Ниже неба
Пол Блок


Первый роман трилогии, посвященный тому периоду в отношениях между Британской империей и Китаем, который известен в истории как «Опиумные войны». На фоне нравов и обычаев этих стран в середине XIX в. борьбой за место под солнцем озабочены семьи Баллинджеров и Магиннисов. Их объединяют противоречивые чувства, любовь и ненависть, жажда мщения и поиски справедливости, непомерная гордыня и смирение...

Готовится к изданию второй роман трилогии – «Поражение Света».


Пол Блок

Ниже неба


Моим любимым родителям – Эстель и Мюррею Блок, с которыми я смог побывать в 47 штатах, Канаде, Мексике, Испании и Китае, и которые научили меня понимать, что самое величайшее из всех путешествий на свете – это путешествие, совершенное в воображении.


Чен[1 - Чен – «Возбуждение»; одна из шестидесяти четырех гексаграмм, или предсказаний, Ицзина (Книги Перемен); от слова «чен» («двигать, волновать, трясти»).]: Молния

Молния приносит удачу.

Приближается землетрясение – о, нет!

Смех слышен – ах, ха!

Сотрясение приводит всех в ужас

на сотню миль вокруг,

Но возвышенный человек еще не опрокинул

чаши жертвенного вина.


Содрогание накатывается за содроганием,

Но, среди страха и сотрясений,

Возвышенный человек строит свой дом,

тихий и прочный,

и ищет свое сердце.

– Ицзин —

(Книга Перемен)[2 - Джунь – «Трудность в Начале»; одна из шестидесяти четырех гексаграмм, или предсказаний, Ицзина (Книги Перемен).]


ПРОЛОГ


«– А потом наши кузен и кузина были счастливы. Счастливы, потому что сильно любили друг друга; и, думается мне, тех, кто умеет так любить и претерпевает столь жестокие лишения и нечеловеческие страдания ради своей любви, сама судьба переносит через все жизненные преграды на своих благословенных крыльях.

– Ну, я очень доволен, – сказал мой друг, – у твоего рассказа прекрасный конец.»

Когда последние слова, написанные Полом Клиффордом, замерли у нее на устах, Александрина бросила роман на кровать, устланную расшитым покрывалом, и повернулась к окну. Раньше, этим вечером, она попросила не опускать шторы, и теперь, несмотря на то, что темнота за окном не позволяла разглядеть украшающие аллеи большие дубы, Александрина слышала, как порывистый ветер свистит в их ветвях.

Дрожа от холода, она снова подняла книгу в кожаном переплете и ее пальцы забегали по строчкам, начертанным автором:

«Если когда-нибудь, Александрина, Вы пойдете со мной по этим страницам, позволите своему нижайшему спутнику затронуть Ваше сердце, дать Вам надежду, вызвать Ваши слезы – тогда это будет означать, что никакая сила не сможет разорвать связывающие нас с Вами узы Ваш покорнейший слуга, сэр Эдвард Булвер-Литтон, баронет.»

Позабавленная таким чрезмерно напыщенным обращением, под которым стояло полное имя писателя, а не псевдоним, Александрина открыла предисловие.

– «Была темная ненастная ночь... – читала она вслух. – Дождь обрушивал на землю потоки воды. Неистовый ветер, казалось, вымел все улицы – а дело происходило в Лондоне, – его порывы ударяли о стены домов, яростно налетали на огни уличных фонарей, пытавшихся бороться с темнотой...»

Мелодраматический тон повествования вызвал на ее лице улыбку. Опять захлопнув книгу, девушка покачала головой: «Почтенная Лейзен не одобрила бы этого». Она вздохнула, вспомнив, как сильно ее гувернантка, баронесса Луиза Лейзен ненавидит популярные бульварные романы вроде этого, написанного Полом Клиффордом. Александрина снова глянула в окно и не смогла не признать, что эта необычно холодная июньская ночь, таившая в себе нечто зловещее и неотвратимое, очень походила на описанную в романе. Возможно, поэтому ей не захотелось читать дальше, и, пролистав несколько страниц творения сэра Булвера-Литтона, она перескочила в конец книги, чтобы узнать, чем же заканчивается этот роман.

Она еще раз посмотрела в книгу, подарок ее дяди Леопольда по случаю восемнадцатилетия, которое было ровно месяц назад. Дав на какое-то мгновение еще один шанс Полу Клиффорду, Александрина решила все-таки отложить чтение и немного поспать. Улегшись на кровать, она погасила лампу и откинулась на подушки, вслушиваясь в шум ветра, от порывов которого дребезжали тяжелые оконные стекла.


* * *


– Быстрее! – закричал человек в черном шерстяном плаще, стуча набалдашником трости в крышу закрытой кареты. Кнут кучера засвистел над головами четверки серых жеребцов, и перестук их кованых копыт участился.

– Нас вряд ли будут считать героями, если мы разобьемся, несясь по улицам, как сумасшедшие, в такую страшную ночь! – прокричал второй пассажир своему компаньону, сидящему на переднем сиденье. Голос его заглушался свистом ветра и стуком копыт о мостовую. Он схватился за поручень на двери, пытаясь удержаться на месте в раскачивающемся из стороны в сторону экипаже.

– С нами все будет в порядке, доктор Хоули! По всей Англии уже и так достаточно покойников на сегодняшний вечер! – отозвался человек в черном плаще.

Он еще раз с силой ткнул тростью в крышу и заорал:

– Быстрее, болван! У нас нет времени.

– Но, маркиз Конингем... – начал было человек по имени Хоули, но запнулся, осознав вдруг, что карета все равно не поедет медленнее по выметенным ветром улицам Лондона.

Откинув в сторону кожаную занавесь на окне, Хоули вгляделся в темноту и увидел какую-то тень позади кареты – другой экипаж, а может, просто ветку. Он отпрянул назад, на обитое бархатом сиденье, сжал сильнее поручень и, закрыв глаза, быстро забубнил двадцать второй псалом, повторяя одну строку: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня.»

Он попытался представить себе образ Всевышнего, спасающего его от невзгод, но все, что он смог,– это увидеть маркиза Конингема, неистово колотившего своей тростью о крышу кареты и заставлявшего кучера гнать еще быстрее.

– И хоть я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной... – прошептал он, повторяя еще раз, – Ты со мной... Ты со мной... Ты со мной...

– Доктор Хоули, вы молитесь? – поинтересовался Конингем, не скрывая насмешки.

Открыв глаза, Хоули нахмурился:

– А разве это не то, чем должен заниматься архиепископ в подобную ночь?

– Конечно, ваше святейшество, – насмешливо поддакнул Конингем, – но за всю Англию – не только за себя.

– Не только за себя воздаю я Господу молитвы. Я молюсь за тех четверых жеребцов, которые несутся впереди нас! – и, оглядевшись, Хоули прибавил: – И за того, кто сделал эти хрупкие рессоры для нашей кареты, кто бы он ни был!

Как бы в ответ, карета накренилась, огибая угол дома, и бесцеремонно бросила доктора Хоули, архиепископа Кентерберийского, в проход между двумя сиденьями.


* * *


– Александрина? – позвал мягкий голос. – Александрина, дитя мое, ты не спишь?

Молодая женщина приподнялась на локте и заспанными глазами уставилась на дверь, в которой, освещенная тусклым пламенем свечи, виднелась фигура женщины, укутанной в длинный капот.

– Мама, это ты? – она подалась чуть вперед, пытаясь разглядеть смутные очертания.

Женщина вошла в комнату, прикрывая пламя свечи рукой:

– Да, моя дорогая. Извини, что разбудила тебя так рано, но...

– Который час? – прервала Александрина, садясь в постели.

– Почти шесть.

Ее мать поставила подсвечник на тумбочку возле кровати и, открыв платяной шкаф, достала длинное белое платье.

– Вот это подойдет, – сказала она, подавая его дочери.

– Что происходит? – Молодая женщина почувствовала, как ее начинает пробирать холодная дрожь, и прижала платье к груди. За окнами пронзительно завыл ветер.

– Ты должна быстро одеться. У нас неожиданные гости. – Сейчас? – спросила Александрина недоверчиво. – В шесть часов утра?

– Ночная служанка сказала, что ты сладко спишь и что тебя нельзя беспокоить, но они были очень настойчивы. Боюсь, доктор Хоули напугал бедную девушку. Ты ведь знаешь, каким он иногда бывает высокопарным. Он сделал страшные глаза и сказал ей... – Мать подняла левую руку ладонью вперед, положила правую руку себе на грудь и затем произнесла самым напыщенным тоном, на который только была способна: – Мы прибыли сюда по важному государственному делу, которому все, даже спящие, должны уделять внимание.

Она хихикнула, довольная удачным подражанием.

– Архиепископ Кентерберийский тоже здесь? Чтобы меня видеть?

– И вместе с ним камергер, маркиз Конингем. Александрина встала и начала надевать платье.

– Я должна уложить волосы, – сказала она немного рассеянно. – Ты не могла бы послать за прислугой? И скажи нашим посетителям, что я встречусь с ними в гостиной.

– Ты выглядишь прекрасно, как и всегда, Александрина, – заверила ее мать. Она подошла ближе и нежно потрепала ее по щеке. – Их уже проводили в зал для гостей.

– Ты уверена, что я выгляжу достаточно хорошо? – Александрина посмотрела вниз на себя, затягивая широкий пояс на стройной талии.

Она немного нахмурилась, когда подняла руку вверх и дотронулась до длинных коричневых локонов, падавших на ее плечи:

– Неужели мне нельзя задержаться на секунду, чтобы..?

– Ты не должна заставлять их ждать. Только не сейчас, когда они проделали такой длинный путь, да еще в эту страшную ночь.

Повелительный тон матери не понравился Александрине. Она попыталась было выяснить, что происходит, но затем передумала.

– Я готова, мама, – объявила она и, подав руку матери, вышла с ней из спальни.

В коридоре было еще темно, однако в конце его виднелся свет зажженных ламп. Когда они добрались до гостиной, мать Александрины сжала ее руку, затем отпустила и подтолкнула вперед. Александрина шагнула в двери, увидела двух мужчин, быстро поднявшихся со своих кресел, затем повернулась к матери с вопросительным, почти испуганным выражением лица.

– Все будет в порядке, – ободряюще произнесла старая женщина.

Она тепло улыбнулась, ее глаза вдруг наполнились слезами:

– Иди, моя дорогая. Они ждут тебя.

Александрина была уверена, что сейчас произойдет что-то ужасное, однако, сделав глубокий успокаивающий вздох, она пошла вперед навстречу посетителям. Архиепископ Кентерберийский был одет не по сану и от этого выглядел меньше ростом, чем она всегда его себе представляла. Он сделал несколько шагов, а затем неожиданно остановился и упал на колени, как будто приготовившись произнести молитву.

Маркиз Конингем подошел вслед за своим спутником. Откинув темный плащ с правого плеча, он взял правую руку молодой женщины, поцеловал ее, и, припав на колено, провозгласил:

– Король умер. Да здравствует королева! Александрина раскрыла рот от удивления и обернулась к матери – та стояла в дверях, по ее щекам текли слезы.

– Дя... дядя Вильям? – заикаясь, произнесла молодая женщина, снова поворачиваясь к маркизу. – Дядя Вильям умер?

– Да, Ваше Высочество. Король Вильям отошел в мир иной в двадцать минут третьего этой ночью. Его последние мысли были о Вас.

– Это правда, Ваше Высочество, – вмешался в разговор доктор Хоули. – Я был рядом с ним в последнюю ночь, и он говорил о Вас.

Архиепископ опустил руку в карман своего плаща и достал оттуда сложенный вдвое листок бумаги. Развернув его, он прочитал:

– Я уверен, что моя племянница будет хорошей женщиной и хорошей королевой. Каждый моряк будет готов защищать ее до последней капли крови. Каждый моряк будет носить ее образ в своем сердце и думать о ней, как о своей покровительнице.

Он поднял глаза на Александрину:

– Я записал это настолько подробно, насколько смог запомнить.

Молодая женщина кивнула в оцепенении:

– Спасибо. Дядя Вильям всегда был очень добр ко мне.

– В конце концов, король недолго страдал, – попытался утешить ее архиепископ. – Он обратился в своих молитвах к Господу и умер счастливо и тихо.

Осознав вдруг, что двое мужчин все еще стоят на коленях, Александрина жестом велела им подняться, затем обратилась к камергеру:

– Пожалуйста, передайте мои глубочайшие соболезнования королеве Аделаиде.

– Непременно, Ваше Высочество. – Маркиз Конингем ответил легким поклоном. – С Вашего позволения, мы должны возвратиться в Виндзорский замок, чтобы передать Ваше послание. После завтрака здесь, в Кенсингтоне, соберется Тайный Совет, и, таким образом, может быть принята королевская присяга и выпущено обращение к королевству.

– Да... Конечно... – прошептала она.

– Тогда, с Вашего позволения... – Конингем снова поцеловал ее руку и направился к выходу.

Архиепископ Кентерберийский подошел и, раскланиваясь, провозгласил:

– Да защитит тебя Господь, и да придаст Он тебе силы, королева Александрина.

Новая королева только стояла и кивала головой в ответ. Неожиданно она бросила вслед уходящим мужчинам:

– Нет, только не королева Александрина. Архиепископ и маркиз остановились и повернулись в недоумении.

– Что Вы имеете в виду, Ваше Высочество? – спросил Конингем.

– Я не хочу, чтобы меня называли Александриной. Это не совсем... это не совсем английское имя для королевы Британии.

– Как Вы хотите, чтобы Вас называли?

– Может, Элизабет? – спросила ее мать, входя в комнату. Она повернулась к двум мужчинам и объяснила: – Ее отец, герцог Кентский, хотел назвать ее именем Элизабет, однако уступил желанию царя Александра, который обещал стать ее покровителем, если ее назовут Александриной.

– Нет, мама, не Элизабет, – возразила Александрина. – Я хочу воспользоваться своим средним именем – твоим именем, мама.

Она улыбнулась матери, принцессе Виктории Марии Луизе Саксонской, Кобургской и Готской.

– Виктория? – спросили в один голос архиепископ и маркиз.

– Да, Виктория.

– Но, Александрина...

– Александрина Виктория, – поправила молодая женщина свою мать. – Отныне королева Виктория.

– Да, – вмешался с энтузиазмом архиепископ, – самое английское имя для нашей новой королевы.

Лорд камергер склонил голову:

– Провозглашение будет произведено по Вашему повелению, Ваше Высочество... Королева Виктория.

Мужчины поспешили по коридору вниз, к ожидающей их карете.

– Я... я не ожидала, что это произойдет так скоро, – запинаясь, произнесла молодая королева, опускаясь на мягкую софу, обитую красным плюшем.

– Я так счастлива за тебя, – воскликнула ее мать, садясь рядом.

Королева Виктория недоверчиво посмотрела на нее:

– Счастлива? Но я не готова, я слишком молода для этого.

– У тебя все получится.

– Но я не знаю даже, с чего мне начать...

– Есть достаточно людей, готовых прийти тебе на помощь. И премьер министр, лорд Мельбурн, всегда будет стоять на твоей стороне. – Она поднялась и взяла дочь за руку. – Ну, а теперь пойдем. Нужно еще многое успеть сделать, прежде чем прибудет Тайный Совет.

Александрина Виктория позволила отвести себя назад в свою комнату. Затем ее мать вышла, чтобы послать за служанками, которые должны будут приготовить платье для новой королевы и подготовить Кенсингтонский дворец к приему высоких посетителей.

Оставшись одна, молодая женщина подошла к окну и посмотрела на восходящее солнце, лучи которого едва пробивались сквозь пелену грозовых облаков, укутавших Лондон. «Александрина... – прошептала она, дотрагиваясь рукой до оконного стекла. – Александрина Виктория... Королева Виктория...»

Почувствовав, как глаза наполняются слезами, она вытерла их тыльной стороной ладони, выпрямилась и расправила плечи. «Королева Виктория», – провозгласила она, вслушиваясь в шум ветра и представляя, что это он произносит ее имя подобно толпам народа, которые заполнят улицы в день коронации.

Неожиданно она отвернулась от окна и прошла к письменному столу. Ее дневник все еще был открыт на последней записи, и она, взяв перо и обмакнув его в чернильницу, вывела дату: «Вторник, 20-е июня, 1837 год.»

Она остановилась на мгновение, глядя вниз на страницы своего дневника. Наконец, глубоко вздохнув, начала писать, проговаривая вслух каждое слово:

«Раз уж Провидению было угодно, чтобы я оказалась в такой ситуации, я должна буду сделать все возможное, чтобы полностью выполнить свой долг перед моей страной; я очень молода и во многом, хотя и не во всем, неопытна, однако я уверена, что найдется очень немного людей, более, чем я, преисполненных благими намерениями и более, чем я, желающих делать добро...»


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

АНГЛИЯ

Июнь 1838 года


I


Вторник, 28-е июня, 1838 год.

В четыре часа утра меня разбудили выстрелы из пушек в саду, и больше я уже не смогла уснуть. Встала в семь, чувствуя себя полной сил; парк представлял собой забавное зрелище – толпы людей, вплоть до Конститьюшн Хилл, солдаты, музыканты и т.д. Я оделась и слегка позавтракала.

В половине десятого, одевшись в костюм для посещения палаты лордов, я пошла в соседнюю комнату и встретила там дядю Эрнеста, Чарльза и Феодора (который несколькими минутами раньше заходил ко мне в гардеробную), леди Лэнсдаун, леди Норманби, герцогиню Сазерлендскую, и леди Барем, всех в парадных платьях.

В десять я вошла в королевский экипаж вместе с герцогиней Сюзерландской и лордом Элбермарлем, и наше Шествие началось.

Был прекрасный день, и толпы собравшихся людей были самыми большими из всех, виденных когда-либо мною. Ничто не могло сравниться с таким огромным количеством моих верноподданных, стремившихся стать свидетелями Шествия. Их добрые шутки и клятвы в верности были исключительны, и даже не могу выразить, как я гордилась, ощущая себя королевой такой нации. Иногда мне казалось, что карета сломается в окружавшей ее огромной давке.

(Дневник королевы Виктории)


– Одежда! Одежда! – кричал старик, однако его голос терялся в куче ткани, свернутой на голове и спадающей на плечи. – Отличная одежда для покупки или продажи!

– Прочь с дороги, старый болван! – прокричал другой голос. Людская толпа бросилась вниз по улице, чуть не сбив с ног продавца одежды.

Старик зашатался под тяжестью своей ноши, получил звонкую оплеуху от одного из пробегавших мимо в сторону Петтикот Лэйн, затем отошел к каменной стене соседнего здания.

– О-одежда! – прокричал он в последний раз слабеющим, почти неслышным голосом и, наконец, потеряв всякую надежду, начал сгружать свой товар.

– Позвольте, я помогу вам, – предложил дружелюбный голос, и пара сильных рук протянулась и освободила пожилого человека от его непосильной ноши, опустив ее на землю, все еще мокрую после утреннего дождя.

– Вам не следовало выходить на прогулку в такое утро, как это, – сказал незнакомец, протягивая руку, – Меня зовут Коннор Магиннис.

Услышав последние слова, продавец, растиравший натертые тяжелым грузом плечи, остановился и оглядел незнакомца сверху донизу, обращая особое внимание на его платье. Молодой человек, назвавший себя Коннором, был одет в аккуратный, очень модный коричневый костюм, который удачно сочетался с его карими глазами и жесткими, темными волосами. Старик протянул вперед свою узловатую руку и указал на отворот куртки, затем пробормотал что-то одобрительное. Судя по тому, как выглядел джентльмен, он явно не относился к простолюдинам, покупающим подержанную одежду в лавке старьевщика. На нем были узкие, входящие в моду штаны – хотя и не настолько облегающие, чтобы можно было видеть очертания ног, – похожие на те, которые любили носить городские франты. Его костюм прекрасно дополнялся широким белым жилетом и скромным шейным платком, поддерживающим края стоячего воротничка.

Увидев, что Коннор все еще протягивает руку, старик ухватился за нее с неожиданной силой.

– Вы хотите выбрать что-нибудь новенькое? – спросил он.

– Нет. Не сегодня.

Старик пробормотал себе под нос:

– Он говорит «не сегодня». Точно, как и все остальные.

Он нагнулся над своей ношей, как будто желая проверить, не было ли украдено что-нибудь за его спиной. Коннор усмехнулся.

– Думаю, не следует ожидать бойкой торговли в День коронации. Другое дело, если бы вы продавали имбирный лимонад или пироги с рыбой. – Он указал в сторону переулка на продавцов, которые выстроились вдоль зданий возле своих прилавков и продавали, казалось, все, начиная от устриц и кончая крошечными пончиками, горами наваленными на подносах. – Но одежду? В такой день?

– А почему бы и нет? – вызывающе нахмурился старик. – Простым людям нужна одежда независимо от того, какой сегодня день.

– Я бы сказал, что простых людей сегодня утром одежда королевы волнует больше, чем их собственная.

Старик проворчал в ответ:

– А я говорю, все это глупости. Она уже год как королева – с тех пор, как король Вильям умер в прошлом июне.

– Но ведь должен был пройти год траура. Он прошел, и сегодня коронация.

Старик пожал плечами:

– Ну и какое мне до этого дело? Она слишком молода, чтобы я стал обращать на нее внимание. Так же, как и вы, позволю себе заметить.

– Ей только девятнадцать, а мне уже двадцать один.

– Ну, вам лучше поторопиться, а то пропустите шествие. Оно как раз для таких молодых простаков, как вы. А для людей, подобных мне, оно ничего не значит.

Коннор поднес указательный палец к брови, как будто собираясь отдать честь:

– Ну, тогда всего хорошего, сэр. Удачи вам с вашим товаром.

Старик что-то проворчал, однако на его лице мелькнуло подобие улыбки, когда он снова нагнулся, чтобы пересчитать и отсортировать вещи. Коннор уже спускался по переулку, когда снова услышал громкий голос: «Одежда! Одежда! Отличная одежда для покупки или продажи!»


* * *


Росс Баллинджер, облачившись в новый синий парадный костюм, чувствовал себя в нем довольно уютно. Мачеха критически разглядывала его со всех сторон.

– Ты уверен, что не слишком жмет? – спросила она.

– Нет, все отлично, – заверил он мачеху и поправил белый шелковый шейный платок.

– А «отцеубийца» – не тугой? – Она прикоснулась к завернутым кверху уголкам воротничка, обычно называемого «отцеубийцей» из-за распространенного в ту пору мифа о том, как некий щеголь-студент однажды вернулся домой в воротничке, затянутом столь туго, что, когда он обнял своего отца, натянутые как струна края воротничка перерезали горло бедному старикану.

– Нет, на самом деле, все просто отлично, – произнес Росс, казалось, уже в сотый раз.

– Но в Вестминстере будет смертельно жарко. Ты ведь не хочешь подвергаться риску и...

– Прошло уже больше года после того эпизода. – Он сделал ударение на слове «эпизод», которым с детства называл нередкие приступы астмы.

– Да, но сегодня повсюду такая суета и неразбериха. Я просто не хочу...

– Со мной все в порядке, Ифигения, – повторил он снова. – И если от вида новой королевы у меня перехватит дух, я обещаю немного ослабить шейный платок.

– Ты дерзишь мне? – она потрепала его по подбородку.

– Ты права, как никогда. – Юноша сделал несколько шагов назад и поднял руки вверх. – Ну, а теперь скажи мне, как я выгляжу?

Ифигения прищурила один глаз и оценивающе осмотрела его с головы до ног. Росс был привлекательным молодым человеком, восемнадцати лет от роду, прилагающим немало усилий, чтобы избавиться от приступов астмы, из-за которой большую часть своего детства он провел в постели. За последний года юноша значительно прибавил в росте, и, хотя он все еще оставался довольно худым, костюм сидел на нем просто восхитительно. Росс был чуть выше шести футов, с голубыми глазами и желтовато-коричневыми волосами, выдающимся вперед подбородком и большим, выразительным ртом, глядя на который, можно было предположить, что со временем его обладатель станет мужчиной, с чьим мнением будут считаться.

Ифигения одобрительно произнесла:

– Ты выглядишь просто царственно.

Она похлопала по широким бархатным отворотам его костюма:

– И этот камзол так хорошо подчеркивает цвет твоих глаз. Ты достоин того, чтобы пойти на коронацию простолюдином, а вернуться домой королем.

Чувствуя, что начинает краснеть, Росс прошел через гостиную к выходной двери:

– Я лучше пойду. Зоя пришлет за мной карету.

– У тебя достаточно времени. Я подумала, что ты можешь сперва зайти на склад. Уверена – твой отец хотел бы посмотреть, как ты выглядишь.

Росс немного нахмурился. Он знал, что Эдмунд Баллинджер чувствовал себя горько обиженным: его не пригласили на коронацию, в то время как этой чести удостоилась семья двоюродного брата, лорда Седрика Баллинджера. Как раз с дочерью Седрика, Зоей, молодой человек собирался принять участие в церемонии, присутствовать на которой хотел бы весь Лондон, а если сказать точнее – вся Англия.

– Ты ведь зайдешь на склад, не так ли? – Ифигения подошла к двери и открыла ее перед ним.

– Я не уверен, что это было бы разумнее...

– Обещай Ифигении, что ты это сделаешь, – попросила она с кокетливой гримаской.

Росс покорно вздохнул:

– Конечно, если ты так этого хочешь.

– Да, я хочу, – произнесла женщина, подаваясь немного вперед, чтобы поцеловать его в краешек губ. – И ты ведь будешь вежлив со своим дядей Тилфордом, когда встретишься с ним на коронации?

Не было секретом, что Росс, как и все Баллинджеры, на дух не переносил брата Ифигении, который использовал любую возможность, чтобы похвастаться близкой связью с их семьей. Но Росс знал, что мачеха очень любит своего младшего брата, и кивком головы подтвердил, что сделает так, как ему велено.

– Вот и молодец. – Она откинула упавший на его лоб локон, повернула за плечи и направила в сторону выхода.

Росс начал было спускаться по мостовой, но затем остановился и оглянулся назад на Ифигению, которая стояла в дверях. Ее темное платье из легкой ткани не скрывало достоинств пышной фигуры, густые темные волосы свободно спускались на плечи. Несмотря на то, что в тридцать девять лет Ифигению нельзя было уже считать молодой, она хорошо сохранилась для своего возраста и казалась ближе к восемнадцатилетнему пасынку, чем к сорокашестилетнему мужу. Глядя на мачеху, Росс понимал, почему отец был без ума от нее, когда они встретились десять лет назад, всего через несколько месяцев после смерти матери. И он не мог не удивляться тому, как мало уделяет ей внимания отец сейчас.

– Поспеши! – крикнула Ифигения, махая ему рукой. – И скажи Эдмунду, чтобы не опаздывал к обеду!

Росс прошел несколько кварталов, расположенных на пути от их скромного дома, стоящего сбоку от улицы Коммершл Роуд в Шедуэле, к складу своего отца, который тот арендовал в районе судоверфей, к востоку от лондонской башни на северном берегу Темзы. Рано утром прошел дождь; небо еще не прояснилось, и холодный воздух заставил Росса поднять воротник повыше. Когда сквозь туман проступили очертания большого кирпичного дома, в котором велись семейные дела по импорту и экспорту, он отметил про себя, что на широких дверях начинает вытираться краска. Эти двери были изготовлены для Торговой Компании Баллинджеров шестнадцать лет назад, тогда, когда Эдмунд получил полный контроль над Компанией по Экспорту и Импорту Баллинджера – Магинниса после осуждения своего бывшего партнера, Грэхэма Магинниса. Этого осуждения он добился путем подкупа и обмана.

Передняя дверь была открыта, и когда Росс позволил себе зайти внутрь, он на мгновение закрыл глаза и вдохнул знакомый, резкий аромат чая – основной части импорта Торговой Компании Баллинджера. Быстро пройдя сквозь небольшую прихожую, он оказался в огромной, похожей на пещеру комнате, которая занимала большую часть здания. В ней как обычно, было темно; ни одна из ламп не горела, а закопченные сажей окна почти не пропускали солнечного света. Комнату разделяли длинные ряды деревянных ящиков, поставленных один на один и возвышавшихся примерно футов на десять над полом, застеленным широкими досками. С металлических балок потолка свисала сеть канатов и веревок, расположенных таким образом, чтобы можно было снимать сверху более тяжелые ящики и передвигать их в сторону массивных задних дверей, выходящих к верфям.

Росс удивился, не обнаружив в комнате рабочих. Его отец позволил большинству из них не приходить на работу по случаю коронации, но, как предполагал юноша, должен был оставить команду для разгрузки «Жардин», шхуны компании Матесон, прибывшей накануне. Было непохоже, чтобы отец передумал и отпустил всех людей.

Росс уже собрался было уйти, когда вспомнил, что передняя дверь оказалась незапертой. Это говорило ему о том, что отец находится где-то неподалеку. Он решил пройти в конец склада, туда, где виднелась небольшая контора Эдмунда. С уверенностью можно было сказать, что за мутным дверным стеклом горит свет.

Росс направился в проход между рядами чая, импортированного из Китая. Каждый ящик был отмечен специальным символом, называемым зарубкой, который говорил торговцу о том, какой тип чая находится в этом ящике, какого он качества и из какой провинции доставлен. Черный чай был более популярным, так как он хранился намного лучше, чем нежный зеленый чай, который быстро портился на сыром морском воздухе во время долгого, от четырех до шести месяцев, путешествия. Зеленые сорта чая стоили, соответственно, намного дороже, так как их нужно было запечатывать в специальные, обитые свинцом контейнеры для того, чтобы сохранить качество.

Ладони Росса заскользили по зарубкам, смысл которых он научился понимать еще с детства. Там был сорт «богья», более очищенный и вкусный «кон-гоу» из Фуцзяна, был также сорт «пекой», награжденный специальным призом, и грубый, с горьковатым привкусом «твэнкэй». Здесь же стояли небольшие, обитые цинком ящики, в которых хранились изысканные королевские и растертые в порошок сорта зеленого чая из Чекьянга, Анхвея, и Кьянгси.

Ближе к задней части склада находились гораздо более длинные, узкие упаковки шелковой ткани, большая часть которых будет доставлена кораблями к берегам Америки и продана за табак и сахар. Упаковки поменьше содержали фарфор, лакированные коробочки и киноварь, которая придавала воску для печатей ровный красноватый оттенок.

Подойдя к двери конторы, Росс приготовился было постучать, но резко отдернул руку, услышав странный визг, раздавшийся из-за двери. Первое, что ему пришло на ум, это то, что его отец гоняется по конторе за поросенком, однако неожиданно визг перешел в глубокие женские вздохи, сопровождаемые еще более глубоким стоном, принадлежавшим, несомненно, отцу.

Росс отшатнулся к стене рядом с дверью и почувствовал, как тошнота подступает к горлу. Он не мог дышать, тело окаменело и не слушалось его. Он понуждал себя уйти, но не мог оторваться от стены, спиной чувствуя равномерные толчки, не оставлявшие никаких сомнений в происхождении стонов с другой стороны.

– Нет! – завыл голос, и хотя этот голос казался незнакомым и искаженным, Росс определил, что он принадлежит отцу. – Нет! Нет!

– Да! – закричала женщина, в то время как удары в стену резко прекратились. – Да-а-а-а-а-а...

Росс постоял какое-то время на месте, пытаясь дышать потише. Возможно, это не мой отец, говорил он себе, понимая всю глупость подобного предположения. Наконец, глубокий, резкий голос Эдмунда Баллинджера окончательно прояснил, кто же именно находится в комнате:

– Тебе лучше убраться отсюда до того, как вернутся остальные. И чтоб никому и ничего об этом, запомни, иначе окажешься на улице, там, где я тебя нашел.

Прислонившись ухом к стенке, Росс расслышал звук, похожий на поцелуй, затем раздался звон монет.

– Теперь вали отсюда. Мне еще нужно работать.

Неожиданно Росс осознал всю нелепость своего положения. Но прежде чем он смог сдвинуться с места, дверь в контору распахнулась, и оттуда вышла женщина. Закрывая за собой дверь, она повернулась и встала, как вкопанная, обнаружив перед собой сына своего хозяина. Росс тоже узнал эту женщину, одну из трех поденщиц, выполнявших обязанности по общей уборке на складе. Ей было далеко за двадцать, и ее с небольшой натяжкой можно было бы посчитать привлекательной, если бы она не была такой неопрятной и грязной. Ее бесформенное платье было сшито из грубого миткаля, когда-то покрашенного в красный цвет, но теперь выцветшего и приобретшего коричневый оттенок. Поношенная одежда была порвана и заштопана, даже в лучшие свои дни она не могла бы назваться приличной. Сейчас же, после того, что произошло в конторе, платье выглядело еще более измятым и отвратительным.

Женщина – Росс вспомнил, что ее зовут Кларисса, – пыталась что-то сказать, но слова застревали у нее в горле. Она посмотрела вниз на свои руки, и Росс заметил блеск серебряных монет. Когда она опять подняла на него свои глаза, в них стояли слезы. Росс не знал, было ли чувство стыда вызвано тем, что делал с ней его отец, или разящим несоответствием между ее одеждой и тем, как был одет он сам. Женщина выглядела такой беспомощной и растерянной, что Россу захотелось ее утешить. Он уже было открыл рот, чтобы сказать ей что-нибудь, как вдруг она подхватила свою длинную юбку и кинулась бежать.

Росс подождал, пока женщина скрылась в подсобной комнате, которой пользовались поденщицы, а затем повернулся к закрытой конторе, одолеваемый сомнениями насчет того, что же ему делать дальше. Его дыхание уже выровнялось, и он чувствовал себя значительно лучше. Юноша решил все же не показываться на глаза отцу в такой момент, повернулся на каблуках и быстрым шагом направился в сторону передней двери.

– Росс! – раздался громкий голос, когда тот уже был почти у выхода. – Это ты, мой мальчик?

Остановившись, Росс услышал тяжелые шаги отца, идущего по проходу.

– Что ты здесь делаешь, сынок? – спросил Эдмунд. Росс повернулся лицом к отцу, который, казалось, только что засучил рукава своей рубашки. На нем не было ни жилета, ни куртки, ни даже шейного платка и воротничка.

– Что-то не так? – спросил Эдмунд, останавливаясь перед Россом. Его темные, густые брови поднялись вверх в ожидании ответа.

Он был несколькими дюймами ниже и намного более мускулистым, чем сын, чертами напоминавший свою мать.

Стоя под потемневшим взглядом отца, Росс почувствовал, как его охватывает беспокойство.

– Я... э-э, Ифигения хотела, чтобы я зашел перед тем, как идти на... – язык его вдруг стал тяжелым, ноги прилипли к полу.

– Ифигения послала тебя? – спросил Эдмунд, недоверчиво прищурившись.

Неожиданно Росс поймал себя на том, что смотрит в сторону подсобной комнаты, куда скрылась поденщица. Он быстро опустил глаза вниз, однако отец уже успел сообразить, в чем дело.

– Послала, чтобы следить за мной, я полагаю,– произнес Эдмунд, в его темных глазах появился зловещий огонек, а руки сжались в кулаки.

– Нет, отец, – сказал Росс почти шепотом, поднимая глаза. – Я только приготовился пойти с Зоей, и Ифигения подумала, что ты, возможно, захочешь посмотреть, как на мне сидит костюм.

Эдмунд с сомнением посмотрел на сына, затем, кажется, поверил такому объяснению. Он указал пальцем на шов на правом отвороте камзола:

– Отличная работа. Кто шил костюм?

– Генри Клекнер.

– Я так и думал. Нельзя отрицать того, что их племя умеет превосходно работать. И как много он «зажидил»?

– Я не уверен. Я думаю, что...

– Не имеет значения, – оборвал отец и махнул рукой, показывая, что ответ и на самом деле его не интересует, – Хорошо, если только в два раза. Как только кто-нибудь из этих жидовских портных промахнется, вдевая свою нитку в иголку, нам, христианам, нужно будет сразу прекратить им переплачивать.

Он осклабился, довольный удачной шуткой.

– Я должен был идти к миссис Симмонс, но Ифигения думала, что сегодня...

– Я ничего не хочу слышать о сегодня. – На скулах Эдмунда заиграли желваки, показывая, как горько ему было не получить приглашения на коронацию.

– Мне вовсе не обязательно идти... Я имею в виду то, что если здесь нужно сделать какую-нибудь работу... – Росс осмотрелся вокруг, старательно отводя взгляд от комнаты, в которой скрылась женщина.

– Нет. Твоя кузина ждет тебя.

– Зоя поняла бы. Эдмунд покачал головой:

– Поди прочь, немедленно. Мне здесь и одному хорошо. Росс захотел спросить, где все рабочие, но подумал, что ему лучше повернуться и уйти.

– Росс..! – крикнул отец ему вслед.

– Да? – Росс остановился перед дверью, которая вела к переднему выходу.

– Я, э-э... – отец нерешительно переминался с ноги на ногу, – я надеюсь, ты ничего не расскажешь Ифигении о...

– Ифигении? Но ведь мне нечего ей рассказывать, не так ли?

Эдмунд долго смотрел на сына, затем широко улыбнулся:

– Разумеется, нечего.

Он подошел и похлопал Росса по плечу:

– Ты вырос – стал мужчиной, а я даже этого не заметил. Вот почему я принял решение послать тебя в Китай.

У Росса перехватило дыхание:

– Ч-что?

– В Китай, сынок. Разве ты не умолял последние пару лет о том, чтобы я послал тебя за границу?

– Да, но я даже не думал...

– Сейчас тебе восемнадцать. – Отец махнул рукой назад, в сторону склада, – Когда-нибудь все это станет твоим. Я бы сказал, что пришла пора тебе заняться настоящим делом.

– Но Китай? – спросил Росс нетерпеливо, – когда?

– Через пару месяцев. Нужно основательно подготовиться к тому, чтобы достойно представлять Торговую Компанию Баллинджеров в Кантоне следующей весной. Разумеется, если ты хочешь туда поехать.

– Хочу ли я? Конечно, хочу. Но почему сейчас? Ты всегда говорил, что нужно подождать, пока мне не исполнится двадцать один.

Эдмунд осмотрел сына с головы до ног:

– Кажется, я только сейчас осознал, как ты вырос... Каким ты стал мужчиной.

Росс с гордостью выпрямился и расправил плечи:

– Тебе не придется пожалеть о своем решении, отец. Эдмунд ответил, взвешивая каждое слово:

– Я уверен, что не пожалею.

Молодой человек опять направился к выходу, затем остановился в проходе и нерешительно обернулся назад:

– Ты, действительно, имел в виду именно это?

– Что? То, что ты стал мужчиной?

– То, что позволяешь мне отправиться в Китай.

– Начиная с сегодняшнего дня и до августа ты не должен натворить глупостей... – отец сделал паузу, чтобы усилить впечатление от сказанных слов, – ...ничего такого, что могло бы показать мне, что ты еще несмышленый мальчишка. Я не хотел бы посылать маменькиного сынка в Китай.

Бросив взгляд поверх отца, Росс увидел Клариссу в дверях подсобной комнаты. На этот раз он не опустил глаз, посмотрел сперва на женщину, затем на отца и отчетливо произнес:

– Тебе не стоит беспокоиться за меня, отец. Пошли меня в Китай, и я докажу, что Росс Баллинджер – не маменькин сынок.

Быстрым шагом Росс покинул здание.


II


Зоя Баллинджер вертелась перед огромным, от пола до потолка, зеркалом, критически оглядывая платье, надетое по случаю коронации. Туго зашнурованный корсет, стягивающий осиную талию, и пышная юбка производили впечатляющий эффект. Платье было сшито вручную из китайского золотого шелка, оборки отделаны голубой тесьмой. Восхитительный наряд прекрасно дополнялся белой мантильей, украшенной переливающейся на свету шкуркой горностая.

В зеркале Зоя увидела старшего брата, который нетерпеливо переминался в дверях, недовольно хмурясь. Остин Баллинджер был неуклюжим молодым человеком, двадцати семи лет от роду. У него были длинные темные волосы с пробором посредине и густая, коричневая, с рыжим оттенком борода. Его невыразительные, узко посаженные глаза глядели сейчас еще более строго и придирчиво, чем обычно.

– Ты сама создаешь себе трудности, – сказал он, продолжая спор, который они вели с самого утра. – Все считают, что Бертье – превосходная добыча... очарователен, полон сил и не так плохо выглядит, по крайней мере, так, кажется, считают девушки.

– Я знаю, что он привлекателен, – согласилась Зоя. – Но ведь на самом деле, Остин, ты должен признать, что Бертран Каммингтон – самый настоящий хлыщ.

Она опять посмотрела в зеркало и поправила бриллиантовую брошь на груди.

Остин шагнул в гардеробную младшей сестры.

– Хлыщ? – Он остановился, раскачиваясь на каблуках взад и вперед и заложив большие пальцы рук в маленькие кармашки своего черного жилета. Остин еще не успел надеть официальный наряд, в котором должен был идти в Вестминстерское аббатство. – А твой кузен разве не хлыщ?

– Росс – душка, – произнесла Зоя, потянув за край мантильи так, чтобы та легла ровнее на плечи. – И не забывай, он ведь и твой кузен тоже.

– Люди не так вас поймут. Они подумают, что вы с Россом... ну, больше, чем просто кузен и кузина.

Зоя повернулась и уставилась на брата:

– А если бы это было на самом деле так?

Откинув голову назад, Остин громко захохотал, брызгая слюной:

– Ради всех святых, вы же родственники!

– Непрямые.

– Конечно, у тебя нет никаких намерений относительно Росса. Он ведь не более, чем маленький недоразвитый слюнтяй, у которого нет никакого будущего, за исключением разве что карьеры захудалого торговца.

– Но в этом нет его вины, – возразила Зоя, затем в недоумении покачала головой и произнесла:

– Как будто есть что-то предосудительное в том, чтобы быть торговцем. Разве плохо, что корабли Эдмунда плавают по всему миру – от Индии до Восточной Африки?

– Они ведь не принадлежат Эдмунду, он арендует их у других. Но даже если бы у него был целый флот, тебе все равно не пристало бы прыгать вокруг такого сосунка, как Росс.

– Тебе бы больше понравилось, если бы я прыгала вокруг старых развратников вроде Бертрана Каммингтона? – Повернувшись, она начала укладывать свои каштановые волосы.

– Старых развратников? Но Бертье не старше тридцати!

– Слишком уж старый для своих тридцати, – отпарировала Зоя.

– Единственное, что есть старого у Бертье, так это его родословная. Лорд Генри и леди Вирджиния Каммингтон пользуются повсюду уважением и признанием...

– Я иду на коронацию с Россом. Это решено, и не надоедай мне лишний раз.

Черты Остина смягчились. Он подошел к Зое, стоявшей к нему спиной, и, понизив тон, произнес вкрадчивым голосом:

– Пожалуйста, отнесись с пониманием к причинам, которые побуждают меня это делать. Конечно, нет ничего плохого в том, что в аббатство тебя будет сопровождать кузен Росс. Но Бертье тоже будет там. Ты ведь знаешь, как ты ему нравишься. Я только подумал о том, что если ты найдешь для него немного места в своем холодном сердце и уделишь ему хоть капельку своего драгоценного внимания, это поможет развеять слухи и домыслы, которые ходят в связи с твоей чрезмерной привязанностью к Россу.

– Мои привязанности – мое личное дело.

– Разумеется. Но...

– И не меньше, кстати, можно сказать о твоей привязанности к нашей дорогой Леноре.

Остин запнулся от неожиданности и на мгновение потерял дар речи.

Зоя усмехнулась, глядя на него в зеркало.

– Не строй из себя невинную овечку. Я видела, какими глазами вы смотрели друг на друга. Да и Джулиан, по моему, не теряет времени даром, – добавила она, упоминая другого своего брата, которому недавно исполнилось двадцать три года.

– Я? И Ленора? Но ведь она... она же...

– Жена Тилфорда? – подсказала Зоя. – С каких пор это стало препятствием для Леноры?

– Между мной и Ленорой ничего нет! – воскликнул Остин, защищаясь. – Совсем ничего!

– Возможно, пока нет. Но эта женщина давно на тебя глаз положила, попомнишь мои слова.

– А Росс на тебя глаз не положил? – спросил Остин, пытаясь перевести щекотливый разговор на тему, которая касалась Зои, а не его самого.

– Конечно, нет. Мы друзья, и не более того.

– Тогда почему бы не дать шанс Бертье?

– Бертран Каммингтон мне не интересен.

– А тебе вообще кто-нибудь интересен?

Зоя вздохнула и пожала плечами:

– В данный момент – нет. Может, когда-нибудь...

– Ты превратишься в брюзгливую старую деву прежде, чем найдешь мужчину, который будет отвечать всем твоим сумасбродным требованиям.

– Мне всего девятнадцать.

– Вот почему я и беспокоюсь за тебя, – положив руку на плечо Зои, Остин легонько сжал его.

– В девятнадцать лет ты должна думать о замужестве и детях. Тебе следует проводить время среди молодых неженатых мужчин нашего сословия, а не с твоим купчишкой-кузеном, несмотря на все ваши там привязанности, и каким бы он душкой... – он передразнил голос Зои, выговаривая слово «душка», – ...не был.

– Не приставай ко мне со всей этой ерундой! – Повернувшись к брату лицом, девушка легко толкнула его ладонью в грудь, как будто желая выставить за дверь. – А теперь уходи, скоро прибудет Росс, а я еще не готова ехать.

– Не только я о тебе беспокоюсь, Зоя. И мама, и отец...

– Только ты, Остин. И ты об этом прекрасно знаешь. Ты боишься, что я или Джулиан в один прекрасный день наделаем глупостей и лишим тебя шанса получить когда-либо место в парламенте. – Она сделала паузу, ожидая, что он отвергнет обвинение и, не дождавшись, продолжила: – Ну, наш братец скоро отплывет на корабле в Индию. Что же касается меня, тебе не стоит бояться скандала. Мы с Россом на самом деле всего лишь друзья, и хоть я и не в восторге от твоего приятеля Бертье, я уверена, что мужчина, на котором я в конце концов остановлю свой выбор, будет соответствовать моему положению в обществе.

– Ты неправильно меня поняла... – Остин протестующе поднял руки.

– Да уйдешь ты, наконец, или нет, Остин. Мне нужно готовиться к коронации. – Она подтолкнула его в сторону гостиной.

Остин, похоже, смирился со своим поражением:

– Я дам тебе знать, когда прибудет твой эскорт.

– Я хочу, чтобы ты был вежлив с Россом, когда он здесь появится.

– Не волнуйся за меня. Я сделаю все возможное, чтобы с твоим маленьким хлыщом – то есть, я хотел сказать, другом – обошлись, как подобает.

Зоя уже была готова опять наброситься на Остина, но тот скрылся в гостиной. Возмущенно покачав головой, она повернулась к зеркалу и посмотрел на себя – высокая, стройная, с гибкой фигурой и классическими формами. Как всегда, она и на этот раз осталась недовольна собой. Ее скулы были слишком высоки и выдавались немного вперед, а подбородок выглядел слишком острым. Однако, кожа была изумительно гладкой и чистой, а глаза... да, она была более чем удовлетворена своими глазами.

Из троих детей Седрика и Сибиллы Баллинджеров, только у Зои были глаза ее деда Вильяма – не карего, а редкого по красоте изумрудно-зеленого цвета, которые одновременно и зачаровывали, и приводили в замешательство каждого, на ком она останавливала взгляд. Что-то в этих бездонных, загадочных глазах говорило Зое о том, что она не должна превращать свою жизнь в привычную и удобную для людей ее круга рутину. Она должна не отдавать свою душу и тело человеку, подобному Бертрану Каммингтону, а искать чего-то более волнующего, необычного – может, даже скандального. Она должна ждать мужчину, который сможет смело заглянуть в эти непроницаемые зеленые глаза и не убояться их головокружительной бездны и того ослепительного света, который скрывается за ней.


* * *


Пройдя не более мили, Коннор Магиннис присоединился к толпе, спешащей вниз по Петтикот Лэйн к широким улицам, по которым должна была проезжать процессия королевы Виктории. Несмотря на то, что вот-вот мог пойти дождь, у уличных торговцев – по крайней мере, у тех из них, которые продавали еду и напитки, – дела шли очень бойко. К ним непрерывно подходили прохожие и покупали всевозможные пирожки с начинкой, горы которых громоздились на широких подносах, или рыбу – жареную и соленую. Большинство торговцев стояли рядом со своими лавками и довольно кивали головой, считая монеты. Некоторые из наиболее предприимчивых шли навстречу толпе, толкая людей неуклюжими лотками и громко крича: «Лимонад! Лимонад! Полпенни кружка! Полпенни кружка! Шипучий лимонад!»

Для продавцов ненужных в такой день вещей – ножниц, карманных ножей, карандашей, стальных перьев, всевозможных дешевых безделушек – сегодняшняя ярмарка явно не удалась. И на самом деле, многие из них, казалось, дремали возле своих прилавков или задумчиво покачивались, окутанные клубами табачного дыма. Но как только какой-нибудь прохожий показывал, хотя бы взглядом, что интересуется предлагаемой вещью, торговец моментально оказывался на ногах и с учтивым и внимательным видом начинал расхваливать «самый лучший товар и самые низкие цены во всем Лондоне – да какое там! Во всей империи Ее Величества!»

Коннор приближался к углу квартала, которым заканчивался деловой район Петтикот Лэйн, когда увидел большое количество людей, собравшихся посмотреть на нечто необычное. Подойдя поближе, он мельком разглядел, что, похоже, посреди улицы шла драка, окруженная многочисленными зеваками. Некоторые горожане останавливались, чтобы посмотреть на происходящее, остальные, менее любопытные, огибали крут и двигались дальше.

Коннор попытался пробраться через толпу к источнику всего этого шума и суматохи. Повсюду он натыкался на женщин в изношенных и давно потерявших цвет платьях, мужчин в потрепанных костюмах, которые махали кулаками и криками подбадривали дерущихся. Завсегдатаи маленькой таверны неподалеку, одетые более прилично, оставили за грязными стойками свой виски и кружки с пивом и высыпали на улицу, чтобы поглазеть на забавное зрелище.

– Врежь ему! Не жалей! – закричал какой-то лондонский оборванец из толпы. По его давно немытой, спутанной бороде стекала противная желтая пена. Он ударил себя кулаком в ладонь и смачно сплюнул табачную жвачку на утоптанную землю.

Коннор шагнул было в сторону, чтобы обойти всю эту нечисть, однако в этот момент его внимание привлек высокий тонкий вопль избиваемого. Возможно, он принадлежал какой-нибудь проститутке, сотни которых наводняли этот район города, возможно – просто ребенку.

– Ах ты, проклятый жиденок! – закричал другой голос. – Прикончи эту жидовскую морду!

До Коннора вдруг дошло, что всеобщая ненависть была направлена на одного из многочисленных маленьких еврейских торговцев, которых часто можно было видеть на улицах Лондона продающими свой товар из небольших ручных тележек или – кто победнее – из холщовых заплечных мешков.

Когда Коннор протиснулся немного вперед, он увидел нескольких нищих, разгребающих груду раздавленных апельсинов и пытающихся выбрать оттуда что-нибудь пригодное для пищи. Очевидно, явившийся объектом нападения мальчик принадлежал к числу уличных торговцев фруктами, и грязная, воняющая потом толпа с радостью ухватилась за возможность избавить его от тяжелого груза.

– Пошел вон, паршивый ублюдок! – заорал, повернувшись, огромный, похожий на борова, мужчина, когда Коннор навалился на него сзади, пытаясь пробиться в центр круга.

Пропитое лицо гиганта представляло собой сплошной клубок кровянистых прожилок, выступающих на грубой, посиневшей от алкоголя коже. Он схватит Коннора за рукав, видимо, желая добавить что-то еще, но тот резким рывком освободил руку и шагнул на свободное от людей пространство импровизированного ринга.

Нападению подвергся мальчик на вид чуть больше десяти лет. Его курчавые темные волосы были взъерошены и покрыты слоем дорожной пыли. Он был одет в старую, но еще довольно крепкую курточку, характерную для представителей его сословия. Трое нещадно избивавших его парней выглядели гораздо хуже; Коннор принял их за ирландских хулиганов. Они повалили еврейского мальчика на землю и безжалостно пинали ногами, а возбужденная жестоким зрелищем толпа ревела: «Жидовская морда! Грязная свинья!» Хотя последний эпитет не имел ничего общего с тем, как выглядел мальчик, он являлся популярной в то время кличкой для евреев, отражавшей распространенную в народе неприязнь ко всему, что можно было считать чужеземным и инородным.

Коннор родился в Америке, его предки были выходцами из Шотландии и Ирландии, и он достаточно долго прожил в Англии, чтобы не считаться иностранцем. Вместе с тем, он часто чувствовал себя чужеземцем, и, наверное, именно это вызвало у него симпатию и жалость к еврейскому пареньку, который, скорее всего, родился в Лондоне, но которому суждено было всегда оставаться изгоем на своей родной земле. Кроме того, Коннор терпеть не мог, когда кого-либо избивали на его глазах, неважно, за что – за слишком ли высокую цену, которую заломил продавец, или за то, что он пытался сбыть гнилые фрукты, выдавая их за свежие. Скорее всего, ирландские хулиганы захотели прибрать к рукам чужую территорию и именно сегодня решили показать «грязной свинье», кто теперь здесь будет хозяином. Картину, подобную этой, можно было довольно часто видеть на улицах Лондона, которые постепенно начинали наводняться нищими ирландскими подростками, пытавшимися выжить более зажиточных евреев, ведущих почти монопольную торговлю в большинстве районов города.

– Вставай, жиденок, хватит валяться! – один из хулиганов что есть силы пнул ногой свою жертву, лежащую в грязи без движения.

Несчастный паренек в ответ только крепче вцепился в холщовый мешок и попытался защитить голову руками.

Два других хулигана схватили мешок и принялись сдирать его с плеча мальчика. Через несколько секунд он полетел в толпу и был тотчас разорван в клочья грязными, нетерпеливыми руками, жаждущими поскорее добраться до его содержимого.

– Ну, довольно! – крикнул Коннор Магиннис, двинувшись к центру круга.

Ирландские подростки на какое-то мгновение подняли головы, затем, как ни в чем не бывало, вернулись к своему занятию. Один из них вцепился в кудрявые локоны мальчика и, потаскав его по грязной, утоптанной земле, швырнул на спину.

– Вы что, не слышали? Хватит! – Коннор бросился вперед и сильной рукой схватил ирландца за запястье, стиснув его с такой силой, что хулиган вскрикнул от боли и разжал пальцы, выпустив волосы мальчика.

– Что, черт подери, тебе нужно?! – прогрохотал чей-то голос из толпы. – Оставь их, пусть развлекаются!

Коннор почувствовал, как кто-то сзади сгреб рукой ворот его коричневого костюма и, обернувшись, обнаружил перед собой знакомую рожу, хозяин которой уже пытался один раз с ним поспорить.

– Это не твое вонючее дело! Ты понял меня, недоносок? – громила изрыгнул слова откуда-то из глубины необъятного желудка, дохнув хмельным перегаром на Коннора, который был заметно ниже и выглядел значительно слабее своего оппонента.

С силой рванувшись вперед, Коннор высвободил ворот и, когда пожелтевшие от табака пальцы громилы попытались снова вцепиться в трещавшую по швам материю, оттолкнул его рукой. Огромный человек, не в силах сдержать азарта, согнул колени и приготовился нанести тяжелый, медлительный, размашистый удар. Этого, казалось, Коннор только и ждал от счастливого в своей наивности громилы. Пропустив его кулачище рядом с головой, Коннор шагнул в сторону, покрепче уперся ногами в землю и, собрав все силы, нанес сопернику такой оглушительный удар в зубы, что звук его, наверное, был слышен на соседних улицах. По телу громилы прошла дрожь, он закачался из стороны в сторону, пытаясь удержать равновесие.

Из толпы раздались возбужденные вопли, и Коннор подумал о том, что если он вовремя не справится с этой горой мяса, ему придется очень туго. Сильно отведя правую руку назад, Коннор, не торопясь, прицелился и выстрелил кулаком прямо в качающееся напротив него брюхо. Громила переломился пополам, хрюкнул что-то нечленораздельное и рухнул на пыльную дорогу.

Со всех сторон понеслись одобрительные возгласы; толпе, собравшейся поглазеть на увлекательный спектакль, было совершенно наплевать на то, кто дерется и почему. Коннор заметил, что этот инцидент привлек внимание молодых хулиганов, которые в этот момент, казалось, совершенно забыли о своей жертве. Решив воспользоваться их замешательством, он сделал несколько шагов по направлению к ним и крикнул:

– А теперь валите отсюда! Оставьте парня в покое!

Трое подростков никак не отреагировали, только переглянулись, не зная, что им делать дальше. Коннор схватил за шиворот того, который был поближе, и с силой толкнул в сторону окружавших ринг оборванцев:

– Давай, иди! Тебе нечего здесь больше делать. Оставшиеся двое заколебались. Один из них глянул вниз, на лежащего без движения мальчишку и процедил сквозь зубы, обращаясь ко второму: «Ладно, пойдем. На первый раз с него достаточно.» Он ухмыльнулся, посмотрел на Кон-нора и, прихватив с собой товарища, растворился в толпе, сопровождаемый одобрительным гулом.

Плотное кольцо, окружавшее место драки, распалось на отдельные звенья. Каждый из зевак отправился по своим делам. Краем глаза Коннор заметил неподалеку мешок, превращенный в кучу лохмотьев, поднял его и принес назад, к свернувшемуся калачиком в уличной грязи избитому мальчику. Опустившись на колени, он взял паренька за руку:

– Все закончилось. Теперь ты можешь встать.

Услышав, что тот всхлипывает, укрывшись рукавом куртки, Коннор подал ему мешок и произнес:

– На, утрись вот этим.

Мальчик сделал так, как ему было сказано, затем с помощью Коннора с трудом поднялся на ноги. Теперь люди почти не обращали на них внимания, спеша вдоль по Петтикот Лэйн туда, где должна была проходить процессия королевы. Инцидент был всеми забыт; даже лежащий посреди дороги мужчина не вызывал у прохожих никакой реакции.

Мальчик усердно вытирал размазанные по щекам слезы, изо всех сил стараясь не показаться плаксой. Он позволил Коннору погладить себя по волосам и даже изобразил на лице подобие улыбки, когда его благодетель прокомментировал:

– Тебе нечего стыдиться. Я сам плакал, когда меня однажды отделали трое ирландцев.

– Сп-спасибо, – отозвался мальчик, запинаясь. Коннор махнул рукой, показывая, что благодарность ни к чему:

– Забудь об этом. У тебя что-нибудь болит?

– Я в порядке. Они... они не так уж сильно меня поколотили.

– Хорошо. Извини, но мне не удалось спасти твой товар. Ты много на этом потерял?

По лицу мальчика пробежала тень, он опустил голову и посмотрел на пустой мешок, который бесформенной тряпкой лежал у его ног:

– Все, что у меня было. Около двадцати шиллингов.

Коннор расправил руками куртку паренька и отряхнул с нее пыль, затем проделал то же самое со своей собственной одеждой. Он заметил, что мальчик одет в грубую, бесцветную рубашку, которая была велика ему на несколько размеров и куплена, видимо, в какой-нибудь дешевой лавке неподалеку отсюда или даже у старьевщика.

Как раз в этот момент мужчина, пролежавший долгое время неподвижно и тихо, сделал безуспешную попытку подняться. Увидев это, Коннор сказал:

– Пойдем. Нам нужно смыться отсюда, пока эта свинья снова не оказалась на ногах. – Он повел мальчика назад, в направлении делового района Петтикот Лэйн.

После того, как они в молчаньи прошли несколько кварталов, Коннор спросил:

– У тебя есть родственники?

– Только дедушка, но он почти не встает с постели. Иногда, когда он может подняться, помогает мне торговать.

– У него отложены деньги про запас, чтобы наполнить еще один мешок товаром?

Мальчик остановился, удивленно посмотрел на Коннора и спросил:

– Ты слишком не похож на уличного продавца, чтобы задавать такие вопросы.

Коннор поглядел на себя:

– Одежда? Ну, не позволяй таким вещам одурачить себя. Я тоже когда-то занимался чем-то похожим на торговлю, И до сих пор это делаю, если жизнь заставляет.

– Но ведь ты не еврей, не так ли? – вопрос мальчика прозвучал как утверждение, и когда Коннор отрицательно покачал головой, в его глазах появилось подозрение. – Тогда ирландец?

– Нет. Американец, – просто ответил Коннор.

– Никогда в жизни не видел американца, который занимается торговлей. Зачем ты здесь?

Коннор положил руку на плечо мальчика:

– Здесь мой дом. Мой отец был из Эдинбурга, моя мать – из Нью-Йорка. Я родился там, и вскоре после этого мы перебрались в Лондон. Потом родители... умерли. С тех пор я и вынужден зарабатывать на улицах.

Они вновь двинулись дальше. Увидев, что мальчик продолжает разглядывать его отлично пошитый коричневый костюм, Коннор повторил:

– Я же сказал тебе, не позволяй этой одежде сбить себя с толку. В такой работе, как моя, парню необходимо хорошо выглядеть.

– А что ты продаешь? – осторожно спросил мальчик. Коннор усмехнулся:

– Скажем так, есть вещи, для продажи которых не нужен большой мешок – только прекрасная внешность и очаровательная улыбка.

– Ты что, занимаешься проституцией? – в голосе мальчика появилось любопытство. – Я уже достаточно взрослый, чтобы знать о таких вещах.

Остановившись, Коннор повернулся к нему:

– Кстати, сколько тебе точно лет?

Мальчик приподнялся на цыпочках, чтобы казаться повыше:

– Шестнадцать... в ноябре будет.

– А как зовут?

– Мойша... Мойша Левисон.

– Ну, Мойша, я – Коннор Магиннис и полагаю, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, я знал о жизни так же много. Но я бы не стал говорить, что кто-то занимается проституцией, только увидев, как он выглядит.

Лицо Мойши приняло виноватый вид:

– Извини. Я не хотел сказать, что... Коннор засмеялся и похлопал его по спине:

– Не думай об этом.

– Я, конечно, лезу не в свое дело, но как ты зарабатываешь...

– Я же сказал – забудь об этом. Давай условимся, что я продавец, но мой товар другого сорта, чем твой... Похоже, ты очень голоден. Как насчет пирога с мясом?

Глаза мальчика засветились:

– Ну... Я бы, конечно, не стал отказываться... Но мне не хотелось бы тебя...

– Значит, договорились.

Подойдя к прилавку, который ломился от всевозможных пирожных, пончиков и прочей сдобы, Коннор сказал продавщице:

– Пирог с мясом этому парню. А лучше дай нам два – у меня тоже, кажется, пусто в желудке.

Женщина взяла кусок серой оберточной бумаги и завернула в нее два начиненных рубленым мясом пирожка, украшенных сверху россыпью засахаренных лимонных долек и сладкой пудрой. Она подала их Коннору, который кивнул в благодарность и бросил на прилавок пару монет по полпенни каждая. Половину покупки он протянул Мойше, а вторую целиком отправил в рот.

– Спасибо, – произнес мальчик, медленно пережевывая пирожок и растягивая удовольствие.

Когда они опять двинулись дальше, Коннор спросил, продолжая начатый разговор:

– Так как насчет запасов – у твоего деда отложены деньги для того, чтобы купить еще товар на продажу?

– Мы потратили все, что у нас было, на эти фрукты. У нас не будет больше денег до конца недели. Он вложил все деньги в газеты.

– Какие еще газеты?

– Ну... На них нарисована королева. Мы с дедом подумали, что сможем получить кучу монет сверх того, что вложили, когда продадим их.

Коннор посмотрел на него с удивлением:

– Тогда зачем тебе было покупать эти дурацкие апельсины? Мне кажется, День коронации с толпами народа по всему Лондону был бы самым подходящим моментом для выгодной продажи таких газет.

– Так-то оно так, – вздохнул мальчик, – но дело в том, что у нас их еще нет. Мы купили их по дешевке на бирже и сможем получить деньги только в субботу. В субботу должны выйти эти самые газетные листки, рассказывающие о сегодняшних событиях, и я надеюсь сплавить немного в парке, где соберутся люди.

– Да, пожалуй, ты прав.

– Это то, чем ты сейчас должен будешь заняться? – спросил вдруг Мойша, задрав кверху голову и пристально изучая одежду Коннора. – Ты должен будешь присутствовать на коронации?

Коннор не мог сдержать смеха:

– Я? В Вестминстерском аббатстве? Думаю, что нет. Я, правда, лелеял тайную надежду, что какая-нибудь королевская фрейлина пришлет мне персональное приглашение, но увы... – Он весело подмигнул: – Коронация – не лучшее место для человека с такой работой, как у меня.

– Королева будет в красивой карете проезжать по дороге, ведущей в Аббатство, – произнес Мойша, который, похоже, наконец-то, разговорился. – И когда коронация закончится, она поедет назад во дворец по улицам, держа в руках жезл и скипетр.

Коннор щелкнул пальцами:

– Вот что я тебе скажу. Почему бы нам не отправиться на угол Гайд-Парка? Процессия будет проходить как раз мимо того места, и, если ты пойдешь со мной, думаю... думаю, я смогу раздобыть денег, чтобы ты купил товар для продажи.

– Да ну! – недоверчиво воскликнул мальчик.

– Я бы одолжил тебе свои собственные деньги, но несколько пенни на еду – все, что у меня сейчас имеется. Однако я знаю, у кого есть больше монет, чем у меня... Намного, намного больше.

– Ты уверен? – мальчик поднял голову и посмотрел на своего благодетеля.

– Ты только слушайся меня, Мойша. Скоро мы наполним твой мешок, а, может быть, и еще один. Только делай все в точности так, как я тебе скажу. А сейчас пойдем. – Взяв мальчика за руку, Коннор повел его вниз по улице, добавив уже по пути: – Первое правило настоящего любовника – никогда не заставляй женщину ждать. Тем более – королеву Англии.


III


Вторник, 28-е июня, 1838 год.

Я достигла Аббатства чуть позже половины одиннадцатого, сопровождаемая радостными криками и приветствиями; прежде всего я прошла в гардеробную, расположенную недалеко от входа. Там меня встретили восемь дам, которые должны были нести мой шлейф: леди Каролина Леннокс, леди Аделаида Пэджет, леди Мэри Тальбот, леди Фанни Коупер, леди Вильгельмина Станхоуп, леди Энн Фиц-Уильям, леди Мэри Кримстон, и леди Луиза Дженкинсон – все в восхитительных нарядах из белого сатина, расшитого серебром.

После того, как на меня накинули длинную мантию и молодые леди взяли ее по бокам, я покинула гардеробную, и процессия началась. Все вокруг выглядело превосходно, дамы были просто великолепны в своих блестевших золотом и серебром платьях, строгие костюмы лордов подчеркивали важность и торжественность происходящего. Мои юные пажи находились постоянно рядом и выполняли все мои пожелания. Епископ Кентский стоял недалеко от меня, однако, как и предупреждал лорд Мельбурн, был потрясающе неловок и бестактен. Когда начал петь церковный хор, я зашла в маленькую темную часовню Св. Эдварда, что сразу за алтарем, сопровождаемая своими фрейлинами и пажами,– сняла свою красную мантию, затем надела узкую жакетку, края которой зашнуровывались золотистой тесьмой, поверх нее – большую тунику из блестящей материи, сшитую также в форме накидки; свое бриллиантовое ожерелье я пожертвовала Аббатству; затем, сопровождаемая камергером, прошла к креслу Св. Эдварда и села в него. После этого происходили разные интересные вещи, и, наконец, на мою голову была возложена корона, что было – я должна признаться – самым впечатляющим моментом в моей жизни.

Мой дорогой лорд Мельбурн чуть не упал в обморок от переполнявших его чувств. Всю свою жизнь он относился ко мне, как к ребенку, я бы даже сказала, как к своему ребенку. Отовсюду раздались громкие возгласы, послышалась дробь барабанов, звуки труб, ружейные выстрелы, зрелище вокруг было незабываемым.

(Дневник королевы Виктории.)


В тот самый момент, когда корона опустилась на голову молодой королевы, два ряда придворных трубачей подняли кверху свои горны, зазвучали фанфары. Со всех сторон раздались оглушительные возгласы множества людей, собравшихся в этот день в Вестминстерском аббатстве. Грохот барабанов начал стихать, переходя в частую дробь, затем неожиданно оборвался. Еще раз прогремели фанфары. Снаружи, откуда-то с улицы, раздалась серия пушечных выстрелов. Их грохот потряс здание, в котором происходила церемония, и заставил замереть находившихся в нем людей. Тотчас гром пушек сменился невероятно оглушительным шумом, создаваемым сотнями, тысячами голосов горожан, собравшихся огромной толпой вокруг Аббатства, певших и кричавших «Боже, храни королеву!» своей новой владычице, чья коронация и была ознаменована орудийными залпами. Услышав возгласы подданных, адресованные королеве, свидетели коронации разразились громкими аплодисментами.

Росс Баллинджер почувствовал, как рука Зои сжала его руку, и ответил ей тем же.

– Она такая красивая! – воскликнула девушка, наклоняя голову почти к его уху и стараясь перекричать оглушительный грохот.

– Да, она прекрасна! – согласился он, во все глаза глядя на королеву, которая в этот момент подняла массивный, украшенный сверкающими драгоценными камнями скипетр, отмечая тем самым свершение церемонии коронации. Она и на самом деле была прекрасна – в мантии, расшитой золотом, украшенной по краям свисающими хвостами горностаев, в просторной белой тунике и ослепительной, инкрустированной огромными переливающимися изумрудами короне, венчавшей царственно поднятую голову. Наряд королевы был усыпан бриллиантами и розовым жемчугом, на нем сверкала пара сапфиров, один из которых принадлежал когда-то Эдуарду-Исповеднику, а другой – Джеймсу Второму. Но настоящим украшением всего этого роскошного великолепия являлся громадный рубин, название которому – Черный Принц – дал еще Генрих Пятый.

Зоя потянула Росса за руку и указала на престарелую даму, которая устроилась в одном из первых рядов перед троном и, не обращая внимания на все происходящее вокруг, мирно спала, опустив голову на грудь.

– Это леди Гленелг, – воскликнула она, едва удерживаясь от хохота, – она никогда не выдерживает до конца!

Тотчас за этим голова леди Гленелг качнулась вперед, и с нее свалилась бриллиантовая диадема. Звеня и подпрыгивая, она покатилась по полу. Леди встрепенулась, резко подняла голову, заморгала заспанными глазами, пытаясь сообразить, где она находится, и, наконец, проблеяла: «Ой! Я, кажется, потеряла свой ночной чепец...» Ее голос разнесся под сводами здания, вызвав повсюду взрывы хохота, сильно смутившие леди Гленелг, до которой, наконец, дошло, где она находится. Нагнувшись, старая дама неуклюже пыталась выудить утраченную таким необычным способом диадему из-под стоящего впереди кресла.

Виктория не подала вида, что заметила этот инцидент, и величественно восседала на троне, терпеливо ожидая, пока перед ней пройдет череда ее верноподданных, выражающих свое восхищение новой королевой. Она слегка наклоняла свой стан к каждому поднявшемуся по ступенькам к трону, чтобы тот мог прикоснуться к короне, прежде чем поцелует кольцо на ее пальце. Высокий седовласый мужчина встал со своего места и с достоинством приблизился к возвышению вместе с сопровождающей его дамой.

– Смотри, вот твой отец! – воскликнул Росс. – И Сибилла!

– Леди Сибилла и лорд Седрик Баллинджеры! – провозгласил герольд. Они поднялись к трону и отдали дань уважения своей королеве. Седрик неловко наклонился к руке владычицы и поцеловал блистающий перстень, украшавший ее руку, а его жена присела в безупречном реверансе.

Когда эта почтенная пара спускалась по ступенькам вниз, Росс повернулся лицом к Зое и посмотрел поверх ее на других своих родственников, на старших кузенов – Остина и Джулиана, на дядю – Тилфорда Йорка и на его молодую привлекательную жену Ленору. На лицах двух сыновей Седрика можно было безошибочно прочитать выражение невероятной гордости от того, что им удалось стать свидетелями такого исторического события. Тилфорд выглядел еще более напыщенно и самодовольно, ощущая себя важной персоной, которой он стал, породнившись с семьей Баллинджеров, и испытывая неописуемую радость по поводу своего нового положения в обществе – придворного в Букингемском дворце. Последнее обеспечил ему Седрик, после того, как сестра Тилфорда Ифигения вышла замуж за отца Росса.

Внешний вид Леноры Йорк также отражал переполнявший ее восторг. Однако это чувство имело мало чего общего со всеобщим ликованием и радостью по поводу коронации – оно было направлено на Остина, который сидел рядом с ней и ощущал себя под ее голодным взглядом оцепеневшим кроликом, загипнотизированным удавом. Привлекательная, хорошо сложенная блондинка лет двадцати пяти, она была на двенадцать лет моложе своего мужа и, по меньшей мере, раза в два умнее и хитрее. Ни для кого не было секретом, что она частенько ночует не на супружеском ложе; она даже попыталась было испытать свои чары на Россе, однако тот быстро дал ей понять, что видит весьма маловероятной любую подобную связь со своей тетей, какой бы привлекательной она не казалась. Было очевидно, что сейчас она положила глаз на Остина.

– Ну, разве не прелестно выглядит эта парочка? – спросила Зоя и посмотрела на Росса своими зелеными глазами. Из всех кузин Росса она была, несомненно, самой любимой. Он считал ее старшего брата, Остина, неотесанным мужланом, к Джулиану же относился более дружелюбно.

– Твоей семье должно быть стыдно, что она не присутствует на церемонии, – произнесла Зоя, продолжая завораживать Росса изумрудным взглядом.

– Моему отцу? Сидящему в ложе для придворных? И с приглашенным сюда Тилфордом? Да он бы скорее умер.

– Мой отец имел право послать еще пару дополнительных приглашений на коронацию, – сказала она.

Росс сокрушенно покачал головой: – Ты знаешь, как отец относится к подобным вещам – он воспринял, как личное оскорбление, то, что не был приглашен на церемонию самой королевой Викторией.

– Так значит, он все еще имеет зуб на моего отца?

– Седрик здесь ни при чем, поверь. Эдмунд никак не может забыть о том, что его собственный отец лишил его, идущего первым в списке наследников, титула и всего состояния.

Россу не нужно было повторять печальной истории отца. Все знали о том, что дед Эдмунда устроил скандал Джеймсу, его отцу, когда тот вляпался в какую-то грязную интрижку с заезжей французской актрисой, получившую широкую огласку, и лишил его наследства. Фамильный титул и все имущество перешли к младшему брату Джеймса, Вильяму, а затем к сыну Вильяма – Седрику. Это заставило Эдмунда зарабатывать на жизнь экспортом и импортом и постоянно помнить, как он был лишен своего законного наследства.

– Извини, – сказала Зоя ему, и он знал, что она и на самом деле чувствует себя виноватой.

– Тебе незачем извиняться. Это... судьба, я полагаю. – Наклонившись к ней, он сжал ее руку. – И кто знает, был бы у меня хоть какой-нибудь шанс посмотреть мир, если бы этого не случилось.

Она посмотрела на него с удивлением:

– Что ты имеешь в виду?

Росс набрал в грудь побольше воздуха, широко улыбнулся и выдохнул:

– Отец, наконец-то, согласился отправить меня в Китай.

– В Китай?! – воскликнула она в изумлении.

– Я покину Англию в августе. Буду представителем Компании Баллинджеров в Кантоне следующей весной.

– Я знаю, что ты всегда мечтал отправиться за границу, но твой отец настаивал на том, чтобы повременить с этим до тех пор, пока тебе не стукнет двадцать один.

– Он, кажется, передумал.

– Мне всегда представлялось, что это будет Париж или Рим, или даже Нью-Йорк, – но Китай? – она скептически покачала головой. – Это же слишком далеко.

– Ну, не так уж и далеко. Многие англичане туда ездят. – Увидев, что рассказанная им новость ее совсем не впечатлила, он спросил:

– Ты счастлива за меня, Зоя?

Она заставила себя улыбнуться:

– Да, конечно, Росс. Но я так привыкла к тому, что ты постоянно где-то поблизости. Путешествие в Китай – кто знает, как долго оно продлится.

– Год, может, чуть больше. Но я буду часто писать.

– Я тоже, обещаю. – Неожиданно ее лицо просветлело, – Ты, по крайней мере, не будешь совершенно одинок. На Востоке будет еще один из Баллинджеров.

– Кто?

– Джулиан. Он только что получил назначение. В следующем месяце его корабль подымет паруса и отплывет в Калькутту. Возможно, вы встретитесь с ним где-нибудь в пути.

Росс посмотрел поверх Зои на ее брата. Двадцати трех лет от роду, Джулиан походил на морского офицера в своем темно-голубом костюме с золотыми кантами. Он стоял точно по стойке «смирно», высоко подняв подбородок. Руки его были плотно прижаты к бокам, немигающий взор направлен в сторону трона, туда, где нескончаемой вереницей шли придворные, раскланивающиеся и высказывающие слова безграничного уважения и почтения к своей королеве.

– Все может быть, – наконец отозвался Росс, – но Восток слишком обширное место для того, чтобы такая встреча состоялась.

– Однако, если ты включишь Калькутту в маршрут своего следования, то сможешь поискать в порту наш корабль.

– И я обещаю, что я это сделаю, – провозгласил юноша, пытаясь скрыть громким голосом отсутствие какого бы то ни было желания именно так и поступить. – Было бы здорово увидеть знакомое лицо вдали от дома.

Громкий вздох, прокатившийся по толпе, привлек их внимание к сутолоке, начавшейся в передней части зала. Один из лордов оступился, поднимаясь по ступенькам к трону, и покатился кубарем вниз, запутываясь по дороге в своей красной бархатной мантии.

– Бедный лорд Ролле, – сказала Зоя с нескрываемой жалостью, когда несколько придворных принялись поднимать пожилого человека, – Ему, должно быть, перевалило за восемьдесят, он едва держится на ногах.

Лорд Ролле, похоже, ушибся не слишком сильно. Поднявшись, он направился к трону. Вдруг толпа ахнула еще раз, когда королева неожиданно поднялась и начала спускаться по ступенькам, так, чтобы престарелому джентльмену не пришлось еще раз по ним карабкаться. В ответ на робкое замечание камергера о том, что процедурой коронации не предусмотрено совершение подобных действий, королева воскликнула: «А разве я смогу, не вставая, оказаться рядом с ним?» Под одобрительные возгласы собравшихся она спустилась с пьедестала, на котором возвышался величественный трон, на пол и там встретила лорда Ролле.

Как только длинная вереница придворных подошла к концу, королева покинула трон и сняла корону для того, чтобы причаститься. Когда она преклонила колени у алтаря, неожиданный луч солнца, появившегося из-за темных туч, пробился через высокое узкое окно и ярким светом озарил непокрытую голову королевы Виктории, вызвав слезы умиления у ее матери. Королева медленно поднялась, поддерживаемая лордом Мельбурном под руку, и под ангельские переливы церковного хора снова взошла на трон. Наконец, перед заключением всей церемонии, она встала – все присутствовавшие сделали то же самое – и повела процессию своих пажей и фрейлин в часовню Св. Эдварда, чтобы сменить величественную тунику на пурпурное бархатное платье и мантию.

Вскоре после того, как королева скрылась в часовне, толпа смешалась. Люди воспользовались временным перерывом в продолжительной церемонии, чтобы размять затекшие от неподвижного сидения конечности и посплетничать немного о том, как прошла коронация, и о манере, с которой держит себя молодая королева.

– Росс, – позвал чей-то голос, и, повернувшись, он увидел приближающегося Джулиана, – это правда, что ты отправляешься в Китай?

– В августе. – Россу не очень хотелось начинать беседу, и ответ его был немногословен.

– Превосходно! Если ты собираешься заходить в Калькутту, я могу тебе сказать, когда туда прибудет мой корабль.

Радость Джулиана казалась абсолютно искренней, и Росс подумал, что этому молодому человеку, удачно начавшему свою карьеру морского офицера, вскоре по праву будет чем гордиться, в отличие от остальных мужчин этой ветви семьи Баллинджеров, визитной карточкой которых являлось исключительное самомнение и самодовольство. Росс хорошо помнил, как в детстве он был объектом постоянных насмешек и жестоких розыгрышей со стороны Остина и Джулиана. Он не доверял им обоим, и поэтому ответил с некоторой осторожностью:

– Зоя рассказала мне, что следующим месяцем ты отплываешь в Калькутту?

– Верно. Я отправляюсь на «Лансите». – Произнося название корабля, он понизил голос, как будто это было большой тайной. Затем его черные усики дернулись кверху, и голос приобрел обычный оттенок самодовольства:

– Корабль поведет Ффист[3 - Обыгрывается созвучие английского слова «fist» – «кулак» фамилии капитана (прим. пер.)].

– Фист?

Джулиан сжал пальцы в кулак и постучал им себя в грудь:

– Ты, конечно, слышал о нем. Ффист – это капитан Реджинальд Ффиске. Его имя пишется с двумя буквами «ф», и он чертовски этим гордится. Любому, кто произносит его неправильно, он начинает рассказывать о том, как средневековые монахи употребляли двойную букву «ф» вместо одной для того, чтобы подчеркнуть свою избранность.

– Ясно. Так значит, люди называют его Фист?

– С двойным «ф», разумеется. И только когда он этого не слышит. – Джулиан снова ударил себя кулаком в грудь. – А я буду его первым помощником на корабле.

– Это высокая честь, не так ли? – вмешалась в разговор Зоя.

– Ты права, черт подери. Когда появилась вакансия на это место, две дюжины офицеров претендовали на него – Ффист выбрал именно меня.

Зоя взяла Росса за руку:

– Возможно, ты встретишься с этим самым капитаном Ффиске в Калькутте.

– Ты только найди там наш корабль, а я тебе его покажу, – пообещал Джулиан.

Сразу после этих слов дверь в часовню Св. Эдварда отворилась, и зрители опять начали рассаживаться по своим местам. Несколькими минутами позже началась заключительная часть коронации, когда королева Виктория, неся скипетр в правой руке, а жезл – в левой, прошествовала вдоль центрального прохода Вестминстерского аббатства под громогласные крики аудитории. После визита в гардеробную Виктория, ее мать, герцогиня Глостерская, герцогиня Кембриджская и многочисленные фрейлины и пажи двинулись к выходу из Аббатства. Там ожидала королевская карета, возглавлявшая колонну празднично украшенных экипажей придворных.

Королевская карета была сделана еще для короля Георга III в 1762 году. Весь корпус и колеса были отделаны инкрустированным деревом и щедро позолочены. Сиденье кучера возвышалось посреди двух вырезанных из мореного дуба фигур ангелов, которые, казалось, несли карету на своих крыльях. Панель под ногами кучера представляла собой позолоченный барельеф с изображенными на нем причудливыми морскими растениями и животными – сказывалось особое чувство монарха, которое тот питал к океану. Восемь резных пальм поддерживали крышу кареты, а трофеи, изображенные по бокам, символизировали собой великие победы Англии в многочисленных войнах. На возвышении в центре крыши стояли фигурки мальчиков, олицетворявшие единый дух трех наций – английской, ирландской и шотландской. Они поддерживали Корону Великой Британской Империи и держали в своих руках скипетр, меч и рыцарские доспехи.

Королевским придворным понадобилось не менее часа, чтобы каждому найти свою карету и направиться в сторону Букингемского дворца. Росс и Зоя сидели рядом с ее братьями в пышно разукрашенной четырехместной карете. Их экипаж двигался почти в хвосте колонны, однако на всем протяжении петлявшего по улицам Лондона маршрута многочисленные людские толпы встречали его с ничуть не меньшим энтузиазмом, чем тот, который возглавлял процессию.

– Ну, не восхитительно ли все это! – воскликнула Зоя, махая рукой в ответ на приветствия горожан, собравшихся вдоль улицы Редженси-стрит.

– Очевидно, новая королева нравится этим людям, – произнес Джулиан.

– Пожалуй, больше, чем просто нравится, – отозвался Росс. – Они как будто понимают, что начинается новая эпоха в истории Англии.

– Эпоха Виктории? – спросил Остин шутливым тоном. – Я так не думаю. Она слишком молода... И в ней слишком много чужеземной крови.

Из вежливости, без всяких эмоций он помахал в окно восторженно кричащим людям, его губы презрительно скривились:

– Запомните мои слова, эта Виктория не достигнет слишком многого. Ее выдадут замуж, и она скроется за спиной мужа с выводком маленьких принцев и принцесс. И это еще если она благополучно перенесет роды. По мне, она выглядит ужасно костлявой и хилой.

– Остин, ты невыносим, – оборвала его Зоя. – Она выглядит довольно неплохо... ну... по крайней мере, царственно.

В ответ на ее слова Джулиан рассмеялся:

– Хотелось бы на это надеяться. Она, как-никак, королева.

– Сомневаюсь, что ей удастся продержаться на троне до конца этого года, – продолжал Остин. – Изменить имя и очаровать придворных милостивым обхождением с таким старым маразматиком, как лорд Ролле, – этого еще не достаточно для того, чтобы надолго завоевать сердца людей. Уверен, этого хватит не более, чем на несколько месяцев. А что касается новой эпохи... Викторианская эпоха... – Остин даже на мгновение запнулся, пораженный всей нелепостью последнего эпитета, затем саркастически хмыкнул и заключил: – Да скорее Темза потечет вспять.

Росс знал, что спорить с его старшим кузеном бесполезно, хотя сам он был иного мнения о новой королеве. Что-то в ней вызывало у него чувство доверия. Возможно, то, как легко и непринужденно обезоружила она неоднозначно настроенную к ней аудиторию тем самым эпизодом с лордом Ролле. Возможно, Росс просто не мог объективно смотреть на вещи, пребывая в радостном возбуждении от пышности только что прошедшей церемонии и от предвкушения долгожданной поездки в Китай. Но, что бы ни было тому причиной, он был убежден, что новая эра на самом деле началась – для него самого и для всей Британии в целом.


IV


Мойша Левисон стоял, спрятавшись в кустах, рядом со стеной большого кирпичного дома на площади Св. Джеймса и носком ботинка, не торопясь, рисовал большие аккуратные круги на еще влажной после утреннего дождя земле. Каждые несколько секунд он поднимал голову кверху и с надеждой смотрел на окно во втором этаже. Казалось, целая вечность прошла с тех пор, как человек по имени Коннор Магиннис, из этого самого окна знаком показал ему оставаться там, где он находился. И вот сейчас Мойша, уставший и голодный, стоял и ждал Коннора, вслушиваясь в отдаленные хлопки фейерверков и людские крики, уверенный в том, что королева Виктория уже покинула Вестминстерское аббатство и направляется в Букингемский дворец.

Он не обманывал Коннора, когда говорил, что раньше днем мельком видел королеву на ее пути в Аббатство, но увидеть ее сейчас, в пурпурной королевской мантии и короне, было бы, конечно, совершенно другим делом. Мойша даже подумал о том, стоит ли дальше ждать Коннора ради каких-то нескольких пенсов, которые тому, возможно, удастся выжать из леди, живущей в этом доме,– женщины, которую Коннор уже который час развлекал на втором этаже.

Заслышав стук конских копыт о мостовую за углом площади, Мойша подпрыгнул от неожиданности. Он спрятался подальше в кусты и, раздвинув густые ветви, осторожно выглянул на улицу. Красивая черная карета плавно подкатила и остановилась прямо перед домом, где Коннор, по его же словам, занимался своей «торговлей».

У Мойши перехватило дыхание, когда он увидел, как двери экипажа отворились и оттуда вышел мужчина, на вид лет шестидесяти, выглядевший очень изящно в черном широком плаще, шелковой шляпе и обтягивающих панталонах – излюбленной одежде многих представителей его поколения. Мойша напряг слух, пытаясь расслышать, что говорит мужчина кучеру в расшитой золотом ливрее, но тщетно. Мужчина бросил кучеру монету, и красивая карета покатилась в сторону центра Лондона, проехав прямо перед носом Мойши.

Мойша даже не сомневался в том, что хорошо одетый господин является хозяином дома и хозяином той миссис, которая бог знает чем занималась с Коннором Магиннисом в своей спальне на верхнем этаже.

Джентльмен свернул по мощеной булыжником дорожке к дому и быстрым шагом направился к дверям, звучно постукивая о камни своей длинной тростью с серебряным набалдашником. Рискуя быть замеченным, Мойша как можно дальше высунулся из своего укрытия и увидел, что мужчина вставляет ключ в замок парадной двери. Когда подозрения подтвердились, Мойша, пригибаясь пониже, побежал к дому, по пути лихорадочно соображая, каким же образом предупредить друга о надвигающейся опасности. Заметив, что одна из цветочных клумб рядом с домом окружена слоем мелкого щебня, он подобрал маленький камешек и швырнул в окно, промахнувшись всего на несколько дюймов. Мойша сделал вторую попытку, но она оказалась еще более неудачной, чем первая. Тогда он схватил с земли целую пригоршню камней и с силой швырнул их вверх. Несколько камешков на этот раз достигли цели и стукнули по оконному стеклу.

Мойша уже было приготовился набрать вторую пригоршню, когда штора, закрывавшая окно спальни, откинулась в сторону, и из-за нее появился раскрасневшийся, голый по пояс мужчина. Мойша замахал руками, показывая, что кто-то зашел внутрь дома и, возможно, уже поднимается по лестнице на второй этаж. До Коннора не сразу дошло, в чем дело; вдруг на лице его отразился испуг – возможно, он понял знаки Мойши, а, может быть, услышал звуки шагов в доме.

Коннор отпрянул от окна, быстро опустил штору и скрылся в комнате. Через мгновение штора опять поднялась, и вновь показался Коннор, одной рукой прижимающий одежду к груди, а другой пытающийся открыть щеколду на окне. Наконец, ржавая щеколда со скрипом поддалась, и он распахнул окно наружу. Позади Коннора Мойша увидел обнаженное, пышное тело женщины, накидывающей на плечи легкий, полупрозрачный пеньюар. Коннор и женщина обменялись парой слов, как будто споря о том, что делать дальше, и она толкнула его к раскрытому окну. Коннору ничего не оставалось, как переступить через подоконник и встать на узкий, едва выступающий карниз.

Мойша не мог поверить своим глазам: Коннор стоял совершенно голый, его мужское достоинство было прикрыто только ворохом одежды, прижатой к животу. Он начал осторожно продвигаться по карнизу направо, а женщина потянула на себя оконную раму. Внезапно она исчезла, затем вновь появилась и вышвырнула на улицу ботинки Коннора. Описав в воздухе плавную дугу, они шлепнулись на землю: один рядом с правой ногой Мойши, другой – чуть поодаль.

Мойша подобрал обувь Коннора, поднял голову и посмотрел на незадачливого ловеласа, который с огромным трудом удерживался на прогибавшемся под ним карнизе и пытался нацепить на себя брюки. Его подружка все еще стояла у окна и безуспешно пыталась его закрыть. Вдруг сзади нее появилась фигура хозяина дома. Мойше даже показалось, что он услышал, как женщина ахнула. Она повернулась спиной к окну, пытаясь закрыть его своим роскошным телом, и начала что-то быстро говорить мужу. Как только он сделал движение, которое можно было расценить, как попытку подойти к окну, женщина бросилась к нему на шею и заключила в самые страстные объятия, которые только Мойша видел иди, по крайней мере, мог себе представить. Мужчина, по всей видимости, не стал противиться порыву своей благоверной, и через мгновение Мойша увидел, как пеньюар плавно соскользнул с ее плеч вниз. Руки рогоносца облапили пышную плоть, и счастливая парочка удалилась в глубь комнаты.

Всего в паре футов от того места, где происходил весь этот спектакль, неподвижно стоял Коннор, стараясь дышать как можно реже, и глядел в сторону окна, ежесекундно ожидая расправы. Очевидно, он видел или слышал достаточно, чтобы хорошо себе представлять все происходящее, и теперь, когда опасность немного миновала, он, рискуя свалиться вниз с шаткого карниза, наклонился к окну и заглянул в комнату.

Внезапно он отпрянул назад, как будто кем-то или чем-то застигнутый врасплох. Потеряв равновесие, Коннор закачался на карнизе, словно канатоходец, голой ногой пытаясь удержаться на узкой площадке и вытянув в сторону от окна ту ногу, на которую уже успел надеть штанину, одновременно хватая воздух руками и пытаясь нащупать какую-нибудь опору. Наконец ему удалось уцепиться правой рукой за выступающий из стены кирпич, правда, перед этим он был вынужден выпустить из нее всю одежду. Рубашка, камзол, жилетка, нижнее белье – все полетело вниз. В добавок к этой неприятности, брюки соскользнули у него с ноги и, зацепившись за ступню, повисли, раскачиваясь над землей.

Коннор тряхнул ногой, чтобы освободить ее от сковывающего груза, и совершил тем самым непростительную ошибку. Резкое движение лишило его последнего равновесия, и, отчаянно посмотрев на землю, словно не веря в то, что сейчас произойдет, он взмахнул руками и камнем полетел вниз.

У Мойши захватило дух, когда его благодетель, пролетев добрый десяток футов, протаранил задом аккуратно постриженный куст. Подбежав к месту падения, мальчик увидел то, что раньше было Коннором, а теперь представляло собой запутанный клубок из рук, ног и сломанных веток. Посреди всей этой кучи торчала голова, глаза на которой вдруг открылись и удивленно посмотрели куда-то поверх Мойши. Когда мальчик поднял голову и взглянул туда, куда был направлен немигающий взор его покровителя, он увидел женщину, выглядывавшую из приоткрытого окна. Тело ее было закрыто шторой, которую она придерживала впереди себя. Посмотрев на неудачливого любовника и на мальчика рядом с ним, она приблизила указательный палец к губам и нахмурилась, затем плотно закрыла окно и скрылась в глубине комнаты.

– Помоги мне, – с трудом произнося слова, попросил Коннор, затем отвел руку мальчика, который потянулся, чтобы ему помочь.– Сначала подай брюки.

Собрав раскиданные вещи в охапку, Мойша принес их Коннору, руки и ноги которого, покрытые многочисленными ссадинами и царапинами, все еще торчали из куста.

– Дай это сюда, – приказал ему Коннор, – И перестань на меня так смотреть.

– Я... извини, – пробормотал Мойша и бросил ворох одежды поверх оголенной части тела Коннора, которой тот так и не успел в полной мере воспользоваться.

– Ты заметил этого мужчину, когда он входил в дом? – Коннор немного приподнялся, встряхнул покрытые пылью брюки и залез ногами в штанины.

– Да, но...

Видя, с каким трудом мальчик борется с желанием посмотреть туда, куда ему смотреть не следовало, Коннор спросил, пожимая плечами:

– Ну, в чем дело? Что-то не так?

– Нет, все так, – возразил Мойша, заливаясь краской стыда – Вот только... ну... теперь я вижу, что ты и на самом деле не еврей...

Глянув на себя вниз, Коннор усмехнулся:

– А я тебе что говорил. Теперь помоги мне выбраться отсюда.

Мойша схватил Коннора за запястья и вытащил его из кустарника. Брюки молодого человека все еще сползали вниз. Он протянул руки и, наконец-то, водрузил их на место. Затем подобрал лежавшую рядом одежду и поспешно напялил ее на себя, распихав нижнее белье по карманам и небрежно приладив к шее платок и воротничок.

– Давай-ка двигать отсюда, – Коннор легонько подтолкнул компаньона по направлению к улице.

Поколебавшись, Мойша произнес, запинаясь: – Думаю... Тебе не представилась возможность попросить ее о том, чтобы она помогла наполнить мне мой мешок?

– Ты из-за этого такой хмурый? – он полез в карман жилета, извлек оттуда золотую монету и протянул своему юному другу. На лице мальчика появилось выражение невероятного восторга. Он вертел монету в руках, разглядывая ее со всех сторон.

– В деле, которым я занимаюсь, быстро учишься брать деньги вперед – раньше, чем появится муж.

– Но я бы не хотел брать твое...

– Эта монета для тебя,– настоял Коннор, отводя в сторону руку мальчика, протянувшего ему деньги назад. – Маленький подарок щедрой леди Генриетты Велсли. У меня здесь еще есть.

Он похлопал себя по карману жилета.

– Но как ты убедил ее сделать мне такой подарок? Что ты ей сказал?

– Я сказал ей, что мой маленький племянник только что приехал в Лондон, без родителей и без гроша за душой. Она ответила, что будет счастлива помочь бедному деревенскому сироте встать на правильный жизненный путь. Если я не ошибаюсь, леди Велсли с огромным удовольствием скажет тебе это сама, когда ты немного подрастешь. – Коннор потрепал приятеля по щеке, а в его глазах появились озорные огоньки.

– Ты предлагаешь... – начал Мойша неуверенным голосом.

– Я же говорил тебе, на свете существует множество способов заработать деньги, не пользуясь для этого мешком или тележкой с фруктами,– нужно только получить верное образование, которое может дать опытный в любовных делах парень вроде меня. – Коннор весело подмигнул: – Что-то подсказывает мне, что такой смазливый еврейчик, как ты, придется по вкусу многим неверным женушкам.

Он протянул руку и несильно ударил мальчика в пах.

Поначалу Мойша почувствовал себя неловко, но затем засмеялся вслед за громко хохотавшим Коннором. Они уже отошли от дома леди Генриетты на приличное расстояние, когда мальчик внезапно остановил его, потянув за рукав.

–Только пообещай мне одну вещь. – Он указал в сторону дома на то место, куда приземлился Коннор, падая с карниза, и улыбнулся: – Если я позволю тебе показать мне способы, которыми зарабатывают деньги в постели, ты покажешь мне также, как получше падать в кусты.

– Мойша, друг мой, я покажу тебе тысячу разных способов. – Коннор повел его дальше по улице. – И вот тебе мой первый урок – первое правило настоящего любовника: лучше синица в руках, чем журавль в небе.

Мойша посмотрел на него с удивлением:

– Но ты же говорил сегодня утром, что первое правило – никогда не заставлять женщину ждать.

– Все, мой дорогой, зависит от того, что это за женщина и насколько тугой у нее кошелек.

Мальчик с сомнением покачал головой.

– Не забивай себе этим голову. У мужчин, которые продают свое тело, полно правил и полно времени, чтобы эти правила изучать... и нарушать. – Коннор ускорил шаг, обходя площадь Св. Джеймса, и свернул по направлению к более узким и извилистым улицам города. – Давай-ка пошевеливаться. Если я не ошибаюсь, как раз в этот момент Эмелин ставит для меня на стол чашку горячего супа.

– Эмелин?

– Наверное, самая красивая девушка во всем Лондоне. – Он резко остановился и сгреб в ладонь рукав вельветовой куртки Мойши. – И запомни, ни слова ей о том, где мы были сегодня днем! Она думает, что я работаю в порту. Если ей станет известно, откуда у меня на самом деле берутся деньги...

Он провел указательным пальцем по своему горлу:

– Эмелин может показаться внешне очень мягкой и нежной, но под прекрасной внешностью скрывается сердце львицы.

– Тебе не нужно за меня волноваться, – заверил его Мойша. – Я ничего не скажу твоей «женушке» о...

– Женушке? – прервал Коннор, затем рассмеялся. – Эмелин мне не жена – и никому другому тоже. Нет, она просто ребенок, может, только на год тебя старше.

Он положил руку на плечо мальчика и пошел дальше по улице:

– Эмелин Магиннис приходится мне сестрой. И сестрой гораздо более хорошей, чем застуживает такой проходимец, как я. Давай-ка, двигайся. Ты поймешь, почему я так спешу, когда отведаешь суп, приготовленный моей дорогой Эмелин.


* * *


«Ну где же он? – с волнением подумала Эмелин Магиннис, останавливаясь перед низким кирпичным камином и поправляя тлеющие угли. Отложив в сторону кривую кочергу, она взяла правой рукой длинный деревянный черпак и погрузила его в покрытый густым слоем сажи железный котел, висевший над углями. – Ну где может быть этот мальчик?»

Нахмурившись, она разогнулась и расправила свое платье из грубого хлопка, затем подошла к широкому деревянному столу, стоявшему посреди маленькой комнаты и занимавшему ее большую часть. Помимо стола, единственной мебелью в комнате была низкая полка для чашек, расположенная вдоль стены, и грубо сколоченный прилавок с грудой старой, но еще пригодной для употребления кухонной утвари.

Обойдя вокруг стола, Эмелин поправила стоящие на нем тарелки и ложки так, чтобы они располагались точно напротив друг друга. Склонив голову набок, она придирчиво оглядела свою работу и удовлетворенно кивнула, затем положила черпак на прилавок и посмотрелась в осколок зеркала, висящий на гвозде, который был вбит в стену точно над газиком, служащим раковиной. Она нахмурилась снова, уложила на место выбившийся локон темно-коричневых волос и вытерла сажу с подбородка. Эмелин долго смотрела на себя в зеркало. Казалось, вот-вот на ее глазах выступят слезы. Однако вместо того, чтобы заплакать, она вздохнула и прошептала, как бы обращаясь к кому-то другому: «Красивая Эмелин. Красивый ребенок.»

Повернувшись на месте, она встала, упершись сзади руками в прилавок, и оглядела пустую комнату. «Ну где же этот мальчик?» – с беспокойством подумала она вслух, постукивая по полу правой ногой, обутой в старый изношенный башмак. Глубоко вздохнув, она оттолкнулась от прилавка и прошла к двери, ведущей в другую комнату, которая одновременно служила и спальней, и гостиной.

В этой комнате было единственное окно с немного неровным и кое-где поцарапанным стеклом, безупречно чистым, как и все вокруг. Остановившись у подоконника, она выглянула вниз на узкую улицу, заполненную людьми, возвращавшимися домой после коронации, которая, по всей видимости, оказалась интересным зрелищем. Шумящая, беспорядочная толпа создавала на улице атмосферу праздника, точно в карнавальный день.

Эмелин смотрела на веселящихся внизу людей со смешанным чувством страха и страстного желания разделить их радость. Коннор предлагал взять ее с собой этим утром, чтобы она смогла посмотреть на красивую новую королеву, которую последнее время обсуждал весь Лондон, но она побоялась большого скопления народа и отклонила предложение. Впрочем, Эмелин не жалела об этом: куда лучше будет услышать рассказ брата, описывающего все происходившее во всей красе и великолепии. Он так хорошо умел сочинять разные истории, что она никогда не уставала его слушать. Не удивительно, что ему удалось найти работу, которая так поддерживает их обоих.

«Если бы я только не была такой... т-такой...» – слова застревали у нее в горле, и она изо всех сил старалась не разрыдаться, глядя вниз на шумную улицу и продолжая высматривать в пестрой толпе что-либо, напоминающее одежду брата.

«Коннор!» – внезапно вскрикнула Эмелин, и застучала в оконное стекло, стремясь привлечь внимание брата, появившегося из-за угла. Когда он неожиданно остановился и помахал в ее сторону, она подумала, что Коннор, должно быть, разглядел ее через стекло. Затем увидела молодого человека рядом с ним и поняла, что брат просто показывал ему на окна их квартиры, расположенной на третьем этаже.

Все большее беспокойство овладевало Эмелин по мере того, как ее брат и незнакомец приближались к парадному входу, двумя этажами ниже. «О, Коннор, только не это!» – прошептала она и посмотрела на свое чистое, но уже изрядно поношенное платье.

Однако не успела она побеспокоиться о своем внешнем виде, как раздался звук колокольчика на парадном входе. Через мгновение двери в комнату отворились, и на пороге предстал улыбающийся Коннор, распахнувший объятия навстречу сестре. Рядом с ним стоял «молодой человек», на самом деле, мальчик, который, по всей видимости, чувствовал себя так же неловко, как и Эмелин.

– А вот и мы! – воскликнул Коннор, входя в комнату и обнимая младшую сестру.

Он махнул рукой, подзывая своего гостя:

– Это мой новый друг, Мойша Левисон. Я ему о тебе уже рассказывал. Мойша, я хочу представить тебе свою сестру, Эмелин.

Он шагнул в сторону, протягивая руки им обоим, как будто желая приблизить их друг к другу.

Эмелин, казалось, приросла к месту, на котором стояла, заставив тем самым Мойшу заговорить первым.

– Э-э... здравствуйте, мисс Магиннис. Я... рад с вами познакомиться.

Он сделал шаг к ней навстречу и начал было протягивать руку, но передумал и остановился, нерешительно переминаясь с ноги на ногу.

Коннор посмотрел на Мойшу, затем перевел взгляд на окаменевшую сестру, подошел к ней и взял под локоть:

– Мойша отличный парень. Я встретил его на Петтикот Лэйн. Ему почти столько же лет, сколько и тебе. Я подумал, что будет неплохо, если он пообедает с нами.

– То есть, если у вас будет достаточно еды, – перебил его мальчик.

– П-почему... Д-да... – запинаясь, попыталась возразить Эмелин, затем опустила глаза и покраснела. Ее заикание всегда становилось более заметным, когда она разговаривала с незнакомыми людьми.

Желая поскорее отвлечь внимание гостя от сестры, Коннор кивнул в сторону соседней комнаты и произнес:

– Кажется, пахнет картофельным супом?

– Баранина, – стараясь быть немногословной, ответила Эмелин и снова опустила голову.

– Чудесно! – воскликнул брат. – И поверь, мы порядком проголодались. Ничего не ели с самого утра, кроме крошечного пирожка.

Он показал рукой на дверь:

– Можно?

Эмелин испуганно посмотрела на брата и подняла руки, показывая, что им следует оставаться на месте. Затем она выбежала в другую комнату, и можно было слышать, как она собирает на стол дополнительные приборы для гостя. Через мгновение девушка появилась в дверях и знаками пригласила их войти, одновременно показывая Коннору, чтобы тот захватил по дороге стул из большой комнаты.

Сняв верхнюю одежду, Коннор и Мойша направились на кухню, и вскоре уже сидели за столом, за обе щеки уплетая вкусную баранину, заедая острую приправу большими ломтями черного хлеба. Их разговор состоял, преимущественно, из восторженного рассказа Коннора о королевской процессии, проехавшей по улицам Лондона. Хотя и было правдой то, что они с Мойшей видели, как королева в сопровождении подданных ехала в Вестминстерское аббатство, но, с другой стороны, когда Виктория направлялась в пышной карете назад, в Букингемский дворец, они находились в доме леди Генриетты Велсли. Коннор, не обращая внимания на сей незначительный факт, в ярких, подробных деталях расписывал прекрасную пурпурную мантию, которая была на королеве, – так, как будто он сам стоял рядом с проезжавшей мимо королевской каретой, а не пытался на самом деле выбраться из кустов чужого сада и забраться назад в свои собственные штаны.

Когда Коннор завирался так, что это могло стать заметным, Мойша просто усиленно налегал на ароматную баранину, заставляя красивые, но какие-то грустные глаза девушки смотреть в его сторону.

– Никогда не видели ничего более величественного, так ведь, Мойша? – спросил Коннор, вовлекая мальчика в разговор.

– Э-э, нет, – начал было возражать тот, проглатывая полный рот картофеля, но сразу спохватился: – Это было э-э... величественно, да, правильно.

– Было ужасно жаль, что тебя там не было, Эмелин, – продолжал Коннор, макая кусок хлеба в сочную подливку, – но ты правильно сделала, что осталась дома. Толпы людей были просто огромными.

– Так будет до конца недели, – произнес Мойша, забыв о своем недавнем смущении, и когда Эмелин вопросительно на него посмотрела, он заерзал на стуле от неловкости, взглянул на Коннора и пробормотал: – На гуляньях.

– Да, – объявил Коннор, – видишь ли, маленький мистер Левисон занимается чем-то вроде бизнеса. Он и его дедушка будут продавать газетные листки, описывающие коронацию, и первый из них он пообещал доставить тебе, Эмелин.

– Да? Спасибо вам, мистер Л-л-лев...

– Мойша, – предложил юноша, краснея.

– Конечно, – вмешался Коннор, – нет нужды в соблюдении таких формальностей между друзьями.

Оба подростка опустили головы, не зная, что сказать, и над столом повисла неловкая тишина. Она была, в конце концов, прервана Коннором, который проглотив последний кусок баранины, с шумом отодвинул от себя миску.

– Восхитительно, как и всегда, – воскликнул он, заталкивая назад чуть не вывалившийся изо рта кусок.

– Да, точно, – согласился с ним Мойша, посмотрев на повариху, которая неуверенно улыбнулась и начала собирать со стола посуду.

– Иди-ка сюда, – сказал Коннор своему гостю, уводя его из кухни. – Эмелин предпочитает оставаться одна, когда занимается уборкой.

Мойша повернулся к девушке и открыл рот, как будто собираясь что-то сказать. Их глаза на мгновение встретились. Мойша торопливо отвел взгляд в сторону и, прихватив свою куртку, пошел вслед за Коннором в большую комнату.

– Я думаю, мне пора уходить. Мой дедушка будет беспокоиться, гадая, что могло бы меня задержать.

– Да, верно. Но ты можешь приходить сюда, когда захочешь. – Коннор немного понизил голос. – И это было на полном серьезе, когда я предлагал тебе поискать совершенно новую работу.

– Да. Ну, спасибо, – неуклюже отозвался Мойша. – И поблагодари свою сестру за превосходный обед. Я принесу ей газету сразу же, как только получу их.

Коннор показал ему, где находится выход, и на прощание хлопнул по плечу. Закрыв двери за Мойшей, он вернулся в кухню.

– Эмелин, Мойша просил меня поблагодарить тебя за... – он запнулся и остановился в проходе – Эмелин стояла в углу, в другом конце комнаты, и беззвучно плакала. Осторожно подойдя к девушке, Коннор обнял ее и спросил: – В чем дело? Что случилось?

– Я... Я такая д-дура, – она разрыдалась на его плече.

– С чего это вдруг пришло тебе в голову?

– Я такая г-глупая, – прохныкала Эмелин.

Коннор мягко отстранил девушку от себя и поднял ее лицо за подбородок:

– Ничего подобного. Кто это тебе сказал такую ерунду?

Дернув головой в сторону, она опустила глаза:

– Я всегда была такой. Даже, когда...

– Это не твоя вина. Тетушка Беатрис сказала, что это из-за того, что твоя мать была очень слабой и у нее были очень тяжелые роды.

При упоминании о смерти матери Эмелин заплакала еще сильнее. Ее отец, горе которого было столь велико, прожил всего месяц и тоже умер.

– На самом деле, Эмелин, ты в этом не виновата, – успокаивал Коннор, хорошо знающий о чувстве вины, которое владело его сестрой. – Ты, конечно, не глупая – вовсе нет. Вот почему тетушка Беатрис тратила почти каждый шиллинг, который у нее появлялся на то, чтобы мы, вопреки обстоятельствам, получили должное образование. Ты не глупая, все, что тебе мешает – это небольшие затруднения в речи.

– Звуки, к-которые я издаю,– уж-жасны, – она тяжело вздохнула, пряча голову на плече брата.

– Твои звуки так же хороши, как звон золотых, – настаивал Коннор.

– Нет.

– Да. Только послушай.

Что-то холодное коснулось уха Эмелин, заставив ее вздрогнуть. Оттолкнувшись от груди брата, она потянулась к его руке, но Коннор отвел зажатую в кулак ладонь и помахал ею перед носом. Эмелин увидела блеск чего-то золотого и снова попыталась схватить руку Коннора, однако его реакция была слишком быстрой.

– Что это? – спросила она, разом забывая о своем горе. Коннор пританцовывал вокруг сестры:

– А тебе очень хочется это знать? – поддразнил он ее, опять помахав рукой.

Наконец, он раскрыл ладонь и показал лежащую в ней золотую монету.

– Сколько здесь? – спросила Эмелин нетерпеливо.

– Достаточно, чтобы мы могли продержаться целую неделю.

– Но ты же не ходил сегодня на работу. Где ты ее д-достал?

– Это тебя не касается. – Коннор подошел ближе и вложил монету в руку сестры. – Иди, положи рядом с остальными.

Эмелин с удивлением посмотрела на монету – редко случалось, чтобы брат приносил домой золото. Затем она немного склонила голову набок и подозрительно посмотрела на Коннора:

– Ты ничего не делал такого, что потом пришлось бы...?

– Я? – Он весело прищурил глаза. – Ты ведь знаешь, я никогда бы...

– Ты обещал, – прервала она, нахмуриваясь. – Ты сказал, что будешь заниматься только честной работой.

Эмелин протянула монету Коннору:

– Мне нужны деньги, которые были...

– Честно заработаны... Клянусь. – Он закрыл ее ладонь, в которой лежала монета. – Я же сказал тебе, что работал в лондонских доках. Ну, я договорился с хозяином, и он дал мне это, как плату вперед.

Эмелин снова недоверчиво посмотрела на брата, но его искренняя улыбка убедила ее в том, что он говорит правду. Она даже засмеялась, когда Коннор потрепал ее по щеке.

– Ну, давай, убери деньги, пока я не потратил их на какую-нибудь ерунду.

– Вот видишь, – провозгласила Эмелин, – я всегда знала, что ты д-добьешься успеха – как только предоставится п-подходящая возможность. Может быть, эта работа в доках ею и будет!

Повернувшись, Эмелин опустилась на колени у прилавка, под которым стопкой были сложены всевозможные котелки и жестянки. Порывшись среди них, она нашла маленькую банку с плотно закрытой крышкой и не без труда открыла ее. Бросив внутрь золотую монету, девушка достала два пенса, затем приладила крышку назад и поставила банку под прилавок.

Встав с колен, Эмелин протянула вперед руку с медными монетами и объявила:

– Это для тебя. Ты заработал себе на кружку пива или даже на две.

– Эмелин, я люблю тебя! – воскликнул Коннор, обнимая сестру и целуя ее в щеку. Отпустив Эмелин, он выхватил монеты из ее руки и зажал их в кулаке, точно, как и золотой, когда вернулся на кухню.

– Я только на часок, самое большее – на два. Ты не возражаешь?

– Конечно, нет, – махнула рукой Эмелин. – Давай, иди. У меня еще м-много работы.

Девушка улыбнулась вслед старшему брату, который схватил камзол, хлопнул дверью и, прыгая через ступеньки, выбежал на улицу. Затем, глубоко вздохнув, она вернулась к своему прилавку и принялась мыть обеденную посуду.

Спустя несколько минут раздался стук во входную дверь, напугавший Эмелин, которая даже не слышала, как кто-либо поднимался по лестнице.

– Коннор? Это ты? – крикнула она, вытирая руки и подходя к двери. Догадавшись, что брат не стал бы стучать, спросила: – Кто это?

– Мойша Левисон.

– М-мойша? – девушка открыла дверь. – Почему ты вернулся?

Молодой человек, стоящий на пороге, чувствовал себя так же неловко, как и она. Он нервно сжимал руки и смотрел то на Эмелин, то вниз, на свои поношенные туфли. После продолжительного молчания Мойша наконец спросил:

– Твой брат здесь?

Эмелин колебалась, не зная, стоит ли подтверждать, что она одна. В конце концов, решив, что она находится в безопасности и можно сказать Мойше правду, девушка ответила:

– Н-нет. Он пошел в пивную.

– Я... Я только хотел сказать ему, что я принимаю его предложение.

– Предложение?

– Работать вместе с ним. Он обучит меня своему ремеслу.

Эмелин в недоумении подняла брови:

– Его ремеслу? Ты имеешь в виду р-работу в д-доках?

Мойша почесал рукой затылок и неуверенно посмотрел на нее. Помня о том, что Эмелин не знает, как на самом деле ее брат зарабатывает деньги, он медленно кивнул и сказал:

– Да, в городских доках. Коннор собирался попытаться подыскать мне там какую-нибудь работу.

– Ты можешь п-попробовать п-поискать его внизу, в пивной, – произнесла она, запинаясь и ощущая все возрастающее смущение от того, что находится с Мойшей наедине. – Это только в д-двух кварталах н-направо от нашего д-дома. Или я м-могла бы передать ему т-твои слова, если т-ты не п-против.

– Да, я не против. – Мойша повернулся к двери, собираясь уходить. – Скажи ему только, что я буду ждать на улице завтра утром, если у него все еще будет желание взять меня с собой.

– Я уверена, что б-будет. – Эмелин начала закрывать дверь.

– Э-э, мисс Эмелин, – произнес Мойша, протягивая вперед руку: – Ужин, который вы приготовили сегодня вечером, был действительно превосходным.

Девушка почувствовала, как ее лицо начинает заливаться краской:

– Б-благодарю в-в-в-...

Она сжала губы, тщетно пытаясь выговорить слово. Наконец, сдалась и опустила глаза от стыда.

– Все в порядке, мисс Эмелин. – сказал Мойша мягким ободряющим голосом. – Есть полно людей, которые могут прекрасно говорить, но в действительности не способны связать и двух слов.

Заставив себя поднять голову, девушка увидела искреннюю улыбку на его лице и не могла не ответить тем же.

– Благодарю вас, Мойша, – тихо произнесла она. Он запустил руку в свои волосы:

– Ну, я, пожалуй, пойду. Надеюсь, мы еще увидимся.

– Я тоже.

Мойша направился к лестнице.

Закрыв дверь, Эмелин прислонилась к ней с обратной стороны и вздохнула. Затем она прижала руки к груди и почувствовала, как бьется ее сердце, одинаково сильно и от возбуждения, и от страха.

– Мойша, – прошептала Эмелин, как никогда отчетливо. Ей было интересно узнать, сколько ему лет – ей самой недавно исполнилось шестнадцать, а он выглядел ненамного моложе. И был таким вежливым; другие мальчишки, которых встречала Эмелин, обзывали ее и передразнивали. А Мойша был таким джентльменом.

– Возможно... – она чуть было не произнесла свою мысль вслух, но затем отбросила в сторону все романтичные фантазии. У нее было много работы и старший брат, о котором надо было заботиться. Историю о красивой любви лучше было бы оставить для волшебных сказок – по крайней мере, по убеждению Эмелин.


V


Росс Баллинджер чувствовал странное беспокойство, идя по освещенным яркими фонарями улицам Лондона. Он покинул городскую усадьбу Зои, расположенную в районе Каслбар Хилл, к западу от Кенсингтона, более двух часов тому назад и уже давно должен был бы быть дома. Однако возвращаться домой Россу не хотелось, поэтому он на полпути отослал экипаж Баллинджеров и последние несколько миль шел пешком. Росс пытался убедить себя, что ему просто хочется принять участие в карнавале, устроенном по поводу Дня Коронации и охватившем весь город; на самом же деле, его удерживало неприятное воспоминание о произошедшем между его отцом и молодой поденщицей на складе.

Улицы были полны гуляющих и веселящихся людей, и, возможно, поэтому Росс сам не заметил, как оказался в той части города, которая пользовалась далеко не лучшей репутацией. Повсюду еще встречались уличные торговцы, однако в толпе уже появились мелкие воры и карманники. Росс до сих пор был одет в костюм для коронации, дополненный высокой шелковой шляпой и тростью с набалдашником из слоновой кости, что делало его первоочередной мишенью для так называемых «уличных артистов». Росса не раз толкали со всех сторон, но у него хватало ума держать руки поближе к карманам и не попадаться на уловки воров.

– Дорогуша, как насчет пончика? – послышался голос женщины.

– Нет, спасибо, – пробормотал Росс.

Он посмотрел в сторону, откуда раздался голос, и увидел мясистую, неряшливую бабу, которая была раза в два старше его и одета в то, что добрый десяток лет тому назад можно было бы назвать модным платьем – еще до того, как оно было расставлено на объемной талии с помощью нелепых, несовпадающих по цвету кусков ткани.

– А как насчет парочки пончиков? – Женщина схватила свои обвисшие груди и подняла их откуда-то из-под низа живота туда, где раньше с гордостью носила. – Давай, малыш. Всего полпенни кусочек.

Росс отвернулся и, не разбирая дороги, ринулся сквозь толпу, смутно слыша язвительный смех женщины, несущийся ему вслед.

– Эй! Пошел прочь, болван! – выкрикнул какой-то человек, когда Росс случайно наступил ему на ногу.

– П-прошу прощения, – запинаясь, произнес юноша, поскорее отходя в сторону.

Пройдя немного, он остановился возле угла какого-то дома и, оглядевшись вокруг, понял, что впервые не знает, где находится. Забыв в тот же момент о сцене, свидетелем которой он стал на складе отца, Росс решил, что лучше поскорее поискать дорогу домой, в Шедуэл, или хотя бы выбраться из этого незнакомого района.

– Извините... – обратился он к проходящему мимо джентльмену, или, по крайней мере, человеку, который мог сойти за джентльмена в этом квартале, но до того, как Росс успел закончить фразу, тот исчез в толпе.

Росс поискал глазами кого-нибудь, кто мог бы показать ему дорогу. Почувствовав чью-то руку у себя на плече, он обернулся и увидел пожилого мужчину в скособоченной фетровой шляпе. Мужчина дружелюбно улыбнулся, обнажив ряд пожелтевших от табака зубов.

– Похоже, тебе нужна помощь, дружище, – произнес он низким, осипшим голосом.

– Э-э, да, – промямлил Росс.

– Давай, выкладывай, приятель, – мужчина похлопал Росса по руке. – Здесь мы все подданные королевы.

– Я, э-э, заблудился и... – Росс поколебался немного, затем продолжил: – Вы знаете, где дорога на Шедуэл?

– Конечно, мой мальчик. А вот ты, похоже, не знаешь, – он засмеялся, брызгая слюной на Росса.

Росс почувствовал спазм в желудке, но заставил себя не вытереть лицо, чтобы не оскорбить предлагающего ему помощь человека.

– Вы не могли бы показать, в каком направлении мне нужно идти?

– Ну, я могу сделать гораздо лучше, сынок. Я направляюсь как раз в твою сторону. Меня зовут Саймон, и тебе не встретить парня лучше, чем я, – мужчина захихикал, довольный своим остроумием. – Ну, пойдем, приятель.

Он обнял Росса за плечо мускулистой рукой и повел его за угол, в какую-то узкую боковую улицу.

– Скажи-ка, а что это такой прекрасно одетый молодой человек, как ты, делает в этой части города? – спросил Саймон.

– Я только прогуливался после окончания коронации.

– Да, она удалась на славу. Однако твой папочка должен был сказать тебе, что не стоит в одиночку разгуливать по улицам в такой первоклассной одежде, как у тебя. – Саймон указал на костюм Росса. – Что-то не верится, что ты сидел прямо в Вестминстерском аббатстве рядом с королевой.

Росс ничего не ответил. Когда рука провожатого сильнее сжала плечо Росса, юношу охватило недоброе предчувствие, нараставшее по мере того, как толпа вокруг начинала редеть и свет фонарей на улице становился все слабее.

Вдруг Саймон резко остановился и потянул Росса к освещенному входу на другой стороне улицы:

– Что ты скажешь, если мы зайдем в «Новую луну»? Я бы не стал отказываться, если бы ты предложил мне пинту крепкого портера перед тем, как я показал бы тебе дорогу на Шедуэл.

– Мне действительно нужно идти, – ответил Росс, сделав робкую попытку высвободиться из крепкого объятия.

– Но это невежливо, не так ли? – настаивал мужчина. – Нехорошо отказывать доброму старому Саймону, который предложил показать тебе дорогу к дому.

Юноша попробовал вырваться, но Саймон еще сильнее сжал его плечо и потянул куда-то в бок. Росс поднял трость, пытаясь защититься, но заметил, как из дверей напротив к ним метнулась тень, а затем чей-то кулак с силой ударил его в живот, заставив согнуться пополам и выронить из рук импровизированное оружие.

– Подержи его! – раздался незнакомый голос.

Саймон схватил Росса за волосы и заставил его выпрямиться только для того, чтобы тот встретился с еще одним сокрушительным ударом, на этот раз в челюсть.

Колени у Росса подогнулись, и он начал медленно опускаться вниз, поддерживаемый чьими-то сильными руками. Он попытался вырваться, но единственное, что ему удалось сделать, – это немного поднять голову и тотчас получить размашистый пинок ботинком от второго бандита.

Когда тусклый свет, падавший из дверей напротив, погас, Росс издал отчаянный крик. Он почти потерял сознание, но все же чувствовал, как кто-то шарит у него по карманам. Один из мужчин – по голосу, похоже, Саймон – крикнул второму:

– Давай быстрее!

– Я ничего не могу найти, – отозвался тот.

Послышался треск разрываемой ткани, и один из карманов на камзоле Росса отлетел в сторону. Затем раздалось недовольное ворчание Саймона:

– Тащи его внутрь. Или мы у него что-нибудь найдем, или он покойник.

Росс застонал и тут же заработал жестокий удар в живот, от которого у него перехватило дыхание. Он беспомощно открывал рот, пытаясь набрать воздух в легкие, а двое грабителей подхватили его под руки, перенесли через тротуар и кинули в зияющий темнотой дверной проем какого-то здания. У Росса было такое чувство, как будто на его груди лежит огромный камень, и, когда он наконец глубоко вдохнул, то услышал громкий, пронзительный астматический хрип.

– Заткни ему глотку, Вилли! – проревел Саймон. Даже в кромешной тьме Росс смог разглядеть блеск стального лезвия в руке бандита. Все еще задыхающийся юноша не почувствовал страха. Он попробовал молиться, припомнить лица родных и друзей, но все, что смог увидеть, – это страшную ухмылку и ряд гнилых, коричневых зубов. Закрыв глаза, Росс приготовился к неизбежной расправе.

В этот момент вдруг послышались звуки потасовки и раздались проклятия, выкрикиваемые бандитом. К своему удивлению, Росс обнаружил, что его больше никто не держит. Он повернул голову, ожидая увидеть, как его несостоявшиеся убийцы дерутся с кем-то третьим, но в темноте ничего не различил. Снова захрипев, юноша с трудом оперся на один локоть и заметил, что из двоих грабителей дерется тот, который поменьше, с ножом; Саймон, очевидно, был застигнут врасплох и теперь без сознания валялся на лестнице.

Не совсем уверенный в том, что происходит, Росс все же понял, что кто-то пришел к нему на помощь, отключил Саймона и теперь пытается сделать то же самое с его напарником. Двое дерущихся кружились по тротуару, один из них размахивал ножом, другой пользовался тростью Росса, как дубинкой.

– Давай, ублюдок! – подзадоривал человек с тростью. – Иди ко мне!

Он качнулся в сторону вора, провоцируя его на удар ножом. Не долго думая, тот так и сделал, с громким ревом бросившись вперед и нацеливая нож прямо в живот соперника. Спаситель Росса только того и ждал – проворно отпрыгнув в сторону, он размахнулся и выбил тростью нож из руки вора. За этим последовала серия пинков в живот, которая – когда нападающий согнулся пополам – была завершена оглушительным ударом по его шее.

С трудом дыша, Росс поднялся на колени.

– Ты в порядке? – Его спаситель выглядел на несколько лет старше Росса и намного смуглее. На нем был красивый, хоть и не экстравагантный коричневый костюм, белый плащ, на шее повязан галстук.

– Да, – с хрипом произнес Росс, схватившись за живот и пытаясь восстановить дыхание.

Незнакомец приблизился к Россу, взял его под руку и помог подняться на ноги. Юноша постоял немного, прислонившись к нему, пока дыхание снова не пришло в норму.

– Благодарю, – пробормотал Росс, когда незнакомец подал ему трость.

– Пойдем отсюда. Они могут очнуться в любую минуту.

Он под руку вывел Росса на тротуар, затем сказал, отпуская:

– Одну минуту, дружище.

Возвратившись туда, где лежавший до этого неподвижно Саймон только-только зашевелился, незнакомец нанес ему резкий удар в голову, и тот снова потерял сознание.

– Вот так-то лучше, – усмехнулся он, глядя на Росса, который тоже улыбнулся в ответ.

– Я хочу поблагодарить вас за...

– Не нужно благодарностей. Это, может быть, и грязное место, но и среди живущих здесь людей попадаются такие, которые не могут спокойно смотреть на то, как кого-то грабят. – Незнакомец сделал паузу, оглядев Росса с головы до ног. – Ты ведь случайно оказался в этом районе?

– Полагаю, по мне видно, – ответил Росс.

– Где ты живешь?

– В Шедуэле, недалеко от доков.

– Ну, они повели тебя совсем в другую сторону. – Незнакомец развернул Росса, и они направились назад, к главной улице. – Пройди вниз примерно шесть кварталов, и ты окажешься в более знакомом месте.

Росс нерешительно посмотрел в ту сторону, куда ему предстояло идти.

– Не беспокойся, иди смело по этой дороге. Мы здесь довольно дружелюбны... до тех пор, пока ты держишься главных улиц и не останавливаешься.

– Еще раз спасибо.

– Если хочешь, я могу пройти с тобой немного.

– Нет, все в порядке. – Росс отряхнул свой порванный костюм. – Я теперь в порядке... на самом деле.

– Тогда я лучше сам пойду домой, – незнакомец крепко пожал руку Росса и направился обратно в темную улицу, на которой произошло нападение.

Росс подождал, пока его спаситель не скроется в ночном мраке, потом повернулся, задумчиво посмотрел в направлении, которое тот ему указал, и вдруг неожиданно бросился к углу дома. Он едва смог различить в темноте удаляющуюся фигуру человека.

– Эй! Одну минуту! – крикнул Росс, делая несколько шагов в его сторону. – Я не знаю вашего имени!

Незнакомец либо не услышал его слова, либо решил не отзываться; он продолжал идти, пока совсем не исчез из вида. Росс прошел еще несколько шагов за ним, затем глянул на другую сторону улицы и увидел нескольких завсегдатаев «Новой луны», уставившихся на него из освещенного дверного проема. Юноша непроизвольно вздрогнул и остановился. Решив, что лучше будет позволить доброму самаритянину спокойно уйти, он еще раз прошептал ему вдогонку слова благодарности и вернулся к ярким фонарям главной улицы.


* * *


Коннор Магиннис быстрыми шагами направлялся к дому, чувствуя себя немного виноватым в том, что его сестра так долго оставалась одна, а он наслаждался пивом в «Луне». По крайней мере, у него теперь есть, что рассказать ей, когда он вернется, – и несколько царапин и ушибов в доказательство правдивости рассказанного.

Несмотря на то, что молодой человек, которого выручил Коннор, выглядел лишь немного младше его, было очевидно, что его жизненный опыт и знание Лондона намного меньше. Он оказался, однако, довольно славным парнем, и Коннор подумал о том, что следовало бы спросить, как его зовут. «Впрочем, какая разница,» – решил он в конце концов, – «Слишком маловероятно, чтобы наши пути снова пересеклись. «

Достигнув утла здания, расположенного недалеко от того места, где он жил, Коннор заметил необычную, производящую впечатление карету, стоящую у обочины, на другой стороне улицы. Вечером повсюду разъезжало много разных экипажей, но этот был совсем новым, смоделированным по типу кареты, недавно построенной для лорда Бруэма. Карета Бруэма – или просто бруэм, как стали быстро все ее называть, – была похожа на обычную, однако переднее сидение было у нее заменено на вертикальную стенку со стеклянным окошком. Кучер сидел снаружи, впереди окна, между двумя большими медными фонарями.

Перед той каретой, которую увидел Коннор, красовались два отличных жеребца, стоящих в одной упряжи, а почтенный кучер был выряжен в роскошную ливрею. Было ясно, что карета принадлежала богатому владельцу.

Коннор проходил как раз мимо экипажа, когда кожаная занавеска на окне откинулась назад и послышался женский голос:

– Мистер Макгин?

Коннор замер от удивления; именем «Макгин» он пользовался, когда занимался своим любовным ремеслом. Он обернулся в сторону кареты, стоящей на другой стороне улицы, но не смог разглядеть женщины в темноте кузова.

– Вы мистер Макгин, не так ли? – спросила она.

Коннор шагнул на мостовую и начал медленно приближаться к карете.

– Вам нечего бояться, – ободряюще произнесла женщина, наклонившись к окну так, чтобы на ее лицо падал свет уличного фонаря.

На вид женщина была немногим старше Коннора – возможно, лет около двадцати пяти, довольно привлекательной, с правильными, гладкими чертами лица, матовой кожей. У нее были голубые глаза и светлые волосы, аккуратно уложенные на затылке.

– Мы уже встречались... у мадам Велсли.

Коннор подошел поближе пытаясь узнать женщину, и медленно покачал головой:

– Что-то я вас не припомню. К тому же, я не знаю никакой мадам Велсли.

Молодая женщина издала громкий звук, похожий на мурлыкание:

– Очень хорошо, мистер Макгин. Вы действительно такой осторожный, каким вас считает моя мамочка. И хотя, в самом деле, мы не встречались, у меня была возможность увидеть вас, когда вы покидали дом моих родителей. Чуть позже я одолжила у мамочки ваш адрес, – она открыла дверь. – Входите, вам здесь нечего бояться.

Коннор посмотрел на молодую женщину более внимательно и заметил, что она чем-то похожа на Генриетту Велсли. Он не долго обдумывал ее предложение и в конце концов решил его принять, чтобы выяснить, что же у нее на уме. Если это какая-то уловка с целью шантажа или вымогательства, то он сумел бы ей дать понять, что Коннор Магиннис не из тех, кого легко провести. Не то, чтобы его очень взволновало, если кому-то станет известной его финансовая – или интимная – связь с леди Генриеттой, однако он бы предпочел не терять такой источник легких доходов, каким предоставлялась ему мадам Велсли. И если к тому же появляется новая возможность...

– Вот так-то лучше, – сказала женщина, когда Коннор впрыгнул в карету. Она похлопала по сидению рядом с собой. – Вот сюда, чтобы нам не пришлось громко говорить.

Коннор выполнил просьбу и присел справа от прекрасно сложенной женщины, намерения которой казались теперь почти очевидными. Он представил, что так, наверное, выглядела Генриетта до того, как ее фигура не раздалась вширь и не стала такой пышной. На женщине было вечернее платье, которое лет десять назад, а то и раньше, можно было бы посчитать строгим, но по нынешним временам оно казалось довольно рискованным на фоне повального увлечения корсетами и кружевными оборками. Сделанное в свободном стиле из голубого шелка, оно было чем-то большим, чем просто слишком декольтированным вечерним туалетом, и прекрасно подчеркивало великолепную фигуру женщины.

– Чего вы от меня хотите? – спросил Коннор, уставившись на незнакомку.

– И в самом-то деле. – Ее ответ был немногословным. Наклонившись вперед, она опустила кожаную штору на переднем окне, затем дважды стукнула в стекло. Тотчас карета качнулась и покатилась.

Застигнутый врасплох, Коннор сжал кулаки:

– Эй, посмотрите-ка сюда...

– Нет, это вы посмотрите сюда. Вот сюда, – говоря это, женщина подняла руку и развязала шнурок у себя на груди. – Вы будете осторожны, не так ли, мистер Макгин? Мамочка уверяла меня, что вы будете.

Коннор с изумлением смотрел, как она снимает платье; на ней не было нижнего белья. Незнакомка медленно обнажила высокие, округлые груди, затем высвободила руки из коротких, с буфами, рукавов и начала опускать платье дальше вниз, к бедрам, до тех пор, пока не показался скрываемый под корсажем маленький кожаный мешочек, висящий между грудей на сатиновой тесьме.

Взяв мешочек большим и указательным пальцами левой руки, женщина повертела его, медленно и соблазняюще:

– Это для вас, мистер Макгин. Мамочка сказала, что за золото вы покажете все лучшее, на что вы способны.

Коннор услышал звон монет в маленьком кошельке и позволил себе улыбнуться:

– Цвет золота – это цвет любви, мисс...?

– Ленора. И меня совершенно не интересует любовь, – добавила она с презрением. – Но страсть, ах...

Ее вздох был таким же роскошным, как и сидения, обитые великолепным бархатом.

Под перестук колес катящейся по улице кареты она поводила кожаным мешочком по груди, так чтобы сосок на ней набух и затвердел. Коннор заметил у Леноры обручальное кольцо на руке, украшенное рубином, и непроизвольно подумал от том, жив ли ее муж – и какой же муж мог допустить, чтобы такая красивая, пылкая жена стремилась получать удовольствие от совершенно постороннего человека. Однако Коннор уже привык к подобным вещам, особенно, если речь шла о состоящих в браке женщинах, вышедших замуж за джентльменов, которые были намного их старше, но обладали приличным состоянием. Впрочем, это было не его дело, напомнил себе Коннор. Его же дело – это мешочек с золотом и привлекательная ложбинка на груди, которая так соблазнительно его поддерживала.

Несмотря на то, что Коннор обладал достаточным опытом, ему еще не встречались такие дерзкие и откровенные женщины, как Ленора. Уверенный в том, что ей нравятся сильные мужчины, Коннор, усевшись поудобнее в раскачивающейся карете, наклонился к Леноре и сжал рукой ее левую грудь. Когда он взял в рот уже твердый сосок и нежно его полизал, вторая его рука потянулась к низу ее живота, задержалась ненадолго, чтобы почувствовать, как он поднимается и опускается во время дыхания, затем проследовала вдоль плавной линии бедра назад, к маленьким, но сочным ягодицам. Прижав Ленору к себе поближе, Коннор нежно сжал губами напрягшийся кончик ее груди, заставив женщину застонать от наслаждения.

– Да... осторожно... – прошептала она в его ухо. – Но не так мягко.

Ухватившись за жесткие темные волосы Коннора, Ленора притянула его голову к себе:

– Кусай меня... сильнее... да, вот так, – стонала она, в то время, как Коннор со все нарастающей силой перекатывал ее сосок между губами, покусывая его и лаская языком его кончик.

Правая рука Коннора все еще держала грудь Леноры, а левая добралась до ее ягодиц и начала опускаться ниже, под платье, собранное складками на ее поясе. Ленора немного приподнялась над сидением, и Коннор с восторгом обнаружил, что под ее юбкой ничего нет. Он издал легкий одобрительный вздох и принялся ладонью ласкать ягодицы, пробираясь кончиками пальцев во влажную, теплую ложбинку между ними.

Ленора задрожала от удовольствия, когда пальцы Коннора проникли в нее.

– Да... – прошептала она, опускаясь на его руку.

Подвинувшись на сидении, Коннор сжал ягодицы Леноры и потянул ее к себе. Когда она взобралась на него, ее платье завернулось и обнажило мускулистые, восхитительно оформленные ляжки. Ленора откинула платье назад и села на колени Коннора, сжав их своими бедрами, протянув руки над его плечами и ухватившись за спинку сидения для того, чтобы удержаться в раскачивающейся из стороны в сторону карете.

Коннор продолжал ласкать ее груди, переходя по очереди то к одной, то к другой. Его левая рука поддерживала Ленору сзади, в то время как правая оглаживала бедра, нежно исследуя их внутреннюю поверхность, снова и снова возвращаясь к мягкой, потайной впадине, заставляя тем самым женщину трепетать от восторга и возбуждения.

Отклонившись немного назад, Коннор взглянул вверх и увидел ее полузакрытые глаза, дрожащие губы, напряженное от страсти лицо.

– Слишком просто... получается слишком просто... – подумал вдруг Коннор и в тот же момент понял, что с такими женщинами, как Ленора, ему придется действовать намного смелее... иначе трудно гарантировать успех и продолжение своего бизнеса.

– Да, сильнее! – закричала Ленора, прижимаясь к руке Коннора.

Неожиданно он высвободил ладонь из-под нее, и когда Ленора удивленно посмотрела вниз, она увидела страстный блеск в глазах Коннора.

Медленно и сладострастно он поднял влажную руку и прикоснулся кончиками пальцев к языку.

– М-м-мм... – он застонал от наслаждения и, протянув руку, раздвинул ее губы так, чтобы она могла почувствовать свой собственный терпкий аромат.

– Попробуй, какая ты вкусная, Ленора, – прошептал Коннор, проводя пальцами по ее губам и языку.

На мгновение она поразилась, но затем начала облизывать пальцы Коннора, поначалу медленно, потом со все большей пылкостью и страстью, пока, наконец, не схватила Коннора за волосы на затылке и не прижалась ртом к его рту, глубоко проникая языком вглубь.

Коннор почувствовал, как пальцы Леноры лихорадочно расстегнули его плащ и нетерпеливо ищут застежку на поясе. Он помог ей развязать пояс и задрожал от возбуждения, когда она запустила руку внутрь, сжала мощный стержень и вытащила его из ставших тесными брюк.

Ленора возбужденно замурлыкала, когда почувствовала, какой он большой и сильный.

– Я хочу тебя, – выдохнула она.

Когда Коннор вошел в нее, Ленора немного прогнулась, держась за его плечи для равновесия и сжимая его ноги своими бедрами. Коннор почувствовал, как женщина страстно затрепетала, когда он начал делать толчки вверх, поначалу медленно, затем все больше ускоряя ритм, в такт раскачивающемуся экипажу, стремительно несущемуся по аллеям Риджентс Парк.

– Да! – закричала Ленора, вскидывая руки над головой Коннора и исступленно царапая ногтями крышу кареты. – Еще!

Издав глубокий стон, Коннор схватил Ленору под ягодицы и принялся приподнимать и опускать ее, ударяя все сильнее и быстрее.

– Да! Да! О, да! – кричала Ленора снова и снова, стуча руками о крышу в такт его ритмичным толчкам.


* * *


В это время почтенный кучер почувствовал удары в спинку своего сидения и услышал восторженные крики. На его лице появилась лаконичная усмешка, в которой отразилось нечто большее, чем просто зависть. Он схватил кнут и крикнул запряженным в карету жеребцам:

– Миссис Йорк, кажется, напрашивается на хорошую порку.

Кучер поочередно стегнул кнутом по спинам жеребцов и щелкнул им в воздухе прямо над их головами. В ответ жеребцы мгновенно рванулись в галоп, пронося темную карету и ее пассажиров по парковым аллеям.


VI


Тяжело дыша, Эмелин Магиннис закрыла за собой дверь квартиры и прислонилась к ней спиной.

– Еще есть время, – сказала она сама себе и посмотрела на узел, который держала в руках. После того, как на протяжении нескольких недель Эмелин откладывала каждый пенни, храня их в тиковом[4 - Тик – вид ткани (прим. пер.)] матраце, она, наконец-то, скопила достаточно, чтобы купить маленькую жестяную баночку порошка восточноиндийского какао и некоторые другие продукты для этой особой субботы, четвертого августа,– двадцать второго дня рождения ее брата. Эмелин намеревалась приготовить любимый пирог Коннора, чтобы отпраздновать такую дату.

Сняв коричневую шерстяную шаль, Эмелин поспешила в соседнюю комнату к грубому прилавку, который служил кухонным столом. Взглянув мельком на свое неровное отражение в куске зеркала, она положила узел на прилавок и, нагнувшись над узким кирпичным камином, подбросила свежего угля к тлеющим головешкам.

Развязав узелок и достав оттуда пару яиц, банку какао и палочку корицы, она принялась за работу, тихо напевая что-то про себя. Из-под прилавка Эмелин извлекла две глиняные чаши и чугунную голландскую печь, затем достала муку и другие продукты из маленького, приспособленного под кладовку ящика, который Коннор пристроил с наружной стороны стены дома, напротив прилавка, чтобы содержимое хранилось в как можно более холодных условиях.

– Моя сладкая малышка, моя нежность и любовь; спи спокойно, засыпай, – напевала Эмелин в то время, как ее ловкие пальцы, поочередно разбив два яйца, разделили желтки и белки по разным чашам. – Так прекрасны, проплывают небеса над головой; спи спокойно, засыпай.

С помощью длинной деревянной ложки девушка взбила белки, добавив щепотку винного камня, чтобы их немного сгустить. После этого она всыпала муку, какао, стружек корицы и другие сухие ингредиенты в большую чашу, в которой были желтки, и тщательно взбила смесь до получения густого шоколадного теста. Наконец, Эмелин смешала полученную смесь со взбитыми белками, смазала жиром голландскую печь и, добавив туда шоколадного теста, поставила ее на маленькую решетку над горящими в камине углями.

«Мамино счастье, солнце и радость, глазки закрой; спи спокойно, засыпай», – продолжала напевать Эмелин, моя руки в тазу, стоящем на прилавке. Ее пение было непринужденным и ровным, без какого-то бы ни было намека на заикание, которым страдала девушка, когда говорила – особенно с незнакомыми людьми. «Да хранит наш Господь твой чудесный покой; спи спокойно, засыпай.»

Эмелин была так увлечена приготовлениями к возвращению Коннора, что поначалу даже не обратила внимания на стук в дверь квартиры. Кода звук стал более настойчивым, девушка очень удивилась. Коннор никогда не стучал, а их друг, Мойша Левисон, Стучал совсем по-другому.

Не привыкшая к посетителям, встревоженная Эмелин вытерла руки о передник, одетый поверх юбки, и осторожно прошла через комнату ко входной двери.

– Кто там? – спросила она.

– Я ищу мистера Макгина, – ответил женский голос.

– Кого?

– Мистера Макгина. Он дома?

Тон голоса был довольно решительным, однако вовсе не угрожающим, поэтому девушка немного приоткрыла дверь. Выглянув на освещенную тусклым фонарем лестничную площадку, она увидела довольно высокую женщину, которая была одета так же хорошо, как и сложена.

Женщина стояла прямо и неподвижно, пряча руки в длинном, горностаевом воротнике, свисающем с бледно-голубой мантильи. Роскошные пряди белокурых волос обрамляли правильное, матового оттенка, лицо, восхитительно сочетаясь с большими, светло-синими глазами. Внимание Эмелин привлекло золотое обручальное кольцо на руке женщины, украшенное самым большим рубином, который девушка когда-либо видела.

Быстро изучив Эмелин надменным, полным превосходства взглядом, женщина снова спросила:

– Мистер Макгин здесь?

Эмелин приоткрыла дверь чуть пошире:

– Я... извините, но не з-знаю никакого мистера Мак-Мак-Макгина.

С каждой запинкой Эмелин губы женщины сжимались со все большим нетерпением.

– Но это адрес Коннора? – холодно спросила она, бросая взгляд поверх Эмелин и пытаясь заглянуть в комнату за ее спиной.

– Коннор?

– Да, именно это я и говорю. Коннор Макгин. Я уверена, что он живет именно здесь.

– Возможно, вы имеете в виду моего б-брата. Его з-зовут Коннор, но он вовсе не Мак-Макгин.

– Нет? Но он сказал мне... – Женщина сделала паузу, ее прищурившиеся глаза говорили о том, что она задумалась. – Я полагаю, что я могла не разобрать точно его имени. Этот твой брат – у него карие глаза и темные волосы? Довольно привлекательный молодой человек лет двадцати?

Немного покраснев, Эмелин утвердительно кивнула.

– И ты говоришь, что ты его сестра?

– Д-да. Эмелин.

– Ну, я очень рада с тобой познакомиться. Меня зовут Ленора, – она протянула руку, и девушка поспешно ее пожала. – Можно мне зайти на минутку?

Ленора задала свой вопрос голосом, который показался Эмелин самым теплым, самым ласковым на свете.

– О, да, – она виновато улыбнулась, открывая дверь и отходя в сторону, чтобы позволить гостье войти.

– Как... у вас здесь очаровательно, – прокомментировала Ленора, обходя комнату и стараясь не задеть роскошной мантильей скудную мебель. – Ты сказала, что ты и Коннор живете вместе?

Эмелин стыдливо опустила голову и прошептала, что так оно и есть.

Ленора остановилась в нескольких шагах от девушки и пристально на нее посмотрела:

– А он действительно твой брат?

Не поняв смысла вопроса или того, почему он заставляет ее чувствовать себя так неловко, Эмелин произнесла:

– Д-да. Он воспитывает меня все время с тех пор... с тех пор, как умерла тетя Б-Беатрис.

– А что с твоими родителями?

– Мама ум-мерла, когда я родилась. От-тец... – у нее запершило в горле от нахлынувших чувств.

– Его тоже нет, – догадалась Ленора. – А твой брат заботится о тебе. Я всегда знала, что он очень необычный молодой человек.

Глаза Эмелин расширились от удивления:

– Так вы его знаете?

– Коннор и я... мы знакомы. Несколько раз он выполнял кое-какую работу для меня. Он довольно одаренный – на все руки мастер, – тон Леноры стал игривым, она начинала терять всякую осторожность.

– Он р-работает на вас? В доках?

– Я? В доках? – Ленора хихикнула, затем грациозно продемонстрировала свои гладкие, ухоженные руки. – Я так не думаю.

– Н-но это т-то.. это то м-место, где работает Коннор. Ленора на мгновение растерялась, но затем, сделав вид, что вспомнила, кивнула и сказала:

– Почему же, так оно и есть. Полагаю, он действительно там работает. Но я там не работаю. Моя семья – другое дело. У моей семьи там свой бизнес.

– О, – восторженно провозгласила Эмелин, – Коннор работает на вашу с-семью.

– Это так, – само собой разумеющимся тоном ответила Ленора. Она огляделась вокруг: – Он сегодня здесь появится?

– Он р-работает, – произнесла девушка, немного смутившись, – не так ли?

– Возможно. – Ленора беззаботно махнула рукой, показывая, что если кому-то и нужно об этом знать, так только не ей. – Меня мало интересует бизнес.

– Я п-передам ему, что вы заходили.

– Нет, думаю, лучше этого не делать, – поспешно сказала Ленора, направляясь к выходу. – Пусть этот недолгий визит останется между нами. Нет необходимости беспокоить Коннора – он может подумать, что я приходила из-за каких-то проблем, связанных с его работой. Она открыла дверь:

– Я только хотела бы встретиться с ним завтра... в доках.

– Конечно, мадам..?

– Просто Ленора. И можно, я буду звать тебя по имени?

– Р-разумеется, – девушка снова залилась краской.

Открыв дверь, Ленора шагнула на лестничную площадку, затем остановилась, чтобы оглянуться на светловолосую девушку:

– Боюсь показаться слишком назойливой, но не могла бы я узнать фамилию вашей семьи? Я почти уверена, что Коннор сказал «Макгин».

– Она похожа. Магиннис.

На лице Леноры отобразилось нечто, похожее на изумление, и она спросила:

– Ты можешь сказать это по буквам?

Эмелин выполнила просьбу, четко произнеся каждую букву, как будто никогда и не заикалась.

– Магиннис, – нараспев повторила Ленора. – Довольно необычно.

– На с-самом деле обыкновенная ф-фамилия.

– Вряд ли это совпадение, – пропустив фразу девушки мимо ушей, продолжала Ленора.

– С-с-сов...?

– Да, – нетерпеливо перебила женщина. – Я имела в виду наш семейный бизнес – Торговую Компанию Баллинджера.

Она упомянула компанию, во главе которой стояла семья сестры ее мужа, Ифигении.

– Раньше компания носила имя Баллинджера – Магинниса; вторая фамилия произносится точно так же, как и та, которую ты мне назвала. Но это было очень давно, возможно, даже до того, как ты родилась.

– Мой отец был бизнесменом, – гордо объявила Эмелин.

– Но ты сказала, что он умер. Я никогда не встречалась с мистером Магиннисом, но знаю точно, что он не умер – по крайней мере, был жив, когда я слышала о нем в последний раз. Наверное, гниет в какой-нибудь тюрьме, и, как говорят среди джентльменов, более подходящая судьба не могла постигнуть Грэхэма Магинниса, эсквайра.

Ленора подарила девушке очаровательную улыбку, распахнула до конца все еще полуприкрытую дверь, вышла из квартиры и спустилась вниз по лестнице.

– Грэхэм... – прошептала Эмелин, невидящим взором уставившись на дверь. В ушах ее звучали слова любимой тетушки, которые та шептала в утешение одинокому ребенку: «Твой отец был большим человеком – честнейшим человеком. И не было джентльмена во всем Лондоне, который мог бы стоять так гордо и величественно, как Грэхэм Магиннис.»


* * *


Когда Коннор Магиннис вошел в квартиру, он увидел, что сестра стоит на коленях возле кухонного стола и тихонько всхлипывает. Он поспешил к ней, опустился рядом и обнял за плечи, чтобы успокоить.

– Что-то не так? – спросил он. – Что-то случилось? Эмелин посмотрела на брата красными, распухшими от слез глазами:

– Я... Я думала об от-тце.

– Ну, ну, тебе не из-за чего плакать. Он покинул этот мир много лет назад и, поверь мне, сейчас находится там, где ему гораздо лучше.

Эмелин всплеснула руками:

– Ты уверен?

– Я точно знаю, что загробный мир...

– Нет, – прервала его Эмелин, – я им-мею в виду то, ч-что он... он умер?

– Ну, конечно. Мне было неполных шесть лет, когда тетушка Беатрис рассказала мне все о похоронах отца и о всех людях, которые пришли проводить его в последний путь и отдать дань уважения.

Эмелин тяжело вздохнула и опустила голову.

– Что такое, Эмелин? – спросил Коннор, поднимая ее лицо за подбородок так, чтобы она посмотрела ему прямо в глаза. – Что тебя беспокоит?

– Отец был... когда-н-нибудь был...

– Что когда-нибудь?

– В... в т-тюрьме?

Пораженный, Коннор на какое-то мгновение замер, затем медленно и глубоко вздохнул и спросил:

– Почему ты вдруг об этом спрашиваешь?

Теперь наступила очередь Эмелин протянуть руку и прикоснуться к лицу брата – она с нежностью погладила его по щеке. Когда она задала свой вопрос, ее голос был как никогда твердым и ровным:

– Ты мне не ответил, Коннор. Он был...?

Коннор поднялся с колен:

– Я не ответил потому, что ты задала очень глупый вопрос. Кто тебе наговорил подобной ерунды?

– Это не имеет значения. Какая разница, сидел ли отец в тюрьме или нет, – обиженно произнесла Эмелин.

Пройдя через комнату, Коннор медленно повернулся к сестре:

– Ты что-то слышала об этом, когда была маленькой? Так ведь?

Поднявшись, Эмелин подошла к брату, прислонившемуся спиной к прилавку:

– Все в порядке. Я уже выросла, и ты можешь сказать мне всю правду.

Коннор обнял ее.

– Я не знаю, – прошептал он, прижимая к себе сестру. – В этом, кажется, нет смысла – к тому же тетя Беатрис взяла с меня обещание. В конце концов, ты была тогда очень маленькой, и наши родители умерли.

– Так значит, он на самом деле умер? – резко перебила Эмелин и, оттолкнувшись от груди брата, посмотрела ему прямо в глаза.

– Конечно.

– Но когда? Как?

– Он умер от разрыва сердца после того, как мама ушла из жизни,– почти так, как тебе и рассказывали. Но это произошло в тюрьме, не дома. У него были какие-то проблемы с бизнесом – я не знаю, какие точно, но тетушка Беатрис всегда повторяла, что отец ничего плохого не сделал. Его посадили в тюрьму всего за несколько месяцев до твоего рождения, и он умер через пару недель после мамы.

– Ты уверен? Ты аб-бсолютно в этом ув-верен?

– Почему ты меня об этом спрашиваешь? Конечно, я уверен,– в тот самый день, когда умер отец, тетушка Беатрис вернулась из тюрьмы и сказала мне об этом.

– Но ты тогда был еще маленьким.

– Да, но никогда не забуду тот день.

Эмелин посмотрела вниз, на руки брата, и увидела, что костяшки его пальцев побелели. Взяв ладони Коннора в свои, она гладила их до тех пор, пока он не разжал кулаки. Через какое-то время Эмелин снова подняла голову и сказала:

– Коннор... мне нужно кое-что тебе сказать, – она сделала паузу. – Я сегодня кое-что услышала – о человеке в... в тюрьме.

– О чем ты говоришь? – произнес Коннор, почти не обратив внимания на ее слова, все еще поглощенный воспоминанием подробностей того страшного дня.

– Днем к тебе приходила женщина. И когда я...

– Какая женщина?

– Ты работаешь на ее семью в доках. Л-ленора... она не назвала свою фамилию.

– Ленора? Она приходила сюда?

– Да, но не это самое важное. Важно то, что она сказала, когда я произнесла нашу фамилию; она думала, что наша фамилия Мак-Макгин.

Почувствовав себя вдруг очень неуютно, Коннор махнул рукой как можно более безразлично:

– Этой фамилией я пользуюсь, когда работаю в доках.

– Не имеет значения, – отозвалась Эмелин, пропуская его слова мимо ушей. – Но когда я сказала «Магиннис», эта женщина ответила, что у ее с-семьи был когда-то совместный бизнес с человеком, ф-фамилия которого произносится – и пишется – точно так же.

– В мире можно, наверное, отыскать тысячу человек с фамилией Магии...

– Грэхэм Магиннис?

Глаза Коннора изумленно расширились.

– Она так сказала? Она сказала «Грэхэм»? – с сомнением переспросил он, и когда Эмелин утвердительно кивнула, добавил: – Но все равно это ничего не значит.

– Она также говорила, что он... он в тюрьме, – немного поколебавшись, произнесла девушка.

Коннор снова пожал плечами:

– Ну и что? Даже если Ленора говорила именно о нашем отце, какая разница. Мы и так знали, что когда-то он занимался бизнесом, а потом попал в тюрьму. Но это не меняет дела, наш отец умер.

Эмелин схватила брата за руки и прошептала:

– Эта Ленора... она сказала, что он жив. «Гниет в тюрьме», она сказала. – Ее голос задрожал, на глазах выступили слезы. – От-т-тец г-гниет в т-т-тюрьме!

Девушка бросилась брату на грудь. Он обнял ее и погладил по волосам:

– Не волнуйся, мое солнышко. Она, должно быть, ошибалась.

– Н-но если н-нет...

– Не волнуйся, я выясню правду, – пообещал Коннор. – Я выясню.

Он еще крепче прижал к себе сестру и тихим, нежным голосом стал напевать колыбельную, которой тетя Беатрис успокаивала их обоих, когда они были маленькими, напуганными и одинокими.


* * *


На протяжении всей следующей недели Коннор посещал лондонские тюрьмы. Он был и в тюрьмах на Куин Бенч и Уайткросс-Стрит, где содержались осужденные за неуплату долгов, и в исправительных тюрьмах на Холоуэй и в Вандсворте. Коннор быстро понял, что единственный способ быстро получить информацию о заключенных – подкупить тюремного охранника, под наблюдением которого находилась вся связь арестантов с внешним миром. Связь осуществлялась в форме переписки, проходящей цензуру тюремного начальства, и чрезвычайно редких визитов друзей и членов семьи. На протяжении первого года заключения такие визиты обычно разрешались не чаще, чем раз в шесть месяцев. Количество дозволенных посещений увеличивалось – каждые четыре месяца во время второго года заключения и каждые три – в последующие годы, причем это происходило только в том случае, когда права заключенного не были ограничены за нарушение исключительно строгих тюремных правил.

Наиболее частой причиной для подобных ограничений было плохое поведение, определение которого в большинстве случаев оставлялось на усмотрение охранников. Также ограничения на права заключенного налагались в том случае, если ему не удавалось получить определенное количество баллов, зарабатываемых тяжелым трудом на «лестничном колесе» – изуверском изобретении, на котором заключенным приходилось, держась за неподвижный поручень, «шагать» по бесконечной лестнице, ступеньки которой располагались на ободе колеса, вращающегося под ногами во время такой «ходьбы». В некоторых тюрьмах подобное сооружение использовалось для практических нужд – перекачки воды или помола зерна. Но в большинстве тюрем единственным назначением этого орудия наказания было занять чем-нибудь находящихся под стражей – «перемалывать воздух», как это называли сами заключенные.

Утром тринадцатого августа, во вторник – ровно через девять дней после визита Леноры Йорк к Эмелин – Коннор Магиннис подошел к главным воротам Милбанкской тюрьмы, самой большой тюрьмы для осужденных преступников во всем Лондоне. Это было впечатляющее сооружение, построенное на берегу Темзы, к западу от Палат Парламента. Милбанк выглядел, как огромный каменный лабиринт, формой напоминающий цветок; «стенами» лабиринта служили длинные трехэтажные здания, в проемах между которыми располагались башни. Эти здания были «сложены» так что образовывали шесть огромных пятиугольников вокруг центрального шестиугольника. В середине внутреннего двора центрального шестиугольника и во внутренних дворах шести пятиугольников стояли высокие отдельные башни, с которых можно было беспрепятственно обозревать все происходящее внизу.

Главные ворота располагались в середине высокой каменной стены, которая отделяла территорию тюрьмы от внешнего мира. Страж на входе, пожилой джентльмен с закрученными кверху усиками и густой седой бородой, пришел в восторг от золотого, который ему предложил Коннор. Тем не менее, пряча деньги в нагрудный карман униформы, он добавил, что еще одна монета невероятно ускорит дело, «от, я осмелюсь доложить, часов – даже, может быть, дней – до нескольких минут.» Его лицо, с жестоким и официальным выражением, осветилось жадным блеском еще недавно тусклых, серых глаз.

Коннор был готов к такому требованию; предыдущие встречи с тюремщиками научили его обычно давать две взятки – вторая шла прямиком на стол главного охранника, у которого хранились все тюремные записи.

Получив вторую монету, пожилой джентльмен спросил:

– Ну, а как зовут бедного парня, о котором ты хочешь навести справки?

– Грэхэм Магиннис, – Коннор произнес фамилию по буквам.

– А когда, приблизительно, его посадили?

– В 1822 году. Полагаю, где-то в середине февраля. Охранник приподнял свою форменную фуражку и уважительно покачал лысой головой.

– Ну, давай-ка посмотрим, за что можно было просидеть пятнадцать с половиной – нет, шестнадцать лет. Это было где-то за год до того, как я начал работать здесь. До этого я двадцать лет служил в Ньюгейте, – произнес он с гордостью, и, набрав в легкие побольше воздуха, важно надулся, словно зобастый голубь. – Ну, этот Грэхэм Магиннис, он твой родственник?

– Да. Мой отец.

Охранник нахмурился:

– Ты убежден в том, что он до сих пор жив?

– Ну, не совсем. Для этого я сюда и пришел.

– Но он был заключен именно в Милбанк?

– Я... э-э... ну, я даже в этом не уверен.

Охранник покачал головой, затем посмотрел на вторую монету, лежащую в его руке и протянул ее назад Коннору:

– Ты много хочешь за свою монету. Он может быть где угодно – даже в Австралии, я полагаю.

– Я убежден в том, что отец все еще в Лондоне.

– То есть, если он жив, – заметил тюремный стражник. Неожиданно его лицо просветлело, и он поднялся со своего стула:

– И ты платишь именно за то, чтобы это выяснить, – он подбросил монету в воздух и поймал ее. – Жди здесь, пока я и капитан Манли не просмотрим журналы записей.


* * *


Час спустя Коннор был препровожден по казавшимся бесконечными тускло освещенным коридорам, идущим вдоль тюремных флигелей, в камеру, где номер 8414 провел большую часть последних двух десятилетий. За несколько дополнительных золотых монет была куплена редкая привилегия немедленного посещения заключенного в этой камере. Иначе понадобилось бы ожидать пару месяцев до следующего официального дня свиданий. Охранник отдал какие-то распоряжения, передавая Коннора грузному стражнику по имени Дункан Уимс, хорошо одетому, но полгода не принимавшему ванну человеку, на вид которому было за тридцать и который на каждом шагу припадал на левую ногу. Коннор не был уверен, являлся ли причиной этому алкоголь или стражник на самом деле хромал.

Хотя Коннор и вырос в одном из беднейших районов города, где не существовало системы канализации, он все ж не был готов к перехватывающему дух зловонию Милбанкской тюрьмы. Даже прослуживший здесь не один год стражник приложил к лицу носовой платок. Увидев, как Коннор зажал нос пальцами, он прокомментировал: «У некоторых парней здесь не хватает ума пользоваться своими ночными горшками; они садятся прямо на пол или облегчаются на стену.»

Двери камер были сделаны из крепкого дерева и для большей прочности обиты металлическими пластинами. В каждой двери, на уровне глаз, находилось окошко, через которое стражник мог заглянуть внутрь. Все окошки были теперь закрыты, и Коннор не мог видеть, занята ли какая-нибудь камера и сколько в ней находится людей. Однако он слышал звуки, которые доносились из-за дверей: беспорядочная смесь стонов, стуков, шарканья, кашля, даже нестройная пьяная песня, разносившаяся по коридорам каменного лабиринта так же, как и запах мочи.

– Это прямо за углом, – пробормотал Уимс, замедлив шаг и ткнув вперед указательным пальцем. – Твой папуля? – спросил он, ухмыляясь.

– Я... я не уверен, – отозвался Коннор.

Он неожиданно почувствовал, что его ноги одеревенели, и ему пришлось буквально заставить себя пройти несколько шагов до одной из камер, возле которой остановился Уимс.

Стражник сочно сплюнул на руку и начал вытирать пыль с закрытого окошка на двери, постепенно открывая цифры, выбитые на нем – восемь, четыре, один, четыре. «Так, вот он», – Уимс извлек связку ключей из кармана своей куртки и повертел их в руках, пытаясь найти тот, которым открывались камеры вдоль этого коридора.

Коннор почувствовал, как ком подкатывает к его горлу, и он, скорее всего, убежал бы, если бы все тело не было таким окаменевшим. На протяжении последних нескольких дней поиски отца были чем-то вроде забавы – вопроса, в ответе на который Коннор был заранее уверен. Он хотел просто убедиться в бесплодности своих усилий. И вот теперь он стоял перед дверью, за которой Грэхэм Магиннис провел, наверное, последние шестнадцать лет своей жизни.

Дверь со скрипом отворилась, и стражник растворился в темноте камеры. Коннор услышал, как он тихо проворчал что-то тому, кто сидел внутри. Через мгновение стражник снова появился и позволил Коннору войти: «Не задерживайся. У тебя не так много времени.»

С трудом оторвав свои ноги от пола, Коннор приблизился к двери и заглянул внутрь. Все освещение в камере исходило от маленького зарешеченного отверстия высоко в стене, которое, очевидно, вело к вентиляционной шахте, так как света оно пропускало очень мало. Несколько лучей, которые проходили через шахту, значительно ослаблялись густым слоем пыли, висевшей в воздухе и делавшей его похожим на туман.

– Он там, – Дункан Уимс указал Коннору пальцем в сторону дальней стены, – вон там.

Коннор посмотрел в ту сторону и подошел поближе. Когда, наконец, его глаза привыкли к темноте, он различил в густом тумане фигуру – исхудавшего мужчину с длинной седой бородой, сидящего на краю металлической кровати под зарешеченным окошком и одетого в однотонную, выцветшую миткалевую форму.

– От-тец? – тихо прошептал Коннор, как будто не желая беспокоить ушедшего в прострацию старика.

– Не слишком надейся на то, что он будет разговаривать, – вмешался Уимс. – В этом парне осталось не так много жизни. Если я не ошибаюсь, последние пять лет он не ходит на работу, по крайней мере, в большинстве случаев парней сажают в такие камеры именно за это.

Он стукнул ногой по железной кровати, схватил сидящего на ней старика за бороду и поднял его голову кверху:

– Восемьдесят четыре – четырнадцать, у тебя посетитель. – Сразу же после того, как стражник отпустил бороду, голова заключенного опять упала на грудь.

Оглянувшись назад, в сторону двери, Уимс спросил Коннора:

– Ну что, ты достаточно видел?

– Можно мне поговорить с ним... наедине?

Уимс нахмурился, посмотрел сначала на заключенного, затем на Коннора, после чего, прищурив один глаз, сказал:

– Охранник приказал мне отвести тебя сюда... чтобы ты смог посмотреть на отца. Ну, ты на него и посмотрел. Так что лучше приготовь-ка еще один шиллинг.

Коннор покопался в кармане камзола, извлек оттуда монету и протянул ее стражнику:

– Несколько минут, пожалуйста. Наедине.

Уимс глянул на монету и осклабился. Выхватив шиллинг из руки Коннора, он спрятал его и быстрым шагом направился к выходу из камеры:

– Имей в виду, если ты задержишься, можешь остаться здесь надолго.

Коннор согласно кивнул:

– Хорошо. Я освобожусь через десять минут.

Стражник потянул на себя массивную дверь, и она со скрипом закрылась. Затем послышался лязг закрывающегося замка и постепенно затихающий топот сапог Уимса.

Несколько минут Коннор стоял, глядя на пожилого мужчину, сидящего на кровати, все больше различая его черты по мере того, как глаза привыкали к тусклому свету.

– Отец? – попробовал он позвать еще раз, но старик даже не шелохнулся, продолжая невидящим взором смотреть в пол.

Приблизившись, Коннор опустился на колени перед кроватью так, чтобы оказаться в зоне видимости заключенного. Глаза старика моргнули, но больше он никак не отреагировал на присутствие Коннора.

– Отец, это ты? Ты Грэхэм Магиннис?

Голова старика немного поднялась вверх, и он посмотрел куда-то вдаль, как будто пытаясь что-то вспомнить. Затем неожиданно четко он прошептал:

– Магиннис.

Его скрюченные руки, покрытые язвами и болячками, задрожали, и он сложил их так, как будто собирался молиться.

– Так значит, это ты? Грэхэм Магиннис?

– Мистер Грэхэм Магиннис, – растягивая слова, произнес старик.

Коннор уже было собрался что-то ответить, но его отец поднял руку и начал говорить слабым, монотонным, однако твердым голосом:

– Суд приговаривает вас к тридцати годам каторжных работ, приговор должен быть приведен в исполнение в Ее Величества Милбанкской тюрьме. Пусть Господь проявит милосердие к вам, а не суд.

Он замолчал, но по-прежнему не смотрел на молодого человека, стоящего перед ним на коленях.

Глаза Коннора наполнились слезами, он схватил отца за руку и сжал ее в своей ладони:

– Отец, это я, твой сын... Коннор.

Это имя, казалось, не произвело на заключенного никакого впечатления.

– Я искал тебя, – продолжал Коннор. – Мы даже не предполагали, что ты жив.

– Мертв... Магиннис... он умер.

– Но ведь ты жив.

– Восемьдесят четыре – четырнадцать, – прошептал Грэхэм.

– Ты Грэхэм Магиннис... ты мой отец, – произнес Коннор тихим и почти безнадежным голосом.

– Мертв, я сказал! – заключенный вырвал руку и встал на ноги. – Умер четырнадцатого февраля, в год тысяча восемьсот двадцать второй от Рождества Христова. Умер и кремирован в Милбанкской тюрьме. Все это записано в тюремном журнале: измена, арест, приговор, смерть... Восемьдесят четыре – четырнадцать!

Грэхэм указал скрюченным пальцем на кровать. Глаза его на какое-то мгновение блеснули, затем опять потухли, и он замер на месте, согнув плечи и опустив голову.

Коннор медленно поднялся с колен и глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Наконец, он произнес самым мягким тоном, на какой только был способен:

– Ты знаешь, что у тебя есть дочь? Она родилась вскоре после того, как... как ты оказался в тюрьме. Именно из-за того, что ее родила, умерла мама.

Старик немного приподнял голову, и Коннору показалось, что он увидел, как заблестели его глаза. Однако отец снова отвернулся и опять произнес каким-то нечеловеческим, загробным голосом:

– Восемьдесят четыре – четырнадцать...

Неожиданно раздался металлический лязг, затем последовал скрип замка, в котором проворачивали ключ. Дверь в камеру отворилась, и послышался голос Дункана Уимса:

– Нам нужно уходить. Вот-вот наступит время смены караула.

– Можно еще несколько минут? Выражение лица стражника было непреклонным:

– Не сегодня. Но я уверен, что можно будет договориться в какой-нибудь другой день. – Он пошире распахнул двери и знаком приказал Коннору поторапливаться.

Коннор направился было к выходу, затем остановился и оглянулся на номер 8414, пытаясь разглядеть что-нибудь знакомое в чертах его лица. Однако все, что он видел перед собой,– это старика, которому оставался, наверное, всего один шаг до могилы.

– Ну, пойдем, – подгонял Уимс.

– Отец, – позвал Коннор, надеясь, что заключенный в последний момент заметит его присутствие или, может быть, даже его узнает. – Твоя дочь... Мы дали ей имя мамы. Ее зовут Эмелин.

Коннор тянул время так долго, как это было возможно, затем уступил настойчивым требованиям стражника и вышел в коридор.


* * *


Когда дверь закрылась, Грэхэм Магиннис упал на колени на холодный каменный пол. Его губы задрожали и слова застряли в горле, когда он попытался произнести имя: «Эмелин».

Воздев руки кверху, как будто взывая к Господу, несчастный яростно затряс головой, пытаясь отогнать нахлынувший поток образов, танцующих перед ним в бешеном вихре: беременная женщина, держащая за крошечную ручонку маленького мальчика, ее муж, стоящий у скамьи подсудимых, с глазами, полными отчаяния и тоски.

Образы сменялись один за другим: стражник, открывающий двери камеры, высокий молодой человек, полный здоровья и сил, знакомое имя, зовущее из прошлого.

«Коннор!» – вскрикнул вдруг Грэхэм; в ответ раздался только скрип ключа, закрывающего ржавый замок на двери.

С каждым шагом, уводившим стражника и посетителя по коридору, тело Грэхэма пронзала невыносимая боль. «Коннор! – позвал он снова, на этот раз почти шепотом. Упав вперед, на руки, он надтреснутым голосом выдохнул имя своей любимой: – Эмелин!.. Эмелин!.. Эмелин!»

Грэхэм повторял имя своей жены снова и снова, оставаясь на коленях еще долго после того, как затихли последние шаги в коридоре, до тех пор, пока его осипший голос не стал скрипеть, подобно ржавому замку на двери камеры. Наконец, Грэхэм опять затих. Он едва смог подняться с пола и добраться до кровати.

Просидев несколько минут неподвижно, старик просунул руку под ближний к стене край тонкого тикового матраца и вытащил потрепанную записную книжку. Бережно отвернув обложку, он пролистал несколько страниц, водя костлявым указательным пальцем по каракулям, которые были небрежно начерканы карандашом. Несмотря на чрезвычайно слабый свет, Грэхэм мог разобрать слова, и когда нашел место, которое искал, то поднес книжку поближе к глазам и начал читать вслух громким и твердым голосом:

«Первое июня тысяча восемьсот двадцать второго года. Сегодня у меня был первый посетитель – моя сестра, Беатрис. Лучи света, падающие из окна, показались мне темнее самой черной ночи, когда она сказала, что моя дорогая Эмелин умерла две недели назад во время родов. Я... я...»

Голос Грэхэма задрожал от наплыва эмоций, и он перестал читать вслух, продолжая водить пальцем по неровным строчкам, написанным шестнадцать лет назад. Он перевернул страницу и снова начал читать:

«Беатрис согласилась с моим предложением назвать дочь по имени моей дорогой жены. Родная Эмелин! Я так по тебе скучаю! Я так по вам обеим скучаю!»

Грэхэм посмотрел на закрытую дверь камеры. Глаза его наполнились слезами – впервые с того самого дня, когда он узнал, что его жена умерла, и он позволил им свободно течь по щекам. Когда Грэхэм снова вернулся к чтению, он увидел, что капли намочили дневник, и опять начал водить пальцем по влажным страницам. Собравшись с силами, он продолжал читать вслух:

«Я, скорее всего, больше никогда не увижу улиц Лондона, поэтому я уговорил Беатрис сказать Коннору и его новой сестре, что их бедный отец умер. Она хорошая женщина, и я уверен, что когда-нибудь она поймет всю необходимость такого решения. Может быть, когда-нибудь, в будущей жизни я смогу быть вместе с моими любимыми Эмелин и Коннором и нашей маленькой дочуркой. А пока я научил Беатрис словам колыбельной, для того чтобы она пела ее малышке. Это была любимая колыбельная Эмелин, которую она пела по ночам нашему сыну. У Беатрис не такой сладкий голос, как у моей жены, но я убежден, что она приложит все усилия, чтобы спеть как нужно. Если бы только Эмелин могла очутиться там и взять малышку на руки и убаюкать ее.»

Грэхэм Магиннис набрал в грудь побольше воздуха и начал петь. Ему не нужно было смотреть на страницу, на которой была записана каждая строчка четверостишья. И хотя его голос стал слабым и надтреснутым от прожитых лет и от потока тягостных воспоминаний, песня, которая наполнила камеру и поплыла дальше, по коридорам Милбанкской тюрьмы, была такой же мягкой и чистой, как утренняя песня голубя:


		«Моя сладкая малышка, мое счастье и любовь.


		Спи спокойно, засыпай.


		Так прекрасны, проплывают небеса над головой.


		Спи спокойно, засыпай.


		Мамино счастье, солнце и радость, глазки закрой.


		Спи спокойно, засыпай.


		Да хранит наш Господь твой чудесный покой.


		Спи спокойно, детка, спи спокойно, засыпай.»


VII


Ленора Йорк с большой охотой заплатила лишних десять шиллингов за отдельную ложу в Хавершэме – пользующемся сомнительной репутацией театре, в котором шли непристойные французские «постельные комедии». Она любила подобные зрелища как за скандальное поведение зрителей, так и за удовольствие, больше доставляемое очаровательными, хоть и убого разряженными актерами, нежели запутанными сценарными ходами или же искусной игрой.

В этот субботний вечер Ленора обращала мало внимания и на зрителей, и на само представление, в котором шла речь об английской девице, приехавшей в Париж на праздник. Более того, она даже не видела, что происходит на сцене, так как портьера ее отдельной ложи была опущена – одна из нескольких опущенных в этот вечер портьер.

«Да-а-а-а...» – застонала Ленора, прижимаясь спиной к груди Коннора. Она сидела, вцепившись пальцами в колени любовника и опускаясь навстречу ударам снизу, оседлав его точно, как было показано в позиции «Женщина верхом на мужчине» из иллюстрированной книги о любовном искусстве. Эту книгу мадам Йорк обнаружила, копаясь в коллекции восточной эротики, принадлежавшей ее матери.

Ленора почувствовала, как Коннор передвинулся на высоком, без ручек, кресле. Его руки обхватили ее бедра и, медленно приподняв, с силой опустили вниз, посылая сладостную волну между ее ног. Любовники были оба в одежде – они заранее договорились, что Ленора не наденет нижнего белья. Тем не менее, у нее было такое ощущение, что они совершенно обнаженные в объятиях друг друга и абсолютно одни.

«О-о-о-х...» – выдохнула она, пытаясь контролировать все нарастающее возбуждение и позволяя себе только тихие, сладострастные стоны в те моменты, когда раздавались одобрительные выкрики публики или оркестр начинал играть громкую музыку.

По мере того, как грохот оркестра нарастал, любовники все быстрее и сильнее бросались навстречу друг другу; Ленора почувствовала, как внутри ее зарождается гигантский поток наслаждения, и поняла, что еще немного, и Коннор опять вознесет ее на вершину счастья, сам оставаясь при этом внизу. И хотя Ленора побывала на этой вершине всего несколько минут назад, любовник сдерживал свое удовольствие ради того, чтобы отправить ее туда вторично.

«Нет!» – страстно прошептала она, желая прихватить на этот раз Коннора с собой.

Отпустив его правое колено, Ленора просунула руку под платье, запустила ее между бедер Коннора, туда, где были расстегнуты штаны и где она могла дотронуться до его кожи. Проскользнув пальцами между складками ткани, Ленора что-то там поискала и, найдя, нежно взяла в руку. Подразнив немного, она обхватила твердый, как дерево, стержень Коннора у основания и направила его прямо в себя. Ленора знала, что нравится ее любовнику, и теперь получала огромное наслаждение, слыша его стоны. Она массировала Коннора, не переставая подниматься и опускаться на нем, приближая его к финишу, который ни он, ни она не могли больше сдерживать. Когда это, наконец, случилось, у Леноры вырвался крик, который, однако, тотчас оборвался – повернув голову, она слилась с Коннором в страстном поцелуе, глубоко проникая языком между его губ.

Еще какое-то время любовники оставались в объятиях друг друга: он – прижав ее к себе и нежно лаская живот и груди, она – все еще держа его в себе, чувствуя, как мощная, тугая плоть становится все более мягкой и податливой.

Когда до конца представления оставалось всего минут пятнадцать и Ленора подняла портьеру, она вместе с любовником олицетворяли своим внешним видом воплощенное приличие. Ленора немного помахала веером, а Коннор вежливо похлопал артистам. Затем она произнесла почти официально:

– Рада, что ты смог встретиться со мной здесь, как только я тебя об этом попросила. Полагаю, мой кучер объяснил ситуацию?

– Он сказал, что вашего мужа вызвали по делам и вы вынуждены посетить театр одна. – Коннор прекратил аплодировать и, улыбнувшись, спросил: – У вас нет билетов в оперу на вечер в пятницу?

– А разве не предпочтительнее развлекаться здесь? Опера может оказаться очень... очень занудной. И наши места там у самого оркестра – слишком много публики.

– К тому же здесь я могу разделить с вами ложу. Возвращая Коннору многозначительную улыбку, Ленора приблизилась к любовнику, как будто желая расслышать его слова в шуме зрителей:

– А как тебе понравилось в моей ложе?

– Здесь более уютно и спокойно, чем где-либо.

Ленора постучала сложенным веером по руке и недовольно надула губы:

– Я уверена, что ты говоришь то же самое всем, кого сопровождаешь в театр.

– Уверяю вас, мадам Йорк, никогда ранее я не получал такого удовольствия в ложе.

– Так тебе на самом деле понравилось представление?

– Особенно кульминация.

– И это с тобой впервые... в театре?

– Поэтому я так спешил сюда.

– Как будто в церковь.

– Я думал, мы говорим о театре... в церкви – другое дело, – ухмыльнулся Коннор.

– Занимался любовью в церкви? – воскликнула Ленора и замахнулась на Коннора веером. – Ах ты, негодяй!

Он выхватил веер из ее рук:

– Ну, я этого не делал. А если бы и делал, вы бы стали хуже обо мне думать?

– Только, если бы ты там занимался этим без меня.

– Тогда я должен буду приберечь такое редкое удовольствие для доброй мадам Йорк, – Коннор изобразил легкий поклон. – В конце концов, она довольно снисходительно относится к моей работе.

Забрав веер из рук Коннора, Ленора провела им по бедрам любовника:

– Особенно, когда это миссионерская работа.

– Я буду счастлив ею заняться, как только представится возможность.

– Если ты так же опытен в миссионерских делах, как и в театральных представлениях, я, определенно, не должна дать пропасть такому таланту.

В этот момент актеры на сцене закончили раскланиваться, и шумная публика направилась к выходу.

– Нам пора, – сказала Ленора любовнику, вставая со своего места. – Я должна быть дома до возвращения Тилфорда.

– Мне подождать несколько минут, чтобы нас не увидели вместе?

– В этом нет необходимости, – она взяла стоящего сзади нее Коннора за руку. – Не думаю, чтобы всем стало известно о нашем посещении Хавершэма. Те, кого я могла бы встретить здесь, постараются сохранить в тайне свое пребывание в таком сомнительном заведении и никому о нас не расскажут.

Коннор и Ленора вышли из ложи и направились к лестнице, с трудом пробираясь через суетящуюся в вестибюле толпу. Хавершэм не привлекал роскошно одетых людей. Как и на Конноре, на большинстве мужчин были простые костюмы, какие обычно носят представители среднего класса. Женщины же, наоборот, приложили большие усилия для того, чтобы их наряды, купленные за весьма умеренную цену, выглядели помоднее. Голубое, украшенное шкуркой горностая, платье Леноры Йорк очень заметно выделялось и по цене, и по покрою. Оно превосходно облегало великолепную фигуру Леноры, привлекавшую одобрительные взгляды мужчин и заставлявшую завидовать женщин.

Коннор заметил мужчину, стоящего на другом конце вестибюля и пристально смотревшего на Ленору. На вид ему было лет под тридцать, коренастый, с жесткими, темными глазами и рыжеватой бородой. Прекрасно скроенный парадный костюм и высокий воротничок – «отцеубийца» – позволяли предположить, что их обладатель – человек обеспеченный и что он выехал вечером в город поразвлечься. Его намерения подтверждала своим видом ярко разряженная девица, повисшая на руке джентльмена. Она, по всей видимости, относилась к тому тешу женщин, которых частенько можно было встретить в расположенных вокруг театра тавернах и зарабатывающих себе на пропитание в укромных комнатах, выходящих окнами на задние дворы, или в просторных каретах джентльменов. В этом у них с Коннором было большое сходство.

Поняв, что Ленору могут узнать, Коннор потянул было ее к выходу, однако она уже успела заметить наблюдающего за ней мужчину и замедлила шаг. На какой-то момент воцарилось неловкое молчание, затем джентльмен вежливо кивнул им и повернулся, чтобы присоединиться к своей компании. Коннор почувствовал, как Ленора сжала рукой его локоть, но затем расслабила пальцы и позволила любовнику вывести себя из театра.

Выйдя наружу, Коннор и Ленора попали на улицу, вдоль которой стоял длинный ряд красивых экипажей, заполнявшихся пассажирами. Тотчас, как только они подошли к обочине, Ленора грациозно махнула рукой. Роскошный бруэм плавно выкатил из ряда и остановился напротив выхода из театра. Впереди него гарцевали два превосходных жеребца, нетерпеливо стуча копытами о мостовую.

– Добрый вечер, Джайлс, – крикнул Коннор почтенному кучеру, выряженному в ливрею.

– Вечер добрый, господин Макгин, – кучер приподнял свою черную фуражку. – Приветствую вас, миссис Йорк. Надеюсь, вам понравилось в театре. – Он начал спускаться со своего насеста над кузовом.

– Это была очень... необычная постановка.

– Тогда, уверен, вы захотите прокатиться по парку, – предложил кучер, распахивая дверь экипажа.

Ленора нерешительно посмотрела сначала на Коннора, затем на кучера:

– Боюсь, что нет. Тилфорд должен появиться дома в...

– Простите мою дерзость, – перебил Джайлс, – но у меня была возможность вернуться домой, пока вы были в театре. Мисс Сара сообщила, что мистер Йорк прислал записку. В ней говорилось, что он проведет ночь во дворце Баллинджеров и будет ждать вас там утром.

Ленора облегченно улыбнулась:

– В таком случае – да, Джайлс. Я не стану отказываться от прогулки по парку.

Оперевшись на руку пожилого кучера, она поднялась в экипаж.

– Очень медленной прогулки, – добавила Ленора. – Не стоит лишний раз утруждать лошадей.

Когда Коннор забрался в карету и сел рядом с Ленорой, Джайлс залез обратно на свое высокое сидение, взял в руки кнут и щелкнул им над головами жеребцов. Они медленно тронулись с места, направляясь в сторону Риджентс Парк, и вскоре бруэм и его пассажиры раскачивались в привычном ритме.


* * *


Они уже сделали второй круг по парку. Коннор застегивал пуговицы своей рубашки, а Ленора пыталась завязать тесемки платья на спине, когда он, наконец, решился задать вопрос:

– Джайлс говорил о дворце Баллинджеров – это тот самый Баллинджер, о котором вы говорили моей сестре?

Ленора недоуменно взглянула на него:

– Эмелин? Что ты имеешь в виду?

Осторожно подбирая слова, Коннор произнес:

– Когда ты встретилась с моей сестрой пару недель назад, ты упомянула о том бизнесе, которым занимается твоя семья – Торговая Компания Баллинджеров, так ты, по-моему, сказала.

– Ну да, я так и сказала, – она заговорщицки подмигнула Коннору. – Но на самом деле, это не моя семья. Сестра Тилфорда вышла замуж за Эдмунда Баллинджера, которому и принадлежит компания. Эмелин думала, что ты работаешь в доках; я пустила ей пыль в глаза, чтобы она ничего не заподозрила. Ты ведь на меня не сердишься, правда?

Коннор махнул рукой, показывая, что Леноре не стоит беспокоиться на сей счет:

– Не это меня заинтересовало. Ты упомянула о мистере Магиннисе, фамилия которого пишется так же, как и наша с сестрой.

– Да, Грэхэм Магиннис. Он ведь не твой родственник, не так ли?

– Я в этом сомневаюсь, – солгал Коннор. – Возможно, дальний; в этих местах найдется немало людей, фамилия которых пишется так же, как и моя.

– Ну, я надеюсь, что это не так. – Ленора закончила завязывать тесемки на платье и расправила складки.

– А Грэхэм Магиннис, у него ведь был какой-то бизнес с мужем сестры твоего мужа.

– Это было довольно давно. Компания Баллинджера – Магинниса по Экспорту и Импорту... о, по меньшей мере, пятнадцать лет назад, может, даже и больше. На самом деле, я думаю, что сперва это была компания Магинниса, пока Эдмунд не вошел в долю. Дела у них какое-то время шли прекрасно, но затем начались трудности. Имей в виду, что тогда я была всего лишь ребенком, мне было девять-десять лет, но я запомнила ходившие в то время разговоры о том, что инвесторов обманули и счета компании были заморожены. Обоих, Эдмунда и Грэхэма Магинниса, арестовали... это была ужасно скандальная история.

– Но только Магиннис попал в тюрьму?

– Конечно. Баллинджеры вовремя вмешались в ход судебного процесса, и Эдмунд был освобожден. Вот тогда он и получил компанию в единоличное владение и изменил ее название, оставив только свое имя. Ушло несколько лет на то, чтобы преодолеть последствия скандала, но затем компания снова начала процветать, благодаря Седрику.

– Седрику?

– Старшему кузену Эдмунда. Уверена, что ты слышал об Седрике Баллинджере.

– Пожалуй. Он носит титул лорда, не так ли?

– Да. А леди Сибилла повсюду известна своими благими делами – одно из них это то, что она вытащила Эдмунда, извиняюсь, из той лужи, в которую он сел, когда его компания оказалась на грани разорения. Я уверена, что Седрик спокойно позволил бы кузену пойти на дно, если бы не одно обстоятельство.

– Какое?

– То, что Баллинджеры по линии Эдмунда заслуживают своей судьбы, так же как и Балтинджеры по линии Седрика заслуживают своего состояния.

Коннор с удивлением посмотрел на Ленору:

– Я не понимаю.

Ленора всплеснула руками, казалось, она вот-вот засмеется:

– Забавная история. Видишь ли, Эдмунд был бы законным наследником титула и состояния Баллинджеров, если бы его отец не сошелся в свое время с замужней французской актрисой. Маленькая любовница Джеймса Баллинджера очень неплохо бы устроилась, если бы он был более предусмотрителен. Однако этот хлыщ настаивал на том, чтобы она вышла за него замуж – после того, как добилась бы развода, представь себе! Дело, наверное, закончилось бы алтарем, но женщина очень кстати покончила с собой. В конце концов скандал замяли, но с тех пор Джеймс никогда больше не разговаривал со своей семьей, за что и был лишен наследства. Земли и недвижимость отошли к его младшему брату, Вильяму.

– Отцу Седрика?

– Совершенно верно.

– Который завещал Седрику титул и состояние и оставил Эдмунда с пустыми руками.

– О, Седрик постоянно помогает своему кузену, но, в основном, по настоянию Сибиллы.

– Так же, как и тогда, когда Эдмунда арестовали? – Коннор направил разговор в нужное ему русло.

– Седрик не мог допустить, чтобы кто-либо из Баллинджеров сел в тюрьму – пусть он даже и был в чем-то замешан.

– Ты имеешь в виду, что Эдмунд был виновен?

– Он говорит, что нет, но ему никто не верит, – Ленора ухмыльнулась. – Нет на свете невиновного мужчины.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Да ну, Коннор Магиннис. Не играй со мной в невинного. Каждый мужчина из тех, кого я когда-либо знала, пытался играть со мной настолько серьезно, насколько был способен. А когда идет игра, все правила можно обходить, если даже не ломать вовсе.

– Это несколько цинично, не так ли? Ленора громко засмеялась.

– Не будь таким святошей. Ты тоже постоянно обманываешь с тех самых пор, как стал достаточно взрослым, чтобы играть в эти игры. – Увидев вытянутое лицо Коннора, она приблизилась к нему и погладила по голове. – Ну, не дуйся, ты – мастерский игрок, и можешь играть мной в любое время, когда захочешь.

Коннор выдавил улыбку:

– Ну, ты, по крайней мере, родственница Баллинджеров. И если окажется, что Баллинджер когда-то наступил на горло Магиннису, этот Магиннис сможет расквитаться, сделав то же самое с тобой.

– А я собираюсь заставить тебя сдержать это обещание! – Ленора притянула Коннора к себе и опустилась под ним на обитое бархатом сидение.


* * *


Утром в понедельник Коннор шел за Дунканом Уимсом по запутанным коридорам Милбанкской тюрьмы. Этот визит обошелся ему в два раза дороже первого, и Коннор подумал о том, что нашел неплохое применение деньгам, которые щедрая Ленора преподнесла ему в субботний вечер. Несмотря на высокую мзду, стражник на этот раз выглядел более хмурым и недовольным, чем неделю назад.

– Не так уж мудро обходить правила слишком часто, – заметил он, когда они подходили к блоку, в котором находилась камера Грэхэма Магинниса. – Могут начаться вопросы, на которые не найдется подходящих ответов.

Коннор испугался, что Уимс сейчас попросит еще одну монету, однако стражник молча подошел к концу коридора, вытащил связку ключей и открыл камеру под номером 8414.

– Тебе нужно поторапливаться. Мы должны убраться отсюда вовремя, – на этот раз стражник не стал заходить в камеру, а просто подтолкнул Коннора к двери. – Десять минут – это все, что я могу для тебя сделать.

Зайдя внутрь камеры, Коннор постоял немного, давая глазам привыкнуть к темноте. Он ожидал увидеть знакомую призрачную фигуру, сидящую на краю кровати, но вдруг сильная рука схватила его сзади за плечо.

– Отец? – испуганно вскрикнул Коннор, поворачиваясь к темной фигуре, стоящей у него за спиной.

– Тс-с-с, – произнес старик. Его костлявые пальцы неожиданно сильно вцепились в руку Коннора, но затем резко разжались. – Сядь вон там, – приказал он, указывая на кровать.

– Отец, это я...

– Коннор, – закончил старик скрипучим, дрожащим голосом. – Я знаю.

Коннор теперь смог разглядеть черты его лица – впалые щеки, космы седых волос, нечесанную бороду, большие подвижные глаза, которые, как помнил Коннор, были голубыми, но теперь казались серыми в тусклом свете камеры.

– Ты знаешь меня? Ты знаешь, кто я? – спросил молодой человек, не скрывая своего удивления.

– Да, – отозвался Грэхэм, – но ты... вырос.

– Последний раз, когда я здесь был...

– Я... я был растерян. Ты был моим первым посетителем с тех пор, как... как умерла моя сестра.

– Так ты знаешь о тетушке Беатрис?

Грэхэм кивнул:

– Никто не говорил мне об этом, но она была больна. Когда она перестала приходить, я догадался.

– Так значит, все это время она знала, что ты жив?

– Она обещала не рассказывать. Было бы лучше, если бы ты думал, что твой отец умер и кремирован, чем знал, что он сидит за решеткой, а ты ничего не можешь сделать, кроме как наблюдать за его медленной смертью.

В камере воцарилась продолжительная тишина. Двое мужчин стояли и пристально смотрели друг на друга. Грэхэм заговорил первым, снова указывая в сторону кровати:

– Садись, пожалуйста.

Коннор выполнил его просьбу. Когда он сел, то поразился тому, насколько тонок был матрац – скорее, просто одеяло, натянутое на металлическую сетку. Он с удивлением подумал о том, как его отец засыпает на такой кровати, но затем посмотрел в сторону старика и решил, что даже простое одеяло будет казаться пуховой периной для тела, представляющего собой не более, чем кости, едва обтянутые кожей.

– Зачем ты пришел? – спросил Грэхэм, сам оставаясь стоять возле двери в камеру.

– Чтобы найти тебя. Чтобы выяснить...

– И что же ты выяснил?

Коннор почувствовал, что его глаза наполняются слезами:

– То, что у меня все еще есть отец. То, что у него все еще есть семья, которая его любит.

– Ты даже не знаешь меня.

– Всегда, когда я смотрел на Эмелин, я видел тебя, – с чувством произнес Коннор.

– Ты видел в ней свою мать.

Коннор вытер слезу, катящуюся по щеке:

– Значит, когда я смотрю в зеркало. Эмелин и я настолько непохожи; если она выглядит, как мама, значит, я...

– Сейчас нет. Может, так и было, когда я был молодым человеком. Но теперь... – старик посмотрел на себя вниз. – От меня мало что осталось. Во мне так мало жизни.

– Отец, я хочу знать, как это случилось. Беатрис нам рассказывала, что ты был преуспевающим бизнесменом. Она любила повторять, что во всем Лондоне не было джентльмена, который мог стоять так гордо и величественно, как Грэхэм Магиннис.

– Я больше не такой величественный, не так ли?

– Как это случилось?

– Какая разница. Это... длинная история.

Коннор протестующе взмахнул рукой:

– Для меня есть разница. Если Эдмунд Баллинджер...

– Кто тебе про него рассказал? – резко перебил Грэхэм, шагнув к Коннору, в глазах его заплясали зловещие огоньки.

– Так это правда?

– Рассказывай, что ты об этом слышал, – потребовал старик.

Боясь ошибиться, Коннор медленно произнес:

– Это Эдмунд Баллинджер должен был сесть в тюрьму, а не ты.

Услышав эти слова, Грэхэм опустил плечи и издал тяжелый, протяжный выдох – казалось, сама жизнь выходит из него.

Коннор ждал, что отец что-то скажет, и, не дождавшись, продолжил:

– Скажи мне, что я ошибаюсь. Скажи мне, что тебя ненапрасно осудили и посадили в тюрьму. Скажи мне, что я говорю неправду.

– Единственная правда – это то, что я провел последние шестнадцать лет, шесть месяцев и семь дней здесь, в Милбанкской тюрьме, как гость правительства Ее Величества. Не имеет значения, как я здесь оказался; есть одна правда для такого честного бизнесмена, как я, и другая – для таких, как Эдмунд и Седрик Баллинджеры.

Убедившись в том, что он все-таки не ошибался, Коннор поднялся с кровати и подошел к отцу. Остановившись перед ним, он взял старика за плечи и проговорил:

– Для меня это имеет значение... и для Эмелин.

– Она знает? – спросил Грэхэм, его лицо приобрело болезненное выражение.

– Еще нет.

– Тогда не говори ей. Ей ни к чему нести на себе тяжкий груз правды.

– Я и не собирался говорить ей об этом. По крайней мере, пока...

Голос Коннора сорвался, и Грэхэм, казалось, понял, что хотел сказать ему сын.

– Надеюсь, у тебя нет сумасшедшей идеи высвободить меня отсюда?

– А почему бы и нет? – воскликнул молодой человек. – Я знаю, прошло много времени, но с твоей помощью я мог бы...

– Ты мог бы нажить себе массу неприятностей. – Грэхэм повернулся к сыну спиной. – Нет. Слишком поздно исправлять ошибки прошлого. Слишком многие люди сделали в свое время слишком большие ставки, чтобы сидеть теперь сложа руки и смотреть, как такой щенок, как ты, пытается вытащить своего отца из тюрьмы.

– Я попробую, – сказал Коннор твердым и уверенным голосом.

Грэхэм снова повернулся к сыну лицом:

– Я не хочу этого, Коннор.

– На моем месте ты бы поступил точно также.

– Почему это ты так решил?

– Потому, что ты мой отец... и я твой сын.

Теперь уже глаза Грэхэма наполнились слезами, во второй раз за многие долгие недели.

– Ты не должен наделать глупостей, – умоляюще произнес он.

– Я только собираюсь разобраться, посмотреть на то, что говорится в твоем уголовном деле.

– Ты не собираешься начинать войну с Баллинджерами, так ведь?

– Только если в этом появится необходимость.

– Пообещай мне, что ты этого не сделаешь, – потребовал Грэхэм.

– Почему я не должен этого делать?

– Потому, что они – власть, сынок. Они не будут просто сидеть и ждать, пока ты на них нападешь. Они сделают так, что ты окажешься здесь, вместе со мной.

– Мне не страшны Баллинджеры, – твердо сказал Коннор.

– Вот этого я и боюсь. Ты должен их остерегаться, поверь мне... Я в свое время понял эту истину слишком поздно.

– После чего тебя посадили, не так ли?

В ответ Грэхэм молча кивнул.

– Так помоги мне доказать, что ты невиновен.

– Отсюда?

– Ты можешь рассказать мне все, что ты знаешь о своем деле. Я могу использовать это, чтобы собрать доказательства твоей невиновности, – и когда Грэхэм покачал головой, Коннор добавил: – Я все равно это сделаю, с твоей помощью или без нее.

Грэхэм широко улыбнулся:

– Я верю тебе, Коннор. Вот теперь я вижу, что передо мной стоит мой сын.

– Так помоги же сыну, который хочет помочь своему отцу.

В этот момент в коридоре послышался звук шагов.

– Помоги мне, отец, умоляю тебя.

Грэхэм внимательно осмотрел сына сверху донизу, затем быстро глянул в сторону кровати. Услышав лязг ключей на связке стражника с другой стороны двери, Грэхэм неожиданно кинулся к кровати и засунул руку под матрац. Достав блокнот, он поспешил назад и вложил его в руки Коннора.

– Там, это все там! – выдохнул он, его слова заглушались скрипом открываемого замка. – Все. Я все записывал. Эдмунд Баллинджер, Седрик Баллинджер, вся эта грязная история.

Коннор отвернул обложку блокнота и увидел, что это дневник или что-то вроде этого. Закрыв его, он торопливо засунул маленькую книжку за пазуху:

– Я вытащу тебя отсюда, отец. Когда-нибудь ты сможешь вернуться домой.

Сделав шаг вперед, Коннор обнял старика. Грэхэм в ответ прижал сына к себе, сначала робко, затем сильнее, как будто опасаясь того, что все это не более, чем сон, и что он никогда больше не увидит своего ребенка.

– Только обещай мне, что ты позаботишься о своей сестре, – прошептал старик, с трудом выговаривая слова. – Вы двое – все, что у меня осталось.

– Не беспокойся. Я не подведу тебя.

Двери в камеру распахнулись.

– Время вышло, – сказал Уимс, поманив Коннора указательным пальцем.

Шагнув в коридор, Коннор в последний раз оглянулся:

– Отец, я...

– Я знаю, сынок. Я знаю.

Тяжелая ржавая дверь со скрипом закрылась за юношей.


VIII


Зоя Баллинджер и ее кузен, Росс, молча сидели в карете, проезжавшей через Ротерхит в сторону Больших доков Суррея – большого торгового района, расположенного вниз по реке от лондонских доков, на другом берегу Темзы. Сжав руку Росса, Зоя смотрела через окно на бесконечные ряды небольших фабрик и складов, каменные и кирпичные стены которых были покрыты сажей из тысяч выходивших на крыши труб, а толстые стекла окон почти не отличались по цвету от фасадов. Унылый и безрадостный, но вместе с тем привычный пейзаж приковал взгляд Зои, которая боялась повернуться и посмотреть на своего кузена. Девушка знала – так было потому, что Росс вскоре покинет уютное спокойствие Лондона и отправится в страну, которую она даже представляла себе с трудом.

– Странное чувство, – заметила Зоя, заставив себя повернуться лицом к Россу, – я довольно подавлена из-за твоего отъезда, хотя, наоборот, должна была бы быть переполнена радостью за тебя.

– Мое отсутствие будет недолгим, – снова попытался убедить ее Росс. – Ты лучше думай о подарках, которые я пришлю тебе.

– Недолго? Год, а может, и больше? – Зоя протянула руку и легонько ущипнула его за щеку. – Только попробуй не присылать их мне. Вот увидишь, я сяду на один из этих кораблей и из-под земли тебя достану, будь ты хоть на краю света. Еще лучше – я пошлю Бертье и избавлюсь от вас обоих.

– Он по-прежнему крутится возле тебя?

– Как собачонка.

– Почему бы просто ему не сказать, что он тебя не интересует... если, конечно, это и на самом деле так.

– Я бы не смогла этого сделать, даже если бы хотела; наши семьи очень давно дружат. И меня вполне устраивает Бертье – он всего лишь друг.

– У друзей есть странная привычка становиться чем-то большим, чем просто друзьями.

– С Бертье не так, – Зоя убежденно покачала головой. – Да что ты вообще можешь знать о таких вещах? Ты же практически мальчишка. – Она больно ткнула кузена локтем в бок.

– Мальчишки не представляют Торговую Компанию Баллинджеров в Китае, – провозгласил Росс, делая вид, что надувается от важности.

Зоя сжала руку юноши и взглянула на него глазами, полными слез:

– Нет, не представляют. Я на самом деле очень горжусь тобой, Росс; ты настоящий купец, отправляйся на Восток. Испытай рискованные приключения, но вместе с тем будь осторожен. И не беспокойся о нас, оставшихся здесь... – ее губы сложились в подобие улыбки, – ...кроме тех моментов, когда будешь покупать подарки. Не забывай свою любимую кузину, а то она, действительно, купит билет на один из этих кораблей и приедет за тобой.

Зоя кивнула в сторону набережной, где из-за зданий, вытянувшихся вдоль доков у пристани, виднелись мачты клипперов и других, маленьких и больших морских судов.

– Китай не лучшее место для англичанки.

– Ерунда. Жены морских офицеров и торговцев ездят туда постоянно, то же можно сказать и о миссионерках.

– Но ты ведь еще не стала чьей-нибудь женой – к большой радости Бертье, вне всякого сомнения,– и ты, разумеется, не имеешь никакого отношения к миссионерству.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила Зоя раздраженно и нахмурилась.

Росс усмехнулся:

– Ничего, кроме того, что сказал. Просто ты не фанатична, по крайней мере, в религии.

Зеленые глаза девушки подозрительно прищурились:

– Но я фанатична в чем-то другом? Да?

– Я сказал «фанатична»? – Росс невинно пожал плечами. – Я имел в виду – фантастична.

– Так-то лучше.

– А чем ты будешь заниматься, когда я уеду? – спросил Росс.

– Ты же знаешь, я не буду сидеть сложа руки. У меня есть мой Женский комитет. Именно сейчас мы сосредоточили свою деятельность на тюремных реформах, и несколько человек из комитета даже занимаются формулировкой статьи о всеобщем избирательном праве, хотя, конечно, мама и ее подруги скорее покинут нашу организацию, чем окажутся вовлеченными в какую-нибудь скандальную историю. – Глянув через окно на склады, окружавшие торговые доки, Зоя как бы невзначай добавила: – К тому же, Бертье всегда будет рядом, чтобы забавлять меня.

– Если будешь заигрывать с ним, он это неправильно поймет.

Зоя вздохнула:

– Я знаю, но что поделать – он единственный мужчина, с которым родители позволяют мне выходить из дома, кроме тебя и моих братьев, разумеется. И он ведет себя, как джентльмен – ни одного лишнего слова, ни одного необдуманного поступка. Если бы он не был таким... подобострастным.

– Бертье? Подобострастный? Может быть, только с такой уважаемой леди, как ты. Для меня он всегда казался немного двуличным.

– В чем? – серьезным тоном спросила Зоя, поворачиваясь к кузену.

– Я не знаю... Как будто он взвешивает каждое слово, стремясь, чтобы оно произвело эффект и было одобрено слушателями. Впрочем, не обращай внимания, это всего лишь мое ощущение.

– Но я доверяю твоим ощущениям.

– Не нужно, – немного резко ответил Росс, – только не тогда, когда речь идет о Бертране Каммингтоне.

– Почему нет?

Росс засмеялся:

– Я подумал о том, что недавно сказал мне твой брат.

– Остин? – удивилась Зоя и, когда Росс утвердительно кивнул, спросила: – Что он сказал?

Росс замялся на какое-то мгновение, не решаясь говорить, но в конце концов махнул рукой, показывая, что он не придает значения словам Остина:

– Он думает, что я завидую.

– Кому? Бертье?

– Ну, а кому же еще.

– Но ты же мой кузен.

Зоя собиралась было открыть рот и что-то добавить, но остановилась и внимательно посмотрела на Росса, пытаясь прочитать по его лицу то, о чем он думает. После долгой паузы она, наконец, осторожно спросила:

– Ты что-то хочешь мне сказать?

Погруженный в свои мысли, Росс не сразу понял, что ему задали вопрос:

– Слава Богу, ничего такого. Я люблю тебя, Зоя, но как свою кузину. Я всегда думал, какая она будет... женщина, которая мне когда-нибудь встретится. – Обняв Зою за плечи, он притянул ее к себе. – Я хочу, чтобы она была похожа на тебя.

– Когда-нибудь ты найдешь ее, Росс, поверь мне, – приблизившись к нему, Зоя поцеловала его в щеку.

– И когда тебе встретится мужчина, которого ты ищешь, не будет на свете человека, более счастливого за тебя, чем я, – произнес Росс, возвращая ей поцелуй.

Зоя мягко отстранилась:

– Мы почти приехали, а я еще не преподнесла тебе свой подарок.

Она раскрыла ридикюль, достала оттуда маленькую толстую книжку и протянула ее кузену.

– Что это? – спросил он.

– Это для твоего путешествия – сборник китайских слов и выражений.

– Это так предусмотрительно с твоей стороны, Зоя. Спасибо.

– Никакое не «спасибо», а «сие-сие»[5 - Сие-сие – спасибо.]. – произнесла Зоя, стараясь правильно выговорить китайское слово. – Вот, посмотри.

Забрав книгу из рук Росса, она полистала страницы, нашла фразу и показала ему китайский эквивалент:

– Теперь ты попробуй.

Внимательно изучив транскрипцию, Росс неуклюже сложил губы трубочкой и попытался изобразить лучшее, на что был способен:

– Сш-ш... сш-ш-ши... сшшие-сшшие.

– Правильно. Сие-сие.

– Почему они говорят это слово дважды? – спросил Росс, немного смущенный своим не совсем удачным произношением.

– Кто знает? Может, они вдвойне благодарны.

– Давай попробуем другое. – Росс полистал книгу. – Джы-дау[6 - Джы-дау – «знать»; от слов «джы» («знать») и «дау» («говорить, рассуждать»).], – медленно произнес он и на этот раз остался доволен собой.

– Что это означает?

– Знать, – прочитал Росс.

– Что знать?

Юноша пожал плечами:

– Что-нибудь, полагаю. Вот еще: лао-ху[7 - Лао-ху – тигр.]. Это значит тигр.

– Надеюсь, тебе не придется столкнуться с лао-ху в Китае.

– Кто знает. То есть, я хотел сказать, джы-дау, – отозвался Росс и снова принялся перелистывать книгу. – Если придется, я буду очень кунь-па[8 - Кунь-па – «я боюсь»; от слов «кунь» («страх, подозрение, тревога») и «па» («бояться»).].

– Напутан? – догадалась Зоя.

– Да... бояться.

– А как будет по-китайски «Англия»?

Росс нашел нужное слово в книжке и сказал:

– Йинг-куа[9 - Йинг-Куа – «Возвышенная страна»; китайское название Англии; от слов «йинг» («возвышенный, прекрасный» – выбрано по созвучию с первым слогом слова «England») и «куа» («страна»).], или Возвышенная Страна. Здесь написано, что Йинг выбрано потому, что оно произносится так же, как и первый слог слова «Англия»[10 - В английском произношении (прим. пер.)].

– А как будет «Китай»?

Пролистав несколько страниц, Росс ответил:

– Да, вот оно. Тут несколько названий: в древние времена эта страна называлась Син, затем Синое и, наконец, Цинь, перед тем как стать Китаем. Сами китайцы называют ее Тьен-Сиа.

– Звучит непохоже на «Китай».

Росс почитал немного, затем кивнул:

– Это, кажется, что-то большее, чем просто название страны, как, например, «Колонии Соединенных штатов».

– Что это значит?

– Тьен-Сиа... Поднебесье.

– Поднебесье, – повторила Зоя.

– Мне кажется, что это дословный перевод, – Росс поводил пальцем по строчкам и прочитал: – От слова «тьен», небо или небеса, и «сиа», под, ниже. Буквально – «ниже неба», также «земля под небесами» или «поднебесная земля».

– Тьен-сиа... Мне нравится. Так эта страна уже не кажется столь далекой. Англия находится под тем же самым небом.

– Мы приехали, – сказал Росс, отрываясь от книжки в тот момент, когда карета остановилась возле доков Суррея.

У дока стоял довольно небольшой одномачтовый парусник, низко осевший в воде под грузом товаров, отправляемых в Индию и на Восток Торговой Компанией Баллинджера. Парусник не был предназначен для дальних морских плаваний, а служил транспортным средством для доставки пассажиров, таких, как Росс, и груза по Темзе и вдоль Английского Канала в Портсмут на большую шхуну с романтическим названием «Селеста»[11 - Celesta – Небесная (прим. пер.)].

– Ты уверен, что все взял с собой? – спросила Зоя, ожидая, когда кучер откроет дверь.

– Больше, чем мне может понадобиться.

– А твои лекарства? Их, наверное, тяжело будет раздобыть в Кантоне.

– У меня их достаточно, – уверил Росс кузину. – Со мной все будет хорошо.

– Я просто беспокоюсь о тебе, – Зоя поправила темно-желтый локон, упавший ему на лоб.

Отстранясь от нее и глядя в сторону, Росс произнес резким тоном:

– Со мной все будет хорошо. Ифигения уже прошлась по списку, в котором перечислены все мои недуги, начиная с астмы.

– Извини, – Зоя нежно коснулась щеки Росса, поворачивая его лицо к себе: – Я люблю тебя, вот и все.

– И я люблю тебя, – произнес Росс, кладя руку на плечо кузины.

Дверь кареты открылась. Росс помог Зое выйти, затем приказал кучеру отнести свои вещи на корабль. Утренний воздух последнего августовского дня был необычно сырым и холодным, и Росс обнял дрожащую Зою, чтобы согреть. Как родные брат и сестра, они направились в сторону дока.

– Так странно, что ты уезжаешь в Портсмут один.

– Я так решил. В любом случае, этот корабль окажется в Портсмуте уже послезавтра.

– Все равно жаль, что меня там не будет.

– Так лучше, – остановившись у сходней, Росс улыбнулся. – Ты ведь знаешь, как тяжело иногда бывает с Лиззи, – добавил он, упоминая свою старшую сестру, Элизабет Баллинджер Нокс, двадцатипятилетнюю вдову, у которой был пятилетний ребенок.

– Она возьмет с собой Оливера?

– Элизабет ни на шаг не отходит от своего мальчика. – Росс произнес последнее слово так, как будто у него во рту было что-то кислое.

– О, Оливер – отличный парень.

– Моему племяннику было бы намного лучше, если бы его мамаша позволила бы ему хотя бы дышать самостоятельно.

– Ты знаешь, как трудно приходится Элизабет после того, как неожиданно умер Фредерик.

Росс неожиданно рассмеялся:

– Трудно? Думаю, нет. Лиззи готовилась стать вдовой все время, что я ее помню. Кажется, она сама и помогла Фредерику сойти в могилу.

Зоя ущипнула Росса за бок, но сама не удержалась и прыснула от смеха:

– Ну, ну, довольно об Элизабет.

– И о мальчике.

– Да, и о мальчике, – согласилась Зоя, подражая тону Росса. – И вообще о Китае. Насколько я себе представляю, ты уезжаешь для того, чтобы учиться. Ты ведь будешь писать мне регулярно, не так ли?

– Обещаю, мадам, – послушно кивнул Росс.

Зоя поправила отворот его серого дорожного костюма:

– И не попадешь ни в какую переделку?

– Что ты имеешь в виду под словом «переделка»?

– Я имею в виду... переделку.

– Тут не о чем говорить.

– И у тебя будет все в порядке?

– Зоя, ты моя кузина, а не мать, – Росс попытался нахмуриться, но увидев серьезное выражение на лице Зои, не смог не улыбнуться:

– Да, Зоя, у меня все будет в порядке.

Росс оглянулся на ожидавшую его лодку и увидел капитана, стоящего у верхней ступеньки сходен и смотрящего в их сторону.

– Мне нужно идти. Это грузовой корабль; капитан не будет стоять и долго ждать таких, как я.

– Но это же корабль Баллинджера, этот капитан работает на твоего отца.

– Нет, насколько я слышал. Эти морские капитаны принадлежат только самим себе. Они не перед кем не станут кланяться – ни перед Баллинджером, ни, тем более, перед его сыном.

– Как будто идут своим собственным курсом.

Росс кивнул в сторону капитана с суровым лицом, стоявшего навытяжку на корме корабля:

– Для него это, без сомнения, так и есть.

Росс и Зоя уже начинали в последний раз прощаться, когда послышался громкий цокот копыт по мостовой и показался кабриолет, несущийся вниз по улице, спускающейся к доку.

– Росс! – раздался крик. – Подожди!

– Это отец, – сказал Росс, с удивлением глядя на экипаж, подкативший к причалу.

Эдмунд зафиксировал тормоза и спрыгнул с подножки на землю. В руке он держал большой сверток.

– Я рад, что успел застать тебя, сынок, – он протянул сверток Россу. – Давай, открой его.

– Ты же мог передать мне его в Портсмуте, – произнес Росс, развязывая ленту, которая удерживала на месте гладкую коричневую обертку.

– Это невозможно. Боюсь, я не смог бы встретиться с тобой в воскресение в Портсмуте.

Росс с удивлением посмотрел на отца:

– Нет?

– Наш адвокат хочет видеть меня по какому-то неотложному делу. Ты ведь знаешь, какими могут быть адвокаты, – посмотрев на Зою, Эдмунд приподнял густые брови и изогнул губы, что, по всей видимости, означало улыбку.

– Но ты же всегда приезжал в Портсмут, чтобы посмотреть на отплывающие суда и убедиться, всё ли в порядке.

Похлопав сына по спине, Эдмунд провозгласил:

– А теперь мне не нужно этого делать, потому что ты будешь там.

Он постучал по наполовину раскрытому свертку, из которого выглядывала стопка бухгалтерских книг:

– Все здесь перечислено. Если хочешь, можешь проверить, все ли погружено на борт. Это не будет проблемой для сына Эдмунда Баллинджера, не так ли? – По вытянувшемуся лицу Эдмунда, по его раздувавшимся ноздрям, по тому, как он приподнялся на носках своих сапог, можно было безошибочно определить, что он бесконечно гордится сыном.

Не желая разочаровывать отца, Росс скрыл свое сомнение в успехе выполнения ненавязчиво предлагаемого ему задания и заставил себя улыбнуться:

– Нет, сэр, конечно, нет. Я обо всем позабочусь, – он прижал к груди сверток, который привез Эдмунд.

– Просто делай все так, как я тебя учил,– так, как я делал сотни раз на твоих глазах. – Эдмунд повернулся к Зое и, пожалуй, впервые на его лице появилось искренне теплое выражение, когда он сказал ей: – Твой кузен – прирожденный торговец, поверь мне. У него в Китае будет настоящее дело.

– Сие-сие, – произнес Росс, вспомнив китайское выражение, обозначающее «спасибо».

– Ну, разрази меня гром. Ты сам начал учить китайский. – Эдмунд усмехнулся. – Я был в Кантоне четыре раза, и разрази меня гром, если я помню хотя бы одно китайское слово.

– У него прекрасно получается, – вмешалась Зоя, в ее глазах замелькали озорные огоньки. – Он даже может сказать «Мой отец – первый человек в Торговой Компании Баллинджера». Ты ведь можешь, Росс?

– Неужели? – с энтузиазмом спросил Эдмунд. – Ну, давай, мальчик, послушаем тебя.

Росс бросил сердитый взгляд на кузину, затем повернулся к отцу, по виду которого можно было с уверенностью определить, что ему не терпится услышать, как говорит по-китайски его сын. Замявшись на какое-то мгновение, Росс одним предложением выпалил все китайские слова, которые только что успел выучить, стараясь подражать иностранному акценту для большей убедительности:

– Джы-дао Баллинджер кунь-па лао-ху Тьен-Сиа.

В самом грубом приближении это могло звучать, как «я знаю, что Баллинджер боится тигра под небесами». Впрочем, это мало беспокоило не понявшего ни слова Эдмунда, который в ответ провозгласил:

– Превосходно, мой мальчик! На самом деле, великолепно! Ты быстро приобретешь известность в Кантоне. Я знал, что правильно поступаю, посылая тебя туда.

Услышав это, Зоя, которая до сих пор пыталась сдержать смех, не выдержала и громко расхохоталась. Изо всех сил стараясь сохранить спокойствие, Росс подавил улыбку и задал первый вопрос, который пришел ему в голову:

– Я вот только волнуюсь, как ты будешь справляться здесь со всем этим без моей помощи?

– Ну, вам не стоит об этом волноваться, молодой человек. Хорошие ребята из моей конторы легки на подъем. Это настоящие купцы, подобных которым трудно сыскать.

– И ты наймешь себе подручного, если будет необходимо? – спросил Росс как можно более серьезным тоном. – Тебе, наверное, понадобится помощь в работе с бумагами.

– Да, да, если я буду вынужден. По крайней мере, до тех пор, пока ты не вернешься или не подрастет маленький Оливер – смотря, что произойдет раньше.

– Я уезжаю ненадолго, – сказал Росс скорее для Зои, чем для отца.

– Ну конечно, сынок. И когда ты вернешься, ты будешь уже не мальчиком, а мужчиной. – В горле у Эдмунда запершило от наплыва чувств, но он быстро взял себя в руки. – Теперь иди. И помни все, чему я учил тебя. Когда им приходится продавать чай, эти китайцы могут оказаться хитрее любого еврея, – Эдмунд снова хлопнул Росса по плечу, что на его языке означало отеческое объятие.

Росс распрощался с отцом и Зоей, затем поднялся по сходням и уже наверху поприветствовал капитана, стоявшего у лееров. Сходни были тотчас сняты и опущены вниз. С севера дул резкий ветер, достаточный для того, чтобы небольшой корабль смог поднять паруса и несколькими минутами спустя заскользить по водной глади Темзы, оставляя за кормой Большие доки Суррея и здания Большого Лондона.

Росс стоял на палубе и смотрел в сторону фигур, видневшихся на берегу. Он смог разглядеть, как отец несколько раз махнул ему рукой на прощание, а затем направился к своему кабриолету. Росс даже расслышал щелканье кнута, когда экипаж отца тронулся с места и, сделав большую дугу по набережной, поехал через Ротерхит в сторону Лондонского моста. Но, как и предвидел Росс, Зоя по-прежнему стояла на берегу, махая рукой своему любимому кузену, которого она, может быть, не увидит целый год или два, или даже больше.

Неожиданно Росс почувствовал себя бесконечно одиноким. «И зачем только я прост, чтобы меня послали в Китай?» – подумал он. Его здоровье было сейчас как никогда крепким, но он не был уверен, что готов ко всем трудностям предстоящего путешествия. Теперь Росс еще больше засомневался в том, сможет ли он представлять Компанию Баллинджера в Кантоне, где многоопытные китайские торговцы наверняка будут смотреть на него, как на зеленого юнца.

«Отступать слишком поздно», – сказал он себе, когда порыв ветра надул паруса и корабль прибавил скорость. Подняв руку над головой, Росс негромко произнес: «До свидания, Зоя». Он даже не старался крикнуть, так как она все равно бы не расслышала его слова в шуме ветра.

В этот момент Росс Баллинджер понял, что теперь он и вправду предоставлен самому себе. Успокаивали его лишь мысли о том, что Зоя остается здесь и будет встречать его, когда он вернется, наконец, из своего длинного путешествия в Тьен-Сиа.


* * *


Два дня спустя, в воскресенье, Эдмунд Баллинджер решил провести выходной на своем складе перед возвращением в Лондон жены, дочери и внука, провожавших Росса, который отправился в Китай на «Селесте». Эдмунду не нужно было встречаться с адвокатом, как он объяснил сыну, принося извинения за то, что не сможет увидеться с ним в Портсмуте. Вместо этого он, воспользовавшись тем, что в выходной на складе не работала дневная смена рабочих, провел пару довольно напряженных часов вместе с поденщицей по имени Кларисса, которая, не без старания Эдмунда, должна была заниматься уборкой складского помещения каждое воскресение после полудня.

Устав от долгого и тяжелого занятия, Эдмунд отослал Клариссу домой, сказав, что она может один вечер не приходить на работу за те дополнительные часы, которые провела с ним на складе. На этот раз Эдмунд, не чувствуя себя полностью удовлетворенным, решил не давать Клариссе традиционный золотой. Поденщице ничего не оставалось делать, как с недовольно вытянутым лицом молча застегнуть свое потрепанное и заштопанное во многих местах платье и поскорее покинуть контору Эдмунда.

После ухода Клариссы Эдмунд несколько часов занимался проверкой бухгалтерских книг, ожидая прибытия ночной смены, прежде чем отправиться в свой клуб и пропустить стаканчик-другой доброго скотча. Когда, наконец, послышались голоса рабочих, заполняющих склад, он надел широкий плащ и модную, с низким верхом, шляпу и вышел из конторы, закрыв за собой дверь на ключ.

Идя по главному проходу склада, Эдмунд оглядывал похожее на огромную пещеру помещение, заставленное всевозможными ящиками и коробками. На складе работало около дюжины грузчиков, которые переносили товар на борт шхуны, отплывающей утром в Бостон. Они работали в ровном, без сбоев, ритме благодаря неусыпному надзору ночного мастера, Роджера Эйвери. Поймав на себе взгляд Эйвери, Эдмунд поприветствовал его кивком головы. В ответ мастер махнул рукой, показывая, что ситуация на складе находится под его полным контролем.

Подойдя к выходу, Эдмунд открыл ключом дверь, вышел наружу и снова запер дверь за собой. Он уже повернулся, чтобы направиться прочь от склада, как обнаружил, что дорогу ему преградил курчавый подросток, одетый в чистый, но отвратительно пошитый черный костюм. Было видно, что мальчик чувствует себя очень неуютно в накрахмаленном воротничке. Эдмунд сначала принял было его за подсобного рабочего или за сына одного из них.

Увидев, что мальчик намеренно преградил ему путь, Эдмунд спросил:

– Ну? Чего ты хочешь?

– Вы мистер Баллинджер?

– Ну и что, если я? – проворчал Эдмунд.

Парнишка улыбнулся, посчитав ответ Баллинджера хорошим началом:

– Я бы хотел работать на Компанию Баллинджера.

Эдмунд удивленно приподнял густые брови. Он был коренастым, мощным на вид мужчиной и выглядел просто огромным по сравнению с неоформившимся еще подростком, которому было, возможно, лет пятнадцать или шестнадцать. И хотя Эдмунд был примерно всего лишь на дюйм выше, он ухитрился посмотреть на мальчика сверху вниз:

– Есть мастер на то, чтобы нанимать грузчиков в док. Но даже и не пытайся его спрашивать – работы нет.

– Я сильный, на самом деле сильный, и я буду хорошо работать...

– Я сказал – работы нет. – Эдмунд поднял мускулистую руку и, оттолкнув мальчика, направился в сторону темной, туманной улицы. Он слышал, как подросток зовет его, но не обратил на это внимания.

Эдмунд как раз подходил к углу улицы, когда от стены склада отделилась раскачивающаяся из стороны в сторону фигура и направилась прямиком к нему. Эдмунд отошел в сторону, чтобы дать незнакомцу пройти, но тот, сделав несколько шагов, остановился прямо перед ним. В тусклом свете ближайшего уличного фонаря можно было разглядеть мужчину, ростом на несколько дюймов выше Эдмунда. У него было грубое и грязное лицо, правая щека подвязана полусгнившей тряпкой, от него исходил такой запах, что, казалось, он пять минут назад искупался в виски.

– Извините, – произнес Эдмунд самым вежливым тоном, на который только был способен, и дернулся было в сторону, чтобы поскорее обойти неожиданное препятствие. Мужчина, однако, уловил движение Эдмунда и вовремя встал у него на пути, заставляя повернуться спиной к складу. Эдмунд Баллинджер почувствовал, как его начинает охватывать паника, однако по-прежнему не сомневался, что сможет удержать ситуацию под контролем, если придется вступить в драку. В конце концов, этот парень был, очевидно, вдрызг пьян.

– Дай мне деньги! – потребовал мужчина, подходя ближе и практически пригвождая Эдмунда к стене.

– Я этого не сделаю!

– Да брось, сделаешь!

Грабитель довольно резво для пьяного отшагнул назад, и Эдмунд увидел, как его рука скрылась в кармане потрепанной куртки. Когда рука появилась снова, в ней блеснуло то, что безошибочно можно было принять за лезвие ножа. Лезвие было небольшим, всего несколько дюймов длиной, однако этого было вполне достаточно, чтобы наделать уйму неприятностей.

Глаза Эдмунда забегали по сторонам в поисках подходящего пути отступления. Желая выиграть время и при случае обезоружить грабителя, он произнес как можно более спокойным голосом:

– Ну постой, мужик. Я с большим удовольствием дам тебе то, что ты просишь.

Эдмунд похлопал по карману своего плаща, готовясь в следующий момент нанести удар.

Вдруг откуда-то слева раздался дикий вопль, и что-то, пролетев несколько метров по воздуху, врезалось в бандита, заставив его пошатнуться и выронить нож из руки. «Что-то» оказалось подростком, несколько минут назад просившим работу у Эдмунда. Он вцепился в спину грабителя, упавшего лицом вниз на тротуар, и изо всех сил колотил его ногами, перемежая удары грубой бранью.

– Бери! – закричал спаситель Эдмунда. – Нож!

Неожиданно бандит скинул груз со своих плеч и, не поднимаясь на ноги, пополз на четвереньках к своему оружию. Увидев, что нож лежит не более чем в футе от его ноги, Эдмунд наклонился и поднял его правой рукой. Разъяренный грабитель вскочил на ноги и бросился на Эдмунда, однако тут же был остановлен подростком, который схватил нападающего сзади за руки, пытаясь завернуть их за спину.

– Бей его! – заорал он, выкручивая руки грабителя так, чтобы тот не смог защитить ими представлявший превосходную мишень живот. – В брюхо!

Шатающийся бандит выкрикнул проклятия и повел плечами, стараясь освободиться от мертвой хватки висевшего на его руках подростка. Эдмунд увидел, что еще немного – и момент будет упущен. Он отвел правую руку далеко назад, затем неожиданно бросил нож в сторону и, описав кулаком размашистую Дугу, сделал порядочную вмятину на перевязанной щеке бандита. Невероятный по силе удар выбил того из рук мальчика и бросил вниз, головой о мостовую.

Было неясно, кто из них больше удивлен – мальчик или Эдмунд. Они стояли бок о бок и смотрели на мужчину, который лежал без движения на мостовой, лицом вниз. Эдмунд потер костяшки пальцев на правой руке, затем ухмыльнулся и даже тихо засмеялся, радуясь своей счастливой судьбе.

Мальчик, казалось, был ошеломлен происшедшим. Он присел на корточки рядом с телом, потрогал его, затем поднял голову и посмотрел на Эдмунда:

– Вы... я думаю, вы убили его.

– Да, да, убил, ну и что с того? – отозвался Эдмунд, довольный собой.

– Тогда дела плохи, – пробормотал мальчик. Эдмунд вдруг осознал всю реальность случившегося, и улыбка разом исчезла с его лица. Он огляделся вокруг, убеждаясь, что никого нет поблизости, и произнес не своим голосом:

– Он напал на меня с ножом. Ты это видел.

– Да, это так, но...

– Но что?

Подросток медленно покачал головой:

– Но вы его убили.

– Да он же сам пытался убить меня. И с тобой бы он сделал то же самое.

– Я надеюсь, судья будет рассуждать точно так же.

Тут уж Эдмунд испугался не на шутку. Разумеется, какая-нибудь чувствительная старушка полностью бы его оправдала, но система правосудия никогда не отличалась тем, что была чувствительной – или справедливой. Эта система однажды уже чуть было не скрутила Эдмунда в бараний рог, и теперь он не был уверен в том, что подобное не повторится.

– Никто не должен об этом знать, – предложил Эдмунд. – Мы просто оставим его здесь и...

– Полиция начнет разнюхивать все вокруг и расспрашивать каждого, кто работает в вашей компании, – бесцеремонно перебил мальчик. – Его не должны найти здесь – такое не пройдет.

Поднявшись, мальчик на мгновение задумался, затем его лицо посветлело, и он сказал Эдмунду:

– Вы уходите отсюда. Я оттащу его за несколько кварталов – в сторону доков. Они подумают, что тело мертвеца выбросило на берег водой.

– Да... да, так и сделай, – пробормотал в ответ Эдмунд, беспокойно оглядываясь вокруг и желая оказаться подальше от склада как можно быстрее.

Мальчик встал на колени возле головы грабителя и просунул руки ему под плечи:

– Ну, давайте, уходите быстрее.

Сделав несколько нерешительных шагов, Эдмунд обернулся и посмотрел на мальчика, который переворачивал тело на спину, затем, шагнув еще раз и кивнув головой, громко сказал:

– Завтра. Придешь ко мне завтра насчет той работы, о которой ты просил. Мне пригодится смышленый парень вроде тебя.

Мальчик ответил легкой улыбкой, затем вернулся к своему занятию. Дрожа от пережитого, Эдмунд поспешил прочь от этого проклятого места.


* * *


Мальчик подождал, пока шаги Эдмунда Баллинджера не затихнут и его фигура не скроется в тумане, затем принялся трясти тело, лежащее у его колен, постоянно при этом приговаривая: «Черт! Черт подери!».

Остановившись на мгновение, он схватился за повязку и бесцеремонно содрал ее со щеки грабителя. Затем снова начал трясти и колотить мужчину, пока, наконец, его усилия не были вознаграждены легким стоном.

– Коннор, – прошептал мальчик, – ты все-таки жив, черт подери!

– Мош-ш-ш-ш, – раздалось в ответ, – Моойш-ш-ш-ш...

Коннор с трудом приоткрыл правый глаз – левый заплыл после сокрушительного удара по скуле, который он получил.

– Чч-чт-т..?

– Все в порядке. – Мойша Левисон приподнял голову Коннора и устроил ее у себя на коленях.

Коннор схватился за живот:

– Где... где он меня проткнул?

– Он тебя не проткнул. Зато хорошенько припечатал кулаком твою скулу, она прямо плоской стала.

– Проклятье! – Коннор не без труда поднялся на локтях и заставил себя сесть.

Он потер красное пятно, которое совсем недавно было его щекой, затем дотронулся до огромной шишки на затылке и вскрикнул от боли:

– Ох! Ну и дерьмо!

– Ты здорово стукнулся о мостовую. Я думал – тебе конец.

Коннор негнущимися пальцами расстегнул пуговицы своей куртки. Из-под нее показалась толстая прокладка из одеяла, которую он обернул вокруг груди, чтобы защититься от ножа и заодно выглядеть объемнее. Вытащив одеяло, он достал еще одну дополнительную повязку, прикрывающую низ живота – место, куда должно было воткнуться лезвие. Внутрь ее был вложен прошитый желудок овцы, наполненный бычьей кровью.

– Проклятье, Мойша, – выругался Коннор. – Он должен был ударить меня ножом и подумать, что я убит.

– Не беспокойся – он так и думает. После того, как он тебя вырубил, ты больше не двигался; даже я подумал, что тебе конец.

Лицо Коннора посветлело:

– Так, значит, сработало?

Мойша довольно кивнул:

– Конечно, сработало. Он хочет, чтобы завтра я вернулся и начал работать на него.

Коннор знаком попросил подростка помочь ему подняться. Оказавшись на ногах, Коннор зашатался, но все же удержал равновесие и махнул рукой в сторону лежавшего на мостовой ножа. Мойша быстро поднял его, прихватив заодно одеяло и все остальное.

– Ты можешь идти? – спросил мальчик, становясь рядом с Коннором так, чтобы тот смог опереться на его плечо.

– Все в порядке. Пойдем.

– Сработало точно, как ты сказал, – провозгласил Мойша, когда они двинулись вдоль улицы.

Коннор радостно сжал его плечо:

– А ты в этом сомневался?

– Немного, если честно.

– Теперь Эдмунд Баллинджер в наших руках.

– Это была неплохая уловка, и он попался на нее – сделал все, что от него требовалось.

– Важно то, что теперь мы проникнем в Компанию Баллинджера. Если я не ошибаюсь, старый развратник хочет нанять тебя на работу прямо в своей конторе.

– Где я смогу покопаться в его учетных книгах.

– Всему свое время, Мойша. Я хочу, чтобы ты сначала просто выполнял свою работу и освоился на новом месте – и чтобы Эдмунд привык к тому, что ты постоянно рядом.

– А что будешь делать ты?

– Я буду подбираться к нему с другой стороны.

– Ты имеешь в виду Его Превосходительство? – спросил Мойша.

На протяжении последних двух недель он успел ознакомиться со всей этой историей, просматривая вместе с Коннором дневник Грэхэма Магинниса, в котором детально описывалось, как Эдмунд Баллинджер обманывал клиентов, а затем, с помощью кузена, посадил Грэхэма в тюрьму за свои собственные преступления.

– Седрик Баллинджер. Да. – Коннор шел быстро, но еще прибавил шаг, когда они из доков снова вышли на лондонские улицы. – Я сейчас как раз занимаюсь «Его Превосходительством» и его семьей. У меня есть неплохая идея, как мне получить о них всю информацию.

– Я уверен, что тебе это удастся, Коннор. – Мойша широко улыбнулся. – Я полностью в этом уверен.

Когда лондонские доки остались далеко позади, они раскатали одеяло и бесцеремонно напялили овечий желудок, наполненный кровью, на какую-то изгородь, после чего направились в сторону уютных огоньков ближайшей таверны, где Коннор собирался привести себя в порядок, прежде чем вернуться домой. Он не хотел, чтобы Эмелин узнала, что с ними произошло, и еще раз приказал Мойше держать язык за зубами.

– Тебе не нужно за меня беспокоиться, – убедительно сказал Мойша. – Я никогда не слышал о Грэхэме Магиннисе и о Милбанкской тюрьме. И если мисс Эмелин узнает о Баллинджере, я скажу, что просто случайно нашел у него работу.

– Хорошо. Мы сохраним все в тайне до тех пор, пока мой отец не выйдет из тюрьмы на свободу. – Коннор положил руку на плечо Мойши. – Ну, пойдем. Думаю, ты уже достаточно взрослый для того, чтобы пропустить со мной после такой встряски стаканчик доброго английского рома.


IX


– К вам Бертран Каммингтон, мисс Баллинджер. – Дворецкий протянул вперед серебряный поднос, на котором лежала визитная карточка. На одной стороне карточки был изображен фамильный герб Каммингтонов, на другой – выгравирована подпись Бертрана.

– Пожалуйста, сообщите ему, что я буду готова через несколько минут, – ответила Зоя. Не вставая с маленького пуфика, она взяла карточку и, повертев ее в руках, небрежно бросила назад на поднос. – Путь подождет в передней гостиной, Десмонд.

Поклонившись, дворецкий направился к выходу из комнаты. Как только он закрыл за собой дверь, Зоя вздохнула и посмотрела на себя в зеркало, стоящее на туалетном столике.

– И почему я только согласилась на это? – спросила она себя вслух.

Ее кузен, Росс, уехал всего две недели назад, а она уже убедилась в его правоте насчет намерений Бертрана Каммингтона.

– Я на самом деле с ним заигрываю. – Зоя строго посмотрела на свое отражение в зеркале. Грозное выражение ее лица смягчилось, а затем исчезло вовсе, когда она еле слышно прошептала: – Неужели?

Недовольно надув губы, Зоя приблизилась к зеркалу и внимательно посмотрела на глазные веки, подведенные едва заметной изумрудной тенью, в стиле, модном в то время во Франции. Она не могла не согласиться, что тени очень выгодно подчеркивали натуральный зеленый цвет ее глаз, однако подумала о том, не будет ли это выглядеть немного вызывающе.

«Я не должна ничем поощрять Бертье,» – попробовала убедить себя Зоя.

Она уже было взяла в руку носовой платок, собираясь вытереть веки, но передумала и вместо этого принялась расправлять складки на отороченных тесьмой манжетах своего вечернего платья, сшитого из затканной золотом парчи. «Я надела его сегодня только для себя, – сказала Зоя самой себе. – А Бертье не так страшен – даже несмотря на то, что ему тридцать и он немного хлыщ».

Расправив плечи, Зоя прищурила левый глаз и погрозила пальцем отражению в зеркале. «Ну, сегодня вечером ты будешь примерной девочкой, – предупредила она. – Каммингтоны – старейшие друзья, и, что касается Бертье...» Стараясь не улыбнуться, Зоя зажала пальцами нос и произнесла гнусавым голосом, подражая любимому высказыванию ее брата Джулиана насчет поклонника: «Проблема Бертье заключается в том, что он никогда не знает, говорить ему или лучше промолчать».

– Он не будет молчать, если услышит, что ты говоришь подобные вещи, – раздался голос за спиной Зои.

Девушка подпрыгнула от неожиданности и, обернувшись, увидела свою мать, Сибиллу, стоящую в дверях.

– М-мама! Извини. Я только...

– Все в порядке, дорогая. – Сибилла ласково улыбнулась и вошла в комнату.

– Я не это имела в виду. Я только вспомнила, как Джулиан обычно подшучивает над Бертраном.

Подойдя к Зое, сидящей за туалетным столиком, Сибилла остановилась за ее спиной и положила руки на плечи дочери:

– Я знаю, что Бертье может показаться немного... ну, нерешительным. Но это оттого, что он просто рассудителен.

– Я тоже это знаю, мама.

– Тебе действительно необходимо дать ему шанс. Он такой приятный молодой человек.

Зоя признала, что Бертран Каммингтон был приятным – иногда даже слишком, но она не была согласна с утверждением своей матери насчет его молодости. Конечно, тридцать лет – возраст для мужчины небольшой, но на Бертране он каким-то образом все-таки сказывался. Тем не менее, решив не спорить, Зоя ответила:

– Я хочу дать ему шанс, но мы всего лишь едем ужинать, и он пока не собирался просить моей руки.

– Не просто ужинать, а ужинать в Пикадилли Армс, – Сибилла глубоко вздохнула и мечтательно закрыла глаза.

При этих словах Зоя не могла не вздрогнуть. С тех пор, как Бертран пригласил ее поужинать вместе с ним в Пикадилли Армс, Зоя втайне опасалась, что там он собирается сделать ей предложение выйти за него замуж. Зоя знала, что Пикадилли – место, где ее отец попросил Сибиллу стать его женой.

– Он ведь не знает, правда, мама?

– Что не знает, дорогая? – Сибилла невинно пожала плечами и взглянула на дочь в зеркало.

– О вас с отцом. Ты ведь не рассказала Бертрану о том, как отец сделал тебе предложение, не так ли? – Зоя беспокойно заерзала на пуфике и выжидательно посмотрела на Сибиллу.

– Конечно, нет, дорогая. Наверное, за много лет, которые прошли с тех пор, кто-либо мог обмолвиться об этом Генри или Вирджинии, и один из них, наверное, рассказал нашу историю Бертье. Я хочу сказать, что она вряд ли является секретом. – Сибилла снова вздохнула. – Это было так романтично.

Зоя слышала историю помолвки родителей бесконечное число раз – историю о том, как Седрик нанял специальную карету, в которую была впряжена четверка белых арабских жеребцов, для того чтобы отвезти Сибиллу в Пикадилли Армс. Там он заказал отдельный кабинет и струнный квартет на все время ужина. Как раз, когда подали десерт, на который шеф-повар предложил вишни в бренди, Сибилла заметила какой-то блеск на дне бокала с пылающим ликером. Это оказалось золотое обручальное кольцо с большим, величиной со слезу, бриллиантом. Седрик принялся говорить всякие банальности о том, что бриллиант горит, словно его сердце, но Сибилла даже не слушала. Не обращая внимания на слова Седрика, она только кивала головой в ответ и шептала «да» снова и снова, соглашаясь выйти за него замуж еще до того, как он ей это предложил.

«Лучше бы не было подобных разговоров сегодня вечером», – подумала Зоя. Встав с низкого пуфика, она сказала, подходя к матери:

– Если я выйду наружу и увижу карету с четырьмя белыми жеребцами...

– Не беспокойся, я уже посмотрела. Это и на самом деле карета, но впереди ее стоят четыре гнедые кобылы.

– Тогда я спасена. – Зоя взяла белую, расшитую шелком кашемировую шаль, накинула ее на плечи и направилась к выходу из комнаты.

– Конечно, я не заглядывала внутрь, – шутливо заметила Сибилла. – Я полагаю, в такой карете он мог спрятать струнный квартет – может быть, даже целый камерный оркестр.

Зоя обернулась и посмотрела на мать:

– Если я услышу хотя бы одну скрипку...

Сибилла махнула рукой в сторону дверей, показывая, что нужно поторапливаться:

– Иди же, развлекайся. И оставь Бертье...

– Шанс. Да, мама, оставлю.


* * *


Когда Зоя поздоровалась с Бертраном Каммингтоном в передней гостиной, она не смогла не признать, что выглядит он превосходно. Бертран был одет в черный парадный костюм, белый жилет, на груди его красовалась накрахмаленная манишка, а шейный платок был повязан вокруг необычайно широкого и высокого воротничка. В правой руке Бертран держал инкрустированную слоновой костью трость, и не было никакого сомнения в том, что набалдашник трости – из чистого золота.

Бертран был высоким и довольно худощавым мужчиной, хотя совсем и не тощим. Его фигура была немного угловатой, но это, наоборот, придавало ему вид сильного, мужественного человека. Большие, темные глаза смотрели спокойно и безразлично. Волосы Бертрана еще сохранили натуральный черный цвет. Впрочем, Зоя заметила небольшие просветы на висках, контрастирующие с густыми бровями. Бертран был, бесспорно, очень привлекателен для своею возраста, но не было никакой гарантии, что он останется таким и через двадцать лет.

– Ну, мисс Баллинджер, вы выглядите просто... божественно, – провозгласил Бертран, поднимаясь с дивана и проходя через комнату, чтобы поприветствовать Зою.

Зоя протянула руку и позволила Бертрану прикоснуться к ней губами:

– Надеюсь, я не заставила вас долго ждать.

– Вовсе нет. В самом деле, у меня появилось время повидаться с Остином, – неожиданно смутившись, Бертран быстро добавил: – Я не хотел сказать, что вы действительно заставили меня ждать. Просто мне было очень приятно побеседовать с Остином.

– Я все прекрасно понимаю. – Зоя сама пришла Бертрану на помощь, стараясь смягчить его очевидную неловкость. – Ну, я готова ехать, если вы также готовы, разумеется.

– Конечно, конечно, – галантно предлагая руку, произнес Бертран.

Зоя взяла Бертрана под руку, и он повел ее в прихожую, где их ждал дворецкий, держа вечерний плащ Бертрана и его высокую шелковую шляпу.

– Доброй ночи, Десмонд, – сказала Зоя, когда дворецкий открыл перед ней переднюю дверь, и вышла наружу.

– Приятно провести вечер, мисс Баллинджер, мистер Каммингтон, – отозвался дворецкий вслед спускающейся по лестнице паре.

Фамильная карета Каммингтонов стояла под специальным навесом возле подъезда к боковому входу имения Плантинг Филдс. Это имение располагалось в районе Каслбар Хилл, к западу от Лондона, и вот уже два столетия принадлежало Баллинджерам. Впечатляющая повозка представляла собой специально сконструированный экипаж – «журавлиную шею». Такое название он получил благодаря тому, что низ кузова был сильно выгнут над передними колесами, подобно шее журавля. Выкрашенная в синий цвет, позолоченная карета была расписана изображениями причудливых растений и фруктов. Тяжелые бархатные занавески прикрывали окошки на дверях, а венецианские шторы висели на окнах по бокам передних сидений. Место кучера, драпированное шелком и бархатом, располагалось на специальном возвышении над передней осью и было вынесенно довольно далеко от самого кузова кареты, подвешенного на четырех С-образных кожаных рессорах.

Выряженный в ливрею почтенный кучер, на вид которому было за пятьдесят, стоял – весь внимание – возле открытой двери кареты, готовый помочь Зое подняться.

– Не беспокойся, Кроули. – Бертран махнул кучеру, показывая, что справится без его помощи, и сам предложил руку Зое.

Несколькими мгновениями спустя Бертран и Зоя уже сидели в уютной кабине, неярко освещенной двумя медными фонарями. Кучер по имени Кроули вскарабкался на свой насест, отжал тормоза и громко щелкнул кнутом. Четверка лошадей дернулась вперед и, перейдя на неторопливый ровный шаг, направилась по аллее, проходившей вдоль небольших, разбросанных тут и там лужаек и знаменитых садов, которые и дали название имению[12 - Planting fields, англ. – засевные поля (прим. пер.)].

В действительности, эти сады, согласно легенде, когда-то были древним кладбищем друидов. Задолго до того, как Баллинджеры построили свое имение и поселились в нем, кладбище под названием «Плантинг Филдс» уже было известно среди местных жителей, старавшихся обходить его стороной. Все, что осталось от изначального Плантинг Филдс – это странный круг из каменных столбов, очень похожий на круг в Стоунхендже, но намного меньший по размерам. По преданию, круг в Плантинг Филдс являлся местом, где друиды совершали человеческие жертвоприношения, а тела своих несчастных жертв «сеяли» в полях неподалеку. Для того чтобы сломать старые предрассудки, первые владельцы имения Баллинджеров превратили окружавшие его поля в цветущие сады, посреди которых и оказался крут из каменных столбов, случайно изменив смысл названия «Плантинг Филдс».

Третье поколение Баллинджеров было очаровано высокими, в десять футов, камнями и, мало заботясь об археологических памятниках, наняло команду итальянских каменотесов для того, чтобы переделать каменные столбы в классические фигуры каких-нибудь античных богов. Каменотесы, возможно, под влиянием духа друидов, которые, предположительно, построили каменный круг, вдруг объявили, что данный тип камня не пригоден для высечения скульптур. Вместо античных богов итальянцы, вдохновленные скорее кельтами, чем греками и римлянами, вырезали на широких поверхностях простые фигуры и образы. Результат оказался потрясающим. Высокие, квадратные в основании столбы превратились в гигантские каменные стелы с высеченными на них кельтскими крестами, фигурами христианских монахов и рыцарей и даже ликами древних предков друидов. Они поражали своей красотой и в то же время вызывали суеверный страх.

Когда карета выехала из имения, солнце только начинало опускаться за горизонт, и каменные столбы отбрасывали длинные тени на окружавшие их сады. Откинув венецианские занавески, Зоя задумчиво смотрела на изваяния, вспоминая, как она, ее братья и кузены любили танцевать и играть среди этих камней, прячась за ними, прыгая друг через друга, точно в День Всех Святых. Зоя вспомнила, в какой безопасности чувствовала она себя в «Круге Друидов», как называло его большинство окрестных жителей.

– Какой позор для мисс Роуз, не так ли? – спросил Бертран, решив, по всей видимости, найти любую тему для разговора и нарушить, наконец, затянувшееся молчание.

Оторвавшись от сладких воспоминаний, Зоя отвернулась от окна и пробормотала:

– Мисс Роуз?

– Ну, да. Леди Роуз Хадсон. Конечно, вы следите за разгорающимся скандалом. – Понизив тон на последнем слове, Бертран упомянул о «деле Хадсон», как его называли повсюду в Лондоне. – Все говорят, что она наделала ужасные гадости.

– Извините, но никто еще не доказал, что она сделала хотя бы одну гадость. Похоже, «ужасные гадости» придуманы в узком кругу завистливых девиц с болтливыми языками.

– Я не хотел вас обидеть, – подобострастно сказал Бертран, очень огорченный мыслью о том, что мог настроить против себя Зою. – В любом случае у кое-кого из фрейлин были какие-то причины для такого обвинения.

– Почему? Потому, что леди Роуз начала полнеть? Но это не обязательно означает то, что она беременна.

– Но когда молодая девушка не замужем и служит при самой королеве, она должна быть очень осторожна в...

– Девушка не может полностью отвечать за свое здоровье. И вообще, чье-либо здоровье не должно становиться предметом слухов и сплетен.

Зоя сама удивлялась тому, насколько рассердил ее недавний скандал. Она уже устала слушать подробности, которыми делились между собой многие женщины, служащие при королеве, в том числе и Ленора Йорк. Как только появлялось подозрение, что какая-нибудь из их подруг – королевских фрейлин – становилась беременной, они тут же обвиняли ее в аморальном поведении, заходя в своих нападках иногда так далеко, что лорду Мельбурну приходилось отдавать указания о специальном расследовании.

Придав своему лицу целомудренное выражение, Бертран произнес как можно более мягким тоном:

– Возможно, все это дело замнут. Тем более теперь, когда королевский лекарь лично вмешался и обследовал бедную девушку.

– Бедная девушка – леди Роуз – была полностью оправдана, не забывайте об этом. А злые языки все еще продолжают болтать, несмотря на то, что сказал сэр Джеймс Кларк. Похоже, на самом деле, его обследование только ухудшила ее положение; говорят, что она не встает с постели и продолжает поправляться.

– Возможно, сэр Джеймс Кларк ошибся, – задумчиво сказал Бертран.

– Вот – то, что я и имела в виду. Лекарь – королевский лекарь, заметьте – объявил, что честь девушки осталась... нетронутой, – деликатно выразилась Зоя, – а слухи только продолжают нарастать. Мы должны сочувствовать несчастной леди Роуз, а не обвинять ее в аморальном поведении.

– Я не имел в виду... – Бертран неловко запнулся.

Зоя посмотрела на Бертрана – он казался таким удрученным, что она невольно положила ладонь на его руку.

– Извините, Бертран, – Зоя была искренней. – Дело не в вас. Дело в том, каким образом вся страна приняла чью-то сторону – либо тех, кто поддерживает леди Роуз, либо тех, кто обвиняет Роуз Хадсон в предполагаемом неблаговидном поведении. Это только предлог для начала охоты на ведьм – и не только против леди Роуз.

Бертран посмотрел на Зою, в его глазах мелькнула надежда, когда он увидел неподдельно теплое выражение ее лица. Он шевельнулся было, чтобы взять Зою за руку, но она почувствовала его движение и деликатно ее убрала.

– Охота на ведьм? – возобновил прерванный разговор Бертран, когда его попытка не удалась. – Вы имеете в виду: против нашей королевы?

– Есть немало людей, которые будут рады воспользоваться любым предлогом для того, чтобы посплетничать о нашей королеве, и только потому, что она так молода.

– И она иностранка.

– Это правда, что в ней течет немного чужеземной крови, но она такая же англичанка, как вы или я. – Зоя покачала головой. – Мне стыдно слушать, как они говорят гадости о королеве за ее спиной. Ситуация с фрейлинами только подливает масла в огонь, усиливая их предубеждение против нее.

– Боюсь, что вы правы, – согласился Бертран. – Никто не может отрицать того, что Виктория безупречно справляется со всеми делами, и вместе с тем я чувствую, что общество все больше и больше настраивается против. Газеты открыто провозглашают, что королева находится целиком под влиянием своих советников. Даже лорда Мельбурна обвиняют в том, что это он допустил, чтобы дела шли так из рук вон плохо... а его поддержка отказа Виктории уволить хотя бы одну из своих фрейлин не встречает сочувствия.

– Без сомнения, тори и чартисты чувствуют себя в такой ситуации превосходно, – уверенным тоном произнесла Зоя. – Они уже начинают высказываться в поддержку леди Роуз; я даже слышала, что чартисты собирают подписи под петицией в защиту ее интересов. Все готовы использовать положение несчастной девушки, чтобы получить политические выгоды.

– И разрушить монархию, – добавил Бертран.

– Несомненно.

Бертран с удивлением посмотрел на Зою, увидев ее с другой, совершенно новой для него стороны:

– Я и не предполагал, что вас интересует политика.

Она скромно улыбнулась:

– Так же, как и я не предполагала, что вас интересуют дела... амурные.

Бертран покраснел, краска залила его щеки и подступила к ушам.

– Если говорить о таких делах... – рискнул он и запнулся, пытаясь угадать настроение Зои.

Зоя неуютно заерзала на сидении, зная, что сейчас произойдет, и от всей души желая избежать этого. Когда затянувшееся молчание переросло в гнетущую тишину, она заставила себя открыть рот и произнести одно единственное слово:

– Да?

– Я... Я собирался подождать до тех пор, пока мы не прибудем в ресторан. Но, возможно, сейчас более подходящее время. В конце концов, Пикадилли Армс является особым местом для ваших родителей, и я хотел бы, чтобы сегодняшний вечер был особым для нас с вами.

– Бертран, – осторожно начала Зоя, – Думаю, я знаю...

– Пожалуйста, выслушайте меня, – настаивал Бертран. Пересев со своего сидения на скамью напротив Зои, он продолжил, беря ее за руки: – Долгое время мы были друзьями, Зоя. Наши семьи всегда были очень близки, и ничто не доставило бы им большей радости, чем видеть, что линии рода Баллинджеров и рода Каммингтонов пересеклись с нашей помощью.

– Бертран...

– Мисс Зоя Баллинджер, – Бертран соскользнул со скамьи и упал на колени перед Зоей. – Я покорнейше прошу вашей руки – нет, обеих ваших рук. – В этот момент он легонько сжал ладони девушки. – Выходите за меня замуж.

– О, Бертье... – воскликнула Зоя, не зная плакать ей или смеяться. – Я не уверена, что это подходящее время...

– Конечно, нет. Подходяще время будет тогда, когда вы захотите. И если вы не готовы ответить мне сегодня, тогда я могу дать столько времени, сколько вам будет нужно.

– Это не... Это просто...

– Тс-с-с, – прошептал Бертран, прикасаясь указательным пальцем к губам Зои и садясь рядом с ней. Он медленно поднял ее руку и мягко поцеловал:

– У меня нет сильнее желания, кроме того, чтобы вы стали леди Каммингтон. Вот что я хотел, чтобы вы знали, а теперь мы сможем вместе наслаждаться ужином и больше не говорить об этом.

Зоя опустила глаза и улыбнулась. Она знала, что рано или поздно предложение все равно будет сделано, кроме того, она была тронута чрезвычайно тактичным поведением Бертрана. Впервые кто-то просил руки Зои, и она не сомневалась в том, что большинство ее друзей будут уговаривать ее согласиться. В конце концов, Каммингтоны принадлежали к одному из самых богатых родов во всей Англии, и Бертрану должна была достаться порядочная часть наследства. Зоя не могла отрицать, что Бертран был учтивым, галантным мужчиной, но, казалось, ему недоставало какого-то внутреннего огня, который мог бы заставить его крепче держаться за жизнь, или хотя бы того, что можно было бы принять за такой огонь. Возможно, сама Зоя не была способна примириться с обстоятельствами и принять жизнь такой, какая она есть. Все, что она знала, – это то, что с Бертраном всегда было удобно и спокойно, а для нее, Зои, этого было недостаточно.

Зоя глянула в окно и увидела, что они подъезжают к концу аллеи и сейчас повернут направо, на главную дорогу, ведущую в город. Это была исключительно частная дорога, соединяющая несколько имений. По вечерам движение по дороге было обычно очень редким, поэтому кучер свернул на нее, предварительно не останавливаясь. Вдруг раздался громкий крик, и карета сильно наклонилась в сторону, когда одна из гнедых лошадей, встав на дыбы, неистово заколотила передними копытами по чему-то находящемуся впереди нее.

Карета проехала еще несколько футов, затем резко остановилась, бросив Зою на Бертрана. С трудом удержавшись на своем месте, Зоя выглянула наружу и разглядела в вечерних сумерках какой-то экипаж. По размерам он был намного меньше их кареты – возможно, кабриолет – и стоял к ней под углом. Человек, находившийся в экипаже, из всех сил натягивал вожжи, чтобы заставить единственную лошадь отойти назад от вставшей на дыбы кобылы.

Кроули также пытался успокоить свою четверку, беспрестанно выкрикивая яростные проклятья – Зоя не могла сказать со всей уверенностью, были ли они направлены на лошадей или же на человека в кабриолете. Тот, в свою очередь, осыпал ругательствами всех пятерых «проклятых скотин», пока, наконец, ему не удалось на дюйм отодвинуть свой кабриолет немного назад и дать возможность Кроули восстановить контроль над четверкой гнедых. Спустя несколько минут все лошади успокоились, и каждый из водителей, зафиксировав тормоза, слез на землю для того, чтобы осмотреть повреждения.

– Ну, спокойно, – ласково приговаривал Кроули, похлопывая каждую из гнедых кобыл и нагибаясь, чтобы проверить, не поранили ли они ноги. – Проклятая кляча не навредила вам, не так ли?

– Моя лошадь? – возмущенно воскликнул человек, которому принадлежала вторая повозка. – Навредила вашим? А что проклятые ваши скотины сделали с моей? У нее рана на боку!

Человек приблизился к карете, и в свете фонарей Зоя разглядела, что на вид он довольно молод, возможно, ее возраста, одет в одежду, обычную для представителей низших сословий. Он вполне мог оказаться работником из ближайшего имения.

– Вы могли убить нас обоих, – произнес молодой человек.

Кроули выпрямился и повернулся к Нему:

– Ты, черт подери, чуть не перевернул нас, ехал как сумасшедший!

– Позволю себе заметить, что вы сами сумасшедший – выехали на дорогу и даже не посмотрели, занята ли она.

– Ты налетел на нас, как черная туча. Если бы у тебя было достаточное освещение...

– У меня есть фонарь... два фонаря, – молодой человек указал в сторону огней, горевших по бокам крытого сидения его кабриолета.

– Слишком маленькие, черт подери, – с издевкой произнес Кроули.

– Возможно, если бы у вас были надеты очки, вы бы их заметили, – отпарировал молодой человек.

– Я прекрасно вижу, но мало обращаю внимания на то, что я вижу. – Кроули угрожающе сжал кулаки и подступил к владельцу кабриолета, который, в свою очередь, поудобнее расставил на земле ноги и приготовился к бою.

Наклонившись над Зоей, Бертран открыл дверь и крикнул, выходя из кареты:

– Довольно, Кроули! Что случилось – того уже не исправить. Незачем еще больше ухудшать ситуацию.

Не желая пропустить ничего интересного, Зоя выбралась наружу и подошла к трем мужчинам, стоящим в освещенном пространстве между экипажами. Она увидела, что вторая повозка представляет собой двухместный кабриолет, похожий на те, которые всегда можно нанять на улицах Лондона.

– Сэр, – сказал Бертран молодому человеку, – если ваша лошадь ранена, я буду рад возместить ущерб.

– Это не его лошадь, – вмешиваясь, произнес Кроули грубым тоном. – Парень управляет нанятым экипажем.

Кучер даже не пытался скрыть своего отвращения ни к молодому человеку, ни к его средству передвижения.

– Пусть так, я все равно хотел бы возместить ваши финансовые потери. – Бертран вытащил бумажник из внутреннего кармана своего камзола. – Только скажите, во сколько обошелся вам этот... эта повозка?

– Вам не нужно беспокоиться обо мне или о моей повозке, – насмешливо произнес молодой человек. – Животное поправится, то же можно сказать и о содержимом моего кошелька.

Он взглянул поверх Бертрана и увидел Зою, которая подошла и остановилась за спиной своего спутника. Когда он снова заговорил, его голос уже не был таким самоуверенным:

– Похоже, никто сильно не пострадал, поэтому мы могли бы разъехаться каждый по своим делам.

– Благодарю вас. – Бертран кивнул и знаком приказал кучеру занять свое место, затем повернулся к Зое:

– Пойдемте, дорогая.

Он взял Зою под руку, но она задержалась на мгновение, разглядывая молодого человека. Он был не таким высоким, как Бертран, но, несомненно, таким же красивым – даже намного более красивым, с жесткими, коричневого оттенка волосами и самыми темными глазами, которые Зоя когда-либо видела. Эти глаза блестели как угольки в мерцающем свете фонарей и, не отрываясь, смотрели прямо на нее.

– Зоя? – поторопил Бертран, и она позволила отвести себя назад в карету.

Еще какое-то время кучер Каммингтона и незнакомец оставались каждый на своих местах. Затем Кроули легонько стегнул лошадей, и карета медленно двинулась вперед. Когда они поравнялись с кабриолетом, Зоя увидела, что молодой человек из всех сил натянул вожжи, пытаясь удержать легкий экипаж на месте, и пристально смотрит на нее. У девушки появилось странное чувство, что незнакомец ее знает. Она неожиданно повернулась к Бертрану и потребовала:

– Прикажите кучеру остановить карету.

– Что? – переспросил Бертран, растерявшись от такой просьбы.

– Пожалуйста, прикажите ему остановиться.

Бертран наклонился вперед и потянул за шелковый шнурок, свисающий над спинкой переднего сидения. Над ухом кучера зазвонил маленький колокольчик, и по этому сигналу он незамедлительно натянул поводья. Карета прокатилась еще несколько футов и остановилась прямо за кабриолетом. Зоя выглянула в окно и улыбнулась молодому человеку:

– Я хочу поблагодарить вас за ваше хладнокровие. Другой бы на вашем месте мог не удержать контроль, а это вызвало бы серьезные осложнения.

Зоя намеренно не уточнила, имеет ли она в виду первоначальное столкновение или же последовавший за ним спор.

– Все обошлось, – отозвался незнакомец, хватаясь покрепче за вожжи и сильнее нажимая на тормоза. – Если, конечно, вы не очень пострадали от удара, мадам.

– Со мной все в порядке, – заверила его Зоя. – Но меня вряд ли можно называть «мадам». Я мисс Зоя Баллинджер. Мой друг – Бертран Каммингтон.

Молодой человек почтительно кивнул:

– Рад был встрече с вами, мисс Баллинджер.

– А как вас зовут? Боюсь, я не расслышала.

Незнакомец какое-то время осторожно изучал обратившуюся к нему красивую женщину. Наконец, он пробормотал что-то так тихо, что Зоя не смогла ничего разобрать из его слов.

– Простите?

– Коннор, – последовал ответ. – Это имя – Коннор.

– Ну, вы были настоящим джентльменом, мистер Коннор. Надеюсь, сегодня с вами больше не случится никаких происшествий, и остаток вечера будет для вас намного приятнее.

Зоя повернулась и что-то прошептала Бертрану, после чего тот дважды дернул за шелковый шнурок. Карета плавно тронулась с места, Зоя выглянула в окно и в последний раз посмотрела на Коннора, затем села на свое место.

– Странный парень, – провозгласил Бертран.

– Почему вы так говорите?

– Когда мы были снаружи... Вы заметили?

– Что заметила?

– Его ботинки – они были коричневого цвета. Зоя с удивлением посмотрела на своего спутника:

– Боюсь, что я вас не понимаю.

Бертран снисходительно улыбнулся, разыгрывая на лице изумление:

– Боже мой, даже нищие бродяги, ночующие на берегу Темзы, знают, что никто не носит коричневые ботинки с черным костюмом – даже с таким простым костюмом, как у этого парня.


* * *


После того, как карета двинулась дальше, Коннор Магиннис повернул нанятый им кабриолет на длинную аллею, ведущую к имению Плантинг Филдс. Он вовсе не рассчитывал встретиться с Зоей Баллинджер на этой дороге. Тем не менее Коннор узнал ее сразу по рисунку, который видел в прошлом номере «Лондонских дам» – еженедельном, ценой в два пенни, газетном листке, освящающем последние события в лондонском обществе.

Оказалось, что Мойша Левисон и его дедушка внимательно следили за всеми светскими новостями. Изучая отношения между Магиннисами и Баллинджерами, Мойша порылся в своих журналах и газетных вырезках и извлек оттуда массу заметок обо всех членах семьи лорда Седрика.

«Ну и что?» – спросил Коннор сам себя, ослабляя вожжи и позволяя своей кляче идти по аллее таким шагом, каким она хочет.

У Коннора был план, согласно которому он должен был встретиться с Зоей в ее собственном доме под предлогом, связанным с тем, что девушка состояла в так называемом «Женском Реформаторском комитете». Этот комитет представлял собой группу зажиточных матрон и их дочерей, которые собирались по субботним дням на послеобеденный чай для проведения дискуссий – но только не каких-нибудь конкретных дел – на различные социальные темы. Как следовало из журнальной заметки, в настоящее время комитет активно выступал за проведение тюремных реформ. Коннор планировал, использовав такой превосходный повод, представить дело отца так, чтобы оно вызвало сочувствие, по крайней мере – сочувствие у Баллинджеров. Он даже не предполагал, что неожиданно будет застигнут врасплох.

И что ему было поделать с высоким, роскошно выряженным повесой, сопровождающим мисс Зою Баллинджер. Каммингтон – так, кажется, она его назвала? Бертран Каммингтон. Имя звучало знакомо, но Коннор никак не мог припомнить, где он мог его слышать.

«Мистеру Каммингтону придется подождать», – сказал Коннор вслух, затем неожиданно потянул вожжи вправо и выполнил превосходный U-образный разворот на широкой аллее. Он дернул вожжами и пустил клячу быстрой рысью назад, в сторону главной дороги.

«Хороший мальчик», – подумал Коннор, заставляя свою лошадь перейти в равномерный галоп, намереваясь сократить дистанцию между его кабриолетом и каретой. Коннор не имел понятия, что он будет делать после того, как догонит карету, но в любом случае он хотел оказаться рядом с Зоей для того, чтобы найти возможность представиться ей.

Кабриолет выкатил на главную дорогу и направился в сторону Лондона – и кареты, скрытой за тучами пыли.


X


Коннор стоял в глубине большого вестибюля отеля Пикадилли Армс и, прячась в тени от ярких фонарей, наблюдал за происходящим в главном зале ресторана. Он мог видеть Зою Баллинджер и ее спутника и был очень доволен, что они не ужинают в одном из отдельных кабинетов – излюбленном месте для проведения обычных дружеских вечеринок и романтических любовных встреч.

Время от времени Коннор посматривал через вестибюль на стол управляющего Хью Дарби и изображал гримасу, вполне могущую сойти за улыбку, получая неизменный кивок головой в ответ. Коннору никогда не нравился Дарби, но этот парень был всегда надежным и осторожным – особенно, когда в его кармане оседала монета-другая. Сегодня вечером Дарби за щедрое вознаграждение позволил Коннору остаться в вестибюле и заниматься своими, несомненно, очень подозрительными делами.

Коннор узнал нескольких девиц, обслуживающих посетителей в главном столовом зале. Они на редкость умело лавировали в проходах между столиками, с очаровательной улыбкой поднося новые блюда и с невероятной скоростью исчезая с пустыми тарелками. Коннор прекрасно знал, что свое непревзойденное мастерство эти девицы демонстрировали с намного большей для себя пользой в отдельных задних комнатах, выполняя роль не только официанток, но и закуски, основного блюда и сладкого десерта.

Поначалу Коннор решил подождать подходящего момента для того, чтобы представиться Зое Баллинджер, но затем вышел из тени, в которой скрывался, и знаком подозвал к себе одну из официанток. Поначалу женщина, казалось, смутилась, но затем согласно кивнула и исчезла в дверях кухни. Спустя несколько минут она проскользнула в вестибюль через незаметную с первого взгляда боковую дверь и подошла к Коннору.

– Коннор! – На ее лице была написана неподдельная радость от неожиданной встречи. Женщине было за тридцать, и она довольно неплохо выглядела для своего возраста. Впрочем на близком расстоянии было заметно, что ей приходится тратить большое количество пудры, румян и помады для сохранения молодого вида. – Что ты здесь делаешь? Ты что, работаешь здесь?

– Сара, – Коннор пропустил ее слова мимо ушей и, затянув в тень подальше от света фонарей, указал пальцем в сторону большого зала. – Ты знаешь вон ту парочку?

– Там, возле камина? – спросила Сара, и когда Коннор утвердительно кивнул, добавила: – Кто не знает Бертье.

– Бертрана Каммингтона?

– Девочки зовут его Бертье Камминг, – она хихикнула. – Да, он здесь частый посетитель.

– Я так и думал.

– Некоторые из девочек даже побывали в его квартире.

– Здесь? В Лондоне?

– Меньше, чем в двух кварталах отсюда.

– Разве он живет не в Каслбар Хилл?

– Его семья где-то там – в Кенсингтоне, я полагаю. Бертье же нравится развлекаться здесь, в городе, как и многим холостякам его возраста. Он один из лучших среди них – отлично выглядит, опрятный, хоть и чуточку слишком быстрый, если ты понимаешь, что я имею в виду. Ну и что с того, что он не так щедр на ласки? Он превосходно заменяет их хорошими чаевыми.

– А что ты знаешь о женщине? – Коннор показал на Зою Баллинджер.

– Не знаю, как ее зовут. Насколько я видела и слышала, она довольно скоро собирается стать миссис Каммингтон.

Неожиданно для себя Коннор обнаружил, что хмурится, и удивился такой странной реакции на слова Сары.

– Ты уверена, что этот парень частый гость в задних комнатах?

– Сладкий мой, я сама слишком часто его видела, чтобы не знать это наверняка... и, я бы сказала, намного чаще, чем эту неоткупоренную бутылку молодого вина, с которой он там ужинает. – Сара неожиданно приблизилась к Коннору и поцеловала его в щеку. – Мне нужно вернуться к работе, пока управляющий не увидел, что я путаюсь здесь со всякими, вроде тебя.

– Одну минуту, Сара, – Коннор схватил за руку собиравшуюся было уходить женщину и повернул ее к себе лицом, – мне нужна твоя помощь.

– Какая это такая помощь? – подозрительно спросила Сара.

– Мне нужно избавиться от Бертье ненадолго. Сара сжала руку Коннора и усмехнулась:

– Девственница, да? Положил на нее глаз или еще на что-нибудь?

– Мне только необходимо поговорить с ней... наедине. Сара насмешливо прищурилась:

– А я, по твоему мнению, должна тебе это устроить, не так ли?

– Так ты поможешь? – Коннор раскрыл пальцы на руке Сары и вложил в ее ладонь монету. – Когда они соберутся уходить, придумай какую-нибудь историю, чтобы заставить его пойти в свою квартиру и отослать девушку домой в карете одну.

Сара внимательно посмотрела на Коннора, затем глянула на пару, сидящую в зале:

– Мне, возможно, понадобится некоторая помощь со стороны одной из девочек.

Коннор увидел, как Сара многозначительно вертит в руке монету и понял, что она имеет в виду. Скептически улыбнувшись, он достал из кармана вторую монету и положил ее рядом с первой:

– Это точно сработает?

– Да, но только потому, что ты – это ты. – Перед тем, как повернуться и уйти, Сара прошептала: – Приходи иногда, когда не очень занят. Я даже не возьму с тебя денег.

Коннор посмотрел вслед официантке, скрывшейся в боковой двери вестибюля. Через какой-то момент она снова появилась в главном зале и начала кружиться между столиками, время от времени украдкой поглядывая на Коннора. Он, в свою очередь, отошел в тень, подальше от любопытных глаз, и стал ждать.


* * *


– Ужин был просто восхитительным, – воскликнула Зоя, когда Бертран помог ей накинуть на плечи шаль и повел через вестибюль к выходу.

– Но вы даже не притронулись к десерту. Я заказал вишни в бренди специально по такому случаю.

– Да, я знаю, но я так много съела перед этим, – солгала Зоя, довольная тем, что в пылающем ликере не оказалось обручального кольца. – Но вам не следовало быть таким вежливым; я знаю, как сильно вам нравится десерт.

– Я с удовольствием подожду. – Бертран многозначительно улыбнулся и провозгласил: – Бертран Каммингтон будет воздерживаться от десерта до тех пор, пока вы не скажете «да».

– Бертран, вы обещали...

– Извините. Мы больше не будем обсуждать это, я обещаю. До тех, пока вы не будете готовы...

– Бертье...

– Извините. Никогда. Больше ни слова.

Подойдя к массивным медным дверям, ведущим на улицу, Бертран надел высокую шляпу и предложил Зое свою руку. Они уже были готовы сделать шаг вперед и выйти наружу, когда раздался громкий крик: «Бертье!». Молодая женщина выбежала откуда-то из глубины вестибюля и кинулась в сторону выхода. Это была не Сара, но по выражению лица Бертрана, повернувшегося посмотреть на того, кто выкрикнул его имя, можно было безошибочно определить, что он хорошо знаком с этой женщиной. Бертран попытался было сделать вид, что ничего не слышал, но женщина позвала опять, и ему ничего больше не оставалось, кроме как повернуться спиной к выходу и ждать, пока она не подойдет поближе.

– Ну, что еще? – резко спросил он, даже не думая о том, чтобы представить женщину Зое.

– Ваш отец – Его Превосходительство ужасно больны.

– Мой отец? О чем вы говорите?

– Он... ну, он... – женщина пожала плечами и неуверенно посмотрела на Зою, делая вид, что чувствует себя неловко в ее присутствии.

Взволнованный неожиданной новостью, Бертран повернулся к своей спутнице и произнес:

– Покорнейше прошу меня простить.

Не дожидаясь ответа, он прошествовал через вестибюль вслед за позвавшей его женщиной. Когда они отошли на достаточное расстояние, чтобы их никто не смог услышать, Бертран громко прошептал:

– Что это еще означает, Мадлен? Ты знаешь – лучше не мешать мне, когда я не один. И не называть меня по имени... Если тебе необходимо обратиться ко мне на людях, говори – мистер Каммингтон.

– Извините, Бертье, но я была так взволнована из-за вашего отца.

– Что с моим отцом?

– Он с одной из наших новых девочек.

– Отец? Он здесь?

– Не здесь. Он в вашей квартире.

– В моей квартире? Что он там делает? – недоверчиво спросил Бертран. На самом деле у Бертрана не было никакой нужды задавать второй вопрос, так как именно отец познакомил его с шестнадцатью задними комнатами Пикадилли Армс. Несмотря на то, что лорду Генри Каммингтону вот-вот должно было стукнуть шестьдесят, он по-прежнему частенько наведывался туда и от случая к случаю пользовался квартирой сына для свидания с какой-нибудь из своих любовниц.

– А что, по-вашему, он там может делать? – спросила Мадлен почти раздраженно.

– Он болен, ты сказала?

– Я так думаю. Девчонка прибежала от него несколько минут назад, крича, что у него удар или что-то в этом роде. Вам нужно было ее видеть – белая, как мел. Она снова убежала, может быть, вернулась в квартиру.

– Что еще она говорила? – спросил Бертран; его волнение стало теперь более заметным.

Мадлен пожала плечами:

– Больше ничего. Сказала, что у него случился удар как раз во время... Ну, вы понимаете...

– Проклятье! – выругался Бертран, зная, что его никто не услышит. Он посмотрел в сторону, где стояла Зоя, и увидел в ее глазах сочувствие, затем повернулся к Мадлен: – Не беспокойся, я обо всем позабочусь.

– Я могу что-нибудь для вас сделать? Может, вызвать доктора?

– Нет! – резко оборвал Бертран. Он сознавал, что его отец, может быть, смертельно болен, но перед тем, как послать за врачом, он должен был убедиться, что молодая шлюшка окажется достаточно покладистой и не захочет раздувать скандал.

– Так, значит, мне оставаться здесь? – спросила Мадлен.

– И забыть обо всем, что произошло. Ты сделаешь это для меня... и для лорда Генри?

– Да.

– Ты обещаешь? – спросил Бертран у Мадлен, не зная, насколько можно ей доверять. Он почувствовал нечто похожее на облегчение, когда женщина утвердительно кивнула.

Отпустив Мадлен, Бертран поспешил назад к Зое.

– Что случилось, Бертран? – Зоя выглядела не менее взволнованной, чем он сам. – Что с вашим отцом?

– Очевидно, мой отец болен; он знал, что я ужинаю здесь сегодня, и послал за мной.

– Нам лучше немедленно поехать в Кенсингтон.

– Генри сейчас здесь, в Лондоне, – произнес Бертран, пытаясь скрыть свое беспокойство. – Он навещал друга нашей семьи и остался у него дома.

– Я понимаю.

– Это было бы ужасно невежливо по отношению к вам – отослать вас в моей карете назад домой, а я сам остался бы в Лондоне и присмотрел бы за отцом?

– Конечно, нет, – заверила Зоя Бертрана. – Я была бы очень рада сопровождать вас, если бы вы...

– В этом нет крайней необходимости. К тому же, я могу застрять в городе на всю ночь.

– По крайней мере, прикажите кучеру подбросить вас к дому, где живет ваш друг, прежде чем отвезти меня домой.

– Меня ждет экипаж, на котором приехал человек, посланный моим отцом, – солгал Бертран.

Он вывел Зою на улицу, открыл перед ней дверь своей кареты и, нежно поцеловав руку, помог подняться в кабину. Отдав приказания кучеру, Бертран шагнул в сторону, ожидая, пока экипаж не отъедет подальше от отеля и не застучит колесами по мостовой.


* * *


Когда карета отъехала на расстояние нескольких кварталов от Пикадилли Армс и завернула за угол, Зоя почувствовала, как кузов экипажа легонько встряхнуло, как будто колесо наехало на небольшой камень. Затем послышался звук, который Зоя не могла принять ни за что иное, кроме как за слабый голос, зовущий ее по имени. Она подумала, что это кучер, и уже готова была высунуть голову в открытое окно в двери, но в этот момент бархатная занавеска откинулась в сторону, и из-за нее появилось лицо – лицо красивого молодого человека, с кабриолетом которого чуть не столкнулась карета этим вечером.

Зоя в изумлении отпрянула назад на сидение:

– Что это еще..?

– Тс-с-с, – умоляюще прошептал молодой человек.

Он просунул руку в открытое окно, пытаясь за что-нибудь зацепиться и одновременно нервно поглядывая на кучера, как будто желая убедиться, что тот не заметил его с своего высокого насеста.

– Мисс Баллинджер, можно мне войти?

– Войти? Сюда?!

– Умоляю вас, мисс Баллинджер! – еле слышно прошептал молодой человек. – Мне нужно поговорить с вами.

Неожиданно раздался громкий свист кнута, и карета, покачнувшись, резко увеличила скорость. Голова молодого человека дернулась и исчезла. Зоя ждала, что она снова появится. Не дождавшись, девушка приблизилась к окну, откинула занавеску и осторожно выглянула наружу. Человек был все еще здесь. Он едва удерживался на узкой металлической ступеньке, изо всех сил вцепившись пальцами в дверную ручку. На какое-то мгновение Зое показалось, что он потерял равновесие, и она подумала, что достаточно будет несильного толчка, чтобы в один миг избавиться от неожиданного гостя. Зоя уже почти решила так и сделать, но в этот момент молодой человек поднял голову. На его лице было такое бесхитростное выражение, что Зоя неожиданно для себя улыбнулась, удивленная его смелостью. В конце концов, она не могла припомнить, когда в последний раз кто-либо рисковал сломать себе шею – или того хуже – только для того, чтобы прокатиться с ней в карете.

– Давайте, забирайтесь внутрь, – сказала она тихим голосом и протянула руку, чтобы помочь молодому человеку удержаться на месте.

Он начал осторожно передвигаться в сторону задней части кареты, отпуская дверную ручку и придерживаясь за венецианские шторы, которые прикрывали окно позади сидения. Зоя попыталась открыть дверь, но молодой человек все еще загораживал ее своим телом. Ему нужно было переместиться по лесенке и поставить одну ногу на ось, прижавшись одновременно к раскачивающемуся корпусу кареты. Зоя снова попыталась открыть дверь и снова безуспешно. Она нажала сильнее, и дверь, наконец, распахнулась, задев плечо молодого человека. Его нога соскользнула с оси и ударилась о колесо, задев спицу. Вращающееся с большой скоростью колесо чуть было не затащило вниз незадачливого акробата, но ему, хоть и с огромным трудом, удалось снова поставить ногу на ось. Перенеся всю тяжесть своего тела на эту ногу, он подтянулся немного вверх так, чтобы оказаться прямо напротив двери.

Зоя приоткрыла дверь пошире, чтобы молодой человек смог забраться внутрь. Тот, в свою очередь, не заставил себя долго ждать и ввалился в карету, зарывшись сначала головой в колени Зои, а затем свалившись на пол. Распахнутая дверь с глухим стуком захлопнулась, и почти в это же мгновение движение экипажа замедлилось.

Откуда-то сверху раздался голос, и хотя Зоя не могла разобрать слова, она догадалась, что кучер интересуется причиной непонятного шума. Она поспешно приблизилась к окну и крикнула:

– Все в порядке, мистер Кроули! Пожалуйста, не останавливайтесь, я хочу попасть домой как можно быстрее.

В следующий момент карета снова рванулась вперед и понеслась по южной аллее Гайд-парка в сторону въезда в Кенсингтонские сады, за которыми начиналась дорога на Кенсингтон.

Зоя повернулась к своему гостю, который неуклюже пытался выкарабкаться из узкого прохода между сидениями:

– Кажется, мы постоянно... сталкиваемся друг с другом, мистер Коннерс.

– Коннор, – поправил ее молодой человек.

Ему удалось подняться с пола, и он плюхнулся на сидение напротив Зои. Все еще тяжело дыша, он принялся поправлять свой черный плащ и обнаружил, что один из рукавов разорван почти до самого локтя. Молодой человек попытался приладить болтающиеся куски того, что раньше было его рукавом, на место, но у него ничего не вышло.

– Ну, мистер Коннор...

– Нет, это мое имя, – оторвавшись от рукава, Коннор посмотрел на Зою. Даже в слабом свете двух маленьких керосиновых фонарей, висевших на боковых стенках и предназначенных для чтения, он смог разглядеть блеск ее веселых, энергичных, приводящих в замешательство зеленых глаз. Отведя взгляд в сторону, Коннор произнес вполголоса:

– Мое полное имя – Коннор Магиннис.

– Я рада встрече с вами, Коннор... я могу называть вас Коннором, не так ли? – Зоя протянула руку.

– Д-да, конечно, – запинаясь, пробормотал Коннор. Он поднес ее руку к губам, затем неловко отпустит ее, так и не поцеловав.

– А вы должны звать меня просто Зоей.

– Да, мисс Баллинджер.

– Зоя, – ее улыбка была теплой и искренней.

– Да, Зоя.

– Ну, и за какие заслуги я удостоилась чести такого необычного визита?

– Я... – Коннор замялся, оглядывая роскошно отделанную внутренность кареты и понимая вдруг всю нелепость своего положения. – Я только подумал...

– Вы подумали... Да?

– Я подумал, что я... Я просто зашел и... – Коннор улыбнулся, затем тихо засмеялся и, наконец, заразительно захохотал. В следующий момент оба пассажира уже прикрывали рты руками в надежде, что кучер их не услышит.

Успокоившись, Зоя провозгласила:

– Конечно, вы зашли. Вы так обычно встречаетесь с молодыми девушками или вы собираетесь оставить свою визитную карточку и зайти попозже?

– У меня нет визитной карточки, – признался Коннор, почувствовав вдруг себя последним оборванцем.

– И, очевидно, у вас больше нет кабриолета. Если вам было нужно прокатиться, вы могли бы просто махнуть нам рукой и попросить отвезти вас, куда вы хотели.

– Мне было необходимо поговорить с вами... наедине.

– Так вы знали, что я была одна? – Зоя внимательно посмотрела на Коннора.

Под ее пристальным взглядом, становившимся все более критическим, Коннор почувствовал себя крайне неуютно.

– Вы знали, что я была одна, не так ли? – переспросила Зоя и, так и не дождавшись ответа, с удивлением покачала головой: – Это вы устроили так, чтобы Бертье здесь не было? Вы следили за мной, да?

– Нет, не следил, – выпалил Коннор, поднимая руки, как будто желая защититься. – То есть, не с самого начала. Только с тех пор, как ваша карета чуть не наехала на мой экипаж.

– А затем... вы следили за нами в Пикадилли Армс, не так ли?

– Пожалуйста, позвольте мне объяснить...

– Очень бы хотелось вас послушать, – немного резко произнесла Зоя.

– Я как раз направлялся к вашему дому. – Коннор постарался, чтобы его голос звучал как можно более искренне. – Я надеялся, что смогу встретиться с вами.

– Это зачем еще?

– Пожалуйста, если вы позволите мне объяснить...

– Извините. – Зоя махнула рукой. – Продолжайте.

– Я ехал, чтобы навестить вас, когда наши повозки чуть было не столкнулись. И когда вы представились, я не знаю... Я просто развернул кабриолет и последовал за вами в город.

– И устроили так, чтобы Бертье оставил меня одну?

Коннор ничего не ответил.

– Эта история о том, что его отец болен, – правда?

– Нет, – смущенно опустив голову, пробормотал Коннор.

Зоя вздохнула:

– Полагаю, я должна быть довольна – не вами, заметьте, а тем, что лорд Каммингтон не болен.

Коннор посмотрел на Зою глазами, полными мольбы:

– Простите меня. Я даже не знаю, что на меня нашло, но...

– Вы все прекрасно знаете, мистер Магиннис. Теперь почему бы вам не сказать мне, в чем действительно дело?

Коннор набрал в грудь побольше воздуха и так долго не делал выдоха, что Зое показалось, он уже никогда его не сделает. Наконец, Коннор произнес:

– Мне нужна ваша помощь, мисс Баллинджер. Дело касается моего отца. Возможно, вы когда-нибудь слышали о Грэхэме Магиннисе.

– Грэхэм Магиннис... это ваш отец? – переспросила Зоя. По ее лицу было видно, что она припоминает это имя.

– Да. Он когда-то занимался бизнесом с кузеном вашего отца, Эдмундом Баллинджером.

– Я знаю. Но какое отношение это имеет ко мне? Я не занимаюсь бизнесом с Эдмундом. Более того, наши семьи на самом деле не так уж и близки. – Зоя предпочла не упоминать о сильной привязанности, существующей между ней и Россом.

– Я это понимаю, так же, как и то, что вы, наверное, единственный член семьи Баллинджеров, который сможет мне помочь.

– Помочь в чем?

Коннор наклонился вперед и в первый раз посмотрел прямо в глаза Зои:

– Я хочу, чтобы вы помогли мне вытащить отца из Милбанкской тюрьмы.


* * *


Часом спустя фамильная карета Каммингтонов, проехав частные владения Баллинджеров, остановилась у бокового подъезда имения Плантинг Филдс. Дворецкий уже ожидал у входа, и когда он открыл дверь кареты, то с удивлением обнаружил, что вместо Бертрана Каммингтона рядом с Зоей сидит совершенно другой человек.

– Мои родители дома? – не обращая внимания на выражение лица дворецкого, спросила Зоя и шагнула со ступеньки на землю.

– Да, мисс Баллинджер.

Она повернулась к карете, в дверях которой появился Коннор:

– Это мистер Коннор Магиннис. Пожалуйста, Десмонд, скажите моим родителям, что я хочу встретиться с ними в гостиной.

– Да, мисс Баллинджер, – дворецкий с нескрываемым презрением посмотрел на неопрятный вид посетителя и, увидев большую дыру на рукаве его плаща, добавил: – Позвольте ваш плащ, мистер Магиннис?

Как раз в этот момент кучер заметил выходящего из кареты лишнего пассажира. Узнав в нем молодого человека, с кабриолетом которого чуть было не столкнулась карета вечером, Кроули уже было открыл рот, чтобы прокомментировать это открытие, но Зоя не дала ему произнести ни слова.

– Большое спасибо, мистер Кроули, – посмотрев на кучера, Зоя сдержанно улыбнулась. – Пожалуйста, передайте мое почтение мистеру Каммингтону и выразите ему мою надежду на то, что с его отцом все в порядке.

Она взяла Коннора под руку и повела его к особняку. Во время поездки он успел подробно рассказать Зое то, что знал об аресте отца, суде и предъявленном обвинении. Отдавая себе отчет в том, что Зоя все-таки родственница Эдмунда и, возможно, захочет встать на его сторону, Коннор постарался не отзываться слишком резко об этом человеке во время своего рассказа, даже намекая, что, возможно, Эдмунд непреднамеренно сфабриковал свидетельские показания против Грэхэма Магинниса. Слово за словом Коннор пытался доказать Зое, что Грэхэм не замешан в растрате и обвинен на основании весьма недостаточных показаний.

Со своей стороны, Зоя не сомневалась, что Эдмунд мог заниматься грязными делишками. Из разговоров, которые она слышала на протяжении многих лет, Зоя давно уже поняла, что Эдмунд получил полный контроль над Компанией Баллинджера – Магинниса по Экспорту и Импорту не совсем гладко. Зоя всегда думала, что оба – и сам Эдмунд, и его бывший партнер – были виновны в растрате имущества, и только счастливая судьба да старания ее отца помогли Эдмунду избежать наказания. Зоя никогда не задумывалась над тем, что Грэхэма Магинниса могли посадить в тюрьму только для того, чтобы отстранить от его бизнеса. Она также не предполагала, что у него уже была семья до того, как он отправился в тюрьму.

– Я не уверена, что это сработает, – сказала Зоя, когда они с Коннором вошли в здание. – Но, возможно, мои отец и мать смогут чем-то помочь.

– Я не уверен, что мы поступаем мудро, – отозвался Коннор. – В конце концов, ваши родители склонятся на сторону своего родственника.

– Здесь не идет речь о том, чтобы принять чью-либо сторону – в любом случае, отношения между моим отцом и Эдмундом далеки от дружеских. Нет, здесь должно проявиться элементарное сострадание. Даже, если ваш отец и не столь невиновен, как вы утверждаете, шестнадцать лет – более чем достаточный срок для пребывания в Милбанкской тюрьме.


* * *


В конце пятнадцатиминутного разговора с неожиданным посетителем имения Плантинг Филдс лорд Седрик Баллинджер обратился к дочери и жене:

– Возможно, нам с мистером Магиннисом придется остаться наедине, – выражение лица Седрика было жестким и официальным, когда он встал со своего любимого кресла, обитого зеленым бархатом, с тяжелой черной бахромой на сидении и спинке. – Нам необходимо всего несколько минут, – убедительно добавит он, провожая женщин из комнаты.

– Все в порядке? – спросила Зоя Коннора, который в ответ улыбнулся и утвердительно кивнул головой. – Тогда я попрошу приготовить один из экипажей, чтобы отвезти вас домой.

Она взяла под руку свою мать – начинающую полнеть, но все еще привлекательную сорокасемилетнюю брюнетку.

– Рада была с вами познакомиться, мистер Магиннис, – голос Сибиллы прозвучал ровно, безо всяких эмоций.

Она кивнула на прощание и вместе с дочерью вышла из комнаты.

Проводив их, Седрик закрыл двери и вернулся туда, где стоял Коннор.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – произнес он тоном, не терпящим возражений, и указал молодому человеку на его место.

Сам Седрик прошел к зеленому креслу, однако остался стоять, потирая ладонью грудь и думая над тем, что сейчас придется говорить. Лорд Седрик Баллинджер был довольно высоким мужчиной сорока девяти лет, с рано поседевшими волосами и густыми бакенбардами, которые спускались почти до самого подбородка. Стоящий прямо и смотрящий вниз на молодого человека, он выглядел просто царственно. Движения его атлетически сложенной фигуры были быстрыми и гибкими, глаза полны жизни и молодости. Повернувшись к небольшому столику, стоящему около стены, он плеснул бренди в два стеклянных стакана и подал один из них гостю.

– Спасибо, – поблагодарил Коннор, беря предложенный ему напиток.

Седрик подошел поближе к своему креслу, но не сел и снова задумался.

– Мы должны быть предельно честны друг с другом, – провозгласил он в конце концов.

– Я был честен. – Коннор попытался сохранить спокойное выражение лица под пристальным взглядом Седрика.

– Хорошо. – Седрик обошел вокруг кресла и положил руку на его спинку. – Тогда я буду говорить без обиняков.

– Конечно. – Коннор сжал стакан в руке, стараясь не показывать своего волнения.

– Вы довольно красноречиво рассказали о своей семье – о вашем отце, в особенности. Но вы ни разу не упомянули о том, чем можно было бы подтвердить его невиновность – или вину моего кузена. Вы не привели ни одного свидетельства, а только в ярких подробностях расписали мне страдания старика, который шестнадцать лет провел в тюрьме.

– Так значит, вы не верите его словам? – спросил Коннор, стараясь говорить спокойным тоном. Он наклонился немного вперед и сделал глоток бренди.

– Словам? Мир полон слов... и недоверия к этим словам. Какое значение они имеют перед лицом неопровержимых фактов? Вы хотите, чтобы я отрицал факты? Пожалуйста. Вы бы хотели, чтобы я посочувствовал вам и вашей бедной сестре? Даже вашему отцу? Хорошо, я принимаю его слова, как относящиеся к области вероятного, и приношу ему свои извинения. Но какое на самом деле это имеет значение? Мы здесь говорим о событиях шестнадцатилетней давности, все они уже были изучены судом, который давно сделал свое заключение. Вам, наверное, спокойнее думать, что ваш отец – несчастная жертва, и мне никоим образом не хотелось бы разбивать подобные иллюзии, питающие сердце ребенка. Но ведь суд руководствуется свидетельскими показаниями, а не убеждениями сердца. – Седрик измерил Коннора взглядом. – А у вас есть какие-нибудь твердые доказательства, молодой человек? – Он подождал ответа и, не дождавшись, ответил за Коннора: – Думаю, что нет.

Седрик обошел кресло, сел, положил руки на массивные подлокотники и прикрыл веки, как будто желая этим сказать, что разговор окончен.

Коннор поставил стакан на столик и поднялся со своего места:

– Простите за то, что причинил беспокойство вам и вашей семье по поводу такого щекотливого дела. В будущем я постараюсь обращаться с ним в более подходящие инстанции.

Коннор прошел через комнату к выходу, но был остановлен Седриком, который неожиданно произнес его имя тихим и очень теплым голосом. Коннор оглянулся на пожилого человека, глаза которого теперь были полностью закрыты, как будто он вспоминал какие-то очень давние события.

– Коннор, – повторил Седрик, медленно поднимая вверх правую руку. – Я помню, как Грэхэм Магиннис пригласил меня на ваше крещение. Я не смог тогда присутствовать, но моя жена рассказывала, что вы ни разу не закричали во время всей церемонии. Четыре года спустя младенец Эдмунда, Росс, кричал так громко, что его пришлось унести.

Седрик открыл глаза и посмотрел на Коннора, выражение его лица было открытым и теплым:

– Я уже тогда знал, как мой кузен обижен на вашего отца. Но это не его вина. Все это из-за Эмелин.

– Моей матери? – осторожно переспросил Коннор.

– Мы все были влюблены в нее. С этим, действительно, ничего нельзя было поделать. Она была так красива, так ослепительна. Возможно, из-за того, что она была американкой, или просто потому, что казалась такой... недоступной. – Седрик тихо засмеялся. – Думаю, все мы немного ненавидели Грэхэма в те дни. Но это вовсе не означает, что мы хотели засадить его в тюрьму. Видите ли, мы понимали, как сильно любит его Эмелин, и знали, что это убьет ее. Никто из нас – даже мой глупый кузен – не хотел ее потерять.

Коннор вглядывался в лицо пожилого человека, не уверенный в искренности его чувств. Наконец, он сказал:

– Благодарю вас за то, что уделили мне время.

– Я хочу вам сказать еще кое-что перед тем, как вы уйдете, – произнес Седрик, вставая с кресла. – Я на самом деле сочувствую вашему отцу; в конце концов, большую часть его объяснений я слышал полтора десятилетия назад, когда суд изучил дело и признал Грэхэма виновным. Однако, приговор суда вовсе не означает, что я остаюсь нечувствительным ко всему трагизму ситуации, в которой сейчас находится ваш отец. Почему бы мне не изучить его дело более подробно? Возможно, что-то еще можно сделать для того, чтобы с Грэхэма сняли обвинение и он оказался на свободе. Нет никаких причин препятствовать тому, чтобы он провел остаток дней рядом со своей семьей.

– Благодарю вас, лорд Баллинджер, – Коннор пожал руку пожилого человека. – Если вы поможете мне, я этого никогда не забуду.

– Вы сказали – Милбанкская тюрьма? Я что-то позабыл.

– Его тюремный номер – восемьдесят четыре четырнадцать.

– Я посмотрю, что можно сделать.

Седрик проводил Коннора в прихожую, где их ждали Зоя и дворецкий, затем вернулся в комнату. Когда Десмонд помогал Коннору надевать плащ, тот увидел, что рукав зашит, и поблагодарил дворецкого за заботу.

– Наш кучер отвезет вас назад в Лондон, – объяснила Зоя, выводя Коннора на улицу и указывая на фамильную карету Баллинджеров, кожаный верх которой был поднят для защиты от ночного холода.

Как раз в тот момент, когда Коннор приготовился шагнуть в экипаж, послышался громкий стук колес. Из-за угла особняка вылетел фаэтон и, прокатившись по вымощенной дорожке, остановился прямо позади кареты. Из фаэтона, в который была запряжена единственная лошадь, вылез довольно грузный мужчина с рыжей бородой; увидев Зою, он просиял и назвал ее по имени.

– Остин, – отозвалась Зоя в ответ, подводя Коннора к фаэтону. – Я хочу познакомить тебя с моим другом. Это Коннор Магиннис, – сказала она, представляя Коннора. – А это мой брат, Остин.

Когда мужчины пожали друг другу руки, на лице Остина появилось озадаченное выражение:

– Мы раньше не встречались?

– Полагаю, что нет. Ваша сестра и я встретились только сегодня вечером. – Коннор сделал шаг назад, пытаясь спрятаться от ярких фонарей в тень, отбрасываемую зданием, и надеясь, что брат Зои не вспомнит встречу в театре Хавершэм в ту ночь, когда Коннор развлекал Ленору Йорк в ее отдельной ложе.

– Но я уверен... – Остин запнулся, продолжая изучать Коннора и пытаясь вспомнить, где же он его все-таки видел.

– Мне, действительно, нужно идти, – сказал Коннор. – Рад был с вами познакомиться, мистер Баллинджер.

Зоя проводила Коннора до кареты, и прежде чем они простились, она пообещала сообщить результаты расследования отцом дела Грэхэма Магинниса. Коннор забрался в карету, она мягко тронулась с места и плавно покатила по аллее.

Было довольно темно, но в свете луны, пробивавшемся сквозь тучи, можно было разглядеть башни и фронтоны имения Плантинг Филдс. Коннор еще долго сидел лицом к заднему окну кареты, смотря сначала на фигуры Зои и Остина, затем на большое каменное здание, очертания которого медленно таяли в темноте. Даже когда оно совсем исчезло из вида, Коннор продолжал вглядываться в темноту через маленькое овальное окошко, пытаясь увидеть какой-нибудь знак, какой-нибудь мерцающий огонек в подтверждение того, что он действительно здесь был.


* * *


Когда огни в окнах имения Плантинг Филдс давно уже погасли, одна лампа продолжала ярко горсть среди ночного мрака. Лорд Седрик Баллинджер сидел за массивным, из красного дерева, столом в своей библиотеке на нижнем этаже. Здесь он обычно занимался делами семьи, которые практически целиком состояли из надзора за обширными земельными владениями Баллинджеров в Лондоне и в Лэйк Дистрикт на севере Англии.

Сегодня вечером визит сына Грэхэма Магинниса привел к появлению иного дела – дела, которое, как думал Седрик, он закончил и выбросил из головы много лет назад. Это было омерзительное дело, почти такое же омерзительное, как и «глупый кузен Эдмунд». Седрик с отвращением покачал головой, выплевывая изо рта имя своего кузена, наверное, в сотый раз за этот вечер.

Старший сын Седрика сидел по другую сторону стола на высоком, без ручек, кресле-качалке и, не отрываясь, изучал записи, которые держал в своих руках. Остин разделял мнение Седрика об Эдмунде Баллинджере. Однако, в отличие от отца, он не чувствовал за собой вины в том, что семья по пинии лорда Седрика Баллинджера унаследовала титул и все состояние. Остин считал Эдмунда и его «выводок» не более чем самыми заурядными купчишками, недостойными его внимания пли даже презрения. Однако Остин был в душе политиком и рассчитывал когда-нибудь занять место в парламенте, именно поэтому он считал исключительно важным, чтобы имя Баллинджеров не было запятнано никаким скандалом. По этой и только по этой причине Остин полагал, что их семья должна была помогать своему родственнику.

– Можно подумать, я должен все бросить и заниматься только Коннором Магиннисом, – произнес Остин сухим, безжизненным голосом. Он оторвал взгляд от записей. – Ну, и что ты предлагаешь мне делать, если я вдруг найду какие-нибудь свидетельства?

Седрик раздраженно махнул рукой:

– Ничего не делай; просто выясни, что у него на уме. Что с того, что он посетил своего отца и забил себе голову разными историями о том, как плохо мы с ним обошлись? Это всего лишь бредни сумасшедшего, который шестнадцать лет гнил в Милбанкской тюрьме. За эти годы не сохранилось никаких свидетельств. Мы все раскрыли во время суда – и покончили с этим. – Седрик оглядел комнату, затем внимательно посмотрел на высокие, от пола до потолка, книжные шкафы, выстроившиеся вдоль стен. – Ничто нас больше не связывает с тем, что тогда произошло. Ничто.

– Ты уверен? – Остин сделал ударение на последнем слове.

Седрик прищурил глаза:

– Что конкретно ты имеешь в виду?

Остин отложил в сторону перо и посмотрел на отца:

– Мы никогда подробно не говорили о том, что тогда случилось.

– В то время ты был всего лишь мальчиком. Тебе было около одиннадцати лет.

– Да, но я многое помню – и за прошедшие с тех пор годы услышал немало. Честно говоря, я очень заинтересован.

Седрик наклонился над столом и подался немного вперед:

– Заинтересован? Чем?

– Меня интересует твой кузен.

– Чем именно?

– Я отдаю себе отчет в том, что у тебя есть определенная... симпатия к Эдмунду.

Седрик недовольно махнул рукой:

– Мы выросли вместе, и это все.

– Но ты все еще защищаешь его, даже когда он этого не заслуживает.

– Эдмунду пришлось нелегко в жизни. Теперь его бизнес начинает приносить какие-то плоды.

– С твоей помощью, отец.

– Я помогаю, когда могу – и когда это в интересах семьи.

– Боже меня упаси плохо отзываться о Баллинджерах, но Эдмунд сделан совсем из другого теста, нежели Ваше Превосходительство.

Остин редко упоминал официальный титул отца и всегда делал это только для того, чтобы произвести впечатление.

– Но с другой стороны, он не так глуп, – продолжал защищать Седрик своего кузена.

– Что верно, то верно. Но, должен заметить, сдается мне, что с его привычкой все записывать он мог сохранить какие-нибудь письменные свидетельства своих темных делишек в прошлом.

– Но ничего уже не осталось. Все записи были уничтожены.

– Возможно – те, которые касались его участия в первоначальных преступлениях, ну а как насчет тех твоих усилий, предпринятых против Грэхэма Магинниса, которые за этим последовали?

Седрик тихо выругался и пробормотал:

– Вряд ли мой дурак кузен оказался настолько глупым, чтобы доверять такие вещи бумаге. Как ты считаешь? – Седрик посмотрел на сына. Сомнение, написанное на лице Остина, совсем его не успокоило. – Я пошлю за ним утром.

– Позволь мне самому об этом позаботиться, отец. Я думаю, в таких делах необходимо быть более осмотрительным.

– Зачем это?

– Сдается мне, что Эдмунд не захочет разговаривать о таких вещах со старшим кузеном, который всегда был его конкурентом. Но, возможно, я лично смогу убедить его передать мне все потенциально опасные доказательства. После этого определим, что делать дальше.

– Да, идея неплохая, – Седрик удовлетворенно кивнул.

– Тогда решено. Я начну утром. – Остин поднялся, чтобы уйти.

– Просто убедись, что у него нет ничего, касающегося нашей связи с тем, что тогда случилось. Мне вовсе не хочется, чтобы какой-то полусумасшедший старик вышел из Милбанкской тюрьмы и наделал массу неприятностей нашей семье. Если получится, забери у Эдмунда все свидетельства. Мы никоим образом не должны позволить проклятому кузену облить грязью остальных членов семьи.

– Имя Баллинджеров останется незапятнанным, – убежденно сказал Остин.

– Я верю в тебя, – провозгласил Седрик, провожая взглядом сына, который собрал бумаги со стола и вышел из комнаты.

Закрыв за собой дверь, Остин прошел в холл и поднялся по широкой мраморной лестнице, ведущей в спальни. Он не собирался вступать в конфронтацию с Эдмундом, но не остановился бы перед необходимостью предпринять какие-либо грубые действия по отношению к кузену отца. «От Эдмунда всегда были одни только неприятности, – подумал Остин, шагая по ступенькам. – Ну что ж, я встану на его защиту, но он мне за это заплатит... Так или иначе, но заплатит.»

Достигнув второго этажа, Остин усмехнулся, считая, что сложившаяся ситуация может принести ему немалую выгоду. В конце концов, Эдмунд теперь далеко не беден, у него неплохие связи – особенно в среде коммерсантов. Человеку с большим политическим будущим – человеку, подобному Остину, – пригодится карманный процветающий негоциант.

«Так или иначе, – прошептал Остин, – но на этом карьера Эдмунда закончится».


XI


В следующую пятницу, после обеда, Мойша Левисон в поте лица работал на складе Торговой Компании Баллинджера. Его хозяин, Эдмунд Баллинджер, приказал Мойше проверить счета на груз, оставленные ночным мастером Роджером Эйвери. Кроме того, ему необходимо было просмотреть дополнительные ящики, которые были доставлены на берег предыдущим вечером с корабля, прибывшего из Восточной Индии. Мойша быстро, пункт за пунктом, пробегал глазами вниз по списку, проверяя наличие и действительную стоимость всех указанных в нем ящиков, наполненных шелком и пряностями.

Окончив свою кропотливую работу, Мойша сложил счета в большую коричневую папку, сунул ее под мышку и быстрым шагом направился в сторону конторы, где его хозяин уединился с каким-то посетителем. Даже не подумав о том, чтобы представить своего гостя, Эдмунд отдал папку назад Мойше и попросил оставить их на некоторое время наедине. Мойша сразу узнал посетителя по картинкам из светских журналов. Его предположение подтвердилось, когда Эдмунд обратился к нему по имени: «Остин».

Заинтересовавшись тем, с чего бы это Эдмунду и сыну его кузена понадобилось встречаться на складе, Мойша на цыпочках подкрался к закрытой двери. Пошла уже третья неделя, как юноша работал в конторе Эдмунда, однако ему до сих пор не удалось обнаружить даже намека на свидетельства, подтверждавшие бы, что Грэхэм Магиннис был посажен в тюрьму по ложному обвинению. Однако, не успела пройти неделя с того момента, как Коннор стоял лицом к лицу с лордом Седриком Баллинджером, а Остин уже встретился с Эдмундом при таких странных обстоятельствах.

Открыв папку, Мойша остановился рядом с дверью в контору и сделал вид, что перепроверяет счета. Рабочих сегодня на складе было немного, тем не менее то один, то другой проходил мимо, дружески кивая головой или просто называя Мойшу по имени. Мойша старался выглядеть как можно более простодушно, махал рукой в ответ и снова принимался разглядывать счета на грузы.

Дверь в контору была массивной и толстой, однако вделанная в нее рама с закопченным стеклом давала мальчику возможность слышать приглушенные голоса, доносившиеся изнутри. Один из двух мужчин – Остин, как догадался Мойша, – подробно перечислял какие-то обстоятельства. Мойше удалось расслышать несколько отрывков: «В понедельник ночью... театр... в ее карете».

Услышав имя Генриетты Велсли, Мойша насторожился и навострил уши. Остин назвал имя, похожее на «Ленора». Последовали яростные проклятья и тяжелый удар кулаком по столу. «Ну и сука! – отчетливо донеслось из-за закрытой двери, Мойша узнал голос Эдмунда. – Я убью этого ублюдка!»

Было слышно, что Остин пытается успокоить своего родственника, но затем их голоса стихли, так что больше нельзя было понять, о чем они говорят. Мойша придвигался все ближе и ближе, пока, наконец, не оказался около самой двери и не наклонил голову набок, приблизив ухо к маленькому окошку. Он так старательно пытался разобрать то, о чем говорилось за дверью, что не заметил, как сзади к нему подошла молодая женщина.

– Почему бы вам просто не зайти? – спросила она, заставив Мойшу подпрыгнуть от неожиданности.

– Я, э-э, я просто...

– Все в порядке, – произнесла женщина. – Ты новый подручный в конторе, не так ли?

– Э-э, да. Мойша Левисон, – он вежливо поклонился.

Женщина хихикнула.

– Тебе не нужно со мной так церемониться, – сказала она. – Я просто одна из поденщиц, Кларисса.

Кларисса была как минимум лет на десять старше Мойши, но в ее внешности сохранилось нечто юное и даже по-детски наивное. Женщину вряд ли можно было назвать привлекательной, однако ее теплая улыбка скрашивала общее неприятное впечатление, усиливаемое неряшливым, заплатанным во многих местах платьем.

Мойша неуклюже схватил за ее руку, не зная, просто пожать ее или все же поднести к губам. До того, как он успел на что-то решиться, женщина убрала руку назад и, покраснев немного, сказала:

– Да вы, я вижу, настоящий молодой джентльмен, Мойша Левисон. Если вам понадобится здесь от меня какая-нибудь помощь, только дайте мне знать.

Мойша проводил глазами Клариссу, направившуюся в одну из подсобных комнат, представляя, как могла бы выглядеть эта женщина без своего потрепанного платья. Его мысли были неожиданно прерваны еще одним ударом кулака по столу, прокомментированного затем голосом Эдмунда:

– Нужно избавиться от него! И все на этом!

Послышался скрип передвигаемых стульев, и Мойша поспешно отошел подальше к проходу между ящиками. Мгновением позже дверь в контору распахнулась, и на пороге появился Остин Баллинджер. Напялив на голову шляпу и натянув на руки узкие черные перчатки, он оглянулся на Эдмунда и произнес:

– Значит, до вечера?

Владелец Торговой Компании Баллинджера показался в дверном проеме:

– Да, до встречи.

В этот момент Эдмунд увидел Мойшу, который сделал вид, что только что закончил свою работу. Когда их глаза встретились, Мойша сказал:

– Все в порядке, мистер Баллинджер. Мне положить счета к остальным?

Эдмунд пробормотал что-то, похожее на благодарностей, и направился проводить Остина, который пошел следом, к выходу со склада.

Войдя в контору, Мойша поспешно обошел вокруг стола и открыл верхний ящик шкафа, в котором хранились счета компании. Просунув свою папку между другими, ей подобными, он осмотрелся вокруг. Один из деревянных стульев был близко придвинут к столу, но все остальное казалось оставленным на своих обычных местах.

Приблизившись к столу, Мойша поначалу не увидел ничего необычного. Затем, однако, он обнаружил, что бутылочка с чернилами откупорена, а перо лежит поперек открытого блокнота. Не осмеливаясь ничего трогать руками, он попробовал разобрать буквы, нацарапанные на листке бумаги. До Мойши не сразу дошло, что же он прочитал. Это был адрес – и не просто адрес, а адрес Коннора Магинниса. Под ним было приписано время: «8.00». Даты не стояло, однако из тех немногих обрывков фраз, которые удалось расслышать Мойше, он понял, что время, указанное под адресом, относилось именно к сегодняшнему вечеру.

Мойша уже было собрался уходить, когда заметил, что нижний ящик стола справа немного приоткрыт. Это его заинтересовало, так как Эдмунд Баллинджер, покидая контору, никогда не забывал запирать этот ящик на ключ, даже если ему нужно было ненадолго выйти на склад и с кем-нибудь поговорить.

Мойша давно ждал подходящего момента, чтобы забраться в этот ящик и ознакомиться с его содержимым. Теперь у него появилась такая возможность, хоть и рискованная. Оглянувшись на дверь и убедившись, что хозяин еще не возвращается, Мойша выдвинул ящик и увидел, что там лежит несколько папок. Папки очень походили на те, которые обычно использовались при работе в конторе, только были оклеены бумагой черного, а не коричневого цвета. Опустившись на колени, Мойша покопался в них и обнаружил счета на грузы и записи сделок. Хотя он и понимал, что здесь могут быть зафиксированы нелегальные сделки компании, однако совершенно не представлял, каким образом хоть одна из этих записей сможет помочь Коннору смыть позор с имени отца и освободить его из тюрьмы.

Мойша задвинул ящик назад, оставив его немного приоткрытым, как и было до его прихода. Он поднялся на ноги и вдруг заметил лежащую на стуле черную папку, точно такую же, какие только что видел в ящике. Было совершенно очевидно, что Эдмунд достал ее до или во время визита Остина Баллинджера. Мойша подкрался к двери и осторожно выглянул наружу. Убедившись в том, что поблизости никого нет, он подошел к стулу, сделал глубокий, успокаивающий вдох и открыл папку. В ней оказалась стопка бумаг, скрепленных вместе в верхнем левом углу. Вверху первого листка было небрежным почерком нацарапано имя: «Грэхэм Магиннис, эсквайр».

Мойша вытащил бумаги из папки и принялся торопливо их перелистывать их. Его глазами предстали объемистые списки различных цифр и пометок. Все они были сделаны рукой Эдмунда Баллинджера и, судя по датам, относились как к делам Торговой Компании Баллинджера, так и к операциям ее предшественницы – Компании Баллинджера – Магинниса по Экспорту и Импорту. Мойша отскочил от стола и нервно осмотрелся вокруг, лихорадочно соображая, что же ему делать дальше. Почти не раздумывая, юноша рванулся к шкафу и вытащил оттуда коричневую папку со счетами, над которыми только что работал. Быстро достав счета на грузы, он поменял их на содержимое черной папки, затем положил ее назад на стул, сунув коричневую папку под мышку.

В этот момент послышались тяжелые шаги Эдмунда, приближающегося к конторе. Мойша в два прыжка обогнул стол и выскочил из помещения... оказавшись нос к носу со своим хозяином.

– К чему такая спешка, мистер Левисон? – спросил Эдмунд.

Войдя в контору, он подошел к стулу, поднял с него черную папку, положил ее на стол и сел.

– Я просто хотел перепроверить одну партию груза, мистер Баллинджер, – Мойша стоял в дверях и беспокойно смотрел то на хозяина, то на черную папку, лежавшую всего в нескольких дюймах от рук Эдмунда.

– Ты не доверяешь своим собственным цифрам?

– Я просто хотел убедиться.

– С цифрами всегда нужно обращаться добросовестно, – поучительным тоном произнес Эдмунд. – Но это вовсе не означает, что необходимо выполнять работу дважды.

Лицо Мойши приняло виноватый вид, он посмотрел на носки своих ботинок:

– Простите, сэр.

– Наверное, будет лучше, если мы вместе просмотрим эти счета. – Эдмунд указал на папку, которую юноша держал под мышкой.

Ладони Мойши мгновенно покрылись холодным липким потом. Только сейчас он понял, каким глупым нужно было быть, чтобы пойти на такой риск. Он сложил свои губы в подобие улыбки и произнес необычайно тонким голосом:

– Я... Я не думаю, что в этом действительно есть необходимость, мистер Баллинджер. Я внимательно проверил весь список и уверен, что все в порядке.

Эдмунд подозрительно прищурился, затем медленно кивнул:

– Просто ты до сих пор ни разу ничего не перепроверял за те несколько недель, что работаешь здесь. Ладно, убери папку туда, где ей положено быть, и в будущем больше доверяй своей собственной работе.

Какое-то мгновение Мойша колебался, затем неохотно уступил приказанию и, медленно пройдя через комнату, положил в шкаф папку с доказательствами преступлений Эдмунда.

Эдмунд махнул рукой в сторону выхода:

– Теперь беги отсюда.

– Да, сэр.

Покинув контору, Мойша направился было в проход между ящиками, однако был остановлен криком хозяина:

– Мистер Левисон, сегодня вечером вы должны закончить работу в семь, не так ли?

Подбежав к двери конторы, Мойша увидел, что Эдмунд держит в руках черную папку. Замирая от страха, он заставил себя открыть рот и выдавить ответ:

– Да, должен.

– Я хочу, чтобы вы остались до восьми. Сегодня вечером я должен уйти раньше, чем обычно, а вы поможете мистеру Эйвери выполнить кое-какую работу на складе. – Не получив немедленного согласия Мойши, Эдмунд недовольно спросил: – Это ведь не будет для вас проблемой, мистер Левисон, не так ли?

– М-м, нет, сэр, вовсе нет.

– Хорошо. Тогда вернитесь ко мне сюда через десять минут, я объясню, какая помощь нужна мистеру Эйвери.

Кивнув в ответ, Мойша попятился от дверей, не отрывая взгляда от хозяина, который сидел за столом и задумчиво смотрел на закрытую папку в своих руках. Казалось Эдмунд вот-вот откроет ее, однако вместо этого он небрежно просунул папку в приоткрытый нижний ящик стола. В следующий момент Мойша увидел, как Эдмунд достал ключ из своего нагрудного кармана, задвинул ящик и дважды повернул ключ в замке. Вздохнув с облегчением, мальчик поспешил прочь от конторы.

«Вечером», – думал он, идя по длинному коридору между высокими стенами из коробок и длинных ящиков. «Сегодня вечером что-то должно случиться». Мойша не знал, что именно произойдет, но в любом случае он обязан был как-то попасть в дом по адресу, который был нацарапан на бумаге в конторе Эдмунда,– адресу Коннора и Эмелин Магиннисов – и сделать это до восьми часов вечера. Однако прежде ему необходимо было дождаться ухода Эдмунда и вытащить из шкафа коричневую папку.

– Проклятье, – пробормотал Мойша вслух, – в восемь может быть слишком поздно.

– Поздно для чего? – раздался женский голос. Завернув за угол, Мойша чуть не столкнулся с Клариссой.

– Я... э-э...

– Все в порядке, – она ласково дотронулась до его руки. – Это старик, да?

Мойша нахмурился:

– Просто ему нужно, чтобы я остался до восьми и передал кое-какое сообщение мистеру Эйвери.

– А у тебя другие планы на вечер перед выходными? – Кларисса многозначительно улыбнулась, заставив Мойшу покраснеть. – Ну, незачем менять свои планы. Я довольно хорошо знаю мистера Эйвери и с радостью передам ему твое сообщение. И пусть тебя не беспокоит мистер Баллинджер – я позабочусь о том, чтобы он ничего не узнал.

– Правда?

– Я же говорила, мистер Мойша Левисон, вам следует полностью полагаться на Клариссу Фергусон.

– Спасибо, мисс Фергусон.

– Нет, тебе не стоит называть меня «мисс». Для друзей – я просто Кларисса. Ведь мы же и в самом деле друзья, не так ли, Мойша?

– Да, Кларисса, – подтвердил он. – В самом деле.

– Так какое сообщение тебе нужно было передать?

Мойша уже было собрался объяснить, что нужно будет еще зайти к хозяину, но в этот момент в его голове мелькнула блестящая мысль.

– Передай, что мистер Баллинджер отпускает ночную команду до конца недели, полностью оплачивая эти выходные. Мистер Эйвери и рабочие на складе могут закрыть здесь все и уйти сразу же после того, как появятся. Кларисса недоверчиво посмотрела на мальчика:

– Что-то не похоже на мистера Баллинджера.

Мойша пожал плечами:

– Он говорил что-то о проигранном пари – я думаю, он проиграл тому джентльмену, который недавно здесь был.

Кларисса кивнула:

– Проиграть пари – это похоже на мистера Баллинджера.

– Не говори мистеру Баллинджеру о том, что я тебе сказал, – предупредил Мойша. – Он сейчас по этому поводу немного не в себе; он с меня голову снимет, если узнает, что я разболтал эту историю.

– Не волнуйся, Мойша. Есть вещи, которые женщина никогда не скажет мужчине, и одна из этих вещей – сказать, что он проиграл! – Кларисса заговорщицки подмигнула.

– Если мистер Эйвери будет приставать к тебе с расспросами, скажи ему, что я несу полную ответственность за свои слова.

– Ты можешь уйти по своим делам, когда пожелаешь. Кларисса Фергусон позаботится о том, чтобы ночная команда в полной мере воспользовалась плодами невезения мистера Баллинджера, – женщина кивнула на прощание.

Когда она скрылась за стеной из ящиков, Мойша вдруг сам поразился тому, что он только что сделал. Если кража папки со свидетельствами преступления и не определила бы его судьбу в компании Баллинджера, то, по крайней мере, этот трюк мог оказаться для него ловушкой. Однако после сегодняшнего вечера Мойша не был намерен снова сюда возвращаться.


* * *


В тот же вечер, ровно в восемь, великолепная синяя карета с крытым верхом остановилась недалеко от трехэтажного дома, в котором располагалась квартира Коннора и Эмелин Магиннисов. Карета привлекала внимание редких прохожих, однако любой, кто хоть ненадолго задерживался рядом и принимался ее разглядывать, был вынужден поспешно ретироваться благодаря стараниям выряженного в ливрею кучера и здоровенного детины, которые на пару обеспечивали инкогнито пассажиров.

Внутри кареты находились двое мужчин. Они сидели напротив друг друга рядом с боковыми окнами, выходящими на дорогу. Один из них смотрел в сторону трехэтажного здания, второй – наблюдал за происходящим на улице. Как только мимо проезжала какая-нибудь повозка, две фигуры неизменно прятались в глубине темного кузова так, чтобы их лица не освещались яркими фонарями проезжавших мимо экипажей. Затем они вновь приближались к окну, чтобы проверить, не останавливается ли этот экипаж напротив дома Магиннисов.

– Вы уверены, что это то самое место? – грубо спросил старший на вид человек. Он поднес ко рту сигару и сделал глубокую затяжку, затем, сузив глаза, посмотрел в окно сквозь густую пелену голубого дыма.

– Да, Эдмунд, я уверен, – произнес второй пассажир, нервно подергивая себя за бороду.

– И ваш отец понятия не имеет, что вы здесь?

– Я же сказал вам – я все взял в свои руки. Он знает только то, что я ему сам сказал. А сказал я ему очень немногое.

– Хорошо. – Эдмунд Баллинджер улыбнулся сыну своего кузена, затем сделал еще одну затяжку, лаская мясистыми губами кончик толстой, обслюнявленной сигары.

– Вот какой-то бруэм... впереди пара жеребцов. – Остин отпрянул от окна. – Похоже, это Ленора.

– Лучше и быть не могло, – произнес Эдмунд зловещим тоном.

Мужчины увидели через окно, как бруэм подкатил к тротуару и остановился точно напротив дома, за которым они наблюдали. Прошла минута, дверь кареты открылась, и оттуда вышел молодой человек. Он перекинулся парой слов с кем-то сидящим внутри, закрыл дверь и крикнул что-то пожилому кучеру. Повернувшись, молодой человек быстрым шагом направился к дому, а бруэм тронулся с места и поехал дальше по улице.

– Это он? – спросил Эдмунд.

– Коннор Магиннис, собственной персоной, – последовал ответ.

– Ублюдок... – Эдмунд открыл дверь и знаком показал Остину, чтобы тот выходил.

– Вы сами справитесь с Ленорой? – спросил Остин, спускаясь по ступенькам на мостовую.

Эдмунд нахмурился:

– Нечего за меня беспокоиться. Присмотрите-ка, лучше, за нашим другом, Коннором Магиннисом.

Остин закрыл дверь:

– Не забывайте о нашем уговоре.

– Вы только позаботьтесь о том, чтобы Коннор Магиннис отплатил за все, что он сделал нашей семье... и чтобы его проклятый отец никогда больше не дышал воздухом за пределами Милбанкской тюрьмы.

Снова усевшись возле окна, Эдмунд стукнул кулаком по стенке перед собой, и карета двинулась вслед за бруэмом.

Остин Баллинджер наблюдал за каретой, пока она не скрылась за утлом, затем переключил внимание на дом, в котором жили Коннор и его сестра. На протяжении последней недели Остин разузнал мельчайшие подробности жизни Коннора Магинниса и наконец-то выяснил, почему его лицо показалось ему таким знакомым при встрече в Плантинг Филдс. Как и многие другие красивые молодые люди его положения, Коннор зарабатывал на жизнь своим умом и щедростью нескольких покровительниц. Как только Остину стала известна профессия Коннора, он припомнил, как встретил его вместе с Ленорой в фойе театра Хавершэм. После этого не составило особого труда убедиться в том, что она была одной из самых постоянных покупательниц товара, предлагаемого Коннором Магиннисом. То же можно было сказать и о матери Леноры – Генриетте Велсли.

При мысли о том, что Ленора платит Коннору за «обслуживание», Остин усмехнулся. Впрочем, его это особенно не удивляло. Деньги не были препятствием – у Леноры, кажется, их всегда имелось в достатке. Она, возможно, находила это особенно возбуждающим – платить за свое удовольствие. Что действительно удивляло Остина, так это ее выбор любовника. В конце концов, вокруг Леноры всегда крутилось достаточное число более подходящих кандидатов; более того, ему самому довелось пару раз попробовать, насколько горяча эта женщина. Бесчисленное количество других состоятельных молодых людей с большой охотой прокатились бы с Ленорой в ее карете – или в ее постели.

Когда Остин подумал о том, что Коннор Магиннис дотрагивался до Леноры, улыбка с его лица мгновенно исчезла. Эта женщина, можно сказать, стала одной из Баллинджеров, выйдя замуж за брата жены Эдмунда. И она предала имя своей семьи – после расследования, которое провел Остин, ему стало очевидно, что именно после намека Леноры Коннор Магиннис решил освободить своего отца из тюрьмы и, возможно, собрался по ходу дела опозорить честное имя Баллинджеров.

«Эдмунд разберется с Ленорой, – сказал Остин сам себе и вздрогнул, вспомнив, в какую ярость пришел Эдмунд, узнав о неосмотрительности своей родственницы. – А я разберусь с Коннором Магиннисом».

Остин направился по улице, туда, где у обочины тротуара остановился фаэтон, в который была запряжена единственная лошадь. На нем Остин приехал на это рандеву, и теперь фаэтон должен был увезти его далеко от центра Лондона – на вечеринку в Кенсингтоне, присутствие на которой явится превосходным алиби в предстоящем грязном деле.

Когда Остин приблизился к фаэтону, двое мужчин вылезли из экипажа и встали рядом, поджидая джентльмена. Он поприветствовал их кивком головы и забрался в коляску.

– Вечер добрый, хозяин. Не беспокойтесь ни о чем, – грубым голосом произнес один из мужчин. Приподняв свою потрепанную фетровую шляпу, он широко улыбнулся, обнажая ряд кривых коричневых зубов.

– Все под контролем, – провозгласил второй мужчина. Он был помельче первого, его зеленый жакет выглядел немногим лучше, чем коричневая куртка партнера. Рука мужчины скользнула в сапог и достала оттуда нож с длинным лезвием. Мужчина с любовью посмотрел на лезвие и нежно погладил его пальцами.

– Убери! – прошипел Остин. Мужчина пожал плечами, но подчинился. – Ну, знаете, что от вас требуется?

Тот, который выглядел постарше, стукнул себя кулаком в грудь и напыщенно провозгласил:

– Я сказал – мой друг пришьет его.

– А как насчет девчонки? – спросил молодой.

– Делайте с ней, что хотите, – холодно произнес Остин. – Меня интересует только ее брат.

Когда Остин взялся за вожжи, пожилой схватился за сбрую лошади:

– Как насчет наших денег?

– Я уже дал тебе...

– А вторая половина?

– Я уже говорил – получишь, когда работа будет закончена.

Мужчина внимательно посмотрел на Остина. Затем, как будто оставшись довольным ответом, миролюбиво произнес:

– Просто хотел убедиться, что мы понимаем друг друга.

– Мы превосходно понимаем друг друга, – отозвался Остин, его голос был жестким и натянутым.

– Тогда приступим к делу, – пожилой мужчина толкнул своего напарника локтем в бок.

– Помните – вы должны начать не раньше, чем через два часа, – предупредил Остин.

– Не извольте беспокоиться, – раздалось в ответ. Двое мужчин шагнули в сторону от фаэтона и стали ждать, пока он тронется с места. Остин отпустил тормоза, хлестнул вожжами по спине лошади, развернул фаэтон, едва не наехав на тротуар, и покатил прочь. Ему очень не нравилось участвовать в таком грязном деле. Вместе с тем молодой Баллинджер был решительно настроен положить конец любой возможности скандала еще до того, как она появится. Вообще-то говоря, Остина не очень беспокоил тот резонанс, который вызовет известие о том, как Баллинджеры обманным путем лишили Грэхэма Магинниса его компании и засадили бедолагу за решетку. Его даже не пугало, что за Ленорой может закрепиться репутация шлюхи. Нет, о ком на самом деле волновался Остин, так это о своей собственной сестре.

«Проклятая дура», – пробормотал он с отвращением, представляя Зою в объятиях Коннора Магинниса. Конечно, Остину нечем было подтвердить свои подозрения, но он хорошо знал сестру и был уверен в том, что она увлечена молодым человеком. Хоть Зоя и клялась, что в ту ночь видела Коннора в первый раз, однако при этом она всю неделю ни о ком больше не говорила, кроме как о нем. И, кажется, она была твердо намерена помочь Коннору вытащить его отца из тюрьмы.

«Никогда», – прошептал Остин, затем выкрикнул это слово во весь голос:

– Никогда!

Уж он-то позаботится о том, чтобы этот Коннор Магиннис никогда больше не приблизился ни к одному из Баллинджеров, и чтобы отец Коннора никогда больше не сделал ни одного вздоха за пределами Милбанкской тюрьмы.


* * *


Экипаж Эдмунда Баллинджера догнал бруэм Леноры Йорк на южном углу парка Св. Джеймса, неподалеку от Вестминстерского моста. Человек, управляющий экипажем Эдмунда, окликнул другого кучера по имени и попросил его остановить карету, что тот сразу сделал. Минутой спустя Эдмунд шагнул со ступеньки на мостовую и подошел ко второму экипажу.

– Добрый вечер, Джайлс, – грубым тоном сказал он пожилому кучеру, сидевшему на возвышении впереди бруэма.

– Вечер добрый, мистер Баллинджер, – крикнул кучер вниз, приподнимая шляпу.

Сделав шаг к двери кареты, Эдмунд потянул ее на себя и улыбнулся сидевшей в кабине женщине:

– Хорошо провели вечер, Ленора?

– Эдмунд... – Ленора Йорк поправила черную шаль на своих плечах и выдавила улыбку. – Что вы здесь делаете?

– Представьте себе, я собирался спросить у вас то же самое, – раздалось в ответ.

Достав изо рта сигару, Эдмунд какое-то время внимательно изучал взглядом ее тлеющий кончик, затем бросил сигару на мостовую и тщательно растер ее носком ботинка.

– Я навещала свою мать. Тилфорд сегодня будет работать допоздна.

– Да, – произнес Эдмунд без всякой эмоции в голосе, прекрасно зная, что младший брат его жены скорее всего валяется теперь, надравшись, в какой-нибудь лондонской пивной.

– А что заставило вас выехать из дома сегодня вечером? – осторожно спросила Ленора.

– Просто захотел насладиться ночным воздухом. Когда я увидел вашу карету, то подумал о том, что мы могли бы перекинуться парой слов.

– Разумеется. О чем-нибудь конкретном?

Эдмунд оглянулся и посмотрел вдоль улицы, затем снова повернулся к женщине и протянул ей руку:

– Не здесь. Как насчет небольшой прогулки?

– Я как раз была на пути домой. Я хотела бы оказаться там прежде, чем Тилфорд...

– Мы оба знаем, что ваш муж не скоро появится дома. – Эдмунд снова предложил руку. – Покатаемся немного, и я подброшу вас к вашему дому.

Ленора замолчала в нерешительности, затем медленно кивнула и приняла руку Эдмунда.

Выйдя из бруэма, она обратилась к Джайлсу:

– Сегодня карета мне больше не понадобится. Мистер Баллинджер отвезет меня домой.

– Да, мадам, – отозвался Джайлс откуда-то сверху. Подождав, пока Эдмунд доведет Ленору до своего экипажа, он хлестнул лошадей и уехал.

Как только пара села в карету, она тронулась с места и покатилась по дороге, окружавшей парк Св. Джеймса.

Эдмунд посмотрел на свою родственницу, которая сидела справа от него на переднем сидении.

– Могу я взять ваш платок? – он указал на шаль, в которую закуталась Ленора. – Вам будет удобнее.

В ответ женщина еще плотнее обернула шаль вокруг себя:

– Мне и так удобно.

– Ну что ж, дело ваше.

В воздухе повисла гнетущая тишина. Эдмунд вытащил еще одну сигару, аккуратно отрезал ее кончик маленьким перочинным ножиком, затем сложил лезвие и кинул ножик в нагрудный карман. С помощью кремневой зажигалки он поджег конец сигары и сделал глубокую затяжку, как никогда медленно выпуская воздух из легких и наполняя карету густым, сизым дымом.

– Вы хотели поговорить со мной? – в голосе Леноры послышалось нетерпение.

Эдмунд вздохнул:

– Нам лучше быть откровенными друг с другом, чтобы мне не пришлось иметь дело с Тилфордом. Он ведь может быть таким занудой, вы со мной согласны?

Передвинувшись на своем сидении, Эдмунд повернулся лицом к Леноре. Его улыбка была холодной, глаза были похожи на маленькие льдинки. – Боюсь, я вас не понимаю.

– Он вам подходит? Он доставляет вам удовольствие?

– Я, действительно, не понимаю, что вы имеете в виду, – натянутым голосом произнесла Ленора.

– Когда он занимается с вами любовью, – резко сказал Эдмунд, стискивая сигару в зубах, – вы получаете удовольствие или остаетесь... неудовлетворенной?

– Эдмунд! Мои личные отношения с мужем – это...

– Я не говорю о Тилфорде, – Эдмунд вынул изо рта сигару и посмотрел на нее. Его темные глаза пылали теперь, как раскаленные угли. – Я говорю о вашем любовнике.

Даже в темноте можно было видеть, как лицо женщины побелело от страха.

– О вашем любовнике, Ленора, – повторил Эдмунд, снова зажимая кончик сигары между зубами. – Он стоит таких затрат? Или именно он – тот, кто платит? Так, Ленора? Ты, наконец, нашла свое призвание... в роли проститутки?

Ленора замахнулась правой рукой, но Эдмунд успел схватить ее за запястье, больно его сжав. В попытке дать Эдмунду пощечину Ленора отпустила шаль, которая теперь соскользнула с плеч вниз. Ее лавандового цвета вечернее платье было все еще наполовину расстегнутым после поездки с Коннором Магиннисом и из выреза виднелись полные груди, вздымавшиеся с каждым тяжелым вздохом.

Сдвинувшись на сидении в сторону, Ленора подняла другую руку, по Эдмунд перехватил ее, как и первую, и притянул женщину ближе к себе так, что ее лицо оказалось всего в нескольких дюймах от дымящегося кончика сигары.

– Это так, Ленора? Ты ведь всегда была потаскухой; теперь ты, к тому же, стала проституткой?

– Ты ублюдок! – выругалась Ленора, делая попытку вырваться.

Эдмунд еще раз скрутил ее запястья, затем неожиданно отпустил и бросил назад на сидение. Сильно ударившись головой о боковую стенку кареты, Ленора медленно легла на спину и со страхом посмотрела вверх. Эдмунд проследовал взглядом вдоль ее тела, только по глазам можно было догадаться о буре эмоций, которые его переполняли. У Леноры даже не было сомнения в том, что он собирается овладеть ею, грубо и жестоко. Однако за очевидной похотью Ленора разглядела в глазах Эдмунда нечто другое, зловещее и неотвратимое, которое пугало ее намного больше.

– Что ты ему сказала? – спросил Эдмунд, едва сдерживая переполнявшую его ярость.

Не дождавшись ответа, он наклонился над Ленорой и вытащил изо рта сигару. Поднеся ее на расстояние менее чем в несколько дюймов к груди женщины, Эдмунд повторил свой вопрос, добавив к нему имя:

– Что ты сказала Коннору Магиннису?

Отпрянув назад, насколько это позволяло упиравшееся в спину сидение, Ленора произнесла, запинаясь:

– К-коннор? О чем вы говорите?

– Ты рассказала ему об отце, не так ли?

– Я н-не знаю, что...

– Ты рассказала ему! А теперь будешь рассказывать мне. Ты расскажешь мне о том, как встретила этого ублюдка, все, что говорила ему, – глаза Эдмунда расширились от возбуждения, – и все о том, чем вы вдвоем занимались!

– Н-нет, Эдмунд, – прошептала Ленора, ее глаза наполнились слезами, она подняла руки, как будто пытаясь защититься. – Не надо...

– Ты скажешь мне, черт возьми! – прогремел Эдмунд, ударяя Ленору по рукам.

Снова зажав сигару между зубами, он схватился за полурасстегнутое платье женщины и с силой дернул вниз, разрывая его до самого пояса. Ленора попыталась было сопротивляться, однако тут же получила жестокий удар по лицу, который чуть не лишил ее сознания. Эдмунд выхватил перочинный нож и раскрыл лезвие.

Ленора с ужасом смотрела на то, как он схватил верх ее корсета и потянул его вниз, полностью обнажая груди. Она умоляла Эдмунда остановиться, но в ответ он усмехнулся и прижал лезвие ножа к соску ее груди. Покуражившись вдоволь, насильник коленями прижал женщину к сидению и поднес нож к ее лицу. Затем, опустив лезвие к ее груди, принялся медленно разрезать корсет, обнажая тело до самого пояса.

– Прекратите! Пожалуйста, прекратите! – умоляла Ленора. – Я все вам расскажу!

– Да, будь ты проклята, расскажешь! – закричал Эдмунд.

Он бросил нож на пол раскачивающейся из стороны в сторону кареты и плашмя ударил Ленору ладонью по лицу:

– И ты заплатишь, маленькая потаскуха, за измену своей собственной семье с таким подонком, как Коннор Магиннис!

Вынув сигару изо рта, Эдмунд медленно поднес ее горящий кончик к животу Леноры. Мгновением спустя раздался пронзительный женский вопль, и кабина кареты наполнилась сладковатым запахом горелого человеческого мяса.


* * *


– Пойдем! – сказал мужчина в фетровой шляпе своему напарнику, подталкивая его по направлению к зданию, стоящему на другой стороне улицы.

– Прошло всего десять минут, Саймон, – раздалось в ответ. – Нам сказали ждать два часа.

– Кому до этого дело?

– Кажется, джентльмену есть до этого дело.

Саймон оглянулся вокруг и усмехнулся:

– Ты видишь здесь поблизости хоть одного джентльмена?

– Но он сказал нам...

– Вилли, мальчик мой, его ведь здесь нет. И будь я проклят, если я собираюсь проторчать тут два часа, чтобы закончить такое плевое дело. Да меня в «Новой Луне» ждет целая бочка эля! – Саймон осклабился. – Я уверен, твоя женушка просто мечтает о том, чтобы ты поскорее добрался до дома и выполнил свои супружеские обязанности.

– Но джентльмен был довольно настойчив, требуя, чтобы мы подождали.

– Довольно настойчив? – Саймон насмешливо передразнил своего компаньона. – Только стоит тебе получить несколько монет от одного из этих расфуфыренных фраеров, как ты сам начинаешь разговаривать так же, как и они.

Вильям посмотрел вниз и нахмурился:

– Мне это не нравится... мне вообще все это не нравится.

– Пойдем, Вилли, – с энтузиазмом произнес Саймон. – Это не сложнее, чем выудить кошелек из кармана какого-нибудь денди.

– Но тот парень наверху, – его напарник указал в сторону здания, – вовсе не денди, и у него, черт подери, нет кошелька, о котором ты говоришь.

– Этот парень наверху – тот самый, который врезал мне по башке напротив «Новой Луны». Не это ли ты хотел сказать?

– Наверное, – скептическим тоном отозвался Вильям.

– Ну, именно ты должен позаботиться сегодня ночью об этом ублюдке – не я. Так или не так?

– Я не уверен... Наверное.

– Он не уверен, – снова передразнил Саймон. – Ну, это не имеет значения. Мы оба разделаемся с этим сосунком, а затем набьем свои карманы монетами из кошелька нашего доброго джентльмена. Давай-ка, пойдем. Мы уже получили половину денег, и скоро нам ничего не останется больше делать, кроме как их потратить.

– Хорошо, но мне не обязательно должно все это нравится.

– Да ты можешь хоть ненавидеть все это, меня не волнует. Лишь бы ты воткнул свое перо туда, куда нужно.

Вильям приободрился:

– Я всегда хорошо это делаю, да?

– Ну конечно, Вилли, мальчик мой. Вот почему ты никогда не видел, чтобы я стоял к тебе спиной, – обняв за плечи своего младшего приятеля, Саймон повел его через улицу.

– Я ведь не должен причинять вред девчонке? – спросил Вильям.

– Ты волнуйся только за ее брата, – Саймон крепче сжал его плечо. – А я позабочусь о девчонке.

Вильям попытался было запротестовать, но затем уныло поплелся рядом со своим компаньоном. Когда они подошли к зданию, Саймон внимательно осмотрел парадную дверь и с удовлетворением кивнул. На вид она была довольно непрочной, со следами гнили у основания и казалась некрашеной уже много лет. Саймон решил сначала, что дверь не заперта; в районах, подобных этому, вся безопасность жильцов целиком возлагалась на них самих. Однако она была закрыта на ключ, хотя открыть ее не составило большого труда.

– Начинаем? – спросил Саймон и получил в ответ от Вильяма едва заметный кивок головой.

Саймон повернул дверную ручку и почувствовал, что механизм замка больше ее не держит. Самодовольно улыбнувшись, он надавит на дверь, но она не поддалась, разбухшая от сырости за многие годы и плотно зажатая в коробке. Тогда Саймон изо всех сил ударил по двери, она распахнулась, открывая вход в небольшую прихожую, за которой виднелась темная лестница. Шагнув внутрь, Саймон посмотрел по сторонам и увидел, что по бокам прихожей располагаются квартиры. Приказав Вильяму помалкивать, он первым пошел вперед и начал подниматься по ступенькам.

На лестничной площадке второго этажа находилась еще пара квартир. Узкая лестница вела к верхнему этажу здания, к последним двум квартирам.

Достигнув третьего этажа, Саймон знаком приказал своему младшему напарнику встать позади него и вытащить нож. Он посмотрел на дверь справа и постоял пару секунд молча, прислушиваясь, – из-за нее не доносилось никаких необычных звуков. Затем Саймон повернулся налево, к другой двери, и громко постучал.

Двое мужчин ждали, вслушиваясь в шаркающие шаги, приближающиеся с другой стороны, – как будто кто-то собирался подойти и открыть дверь. Бандиты заранее решили, что если им откроет парень по имени Коннор, они вытащат его на лестничную площадку и прикончат прямо здесь. Если же выйдет девчонка, они ворвутся внутрь, найдут ее брата и быстро разделаются с ним в квартире.

– Кто там? – спросил кто-то изнутри, не открывая дверь.

Саймон нахмурился. – Мне нужен мистер Коннор Магиннис, – произнес он самым вежливым тоном, на который только был способен.

– Зачем он вам?

– Друг попросил меня передать пару слов.

– Тогда передавайте и уходите.

Наливаясь кровью от ярости, Саймон оглянулся через плечо на своего взволнованного напарника и снова постучал в дверь:

– Будьте добры, откройте. Я вам кое-что принес.

– Держу пари, что так оно и есть, – последовал странный ответ.

У Саймона появилось очень нехорошее предчувствие. Он махнул рукой Вильяму, и они, отойдя немного назад, бросились на дверь, собираясь вышибить ее из петель своими плечами. Бандиты всем весом обрушились на преграду, но, хотя коробка задрожала и затрещала, дверь удержалась на месте.

Они сделали вторую попытку, на этот раз почти достигнув своей цели.

Издав бешеный рев, Саймон и его напарник бросились на дверь в третий раз. Неожиданно она широко распахнулась, и в этот же момент откуда-то сзади на бандитов налетела темная фигура и бросила их через порог открытой двери, заставив распластаться на полу.

Падая, Саймон сильно ударился головой, однако быстро сообразил, что к чему, вскочил на ноги и попытался убежать. Путь ему, однако, преградил человек, который только что атаковал бандитов сзади. Саймон увидел, что это тот самый парень, за жизнью которого он пришел, – Коннор Магиннис. Грязно выругавшись, Саймон кинулся на Коннора, они вдвоем вывалились на лестничную площадку и пролетели в открытую дверь незаселенной квартиры напротив, той самой, в которой скрывался Коннор до своего весьма эффектного появления.

– Ах ты, ублюдок! – закричал Саймон, вцепившись в куртку своего противника.

Саймон был закаленным уличным бойцом, он привык драться, не соблюдая правила, и теперь тянулся пальцами к глазам Коннора, одновременно пытаясь ударить его коленом в пах.

Коннор, в свою очередь, тоже прекрасно знал, как управляться со своими кулаками, и нанес сокрушительный аперкот в живот Саймона, послав грабителя назад на лестничную площадку и кинувшись на него затем сверху. Тот, однако, сумел извернуться, схватил Коннора за шею и попытался повалить его на бок. Коннор удержался, и двое мужчин полетели вниз по лестнице, по пути не переставая дубасить друг друга руками и ногами. Когда клубок из двух извивающихся тел достиг второго этажа, раздался ужасающий треск ломающейся кости, за которым последовал вой Саймона.

В этот момент сверху раздался пронзительный женский вопль, и Коннор заметил краем глаза свою сестру, все еще стоящую на лестничной площадке третьего этажа. Неудачно приземлившийся Саймон отпустил Коннора, вскочил на ноги и, придерживая сломанную руку, бросился наутек вниз по лестнице. Коннор тут же поднялся с пола и хотел было рвануться вслед за бандитом на улицу, но в этот момент вопль повторился, и он вспомнил, что в квартире остался его сообщник.

Моля о том, чтобы не было слишком поздно, Коннор бросился наверх, прыгая сразу через несколько ступенек. Эмелин по-прежнему стояла на лестничной площадке третьего этажа и с ужасом смотрела куда-то в глубь квартиры через открытую дверь. Убедившись в том, что сестра цела и невредима, Коннор кинулся в комнату. Его глазам предстала ужасающая картина. Два тела лежали без движения на полу, все вокруг было забрызгано кровью. Коннор сразу увидел второго бандита – Вильяма. Под ним, придавленный его телом к полу, распластался Мойша Левисон, игравший роль своего друга, когда двое бандитов стучали в дверь.

– Мойша! – крикнул Коннор.

Он опустился на колени и откатил в сторону бездыханное тело Вильяма.

Повсюду была кровь, и поначалу Коннор не мог с уверенностью сказать, принадлежит ли она обоим молодым людям, лежавшим на полу, или только одному из них. Однако когда он взглянул на тело бандита, то увидел, что из его груди торчит рукоятка ножа. С самого начала нападения Мойша был безоружным; из этого следовало, что бандит, должно быть, напоролся на свой собственный нож во время падения.

– Мойша, – позвал Коннор, приподнимая с пола тело мальчика и кладя его голову к себе на колени. Он увидел, что Мойша хоть и дышит, но лишился сознания, видимо, после того, как на него свалился бандит.

Увидев, что Мойша все еще жив, Эмелин сумела взять себя в руки и принести смоченную водой тряпку из кухни. Она опустилась на колени рядом с Мойшей и принялась вытирать его лицо. Когда он начал медленно приходить в себя, Эмелин с облегчением заплакала.

– Ч-что случилось? – спросил Мойша, с удивлением глядя на склонившихся над ним Коннора и Эмелин.

– Все в порядке, – ободрил Коннор.

– Он-ни..?

Коннор отрицательно покачал головой:

– Один из них мертв, другой еще долго не придет в форму. Не думаю, что мы его скоро увидим.

С трудом сев на полу, Мойша посмотрел сначала на тело, лежащее в нескольких футах от него, затем на кровь, забрызгавшую все вокруг:

– Получилось, да?

– Все получилось точно так, как ты и говорил. И, думается мне, когда у нас появится возможность изучить содержимое той папки, которую ты принес с собой, мы сможем хорошенько прижать к стенке всех этих ублюдков. – Коннор похлопал его по плечу. – Благодаря тебе все у нас пойдет просто прекрасно.

– И Клариссе, – добавил Мойша.

– Клариссе? – удивленно переспросил Коннор.

– Именно она прикрыла меня на работе, чтобы я смог уйти оттуда до восьми вечера.

Коннор улыбнулся:

– Да, и Клариссе тоже.


XII


Коннор Магиннис ни на секунду не задумывался о том, стоит ли сообщать местной полиции о смерти молодого бандита, погибшего от своего же собственного ножа. Квартиры на первом и втором этажах дома не пустовали, и жильцы, несомненно, слышали доносившийся с лестницы шум борьбы Коннора с нападавшими. Однако они предпочли тихо сидеть дома и не высовывать носа из-за своих дверей. В этом районе Лондона подобная тактика поведения всегда представлялась наиболее выгодной с точки зрения безопасности. Таким образом, не имея свидетелей происшествия, которые могли подтвердить, что он защищался, Коннор решил вынести тело из дома и поскорее от него избавиться. Второй бандит вряд ли станет жаловаться властям на человека, сломавшего ему руку.

Меньше чем через час после нападения Мойша Левисон нанял двухместный фаэтон и подогнал его к парадному входу дома, в котором жили Магиннисы. Эмелин уже немного пришла в себя после ужасного зрелища, свидетелем которого она стала, и теперь сидела вместе с братом в пустой комнате квартиры, напротив которой они жили. Осторожно выбирая выражения, чтобы нечаянно не обидеть сестру, Коннор пытался объяснить ей все случившееся за последние шесть недель, прошедших с тех пор, как они впервые узнали, что их отец, возможно, жив.

– Н-но почему? – Эмелин всхлипнула и вытерла глаза рукавом своего платья. – Почему ты не с-сказал, что он жив?

Коннор передвинулся на своем стуле поближе к сестре. Они сидели за пустым столом, который, вместе с двумя старыми расшатанными стульями, являлся единственной мебелью в квартире.

– Отец хотел, чтобы я подождал с этим, пока не появится уверенность в том, что он сможет выйти из тюрьмы. Он не хотел, чтобы ты думала о нем, как о заключенном...

– В т-тюрьме, – Эмелин снова заплакала.

– Все будет в порядке, – попытался успокоить ее Коннор, стараясь придать своему голосу оттенок оптимизма. – Отец сильный, он полон духа. Я уверен, с помощью того, что удалось раздобыть Мойше, мы сможем освободить его.

– Ты видел его? – недоверчиво спросила Эмелин.

– К настоящему времени – дважды.

– И ты мне об этом не сказал? – Эмелин даже не пыталась скрыть своего гнева.

– Я не хотел тебя расстраивать, малышка, так же, как и отец. Мы хотели подождать...

– Расстраивать меня? Но это же м-мой отец. Все эти годы я думала, что его нет в живых.

– Я тоже.

Эмелин пристально посмотрела на брата:

– В самом деле? Может, тебе все было известно? Может, ты просто не хотел меня расстраивать?

В голосе Эмелин прозвучал несвойственный ей сарказм, она обиженно надула губки и отвернулась.

Приблизившись к сестре, Коннор схватил ее за руки и сильно сжал их, заставляя ее повернуть голову и посмотреть ему прямо в глаза, полные слез:

– Ты должна доверять мне, Эмелин. С тех пор, как ты мне рассказала, что Ленора говорила о Грэхэме Магиннисе, как о живом, я обошел все тюрьмы Лондона, пока, наконец, мне не удалось найти отца – в Милбанке.

– М-милбанк, – повторила Эмелин, вздрагивая.

Несколько лет назад ей довелось проезжать мимо большого, внушительного здания как раз в тот день, когда во дворе тюрьмы должны были казнить двоих заключенных. Поглазеть на интересное зрелище собралась огромная толпа народа, и хотя Эмелин проехала это страшное место задолго до того, как приговор был приведен в исполнение, царившая там жуткая карнавальная атмосфера оставила в душе девушки горький осадок.

– Все будет хорошо, я обещаю, – попытался подбодрить сестру Коннор. – Я тебе сразу все не сказал, потому что не хотел тебя тревожить без надобности. Я собирался дождаться того момента, когда наш отец будет свободен.

В глазах Эмелин блеснула надежда:

– Он будет свободен?

Коннор пожал плечами и положил свои ладони плашмя на стол, разделявший его и Эмелин:

– Я бы очень хотел ответить «да», но я действительно этого не знаю. Я... сделаю все, что от меня зависит.

Эмелин поднялась со своего места и подошла к стулу брата. Обняв Коннора за плечи, она опустила подбородок на его затылок.

– Я знаю, – девушка вздохнула. – Мы вместе это сделаем.

Коннор поднял руку и ласково погладил Эмелин по щеке:

– Извини, что я тебе ничего не рассказывал. Я больше никогда не буду так с тобой поступать.

Опустившись на колени возле брата, Эмелин взяла его за руки и подняла глаза:

– Но ты ведь уверен в том, что с отцом все будет в порядке?

– Да. Я убежден, мы сумеем вытащить его из тюрьмы. У меня есть план.

В этот момент раздался голос Мойши, который вошел в квартиру через открытую дверь:

– Внизу все готово.

– Я сейчас, – Коннор знаком показал Мойше, чтобы тот подождал их в квартире напротив.

Повернувшись к сестре, он произнес:

– Мы договорим об этом в следующий раз. Сейчас я хочу, чтобы ты пошла к нам и собрала свои вещи – и мои тоже.

– Мы в самом деле уезжаем отсюда? – спросила Эмелин.

– Здесь ты не можешь чувствовать себя в безопасности. Тебе придется пожить какое-то время вместе с Мойшей и его дедушкой.

– А к-как же ты?

– Не беспокойся обо мне, Эмелин. Мне еще нужно кое-что сделать... для отца. И у меня полно мест, где я смогу остановиться.

– Только не ночуй на улице, – в голосе Эмелин послышались материнские нотки.

– Никогда, – пообещал Коннор. – Не беспокойся обо мне. Ты ведь знаешь – я смогу о себе позаботиться как следует.

Наклонившись вперед, он поцеловал Эмелин в лоб, затем встал со стула и поднял ее на ноги:

– Подожди здесь минутку; пока мы не загрузим тело этого бедного идиота в багажник фаэтона. Потом собери все, что тебе нужно, я вернусь и помогу вынести это на улицу.

Коннор обнял сестру, затем вышел на лестничную площадку, куда Мойша как раз в этот момент вытаскивал за ноги завернутый в черное одеяло труп. Коннор подхватил тело бандита под руки, они вместе с Мойшей подняли его с пола и понесли вниз по лестнице.

– У тебя есть идея насчет того, как от него избавиться? – спросил Мойша, останавливаясь на лестничной площадке второго этажа, чтобы передохнуть.

Коннор загадочно усмехнулся:

– Я долго думал над этим, и мне в голову пришла неплохая мысль. Ты готов немного поразвлечься?

– Я? – Мойша расплылся в широкой улыбке. – Всегда к вашим услугам, сэр!

– Отлично. Думаю, настало, наконец, время начать сражение с Баллинджерами. И начнем мы его с визита в Торговую Компанию нашего старого друга Эдмунда.

Коннор и Мойша снова подняли тело, спустились вниз к ожидавшей их повозке и бесцеремонно швырнули его в багажник.

– Бедный идиот, – пробормотал Коннор, зашнуровывая полотняный верх багажника. Повернувшись, он взял Мойшу за руку: – Присмотри за всем этим, пока я не схожу наверх и не помогу Эмелин принести сюда наши вещи. После этого не будем задерживаться – у нас впереди трудная ночь.


* * *


Была почти полночь, когда колеса кареты Эдмунда Баллинджера застучали по Бишопсгейт-стрит. Достигнув лондонского моста, она повернула налево, вдоль Темзы, обогнула Тауэр и поехала по улице Ист Смитфилд, которая вела мимо лондонских доков в район, где жил Эдмунд.

Он больше не ухмылялся, вспоминая о Леноре Йорк, которую бесцеремонно выкинул из кареты примерно в квартале от ее дома в Хокстоне. Он всего лишь несколько раз прижег сигарой ее нежную, холеную кожу да поставил вдобавок пару синяков, однако этого, очевидно, было вполне достаточно для того, чтобы неосмотрительная родственница держала в будущем свой рот на замке. У Эдмунда даже не возникало сомнения, выполнит ли Ленора его приказание навсегда забыть о том, кто так грубо с ней обошелся. Эдмунда вовсе не заботило то, что у Леноры есть, как она это называла, законный супруг. Тилфорд, как обычно, будет пьян и не заметит потрепанного вида своей жены. Скорее всего, в субботу утром она даже сможет убедить его в том, что именно он и избил ее накануне.

«Ленора...» – еле слышно пробормотал Эдмунд. Вдобавок ко всему он собирался ее изнасиловать, однако Ленора так громко кричала и так яростно сопротивлялась, что он, устав с ней бороться, просто избил ее и предостерег о последствиях чрезмерной болтливости в будущем с такими, как Коннор Магиннис. Подумав о Конноре, Эдмунд скривил рот в усмешке – к этому моменту не в меру прыткий любовник должен был быть уже мертв, и вместе с ним должен был умереть последний шанс для Грэхэма Магинниса когда-либо получить свободу и отмыть от позора имя своей семьи.

Когда карета проезжала лондонские доки, Эдмунд взглянул в сторону своего окутанного мраком склада, ни в одном окне которого не горел свет. До него не сразу дошло, что в этом есть нечто странное – ночная команда во главе с Роджером Эйвери как раз в это время должна была работать. Предчувствуя недоброе, Эдмунд крикнул кучеру, и карета повернула на аллею, ведущую к темному зданию.

Минутой спустя Эдмунд уже отпирал закрытую на ключ дверь склада. Вместе с кучером, который держал в руке один из фонарей кареты, он зашел внутрь. В помещении никого не было вопреки приказу Роджеру Эйвери задержать команду на целую ночь для разгрузки корабля, прибывшего из Восточной Индии. Сопровождаемый кучером, Эдмунд направился в центральный проход между ящиками в сторону своей конторы, где Эйвери, возможно, оставил сообщение, объясняющее причину такого раннего окончания работы. На дверях конторы, однако, не оказалось никакой записки.

Повертев в руках связку ключей, Эдмунд нашел тот, который ему был нужен, открыл дверь, шагнул внутрь... и замер от неожиданности: прямо посреди темной конторы, на стуле Эдмунда, сидел человек. Мгновением спустя Эдмунд уже пришел в себя и собрался было спросить у посетителя, кто он такой, как в этот момент мерцающий свет фонаря кучера, подошедшего сзади, упал на белое, как мел, лицо незнакомца. Весь перед его зеленой куртки был залит кровью, из уголка рта на подбородок стекал алый ручеек, широко открытые остекленевшие глаза смотрели куда-то в пустоту.

Протиснувшись в дверной проход, занятый окаменевшим Эдмундом, кучер подскочил к стулу. Обойдя завалившееся на один бок тело сзади, он схватил его, приподнял и оттащил вместе со стулом от стола. Весь костюм мертвеца спереди был пропитан уже начинавшей чернеть кровью, через разорванную ткань на груди виднелась огромная ножевая рана. К низкому воротнику был приколот кусок бумаги. Кучер снял бумагу, посветил на нее фонарем и, нахмурившись, передал на другой конец стола, около которого уже стоял его хозяин.

Дрожащими руками Эдмунд поднял записку со стола и повернул ее к свету фонаря. Всего два слова было написано на заляпанном кровью листке: «Ты следующий».

Эдмунд почувствовал, как волосы на его затылке зашевелились, однако сумел тут же овладеть собой. Смяв бумагу, он швырнул ее на стол.

– Прикажете убрать это отсюда? – спросил кучер, одновременно приподнимая труп со стула.

Эдмунд кивнул, повернулся боком к потащившему труп из конторы кучеру и посмотрел на связку ключей, которую держал в руках. Он уже направился к выходу из конторы, когда вдруг вспомнил о закрытом ящике. Бросившись к столу, Эдмунд упал рядом с ним на колени и, удостоверившись в том, что ящик не взломан, с облегчением вздохнул. Просто для того, чтобы липший раз убедиться, все ли в порядке, он достал из нагрудного кармана маленький ключ и открыл замок. Внутри, как и обычно, лежала стопка черных папок; Эдмунд взял в руки ту, которая была сверху, и открыл ее. В тот же момент его глаза широко раскрылись и стали почти круглыми.

– Ч-что-о-о-о? – запинаясь, выдохнул он, сгребая в ладонь счета на грузы.

Эдмунд принялся лихорадочно вытаскивать и перетряхивать остальные папки, лежавшие в ящике. Убедившись, что ни в одной из них нет опасной информации о Грэхэме Магиннисе, он кинулся к высокому шкафу, стоящему около стены, и просмотрел коричневую папку, в которой, по его мнению, должны были лежать счета на грузы. Самые последние из них отсутствовали, короткая проверка подтвердила, что не хватает именно тех счетов, которые Эдмунд минуту назад обнаружил в ящике стола.

Издав яростный рев, Эдмунд ринулся из конторы, захлопнул за собой дверь и через пару секунд уже вынимал ключ из закрытого замка. Случилось нечто ужасное, такое не могло присниться Эдмунду даже в самом страшном сне. «Этот маленький ублюдок», которого он нанял недавно на работу в свою контору, как-то сумел его провести. Но ему ни в коем случае нельзя впадать в панику. Прямо сейчас он позаботится о том, чтобы труп поскорее оказался в темных водах Темзы, затем отправится прямиком в имение Баллинджеров. Несмотря на поздний час, Остин должен быть своевременно уведомлен о пропаже стопки бумаг – бумаг, которые в плохих руках могут в мгновение ока превратить в бесконечный кошмар уютную и размеренную жизнь Эдмунда, и не только его жизнь, а и жизнь Остина, и вообще всех Баллинджеров.


* * *


Коннор Магиннис сидел один в фаэтоне, проезжавшем мимо раскинувшихся по сторонам аккуратно постриженных садов, окружавших имение Плантинг Филдс. Избавившись от трупа, Коннор отвез Эмелин и Мойшу в квартиру Левисонов, которая была лишь немногим больше, чем его собственная. Там Коннор впервые повстречался с дедушкой Мойши – Исааком, довольно приветливым стариком, хотя и не таким крепким, как это могло показаться со слов Мойши. На вид Исааку было около шестидесяти, он страдал артритом, который изуродовал его конечности. Однако старик сохранил хорошее чувство юмора и, очевидно, до беспамятства любил своего внука. Он, казалось, с искренним восторгом принял известие о том, что Эмелин останется с ними.

Когда фаэтон подъехал поближе к особняку поместья, Коннор погасил боковые фонари повозки и заставил лошадь перейти на неторопливый шаг. Было почти два часа холодной, безоблачной субботней ночи, и большая сентябрьская луна довольно ярко освещала дорогу и окрестные поля.

Приблизившись к кругу друидов, располагавшемуся слева от дороги, Коннор был поражен видом темных, высоких столбов, которые поначалу показались ему скоплением небольших строений. Юноша придержал лошадь, вглядываясь в темноту до тех пор, пока не стал различать очертания круга более отчетливо. Затем он легонько ударил вожжами по спине лошади, свернул с дороги и поехал через поле.

Добравшись до середины круга, Коннор зафиксировал тормоза и слез на землю. Какое-то время он стоял на месте, переводя взгляд с одной обтесанной фигуры на другую, удивленный тем, как могли быть такие огромные камни перевезены сюда и расположены в такой совершенной пропорции.

Подойдя к одному из них, Коннор провел рукой по резьбе, пальцами ощущая, что это, наверное, какой-нибудь дракон или, может быть, даже мифическая химера у ног некоего одетого в доспехи рыцаря – возможно, Святого Георгия. Коннор отошел назад и оглянулся по сторонам, разглядывая окружавшие его высокие камни. Что-то безопасное чувствовалось в них – даже знакомое,– и когда порыв ветра налетел на каменный круг, Коннору на мгновение показалось, что он слышит в его свисте свое имя.

Отогнав прочь мысли о камнях, друидах и седых легендах, которые он слышал с самого раннего детства, Коннор вернулся к фаэтону. Похлопав по морде гнедую кобылу, он проверил, хорошо ли держат тормоза, забрался на переднее сидение и принялся шарить рукой вокруг, пока, наконец, не нащупал закрученный в кусок ткани пакет. Развернув ткань, Коннор достал из пакета коричневую папку, которую Мойша добыл на складе Баллинджера. Убедившись в том, что содержимое папки находится в целости и сохранности, он засунул ее под сидение. В пакете, однако, находился еще один предмет. Коннор вытащил его и вытянул перед собой, ощущая приятную тяжесть длинного ножа, убившего младшего из двух бандитов. Вытерев лезвие о тряпку и проверив, не осталось ли на нем пятен крови, он заткнул нож за пояс, кинул тряпку на пол экипажа и пошел через поле по направлению к особняку.

«План... мне нужен план», – прошептал Коннор вслух, увидев впереди неясные очертания высокого здания. Он не имел понятия, что он будет делать, если с кем-нибудь столкнется по дороге; он даже не знал, держат ли в особняке сторожевых собак, хотя, кажется, и не видел их, когда был там неделю назад.

«Остин Баллинджер, – сказал Коннор сам себе, даже в темноте можно было увидеть зловещий блеск его глаз. – Я убью этого ублюдка... Найду и убью!»

Хотя Коннор и понимал, что это желание не было подкреплено каким-либо серьезным планом, однако был твердо уверен в том, что ему удастся забраться в дом, найти спальню Остина и вернуть нож – отомстить человеку, который решился уготовить такую страшную участь ему, Коннору Магиннису.

Остановившись у высокой восточной стены особняка поместья Плантинг Филдс, Коннор задрал голову вверх и посмотрел на многочисленные башенки, колонны и окна. В свете луны он разглядел, что несколько окон были приоткрыты для того, чтобы впустить прохладный ночной воздух в душные комнаты. К сожалению, ни одно из них не находилось на первом этаже.

Внимательно осмотрев и перебрав множество вариантов подъема к верхним этажам, Коннор, наконец, нашел тот, который показался ему наиболее доступным. Он полагал, что легко пройдет намеченный маршрут: в конце концов, за свою недолгую жизнь ему пришлось совершить не одну сотню головокружительных подъемов на верхние этажи, впрочем, как и пару не менее рискованных спусков. Коннор подошел к стене и нащупал рукоятку ножа, торчавшего за поясом, проверяя, хорошо ли держится оружие на своем месте. Затем, поставив ногу на сплошь изрезанный причудливым орнаментом гранитный фасад, он начал карабкаться вверх.


* * *


Когда старые настенные часы пробили ровно два удара, Дункан Уимс выпрямился на своем стуле и потянулся руками вверх, расправляя затекшие суставы и заставляя трещать едва державшиеся на месте начищенные пуговицы своей голубой шерстяной униформы. Обычно Уимс в такое время просто спал за столом – по ночам в пятницу он дежурил один в этом флигеле милбанкской тюрьмы и не прерывал свой отдых до тех пор, пока в шесть часов утра, в субботу, не появлялся дневной стражник.

«Однако сегодня ночью я смогу заняться чем-то очень приятным, – пробормотал вслух Уимс, стараясь своим собственным голосом отогнать наваливавшуюся дремоту. – Приятным... и выгодным», – прибавил он, ухмыльнувшись.

Открыв дверцу низкого шкафа, стоящего рядом со столом, стражник достал оттуда грубый нож и вытянул его перед собой. Зазубренное и заостренное вручную лезвие отбросило на поверхность стола мерцающее отражение керосинового фонаря. Нож был конфискован Уимсом чуть раньше на этой неделе у заключенного, который сделал его из обыкновенной ложки. Ручка ложки была остро заточена, с другой стороны ложка была туго обвязана полосками ткани, вымоченными в смеси воды и муки так, чтобы получилась удобная рукоятка.

Уимс взвесил на руке самодельное оружие. «То, что надо», – сказал он сам себе.

Поднявшись со стула, стражник опустил нож в карман и схватил правой рукой связку ключей, лежавшую на столе. Собравшись уже было взять во вторую руку керосиновый фонарь, он вдруг вспомнил еще об одном неотложном деле. Выдвинув нижний ящик шкафа, стражник достал помятую жестяную фляжку, открыл ее и сделал большой глоток виски, опустошив емкость чуть ли не до самого дна. Довольно крякнув, он закрутил крышку и кинул флягу на место. Вытерев рот рукавом, Уимс взял фонарь, открыл дверь в свою каморку и вышел в первый из полудюжины темных коридоров, которые должны были привести его к камере номер 8414.

Войдя в последний из шести коридоров, Дункан Уимс принялся весело насвистывать, рисуя в воображении красочные картины того, как он будет тратить свои деньги, полученные за ночную работу. Джефри Инглбай пообещал пятьдесят фунтов и десять уже дал вперед – хорошенькая сумма за то, чтобы отправить на тот свет одного всеми забытого заключенного, дряхлого старикана, которого навещали-то всего дважды за последние годы.

Стражник был достаточно умен и не задавал лишних вопросов о том, кому на самом деле понадобилось, чтобы он выполнил такую грязную работу. Джефри Инглбай, адвокат, был худосочным, сморщенным человечком, пользовавшимся дурной репутацией, который регулярно обходил суды и тюрьмы, принимаясь за любые предложенные ему дела. Несомненно, этот сморчок был всего лишь посредником между ним и настоящим заказчиком убийства номера 8414. Возможно, Инглбай даже не знал, зачем это убийство было нужно.

«Какая разница, – подумал Уимс, подходя к двери камеры. – За пятьдесят монет я бы убил собственную мать... черт, я бы, наверное, сам себя убил!» – он ухмыльнулся, довольный такой удачной мыслью.

Повернув ключ в замке, стражник отодвинул в сторону тяжелый засов, открыл скрипучую дубовую дверь и, вытянув фонарь впереди себя, шагнул в камеру. Он все сделает очень быстро, сказал он сам себе. Всего один тычок в живот, а потом оставить тело истекать кровью на холодном каменном полу. Никто не станет сомневаться, если Уимс представит дело так, что полусумасшедший старик кинулся на него с самодельным ножом, а он, героически защищаясь, продырявил старика его же собственным оружием. «Черт, меня, может быть, еще ждет повышение за такое дело», – с восторгом подумал стражник.

– Восемьдесят четыре – четырнадцать! – позвал он достаточно громко для того, чтобы разбудить заключенного, и, вместе с тем, довольно тихо для того, чтобы не поднять на ноги обитателей соседних камер.

Хрупкая, призрачная фигура зашевелилась на металлической кровати.

– Тебя переводят в другую камеру! – провозгласил Уимс.

Его правая рука опустилась в карман, пальцы сжались вокруг обтянутой полосками ткани рукоятки ножа.


* * *


Коннор бесшумно двигался по широкому коридору второго этажа особняка поместья Плантинг Филдс. Он уже побывал в гостиной и кабинете и даже наткнулся на комнату, которая, по всей видимости, являлась спальней Сибиллы Баллинджер. Догадавшись, что она должна примыкать к спальне Седрика, Коннор пропустил следующий покой и направился дальше.

Осторожно приоткрыв последнюю по коридору дверь, он проскользнул в комнату и потянул дверь на себя, пока не услышал щелчок замка. Хотя глаза Коннора уже привыкли к чрезвычайно тусклому свету мерцавших в коридоре фонарей, он, однако, долго никак не мог разглядеть ничего вокруг. Стоя на пороге большой комнаты, возможно, спальни, он заметил справа открытую дверь, вероятно, ведущую в гардеробную. Коннор на цыпочках пробрался туда и оказался в просторном чулане, заполненном мужской одеждой.

Вернувшись обратно к двери, Коннор сделал глубокий, успокаивающий вздох и вышел назад в большую комнату. К его радости, шторы на окнах не были опущены, и лунный свет позволял хоть и очень слабо, но все же довольно отчетливо рассмотреть обстановку. Вдоль правой от двери стены располагались небольшой туалетный столик и несколько платяных шкафов. Сразу слева и прямо под окнами стояло по одному креслу.

Большая кровать, над которой висел парчовый балдахин, находилась по левую сторону, далеко в глубине комнаты, и когда Коннор прошел пару шагов по устилавшему пол ковру, он расслышал ровное посвистывание того, кто на ней спал. Коннор увидел гору одеял, укрывавших тело спящего, и, пригнувшись пониже, обошел кровать. Достигнув задней стены комнаты, Коннор разглядел фигуру спящего на спине мужчины, повернувшегося лицом к окну. Стараясь не отбросить тень на его лицо, Коннор подкрался поближе. Лунный свет падал как раз на подушки, открывая взору юноши грубые черты и широкую бороду старшего сына Седрика Баллинджера.

Практически не отдавая отчета в том, что он делает, Коннор еле слышно прошептал: «Остин...» Мужчина на кровати зашевелился, затем снова успокоился. Он по-прежнему лежать на спине, лицом к окну.

Стараясь сдерживать дыхание, не разгибаясь, Коннор перешел на другую сторону кровати и остановился. Осторожно выпрямившись, он потянулся к поясу и вытащил нож. Взяв рукоятку обеими руками, Коннор направил лезвие прямо вниз, нацеливая его точно в грудь Остина. Голубой свет, отраженный от холодной стали, заиграл на лице молодого Баллинджера, придавая его чертам бледность и еще большую надменность.

Мышцы Коннора напряглись. Он успокоил дрожь в руках, привел в порядок мысли, освежив в своей памяти образы двух бандитов, которых Остин нанял для того, чтобы его убить, и вспомнив, как семья Баллинджеров предала его отца и приговорила к жизни, которую скорее можно было бы назвать смертью, в милбанкской тюрьме.

«Сейчас! – раздался вдруг крик где-то в глубине души Коннора – Прикончи его!»

Сделав еще один глубокий вдох, он высоко поднял руки над головой и изо всех сил опустил нож вниз.


* * *


Грэхэм Магиннис зашевелился на тюремной кровати, пытаясь отогнать от себя сон, в то время как грубый, резкий голос продолжал кричать:

– Давай, поднимайся! Тебя переводят в другую камеру! Подняв правую руку, чтобы защитить глаза от слепящего света, Грэхэм разглядел, что фонарь держит впереди себя один из стражников – огромный, вечно немытый, который уже дважды приводил к старику его сына.

– К-коннор..? – дрожащим голосом спросил Грэхэм.

– Вставай! – снова приказал стражник, не обращая никакого внимания на вопрос.

– Мой сын... он..?

– У тебя нынче нет посетителей. Тебя переводят в другое место. Давай-ка, пошевеливайся!

Когда до Грэхэма дошло, что происходит, его кольнуло недоброе предчувствие. Минуло уже пять лет с тех пор, как он перестал работать и его перевели в эту камеру, из которой – старик это прекрасно знал – было только два пути: либо в рай, либо в ад.

Понимая, что у него нет выбора, Грэхэм заставил себя сесть на кровати, затем поднялся на слабые ноги и принялся складывать одеяло.

– Оставь это барахло здесь, – приказал стражник. – Возьми только личные вещи.

У Грэхэма не было никаких личных вещей, кроме пары кожаных ботинок, которыми он пользовался еще тогда, когда ходил на работу. Старик уже давно не надевал свою обувь, однако бережно хранил ее под кроватью в надежде на то, что когда-нибудь, возможно, он выйдет из милбанкской тюрьмы свободным человеком. Опустившись на колени, Грэхэм достал ботинки, поднялся и прижал их к груди. Затем повернулся к стражнику, кивнул, показывая, что готов идти, и двинулся по направлению к двери.

– Ну-ка, подожди немного, – губы стражника скривились в ледяной ухмылке, когда Грэхэм попытался пройти мимо него в коридор. – У меня для тебя есть подарочек от одного доброго дяди.

Краем глаза Грэхэм заметил блеск стального лезвия, направленного прямо в его живот. Старик дернулся было вправо, но путь ему преградила железная дверная коробка. В этот же момент он почувствовал, как воткнувшееся в бок лезвие словно обожгло его огнем.

Неожиданный рывок в сторону спас старика от смертельной раны, однако громадный стражник не долго стоял без дела. Быстро вытащив нож из тела Грэхэма, он подступил ближе, прижал старика к двери и снова пырнул его ножом, на этот раз в живот. Грэхэм инстинктивно опустил руки, чтобы попытаться защититься от удара. Хотя его ботинки, которые он до сих пор прижимал к груди, как-то его и прикрыли, сила стражника была настолько велика, что лезвие проткнуло подошву одного из ботинков и снова обожгло тело старика.

Застонав, Грэхэм медленно соскользнул по двери вниз и опустился на колени. Стражник попытался освободить нож, однако, легко выйдя из дряблого тела Грэхэма, лезвие прочно застряло в огрубевшей за многие годы коже ботинка, который старик каким-то чудом сумел удержать в руках. Разъяренный стражник из всех сил дернул за рукоятку ножа. Лезвие выскользнуло из подошвы, однако сам он не удержал равновесия и отлетел к дальней стене камеры.

Пока стражник поднимался на ноги, Грэхэм глянул на себя вниз и увидел кровь, вытекающую из ран на боку и животе. Он подумал о своих детях, к которым он мог, наверное, когда-нибудь вернуться, но которые все же останутся сиротами, каковыми они себя так долго считали. Затем старик посмотрел в глубь камеры, все расплывалось перед его глазами – огромный человек, звериный оскал, занесенный вверх нож, который вот-вот прикончит жертву.

– Эдмунд? – спросил старик, голова его резко дернулась вперед.

Бывший партнер приближался к нему. Грэхэм поднял залитые кровью руки перед собой, как будто пытаясь избежать неизбежного, его глаза широко раскрылись от страха и ужаса, из горла вырвался отчаянный вопль – «Нет!». Снова и снова выкрикивая это слово, старик собрал последние силы и бросился вперед, на этого дьявола, на эту страшную ухмылку.

Стражник был настолько поражен тем, что его жертва сумела подняться на ноги, что даже на какой-то момент забыл о ноже. Он не успел опомниться, как Грэхэм обрушился на врага всей массой своего тела, и они оба полетели на пол. Падая, стражник со всего размаху ударился головой о край металлической кровати и растянулся на полу рядом с заключенным, приземление которого оказалось, к счастью, более удачным.

Грэхэм был также оглушен, однако остался в сознании и затряс головой, пытаясь разогнать окружавший его кровавый туман. Во время падения ему послышался металлический звон ножа, и теперь он метался по сторонам, лихорадочно шаря руками по залитому кровью полу.

Стражник зашевелился, затем, судорожно цепляясь грязными пальцами за край кровати, с трудом поднялся на ноги. Застонав от боли и ярости, он принялся тереть руками глаза, пытаясь разглядеть, что происходит. Фонарь, который Уимс принес с собой, упал возле двери в камеру, однако до сих пор горел, отбрасывая пляшущие светлые пятна на каменные стены.

Перегнувшись пополам от острой боли, Грэхэм Магиннис с трудом тащил свое израненное тело по камере, пытаясь найти упавший нож. Услышав шум за своей спиной, он повернулся и увидел стражника, который, пошатываясь, стоял на ногах и смотрел прямо на него. Их глаза встретились, огромный человек оглушительно выругался и бросился на Грэхэма.

Грэхэм отпрянул назад, и в этот момент его пальцы ощутили загрубевшую ткань, обвязанную вокруг рукоятки ножа. Схватив оружие, старик выставил его вперед и через мгновение почувствовал, как лезвие пробило грудную клетку стражника и воткнулось прямо в его сердце. Наемный убийца умер еще до того, как его грузное тело грохнулось на пол.

Откатив труп в сторону. Грэхэм попытался встать, но его ноги скользили по залитому кровью каменному полу. Старику удалось подползти к двери, он схватился за нее и с трудом поднялся. Постояв немного на месте, он посмотрел сперва на безжизненное тело, затем на свои собственные раны. Скривившись от боли, узник схватился за живот и шагнул в коридор.

Повернувшись направо, Грэхэм посмотрел в темный туннель. Ему показалось, что он видит вдалеке слабый огонек. Старик почувствовал, что нужно идти туда, дернулся всем телом и, с трудом делая каждый шаг, поплелся вперед. Поначалу фонарь горел очень тускло, затем его огонь становился все ярче и ярче, наполняя светом все пространство вокруг Грэхэма и освещая его самого. Глянув вниз, старик увидел, как из его живота струятся бриллиантовые огоньки, переливающиеся на свету большого огня. Тело его обмякло, руки и ноги перестали существовать, перед глазами поплыли мириады маленьких звезд, за которыми открывался ослепительный круг, наполнявший сознание радостным блаженством и покоем. Откуда-то издалека, из-под покрова сладкой тишины пришел голос, еле слышно произносящий номер и имя Грэхэма – «...восемьдесят четыре-четырнадцать... Грэхэм... Грэхэм Магиннис...» «Да-а-а!» – выдохнул старик и вошел в яркий, блестящий круг.


* * *


Коннор Магиннис в ужасе отпрянул от кровати. Остин Баллинджер продолжал спокойно посапывать во сне, нимало не потревоженный тем, что произошло секунду назад. Длинный нож по рукоятку вошел в матрац так близко от его головы, что поверни он ее чуть набок – непременно бы порезал щеку.

Коннора трясло от страха. Он собирался пронзить сердце Остина, но в последний момент что-то его остановило, и он направил лезвие в набитый перьями матрац. Самым же невероятным казалось то, что Остин настолько глубоко был погружен в сон, что даже не пошевелился.

Отступив назад, к выходу из комнаты, Коннор изо всех сил старался успокоить бешено бьющееся сердце, готовое выпрыгнуть из его груди. Он не ожидал, что убийство человека будет таким трудным делом – особенно, когда этот человек совершенно беззащитен. Ругая себя последними словами за трусость, Коннор подошел к двери и тут же отскочил назад, услышав тяжелые шаги, приближающиеся по коридору.

Спрятавшись в темном чулане, Коннор решил подождать, пока звук шагов не смолкнет, однако он становился все громче и громче и, наконец, затих возле самого порога спальни Остина. Раздался стук в дверь, за ним последовал мужской голос:

– Господин Остин, вы не спите?

Ответа не последовало, и секундой позже голос позвал снова:

– Господин Остин, боюсь, мне придется войти. Коннор отодвинулся подальше в глубину чулана, когда дверь открылась и кто-то вошел в спальню, держа в руке маленький фонарь с горевшей в нем свечой. Слабо освещенная фигура мужчины проследовала в сторону кровати, и Коннор тут же решил потихоньку выскользнуть из комнаты, которая с секунды на секунду могла превратиться в западню. В последний момент, однако, он все же передумал и спрятался за вешалкой с вечерними костюмами Остина.

– Господин Остин, прошу простить за то, что разбудил вас, но это по очень важному делу.

Коннор услышал, как Остин зашевелился на своей кровати – или, возможно, его пошевелил мужчина, голос которого был похожим на баритон Десмонда, дворецкого.

– Ч-что-о... что такое? – промямлил Остин.

– К вам кузен вашего отца, мистер Эдмунд Баллинджер, – произнес дворецкий. – Он только что прибыл и сказал, что должен срочно поговорить с вами.

– Сейчас? Который ч..?

– Только что пробило два. Но он был очень настойчив, сказал, что дело не терпит отлагательств.

– Ладно. Передай ему, что я сейчас спущусь.

– Да, сэр.

После некоторой паузы Остин рявкнул:

– Ну? Чего еще ты ждешь?

– Это... ну, э-э...

– Ну что, болван? Ты выглядишь, как...

– Это только... Вот здесь, это...

Повисла тишина, можно было слышать, как дребезжат на ветру оконные рамы. Почувствовав вдруг всю ненадежность своего укрытия, Коннор зарылся подальше в ворох одежды. Наконец, Остин выпалил:

– Что за чертовщина? Это ты сделал, Десмонд?

– Я? Разумеется, нет, мистер Баллинджер.

– Это что, какая-нибудь шутка?

– Я ничего об этом не знаю.

– Кто входил сюда до тебя? – потребовал ответа Остин, Коннор слышал, как он ходит вокруг кровати.

– Никто, сэр. Насколько я знаю, никто.

– Но кто-то же здесь был. Это же, черт подери, и дураку понятно.

– Вы уверены, что это не было... Ну, когда вы спали..?

– Я?! Ты хочешь сказать, что я сам это сделал?! Что поднялся посреди ночи, выхватил нож – один Господь знает, откуда – и воткнул его прямо в свою собственную кровать?

– Нет, Господин Баллинджер, но...

– Пошел вон, проваливай отсюда. Скажи этому идиоту Эдмунду, что я спущусь, как только что-нибудь надену.

Дворецкий молча удалился, притворив за собой дверь. Из открытого чулана Коннор увидел, как спальня залилась светом – очевидно, Остин зажег лампу. Затем он внезапно появился на пороге чулана и принялся перебирать ворох висящей на вешалке одежды. К счастью, Остин не захватил с собой лампы. В чулане было достаточно светло для того, чтобы увидеть одежду, но по-прежнему слишком темно, чтобы разглядеть притаившуюся за ней фигуру. Схватив какой-то халат, небрежно накинутый на одну из вешалок, Остин вынес его назад в спальню. Минутой спустя он вывалился из комнаты и затопал по коридору в сторону лестницы, оставив дверь открытой и не потушив за собой лампы.

Коннор подождал немного, затем, убедившись в том, что опасность миновала, на цыпочках вышел из чулана в коридор... и столкнулся нос к носу с молодой девушкой, входящей в комнату.

– Остин? – выпалила она от неожиданности, затем обнаружила очевидную разницу между человеком, который стоял перед ней, и своим братом. – Коннор? Что вы..?

– Зоя, я... Я сейчас все объясню, – запинаясь, пробормотал Коннор, он схватил ее за руку и втащил в спальню.

Закрыв дверь, он повел Зою к постели.

– Господи Боже мой, что вы здесь делаете?! – она потуже запахнула полы своего халата.

Коннор почувствовал, что выглядит сейчас ужасно глупо, и решил на ходу выдумать какую-нибудь невероятную историю, которая сможет хоть немного смягчить трагикомизм его положения. Постояв пару секунд молча и так ничего и не придумав, он простодушно пожал плечами и сказал:

– Я пришел убить вашего брата.

– Вы пришли что..? – воскликнула Зоя и подалась назад, пытаясь вырываться из рук Коннора.

– Я не... Я имел в виду, что я попытался, но не смог.

– Да о чем вы вообще говорите?

– Я... Я не могу сейчас объяснить... Не здесь.

– Вам лучше обо всем рассказать прямо сейчас, иначе я позову...

– Пожалуйста, не нужно этого делать, – умоляющим голосом произнес Коннор. – Вы должны доверять мне.

– Доверять вам? Но вы же сказали, что собирались...

– Я знаю, у меня быта возможность, но я все-таки этого не сделал.

– Где он? – спросила Зоя, беспокойно оглядываясь вокруг. – Что вы сделали с моим братом?

– Ничего, – глухо отозвался Коннор. – С ним все в порядке. Он внизу, с Эдмундом.

– Это какое-то безумие, – пробормотала девушка, вырывая руку. – Я спущусь за ним, и мы выясним...

– Вы не должны этого делать, – в отчаянии крикнул Коннор, кидаясь к двери и заслоняя выход своим телом. – Ваш брат... он...

– Он что?

– Он и кузен вашего отца...

– Эдмунд?

– Да, Эдмунд. Сегодня ночью они пытались меня убить. Зоя замерла, так и оставшись стоять с раскрытым ртом.

Медленно придя в себя, она недоверчиво покачала головой, затем взяла Коннора за руку:

– Вы это серьезно, да?

– Абсолютно, – последовал ответ.

– Я... я просто не могу поверить, чтобы Остин оказался замешан в чем-либо подобном.

– Зоя, вы должны дать мне возможность все объяснить, – Коннор запнулся в нерешительности, затем добавил. – Вы должны со мной встретиться.

Зоя по глазам Коннора увидела, что он не лжет:

– Где? Когда?

– Возле того круга из больших камней.

– Сейчас? – скептически спросила Зоя. – Но я...

– Вы должны это сделать, – Коннор подошел к окну и посмотрел вниз.

Отодвинув щеколду, он открыл окно и объяснил: – Мне нужно скрыться до того, как вернется ваш брат. Я буду ждать вас у каменного круга. Вы можете прийти одна или послать, чтобы меня схватили, – я все равно буду ждать.

– Нет, только не сюда, – спохватилась Зоя. Она подбежала к окну и поспешно его закрыла. – Есть путь получше – дальше по коридору лестница, которая выходит сразу во двор. Пойдемте со мной.

Коннор посмотрел в глаза девушки и не увидел в них даже намека на какую-нибудь хитрость. Согласно кивнув, он последовал за ней через комнату и вышел в коридор.


* * *


Прошел почти час с того момента, как Зоя вышла за Коннором из здания особняка. Перед этим она прокралась вниз по лестнице и притаилась в обеденной комнате, прислушиваясь к тому, о чем разговаривают между собой Эдмунд и ее брат в соседней библиотеке. Зоя не могла разобрать всего, что они говорили, – разговор шел на пониженных тонах – однако сумела расслышать обрывки фраз о ножах, наемных убийцах и заговорах, которые убедили ее в том, что ничего хорошего не ждет ни Коннора Магинниса, ни его отца, Грэхэма.

Когда Зоя, наконец, добралась до круга друидов, глаза ее распухли от слез. На ней был надет тяжелый плащ, расшитый капюшон которого покрывал ее распущенные волосы. Когда Зоя увидела Коннора, стоящего возле своего фаэтона посреди круга, она откинула капюшон назад и бросилась в распахнутые навстречу ей объятия.

– О, Коннор! Прости! – разрыдалась Зоя, опуская голову на грудь юноши.

– Все хорошо, – он ласково погладил девушку по длинным волосам, блестевшим, как золото, при свете луны. – Все будет хорошо.

– Ты был прав – я слышала их разговор, – всхлипнула Зоя. – Я... я не могу в это поверить. Мой родной брат!

– Тише, Зоя, – прошептал Коннор, сильнее прижимая ее к себе и нежно убаюкивая в своих руках.


XIII


Зоя Баллинджер протянула кучеру, сидящему на возвышении позади красивого кэба, еще несколько монет.

– Пожалуйста, подождите меня здесь, – сказала она ему. – Я не задержусь надолго. Затем мне бы хотелось, чтобы вы отвезли меня в Каслбар Хилл. Разумеется, я оплачу вам обратную дорогу в Лондон.

Кучер глянул на щедрые чаевые, опущенные в его руку, и приподнял свою черную шляпу:

– Я непременно дождусь вас, мадам. Повернувшись спиной к кэбу, Зоя посмотрела на темное здание перед собой. Номер на двери подтверждал, что это тот самый адрес, который дал ей Коннор на прошлой неделе, когда они встречались у круга друидов. Поплотнее завернувшись в свою зеленую шаль и прижав к груди ридикюль, Зоя поднялась на веранду, открыла дверь и вошла внутрь.

Несмотря на то, что коридор был едва освещен, Зоя довольно скоро нашла нужную ей квартиру. Сразу после того, как она громко постучала, за дверью послышались беспокойные голоса, раздались громкие шаги, после чего мужской голос спросил:

– Кто там?

– Зоя Баллинджер, – последовал ответ. – Друг Коннора Магинниса.

Дверь немедленно распахнулась, и взору Зои предстал молодой человек. У него были темные курчавые волосы и очаровательная улыбка:

– Мисс Баллинджер? Что вам угодно?

– Мне нужен мистер Магиннис, – объявила Зоя.

Заглянув через плечо юноши в комнату, Зоя увидела беспокойно рассматривающую ее длинноволосую девушку, примерно того же возраста, что и сам молодой человек.

– Мне очень жаль. Коннора нет дома, но мы ждем его с минуты на минуту.

– Вы, должно быть, Мойша Левисон, – Зоя тепло улыбнулась. – А это сестра Коннора, Эмелин?

Мойша повернулся боком к порогу и посмотрел на Эмелин.

– Да, – ответил он, затем поспешно добавил: – О чем это я тут думаю! Пожалуйста, входите!

Мойша проводил Зою в комнату и представил девушек друг другу:

– Эмелин, это – мисс Зоя Баллинджер. Мисс Баллинджер – Эмелин Магиннис.

Зоя протянула руку, и Эмелин нерешительно ее пожала.

– Надеюсь, ваш брат рассказывал обо мне, – Зоя начала разговор первой. – Он говорил, что если мне понадобится найти его, нужно будет зайти сюда.

Еще до того, как Эмелин успела ответить, Мойша пришел ей на помощь, вмешиваясь в разговор:

– Коннор нам все рассказал о той ночи. И о том, как вы предложили помочь отцу мисс Эмелин.

– Да, – неожиданно мрачным голосом отозвалась Зоя, проходя дальше в комнату, которая, по всей видимости, служила гостиной.

Комната была маленькой, однако довольно мило обставленной. На стене висели обрамленные рисунки с изображением королевы и членов королевской семьи. Обтянутый коричневым бархатом диван прекрасно гармонировал с парой темных стульев.

Осторожно подбирая слова, чтобы поменьше заикаться, Эмелин обратилась к Зое:

– Вы не присядете? – она указала гостье на один из стульев, стоявший у дивана.

– Все в порядке? – нетерпеливо продолжил разговор Мойша, садясь рядом с Зоей. – Коннор сказал, что вы собирались обратиться в суд с теми документами, которые я достал.

По тому, как молодой человек нервно выкручивал свои пальцы, Зоя со всей определенностью могла сказать: он был далеко не в восторге от того, что эти документы попали в чужие руки – тем более, в руки одного из членов семьи Баллинджеров.

– Да, сегодня утром я встречалась с судьей, как и обещала Коннору. – Зоя повернулась к Эмелин и добавила: – Он, как я думала, проявит сострадание к вашему отцу. И он... он проявил.

Когда Эмелин услышала эти слова, беспокойство с ее лица исчезло, однако при виде печальных глаз Зои ее снова охватило волнение:

– Что-то случилось, да?

Зоя неуютно заерзала на своем стуле и отвела глаза, делая вид, что осматривается вокруг:

– Вы сказали, что Коннор скоро придет?

Мойша утвердительно кивнул, открыл было рот, желая что-то сказать, но Эмелин его опередила:

– Пожалуйста, мисс Баллинджер, скажите нам, что случилось.

– С судьей все прошло прекрасно. – Зоя тяжело вздохнула, затем открыла свой ридикюль и достала коричневую папку, которую ей дал Коннор. Положив ее на стол, она продолжила: – Я представила ему все бумаги, которые вам, Мойша, удалось достать. Они произвели на него довольно сильное впечатление. Более того, судья согласился назначить слушание по делу вашего отца, Эмелин.

– Вот видишь! – воскликнул Мойша, радостно хватая за руку сестру своего друга.

– Что-то не так, мисс Баллинджер? – тем не менее спросила Эмелин, не услышав в голосе Зои должного оптимизма.

– Когда судья послал в тюрьму за журналом, в котором были записи о вашем отце... Кажется... ну... что-то случилось.

– Что? – взволнованно спросила Эмелин, подходя ближе и медленно опускаясь на диван.

Зоя снова заерзала на стуле:

– Я думаю, мне лучше подождать...

– Мисс Б-Баллинджер, – оборвала Эмелин. – За последнюю неделю – с тех пор, как я узнала, что мой отец жив,– я в-видела убийство одного ч-человека. Мой брат был п-переполнен яростью настолько, что чуть б-было не убил другого человека, – она сделала глубокий вдох и произнесла без запинки: – Вы можете все мне рассказать, что бы ни случилось.

Зоя прочитала решимость в глазах девушки и поняла, что, несмотря на заикание и застенчивость, характер у нее такой же сильный, как у Коннора.

– Эмелин, мне очень жаль, но ваш отец... ваш отец...

– Мой отец умер? – закончила Эмелин, предположив самое худшее.

– Нет! – вырвалось у Зои. Она подняла руку, выставляя ладонь вперед. – Он не умер, но почти мертв. Его... его пытались зарезать.

– 3-з-зарезать? – запинаясь, произнесла Эмелин, ее глаза широко раскрылись от ужаса – Когда? К-кто?

– В прошлую пятницу, ночью. Мне сказали, что ваш отец напал на стражника, вооруженный самодельным ножом, а затем попытался убежать. Он был едва живым, когда его нашли в коридоре, а убитый ножом стражник лежал в незапертой камере.

Увидев, как Эмелин побледнела от страха, Зоя подалась вперед и взяла ее за руку.

– Они думают, что он убил стражника, а потом нечаянно упал на свой собственный нож?! – изумленно воскликнул Мойша.

– Они так считают. Таким образом, судья забрал назад свое обещание заняться рассмотрением ваших бумаг. Вместо этого он назначил слушание по делу... об убийстве.

Губы Эмелин задрожали, голова ее затряслась.

– Н-Н-НЕТ... о, нет! – всхлипнула она, затем не выдержала и разрыдалась.

Опустившись на колени рядом с диваном, Зоя обняла девушку, пытаясь ее успокоить.

Мойша вскочил со стула и принялся ходить из угла в угол, сокрушенно качая головой и приговаривая:

– В пятницу ночью... В ту самую ночь, когда...

– Да, я знаю, – подтвердила Зоя, поднимая глаза и глядя на Мойшу.

Сама она не хотела произносить вслух мысль, которая мучила ее целый день, – мысль о том, что, скорее всего, именно ее брат и кузен ее отца сговорились убить Грэхэма Магинниса.


* * *


Утром следующего дня, в субботу, двадцать девятого сентября, ровно в восемь часов, Коннор Магиннис и Зоя Баллинджер стояли у ворот милбанкской тюрьмы. На этот раз Коннору не пришлось давать взятку стражнику на входе, так как Зоя держала в руках полученный накануне от судьи ордер на посещение Грэхэма, лежащего в тюремной больнице.

Условия содержания заключенных в больнице были значительно лучшими, чем в камерах. Больница представляла собой большую, относительно чистую комнату, в которой находилось около дюжины коек с довольно толстыми матрацами, свежевыстиранными простынями и одеялами. Когда Коннор и Зоя зашли в комнату, они насчитали в ней восемь пациентов – двое сидели в своих кроватях, остальные лежали на спине или на боку.

Появление молодых людей вызвало среди больных оживление; посетители, особенно женского пола, были большой редкостью в этой части тюрьмы. Когда Зоя и Коннор в сопровождении больничного стражника шли по проходу между кроватями, один из пациентов неожиданно протянул руку и попытался схватиться за оборку платья девушки. За свои действия он мгновенно получил резкий удар по руке от стражника – человека, на вид которому было за сорок, со строгими, но довольно приятными чертами лица.

– Не обращайте на них внимания, мадам. Очевидно, эти парни совершенно ослеплены вашей красотой, – в голосе стражника прозвучало извинение за подопечного, он посмотрел на одного из пациентов, сидящего в кровати, и крикнул: – Лечь, Морганрот! Доктор приказал лежать, вытянув ноги, это помогает при подагре.

Коннор обратил внимание на то, что стражник называет заключенных по фамилии, а не по номеру, – признак того, что у него, возможно, доброе сердце. Оглядевшись вокруг и нигде не увидев своего отца, Коннор спросил:

– Где Грэхэм Магиннис? Я не...

– Терпение, мой друг, – провозгласил стражник.

Он повел посетителей в конец прохода, в сторону какой-то двери.

– Бедный мистер Магиннис лежит там. Доктор не хотел, чтобы его или его швы кто-нибудь беспокоил.

Достав ключ, стражник несколько раз повернул его в замке и открыл дверь. Комната за дверью была намного меньше, чем та, через которую только что прошли Коннор и Зоя. В ней было всего две кровати, правая из которых пустовала, а на левой покоилось изможденное, бледное тело Грэхэма Магинниса. Он выглядел теперь даже более худым, чем когда был в камере, – частично из-за испытания, которое ему довелось перенести, частично из-за того, что его длинная седая борода была сбрита.

Коннор влетел в комнату и опустился на колени возле кровати отца. Когда Зоя подошла ближе, он поднял голову и увидел, что в ее глазах стоят слезы. Она ласково коснулась рукой плеча Коннора и, повернувшись к стражнику, спросила:

– Можно, мы с мистером Магиннисом останемся наедине с его отцом?

– Разумеется, мадам. Просто дайте мне знать, когда закончите, – стражник вернулся в большую комнату, оставив дверь за собой открытой.

– Отец, – прошептал Коннор, беря руку Грэхэма в свою. – Отец, это я, Коннор.

Около минуты старик не шевелился, затем его веки приоткрылись, и он попытался повернуть голову в ту сторону, откуда пришел голос. Коннор быстро передвинулся так, чтобы отец мог его видеть.

– К-коннор? – еле слышно произнес старик.

– Все в порядке, отец. Я здесь, с тобой.

– Коннор? Это ты?

– Да, – по щекам Коннора текли слезы и падали на руку Грэхэма. – Как... как ты себя чувствуешь?

Грэхэм попытался изобразить на своем лице улыбку, скривив пересохшие, бесцветные губы.

– Я не настолько хорош, чтобы крутить колесо, – пошутил он, упоминая то ужасное приспособление, на котором осужденные должны были отрабатывать трудовую повинность. – И меня вряд ли постараются побыстрее вылечить. Доктор сказал, что я еще успею выздороветь за те десять лет, которые приклеили к моему сроку.

– Кто с тобой это сделал? – спросил Коннор.

– Какое имеет значение? Если они захотят что-либо сделать, они сделают это в любую минуту. – Грэхэм хотел было пожать плечами, но тут же задохнулся в надрывном кашле.

Зоя поспешила к другой стороне кровати, положила руку на грудь старику и держала ее до тех пор, пока кашель не утих. Когда старик снова открыл глаза, он посмотрел на девушку и улыбнулся.

Решив, что отец может принять ее за свою дочь, Коннор поспешил представить спутницу:

– Отец, я хочу познакомить тебя с моим другом. Ее зовут Зоя, – он повернулся к девушке. – Зоя, это мой отец – Грэхэм Магиннис.

– Зоя... – нараспев произнес старик и закрыл глаза, вспоминая что-то очень далекое. – Когда-то я знал одну Зою. Красивую маленькую девочку с запутанными рыжими локонами.

Открыв глаза, старик внимательно посмотрел на роскошные, с медным отливом пряди девушки и добавил:

– Маленькая Зоя Баллинджер – так ее звали.

– Я и есть та самая Зоя. И я счастлива, что встретилась с вами, мистер Магиннис.

– Ты обычно называла меня «дядя Грэхэм».

– Дядя Грэхэм, – повторила Зоя. – Да, звучит очень знакомо.

Старик ободряюще улыбнулся:

– А мой сын был «кузеном Коннором». Ты это тоже помнишь?

– Я... Я не уверена, – Зоя посмотрела на Коннора, пытаясь вызвать в своей памяти какие-нибудь воспоминания, связанные с ним. Единственный образ, который всплыл на поверхность ее сознания,– маленький темноволосый дьяволенок, который гоняется за ней среди камней круга друидов и окрестным садам.

– Мы знали друг друга? – удивленно спросил Коннор. Грэхэм с трудом кивнул и снова зашелся яростным кашлем.

– Прошу тебя, не двигайся, – настойчиво попросил Коннор и погладил отца по руке.

Зоя также опустилась на колени и взяла другую руку Грэхэма. Глаза ее наполнились слезами, и она произнесла:

– Дядя Грэхэм, я знаю, что с вами случилось – что они с вами сделали... мой родной брат и Эдмунд.

Грэхэм покачал головой, не поднимая ее с подушки, его лицо перекосила болезненная гримаса.

– Очень давно... не твоя вина... – прошептал он, закрывая глаза.

– Но это моя семья. Я хочу, чтобы вы знали, как я об этом жалею, – Зоя посмотрела на Коннора. – Как ужасно я об этом жалею.

Коннор тепло улыбнулся в ответ и обратился к отцу:

– Зоя все время помогает мне с твоим делом. Она даже почти добилась нового слушания по нему, но потом это... это случилось.

На скулах Коннора заиграли желваки. Грэхэм приоткрыл глаза и мягко сжал руки молодых людей:

– Вы не можете спорить с судьбой... вы не можете ее победить.

– Я буду...

– Ты не сможешь, Коннор, – неожиданно громко произнес старик. – Тебе нужно поскорее забыть обо мне. И твоя сестра должна забыть...

– Нет! – резко оборвал Коннор, в его глазах пылала ненависть. – Кто-то заплатил за то, чтобы тебя убили, я найду его и... и...

Коннор внезапно замолчал, увидев искаженное страданием лицо Зои и осознав, что человек, о котором он говорит, – ее родной брат.


* * *


Прошло целых три долгих недели, прежде чем в понедельник утром, двадцать второго октября, Коннор смог вернуться к воротам тюрьмы, на этот раз вместе со своей младшей сестрой. Коннору сказали, что в этот день его отец будет выписан из тюремной больницы и ровно через неделю начнется слушание по делу об убийстве Дункана Уимса. Поскольку преступление по этому делу было совершено в стенах тюрьмы, оно не рассматривалось, как гражданское, и должно было быть передано на коллегию только трех мировых судей, а не обычного суда присяжных.

Подойдя к тюрьме, Коннор и его сестра показали пожилому стражнику, вышедшему к воротам, ордер судьи на посещение Грэхэма Магинниса.

– Извините, но я не могу позволить вам войти, – ответил стражник, возвращая бумагу назад.

– Но у нас есть соответствующее разрешение от властей, – настаивал Коннор, размахивая перед собой ордером. – Подписанное самим судьей. Вот, посмотрите сюда, – он показала на подпись внизу ордера, скрепленную печатью.

– Меня не волнует, пусть даже там стоит печать самой королевы Англии. Я не могу позволить вам – и кому бы то ни было другому – навестить номер восемьдесят четыре – четырнадцать.

– Почему нет? – тон Коннор был вызывающим.

– Все очень просто, – стражник подернул своими неровно постриженными усиками. – Потому, что номер восемьдесят четыре – четырнадцать выпущен.

– Выпущен?! Вы уверены? – Коннор в возбуждении сильно сжал руку сестры.

Стражник опустил голову и посмотрел в тюремный журнал:

– Да, все верно. В прошлую пятницу. Ему выдали выходной билет, после чего он был послан собирать вещи.

– В пятницу? Но куда он пошел?

– Пошел? Лучше сказать, уплыл.

– Уплыл? Ничего не понимаю.

– Вниз по Темзе, сынок, – пальцы стражника забегали по строчкам журнала. – Номер восемьдесят четыре – четырнадцать, отправлен на пристань и посажен на борт «Веймута».

Коннор склонился над столом, пытаясь прочитать написанное в журнале.

– Это одно из этих тюремных корыт? – спросил он в конце концов.

До того, как задать этот вопрос, Коннор вспомнил об обычной практике использования списанных из морского флота судов в качестве плавучих мест заключения в случаях переполнения тюрем. Особенно часто такие суда применялись для перевозки осужденных, ожидавших прибытия транспорта для доставки на какую-нибудь каторгу, например, на Землю Ван Димена – группу островов возле южного берега Австралии, больше известную под названием «Тасмания». Эти старые, неуклюжие посудины, невероятно перегруженные и постоянно раскачивающиеся на волнах, считались среди заключенных местом намного более худшим, чем Ньюгейт, Милбанк и какие бы то ни было другие тюрьмы в окрестностях Лондона.

– «Веймут»? – стражник покачал головой. – Этот корабль не был списан, по крайней мере, до самого последнего времени. Нет, «Веймут» хорошо оснащен для плавания в океане. Вчера он поднял паруса, чтобы отправиться в Сидней. Это в Новом Южном Уэльсе, в Австралии.

Эмелин схватила брата за рукав:

– Коннор, я не понимаю. Где...

– Обожди немного, – прошептал он и повернулся к стражнику. – Что вы хотите этим сказать? Что мой отец послан на каторгу?

Пожилой стражник кивком головы подтвердил догадку Коннора.

– Но... но вы же сказали, что он освобожден.

– Я сказал – выпущен, – резко ответил стражник, в его голосе зазвучало нетерпение. – Выпущен из Милбанкской тюрьмы, но не освобожден от наказания.

– А как же насчет выходного билета? – продолжал настаивать Коннор.

– Большинство людей, у которых длительные сроки заключения и которые направляются на каторгу, получают выходной билет, чтобы их могли использовать за пределами тюрьмы, в качестве рабочих. Затем, когда срок билета истекает, этих людей возвращают назад. И поверь мне – сидеть в сиднейской тюрьме намного хуже, чем в лондонской.

– Но этого не может быть, – запротестовал Коннор.– У моего отца назначено слушание на следующей неделе. Я собираюсь...

– Оно уже было, – перебил стражник. – Дата была перенесена на прошлую среду, номер восемьдесят четыре – четырнадцать был признан виновным и посажен на корабль и прошлую пятницу, – на губах стражника заиграла легкая усмешка. – У бедолаги, наверное, было много влиятельных друзей – или врагов,– чтобы с их помощью так быстро пройти слушание и отправиться в Австралию еще до того, как высохли чернила на приговоре суда, – он сделал паузу, затем добавил: – Теперь, вы двое, лучше бегите-ка отсюда, здесь вам больше нечего делать.

Когда стражник повернулся, чтобы уйти, Коннор крикнул ему вслед:

– «Веймут»... Вы сказали, что он поднял паруса?

Стражник обернулся:

– Вчера. Сейчас он плывет по каналу.

– Он зайдет в Портсмут?

– Корабль сильно перегружен и не будет останавливаться, по крайней мере, до самого Лиссабона, – стражник быстрым шагом пошел прочь.

– Проклятье! – пробормотал Коннор.

Затем он увидел, что сестра вот-вот готова заплакать, и ласково погладил ее по щеке кончиками пальцев:

– Не нужно плакать. Все будет хорошо.

– Н-но отец... он... его здесь нет.

– Только один день. Я найду его и привезу назад. – Коннор обнял сестру. – Пойдем, Эмелин. Нельзя терять ни минуты, у нас много дел.


XIV


– Я не пойду вниз, – снова повторила Зоя Баллинджер, держа в руках книгу и делая вид, что увлечена чтением.

Она передвинулась на низком диване и повернулась к окну, спиной к своей матери, стоявшей в дверях.

– Ну, перестань капризничать, – строгим голосом произнесла Сибилла.

Войдя в комнату, она подошла к дочери и выхватила книгу из ее рук. Прочитав заголовок, нахмурилась:

– Вальтер Скотт, по-твоему, лучший компаньон, чем Бертран Каммингтон и его родители?

– В нем намного больше жизни, – отпарировала Зоя, потянувшись за гомиком «Айвенго».

– Но здесь же все – сплошные фантазии, – Сибилла скривила губы, как будто попробовала какую-то отраву. – Истинная жизнь гораздо менее драматична. И твоя жизнь, кстати, может послужить хорошим сюжетом для истории о старой деве, если ты не станешь стремиться с большим энтузиазмом получать хоть немного удовольствия от повседневных радостей жизни.

– Таких, например, как пить чай с Каммингтонами?

– Вот именно, – Сибилла бросила книгу на кровать Зои, заправленную расшитым покрывалом. – И таких, как поездки по субботам в парке с подходящими молодыми людьми.

– Но сегодня только вторник, мама, – огрызнулась Зоя, скрещивая руки на груди.

– Ты знаешь, что я имею в виду. Я говорю о замужестве, которое положит начало твоей собственной семье.

Зоя с изумлением посмотрела на мать:

– И ты называешь это повседневными радостями жизни? И ты хочешь, чтобы я выбрала мужа и основала эту самую семью с такой же легкостью, как и... как и согласилась бы прокатиться по парку?

– Ты знаешь, что я имею в виду, – отозвалась Сибилла неожиданно мягким тоном.

Она присела рядом с Зоей на диван и взяла ее за руку.

– Ты не можешь жить в мире фантазий, моя дорогая. Внизу ждет прекрасный, достопочтенный человек, который предложил тебе свою руку и сердце. Я не думаю, что тебе когда-либо удастся найти кого-нибудь, более подходящего твоим запросам и, – Сибилла понизила голос, – твоему темпераменту. А ты заставляешь его ждать своего ответа уже больше месяца – ответа, который, заметь, совершенно очевиден для всех, кто тебя любит, – она погладила Зою по руке. – Почему бы тебе не спуститься вниз и не отправиться к Каммингтонам? Они так любезны, лично пришли и пригласили тебя.

– Я... я еще не готова к замужеству, – голос Зои звучал не очень убедительно.

Улыбнувшись, Сибилла встала с дивана и мягко потянула дочь за руку, поднимая ее на ноги:

– Никто и не ждет, что ты спустишься вниз и будешь давать клятву верности. Я просто хочу, чтобы ты проявила вежливость и дала Бертье понять, что его внимание к тебе не осталось полностью проигнорированным.

Зоя вздохнула и пожала плечами, признавая свое поражение:

– Если это так необходимо, мама. Но пусть только разговор зайдет на тему замужества...

– Я этого не допущу. Обещаю.

Зоя мягко тряхнула медными локонами, свободно ниспадавшими на плечи:

– Тогда я спущусь вниз через пять минут. Мне нужно немного припудриться и уложить волосы.

– Но ты выглядишь просто восхитительно, – начала было возражать Сибилла, затем передумала. – Я передам Каммингтонам, что ты вскоре к нам присоединишься.

Она прошла через комнату, на мгновение задержалась в дверях и оглянулась на свою дочь. Зоя была одета в обворожительное яркое платье из светло-зеленого атласа, оставлявшее открытыми ее плечи. Платье украшал кружевной воротник, придававший ему довольно скромный, хотя и вовсе не строгий вид.

– Да, ты действительно выглядишь восхитительно, – повторила Сибилла, затем повернулась на каблуках и вышла в коридор.

Удрученно вздохнув, Зоя посмотрела на свое отражение в зеркале. Она провела руками по бокам, нахмурившись при виде обтягивающего платья, которое слишком откровенно подчеркивало достоинства ее фигуры. Девушка подняла края гофрированного воротника, укладывая его повыше на плечи, затем тщетно попыталась подтянуть и взбить спереди пышную сборку так, чтобы она прикрыла волнующую выпуклость ее грудей.

– Пять минут, – прошептала Зоя, снова хмурясь на свое отражение в зеркале.


* * *


Когда Зоя через пятнадцать минут вышла в гостиную, она выглядела очаровательно и в то же время целомудренно в длинном платье из коричневой кружевной тафты со скромными свободными рукавами и высоким воротничком в стиле королевы Елизаветы.

– Зоя, ты выглядишь превосходно, – заметила мать, беря ее за руку, чтобы представить гостям.

По тому, как мать сжала ее руку, Зоя почувствовала, что она была далеко не в восторге от наряда, который выбрала дочь.

Они прошли через комнату к лорду Генри и леди Вирджинии Каммингтонам, которые уже стояли, поднявшись со своих мест. Бертран находился неподалеку, возле камина, вместе с Остином и Седриком Баллинджерами. Он что-то прошептал им и направился к своим родителям.

– Было так любезно с вашей стороны, Зоя, присоединиться к нам, – каким-то натянутым голосом сказала Вирджиния.

Мать Бертрана Каммингтона была грузной, импозантной женщиной, которая всегда одевалась с головы до пят во все черное, как будто находилась в вечном трауре. Она осмотрела Зою сверху донизу и вежливо ей кивнула.

Генри также поприветствовал Зою, взяв ее руку и деликатно поднеся к губам тыльную сторону ладони.

– Я так рада, что вы чувствуете себя лучше, – обратилась Зоя к Генри, который недоуменно посмотрел на нее, не понимая, что она имеет в виду. – А как дела у вас, Бертье? – она холодно улыбнулась.

– Просто здорово! – просиял Бертран. Он взял протянутую руку Зои и нежно поцеловал, задержав ее чуть больше, чем требовало соблюдение приличий. – Я полагаю, у вас также все в порядке?

Пока две семьи вели непринужденную беседу, Десмонд с вереницей слуг внесли в комнату всевозможные подносы, уставленные пирожными, пышным хлебом, печеньем, конфетами и вазочками с вареньем, чайными чашками, и сервировали низкий стеклянный столик, расположенный между двух больших, обтянутых красным плюшем диванов, которые весьма выгодно выделялись на общем фоне убранства комнаты. Бертран проводил Зою к двум маленьким стульям, стоявшим по одну сторону стола. Сибилла и Вирджиния сели на один из диванов, а Седрик и Генри заняли свои места на другом.

За чаем хозяева и гости принялись оживленно обсуждать политику, первые год и четыре месяца царствования королевы и почетные миссии, с которыми отправились на Восток Джулиан Баллинджер и его кузен Росс. Когда разговор начал иссякать и грозил перекинуться на неизбежную тему приближающейся зимы, Остин взял ситуацию под свой контроль.

– Бертье говорит мне, что он, наконец, объявил о своих намерениях, – заметил он сестре и лукаво улыбнулся Бертрану. – Давно, давно пора, мой добрый друг.

Снова посмотрев на Зою и не обращая никакого внимания на ее пылающие от ярости глаза, Остин спросил:

– Так вы еще не назначили дату?

Вопрос повис в воздухе, привлекая к Зое всеобщее внимание. Она, в свою очередь, распрямила спину и произнесла вежливым, но совершенно ледяным тоном:

– Бертран был довольно любезен, предложив молодой девушке время для размышления над его предложением. Было бы хорошо, если бы ее брат оказался таким же учтивым.

Остин изумленно усмехнулся:

– Господи, дитя мое, да Бертье станет старым, лысым и толстым, ожидая, пока ты, наконец, решишься дать ему свой ответ. Тебе, наверное, лучше подождать до тех пор, пока он не начнет забывать свое собственное имя!

– Остин, дорогой, – вмешалась Вирджиния Каммингтон, вежливо уводя разговор и сторону. – Вы ведь и сами далеки от того, чтобы жениться. Отчего так?

Остин увидел довольную ухмылку сестры, но никак на нее не отреагировал, а повернулся вместо этого к дородной леди Каммингтон:

– Боюсь, в этом виноваты вы и ваш муж.

– Я? – запротестовал лорд Генри. – Как я..?

– Многоуважаемый сэр, – провозгласил Остин, – моя несчастная судьба была бы совершенно иной, если бы у вас и вашей жены была дочь, а не это... это жалкое подобие сына, – он улыбнулся Бертье. – А сейчас не имеет никакого смысла искать себе жену, когда совершенно нет надежды найти хотя бы одну девушку из семейства Каммингтонов.

Каммингтоны одобрительно улыбнулись, довольные лестной шуткой. Бертран взял руку Зои и игриво сжал ее. Девушка подождала немного – ровно столько, сколько требовали приличия,– затем ненавязчиво ее высвободила.

Спустя несколько минут Десмонд снова появился на пороге, держа серебряный поднос, на котором лежало запечатанное письмо. Дворецкий прошел через комнату к низкому стулу Зои и извинился за вторжение. Подавая ей письмо, он добавил, что посыльный настаивал на немедленном ответе и, более того, остался в фойе, ожидая, возможно, получить этот самый ответ.

Извинившись, Зоя взяла письмо и подошла поближе к камину. Сломав печать, она извлекла из конверта один-единственный листок и первым делом взглянула на подпись – Коннор Магиннис, – затем на само сообщение, написанное резким, неожиданно официальным тоном:

«Дорогая мисс Зоя,

Я попросил Мойшу Левисона передать вам весть о моем отъезде. В понедельник (то есть вчера, относительно дня, когда я пишу эти строки) Эмелин и я предстали перед воротами Милбанкской тюрьмы, держа в руках ордер, который вы так любезно для нас раздобыли. Но увы, нам не было позволено войти. Да и в самом этом позволении уже не было необходимости – с глубокой печалью мы узнали, что наш отец, Грэхэм Магиннис, более не находится там в заключении, а посажен на борт военного судна «Веймут», которое уже отплыло к берегам Австралии, в Новый Южный Уэльс.

Как вы можете себе представить, такая новость о моем отце повергла в ужас меня и мою сестру. Мы надеялись предъявить добытые доказательства во время слушания его дела об убийстве на следующей неделе, что могло бы, наверное, привести к освобождению отца и снятию с него всех обвинений. Однако мы узнали, что были предприняты секретные частные усилия для изменения даты слушания – усилия настолько бессердечные, что ни самого заключенного, ни членов его семьи даже не предупредили о времени и месте этого слушания. Результат рассмотрения дела моего отца был предопределен, он был признан виновным в убийстве и приговорен к пожизненным работам на каторге в Сиднее.

Как вы можете себе представить, мое сердце переполнено лютой ненавистью ко всем, кто так жестоко обошелся с моим отцом. Поскольку это чувство распространяется на определенных членов семьи Баллинджеров по уже известным вам причинам, пожалуйста, примите мои уверения в том, что я никоим образом не возлагаю на вас ответственность за то злодейство, которое было совершено по отношению к моей семье. Однако, поскольку ход последних событий заставил меня всерьез и надолго встать на путь войны не только с кузеном вашего отца и всем его родом, но и с самим вашим отцом и братом, я самым искренним образом желаю, чтобы вам не пришлось занять позицию, которая могла бы нанести непоправимый вред добрым чувствам, должным существовать между дочерью и ее семьей. Посему я полагаю, что будет самым лучшим, если вы более не будете интересоваться ни мною, ни моим положением.

А сейчас я должен буду на обозримое будущее покинуть пределы Лондона. Надеюсь, ваше собственное будущее явится бесконечной чередой счастливейших моментов и прекраснейших событий. Остаюсь, как и прежде, вашим покорным и преданным слугой. Коннор Магиннис.»

Ошеломленная, Зоя смяла в руках письмо. Какое-то время она стояла совершенно неподвижная, даже не замечая, что на нее обращены взгляды всех присутствующих в комнате. Наконец, мать Зои рискнула подойти к ней и спросить, все ли в порядке.

– Ч-что? – пробормотала в ответ Зоя, пустыми глазами глядя на Сибиллу.

– Письмо – там плохие новости?

– Оно... оно от моего друга, – слабым голосом произнесла Зоя. Увидев, что дворецкий все еще ждет ответ, который нужно будет передать посыльному, Зоя отстранилась от матери, подошла к Десмонду и спросила: – Мойша все еще здесь?

– Мойша? Имя, которым назвался посыльный, – Эмелин.

– Эмелин здесь? – Зоя с такой силой схватила дворецкого за руку, что у него от удивления вытянулось лицо.

– Она ждет в передней, мисс Баллинджер. – Десмонд осторожно высвободил руку. – Мне передать ей сообщение?

– Нет. Я сама это сделаю. – Зоя извинилась и кинулась из комнаты, оставив всех присутствующих недоуменно переглядываться между собой.

Девушка на одном дыхании пробежала по коридору и влетела в прихожую, напугав Эмелин, которая в этот момент с удивлением разглядывала большие семейные портреты, висевшие рядами вдоль стен. Хотя помещение, в котором находилась Эмелин, считалось всего лишь прихожей, оно все равно было больше всей квартиры Магиннисов.

– Мисс Зоя, – провозгласила Эмелин, немного оправившись после неожиданного появления Зои. – Извините, если я вам помешала.

Зоя махнула рукой, показывая, что извинения ни к чему, и, оглядевшись вокруг, спросила:

– Мойша с вами?

– Он с моим братом. Это письмо предполагалось доставить после того, как Коннор уедет, но я... я пришла сейчас.

– Что случилось с Коннором? Где он?

– Коннор... он... – срывающимся голосом произнесла Эмелин. Глаза ее наполнились слезами, и она воскликнула. – О, мисс Зоя! Я так обеспокоена!

Зоя подбежала, обняла девушку и прижала ее к себе, шепча какие-то успокаивающие слова. Когда Эмелин немного пришла в себя, Зоя осторожно произнесла:

– Я хочу помочь, но вы должны рассказать мне, что собирается делать Коннор.

Подавшись назад, Эмелин достала носовой платок из внутреннего кармана своей шерстяной накидки и несколько раз приложила его к щекам и глазам. Сложив платок, но все еще крепко сжимая его в руках, девушка тяжело вздохнула и объявила:

– Мой брат отплывает в Австралию.

– Коннор? В Австралию? – лицо Зои побледнело, слова застревали в горле. – Но... Но зачем?

– Он отправляется вслед за своим отцом.

– Для того, чтобы привезти его назад? – все еще не веря в услышанное, переспросила Зоя и, получив в ответ от Эмелин утвердительный кивок головой, добавила: – Но когда? И как он раздобыл деньги на покупку билета?

Эмелин опустила глаза и покраснела:

– Он не покупал. Он... он поехал в Портсмут; Мойша поможет ему незаметно пробраться на борт.

– Спрятаться на борту корабля, который отплывает в Австралию? Но это же чистое безумие. Его найдут и сдадут портовой службе безопасности.

– Коннор об этом знает. Он говорит, что запрыгнет на борт перед самым отплытием.

– Господи, только не это! Его же наверняка повесят! Когда Эмелин снова заплакала, Зоя вдруг осознала весь ужас тех слов, которые она только что произнесла. Снова прижав к себе сестру Коннора, девушка произнесла торжественным тоном:

– Я не допущу этого, обещаю.

– Я... я не хочу п-потерять Коннора.

– Мы не потеряем его, Эмелин. Клянусь тебе, не потеряем.


* * *


Лорд Седрик Баллинджер обошел вокруг стола из красного дерева, стоящего в библиотеке, и сел, указав Остину на один из стульев, а Зое – на другой.

– Это довольно невежливо, – сказал он, кладя руки на отполированную до блеска поверхность стола. – Наши гости до сих пор здесь, а ты занимаешься этой... девчонкой...

– Эмелин Магиннис, – твердым голосом произнесла Зоя, она все еще стояла рядом со своим стулом. – Эта девчонка, сидящая в кэбе, приходится дочерью Грэхэму Магиннису. Разумеется, ты знаешь, кто он такой.

– Это очень старая история, – резко сказал Седрик. – Грэхэм Магиннис меня уже давно не интересует.

– О, нет, вовсе нет, – Зоя сделала вид, что поверила его словам. – И, конечно, без твоей помощи Грэхэм был отправлен на корабле к берегам Австралии.

Седрик прищурил глаза и пристально посмотрел на дочь. Затем перевел взгляд на сына:

– Зоя права? Грэхэма увезли в Австралию?

– Но ты ведь сам прекрасно об этом знаешь, отец, – сказала Зоя.

Седрик, однако, знаком приказал ей замолчать и сесть на свое место. Зое ничего не оставалось делать, кроме как уступить требованию отца.

– Скажи мне, сын, какое ты ко всему этому имеешь отношение?

Остин не стал уклоняться от ответа, выражение его лица было твердым и решительным:

– Я ничего не делал. Но наша система правосудия вынесла свой окончательный приговор, и мистер Грэхэм Магиннис был призван к ответу за свои поступки по всей строгости закона.

– Но мне ничего не было сказано.

– Я не думал, что в этом есть крайняя необходимость. В конце концов, Грэхэм провел в тюрьме – сколько уже? – шестнадцать лег? Какая нам разница, закончит ли он оставшиеся четырнадцать в стенах тюрьмы или как свободный каторжник в Новом Южном Уэльсе?

– Свободный? – гневно крикнула Зоя, она вскочила со своего стула и указала пальцем на брата. – Грэхэм был послан на рабскую работу в Австралийскую колонию! Это ты называешь свободой?

– Я сделал так, чтобы он получил выходной билет. – Остин резко подался назад и тоже встал, чтобы оказаться лицом к лицу со своей сестрой. – Ему больше не придется созерцать тюремные стены, он будет преспокойно жить там.

– Так это был ты? Так значит, именно ты заплатил за то, чтобы Грэхэма убили?

– Довольно! – вмешался Седрик, вставая из-за стола и протягивая руки к обоим своим детям. Повернувшись к сыну, он провозгласил: – Я хочу знать правду. Ты действительно замешан в этом деле?

Остин посмотрел сперва на отца, затем на сестру, после чего сказал спокойным, ровным тоном:

– Я не имею никакого отношения к делу об этом стражнике. Насколько можно судить по заключению суда, сын Грэхэма настолько сильно забил голову бедолаги мыслями о возможной свободе, что когда тот этой свободы не получил, то в отчаянии бросился на стражника.

– И ты хочешь, чтобы мы поверили..?

– Довольно, Зоя! – Седрик взмахом руки попросил Остина продолжать.

– Что касается самого слушания, то да, я действительно сделал так, чтобы его дата была изменена, и даже нашел причину присутствовать на нем, – со следующими словами он обратился к Зое: – Но я не сделал ничего такого, что могло бы повлиять на решение суда. Я только попытался убедить судей в том, что семейство Баллинджеров не будет возражать, если мистеру Магиннису выдадут выходной билет и он получит возможность провести остаток своих дней за пределами тюрьмы.

Остин снова сел на стул, лицо его озарила победная улыбка.

Повернувшись спиной к брату, Зоя положила ладони плашмя на стол и приблизилась к отцу:

– Он не все тебе рассказал. Я уверена, что он и Эдмунд заплатили стражнику за убийство Грэхэма Магинниса. Так же, как и наняли двух бандитов, чтобы сделать то же самое с Коннором.

– Довольно! – закричал Седрик; неожиданно подавшись вперед, он ударил дочь по щеке. – Как смеешь ты обвинять свою собственную семью в... в совершении убийства!

Зоя отпрянула, ошеломленная скорее поведением отца, чем болью. Она стояла, держась за щеку, стараясь сдержать слезы, стоявшие в ее глазах, и переводила взгляд то на Седрика, гневно сжимавшего свои кулаки, то на Остина, спокойное лицо которого говорило само за себя.

Опустив руку, Зоя ткнула пальцем в сторону Седрика:

– Ты ведь знал об этом, не так ли? Все это дело от начала до конца было разыграно тобой – все для того, чтобы сохранить внешние приличия. Ты, наверное, не хотел знать все детали этого дела такими, какими они были, но все же действительно знал. У тебя самого, наверное, тоже руки в крови.

Лицо Седрика перекосилось от ярости.

– Убирайся отсюда! – завизжал он. – Убирайся из моего дома!

Зоя опрометью бросилась из комнаты, побежала по коридору... и чуть не сбила с ног Бертрана Каммингтона, поворачивая за угол.

– Все в порядке? – спросил он, хватая Зою за руку. – Я просто решил пойти и посмотреть, не...

– Нет, все не в порядке! – тело Зои напряглось, как натянутая пружина, но она сделала над собой усилие, чтобы не оттолкнуть Бертрана.

– В чем дело, Зоя? – мягким голосом спросил Бертран, поднимая ее лицо за подбородок. – Я могу чем-либо помочь?

– Нет, Бертье, никто ничем не сможет мне помочь. Это... это очень личное.

– В этом замешан тот молодой человек?

Зоя удивленно посмотрела на Бертрана.

– Вы знаете, кого я имею в виду. Я не слепой, хотя, наверное, и глупый. Очевидно, в ваших мыслях есть кто-то еще. Из того, что, кажется, происходит... ну, я должен заключить, что это тот самый человек в экипаже – тот, которого мы встретили на пути в Пикадилли, – когда Зоя ничего на это не ответила, Бертран произнес вызывающе: – Скажите мне, что я ошибаюсь, и я навсегда выкину это из головы.

Посмотрев Бертрану прямо в глаза, Зоя мягко коснулась его щеки и прошептала:

– О, Бертье, пожалуйста, забудьте обо мне. Найдите себе привлекательную, любящую вас девушку и обзаведитесь, наконец, семьей.

– Но мне нужны именно вы.

– Я не могу вам принадлежать, – произнесла Зоя тоном, не оставляющим никаких сомнений в ее словах.

Бертран как-то разом вдруг обмяк, плечи его опустились:

– Но ему можете, не так ли?

– Я... я сомневаюсь, что смогу... – голос Зои срывался из-за наплыва эмоций, – ...принадлежать вообще кому-нибудь.

Глаза ее наполнились слезами, и, вырвавшись из рук Бертрана, она побежала дальше по коридору.

– Зоя! – крикнул он, кинувшись было Следом. – Зоя! Подождите!

Но было уже поздно.


* * *


Дневной воздух был сырым и холодным. Даже в своем укромном месте в трюме «Чатама», скорчившись в три погибели в большом деревянном ящике с табаком из Вирджинии, Коннор мог с уверенностью сказать, что дождь начнется прежде, чем корабль выйдет в открытое море.

Идя вдоль Английского канала, «Чатам» накренился немного вправо и начал набирать скорость. Запертый в темных стенах своей самодельной тюрьмы, Коннор вслушивался в доносившиеся со всех сторон звуки и пытался прикинуть в уме, сколько еще он сможет продержаться, прежде чем рискнет вылезти и подкрепиться чем-нибудь из своих скудных припасов.

«У меня достаточно пищи на целую неделю», – сказал он сам себе, похлопав по пропитанному маслом холщовому мешку, в котором находились сухари, вяленое мясо и фляжки с водой. К тому же у него было одеяло и грубое ложе из спрессованных табачных листьев – достаточно, чтобы жевать до самой Австралии и на пути назад, если, конечно, он сможет к этому привыкнуть. Лишний табак был посреди ночи выкинут из ящика за борт. Эту операцию Коннор проделал с участием Мойши Левисона, который помог ему незаметно пробраться на корабль и прятаться до того момента, когда во вторник днем, 25 октября 1838 года, были подняты паруса.

Коннор хорошо понимал, насколько мало у него шансов добраться до Австралии незамеченным. Однако он собирался скрываться от команды корабля столь долго, сколько это будет возможным, выходя из своего укрытия темной ночью. И если его все-таки обнаружат, Коннор молился за то, чтобы его заставили служить, но только бы не выбросили за борт.

Он лежал в ящике на одном боку, не имея возможности вытянуться в полный рост. Всего через несколько часов руки и ноги Коннора начала сводить судорога, и он засомневался в том, что сможет протянуть так до конца дня. Ящик, который выбрали Коннор и Мойша, находился на вершине большой кучи из себе подобных в задней части трюма. Они оттянули верхнюю крышку и оставили ее в таком положении, чтобы Коннор смог приподнять ее, когда понадобится. Кроме того, они пробили несколько дырок в толстых досках боковых стенок – однако воздух в ящике все равно оставался довольно спертым.

Из своего убежища Коннор мог слышать приглушенные шаги моряков, работающих на палубе прямо над ним. Иногда, когда раздавались командные выкрики, Коннор мог даже разобрать некоторые слова, но чаще он слышал только скрип досок корабля, плавно покачивающегося из стороны в сторону.

День клонился к вечеру, когда до сознания Коннора дошло, что шум вокруг стал намного громче обычного. Откуда-то сбоку раздались беспорядочные стуки и послышались приглушенные выкрики. У Коннора появилось ощущение, что сумятица происходит не где-нибудь на палубе, а прямо здесь, в трюме. Осторожно приподнявшись на локтях и коленях, он прижался ухом к дырке в стенке ящика. С огромным трудом ему удалось разобрать обрывки разговора:

– Вон там – проверь вон там!

– Это загружено сзади!

– Ты говоришь, табак?

– Да открой ты их все, черт подери!

– Эй! Наверх!

Коннор почувствовал, как по его спине пробежал легкий холодок и волосы на голове медленно начали приподниматься – какая бы ни была причина, люди в трюме, очевидно, искали ящики с табаком. «Возможно, они решили просто набрать немного табака для команды и взломать какой-нибудь ящик», – подумал Коннор. В тот же момент его обожгла другая, намного более страшная мысль. Он принялся молиться, чтобы не оказалось так, что они поймали Мойшу этим утром, когда тот оставил спрятавшегося в ящике Коннора и попытался тайком пробраться назад на берег.

«Господи милостивый, только бы ты не дал им поймать Мойшу! – умолял про себя Коннор. – Да нас же обоих оденут в униформу или сделают что-нибудь похуже!»

Голоса становились все громче и громче, и Коннору уже больше не нужно было прикладывать ухо к дырке, чтобы их слышать. Он почувствовал, как гора ящиков закачалась, когда группа моряков полезла наверх, намереваясь во что бы то ни стало найти ящик с пометкой «Табак».

– Эй, мужики, вот он! Табак из Вирджинии! – раздался крик прямо над ухом Коннора, и тот с ужасом осознал, что кричащий находится точно возле его ящика. Послышался тяжелый, глухой удар – видимо, один из моряков ударил ногой в стенку ящика. Моментом позже крышка отскочила в сторону, и Коннора бесцеремонно выволокли из его укрытия.

– Тащи его сюда! – крикнул какой-то моряк, после чего несколько пар рук приподняли Коннора и швырнули его к подножию горы из ящиков.

Коннор успел не раз удариться о деревянные доски, прежде чем плюхнулся животом на пол трюма, судорожно хватая ртом воздух.

– Поднимите его!

Все еще хрипевшего и пытающегося восстановить дыхание Коннора поставили на ноги, и он обнаружил перед собой ухмыляющуюся рожу лейтенанта, который провел пальцем по своему красному, похожему на гнилой апельсин носу и провозгласил:

– Думал, что удастся доехать бесплатно до Австралии, да? Думал, что ты намного лучше тех пассажиров, которые заплатили за билет?

– Я... У меня не было...

– Не было денег, да? Ну, посмотрим, что скажет на это капитан, – лейтенант повернулся к двум из полудюжины находившихся в трюме морякам, стоявшим рядом. – Наверх его!

Моряки подхватили Коннора под руки, проволокли по центральному проходу трюма, затем вытолкали вверх по лестнице, которая вела на главную палубу. Наверху Коннора ожидала довольно теплая компания. На палубе находилось большинство из сотни военных моряков, служивших на этом корабле, и примерно дюжина гражданских лиц, одни из которых эмигрировали в Австралию по своей собственной воле, другие плыли туда для того, чтобы навестить родственников, подобно Грэхэму Магиннису отправленных на каторжные работы в трудовые колонии.

– Отведите его в каюту капитана, – рявкнул лейтенант, махнув рукой куда-то вдоль палубы.

Несколько минут спустя Коннор был препровожден в маленький, со вкусом обставленный кабинет капитана Арчибальда Гаунта[13 - Gaunt, англ. – худой, тощий (прим. пер.)], который на вид оказался намного крупнее, чем можно было судить по его имени. Суровый, седовласый капитан, примерно пятидесятилетнего возраста, выглядел так, как будто сию минуту собирался на корню пресечь всякое проявление беспорядка на борту своего корабля. Когда к нему привели пойманного безбилетника, Гаунт оторвал взгляд от лага, над которым он до этого трудился, и нахмурился.

– Имя? – спросил он, наконец, поднимая со стола перо. – Как тебя зовут, парень?

– Коннор Магиннис.

– Произнеси по буквам, – потребовал Гаунт. Коннору ничего не оставалось делать, как подчиниться.

Вместо того, чтобы записать имя, капитан покопался в каких-то списках и сделал пометку напротив одного из пунктов.

– Ну, и что же ты делаешь на борту Ее Величества фрегата «Чатам»?

– Мне нужно попасть в Австралию, в Новый Южный Уэльс.

– Ну, конечно, конечно. Было бы довольно глупо прятаться на моем корабле, если бы ты собирался попасть в Америку.

Капитан едва сдержал усмешку, и впервые с момента поимки у Коннора появилась надежда, что ему удастся добраться до Австралии живым и невредимым.

– А почему именно в Новый Южный Уэльс, сынок? – продолжал расспрашивать Гаунт.

– Мой отец был послан туда; я собираюсь найти его.

– Послан на каторгу?

– Да.

– На борту «Веймута», я полагаю? – скептически спросил Гаунт.

Коннор немного растерялся:

– Как вы об этом узнали?

– Такова работа капитана – знать обо всех делах, происходящих на борту его корабля. Знать, например, о тех, кто прячется в трюме, какую историю они, скорее всего, сочинят в свое оправдание, и так далее. – Гаунт перевел взгляд на лейтенанта, стоявшего в дверях. – Что вы предлагаете делать с такими, как мистер Коннор Магиннис?

Лейтенант внимательно осмотрел задержанного, затем, усмехнувшись, предложил:

– У нас есть новая рея, которую вот-вот должны установить. И за последние – сколько? – месяц или два? – никого не протягивали под килем.

– Парень выглядит довольно крепким, – возразил капитан. – Вам нужен еще один человек для работы?

Лейтенант решительно покачал головой:

– Команда уже полностью набрана; еще один человек означает меньше рома для всех остальных.

– Ну, тогда, мистер Магиннис, перед нами встает настоящая дилемма, – сказал капитан, поднимаясь из-за письменного стола, – А что вы сами предложите с собой делать?

Коннор смотрел то на капитана, то на лейтенанта и никак не мог понять, говорят ли они всерьез или же просто потешаются над ним. В конце концов, он произнес:

– Я с большим удовольствием буду работать всю дорогу до Сиднея.

– Не думаю, что в этом есть необходимость. К тому же, правилами мореплавания запрещено использовать пассажира для работ на борту корабля.

– Пассажира? – переспросил Коннор, сомневаясь, что капитан имеет в виду именно его.

– Да, пассажира. Или не так называют людей, которые путешествуют по миру?

– Но я спрятался...

– И сделали очень глупо – особенно если учесть то, что вы заплатили приличные деньги за билет.

– Заплатил? Но я...

– Лейтенант Петтигрю, вы не будете так добры..?

– Конечно, капитан, – офицер вышел из каюты, закрыв за собой дверь.

– Мистер Магиннис, – начал капитан, когда они остались одни, – я думаю, что сегодня у нас было достаточно развлечений для одного дня. Меня совершенно не волнует, какое пари и сколько именно вы проиграли. Я не одобряю ни подобных трюков, ни того, что мой корабль становится ареной для различных игр состоятельных людей. Таким образом, могу ли я предложить вам вернуться назад в вашу каюту и сохранить ваши милые фокусы для жителей Сиднея, которые, надеюсь, проявят к ним большую благосклонность?

Коннор застыл на месте, не веря своим ушам, а капитан снова вернулся к своему лагу.

– Ну, вы ждете чего-нибудь? – нетерпеливо спросил Гаунт, подняв через какое-то время голову и увидев, что молодой человек все еще здесь.

– Нет, сэр, думаю, нет.

– Тогда всего хорошего, – капитан кивнул в сторону выхода и, когда Коннор открыл дверь и шагнул наружу, крикнул ему вслед: – И не забывайте – больше никаких шалостей на борту «Чатама»!

– Конечно, нет, капитан, – пробормотал Коннор, закрывая за собой дверь.

Выйдя из кабинета Гаунта, он уставился на моряков, толпящихся на палубе, и простоял неподвижно целую минуту или даже больше. Было видно, что моряки обсуждают именно пойманного сегодня днем чудаковатого пассажира, который купил билет, но предпочел ящик в трюме удобной каюте. «Ну, что дальше? – спросит Коннор самого себя. – Что вообще происходит?»

Видимо, его ошибочно приняли за одного из пассажиров, заплативших за билет. По какой-то неизвестной причине капитан вбил себе в голову, что Коннор просто на спор спрятался в трюме. Рано или поздно, конечно, ошибку обнаружат, но пока у него было какое-то время в запасе.

Тревожный вопрос не давал Коннору покоя: как капитан узнал о том, что Грэхэм Магиннис был отправлен на борту «Веймута»? У него появилось ощущение, что кто-то рассказал капитану все подробности его «трюка», как сам Гаунт это назвал.

В этот момент один из пассажиров подошел к Коннору и протянул ему руку. Это был довольно молодой человек, около тридцати лет, с черными, смазанными маслом волосами, и длинными, закрученными с помощью специальной помады усами.

– Превосходная работа, мистер Магиннис, – провозгласил он, сильно пожимая руку Коннора. – Я поставил две монеты на то, что вы продержитесь, по крайней мере, до конца дня.

– Я... Извините, но я...

– Не берите в голову. Насколько я себе представляю, эти две монеты стоили того, чтобы увидеть лицо того лейтенанта, когда вас вытащили оттуда, – незнакомец собрался было уйти, но задержался и сказал: – Кстати, я – Лесли Харт. Моя жена, Габриэлла, и я надеемся, что вы с вашей женой составите нам компанию за ужином.

Откуда-то сзади Коннора послышался голос:

– С превеликим удовольствием, мистер Харт.

Чья-то рука проскользнула под локоть Коннора, и когда он удивленно оглянулся, то увидел, что рядом с ним стоит женщина.

Лесли Харт поклонился:

– Тогда увидимся за ужином, миссис Магиннис. Сказав это, он быстрым шагом направился прочь.

– Зоя! – задохнулся от изумления Коннор.

– Тсс. – Зоя приложила указательный палец к своим губам, затем крепче сжала руку Коннора и повела его по палубе.

Когда они подошли к лееру слева по борту, он огляделся вокруг и, убедившись в том, что поблизости никого нет, спросил:

– Что происходит?

– Ты ведь не думал, что от меня будет легко отделаться, не так ли? – Зоя улыбнулась и провозгласила: – Я еду с тобой в Австралию.

– Но... но как ты..?

– Эмелин рассказала мне, что ты собираешься делать. Сегодня утром я поехала в Портсмут и нашла там Мойшу. Это было вовсе не трудно. «Чатам» – единственный корабль, отплывающий в данный момент в Сидней. Я заставила Мойшу рассказать мне, где ты прячешься, купила два билета и поднялась на борт до того, как «Чатам» вышел в море. Конечно, мне пришлось найти подходящее объяснение тому, что моего мужа нигде не могут найти.

– И ты придумала невероятную историю, что я на спор спрятался в трюме, – продолжил Коннор.

– Спасибо, в свою очередь, неожиданной помощи со стороны мистера Харта и его компаньонов. Просто удивительно, какие только странные пари могут они заключать друг с другом. Я совершенно случайно поделилась информацией с одним из тех, с кем поспорил мистер Харт; он передал ее капитану, так, чтобы тебя обнаружили до захода солнца и он смог бы выиграть пари. После этого капитан потребовал от меня объяснений, и я, разумеется, была вынуждена обо всем рассказать – и о твоем местонахождении, и об истории о твоем отце, которую ты должен будешь привести в свое оправдание.

– Так это ты все сама и спланировала? – воскликнул пораженный Коннор.

– Ты не оставил мне другого выбора. Я должна была или выдумать эту чепуху, или увидеть тебя в военной форме, или того хуже. Я рассчитывала, однако, что такой человек, как капитан Гаунт, посчитает, что представители нашего класса вполне способны на подобные глупости.

– Нашего класса? – переспросил Коннор.

– Ты что, забыл? Ты мой муж, – Зоя взяла Коннора за руку и придвинулась к нему поближе.

Какое-то время они стояли молча, просто глядя на волны. Затем Коннор довольно серьезно спросил:

– Ты хоть понимаешь, во что ты впутываешься, Зоя? Ты ведь на самом деле ничего обо мне не знаешь, как и о моей жизни перед... до того, как все это случилось.

– Так же, как и ты обо мне. Но теперь у нас есть впереди целый месяц, чтобы получше узнать друг друга.

– Но как же твой отец... твоя семья..?

– Тсс... – прошептала Зоя, прикладывая палец к губам Коннора. – Я сейчас не хочу ни о чем этом думать. Я просто хочу быть с тобой.

Прильнув к нему, Зоя провела рукой по его спутанным темным волосам на затылке и подняла свое лицо кверху.

Отвечая на ее ласку, Коннор хотел было обнять девушку, но затем отстранился немного назад. Обеспокоенно оглянувшись на палубу корабля, он прошептал:

– Люди все еще смотрят на нас.

– Но мы ведь женаты, не так ли? А именно так жена должна приветствовать своего мужа, – выдохнула Зоя, крепким поцелуем отметая прочь все сомнения.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ

КИТАЙ


Март 1839 года

XV


Росс Баллинджер стоял на капитанском мостике «Селесты», красивой шхуны с высокими мачтами, проплывающей мимо португальского Макао, которое в период с апреля по октябрь становилось домом для большинства торговых представителей и их семей. С моря открывался впечатляющий вид на набережную, застроенную зданиями в европейском стиле. Макао, расположенный на косе в устье Кантонского залива, описывался одним из путешественников, как «Неаполь в миниатюре, положенный драгоценным камнем на порог огромного и неизведанного Китая».

Был первый день марта, когда «Селеста» начала подниматься вверх по заливу в направлении реки Кантон. Из-за сильной влажности, предвещавшей приближение сезона муссонов, истомленный жарой утренний воздух казался еще более невыносимым. На Россе были надеты черные непромокаемые брюки и грубая синяя рабочая куртка. Закатанные по локоть рукава не скрывали загорелых, жилистых рук. Когда Росс покидал Англию, он не был таким мускулистым; продолжительное путешествие наполнило силой его восемнадцатилетнее тело, а длинные дни, проведенные на солнце, выбелили его светло-желтые волосы.

– Еще семь месяцев в море, и можно будет считать, что ты справился с работой корабельного писаря, – проскрежетал чей-то низкий голос позади Росса, и в тот же момент мощная рука сжала его плечо.

– Спасибо, сэр, – ответил Росс, оглядываясь на капитана корабля, Грегори Эйлса.

Капитан прищурил свой здоровый правый глаз и приложил указательный палец к покрытой шрамами пустой левой глазнице. Считалось, что он потерял левый глаз во время боя неподалеку от Туншаньского побережья с китайской пиратской джонкой, которая забросала первое судно Эйлса, «Гелиотроп», подожженной смолой и чуть было не пустила его ко дну.

– Знаешь, ты бы мог спокойно бить баклуши всю дорогу на Восток.

Росс усмехнулся и открыл было рот, чтобы ответить, но в этот момент капитан продолжил:

– Я знаю, безделье для белоручек. Ты говорил мне это по сто раз на день. Но твой папенька заплатил королевскую плату за то, чтобы его первенца взяли на борт корабля, и вряд ли бы ему понравилось смотреть, как его маленький щенок снаряжает паруса и карабкается...

– Не беспокойтесь, капитан. Я с удовольствием скажу ему, что спокойно бездельничал весь путь до Китая и обратно.

– А как ты собираешься объяснить вот это? – спросил Эйлс, хватая Росса за мускулистую руку.

– Я скажу ему, что это от тех огромных кружек с ромом, которые вы постоянно заставляли поднимать меня и в кают-компании.

Эйлс прищурил здоровый глаз:

– И, конечно, твой отец отправит меня следующим же кораблем в Австралию, причем не как капитана!

– Тогда вам лучше поскорее возвратиться домой. Насколько я слышал, австралийский ром – самый лучший к югу от экватора.

– Может быть, но у них мало женщин, мужчины для мужчин, – капитан перегнулся через леер и указал на северное побережье залива. – Ну а там, сынок, где эта посудина бросит якорь, нам не придется беспокоиться на этот счет. В Кантоне достаточно продажных девок, чтобы мы, заморские дьяволы, и местные рисовые лепешки постоянно чувствовали себя счастливыми, – он с силой хлопнул Росса по спине. – Однако, у тебя, осмелюсь сказать, еще молоко на губах не обсохло. Тебе лучше оставить этих девок для таких морских волков, как капитан Грегори Эйлс.

– А как насчет миссис Эйлс? – поддел Росс, и тут же пожалел о том, что завел разговор на эту тему.

– Миссис не очень беспокоится о том, чем занимается ее муженек в заморских гаванях, – капитан задорно подмигнул, – пока тот не забывает примерно раз в год приводить свою посудину назад, к дому. И только одному капитану ведомо, как плавно поставить на якорь свою шхуну – даже на бешеной скорости.

– В любой гавани, даже во время шторма?

– Не только в гавани. Даже после шести месяцев в море тебе не удастся словить меня на том, что я бросаю сухой хворост в камин только для того, чтобы согреть капитанскую постель. Этого, может, и достаточно для тех сопляков, которые только считают себя моряками. Но для таких, как Грегори Эйлс, единственная гавань, где они ставят свой корабль,– гавань Венеры.

– Или Китая, – добавил Росс, многозначительно усмехаясь.

– Эх, Китай, – вздохнул Эйлс, прикрывая глаз. – Конечно, Китай, – неожиданно он выпрямился и притворно нахмурился. – Хватит, размечтались тут. Дельта в добрых сорока милях вверх по заливу, и по реке до Кантона еще сорок. Считай, что нам очень повезет, если мы пройдем их до завтрашнего полудня. А до тех пор у тебя есть, чем заняться.

– Я думал, что просто пассажирствую, – простодушно заметил Росс.

– Я так пропассажирствую твою ленивую задницу по дороге до Пекина и обратно, если ты не оторвешь пятки от палубы и не вернешься к работе! – Эйлс попытался дать ботинком пинка Россу, однако молодой человек был уже на середине капитанского мостика.

– Если я вам понадоблюсь, – крикнул Росс, спустившись на главную палубу, – я буду в каюте капитана – следить за тем, чтобы вход в гавань был открыт пошире и там было достаточно хвороста для огня!

– Ах ты, сын корабельной кухарки! – взревел Эйлс и обрушил на юношу бурный поток красочных ругательств.

Росс соскочил по узкому трапу на нижнюю палубу и поспешил к своему посту.


* * *


Ранним субботним утром «Селеста» достигла гавани Вампоа, являвшейся стоянкой для приплывающих в Кантон кораблей. Сам город Кантон располагался двенадцатью милями выше по реке с одноименным названием, и до него можно было добраться только на одной из «чоп-лодок» с низко сидящими в воде пузатыми корпусами и парусами из циновки.

Росс Баллинджер наблюдал за небольшой флотилией подобных лодок, собирающихся вокруг «Селесты». Как и крупные, выходящие в открытое море джонки, многие из них были красного или зеленого цвета, остальные были покрыты лаком, но не покрашены. Китайские моряки носили простую, крестьянскую одежду, в основном, из синей или черной ткани: широкие штаны, куртки без воротников и конусообразные соломенные шляпы. Подплыв к «Селесте», они мгновенно принялись за работу, перетаскивая тюки шерсти и ящики с медью из Англии, хлопок и другие товары из Индии на свои лодки для того, чтобы отправиться затем на факторию компании «Жардин, Матесон & Ко», – одну из тринадцати подобных ей факторий, основанных в Кантоне для использования в иностранном бизнесе.

Процесс перегрузки товаров со шхуны в неглубокие китайские чоп-лодки будет продолжаться до самого вечера, и пройдет еще несколько недель до того, как трюм «Селесты» снова наполнится чаем, шелком и пряностями для обратного плавания в Англию. Росс не примет участия в этом плавании: он проведет целый год в Кантоне в качестве гостя компании «Жардин, Матесон & Ко» – одной из основных корабельных английских компаний, проводящих свои торговые операции на Востоке. Торговая Компания Баллинджера уже на протяжении долгого времени вела дела с компанией «Жардин», как ее называли, и обычно пользовалась ее обширным флотом клиперов и шхун – таких, например, как «Селеста» – для перевозки товаров.

Росс какое-то время наблюдал за тем, как китайские моряки по очереди подводят свои суденышки к бортам «Селесты», чтобы загрузиться товаром. Затем он спустился на нижнюю палубу и вернулся через несколько минут, неся за плечами промасленный парусиновый рюкзак и два объемистых саквояжа в руках. Капитан Эйлс уже покинул корабль, оставив своего первого помощника управлять разгрузкой и погрузкой судна, и перешел на борт фу-чуаня – служебной лодки. Эта средних размеров двухмачтовая джонка должна будет отвезти капитана в Кантон, где он предоставит на контроль китайских торговых инспекторов все необходимые бумаги и получит после уплаты таможенных пошлин разрешение провезти товар на склад фабрики Жардин. Шесть приятелей Росса из числа пассажиров уже собрались на приподнятой корме джонки, которая должна была вот-вот отправиться в двенадцатимильное путешествие вверх по реке.

– Эй, друг! – прокричал чей-то голос с борта фу-чуаня, когда Росс спускался по сходням, соединявшим два судна.

Голос принадлежал преподобному Сэмьюэлю Отербриджу, священнику, посланному в Китай лондонским Миссионерским обществом. Сэмьюэль и его жена, Гортензия, были единственными пассажирами, кроме Росса, проделавшими весь путь от Англии до Кантонского залива. Остальные четверо поднялись на борт всего лишь месяцем раньше, когда «Селеста» бросила якорь у пристани Бомбея. Священник был настолько же тучным, насколько его жена тощей – помпезный, властный мужчина, чья экспансивная дерзость более чем компенсировала нервозную сдержанность Гортензии.

Во время путешествия Отербридж неоднократно пускался в объяснения, почему его с женой послали к берегам этих «далеких, варварских земель» – как он сам называл любое место, расположенное дальше Английского канала, – а именно для «спасения этих несчастных туземцев от невежества и срама». Отербридж ощущал особый восторг от того, что отправился в «путь во имя Господа» на борту корабля с названием «Селеста»[14 - Celeste, англ. – небесная (прим. пер.)], так как «мы – те, кто выполняет Господню работу – и есть на самом деле поднебесные жители». И он чувствовал себя глубоко обиженным всегда, когда капитан Эйлс напоминал ему о том, что только сами китайцы называют себя поднебесными жителями, а свои земли – Поднебесной Империей.

– Вы должны обязательно на это взглянуть! – воскликнул Отербридж. Он подхватил саквояжи Росса своей мясистой рукой и подтолкнул молодого человека по направлению к корме джонки. – Внешне это ни на что не похоже – и, определенно, об этом ничего не сказано в Священном Писании!

Свободной рукой Отербридж пригладил то, что осталось от его редеющих черных волос.

Росс позволил ему протащить себя вокруг каюты в центре джонки к задней части кормы, туда, где посреди своих сумок и пакетов стояла жена священника. Джонка, по размеру, наверное, с одну восьмую «Селесты», сильно раскачивалась вверх и вниз на волнах, и бедная женщина выглядела еще более бледной, чем на протяжении всех долгих месяцев, проведенных в море.

– Гортензия, покажи Россу, – крикнул Отербридж, когда они подошли поближе. – Покажи ему, что они делают.

– Варвары есть варвары, и развлечения у них безбожные, – проворчала жена священника. Она перегнулась через леер, глаза ее неодобрительно прищурились.

Росс знал, что Гортензия, которой было сорок два, на несколько лет моложе мужа, однако почти постоянное недовольное выражение прорезало на ее лице множество морщин, делавших эту женщину похожей на его мать.

– Варварские игры, – добавила Гортензии, ее слова сопровождались странными, ритмичными щелкающими звуками.

Приблизившись к лееру, Росс кинул на палубу свои сумки и посмотрел за борт. На расстоянии всего нескольких дюжин футов на воде покачивалась одномачтовая лодка, меньшая по размерам, чем джонка, но гораздо большая и лучше разукрашенная, чем обычная чоп-лодка. Она, очевидно, была не просто транспортным суденышком, а личной лодкой господина, у которого водилась в кармане довольно приличная монета. На борту этой лодки находилось всего два человека. Казалось, их абсолютно не интересовала царящая вокруг суета, связанная с разгрузкой «Селесты». Их внимание было полностью привлечено к низкому, покрытому красным лаком столику, стоящему между ними. На столике в форме пирамиды лежала стопка пластинок, сделанных из слоновой кости. Игроки по очереди поднимали и опускали пластинки согласно каким-то совершенно запутанным правилам, их движения сопровождались звуками, похожими на беззлобное подшучивание.

– Ма-джонг[15 - Ма-йонг – китайская игра; четыре человека по очереди тянут и выкидывают пары одинаковых пластинок из поля, закрытого 144 пластинками, до тех пор, пока один из игроков не выигрывает, выкинув последнюю пару; современное название эта игра получила приблизительно с 1920 года от торговой марки Mah-Jongg.], – объяснил Росс, указывая в сторону игроков.

Глаза Сэмьюэля Отербриджа широко раскрылись от удивления.

– Я не предполагал, что вы говорите на варварском языке, – недовольно прошептал он.

– Я и не говорю. Но я прочитал об этой игре в одной из книжек, которые взял с собой в дорогу. Полагаю, что именно на «ма-джонге» основана игра в домино.

– Домино? – переспросила Гортензия.

– Конечно, вы слышали о домино? Эта игра пользуется популярностью в фешенебельных кругах лондонского общества.

Женщина сердито повела плечами:

– Наша жизнь имеет мало общего с фешенебельностью.

– И не могла иметь, – вмешался ее муж, – даже, если бы мы этого захотели. Единственный фешенебельный круг, подобающий Отербриджам, – это круг верующих, которые в один прекрасный день вознесутся к стопам нашего Спасителя.

Снова посмотрев через леер, Росс перехватил взгляд одного из игроков в «ма-джонг», довольно худого мужчины, одетого в синий шелковый халат и странную синюю шляпу, увенчанную ярко-красной короной. Этот мужчина был одет лучше, чем его напарник, а когда он поднял голову и посмотрел на Росса, его улыбка обнажила ряд зубов, таких ровных и белых, что они показались Россу сделанными из той же полированной слоновой кости, что и пластинки «ма-джонга».

– Отвратительно, – вздрогнув, пробормотала Гортензия и повернулась спиной к лееру.

– Я слышал, что они живут на этих штуковинах, – заметил Отербридж, махнув рукой в сторону разноцветных джонок и чоп-лодок, крутящихся вокруг «Селесты». – Готовят себе пищу, растят детей,.. – он понизил голос так, чтобы только Росс мог его слышать, – ... даже делают детей... прямо там, на этих... плавучих пристанищах беззакония. – Отербридж зловеще покачал головой. – Это работа самого дьявола.

– Кто-то произнес мое имя? – пробасил капитан Эйлс, подходя к троице, расположившейся у леера.

Отербриджи вежливо улыбнулись, но их глаза выдавали возмущение грубоватым юмором, присущим не только капитану, но и вообще всем морякам, с которыми им приходилось сталкиваться на протяжении последних шести месяцев.

Эйлс подошел к лееру и посмотрел через него.

– Ну, будь я проклят, – пробормотал он, затем помахал рукой мужчинам, сидевшим в лодке, и крикнул: – Привет, дружище!

Двое мужчин повернулись в ту сторону, откуда послышался голос. Тот, который был одет в синий халат, почтительно приподнял свою красную корону, после чего встал и помахал капитану в ответ:

– Привьет! Давно тьебя не видьеть, стьяри дрюг!

– Вижу, ты чоп-чоп[16 - Чоп-чоп – быстро (пиджин).] играешь в «ма-джонг», Го-куа[17 - Куа – почетный титул, добавляемый к именам мандаринов девятого, или самого низкого, ранга; отсюда Го-куа, Мо-куа, По-куа.], но я хотеть, чтобы твой люди работать чоп-чоп. – Эйлс притворно насупил брови. – Я хотеть, чтобы твой люди кончать сегодня, не завтра.

– Нет, не завтла! – пообещал мужчина, названный Го-куа.

Капитан немного склонил голову набок, его здоровый глаз прищурился:

– Ты привести мне номер один мужчины? – он посмотрел на флотилию лодок. – Мужчины не выглядеть первый-чоп. Выглядеть второй– и третий-чоп.

– Нет, нет! – запротестовал Го-куа, ожесточенно замотав головой из стороны в сторону. – Все мужчьина перь-ви-чоп!

Он повернулся к своему товарищу и что-то быстро затараторил на кантонском диалекте, широким жестом обводя чоп-лодки, окружавшие «Селесту». Коротко кивнув, второй мужчина поспешным шагом направился к носу корабля и принялся кричать на китайских моряков, находившихся на борту ближайших чоп-лодок.

Го-куа наблюдал за всем происходящим до тех пор, пока не убедился в том, что моржи удвоили свои усилия и процесс разгрузки ускорился. Затем, повернувшись к фу-чуаню, он важно кивнул капитану и провозгласил:

– Ты увьидишь... Мой мужчьини кончать чоп-чоп.

– Отличная работа, Го-куа.

Услышав этот комплимент, пожилой китаец просиял в ответ и через некоторое время снова вернулся к игре.

– Он говорит по-английски? – удивленно спросил Росс.

– Если это можно так назвать, – насмешливо произнес Отербридж.

– Не по-английски, – отозвался Эйлс. – Это пиджин[18 - Пиджин – «деловой»; язык, используемый китайскими и иностранными купцами и представляющий собой смесь английских, китайских, португальских слов, а также слов из языка хинди.] – своего рода английский, но сильно перемешанный с португальским и даже немного с хиндустанским. Например, слово «чоп»[19 - Чоп – «клеймо» (груз чая, который весь маркирован одним и тем же клеймом, есть «чоп чая»); также «быстрый» (пиджин).] – это на хинди «клеймо». Таким образом, груз чая, который весь промаркирован одним и тем же клеймом, называется чопом чая. Китайцы, однако, используют слово «чоп» для обозначения всего, чего угодно. «Первый чоп» означает «первый сорт», «чоп-чоп» – «быстро». А те палочки, которыми они пользуются во время еды, на пиджине называются «чоп-палочками», что означает «быстрые палочки».

Отербридж смущенно нахмурился:

– Пиджин? Какое все это имеет отношение к птицам?[20 - Здесь игра слов: pidgin, пиджин (англ.) – деловой язык, упомянутый капитаном Эйлсом; pigeon, пиджин (англ.) – голубь (прим. пер.)]

– Не голубь. Это п-и-д-ж-и-н, – произнес Эйлс по буквам. – Слово «пиджин» означает «деловой», и каждый, кто хочет заниматься бизнесом в Кантоне, должен учиться им пользоваться – как кохонг[21 - Кохонг – члены гильдии торговцев гунхана (кантонизм).], так и фан-куа[22 - Фан-куа – «чужеземный дьявол»; термин, используемый китайцами для обозначения всех иностранцев.].

– Кохонг? – переспросил Росс.

– Это название сословия торговцев – торговцев гунха-на, под контролем которых находятся все деловые отношения с Китаем.

– А что такое фонк... фонквей...

– Фан-куа, – медленно выговорил Эйлс. – Ну, мой юный друг, это мы и есть. – Он легонько ударил Росса кулаком в грудь. – Фан-куа – чужеземный дьявол, – усмехнувшись, капитан повернулся к Отербриджу. – Да, боюсь, даже такой служитель Господа, как вы. Мы все для них дьяволы. И я не могу сказать, что я их обвиняю за то, что они о нас так думают. Я хочу спросить, что мы приносим Китаю, кроме лишних проблем?

– Цивилизацию, – возразил Отербридж. – Цивилизацию и религию.

Эйлс покачал головой:

У них всего этого было достаточно еще до того, как мы сюда пришли. Нет, все, что мы принесли с собой,– это смерть... смерть в чаше, в которую опущена опиумная трубка.

– Но торговля опиумом в Англии разрешена, – заметил Росс. – Лекарственная ценность...

– Лекарственная? – насмешливо фыркнул Эйлс. – Для китайцев это не лекарство, а дьявольская отрава – отрава фан-куа. Они не используют опиум в маленьких дозах для облегчения сердечных и тому подобных болей. Китайцы курят его сразу весь, что удается раздобыть, – и однажды начав, они уже не могут от этого отказаться, даже под страхом смертной казни, введенной императором за употребление опиума.

Гортензия Отербридж выглядела исключительно неприятно, когда пробормотала:

– Варварские грехи.

– Когда они отправятся к Господу, им придется оставить на земле свою дьявольскую отраву, – уверенным голосом произнес священник.

– Только, если Парламент или Компания ничего не будут иметь против.

Отербридж с удивлением уставился на капитана:

– Что общего со всем этим имеет британское правительство?

– Или Восточно-Индийская Компания? – добавил Росс.

– Под их контролем находится, практически, вся торговля в Китае, вот и все. Когда мы прибываем в Кантон за чаем и шелком, мы должны чем-то за это платить. То, что сделано в Англии, пользуется весьма незначительным спросом среди китайцев. Однако китайские кули находят широкое применение тому, что сейчас разгружается. – Эйлс указал в сторону «Селесты», с палубы которой британские моряки опускали вниз тяжелые, небольшие по размерам и сделанные из дерева манго, ящики. Внизу ящики сразу подхватывали китайцы, находившиеся в длинных, многовесельных лодках, которые назывались «п'а-лен»[23 - П'а-лен – «карабкающийся дракон»; длинная, многовесельная лодка, часто использовавшаяся для транспортировки опиума с иностранных судов; от слов «п'а» («ползти, цепляться») и «лен» («дракон»).] или «карабкающийся дракон».

Росс озадаченно покачал головой:

– Я не понимаю.

– А что, ты думаешь, мы везем всю дорогу из Бомбея? – Эйлс похлопал Росса по плечу.

– Думаю, хлопок.

– Ну да, есть и немного хлопка тоже. Но большая часть груза, сынок, – это опиум из Патны и Гхазипура, самый лучший сорт для курения. В каждом ящике его ровно сто семьдесят фунтов. Вот на чем стоит вся торговля с Китаем. И пошлины, взимаемые с торгового оборота, назначает английское правительство – говорят, что одни только пошлины на чай наполовину обеспечивают содержание Королевского морского флота.

– Но Баллинджеры не имеют никаких дел с опиумом, – как бы защищаясь, произнес Росс. – Мы продаем британские товары или платим законными английскими стерлингами за те товары, которые мы импортируем.

Эйлс громко расхохотался:

– Тебе еще многое предстоит узнать о торговле с Китаем, сынок. Китайцы не находят большого применения английским товарам или стерлингам – особенно они не любят монеты, на которых изображены лики чужеземных дьяволов. Китайцы могут принимать в качестве платы испанские серебряные доллары, но никто из них не хочет, чтобы все это серебро текло только в одну сторону и не возвращалось в другую. Поэтому мы берем твои хорошие британские товары, продаем их в Индии за опиум, а здесь, в Китае, продаем опиум за шелк и чай.

Когда Отербридж услышал о том, какое содержимое находится в трюмах «Селесты», он словно застыл на месте, лицо его начало заливаться краской:

– Вы хотите сказать, что я и моя жена купили билет на... корабль, перевозящий опиум?

Эйлс снова рассмеялся, но на этот раз в его смехе не было и намека на веселье.

– Каждый британский корабль, который входит в Кантонский залив, имеет на борту груз опиума, – черты лица капитана окаменели, и он произнес ледяным голосом: – Я уверен, что все это изменится благодаря таким, как вы и ваша миссис, несущим христианство жителям Поднебесной.

В этот момент джонка немного качнулась вперед, отходя от борта «Селесты».

– Вы, надеюсь, простите меня, господа. Мне еще необходимо подготовить кое-какие бумаги до того, как мы достигнем Кантона, – Эйлс почтительно поклонился Гортензии и направился к центральной каюте.

Отербридж тихо вздохнул и нахмурился:

– Шесть месяцев в море, а он остался таким же неприятным человеком, каким и был в тот день, когда мы покинули Портсмут, – он посмотрел на свою жену. – Помолись за бедного капитана, Гортензия. Боюсь, он провел слишком много лет под этим варварским солнцем.

Варварское солнце... Слова преподобного Сэмьюэля Отербриджа будто прострелили Росса Баллинджера, вызвав в воображении картины таинственной земли: босой кули сидит на корточках в грязной аллее, его ловкие пальцы облепили чашку с рисом, быстрые палочки выбивают ритм стаккато... изрезанный террасами склон холма, спускающийся в залив, забитый сампанами и джонками, отблески голубой воды посреди качающихся красных, черных, зеленых пятен... Изнуренный работой крестьянин, на вид которому чуть за тридцать, редкие волосы начинают седеть, его желудок пуст, но легкие наполнены мимолетным блаженством из опиумной трубки...

Когда джонка удалилась от британской шхуны, Росс посмотрел на священника, который стоял у леера, сложив руки и шепча еле слышно молитву своему Господу. Глаза его были прикрыты, однако Росс смог ощутить их темный ревностный блеск.

«Да, – подумал он, – Отербридж и ему подобные сами и есть варвары на этой земле. И дар, который они несут, скорее всего обернется не спасением, а жестоким, непростительным бедствием. И какое бедствие страшнее? Опиум или Крест?»

Поворачиваясь спиной к лееру, Росс вздрогнул, и, как бы отвечая, под его ногами скрипнули доски палубы.


XVI


Свою первую неделю в Кантоне Росс Баллинджер провел, знакомясь с иностранным кварталом, в котором жили и работали все двести пятьдесят иностранных купцов. Он растянулся на треть мили вдоль северного побережья реки Кантон. Открытое, незамощенное пространство у самого берега реки уходило в глубь квартала приблизительно на четыре сотни футов и было известно под названием Главной площади. Вдоль этой площади, бок о бок, обращенные фасадами к реке, стояли все тринадцать иностранных факторий. По размерам все фактории были примерно восемь сотен футов в длину, но только шестьдесят футов в ширину, за исключением Новой английской фактории, которой владела Британская Восточно-Индийская Компания. Эта фактория, выстроенная заново в стиле «гранде» после пожара 1822 года, была в два раза шире остальных.

Фасады двух– и трехэтажных факторий выделялись своим видом среди беспорядочного нагромождения зданий окружающих кварталов. Выстроенные из кирпича и гранита, оштукатуренные в белый цвет, они словно напоказ выставляли на улицу свои парадные арочные входы, с нависавшими над ними террасами, которые были огорожены витыми чугунными перилами и прикрыты ярко-зелеными навесами. Каждое из длинных, узких зданий состояло из семи или восьми выстроенных в ряд отдельных домов, первый из которых выходил фасадом на площадь, остальные по очереди примыкали друг к другу. Служебные помещения и подсобки для кухонь, в основном, находились на первых этажах каждого из домов, на вторых и третьих этажах располагались конторы, спальни и гостиные комнаты иностранных торговцев. Большинство факторий было обязано своим названием странам, занимавшимся торговлей с Китаем, и чартерным компаниям, которым они принадлежали или были переданы в аренду.

На левом, или западном, краю площади находилась Датская фактория, которую Новая китайская улица (Нью-Чайна-стрит) отделяла от следующей группы, составляемой Испанской, Французской и факторией Чуньго. Старая китайская улица (Олд-Чайна-стрит) проходила между Чуньго и самой большой группой факторий: Американской, Паошуньской, Имперской, Шведской, Лунг-шуньской и Фунг-тайской. Затем шла небольшая улочка, известная под названием Аллея Го (Го Лэйн), и, наконец, Новая английская, Голландская и Речная фактории. За ними протекал неглубокий, грязный ручеек, который дал название Речной фактории и отмечал восточную границу иностранного квартала. Именно в этой фактории в качестве гостя компании «Жардин, Матесон & Ко» остановился Росс Баллинджер. Компания «Жардин» арендовала четвертый дом фактории и была поэтому известна, как Речной Дом Номер Четыре.

По обоим краям, восточному и западному, с кварталом факторий граничили гунханы – длинные кирпичные склады, которые тянулись до самого берега реки. Именно сюда прибывали деревянные ящики из внутреннего Китая. Ящики подвергались досмотру: поврежденный чай уничтожался, а более деликатные сорта зеленого чая упаковывались в обитые свинцом коробки для того, чтобы затем совершить долгое путешествие через океан. Образцы сортов чая рассылались по факториям, и как только иностранные покупатели делали свой выбор, грузы немедленно переправлялись по воде прямо из складов на суда, ожидающие в гавани Вампоа.

Сердцем квартала являлась Площадь факторий – большое, открытое пространство, часто посещаемое моряками, сутенерами и торговцами всех мастей, пытающимися продать свои товары иностранным купцам и гостям города, которые прибывали к пристани на набережной, расположенной напротив Имперской фактории. Восточный край незамощенной площади упирался в веранду и сад-лабиринт, которые размещались прямо перед фасадом Новой Английской, самой большой из всех факторий. На этом краю площади, перед Датской факторией, находился хозяйственный двор, где содержалось несколько коров, снабжавших европейцев молоком к чаю.

Старая и Новая китайские улицы – две из трех дорог, ведущих от площади к окраинам города – были с обеих сторон застроены крохотными лавчонками, в которых продавали шелк, слоновую кость, лак и другие редкости Востока заморским путешественникам, приплывавшим в Кантон. Третья дорога, Аллея Го, обычно заполнялась моряками, с радостью покидавшими свои корабли. Более узкая и темная, чем остальные, она была застроена лавками только со стороны Фунг-тайской фактории. Эти заведения отличались тем, что в них процветали азартные игры, там же покупались женщины и крепкая выпивка – обычно разновидность рисовой водки, известная под названием самшу[24 - Самшу (или самша, или санджак) – вид рисовой водки, крепость которой в те времена усиливалась добавлением табачного сока и мышьяка; также называется перво-чопным ромом; от слов «сан» («три») и «джаз» («кипятить»).], крепость которой часто усиливалась за счет добавления табачного сока и мышьяка. Этот эликсир рекламировался как «перво-чопный[25 - Перво-чопный – «первоклассный» (пиджин).] ром», хотя в нем не было почти ни капли настоящего рома. С помощью такого «рома» до беспамятства опаивали моряков, освобождая от содержимого их карманы и подбивая на драки, которые вспыхивали каждую ночь, неизменно выплескиваясь с аллеи на площадь.

Большая часть недели ушла у Росса на то, чтобы освоиться с ежедневной суматохой, наполнявшей район факторий с раннего утра до позднего вечера. Компания его отца, Торговая Компания Баллинджера, была слишком маленькой и не имела постоянного представительства в Кантоне. Большая часть ее дел обычно проходила через конторы компании «Жардин, Матесон & Ко», которая получала за свое посредничество как процент от прибыли, так и плату за аренду судов. Подобные услуги компания «Жардин» оказывала многим другим небольшим импортерам, которые, в свою очередь, помогали этой компании, открывая ей дополнительные рынки, особенно тогда, когда излишки урожая грозили падением цен на чай. Впрочем, когда запасы чая на рынке иссякали, компания «Жардин» придерживала их для себя, что для таких маленьких фирм, как фирма Баллинджера, было, по меньшей мере, весьма рискованным.

Начиная с самой первой минуты, огромную помощь Россу оказывал Джеймс Матесон, партнер Вильяма Жардина, отправившегося на корабле в Англию месяцем раньше и оставившего Матесона главным представителем фирмы в Китае. Матесону было сорок три года – на двенадцать лет меньше, чем Жардину. По происхождению он был шотландским горцем, получил образование в университете Эдинбурга и слыл человеком сведущим в вопросах науки и права.

Матесон не только много читал и был более образован, чем его партнеры. Он был также одним из тех немногих европейцев, кто искренне интересовался китайской культурой и китайским языком.

Матесону помогал клерк по имени Роберт Том, один из двух людей во всей иностранной общине, которые в совершенстве знали кантонский и мандаринский диалекты. Именно этого худощавого, выглядящего немного отрешенно молодого человека Матесон определил при Россе в качестве гида и переводчика на весь период пребывания гостя компании в Китае.

Утомленный долгим путешествием и порядком устав после трудной первой недели, проведенной в Кантоне, в воскресенье десятого марта Росс спал дольше, чем обычно, в одной из общих спален на третьем этаже Речного Дома Номер Четыре, принадлежащего компании «Жардин». Он спал и видел сны, и хотя образы, которые вставали перед ним, были неясными и расплывчатыми, в них угадывалось нечто, напоминающее родной дом. Неожиданно в сладкие сны Росса ворвался громкий крик:

– Вставай, Баллинджер! Он приближается!

Росс с трудом открыл глаза и приподнялся на локте. Вглядываясь сквозь туман в комнату, казавшуюся совершенно пустой, он пытался найти глазами источник крика.

– Поторапливайся, парень! – снова раздался крик. – Мы все пропустим!

Откинув в сторону шерстяное одеяло и сев в кровати, Росс увидел фигуру, стоящую в тени на верхней ступеньке лестницы. По ореолу Света, обрамлявшему худое лицо, и по шапке кудрявых волос Росс распознал своего гида, Роберта Тома.

– Он приближается – говорят, чтобы уничтожить весь опиум!

– К-кто? – запинаясь, спросил Росс.

– Новый чынь-чай, – отозвался Том, проходя в комнату. Он стащил измятые брюки со спинки стула и швырнул их на колени Россу.

– Чен... чой? – Росс вертел в руках брюки, неуклюже пытаясь просунуть обтянутые носками ступни ног в штанины брюк.

– Чынь-чай та-чэнь[26 - Чынь-чай та-чэнь – высокопоставленный императорский чиновник, наделенный особыми (неограниченными) полномочиями; от слов «чынь-чай» («посланник империи»), «та» («великий») и «чэнь» («министр»).]. Это значит – высокопоставленный чиновник императора Тао-кунга, наделенный особыми полномочиями для прекращения торговли опиумом. Его зовут Лин Цзе-сю, и его лодка приближается сюда по реке. В прошлом месяце мы получили предупредительное послание, в котором говорилось... – Том поднял глаза кверху, пытаясь вспомнить текст дословно, – ...в нем говорилось: «Я твердо намерен вырвать с корнем и уничтожить опиумную заразу. И пусть топор сломается в моей руке или лодка пойдет подо мной на дно, но я не прекращу своих усилий до тех пор, пока работа по очистке не будет завершена».

Росс был уже на ногах и теперь пытался втиснуться в узкие ботинки.

– Мы должны поторопиться, если хотим увидеть процессию, – подгонял Том.

– Ты сказал, что он собирается уничтожить весь опиум?

– Никто не знает наверняка, но таковы слухи. У нас уже было достаточно много инцидентов со времени декабрьского бунта.

– Какого бунта?

– Я расскажу тебе по дороге.

Росс торопливо закончил одеваться и спустился за Томом вниз по лестнице, а затем они заспешили вдоль домов Номер Один, Два и Три Речной фактории. По пути Том, как и обещал, подробно рассказал об инциденте, который произошел примерно три месяца назад и чуть было не положил конец всей торговле с Китаем. Он начался за час – или около того – до полудня двенадцатого декабря 1838 года. В то утро, во вторник, площадь, как и обычно, была заполнена массой людей. Местные жители пытались освободить иностранцев от груза их монет, последние, в свою очередь, пытались защитить свои карманы или, по крайней мере, употребить свои деньги с наилучшей выгодой. Несмотря на столь ранний час, среди толпы довольно активно действовали около полудюжины сутенеров. Каждый из них старался соблазнить потенциальных клиентов парой-другой часов, проведенных за несколько шиллингов с одной из «настоящих китайских женщин», многие из которых были на самом деле привезены из Сингапура или даже из Индии.

Миновав сад-лабиринт Новой Английской фактории, Росс и Том вышли на площадь. К ним пристал как раз один из этих самых сутенеров, выскочивший откуда-то со стороны Аллеи Го и остановившийся между двумя иностранцами. Росс сразу отмахнулся, показывая, что его не интересует предлагаемый товар, однако босоногий парень оказался настойчив. Он подступил ближе и принялся яркими красками расписывать на едва узнаваемом пиджине прелести своих женщин.

Отодвинув грудью в сторону невысокого китайца, Том выпалил что-то на кантонском диалекте, после чего тот моментально растворился в людской толпе.

– Пусть тебя не беспокоят такие, как он, – объяснил Том. – Если ты большой охотник до их товара, будет лучше обратиться к Го-куа, человеку из гунхана. Уж он-то знает, где в Кантоне можно найти настоящих, перво-чопных женщин.

Росс и Том двинулись дальше через площадь. Неожиданно Том остановился и показал на площадку недалеко от входа в Шведскую факторию, как раз на середине пути между Аллеей Го и Старой Китайской улицей.

– Вот именно там все и началось. На земле лежал большой деревянный крест. Рядом с ним китайский офицер и пара его подручных держали бедолагу по имени Го Лао-чинь, который, стоя с цепью на шее, выглядел как само отчаяние. Они на самом деле собирались поднять крест и прилюдно задушить бедного китайца цепью – на глазах всех иностранных рабочих.

Росс с недоверием посмотрел на Тома:

– Но за что?

– Его обвинили в продаже опиума, и власти решили казнить его прямо здесь, на главной площади. Так они хотели показать нам нашу роль в торговле опиумом.

– Что же произошло дальше?

– Группа наиболее видных купцов – Хантер, Линдсэй, Иннс, даже мистер Матесон – убрала крест и прекратила все это грязное дело, но к этому времени вокруг уже успела собраться большая толпа китайцев. Они пришли для того, чтобы только поглазеть, однако их было очень много, и одним криком площадь очистить было невозможно. Все бы обошлось, если бы некоторые наиболее горячие наши соотечественники не прихватили с собой на площадь палки. – Тут Том понизил голос и произнес заговорщицким тоном: – Официальная версия гласит, что именно крестьяне все начали, но я сам там был, и, поверь мне, на самом деле они только защищали себя от таких, как Джеймс Иннс и его помощники. Увещевания мистера Матесона и других более спокойных голов потонули в шуме начавшейся потасовки. Китайцы швыряли все, что только попадалось им под руку, – кирпичи, камни, большие комья земли, – и когда ситуация начала выходить из-под контроля, нам пришлось укрыться за стенами факторий.

– Кто-нибудь пострадал серьезно?

– Без этого не обошлось. Это было еще то зрелище, когда большинство из нас бросились в первые попавшиеся двери и забаррикадировались изнутри с помощью мебели и корабельных сундуков. Некоторые кидали на улицу через окна разбитые бутылки, надеясь остановить толпу, так как большинство нападающих не имели на ногах никакой обуви. Однако они чуть было не разбили дверь, пользуясь кольями из забора и тому подобным. Если бы не Го-куа и другие кохонги, нам был бы конец.

– Они вмешались и остановили это?

Том указал на крышу Шведской фактории:

– Двое наших людей – Хантер и Най – вскарабкались на крышу Номера Четыре и перешли через Лунг-шунь и Фунг-тай. – Его рука переместилась вправо, указывая путь через соседние фактории. – Они спрыгнули на Аллею Го и бежали до тех пор, пока не достигли дома Го-куа. Тот вызвал военное соединение из Нанхайской магистратуры, и как раз, когда взбунтовавшиеся крестьяне вламывались в двери, солдаты прибыли к нам на подмогу. Нападавшие поджали хвосты и обратились в бегство.

Том и Росс направились к зданию таможни, которое стояло прямо у пристани. Подойдя поближе, они увидели куаи-пан[27 - Куаи-пан – «быстрая деревянная лодка»; пассажирская джонка, сконструированная для достижения максимальной скорости; от слов «куаи» («быстрый, скорый, резкий») и «пан» («доска, борт»); слово «пан» используется для обозначения небольших кораблей, таких, как «сан-пан» (или «сампан») – «три доски».], или «быструю деревянную лодку» – пассажирскую джонку на шестьдесят четыре места, спроектированную так, чтобы она легко достигала максимальной скорости. Эта предназначенная исключительно для речного плавания джонка имела большой парус на носу и немного меньший по размерам на корме. Скорость поддерживалась с помощью четырех двадцатипятифутовых йуло[28 - Йуло – китайское кормовое весло, закрепленное на шарнире; от слов «йу» («дергать, трясти») и «ло» («весло») кантонского диалекта.], или весел, которые уходили за корму вдоль руля. Рулевой и четыре гребца стояли на приподнятой палубе и должны были очень точно синхронизировать движения весел и руля, чтобы достичь скорости до двенадцати ли (четырех миль) в час.

Группа из четырех меньших куаи-панов, каждый длиной около тридцати пяти футов, причалила к берегу рядом с ведущим судном, и у края пристани уже собиралась большая толпа китайцев. Там же стоял ожидавший того, чтобы поприветствовать сходящих на берег, Го-куа – человек, которого Росс впервые увидел в гавани Вампоа, когда покидал борт «Селесты». Росс узнал его по темному церемониальному халату и синей шляпе с ярко-красной короной. Рядом с Го-куа, при полном параде, стоял британский морской офицер.

– Кто это? – спросил Росс, указывая на офицера.

– А ты разве ни разу не встречал генерального консула?

– Капитана Чарльза Эллиота? Нет, мы с ним не встречались, хотя я о нем и слышал. Я думал, что он будет выглядеть старше.

– Эллиоту пошел всего лишь четвертый десяток, а он уже успел проявить себя неплохим дипломатом, хотя я считаю, что ему придется нелегко с новым чынь-чаем. А вот, должно быть, и он сам.

Росс увидел, как Го-куа поклонился довольно полному мужчине, на вид которому было лет за шестьдесят. У мужчины были густые черные усы, длинная борода, на нем был надет зеленый парчовый халат. Прямо за ним стояла привлекательная молодая женщина в сиреневой накидке, полы и рукава которой были украшены черной тесьмой, расшитой красными нитками. Обувь женщины по стилю мало походила на обувь, которую носили представители привилегированного класса, и Росс предположил, что это всего лишь служанка в хозяйстве Лина Цзе-сю.

После того, как Го-куа представил Лина Цзе-сю капитану Эллиоту, он повел чиновника и его свиту, которая состояла из писаря, шести слуг и трех поваров, по площади к группе из трех паланкинов[29 - Паланкин – закрытые носилки, поддерживаемые на плечах носильщиков с помощью шестов; ранее использовались в Восточной Азии для перевозки пассажиров, обычно одного человека (португальское «паланкуим», яванское «пе-ланки»).] – закрытых носилок. Эти носилки были намного искуснее инкрустированы и красочнее расписаны, чем обычные, которыми пользовалось население по всему Кантону. К каждым носилкам было приставлено по восемь носильщиков. Лин Цзе-сю был препровожден к паланкину, который стоял впереди, сам Го-куа сел во второй, а молодая женщина – в последний. После этого паланкины были подняты носильщиками на плечи, и вся процессия двинулась вдоль Старой китайской улицы, сопровождаемая писарем Лина Цзе-сю, слугами и поварами.

– Пойдем посмотрим, что там происходит, – предложил Том, слегка подталкивая Росса по направлению к группе из полудюжины иностранных торговцев, стоявших у пристани и оживленно жестикулировавших. Среди них выделялся мужчина среднего роста с темными, начинающими редеть волосами, густыми бакенбардами, большими карими глазами и интеллигентным выражением лица. Росс узнал в мужчине Джеймса Матесона.

Матесон заметил приближение двух молодых людей и помахал им рукой.

– Робби, дружище, рад, что ты здесь! – крикнул он, выступая из кольца окружавших его мужчин. – Как вы изволите себя чувствовать, мистер Баллинджер? Я надеюсь, что Робби и его приятели уделяют вам должное внимание?

– О, разумеется. Все ко мне исключительно добры, – заверил его Росс.

– Хорошо. Нам бы не хотелось сердить вашего отца, – Матесон располагающе улыбнулся. – Что касается мистера Жардина, вернувшегося в Лондон поправить свое здоровье, мне бы ужасно не хотелось, чтобы его покой был нарушен гневом Эдмунда Баллинджера, эсквайра.

– Нам бы тоже этого не хотелось, – согласился Росс.

– Ну, Робби, – продолжал Матесон, – кажется, этот парень Лин на полном серьезе собирается положить конец торговле опиумом – по крайней мере, так считает Го-куа. Он выглядел довольно взволнованным, когда представлял мне мистера Лина.

– Лучше сказать, напуганным, – раздался грубый голос из группы стоявших неподалеку мужчин.

Росс посмотрел на говорящего – высокого, дородного мужчину, который имел потрясающее внешнее сходство с его отцом, хотя и был на несколько дюймов выше Эдмунда.

– В любом случае, Робби, – продолжал Матесон, – мы хотим, чтобы сегодня, чуть попозже, ты нанес визит Го-куа и выяснил его соображения на этот счет. Ему, наверное, будет намного удобнее изъясняться на китайском, чем говорить на пиджине с такими, как мистер Иннс и я.

Сказав это, Матесон улыбнулся дородному мужчине, от хмурого выражения лица которого уже не осталось и следа. Росс подумал о том, что это, должно быть, и есть Джеймс Иннс, самый противоречивый и несдержанный человек среди торговцев.

– Я с радостью это сделаю, – отозвался Роберт Том. Иннс выступил из группы остальных мужчин и подошел к Тому:

– Только выясни наверняка, что на уме у этого императорского посланника. Если он собирается использовать силу...

– Нет, Джеймс, у нас нет причины ожидать чего-либо подобного, – возразил Матесон.

К ним присоединился еще один мужчина, который казался более осведомленным во всем, что было связано с приездом Лина Цзе-сю:

– Но Го-куа упомянул, что новый чынь-чай выпустит что-то вроде указа.

– Мне показалось, он говорил не о настоящем указе, – отозвался Матесон. – Просто о письме, которое Лин пошлет престолу.

– Какая дерзость! Угрожать королеве! – выкрикнул Иннс, и все остальные зароптали вслед за ним, выражая свое неудовольствие по поводу чрезмерной решительности нового представителя императора Тао-кунга.

– Но Джеймс, мы ничего об этом наверняка не знаем, – продолжал спорить Матесон. – Все, о чем упомянул Го-куа, – это о возможном письме британскому правительству; он ничего не говорил о том, что этот новый посланник предъявит какие-либо требования королеве, хотя у него и есть для этого веские причины.

– Какие, например? – вызывающим тоном спросил Иннс, подозрительно оглядывая шотландца.

– А такие, что мы используем эту дьявольскую отраву для того, чтобы построить нашу Британскую Империю. Такие, что мы заставляем поколения китайцев привыкать к опиуму. Возможно, королева была бы не прочь обо всем этом узнать. Возможно, тогда она и этот чынь-чай нашли бы какую-нибудь другую, менее разрушительную плату за чай, который нам так нужен.

– Мы уже перепробовали все мыслимые товары. Им нужен только опиум, – возразил Иннс. – Китайцы не хотят ни наших тканей, ни наших денег. Они, кажется, вообразили себя центром Вселенной... – он насмешливо фыркнул, – ...и они не хотят никакого вмешательства извне.

– Но китайцам так или иначе нужно избавляться от излишков чая для того, чтобы защитить свои собственные рынки, – вмешался капитан Эллиот, который как глава Торгового управления являлся самым высокопоставленным официальным лицом Британской Империи в Китае. – Они оставляют чай своим кохонгам, и вы, торговцы, делаете все, чтобы это приносило обоюдную пользу. – Он покачал головой. – Нет, этот чынь-чай – всего лишь пустой звук. Торговля опиумом приносит выгоду всем, кто в ней участвует. Император послал этого чиновника только для того, чтобы показать свою заинтересованность в этом вопросе.

– Надеюсь, что вы правы, – сказал Матесон, затем неожиданно спросил Росса Баллинджера: – А что думаете вы по поводу опиумного дела? Как вы считаете, это может заинтересовать престол?

– Кто это такой? – довольно невежливо перебил Иннс.

– Мистер Росс Баллинджер.

Иннс подозрительно осмотрел молодого человека сверху донизу:

– Из Торговой Компании Баллинджера?

– Да, сын Эдмунда. Он гость компании «Жардин».

– Да он же еще практически мальчик, – пренебрежительно произнес Иннс.

– Может быть, и так, но он совсем недавно из Англии, и, может быть, ему виднее, как престол отреагирует на все это опиумное дело. – Матесон повернулся к Россу: – Вы присутствовали при коронации, не так ли?

– Э-э, да, – отозвался Росс, неловко поглядывая то на одного мужчину, то на другого. Было ясно, что их мнение по поводу происходящего уже давно сформировалось. Сам Росс был намного моложе и менее опытен. Он еще слабо разбирался в деталях торговли с Китаем.

– Ну, я... – нерешительно промямлил он.

– Да не бойтесь. Здесь все – ваши друзья, – подбодрил Матесон.

– Я не осмеливаюсь советовать вам, как вести дела, – осторожно начал Росс, нервно проводя рукой по своим выгоревшим на солнце волосам. – Но я согласен с мистером Матесоном в том, что у этого мистера Лина имеются некоторые аргументы в его пользу – то есть, если он, действительно, намеревается нанести решительный удар по торговле опиумом.

– И какие именно это аргументы? – тон Иннса снова приобрел вызывающий оттенок, он подступил поближе и сердито нахмурился.

– Во-первых, мы не решаемся везти весь этот опиум из Индии в Англию и вместе с тем, не колеблясь, разгружаем его в Китае.

– Но это неправда! – Иннс с силой ударил себя сжатым кулаком в ладонь. – В Англии нет законов, запрещающих опиум.

– Возможно, они просто еще не написаны, – возразил Росс со все возрастающей уверенностью в голосе. – Но несмотря на то, что опиум, действительно, еще не запрещен законом, этот закон скоро примут – стоит только англичанам начать его курить так, как это повсюду делают здесь.

– Этого никогда не случится, – провозгласил Иннс. – Мы, англичане, слишком цивилизованны для того, чтобы привыкнуть к подобной гадости. Только такие варвары, как жители Поднебесной, могут пользоваться этими трубками даже под угрозой смертной казни.

– Возможно, так происходит потому, что наши корабли возвращаются в Англию с трюмами, заполненными чаем, а не опиумом.

– А парень настойчив, – Матесону явно нравился ход беседы.

Иннс сложил руки на своей выпяченной вперед груди и самодовольно усмехнулся:

– Мы загружаем наши корабли всем, что только можно продать на рынке, – будь то опиум, чай или табак...

– Может быть, оно и так, – перебил Росс, – но разве не правда, что мы прилагаем огромные усилия ради того, чтобы контролировать нужды рынка. – Он глянул на Матесона, как бы желая проверить, не переходит ли границы дозволенного, но пожилой человек всего лишь кивнул головой и знаком попросил продолжать. – Из всего сказанного вами до сих пор можно понять, что британский экспорт слишком незначительно удовлетворяет потребности китайцев, несмотря на то, что эти потребности не очень-то и велики.

– Или на то, что они сами так о себе думают! – вмешиваясь в разговор, насмешливо произнес один из стоящих рядом мужчин.

– Таким образом, для того, чтобы получить громадное количество чая, потребное для нашего ненасытного рынка, мы должны искать и доставлять товары, которые могли бы сбалансировать торговлю. Опиум... третья сторона огромного треугольника. Английский текстиль и товары – в Индию, индийский опиум – в Китай, китайский чай – в Англию.

– Сказано, как настоящим торговцем, – провозгласил Матесон и похлопал Росса по спине.

– Сказано скорее маленьким щенком, который черпал свои знания из книжек, а не из самой жизни, – грубо проворчал Иннс. – И мало что из вашей речи объясняет то, почему британцы не курят опиум. Если бы мы целиком и полностью контролировали рынок, как вы убеждены, мы могли бы вывести Китай из игры, просто отвозя текстиль в Индию и привозя назад в Англию опиум. Это было бы со всех сторон проще и дешевле.

Росс был неприятно поражен тем, насколько насмешливо звучал голос Джеймса Иннса, однако еще более удивился дерзости своего собственного ответа:

– Это бы не удовлетворило потребности Англии в китайском чае, и если бы мы, английские купцы, не уделили этой потребности должного внимания, другие вступили бы в игру и сделали бы это за нас. Более того, мы, черт подери, прекрасно знаем, что если бы мы попытались в большом количестве ввозить опиум в Англию, это привело бы к принятию законов, подобные которым, кажется, и собирается вводить Лин здесь, в Китае.

– Так значит, вы становитесь на сторону китайца, не так ли? – продолжал спор Иннс, подозрительно прищуривая правый глаз.

– А вы разве нет?

– Я? – переспросил Иннс, немного растерявшись. – Каким это образом?

– Не только именно вы, но и все остальные. – Росс оглядел стоящую вокруг него группу мужчин, включая и Джеймса Матесона. – Я понимаю, что вам не хочется прекращать торговли опиумом, но одновременно вы не желаете его легализации. Я читал последний номер «Опиумного циркуляра», – продолжал Росс, упоминая бюллетень компании «Жардин», – и Вильям Жардин сам об этом же и пишет.

– Если бы эта торговля когда-либо была легализована, – вмешался Роберт Том, припоминая слышанные ранее чьи-то слова, – она сразу бы перестала быть прибыльной. Чем больше трудностей, которые с ней связаны, тем лучше для нас с вами.

– Вот именно, – провозгласил Росс.

– Так что же вы предлагаете делать? – Иннс сердито махнул рукой в сторону расположенных неподалеку факторий. – Отказаться от опиума? Отказаться от всей торговли чаем?

Росс открыл было рот, чтобы ответить, но в этот момент в спор вмешался Матесон:

– Мы слишком многого требуем от нашего юного гостя, желая, чтобы он, только что сошедший с борта корабля, решил нашу китайскую проблему. – Обняв Росса за плечо, он добавил: – Я бы сказал, с утра прошло уже достаточно времени, и мы можем пропустить стаканчик доброго английского рома, вы не против?

– Конечно, если он только не окажется на поверку тем перво-чопным ромом, который продают на Аллее Го, – шутливо заметил Росс.

Матесон повернулся к Роберту Тому и усмехнулся:

– Я вижу, ты учишь его всем тонкостям жизни в Кантоне, – он сжал плечо Росса. – Для вас, мой юный друг – никакого самшу. Мы будем пить на веранде Новой Английской. Вы должны составить мне компанию за обедом, в большом зале. Вы там уже хоть раз обедали?

– Нет, сэр.

– О, вам обязательно понравится. Только представьте себе: хрустальные подсвечники со спермацетовыми свечами, расписанный золотом фарфор, лучший во всей Восточно-Индийской компании, официанты, стоящие за спинкой каждого стула, готовые выполнить любое ваше пожелание, даже то, о котором вы еще не успели подумать, и большой, в полный рост портрет короля Генриха Четвертого, смотрящего на вас со стены.

Росс тепло поблагодарил Матесона за приглашение. Затем он подошел к остальным мужчинам, стоящим неподалеку, и обратился к Джеймсу Иннсу:

– Я надеюсь, вы не чувствуете себя обиженным за...

– Не стоит беспокоиться за таких, как мистер Иннс, – шутливо крикнул Матесон. – Я не прав, Джеймс?

– Совершенно верно, – согласился Иннс, изобразив на своем лице то, что при данных обстоятельствах вполне могло бы сойти за улыбку. – Но я жду не дождусь того момента, когда смогу продолжить нашу беседу.

– Возможно, после обеда? – предложил Матесон. – Вы ведь присоединитесь к нам в Новой Английской, не так ли?

– Разумеется. Капитан Эллиот и я даже не думаем о том, чтобы пропускать воскресный обед.

– Тогда, джентльмены, увидимся в полдень. – Матесон обнял одной рукой Росса, другой – Тома, и они двинулись по направлению к Речной фактории. – Ну, пойдемте, друзья мои. Осмелюсь сказать, что по такому случаю вам придется переодеться во что-нибудь более нарядное.

Том как-то неловко возразил:

– Я, э-э, я не уверен, что буду свободен во время обеда...

– Конечно, будешь, молодой человек, – настаивал Матесон, понимавший, что Том пытается отпроситься только потому, что он всего лишь клерк компании «Жардин». – Я и не думаю приглашать туда юного Росса без сопровождающего переводчика.

– Но все будут разговаривать по-английски, – заметил Том.

Матесон лукаво улыбнулся:

– Вместе с тем, я не удивлюсь, если понадобится помощь переводчика, когда подобные Джеймсу Иннсу и его помощникам в следующий раз начнут спорить с сыном Эдмунда Баллинджера!


* * *


На следующий день, ближе к вечеру, Росс шел через Главную площадь по направлению к Старой китайской улице, по обоим сторонам которой вытянулись ряды всевозможных магазинчиков, представляющих собой не более, чем просто прилавки на открытом воздухе. Росс регулярно отправлял письма родственникам – в особенности своей кузине Зое. Теперь он хотел послать всем им какие-нибудь безделушки в память о своем пребывании в Китае.

На прилавках первого магазина, который посетил Росс, были выставлены лакированные коробки, принадлежащие пожилому китайскому господину с редкими волосами и располагающей улыбкой. Его лицо было покрыто такими же запутанными линиями, что и поверхность коробок. Китаец постоянно прикладывал коробки к щеке и, заразительно смеясь, без умолку щебетал что-то на кантонском диалекте, очевидно, сравнивая свое лицо с рисунком на коробках и указывая на их очевидное сходство. Когда, Росс, наконец, взял понравившуюся ему коробку – красную, овальной формы, с цветком лотоса, вырезанным на крышке, – господин вытащил из кармана своего халата кусок газетной бумаги и настолько искусно завернул покупку, что не потребовалось никакой тесемки для удержания бумаги на своем месте.

Несколько минут ушло на то, чтобы выяснить, сколько нужно заплатить, и, в конце концов, Росс убедился в том, что ужасно много переплатил, – особенно когда обнаружил, с какой настойчивостью другие торговцы бросались за ним вслед, когда он шел по улице. Однако по английским меркам это была довольно выгодная сделка, и Росс быстро и с удовольствием совершил остальные покупки: набор брошей из слоновой кости, салфетницы-клуазоне, и даже пару изящных нефритовых чоп-палочек.

Кода его ноша перестала умещаться в руках, Росс приобрел шелковый шейный платок – немного слишком яркий, на его вкус, однако сделанный из крепкого материала и прочно сшитый – и с его помощью связал покупки в удобную сумку с подобием ручек, в которые он просунул кисть своей левой руки. Затем Росс повернулся и пошел назад, с трудом пробираясь через узкий проход между магазинами.

Росс как раз выходил из затемненной Старой китайской улицы на относительно светлую, укутанную легким туманом площадь перед факториями, когда неожиданно столкнулся с моряком, спешащим в противоположном направлении. Росс едва удержался на ногах и выпустит ручки своей импровизированной сумки, которая с глухим стуком упала на утоптанную землю. Росс быстро пробормотал: «Извините», хотя, по правде говоря, виновником инцидента был совсем не он, и опустился на колени. Раскрыв свою сумку, он удовлетворенно отметил про себя, что ее содержимое почти не пострадало.

Как раз в тот момент, когда Росс обнаружил, что одна из его покупок все-таки сломана – чоп-палочки[30 - Чоп-палочки – «быстрые палочки» (пиджин).] раскололись на дюжину зеленых нефритовых кусочков, – моряк, с которым он столкнулся, принялся смеяться – сначала просто усмехаться, затем громко хохотать, схватившись за низ живота.

– Ну, рад, что вам так весело, – произнес Росс, снова завязывая сумку. – Но я не вижу...

Слова застряли у Росса в горле, когда он поднял голову и увидел перед собой знакомое лицо своего кузена.

– Джулиан! Что ты здесь делаешь?!

– Ну, ищ-щу... – Джулиан снова задохнулся от смеха, затем, запинаясь, все же сумел произнести: – Ищу тебя!

– Меня?

– Ну конечно, – Джулиан помог Россу подняться на ноги и радостно пожал его руку. – За кем еще я могу охотиться в Кантоне?

– Так ты знал, что я здесь?

– Мне стало известно, что твой корабль не будет заходить в Калькутту, а сразу поплывет в Китай. И когда «Лансит» поменял порт назначения...

– Твой корабль здесь? В Кантоне?!

Джулиан снова рассмеялся:

– Не думаешь же ты, что я смог бы переплыть Китайское море только для того, чтобы повидаться со своим глупым, неуклюжим кузеном.

Теперь и Росс заулыбался. Он был искренне рад встретить знакомое лицо в такой дали от дома – пусть даже это было лицо Джулиана, который никогда не принадлежал к числу его любимцев.

– Я знал, что ты остановишься у Жардина, – объяснил Джулиан. – Я отправился туда сразу после прибытия, и мне сказали, что ты ушел за покупками. Капитан Ффиске позволил мне провести два дня на берегу, и я намереваюсь использовать их с максимальной отдачей. Полагаю, ты покажешь мне здесь все вокруг?

– Конечно, покажу.

– Тогда почему бы нам не начать с пары кружек рома? Капитану Ффиске не очень нравится, когда его люди пьют на борту, и поэтому он постоянно разбавляет ром водой; я не наслаждался настоящей крепкой выпивкой с тех пор, как покинул Калькутту. – Увидев нерешительное выражение лица своего кузена, Джулиан добавил: – Выпивка будет за мой счет. По меньшей мере, я могу сделать это, чтобы покрыть ущерб, который причинил тебе. – Джулиан кивнул в сторону свернутой из шелка сумки.

Росс подумал о сломанных чоп-палочках, затем припомнил бесчисленное количество случаев, когда Джулиан и его старший брат, Остин, выбирали «маленького кузена» объектом своих шалостей и проказ.

Легкая улыбка коснулась губ Росса:

– Да, это по меньшей мере. И я знаю, где можно раздобыть хороший ром – первый чоп, вне сомнения.

– Первый... что?

– Не обращай внимания. Поверь мне – на Аллее Го очень мало мест, где ром весьма слабо разбавляют водой... ну, он настолько крепкий, мой добрый кузен, что ты потом будешь божиться, что гот настоящий йоркширский пунш.

Подняв с земли свою сумку, Росс взял Джулиана за руку и повел его к ближайшему бару, где продавалась самшу.


* * *


Время, наверное, уже приближалось к полуночи, и Росс не был уверен в том, что знает, где он находится или как сюда попал. Керосиновая лампа, низко висящая над сундуком посреди комнаты, едва горела, давая столько света, сколько нужно было для того, чтобы рассмотреть убогий интерьер. Сам Росс растянулся на каком-то диване; единственными предметами, окружавшими его, были темный, ничем не прикрытый сундук с каким-то барахлом и умывальник, в котором стоял покрытый трещинами фарфоровый чайник.

Когда Росс поднял голову, чтобы посмотреть на себя, острая боль пронзила его затылок, и ему показалось, что диван медленно поплыл по комнате. «Проклятье,» – пробормотал он, и это единственное слово иглой впилось в его голову.

Диван продолжал раскачиваться из стороны в сторону, и спазм в желудке подсказал Россу, что он наглотался перво-чопного рома больше, чем ему полагалось по норме.

Росс заставил себя подняться и сесть на диване. Его куртка бесследно исчезла, а пуговицы на рубашке были расстегнуты до пояса. Росс не был уверен наверняка – сумел бы он уберечь остатки своей одежды на протяжении всего вечера. Он смутно припомнил возбужденного Джулиана, которого вел наверх по лестнице владелец бара самшу, и который с энтузиазмом уговаривал своего «маленького кузена» идти за ним следом. Все, что произошло потом, было покрыто густым туманом, и Росс только догадывался, на какую выходку был способен.

В дверях появилась фигура – низкий китаец, одетый в простую синюю куртку и шаровары, с длинной косой, свисавшей с правого плеча. Протопав в комнату, он выпалил, не делая пауз между словами и без всякой интонации в голосе:

– А ты чувствовать лучше!

– Где я? – спросил Росс, прижимая руку к затылку.

– Чувствовать лучше! – повторил китаец, потянувшись к фитилю лампы.

Росс прикрыл глаза от слепящего света. Когда он их снова открыл, китайца в комнате уже не было. Вместо него появилась довольно привлекательная молодая женщина, которой каким-то удивительным образом удавалось выглядеть одновременно и невинно и похотливо. Она рассматривала Росса, лежащего на диване.

– Я... – слово замерло на губах Росса, когда женщина прошла в комнату и закрыла за собой дверь.

Она выскользнула из своих сандалий. Ее красный шелковый халат был намного короче, чем те, которые считались подходящими для улиц Кантона. По тому, как свободно и плавно колыхалось тело женщины, когда она подходила к дивану, Росс понял, что под халатом обнажены не только ее красивые ноги.

– Я не... – снова начал Росс, но женщина приложила один палец к его губам и стала медленно разворачивать широкий пояс на своем халате.

Росс хотел было встать с дивана, но женщина уже сидела на одной его ноге, и когда полы ее халата распахнулись, он обнаружил прямо перед собой полные, округлые груди.

– Боже, – прошептал Росс, не в силах или не желая отвести взгляд в сторону.

Он подумал, что ее груди – как и все ее сочное тело – самые великолепные, которые он когда-либо видел. Впрочем, у Росса было слишком мало примеров для сравнения, кроме разве что нескольких картинок в средневековых медицинских учебниках, которые похитил в отцовской библиотеке и давал читать всем подряд его кузен Джулиан. На самом деле, эта была первая женщина, которую Росс видел «во плоти», если можно было так выразиться.

Женщина, казалось, была очарована светлыми волосами Росса, она нежно водила по ним рукой, постоянно при этом скользя взад и вперед по его ноге, по грубой материи его штанов, и тихонько мурлыкая от удовольствия. Через какое-то время она раздвинула края рубашки Росса пошире и провела рукой по его груди, ее ногти мягко царапали кожу и теребили его соски.

Неожиданно Росс почувствовал – даже почти с болью – разгорающуюся внутри него страсть. Он ощутил пульсирующую дрожь в низу живота, и изо всех сил сдерживал себя, чтобы не разорвать свой пояс и не сделать того, к чему призывала его природа. Теперь женщина еще быстрее двигалась на ноге Росса, ее полные груди вздымались от желания, большие темные соски набухли и затвердели.

Росс пытался бороться с потоком чувств, молясь о том, чтобы оказаться на расстоянии тысячи миль от этой женщины и одновременно мечтая постоянно ощущать ее ласковые руки. Эти руки были не просто опытными; они двигались инстинктивно, как будто чувствовали любое желание Росса, и единственное, чего им хотелось – это его исполнять. Руки проследовали вдоль тела Росса вниз, по мускулистой выпуклости его живота, к передней части штанов, пальцы со знанием дела, следя за его разгорающейся страстью, терли и разминали его мужскую гордость.

Странные картины пронеслись в голове Росса, как ни пытался он их отогнать: мачеха, выбравшая этот самый костюм для предстоящего путешествия, кузина Зоя, напутственно шепчущая о том, что ему следует «научиться осторожности, не доходить в этом до крайности». Росс уловил даже образ преподобного Сэмьюэля Отербриджа, посеревшего от злости и выкрикивающего проклятья в адрес Росса по поводу «осквернения себя продажной, варварской плотью». Строгий, неодобрительный лик Отербриджа превратился в лицо его жены, Гортензии, которая также бранила Росса, но уже совершенно другим тоном, крича на него: «безбожный дьявол... ах ты, распущенный, развратный человек!» и кое-что похуже. Кричащая Гортензия вскочила верхом на Росса, жертвуя своим собственным телом для того, чтобы спасти его вечную душу.

Росс затряс головой, очищая ее от путавшихся навязчивых мыслей. То, что сейчас сидело верхом на нем, не было ни сном, ни кошмаром; это была женщина, незнакомка, любовница.

– Господи, – снова простонал Росс, когда она обвила рукой его шею и притянула его рот к своей груди, продолжая второй рукой с силой массировать его через штаны.

Женщина прошептала что-то по-китайски; Росс понятия не имел о том, что именно за слова она произнесла, но он понял их смысл и утвердительно кивнул головой, его губы нашли ее грудь, затем сосок, он попробовал затвердевшую плоть языком, втягивая ее в рот.

Женщина немного откинулась назад, халат соскользнул с ее плеч на пол, открывая совершенную, восхитительную наготу. Передвинувшись в сторону от Росса, она легла спиной на диван, широко расставила ноги и потянула Росса к себе. Когда он медленно опустился, следуя воле женщины, она обхватила его своими бедрами и сильнее прижала к своему телу. Ее руки скользнули к брюкам Росса, лихорадочно ища пуговицы, чтобы поскорее освободить его плоть и дать ему возможность удовлетворить желание.

Росс хотел этого так, как никогда и ничего ранее не хотел. Чувство, томление было непреодолимым, как будто он стремглав летел по бурлящей реке, обрушивающейся гигантским, грохочущим водопадом. И вот уже он сам несется к этому водопаду, вот он на самом краю его, вот скользнет в стремительный поток, слишком быстрый для того, чтобы вернуться назад. Этот дикий, пульсирующий, экстатический порыв, совершенно не поддающийся контролю, застал юношу врасплох.

Неожиданно осознав, что происходит, Росс отпрянул назад и сбросил руку женщины, обвившую его за пояс. Она, кажется, не поняла его; в самом деле, ее голод – если, конечно, это не было искусно разыгранным спектаклем – все еще продолжал нарастать, и ей не хотелось, чтобы его собственная страсть закончилась преждевременно. Еще сильнее сжав ноги вокруг пояса Росса, женщина с силой рванулась бедрами вверх, нащупывая, наконец, рукой пуговицы на его штанах.

– Нет! – закричал Росс, его голос перехватило, и он чуть было не задохнулся.

Тяжело дыша и сопя, он кое-как высвободился из объятий женщины и с трудом встал на ноги, бесцеремонно отбросив ее назад на диван. Пытаясь снова овладеть дыханием, Росс непроизвольно посмотрел на женщину и был поражен выражением ее лица, искаженного болью и смущением.

Он попытался произнести что-нибудь ободряющее, но проблема была в том, что она не понимала английского. Единственным подходящим китайским словом, которое сумел припомнить Росс, было «спасибо», и он повторял, запинаясь, его снова и снова, застегивая пуговицы на своей рубашке и пятясь к выходу из комнаты.

– Cue-cue, – пробормотал Росс в последний раз, открывая дверь и вываливаясь в коридор.

Захлопнув дверь за собой, Росс прислонился к ней спиной, тяжело дыша в такт бешеным ударам сердца.

– Ну, ты выглядишь таким мрачным! – раздался чей-то громкий голос, и, повернувшись, Росс увидел своего кузена, появившегося из соседней двери.

Джулиан на ходу заправлял полы своей рубашки, держа под мышкой небрежно скомканный камзол и ботинки.

– Джулиан! – пытаясь бороться с охватывающей его паникой, медленно произнес Росс. – Я... То есть, мы..?

– Твой первый раз, да? – спросил Джулиан, его самодовольная ухмылка выдавала то, что он уже знает ответ. – Считай, что это подарок от твоего любимого кузена. Осмелюсь сказать, что нефритовая тигрица – достаточная компенсация за сломанные нефритовые чоп-палочки, ты со мной согласен?

– Я, э-э...

– Не нужно отвечать. Твое лицо говорит само за себя.

Все еще держа под мышкой свои ботинки и камзол, Джулиан подошел к Россу, обнял его за плечо и повел по коридору к лестнице.

– Полагаю, по этому поводу необходимо устроить небольшое празднество, – произнес Джулиан, спускаясь по ступенькам. – Мы поднимем кружку перво-чопного рома за твое обретенное мужество. Пусть оно никогда не ослабевает и не подводит тебя! – он похлопал Росса по спине. – Да, мужик, ты далеко пойдешь!


XVII


Оставив позади себя здание компании «Жардин», Росс Баллинджер прошел мимо домов номер пять и шесть и оказался на улице Тринадцати факторий, которая протянулась за иностранными факториями. На другой стороне улицы находились два огромных, обшитых деревом здания, владельцами которых являлись торговцы гунхана. Дом, стоявший прямо напротив Росса, был в ширину размером с четыре местные фактории, а его сосед – представительство союза гунханов, известное под названием «Дом Консу» – еще больше.

Утром в понедельник, восемнадцатого марта, улица была довольно многолюдной. Россу встретились несколько иностранцев, проходящих к факториям, но большая часть улицы была заполнена жителями Кантона, спешащими каждый по своим делам. Некоторые из них катили небольшие, загруженные доверху тележки, другие несли огромные сумки, закинутые за спину или свисающие со сбалансированных на плечах шестов. Мужчины были одеты в простые крестьянские шаровары и куртки, и большинство из них не имели на ногах никакой обуви; некоторые прохожие носили конические соломенные шляпы – неизменный атрибут одежды, характерный для жителей сельской местности. Единственными представителями женского пола на улице выступали две девочки-подростка и прихрамывающая дородная женщина, которую они сопровождали. Ступни ног женщины были невероятно маленькими и неправильной формы – следствие специального тугого пеленания с младенческого возраста, проводимого в угоду тогдашней моде. Очевидно, женщина принадлежала к довольно состоятельным слоям китайского общества, в котором подобная процедура применялась не так уж и редко. Теперь же, видимо, ее семья переживала не лучшие времена, и она ковыляла по улице вместо того, чтобы ехать в паланкине.

– Росс! Сюда! – прокричал голос.

Роберт Том стоял на пешеходном мосту, перекинутом через грязный, мелкий ручеек, струящийся вдоль улицы. Росс помахал рукой Роберту в ответ и направился в сторону моста.

– Извини, что заставил тебя ждать, – сказал он, подходя к Роберту.

– Я сам здесь только что появился, – заверил Том. – Нам лучше не задерживаться: чиновник Лин ждет нас ровно в десять.

Не имея в запасе ни одной лишней минуты, Росс и его спутник быстрым шагом прошли две сотни ярдов до ворот, известных под названием Петишн Гэйт. Эти ворота находились на юго-западном углу стены, высотой в двадцать пять футов и длиной в шесть миль, окружавшей центр Кантона. Иностранцам обычно запрещалось выходить за пределы огороженного стеной города, однако Том имел на руках специальное разрешение, подписанное чиновником Лином и предназначенное для предъявления стражнику.

Пройдя ворота, Том и Росс очутились в царстве всевозможных храмов, флагштоков и небольших домиков с покрытыми красной черепицей крышами. В этом хаотичном месте проживали полмиллиона человек. Из любой точки города можно было видеть две пагоды, каждая свыше сотни футов высотой. Та, которая была повыше, называлась Пятиэтажной Пагодой и представляла собой красную башню, поднимавшуюся с холма возле центра северной стены.

В окружающем его беспорядочном нагромождении зданий Росс никак не мог распознать традиционный план, принятый для городов того времени – никаких улиц, парков или площадей, на которые можно было бы сослаться, описывая кому-нибудь пройденный маршрут. Его спутник, Роберт Том, наоборот, был довольно неплохо знаком с улочками, петляющими по Кантону. Он шел впереди, ловко пробираясь сквозь нескончаемые потоки людей, не обращая никакого внимания на их недоуменные взгляды и приглушенный говор. Жители, очевидно, были удивлены, видя парочку фан-куа вне пределов иностранного квартала.

По дороге к центру города Том рассказал Россу все, что ему удалось узнать о Лине Цзе-сю за прошедшую неделю. Лину было пятьдесят три года, он родился в Го-куане, в провинции Фуцзян, в семье, среди представителей которой было немало государственных деятелей и правительственных чиновников. Уже тогда, когда ему пошел всего лишь третий десяток, Лин был назначен на пост правителя Фуцзяна, затем начал быстро подниматься по служебной лестнице, став правителем Кьянгсу в 1832 году и верховным правителем Гу-куанга в 1837 году.

Лин пользовался особым расположением императора Тао-кунга, который доверял ему не только как государственному деятелю, но и как ученому человеку. Лин принадлежал к чин-вену[31 - Чин-вен – «современный текст» или «последние новости»; реформаторская школа мысли, сторонником которой являлся Лин Цзе-сю.], или «современному тексту» – школе, которая признавала реформаторские идеи Конфуция; поэтому ученики чин-вена следовали практике туо-ку кай-син[32 - Туо-ку кай-син – «поиски в древности разрешения на изменения сегодняшнего дня»; практика, используемая последователями школы «чин-вен».], что означало в переводе с китайского: «поиск в древности разрешения на изменения сегодняшнего дня». Выдающийся сторонник этой философской школы, Лин был на переднем крае развития нового, прогрессивного течения, называемого джи-ши фы-джан ши-зье[33 - Джи-ши фы-джан ши-зье – «знания для развития государства и для практического использования в мире»; прогрессивный подход к обучению, включавший в себя взгляд на мир, который не был ограничен рамками Поднебесной Империи.], или знания для развития государства и для практического использования в мире. Новый революционный смысл этого течения состоял в том, что он расширял взгляд приверженцев классической философской школы на вселенную, не ограничивая ее рубежами Поднебесной Империи.

Лин Цзе-сю пользовался в народе таким уважением, что люди уже заранее признавали всю пользу его прибытия из Пекина в Кантон с целью развернуть военную операцию, которая, несомненно, закончится полным разгромом торговцев опиумом, ненавистных фан-куа. Он совершил трудную поездку, одолев двенадцать сотен миль за шестьдесят дней – примерно по двадцать миль ежедневно. Не желая возлагать дополнительной нагрузки на бюджеты местных правителей, Лин путешествовал в сопровождении своих собственных поваров и обоза с провизией, посылая впереди себя гонцов с пожеланием того, чтобы любое угощение, которое для него приготовят, было бы цыа-цанг фан-дзай[34 - Цыа-цанг фан-дзай (также: пиен фан) – «все, что имеется на обед», или «каждодневное питание»; употребление обычной пищи, в противоположность роскошным пиршествам.], обычной пищей, а не роскошным пиршеством. Жителей маленькой деревеньки, расположенной на берегу реки Кан, особенно впечатлило, что в канун Нового Года, четырнадцатого февраля по китайскому календарю, Лин Цзе-сю устроил церемонию в честь своих предков и совершил кау-тау[35 - Кау-тау (или к'о-т'оу) – встать на колени и коснуться лбом земли, как акт поклонения или отдания чести; от слов «к'о» («ударять, бить») и «т'оу» («голова»).] в сторону Пекина, чтобы пожелать императору Тао-кунгу счастья в грядущем году.

– Боюсь, мы имеем дело с совершенно новым типом чиновника, – произнес Роберт, когда они с Россом входили в менее людный квартал, улицы которого были немного пошире и намного лучше ухожены. – У Лина есть ученики, изучающие происходящие в мире события, и они говорят, что он, черт подери, совершенно неподкупен – не то, что этот чванливый мужлан Теш Тьин-чен, который думает, что сможет искоренить употребление опиума, прекратив торговлю с Англией, и пытается убедить нас, что в этом случае мы погибнем.

Росс уже знал о предупредительных письмах, которые были разосланы верховным правителем провинций Квантунга и Кьянгсу, отдающим приказы из своей резиденции в Кантоне – столице Квантунга. В этих письмах Тенг угрожал прекратить поставки чая и ревеня, без которых, по его предположению, экономика иностранных держав должна была неизбежно потерпеть крах. В свою очередь, такая акция должна была заставить правительства этих держав начать ловить и казнить опиумных дельцов, вызвавших в Китае такое бедствие. Письма подвергались насмешкам со стороны иностранцев, изумленных далеко идущим предположением китайца о том, что без импорта ревеня они «умрут от запора». Это выражение родилось среди европейских потребителей слабительных средств, большинство из которых содержало в своем составе корень ревеня.

– Таким образом, тебе следует обращаться со своими соображениями к Лин Цзе-сю, а не к Тенгу, – продолжал Том. – Начиная с настоящего момента, Лин будет, вне всякого сомнения, очень внимательно наблюдать за всем происходящим.

Двое молодых англичанин направились в довольно широкую улицу, с одной стороны которой стена высотой в восемь футов охраняла спокойствие обитателей находившихся за ней зданий. Тяжелые деревянные ворота в стене обозначали входы в каждый из дворов.

– Это дом верховного правителя, Тенга, – сказал Том, когда они шли вдоль длинного отрезка крепкой стены между двумя воротами.

По расстоянию, которое преодолели двое молодых людей, можно было судить об огромных размерах особняка. Искусно вырезанные на воротах драконы, украшенные слоновой костью и нефритом, и причудливо инкрустированные массивные деревянные двери говорили о высоком положении людей, которые жили за ними.

Вдоль правой двери свисал заплетенный в косу шелковый шнурок, за который Том дважды дернул, приводя в действие звонок где-то в глубине двора.

– Так именно здесь остановился чиновник Лин, – заметил Росс.

– Нет. Он занимает комнаты в академии Ю-хуа возле Дома Консу.

– Но зачем мы вообще сюда пришли? Дом Консу находится прямо на улице Тринадцати факторий.

– Я только знаю, что он хотел увидеться с тобой здесь, в доме верховного правителя.

Росс поправил свой белый шейный платок и одернул полы камзола, затем разгладил обшлага рукавов:

– Ты имеешь хоть малейшее понятие о том, зачем он послал за мной?

Том пожал плечами:

– Всю последнюю неделю Лин провел в академии, встречаясь с представителями властей, торговцами и служащими гунхана, даже с главами некоторых иностранных торговых компаний. Становится все более и более очевидным, что он всерьез намерен прекратить доставку опиума.

– А сейчас Лин хочет говорить со мной? – недоверчиво спросил Росс.

Том усмехнулся:

– Возможно, Лин прослышал о твоем споре с мистером Иннсом в день твоего прибытия сюда.

Росс собрался было ответить, но в этот момент одна из дверей отворилась вовнутрь, и молодой человек, одетый в простую форму слуги, повел их во двор. Они проследовали по извилистой дорожке между двумя большими зданиями, миновали удивительно низкую и узкую арку и оказались в саду, где им было указано на стоящие рядом друг с другом каменные скамейки. Слуга коротко переговорил с Томом по-китайски, затем поклонился и куда-то удалился.

– Он попросил нас подождать здесь, – объяснил Том, знаком показывая Россу, чтобы тот присаживался. – И извинился за то, что верховного правителя неожиданно вызвали по делу. Чиновник Лин встретится с тобой наедине.

– Наедине? – взволнованно переспросил Росс. – А как же ты?

– Я тоже буду здесь, но как переводчик. И еще: слуга сказал, что чиновник с нетерпением ждет твоего подробного рассказа о церемонии коронации королевы Виктории.

На лице Росса отразилось облегчение:

– Так вот зачем он позвал меня.

– Скорее всего так. Информация о коронации, полученная из первых рук, будет очень интересна императору.

– Интересно, откуда Лин узнал о том, что я присутствовал на коронации.

– Кто угодно мог сказать ему об этом – возможно, это был мистер Матесон.

В воздухе повисла неловкая тишина, пока Росс и Том дожидались появления чиновника Лина. Через несколько минут слуга вернулся и произнес что-то официальным тоном. Росс уловил слова «Лин Цзе-сю» и «чынь-чай та-чэнь». Затем представитель императора появился в узкой арке и прошел в сад.

Одетый в официальный черный халат, Лин Цзе-сю не производил впечатление высокого человека, но, тем не менее, выглядел очень импозантно, с твердым взглядом и серьезным выражением лица, которое неожиданно сменилось теплой улыбкой, в то время, как он вежливо раскланивался с двумя молодыми людьми. Выпрямившись, Лин похлопал себя по кончику бороды, свисавшей до середины его груди в виде косы. Это движение, которое Лин производил довольно часто, было, возможно, просто незаметной для него самого привычкой, так же как и то, что он постоянно опускал свои изогнутые брови, когда слушал кого-нибудь либо глубоко задумывался.

Два англичанина поклонились чиновнику, затем Том отошел и встал за спиной Росса – приглашенного почетного гостя.

Лин заговорил первым, его голос был глубоким и размеренным. Росс, разумеется, понятия не имел, что он сказал, но Том, который все прекрасно понял, широко улыбнулся, подошел к Лину и протянул ему руку. Когда двое мужчин пожали друг другу руки, Том сказал Россу:

– Мистер Лин хочет поприветствовать тебя на западный манер.

Он глазами показал Россу на протянутую руку Лина. Следуя совету Тома, Росс пожал ее и отметил про себя, какая она мощная. При его своей полноте руки чиновника вовсе не были мягкими или пухлыми.

Лин прошептал что-то своему слуге, после чего тот поклонился и удалился через арку, которая вела к зданиям. Затем Лин показал гостям сад, останавливаясь через каждые несколько футов для того, чтобы рассказать про всевозможные растения и нагромождения камней. Том старался переводить настолько точно, насколько был способен, даже несмотря на то, что не всегда знал английские эквиваленты названий наиболее редких представителей местной флоры.

Ознакомительное путешествие завершилось у группы из четырех плетеных стульев, поставленных вокруг небольшого озерца, в котором росли лотосы. Когда Росс сел на указанное ему место, он заметил переливающиеся оранжевые, синие и серебристые плавники рыбы ком, плавающей в неглубоком пруду.

Лин сел прямо напротив Росса, а Том устроился справа от него. Росс поначалу предположил, что четвертый стул, тот, который стоял слева, предназначался для слуги, однако, когда слуга вернулся минутой спустя, то остался стоять рядом с Лином. После этого Росс догадался, что незанятый стул был поставлен сюда для отсутствующего верховного правителя, Тенга.

Как только появился слуга, Лин тотчас начал самый обычный разговор – сперва поинтересовался делами семьи Росса, затем стал расспрашивать о коронации королевы Виктории. Он, казалось, был искренне заинтересован как историей самого Росса, так и его подробным описанием событий, происходивших в Вестминстерском аббатстве в прошлом июне. Каждую минуту Лин вежливо перебивал Росса и задавал вопрос о каком-нибудь отдельном аспекте церемонии; его особенное внимание привлек случай, связанный с престарелым лордом Ролле, когда королева поднялась со своего трона и помогла ему исполнить церемонию принесения почестей новой правительнице.

Наконец Росс закончил свой рассказ, занявший вдвое больше времени из-за того, что Тому нужно было все переводить на китайский. Судя по одобрительным кивкам Лина, Том превосходно справлялся со своими обязанностями, хотя довольно часто запинался, не находя подходящих слов для описания костюмов, украшений и подробностей церемонии, о которых рассказывал Росс. Чиновник Лин был полностью удовлетворен всеобъемлющим описанием церемонии – ни он, ни его слуга не сделали никаких замечаний. Росс был уверен, что Лин сможет передать императору содержание рассказа в самых мельчайших подробностях.

Хотя молодой человек и не понимал китайского, он был очарован почтительным вниманием к себе со стороны Лина и его теплой улыбкой. В какой-то момент Росс поймал себя на мысли, что ему все больше и больше нравится этот человек. Он не мог не пожелать Лину определенного успеха в несомненно очень деликатных переговорах с англичанами и другими иностранцами. Со своей стороны, Росс сам неодобрительно относился к торговле опиумом, которую вели его соотечественники. Однако он был еще слишком молод и наивен, чтобы полностью понимать, насколько неразрывно связана эта торговля со всем Китаем, а также процветанием его собственной семьи.

Росс был уверен в том, что также понравился Лину Цзе-сю. Эта уверенность не вытекала напрямую из того, что Лин говорил или делал, а основывалась на том чувстве близости, которое, несмотря на присутствие переводчика, возникло между двумя собеседниками во время встречи. Росс пробыл в Китае совсем недолго, менее трех недель, но уже знал, насколько необычным было появление этого чувства – особенно редко оно возникало во время разговора с правительственными официальными лицами. Большей частью отношения между китайцами и фан-куа оставались чисто формальными. Лишь немногие китайцы, которые переходили этот барьер, – такие, например, как люди гунхана вроде Го-куа – разговаривали с иностранцами более-менее уважительным тоном. Однако, беседуя с Лином Цзе-сю, Росс чувствовал себя с ним на равных, что случалось довольно редко в Англии и почти никогда – в Китае.

Во время естественной паузы в разговоре Лин сделал знак своему слуге. Молодой человек подошел ближе и подал Лину свиток, перевязанный красным шнурком. Лин перекинулся парой слов с Томом, затем протянул ему свиток.

– Мистер Лин хочет, чтобы я прочитал это для тебя, – объяснил Том своему компаньону. – Я думаю, что это нечто вроде послания.

Росс очень заинтересовался, не было ли это официальным указом, запрещающим торговлю опиумом, что ожидалось всеми иностранными торговцами. Он откинулся на спинку стула и сложил руки на груди, приняв решение оставаться невозмутимым, независимо от того, что содержится в послании, и какие бы сокрушительные последствия для иностранцев оно в себе не таило.

Том, развязал шнурок и осторожно раскатал свиток, оказавшийся примерно два фута длиной. Он быстро пробежал глазами текст сверху вниз – китайские иероглифы писались вертикально – и с удивлением взглянул на Росса:

– Это не послание. Это письмо... самой королеве Виктории.

Лин указал пальцем на развернутый свиток, давая понять, что Том должен переводить написанные в нем слова. Том сделал глубокий вдох и начал читать:

– «Ее Величеству королеве Виктории. Небесный Путь благоприятствует всем; он не заставляет нас страдать, кроме как для нашей же собственной пользы. Во всем мире люди сходны между собой в том, что они берегут свою жизнь и ненавидят то, что подвергает эту жизнь опасности. Ваша страна лежит на расстоянии в двенадцать тысяч ли отсюда, но во всем Небесный Путь благословляет Вас так же, как и нас, и Ваши инстинкты не отличаются от наших. И нет нигде людей, которые были бы настолько слепы, чтобы не отличать того, что дает жизнь, от того, что приносит смерть; того, что дает выгоду, от того, что наносит вред.

Наш Небесный Суд рассматривает все, что лежит между Четырьмя Морями, как единую семью; божественность нашего великого императора подобна божественности Небес, которая нисходит на всех в равной мере. И нет места, такого неизведанного и такого отдаленного, чтобы он не заботился о нем или не лелеял его. С того самого момента, как впервые был открыт порт Кантона, там процветала торговля. На протяжении последних ста двадцати или ста тридцати лет народы, населявшие это место, устанавливали мирные и выгодные отношения с кораблями, прибывавшими из-за границы. Ревень, чай, шелк – ценные товары, которые принадлежат нам и без которых иностранцы не смогли бы жить. Небесный Суд, простирающий свою благосклонность на все подобное, разрешает продавать эти вещи и перевозить их через море, позволяя доставлять их даже в отдаленные области, его щедрость подобна щедрости Небес и Земли.

Но есть чужеземные дьяволы, которые производят опиум и привозят его на продажу, искушая некоторых глупцов разрушать самих себя только для того, чтобы самим получить выгоду. Ранее количество курящих опиум было невелико, но теперь эта отрава распространилась далеко и широко, яд проникает все глубже и глубже. Существуют некоторые глупцы, которые поддаются этой отраве, принося вред самим себе. Именно они приводят себя к полному разрушению, и даже в такой многонаселенной и процветающей стране, как наша, мы не можем спокойно относиться к этому. Наша великая, единая Империя Манчу возлагает на себя ответственность за привычки и мораль своих подданных и не может оставаться равнодушной, видя, как кто-либо из них становится жертвой смертельного яда. По этой причине мы решили применять очень суровую кару к поставщикам и курильщикам опиума, для того чтобы навсегда положить конец распространению этой отравы.

Становится очевидным, что это ядовитое зелье изготовляется дьявольским отродьем в местах, подвластных Вашему контролю. Оно, конечно, не делается и не продается по Вашему указанию, и не все страны, которыми Вы повелеваете, изготовляют его, но только некоторые из них. Мне сказали, что в Вашей собственной стране курение опиума запрещено под страхом сурового наказания. Это означает, что Вы осведомлены о том, насколько вредно это зелье. Но вместо того, чтобы запрещать курение опиума, было бы лучше запретить его продажу, а еще лучше – запретить производство. Единственный путь для этого – очистить места его произрастания. Ваши подданные сами не предпринимают подобных мер, а продолжают производить опиум и искушать народ Китая покупать его. Они показывают, что хорошо заботятся о своих собственных жизнях и одновременно остаются совершенно безучастными к судьбам других людей. Ваши подданные озабочены получением прибыли настолько, что не замечают вреда, который они причиняют окружающим; подобное поведение чуждо добропорядочным чувствам и находится в расхождении с Путем Неба.

Провозглашенная власть нашего Небесного Суда, распространяющаяся в равной мере как на его собственных подданных, так и на иностранцев, может в любой момент решить их судьбы; но из чувства сострадания и благодаря своему великодушию, он использует практику предупреждения о каре перед тем, как она свершится...»

Том сделал паузу и обменялся взглядом с Россом, беспокойство которого отразилось и на его собственном лице. Эти два молодых человека, один из которых был не более, чем простым клерком, другой – еще не оперившимся торговцем, становились свидетелями редкого по красоте образца политики балансирования на грани мира и войны.

Снова опустив глаза в свиток, Том продолжил:

«Ваше Величество, Вы прежде никогда не получали подобного официального уведомления и, наверное, могли позволить себе игнорировать строгость наших законов. Но теперь я хочу принести Вам свои уверения в том, что мы намереваемся навсегда положить конец распространению вредоносного зелья. Поскольку здесь запрещено его покупать, Вашим подданным должно быть запрещено его производить, и то, что уже было произведено, Ваше Величество должно немедленно найти и бросить на дно морское, и никогда более не позволять подобному яду существовать на Небесах или на Земле.

Когда это будет сделано, не только китайцы откажутся от опиума, но и Ваш народ также будет спасен. До тех пор, пока Ваши подданные делают опиум, кто знает, не привыкнут ли они сами в скором времени его курить; таким образом, запрет на производство этого яда может охранить и их жизни тоже. Обе нации будут наслаждаться благословением на мирное сосуществование, Ваш собственный народ подтвердит свои искренние чувства к Вам уважительным подчинением Вашим приказам. Вы покажете всем, что Вы понимаете законы Неба, и бедствие не будет ниспослано на Вас сверху; Вы будете действовать в согласии с порядочными чувствами, которые могут также изменить ход развития природы в Вашу пользу.

Законы, запрещающие приобретение опиума, в Китае сейчас чрезвычайно строги, и, если Вы продолжите его изготовлять, то обнаружите, что никто его не покупает и не приносит, таким образом, Вам прибыль. Вместо того, чтобы тратить усилия на безнадежные попытки, не было бы лучше придумать какую-нибудь иную форму торговли? Начиная с этого момента, весь опиум, обнаруженный в Китае, будет брошен в горящее масло и уничтожен. Любой иностранный корабль, который в будущем приплывет к берегам Китая с опиумом на борту, также будет сожжен, и вместе с ним неизбежно будет сожжен весь груз. Ваши подданные, в таком случае, не только не получат от нас никакой выгоды, но и сами жестоко пострадают от подобных сделок. Намереваясь нанести вред другим, они, прежде всего, нанесут вред самим себе.

Наш Небесный Суд не сможет сохранить клятву верности, принесенную своим неисчислимым землям, если не станет применять высшую власть. И не говорите, что Вас вовремя не предупреждали. По получении этого письма, будет очень великодушным со стороны Вашего Величества ответить на него, сообщив, какие меры были предприняты в каждом из Ваших портов.

Ваш покорный слуга, Лин Цзе-сю.»

Окончив читать, Том закатал послание, перевязал его шнурком и отдал свиток Лину. В воздухе воцарилась долгая тишина, которую, в конце концов, нарушил Лин, спросивший через переводчика:

– Мне интересно, мистер Баллинджер, как, по вашему мнению, ответит ваша королева на мое письмо?

Прежде чем ответить, Росс поерзал на своем стуле и задумчиво почесал подбородок:

– Мне жаль, но я не знаю королеву лично.

– Но она англичанка, так же, как и вы, – перевел Том слова Лина. – И она довольно молода – я полагаю, она примерно в вашем возрасте. Любое соображение на этот счет, которое у вас есть, может оказать неоценимую услугу – как для моего императора, так и для вашего престола.

Росс подумал немного, затем спросил:

– Могу я говорить с вами абсолютно прямо и совершенно откровенно?

Он пристально посмотрел на Тома, желая по его виду определить, не принял ли он эти слова и на свой счет. Однако Том полностью вошел в роль переводчика и передал вопрос, не отвечая ничего Россу.

– Я бы счел это за честь, – последовал ответ Лина Цзе-сю. – И вам не стоит волноваться; я никогда не нарушу оказанного мне дружеского доверия.

Пока Том переводил последние слова, Росс испытал на себе всю теплоту и искренность улыбки Лина.

– Мне кажется, – начал он, – ваши слова идут от чистого сердца, и я убежден, что наша королева почувствует это и оценит самым наилучшим образом. Однако то, что вы предлагаете королеве в обязательном порядке запретить своим подданным производство опиума, заставляет меня волноваться. Я не политик и не адвокат, но полагаю, что подобная задача может может оказаться за пределами власти даже нашей королевы.

Выслушав перевод, Лин, казалось, пришел в некоторое замешательство:

– Но она же королева. В нашей Поднебесной Империи нет ничего такого, что наш император мог бы не видеть или не контролировать.

– Вы сказали, что я могу говорить открыто, поэтому я обязан спросить вас: разве ваш император не замечает и не контролирует торговлю опиумом, которая уже многие годы процветает в Кантоне?

Лин кивнул головой в ответ:

– Император Тао-кунг видит и контролирует то, что ему угодно, и тогда, когда ему угодно. Что касается торговли опиумом, император милостиво смотрел на все это до настоящего момента. Теперь император пришел к решению: время для того, чтобы взять торговлю опиумом в свои руки и прекратить ее, пришло.

– Может быть, и так, – продолжал Росс, – но такое время еще не пришло для Британской Империи. В вашем письме утверждается, что в вашей собственной стране курение опиума запрещено под страхом суровой кары. Для нашей страны это не так. Опиум у нас не является нелегальным продуктом, несмотря на то, что наши люди, хоть и очень немногие, его курят. Большинство же приобретает опиум в жидкой форме – в виде микстур от кашля, от болей в животе и других лекарств.

– Так вы не верите в то, что этот яд следует объявить вне закона? – спросил Лин. Он подался немного вперед и внимательно посмотрел Россу прямо в глаза, его изогнутые брови сердито сдвинулись к переносице.

– Я этого не говорил. В самом деле, я убежден, что если бы в Британии появилось хотя бы подобие опиумной трубки, вся торговля опиумом была бы немедленно и полностью запрещена законом.

– Под страхом смерти?

– Возможно. Более вероятно, те, кто продолжал бы торговать опиумом, посылались бы на каторжные работы, такие, например, какие существуют в Австралии.

– Тогда позвольте им отвозить свой опиум в Австралию, а не в Китай. – Лин снова откинулся на спинку своего стула, скрестив руки на груди.

Помолчав несколько секунд, он глянул через плечо и что-то сказал слуге, который в ответ поклонился и быстрым шагом направился куда-то.

Снова повернувшись к Россу, Лин произнес:

– Когда вы вернетесь назад на вашу факторию, вы узнаете о том, что я издал этим утром несколько указов. Первый из них предназначен для населения провинции Квантунг и приказывает им сдать все свои опиумные трубки под страхом самого строжайшего судебного наказания.

Тому не нужно было давать пояснения к переводу: Росс был хорошо осведомлен о том, что серьезное преступление в Китае каралось не иначе, как посредством удушения либо обезглавливания.

– Второй указ предназначен для военных подразделений, которые патрулируют наши воды. На протяжении последней недели моему вниманию были представлены многочисленные свидетельства того, что патрульные солдаты берут взятки в виде порций опиума, который они сами и должны конфисковывать. Им вменяется в обязанность немедленно прекратить подобные противозаконные действия, иначе их постигнет судьба даже более худшая, чем курильщиков и поставщиков опиума.

Росс не знал, какая судьба может быть хуже обезглавливания, однако поверил Лину на слово и кивнул, давая ему понять, что осознает всю важность обоих указов.

– Третий мой указ наиболее близко коснется ваших торговых представительств. Я приказал всем главам иностранных фирм, занимающихся перевозкой по морю, добровольно сдать моим полномочным представителям свои запасы опиума, без малейшего исключения, так, чтобы они могли быть уничтожены. Более того, все представители обязаны дать подписку о том, что никогда более не будут заниматься импортом опиума в Китай, а если это все же произойдет, то будут отвечать по всей строгости наших законов. И в своем последнем указе я дал торговцам гунхана три дня для того, чтобы они собрали и сдали моим представителям весь опиум, которым располагают. Если торговцы не повинуются, я потребую от императора разрешения на конфискацию всего их имущества и казнь наиболее упорствующих среди них.

Росс и Том замерли, не в силах произнести ни слова. Они и их соотечественники были готовы к определенным мерам, направленным против торговли опиумом, но Лин открыто угрожал казнить любого торговца, который будет продолжать ею заниматься.

В этот момент снова появился слуга, сопровождаемый двумя одетыми в рабочую одежду мужчинами, которые несли тяжелый деревянный сундук. Мужчины поставили сундук перед двумя англичанами. Сам слуга принес сделанную из куска материи сумку, которую он поставил на крышку сундука, затем занял положенное место за спиной Лина Цзе-сю и знаком приказал своим помощникам удалиться.

– Я подумал о том, что это может помочь вам понять ситуацию, с которой мы столкнулись, – продолжал Том переводить слова Лина. – Пожалуйста, мистер Баллинджер, не будете ли вы так добры развязать сумку?

Наклонившись вперед, Росс потянул за углы материи, и его глазам предстал странный набор из срезанных растений, инструментов и жестяных баночек. Растения имели длинные стебли, заканчивающиеся твердыми стручками в форме луковицы. Инструменты состояли из нескольких ножей, некоторые из них были с изогнутыми металлическими лезвиями, остальные представляли собой большие обработанные морские раковины.

– Мак, – медленно произнес Лин в то время, как Росс и Том внимательно изучали растения. – Он выращен в Индии вашей Британской Восточно-Индийской компанией, под контролем которой находятся лучшие наделы земли повсюду в этой стране. Подобные наделы трижды пропалываются и вспахиваются, затем рассекаются ирригационными каналами. Семена засеваются в ноябре, по вашему календарю, и в настоящее время года цветы уже сбрасывают лепестки, после которых остаются семенные коробочки, готовые для сбора.

Лин поднял один из стеблей и отломил от него семенную коробочку. Взяв затем изогнутый нож, он сделал на ней несколько глубоких надрезов. Почти сразу за этим сквозь надрезы начала сочиться густая, белая жидкость.

– Коробочки с семенами срезаются вечером, и сок вытекает всю ночь. На следующий день жаркое солнце сгущает сок в темный, липкий клей, который затем соскребают с коробочек и поставляют на фабрики Восточно-Индийской компании.

Положив стебель на место, Лин открыл одну из жестяных баночек кончиком ножа выковырнул немного затвердевшего сока.

– На фабриках его спрессовывают в брикеты примерно такой величины... – Лин поднял сжатый кулак, показывая размер. – Брикеты заворачивают в сухие маковые листья и упаковывают в сундуки, сделанные из древесины манго, такие же, как и тот, что стоит перед вами.

Лин сделал знак слуге, тот снял все предметы с крышки сундука и поднял ее, открывая взору присутствующих завернутые в листья опиумные брикеты.

– Каждый из этих сундуков имеет вес около ста двадцати пяти фунтов, – объяснил Лин, протягивая Россу одну из упаковок опиума. – Этого количества достаточно на месяц для восьми тысяч курильщиков.

Росс подумал обо всех сундуках, абсолютно идентичных с этим, которые при нем разгружались в гавани Вампоа. Сколько там было опиума? И скольких курильщиков обслужила прибывшая в Китай «Селеста»?

– Я и понятия не имел...– это было все, что смог пробормотать Росс, кладя завернутый опиум назад в сундук.

– Вы можете видеть, как серьезно мы смотрим на эту проблему, – продолжал Лин. – По моим подсчетам, сейчас в Кантоне находится где-то двадцать тысяч сундуков с опиумом – на борту ли лодок, или на складах,– ожидающих распространения по всему Китаю. Я также подсчитал количество пристрастившихся к опиуму людей в нашей стране, и с глубоким прискорбием могу сказать, что их число приближается к двенадцати миллионам человек. Это означает, что двадцать тысяч сундуков содержат достаточно опиума, чтобы его хватило на всех этих людей в течение одного года.

Росс долго сидел молча, глядя на открытый сундук перед собой. Наконец, он поднял глаза и спросил взволнованным и приподнятым тоном:

– Есть ли какая-нибудь особая причина для того, чтобы вы мне все это говорили? Вы хотите, чтобы я что-нибудь для вас сделал?

Прослушав перевод Тома, чиновник кивнул головой:

– Чрезвычайно дальновидный вопрос, – провозгласил он. – Да, я надеялся, что такой молодой человек, как вы, – человек, еще не запятнавший свою честь торговлей опиумом – поможет мне в моих усилиях, направленных на то, чтобы убедить английское правительство во всей серьезности сложившейся ситуации. Это правда – что недостаток нашей активности в прошлом поощрял торговлю опиумом. Однако англичане, должно быть, ошибаются, принимая нашу пассивность в прошлом за позволение в настоящем. Император Тао-кунг решил, что торговля опиумом должна быть прекращена, и, поверьте мне, так оно и будет. Поднебесная Империя не позволит более разрушать свои основы посредством этого... этого заморского бедствия.

– А что вы хотите именно от меня? – спросил Росс.

– Я бы хотел, чтобы вы передали мое письмо – и мою искреннюю обеспокоенность – вашей новой королеве. Я бы хотел, чтобы вы убедили ее приказать остановить этот порочный бизнес для того, чтобы две нации могли продолжать жить в партнерстве и дружбе без такого стоящего между ними проклятья, как опиум.

– Но я... я не знаю королеву лично, – запинаясь, произнес Росс. – Вам следует послать письмо с кем-нибудь из официальных представителей – возможно, с капитаном Чарльзом Эллиотом.

– Я не доверяю официальным каналам – особенно, если они раз за разом подтверждают свое участие в поддержке интереса к опиуму. Нет, я предпочитаю таких, как вы. В конце концов, по вашим собственным словам, ваш кузен является лордом, членом королевской семьи.

– Очень отдаленным родственником.

– Но с достаточно хорошими связями для того, чтобы устроить вам возможность лично передать королеве мое письмо и мою обеспокоенность.

– Я...я тоже так думаю, – уступил Росс, задумчиво потирая рукой лоб.

– Хорошо. Значит я могу рассчитывать на вашу помощь в этом деле?

Росс нерешительно помолчал несколько секунд прежде, чем ответить:

– Я бы хотел немного об этом подумать.

– Ну конечно, – Лин поднялся со своего стула. – Я понимаю, что вы планировали задержаться в Кантоне на более длительный срок, и то, что я вам сказал, явилось для вас полной неожиданностью. Но, когда вы будете обдумывать свое решение, пожалуйста, примите во внимание мудрые слова, которые были когда-то написаны: «несмотря на то, что молния приносит ему страдания и приводит его в замешательство, он может оставаться свободным от несчастий, занимаясь делом».

– Я не уверен, что хорошо вас понимаю.

– Это потому, что молния увязает в грязи, и нарушается гармония всего движения. Но в конце концов, сотрясение, которое приводит всех в ужас на сотню миль вокруг, принесет удачу, давая вам возможность не опрокинуть чаши жертвенного вина, – сказав это, Лин загадочно улыбнулся.

Росс недоуменно уставился на Тома, как будто ожидая иного перевода, но тот просто пожал плечами и кивнул, показывая, что именно эти слова и сказал Лин. Наконец, Росс обратился к Лину:

– Извините, но я действительно не понимаю.

Когда Том перевел реплику Росса на китайский, Лин Цзе-сю усмехнулся и махнул рукой, как будто отказываясь от своих прежних слов:

– Здесь и понимать нечего. Там же, только дальше, написано: «Возвышенный человек строит свой дом, тихий и прочный, и ищет свое сердце». Ища свое сердце, а не разум, вы откроете действие, которое вы должны совершить.

Росс также встал со стула и поклонился чиновнику:

– Я попробую последовать вашему совету.

– Прислушивайтесь не только к моему совету, но и к своему сердцу, – Лин поклонился Россу в ответ. – Наверное, мы сможем снова встретиться через шесть дней?

– В воскресенье?

– Да, в девять утра. Здесь, в саду, вас устроит?

Росс глянул на Тома, который утвердительно кивнул, и ответил:

– В девять меня полностью устроит.

– Хорошо. Увидимся с вами обоими, джентльмены, в воскресенье.

Лин снова обменялся с гостями поклоном, а затем направился через сад и вошел в одно из зданий. Слуга провел Росса и Тома к воротам, поклонился им вслед и закрыл за ними тяжелую деревянную дверь.

Роберт Том уже сделал шаг по улице, когда Росс остановил его, схватив за руку:

– Что ты обо всем этом думаешь? – спросил он. Том выдавил из себя подобие усмешки:

– Думаю? Моей головой или моим сердцем?

– Я серьезно.

– Когда я перевожу, мне не положено думать.

Росс нахмурился:

– Ну брось, Роберт... я хочу это знать.

Какое-то время Том переминался с ноги на ногу, затем, наконец, произнес:

– Думаю, что его намерения довольно серьезны.

– В том, чтобы положить конец торговле опиумом?

– Да. И он собирается использовать силу, если в этом возникнет необходимость.

– Против Королевского военно-морского флота?

– Против любого правительства, которое откажется уступить требованиям Китая. – Том оглянулся на ворота, которые вели к особняку верховного правителя. – Да, у него серьезные намерения. Дело даже не в том, что он сказал, а в том, каким тоном он это сказал. Лин Цзе-сю не относится к числу людей, которых можно взять голыми руками. – Том легонько дернул Росса за обшлаг рукава. – Пойдем – мне нужно вернуться к работе.

Пока они шли по улицам Кантона к своему кварталу, Росс не переставал думать о том, что Лин Цзе-сю сказал ему на прощание. Росс почти слышал слова высокопоставленного китайского чиновника, продекламированные на английском его собственным, размеренным тоном: «Возвышенный человек строит свой дом, тихий и прочный, и ищет свое сердце».

«Но как может кто-нибудь искать свое сердце? – спросил Росс сам себя. – Как может кто-нибудь стать таким возвышенным, что даже молния приносит ему удачу? И, вообще, какая именно молния имеется в виду?»

Росс подумал о ящике, забитом опиумом, о кораблях, нагруженных этими ящиками, о гаванях, заполненных этими кораблями. Содрогание – и молния – пронзили тело Росса, и он почувствовал, как у него захватывает дух в груди... о, нет! И как только это ощущение прошло, оно сменилось странным, непреодолимым приступом смеха... ах, ха!

Росс резко остановился. Слышал ли он удар молнии? И был ли это Лин Цзе-сю – тот, кто смеялся в ответ?

Как бы отвечая на его вопрос, голос, похожий на голос Лина, все еще говорящий на английском, зазвучал внутри Росса: «Но, среди страха и сотрясений, возвышенный человек строит свой дом, тихий и прочный, и ищет свое сердце».

– Что случилось? – спросил Роберт Том, оглядываясь на своего друга, который стоял неподвижно посреди улицы.

Росс открыл было рот, чтобы что-то сказать, но слова застряли в его горле, и внутренний голос снова произнес: «Содрогание накатывается за содроганием»...

Росс замотал головой, заставляя голос замолчать. Он сказал сам себе, что это было просто воображаемыми словами, которые не договорил Лин Цзе-сю.

– Что-нибудь не так? – снова спросил Том, возвращаясь к месту, где остановился Росс.

...Но, среди страха и сотрясений, возвышенный человек строит свой дом, тихий и прочный...

– Э-э, нет, – заставил себя ответить Росс, снова замотав головой, чтобы отогнать прочь странные мысли.

– Тогда пойдем. Я уже и так прилично опаздываю.

– Да, конечно, – как-то нерешительно сказал Росс и двинулся вдоль улицы, медленно ускоряя шаг, чтобы догнать своего компаньона.

...И ищет свое сердце.


XVIII


Ситуация в иностранном квартале Кантона постепенно накалялась, начиная с утра того самого дня, восемнадцатого марта, когда был оглашен указ Лина Цзе-сю, требующий от торговых представительств сдачи всего имеющегося у них в наличии запаса опиума. Генеральный английский торговый консул, капитан Чарльз Эллиот, в это время находился в Макао. Купцы послали ему сообщение, в котором описывали действия Лина Цзе-сю и просили дать необходимый совет. По их мнению, Эллиот, как самый высокопоставленный представитель британского правительства в этом регионе, должен одобрить любое военное противодействие. Без такого противодействия – или без его угрозы – торговцам не останется ничего больше делать, как попытаться вести переговоры с китайцами, используя для этого все свои знания и опыт.

Сразу на следующий день Роберт Том был приглашен на частное совещании шести наиболее влиятельных купцов, среди которых присутствовал и Джеймс Матесон. Глава гунхана, Го-куа, прибыл к открытию совещания и информировал собравшихся о том, что пока все требования указа на будут выполнены, китайский таможенный управляющий не позволит прибывать иностранцам в город Макао и покидать его тем, кто уже там находится. Го-куа зачитал полный текст указа, который Том перевел всем присутствующим. Глава гунхана настаивал на том, чтобы торговцы ответили на указ, однако те отказались. После того, как он удалился, участники совещания проголосовали за то, чтобы созвать собрание коммерческой палаты в полном составе в четверг – день, назначенный Лином Цзе-сю последним сроком выполнения требований его ультиматума.

В четверг утром сорок членов коммерческой палаты совместно с несколькими главами гунханов собрались для обсуждения указа. Настроения против того, чтобы выполнить предъявленные требования, были довольно сильными, однако несколько членов палаты выступили с предложением совершить символический жест – пожертвовать, возможно, одной тысячей ящиков с опиумом из общего их числа в двадцать тысяч штук. Окончательное голосование показало, что двадцать пять из сорока присутствующих членов палаты высказались в пользу проведения такой акции, после чего представителям гунханов было передано сообщение для Лина Цзе-сю. В этом сообщении говорилось, что указ императорского посланника принят с огромным почтением и что его требования будут рассмотрены группой торговцев не позднее, чем на следующей неделе.

Ближе к вечеру руководители гунханов вернулись после встречи с Лином Цзе-сю и доложили членам коммерческой палаты, что тот пришел в ярость и угрожал казнить нескольких чиновников – в том числе, и Го-куа, если им не удастся повлиять на решение иностранцев. В разговоре Лин даже употребил цитату из речи правителя провинции Чоу: «син луань-пань, юнг чунг-тьен»[36 - Син луань-пань, юнг чунг-тьен – «Для того, чтобы управлять хаосом, необходимо жестоко наказывать»; девиз правителя провинции Чоу, с которого началась династия Чоу (1150—249 гг. до н.э.).], или «для того, чтобы управлять хаосом, необходимо жестоко наказывать».

В десять часов вечера члены коммерческой палаты срочно собрались на повторное заседание и дотошно допросили китайских чиновников, желая окончательно убедиться в том, что они встречались лично с высокопоставленным посланником, а не с одним из его подчиненных.

Когда Го-куа попросили рассказать о происходившем во время аудиенции, он ответил через переводчика:

– Мы отнесли ваше письмо чынь-чай та-чэню и прочитали его посланнику. Он сказал, что вы можете играть в прятки с торговцами гунхана, но не с ним. Лин Цзе-сю провозгласил, что если не будет сдано нисколько опиума, он прибудет в Дом Консу завтра, ровно в десять часов утра, и покажет нам, что собирается сделать.

– Сколько ящиков вам нужно? – спросил Ланселот Дент из компании «Дент и Компани».

– Около тысячи.

– А какие гарантии вы можете нам дать в том, что посланник императора будет удовлетворен этим количеством? – настаивал Дент.

Го-куа посмотрел сперва на остальных торговцев гунхана, затем ответил:

– Никаких. Но мы полагаем, что если такой объем опиума будет сдан, Лин Цзе-сю удовлетворится, по крайней мере, подчинением своему приказу; вместе с тем, мы не можем сказать наверняка, потребует ли он больше опиума или нет.

Затем Го-куа задали последний вопрос, в то время, как большинство иностранных купцов расспрашивали остальных представителей гунханов:

– Если говорить прямо, вы серьезно опасаетесь за свою жизнь?

– Я – да, – последовал ответ Го-куа, после чего все остальные представители гунханов повторили то же самое.

В конце концов палата склонилась к решению предпринять определенные действия в связи с этим откровенным признанием, и было достигнуто соглашение о сдаче одной тысячи ящиков с опиумом – четверть из них принадлежала компании «Жардин, Матесон & Ко», общей стоимостью более, чем в три тысячи фунтов. Иностранцы надеялись подобным образом смягчить гнев высокопоставленного чиновника. Многие из них полагали, что он издал указ только для того, чтобы наполнить собственный кошелек, и были уверены в том, что тысяча ящиков с опиумом превосходно выполнит эту задачу. Другие, такие, как Джеймс Матесон, сомневались в успехе; все, что делал Лин Цзе-сю, показывало полную серьезность его намерений «вырвать с корнем и уничтожить опиумную заразу».

По прошествии некоторого времени жизнь снова вернулась в привычное русло, за исключением одной незначительной детали – на дозорных пунктах повсюду в иностранном квартале увеличилось число членов называемой Лином Цзе-сю «гвардии кули». Никто не был полностью уверен в том, что чиновник успокоился. По крайней мере, жест, совершенный иностранцами, кажется, спас руководителей гунханов от репрессий, и десять часов утра наступили и прошли, а Лин Цзе-сю не появлялся в Доме Консу.


* * *


Ближе к вечеру Росс Баллинджер шел по Новой китайской улице, восхищаясь многообразием экзотических товаров, выставленных на полках небольших магазинчиков. Он даже подумал о том, что следует сделать еще несколько покупок: распространились слухи, что эти магазинчики в скором времени будут закрыты, а иностранцам будет приказано покинуть пределы Кантона.

Росс внимательно рассматривал сложные линии вырезанного из слоновой кости цветка розы, когда громкий голос, зовущий его по имени, заставил его вздрогнуть от неожиданности. Он повернулся и увидел преподобного Сэмьюэля Отербриджа, спешащего к нему по улице. Его клерикальный воротничок был развязан и свободно болтался на шее, сам он махал Россу тонким бумажным веером. Росс положил на место розу из слоновой кости и отошел от прилавка навстречу приближающемуся Отербриджу.

– Мистер Баллинджер! – Отербридж платком вытер пот со лба, затем принялся обмахиваться веером. – Эта жара... неудивительно, что жители Востока так дурно пахнут.

– Как все это переносит ваша жена? – спросил Росс, когда Отербридж немного отдышался.

Преподобный печально покачал головой:

– Она сейчас в Макао... застряла там, когда было объявлено о запрете на передвижение по стране. В Макао, по крайней мере, дует океанский бриз.

– Пройдет немного времени, и вся иностранная община переместится туда на период жаркого сезона – если, конечно, не появится запрета на передвижение. Я слышал, что обычно всего пара дюжин иностранцев остается в Кантоне на летние месяцы.

– Я все равно буду здесь, до тех пор, пока у меня есть работа, которую нужно выполнять, – высокопарно провозгласил Отербридж.

– И как продвигается ваша работа?

– Это медленный процесс, но мы работаем, продвигаясь шаг за шагом, – Отербридж сердито нахмурился. – И потом, после того, как мы только начинаем думать, что еще один варвар обратился в нашу веру, паписты переходят нам дорогу и прибирают его к своим рукам!

Росс едва подавил усмешку:

– По крайней мере, католики – не язычники.

– Это еще не факт. Послушать речи этих кармелитов, так можно подумать, что они включили Будду в список двенадцати апостолов.

– А это на самом деле так плохо?

– Вы мне не верите? – вызывающим тоном спросил Отербридж. – Тогда идемте со мной; я вам покажу.

– Куда?

– В миссию – католическую миссию, расположенную за факториями. У меня там назначена встреча с одним из монахов.

Увидев смущенное выражение лица Росса, Отербридж добавил:

– Я не одобряю папистов, но иногда нам приходится трудиться сообща во имя спасения... – преподобный закатил глаза кверху, указывая на небо. – Действительно ужасно то, что несчастные варвары, кажется, не могут нас различить. Они определили римский католицизм, как Религию Владыки Неба, и все протестанты у них свалены в одну кучу под названием Религия Иисуса. – Отербридж настойчиво улыбнулся Россу. – Почему бы вам не отправиться со мной? Это может оказаться для вас интересным.

– Ну, я, полагаю, мог бы...

– Вот и прекрасно! У нас появится возможность для продолжения нашей дружбы.

Росс хотел было спросить, какую дружбу преподобный имеет в виду, но передумал и покорно поплелся следом за Отербриджем по Новой китайской улице в сторону католической миссии, расположенной за факториями. Свернув на улицу Тринадцати факторий, они прошли мимо Дома Консу и поднялись по неширокой аллее.

– Это недалеко отсюда, – сказал Отербридж, – рядом с академией Ю-хуа – там, как вы знаете, расположился чын-чай та-чэнъ.

– Я вижу, вы начинаете осваивать язык.

– Я выучил несколько слов, – просиял в ответ Отербридж, надуваясь от гордости за самого себя. – Достаточно для того, чтобы начать собирать овец.

«На бойню», – подумал Росс, но вслух ничего не сказал.

– Вот мы и пришли, – Отербридж кивнул на дверь в стене, тянувшейся вдоль аллеи. Если бы не тяжелое железное распятие, висевшее на двери, ее вряд ли можно было отличить от тысяч других дверей Кантона. – Давайте, стучите, – добавил преподобный, указывая на дверь.

Сделав шаг вперед, Росс поднял было сжатый кулак, однако преподобный перехватил его руку и поспешно произнес:

– Вот этим.

Улыбнувшись, он ткнул пальцем в сторону распятия, по его виду можно было сказать, что он оказывает своему компаньону огромную честь.

Догадавшись, что распятие является дверным молотком, Росс взял Иисуса за ноги, оторвал их на несколько дюймов от креста – Господь оставался висеть на руках – и отпустил.

– «И сказал Он... постучи, и будет открыто тебе», – процитировал Отербридж священное писание, затем уныло покачал головой и пробормотал: – Святотатство!

Росс постучал еще пару раз, после чего задвижка на двери отошла в сторону, и на пороге появилась монашка в полном одеянии. Она была довольно невысокого роста, и выглядела, как любая другая монашка из тех, что Росс не раз видел в Лондоне. Но так было до тех пор, пока она не подняла голову и не улыбнулась посетителям.

«Китайская монашка», – с изумлением подумал молодой англичанин. Он улыбнулся в ответ и прошел в миссию, следом за преподобным Сэмьюэлем Отербриджем.

Двое гостей были проведены в небольшую прихожую, расположенную перед большой просторной комнатой, по виду которой можно было сказать, что она заменяет часовню. Монашка не говорила по-английски, движением руки она направила посетителей к двум стульям, стоящим в прихожей, затем скрылась в часовне, закрыв за собой дверь.

– Там, полагаю, позволено находиться только папистам, – прокомментировал Отербридж, оглядываясь вокруг с явным неодобрением.

Вдоль стен прихожей выстроились портреты святых, взятые в позолоченные рамы, – несомненно, работа местных художников, так как большинство ликов определенно имело восточные черты. Одна из икон, по замыслу художника, должна была представлять Иисуса на Тайной Вечере, и все было бы в ней хорошо, если бы двое апостолов рядом с Иисусом не держали в руках чоп-палочки.

Минутой спустя дверь в часовню отворилась, и в прихожую вышел красивый, темнокожий мужчина, одетый в коричневую монашескую рясу.

– Хола[37 - Хола – привет (исп.).]! – провозгласил он. – Комо эста?[38 - Комо эста? – «как дела?» (исп.).]

Поднявшись со стула, Отербридж протянул вперед свою мясистую руку:

– Фрай Льюис Надал, я хотел бы познакомить вас с моим соотечественником, мистером Россом Баллинджером.

– Я очень рад встрече с вами, – пожимая руку Росса, произнес Льюис по-английски почти безо всякого акцента.

– Фрай Льюис – настоящий полиглот, не так ли? – сказал Отербридж, обращаясь к монаху.

– Это правда, я знаю несколько языков, но самый близкий из них для меня – валенсийский, язык моей семьи в Хативе, в Испании.

– Пристанище принцев, римских пап и негодяев – не так ли вы мне говорили, Льюис?

Монах немного покраснел:

– Это правда. Некоторые члены итальянской семьи Борджиа родились в моем городе, включая Родриго де Борджиа э Домес, который стал нашим папой, Александром Вторым.

– Ну, а Росс и я родились в небольшом городке под названием Лондон, где также есть определенная доля принцев и негодяев, но, как ни жаль, нет ни единого папы.

– Да, за исключением вашего великого Александра – поэта Александра Попа[39 - Pope, англ. – (римский) папа (прим. пер.)]. Я наслаждался беседой с ним как на испанском, так и на английском, и, возможно, когда-нибудь смогу сделать это на мандаринском. – Повернувшись к Россу, Льюис спросил: – Вы тоже от протестантской миссии?

– Нет, я торговец. Отербридж и я приплыли в Кантон на одном корабле.

– Так вы давние друзья! Превосходно! – Монах указал в сторону двери в соседнюю комнату. – Не будете ли вы так добры подождать в часовне, пока мы с преподобным займемся своими делами в моей канцелярии? Между нашими верами так много общего, что было бы жаль, если бы незначительные разногласия вставали на пути представления нашего Господа на небесах этой Поднебесной Империи на земле.

Росс позволил проводить себя в соседнюю дверь, затем двое мужчин удалились в церковную канцелярию. Оставшись в часовне наедине с самим собой, Росс прошел по узкому центральному проходу между пятью рядами скамеек и поднялся к алтарю – просто аналою, затянутому пурпурным бархатом. Помимо нескольких рисунков на стене за алтарем, единственным настоящим украшением являлся вид через окно на небольшой сад.

Когда Росс более внимательно посмотрел в окно, он увидел двух женщин, сидевших за маленьким каменным столом в углу внутреннего двора. Одна из них была монашкой; она занималась приготовлением чая для второй, намного младше ее по виду, китайской женщины, скорее, девушки в традиционном халате из расшитого золотом шелка – неизменном атрибуте одежды представителей высшего класса китайского общества. Лучи солнечного света, проглядывавшие из-за крыши часовни, игриво танцевали на лице девушки, отбрасывая яркие блики на ее расшитый халат.

Словно загипнотизированный сложнейшим ритуалом приготовления чая, Росс медленно приблизился к открытой двери рядом с окном и вышел во двор. Он оставался в тени и разглядывал двух китаянок. Старшая из них медленно и осторожно повернула чайную чашку в своих руках, затем подала ее через стол девушке, которая, в свою очередь, подержала чашку чуть ли не с благоговением, прежде чем сделать первый глоток.

Несколькими минутами спустя монашка оглянулась и увидела Росса, стоящего за ее спиной. Она, казалось, вовсе не удивилась и взмахом руки подозвала его к столу. Росс поначалу смутился, но женщина еще раз призывно махнула рукой, и он, в конце концов, выдвинулся из тени и по узкой, засыпанной мелкими камнями дорожке подошел к столу. Стол окружали четыре каменные скамейки, и монашка указала Россу на ту из них, которая располагалась слева от девушки. Сев рядом, Росс попытался не смотреть в сторону девушки, ошеломленный ее красотой и кротостью, которую, казалось, она излучала.

За столом воцарилась гробовая тишина, пока монашка повторяла ритуал приготовления чая. Она размолола пестиком чайные листья в небольшой ступке, затем пересыпала их в чашку и медленно влила в нее горячую воду. Повернув несколько раз чашку в своих руках, монашка подала ее Россу, и он попытался держать ее и пить чай так, как это делала девушка. Чай был темным и горьким, но после настойчивых знаков монашки ему пришлось выпить все содержимое чашки, оставив на дне только разбухшие чаинки. Когда Росс поставил чашку на стол, монашка притянула ее к себе, затем сделала то же самое с пустой чашкой девушки.

Довольно долго монашка просто смотрела в чашку Росса, ее веки были наполовину прикрыты и легонько подрагивали. Затем она начала говорить что-то по-китайски высоким, приятным на слух голосом. И хотя Росс понятия не имел, какие именно слова произнесла монашка, они звучали для него, как самая сладкая музыка, которую он когда-либо слышал.

Погруженного в мечтания Росса вернул к реальности такой же мелодичный голос, только на этот раз говорящий на практически чистом английском языке:

– Сестра Кармелита видеть мужчину в большой, пустой комнате на далеком острове.

Удивленно повернувшись к девушке, Росс хотел было что-то сказать, но та подняла руку, показывая, что необходимо молчать. Затем кивнула в сторону монашки, которая сидела, по-прежнему уставившись застывшим взором в чайную чашку. Юноша хранил молчание, не желая прерывать ее медитацию. Девушка также не произнесла ни слова – казалось, она ждет, пока монашка снова заговорит.

Когда, наконец, это произошло, Росс едва различил единственное слово:

– Эдмунд...

На какое-то мгновение ему показалось, что он ослышался; возможно, монашка произнесла какое-то китайское слово, которое звучало сходно с именем его отца. Однако монашка продолжила говорить на своем языке, и снова Росс услышал имя «Эдмунд» среди китайских слов.

Когда монашка замолчала, вторая китаянка сказала Россу:

– Сестра Кармелита спрашивает, твой ли отец Эдмунд?

Оцепеневший от изумления Росс едва сумел открыть рот и произнести единственное слово:

– Да.

Монашка снова что-то сказала, после чего девушка перевела ее слова:

– Кармелита говорить, что этот человек страдает под гнетом огромного груза, который угрожает всей его семье. Она видеть двух мальчиков: один рожден в нищете, другой – в роскоши. Они братья по духу, однако им придется столкнуться, как воинам на поле боя. – Она прошептала что-то по-китайски, обратившись к монашке, которая ответила, не приподымая век. Девушка снова посмотрела на Росса и продолжила: – Только когда каждый из юношей захочет пожертвовать собой ради спасения другого, равновесие в их домах будет восстановлено. Только тогда груз, который подминает под себя их отцов, будет поднят.

Пока Росс раздумывал над странным сообщением, сестра Кармелита поставила чашку назад на стол и взяла вторую. По прошествии минуты или более, она закрыла глаза и начала говорить. Девушка слушала очень внимательно, постоянно кивая головой, и, наконец, произнесла:

– Cue-cue, – выражение ее лица было серьезным и взволнованным.

Неожиданно монашка открыла глаза и улыбнулась молодым людям, сидящим за столом напротив нее. Она отодвинула чашки в сторону, взяла за руку девушку и принялась что-то быстро щебетать по-китайски, постоянно при этом бросая взгляд на Росса. Закончив, она сделал знак, чтобы ее слова были переведены.

– Сестра Кармелита интересоваться, видели ли вы когда-либо китайскую монашку? – сказала девушка Россу, и, после того, как он отрицательно покачал головой, продолжила: – Она тоже думает, что нет, по тому, как вы смотрели на нее, когда она вела вас в миссию. Если перевести слова Кармелиты дословно, она сказать, что никогда не видеть «круглоглазого» с такими круглыми глазами.

Росс улыбнулся вслед за девушкой:

– Не будете ли вы так добры спросить, что побудило ее обратиться в христианскую веру?

Какое-то время две китаянки что-то обсуждали, затем девушка перевела ответ монашки:

– По ее словам, она надела эту чужеземную дьявольскую мантию для того, чтобы можно было победить одного из настоящих фан-куа – Люцифера. До того, как обратиться в христианскую веру, Кармелита была предсказательницей будущего, и она не понимает, почему ее новая церковь относится с неодобрением к такому полезному искусству. По крайней мере, Фрай Льюис относится к этому искусству снисходительно, поскольку оно привлекает много людей в его церковь. Они приходят для того, чтобы погадать на чайных листьях, и постоянно кто-нибудь из них да остается.

– Как и вы? – дерзко спросил Росс. Девушка опустила голову:

– Я не христианка.

– Извините, если обидел вас.

– Не может быть ничего оскорбительного в том, что кто-то говорит от чистого сердца. – Она снова посмотрела на Росса и улыбнулась.

– Я... Мне следовало представиться... – сказал Росс, смущенный в равной степени как красотой девушки, так и ее словами. – Меня зовут Росс Баллинджер.

– А я – Мей-ли[40 - Мей-ли – имя женщины, означающее «прекрасная слива»; от слов «мей» («прекрасная») и «ли» («слива»).].

– Мей-ли, – повторил Росс, словно смакуя произносимые звуки. – Вы прекрасно говорите по-английски.

– Много лет я училась в школе Фрая Льюиса, созданной специально для китайцев. Мой дядя – очень дальновидный человек, именно он поощрял всех своих племянников и племянниц изучать английский язык.

Сестра Кармелита поднялась из-за стола и собрала на поднос все чашки и чайник. Когда монашка это сделала, Росс понял, что она собирается уходить. Он встал, поклонился и сказал «до свидания» и «спасибо» на самом лучшем китайском, на который только был способен.

– Мы должны идти в часовню, – заявила Мей-ли, когда они остались наедине. – Это будет не совсем пристойно, если мы останемся одни в саду.

Росс решил подождать, пока Мей-ли пойдет первой, но она махнула ему рукой вперед. Росс пересек сад и вошел в открытую дверь часовни, в нескольких футах позади него, не отставая, двигалась Мей-ли. Когда он очутился в комнате, то обнаружил, что Фрай Льюис и Сэмьюэль Отербридж уже ожидают его.

– Вижу, наша сестра Кармелита подавала вам чай, – заметил Льюис с оттенком неодобрения в голосе. Затем, однако, улыбнулся и добавил: – Надеюсь, он пришелся вам по вкусу.

– Да, чай был... он мне очень понравился.

– Хорошо. Вы обязательно должны прийти сюда еще раз к нам на чай.

– С удовольствием. – Росс повернулся, чтобы посмотреть на Мей-ли, но она уже покинула комнату, выйдя через дверь за алтарем.

– Я полагаю, Мей-ли уже вам представилась? – сказал Фрай Льюис. – Она, пожалуй, одна из самых лучших моих учениц. Это так приятно – видеть, что она стала совсем взрослой.

– Мей-ли живет в Кантоне? – спросил Росс.

– Ее семья из Пекина; она провела здесь четыре года, учась в школе, но теперь уезжает назад домой. Отец Мей-ли отошел в мир иной довольно много лет назад, и сейчас она находится на попечении своего дяди. В данный момент Мей-ли сопровождает дядю во время его поездки в Кантон.

– Я бы сказал, что мы отняли у вас слишком много времени, – вмешался в разговор Отербридж, на лице которого было написано нетерпение. – Я передам ваши предложения в протестантскую миссию, и мы посмотрим, не сможем ли мы прийти к некоторого рода соглашениям.

– Да, конечно, – согласился Льюис, провожая посетителей к выходу из часовни. – Уверен, в Кантоне достаточно места как для реформаторов, так и для папистов, – его улыбка была искренней и обезоруживающей.


* * *


К огромной досаде Росса, его кузен, Джулиан, пристрастился к самшу. Начиная с той самой первой ночи, когда Росс хотел преподать ему урок, напоив малоизвестным местным зельем, Джулиан не упускал ни единой возможности еще раз посетить сомнительное заведение, заставляя Росса составлять ему компанию. Обычно Росс уступал подобным требованиям, однако он научился растягивать один стакан рома на весь вечер и отклонять все попытки затащить себя на верхний этаж.

В субботу, поздно вечером, Росс сидел в одиночестве в баре самшу, медленно потягивая выпивку, пока его кузен наверху «бороздил китайские воды», как это не слишком деликатно называл сам молодой лейтенант военно-морского флота. Джулиан находился в двухдневном отпуске с «Лансита», стоявшего на якоре в двенадцати милях от берега, в гавани Вампоа; на этот раз он расположился в апартаментах Росса на Речной фактории и надеялся провести все два дня отпуска, не просыхая от спиртного.

Каждые несколько минут бармен пытался налить Россу еще выпить, но Росс неизменно прикрывал рукой стакан, показывая, что ему достаточно. Тогда китаец тыкал пальцем вверх и предлагал на пиджине: «Первый-чоп китяйтски жьенщина?», на что Росс постоянно твердил в ответ: «Не хотьеть».

Он уже почти закончил свой стакан и решил уходить, когда Джулиан, наконец, пошатываясь, спустился по узкой лестнице. Рубашка его была наполовину расстегнута, морской китель свисал с одного плеча.

– Налей мне еще, – крикнул Джулиан бармену, который, хотя и не знал английских слов, превосходно понял их смысл и поспешно плеснул самшу в стакан.

– Тебе уже хватит, – сказал Росс, подходя к своему кузену, чтобы помочь ему удержаться на ногах.

– Я в пор... порядке, – икнул Джулиан в ответ, отталкивая в сторону младшего брата.

Он расставил ноги пошире и самостоятельно направился к стойке бара. Подняв стакан, Джулиан поднес его к своим губам, опустошил одним большим глотком, и с силой припечатал к стойке. Садясь рядом на стул, Джулиан знаком приказал бармену наполнить стакан еще раз.

Росс с сожалением посмотрел на Джулиана:

– Ты уверен, что хочешь..?

– Я всегда точно знаю, чего я хочу – в отличие от тебя, мой ма'нький кузен. Сегодня вечером, например... – заплетающимся языком произнес Джулиан, махнув рукой в сторону лестницы на второй этаж, – ... я захотел пойти наверх – и так я и сделал, в то время, как ты остался здесь, внизу, хотя хотел этого не меньше меня.

– Я не хотел.

– Что за чертовщину ты несешь! – выругался Джулиан. Потеряв равновесие, он откинулся на спинку стула. – Все, чем ты занимался сегодня вечером, так это болтовней о какой-то грязной принцессе, которая разожгла твой огонь. Но когда настоящая кантонская красавица хочет, чтобы ты прочистил ее дымовую трубу, ты дрожишь, как овечий хвост, и прячешься внизу.

– Ты можешь платить за это, если хочешь, но я...

– Мы все за это платим, ма'нький кузен, – перебил Джулиан. – Будь это с женой, любовницей или плоскозадой шлюхой – мы все расплачиваемся. Некоторые расплачиваются кошельком, некоторые – своей задницей, но, так или иначе, в конце концов платят все. Поверь мне, эта Мэри с раскосыми глазами, по которой ты сохнешь, не будет ничем отличаться от остальных, даже если она на самом деле захочет почистить свою дымовую трубу.

– Заткнись, черт подери! – выпалил Росс, переполняемый скорее раздражением, чем злостью.

Джулиан наклонился поближе к своему компаньону:

– Так ты действительно втрескался в нее? – Когда Росс ничего не ответил, Джулиан поднял стакан и объявил: – Давайте выпьем за маленький цветок лотоса нашего кузена. Как ее зовут?

– Мей-ли, – пробормотал Росс, и тотчас пожалел о том, что это сказал.

– Ах, Мей-ли... – Джулиан вздохнул, снова одним глотком опустошил стакан и вытер рукавом кителя свои усики. – Если нравственность мисс Мей-ли подобна нравственности всех остальных китаянок, может, тебе, в конце концов, и не придется платить ей.

– Да заткнешься ты или нет! – Росс ударит кулаком по стойке бара.

– О, да он еще ерепенится! – поддразнил Джулиан. – Ты бы лучше глядел в оба, мой ма'нький кузен, а то можешь получить хороший удар от той самой принцессы, за которой хочешь приударить, – он осклабился, довольный удачным каламбуром.

Росс с отвращением покачал головой и поднялся, чтобы уйти.

– Одну минуту!– крикнул Джулиан ему вслед. Встав со стула, он покопался в своем кителе, сумел извлечь монету из одного из карманов и швырнул ее на стойку бара. Пытаясь залезть в рукава, он наблюдательно заметил: – Ты прав, мой ма'нький кузен, с меня действительно на сегодня более, чем достаточно. Лучше просоленному морскому волку вернуться назад на свой корабль!

Росс с некоторой неохотой подождал, пока Джулиан не присоединится к нему у двери. Затем они вместе покинули бар и пошли по дороге в направлении Главной площади.

– Если парень встречает девчонку, идущую через рожь, – нескладно затянул Джулиан. Широко жестикулируя левой рукой, он свободной рукой обнял Росса и снова запел, на этот раз еще громче. – Если парень целует девчонку, стоит ей говорить: «не трожь»? – Во время своего сольного концерта он постоянно тыкал пальцем Росса под ребро, пока, наконец, не пропел последний куплет. «У каждого парнишки есть своя подружка иль милашка – говори, как хошь. И все милашки улыбаются мне, когда идут через рожь!»

К тому времени, как они достигли Го Лэйн, Росс уже почти забыл о своем раздражении, вызванном замечаниями Джулиана насчет Мей-ли. В конце концов, говорил Росс сам себе, это все было просто пьяной болтовней после изрядной дозы самшу, впрочем, как и все остальное. Джулиан был не всегда таким несносным. По крайней мере, он был родственником, а вся семья Росса в этот момент находилась за тысячи миль и многие месяцы пути от него.

Когда они, спотыкаясь, вышли на освещенную фонарями площадь, Росс заметил какое-то движение возле пристани, прямо напротив Имперской фактории. Приглядевшись, он увидел, что двое моряков теснят какого-то человека, прижимая его спиной к сходням пристани, ведущим к реке. Росс не мог видеть отчетливо этого человека, но, судя по громким ругательствам, выкрикиваемым моряками, тот, очевидно, был китайцем.

– Проклятая грязная свинья! Да ты смотри, черт подери, куда ты идешь! – крикнул один из моряков и мощным толчком руки послал тело своей жертвы на руки напарнику.

– Сволочь паршивая! – напарник отстранил от себя китайца и сбил кулаком его коническую шляпу, сделанную из стеблей ротанга.

Первый моряк немедленно подхватил ее с земли и, закрутив в воздухе, отправил в темноту, в сторону реки.

Двое мужчин подступили с обоих сторон к своей жертве и принялись пинать и перекидывать ее друг другу.

– Рисовое брюхо! – выкрикнул один из них, второй незамедлительно его поддержал: – Желтобрюхий ублюдок!

Росс остановился, наблюдая за происходящим у берега реки. Джулиан, держащийся на ногах уже более устойчиво, потянул его за рукав, понуждая двигаться дальше:

– Давай, пойдем.

Росс указал в сторону пристани:

– Но...

– Это нас не касается, – настаивал Джулиан.

– Но их двое против одного.

– Это же просто китаец.

– Да, но...

– Ну, они просто решили поразвлечься.

В этот момент, точно желая опровергнуть слова Джулиана, тот из двух моряков, который был покрупнее, размашистым ударом отправил китайца спиной на землю. Когда бедолага с трудом снова встал на ноги, большой моряк воскликнул: «Выбрось его в реку, Скалли», на что его напарник отреагировал сокрушительным ударом в грудь китайца, отлетевшего назад к сходням.

– Довольно! – заорал Росс, перебегая через площадь. – Вы меня слышали? Хватит!

Двое моряков повернулись, чтобы посмотреть на того, кто кричит, и обнаружили прямо перед собой молодого человека в отлично скроенном костюме торговца.

– Оставьте его! – потребовал Росс, подступая к тому месту, где на верхней ступеньке сходен растянулся почти потерявший сознание китаец.

– Это не твое дело! – сказал большой моряк. Он схватил Росса за плечо и грубо оттолкнул его в сторону. – Желтобрюхий сам напросился!

Росс повернул лицо к моряку:

– Что бы он ни сделал, это не причина для того, чтобы вы двое так избивали его.

Насмешливо хмыкнув, моряк по имени Скалли подошел ближе и встал рядом со своим другом:

– Не хочешь ли ты, чтобы вместо него мы с Вирджем отделали тебя?

– Точно, маленький кули, – тот, которого назвали Вирджем, с силой толкнул Росса в грудь. – Если тебе так нравится этот желтобрюхий, отправляйся в реку следом за ним. – Он снова толкнул Росса, только на этот раз в сторону китайца, все еще лежащего неподвижно на лестнице.

Росс закачался над обрывом, внизу под которым, футах в десяти, текла река, однако сумел удержать равновесие. Увидев, что матросы вовсе не собираются шутить, он сжал кулаки и как можно тверже уперся ногами в землю.

– Если кто-то и попадет в воду, так это будете вы, жалкие морские псы! – раздался голос откуда-то сбоку.

– Ах, ты..! – разбрызгивая слюну, заревел Вирдж, но в этот же момент друг схватил его за руку.

– Это офицер, – прошептал он. Эти слова, казалось, абсолютно не подействовали на задиру – он продолжал сжимать кулаки, уставившись горящим ненавистью взором на Джулиана, который нетвердыми шагами приближался к тому месту, где стоял Росс.

– Китаец обозвал нас грязным словом, – объяснил более предусмотрительный Скалли.

– Каким еще словом? – тон Джулиана был вызывающим.

Скалли пожал плечами:

– Откуда, черт подери, мне знать? Этот китаеза сказал его на своем языке.

– Тогда почему ты уверен, что это было именно грязное слово?

– По тому, как он его произнес.

Джулиан злорадно усмехнулся:

– То есть, ты имеешь в виду, что не будет иметь никакого значения, если я обзову тебя, скажем, козлоногим подлипалой этого толстозадого тупицы... – он кивнул в сторону Вирджа, – ...только потому, что я скажу это вежливым тоном?

Гигант поднял кулаки:

– Что за..!

– Офицер! – прошипел Скалли, удерживая его на месте. Джулиан снял свой все еще расстегнутый морской китель, швырнул его на землю и махнул рукой Вирджу, подзадоривая:

– Давай! Теперь я больше не офицер.

Казалось, матрос только этого и ждал. Издав яростный рев, он склонил свою бычью голову и бросился вперед, широко расставив руки и с грохотом врезавшись в Джулиана. Двое мужчин чуть было не полетели в реку с обрыва, однако Джулиан сумел сохранить равновесие. Он увернулся от кулаков Вирджа, мелькающих в воздухе, словно цепные молоты, и сам нанес противнику несколько сильных ударов в живот.

Росс также вскоре был вовлечен в драку – к нему подступил второй моряк. Юноша начал осторожно обходить его, и оба они отступили от края обрыва. Первый удар нанес Скалли – это был добротный, выполненный со знанием дела апперкот, который обрушился на челюсть Росса слева, заставив его голову резко дернуться назад. Затем последовала очередь ударов в живот. У Росса моментально перехватило дыхание, и он переломился пополам от боли. Пока он пытался набрать в свистящие легкие немного воздуха, его противник, решив довершить начатое дело, отвел подальше правую руку назад и резко послал ее вперед, целясь в челюсть Росса. Тот, однако, успел заметил опасность, пригнулся пониже и бросился на противника. Когда голова Росса соприкоснулась с животом Скалли, тот, издав удивленный вопль, закачался и полетел с обрыва, судорожно размахивая в воздухе руками и ногами. Шлепнувшись на воду спиной, он камнем пошел на дно.

Росс стол на краю обрыва, по-прежнему пытаясь восстановить дыхание. В свете фонарей, освещавших площадь, он едва различал черную поверхность реки и ждал, что человек появится над водой. Прошла не одна томительная секунда, пока Росс, наконец, сообразил, что моряк слишком долго не всплывает. На ходу содрав с себя камзол и ботинки, он сделал самый глубокий вдох, на который только был способен, и нырнул в черноту реки.

Вода была холодной, казалось, она затягивает Росса в свою глубину. Росс ощутил как медленное, но вполне различимое течение подхватывает его, и расслабился, позволяя реке затащить его вниз по течению еще глубже и тщетно пытаясь нащупать руками тело моряка.

Запас воздуха в легких уже подходил к концу, и Росс понял, что должен начать сопротивляться течению и выплывать на поверхность. Он открыл глаза, но окружавшая его тьма не позволяла определить, какой именно путь вел наверх. Росс яростно задергал ногами и рванулся в направлении, которое – он на это надеялся – являлось единственно верным, молясь о том, чтобы все-таки подняться на поверхность.

Сделав еще несколько мощных гребков, Росс наткнулся на что-то правой рукой. Поначалу юноша подумал, что это стена спускающегося в реку обрыва, однако неизвестный объект передвигался в воде, плывя впереди. Пошарив рукой вокруг, Росс нащупал чью-то ногу, затем голову. Несомненно это был матрос. Тело его медленно вращалось в воде, очевидно, он был либо без сознания, либо вообще мертв.

Схватив Скалли за руку, Росс рванулся на поверхность, его конечности сводила судорога, казалось, что грудь его сейчас взорвется. Росс не мог определить с уверенностью, движется он вниз или же вверх, однако продолжал плыть, понимая, что через считанные секунды в его легких закончится воздух. Наконец молодой человек больше не мог сдерживать дыхание; оно вырвалось из его груди россыпью тысяч пузырьков, и он непроизвольно сделал глубокий вдох.

Точно в то мгновение, когда вода начала заполнять легкие Росса, его голова вынырнула на поверхность реки, и он сумел схватить ртом немного воздуха. Вода со свистом выходила из горла Росса, пока он пытался восстановить дыхание, одновременно поддерживая на плаву тело Скалли.

– Росс! – раздался крик откуда-то слева.

Джулиан карабкался по краю обрыва, следуя за своим кузеном, неторопливо дрейфующим вниз по течению.

Росс сделал еще один глубокий вдох и начал грести к берегу. На восточной стороне площади лежала вторая лестница, и он видел, как Джулиан, пошатываясь на краю обрыва, опускает ее одним концом в воду. Еще пара мощных гребков, и Росс оказался почти у лестницы. Спустя несколько секунд Джулиан склонился навстречу карабкающемуся по лестнице кузену и, схватив его за руку, потянул на себя.

Вскоре и моряк по имени Скалли уже лежал, лицом кверху, на верхней ступеньке лестницы. Вода стекала по уголкам его губ. Перевернув моряка на живот, Росс и Джулиан надавили ему на спину и увидели, как вода потоком хлынула из его горла. На протяжении нескольких секунд тело Скалли оставалось недвижимым, однако затем он сделал неожиданный, свистящий вдох, после чего принялся так громко чихать и кашлять, что заглушил шум воды внизу.

Джулиан и Росс какое-то время наблюдали, как спасенный моряк медленно приходит в себя. Наконец Росс огляделся вокруг и спросил:

– Где его друг?

– Положен на лопатки, он еще не скоро очухается. – Джулиан, не оборачиваясь, ткнул пальцем через плечо в направлении первой лестницы.

– А китаец?

– Пустился наутек сразу же, как началась драка. А что ты еще ожидал? Благодарности от китайца? Черт, да их даже не волнует, умираем ли мы, чужеземные дьяволы, или остаемся в живых.

– Может быть, – подтвердил Росс. – Но, вероятно, если бы мы, фан-куа, больше заботились о китайцах, они бы платили нам тем же.

Джулиан шутливо стукнул Росса кулаком в грудь:

– Ты всегда был к ним неравнодушен, да? Хорошо еще, что твой отец держит торговый дом, иначе ты бы никогда не стал настоящим моряком. Таким, например, как Скалли или Вирдж.

Скалли, казалось, услышал свое имя. Он приподнял голову над землей и пробормотал, запинаясь:

– Г-где я?

Похлопав моряка по плечу, Джулиан провозгласил:

– Снова вернулся в мир живущих, приятель. Черт, даже лучше! Ты в Китае, Скалли, мой добрый друг. Более того, ты в Кантоне! – он усмехнулся. – И я бы сказал, что это следует отметить еще одним стаканчиком самшу!


XIX


В воскресение, двадцать четвертого марта, Росс проснулся рано. На утро у него была назначена встреча с Лином Цзе-сю, поэтому он решил дать Джулиану проспаться от самшу, который тот после столкновения с двумя английскими моряками продолжил пить всю предыдущую ночь. Сам Росс чувствовал себя просто замечательно; он вылил намного меньше местного рома, чем его кузен, и на его скулах остались лишь едва заметные кровоподтеки после драки со Скалли и последующего купания в реке Кантон. Умывшись и одевшись, Росс вышел на улицу и быстрым шагом обогнул Главную площадь. Встретившись с Робертом Томом, он с аппетитом позавтракал парой яиц и ломтиками поджаренного хлеба в столовой на втором этаже Речного Дома Номер Четыре. В половине девятого Росс и его переводчик уже направлялись к дому верховного правителя, чтобы успеть к назначенной на девять часов встрече с Лином Цзе-сю.

Этим утром у Росса и Роберта было в запасе больше времени, чем в прошлый раз, и они, шли по Городу не спеша. Как и тогда, они являлись объектом повышенного внимания со стороны местных жителей, так как фан-куа – особенно таких светловолосых, как Росс – весьма редко можно было увидеть в центре Кантона. Большую часть прогулки Том был погружен в. собственные размышления, поскольку Росс периодически останавливался, чтобы поговорить с людьми на улице, и уделял при этом максимум внимания к проявлению должного этикета и не начинал беседу с женщинами, если только они сами не заговаривали с ним первыми.

Росса весьма впечатлило то, насколько дружелюбными становились люди, преодолев некоторую первоначальную сдержанность и скованность. Несмотря на то, что он знал едва ли пару слов на их языке, они разговаривали с помощью жестов и, если в этом возникала настоятельная необходимость, пользовались переводом Тома. Почти каждый из китайцев хотел узнать, сколько у Росса братьев и сестер, каков размер дома, которым владеет его семья. Очевидно, среди местного населения уже распространились сведения о том, что Англия представляет собой остров, на котором люди живут относительно небольшими семьями в огромных особняках.

Ровно в девять Часов молодые люди подошли к владениям верховного правителя. У ворот их приветствовал все тот же слуга, которого они видели здесь раньше. Сегодня, однако, он не сразу проводил англичан в сад, а сперва перекинулся парой слов с Томом. Выслушав слугу, Том кивнул и объяснил Россу:

– Это действительно довольно необычно, но чиновник Лин спрашивает, не согласишься ли ты встретиться с ним наедине? Очевидно, он пригласил своего собственного переводчика.

– А как же ты? – удивился Росс.

– Я должен возвратиться в иностранный квартал.

– Но я не уверен, что смогу найти...

– У них есть слуга, который проводит тебя назад, – ободрил Том. Он похлопал Росса по плечу и, увидев его скептическое выражение лица, поинтересовался: – С тобой все в порядке?

– Полагаю, что да, – неуверенно ответил Росс.

– На самом деле это большая честь.

– Но почему Лин не хочет, чтобы ты был там? Том пожал плечами:

– Возможно потому, что я работаю на «Жардин».

– Но ты же никогда не захочешь воспользоваться тем, что услышишь здесь.

– Мы оба это знаем, но не чиновник Лин. А, впрочем, ты всегда сможешь рассказать мне о встрече, когда вернешься. – Том снова заговорил со слугой, затем пожал руку приятелю и удалился.

Росса проводили в сад, туда, где рядом с небольшим, заросшим цветками лотоса прудом располагались кресла. На этот раз Лин Цзе-сю уже был на месте, и, к огромному изумлению Росса, там же находились Фрай Льюис Надал и девушка по имени Мей-ли.

– Рада вас снова видеть, мистер Баллинджер, – сказала девушка, вставая вместе с остальными присутствующими навстречу приближающемуся Россу. – Мой дядя ждал этого визита с большим нетерпением.

– Ваш дядя? – с удивлением произнес Росс, в то время как чиновник поприветствовал его поклоном.

– Разве я вам не сказал? – спросил Фрай Льюис, на его лице появилось смущенное выражение.

– Вы говорили, что Мей-ли сопровождает своего дядю во время путешествия, но никогда не упоминали его имени.

– Прошу меня простить, – извинился Льюис.

– Мое полное имя – Лин Мей-ли, – вмешалась в разговор девушка.

– Прекрасная слива, – улыбаясь, добавил Льюис и, в ответ на недоуменный взгляд Росса, объяснил: – Имя «Мей-ли» означает «прекрасная слива».

Росс поклонился Лину Цзе-сю и к огромному восторгу чиновника поприветствовал его на китайском языке.

– Добрый день, мистер Баллинджер, – осторожно выговаривая английские слова, произнес Лин и пожал руку Росса на западный манер.

– Сегодня утром Льюис и я научили моего дядю некоторым выражениям, – объяснила Мей-ли. – Однако, я боюсь, что его знания английского не выходят пока за рамки обычного приветствия.

– Пожалуйста, скажите мистеру Лину, что я очень рад снова его видеть, – произнес Росс, и Мей-ли перевела его слова.

Как и во время предыдущего визита Росса, все четыре стула были снова расставлены вокруг пруда. Лин Цзе-сю указал Россу на свободный стул напротив себя, и все четверо уселись на свои места.

Воспользовавшись услугами Фрая Льюиса, как переводчика, Лин первым начал разговор:

– Я надеюсь, вы обстоятельно обдумали мою просьбу о том, чтобы доставить мое письмо королеве. Боюсь, ситуация здесь, в Кантоне, день ото дня становится все более напряженной, и мы обязаны сделать все от нас зависящее, чтобы не допустить разгорания полномасштабной войны. У нашего императора нет никакого желания ниспослать погибель на ваш народ.

– Насколько я могу быть уверен, наш престол также не пожелает ниспослать гибель на ваш народ, – эхом отозвался Росс.

Лицо Лина приобрело отеческое, даже сочувственное выражение:

– Наша Поднебесная Империя существовала со дня начала времен. Вместе с тем, я слышал, что ваша собственная история исчисляется какими-то семью или восьмью сотнями лет. Когда солнце более не будет ходить по небесному своду, Китай все еще будет стоять под этим небом. Вы, англичане, можете желать расширить свои владения от горизонта до горизонта, но Китай всегда будет оставаться в центре неба.

Понимая всю нелепость подобного аргумента, Росс, однако, вежливо кивнул и сказал:

– Я много думал над вашей просьбой и решил, что мой долг – как британского подданного и как друга Китая – передать вашу глубокую обеспокоенность королеве Виктории.

Пока Льюис переводил его слова, Росс взглянул на Мей-ли и сам удивился тому, что он только что сделал. До этого самого момента он даже понятия не имел, каким окажется его окончательное решение, и надеялся положиться на совет Тома, когда для этого наступит подходящее время. Однако, слова были сказаны, и сейчас, когда Росс не отрывая глаз смотрел на китайскую красавицу, он уже знал, почему они были сказаны. У Росса были серьезные причины стремиться как можно дольше оставаться в Кантоне, однако теперь, когда он встретил Мей-ли, было также правдой и то, что он готов объехать ради этой девушки весь земной шар – стоит ей только захотеть.

Когда Льюис закончил переводить, Лин Цзе-сю довольно хлопнул в ладоши.

– Я так рад, – сказал он. – Когда я вас встретил, я почувствовал уверенность, что вы именно тот человек, который сможет прислушаться к голосу своего сердца.

После того, как Льюис закончил переводить комментарий Лина, Росс припомнил слова, сказанные чиновником на прошлой неделе: «Возвышенный человек строит свой дом, тихий и прочный, и ищет свое сердце».

Чиновник махнул рукой в сторону испанского монаха:

– Мой добрый друг, Фрай Льюис, говорит мне, что вы встречались с моей племянницей в его миссии возле Академии Ю-хуа. Вы мне не кажетесь человеком, причастным к делам религии, – он повернулся к монаху и прибавил: – Вы со мной не согласны?

Льюис как-то неловко замялся, затем сказал Россу:

– Я должен признать, что я тоже не посчитал вас человеком имеющим отношение к религии.

Росс посмотрел сперва на Льюиса, затем на Лина Цзе-сю, после чего пожал печами и произнес:

– Я хожу в церковь, если вы это имеете в виду.

– Понятно, но вам едва ли удается находить в ней вашего Господа, разве не так? – спросил Лин.

Выражение лица чиновника было настолько лукавым, что Росс не мог не улыбнуться:

– Мне часто кажется, что мы с Господом посещаем церковь в разные дни.

Прослушав перевод слов Росса, Лин усмехнулся и кивнул головой.

– Так же и со мной, – согласился он. – Я иду в храм, я совершаю необходимые поклонения, а единственный бог, которого мне удается найти там – это бог по имени Тишина. Боги, которые не молчат, не позволяют заключать себя в пределах наших стен, – чиновник повернулся к Льюису. – Не то ли это, что я так часто говорил вам?

– Наша церковь является домом господним, – объяснил Льюис. Он произнес эти слова на английском специально для Росса, вынуждая Мей-ли переводить их своему дяде. – Это не делает его заключенным; он приходит и уходит согласно своему собственному желанию. И не нам дано определять, где и когда мы можем найти Господа. Иногда, именно в самые мрачные и одинокие моменты нашей жизни Он являет нам свой божественный лик.

Теперь и Мей-ли присоединилась к разговору, обращаясь к монаху по-английски:

– Вы говорить о вашем великом святом, Хуане де ла Крузе, не так ли? – Она немедленно повторила свои слова на китайском для дяди.

–Святом Джоне Кроссе, – поправил на английском Льюис. – Полагаю, что да. Я должен быть кармелитом в душе.

– А что говорит этот Святой Джон о Боге? – спросил Лин.

Откинувшись на спинку стула, Фрай Льюис Надал прикрыл глаза и продекламировал:


		– «En una noche oscura


		con ansias en amores inflamada,


		i oh dichosa ventura!


		sali sin ser notada,


		estando ya mi casa sosegada».


Почти без запинки он перевел строфу на китайский для Лина Цзе-сю, затем повторил для Росса на английском:


		– «В темную ночь,


		Переполняемый этой испепеляющей любовью,


		– О, хвала судьбе! —


		Я ускользнул незамеченным,


		И мой дом остался тихим и спокойным.»


Льюис продекламировал по памяти следующие пять строф «Темной ночи Души», сочиненные в 1578 году духовным наставником кармелитского ордена Святым Джоном Кроссом, закончив речь двумя последними:


		– «Когда ветер из замка


		Перебирает его волосы,


		Он дотрагивается до моей щеки


		Безмятежной рукой,


		Заставляя умирать все мои чувства.»


		«Я прекращаю существовать и покидаю самого себя,


		Оставаясь обращенным лицом к Возлюбленному.


		Все прекратилось, и я покинул свое бытие,


		Оставляя свои заботы и тревоги


		Забытыми среди лилий.»


Когда Льюис закончил поэму, в воздухе повисла тишина. Открыв глаза, он увидел, что Лин Цзе-сю миролюбиво улыбается и кивает головой как никогда вежливо.

– У вашего Джона душа наполнена Тао, – перевела слова Лина его племянница. – Он понимает, что мы должны покинуть себя для того, чтобы открыть свою подлинную сущность. И он знает, что сквозь темные ночи должен пройти наш дух, чтобы подняться по таинственной лестнице. А когда мы достигаем вершины, мы обнаруживаем, что благодать, говорящая тихим голосом во тьме и свете, уже там.

– Я слыхал об этом Тао, – сказал Льюис. – И о Лао-цзы[41 - Лао-цзы – основатель даосизма; от слов «лао» («великий») и «цзы» («сын, семя»).] – великом святом, который преподнес его вашему народу.

Прослушав перевод Мей-ли, Лин Цзе-сю ожесточенно замотал головой.

– Нет, – провозгласил он на английском, затем продолжил на китайском: – Лао-цзы не преподносил Тао, так как оно всегда здесь. Тао – это не религия или набор правил. Оно не может расшифровываться или обсуждаться. Тао есть.

Когда Мей-ли перевела слова своего дяди, Росс неуверенно посмотрел на нее. Думая, что девушка чего-то не договорила, он спросил:

– Тао есть... что?

Мей-ли не потрудилась передать вопрос Росса дяде, вместо этого она ответила сама:

– «Тао, которое можно произнести вслух, не есть вечное Тао.

Имя, которое можно назвать, не есть вечное имя.

Безымянность есть источник всего сущего.

Обозначенное именем есть источник всех отдельных вещей.

Не имея желания, откроешь тайну.

Желая, видишь только проявления.

Тайна и проявление рождены одной матерью; она называется тьмой.

Тьма во тьме: ворота к просветлению.»

Мей-ли прошептала что-то по-китайски своему дяде, очевидно, говоря ему о том, что она процитировала. Лин Цзе-сю в ответ одобрительно кивнул головой, затем сказал Россу:

– За пять сотен лет до появления вашего Нового Завета это было написано человеком по имени Лао-цзы в его Тао Те Чинге, по-вашему – в Книге Пути.

– А Тао – это «путь», – заключил Росс. Мей-ли ответила ему улыбкой.

Росс попытался скрыть свое замешательство, однако оно не осталось незамеченным Лином Цзе-сю. Он перекинулся парой слов со своей племянницей, после чего она сказала Россу:

– Мой дядя говорит, что он видит, как ваша голова переполняется всеми этими разговорами о темных ночах и о Тао. Он предлагает вам думать о нем, как о великом путешествии, которое начинается с момента рождения, проходит через затмение света, указывающего нам путь, и заканчивается восхождением на Гору Хранящих спокойствие – Гору Кармеля, по-вашему – где мы видим Тао и крест, как лик Одного и того же.

Чиновник хлопнул в ладоши, и неизвестно откуда появился слуга. В руках он держал закатанное в свиток письмо Лина королеве Виктории.

– А сейчас настало время начать это великое путешествие, – объявил Лин, и Фрай перевел его слова.

Росс не был уверен, что подразумевается под этими словами – путешествие души или же то, которое он должен будет совершить в Англию.

– Мы сопроводили письмо английским переводом, – продолжал Лин.

Сразу после этих слов слуга развернул письмо и показал то, что было еще одним свитком, находящимся внутри первого.

– Когда бы вам хотелось, чтобы я отправился в дорогу? – спросил Росс.

Лин прослушал перевод, затем понимающе кивнул и произнес:

– Только сегодня, конечно.

– Сегодня? Но это невозможно. У меня еще есть работа, которую необходимо сделать для компании, мне нужно выполнить некоторые поручения. К тому же, я еще не начинал собирать вещи.

– Поручения уже выполнены, ваши личные вещи в настоящий момент собираются. Свой багаж вы получите во время пути.

– Но я... я не могу просто так вот встать и ...

– Боюсь, вы обязаны это сделать, – вмешалась в разговор Мей-ли, выражение ее лица было серьезным и сосредоточенным.

– Я не понимаю. Вы же не можете ожидать от меня того, что я уеду просто... вот так. Что подумают мистер Матесон и остальные?

– Сомневаюсь, что они заметят ваше отсутствие, – сказала Мей-ли. – В ближайшее время многое другое будет занимать их умы.

Фрай Льюис Надал, который также выглядел очень серьезным, обратился к Мей-ли:

– Возможно, если бы вы сказали ему...

Она кивнула головой и шепнула что-то своему дяде, после чего тот знаком попросил ее объяснить Россу слова монаха.

– В тот самый момент, когда мы здесь сидим, городская гвардия окружает иностранный квартал. Ни одному из тех, кто находится в квартале, не будет позволено входить или выходить из него без специального разрешения. Вся коммерческая деятельность должна будет немедленно прекратиться.

Росс с недоверием посмотрел на Мей-ли:

– Ваш дядя подверг заключению всех иностранцев?

– Задержанию, – поправила она. – До тех пор, пока они не одумаются и не отдадут весь опиум, находящийся под их контролем, а не только тысячу ящиков.

– И навсегда не покончат с этой отравой, – добавил Лин через переводчика.

– А если они не согласятся?

Вопреки желанию Мей-ли улыбнуться, ее лицо исказила боль:

– Пожалуйста, поймите, мистер Баллинджер, что император с помощью чынь-чай та-чэня предпримет любые действия, которые посчитает необходимыми для прекращения торговли опиумом.

– Даже если они будут означать войну? – спросил Росс.

– Императорский военный флот уже приведен в боевую готовность, – торжественно произнесла Мей-ли. – Мой дядя умоляет вас поехать к вашей королеве и убедить ее принять требования, изложенные в императорском указе. Если она этого не сделает, то навлечет большое несчастье на свой народ; ни одна нация не способна противостоять Поднебесному Ужасу.

– Могу я поговорить с ним? – спросил Лина на китайском Фрай Льюис и после того, как чиновник согласно кивнул головой, продолжил: – Я также обязан попытаться убедить вас отложить в сторону личные дела и выполнить эту миссию. Я уже много лет жил в Китае и видел всю мощь Поднебесного Ужаса, как называют императорские войска.

– Но они не видели всей мощи Королевского военно-морского флота.

– Вы не понимаете, – продолжил Льюис. – Эти войска вооружены так же, как они были вооружены на протяжении многих сотен лет. Они до сих пользуются традиционным луком и мечом и считают использование европейцами мушкетов проявлением слабости духа. Китайские воины полагают, что ваши солдаты не будут способны сражаться хотя бы из-за их тугой, застегивающейся на пуговицы униформы; если они упадут, то уже не смогут снова подняться.

– Кажется, я действительно вас не понимаю.

– На самом деле императорские войска безнадежно устарели, и боеспособность их изрядно подточена коррупцией и повсеместным взяточничеством. Пушки, которые стоят на страже Кантона, отлиты из бронзы еще в пятнадцатом веке. Когда чиновник Лин недавно проводил их инспекцию, он обнаружил, что пушкари продали большую часть пороха английским контрабандистам и вместо него используют смесь, подавляющую долю в которой составляет обыкновенный песок.

– Но если все это является правдой, почему чиновник рискует бросать вызов европейцам?

– Я полагаю, он осознает, перед лицом какой опасности стоит Китай. Я, в свою очередь, также боюсь того, что может произойти, если в этом деле не будет достигнуто должного взаимопонимания. Поднебесный Ужас никогда не сталкивался с современной, хорошо вооруженной армией, и я молюсь за то, чтобы этого никогда не произошло. Подобное столкновение может уничтожить не только императорские войска, но и весь народ целиком. Вот почему я умоляю вас ехать – необходимо помочь чиновнику Лину Цзе-сю выступить в защиту своего дела.

– Я не уверен, что способен помочь кому бы то ни было защищать свое дело. Я в Китае всего несколько недель, к тому же никогда не изучал искусства политики – как английской, так и китайской.

– Мой дядя не ждет, что вы будете вести переговоры в его пользу, – вмешалась Мей-ли. – Он только хочет, чтобы вы передали его письмо и представили его посланника королеве.

После этих слов лицо Росса немного просветлело:

– Так он собирается послать со мной еще кого-нибудь – того, кто будет говорить от его имени?

Мей-ли утвердительно кивнула:

– Мой дядя выбрал человека, который, как он надеется, поможет вашей новой королеве понять, что делает торговля опиумом с нашим народом и нашей страной.

– И кто бы мог быть подобным человеком? – спросил Росс, оглядываясь вокруг и ожидая, что сейчас ему представят того, кто отправится с ним в Англию.

Поднявшись со своего места, Мей-ли объявила:

– Конечно, я, мистер Баллинджер.

Росс смотрел на девушку, застыв от изумления. Как будто пребывая во сне, он отметил про себя, что Льюис также поднялся со стула и произнес:

– Сестра Кармелита и я поедем вместе с вами в качестве сопровождающих.


* * *


Ранним вечером этого же дня Росс Баллинджер и Фрай Льюис Надал были доставлены вооруженными до зубов гвардейцами в католическую миссию, которая располагалась сразу за иностранным кварталом. Когда они пересекли мост через речку и направились дальше по улице Тринадцати факторий, Росс поразился тому, насколько сильно изменилось все вокруг с того времени, когда сегодня утром он безо всякого вооруженного эскорта вышел из фабричного района через окраины к городским воротам. Сейчас улицы, ограничивающие город, были заполнены вооруженными гвардейцами кули, и Россу сказали, что более пятисот солдат патрулируют район города, примыкающий к иностранному кварталу. На гвардейцах были надеты просторные синие шаровары и куртки, плетеные сандалии, конические соломенные шляпы с нарисованными на них какими-то китайскими словами. Большинство воинов были вооружены пиками и мечами и держали в руках тяжелые щиты сделанные из стеблей ротанга.

Внешний вид факторий подвергся изменениям – их задние двери и окна наглухо заколотили. Аллея Го и Новая китайская улица были забаррикадированы, и все движение осуществлялось по Старой китайской улице, охраняемой подразделением солдат регулярной армии, вооруженных ружьями с фитильными замками. Только тем из них, которые имели специальные деревянные пропуска, привязанные к поясу, позволялось входить в иностранный квартал, и никому из иностранцев не разрешалось этот квартал покидать. Однако по улице в сторону города двигался довольно интенсивный поток китайцев. Росс заметил, что большинство из них – это повара, мальчики на побегушках и другие слуги, нанятые на работу торговыми представительствами. Всем китайцам было дано приказание срочно покинуть иностранный квартал, и они бежали, словно спасаясь от чумы. Их руки и спины были заняты узлами с одеждой и другими личными вещами. Росс подумал о том, что, возможно, как раз в этот момент его собственные вещи выносит из Речной фактории на спине какой-нибудь слуга компании «Жардин» по секретному приказанию одного из глав гунханов, которые были действительными хозяевами китайцев, работавших на иностранные компании.

Росса и Льюиса отвели в миссию, где уже велись окончательные приготовления к путешествию. Льюис переговорил с одним из монахов, который должен был присматривать за порядком в миссии во время отсутствия Льюиса. За это время сестра Кармелита упаковала вещи, которые понадобятся в дороге.

С наступлением сумерек появился Лин Цзе-сю со своей племянницей, и они вместе с Россом обсудили план путешествия. В конце концов они решили, что будет лучше не рисковать и не подниматься на борт «Лансита», стоящего на якоре в гавани Вампоа вместе с остальными торговыми кораблями, или на борт любого другого английского либо американского военного судна, которое могло оказаться гораздо ниже по каналу, выходящему в Кантонский залив недалеко от Макао. Договорились, что путешественники будут добираться по суше до места, известного под названием Богуе – «Болото», где река Кантон впадала в залив. Затем они сядут на борт небольшой рыболовецкой джонки, которая незаметно пересечет залив, минуя Макао со всеми его иностранцами, и бросит якорь в окрестностях острова Гонконг, в сорока милях от восточного побережья залива.

Естественный залив у Коулуна, прямо напротив Гонконга, становился излюбленным местом стоянки торговцев опиумом, поэтому чиновник Лин распорядился, чтобы небольшой флот боевых джонок преграждал путь всем торговым кораблям и охранял залив. Путешественники пересядут на одну из этих джонок и проделают на ней первый отрезок морского пути – в город Джакарту, расположенный на острове Ява голландской ост-индийской группы. Там они, стараясь не привлекать внимания, купят билет на европейский торговый корабль, отправляющийся в Англию.

Лин Цзе-сю был обеспокоен тем, что путешественники отправятся в путь одновременно все вместе. Главный торговый управляющий капитан Чарльз Эллиот все еще находился в Макао, и никто не мог быть до конца уверен в том, что он станет делать, когда узнает о блокаде иностранного квартала в Кантоне. Поскольку он являлся высшим представителем Англии в этом регионе, его реакция могла либо разрешить кризис, либо привести к началу войны.

Лин поблагодарил Фрая Льюиса Надала и Росса Баллинджера за их помощь и постарался еще раз уверить Росса в том, что китайцы не ждут от него никаких действий, которые смогут быть расценены, как компрометирующие его собственную страну. Росс просто должен будет сопровождать дипломатического посланника, отправленного в надежде на то, что две великие державы смогут достичь обоюдно удовлетворительного решения в условиях создавшейся конфликтной ситуации.

Еще раньше, днем, Росс написал письмо Джеймсу Матесону, в котором объяснял, куда он направляется, и еще одно, более личное, предназначенное для находящегося на борту «Лансита» его кузена. Теперь Росс передал письма в руки Лина Цзе-сю, который пообещал проследить за тем, чтобы они были доставлены по назначению сразу же, как только он будет уверен, что путешественники вне досягаемости английских военных кораблей, находящихся в регионе. А пока, на протяжении какого-то отрезка времени, на все вопросы о местонахождении Росса будет просто заявлено, что он находился за пределами иностранного квартала в тот момент, когда последний оцепили правительственные войска и сейчас нашел приют в стенах католической миссии. Таким образом, он никак не может пока сообщить никакой информации о себе.

Стуча копытами, впряженные в три кареты небольшие лошадки проследовали по улице Тринадцати факторий, повернули за угол Дома Консу, где располагались основные апартаменты гунханов, и остановились напротив Академии Ю-хуа. Там путешественников должны были ожидать их сумки и саквояжи. Первый и последний экипажи представляли собой просто открытые телеги. По бокам этих телег было приделано по две скамейки, и на каждой из них сидели три гвардейца, одетых в простое крестьянское платье. Средний экипаж являлся английской каретой, преподнесенной в дар верховному правителю от иностранных торговцев. Она была не слишком роскошно разукрашена, однако полностью обита бархатом внутри.

После того, как Лин Цзе-сю и его племянница нежно попрощались друг с другом, Лин проводил всю группу к карете. Мей-ли и сестра Кармелита забрались в кузов первыми и заняли места на заднем сидении. Лин пожал руки Россу и Льюису и поклонился каждому из них в отдельности, после чего они также поднялись в карету и сели напротив Мей-ли и сестры Кармелиты. Чиновник отдал последние распоряжения кучеру, затем поднял руку и дал знак экипажам двигаться вперед.

Лин Цзе-сю стоял, подняв руку кверху, как будто благословляя, и смотрел вслед карете, исчезающей в сгущающихся сумерках. Когда карету нельзя было уже увидеть или услышать, он опустил ладонь и сложил руки на груди. Лин Цесю почувствовал, как на глазах его выступают слезы. Однако он не стал вытирать их, и они покатились по щекам, падая на землю. Медленно покачивая головой, он прошептал слова, написанные в Тао Те Чинге: «Делай свое дело, затем уходи; таков Путь Неба».


* * *


В то же самое время, когда Лин Цзе-сю, проводив Росса и его спутников, вернулся в Академию Ю-хуа, глава английского торгового консульства приближался к Кантону. Получив послание, информирующее его об указе Лина Цзе-сю и о том, что иностранный квартал изолирован от всего окружающего мира, Эллиот незамедлительно покинул Макао на борту шхуны «Луиза», водоизмещением семьдесят пять тонн. С собой он взял четырех членов команды и небольшую, предназначенную для высадки на берег гичку с восемнадцатипушечного корвета «Ларне» – единственного английского боевого корабля, помимо находящегося в настоящий момент в заливе сорокачетырехпушечного фрегата «Лансит» – и оставил капитана «Ларне», П. Дж. Блейка, в Макао временно исполняющим обязанности торгового консула. Блейк должен был послать призыв всем торговым кораблям, покидающим Макао, о помощи любым вооружением, принадлежащим Королевскому военно-морскому флоту, которое могло случайно оказаться на их борту. И он, если в течение шести дней не получит об Эллиоте никаких известий, должен был принять на себя полное командование и действовать на свое усмотрение согласно складывающейся ситуации. Однако, ни при каких обстоятельствах Блейку не дозволялось делать попытки прорваться к заложникам до тех пор, пока не прибудет подкрепление.

Достигнув гавани Вампоа этим же воскресением, но раньше, чем Росс отправился в путь, Эллиот дал указания капитану Ффиске держать «Лансит» на якоре и не предпринимать никаких действий до поступления дополнительных распоряжений. Затем Эллиот отправился на остров Нэпай, расположенный в пяти милях вниз по реке от Кантона, где поставил «Луизу» на якорь. Теперь, одетый в полную форму, он, сидя в небольшой, одномачтовой гичке, проходил последний отрезок пути в город, надеясь проскользнуть мимо любого скопления кораблей, которые, возможно, будут блокировать реку.

Дул относительно слабый ветер, и все четверо членов команды использовали и паруса, и весла для того, чтобы пройти оставшиеся пять миль. Когда они подплыли поближе к краю обрыва напротив площади, Эллиот насчитал всего полдюжины фей-cue, или «быстрых крабов» – боевых лодок, оснащенных единственной, расположенной спереди небольшой пушкой. Лодки были вытянуты в форме полукруга на расстоянии примерно пятидесяти ярдов от берега, по всей длине обрыва реки. Несколько других чоп-лодок маячило неподалеку, однако они не казались частью организованного заслона и не заинтересовали Эллиота.

Понимая, что его появление окажет огромное влияние на поднятия духа заложников, и чувствуя, что для него не составит большого труда пройти через заслон китайских боевых лодок, Эллиот приказал одному из матросов поднять флаг. Глядя, как английский стяг поднимается вверх по мачте, капитан Эллиот ощущал одновременно и прилив гордости, и горечь от коварства высокопоставленного чиновника, который предпринял свои действия как раз в то время, когда верховный английский представитель в Китае находился вдалеке от Кантона. Он также обвинял самого себя в том, что, по его предположению, являлось громадным просчетом.

С приездом Лина в Кантон Эллиот сразу твердо решил, что тот нанесет свой первый удар в борьбе с торговлей опиумом по якорным стоянкам кораблей в Макао и Гонконге, где ожидало разгрузки большинство торговых судов, имеющих на своем борту опиум. Весьма незначительная часть этого товара попадала непосредственно в Кантон, и Эллиот даже не предполагал, что Лин предпримет какие-либо открытые действия против торговых представительств, расположенных в этом городе. Чего Эллиот ожидал больше всего – это некоторой демонстрации силы, направленной против нескольких грузовых кораблей, и, возможно, захвата и сожжения товара, находящегося на их борту. Он даже и не думал о том, что может быть нанесен такой дерзкий, такой опасный удар в самое сердце торговли – иностранную общину в Кантоне.

Эллиот аккуратно подвел гичку к скоплению боевых лодок и, когда флаг был, наконец, поднят, дал сигнал повернуть направо и на всей скорости рвануться к берегу. Ветер надул парус, однако моряки продолжали грести что есть силы. Гичка заскрипела, раскачиваясь на волнах, и врезалась в полукруг боевых лодок.

На двух китайских фей-сие[42 - Фей-сие – «быстрый краб»; небольшая китайская боевая лодка; от слов «фей» («быстро лететь или идти») и «сие» («краб»).] заметили приближение английского судна, моряки на них засуетились, выбирая якоря и поднимая свои паруса, расчерченные вертикальными синими и белыми полосами. Китайцы попытались перерезать путь и перехватить гичку, однако той удалось проскочить прямо у них под носом. Небольшое суденышко на всей скорости пронеслось к сходням главной пристани и налетело на них, чуть не получив пробоину в днище. Двое английских моряков по инерции вылетели со своих мест, однако Эллиоту удалось удержать равновесие. Он быстро переместился на нос гички и шагнул на ступеньку спускающейся в воду лестницы. Поднявшись на Главную площадь, Эллиот увидел нескольких англичан, спешащих ему навстречу. Они заметили развевающийся стяг, и по кварталу уже начал распространяться слух о том, что королевский флот пробивается к Кантону для спасения иностранцев. Хотя Эллиот и был вынужден признать, что у него нет достаточных средств для проведения эффективной атаки на Кантон, он все же устроил великолепное зрелище, воодрузив флаг Англии над площадью. Затем Эллиот поднялся на ступеньки парадного входа Лунг-шуньской фактории, в которой находилась одна из контор торгового управления, и выступил с речью перед собравшейся толпой, заверив всех, что вернулся в Кантон для того, чтобы «встать между английскими верноподданными и этими китайскими агрессорами!»

Этим же вечером, только немного позже, в большом зале Новой английской фактории было проведено открытое собрание. Присутствовали почти все из двухсот пятидесяти англичан, проживающих в Кантоне, а также некоторые другие иностранцы. Даже Го-куа в сопровождении еще нескольких глав гунханов прибыли сюда, и теперь с нетерпением слушал обращение Эллиота к собравшимся с просьбой начинать приготовления к массовому отъезду из Кантона. По словам Эллиота, для иностранцев больше не представлялось безопасным или почетным здесь оставаться. Торговый управляющий весьма настойчиво повторял эту просьбу, добавив, что он уже послал запрос верховному правителю Тенгу с требованием выдачи пропусков для всех тех, кто решит уехать. Если пропуска не будут выданы до вторника, Эллиот станет рассматривать это как акт неприкрытой агрессии против британского престола. Он не особенно задумывался над тем, повлекут ли эти действия за собой войну, или над тем, как он будет вести в этом случае военные действия, имея в своем распоряжении небольшое число кораблей с недостаточным вооружением и ограниченное количество живой силы.

– Я знаю, что сложившаяся ситуация вызывает беспокойство, – увещевал толпу Эллиот, – но она вовсе не безнадежна, и я буду оставаться с вами до последнего дыхания! Слава Всевышнему, у нас снаружи есть два боевых корабля, какими бы небольшими они не были! Я предлагаю всем собравшимся здесь защиту их флага. В скором времени я ожидаю прибытия в Макао американских военных судов «Колумбия» и «Джон Адамс» и не сомневаюсь в том, что когда их капитаны узнают, с каким вероломством обрушились на нас наши бывшие друзья, мы сможем рассчитывать на их поддержку!

– Вы можете целиком и полностью полагаться на нас! – под одобрительные крики собравшихся провозгласил один из присутствующих в зале американцев.

Разглядев в толпе того, кто произнес эти слова, Эллиот обратился к нему, сказав громким голосом:

– И поскольку у наших стран были в прошлом некоторые разногласия, в настоящий момент важно, чтобы мы объединили силы в борьбе против черного предательства того, кто с сегодняшнего утра стал нашим общим врагом!

Когда Эллиот закончил речь под громкие аплодисменты толпы, Джеймс Матесон поднялся со своего места и провозгласил:

– Я хочу от имени всех присутствующих выразить вам, капитан Эллиот, огромную благодарность за ваш отважный поступок, коим является прибытие в Кантон, и за ваши сердечные слова. Уверен, теперь китайцы увидят, что мы полны решимости и дальше отказываться уступить несправедливым требованиям императорских указов. Мы британские подданные и американские граждане; мы не будем делать кау-тау ни перед кем – будь то чынь-чай та-чэнъ или же сам император!


* * *


Капитан Эллиот искренне надеялся, что его требования выдать пропуска напутают Лина Цзе-сю и верховного правителя, заставят их пойти на попятную и снять блокаду. Он полагал, что они не захотят стать свидетелями того, как иностранцы навсегда покидают Китай, так же, как и не захотят вступать в рискованную войну с Англией. Эллиот был настолько уверен в правильности своей позиции, что в воскресение ночью со спокойной душой отправился спать, надеясь наутро не увидеть на улицах ни гвардии кули, ни баррикад.

Что на самом деле утром обнаружили Эллиот и остальные иностранцы, так это то, что петля блокады вокруг их квартала затянулась еще туже. Отряды гвардии кули, теперь развернутые прямо на площади, маршировали взад и вперед перед арками зданий. Самодельные мосты соединили строения гунханов на одной стороне улицы Тринадцати факторий с иностранными домами на другой стороне, и по этим мостам передвигались многочисленные подразделения гвардейцев, занимая боевые позиции на крышах торговых представительств. В довершение ко всему, небольшая флотилия из шести вооруженных пушками лодок пополнилась за ночь несколькими дюжинами джонок, на борту которых находилось в общей сложности более трех сотен вооруженных солдат. Лодки были поставлены на якорь в форме трех вложенных друг в друге концентрических полуколец, отстоящих на расстоянии в сотню футов одно от другого. Первые два полукольца были составлены из больших лодок для перевозки чая, третье – из более мелких чоп-лодок. Со стороны это казалось непроходимым барьером, закрывающим, ни много, ни мало, замок на клетке, в которой оказались иностранцы.

Самим иностранцам потребовалось немного времени для того, чтобы полностью осознать, в какое затруднительное положение они попали. Они не только были отрезаны от всего окружающего мира, но – что могло привести к наибольшим трудностям – лишились своей огромной армии китайских слуг, более чем в восемьсот человек, благодаря которым все в факториях шло ровно и гладко. Многие из иностранцев никогда не видели кухонных помещений своих торговых домов, а теперь они были вынуждены сами готовить, убирать, стирать свое белье и набирать для всего этого воду в реке. Питьевая вода обычно поставлялась в кувшинах из города, и иностранцам оставалось только молиться о том, чтобы эта жизненная артерия также не была перерезана. Обитатели иностранного квартала были хорошо обеспечены пивом, зернами кофе, джемами, солениями, печеньем, ветчиной, соленой говядиной и другими продуктами не первой необходимости, доставленными из Англии. Свежее мясо и овощи покупались их поварами у местных продавцов, и если блокада продлится достаточно долго, количество пищи, потребляемой ежедневно на Новой английской и других факториях, будет очень сильно ограничено.

Когда и на следующий день ситуация не изменилась к лучшему, Эллиот начал постепенно понимать, что высказанная им угроза осталась попросту проигнорированной. Самые большие опасения капитана заключались в том, что около восьмисот моряков, находящихся на борту иностранных кораблей в гавани Вампоа, попытаются атаковать двенадцать сотен китайских гвардейцев, чтобы спасти своих соотечественников. Такая попытка – Эллиот это понимал – даст китайцам превосходный повод отплатить заложникам и за их торговлю опиумом, и за их неповиновение императорским указам. Эллиот должен был действовать быстро, если он хотел избежать кровопролития – в том числе, возможно, и своего собственного.

Решив, что его требование о выдаче пропусков было написано в чересчур ультимативном тоне, Эллиот послал еще один запрос верховному правителю Тенгу, составленный в намного более миролюбивом духе. Когда и это послание было встречено категорическим отказом, капитан передал правителю свою нижайшую просьбу об аудиенции, однако Тенг отказал ему в этом, сославшись на чрезвычайную занятость. Главы гунханов также колебались, не решаясь встретиться с Эллиотом, и он понял, что остался только один человек, к которому можно обратиться. До сих пор Эллиот принимал все меры к тому, чтобы не сталкиваться с этим человеком, чтобы никто из них двоих не был вынужден занять позицию, из которой Эллиот не смог бы затем найти выхода. Но теперь становилось очевидным, что капитан не мог более избегать своего настоящего противника: чынь-чай та-чэня.

Эллиот окончательное смирился с этим фактом утром во вторник, когда он и остальные иностранцы, проснувшись, обнаружили прибитые к дверям фабрик большие листы бумаги с объявлением. Его перевод показал, что послание исходит от Лина Цзе-сю и еще раз подтверждает приказ о сдаче опиума. Текст и тон объявления были не только миролюбивы, но и снисходительны:

«Весь опиум, находящийся под контролем иностранных факторий,– а не только та тысяча ящиков, которая была предложена ранее,– подлежит сдаче в кратчайшие сроки. По получении первой четверти запасов опиума слуги вернутся на фабрики. После передачи половины ящиков будет позволено возобновить сообщение между Кантоном, Вампоа и Макао. Гвардейцы и баррикады будут убраны из района факторий при сдаче трех четвертей всех ящиков. И когда оставшийся в кантонском регионе опиум окажется в руках китайских властей, все аспекты торговли с Китаем снова придут в норму».

Объявление завершалось колким выпадом в сторону Эллиота: «Если консул не может заставить своих собственных английских подданных прекратить привозить опиум в Китай и продавать его, то я хотел бы спросить: какой же из него управляющий?»

На следующее утро, когда прошли все мыслимые сроки, отпущенные Эллиотом для получения пропусков, он ответил на вопрос Лина Цзе-сю, продемонстрировав полноту своей собственной власти и застав тем самым врасплох всю иностранную общину. Капитан Эллиот издал личный указ – не для Лина Цзе-сю или других китайцев, а для иностранных торговых представительств. Текст указа начинался такими словами:

«Движимый высшими мотивами сохранения жизни и свободы всех иностранных купцов, присутствующих здесь, в Кантоне, я, Чарльз Эллиот, главный уполномоченный британского престола в Китае, именем и на пользу правительства Ее Британского Величества предписываю всем подданным Ее Величества, присутствующим в настоящее время в Кантоне, незамедлительно сдать мне как законному представителю правительства Ее Величества, для последующей передачи правительству Китая весь принадлежащий им опиум или британский опиум, который находится под их ответственным контролем; немедленно передать все британские корабли и суда, вовлеченные в торговлю опиумом, под мое непосредственное командование.»

Далее в указе объяснялось, что Эллиот, согласно широким полномочиям, которыми он был наделен британским престолом, обязывает британское правительство возместить торговцам полную стоимость потерянного опиума, которая будет определена позже. Каждая компания должна была составить инвентарный список своих товаров к шести часам вечера того же дня и представить его Эллиоту, который затем возложит на себя ответственность за дальнейшую доставку опиума китайцам. Более того, любая компания, которая откажется представить список своих товаров, утратит право на причитающееся ей возмещение убытков, связанных с потерей даже тех ящиков, которые она сдаст по собственной воле.

Указ был встречен всеобщим одобрением, поскольку в нем было обещано покрыть любой убыток, причиненный торговым представительствам, средствами из казны престола, а в конце концов – из казны китайского правительства, от которого английское правительство несомненно потребует соответствующей компенсации. Инвентаризация была проведена довольно быстро, и к шести часам капитан Эллиот был в состоянии проинформировать Лина Цзе-сю о том, что он располагает дополнительными двадцатью тысячами двумястами восьмьюдесятью тремя ящиками с опиумом и готов сдать их. Все это количество, однако, было указано только на бумаге, поскольку большая часть ящиков все еще лежала в трюмах кораблей, стоящих на якоре в гавани Вам-поа и Кантонском заливе. И хотя Эллиот был удовлетворен успехом своего предприятия и надеялся на то, что оно позволит избежать еще более дорогостоящей войны, он тем не менее понимал, что в итоге всего лишь выиграет какое-то время. Даже если имеющиеся в наличии запасы опиума будут уничтожены, сразу же после этого новые ящики начнут паковаться и погружаться на корабли, и опиум, доставляемый в Китай, снова восстановится в своем обычном объеме.

В качестве дополнительной меры безопасности капитан Эллиот вызвал одного из английских моряков, застрявших в Кантоне после того, как иностранный квартал был оцеплен в конце прошлой недели. Молодой человек, офицер, несущий службу на «Лансите», ровно в семь часов того же вечера прибыл, одетый в полную офицерскую форму, в контору торгового управления, расположенную в Лунг-шуньской фактории.

– Лейтенант Баллинджер? – спросил консул, отрывая взгляд от каких-то бумаг, которые он до этого читал.

– К вашим услугам, сэр, – Джулиан сделал резкое движение, отдавая честь, и Эллиот повторил за ним то же самое.

– У меня есть весьма деликатное поручение, для выполнения которого требуется доброволец. – Эллиот указал Джулиану на стул, стоящий по другую сторону стола. – Вы служите на «Лансите» под командованием капитана Ффиске, не так ли?

– Да, сэр.

– Хорошо. У меня есть сообщение, которое я хотел бы ему передать. – Эллиот развернул бумагу, лежавшую до этого перед ним на столе. – Я опасаюсь, что из-за их кораблей, которые заблокировали реку, вам будет очень нелегко добраться до «Лансита». Как вы думаете, вам под силу выполнить подобное задание?

– Если будет нужно, я доберусь вплавь, – отозвался Джулиан.

– Я не думаю, что в этом появится необходимость, – заверил его Эллиот. – Найдется немало китайцев, которые с большой охотой спрячут человека на борту лодки или в повозке, если им заплатить, как следует.

– Я отправлюсь в путь, когда вы пожелаете.

– Превосходно. Я бы хотел, чтобы вы отправились, как только будут завершены последние приготовления – возможно, это случится через час. – Эллиот капнул немного сургуча на обратную сторону письма, прижал к коричневому пятну печать и подал письмо Джулиану. – Вы обязаны проследить за тем, чтобы оно попало лично в руки капитана Ффиске. Я отсылаю ваш фрегат назад в Англию по делу, которое не терпит отлагательств. В письме содержатся мой рапорт и комментарии о ситуации здесь, в Кантоне, а также копии различных указов, изданных против наших людей китайским правительством.

– Вы думаете, начнется война? – резко спросил Джулиан, пряча письмо в карман своего кителя.

Эллиот сделал глубокий вдох:

– Я полагаю, тем, кто здесь сейчас находится, удастся избежать наиболее тяжелых последствий текущего кризиса. Однако в течение будущего года война неизбежно начнется, я в этом твердо убежден.

Английский консул поднялся со стула и протянул вперед свою широкую ладонь. Джулиан также встал, и двое мужчин обменялись крепким рукопожатием.

– Возьмите с собой все, что может вам понадобиться, и мы встретимся здесь через полчаса, – сказал Эллиот.

Двое мужчин напоследок отдали салют друг другу, и Джулиан покинул комнату.

– Лейтенант Баллинджер! – крикнул Эллиот вслед ему. – Когда я в очередной раз увижу «Лансит», надеюсь, он будет заполнен британскими военными!


XX


Как раз в это время на расстоянии двух тысяч миль от Кантона принадлежавший когда-то Королевскому военно-морскому флоту корабль бороздил штормовые воды Индийского океана. В свои лучшие времена судно было оснащено семьюдесятью четырьмя пушками, установленными на двух основных палубах. Однако пять лет назад оно было переделано под транспортный корабль для перевозки заключенных и провизии на каторгу в различные колонии, такие, например, как Земля Ван Димена и Новый Южный Уэльс. Количество орудий было сокращено до двадцати четырех – по двенадцать с каждой стороны палубы. Нижняя палуба была обустроена жилыми каютами для пассажиров – или заключенных, как было на первое апреля тысяча восемьсот тридцать девятого года. Судно направлялось к Кокосовым островам, затерянным в океане на расстоянии в тринадцать сотен миль к северо-западу от австралийского континента.

Капитан Малькольм Финн обозначил на своей судовой карте курс, следуя которому, корабль должен был оказаться намного южнее, однако его отнесло далеко на север из-за все более ухудшающейся погоды, и теперь капитан опасался, что не успеет увести корабль под защиту островов до того, как буря наберет полную силу.

Финн находился в своей каюте и заполнял последний пункт в судовом журнале, когда раздался стук в дверь.

– Войдите! – громко сказал Финн.

Дверь открылась, и на пороге появился священник Нью-вел Проктор. Это был еще молодой человек в возрасте около тридцати лет, с интеллигентным лицом и довольно тщедушной внешностью. На корабль священник сел для того, чтобы попасть в Новый Южный Уэльс.

– Да, слушаю вас, мистер Проктор, в чем дело? – спросил Финн немного раздраженно, думая, что появившийся в его кабинет человек, вне всякого сомнения, пришел ходатайствовать в пользу кого-нибудь из заключенных. А поскольку шторм становился все сильнее и сильнее, у Финна не было никакого настроения вести дискуссию на тему прав и условий содержания заключенных на борту его судна.

– Я был на нижней палубе, сэр, – осторожно начал Проктор, придерживаясь за дверной косяк, чтобы устоять на сильно раскачивающемся под ногами полу. – Я боюсь, ситуация вышла из-под контроля.

– Так же, как и погода, – пробормотал Финн, закрывая свой журнал и поднимаясь, чтобы выйти.

– Я понимаю, но мы просто не имеем права держать людей закованными в кандалы, когда есть шанс... – священник опустил глаза вниз, как будто боясь произнести вслух свою страшную мысль.

– Шанс, что мы пойдем ко дну? Маловероятно, – хмыкнул Финн. – И этот корабль, и я видали на своем веку не такое в Китайском море. Этот тайфун по сравнению с теми – не более, чем моросящий лондонский дождик.

– Но некоторые члены команды...

– Меня не волнует, что они говорят, – резко оборвал Финн. Он обошел письменный стол и быстрым шагом направился к двери.

Капитан представлял собой импозантную личность с густой седой бородой и оставшимся кривым после перелома носом, из-за чего он сильно гнусавил во время разговора. Теперь Финн подступил к священнику и, казалось, намеревался воспользоваться преимуществом своей внушительной фигуры. Положив тяжелую руку на плечо невысокого священника, он дружелюбно, но вместе с тем довольно болезненно сжал его:

– Почему бы нам не спуститься вниз и не убедиться в том, что бедные парни находятся в самых лучших условиях, которые только здесь возможны.

– Но это не совсем так.

Как раз в этот момент судно резко накренилось вправо, и Проктора, словно пушинку, кинуло на дверную коробку. Финн, однако, без труда удержал равновесие.

– Что значит не совсем так? – вызывающим тоном спросил он.

– Заключенные страдают морской болезнью, им становится все хуже и хуже. Многие из них никогда не были в море до того, как...

– Они находились в море на протяжении последних пяти месяцев.

– Однако погода никогда не была такой. Они серьезно больны – все до единого, И с каждым креном этого судна они буквально сходят с ума от страха.

– И вы предлагаете, чтобы именно этих людей я освободил и позволил им бегать по палубам корабля? – Финн насмешливо хмыкнул. – А для чего? Даже если мы на самом деле пойдем ко дну, чем им поможет свобода? У нас всего шесть спасательных шлюпок, а моряков в два раза больше, чем эти шлюпки смогут вместить. Если бы я освободил заключенных от кандалов, это было бы еще хуже, чем мятеж. Это был бы хаос.

– Сейчас там внизу творится самый настоящий хаос.

– Там внизу, – резким голосом повторил Финн. – Это как раз то место, куда я собираюсь поместить все свои проблемы. Если вам это не нравится, можете оставаться здесь, – добавил капитан и выскочил из каюты.

Проктор был настолько ошеломлен, что какое-то время оставался на месте, пытаясь удержать равновесие. Затем он прошагал по коридору и вышел на открытую палубу. Яростные порывы ветра налетали на корабль с юго-запада, ударяя в корму, сбивали его с курса, слишком быстро относя на северо-восток. Проктор не знал почти ничего о плавании под парусами, – это было его первое океанское путешествие,– но ему казалось, что капитан должен развернуть корабль навстречу ветру, чтобы уйти из области шторма. Некоторые моряки говорили о каких-то островах неподалеку, которые могли бы обеспечить им укрытие. Проктор догадался, что капитан Финн как раз спешит туда, пытаясь укрыться у островов до того, как буря достигнет своего апогея.

Им придется поторопиться. Несмотря на то, что Проктор был абсолютным дилетантом в мореплавании, он изучал законы поведения погоды в мире еще в бытность свою студентом университета. Насколько он мог судить, то, что сейчас происходило вокруг, было не обычным океанским штормом, а самым настоящим циклоном, возможно, ураганной силы. К северу от экватора циклоны закручивались около центра области низкого давления против направления движения часовой стрелки, тогда как здесь, ниже экватора, они закручивались по часовой стрелке. Циклон, который продвигается с юга, подобный этому, столкнет их корабль с ветрами, дующими в юго-западном направлении. Если Проктор не ошибался в своих предположениях насчет природы бушевавшего шторма, сила этих ветров будет катастрофически нарастать в ближайшие час или около того, что повлечет за собой проливные дожди и вызовет еще более высокие волны.

Раскачиваясь из стороны в сторону и сражаясь с брызгами накатывающихся на корабль волн, поднятых бешеным ветром, священник прошел по палубе на корму. Не без труда ему удалось найти один из люков, которыми пользовались для того, чтобы попасть на нижнюю палубу. Именно этот люк, однако, был закрыт, и священник дал знак матросу, находящемуся поблизости, чтобы тот помог ему поднять крышку.

Проктор спустился вниз по лестнице и чуть было не потерял сознание от зловония, источаемого немыслимой смесью испарений пота, мочи и рвоты. Наглухо задраенные старые пушечные порты не оставляли даже небольшой щели для вентиляции. Воздух был настолько спертым, что священник зажал пальцами нос. Он постоял немного на месте, чтобы выровнять дыхание и успокоить сводимый спазмами желудок, пытаясь не слушать полных ужаса воплей несчастных, оказавшихся в этом неописуемом аду.

Делая то, что он всегда делал, когда посещал нижнюю палубу, Проктор прочитал про себя молитву, затем улыбнулся настолько радостно, насколько был в настоящий момент способен, и направился вдоль палубы. Передний отсек нижней палубы был разделен на небольшие помещения, в каждом из которых могло разместиться около полудюжины солдат, в кормовой же части судна находилась одна большая камера, в которой имелось место для семидесяти пяти заключенных. В этом путешествии, однако, в камере содержалось вдвое меньше узников. Они лежали на соломенных тюфяках, брошенных прямо на голые доски палубы на расстоянии нескольких дюймов друг от друга. Вдоль камеры тянулись четыре ряда железных колец, прикрученных болтами к полу. Сквозь кольца и железные обручи, в которые была закованы лодыжки правых ног всех заключенных, проходила массивная металлическая цепь.

Здесь постоянно дежурили по меньшей мере пять стражников, но в данный момент все свободные руки находились на основной палубе, поэтому внизу остался только один из них – грузный матрос по имени Меррик, имевший репутацию человека, который получает большое удовольствие от своей работы. Заключенные слишком боялись его, чтобы подавать официальную жалобу, однако в нескольких случаях им удалось тайно сообщить священнику о садистской склонности Меррика к гомосексуализму. Проктор не раз выражал капитану Финну свою обеспокоенность по этому проводу, однако тому никогда не удавалось застать Меррика во время преступления.

Меррик сидел за столом у подножия главной лестницы, которая вела на верхнюю палубу. Он нахмурился, увидев священника, затем снова занялся тем, чем обычно,– то есть ничем.

На протяжении следующих пятнадцати минут Проктор переходил от одного заключенного к другому, успокаивая тех, которые позволяли ему это делать, или просто подавая воду особо нуждающимся. Было очевидно, что многие узники страдали от обезвоживания; некоторые из них уже погибли, так как их организм полностью лишился воды из-за непрекращающихся приступов диареи и рвоты, и их тела были безо всяких церемоний выброшены за борт. Большинство оставшихся в живых метались в бреду, издавая громкие стоны и вопли, полные страха и боли. Проктора, однако, больше беспокоили те люди, которые просто лежали на спине, молча уставившись вверх, на покачивающиеся доски потолка, с открытыми, но казавшимися безжизненными глазами.

Несмотря на оглушительную какофонию звуков, издаваемых заключенными, Проктор смог расслышать, что буря набирает еще большую силу. Свист ветра превратился в яростный вой, сопровождаемый глухими ударами обрушивающихся на корабль потоков дождя. Палуба настолько сильно раскачивалась и вертелась под ногами, что практически невозможно было стоять или идти. Священник просто ползал в узких проходах между тюфяками, разговаривал или молился с одними заключенными, брал за руки других, пытаясь успокоить их своим присутствием.

– Не беспокойтесь за меня, – пробормотал один из заключенных, когда священник подполз к нему поближе.

Проктор положил ладонь на худую бледную руку мужчины. Этот заключенный был здесь одним из самых старших – ему было на вид, по крайней мере, за пятьдесят – с белыми седыми волосами и бородой и суровыми серыми глазами.

– Вы служили на флоте?

Старик отрицательно покачал головой:

– Сидел в Милбанке.

– Там было хуже, чем здесь? – спросил Проктор.

– Да... находиться так близко от дома, и никакой возможности быть со своей семьей. Здесь такое чувство, что уже попал на тот свет, – заключенный закрыл глаза.

– Как вас зовут? – не переставал расспрашивать Проктор.

– Разве это имеет какое-нибудь значение?

– Для меня – имеет.

Старик приподнял веки и посмотрел на священника, который был гораздо моложе его.

– Да, видно, что это и на самом деле так, – пробормотал он.

– Я – Ньювел Проктор, – продолжил священник, изобразив на лице самую располагающую улыбку, на которую только был способен. – Я служил на флоте десять лет, но так получилось, я впервые оказался в море.

– Я не служил на флоте, – отозвался заключенный, – однако провел молодость на торговых кораблях, плавающих из Индии в Китай. Это мое первое путешествие в Австралию – если мы когда-нибудь достигнем земли.

– А вы что, думаете иначе?

– Нет, если он только не захочет перевернуть эту посудину вверх дном.

В следующий момент громкий, зловещий треск прокатился вдоль всего остова корабля. Судно, казалось, поднялось с правой стороны из воды и осталось висеть в таком положении; через несколько секунд оно снова нырнуло глубоко вниз на другую сторону. Лицо Проктора побелело от ужаса, а многие из заключенных, прикованных к днищу корабля, отчаянно завопили, призывая на помощь.

Седовласый заключенный, с которым только что разговаривал Проктор, приподнялся и схватил священника за руку:

– Он, должно быть, услышал меня. Он пытается перевернуть нас.

Нос корабля вздыбился к небу, затем раздался оглушительный грохот, за которым последовал сухой, пронзительный треск: казалось, деревянный корпус судна раскололся надвое.

– Мачта! – раздался чей-то вопль, и все остальные заключенные неистово закричали от страха и отчаяния.

С огромным трудом поднявшись на ноги и шатаясь из стороны в сторону, Проктор двинулся вдоль прохода к тому месту, где находился Меррик. Некоторые из заключенных хватали священника за ноги, умоляя его помочь им, и он был вынужден бить их по рукам, чтобы продолжить свой путь. В какой-то момент корабль настолько сильно накренился вправо, что, казалось, вот-вот перевернется. Затем корпус судна опять выровнялся и тут же завалился на другой бок. Проктора несколько раз сбивало с ног, но он снова и снова находил в себе силы, чтобы подняться и двигаться дальше по нижней палубе.

Меррик уже вскочил со своего стула и теперь бешено вращал глазами по сторонам, как будто ожидая, что корабль с Минуты на минуту развалится на части. Когда Проктор, спотыкаясь, приблизился к охраннику, тот испуганно произнес:

– Наверх – будет лучше, если мы выберемся наверх.

– Заключенные! – заорал в ответ Проктор, стараясь перекричать грохот и треск раскалывающегося дерева. – Мы должны открыть замки на их цепях!

– Что за чертовщину ты несешь! – завопил Меррик и бросился к лестнице.

Проктор рванулся вслед за ним, схватил сзади за куртку и одним рывком развернул лицом к себе:

– Ключи! – потребовал он. – Дай мне ключи! Меррик одним движением руки отпихнул священника в сторону и начал карабкаться вверх по лестнице к закрытому люку. Точно в тот момент, когда охранник достиг люка, Проктору удалось схватить его за ногу и потянуть вниз. Издав яростный рев, Меррик попытался стряхнуть повисшего на его ноге священника, но Проктор вцепился в нее мертвой хваткой, удерживаясь другой рукой за ступеньку лестницы.

Судно снова нырнуло вправо. Проктор потерял опору под ногами, однако за мгновение до этого успел с силой дернуть Меррика на себя, оторвав его ступню от лестницы. Меррик повис на руках, схватившись за ступеньки, пытаясь удержаться на лестнице, но когда корабль опять выровнялся и накренился в другую сторону, пальцы стражника разжались. Он пролетел несколько футов, глухо ударяясь головой о деревянные ступеньки, и с грохотом обрушился на палубу.

Проктор высвободился из-под навалившегося на него тела и лег рядом, чтобы немного отдышаться и подождать, не поднимется ли Меррик снова. Тот, однако, даже не пошевелился; он был либо без сознания, либо вообще мертв. Проктор не стал выяснять, какой из этих двух вариантов верный, а просто перевернул неподвижное тело охранника на спину и вывернул содержимое карманов его куртки. Связка ключей оказалась в одном из нагрудных карманов. Проктор схватил ее и поспешил по проходу туда, где несколько цепей, протянувшихся вдоль палубы, соединялись с массивным железным кольцом.

Цепи были замкнуты двумя навесными замками. Священник долго перебирал ключи, пока не нашел тот, которым открывался первый замок. Проктор сдернул его с цепи, затем принялся возиться со вторым. В тот момент, когда он пробовал очередной ключ, корабль сильно дернулся вперед, его корма поднялась почти под сорокапятиградусным углом к горизонту. Проктор потерял равновесие и изо всех сил схватился за цепь, чтобы удержаться на месте и не упасть на палубу. Заключенные вокруг него пронзительно завопили – они соскользнули со своих тюфяков, и только тяжелые кандалы, через которые была пропущена цепь, удерживали их теперь на месте и не давали полететь дальше по палубе в ту сторону, куда так сильно накренился корабль.

Со страшным скрипом и треском корма качнулась вниз, и корпус корабля понемногу выровнялся. Выпустив цепь из рук, священник опустился на колени, потянулся ко второму замку... и обнаружил, что ключей у него больше нет. Он принялся лихорадочно шарить вокруг, проверяя замки, перебирая нагромождение цепей, но все было тщетно.

Ползая взад и вперед по палубе в поисках пропавших ключей, Проктор никак не мог избавиться от ощущения, что все его усилия в любом случае будут потрачены впустую. В конце концов, спасательные шлюпки не смогут вместить всех заключенных, даже если им на самом деле удастся обрести свободу. И вместе с тем, Проктор никак не мог смириться с той мыслью, что так много несчастных отправятся навстречу своей гибели безо всякой надежды на спасение. Он бы предпочел, чтобы они утонули, сражаясь за свои жизни,– и может быть, немногим из них удастся не погибнуть, уцепившись за обломки корабля, который, казалось, разваливался на куски под ударами громадных волн.

Один из заключенных издал призывный крик, и когда Проктор оглянулся, то увидел, что этот мужчина держит в своей руке связку ключей. Поймав брошенную ему связку, священник кинулся туда, где цепь была заперта на замок, и принялся торопливо перебирать ключи. Найдя, наконец, нужный ключ, Проктор вставил его в замочную скважину и с силой провернул несколько раз, освобождая цепи. В то же мгновение заключенные начали вытягивать их из железных колец, привинченных к полу, и кандалов на своих ногах. Вскоре последняя цепь, свернувшись, словно гигантская змея, уже валялась на палубе, а освобожденные заключенные со всех ног бежали к лестнице и торопливо поднимались по ступенькам наверх.

Трещавший по швам корабль, словно пушинку, швыряло из стороны в сторону. В какой-то момент корма снова начала медленно подниматься кверху. На этот раз носовые переборки судна не выдержали, и вода бурлящим потоком хлынула в каюты и отсеки, быстро заполняя переднюю часть палубы. Стараясь удержаться на ногах, Проктор метался между лежащими на полу тюфяками, поднимая тех заключенных, которые были слишком слабы, чтобы сделать это самостоятельно. Он почувствовал, как кто-то рванул его за руку – это был тот самый седовласый заключенный. Теперь он пытался убедить священника оставить свои усилия и поскорее направиться наверх.

– Скорее! Спасайтесь! – заорал ему Проктор, с ужасом глядя на бурлящую воду, уже доходившую до щиколоток.

Возле главной лестницы уровень воды был еще выше: несколько первых ступенек скрылись под ней. На поверхности покачивалось тело Меррика.

– Я уже свое пожил..!

– Идите! – снова крикнул ему Проктор, подталкивая заключенного к лестнице, расположенной ближе к корме.

Чуть поодаль, на расстоянии в несколько футов, один из больных заключенных скатился со своего тюфяка и начал съезжать в сторону передней части палубы. Проктор пополз вслед за ним, схватил его за руку и потащил назад из воды, быстро заполнявшей отсек, предназначенный для содержания узников. Глянув вверх, священник увидел седовласого мужчину, подхваченного толпой людей, которые стремились выбраться наружу. Заключенный оглянулся на Проктора, и на какое-то мгновение их глаза встретились, затем он снова переключил свое внимание на лестницу. Ему удалось взобраться на одну из нижних ступенек, еще выступавших из воды, и через несколько секунд он уже скрылся из виду.


* * *


Когда Грэхэм Магиннис выбрался через люк на верхнюю палубу, яростный порыв ветра, перемешанного с брызгами морских волн и дождя, чуть было не сбил его с ног. Леер кормы находился на расстоянии около десяти футов от того места, где стоял Грэхэм. Старик пополз туда и присоединился к полудюжине других заключенных, уже уцепившихся немеющими пальцами за толстый канат и с ужасом смотрящих вниз на вздымающиеся волны, которые подбирались к ним все ближе и ближе. К этому времени палуба накренилась под углом в почти тридцать градусов к горизонту, и нос корабля уже скрылся под водой.

По предположению Грэхэма, было что-то около полудня, однако все вокруг окутала тьма, как ночью. Тусклые всполохи корабельных фонарей едва прорезали ее. Грэхэм увидел, что основная мачта раскололась надвое и удерживалась на своем месте только благодаря одному из болтов, которыми она крепилась к палубе. Носовая часть корабля, очевидно, имела серьезные повреждения – либо судно наскочило на что-то под водой, либо разрушилось под ударами волн. Грэхэм подтянулся на леере и попытался заглянуть подальше в море. Волны были, по меньшей мере, в пятнадцать футов высотой, их пенящиеся гребни швыряли вверх и вниз переполненную людьми спасательную шлюпку. На глазах Грэхэма огромная волна накрыла небольшое суденышко, перевернула его и бросила всех сидящих в нем моряков в бурлящее море.

Когда палуба стала скрываться все глубже и глубже под накатывающимися волнами, к низу от того места, где стоял Грэхэм, началась паника. Грэхэм едва смог разглядеть то, что, по-видимому, являлось последней спасательной лодкой; эта лодка была сорвана со шлюпбалки и вытащена на палубу, и теперь толпа матросов пыталась в нее забраться. Однако не только морские волны угрожали опрокинуть утлое суденышко. Заключенные, высыпавшие на верхнюю палубу, кинулись к лодке и набросились на матросов, избивая их и царапая ногтями в отчаянной попытке спастись. Двое заключенных, находящихся неподалеку от Грэхэма у леера кормы, также увидели спасательную шлюпку. Они разжали пальцы, обхватившие толстый канат, и заскользили вниз по накренившейся палубе, чтобы присоединиться к своим взбунтовавшимся товарищам.

Хорошо понимая, что в такой ненадежной посудине невозможно спастись, Грэхэм поискал глазами на палубе какое-нибудь иное средство, более подходящее для бегства с тонущего корабля. Наконец, его взгляд остановился на большой крышке люка, через который он сумел подняться на верхнюю палубу. Очевидно, люк был сорван с одной из петель под напором выбирающихся наверх заключенных и теперь свободно болтался на оставшейся петле. Грэхэм последний раз бросил взгляд в сторону спасательной шлюпки и в мерцающем свете фонарей увидел, что она все-таки отошла от борта корабля, наполненная и увешанная со всех сторон примерно сотней человек. Почти в тот самый момент, когда он посмотрел на лодку, огромная волна накрыла ее, перевернула и швырнула несчастных в бушующее море.

Грэхэм отпустил леер и заскользил по палубе, стараясь попасть точно на люк. Поток спасающихся с нижней палубы заключенных к этому времени уже иссяк; внизу остались только мертвые и умирающие. Грэхэм уперся одной ногой в край люка, чтобы удержаться в равновесии, и покрепче схватился за крышку, намереваясь сорвать ее с петли. Эта задача, однако, оказалась довольно сложной, и хотя Грэхэму удалось согнуть петлю, у него никак не получалось сломать ее.

Грэхэм осмотрелся вокруг в поисках какого-либо предмета, который можно было бы использовать в качестве рычага, но единственное, что ему удалось увидеть – это пенящиеся волны, все дальше заползающие на палубу. Большинство людей, плывших на корабле, были уже поглощены морской пучиной. Те же, кому удалось до сих пор остаться в живых, качались вверх и вниз на волнах, цепляясь за любой деревянный обломок, который им только удавалось достать рукой. Немногие оставшиеся на палубе лихорадочно пытались отодрать от нее что-либо, не тонущее в воде.

Грэхэм решил позвать кого-нибудь из них к себе на подмогу, однако, глянув вниз через люк, увидел священника. Тот стоял на коленях у подножия лестницы, так что вода доходила до его груди, и молился, обхватив руками ступеньки и сложив ладони перед собой. Грэхэм позвал священника, выкрикивая его имя снова и снова, пока тот, наконец, не поднял голову. Несколько секунд он никак не реагировал на присутствие Грэхэма, но затем поднялся на ноги и вскарабкался по лестнице.

– Я... я не умею плавать! – прокричал он на ухо Грэхэму.

– Быстрее! – заорал Грэхэм в ответ, ткнув пальцем в крышку люка и знаками показывая, что нужно делать.

Ньювел Проктор мгновенно понял, что к чему. Двое мужчин взялись покрепче за крышку и после нескольких неудачных попыток свернули ее с оставшейся петли.

Стараясь держаться поближе друг к другу, они подтащили самодельный плот к правому борту корабля и соскользнули на нем по наклонной поверхности палубы вниз. Когда плот достиг того места, где палуба скрывалась под водой, Грэхэм знаком показал священнику, что им необходимо перекинуть плот подальше через леер и прыгнуть за ним вслед, если они не хотят, чтобы волны швырнули их назад и ударили о палубу. Грэхэм и священник принялись поднимать тяжелый люк. В тот же миг двое заключенных, отчаянно цеплявшихся до этого за леер неподалеку, поползли в их сторону.

Грэхэм понял, что на пути к спасению встает еще одна проблема. В самом лучшем случае плот мог выдержать двоих, максимум троих человек. Двое заключенных, похоже, ничуть не думали о том, что Грэхэм и священник выполнили всю работу без их помощи. Безо всякого предупреждения тот, из них, который был повыше ростом, напал на священника, сбил его с ног и потянул крышку люка к себе. Грэхэм не мог тягаться с двумя заключенными, которые были намного его моложе, и стоял совершенно беспомощно, глядя, как они поднимают люк над леером, готовясь прыгнуть за борт. Он понимал, что сможет прыгнуть вслед за ними, однако не был уверен, позволят ли они ему уцепиться за плот. Вместо этого Грэхэм отпустил леер и подполз к тому месту, где у самого края накатывающихся бурунов неподвижно лежал священник.

Грэхэм обхватил молодого человека вокруг груди, а сам уцепился за леер. Палуба «Веймута» начала уходить под воду еще быстрее. Волны разбивались теперь у самых их ног, и Грэхэм, поддерживая одной рукой священника, а другой – самого себя, попытался вызвать в памяти подходящую для такого случая молитву. Однако все, что Грэхэму удалось вспомнить – это колыбельную, которую пела его любимая жена, и срывающимся, хриплым голосом он запел:


		– Моя сладкая малышка, мое счастье и любовь.


		Спи спокойно, засыпай.


		Так прекрасны, проплывают небеса над головой.


		Спи спокойно, засыпай.


		Мамино счастье, солнце и радость, глазки закрой.


		Спи спокойно, засыпай.


		Да хранит наш господь твой чудесный покой.


		Спи спокойно, детка, спи спокойно, засыпай.


Накатившаяся огромная волна легко оторвала Грэхэма и священника от палубы и опрокинула их в холодное, бушующее море. Хватая ртом воздух, Грэхэм изо всех сил пытался удержать голову над водой, не отпуская при этом священника. Неожиданно Проктора резко выдернуло из рук старика, голова его в последний раз качнулась над вспенивающимися волнами, и он начал погружаться в темную пучину навстречу своей смерти. Грэхэм почувствовал, что его также затягивает в глубину, и задержал дыхание, все еще пытаясь нащупать под водой молодого человека. На какое-то мгновение их руки встретились, после чего Ньювел Проктор исчез навсегда.

Грэхэм рванулся вверх, на поверхность. Ему удалось схватить ртом немного воздуха, затем его голова снова ушла под воду. Старик понимал, что всего несколько секунд отделяют его от гибели в морской пучине, и постарался напоследок вызвать в памяти образы своей жены, сына и дочери, которую он никогда не видел. Грэхэм попытался расслабиться и сделать вдох под водой, однако его тело все еще не хотело сдаваться, оно отчаянно забилось в океане, заставляя старика снова и снова подниматься на поверхность, чтобы набрать в легкие немного воздуха.

Когда голова Грэхэма опять всплыла над бурлящими волнами, его рука ударилась обо что-то тяжелое и твердое. Не имея возможности разглядеть предмет, на который он наткнулся, Грэхэм начал отчаянно хвататься за него, пытаясь уцепиться понадежнее. На ощупь можно было определить, что это большой кусок доски. Грэхэм подтянул его поближе и с огромным трудом взобрался на него по пояс.

Оставаясь по-прежнему наполовину в воде, он прижался что есть силы грудью к своему плоту, гонимому бурей по волнам. Старик не отваживался делать какие-нибудь движения. Он просто висел так на протяжении, как ему казалось, многих часов, считая волны, пока, наконец, ветер не начал понемногу стихать, а тучи рассеиваться.

Через некоторое время Грэхэм уже мог разглядеть окружавшую его обстановку, и каково же было его удивление, когда он обнаружил, что висит на той самой крышке люка, которой он пытался воспользоваться в качестве плота. Но самым удивительным было не это. Грэхэм был на плоту не один: на дальнем краю крышки лежал, уснув или потеряв сознание, один из двух заключенных, укравших этот самый люк, – тот, который напал на Ньювела Проктора. Его напарника нигде поблизости не было видно. Более того, в пределах видимости не было заметно вообще ни души.

Заключенный скорее всего даже и не предполагал, что кто-то уцепился за его плот, и несколько мгновений Грэхэм колебался, не напасть ли на него первым. Но он опоздал – мужчина повернулся и изумленно уставился на старика. Какое-то время они просто смотрели друг на друга, мужчина – медленно поднимаясь на четвереньки, Грэхэм – все еще наполовину плавая в воде. Затем заключенный оглядел пустынный пейзаж и уныло покачал головой. Очевидно, он не собирался избавляться от Грэхэма, – возможно, посчитал старика неплохим источником пищи на будущее, а возможно, испугался одиночества. Он переполз через дверцу люка, схватил Грэхема за руки и втащил его на борт.

– Только ты и я. – Это было все, что сказал заключеный, снова ложась спиной на поверхность плота, мягко покачивающегося на спокойных волнах.


* * *


Для тех, кто находился на борту фрегата «Чатам», эта ночь выдалась тяжелой. До самого утра экипаж корабля противостоял натиску огромных волн и ураганного ветра. Однако к тому времени, как первые лучи солнца озарили небосклон, погода стала значительно лучше, а шторм ушел на юг, очевидно, изменив за ночь свое направление.

Коннор Магиннис спал очень беспокойно, и теперь, проснувшись, он лежал и вслушивался в удары волн о днище корабля. Коннору хотелось знать, достигло ли судно, на котором отправили его отца, Австралии, и молился о том, чтобы «Веймут» не оказался в эту ночь где-нибудь поблизости от эпицентра бури. Коннор еще не думал о том, что будет, когда ему в конце концов удастся найти своего отца. Что-то заставляло Коннора идти вперед, и он решил поразмыслить о том, что ему делать, когда для этого наступит подходящее время.

Повернувшись на бок, Коннор посмотрел на Зою Баллинджер, которая лежала рядом, прижавшись к нему спиной. Кровать была довольно узкой для двоих, однако превосходно подходила для Коннора и Зои, которым никогда не было тесно на ней в объятиях друг Друга.

– Зоя, – тихо прошептал Коннор, но не для того, чтобы разбудить ее, а желая просто еще раз услышать, как звучит ее имя.

Он нежно прикоснулся к длинным, с медным отливом волосам Зои, провел пальцами по струящимся локонам, затем скользнул рукой под одеяло и потянулся книзу, ощутив волнующее тепло ее упругого тела.

Зоя тихо застонала во сне и прильнула к нему, обвив рукой его шею. Ни на Зое, ни на Конноре не было ночной одежды – после первой ночи они больше ни разу не побеспокоились о том, чтобы соблюдать формальные приличия.

Коннор привык к женщинам, гораздо более пышным, чем Зоя, – его высокопоставленные покровительницы были страстными сторонниками общепринятого заблуждения, что лишний вес является признаком здоровья, и тратили большую часть свободного времени, втискивая свои жирные телеса в узкие корсеты для придания им более изящных форм. Всего несколько мгновений понадобилось Коннору для того, чтобы понять, насколько невероятно красива его новая любовница. Корсет был не нужен упругому, но вместе с тем мягкому и округлому телу Зои. И она так горячо выражала свой восторг, что каждый раз, когда они занимались любовью, им казалось, что это происходит с ними впервые.

Тихо вздохнув, Зоя перевернулась и посмотрела в темные глаза Коннора. Ее руки легли на затылок любовника и притянули его голову поближе. Губы Коннора нашли шею Зои, а она кончиком языка пощекотала мочку его уха и прошептала:

– Я скучала по тебе прошлой ночью.

– Я был здесь – всю ночь, – отозвался Коннор, его губы продолжали ласкать нежную кожу Зои.

– Но я так сильно тебя хотела.

– Но буря...

– Я знаю, – выдохнула она, пропуская пальцы через темные, спутанные волосы Коннора.

– Все уже закончилось, – сказал он Зое, его рука принялась ласкать и мять грудь любовницы, язык проследовал от шеи к затвердевшему соску.

– Нет, Коннор, не закончилось, – пальцы Зои впились в спину Коннора. – Я чувствую, что буря только начинает набирать силу...

Перевернув Коннора так, чтобы он оказался сверху, Зоя обвила ногами бедра любовника и вонзила его в себя, открываясь навстречу его страсти и вскрикивая от своей собственной.


* * *


Позже этим же утром, когда молодые люди, известные как мистер и миссис Магиннисы, вышли на палубу, они с удивлением обнаружили, что прямо по курсу их корабля лежит полоса земли.

– Австралия! – воскликнул Коннор и бросился на нос корабля.

– Нет, Ява, – поправил стоящий неподалеку матрос и вытянул руку по направлению к простиравшимся впереди склонам зеленых холмов и заросших густым лесом потухших вулканов.

Вскоре пассажиры «Чатама» узнали, что циклон, продвигавшийся на юг, сильно отнес их корабль в сторону от намеченного курса. Паруса и руль получили повреждения во время шторма, и капитан Арчибальд Гаунт решил, что будет лучше направиться в порт города Джакарта, расположенного на северо-западе острова, чтобы отремонтировать судно и запастись провизией перед тем, как закончить путешествие в Сиднее.

Наследующее утро «Чатам» вошел в глубоководную гавань Джакарты. Это был первый берег, к которому причалил корабль с того времени, как он покинул Индию, и все без исключения пассажиры с восторгом восприняли известие о том, что у них есть возможность сойти на сушу и прогуляться по окрестностям. Суматошный, кишащий жизнью город с его многочисленными каналами, выгнутыми мостами и островерхими домами представлял собой типичный голландский пейзаж. Восточно-индийские земли отошли под контроль голландцев в тысяча шестьсот десятом году, когда они вытеснили оттуда португальцев. С тех пор голландское господство над островом ни разу не ставилось под сомнение, за исключением периода с тысяча восемьсот одиннадцатого года по тысяча восемьсот четырнадцатый, когда Ява была оккупирована англичанами во время войн Наполеона. Сама Джакарта являлась штаб-квартирой Восточно-Индийской компании вплоть до тысяча семьсот девяноста девятого года, когда компания была ликвидирована, и до сих пор оставалась самым большим городом в этом регионе.

После посещения португальской церкви, строительство которой было завершено голландцами в тысяча шестьсот девяносто пятом году и под крышей которой умещался духовой орган невероятных размеров, Коннор и Зоя с удовольствием позавтракали в уютной таверне, выходящей окнами на Сунда Келапа – явайское название залива. Во время завтрака они случайно услышали, как двое матросов за столиком неподалеку обсуждают ситуацию в Кантоне, где иностранная община подверглась блокаде со стороны китайских властей. Поскольку кузен Зои, Росс Баллинджер, представлял в Кантоне торговую компанию своего отца, она заинтересовалась разговором и попросила Коннора узнать как можно больше об этом.

Он на несколько минут присоединился к матросам, затем вернулся к маленькому столику, за которым сидела Зоя.

– Очевидно, китайцы хотят положить конец торговле опиумом в своей стране. Торговцы – включая, полагаю, и твоего кузена —... – он попытался скрыть свое отвращение к остальным членам семьи Баллинджеров, – ... уступили требованию сдать все свои запасы опиума.

– Но Торговая Компания Баллинджера не имеет никакого отношения к опиуму.

Коннор решил не спорить; он слышал достаточно о торговле с Китаем во время путешествия и знал, что практически каждая компания, которая занималась бизнесом в Китае, была так или иначе вовлечена в эту незаконную торговлю. Он также не имел никакого желания вступать в дискуссию о Торговой Компании Баллинджера, понимая, насколько чувствительна Зоя к разговорам на подобную тему. Вместо этого Коннор склонился над столом и, взяв Зою за руку, сказал:

– В Кантоне не было никакого насилия – по крайней мере, до тех пор, пока корабль этих матросов не был послан в Англию.

– Так вот куда они направляются? – спросила Зоя.

– Да. Их фрегат находится на пути в Лондон, чтобы передать рапорт о ситуации в Кантоне и вернуться туда с подкреплением.

– Военными кораблями? – в голосе Зои послышались тревожные нотки.

– Если китайцы не отступят, это, похоже, будет означать войну.

– Господи... – еле слышно пробормотала Зоя, на ее глазах навернулись слезы.

– Нет, не волнуйся за своего кузена. Он всего лишь купец. Китайцы оказывают давление на торговцев, но любое сражение будут вести только с силами Королевского военно-морского флота.

– Именно этого я и боюсь, – объяснила Зоя. – Мой брат... он служит на флоте.

– А, да. Но он же в Калькутте.

– Если понадобится военная помощь, «Лансит» может изменить порт назначения...

– «Лансит»? – перебил Росс. – Твой брат служит на «Лансите»?

– Да. Почему ты спрашиваешь?

– Эти матросы – их корабль называется «Лансит»!

Зоя схватила Росса за руку:

– «Лансит»? На Яве?!

– Они зашли сюда для того, чтобы запастись провизией; утром они поднимут паруса и отправятся в Англию.

– Боже мой! Джулиан... он здесь, в Джакарте!

Не прошло и часа, как Коннора и Зою доставили на борт «Лансита», бросившего якорь на противоположной от стоянки «Чатама» стороне гавани. К тому моменту они уже решили, что какое-то время не будут говорить Джулиану о том, что случилось в Лондоне. Они разыграют из себя мужа и жену и скажут, что проводят медовый месяц и собираются навестить отца Коннора в Австралии – опустив, конечно, такую незначительную подробность, как то, что этот отец заключенный.

Джулиана Баллинджера не предупредили о том, что его сестра находится на борту корабля, и когда он увидел Зою, стоящую на палубе, то чуть было не упал в обморок от изумления. Зоя бросилась в объятия брата, он подкинул ее на руках, закружил вокруг себя и нежно поцеловал.

– Господи Боже мой, моя маленькая сестренка, что ты здесь делаешь?

– Ты никогда не поверишь в то, что случилось! – воскликнула Зоя. Схватив Джулиана за руку, она потянула его туда, где стоял Коннор. – Джулиан, я хочу познакомить тебя с моим мужем, Коннором Магиннисом.

– Мужем? – недоверчиво переспросил Джулиан, переводя взгляд то на Зою, то на Коннора. – Я думал, что ты и Бертье...

– О, мы с ним всего лишь друзья, – перебила Зоя и махнула рукой, как будто желая показать свое безразличие ко всей семье Каммингтонов. – Я наконец-то встретила того, кого смогла по-настоящему полюбить.

Джулиан с удивлением посмотрел на сестру:

– Да, но замужество... и так быстро...

– Нет, не быстро. Тебя ведь так долго не было дома.

– Еще бы! – воскликнул Джулиан. Выдавив на своем лице улыбку, он повернулся к Коннору и протянул ему руку. – Рад с вами познакомиться... Коннор, не так ли?

– Да, – сухо отозвался тот, пытаясь напомнить себе, что человек, которому он в настоящий момент пожимает руку, является не просто младшим братом Остина Баллинджера, но членом семьи Зои.

– Я хочу узнать все об этом – до последней детали, – провозгласил Джулиан.

Он обнял рукой сестру за плечо и повел ее и Коннора в сторону кормы.

– Что слышно о Россе? Ты его видел? – с беспокойством спросила Зоя.

– Насколько я знаю, дела у него идут отлично. По крайней мере, так было до того, как в Кантоне не заварилась вся эта каша.

– Что ты имеешь в виду? Что произошло? С ним что-нибудь случилось?

– Ну, не торопись так, – Джулиан перебил сестру, сжимая ее плечо. – Почему бы нам не присесть вон там? – он указал на ряд скамеек, вытянувшихся вдоль леера кормы. – Я расскажу вам все, что знаю, а вы расскажете мне о том, как вы двое сумели убедить отца и мать дать свое разрешение на ваш брак – и о том, что вы, ради всего святого, делаете на Яве.

Зоя резко остановилась и, подняв голову, посмотрела брату в лицо:

– Я должна знать – с Россом все в порядке?

– Да, у него все отлично – в данный момент он пользуется гостеприимством католической миссии. И к тому времени, как я вернусь назад, уверен, от всей этой неразберихи не останется и следа.

– Но это займет у тебя несколько месяцев – может, даже, целый год.

– Нет. Мы отправляемся в путь завтра, прямо с утра.

– В Кантон? – спросил Коннор. – Мы слышали, что вы собираетесь отплыть в Англию за подкреплением.

– Капитан изменил свое решение и отдал другой приказ. Только что прибыл фрегат «Чатам». Этот корабль поменьше водоизмещением и побыстрее, поэтому именно он доставит наше сообщение престолу, в то время как мы сами вернемся в Кантон.

– Но это же наш корабль, – сказала Зоя.

– На нем мы плывем в Сидней, – добавил Коннор.

– Боюсь, это не так. Наши капитаны встречались незадолго до этого и обо всем договорились. «Чатам» поднимает паруса и отправляется в Англию завтра, мы же возвращаемся в Кантон.

– Но мой отец... – слова застряли у Коннора в горле, он сокрушенно покачал головой и с тоской посмотрел на залив.

Внимательно посмотрев на Коннора и Зою, Джулиан спросил сестру:

– Что все это значит? Вы мне объясните, наконец, что происходит?

Зоя взглянула на Коннора и после того, как он нерешительно кивнул головой, произнесла:

– Давай присядем, – она указала в сторону скамейки у леера. – Все так сразу не расскажешь.

Коннор остался стоять у леера, Зоя же села рядом со своим братом и поведала ему от начала до самого конца всю историю о встрече с Коннором и о причинах, побудивших их отправиться в путешествие, и о связи, существующей между семьями Магиннисов и Баллинджеров. И хотя Зоя рассказала, что лично видела свидетельства, раскрывающие роль Эдмунда Баллинджера в процессе по делу его бывшего делового партнера, она, тем не менее, осторожно избегала упоминания о недавних актах насилия, направленных против Коннора и Грэхэма Магиннисов, и об участии старшего брата и отца во всем этом. Она просто сказала, что суд изменил приговор Грэхэму Магиннису, и тот был отправлен на каторжные работы в колонию в Новом Южном Уэльсе.

Когда Зоя обмолвилась, что они следуют за «Веймутом» в Сидней, Джулиан резко перебил ее:

– «Веймут»? Ты имеешь в виду корабль для перевозки заключенных?

– Да. На нем отец Коннора.

– Но «Веймут»... ты разве не слышала?

– Слышала что? – спросил Коннор. Он подошел к скамейке, где сидели Джулиан и его сестра.

Джулиан поднялся и повернулся лицом к Коннору:

– Мне очень жаль, мистер Магиннис, но «Веймут» затонул во время шторма три дня назад. Это произошло к западу от Кокосовых островов.

– Затонул? – прошептал Коннор, лицо его побелело от ужаса. – Вы уверены?

Джулиан схватил Коннора за руку:

– Нам сообщили об этом сегодня утром. Была подобрана только одна спасательная шлюпка – капитан и остальные члены команды погибли.

– А заключенные? Что с заключенными?

Джулиан нахмурился:

– Они были прикованы к нижней палубе. Боюсь, все они пошли на дно вместе с кораблем.

– Ублюдки! – выругался Коннор.

Его ругательство относилось в равной мере как к Джулиану и остальным членам семьи Баллинджеров, так и к злосчастной судьбе и прогнившей до самого основания системе правосудия, отправившей Грэхэма Магинниса и дюжины других несчастных заключенных навстречу своей смерти. Коннор вырвал руку и быстрым шагом направился вдоль палубы.

Джулиан рванулся было за ним, однако Зоя остановила брата:

– Пусть идет, – вздохнула она. – Ему нужно побыть одному.


* * *


На третье, затянутое туманом утро после того, как затонуло военное транспортное судно «Веймут», Грэхэм Магиннис был разбужен шумом волн, бьющихся о берег. Встав на четвереньки, чтобы не потерять равновесия на крышке люка, он склонил голову набок и прислушался. На самом ли деле они достигли земли, или же это просто игра воображения, воспаленного после трехдневного скитания по океанским просторам без воды и пищи?

– Ридли! Послушай! – крикнул Грэхэм и подергал за ногу молодого заключенного, с которым он делил плот.

Застонав, человек по имени Ридли заставил себя приподняться.

– Ты слышишь это? – спросил Грэхэм, продолжая трясти за ногу товарища по несчастью.

– Какого черта?

– Земля! Я слышу шум прибоя!

Земля оказалась узкой полоской берега небольшого острова, и, когда утренний туман рассеялся, Грэхэм и Ридли направили свой плот прямо к нему. Они причалили к берегу возле большого вспаханного поля. Было волне вероятным, что они попали в английские владения, расположенные где-то к западу от австралийского побережья.

Не имея ни малейшего желания снова оказаться в кандалах, двое заключенных спрятали плот в кустах, растущих вдоль берега, и осторожно двинулись в глубь острова, чтобы выяснить, где же они все-таки оказались. Почти сразу они обнаружили маленький ручеек и на несколько долгих минут припали к воде, наполняя свои желудки живительной влагой. Проведя без пищи целых три дня – и не получая достаточного ее количества до этого на корабле,– Грэхэм и Ридли ощущали теперь острый приступ голода. Поэтому, когда они наткнулись на небольшой, грубо сколоченный фермерский домик, Ридли стал настаивать на том, чтобы забраться в него и взять с собой столько еды, сколько они смогут унести. Грэхэму вовсе не хотелось, чтобы их кто-нибудь видел, тем более, у каждого до сих пор болталось по железному кольцу на правой ноге. Однако Ридли невозможно было переубедить. Понимая, что ему не удастся остановить этого молодого преступника, Грэхэм неохотно поплелся за ним вслед.

Двое мужчин подкрались к домику поближе и осторожно заглянули внутрь через переднее окно. Их взорам предстала довольно скромно меблированная гостиная, за которой располагалась комната, являвшаяся, скорее всего, кухней. Подергав за окно, они обнаружили, что оно не заперто, и, потянув его на себя, забрались в гостиную.

Пройдя через открытую переднюю дверь в кухню, Грэхэм принялся ворошить посуду на полках. Ридли тем временем обнаружил краюху хлеба в ящике на шкафу и, оторвав от нее порядочный кусок, отправил его целиком прямо себе в рот. С большой неохотой он передал хлеб Грэхэму, который также отломил себе немного и положил хлеб обратно на шкаф.

Собирая кое-какие вещи, чтобы взять их с собой в дорогу, они услышали звук приближающихся шагов, и на пороге кухни появился мужчина средних лет, одетый в длинный ночной халат и тапочки. На носу мужчины блестели вставленные в золотую оправу стекла очков. Мужчина увидел Грэхэма, застывшего посреди кухни, но еще до того, как он успел произнести хоть слово, Ридли бросился на него сбоку, сбил с ног и заломил руки за спину.

– Дай мне что-нибудь, чем его можно было бы связать! – прошипел Ридли Грэхэму и, когда тот никак не отреагировал на эти слова, рявкнул: – Какую-нибудь веревку или канат! Живо!

Грэхэм стянул со стола лежавший на нем длинный кусок материи, заменявший скатерть, и бросил его Ридли.

– Отпусти меня! – крикнул в этот момент незнакомый мужчина.

Молодой бандит в ответ туго связал его руки, рывком поднял с пола и с силой ударил по лицу.

– Заткнись! – пронзительно завопил он, когда мужчина снова было открыл рот, и швырнул свою жертву на один из стульев, расставленных вокруг стола.

Шум на кухне поднял на ноги жену хозяина. Ридли встретил ее у двери, держа в руке огромный кухонный нож. Он не стал ее связывать, а просто толкнул спиной в сторону шкафа. Глаза Ридли широко раскрылись при виде грудей, заколыхавшихся под ночной рубашкой задыхающейся от страха женщины. Вовсе не привлекательная, она, тем не менее, была первой женщиной, к которой Ридли прикоснулся за последние пять лет.

– Кто-нибудь здесь есть еще? – гаркнул он, больно выкручивая женщине руки.

– Н-нет! – всхлипнула она, затем замерла, уставившись неподвижным взором туда, где, почти потеряв сознание, сидел за столом ее связанный муж. – Никого!

– Иди проверь! – приказал Ридли Грэхэму. – Пошел! Грэхэм поспешил в другие комнаты. В доме была только одна спальня, в которой рядом с двойной кроватью для родителей стояла колыбель с лежащим в ней младенцем. Грэхэм посмотрел на ребенка и уныло покачал головой, затем вернулся в кухню.

– Их только двое, – солгал он, молясь о том, чтобы ребенок не начал плакать.

– Отлично! – воскликнул Ридли.

Он больше не удерживал женщину, однако все еще угрожал ей ножом. К мужу снова вернулось сознание, и теперь он с ужасом осматривался вокруг.

– У нас теперь достаточно еды, – сказал Грэхэм, пытаясь встать между Ридли и женщиной. – Пойдем отсюда.

– Мы не можем их так просто оставить, – промолвил Ридли. – Как только мы уйдем, они тут же пошлют кого-нибудь по нашему следу.

– Оставь ее... они же ничего нам не сделали, – настаивал Грэхэм, пытаясь сохранить спокойствие в голосе.

Ридли повернулся к старику и прижал острие ножа к его груди.

– Тоже хочешь этого попробовать? – глумливо осклабившись, он поднял руку и пихнул Грэхэма в бок, затем подступил ближе к женщине и провозгласил: – Держу пари, ты хочешь попробовать!

– Ты этого не сделаешь, – запротестовал Грэхэм, обходя бандита сбоку. Он заметил, что муж женщины, несмотря на связанные руки, готов броситься на Ридли, и знаком показал ему подождать. – Мы не должны причинять вред этим людям.

– Почему, черт подери, нет? А что они с нами сделают? Пошлют в Австралию? – ухмыльнувшись, Ридли схватил перед ночной рубашки стоявшей у шкафа женщины и, поднеся нож к воротнику, сделал разрез длиной в несколько дюймов. – Эта пышка попробует сначала меня, а затем вместе с мужем они попробуют моего ножа!

Ридли распорол ткань рубашки дальше, глаза его неподвижно смотрели на обнаженные груди женщины. Он сделал шаг вперед и с силой прижал ее к себе. В тот же момент бандит подскочил на месте, выгнув спину от резкой боли. Отпустив женщину, он повернулся и полными ужаса и удивления глазами посмотрел на Грэхэма. Ноги его подкосились, и он упал на колени.

На расстоянии нескольких футов от бандита стоял Грэхэм. Его правая рука все еще была вытянута вперед, пальцы сжимали нож, с длинного лезвия которого на пол капала кровь. Откуда-то издалека донесся плач ребенка.

– Проклятье! – выругался Ридли. Его голос прерывался клокочущими звуками, исходящими из горла. Он попытался поднять руку с зажатым в ней собственным ножом, однако его пальцы разжались, и нож, звеня и подпрыгивая, покатился по полу. – П-проклятье... – разбрызгивая вокруг смешанную с кровью слюну, еще раз произнес Ридли, затем упал вперед лицом, и с последним вздохом жизнь покинула его.

Грэхэм стоял неподвижно и не отрываясь смотрел вниз, на своего напарника. Ему показалось, что это длится уже несколько часов. Затем кто-то дотронулся до его плеча, и, подняв голову, старик увидел хозяина дома. Мужчина со своей женой подтянули Грэхэма к столу и усадили на один из стульев. Он просидел так довольно долго, пока женщина надевала халат поверх разорванной ночной рубашки и укачивала разбуженного ребенка на руках.

Грэхэм даже и не попытался скрыться; он понимал, что может запросто попасть на виселицу или закончить свою жизнь еще более худшим способом, однако силы покинули его. «Что бы со мной ни сделали, пусть это произойдет быстро, – молился старик. – По крайней мере, пусть этот кошмар закончится».

– Мы не собираемся выдавать вас, – сказал хозяин дома, догадавшись, о чем думает Грэхэм.

– Только не после того, что вы для нас сделали, – добавила женщина, нежно покачивая на руках своего ребенка. – Вы можете оставаться здесь сколько захотите – до тех пор, пока не решите, что вам нужно делать и куда вам нужно идти.

– Но я... я... – Грэхэм поднял голову и посмотрел на мужчину и его жену, в глазах его отразилась вся боль долгих лет отчаянья.

– Мы знаем, кто вы, – сказал мужчина. – Вы с «Веймута», не так ли?

– Откуда вы знаете?

Мужчина указал на железное кольцо, висящее на правой ноге Грэхэма:

– Одна из спасательных шлюпок была подобрана в море. Спасшиеся рассказали, что все остальные утонули.

Пара представилась, как Якоб и Клаудия Хеар, затем Якоб и Грэхэм вытащили тело Ридли и захоронили его на удаленном склоне холма, спускавшемся к воде. Пока они работали, Якоб объяснил, что это – один из Кокосовых островов, представляющий собой пару атоллов. Остров был заселен тринадцать лет назад дядей Якоба, Александром Хеаром, и группой малайских моряков под командованием шотландца по имени Джон Кланис-Росс. Это был редко посещаемый аванпост, с которого велось наблюдение за производством сушеной мякоти кокосов, отправлявшейся в Англию для изготовления там кокосового масла.

Когда работа была закончена, Якоб усадил Грэхэма за кухонный стол и распилил железное кольцо, висевшее на его правой ноге, объявив при этом, что «отныне Грэхэм является свободным человеком».

– Никто не будет искать Грэхэма Магинниса, – добавил затем Якоб, – поскольку он погиб во время крушения «Веймута», в первый день апреля тысяча восемьсот тридцать девятого года.

– А как вы объясните людям мое появление здесь? – спросил старик.

– В этой части земного шара никто не задает лишних вопросов, – заверил его Якоб. – Какое-то время вы проведете здесь со мной и Клаудией, а затем, примерно через несколько недель, мы скажем, что вы наш дальний родственник, который приехал навестить нас на одном из торговых кораблей, бросившим якорь возле острова.

– Ему понадобятся новое имя и документы, – резонно заметила Клаудия.

– Насчет документов я позабочусь, – предложил Якоб. – Что касается имени, то нам лучше по-прежнему называть вас Грэхэмом, так как к этому имени вы привыкли.

Грэхэм покачал головой:

– В Милбанкской тюрьме не существует имен. Я был номером восемьдесят четыре – четырнадцать.

Клаудия подошла сзади к старику и положила руку ему на плечо:

– Вот так мы и будем вас называть.

– Восемьдесят четыре – четырнадцать? – недоуменно переспросил Грэхэм.

– Нет. По названию тюрьмы, в которой вы сидели. Мистер Грэхэм Милбанк. – Клаудия игриво дернула старика за бороду. – Теперь давайте-ка вас хорошенько вымоем, пострижем волосы и уберем эту нелепую бороду. Когда я закончу прихорашивать вас, мистер Милбанк, вы будете выглядеть, как чистокровный вест-индийский купец.

Грэхэм усмехнулся, затем расхохотался.

– Я им и был, – провозгласил он, утирая навернувшиеся от смеха на глаза слезы. – Перед тем, как я угодил в тюрьму благодаря предательству своего друга, я именно им и был – китайским и вест-индийским торговцем!


* * *


Этим же вечером Грэхэм Магиннис стоял в одиночестве на обрыве над водой, глядя на Индийский океан, туда, где солнце только начинало садиться за горизонт. Поверхность океана была невероятно спокойной, и казалось, что оранжевые, желтые и красные пальцы дотрагиваются до синей глади. Грэхэму казалось, что эта переливающаяся рука потянулась к нему, маня его за много тысяч миль через океан, напоминая ему, что наступит день, когда он снова увидит своих детей.

– Да. Я вернусь домой к вам, мои Коннор и Эмелин, – поклялся вслух Грэхэм. Подняв с земли небольшой камень, он швырнул его в океан и услышал всплеск воды. На скулах старика заиграли желваки, ладони его сжались в кулаки. – Я вернусь домой и к тебе тоже, Эдмунд Баллинджер. Я вернусь в Англию и отомщу.


XXI


На берегу возможности человека измеряются его умением стрелять из лука и владением верховой ездой, в то время как моряк должен быть наделен способностью сражаться с водой и на воде. Моряк должен понимать ветра, и облака, и земли, и их очертания. Он должен иметь большой опыт в метании копья при сильном ветре. Он должен знать, как сам бог, как пробиваться сквозь большие волны, управлять своим кораблем и быть всегда готовым к действию. После того, как все его копья были брошены и пронзили врагов, за ними должно вступать в бой его ружье, принося еще больший эффект. Все грохочущие ураганы огненного жара [пороха] достигнут намеченной цели, и когда бы ни встретились на пути пираты, они будут неизменно побеждены. Никакое оружие не минет своей цели. Морские бандиты будут разбиты и повержены в прах, и даже при высоких волнах, когда они захотят обратиться в бегство, они будут преследоваться, ловиться и безжалостно уничтожаться. Таким образом, чудовища, живущие в морских пучинах, останутся спокойными, и море станет совершенно гладким, даже мелкой ряби не будет на нем.

(Император Тао-кунг, из официальных судебных записей, «Пекинские Вести», семнадцатый день, девятый месяц, тринадцатый год его царствования.)


Росс Баллинджер и Фрай Льюис Надал стояли на носу тайпин чуаня[43 - Тайпин чуань – «большая военная лодка»; военная джонка с плоским дном, высокой кормой, квадратным носом и большими парусами; от слов «тайпин» («великая армия, императорские войска») и «чуань» («лодка»).], или «большой военной лодки» – типичной боевой китайской джонки с плоским днищем, высокой кормой, квадратной носовой частью и большими парусами. При длине в сто двадцать пять футов она являлась одним из самых больших кораблей Императорского военно-морского флота. Джонка была выкрашена в красный и черный цвета, с парой нарисованных на носовой части больших глаз. Вооружение составляли три двенадцатифунтовые и три девятифунтовые пушки, расположенные вдоль бортов, и одно девятифунтовое орудие, установленное по центру кормы.

Росс перегнулся через леер и посмотрел на команду из примерно сорока моряков, которые поднимали невероятных размеров парус на главной мачте. Более узкий сверху, чем снизу, и весящий почти три тонны, он был изготовлен из туго переплетенной циновки и поддерживался горизонтальными бамбуковыми реями. Передний парус, уже поднятый и имевший почти такой же громадный размер, также подвешивался к мачте, высота которой не уступала высоте главной. Более скромный по размерам бизань-парус, установленный ближе к корме, висел на тридцатифутовом шесте. Все три мачты были сделаны из соснового дерева, произрастающего в провинции Фучжоу, однако основная мачта отличалась от остальных тем, что была разукрашена полосками красной бумаги, с написанными на них размашистым почерком пожеланиями удачи, такими, например, как: «пусть эта мачта презреет бурю», «пусть свежие ветра дуют в эти паруса со всех сторон света» и «эта мачта подобна полководцу, командующему десятью тысячами воинов».

Глядя на воду, Льюис заметил:

– Только бы нам добраться до Джакарты. Это не должно оказаться такой уж сложной задачей – найти там корабль, отплывающий к берегам Англии.

– А как насчет Мей-ли и сестры Кармелиты? – спросил Росс, поворачиваясь лицом к монаху. – Вам не кажется, что кто-нибудь начнет задавать лишние вопросы?

– Я уже придумал, что ответить насчет Мей-ли; она будет просто еще одной из сестер нашей миссии, сопровождающей меня во время паломничества в Рим, путь которого проходит через Лондон. Я сомневаюсь, что кто-нибудь обратит на них внимание, поскольку их головы будут покрыты апостольниками.

Беседу Росса и Фрая Льюиса прервал подошедший к ним китайский офицер. Офицер поклонился и заговорил с Льюисом, который в ответ кивнул головой и поблагодарил его. Когда китаец удалился, монах сказал Россу:

– С вами хотела бы встретиться Мей-ли.

Росс прошел вдоль палубы к одной из закрытых, расположенных со стороны кормы галерей, где были выделены помещения для племянницы чын-чай та-чэня и ее спутников. Войдя в переднюю каюту, служившую гостиной, Росс поклонился стоящему внутри на страже морскому офицеру, затем прошел к группе черных лакированных стульев, где сидели две китаянки. Сестра Кармелита была одета в свой черный наряд, Мей-ли была облачена в традиционный, отделанный пурпуром халат из синего шелка, полы которого частично закрывали короткие шаровары. Китаянки только что закончили пить чай, и Росс спросил сам себя, не предсказывала ли снова монашка будущее.

Мей-ли не скрывала своего восторга по поводу появления Росса, однако ее глаза выдавали легкое волнение. Сразу почувствовав, что что-то не так, а также заметив мрачное выражение лица монашки, Росс спросил, все ли в порядке.

– Мы не попадем в Англию, – заявила Мей-ли.

Росс с удивлением посмотрел на девушку. В первый момент он подумал, что ей что-то сказал командующий джонкой, однако затем все-таки задал вертевшийся у него на уме вопрос:

– Сестра Кармелита что-то увидела, не так ли?

Мей-ли кивнула в ответ:

– Сестра Кармелита не видеть нас достигнуть Англии.

– Что-нибудь Произойдет по пути туда?

Мей-ли пожала плечами:

– Мы вернемся назад, это точно. Она видеть нас возвращаться в Китай.

– Но почему? Вы уверены в том, что сестра Кармелита не хочет сказать, что это произойдет на обратном пути из Лондона?

– Нет. Она говорить, мы даже не достигнем Явы. Мы возвращаться назад потому, что нам суждено остаться в Китае.

– Нам? И мне тоже?

– Я всегда это знала – с тех пор, как увидела вас. Мой дядя также об этом знать. Он думал, что вам удастся совершить путешествие в Англию и затем вернуться в Китай. Но сестра Кармелита говорить, «для того, чтобы пересечь великую воду, он должен сперва пройти через затемнение света и подняться на гору».

Росс вспомнил разговор в саду верховного правителя, в котором участвовали Мей-ли, Лин Цзе-сю, Фрай Льюис Надал и он сам.

– Ваш дядя также говорил о горе, не так ли? Что это за гора? Где она?

– У нее много имен. Некоторые называют ее Холодной Горой, другие знают ее как Гору Хранящих Спокойствие. Этой горы нет ни на одной карте; вы должны найти ее сами.

– Но это же смешно. Конечно, люди знают...

– Это ваша судьба, Росс, не моя.

Мей-ли опустила глаза. Выражение лица девушки было настолько смущенным, что Россу захотелось подойти к ней и взять за руку. Заставив себя следовать правилам этикета, Росс спросил:

– А какова ваша судьба? Что сестра Кармелита сказала вам об этом?

– Мне? – девушка беспокойно взглянула на монашку, которая, сидела с закрытыми глазами и казалась либо уснувшей, либо глубоко задумавшейся. – Она не говорить обо мне – только о том, что мы вернуться в Кантон, потому как еще не пришло время вам уехать.

– Она сказала вам что-то о вашем будущем, не так ли? – настаивал Росс.

– Сегодня? Нет, я клянусь, – Мей-ли снова отвела глаза.

– Не сегодня – так в первый день, когда мы встретились. Сестра Кармелита прочитала по чайным листьям из вашей чашки и сказала вам что-то такое, что вас обеспокоило, ведь так? – Когда Мей-ли ничего не ответила, Росс спросил: – Что она говорила вам?

Девушка набрала в легкие побольше воздуха и, закрыв глаза, медленно выдохнула. После долгой паузы она робко улыбнулась и снова посмотрела на Росса:

– Она постоянно твердить, что я скоро должна выйти замуж. Но предсказания не всегда сбываются. У меня нет поклонников, и моя семья еще не нашла для меня подходящую пару.

Росс задумчиво потер подбородок:

– Возможно, на вашей судьбе написано, что вы должны сами найти себе мужа.

– В любом случае, ему необходимо вначале получить согласие моей семьи, – осторожно произнесла Мей-ли.

– А этот муж – он непременно должен быть китайцем?

Снова опустив глаза, Мей-ли прошептала в ответ:

– В Китае женщина обязана подчиняться трем мужчинам. До того, как выйти замуж, она подчиняется отцу, затем мужу, а в случае, если останется вдовой,– сыну. Мой дядя, моя семья, да и законы моего народа – все они требуют того, чтобы моим мужем был китаец.

– А как вы сами? Вы тоже этого требуете?

– Я... – не в силах ответить, девушка печально склонила голову.

– А что насчет сестры Кармелиты?... Она не сказала, за кого вы выйдете замуж?

– Она говорить... – Мей-ли внезапно замолчала, бросив на Росса странный, вопросительный взгляд.

– Что? Что она сказала?

– Она не говорить мне – только то, что я выходить замуж дважды.

– Дважды?

– Она говорить, «у тебя быть два мужа – один для души, один для плоти». И мне кажется, что муж для души может быть и не китайцем, поскольку в душе своей мы все являемся единым народом, китайцы мы или фан-куа.

Улыбка Мей-ли была настолько теплой, настолько искренней, что Росс не мог не улыбнуться девушке в ответ. Понимая, что Мей-ли может почувствовать его отношение к ней и что эти его чувства наверняка останутся безответными, Росс, тем не менее, сказал:

– Возможно, когда я открою для себя Гору Хранящих Спокойствие, я взойду на нее, как фан-куа, а спущусь настоящим пайсинем.

Он употребил общее название, относящееся Ко всем китайцам: пайсинь[44 - Пайсинь – «сто фамилий»; общее название китайцев; связано с ограниченным числом официально узаконенных фамилий в Китае, которые перечислены в «Пай-чи-сине» («Книге Фамилий»); от слов «пай» («сто») и «синь» («фамилия»).], или «сто фамилий», означавшее ограниченный список официальных фамилий в Китае.

– Да, Росс Баллинджер, я полагаю, что так и будет. После минутной неловкой тишины Росс произнес:

– Ваш дядя говорил еще кое о чем, когда я в первый раз его встретил. Это прозвучало весьма загадочно – что-то о приближающемся землетрясении, жертвенном вине и о человеке, который строит свой дом, тихий и прочный.

– «Возвышенный человек строит свой дом, тихий и прочный, и ищет свое сердце»?

– Да! – воскликнул Росс. – Точно! Так что же ваш дядя имел в виду под этими словами?

– Они из «Ицзина»[45 - Ицзин (И чинг) – Книга Перемен; система предсказаний, развитая около трех тысяч лет тому назад; от слов «и» («изменять, менять») и «чинг» («священная книга»); альтернативное название – «Чоу И», или «Чоусские Перемены», по имени правителя провинции Чоу, который добавил текст к гексаграммам, разработанным его отцом, королем Веном.], благословенной философской книги, написанной почти три тысячи лет назад. Она используется для гаданий, и предсказание, которое процитировал мой дядя, называется «Чен», или «Молния».

Мей-ли сказала что-то по-китайски сестре Кармелите, после чего та оживленно закивала в ответ и поспешила в соседнюю комнату, служившую спальней для них обеих.

– Я всегда беру с собой экземпляр «Ицзина», Куда бы я не направлялась, – объяснила Мей-ли, когда монашка вернулась из комнаты, держа в руках небольшую книжку в кожаном переплете. – Мой дядя говорить мне, что он попробовал определить ваше будущее до того, как вы с ним увиделись, чтобы посмотреть, насколько благоприятна будет встреча с вами. – Она перелистывала книжку до тех пор, пока не нашла нужную страницу, затем прочитала перевод вслух: – «Молния приносит удачу. Приближается землетрясение – о, нет! Смех слышен – ах, ха! Сотрясение приводит всех в ужас на сотни миль вокруг, но возвышенный человек еще не опрокинул чаши жертвенного вина. Содрогание накатывается за содроганием, но, среди страха и сотрясений, возвышенный человек строит свой дом, тихий и прочный, и ищет свое сердце,» – закончив читать, Мей-ли опустила книгу на колени.

– Я не уверен, что понял вас правильно, – честно признался Росс.

– Оракул, или предсказание, описывать катаклизм, который случаться в чьей-то жизни; он может быть личной или куда большей по масштабам катастрофой, например, войной. И возвышенный человек...

– Просветленный человек, – перебил Росс. – Просветленный человек учится тому, как сохранять спокойствие и не уступать страху – не это ли означают слова о том, что не проливается жертвенное вино?

– Верно, – согласилась Мей-ли. – Но жертвенное вино также относится к его духовному порядку. Во времена великих потрясений он поддерживает свой порядок.

Какое-то мгновение Росс обдумывал слова девушки, затем сказал:

– Ваш дядя также говорил о молнии, увязающей в грязи, и что-то о несчастье, которого можно избежать, предпринимая какие-либо действия.

– Э-э... давайте посмотрим, – пробормотала Мей-ли, перелистывая страницы. – Да, вот оно. Здесь всего шестьдесят четыре оракула, и каждый из них состоит из шести сплошных или разорванных линий. Сплошные линии есть янь[46 - Янь – мужчина, или положительное начало; представляется в Ицзине непрерывной линией; также «солнце, свет».], или мужское, позитивное начало. Разорванные линии – это инь[47 - Инь – женщина, или отрицательное начало; представляется в Ицзине прерывистой линией; также «затемненный, темный».], или женское, негативное начало.

– Я слыхал об инь и янь[48 - Инь-Янь – мужчина и женщина или небо и земля.].

– Вот, например, как выглядит «Чен», – сказала девушка, прочерчивая пальцем на столе перед собой ряд линий. В самом низу она показала сплошную линию, затем две разорванных, еще одну сплошную и, наконец, две дополнительных разорванных линии. – Янь, инь, инь, янь, инь, инь. Когда мой дядя определял ваше будущее, третья и четвертая линии были изменяющимися. Это означает, что они перейдут в свою противоположность. Оракул говорит для третьей линии: «Несмотря на то, что молния приносит ему страдания и приводит его в замешательство, он может оставаться свободным от несчастий, занимаясь делом». Четвертая линия означает: «Молния увязает в грязи, и нарушается гармония всего движения».

– Да, именно эти слова сказал мне ваш дядя. Мей-ли нашла в книге еще одну гексаграмму:

– Теперь посмотрим, что случится с гексаграммой «Чен», когда две ее линии изменятся. Это будет янь, инь, янь, инь, инь, инь. Этот оракул откроет вам часть вашего будущего, – она перевернула еще несколько страниц, затем произнесла: – Вот это: «Минг И»[49 - Минг И – «Поражение Света»; одна из шестидесяти четырех гексаграмм, или предсказаний, Ицзина (Книги Перемен).], или «поражение, затемнение света».

Молодые люди с удивлением посмотрели друг на друга; фраза, которую только что произнесла Мей-ли, в точности повторяла слова, сказанные сперва Лином Цзе-сю, а затем сестрой Кармелитой, когда она говорила о судьбе Росса.

– О чем там написано? – нерешительно спросил Росс. Девушка пробежала глазами по вертикальным столбцам китайских иероглифов, затем перевела прочитанное:

– Солнце тонет в поднебесье. Среди поражения света возвышенный человек укрывает свой собственный фонарь и дает ему возможность сиять.

– Звучит не слишком-то оптимистично, – прокомментировал Росс.

– Может быть, но этот оракул предлагает путь, следуя которым, можно сиять во тьме.

Мей-ли вернулась к началу книги и принялась переводить другие гексаграммы. Как раз в тот момент, когда она перешла к «Чжунь», – «Трудности в Начале» – приглушенный взрыв нарушил тишину, воцарившуюся на борту джонки после обеда. Затем последовал второй раскат, по которому можно было безошибочно определить, что где-то вдалеке стреляет пушка.

Росс бросился через комнату к двери и уже на пороге столкнулся с Фраем Льюисом, спешащим навстречу в сопровождении китайского моряка. Моряк что-то быстро сказал гвардейцу, стоящему на страже.

– Британский военный корабль! – воскликнул Фрай Льюис. – Он только что сделал два выстрела, ядра пролетели прямо над нашими головами!

Мей-ли и сестра Кармелита вскочили со своих мест. Девушка попыталась выйти из комнаты вслед за Россом, однако гвардеец преградил ей путь, объяснив при этом, что женщинам не полагается находиться на палубе во время угрозы начала баталии. Росс обернулся к Мей-ли, показывая знаком, что собирается просто посмотреть на происходящее, и вышел наружу.

На борту джонки царила невообразимая суматоха. Китайские моряки бегали по палубе, вооружаясь луками и ротанговыми щитами или занимая позиции у небольших пушек. Россу с трудом удалось пробраться сквозь толпу к носовой части судна, где его внимание сразу приковал фрегат британского военно-морского флота, стоящий справа по борту на расстоянии около трех сотен ярдов. Корабль был вооружен сорока или пятьюдесятью пушками, расположенными двойными рядами по обеим его сторонам. Над дулами двух передних пушек поднимался легкий дымок, по которому можно было с уверенностью сказать, что именно из этих пушек были сделаны предупредительные выстрелы.

Несколько китайских моряков выбежали на нос джонки, бесцеремонно оттолкнув Росса в сторону. В руках они держали большое, неуклюжее ружье, называемое джингол[50 - Джингол – тяжелый, заряжаемый со стороны ствола мушкет, из которого стреляли лежа или опирая на подставку; использовался в Китае и Индии военными и охотниками на уток; от хиндустанского слова «джанджал».]. Ружье состояло из трубки, шести футов в длину и полтора дюйма в диаметре, прикрепленной к прикладу с курком. В то время, как китайцы встали у конца приклада, один из моряков подкатил к ним большой бочонок с пороховой смесью, приготовленной из двух частей древесного угля, трех частей селитры, десяти частей серы, вымоченной в спирте гаолян[51 - Гаолян – любое злаковое из вида сорго, зерно которого употребляется в пищу, а стебли – для застилки крыш домов, как фураж и топливо; вид алкогольного напитка, приготавливаемого из сока стеблей гаоляна; от слов «гао» («высокий») и «лян» («зерно»).] и высушенной на солнце. Человек, подкативший бочонок, набрал смесь в большой черпак, забрался на подставку рядом с ружьем и всыпал смесь в ствол, используя при этом бамбуковую палку для того, чтобы забить порох на глубину в шесть дюймов. Затем он добавил примерно полторы унции железной дроби и высушенных горошин.

После того, как ружье зарядили, его ствол был опущен и установлен на желобе защитного бортика. Стрелок, называемый «охотником на дичь», поскольку с этим ружьем обычно охотились на диких гусей, поджег тонкую палочку благовоний с помощью кремня, всунул тлеющий фитиль в щель на вершине взведенного S-образного бойка. Затем китаец затолкал свернутый кусок бумаги с порохом в полку ружья через большую дырку на правой стороне. Остальные моряки встали рядом, и «охотник на дичь» навел ружье на цель, ожидая сигнала стрелять.

Росс заметил, что британский фрегат, находящийся теперь уже на расстоянии всего двухсот футов от джонки, быстро приближается, готовясь развернуться бортом к китайскому судну и, возможно, даже сделать залп из бортовых орудий. Росс оглянулся на палубу и увидел, что китайцы торопливо готовят свои пушки к бою. Он подумал, что девяти– и двенадцатифунтовые орудия вряд ли смогут достойно противостоять огневой мощи боевого английского корабля. К тому же, этот корабль был всего лишь фрегатом – чем-то средним между корветом и линкором – в то время, как тайпин-чуань являлся одним из самых главных судов Императорского военно-морского флота.

Поднебесный ужас... – подумал Росс и печально покачал головой.

Фигура командующего джонкой, адмирала Юня, возвышалась возле рулевых, сидящих на большой, приподнятой кормовой палубе. Командующий наблюдал за перемещениями фрегата, возможно, пытаясь определить, был ли сделан первый, предупредительный выстрел британского судна просто для того, чтобы остановить джонку и перейти на ее борт. Росс сомневался в том, что адмирал позволит англичанам попасть на борт своего судна – только не тогда, когда на его ответственности лежала деликатная миссия доставки племянницы чынь-чай та-чэня на Яву.

Адмирал Юнь получил с фрегата ответ на свой вопрос в виде другого двойного залпа. На этот раз ядра упали на воду всего в какой-то сотне футов от того места, где стоял Росс. Очевидно, англичане решили, что китайская боевая джонка находится слишком далеко от дома, и намеревались немного позабавиться с ней.

Решив не дожидаться прямого попадания, адмирал поднял правую руку и дал сигнал стрелять. Росс сделал несколько шагов в сторону от «охотника на дичь», который сперва прицелился, наведя дуло своего ружья, затем плавно нажал на курок. Горящая палочка благовоний ударилась о полку, поджигая порох. Вспышка метнулась через бумажный пыж в переднее отверстие ствола, посылая заряд вперед. Взрыв был ужасным – намного более сильным, чем грохот большинства пушек, выстрелы которых когда-либо слышал Росс, – и сила отдачи опрокинула «охотника на дичь» на спину.

Раздался возбужденный крик, а затем радостные вопли нескольких дюжин китайских моряков, увидевших, что выстрел проделал большую дыру в верхнем парусе на главной мачте фрегата. Это, похоже, заставило англичан одуматься, поскольку почти сразу после выстрела фрегат развернулся правым бортом к джонке, очевидно не желая подходить ближе до тех пор, пока его боковые орудия не будут нацелены на небольшой, но весьма опасный китайский корабль.

Почти сразу после этого к Россу бросился Фрай Льюис Надал, крича о том, что адмирал Юнь не хочет, чтобы пассажиры его судна пострадали, и что Россу следует поскорее покинуть нос джонки. Очевидно, именно на носовую часть должна была обрушиться вся тяжесть следующего залпа фрегата, поэтому адмирал не хотел изменять положение своего судна и подставлять галереи на жилой палубе под возможный огонь противника.

Росс покорно двинулся вслед за монахом к корме, однако задержался, подойдя к главной мачте, на которую с помощью морского фала была поднята странная конструкция. Она представляла собой корзину, нагруженную полудюжиной глиняных кувшинов, в каждом из которых было по два и более отсека. В этих отсеках находился порох, небольшие иглы, железная дробь и какое-то вещество, которое источало при горении особенно отвратительный и удушающий запах. Каждый из этих «вонючих чайников», как их называли, был обернут в кусок ситца. Когда суда сойдутся друг с другом на достаточно близкое расстояние, материя будет подожжена человеком, сидящим на вершине мачты, который затем обрежет фал, рассыпая содержимое корзины над вражеским судном. При благоприятном исходе всей этой операции кувшины ударятся о палубу и расколются, содержимое горящих узлов материи освободится и вызовет такое зловоние, что каждый, кто окажется поблизости, лишится сознания. Кроме того, существовала большая вероятность, что горящие куски ситца подожгут деревянные доски палубы вражеского судна.

Пока один из моряков карабкался на мачту, чтобы занять позицию на ее вершине, Росс проследовал вдоль палубы туда, где адмирал Юнь командовал рулевыми и своими воинами. Адмирал немного развернул джонку, поставив ее правым бортом к фрегату, затем приказал своим людям выстроиться в ряд вдоль противоположного от фрегата борта. Юнь, по всей видимости, собирался совершить дерзкий ход: позволить английскому кораблю сделать залп и разрядить все свои боковые пушки, а затем самому выстрелить в ответ. В то же время он отдал распоряжение барабанщикам бить в свои барабаны. В следующий момент воздух вокруг заполнился гулом барабанной дроби и пронзительным звоном гонгов.

Росс увидел, как над пушками по правому борту фрегата взвились облака дыма, за которыми последовал оглушительный грохот двадцати одновременных выстрелов. Ядра шлепнулись в воду совсем рядом с джонкой, одно из них все-таки угодило в корпус между носовой частью и главной мачтой, проделав зияющую дыру как раз над ватерлинией. Джонка сильно качнулась в сторону, и град деревянных щепок посыпался на палубу. Китайские моряки ни на мгновение не потеряли самообладания. Они укрылись от деревянных обломков ротанговыми щитами, которые были настолько туго сплетены и эластичны, что могли защитить даже от удара мечом или дальнего выстрела из мушкета.

Как только отгремел залп английских пушек, адмирал Юнь поднял свой меч, и моряки все разом бросились к тому борту, который был обращен к фрегату. Некоторые из них занимали позицию возле небольших пушек, другие – натягивали тетиву своих луков. Росс увидел, что джингол уже перезаряжен и установлен на желобе правого борта.

Адмирал дал сигнал рулевому удерживать судно на месте, затем схватил свой меч обеими руками и прочертил его кончиком широкую дугу над палубой. Лучники высоко подняли свои луки и все одновременно отпустили тетиву. Росс был изумлен тем, как далеко полетели их стрелы. Он знал, что китайцы являются подлинными мастерами стрельбы из лука; он даже слышал о том, что легендарный китайский стрелок, Чи Чанг, начал освоение этого искусства с того, что пролежал три года под ткацким станком своей жены, учась не моргать глазами, а следующие три года провел, глядя на крошечную вошь до тех пор, пока она не стала казаться ему величиной с колесо телеги. И все же Росс не предполагал, насколько большой силой обладают китайские воины несмотря на их невысокий рост.

Сразу же после того, как стрелы упали на фрегат, лучники отступили назад, дав дорогу стрелкам из пушек, которые прикоснулись тлеющими палочками к основным отверстиям своих орудий. Пушки выстрелили, заполняя палубу черным едким дымом, при этом две из них даже соскочили со своих деревянных лафетов. Лучники во второй раз отпустили тетиву, снова отступили назад, позволяя пушкам опять дать залп. Затем они побежали к тому месту, где на палубе лежало несколько бочек с маслом. Лучники обмотали и завязали полоски материи вокруг кончиков своих стрел и обмакнули их в масло. Когда два судна сойдутся поближе, они подожгут их и выпустят из луков.

Императорский военно-морской флот извлекал из огня максимальную пользу. На его вооружении состояли небольшие огневые джонки, которые связывались вместе и запускались вниз по течению навстречу вражеской флотилии – обычно это делалось ночью. Моряки плыли рядом с джонками, поджигая их в самый последний момент, и пылающие суда со всего размаху врезались в корабли врага.

Во время шторма подобные огневые джонки не давали большого эффекта, поэтому боевые китайские корабли несли на своем борту другое необычное оружие, называемое «водяным громом». Это оружие представляло собой обыкновенную трубку с отсеком внизу, содержащим заряд пороха, и верхним отсеком, в котором находилась горючая смесь. Несколько подобных трубок имелось на борту той джонки, на которой плыл Росс; когда корабли сойдутся на достаточно близкое расстояние, медленно горящая смесь будет подожжена и трубки запущены по воде в направлении английского корабля. Если очень повезет, их прибьет волнами к борту фрегата до того, как взорвется заряд пороха.

Было ясно, что джонка пытается обогнуть фрегат с тыла, чтобы, возможно, сделать последний залп, а затем, подойдя поближе, пустить в ход более примитивное оружие. Однако несмотря на неплохую идею у адмирала Юня было слишком мало шансов ее реализовать.

Росс оглянулся по сторонам, но нигде не увидел Фрая Льюиса; он решил, что монах находится внутри жилой галереи вместе с Мей-ли и сестрой Кармелитой. Понимая, что ему следует убедиться, все ли с ними в порядке, Росс направился к галерее, однако был остановлен оглушительным залпом всех орудий правого борта фрегата, который был уже на расстоянии менее ста ярдов от джонки. Росс инстинктивно распластался на палубе и почувствовал, как она закачалась и чуть было не раскололась под ним. Несколько пушечных ядер достигли своей цели. Они пропороли боковую обшивку джонки и снесли переднюю мачту, которая после попадания задрожала и рухнула на палубу. Парус, висевший на мачте, повалился на носовую часть джонки, подминая под себя джингол и двух моряков, стоявших рядом с ружьем.

Вокруг посыпались щепки; огромный ворох снастей главного паруса ударился о палубу всего в нескольких дюймах от головы Росса. Юноша услышал вопль откуда-то сверху и, подняв глаза к небу, увидел, что сидевший до этого на мачте китаец падает вниз, сраженный выстрелом из мушкета. Не долетев до палубы, китаец рухнул на корзину с «вонючими чайниками», и они посыпались вниз, ударяясь о деревянный настил в каких-то десяти ярдах от того места, где лежал Росс. Кувшины раскололись, и их содержимое мгновенно воспламенилось – возможно, от тлеющих палочек, которые зажимал в руках убитый китаец. Затем раздалась серия негромких взрывов, и Росс увидел, как два моряка упали, сраженные разлетевшимися во все стороны железными иглами и осколками глины. Сразу после этого клубы густого, удушливого дыма начали заполнять палубу.

Стараясь не дышать, Росс осторожно поднялся на четвереньки и увидел, что джонка объята пламенем – как из-за обстрела, так и из-за взорвавшихся кувшинов. Фрегату, казалось, не было нанесено значительного ущерба, и по мере его быстрого приближения Росс смог разобрать позолоченные буквы на носовой части. Пораженному, Россу удалось пробормотать одно единственное слово: «Лансит!».

С трудом поднявшись на ноги, он оглянулся в сторону жилой галереи, где до сих пор скрывались китаянки. К своему невероятному ужасу, Росс увидел, что верх каюты разбит залпом орудий фрегата, и половина крыши провалилась внутрь.

Под канонаду небольших пушек джонки, ведущих огонь по английскому фрегату, Росс бросился вдоль палубы к галерее, продираясь сквозь паутину перепутанных фалов, нагромождения сломанных рей и обугленных кусков паруса. Услышав откуда-то слева резкий свист, Росс повернул голову и краем глаза успел заметить полосы огня, прочертившие небо – очевидно, лучники выстрелили своими подожженными стрелами в паруса фрегата.

Добежав до галереи, Росс отбросил в сторону сорванную с петель дверь и ввалился в каюту, протирая глаза от дыма и копоти. Слева от него кто-то застонал, он метнулся на звук, пробираясь через сломанные балки и доски крыши и зовя Мей-ли по имени.

– Росс! – раздался крик в ответ. Юноша разглядел в дыму смутные очертания девушки, наполовину скрытые под деревянными обломками. – Я здесь! – закричал Росс, перелезая через огромный полукруглый рангоут, очевидно упавший с мачты и проломивший крышу каюты.

Мей-ли, казалось, была засыпана по пояс, однако, когда Росс подскочил к ней и попытался помочь выбраться из-под обломков, она воскликнула:

– Не меня! Кармелита!

Посмотрев вниз, Росс понял, что обломки в. действительности не мешали Мей-ли. Она стояла на коленях рядом с монашкой, которая, потеряв сознание, неподвижно лежала на полу. Из груди монашки торчал огромный осколок того, что всего несколько минут назад было главной мачтой. Росс схватился покрепче рукой за осколок и, с огромным трудом вытащив его из тела несчастной женщины, отбросил в сторону.

В этот момент снова загрохотали выстрелы пушек и мушкетов, однако на этот раз канонада уже ничем не напоминала организованный залп. Молясь о том, чтобы ядра не попали в каюту, Росс склонился над сестрой Кармелитой и нащупал пульс на ее левой руке.

– Она жива! – радостно воскликнул он, показывая Мей-ли знаком, чтобы она помогла ему поднять монашку с пола.

– Нет, – сказала девушка, осторожно притрагиваясь ко лбу женщины. – Ее позвоночник может быть сломан. Лучше оставить ее там, где она лежит.

Росс и Мей-ли вместе оттащили оставшиеся обломки в стороны от лежащей без сознания монашки, устроив ее настолько удобно, насколько это было возможно, не передвигая ее при этом ни на дюйм в сторону.

В воздухе повисла неожиданная, зловещая тишина. Не было слышно никаких звуков – только топот бегущих по палубе людей и шипение догорающего огня. Очевидно, скоротечная баталия завершилась. Росс, поднявшись, помог Мей-ли встать на ноги.

Дым, заволакивавший все вокруг, рассеялся, и каюта наполнилась мягким, полупрозрачным от пыли светом. Когда Мей-ли подняла голову и посмотрела на Росса, она увидела, что его волосы заляпаны кровью.

– Ты ранен! – вскрикнула девушка.

– Со мной все в порядке, – заверил ее Росс, даже и не подозревавший до этого о своем ранении. – Если, конечно, все в порядке с вами.

– Да, Росс... – Мей-ли хотела было что-то сказать, но он приложил палец к губам девушки, нежно провел ладонью по ее щеке, лаская глазами ее лицо.

Мей-ли подалась назад, ее губы задрожали, когда она увидела блеск разгорающегося огня в этих невероятно голубых глазах. Затем собственные глаза девушки наполнились слезами, она прижалась к Россу, ее губы искали, потом соединились с его губами, ее тело слилось с его телом и растаяло в его нежных объятиях.


* * *


– Что, черт подери, ты там делал? – воскликнул Джулиан Баллинджер. Он стремительным шагом пересек каюту и подошел к своему кузену, стоявшему около иллюминатора: – Это же наши враги!

Он махнул рукой в сторону иллюминатора; за ним, вдоль борта фрегата, покачивалась на волнах джонка, на которой китайские моряки расчищали завалы и производили ремонт, прилагая для этого максимальные усилия, насколько это было возможно под дулами подразделения английских матросов с «Лансита». Пожар уже был потушен, и дыра в корпусе джонки заделывалась китайцем, подвешенным с борта на веревке.

– Ты не понимаешь, – это было все, что ответил Росс на вопрос Джулиана.

– Тогда объясни мне. Ты это сделаешь, потому как тебе, черт возьми, придется давать объяснения Ффисту.

– Прекратить! – скомандовал строгий голос, раздавшийся из-за спины Джулиана.

Обернувшись, тот оказался нос к носу с невысоким, но внушительным офицером с кудрявыми бакенбардами и маленькими, темными глазами:

– Капитан Ффиске... простите меня, но...

– Прекратить, – повторил Ффиске, поднимая руку и заставляя тем самым Джулиана замолчать.

Росс пригляделся повнимательней к человеку, о котором так часто упоминал его кузен. Первая вещь, которая его поразила – это то, как величественно капитан Ффиске держал левую руку на рукоятке самого необычного, самого впечатляющего меча, который Росс когда-либо видел. Росс припомнил, что Джулиан упоминал в своих рассказах этот меч как подарок японского самурая.

– Я думаю, мы знаем, что ваш кузен здесь делает, – заметил Ффиске, его верхняя губа скривилась в подобии улыбки, которую он адресовал лично Россу. – Вы сами нам расскажете, или мне сделать это за вас?

– Я направлялся на Яву, а затем собирался попасть в Англию, – простодушно начал Росс.

– Почему бы вам не поведать лейтенанту Баллинджеру о том, почему вы решили плыть к берегам Англии? – капитан прошел через небольшую каюту и выглянул через иллюминатор, затем повернулся к Россу спиной.

Джулиан вопросительно посмотрел на Росса, и тот, после некоторого колебания, признался:

– Я везу письмо королеве.

– Королеве! Да, осмелюсь сказать, так оно и было! – рявкнул Ффиске, поворачиваясь на каблуках своих сапог.

Он стукнул себя кулаком в грудь. – Но теперь я получу это письмо! И мы еще посмотрим, стоит ли посылать его нашей драгоценной Виктории.

– Это личное послание китайского правительства британскому престолу.

– А вы как раз являетесь представителем престола в Кантоне? – язвительно заметил Ффиске и насмешливо ухмыльнулся. – Если необходимо послать официальное письмо, оно должно быть сперва доставлено генеральному консулу, капитану Чарльзу Эллиоту. – Ффиске сделал паузу, затем снова усмехнулся. – Но он застрял в Кантоне, не так ли? Стал заложником того самого высокопоставленного чиновника, который использовал вас для выполнения своего поручения, – он повернулся к Джулиану. – Я бы сказал, что сейчас ваш кузен работает на китайцев. Я бы назвал это изменой, а вы?

Чрезвычайно обеспокоенный Джулиан ответил: – Я уверен, что Росс даже и не подозревал о том, в чем именно он окажется замешан. К тому же, вы получили письмо, поэтому...

– Письмо и намного более ценный трофей. Не так ли, мистер Баллинджер? – Когда Росс ничего не ответил, Ффиске продолжил: – Мы получили не только письмо высокопоставленного китайского чиновника, но и его племянницу. И когда мы прибудем в Кантон с драгоценной военной джонкой на привязи, мы еще посмотрим, насколько высоко он оценит этот трофей. – Капитан быстрым шагом направился к двери и уже на пороге, обернувшись, сказал резким голосом: – Ваш кузен останется здесь, под домашним арестом. Вы можете навещать его, когда вам заблагорассудится – так же, как и ваша сестра, – хлопнув дверью, Ффиске громко затопал по коридору.

– Сестра? – переспросил Росс, подходя к Джулиану. – О чем это еще он говорит?

– Зоя, – уныло произнес Джулиан. – Мы встретились на Яве. Она направлялась в Сидней, но затем ее планы переменились, она решила вернуться с нами в Кантон. – Он ухмыльнулся: – Она хотела найти тебя, а теперь получается, что ты сам нашел нас.

– Я могу ее увидеть? – нетерпеливо спросил Росс.

– Есть одно обстоятельство... Зоя не одна.

– А кто с ней? Остин?

Джулиан покачал головой:

– Боюсь, она взяла на буксир своего мужа.

– Бертье тоже здесь? – недоверчиво спросил Росс.

– Мне остается только желать, чтобы это было на самом деле так. Мне жаль, мой маленький кузен, но тебе следует приготовиться к еще одному удару. Ну да ладно, пусть Зоя сама тебе все о себе расскажет.

Джулиан направился было к выходу, но Росс схватил его за руку:

– Я... я хочу знать, что случилось со всеми остальными.

– Ты имеешь в виду священника и этих двух китаянок?

– Да. С ними все в порядке?

– Монашка сломала руку, но это заживет. Она сейчас в корабельном лазарете, и священник тоже там – присматривает за ней.

– А девушка? – смущенно спросил Росс.

– Племянница чиновника? Она чувствует себя превосходно. Капитан на самом деле с ней хорошо обращается; в конце концов, она может принести немалую пользу, когда мы снова окажемся в Кантоне.

– Я хочу ее видеть, – нахмурился Росс.

– Да брось ты. Об этом не может быть и речи.

Росс с силой сжал руку своего кузена:

– Я должен ее увидеть, Джулиан. Сделай это для меня.

– Да за каким чертом? Она же просто...

– Это та самая, Джулиан.

– Не понял?

– Я рассказывал тебе о ней. Мей-ли... девушка, которую я встретил в миссии.

Джулиан покопался в памяти, затем на его лице отразилось, что этот поиск завершился успехом:

– Так вот каким образом ты вляпался во всю эту историю! Женщина... я никогда не думал, что ты способен на это, мой маленький кузен, – Джулиан похлопал Росса по плечу. – Ты, в конце концов, можешь оказаться настоящим Баллинджером – если, конечно, тебя сперва не повесят.

– Джулиан, я серьезно. Ты должен устроить мне встречу с Мей-ли.

– Забудь о ней. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вытащить тебя из того дерьма, в котором ты оказался, но даже и не думай просить меня о том, чтобы я своими руками в нем тебя утопил. – Джулиан высвободил руку и вышел в коридор.


* * *


Минутой спустя Джулиан привел в каюту Зою, затем прикрыл за собой дверь, оставив ее наедине с Россом. Вопреки своим переживаниям по поводу случившегося, Росс с искренним восторгом встретил кузину, и на протяжении долгого времени они просто стояли, сжимая друг друга в объятиях.

– О Росс! Я так по тебе скучала, – прошептала Зоя, целуя кузена в щеку, затем подалась немного назад, чтобы рассмотреть его получше. – И ты так возмужал.

Росс выдавил улыбку:

– Мы, англичане, все кажемся немного больше, чем люди с Востока.

– И светлее, – заметила Зоя, потрепав волосы Росса. – Так что же сейчас происходит? Я слышала разные разговоры, но не уловила в них никакого смысла.

– Я бы хотел задать тебе тот же вопрос. Джулиан сказал мне, что ты вышла замуж?

Зоя сделал глубокий вдох, в глазах ее мелькнул страх. Наконец, после долгой паузы, она произнесла:

– Росс, ты знаешь, что я никогда тебе не лгала.

– В чем дело?

– На самом деле я не замужем, хотя я и заставила Джулиана поверить в это, – взяв кузена за руку, Зоя подвела его к паре стульев, которые являлись единственной мебелью, кроме кровати с балдахином. Сев рядом с Россом и по-прежнему не выпуская его руку из своей, она продолжала: – Я все расскажу тебе, но ты должен дослушать меня до конца. Ты мне обещаешь сделать это?

– Конечно.

Зоя начала свой рассказ, подробно описывая каждый из случаев, которые в совокупности заставили ее предпринять попытку попасть в Австралию. С наибольшим трудом ей далась та часть повествования, в которой нужно было говорить об участии их собственных семей во всем том плохом, что было сделано Магиннисам. Несколько раз Росс пытался перебить Зою, но она снова и снова просила его ждать окончания рассказа – пока не описала то, как они с Коннором попали на борт «Лансита», где узнали, что отец Коннора погиб, и решили вернуться вместе с кораблем обратно в Кантон.

– Я знаю, как тяжко думать, что наши отцы могли решиться на что-либо подобное, – сказала Зоя, заканчивая свою историю. – И я не прошу тебя мне верить. Я просто хочу, чтобы ты помог мне скрыть правду.

Долгое время Росс сидел молча. Затем он нежно дотронулся до щеки Зои:

– Я не знаю, во что можно верить, Зоя, а во что – нет. Но я знаю, ты сама веришь в то, о чем говоришь, и готов согласиться с тем, что твои слова могут оказаться правдой. Когда мы возвратимся в Англию, мы вместе все выясним – ты и я.

– И Коннор, – с надеждой улыбнувшись, добавила Зоя.

– Сперва я должен увидеть этого самого Коннора. В любом случае, ему, кажется, удалось отвоевать твое сердце у...

– Росс, ты не ревнуешь, ведь так? – перебила Зоя.

Он усмехнулся:

– Немного, может быть. Но я не говорил о себе. Я хотел сказать о Бертье. И кто бы ни был этот Коннор, если ему удалось отвоевать тебя у такого, как Бертье, он достоин дружбы.

– О, Росс! Я люблю тебя! – воскликнула Зоя, обвивая руками шею кузена.

– Ну, иди, – сказал Росс, игриво отталкивая ее от себя. – Разберись с человеком, который так жестоко затронул честь моего кузена.

– Я сама ее и затронула, – провозгласила Зоя. – Он, похоже, не очень-то рад всему тому, что случилось.

– Я начинаю понимать, что никто из нас не будет рад тому, что случается с Зоей Баллинджер!


* * *


Позже, этой же ночью, когда «Лансит» плыл к берегам Китая, ведя за собой на буксире боевую джонку, Росс услышал стук в дверь. Он едва успел подняться с кровати, прежде чем щеколда замка отошла в сторону и дверь каюты широко распахнулась. Это был Джулиан. Он вошел в каюту и, осторожно оглядываясь через плечо, прошептал:

– Меня могут перевернуть вверх килем за это, но я полагаю, что должен тебе – хотя, кажется, и не помню, за что именно, черт возьми, – от Джулиана сильно несло ромом. Его довольная улыбка говорила сама за себя. – Один час, имей в виду. Я заплатил стражникам за один час; они не позволят ни минуты больше.

Он шагнул в сторону, и в каюту вошла Лин Мей-ли, одетая в черный шелковый халат. Пока девушка подходила к кровати Росса, халат искрился и переливался на свету фонаря, горевшего в каюте.

Голова скрывшегося было Джулиана снова появилась из-за двери.

– Один час, – прошипел он, затем захлопнул дверь и закрыл ее на замок.

Долгое время молодые люди стояли и просто смотрели друг на друга. Затем девушка пошла навстречу объятиям Росса, они прижались друг к другу, ее руки нежно гладили его лицо, его глаза открывали всю глубину его любви.

– Я тоже тебя люблю, – выдохнула Мей-ли, хотя Росс не произнес ни слова.

– Я хочу тебя, – прошептал он, целуя девушку в шею. Его руки погладили ее длинные черные волосы, затем скользнули по плечам вниз, к волнующей крутизне бедер.

Мей-ли нежно пощекотала кончиком языка мочку уха Росса. Она еще сильнее прижалась к нему, когда почувствовала, как его рука гладит ее бедро, поднимается к тонкой талии и обхватывает грудь. Девушка издала тихий стон и откинулась назад в объятиях Росса. Он подхватил ее на руки и уложил на кровать.

– Я люблю тебя, – страстно шептала Мей-ли.

Росс лег рядом с ней и принялся гладить ее бедра и груди, скрытые под тонким шелком халата.

Во время поцелуя, долгого и глубокого, Мей-ли взяла руку Росса в свою и потянула ее вдоль своего тела туда, где еще не бывала рука ни одного мужчины.

– Люби меня, мой муж для души, – простонала она, задыхаясь от наслаждения его прикосновениями.

Неожиданно Росс отпрянул назад, его руки обмякли, и он пробормотал, запинаясь:

– Я... я не... не могу...

– Люби меня, – настаивала Мей-ли, прижимаясь к нему всем телом. – Эта ночь может оказаться нашей последней ночью вдвоем.

– Я хочу больше, чем одну ночь. Я хочу быть больше, чем мужем для души. Я хочу... – слова застряли у Росса в горле, и Мей-ли увидела боль в его глазах.

Они еще долго лежали в объятиях друг друга, не двигаясь и мягко покачиваясь вместе с плывущим по волнам кораблем. Наконец Мей-ли отстранилась от Росса и посмотрела на него, глаза ее были полны слез, мягкая улыбка играла на устах.

– Тогда мы должны подождать, – произнесла она. – Мы будем ждать, пока ты не спросишь его.

– Спрошу кого?

– Моего дядю. Когда мы вернемся в Кантон, ты сможешь просить у него моей руки.

– Но я же фан-куа. Он никогда...

– Как-нибудь мы сумеем его уговорить. Мы найдем выход. – Мей-ли нежно поцеловала Росса в губы.

– В нашей стране есть обычай, – сказал Росс, он соскользнул с кровати и опустился на колени рядом с девушкой. – Перед тем, как мы просим руки девушки у ее отца или дяди, мы сначала спрашиваем об этом саму девушку. – Взяв руку Мей-ли, он поднес ее к своим губам, затем прошептал: – Мей-ли, ты выйдешь за меня замуж?

– Да, Росс Баллинджер. Если мой дядя позволит, я буду твоей женой.


XXII


«Лансит» прибыл в гавань Вампоа первого мая тысяча восемьсот тридцать девятого года. Еще до его прибытия в Кантон из Макао было послано сообщение, и поэтому капитан Чарльз Эллиот и Лин Цзе-сю знали о присутствии на борту британского фрегата племянницы Лина. На самом деле, китайский высокопоставленный чиновник знал об этом до того, как прибыло послание от англичан. Боевая джонка – тайпин чуань – и вся ее команда, включая адмирала Юня, были освобождены из-под стражи по прибытии в Коулунь, после чего адмирал послал курьера в Кантон по суше.

На протяжении всего предыдущего месяца партии ящиков опиума – общим количеством в двадцать тысяч штук – прибывали в условленный заранее пункт на Чунь-пай, остров в Богуа, расположенный в устье реки Кантон. Через два дня после введения в действие начальной договоренности, двадцать седьмого марта, чиновник распорядился, чтобы иностранцам поставили двести пятьдесят голов скота на мясо, и дал разрешение на продажу другого продовольствия. Пятнадцатого апреля, когда были сданы первые четыре тысячи пятьсот пятнадцать ящиков с опиумом, появился приказ, предписывающий всей прислуге возвратиться на фабрики. Однако, несмотря на то, что к двадцать шестому апреля половина ящиков оказалась в руках китайских властей, Лин все еще не выполнил своего обещания разрешить передвижение между Макао и Кантоном.

По прибытии «Лансита» капитан Эллиот установил причину невыполнения обязательства, обусловленного в соглашении. Лин Цзе-сю прислал генеральному консулу сообщение, в котором говорилось, что до того, как будут сняты ограничения на передвижение и ликвидирована блокада иностранного квартала в Кантоне, Лин Мей-ли должна оказаться целой и невредимой в его резиденции. Эллиот и не собирался держать девушку в заточении, однако чувствовал, что может оказаться полезным сперва встретиться с чиновником и еще раз убедиться в том, что освобождение его племянницы приведет к ожидаемому результату.

По требованию Лина Цзе-сю – и вопреки настоятельным возражениям капитана Ффиске – Россу Баллинджеру было позволено присутствовать на этой встрече, чтобы подтвердить, находится ли в добром здравии Мей-ли. В качестве переводчика молодого англичанина сопровождал Фрай Льюис Надал.

Встреча, проведенная в саду верховного правителя, оказалась короткой и результативной, поскольку соглашение было достигнуто очень быстро. Согласно договоренности, Мей-ли должна была получить свободу на следующее утро, второго мая, и в тот же день все ограничения на передвижения должны были быть сняты. Капитан Эллиот дал обещание сдать оставшиеся ящики к середине мая. В качестве ответного жеста Лин Цзе-сю сказал, что уберет всех гвардейцев и снимет блокаду второго мая, хотя предварительное соглашение предусматривало эти действия после сдачи трех четвертей всех ящиков с опиумом.

Помимо всего прочего, на встрече был поднят вопрос о нападении «Лансита» на судно Императорского военно-морского флота. Эллиот утверждал, что это случилось во время периода открытой враждебности между их народами и было инициировано продолжающейся блокадой иностранного квартала в Кантоне. Когда чиновник Лин указал на то, что договоренность о снятии блокады была достигнута задолго до атаки на море, Эллиот продолжал возражать, аргументируя это тем, что «Лансит» поднял паруса до того, как стало известно о соглашении. Корабль и на самом деле покинул гавань Вампоа до официального заявления, но Эллиот был слишком умен, чтобы упоминать о деликатном поручении, переданному капитану Ффиске через Джулиана Баллинджера.

У Лина Цзе-сю вообще не было большого желания оставлять безнаказанным инцидент, произошедший между «Ланситом» и военной джонкой адмирала Юня; одновременно с этим ему не хотелось еще больше углублять конфликт, разгоревшийся между Англией и Китаем. В конце концов, обе стороны сошлись на том, что произошедшее нападение было непреднамеренным. Капитан Ффиске ошибочно принял тайпин чуань за пиратское судно, а затем, осознав свою ошибку, сделал все возможное для того, чтобы оказать помощь пострадавшей джонке, и привел ее назад на буксире в Коулунь. В ответ на молчаливое согласие Лина Цзе-сю с таким объяснением Эллиот обязался распорядиться насчет доставки письма чиновника королеве Виктории. Однако он и не собирался выполнять данное обещание, поскольку был убежден в том, что вся информация о происходящем в Кантоне должна была быть написана его собственным пером.

В завершение встречи, Лин Цзе-сю попросил оставить его наедине с Фраем Льюисом, после чего Росс и капитан Эллиот удалились. Когда двое мужчин остались в саду одни, Лин спросил испанского монаха:

– Я волнуюсь за свою племянницу; с ней на самом деле все в порядке?

– Она, очевидно, довольно подавлена всем происшедшим, однако жива и здорова, – заверил Льюис чиновника, произнеся свои слова на китайском языке.

– А ваша сестра? Я слышал, она ранена?

– Сестра Кармелита является преданным слугой господним. Она уже выздоравливает и скоро сможет вернуться к своим обязанностям в миссии.

– Превосходно! – провозгласил Лин.

Чиновник долгое время молчал, глядя на Фрая Льюиса. Его глаза были одновременно печальными и усталыми. Было видно, что напряженные события последних недель взяли свое. Наконец Лин Цзе-сю произнес:

– Я получил донесение, которое меня очень беспокоит. Мне бы хотелось, чтобы его содержание не достигло ушей молодого англичанина.

Фрай Льюис с удивлением посмотрел на чиновника:

– А в чем, собственно говоря, дело?

– Адмирал Юнь сообщил мне, что... это очень деликатный вопрос...

Обычно невозмутимый и сдержанный Лин Цзе-сю казался на этот раз довольно смущенным. Наконец, овладев переполнявшими его эмоциями, он продолжил:

– Адмирал сообщает, что на борту его судна был нарушен этикет.

– Этикет? – недоуменно переспросил монах.

– Это случилось сразу после нападения на корабль адмирала. Один из его воинов видел мою племянницу и англичанина, и их поведение не соответствовало требуемым приличиям.

– Я уверен, что это было не чем иным, как проявлением чувства облегчения после благополучного окончания обстрела, – попытался заверить Льюис чиновника.

– Возможно, – согласился Лин. – Но поймите, что она моя племянница, и я несу за нее полную ответственность с тех пор, как ее отец ушел в мир иной. Я попросил вас и сестру Кармелиту сопровождать Мей-ли в путешествии, поскольку боялся, что ее невинность будет скомпрометирована.

– Сам я лично не видел ничего такого, что могло быть расценено как несоблюдение приличий. И я уверен, что Росс Баллинджер никогда бы не стал компрометировать...

– Конечно, вы правы, – перебил Лин, махнув рукой. – Но они же так молоды; они не понимают законов, которые движут этим миром. И для девушки ее положения быть вовлеченным в какую бы то ни было интрижку с иностранцем... это просто непозволительно.

– Вы хотите, чтобы я выразил вашу обеспокоенность мистеру Баллинджеру? – спросил Льюис.

– Пожалуй, вам не стоит этого делать, – твердым голосом произнес Лин. – Я уже принял все необходимые меры для предотвращения повторения когда-либо подобной ситуации. Возможно, это моя ошибка, что я позволил Мей-ли дорасти до такого деликатного возраста и не побеспокоился при этом о ее будущем. Зато теперь, когда кризис в Кантоне разрешился, у меня появилось больше времени для того, чтобы уделить соответствующее внимание положению Мей-ли.

Давая понять, что разговор окончен, Лин Цзе-сю поднялся со своего места, и двое мужчин распрощались.


* * *


На следующее утро Мей-ли привезли в Кантон, и блокада была немедленно снята. Росс Баллинджер проводил девушку в особняк верховного правителя, где она тут же попала в объятия своего дяди, который с восторгом убедился в том, что его племянница находится в добром духе и здравии. Чиновник поблагодарил Росса и попросил у него прощения за все беспокойство, которое было ему причинено.

Как раз когда Лин Цзе-сю начал прощаться с англичанином, Мей-ли осторожно произнесла:

– Дядя Цзе-сю, Росс Баллинджер прибыл сегодня сюда для того, чтобы задать один важный вопрос.

– И какой же это вопрос? – поинтересовался чиновник, с любопытством поглядывая то на Росса, то на Мей-ли.

Девушка повернулась к своему спутнику:

– Ты можешь спрашивать.

– Лин Цзе-сю, – начал Росс. – Я пришел просить вас даровать мне свое благословение на то, чтобы я взял в жены вашу племянницу.

Пока Мей-ли переводила его слова, Росс изо всех сил пытался скрыть свое волнение. Его немного успокоило то, что лицо чиновника не потемнело от гнева, когда он дослушал перевод Мей-ли до конца. Более того, чиновник Лин выглядел довольным и на редкость спокойным, когда отвечал Мей-ли.

– Я не удивлен тем, что так все вышло, – сказал он племяннице. – Однако я опечален и уверен в том, что твой отец гоже бы не был этому рад. Твой иностранец хороший человек, но он фан-куа, а ты – пайсинь.

Хотя Росс и не понимал, о чем говорит пожилой китаец на своем языке, ему были знакомы отдельные слова, и теперь его сердце забилось с каждым ударом все сильнее и сильнее.

– А кем будут ваши дети? – продолжал Лин Цзе-сю. – Не является ни приличным, ни дозволительным тебе иметь такого мужа.

– Но я люблю его, – перебила Мей-ли.

– Ты будешь любить своего мужа. И ты будешь повиноваться ему так же, как ты повиновалась своему отцу и теперь повинуешься мне.

– Но у меня нет мужа. Я хочу, чтобы Росс...

– Я уже выбрал тебе будущего мужа. Самый старший сын верховного правителя Нанкина только что окончил учебу здесь, в Кантоне. Завтра ты вернешься с ним в Нанкин и выйдешь за него замуж.

– Замуж? – с ужасом воскликнула Мей-ли. – Но ты же никогда не разговаривал со мной о замужестве!

– Я думал, что с этим можно подождать до окончания всего этого дела в Кантоне, однако теперь вижу, что ошибся – так же я ошибся, оставив тебя на попечение иностранцев. Ты хорошая и умная девушка, и, возможно, я слишком баловал тебя, относясь к тебе, как к своей собственной дочери. Но теперь пришло время тебе стать женой и матерью.

– Но я хочу выйти замуж за Росса Баллинджера.

– А я, может быть, хочу стать императором, – парировал Лин, сохраняя спокойный, ровный голос. – Ты поедешь в Нанкин и выйдешь замуж за того мужа, которого выбрал тебе я. Или не так?

Мей-ли опустила глаза.

Росс не понял того, что было сказано, однако почувствовал, что его просьба осталась не удовлетворенной и Мей-ли не удалось переубедить своего дядю. Он уже было открыл рот, чтобы что-то сказать, однако Лин Цзе-сю заговорил первым, произнеся на ломанном английском:

– Всего хорошего, мистер Баллинджер.

Чиновник поклонился и улыбнулся, затем пошел прочь из сада, давая возможность Россу и Мей-ли наедине попрощаться в последний раз.


* * *


– Я никогда не видела его таким, – сказала Зоя, когда Росс пулей выскочил из гостиной в здании компании «Жардин, Матесон & К» на Речной фактории. – Ты думаешь, он это всерьез?

– О том, что он собирается найти женщину? – спросил Коннор.

– Он сказал, любую женщину.

Коннор попытался скрыть усмешку:

– Не стоит и говорить о том, что может сделать отвергнутый англичанин.

– Пойди за ним, – попросила Зоя.

– Я? Да я же почти его не знаю.

– Я не хочу, чтобы он оставался наедине с самим собой. Он уже и так достаточно выпил сегодня.

– Послушай, Зоя, я был вежлив и учтив с Россом настолько, насколько это было возможно в данных обстоятельствах.

– Он не такой, как его отец.

– Я приму твои слова к сведению. Но пока что я вижу перед собой безрассудного подростка, который оказался достаточно глупым, чтобы позволить себе влюбиться в девушку, получить которую у него с самого начала не было никакой надежды.

– А ты сам разве не был таким? – спросила Зоя, игриво потрепав Коннора по щеке.

– А кто сказал, что я влюблен? – поддразнил Коннор.

– Тогда не делай это ради меня – сделай это потому, что вы с Россом просто два похожих друг на друга глупца.

Коннор вздохнул.

– Все, что только девушка не пожелает, – провозгласил он, целуя Зою в лоб, и подхватил тужурку, висевшую на спинке стула.

Спустившись вниз по лестнице, Коннор быстрым шагом прошел мимо строений торговых представительств и очутился на площади. Этим утром блокада с иностранного квартала была снята, и, хотя Коннор всего лишь несколько часов провел на берегу, он уже знал местность достаточно хорошо, чтобы догадаться, что Росс направился в ближайший переулок, известный под названием Аллея Го. Когда «Лансит» прибыл в Кантон, Джулиан совершил с Коннором небольшую экскурсию и с особым удовольствием показал бар самшу на Аллее Го, упомянув о нем, как о его и Росса любимом месте для проведения попоек.

Пробираясь сквозь массу людей, заполнявших узкую аллею, Коннор пытался вспомнить, какое именно заведение интересовало его. К счастью, этот бар удалось обнаружить сравнительно легко, поскольку перед входом в него собралось около полудюжины английских моряков. Протиснувшись к окну, Коннор заглянул вовнутрь и увидел молодого, светловолосого человека, который, сжимая в руке стакан, сидел за стойкой в компании моряков и торговцев.

Коннор вошел внутрь и хлопнул Росса по плечу:

– Что думаешь насчет того, что я к тебе присоединюсь?

Росс поднял голову и посмотрел на Коннора, затем снова уставился пустыми глазами в стакан с ромом.

– Спасибо. – Коннор знаком попросил бармена принести ему выпить. – Боюсь, тебе придется покрыть мои расходы. Я не имею ни малейшего понятия о том, сколько нужно платить за подобные вещи в Китае.

Ни говоря ни слова, Росс вытащил монету из кармана и швырнул ее на стойку бара.

– Еще раз спасибо, – Коннор взял стакан, который ему подал бармен, и осушил его одним глотком. Через мгновение он понял свою ошибку и чуть было не выплюнул содержимое выпитого стакана на Росса, однако сумел заставить себя проглотить раздирающую горло жидкость, зажав при этом рукой рот для пущей надежности. – Самшу, да? Пожалуй, я надолго запомню это варево, – темные глаза Коннора озорно блеснули.

Бармен тут же появился снова, готовый повторно наполнить стакан, однако Коннор отрицательно покачал головой и произнес:

– Больше не нужно.

Эти слова не произвели на китайца никакого впечатления, он схватил стакан и поспешно налил его до краев.

Коннор попытался было возразить, однако Росс остановил его, сказав:

– Когда вы говорите «нет», они думают, что на самом деле вы просто проявляете вежливость. Если вы действительно не хотите больше пить, прикрывайте в следующий раз стакан рукой сверху.

– Понял, – Коннор поднял стакан и сделал небольшой глоток; и на этот раз ром прошел через его глотку с таким же трудом, что и в прошлый.

– Ну, пойду я наверх, – заявил Росс, опрокинув в рот остатки своей выпивки. – Я не думаю, что вы собираетесь составить мне компанию?

– А ты уверен, что ты хочешь отправиться туда?

– Почему, черт подери, нет? Эти китаянки все одинаковы.

Коннор громко расхохотался.

– Чего это вы? – недоуменно спросил Росс.

– Ты говоришь о китаянках так, как будто все они проститутки,– и все это потому, что Лин Мей-ли согласилась выйти замуж по расчету. Привычки китайцев, конечно, довольно необычны, но я сомневаюсь в том, что в душе их женщины сильно отличаются от английских или любых других.

Росс нервно дернулся на своем стуле и поднял глаза на Коннора:

– Поверьте мне, отличаются.

– А ты, конечно, признанный знаток женщин?

– Ну, а вы? – насмешливо спросил Росс. Коннор сделал еще глоток:

– Кое-что я в этом понимаю.

– Держу пари, что вы говорите правду. – Росс хмыкнул, затем повернулся к стойке бара и заказал себе еще выпить.

– Послушай, я сюда пришел не для того, чтобы с тобой спорить.

– А за чем еще вы могли прийти?

– Твоя кузина – она беспокоится о тебе. Мы оба с ней знаем, как, должно быть, тебе сейчас больно, но...

– Ни хрена вы не знаете, – пробормотал Росс. Одним глотком он осушил свой стакан и с силой стукнул им по стойке.

– Ах ты, маленький ублюдок! – рявкнул Коннор. Он схватил Росса за рукав и одним рывком развернул лицом к себе. – Я не знаю, в чем, черт возьми, твоя проблема, но ты не будешь говорить о Зое такие...

– То, что я сказал, относится только к тебе.

Росс и Коннор несколько секунд просто сидели, уставившись друг на друга, затем Коннор отпустил Росса.

– Послушай, парень, у меня есть немало причин на то, чтобы ненавидеть всех твоих родичей, однако ради Зои я стараюсь этого не делать.

– Не нужны мне твои одолжения, – Росс поднялся со своего стула.

– А я и не собираюсь их делать, – пообещал Коннор. – Ты можешь тут распускать нюни, сколько хочешь. Черт, можешь идти и переспать с этой китайской шлюхой, и доказать себе то, что никак не мог доказать раньше.

– И пойду! – выпалил Росс и бросился к лестнице, ведущей на верхний этаж.

Один из моряков как раз в этот момент спускался вниз, и Росс врезался в него на полном ходу.

– Куда прешь! – рявкнул моряк, хватая его за руку.

Росс вырвался и не долго думая нанес моряку размашистый удар в челюсть. Тот даже не обратил на удар внимания и в ответ выстрелил кулаком в живот Росса. Зашатавшись, юноша не удержался на ногах и с грохотом покатился по ступенькам вниз. Моряк, потирая кулак, неторопливо спустился к подножию лестницы, схватил лежавшего неподвижно на спине Росса за обшлага рукавов и рывком поставил на ноги, так, чтобы можно было ударить его еще раз.

– Довольно! – раздался громкий голос; это быт Коннор.

Отпуская Росса, разъяренный моряк повернулся к Коннору и, не дожидаясь первого удара, послал свой кулак навстречу неожиданному оппоненту. Коннор едва успел избежать удара, пригнувшись вправо, и сам ответил приличным тычком в челюсть. Моряка подобное сопротивление явно застигло врасплох. Он зашатался и сделал пару шагов назад, затем громко выругался и яростно зарычал. Раздумывая над тем, куда бы нанести следующий удар, Коннор решил сперва приложиться кулаком к голове моряка, однако затем остановил свой выбор на более эффективном тычке в живот. Моряк переломился пополам, а правое колено Коннора прикоснулось к его подбородку. Голова моряка резко откинулась назад, он полетел на пол и растянулся рядом с неподвижно лежащим Россом.

Драка, однако, на этом не закончилась. Несколько моряков поднялись со своих мест и надвигались теперь на Коннора. Они уже было вплотную подступили к нему, как вдруг серия оглушительных взрывов расколола воздух. Подумав, что в ход пущено огнестрельное оружие, моряки в мгновение ока выскочили из бара самшу и растворились в толпе, наводнявшей Аллею Го.

Коннор увидел, как из-за стойки бара к потолку поднимается тонкая струйка дыма. Бармен стоял там же и усмехался, подмигивая Коннору. В руках он держал веревку с нанизанными на нее хлопушками – точно такими же, которые он только что поджег и бросил за стойку.

Благодарно кивнув китайцу, Коннор перешагнул через неподвижное тело моряка и опустился на колени рядом с Россом, который уже пришел в себя, но все еще никак не мог восстановить дыхание после удара в живот.

– Ты в порядке? – спросил Коннор.

– Да, – выдохнул Росс.

– Ну, давай-ка я тебе помогу, – Коннор подхватил его сзади под руки и придал телу юноши вертикальное положение.

Дыхание Росса постепенно вернулось в норму, и вскоре он смог выдавить из себя слова благодарности:

– Сп-спасибо т-тебе.

– Давай-ка сматываться отсюда. Я думаю, ты уже передумал идти наверх, не так ли?

Склонив голову на бок, Росс удивленно посмотрел на своего спасителя.

– Не так ли? – настаивал на ответе Коннор.

– А ну-ка, скажи это еще раз.

– Что?

– «Давай-ка сматываться отсюда»... скажи это. Коннор посмотрел на Росса, как на сумасшедшего, затем пожал плечами и повторил:

– Давай-ка сматываться отсюда.

– Проклятье! Мне всегда казалось, что я тебя где-то видел!

– О чем это ты говоришь?

– Когда мы встретились на «Лансите», я подумал, что уже видел тебя раньше, и только теперь вспомнил.

– Что вспомнил?

– Ты тот, кто помог мне в ночь после коронации, когда на меня напрыгнули двое бандитов.

До Коннора постепенно дошло, о чем говорит Росс:

– Так это был ты?

Росс глуповато улыбнулся в ответ.

– И вот я снова помогаю тебе, – провозгласил Коннор. – То есть, если, конечно, ты хочешь, чтобы я помогал тебе. Что скажешь, если мы отправимся назад в «Жардин»? Зоя действительно беспокоится за тебя.

– Очень даже может быть, – Росс уныло глянул в сторону лестницы. – Кажется, я не смогу найти там то, что мне нужно.

– Конечно, нет. Послушай человека, который кое-что в этом смыслит.

Коннор обхватил рукой плечо Росса, и они вдвоем направились в темноту ночи.


* * *


Когда Росс и Коннор вернулись в Речной Дом Номер Четыре, они обнаружили, что Зоя не одна. Рядом с ней сидела сестра Кармелита, рука монашки была уложена на специальную шину, перевязана и подвешена на ремне. Едва Росс и Коннор вошли в гостиную, монашка поспешила к Россу, размахивая листком бумаги, который она держала в здоровой руке. Развернув листок, она прочитала: «Пожалуйста, приходи сразу же – Мей-ли».

Росс передал бумагу Коннору, затем махнул рукой сестре Кармелите, показывая, что он готов идти.

– Я хочу пойти с тобой, – попросила Зоя.

Росс посмотрел сперва на нее, затем на Коннора. Наконец, он согласно кивнул головой, и все трое спустились вслед за монашкой вниз по лестнице, вышли через заднюю дверь на Улицу Тринадцати факторий и направились мимо Дома Консу в сторону католической миссии.

Сестра Кармелита проводила англичан в часовню, где их ждала Мей-ли, стоящая рядом с Фраем Льюисом Надалом у алтаря. Когда девушка увидела идущего по центральному проходу между рядами Росса, она бросилась навстречу ему, из глаз ее текли ручьи слез.

– Любовь моя, – прошептала Мей-ли, оказавшись в объятиях Росса.

На глазах его также навернулись слезы не только из-за того, что он снова увидел Мей-ли, но и потому, что она должна была уехать на следующий день в Нанкин со своим будущим мужем. Росс хотел было что-то сказать – сказать Мей-ли, что она не может так просто оставить его, – однако девушка поднесла указательный палец к его губам и произнесла:

– Я знаю, о чем ты думаешь. Я, действительно, не могу тебя оставить – только не так, – она взглянула на Льюиса, которые в ответ кивнул головой и улыбнулся. – Я хочу выйти за тебя замуж... прямо здесь, сегодня ночью. Фрай Льюис дал свое согласие на проведение церемонии... То есть, если ты хочешь, чтобы я была твоей женой.

– Если..? – пораженно, пробормотал Росс. – О, Мей-ли, ты же знаешь, что я этого хочу.

Он прижал девушку к себе и крепко поцеловал.

По прошествии некоторого времени Льюис вежливо разделил пару и велел пройти к алтарю. Только он попросил молодых встать на колени, как Коннор, прервав церемонию, спросил:

– Фрай Льюис, вы не против того, чтобы обвенчать еще одну пару?

Коннор взял Зою за руку и улыбнулся. Подняв голову и посмотрев Коннору прямо в глаза, Зоя согласно кивнула.

Фрай Льюис поначалу смутился, сомневаясь в уместности второй свадьбы. Он даже не знал, католики ли Зоя и Коннор. Однако он чувствовал любовь, которую они питают друг к другу, и знал, что души молодых людей уже находятся в опасности из-за их близости. Сделав несколько шагов по направлению к Зое и Коннору, монах сказал:

– Я обязан спросить, являетесь ли вы кат... – он запнулся и пожал плечами,– ... христианами?

– Да, – поспешно отозвались молодые люди.

– Тогда объявляю вас мужем и женой, – воскликнул Фрай.

Свадебная церемония длилась недолго. Она была совершена от начала до самого конца на латыни, поэтому никто из венчавшихся не понял ни слова из того, что торжественно произносил монах. Впрочем, никого это вовсе не беспокоило, поскольку все внимание новобрачных было приковано друг к другу и они просто кивали и отвечали так, как просил Льюис. Молодые люди даже не сразу поняли, что церемония окончена, и монаху пришлось объявить им на английском о том, что они уже обвенчаны. Каждая пара поцеловалась, затем обняла другую и поздравила ее. Наконец, Зоя и Коннор двинулись к выходу из часовни, а Росс и Мей-ли остались, для того чтобы провести ночь в миссии, где уже была приготовлена комната для новобрачных.

Когда Коннор и Зоя шли по дороге, возвращаясь назад в комнату, выделенную для них в здании компании «Жардин», Зоя положила голову на плечо мужа и спросила:

– Ты счастлив?

– Я только что женился – разве я могу быть несчастлив? – он провел рукой по длинным, с медным отливом волосам жены.

– Я имею в виду то, каким образом все это случилось – и не только сегодняшним вечером. Я думала о твоей сестре... и о твоем отце. И о том, что я потащила тебя за собой в Китай тогда, как ты мог вернуться назад домой.

Коннор долго не произносил ни слова, затем остановился и повернулся к Зое:

– Да, я скучаю по Эмелин и по Мойше тоже. Но не жалею о том, что приехал сюда, ведь приехал сюда вместе с тобой.

Протянув руку, Зоя ласково погладила Коннора по щеке:

– Я знаю, как сильно ты хотел найти своего отца.

– Да, я хотел, Зоя. По крайней мере, я нашел его и узнал, кем он был. И теперь у меня такое чувство, что он на самом деле не погиб, что он где-то вдалеке, хочет вернуться домой, ко мне и Эмелин.

– Ты тоже хочешь вернуться домой, не так ли? – спросила Зоя.

– Я дома, когда я с тобой, – выдохнул Коннор, заключая Зою в свои объятия.


* * *


Убавив свет настольной лампы, Росс Баллинджер снял камзол и жилет, аккуратно сложил их и повесил на спинку стула рядом с небольшим письменным столиком. Затем он расшнуровал ботинки и, стянув с ног носки, положил все вместе под стул. Росс чувствовал странное головокружение и нервозность, стоя посреди комнаты и ожидая прихода своей молодой жены. Задержав дыхание, он приказал себе успокоиться – сейчас было не время для приступа астмы. Впрочем, астма не беспокоила его даже во время обстрела боевой джонки, напомнил Росс сам себе, поэтому не стоило думать о ней сейчас. С ним не случалось приступов с того самого времени, как он прибыл в Китай. Возможно, это было связано с морским воздухом и мягким климатом. Определенно, Росс смог бы приспособиться к жизни на Востоке, если бы, конечно, это являлось единственной возможностью быть рядом со своей женой.

Подходя к узкой, одноместной кровати, Росс услышал щелчок замка на двери и, оглянувшись, с удивлением уставился на Лин Мей-ли – на Мей-ли Баллинджер,– входящую в комнату. На девушке был надет белый шелковый халат, расшитый золотом, ниспадающий складками к ее ногам. На ней не было традиционных шаровар и сандалий.

Росс не мог не восхититься формами ее прекрасных ножек, глядя, как она закрывает двери и идет к нему. Росс хотел было сказать Мей-ли, как сильно он ее любит, однако все, что ему удалось сделать,– это улыбнуться.

Подойдя к Россу, Мей-ли встала перед ним, развязала шейный платок и бросила его на пол, за ним последовал воротничок, затем Мей-ли принялась расстегивать пуговицы на рубашке Росса, медленно опускаясь от его шеи к поясу.

– Тсс, – девушка поднесла палец к своим губам, вытягивая рубашку из штанов Росса и обнажая его грудь.

Пальцы Мей-ли осторожно исследовали мускулы его рук, груди, скользнули вниз, вокруг пояса, затем поднялись по спине к плечам. Она прижалась Россу, ее голова уткнулась в его шею, ее зубы нежно покусывали мочку его уха.

Росс поначалу даже боялся прикоснуться к своей жене. Наконец, он погладил ее по волосам, и его желание все-таки пересилило страх. Росс опустил руки на плавный изгиб бедер девушки, затем схватил ее за ягодицы и с силой прижал к себе. Страсть Мей-ли передалась и ему, его желание становилось все сильнее и сильнее по мере того, как ее пальцы развязали его пояс, нашли и сжали то, что искали.

– Да! – прошептала Мей-ли, когда руки Росса обхватили ее бедра, скользнули по телу и, лаская каждый его изгиб, освободили единственную завязку у ее шеи.

Шелковый халат мягко, словно подхваченный легким ветерком полетел на пол. Росс поднял Мей-ли на руки, опустил на покрывало кровати и вошел в нее, не переставая ласкать языком напряженные соски ее грудей, упиваясь их необычайным вкусом.

Росс почувствовал, как страсть разгорается все сильнее и сильнее, грозя скоро переполнить его, слишком скоро. Он попытался было отстраниться от Мей-ли, но она еще крепче прижалась к нему, заставляя выплескивать бурный поток, нараставший внутри его, страстно шепча:

– Я люблю тебя, мой муж для души...

– И я люблю тебя, Мей-ли, родная Моя, – вторил ей Росс.

Нежные слова, великолепие любви словно снимали оковы с Росса, он больше не боялся, больше не торопился. Он был частью Мей-ли. Он был ее мужем для души и для плоти. Он был дома.

Они двигались в гармонии, каждый из них брал и отдавал, приближая друг друга одновременно к совершенству тьмы.

Тьма во тьме... ворота к просветлению.


* * *


Призрачный утренний свет едва пробивался сквозь плотные белые занавески, закрывающие окна в небольшой комнате – одной из нескольких комнат в помещении католической миссии. Росс Баллинджер лежал один на узкой кровати, глядя в потолок и улыбаясь при воспоминании о ласковых прикосновениях рук своей жены. Этой ночью они занимались любовью несколько раз, однако Мей-ли успела подняться еще до рассвета. Она умылась, оделась и вышла из комнаты. Мей-ли уже довольно долго отсутствовала, и Росс подумал, что она задерживается, разговаривая с Фраем Льюисом Надалом.

Раздался стук в дверь, и Росс натянул одеяло повыше, поскольку знал, что если бы это была Мей-ли, она вошла бы, не стучась. Двери отворились, и на пороге появилась сестра Кармелита. Она заскочила в комнату и, положив что-то на стол, поспешно удалилась.

Завернувшись в одеяло, словно в халат, Росс прошел к столу и поднял сложенный вдвое листок бумаги. Когда он развернул листок и принялся читать, его руки задрожали:

«Мой драгоценный муж для души,

Я не требую от тебя понимания того, что я сделала; я только надеюсь на то, что ты когда-нибудь простишь меня. Я не воин и тем более не мужчина. Я должна повиноваться воле судьбы. Я не могу изменить то, кем я являюсь, или условия, в которых мне было суждено родиться. Также я не могу отречься от своей семьи и от своего народа, даже ради любви своего сердца. Но ты должен знать: вне зависимости от того, куда заведет тебя жизнь, я всегда буду с тобой, в душе своей и сердце своем.

Поскольку я обязана подчинить себя и свое будущее другому мужчине, я снимаю с тебя, любовь моя, все обязательства, которые ты мне дал. В любом случае ты навеки останешься моим мужем для души. Жизнь будет идти своим чередом, и в конце концов мы встретимся; я уверена в этом настолько, насколько уверена в том, что Китай и Англия находятся под одним небом. Прощай, любовь моя. Твоя жена для души, Мей-ли.»

Росс с ужасом посмотрел на неровные строчки письма. Он бросил невидящий взгляд на одежду, висевшую на спинке стула, затем на закрытую дверь. Он смотрел и видел себя, бегущего по улицам, выкрикивающего имя жены, догоняющего ее, навеки принимая ее в свои объятия и в свою жизнь.

Упав на колени на холодный каменный пол, он крепко прижал письмо к своей щеке, и скупая мужская слеза скатилась на измятый белый лист.


* * *


Мей-ли оглянулась на Пятиэтажную Пагоду, возвышавшуюся над северной стеной Кантона. За стеной раскинулся целый город, и где-то там, у берега реки остался ее муж.

Мей-ли почувствовала, как кто-то легонько дернул ее за руку. Повернув голову, она увидела перед собой незнакомца – молодого человека с приятной внешностью, но, тем не менее, совершенно неизвестного ей. Возможно, он ощутил нежелание Мей-ли разговаривать, так как отпустил ее руку и снова уставился в окно на своей стороне паланкина.

Крытая повозка мягко покачивалась на плечах свиты в двенадцать человек, уносящих Мей-ли и ее будущего мужа на север, далеко от реки, далеко от ее любви. Отвернувшись от окна, Мей-ли положила руку на живот и начала молить господа о том, чтобы семя Росса Баллинджера пустило в ней свои корни.

Мей-ли оглянулась на город в последний раз. «Я всегда буду носить тебя в себе, – прошептала она на языке своего мужа для души. – Будь то во тьме, либо в свете».


ЭПИЛОГ


Двадцать первого мая тысяча восемьсот тридцать девятого года последние из двадцати тысяч двухсот восьмидесяти трех ящиков с опиумом были сданы китайским властям на острове Чуньпай, где чиновник Лин Цзе-сю и приказал их уничтожить. В то же самое время иностранцы начали покидать Кантон, направляясь в Макао, куда они переезжали каждую весну для того, чтобы провести там жаркий летний сезон.

Первого июня Лин Цзе-сю записал в своем дневнике: «Ранним утром я принес жертву Духу Моря, объявил при этом, что я вскоре соберу весь опиум и утоплю его в океанских глубинах, посоветовав Духу сказать морским тварям какое-то время держаться подальше от этого места во избежание осквернения.»

Текст послания, которым Лин пользовался во время выполнения упомянутой в его дневнике церемонии жертвоприношения чы хай-шэнь чэню[52 - Чы хай-шэнь чэнь – Бог Моря.], или богу моря, начинался следующими словами:

«На седьмой день четвертого месяца девятнадцатого года царствования императора Тао-кунга чиновник по особо важным делам, верховный правитель Кингнана и Кьянгси, Лин Цзе-сю с нижайшим почтением предлагает твердую щетину [поросенка] и мягкое руно [овцу], наряду с неразбавленным вином и разнообразными лакомствами Духу Южного Моря и осмеливается, таким образом, обратиться к нему: «Дух, чья добродетель делает его главным из всех Богов, чьи благословенные поступки приводят к открытию и закрытию дверей природы, ты тот, кто смывает все пятна и вычищает все загрязнения... к чему ты создавал барьеры на пути орды иностранных кораблей? Все равно яду было позволено беспрепятственно просочиться, и до сих пор варварский дым заполняет рынок... Обращаюсь к этой громоподобной силе небесного владыки; посланнику, скачущему галопом.»

На острове было приготовлено три неглубоких бассейна, каждый из которых имел размер двадцать пять на пятьдесят ярдов и был наполнен пресной водой из ближайшего ручья. Боковые стенки бассейнов были укреплены деревянными щитами, дно выстелено каменными плитами. Ящики были открыты, и кули перенесли брикеты опиума на ряды деревянных платформ, проложенных поперек бассейнов. На этих платформах брикеты были разбиты на мелкие куски и сброшены в воду. Поверх опиума опустили соль и известняк. Кули залезли по пояс в эту отвратительно пахнущую жидкость и тщательно ее перемешали с помощью деревянных лопат и мотыг. Наконец, полученное месиво было спущено в ручей, который вынес его в открытое море.

Два американских миссионера, наблюдавшие по разрешению китайских властей за уничтожением опиума, были весьма впечатлены тем, что Лин Цзе-сю на самом деле выполнил все свои обещания, несмотря на коррупцию, процветающую в официальных кругах Китая. Один из этих миссионеров позже написал: «Были ли мы когда-либо свидетелями более красноречивого урока, продемонстрированного единством язычников разрозненности христиан?» В циркуляре, печатаемом одной из американских миссий, провозглашалось:

«Братья и сестры Поднебесной, друзья!

На протяжении прошлых десяти лет, те, кто должен был представлять Евангелие, со всей его радостью и всем его светом, на самом деле приносили с собой волны опустошения. Теперь это течение взято под контроль, однако полностью еще не остановлено. Уничтожение китайским правительством двадцати тысяч ящиков опиума, который, в случае его продажи, мог принести в государственную казну доход от десяти до пятнадцати миллионов долларов, еще долго будет расцениваться как поступок, иллюстрирующий сочетание власти, морали и правильных принципов, находящих достаточно места даже в сердцах язычников. Тот путь, благодаря которому опиум попал в руки китайцев, может быть, и неверный, однако представляется невероятным то, что, оказавшись в их распоряжении, он был уничтожен. И что более удивительно – уничтожен полностью.»

Со своей стороны, Лин Цзе-сю был доволен уважительной позицией, занятой английскими купцами. Он писал императору: «Судя по их поступкам, им, кажется, знакомо чувство стыда. В будущем... возможно, они значительно перестроят и усовершенствуют себя».

Лин Цзе-сю был убежден в том, что его действия положили конец кризису и что китайская торговля с началом нового торгового сезона вернется в привычное русло. Однако очень скоро он понял, что англичане, покинув Кантон и Вампоа, не спешат возвращаться туда снова. И когда они все же возвратятся, то приведут с собой Королевские военно-морские экспедиционные силы, для того чтобы раз и навсегда отучить Китай диктовать свои условия британскому правительству. Так начиналось то, что впоследствии стало называться Опиумной войной.


ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА


Несмотря на то, что большинство персонажей, выведенных в романе «Ниже Неба», являются вымышленными, многие другие представляют собой реальные исторические фигуры. Так, Лин Цзе-сю на самом деле был высокопоставленным чиновником, посланным для решения опиумной проблемы, и весьма существенная часть информации о его деятельности почерпнута из его дневников, переведенных Артуром Уэйли. Глава китайского гунхана Го-куа является собирательным образом, воплотившим черты нескольких реальных исторических личностей: Го-куа-отца, Го-куа-сына и двух руководителей гунхана, прозывавшихся Мо-куа и По-куа. Их имена были, на самом деле, комбинацией родового имени и почетного титула «куа», который означал, что эти люди принадлежат к мандаринам девятого, или самого низкого ранга.

Среди англичан в Китае действительно был Джеймс Матесон – один из совладельцев судна «Жардин» компании «Jardine, Matheson & Company», которая до сих пор занимается бизнесом. Роберт Том служил в этой компании писарем и переводчиком. Торговцы Джеймс Иннс и Ланселот Дент также существовали на самом деле. Капитан Чарльз Эллиот – историческая личность. В жизни он был настолько же противоречивым, насколько и известным. В 1842 году он служил английским послом в Республике Техас, где стал близким другом Сэма Хьюстона.

Несмотря на то, что события, приведшие к Опиумной войне, восстановлены как можно правдивее, имел место, однако, и некоторый литературный вымысел. Боя между «Ланситом» и китайской боевой джонкой на самом деле не было, но его описание основано на сообщениях о подобных столкновениях, которые происходили немного позже. И хотя образы Росса и Мей-ли вымышлены, исторически абсолютно точно, что Лин Цзе-сю пытался отправить свое письмо королеве Виктории, посылая его копии через иностранных путешественников, отплывающих в Англию, с тем, чтобы оно не было перехвачено и, возможно, уничтожено представителями Английского правительства в Кантоне.

Письмо сохранилось до нынешних пор в двух вариантах, первый из которых воспроизведен в романе. Этот вариант не попал в Англию, но его пересмотренная и дополненная версия позднее была одобрена императором и отправлена на борту торгового судна «Томас Кутс» в Лондон, где ее опубликовали в газете «Таймс».


* * *


В число книг, которые оказались бесценными при изучении викторианской Англии и Китая времен Опиумной войны, входят:

Chang, Hsin-pao. Commissioner Lin and the Opium War. Cambridge: Harvard University Press, 1964.

Fay, Peter Ward. The Opium War, 1840 – 1842. The University of North Carolina Press, 1975.

Keswick, Maggie, editor. The Thistle and the Jade: A Celebration of 150 Years of Jardine, Matheson & Co. London, Octopus Books Ltd., 1982.

Mayhew, Henry. London Labour and the London Poor. London: Griffin, Bohn, and Company, 1861.

Priestley, Philip. Victorian Prison Lives. London: Methuen & Co. Ltd., 1985.

Waley, Arthur. The Opium War Through Chinese Eyes. London: George Allen & Unwin Ltd., 1958.

Worcester, G.R.G. The Junks and Sampans of the Yangtze. Shanghai: Statistical Department of the Inspectorate General of Customs, 1947.


* * *


Я хотел бы поблагодарить Грегори Тобина, бывшего помощника издателя в «Bantam Books», в настоящее время являющегося главным редактором «Quality Paperback Book Club», который привел меня в «Bantam Books» и до сих пор неизменно одобряет все мои начинания. Спасибо также Ирвину Аппельбауму, Лу Ароника, Тому Дюпре, Тому Биру и остальным ребятам из «Bantam Books».

Особую признательность хотелось бы выразить Марле Рей Энджел, Джорджу Энджелу и всему персоналу «Book Creations Inc.» за постоянную веру и поддержку. Я очень благодарен старшему редактору Памеле Лэппис за мастерское редактирование этого и всех моих предыдущих романов. Она играла ведущую роль на протяжении всего творческого процесса, и я счастлив, что мы с ней являемся не только коллегами, но и друзьями.

И, наконец, я глубоко признателен моим родителям, которые с ранних лет приобщили меня к чудесам нашего многокультурного мира и привили особую любовь к Китаю и его народу. Спасибо также моей жене Конни и моим детям Киве и Юайну за любовь и поддержку. Отдельно благодарю Чунг Фу, где бы он сейчас ни был, за огромную помощь в поисках материала для этой книги.


ИНОСТРАННЫЕ СЛОВА И ВЫРАЖЕНИЯ


Примечание. Все слова являются словами мандаринского диалекта, если не оговорено иное. Большинство мандаринских транскрипций и определений взято из словаря «Mandarin-Romanized Dictionary of Chinese» Д.Макджиливрея, опубликованного компанией «Presbyterian Mission Press», Шанхай, в 1922 году.

Гаолян – любое злаковое из вида сорго, зерно которого употребляется в пищу, а стебли – для застилки крыш домов, как фураж и топливо; вид алкогольного напитка, приготавливаемого из сока стеблей гаоляна; от слов «гао» («высокий») и «лян» («зерно»).

Дао – «путь»; таинство сути даосизма, которое было развито из учений Лао-цзы, жившего в пятом веке до н.э.

Джингол – тяжелый, заряжаемый со стороны ствола мушкет, из которого стреляли лежа или опирая на подставку; использовался в Китае и Индии военными и охотниками на уток; от хиндустанского слова «джанджал».

Джи-ши фы-джан ши-зье – «знания для развития государства и для практического использования в мире»; прогрессивный подход к обучению, включавший в себя взгляд на мир, который не был ограничен рамками Поднебесной Империи.

Джунь – «Трудность в Начале»; одна из шестидесяти четырех гексаграмм, или предсказаний, Ицзина (Книги Перемен).

Джы-дау – «знать»; от слов «джы» («знать») и «дау» («говорить, рассуждать»).

Инь – женщина, или отрицательное начало; представляется в Ицзине прерывистой линией; также «затемненный, темный».

Инь-Янь – мужчина и женщина или небо и земля.

Ицзин (И чинг) – Книга Перемен; система предсказаний, развитая около трех тысяч лет тому назад; от слов «и» («изменять, менять») и «чинг» («священная книга»); альтернативное название – «Чоу И», или «Чоусские Перемены», по имени правителя провинции Чоу, который добавил текст к гексаграммам, разработанным его отцом, королем Веном.

Йинг-Куа – «Возвышенная страна»; китайское название Англии; от слов «йинг» («возвышенный, прекрасный» – выбрано по созвучию с первым слогом слова «England») и «куа» («страна»).

Йуло – китайское кормовое весло, закрепленное на шарнире; от слов «йу» («дергать, трясти») и «ло» («весло») кантонского диалекта.

Кау-тау (или к'о-т'оу) – встать на колени и коснуться лбом земли, как акт поклонения или отдания чести; от слов «к'о» («ударять, бить») и «т'оу» («голова»).

Кои – пресноводный сазан, встречающийся в Азии, обитающий в водоемах и медленных реках, который иногда доживает до большого возраста и достигает огромного веса (япон.).

Комо эста? – «как дела?» (исп.).

Кохонг – члены гильдии торговцев гунхана (кантонизм).

Куа – почетный титул, добавляемый к именам мандаринов девятого, или самого низкого, ранга; отсюда Го-куа, Мо-куа, По-куа.

Куаи-пан – «быстрая деревянная лодка»; пассажирская джонка, сконструированная для достижения максимальной скорости; от слов «куаи» («быстрый, скорый, резкий») и «пан» («доска, борт»); слово «пан» используется для обозначения небольших кораблей, таких, как «сан-пан» (или «сампан») – «три доски».

Кунь-па – «я боюсь»; от слов «кунь» («страх, подозрение, тревога») и «па» («бояться»).

Лао-ху – тигр.

Лао-цзы – основатель даосизма; от слов «лао» («великий») и «цзы» («сын, семя»).

Ли – мера длины, равная приблизительно одной трети мили.

Ма-йонг – китайская игра; четыре человека по очереди тянут и выкидывают пары одинаковых пластинок из поля, закрытого 144 пластинками, до тех пор, пока один из игроков не выигрывает, выкинув последнюю пару; современное название эта игра получила приблизительно с 1920 года от торговой марки Mah-Jongg.

Мей-ли – имя женщины, означающее «прекрасная слива»; от слов «мей» («прекрасная») и «ли» («слива»).

Минг И – «Поражение Света»; одна из шестидесяти четырех гексаграмм, или предсказаний, Ицзина (Книги Перемен).

П'а-лен – «карабкающийся дракон»; длинная, многовесельная лодка, часто использовавшаяся для транспортировки опиума с иностранных судов; от слов «п'а» («ползти, цепляться») и «лен» («дракон»).

Пайсинь – «сто фамилий»; общее название китайцев; связано с ограниченным числом официально узаконенных фамилий в Китае, которые перечислены в «Пай-чи-сине» («Книге Фамилий»); от слов «пай» («сто») и «синь» («фамилия»).

Паланкин – закрытые носилки, поддерживаемые на плечах носильщиков с помощью шестов; ранее использовались в Восточной Азии для перевозки пассажиров, обычно одного человека (португальское «паланкуим», яванское «пе-ланки»).

Перво-чопный – «первоклассный» (пиджин).

Пиджин – «деловой»; язык, используемый китайскими и иностранными купцами и представляющий собой смесь английских, китайских, португальских слов, а также слов из языка хинди.

Рикша (или рикшо) – небольшая двухколесная крытая повозка, предназначенная обычно для одного пассажира, которую тянет один человек; изначально появились в Японии, и название происходит от японского слова «джинрикиша».

Самшу (или самша, или санджао) – вид рисовой водки, крепость которой в те времена усиливалась добавлением табачного сока и мышьяка; также называется перво-чопным ромом; от слов «сан» («три») и «джао» («кипятить»).

Сие-сие – спасибо.

Син луань-пань, юнг чунг-тьен – «Для того, чтобы управлять хаосом, необходимо жестоко наказывать»; девиз правителя провинции Чоу, с которого началась династия Чоу (1150—249 гг. до н.э.).

Тайпин чуань – «большая военная лодка»; военная джонка с плоским дном, высокой кормой, квадратным носом и большими парусами; от слов «тайпин» («великая армия, императорские войска») и «чуань» («лодка»).

Туо-ку кай-син – «поиски в древности разрешения на изменения сегодняшнего дня»; практика, используемая последователями школы «чин-вен».

Фан-куа – «чужеземный дьявол»; термин, используемый китайцами для обозначения всех иностранцев.

Фей-сие – «быстрый краб»; небольшая китайская боевая лодка; от слов «фей» («быстро лететь или идти») и «сие» («краб»).

Фу-чуань – «служебная лодка»; двухмачтовая джонка средних размеров; от слов «фу» («дворец, изобилие») и «чуань» («лодка»).

Хола – привет (исп.).

Хонг – «союз, фирма, гильдия»; коммерческий дом иностранной торговли в Китае; также склад или фактория (кантонизм).

Цзян-Си – «Поднебесье», «Земля Под Небесами», или «Поднебесная Земля»; название, ранее используемое китайцами для упоминания о своей империи; от слов «цзян» («небо, небеса») и «си» («ниже, под»).

Цыа-цанг фан-дзай (также: пиен фан) – «все, что имеется на обед», или «каждодневное питание»; употребление обычной пищи, в противоположность роскошным пиршествам.

Чен – «Возбуждение»; одна из шестидесяти четырех гексаграмм, или предсказаний, Ицзина (Книги Перемен); от слова «чен» («двигать, волновать, трясти»).

Чин-вен – «современный текст» или «последние новости»; реформаторская школа мысли, сторонником которой являлся Лин Цзе-сю.

Чоп – «клеймо» (груз чая, который весь маркирован одним и тем же клеймом, есть «чоп чая»); также «быстрый» (пиджин).

Чоп-палочки – «быстрые палочки» (пиджин).

Чоп-чоп – быстро (пиджин).

Чы хай-шэнь чэнь – Бог Моря.

Чынь-чай та-чэнь – высокопоставленный императорский чиновник, наделенный особыми (неограниченными) полномочиями; от слов «чынь-чай» («посланник империи»), «та» («великий») и «чэнь» («министр»).

Ш'ын-джы – «посланник империи»; от слов «ш'ын» («отдающий приказы, важный») и «джы» («посылать»).

Ян-шинг-дао – Книга Пути; учение Лао-цзы; от слов «ян» («добродетель, доброта»), «шинг», или «чинг» («священная книга»), и «дао» («путь»).

Янь – мужчина, или положительное начало; представляется в Ицзине непрерывной линией; также «солнце, свет».


ПИСЬМО К ЧИТАТЕЛЮ


я

сижу

чашка чая

совсем остывшего

стебель тысячелистника

быстрые палочки на снегу

сгибаясь низко перед садом

слыша Лао-Цзы ах! ха! Ха! смеясь

танцуя в вихре по кругу разбитому на двенадцать частей

высоко поднимая черпак и чашу

умываясь в красоте гор

сжимая расширяющуюся

длину хребта

словно дуга

выгнутому

еще не открыл

глаз чтоб повернуть

их к следу бледной зари

перекатывающийся ветер чернеет

треща по согнутым подо льдом дрожащим ветвям

ожидая молнии о! о! Она приближается – о нет!

Смеющиеся голоса смеются ах! Ха! ха!

нет священного черпака нет чаши

нет снега нет быстрых палочек

нет грохота грома

только ха ха!

Ха ха!

ха!

!


* * *


Очень холодный, но солнечный День в середине января на севере штата Нью-Йорк. Земля покрыта полуметровым слоем недавно выпавшего снега. Только что я спустился вниз после того, как долго копался в черновиках, хранящихся в старом столе, и искал нужное мне стихотворение, которое написал в 1973 или 1974 году, когда мне было немногим больше двадцати. Озаглавленное «Возбуждение (молния, гром)», оно было основано на гексаграмме, или предсказании, с тем же названием из «Ицзина», священной китайской книги, написанной около трех тысяч лет тому назад.

Я всегда чувствовал особое притяжение этой гексаграммы. В предсказании говорилось о том, как просвещенная личность должна поддерживать внутреннее равновесие даже во время катаклизма. По правде говоря, когда я начинал писать роман «Ниже Неба», я хотел озаглавить его «Возбуждение (молния, гром)», однако издатель справедливо заметил, что кто-либо из покупателей в книжном магазине может ошибочно принять роман с таким названием за книгу ужасов. Тогда я изменил заглавие, но вставил в начало книги свой собственный перевод этого предсказания.


* * *


Изначально я собирался написать однотомный роман, в котором прослеживались бы судьбы трех семей на протяжении раннего периода истории Британской колониальной Империи во времена царствования королевы Виктории. Я провел предварительный поиск материала, затем создал черновик объемом в сотню страниц. Этот первый черновик включал в себя описание тридцати персонажей (двадцати трех вымышленных и семи исторически реальных личностей), двадцать четыре из которых вошли в окончательный вариант книги, и детальный синопсис, охватывавший период в четыре года – от коронации королевы Виктории до подписания в 1842 году договора об окончании Опиумной войны.

С самого начала мне следовало понять, что будет сложно вместить такую длинную историю в шестьсот рукописных страниц, заказанных издателем. И когда у меня была готова половина рукописи, охватившая только шестую часть синопсиса, я понял, что меня ждут серьезные неприятности.

К счастью, добрые ребята из «Bantam Books» спасли меня, позволив рассказать в романе «Ниже Неба» историю Росса Баллинджера, его кузины Зои и Коннора Магинниса в период, предшествующий кризису, который положил начало Опиумной войне, а завершить рассказ про годы войны в продолжении романа.


* * *


В настоящее время я работаю над этим продолжением, которое озаглавил «Поражение Света». Так же, как и «Возбуждение (молния, гром)», это название взято из «Ицзина». Тридцать шестой гексаграммой в Книге Перемен является «Минг И», или «Поражение Света», и в ней говорится: «Свет погрузился в землю – образ Поражения Света. Так происходит в жизни возвышенного человека, обладающего великой массой: он укрывает свой свет, но тот продолжает сиять».

В романе «Ниже Неба» Лин Мей-ли процитировала это предсказание Россу Баллинджеру во время их путешествия на борту китайской боевой джонки. Оно и является темой продолжения романа, охватывающего период, во время которого солнце, казалось, действительно начало заходить для Поднебесной Империи.

Когда разразилась Опиумная война, основной урок, который вынес для себя Росс Баллинджер – и, на самом деле, все участники тех событий, – это то, как на протяжении подобного периода разрушений и раздоров влиять на события, происходящие вокруг, не будучи при этом в них вовлеченным и не потеряв, таким образом, самого себя. В начале романа «Поражение Света» Росс обнаруживает, что он потерял не только любимую женщину, но и себя самого. Ему предстоит на протяжении последующих лет среди хаоса и смерти открыть, кто он есть и какую роль он должен играть в разворачивающейся вокруг драме. Зою и Коннора Магинниса ждут их собственные открытия, одно из которых будет угрожать не только их любви, но и им самим.


* * *


Во время работы над романом «Ниже Неба» множество людей спрашивали, что заставило меня решиться написать о Китае и Англии. Что касается Англии, то я провел большую часть своих юношеских лет, путешествуя по Великобритании, и я чувствую глубокую привязанность к этой стране и ее народу. Хотя во мне не течет ни капли британской крови, о которой мне было бы известно, мои дети являются по материнской линии потомками Марии, королевы скоттов.

Благодаря, в основном, моему отцу, Мюррею Блоку, Китай всегда был для меня источником особого очарования. В юности мой отец запоем читал все книги о Китае, которые только мог достать, и всегда мечтал о том, чтобы попасть туда. Будучи призванным на службу в военно-воздушные силы, ближе к концу Второй мировой войны, он с трепетом узнал о том, что его посылают на базу в Китай. Сам он не просил такого назначения и был убежден в том, что если бы все-таки попросил, то командование непременно послало бы его в какое-нибудь другое место.

Поначалу мой отец служил в провинции Сычуань, а по окончании войны был переведен в Бейджин, известный в то время как Пей-пьин, а позднее как Пекин. Когда отец перелетел из Индии в Китай и прибыл в небольшую деревеньку Циньдзинь неподалеку от Чжундо, у него появилось странное ощущение того, что он уже когда-то там был. Звуки, запахи, образы строений и людей – все казалось ему неправдоподобно знакомым. Более того, наша семья уже на протяжении долгого времени полагает, что если бы существовала такая вещь, как реинкарнация, то свою прошлую жизнь Мюррей Блок провел бы в Китае. Первое пребывание в Китае продлилось год, и с тех пор мой отец возвращался туда еще пять раз, посещая с каждым разом все более отдаленные и неизведанные уголки этой страны.

Я вырос в доме, убранном в смешанном английско-китайском стиле, и не помню того времени, когда я не знал бы, как пользоваться чоп-палочками или говорить «сие-сие» прислуге. Моя собственная любовь к Китаю и его народу берет, вероятно, начало от своего рода духовной связи с моим отцом, полностью проявившейся в 1985 году, когда мне посчастливилось провести двадцать пять дней, путешествуя по этой стране вместе с родителями.

В том путешествии нас сопровождали армейский приятель моего отца, Уоррен Брекенридж-младший, или просто Брек, и его жена, Диана. Мне довелось не только увидеть Китай глазами отца, но и посмотреть на самого отца в молодости через призму воспоминаний Брека, который имел сомнительное удовольствие учить Мюррея водить джип повышенной проходимости в декабре одна тысяча девятьсот сорок пятого года на заброшенных дорогах где-то между Пекином и Великой Стеной.

В то время китайцы ездили по левой стороне дороги, подобно англичанам или японцам. Однако первого января одна тысяча девятьсот сорок шестого года – спустя всего неделю после того, как мой отец научился водить машину, – все движение по китайским дорогам было переведено на противоположную сторону. Несмотря на то, что правительство призывало граждан перейти на правостороннее движение, увешав всю страну лозунгами типа «Езди справа вместе с Чан Кай-ши!», перемена вызвала массовое смятение и хаос на дорогах, поскольку рикши[53 - Рикша (или рикшо) – небольшая двухколесная крытая повозка, предназначенная обычно для одного пассажира, которую тянет один человек; изначально появились в Японии, и название происходит от японского слова «джинрикиша».], повозки и моторизованные коляски пользовались обеими сторонами дороги для движения в одном направлении. Когда мой отец в следующий раз залез в джип, он чуть было не задавил добрый десяток местных жителей, и после этого случая Брек неизменно отказывал ему в праве снова сесть за руль. Осмелюсь высказать предположение, что умение Мюррея водить машину до сих пор страдает из-за той давней моральной травмы.

В добавление к признанию проницательности Брека, проявленной во время нашего путешествия, я обязан выразить ему благодарность за предоставление мне большого объема информации о деятельности в Китае торговой компании «Jardine, Matheson & Company».


* * *


Во время своего первого путешествия в Китай я посетил Шанхай, Сучжоу, Уси, Нанкин, Пекин, Сиань, Гуйлинь, Куньмин и Гуанчжоу (Кантон). Наряду с тем, что большая часть приятных впечатлений от путешествия была связана со встречами с дружелюбными, искренними людьми, незабываемыми также оказались пейзажи самого Китая. Одним из моих любимых является вид Ворот Дракона – извилистой дороги, уходящей вверх по стене утеса на высоту сотен футов над озером Дяньчи, что неподалеку от Куньмина. Тропа, часть которой составляют тоннели, вырубленные в твердой скале, соединяет несколько пещер, предназначенных для проведения медитаций, и павильонов, из которых открывается впечатляющий вид на окружающие долины и озера. Тропа была проложена в период между 1781 и 1843 годами последователем учения Дао[54 - Дао – «путь»; таинство сути даосизма, которое было развито из учений Лао-цзы, жившего в пятом веке до н.э.] по имени By Лай-чинг, которому помогали несколько каменотесов.

Великая Стена захватила меня еще больше, и я был особенно тронут, когда фотографировал отца на том же самом месте, где он был сфотографирован в 1945 году. Замечательными оказались и терракотовые статуи близ Сианя, и Каменный лес недалеко от Куньмина. Однако наиболее запоминающимся эпизодом этого путешествия явилось плавание по реке Ли около Гуйлиня, где зародилось искусство китайской живописи в виде самых необычных и прекрасных изображений гор, которые я когда-либо видел.

Через несколько месяцев состоялось второе запланированное путешествие в Китай. На этот раз я проследовал вдоль Великого Шелкового Пути от Кашгара (Каши), что возле границы с Афганистаном, до Сианя. Поездка вдохновила меня на то, чтобы послать Росса Баллинджера домой в Англию не морем, а именно по этому некогда популярному маршруту и, вероятно, на то, чтобы устроить ему по дороге встречу с дао-монахом By Лай-чингом.


* * *


Наряду с любовью к Китаю я испытываю глубокие чувства по отношению к истории – особенно когда изучаю повседневную жизнь людей, живших за столетия до нас. Когда я жил в Сан-Франциско, в середине семидесятых, я начал собирать коллекцию древних книг, а позже обнаружил в себе тягу писать о прошедших временах и событиях, которые меня заинтриговали. Среди моих любимых книг в этой коллекции есть несколько очень старых энциклопедий и прейскурантов на доставку товаров почтой, которые очень помогли мне в исследовании прошлого.

Несмотря на то, что я никогда не изучал специально истории мореплавания, я постепенно собрал материал по этой тематике, включая пару необычных книг, в которых было дано описание сотен джонок и сампанов, плававших во внутренних водах Китая, дополненное подробными чертежами большинства из этих судов. Благодаря этим каталогам я нашел несколько других книг, которые еще окажут мне неоценимую помощь в описании баталий между китайцами и британцами.

Особое восхищение вызывает у меня целительное искусство восемнадцатого и девятнадцатого веков, и я собрал большую коллекцию книг по медицине того времени. Я надеюсь передать этот интерес читателям в романе «Поражение Света» с помощью двух новых персонажей – британского судового хирурга и китайского целителя-травника. Эти персонажи помогут сравнить достижения медицинской науки Востока и Запада той эпохи.

Хотя между двумя названными медицинскими традициями существуют значительные различия, тем не менее обе они находятся на переднем крае развития нового подхода в хирургии. Уже в пятом столетии нашей эры китайцы умели удалять катаракту, причем первое описание этой операции было опубликовано в книге «Вай Тай Ми Яо», или «Официально одобренные медицинские секреты», написанной Ванг Тао в 752 году н.э. Заметьте, что весьма похожая операция была описана в «Трактате по хирургическим операциям» Сэмьюэля Шарпа – книге, которую я недавно приобрел и которая была издана в Лондоне в 1782 году. Любопытно, что наши современные интересы в превентивной медицине отражены в старейшем китайском произведении «Гуань Ди Ней Джинг», или «Медицинские правила Желтого императора». Оно является образцом классической медицинской литературы и представляет собой восемнадцатитомное собрание трактатов, написанных в третьем веке до нашей эры. В настоящее время оно оказывает огромное влияние на «лечение потенциальных болезней». Согласно ему, необходимо приступать к лечению болезни еще до того, как проявились ее симптомы или, образно говоря, копать колодец до того, как захотелось пить.


* * *


Для западного мира Китай всегда казался далекой и очень загадочной страной. Для меня это – место богатейшей культуры и непревзойденной красоты, а населяющие его люди представляются самыми гостеприимными из всех, которых я когда-либо видел. Написав роман о Китае и его народе, я совершил путешествие в своем воображении, и благодарю вас за то, что вы сопровождали меня в этом путешествии. Я приложу все усилия для того, чтобы быть в своем повествовании настолько правдивым с точки зрения истории и культуры, насколько возможно, и заранее прошу прощения, если у меня не всегда это будет получаться. А теперь наиболее важное. Я искренне надеюсь: роман «Ниже Неба» и его продолжение «Поражение Света» смогут хоть в какой-то мере передать восхищение и волнение, которые я испытываю по отношению к Китаю и к тому, что происходило там сто пятьдесят лет назад, и вызвать интерес к этой стране.


* * *


Поскольку я рассматриваю процесс создания романа как сотрудничество автора и читателя, я приглашаю вас писать мне по адресу: «Bantam Books», 1540 Broadway, New York, NY 10036. Я был бы особенно рад узнать ваши собственные истории о Китае или Англии... или о любом другом отдаленном месте, к которому привлечено ваше внимание. И неважно, будет ли это место существовать в реальном мире или же просто в вашем воображении.

– Пол Блок —

Январь 1993


ОБ АВТОРЕ


Пол Блок – уроженец Манхаттана. Вырос в Глен-Кове, на острове Лонг-Айленд. Будучи студентом Университета штата Нью-Йорк, в течение года путешествовал по Великобритании и Испании. В 1973 г. получил ученую степень в литературоведении. Следующие три года провел в Сан-Франциско и Лос-Анджелесе, работая гостиничным служащим, барменом, чистильщиком рыбы, пока, наконец, не стал редактором газеты.

В 1979 г. Блок переехал в город Олбани, штат Нью-Йорк, для того, чтобы занять место помощника редактора городской дневной газеты. Предпочтя вымысел действительности, в 1981 г. поступил на работу в компанию «Book Creations Inc.». Занимал должность главного редактора с 1990 г. вплоть до начала 1993 г., после чего оставил эту компанию ради карьеры писателя. Продолжает сотрудничество с «Book Creations» в качестве литературного консультанта.

Прежде чем «Ниже Неба» («Beneath the Sky») появился в августе 1993 г., свет увидели семь романов Блока. За первыми пятью вестернами, вышедшими под псевдонимами, последовали «Сан-Франциско» и его продолжение, «Обман», изданные под настоящим именем автора компанией «Lynx Books». Продолжение романа «Ниже Неба», озаглавленное «Поражение Света» («Darkening of the Light»), опубликовано в августе 1994 г. Теперь готовится к печати финальная книга трилогии («The Way of Heaven»), которая выйдет летом 1995 года.

Пол Блок живет с семьей в северной части штата Нью-Йорк. Недавно он вернулся из второго путешествия в Китай.


notes


1


Чен – «Возбуждение»; одна из шестидесяти четырех гексаграмм, или предсказаний, Ицзина (Книги Перемен); от слова «чен» («двигать, волновать, трясти»).


2


Джунь – «Трудность в Начале»; одна из шестидесяти четырех гексаграмм, или предсказаний, Ицзина (Книги Перемен).


3


Обыгрывается созвучие английского слова «fist» – «кулак» фамилии капитана (прим. пер.)


4


Тик – вид ткани (прим. пер.)


5


Сие-сие – спасибо.


6


Джы-дау – «знать»; от слов «джы» («знать») и «дау» («говорить, рассуждать»).


7


Лао-ху – тигр.


8


Кунь-па – «я боюсь»; от слов «кунь» («страх, подозрение, тревога») и «па» («бояться»).


9


Йинг-Куа – «Возвышенная страна»; китайское название Англии; от слов «йинг» («возвышенный, прекрасный» – выбрано по созвучию с первым слогом слова «England») и «куа» («страна»).


10


В английском произношении (прим. пер.)


11


Celesta – Небесная (прим. пер.)


12


Planting fields, англ. – засевные поля (прим. пер.)


13


Gaunt, англ. – худой, тощий (прим. пер.)


14


Celeste, англ. – небесная (прим. пер.)


15


Ма-йонг – китайская игра; четыре человека по очереди тянут и выкидывают пары одинаковых пластинок из поля, закрытого 144 пластинками, до тех пор, пока один из игроков не выигрывает, выкинув последнюю пару; современное название эта игра получила приблизительно с 1920 года от торговой марки Mah-Jongg.


16


Чоп-чоп – быстро (пиджин).


17


Куа – почетный титул, добавляемый к именам мандаринов девятого, или самого низкого, ранга; отсюда Го-куа, Мо-куа, По-куа.


18


Пиджин – «деловой»; язык, используемый китайскими и иностранными купцами и представляющий собой смесь английских, китайских, португальских слов, а также слов из языка хинди.


19


Чоп – «клеймо» (груз чая, который весь маркирован одним и тем же клеймом, есть «чоп чая»); также «быстрый» (пиджин).


20


Здесь игра слов: pidgin, пиджин (англ.) – деловой язык, упомянутый капитаном Эйлсом; pigeon, пиджин (англ.) – голубь (прим. пер.)


21


Кохонг – члены гильдии торговцев гунхана (кантонизм).


22


Фан-куа – «чужеземный дьявол»; термин, используемый китайцами для обозначения всех иностранцев.


23


П'а-лен – «карабкающийся дракон»; длинная, многовесельная лодка, часто использовавшаяся для транспортировки опиума с иностранных судов; от слов «п'а» («ползти, цепляться») и «лен» («дракон»).


24


Самшу (или самша, или санджак) – вид рисовой водки, крепость которой в те времена усиливалась добавлением табачного сока и мышьяка; также называется перво-чопным ромом; от слов «сан» («три») и «джаз» («кипятить»).


25


Перво-чопный – «первоклассный» (пиджин).


26


Чынь-чай та-чэнь – высокопоставленный императорский чиновник, наделенный особыми (неограниченными) полномочиями; от слов «чынь-чай» («посланник империи»), «та» («великий») и «чэнь» («министр»).


27


Куаи-пан – «быстрая деревянная лодка»; пассажирская джонка, сконструированная для достижения максимальной скорости; от слов «куаи» («быстрый, скорый, резкий») и «пан» («доска, борт»); слово «пан» используется для обозначения небольших кораблей, таких, как «сан-пан» (или «сампан») – «три доски».


28


Йуло – китайское кормовое весло, закрепленное на шарнире; от слов «йу» («дергать, трясти») и «ло» («весло») кантонского диалекта.


29


Паланкин – закрытые носилки, поддерживаемые на плечах носильщиков с помощью шестов; ранее использовались в Восточной Азии для перевозки пассажиров, обычно одного человека (португальское «паланкуим», яванское «пе-ланки»).


30


Чоп-палочки – «быстрые палочки» (пиджин).


31


Чин-вен – «современный текст» или «последние новости»; реформаторская школа мысли, сторонником которой являлся Лин Цзе-сю.


32


Туо-ку кай-син – «поиски в древности разрешения на изменения сегодняшнего дня»; практика, используемая последователями школы «чин-вен».


33


Джи-ши фы-джан ши-зье – «знания для развития государства и для практического использования в мире»; прогрессивный подход к обучению, включавший в себя взгляд на мир, который не был ограничен рамками Поднебесной Империи.


34


Цыа-цанг фан-дзай (также: пиен фан) – «все, что имеется на обед», или «каждодневное питание»; употребление обычной пищи, в противоположность роскошным пиршествам.


35


Кау-тау (или к'о-т'оу) – встать на колени и коснуться лбом земли, как акт поклонения или отдания чести; от слов «к'о» («ударять, бить») и «т'оу» («голова»).


36


Син луань-пань, юнг чунг-тьен – «Для того, чтобы управлять хаосом, необходимо жестоко наказывать»; девиз правителя провинции Чоу, с которого началась династия Чоу (1150—249 гг. до н.э.).


37


Хола – привет (исп.).


38


Комо эста? – «как дела?» (исп.).


39


Pope, англ. – (римский) папа (прим. пер.)


40


Мей-ли – имя женщины, означающее «прекрасная слива»; от слов «мей» («прекрасная») и «ли» («слива»).


41


Лао-цзы – основатель даосизма; от слов «лао» («великий») и «цзы» («сын, семя»).


42


Фей-сие – «быстрый краб»; небольшая китайская боевая лодка; от слов «фей» («быстро лететь или идти») и «сие» («краб»).


43


Тайпин чуань – «большая военная лодка»; военная джонка с плоским дном, высокой кормой, квадратным носом и большими парусами; от слов «тайпин» («великая армия, императорские войска») и «чуань» («лодка»).


44


Пайсинь – «сто фамилий»; общее название китайцев; связано с ограниченным числом официально узаконенных фамилий в Китае, которые перечислены в «Пай-чи-сине» («Книге Фамилий»); от слов «пай» («сто») и «синь» («фамилия»).


45


Ицзин (И чинг) – Книга Перемен; система предсказаний, развитая около трех тысяч лет тому назад; от слов «и» («изменять, менять») и «чинг» («священная книга»); альтернативное название – «Чоу И», или «Чоусские Перемены», по имени правителя провинции Чоу, который добавил текст к гексаграммам, разработанным его отцом, королем Веном.


46


Янь – мужчина, или положительное начало; представляется в Ицзине непрерывной линией; также «солнце, свет».


47


Инь – женщина, или отрицательное начало; представляется в Ицзине прерывистой линией; также «затемненный, темный».


48


Инь-Янь – мужчина и женщина или небо и земля.


49


Минг И – «Поражение Света»; одна из шестидесяти четырех гексаграмм, или предсказаний, Ицзина (Книги Перемен).


50


Джингол – тяжелый, заряжаемый со стороны ствола мушкет, из которого стреляли лежа или опирая на подставку; использовался в Китае и Индии военными и охотниками на уток; от хиндустанского слова «джанджал».


51


Гаолян – любое злаковое из вида сорго, зерно которого употребляется в пищу, а стебли – для застилки крыш домов, как фураж и топливо; вид алкогольного напитка, приготавливаемого из сока стеблей гаоляна; от слов «гао» («высокий») и «лян» («зерно»).


52


Чы хай-шэнь чэнь – Бог Моря.


53


Рикша (или рикшо) – небольшая двухколесная крытая повозка, предназначенная обычно для одного пассажира, которую тянет один человек; изначально появились в Японии, и название происходит от японского слова «джинрикиша».


54


Дао – «путь»; таинство сути даосизма, которое было развито из учений Лао-цзы, жившего в пятом веке до н.э.