди. У нас нет ни единого шанса. Ты молод и успеешь. А я… я стар, чтобы бегать, да и крови много потерял, — не хочу быть обузой.

— Нет! — вскричал фракиец.

— Да, сынок, отправляйся. Я приказываю и прошу. Слишком многое зависит от тебя. — Волк невидяще посмотрел на крутой и узкий подъём в горах. На глазах показались слёзы. — Прощай Кроне. Я выполню твой приказ. — Фракиец поклонился старику, а потом заспешил к лошади… Приказ верховного жреца обсуждению не подлежит и, не только обсуждению… Волк и сам понимал, что из этой живописной долины им врядли выбраться. Захотелось обнять на прощание старика, но он сдержал себя. Волк, стремглав вскочил в седло и, более не оборачиваясь, поскакал к узкому проходу к перевалу в скалах, за тысячу локтей от стойбища пастухов…

— Уходи и ты фиванец. — попросил Крон у верного слуги и друга. — Я всё знаю. Скачи за Волком, а я остаюсь. Ты ещё успеешь, друг.

— Нет, Крон — возразил фиванец и покачал головой. — Я не уйду. Когда-то давно ты спас меня, — помог моей семье. Жаль, конечно, что не увижу внуков, но — видимо такова воля богов. Примем смерть вместе.

— Я знал, что ты так ответишь — улыбнулся через силу верховный жрец, — а теперь нужно подготовиться к бою. Утоли жажду, брат в последний раз и приготовься. Наша задача, как можно дольше сдержать врага и подарить время Волку. Они будут думать, что мы втроём, услышав мой голос. Сколько у нас стрел?

— По одной на каждого врага — усмехнулся фиванец, — пятнадцать.

— Это хорошо брате, и мой верный товарищ. Будем беречь их, а когда стрелы иссякнут, — станем, плечо к плечу и примем смерть, как воины. Каждое наше движение подарит время Волку и нашим детям. Прощай мой друг.

— Прощай друг.

Лагерь Зиммелиха у о. Хортица: три дня спустя.


— Стой! — приказал старший из караульных. Исхудавший незнакомец, в оборванной одежде не ответил. Он продолжил движение. Ноги нищего заплетались, но он упрямо и упрямо шёл вперёд. Воины дозора пожали плечами и переглянулись. Их старший, снова повторил требование. Оборвыш поднял голову. Запавшие глаза инородца были пусты, как вовсе это и не глаза человека. Оборванец с боевым поясом сколота и пустым горитом, наконец, выполнил команду. — Мне нужен Зиммелих. — хрипло сказал он.

— Мой царь не принимает всяких оборванцев. Говори кто ты, или… — стражники направили копья в грудь пришельцу. Тот никак не выразил своих чувств и не отреагировал. — Мне нужен Зиммелих. Я — посол.

— Посол, гы-гы — не удержались стражники. — С тебя посол, как с меня Тертей. Уходи парень, или отправишься к духам.

— Я посол, — уже осмысленно сказал снова оборвыш — и, несу очень важные вести. Пропустите. — начальник стражи побагровел. — Вон! Иначе не посмотрю на пояс и акинак. — Он с размаху ударил, плоской стороной меча. Пришелец ловко отбил удар, но с места не сдвинулся. Виды видавший начальник стражи удивился. — Ну, ты — парень, — ты накликал беду. Убейте его.

— Я посол к царю всех скифов, — снова повторил пришелец. Моя смерть принесёт много несчастий, сколе.

— Ого! Он говорит по-нашему, но морда у него — фракийца. — усмехнулся старший. — Уходи, пока я добрый.

— Да, сколе. — подтвердил чужак, — Я — фракиец. Сын фракийского вождя. — Чужак назвал имя отца. Начальник стражи недоумённо пожал плечами. — Твой отец, если ты не врёшь, погиб до Тиры, — я знаю имя. Погибло и большинство его народа.

— Кто назвал себя фракийцем? — властный голос заставил умолкнуть всех. Начальник стражи, не сводя взгляда с чужака, объяснился. — Да, вот, Тертее — этот нищий называет себя послом и заодно сыном фракийского царя.

— Сейчас узнаем. И чего нужно оборванцу? — хохотнул Тертей, — тысячный царя и глава охраны. — А ну-ка, жена. — договорить Тертей не успел: раздался громкий женский вскрик. Вара бросилась к оборванцу: — Брат! — закричала она. — Ты жив, — брате мой, ты живой! Кто мог подумать. — Волк слабо улыбнулся и обнял сестру. — Тертее — попросил он — подойди. — Дрожащей рукой он запустил руку в штаны. На свет появился кожаный мешочек. Он тихо прошептал. — Передай это Зиммелиху. Царь всех сколотов поймёт. Я. — Он покачнулся и начал оседать на землю. Вара подхватила брата, а Тертей распорядился — Накормить и одеть. Он расстегнул мешочек. Как не пытались разглядеть стражи содержимое, но им не удалось. Две бляшки послов — Атоная и Зиммелиха тускло сверкнули. Ещё — перстень с гранатом. Тертей торопливо закрыл мешочек и сильно изменился. Он встряхнул плечи Волка. Тот открыл глаза. Тертей хмуро произнёс. — Эти бляшки послов принадлежат, верховному… — он умолк.

— Да, Тертее. — ответил Волк. — У него на груди семь звёзд и змей, свернувшийся в кольцо… Крона больше нет. Остальное, я скажу Зиммелиху. — Тертей, невидяще уставился на Волка, вникая в сказанное и всё ещё не веря. Наконец он справился с собой. Приказ, отданный им, ошеломил и поверг в шок караульных: — Оказать все почести послу царя Атоная, послу царя Зиммелиха и послу верховного жреца наших народов! Немедленно собрать «Круг»… — Тертей потянулся к поясу… Протяжный и долгий звук потревожил жизнь городища. Рожок Тертея объявлял срочный сбор на священном для сколотов Кругу.




— Что случилось? — Зиммелих растерянно озирался. Звук рожка Тертея встревожил. Царь прервал трапезу и вопросительно поглядел на охранника. Тот пожал плечами: — Я сейчас узнаю и сообщу мой царе. — Зиммелих кивнул стражу. Аппетита как не бывало… «Тертей зря будоражить не будет. Значит, произошло из ряда вон выходящее». Зиммелих отложил трапезу, поднялся и заторопился к священному Кругу. Он терялся в догадках. В стане царя раздавалось ржание лошадей. Советники царя и тысячные отвечали своими рожками. Рядом с царём оказался главный вещун. — Мой царе!?

— Я ничего не знаю сколе, — на ходу отвечал Зиммелих. Рожок Тертея, не переставая, трубил. Короткие и длинные гудки перемеживались. Тертей собирал всех послов и тысяченачальников. У Зиммелиха похолодела спина от вспыхнувшей мысли…. Только накануне Накра рассказывала ему, что видела во сне своих родителей… Лана и Крон — молодые, громко смеялись и скакали на лошадях в бескрайнюю степь. Догадка обожгла мозг.




Глава шестнадцатая Цари


Ольвия:


— Посторонись, прочь с дороги! — крик заставлял обернуться и, вовремя отскочить в сторону зазевавшегося. Горожане и пришлые жались к стенам и испуганно переглядываясь, недоумённо спрашивали: — Кто бы это?

Настойчивый топот лошадей и гиканье всадников, отбивался от камней мостовой, ведущей к сердцу Ольвии — дворцу царя Клеонида. Жители Ольвии с неподдельным интересом следили за торопящейся процессией грозных всадников, облачённых в доспехи. На копье первого всадника, торжественно развевался стяг Зиммелиха — царя всех скифов.

— Послы пожаловали — переговаривались горожане, теряясь в догадках. У перекрёстка торговых рядов, всадникам неожиданно преградила, невесть откуда появившаяся кибитка. Вол остановился как вкопанный посреди перекрёстка и никак не желал двигаться, втопырив свои круглые и безразличные, казалось ко всему, добрые глаза. Хозяин, тот самый — старый худой скиф-пьяница, что проезжал с женой полгода назад, с убелённой бородой, — стегал и стегал бедное животное, но желаемого эффекта не происходило. Вол, будто дерево, корнями, врос в мостовую. Наконец, старик не выдержал и, проклиная животное и весь пантикапейский рынок, всю ойкумену и, — того, что до сих пор не выпил, кряхтя, слез. Из кибитки выглянули две любопытные головки чумазых ребятишек. Всадники, столь неожиданно, задержанные повозкой, осадили лошадей и стали ругать, на чём свет стоит, и старика и упрямого вола, а их предводитель — широкоплечий бородач в дорожной одежде воина, сплюнул с досады. За хозяином кибитки соскочила и его баба-жердь. Она на всю улицу начала отчитывать своего мужика, скрепляя слова нагайкой. — Опять напился, скотина. Ты такой-же как и этот глупый вол. Закрыли дорогу людям. Извините нас, — повернулась она к всадникам и осеклась, обомлев. — О Папае! — воскликнула она и услужливо отвесила поклон. Богато одетый воин ухмылялся скифиянке и не сдержавшись, захохотал во всё горло. — Узнала! — Баба опять поклонилась и извиняющее развела руками. — О Папае! Муж, мы закрыли дорогу известному воину и верному слуге царя скифов и попечителю моего дяди… Вол виноват и этот старый пьяница — оправдывалась она, а всадники дружно хохотали вслед своему предводителю. Муж бабы протёр глаза, громко высморкался на глазах у всей публики и тоже — хохотнул. Невозмутимый бородач, с бляшкой посла царя махнул рукой, «мол, ничего страшного» и безо всякого перехода и ответа, приказал скифу и его жене: — Ничего, мы объедем. Ждите меня за городом. Ты, — бородач бросил кошель пьянице, — Купи быка, заколи и расстели его шкуру. Мясо пусть варится на жертвенном костре. Вы поняли, о чём я сказал? Вот и хорошо. О твоём родственнике, живущем у меня, расскажу потом. Сообщи всем, что Тертей сядет на шкуру… Услуги наёмников и захотевших мне помочь, будут хорошо оплачены. — Пьяница изменился в лице, подобострастно закивал, побледнел, а жена заохала: — О Табити, что творится. Тертее, ты будешь просить помощь? — Всадник не ответил. Он бросил растерявшемуся скифу ещё кошель, натянул повод вправо и пришпорил коня в направлении дворца владыки Ольвии, а ему и девяти сопровождающим, как раз в это время выезжали навстречу посыльные от царя Клеонида.

Народ подтянулся к кибитке. Двое скифов помогли стронуть вола и вопросительно посмотрели на отрезвевшего хозяина кибитки. — Кто это, сколе? Зачем послу жертвенный бык? — Скиф помрачнел. — Вы что, не знаете его?

— Нет. Не знаем сколе. Кто это? — К ним добавилось много любопытных и торговцев. Хозяин повозки наконец решился — Он — посол к царю Клеониду и один из самых великих воинов ойкумены. Он никогда, слышите, никогда никого не просит. Ни о чём. Его зовут Тертей! — толпа ухнула и смолкла, а старик продолжил речь:- Он сядет на шкуру быка по скифскому обычаю и будет набирать войско. — выпалил на одном дыхании старик. Тотчас к нему подошло несколько скифов и фракийцев. — Мы знаем обычай, но скажи — что случилось?

— Мне о том неизвестно, как и вам, но я знаю другое: Тертей — великий воин и к тому, на нём бляшка посла нашего царя Зиммелиха… Думайте сами, а лучше помогите. Тертей не шутит и, слово его так жде верно, как слово любого царя.




Владыка Ольвии с супругой Эсихорой, а новость о приезде послов, застала врасплох, заняли свои места в зале торжеств и приёма гостей. У высоких колонн собралась высшая знать Ольвии: впереди и по сторонам трона — вооружённые охранники с копьями… Визит был несколько неожидан для Клеонида. Во первых: никто не уведомил о приезде послов, что само по себе вызывало массу вопросов, а во вторых… он не ожидал такого быстрого развития событий. Зиммелих прислал посла и как сообщили, — посол в одежде воина… В воротах города охрана не осмелилась задержать процессию, по причине дружественных отношений с Зиммелихом. Скифы пришли в полной боевой выкладке. Такого он не мог припомнить. Ранее, — за час до прибытия послов ему доложили, что за послами следует два десятка тяжело гружённых кибиток, сопровождаемых вооружёнными до зубов сколотами. Клеонид удивился: — так сопровождают лишь дары к нему и… оружие.

Послы одеваются роскошно, а не в боевую одежду. Это насторожило царя, но не принесло беспокойства. Охрану загодя разместили по пути следования…Скифы — союзники, а значит — подтверждаются слухи о возможной гражданской войне и, следовательно — разговор будет серьёзный. Бояться их Клеонид не мог — десяток воинов не помеха для его охраны, но внезапное их появление не могло вызвать много вопросов. Клеонид не стал торопить событий, не зная точных намерений послов; приказав своим воинам быть наизготовку и в любой момент поднять оружие. С этими мыслями он и воссел на трон.

В зале отворились массивные кедровые двери, украшенные серебряными и золотыми узорами. Две колонны стражей бесшумно вошли и составили коридор от дверного проёма до трона.

— Послы царя Зиммелиха к царю Клеониду! — раздался громкий и торжественный крик глашатая. Запели литавры и послышались шаги. В зале стало тихо. Послы последовали к трону и в шагах десяти, как и положено, остановились и склонились в поклоне, сняв башлыки. Потом они расступились, пропустив главного посла. Клеонид, как не был спокоен — беспокойно всмотрелся в широкоплечего посла с бляшкой и даже несколько приподнялся от неожиданности увиденного: — Ты, ты посол Зиммелиха? — не скрывая удивления сказал он.

— Да, это я, царе Клеонид. Мой царь Зиммелих желает благоденствия и долгих дней правления тебе и всей твоей семье. — Клеонид подал знак охране и громко приказал: — Удалиться всем стражникам. Я приказываю. — Старший караула поклонился своему владыке, но приказ не исполнил. — Мой царь, прости своего раба, но главный посол не поклонился тебе.

— Исполнять приказ. Этот воин кланяется только Зиммелиху. Больше никому. Идите.

— Мой царь ты хочешь сказать, что это…. - воин осёкся и посмотрел на посла. — Да мои воины, этого человека знает вся Скифия и не только. Это — Тертей. — В зале раздался приглушённый шёпот удивления и восторга. Воины охраны, не отрываясь от невозмутимого главного посла, исполнили команду начальника охраны; повернулись одновременно и пошли к выходу. Клеонид поднялся и запросто пошёл к послу. Не обратив никакого внимания на запылённую одежду посла, он обнял Тертея. — Я рад тебя видеть воин. Зачем ты снял боевой пояс. Достаточно было сказать своё имя. — Тертей несколько смутился, но ответил: — Я не знаю всех премудростей дипломатии. А это, — Тертей указал на царицу, — красавица Эсихора. Молва не врёт. — Клеонид расхохотался от прямодушной, без всякой высокопарности речи воина. Царица захлопала длинными ресницами и покрылась румянцем. Её тоже понравилось просторечное и простое, без придворной лести, сказанное послом о ней. — Скажи мне знатный воин, — опередила она супруга. — Как здоровье твоего царя, царицы и их детей? — Тертей поклонился царице, чем вызвал улыбку Клеонида. Эсихора снова зарделась. — У Зиммелиха и Накры скоро будет пополнение. Прости меня царица за простоту.

— Да Тертее, я понимаю тебя. Я помешала твоей миссии. — Тертей снова поклонился и повернулся к владыке Ольвии: — Зиммелих послал меня к тебе царь Ольвии. Он передал следующее: «Владыка Ольвии я прошу тебя не вмешиваться в усобицу по кончине царя Перисада».

— Это всё? — изменился в лице Клеонид. Он уже знал о кончине Перисада, но на похорон не поехал, опасаясь за свою жизнь. Боспорское царство бурлило, разделившись на два лагеря. Это вызвало некоторое брожение и в Ольвии. Тертей догадался о сомнениях Клеонида и не стал тянуть дальше: — Мне нужна помощь — продолжил он. Клеонид покачал головой: — Я не могу тебе дать воинов. У меня тоже не всё спокойно. Прости Тертее, я честен с тобою. — Тертей не удивился. Он лишь громко заявил. — Я не всё сказал царь Клеонид и вы, знать Ольвии. Слушайте-же. Войско царей: Ассея, Токсарида и Дрона на пути к Тане. Они переправятся через реку и направятся в сторону Таврии, где встретятся с войском Зиммелиха, царя всех скифов. Зиммелих решил положить конец усобице и выступил на стороне Сатира. — Клеонид вздрогнул. Новость оглушила не только знать, но и самого царя. Он побледнел, а Тертей продолжил: — Армия моего царя на подходе к Пантикапею. Зиммелих намерен форсировать понтикапейский пролив с шестнадцатью тысячами своего войска и, соединившись с Ассеем, положить конец интригам Сантора и фатеев. — В зале послышались удивлённые крики. — Форсировать Пантикапейский пролив? Осенью? С таким количеством людей и обозом?

— Именно! — подтвердил Тертей — то, что я сообщил, более не является тайной. Место битвы определено моим царём, так-же как и исход сражения. Мы перейдём пролив, а потом разобьём армию Сантора и тех, кто его поддерживает… сколько бы их там не было, — твёрдо и уверенно закончил Тертей. Клеонид задумался. — Не буду скрывать, Тертее, у меня были послы Сантора. Я отказал им в военной помощи. Я окажу помощь моему союзнику — Зиммелиху, но не людьми. Провизия, лошади, оружие, но не воинами. У меня тоже не лучшие времена. Это мой ответ Зиммелиху, но скажи Тертее, как вы намерены сражаться. По информации моих людей и купцов, Сантор собрал большие силы: фатеи, аланы сарматы — его союзники — Тертей сжал губы и подозвал молодого фракийца.

— Тебе царь Клеонид будет интересно послушать моего парня. Говори Волк. Молодой фракиец отвесил поклон и начал: — Весной, я был рабом на судне купца Астарха. Меня выкупил человек по имени Архон. Я служил ему.

— Я знаю, кто такой Астарх, — перебил его Клеонид, — он сейчас здесь, в Ольвии, а грек по имени Архон оказал мне неоценимую помощь. Он спас от смерти мою жену Эсихору. Продолжай.

— Грек по имени Архон вылечил царя Перисада. — невозмутимо продолжил Волк, чем вызвал недоумение царя, а в зале послышался крик. — Перисад мёртв.

— Да, он мёртв — согласился Волк, — но, царя Боспора отравили Магира и Сантор. — Для Клеонида и присутствующих, слова посла стали шоком. — Как отравили? Мне известно другое! — вскричал Клеонид.

— Прости царь, но ты знаешь далеко не всё — возразил уверенно Волк. — Архон вылечил Перисада. Об этом известно всем. И вдруг произошло непредсказуемое — повторил Волк. — Мы не смогли предупредить отравление. Архон боялся этого и предупредил Перисада о готовящемся покушении. Перисад не поверил моему господину. После смерти царя Перисада, мы с господином отправились к дворцу. Магиру застрелил из лука я. В Сантора стрелял Архон, попасть не удалось. Он закрылся слугой. Потом за нами снарядили погоню.

— Чтоо! — вскричал Клеонид, а Эсихора стала белее колонн храма Аполлноа. Царь нервно затеребил бороду и, волнуясь, спросил: — Архон — стрелок из лука и целитель. О Громовержец! Что с Архоном? — К послу подошла Эсихора, а Клеонид застыл.

— Он был ранен — продолжил Волк, — и не мог больше быстро передвигаться. Архон приказал мне отправляться к Зиммелиху и предупредить о перевороте… Это случилось в горах. — Волк опустил голову. — Архон, мой господин, сражался и положил больше десятка воинов Сантора. Я хотел вернуться, но мой господин закричал на все горы. — Иди, я приказываю! То, что ты несёшь, важнее моей жизни.

— Я не пойму. Ничего не пойму. Архон врач и философ, а ты говоришь о нём другое.

— Я поясню тебе царь Ольвии. — Тертей наклонился к уху Клеонида и зашептал. С каждым словом лицо владыки Ольвии превращалось в белую маску. Наконец он поднял голову — Я всё понял Тертее. Я сам удивлялся способности Архона лечить и его уму… Это не просто преступление. Убить такого человека. Три моих корабля в твоём распоряжении. С купцами, — увы. Я не могу им приказать.

— Я договорюсь — коротко и уверенно ответил Тертей. — Волк отправляйся на пристань и купи все торговые суда до Пантикапея. Пешие воины пойдут морем с тобой и Оршесов.

— Но у Оршеса жар — ответил фракиец. — Ты поручаешь мне…

— Справишься — бросил в ответ Тертей. — А там гляди и Оршес пойдёт на поправку.

— Погоди Тертее — прервал посла Клеонид. — Пусть с Волком отправится мой распорядитель. Серебром и золотом я помогу, больше пятисот всадников дать не могу, но… где ты наберёшь воинов? — Тертей благодарно кивнул царю Ольвии и усмехнулся: — Я найду, их царь Клеонид, а к ночи мы отправимся в путь. Спасибо тебе, царе. Жаль, что мы не отобедаем, время очень дорого.




У стен Ольвии собирались скифы, фракийцы, греки и простой бедный люд. На свежеободранной и окровавленной шкуре быка сидел молчаливый и хмурый Тертей. Мужчины молча подходили и подходили. Каждый последующий брал из чаши кусок мяса и килик с ольвийским, а потом словесно подтверждал своё участие в предстоящем мероприятии. Мяса не хватило. Тогда был зарезан второй жертвенный бык. Рядом с Тертеем разжигали костры, набранные в ополчение воины-скифы и наёмники. Гомон не стихал. Фракиец Волк контролировал раздачу оружия и успокаивал не в меру обиженных качеством боевых топоров и мечей: — Сейчас подвезут ещё, — урезонивал он не в меру довольных оружием наёмников, — Мечей и копий хватит на всех.

К позднему вечеру, когда взошла луна и проявились звёзды, суда вышли в понт под началом фракийца Волка. Воины будут непрестанно меняться местами с гребцами, чтобы за немыслимое время — четверо суток достигнуть пролива Пантикапея. Тертей-же, поведёт всадников сухопутным путём.




Клеонид порывисто обнял Тертея, чем удивил всех присутствующих: — Прощай. Я не мог даже предположить, что за тобой пойдёт столько людей. За один день набрать армию смог бы далеко не каждый из царей и, это не лесть, Тертее… Папай, ваш бог, на стороне сколотов. Когда увидишь Зиммелиха, передай ему мои слова: «Я горжусь дружбой с таким человеком, как ты»!

— Обязательно. Прощай Клеониде, — ответил Тертей. — Жаль, не удалось принять твоё приглашение на трапезу. Может, ещё свидимся.

* * *


Левый берег Таны.


— Быстрее, быстрее! — покрикивал тысячный. — Шевелитесь. — К царю Асею, стоящему рядом, подъехал главный вещун царя и запыхавшийся вестовой: — Мой царе, на наш передовой отряд наполи сарматы. Мы обратили их в бегство. Я послан сотником сообщить тебе и за подмогу. — Царь смирил коня и щурясь от солнца повернулся к воину. — Потери большие Адимах? — тысячный прокачал головой. — Десять воинов, но такие стычки мой царе, будут задерживать передвижение твоего войска, и возбуждать против нас племена. — Ассей разгладил усы и задумался. «За два дня десяток стычек. Злить сарматов не хотелось». Он посмотрел в сторону Таны.

Переправа через реку, его одиннадцатитысячной армии подходила к концу. Лодки, торговые суда, плоты с кибитками и телегами прибывали и возвращались. Снова и снова спешили, за очередной партией воинов и обозов. Он распорядился перебросить через реку толстые канаты. По ним и переправлялось на плотах всё громоздкое имущество и животные с продуктами для прокорма армии. Воины, находящиеся по левую сторону Таны, обсушивали одежду и ожидали дальнейших приказов царя. Внезапно Ассею пришла в голову хорошая мысль: — Сделаем вот что Адимах. Созови моих тысяченачальников и послов. Я решил отправить послов по пути нашего следования. Пусть успокоят все роды, живущие в этих землях. Я никого не трону. Провизию будем покупать по сходной цене. Мародёры и насильники будут преданы смерти. Отправь послов сейчас же. Лагерь не разбивать. — Ассей снова задумался и процедил. — Завтра на рассвете трогаемся.

— Но ведь ещё не пришла подмога — возразил тысячный.

— Знаю — согласился Ассей, — но ждать мне некогда. Время и место определено моим братом и обсуждению не подлежит.

— Мой царе! — раздался крик. Ассей обернулся на голос. Это был разведчик на взмыленной лошади. — Что ещё? — обозлился царь. — Что у тебя?

— Хорошие новости Ассее. Я с той стороны. Прибыли послы Токсарида и Дрона. Их войско идёт днём и ночью. Они будут к утру.

— Сколько у моих союзников воинов? — не скрыл своей радости царь Меотиды.

— Три с половиной тысячи ведёт Токсарид. Около двух тысяч лёгкой конницы — царь будинов, не считая трёхсот лошадей. Более точно расскажут послы. Каковы будут приказы мой царе? — Асей не срыл радости, громко цокнув языком. Его лицо посветлело, морщины разгладились. — Мой приказ таков: — обрадовано и облегчённо выдохнул царь Меотиды и покрутил ус. — Разбивать лагерь здесь. Три сотни выдвинуть по пути моего следования с мирным стягом. На вопросы, куда я иду — отвечать следующее: Царь Асей идёт к высокой двуглавой горе и далее на юг.

— А поверят? — ослабился вестовой.

— Поверят, — озорно подмигнул Асей. — Завтра, к полудню трогаемся. Слава Папаю. А Дрон меня удивляет всё больше и больше. Разбейте мой шатёр и приготовьте всё необходимое к торжественной встрече царей.

* * *


Пантикапей: Три дня спустя.


Одиннадцатикилометровая стена, пятиметровой высоты, опоясывающая Пантикапей служила надёжным заслоном от врагов и казалась неприступной. Из бойниц, вверху стен выглядывали защитники города, настороженно переговариваясь, ведь такого не припомнили и старожилы… Ворота только что закрылись, впустив успевших горожан и население близких населённых пунктов. С десяток торговых суден и множество рыболовецких лодок отошли от берега и стали на якорь подальше от берега. В столице Боспорского царства царила плохо скрываемая паника и страх. Именно страх поселился в людях, ведь такового события действительно не мог припомнить никто. На лобном месте центральной площади, неподалёку от дворца собралась на совет знать, купцы, военачальники гарнизона, покинутого города и простые горожане.

— Скифы идут, — перешёптывались от страха боспорцы, — что делать? Этого никто не ожидал. А наши дети, — спрашивали горожане у сотников, зная нрав сколотов. — Что делать Горкос?

— Стены выдержат длительную осаду — успокаивал всех собравшихся, исполняющий обязанности военного коменданта Пантикапея. — Успокойтесь, горожане.

— Куда там успокаиваться. — раздался крик из толпы. — Зиммелих зря не пришёл бы к нам с такой армией. Все, окрест, поразбежались и прячутся… Что будем делать, отвечай? Жили в мире и на тебе!

Комендант поднял руку, оборвав гомон: — Мы не знаем намерений скифов. Не торопите событий. Сначала нужно узнать, зачем они пришли.

— Что узнавать!? — снова раздался крик, — скифы не прощают убийства послов. На кого ты свернёшь это, на Сатира или Сантора? У нас дети. Им-то за что страдать и быть рабами, из-за усобиц сынов Перисада. Не бывать этому.

— Погодите! — остановил все крики наместник. Он, как и горожане прекрасно знал, что скифы не прощают убийства послов и сравнивают населённые пункты с землёй, не жалея ни женщин ни стариков, ни детей. Горкос снял шлём и почесал затылок: — Успокойтесь! — неожиданно громко закричал он на всю площадь. — Главный посол Зиммелиха, Хорсил — жив. Второй посол — ранен. Я удержал Сантора от их убийства. Армия Зиммелиха ещё не пришла. Время у нас есть. — Толпа с некоторым облегчением выдохнула. — Так послы живы? Ты не врёшь нам? Где Хорсил? Покажи его, где он?

— А как нам? — вслед другим вскричали купцы. — Что будет с нашей торговлей? Суда стоят. В Ольвии наверняка знают об этом. Кто решиться плыть сюда, кто? Полный город хлеба, а его не продать. Нужно искать мир со скифами. Они с давних пор не приходили к нам с войной. Если Зиммелих перекопает речку, питающую город, у нас не будет воды. Воды в колодцах не хватит. Да и солоноватая она.

— Я думал о том, — успокоил людей Горкос, — Но пока Зиммелиха нет, я не знаю его намерений. Запаса воды хватит. У нас есть колодцы. Есть у нас запасы вина, Чт до послов, то я послал к Зиммелиху двоих… Я не виноват пантикапейцы, что царство раскололось на два непримиримых лагеря. Сатир сбежал неизвестно куда с семьёй и сотней воинов. Магира убита. В усобице полегло больше тысячи людей, а Сантор, узнав намерение Зиммелиха, прийти сюда, ушёл с тремя тысячами воинов за Пантикапей. Там находятся и все наши суда. Будем ждать. — Наместник продолжал кричать, но толпа не унималась. Страх перед будущим застилал настоящее. Вперёд всех торговцев вышел Исаак Бен-Ата. В отличие от других, спокойно и деловито предложил: — Я предлагаю отравить к Зиммелиху не простых послов, а выборных, из городской знати. Я согласен пойти, но кто ещё пойдёт? — продолжить свою речь он не смог. Громкий панический крик заглушил его слова: — ЛЮДИ!! — раздался со стен крик и запели рожки. — Скифы идут! Скифы! — Наместник нахмурился и закричал в возбуждённую и враждебно настроенную толпу: — Тихо! Тихо всем! Я отправляюсь на стены. Попробую договориться, вы же пока выберите трёх — четырёх послов и приготовьте дары царю скифов. Лучше плохой мир, чем осада… — наместник махнул рукой, не договорив, поправил боевой пояс и направился к коню. За ним, с хмурыми лицами, пятеро вооружённых помощников.

Около городских ворот на него вопросительно покосились стражники. Наместник посмотрел на надёжно запертые ворота и покачал головой, — охраны и воинов для обороны города явно маловато. Он и сам не верил в то, что удастся долго продержаться, несмотря на крепкие каменные стены, в два ряда, опоясывающие город и дворец. Ещё тревожнее забилось сердце, когда он поднялся на стену и увидел раскинувшуюся картину.

Нескончаемая вереница скифской армии, обходила стены города, спускаясь с гор. Передовые полки неторопливо разбивали лагерь у речки, не обращая ровным счётом никакого внимания, на настороженных защитников, взиравших с пантикапейских стен. Вторая «волна» обтекала город и обустраивалась ближе к морю. По расположению войск, наместник догадался: — скифы собираются идти на штурм Пантикапея с двух сторон, и уверенные в своём превосходстве — не торопят событий. От передовой колонны войска отделились три всадника со стягом Зиммелиха и не торопясь, направились к воротам. Лучники на стенах тотчас вынули луки, но наместник жестом остановил их; первые двое верховых, были послами Пантикапея и удивительно — пантикапеец держал знамя Зиммелиха. Это несколько насторожило, но и обнадёжило. Третий всадник, позади, вероятно и был послом скифов. Когда до стен осталась сотня локтей, Горкос отдал приказ: — Ни в коем случае не стрелять! Пропустить — и, начал спускаться. Всадники приблизились, когда наместник уже был внизу. Сверху башни ему утвердительно закричали стражи, то что он знал и сам: — Послы. Двое наших, а третий — скиф. — Наместник успокоил солдат и повторил приказ отпереть ворота. Засовы вышли из пазов. Одна створа ворот чуть приоткрылась. Первыми появились свои послы. Вслед им, бросив поводья, в город въёхал воин в лёгкой, но дорогой одежде. Как не тщились солдаттв рассмотреть лицо, но так и не смогли, Наместник отметил про себя, что доспехи на после отсутствуют, за исключением глубокого шлёма с нащёчниками и наносником. В навершии шлёма — пучок тёмных волос, а самое странное, что поразило Горкоса, — отсутствие у посла бляшки. Охранники ухмыльнулись виду посла, вернее головному убору. Тотчас ворота закрылись, а Горкос сел в седло и широким жестом пригласил проследовать за ним.

Толпа на площади в нетерпении ожидала. Горожане расступились и пропустили процессию. Горкос провел всех троих послов на лобное место. Молчание застыло в площади. Молчал и скиф, невозмутимо взирая на толпу.

Один из послов Боспорского царства, вышел вперёд: — Мы выполнили то, что было нам поручено. Ответ царя всех скифов горожане, вы услышите из его уст. — После столь недолгой речи, главный посол Пантикапея поклонился наместнику. Скиф даже не пошевельнулся. Городская знать зароптала: — Почему посол скифского царя не кланяется. Наместник догадался о причине и велел привести Хорсила и его помощника.

Хорсил побледнел у всех на виду, а второй покачнулся и схватился за грудь. Наместник Пантикапея торжественно произнёс: — Произошло недоразумение, посол Зиммелиха. Тот, кто поднял руку на посла царя всех скифов, мёртв. Сейчас принесут его голову. — Наместнику показалось странным — посол не отреагировал никак на сообщение и окромя всего не снял шлем; лишь, мельком взглянув на отрубленную голову, а потом обратился к раненному. — Это правда? — и получил утвердительный кивок. Ещё наместник заметил и другое: — оба посла — Хорсил и раненый странно себя ведут. Он насторожился, а охрана не замедлила этим воспользоваться. Они направили копья в сторону посла, но их остановил неожиданно жёсткий приказ наместника: — Я приказываю опустить луки! Опустить луки и копья — заорал Горкос. Скиф в шлёме громко расхохотался и поманил к себе Хорсила. Толпа вовсе онемела. Один из присутствующих на площади, богатый скиф — торговец, склонился и сдавленно сказал: — О Папае!

— Кто это? — зашевелилась толпа и приблизилась к лобному месту. Ответ был очень прост. Высокий посол снял шлем и передал Хорсилу и уверенно сказал: — В ойкумене нет такого человека, которому бы я кланялся! Толпа ахнула и попятилась, не веря своим глазам.

Зиммелих сухо сказал: — С сегодняшнего дня Хорсиле, я доверяю тебе имя моего главного посла и благодарю за выполненное поручение. Я рад, что ты и Сараш живы, ты — Горкос, распорядись вернуть послам оружие — сухо сказал он наместнику. Тот, побелевший, закивал и, не дожидаясь следующих слов Зиммелиха, объявил горожанам: — К нам пришли наши друзья. Я чествую тебя, сын Атоная! Ты не побоялся Зиммелихе прийти к нам. Могла произойти любая неожиданность. Все воины вооружены. Будь нашим гостем. — Царь всех скифов улыбнулся: — Я пришёл с миром и для того, чтобы положить конец распрям и принести спокойствие в боспорском царстве. Первым делом я хочу воздать память другу моего отца — царю Перисаду.

— Скажи нам царь Зиммелих, — неожиданно раздался крик из толпы — зачем ты тогда привёл своих воинов? Мы то здесь при чём? Скифы никогда на моей памяти не воевали с нами. — Зиммелих повернулся к вопросившему богато одетому греку и заметил: — Если бы я хотел взять ваш город, мне понадобилось бы два дня. Через подземный проход, выходящий к реке под водой, мои воины проникли бы в Пантикапей и открыли городские ворота. Мне известно место для резервного отбора воды. — Наместник и, не только он — оцепенели. Проход шёл из дворца. Знали его всего двое старейшин… Зиммелих поднял руку, успокаивая присутствующих, и продолжил: — Даже, в случае обвала прохода, мои воины перебросили бы через стены трупы заражённых болезнями животных и людей, но, я не хочу этого. Нас всех связывает торговля и дружба. Цель моя другая. На троне Боспора будет находиться достойный наследник. Это Сатир. Все войска Сантора я разобью, чтобы установить мир и прекратить межусобицу.

— Но как ты примиришь сторонников двух братьев Зиммелихе?

— Очень просто. Я скажу имя убийцы царя Перисада и покажу тех, кто это подтвердит. А сейчас отворите ворота и окажите помощь моей армии. Мне нужен лес и много жира — Ошарашенная словами царя всех скифов толпа «перестала дышать». — Мы знаем имя убийцы! — к лобному месту подошёл один из городских старейшин. Он недобро посмотрел на Зиммелиха. — Его убил Сатир, посредстом интриг Сатира и об этом знают все и ты в том числе. Убейте его! — чуть не задохнулся от злости старик. — Убейте Зиммелиха, пока он тут. А Пантикапей сроду ещё не смог взять силой и осадой. — За старейшиной мелькнула высокая фигура и, в то же мгновенье раздался сдавленный стон. Зиммелих не шевельнулся. Толпа отпрянула. Наместник опустил лук и положил в колчан. Здоровый, двухметрового роста — слуга Магиры, корчился от боли. Рядом — нож. Стрела, пущенная наместником, пронзила грудь великану. Зиммелих благодарно посмотрел на временного наместника Пантикапея. — Я бы успел, но всё равно благодарен тебе воин. — Горкос кивнул царю и приказал своим воинам: — Этим двум — он кивнул в сторону старейшины и раба Магиры, — отрубить головы.

— Погоди Горкос, — властным голосом остановил Зиммелих, — они много знают. Их смерть сейчас будет избавлением для этих негодяев.

Пленников связали и бросили в ноги Зиммелиху. Зиммелих пнул здоровилу, да так, что последний отлетел на несколько шагов и застонал, скрежеща зубами. Царь всех скифов отёр сапог о платье раба и обратился ко всем: — Вы все знали Архона, отвечайте. Ведь он лечил ваших детей, жен, да и вас самих. В Ольвии он вылечил смертельно больную Эсихору. Это правда?

— Да, царе, правда. Архон добрый грек и хороший человек и врач. Это так. — подтвердила толпа. Зиммелих плюнул в сторону раба. — Эта тварь сняла кожу с живого Архона, моего главного вещуна — Крона, присланного специально мною для лечения Перисада. Да! — крикнул зиммелих в онемевшую толпу. — Это был мой главный вещун. Когда он понял, что Ваш царь отравлен, решил сделать всё необходимое… Жаль, что Сантора закрыл охранник. Под пыткой раб и старейшина расскажут всё! Расскажут и то, как травили Периисада и, почему издох кенар царя; расскажут и то, как Этот слизняк снял кожу с живого Крона! Другой царь на моём месте бы не оставил камня на камне в этом городе, но я не хочу мстить вам.

— Сняли кожу, с живого! — раздались крики. А оживший Крон, которого ты приказал казнить! — засомневался кто-то из толпы.

— Благодарите Папая, что я добр! — Глаза Зиммелиха сверкнули и заставили умолкнуть многих.

— Но мы не знали, и никто не знает, где подевался врач — послышались тот же голос. Раненный раб злобно зашипел на Зиммелиха: — Я и с тебя бы снял шкуру, а… — договорить он не смог. Толпа начала понимать, что раб проговорился. Понял это и Горкос — наместник, но дальнейшее, упредить не успел. Старейшина необъяснимым образом смог вырваться из рук стражников. Он вынул из под полы нож, бросился на раба и вонзил нож в горло тому, а потом заколол себя. Всё произошло так быстро, что воины не успели среагировать. Они понуро опустили головы, сознавая свою оплошность. Наместник, ошарашенный таким поворотом событий, а ещё больше словами Зиммелиха, раздосадовано покачал головой: — Жаль, жаль, что вы не успели. Вас ожидает наказание — сказал он воинам, — их смерть означает одно — в городе у них есть сообщники. А ты, Зиммелихе, прости меня за оплошность. Мне очень жаль… А Архона в городе действительно любили все… Эй, — крикнул но своим охранникам: — Открыть ворота Пантикапея! Сейчас — же! Зиммелихе, царь всех скифов пройдём во дворец. Там отдохнёшь, а я распоряжусь о торжествах и поеду за Сатиром, нашим царём и твоими полководцами. — Толпа облегчённо вздохнула. Напряжение последних дней спало. Больше не нужно бояться за жизнь своих детей и женщин. Зиммелих повернулся к Горкосу. — Нет, поедем вместе за Сатиром и царём Агасаром. Меня должны увидеть мои воины, а то наделают глупостей. А ваш будущий царь — Сатир…. он не знает, что я отправился в качестве посла.

Царь всех скифов легко вскочил в седло. Толпа расступилась перед «послом» и наместником. Их окружили воины охраны, по приказу Горкоса. Зиммелих уже тронул поводья, когда из толпы протиснулся старый еврей. — Погоди царь всех скифов, — сбиваясь начал он. — У меня к тебе неотложное дело. — Старика задерживать не стали. Исаак, прихрамывая, подошёл к царю. — Говори торговец, но поторопись, мои дела не могут ждать — нетерпеливо приказал Зиммелих…

— Меня зовут Бен — Ата — на одном дыхании выпалил еврей.

— Волк рассказывал о тебе, что ты хочешь старик?

— Я дам твоим скакунам царе 500 медимнов овса, а воинам 30 баранов и пять коз. Ещё, четыре моих торговых судна в твоём распоряжении. — после этого торговец припал на ногу. Зиммелих наклонился и услышал тихие слова на языке скифов: — Архон велел передать тебе, Зиммелихе шкатулку. Он сказал, чтобы я отдал её только в руки царя скифов и больше никому. И ещё — служанка Парисада у живёт у меня и ожидает Волка. — Окружающие царя воины и Горкос ничего не услышали, а Зиммелих поняв старика, изменился в лице; всадники насторожились, но он успокоил их: — Купец хочет пригласить меня в гости, но я приглашаю его к себе. За тобой заедут — многозначительно посмотрел на старика Зиммелих и пришпорил коня. За ним последовал Горкос и стражники. Копыта стучали по вымощенной улице, отбиваясь в сердце. Царь всех скифов был в большом волнении, но не показывал этого… Крон оставил у торговца труд всей своей жизни и стоил этот труд очень дорого — жизни верховному жрецу. Только теперь Зиммелих понял, почему Крон не передал послание через посла, даже не предупредив Волка. Слишком дорого было то, что находилось в шкатулке у старого еврея. Под мощёными плитами двора Исаака, хранилась заветная шкатулка, плотно обёрнутая тонкой кожей, с подробной картой ойкумены и замысловатые крючки с переводом на греческий, ключ, к которым известен только Волку, о чём тот и сообщил, но на вопрос о рукописях пожал плечами. Теперь всё стало на свои места. Зиммелих начал жалеть о том, что оправил фракийца в Ольвию…

* * *


Плацдарм: Западнее южной оконечности керченского пролива.


Около полусотни торговых суден, большинство из которых составляли — триеры, и вёсельных шлюпов заходили в юго-западную бухточку Пантикапейского пролива. Диск слепящего уже показал свой край за эвксинским понтом. В молчании наёмники спрыгивали в воду и шли к берегу, чтобы подтянуть на песок корабли. Без всякой суеты на берег сгружалось оружие и продовольственный запас. Сотники негромко давали распоряжения своим людям. Сто воинов тотчас были отправлены на сбор «плавника». Менее, чем за час разгрузка закончилась. Высадившийся десант затаился и ожидал прикпзов. Костры не разжигали. Когда из за дюны послышалось утиное кряканье, Волк насторожился, но тревога оказалась напрасной и преждевременной — возвращался отряд разведчиков, предупреждая условленным сигналом.

Новости обрадовали командующего двух с лишним тысяч пехотинцев: — Наш приход остался не замечен мой командир — отчитался сотник, командир разведчиков. — В округе трёх тысяч локтей мы никого не заметили. В той стороне — разведчик указал на юго-восток, — есть маленький лесок. Я приказал нарубить веток для сооружения лестниц. Если здесь разожжем костры — нас скроет дюна.

— Хорошо, сколе — ответил Волк по-скифски и пронзительно свистнул. Со всех сторон к нему заспешили командиры. — Что будем делать Волк, у Оршеса не проходит горячка? — спросил тысячный, друг Оршеса. Фракийца охватила лёгкая паника и дрожь, но он не показал виду. А было от чего. Он теперь главнокомандующий наёмниками и от его решений зависит успех всей операции, задуманной Зиммелихом.

— Больших костров не жечь, — волнуясь приказал он. — На сотню один костёр. Обсушиться и отдыхать. Твоя сотня Таргитей будет дежурить. Распорядись и расставь караульных. Завтра у нас много работы. Всем воинам по два килика вина. И ещё — никаких криков и громких разговоров. Ясно?

— Ясно, всё нам ясно — тихо ответили сотники. Волк остался один. Ответственность за воинов тревожила молодого фракийца. Ему оказал большое доверие царь всех скифов. Перебирая в голове возможные варианты завтрашней операции, он не заметил подошедшего Астарха и его начальника охраны. Астарх тронул Волка за плечо. — Я и все остальные торговцы выполнили работу. Не мешало бы получить вторую часть платы.

— Это не всё торговец — ответил Волк и обретая уверенность, продолжил: — Теперь Астарх начинается самая ответственная часть. За следующую работу будет двойная оплата. Тебе сейчас нужно выйти в море и под покровом ночи прийти в Пантикапей.

— Но об этом не было уговора — удивился Астарх, а его начальник охраны насторожился. Фракиец сжал до хруста пальцы и попытался рассеять сомнения грека: — Я не мог об этом говорить раньше времени. Собери всех хозяев суден. Мне нужно кое-что сказать. Держать силой я вас не могу. Ты — Астарх и все торговцы здорово помогли нам, но ведь и плата-то соответствующая, а кораблей Клеонида маловато. — Астарх прищурился: — Хорошо, мы выслушаем тебя Волк, но ведб договорённость была другой. А по правде я никогда так быстро ещё не достигал Пантикапея. Ты был моим рабом, а теперь возглавляешь целое войско. Тогда ведь я не знал, что ты сын брата фракийского царя… Я соберу торговцев, но запомни: мы воевать и принимать в этом участие не будем…

— Собирай Астарх — ответил Волк. — Пришло время вам узнать всё. Мне очень нужна твоя помощь…




Торговцы задумались. Никто не мог и в мыслях допустить подобное предложение. Астарх удивлённо почесал подбородок и, переглянувшись с купцами, начал издалека: — Ты предлагаешь нам перевезти 18 тысяч войска с обозами и лошадьми в два, но ведь это невозможно Волк. Такого количества людей мы не успеем доставить. Я помню, как мы перевозили армию царя Александра, но твоя затея не идёт ни в какое сравнение с тем… И помимо платы ты гарантируешь значительное снижение торговых пошлин. Мы правильно тебя поняли Волк?.. Ещё ты говоришь, чтобы потом, мы подождали поллуны возвращения армии Зиммелиха. — фракиец кивнул в ответ. — Да, именно так Астарх — а последующие слова фракийца подняли всех торговцев с мест. У некоторых из них полезли глаза на лоб.

— Вы знаете и видели не раз, — повторил, улыбаясь Волк, обрёв наконец уверенность в сделке. — Скифы живут в городах на колёсах. Так вот, я хочу вам сказать, что города на колёсах станут плавучим флотом. Мы соединим по десять-двадцать повозок, спустим на воду и переправимся.

— Но они не доплывут, до другого берега, вы утонете. Это безумие — не удержался один из греков.

— Нет, это не безумие — ответил Волк, — а плавучий флот. Работы на том берегу уже идут. Вся древесина пропитана жиром, а по бокам и в центре будут находиться надутые бычьи и кожаные пузыри. Они не дадут утонуть. Если будет нужно поставить паруса, мы сделаем и это. Загвоздка в том, что для быстрой переброски, как считает Зиммелих, нужно к вашим судам, добавить гребцов, но это мелочи, и?.. — привязать к судам плоты, чтобы не снесло течением. Часть скифов и лошадей переправиться вплавь.

— Это невероятно! — вскричал Астарх. — Я потомственный мореплаватель, но такого никогда не слышал! — вскричал Астарх. — Города на колёсах, превращающиеся во флот. О Громовержец! О Посейдон! Я согласен! — Громко вскричал он и поднялся с горящими глазами. — Пропустить такое зрелище и не участвовать в нём!? — вскричал другой торговец — Да об этом будет говорить весь понт!

— Но — Астарх поднял руку, и все затихли. — Оплата! Ведь вы можете не выиграть сражения, а мы останемся ни с чем.

— Оплата двойная Астарх.

— Что нам делать сейчас, говори Волк — вмешался капитан ольвийского корабля. — Мы даём своё согласие. — Его глаза загорелись: — О Зевс, это невероятно — город на колёсах, который превращается во флот на волнах! Пропустить такое зрелище и не участвовать. Я согласен. — Фракиец, давно ожидавший подобного ответа, сказал: — Сейчас под покровом ночи нужно отправить два судна в Пантикапей. Остальные — выдуи завтра вечером, когда мы начнём штурм крепости… Самое важное, о чём просил царь всех скифов: — вас не должны заметить, а тем более перехватить. Астарх, ты возьми вот это. — Волк передал торговцу золотую бляшку посла Зиммелиха и перстень. — Покажешь их охране, и тебя пропустят. Это не всё… Зиммелих сказал, чтобы ты взял с собой толковых мореходов. Нужна будет ваша помощь в советах. И последнее: Я хотел попросить от себя лично. — Волк несколько замялся. — Говори фракиец, говори. — усмехнулся грек.

— Я хотел попросить тебя и твоего начальника охраны помочь мне. Он много прошёл с Александром и имеет большой опыт взятия крепостей и ведения боевых действий. Как видите Оршес бредит в жару, а я ещё не имею такого опыта, как Стокл. О плате мы договоримся. — Начальник охраны суден Астарха, не ожидавший ничего подобного, привстал, а Астарх задумался: — Я не хочу, чтобы Стокл погиб, впрочем, пусть он решает сам.

— Он не будет участвовать в войне — с жаром вскричал Волк. — Его советы будут чрезвычайно полезны нам. — Астарх кивнул и вопросительно поглядел на Стокла. — Я согласен — коротко ответил грек. — Война — моя стихия.

* * *


Совещание шло добрый час: — Я думаю, что нам нужно правильно распределить силы Волк.

— Согласен Стокл. Часть воинов пойдёт, чтобы перехватить корабли. Они не должны выйти из бухты. Туда я думаю направить тех, кто умеет плавать. Триста человек я думаю, хватит. Остальные пойдут на штурм крепости. — Стокл задумался; он почесал голову, с ним вместе задумался и друг Оршеса. Стокл долго барабанил пальцами по амфоре. Наконец он поднял голову. — Налей-ка мне вина Волк. Я предлагаю не брать крепость, а обложить её со всех сторон. При штурме мы потеряем много людей, а ведь для нас главное — выиграть время. Защитникам придется совещаться до утра, а там прибудет и передовой отряд Зиммелиха. Каждый из воинов распалит костёр, ведь это будет ночь. Защитники будут в неведении о нашем количестве и вряд ли захотят совершать вылазку до утра… Так однажды поступил Птолемей, мой командир… Главное захватить суда и никого не пропустить в крепость. Триста человек пустить на захват судов. Ещё триста — обезоружат береговую охрану; ещё триста — четыреста воинов должны отрезать путь любому из лазутчиков в сторону фатеев. — Друг Оршеса в сомнении покачал головой. — А если план раскроется, ведь крепость является ключом к последующему продвижению армии Зиммелиха?

— А ты можешь предложить другой вариант, сколе? — спросил Волк. Друг Оршеса рассмеялся. — Мне нравиться план Стокла, но я хочу добавить мелочь.

— Какую, брате? — не удержался Волк.

— Я думаю, что мы сможем обмануть защитников крепости лишь в том случае, если они заметят много скифских всадников.

— О Папае! — вскрикнул Волк. — Как я не догадался! Да, нам нужны лошади, обязательно нужны! Завтра мы непременно достанем лошадей! Мы не будем штурмовать крепость! У десятка костров останется по человеку. Остальные подъедут к воротам на расстояние выстрела и потребуют сдачи крепости в обмен на жизнь. Мы можем послать посла. Как я забыл о том. — Тысяченачальники с интересом поглядели на Волка. Тот раскрыл рубаху и вынул бляшку посла Ассея.

— Я согласен.

— Я согласен — ответили тысячные. Друг Оршеса добавил. — Когда защитники увидят бляшку Ассея, подумают о том, что царь Ассей пришёл из Таны и о том, что путей к отступлению больше нет! Послом, я полагаю, следует отправить старика-пьяницу. Он стар — пьянчуга, но не боится умереть и хитёр как лис…

— И я согласен со всеми, клянусь Папаем. — Волк вскочил и обернулся. Оршес, опирась на копьё стоял за спиной и пошатывался. — Я одобряю ваш план — повторил он, — А теперь налейте мне горячего вина. До завтра нужно быть в седле. А по поводу лошадей, я подскажу. Мне очень хорошо известны эти земли.

* * *


Астарх с опаской вёл четыре судна и три десятка лодок. К каждому из кораблей на коротких канатах привязаны плоты из кибиток м возов. Он всё не мог оправиться от смелого плана зиммелиха и рпосебя желал скифам победы. Когда корабли минули пять тысяч локтей, часть воинов, раздевшись догола, прыгнула в холодные воды вместе с лошадьми. Скифы плыли рядом лошадьми. От них к плотам отходили верёвки. На всякий случай, у каждого был надутый кожаный мешок. Гребцам стало легче, но Зиммелих не переставал поторапливать. Астарх с удивлением смешанным с восхищением наблюдал за царём. Подсказки мореходов не оказались напрасными: Астарх и его сотоварищи рассказали о силе прилива и боковых ветрах. Удивительно — царь скифов схватывал всё на «лету» и не стеснялся спрашивать. Все пожелания и предложения мореходов были приняты. Сейчас передовой отряд отборных воинов переправлялся через пролив. Волнения Астарх не испытывал. От человека, стоящего рядом, словно исходила сила и уверенность. Рядом с ним стоял царь всех скифов и напряженно всматривался в ночь. Невольно астарх вспомнил переправу войск Александра… Хотя, корабли ускорили ход, вода от этого не стала теплее. Астарх втайне удивлялся, как эти люди могут так долго держаться в холодной воде, а Зиммелих благодарил своего брата. Именно «путнику» он был обязан тем, что научил своих людей плавать и хорошо держаться на воде. Начиная с прошлой осени, все воины должны были проходить подготовку не только на суше, но и в воде. Именно это ставили ему в упрёк вещуны и советники, но он не послушал их: — Мы не рыбы, наш царе, зачем нам лезть в ледяную воду!.. — высказывали они. Теперь сомнения прошли у всех. Каждый из скифов чувствовал себя причастным к чему-то большему, чем он сам…

Зиммелих напрягся; показались огоньки костров на косе берега. Он оглянулся и свиснул. Воины зашевелились. С плотов спрыгнули все до единой лошади. К воздушным мешкам приторочили военное снаряжение. Зиммелих вслед спрыгнул в воду и крикнул Астарху: — Возвращайся на тот берег.

— Хорошо.

Тем временем четыреста отборных и самых лучших и выносливых воинов плыли к берегу.




В бликах костров наёмники под воительством Волка захватывали суда. На берегу слышались отчаянные крики и шум непрекращающегося сражения.

Волк, весь окровавленный почувствовал опасность и закричал: — Нападение с моря. Стоять! Стоять до конца! — он повернулся и быстро вырвал из горита лук, но затем, замерев от изумления опустил.

Первым из воды показался воин в золотой тиаре царя всех скифов. За ним шли сотни голых всадников. Засвистели стрелы, и раздался леденящий душу воинский клич скифов. Зиммелих уверенно вёл всадников к крепости. Завидев царя и его войско, выходящее из воды, обороняющиеся воины, бросили оружие и застыли в страхе, словно это были появившиеся из воды демоны зла. На мгновенье царь остановил коня около Волка: — Флот захватил?

— Да, мой царе, но убиты почти все мореходы. Они сопротивлялись до последнего воина.

— Отправляйся на корабли и веди их на вёслах в Пантикапей. Держись вон той звезды, всегда правее, понял! Выполняй — всадник умчался, обдав брызгами Волка. Волк пожал плечами. Ему до сих пор не приходилось водить в море суда и как это делается, он не имел ни малейшего понятия, но приказ царя не выполнить нельзя.




К воротам осаждённой крепости фатеев подъехали пятеро всадников: — Посол Ассея жив? — закричал Зиммелих. — Со стен ответили. — Пока жив, кто ты. Где царь Ассей. Ваши уловки не пройдут. — Царь всех скифов громко захохотал. — Зачем вам царь Ассей. Я обещаю, каждому из вас сохранить жизнь. Откройте ворота. — к Зиммелиху подъехали голые всадники и осветили факелами царя.

— О мой бог, Зиммелих провёл армию через море! — удивлённо вскричал комендант крепости. — Он демон, а не человек.

— Что будем делать, командир? — спросил один из воинов. Комендант крепости задумался…

— Приведите посла скифов, сейчас-же.




Наверху стены стоял полупьяный старый скиф из Ольвии и пытался разглядеть, находящихся под стенами и стоящих рядом охранников. Пьяница то и дело щурился, пытаясь разглядеть в темноте, но фокусировать зрение не так просто как хочется: — попробуйте читатель выпить литру водки и чего — или кого-нибудь разглядеть обоими глазами… бьюсь об заклад…

Пьяница-посод закрыл один глаз и радостно проорал, заикаясь: — Ммой ццаре! Ййя. Сспполнил порррручение ВВволка… Крепость ппала. Они нне уумеют ппить.

После короткой паузы под стенами раздался громкий хохот. Зиммелих сложил руки рупором и, сдерживаясь, чтобы не свалится с лошади, зычно закричал: — Клянусь Папаем старик, — это первая крепость, которую я не смог взять! ХА-ХА-ХА. Ты и там сумел набраться, старый пьяница.

— Рразви ж это крепость — заворчал довольный старик. Он опрокинул в себя очередной килик. Вино потекло по рубахе. Старик выпрямился, икнул, громко пустил газы и под неумолкающий хохот скифов и защитников закончил: — Зиммелихе, если бы ты знал мой ццаре… — самая стойкая и неприступная гора и крепость вво всей ойййкумене — ммоя баба. — С трудом закончив предложение, старик умиротворённо закрыл глаза, повалился на руки охранников и громко захрапел. Защитники крепости, ухмыльнулись и успокоились…




Глава семнадцатая Прощай моя Скифия


Сантор:


Сарматский вождь прищурился и, как бы невзначай, бросил скорый и нетерпеливый взгляд на притихшего и ошарашенного Нритана, а Сантор в ярости осадил коня, вонзив шпоры, да так, что конь, от боли, казалось, заговорит человеческим языком… и, не зная как выразить ярость, заорал: — Ну! — закричал он, зверея и наливаясь кровью, — Твой подопечный, гроза алан, — позорно сбежал. Я доверил тебе, тьфу ты… тупоголовый вол. ЯяЯ доверил тебе,! Сучье вымя… — Он зло сплюнул в сторону вернувшегося не солоно хлебавши, аланского вождя. Тот потупился и, не решаясь глядеть в глаза своему предводителю, запинаясь, пробормотал: — Откуда мне было знать, что этот проклятый «путник» знает волосатого. Мой слуга до сегодняшнего дня подчинялся только мне… Я не знаю, что с ним произошло. Прости меня Сантор. Я и мой народ искупит вину кровью.

— Пошёл ты! — в ярости заорал Сантор.




Ситуация, казалось однозначная для всех, приняла плохой оборот: волосатый ушёл, подорвав боевой дух, торжествовавших фатеев. Впрочем — на волосатого особенно и не приходилось рассчитывать. Ну, убил бы он врага; конечно же, это сыграло бы свою роль и подняло дух воинов, — как думал Сантор, но волосатого в любом случае остановили бы стрелы скифов. Плохо то, что волосатый на глазах у всего войска позорно бежал и, это вовсе не добавило чести в поднятии боевого духа его армии. Воины хмуро молчали, не решаясь разговаривать. Такое начало им не понравилось.

— Боги отвернулись от нас — перешёптывались воины, а Сантор в первый раз за последние годы почувствовал предательский холодок и нерешительность — исход схватки не сулил доброго: «путник» спутал все карты и развеял в одночасье миф о силе и необузданности волосатых и ЕГО права на трон. Сантор лихорадочно перебирал в уме всевозможные варианты, криво ухмыляясь — ведь он сын Перисада!

«Нужно воодушевить упавший боевой дух воинов и немедленно», — решил он, «иначе страх съест его воинов до начала сражения. А страх — хуже всего. Страх — самоубийца и враг, подкрадывающийся, норовя взнуздать жизнь и пределы ойкумены… И, этот «путник» — как не вовремя он появился и не кстати»…

Если бы в этот момент Сантор обернулся в сторону брата Нритана и сарматского вождя — высокого и ладно скроенного воина, то решение не замедлило себя ждать… И было от чего: сармат, нашептывал что-то на ухо «брату», и услышь это «что-то», Сантор — судьба обоих решилась мгновенно. А говорил сармат следующее: — Брат, держись меня. Сражение уже проиграно нами. Не нужно было устраивать эту схватку. Скифы теперь будут сражаться как звери. Я конечно попытася взять главный приз — голову путника, но кто знает… его словно оберегают все боги… там где он, там — победа. Я сомневаюсь теперь в нашем предприятии… потреплем мы их, конечно же здорово, но — сарматский вождь покачал головой… — Если наши ряды дрогнут, скачи за мной вон в тот лесок. — Нритан кивал «брату», словно они обсуждали план предстоящей битвы. Он так-же тихо зашептал. — А ты уверен, мой брат? — Сармат выдавил улыбку. — Сегодня не наш день, я чувствую это. Шансы на победу низки. Этот «путник» спутал всё Сантору, а если скифы знают о наглой смерти Крона, то нам несдобровать. Я привёл своих воинов в надежде потрепать хорошенько Зиммелиха и показать силу моего народа… Так или иначе, скифы обречены; пройдёт время — вспомнишь мои слова, но не сейчас. Надежды на победу мало, но мы потреплем их изрядно. Мы потреплем скифов. А потом, а потом будем ждать, и собирать мою армию во всех пределах ойкумены. Скифы слабеют с каждым годом, а мой народ усиливается. Жаль, что не пришли пять тысяч моих союзников, верно, их остановил клятый Ассей. Он и Зиммелих — словно два демона степи. Сегодня брат, главное — уцелеть. — Нритан закивал, соглашаясь и испытывая страх, а молодой царь сарматов, продолжил: — Береги себя брат, наше время ещё придёт, а вот звезда Сантора закатывается. — Сарматский вождь боковым зрением перехватил вопросительный взгляд Сантора и громко закричал: — Санторе, нам пора атаковать. Нельзя ждать! Будущий царь Боспора утвердительно закивал и приосанился, — приподнялся в седле. Голос уверенно загремел: — За мной мои воины! Правый и левый фланг на месте, центр за мной! За мной!

Сармат издал воинственный клич и двинулся вперёд, понимая замысел Сантора: — нужно разрядить обстановку и вселить уверенность в воинов; мысленно похвалил Сантора, и подозвал Ватона и вождя алан. Сантор, кратко и властно, без запинок отдавал последние указания: — Ты, Ватон с царём сарматов и Нританом, выдвигайтесь вперёд. Начнём со встречного боя. Ваши пять тысяч конницы должны показать нашу неустрашимость и обратить врага в бегство. Правый, левый фланг и пехота — остаются на месте и ждут моего рожка. Только по нему начинаем основные действия. Передать мой приказ всем моим воинам., Ясно? — Ватон утвердительно кивал, воодушевляясь уверенностью, с какой изъяснялся Сантор. — Да, мой царь, — говорил он, — я согласен с тобой, но ты, останься здесь. Твоя жизнь много весит для нас и не нужно пока рисковать. Твоё время ещё не пришло.

— Да, мой верный Ватон, — Сантор, поправил боевой шлём. — Я возглавлю резервный полк. Когда мой рожок пропоёт трижды — я введу полки и сомну их… Всё! Ведите воинов и покажите начало нашей неумолимой победы — он вздыбил коня и громко закричал: — Вперёд мои воины! Мы победим! Вы будете щедро награждены. За головы моего брата, Зиммелиха, царя Ассея и «путника» — самые щедрые награды! Вперёд мои неустрашимые воины и богатыри. Нас ждёт победа!

На стороне Сатира в ответ заиграли рожки Ассея и Зиммелиха… Словно невидимый дирижёр отдал команду музыкантам: тысячи стрел, затемняя утреннюю свежесть сентябрьского дня, ливнем полились с обеих сторон. Правый и левый фланг обеих армий остались недвижны… Братья, незримо чувствуя ситуацию, приняли одинаковые решения.

Сантор презрительно искривился и подумал: «Мы с братом одинаковы в своих решениях, но не в целях».




Началось: — встречным боем тяжёлой конницы. Сантор повернул коня и направил его к возвышенности… Сражение началось, но в душе всё равно оставался осадок: начало битвы, тщательно выстроенное и спланированное, испортил один человек — «путник».

— Слава Сантиру, царю Боспора! — раздался рев воинов, заглушаемый гулом копыт и взъёрошенной пылью Апи.

С другой стороны прогремело: — Слава Сатиру, царю Боспора! — Сантор многозначительно ухмыльнулся своим советникам и военачальникам, вселив в них уверенность, а про себя заметил. «Ватон прав: нельзя мне сломя головой идти вперёд… Велика цена победы. В нужный момент я переломлю исход сражения. Уж в чём, но в трусости меня никто упрекнуть не посмеет». Он пристально вгляделся в сближающиеся армии и удовлетворённо зацокал языком. Сармат и Ватон, впереди своих частей уверенно вели конницу к врагу, а в центре поля ожидал одинокий всадник со стягом царя всех скифов — Зиммелих. Он так и не возвратился назад — к своим. Зиммелих уже вложил лук в горит и, прикрыв левое плечо спинным щитом, ожидал первых всадников, выставив копьё и взяв в левую руку акинак. К нему торопились свои: — Сатир с поднятым мечом, царь Меотиды — Ассей с неизменной секирой. Зиммелих встретился глазами с возбуждённым Сатиром, заняв свое место справа и послал коня в мах. Долину огласил рёв скифов — Урра! — символ восхищения отцом Хораса — слепящим диском «РА»! Полк сарматских катафрактариев, ведомый «братом» Нритана, вошёл в неприятеля как нож в масло, нанизывая скифов на длинные копья… Схлестнулась сила с силой, воля с волей, ненависть с ненавистью, подлость с гордостью и честь и честью…




Напряжение не спадало. Сантор щурился, всматриваясь в происходящее на равнине. Хорошо был виден Сатир в окружении скифской гвардии. Брат рубился как богатырь, часто бросал короткие взгляды по сторонам. Он искал брата и не находил, а рядом маячила высокая фигура воина золотой тиары — Зиммелиха. Его окружили и отсекли… Левее, попав в окружение сармат, ожесточённо рубился неукротимый и доблесный Ассей…

Ватон смял сотни скифовской конницы; сарматский царь, отбросив щит: — направо и налево рубил и колол врагов — ненавистных сколотов и приближался к Зиммелиху, оттесняя всех, не боясь смерти и, держа позади брата — Нритана.

Рубка с переменным успехом и, это не могло не радовать Сантора… Советники не переставали бросать нетерпеливые взгляды, но он был спокоен и непоколебим. Один из тысячных, взмолился: — Пора царь, пора трубить!

— Нет! — Сантор отмахнулся, не переставая следить за ходом сражения. Подозвав трубача, сухо отдал приказ… Не ошибся он и на этот раз.

Рог Сантора пропел одновременно с рогом Ассея. Правый и левый фланги обеих армий двинулись навстречу. Теперь в сражении вступили все силы, за исключением резервного гвардейского полка Сантора. А, Позади, него, в яру, заржали нетерпеливо кони. Сантор грозно закричал: — Стоять! Ни шагу вперёд, рано! — Многотысячный рёв снова взорвал тишину: обе армии вошли в тесное соприкосновение…

Сражение продолжалось несколько часов и не выдавало перевеса ни одной из сторон. Сантор наконец решился и торопливо подозвал трубача. — Труби, вводим второй и третий эшелон. Резерв остаётся на месте…

Скоро, рядом с ним остались только его командиры резервного и отборного из лучших сарматских и боспорских воинов. Осталось самое тяжёлое — ждать и не упустить момент, когда противник вымотается и тогда — вводить резерв. Он попробовал отогнать нехорошие мысли и отвлечься, но не получилось. Образ Магиры ненадолго вспыхивал перед глазами и погас, растворяясь в шуме битвы и напряжённом ожидании. Сантор сжал до хруста пальцы и вытер выступивший пот… Его брат ввел все резервы. Он прошептал про себя. «Я отмщу за тебя моя жена. Отомщу. А в твою честь выстрою величественный храм богини Артемиды. Моя богиня!»

Когда центр его армии начал проваливаться под натиском Зиммелиха, Сантор с жаром потёр руки и обрадовался. — Дрон — глупец! — сказал он своим офицерам, — царь Дрон — глупец, — повторил он, не обращая внимания на недоумевающих командиров и, пояснил: — Дрон оголил правый фланг и бросил своих воинов в мясорубку и кашу. Он глупец. Сейчас мой брат завязнет там, а мы разобьём их левый фланг. Это то, чего я ожидал. Слава Зевсу! — Сантор просиял, не скрывая радости… Образ танцующей Магиры ярко вспыхнул и взволновал… Она обворожительно кружилась в танце, покачивая бёдрами и протягивала к нему свои прелестные руки и танцевала, маня за собой к левому флангу брата. Сантор улыбнулся ей, не обращая внимания на своих офицеров, подозрительно глядящих в его сторону. Он с жаром потёр руки, решительно надел золотой шлем с серебряными нащёчниками и скомандовал: — Труби! — Трижды взыграл рожок. Из яра донеслись короткие команды тысячных, нетерпеливое ржание боевых лошадей и гулкий топот мызыки победы. Резервный — пятитысячный полк в полном боевом построении, — клином, вышел из балки. Сантор, погнал коня и занял подобающее ему место — впереди. Его резерв, под начавшие испуганно петь скифские рожки, взял быстрый галоп и клином птиц устремился к левому флангу брата.

* * *


Сатир:


Кобылица Дрона нетерпеливо пряла ушами и рыла копытами землю. Всадник сдерживал и себя и своего боевого коня, не сводя глаз, с идущей в центре долины реки Фат сечи. Он, как равно и Токсарид, нетерпеливо ожидали сигнала к началу боевых действий. Дрон покусывал непрестанно губы и бросал косые взгляды на усмехающегося в преддверии сражения, бывалого полководца и царя — Токсарида.

— Сейчас Дроне. — Токсарид застегнул шлем и заправил бороду под доспехи. — Сейчас Дроне — повторил он и спокойно, не торопясь, надел боевые рукавицы.

Саму битву встречного боя разглядеть не так то просто. Мешал диск слепящего бога и облака пыли, не успевшей осесть. Пыль, наконец, рассеялась и это утолило нетерпение царя будинов: на равнине шёл равный бой. В гуще сражавшихся то и дело мелькала высокая фигура царя всех скифов и его тиара, а невдалеке яростно отбивающегося от «длинноголовых» — Сатира. Бой шёл с переменным успехом. Воины Ассея потеснили врага и вырвались несколько вперёд. Ассей буднично размахивал боевой секирой и наносил удары дротиком, отпустив поводья «Рассвета», цепко обняв круп коня ногами. Дрон всегда восхищался таким искусством царя Меотиды. Так, как это проделывал Ассей, умели многие, но, — не теряя равновесия и буднично — спокойно, мог только один — Ассей. Подобная техника была довольно сложна и опасна для всадника. Всегда есть риск потерять управление лошадью и пропустить встречный или боковой удар, но Ассей не бравировал своим боевым искусством ни перед кем. Со стороны могло показаться, что конь и всадник — одно целое. Некое мифическое животное — кентавр получеловек-полуконь.

Дрон дрожа, снова вопросительно поглядел в сторону Токсарида. Царь утвердительно закивал: — Да, Дроне. Я тоже считаю что пора. Сейчас затрубит рог Сатира.

Оба полководца — царя, не сговариваясь, развернули коней в сторону своих воинов и потянулись за рожками. Токсарид, что духу, закричал: — Воины, Мы начинаем! Держитесь свободно и смело глядите врагам в лицо. Не напрягайте ваши руки до непосредственного столкновения. С нами Папай и Апи! С нами Крон, верховный жрец семи народов и сын степей — «путник»! Луки — наизготовку.

Войско шумно выдохнуло и проорало:. — С нами Папай! — Токсарид поднёс рожок и в этот момент раздались два призывных коротких звука рожка Зиммелиха.

Затрубили они одновременно: — царь будинов и царь северных скифов и послали коней в мах. Дрон бросил поводья, как учил его Ассей и обхватил сапожками круп кобылицы; копьё приторочил к специальным уключинам на крупе и выхватил лук. Он уже не тот мальчишка, что терялся в сражении под Тирой. Он изменился: стал спокойнее — взгляд не метается из стороны в сторону, появилась уверенность в себе и своих силах. Сейчас он ведёт свои полки как скифский царь — впереди, а позади — шесть тысяч его голубоглазых воинов. Противник приближался, но Дрон встревожился:.. впереди-справа, где рубился Зиммелих со своими воинами, начал проваливаться центр. Царь всех скифов ожесточенно сражается с превосходящими силами сарматов и отступает, нарушая боевой строй и создавая угрозу войску Сатира, а помочь, не могут ни вырвавшийся вперёд всех Ассей, ни Сатир. Клин сармат провалил центр и рассекал войска, создавая угрозу окружения… Дрон, едва перекрикивая шум битвы, закричал скачущему рядом, своему тысячному: — Я иду в центр! Я иду в центр и отсеку сарматов, а ты веди три тысячи с Токсариду. — Офицер Дрона, выполняя замысел и приказ своего царя, приблизился, и, на скаку закивал и вырвал рожок. — Мой царе, — прокричал он, — но ведь приказ был другой!

— К чёрту приказ, — Заорал Дрон — исполняй! Если сарматы разрежут весь центр — нам хана!

Офицер, побледнев, отошёл в сторону и поднял копьё со стягом, указывая направление. Его крыло отделились от Дрона и начало уходить влево. Токсарид в злобе помахал кулаком царю Будинов и указал вперёд. Дрон не стал отвечать, он указал рукой в сторону Зиммелиха… Токсарид поднял копьё и взмахнул, соглашаясь. «Иди Дрон».

Жизнь Зиммелиха на волоске. Его и несколько десятков скифов отсекли от основной массы и взяли в плотное кольцо, никого не подпуская. До сих пор это называется — «карусель».

Только теперь это используют вертолётчики.

Царь всех скифов яростно отбивался от наседающих сарматов и уклонялся от града стрел. Среди врагов был такой же высокий, как и он — вождь сарматов и он приближался.

Дрон прикинул расстояние и в бессилии плюнул, грязно ругнувшись. И тут, словно молния — мысль о соревнованиях лучников на празднике у царя Ассея — «Ольвийский выстрел» Одноухого. Память ожгла естество: Дрон задрожал от охватившего волнения.

А царь всех скифов и вовсе оказался в трудной ситуации. Его воины, падали под стрелами, закрывая царя, а торжествующий сармат — в двадцати локтях. Дрон закусил губу до крови и с остервенением вырвал лук. А рядом, в пяти — шести скоков — враг. Дрон опустил лук и метнул копье, куда-попало… Встречное — скользнуло по доспехам. На раздумья времени больше нет…

В тот момент, когда кобылица, перескакивала через врага, он, не задумываясь более, пустил стрелу. Она описала дугу, прошла мимо самого лица царя всех скифов и вонзилась в доспехи сарматского катафрактария (рыцаря). Вождя сармат мигом закрыли и… этого мгновения оказалось достаточно для Зиммелиха. Он отбил два встречных удара и свалил одного из нападающих, а потом сумел прорвать кольцо врагов. Спустя мгновенье, — кинул благодарный взгляд в сторону уже сражающегося Дрона и потряс мечом… В другое время царь будинов был бы рад и своему выстрелу и благодарности царя всех скифов, но не сейчас. Он яростно отбивался от наседавших врагов обеими руками, как учил его Ассей и прокладывая дорогу к Зиммелиху. В какой-то момент он поймал себя на мысли и удивился. *Он и кобылица — одно целое, а воинским искусством он занимается всю жизнь, с самого детства, словно это не война, а повседневная привычно-изнурительная работа земледельца или кочевника — пастуха, а он просто плывёт по жизни и не думает ни очём.* Удар меча сотряс доспехи. Боль пронзила плечо… Дрон ухмыльнулся и превозмогая боль, заработал в полную силу.

* * *


Тертей отдавал последние указания тысячным, а тем временем всё внимание воинов приковано к высокому человеку с белыми, как снег волосами, — брату царя всех скифов. Наёмники и сколоты переговаривались, комментируя схватку «путника» с «волосатым».

— У вас, скифов, появился — доказывал спартанец — не просто богатырь, но и соперник царю всех скифов.

— Он станет верховным жрецом народов — спорили фракийцы. — Только верховный жрец мог остановить волосатого.

— Путник отказался от короны — со смехом возражали скифы и рассказывали тирскую историю, но и тем и другим всё не верилось в то, что довелось увидеть. «Волосатый» уклонился от единоборства, что казалось очень странным, непонятным и загадочным. Волосатое чудовище отказалось сражаться. Они все видели, как оно, огромными прыжками стремительно пересекло долину, вселив в них немалый страх, и направилось в сторону гор, к лесу. Брат Зиммелиха скоро вернулся с тысячным — Волком и сейчас находился рядом с Тертеем, внимательно вслушиваясь в последние распоряжения и наставления офицерам.

В центре начали сближение полки Зиммелиха и Ассея, во главе с Сатиром. Сатир, по-скифски — впереди войска, вёл всадников. Тертей торопливо и сухо повторил: — По рожку Сатира мы начинаем выдвигаться. Никакой спешки и никому не вырываться вперёд. На расстоянии выстрела из луков, твоя полутысяча конников, Волче — стремительно начинает атаку. Пешие лучники прикрывают конницу. Стрел не жалеть. Твоя главная задача Волк — сдержать удар клиньев конницы Сантора. Далеко не заходить. У врага преимущество в коннице. Его цель обратить нас в бегство и прорвать наш фланг. Повторяю ещё раз: враг не должен догадаться, что мы заманиваем его в ловушку. Далее, — пешим полкам: — ни в коем случае не паниковать. В случае окружения вас конными сотнями, образовать круг и закрываться двумя, тремя рядами щитов. Ваше основное оружие — луки и копья. Враги будут кружить вокруг вас и методично обстреливать. Что делать в ближнем бою вы знаете и без меня. Старайтесь целить в лошадей. Раненных не добивать. Важно — выиграть время и продержаться. По моему рожку, а я буду трубить долго, — начинаем отход. Твоя тысяча, — Тертей указал на одного из командиров, — имитирует панику и начинает отступать. Отступать с наименьшими потерями, не сломя голову. Глупые жертвы мне не нужны. Отступление — не менее важное искусство, чем атака. Когда первые достигнут реки, выстроиться в боевые порядки. Места в леску у реки, где нами оставлены копья и струги, вам известны. Там мы и дадим окончательный бой и сломим Сантора. Те, кто позорно обратятся в бегство, — Тертей обвёл жёстким и колючим взглядом командиров. Офицеры выдержали тяжёлый взгляд, и Тертей продолжил: — Я отрублю ноги и брошу издыхать здесь. — Он ухмыльнулся, — ежели останутся, живы к тому времени. Плата для наёмников немалая, вы знаете все о том. И — живым и — мёртвым. На этом всё. Отправляйтесь к своим воинам. — Полководцы понятливо закивали. Один из них, с косым рубленым шрамом через пол-лица, коренастый грек спросил: — Тертее, а если в центре замешкаются, что делать?

— Ты уже струсил, воине? — Тертей в упор поглядел на македонца. Тот не отвёл глаз, лишь на лице побагровел шрам. — Я был под Тирой, Тертее и сражался до конца, хотя чудом выжил. Три луны я не поднимался. Я — боевой офицер и видел немало. Ты оскорбил меня.

— Если ты хочешь сразиться со мной македонец — оборвал его Тертей, — то после битвы, но не сейчас. А на твой вопрос тысячный я отвечу. В центре не замешкаются. Я уверен в том. — Тертей улыбнулся и протянул руку офицеру. Тот несколько смягчился, а скиф добродушно сказал: — Я не привык спасаться бегством, как и ты. Возможно, мы встретимся с тобой — в другом мире, где живут боги. — Тертей расхохотался, а македонец пожал руку командующему и как бы, между прочим, невзначай, заметил: — А шрам на лице, я получил от тебя, когда мы бились по пояс в водах Тиры. Меня спасли тогда боги. Нашли меня ниже по течению.

— А я, — Тертей указал на свою грудь, — от тебя. Меня тоже нашли вниз по теченью. Твои воины сражались храбро, македонец. Именно потому, я поставил тебя тысячным. Да, тогда мы сражались по разные стороны, и мне пришлось бы туго, если бы не Степан, ведь воины твоей сотни, сражалась как львы. — Тертей улыбнулся изумлённому греку. — Да, я тебя сразу узнал, но не подал виду. Вот закончим битву и тогда воздадим хвалу богам и напьёмся вина. — Македонец раскатисто грохнул хохотом, а за ним и остальные офицеры. Путник, до толе молчаливый, громко сказал и услышали его не только командиры, но и первые шеренги воинов. — Для меня честь сражаться рядом с вами, воины разных народов.

— А для нас тоже честь, сражаться с тобой, скифе — не остался в долгу македонец и вскочил в седло.

— Хорсиле, займи своё место, а мы сейчас — сказал Тертей и подошёл к Степану. — Тебя, Степане многие из нас считают нашим Папаем. Той тризны по тебе было достаточно для нас. Я боялся, что мой ученик натворит глупостей во время похорон, но всё обошлось. Зиммелих смог взять себя в руки.

— Какой из меня бог, Тертее — усмехнулся Степан. Я такой же человек из мяса и костей, и я просто устал за это пять лет. Сегодня — последняя моя битва.

— Сомневаюсь — ответил Тертей. — Я видел тебя обнажённым ночью, Степане. — Путник бросил мгновенный взгляд на командующего флангом. — Значит, ты многое понял. — Тертей кивнул. — Тебе туго пришлось брат моего царя. Твоя голова стала белой, спина исполосована кнутом, а на ноге тавро раба. — Степан вздрогнул и побелел. — Да, Тертее. Не знаю, зачем говорю тебе. Больше пяти лун мне пришлось быть в положении раба. Слишком велика была цена. Я долго ждал назначенной минуты и думал, что сойду с ума. Чашу эту я испил до дна. Бог миловал меня. А потом… — Степан отвернулся. Тертей тихо сказал ему: — Я это понял вчера брат. Потом… ты шёл по крови врагов. Ты об этом бредил ночью. Мне от твоих слов брате стало страшно. Мы — дети в сравнении с тобой. Ты испил свою чашу до дна. — Степан смахнул накатившие слёзы. Тертей сделал вид, что не видит их. Он обнял Степана. — Пойдём. Нам уже пора. Я горжусь, что сегодня буду сражаться плечом к плечу с тобой великий воин и великий человек. — Степан грустно улыбнулся. — Пойдём Тертее. Не такой уж я великий. Я больше пяти лет не был дома. Внучке три с половиной годика.

Тертей и Степан стали в центре фланга, а впереди, в центре уже было ничего не разобрать. Свои и чужие слились в единое целое. Ассей и Сатир выдвинулись далеко вперёд со своими воинами, Зиммелих приотстал. На его полки были кинуты лучшие сарматские катафрактарии. И хотя Сатир ведёт войско, но главный стратег и тактик — Зиммелих. Его высокая фигура с заметным постоянством мелькала в гуще сражения.

Тертей перехватил взгляд Степана и понятливо кивнул. Рог затрубил, заглушая шум битвы. Левый фланг пришёл в движение. Пехота перегруппировалась в чередующиеся колонны по десять воинов в шеренге каждой колонны. Раздался рёв конных всадников. Мимо Тертея пронёсся македонец с торжествующей улыбкой. Это была его стихия. На скаку он успел подмигнуть командующему флангом и зычно проорать: — После сражения, Тертее!

Сотню шагов колонны конников и пешие двигались рядом, но конница на то и конница! Она ушла вперёд. Тертей остановился и поднял длинное копьё со знаменем — сигнал к остановке и перегруппировке пехоты. Справа и слева среагировали, и передовой полк Тертея замер, ощетинившись кольями и пиками.

Первой, как и предполагал Тертей, ушла стрела Степана. За ней вслед, в небо посыпался дождь стрел скифских лучников. Рядом со Степаном пристроился старик-пьяница из Ольвии. На вытянутых руках он держал стрелы. Степан с непостижимой скоростью выхватывал стрелы и посылал их. Тертей успевал бросить восхищённые взгляды на брата его царя. Невозмутимый Степан с бешенной скорость посылал и посылал стрелы. После десятой стрелы, Тертей поднял копьё со знаменем. Стрелять дольше было нельзя. Конные части обеих армий вступили в бой. Впереди уже шла рубка. Степан ещё выпускал стрелы, когда Тертей протрубил ещё три раза. Левый фланг перестроился в чередующиеся полукруги — уступы колонн и ощетинился копьями и стругами… Степан и Тертей присели и выставили щиты. Командующий отметил про себя — Степан так же спокоен как и он. У Хорсила, в соседней колонне высоко вздымалась грудь. Тертей улыбнулся себе. Возбуждения перед битвой, когда гулко стучит сердце и частит дыхание, он много лет как перестал ощущать. Война — повседневная работа профессионала. Никаких чувств, никаких эмоций. Собранность и отсутствие страха. Тогда и видишь всё происходящее вокруг и за всем успеваешь.

Затрещали, ломаясь под напором конницы врага струги и копья. Залязгали и скрестились мечи; раздались первые хрипы и стоны. Мир наполнила знакомая Тертею с самого детства музыка боя. Музыка его жизни — его стихия, его мир, в котором он чувствовал себя как рыба в воде, как птица в небе, как улыбающийся восходу диска слепящего, сын степи, когда пробуждается мир и, кажется — вся степь принадлежит тебе, а ты часть мира, а может быть и сам — мир! Тертей ухмыльнулся. Всё наносное перестало существовать. В сражениях обычно выживают не сильнейшие — нет, а те, кто умеет контролировать себя, те, кто смог распределить свои силы и, наконец — бесстрашные воины. Зачастую — первый бой открывает путь к славе и бессмертию. Тем более, если цель благородна и чиста, но далеко не каждый справляется с этим и, далеко не каждый выживает. Здесь всё просто — или ты, или твой противник. Третьего не дано. Остановка подобна смерти. Движение — жизнь. Скорость движения — божий перст, пропуск в бессмертие и славу. Но, — слава кратковременна, как путь метеора, а жизнь — беспредельна и бесконечна в своей простоте и стóит — ничего, потому как — бесценна. Любая — жизнь, как жизнь вселенной или галактики. Зарождается, проходит свой путь перекрёстками мыслимых и немыслимых дорог. И, не каждый в состоянии прожить её достойно и порядочно. Александр Великий умирая, приказал, чтобы все на его похоронах видели кисти его свисающих рук. Потому что понял одну важную вещь: он не смог обмануть судьбу и заглянуть за край безбрежной ойкумены. Понял и другое: — сколько он натворил глупостей, поддавшись соблазну власти и амбициозным советам своего картавого учителя — Аристотеля. А в тот мир небытия невозможно с собой взять ничего приобретённого за жизнь, даже — своё бренное тело.

Тертей поднялся и закрылся щитом. Лева нога заняла своё обычное место — несколько впереди и полусогнутая в колене, а в правой руке, непременный спутник — акинак. Но сейчас акинак он вонзил в каменистую почву, а в руке, уже занесённой далеко назад, находилось копьё. Что силы он швырнул в ближайшего всадника и, не дожидаясь того, что произойдёт дальше, вырвал акинак и устремился вперёд, уклонившись от встречного копья. Его враг подставил щит и уклонился. Копьё скользнуло по крепкому, обшитому медью щиту и рикошетом ушло в сторону. В это же мгновение вперёд него метнулась высокая фигура Степана. Акинак Тертея едва не задел брата Зиммелиха, взрезав воздух в сантиметре от спины.

Степан тем временем воспользовался замешательством фатея. Он оттолкнулся от лежащего раненого коня, и не обращая внимания на обречённого воина, безуспешно пытающегося выбраться из под крупа лошади, прыгнул прямо на встречного всадника. Всадник выбросил меч, но это лишь усугубило его судьбу. Короткий удар — прыжок на соседнего всадника. Ошарпшенный всадник не успел сориентироваться, как Степан выбросил того из седла, выхватил однолезвийный меч и отмахнулся назад, одновременно усмиряя лошадь, которая теперь несла чужака. Удар в пустоту оказался поразительно точен. Тертей даже успел удивиться сноровке Степана, ведь Степан был его лет, а часть ночи пролежал в горячке. Тертей парировал встречный удар и, не отвечая на следующий выпад, устремился к лошади, несущей обезглавленного всадника. Спустя мгновение и он в седле. Благодарить Степана за «подарок» некогда. Шит брошен во встречного врага. Алан прикрылся и это решило его участь. Дротик, брошенный Тертеем торчит в шее врага. Правая рука командующего орудует боевой секирой, а левая — очередной дротик. Лошадь уже примирилась с новым хозяином. Достаточно одного удара в болезненное место и конь — твой.

Тертей часто терял из поля зрения, не успевая за вездесущим Степаном. Таков был приказ царя всех скифов — беречь брата и неотступно следовать за ним. Для этой цели специально выделено двадцать скифов — опытных воинов. Уже скоро Тертей понял — это бесполезно и не нужно. Степан прекрасно обходиться без сопровождения. Его фигура появлялась в разных местах. В обеих руках мелькали меч и топор с длинной рукоятью. Тертей скоро понял замысел Степана и стал делать то же — собирать и объединять в разрозненной каше рубки, воинов. К своему удовлетворению отметил, что Хорсил занимается тем же. «Молодец парень» — похвалил он сына каменотёса. Сейчас главное — сохранить строй и не распорошить своих солдат.

Менее чем через час, Тертею удалось восстановить недолгое равновесие, но не так как хотелось бы. Наёмники, под напором превосходящих сил, всё же дрогнули и без команды начали откатываться к реке. — Тертее! — раздалось рядом. — Тертее!

В десяти шагах он увидел пешего Степана. Тот яростно отбивался от наседавших и подавал знаки мечом в сторону лагеря Сантора. Оттуда неумолимо приближался резервный полк. Вёл его сам Сантор. Тертей, как не был стеснён врагами, всё же смог протрубить сигнал отступления.

С большим трудом удалось организовать отход. Не менее полутысячи наёмников полегло. Нападавшие враги, ослабили натиск. Они устали не менее обороняющихся. Фатеи радостно взревели, и пользуясь короткой передышкой, вынули луки. Степан замахал руками и начал бежать с Тертеем, увлекая всех за собой, в сторону реки. — Быстрее, сучьи дети, быстрее! — Запыхающийся Тертей бежал рядом непрестанно крича, хотя отступающих не нужно подгонять. Они и сами прекрасно понимали — их жизнь в их руках. Уставшие от схватки враги подарили им минутку. Потом — накроют стрелами. Это был действительно подарок судьбы.

Отступающих догонял полк македонца, вернее то, что от него осталось. Сам македонец, отдавал приказы на ходу, поторапливая наёмников. На удивление Тертея подопечные македонца держали строй и отходили организованно. Тысячный и около трёх сотен были в сёдлах. Поперёк седел, они положили раненных, а сами бежали рядом. Тертей мысленно похвалил македонца. У пеших такой возможности нет. Легко раненных наёмники забрали, а остальных тащить — просто не в состоянии. Это закон войны и от него никуда не деться. Тяжелораненые — обречены. Остаётся лишь полагаться на случай, на надежду и молить своих богов. Тем более при отступлении, когда остаётся мало шансов на победу и дорог каждый воин, оставшийся в строю.

Македонец скоро поравнялся с Тертеем. Задыхаясь от бега, он захрипел. — Тертее! Зиммелих провалил их центр — тяжёлых конников и преследует.

. — А ты просто молодец македонец. — Тертей кивнул на бегу и схватился за окровавленный бок. Гримаса перешла в улыбку. — Почему ты не скиф?

— Потому что я — македонец! — На губах тысячного появилась кровь.

Начали сыпать стрелами лучники Сантора. Тертей предусмотрел такое развитие событий; щиты воинов были приторочены к спинам и в какой-то мере защищали. Рядом упал сражённый в ногу старик — пьяница. — Ты ещё жив — успел удивиться Тертей, наскоро обломав стрелу в спине старика. — А-ну поднимайся дед, нечего валяться.

— Я не могу Тертее больше — захрипел старик. — Сил нет. Уходи. Передай жене, щто.

— Сам передашь — Тертей подхватил старика и забросил на плечо. Лицо исказила боль, но он, закусив губу, побежал. Македонец осадил лошадь, спрыгнул с коня, перехватил старика и кинул на круп.

*Вот уже и река рядом*. Тертей превозмогая боль, кричал: — Выставить струги и копья! Запасы стрел. Занять позиции! — Раненные в спешке помогли выставлять копья и подавали стрелы лучникам. Тертей спешил, а тем временем, вдали зазвучал рожок Сатира. Он переглянулся с македонцем. «Слава Папаю, успели» — прошептали губы командующего. Скифы, готовые к обороне, приготовили луки и замерли: — Ждать! — что силы закричал Тертей, превозмогая боль. — Ждать! — Он провёл по лицу и облегчённо вздохнув, вытер кровавый пот, а потом перевёл взгляд в сторону врага и в центр сражения.

Там, в центре уже развернулись остатки полков Сатира и Ассея. Тертей догадался — царь Меотиды решил подстраховать Сатира и, потому двинул часть своих войск за ним. Они скакали рядом — уже — царь Боспора и царь Меотиды. Скифы и боспорцы возвращались на помощь своим, как и было решено на совете царей. Их конница подрезала путь резерву неприятеля, но Сантор, увлечённый наступлением на остатки войска наёмников и выход в тыл скифам, не замечал подвоха и слаженной работы полков Сатира и Ассея. И, действительно — совершить манёвр, когда воины в пылу сражения позабыли обо всём и, сохранив строй, развернуть полки конницы — искусство!

Сантор, не замечая перемен, разделил резерв на две части: первую, что поменьше он направил к реке, добавив к основным частям тысячу конницы, вторую — тысяч в пять конницы, он повёл сам в тыл центра армии скифов. Казалось — пешие части в центре и наёмники — обречены. Свежая конница просто раздавит наёмников, а потом примется и за остальных. Остаткам уставшего и изрядно помятого войска Тертея, предстояло: — обороняться, и дождаться своих, а попросту — выжить. Его воинов прижмут лучники и не дадут высунуться. Он зло сплюнул и выругался, сложившуюся ситуацию: расстояние до своих, — немалое. Он окинул своих воинов, прижавшихся к реке и редким деревьям. С дальнего правого края выдвигалась и набирала темп резервная отборная конница Сантора. Она клином шла в гущу пеших скифов, не оставляя им надежды. Тертей внезапно вздрогнул и беспокойно посмотрел по сторонам.

— Я не вижу Волка — заявил Тертей.

— И Степана — добавил македонец.

— Странно, где он подевался? — нетерпеливо спросил Тертей. Ответ пришёл быстрее, чем можно было ожидать. Один из наёмников, молодой фракиец, что духу закричал. — Вон он, там, смотрите! О боги! — Тертей машинально перевел взгляд в направлении руки воина и похолодел…. Степан, торопясь, возвращался к реке. К нему как раз и торопились конники Сантора. На плечах он нёс двоих, по всей видимости, раненных. Один из раненных — Волк. Боевой шлём упал, обнажив окровавленную голову, качающуюся в такт шагам Степана. Фракийцы, не сговариваясь, дико взвыли и без команды ринулись на помощь Степану и своему соплеменнику. Приказы больше были не нужны и это понял Тертей. Он поднял рожок и затрубил начало атаки, а потом устремился за фракийцами, подняв все. Он вскочил в седло ближайшего к нему коня, уже не ощущая боли, и сразу пустил в мах. Не ожидавшие такого поворота событий, враги на какое-то время растерялись: на них бешено воя и крича, неслись, обгоняя друг друга те, кто пришли воевать за деньги и те, кто откликнулся просьбе воина Тертея, а может быть и вовсе из-за одного человека, возвращающегося к своим позициям.

Тертей уже нёсся впереди, обогнав всех, уклоняясь и не отвечая на встречные удары. Его фланг уже вступил во встречный бой и бился с остервенением, словно резервная свежая часть. Ткртей уклонялся от схваток, но всё равно не успевал, Сантор находился ближе.




Степан остановился, оценил ситуацию и положил позади себя раненных. Раненный тысячный захрипел. — Уходи, уходи сколе! Уходи!

— Молчи Волк, — Степан покачал головой. — Тебе нельзя говорить. Сейчас остановлю кровь. — Волк застонал, голова раненного фракийца бессильно упала. Степан, не мешкая, оторвал кусок ткани от штанов раненного и прижал к груди, из которой торчал обломок копья. Волк слабо застонал, но Степан не обратил на это внимания. — Терпи брат — он снял свой боевой пояс и пережал им грудь фракийца. — Ну вот, теперь лучше. Ты слышишь меня? — Волк моргнул в ответ, а потом глазами указал в сторону приближающегося Сантора.

— Да, я вижу их Волче. Ты молчи и не напрягайся, всё будет хорошо. — Степан и прижал свой палец к губам Волка и перевёл взгляд в сторону приближающегося претендента на трон Боспора. Сантор с десятком воинов значительно оторвались от общей массы, спеша заполучить в плен «приз». Степан понятливо хохотнул: — Вот дураки-то, — засмеялся он, — Вместо тог, чтобы пойти в обход, решили заняться одним человеком. Это тебя и погубило Сантор… Ведь исход битвы мне известен бвл до начала её.

— О чём ты говоришь, — беги — застонал Волк. Степан усмехнулся и продолжил: — Только непонятно мне вот что: — ведь я участвую в битве, исход которой мне был известен от Диодора. Гм… Странно… Я ведь никоим образом не влияю на её исход… — Степан приложил ладони к голове Волка. — сейчас тебе станет легче сынок. Этому меня научил Карнак… А хочешь Я расскажу тебе рассказ Кларка, о человеке, попавшем в прошлое и убившем бабочку? Знаешь, что из того произошло Волче?

— Мне легче — удивился фракиец. — Я не понимаю о чём ты говоришь, но я знаю одно: — нас с тобой сейчас убьют, сколе.

— Это мы ещё посмотрим Волче — Степан усмехнулся и повернулся к приближающемуся отряду всадников Сантора.




Сантор торжествовал, опьянённый предстоящей победой. То, что чудес в битвах не бывает, и то, что войско братца обречено, не понял бы только глупец и человек, знающий понаслышке о войнах и сражениях.

Он метнул копьё в раненного, осмелившегося поднять на него — царя Боспора лук. Копьё вонзилось в грудь, пронзило доспехи и грудь насквозь. Раненный, снопом повалился на бок. Сантор ткнул ногой хрипящего в агонии врага и пришпорил коня. До «путника» рукой подать, а об исходе сражения не может быть и речи. *Сейчас он потопчет пехоту братца-неудачника а потом рассеет и уничтожит остатки доблестных скифов. Его план сработал! Удача улыбалась ему сегодня, как никогда. Сотня локтей и путник. Никакого рукопашного боя. Окружить, ранить стрелами, а потом в кандалы. Сантор с жаром и охватившей радостью потёр руки… Тертей — болван, тоже попался на хитрость. Ему не успеть. — Сдавайся путник. Брать живым! — зычно закричал Сантор и вынул лук. Степан поднял голову и захохотал в ответ. — А это видел — прозвучал ответ. Сантор с недоумением вытаращился на вытянутую руку путника и известную современникам комбинацию из трёх пальцев. Правитель боспорского царства, не понял жеста, но озлился и пустил стрелу. Стрела просвистела рядом с плечом. Вторая нацеленная в грудь, не достигла цели. Степан перхватил её в полёте и слома, а потом поднялся указал ему пальцем чуть вбок и назад. Сантор усмехнулся. — Знаем мы эти «штуки». - хмыкнул он. — Меня не купить на такое. — До «путника» осталось два — три десятка локтей. Внутри души запели флейты… Магира скользила по сверкающему полу дворца, шурша платьями и кокетливо покачивала бедрами в такт мелодии. Иногда она пряталась за колонны, а потом снова выглядывала, загадочно улыбаясь и маня пальчиком.

Степан безоружный стоял во весь рост и неотрывно показывал в одну точку, позади Сантора. Что-то было не так. — Стреляйте в него! Живого! — приказал Сантор и непроизвольно обернулся.

В сотне локтей, Его, — наследника Перисада, догонял Сатир. Увиденное ошеломило и стало шоком… резервный гвардейский полк сармат и фатеев отрезала конница Ассея. Отборные воины с позором разворачивались и в панике спасались бегством в сторону лесистых дубрав склона гор. Сантор заревел как смертельно раненный зверь в безнадёжной и безысходной по сути, ситуации. Он ненавидяще посмотрел на старшего брата и развернул коня. — Я ненавижу тебя тупой осёл!!!

Лихорадочно забегали мысли. Жизнь окончена. Сомнений в том у него не было, но оставалась ненависть. Сантор поднял лук и направил его в сторону брата, но внезапно передумал. Он дико захохотал и начал поворачиваться в сторону Степана. Это был шанс: — уйти в небытиё героем, одолевшим самого путника. На таком расстоянии при его-то искусстве промашек не бывает и не может быть. Но, иногда — просто не везёт, кто знает в силу, каких причин. Выстрелить он успел, вернее спустить тетиву. Снова пришпорил коня к путнику и невольно обернулся… Глаз, а потом и мозг ожгла и пронзила молния боли… К немалому удивлению Сантор увидел у глаза оперение стрелы Цвет оперения и штрихи на древке показались знакомыми. Так метил свои стрелы Сатир Стрела, выпущенная братом, вышла из затылка. На мгновение вечности, мир ослепительно вспыхнул, заиграв причудливыми красками.

Между ажурными колоннами пустого дворца Перисада, в ритме мягкой и ласкающей слух, музыки, кружила пара. Магира не кокетничала, как раньше. Она приподнялась на кончиках туфелек, обняла мужа и крепко поцеловала. «Странно» — успел подивиться несостоявшийся царь Боспора. «Губы у моей жены — ледяные. К чему бы это». Танец продолжался долго-долго, может — всю жизнь, может мгновение, а потом дворец стал тускнеть и медленно погружаться во тьму.




— Насилу успел, а ведь мог и промахнуться — шумно выдохнул разгорячённый погонёй Сатир и спрыгнул с лошади. Он снял боевой шлем и подошёл к телу брата. — Во имя чего, брат? — Грустно сказал царь Боспора. — Во имя чего сегодня положили лучших воинов…

— Что с ним, мой царе делать? — тысячный указал на тело Сантора. Сатир ненадолго задумался: — Подготовьте тело к погрбению со всеми почестями, подобающими сыну царя. Раненных собрать и оказать помощь. Мёртвых — отдельно.

— Приказ будет исполнен, мой царь — закивал в ответ начальник охраны.

— Преследование прекратить. Возьмёшь всех свободных. Битва окончена… Зиммелих скоро вернётся. Сатир обернулся к хлопочущему у Волка Степана и подоспевшего Тертея. Он подошёл к Волку, нагнулся и осмотрел обломок копья. — Ты молодец Волче! Рана неопасна. — неожиданно сказал он. Фракиец изобразил подобие улыбки, а Сатир без всякого перехода присел рядом и вытерев пот продолжил: — Степан, для меня честь находиться рядом с тобой. Твой поединок с «волосатым» видели все. Если бы мне кто сказал, что такое возможно, я бы не поверил, но зачем ты подверг себя такому риску?

— В том не было никакого риска, Сатире — отшутился Степан и лёг на спину. — Устал я — заявил путник и закрыл глаза. Тертей тоже лёг и посмотрел в сторону диска слепящего. Солнце уже перевалило зенит и неумолимо катилось к горизонту. Сатир перехватил взгляд Тертея и вспомнил вчерашние слова «путника». «На закате я уйду». Сатир поманил слугу: — Седлай быстроногого коня и за царём всех скифов, немедленно! — Степан молчаливо поблагодарил его кивком и посмотрел на уходящий диск слепящего. Сатиру показалось, а может, так оно и было: — путник грустит, словно из его жизни уходило что-то очень важное и личное, не говоримое никому и вместе с этим светился тихим счастьем. Сатир незаметно переглянулся с Тертеем, понимая состояние Степана, и поднялся: — Тертее, не будем мешать ему. Твои воины пусть помогают оказывать помощь раненным. Пока нет твоего царя, распорядись, чтобы скифы-вещуны и целители начали свою работу.

— Сатире, ты вовремя развернул армию — похвалил действия Сатира, командующий наёмниками. — Я думал моим воинам, да и мне — крышка. Ещё и Степан отвлёк внимание Сантора от твоего превосходного маневра.

— Да это так, — вздохнул, соглашаясь, Сатир. — Маневр превосходный, но не я один это сделал. Маневр такого рода могли совершить лишь только скифы. И его совершил царь Асей. Я несколько замешкался. А царь Будинов, да, да — подтвердил Сатир, — Дрон, именно он пришёл вовремя на помощь к нам, а Асей сегодня спас меня от верной гибели. Я теперь его должник… навсегда! Что у тебя с боком, Тертее?

— Серьёзного — ничего. Пустяк. Сейчас перевяжу. — Тертей снял боевой пояс и уселся на ближайший камень. Когда к нему пришли вещуны, он уже успел насыпать на рану чёрный, обеззараживающий порошок камня, из которого делают булавы для царей.

((Карельский минерал «шунгит», месторождение которого на земле больше нигде не найдено до сих пор))

и предстал пред ними, как всегда в строгости и с суровым выражением лица и стиснутыми губами. Вещуны выслушали краткие указания бородача и приступили к своим обязанностям.

* * *


У реки, в тени деревьев, солдаты разбивали лагерь. Тертей посмотрел на вздувшиеся вены натруженных за день рук и перевёл взгляд в сторону запада. Диск слепящего бога неумолимо катился вниз, удлиняя тени. Рядом, в полусотне шагов, слуги и рабы свозили сушняк и стволы срубленных деревьев. Именно здесь и пройдёт тризна и погребение павших. Для знатных воинов — насыпи-курганы. Ямы для этого уже готовят. Для остальных — братская могила — костёр.

Тертей и не заметил, как рядом, прямо на землю присел царь Меотиды. Без всякой фамильярности он уселся рядом, как простой воин. Вещуны сняли с Ассея доспехи и перевязали раны. Асей молчал, изредка переглядываясь с Тертеем и Степаном. Говорить не хотелось. Да и о чём? Битва окончена. Усталость и тупое безразличие. Радость и возлияния будут потом, а сейчас — пустота на душе. Степан, озабоченно бросал взгляды на равнину и неумолимо уходящий диск слепящего. Зиммелиха, всё не было. Нужно собираться… Степан поднялся и отрусил со штанов пыль. Как не хочется, но пора.

Одинокий всадник приблизился. Надежда на то, что это Зиммелих растаяли. Слуги Сатира взяли под уздцы кобылицу. На груди прибывшего, поверх доспехов, красовалась золотая бляшка посланника царя всех скифов. Он долго и жадно пил воду из чаши, услужливо поданной слугами, а потом направился к Степану. По шее и доспехам потекла вода, смешавшись с пылью и пятнами засохшей крови. Хорсил, а это был он, поклонился царю Ассею и встревоженному путнику и кратко доложил: — Царь всех скифов скоро будет. Он просит прощения у тебя, Степане.

— Слава Папаю, мой брат жив, но почему так долго? — Ассей и Тертей облегчённо выдохнули, а Степан кивнул в сторону солнца.

— Мне пора.

— Они смогли вырваться — спешно ответил посол — из окружения с несколькими сотнями и уйти… Вождь сарматов и Нритан.

— Это плохо, Хорсиле — Ассей покачал головой. — Присаживайся рядом. Сейчас принесут еду. — Хорсил снял боевой шлем, из верха которого свисала прядь волос Анты. Тертей усмехнулся парню и указал на место рядом. Посол не стал себя упрашивать.




Цари переглядывались меж собой, не решаясь начинать трапезу. Сатир беспокойно ходил вокруг импровизированного наспех стола: куска дорогой ткани, расстеленной прямо на земле. Собрались почти все, за исключением тяжело раненного царя Токсарида и царя всех скифов. Без «минут» царь Боспора молчал и напряжённо всматривался в сторону юга, а потом и запада. Время неумолимо текло, как и река, шумящая вдалеке. Понимал это не только он.

* * *


Зиммелих гнал своего коня, не жалея уставшее за день верное животное. Воины едва поспевали за своим царём. Со стороны могло показаться — скифы бегут в панике, отступая перед превосходящими силами противника, но это было не так. Царь спешил, до боли сцепив губы. Часто с губ срывались ругательства. Конь устал от тяжёлого дня, но всадник не жалел его. Появились костры лагеря. Воины армии Сатира, устраивающиеся на ночлег, вставали перед его приближением и восторженно приветствовали царя всех скифов, но он и на то не обращал внимание. Смешалось в нём и злость, за то, что упустил сарматского царя и обида на самого себя, за несдержанное слово. Брат просил его успеть за две ладони до захода диска слепящего. Они так — ни вчера, ни утром не успели, как следует поговорить и что самое обидное — проститься и выпить за победу. А худшее то, что он не успел. После стольких лун и бессонных ночей. Зиммелих не смог бы сейчас ответить на простой вопрос: «А что собственно особенного в этом человеке — его брате»? Ответа на этот вопрос не нашлось. Степан покорил его с первого взгляда на Тане, не стрельбой из лука и не владением в совершенстве оружием и даже не мудростью — чем-то другим, может простотой и спокойным выражением лица и таких-же как и у него — Зиммелиха, карими до черноты глазами… Нет, не его сила и умение воина, а что-то другое, завораживающее в своей чистоте, как дружба в детстве или первая любовь. Если бы сейчас кто-нибудь спросил царя всех скифов. — А кто тебе дороже — Накра, дети или брат? То он бы не нашёлся, что сказать. Это был его мир, вход, куда запрещён для всех. А в том, что Степан жив у Зиммелиха сомнений не было. Было другое — боль и злость, за слово царя и брата, которое дал он сам и не выполнил.

Диск слепящего медленно угасал; до захода осталась одна ладонь, когда Зиммелих остановил своего обессилившего коня. Тертей уже предусмотрительно держал под узды свежего коня. Зиммелих мгновенно окинул всех, отметив отсутствие Токсарида. Сатир догадался: — Токсарид ранен, но шансы есть. Я и Ассей не хотели начинать без тебя Зиммелихе. — Зиммелих молчаливо кивнул и бросил взгляд в сторону царя будинов.

— Дрон, я благодарю тебя за помощь, а твой выстрел из лука был хорош, а теперь главное — где мой пёс, сын белолобого. — Он торопливо подошёл к столу и поднял кубок полный вина. — За Боспор и Скифию! — Собравшиеся, как один подняли кубки. Хорсил подождал, пока Зиммелих осушит кубок: — Мой царе, твой пёс здесь. Он отыщет следы твоего брата. Если позволишь, я проведу тебя. Степан ускакал совсем недавно в сторону гор. Он просил передать, что… — Зиммелих махнул рукой и вскочил в седло. Там уже был приторочен мешок с вином и едой. Царь всех скифов улыбнулся расторопности своих друзей и подданных и сразу послал коня в мах. Впереди него бежал молодой пёс, а позади — Хорсил с десятком сколотов.

— Вернусь с первой звездой! — закричал на скаку царь всех скифов.




Зиммелих упрямо карабкался, и, спешил, взбираясь выше и выше; не обращая внимания на ранения и боль в ноге. Не тревожило и будущее дочерей и будущее Скифии…

«Нужно успеть до заката» — билась беспокойная мысль. Ни камни осыпи у горной речушки, ни сваленные деревья не могли задержать его быстрого продвижения. Его спутники безнадёжно отстали вместе с псом. Когда подниматься на лошадях стало невозможно, Зиммелих приказал двоим сколотам охраны караулить лошадей внизу и ожидать его: передвигаться стало сложнее из-за отсутствия тропы. Десяток скифов двинулись за ним, но не прошло и минуты, как потерялись далеко позади. Иногда он слышал их крики и отвечал своим подданным свистом, хотя по большому счёту это было не нужно. Он не шёл, а бежал, определяя дорогу по едва видимым признакам: по сломанным веткам, специально оставленным братом, свежим следам его ног на хвое и примятой траве. Зиммелих как будто боялся опоздать на очень важную встречу, от которой зависело многое в его жизни. Изредка он оглядывался в сторону заходящего диска слепящего и продолжал движение. Сердце бешено колотилось и не хватало воздуха, но каким-то шестым чувством он знал — брат ждёт его и надеется. О битве и победе над Сантором думать не хотелось. Ветки кизила хлестали по рукам и лицу, изрывали одежду колючками барбариса, но он не обращал внимания, как и на саднящую щиколотку от удара об острый камень. Степан был где-то близко. Несколько раз из под ног срывались камни и скатывались в бурлящий пенящийся поток речки. Наконец подъём преградил отвесная скала. Зиммелих прищурился, осматривая каждый выступ и щель, но пути вверх не нашёл; в бессильной ярости пнул камень и запрыгал на одной ноге. Боль не много отрезвила и придала мыслям нужное направление. Переправляться через речушку не имело смысла. Кругом скалы и скалы; неясно как Степан мог пройти, а то, что он был здесь сомнений не могло быть. Зиммелих в очередной раз окинул всю окружающую местность и снова не нашёл пути, но вдруг показалось… — нет, не показалось. Он громко и радостно вскрикнул; внимание привлекла обломанная ветка сосны и, о счастье — стрела. Как он не заметил её раньше. По направлению наконечника он определил направление. Сначала показалось, что здесь он рискует сломать шею — уж очень круто подъём уходил вверх, но, поднявшись на два метра, он с удивлением увидел серпантин набитой тропы. Это удивило его ещё больше, но скоро он всё понял. Это не была тропа, по которой ходили горцы или охотники. Следы помёта на узком серпантине говорили о том, что это козья или турья тропа. Она была узка, но подъём не составил труда. Иногда под ногами предательски хрустел и осыпался гравий и каменная крошка. Прижавшись к скале, Зиммелих приблизился к повороту сузившейся тропы. Тропа уходила дальше, но на скале, красным цветом, отчётливо и в вертикальном направлении рисунок стрелы — указатель. Зиммелих посмотрел вверх и покачал головой — стена гладкая и вертикальная без возможных уступов и зацепок. Когда он тщательно присмотрелся, обнаружил прямо над собой, чуть далее расстояния поднятой руки полукруг, нарисованный тоже красным. Раздумывать он больше не стал. Он вытянулся как можно повыше и дотянулся до края «полукруга» и тогда всё понял. Пальцы вошли в щель скалы. Он вынес левую ногу и опёрся о боковой выступ, а потом подтянулся и, оказался на небольшой площадке, вернее — поляне. Сразу за ней, начинался второй уступ скалы, локтей в двадцать. С верхнего уступа, сыпля мириадами бриллиантовых брызг, низвергался водопад.

Зиммелих, заворожённый картиной, на короткое время позабыл кто он и зачем здесь. Внизу раскинулось лесистое ущелье, за ним, еще дальше в просветах деревьев — лагерь победителей. Там сотни костров, а далее, у горизонта, наполовину укрывшись розоватыми облаками, садился диск слепящего. От слепящего до линии ойкумены оставалась малость — два пальца.

Царь всех скифов повернулся к водопаду. Правее от него, от самого уступа вниз, свисала верёвка. «Слава Папаю» — подумал он — «нашёл. Наверное, Степан не хотел, чтобы сюда попал посторонний человек». Зиммелих подошёл к краю обрыва и заглянул вниз. Там уже собрались его растерянные воины. Они осматривали пространство вокруг себя и оживлённо спорили. Дорогу он найти не смогли бы при всём своём желании. Зиммелих сложил руки у рта и только хотел позвать их, как услышал спокойный голос: — Брате поднимайся по верёвке, а они пусть возвращаются и ожидают у лошадей! — Царь скифов вздрогнул и обернулся. На верхнем уступе стоял, улыбаясь, его брат Степан.

— Я понял брате — ответил царь и начал взбираться.




— Это твой дом? — удивился Зиммелих, — в таком безлюдном месте гор?

— Нет, отозвался Степан и подал руку. На поляне у ручья одиноко стоял серебристый шатер, каких Зиммелиху не доводилось видеть. «Шатёр» не был похож ни на одно известных жилищ: сферическая поверхность отливала и была покрыта металлом, похожим на серебро, а не привычным войлоком или тканью. В нижней части шатра находился проём, с которого опускалась металлическая лесенка, тоже серебристого оттенка с четырьмя ступенями. Сам шатёр стоял на трёх металлических опорах. Но не только это удивляло Зиммелиха, только сейчас он переключил внимание на Степана. Чисто выбритый, переодетый в кожаные новые штаны и босой, — Степан усмехнулся: — Слава Папаю, ты успел брате! — Зиммелих не сводил глаз с шатра: — Скажи брате, — он указал на «шатёр», — это твой дом? Но почему он так мал и где твоя семья? — Степан снова усмехнулся.

— Это не дом, брате, скоро узнаешь. Только постарайся не пугаться. Хорошо, что ты успел. Мне не хотелось уходить, не попрощавшись с тобой. Время до отлёта есть.

— Какого отлёта, брате? Я не понимаю тебя. О чём ты говоришь?

— Скоро поймёшь. Посидим немного на дорогу. Я доставлю тебя к лошадям, об том не думай.

— Хорошо брат я не буду тебе задавать вопросов. — Зиммелих присел рядом с Степаном.

— Не откажись брате, — сказал он и достал вино и мясо. — Я хочу выпить за победу и за тебя мой брат Степан. Я не знаю кто ты и откуда родом, но ты мой брат. Выпьем.

— Мне тоже не будет хватать тебя брате — Степан поднял наполненный рог. — Вы похожи с моим сыном, но он по сравнению с тобой — мальчик. Ты, брате хотел знать, откуда я родом. — Степан поманил за собой к обрыву Зиммелиха и показал в сторону Меотиды. — Я родился в землях царя Ассея. Да, именно там. Просто в мире есть вещи, которые я не могу тебе объяснить. — У Зиммелих округлились глаза, но спрашивать он не стал. Степан обнял его и тихо спросил. — Зиммелихе, брате, ты хочешь увидеть ойкумену — всю!

— Ты шутишь мой брате, — усмехнулся Зиммелих. Он начал приходить в себя. — Всю ойкумену не охватить даже с высоты полёта орла.

— А ты увидишь брат. Выпьем ещё. Я покажу тебе ойкумену, но пусть это останется нашей с тобой тайной. Пойдём в шатёр — верь мне.

Царь всех скифов осторожно ступая на каждую степень, поднялся и закачался, не веря глазам. Степан снова усмехнулся и взял за руку остолбеневшего брата. Как не был уверен в себе царь скифов, но на сей раз самообладание изменило. — О Папае, где я? — Внутри странного шатра было пусто, за исключением двух удобных стульев, напоминающих трон Перисада, с широкими подлокотниками. Позади их, на столике находился боевой пояс брата и длинный зелёный плащ. Окон не было, но внутри исходило мягкое голубоватое свечение. Ни свечей, ни факелов, ни запаха дыма, а мягкий свет. Зиммелиху никак не удавалось унять дрожь… Он, вдруг вспомнил слова полоумной вдовы своего отца. Слова, молнией ожгли, он зашептал: — Я вспомнил брате! Она сказала, что с неба опустится шатёр, а в нём будет твой брат… Так сказала она. — Степан вздрогнул и заглянул в глаза брату: — Но откуда тебе это известно Зиммелихе? — царь всех скифов коротко рассказал о пророчестве полоумной. Степан понимающе кивнул ему и подал шлем. — Есть такие люди, да. Надень щлём брате и ничего не бойся. И, запомни, я — человек, а не бог.

Степан взял правую кисть брата в свою руку и усадил в одно из кресел. Царь всех скифов несколько успокоился, но ненадолго. Когда брат надел на него шлём, он снова вскрикнул. Перед глазами Зиммелиха вспыхнули разноцветные крохотные огоньки и цветные полоски. Степан набрал программу взлёта. Стены «шатра» стали невидимы. Зиммелиху показалось — вот-вот и из груди выпрыгнет сердце. Он увидел внизу лагерь его армии, костры, заходящий диск слепящего, Тавриду, дорожку от «слепящего» в Меотиде, а потом…..

Стадо туров перестало жевать и подняло головы, с любопытством наблюдая за странным шатром.

Двое людей вошли в него, а потом закрылась дверь. «Шатёр» замигал огоньками и беззвучно взмыл ввысь. Вожак успокоился и вернулся к стаду — бояться больше нечего.

Ещё далее — с перевала главного кавказского хребта за шатром и происходящими событиями на поляне наблюдала пара встревоженных глаз. Волосатый проследил за траекторией планетолёта и стремглав побежал вниз — к очередному перевалу — в сторону двуглавого Эльбруса. Там его ждала….




…Светящаяся точка в небе пролетела от стороны гор и недвижно зависла в небе над кострищами лагеря рядом с рекой Б. Лабой. Цари и их воины, затаив дыхание, смотрели вверх. В это же время раздался стук копыт. К «кругу» праздника и одновременно — тризны, приблизились всадники. Зиммелих непринуждённо спрыгнул и лёгкой, пружинистой походкой подошёл к царям.

— Сатире, как я и обещал. С первой звездой. — Царь Боспора оторвался от созерцания, но показал вверх. — Зиммелихе ты видишь. Сами боги дают нам знак. Добрый знак! — царь всех скифов поглядел вверх и неожиданно для всех громко захохотал. Цари, воинначальники и знать праздничного стола переглянулись. Ассей хотел, было спросить своего брата, но Зиммелих неожиданно поднял обе руки к светящейся точке и зычно закричал. — Прощай мой брат!

— Прощай, — повторило эхо и в этот миг из светящейся точки брызнули во все стороны искры. Ассею показалась, что он услышал голос Степана. Он переглянулся с молчаливым Тертеем. Воин не менее его был ошарашен. Светяшаяяся точка ярко вспыхнула и стремительно понеслась в сторону северной Меотиды, — туда, где владения царя Ассея. Полнеба залил яркий и одновременно мягкий свет. Воины и цари затаили дыхание. Планетолёт исчез, и наступила темнота с проявляющимися точками звёздами и краюхой луны, а потом, взрывая небосвод световыми линиями дождя, посыпались «леониды».

* * *


За пять лет и множество временных переходов, Степан так и не смог понять, как это всё происходит. «Виман» закутался в голубоватые вихри. В глазах потемнело, как это случалось и раньше….

… Светился огоньками его город. Над азовским морем висел огрызок яблока луны, а лунная дорожка отливала позолотой. Степан вздрогнул и с радостью окинул пространство.

На окраине города, в котором он родился и не был пять нелёгких лет, всё так как и раньше… Под планетолётом — большое сооружение — копия земного шара — «глобус». Степан отсканировал место своего дома и дрожащими пальцами набрал номер радиотелефона. К немалому удивлению ждать, долго не пришлось.

— Я слусаю. И кто ето?.. — Степан вздрогнул, не своим голосом спросив. — Это квартира Веры Ивановны?

— Да, папы и мамы дома нету и бабуска в глобуси. А кто извонит, посему я вас не визу дядь и васево номела на иклане?

— У меня специальный телефон, Настя — с дрожью ответил Степан, — а ты не боишься сама дома сидеть.

— Конесно нет. Папа и мама сицас плиедут и мы поедим на море, а кто ты и сево плячися?

— Хорошо внучка, передай папе, впрочем, ничего не надо передавать.

— Сто!!! Это ты! — услышал он звонкий крик и отключил связь. Степан рассмеялся и вытер выступившие слёзы радости, а потом уверенно направил «виман» к «глобусу» — сфере 120 метров в диаметре, стоящей на четырёх опорах…

* * *


Таксист от неожиданности забыл о клиентах: — молодой паре, да и пассажиры опешили не менее. В метрах десяти от авто, беззвучно приземлился летательный аппарат неизвестной конструкции, похожий на юрту кочевников. Сосед водителя обернулся к заднему сидению, где сидела супружеская пара, и предложил: — Костя, может, выйдем и посмотрим, кто это? Странный аппарат.

— Нет, Дима, дочка ждёт. Мы ведь договорились — забираем Настю и к нашей лавочке у моря. Я обещал отцу пять лет назад… поехали — попросил он водителя. Шофёр такси, всё ещё оглядываясь на странный объект, с неохотой тронулся.

У вимана начала собираться толпа любопытных. Пожилая женщина вздохнула: — Неужели снова инопланетяне?

— Какие инопланетяне, — отозвался молодой парень, — новый аппарат, — со знанием дела объяснил он. В «шатре» открылась створа и на землю опустилась лесенка. Люди отпрянули. В проёме показался высокий пожилой мужчина с белыми, как снег волосами, в длинном, почти до пят зелёном плаще. Он накинул капюшон и уверенно зашагал к «глобусу». — Кто Вы? — остановил его блюститель порядка. Степан откинул капюшон: — Мы снимаем кино о тех событиях. Съёмочная группа уже здесь? — спросил он. — Я не слыхал о съёмках, — ответил несколько ошарашенный блюститель порядка. Он внимательно оглядел незнакомца. — Вы, похожи на… Степана. А, кто снимает кино?

— Джон — сенегалец, а мне он предоставил роль Степана.

— Наш командуюший? — затрепетал страж, — а вы-то кто?

— Степан, меня зовут Степан — усмехнулся незнакомец. — Как и Степана. Тёзки мы со Степаном Михайловичем, земеля. Подскажи-ка мне вот что… Как проще пройти в «глобус»?

— Проходите — вон там, под ближней колонной — лифт… А что правда снимают фильм?

— Снимают. Мы только из Гизы — высокий незнакомец в длинном зелёном плаще наклонился и зашептал на ухо. — Скажу по секрету, мы закончили съёмки, а завтра Джон… Тссс……

— Оого! — присвистнул блюститель. —.. Атлантида… И всё-таки вы здорово похожи на Степана… вас показать дорогу?

— Нет, — благодарю…

— Кстати, а Джон и Константин Степанович только отъехали. Джон с супругой Константина Степановича — в четыре руки играли последнее произведение Джона… Транслировали все каналы. Вы разминулись с ними.

— Ничего, — ответил Степан — Зим, теперь композитор и музыкант…

— Я не понимаю вас.

— Это к слову — отшутился Степан. — Всё поправимо… Я слышал, что сегодня установлен памятник Володе?

— Да, вот же он — страж закона указал на скульптуру ваятеля. — Скульптор воссоздал один-в-один лицо Владимира и его коня — Рассвета. Может, всё-таки, вас провести… Я не прочь сфотографироваться с вами. Вы так похожи на Степана.

— Это грим.

— А ваш плащ? Я таких плащей не видел.

— Теперь видите, — усмехнулся Степан. — Последний писк моды и нанотехнологий. Плащ бога Гора. — Страж недоумённо посмотрел на удаляющуюся фигуру и пожал плечами.

— Кто это — поинтересовались экскурсанты. — Как он похож.

— Кино снимают про… — ответил страж.

Не дойдя до «глобуса», Степан остановился и недолго постоял у каменной скульптуры — изваяния скифского воина.

— Похож… — задумчиво произнёс он. — Привет Асей. — Страж и посетители с гидом обернулись на слова.

— Вы сказали — Асей? — спросила гид. Степан не ответил, а повернулся и зашагал к шахте лифта.

В просторном холле было пусто, за исключением девушки — администратора.

Инга, в который раз просматривала списки приглашённых на праздник и делала заметки, когда услышала голос и вздрогнула. Голос показался знакомым. Она подняла глаза на посетителя и чуть не лишилась чувств.

— Ввы похожи — она запнулась, поглядев на белые волосы.

— Мы снимаем фильм о Степане, девушка. Мне сказали, что Вера Ивановна здесь. Пригласите ее, пожалуйста.

— Да, — улыбнулась Инга, — Вера Ивановна здесь, но зачем она вам?

— Девушка, я хотел бы, чтобы Вера сравнила меня со Степаном. Завтра праздник, а времени мало. — Степан озорно подмигнул девушке и продолжил: — А где я могу отдохнуть и подождать?

— А вон там — указала администратор, — находится диван, а на столике напитки… Степан Михайлович…

Степан приложил палец к губам. — Тсс. Пожалуйста, никому пока ни слова? И пожалуйста, приготовьте чай и.. — Не дожидаясь ответа впавшей в столбняк и непрерывно кивающей Инги, он закрыл капюшон и направился к дивану. Инга не успела позвонить, как он устроился на диване и мгновенно заснул. А напротив гостя, над входом в музей — мозаичное панно, где Степан шёл к сфинксу в белом кимоно, забросив на плечо альпинистский рюкзак.




Глава восемнадцатая Исход

		  … Нас не нужно жалеть,



		  Ведь и мы никого б не жалели…








    

В. С. Высоцкий.


300 г до р Христа. Один из притоков Борисфена.


Он наклонился и подбросил в костёр толстую ветку. Огонь жадно накинулся на добычу, а человек снова расположился прямо на земле; протянул руки к костру и ощутил приятное тепло, а потом смотрел и смотрел на костёр, будто хотел разглядеть в причудливых, не повторяющихся языках пламени, будущее. Стороннему наблюдателю показалось бы, что в этом взгляде отсутствует осмысленность и разум, но это было совсем не так. Человек просто смертельно устал, а времени на отдых тела и души нет… Неизвестность нависла дамокловым мечом и неопределённостью будующего, несмотря на успешный день и выполненную задачу, поставленную на совете царей… А сколько таких дней впереди, наполненных неизвестностью? На этот вопрос пока нет ответа. Уж очень немало проблем и вопросов приходится решать, проблем о которых он раньше не подозревал и… просто не мог себе представить… Рассчитывать на одну удачу безрассудно и глупо, а просчитать все возможные варианты поведения в чужих землях не так просто, хотя и земли эти принадлежат соузникам и братьям. Царица ушла в себя и ни с кем не разговаривает и никого не пускает к себе. Она недвижно сидит всё это время и смотрит в одну точку — в сторону хвоста колонны-змеи повозок и телег, растянувшейся на тысячи локтей; туда, где осталась родина-степь и погасшие надежды на возвращение.

Двое с лишним суток прошло с того дня, как народ сколотов, ведомый им, по приказу царя Зиммелиха покинул родные места, гонимый безвыходностью положения и бессилием перед суровой действительностью жизни.

Народ сколотов оказался едва ли не впервые за свою многосотлетнюю историю бессилен оказать сопротивление врагу — сильному и мощному врагу… Многочисленное войско сарматов и их соузных племён, перешли Тану. Длинноголовые долго ожидали этого часа, и дождались — скифы оказались бессильными против армады, сметающей всё на своём пути и перенявшими всю стратегию и тактику ведения войн, не считая перенятых у скифов воинского снаряжения и оружия. Длинные копья сарматских катафрактариев и длинные мечи всадников не самое страшное. Саиое страшное — количество сармат и их умение вести войну.

Зиммелих с Ассеем все последние годы прилагали усилия, чтобы отттчнуть как можно дальше войну, но всему приходит конец: — семьдесят тысяч врагов вторглись на земли сколотов, в степь, родную и всегда неповторимую в своём волшебстве. Двое суток… Он мучительно искал ответ на единственный вопрос и не находил. «В кого мы превратились? В изгоев на своей земле. Последнее десятилетие о том, что война неизбежна знали все цари. Зиммелих и Ассей всеми силами старались оттянуть это время, и вот оно пришло. Сарматы переняли весь комплекс вооружений скифов и приёмы ведения боевых действий. Их тяжеловооружённая конница катком продолжает катиться на запад — к Борисфену, сметая всё на своём пути и истребляя всех мужчин-скифов. Они поступают таким же образом, как поступили столетия назад скифы, организовав форпост на Тамани, Крыму, в северном Причерноморье и Приазовье. Каток катится на запад и к контролю над боспорским царством».

Отблески огня заплясали на уставшем лице, начинающей седеть голове и ранних бороздах морщин.

— Может, скупаешься? — спросила с надеждой жена, коснувшись как можно ласковее его плеча. — Освежись, муже. — Он не ответил, будто и не было вовсе тех слов и её. Мужчина поправил боевой пояс, булаву, а потом подпёр кулаками подбородок и на мгновенье смежил веки. Хотелось не думать ни о чём и позабыть на часок-два про обязанности, просто про всё. Не услышал он и приглушённый шёпот сотника. — Не будите его. Пусть отдохнёт. — Молчаливые охранники, исполняя приказ, осторожно обходя ветки на земле, отошли от костра предупредить посторонние шумы и копошения людей.

Полсотни воинов молчаливо рассеялись и словно растворились в ночи на расстоянии в пятьдесят локтей и образовали своеобразный круг. Оршес — советник воеводы остановился на полпути к костру и подозвал сотника. — Передай по кругу — приказал он — остановиться всем, выставить дозоры. Отдых нужен всем… Ему нужен отдых — последние слова нарушил одинокий топот. Оршес поднял над собой факел и описал им круг. Топот затих. Немного погодя подошёл спешившийся верховой.

— Оршесе, как он? — как можно тише спросил плечистый, лет пятидесяти скиф.

— Он молодец Тертее. — так же тихо ответил советник — пока ты отсутствовал, он заключил договор о мире с несколькими народами. Они сами прибыли к нам.

— Как? — удивился Тертей.

— Тебя ведь не было весь день. Как там? — Оршес кивнул в южную сторону.

— В дне езды никого нет. Я проверял в трёх направлениях. Мы сумели проскользнуть незаметно, слава Папаю.

— Слава Папаю, — ответил Оршес и облегчённо вздохнул. — Мы уже начали переживать за тебя и твой отряд. Ты принёс хорошую весть Тертее, а теперь о договоре… Они приехали как официальные послы. Мы приняли их подобающе и объяснили, почему идём на север. Они ответили, что знают причину и беспокоятся сами о своих родах. Хорсил пообещал послам нашу военную помощь в случае необходимости и сказал, что мы не желаем зла их племенам. У костра был скреплён договор.

— И это за несколько часов? — У Тертея расширились глаза.

— Да, Тертее. Хорсил нашёл нужные слова и не только. Само собой наши гости не уехали без подарков, дорогих подарков. В трёх днях пути мы разобьём место нашей будущей родины. Пятьсот наших воинов станут на страже от набегов бандитов и врагов.

— Молодец! — восхищённо прошептал Тертей. — Ни я, ни ты, навряд ли так справились бы. Зиммелих не ошибся в выборе. — Тертей затряс плечи друга, но внезапно перехватил выражение лица и застыл. Он долго глядел прямо в глаза и, наконец, до него дошло. — Она жива?

— Жива Тертее, но жизнь едва теплится в ней. Пришлось забрать всё оружие и приставить усиленную охрану. Вот такие дела.

— Но как это случилось Оршесе?

— Она долго разговаривала с дочерями, а потом произнесла странную фразу «Ваш отец ранен». Совершенно случайно я оказался поблизости и успел выхватить нож из её руки. Сейчас она недвижно сидит и смотрит в пустоту. В её глазах больше не горит огонь жизни. Я думаю, что наша царица не вынесет известия о смерти Зиммелиха. Она уже сказала, что решение принято ею, и никто не вправе помешать. Накра хочет поступить так, как раньше поступали жёны царей… Сходил бы ты, Тертее, возможно она и захочет выслушать тебя. Хорсил пытался, Анта, я, но всё безрезультатно. Она приказала готовиться к погребению.

— Даже так. — помрачнел Тертей. — Я схожу к ней, прощусь, пожалуй…

— Что!? — вздрогнул Оршес. — Тыы?

— Да сколе. Моя задача выполнена и теперь я возвращаюсь в степь. Переговорю с Накрой и своей семьёй и ухожу.

— Но почему Тертее?

— Я не смогу жить здесь брате. То, что я положил много местных соплеменников меня не страшит. Я выполнил обещание, данное в Крёмнах царям, и сделал всё необходимое для безопасного отхода, а теперь пришло время выполнить давнишнее обещание.

— Какое обещание мой учитель? — Тертей и Оршес вздрогнули. За их спинами стоял Хорсил. Он так бесшумно подошёл, что оба старых воина не услышали и потому растерянно переглядывались.

— Я слышал ваш разговор — сказал Хорсил. — Я не могу тебе приказывать мой учитель, но если ты уйдёшь мне будет тяжело справляться с этой ношей. — Хорсил указал на булаву. — Эта ноша не по мне. Я не царь и не умею принимать решений, как это делал Зиммелих или Ассей, Дрон или Токсарид. Не уходи. Какие бы доводы ты не привёл Тертее, но нам предстоит тяжёлое время… придётся менять вековые привычки детей степи и я боюсь, что не смогу справиться с этим. Мне не будет хватать тебя и не только мне, а как же твоя семья, Тертее? Не уходи, я прошу.

— Ты не поймёшь меня парень. Оршес поможет тебе и не только он. Главный вещун тоже… А я? Моё место там. — Тертей показал в сторону юго-востока. Там, вся моя жизнь… Я родился в степи, в степи и умру. Умру как воин, исполнив обещание двадцати трём царям на пиру Атоная двадцать пять лет назад. Жена поймёт меня, а дети… — он тяжело вздохнул — поймут и они со временем, а тебе, Хорсиле, сын каменотёса, ну, чем я смогу помочь. Я — воин, а не советник. Ты вон сумел заключить договор, а я бы ввязался в драку и убил… впрочем, хватит болтовни. Я никогда так много не говорил. С собой я возьму пару запасных лошадей, а сейчас я к Накре.

— Пусть будет, так как ты хочешь Тертее. Я понимаю тебя, а сейчас прошу об одном… перед уходом посидим вместе у костра. Я буду ждать тебя. Бери все, что сочтёшь нужным.

— Приду — ответил Тертей и решительно повернулся. Скоро его фигура растаяла среди деревьев леса. Хорсил долго смотрел вслед. Слёз он не скрывал. — Оршесе — попросил он — пойдём к костру и пусть соберутся все сотники. Тертея проведём достойно, как великого воина и человека. Распорядись.

Оршес кивнул и Хорсил остался один. Он шёл к костру, а думы не давали покоя. Он вспоминал все подробности того дня, когда царь Зиммелих в присутствии Ассея и других царей вручил ему булаву и приказал вести остатки народа сколотов в северные земли…

Два дня назад… Ныне это место — Каменные Могилы, национальный заповедник Украины.


Священное место народа сколотов, или как называли этот народ греки — скифов заполонили бесчисленные и непрестанно прибывающие со всех земель, роды. Никто не разговаривал. На километры вокруг застыла гнетущая и тяжёлая тишина, изредка нарушаемая тихим ржанием лошадей и скрипом всё прибывающих и прибывающих возов и кибиток. По обе стороны узкой ленты речушки, которую мы сегодня называем *Коротыш,* застыли в ожидании решения своих царей подданные. Не светились радостью глаза сколотов, да и нечему радоваться. Многотысячный народ застыл в ожидании царя всех скифов. А он всё не появлялся из шатра, ни он, ни его жена. Люди тревожно перешёптывались… Из немногих и тихих разговоров можно понять одно слово — сарматы!

Неделю назад несметные полчища врагов форсировали Тану, разрушили до основания Торжище и истребили приграничные племена, не щадя никого, на своём пути.

У выхода скальных образований, срединного места, откуда в южную сторону уходит едва заметный на землях царя Ассея гранитный коридор-выступ — предтеча и начало главного кавказского хребта, а на северо-запад, проходящий в глубине евразийского континента стык — к Карпатам, Татрам и Альпам, собрался «Круг» совета скифских племён. Высокого росту, хмурый бородач с проседью и плотно сжатыми губами, царь всех скифов — Зиммелих, вышел наконец из шатра с Накрой. Он мрачно кивнул главному вещуну, старику лет шестидесяти и уверенной поступью вошёл в Круг. Цари и тысяченачальники поднялись и низко поклонились. Зиммелих склонил в ответ голову и направился к своему законному месту. Вещун воздел руки к небу, у священного камня — изваяния царя Атея и запел.

Накра не отрывалась от мужа. По правую руку Зиммелиха сидел, подобрав под себя ноги, царь Меотиды. Ассей невидяще окидывал море людей. Иногда он поворачивал голову к брату и молчал. Говорить не о чём. Асей и не только он поняли, — царь всех скифов принял решение и оно неизменно. Старейшины родов и цари ещё не знали того, что было известно Ассею. По большому счёту решение далось нелегко. В первый раз за своё царствование Ассей не согласился с братом, но, поразмыслив, решил, что обязан подчиниться, дабы не вызывать ропота. Происходящие события в полной мере, понимали всего два человека: он и Зиммелих.

Вещун в окружении помощников заканчивал свою песнь. Зиммелих поднялся и поднял руку. Трое царей из малочисленных народов и старейшины родов поднялись со своих мест, не сводя глаз с царя. Главный вещун занял свое место в кругу.

— Слушайте меня сколоты — громко возвестил он. — Я иду на гору молиться, а тебе, мой брат Ассей приказываю построить мой народ в боевой порядок — всех, кто может держать оружие. — Он осёкся и продолжил: — Старикам после 60 лет, детям до 17 лет в боевой строй не вставать. Пересчитать всех, кто может держать оружие и доложить. Ваши пожелания я учту. Когда диск слепящего сдвинется на одно деление я вернусь и отдам приказ. Всё! — Цари и старейшины недоумённо переглянулись и окружили Асеея. Царь Меотиды хрипло отдал команды, не обращая внимания на вопросительные взгляды. — Выполняйте приказ сколоты — пояснил он. — Я сам не знаю, что решил наш царь, а ты — Тертее, подойди ко мне, остальным же исполнять приказ, — да поживее. — Токсарид покачал головой и тихо сказал то, что было на умах всех присутствующих: — Зиммелих пошёл прощаться с нашей землёй и землёй наших отцов. — Тертей побледнел, но не ответил. Когда все ушли, Ассей тихо спросил.

— Ты понял Тертее? — Старый воин покачал головой, а Ассей подтвердил сомнения командующего армией Зиммелиха: — Я догадываюсь, но тоже всего не могу знать… Мой брат изменил решение. Он никого не стал выслушивать, а сказал другое. Ты ведь ещё не знаешь то, что известно мне, Тертее… Агасар расположил к себе тавридских царей скифов, в Пантикапее снова заговор, северный царь с двумя царями принял условия длинноголовых и остался без головы, чтобы спасти свой народ от уничтожения. Его жена и дети только что прибыли с полутысячей самых верных воинов за защитой. Царь будинов — Дрон испытывает трудности из-за усобиц. Ещё двое царей откочевали вверх по Тане. Пятеро скифских царей послали своих послов с дарами сарматам. Вот так-то друг.

— Да сколько же их, о Папае? — Тертей присвистнул. — Неужели наш народ обречён? — Ассей кивнул воину. — Именно так Тертее. Их более 80 тысяч… Так нам сказал разведчик. Это ещё не всё. От длинноголовых к нам направлен посол.

— Это означает, что сарматы будут требовать жизнь Зиммелиха, — насупился Тертей. — твою Ассее, головы всех царей и ваших детей. — Царь Меотиды молча кивнул и отвернулся в сторону священной горы сколотов. На её вершине сидел на коленях царь всех скифов. Он скрестил руки на груди и невидяще смотрел в небо. Внезапно он резко поднялся и гордой уверенной походкой пошёл вниз. Ассей вздрогнул от слов Тертея: — Каково бы ни было решение моего царя, я подчинюсь и убью любого, кто воспротивится приказу последнего царя всех сколотов. — Царь Меотиды кивнул воину и тихо ответил: — Мои воины уже готовы к этому. Пойдём к нашему войску брат. Тертей вздрогнул от неожиданного слова и улыбнулся. — Никто из царей не говорил мне такое Ассее. Никто из царей не называл меня братом. — Он протянул руку царю меотитды и встретил крепкое пожатие Ассея, а потом они направились к выстроенным и застывшим полкам армии скифов.




— Мой народе! — в оглушающей и нетерпеливо — ожидающей тишине прозвучал голос, — клянитесь, что выполните мой последний приказ. Кто откажется — может идти со своим родом восвояси.

Море людей дрогнуло, качнулось и опустилось на колени лишь малая часть — около полутора тысяч без слов, словно давно ждала такого ответа, стронулась и начала движение в сторону северо-запада. Зиммелих вытер вспотевший от напряжения лоб и продолжил: — Царь Ассей, мой брат, я приказал привести твоего сына.




Худощавый мальчишка, похожий на отца, подошёл к царю и стал на колени. Ассей напрягся ещё больше, а Зиммелих продолжил: — Цари, подойдите ко мне. Тертее, это касается и тебя. Поклянитесь, что любой мой приказ будет исполнен.

Четыре скифских царя и Тертей стали напротив и склонили головы, а потом подошли и встали по обе стороны от Зиммелиха. Царь всех сколотов продолжил. — А теперь семеро вещунов скажут нам волю богов. Я слушаю.

Вещуны остановились в десяти шагах, сняли головные уборы и склонили головы. Стоящий в центре, старик поклонился: — Наш царе, шестеро из нас приняли волю богов. Седьмой, — вещун указал на стоящего слева и заметно изменившегося в лице тридцатилетнего предсказателя. — Он не принял волю богов. — Седьмой из вещунов опустился на колени и, глядя в глаза Зиммелиху, твёрдо заявил: — Можешь наказать меня, мой царе. Я получил от богов другой ответ. Табити и Апи не ответили, а наш бог Папай против жертвы. — Зиммелих не ответил. Он продолжал вопросительно и пристально смотреть на шестерых прорицателей.

— И какова же воля богов? Почему молчите!? — внезапно вскричал он. Ассей напрягся; на скулах заходили желваки, а Тертей незаметно поправил горит. Старший вещун вознёс руки и закричал дребезжащим голосом: — Табити и Апи сказали, что нужно принести жертву. Жертва искупит наши грехи и поможет победить длинноголовых.

— А что сказал Папай? — грозно вопросил Зиммелих.

— Папая мы не спрашивали мой царь. Такие вопросы — прерогатива Апи и Табити.

— А что сказали остальные четверо богов? Почему молчите?

— Они согласны с Табити мой царе, — невозмутимо и одновременно ответили шестеро.

— Значит, получается, что из семи богов, шестеро предлагают жертву, а Папай молчит. Гм, странно… Шестеро вещунов — шестеро богов. Шестеро богов против Папая. Шестеро вещунов против одного. — Зиммелих вновь перевёл взгляд на оставшегося в одиночестве вещуна. Скол не отвёл глаза, лищь бледность покрыла лицо. Царь всех скифов невозмутимо поправил булаву и горит.

— Жертву — говорите. И, кого же требуют боги? — неестественно спокойно спросил Зиммелих. Ассей поглядел в сторону Руса и потянулся к рукояти меча, но руку остановил взгляд Тертея. На лице сына царя Меотиды не дрогнул ни один мускул. Старый воин покачал головой и едва тихо сказал Асею: — Не торопись. Я на твоей стороне. — Вещун снова воздел руки и закричал, хотя многие уже догадались. — Табити требует в жертву, сына меотского царя — Руса. Жертва спасёт народ сколотов и возобновит наше величие. — Накра, стоящая рядом с мужем напряглась и побледнев посмотрела на сына царя Меотиды. Едва прозвучало имя, тысячи и тысячи сколотов замерли. Голос Зтммелиха зазвучал снова. — Это воля Табити и всех наших богов, жрец? — вещун утвердительно склонил голову, а с ним и остальные — пять. Зиммелих посмотрел на стоящего на коленях седьмого жреца: — Приказываю вещать… Что тебе сказала Табити? — Вещун поднял голову, но остался, стоящим на коленях: — Она ничего не ответила мой царе, но я готов исполнить танец смерти, как это сделал мой отец перед твоим отцом и уйти в мир духов. Папай сказал мне, что ты не последний царь. Больше мне сказать нечего.

— Рус, сын царя Меотиды, подойди ко мне — приказал мальчишке Зиммелих. Сын Ассея вздрогнул и поднялся.

— Зиммелихе, я исполню волю Табити. — твёрдо сказал сын Ассея. — Пусть моя смерть принесёт пользу народу сколотов мой царе. Прощай мой отец, ты ведь тоже поклялся. — Ассей бросило в дрожь: — Зиммелихе, сначала меня. Я не вынесу этого. Ты ведь знаешь, что у меня один сын… Я подчинюсь тебе.

Царь всех скифов окинул своих подданных. Народ сколотов затаил дыхание, ожидая приговора.

— Это было давно, — внезапно начал Зиммелих. — семь народов степи выбирали верховного жреца. В последнем испытании претендент должен был убить маленького ребёнка, чтобы стать верховным жрецом и вещуном всех вещунов верхней срединной и нижней Скифии. Я расскажу тебе мой народе, как поступил один из семи претендентов на титул верховного жреца — Крон. Да — крон был верховным жрецов всей Скифии. Его никто не убивал по моему приказу, да будет теперь известно всем. Больше это не является тайной для всех вас. Именно Крон, который стал верховным жрецом и, тот, с которого Сантор живьём снял кожу. — Накра внезапно пошатнулась и схватила за рукав мужа. Она заглянула в глаза мужу. — Почему, почему ты не сказал мне о том? Почему? — Зиммелих обнял Накру, не стесняясь никого. — Я не мог, прости моя царица, не мог, ведь вынашивала ребёнка, но сейчас пришло время узнать о том всем. Об этом должны знать все, даже те, кто не знают и не имели права знать. Так вот мой народе, — один из претендентов на должность верховного жреца отказался принести жертву богам и убить мальчика. Этого человека звали Крон, а мальчика — Зиммелих. — Ассей стал белее мела и повернулся к брату. — Я не знал этого брате. Так тем мальчиком был ты? — Он умолк, а на священном месте сколотов наступила тишина, которой отродясь не было за всю историю Скифии. Сколоты дрожали от пришедшей догадки. Наконец один из старейшин родов не выдержал. — Продолжай Зиммелихе. Мы поклялись тебе, как когда-то твоему отцу. Каков был ответ претендента? — Ответ Зиммелиха был сильнее удара грома.

— Претендент на должность жреца, мой народе закрыл собой ребёнка и сказал главным вещунам семи народов, что за жизнь этого мальчика вызовет на бой всех богов и вещунов. Ответ его напугал всех. Верховные жрецы и мой отец — Атонай преклонили колени перед Кроном, ибо до него никто не говорил подобного и осмеливался идти против богов, и, тем более — вызвать на поединок всех наших богов. Это ещё не всё мой народе. — Зиммелих обернулся к царю Меотиды. Ассей расширенными и удивлёнными глазами, не мигая, смотрел на царя всех скифов. Зиммелих усмехнулся брату и кивнул Тертею. Тот понял жест и удалился, а Зиммелих продолжил. — Кроме всего прочего мой народе, — вы все знаете, что по преданию нашего отца Таргитая, от дочерей верховного жреца должен подняться новый народ сколотов.

— Ты хочешь сказать, что у Крона была дочь? — чуть не задохнулся Ассей и цари, стоящие рядом. — Кто она, и почему ты молчал, мой царе? — многотысячный народ сколотов восторженно загудел. — Кто, она, кто? — Зиммелих улыбнулся и взял за руку Накру и поднял её. Шум утих. Удивлённый Ассей подошёл к ней. — Неужели это ты, Накра? Вот это да!

— Я подтверждаю — раздался голос Тертея, а Зиммелих остановил брата. — Погоди Ассее. Теперь главное… Тертее.

— Мой царе, я выполнил твой приказ. Ассей обернулся ничего не понимая, а Накра напряглась. Она попыталась двинуться к Тертею, но Зиммелих остановил её. За руку старого бородача держалась младшая дочь царя всех скифов. Она с любопытством посматривала на людей, а потом переводила взгляд на отца и мать. Зиммелих улыбнулся жене: — Пришло время, — во всю мощь лёгких крикнул он. — Предание становится реальностью. Мой народ восстанет из пепла. — Он высоко поднял свою булаву и потом вложил в руку опешившего от неожиданности Руса, а потом соединил руки дочери и сына Ассея. Ассей покачнулся и едва не упал. — Накра, — уведи детей — попросил Зиммелих. — Им вовсе не обязательно это видеть.

В воздухе раздался свист. Первой, как всегда, ушла стрела царя всех скифов. Второй — Тертея. Все — шесть вещунов ничком повалились на землю. Седьмой вещун поднялся с колен и, всё ещё не веря тому, что жив, низко поклонился. Зиммелих подозвал к себе прорицателя: — Подойди сколе. С этого дня ты главный вещун. Шестеро вещунов и шестеро богов отправлены в небытиё. У нас остался один бог — Папай.

Два дня спустя: У притока Борисфена.


Всадники дозора, как тени возникли из ночи и окружили головную кибитку колонны. В веренице тотчас возов произошло движение. С середины колонны, верхом, к ним направился бородач-скиф лет тридцати пяти. — Не торопите события сколоты и опустите копья — разрядил он напряжение. — Я веду свой род, чтобы соединиться с остатком народа сколотов, идущим на север. — Бородач указал в сторону леса, где мерцали многочисленные огоньки костров. Старший дозорный подозрительно покосился на незваных гостей: — Кто ты, отвечай? Откуда знаешь про нас, говори? — К бородачу добавилось с десяток вооружённых людей. Сколоты приблизились, не выявляя неприязни и не внушая опасений воинам дозора. Бородач — старейшина своего рода, спокойно ответил: — Я не стал вести свой род по следам в степи как другие, а сделал небольшой крюк. Примите нас. В часе пути за мною сотня возов и стадо. Ко мне присоединилось ещё несколько родов, и избрали меня старшим. Мы шли по воде, чтобы длинноголовые не обнаружили следов и, не разжигали костров. Еда у нас есть, соль — тоже. Поделюсь. Примите нас.

— Кто ты? — переспросил старший, успокаиваясь и неожиданно продолжил: — Ты поедешь со мной, а остальные — пусть ожидают.

— Поехали.

— Поехали, сколе — дозорный, покачиваясь от усталости в седле поманил старейшину. — Я не имею полномочий решать такие вопросы. Оставить вас или нет, решает тот, кому вручена булава.

— Кто он? — полюбопытствовал высокий детина, спутник бородача.

— Не суйся не в свои дела — хмуро отрезал старший дозора, а ты, как твоё имя?

— Меня зовут Хинис. Я сын каменотёса.

— Знал такого — смягчился старший и улыбнулся. Твой отец Хинис был другом моего отца, извини, но не я решаю. Тебя ожидает сюрприз, сколе — улыбнулся он. — Направляйся за мной, а остальные пусть ожидают. Прикажи им… Время такое.

Скоро они добрались до передовых дозорных лагеря. — Свои, сколе — прокричал старший. Из-за дерева неожиданно возникли фигуры троих воинов.

— Кто он? — подозрительно покосился дозорный на сопровождающего.

— Просит принять свой род к нам, сколе. Где наш воевода?

— У большого костра, сколе. А ты чужак, когда приедешь, будь повежливее с воеводой. Не ровен час. Идите, а коней оставьте.

— Что-то случилось?

— Случилось — хмуро ответил дозорный, — идите. Эй! Остановись! — Внезапно крикнул он грозно. Сопровождающий и глава рода каменотёсов остановились. — Это вас не касается — махнул в их сторону дозорный. — Стоой!

От опушки леса отделились тени и показался всадник с факелом. Он неторопливо двинулся в сторону дозорных, не обращая внимая на окрики. Ехал он один, а позади верхового, притороченные к седлу две лошади с поклажей на сёдлах. Тертей, а это был он неторопливо приближался. — Чего кричишь и суетишься сколе — везде мерещатся враги? Или не узнал? — хрипло засмеялся воин.

— Тертее?! — переспросил испуганно дозорный и незаметно поправил боевой пояс. Уверенности в себе, как ни бывало Хинис, заслышав знакомый голос, остановился.

— Это ты, Тертее?

— А то кто ж, — хохотнул Тертей — а тебе что? — он прищурился и задумчиво затеребил бороду, вспоминая. — Кто ты парень? Сдаётся, где-то я видел тебя раньше.

— Он старейшина рода и хочет присоединиться к нам — опередил ответ Хиниса дозорный.

— Так в чём дело?

— Вот веду его — вмешался сопровождающий, жестикулируя руками, чтобы привлечь внимание Тертея.

— Погоди, я вспомнил тебя — прервал всех Тертей. — Ты, ты — Хинис, сын каменотёса… тогда у Миуса, десять лет назад. Я не ошибся?

— У тебя Тертее хорошая память — удивился и присвистнул Хинис. — Ну, тебя положим не знать попросту невозможно.

— Погоди Хинис, а Сорок — твой брат, он с тобой?

— Мой брат погиб Тертее — опустил голову Хинис. — Вчера мы столкнулись с отряд сарматов. Мы положили их, но полегло и восемь наших. Сорок… — Хинис судорожно сглотнул. — Мой брат погиб, но забрал с собой добрый троих длинноголовых. Вот так Тертее.

— Добрый был воин — Тертей снял башлык и вздохнул. — Сорок сражался под моим началом под Фатом. Отчаянный и смелый парень. А что отец твой, — жив?

— Отец тоже погиб.

— Даа — вздохнул Тертей. — Я часто вспоминаю, как твой отец освящал дорогу у того перекрёстка… «И пусть на этой дороге брат не поднимет меч на брата…». Эй, сколе! — обратился он к сопровождающему. — Иди и проведи в лес род Хиниса. А мне, пожалуй пора… — его последние слова заглушил стук копыт: на опушке появись десятка два всадников. — Тертее, погодь! — услышвл Хинис властный голос и, странно — голос показался знакомым. Всадники приблизились. Передний, ловко спрыгнул с коня. Он показался Хинису знакомым. Кровь застучала в висках, когда тот начал говорить. На боевом поясе его брата заправлена булава, булава царя. Хинис открыл от изумления рот, а Хорсил тем временем бранил Тертея: — Мы ждали тебя, почему Тертее, почему ты не пришёл?

— Я не хотел видеть ваших лиц, а более — оправдывался к удивлению всех Тертей. — Не желаю, чтобы сотники не сдержались и не пошли со мной. Ведь Зиммелих оставил нам самых лучших воинов, — лучших. И у них, как и у меня скребут на душе собаки.

— Прости, я не подумал о том — успокоился Хорсил. — Но тем не иене, мог попрощаться. Чай, больше не увидимся — мой учитель. Сотник, дай меха с вином. Выпьем на прощанье Тертее и благословит тебя Папай.

— Заодно налей и своему брату, Хорсиле — усмехнулся Тертей. Хорсил непонимающе пожал плечами и завертел головой, не замечая в темноте Хиниса. — Что тебе сказала Накра? — неожиданно спросил он. У Тертея на скулах заходили желваки: — Наша царица сказала, что будет жить до той минуты, пока жив её муж. Я приказал снять охрану и отдать ей нож. Не нужно ей мешать. Ты не изменишь никогда её решения. Она — последняя из скифских цариц, а залог нашего будущего — дети Зиммелиха и Накры. Я разослал своих людей, чтобы уведомить народы о том, чьи они внучки. Я о Кроне говорю.

— О Папае! — не удержались и одновременно вскричали присутствующие. Хорсил с дрожью и волнением в голосе спросил. — Тертее, я не знал о том.

— Конечно, ведь ты приехал на совет, когда всё было кончено и решено. Теперь знаешь и ты Хорсиле и вы — все. Именно из-за внучек верховного жреца семи народов по всей степи рыщут отряды длинноголовых. Они собрали большое и сильное войско, которому мы — сколоты не можем противостоять. Скоро наши земли окажутся под их властью, но есть и нечто большее. Это — кровь Крона — будущее Скифии и наше возрождение. Мы возродимся через них, объединив народы и… клянусь, придёт время, когда наши потомки вернут все наши земли, даже если для этого придётся засыпать нашими костями всю ойкумену. Однажды мы стояли на пороге этого: мы заключили с царём Валтасаром мир во всей ойкумене, а он ночью обезглавил доверившихся ему царей. Их обезглавили, когда они спали хмельные. Потом, спасшиеся собрали совет народов в Крёмнах, да — именно там, где мы были два дня назад и, собрав войско, пошли, соединившись с другими народами и разрушили Вавилон… Именно тебе Хорсиле и доверена миссия, сын старика каменотёса. Как только вы обстроитесь на новом месте, не будет отбоя от женихов, от известных владык и царей! Зиммелих, Ассей и шестеро царей потому и остались. Они в неравном бою отстаивают наше право на будущее. Многие наши Роды развратило эфемерное богатство и драгоценности, а не засуха. Мы попросту позабыли, что мы — потомки Таргитая! Покорившиеся сарматам скифские цари будут обречены, как и обречены их роды, но придёт время, и мы возродим былое величие. Это завещание верховного жреца Крона и оно будет исполнено. А теперь налейте вина. Мне пора, сколоты. Я и так сегодня много говорю.

День спустя: Калка, она же — Каяла.


То самое место, где потерпел поражение князь русичей — Игорь, а спустя два столетия — хан золотой орды — Тохтамыщ, разбитый наголову потомком Чингиса — великим Тамерланом, царём, который в свои 70 лет водил армии всегда впереди войска.




— Мой царь, — почтительно обратился тысячный к своему владыке. Высокий всадник не отозвался. Его внимание было приковано к западу… Спустя столетия, его потомки будут громить легионы Марка Аврелия и других правителей, но под напором организованной и дисциплинированной, армии римлян потерпят сокрушительное поражение… Опустеет на века земля северного Причерноморья и Приазовья, чтобы потом возродится м в соузе дружественных народов, называемых — руссами.




Уже около получаса царь сарматов — высокий и статный воин разглядывал раскинувшиеся земли ойкумены. Теперь это его земля — земля сарматов. Со скифами покончено. Только что ему принесли дары от таврийских царей Скифии. Самыми дорогими оказались дары Агасара. Сармат улыбнулся и разгладил остренькую бородку. Да, дары от Агасара удивили его окружение, но не самого царя. Агасар дарами вымаливал жизнь, а в знак преданности предлагал руку своей дочери-красавицы. Царь сарматов не сказал ни да, ни нет, — он сказал послам, чтобы Агасар встретил его у Тавриды. Это произойдёт через пять дней. Правда Агасар хитрый и может не встретить, а войти беспрепятственно на земли Крыма, чрезвычайно тяжело…

За эти дни он и решит — оставить жизнь Агасару или нет. Дочь тавридского царя красива, конечно же, но не она нужна, а другая.

— Мой царь, — прервали его мысли окрик тысячного. — Я выполнил твой приказ и жду дальнейших указаний. — Сарматский царь на этот услышал. Он вытер с лица пыль, смешанную с потом и кровью врагов и приказал: — Говори.

— Мой царь, мы окружили их, но не стали убивать, как приказал ты. Их осталось двое.

— Кто второй — поинтересовался сармат. — Впрочем можешь говорить. — Царь сарматов показал на уложенные в ряд головы пятерых скифских царей.

— Остался царь Меотиды — Ассей. — сказал вождь и получил утвердительный кивок тысячного. — Этого следовало и ожидать. Два последних царя, два брата, два великих воина, два моих личных врага. Пойдём, я хочу поговорить с ними. А ты мой верный тысячный, за то, что верно понял мой приказ, получишь в качестве подарка вот это — он показал на голову царя Токсарида.

— Это дорогой подарок, — склонил голову тысячный. — В моём доме появится дорогая чаша мой царь. Благодарю тебя.

— Не за что. А что Зиммелих и Ассей здорово сопротивлялись?

— Да, мой царь. Мы не смогли обезоружить их. Когда пали их лошади, они стали спина к спине и положили около сотни наших богатырей. Их искусство воинов велико, как и твоё, мой царь. Мы окружили их и взяли в кольцо копий. Я не хочу посылать на смерть твоих лучших воинов, но и сберечь их для твоего решения.

— Ты правильно поступил. Веди меня. Я хочу поговорить с Зиммелихом.

— Я не всё сказал мой царь — тысячный кивком подозвал слугу. У царя сарматов вырвался вскрик восхищения. Он с благоговением принял трофей. Некоторое время он осматривал и ощупывал лук царя всех скифов. Обрадованный столь дорогим трофеем, он воскликнул: — В моих руках лук лучшего из стрелков ойкумены. Как вы сумели? — поинтересовался он. Тысячный самодовольно ухмыльнулся, разглаживая ус: — Из рук Зиммелиха я выбил меч — похвалился он. Ему ничего не оставалось, как вырвать из горита лук и швырнуть мне в лицо.

— Так вот откуда у тебя эта ссадина на лбу, — догадался и хохотнул царь сарматов. Он вложил в колчан лук царя сколотов, а свой отдал слуге: — Вот так-то лучше. А теперь проведи меня.




… Вот уже две сотни лет каменный воин безучастно молчит. Неизвестный ваятель-сколот вытесал это творение из красного гранита. Дожди, снега и ветры-суховеи сделали своё дело: лицо каменного воина превратилось в бесформенную глыбу: сгладился и, стал едва различим боевой пояс с акинаком и, рог, наполненный вином, который держит каменный бородач; потерял очертания боевой шлём. За столетия мимо «воина» проехало немало людей, а он остался безразличен и безучастен ко всему и вся. У ног его всегда несколько горшочков с пищей. Кто бы не проезжал этот перекрёсток трёх дорог, нет-нет, да и спешиться и сойдёт с коня или телеги. Окропив землю молоком кобылиц или вином, оставит подношение молчаливому стражу. Иные наполняли свой рог и, ударив в каменный рог воина, осушали, а он безучастный ко всему молчал и провожал их, не в силах повернуть голову. Вот и сейчас он молчаливо стоит и не может помочь. А смотрит он в центр перекрёстка, где спиной к спине, присев, каждый на колено, находятся два брата, два царя, два друга, два великих воина. Он не может им помочь ничем, а хотелось бы, хотелось… — вырвать из земли ноги и помахать акинаком. Опёршись о плечо каменного «воина» отдыхает молодой сармат. Длинноголовому интересно. Интересно не только ему: окружность вокруг перекрёстка заполнена до отказа конными и пешими. Первый ряд кольца ощетинился копьями, чтобы цари не попытались вырваться из окружения. Молодой сармат задумчиво жуёт сухой стебель ковыля и ждёт развязки. Ещё бы — он впервые видит Зиммелиха, царя всех скифов и гордого царя Меотиды. Цари не обращают внимания на окруживших их сарматов, — они как ни в чём ни бывало, беседуют, буднично и спокойно, словно не было жестокой рубки, в которой полегла вся скифская армия в двадцать тысяч и вместе с ней — три тумена сармат.

Иногда Зиммелих облизывает сухие и потрескавшиеся губы. Сарматские воины в насмешку предлагают воду: один из сотников даже бросил мех с вином в ноги царям, но ни Зиммелих ни Ассей не тронули его. С полчаса назад, они положили больше сотни сармат и передвинулись в центр перекрёстка. Здесь ровная земля, с наезженной за века колеёй и, ничего не мешает двигаться ногам в предстоящей схватке. Сарматы с уважением следят за царями и ждут приезда своего царя, прислушиваясь к разговору братьев.

— Ассее тебе не кажется странным, что нас не трогают?

— Нет, мой брате, да и тебе, догадываюсь — тоже. Я догадываюсь, почему. Помнишь, когда мы были в этом месте?

— Ещё бы! — хохотнул Зиммелих. — Мы напились и начали сражаться на мечах, а Тертей остановил нас. Лет пятнадцать как прошло. Ассее?

— Я слушаю тебя мой брат, слушают нас и сарматы.

— Пусть слушают, нам то — что? Я вот что вспомнил Ассее! — оживился Зиммелих. — Ты помнишь старую легенду о битве киммерийских царей, когда в эти земли пришли наши предки?

— На кой они тебе, брате? Это было так давно. — Ассей внезапно умолк, напрягшись и прочитав мысль брата. Он нервно поправил на голове волосы. — Зиммелихе, я понял тебя… тогда… Да я понял, почему киммерийские цари сражались и убивали друг друга, вместо того, чтобы вступить в сражение с нашими отцами. Они, тем самым спасали свой народ. Отдельные племена влились к нам и перемешали свою кровь с кровью сколотов, а царей погребли со всеми почестями.

— А отец мне говорил, что они сражались друг с другом, брат с братом для того — Зиммелих снизил голос до шёпота — чтобы…

— Чтобы разрубать головы своих братьев. Они не хотели, чтобы наши отцы использовали их головы как чаши — прошептал Ассей. — Я понял тебя Зиме, брате. Мы можем положить ещё много сармат, но я считаю — сотня отобранных нами жизней, не сделает нас доблестнее, чем мы есть. Я понял — ты предлагаешь…

— Да, именно то, что ты подумал брате. Пусть твоя рука не дрогнет. Сейчас, наверняка появится их царь, и будет торговаться со мной. Земли наши теперь принадлежат им, но остался ещё один приз — руки моих дочерей. Как жаль, что я не убил его, тогда в Торжише. Как ты думаешь, Ассее, Тертей и Хорсил выбрались?

— Однозначно брате. — улыбнулся Ассей. — Они наверняка в безопасности, иначе нас давно бы закидали стрелами. — Ассей принюхался и повернулся к чему-то прислушиваясь. — Что это? — спросил он. — Кто-то запалил мою степь. Этот запах я не спутаю ни с чем.

— Я не ощущаю, брате. Какая нам разница. Ты, — голос Зиммелиха дрогнул — если когда я обидел прости… Вон приближается и ихний царь.

— И ты — горячо зашептал Ассей — если что не так — прости и прощай мой брате и мой царе. Знаешь Зиме, под Фатом твой брат сказал мне странную вещь, будто он уже видел меня, но в другой ойкумене. Я не совсем понял его, а теперь думаю…

— А мне — оживился Зиммелих — Степан показал мне всю ойкумену брат. Он опустился с небес на летающем шатре. Ойкумена так велика, что мы — маленькие песчинки в ней, а наши земли — маленький камушек, вмещающийся на ладони… Я видел её с высоты, где никогда не летают птицы.

— Так звёзды падали тогда, — это Степан?

— Да, это был он. Он сказал, что родится в землях Меотиды — твоих землях, брате!

Ассей неожиданно повернулся. Глаза братьев встретились. Ассей долго смотрел, а потом сказал. — Он и есть наш бог и брат. Я верю тебе. Другому бы не поверил. Тебе — верю! А слова Степана я понял вот как брате… погоди, вот и ихний царь. Ну да и «полынь» с ним. Договорю. Я знаю Зиме, — знаю, — с жаром и, торопясь, произнёс Ассей: — Наступит время, и мы снова придём в этот мир, чтобы надеть боевые пояса. Я уверен брат! А вот и их царь. И ещё — Степан сказал, что мы такие же великие воины, как маршалы — Рокоссовский и Василевский, изменившие ход второй мировой в… степи. Ещё он сказал, что Степь — наша великая степь, раскинувшаяся на все пределы, решала и, будет всегда решать все вопросы мира ойкумены. Я не понял Степана, но понял другое, он.. — Ассей напрягся. — Приготовься. — Царь Меотиды сжал губы и улыбнулся. — Я закрою глаза, во время удара брате, не хочу видеть. Слова больше не нужны.

— Я готов Ассее. Пусть не дрогнет твоя рука. Я не закрою глаз, — прощай!




Копья опустились. В круг въехал сарматский царь. Он спешился и победоносно посмотрел на братьев, не преминув бросить взгляд на свой колчан, где красовался дорого отделанный лук царя всех скифов. Зиммелих презрительно сплюнул и неожиданно сказал: — А дымом действительно пахнет, Ассее. Зачем ты запалил степь сармат? — обратился он к царю длинноголовых, одновременно повернув голову в сторону дыма.

— Я не поджигал степь Зиммелихе! Она теперь — моя. Я… — важно ответил владыка северного Причерноморья и Меотиды. Сарматского царя неожиданно перебили. Он недовольно покосился на сотника, внезапно, появившегося в кругу и, ругаясь, схватился за рукоять меча.

— Мой царь! — кричал сотник.

— Ты как баба, — взревел сарматский царь, — а не воин. Твоя голова видимо мешает тебе… — Зиммелих и Ассей дружно хохотнули, а сотник испуганно продолжил. — Степь. Они подпалили степь! Огонь идёт к нам!

— Ты что, раб не знаешь что делать, — огонь тушится огнём. Поджигайте! Я…

В этот момент явственно прозвучал длинный звук боевого рожка. Рожок протрубил три раза, а потом умолк. Сарматский царь удивлённо пожал плечами. Ассей и Зиммелих продолжали хохотать. У братьев от смеха выступили слёзы. — Мне объявили войну? — изумился сармат — но, кто? В степи больше никого не осталось. Кто это? — он покосился на Ассея. Царь Меотиды вытер слёзы: — Зиме, я понял — не удивился царь Меотиды. — Тертей сдержал своё слово, сдержал Зиммелихе! Помнишь тот пир!?

— Ха-ха-ха. — снова разразился смехом царь всех сколотов — помню брате. — Зиммелих вынул из пояса рог и, к изумлению сарматского царя затрубил в ответ. Спустя минуту снова раздались два гудка.

— Помню, брате! Помню его слова — радостно закричал Зиммелих.

— О чём ты говоришь? — нахмурился сармат. Зиммелих отмахнулся, не желая вступать в разговор, чем вызвал нешуточный гнев царя сармат и торопливо закончил: — Значит — всё в порядке Ассее! Я не завидую тебе — сармат! Прощай мой брат!

— Прощай!

— Чтоо! — заревел зверем, догадавшись сармат…. — Лучники! Лучники!

Зиммелих и Ассей одновременно повернулись друг к другу.

— Лучники!!! — уже в неописуемой ярости заорал сарматский царь, выхватывая из колчана лук. Стрелы прорезали воздух слишком поздно: — братья-цари оказались значительно проворнее. Удары их мечей были точны как всегда…

Желанная добыча ускользнула на виду всего войска победителей…

* * *

		 … летит… степная кобылица



		   И, мнёт ковыль!








    

Александр Блок



— Вот так-то — усмехнулся Тертей. К двум кобылицам он привязал связки горящего хвороста и от всей души стегнул. Кобылицы испуганно заржали, оглядываясь на огонь. Каждая из них рвалась прочь, но бечева, связующие хвосты не давала. Когда огонь заплясал и занялся, Тертей перерезал бечеву. Кобылицы, почуяв свободу, понеслись в противоположные стороны, — на север и юг, прочь от Тертея и огня; в своё неведомое будущее. А огонь по пятам следовал и степь, подчинилась — взорвавшись болью огня и своего сына: — фронт пожара становился шире и шире и уходил на восток, И потому, до смх пор — роза ветров приазовья — восток — на суховей и диск слепящего бога Хо-РА-са, (он же Хор-египетский Гор, он — Ви-РА-коча — центральной Америки, — Б-РА-ма — Индии, То-ра, У-ра, Ко-ра-н…. но не в богах и не слогах русского языка…

Тертей дождался пока фронт огня пойдёт в сторону сарматов и протяжно затрубил, а потом ещё раз. Потом встал на колени и поцеловал сухой ковыль и землю. Доспехи и оружие наготове, а Зорька рыла копытами землю. Ей не нужно говорить. Лошадь и хозяин свыклись за много лет. Тертей обнял кобылицу за шею и поцеловал. Он снял и выбросил удила, а поверх шеи набросил верёвку.

— Прощай моя подруга — торжественно сказал старый воин и поклонился лошади. — Без узды ты понесёшь меня сегодня — красавица, — прощай. Я веду тебя в последний бой. Наш бой — мой и твой бой. За мою степь и родину.

Кобылица храпнула хозяину и громко заржала, немало удивив старого воина и хозяина.

— Поди, ж и ты понимаешь — удивился Тертей. Он вставил ногу в стремя (стремена в то время изготавливали из жгутов сырой кожи. Пусть со мной поспорят историки, доказывая, что стремян не было. До того, но каким нужно быть дебилом, чтобы стоить «стоунхенджи», ковать железные мечи, проводить нейрохирургические операции, создать комплекс вооружений, который продержится до изобретения кольчуги и кривой сабли-шашки — легкой и не утомляющей кисть руки — режущей, рубящей и колющей, через и не найти опоры для ног?!!!.. ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ. Извините, отвлёкся, а пеленание мальчиков, чтобы они становились мужчинами, с кривыми ногами. Это вросло в кровь тысячелетней истории НАС. Кривоногий обнимает круп друга — коня и, становятся одним целым — легендарным греческим кентавром! И — защищающим свой Род.)

— …И, тут ему показалось, нет! — звучал рожок Зиммелиха!. Тертей удивился и ответил, а потом прислушался, ожидая… Рожок его царя и ученика больше не пел. Тертей не стал мешкать…

* * *


Вперёдсмотрящие центра сарматской армии тщетно пытались разглядеть врага. Клочья дыма, застлали низину. Тысячный щурился и протирал слезящиеся глаза, то и дело, нетерпеливо спрашивая:

— Там никого нет — передавали по цепи, но он не верил. Не верил, ибо хитрость ему известна, но странно: — скифы не пускают стрел и не слышно топота боевых лошадей криков «ура»…. Треск горящей травы, пожирает, как огонь звуки, но воина не провести: — враг — рядом.

— Вижу! — звучно загремел голос смотрящего и, запоздал. — Скифы идут! — Из клочьев дыма показалась оскаленная морда боевой лошади… Два длинных копья, наперевес которые держал всадник, закованный в железный лёгкий панцирь; в шлёме с развевающейся прядью чёрных волос. Тысячный успел удивиться тому, что волосы на шлёме врага целы, а на концах копий развевается стяг Зиммелиха. Он завращал головой, ища врагов. «Вероятно — позади остальные» — решил он и отдал приказ. Лучники, незамедлительно подчинились и начали посылать стрелы. Стрелы, десятками, рикошетом отлетали от доспехов всадника и лошади, будто и всадник и его конь был заворожены богами. Тысячного обуял страх, и стало не по себе — всадник летел, не останавливаясь прямо на него. Копьё пропороло доспехи тысячного и прошило стоящего позади…

Тертей одним движением сбросил с кобылицы тяжёлую попону и в его руках оказалась боевая секира и длинный однолезвийный меч…

Когда пал боевой конь, он продолжал рубить направо и налево, прокладывая свою дорогу. Его неустающие руки, не уставали долго… Почему то Тертею вспомнился старик-каменотёс…

Тертей методично продолжал свою работу, словно жнец на ниве, — до тех пор, когда диск слепящего бога стал красным как кровь и коснулся линии жизни, — его ойкумены.

Тертей с неторопливой уверенностью прокладывал свой путь, зная, что на своей дороге, на одном из её перекрёстков встретится со стариком-каменотёсом и им — обоим, найдётся, что сказать о дорогах и перекрёстках жизни. И, в первую очередь он расскажет старику, кем стал Хорсил — сын каменотёса, рождённый под диском слепящего бога Хораса в полдень.

Скоро всё окончится, а сейчас этот мир — ЕГО и ничей более: — мир, в котором он сделал первый свой вздох, — мир, бескрайней сути и опьяняющей до одури вершин жизни; — равнины с колышущимися травами и бескрайностью мироздания. Мир, заполоняющий всё естество без остатка; — мир, который не променять ни на какие коврижки и любой иной мир ни за какие земные и неземные блага и, — забыть и, предать забвению и, — МИР, уйти из которого нельзя и, попросту — невозможно!

Конец первой книги.