Телестерион [Сборник сюит] Петр Киле Телестерион — это храм посвящения в Элевсинских мистериях, с мистическим действом, в котором впервые обозначились, как и в сельских празднествах, черты театра Диониса. Это было специальное здание в форме кубического прямоугольника, почти как современное, с большой сценой и скамейками для небольшого числа зрителей, подготовленных для посвящения. В ходе действия с похищением Персефоны и с рождением ее сына от Зевса Дионис отправляется в Аид, за которым спускаются в катакомбы под сценой зрители в сопровождении факельщиков, с выходом под утро на берег моря. Посвящение предполагало обретение бессмертия души, как и театр — посвящение в таинства жизни и искусства, в чем и смысл нашего Телестериона. Небольшие отрывки из поэм, трагедий и комедий здесь представлены как сюиты (последовательность танцевальных и музыкальных вариаций, стало быть, и драматических), в которых оживают персонажи из мифов и истории за тысячелетия в звездные часы человечества, словно в самом деле обретшие бессмертие, а с ними и мы на краткий миг земного бытия. Содержание Петр Киле ТЕЛЕСТЕРИОН Сборник сюит Предисловие Телестерион — это храм посвящения в Элевсинских мистериях, с мистическим действом, в котором впервые обозначились, как и в сельских празднествах, черты театра Диониса. Это было специальное здание в форме кубического прямоугольника, почти как современное, с большой сценой и скамейками для небольшого числа зрителей, подготовленных для посвящения. В ходе действия с похищением Персефоны и с рождением ее сына от Зевса Дионис отправляется в Аид, за которым спускаются в катакомбы под сценой зрители в сопровождении факельщиков, с выходом под утро на берег моря. Посвящение предполагало обретение бессмертия души, как и театр — посвящение в таинства жизни и искусства, в чем и смысл нашего Телестериона. Небольшие отрывки из поэм, трагедий и комедий здесь представлены как сюиты (последовательность танцевальных и музыкальных вариаций, стало быть, и драматических), в которых оживают персонажи из мифов и истории за тысячелетия в звездные часы человечества, словно в самом деле обретшие бессмертие, а с ними и мы на краткий миг земного бытия. Сюита из поэмы «Рождение Афродиты и Эрота»               ХОР МУЗ Из Хаоса и Эроса — из двух начал — Впервые зазвучал Любви хорал, С Враждой вступая в перебранку, Как птицы оглашают спозаранку Всю радость бытия в окрест, Им вторят звери из укромных мест,     Охотой заняты кровавой. Вражда могучих покрывает славой.     Таков закон: ликует кровь,     Вражду лелея и Любовь. Лишь племя, слабое, нагое, Мысль обрела на радость и на горе, И восхитилась, как своей мечтой, Влюбленных женщин красотой. В то утро ослепительная пена Явилась в море, как из плена     Могучих бурь и волн     Спасенный радугами челн, Точней, купальщицы предивной, Нагой, лежащей на дельфине, Со взором, устремленным ввысь, Где, куверкаясь, бог Гефест повис, В сетях из золотых тончайших нитей, На смех и восхищенье Афродите, С ее красой пленительно-прелестной, Что бог спустился к ней, как за невестой. Смеясь, богиня приняла его: В любви ее природы торжество! I Вот как Гефест, вставая спозаранку, Когда все боги спали на Олимпе, Спеша на кузницу, вдруг пошатнулся, Завидев в море женщину нагую, Неописуемой красы и неги, Упал нарочно, не боясь разбиться, — Он смастерил невидимые сети Из нитей золотых на всякий случай, — С тем оказался он в сетях Киприды, Ее любви и женственности нежной, И рук, и ног, и восхищенных глаз, И плеч, и грудей — прелестей соблазн, И живота, и туловища — радость, И черных волосков, ведущих к тайне, Пугающей и вожделенной столь, Как жизнь и смерть и как сама любовь. В то утро был зачат Эрот, отметим. Когда же на Олимпе разгласилось Известье о рожденьи Афродиты, Возрадовались боги и сошлись На пир в честь прародительницы всех И вся, всего живого, вечно юной Богини и любви, и красоты, Прелестной женственности воплощенье, Влекущей тайной нежности и счастья. Арес теснил Гефеста, Зевс играл Нависшими бровями, помавал, Давая тайный знак, знакомый Гере, И та над ними рассмеялась: «Боги! Напрасно вы стараетесь, Гефеста Поздравить время, он женился, к счастью, Пока вы спали». — «Да, на ком? Ну да? Ужель Гефест взял в жены Афродиту?! Наш хромоногий виночерпий и…» Расхохотались боги, сотрясая Чертоги Зевса, весь Олимп и небо, Как описал еще Гомер картинно. А с ними рассмеялся и Гефест, Беззлобно весел, над своей удачей. В досаде Афродита осердилась: «Ах, так! Ну, погодите! У меня Родится сын, которому подвластны Все будут, все живое, даже боги!» Угроза лишь усилила веселье Богов беспечных, кроме Зевса. Он, Прознавши, что угроза не пустая, Велел сынишку Афродиты сбросить, Как только он родится, прямо в Тартар. Гефест прознал о повеленьи Зевса, Но Афродита только рассмеялась. Сошедши тайно в лес густой на  Кипре, Среди зверей богиня разрешилась Эротом юным, Эросом древнейшим, Кому подвластно все живое в мире. Младенца выкормили львицы, две, Со старой молодая; он возрос, Ребенком малым оставаясь, ясно, Чтоб Зевс не испугался  за себя, За власть свою над миром и богами, А у Эрота власть совсем иная. II           ХОР МУЗ У львиц Эрота подобрали нимфы. Младенчество провел он с ними     В пещере, освященной им, С тех пор известной как пещера нимф, С источником священным для влюбленных, С купаньем в нем, как таинством сведенных     Для мук и радостей любви,     Ликующей, как песнь, в крови. А с нимфами водились там сатиры, Так сообща Эрота и растили, С тимпанами — веселье через край     И непотребства невзначай.     Затем явились и Хариты,        Из свиты Афродиты. Эрота привечал и Феб, явившись Как Мусагет, в сопровожденьи Муз, С колчаном стрел и с луком за спиной, Привлекших взор мальчонки, как игрушки, Каких он захотел иметь до слез И криков, столь истошных, до Олимпа, Что Афродита бросилась к Гефесту, Впервые в кузницу его пришла И попросила сделать сыну стрелы И лук, игрушечные, как у Феба, О чем он молит, исходя слезами, Наш сын, неприхотливый столь всегда. «Какое горе! — рассмеялся мастер. — Я думал, что мне смастерить для сына, Чья участь вечно юным оставаться? Вот лук, колчан со стрелами в избытке, Из золота, невидимы в полете, И для защиты, и для нападенья, Без опасения кого убить». «Чудесно, бог-кузнец, великий мастер! — Возрадовалась Афродита, тут же Касаясь пальцами, на загляденье, Всей купы стрел с укусом знойных пчел. — Вот это да! Я тебя люблю! Коснись-ка острия с моею кровью И запылаешь ты ко мне любовью». «И правда! Но и так тебя люблю!» — Вскричал Гефест, качнувшись к Афродите. Призвала Афродита на Олимп С детишками другими и Эрота, Вручила лук и стрелы от Гефеста, И он возликовал, пуская стрелы В кого попало. Боги догадались, Чей это сын, и власть его желанна, Как первосущность Афродиты древней И вечно молодой на радость всем. Ее посланцем служит бог Эрот, Проказник с виду и ребенок малый, Но он сведущ в науках, в колдовстве, Учился он всему у нимф и Муз, По воле Феба, как его питомец, Он полон тайных грез и дум, мудрец, И устремлений к женской красоте, Как к первообразу любви и счастья, Что воплощает мать его, богиня, Первопричина счастия земного.             ХОР МУЗ С рожденьем Афродиты и Эрота Чудесно осветилась вся природа, Как синева небес во все края, Сияющей красою бытия. Леса и гор вершины в блеске снега Обвеяны ликующею негой, Как по весне, все расцветает вновь, С волненьем жизни, что и есть любовь. И хор поэтов, как и хор пернатых, Природу славит, как свои пенаты,     С признаньями в любви стихом     И с поздравлениями с Днем Рожденья Афродиты и Эрота     Издревле нынешнего года! Сюита из трагедии «Орфей и Эвридика» Пещера нимф. Лужайка среди скал склона горы, покрытой лесом; вход в пещеру, часть пещеры c источником, образующим озеро. Орфей и Эвридика, искупавшись в священном источнике, со смехом от волнения выбегают на лужайку, где под кустами поспешно одеваются: он — в белый хитон, она — в пурпурную тунику.                 ЭВРИДИКА Послушай, что случилось? День все длится? Или всю ночь в источнике купались?                    ОРФЕЙ Купались мы недолго; холодна Вода в пещере, кажется бездонной, И в страхе утонуть я все всплывал Из бездны — не внизу, а в небесах, Где мы, как птицы, возносились к свету.                 ЭВРИДИКА Мы там, как птицы, возносились к свету?                     ОРФЕЙ Да, так и было, я припоминаю, Как с детства мирозданье вопрошал Во сне и наяву в полетах мысли, Куда ни шло, реальных, как купанье. Но там носился я один средь звезд, А ныне ты была со мной, как счастье, Земное и живое, и как песня.                 ЭВРИДИКА Любовь и счастье — для тебя все песня. В объятиях моих ты улетаешь В неведомые дали без оглядки.   (Обнимает его, словно стараясь удержать его.)                     ОРФЕЙ И здесь все изменилось — горы, небо И свет тишайший полон вещих звуков, Как в детстве лишь бывало. Я Орфей, Ты Эвридика не по именам, Мы настоящие и здесь сегодня.                 ЭВРИДИКА Что это значит?                    ОРФЕЙ                               Мы родились снова, Мне кажется, как сын и дочь царя От поселянки, что за диво в том, Но Феб отметил именами нас Орфея, Эвридики, вызав к жизни.              ЭВРИДИКА То миф.                   ОРФЕЙ                Да, в вечно настоящем мы.              ЭВРИДИКА В прекрасный летний день, который длится, Особенно под вечер, долго-долго, Нам снится сон чудесный о былом?     (Разглядывая перстень на руке Орфея.) О, чудо перстень! Он от поселянки?                   ОРФЕЙ Подарок от царя. Она вернула Его, как вещий знак судьбы младенца, Чтоб царь признал за сына своего.                ЭВРИДИКА Но я-то нимфа; лишь нашли нас вместе, Поющих с плачем у пещеры нимф. Орфей берет в руки лиру, и звуки ее пробуждают лес полусонный, как бывает ближе к вечеру. Сквозь птичий гам и пенье проносятся и звуки флейты, за кустами пробегают нимфы и сатиры. Да, это сон! Сестер моих я вижу, Едва одетых, в козьих шкурах, в платьях Изодранных, поделенных на части, В лохмотьях преизящных при красе Нежнейших лиц и плеч, и рук, и ног.               (Идет к нимфам.) О, милые мои! Я Эвридика. Нимфы, пугаясь, не убегают, но пляской и в пантомиме выражают то радость узнавания, то отчаянье.                ОРФЕЙ     Великий, сладостный Эрот!     Не покидай ты этот грот,     Где славим мы тебя любовью,     Ликующе поющей кровью!          (Прислушивается к звукам своей лиры.)     Возлюбленный, крылатый бог,     Беспечно смелый ты стрелок,     В движеньях быстрый и безумный,               Огненношумный!     Играешь ты с богами и людьми,     Вторгаясь в наши помыслы и сны.     Владеешь ты ключами мира —     Земли, и неба, и эфира;     Видать, ты властвуешь один,     Один над всеми властелин!     Но, благодатный, сопричислись           К сиянью чистых мыслей Всех посвященных в таинства твои, А злые устремленья отгони!              (Удаляется.)               ЭВРИДИКА           (догоняя Орфея) Поешь ты гимн, Эроту посвященный? Мой милый, ты Орфей, я Эвридика, Жена твоя, — и это не игра?                  ОРФЕЙ Да, Эвридика.               ЭВРИДИКА                            А куда ж уходишь?                  ОРФЕЙ На таинства, какие учредил Я в честь Диониса, как утверждают.              ЭВРИДИКА Орфей! Когда вернешься? К ночи?                  ОРФЕЙ                                                                Завтра. Но в ночь услышишь песнь мою с долины.               ЭВРИДИКА Я Эвридика, я жена твоя? Какое счастье! Но боюсь поверить. И страшно мне. Не уходи, Орфей! Ведь счастье упоительное кратко И улетучивается, как сон Послеполуденный в укромном гроте, С купанием в источнике у нимф.                  ОРФЕЙ Чего же ты боишься, Эвридика? Мир полон света, ты совсем юна. А юность и беспечна, и отважна, И счастием любви упоена. Объятия и поцелуи.              ЭВРИДИКА Живешь ты песней, что находит отклик В сердцах людей, у птиц и у зверей, У нимф, и даже сам Великий Пан Играет на свирели в унисон Со звуками, чарующими лиры Орфея, — я же лишь тебя люблю, В разлуке день, как ночь, что длится вечно Во снах мучительных природы дикой, Очеловеченной твоею песней. И я во страхе потерять тебя, Как света дня и жизни обретенной На краткий миг земного бытия.                  ОРФЕЙ Боишься за меня? О, Эвридика! Охотой я не занят, как Адонис, И вепря мне бояться нечего.              ЭВРИДИКА Есть зверь похуже вепря, то безумье, Чем одержим Дионис, на беду Вакханок, веселящихся беспечно, Покуда он безумье не нашлет На бедных женщин, в гневе сам безумен.                  ОРФЕЙ То знаю хорошо я, Эвридика. Ведь таинства затеял я затем, Чтоб женщин от безумья уберечь И страхов, что на них находит От вскриков Пана в тишине лесов, — Все празднеством ведь легче одолеть, Как сам Дионис с хороводом нимф И козлоногих во главе с Силеном Спасается весельем от безумья.               ЭВРИДИКА Да, весело, покуда здрав Дионис, И я вакханкой по лесам носилась, Пока тебя не встретила однажды…                   ОРФЕЙ С сатиром молодым, с которым ты Предстала вдруг, как чудо красоты.       (С видом воспоминания, что происходит как бы воочию.)           Глазам своим не верю. Нагая девушка, склоня головку к зверю, — Который весь в шерсти, с копытцами, нагой, А бюст и голова — мужчина молодой, — Беспечно внемлет, верно, комплиментам, Рукою прикрываясь лишь слегка при этом. А он, смеясь, касается ее руки, Сам, этакий нахал, он весь открыт!               ЭВРИДИКА           (рассмеявшись смущенно) И правда, зверь и человек веселый, Беспечный, лишь на ум весьма тяжелый.                   ОРФЕЙ То нимфа юная и молодой сатир, Пришедшие на празднество, на пир,          Куда незванный я попал, Как вдруг сатир куда-то ускакал.                ЭВРИДИКА Я вскрикнула, увидев вдруг поэта, Который любовался мной с восторгом, И рассмеялась тут же над испугом, Не в силах убежать от любопытства. Спросил ты имя. "Нимфа я, а имя Ты можешь дать мне. Стану я тогда, Познавши человечье счастье, смертной". — "А нимфы безымянные бессмертны?" "Да, как колосья, что роняют зерна И снова прорастают, мы бессмертны И смертны. Но людская участь нас, Не знаю отчего, прельщает больше. Вочеловечиться — такое счастье, Что даже божества ведут себя, Как смертные — в любви, в борьбе, во славе. О, назови! А я тебя сведу В пещеру нимф, святилище для юных Влюбленных, мы ведь влюблены, не так ли?                     ОРФЕЙ Но ты ведь станешь смертной, Эвридика?                  ЭВРИДИКА Я Эвридика? Не боюсь я смерти, Когда взамен любовь, любовь Орфея, Певца любви, объемлющей весь мир.                     ОРФЕЙ А что же плачешь?                   ЭВРИДИКА                                    За тебя боюсь. Дионис в гневе — славишь ты Эрота И Афродиту, а его забыл, Чей культ ты учредил для вакханалий.                    ОРФЕЙ Я славил всех богов и буду славить. Могу ли петь одну и ту же песню? Ведь я не птица, а поэт Орфей, Певец и музыкант разноголосый, Как многозвучен мир в весенний день.                ЭВРИДИКА Все так, ты прав, но будь же осторожен. Ведь я одна на свете, всем чужая И без родни среди людей.                   ОРФЕЙ                                                 И я Один, пусть песнь моя слышна повсюду, Но нас ведь двое, счастье наше — чудо! Прощай!                ЭВРИДИКА                  Но почему прощай? Навеки, Как день прекрасный уж неповторим. Пантомима. Поцелуи и объятья. Орфей уходит. Эвридику окружают нимфы и сатиры, всячески стараясь развеселить ее. Сюита из античной новеллы в стихах и прозе «Пленники любви. Елена и Парис» 1 У моря у пещеры нимф и рощи, с дарами нимфам — свитки на ветвях, картины на холстах или на досках, скульптуры мраморные, чего тут нет, — сбегались девушки и юноши, одетые слегка или в хитонах и туниках, то розовых, то белых, в сандалиях с изящною тесьмой, и с грацией во всех движеньях тел, на празднество иль таинство какое, с приветствиями, вскриками повсюду «Елена!» и «Троянская война!» Там склон амфитеатром возвышался, внизу лужайка, вход в пещеру — сцена, куда Хор девушек идет с напевом.           ХОР ДЕВУШЕК Собрались мы сегодня рано. Солнце, Горячее еще, слепит нам очи. И в теле, как любви желанье, лень Стыдливо прячется куда-то в тень.      (Обращаясь одна к другой.) Куда? Известно, в самую промежность, Когда все тело сковывает нежность.         (Смеются.) К самой себе, а может быть, к цветку? Скорей всего к подружке иль к дружку!     (Становясь в глубине сцены.) А что у нас сегодня на примете?           (Со вскриками.) С Елены спрос: за все она в ответе! За блуд и за Троянскую войну. Пускай покается, признав вину!      (Зачиная пляску.) Когда все это было? Только пена Хулы и славословий, о, Елена! Идет там репетиция, наверно. Из публики две девушки сошлись, — одну зовут, как слышно, Каллиопа, другую Терпсихора, словно муз, — и юноша по имени Платон, быть может, сам философ знаменитый, но в юности, иль в наши дни вновь юн, подобие былого, как ягненок. Платон, высок и статен, отозвался: — Призвать на суд Елену! Пусть ответит, виновница всегреческой войны и разрушенья Трои, стольких бедствий! Смеется Каллиопа: — Когда повинна, только в красоте! А Терпсихора словно в пляске: — Призвать на суд Елену! Пусть ответит, как предалась измене с чужестранцем! — Гостеприимство оказала, верно!                ЕЛЕНА       (выбегая на сцену, как на зов) Элизиум не мир теней, — театр? Все заново играй за актом акт Все небылицы, сплетни и клеветы, Весь вздор от века, что несут поэты?       (Предстает совсем юной.) Нет, жизнь моя невинна и чиста, Как юности от века красота, Ну, а любовь нам кажется порочной И даже грезы стыдны, как нарочно, И смехом отзываешься тотчас, Чтоб худо не подумали о нас. А ласки мужа — исполненье долга, Когда и неги не проявишь много, Сочтут за сластолюбие гетер, И жизнь твоя в семье — вся из потерь.           ХОР ДЕВУШЕК А если ты дочь Зевса, с красотою, Прелестно лучезарной и простою, Как в небе просиявшая звезда, Ужель тебе все можно без стыда? Елена обращается к публике: — Судить меня легко, все хороши! А я одна, такая и сякая… Но, знаете… У каждого из нас своя судьба. Судьбе ж подвластны все и даже боги. Платон бормочет с удивленьем тихо: — Разумно рассудила… Неужели прекрасна и настолько же умна?              ХОР ДЕВУШЕК       (переговариваясь между собою) — А это кстати! С глупой спрашивать, Комедию разыгрывать впустую. — Ведь красотой прославилась чудесной Дочь Зевса Лебедя и Леды дивной, Чьи прелести затмили разум бога — Судьбе же подвластны все и даже боги. — А я всего лишь женщина, игрушка, Меня зачавших в слепоте страстей… — Какой же промысел в измене женской?             (Все вместе.) О, Музы, как случилось, что Парис, Пастух в горах у Трои призван был Суд учинить, кто прекраснейшая: Афина, Гера или Афродита, — По воле Зевса, с промыслом каким? Как вдруг он оказался царским сыном…           КАЛЛИОПА        (выходя вперед) Ей мало прелюбодеянья, нет, Ведь гостя ублажить, помывши ноги, Едой, питьем, а там улыбкой, смехом, Ну, переспать, когда муж дремлет спьяну, Куда ни шло, но родину покинуть И пленницей уехать, сознавая, Какой позор падет на всю страну?!          ТЕРПСИХОРА Да, что тут говорить, она такая, Любила нравиться мужчинам с детства, Невинности лишившись очень рано, Красавицей прослыв еще подростком, Готовой соблазнить кого угодно…             КАЛЛИОПА Эрот лукавый доставал ее, И ей все было невтерпеж от счастья Прельстительных уловок только б пасть, Раздвинув ноги, под сатира даже…               ЕЛЕНА         (рассмеявшись) Да будет небылицы повторять. Клевещут так на девушек прелестных: Красива больно, значит и порочна! Но красота открыта, как цветы: Душистый запах, ясность взора…         (Рассудительно.) Когда же ты прекрасна, ты лелеешь Желанья, грезы и мечты людей О счастье, о любви, о красоте… Твой долг быть лучше, грацией блистая, Пусть не принадлежишь ты никому, А красота — ведь достоянье всех.         (С улыбкой воспоминания.) Была у всех я на виду всегда И сколько женихов вертелось здесь же! У скромниц было время втихоря, Влюбляясь, предаваться чьим-то ласкам, А мне лишь выбрать жениха такого, Чтоб не убили, так Агамемнон — Вступился царь за брата Менелая, А Тиндарей мой выбор поддержал…            ТЕРПСИХОРА Ну, а Парис! Как ты попалась с ним?               ЕЛЕНА Когда бы тут моя вина была бы, Мол, бабы слабы, думаете вы, Каким бы счастьем упивалась я!             КАЛЛИОПА Как! Счастья не было, одна измена?               ЕЛЕНА Мы счастливы в любви, но ненадолго. Влюбленность — радость, но желанья — мука, Не утолить любовь. Она безмерна. Влюбленность, как девичество, погаснет. О, тайные утехи всех влюбленных! Столь скоротечны! Уж томит разлука.           (Рассмеявшись.) Я замужем служила Гименею, А тут Эрот изранил нас с Парисом… Я что? Влюбленной быть отрада мне, А Менелай уехал по делам, Оставив гостя мне на попеченье, Хозяйке, как флейтистке иль гетере, В покоях царских веселить его… Как весело мы время проводили, Служанки все мои и слуги гостя… Все радостны и словно влюблены, Я, молодая мать, беспечней всех. Мне ничего не нужно, но Парис, Могучий, стройный варвар, изнемог, Лишился сил и сна, и вдруг запел, Ну, как Орфей, влюбленный в Эвридику. Все думали, Парис у ног Елены, Заместо Менелая дни и ночи… И это же не худшее из бедствий: Отдаться напоследок — и расстаться, Быть может, с барышем, как Менелай. Ведь все равно ославят. Кто поверит? Париса, лицезревшего богинь, Елена упустила, не добившись Признанья прекраснейшей, Афродите, Во всем самой богине уподобясь?           ТЕПСИХОРА Так, значит, было похищенье силой?                ЕЛЕНА Парисом? Нет. Явилась Афродита, Сойдя с Олимпа, во дворце в часы, Когда Парис собрался на корабль, Готовый уж к отплытью на заре. Явилась, как сияние небес, Но видимой предстала лишь Парису И мне, разгневана и милостива, С улыбкой ослепительной и нежной, Острее бьющей стрел ее сынишки. Ах, что со мной случилось? О, блаженство! Как в небо вознеслась, купаясь в море! Познала я любовь и красоту, Как воплотилась  вся я в Афродите, С Парисом заодно в полете дивном, Влюбленным как впервые, он сказал. Вступили мы на палубу, корабль Уж плыл по морю, с парусами в небе… Что ж это было? Похищение? Парисом? Нет, самою Афродитой, В соперничестве с Герой и Афиной Затеявшую на земле и в небе Войну с участием богов Олимпа. ………………………………..          ХОР ДЕВУШЕК Троянская война аэдами воспета. Но в памяти народов песнь поэта Навеки сохранилась, как пример Поэмы несравненной, о, Гомер! Роман и драма вместе — «Илиада». На ней и воспиталась вся Эллада, Возросшая во славе, как в мечте, С рожденьем новым в красоте! Когда последствия столь лучезарны, Должны мы быть Елене благодарны. О, да! Благословенна красота! И к ней стремленье не мечта,     Любовь, высокое деянье, Всех нас, живущих ныне, достоянье! Сюита из поэмы «Сапфо и Алкей» Благословенный остров Лесбос, славный Рождением Алкея и Сапфо, И Дафниса и Хлои, с Митиленой Вдали от деревень по горным склонам, С пещерой нимф и пастбищами коз, А также и овец, приснился мне, Как мир из детства, юности моей. 1 Большим казался остров, с городами, Цветущая страна среди морей, С названием столицы Митилена, Где все звенело песней и пернатых, И самых первых лириков Эллады, А знать, и Рима, и Европы всей. Алкей играл в войну, твердя Гомера, Пел в Хоре мальчиков во время празднеств Всегородских и свадеб, рос как воин, К защите родины всегда готовый. Он видел девушек во время празднеств, Да только мельком и украдкой ту, Чей облик нежный и веселый, чудный, Всегда он помнил — с детства, как себя, Из круга высшей знати государства. Почти что сверстники, но мальчик юн, А девочка-подросток уж невеста, Блистающая грацией и счастьем, Союзница Эрота, сладу нет! Нет мочи мельком на нее взглянуть. Ослепнув, шлепнешься, как в бездну с гор, Сорвешься голосом, звучащим в Хоре, — Ее уж нет, Хор девушек ведущей Вкруг рощи к храму высоко над морем. Товарищи все знают и смеются, К Сапфо уж сватались; она не хочет С замужеством спешить: свобода ей Милей, хотя и любит петь на свадьбах И собственные песни. Поэтесса, Какой во всей Элладе не сыскать! Алкей смеется, чтобы не заплакать; Уходит, прячется от всех в горах; К пещере нимф несет дары влюбленных, Впервые пробуя слагать стихи, Беспомощные, ну, так пишут все И все, смеясь, читают свитки с веток. «О боги!» — вслух вскричал Алкей от мысли, Что если свиток мой прочтет Сапфо И стих бездарный возмутит ее, Сорвет и бросит, пожалевши нимф. Алкей решил писать, так лучше всех, Призвав Орфея и Гомера тоже, Чтоб строками его зачитывались Все у пещеры нимф, сюда примчалась Сапфо из любопытства, кто такой Из юношей поэтом объявился! Стихи Алкея стали узнавать И отвечать, поэта выследили Его ж друзья, придав огласке имя, Дошедшее до слуха и Сапфо. «Алкей?!» — Сапфо с подружками в саду Гуляла, с книжкою в руках, читая То вслух, то про себя, забывшись словно, Вся в трепете волнений и видений… «Да это ж тот, в тебя влюбленный с детства, — Кормилица сказала, рассмеявшись. — Ребенком лет семи он здесь бывал, И вы в саду, как на лужайке дикой, Играли, забывая все на свете, Нередко мужа и жену, ласкаясь, И ты его учила целоваться…» «Эй, замолчи! — вся вспыхнула Сапфо. — Ну, что несешь? Да, разве это было? Я думала, из снов моих девичьих О старине еще времен Гомера, Из сказок, где деяния героев Вершатся свадьбой, или ночью сладкой, Во славу Афродиты и Эрота, О чем мне с детства слышать было стыдно, А ныне сладостно до слез и муки И снова до стыда — в руках Эрота». «По-твоему, Алкей — Эрот, Сапфо? Эрота ты учила целоваться?» — Смеются девушки лукаво-звонко В полупрозрачных туниках, слегка Спадающих с нежнейших юных плеч. «Эротом прилетал к тебе Алкей, А ныне явится, смотри, поэтом, Единственным соперником твоим, Достойным в состязание вступить», — Сказала юная жена буквально, Уж выданная замуж, ей на горе, За старого купца, с расчетом вскоре Ей овдоветь, с приличным состояньем, Чтоб молодость в веселье провести. «Он приглашен на репетиций Хора Не мной, а стороною жениха, Как будто я для мальчиков не пела, Как я пою для девочек сама. И здесь не состязание, а дело, Приятное с полезным сочетанье». 2 Алкей в дверь постучал не без волненья, В ответ лишь тишина и пересвист С подлетом ласточек к гнезду под крышей. Стук повторил, впадая в нетерпенье, И дверь ему кормилица открыла: «Ну-ну, не опоздал, пришел ты рано, В послеобеденное время сна. Здесь выйди в двор и в сад пройди, в беседку; Там отдохни, а можешь и вздремнуть, Как в детстве на лугу, где сад разбит, Какого ты не видел в Митилене». Алкей проходит через двор с бассейном И там, где прежде луг с кустами цвел, С лазурью моря и небес вдали, Он входит в сад, диковинно чудесный, С деревьями, лианами увитых, Что крыша, вся цветущая весной. Алкей вошел в беседку из колонн Под сенью дуба, с вазами цветов, Благоуханных, в сон клонящих в зной. Он в дрему погрузился; вдруг вошла С воздушною стопой фигурка нимфы «Сапфо! Иль это снится мне из детства Пленительная нимфа, первообраз Всех юных женщин, мне запавших в душу, С тем я и рос, влюбленный в красоту». «Алкей! Ты спишь и бредишь? Или это Стихи для Хора мальчиков?» — Сапфо Взглянула на него, как проглотила Змея птенца, с усмешкой и с любовью, С любовью, да, иначе не умела, Вся нежность к жизни, женственность сама, Хотя и смуглая, и даже очень, С глазами — ярче ночи со звездами, Невелика и ростом, вся движенье, Как в танце, с грацией любви и неги. «Стихи для Хора? Нет!» — Алкей взволнован, Как никогда, ему почти что дурно, Бросает в пот, в висках стучится дятел, Сбежать бы без оглядки, а куда? И он из свитка к нимфам произносит: «Сапфо фиалкокудрая, чистая, С улыбкой нежной! Очень мне хочется     Сказать тебе кой-что тихонько,     Только не смею: мне стыд мешает». Сапфо, застыв на миг в раздумьях скорых, С опущенной головкой удалилась. На репетиции держалась скромно, С Алкеем говорила, как со всеми, И он притих, с надеждой на удачу Со временем, и так ведь поспешил. И вдруг, как гром средь неба ясного, Услышал с уст других, ответ стоустный, Стихи Сапфо с его признаньем вкупе. «Когда б твой тайный помысл невинен был, Язык не прятал слова постыдного, — Тогда бы прямо с уст свободных     Речь полилась о святом и правом». 3 Алкей, снедаем грустью и тоскою, Бродил в горах, охотой увлечен, И рад бы был сразиться с кабаном И пасть, растерзан зверем, как Адонис. Друзья, предвидя помыслы такие Или опасность, бросились искать Поэта юного с чудесным даром, Под стать Сапфо, прекрасной митиленки, Чья слава пронеслась по всей Элладе, Гомером пробужденной к новой жизни, С явлением богов Олимпа в небе, С рожденьем Афродиты и Эрота, Когда любовь — стремленье к красоте, Не Эрос буйный, как у кабана. Алкей, снедаем грустью и тоскою, С вершин предгорья видит Митилену, Любимый город, с гаванью тишайшей И в бурю в море с волнами до неба. В саду укромном видит он Сапфо, Среди цветов, с венком на голове, Всю розовую, в белоснежном платье, — Ее любить, с волненьем до озноба, Как сметь признаться в том в ее глазах, Чарующих, пленительных до счастья Любви и неги, страсти и соблазна, С предчувствием сплетенья юных тел В невинности желаний — до стыда Перед запретным, как «святым и правым». В чем тут вина его? Эрот измучил, Но о «постыдном» он не помышлял. Остались бы одни, с сплетеньем тел, — Ведь в том уже для юности — все счастье, — В невинности объятий и лобзаний. Алкея обвинить в постыдных мыслях, Да в песне, что запели в Митилене, Смеясь лукаво над самой Сапфо, Да это же огреть его, как плетью, С Эротом всемогущим заодно. Ведь стрел его не избежать Сапфо, Тогда-то запоет и о «постыдном» С мольбою обращаясь к Афродите, Слагая гимны ей, каких не пели Еще нигде, ликуя и скорбя. Весна живит Алкея, он слагает Стихи как песни, песни как стихи, Впервые, с голосом своим, без рифмы, С мелодией стиха, как в песне стройной, С созданьем лирики, с Сафо в союзе И в спорах, в перекличках двух поэтов, Как птиц пернатых по весне… …………………………………… Лесбийскую любовь Сапфо воспела, Но не она ее изобрела И, не замкнувшись в ней, любила в жизни Все высшее, прекрасное на свете, Как солнца свет, как юность и цветы. Прекрасному учила девушек, А с ними юношество всей Эллады. Десятой Музой назовет Платон Фиалкокудрую Сапфо Алкея, Земное воплощенье девяти, Чудесный светоч века золотого. Сюита из трагедии «Перикл» 1 У пещеры нимф сатиры и нимфы, прячась за кустами, наблюдают за влюбленными парами. Входит первая пара.            1-Й ЮНОША О нимфа!           1-Я ДЕВУШКА                   Я не нимфа, не гетера, И просто так тебе не дамся, знай!            1-Й ЮНОША Зачем же просто? Нет, все это было.           1-Я ДЕВУШКА Что было? Что? Когда?             1-Й ЮНОША                                            Да, в детстве, помнишь? Ну, взгляды эти, смех нежданный, звонкий, И стыд, и нега сладкая по телу, Как будто смехом приласкала ты, Играючи, конечно, понарошку И словно бы взрослее ты меня.             1-Я ДЕВУШКА Мы, женщины, взрослеем раньше вас. Меня уж могут выдать замуж, ты же Мечтаешь лишь скорее б стать эфебом.               1-Й ЮНОША Да, чтоб сражаться наравне со всеми, Случись война, — то мой первейший долг.              1-Я ДЕВУШКА И обо мне не вспомнишь, рад погибнуть.               1-Й ЮНОША Нет, нынче я люблю, хочу вкусить Всех прелестей Киприды, призван к схватке Эротом, стрелами его изранен, Мне нет спасенья, как в твоих объятьях. О, защити! Прими!              1-Я ДЕВУШКА                                    Ах, бедненький! Ты в самом деле изнываешь весь, Томишься и трясешься в лихорадке Любовных мук; я рада бы помочь, Но девственность должна беречь для мужа.               1-Й ЮНОША Покорна ты, не ведая, кому? А мной любима, и меня ты любишь, Я вижу, как краснеешь ты при встречах Случайных, все ж оглядываясь вновь С веселостью в глазах и на устах.              1-Я ДЕВУШКА Ты мил, ты нравишься не мне одной. Но влюблена ли я? Еще не знаю. И потому стыда не превозмочь мне, Быть может, к счастью и для тебя. Убегают, заслышав голоса. Входит вторая пара влюбленных.               2-Й ЮНОША (один)        Наяды милые, дриады!        Вы видите — мне нет отрады Ни в юности моей и ни в весне,        Я пребываю, как во сне        С тех пор, как стрелами Эрота        Настигнут был у грота        Влекуще нежных нимф,        Придя с дарами к ним.        В кого влюблен, не знаю,        Хотя хожу по краю: Нет девушки, чей облик, поступь, взор Не повели бы тайный разговор,        Порою даже очень явный, —        Иль я такой уж славный?                2-Я ДЕВУШКА (одна)        Я слышу голос, мне знакомый,        Эротом радостно влекомый        Ко мне, надеюсь и боюсь,        Боюсь запретных сладких уз.        Ведь в браке женщина — рабыня,              И мать всего — ей имя,        И долг ее — рожать детей,        О чем хлопочет Гименей.              Ну, а любовь? Любовь        Лишь в юности волнует кровь        До муки сладкой и веселья,        И в рощах ищешь новоселья,                     Как соловьи, —        Кто скажет: "Нет!" — любви?        (Увидев юношу, скрывается в пещере, тот — за нею.) Входят Аспасия и Сократ, юноша, весьма похожий на сатира.               АСПАСИЯ Сократ! Что ты запрыгал, как сатир?                СОКРАТ Песок и камни мне щекочут пятки.               АСПАСИЯ Зачем же снял сандалии?                СОКРАТ                                     Да к ним Я не привык, натер до волдырей, И ступни щиплет мне то жар, то холод То камня, то земли с прохладой влаги.               АСПАСИЯ Не думала,  ты более изнежен, Чем женщины, чем я.                СОКРАТ                                        С  тобою, да. Твой голос утомляет негой чистой, Твоя стопа прельщает обещаньем Всех таинств Афродиты, даже странно, И в золоте волос — все та же прелесть, О чем не хочет ведать ясный ум Аспасии премудрой и прекрасной.                АСПАСИЯ Сократ! Какие речи слышу, боги! Ты захотел учиться у меня И обещал вести себя примерно, Как ученицы юные мои.                 СОКРАТ Так я веду себя, учусь прилежно, Внимая речи нежной с женских уст, Улыбке, взглядам, всем телодвиженьям, Как Музами пленялся сам Гомер. И если тут Эрот замешан, в чем же Повинен я, прилежный ученик?                АСПАСИЯ Сократ, а что ты знаешь об Эроте, Помимо домыслов досужих, а? Сынишка-несмышленыш Афродиты? А ведь дитя-то бог, сам Эрос древний, С его стремленьем вечно к красоте.                СОКРАТ Ах, значит, благо в том, что я влюблен!       (Пляшет, как сатир, вокруг Аспасии.)                 САТИР      (выглядывая из-за кустов) Да, кто же это? Кажется, из наших.                НИМФА Что ж он живет среди людей и скачет, Берет уроки у гетеры, славной Не столько красотою, сколь умом?                САТИР Так он зазнается и нас предаст, Веселых жителей лесов и моря, Бессмертных, как и боги на Олимпе. Нет, смертных так уж наплодилось много, Теснят нас отовсюду и друг друга В доспехах и с мечами, как Арес, Безжалостнее самых диких зверей, Которые свирепы лишь для виду, А те охочи до смертоубийства, Хотя и победители не вечны, Сойти в аид равно всем суждено.                АСПАСИЯ Я слышу голоса и смех веселый…                 СОКРАТ То шум в листве и говор тихих вод…                АСПАСИЯ О, нет! То нимфы привечают нас, Приняв дары влюбленных, наши тоже; И я могу с мольбою обратиться О самом сокровенном к нимфам милым?                 СОКРАТ О самом сокровенном? Что за тайна? Аспасия! О чем ты просишь нимф, Как девушки, влюбленные впервые? И чьим вниманьем ты обойдена? Из мужей, кто б он ни был, он ничтожен.               АСПАСИЯ Ничтожен он? Сократ, не завирайся. Ни в чем не может быть он таковым.                 СОКРАТ Велик во всем, и даже головою, Похожей, говорят, на лук морской?               АСПАСИЯ Как догадался? Но тебе ль смеяться, Когда ты ходишь с головой Силена?                СОКРАТ Ну, если я Силен, то он Дионис, Хорег Эсхила, тихий бог театра, Стратег бессменный, первый среди равных.               АСПАСИЯ В нем что-то есть чудесное, не так ли? Спокоен, сдержан, словно весь в раздумьях, Хотя и пылок, ровен голос зычный…                СОКРАТ Да в речи гром и молнии как будто Метает он, неустрашим и светел, Почти, как Зевс в совете у богов, И прозван Олимпийцем он недаром.               АСПАСИЯ Нет, у Гомера Зевс бывает вздорен; Перикл не позволяет похвальбы, Пустых угроз, держа в узде свой разум, Как колесницей правит Гелиос.                СОКРАТ Аспасия! Ты влюблена в Перикла?               АСПАСИЯ Так влюблена я и в тебя, Сократ. Ценю я ум превыше и в мужчине, Затем уже там что-нибудь другое.                СОКРАТ Во мне ты ценишь ум, как и в Перикле?!               АСПАСИЯ Чему же удивляешься, Сократ? Ты вхож ко мне, как бы берешь уроки, Что девушки, подруги-ученицы, Хотя не вносишь платы за ученье, — Мне ум твой нравится, и мы в расчете.                СОКРАТ О боги! У каменотеса ум?! И ум, Аспасией самой ценимый?              АСПАСИЯ Не столь наивен ты, Сократ, я знаю. Что, хочешь посмеяться надо мной?                СОКРАТ О, нет, Аспасия! Боюсь поверить. Да и зачем мне ум? Хочу быть счастлив, Вседневно слыша голос серебристый И лицезрея облик, женски чистый, И вторить им всем сердцем и умом, Как музыке и ваянью, учась Риторике.                АСПАСИЯ                    Ты взялся бы из камня Мой образ высечь? Вряд ли что и выйдет. Тесать ты камни можешь, но ленив, Поскольку в мыслях ты всегда далече, И мысль одна тебя повсюду гонит.                 СОКРАТ Мысль о тебе, Аспасия, повсюду Жужжит, как овод, не дает покоя. Умна — прекрасно! Но зачем прелестна? Никак Эрот достал меня, наглец.                АСПАСИЯ Ах, вот к чему ты клонишь здесь и ныне! Свободна я, влюбиться мне легко В сатира молодого, как вакханке. Но делу время, а потехе час, И этот час — а вдруг? — погубит дело, Что я веду в Афинах, как гетера, Служа не Афродите, а Афине? Мне должно быть примерной, чтоб злоречье Подруг моих невинных не коснулось. Иначе власти иноземку вышлют, Как из Мегар пришлось уехать мне. А здесь Перикл мне благоволит, к счастью.                 СОКРАТ Опять Перикл! Ведь он женат. И стар.               АСПАСИЯ Он стар для юности и молод вечно В стремленьи юном к высшей красоте. И Фидий стар, а строит Парфенон. Будь стар, как он, Перикл, тебе послушна Была б во всем Аспасия твоя.                СОКРАТ О боги!               (В отчаянии пляшет.) Аспасия уходит, Сократа окружают нимфы и сатиры с тимпанами и флейтами.                Сон! Аспасия мне снилась?         (Оставшись вдруг один.) Сатиры, нимфы — чудные созданья — Из детских сновидений наяву. Но есть ли боги? Каковы они? Сказать ведь трудно. Если олимпийцев Гомер воспел как идеальных жен И мужей, славных красотой и мощью, Меж тем с повадками точь-в-точь, как люди, В любви, вражде неукротимо вздорных, Что в пору усомниться, таковы ли На самом деле те, как Протагор Преважно заявляет, мол, не знает, Что боги существуют или нет И каковы они, — предмет, мол, темный, А век у человека столь короток, Чтобы найти разумное решенье.      (С телодвижениями крайнего отчаяния.) Пускай я смертный, если я родился С умом, влекущим к тайнам бытия, Я смею вопрошать богов и Космос, Через себя объемля мирозданье? Зачем?! Чтоб скорбною душой навеки Сойти в аид, где только тени теней В ночах беззвездных исчезают вечно?          (С ропотом в голосе.) Блаженны и бессмертны только боги. Но я, невинный, должен быть наказан, Как Прометей, титан, иль царь Эдип, И Рок довлеет надо мной с рожденья. И этот ужас — сцены бытия?!                 (Убегает.) 2 Акрополь. У памятника Ксантиппу, отцу Перикла, и Анакреонту. Перикл и Аспасия.              АСПАСИЯ Не часто поднимаюсь на Акрополь. К святыням приближаться иноземке Запрещено; лишь в храме Афродиты В Пирее я желанна, как гетера, Среди сестер моих, чужая им.               ПЕРИКЛ Смотри!              АСПАСИЯ                 Отцу ты памятник поставил?              ПЕРИКЛ Решением Народного собранья. Ты знаешь, из защитников Эллады Прославились особенно четыре. Царь Леонид Спартанский, Фермопилы: Три сотни воинов сразились с войском Бесчисленным персидского царя, — Погибли все, бессмертные во славе. Афины защитить от полчищ Ксеркса Помыслить было невозможно даже Ценою жизни всех, и мы уплыли На острова, покинули страну — Все, кроме горстки старцев, что укрылись В Акрополе, — и Ксеркс вошел в Афины. Наш флот собрался весь у Саламина, В проходе узком, как у Фермопил, И только там могли сразиться мы С персидским, нас превосходившим вдвое, Как настоял и, к счастью, Фемистокл И победил в морском сраженьи персов. Меж тем столб дыма поднимался в небе — Горели то Афины. Видел это Я сам и помню город весь в руинах, Когда вернулись через год — с победой Павсания, всех эллинов, над Ксерксом В сраженьи под Платеями. О, радость! И в тот же день у острова Самос Ксантипп, отец мой, уничтожил триста Персидских кораблей, тем сокрушив И мощь морскую Ксеркса.                 АСПАСИЯ                                                  Снова юным Перикл предстал; таким тебя не знала, Весь светел и пленительно хорош, Как освещенный мужеством героев.                 ПЕРИКЛ Анакреонта тоже я поставил; Изваян Фидием, как мой отец.                АСПАСИЯ           (рассмеявшись) Особенно любим из всех поэтов?                 ПЕРИКЛ В Афины сей поэт приехал старым, Как здесь изображен с кифарой он, Но пел по-прежнему любовь, вино, Лаская слух Гиппарха, да, тирана, И юности, стихами опьяненный, Не ведая похмелья, кроме лет, Прошедших и последних, на отлете. Поэт эфеба отличил вниманьем И подружился с ним, оставив память Высокочтимого певца веселья В суровом сердце воина Ксантиппа. Вот в память этой дружбы я поставил Их рядом, пусть в беседах пребывают, А соловей пернатый вторит им.               АСПАСИЯ Слыхали? В самом деле соловей Безмолвной их беседе вторит где-то.                ПЕРИКЛ Аспасия! Он вторит нашим пеням. Я не стыжусь: как юноша влюблен…               АСПАСИЯ Да, я слыхала, даже наблюдала, Как чуток к женской красоте Перикл; Серьезен, окружен людьми повсюду, Но взор, нежданно милый и веселый, Как свет, слепит красавицу Хрисиллу, Воспетую Ионом из Хиоса, И уж поэт стратегом побежден, Увенчанным венками Афродиты.                ПЕРИКЛ Хрисилла? Из гетер?               АСПАСИЯ                                       Уже забыл. Так ты Аспасию забудешь скоро.                ПЕРИКЛ О, нет, Аспасия! Друзьям я верен. Анаксагор и Фидий — с ними ты, Общенье с вами мне всегда отрада. Будь некрасива, старше — ум твой светел, — Но молодость и нежный облик твой С умом твоим всех прелестей Киприды Дороже мне, и я влюблен, люблю, И жизнь мою, и честь тебе вручаю.               АСПАСИЯ Нет, жизнь твоя и честь принадлежат Афинам и Элладе; жизнь мою, Когда не повредишь семье своей, Возьми же, если хочешь, я — гетера, Вольна любить, кого хочу, а ныне Ты сделал все околдовать меня.               ПЕРИКЛ Аспасия! Уж приняты решенья. Жена моя свободна, замуж выйдет По склонности своей, уж в третий раз. Случилось так — на наше счастье, верно. Ты будешь мне подругой и женой.              АСПАСИЯ О боги! Как? Помыслить не могла О доле наилучшей — выйти замуж По склонности своей — и за кого? За мужа знаменитого в Афинах, Премилого в серьезности своей! (Ласково всплескивает руками, Перикл заключает ее в объятье.) 3 Акрополь. Площадь перед храмом Афины Парфенос. Утро. Публика, в начале немногочисленная. Слева слышно и даже видно, как ведут жертвенных животных — быков с золоченными рогами, коз, овец, свиней.                1-Й ЮНОША Ну, наконец-то утра мы дождались!                2-Й ЮНОША О, милые! Приветствую животных, Достойнейших для жертвоприношений!                3-Й ЮНОША Богам достанутся лишь кровь и кости, Завернутые в шкуры, мясо — смертным На празднестве веселом в честь Афины.                      РАБ              (с поклажей) Без влаги вакховой не обойтись.                1-Й ЮНОША Явись и ты, о Вакх, в венке, как я Из винограда с юными плодами, Как очи дев, влекущими нас тайной. Проносятся всадники и колесницы, на которых восседают юноши, мужчины и женщины из знатных и богатых семей.                1-Я ГЕТЕРА Вот всадники!                2-Я ГЕТЕРА                           О зрелище благое!                3-Я ГЕТЕРА А вид, ну, точно сфинксы и кентавры.                1-Я ГЕТЕРА А юношей не видишь? Кони — чудо, А юноши, как боги, все прекрасны.                2-Я ГЕТЕРА И всех прекрасней он.                3-Я ГЕТЕРА                                         О ком же речь? Как кони, схожи юноши.                2-Я ГЕТЕРА                                                Как  Феб! И конь, как одержимый богом, страшен, Могуч, неудержим, прядет, несется, Послушный воле юноши.                1-Я ГЕТЕРА                                                  То чудо, Запечатленное на мраморе И в яви вдруг сошедшее на землю.                1-Й КУПЕЦ А знать на колесницах разъезжает, Украшенных богато, словно боги, Сияние довольства излучая.                2-Й КУПЕЦ А горожане шествуют пешком Извилистой тропою на Акрополь, С корзинами припасов для гулянья, С детьми и женами в венках на шее.                1-Й КУПЕЦ Как мы прошли, поднявшись на заре, И это восхожденье не забуду, Как бы венец моих трудов и странствий. Показывается вереница девушек, несущих священный пеплос, вытканный ими для Афины; шествие останавливается на ступенях Парфенона; площадь все больше заполняется публикой; открываются настежь высокие двери, и интерьер храма освещают лучи солнца, а оттуда исходит ослепительное сияние Афины Парфенос, точно это сама богиня, предстающая взорам смертных из высот Олимпа. Публика замирает; на верхних ступенях показывается жрица Афины под ее видом, и ей преподносится пурпурный, сияющий белизной и золотом пеплос. Между тем танцевальный хоровод выдвигается на первый план.             ХОР ДЕВУШЕК Афина-Дева! Радуйся, богиня!      С любовью произносим имя          Твое мы с детских лет, Как матери, и мил нам твой привет. Воительница с ликом строго-нежным, Во ткачестве наставница всех женщин,      Премудрая, как бог отец,          Страстей его венец          Прекраснейший, в доспехах,          Немыслимый в утехах,          К чему склоняет всех       Эрот, мальчишка, как на смех.       В твоем блистательном обличье       Сияют мудрость и величье. (Пускается в весьма затейливую пляску по кругу.)              ХОР ЮНОШЕЙ          Во славу Афины и Феба          Восставший из пепла          Прекрасней стократ,          Оделся в наряд          Из мрамора, бронзы!          И в золоте солнца             Сияние лиц             И бег колесниц!             У гор и долины,             О, город Афины             В лазури небес,             Как чудо чудес!             Вся в песенном ладе             Эллада в Элладе! Хор девушек и Хор юношей зачинают совместную пляску по кругу и уходят в сторону; между тем проносятся запахи от костров жертвоприношений и возлияний богам, что предполагает и праздничное угощение. 4 Парфенон. Из храма выходят Перикл, Аспасия, Еврипид, Сократ и другие из известных горожан и гостей города. Слева, где идет народное гулянье, доносятся голоса, шум, звуки музыки.                 АРХОНТ Как новый храм на месте оказался! Все кажется, издревле здесь стоял, Что старый, персами снесенный, к гневу Богов Олимпа, только совершенней.                ЕВРИПИД И как ни свеж и чист весь Парфенон, Уж отдает он стариной извечной, Как небеса, как море и земля.                СОКРАТ Прекрасно сказано, клянусь Кронидом!                АРХОНТ О, зодчие, ваятели Афин! Вы уподобились богам Олимпа, Создателям ремесел и искусств.               ЕВРИПИД И кто же первый среди лучших? Фидий, Без смысла обвиненный в святотатстве.                ПЕРИКЛ В Олимпии он изваянье Зевса Воздвиг, могучее, каким мы знаем Отныне навсегда царя богов.               ЕВРИПИД Какое б представленье о богах, Которых ведь никто нигде не видел, Имели б мы, когда бы не величье И мощь мужчин и красота у женщин, Воистину божественные свойства!                СОКРАТ Когда есть боги, люди им равны?               СОФОКЛ Как жрица бесподобно величава! Да, женщины божественны красой И грацией — и тем прекрасна жизнь.               ЕВРИПИД Преобразил ее священный пеплос. Стройна, легка, с улыбкой лучезарной, Влекущей и невинной, девы юной. Все кажется, уж не сама ль Афина?                СОФОКЛ Нет, жрица предстает самой богиней, Как женщины — то милой Артемидой, То Герой, то самою Афродитой, Иль вереницей Муз, Харит и Граций.                СОКРАТ Мы здесь среди богов, как на Олимпе?               АСПАСИЯ Сошедших на Акрополь, чтоб принять Участье на Панафинейских играх.                АРХОНТ А Фидий? Не его ль здесь не хватает?                ПЕРИКЛ В Афины он спешил, чтобы залог, Внесенный за него, вернули, с тем Предстать перед судом афинским с честью, Создателем царя богов и смертных, Чья слава вознеслась по всей Элладе.                АРХОНТ А где же он? В изгнании скрываться Не стал бы Фидий.                ПЕРИКЛ                             Нет, конечно. Слава Неслась бы впереди его повсюду. В пути в Афины что-то с ним случилось. Мне мнится, он ограблен и убит, Как Ивик. Только стаи журавлей Поблизости в тот миг не пролетало.                СОФОКЛ А боги? Зевс не потому ль ударил О землю молнией у ног своих, Как скипетром потряс от гнева, видя Злодейство, но вмешаться он не вправе, — Подвластны року боги, как и люди.                ПЕРИКЛ А мне же мнится, он взошел на горы, По духу исполин, богам подобный, Коль тесно, как в темнице, средь людей С ничтожеством их мыслей и страстей. Да, обрести свободу перед роком — Удел героев, участь их завидна; Там, в высях воспарил он, как орел, И, изнемогши, о скалу разбился.               АСПАСИЯ             (встревоженно) Что ты еще такое там придумал? С лесов Акрополя упал ведь мастер. Его ты спас.                 ПЕРИКЛ                       Я Фидия не спас, Дав крылья, словно бы Дедал Икару. О, как он воспарил — с резцом в руках! Гордимся родом мы, богатством, знать, Ремесленников ни во что не ставим, Как бедных и рабов, но их трудом Воздвигнут новый храм Афины-Девы, Эллады символ, мера красоты.                АСПАСИЯ Так, что ж уныл ты, как на похоронах?                ПЕРИКЛ Мир песнопений в яви воплотил Из мрамора, в таинственных изгибах Живого тела с грацией движений И в строе вознесенных ввысь колонн, Столпов, связующих людей с богами. Как свято место, где звучат молитвы, Так почестей достойны мастера, Святилище воздвигшие навеки.                АСПАСИЯ Элизиум, из вечности взошедший! Когда от нас останется лишь прах, Мы вновь и вновь предстанем друг за другом, Как в празднестве, запечатленном здесь Рукою Фидия по фризу храма.                ВЕСТНИК         (поднимаясь по ступеням) Там, говорят, сам Феб сошел на землю, Как предводитель Муз, всех девяти, И водит хоровод в венке из лавра, Игрою на кифаре изумляя; Сиянием чела он так прекрасен, Что женщины притихли, как одна, А юноши на Муз так загляделись, Прелестных, милых, ну, совсем земных, Что празднество безмолвно замирает — В картинах, как по фризу Парфенона.                 АРХОНТ Что это значит?                 ЕВРИПИД                               Время истекает; И наше время переходит в вечность, Что Фидий в мраморе запечатлел. Показывается Алкивиад в сопровождении гетер, играя роль Аполлона с его свитой.                 СОФОКЛ О, чудеса! Иль это сновиденья Из детских лет, ожившие на миг?                АРХОНТ Я Феба узнаю… Иль нет, не он? Прекрасен юноша, но божество Есть божество, с сияньем вешним неба, Из чистого эфира сотворенный, Подвижный и могучий, как огонь.              АСПАСИЯ          (с живостью) Подруги милые! Никак решили Вы разыграть меня? Так это вы? Иль роли вас преобразили, что ли?            (Отступая назад.) Я их не узнаю, как в снах бывает, И страх объемлет, все же любопытно.     ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА МУЗ Аспасия! Не бойся, ты нас знаешь. Ты в ученицах узнавала нас, Доверчиво лелея наши грезы. Трех дочерей назвала Муз прозваньем И кличешь нас по многу раз на дню, И рады мы откликнуться, как Эхо.               ХОР МУЗ        (под звуки кифары Феба) О, век героев, славы высшей мера, Запечатленный в песнопениях Гомера! Как золото немеркнущей зари!                 Гори! Гори!     Дочь Зевса, как и мы, Елена,           Чья красота бесценна,     Парисом ли обольщена? Иль за нее ль вступились племена?     О, нет, за красоту Эллады, В Елене явленной, как песня в ладе. И в песнопениях впервые сонм богов      Предстал, а с тем и мир таков — В лазури, синеве, весь золотою Пронизанный от века красотою!                               (Пляшут.)                 ГОЛОСА О, Музы геликонские! И вправду! Да нет! Гетеры! Жрицы Афродиты! Но с красотой и грацией богинь!                 ХОР МУЗ           Прекрасный сонм богов           Из детских грез и снов     Снисходит в мир, и в изваяньях Возносятся в извечных их стремленьях. Но человек не ими одержим      И поклоняется не им,           А выгоде и власти, Дерзания исполненный до страсти.           И в распрях нет конца           До смертного венца. И Рока гнев, неумолимо правый,      Героя жжет в зените славы. Как царь Эдип, о, первый гражданин,      Восплачь об участи Афин! (Пляска с трагической и комической масками на переднем плане.)                ГОЛОСА Что ж Музы нам пророчествуют? Беды! На празднестве, в зените славы? Боги! Недаром сказано: богиня Мира Покинула за Фидием вослед Афины! Нику удержите! Бед Бояться и Победы не видать нам. Аполлон и хор Муз удаляются. 5 Государственное кладбище за Дапилонскими воротами. Мраморные стелы с изображением сражений, именами павших и эпитафиями. Кипарисовые гроба устанавливаются в гробницах. Всюду венки из живых цветов. На переднем плане помост, на котором, с одной стороны, Хор женщин, с другой — стратеги, архонты, среди них Перикл. Присутствие народа лишь ощущается, как театральной публики в зале.             ХОР ЖЕНЩИН     Обычаи мужей столь странны.          Война приносит в страны          Воюющих сторон     Лишь смерть, и бедствия, и стон,     И торжествует победитель,     Сходя в подземную обитель,     Судьбою смертных побежден,          На тризне, с плачем жен.     А побежденным — горьше вдвое,          В неволе горе вдовье,          Бесчестье, смерть мужей,          Сиротство сыновей.     Но павшим почести награда,     Гробница в вечности — Эллада.                 АРХОНТ Обряд мы совершили, как велит Обычай, с плачем женщин и стенаний, Предав земле погибших прах, погибших За первый год войны меж эллинами, Как это ни прискорбно сознавать. Но буря пронеслась, и небо чисто. Пусть скорбь наполнится в раздумьях светом, Как в душах женщин, осушивших слезы, В надгробной речи первого из нас.                 ПЕРИКЛ К обрядам погребальным в честь погибших Обычай речь надгробную держать Установился. Я ль его нарушу, Хотя ведь лучше делом воздавать Тем, кто на деле доблесть проявил, Все почести — и этим погребеньем, И попечением о детях, как Установилось в нашем государстве. На помост летят цветы. Начну я с предков, живших неизменно На Аттике и сохранивших вплоть До наших дней ее свободу. Если Они достойны всяческой хвалы, То более еще ее достойны Отцы ведь наши, сохранив наследье, Создавшие великую державу, Какою мы владеем, зрелости Достигшие уж ныне, приумножив И мощь страны, и славу на века. И тут, я думаю, уместно будет Сказать о государственном устройстве Афин, какого не было нигде, Мы сами создали наш строй, в котором Не горсть людей, а большинство народа Страною управляет по законам, Что называется народоправством. У нас у всех одни  и те ж права, И каждый из-за личной доблести Быть может выдвинут на важный пост, Будь беден он или богат и знатен. Живем и в повседневной жизни мы Свободно, кто как хочет, и терпимы Ко склонностям других в их частной жизни; В общественной — мы следуем законам, Особенно неписаным, поскольку Их нарушенье глупо иль постыдно. Ввели мы много игр и развлечений До празднеств всенародных в честь богов — Во славу города, пример являя Элладе всей. Мы любим красоту Во всех ее явленьях без излишеств, Со всею простотою высшей меры; Мы склонны и к наукам без ущерба Ни вере предков и ни силе духа. Богатство ценим только потому, Что мы его употребляем с пользой, Не ради похвальбы пустой. И бедность Не униженье, но большой позор На том, кто не стремится от нее Избавиться своим трудом, что к благу И города. У нас все заняты, Помимо дел своих и ремесла, Политикой, решенья принимая В судах и на собраньях, видя в том Долг гражданина, так же, как в защите Афин, что видим на примере павших. Из нас ведь каждый может проявить С изяществом и легкостью себя В различных жизненных условиях, Что связано с укладом нашей жизни, Благодаря чему достигли мы Могущества и славы нынешней. Итак, я утверждаю: город наш В зените славы — школа всей Эллады. Цветами забрасывают оратора. Мы защищаем родину и нечто Неизмеримо большее, чем те, Кто достоянья нашего лишен, И павшим честь тем выше, что отныне Деянья их со славою Афин Останутся, как здесь, и на чужбине Навеки в памяти живой людей. Примите ныне их за образец, Считайте вы за счастие свободу, А за свободу — мужество, и лучше Нет участи, и потому не буду Скорбеть о павших, выбор их прекрасен; Лишь обращусь я с утешеньем к вам, К родителям героев, сыновьям И женам, ныне вдовам, да о том Я говорил здесь. Город, как венки, Осиротевшим детям предоставит Заботу с содержаньем до поры Их возмужалости, — мала ль награда Героям за их доблесть, в память детям? Венками и цветами забрасывают оратора.                 ГОЛОСА Как речь его прекрасно прозвучала! Прекрасной жизнь была. И речь под стать. Как песня лебединая его Запомнится она навеки всеми. То песнь об Аттике. Элладе всей, В жестоких распрях до войны дошедшей, В которой, кто б ни победил, исчезнет С могуществом Афин и Спарты слава Держав великих, погубивших мир, Еще цветущий…             ХОР ЖЕНЩИН О, речь Перикла, как всегда, прекрасна! Но поздно и, увы, боюсь, напрасна. Как песня лебединая она, —          А гибнет вся страна, —          Полна воспоминаний          В унисон стенаний     О павших в череде веков.          И наш удел таков.     Как радость жизни мимолетна,     Легкокрыла, безотчетна.     И эта юность, и весна —     Все минет так, еще война! Не почести я павшим воздаю.           Я слезы, слезы лью. ЭПИЛОГ Вид на Акрополь откуда-то сверху. В ослепительном сиянии паросского мрамора Парфенон. В стороне среди статуй проступает мраморный бюст Перикла в шлеме с его именем.                 ХОР МУЗ Война все длится. Греция в руинах. Иному богу молятся в Афинах. Лишь в мраморе хранится, как живая тень,        Далекий лучезарный день. О, род людской! Воинственнее зверя Он ищет славы в игрищах Арея, И полчища племен, как вал времен,        Все рушат Парфенон. А он стоит, на удивленье свету, Как сон, приснившийся поэту, В руинах весь, но символ красоты        И воплощение мечты.        Все кануло и канет в лете, Но век Перикла вновь сияет, светел, Как вешний день, с богами на Олимпе,        И Гелиос несется в нимбе.        А на поля ложится тень.        Повремени, прекрасный день!        Эллада — школа всей планеты,        О чем поют давно поэты.        Но нет идиллии в былом И лучше, кажется, забыться сном. Лишь красота, взошедшая над миром,        Осталась навсегда кумиром, Предтечей жизни новой, как весны,             В преданьях старины.             Так, верно, вещих слово:        Что было, сбудется все снова. Сюита из трагедии «Алкивиад» ПРОЛОГ Ликей, парк с храмом Аполлона на окраине Афин, с видом на Акрополь вдали. Алкивиад, юноша лет двадцати, рослый, статный, красивый, в сопровождении раба, несущего венок и другие приношения богу, и Сократ, босой, широкоплечий крепыш, с рассеянным видом стоящий в тени деревьев.             А л к и в и а д Сократ стоит, иль статуя его, Изваянная не резцом, а мыслью С идеей самого Сократа в яви?   (Берет венок и примеривает к его голове.)               С о к р а т Алкивиад! Друг мой, куда собрался? А, вижу! С приношеньями богам, Как взрослый муж пред новым начинаньем, Торжественен и важен ты идешь… Постой! Я провожу тебя до храма. Ведь надо знать, о чем просить богов, Иначе ты накличешь лишь несчастье — На голову свою, куда ни шло, — На город, может быть, на всю Элладу.             А л к и в и а д Сократ! Из всех поклонников моих, Пока я цвел мальчишеским румянцем, Один всегда держался в стороне, Лишь глядя на меня как бы украдкой, Не требуя вниманья и участья. Что ж ты теперь заговорил со мной, Когда один остался я, отвадив Поклонников, жужащий рой льстецов, Моей гордыней, своевольным нравом?                С о к р а т Я слышу голос бога свыше, знаешь?             А л к и в и а д Даймона? Да, слыхал.                С о к р а т                                          Запрет он снял, И я могу вступить с тобой в беседу. Как видно, время наше наступило.             А л к и в и а д Но что же связывает нас?                 С о к р а т                                                 Любовь. Любовь, мой друг, — стремленье к красоте И к славе, и к бессмертию, — и здесь-то Мы сходимся, вступая в путь один, И разминуться нам небезопасно.              А л к и в и а д Не говори загадками, почтенный! Скажи, чего ты хочешь от меня?                  С о к р а т Нет, друг, чего ты хочешь от себя И для себя, о чем идешь молиться? Сказать ты затрудняешься. А, впрочем, Я знаю.              А л к и в и а д                Хорошо, скажи уж сам.                  С о к р а т Себя считая первым средь людей По красоте и росту, — это правда, — Ты первым хочешь быть во всем, повсюду, И почестей ты жаждешь быть достойным Неизмеримо больших, чем Перикл. И власти хочешь ты иметь в Афинах, Могущественным слыть по всей Элладе…              А л к и в и а д Конечно, да; еще по всей Европе И в Азии хотел бы править я, По крайней мере, именем моим Заполонить народы все, как Ксеркс.                 С о к р а т Надежды вот какие ты питаешь. Я это знал.              А л к и в и а д                     Они тебе смешны?                 С о к р а т О, нет! Недаром я поклонник твой, Как видишь, самый давний, самый верный.              А л к и в и а д Какая связь между твоей любовью И честолюбием моим, Сократ?                 С о к р а т Да без меня все эти устремленья Осуществить не сможешь ты, мой друг. Тебе никто не в силах обеспечить Желанного могущества, — лишь я, Да с помощью даймона моего.              А л к и в и а д Сократ! Каким ты странным, необычным Всегда казался мне, — ты разобрался Уж в замыслах моих; но как ты сможешь Помочь мне превзойти во славе всех, А без тебя свершениям не сбыться?                  С о к р а т Без знания чему учить народ И управлять как можно государством? Лишь мудрость — наш советчик, разве нет?               А л к и в и а д Но те, кто выступает на собранье, За редким исключеньем, много ль знают? Соперничества с ними мне ль бояться?                  С о к р а т Но это же позор. Какие речи! Соперничать ты с кем собрался, милый, Со здешними людьми?               А л к и в и а д                                           Да, с кем еще?                  С о к р а т Наш город с кем воюет всякий раз? С царями лакедемонян и персов. Вот кто соперники твои, Афины Превосходящие могуществом! Что противопоставить можем, кроме Искусства мы и прилежанья, им? А пренебрегши этим, ты лишишься Возможности прославить имя, даже Хотя бы в той же мере, как Перикл.              А л к и в и а д Но в чем же прилежанья смысл, Сократ?                 С о к р а т Быть лучше и во всем, как можно лучше, И это, как и мне, так и тебе, Идти нам вместе. Красота твоя Уж увядает, ты же начинаешь Цвести, Алкивиад! Не дай народу Себя ты развратить, как то бывало С достойными. Страшусь не потому, Что нраву твоему не доверяю, А вижу силу города Афин, Не одолел бы он  — тебя, меня, Страшней всего, себе же на погибель.              А л к и в и а д Сократ! О чем ты говоришь? Афины Могущества исполнены и славы, Как этот день, сияющий над морем, И стройно-белоснежный Парфенон.                 С о к р а т Ты молод, друг! Прекрасный день не долог; Так поспешим взойти как можно выше И стать воистину как можно лучше, Какой предстало быть душе бессмертной, Коли она бессмертна в самом деле. Ведь высшего удела не бывает.               А л к и в и а д Венка достоин ты, как Феб Ликейский.      (Надевает на голову Сократа венок.) А к богу с приношеньями приду, Сократ, я позже, с мыслями собравшись.                С о к р а т Ну, не смешно ли голову Силена Цветами украшать столь дивными? Гетере я отдам, что загляделась, Конечно, на тебя.              А л к и в и а д                                  Сократ, она Заслушалась тебя; ее я знаю; Венка она заслуживает тоже. Сократ вручает гетере венок; она с подружками, смеясь, пускаются в пляску, вовлекая в свой круг Алкивиада. 1 Палестра. Юноши занимаются гимнастическими упражнениями и борьбой, мужчины, наблюдая за ними, беседуют кучками. Кто-то рисует на песке карту Средиземного моря с островом Сицилия и другими землями.            1-й  а ф и н я н и н Вот здесь Сицилия, где Сиракузы…            2-й  а ф и н я н и н Италия вот здесь. А Карфаген?            1-й  а ф и н я н и н Вот Африка. И там же Карфаген. Подходит Сократ с видом человека, пришедшего пешком издалека в город, из Пирея, где он жил одно время. Одни приветствуют его радостно, другие сторонятся.                С о к р а т Куда ни загляну, повсюду чертят Земель заморских города и бухты; Всем ясно, где и что, в поход собрались Всем флотом и всем сухопутным войском, Как будто здесь Лакедемон повержен, А там персидский царь, мы здесь владыки, И флот, и войско некуда девать.               А н д о к и д Сократ! Ты воин храбрый, спору нет, Но не стратег; в собранье ты не держишь Речей, хотя бы мог заговорить Ты всех из нас и весь народ афинский, Когда бы пожелал.                  С о к р а т                                      Уж нет, увольте! Ты, Андокид, оратор записной, А я умею лишь вести беседы Вполголоса, не сотрясая воздух. В накидке старой и босой к трибуне Смешно мне выходить учить народ Здоровый и красивый, и задорный. Смешить я не умею, как Клеон Храбрился там и в полководцы вышел, Во славе Никия опередив, Чтоб с честью во время погибнуть.                 А н д о к и д                                                                Верно! Теперь за ним Алкивиад спешит. Показывается Алкивиад в белом хитоне, в шлеме, а щит его с изображением Эрота с молнией и меч несет раб, — в сопровождении гетер. Заметив Сократа, он пытается спрятаться среди женщин.              А л к и в и а д Укройте, чтоб меня он не заметил, Беседой увлеченный, как всегда!              Л е в к и п п а Кого Алкивиад мой испугался?                Д о р и д а Хотела бы взглянуть я на него — Из молодых борцов наверняка.              А л к и в и а д Да сам я молод, не боюсь юнцов, Но этот стар, да нет его сильнее.                  К л и о Да это же Сократ, твой друг учитель Из юности твоей и твой спаситель.               А л к и в и а д Нет, в этом квиты: вынес с поля боя, Как он меня, и я его затем У Делия.              Л е в к и п п а                  Поди, как мы тебя?               А л к и в и а д О, да! Он пешим отступал последним, Я на коне его сопровождал.              Л е в к и п п а И мы, как конь, выводим с поля битвы Алкивиада в шлеме, без щита.               А л к и в и а д И без меча; он у раба их вырвал. О, женщины! Вы предали меня! Моим мечом меня сейчас изрубят. Подите прочь! Теперь я вспомню стыд, Который гложет, делая нас лучше, Как можно лучше! Только не надолго. Но лучшим быть всегда ведь невозможно, Когда ты человек всего, не бог. Гетеры покидают Алкивиада, который остается на четвереньках, будто что-то выискивает в песке.                  С о к р а т   (со щитом и мечом Алкивиада) Алкивиад! Мой друг, кого играешь, Как в детство впавший юноша и старец?               А л к и в и а д   (вскакивая на ноги и уводя Сократа) Кого? Прекрасно знаешь ты, Сократ! Кого играть мне, разве Аполлона? Или Ареса, стоит меч мне взять И щит…    (Выхватывает их из рук Сократа)                  С о к р а т                С изображением Эрота? И это вместо герба древних предков.              А л к и в и а д Ну, разве не Эрот — наш общий предок? Издевку слышу я в твоих словах, Насмешку нестерпимую у друга, Когда ты друг, как прежде. Что случилось? К тебе не изменился я и буду Всегда благодарить богов за встречу С тобою в юности моей; ты спас Своей любовью юношу в тенетах Страстей и лести, где и красота, И знатность, и богатство служат только Поклонникам, что женщине пристало, Но не мужчине, одаренном свыше И разумом, и мужеством, и волей.                 С о к р а т О том ли речь? Скажи мне, что задумал?              А л к и в и а д Честь смолоду храня, я возмечтал О подвигах, какие и не снились Периклу, — разве только Ксерксу; ты Предугадал заветные стремленья Моей души и воли с детских лет. Периклов век вознес все наши мысли И грезы детства до небес Олимпа, До Космоса в его красе и строе. Родиться бы персидским принцем мне, За Азией Европу покорил бы. Пусть знатен я, богат, что толку в том? В Афинах буду славен, но не в Спарте. Коль славы хочешь, хочешь беспримерной, Как жизни и бессмертия богов. И впору впасть в отчаянье, когда Ты сознаешь тщету людских стремлений. Но ты уверил, все возможно, если С твоею помощью мне предпринять К вершинам власти восхожденье.                    С о к р а т                                                                Да. Но ты лишь убегал, чтобы потешить Тщеславие на конских состязаньях, Сноровкою возничих, прытью коней, Венком увенчанный за них, как царь. Всходил ты на орхестру как хорег Затем, чтоб славу разделить с поэтом. Что сам ты можешь совершить такого, Что не дано уж никому свершить?                А л к и в и а д Мой час настал! Пора! Узнаешь скоро.                    С о к р а т Поход в Сицилию? Прости, мой друг. Как плохо слушал ты Перикла в детстве, Так в юности ты слушал и меня.                А л к и в и а д Премудрость хороша, но жить придется Своим умом, каков ни есть, что делать?               С о к р а т Но выслушай меня в последний раз.              А л к и в и а д Нет, выслушай меня, Сократ, прошу. Об этом я молчу пока со всеми. Сицилия всегда влекла Афины. Но это только остров. Карфаген И Ливия — куда заманчивее! А там с Италией Пелопоннес Нам покорится наконец. Вот дело, Какое и не снилось никому! Сицилия — начало…                С о к р а т                                    И конец! Ты, вижу, обезумел, друг мой милый. Ты сетуешь на Никия за мир Со Спартой, но война не завершилась; По прорицаниям еще продлится, К несчастью для Афин; ты зачинаешь Вновь раздувать ту бурю, что пришла С Пелопоннеса при Перикле, только Отправив флот в Сицилию, да с войском, Которых не увидим больше мы И даже при победах, понеся Потери невозвратные, а здесь же Пелопоннес накроет нас не бурей, А сухопутным войском, и спасенья Не принесут Афинам корабли.             А л к и в и а д Какие речи! Никий то ж толкует.                С о к р а т Народ, надеюсь, остановит вас, Безумцев молодых.             А л к и в и а д                                     О, нет! Я знаю, Народ поддержит нас. Что толку в войнах За острова Ионии со Спартой И с персами? Ведь мир велик на запад, Ты знаешь, до Геракловых столпов!                С о к р а т Не хочешь мне поверить, хорошо. Даймону моему нельзя не верить. И он-то налагает мне запрет Принять участие в твоем походе Или одобрить помыслы твои, Как в деле неразумном и преступном. Послушай не меня, Сократа, — бога, Который отвращает нас от зла, Неправедного дела и поступков.             А л к и в и а д               (в смущении) Мне жизнь дана одна, чего мне ждать? Уж если смерти, так на поле брани.               С о к р а т Ведь речь уже не о тебе, мой друг, Об участи Афин и всей Эллады. Перед ними в вышине в вечерних лучах солнца сияет Парфенон. 2 Спарта, состоящая из нескольких поселений на равнине среди гор, естественных стен города. У реки Еврот дом царицы Тимеи с пристройками и садом. В садовую калитку со стороны гор входит Алкивиад, одетый, как спартанцы, в одну шерстяную рубаху, с длинными волосами, в сопровождении верного раба Тиресия.               А л к и в и а д Мне снится сон, который длится год, Иль два, иль три, пора бы и проснуться? Вхожу к царице, как пастух одетый, Босой, длинноволосый, загорелый, Иль воин, или царь, — простые нравы Мне по сердцу, как на войне бывало, Да здесь вся жизнь, как лагерный уклад, С похлебкой общей для мужчин, готовых Сейчас вступить в сраженье.                 Т и р е с и й                                                      А по мне Уж лучше повара иметь при доме И все иные блага афинян.              А л к и в и а д      (прохаживаясь по саду) А жизнью наслаждаются, похоже, Одни лишь женщины, дыша свободой, Какой не ведают мужья, и дети Их радуют до возраста, когда Они всего прелестней, — до семи, А там их забирает государство На воспитание из них бойцов.                Т и р е с и й Из мальчиков, а девочек куда?              А л к и в и а д Из них растят здоровых матерей, Как воинов на ниве Гименея…                Т и р е с и й Как телок в стаде, чтобы без изъянов, — Я это понимаю хорошо.               А л к и в и а д На празднестве ты видел хоровод Из девушек, невинно обнаженных, Не очень и красивых, но здоровых, И гордых тем стыдливо и задорно?                 Т и р е с и й Да, шествие, скажу, на загляденье!                А л к и в и а д Нет, афинянки в туниках прекрасней, А обнаженность хороша в постели.                  Т и р е с и й Афины! Нет пути тебе домой. По мне уж лучше б бунт ты поднял в войске И Сиракузы разом сокрушил.                А л к и в и а д У вражьих стен бунт в войске — это гибель. Уж лучше мне погибнуть, а не войску, Когда я не сумею защититься От козней недругов моих в Афинах.                 Т и р е с и й Но ты ведь не решился возвратиться.                А л к и в и а д На суд явиться? Нет! Когда о жизни Моей идет тут речь, я не доверюсь И матери моей, чтоб по ошибке Она не положила черный камень Заместо белого. Я не ошибся. Друзей моих казнили; та же участь Ждала меня в Афинах, ждет еще. Имущество мое конфисковали И повелели всем жрецам и жрицам Проклясть Алкивиада, — каково? Одна Феано в храме, где клянутся Все юноши быть верными Афинам, Не подчинилась повеленьям власти, Сказав, что жрица для благословенья Она во храме здесь, не для проклятья.                 Т и р е с и й Хоть кто-то вспомнил о тебе к добру. Входит служанка, оглядываясь по сторонам, и уводит за собой Алкивиада. Покои царицы. Тимея, высокая, ладная, еще молодая женщина, и Алкивиад, скинувший рубаху, полуголый.                А л к и в и а д А как же без мужей?                  Т и м е я                                       Есть братья мужа. Когда муж хвор твой, ладному мужчине Спартанке уступить не только можно, А должно, чтоб родить детей здоровых. Нам прелюбодеянья ни к чему. Мы отдаемся по природе женской, Здоровой и могучей, как закон. А сладострастья ищут у гетер, Как я слыхала, за большие деньги. У нас таких особ не очень любят, Да мы бедны; железными деньгами Роскошествовать трудно, — тяжелы.     (Ласкается к Алкивиаду.) Я влюблена в тебя, Алкивиад! Но это тяжело — вздыхать и думать, Увижу я тебя, хотя бы мельком? О, радость и печаль — всего на миг!          (Смеется.) Одетый под спартанца афинянин Меня смешит, не знаю, почему. Изнеженным он кажется и дивным, Как царский сын в лохмотьях, как Адонис, В которого влюбилась Афродита. Недаром ты красив, как лев могучий.               А л к и в и а д Да, лев могучий, изгнанный из мест, Где он родился, славой осененный Отца и дяди, призванный владеть Афинами и, может, всей Элладой, У трона царского сижу, как пленник.                   Т и м е я У трона? У постели царской, милый! О, чудный сон! Ты, верно, из богов? Цариц ведь навещают втайне боги.               А л к и в и а д Да, сон… В начале величайших дел Быть отстраненным вдруг от высшей власти Во благо родины — за сущий вздор?! Чья это шутка? Вижу я измену, Изменником спасая жизнь свою.                   Т и м е я Не мог же ты послушно, как ягненок, Когда ты лев, вернуться на закланье В Афины, где тебе, как в клетке, тесно?               А л к и в и а д Народоправство хуже тирании, Выходит? Ну, пускай оно падет. Помог я Спарте сокрушить Афины. В Сицилии погиб весь флот афинский И войско, что привел я ради славы, А не измены, о, судьба моя Злосчастная!             (Носится по комнате.)                  Т и м е я          (пытаясь утешить)                         Что мог ты сделать?              А л к и в и а д                                                              Сделал! Услуга за услугу, жизнь — взамен. Уговорил Гилиппа в Сиракузы Отправить срочно со спартанским флотом И войском, с тем здесь медлили б поныне, С паденьем Сиракуз; я убедил Царей здесь Декелею захватить, — И вот Афины, как в осаде. Боги! Злодейство порождает лишь злодейство, За малым с виду следует большое, И я, Алкивиад, один повинен?                 Т и м е я Налью-ка я тебе вина, бедняга.              А л к и в и а д Источник зла — несправедливость где-то, Как облачко, что предвещает бурю, — И море уж бушует, стонут чайки, И тут еще затмение луны, Природное явление, но ужас Сковал афинский флот у Сиракуз, — И все пропало! Я наслал затменье?! Да, будь я там, Гилиппа встретил б так, Что Сиракузы сами бы сдались.                  Т и м е я Ну, так и я готова сдаться, милый. Весь пыл твой пропадает втуне. В бой Вступай с царицей, афинянин храбро! Эрота призови, я — Афродиту, Здесь храм любви, не царские палаты, Здесь воинский совет ведет любовь.              А л к и в и а д На песнь любви я отзовусь.                  Т и м е я                                                    Еще бы! Царя Лакедемонского зачать Не шутка, не любовная игра; Призвала я не Феба, а Ареса, Возьмись за дело, бог, с великим жаром. Небось, истосковался по гетерам. Так покажи, чему научен ими. А я люблю, как любит Афродита, Стыдливо телом, ласково душой, Вся в неге сладострастия зачатья. Наступает ночь и утро нового дня. Алкивиад и его раб в саду у садовой скамейки.                 Т и р е с и й Опасно здесь нам оставаться боле.               А л к и в и а д Опасно здесь и в Спарте, мне повсюду Теперь опасно жить. У славы зависть Добычи домогается, как может. Лисандр строит козни; царь Агид…                  Т и р е с и й Готов убить из ревности — понятно. Ты мог вести себя в чужой стране Хотя бы поскромней, цариц не трогать, Когда девиц и молодух пригожих, Ну, сколько хочется твоей душе.              А л к и в и а д Мои потомки будут здесь царями, Вот что подумал я, послав Агида Брать Декелею, мне оставив дом С царицей, коей приглянулся гость.                 Т и р е с и й Куда ж теперь?              А л к и в и а д                              Сестра моя Кассандра В пророчествах своих меня видала Вельможей у персидского царя. Мой сон все длится. Целый век, пожалуй. Входит Тимея в сопровождении женщин, которые остаются в стороне, как и раб.                   Т и м е я Алкивиад! Я думала, ты отбыл?               А л к и в и а д Свернул с пути, чтобы с тобой проститься И избежать погони, если будет. Не бойся за меня. Расти мне сына. Родись я в Спарте, был бы я царем.                   Т и м е я Зачем бы это? Ты Алкивиад!              А л к и в и а д Готовитесь вы к празднеству, в котором Уже меня не будет? Жаль.                   Т и м е я                                                 А нам? В борьбе ты славно побеждал могучих.              А л к и в и а д Когда, ну, мальчики в борьбу на поле Вступают обнаженными — не диво. Но в праздники увидеть хоровод Из обнаженных девушек без тени Смущенья и стыда, как бы в покрове Невинности и целомудрья статуй, — То диво мне, как будто нимф я вижу Среди людей явившихся нежданно. Скульптур вам и не надо, всюду тело Живое — образ красоты и мощи, Цветущей лишь до зрелости, недолго, Но смерти вы, как звери, не боитесь. Мы любим то же, только в полутайне, В прозрачных одеяньях, в украшеньях, Как птицы в опереньях красоты; Мы красоту лелеем, как бессмертье, И в статуях мы обретаем вечность.                    Т и м е я Алкивиад, не воин ты, философ!                А л к и в и а д Прекрасна юность, но она мгновенна! О чем, к несчастью, ведал с детства я, Как жизнь, что мне дана, и ужас смерти Маячил предо мною с детских лет, И я ни в чем — ни в красоте своей, Ни в знатности не находил отрады, — И даже в радостях любви острее Я ощущал пределы бытия И беспредельность неба надо мною. Как смертному смерть превозмочь, как звезды? Лишь ранней смертью подвигом героя, Лишь славой беспримерной на века, Иного нет пути к бессмертью, в небо, Где небожители живут предвечно. Теперь же все пропало. Как Икар, Поднявшись высоко, у солнца крылья Я опалил. Злосчастная судьба!                    Т и м е я В твоем паденьи вижу искры славы!                А л к и в и а д Когда б я мог объединить Элладу В единое сообщество народов, Живущих в мире, вместо войн и распрей! Но вижу, слишком мы различны с вами По образу правления и жизни, Хотя и поклоняемся богам Одним и тем же, — то же очень разно, Но крайности ведь сходятся, а где? На поле брани мужеством мы сходны, Вы воины, законы защищая, А мы, изнеженные красотой, — Свободу человеческого духа Пред варварами, также и богами. Над равниной среди гор провисает закатное солнце. 3 Агора. Часть площади: скамейки в тени платанов, свободные пространства и трибуна; граждане Афин собираются к началу Народного собрания, стоят кучками или сидят на скамейках.             А р и с т о ф а н Великое событие свершилось! Алкивиад вернулся из похода В Сицилию, в Лакедемон — с победой, Какая нам присниться не могла И в вещем сне, ужасном и прекрасном.                 М е л е т О, зрелище то было расчудесно! К Пирею подплывали корабли, Украшенные множеством щитов И пиками, в сражениях добытых, И с длинной чередой триер плененных. Корабль командующего всех краше — В пурпурных парусах! — шел к гавани; Сам Хрисогон, в Элладе знаменитый, Он победитель на Пифийских играх, Играл на флейте песню для гребцов.              А р и с т о ф а н Да, шумная процессия, как после Попойки многодневной.                  М е л е т                                             Многолетней! Алкивиад пространствовал по свету Совсем, как Одиссей, муж хитроумный. Встречали лишь его — с приветствиями И с криками, других не замечая, И подносили лишь ему венки, А старики показывали важно На Алкивиада юношам, как диво, Представшее воочию пред ними.                   А н и т Но радость граждан смешивалась с грустью, Как смех сквозь слезы, с памятью о прошлом, В разлуке с ним настигшем всех нас горе. Ведь можно было заключить: поход В Сицилию уж не окончился б Такою неудачей и надежды Исчезли б разве, будь Алкивиад На месте, во главе афинских войск, Утративших владычество на море С тех пор, но даже и теперь с победой Он возвращается, восстановив Из отколовшихся частей страну И воссоздав владычество на море.             А р и с т о ф а н Вот он идет, все молод и красив!                  М е л е т И женщины на площадь выбегают, Неся венки, и ленты, и цветы.                Ф е р а м е н Выходит он к трибуне, тих и скромен, Не слыша словно криков одобренья, Как если бы явился он на суд.               А л к и в и а д Друзья! Сограждане мои! Мне снился Причудливый, нелепый сон и долго, Покуда не вступил я на корабль Афинский, призванный в стратеги вновь, И я проснулся, весь в слезах, как плачу Здесь перед вами в ужасе от бедствий, Какие претерпел не столько я, Народ афинский, в помыслах высоких Меня вознесший для великих дел И вместе с тем приговоривший к смерти. Не к вам упрек, вы приняли решенье О возвращении моем, я с вами. Во всем виню несчастную судьбу И божество завистливое к людям. Но с этим все. Я знаю, как достичь Нам перелома в череде несчастий. Войска ободрились; и вас прошу Ободриться для новых дел и битв; Мы возродим могущество Афин! Почтенный старец увенчивает Алкивиада золотым венком; женщины несут венки с лентами и цветы.              Ф е р а м е н Увенчивает золотым венком Софокл, исполненный величья старец, Его, Алкивиада, как последний Любим гетерами и в старости.             А р и с т о ф а н И Музами по-прежнему любим.                С о к р а т Как Еврипид, уехавший в изгнанье, Не вынесший соперничества с ним, Не признанный в Афинах, но в Элладе И в сопредельных странах знаменитый.               Ф е р а м е н Он пожелал подняться на Акрополь, Чтоб жертвоприношения Афине С дарами Парфенону принести, Да день не выдался…                  М е л е т                                          А что такое?                 С о к р а т Там праздник омовенья в честь богини, Когда с нее снимают украшенья И закрывают; день для начинаний Из самых несчастливых.               А р и с т о ф а н                                               Это значит, Афина приняла Алкивиада Неблагосклонно и сурово даже, Закрыв лицо, не допустив к себе.                  С о к р а т И радость меркнет от таких знамений.                Х о р  г е т е р   (приветствуя Алкивиада издали)        Напрасно он, смирив свой норов,        Отводит глаз от злобных взоров.        А лучше бы  обрушить гнев, Ведь лев прирученный уже не лев.        Вновь повод сыщут для расправы,        Не вынеся его высокой славы,        И, вместо торжества побед,        Накроет нас пучина бед,        Как ныне вдруг разверзлись бездны,                 И гаснут звезды        Любви и славы в вышине,        И ужас стынет, как во сне,                 Неодолимо,                 Неумолимо!                   (Пляшет.) И, как нарочно, наплывают тучи на Акрополь, гремит гром, сверкают молнии, и обрушивается ливень.       Эй! Что запели мы, как мойры?       И ливень, как купанье в море,       Нас радует сегодня вновь,       Как ночь и звезды, как любовь!       Пусть ныне в тучах небосклон,             Ведь с нами снова он,       В чьем облике, как бог, прекрасном,       И красота, и мужество, и разум!                Как царь зверей                  Среди людей,        Казался наш стратег опасным,        А был-то он скорей злосчастным.             С любимцами богов        Так и бывает, — он таков! Гетеры, продолжая пляску, увлекают за собой Алкивиада, к смеху и досаде его родственников и друзей, среди которых и Сократ. 4 Ликей. У храма Аполлона с видом на Акрополь. Платон беспокойно расхаживает, выглядывая в сторону Пирея; подходит Левкиппа, оставив сопровождающих ее мужчин в стороне, где среди деревьев и на лужайке прогуливается публика.               П л а т о н Левкиппа!             Л е в к и п п а                Знаешь ты меня? С Сократом Тебя встречала я, как некогда Ходил он здесь с Алкивиадом юным, Со львенком, приручить его стараясь, Пока не выказал тот норов льва, Прекрасного и мудрого, как Сфинкс, Но чьих загадок разгадал ли кто?                П л а т о н Прелестна ты и столь же ты премудра?              Л е в к и п п а Прослышавши о красоте моей, Пришел ко мне Сократ, и с ним беседы Вела я с радостью, поскольку он — Знаток любви, конечно, как философ, Как я на деле, жрица Афродиты.                 П л а т о н              (с удивлением) Он посещал тебя и вел беседы?               Л е в к и п п а Ведь красота премудрости нас учит, Он говорил, внушая мне значенье Любви телесной, также и небесной. Могу сказать, была я влюблена В Силена, как вакханка молодая, И денег не взяла бы я за ночи, Тем более их не было, как видно, Но сей мудрец ценил лишь красоту.                  П л а т о н Прекрасно! Ты права.                Л е в к и п п а                                          А ты атлет Из лучших и поэт из самых лучших.                  П л а т о н Ты знаешь и стихи мои, Левкиппа?                Л е в к и п п а          (наклоняясь над кустами) Только в тенистую рощу вошли мы, как в ней увидали Сына Киферы, малютку, подобного яблокам алым. Не было с ним ни колчана, ни лука кривого, доспехи Под густолиственной чащей ближайших деревьев висели; Сам же на розах цветущих, окованный негою сонной, Он, улыбаясь, лежал, а над ним золотистые пчелы Роем медовым кружились и к сладким губам его льнули.                  П л а т о н Чудесно разыграла эпиграмму!               Л е в к и п п а Прочти мне что-нибудь, а я запомню И буду знать одна, к твоей же славе.                  П л а т о н     (разглядывая медальон на груди гетеры) Пять коровок пасутся на этой маленькой яшме;     Словно живые, резцом врезаны в камень они. Кажется, вот разбредутся… Но нет, золотая ограда    Тесным схватила кольцом крошечный пастбищный луг.               Л е в к и п п а             (повторив эпиграмму) Любимец Муз, подарок царский твой Прекрасней яшмы в золотой оправе, Как лес и храм Ликейский в синеве.                 П л а т о н Послушать рад тебя, но я в тревоге; И знаешь за кого? О, за Сократа!               Л е в к и п п а Он болен? При смерти? Как это грустно! Алкивиад погиб в расцвете сил; Сократ, хоть стар, все крепок, как орешек, Казался все, но смерть нас не щадит.                 П л а т о н И ты уже его оплакиваешь. Повремени. Пока лишь подан иск Мелетом с обвинением Сократа, Подумать только и кого, в безбожьи, А также в развращеньи молодежи.               Л е в к и п п а Мелет? Трагический поэт?                 П л а т о н                                                   Бездарный! Сократ не любит, кроме Еврипида, Умершего в изгнаньи добровольном Недавно, никого из нынешних, И те его поносят, как торговки, Чтоб только бы привлечь вниманье к  пьесам, Безбожным по нелепостям своим.               Л е в к и п п а Но обратиться в суд? Мелет ведь молод.                 П л а т о н За ним стоит, я думаю, Анит, Влюбленный некогда в Алкивиада, Который предпочел ему Сократа.               Л е в к и п п а В мужских влюбленностях друг в друга нет Ни справедливости, ни красоты, А, стало быть, кощунство и обман, Что порождает зло и против женщин.                 П л а т о н Прости! Я вижу, там идет Сократ. Платон и Сократ встречаются у храма; за ними наблюдает Левкиппа, как между тем ее окликают ее подруги и спутники, беспечные и веселые.                  С о к р а т Платон! Ты весел и угрюм; весь в думах, А молодость и сила через край, Каким я помню здесь Алкивиада, Пришедшего с дарами Аполлону, — И будто жизнь вся прежняя вернулась!                 П л а т о н Прости, Сократ, ты, верно, знаешь новость?                 С о к р а т Конечно, знаю; говорил с архонтом, Который уверяет, что Анит С товарищами думают, что я На суд явиться не посмею, зная, Как ненавистно имя всем мое.                 П л а т о н Не всем!                 С о к р а т                 Так думают они и правы.                 П л а т о н Так думают они? Они-то правы?! В чем правы? В чем? В невежестве своем?                 С о к р а т Ну, в чем-то правы, если прав и я; Ведь Правда — достоянье всех, как небо. Принес дары и помолился богу? Могу узнать, о чем просил ты Феба?                П л а т о н Просил о справедливости, конечно, Чтоб восторжествовала истина!                С о к р а т Прекрасно! Значит, избегать сраженья Не станем мы, пусть гибель нам грозит; Есть Правда высшая во славе павших.                П л а т о н Есть Правда? Где ж она? Ужели в смерти, Когда она и так ведь неизбежность? Идешь на суд, заведомо неправый, Во имя торжества закона?                  С о к р а т                                                  Правды, Самой ее идеи — неодолимой Никем ведь в мире, даже и богами.                  П л а т о н Есть мир идей, творящих нашу жизнь, Предвечный и прекрасный?                  С о к р а т        (обращая взор в небо)                                                    Да, как Космос. В наступающей ночи ярко вспыхивают мириады звезды. ЭПИЛОГ Мраморная стела с рельефным, слегка раскрашенным изображением Силена в окружении нимф с надписью "Быть лучше. Сократ". Венки и цветы. Платон в сопровождении гетер и раба, несущего корзину и амфору. Светит изумительно яркий и чистый весенний день, видно далеко — все небо, море, острова и вдали Парфенон, словно осененный радугой.               П л а т о н Для плакальщиц уж слишком вы прекрасны. Сыграйте лучше Муз из свиты Феба, Чьим голосом руководим, Сократ Служил ему с отвагой и упорством, Как воин отбиваясь от врагов, Чье имя чернь, и подвиг свой свершил, И в смерти он достиг бессмертной славы.    (Совершает возлияния богам.)               Х о р  г е т е р            Среди гробниц и стел С изображеньем битв в сплетеньи тел            Мы вспомнить вправе       О веке, просиявшем в славе, Как день весенний, лучезарный день!       А наш — всего былого тень.       Но лучезарен свет былого            Восходит ныне снова,       Как стройно-дивный Парфенон, И до Олимпа ясен небосклон, Где, видно, как и встарь, пируют боги, Блаженством наполняются чертоги,       Игрою света нисходя, Как радуга за кромкою дождя. О, счастье юности родиться в век,       Отмеченный, как человек,       И мудростью, и мощью правой,       Овеянный высокой славой.       Но в мире преходящем нет       Счастливых непрерывных лет. Как смертному переломить природу?       Могущество утратив и свободу, Мы грезим, но не детскою мечтой,       А лучезарной красотой       И строя в колоннаде зданий, И женщин, и мужчин, их изваяний,            Бессмертных, как в мечте,            В предвечной красоте. Сюита из комедии «Афинские ночи» ПРОЛОГ Выходит ХОР ДЕВУШЕК с комическими масками в руках.         ХОР ДЕВУШЕК        Повержены Афины        Пред красотою Фрины.    И нет у нас иных забот,    Как, кроме тех, каких Эрот На стрелах шлет, сынишка Афродиты,    И нет у нас от них защиты.    И знамениты мы теперь Лишь славой и достоинством гетер.               (Пляшет.) Утрачены могущество, свобода.        И только мать-природа     Еще нас, радуя, влечет, И женской красоте вся слава и почет.        Ее воспел — дивитесь! —        Во мраморе Пракситель,        Влюбленный, как в мечту,     Прелестной Фрины красоту.               (Пляшет.)     Но Рок завистливый, как в маске,        Смеясь, в коварной ласке,        Судьбой Елены говорит:        Изгнанье Фрине тож грозит За красоту и дерзость упованья      Предстать богиней в изваяньи И на морском купаньи наяву, Одетой в моря, неба синеву! В глубине сцены на миг, пока Хор пляшет, возникают берег моря и выходящая из волн Фрина(как Афродита). 1 Мастерская Праксителя: павильон с террасой в саду со стенами ограды; мрамор, цистерна с водой, кусты, цветы. Пракситель за работой над изваянием сатира (крупнотелый юноша с копной волос в вольной позе). На стук в ворота показывается раб.                ПРАКСИТЕЛЬ Кто там? Я не люблю, когда мешают. Так и скажи: он весь в работе.                      РАБ                                                        Фрина!                    ФРИНА                     (входя) Не хочешь видеть и меня, Пракситель?                ПРАКСИТЕЛЬ А что случилось?                     ФРИНА                                 Ты забыл? Не помнишь, Что завтра суд?                ПРАКСИТЕЛЬ                              Конечно, помню. Фрина! Тебя встревоженной, несчастной видеть Не приходилось мне.                     ФРИНА                                        Еще смеется! Да, мне обидно; я сердита; плакать, Однако же, не стану, если даже Приговорят меня такую к смерти. По крайней мере, никому не будет До смеха и аттических острот.                ПРАКСИТЕЛЬ Ну, это слишком. Не допустят боги.                    ФРИНА Приговорят к изгнанью? Это лучше? Повинна будто бы на самом деле В нечестии — да, это же позор И стыд, — и с тем покинуть мне Афины? В таком неправом деле — лучше смерть!                ПРАКСИТЕЛЬ Прекрасно, милая! В тебе Афина, Я вижу в яви, проступает ныне.                    ФРИНА Я жрица Афродиты и Афины? В том есть резон. В характере моем Нет слабости обычной, как у женщин, И деньги платят мне не за любовь, За мощь и прелесть красоты богини, Точь-в-точь совсем, как за твои работы.               ПРАКСИТЕЛЬ Но разве ты не служишь Афродите, А деньги возбуждают аппетит?                     ФРИНА Еще бы нет. Ты по себе то знаешь.               ПРАКСИТЕЛЬ Нас город развратил обоих, видно. Но что и стоит, кроме красоты, В которой обретаем мы бессмертье? Не я, не ты, а вся Эллада с нами.                    ФРИНА Бессмертье! А зачем позор изгнанья?              ПРАКСИТЕЛЬ А могут ведь назначить крупный штраф.                    ФРИНА Деньгами откуплюсь? Куда уж лучше. Ведь это же к веселью афинян! Как ни крути, не миновать позора.              ПРАКСИТЕЛЬ                 (в раздумьи) Но оправдание едва ль возможно. Я знаю город слишком хорошо, Свободный и благочестивый страшно.                    ФРИНА Здесь любят заступаться за богов, Как будто боги сами беззащитны.              ПРАКСИТЕЛЬ Сам Фидий обвинен ведь был в нечестьи, Творец Афины в золоте и бронзе, Создатель фризов Парфенона. Боги! И я боюсь за новшества свои.                     ФРИНА Что снял с меня одежды, чтоб увидеть Нагую прелесть, красоту богини?              ПРАКСИТЕЛЬ И, зачарованный, я не решился Прикрыть слегка божественную прелесть Легчайшим пеплосом, как повелось, И Афродита вдруг нагой предстала, Из моря выходящей в день рожденья, Или придя на берег для купанья, — И в этом было чудо, как в явленьи Пред смертными богини красоты.                    ФРИНА И это чудо сотворили мы? Твоя заслуга — это безусловно; А в чем же я повинна? В красоте, Что от богов, как все благое? Глупо! Пусть афиняне посмеются всласть Над Евфием.                ПРАКСИТЕЛЬ                          То будет справедливо. Но как добиться этого?                     ФРИНА                                             Все знают, Что я твоя возлюбленная, кроме Служения тебе ж твоей моделью; Ты знаменит, ты слава афинян; И ты не выступишь в мою защиту?                ПРАКСИТЕЛЬ            (в крайнем волнении) Владею я не словом, а резцом… И я ж тебя подставил Афродитой…                    ФРИНА            (невольно рассмеявшись) Но речь продумать можно и составить, Как не сумеет Гиперид, оратор. Ты спорил с Апеллесом об искусстве, С Платоном тоже, ты владеешь мыслью, Резец послушен мысли и руке.              (Ласкаясь.) Ты вдохновен Эротом, Афродитой И Аполлоном, защити же Фрину, Когда любил меня ты, как богиню, Как уверял в восторгах исступленья, Не в страсти, а в работе над скульптурой, Прославившей заморский город Книд.                ПРАКСИТЕЛЬ Когда ты думаешь, что я сумею Тебя спасти и защитить, изволь. Я жизнь свою отдам за жизнь твою, Как эллины за красоту Елены.                   ФРИНА Пракситель! Ты прекрасен, как твои Творения из мрамора и света. Я счастлива впервые не собою, А лишь тобою и твоей любовью.                ПРАКСИТЕЛЬ Сейчас и здесь?                   ФРИНА                             Ведь нынче представленье У Клиния; я за тобой пришла, Чтоб вечер провести с тобою вместе, Увы, быть может, и последний раз!             (Обнимает его и целует.) 2 Часть зала суда — скамьи амфитеатром, в вышине одна, как бы в тени, сидит Фрина, ниже — публика, напротив, предполагается, — судьи; внизу скамья, на которой восседают архонт-базилевс и два его помощника, рядом трибуна. К ней то и дело выходят то Евфий, то Гиперид. ЕВФИЙ. По поводу моего иска в Афинах смеются, что это Евфий поднял руку на женщину. Я обвиняю не женщину, не гетеру, а воцарившееся в городе нечестие, которое — сознает она это сама или нет — Фрина культивирует, к восторгу и восхищению афинских юношей, да и людей постарше, воображая себя богиней Афродитой, выходящей из моря, да еще совершенно обнаженной, как изобразил ее в своей знаменитой картине Апеллес, назвав ее "Афродита Андиомена", когда все узнают в ней гетеру Фрину. ГИПЕРИД. Евфий! По поводу картины обращайся к Апеллесу. ЕВФИЙ. Что это такое, как не поругание и не оскорбление богини Афродиты, которую едва ли кто из смертных видел обнаженной, а если и видел, предположим, хотя это и невозможно, то должен хранить в тайне такое происшествие во имя целомудрия и святости, иначе это и есть нечестие, которое карается законом. ГИПЕРИД. Изощряться в красноречии похвально, Евфий, но не в случае, когда речь идет о нечестии. ЕВФИЙ. И так попустительством властей это зло давно укоренилось в Афинах, начиная с работ Фидия, осужденного за святотатство, и кончая безбожными речами софистов. Афиняне оскорбили богов поношеньями и смехом, и боги отвернулись от нас, — здесь первопричины всех бедствий, постигших Афины от нашествия персов до наших дней, когда Афины подчинились сначала Спарте, а затем Македонии, утратив могущество и свободу. ГИПЕРИД. Евфий! При чем тут гетеры? Ты впал в безумие. ЕВФИЙ. Но и при этих прискорбных обстоятельствах мы не вспомнили о богах, не угомонились, не вернулись к старинному отеческому строю, а утопаем в роскоши, почитая богатство и самих себя больше, чем богов. И к этой роскоши и расточительству подвигает афинян больше всех кто? Конечно же, она, гетера Фрина, столь знаменитая по всей Элладе, что за одну ее ночь выкладывают целое состояние. В старое доброе время афиняне, имея богатство, делали подношения городу на строительство Длинных стен, кораблей или устройство Панафинейских празднеств в честь Афины, совершали жертвоприношения богам, а ныне все несут одной гетере, будто в самом деле она и есть богиня Афродита. ГИПЕРИД. Понес и ты, Евфий! Я свидетельствую. ЕВФИЙ. Гиперид, не перебивай меня, а то и я не дам тебе говорить. Очевидно, необходимо очистить город от этой нравственной порчи. Какое же наказание, по моему разумению, следует назначить гетере Фрине за нечестие? Поскольку она приезжая, естественно бы подумать, ее следует подвергнуть изгнанию, а имущество ее — конфискации в пользу государства. Но ее ведь станут чествовать всюду, смеясь над Афинами! Остается одно: подвергнуть ее смерти — пусть ужас охватит всех греков и очистит нас от скверны, как в театре Диониса, когда ставят трагедии наших великих трагиков. Публика с недоумением озирается; к трибуне выходит Гиперид. ГИПЕРИД. Мужи афиняне! Когда Евфий говорит о бедствиях, постигших Афины, мы сетуем вместе с ним, ибо все мы любим наш город, некогда столь прославленный и ныне самый знаменитый, ведь не Спарта, не Коринф, не Фивы, а Афины, по известному изречению, и есть Эллада, Эллада в Элладе. Но каким образом одна из гетер, которыми тоже знаменит наш город, потому что все самые красивые девушки, где бы они ни родились, как Аспасия в Милете, Лаида в Коринфе или Фрина в Фесбиях в Беотии, мечтают приехать в Афины, где они обучаются не известному ремеслу, — тут учиться им нечего, природа и Афродита всюду равно заботятся о них, — а обретают свободу и знание, чтобы быть не просто предметом вожделений и похоти, но любви, стремления к красоте, как учит Платон устами Сократа. И та молодая женщина, которую ты, Евфий, обвиняешь в нечестии, воплощает красоту, влекущую всех нас, мужчин и женщин, юношей и девушек, детей; это видно в том, как все рады ее видеть на улицах города, где она ходит одетой, как все женщины, можно сказать, скромно и просто, почти без украшений и румян, но красота ее тела, лица, глаз, ее грация словно светом озаряют ее платье и все вокруг сияет негой и прелестью. И если мы, глядя на нее, думаем: "Богиня!", как Психею принимали за саму Афродиту, за что та разгневалась на ни в чем неповинную девушку несравненной красоты, то в чем вина Фрины, как не в ее красоте? Но разве красота вообще и именно женская — это вина? Нет, это источник и первопричина любви, стало быть, всего сущего. Но если красота повинна, допустим, то это вина не гетеры Фрины, а самой богини Афродиты, прародительницы всего живого в мире. Вот до какого нечестия ты дошел, Евфий! Ты учинил иск не Фрине, а богине любви и красоты, что сделать тебе смолоду не пришло бы в голову, но думать, что женщины будут к тебе благосклонны и в старости, как к Софоклу, — это глупость. А глупость схожа с безумием. И я утверждаю, ты впал в безумие. ЕВФИЙ. Не обо мне речь, Гиперид! У глупца или безумца архонт-базилевс не принял бы иска и не стал бы назначать заседание суда. Говори по существу. Кого представляла Фрина, выходя голой из моря в праздник Посейдона? ГИПЕРИД. Боги! В праздник Посейдона все купаются в море, все выходят из воды обнаженными, как иначе и купаться? Здесь нет стыда, здесь таинство, посвященное Посейдону. Когда все нагие, наготы не замечают. Зачем? Море и солнце всех увлекают. В том радость празднества. И никто не воображает себя Посейдоном или Афродитой. Но если все взоры обращены на красоту Фрины, когда она, как в статуе Праксителя, спускает с плеч, все ниже и ниже пеплос, глядя влажным взором вдаль, и у всех, кто видит ее вблизи или издали, замирает дыхание, и мы полны тишайшего восхищения, не слыша ни гула моря, ни голосов, будто окунулись глубоко в воду, — это же чудо! ЕВФИЙ. И никакое это не чудо, а срам и гордыня! ГИПЕРИД. Несчастный, что с тобой приключилось! И явись в это время с высот Олимпа или с берегов Кипра сама Афродита с ее божественной, нетленной красотой, ты знаешь, Евфий, увидя Фрину, она бы вознегодовала, как на Психею. А почему? Из зависти к ее земной красоте, к красоте женского тела, пленительного, нежного, благоухающего весенним цветением земли, с прелестным взором любви и счастья, этой человечности, какой нет ни у зверей, ни у богов. Все это — пленительные линии, вибрация света и тени, весь трепет неги и любви — сумел каким-то чудом запечатлеть в мраморе Пракситель, превзошедший в мастерстве самого Фидия. Красота сама по себе божественна, и Фрина в его изображении предстает богиней по совершенству и прелести, с нежной человечностью во взоре. Но все высшее мы, смертные, связываем с богами. И в статуе Праксителя все узнают Афродиту, одета она или обнажена впервые, как в той, что увезена в Книд. В чем тут можно усмотреть святотатство? ЕВФИЙ. Да, в том, что Фрина выдает себя за богиню Афродиту! ГИПЕРИД. Евфий! Если бы ты стал выдавать себя за Аполлона, ну, сбрив бороду, или Посейдона, дуя в раковину, как тритон, стали бы тобой восхищаться? Смех в зале. Не мы ли сами, восхищаясь Фриной, принимаем ее за богиню? ЕВФИЙ. То-то и оно. ГИПЕРИД. Что ты хочешь сказать? И ты, Евфий, принимаешь Фрину за богиню? ЕВФИЙ. Принимал по глупости, по безумию, ибо любовь — безумие, не нами сказано. ГИПЕРИД. Так повинись сам, принеси жертвоприношения Афродите. Возьми иск обратно. Может быть, суд не подвергнет тебя крупному штрафу, если повинишься перед афинянами, мол, задумал неблагое дело сдуру, со зла, из любви, сила которой сродни безумию. ЕВФИЙ. Будь я помоложе, может, так бы и поступил, Гиперид. Но я пекусь здесь не о своей страсти, а о судьбе Афинского государства, о чем сказал в обвинительной речи, думаю, с полным основанием. ГИПЕРИД. Нет, нет, Евфий, ты все-таки путаешь причину и последствия. Если по справедливости сказать, не Фрина выдает себя за богиню, — такое тщеславие у женщин, пока они молоды и красивы, извинительно, — а те, кто ее изображение на холсте или в мраморе называют Афродитой Андиоменой или просто Афродитой Книдской. ЕВФИЙ. Выходит, в святотатстве повинны и они, Апеллес и Пракситель. ГИПЕРИД. Не только они, все те, и мы в том числе, кто поклоняется статуе Праксителя в Книде. Ты готов подать иск и на Праксителя, ибо Апеллес не проживает в Афинах, и на всех нас? Движение в зале. Пракситель поднимается с места и знаками просит у архонта разрешения сказать слово. Архонт объявляет перерыв, и публика выходит из зала.                КЛИНИЙ Все очень скверно. Гиперид запутал Из ревности к Праксителю все дело, Которое ведь было ясно всем.                   ЕЛЕНА Изгнанье?                  КЛИНИЙ                      Да.                    ПАРИС                             Изгнанье красоты?             ХОР ДЕВУШЕК     О, красота! На похищенье          Обречена она              И на гоненье              Осуждена.          В чем смысл такой напасти?          Ведь красота дана          Нам всем на счастье,          Как юность и весна.                (Пляшет.)          Взлелеянные в детстве,          Восходят грезы и мечты.          Как избежать нам бедствий          Изгнанничества красоты,          Последней славы и опоры          Эллады, гибнущей в раздорах?                (Пляшет.) 3 Там же. Теперь место, где сидит Фрина, ярко освещено солнцем. Все те же; у трибуны Пракситель. ПРАКСИТЕЛЬ. Мужи афиняне! Это хорошо, что в споре между Евфием и Гиперидом выяснилось со всей очевидностью, что если кто и повинен в оскорблении богини Афродиты, то это я, а не Фрина, которая с прилежанием служила мне моделью. А это ведь далеко не легкое дело, не праздное занятие, как думают, оно сродни работе скульптора, успеху которой всячески способствует, если есть понимание важности дела. Рождается из мрамора не просто статуя, изображение женского лика, женского тела во всей его жизненности и прелести, а идея красоты, впервые явленная в Киприде, как гласят мифы. И когда модель прекрасна, и статуя выходит из глыбы белого, сияющего изнутри мрамора совершенной, в идеале, если хватает мастерства и прилежания у ваятеля, вдохновенного богами, ибо они сами совершенны и любят все самое совершенное, а потому и бессмертны, в идеале перед нами предстает не просто прекрасная женщина, а сама Афродита, какой она, пеннорожденная, однажды вышла из моря на благословленный берег острова Кипр. Где же здесь кощунство и святотатство? ЕВФИЙ. А в том самом. ПРАКСИТЕЛЬ. В красоте, как и во всех явлениях и вещах в мире, есть своя иерархия. Как повелось издревле, мы ценим красоту женского тела, но это лишь первая ступень в восхождении к красоте нравов и к красоте, какая она есть сама по себе. Это идея красоты, она явлена во всем, как свет небес и моря, она явлена и в женском теле, хотя исключительно редко, ибо всякая женщина чем-то прекрасна, статью, руками, глазами, в профиль или в фас, но прекрасна с головы до ног, во всяком движении и повороте редко кто бывает, и даже среди богинь прекраснейшей признана одна Афродита, и вот Фрина — одна из немногих самых совершенных женщин, какой была, возможно, Елена, дочь Зевса и Леды. Но в ее судьбу вмешались боги, сама Афродита, чтобы в споре за золотое яблоко с Герой и Афиной восторжествовать, обещала Парису в жены прекраснейшую из смертных женщин. Здесь первопричина Троянской войны, которая принесла столько бедствий народам Греции и закончилась разрушением Трои. Но, подумайте, афиняне, наши предки вступились с оружием в руках за неверную жену, достойную смерти или изгнания? Нет! Они вступились с оружием в руках за красоту Елены, в которой просияла идея самой красоты, какая она есть, при этом в обличье земной женщины, воистину божественной по совершенству и грации. Поэтому в Троянской войне принимали участие и боги, как поведал о том Гомер в "Илиаде", на которой воспиталась, по утверждению Аристотеля, Эллада. Поэтому мы ценим превыше всего героизм, свободу и красоту. ЕВФИЙ. Все это всем известно и к делу не относится. ПРАКСИТЕЛЬ. Еще как относится. Но, потерпев поражение в Пелопоннесской войне, что же учинили наши отцы и деды? Увидели виновника бедствий Афинского государства в бесстрашном воине и мудреце Сократе и осудили его на смерть, чтобы тотчас горько раскаяться и в гневе наказать как обвинителей Сократа, так и судей. А ныне, утратив могущество и свободу не только Афин, а всей Греции неразумением правителей и народов, мы готовы изгнать из Афин красоту?! ЕВФИЙ. О гетере мы говорим здесь. ПРАКСИТЕЛЬ. Ради благочестия, ради старческого скудоумия и немощи, в которые впал Евфий? Мужи афиняне! Речь уже идет не о гетере, пусть самой знаменитой в Греции, не о Фрине, не о красоте женского тела, а о красоте, стремлением к которой живет все живое, что воспел в "Илиаде" Гомер, что воспряла вся Эллада. ЕВФИЙ. Опять твердит о Гомере! ПРАКСИТЕЛЬ. Из поклонения женской красоте во всей ее прелести и изяществе рождается не просто любовь(она проявляет себя, как стихийная сила, как Эрос), а человеческая любовь, человечность, что отличает нас как от зверей, так и богов. Красота гуманна и самоценна. Обычно она воплощена лишь частично во многих людях, прежде всего в детях и женщинах, а есть женщина, чья красота близка к идее красоты, и вот она, Фрина, воплощает ее, как Афродита среди богов. Она достойна не хулы и гонений, а восхищения и почитания. Фрина спускается на свободное пространство перед судьями. ГИПЕРИД. Поскольку женщине на суде запрещается выступать в свою защиту, Фрина изъявила желание просто предстать перед вами, мужи афиняне. ПРАКСИТЕЛЬ. О, нет, Фрина! Фрина выглядывает вдаль, словно перед нею море, и спускает с плеч пеплос, спадающий до бедер, — еще миг, кажется, богиня сделает шаг, освобождаясь от одежды; никто не смеет нарушить ее уединения, ей далеко видно, она одна, сама женственность и изящество, божественная человечность, — это Афродита Праксителя, увезенная за море в Книд. Публика и судьи в немом восхищении. ЕВФИЙ (с торжеством). Вот это я и называю кощунством и святотатством! Архонт останавливает его жестом. ПАРИС. Красота Греции! Публика выходит на ступени Царского портика в ожидании решения суда. Клиний, Парис и Елена; Пракситель остается рядом с Фриной в коридоре суда.                 1-я  ГЕТЕРА Что, снова перерыв?                   ПАРИС                                       Нет, ждем решенья. Пракситель говорил, на удивленье, Прекрасно, как оратор Демосфен.                  БРОМИЙ Как Демосфен, риторикой своею Царя Филиппа напугавший страшно, И тот решил пойти на нас войною, На Грецию, разбитую в раздорах Меж эллинами, варварам во благо.                 ГИПЕРИД           (выходя на площадь) Я весть принес, как с поля битвы чудной Старинной веры предков с красотою, Что просияло славою Афин В прекрасных изваяниях и храмах, Богам же олимпийским посвященных. Где здесь кощунство? Лишь в умах людей, У Евфия оно — в его сужденьях, Никак не в красоте прелестной Фрины, — Суд оправдал ее и защитил, А Евфия он штрафом наказал! Фрина выходит на площадь в сопровождении Праксителя, Фотиды и других. Публика радостно приветствует Фрину, поднося ей венки и цветы.            ХОР ДЕВУШЕК             Победа красоты!             И это не мечты?       Как торжествует младость И старость заодно — какая радость     Средь бед, крушений снизошла,     И даль небесная светла        До самого Олимпа,        И нет чудесней нимба        Для красоты земной,     Вновь просиявшей над тобой,     Афины, город знаменитый        Навеки, как в зените     Свободы, славы и побед,     Ликующих, как солнца свет.            (Пляшет при всеобщей радости вокруг.) ЭПИЛОГ Книд. Портик, открытый со всех сторон, в котором в центре на пьедестале установлена Афродита Праксителя. Среди паломников Парис и Хор девушек с комическими масками в руках.                  ПАРИС О, Фрина! Узнаю твою красу И прелесть выражения во взгляде, Блестящем, влажном, более живую, Весь трепет, и волненье, и величье, Какой предстало быть богине, — чудо Пракситель сотворил не без участья Эрота и самой же Афродиты!                СТАРИК Я стар давно и вожделенье немо, Но свежий ток я чувствую в крови, — Ужель любви, — как радость бытия! Не похоть, а тишайшую любовь, Как после бурь страстей, в изнеможеньи Я в сердце нахожу и ею счастлив.               ЖЕНЩИНА В ней женственность — и мука, и отрада, И я люблю ее, саму любовь В покрове лучезарной красоты.               МАЛЬЧИК Богиня и нагая, как на смех, А ты испытывай благоговенье? Но стыдно на нее глядеть мне, странно, И страх объемлет душу до озноба, О, вещее виденье красоты!           ХОР ДЕВУШЕК О, статуя богини! То краса, Как солнцем просиявшая роса.            С тобою на свиданье       Само явилось мирозданье.       Со всех сторон между колонн            Открыт весь небосклон.       И женственность нагая стынет       Над морем, среди гор, в пустыне,            Вся нега и любовь, Что ловит в сети нас все вновь и вновь.            О, благодать истомы!       Мы к ней неистово влекомы       Во сне ли, наяву, в мечте,       С рожденьем новым — в красоте!               (Пляшет, вовлекая в пляску всех.)          С возросшей славой Книда Явилась в город и сама Киприда —     Узнать, за что ее здесь чтут, И ахнула, смеясь: "Где наготу         Узрел мою, Пракситель,         Будь он и небожитель?         А видел точно, но посметь,         Хотя б для виду не одеть?         Ведь лучше в полутайне         В делах любви старанье.         Иль здесь одни мечты         И символ красоты?"     О, слава золотая Книда —     Пеннорожденная Киприда!                (Пляшет.) Сюита из трагедии «Очаг света» ПРОЛОГ Площадь с очертаниями дворца Синьории с башней и церквей вдали. Выходит Хор в карнавальных костюмах и масках. Звучат отдельные голоса, а Хор то пляшет, то изображает нечто вроде пантомимы.                 П о э т Флоренция! Тебя избрала Флора          Всей негой юной взора          Цветы посеять, сны          Чарующей весны,              И вся Тоскана —      Ее цветущая поляна.              Х у д о ж н и к          Как живопись творца      Разнообразна без конца,      Жива, ликующе беспечна      И в быстротечности предвечна.                  П о э т           И с веяньем мечты      Прообраз вечной красоты           Твоей души коснется,      Для новой жизни встрепенется!                Б о г о с л о в            Чудесная обитель!            И в ней поэт — правитель.       Явились мы в век золотой,       Вновь просиявший красотой.                С и в и л л а        Какое счастье и удача!             Но тут и незадача.             День меркнет, и в ночи…                      Х о р             Сивилла! Помолчи!        Нам жизнь дана лишь на мгновенье —             Не в горе, в наслажденье!                     М о н а х             В чем красота? Не в красках,             Да и любовь — не в ласках.             То лишь соблазн, и нет             Здесь бога, он же свет!                  Х у д о ж н и к       О, нас зовут уж к покаянью,       Когда душа несется к раю,              С истомою в крови              Встречая взор любви.                       П о э т       В дерзаньи духа, в вдохновеньи              Какое преступленье?                   Х у д о ж н и к                   И нет вины                   В красе весны!                     С и в и л л а         Здесь карнавал, там преступленье,         То нашей жизни представленье. Хор, закружившись в танце, удаляется. 1 Дворец Медичи. Гостиная с картинами и скульптурами. Лоренцо, Полициано, Фичино, Сандро у картины, выставленной для обозрения. Входит Джулиано.                Д ж у л и а н о                  (Лоренцо) Что зачастил к нам папский кондотьер? К добру ли это? С ним любезен ты, Как с другом. Между тем мы с папой мира Надолго ль сохраним? Джоан Баттиста Возглавит войско папы против нас.               Л о р е н ц о Я помню об угрозе, исходящей От папы; но с врагом вести беседу Всегда ведь лучше, чем войну, когда И войска нет у нас, а только разум.                 Ф и ч и н о Врага обезоружить можно словом.              П о л и ц и а н о Но слово может привести к войне. Сандро прохаживается в отдаленьи, словно бы в беспокойстве, впрочем, простодушный и веселый.                 Ф и ч и н о Собрались мы по поводу "Весны", Картины Боттичелли, завершенной Совсем недавно, но успевшей вызвать Всеобщий интерес и любопытство, Как будто и сама весна пришла. Цветут цветы, цветами полон город; На улицу всех тянет, на поля, И дышится привольно, как бывает Лишь в юности, с порывами к свободе От всяких уз, к любви и красоте!               Д ж у л и а н о "Весна"?              П о л и ц и а н о                 Да знаем мы, кого ты видишь На полотне.                Д ж у л и а н о                       Кого?              П о л и ц и а н о                                   О ком вздыхал В поэмах, посвященных… даме сердца. А кто она, как Сандро угадал? И выполнил заказ он твой на славу!                Д ж у л и а н о Да он-то и влюблен в нее. Сандро весело смеется.              П о л и ц и а н о                                                  Еще бы! О, Симонетта! Юная жена, В кого Флоренция вся влюблена.               Л о р е н ц о Сестра ли Беатриче, иль Лаура?    В ней прелесть матери Амура.    Меж тем стыдлива и скромна,         Как ранняя весна.              Д ж у л и а н о Друзья, простите! Мне не до бесед… Лоренцо уходит вслед за Джулиано в соседнюю комнату. Д ж у л и а н о. Послушай, Лоренцо! Поскольку Италия разделилась на два союза государств: в одном — папа и король Неаполитанский, в другом — Флоренция, герцог Миланский и Венеция, а по сути папа прежде всего враждует с нами… Л о р е н ц о (усаживаясь и протирая колено). Поскольку мы не даем Сиксту IV творить беззакония, как бог на душу положит. Д ж у л и а н о. Что касается наших интересов и интересов всей Италии, правильно. Но ты слишком увлекаешься. Л о р е н ц о. Ты снова о Пацци? Д ж у л и а н о. Поскольку Пацци знатны и богаты, они, естественно, хотят играть какую-то роль в управлении Флоренцией, а ты их держишь в стороне, как бы в изгнании. Л о р е н ц о. Да, они рады вырвать власть из наших рук. Но знатность и богатство — это еще не все, это не разум, не искусство, необходимые для процветания Флоренции. Д ж у л и а н о. С этим я согласен. Я только хочу сказать, что ты поступил дерзко, приказав Франческо Пацци не предоставлять папе заем на приобретение Имолы для его непота графа Джироламо. Л о р е н ц о. Да, Имола в пределах интересов Флоренции, что Сикст IV прекрасно знает. Он решил ослабить нас и одарить за счет церкви своего сына. Праведно ли это? Но Франческо ослушался и пожаловался папе. Благородно ли это? Д ж у л и а н о. А как он должен был поступить, проживая почти постоянно в Риме, как в изгнании? Л о р е н ц о. Синьория велела ему вернуться, чтобы не быть изгнанным. Он думает прежде всего о себе, а не о Флоренции. Д ж у л и а н о. А папа лишил тебя должности депозитария апостолической камеры. Л о р е н ц о. Бог с ней. Д ж у л и а н о. Но Пацци ты не оставил в покое. Л о р е н ц о. О чем ты говоришь? Д ж у л и а н о. Джованни Пацци женился на дочери Борромео.. Л о р е н ц о. Борромео очень богат, а все состояние завещал дочери, обделив племянника Карло, поскольку тот близок к нам. Я не мог спокойно смотреть, как семейство Пацци удвоит свое состояние, чтобы еще больше заважничать. У Карло были права на семейное наследство и больше, чем у дочери Борромео, что и признал суд. Д ж у л и а н о. Без твоего участия вряд ли суд признал это. Л о р е н ц о. Что, лучше, если бы Якопо Пацци, глава дома, повлиял на суд в их пользу? Д ж у л и а н о. Ты будешь действовать, как находишь необходимым. Твои решения спонтанны, а потом уж находишь разумные объяснения, с которыми трудно не согласиться. Ты все-таки поэт, а не правитель. Л о р е н ц о. И слава Богу! Д ж у л и а н о. Но можно потерять все, желая приобрести слишком много. Л о р е н ц о. Джулиано! Разве мы стремимся еще что-то приобрести? Нам бы суметь сохранить то цветущее состояние, в каком пребывает Флоренция, — и не только в смысле богатства, но и развития искусства и мысли, благодаря чему она выступает, как светоч Италии. Д ж у л и а н о. Но кому-то этот свет застит глаза. Л о р е н ц о. Что поделаешь? Что касается Джоан Баттисты, я вижу, у него что-то на уме. Но он не глуп и с удивлением не находит во мне тирана — ни в мыслях, ни в повадках. Д ж у л и а н о. Еще более удивляет меня приезд новоиспеченного кардинала Рафаэлло Риарио, племянника графа Джироламо Риарио, племянника папы. Сколько здесь греха и неправды, что освящается саном и титулом и возвеличивается! Да еще кардинал приезжает в сопровождении архиепископа Пизанского, занявшего кафедру против воли Синьории, и папского кондотьера с отрядом арбалетчиков. Тебе не кажется все это странным? Л о р е н ц о (поднимаясь на ноги и слегка разминая ногу). Я принимал кардинала в Кареджи. К нам все едут. Что же тебя не было? Говорят, ты не отходишь от своей подружки. Меня это удивляет. Ведь она беременна. Д ж у л и а н о. Ты не поверишь, у меня весьма дурные предчувствия. Она боится родов. Я сел на коня и помчался было в Кареджи, но свернул в сторону и вернулся. Л о р е н ц о. Ты так к ней привязан? Д ж у л и а н о. К ней, разумеется. А еще я привык к мысли, что у меня будет сын. Л о р е н ц о. Между тем во Флоренции все уверены, что твоя возлюбленная — Симонетта Веспуччи. Д ж у л и а н о. Я по-прежнему влюблен в нее, но в девушку, не в замужнюю женщину. Л о р е н ц о. Как Сандро? Вы оба не от мира сего. Д ж у л и а н о. Разве мы не из Платонической семьи? Идея для нас более реальна, поскольку предвечна. Л о р е н ц о. Все это прекрасно, но вернемся на грешную землю. Флорентийцы задают пир в честь кардинала… Д ж у л и а н о. Я обещал быть, но не приду. Мне не до празднеств. У меня масса мыслей, какие просятся на бумагу. Л о р е н ц о. Счастливец! Отдайся вдохновению. Музы стоят пиров. Джулиано и Лоренцо выходят в гостиную, где обсуждение картины Боттичелли продолжается на вольном заседании Платоновской академии. 2 Собор Санта Репарата. В большом пространстве народу, кажется, не очень много. Неподалеку от алтаря кардинал, Лоренцо Медичи, Анджело Полициано, Антонио да Вольтерра, Стефано и другие. У входа показывается Джулиано в сопровождении Франческо Пацци и Бернардо Бандини. Звучит церковное пение.               Ф р а н ч е с к о                   (Джулиано) Лоренцо невзлюбил нас, Пацци, что ж! Но мы соперники лишь на турнирах, Как рыцари, во славу милых дам.    (Касается рукой груди Джулиано.)                 Д ж у л и а н о О, да! Но тише! Служба началась.                Ф р а н ч е с к о Идем поближе. Кардинал все ищет Тебя глазами, где же брат Лоренцо?                 Д ж у л и а н о А что ему я?                  Б е р н а р д о                        Соправитель младший. Он тоже ведь из младших у престола Его святейшества…                Ф р а н ч е с к о                                    Или Петра?                  Б е р н а р д о Ну, чья душа возвышенна, конечно, Во храме божьем воспарит до неба.                 Д ж у л и а н о Пришли за мной, несете всякий вздор. Вы что-то не в себе, я тоже, впрочем. Но у меня причины есть.                 Ф р а н ч е с к о                                                Какие?                 Д ж у л и а н о              (слушая пение хора) О, нет! Поют чудесно, свет струится, Как в райских кущах, если верить Данте. Что б ни затеяли, вам помолиться, Я думаю, не помешает тоже. Франческо и Бернардо переглядываются между собою и с другими заговорщиками. Пение хора, возносясь все выше, затихает. Священник, ведущий мессу, приступает к совершению таинства евхаристии. Бернардо наносит удар кинжалом в грудь Джулиано, тот, сделав несколько шагов, падает; раздаются вскрики.                Г о л о с а Ударили кинжалом! Повалился. Кто? Джулиано Медичи. Франческо Набросился с кинжалом на него И бьет лежащего с остервененьем. Никак в безумье впал! Некий флорентиец бросается на помощь Джулиано.                                          Франческо Нори! Он не успел вступиться, как Бернардо Сразил его. И на смерть.              Ф р а н ч е с к о          (падая на колени)                                            Дьявол! Мертвый Отвел мне руку, и себя я ранил?!               Б е р н а р д о Франческо! Хватит! Джулиано мертв. Лоренцо жив еще; беги к Якопо И поднимай на площади народ.              Ф р а н ч е с к о Я ранен в ногу; я совсем без сил, И тянет лишь домой, в постель, как в детстве. В это же время Антонио и Стефано набрасываются на Лоренцо; Полициано отталкивает священника, Лоренцо хватает Антонио за руку, происходит короткая схватка; Бернардо подскакивает к Лоренцо, его сбивают с ног, и убийцы спасаются бегством, а кардинал поспешно прячется в алтарь с помощью священнослужителей. Крики, слезы, смятение. Многие с ужасом выбегают из церкви, им кажется, что она рушится, как от землетрясения. Лоренцо уводят его друзья в ризницу.               П о л и ц и а н о Ты ранен.                 Л о р е н ц о                   Пустяки. Дышу свободно.               П о л и ц и а н о           (осматривая раны) Да, кажется, в порядке. Где Клариче?                Л о р е н ц о Жена осталась дома, слава Богу! Ей не хотелось видеть Сальвиати, Да кардинала тоже, как врагов. Пошли кого-нибудь сказать, я жив. Что с Джулиано? В ризницу вносят тело Джулиано, затем еще одно тело.                         Мертв? Франческо Нори! Мой милый брат и друг наш самый верный. Погибли за меня, мою беспечность. Что с кардиналом?            1-й  ф л о р е н т и е ц                                    Спрятался в алтарь. Народ хотел достать его оттуда, Но священнослужители в защиту Его сгрудились, чтобы избежать Расправы новой с большим святотатством.                 Л о р е н ц о                     Что в городе? 2-й ф л о р е н т и е ц (только что вошедший). А там вот что, ваша светлость! Видели, как архиепископ Сальвиати с Якопо Поджо в сопровождении друзей своих и нескольких перуджинцев вошли во дворец Синьории. Что там произошло, неведомо. Никто не выходит и никого не впускают. Л о р е н ц о. Они решили, помимо всего, завладеть Синьорией? 2-й ф л о р е н т и е ц. Но это им вряд ли удалось сделать, по всему. На верхнем этаже в окнах висят теперь архиепископ и Якопо Поджо. П о л и ц и а н о. Повешенные?! 2-й ф л о р е н т и е ц. Уж явно, как мертвые. 3-й ф л о р е н т и е ц (входя). Ваша светлость! Эти висят, и это зрелище собрало много народу на площади. И тут объявился мессер Якопо Пацци на коне в сопровождении сотни вооруженных сторонников. Мессер Якопо обратился к народу, призывая оказать ему помощь и добыть свободу. Но народ лишь расхохотался, указывая пальцами на архиепископа и Якопо Поджо, висящих в окнах. А члены Синьории сверху бросали камни, и мессер Якопо в великом страхе удалился со своим отрядом. И тогда народ ворвался во дворец Синьории, перебил всех, кто явился туда с архиепископом. Весь город провозглашает имя Медичи. А заговорщиков поносят и клянутся найти их всех, куда бы они ни укрылись.                 Л о р е н ц о Мой бедный Джулиано! Знал бы ты, Флоренция пришла тебе на помощь, Взошедшему без страха на Голгофу. Прости, мой брат! Ты спас мне жизнь ценою Своей, еще в цвету, как светлый ангел, Да воспарит душа твоя на небо. В сопровождении друзей и сторонников Лоренцо покидает ризницу и церковь. Толпа на улице встречает его, скандируя "Шары! Шары!", эмблему дома Медичи. 3 Дворец Медичи. Приемная. На стенах карта Италии, карта мира; в шкафах вазы, изделия из слоновой кости, книги Данте и Петрарки в багряных кожаных переплетах, Библия в переплете из красного бархата. Большой стол, кресла. Входят мессер Пьеро да Биббиена и Фичино. М е с с е р П ь е р о. Сейчас придет молодой художник, впрочем, он и скульптор, и изобретатель, и музыкант, который смастерил лиру собственной конструкции. Ф и ч и н о (усаживаясь). Да, слыхал, в форме черепа лошади. М е с с е р П ь е р о. А звучание, его игру слышали? Ф и ч и н о. Нет. Этот художник очень красив и статен, но, говорят, избегает женщин. М е с с е р П ь е р о. Да, на этом основании был составлен донос, каковой опускают в урну в церкви, с обвинением его в содомии, да и с кем? С учителем. Было два разбирательства. Слава Богу, у его учителя Верроккио, у которого учился и Сандро, — достойная репутация. Сандро и устроил так, чтобы Лоренцо услышал игру его собрата. А поскольку у молодого художника особых заказов нет во Флоренции, да о них он как будто не заботится, занимаясь изучением природы, Лоренцо решил его отправить в Милан — с его лирой и с его талантами, которым, быть может, он найдет применение при дворе герцога. Ф и ч и н о. Вослед за посольством, которое предпринял Лоренцо Великолепный в Неаполь ради устанавления мира в Италии… М е с с е р П ь е р о. О, да! Заговор Пацци дорого обошелся Флоренции. Враг стоял, можно сказать, у стен города. Ф и ч и н о. И тут Лоренцо безусловно проявил и мужество, и мудрость. Он не пошел на поклон папе, а вступил в переговоры с королем Ферранте как равный, приехав в Неаполь, в самое логово врага один и безоружным. М е с с е р П ь е р о. Нет сомнения, Ферранте весьма долго колебался, как поступить с Лоренцо, и удерживал три месяца, как в плену, ожидая, что в его отсутствие во Флоренции произойдет переворот. Ф и ч и н о. Ферранте — страшный человек. Данте поместил бы его в аду среди убийц и клятвопреступников. М е с с е р П ь е р о. Но трагические события возвышают героев. И не только король, весь Милан принял Лоренцо с великим почетом и интересом. Ведь война была предпринята для того, чтобы погубить его, и величие врагов Лоренцо лишь содействовало его собственному величию. Когда же он явился к королю, то заговорил о положении всей Италии, о стремлениях ее государей и народов, о надеждах, которые могло бы возбудить всеобщее замирение, и опасностях продолжения войны, и речь его была такой, что король, выслушав Лоренцо, стал больше дивиться величию его души, ясности ума и мудрости суждений, чем раньше изумлялся тому, как этот человек может один нести бремя забот военного времени. Ф и ч и н о. К счастью, Флоренция не предала Лоренцо, хотя и устала от тягот войны и ужасов чумы, и он, заключив союз с королем, к величайшей досаде папы, вернул утраченные земли и то положение, какое она занимает в Италии и в Европе. М е с с е р П ь е р о. Но и в Рим мы отправили посольство из флорентийских художников для росписи Сикстинской капеллы для замирения с папой. Ф и ч и н о. Не во славу же Сикста, а Флоренции. Входят с разных сторон Лоренцо и Леонардо да Винчи с лютней в футляре, красивый молодой человек с изысканными движениями, но с особинкой, а именно левши, что сказывается прежде всего в жестах. Л о р е н ц о. Леонардо, я рад тебя видеть. Красив, как Аполлон! Только наш бог не с золотой кифарой, а с серебряной лирой собственного изобретения. Здесь Фичино. Ты знаешь, он не только читает лекции с кафедры в соборе под видом проповедей, но и прекрасно играет на лире. Ф и ч и н о. Лира — высокое слово; играю я на лютне, Лоренцо. Л о р е н ц о. Да, конечно. Леонардо, можно ли попросить тебя показать нам твою лиру. Л е о н а р д о. С удовольствием, ваша светлость! Всякий мастер жаждет проделать это. (Вынимает из футляра лютню в форме лошадиного черепа.) Л о р е н ц о. Но ты и мастер-музыкант. Л е о н а р д о. Да, ваша светлость, я охотно сыграю на лютне для столь взыскательной публики, как Феб у богов Олимпа. (Играет.) Ф и ч и н о. Звучание очень звучное и чудесное. А музыка, что это? Л е о н а р д о. Импровизация. Ф и ч и н о. Это же песня! Не хватает только слов.                 Л е о н а р д о   (поет, словно не сразу припоминая слова) Амур! Не ведаешь, что ты творишь,        Пуская золотые стрелы Направо и налево, и без цели. Любовь! Красавиц юных зов мне внятен.        Увы! Желанием томим,        Бегу, не поспешаю к ним,        Как юноша, что горд и знатен,        Своей свободой дорожа,        Прости меня, о, госпожа! Ф и ч и н о. И слова — импровизация? Л о р е н ц о. Похоже, что так!                 Л е о н а р д о        Любовь — ведь та же страсть к познанью,        Стремленье к высшей красоте,        Сродни она не жизни, а мечте,        И я не радуюсь свиданью.        Ведь доказательства любви,        С волненьем яростным в крови,            Нелепы до уродства,            Разнузданы до скотства.            А ты, Амур, дитя,            Шалишь всего шутя.        Лишь беспорочное зачатье,        Как божий дар, нам в счастье. Все смеются, и Леонардо тоже. Л е о н а р д о. Ваша светлость, поскольку вы повелели мне явиться ко двору герцога Миланского, с лютней, я подумал, что учился я не только музыке, но и ваянью, и живописи, и наукам, и вот я написал письмо его светлости, чтобы предстать не только в звании придворного музыканта. Можно ли мне показать его вам? Л о р е н ц о (поднявшись, берет в руки письмо и просматривая его внимательно). Хорошо. Что ты изобретатель изумительный, в том мы убедились. Что касается всевозможных военных машин, у нас и армии нет, чтобы думать о них. Но существенно заключение. (Читает.) "В мирное время, надеюсь, удовлетворить вашу светлость в зодчестве, в сооружении частных и общественных зданий, в устройстве каналов и водопроводов. Также в искусстве ваяния из мрамора, меди, глины и в живописи могу исполнить какие угодно заказы не хуже всякого другого, кто бы ни был". Вот это дело! Вероятно, из-за смуты и войны мы упустили возможность дать тебе проявить свои таланты здесь, но ты будешь достойным посланцем Флоренции. С Богом! Ф и ч и н о. Разве мы еще не послушаем игру и импровизации Леонардо? Тем более что он уезжает, как Сандро уехал в Рим. Музицирование продолжается. 4 Сады Медичи. Вдоль всех четырех стен ограды открытые лоджии с античными мраморными бюстами, а также множество изваяний спящих купидонов. Посредине сада небольшой павильон с террасой, где за столами обычно работают ученики. Прямая дорожка, ведущая к павильону от ворот, обсажена кипарисами. От всех четырех углов сада, обсаженных деревьями, к павильону тянутся тропинки вдоль широких лужаек. В одном ряду с павильоном пруд с фонтаном и мраморной статуей на пьедестале: мальчик, вытаскивающий из ноги занозу. Входят Лоренцо и Контессина; они прогуливаются то об руку, то отдаляясь друг от друга.                Л о р е н ц о Как осень чувствуется здесь! Так странно, Как будто жизнь ушла и не вернется; На кладбище осеннею порой Бывает так, хотя б светило солнце.             К о н т е с с и н а Нам грустно, папа; но и грусть мне здесь Уж кажется воспоминаньем счастья.               Л о р е н ц о Сады разбиты были, как подарок Для матери твоей — на случай, если Меня не станет, ей иметь здесь тихий, Прекрасный уголок вне стен дворца, В котором задавали б тон другие, Из новых поколений, кто б ни правил.            К о н т е с с и н а О, папа, ныне я уже невеста, Я взрослая, могу ль тебя спросить?               Л о р е н ц о С тобой я откровенен был всегда, Как с другом.           К о н т е с с и н а                          Вместо матери моей? Она была ли счастлива с тобой?               Л о р е н ц о Судьбу свою ты вопрошаешь, вижу. Союз был заключен не по любви, Сказать ты хочешь, по расчету свыше; Но склонность к браку мы имели в сердце, Неволить нас не надо было; долг, Высокий долг отмеченных судьбою Сближает, и любовь нас не бежит, — Я счастлив был, надеюсь, и Клариче, Да вами мать уж счастлива была. Недаром Бог призвал ее до срока.           К о н т е с с и н а Услышав весть о покушеньи, мама Схватила нас бежать, куда не зная, И принялась молиться горячо, В беспамятстве, чтоб спас Господь тебя, И с вестью о твоем спасеньи встала, Еще до вести, облетевшей город.              Л о р е н ц о Впервые слышу.           К о н т е с с и н а                                Как! Никто не знал? Мне кажется, я помню: так и было. С тех пор у мамы, умной и веселой, Характер изменился, все болела, И в церковь зачастила. Бог не спас.             Л о р е н ц о Да, это, как несчастье, обращенье. Или смирение перед судьбой, С тем жизни отдаляясь, в ночь уходишь. Так Пико вдруг заплакал в цвете лет.            К о н т е с с и н а Тебя расстроил я. Прости, о папа, Отсрочке в год со свадьбой рада я, Как детству, что продлится ненароком, Теперь уже с сознанием мгновений, Прошедших, как во сне. И осень эта Лишь обостряет чувство красоты И личности своей пред Божьим миром.               Л о р е н ц о Прекрасно, Контессина! Ты умна И будешь счастлива, ну, в меру счастья, Какая нам отпущена судьбой.            К о н т е с с и н а Да здесь мы не одни. В воскресный день Он трудится.                Л о р е н ц о                         Здесь Микеланджело? Ну, это кстати.            М и к е л а н д ж е л о             (выходя из-за террасы)                            Контессина.                Л о р е н ц о                                                    Мрамор Позволишь ты мне рассмотреть?            М и к е л а н д ж е л о                                                             О, да! Как вас увидел, притащил поближе. Установил для обозренья. Кресло. У рельефа с изображением битвы кентавров Лоренцо усаживается и дает знак не мешать ему.             К о н т е с с и н а О, Микеланджело! Не мне судить, Что сотворил ты, только я не битву Кентавров вижу там, а состязанье Прекрасных юношей.         М и к е л а н д ж е л о                                         Пожалуй, так.              К о н т е с с и н а                (отходя в сторону) Как странно ты поглядываешь? Словно Не узнаешь меня.          М и к е л а н д ж е л о                                 Нет, ты все та же, Какой впервые я увидел здесь. С Лоренцо Медичи Великолепным Вступала девушка, одета чудно, Бледна до удивленья, благородна Без важности и спеси юных дам. Я глаз не смел поднять, а ты смотрела На новичка доверчиво, со смехом…             К о н т е с с и н а Желая поддержать его, конечно, Как маленькой хозяйке подобает. Детьми мы встретились и повзрослели Под крышей дома моего отца. Ты юноша, а я уже невеста.           М и к е л а н д ж е л о Уж свадьба слажена?             К о н т е с с и н а                                        Назначен срок. Имела право я лишь на отсрочку, — Поскольку молода еще, — на год! Входит Пьеро Медичи, красивый молодой человек.                  П ь е р о           (насупившись) Сестра!               Л о р е н ц о               Что, Пьеро?                  П ь е р о                                      Ничего.               Л о р е н ц о                                                      Ах, Пьеро! Быть лаконичным не всегда уместно.                  П ь е р о Сказать мне нечего. Позвал сестру.               Л о р е н ц о А разве ты не видишь, что она Беседой занята и с увлеченьем?                  П ь е р о Не следует ей это делать с ним.               Л о р е н ц о Напрасно. Микеланджело — твой козырь, А ты его дичишься, полный спеси. Учись быть настоящим, как Медичи, Открытым, мягким, не в тираны метишь, Как нас бичует фра Савонарола.                  П ь е р о             (вспыхивая) Савонарола! Он святее папы. Его устами сам Господь глаголет. Он сводит всех с ума. В тюрьму б его.               Л о р е н ц о Последую я твоему совету, И в самом деле прослыву тираном, И правый вдруг окажется неправым, Неправый — правым, истина потонет, И в мире воцарится снова мрак. Входят Пико и Полициано. П и к о. Это уже не душеспасительные проповеди и молитвы. О, прости меня, Лоренцо! Л о р е н ц о. Да, это уже очень серьезно. А о чем ты? П и к о. Не я ли первый услышал Савонаролу и предложил тебе пригласить его во Флоренцию, в монастырь Сан Марко, коего украшением он будет, мне мнилось. И не мы ли сделали его настоятелем монастыря и предоставили кафедру в Соборе, откуда его услышала вся Италия? Да вне Флоренции монах, выступивший против кардиналов и папы, сгинул бы, едва успев открыть рот. Л о р е н ц о. Да, Пико, чудесными рассуждениями Фомы Аквинского о красоте и свете Савонарола очаровал тебя и нас тоже. С папами Флоренция в вражде, и он запел ту же песню, чтоб его услышали. Но монах есть монах, не развращенный, как весь клир, а хоть самый чистый. "Битва кентавров" — непристойность и кощунство, как вся красота Греции. П о л и ц и а н о. Рельеф Микеланджело? М и к е л а н д ж е л о. В монастыре, оказывается, прослышали о моем рельефе. Здесь был мой брат-монах. Они хотят, чтобы я подарил его Господу Богу. Но как я могу это сделать? Оказывается, уничтожив его, вместе с другими непристойными произведениями искусства, собранными уже в монастыре. Будет костер во имя очищения Флоренции. П и к о. Я сжег свои стихи. Это дело личное. Это была игра, рыцарство в стихах и в жизни. Но будь я великий поэт, как Данте или Петрарка, разве сжег бы свои стихи? Великое всех времен и народов должно свято беречь. Мы не позволим Савонароле запалить Флоренцию. Лоренцо, ты должен принять меры. М и к е л а н д ж е л о. Простите, ваша светлость, я не все сказал о том, что узнал, со слов брата. Впрочем, с последней проповеди фра Савонаролы это все ясно и так. Речь идет уже не об искусстве. Савонароле было видение. Все Медичи, весь дворец, все бесстыдные, безбожные произведения искусства, какие только есть в этом дворце, — будет уничтожено. Л о р е н ц о. Что ж, пусть явит свое лицо, как Пацци, и тогда Флоренция, живая, поклоняющаяся красоте во всех ее проявлениях, отвернется от монаха, который вообразил себя мессией. П ь е р о. Убить его мало.               Л о р е н ц о Убить его? Как папа будет рад. Но вместе обвинит он нас в злодействе, Как было с заговорщиками, коих Злодейство оправдав, на город кару Наслал. Не лучше Пацци Савонарола, Он сеет смуту в душах флорентийцев, Борясь за обновленье церкви с папой, Меж тем зовет нас в первые века. Он искренен иль нет, он обречен, Меж двух огней воздевши руки к небу. (Движением руки приглашает приступить к обсуждению "Битвы кентавров" Микеланджело.) 5 Сады Медичи, разубранные для карнавала, который уже идет в городе и на площади у Собора, куда ворота открыты. Входят три женщины в масках в сопровождении двух мужчин в масках.                  1-я  м а с к а Нам можно ли зайти в Сады Медичи?                  2-я  м а с к а Ворота ведь открыты, значит, можно.                  3-я  м а с к а Для всех желающих. Лоренцо щедр И любит веселиться сам со всеми.                  4-я  м а с к а Но слышал я, он болен и серьезно.                  5-я  м а с к а Да, правда. Все ж затеял карнавал В Садах напротив церкви он недаром.                  4-я  м а с к а Да, это вызов фра Савонароле. Два молодых человека, одетых изысканно, в красных масках, в сопровождении свиты.             1-я  к р а с н а я  м а с к а Да лучше заколоть его кинжалом.             2-я  к р а с н а я  м а с к а Кого?             1-я  к р а с н а я  м а с к а            А, понял я намек в вопросе. Ну, он и так, как объявил пророк, Уж при смерти.             2-я  к р а с н а я  м а с к а                             Как это человечно! С площади прокатывается многоголосое "У-у!"            1-я  к р а с н а я  м а с к а          (возвращаясь назад к воротам) Я слышу голос; узнаю его, Елейно-истеричный, как у женщин. На площадь вышел сам Савонарола.            2-я  к р а с н а я  м а с к а Да, капюшон и сутана — костюм, Конечно, карнавальный.            1-я  к р а с н а я  м а с к а                                               У престола Всевышнего монахам предпочтенье?            2-я  к р а с н а я  м а с к а Монахиням ведь тоже. Входят молодые люди в шляпах, украшенных шарами, эмблемой дома Медичи, в синих масках.            1-я  с и н я я  м а с к а                                           Черта с два! Им не до шуток. Мор, землетрясенье, Еще потоп, — они в великом страхе!            2-я  с и н я я  м а с к а Пускай молились бы, постились бы        И о пол били лбы.        А тщатся нас спасти.        О, Господи, прости! Публика, покидая площадь, входит в Сады; из павильона выходит Хор мужчин и женщин в карнавальных костюмах и масках. Трубы. Музыканты на террасе и на лужайках.                     Х о р      В паросском мраморе таился,      Идеей чистою лучился           Девичий лик во сне,      Прелестный, милый по весне.      Узрел его ваятель; смело      Он воссоздал благое тело      Невиданной досель красы,      Из света будто и росы. Контессина и Микеланджело изображают статуи Галатеи и Пигмалиона; лица, как и тела, словно мраморные, совершенные по линиям и красоте, они в легких древнегреческих одеяниях.                1-я  м а с к а Пигмалион и Галатея?                2-я  м а с к а                                           Чудо!                3-я  м а с к а Так это статуи?                4-я  м а с к а                              Из самых древних.                5-я  м а с к а Одеты для приличья?                4-я  м а с к а                                        В самом деле! Савонароле, кажется, в насмешку.                    Х о р      Как Бог-творец, он создал чудо      И восхитился сам, покуда            Не понял, что влюблен            В живую прелесть он,      Как бы усопшую, не в силах            Ток крови вызвать в жилах.      Но велика его любовь,      И в красоте вскипает кровь.      И к жизни вызвана, смелея,      Глядит с улыбкой Галатея,                Как с ложа сна             Прелестная жена.          (Пускается в пляску.)              К о н т е с с и н а Искусный мастер! Жизнь вдохни в меня, А то вовек я мраморной останусь. Мне холодно, и ты дрожишь, я вижу.           М и к е л а н д ж е л о Нет, это дрожь от пыла, я люблю Созданье рук моих, души и сердца.              К о н т е с с и н а Ты любишь не меня, а идеал.            М и к е л а н д ж е л о Да, идеал, воссозданный резцом Из мрамора и света, что таится Издревле в камне первых дней творенья.              К о н т е с с и н а Но кто вдохнет в чудесный мрамор жизнь?            М и к е л а н д ж е л о Когда любовь — стремленье к красоте, То с красотой рождается любовь; Вот кровь по жилам заструилась негой, Живительною негою любви.              К о н т е с с и н а О, да! О, миг, столь сладостно чудесный! Как взор твой нежит, призывая к жизни, И я ль не отзовусь на зов любви? Две юные девушки, одетые, как знатные испанки, в сопровождении отца и матери.              1-я  и с п а н к а Здесь кто-то шепчется.              2-я  и с п а н к а                                           Дуэт влюбленных И я давно уж слышу, будто эхо, Несущееся из глубин веков.              1-я  и с п а н к а Глаза живые! Это вижу ясно.              2-я  и с п а н к а Ну, значит, оживают изваянья, Как в древности бывало, говорят.             1-я  и с п а н к а Одеть лишь стоит статуи, и жизнь В них тотчас и затеплится, скажи?               2-я  и с п а н к а Вот девы я, ты юноши коснись! Живая плоть!               1-я  и с п а н к а                           А, ну-ка, пощекочем. Контессина и Микеланджело, переглянувшись, мерно, как едва ожившие статуи, идут к лужайке, где танцуют, как все.                П о э т Пигмалион и Галатея спелись На удивленье.             Б о г о с л о в                           В роль вошли. Во вкус.             Х у д о ж н и к Жених ведь бродит где-то здесь, все ищет Невесту, а ее-то не узнать! В ворота вбегают куртизанки, как от погони.             1-я  к у р т и з а н к а Из ада, чем грозил монах, мы в рай Попали.             2-я  к у р т и з а н к а                Только нас там не хватало!             3-я  к у р т и з а н к а Огни и свечи, звезды в вышине, И музыка, и танцы, вместо схваток Поспешных, карнавальных, на лету, Когда все влюблены вокруг в веселье, Пусть барыш не велик, зато всем в радость. Входит монах, то семеня ногами, то подпрыгивая, позванивая веригами.              1-я  к у р т и з а н к а Он здесь!           1-я  к р а с н а я  м а с к а                  Кого милашка испугалась?              1-я  к у р т и з а н к а О, черт за нами гонится. Спасите!           2-я  к р а с н а я  м а с к а Да, это же Маруффи, полоумный; Как пес, пуглив и лается истошно, Но не кусается. Ведь он блаженный.           1-я  к р а с н а я  м а с к а Надень ты маску и сойдешь, пожалуй, За благородную.            (Протягивает маску.)              1-я  к у р т и з а н к а                                За благородство, Что получу еще?            1-я  к р а с н а я  м а с к а                                Ну, просто танец В садах Медичи стоит дорогого.              1-я  к у р т и з а н к а Тем более гоните-ка монету, И с вами мы сыграем в благородство.            2-я  к р а с н а я  м а с к а Поймала, вишь, на слове. Не глупа.              1-я  к у р т и з а н к а За ним вы будете. Повеселимся Мы нынче всласть. А в пост грехи замолим.                 М а р у ф ф и   (словно нарочно потешая публику, поет)          От Кипридиных сетей               И от стрел Амура          Не спасают клобуки,               Четки и тонзура.           За единый поцелуй                Я пойду на плаху,           Нацеди же мне вина,                Доброму монаху.           Не боюсь святых отцов;                Знаем мы законы:           В Риме золотом звенят, —                И молчат каноны.           Рим — разбойничий вертеп,                 Путь в геенну торный.           Папа — Божьей церкви столп,                 Только столп позорный.                    С и в и л л а           Да ты, я вижу, еретик!           И за безбожный свой язык, —                 Какая честь монаху, —                 Ты угодишь на плаху.                 Да, вижу, не один,           С тобой твой друг и господин.           Геенной огненной уж веет,           Горят с веревками на шее!                 А души сквозь огонь                 Уносятся, как вонь.                   М а р у ф ф и          То-то смеху, то-то смеху!          Веселитесь на потеху                 Дьяволу в аду.          Я туда не попаду.                    Г о л о с а          Ну, монах, не зарекайся.          Ты лишь кайся, кайся, кайся!                   М а р у ф ф и                 В масках зло таится                 И, как змея, гнездится,           Завораживая всех                 На соблазн и грех.           Стыд невинности утрачен,                 Блуд идет за счастье.                     Г о л о с а           Не суди о том, монах,           Что тебе внушает страх.                 Закружившись в пляске,                 Отдаемся ласке            Упоения мечтой,            Утоленья красотой. Смех вокруг пугает монаха, и он поспешно удаляется.                        Х о р          Флоренция — цветок Тосканы          В саду Италии прекрасной!          И лучезарен вешний день          Игрой волшебной в светотень.          В уродстве терпя тяжкий гнет,          Лишь в совершенстве жизнь цветет,          Благоуханна и беспечна,          Как феникс, возрождаясь вечно.          Пигмалион и Галатея!          Творить — пустая ли затея?          Сзывая муз на пышный пир,                Творим мы новый мир!                 (Пускается в пляску.)              К о н т е с с и н а Чудесный сон! Но мне пора.           М и к е л а н д ж е л о                                                     Куда?              К о н т е с с и н а О, чудный день и вечер! Как из детства, Когда все радость жизни и любовь.          М и к е л а н д ж е л о А будет ночь, вся в звездах в вышине, Как в юности, из пламени любовной. Ведь юны мы и взрослые впервые, Рожденные любовью в красоте Для славы и бессмертия навеки.              К о н т е с с и н а И будет утро, страшный миг разлуки С прекрасным миром юности моей, Как смерть, пред жизнью новой…          М и к е л а н д ж е л о                                                          И желанной Для девушек, я думаю.              К о н т е с с и н а                                            Конечно. В нас память матери вновь оживает; Страшась, стремимся к возрожденью мы, Как ты из камня высекаешь вечность Для славы и бессмертья своего.                 Л о р е н ц о  (снимая маску, в лавровом венке Поэта) Прекрасно, милые! В костюмах чудных Вы роли разыграли, как актеры, Каких в Садах Медичи не видали. И впрямь Пигмалион и Галатея, Из древности явившиеся здесь! Хвала вам! Я забыл о хворях было И наслаждался радостью творца, Причастный к сотворенью новой жизни, Расцветшей во Флоренции прекрасной И светом озарившей всю Европу. Я счастлив и уж ночи не боюсь. (Пошатывается и поднимает руку, как знак, по которому в Садах вспыхивает фейерверк, вызывающий восторг у публики.) 6 Площадь Синьории. На фоне дворца Синьории с башней восьмигранная пирамида, сколоченная из досок, с пятнадцатью ступенями. Среди собирающейся публики Сандро Боттичелли и Леонардо да Винчи. Л е о н а р д о (отпустивший бороду). Сандро! Я едва тебя узнал, дружище! С а н д р о. Да, я похудел и состарился. А ты, Леонардо, все также красив, а годы наложили печать величия. Это значит, по-прежнему живешь в свое удовольствие, весь в трудах. Л е о н а р д о. А что здесь происходит? Дети в белых одеяниях и монахи-доминиканцы складывают на первой ступени шутовские маски, маскарадные наряды, парики, бороды и другие принадлежности карнавала. С а н д р о. Давно же ты не был во Флоренции! Л е о н а р д о. Я думал, попаду на карнавал. С а н д р о. Флоренция, как красавица, весело проведшая молодость, замаливает свои грехи. Л е о н а р д о. Как же Савонарола одолел Медичи? Разве все во Флоренции состарились и сделались набожными? На следующих трех ступенях складываются вольнодумные книги. Голоса: "Книги Овидия! "Морганте" Пульчи! "Декамерон" Боккаччо!" Вздохи и смех. С а н д р о. Не знаю, если бы не французский король, который свалился на нас, как снег на голову, знать сговорилась бы с папой и выдала Риму фра Савонаролу. Но случилось иначе, никак по Божьему соизволению. Пьеро изгнан. Синьория приняла проект демократизации управления, предложенный фра Савонаролой. Теперь он фактически правитель Флоренции. Л е о н а р д о. Оно и видно. С а н д р о. Дружище, если ты держишься в стороне, воздержись от замечаний. Над книгами вырастает груда женского убора, зеркал и косметики под смех и улюлюканье публики. Л е о н а р д о (миролюбиво и снисходительно). Сандро, ради Бога! С а н д р о. Говорят, ты не веришь в Бога и поклоняешься Сатане. Я не думаю, что это так… Л е о н а р д о. Помнишь, кто-то, кажется, Альберти, начинал свое сочинение или главу: "Бог, или природа…"? Не одно ли это то же, Сандро? Перед загадками природы я полон изумления. С а н д р о. Нет, христианин истинный не скажет так. Выше на ступенях складываются нотные листы, лютни, мандолины, карты, шахматы, мячики. Голоса: "О, зачем? Да, это все игры, которыми люди радуют беса!" Л е о н а р д о. Сандро, ты разве не художник? С а н д р о. С обращением я забросил живопись. Л е о н а р д о. А чем же ты занимаешься? С а н д р о. Я рисую, воспроизвожу видения Данте. Выше на ступенях — соблазнительные картины, рисунки, портреты красивых женщин. Л е о н а р д о. Сандро, у тебя есть деньги? Мне кажется, ты голоден и весь замерз. С а н д р о. Леонардо, твоя картина "Леда", которой я некогда восхищался. Узнаешь? Л е о н а р д о. "Леда". С а н д р о. Я принес для костра анатомические рисунки. Пусть. А тебе не жаль? Л е о н а р д о. Это не моя собственность. Мне жаль вот чего: я мог бы написать и Леду, и божественного лебедя куда лучше. Тогда кто бы отдал картину монахам. На самом верху пирамиды — лики языческих богов, героев и философов из воска и дерева, покрытые краской под мрамор. С а н д р о. Может быть, никто не отдавал, Леонардо, а дети забрали. Л е о н а р д о. Дети? С а н д р о. Вот эти в белых одеяниях из юношеской армии фра Савонаролы. Они сами решали, что греховно, а что нет. Л е о н а р д о. Вряд ли это они знают. Грех не в вещах и явлениях, грех в нас. На острие пирамиды при кликах публики устанавливается чучело — изображение дьявола, чудовищно размалеванное, мохнатое, козлоногое, похожее на Пана. Уже вечер. Звучат духовные гимны.                   Х о р       Взяв три унции любви,       Веры — три и шесть — надежды,       Две — раскаянья, смешай       И поставь в огонь молитвы;       Три часа держи в огне,       Прибавляй духовной скорби,       Сокрушения, смиренья       Сколько нужно для того,       Чтобы вышла мудрость Божья! Голоса: "Идут! Идут!" Дети в белых одеяниях молча несут на руках изваяние младенца Иисуса. Голос: "А младенец Иисус одною ручкою указывает на терновый венец, а другою — благославляет народ, нас". Идут монахи, клир, члены Совета, трубачи и булавоносцы.                      Х о р        Надежда, вера и любовь        Вот что волнует вновь и вновь                 Благое сердце           С отрадою, как в детстве.           И вера вновь чиста,           Как свет и красота           Премудрости небесной           В обители чудесной.        Надежда одолеет скорбь           Земную, и любовь           Возносит нас до края           Сияющего Рая! На каменный помост, где собрались именитые граждане, поднимается фра Савонарола. С а в о н а р о л а (высоко поднимая распятие). Во имя Отца и Сына и Духа Святого — зажигайте! Четыре монаха подходят к пирамиде с горящими смоляными факелами и поджигают ее с четырех концов. Дым, пламя. Трубачи трубят. И над Флоренцией разносится колокольный звон. Пламя разгорается мгновенно, разлетаются обрывки листов, уносится в темное небо накладная борода, вызывая всеобщий хохот. С а н д р о (весь в слезах, как многие вокруг). Леонардо, "Леда" в пламени воистину прекрасна и греховна, сгорает от стыда. Л е о н а р д о. Рожать детей не стыдно. Что еще они там затевают? Монахи устанавливают черный крест посредине площади; взявшись за руки, образуют три круга во славу троицы и пускаются в пляску, сперва медленно, потом все быстрее.            Х о р  м о н а х о в      Перед Господом пляшите      И бегите со всех ног;      Взявшись за руки, кружите,      Будто с нами и сам Бог,      С нами сын его, Спаситель,      Значит, также Дух святой,      Как голубка, утолитель      Наших ран святой водой.      Умилительны и нежны      Мы, как дети, в простоте;      Мы блаженны, мы блаженны,      Мы блаженны во Христе! Публика невольно и вольно тоже пускается в пляску.              Х о р  м о н а х о в       О, пляши, пляши, пляши!       Прочь гордыню человека       И премудрость злую века       Во спасение души!       Не стыдитесь, покопайтесь,       Грех повсюду, невпопад,       И покайтесь, и покайтесь;       Весь в слезах всяк будет рад.       Умилительны и нежны       К сыну Бога на кресте,       Мы блаженны, мы блаженны,       Мы блаженны во Христе! Чучело беса на вершине костра возгорается. Брюхо, начиненное порохом, лопается с оглушительным треском. Столп огня и дыма взмывает в небо, а дьявол на горящем троне рассыпается. Крики, вой, смех. Л е о н а р д о. Сандро! Вот это карнавал. Что ж ты плачешь? С а н д р о. Ты не понимаешь, Леонардо. Мы блаженны во Христе. Трубы и литавры. Колокола. Толпа издает неистовый вой и со смехом разбегается. 7 Двор дома во Флоренции с навесом, где Леонардо да Винчи устроил себе мастерскую для работы над портретом Моны Лизы, с фонтаном, ниспадающие струи которого, ударяясь о стеклянные полушария, вращают их, производя при этом тихую музыку; вокруг фонтана растут ирисы. Перед креслом ковер, на нем свернувшись, лежит белый кот редкой породы, тоже для развлечения молодой женщины. Леонардо, заслышав голоса, уходит; входят два музыканта, поэт, три актера.                  П о э т Великое событие свершилось!                1-й  а к т е р               (с ужасом) Портрет закончен?!                2-й  а к т е р                                    Выступать не будем?                3-й  а к т е р Да, это нам в убыток, пусть художник Не очень щедр, витая в облаках Пред Моной Лизой, по уши влюблен.                   П о э т "Давида" Микеланджело видали На площади у Синьории?                2-й  а к т е р                                                 Боже! Гиганта? Как же, не прошли мы мимо.                1-й  а к т е р         (с тем же ужасом) А что он, голый, выступил в поход?! Музыканты, один с виолой, другой с лютней, настраивают инструменты.                   П о э т   (про себя, прохаживаясь у фонтана) Заезжие актеры! Им нет дела До символа Флоренции, восставшей, Как феникс, из пучины бед и смуты С созданьем дивным Микеланджело. Впервые со времен Лоренцо город Вновь поддержал художников в порывах Великих и могучих; и возникло Чистейшее сиянье в вышине Как воплощенье мощи и величья — Не бога, человека во плоти, Прекрасного, как Феб.            1-й  м у з ы к а н т                                           О, да! Вы правы! И тот, кто сотворил такое чудо, Божественен.                 П о э т                         О, это несомненно! Он жизнь вдохнул не в мрамор, в нас самих, Повергнувшихся ниц перед монахом, Который нас уверил в том, что Бог Его устами паству устрашает…               1-й  а к т е р И страху-то нагнал, ну, выше меры, Как дьявол не умеет нас блажить. Входит Леонардо, пропуская вперед Мону Лизу, миловидную женщину лет 30, в сопровождении монахини. М о н а Л и з а (усаживаясь в кресле, вполголоса). Снова музыканты? Я говорила, развлекать меня не нужно. Л е о н а р д о (снимая покрывало с картины на поставе). Они уж напросились сами. Играть готовы ради собственного удовольствия. М о н а Л и з а. А актеры? Л е о н а р д о. Заезжие комедианты. Им нужно заработать хоть что-то, чтобы не протянуть ноги в их странствиях по Италии. М о н а Л и з а (поэту). Как поживаете? Послушна ли, как прежде, ваша Муза? П о э т. О, Мона Лиза, благодарю за доброе слово. И вы угадали, вернулась Муза. Я вновь пишу, а не просто пою свои старые песни. М о н а Л и з а (взглянув на художника). Я замолкаю, а вы говорите. П о э т. Вся Флоренция словно очнулась от наваждения и колдовства Савонаролы. И это не только мои впечатления, а говорит гонфалоньер Пьеро Содерини. Он заявил, что заказ Микеланджело изваять Давида был первым единодушным решением Синьории со времен Лоренцо Великолепного. Л е о н а р д о. И это великолепно. П о э т. Заказ мессеру Леонардо расписать стену в зале Большого совета за 10 тысяч флоринов и вовсе громадное дело. Л е о н а р д о. О, да! Особенно, если Микеланджело в вечном соперничестве со мной возьмется расписать там же другую стену. П о э т. О, это было бы в самом деле великолепно! Л е о н а р д о. Микеланджело меня не взлюбил почему-то. П о э т. Он молод, он жаждет самоутверждения. Л е о н а р д о. Это понятно. Он сердится на меня за то, что я смотрю на скульпторов как мастеровых. Работать с мрамором в самом деле тяжкий, изнурительный труд. То ли дело живопись. Ни пыли, ни пота. Но "Давид" не изваяние мастерового. Ни в древности, ни в наше время ничего подобного никто не создавал. П о э т. Воистину так. А флорентийцы вот как отзываются о статуе Микеланджело. Проходя через площадь Синьории, я всегда прочитываю бумажки, какие приклеивают на пьедестале. Хотите знать, что там было сегодня? Л е о н а р д о. Конечно. П о э т (вынимая лист из книги). Я записал эти послания, разумеется, к Микеланджело. (Читает.) "Мы вновь стали уважать себя". "Мы горды оттого, что мы флорентийцы". "Как величественен человек!" "Пусть никто не говорит мне, что человек подл и низок; человек — самое гордое создание на земле". "Ты создал то, что можно назвать самой красотой". Ну, о бумажках с "Браво!" не говорю. А на днях висела записка с подписью. М о н а Л и з а. Я слышала о ней. Л е о н а р д о. Чья? П о э т. "Все, что надеялся сделать для Флоренции мой отец, выражено в твоем Давиде. Контессина Ридольфи де Медичи". Л е о н а р д о. Она же в изгнании. М о н а Л и з а. Живет неподалеку от города в имении мужа. Не удержалась, по-видимому, и тайно приходила в город. Л е о н а р д о. И оставила записку за своею подписью. Обычная женская непоследовательность. П о э т. Восхитительная непоследовательность! М о н а Л и з а. Смелость! Записка звучит интимно, не правда ли? А не побоялась ни мужа, ни властей. Она достойна восхищения. Л е о н а р д о. Мы ценим в людях те качества, какие ощущаем в себе, как возможность или необходимость. Вы смелы, Мона Лиза? Поэт отходит в сторону и дает знак музыкантам. Звучит музыка в унисон со странными звуками стеклянных полушарий фонтана и воды.               Л е о н а р д о Смутил я вас вопросом? Почему?              М о н а  Л и з а Я слышала о… дружбе Контессины И Микеланджело, ну, в юности, Когда ни он, и ни она помыслить Едва ль посмели о любви…               Л е о н а р д о                                                  Помыслить Как раз могли, как в юности бывает, Когда и слов не нужно, взор открытый, Движенье губ, волнение в крови, — Вот и любовь, какая снится позже Всю жизнь.               М о н а  Л и з а                      И все?                Л е о н а р д о                                   О чем вы?               М о н а  Л и з а              (со смущением)                                                        Нет, я так. А сами вы? Любили ль вы кого? Красавец целомудренный — ведь редкость.               Л е о н а р д о       (опуская кисть и поднимаясь) Мы с вами квиты.               (Актерам.)                                   А теперь вам слово. Актеры начинают некое представление. 8 Там же. Леонардо да Винчи входит в дорожном плаще и с сумкой. Ковра и кресла нет, фонтан безмолвен, цветут лишь ирисы.               Л е о н а р д о Что я услышал? Только слов обрывок, Из разных уст, быть может, лишь случайно Сложился тайный смыл, и сердце сжалось. Три года приходила и садилась, Безропотно, с доверием к искусству, Причастной быть желая к красоте, С монахиней безмолвной, не таясь Пред нею никогда — в словах, в улыбке. Из-за кустов появляется лань. Ты здесь? И тоже ждешь ее? Ну, значит, Придет, узнавши о моем приезде, Как обещалась тоже возвратиться В Флоренцию три месяца назад. Леонардо снимает плащ, пускает фонтан, выносит во двор кресло, ковер, картину под покрывалом. В последний день, я думал, не придет; Я ждал с волненьем, медлила она, И вдруг вошла одна, и оглянулась, Сестры Камиллы нет, как в удивленьи. Входит Мона Лиза, оглядывается и всплескивает руками. Леонардо встречает ее, как всегда, с удивлением, не сразу узнавая ее такою, какой она уже жила в его картине. Приласкав лань, Мона Лиза опускается в кресло, и белый кот вскакивает на ее колени. Поскольку сияет солнце, Леонардо задергивает полотняный полог, и воцаряется нежный полумрак, придающий лицу молодой женщины таинственную прелесть. Я думал, не придете вы сегодня.             М о н а  Л и з а В последний день, в надежде, что вы точку Иль штрих поставите на полотне, Чтоб счесть работу завершенной ныне?             Л е о н а р д о Теряете терпение?             М о н а  Л и з а                                   Еще бы! Три года, будто в церковь, постоянно Я ухожу куда-то; тайны нет, Флоренция вся знает, где сижу, Слух услаждая музыкой и пеньем…             Л е о н а р д о При вас монахиня ведь неотлучно, Приличья все соблюдены, не так ли?             М о н а  Л и з а О, не смешите флорентийцев! Тех, Кто вырос на "Декамероне". Масла Легко подлить в историю о нас.                  Л е о н а р д о Судачат?               М о н а  Л и з а                  Да, но муж мой лишь смеется. Он знает вас, меня, и прав, конечно. Он говорит, я уж похожа стала На вас, как муж с женой чертами схожи, Живя друг с другом в мире много лет. Вы завтра уезжаете?                 Л е о н а р д о                                      Нет, нынче.               М о н а  Л и з а             (с улыбкой) И я уеду скоро, ненадолго, На столько, сколько вы сказали тоже.                 Л е о н а р д о Да, месяца на три, до осени.              М о н а  Л и з а Я упросила мужа взять с собою Меня в Калабрию, куда он едет, Известно, по делам.                Л е о н а р д о                                      Вы упросили?             М о н а  Л и з а Чтоб не скучать в Флоренции без вас. Ну, без работы вашей над портретом, В чем принимаю я участье тоже, Ну, в меру скромных сил моих, конечно.               Л е о н а р д о Да в вас-то вся и сила, Мона Лиза! Пейзаж какой за вами — целый мир! И вы, как вся Вселенная и символ.             М о н а  Л и з а Вы никогда не кончите портрета, Когда таков ваш замысел, который Все ширится — до символа Вселенной.          (Поднимаясь на ноги.) Не хватит лет моих и ваших сил.              Л е о н а р д о И больше не придете вы сюда?             М о н а  Л и з а Но, может быть, три месяца спустя Я буду уж другой, совсем не тою, Что здесь глядит на нас, живее нас. Кого б из нас признать не захотите, Равно урон большой нам всем грозит. Поскольку Леонардо медлит, она протягивает руку; он молча целует ей руку, она, наклонившись, касается губами его волос. Счастливого пути!                Л е о н а р д о                                   Прощайте, Лиза! Выпрямившись, Леонардо обнаруживает себя во дворе дома, где нет ни кресла, ни ковра, ни портрета Моны Лизы. Лань пугливо убегает в кусты. Входит один из учеников. У ч е н и к. Вы вернулись, учитель! Л е о н а р д о. Ты не рад. У ч е н и к. Я-то рад, да у вас горе. Л е о н а р д о. У меня горе? Какое? У ч е н и к. Так и думал. Не ведает. Нет Моны Лизы. Л е о н а р д о. Как нет? У ч е н и к. Она умерла где-то в пути. Л е о н а р д о. Нет, нет, она здесь. Ученик поспешно выносит кресло и усаживает Леонардо, затем выносит подставу с портретом, снимает полотняное покрывало, и Мона Лиза взглядывает на него с улыбкой, а за нею пейзаж расширяет двор до необозримых далей пространств и времени. ЭПИЛОГ Церковь Сан Лоренцо. Капелла Медичи, еще не завершенная, но в определенном ракурсе обретшая вполне законченный вид. Входит Микеланджело крадучись из-за полумрака или втайне от всех; вдруг свет солнца из окон, его окружает Хор в карнавальных масках.          М и к е л а н д ж е л о Кто здесь? Кто вы? Да в карнавальных масках. Хор кружится вокруг него, изображая пляску и пантомиму. Иль это мне мерещится? Вы — духи?                  П о э т Мы — духи? Души тех, кого ты знал, Чью память ты почтил сооруженьем Капеллы Медичи как архитектор, Художник, скульптор — все в одном лице, Явив впервые в синтезе свой гений.             Х у д о ж н и к Как скульптор — несравненный, ты вступил В соперничество с Рафаэлем Санти И расписал Сикстинскую капеллу, Стяжав и славу живописца.          М и к е л а н д ж е л о                                                     Боже! Я здесь один; Флоренция в осаде; Из Медичей, отсюда изгнанных, На стороне обретшие и сан Святейший пап и титул герцогский, С врагами ополчились на свободу Флоренции. Теперь я инженер По обороне; ненависть к Медичи Всех флорентийцев вновь объединила, Как прежде вкруг Лоренцо против Пацци И папы с королем. Я здесь лишь втайне, Чтоб душу живу сохранить в войне, — Мое ли это дело? Здесь мой мир, Из юности моей, уже почивший, Овеянный стремленьем к красоте, Несущей нам и славу, и бессмертье. Разносится гул пушечной пальбы.               Б о г о с л о в Что жизнь земная? Краткий миг утех И бед, и муки творческих дерзаний. Уж нет на свете Сандро, Леонардо, Нет Рафаэля.         М и к е л а н д ж е л о                          Да, один остался. Соперничать мне не с кем. Разве с Богом? Когда бы папы не мешали мне, Сменяя чередой друг друга, с жаждой Себя прославить именем моим, Сколь многое успел свершить бы я.               С и в и л л а Гляди! Врага впускают чрез ворота.         М и к е л а н д ж е л о Предательство?!               С и в и л л а                               Не флорентийцев, нет, Того, кто призван ими в кондотьеры. Пушечная пальба. И тишина. И возгласы: "Нас предали! Погибла Флоренция!" Хор карнавальных масок, в смятеньи кружась вокруг Микеланджело. Беги! Беги!                   Х о р     Да будет век твой долог, долог,        Огня небесного осколок, —     Весь обуянный красотой,     Флоренции век золотой,        Падучих звезд каскад, —     Ты озаришь его закат,        Блистательный, нетленный,        Как солнца во Вселенной. Капелла Медичи возникает во всем ее совершенстве и благодатной тишине.         Ночь, Утро, Вечер, День — Здесь мрамора живого светотень.                Утихли битвы,              Как и молитвы.              Жизнь во Христе         Цветет лишь в красоте. Сюита из комедии «Дон Жуан» 1 Мадрид. Площадь перед церковью в глубине сцены, с подмостками, на которых идет представление ауто в день праздника Тела Господня. Вокруг публика; королевская семья и знать сидят на скамейках на особом помосте, издали кажется, что это всего лишь изображение в духе картин Веласкеса. На паперти церкви Хор певчих.            ХОР ПЕВЧИХ       О, Божий гнев могучий!       Над всей землею тучи;       Льет дождь, как из ведра,       От ночи до утра.       Зверью погибель, злакам,       Лишь Ной отмечен знаком,       Как совершить побег,       Построивши ковчег,       Не тонущий в пучине       По вещею причине.       Лежал у хлева Ной,       Напившись пьян, нагой;       Он видел сон чудесный       О явном превращеньи       Вина и хлеба в кровь       И во Христову плоть,       И с чудом воскресенья       Всех праведных спасенье.                НОЙ         (у ковчега с растеньями и животными) Ковчег срубил я бесподобный! По Божьему веленью мастер, Он вдохновен, неистов в деле, Как Бог, творец земли и неба, Чему дивясь, я, ученик, Ковчег, подобие земли, Со всею живностью, с цветами, Что сад, каким и был Эдем, Я создал во спасенье жизни Мир новый, где вражды не будет, И воцарится лишь любовь, Иначе в буйстве вод потопа Ковчегу тож грозит погибель, Как населенью всей земли, Во злобе, алчности, усладах Погрязщему — до гнева Бога. Да торжествует вновь любовь В Эдеме новом, на земле. Итак, да здравствует свобода!           ДЬЯВОЛ О да! Да здравствует свобода! Чего хочу? Да, это ж смех! Мне говорят, что это грех. Пусть радуется в нас природа, Коль смолоду поет в нас кровь. Восславим мы, о да, любовь!      И таинством причастья      Познаем сладость счастья      Любви, любви, любви До упоения в крови! Публика, пугаясь дьявола, смеется и готова пуститься в пляску. 2 Там же. На переднем плане Исабель в окружении молодых людей и донья Анна со служанкой, между ними дон Энрике; показываются дон Жуан и Флорес.              ДОН ЖУАН Как нам везет! Поспели к празднику Господня тела, с представленьем пьесы О чудесах причастия и веры.                ФЛОРЕС Да, с превращеньем хлеба и вина, В чем я воистину нуждаюсь, Боже, Во плоть и кровь Спасителя Христа.              ДЬЯВОЛ Нет, верить легче натощак, приятель!              ФЛОРЕС А как услышал он мои слова?            ДОН ЖУАН Да, это ж дьявол.               ФЛОРЕС                                 В самом деле, дьявол? Я думал, мы спаслись и полетели В Мадрид на конях, вознеслись же к Раю, Где наши души ожидает суд Апостола Петра, и дьявол тут же Весь в предвкушении поживы легкой? Я умер? Или сплю и вижу сны?             ДОН ЖУАН Я вижу короля…               ФЛОРЕС                               Как! Тоже умер?              ДОН ЖУАН И королеву, светлую, как солнце, Чей блеск слепит несчастного инфанта, Как узника любви…                ФЛОРЕС                                     Влюблен он в мать, Вернее, в мачеху свою дон Карлос?              ДОН ЖУАН Влюблен в Елизавету Валуа, В свою невесту, пусть король женился На ней из государственных расчетов — Во имя мира с Францией, когда Во Фландрии поднялись мятежи, Владычество Испании колебля… А, может быть, чтоб молодость продлить?                ФЛОРЕС Нет, это сон ужасный мой все длится.                ДЬЯВОЛ Что лучше — умереть или проснуться?              ДОН ЖУАН Отлично сказано, дружище!                 ФЛОРЕС                                                      Дьявол!              ДОН ЖУАН Любовь у трона — рай земной — взлелеял Дон Карлос и ошибся, как мечтатель, — Так повелось от века на земле, И тем жесточе — волей короля. Свободы и любви заложник в цвете И лет, и сладких грез о славе сана, В цепях он золотых пока, в железных Испания моя поет и пляшет… Исабель, Энрике, донья Анна, глядя издали на дон Жуана.            ИСАБЕЛЬ Кого я вижу!             ЭНРИКЕ                         Дон Жуан!           ДОНЬЯ АННА Как! Это дон Жуан?             ЭНРИКЕ                                       А что?            ДОНЬЯ АННА Не знаю… Ростом невелик; Не скажешь, что красив, но строен, Широкоплеч, подвижен, смел…                ЭНРИКЕ Когда же разглядеть успела?             ДОНЬЯ АННА Одет он просто, взглядом скромен, С изяществом во всех движеньях, Как юноша…                 ФЕЛИСА                          Не скажешь, молод.                 ЭНРИКЕ Быть может, он перебесился, Как друг его затей?                ИСАБЕЛЬ                                     Инфант, Влюбленный ныне в королеву?                ЭНРИКЕ В свою невесту.            ДОНЬЯ АННА                              Или в мать?                ЭНРИКЕ В принцессе видел он невесту, Страстям свободно отдаваясь, В соперничестве с дон Жуаном, А в королеве видит мать И пасынком смиренно бродит У трона — не его все также… Тут есть с чего сойти с ума.            ДОН ЖУАН            (приветствуя поэта) Энрике!               ЭНРИКЕ                Дон Жуан! Откуда прибыл?             ДОН ЖУАН        (раскланиваясь издали с Исабель) Откуда? Из благословенной Фебом Италии…                ЭНРИКЕ                  Не без проказ Амура?             ДОН ЖУАН Да, с кораблекрушеньем, что впервые Мне привелось изведать, спасшись чудом…               ДЬЯВОЛ Нет, вытащил тебя я из пучины, Поскольку служишь мне ты, дон Жуан, И лучше королей и князей церкви, Властителей убогих, коих Ад Выносит уж с трудом, а я подавно; С тобой же весело, ты всем хорош, Как ангел светоносный Люцифер, Прелестниц совратитель и убийца Мужчин достойнейших на поединках, И ими Ад гордится перед Раем, Где немощь и невинность славят Бога, Неведомое счастие — любовь!               ЭНРИКЕ А шут-то заигрался. Он несет Совсем не то, что нужно по ауто.             ДОН ЖУАН А спросит инквизиция с тебя.                ДЬЯВОЛ Уж это непременно. Но не бойся. Великий инквизитор — мой подручный, Первейший на земле, как и король.             ДОН ЖУАН Остановись, дружище! Ты потешил Изрядно всех. Поэта пожалей. Он молод и влюблен, как я заметил, — Не с нами он, а с доньей Незнакомкой, — Впервые вижу я красу такую: Открытый взор невинности и света, Девичья пылкость с остротой ума, Что светится во взоре с ясной негой Любви и ласки, словно песней дышит Волнующая грудь, и стан, и плечи, И на губах — вся сладость поцелуев, Ведь ею неизведанных еще. О, Ева, не познавшая Адама, — Ты вся любовь! Пречистая сама, Сошедшая с картины Рафаэля, Испанка милая, по сердцу мне. Энрике, кто она?              ФЛОРЕС                                Сеньор, молчите! Не знаете, пред вами дон Жуан?              ЭНРИКЕ Моя кузина, счастье дней моих, Увы, что ныне обернулось горем!            ДОН ЖУАН Ну, ясно: выдают кузину замуж.               ЭНРИКЕ По воле короля.            ДОН ЖУАН                               И кто счастливец?               ЭНРИКЕ Ее отец во Фландрии погиб. И вот король решил ее устроить И моему отцу честь оказать.             ДОН ЖУАН Честь велика, но удостоить ею Не лучше ль было сына за отца?               ЭНРИКЕ Отец мог подсказать, да мы не ладим. Он сам теперь не рад. Ведь донья Анна, Хотя и набожна, как все испанки, Свободой воли дорожит, умна, А красотою, видишь, превосходна — Не на показ, как Исабель, а просто, Как солнце в синеве меж туч сияет.              ДОН ЖУАН Прекрасно, милый! Может статься, Музой Твоею быть ей лучше, чем женой? Ауто превосходно. Поздравляю!               ЭНРИКЕ У Исабель сойдемся мы отметить Успех или провал, равно скандальный Для моего отца. Мы ждем тебя.             ДОН ЖУАН      (переглянувшись с Исабель) О, буду! Постараюсь быть, но позже. С инфантом должен встретиться я прежде, Чем появиться где-то сам с собой.               ЭНРИКЕ       (переглянувшись с доньей Анной) Что нового? Чем занят дон Жуан?              ДОН ЖУАН Собравшись в Новый свет, мы претерпели Крушенье у Геракловых столпов. Ну, значит, не судьба.                ЭНРИКЕ                                          И что там делать?              ДОН ЖУАН И в самом деле! То же, что в Европе Иль в Азии — от Ноева ковчега — Завоеванья, распри и злодейства…                ЭНРИКЕ Да, Божий гнев не сделал род людской Ни праведным и ни благоразумным.                ДЬЯВОЛ Все это ради золота и власти; А пуще — искушения к греху, В чем есть такая сладость, — ничего-то Ведь лучше не бывает, как твердят Монахини, с садовником стакнувшись Под сенью яблонь, — мне на радость? Всем, Кто здесь смеется весело и пляшет, На то ведь праздник, как ни называй! Представление завершается прибытием ковчега на новую землю, где расцветают цветы, бегают пары животных, летают птицы, каковых изображают ряженые, вокруг которых пляшет публика. Между тем король, королева в окружении свиты и инфант в одиночестве удаляются. 3 Гостиная в доме Исабель. Исабель, Луис, Энрике и два-три кабальеро, закончив ужин, переходят в гостиную.               ЛУИС       (одетый если не дьяволом, то шутом) Он в Генуе, во королевском замке, Явился на свиданье с герцогиней Под именем того, кого она, Ну, якобы ждала, и, ночь в восторгах С ним проведя, подняла крик: "Не он!" На шум король тут вышел со свечой. А кто же он? Конечно, дон Жуан, Обманутый самою герцогиней, Чтобы король позорный случай браком, Столь ей любезным, тотчас освятил.             ЭНРИКЕ Ах, вот как было! Ты откуда знаешь?               ЛУИС При таковых делах всегда на месте Сам дьявол, говорят, и это правда.            ИСАБЕЛЬ Женился он?                ЛУИС                          Уехал в Новый свет, Да потерпел крушенье он на море У берегов Испании, где встретил Прекрасную рыбачку…              ИСАБЕЛЬ                                             Дальше ясно. О, дон Жуан! Севильский озорник… Однако, где же он? Я жду его, А вас прошу разъехаться. Уж поздно.           1-й  КАБАЛЬЕРО Но прежде спой нам, Исабель!           2-й  КАБАЛЬЕРО                                                          Утешь Хотя бы пением нас на прощанье!           3-й  КАБАЛЬЕРО Когда лишаешь одного из нас Любви и счастья — ради дон Жуана, Который не привязан ни к тебе, Ни к жертвам мимолетных обольщений…              ИСАБЕЛЬ             (вспыхивая) Молчи! Свободна я, как дон Жуан, И ночь моя принадлежит счастливцу, В кого я влюблена или люблю. (Подает знак Луису, который играет то на флейте, то на лире, — танцует и поет.)     Плывет там облако — ладья          В надзвездные края,          А кормчий, как ребенок,          Превесел он с пеленок.     Я славлю шалости его.     Амур! Амур! Чье торжество     Для всех и радость, и отрава,          И жизни этой слава.          Есть в мире он один,          Веселый властелин,     Хотя приносит много горя,     Как нет спасенья в буйстве моря.     Ладья моя, плыви, плыви,                Ковчег любви! Рукоплещущих гостей выпроваживает с нетерпением, заметив дон Жуана на балконе. Исабель и дон Жуан.               ДОН ЖУАН Чей это дом?                ИСАБЕЛЬ                         Тебе и знать не надо. Мне быть без покровителя нельзя. Ты ж думаешь лишь о себе, свободный От всяких уз, как юноша влюбленный, Как ветер, проносящийся в цветах.               ДОН ЖУАН       (беспокойно, как бы про себя) Я виделся с инфантом. Это сон! Я не могу опомниться, так странно Себя повел он, будто сердце гложет Тоска такая, совладать с которой Не в силах, ум за разум, — а причина, Я думаю, несчастная любовь, Запрет на лакомый кусок у трона, Когда не знал ограничений он В страстях своих, как баловень судьбы. Он, как во сне; вся жизнь его, как сон, В котором все доступно и ничего. Он любит в матери свою невесту, К отцу ревнуя до потери сил. Свобода и любовь — все под запретом, Как в склепе замурованном — у трона.              ИСАБЕЛЬ Ах, что несешь, мой милый? Дон Жуан В философы подался. Что же будет?             ДОН ЖУАН На что единственное покусился Инфант несчастный — на свиданье в парке, Где королева прежнею невестой Глядела на него, все обещая И взором, и повадками любовь, У них уж отнятую безвозвратно.               ИСАБЕЛЬ Все в том же духе. Ты переменился. Или ко мне? О, нет! Тебя я знаю. Прельстителем ты никогда и не был; Серьезен и задумчив ты глядишь На нас, на женщин, привлекая тайной Раздумья и вниманья, возбуждая В нас любопытство и веселый смех. И ты не страшен, простодушно мил Ты с нами, как с детьми, и в том опасность, Стрелок ты меткий, как Амур иль Феб.              ДОН ЖУАН И взор любви теперь опасней смерти, И слово доверительное — смерть. У трона гибнет все, и жизни нет. Да, это сон! И этот сон довлеет Над всеми нами из живущих ныне, С кострами инквизиции святой.               ИСАБЕЛЬ Поговорим мы лучше о любви, Чтоб перейти нам поскорее к делу, Пусть это грех, покаяться успею.              ДОН ЖУАН Любовь не грех, любить сам Бог велел.                ИСАБЕЛЬ А я что говорю? Чего хочу?              ДОН ЖУАН       (рассмеявшись и отходя в сторону) Чего все сущее столь алчет?               ИСАБЕЛЬ Любви, конечно!             ДОН ЖУАН                                Красоты. Любовь — всего стремленье к ней, Любовь — энергия, а сущность, А сущность — это красота, И в ней-то тайна бытия, Ее разгадкою я занят, Как помню с детства я себя.              ИСАБЕЛЬ С тобой согласна я, но после, Я вся горю, тебя люблю!            ДОН ЖУАН Не в жажде наслаждений дело, Не в обладаньи скоротечном, В обманной пылкости страстей, Как в муках радости и горя, Безумствуешь, не познаешь.              ИСАБЕЛЬ Любви я жажду, не познанья.            ДОН ЖУАН Так, жаждешь ты любви, как зверь, Для продолженья рода?              ИСАБЕЛЬ                                             Нет!            ДОН ЖУАН Любви ли жажду? Тайны красоты Изгибов тела, поступи, улыбки, Как воплощенья счастья и любви, — И в ней — в тебе! — вся радость бытия!               ИСАБЕЛЬ           (бросаясь ему на шею) О, дон Жуан! Ты все шутил, как вижу.             ДОН ЖУАН Шутил? О, нет! Как никогда серьезен. Любовь — ведь созерцанье красоты, А страсть — всего лишь действие, что губит Саму любовь и вместе с красотою, — Вот в чем трагизм извечный бытия У трона Господа — и нет исхода. С улицы доносится музыка, и сцену заполняет южная звездная ночь. 4 Дворец Командора. Покои доньи Анны. Донья Анна и Фелиса.              ФЕЛИСА Ах, донья Анна, что случилось?           ДОНЬЯ АННА А что?              ФЕЛИСА              Вы бродите в волненьи, Смеясь над кем-то, хмурясь тут же, Что не похоже ведь на вас, Всегда спокойной, до смущенья, Хотя в глазах и жестах радость Беспечно-мило проступает, Как у детей.            ДОНЬЯ АННА                       Я не ребенок. То радость бытия; ведь я, Будь я монахиней, живая И молода, с тем жизнь прекрасна.              ФЕЛИСА То знаю я и хорошо. Я говорю о дон Жуане, Чья слава — пагуба для женщин.            ДОНЬЯ АННА О чем ты говоришь, Фелиса?               ФЕЛИСА Явился он, как бес, внезапно, На женщин лишь вперяя взор. Глаз положил на донью Анну, Как все заметили тотчас.            ДОНЬЯ АННА Да разве на меня смотрел он? На Исабель. Ее он знает. Да на тебя. Ведь ты красива И соблазнительно беспечна В улыбках и телодвиженьях, Как танцовщица иль актриса, — Вот что, я думаю, он любит, В соблазнах тела наслажденье.             ФЕЛИСА Мы возбуждаем аппетит Открытым взором, простотою, И также действуют мужчины, А дон Жуан здесь — сущий дьявол.           ДОНЬЯ АННА Оставь! Такие разговоры Нас совращают тем верней, Что любопытны мы, как Ева. Нет, не играй ты роль змеи! Невинной в мыслях выйти замуж — Мой долг пред небом и супругом. Оставь меня, я помолюсь.              ФЕЛИСА Когда в уме совсем другое, Молиться, право, бесполезно. Энрике просит позволенья Войти.           ДОНЬЯ АННА             Зачем?              ФЕЛИСА                          И он взволнован. Влюбленный ведь всегда ревнив.           ДОНЬЯ АННА К отцу?              ФЕЛИСА                С отцом беда. К другому.           ДОНЬЯ АННА Нельзя мне помолиться Богу.              ФЕЛИСА Но Бог — любовь, молись любви.            (Уходит.) Входит Энрике.             ДОНЬЯ АННА Энрике! Что еще случилось?                ЭНРИКЕ                                                       Как! Что мало бед? Еще? Пускай! Мне легче Потоп, землетрясенье вынести И даже смерть свою, но не разлуку С моей любовью в чистоте ее, Какой недаром ниспослало небо, Как светоч дней моих в земной юдоли.            ДОНЬЯ АННА Энрике! Как! Меня ты любишь так?!                ЭНРИКЕ А как поэт, когда он любит, может Любить? Призвание его — любовь, Как у Амура. Данте и Петрарка Воспели Беатриче и Лауру, И я хочу, но также и любить Не просто образ, женщину земную.            ДОНЬЯ АННА Как дон Жуан?                ЭНРИКЕ                             О, да! Ведь он поэт, И он поет любовь, как птицы в небе, И я хочу быть таковым — знать счастье Из высших наслаждений бытия, Чье имя Бог — Амур или Христос, Мне все равно, — так любим мы, поэты.            ДОНЬЯ АННА Хвалу поешь не мне, а дон Жуану. Но чем прекрасен он?                ЭНРИКЕ                                        Скорее дурен, Хотя и светится он весь, как ангел…            ДОНЬЯ АННА Как ангел светоносный Люцифер? Недаром шут его заметил тотчас И с ним повел таинственные речи, Как сущий дьявол, роль его играя. Ты юн, Энрике, и такой пример Воистину опасен для тебя.                ЭНРИКЕ Пример мне подает Амур всевластный, Пуская стрелы, коими изранен Я весь, как Себастьян с мольбою к Богу.             ДОНЬЯ АННА Хвалу поешь любви, не донье Анне. Сестра, я буду матерью твоею, И нам разлука не грозит, Энрике.                ЭНРИКЕ Несправедливо это, донья Анна!             ДОНЬЯ АННА Решения отца и короля — Благое дело. Как иначе можно Здесь рассудить?                ЭНРИКЕ                               Когда бы ты любила! Когда б ты знала страсть любви, как Бога!             ДОНЬЯ АННА Как я не знаю? Я тебя люблю, Когда кого-нибудь люблю на свете, Где я одна, без близких и друзей.                ЭНРИКЕ О Боже! Донья Анна! Ты открыла Мне тайну грез моих и сновидений: Как я люблю тебя, ты любишь тоже.              ДОНЬЯ АННА Двоюродного брата и поэта Немудрено любить твоей сестре.                 ЭНРИКЕ Ведь красота, что зеркало любви, Как небеса и море, мирозданье, Пронизана любовью всеблагою, Столь велика моя любовь, что ты — Ее же воплощенье, красота!             ДОНЬЯ АННА О, горе мне, когда ты прав, Энрике!                 ЭНРИКЕ Но почему же горе, донья Анна?             ДОНЬЯ АННА О, дон Жуан! Надоумил Энрике Событья упредить, как он умеет Из-под венца невесту увести, Прельстив любовью, вместо брачных уз, Пугающих, постылых, как сиротство.                 ЭНРИКЕ Опять о дон Жуане. Но, быть может, Свободу обещая за любовь, Он прав?             ДОНЬЯ АННА                  Обманщик он.                 ЭНРИКЕ                                              Я буду им, Обманщиком, когда меня ты любишь.              ДОНЬЯ АННА Ты хочешь соблазнить меня, Энрике?                  ЭНРИКЕ Ужель ты не мечтала о любви?     Лови мгновения, лови!     Мгновенья юности и счастья —         Прощанья, может статься.     Поет ли в роще соловей,         Всех звонов не жалея,     Цветет ли роза все пышней,     Во пламени любви алея, —     Все о любви моей к тебе     И песни дар в моей судьбе!         Любви отдаться свято,         Мы рождены для счастья!      И соловей, и роза, как во сне,         Любовью дышат по весне.            ДОНЬЯ АННА Как соловей пернатый, ты запел     И ныне явно преуспел. На песнь любви нельзя мне не ответить,     Ведь солнце не напрасно светит, И только освещенная луна         Прекрасна и нежна. И жаждет плоть, как хлеба,         Любви в свершеньях неба,     Вино перетекает в кровь, Как таинство причастия — любовь,          Источник вдохновенья               Во красоте,          А я лишь воплощенье               В твоей мечте. Вбегает Фелиса.                 ФЕЛИСА Энрике здесь? Вас ищет Командор По дому по всему степенным шагом, Весь в рыцарских доспехах, как явился С ристалищ на потеху короля.              ДОНЬЯ АННА Беги! Тебе нельзя быть здесь, Энрике.                 ЭНРИКЕ Но почему? Я вхож в твои покои С тех пор, как поселилась ты у нас.             ДОНЬЯ АННА Да, с позволенья твоего отца, С его заботой о сестре твоей, За что ему по гроб я благодарна. Уж мы не дети. Все переменилось. Сестра твоя — невеста Командора, А скоро станет матерью твоею.                ЭНРИКЕ Нет, это сон!       (Хочет выйти и отступает назад.) Входит Командор, крупнотелый, высокого роста.            КОМАНДОР Ты здесь, Энрике! Что такое? Зарделась ярче розы Анна. Ты взор не опускаешь, — вызов В осанке, словно я твой враг!         ДОНЬЯ АННА         (рассмеявшись) Всяк в рыцарских доспехах страшен.              ЭНРИКЕ Отец!            КОМАНДОР            Нет, выслушай нас прежде, Не стану спорить я с тобой. Король остался недоволен Твоим ауто, представленьем…              ЭНРИКЕ Народ-то хохотал вовсю.             КОМАНДОР А с ним — инфант, что и задело Его Величество, чей вкус И есть мерило для аутос, А не инфанта, не народа, Иначе это вызов власти. А сын мой — возбудитель смуты?              ЭНРИКЕ Веселья — под эгидой церкви, Иначе праздника не будет.            КОМАНДОР Великий инквизитор взглядом Невидящим, как мертвеца (Он стар), мне пригрозил столь явно, Что я весь в камень превратился — От страха, сын мой, за тебя. Но мой испуг король заметил И рассмеялся, что за благо Сочли вокруг — и рассмеялись Во след народному веселью. Я спас тебя на этот раз.             ЭНРИКЕ Отец! Что я? Ты спас театр! Меня ж спасти ты тоже мог бы, Как жизнь мне даровал и имя, С призванием моим поэта, Когда к нам небо благосклонно…           КОМАНДОР О чем твердит?          ДОНЬЯ АННА                              Молчи, Энрике!             ЭНРИКЕ Даруй нам счастье с доньей Анной. Ты знаешь, я люблю ее Не как сестру мою, а больше, Но свято, чисто, как поэт; Да, как Пречистую на небе, Сошедшую на землю ныне, Красу земную и любовь!           КОМАНДОР    (пошатнувшись тяжело) Что с ним? Не сходит ли с ума? В фантазиях своих безумный, Он смуту вносит в жизнь свою. Как ты посмел в мою невесту, По воле короля, влюбиться?! И мне твердить о том при ней. Забудь! Опомнись! Эй, проснись От снов пустых и грез любовных. Уедешь ныне же в деревню! Энрике в полном отчаянии выбегает вон. А быть же свадьбе очень скоро, По воле короля и честь. Надеюсь, сумасброд наш юный Души невинной не смутил?           ДОНЬЯ АННА Не он, но столько происшествий! Я смущена и не в себе.        (Всплескивая руками.) Вчера была я благодарна Вам за заботу и участье В моей судьбе; но не ценою Несчастья сына за отца Мне замуж надобно идти. Прошу вас рассудить по правде.            КОМАНДОР Прекрасна и разумна. Боже! Сокровище мое и счастье! Энрике ты ведь знаешь лучше, Чем я: поэт поет любовь И пусть себе поет во славу Испании и короля.           ДОНЬЯ АННА Несчастный, как инфант, Энрике Немилым станет он для вас, А буду я во всем повинна, Не прегрешив ни в чем пред Богом. О, я боюсь вас, Командор!            КОМАНДОР          (выпрямляясь в гневе) Покончим с этим. Поспешим со свадьбой. Его Величество назначит день, Чтобы присутствием своим почтить нас.               (Уходит.) 5 Кабинет в доме, в котором остановился дон Жуан. Дон Жуан за столом что-то пишет; то и дело впадая в раздумья, вскакивает на ноги.                ДОН ЖУАН     Я видел в церкви донью Анну, И снова грезы, — как я не устану          Влюбляться и любить!                Но как же быть?     Весь вид и взор — чудесно строги.     Когда б решил жениться? Боги! В молитве вся светилась чистотой И ангела прекрасней красотой!     Но в трепете любви живая              И вся земная, —     И тем прекрасна и грешна,              Как всякая жена,         Что мне уже не в радость,     Весь пыл любви — такая малость! Входит Луис. Я звал тебя?                      ЛУИС                        Коль здесь я, значит, звал.                ДОН ЖУАН Зачем мне жизнь дана? Как всякой твари? Как соловью пропеть две-три весны? Как розе расцвести, увянуть вскоре? Я, человек, божественен?                     ЛУИС                                                Едва ли.                ДОН ЖУАН К чему земная жизнь, когда там вечность?                     ЛУИС Зачем что прах все, суета сует.                ДОН ЖУАН В чем тайна бытия и мирозданья? Свободен я и связан, как инфант, У трона Господа, я раб и пленник? Но разум мой, но свет в моих глазах, Объемлющий всю землю и миры Бесчисленные во Вселенной, — дар сей Зачем же соловью? Поэт, я — мастер И явлен сотворить мир новый, лучший, Не Рай, не Ад в их вечности недвижной, А вешний край, летящий среди звезд!                     ЛУИС В чем смысл твоих стремлений и желаний, И грез, и упований, дон Жуан, Ты знаешь сам.                 ДОН ЖУАН                              Познанье.                     ЛУИС                                                 Нет, любовь. Ты выбрал сам свое предназначенье. Ведь в том вся радость бытия и слава!                 ДОН ЖУАН Ах, да! Письмо Энрике мне подбросил, В деревню уезжая, точно в ссылку.           (Передает Луису.)                      ЛУИС                (читает, играя Энрике) О, дон Жуан! Любовь — твое призванье, И кто поймет меня, коли не ты? Ведь ты воистину Амур, не тот, Ребенок с крылышками, да к тому же С повязкой на глазах, а юноша, Супруг Психеи, разлученный с нею Самой Венерой, ясно уж недаром. Ты демон, по Платону, то звено, Что связывает смертных и богов В любви, во славу ей, — все это ты! Ты в душу Дафны заронил любовь; Мы объяснились, я счастливей Феба, Но и несчастнее, нас разлучили, Боюсь, навеки. Лучше бы навеки, Чем пасынком у мачехи страдать. Вмешайтесь, дон Жуан, с инфантом Его величеству откройте Несправедливость явную Затеи с браком доньи Анны, Когда по чести в честь отцов Отдать ее за сына должно Во имя будущих посевов!             ДОН ЖУАН       (выходя из-за стола) Но это невозможно, да опасно. Энрике бедный!                 ЛУИС                               Надо Командора Убрать с пути, как глыбу камня прочь.             ДОН ЖУАН А, впрочем, пусть. И, может быть, так лучше. Энрике молод и поэт; влюблен? И слава Богу! То есть Фебу! Музы В деревне посетят его, и пользы В том будет больше, чем в любовных схватках, Обманных, с пылом, что уносит ветер, И счастия как не бывало!                 ЛУИС                                                Боги! Нет, важно ведь поесть, когда охота, — Такое это счастье, — нет его, Опять хочу я есть, опять, опять.              ДОН ЖУАН Когда же свадьба доньи Анны?                  ЛУИС                                                            Нынче. Хотите свадьбу как-нибудь расстроить? На это вы ведь мастер, говорят.              ДОН ЖУАН Невесту увести из-под венца, Сорвать цветок невинности — и бросить Ославленную в упоеньи счастья? О, нет! Не я герой таких историй, Ведь здесь вся речь о праве первой ночи, Чего народ, как видно, не приемлет. Входит Флорес, при виде Луиса пугается. Еще письмо подбросили в окно?                ФЛОРЕС Служанка доньи Анны принесла, Сказала только: "Поздно!" и ушла.              ДОН ЖУАН От доньи Анны!                 ФЛОРЕС                                 Дьявол тут как тут. И женщины ведь тоже хороши.               ДОН ЖУАН             (прочитав письмо) Мне велено в виду моей же славы, Во имя также дружбы с дон Энрике Придти в дом Командора ближе к ночи, Ее похитить, коли я осмелюсь.                 ФЛОРЕС Я говорю, ну, прямо в пасть ко льву.                ДОН ЖУАН Прекрасная идея! В похищеньи Не для себя, для друга есть отрада.                    ЛУИС Как! Донья Анна столь смела?                ДОН ЖУАН                                                          Как ангел! При красоте своей не знает страха, Свободна, как весна. И это чудо!                     ЛУИС Что хочешь сделать?                ДОН ЖУАН                                       Я еще не знаю. Но мне назначено, поди, свиданье, И я, что, не приду, пускай и поздно? Вы мне поможете, как я скажу.       (Говорит тихо.) 6 Мадрид. Часовня с гробницей Командора и с его статуей. Луис корчит рожи и всячески потешается перед Командором, пока тот в гневе не вскидывает голову. Затем он открывает потайную в стене дверь, впускает дон Жуана с его слугой и уходит.               ФЛОРЕС Гостиницу мы сняли для актеров, Чтобы самим в монастыре скрываться?                ДОН ЖУАН Эй, Флорес, не шуми! Дождемся ночи. Некстати я вернулся, видит Бог.                   ФЛОРЕС Когда бы дьявол постарался кстати!                ДОН ЖУАН Оставь! Луис не дьявол, а актер. Отправился он с труппой во дворец, Где привечал его всегда дон Карлос, И взялся передать мою записку, Но возвратил ее обратно мне, В испуге, что едва избегнул смерти Из-за нее, поскольку-де инфант В немилости великой пребывает У короля…                  ФЛОРЕС                    Из-за амурных дел? Какая новость!                ДОН ЖУАН                             Тут дела похуже, Чем те, что с ним мы смолоду творили, — Ведь он не смог отстать от королевы, Своей невесты, взятой королем В супруги в интересах государства, Как утверждалось им, но красота Елизаветы, ревность к сыну — здесь, Я думаю, первопричиной были Несправедливости, что вынести Кто смог бы? Только не инфант, который Готовился всевластным быть в Европе, Как дед его, когда отец утратил Могущество Испании во многом, Свободу подавляя повсеместно И возбуждая всюду мятежи.                  ФЛОРЕС         (разглядывая статую Командора) Каков сей рыцарь! Камень свежий, — сам Он, как живой! Его я где-то видел…               ДОН ЖУАН Свобода воли — вот что ценим мы, Что дал Бог человеку ведь недаром; В отличье от животных, мы свободны И в разуме, и в чувствах — с верой в Бога; Свободны мы в любви — здесь не указ Никто на свете — ни король, ни папа. Он в жажде наслаждений не таился, Да при дворе чем и живут еще? И вдруг любовь твоя — мать-королева, Величье сана с красотой Венеры, В которой ты привык любить невесту, И взор ее сияет обещаньем, Как было прежде, райского блаженства. Ведь юных грез и нежности не спрячешь, Когда любовь невинна, как в Эдеме…                 ФЛОРЕС И что ж там вышло? Прелюбодеянье? Кровосмесительная связь у трона?               ДОН ЖУАН Могущество Испании уж в прошлом. Филипп II не хочет с тем смириться, Воюет с Фландрией, восставшей против Владычества Испании, свобода — Вот знамя Нидерландов и Европы В тисках десницы короля Филиппа. Дон Карлос молод, за свободу он В игре страстей своих и государств… Нет, заговор здесь вышел — за свободу Мятежной Фландрии — маркизом Позой Затеянный во краткий миг доверья У короля. Маркиз убит. Дон Карлос Пред инквизицией предстанет ныне, И всех друзей его ждет та же участь.                   ФЛОРЕС Так, прибыл ты, как заговорщик, тайно, Все сходится. Как дьявол все устроил! Ай, ай!                 ДОН ЖУАН               Что ты кричишь?                    ФЛОРЕС                                                Здесь Командор!                 ДОН ЖУАН        (оглядываясь вокруг) Часовня здесь. Гробница Командора Со статуей его, — и что ж с того?                    ФЛОРЕС Да он стоит, ну, как живой, во гневе. Ай, ай! Взглянуть мне страшно на него. Входит монах, показывая знаками, что просит посторонних удалиться. 7 Там же. Входит донья Анна в трауре в сопровождении Фелисы; за решеткой в глубине дон Жуан и Флорес.              ФЕЛИСА Охота в день весенне-свежий Скорбеть и плакать у могилы, Добро бы здесь лежал супруг Любимый, кабальеро милый, А нет, всего старик суровый, Который возмечтал о счастье Владеть любовью красоты, Что юности принадлежит, Его же сыну, — то-то дьявол Вмешался…           ДОНЬЯ АННА                       Дьявол — дон Жуан?               ФЕЛИСА Нет, дьявол служит кабальеро, Который совращает женщин Ему на радость.           ДОНЬЯ АННА                               К дон Жуану Сама я обратилась, помнишь? И, значит, я повинна в смерти Супруга, данного мне Богом, И мне не плакать у могилы, Пусть он суров, совсем не милый, Старик уже, — да в том-то ужас, Как смерть сама играет мною, И жизнь уходит, — как не плакать?              ФЕЛИСА Бежать отсюда без оглядки! Твоим супругом не был он, На ложе не успел взойти, Не в силах, может быть, уже, Ну, как Иосиф, ты ж Мария…            ДОНЬЯ АННА Оставь меня одну. Иди же. А двери в сад не закрывай.  (Усаживается на скамеечку, машинально меняя позу время от времени со всевозможным изяществом, а в двери видны река и далекие горы.)                ДОН ЖУАН Божественно разумна и прелестна,     В тоске своей, как песнь, чудесна.     И мне ее ничуть не жаль.     О, как прекрасна в ней печаль!     И в ней такая безмятежность,     Как нега чистая и нежность,          И где? Не там, в Раю,     А здесь у жизни на краю,           У жуткой тайны гроба,          Что нас страшит, как злоба,                  И жизни нет, —      Во мраке ночи — вешний свет,      А там далекая долина.           О, дивная картина!                  ФЛОРЕС В нее вы можете войти. А я, Пожалуй, выйду в монастырский сад.                  (Уходит.) Дон Жуан, выйдя из укрытия, опускается на колени у гробницы и смиренно молится.             ДОНЬЯ АННА Энрике, это ты? Впервые вижу Тебя коленопреклоненным здесь. И набожность твоя меня смешит, Как шутовство в твоих аутос. Боже!               ДОН ЖУАН Простите, ради Бога, донья Анна! Я не Энрике, друг его несчастный, Кому доверились вы безотчетно, Чем я польщен и счастлив видеть вас!              ДОНЬЯ АННА        (оставаясь на месте, лишь выпрямившись) Как! Здесь у гроба?                ДОН ЖУАН        (на коленях, теперь как бы перед нею)                                     Жизнь цветет повсюду, Пока цветет; земля — наш парадиз.           (Встает, как и донья Анна.) У гроба ярче красота земная     Сияет до небес, до Рая,           И даже самый Ад           Цветет, как в зное сад.     Повинен я в грехах, во многих,           Их нет лишь у убогих,           Но даже в дни смиренья     Во мне все громче дух сомненья. Я утомлен раскаяньем моим,     Весь мир — как смрад и дым,     И полон скорби и унынья,     Но вижу вот иные сны я.     Как ангел-утешитель ты Предстала здесь. О, чудо красоты! Из сада с удивлением заглядывают Фелиса и Флорес.           ДОНЬЯ АННА Вся жизнь моя, как сон чудесный,     Как отзвук вашей песни.     В глазах моих от слез —     Лишь отсвет купы роз,          Да все в картинах О свадьбах и о поединках,     И алой струйкой кровь,     А все любовь, любовь,     Что поведет лишь к мести, И мы не уцелеем вместе     Из близких и друзей.          Бегите! Поскорей! Во имя дружбы и спасенья,     Во имя возрожденья.             ДОН ЖУАН     Бегут ли от любви? У гроба Здесь торжествует не любовь, а злоба         К возвышенной мечте,         К любви и красоте.         Бегите вы! Свобода              И мать-природа —     Вот ваше царство, где любовь         Восходит вновь и вновь.         О, небо! О, блаженство!     Постиг я тайну совершенства     Природы женской и любви     С певучим ропотом в крови.     Могу я петь, творец искусства,     Источник пламенного чувства!                  ФЛОРЕС          (глядя на статую Командора) Ай, ай! Он ожил! В гневе!                ДОН ЖУАН                                                 Командор?! Донья Анна с Фелисой в недоумении уходят. О, донья Анна! Мне придти позвольте Увидеться с Энрике, прежде чем Расстанусь с вами, может быть, навеки.               ДОНЬЯ АННА     (обернувшись, долго смотрит на дон Жуана) Да, хорошо. Вам должно примириться, Иначе жизни мне уже не будет.              (Уходит.)                 ДОН ЖУАН    (в приподнятом настроении) Эй, Флорес! Что кричал?                   ФЛОРЕС                                              Он вовсе ожил. И голову так повернул, как в гневе.                 ДОН ЖУАН            (перед статуей) В очах лишь отсветы от витражей; А, может быть, зарниц за горизонтом, — Но жизни в камне нет, да и откуда?                   ФЛОРЕС Гляди! Он головою покачал!                 ДОН ЖУАН Ну-с, баста! Пригласи его на ужин. Небось, проголодался, как и я. Мне кажется, прошли не дни, а годы, Как я в Мадрид вернулся столь некстати, Но, к счастью, встретил донью Анну вновь И ожил я душой для новой жизни. Ну, что?                   ФЛОРЕС                 Ай, ай! Я голос потерял И знаком пригласил. И он кивнул!            (Убегает в страхе.) Дон Жуан, рассмеявшись, удаляется. 8 Дворец Командора. Гостиная, где собираются гости, среди них Исабель и Луис с музыкантами, и покои доньи Анны. Энрике проходит в комнату, где донья Анна, одетая для вечера, в нерешительности примеривает черную шаль.                ЭНРИКЕ Друзей актеров, прибывших вчера, Я пригласил на вечер; обещал им, Что ты хозяйкой явишься пред нами. Пора покончить с трауром.            ДОНЬЯ АННА                                                     Пора? Пора мне съехать? Дом принадлежит Тебе; ни дня здесь не была хозяйкой, У ложа новобрачной овдовев.                ЭНРИКЕ Фортуна зла иль благосклонна к нам Не сразу и поймешь. Несправедливость Несет в себе возмездие, ко благу Невинно пострадавших; так случилось. Я знаю, Провидение само Вмешалось в наши судьбы, донья Анна!             ДОНЬЯ АННА У Провиденья имя — дон Жуан?                ЭНРИКЕ            (с изумлением) Ты вся как осветилась вдруг сияньем. Ужель столь имя это лучезарно Для доньи Анны?             ДОНЬЯ АННА                                  Имя на устах. В часовне, где молилась я смиренно, Со мною рядом преклонил колени Исполненный смиренья и тоски Монах, я думала, нет, кабальеро, Ну, ты, решила и заговорила, Озвучивая мысли и молитвы Невольно, как бывает в тишине, Щемящей и тревожной для души. Он слушал, глаз не поднимая с пола, Но, чуткий слух весь обращая в зренье, Он словно завораживал меня, И я в испуге, как во сне бывает, Вдруг поняла, что это дон Жуан.                 ЭНРИКЕ Так, вот зачем вернулся он в Мадрид!              ДОНЬЯ АННА Что хочешь ты сказать?                 ЭНРИКЕ                                                О, донья Анна! Сокровище какое ты, не знаешь, Не ведаешь сама, а он узрел, Тобою призванный на помощь другу. Ведь он ценитель тонкой красоты, Пресыщенный любовью и успехом, Он ищет совершенства, как художник.              ДОНЬЯ АННА Ты судишь по себе, ведь ты поэт, А он всего беспутный кабальеро, Молва не ошибается, я вижу.                 ЭНРИКЕ Да знать и при дворе вся такова, А на него клевещут для острастки.             ДОНЬЯ АННА А слава достается дон Жуану С грядущим наказаньем за грехи?                 ЭНРИКЕ Я видел друга в нем, им восхищался, Но он убил отца, пусть поневоле; Долг сына отомстить за смерть отца, Он это знает, пусть не ищет встречи Со мною ли, с тобою ли едино.             ДОНЬЯ АННА Нет, не искал со мною встречи он. Укрылся он в монастыре, услышав О бедствиях инфанта и друзей. В часовне он, меня узнав у гроба, Колени преклонил, смиренья полный.                  ЭНРИКЕ Да, пред тобою, знаю дон Жуана.             ДОНЬЯ АННА Нет, полон он раскаянья, как грешник, Винясь за зло, какое причинил И женщинам, да и мужчинам тоже, Особенно кого лишил он жизни.                 ЭНРИКЕ Так я поверил! Дон Жуан молился Пред красотою доньи Анны, полный Смиренья и восторгов, как и я.             ДОНЬЯ АННА А если так, что ж на него сердиться? Кто лучше и безгрешнее из вас, Ну, в отношении меня хотя бы?                 ЭНРИКЕ Некстати возвратился он. Дон Карлос В опале, с ним же все его друзья, Как заговорщики у трона.             ДОНЬЯ АННА                                                   Да. Вот почему в монастыре укрылся, Одетый, как монах. Я обещала Его принять, чтоб вас здесь примирить Во избежание несчастий новых.                 ЭНРИКЕ Нас примирить способна только кровь.              ДОНЬЯ АННА Когда король преследует как сына, Так и друзей его, орудьем чьим Ты хочешь выступить, пусть поневоле?                 ЭНРИКЕ Пускай не ищет встречи ни со мною И ни с тобой, особенно с тобой, Иначе мне придется с ним сразиться, Как честь велит.              ДОНЬЯ АННА                               И будешь им сражен, Чтоб овдовела дважды я до срока? Я съеду и сейчас же.                 ЭНРИКЕ                                        Донья Анна! Что я могу подумать? Дон Жуан, Судьбой своею призванный, как дьявол, Явился завершить свое злодейство?!              ДОНЬЯ АННА Он обратился, дьявол посрамлен.                  ЭНРИКЕ Кто? Дон Жуан? Он лицедей великий! С монахиней святым монахом станет, А с доньей Анной обратился он, Я верю в это; значит, он влюбился.              ДОНЬЯ АННА В меня?                   ЭНРИКЕ               В кого ж еще? Он с тем вернулся, И ты готова с ним сбежать теперь. Таков, что делать, этот дон Жуан!               ДОНЬЯ АННА Остановись, Энрике! Обезумел. Я не покину дома, если ты Рассудишь здраво не чинить ущерба Ни мне и ни себе, и никому, Поскольку положенье безысходно, И лучше нам отдаться Божьей воле.                    ЭНРИКЕ И правда!               ДОНЬЯ АННА                   Мир! И с трауром конец. Вбегает Фелиса. Иди ж к гостям. Я вскоре выйду.                   ЭНРИКЕ                                                            Боже!    (Уходит в гостиную, где звучат музыка и пение.)                   ФЕЛИСА О госпожа! Явился кабальеро, Веселый слишком, с обнаженной шпагой, Готовый в поединок вновь вступить, Как ветер, шумный, весь движенье, мысль.               ДОНЬЯ АННА Да, кто же?                    ФЕЛИСА                       С алой розой на зубах.               ДОНЬЯ АННА Да разве не узнала ты его?                    ФЕЛИСА                                                    О да! Я и твержу, кто это.               ДОНЬЯ АННА            (рассмеявшись)                                      Дон Жуан? Входит дон Жуан, пребывающий в приподнятом настроении. Вчера я вас ждала.                 ДОН ЖУАН                                    Да гость явился На ужин. Гость престранный, вам скажу.              ДОНЬЯ АННА Не дьявол? Иль Великий Инквизитор?                ДОН ЖУАН Да кто-то уж из них, но обликом Из камня сотворенный Командор.             ДОНЬЯ АННА Да, это сон мой! Из старинной песни.                ДОН ЖУАН Мне кажется, сейчас я сплю и вижу Чудесный сон, который стоит Рая И жизни быстротечной. Донья Анна! Мадонна Рафаэля, богоматерь! О, красота земная! О, любовь!            ДОНЬЯ АННА Но есть черта, что разделяет нас; Нельзя любить мне вас.              ДОН ЖУАН                                              А это значит, Вы любите меня!            ДОНЬЯ АННА                                 Я не сказала. Вы оставайтесь здесь. Я скоро буду.              ДОН ЖУАН Куда вы? Мне бы встретиться с Энрике.            ДОНЬЯ АННА Вам нужно объясниться — и при мне.              ДОН ЖУАН Могу я выйти: я прощен как вами, На что надеюсь, так и королем.            ДОНЬЯ АННА Что вы сказали? Все теперь пропало! Входит Энрике.                  ЭНРИКЕ О, дон Жуан! Как смели вы явиться В дом Командора, где его убили? Тяжел и стар, его сразить легко, Как овладеть рыбачкой, герцогиней, Беспомощных в сетях Киприды женщин, Но здесь твердыня красоты Пречистой, — Эй, отступись! И поскорее сгинь.          (Отступая сам под взором доньи Анны.) Любил тебя я в жизни с восхищеньем, В поэзии, как старшего собрата, Учась всему — в повадках и стихах, Пока не превзошел тебя в аутос, И песнях, и комедиях, поскольку Ты творчество забросил ради дел Севильского озорника из песни, Что завершалось, как одно, убийством.                ДОН ЖУАН Нет, в деле чести не убийство, — доблесть И победителя, и павшего.                   ЭНРИКЕ В делах амурных?                ДОН ЖУАН                                   То же, рассуди. Влюбленность возникает не случайно, А как сродство, и молнии сверкают При ясном небе, нас сближая в тайне Для нас самих, лишь радость бытия Трепещет в нас, как жаворонка пенье, И разум, и обычай отступают, Свобода воли — то закон любви!                 ЭНРИКЕ И беззаконья…               ДОН ЖУАН                            В том ее закон. Не я же выдумал его, а Бог, Творец комедии, в которой все мы Играем наши роли в меру сил. Играем, или станем лишь молиться Смиренно, чтоб скорей сойти в могилу, Где жизни нет, опять одни молитвы В Раю иль в безднах Ада — все едино.                 ЭНРИКЕ Каков он был, таков все дон Жуан! Однако вам опасность угрожает.               ДОН ЖУАН Уж нет. К инфанту я явился тайно, Но, схвачен у дверей его решетки, Где он, как зверь в цепях, изнемогает, Предстал пред королем, столь милостивым, Что в наказанье мне иль во прощенье Его Величество велит жениться — На ком бы думаете?                 ЭНРИКЕ                                      На рыбачке? На герцогине?                ДОН ЖУАН                           Нет, на донье Анне.             ДОНЬЯ АННА Да, это сон! Иначе быть не может. Вы снитесь нам? Или ему мы снимся?                 ЭНРИКЕ Но и во сне я буду сам с собой Отныне, донья Анна. Дон Жуан! Я должен отомстить за Командора, Забытого, увы, уж королем.                ДОН ЖУАН К услугам вашим. Я готов сразиться Всегда и всюду, коли чья-то честь Задета мною, может, ненароком Или моя. Но с вами, милый друг? Не надо делать из меня злодея.               ЭНРИКЕ Благодарите короля. И я. Каков король, таков его придворный. Я ухожу. Меня найдете всюду. О, донья Анна!             (Выбегает вон.)           ДОНЬЯ АННА                             Все пропало. Боже! Дон Жуан следует за Энрике в гостиную, при виде дон Жуана музыканты в страхе разбегаются. Надежда, ветерок весенний в листьях, Теплом и светом одаривший взор, Уж унеслась бесследно… Наважденье Едва одно рассеялось, другое… И все по воле короля! Как быть? Мне за Энрике замуж — как мечта, Вдове отца за сына невозможно! А дон Жуан — убийца Командора, И тут вина его ли, нет, моя, — Теперь все это вовсе прояснилось, — Как птица с раной, я в его руках, Но и Энрике — у любви он пленник И пленник чести, пленники мы все.    (Хватает черную шаль и, отбрасывая, проходит в гостиную.)                   ЛУИС О, донья Анна!                 ИСАБЕЛЬ                              Новости какие!             ДОНЬЯ АННА               (с улыбкой) Какие же?                 ИСАБЕЛЬ                    О дон Жуане. Он Его Величеством прощен и может Жениться даже…            ДОНЬЯ АННА                                И на ком?                   ЛУИС                                                    На вас.              ДОНЬЯ АННА Я думаю, ему приснилось это. Его ведь посетил и Командор Из камня. Приходил к нему на ужин. Слыхали?                 ИСАБЕЛЬ                    Да. Но это, верно, шутка!              ДОНЬЯ АННА И чья же это шутка?                 ИСАБЕЛЬ                                       Да, Луиса.                     ЛУИС О, нет! Клянусь я честью, не моя!               ДОНЬЯ АННА      (взглядывая с улыбкой на дон Жуана) Он не в себе, вы видите, он весел, Как юноша влюбленный, как поэт, Что больше бы пристало дон Энрике, Который ныне слишком уж серьезен, Воинственно настроен и угрюм.                     ЛУИС Они местами поменялись, видно, Вокруг луны в ее сияньи чистом, Красы небес до самых райских кущ.                  ИСАБЕЛЬ Пускай прочтут стихи в честь доньи Анны.                     ЛУИС Устроим празднество в честь красоты!               (Берет в руки флейту.)                 ДОН ЖУАН И состязанье, вместо поединка?                    ЭНРИКЕ               (вполголоса) Одно другому помешать не может.                 ДОН ЖУАН Ну, хорошо, Энрике. Начинай!                   ЭНРИКЕ Слов не найти и с рифмой не в ладу? Но хватит мне добра в моем саду,         Где ты, царица ночи,               Глядишь мне в очи,         Пленяя и скорбя,         Что я люблю тебя         До неги и страданья,         Невесту мирозданья.         О, улыбнись! О, дай         Мне вознестись в твой край,         Его же нет чудесней,                С моею песней.                О, прочь! О, прочь!          Пускай царит лишь ночь.                ДОН ЖУАН         А я восславлю день!         Ведь ночь всего лишь тень     Всего прекрасного на свете,     Со всем ужасным на примете.         И солнце в вышине         Являет по весне     Твой милый облик женский,             Как гимн вселенский,         С сиянием небес,         Что чудо из чудес.         Нет ничего прелестней,             Чем взор любви,     Что из души восходит песней,         С волнением в крови.              ДОНЬЯ АННА Еще! Еще! Пусть состязанье длится До ночи, до утра, до солнца! 9 Дорога среди деревьев неподалеку у монастыря. Топот копыт. С дерева выпрыгивает Энрике, сбивая с коня дон Жуана. Оба вскакивают на ноги, обнажая шпаги. Голос Флореса за сценой: «Разбойники!»               ДОН ЖУАН Энрике! Это ты?                 ЭНРИКЕ                                Я, дон Жуан! Ты защищайся во всю прыть, иначе Сражен ты будешь тотчас, да, сейчас!               ДОН ЖУАН Эй, юноша! Отстань! Я зван на ужин, О, знал бы ты, к кому! Там силы Ада Не станут ждать, когда помеха ты. Иль взять с собою мне тебя, Энрике?                 ЭНРИКЕ Тебя туда пошлю, исчадье Ада! Что вышло б с похищеньем, вижу ясно, Когда б отец мой не сорвал твой план, Бесчестный, недостойный дворянина, Ценою жизни.               ДОН ЖУАН                            Ты язвишь нарочно. Но даже в шутку честь мою не тронь, Я ею не играю, только жизнью, Ну и любовью женщин — им на радость.                  ЭНРИКЕ Недолго будешь радовать собою Ты женщин, дон Жуан. Настал твой час.               ДОН ЖУАН На ужин зван, явиться — дело чести, — Живи покамест, мы сойдемся снова. Сюда идут монахи, уходи.           (Хочет уйти.)                  ЭНРИКЕ        (заступая дорогу) Нет, дон Жуан, ты не уйдешь отсюда Живым!               ДОН ЖУАН                 А как уйду я мертвым, коли Необходимо мне, я слово дал? Уйдешь со мной ты мертвым, быть тому.           (Закалывает противника.) Эй, Флорес, где ты?                  ФЛОРЕС                                      Здесь. Бегут сюда. Скорей, скорей, дождешься ты погони. Скрываются за деревьями. 10 Часовня. У двери, открытой в сад, дон Жуан и Флорес.                ФЛОРЕС Зачем входить мне? Здесь я постою. Вас пригласил на ужин Командор, А не меня; я знаю место слуг, Когда в гостях хозяина потчуют, На кухне иль в конюшне. Нам бы коней Скорее оседлать и прочь умчаться. Смертоубийство снова учинили.             ДОН ЖУАН Я не хотел. Энрике подстерег, Разбойником укрывшись на деревьях; Напал внезапно, думал, ограбленье, Однако дал мне шпагу обнажить, И мы сразились, в сумерках едва Друг друга различая; поздно думать, Кто твой противник; лучшая защита — Разить без промедленья, поединок Не знает правил, натиск и — победа! Мне жаль Энрике; вышел бы поэт, Быть может, из него великий; впрочем, Удел наш Провиденьем предуказан.                 ФЛОРЕС А ваш удел? Да разве не из песни?! Едва успели выпросить прощенье У короля, с согласием жениться На вдовушке несчастной Командора, — Чтоб дон Жуан женился, — я поверил!               ДОН ЖУАН Иди за мной. Познаешь тайны гроба. Входят в часовню. Тишина, свечи, на стене Распятие. Явился я, как видишь. Где же ужин?             КОМАНДОР           (сходя с пьедестала) Я думал, не придешь.              ДОН ЖУАН                                         Я слово дал; У кабальеро слово — дело чести.             КОМАНДОР Как поединок. Знаю все прекрасно. Эй, там! Плиту надгробную подвинь-ка!          (Плита сдвигается.) И стол готов, со всякой снедью в яме. Не бойся!              ДОН ЖУАН                   Я? Я не боюсь, как видишь. Садись и ты. Выходят лакеи в виде привидений.             КОМАНДОР                         Прошу отведать снедь Из кухни, где огонь пылает вечно. На вид все мерзко — скорпионы, жабы И всякая иная нечисть мира, Но жар их превращает в лакомство.             ДОН ЖУАН И в самом деле лакомство. Эй, Флорес! Попробуй адской кухни, не захочешь И монастырской, даже королевской.                ФЛОРЕС Нет, это невозможно! От еды Не откажусь я даже и в Аду.       (Подходит к плите, и его обслуживают привидения.) С улицы доносится музыка; двери открываются; монахи вносят гроб с телом Энрике; его сопровождают священнослужитель, донья Анна с домочадцами и музыканты, среди которых Луис и Исабель. Установив гроб под Распятием, монахи с домочадцами доньи Анны удаляются. У изголовья усопшего священнослужитель читает, что следует, из Библии, но голос его внятно звучит лишь изредка; также и с музыкантами, музыка и пение прорываются и затихают.              ДОНЬЯ АННА     (приподнимая голову и вуаль с лица) Все это сон! Мне снился дон Жуан, С его явленьем здесь, а я молилась, Оплакивая молодость мою. Энрике жив, и гроб его мне снится; Но и во сне мне тяжело, о, Боже! Иль я больна, уж при смерти давно?     (Замечая застолье у гробницы, смеется.) Смешны причуды сна, хотя и страшно. Зачем же дон Жуану приходить На ужин к статуе, ожившей будто? Быть может, и простил ему король, Но не Фернандо, мощный, весь из камня, Со взором в отсветах огней из Ада, Давно узревший сына во гробу. Луис дает знак играть музыкантам.                 ИСАБЕЛЬ     Прекрасна юность даже в смерти.            Мы можем только верить,            Как на цветах роса,            Мгновенная краса,     Что жизни цвет не станет прахом,            Как плоть объята страхом,            А вознесется в Рай,      Для душ прекрасных вечный край.      В сияньи солнечного света      Душа чистейшая поэта,            Как феникс, возродясь,            Переживет и нас —            Не в жизни скоротечной,            В поэзии предвечной!                  ДОН ЖУАН               (отходя от плиты) Я сыт. Пусть убирают со стола.                 КОМАНДОР Еще вина? Со дна морей, из трюмов Крушенье потерпевших кораблей За тысячу веков. Последний тост. Я воспою любовь. О, твой предмет!                   ФЛОРЕС У мертвеца любовь все на устах.                  ИСАБЕЛЬ            (замечая застолье) Луис! Что происходит здесь? Иль шутка? Не ты ли статую привел в движенье, Чтоб разыграть некстати дон Жуана? А, может быть, ты в самом деле дьявол?                   ЛУИС Когда я дьявол, ты, уж точно, ведьма, И мы служили оба дон Жуану, Поскольку душу мне он заложил.               КОМАНДОР Все страсти исчезают за могилой,         Лишь память о весне,     Воспоминание о милой,         Возлюбленной жене     Восходит песней вдохновенной,     Как гул, по всей Вселенной.     Лишь дивных слов не разобрать,          Их вещего значенья.          Ты слышишь? Вот опять!          Достойно удивленья? То пенье доньи Анны иль о ней          О счастье новой жизни,          Увы, уж не моей          В утраченной отчизне!                ДОН ЖУАН И с этим ты явился, Командор?                КОМАНДОР Чему ты удивляешься? Не малость Вселенную объемлющая страсть!                ДОН ЖУАН То песнь моя и страсть моя, приятель, Что в камне отзывается, как эхо На звуки жизни, песен и любви, — Как здесь в часовне музыка все льется. Возрадуйся! По воле короля, Я им прощен, женюсь на донье Анне.                КОМАНДОР           (поднимаясь во весь рост) Пусть королем, пусть Богом будь прощен, О, дон Жуан, не мною, Командором! (Хватает рукой дон Жуана за горло и приподнимает.) Часовню сотрясает удар грома, в открытые двери в сад видны молнии, проливается ливень. Статуя и дон Жуан проваливаются. Донья Анна, вскочившая было, словно отброшенная адским пламенем, падает навзничь. Луис, Исабель, священнослужитель и музыканты выбегают в сад, где идет дождь и светит солнце. ЭПИЛОГ Подмостки на площади. Актеры, по всему, заканчивают представление о дон Жуане.               ВСЕ ВМЕСТЕ     Как Феникс восстает из пепла,             Душа его из пекла,             Любви лишь зная власть,             До неба вознеслась, Чтобы сойти звездою полуночной,             Да с девой беспорочной,     Из песни возродившись вновь,             Он пел, как встарь, любовь.     Но испытаньям человека             Все нет конца от века.             Нас покидает Бог,     Когда в игру вступает Рок,     И смысла нет искать смиренья             И в красоте спасенья. Сюита из киносценария «Солнце любви» С первыми титрами возникают виды вокруг Тичфильда, поместья графа Саутгемптона, которые сменяются видами Лондона вдали… Всадник скачет, и мы слышим, как с небес, голос поэта.                УИЛЛ Кто под звездой счастливою рожден — Гордится славой, титулом и властью. А я судьбой скромнее награжден, И для меня любовь — источник счастья. Военачальник, баловень побед, В бою последнем терпит пораженье, И всех его заслуг потерян след. Его удел — опала и забвенье. Но нет угрозы титулам моим Пожизненным: любил, люблю, любим. {25} 1 (1) Лондон. Вестминстер. Королева Елизавета и граф Эссекс за столом играют в карты; он молод, но в его облике уже проступает страждущая мужественность, как на его портрете более позднего времени. Королева в платье, как из павлиньих перьев, молодая душой, не замечает своего возраста. За дверью стоит начальник гвардейцев сэр Уолтер Рали, который вполне может носиться с мыслями из его более позднего письма. ГОЛОС РАЛИ. Мое сердце повергнуто в пучину отчаяния? «Я, привыкший видеть, как она ездит верхом, подобно Александру, охотится, подобно Диане, ступает по земле, подобно Венере, между тем как легкий ветерок, развевая ее прекрасные волосы, ласкает ими ее ланиты, нежные, как у нимфы; я, привыкший видеть ее порою сидящей в тени, как богиню, порою поющей, как ангел, порою играющей, как Орфей!» Я вынесу все! ГРАФ ЭССЕКС Любимцу, отвергнутому дамой, разве достойно стоять у ее двери? ЕЛИЗАВЕТА (с улыбкой). Он стоит там по долгу службы и по моему приказанию. ГРАФ ЭССЕКС. Нет, ваше величество, достойнее на его месте оставить двор. ЕЛИЗАВЕТА. Сэр Уолтер Рали с превеликой радостью отправился бы в путешествие, если бы я позволила. Но он не только путешественник, но и воин, а война может начаться в самое ближайшее время. Милый друг, вы не имеете никакого права смотреть свысока на такого человека. Сэр Уолтер Рали — украшение нашего века. ГРАФ ЭССЕКС. Всякое украшение со временем теряет блеск. Его блеск уже не слепит вас, но вы боитесь его. Разве он может достойно служить вашему величеству, если вы находитесь в вечном страхе перед ним? ЕЛИЗАВЕТА. Дорогой, я никого и ничего не боюсь, ни Бога, ни смерти. Ваша надменность, когда вы еще ничего не сделали для славы, меня удивляет. ГРАФ ЭССЕКС (вскакивая на ноги). Как ничего! Я не выпал из гнезда, а воспарил в небо и приблизился к солнцу, как Икар. ЕЛИЗАВЕТА. Как Икар? Поостерегись, мой друг, опалить свои крылья и упасть в море. ГРАФ ЭССЕКС. На море и на суше я свершу подвиги, коли вы, ваше величество, приблизили меня к себе, к славе вашего царствования. Последние события во Франции разве не требуют нашего вмешательства? ЕЛИЗАВЕТА (поднявшись, вступает в движениях танца). Генрих Наваррский взошел на французский престол. Чего же еще? ГРАФ ЭССЕКС. Но против него выступила Католическая лига. ЕЛИЗАВЕТА. Мы сокрушили мощь Испании, когда пресловутая Армада надвинулась на нас, у берегов Англии. В зените славы, мой друг, не стоит затевать мелких дел. Католическая лига добивается лишь одного: чтобы королем Франции был католик. На месте Генриха IV я бы приняла католичество. Но это — между нами. (С улыбкой останавливает порыв возмущения графа Эссекса и отпускает его.) 2 (2) Постоялый двор в Кошэме. Осень 1592 года. Труппа «Слуги лорда Стренджа» после представлений уезжает; публика провожает актеров, на галереях внутреннего двора гостиницы показываются знатные дамы и господа, съехавшиеся из окрестных поместий, как на праздник. У некоторых дам на глазах слезы, им грустно, что веселье от театральных представлений кончилось, впереди зима. Мы видим на галерее смуглую леди, глаза ее сияют изумительным блеском, как ночь звездами, и сразу узнаем ее. Рядом с нею останавливается Шекспир. Юная леди кого-то все высматривает среди актеров, чтобы помахать только ему, и не находит. Ей 14 лет, как Джульетте Шекспира. УИЛЛ. Если вы ищете там меня, то позвольте вам сказать: я здесь. МОЛЛИ. Хорошо. Прощайте! Сверкнув молнией светом черных глаз, Мэри Фиттон машет рукой, будто он уже там, внизу, у ворот, за которыми исчезают лошади с повозками труппы «Слуг лорда Стренджа». УИЛЛ (смеется). Я здесь, миссис Фиттон. Я остаюсь. МОЛЛИ. Это безумие! УИЛЛ. Вы думаете, ради вас? Впрочем, и ради вас остался бы, если бы пожелали. Ради «Венеры и Адониса». Я обещал графу Саутгемптону закончить поэму еще до того, как в Лондоне откроются театры. МОЛЛИ. Я просила вас не разговаривать со мной прилюдно. Мэри Фиттон поворачивается спиной, но не сразу уходит. Шекспир, воспользовавшись этим, всовывает в ее руку книгу, которую сразу подхватывают. Мэри Фиттон входит в свой номер и, не снимая шляпки, открывает книгу, находит свернутый лист. Мы слышим голос поэта.                 УИЛЛ Так пусть же книга говорит с тобой. Пускай она, безмолвный мой ходатай, Идет к тебе с признаньем и мольбой И справедливой требует расплаты. Прочтешь ли ты слова любви немой? Услышишь ли глазами голос мой? {23} Мэри Фиттон вся вспыхивает от радости и тут же с возмущением хочет порвать лист, но не решается. МОЛЛИ. Это же всего лишь сонет. Прекрасный сонет! Кто знает, что он посвящен мне? А если и мне?! Тайный подарок вдвойне драгоценен. Шекспир в своем номере. Горит на столе свеча. Поэт стоит у темного окна и видит, как в глубине зеркала, смуглую леди.                УИЛЛ Мой глаз гравёром стал и образ твой Запечатлел в моей груди правдиво. С тех пор служу я рамою живой, А лучшее в искусстве — перспектива. Звучит музыка. Тичфилд. В гостиной у графини Саутгемптон на вёрджинеле (разновидность клавесина) играет Мэри Фиттон (это было редкостью в ту эпоху, поэтому составляло особое очарование смуглой леди, под что подпала и королева Елизавета, любившая танцевать). Шекспир в гостиной слушает ее игру, еще бесконечно далекий от юной леди, но, увлеченный ею, обращается к ней про себя весьма фамильярно.                УИЛЛ Обидно мне, что ласки нежных рук Ты отдаешь танцующим ладам, Срывая краткий, мимолетный звук, — А не моим томящимся устам. Но если счастье выпало струне, Отдай ты руки ей, а губы — мне! {128} Номер гостиницы. Входит Мэри Фиттон. Горничная помогает ей снять верхнюю одежду и выразительно смотрит на стол, где при свете свечей новый лист с сонетом. Мэри берет в руки лист, глаза ее ослепительно вспыхивают, как ночь со звездами, и откуда-то с вышины звучит голос.                УИЛЛ Недаром имя, данное мне, значит «Желание». Желанием томим, Молю тебя: возьми меня в придачу Ко всем другим желаниям твоим. Недобрым «нет» не причиняй мне боли, Желанья все в твоей сольются воле. {135} Сонет отдает детством, точно поэт подпал под возраст юной леди. По-юношески наивно, так томился Ромео по Розалине, прежде чем влюбиться в Джульетту. ГОРНИЧНАЯ (угадывая состояние госпожи). Позвать? МОЛЛИ. Смеешься? ГОРНИЧНАЯ. Никто ведь не узнает. Вас разлучили с мужем, едва вы вышли замуж тайно, так вас приспичило. Теперь-то что вам пропадать? МОЛЛИ. Но он актер. ГОРНИЧНАЯ. Тем лучше. Актер заезжий — для дам всего лишь шалость, а не грех. МОЛЛИ. Он подкупил тебя. ГОРНИЧНАЯ. Я бы охотно переспала с ним, если бы он по уши не был влюблен в вас. А говорят, он отец семейства, у него даже дети-близнецы растут, девочка и мальчик, а ведет себя, как юноша, который влюбился в вас до смерти. Если не себя, то его хоть пожалейте. МОЛЛИ. Боже! Это у него множество желаний, а у меня одно — желание любви. Горничная потихоньку уходит. Входит Шекспир. Любовная сцена, да не одна… Радость любви и обладания заключает в себе и горечь, помимо укоров совести для поэта. Голос с вышины, пока длится любовная сцена:                УИЛЛ Как осужденный, права я лишен Тебя при всех открыто узнавать, И ты принять не можешь мой поклон, Чтоб не легла на честь твою печать. Ну что ж, пускай!.. Я так тебя люблю, Что весь я твой и честь твою делю! {36} 3 (3) Поместье Тичфилд. В беседке граф Саутгемптон с книгой; у пруда показываются графиня Саутгемптон и сэр Томас Хенидж, влюбленная чета в сорок и шестьдесят лет. ГРАФИНЯ. С надеждой новой новою весною нам возраст не помеха веселиться в кружке из молодых повес и дам… СЭР ТОМАС. Влюбляться и любить, желать жениться, как сна в послеполуденное время… (Целует графине руку.) ГРАФИНЯ. Ах, сын мой заупрямился опять… СЭР ТОМАС. Опять? ГРАФИНЯ. Да в сторону другую совершенно, — то было он влюбился… в шестнадцать лет, и чтобы глупостей он не наделал, лорд Берли, опекун от королевы, ее министр первый, предложил его помолвить с внучкою своею Елизаветой Вир. Чего же лучше? СЭР ТОМАС. Невеста, что же, хороша собой и знатна. ГРАФИНЯ (в раздумьи). С моим и королевы одобрением он уступил, но углубился в книги, во пламени честолюбивых грез, и Кембридж он закончил преотлично, при этом словно сердце засушив, как первоцвет между страниц забытый, игрой ума довольный, заявил, что не намерен вовсе он жениться, покуда не свершит таких деяний, как сэр Филипп Сидни и к коим весь устремлен граф Эссекс… СЭР ТОМАС. Да, граф Эссекс — большой задира… ГРАФИНЯ. Лорд Берли удивленно сдвинул брови: сорвать помолвку, да с его же внучкой, да без причины веской, кроме моды на полную свободу, до безбожья? Но как заставить? Королева время дала ему одуматься — два года. До совершеннолетия. СЭР ТОМАС. В 21, когда он вправе все сам решить. Разумно. ГРАФИНЯ. Разумно? Боюсь, сорвет помолвку — и гнева королевы как избежать? А пуще Бога, когда в пороках он погрязнет, как его отец? Вот несчастье! СЭР ТОМАС. Но красноречию Шекспира в его сонетах граф внемлет с улыбкой радости и грусти, как влюбленный в разлуке с той, чей образ носит в сердце. ГРАФИНЯ (с изумлением). Ужели он по-прежнему влюблен в Вернон! Поля, луга, дали… Шекспир и Уилли Герберт, юноша 13 лет, идут лугом. УИЛЛИ. Да, да, моя мама графиня Пэмброк — сестра сэра Филиппа Сидни, сама пишет и переводит, уж поэтому, наверное, и учитель мой — поэт Самуэль Даниэль. И мама, и Даниэль в восторге от вашей поэмы «Венера и Адонис». УИЛЛ. Как! Моя книга дошла до вашего поместья Вильтон? УИЛЛИ. Уилл! Она дошла до Оксфорда и Кембриджа. Профессора и студенты в восторге. Разве вы не слыхали? УИЛЛ (смеется). Да, студенты, говорят, кладут под подушку мою поэму, ложась спать. УИЛЛИ. Это и я делаю. Только я не понимаю Адониса. Кто бы устоял на его месте?! УИЛЛ. Вы еще юны, мой друг. УИЛЛИ. Ну уж не настолько, чтоб не ведать желаний, как Адонис. УИЛЛ. Да, да, я помню, желания меня томили в вашем возрасте так же, как и ныне, словно с вами я снова юн. Но время неумолимо. С вышины, как песня жаворонка, звучит голос.                 УИЛЛ О, как я дорожу твоей весною, Твоей прекрасной юностью в цвету. А время на тебя идет войною И день твой ясный гонит в темноту. Но пусть мой стих, как острый нож садовый, Твой век возобновит прививкой новой. {15} И видим мы Шекспира с графом в саду, и слышим его голос в вышине… Но если время нам грозит осадой, То почему в расцвете сил своих Не защитишь ты молодость оградой Надежнее, чем мой бесплодный стих? Это уже другая сфера бытия, выше — юность, красота и поэзия, что можно передать в вечность в стихах, здесь — сфера жизни, в которой стих бессилен. Вершины ты достиг пути земного, И столько юных, девственных сердец Твой нежный облик  повторить готовы, Как не повторит кисть или резец. Отдав себя, ты сохранишь навеки Себя в созданье новом — в человеке. {16} Две сферы бытия — поэзия и жизнь — поэт четко различает. Так и видишь, как Шекспир, ломая карандаш, отбрасывает его. Между тем Уилл увлекается красотой светлокудрого юноши, прекрасного, как Адонис, чего не скажешь про графа Саутгемптона, красота его скорее личности, а не лица. Поэт любуется летним днем и юношей, совершая с ним прогулку, мы слышим его голос, как вновь и вновь возникающую музыку:                  УИЛЛ А у тебя не убывает день, Не увядает солнечное лето. И смертная тебя не скроет тень, — Ты будешь вечно жить в строках поэта. {18} УИЛЛИ. Сэр Филипп Сидни был влюблен в сестру графа Эссекса Пенелопу, которую он воспел под именем Стеллы; хотя любовь была взаимная, ее выдали замуж за лорда Рича… УИЛЛ. Что внесло подлинный драматизм в сонеты под общим названием «Астрофил и Стелла»… УИЛЛИ. Но ваши сонеты мне нравятся больше. И маме тоже. УИЛЛ (смеется). Я и стараюсь для вас, настоящих ценителей поэзии! 4 (11) Поместье Тичфилд. Шекспир и Мэри Фиттон встречаются за воротами парка, где начинается лес по склону над рекой. После разлуки, с возвращением Шекспира в Тичфилд с книжкой новой поэмы, примирение влюбленных, надо полагать, было полным. Уилл влюблен, как впервые, и, можно даже подумать, что он влюблен в другую особу, совсем еще юную, но это была Молли, смуглая леди сонетов, свежесть юности которой делала ее облик сверкающей изнутри.                 УИЛЛ        (будто собирая цветы) Фиалке ранней бросил я упрек: Лукавая крадет свой запах сладкий Из уст твоих, и каждый лепесток Свой бархат у тебя берет украдкой. У лилий — белизна твоей руки, Твой темный волос — в почках майорана, У белой розы — цвет твоей щеки, У красной розы — твой огонь румяный. У третьей розы — белой, точно снег, И красной, как заря, — твое дыханье. Но дерзкий вор возмездья не избег: Его червяк съедает в наказанье. Каких цветов в саду весеннем нет! И все крадут твой запах или цвет. {99} МОЛЛИ. Распелся, заглушая звон соловьев пернатых… УИЛЛ. А кто с Уилли? МОЛЛИ. Это Кларенс, паж, с которым наш Уилли подружился, мечтая, как и он, явиться при дворе. УИЛЛ. Сдается мне, какая-то здесь тайна. МОЛЛИ. И, в самом деле, здесь явились феи. УИЛЛ. Какие феи? Только струи света между деревьев в тени ветвей. МОЛЛИ. А Оберон с Титанией? УИЛЛ. Актеры! МОЛЛИ. Ты хочешь разыграть меня? УИЛЛ. О, нет! То водит нас любовь, как в детстве, за нос, в фантазиях с природой заодно, в цветах и пчелах, с пеньем птиц в кустах, мы в царстве фей! МОЛЛИ. Прекрасно. Я согласна. Но Оберон с Титанией — актеры? УИЛЛ. Здесь Англия среди морей и лета, здесь вся земля до Индии далекой и в небесах вселенная сияет, и тишина вечерняя, как память в нас воскресающая из всех времен, и шорох листьев, звон ручья, как песнь Орфея, отзвучавшая когда-то, и феи здесь, как первообразы… МОЛЛИ. И все любовь? Здесь самое время разыграть сценку из «Венеры и Адониса», что мы с Уилли заучили. Это будет сюрприз для всех, но я тебе открылась, чтобы ты не судил нас строго. 5 (12) Все собираются у опушки леса в ожидании чего-то… Из-за кустов выглядывают Анжелика, Франсис, графиня, сэр Томас, а с другого места сэр Чарльз Данверз, сэр Генри Лонг и другие; в лесу сбежалась и прислуга в ожидании чудес. ГРАФИНЯ. Мы видели Оберона с Титанией, и фей, и эльфов целый рой, но то ведь были все-таки актеры, я думала… ФРАНСИС. И мне казалось так, и я их не пугалась, лишь смеялась забавным шуткам развеселых эльфов, отнюдь не маленьких, скорее взрослых по возрасту и стати мужичков, но столь подвижных… СЭР ТОМАС. Нет, видим мы не фей, пред нами нимфы, едва одеты, в туниках прозрачных… ГРАФИНЯ. А кавалеры строгие у них, обросшие чуть шерстью и с копытцами… АНЖЕЛИКА. Сатиры! Вид у них забавный. Боже! Едва одеты… СЭР ЧАРЛЬЗ. Вовсе не одеты. АНЖЕЛИКА. Куда они бегут? На праздник Вакха? СЭР ЧАРЛЬЗ. Бежим и мы за ними. КЛАРЕНС. Это сон! Показываются граф Саутгемптон, Шекспир и другие. Они замечают сатира. ГЕНРИ. Сатир? Проказник эльф предстал сатиром? С него ведь станется, когда коня изображать умеет в беге, с ржаньем, ну, прямо страх, несется на тебя, и нет спасенья… УИЛЛ. Как во сне бывает. АНЖЕЛИКА. Так мы все спим в лесу и видим сны? УИЛЛ. Мы в Англии, а снится нам Эллада. На опушке леса, освещенном закатными лучами, между тем как в лесу под купами деревьев воцарились сумерки, проступают две фигуры. ФРАНСИС. Ах, что там? Свидание? УИЛЛ. И в самом деле! Что я говорил вам? Там, на опушке, свет дневной сияет, когда у нас почти что ночь взошла. Там свет сияет красоты — богиня, как статуя ожившая, склонилась над юношей прекрасным, точно бог. АНЖЕЛИКА. Ах, это представленье по поэме «Венера и Адонис»? СЭР ЧАРЛЬЗ. Это сон. Саму Венеру кто сыграть сумеет, когда на сцену не пускают женщин, и роли их дают играть юнцам. А эта — столь прекрасна женской статью и женским ликом, что нежней цветов, и нет сомненья, женщина она. СЭР ГЕНРИ ЛОНГ. Причем прекраснейшая из женщин! СЭР ЧАРЛЬЗ. А с нею кто же? Тоже нет сомненья, прекраснейший из юношей — Адонис! ГЕНРИ. Немая сцена? Или пантомима? Нет, поцелуям нет конца, хотя Адонис тщится вырваться из плена прекрасных рук и нежных губ богини, не странно ли, счастливейший из смертных и красотой блистающий, как Феб… Ах, нет, Венера что-то говорит. ВЕНЕРА. Ты одарен такою красотою, милый мой, что мир погибнет, разлучась с тобой. АДОНИС. Владычица! Мне рано на охоту, во сне нуждаюсь больше, чем в любви. ВЕНЕРА. Успеешь, не спеши, у нас своя охота, влекущая на свете все живое. Меня порадуй милостью своею и сотни тайн любви узнаешь, как во сне. АДОНИС. О, постыдись! Я юн еще, невинен… ВЕНЕРА. Ты не Нарцисс безвольный, ты охотник, еще незрел? Но ждут тебя услады… не упускай мгновенья… будешь счастлив. Любовь взлетает в воздух, словно пламя, она стремится слиться с небесами! И жизнь моя весь день полна игрою… Любовь легка мне и светла. Ужель тебе она так тяжела? АДОНИС. В уме моем охота, не любовь. Охота вдохновенна и опасна. Любовь всего лишь сладостный недуг. ВЕНЕРА. Как жалки только для себя усилья! Рождать — вот долг зерна и красоты… Нужны природе существа живые, они переживут твой прах и тлен. Ты, бросив смерти вызов, будешь вечно в потомстве воскресать и жить… АДОНИС. Любви ты жаждешь, не семейных уз; в свой срок и я женюсь — тебе на радость! ВЕНЕРА. Но будешь ли ты счастлив, милый мой? В любви, в моей любви — источник счастья. Прильни ж к нему, где грудь моя белеет… Пасись где хочешь — на горах, в долине, — я буду рощей, ты оленем будь; почаще в тайных уголках броди, цветущая долина мхом увита… АДОНИС (отнимая руку). Бесстыдна ты, недаром говорят. ВЕНЕРА. В уродстве стыд, о том твердит молва, а в красоте — все правда и любовь. Разносится ржанье и топот копыт о землю, что вызывает смех у публики. АДОНИС (вскакивая на ноги). Мой конь унесся за кобылой в лес, где я теперь сыскать его сумею? ВЕНЕРА. Природа вся подвластна мне, богине любви и красоты, но только ты, поверить как, любви не хочешь знать? (Замирает.) Адонис склоняется над Венерой, жмет ей нос, прикладывает ухо к груди, сгибает ей пальцы, пугаясь, дышит ей на губы и вдруг смело ее целует. Венера в упоении лежит недвижно, следя за ним сквозь ресницы. АДОНИС. Прости меня за юность и прощай! ВЕНЕРА (открывая глаза). А на прощанье поцелуй, Адонис? Он целует ее, она заключает его в объятия, и между ними завязывается борьба, кажущаяся ничем иным, как неистовством страсти. Некоторые из зрителей не выдерживают и разбегаются. Но, кажется, Венера ничего не добилась, кроме ласки, с ее стороны столь пламенной, что она, похоже, смирилась, в надежде на новое свидание. Наступающие сумерки озаряются светом ее глаз, как солнце утром освещает небеса, и лучи его жгут нахмуренное лицо Адониса. ВЕНЕРА. Где я? В огне иль в океане гибну? Что мне желанней — жизнь иль смерть? Который час? Рассвет иль ночь без звезд и без луны? Убил меня ты, оттолкнув любовь, и к жизни возвратил ты поцелуем. (Обнимая Адониса.) О, поцелуй меня! Еще, еще! Пусть щедрым ливнем льются поцелуи. Ведь десять сотен только и прошу я. АДОНИС. Уж ночь и клонит в сон. Скажи: “прощай!” и ты дождешься снова поцелуя. ВЕНЕРА (со вздохом). Прощай! Адонис целует Венеру, и она отвечает жадно, вся запылавшая лицом, пьянея от страсти до безумия. Казалось, она завладела им, но не он ею. Сцена становится слишком разнузданной или весьма пикантной. АДОНИС (вскакивая на ноги). Пусти! Довольно! ВЕНЕРА (опомнившись). Прости! Я эту ночь в печали бессонной проведу… Скажи, где я тебя найду? Мы встретимся ведь завтра? АДОНИС. Свидания не будет. Завтра я с друзьями отправляюсь на кабана. ВЕНЕРА (вскакивая). На кабана?! Вся в страхе Венера бросается к Адонису, и оба падают, при этом он оказывается сверху, готовый, кажется, к жаркой схватке, и она поцелуями торопит его. АДОНИС (вырываясь). Стыдись, ты жмешь, пусти! ВЕНЕРА. Я не кабан, пред кем ты отступаешь? И хочешь ты идти на кабана? Я в страхе ухватилась за тебя, а ты уж взвыл беспомощней ребенка. Кто от любви бежит и красоты, того погибель ждет, ты вспомни Дафну, бежавшую в отчаяньи от Феба, — от счастья и любви бежишь ты к смерти. О, ужас! Страх внушает мне прозренье. Ах, что еще хотела я сказать? АДОНИС. Пора давно мне. Ждут меня друзья. Уже темно. ВЕНЕРА. Так что же, что темно? АДОНИС. Могу упасть. ВЕНЕРА. Во тьме лишь зорче страсть… Пока природа не осуждена за то, что красоту с небес украла и воплотила в облике твоем, ты девственность бесплодную весталок и монахинь отбрось… Дай им власть, пришлось бы нам увидеть век бездетных. Будь щедр! Чтоб факел в темноте не гас, ты масла не жалей хоть в этот раз. АДОНИС. Нескромная в любви, ты будишь похоть, к которой я питаю отвращенье. Любовь давно уже за облаками, землей владеет безраздельно похоть, и прелесть вянет, блекнет красота… ВЕНЕРА. Моя ли прелесть, моя ли красота? О похоти ты знаешь больше ли меня? Я разве не о любви тебе твердила? АДОНИС. Прощай! Уж скоро утро… В сгущающихся сумерках ночи светлые силуэты Венеры и Адониса исчезают. Взошедшее солнце озаряет лес и долину ярчайшим светом, но всего лишь на мгновенье, наплывают облака, и снова воцаряются предрассветные сумерки. Из-за деревьев показываются две фигуры. По голосам это Молли и Шекспир. МОЛЛИ. Как ночь Венера провела? В слезах и стонах, даже Эхо плакало в ответ ей. Но рассвет уж в небесах заметней предваряет солнечный восход, и жаворонок вьется с песней… УИЛЛ. Ему же вторит голос твой певучий. Проносится лай собак с полным впечатлением их бега. МОЛЛИ. Казалось, день взошел… Собаки? Как! Что ж, будет настоящая охота? УИЛЛ. Нет, это эльфы поднимают шум, я думаю… МОЛЛИ (в испуге). Ты слышишь? Это разве понарошку? Земля дрожит от бега кабана! Слышны визги собак и падение их тел. Молли порывается бежать, Шекспир удерживает ее. На опушке леса, где шло представление, показывается Адонис с копьем; на него несется кабан, косматый, тяжелый и прыткий, отбрасывая клыками собак, и те, отлетая, падают замертво, либо с жалким визгом убегают прочь. УИЛЛ. Один Адонис, без друзей явился… МОЛЛИ. Кабан-то настоящий, о, Уилл! УИЛЛ. Конечно, настоящий, не актер. Шутить он не умеет и не любит. Пропал Адонис, юноша незрелый и для любовных схваток, и охоты, изнеженный чрезмерной красотой. МОЛЛИ. Как можешь ты шутить, когда Уилли сейчас погибнет в схватке с кабаном? УИЛЛ. Уилли? Там Адонис твой, Венера! Повержен вмиг он, весь в крови… Беги! МОЛЛИ. О, нет! Пока жива сама природа, я знаю, что и он далек от склепа! Погибнет он — и красота умрет, и в черный хаос мир вновь превратится. УИЛЛ. Так говорит Венера, ты на сцене. На пригорке, где была разыграна сцена свидания Венеры и Адониса, Молли, подбегая, видит истекающего кровью Уилли, с ужасом, не веря своим глазам. Из раны в боку льется кровь и, кажется, травы и цветы пьют его кровь из сочувствия. Все, кто бродил в лесу в течение ночи или спал где-то до рассвета, разбуженные лаем собак, сбегаются у пригорка, выглядывая из-за кустов и деревьев. Адонис лежит, весь в крови, Венера склоняется над ним; она пристально глядит на рану, одну, другую, третью, и, словно впадая в безумие, хлопает глазами. ВЕНЕРА. В нем два лица — и два здесь мертвеца! Или от слез двоится образ милый? О бедный мир, ты свой утратил клад! И кто теперь восторг в тебе пробудит? Цветы милы, так свежи их цвета, но с ним навек погибла красота! (Падает у тела Адониса навзничь, измазав лицо кровью, приподнимается.) Адонис мертв, так вот вам прорицанье: печаль в любви таиться будет, ревность сопровождать начало и конец любви и горе — радости сильней. И все ее сочтут обманной, бренной, грехом и похотью, причиной ссор влюбленных до убийств, до войн и смут. Раз губит Смерть моей любви расцвет, не будет счастия любви на свете. СЭР ТОМАС. О чем она толкует? ГРАФИНЯ. Да о веке христианском, в котором мы живем. Венера вдруг склоняется, срывает цветок, расцветший, пока она оплакивала Адониса. ВЕНЕРА. Цветок мой, сын прекрасного отца! Здесь на груди увять тебе придется, наследник ты, владей по праву ею! Венера устремляется прочь, но тут же Молли возвращается назад, недаром два лица, два мертвеца двоились в ее глазах: Адонис превратился в цветок, Уилли лежал на земле, окровавленный, без движения, без дыхания. Кабан-то, она знала, она видела, был настоящий, отнюдь не актер в лохмотьях, как следовало. Молли оглянулась в ужасе. Тут зрители подбежали к ней и тоже застыли в ужасе. ГОЛОСА. Уилли умер? Мертв? Истек он кровью, возможно, от случайной раны… Ужас! Ужас! Но тут проносятся звуки флейты и трубы, сопровождающие явление Оберона и Титании со свитой из фей и эльфов. Хор фей оплакивает Уилли, эльфы убирают тело юноши венками и гирляндами из цветов, Титания все о чем-то умоляет Оберона, винясь в своем увлечении другом умершего, которого он нарочно превратил в девушку; наконец Оберон уступает и всех погружает в сон, с пробуждением от которого происшествия двух ночей все будут вспоминать, как сон. ГОЛОСА. О чем они? То танец? Заклинание? ОБЕРОН. Вы все сейчас заснете, и эльф в ночном полете вернет вас до утра, как было и вчера! ГОЛОСА. Мы засыпаем? Уж проснулись. Сон! Уилли оживает, сейчас видно, как он влюблен в Молли, и та не нарадуется на него. Все воспоминают происшествия ночи, как сон. ГЕНРИ. Уилл, друг мой, какие тут актеры! Без волшебства не обошлось, я знаю. УИЛЛ. А где ваш паж? ГЕНРИ. Мне говорят, уехал. То есть Вернон, решив, что я влюбился в ее кузена вмиг, как ты в Уилли. Сонетами твоими я смутил ей душу, и она в сердцах сказала, в досаде, что обман ее раскрылся… УИЛЛ. Так паж ваш — волшебство или интрига? ГЕНРИ. Не знаю, что сказать. Во всем уверюсь, когда увижусь с нею в Виндзоре, куда явиться получил приказ. УИЛЛ. От королевы? Или от Вернон? Паж был ее посыльным, как Амур? ГЕНРИ. Интрига обернулась волшебством? УИЛЛ. Чудесные усилия любви. ГЕНРИ. Как жаль, прошли две ночи сновидений. Ах, ничего чудеснее не помню! Проснулись мы с последним днем весны. УИЛЛ. Тут и конец моей весенней сказки. Показываются Молли и Уилли, оба вне себя от радости. МОЛЛИ. Как мы играли? УИЛЛ. Ты ослепительна, как солнце. УИЛЛИ. Солнце любви. 6 (14) Тичфилд. В беседке граф Саутгемптон и Шекспир. Гости, пользуясь хорошей погодой, прогуливаются в парке. Среди них Молли и Уилли, которые прохаживаются быстро, как дети, на виду у всех и как бы наедине. УИЛЛИ (сорвав ветку). Не знаю, как же быть нам с ним? МОЛЛИ. С кем это? УИЛЛИ. О, Молли! МОЛЛИ. А никак. УИЛЛИ. Но он… МОЛЛИ (рассмеявшись). Что он? Он пел любовь, что нас свела. Чего еще ты хочешь? УИЛЛИ. Ах, ничего на свете, как любви твоей! Он бросил ветку в ее сторону, которую она легко схватила на лету. МОЛЛИ. Все это хорошо лишь в тайне, иначе грех, огласка и разлука неминуемы, как смерть. Помни об этом. УИЛЛИ. Готов я к смерти, но в твоих объятьях. МОЛЛИ. О, нет, живи, иначе свет померкнет в моих глазах, как у старости. С тобой я снова юность обрела, утерянную замужеством. УИЛЛИ. Как Шекспир с тобой? МОЛЛИ. Как и с тобой. УИЛЛИ. Как близнецов, подменял он нас и в жизни, и в сонетах. Разве нет? МОЛЛИ. Пока не свел, утратив враз меня с тобой. Пусть сам винит себя. УИЛЛИ. Но как признаться? МОЛЛИ. Я говорю, никак. Никто не должен знать. УИЛЛИ. А молва? МОЛЛИ. «Прекрасное обречено молве». УИЛЛИ. Это из сонета? МОЛЛИ (рассмеявшись не без гордости). Который ты присвоил, а посвящен-то мне! УИЛЛИ. Ничего не присвоил. Я знаю, я был всего лишь маской твоей для света и с тобой сроднился так, что нас не различить. МОЛЛИ. Но могут разлучить. УИЛЛИ. Увы! Разлука неизбежна. Тем отрадней всякий час, когда я вижу тебя, и всякий миг свиданья. Когда? МОЛЛИ. Как знать! Вообще мне не до веселья. Шекспир — насмешник, он меня ославит, да и тебя. УИЛЛИ. Нет, нет, он нас любит. Он скажет: Полгоря в том, что ты владеешь ею, Но сознавать и видеть, что она Тобой владеет, — вдвое мне больнее. Твоей любви утрата мне страшна. Я сам для вас придумал оправданье: Любя меня, ее ты полюбил. А милая тебе дарит свиданья За то, что ты мне бесконечно мил. И если мне терять необходимо, Свои потери вам я отдаю: Ее любовь нашел мой друг любимый, Любимая нашла любовь твою. Но если друг и я — одно и то же, То я, как прежде, ей всего дороже… {42} МОЛЛИ. Откуда этот сонет? УИЛЛИ. Вероятно, из тех, какие он писал для графа Саутгемптона. МОЛЛИ. Как! И ты думаешь, что он мной владел? И они остались друзьями? УИЛЛИ. Нет, нет, Молли! Ты говорила, что это была игра, как наша игра в Венеру и Адониса, которая, правда, закончилась триумфом богини. МОЛЛИ. Да, ты никак надо мной смеешься, как смеются над тобой, мол, из молодых да ранних! Даже твоя мать графиня Пэмброк подмигивает мне из сочувствия твоим страданиям. УИЛЛИ. Я страдаю? МОЛЛИ. Нет? Далеко пойдешь. УИЛЛИ. Почему Шекспир к нам не идет? МОЛЛИ. Вот идет. А мне пора в церковь. УИЛЛИ. По пути я тебя встречу? МОЛЛИ. За ангела ты не сойдешь. Шекспир подходит к Молли и Уилли. УИЛЛ. Не отправиться ли нам на прогулку? МОЛЛИ. Мне пора в церковь. Прощайте. Вообще мне пора домой. (Уходит.) УИЛЛИ. Как поживаешь, друг мой? УИЛЛ. Неплохо, сударь, неплохо, если недуг мой оказался не смертельным, а на вас вижу его приметы. УИЛЛИ. Послушайте, Шекспир, кого вы любите? УИЛЛ. Кого?! Что за вопрос? УИЛЛИ. Мне ясно, вы забыли нас с Молли. УИЛЛ. Это я забыл?! Прекрасно, друг мой. Вы решили перейти в наступление, вместо круговой обороны, какую предприняли вместе с миссис Фиттон. Это я забыл?! УИЛЛИ. Если ваша любовь к герцогу Саутгемптону беспредельна, на что уповать нам, простым смертным. Посудите сами. УИЛЛ. Любовь, как солнце, не может светить в полсилы, разве что его накроют тучи или туман. Но, мистер, почему вы все время говорите не от себя самого, а за двоих? Что, у вас с Мэри, я имею в виду не графиню Пэмброк, а миссис Фиттон, и мысли, и чувства общие, как у юной матери с юным сыном? УИЛЛИ. Напрасно вы смеетесь, Шекспир. У нас с Молли общего несравненно больше, чем вы думаете. УИЛЛ. Куда больше? Душа и тело — не разлей вода? УИЛЛИ. То всего лишь слухи. УИЛЛ. Ты их подтвердил, мой друг. Будь честен, по крайней мере, с друзьями, а с женщинами… нередко они самих себя подводят, ведя игру, когда играть не нужно, любить, коль любишь, без утайки. УИЛЛИ. Да, конечно, чего же лучше. Но что же делать, коли мир враждебен любви сердец прекрасных, юных?! УИЛЛ. О, тут я на вашей стороне, мой друг! Не хитрите только со мной, хотя бы вы. А Молли я знаю лучше, чем она сама себя. Мне необходимо с нею объясниться, чтобы избавить ее от двойной игры, в чем, кстати, и ты должен быть заинтересован. УИЛЛИ. Вы хотите ее вернуть? УИЛЛ. Если бы мне это удалось, ты бы ничего не потерял; по крайней мере, обрел свободу от ее чар до того, как она бросит тебя. УИЛЛИ. Молли меня бросит? Нет. УИЛЛ. Она влюблена в тебя? УИЛЛИ. До безумия. УИЛЛ. Что это значит? УИЛЛИ. Это я был влюблен в нее до безумия, это правда. Но это от нетерпения познать любовь, обладать женщиной, особенно упоительной, казалось мне, если это будет Молли, а не другая особа, которой я домогался исключительно из жажды обладания. Ну, это вы знаете. УИЛЛ. И ты добился этого с Молли. Она тебя пожалела. УИЛЛИ. Нет, Молли не столь добра, да поклялась вам в верности до гроба, это правда? УИЛЛ. Значит, это уже неправда. УИЛЛИ. Все это так. Но, знаете, Шекспир, она меня полюбила, и это впервые, как стало ей ясно, с вами грех познала, а со мной любовь. УИЛЛ. Увы! Увы! Готов поверить. Но это всего лишь твоя версия, мой друг, ты умен. УИЛЛИ. Я не ожидал этого. В любви она столь искренна и нежна, столь разумна, словно не замужем, то есть замужем за мной. УИЛЛ. Конечно! Как же! Она всегда правдива и в измене, правдива и во лжи, поскольку искренна в коварстве, как сама любовь. 7 (15) Роща у постоялого двора в Кошэме. Молли возвращается из церкви со служанкой мимо рощи, где ее встречает Шекспир, — эта неожиданность ее не обрадовала, как бывало прежде, а вызвала досаду. Она приостановилась и не отослала от себя подальше служанку. Все было ясно.                  УИЛЛ      (невольно заговаривает стихами) Я знаю, что грешна моя любовь, Но ты в двойном предательстве виновна, Забыв обет супружеский и вновь Нарушив клятву верности любовной. Но есть ли у меня на то права, Чтоб упрекать тебя в двойной измене? Признаться, сам я совершил не два, А целых двадцать клятвопреступлений. Я клялся в доброте твоей не раз, В твоей любви и верности глубокой. Я ослеплял зрачки пристрастных глаз, Дабы не видеть твоего порока. Я клялся: ты правдива и чиста, — И черной ложью осквернил уста. {152} МОЛЛИ. В сонетах изощряться ты найдешь всегда предмет и тему, но, Уилл, чего ты хочешь от меня еще? Неужто верности жены до гроба? УИЛЛ. Ты хочешь посмеяться надо мной? МОЛЛИ. Нет, я смеюсь скорее над собой. Знакомиться с актером — это авантюра, достойная, конечно, осужденья, пусть вышло так нечаянно, ты знаешь. Была я в маске, думала, исчезну, то есть не явишься ты вновь у графа с актерами, пришедшими на вечер. А ты запел, как соловей пернатый, и выбор мой случайный и позор ты превратил своею песней в честь, какой достойны мало кто из женщин. УИЛЛ. Прекрасно, милая! И что случилось? МОЛЛИ. Но слава и бессмертие в стихах — всего цветок засохший меж страниц. Хорош цветок, пока он юн и свеж, увянет, слава не вернет ее живой красы вовеки. УИЛЛ. Ты любишь жизнь, и я люблю, но слава нас возвращает к жизни среди живых, покуда живы любящие души, земля и небо бытия земного. МОЛЛИ. А Рай? УИЛЛ. А Ад? Рефлексия души. МОЛЛИ. А Бог? УИЛЛ. Природа. МОЛЛИ. Ты безбожник. УИЛЛ. Нет. Поэт — творец, как Бог — творец вселенной. МОЛЛИ. На что пожаловаться можешь ты? В замужестве невинность сохранив почти нетронутой, я предалась любви твоей, восторгу, восхищенью, и женщину ты пробудил во мне, Венеру, альчущую поклоненья, признаний нежных и любви, любви. В чем я повинна? Я тебя любила, как друга старшего, ну, как Уилли, — ты нас и свел, влюбленных, сам влюбленный, как соловей пернатый исходя ликующими трелями о счастье. УИЛЛ. Здесь и конец моей весенней сказки? МОЛЛИ. Ах, не вини нас! Сам прекрасно знаешь, не долог век любви, всего лишь миг. Прощай. (Уходит.) К ночи он добрался до охотничьего домика, где никого не было, никого и не хотелось видеть. Мысли его, скорее переживания, сразу оформлялись в привычные формы стиха, и он бормотал: Ты прихоти полна и любишь власть, Подобно всем красавицам надменным. Ты знаешь, что моя слепая страсть Тебя считает даром драгоценным. Пусть говорят, что смуглый облик твой Не стоит слез любовного томленья, — Я не решаюсь в спор вступать с молвой, Но спорю с ней в своем воображенье. Чтобы себя уверить до конца И доказать нелепость этих басен, Клянусь до слез, что темный цвет лица И черный цвет волос твоих прекрасен. Беда не в том, что ты лицом смугла, — Не ты черна, черны твои дела! {131} В сонете, может быть, впервые четко схвачен образ смуглой леди, который получит развитие в сонетах, написанных впоследствии. Зажегши свечи, он сел за стол записать сонет. В окне он увидел ее глаза и заговорил: Люблю твои глаза. Они меня, Забытого, жалеют непритворно. Отвергнутого друга хороня, Они, как траур, носят цвет свой черный. Поверь, что солнца блеск не так идет Лицу седого раннего востока, И та звезда, что вечер к нам ведет, — Небес прозрачных западное око, — Не так лучиста и не так светла, Как этот взор, прекрасный и прощальный. Ах, если б ты и сердце облекла В такой же траур, мягкий и печальный, — Я думал бы, что красота сама Черна, как ночь, и ярче света — тьма! {132} Ослепительный, как солнца свет, сонет! До утра еще немало сонетов он пробормотал, не все успевая записывать. Любовь слепа и нас лишает глаз. Не вижу я того, что вижу ясно. Я видел красоту, но каждый раз Понять не мог, что дурно, что прекрасно. И если взгляды сердце завели И якорь бросили в такие воды, Где многие проходят корабли, — Зачем ему ты не даешь свободы? Как сердцу моему проезжий двор Казаться мог усадьбою счастливой? Но всё, что видел, отрицал мой взор, Подкрашивая правдой облик лживый. Правдивый свет мне заменила тьма, И ложь меня объяла, как чума. {137} 8 (17) Постоялый двор в Кошэме. На галерее Шекспир, собравшийся в дорогу, и Мэри Фиттон, вышедшая из номера вне себя. МОЛЛИ (полушепотом). Ах, в чем винишь меня, как шлюху, в порочности, пленительной тебе еще недавно? УИЛЛ. Прости. На мне твой грех. Мэри Фиттон отступает, впуская в комнату Шекспира. Они невольно тянутся друг к другу и обмениваются поцелуями. МОЛЛИ. Как ты был с нами юн, я снова юной себя с ним ощущаю, вне греха. Уилл! Благодарю тебя за все — в любви твоей я возросла душою, но юность обрела я вновь в любви подростка, будто вновь вступаю в жизнь… С тобою грех познала, с ним любовь, как ту, какую пел ты мне в сонетах; ты научил меня любви высокой твоей души, когда и грех, как счастье; и то же сделал, уж конечно, с ним, и как же было не влюбиться нам, когда трезвоном соловьиным воздух вокруг нас оглашался без конца? УИЛЛ. Поэт играет стрелами Амура? Да, это правда. Но Уилли юн… МОЛЛИ. Он юн. Да разве это недостаток? Я подожду, когда он подрастет и выйду замуж за него, поскольку люблю его совсем уж не шутя. Прекрасный, юный и в меня влюбленный, как было не влюбиться, не любить, забыв о браке и греховной связи, с рожденьем новым в сфере красоты, куда вознес меня поэт в сонетах? УИЛЛ. О, Молли! МОЛЛИ. И что ты знаешь о моем браке? Это был опрометчивый шаг с моей стороны, как в юности бывает. Отец мой не признал его, и муж мой, повенчавшийся со мной тайно, был вынужден покинуть меня. Я не знаю, где он, может быть, уехал в Новый свет. Я как была Мэри Фиттон, так и осталась Мэри Фиттон. УИЛЛ. На счастье мне и в горе! МОЛЛИ. Твоя любовь наполнила мне душу поэзией, покровом нежной страсти, что нас свела, как песня и любовь, и ею одарила нас, как счастьем, земным ли? Нет, воистину небесным. УИЛЛ. Конечно, я кругом тут виноват. МОЛЛИ. Ты пел любовь и юность красоты, что воплощали мы с Уилли, значит, ты нас и свел, как многих ты сведешь напевом соловьиным по весне. О, не вини нас, мы ученики, и дело чести быть тебя достойными. УИЛЛ. А скажут, ввел я вас в соблазн, как дьявол. МОЛЛИ. Да, страсть была, и похоть, и любовь в ней проступали, жаля, словно пчелы, залечивая раны медом счастья. Нет, ничего чудеснее не знала! УИЛЛ. Прости! МОЛЛИ. Но с тем скорей грозила нам разлука на горе и во благо наших душ, возросших для любви высокой, чистой, как в юности бывает: все впервые, и страх неведом, как и грех, лишь радость пленительных волнений и мечтаний о восхожденье к высшей красоте. УИЛЛ. Все так, все так! Да ты сама Венера… МОЛЛИ. О, нет! Когда любовь, в любви все чисто, как в юности, а мы-то, знаешь, юны. Воспой любовь невинных юных душ, когда все внове, как в весенний день, и сладостная нега поцелуев, прикосновений первых до объятий сплетенных тел соединеньем в страсти, ликующей, как радость бытия. УИЛЛ. Прекрасна красотою смуглой ночи в сиянии созвездий и зари, еще ясна умом, как светлый день! МОЛЛИ. Прости. Прощай. Не проклинай меня. УИЛЛ. Прощай, любовь моя! 9 (24) Друри-хаус. Граф Саутгемптон и Элси привечают друзей — Шекспира и Джона Флорио; они обходят замок и останавливаются у портрета графа Эссекса. УИЛЛ. Здесь граф Эссекс как будто собственной персоной. ЭЛСИ. Да, я пугаюсь его изображения больше, чем если бы он вдруг вошел сюда. УИЛЛ. Чем ныне граф занят? ЭЛСИ. Увы! Взаимоотношения королевы и графа Эссекса, всегда неровные, обострились до крайности. УИЛЛ. Что такое? ЭЛСИ. Ее величество гневалась на графа не только за ее придворных дам (Елизавету Соутвелл, Елизавету Бридж, миссис Рассел и леди Мэри Говард), с которыми одновременно он находился в интимных отношениях, но и за то, как он посмеялся над Уолтером Рали. ГЕНРИ. В день рождения королевы придворные, по старинному обычаю, устраивали турнир в честь ее величества. Поскольку все знали, что Рали, как всегда, появится в мундире коричневого и оранжевого цвета, опушенном черным барашком, Эссекс явился на турнир в сопровождении 2000 всадников, одетых в такой же костюм, и вышло так, будто сэр Уолтер Рали принадлежит тоже свите графа Эссекса. Конечно, Рали был оскорблен, а королева разгневана за подобные шутки над одним из ее любимцев. ЭЛСИ. Но вскоре между королевой и Эссексом вышла настоящая ссора. Повод был совершенно ничтожный: назначение какого-то чиновника в Ирландию, а Эссекс недавно был назначен обермаршалом Ирландии в то время, когда он претендовал на должность лорда-адмирала. Возможно, Эссекс был раздосадован и за нас. Он заявил королеве, что «ее действия так же кривы, как и ее стан». ФЛОРИО. Боже! ГЕНРИ. При этом он бросил на нее презрительный взгляд и повернулся к ней спиной. ЭЛСИ. Королева ответила пощечиной и воскликнула: «Убирайся и повесься!» ГЕНРИ. Граф Эссекс схватился за шпагу и заявил, что такого оскорбления он не снес бы даже от Генриха VIII. ФЛОРИО. Его отправили в Тауэр? ГЕНРИ. Нет, Эссекс отправился в свой замок и не показывается при дворе, ожидая первого шага от королевы. Уилл, радуясь счастью Генри и Элси, не подозревал, что граф Эссекс вскоре подведет и себя, и их. В портрете графа Эссекса с его мужественностью и страждущей душой просматривалась его трагическая судьба. 10 (25) Лондон. Берег Темзы, как в сельской местности. Шекспир и повзрослевший Уилли Герберт прогуливаются, встретившись после представления. УИЛЛ. А скажи, друг мой, как поживает миссис Фиттон? УИЛЛИ. Расстались было мы, но ваша пьеса свела нас вновь, озвучив наши чувства и очистив от похоти, терзающей похуже, чем кабан, — в любви же все чисто, вы правы, — мы встретились на балу придворном… Увидел я ее среди первейших дам, из тех, кто вправе выбрать королеву для танца и с нею закружиться, прекрасна ослепительно, как солнце… УИЛЛ. Как взглянешь на него, в глазах темно… УИЛЛИ. И впрямь! У трона средь раскрашенных красавиц и придворных поседелых я с Молли снова были юны. УИЛЛ. Еще бы! На загляденье. УИЛЛИ. И тут приехали актеры и дали представленье по пьесе вашей «Ромео и Джульетта». Боже! Я не усидел на месте, Молли тоже, и встретились, влюбленные, как Ромео и Джульетта. Боже! Боже! Каким вы счастьем одарили нас! УИЛЛ. И не первый раз? УИЛЛИ. О, да! УИЛЛ. И что же? Все это продолжается у трона? УИЛЛИ. Да! Свиданья редки, но тем они прекрасны. Во всякий раз, как в сказке или пьесе. В мужском костюме, как Венера в маскараде, вдруг приезжает, ночь превращая в яркий день, иль день — в ночь волшебную любви. И снова очарован, как впервые. УИЛЛ. Я знаю, милый друг. Как был я очарован ею и чар ее я не забыл… Пленительна и страстна, как царица Египта Клеопатра. УИЛЛИ. Вы любите ее, как прежде? УИЛЛ. Нет. Я прежнюю, в юности ее, любил, люблю, как прежде. УИЛЛИ. Джульетта — ведь она? УИЛЛ. А ты Ромео? О, будет много и Ромео и Джульетт на свете! Прекрасное гонимо в этом мире. Боюсь, и вам у трона несдобровать. УИЛЛИ. Уилл, мой друг, признаюсь я тебе. Недаром Молли явилась при дворе и сделалась любимицей королевы. Она знала, что я приглянусь ее величеству тоже. Теперь в любви ее одно желанье. УИЛЛ. Выйти замуж за графа Пэмброка? УИЛЛИ. Как вы догадались? Да, со смертью отца я граф Пэмброк. У Мэри Фиттон одна мечта теперь — предстать графиней Пэмброк. УИЛЛ. Браво! Прекрасная мечта. УИЛЛИ. Но для меня все это завтра в прошлом. Что в юности приманчиво, уже давно не тайна и не счастье. Боюсь, женившись, я понесу расплату и счастья уж не будет, лишь несчастья и даже смерть, как у Ромео и Джульетты. Они прекрасны тем, что любили и умерли столь юны. УИЛЛ. Придется понести расплату за счастье, за красоту, за ум, за знатность, за все, мой друг, что в жизни мило. Уж так устроен мир. УИЛЛИ. Придется. Я готов. Но это в другой жизни. УИЛЛ. Графа Пэмброка? Прекрасно, милый! УИЛЛИ. Ах, с чем я к вам заглянул. Хочу сказать, вы пьесы пишете одну лучше другой. А сонетов новых нет ли? УИЛЛ. Нет. Теперь мои сонеты — пьесы. Любовь — недуг; переболел я ею, с нежданным счастьем, как весенний сон, что в детстве мне пригрезилось как будто, но в яви, с возвращеньем юности, когда поэзией овеян мир весь в пространстве и во времени, до мифов античных и народных, вновь, когда спешил я в школу и домой, весь в грезах упоительных, до грусти, как день весенний клонится к закату, и до тоски о смертности людей; умру и я, меня не станет в мире, — до Страшного суда, что ж это будет? (Срывается с места.) УИЛЛИ. Подумаю, когда состарюсь. УИЛЛ. Графиня Пэмброк озабочена, как некогда графиня Саутгемптон, тем, что сын ее не думает о женитьбе. УИЛЛИ. Все ваши сонеты на эту тему у меня есть. УИЛЛ. А вот новый. Растратчик милый, расточаешь ты Свое наследство в буйстве сумасбродном. Природа нам не дарит красоты, Но в долг дает — свободная свободным. Прелестный скряга, ты присвоить рад То, что дано тебе для передачи. Несчитанный ты укрываешь клад, Не становясь от этого богаче. Ты заключаешь сделки сам с собой, Себя лишая прибылей богатых. И в грозный час, назначенный судьбой, Какой отчет отдашь в своих растратах? С тобою образ будущих времен, Невоплощенный, будет погребен. {4} Это точный портрет Уильяма Герберта; сонеты, посвященные графу Саутгемптону, звучали иначе, при этом поэт достиг поразительного мастерства. В отношении отдельных сонетов всегда могут возникать разные догадки и версии, но когда портрет и ситуация совпадают, адресат сонета очевиден. Мы видим Уильяма Герберта в гостиной; он любит светские беседы, но при этом внимание дам не ускользает, и он всегда готов броситься вслед за одной из них. Мы слышим голос Шекспира, как поэт вопрошает с тоской и сожалением: По совести скажи: кого ты любишь? Ты знаешь, любят многие тебя. Но так беспечно молодость ты губишь, Что ясно всем — живешь ты, не любя. Свой лютый враг, не зная сожаленья, Ты разрушаешь тайно день за днем Великолепный, ждущий обновленья, К тебе в наследство перешедший дом. Переменись — и я прощу обиду, В душе любовь, а не вражду пригрей. Будь так же нежен, как прекрасен с виду, И стань к себе щедрее и добрей. Пусть красота живет не только ныне, Но повторит себя в любимом сыне. {10} Этот сонет в точности воссоздает ситуацию, в какой Уильям Герберт оказался и сам по себе, и в отношении поэта, и Мэри Фиттон, связь с которой, как подводный камень, разбивал все проекты с его женитьбой. 11 (27) Квартира Шекспира. Поэт за столом при свечах. Он пишет. А на ковре, который висит у стены, как занавес, мы видим Уильяма Герберта при дворе с двумя ликами женщин — королевы и смуглой леди, одетых под стать, строго и пышно, и слышим голос Шекспира: Не обручен ты с музою моей. И часто снисходителен твой суд, Когда тебе поэты наших дней Красноречиво посвящают труд. Твой ум изящен, как твои черты, Гораздо тоньше всех моих похвал. И поневоле строчек ищешь ты Новее тех, что я тебе писал. Я уступить соперникам готов. Но после риторических потуг Яснее станет правда этих слов, Что пишет просто говорящий друг. Бескровным краска яркая нужна, Твоя же кровь и без того красна. {82} Между тем становится ясно, что Шекспир продолжал по-прежнему любить Мэри Фиттон, есть немало сонетов, написанных впоследствии, возможно, наблюдая издали или предугадывая ее отношения с Уилли Гербертом. Вспомнив в ночи о ней, поэт восклицает: Откуда столько силы ты берешь, Чтоб властвовать в бессилье надо мной? Я собственным глазам внушаю ложь, Клянусь им, что не светел свет дневной. Так бесконечно обаянье зла, Уверенность и власть греховных сил, Что я, прощая черные дела, Твой грех, как добродетель, полюбил. Все, что вражду питало бы в другом, Питает нежность у меня в груди. Люблю я то, что все клянут кругом, Но ты меня со всеми не суди. Особенной любви достоин тот, Кто недостойной душу отдает. {150} Самое интересное, среди сонетов, которые, как считали, обращены к другу, а многие оказывались посвященными смуглой леди, попадаются такого содержания, словно в них поэт обращается равно и тому, и той. Ты украшать умеешь свой позор. Но как в саду незримый червячок На розах чертит гибельный узор, Так и тебя пятнает твой порок. Молва толкует про твои дела, Догадки щедро прибавляя к ним. Но похвалой становится хула. Порок оправдан именем твоим! В каком великолепнейшем дворце Соблазнам низким ты даешь приют! Под маскою прекрасной на лице, В наряде пышном их не узнают. Но красоту в пороках не сберечь. Ржавея, остроту теряет меч. {95} Теперь ясно, этот сонет написан уже в то время, когда при дворе явились и Мэри Фиттон, и Уильям Герберт, равно приглянувшиеся королеве Елизавете. Это событие не могло подлить масла в огонь незабываемых воспоминаний. Поэт восклицает, как во сне: Каким питьем из горьких слез Сирен Отравлен я, какой настойкой яда? То я страшусь, то взят надеждой в плен, К богатству близок и лишаюсь клада. Чем согрешил я в свой счастливый час, Когда в блаженстве я достиг зенита? Какой недуг всего меня потряс Так, что глаза покинули орбиты? О благодетельная сила зла! Все лучшее от горя хорошеет, И та любовь, что сожжена дотла, Еще пышней цветет и зеленеет. Так после всех бесчисленных утрат Я становлюсь богаче во сто крат. {119} В воспоминаниях о возлюбленной и раздумьях о друге, исходя упреками, столь беспощадными, Шекспир снова и снова обретает любовь, основу его всеобъемлющего миросозерцания: О, будь моя любовь — дитя удачи, Дочь времени, рожденная без прав, — Судьба могла бы место ей назначить В своем венке иль в куче сорных трав. Но нет, мою любовь не создал случай. Ей не сулит судьбы слепая власть Быть жалкою рабой благополучий И жалкой жертвой возмущенья пасть. Ей не страшны уловки и угрозы Тех, кто у счастья час берет в наем. Ее не холит луч, не губят грозы. Она идет своим большим путем. И этому ты, временщик, свидетель, Чья жизнь — порок, а гибель — добродетель. {124} 12 (28) Уайтхолл. Королева Елизавета и сэр Роберт Сесиль, в приемной Уильям Герберт, со смертью отца граф Пэмброк, в соседней комнате Мэри Фиттон; она в белом платье и взволнована, как невеста. ЕЛИЗАВЕТА. Знаю, знаю, молодой граф Пэмброк не причастен к заговору, но ведет себя при дворе, как граф Эссекс… Дурной пример заразителен. Кто поручится, что от него забеременела не одна миссис Фиттон? Выбрать мою любимицу для вожделений. Старый граф Пэмброк скончался не от этой ли новости? СЭР РОБЕРТ. Нет, нет, ваше величество. Другое дело: если бы его сын пожелал жениться на миссис Фиттон, против его воли. Связь эта длится довольно продолжительное время и, вероятно, мешала попыткам старого графа Пэмброка и графини Пэмброк женить сына… ЕЛИЗАВЕТА. Стало быть, они могли знать о связи и не пресекли? Мне нужно разбираться и в то время, когда есть дела государственной важности… Вы переговорили с графом Пэмброком? СЭР РОБЕРТ. Ваше величество, граф Пэмброк берет вину на себя, но от женитьбы на миссис Фиттон отказывается и весьма настойчиво. ЕЛИЗАВЕТА (в гневе). Тем хуже для них. Любовь могла еще служить оправданием, а здесь, как видно, один разврат! СЭР РОБЕРТ. Ваше величество, миссис Фиттон клянется, что любовь связала их и ребенок — плод любви. Она не верит, что граф Пэмброк не хочет жениться на ней. Это графиня Пэмброк против женитьбы сына. У нее одна надежда — на ваше величество и Бога. ЕЛИЗАВЕТА. Бог ей не поможет. А я с какой стати? Клянусь, я отправлю обоих в Тауэр! СЭР РОБЕРТ. Ваше величество, Тауэр переполнен. ЕЛИЗАВЕТА. Посадить графа Пэмброка в тюрьму Флит. Это ведь недалеко от его поместья. СЭР РОБЕРТ. Новых обитателей Тауэра ждет иная участь. ЕЛИЗАВЕТА. Но граф Эссекс упорно утверждает, что он не хотел взбунтовать народ. И откуда он взял, что его хотят убить? СЭР РОБЕРТ. Однако друг обвиняемого Фрэнсис Бэкон, упоминая события во Франции, дает суду все основания… ЕЛИЗАВЕТА. Довольно! Дождемся постановления суда. 13 (30) Уайтхолл. Королева Елизавета входит в комнату, жестом приглашая следовать за нею посла Генриха IV герцога Бирона, того самого, именем которого воспользовался Шекспир в комедии «Бесплодные усилия любви». Его-то мы видим в роли Бирона. ЕЛИЗАВЕТА. Коли мы заговорили о человеке, которого и вы знали в его лучшие годы, я не могу перебороть в себе искушения показать его вам. БИРОН. Ваше величество, мы говорили о графе Эссексе, который был обезглавлен… ЕЛИЗАВЕТА. Да, о нем. Удивительное дело. У нас есть пьеса, в которой обыгрывается история о посещении французской принцессой двора Генриха Наваррского, так вот в ней присутствуете и вы под собственным именем Бирона. Это комедия Шекспира; она была сыграна впервые на свадьбе графа Эссекса. Ваше имя хорошо известно в Англии. Между тем Елизавета вынула из шкафчика череп и с насмешливой улыбкой показала его Бирону. БИРОН (вздрагивая). Графа Эссекса? ЕЛИЗАВЕТА. Увы! Вся моя веселость улетучилась, как весенний сон. 14 (31) Берег Темзы, как в сельской местности, с видами Лондона и окрестных далей в летний день. Шекспир и граф Пэмброк, встретившись после представления, прогуливаются в стороне от публики как на земле, так и проезжающей на лодках. УИЛЛ. Интерес к истории Гамлета, возможно, из-за судьбы графа Эссекса, возбудился настолько, что старая пьеса была не только сыграна, но и издана под заглавием «Книга, озаглавленная Мщение Гамлета, принца Датского, как она была недавно играна труппою лорда-камергера». УИЛЛИ. Она у меня есть. УИЛЛ. Это не моя пьеса. За нее, как за «датскую пьесу», получил у нас 20 шиллингов Четл. УИЛЛИ. Как! Тот самый Четл обошел вас? УИЛЛ. Сэр Джон Фальстаф ради таких денег способен еще не на такие подвиги. Но кто кого обошел? Во всяком случае, Четл со своей неуклюжей, как его повадки толстяка, ретушевкой подвиг меня на решительную переработку старой пьесы, с полным обновлением текста. УИЛЛИ. Это как с «Ромео и Джульетта»? УИЛЛ. Да. Только Гамлет у меня не юноша, не студент лет 19, ему 30 лет, зрелый муж, которому давно пора взойти на трон… УИЛЛИ. Зачем же это вам понадобилось? УИЛЛ. Несчастья юноши лишь трогают, а мне уже не до шуток. Недавно, не знаю почему, я потерял всю свою веселость и привычку к занятьям. Мне так не по себе, что этот цветник мироздания, земля, кажется мне бесплодною скалою, а этот необъятный шатер воздуха с неприступно вознесшейся твердью, этот, видите ли, царственный свод, выложенный золотою искрой, на мой взгляд — просто-напросто скопленье вонючих и вредных паров. УИЛЛИ (рассмеявшись). Да, паров чумы. УИЛЛ. Какое чудо природы человек! Как благороден разумом! С какими безграничными способностями! Как точен и поразителен по складу и движеньям! В поступках как близок к ангелу! В воззреньях как близок к богу! Краса вселенной! Венец всего живущего! (С горькой усмешкой.) А что мне эта квинтэссенция праха? УИЛЛИ. Ах, что с вами? УИЛЛ. Я же сказал. Впрочем, это Гамлет говорит о перемене в его умонастроении. Как поживаешь, мой друг? Я слышал, вам пришлось провести месяц в тюрьме Флит. Хорошо еще, не в Тауэре. УИЛЛИ. Я понимаю смысл вашего замечания. Но разве вы обрадовались бы, если бы я женился на Мэри Фиттон? УИЛЛ. И да, и нет. Как она? Я слышал, после рождения сына она была больна. Шекспир остановился у развилки дороги с намерением раскланяться. УИЛЛИ. Кажется, все хорошо. Граф Пэмброк раскланивается с легким сердцем. УИЛЛ (оставшись один). Любовь — недуг. Так думал я. Когда же она беспредельна, это поэзия, солнце любви! Мы видим Мэри Фиттон в юности в Тичфилде и при дворе в кругу королевы, придворных дам и вельмож и снова ее в юности и слышим голос Шекспира: Ни собственный мой страх, ни вещий взор Миров, что о грядущем грезят сонно, Не знают, до каких дана мне пор Любовь, чья смерть казалась предрешенной. Свое затмение смертная луна Пережила назло пророкам лживым. Надежда вновь на трон возведена, И долгий мир сулит расцвет оливам. Разлукой смерть не угрожает нам. Пусть я умру, но я в стихах воскресну. Слепая смерть грозит лишь племенам, Еще не просветленным, бессловесным. В моих стихах и ты переживешь Венцы тиранов и гербы вельмож. {107} Исследователи, путаясь, пытаются этот сонет связать с болезнью королевы или с заговором графа Эссекса, когда здесь совершенно ясно поэт обращается к Мэри Фиттон, обещая ей бессмертие в его стихах, вступаясь за нее против произвола королевы и графа Пэмброка. Сюита из трагедии «Державный мастер» ПРОЛОГ      Три  ж е н щ и н ы  в масках. Периоды взросленья есть у века, И больше, чем у человека. Игрою случая, не без затей У новых поколений и идей          Является предтеча; Таинственна их встреча. Так, юность дивная Петра, В ученьи страстная игра Эпоху новую открыли, Что Просвещеньем окрестили, С веселым таинством в садах,       В кринолинах, в париках, — В жемчужинах Ватто запечатленных, Сияньем красок в небо вознесенных. Науки и ремесла постигая сам, Он подданных привлек к своим трудам,       И воин, и строитель,           Царь-просветитель, С любовью к таинствам священных чувств, Мистериям природы и искусств. Войне ж, предпринятой за выход к морю, С освобождением отеческих земель — Все нет конца; уж здесь основан город,      А враг спешит дойти досель И до Москвы, разрушить государство,      Неведомое миру царство.      Что вышло из всего того, Займет вас впрямь, как волшебство. 1 Москва. 5 октября 1708 года. Торговые ряды неподалеку от Кремля. Два трубача и два гонца на конях в окружении простого люда, купцов, дворян и иноземцев из мастеровых и послов. Трубы. М а л ь ч и ш к а (с лотком на голове). А что будет? М у ж и ч о к (с сумой). Послушай, узнаешь. Да тебе некогда. М а л ь ч и ш к а. Конечно, я же на работе. М у ж и ч о к. Беги! Молва тебя обгонит. К у п е ц. Что-то задумал царь еще. На нашу голову. П р и к а з ч и к. А я слыхал, свейский король с войском подходит к Москве. Государь царевич осматривал стены Кремля, в порядке ли они? Выдержат ли оборону? К у п е ц. В Кремле-то можно отсидеться. А мы-то как? 1-й п о с л а н н и к. В "Ведомостях" сообщали об отъезде его царского величества на театр военных действий. 2-й п о с л а н н и к. Где царь, там и дело. Трубы. 1-й г о н е ц. Слушай народ православный! Слушайте все! Мы прибыли прямо с поля сражения в лесах Белоруссии. Имеем сообщить важную новость. 28 сентября отряд русских войск под начальством его царского величества и светлейшего князя Меншикова наголову разбил армию генерала Левенгаупта, превосходившую наши силы вдвое. Все превосходство противника — в 8 тысяч — полегло на поле сражения у деревни Лесная… 1-й п о с л а н н и к. 8 тысяч? Не ради ли красного словца? 2-й п о с л а н н и к. Царь любит счет правильный во всем, как в кораблестроении. Но если правда, это весьма кровавая битва. 2-й г о н е ц. Захвачена вся неприятельская артиллерия, а также громадный обоз с провиантом и снаряжением, 78 знамен; в плен взяты два генерала, много офицеров и до тысячи солдат. 1-й г о н е ц. Победа полная и знаменательная. Королю Швеции Карлу XII впору запросить мира, и конец долгой войне. Государь на то уповает и с Божьей помощью да установится мир! Подъезжает карета, тесня народ; из нее выглядывает царевич Алексей.                 А л е к с е й Послушайте, вы — Ягужинский, знаю.                 1-й  г о н е ц Да, государь царевич, это я. Приветствую я вас с победой оной!                 А л е к с е й Его величество прислал письмо. В нем нет подробностей, одна лишь радость, С которой поспешил он поделиться. Из вашей ведомости я узнал, Что войско наше вел сам государь В сраженье. Где фельдмаршал Шереметев? И где король? Он шел ведь на Москву.                 1-й  г о н е ц То Карл лишь заявил на всю Европу, А до Москвы ему же не дойти: Увяз в болотах, пропитанья нету, — Увозим мы, иль предаем огню, И стычками изводим постоянно. И вот из Риги Левенгаупт вывел На помощь королю большой обоз, С конвоем в целый корпус, что прознали, Настигнувши их летучим мы отрядом. Сил вдвое меньше, но и дать обозу Случиться с Карлом ведь нельзя никак. И тут за дело взялся государь И, вместо мелких стычек, дал сраженье, Как истый полководец и солдат, Поди, впервые сам на поле брани Носясь, как Марс, как Божия гроза.              А л е к с е й        (усаживаясь в карете) Его ж могли убить? Ведь он не бог! Трубы. Гонцы удаляются, толпа невольно следует за ними, с живостью обсуждая новости. Зачем царю все самому-то делать? Того же требует он от меня. Вот приказал мне рекрутов набрать В Преображенский полк, где сам полковник. Всех осмотреть и каждого, как он То делает, мне не досуг, да лень, — Отправил скопом всяких, чтоб скорее Лишь отвязаться.             О т е ц  Я к о в                                   Ну и угодил В беду.               А л е к с е й               Худых я рекрутов прислал! А коли добрых нет? И я ж повинен В безделье, как в измене.              О т е ц  Я к о в                                               То-то ты Так испугался гнева государя И бросился за помощью к мадам, — У пленницы, поди, искать защиты.               А л е к с е й А что? Заступницей ей быть приятно, Особенно за сына у отца, Пребудя в фаворе. Она умна.             О т е ц  Я к о в Да от ума ее тебе же горе. Вот Анна Монс могла царицей стать, А счастья своего и не постигла; Синицу ей подай, когда журавль Гнездо ей свил…               А л е к с е й                                 Ужели бы женился?              О т е ц  Я к о в Зачем же матушку твою отправил Он в монастырь?               А л е к с е й                                 А Анна Монс влюбилась В кого-то?              О т е ц  Я к о в                     Шашни строила со всеми, Как блудница, не ведая о счастье, Какое привалило ей, как в сказке.               А л е к с е й А что и матушка не ведала? Боюсь, и я не ведаю, наследник, Когда одна лишь мысль: его ж могли Убить, — меня надеждой взволновала До слабости в коленях и в уме? Да это ж грех. А в том кому признаюсь, Чтоб душу облегчить и Бог простил?              О т е ц  Я к о в Конечно, мне; ведь я твой духовник.               А л е к с е й Однажды, впав в раскаянье, как в муку, Снося обиды с детских лет за мать И за себя, что рос я сиротою, — Отца я не любил, не видел вовсе, А явится, боялся, как грозы… Не раз бывало, я желал ему, Отцу и государю, скорой смерти, Томимый тут же страхом и виной, — Чтоб душу облегчить однажды я На исповеди в том тебе признался — В великом страхе пред отцом и Богом. Ты, пастырь мой, обрадовался, точно Благую весть услышал от меня. "Мы все того ж желаем", — ты сказал С доверьем полным, что тебя не выдам. Пред кем же исповедоваться мне, Лукавый поп, ужели пред тобою, Чтоб Бог услышал и простил меня? Со стен Кремля раздается пушечная пальба; народ, обтекая карету, выбегает на площадь, с живейшей радостью.                 Г о л о с а Куда спешим? Пальбы ли не слыхали? Сейчас же фейерверк начнется славный!               О т е ц  Я к о в Все рады. А чему — не знают сами.                 А л е к с е й А государь-то знает все — и радость Его разносят пушки и огни, И с ним народ ликует заодно. 2 Санкт-Петербург. 28 сентября 1714 года. Спуск корабля. У Адмиралтейства на штапеле новый корабль; берег заполнен народом и мастеровыми из иноземцев; на лучших для обозрения местах вельможи и иностранные послы. Царица со свитой на другом берегу, откуда всего лучше видно. Нева на этом месте относительно узкая, но полноводная, с быстрым течением. День солнечный, небо синее, с белыми, как паруса, облаками, что соответствует праздничному оживлению у реки, заполненной барками, шлюпками, с фрегатом на рейде. Вокруг нового корабля на штапеле туда и сюда носится долговязая фигура царя.                   1-й  п о с о л Да это царь!                   2-й  п о с о л                        Нет, корабельный мастер, Один из лучших; может, самый лучший.                   1-й  п о с о л Я слышал, он учился ремеслу…                   3-й  п о с о л Какому? Строить корабли? Кузнец И токарь превосходный; плотник рьяный, Каких и не сыскать, как топором Сей царь владеет, мастер на все руки.                   2-й  п о с о л Он снова обежал вокруг корабль, Все ль приготовлено как нужно сверив Глазами собственными; он таков, Когда за дело сам берется.                   3-й  п о с о л                                                  К спуску Готово все. Епископ, с ним и царь На корабле с обрядом освященья.                   1-й  п о с о л А где царица?                   2-й  п о с о л                           Дамы где собрались Оправой многоцветной, там царица, — На острове. О, берег вожделенный!                   1-й  п о с о л А празднество продумано неплохо.                   3-й  п о с о л Еще не то увидите, ручаюсь, Когда бы, в стельку пьяны, не уснете…                   1-й  п о с о л Царь снова на земле.                   3-й  п о с о л                                        Сейчас отнимут, Смотрите, снизу балки, и корабль Со штапеля сошедши, вдруг стрелой Слетает на воду, сломав полозья, Весь устремленный к воле…                     Н а р о д                                                 У! Ура!                   2-й  п о с о л Вы слышите? Корабль ожил, звуки Литавр и труб несутся из кают. В это время начинается пушечная пальба с Петропавловской крепости и Адмиралтейства. На середине реки новый корабль опускает якорь.                  М е н ш и к о в Сошло все как нельзя и лучше. Царь Доволен; радостный, спешит он к шлюпке. За ним нам не угнаться в барках.                    Н а р о д                                                        У! Ура!                     П е т р (на новом корабле, встречая гостей)           Прошу. Каков новорожденный?                 Ш к и п е р а Сработали отлично, мастер Питер!                М е н ш и к о в Приветствую вас со счастливым спуском! Все лучше раз за разом.                     П е т р                                             Научились И мы работать, а!               Е к а т е р и н а                                   С новорожденным! Все женщины со мной тебя целуют.                   П е т р               (смущенный) В каютах, как всегда, столы накрыты Для женщин и мужчин отдельно. Речь На палубе позвольте произнесть мне…               Е к а т е р и н а Да голос ваш услышит и народ На берегах Невы, и на фрегате. Ведь над водой в затишье звук несется Далёко — камешком запущенным, С десяток всплесков, больше или меньше.                  Г о л о с а Прекрасно сказано! Чудесно! Мило! Царица сколь красива, столь умна.               Е к а т е р и н а Ах, тише! Тише! Слушаем царя. Устанавливается тишина, словно сходящая с небес, а всплеск воды о борт корабля и вскрики народа по берегам лишь подчеркивают ее.                    П е т р А есть ли среди вас такой, кому бы За двадцать лет пред сим пришло на ум, Что будет он со мною здесь, на море, На кораблях, состроенных же нами, Вступать в сражения и побеждать?               А п р а к с и н Присниться не могло. Да и откуда?                    Ш у т Ты адмирал — и то, пожалуй, чудо!                  П е т р Или увидеть град сей россиян С мастеровыми отовсюду, взросший В условьях тягот многих лет войны? От неудач поднялись до побед, И в мире почитают нас за это. А в чем причина, думали ли вы?      (Обводит всех глазами.) Ведь древним обиталищем наук Была когда-то Греция, но кои, Судьбиною времен из оной бывши Как изгнаны, в Италии сокрылись; Потом рассеялись по всей Европе, Но нераденьем наших предков к нам Проникнуть воспрепятствованы, — мы Так и остались в прежней тьме, в какой И пребывали многие народы, Пока их очи не отверзлись светом Художеств и наук, чем в древности Хвалилась только Греция одна. Теперь пришла и наша череда, Лишь только захотите искренне Вы вспомоществовать намереньям Моим, соединя труд с послушаньем!                1-й  п о с о л Послушайте! Его величество Толкует об эпохе Возрожденья В России, запоздавшей только.                2-й  п о с о л Вот что он начал здесь. Но лучше поздно, Чем никогда.                1-й  п о с о л                          Царь явно совмещает Правителей Италии в себе И мастеров ее, неукротимых, Могучих, всеобъемлющих умов, Предерзких перед таинством природы, Как Леонардо, резающих трупы, В стремлении великом к совершенству.                 3-й  п о с о л Но тот, кто позже начинает, может Пойти скорей, как дети за отцами, Когда они последуют за ними. Реплики послов отчасти доходят до слуха царя, он невольно ищет глазами сына и не находит.                 П е т р               (в досаде) Прошу к столу в каютах. Где ж мой сын?             Е к а т е р и н а Царевич за границей на леченье. Забыл? Как хорошо ты говорил.                 П е т р Сегодня мне впервые ясно стало, Что я затеял. Бороды ли брить? В немецкие одежды ли рядиться? Или к истокам общим обратиться — Художеств и наук, как вся Европа Училась радостно у Греции, Что нам отнюдь не грех же с нашей верой Из тех же мест, благословенных свыше. Идем, идем. Ведь гости уж заждались. Уходят в разные каюты, и тотчас — с провозглашением первого тоста — раздается пушечный выстрел с фрегата. Между тем наступает вечер, и на фрегате зажигаются фонарики, коими он обвешан искусно, и чудная иллюминация возгорается над Невой. 3 Париж. Июнь 1717 года. Прием у герцога д`Антена. В застекленной галерее герцог, царь Петр, князь Куракин, российский посланник во Франции, маршал де Тессе и другие. В парке в отдалении знатные дамы и их кавалеры в роли простых зрителей. Входит герцог Сен-Симон. К нему подходит маршал де Тессе.                  Т е с с е Идемте, герцог. Я представлю вас Его величеству, с которого Вы глаз не сводите, едва вступили В сей чудный сад; и, в самом деле, диво.              С е н — С и м о н Благодарю! Но лучше б позже. Я Хочу инкогнито понаблюдать. Наслышан столько, видел дважды мельком, А лицезреть мне, что живописать Художнику, но мыслью и словами, — Здесь впечатления первые важны.                  Т е с с е Да, глаз остер у вас, я знаю, герцог, Как и язык; ну-с, рассмотрите Феномен сей.               С е н — С и м о н                          Но лучше вас никто Мне не поможет в этом. Вас регент Призвал сопровождать царя повсюду.                   Т е с с е Мне оказали честь король и царь. Король наш юн, но скован этикетом, Когда не у себя в забавах детских; Но царь московский, ростом великан, Подвижен, скор в решеньях, словно дети, И любознателен, как муж ученый; Он в небо устремляет взор с восторгом, — В обсерваторьи дважды побывал; В анатомическом театре тоже, И сам брал в руки скальпель резать трупы Со знаньем дела, будто он хирург; Царь и садовник, и строитель истый Мостов ли, зданий иль мануфактур, — С рабочими свой брат, в солдатах тоже, Израненных в войне, он видит братьев, — Со всеми царь накоротке, как равный.                С е н — С и м о н Как, впрочем, с королями он таков. Со Швецией воюя много лет, Он Карла величает не иначе, Как брат мой, слышал я о том.                    Т е с с е                                                        Да, правда. Свободен, словно бог; бывает гневен.                С е н — С и м о н Он быстр. В глазах сверкают ум и воля. Вы правы, это несомненно диво, Как и для дам знатнейших, что собрались Всего лишь в роли зрительниц простых. В парке дамы прогуливаются, делая вид, что они сами по себе, при этом внимательно наблюдая за гостем. Несколько дам совсем близко стоят у застекленной галереи.                  1-я  д а м а А выйдет в сад он, нет? Высокий ростом, Он строен и подвижен, словно молод.                  2-я  д а м а А сколько лет ему?                  3-я  д а м а                                    Еще не стар, Чтоб женщин избегать.                   1-я  д а м а                                            Ему лет сорок. Иль сорок пять.                   2-я  д а м а                               Предельный для мужчины.                   1-я  д а м а У венценосцев в возрасте любом Проблемы с женщинами нет.                   2-я  д а м а                                                       Конечно, Когда он в силе.                   4-я  д а м а                               Будет вам!                   1-я  д а м а                                                    А что? Все весело переглядываются и смеются. Князь Куракин подходит к царю, и они словно забывают, что у всех на виду.                К у р а к и н Вам весело?                   П е т р                       Нет, нет, скорее скучно. Есть новость, говори. Займи мой ум.                 К у р а к и н Румянцев запросил, где вас он может Застать.                    П е т р                 Что он прознал, тебе он пишет?                 К у р а к и н Догадки наши подтвердились. Он, Ваш сын, у венского двора искал Убежища и жил, как пленник, в замке В горах…                    П е т р                   О том ведь мы прознали, а? Но штурмовать сей замок мы не стали.                 К у р а к и н И нет нужды. Там пленника уж нет. Царевич тайно увезен в Неаполь. О том, где он живет, известно все.                  П е т р            (впадая в гнев) Румянцеву: пусть едет в Спа, куда И мы прибудем вскорости. Он дело Свое уж сделал, молодец!  Теперь Серьезный дипломат понадобится. И на примете есть такой. Толстой. Он в Гаагу вызван кстати для веденья Переговоров к заключенью мира.              С е н — С и м о н Ужасная гримаса исказила Черты московского царя на миг. Что это? Вспышка гнева?                   Т е с с е                                                 Тик, сказал бы. Непроизвольные конвульсии, С чем совладать почти что невозможно, Особенно в волненьи или гневе; А царь всегда в порывах чувств и мыслей, Могучих, переменчивых, глубоких, Что трудно вынести природе, сбой И происходит, — человек, не бог.                К у р а к и н           (выглядывая в парк) Смотрите, государь.                    П е т р                                       Там представленье?                К у р а к и н Похоже, да? Но я там вижу дам Из высшей знати. Ассамблея в парке.                   П е т р И чем же заняты? Увеселенья Какие в моде, кроме разговоров?                К у р а к и н Да тем же, чем всегда и всюду свет — Амурами, политикой немножко. Две дамы на скамейке, к нам спиною: Головки, плечи — загляденье, право; Пред ними кавалер галантный в стойке — Вдруг в танце словно замер, а хорош!                   П е т р Комедиант.                К у р а к и н                       Пожалуй, да. Из принцев. Хороший шут мог выйти из него.                   П е т р А у фонтана что же представленье?                К у р а к и н Да, чем-то явно недовольна дама, Из фрейлин герцогини, может быть: Готовая подняться, остается Сидеть, — в широком книзу темном платье, Но шея, грудь открыты, — бюст хорош, — Головку повернув назад с апломбом, Где кавалер, разлегшись на траве, Красавицу сию лениво дразнит.                   П е т р Какая здесь из герцогинь?                К у р а к и н                                                  Из тех, Чьи приглашения остались втуне. У острова Венеры среди дам Она в блестящем светло-белом платье, Хотя немолода уже, но шарм, Как говорят французы, бесподобный.                 П е т р У острова Венеры?                К у р а к и н                                    Государь, Там храм ее и статуя богини, Но не из древних; древности у Кроза, У казначея королевского, И ассамблеи лучшие — у Кроза, Галантных празднеств он большой любитель, С художником, что у него живет. Подходит герцог д`Антен.                 Г е р ц о г                  (князю) Его величество меня простит ли За вольность эту: в парк я допустил, По просьбам настоятельнейшим, дам, Желавших издали хотя бы видеть Его величество.                  П е т р                   (князю)                               Где ж ассамблея? Я ночь провел однажды в Лувре, там же Я нечто в этом роде наблюдал; В Версале тоже ночевал, в Марли И в Трианоне — то же представленье. И я носился в колпаке, случалось, Не званый словно в ассамблею гость. Князь и царь весело смеются, держась совершенно на равной ноге, что весьма удивляет французов.                С е н — С и м о н Теперь непринужденно весел царь, С посланником держась на равных; впрочем, Таков со всеми, свой среди солдат, Мастеровых, художников, ученых, — Врожденного величья все исполнен. Великий государь и человек, И им прославлен будет этот век.                  Г е р ц о г Прошу его величество к столу. Без дам мы собираемся, однако Портрет царицы будет на виду. Гости входят в дом. 4 Санкт-Петербург. Летний дворец. Май 1719 года. У закрытой двери в царские покои денщики и генерал Брюс.            1-й  д е н щ и к Который день в печали пребывает; Не ест, не пьет, и видеть никого Не хочет; да не может, точно силы Оставили его совсем от горя.                 Б р ю с Я понимаю, государь в печали; Мы все в печали. Время же, однако, Не терпит, я приехал, чтоб отбыть На Аландский конгресс, где целый год В баталиях словесных безуспешно Проводим дни; а лучше пушки вновь Заговорят, чтоб мира нам достичь.              2-й  д е н щ и к Он в думы погружен; в какие, трудно Сказать, когда в молчаньи он стоит Иль сидя, словно дремлет, вздохи шумно Порою поднимая, будто долго И вовсе не дышал…              3-й  д е н щ и к                                     В печаль и раньше Его величество впадал, но после С поспешностью великой брался вновь Он за дела, уверовав, что Бог И Правда — с ним, иначе что успел бы Свершить один за краткий жизни срок.                Б р ю с           (2-му денщику) Василий! Загляни. С делами можно И подождать, пожалуй, но кручина Безмерная ведь пагубна для жизни. 2-й денщик открывает дверь и останавливается в удивленьи.                1-й  д е н щ и к Проделав черную работу сам, Наследника он ищет и не видит: Сын старший предал; младший взял и умер.                  П е т р          (носится по комнате) То горе пережил, печаль во гневе Мешая; точно зуб больной сам вырвал Да у себя же самого, поди; Хоть горе, а все легче, худших бедствий России, может, минуть удалось. Но младший сын — безвинный, нежный ангел — С чем он явился в мир сей? Что унес?       (У двери, но словно никого не видя.) О, тайны гроба, что храните вы? Истлевшие останки, кости, череп — И больше ничего? А что душа — Всего лишь тень останков сих при свете? Ребенок, муж иль старец — все едино, Когда нет жизни, пусть душа бессмертна, Всего, как тень сей жизни, что была? И Бог — всего лишь темный облик мира? Иль светлый, исчезающий при свете?                   Б р ю с О, государь! Какие мысли! Жаль, Нет времени мне вдуматься и вставить Мои раздумья на сей счет. Я прибыл С конгресса в Аландах. Переговоры Со смертью Карла и его министра…                   П е т р Дела потом. Дай мне придти в себя. Здоров я, видишь, но состав души, Прозрачный, чистый, помутнев, распался, Как в зеркале разбитом, — как собрать?             1-й  д е н щ и к               (шепотом) Василий! Позови скорей царицу. Тот уходит.                  П е т р Не склеить зеркала. А душу можно? Но должно душу живу сохранить, Иначе станешь злобствовать, как Кикин Или Мазепа, — в злобе правды нет, Как в зеркале кривом или разбитом. А я бываю гневен — не со зла, Душой взыскуя правды и добра. Входит царица.              Е к а т е р и н а Послушай, государь! Я больше слез Не лью, смотри же, их ты заморозил Своей кручиной, как мороз крещенский. От слез в беспамятстве мне легче было; Теперь же смерзлись у виска, как иней, И стынет кровь от страха, уж не сына, Тебя теряю, значит, все в сей жизни.                  П е т р Во гневе неугоден и в печали? И горевать мне, сына потеряв, Нельзя? Мороз крещенский по весне. Входят князь Меншиков и Савва Лукич Рагузинский.              М е н ш и к о в Затворник вышел; грозно хмурит брови, А весел и здоров. Да здесь царица.             Е к а т е р и н а          (смахивая слезы) Я ухожу; мне слезы — в утешенье, А царь найдет в делах отдохновенье.                     (Уходит.)                   П е т р А, Савва Лукич! Где пропал ты с Венус? Все лето прошлое прождал я встречи С богиней, а зима уж минула.           Р а г у з и н с к и й Пресветлый государь! Да ящик с Венус Давно уж прибыл на брега Невы. Рекой и морем плыть, как вы велели, Мы не решились, опасаясь бури, Иль бедствий, мало ли каких, опасных Для статуи, какой и в мире нет. А сушей через Вену не пустили — На нашу просьбу без досмотра ящик С бесценным грузом, названным, как есть, Ответили отказом с подозреньем…              М е н ш и к о в Из-за царевича, конечно, это.            Р а г у з и н с к и й Пришлось нам ехать долгими путями, Да и зимой, когда дороги лучше.                  П е т р Ну, где же ящик с Венус? Здесь? Сюда Несите-ка! Трезини позовите. Все с оживлением выходят, кроме Брюса.                  Б р ю с Да, государь, смерть Карла, с кем войну Мы долгую вели, лишь осложнила Переговоры трудные о мире На Аландском конгрессе…                  П е т р                                                  Бедный Карл! Осколком неприятельским убит?                  Б р ю с Что с ним могло и при Полтаве статься. И чести больше. Как в плену, у турков Без армии сидел, все тщась их бросить На нас, и так все девять долгих лет Без славы воевал он, истощив Сильнейшую державу; заговор Против него уж зрел, пожалуй, коли Сестра его казнила тотчас Герца, Министра короля, что тот стремился Мир заключить.                  П е т р                               То Англии в угоду. В Европе не хотят, чтоб воцарился Меж нами мир; придется образумить И Ульрику, как Карла, что бесславно Наследство лишь свое и обескровил, Сестра иначе продолжает то же. Входят князь Меншиков и другие сановники, архитектор Доменико Трезини и Рагузинский. Денщики вносят большой длинный ящик. Царь берет в руки топор. Р а г у з и н с к и й. Сейчас увидите! Вещь предивная! Подобной нет на свете. Даром что пролежала в земле 2000 лет, богиня есть богиня, пускай и рук у нее нет. 1-й д е н щ и к. Богиня, а сломала себе руки? Т р е з и н и. Не она себе сломала, а те, кто статую сбросил наземь. Р а г у з и н с к и й. Столь славная статуя, что римские власти как прознали о продаже ее, о нашей покупке, тотчас взяли под арест продавца, а с ним и статую. Мы уж не знали, как ее выручить. Пришлось мне поехать в Рим, обратиться к кардиналу Оттобони, моему хорошему знакомому, попросить его у святейшества папы исходатайствовать позволения Венеру освободить и вывезти в Россию. Взамен папа потребовал передать Ватикану мощей святой Бригитты. Без царского указа и надзора мы бы не преуспели. П е т р (вскрыв ящик). Трудами вашими, что вы старались о освобождении из-за ареста статуи Венус, мы довольны, о чем паки же и к кардиналу Оттобони писано от министерств наших с благодарением. Г о л о в к и н. С наивозможной важностью и почтеньем благодарили кардиналов и папу римского, будто речь о презнатной особе, царице плененной и освобожденной, бишь о живой богине. П е т р. Упакована сия вещь столь добротно, вижу, как уверили: "хотя б хрустальная была, не повредилась бы". Да! (Поднимает статую Венеры с торжеством.) 1-й д е н щ и к. Мать честная! Богиня-то голая. 2-й д е н щ и к. И без рук, прикрыться ей нечем. П е т р. Трезини, что ты скажешь? Подлинная древняя статуя? Т р е з и н и (всплескивая руками). Пресветлый государь! Вне всякого сомнения. И это чудо, что статуя цела почти вся. Ведь находят в земле, в развалинах храмов и дворцов лишь части прекрасных скульптур, разбитых вдребезги. Время все рушит, говорят, но рушат-то люди. Бывают, конечно, и землетрясенья. Статуя Венеры устанавливается у стены. Царь отходит, чтобы разглядеть ее со стороны.                 П е т р Трезини, хороша! Чудесна прямо.             Т р е з и н и Вы мастер, государь, и мастерство В любом твореньи человечьих рук Умеете ценить. Вещь древняя, Когда искусства процветали в Риме, Пришедшие из Греции самой. Затем упадок наступил. Фортуна Бывает милостива не всегда, И дикие народы вдруг явились; Но хуже всех ревнители Христа, В богах античных идолов узрев, Уничтожали статуи, картины, Сокровища великие искусств, Как Рим был сокрушен Атиллой в гневе. Упадок полный на века; но Бог, Всевышний зодчий, сотворивший мир И человека, пламень свой вложил В него, с его порывом к совершенству, — Искусства и науки возродились В Италии и сопредельных странах, С явлением из недр, как из могил, Языческих богов, ревнителей Природы, и наук, и красоты. Вот явлена Венера и в России.                 П е т р Прекрасно сказано, Трезини. Гостья Из времени, когда царили боги, Могучие, стихии воплощая, — Нептун, иль Вакх, или Вулкан-кузнец, — Достойна празднества великого…             1-й  д е н щ и к И учиним.              М е н ш и к о в                    И учиним. Но как?              2-й  д е н щ и к Ведь баба голая…           Р а г у з и н с к и й                                На загляденье.              М е н ш и к о в Духовные особы как бы ноги Ей не отбили; скажут: срам и грех.                 П е т р Поставим часовых. Среди колонн На постаменте Венус нашей место, Чудесной гостье из глубин веков.                 Б р ю с Какая женщина! Пречистая!              Т р е з и н и Ее прозвали белой дьяволицей И изваяния богини наземь Повсюду сбрасывали с постаментов, А храмы рушили, как капища Народов варварских, и те глумились, Явившись в Рим, в невежестве своем Не ведая о красоте нетленной.                  Б р ю с В какое же остервененье впали Как варвары, так христиане тоже — На что же?              Т р е з и н и                      На произведение искусства, Столь верное, как сама природа, Сказать иначе, как творенье Бога, Во всей красе, в величье совершенства.                  П е т р Какие знатоки! Трезини — ясно, Он из Италии, где возродились Искусства и науки вновь из тьмы Во прах низвергнутых столетий к свету. А ты, мой Брюс, хотя ты и шотландец, Родился на Руси, со мною рос Среди потешных, главный  фельдцейхмейстер, А ведаешь о многом сверх того.                  Б р ю с Пресветлый государь! Я поспешаю Всю жизнь за вами, исполином века; Поспеть за вами всюду мудрено, — Возьму я книги, собирая их По вашему почину и примеру От века не отстать, и снова с вами.                  П е т р Я рад, что не ошибся: генерал От артиллерии со Швецией Возглавил мирные переговоры, — Под силою огня кипящий ум, — Да шведам не уйти от пораженья. Меншиков ревниво выступает вперед. Но мы о том еще переговорим. А князь ведь прав: мы празднество, пожалуй, В честь статуи богини учиним, Какого не бывало на Руси. 5 Летний сад. Со стороны Невы в галерее из двенадцати парных колонн высится статуя Венеры. Гости съезжаются на лодках и барках. На пристани восседает на бочках с вином Вакх; на широкой дощатой галерее вдоль аллеи, ведущей к Летнему дворцу, установлены столы с холодной закуской, и там царь с царицей приветствуют гостей. Трубы, барабанный бой и пушечная пальба над Невой возвещают о начале празднества. В а к х. Дорогие гости! Не проходите мимо. Господа хорошие, дамы благородные, гости заморские, мастеровые, люд городской и пришлый, в честь Венус по первой чарке вина всем без исключения! Кому по второй, по третьей, с тем я, возрадуясь, тоже выпью. С т а р у х а (одна одетая на старинный московский лад). Ну, разве это не срам? Дожила! Однако налей мне, Вакх, да лучше анисовой. В а к х. Слушаюсь, государыня-царевна! Есть и анисовая. Угощайтесь в честь богини Венус. С т а р у х а. Эх! Затейлив царь, точно все молодененек. А р х и е р е й. Ох, Господи, помилуй и спаси! В а к х. Эй, батюшка, по второй? А р х и е р е й. Давай! Гулять так гулять. М у ж и к. Девкам ноги заголять. М о л о д а я д е в у ш к а. Вакх! Я совсем не пью, уволь. В а к х. Приголубь, голубушка, сделай милость. В честь Венус! Да ты из ее свиты, такая же ладная и пригожая. Подходят два молодых человека. П е р в ы й. В самом деле, Вакх! Ладная и пригожая, да с целыми руками. В т о р о й. Прелесть! И лицом похожа на Венеру. А стать! А глаза! Я без вина пьян. На лодках подъезжают ряженые, изображающие богов, нимф и сатиров, во главе с Нептуном седовласым. У статуи Венеры является герольд с жезлом в сопровождении двух трубачей и трех юных женщин с атрибутами муз.              Г е р о л ь д        Небывалое доселе!        Царь на празднество сзывает        Знать и люд мастеровой,        В обозренье выставляет        Остов женщины нагой.    (Взмахивает жезлом.)         Боже правый, в самом деле?         Стыд и грех, а не кумир.    (Снова взмахивает жезлом.)         В честь Венеры, изваянья         Голой женщины из камня,         Царь затеял пышный пир. Трубы и пушечная пальба.         Православные в смятеньи.         Что за притча? Наважденье.         Пить вино-то всем велят.         Пушки над Невой палят. Герольд со свитой удаляется вглубь сада; у статуи Венеры собираются гости, все смущенно веселы, особенно из молодых и юных; среди них Доменико Трезини и Толстой.               Т о л с т о й Я в Риме иль Неаполе? Где я? Или в Афинах средь развалин храма, Что высится над морем голубым, Красою величавою сияя? Иль это сон, мои воспоминанья О странствиях по странам и столетьям? Опасным, гибельным, но зов царя Вновь к жизни возвращал меня, в отчизну, Преображенную, как светом день, Что в вечных сумерках едва мерцал, — Блистающий, весенний, точно ныне.              К н я г и н я Она такая же, как мы, совсем, Как в молодости женщина нагая. Не скажешь, что богиня красоты Или любви, — не знаю, в чем тут диво?      М о л о д о й  ч е л о в е к Вы сами диво красоты, княгиня!              К н я г и н я В чем слава статуи или богини?              Т р е з и н и Стоит без всякого смущенья. После Купанья в море, взгляд бросая в даль, И в обнаженности ее не стыд Таится и не таинство желаний, А явлена божественность сама. Вот высшее создание искусства. Между тем темнеет, и на Неве возгораются огни с разнообразной символикой и фейерверк. В аллеях Летнего сада. Белая ночь. Гости и ряженые. Герольд и три юные женщины.             1-я  ж е н щ и н а       Мы ныне музы, я надеюсь.             2-я  ж е н щ и н а       Нас принимают за богинь.             3-я  ж е н щ и н а       Нас принимают за служанок,       Блестящих самых и красивых,       И нам царица удивилась.             2-я  ж е н щ и н а       За нами послан камергер       Прознать, кто мы, и опоить.             1-я  ж е н щ и н а       Чтобы затем слегка ославить —       За красоту.             3-я  ж е н щ и н а                               Ну, хорошо.        Прознаем, что с ним будет вскоре,        Уж очень он любим царицей. Юные женщины оборачиваются, и перед ними невольно останавливается камергер Монс.                     М о н с Красавицы! Я знаю вас, конечно.          Уж если вы не из богинь,          То, верно, из княгинь.                 1-я  ж е н щ и н а           Как жизнь твоя идет беспечно,               В амурах и делах…                 2-я  ж е н щ и н а           Да сердце гложет страх.                 3-я  ж е н щ и н а           Но власть влечет и злато тоже,           И мешкать здесь тебе негоже,           Как вору, что всегда-то гол, —                Кинь голову — на кол. Монс в страхе убегает.                    Г е р о л ь д            Какой несете вы здесь вздор!            Вы, что, сивиллы или музы?                   1-я  ж е н щ и н а            Фортуной вознесенный вор.                   2-я  ж е н щ и н а            Герольд! Иль ты забыл слова?            Как ночь светла! Без волшебства            Такое таинство в природе            Ведь не бывает; в этом роде            Твои слова здесь прозвучат            И чрез столетья пролетят. Герольд не без опаски углубляется до конца таинственной в ночи аллеи и вдруг вздрагивает.                       Г е р о л ь д            Там, в саду, в конце аллеи            Бог Амур, в ночи смелея,            С пьедестала вдруг взлетел,            С фонарем и пуком стрел.            Видит мать он не без страха.            Целомудренно светла,            Вся она во власти Вакха            И мечтательного сна.            Из Афин увезена,            В Риме сброшена в канаву;            Вновь отрыта, как на славу,            Пробудилась вдруг она.            Не стрела ль ее коснулась?            И, весельем возгоря,            Беззаботно улыбнулась            Над потехами царя. — Сын мой! — молвила. — Откуда?            Я спала, спала любовь.            Сотворил не ты ли чудо —            Воскрешение богов?            — С рощ далеких Геликона            Снова лира Аполлона…            Приглашен и он на пир,            Что затеял на весь мир            Царь, строитель и кузнец, —            Сын сказал, — как мой отец.            — Здесь и Марс в большом фаворе, —            Рассмеялась мать, как в горе.            — Но любим здесь бог морей,            Царь — строитель кораблей.            И тебя призвал, царица            Сладких таинств и мечты,            Чтоб возвысилась столица            Ликом вечной красоты. На дощатой галерее у Летнего дворца заиграл оркестр, и ряженые закружились в хороводе; к ним присоединяется и публика, в разгаре веселья и царь с царицей; хороводу тесно, и он растекается по аллеям.                Х о р  ж е н ш и н           Как лед уходит по Неве,           Сияя в чистой синеве                  И вод, и неба,           Под звон кифары Феба           Несется пестрый хоровод           По саду на просторе,           И выступает дивный грот           В ракушках весь, как в море                   Жилище нереид;            И здесь же рядом шар стоит,            Готторпский глобус превеликий,            Весьма к тому же многоликий,            Со звездным небом изнутри,                  С круговращением Земли.                        Г е р о л ь д                Кто несется в хороводе,                Ростом высясь, со всех ног,                Свой средь знати и в народе,                Средь богов, ну, точно бог?                Да бежит-то он с царицей,                А за ними вереницей                Знать и люд мастеровой,                С кем трудился царь на верфи                И вступал с врагами в бой                За отечество и веру, —                Всех он ныне и созвал                На веселый карнавал. Царь, проводив запыхавшуюся царицу до входа в грот, подходит к герольду с его свитой. Оркестр замирает, и хоровод, растекаясь по аллеям, распадается.                    П е т р Герольд! Я дал тебе двух трубачей. А женщины, скажи, взялись откуда?                 Г е р о л ь д Не ваше ли величество прислали Мне в помощь их, чтоб знал я речь свою? Или ее величество — из фрейлин? Они прекрасны и умны, но странны.                    П е т р Герольд! Сей праздник ныне завершен. Герольд взмахивает жезлом, и трубачи подают соответствующий сигнал. Три женщины исчезают. Царь встречает у грота царицу, публика вереницей, прощаясь, уходит, и сад пустеет.                  Г е р о л ь д               (оставшись один)            Ночь взошла зарею ясной.            Сад со статуей прекрасной            Просиял, как Рай земной.               (С изумлением.)            А высоко над Невой,            Будто жили там доселе,            Боги Греции воссели. В просиявшем утреннем небе проступают скульптурные очертания античных богов и богинь. Сюита из трагедии «Мусагет» ПРОЛОГ Таврида. Развалины античного храма. Празелень моря и лазурь неба. Пушкин с настороженным вниманием прислушивается, делая шаги то вправо, то влево, то пробегая, то останавливаясь, в сопровождении Хора муз, мелькающих в струях света, в одеяниях зеленого, пурпурного цветов.                   Х о р  м у з            Поэт, любимец Феба,            Здесь, на земле у неба,            Он водит хороводы муз,            И нет священней уз,            Счастливых вдохновеньем,      Что можно б счесть и сновиденьем,       Когда б любовь, и грезы, и грехи       Не претворялись в дивные стихи.             (Пляшет, следуя за поэтом.)       За них-то претерпел гоненья, —       Души высокие стремленья, —       Едва коснулся вещих струн,             Беспечный, сердцем юн.        Что можем сделать мы? Он с детства,        Вступив во Фебово наследство,              Рос в силе как поэт, Веселый и могучий Мусагет.         (В пляске словно уносятся ввысь.)                П у ш к и н Что это? Слышу чьи-то голоса! Ужели это музы в одеяньях Из волн и света улетают ввысь? О, музы милые! Когда явились Столь явно вы, надеюсь, на свиданье Я новое — в судьбе моей унылой Отраду грез и лучезарных мыслей. Все вокруг озаряется светом на миг, и где-то далеко разносится колокольный звон. 1 Дача графа Воронцова М.С., генерал-губернатора Новороссийского края. Июль 1824 года. Граф сидит за столом, входит графиня. В саду гости, там же одиноко прохаживается Пушкин.                 Г р а ф и н я С делами на сегодня, я надеюсь, Покончено?                    Г р а ф                 (с улыбкой)                       Да вот сижу в раздумьях, Как Пушкин, выкинув бог знает что.                 Г р а ф и н я А что?                    Г р а ф              Подал прошенье об отставке.                 Г р а ф и н я Слыхала я о том. Ему ль служить?                    Г р а ф Да не служил, как говорит он сам. Кто ж видел в нем чиновника? Поэт! К тому ж в негласной ссылке пребывающий.                 Г р а ф и н я Зачем на саранчу его послали? Ужель в насмешку, как решил поэт?                    Г р а ф То был совет Раевского: по службе Затем хоть как-то отличить его И, может быть, вернуть его в столицу. А то ему здесь скучно, и тоска…                 Г р а ф и н я Он думает, с отставкой обретет Свободу.                     Г р а ф                   Вряд ли то возможно ныне.                Г р а ф и н я             (как бы про себя) Как быть? Княгиня Вяземская просит Меня замолвить за поэта слово. А я бы рада, да не знаю как. Он молод и поэт; ему пристало Влюбленным быть. Зачем же эпиграммы На графа шлет, как стрелы Аполлон?                    Г р а ф              (выходя из-за стола) О, не унижусь я до ссоры с ним И поединка, что прервет карьеру И жизнь мою, быть может. Я не трус. Но слишком много чести негодяю, Взирающему на мою жену С завистливым желаньем обезьяны, Дать волю поиграть моей судьбой. Пусть пишет эпиграммы в тщетной злобе — Не мне, ему, несчастному, во вред. Тебя же уберечь — мой долг пред Богом.                Г р а ф и н я Не бойся. С ним, как ты, я холодна И снисходительна. Он это сносит С тоской, как наказанье и укор.                  Г р а ф В войне с Наполеоном славой я Увенчан. Но имел неосторожность Записку подписать и дать ей ход, Ну, об отмене крепостного права… Крестьян от рабства, как анахронизм… И впал в немилость. Славой либерала Наскучившись, напомнил о себе Я государю, с прежним рвением Готовый вновь служить. Возвысив снова, Лукаво улыбнулся царь и пальцем Мне пригрозил. Я думаю, добро.               Г р а ф и н я Как радовались все: конец опале! И с новыми надеждами тебя Встречали здесь твои же сослуживцы, Из молодых участников войны, Съезжаясь, как нарочно, отовсюду В сезон морских купаний.                   Г р а ф                                                 Вскоре снова Наедут. Многие на подозреньи, Как Пушкин, у правительства…                Г р а ф и н я                                                         И что же?                   Г р а ф Им кажется, я с ними заодно.                Г р а ф и н я Да нет.                   Г р а ф               Ты помнишь, как о прошлом годе Его величество к нам приезжал? Со всеми милостив — со мной ни слова, Как будто я не первый здесь — последний.               Г р а ф и н я Как новый губернатор и наместник, Не мог ты отвечать еще за всех.                  Г р а ф В чем дело, думал я. Какую пакость Из зависти придумали враги? Открытью своему я рассмеялся. Из Кишинева Пушкина в Одессу Перевели по хлопотам друзей По ту же пору, как  приехал я. А вышло так, что я его пригрел; А с ним и всех, кто от него в восторге. Вот царь и обошел меня во всем; Я все не полный генерал. О, боже! Я ждал уже опалы и гонений… Г р а ф и н я (про себя). Он вспомнил эпиграмму. (Вслух.) Ах, вот что тебя мучило в течение зимы! Я все удивлялась. Неужели ревнует столь сильно, совсем, как Отелло, а роль Яго — я знаю — кто играл. Г р а ф. Что же делать? В это время молодой человек влюбляется в мою жену, что не могло остаться незамеченным при ярких вспышках то веселости, то меланхолии поэта, и что сделало его для меня просто невыносимым. Мне постоянно приходилось сдерживать себя, во избежание скандала, а ему ведь все нипочем. Заметив во мне перемену, он обиделся, будто его все должны любить, и разразился эпиграммой. Чтобы избежать скандала, я написал письмо графу Нессельроде, по ведомству которого Пушкин числится. Постой. Чтобы быть точным и чтобы ты знала, что я старался быть справедливым, вот из письма моего. (Читает): "Я не могу пожаловаться на Пушкина за что-либо; напротив, он, кажется, стал гораздо сдержаннее и умереннее прежнего, но собственные интересы молодого человека, не лишенного дарования, недостатки которого происходят скорее от ума, чем от сердца, заставляют меня желать его удаленья из Одессы. Главный недостаток Пушкина — честолюбие. Он прожил здесь сезон морских купаний и имеет уже множество льстецов, хвалящих его произведения; это поддерживает в нем вредное заблуждение и кружит ему голову тем, что он замечательный писатель, в то время как он только слабый подражатель писателя, в пользу которого можно сказать очень мало…" Г р а ф и н я (про себя). Это же мысли Александра Раевского о Байроне. Г р а ф (читает). "По всем этим причинам я прошу ваше сиятельство довести об этом деле до сведения государя и испросить его решения. Если Пушкин будет жить в другой губернии, он найдет более поощрителей к занятиям и избежит здешнего опасного общества. Повторяю, граф, что прошу об этом только ради его самого; надеюсь, моя просьба не будет истолкована ему во вред, и вполне убежден, согласившись со мною, ему можно будет дать более возможностей растить его рождающийся талант, удалив его от того, что так ему вредит — от лести и соприкосновения с заблуждениями и опасными идеями." Г р а ф и н я. Ах, боже, он погиб! Когда ты это писал? Г р а ф. Еще в марте. Г р а ф и н я. Ответа не было? Г р а ф. Я получил царский рескрипт — знак благоволения. В нем подтверждается, что среди офицеров, стекающихся сюда в сезон морских купаний, очень заметны брожение и вредные идеи. Но о Пушкине никаких распоряжений не поступало. Теперь с его прошением об отставке, очевидно, будут приняты какие-то решения.                Г р а ф и н я О, если бы ты объяснился с ним Великодушно, с полным уваженьем К таланту, к личности поэта, столь Для многих притягательных, и он бы Раскаялся чистосердечно…                   Г р а ф                                                    Да, У ног твоих, быть может, чтоб затем, Как дьявол, тут же расхохотаться. Я еду в Симферополь по делам На месяц, может быть. Прошу тебя Последовать за мной.                Г р а ф и н я                                         Зачем бы это? Когда ты брал меня в свои поездки По краю? Летом здесь покойно мне. Я жду родных.                   Г р а ф                             Мы возвратимся скоро. Я думал, ты поедешь следом. Нет, Поедем вместе завтра. Собирайся.                Г р а ф и н я Ужель согласья моего не нужно? Скажи, кто я, невольница твоя?                   Г р а ф Довольно, Лиза. Я несу ответ Пред Богом за тебя…                Г р а ф и н я                                       Сама я — нет?                   Г р а ф Напрасно споришь. Мы уедем вместе. Идем к гостям. Нам нужно попрощаться.                    (Уходят.) 2 Дача княгини Вяземской. Княгиня на террасе высоко над морем пишет письмо мужу; слышны детские голоса и звонкий смех Пушкина.              К н я г и н я В одну минуту горести забыв, С детьми он, словно отрок милый, весел; Стремглав бежит, хохочет до упаду, А только что вздыхал: "Тоска! Тоска!" Гонимый горем, он бросался в море Иль в гротах исчезал один до ночи; А я, как мать, волнуясь, но покорно Ждала его у моря, жив ли он, Боясь подумать. Между тем как солнце, Пылая вещею личиной бога, — А на закате Гелиос похож На старца пламенного, лик живой…     (Пишет, иногда проговаривая вслух.) Он обнаружил там пещеру нимф. Он говорит, что Еврипид писал Трагедии свои в подобных гротах, Что, мол, неудивительно нисколько, — Там песнь миров слышна и гимн веков.            Д е т с к и й  г о л о с Ах, Пушкин, где же вы? Идемте с нами! Показывается Пушкин, поводя руками в полном отчаянии. Где дети? Что случилось?                 П у ш к и н                                                 Ничего. Не беспокойтесь. Грусть напала снова. Такая грусть, хоть плачь, пляши иль пой. О, никогда не буду счастлив я!                 К н я г и н я В несчастье вашем, Пушкин, больше счастья, Чем в жизни многих смертных; вы поэт…                 П у ш к и н Простого счастья я хочу. Я — смертный. Я жить хочу, а на досуге петь…                  К н я г и н я Жениться?                 П у ш к и н                     Мне? О, нет! Что музы скажут?                  К н я г и н я А, вспомнили о музах? Это лучше. Я с ними здесь оставлю вас на время, Сама ж с детьми отправлюсь на прогулку.                  П у ш к и н Я лучше спрячусь в доме, как в пещере. Я синих далей моря не могу Спокойно видеть, кораблей на рейде. Не знаю, что удерживает больше Меня на берегу.                 К н я г и н я                                Опять побег У вас в уме? Куда? Душа поэта Объемлет мир…                  П у ш к и н                               И всюду он изгнанник?           Ж е н с к и й  г о л о с Посланец Феба, он повсюду дома.                  К н я г и н я Кто здесь?                  П у ш к и н                     Идите к детям. Я, пожалуй, Вот здесь вздремну, как сам Великий Пан. Мне странно, нынче все чего-то жду. Свершилось в мире иль во мне, не знаю.                  К н я г и н я О, милый Пушкин, как боюсь за вас.                  П у ш к и н Нет, для меня не страшное как будто, Скорее радостное.                  К н я г и н я                                   Что? Свиданье? Надеетесь увидеться с графиней? Безумие! Погубите ее. Себя же вы давно уж погубили.                  П у ш к и н Ужель любовь погибель? Вдохновенье, Когда и мука — песенный напев.                 К н я г и н я Что говорила? Да поможет Феб!                  (Уходит.) Поэт усаживается за столик, достает какие-то бумажки из кармана и из книжки; задумчивый, он то и дело вскакивает, неожиданно расхохотавшись, выказывая два ряда прекрасных зубов; при этом нет-нет он слышит голоса, то музы, мелькающие перед его большими голубыми глазами, как световые образования.               1-я  м у з а Впервые вижу я его. Ужасно. И вправду некрасив. Скорей сатир, Кудряв и синеглаз, в рубашке белой, Вскочил, как прыгнул, и смеется звонко.                2-я  м у з а И я смеюсь с ним заодно. Он мил.                   П о э т Да кто же здесь? Я слышу голоса, Смеющиеся весело и нежно, Как ласковы бывают с нами девы, Когда мы юны, обещая счастье, Увы, не нам.                3-я  м у з а                         Увы? Он слышит нас! Но, кажется, не видит. Мы явиться Воочию могли бы?                1-я  м у з а                                    Да, конечно. Как видит он своих знакомцев в мире Его же жизни и фантазий чудных, Когда смыкаются и явь, и сон.                2-я  м у з а Пером провел он быстро по бумаге, Схватив сейчас мой профиль, плечи, стан…                3-я  м у з а Что ж, покажи скорей ему и ножки, Небось они приглянутся поэту, И будешь явлена, какая есть.                2-я  м у з а Да не одна, а с вами. К жизни вызвал Всех нас он, Мусагет, и важно весел.                   П о э т О, музы! В самом деле, это вы? В мечтах я видел вас, но на яву, — Ведь вы явились наяву, — впервые. И я смущен, быть может, потому, Что быть счастливым — новость для меня. Прекрасны вы! И вечно юны, правда? Смущен я и прозваньем Мусагет. Зовут так Аполлона. Как бы бог сей Не наказал меня за самомненье, Когда бы я дерзнул сравняться с ним.                1-я  м у з а Он предводитель муз на Геликоне И водит хороводы для богов. И смертных любит он, как Прометей, И музам он велит сходить на землю, Где предводителя находим мы, Иль он находит нас, по воле Феба.                    П о э т Я Мусагет? Служить я не умею. Свобода — мой закон. Но вам, о, музы, Я предан всей душой с лицейских лет.                 1-я  м у з а Вы предводитель; музы вашей воле Послушны.                     П о э т                       В самом деле? Значит, я, О, музы, с вашей помощью взлелеяв, Мой поэтический побег могу Свершить?                  1-я  м у з а                      Туда, откуда мы?                      П о э т                                                     Возможно? Не в Грецию, встающую от рабства, Ее сынов я навидался здесь. Кумир их не свобода, — власть и злато, С предательством народа и идей, Высоких, чистых, как везде в Европе. Куда ж бежать? Где мой приют заветный?                   2-я  м у з а В обители трудов и вдохновений, В деревне.                       П о э т                     Как! В деревне? Это сон!                   1-я  м у з а Но в чем же суть гонений и вины? В стихах пленительных, как сон весенний О счастие, о славе, о любви?                  2-я  м у з а С призывом покарать порок на троне. И страха не избыть царям отныне, Вот Мусагет в цепях, как Прометей.                 Х о р  м у з      Свободы сеятель беспечный,           Как пленник вечный,      Что сбросил груз цепей,           Опасен для царей.      И, кроме внутренней свободы,      Что у поэта от природы,       Как вдохновенье и любовь,       Что в сердце вспыхивает вновь,           Нет счастья и отрады           И выше нет награды. В сиянии света исчезают музы, поэт словно просыпается. 3 Дача Воронцовых. Кабинет графа. Александр Раевский и графиня Елизавета Ксаверьевна.              А л е к с а н д р            (роясь в бумагах) Простите, ради Бога! Я сейчас.               Г р а ф и н я Да не спешите. Отпущу я вас Лишь после чая. Времени хватает.              А л е к с а н д р А Пушкин будет?               Г р а ф и н я                                  Прямо и скажите, Что с ним хотели свидеться. Есть вести Из Петербурга? Да? Худые? Арест?           (Умоляющим голосом.) Я знаю, вам нельзя мне говорить. Все в тайне сохранить я обещаю. Мне просто надо знать, быть в курсе дел. Мишель показывал свое письмо.             А л е к с а н д р К министру? Графу Нессельроде?               Г р а ф и н я                                                           Да.             А л е к с а н д р Так, значит, вам известно обо всем? И тайны нет из обращений графа К министру с предложеньем удалить Поэта из Одессы?               Г р а ф и н я                                  Да, в его же, Как утверждалось, интересах. Так ли?             А л е к с а н д р Вы в курсе. Значит, тайны из ответа Нет нужды делать мне, и, я надеюсь, Его сиятельство простит меня. Но все должно остаться между нами. Помимо заключения, о чем И Пушкин будет знать. Пускай узнает.                Г р а ф и н я Я поняла. Все будет между нами. А л е к с а н д р. Хорошо. (Вынимает письмо из папки.) Граф Нессельроде сообщает графу: "Я подал на рассмотрение императора письмо, которое ваше сиятельство прислали мне, по поводу коллежского секретаря Пушкина. Его величество вполне согласился с вашим предложением об удалении его из Одессы…" Гр а ф и н я. Вот как! А л е к с а н д р."… об удалении его из Одессы, после рассмотрения тех основательных доводов, на которых вы основываете ваши предложения, и подкрепленных в это время другими сведениями, полученными его величеством об этом молодом человеке". Г р а ф и н я. Другие сведения? А л е к с а н д р (с усмешкой). "Все доказывает, к несчастью, что он слишком проникся вредными началами, так пагубно выразившимися при первом вступлении его на общественном поприще. Вы убедитесь в этом из приложенного при сем письма, его величество поручил переслать его вам…" Г р а ф и н я. Где оно? Читай, прошу тебя! А л е к с а н д р. Это и вовсе тайна, Лиза. Г р а ф и н я. Тсс! Все в тайне и останется. А л е к с а н д р (с сарказмом). Условились. Из перехваченного письма Пушкина к одному из товарищей по Лицею приводится невнятный отрывок: "… читая Шекспира и Библию, святый дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гете и Шекспира. — Ты хочешь знать, что я делаю — пишу пестрые строфы романтической поэмы — и беру уроки чистого афеизма… Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но к несчастью более всего правдоподобная". Г р а ф и н я. Это же всего лишь шутка! Он с увлечением читает и Коран. Что он — мусульманин? А л е к с а н д р. Если у Пушкина потребуют объяснений, может быть, он сумеет оправдаться. Но как признаться в том, что сам государь император читает чужие письма? Г р а ф и н я. Что же с ним решили сделать? А л е к с а н д р (свысока). "Вследствие этого его величество, в видах законного наказания, приказал мне исключить его из списков чиновников министерства иностранных дел за дурное поведение." Г р а ф и н я. За дурное поведение! Он свободен? А л е к с а н д р (с увлечением)."… впрочем, его величество не соглашается оставить его совершенно без надзора на том основании, что, пользуясь своим независимым положением, он будет, без сомнения, все более и более распространять те вредные идеи, которых он держится, и вынудит начальство употребить против него самые строгие меры." Г р а ф и н я. Пушкину снова грозят Сибирью? Так, какое заключение, Александр? Мне кажется, я вижу Пушкина на берегу. Княгиня Вера Федоровна уверяла, что он пропал. Уехал за море. Утонул. А л е к с а н д р (строго и даже величаво). "Чтобы отдалить по возможности такие последствия, император думает, что в этом случае нельзя ограничиться только его отставкою, но находит необходимым удалить его в имение родителей, в Псковскую губернию, под надзор местного начальства. Ваше сиятельство не замедлит сообщить г. Пушкину это решение, которое он должен выполнить в точности, и отправить его без отлагательства в Псков, снабдив прогонными деньгами." Г р а ф и н я. Все же его величество поступил с ним милостиво. В Одессе Пушкин никак не мог остаться, как уповал, на свободе. Но кого ты разыгрывал — графа Нессельроде? А л е к с а н д р (близко подходя к графине). Царя скорее. Я Александр. Мне кажется, я заслужил больше, чем поцелуя, с которым ты медлишь, Лиза. Г р а ф и н я (целуя его). Ты становишься очень уж навязчивым. А л е к с а н д р. Иначе нельзя. Иначе — преуспел бы мой соперник. Г р а ф и н я. Пушкин разве не твой друг? А л е к с а н д р. Только не в отношении тебя. Я сейчас уеду. Дела. А до Пушкина пусть дойдет лишь слух. Распоряжение графа из Симферополя не замедлит поступить. Надеюсь на твое благоразумие, Лиза. Г р а ф и н я. Да, конечно. Он здесь уже, в саду. Скажи ему все сам. Выходят из дома; Пушкин, заметавшись, сбегает вниз, к морю. 4 Тропинка по склону горы высоко над морем. Княгиня Вяземская и Пушкин поднимаются на гору, где идет большая дорога.                 К н я г и н я Вы нынче слишком уж спокойны, Пушкин. Вчера-то с дачи Воронцовых, страх, Вы прибежали без перчаток, шляпы, Растерян, как безумный.                  П у ш к и н                                              Неужели?                 К н я г и н я С графиней попрощались или нет, Я не пойму.                  П у ш к и н                       Вчера? Или сегодня?                  К н я г и н я Нет, ночью.                   П у ш к и н                        А, со зла попали в точку.                   К н я г и н я Со зла? С досады, может быть. И что же? А, впрочем, все узнаю без нужды. Да знаю. Чувство ваше, возрастая, Уже пугает не на шутку нас, Замужних, я хочу сказать; отрады В игре уж нет, достигнута ведь цель: Поэт у ног.                   П у ш к и н                       О ней и о других Подумаю в тоске или смеясь Я после. Ныне полон нежной грусти, Вы знаете, к кому? Княгиня, к вам. Мне грустно расставаться с вами, словно Вы мать мне иль сестра и верный друг. И, кажется, я не был в вас влюблен, Но грусть разлуки с вами тяжелей, Как если бы любил с тоской и страстью. Не странно ли? Но в чувствах я своих Не ошибаюсь.                К н я г и н я                            Верю, потому что И мне вас будет не хватать у моря, Столь переменчивого, точно вы, Неукротимого в порывах бурных И нежного в лазури и покое. П у ш к и н. Пора прощаться. Мне велено ехать прямо в Псков по данному маршруту, не сворачивая в сторону ни на шаг, в чем дал подписку, иначе бы приставили жандарма. На прогон к месту назначения по числу верст 1621 на три лошади выдано мне денег 389 рублей и 4 копейки. А там я должен прежде всего явиться к губернатору. Грусть, тоска! К н я г и н я. Я прощаюсь с вами, Пушкин, и целую вас со всей нежностью матери, сестры, друга и желаю одного, чтобы вас встретила также ваша мать. П у ш к и н. Прощайте, милая, божественная Вера Федоровна! Мне бог послал вас, чтобы я не наделал еще больших глупостей. Я всегда относился к князю Вяземскому, как к холостяку, будучи сам одинок и свободен, а теперь он в моих глазах — с вами и детьми — вырос в большую силу. К н я г и н я. Женитесь и вы, Пушкин. П у ш к и н. В неволе жениться — вдвойне закабалиться. К н я г и н я. О, Пушкин! (Спускается вниз.)                  П у ш к и н        Прощай же, море! Не забуду        Твоей торжественной красы        И долго, долго слышать буду        Твой гул в вечерние часы. Поэт усаживается в коляску, и она уносится. 5 Михайловское. 11 января 1825 года. Кабинет поэта. Ночь. Пушкин, проснувшись, прислушивается к шорохам утра.               П у ш к и н Как чуток сон мой в эту ночь! Все мнится Беспечный дальний звон, как бы с небес, Звук колокольчика и скрип полозьев, — Там кто-то едет с думой обо мне? Звон колокольчика прямо у дома. Не сон уж это. Въехали в ворота, А лошади несутся, у крыльца Не встали, мимо пронесли, в сугробах Завязли наконец. Желанный гость? Или жандарм? Да буду рад и черту.     (Выбегает, едва одетый.)          Г о л о с  П у ш к и н а О, Пущин! Это ты? Товарищ мой! Мой друг бесценный!            Г о л о с  П у щ и н а                                        Пушкин, в дом скорее! Простудишься еще. Да это я!          Г о л о с  П у ш к и н а Арина Родионовна моя. Входят Пушкин и Иван Пущин; друзья молча приглядываются, словно погруженные в общие воспоминания детства и юности, прежде чем вполне всплыть в настоящем.               П у щ и н Переменился ты, пожалуй, мало. Вот только бакенбардами оброс, И, кажется, они тебе пристали; И некая серьезность…              П у ш к и н                                        Взрослость, милый.                П у щ и н Еще бы нет, а живость прежняя В улыбке и в движеньях, юн душой, Как вынес все, и новые гоненья, И одиночество в глуши лесов?               П у ш к и н Нет худа без добра. Отец устроил, — При мнительности, свойственной ему, — Такую встречу здесь, что я чуть в крепость Не угодил — иль волею отца, Иль сам, к властям с прошеньем обратясь.                П у щ и н И как же так с отцом ты не поладил?               П у ш к и н Ну, слава Богу, обошлось, и вскоре Один остался, с нянею моей, Невольно радуясь уединенью, Чего страшился в новой ссылке я Ведь более всего. Явились музы. Здесь в тишине их голоса слышней, И ныне я живу, трудясь усердно.                 П у щ и н Да, да, твоя серьезность от трудов. Не впал в унынье, а возрос душой. Рад за тебя. Ты богатырь, мой друг.                П у ш к и н Мне жаль, сестры со мною нету рядом. Она хотела здесь остаться, ссылку Мою делить; но согласиться я, Конечно же, не мог. Но здесь соседки          (Вскакивая на ноги.) Есть милые. Поедем к ним. Все будут очень рады, ну, как няня.                 П у щ и н Постой же! Нет, мне в ночь уж ехать должно. Ведь так я не успею наглядеться, Мой милый, на тебя, наговориться От сердца полноты. Звучит пускай Сентиментально — не беда.                 П у ш к и н                                                  И правда! Скажи, один из лучших лицеистов, Ты вышел в гвардию, о чем не смел Я даже и мечтать…                  П у щ и н                                   О чем ты, Пушкин!                 П у ш к и н Блестящий офицер-артиллерист В зените славы и побед у женщин В отставку — ладно, то понять возможно, Жениться, путешествовать, а, нет, — Идет в судьи, как разночинец бедный. Что это значит? Объясни, мой друг.                  П у щ и н Мне больше о тебе услышать надо, Когда ты собеседников лишен.                 П у ш к и н Когда ты неподкупен, чист и горд, — Таков ты был, таков и есть, как прежде, — Туда, где лихоимство пышным цветом Цветет от века на Руси, — зачем? Быть гласом вопиющего в пустыне?                 П у щ и н Ты сам себе ответил, милый мой.                П у ш к и н Какую цель высокую имеешь, Чтоб сделать славным темный сан?                 П у щ и н Служение отечеству — вот цель. Я с нею в жизнь вступал и с ней иду.                П у ш к и н Да, необыкновенное здесь есть. Не отвечай, любезный Пущин, если Не хочешь иль нельзя. Я, может быть, По многим глупостям моим не стою Доверья твоего. Пущин молча целует поэта, и они, обнявшись, кружат по комнате, чтобы перевести дух.                  П у щ и н                                Конечно, я Сейчас хотел во всем тебе признаться, Прекрасно зная мысли все твои, Согласные с моими, с общим делом. Но ты в отъезде был как раз.                 П у ш к и н                                                    Когда? Уж вскоре после выпуска? Коварный! Что тайну держишь от меня, легко Мне было догадаться.                  П у щ и н                                           Я подумал, Подвижность нрава, разные знакомства Твои для дела могут быть опасны. А, главное, я говорил тебе: Ты сам без тайных сборищ действуешь Для дела для благого лучше всех. Стихи твои ходили по рукам, Сердца воспламеняя, сбор трубя… И первый пострадал ты. И страдаешь.                 П у ш к и н Теперь за строчку глупого письма Об атеизме.                   П у щ и н                       Как! Вольтера слава Тебя ведь не прельщала, мнится мне.                  П у ш к и н Нет, милый, с Богом я почти на "ты". Единый, всемогущий. Явлен в мифах, Как боги Греции. Он образ мира. Все это ведь поэзия одна. Бессмертие души волнует больше. Сомненьям есть резон. Но отрицать — Еще ведь хуже. Ничего? Лишь горстка Рассеянного пепла во Вселенной?                  П у щ и н             (подмигивая) Да, утешительного мало в  том.                 П у ш к и н А если верить детски, тоже странно: Зачем земная жизнь была дана? Зачем сей миг, когда душа бессмертна? И буду ль помнить я земную жизнь Мою, разлучен с нею навсегда? Или в беспамятстве я кану в вечность, Носясь в ней дуновеньем ветерка? Итог, поди, все тот же?                  П у щ и н                                            Может быть. В религии я вижу лишь возможность Добра.                  П у ш к и н              И зла, когда добра все ищут.                   П у щ и н А кто ко злу стремится понарошке?                 П у ш к и н Таких немало. Кроме Сатаны.                   П у щ и н Вот чем живешь!                 П у ш к и н                                Как всякий человек.                   П у щ и н За то ж гоним? Все вынес и поднялся…                 П у ш к и н Поэзия, как ангел-утешитель, Спасла меня, и я воскрес душой.                   П у щ и н О, высоко поднялся ты как личность И как поэт, — я с трепетом священным Тебя не узнаю. Пусть тайн не будет. Недавно в наше общество я принял Рылеева. Теперь он среди нас Один из главных. Мог бы и тебя Привлечь, когда и так ты с нами, Пушкин; Когда бы не сидел ты под надзором.                П у ш к и н Спасибо за доверье, славный Пущин! И ты, быть может, прав. Но с вами я, О, други!                  П у щ и н             (выглянув в окно)                   Гость бредет к тебе какой-то.                 П у ш к и н            (меняясь в лице) Где Библия моя?                   П у щ и н                                   Да кто же он, Что ты вдруг присмирел, как школьник?                  П у ш к и н                                                                    Разве? Духовный пастырь мой. Любезен он И деликатен. Библию читаю, Как и Коран, я сам охотно. Но Примерным быть мне не мешает.                  П у щ и н           (с усмешкой подмигивая)                                                                Ясно. Входит настоятель Святогорского монастыря Иона. И о н а. Ради Бога простите, Александр Сергеевич. У вас гость. Слухом земля полнится. Говорят, Пущин. Думаю, какой Пущин? Не мой ли хороший знакомый генерал Пущин, которого давно не видел. П у щ и н. Надворный судья Московской уголовной палаты Иван Иванович Пущин. Будучи по делам в Псковской губернии, заглянул проездом к лицейскому другу. Не нарушил ли я каких-либо установлений, батюшка мой? И о н а. Милостивый государь мой, я не полиция. А дружеские чувства и расположенье я очень ценю. И к Александру Сергеевичу захожу не столько по долгу пастыря, хотя и это священно, а по исключительному дружескому расположению. Н я н я (заглядывая в дверь). Не угодно ли, батюшка, откушать чаю с ромом? Во дворе-то мороз. И о н а. С мороза-то, пожалуй, и будет хорошо. Так я пойду к Арине Родионовне, чтобы не мешать вашей беседе. (Уходит.) П у щ и н. Это посещение из-за меня. Боюсь, накликал на твою голову новую беду. П у ш к и н (расхохотавшись). Перестань! Теперь ты смиренника изображаешь. Иона и без того бывает у меня. Я поручен его попечению. Что говорить об этом вздоре. П у щ и н. Меня предупреждал Александр Иванович Тургенев. Когда он был в Москве, на балу я подсел к нему и спрашиваю, не имеет ли он каких-нибудь поручений к Пушкину, потому что я в январе буду у него. "Как! Вы хотите к нему ехать? Разве не знаете, что он под двойным надзором и полицейским, и духовным?" — "Все это знаю, — говорю, — но знаю также, что нельзя не навестить друга после пятилетней разлуки в теперешнем его положении, особенно когда буду от него с небольшим в ста верстах. Если не пустят к нему, уеду назад." — "Не советовал бы, впрочем, делайте, как знаете", — прибавил Тургенев. Я и ехал к тебе ночью. П у ш к и н. Милый, добрый Тургенев, один из моих ангелов-хранителей! Я подозреваю, что меня могли отправить в новую ссылку куда угодно. Ни графу Нессельроде, ни императору Александру не могло придти в голову вернуть меня под Петербург, в имение моей матери. Не Тургенев ли с Жуковским хлопотали о моем нынешнем уединении, как о переводе из Кишинева в Одессу, под начало просвещенного вельможи графа Воронцова, который оказался вандалом и мелким эгоистом? П у щ и н. Если бы ты ухаживал за моей женой, будь я женат, и разразился эпиграммой, разящей, как клинок, боюсь, я прослыл бы тоже вандалом и мелким эгоистом в твоих глазах. П у ш к и н (хохочет). Ай да молодец! Вымыл мне голову. Дверь открывается; Иона раскланивается, с добродушной улыбкой трогая бороду, и уходит. П у щ и н. А глаза-то у батюшки заблестели. П у ш к и н. А теперь мы почитаем комедию Грибоедова "Горе от ума", коли никак не можешь мне оставить рукопись. П у щ и н. И стихи твои. П у ш к и н. И пить вино… П у щ и н… до ночи, когда мне в путь. П у ш к и н. Как бы тебе не устроили засаду и не препроводили прямо в крепость, а то в Сибирь. П у щ и н. Сия чаша, наверное, нас не минует. П у ш к и н. Ах, неуместная шутка! (Разливая вино.) Поднимем стаканы, содвинем их разом! Да здравствуют музы, да здравствует разум! П у щ и н. Ты заговорил стихами.                   П у ш к и н         Ты, солнце святое, гори!         Как эта лампада бледнеет         Пред ясным восходом зари, Так ложная мудрость мерцает и тлеет Пред солнцем бессмертным ума. Да здравствует солнце, да скроется тьма! 6 Москва. Чудов дворец в Кремле. 8 сентября 1826 года. Николай I и Пушкин, только что прибывший в первопрестольную, прямо с дороги.            Н и к о л а й  I А, Пушкин! Узнаю тебя. Кудряв И быстр, из лицеистов был приметен, Как ныне из поэтов, своенравен… Довольно ты шалил, не время ль И образумиться?              П у ш к и н                                 Да, государь! Против правительства я ничего Ведь не пишу давно и впредь не буду.             Н и к о л а й  I А это не твои ли? Будь правдив.     (Берет в руки лист бумаги с надписью "На 14 декабря!" и читает невольно, хмурясь.)          "Где вольность и закон? Над нами          Единый властвует топор. Мы свергнули царей. Убийцу с палачами Избрали мы в цари. О ужас! О позор!"               П у ш к и н          "Но ты, священная свобода, Богиня чистая, нет, — не виновна ты,          В порывах буйной слепоты,          В презренном бешенстве народа…" Мои. Изъятые цензурой строфы Стихотворения "Андре Шенье", Опубликованного до событий. В нем речь о казни юного поэта В условьях якобинского террора.             Н и к о л а й  I Ах, так! Я видел бешенство народа И обуздал его, явившись сам На площадь, где бунтовщики, владея Порывами толпы слепой, могли бы И царскую фамилью истребить. Граф Милорадович, вступив один В переговоры, был смертельно ранен. Все растерялись. Тут я принял меры И об охране Зимнего дворца, И подавленьи мятежа до ночи. Я приказал картечью всех рассеять, Иначе бунт мог разрастись на воле До гибели империи, быть может.                П у ш к и н О государь, я в полном восхищеньи. По сердцу мужество мне и в поэте, И в венценосце, призванном судьбой Блюсти закон и правду в государстве, Хотя среди мятежников, признаюсь, Немало было и моих друзей.               Н и к о л а й  I Умен и смел ты, Пушкин. А, скажи-ка, Когда бы в Петербурге был в тот день, Что сделал б ты?                П у ш к и н                         Пожалуй, не отстал бы Я от друзей в рядах мятежников. Одно отсутствие меня спасло, За что благодарю я небо.               Н и к о л а й  I                                             Бога! А также и покойного царя, Сославшего тебя в деревню.                П у ш к и н                                                Правда! Нет худа без добра.              Н и к о л а й  I                                      Я тоже рад, Что прямо не замешан ты в сем бунте. Я б был в отчаяньи в одном ряду С Рылеевым и Пестелем увидеть Поэта, близкого и мне, как многим В России, в честь ее творяшего, Как мне Жуковский прожужжал все уши.       (С важным отеческим видом.) Тебя мой брат, покойный император, Сослал в деревню, я ж освобождаю. Что ж, доволен ты, что возвращен, А, Пушкин?                П у ш к и н                (вспыхнув весь)                        Государь, до слез я тронут.               Н и к о л а й  I Живи, где хочешь, но с условием — Против правительства не выступать.                П у ш к и н Да, разумеется. Вы милостивы Ко мне, когда мои друзья несут Жестокое чрезмерно наказанье. Надеюсь я на вашу милость к ним.               Н и к о л а й  I Ручайся, Пушкин, за себя покамест. Что пишешь ты?                П у ш к и н                                 А, ничего почти. Цензура очень уж строга, вернее, Нерассудительно марает все И самые невинные безделки.               Н и к о л а й  I Пиши свободно. Цензором один Твоих же сочинений буду я. Твори со всею силою для славы Отечества и имени в веках.                 П у ш к и н Благодарю вас, государь! Отныне Я всем обязан вам — свободой, жизнью И славой, если музы не оставят Поэта мирного в его исканьях. Пушкин раскланивается, Николай провожает поэта до двери. 7 Москва. Салон Зинаиды Волконской. 26 декабря 1826 года. В глубине зала с колоннами и статуями меж ними звучат музыка и пение. Пушкин и графиня Екатерина Николаевна Орлова.             Г р а ф и н я Как вы оглядываете меня.              П у ш к и н А как, графиня?             Г р а ф и н я                               Будто узнаете Уж очень хорошо, хотя ведь мы Не виделись давно и ясно оба Переменились: старше я еще, А вы взрослее стали, что, конечно, К лицу мужчине, — женщине навряд ли.               П у ш к и н Я помню вас так хорошо, выходит. Вы в юности блистали красотой, Девичьи слабой, вянущей приметно, Что я взглянуть на вас не мог без муки.               Г р а ф и н я Болела я, как вы в ту пору тоже, — Судьба испытывала нас на твердость.               П у ш к и н И правда! Вдруг предстали вы женой, С характером и волей, столь могучей, — Вас Марфою Посадницей прозвали, Недаром, думаю. Грозу над мужем Не вы ли отвратили силой духа?               Г р а ф и н я Нет, брат его, любимец государя, Его величество склонил к прощенью, Хотя зачинщик он не из последних.               П у ш к и н В деревню сослан,  не скучает он?               Г р а ф и н я Вы по себе все знаете прекрасно.               П у ш к и н Ах, нет, графиня, ничего не знаю. Я не был генералом и женат; А то бы зажил барином на воле! Но молод и один, готов я был, Как Вертер, застрелиться, иль бежать И, верно, сделал б глупость…               Г р а ф и н я                                                  Кабы музы Не увлекли на новые свершенья. Все о "Борисе Годунове" слышу Восторженные отзывы. Москва Вас встретила с ликующим восторгом. На всех балах вы первое лицо; В мазурке беспрерывно выбирают, Соперничая меж собой, вас дамы. Скажу, Москва короновала вас. Не кружится ли голова от славы, А, Пушкин, царь-поэт?               П у ш к и н           (рассмеявшись)                                            Каков язык ваш! Однако не сказали, что Орлов?              Г р а ф и н я Деревня не Сибирь. Туда могла бы Последовать за мужем, как Мария, Сказать боюсь; у ней сомнений нет. Чуть больше года замужем, из них Три месяца едва ли жили вместе: Болезнь и роды, в это время арест — И каторга, на двадцать лет разлуки! Ее протест и вылился в идею, Неслыханную, дерзкую, однако, Ни государь и ни отец оспорить Уж не решились.                П у ш к и н                                Правда ведь за нею, Высокая и светлая, как солнце.                Г р а ф и н я Сергей Волконский… Он уже в годах, Мария же еще так молода; Собралась в путь, в Сибирь, без теплой шубы. Заканчивается пение. Княгиня Мария Волконская, урожденная Раевская, подходит к сестре и Пушкину.                   М а р и я "Еще, еще!" — просила я, не в силах Последних звуков вынести, последних, Быть может, в этой жизни чудных песен. Сама бы спела тоже, от простуды Лишилась голоса, к несчастью, я. Пушкин глядит на Марию Волконскую, не скрывая своего восхищения; она улыбается; графиня оставляет их одних.                 П у ш к и н С графиней я болтал, любуясь вами, Как наслаждались музыкой и пеньем Самозабвенно вы.                   М а р и я                                   Перед разлукой Все чувства обострены мои. А музыка — одно из наслаждений, Из высших, как поэзия, вам знать.                П у ш к и н Как и любовь, что музыке подобна.                   М а р и я Вы здесь бродили, говорили мне. Уж шла я к вам, да сборы отвлекли.                П у ш к и н Благодарю, княгиня! Я нарочно Явился раньше, чтоб пробыть подольше Под крышею одною с вами так же, Как некогда на юге у Раевских. Вы младшая из братьев и сестер, Приметных и умом, и красотою, Доверчиво держались в стороне, С улыбкой детски чистого всезнанья Следя за мной и с легким торжеством Беспечной юности, а я, сам юный, Желал быть взрослым, сторонился вас.                  М а р и я Но, кажется, вы были влюблены В мою сестру, что старше вас была.                 П у ш к и н Влюблен все в ваше милое семейство, Счастливейшие дни провел я с вами, Больной и сирый, возродясь душой, Я жил и мог предаться вдохновенью, С одною мыслью одарить друзей.                  М а р и я Прекрасные поэмы и стихи! Мы радовались им с пристрастьем дружбы. Всегда в них слышится мне ваш привет, И память ваша не оставит нас.                 П у ш к и н А как отец решенье ваше принял?                  М а р и я Я вам, мне кажется, могу признаться. Предприняв все шаги, в последний день Отцу сказала, как ни тяжело, Письмо от государя показала… Ах, ничего ужасней я не помню! Он закричал, что проклянет меня, Когда я через год не возвращусь.                 П у ш к и н Боясь не свидеться пред смертью с вами. Раевского, героя, узнаю.                  М а р и я Герой здесь лишь отец на склоне лет.                 П у ш к и н А все велик; ему под стать и дочь. Нет, сцена не ужасна, а прекрасна!                  М а р и я Младенца-сына мне не разрешили С собою взять; о возвращеньи все же Не думаю, иначе что же ехать?                 П у ш к и н Нет ничего прекраснее на свете, Чем ваш поступок, славная Мария!                  М а р и я Загадывать иль обещать не стану. Сергей в пучине бед, спасти, помочь — Не мой ли долг? Скорее в путь!                  П у ш к и н                                                       Когда?                  М а р и я Возможно, нынче в ночь.                  П у ш к и н                                          Она прекрасна!                  М а р и я Да, превосходна. Еду в эту ночь.                П у ш к и н Промедлил я, как жаль! Чрез вас  посланье Всем узникам хотел я передать.                  М а р и я Посланницей у вашей музы быть Сочла б за честь и счастье.                 П у ш к и н                                              Нет, Мария, Вы муза, да, одна из муз моих; Эвтерпа обернулась Мельпоменой, Сибирью не прервутся наши узы.                  М а р и я               (прощаясь) Да будет слышен голос ваш чудесный, Великий наш поэт, во всей Вселенной.                 П у ш к и н Как вы сказали? Титул сей к бессмертным Пристал, а я?                  М а р и я                   (убегая)                           Ваш долг все наши муки Поэзией высокой оправдать. 8 Село Болдино. Комната в барском доме. Пушкин за столом то быстро пишет, то задумывается, помахивая гусиным пером, то вскакивает, заговаривая сам с собой. П у ш к и н. Я уехал, рассорившись с госпожой Гончаровой. На следующий день после бала она устроила мне самую нелепую сцену, какую только можно себе представить. Она мне наговорила вещей, которых я по чести не мог стерпеть. Не знаю еще, расстроилась ли моя женитьба, но повод для этого налицо, и я оставил дверь открытой настежь. Ах, что за проклятая штука счастье! (Громко.) Никита! Н и к и т а (заглядывая в дверь). Слушаю я тебя. П у ш к и н. Ты ходил за почтой? Н и к и т а. Ходил. Почта не приходила нынче. П у ш к и н. Там кто-то проехал. Сходи-ка еще раз. Н и к и т а (закрывая дверь). Иду. П у ш к и н (продолжая расхаживать). Я написал невесте, что если ваша матушка решила расторгнуть нашу помолвку, а вы решили повиноваться ей, — я подпишусь под всеми предлогами, какие ей угодно будет выставить, даже если они будут так же основательны, как сцена, устроенная ею мне вчера, и как оскорбления, которыми ей угодно меня осыпать. Быть может, она права, а неправ был я, на мгновение поверив, что счастье создано для меня. Во всяком случае вы совершенно свободны; что же касается меня, то заверяю вас честным словом, что буду принадлежать только вам, или никогда не женюсь. (Принимается чистить ногти). От добра добра не ищут. Чёрт меня догадал бредить о счастье, как будто я для него создан. Должно было мне довольствоваться независимостью… В тот же день выехал я из Москвы. В довершение всего, на первой же станции слышу о холере, охватившей Нижегородскую губернию. Повернуть назад — куда? Опасность охлаждает мне голову, как ушат воды. Нет худа без добра. Едва добираюсь до Болдина, как оказываюсь в системе карантинов. Самое время завершить замысел маленькой трагедии "Пир во время чумы". (Возвращается к столу, проговаривая).       Есть упоение в бою,       И бездны мрачной на краю,       И в разъяренном океане,       Средь грозных волн и бурной тьмы,       И в дуновении Чумы.       Всё, всё, что гибелью грозит,       Для сердца смертного таит       Неизъяснимы наслажденья —       Бессмертья, может быть, залог,       И счастлив тот, кто средь волненья       Их обретать и ведать мог. Стук в дверь. Кто там? Не сама ли Смерть? Н и к и т а (входя). Письмо долгожданное. П у ш к и н. От кого? Н и к и т а. Думаю, от невесты. Попахивает девичьей. П у ш к и н. А ты прав, Никита! От нее. (Читает.) Прелестное письмо. (Целует бумагу.) Она любит меня и согласна выйти замуж даже без приданого, из-за которого, расстроив немалое имение, и беснуется госпожа Гончарова. Очень мило! Я буду счастлив? Н и к и т а. Если от холеры убежишь. П у ш к и н. Да, по дороге до Москвы в 500 верст из-за одних карантинов можно околеть. Н и к и т а. Лучше отсидимся. Здесь пока спокойно. П у ш к и н. И, кстати, поработаем? Ты прав. Иди. Н и к и т а. Ты бы не скакал на лошади где попало. П у ш к и н. Не бойся. В степях чисто. Никита уходит. Поэт садится к столу меж двух окон и, глядя на вечернее солнце, задумывается. Сияние света усиливается, из него проступают музы.                   Х о р  м у з        Слыхали, он решил жениться.                 Ужель остепениться?                 Когда поэт влюблен        И грустью светлой упоен,        И нам, и смертным в радость, И мука тут, пожалуй, в сладость. Но слава не убережет от клеветы,         Когда невеста — чудо красоты.                 1-я  м у з а Поэт! Цени же красоту. Влюбляйся. Всегда в том много всем добра выходит. Жениться думаешь зачем, скажи?                    П о э т Я человек, как все. Не стар еще. Но также уж не молод. Дом. Семья. О счастии помыслить мне нельзя?                 2-я  м у з а Поэт! Ужели счастие в женитьбе?                 3-я  м у з а Поэт! Вулкан женился на Венере. Вопрос: а знал ли счастье бог-кузнец?                    П о э т О, да! Познал он счастье и какое! Всю тайну счастья, коль Амур зачат. Но вечно быть счастливыми не могут, Как видно, даже боги. Что же делать? Я понимаю вас. Резоны все, Какие есть — и за, и против, я Все высказал себе. Когда б невесту Увидеть вам…                1-я  м у з а                           Мы видели ее.                   П о э т Когда? И где же?                1-я  м у з а                                 На балу в Москве.                   П о э т Ах, это были вы! Три девы в масках.                 2-я  м у з а Ведь вся Москва собралась поглядеть На вас, поэта и его невесту.                 3-я  м у з а И впрямь то было зрелище чудное.                    П о э т Как если бы сатир явился с нимфой? Что ж делать? Нимфа — чудо красоты. Сатир смешон и безобразен, боже!                 1-я  м у з а Но он влюблен и жаждет счастья он, Хотя в него давно ничуть не верит.                   П о э т Но невозможное возможно, если, О, музы милые, я — Мусагет!                2-я  м у з а Уныния уж нет в помине. Браво!                  П о э т А что же на балу произошло? Ужели волшебство?                1-я  м у з а                                      С живой картиной "Пигмалион и Галатея"?                   П о э т                                                 Да! Прекрасная, как статуя, стояла Она, немая, словно неживая. Богов молил я, как Пигмалион, Колени преклонив пред красотою, Вдохнуть в сей мрамор душу всю мою, Забывшись вовсе, где я нахожусь.                 2-я  м у з а Все отошли от вас и лицезрели, Как в галерее чудную картину.                 3-я  м у з а Свершилось несомненно превращенье. Ведь красота — лишь форма и закон, Душа — энергия ее, как Эрос. Вот красота осмыслилась любовью.                 1-я  м у з а Прекрасным там предстал и Мусагет.                 2-я  м у з а Но тут две старшие сестры вошли В картину. Молоды, красивы, но Не рядом с младшей, бесподобной днесь.                 3-я  м у з а И тут поднялся смех; мать обозлилась И увезла всех дочерей своих.                   П о э т Виня во всем меня и вас, о, музы. Я постигал любовь и красоту. И вдруг померкло все вокруг, и шепот Разнесся, глупый и зловещий… Я Не мог понять, что ж это приключилось? О, музы милые, иль волшебство? Но чудо налицо:  она мне пишет, Что любит, выйдет замуж за меня И без приданого. Как мило, правда? Стук в дверь. Музы исчезают. Н и к и т а (заглядывая в дверь). Забыл сказать, сосед ваш, как бишь его, сбирался заглянуть. Кажись, он едет. П у ш к и н (сердито). Его мне не хватало. Коня сейчас же к заднему крыльцу. (Выбегает вон.) В предзакатных лучах, просиявших ярко, за окном вьются снежинки и проступают музы.                      Х о р  м у з Поэт в деревне заперт и доволен,          Как скачет по степи на воле. Уж выпал снег. В работе пребывает он.      А как роман? Он ныне завершен. Татьяну в высшем петербургском свете            Онегин снова встретил            И не узнал, — мила, проста,            В ней просияла красота,            Живого совершенства мета,            Иль светлый идеал поэта. Отвергнув некогда ее любовь,            С остывшею душою, вновь            Онегин к жизни возвращен;            В Татьяну ныне он влюблен. Он любит тяжко, как на гору Сизифов камень катит, взору Его повсюду предстает она,            Прелестная жена. Проведши зиму, как монах в молитвах,            Иль бедный рыцарь в битвах, Посланье он Татьяне шлет, Ее письма обратный перевод. Ответа нет. Он к ней за приговором. Его встречают милым, нежным взором            И речью дивной, как представить:            "Я вас люблю (к чему лукавить),            Но я другому отдана            И буду ввек ему верна." Герой, как громом пораженный, Горящий весь и восхищенный,            Оставлен на беду свою,            У бездны на краю. Дверь открывается, входит Никита с охапкой дров; он затапливает печь и выходит. Ранние зимние сумерки. Вбегает поэт, прислушиваясь к чему-то. В отблесках огня по комнате проступают музы, звучит "Реквием" Моцарта.                  П у ш к и н Кто там? Сальери собственной персоной? А Моцарт где?                  1-я  м у з а                             Его играешь ты.                П у ш к и н Чтоб выпить яд? О, нет! Его ж я знаю. Посланник нидерландский и барон Геккерн. Старик веселый, вездесущий. Рядился ряженым однажды с нами. Забавный он однако забияка. И он Сальери злобный? Что ж, пускай.                 Х о р  м у з           Сальери, преуспев в карьере, Не то, что Моцарт, простодушный гений,           Дружил с ним в странной вере,           Что гений тож, не без сомнений;           Но, хуже, тягостна и зла, Как нечисть, душу зависть жгла.           В часы обычного досуга           Обедать пригласил он друга           И яду примешал в вино,           Решив, что все равно,           Нет правды на земле и выше. Но "Реквием" звучит, и слышишь,                   Как в вещих снах,           Гимн Правде в небесах.                  П у ш к и н О, Моцарт! Нищим ты покинул мир, Чумой охваченный несносный пир,           С душою детски-женской, Беспечный друг гармонии вселенской. Музы с горестными вскриками исчезают. 9 Санкт-Петербург. Маскарад. Гости в масках непрерывно входят в ярко освещенный зал, где их встречает герольд с жезлом в сопровождении двух трубачей.                 1-я  м а с к а Все в масках. Это хорошо?                 2-я  м а с к а                                                  Пожалуй.                 1-я  м а с к а Ужели явятся и боги в масках?                 3-я  м а с к а Нет, не должно так быть. Но разве в гриме, Да так, чтоб не признали?                 1-я  м а с к а                                                  Иль признали!                 2-я  м а с к а Нет, тайна здесь уместна и нужна. В знакомой даме мудрено богиню Узреть тому, кто не влюблен в нее.                 3-я  м а с к а Смотрите-ка! Герольд. Он слишком юн.                 2-я  м а с к а Да, как же, юн. Как камер-юнкер Пушкин.                 1-я  м а с к а Иль это брат его? Он юн и дерзок. Бросает взоры, словно мечет стрелы. Уж не Эрот ли взялся править балом?                 2-я  м а с к а А есть в том смысл — прямой или волшебный.                 Г е р о л ь д Приветствую я вас, таинственные маски!             О, как ликуют ваши глазки,                 Исполненные ласки. Нет, в рифмах явно перебор,             А это все равно, что сор.                      Трубите сбор! Входит группа масок, вступающих чинно; одна из них повелительным жестом велит герольду не трубить.                  2-я  м а с к а Все ясно. Высочайшие особы. Угодно им инкогнито хранить.                   Г е р о л ь д        Трубите!  Извещают трубы        Начало шествия богов.        А вы, пожалуй, грубы        С герольдом; кто таков?            (Взмахивает жезлом.)        Вы генерал, или в мундире        Решили щегольнуть в сем мире?              Но это все равно.              Богами мне дано:        И властью, и нарядом        Здесь я командую парадом. И жезлу моему послушны плебс, И знать, и боги, и сам Зевс.                    Э х о              (вбегая в зал)               Я, Эхо, унесла               До Царского Села              Призывный звук трубы,              И там, из синевы,              Как солнца ясный нимб,              Весь просиял Олимп.              То дивно и богам,               Поднялся шум и гам,               Как в старые года.               Шлют вестника сюда.               Но сами тоже днесь               Уж прибыли и здесь. Входит вереница юных девушек в сопровождении сатиров, которые всячески резвятся.                  Н и м ф ы Мы, нимфы, не немые существа. Мы — души вод, деревьев, чья листва С зефиром шепчется счастливо, Текут же воды говорливо.       (После всевозможных плясок) Мы первообразы всех юных жен, Богинь и смертных, всех времен. Мы веселы, как дети, и беспечны. Хотя и смертны, мы предвечны. Входят музы с соответствующими атрибутами.                Г е р о л ь д Прекрасные, столь юные особы — Уж, точно, музы! Угадать нетрудно.          Г о л о с а  и з  п у б л и к и Эрато с лирой, а Эвтерпа с флейтой; Со свитком Каллиопа и Клио; С трагической маской Мельпомена И Талия с комическою маской, Однако лиц прекраснейших не прячут. Урания с небесным сводом; циркуль Нарочно уронила, свод небесный Кому-то отдала, чтоб налегке Вступать ей по земле, верней, паркету. А это Полигимния, наверно. Сейчас пустилась в танец Терпсихора, И закружились в пляске все, как дети.                Г е р о л ь д С явленьем муз преобразился зал, Свечами освещенный, засверкал Сияньем золотым, как при восходе Свет неба разливается в природе. То боги проступают там и здесь, Бессмертные в обличье смертных днесь.          Г о л о с а  и з  п у б л и к и Зевс-Громовержец с Герой в тронном зале. Владыка смертных и богов воссел И, сидя в кресле, выше всех, могуч И в окружении богов, величья Исполненных и красоты нетленной.          М о р с к о й  о ф и ц е р Лишь Посейдон ему не уступает На вид, в могуществе, с трезубцем он.               Ж е н щ и н ы Ах, ах! Взгляните на богинь чудесных! Одна прекраснее другой и краше! Без маски каждая, а не узнать.               М у ж ч и н ы Нет, не земные женщины пред нами. Богини в самом деле?                Ж е н щ и н ы                                         В живой картине Немудрено предстать и распрекрасной.                  С т у д е н т Вся тайна, надо думать, в освещеньи. Смотрите! На плафонах сценки, сценки — Не живопись — все новые мелькают… Музы во главе с Терпсихорой, пускаясь в хоровод, показывают, что настало время для танцев.         Г о л о с а  и з  п у б л и к и Арес танцует с Афродитой! — Что же? Он явно волочится за богиней. А хромоногий бог Гефест стоит Недвижно, хмуро скрежеща зубами.         М о л о д а я  д а м а А Афродита уж не Натали?         Д р у г а я  д а м а Прекрасна и прелестна, но полна.          М о л о д а я  д а м а А разве Натали не в положеньи?            Д р у г а я  д а м а Тогда Гефеста мог представить Пушкин. Он ростом невысок, в плечах широк И руки сильные, — похож?           М о л о д а я  д а м а                                                 Пожалуй.                С т у д е н т Но Пушкин средь богов скорее Феб. Зовут его недаром Мусагетом, Как слышал я, и муз привел на бал, А с ними и богов из песнопений.            Д р у г а я  д а м а Смотрите! Дама в маске голубой, Высокая, с античным профилем, — Прекраснее богинь! Она в смущеньи Уходит, голову слегка склоняя, От офицера в маске в окруженьи Весьма солидных дам и кавалеров…           М о л о д а я  д а м а Еще одна шарада, иль интрига, Затеянная здесь под тайной масок?              Е е  с п у т н и к А офицер проворен и нахален, Как лев, погнавшийся за робкой ланью.            М о л о д а я  д а м а Да это царь!              Е е  с п у т н и к                        Похож. А дама кто же? Прекрасна, как Елена, но робка.            М о л о д а я  д а м а Да царь ее приручит очень скоро.              Е е  с п у т н и к А, может быть, она — его? И муж В накладе не останется, конечно.            М о л о д а я  д а м а С рогами позолоченными, да!               С т у д е н т Послушайте, да это же Психея! Зачем ей маска, если красота, Сияющая небом в ясный день, Ее сейчас и выдает, как видишь?           Д р у г о й  с т у д е н т Ее преследует Венера, вспомни, Из ревности к чудесной красоте.               С т у д е н т Она попала в круг из дам блестящих И кавалеров важных; офицер В мундире, что сойдет и за сюртук, И в сапогах, что вольность ведь для бала, Остался в круге с Маской голубой.             Ц а р ь  в  м а с к е Я знаю вас, прекрасная Елена!            Г о л у б а я  м а с к а Боюсь, что нет. Я не Елена, сударь.              Ц а р ь  в  м а с к е Прекрасней вас здесь нет, поверьте мне.            Г о л у б а я  м а с к а Возможно, да. Скорее, нет. Неважно. Я знаю вас, хотя вы в маске, сударь.               Ц а р ь  в  м а с к е А кто же я, по-вашему, скажите?            Г о л у б а я  м а с к а Угодно вам инкогнито хранить. И кстати. Офицер назойлив слишком, То все заметили; я — прямо в страхе.              Ц а р ь  в  м а с к е Ужель нельзя мне и влюбиться, встретив На маскараде средь богинь чудесных Саму Елену?              Г о л у б а я  м а с к а                         Это дело ваше. Я не могу вам запретить; но мера Нужна во всем, иначе государство, В игре страстей повержен в смуту, рухнет.                 Г е н е р а л О чем она? О государстве мы Уж сами позаботимся.         Г р а ф и н я  с  л о р н е т о м                                          Не знает, Что мужа в камер-юнкеры недаром Царь произвел, хотя уж тот не молод?                 Г е н е р а л Ах, в нем ли дело? Молода Елена И на балах придворных танцевать Пристало ей, на радость государю. В окружение из дам и кавалеров входит решительно некий мужчина в маске и в сапогах.         Г р а ф и н я  с  л о р н е т о м А это кто? Без всякого почтенья Вошел в наш круг, заговорил с царем.                Г е н е р а л Да взять его за шиворот и вон!            М о л о д а я  д а м а Нет, государь нам подал знак: хранить Инкогнито, хотя смущен он явно.                 Г е р о л ь д         Что здесь? Мешать кто танцам смеет?                Иль за красу, как встарь,                Здесь поединок зреет? Пусть в масках оба, то поэт и царь. Между тем вслед за мужчиной в сапогах в круг входит с видом и повадками фата молодой офицер в белом мундире и бальных туфлях и уносится с Голубой маской в танце.                Ц а р ь  в  м а с к е Что вам угодно?                П о э т  в  м а с к е                                 Пару слов, позвольте, Сказать вам, сударь.                Ц а р ь  в  м а с к е                                        Что? Ну, хорошо.                П о э т  в  м а с к е Признать прекраснейшей из смертных женщин Сию красавицу мы все должны.                Ц а р ь  в  м а с к е Согласен с вами совершенно, сударь. Я то же самое ей толковал, Впадая в восхищенье, как юнец.                П о э т  в  м а с к е Как камер-юнкер, вы сказать хотите? Но чин такой и милые проказы Уж не к лицу ни мне, ни вам, не так ли? Царь в маске качает головой. И надобно вам знать, я тайну выдам. Пред нами не Елена, чья краса Не возбуждала ревности Венеры, А слава же двусмысленна весьма; Но у царей, как и цариц, иные Насчет своих страстей соображенья, Как было встарь, и ныне, не для них Законы писаны. Но красота ль Повинна? Свет ее чистейший в мире Несет Психея, явленная здесь. Она не для утехи, как Елена, Лишь прелестью своею упоенной Всегда и всюду; нрав ее таков. Психея ж целомудренно чиста, Как высшая на свете красота.             Ц а р ь  в  м а с к е А что? Быть может, вы и правы, сударь. Догадываюсь, с кем имею честь Беседовать, как некогда в Кремле Во дни торжеств, с умнейшим человеком, Которого я мог сослать в Сибирь, Но уберег поэта для России.              П о э т  в  м а с к е Убережем мы также и Психею, Как свет души, во дни торжеств и бед.              Ц а р ь  в  м а с к е Я понял. Будь достоин сам Психеи, И я ей буду предан, как и ты.                Г е н е р а л А государь, похоже, отступился.        Г р а ф и н я  с  л о р н е т о м Желая, верно, избежать скандала, Что может учинить сей обезьяна С придворным званьем камер-юнкер.                   Г р а ф    (сановник в придворном мундире) Давайте поразмыслим на досуге, Как проучить его.            М о л о д а я  д а м а                                   А с ним Психею! С нее-то надо взяться; пусть рога Проступят также и у Дон Жуана.       Г р а ф и н я  с  л о р н е т о м Есть на примете у меня прельститель. Он ныне в моде.            М о л о д а я  д а м а                                А, француз! Не он ли Танцует с Голубою маской?                 Г е н е р а л                                                      Да-с. Ведь русского на подвиг сей не сыщешь, Когда сам государь засомневался. Он удаляется. А мы проводим И вновь сойдемся. Дело есть у нас. Танцы продолжаются. В богинях, музах и дамах, а также в офицерах и мужчинах в масках зрители угадывают всех действующих лиц и внесценических персонажей из пушкинского круга.                Г е р о л ь д Шарадам нет конца; но из шарад Всех удивительней наш Маскарад В круженьи пар бессмертных среди смертных, В живых картинах беспримерных, С веселым хороводом муз и нимф, Как утро возвещает солнца нимб! С восходом солнца небеса проступают во всех окнах. 10 Вечер у Вяземских. Январь 1837 года. Князь и княгиня, их дочери, гости, среди них Пушкин и Наталья Николаевна. Б а р ы ш н я. О, да! Говорят, в третьем номере журнала "Современник" опубликована новая вещь Пушкина, который давно не баловал нас ничем. К н я г и н я. Это роман, правда, небольшой, "Капитанская дочка". Б а р ы ш н я. Мы только слышали ругань и злорадство Булгарина по поводу падения таланта нашего поэта и, признаюсь, с горечью я соглашалась с ним. Роман, говорят, восхитительный. Князь, вы, конечно, читали. Что скажете? К н я з ь. Нет, Софи, я не читал. Журнал у меня взяла жена, у нее — наши барышни, все в восторге. Из "Истории Пугачева", экземпляры которой никак не расходятся, принеся Пушкину одни убытки и долги, выпал чистейшей воды кристалл. Б а р ы ш н я. А говорите, не читали. К н я з ь. Меня в том убедили жена и дети. А их вкусу я верю больше, чем своему, поскольку я человек пишущий и бываю пристрастным — не к Пушкину, а вообще. Одно время я совсем не воспринимал басен Крылова и не разделял восхищения ими Пушкина и публики. К н я г и н я (отводя мужа в сторону). Подъехали Геккерны. Все трое. К н я з ь. Тройка, семерка и туз? К н я г и н я. Будь посерьезнее. Положение вещей не так весело, как тебе кажется. Не понимаю, как вы можете потешаться над тревогами Пушкина. К н я з ь. Вы? Кто это вы? К н я г и н я. Ты, Карамзины, вы — ближайшие друзья Пушкина. Я уж не говорю о свете. На балу у Мещерских вновь все заметили, одни с удивлением, другие со злорадством, как Дантес, то есть молодой Геккерн, не успев жениться под угрозой дуэли, опять любезничает с Натали, вызывая ревность молодой жены. К н я з ь. Ну, что ты хочешь сказать? К н я г и н я. Осенью прошлого года, когда ухаживания Дантеса, еще холостого, уже бесили Пушкина, я отказала барону от дома, и он перенес свои встречи с Натали к Карамзиным. Хорошо, все дело кончилось не дуэлью Пушкина, а женитьбой Дантеса, ко всеобщему удивлению, поскольку мало кто знает об ее подоплеке. Но теперь как быть? К н я з ь. Отказывать от дома Геккернам у нас нет ни малейшего повода. В конце концов, надо их помирить, Пушкина с родственниками, о чем хлопочет барон Геккерн, и я его поддерживаю. К н я г и н я. Это дело безнадежное. Лучше бы им разъехаться — по своим странам, а вы их сводите. Ничего хорошего из этого не выйдет, вот увидишь. Да поздно будет. В гостиную входят Катрин, Дантес и Геккерн. К н я з ь (встречая их). Тройка, семерка и туз!                 К н я г и н я                  (Пушкину) Прости! Прости нас, если неприятно, Что мы, как прежде, принимаем их.                  П у ш к и н Да нет, вы вольны, как Карамзины, Как все, их принимать, и нас с женою, На то ведь этот свет и существует. А чистых от нечистых на том свете Разделят уж. Но я благодарю, Княгиня, вас за вашу деликатность. С друзьями ссориться — такую радость Я не доставлю недругам моим.                 К н я г и н я Князь думает, вас можно помирить.                   П у ш к и н Геккерн о том хлопочет тоже, всюду Преследует жену мою, а сына — Науськивая письма мне писать. Зачем, скажите?                  К н я г и н я                               Совесть нечиста?                  П у ш к и н               (рассмеявшись) Я думаю, их мучает досада: Такую роль сыграть им привелось С женитьбой этой.                   К н я г и н я                                    Внешне все прилично. Хотя вопросов возникает много: Самопожертвованье или жертва?                  П у ш к и н Вы знаете, кто кем пожертвовал? Все думают, Дантес своей любовью. Старик Геккерн — своим приемным сыном В угоду собственным страстям.                  К н я г и н я                                                      О, боже!                  П у ш к и н Он вертопрах, а негодяй — старик, Второй Фаддей Булгарин иль Сальери. Чернь светская болтает языком, А этот действует — в личине доброхота. Поймал он в сети бедного француза, Как барыня какая, вывел в свет. А он влюбился чуть ли до безумья? Готов уж застрелиться? Сватается, Скажи, зачем? Зачем жениться? Впрочем, Здесь извращение всего и вся. Мужчина взрослый при живом отце Усыновлен, чтоб обрести богатство, Чужое, с именем чужим. Чужое Присвоить, не имея за душой Ни веры, ни любви, ни чести, пусть Твердить о том умеет, как сорока. С ним кончено. Старик не отстает. Не дали мне с ним заодно покончить.                 К н я г и н я Оставь его. Как с графом Воронцовым, Накличешь, Пушкин, лишь себе беду.                  П у ш к и н Оставь? Меня оставит свет в покое? Геккерн — лишь воплощенье светской черни. А ссылка для меня была б спасеньем.      (Задумываясь, произносит стих.) Пора, мой друг, пора: покоя сердце просит — Летят за днями дни, и каждый час уносит Частичку бытия…                  К н я г и н я                                  А дальше? Дальше!                   П у ш к и н На свете счастья нет, но есть покой и воля. Давно завидная мечтается мне доля — Давно, усталый раб, замыслил я побег В обитель дальную трудов и чистых нег.                  К н я г и н я Что это, Пушкин? Слезы на глазах. Видала я их перед новой ссылкой На юге, в час тоски; затем ты тверд И ясен духом уезжал на север.                  П у ш к и н И нынче я, собравшись в путь-дорогу, Уж, верно, буду снова тверд и весел.                 К н я г и н я Ах, Пушкин, что задумали еще? Пушкин, заметив, как Наталья Николаевна вздрогнула, слушая Дантеса, быстро подходит и уводит ее, отмахиваясь от Геккерна, который, улыбаясь, как всегда, пытался что-то сказать; князь Вяземский и Софья Карамзина, переглядываясь, смеются. Княгиня, опечаленная, провожает Пушкина с женой. 11 Кабинет поэта. 25 января 1837 года. Пушкин в беспокойстве мечется, то загораясь гневом, то впадая в глубокую грусть. Ранние зимние сумерки; вносят свечи — одна, другая, третья, — то музы.                   П о э т Кто здесь? Дверь заперта, и никого же Не допускать велел и не входить. Ах, это вы, о, музы милые!                1-я  м у з а Он вздрогнул, точно ран его коснулись Души истерзанной огнем свечей.                 2-я  м у з а Погасим?                 3-я  м у з а                    Нет, умерим лишь сиянье. Как звезды в вышине, пусть светят знаком Таинственных знамений и путей.                     П о э т Когда вы — музы, вас должно быть девять; Иль Мойры вы?                  1-я  м у з а                               Не узнаешь ты нас, О, Мусагет? Из спутниц Аполлона Эвтерпа, Каллиопа и Клио.                     П о э т О, милые! Но три свечи возжечь — То знак недобрый в мире православном, Где провидением мне жить дано.                  1-я  м у з а В числе священном многозначен смысл, И мир твой заключен не здесь и днесь. Поэзия объемлет мирозданье В веках прошедших и грядущих тоже, Где светлою звездою просияет Твой нимб поэта.                     П о э т                                  Утешений, музы, Не нужно мне. Ведь рок неумолим. Воздушных замков не хочу лелеять — Об острове блаженных иль о рае, То отблески огня, чье имя — жизнь. Я здесь сгораю, как в аду кромешном, Не ведая вины, к скале прикован, Как Прометей. Но он титан, а я — Лишь человек; желал, как все, я счастья И счастлив был, чтоб муку за него Всю вынести и смерть принять уж ныне.                  3-я  м у з а В последнее отчаянье ты впал. Бывало и такое — и не раз. А что случилось, можешь нам поведать?                     П о э т Весьма банальное, на первый взгляд, И не было б причин так волноваться. Жена всем кружит головы, увы, И старцам, и юнцам, и девам юным. Но, на беду, в нее влюбился фат, Любимец женщин и мужчин впридачу, К тому ж француз, к  тому ж приемный сын Голландского посланника Геккерна. Старик из ревности старался тоже, Но лишь запутался в сетях своих.                 3-я  м у з а История да эта не нова.                    П о э т Вмешался я. Чтоб вызов мой отвесть, Он на моей свояченице сына Женил, с его-то страстию к другой. Ведь этот фат, влюбленный до безумья, Иль по капризу детскому, хотел Уж застрелиться, требуя любови, Обманом на свиданье заманив Мою беспечную жену. Вступиться За честь, достоинство жены моей, Однако, мне не дали, сватовством Поспешным оправдав двух негодяев, Ведущих вновь интриги, что и прежде. Теперь их гложет не любовь, а злоба.                  1-я  м у з а Но ведь оружие поэта — слово; Кровавый поединок схож с войной.                     П о э т В войне жестокой с персами Эсхил Не принял разве сам участье прежде, Чем создал он трагедию судьбы Завоеваний — до Наполеона? Да и Гомер, кумир тысячелетий, Я думаю, ослеп на поле брани В сраженьях за Элладу, юн, отважен; А в зрелые года воспел героев Войны Троянской, зная дело храбрых, Слепой певец, любимец муз и Феба. И старшие товарищи мои: Жуковский, Батюшков и Чаадаев — В войне с Наполеоном доказали Европе всей, что варвары не мы; Свободу от тирана отстояли, Тирана просвещенного, как Ксеркс. Барон Геккерн — посланник сей Европы — Не хуже и не лучше он других, Быть может, но высокомерно злобен К тем, кто его страстей не делит с ним. Шутлив, самоуверен и заносчив Он с нами, русскими, не ведая, Что он смешон, как старый волокита, Приведший сына в свет, чтоб наслаждаться Его успехами у дам исподтишка. А сын приемный, принятый на службу В России, добрый малый, развращенный Отцом приемным; эта пара сети Набрасывала на мою жену Уж целый год. Вступиться за нее Мне не дают друзья и государь. Ужель не вправе я один, как греки С оружием вступились за Елену, Восстать, пойти на смерть за красоту Пресветлую, пречистую России?                Х о р  м у з Когда все так, не можешь не вступиться!         Тебя ведь не удерживает страх? Вся жизнь твоя — к прекрасному стремиться,         Поэт! И славен будешь ты в веках. Пушкин бросается к столу, зажигает лампу и быстро пишет, испытывая радость от решения. 12 Кабинет поэта. 27–29 января 1837 года. Музы, возникающие из света.                  1-я  м у з а Как ночь прошла?                  2-я  м у з а                                       Вторую ночь спокойно Он спит. Смятенья и тоски уж нет. Бессонницы как не бывало.                  3-я  м у з а                                                 Странно. Ужель не помнит: нынче поединок?                  1-я  м у з а Еще б не помнил; перед ним собрался, Спокоен, светел. Рада и жена, Таким предстал пред нею он в день свадьбы, Отбросив муки сватовства и думы, Чёрт догадал ему о счастье грезить, Как будто для него он создан, мол.                 2-я  м у з а Он вышел проводить жену до двери. Ни слова не сказал, любуясь ею, Она же, как богиня, свысока Лишь бросив взор, беспечный и прелестный, На зимние катанья унеслась. Входит Пушкин. Спокоен, весел.                П у ш к и н           (садясь за стол)                              Время есть еще.                1-я  м у з а Да он, совсем забывшись, с увлеченьем Читает. Что? "Историю России в рассказах для детей".                П у ш к и н            (хватаясь за перо)                                            Чуть не забыл.                       (Пишет)                2-я  м у з а Что он там пишет?                1-я  м у з а                                     Можно, я взгляну?                      (Читает.) Милостивая государыня Александра Осиповна, крайне жалею, что мне невозможно будет сегодня явиться на Ваше приглашение. Покамест честь имею препроводить к Вам Barry Cornwall. Вы найдете в конце книги пьесы, отмеченные карандашом, переведите их как умеете — уверяю Вас, что переведете как нельзя лучше. Сегодня я нечаянно открыл Вашу "Историю в рассказах" и поневоле зачитался. Вот как надобно писать! С глубочайшим почтением и совершенной преданностью честь имею быть, милостивая государыня, Вашим покорнейшим слугою      А.Пушкин.      27 января 1837 года. Пушкин выходит с запиской и книгой, опуская их в пакет; он вскоре возвращается с Данзасом.                П у ш к и н Как рад тебе, лицейский мой товарищ! Однако поспеши к Д`Аршиаку. Условия дуэли: чем кровавей, Тем лучше. Жду тебя в кафе у Вольфа.                  Д а н з а с Ах, Пушкин, Пушкин!                 П у ш к и н                                        Больше, милый мой, Ни слова. Мы на поле боя, помни. А ты ведь офицер. Будь им по чести. Данзас и Пушкин выходят из комнаты. Музы в смятеньи.                 1-я  м у з а Последняя надежда — секундант — Исчезла, как умчалась на катанья Прелестная жена, не чуя сердцем Опасности, нависшей над семьей. Данзас, застигнутый врасплох, поверил, Что к мирному исходу нет путей, Да поздно в день сраженья их искать.                  2-я  м у з а А он и рад.                  3-я  м у з а                      И вот, помывшись весь, Одевшись во все чистое, спокоен И ясен духом он выходит вон, Как на прогулку налегке; однако, Он тут же возвращается назад, За шубой из медвежьей шкуры, зная О предзнаменовании дурном; И суеверных страхов нет в помине, И перстня с бирюзой, подарок друга, Не взял с собой, и худшие приметы Его скорее радуют как будто.                  1-я  м у з а Ужель он смерти ищет?                  2-я  м у з а                                            Просто он Готов и к смерти, как и жизни, верен Себе во всем, таким он был всегда. Входит Наталья Николаевна.      Н а т а л ь я  Н и к о л а е в н а Мне показалось, видела я мужа На санях на Неве; все возвращались; Не собирался он, а уж, надумав, Высматривал б меня еще в пути, И мы б не разминулись; отвернувшись, Сидел он в шубе из медвежьей шкуры; Я близорука, тут же проступили От ветра, что ли, слезы на глазах. Я думала заехать к тетке в Зимний, Но вдруг заторопилась я домой. Зачем? Не нахожу теперь я места В смущенном беспокойстве, как невеста.                     (Уходит.)                  Х о р  м у з        В верхушках сосен ветер свищет. У Черной речки волк матерый рыщет.        И заяц пробегает меж кустов. И лось, задумавшись, выходит из лесов… Чу! Выстрел! Где? У сосен за кустами.        На снег упал поэт, устами        Касаясь хлада, как спасенья. Погиб? Лежал он без движенья              От раны роковой. Очнувшись: "Сделать выстрел мой Есть силы", — он сказал, дыша неровно. Стрелял он лежа, истекая кровью. Но глаз был верен и тверда рука. Противник пал, хоть ранен он слегка.         От пуговицы пуля отскочила, А то бы в грудь и, верно бы, убила. "Убит?" — спросил поэт. — "Он ранен. Будет жить." "Приятно, думал, будет мне его убить, —                Проговорил поэт, —                           А нет."          Увы! Его ж смертельна рана.          Еще ведь не конец, и плакать рано. В кабинет вносят Пушкина. Переодевшись во все чистое, он улегся здесь же на диване. Врачи, друзья. К ночи боли от раны становятся невыносимыми. Раздается ужасный крик.                  П у ш к и н                 (придя в себя) Что ж это было? Вопль нечеловеческий. Ужели я кричал? О, нет. Нельзя. Несчастную жену лишь напугаю. Да разве станет легче мне, как врач Советует: "Кричи!", помочь не в силах. Нет, этой малости я не поддамся. Но, боже мой, скорей. Кто плачет там? Музы проступают в отдаленьи.                Х о р  м у з Кто жалости из них достоин больше?              Муж, умирающий на ложе, Или жена, в страданиях немых? Без слез и слов в конвульсиях тугих Вся извивается клубком, змеею,        И ноги выше головы дугою, И сладу с нею нет, сильна, гибка, —        Безумная вакханка такова, И в радости, и в горе беспощадна. Повинна или нет, она несчастна За всех за нас, сестер и муз,        И нет священней мук и уз. Всех мук, что горьше ста смертей,        Поэт снесет, как Прометей,        Хотя он не титан могучий,        А гений чистый и летучий, С бессмертными в сравненьи мотылек, —         Героя, точно впрок, рождает рок.                Ведь мало быть поэтом,        Чтоб в мир явиться Мусагетом.                П у ш к и н       (с явным облегчением) Который час? А день второй. С детьми Я попрощался и с женою тоже. И с вами, да.            (Обращаясь к книгам.)                          Прощайте же, друзья! Все кончено.            (Приподнимаясь.)                            А нет, все выше. Выше!           (Падает бездыханный.) Музы с плачем исчезают. ЭПИЛОГ Святогорский монастырь. Ясный весенний день. У могилы поэта три юные барышни с букетами из полевых цветов — то музы.                    Х о р  м у з В местах, где в ссылке он провел два года,         И мирная воспета им природа         В сияньи дня, во звездной мгле,         Изгнанник на родной земле                     И пленник,         Сошел в кладбищенские сени.         Пусть ныне торжествует рок.         Тоску и грусть ты превозмог               Души прекрасной песней,         И жизни нет твоей чудесней!         Мир праху твоему, поэт! Да не умолкнут в бурях грозных лет Поэзии высокой пламенные вздохи               Классической эпохи. Все это, видите ль, слова, слова, слова.          Поэтов участь не нова. Все светлое, поруганное, гибнет, И плесенью могилы липнет           К нему хула и клевета,           И глохнет в мире красота. А торжествует лишь уродство, Играя важно в благородство. Поэт! Покойся в тишине, —           В неизмеримой вышине, Где Феб рассеивает тучи, Как солнце, светлый и могучий, Встает и образ милый твой,           Овеян высшей красотой. Сюита из трагедии «Утро дней» ПРОЛОГ             Х о р  у ч е н и к о в Вся жизнь сияет в полумгле.              Художник на Земле, —              Так повелось от века, —               Прообраз человека               И Мастера-творца, Достоин лишь тернового венца.         В чем смысл такой напасти         Едва ль рассудим, кстати. Что роль на сцене? Все-таки игра. Нам жизнь свою прожить пришла пора,          Как на вселенской сцене.                Отверзлись стены,                И мы, друзья,                В просвете бытия. 1 Абрамцево. На опушке леса перед широкой панорамой долины речки Воря группа молодых художников весьма разного вида и возраста; обращаются между собою, очевидно, по произвищам: Бова, Леший, Феб, Сирин, Бычок, играя вместе с тем роль Хора учеников.                Л е ш и й Послушайте! Мы обошли именье; Мы заглянули в мастерские, в церковь И в школу, но не ясно, где же нам Остановиться на ночлег?                  Б о в а                                               Милейший! Ну, разве обиталище твое Не лес?                 Л е ш и й              Да,  в том лесу, где  королевство Твое, Бова!                  Б о в а                      Ну, значит, здесь и всюду,  Где русский дух, где Русью пахнет.                 Л е ш и й                                                              Миром И в самом деле веет здесь родным, Когда б не тучи, молнии за лесом.                   Ф е б Хозяев нет. Прислуга не любезна, Против обыкновения; пожалуй, Встревоженная чем-то.                 Б ы ч о к                                            Феб, откройся, Из нас один ты здесь бывал.                   Ф е б                                                   Ребенком, Среди детей. Узнает кто меня? Нет, скажем, мы из мастерской Серова. Его-то все здесь знают хорошо.                С и р и н Вы видели в гончарной мастера, Который даже не взглянул за делом На нас?                    Ф е б                Как не взглянул? Безумным взором, Как на фигурок, слепленных из глины, Готовый сунуть для обжига в печь, Глазурью смазав, словно жизни знаком.                 С и р и н Да, это ж Врубель!                 Б ы ч о к                                   А, из декадентов.                 С и р и н Так говорят, но он художник чудный.                 Б ы ч о к А все ему с Серовым не сравниться.                    Ф е б И сравнивать не нужно. Хороши И братья Васнецовы, и Поленов, И Нестеров, Коровин, Остроухов, И Левитан, — о, сколько здесь взросло Художников в Абрамцевском кружке, Куда собрал их Савва Мамонтов!                 Л е ш и й  Да, личность колоссальная, скажите!            Х о р  у ч е н и к о в Все удивления достойно здесь: отец — Друг ссыльных декабристов и купец. А сын, эпохой Пушкина взращенный, В промышленники вышел он, делец,         Артист непревзойденный         На сцене жизни и певец. Он брал в Италии уроки пенья И лепки — полон вдохновенья. И скульптор славный мог бы выйти из него, Когда б не мецената торжество, Единого во многих лицах, всех из круга, Кого привлек для вдохновенного досуга. Ценя классическую древность, он хранил мечту И звал друзей любить родную красоту. Являются две девушки, одетые по-деревенски, весьма нарядно, также со сказочными именами — Аленушка и Василиса. Л е ш и й. Ах, Боже! Не сон ли это? Ф е б. Сказка! А л е н у ш к а. Господа художники! Мы слыхали, вас зовут то Бова, то Сирин, и даже Леший среди вас есть. Кого же вы разыгрываете? С и р и н. Если мы кого-то разыгрываем, то, уж верно, самих себя. А вы кто будете? А л е н у ш к а. Я-то Аленушка. С и р и н. В самом деле? Не из сказки? Можно потрогать? А л е н у ш к а. Никак нельзя. Я не таковская. А ее зовут Василиса. Б ы ч о к. Василиса Премудрая? Ф е б. Василиса Прекрасная. Л е ш и й. Да она же себе на уме, весьма даже зловредная. В а с и л и с а. И я не таковская. Что мы пришли, так это дед говорит, учеников надо бы приютить хоть на ночь. Даром что пустует избушка на курьих ножках. Л е ш и й. Ребята! Будем настороже. Еще баба Яга явится. Или Кощей Бессмертный. В а с и л и с а. Останетесь в лесу в ночь, могут и явиться. Нам же нынче не до шуток. Разве вы не слыхали, Савву Ивановича посадили в тюрьму? А л е н у ш к а. Во все газетах пишут. С и р и н. А что случилось? Мы бродим по весям и долам все лето, газет не видели. А л е н у ш к а. Говорят, проворовался. Будто можно самого себя и семью свою обокрасть. В а с и л и с а. Обманули, разорили Савву Ивановича, уж это точно. Теперь и дом в Москве, и Абрамцево отберут, говорят. А л е н у ш к а. А мы ведь здешние. В школе учились, в мастерской работаем. Что с нами будет? Ф е б. Абрамцево — с молотка? Б ы ч о к. С тем-то мы вступаем в новый век? С и р и н. Нет, нет, что бы там ни случилось, Москва не даст в обиду Мамонтова. А л е н у ш к а. Студенты! Идите-ка спать. Уже ночь. Утро вечера мудренее. В а с и л и с а. У избушки на курьих ножках вас встретит дед. А мы принесем вам молока и хлеба. Показывается Серов, разыгрывая из себя деда. С е р о в. Да я их здесь встречу, не велик барин. Здравствуйте! Здравствуйте, господа художники! (Сплевывая в сторону) Народ добрый, да беспутный до легкомыслия и ребячества. Девушки пугаются, художники переглядываются с недоумением. А л е н у ш к а (шепотом). Дед, а, дед, ты ли это? Что-то я тебя боюсь. Не бес ли вселился в тебя? С е р о в. Я, я! Кто же еще? У меня (Прикладывает пальцы к груди. )крест. Его же никакому бесу не перейти. Правильно? Б ы ч о к. Да не сон ли все это? Прекрасный и ужасный. Можете ли представить, господа, чтобы Лоренцо Медичи посадили в тюрьму? Ф е б. Очень легко. Медичи могли укокошить кого угодно и друг друга. Ренессанс в Европе — кровавая история, помимо взлетов человеческого гения и мысли. Примем наш век таким, каков он есть. Б ы ч о к. Каков он есть? Нет, каким он будет. Л е ш и й. Дед, а ты давно живешь здесь? С е р о в. Давненько. Почти что с рождения. Еще прежних хозяев — Аксаковых — помню хорошо. С и р и н. А ты, дед, будто не очень старый? С е р о в. Да я могу сойти еще за молодого… Да еще шибче бываю иного хрена. Бабы знают хорошо. А вы покажите, что наработали. Л е ш и й. А ты знаешь толк и в живописи? С е р о в. А как же! Когда постоянно якшаешься с художниками, когда ты им и друг, и собутыльник, дедуля на побегушках, нельзя не разбираться в красках и линиях, что к чему как лежит и что думает о себе. Ф е б. Кто думает о себе? С е р о в. Ну, Феб или Леший, в зависимости от предмета. Ф е б. Да откуда ты знаешь, как нас зовут? С е р о в. Разве так вас зовут? Это я, к слову, о модели. В а с и л и с а (рассмеявшись). Валентин Александрович, это же вы! Меня-то не проведете. С е р о в. Ох, Василиса Премудрая! Околдовала ты меня. (Вдруг расхохотавшись, предстает в своем обычном виде и уходит в сторону Абрамцевского парка.) С и р и н. Ну и чудеса!                  С е р о в (прохаживаясь один, про себя) Заехал я в Абрамцево проездом, Хотя и знал, что никого здесь нет, Но точно, как по зову тихой дали, Отрады русских деревень от века. Здесь с детства я бродил и рос на воле. В семействе Мамонтовых, как родной Я принят был еще ребенком робким, На ласку отзываясь, как подсолнух, Что к солнцу обращается головкой, Весь в лепестках, со множеством семян. И, кажется, всю юность я провел Не в Академии, а в сих пенатах В веселых ученических забавах И весь в трудах, в разлуке долгой с милой, Пока любовь не повелела: к ней! И я обрел приют для жизни новой, Для счастья и трудов моих вседневных; А милое Абрамцево с тех пор, Как утро дней сияет лучезарно, Исток добра и красоты предвечной. Но тучи заволакивают небо, И села погружаются во тьму, И молнии сверкают в отдаленьи, За краем горизонта, где бушует, Ну, впрямь побоище небесных сил, И что вещает нам Илья-пророк? Облака проносятся быстро, и проступают небосклоны с очертаниями лесов, гор и городов с главами церквей. 2 Царское Село. Александровский дворец. Комната, отведенная для художника, с костюмами для модели и мольбертом. Входит Николай II. Женский голос за дверью: "Ники! Он не пришел еще?"                Н и к о л а й Что, Аликс? Как всегда, приберегла Напутственное слово напоследок? Но я ведь приступаю не к делам. Входит Александра Федоровна. Всего лишь буду я сидеть в тужурке, Столь памятной для нас, и думать сладко О счастье, что досталось тяжело, Зато навечно…     А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а                           Ники! Ну, не надо. Я слышу в голосе твоем укор. Ты знаешь, колебалась я в моей ли Любви к тебе? И не в твоей ко мне. Еще детьми судьба свела нас, к счастью. В разлуке только крепли наши чувства.               Н и к о л а й Сестра твоя и дядя мой о нас Заботились с участием сердечным, Но втайне словно бы от нас самих И всех. Уловка удалась отлично.       А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а Привезена в Россию на смотрины, Как будто здесь я не бывала прежде, Я поняла, не очень я угодна Царю или царице, я не знала, И силы снесть все муки, как всегда, Нашла в религии моей, которой Помыслить не могла переменить С тех пор, хотя я знала от сестры О верности твоей, пускай мужчины По части женщин слабы, даже принцы, Наследники престола.               Н и к о л а й                                           Аликс! Аликс!      А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а Ну, стало молодцу невмоготу, Я знаю, да к актрисе ревновать Принцессе не пристало; лишь досаду И ропот на судьбу я испытала.                Н и к о л а й Когда же я вдруг превозмог судьбу, Не ты ль едва не заявила: нет!      А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а В религии моей найдя опору, Ей изменить? А не лишусь ли я И веры, и национальной почвы? Я поняла: религия — мой козырь, Как у тебя — империя в полмира.                Н и к о л а й Ах, Аликс! А любовь моя?     А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а                                                  Она-то Соединила нас, боюсь, к несчастью. Ведь слава венценосцев не любовь. Семейная идиллия у трона — То рай земной…                Н и к о л а й                             С грехопаденьем сладким?     А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а Пожалуй, да. С изгнаньем из Эдема.                Н и к о л а й Что, Аликс, ты хотела мне сказать?     А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а Ах, да! Ужасный сон приснился нынче, Когда ты навалился на меня Спросонок или спьяну, не всегда Мужичья грубость мне по нутру, знаешь. Но увернуться, вскинуть не могу, Поскольку не один ты, и другие Мужчины добиваются меня, И женщины, под колокольный звон. "Иль то мистический мой брак с Россией?" — Подумала я в страхе и восторге, И груда тел содвинулась в овраг, Как в ров для грешников по кругам ада.                 Н и к о л а й     (доставая зажигалку с большим фитилем) Когда бы это был всего лишь сон!     А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а В объятиях твоих я пробудилась И предалась тебе в истоме смерти, Как я предстану вскоре перед Богом, И в рай небесный он возьмет меня.                 Н и к о л а й А знаешь, это ж было на Ходынке. На празднество толпа собралась с ночи И все теснилась к павильонам ближе, Чтоб утром получить подарки наши. Столпотворенье, давка, как в аду, Раздавленные до смерти тела. Мне предлагали праздник на Ходынке Да и прием в посольстве отменить, И объявить в первопрестольной траур. Испортить и прервать все торжества, Назначенные мною ли? Нет, свыше! Так смерть отца отсрочить не могла Венчанье наше царское надолго.     А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а У гроба я переменила веру, Да продолженьем похорон была И свадьба долгожданная, не странно ли? И коронация в Москве — мой брак Мистический с Россией — вновь гробами Отмечена. Что ж значило бы это?                Н и к о л а й           (закуривая папиросу) Признаться, я боюсь, то знак худой. Все с крови начинается и кровью Не завершилось бы.     А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а                                      Не надо, Ники! Страшнее снов моих твои слова.       (Пошатывается.)                 Н и к о л а й                 (уводя жену) Неуж-то я пророк? Иная доля Мне предназначена Всевышним, Аликс. У других дверей показывается дежурный скороход в костюме XVIII века; вслед за ним Серов.                С к о р о х о д К его величеству Серов, художник!                 С е р о в     (у мольберта, про себя) Заговорив о Мамонтове, я Так не решился с просьбой обратиться, Язык не повернулся, да и что Он может сделать, пусть и самодержец. Ведь есть законы, кои нарушать Никто не должен, пусть решает суд. Но и держать его в тюрьме нелепо, Не вор же он, а щедрая душа; Скорее раздарил свое богатство, Ошибся в чем-то крупно, иль обманут; Проворовался, говорят, не верю! Входит Николай II, совершенно спокойный, даже веселый. Серов раскланивается кивком головы, царь с улыбкой усаживается за стол, принимая нужную позу. С е р о в (показывая рукой чуть переменить позу). Ваше величество! (Снова.) Ваше величество! (Про себя.) Придется все сызнова. Все лучше. (Счищает холст мастихином.)                Н и к о л а й Опять хотите все начать сначала?                   С е р о в Все будет лучше, государь.                 Н и к о л а й                                               Надеюсь. Но времени в обрез.                    С е р о в                                      Закончим позже. О Мамонтове я вам говорил…                 Н и к о л а й Да я уже распорядился, пусть-ка Домой отпустят, под домашний арест.                   С е р о в Прекрасно, государь! Вы угадали, О чем просить я собирался вас, Да не решился. Ничего в делах Коммерческих не смыслю я.                  Н и к о л а й                 (благодушно)                                                  Я тоже.                   С е р о в                 (про себя) Возможно, так и есть. Он прост весьма. Для венценосца хорошо воспитан. При всех регалиях, без оных также Величья нет и тени, и не тщится Себя он выказать важней и выше, Да вряд ли что и вышло б у него.                  Н и к о л а й (щелкая зажигалкой с простецким видом) И Мамонтов, и братья Третьяковы Немало сделали, я знаю, да-с, Для процветанья русского искусства. Купцы-то просветились как у нас!                     С е р о в И Станиславский из купцов.                  Н и к о л а й                                                      Артист?                     С е р о в Театр он создал свой, как Мамонтов. А здесь журнал выходит, "Мир искусства", Изданье неизбежно дорогое.                  Н и к о л а й Да, видел я, достойное вниманья.                     С е р о в            (с сокрушением) К несчастью, Мамонтов не внес свой пай.                  Н и к о л а й Уж не внесет, бедняга. Много ль нужно?                     С е р о в О государь! Не смею я просить Еще и о субсидии журналу.                  Н и к о л а й Не о себе ж хлопочешь, а, Серов? Впервые мы с тобой разговорились. Я думал, только кистью ты владеешь, А вот, поди, мне дельно подсказал Облегчить участь Мамонтову. Что же, И "Мир искусства" коли мы спасем? Лишь должно переговорить мне с Витте. Министр финансов — важная персона! — С расчетами докажет все, что хочет, Но, верно, он найдет, ну, десять тысяч?                   С е р о в Вы угадали, государь! Слыхал, Такая сумма позарез нужна, Чтоб свесть за этот год концы с концами. За дверью слышны женские голоса; входит Александра Федоровна, с изумлением всплескивая руками.        А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а Что это значит? Ты сидишь в тужурке? Серов и Николай II переглядываются с видом заговорщиков, которых застали на месте преступления. Серов срывает с другого мольберта покрывало, где предстает портрет русского царя в мундире шотландского полка.                 Н и к о л а й    (указывая на себя в тужурке)) Ах, Аликс! Это наш сюрприз с Серовым — Тебе в подарок.        А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а                               Ты проговорился, Упомнив о тужурке; не могла Я позже рассудить, к чему тужурка, Когда портрет шотландский пишется? А он готов? Мне нравится. Как жаль, Что надо будет в Англию отправить! Тебя ж в домашнем виде вижу я Во всякий день — и слава Богу!               (Уходит.)                  С е р о в     (с комическим воодушевлением)                                                             А?!                Н и к о л а й           (принимая прежнюю позу) Серов! Теперь уж постарайтесь.                  С е р о в                                                        Да уж! Работа продолжается какое-то время.                Н и к о л а й        (поднимаясь из-за стола) Я не устал, но двигаться люблю, Рубить дрова, счищать с дорожек снег. И в вас, я вижу, силище, Серов, Хотя ведь кисть…                   С е р о в                                 Не швабра, не топор? Вы правы, государь. Нужна основа. Природа отлила меня из глыбы, Из цельного куска, какой попался, И я почти что с юности таков, Уж верно, кисть не легкая игрушка. Ну, вот и разболтался.                Н и к о л а й                                           Хорошо. Наверное, и мне, и вам пора. Что не успеем, в Зимнем мы закончим Уж осенью…      (Выглядывая в окно.)                         Слетаются опять! Ну, я за них сейчас примусь ужо.                  С е р о в Вороны, государь?                 Н и к о л а й                                     По ним охоту, Как боевую выучку, люблю. На всем скаку, с велосипеда тоже… (Уходит, оставив Серова в крайнем изумлении.) 3 Санкт-Петербург. Редакция журнала "Мир искусства". Комната с длинным столом и креслами. На стене висят дружеские шаржи художников друг на друга. Входит Серов с большой папкой, насупленный, почти рассерженный.                  С е р о в Здесь никого? Ну, славно! Отдышусь.       (Садится в кресло, про себя.) Готов я изорвать сей холст на части. А в чем повинен он передо мной? Когда и сам не очень-то доволен, Начать бы сызнова, все лучше будет. Но просто выправить слегка в угоду Сужденьям ученицы Каульбаха Едва ли я сумею, не приучен. Портрет Портретыч разве не удался? Вскакивает, рассмеявшись; сорвав упаковку, устанавливает портрет на кресле у дальнего угла стола и отходит. Отлично! Как живой. Смотрите, царь Редакцию журнала "Мир искусства" Изволил милостиво посетить. В тужурке, без регалий, за столом Уселся, выставивши руки праздно, — Не царь, а человек, каков он есть, Глядит перед собою, вас не видя, Взгляд острый, погруженный в пустоту. Входит Бакст. Он щурится, вздрагивает и исчезает за дверью.                    С е р о в  (невозмутимо, явно изображая кого-то) Портрет не кончен. Здесь прибавить должно, Убавить тут.   (Жестом, озвучивая его своим голосом)                         Вот вам палитра с кистью. Исправьте, коли вам видней, чем мне. Царь улыбнулся, превращая в шутку Мою невежливость. Не тут-то было: Императрица топнула ногой. Ужели на меня? Тогда мы квиты. И молча удалилась; царь вструхнул И побежал за нею. Вскоре вышел, Играя зажигалкой на ходу. Возможно, ожидал он извинений. А я портрет в охапку: "В раму вставить", — Сказав, раскланялся с государем. Ну, да. Училась, видите ль, принцесса У Каульбаха! Входит Бенуа, за ним Бакст. Серов отходит в сторону. Б а к с т. Здесь никого, не правда ли? Всегдашняя моя мнительность, да еще близорукость доведут меня когда-нибудь до беды. Б е н у а. Нет, постой! Здесь Серов. А за столом… да это сам Николай? (Догадываясь, в чем дело.) Великолепно! Серов и Бенуа смеются над озадаченным Бакстом, который устремляется к портрету и трогает царя за руки, лежащие на столе. Слышны голоса за дверью, Серов дает знак отойти всем в сторону. Входит Дягилев, за ним два господина и дама. Д я г и л е в (чуть ли не с вызовом). Ваше величество! (Раскланивается галантно.) Ваше величество! (Шепотом.) Серов, представьте меня. (Решается сам.) Сергей Павлович Дягилев. 1-й г о с п о д и н. Сережа! Не старайся понапрасну. Здесь явно что-то не так.             2-й  г о с п о д и н Не может быть, чтоб царь явился здесь Один своею собственной персоной. Я сплю, мне снится?                  Д а м а                                       Мистика, конечно. Двойник? Ну, значит, император болен.              2-й  г о с п о д и н Холеру подхватив на юге, царь Был болен, но вернулся он здоров.                   Д а м а Но дух его, повидимому, страждет, И здесь, и там витая до сих пор.              2-й  г о с п о д и н А коли дух, его явленье — знак. И вопрошать его мы вправе.              1-й  г о с п о д и н                                                      Боже! Взгляните на Серова и проснитесь. Серов, более не в силах удерживаться, громко хохочет, и ему так или иначе все вторят. Д а м а (разглядывая портрет царя в лорнет). Впечатление поразительное, хотя портрет как будто еще не окончен. С е р о в. То же самое заявила Александра Федоровна. Д а м а. Императрица? С е р о в. Да, принцесса Гессенская. Она ведь училась у Каульбаха. Взяла сухую кисть и, сличая лицо августейшего супруга с его изображением, принялась с важностью мне показывать, где прибавить, где убавить, вероятно, точь-в-точь, как делал Каульбах. Б е н у а. И как вы это снесли, Антон? Д я г и л е в (все приглядываясь к царю). Как! Забрал портрет. С е р о в. Нет, я тотчас предложил ее величеству мою кисть и палитру, чтобы она своей августейшей ручкой выправила портрет, как ей нравится. Д а м а (обращая лорнет на Серова). Как! Вы прямо протянули кисть императрице? И что же, она взяла кисть? С е р о в. Слава Богу, нет. Б е н у а. Однако, что ни говори, очень даже невежливо. Д а м а (с удивлением). Дерзко. Д я г и л е в. А что государь? С е р о в. А что государь? Он благодушно улыбнулся, сведя мой неприличный жест к шутке. Но, похоже, лишь подлил масла в огонь. Александра Федоровна топнула ногой и молча удалилась. А государь засеменил за нею. Д я г и л е в. И что теперь будет? С е р о в. Ничего. Топать ногой тоже нехорошо. Б а к с т. Нет, вы нахал, Серов. Разве можно так обращаться с царями? С е р о в. Это всего лишь мои модели. Что царь, что извозчик, я художник. Д я г и л е в. А портрет, вы забрали? С е р о в. Нет, надо вставить в раму. Д я г и л е в. Надеюсь, вы не поссорились с царем? Я не за вас боюсь, а за наш журнал. С е р о в. Нет, я думаю. Но в этом Доме я больше не работаю. (Упаковывает портрет, собираясь уходить.) Д я г и л е в. Нет, нет, Валентин Александрович, ради Бога, не зарекайтесь. На вашем месте любой художник сделался бы уже камергером, а вы глядите на высочайших особ букой. С е р о в. А ты, Сережа, глядишь директором императорских театров вместо того, чтобы смиренно служить чиновником особых поручений. Тебе так же трудно спрятать свой блистательный гений, как мне — буку. Все смеются, пародируя то Серова, то Дягилева. 4 Москва. Большой зал Дворянского собрания. Концерт и бал с благотворительной целью. У дверей сбегаются молодые художники в маскарадных костюмах, соответствующих их произвищам: Бова, Сирин, Феб, Бычок, Леший.                  Б ы ч о к Мы опоздали на концерт, о, ужас!                  Л е ш и й К кому ты обращаешься "О Ужас!"? Я — Леший, не Кощей иль Смерть сама.                  С и р и н Над залом пролетела, мнится,          Тень черной птицы.                    Б о в а      И что то значит, эй, пророк?                     Ф е б      Худые вести, видит Бог.          Х о р  у ч е н и к о в Концерт благотворительный и бал. Сверкающий великолепный зал.       Здесь праздник муз и граций,       Студенчества и знати,       Купечества и всех,       Кто ценит славу и успех. Плеяда звезд российской сцены Восходит цепью вдохновенной,       И рукоплещет стоя зал,       В финале открывая бал. Большой зал. В павильонах начинается торговля. Вокруг непрерывное шествие и танцы. 1-я д а м а. Я не знала, что великий князь Сергей Александрович с супругой присутствовали на концерте. 2-я д а м а. Как же, как же! Елизавета Федоровна, сестра императрицы, в невольном соперничестве, может быть, любит быть на виду, в то время как Александра Федоровна замкнулась в своей семье. 1-я д а м а (шепотом). О великом князе говорят ужасные вещи, но княгиня кажется довольной и счастливой. Для меня это загадка непостижимая. 2-я д а м а. Она приняла нашу веру и сделалась куда более верующей, чем мы, грешные. 1-я д а м а. Как и императрица. Она предпочитает посещать церковь, а не театры и балы. 2-я д а м а. Что, они уходят? 1-я д а м а. За ними, как тень, следует Трепов. 2-я д а м а. Он же обер-полицмейстер Москвы, правая рука генерал-губернатора. 1-я д а м а. И голова. Вся власть у Трепова в руках. 2-я д а м а. У нас его не любят. Он провоцирует студентов на беспорядки и жестоко с ними обходится. 1-я д а м а. Великий князь с супругой раскланиваются с очаровательной продавщицей в синем павильоне. 2-я д а м а. Да это же сама устроительница бала! 1-я к у р с и с т к а. Послушайте! Это же Ирина из "Трех сестер". 2-я к у р с и с т к а. Нет, та же юная совсем актрисочка, из барышень. А эта женственность сама. 1-я к у р с и с т к а. Ну, значит, та самая красавица "В мечтах" Немировича-Данченко, как бишь ее, Вера Кирилловна. А к т е р. И там, и здесь она, Андреева, она же продавщица в синем павильоне, приветливая и милая простушка, как Золушка, что знает, в некий час ей суждено явиться на балу принцессой. 1-я к у р с и с т к а. А принц ее, вы знаете, кто? А к т е р. По мужу она ведь Желябужская, он генерал… Но это в прошлом, как простушка Золушка. Принц ее — такая знаменитость, что в славе он затмил и Чехова, и Льва Толстого. 2-я к у р с и с т к а. Как! Максим Горький? Босяк и ницщеанец? И одна из самых красивых актрис Художественного театра?                    Ф е б Серов! Здоров и весел шествует С женою об руку; впервые вижу Их вместе на общественном балу.                  С е р о в    (приветствуя молодых художников) Ну-с, поздравляю вас с войной!                  С и р и н                                                        Что бросил Серов в сердцах? Пока ведь объявили Лишь о разрыве отношений между Россией и Японией.                   Б ы ч о к                                    К добру ли? Адъютант генерал-губернатора подходит к Марии Федоровне Андреевой в роли продавщицы в синем павильоне, вероятно, с намеком проводить именитых гостей.        М а р и я  Ф е д о р о в н а Не я их приглашала, чтобы встретить И проводить, когда в разгаре вечер.                А д ъ ю т а н т Билеты взяв у вас для высшей знати, Посланцем вашим первым я вручил И тем содействовал устройству бала.       М а р и я  Ф е д о р о в н а Благодарю!                А д ъ ю т а н т                       Улыбки вашей мне Довольно, к ним же подойти бы надо.       М а р и я  Ф е д о р о в н а Когда бы я была хозяйкой бала…                 А д ъ ю т а н т Не вы? А кто же?       М а р и я  Ф е д о р о в н а                                 Молодежь, конечно. Кто в танце веселее всех кружится… Да Трепов, верный страж порядка, вряд ли Допустит к князю мне приблизиться. Ведь я на подозреньи у него.                 А д ъ ю т а н т Ах, полно! Генерал, как я, поклонник Актрисы чудной. Нет, решусь, ей-ей, На сцену поступить, служить во храме, Где вы весталка.       М а р и я  Ф е д о р о в н а                                Полно, сударь, полно. С княгиней князь, раскланявшись, уходят. И Трепов. Поспешите.                 А д ъ ю т а н т                                           Я вернусь!                  (Уходит.)                   Н а д я Весталка — вы? Что он хотел сказать?        М а р и я  Ф е д о р о в н а Весталка? Фи! Была я как-никак И замужем, детей имею также.                    Н а д я Еще загадка: были?        М а р и я  Ф е д о р о в н а                                      Так случилось. Осталась в доме мужа не женой, А лишь хозяйкой, матерью детей. Ведь у меня растет и сын приемный. Вина на муже, что ж, но я свободна И если полюблю кого, он первый О том узнает, путы все спадут.                    Н а д я И вы так никого не полюбили?       М а р и я  Ф е д о р о в н а Обжегшись, поостережешься, к счастью. И я жила, пожалуй, как весталка, Священнодействуя на сцене.                    Н а д я                                                      Правда!       М а р и я  Ф е д о р о в н а Нет, ныне я воистину люблю, Со страхом до озноба, с изумленьем, Боясь поверить в счастье, как девчонка, Когда вокруг кричат все громко: "Горько!" Старик и студент останавливаются поодаль, явно посматривая в сторону Марии Федоровны Андреевой. С т у д е н т. А ведь я написал ей письмо. С т а р и к. Кому — ей? С т у д е н т. Вы прекрасно знаете, о ком речь. С т а р и к. Ну, да. И какую же глупость ты сочинил? С т у д е н т. Я писал о нас. Как, выходя из театра, мы всегда сосредоточенно молчали. Мы боялись, чтоб кто-нибудь с нами не заговорил. Мы бережно, как святыню, выносили из театра, лелеяли любовно в своей душе то золотистое просветление, которое вливалось от Вас. И вот — незаметно для меня самого — в моей груди постепенно создался Ваш обаятельный образ. Он стоит там, разливая немеркнущий свет. С т а р и к (крякнув). И правда. Ух, ты! С т у д е н т. И перед его глазами проходят мои мысли, мои чувства. Он — высший суд. Он говорит мне о чудесной красоте, зовет к ней, обещает ее. Он неудержимо заставляет меня искать лучшей жизни. Он требует от меня, чтобы я сам стал лучше, как можно лучше. С т а р и к. Так-с! С т у д е н т. Вы — обещание идеальной жизни; Вы — призыв к прекрасному; Вы — самая чарующая греза… С т а р и к. Ну, ну, лучше не скажешь. С т у д е н т (со смущением). В конце я попросил прислать на память карточку. Вот это, наверное, глупо, и теперь я боюсь попасться ей на глаза, вдруг она меня узнает, хорошо зная вас. С т а р и к. Мария Федоровна и поглядывает на нас с лукавым видом. Боюсь, ты и меня впутал в эту романтическую историю, что мне не к лицу, не по летам. Где-то на хорах раздается мощный и пленительный бас.         Х о р  у ч е н и к о в О, звуки чудные! Не ангел ли сошел С небес, чей глас — божественный глагол, Ликующий, рыдающий и гневный В борьбе добра и зла вседневной? Шаляпин? Он! Как Горький, из низов, С привольных волжских берегов. У Мамонтова он себя обрел И воспарил на сцене, как орел Встречь солнцу без усилья Могучие расправив крылья, — Вся мощь стихии, светлый зов, Как и Серов, из молодых богов, Сошедших здесь на пире, И Правда торжествует в мире. Показывается Серов с женой; отовсюду раздаются слова приветствия со словами: "Как себя чувствуете? Все хорошо?"                  С е р о в Что все толкуют о моем здоровье? Был болен, что за новость в жизни сей?       О л ь г а  Ф е д о р о в н а Боялись за тебя, за жизнь твою; Столь дорог многим ты, я и не знала.                  С е р о в Ну, хорошо. Боюсь, сейчас расплачусь. Но смерти не минуешь. Как же быть?       О л ь г а  Ф е д о р о в н а Ну, я-то нахожу спасенье в Боге.                  С е р о в Спасенье в смерти? Мир несовершенен. Все безобразное отринуть прочь, Лишь в красоте спасенье и отрада.        О л ь г а  Ф е д о р о в н а Что, тянет танцевать? Ах, да, нельзя.                   С е р о в Тебе-то можно. Отвлекись, развейся, Как в юности на наших вечерах. (Передает руку жены одному из знакомых; Ольга Федоровна уносится в танце.)                                       (Про себя.) Прекрасно! Как я рад, что вынес муки Предсмертные, казалось, в страхе: жизнь Вот-вот прервется, с погруженьем в сон Беспамятства, гниения и тлена. Небытие! Зачем? Что сие значит? Непониманье и рождает страх. Не видишь смысла и боишься казни, А деться некуда — идешь на казнь Без преступленья, без вины какой-то. В душе, как в детстве, нарастает страх, С предчувствием непоправимых бедствий. Вдруг словно гаснет свет и вновь вспыхивает, всколыхнув многолюдный зал в тревоге и смятеньи. Проносятся шепот и возгласы: "Война?! Японский флот бомбардирует Порт-Артур". Между тем музыка вальса кружит в танце беззаботные пары. 5 Санкт-Петербург. Академия художеств. Одна из аудиторий на втором этаже с окнами на площадь перед Николаевским мостом слева и 5–4 Линии. Серов, Матэ; то и дело входят и уходят преподаватели и ученики. 1-й у ч е н и к (выглядывая в окна). Это солдаты Финляндского полка. Их ружья составлены в козлы; сами они возятся, как дети, чтобы как-то согреться. Через мост никого не пускают. 2-й у ч е н и к. Повозка Красного креста! 1-й у ч е н и к. Везде в домах припрятаны войска. Неужели стрелять будут? 1-й п р е п о д а в а т е л ь. Вход с 4-ой Линии закрыт. Меня последнего пропустили. Сторож говорит, велено никого не пущать и не выпускать — скоро рабочие придут, к мосту их не пустят и что тут будет? 2-й п р е п о д а в а т е л ь. Тут и уланы. Вчера вечером они стояли у нас во дворе. Ученики объявили, не будут работать, если уланы не уйдут. Я как дежурный зашел к офицерам, находившихся в квартире Репина, сообщил им о волнении, которое вызвало среди учеников их присутствие в Академии. "С удовольствием уйдем, если пристав укажет нам другое место для ночевки", — сказали они. Пристав же сослался на приказание градоначальника и вице-президента Академии графа Толстого. С е р о в (глядя в окно и что-то зарисовывая). Войска-то подчиняются разве не великому князю Владимиру Александровичу, президенту Академии художеств, то бишь главнокомандующему Петербургским военным округом? Вот какая заковыка тут выходит. 2-й п р е п о д а в а т е л ь. Граф, оказывается, не ведал о впуске уланов во двор Академии, по его настоянию уланы ушли, и ученики успокоились. М а т э. Уланы далеко ушли, до угла 5-ой Линии. Здесь, у стен Академии, войска устроили форменную засаду рабочим. С е р о в. Надо полагать, у всех мостов. Однако это странно. Отчего же испугались власти попа Гапона? Ведь он возглавил рабочие собрания с одобрения полиции, чтобы противодействовать влиянию революционеров. Плеве убит, и поп Гапон, очевидно, почувствовал вкус к власти. Он призвал свою паству обратиться непосредственно к царю-батюшке с петицией. В ней-то все и дело. Там, говорят, много чего написано, вплоть до избрания народных представителей. М а т э. Как же! Настоящая крамола. Разносится быстрый и дробный цокот копыт. 1-й у ч е н и к. Два вестовых прискакали. Докладывают офицеру, он вскакивает на лошадь и дает знак. Раздается сигнал трубача. Это в атаку! Засверкали шашки на солнце. 2-й у ч е н и к. Скомандовал и пехотный полковник, и передняя шеренга финляндцев, став на колено, дула ружей направила вдоль улицы. 2-й п р е п о д а в а т е л ь (вскакивая на подоконник и открывая форточку). А рабочие здесь, совсем близко, на расстоянии шести-семи саженей. Толпа огромная. Много женщин и детей. Там и студенты. Слышен голос офицера: "Смирно! Наступать!" Уланы понеслись вперед, толпа подается в стороны, пропуская их. Слышны голоса мужчин и женщин: "Товарищи, не бейте! Братцы! Не стреляйте! Мы мирно пойдем! Не убивайте, ведь мы — ваши же! Слушайте, товарищи!" Разносится неистовый голос: "Не смейте! Ни шагу! Всех перебьем, если двинетесь с места!" Это пристав командует. Лошади наступают на рабочих, все смешалось. Бьют, рубят… (Падает с подоконника, его подхватывают Серов и Матэ, бледные и безмолвные.) Толпа подает назад, к Большому проспекту, часть бежит в Академический переулок. Раненые мечутся, лежит убитый у нас под окном, всюду кровь, иконы и хоругви. 1-й у ч е н и к. На крышу! Оттуда мы увидим! Одни уходят, другие то и дело заглядывают с новыми известиями. Серов, продолжая лихорадочно водить карандашом по листу блокнота, пошатывается. М а т э (суетясь). Тебе нехорошо? Идем. Нет, лучше сядь. И не молчи.                   С е р о в                 (про себя) О чем тут говорить? Какой кошмар!                    М а т э Бледней, чем смерть. Таким тебя не видел. Ну, не держи у сердца эту тяжесть, Отринь весь этот ужас с возмущеньем.                   С е р о в                   (про себя) Я возмущен, я в бешенстве, я в гневе, Но голоса не слышу своего, Как будто я удавлен и раздавлен, Лишь бег коней и взмахи сотен сабель Над головами женщин и мужчин С детьми, с иконами — пред светлым ликом Христа и богоматери, — что ж это? Как сон ужасный, душу мне замутил; Боюсь, не вынесу я этой пытки. Я на дыбе, и тяжек даже стон.     (Словно бы приходя в себя.) Однако как расчувствовался, а?                   М а т э Ах, кровь вновь прилила к щекам твоим. А то, как ворох пожелтевших листьев, Безжизненно выказывая лик, Поник, ну, краше в гроб кладут, пожалуй.                  С е р о в  (порываясь куда-то и пошатываясь) А ведь войска повсюду царь собрал — У Троицкого моста, у предместий И на Дворцовой площади, и всюду — Стрельба в упор и сабли наотмашь. Наступают ранние зимние сумерки. То и дело вбегают с новыми известиями о побоище в разных концах города.                     М а т э Да ты, как ясновидящий. Стреляют По саду у Адмиралтейства, где Собрались любопытные, доносят, Детей с деревьев сносят, как ворон.                    С е р о в     (будто заговариваясь) Ворона — птица с грацией особой, С умом, с достоинством, ну, словом, личность С сознанием своих движений, мыслей О мире в целом; впрочем, таковы, Мне кажется, все звери; человек же Напрасно счел себя умней и выше, Лишь превзойдя в жестокости зверей.                      М а т э Теперь о чем?                    С е р о в        (вскакивая на ноги)                          Мальчишки на деревьях. То стая не ворон, а дети, царь! 6 Царское Село. Александровский дворец. Покои государя. Николай и Александра Федоровна.              Н и к о л а й Не надо, Аликс, снова о делах. Дай выкурить спокойно мне сигару.       А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а Да разве о делах пекусь я, Ники? Твой дядя князь Сергей погиб в Кремле, Как Александр Второй, от взрыва бомбы…              Н и к о л а й Как Плеве, друг мой и министр верный. Теперь подступятся ко мне, пожалуй. Ах, Господи! Помилуй и прости.      А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а Нет, что вообразила о себе Несчастная моя сестра? Прощает Убийцу с целью сходатайствовать У власти о смягченьи приговора, Не справившись у нас о снисхожденьи, Возможно ли оно теперь, когда В опасности особа государя?               Н и к о л а й В несчастьи сердобольной станешь, это По-христиански, умилила всех.       А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а Ну, героиня! В камеру к убийце Без страха, даже отвращенья входит. Ей славы хочется, любви народной, А нас пускай все ненавидят пуще?               Н и к о л а й Все это неприятно, ты права. А дядя? Говорили, всю Москву Он революционизировал, Хотя ведь делом занимался мало.     А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а На Трепове там все держалось, верно; С его уходом князь был обречен.               Н и к о л а й Есть промысел во всем.     А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а                                            Теперь он с нами, Как верный пес, пугливый и бесстрашный, С чутьем опасности, и мне спокойней; Недремлющее око стережет Покой и жизнь семьи; ты верь, как я, Войну и смуту превозмочь сумеем, Как сына мы дождались наконец, Наследника российского престола.        (Ласкаясь, задумывается.) И если что случилось бы с тобой, С младенцем сможем мы взойти на трон.               Н и к о л а й Ну, да? Какие бравые цари!     А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а Прими же генерала; он приехал По случаю к барону Фредериксу, Но лучше сам доложит то, что хочет.                  (Уходит.) Н и к о л а й. Ну, хорошо. Я учредил санкт-петербургское генерал-губернаторство для него; я назначил министром внутренних дел Булыгина по его предложению; ему все мало, пишет мне почти ежедневно. Т р е п о в (входя, без церемоний). Ваше величество! Я осмеливаюсь вас беспокоить лишь потому, что ход событий ныне чрезвычайный. Высочайшие акты от 18 февраля 1905 года, воспоследовавшие после известных происшествий, — указ, рескрипт и манифест, вместо успокоения, в виду бросающихся в глаза противоречий между ними, возбуждают недоверие и все усиливающиеся протесты. Н и к о л а й (с улыбкой). Бросающиеся в глаза противоречия в актах, подписанных мною, одной и той же рукой? Т р е п о в. В указе обещано рассмотреть предложения о государственном благоустройстве; в рескрипте на имя министра внутренних дел Булыгина предписывается привлекать избранных от населения людей к участию в предварительной разработке и обсуждении законодательных предположений. Спрашивается, о каком государственном благоустройстве речь? С участием народных представителей? Это приветствуется обществом как обещание Конституции, но тут же рядом — в манифесте звучит призыв к искоренению крамолы и к укреплению истинного самодержавия и объявляются злоумышленными вождями мятежного движения те, кто желает учредить новое управление страною на началах, отечеству нашему не свойственных. Н и к о л а й (рассмеявшись). Где же тут противоречия? Они в умах. Т р е п о в. Да Булыгин с поручением вашего величества привлекать избранных от населения к обсуждению законодательных предположений оказывается во главе мятежного движения. Н и к о л а й (с удивлением). Если он будет слишком уж стараться, пожалуй. Т р е п о в. Ваше величество! К несчастью, высочайшие акты, призванные внести успокоение в обществе, обнародованы в дни нашего тяжелейшего поражения под Мукденом, и брожение в стране нарастает с каждым днем. Я не говорю уже о забастовках рабочих, о митингах. Все возбуждены. Даже художники умудрились составить такую резолюцию, что я не знаю, как с ними поступить, в целях искоренения крамолы. Н и к о л а й (хмуро). Художники? И много их у нас? Т р е п о в. Подписались под резолюцией много больше ста человек. Н и к о л а й. И чего они требуют? Т р е п о в (вынув бумагу, читает). "Мы, как художники, по натуре своей воспринимая впечатления от жизни во всех ее разнообразных проявлениях, с особенной ясностью видим всю силу бедствий, переживаемых родиной, и глубоко чувствуем опасность, грозящую нам еще неизмеримо большими бедствиями, если администрация будет затягивать дело реформы и ограничится репрессиями. Поэтому и мы присоединяем наш горячий голос к общему хору нашей искренней и мужественной интеллигенции, видящей мирный исход из гибельного современного положения только в немедленном и полном обновлении нашего государственного строя путем призыва к законодательной и административной работе свободно выбранных представителей от всего народа. Осуществление же этой задачи возможно лишь при полной свободе совести, слова и печати, свободы союзов и собраний и неприкосновенности личности." Н и к о л а й. Довольно! Вы увлекаетесь, генерал. Т р е п о в. Опасности можно избежать, государь, только глядя правде в глаза. В моем распоряжении достаточно сил и средств, чтобы подавить выступления студентов и рабочих, но смуту в умах людей подавить невозможно, можно лишь усилить ее, если не найти мирного исхода. И прежде всего на Дальнем Востоке, государь. Войска вскоре понадобятся здесь, для усмирения, когда смута перерастет в мятеж. Н и к о л а й. Ну, ну. Ты умеешь напугать и вселить надежду. А среди подписавшихся, небось, и Серов? Т р е п о в. И Серов, государь. Он ведь вышел из Академии художеств как действительный член, вместе с Поленовым, заявив против великого князя Владимира Александровича, что президент Академии и командующий войсками 9 января несовместимы в одном лице. Н и к о л а й. Какой умник! И вообще нахал. Т р е п о в. Барон Фредерикс говорит, что ваше величество и слышать не хочет о Витте, о том, чтобы именно его направить на переговоры о мире с Японией. Это дело крайне неприятное и трудное, однако же мир нам нужен, чтобы избежать худших бедствий. Никто не справится, если не Витте; но с кого же и спросить, если дело провалится? Н и к о л а й. Думаю, вы с бароном приглашены к обеду. Идемте. О Витте не упоминать. Т р е п о в. Но императрица, скрепя сердце, согласилась с доводами барона. Н и к о л а й (с облегчением). С доводами барона, который, даже читая по бумажке, заговаривается? Бедный старик! Он бывает незаменим. (Задумывается.) Мы с ним много спорили. Я говорю о Витте. Он накаркал войну. Пусть-ка заговорит этих макак! Т р е п о в (рассмеявшись и вытягиваясь). Простите, государь! 7 Москва. Квартира Андреевой М.Ф. и А.М.Горького на Воздвиженке. Мария Федоровна в маленьком кабинете рядом с гостиной.         М а р и я  Ф е д о р о в н а Пишу сестре и словно бы с детьми Переговариваюсь, как бывало, С утра, в часы досуга, до уроков, Счастливая, не ведая о счастье Простых забот и лучезарных дней, Что ныне кажется всего лишь грезой Девичества и юности моей. И вдруг движенье за окном и крики, И возглас радостный: "Студентов бьют!" Ужасно. Вот тебе Татьянин день. Входит Липа.                  Л и п а Ты репетируешь? Слова уж очень Знакомы, но с какой же это пьесы?         М а р и я  Ф е д о р о в н а Ах, не играю я. Здесь жизнь моя. Студенческая сходка. Это в праздник. Нет, пей, гуляй, но рассуждать не смей. Казаков насылают на студентов — Нагайками пройтись по головам… И аресты, и высылки в Сибирь Всех тех, кто выразил протест хоть как-то За честь свою, теснимый лошадьми.                  Л и п а Да, помню, как забегала в слезах Красавица-актриса хлопотать…         М а р и я  Ф е д о р о в н а Впервые горе мне стеснило грудь, Да так: я обезумела, пожалуй, И обратилась в хлопотах своих — К кому же? Да, зачинщику расправы. "О генерал! Повинна юность в чем? Какое преступленье совершила?" Болеть душой за будущее наше — Забота беспокойная и счастье, И тем нежданней бедствия, что власть Безумно множит, как родитель-изверг, Нагайкой добиваясь послушанья. С каким злорадством выслушал меня Виновник беспорядков, усмиритель В одном лице; он думал, победил, Навеки водворил в первопрестольной Порядок благостный, угодный Богу, То бишь царю; он взял его к себе, — А дядя поплатился за кого, Ему и невдомек? Найти опору В ничтожестве со страшными глазами?                  Л и п а Как заливалась ты слезами, помню…       (Разносится звонок, она уходит.)         М а р и я  Ф е д о р о в н а Одна ли я? В Москве была ль семья, Где слез не пролили, хотя бы в тайне? На сцене я еще держалась, верно, Да публика внимала, затаив Дыхание; но нервы никуда; Приду к себе, и слезы в три ручья. Казалось, сил уж нет, но невозможно Спектакль отменить; пора на сцену, И снова я Ирина, юность, грезы И взрослость, и усталость до тоски, Так жизнь пройдет. Зачем? И почему? Что давит жизнь, цветущую, как май, Среди трущоб и в роскоши дворцов? Мне удалось отбросить то, что давит, По крайней мере, я свободна, да, Среди рабов труда и роскоши, Единой цепью скованных от века. В гостиной Серов, выходит Горький; Липа возвращается.                    Л и п а Пришел Серов, и Горький занял позу… Ах, ничего, поплачь, а то в глазах, Как в небе чистом выше облаков, Нависших низко, молнии сверкают, — Гроза сухая — мне страшнее слез.         М а р и я  Ф е д о р о в н а Поплачу — станет легче, как бывало? О, не теперь, уж слишком много горя! Но есть отчаянная радость в нем. Благословленная свобода! Это — Как небо и земля в весенний день, С могучим ледоходом на реке, И все в движении под вешним небом — Дома, дворцы, чертоги богачей И темные окраины рабочих, Где труд вселенский, как предверье Ада, Хотя в церквах им обещают Рай. Да есть ли Правда на земле, иль в небе? Нет, ныне я не плачу. Не дождутся. Глупа была. Прошло всего два года. Два года? Но каких! Вся жизнь в России Переменилась, к худу иль к добру? Как гнет растет, но и свобода тоже. Брожение выходит через край. Как море в бурю, грозная стихия, Из недр ее и вышел мир земной, Неведомое новое пред нами…                   Л и п а Мир светлый, чистый, как в глазах детей, И верится легко нам после мук?         М а р и я  Ф е д о р о в н а Как хорошо: не нужно все таиться От той, что облегчает мне заботы О доме; добрая душа, ты с нами; А сестры мало что и знают, кроме Моих концертов в пользу всех гонимых.                    Л и п а Ну, этим ныне все увлечены.          М а р и я  Ф е д о р о в н а Да, да, но только здесь уж не игра, Запахло всюду порохом и кровью. Ну, словом, коль меня засадят или Сошлют куда, ты сестрам расскажи… Тут нет вины Алеши, я сама — Еще до встречи с ним, еще до сцены Вступила я на путь, каким Россия Давно идет, еще от декабристов, К свободе, к новой жизни, к высшей правде. В гостиной Серов за мольбертом, Горький на диване. С е р о в. Нет, я все-таки не понимаю, как царь решился, вместо совещательной Думы, дать России конституцию? Г о р ь к и й (раскашлявшись и вскакивая на ноги). Конституцию?! Так вы и поверили? Да в манифесте 17 октября практически нет ничего нового по сравнению с манифестом от 18 февраля, когда после убийства князя Сергия Никола с перепугу заявил об усовершенствовании государственного устройства — на незыблемых основаниях, то есть самодержавия. А сейчас он напуган еще больше. Стачки и забастовки в городах бьют скорее по карманам капиталистов и самих рабочих. Крестьянские бунты куда опаснее. Ведь Россия — крестьянская страна. А тут из-за этой проклятой войны, — вот уж нет худа без добра, — вся армия в миллион солдат застряла в Маньчжурии. Нет войска подавлять бунты, вспыхивающие то тут, то там по всей России, а в Прибалтике уже введено военное положение. Между тем и в войсках начинается брожение. С заключением мира солдаты рвутся в Россию, многие подлежат демобилизации, а не тут-то было: бастуют железные дороги по всей империи, в Сибири узловые станции в руках революционеров. С е р о в. Даже так! Г о р ь к и й. И может случиться так, армия, униженная поражением в Маньчжурии — из-за бездарных генералов его величества, доберется до России с революционными лозунгами, и тогда Николе, зачинщику нелепой войны, уж как пить дать, снесут голову. С е р о в (с улыбкой, не без сарказма). Гм, гм. Вы уж увлекаетесь. Впрочем, кто сегодня не увлекается. Свобода всем кружит голову. Но, боюсь, из всего этого ничего хорошего не выйдет, кроме пролития крови, тем более что власть имеет к этому склонность. Ей дайте только повод — и прольется море крови. Г о р ь к и й. В этом море власть имущие и утонут. Нас много, а их всего горстка. Горстка песка. С е р о в (возвращая жестом Горького к месту и приступая к работе). Может статься, нам удастся сегодня закончить. Даже не верится. Я же предупреждал вас: работаю медленно. Г о р ь к и й. Нет, вы работаете очень быстро и решительно, и все у вас получается разом, но взыскательность ваша почти пушкинская. С е р о в. Тсс! Разносится звонок; Липа впускает кого-то и уводит в кабинет Горького, куда уходят Мария Федоровна и Горький. Л и п а (входя в гостиную). Валентин Александрович, не хотите чаю? С е р о в (рассматривая газету). "Новая Жизнь". Издательница М.Ф.Андреева. Это кто? Л и п а. Она самая. С е р о в. Как! Ну, видимо, заместо Горького. Л и п а. Конечно, Мария Федоровна за него пойдет и в огонь, и в воду, но сама она знает, что делает. С е р о в. Красавица и актриса — это мило, но серьезно? А, впрочем, это чувствуется. И голос особенный. Но как передать это красками? Невозможно! Л и п а. Приходит недавно озябшая, с заплаканными глазами, такая грустная, что я поглядела на нее, — в слезах ли ее не видела, — а тут сама в слезы. Что такое? Ходила хоронить Павла Грожана. Убили черносотенцы в трамвае. Знали, кого. Бежал из ссылки в Сибирь и заведовал у нас лабораторией по изготовлению бомб. Она его хорошо знала, как и Баумана, которого прятала вместе с Качаловым от ищеек полиции, да не уберегла в связи с объявлением свобод. С е р о в. Вся Москва хоронила Баумана. Л и п а. Вот, вот. Мария Федоровна и говорит: "Баумана хоронили, много народу было. А за гробом Грожана нас двое было: его брат и я". Ну, я и вовсе расплакалась. Чтобы утешить меня, она улыбнулась и сказала: "Значит, нас было больше". С е р о в. Значит, так серьезно? В гостиную входят Мария Федоровна и Горький; переглянувшись, они смеются над весьма обескураженным видом художника. 8 Москва. Небольшой дом в три этажа в Антипьевском переулке. Кабинет Серова на втором этаже. В окна виден сад князей Долгоруковых, где много птиц и куда под вечер слетаются стаи ворон на ночлег. Серов у окна. Слышны выстрелы.             С е р о в          (в раздумьи) Царь манифестом объявил свободы, Досель неслыханные на Руси. Поверить невозможно. Неужели У нас свободы воцарились днесь? Да, как бы так. Уж слишком хорошо бы. Народ громит осиное гнездо Всевидящей охранки, что ж, понятно. Тюремные ворота настежь — ясно, И узников приветствует толпа: "Долой самодержавье!" В красных флагах Вся запестрела красная Москва. Но выстрел залил кровью лик свободы, Богини, просиявшей в небесах, И торжества вдруг обернулись тризной, Как на Ходынке; верен царь себе, Судьбе своей злосчастной для России, — И этому, о, горе, нет конца. Слетаются стаи ворон, садятся на деревья и разом взлетают, словно вспугнутые выстрелами. Входит Ольга Федоровна. О л ь г а Ф е д о р о в н а. Уложить бы детей внизу, в гостиной, да они протестуют. Им весело, хотя понимают, происходит нечто ужасное. С е р о в. Внизу, конечно, безопаснее, чем в мезонине. Но в центре города тихо. Это в первые дни палили из пушек куда попало. Повезло Косте. Сначала он перепугался, а затем возгордился. О л ь г а Ф е д о р о в н а. Ничего смешного. Снаряд снес стену его квартиры; слава Богу, Коровина не было дома. С е р о в. Ты слышишь? Войска сосредоточились на Пресне. Гвардейский Семеновский полк из Петербурга наводит порядок. Поди к детям. О л ь г а Ф е д о р о в н а. Прошу тебя, не уходи. С е р о в. Куда? Все новости можно было узнать в квартире Андреевой и Горького. Как стихли бои в центре, к ним нагрянули с обыском, а их и след простыл. О л ь г а Ф е д о р о в н а. Куда? Тебе непременно надо быть всюду. С е р о в. А как и усидеть? На людях и смерть красна, недаром говорится. О л ь г а Ф е д о р о в н а. Не думай о смерти. Ты полон сил; ты не оставишь нас. С е р о в. Да, да, но как-то жить-то жутко на свете. Прости, я расстроил тебя. О л ь г а Ф е д о р о в н а. Ничего, по характеру я все-таки оптимистка, должно быть, я меньше всего боюсь, пока вы у меня есть — ты и дети. (Поцеловав мужа, уходит.)                С е р о в    (наблюдая за стаей ворон) У Николая странная забава — Стрелять в ворон, прогуливаясь в парке, На всем скаку,  с велосипеда даже… Какая лихость и сноровка, Боже! Не мог бы я поверить, если б царь Не сам обмолвился, смутив меня.      (Собираясь выйти.) Нет тишины вечерней над Москвой: Пожаров пламя полыхает в небе И вопиют в безмерности страданий Сгорающие заживо в огне, — Такое не увидишь и во сне.          (Уходит.) Хор учеников и публика из прохожих и проезжающих мимо, и там Серов; в ночном небе в районе Пресни вспыхивают выстрелы и полыхают пожары.          Х о р  у ч е н и к о в Взлелеянная в грезах с юных лет, Как пел о том пленительно поэт, Взошла богиня светлая, Свобода, В сияньи дивного восхода, И солнца чистый луч Блистает, светел и могуч. На небе синем лики декабристов И сонм бесстрашных, — чист и истов Порыв к свободе, но любовь Взыскует мщенья, льется кровь Сестер невинных, братьев — За чье же это счастье? Все ради царственной четы? С отечеством у бедственной черты. О время жуткое: несчастная война Россию всколыхнула, как весна, И, точно в ледоход, в одно мгновенье Вся наша жизнь пришла в движенье… О время жгучее, как пламя, Полощет на ветру ликующее знамя, Влекущее, как счастье и любовь, Бегущее, как в юных жилах кровь, Цвет жизни и отрада, И павших высшая награда. 9 Санкт-Петербург. Летний сад. Дягилев, Серов, Бакст и два господина — одни прохаживаются по аллее, другие сидят на скамейке. С е р о в (сидя, покуривая сигару). Ну, вот Думы нет — все по-старому, по-хорошему. 1-й г о с п о д и н. Как ни странно, Сомов все предугадал. С е р о в. А позвольте спросить, какому же, собственно, манифесту отдать преферанс и какого придерживаться? Ни одного закона без Думы — все же реформы без Думы — очень просто. 1-й г о с п о д и н. Сомов говорил еще в прошлом году. Наша знаменитая конституция наглый и дерзкий обман, это ясно: в ней, кажется, нет даже крупицы зерна, из которого могло бы вырасти освобождение. Надо надеяться, что правители наши сами заблудятся в устроенных ими дебрях и сломят себе шеи. Вот и начались шараханья. С е р о в. Нет, должно быть, есть лишь два пути — либо назад в реакцию, впрочем, виноват, это и есть единственный путь для революции. 1-й г о с п о д и н. Реакция — это и есть путь для революции? Резонно, по Гегелю. С е р о в. Куда бы деться от этого кошмара. Б а к с т. Куда? В Грецию, Антон! Пока мы собирались в Элладу, Сережа успел побывать на Олимпийских играх в Афинах. С е р о в. За ним нам не угнаться. Он же бегун, метатель копья, атлет из атлетов… Б а к с т. Медлить нам больше нельзя. Давай назначим срок и поклянемся. 2-й г о с п о д и н. Левушка с Антоном в своих вечных разговорах о поездке в Грецию, я думаю, всего лишь водят за нос друг друга, как добродетельные мужья о возможности пуститься в загул. Д я г и л е в. Пора, друзья, пускайтесь во все тяжкие, да прихватите с собой Сашу Бенуа, который укрылся от революции в Париж. С е р о в. Еще пописывает статейки для "Слова" и "Речи", заявляя, как Сережа: "Я — вне политики!" Д я г и л е в. Антон! Ты прекрасно знаешь, о чем речь. Ты смолоду писал царей — и это великая удача для русского искусства на переломе эпох. И жаль, что отказался работать в царствующем Доме. С е р о в. Сережа! А я вот не жалею, что тебя уволили со службы в дирекции императорских театров без права поступления вновь и без пенсии. Д я г и л е в. Отчего же? 2-й г о с п о д и н. Да, будь ты директором императорских театров — достиг бы того же. С Антошей вы два сапога пара, большие скандалисты. С е р о в. Отчего? Да ты сам еще прежде выбрал широчайшее историческое поприще, с призванием, которому имени нет на русском языке. Одна "Историко-художественная выставка" в Таврическом чего стоит. А то, фи, чиновник по особым поручениям. Велика птица. Д я г и л е в. Разумеется, без дела я не остался. Но у императорских театров неисчерпаемые возможности, не говоря о звездах первой величины. Вот в Париже в Осеннем салоне я представлю русскую живопись за два века… (Подсаживается к Серову.) Перед тем, чтобы что-нибудь просить из твоих вещей, зная твой невыносимый характер, я тебе показывал их список. С е р о в. Да. Д я г и л е в. Ты обсуждал лишь, взять ли акварель или масло Александра III. Относительно всего прочего и вопроса не было. Мне, ей-богу, все равно, кто изображен на портретах, лишь бы хороши были портреты. Цорн этой весной не постеснялся выставить в Париже всю царствующую шведскую семью. Я — вне политики. С е р о в. Ну, чего ты от меня хочешь? Д я г и л е в. Теперь же, стою я или нет за шотландский портрет, я положительно не знаю, что делать. Портреты испрошены официальным путем. Относительно датского — получен ответ, что наследник датского престола, командующий полком, где находится портрет, согласился отослать портрет на выставку. Б а к с т. Значит, речь идет о портретах Николая II и Александра III в мундирах шотландского и датского полков. Д я г и л е в. Из Лондона еще ответа нет, но он, очевидно, будет положительным. Все это не княгиня Тенишева, с которой я мог ссориться насмерть из-за твоего запрещения выставлять ее портрет в Парижском дворце. Вообще с этой выставкой скандалов не оберешься. Все злы, как собаки, и напуганы, как воробьи… Работать при таких условиях немыслимо. 2-й г о с п о д и н. Ты всегда так говоришь, Сережа, в предчувствии немыслимых успехов. Д я г и л е в (вскакивая на ноги). В связи с нашей последней выставкой бывших членов "Мира искусства" нас упрекают в том, будто бы мы вывезли наше молодое русское творчество из Парижа, а я покажу, нас ждут в Париже, чтобы от нас почерпнуть силы и свежести… Да, конечно, мы добиваемся признания "своего нового искусства" по той единственной причине, что вне того художественного общения, которое проявилось под знаменем "Мира искусства", в настоящее время в России иного искусства не существует. Все настоящее и будущее русского пластического искусства идет и пойдет отсюда, будет так или иначе питаться теми же заветами, которые "Мир искусства" воспринял от внимательного изучения великих русских мастеров со времен Петра. 2-й г о с п о д и н. Как закруглил, Сережа. Д я г и л е в. Ну, если прямо сказать, это пока между нами, уже этой зимой в Париже пройдут "Исторические русские концерты", и, я ручаюсь, это будет откровением для Европы. А далее — серии оперных и балетных постановок с Шаляпиным, с Анной Павловой, с вами, господа художники! Это будут целые "русские сезоны" в Париже. Б а к с т (вскакивая на ноги). Каково?! Одни наши декорации произведут фурор. А еще костюмы! С е р о в. Боюсь, директор императорских театров Теляковский не даст ни декораций, ни костюмов, пребывая в контрах с чиновником особых поручений, уволенным без всяких прав. Б а к с т. Создадим новые, еще лучше. Д я г и л е в. Да, Левушка! Парижанки будут тебя носить на руках. Б а к с т. Мне будет удобнее на их коленях. С е р о в. Через Элладу в Париж? Б а к с т. О, да! Виват, Дягилев! 1-й г о с п о д и н. Как давно не собирались вместе. Жаль, нет Саши Бенуа, Сомова, Остроумовой… 10 Царское Село. Александровский дворец. Покои императрицы. Александра Федоровна и Николай II, настроенные шаловливо и благодушно.      А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а А где же Аннушка? Мне кажется, Я знаю, почему ее все нет.              Н и к о л а й О ком ты говоришь?     А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а                                       Прекрасно знаешь. Тебя, уж верно, поджидает где-то, Чтобы вручить любовное посланье, А, может, объясниться наконец. А я устала, вам не помешаю И даже чуть завидую…              Н и к о л а й                                         Кому?      А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а Она еще так молода; а свежесть, Ну, прямо ангельская.               Н и к о л а й                                         Свежесть сдобы. До сладкого я не охотник, Аликс.      А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а Ты любишь сладкое, уж я-то знаю, Когда вино не притупляет вкус И нет забот насущных на примете.               Н и к о л а й Да, ныне, слава Богу, все спокойно. Поверить даже трудно после бедствий, Что пережить пришлось нам в эти годы. И даже роспуск Думы без эксцессов Прошел на этот раз. Столыпин взял, Как видно, верный совершенно тон, Хотя винят его в перевороте И в казнях массовых, что вряд ли верно.       А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а Забудь! Поди за Аннушкой скорее.                  Н и к о л а й              (с недоумением) Хотел бы знать я, кто кого все водит Тут за нос? Если влюблена она, То слишком уж, закатывает сцены, Когда б тебе скорее то пристало?       А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а А что мне делать? Я люблю тебя. Люблю ее. Она же влюблена Не то в меня, не то в тебя ревниво. В чем можно упрекнуть ее, скажи? Скорей тебя — за равнодушье к ней.                Н и к о л а й Все это мило, как игра и шутка. Зачем же замуж выдавала ты, Да заливаясь в три ручья слезами? И жениха-то взяли где, мерзавца?      А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а Благие намеренья, наважденье — Все испытанье девы непорочной, Как свыше предназначенной — кому же? Какая мысль мне в голову пришла! О, нет!                Н и к о л а й              Постой же, Аликс! Успокойся. Все это лишь игра, чтоб сохранить Меж нами пыл желаний и любовь.      А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а Так, что? Поди! Хочу я помолиться.                 Н и к о л а й Пойду я к детям.      А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а                                 Да, скажи им тоже Пусть обратятся мысленно к нему, К тому, кто молится за нас и страждет. Николай уходит; Александра Федоровна опускается на колени и, опершись руками о кресло, замирает. А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а (приподнимая голову). Возлюбленный мой и незабвенный учитель, спаситель и наставник. Как томительно мне без тебя. Я только тогда душой покойна, отдыхаю, когда ты, учитель, сидишь около меня, а я целую твои руки и голову свою склоняю на твои блаженные плечи. (Покачивает головой.) О, как легко, легко мне тогда бывает. Тогда я желаю мне одного: заснуть, заснуть навеки на твоих плечах, в твоих объятиях. О, какое счастье даже чувствовать одно твое присутствие около меня. Где ты есть… Входит Николай и останавливается. Только ты, наставник мой возлюбленный, не говори Ане о моих страданиях без тебя. Аня добрая, она — хорошая, она меня любит, но ты не открывай ей моего горя. Скоро ли ты будешь опять около меня? Скорей приезжай. Я жду тебя и мучаюсь по тебе. Прошу твоего святого благословления и целую твои блаженные руки. (Потянувшись, падает.) Н и к о л а й (подбегая). Аликс! На что это похоже? А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а (рассмеявшись). Я упала. Н и к о л а й (опускаясь на колени). Ты не ушиблась? А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а. Нет, нет, я чувствовала его руки и плечи. Н и к о л а й (приподнимаясь вместе с женой). Аликс, нет, право, это ни на что не похоже. Почему вы молитесь не Господу Богу, а мужику? Да и странно обращаетесь к нему. "Бесценный друг мой!" Это Ольга. "Дорогой и верный друг мой!" Это Татьяна. "Милый мой друг!" Это Анастасия. Не могу поверить. Принцессы! Императрица! Да, наконец, просто мать, да, хорошая мать, как она додумалась приучить детей к такого рода обращениям? А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а. Я только хотела, чтобы дети прикоснулись к благодати Божьей, что исходит от нашего друга. Н и к о л а й. И почему "наш друг"? Это же звучит двусмысленно для всякого постороннего слуха. Можно подумать, ты сходишь с ума. Ну, называй его по-русски "старец". Это понятно всем. А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а. Он же не стар, а в такой силе, что недаром на него клевещут. Но всякий, кто приходит с клеветой на него, выдает прежде всего себя с головой, свою нелюбовь к нам, либо тайную недоброжелательность. Распутин свят, поэтому всех выводит на чистую воду. Н и к о л а й. И матушку, и сестру твою. Кто же нас любит, кроме них, бескорыстно? А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а. Он! Только он! Даже ты не любишь меня так, как он. Он исцеляет маленького не дубовой корой, а своею любовью, как Бог. Н и к о л а й. Аликс, ты не в себе. Я сейчас позову Аннушку. А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а. Лучше позвони ему. Где он? Пошли телеграмму. Пусть помолится за нас. Н и к о л а й. Хорошо. Уф! (Уходит.) 11 Дача Серова на берегу Финского залива в Ино. На втором этаже мастерская с окнами в сторону моря, с балконом. На стене афиша с изображением балерины в воздушном полете. Слышны иногда голоса детей. Входит Серов в приподнятом настроении.                 С е р о в Мне кажется, я только что вернулся Из Греции; жара и море в дымке Жемчужной, сизо-голубой, — нет, там Все резче, чище, ярче, как весной… Иль краски юга проступают в небе И в водах серых северного края, Как живопись эпохи Возрожденья Преображала мир вокруг, и зренье Столь чутко к красоте и форм, и красок Природы и искусства, что творить, Как будто нет уж сил, одна отрада Бродить беспечно, ехать в экипаже — С душистой розой, забывая все, Вне времени, вне жизни современной, Ведь там нет дела до нее, как здесь, Где сердце отзывается, как эхо, На всякий звук, мучительный иль чистый, — Все больно, да куда же с ним и деться.        (Выходит на балкон.) Акрополь, Парфенон — совсем иное Увидеть наяву. Какое счастье! Хотя в обломках, красота нетленна, И будто не прошли тысячелетья В жестоких распрях, в войнах бесконечных, — Все стало прахом, кроме красоты. И тут известье о разгоне Думы, Второй уже, и весь кошмар российский Вновь втиснут в грудь. Входит Ольга Федоровна.      О л ь г а  Ф е д о р о в н а                                           Уединившись, Разговорился сам с собой, молчун?                 С е р о в Немой и то мычит о чем-то в ярости.       О л ь г а  Ф е д о р о в н а Да нет, ты не молчун, я знаю. Как же, С Коровиным — его заговоришь…                 С е р о в С Шаляпиным — его перепою…       О л ь г а  Ф е д о р о в н а Но первым и о пустяках — такое Все замечают за тобой впервые. Ты весел, хорошо; успех огромный На Римской выставке и в Лондоне, — Прекрасно!                  С е р о в                       Можно подбочениться?       О л ь г а  Ф е д о р о в н а Когда бы слава голову кружила Тебе хоть чуточку, пожалуй, можно, Но ты суров и именно с собой.                  С е р о в Присядь же, отдохни. В веселый праздник Ты наши будни превратила ныне.        О л ь г а  Ф е д о р о в н а Нет, дети все, взрослеющие наши, На выдумки горазды — все в тебя. А как чудесно танцевал ты польку, На удивленье всем! При грузном теле Как навык сохранил, из юности, Когда резвились с Врубелем у нас На вечеринках, милых посиделках.                 С е р о в На ярмарке невест и женихов.        О л ь г а  Ф е д о р о в н а Ах, нет, влюбленность все таили страшно, Как буржуазность, флирт и все такое. Ведь все учились с увлеченьем, с целью Служенья…                 С е р о в                       просвещенью и искусству.        О л ь г а  Ф е д о р о в н а Любовь же обнаружилась в разлуке — Как память о счастливых вечерах, О юности, столь чистой и чудесной, Хотя и бедной, и весьма бесправной. Как сохранил ты память обо мне, О сироте среди сестер прекрасных, В разлуке долгой, в странствиях по свету, В Абрамцеве, среди прелестниц юных, — Я все поверить не могу?                 С е р о в                                              Ты ж знаешь, И я ведь рос, как сирота, один, Пригретый лаской и заботой всюду; О ком же было помнить мне среди Сестер твоих? Тебя нам не хватало, И, верно, я прирос к тебе душой.        О л ь г а  Ф е д о р о в н а Но чем же замечательна была? Ужель как сирота?                  С е р о в                                   Нет, нет, конечно. Да знаешь ты: мне говорят и пишут, Какая ты, — слыхала и читала? Все доброе и верное, чем в жизни Я с детства окружен был в семьях близких, Предугадал в тебе и не ошибся. Добра ты, говорят; какая новость. Добра ты силой духа — вот где чудо! Случись бы, в революцию ушла. А я ведь слаб, мне больно жить на свете, Особенно теперь у нас в России. Ты говоришь, я счастлив тем и тем. Хотя ничем не обойден судьбою, Не чувствую я этого совсем. Недаром все насупленный хожу И слов простых, не говоря, пустых Сказать мне трудно вслух, и я молчу, Как в церкви нечего сказать мне Богу.          О л ь г а  Ф е д о р о в н а            (поднимаясь со вздохом) Развеселить тебя не удалось.                  С е р о в Да весел я, и мыслей бродит туча, Как после путешествия в Элладу, Все с большим погруженьем вглубь времен. Ольга Федоровна уходит; входит Матэ. М а т э. А попугайчик, что залетел в ваш дом, бог весть откуда, не жилец. Это "Inseparable", неразлучник. С е р о в. Тсс! Жена говорит, я весел, я нахожусь в каком-то приподнятом настроении, и это ее беспокоит. Мне кажется, мы все пребываем в таком состоянии: и весело, и все-таки как-то неестественно, — вся жизнь превращается в клоунаду. М а т э. А что, мне нравится. С е р о в. Еще бы, в тебе это есть. И это было бы всего лишь забавно, когда бы не 365 самоубийств в год, когда бы не казни, как во времена Ивана Грозного. М а т э. В самом деле? С е р о в. Газет не читаешь? Первая Дума отменила смертную казнь, что в Европе приветствовали всячески. Но Николай тут же, с подачи Столыпина, принял закон о военно-полевых судах. А это расстрелы без суда и следствия за что угодно, за копну ржи. М а т э. Боже правый! С е р о в. В Париже я виделся с Витте. Пишет мемуары за границей, боясь за них и за свою жизнь в России. По-прежнему горяч и страстен, ох, не удалось мне схватить его образ, долго чванился, лишь бледный слепок получился. У старика в сердцах сорвалось: "Можно пролить много крови, но в этой крови можно и самому погибнуть… И погубить своего первородного, чистого младенца, сына-наследника… Дай Бог, чтоб сие было не так. Во всяком случае, чтобы я не увидел подобных ужасов". М а т э. Звучит, как пророчество. С е р о в. Тем хуже. Он-то знает, как никто, Николая. М а т э. Да и ты не единожды в упор изучал его. С е р о в. Лучше бы я не знал его. М а т э. Тучи наплыли. Как бы не было дождя. Пожалуй, нам пора и восвояси. С е р о в. Я сейчас. Матэ уходит; Серов беспокойно прохаживается, словно с усилием додумать какие-то мысли.                  С е р о в Коммерция, предприимчивость, искусства, Монархия, тираны, демократья — Все это, все, у греков было, было Задолго до рождения Христа И превратилось в прах; лишь небо чисто По-прежнему, и море омывает Все те же острова, где жизнь цвела, Вся упоенная борьбой, познаньем И красотою мирозданья в целом, И минуло, как минет наше время, Тяжелое, глухое, словно ночь Пред новой бурей над могильной сенью.    (Словно не находя места, выходит на балкон.) Жить скучно, но и помереть ведь страшно. Помимо мук последних на исходе… Что ждет за гробом нас? Никто не знает, Да, кроме снов и басен невеселых. Что жизнь и смерть? Да есть ли в них-то смысл? Мне разум дан природой или Богом Зачем? С какою целью? Совершенства? Мы видим смысл лишь в красоте и правде. В неправде и уродстве смысла нет, В их торжестве и проступает смерть, Что побеждает жизнь — и нет спасенья? И бьется в паутине человек — У Бога-паука?! Ха-ха-ха!    (Пошатывается и возвращается в комнату.) Ну, вот я смехом чуть не захлебнулся. Стемнело вдруг и тут же просияло Чудесное видение над морем, Как в "Похищении Европы", да, Все в яви, я плыву, я этот бык, Могучий и послушный красоте В девичьем облике мечты предвечной. Детские голоса: "Папа! Папа! Он мертв. Он умер!" Кого хоронят там? Уж не меня ли? Иль птичку-неразлучницу, что то же. Прости-прощай! Уж верно, срок подходит. Ослепительный вечерний свет из-под нависших туч заливает мастерскую художника, с проступающими отовсюду его картинами, как на посмертной выставке, где посетители — его персонажи, исчезающие, как тени. ЭПИЛОГ         Х о р  у ч е н и к о в Среди картин эпохи Возрожденья, Всесилья жизни, блеска красоты Серов, столь сдержанный, в порыве вдохновенья Воскликнул, осознав художества мечты: "Хочу отрадного!"                                    Какое слово — От радости, как эхо или зов,          Как красота или любовь, — В нем вся эстетика сурового Серова, Пленительно простая, яркая, как снег, Природы праздник, — с нею человек Среди вещей и дум своих весь светел, Каков ни есть, и не потонет в лете,          Живую вечность обретя,          Княгиня чудная или дитя. Сюита из комедии «Соловьиный сад» ПРОЛОГ Лесистая возвышенность с бескрайними далями. Слышен топот копыт. Блок, высокий, стройный, в белом кителе, соскочив с лошади, взбирается наверх и оглядывается.                 Б л о к В лесу все те же папоротники, Ажурные, в росе и пятнах света, Реликты первых весен на земле, Пугающие таинством цветенья, Как и стоячие недвижно воды, Сияющие блеском глаз, но чьих? А там луга зеленые цветут, Как место, выбранное для веселья, С тропинками неведомо куда. И тут же дали без конца и края, Шоссейная дорога и река, И те ж несбыточные повороты, В которых я бывал всегда один, Боясь неведомого в детстве страшно, Но в юности с отвагой несся вскачь, В союз вступая с тем, чье имя вряд ли Кто ведал, я ж — Великое — прозвал. Единое, быть может? Всеединство? Мне нет нужды до терминов. Но тайна Неведомой осталась бы в душе, Внушая страх, как вечность в искрах звездных, Когда бы не явилась Ты, как в яви, И в яви, и во сне моих стремлений К Великому. И Ты причастна к тайне, Хотя и спишь. Проснись, веди меня К блаженству и страданиям навстречу! Нечто розовое, как одеяние, мелькает среди деревьев, и возникает розовая девушка с книжкой и вербеной в руках. Перед нею бескрайние дали. Слышен топот копыт. 1 С.-Петербург. Квартира Иванова В.И. и Зиновьевой-Аннибал Л.Д. в доме по Таврической улице. Большая полукруглая комната мансардного типа с окнами на звездное небо. Слева площадка с изображением храма Диониса, справа смежные комнаты при входе, где гостям вручают полумаски и маскарадные костюмы. Входят Мейерхольд, Блок, Чулков, Любовь Дмитриевна, дамы, художники, литераторы.                Ч у л к о в На Башне философских словопрений Об Эросе и таинствах любви Задумано — глядите! — представленье.             М е й е р х о л ь д Речей и о театре прозвучало Немало здесь. От слова к делу, к действу Иванов призывает перейти.                   Б л о к Кто знает, что задумано представить?              М е й е р х о л ь д Да нечто, кажется, в античном вкусе. Вот вам венок из лавра; вы сойдете За Аполлона.                   Б л о к                           В сюртуке?               М е й е р х о л ь д                                                А что? Не мог же он явиться обнаженным В стране гипербореев, да зимой.     Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а            (в белом хитоне) А я могу ль сойти за Афродиту?               М е й е р х о л ь д О, да! Но вас под именем иным, Как Вечной Женственности воплощенье, Воспели, кажется, и свято чтут.      Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Положим. Но, придя на вечер масок, Могу предстать в обличье новом я.                    Б л о к Хозяин-то Диониса играет! На площадку выходит Хор масок в древнегреческих одеяниях во главе с Дионисом и Сивиллой в пурпурном хитоне.                   Ч у л к о в Ну, значит, вакханалии? Чудесно! Я сам охотно бы вступил на сцену Сатиром…                   1-я  д а м а                     Да, раздевшись догола, Весь в волосах, с рогами и в копытцах, О чем мужчины только и мечтают.                   Ч у л к о в О чем мечтают женщины?                    2-я  д а м а                                                   О том же! Предстать на празднестве в лесу вакханкой, Плясать и петь, в безумие впадая.               (Пляшет.)        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а           (застенчиво) Когда здесь таинство — позора нет, Не правда ли?                    Б л о к        (с безмятежным видом)                            Для посвященных только. Кузмин с обликом сатира садится за рояль. Звучит музыка.                 Д и о н и с           Друзья! Поклонники Киприды                 На берегах Тавриды.      Подружки милые! Любимец ваш Эрот      Вам отовсюду стрелы шлет, И нет ни днем, ни ночью вам покою. Что делать нам с оказией такою?               С и в и л л а Когда любовь — прельстительный обман, Спасает лишь мистический туман. Ведь вам нужна такая малость, Что всякой твари — в радость.                Д и о н и с И древний Эрос. Песнь в крови — Лягушкам вторят соловьи И мириады насекомых В тонах до одури знакомых.          Итак, вступает Хор.          Да явим мы Собор.            Х о р  м а с о к О Вакх! О Вакх! В венке из винограда,     Веселье наше и отрада, Приди к нам на зеленый луг Священный мистов круг. Мы предадимся пляскам Безустали, как ласкам Вакханок молодых В венках цветочных и нагих.        (Пляшет.) Пусть молодеет кровь у старых, И нет годов усталых. На луг выходит молодежь, В веселой пляске всяк пригож. И кровь поет, как сок в деревьях,          Весенние поверья          Таинственных дриад, И полон соловьиной трелью сад. Хор пляшет, вовлекая и публику в хоровод.       Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Он здесь!                  Б л о к                   Бугаев?        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а                                 Да, Андреем Белым Прозвался он, как мист, родившись вновь, А все подвижен, как мальчишка Боря.                   Б л о к К тому ж влюбленный.        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а                                            Помнишь ли, в кого?                     Б л о к Да, в милый образ твой Пречистой Девы.        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Ты ж наигрался в эти игры…                     Б л о к                                                       Нет! Здесь вечное. Конец же есть у вьюги, Что застит нам глаза и разум сердца.         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Он в вьюге? Тем, наверное, хорош.                     Б л о к                (с улыбкой) Уйдешь?          Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а                 О, нет! Поет он ту же песню, Что соловей один уже пропел, Чьим щелканьем мне уши заложило.                     Б л о к Уж лучше бы ему влюбиться просто.         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а           (невольно рассмеявшись) А знаешь, милый, мне ведь не до шуток. Иль хочешь, чтоб и я пропала с ним?                 Б л о к   (с той же полудетской улыбкой) Когда вам это в счастье, ради Бога. Ведь он мне друг и брат.         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а                                              А я-то кто? Твоя жена или сестра?                     Б л о к                                           Пожалуй.         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Нет, что  пожалуй? Право, мне досадно. Когда б не знала, как меня ты любишь, Пускай из вьюги выйдя после свадьбы, Я б не цвела все ярче и могучей, Ядреной бабой, как зовут в деревне. Но быть сестрою может надоесть.                     Б л о к Так поспеши, войди же в хоровод.           (Уходит в сторону.) Подлетает Белый, снимая маску сатира.          Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а        (вместо детского выражения на ее лице лукаво-мудрое) Чей это взор эмалевый, как пламя Из печи изразцовой пышет жаром? Ах, это вы! Я думала, паяц Иль танцовщик, подвижный и печальный.                   Б е л ы й Прекрасной даме мой привет горячий!         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а       (как бы касаясь пылающих щек) Нет, мне и так уж явно жарко, сударь. Умерить пыл прошу, слегка остыть, Чтоб можно было говорить прилюдно.                    Б е л ы й Умерить пыл! Свет загасить нездешний? Когда слова мои вам недоступны, Умолкну я, но только мысль и чувство, Оставшись втуне, вопиют в тоске, И в танце я кружусь, в безмолвной песне, Как козлоногий в таинстве у древних. Белый надевает маску и пляшет, а с ним и Любовь Дмитриевна.               Х о р  м а с о к          (сопровождая Блока) Поэт женился на Прекрасной Даме,         Воспетой им, как Данте,     В стихах, таинственных, как сон,     Любви весенней в рощах звон.                  Д и о н и с          Как счастлив он, должно бы!                С и в и л л а          О да! О да! Еще бы!       Но только песней соловей          Исходит все звончей,          И ничего ему не надо,       Чему жена не очень рада.                 Х о р  м а с о к           Да, грустно ей до слез, А все цветет благоуханней роз —           С тоской в крови до звона,           Пречистая мадонна! Блок отходит в сторону с каменным лицом; Хор масок устремляется за Белым с ее спутницей.               Х о р  м а с о к Смотрите! Друг-поэт колени преклонил      Пред женщиной неоцененной,      В живую жизнь влюбленной, И тоже несказанно полюбил.          Он, мистик и мыслитель,       Шлет письма — не взыщите, —       Как гений, что сошел с ума, Весь погружен в мистический туман.               (Пляшет.) Как разобраться в этой амальгаме Видений и страстей Прекрасной Даме, Как Беатриче, не сошедшей в мир иной,       Со скромной долей быть женой Поэта чистого при бурях века, С достоинством высоким человека? Любовь Дмитриевна, превесело смеясь, вырывается из круга масок и возвращается к Блоку.          Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а О, милый, что с тобой?                     Б л о к                                            Маской смерти Покрылось вдруг лицо, не правда ли? Плясать я не умею в хороводе, Что водит сам Дионис в исступленьи, В безумие ввергая нимф и женщин. Вот зрелище! Изнанка красоты! Его не вынес и Орфей. О, Феб!      Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Ах, что привиделось тебе такое? Здесь вечеринка, легкая игра И вместо ваших философских бдений.             М е й е р х о л ь д Театр не форма жизни, только символ.                 Ч у л к о в Анархия и мистика в единстве — Вот новая поэзия и правда!                  Д и о н и с      Все свято в таинствах Эрота.          Ищите все полета          В едином действе трех,       А, может быть, и четырех,       С открытым пламенем во взоре          Сойдитесь во соборе!                   Ч у л к о в       Призыв хорош! Но вряд ли нов.                    Б е л ы й    Что, эврика? Соборная любовь!         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Ах, что бы это значило? Театр? Мистерия любви? Или забава?                   Б л о к Да, подзаборная, никак иначе.                 Б е л ы й                (про себя) Как весело и ясно улыбнулась С телодвиженьями вакханки милой Обычно тихая жена поэта И молчаливая — под стать ему.        (Оживляясь, с лукавым видом) Призыв Диониса нашел в ней отклик, Как я заметил по ее вопросам И взрыву смеха до смущенья позже.        (Исполняя танец журавля) Любовь к Пречистой Деве быть иной Не может быть. О, боги! О, Дионис! 2 Петербургская сторона. Просторная квартира полковника Кублицкого, отчима Блока, в Гренадерских казармах. В гостиной с новыми корзинами цветов у куста гортензии Андрей Белый, Александра Андреевна, Любовь Дмитриевна и Блок. Б е л ы й (сидя у рояля). Мне вспомнилось мое первое посещение Шахматова. Б л о к (прохаживаясь с безмятежным видом). Цветы навеяли. Б е л ы й (рассмеявшись). Странно: я удивился вам, Александра Андреевна, почти так же, как удивился Александру Александровичу при первом свидании с ним. Я не подозревал, что мать Блока такая. А л е к с а н д р а А н д р е е в н а (доверчиво). Какая? Б е л ы й. Да такая тихая и простая, незатейливая и внутренно моложавая, одновременно и зоркая, и умная до прозорливости, и вместе с тем сохраняющая вид "институтки-девочки". А л е к с а н д р а А н д р е е в н а (с улыбкой). Прозорливы вы, Борис Николаевич. Б е л ы й. Впоследствии я понял, что причина этого впечатления — подвижная живость и непредвзятость всех ваших отношений к сыну, к его друзьям, к темам его поэзии, которые привели меня в скором времени к глубокому уважению и любви (и если осмелюсь сказать, и дружбе), которые я питаю к вам. А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Это очень мило. И я вас люблю. Но почему вы заговорили обо мне? Б е л ы й. Помнится мне, что впечатление от комнат, куда мы попали, было уютное, светлое. Обстановка комнат располагала к уюту; обстановка столь мне известных и столь мною любимых небольших домов, где все веяло и скромностью старой дворянской культуры и быта, и вместе с тем безбытностью: чувствовалось во всем, что из этих стен, вполне "стен", то есть граней сословных и временных, есть-таки межи в "золотое бездорожье" нового времени, — не было ничего специфически старого, портретов предков, мебели и т. д., создающих душность и унылость многих помещичьих усадеб, но не было ничего и от "разночинца", — интеллектуальность во всем и блестящая чистота, всюду сопровождающая вас. А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Прекрасно. Но будет обо мне. Б е л ы й (обращая взор с эмалевым сиянием на Блока и Любовь Дмитриевну, сидевшую с ногами в кресле). Вас не было. Вы ушли на прогулку. Мы вышли на террасу в сад, прошлись по саду и вышли в поле, где издали увидали вас. В солнечном дне, среди цветов, Любовь Дмитриевна в широком, стройном розовом платье-капоте, с большим зонтиком в руках, молодая, розовая, сильная, с волосами, отливающими в золото, напомнила мне Флору, или Розовую Атмосферу, — что-то было в ее облике от строчек Александра Александровича: "зацветающий сон" и "золотистые пряди на лбу"… и от стихотворения "Вечереющий сумрак, поверь". А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Ах, вот к чему речь шла! Б л о к (уходя к себе). Ну, мне пора вернуться к занятиям школяра. Б е л ы й. А Александр Александрович, шедший рядом, высокий, статный, широкоплечий, загорелый, кажется, без шапки, поздоровевший в деревне, в сапогах, в хорошо сшитой просторной белой русской рубашке с узорами, напоминал того сказочного царевича, о котором вещала сказка. "Царевич с Царевной" — вот что срывалось невольно в душе. Солнечная пара! Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Ну, довольно об этом. Б е л ы й (обращаясь к Александре Андреевне). Помнится, в тот вечер, уже на закате, мы пошли на закат: по дороге от дома, пересекавшей поляну, охваченную болотами и лесами из стихов поэта, через рощицу, откуда открывалась равнина, за нею возвышенность и над нею розовый, нежно-розовый закат. Любовь Дмитриевна в своем розовом платье цвета зари выделялась таким светлым пятном перед нами. Александр Александрович сказал мне, протягивая руку: "А вот там Боблово". — "Я жила там", — сказала Любовь Дмитриевна, указывая на небо, сама цвета розового неба. А л е к с а н д р а А н д р е е в н а (смущенно поднимаясь). Однако я с вами засиделась. Простите. (Уходит во внутренние комнаты.) Б е л ы й (ударяя по клавишам с отчаянностью и болью). Моя тема! Любовь Дмитриевна поднимается, детское выражение на ее лице сменяется лукаво-мудрым; отскакивает от рояля и Белый.        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Скажите, хорошо ли ежедневно Цветы мне присылать… Как примадонне В часы ее триумфа и побед?                  Б е л ы й Вы примадонна на вселенской сцене, Которую воспел поэт-теург.       Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Здесь есть двусмысленность, и денщики, Столь вышколенные, исподтишка Смеются, и хозяйка уж не рада. Да это стоит денег. Вы богаты?                 Б е л ы й Ах, главное, цветы вам в радость. Да?        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Цветы-то, да! Но разве о разрыве, Заспорив с Сашей, вы не объявили? Вернули почтой лилии мои, Засохшие, связав их черным крепом.                 Б е л ы й То символ горький о погибшем мифе.        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Сожгла я их, чтоб не хранить впустую. Цветы ведь хороши пока живые, Как молодость, чем ныне мы прекрасны. Что ж не сожгли вы сами?                 Б е л ы й                                                 Да в огне Душа моя сгорела б заодно.        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Поскольку от меня вы отреклись, Надеюсь, душу вашу не спалила.                 Б е л ы й Не я отрекся, а поэт-теург. Теперь уж в "Балаганчике" яснее Предстали и для вас мои упреки. Как совместить призыв к Прекрасной Даме В его стихах, чем нас он всех пленил, Как Данте иль Петрарка новых дней, С его отказом не от мистики, Пускай он заявляет: "Я не мистик!", А смысла высшего любви, что в вас Его поэзией воплощено? Я ж предостерегал: "Куда идешь? Опомнись! Или брось, забудь ты — Тайну, Врученную тебе, как видно, даром. Нельзя одновременно быть и с Богом, И с чертом".          Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а                         Знаю, письма я читала. Всю эту заумь, лестную когда-то, Я — Вечной Женственности воплощенье, Сказать по правде, не взлюбила я.                  Б е л ы й Так, что ж вы оскорбились за него? Не он ли вас воспел, чтоб ныне бросить И в небесах, сходящую на землю, И на земле, несущуюся ввысь?! И где тут ложь? И я ли в ней повинен?         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Вы кружитесь вокруг меня, как бес. Остановитесь, ради Бога.                 Б е л ы й                                               Правда!          Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Что вы хотите мне сказать? Нельзя ль Ясней, попроще, как глаза сияют Фарфоровые ваши, аж слепят; Да и ресницы чудны… Как у женщин, Густые, длинные, на зависть…                  Б е л ы й                                                        Боже! Я думал, помирились мы и вместе Все можем жить и в братстве, и в любви.          Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а И в братстве, и в любви? Что ж это будет? Соборное сожительство на Башне? Мужчин и женщин — меж собой и всеми? Нет, это даже не смешно для нас.                   Б е л ы й Вы образумили меня, как Блок. В душе моей, когда я вижу вас, Нет ни религии, ни мистики, — Я думал, тут конец моим восторгам. О, нет! Начало новой жизни здесь!          Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Я знаю: вы весьма переменились.                 Б е л ы й Я вижу вас во сне и на яву: Высокая и статная, о, Боже! Вся в золоте волос и мощи женской, Что Тициан запечатлел впервые В Италии, природа повторила В краях родных, откуда родом вы.        (Забегав вновь.) Прощай, Средневековье! Здравствуй, мир, Взошедший вновь в эпоху Возрожденья! Вот как люблю я вас.         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а                                        Здесь снова символ?                  Б е л ы й          (опускаясь на колени) Любовь земная, как в "Декамероне".          Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Смеетесь?                  Б е л ы й                    Никогда. Серьезен слишком. Вы кружите мне голову улыбкой, Какой я прежде не видал у вас, И смысл ее — растроганная нежность, Что просит и пощады, и награды.          Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а           (отступая назад) Прошу вас, поднимитесь и скорей!                   Б е л ы й Отцовское имение готов Продать я, — это тысяч тридцать, — Чтобы в Италию уехать с вами.          Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Большие деньги.                    Б е л ы й                                Мир объехать можно. Еще останется. Решайтесь!           Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а                                                   Боже! Вы любите меня? Скажите просто. Вы любите меня, какая есть? Или идею?                    Б е л ы й                     Во плоти, конечно! Сошедшую на землю красоту. Прекрасную мадонну Рафаэля. Земную женщину в красе небесной.         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Все те же речи…                  Б е л ы й                              Нет, слова, но смысл Исполнен жизни, как любовь во взоре Сияет вашем, жаждущем признанья, И вот я жизнь мою вам отдаю, — Продлить ее иль прекратить — вы вправе.         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Все это было, да я помню. Нет ли Записки о самоубийстве? Нет? Ну, значит, все слова, слова, слова.                  Б е л ы й О, как жестоки вы!          Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а                                     Нет, нет, жестоки В игре страстей и умственных затей Со мною вы. Хотите сбросить наземь? Я верила в единственность любви Моей и Блока, с вознесеньем в небо; Вы вторили ему, как паж премудрый, Готовый соблазниться по-земному.       (Уходя к себе.) В Италию уехать? О, мечта!                  Б е л ы й Упрек ее, лукавая улыбка — Как это совместить? Я буду счастлив! Да, вторил я ему, как паж премудрый, Готовый соблазниться по-земному. (Усаживается за рояль, озираясь вокруг в  тревоге и радости.) 3 Квартира Ивановой В.В., разубранная соответственно для костюмированного вечера. Столовая, гостиная с розовыми диванами и камином, со шкурой белого медведя на полу, комната, освещенная разноцветными фонариками. В столовой чествуют режиссера и автора пьесы "Балаганчик". У камина два актера в масках. 1-й а к т е р (разливая вино по бокалам). Я ко всему был готов, признаться, но чтобы поднялся такой невообразимый шум и свист, такого и представить не мог. 2-й а к т е р. Да, сколько ни играю на сцене, подобный прием публики вижу первый раз. 1-й а к т е р (поднимая бокал). Это, брат мой, успех! 2-й а к т е р (поднимая бокал). Это слава! Не прогорим.            М е й е р х о л ь д Ей нездоровится; в игре и в жизни Комиссаржевская горит свечой, Высоко вознесенной, среди звезд.              1-й  а к т е р          (входя в столовую) Сказала: "Веселитесь, молодежь!"              И в а н о в а          (в желтой маске) Да, вопреки всему, что происходит У нас, в России, молодежь права В исканиях своих и жажде жизни. Ведь юность даже во время чумы — Веселый праздник жизни на мгновенье Перед личиной всемогущей Смерти.                1-й  а к т е р      Пусть нам сопутствует отныне      На нашей жизненной пустыне      Скандальный, с барышем, успех, Со свистом смешанный веселый смех.             М е й е р х о л ь д Да, редкая удача мне досталась. Поэт, столь чуждый веяньям эпохи, Поэму набросал с усмешкой злой, С ремарками для режиссера будто, И мне открылся новый путь в искусстве.                   Б л о к Но мне-то этот путь, боюсь, заказан. Восславим ли чуму, за нею Смерть, Погрузимся ли в мистику иль Эрос, Мы вновь у бездны на краю, и нет Ни счастья, ни отрады, ни спасенья.                 Ч у л к о в      Итак, восславим мы любовь,          Пока кипит в нас кровь!                  К у з м и н Да город весь и в экипажах гулких,      И в дальних темных закоулках —           Кто усомнится в том? —       Один большой публичный дом.                  Ч у л к о в       Приличья, стыд — все это вздор. С мистерией объявим мы собор! Переглянувшись, все смеются, превращая сомнительные декларации в шутку. Все переходят в другие комнаты. Волохова в длинном со шлейфом светло-коричневом бумажном платье, с диадемой на голове, и Блок, всюду следующий за нею.                    Б л о к Был уговор всем перейти на "ты". Но в сердце страх, не смею, точно ласки Мне хочется иль приласкать мне вас При всех.                 В о л о х о в а                    Единым словом?                     Б л о к                                                   В слове — мир, Весь мир твоей души и облик вещий, Суровый и ликующий, как солнце На небе предзакатном…                  В о л о х о в а                (с победоносной улыбкой)                                              Солнце к вам Ужель сурово?                     Б л о к                             Нет, сурова Дева С улыбкой темной лучезарных глаз, Вся соткана из вьюги и снежинок.                  В о л о х о в а Снегурочка?                      Б л о к                         Нет, та из детской сказки. У Снежной Девы роль иная, верно.                   В о л о х о в а Какая же?                      Б л о к                    Не знаю; потому-то Объятый страхом, я люблю ее.                   В о л о х о в а Напрасно. Можно ведь замерзнуть в вьюгу.                     Б л о к О, в грезах о несбывшемся забыться В снегу глубоком было б славно. В комнате с разноцветными фонариками. Две дамы.                  1-я  д а м а За розовою маской домино Спешит, нашептывая ей с оглядкой…                  2-я  д а м а Ах, не на нас, скорее мужа дамы.                  1-я  д а м а А кто же это? Неужели Белый Инкогнито явился из Москвы, Влюбленный до безумия поэт, Отвергнутый как дамой, так и другом, С последнею надеждой на союз Мистический, соборный, иль житейский…                   2-я  д а м а К примеру, как у Мережковских, да?                   1-я  д а м а Боюсь, сыграли с ним дурную шутку, Затеяв сватовство на треугольник По образу своих предначертаний На синтез в рамках Третьего Завета.                    2-я  д а м а Оставь! Я будто слышу бубенцы…                    1-я  д а м а Ах, это Арлекин из пьесы Блока! Он, видно, взялся разыграть поэта.                    2-я  д а м а Да вот пойми — которого из них, Иль Белого, иль Блока?                    1-я  д а м а                                              Что же будет? Театр и жизнь соединились здесь. И то-то волшебством чудесным веет, С преображеньем женщин в раскрасавиц, Богинь воздушных из миров иных. Любовь Дмитриевна в легком розовом платье из лепестков тонкой бумаги и розовой маске усаживается на диване, Чулков в домино рядом с нею.           Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Вы ныне что-то очень смелы, сударь.                   Ч у л к о в Был уговор всем перейти на "ты". Ведь бал бумажных дам, то есть картонных, Задуман для игры с сердечным пылом…         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Во что?                  Ч у л к о в                Во что?! Смелее, Коломбина! Не слышишь бубенцов? Я — Арлекин! Умчу тебя я в розовые дали…         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Ну, если Коломбина я, то, значит, Я бедного Пьеро невеста, да? Его я не оставлю никогда.                  Ч у л к о в А этого не нужно, в том вся штука!         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Надеюсь, сударь, это шутка.                   Ч у л к о в                                                      Да, Веселый розыгрыш самой природы, И дети мы ее, послушны ей. Ага! В глазах-то смех. О чаровница!         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Ты хочешь шуткой залечить мне раны, Я понимаю, о, благодарю.    (Опуская глаза, гладит рукой край оборки.)                   Ч у л к о в И ревность, и сочувствие недаром В нас возбуждают страсти до отваги. Входят в комнату Веригина, одетая в красные лепестки мятой бумаги, в красной маске, Волохова в лиловой маске и Блок весь в черном и черной маске. Веригина с удивлением, почти с испугом смотрит на Любовь Дмитриевну, та, выпрямившись, замирает на мгновенье. Волохова опускается в кресло недалеко от дивана, рядом с нею остается Блок. Любовь Дмитриевна встает, снимая со своей шеи бусы, и надевает их на лиловую маску. Веригина переглядывается с Блоком.                 Б л о к            (с улыбкой)    Валентина! Звезда, мечтанье!    Как поют твои соловьи. По комнатам проносится хоровод масок; все так или иначе присоединяются к нему.             В е р и г и н а                 (Блоку) Вы предводитель масок. Хоровод Ведите.                      Б л о к                Хорошо. За мною, маски!                    1-й  а к т е р          В сердце — легкие тревоги,               В небе — звездные дороги,               Среброснежные чертоги.                     2-й  а к т е р               Сны метели светлозмейной,               Песни вьюги легковейной,               Очи девы чародейной.                   В о л о х о в а      Взор мой — факел, к высям кинут,      Словно в небо опрокинут            Кубок темного вина!       Тонкий стан мой шелком схвачен,       Темный жребий вам назначен,              Люди! Я стройна!        Я — звезда мечтаний нежных,        И в венце метелей снежных               Я плыву, скользя…         В серебре метелей кроясь,         Ты горишь, мой узкий пояс —                Млечная стезя! Хоровод масок словно бы выбегает на улицу в сугробах под звездным небом.                Ч у л к о в         Над бескрайними снегами         Возлетим!         За туманными морями         Догорим!                 К у з м и н         Птица вьюги         Темнокрылой         Дай мне два крыла!         Чтоб с тобою, сердцу милой,         В серебристом лунном круге         Вся душа изнемогла!             М е й е р х о л ь д     Мы ли — пляшущие тени?     Или мы бросаем тень?     Снов, обманов и видений     Догоревший полон день.          Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а     Не пойму я, что нас манит,     Не поймешь ты, что со мной,     Чей под маской взор туманит     Сумрак вьюги снеговой?               Ч у л к о в      И твоя ли неизбежность      Совлекла меня с пути?      И моя ли страсть и нежность         Хочет вьюгой изойти?          Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а         Тайно сердце просит гибели.         Сердце легкое, скользи…         Вот меня из жизни вывели         Снежным серебром стези…                    Б л о к         Нет исхода из вьюг,         И погибнуть мне весело.         Завела в очарованный круг,         Серебром своих вьюг занавесила…                В о л о х о в а         В снежной маске, рыцарь милый,         В снежной маске ты гори!         Я ль не пела, не любила,         Поцелуев не дарила         От зари и до зари?         Я была верна три ночи,         Завивалась и звала,         Я дала глядеть мне в очи,         Крылья легкие дала…         Так гори, и яр и светел,         Я же — легкою рукой         Размету твой легкий пепел         По равнине снеговой. В снежных вихрях маски взвиваются ввысь. 4 Квартира Блока на Галерной. Четыре комнаты, вытянутые вдоль коридора, в конце которой кабинет поэта с той же старинной мебелью, что и на Лахтинской. В небольшой гостиной Любовь Дмитриевна и Волохова усаживаются на диване; Блок, легкий, стремительный, то куда-то исчезает, то почтительно останавливается у двери. Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Саша, что ты забегал, как Андрей Белый? Б л о к. Разве? Впрочем, с кем поведешься, от того и наберешься. (Уходит.) Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. После всех баталий в письмах и публично, вплоть до вызова на дуэль, теперь уже со стороны Саши, они съехались в Киеве, приглашенные туда на литературные вечера. Ну и разъехались бы — до новых баталий, нет, Саша, добрая душа, зовет Борю с собой в Петербург, поселяет в "Англетере", в двух шагах от нас. Зачем? Б л о к (появляясь в дверях). Ночью в гостинице в Киеве Боря заболел. Я сидел у него, мы боялись холеры. Утром пришел врач и никакой холеры не обнаружил. Просто человеку плохо и одиноко. Я и предложил: "Едем вместе в Петербург". — "А как же Люба?" — с испугом спрашивает. "Все глупости. Едем!" (Уходит.) Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Он его пожалел! А меня? В о л о х о в а. Что же он, Бугаев, не остыл все еще — по отношению к вам? Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Ах, Наталья Николаевна! Каков он был, таким и остался — по отношению к Блоку, ко мне. Насколько увлекался нами, любил нас, настолько теперь кипит враждой. А моя историйка с Чулковым, — теперь она всем известна, благодаря его стихотворению "Месяц на ущербе", — лишь подлила масла в огонь, я хочу сказать, в кадильницу Андрея Белого, и, боюсь, он-то с меня спросит, а не муж, который лишь брезгливо поморщился и отвернулся. Правда, смерть отца и грандиозные похороны заслонили все. В о л о х о в а. Однако это все-таки удивительно. Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Это был прекрасный повод для развода, не правда ли? А мы даже не разъехались. Нет, это независимо от вашей истории. В о л о х о в а. Моей истории? Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Здесь две, даже три линии, которые, похоже, совсем нигде не пересекаются. Горько было бы мне потерять его, но мысль о независимости мне ныне дороже всего. В о л о х о в а. Да, я понимаю вас. Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. И все же последнее решение, чего бы я ни выкинула, конечно, за ним. Весной я одна уехала в Шахматово — с тайной мыслью очиститься. В кустах, как вечер, пела зорянка. Стояла на балконе, и так близки, так живы были наши поцелуи в такие вечера, а потом, когда мы затихали в моей комнате, зорянка продолжала свою милую, одну и ту же, без конца песню, так громко, под окном. У меня дыхание захватило, когда все это ожило… В о л о х о в а. Прекрасно! Как я ни дорожу поклонением поэта, я скажу от чистого сердца: "Дай Бог, чтобы эта линия никогда не прерывалась в вашей жизни!" Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Да, и он (Находит письмо.) писал мне: "Ты важна мне и необходима необычайно; точно так же Н.Н. - конечно, совершенно по-другому. В вас обеих — роковое для меня. Если тебе это больно — ничего, так надо. Свою руководимость и незапятнанность, несмотря ни на что, я знаю, знаю свою ответственность и веселый долг. Хорошо, что вы обе так относитесь друг к другу теперь, как относитесь… и не преуменьшай этого ни для себя, ни для меня. Помни, что ты для меня необходима, я твердо это знаю". В о л о х о в а (наклоняясь к письму). Письмо написано не по-русски? Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. А что? В о л о х о в а. Звучит местами, как плохой перевод. Что это значит: "Свою руководимость… веселый долг"? Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Все свыше идет для него, и даже мы, какие есть, как бы ниспосланны свыше, и он верен нам, помня об ответственности перед тем, что выше нас. В о л о х о в а. Хорошо. А "веселый долг"? Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Это вполне может быть и любовь. В ней для него заключен несомненно и долг. Но вообще это его призвание. В о л о х о в а. Веселый долг? Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Долг — это что-то тяжелое, трудное, да? Но это может быть и нечто освободительное. Творчество — это его долг. А творить, если к тому расположен, подвигнут, весело, пусть даже здесь и мука, и спад неминуемый сил, до смерти. В о л о х о в а (поднимаясь). Да, понимаю. Это, как у Пушкина: "Есть упоение в бою…" Разносится колокольчик; в дверях показываются Андрей Белый и Блок. В о л о х о в а Ну, мне пора! Блок следует за гостьей к выходу; Белый и Любовь Дмитриевна останавливаются в дверях.          Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Вы закружились было Вокруг актрисы; но она едва На вас взглянула…                Б е л ы й                        Даже свысока; Высокая и тонкая, как стебель Из трав прибрежных иль болотных топей, Шуршащих на ветру, с отливом темным…        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а То шелковою юбкой прошуршала.                 Б е л ы й В глазах крылатых, как сказал поэт, Не Нику торжествующую вижу, А темень облаков, — то крылья ночи, — И он ее боится, как полета Над бездной…         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а                          То-то и влечет его? Да нет, она скорее вас пугает, А он бесстрашен, в том-то все и дело.                 Б е л ы й Черноволосая и вся-то в черном, И черноглазая, — да это символ!         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Какой?                 Б е л ы й               "И в кольцах узкая рука". Да это же его же Незнакомка, Что вызвал к жизни как поэт-теург, Хотя не хочет быть он таковым.         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Не хочет? Нет, здесь тайна, и ее Хранит он свято от непосвященных. Ведь и меня он прежде сотворил Из света зорь и в жизни воплотил, Священнодействуя, как маг, в деревне И в городе четыре целых года.                 Б е л ы й И что теперь? Что если он уйдет?         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Ушел он и давно, всегда в пути. Но ей неведомо, куда идти. И высоты она поверх подмостков Боится или просто знать не хочет. Скорее я уйду.                 Б е л ы й                            Как! Вы? Куда же?         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Я поступлю на сцену. Мейерхольд Готов зачислить в труппу для гастролей По югу, по Кавказу.                 Б е л ы й                                   С нею в труппе?          Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Конечно. Вот и Саша говорит, Последует за нами.                  Б е л ы й                                     В самом деле?           Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Я думаю, он шутит. Вряд ли. Нет. Тем более меня на сцене видеть Ему бы не хотелось. Но за нею Он мог бы и последовать, но тут Нашла коса на камень. Даже искры Летят — о том меж ними спор идет. Пожалуй, первая размолвка. Блок и Наталья Николаевна разыгрывают весьма выразительную пантомиму. У нее повелительные движения и жесты, он почтителен и почти неподвижен.                   Б е л ы й                                                        Рады?         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Чему? Мне ныне дорога на свете Одна лишь вещь — свобода!           (Уходит к себе, Белый за нею.)                   Б е л ы й                                                    Боже мой! Что с вами приключилось? Я боялся Одной лишь встречи с вами, молчаливой И величавой в красоте своей, Все снившейся мне в Мюнхене, Париже…          Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а И вы о снах своих рассказывали Всему Парижу с Эйфелевой башни?                   Б е л ы й Я думал все о вас и рад был встрече Хоть с кем-то, кто вас знал иль слышал лишь, И, радуясь, как весточке от вас, О ком я мог, о чем заговорить, Как не о вас, касаясь раны в сердце. Пускай и больно, боль — моя любовь, Отвергнутая вами вероломно.          Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а А броситься на землю не тянуло?                   Б е л ы й Смеетесь вы! Как это не похоже На ту, чья женственность объята негой И тишиною лучезарных зорь…          Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а С любовью несказанной в мир сходящей? О, песню эту знаю наизусть! Не я ль предстала в ней Прекрасной Дамой, В сон погруженной в замке, как в тюрьме? Придумайте хоть что-нибудь свое, Друг рыцаря, точнее, паж нескромный!                    Б е л ы й Обманут и отвергнут — крестный путь Не страшен для влюбленного, но как же Сыграли вы такую злую шутку Над ним и над собою с Арлекином?         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Да в хороводе это все легко.                    Б е л ы й Все это он творит, поэт-теург, В союзе с чертенятами из топей. О, посмеяться невозможно злей! Любви не надо, нам разврат милей.         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а То посмеялся предводитель масок, О, не над вами, надо мной скорей. Как бросилась я в омут, содрогнулась Россия вся — скончался мой отец. А я все хохотала с Арлекином…                   Б е л ы й О, боги! В самом деле Коломбина!          Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а Зачем же было брать вам роль Пьеро?                   Б е л ы й        (заговариваясь и убегая) Теперь я знаю, кто вы. Кукла! Кукла! Любовь Дмитриевна смеется до слез. 5 Шахматово. Идет дождь. В гостиной большого дома Александра Андреевна беспокойно прохаживается; входит Мария Андреевна с книжкой в руке. М а р и я А н д р е е в н а. Детки вернулись с прогулки, совершенно мокрые и очень веселые. А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Не прояснивается? М а р и я А н д р е е в н а. Нет, мне кажется, только начинается. Там, где просвет, быстро надвигаются тучи и молнии блещут, как над полем Куликовым. А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Грома не слыхала. М а р и я А н д р е е в н а. Далеко же — и во времени, и в пространстве. Саша на радостях, что написал нечто получше, чем "Песня Судьбы", не усидел в Шахматове, уехал в Петербург, я боялась, прости меня, пьянствовать. А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Я тоже так думала. Оказывается, он ожидал возвращения Любы, будто она забыла дорогу в Шахматово. М а р и я А н д р е е в н а. Мне кажется, они условились. Может быть, Люба уже не собиралась сюда ехать. Объяснившись, приехали вместе, как ни в чем не бывало. А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Нет, что-то случилось. Саша серьезен до торжественности и вместе с тем весел. М а р и я А н д р е е в н а. Ну, это у него такой характер. А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Да, как у меня. Когда по-настоящему трудно, я подбираюсь, и пустяки меня не волнуют. М а р и я А н д р е е в н а. А Люба? Что означали ее отчаяние и намеки? Ничего не было? А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Ведет себя так, как ничего не было, то есть, как прежде, в лучшие минуты, этакая детская непосредственность, под стать Саше, когда он дурачится. М а р и я А н д р е е в н а. Но это теперь не выходит у нее до конца. А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Еще бы! Нельзя вечно играть девочку, будь ты настоящей актрисой в жизни и на сцене. Она беременна, и Саша это знает, но точно сговорились не думать пока об этом и не говорить мне. Игра в прятки, но природу не обманешь. Входят Блок и Любовь Дмитриевна, свежие, как после купания, и задумчиво-серьезные до грусти. А л е к с а н д р а А н д р е е в н а (вздрагивая и уходя в сторону). Добрый вечер. Б л о к. Как! Уже вечер? (Огорченно.) Мы опоздали на обед?! Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (переглянувшись с Марией Андреевной). Ну, начинается! Блок с деловым видом, как бы совершая что-то очень важное, молча и торопливо принимается прибирать в гостиной, делая все навыворот: хватает стенную лампу и ставит под рояль; пыхтя и что-то бормоча про себя, поднимает тяжелое старинное кресло, вызывая вскрики и смех, и ставит на стол; продолжая чинить беспорядок, наводя как бы порядок, замирает перед вырванными с места диванными валиками и начинает обращаться с ними, как с детьми, называя их "Гога" и "Магога". Вскрикивая и пугаясь, все смеются, не замечая, как устанавливается напряженная атмосфера, как перед грозой. Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (смеясь до слез). Хватит, Саша, хватит! Идем! Ты навел порядок, уложил спать деток, пора и восвояси. Блок, упираясь, делает вид, что ударяется о косяк двери. М а р и я А н д р е е в н а. Ах! А л е к с а н д р а А н д р е е в н а (усаживаясь на диван). Ну-с, детки! Расшалились! Никак не могу привыкнуть к его дурачествам, что он клоун. М а р и я А н д р е е в н а (выглядывая в дверь). Валится с ног, тыкается головой о мокрый шиповник… И как не поцарапается? А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. В дурачествах своих Саша безошибочен, как лунатик. М а р и я А н д р е е в н а. Люба, обессилев от смеха, с трудом удерживает его и тащит. Доносится женский смех. И вдруг блеск молнии озаряет дом и разносится гром. Александра Андреевна прибирает мелкие вещи. М а р и я А н д р е е в н а. Да уберут сами. (Уходит к себе.) Вбегает Любовь Дмитриевна с виноватым видом, ставит кресло на место. Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (усаживая свекровь в кресло). Простите меня. Уже месяц, как я приехала с Сашей в Шахматово, и все не было дня, чтобы я не замечала вопроса в ваших глазах. Спасибо за молчание, я уже не говорю о Саше. Вы, может быть, спасли мне жизнь. И ребенку. А л е к с а н д р а А н д р е е в н а (вцепившись руками о подлокотники). Значит, это случилось. Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Да, не от Саши. Я была в отчаянии, хотела вытравить, да поздно. А Саша его принимает; ну, он и будет у нас. А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Он сам ребенок. Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Он ангел. Никакая грязь его не касается. А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Я это говорю. Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Саша еще хочет, чтобы я даже маме не говорила о всем горьком, связанном с ним. Это было одним из самых неразрешимых для меня вопросов — найти тут правду, по-настоящему простой, правдивый, без вызова и надрыва образ действия. А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Да, да. Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Я думаю, Саша прав. С какой стати будут знать другие, что все равно не поймут, а унижать и наказывать себя — так ведь в этом наполовину, по крайней мере, вызова и неестественности. А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. О, да, конечно. Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Мне хочется, как Саша решит. Пусть знают, кто знает мое горе, связанное с ребенком, а для других — просто у нас будет он. А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Я знала. Поди к себе. Я тебе не судья. (Заговариваясь про себя.) Вытравить ребенка. Какая безумная жестокость! Любовь Дмитриевна, выпрямившись, удаляется. 6 Квартира на Галерной. В большой после ремонта комнате (убрана стена между двумя маленькими) Любовь Дмитриевна, спокойная и тихая, как прежде, и Евгений Иванов. На звонок выходит Блок. Б л о к (заглядывая в дверь). Письмо от мамы. Пойду допишу ей письмо. (Уходит к себе в кабинет.) Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Мне было страшно. Если бы не Саша, я не знаю, как бы я все это вынесла? Страшно было взглянуть в зеркало, наблюдая гибель своей красоты. Впрочем, Саша очень пил в эту зиму и совершенно не считался с моим состоянием. И в а н о в. Простите, я бы не сказал. Он пил один, когда вас не было, блуждая по городу и заглядывая в кабаки. А тут он выписал из "Анны Карениной": "Но теперь все пойдет по-новому. Это вздор, что не допустит жизнь, что прошедшее не допустит. Надо биться, чтобы лучше, гораздо лучше жить". Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Да, он обрадовался рождению мальчика, с удовольствием назвал его Дмитрием. Он был светел, раздумывая, как его растить, как воспитывать. Но жизнь не допустила. И в а н о в. Бог дал, бог взял. Вы оба еще очень молоды. Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Молоды? А вот что он пишет. (Берет в руки тетрадь.) О доблестях, о подвигах, о славе Я забывал на горестной земле, Когда твое лицо в простой оправе Передо мной сияло на столе. Но час настал, и ты ушла из дому. Я бросил в ночь заветное кольцо. Ты отдала свою судьбу другому, И я забыл прекрасное лицо. Летели дни, крутясь проклятым роем… Вино и страсть терзали жизнь мою… И вспомнил я тебя пред аналоем, И звал тебя, как молодость свою… Я звал тебя, но ты не оглянулась, Я слезы лил, но ты не снизошла. Ты в синий плащ печально завернулась, В сырую ночь ты из дому ушла. Не знаю, где приют своей гордыне Ты, милая, ты, нежная, нашла… Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий, В котором ты в сырую ночь ушла… Уж не мечтать о нежности, о славе, Всё миновалось, молодость прошла! Твое лицо в его простой оправе Своей рукой убрал я со стола. И в а н о в. Убрал? Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (смахивая слезы). Ведь мы уезжаем. Все убрано, запаковано. Сюда уж больше, наверное, не вернемся. И в а н о в. Но вы уезжаете вместе, в Италию, куда давно собирались. Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Да. Но то денег не было, то ему было не до меня. Я продала Русскому музею этюды Александра Иванова из отцовского наследства и рада, что Саша наконец побывает в Италии. Б л о к (за письменным столом). А вечером я воротился совершенно потрясенный с "Трех сестер". Это — угол великого русского искусства, один из случайно сохранившихся, каким-то чудом не заплеванных углов моей пакостной, грязной, тупой и кровавой родины, которую я завтра, слава тебе господи, покину… Изо всех сил постараюсь я забыть начистоту всякую русскую "политику", всю российскую бездарность, все болота, чтобы стать человеком, а не машиной для приготовления злобы и ненависти. (Вскакивает с громким возгласом.) Любовь Дмитриевна и Евгений Иванов прибегают к Блоку. Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Саша! Б л о к. Что, заговариваюсь? Я считаю теперь себя вправе умыть руки и заняться искусством. Пусть вешают, подлецы, и околевают в своих помоях. И в а н о в. "Мы рождены для вдохновенья, для звуков сладких и молитв"? Б л о к. О, да! И в а н о в. Прекрасно. Я пойду, а завтра, само собой, приеду вас проводить в благословленную Италию. Только, прошу, не надо поносить Россию, как всякий русский, покидая ее пределы. Б л о к (с улыбкой). Не Россию я проклинаю, а упырей. И в а н о в. Да и упыри наши. Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Ну, начинается? И в а н о в (убегая). Мне пора. Прощайте! Б л о к (следуя за ним). Это, наверное, один из упырей под видом Жени. Да, не будем мы спать. Вскоре уже ехать на вокзал. Блок и Иванов бегают по всей квартире, Любовь Дмитриевна смеется. И тут разносится утренний колокольный звон с Исаакия. ЭПИЛОГ Шоссейная дорога вдоль лесистой возвышенности с бесконечными далями. Хор масок и ряд действующих лиц, за ними следует Блок, погруженный в думы.               Б л о к Над черной слякотью дороги Не поднимается туман. Везут, покряхтывая, дроги Мой полинялый балаган. Лицо дневное Арлекина Еще бледней, чем лик Пьеро, И в угол прячет Коломбина Лохмотья, сшитые пестро… Тащитесь, траурные клячи! Актеры, правьте ремесло, Чтобы от истины ходячей Всем стало больно и светло!           В е р и г и н а О, весна без конца и без краю — Без конца и без краю мечта! Узнаю тебя, жизнь! Принимаю! И приветствую звоном щита!         М е й е р х о л ь д Черный ворон в сумраке снежном, Черный бархат на смуглых плечах. Томный голос пением нежным Мне поет о южных ночах.      Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а В легком сердце — страсть и беспечность, Словно с моря мне подан знак. Над бездонным провалом в вечность, Задыхаясь, летит рысак.           В о л о х о в а Страшный мир! Он для сердца тесен! В нем — твоих поцелуев бред, Темный морок цыганских песен, Торопливый полет комет! Хор масок пляшет, вовлекая в хоровод и актрис, и Мейерхольд их уводит за собой. Блок выбегает на луг.              Б л о к О, я хочу безумно жить: Всё сущее — увековечить, Безличное — вочеловечить, Несбывшееся — воплотить! Пусть душит жизни сон тяжелый, Пусть задыхаюсь в этом сне, — Быть может, юноша веселый В грядущем скажет обо мне: Простим угрюмство — разве это Сокрытый двигатель его? Он весь — дитя добра и света, Он весь — свободы торжество! Сюита из комедии «Анна Керн» ПРОЛОГ Санкт-Петербург. Зал в колоннах в доме Олениных на Фонтанке. Шарада, то есть в живой картине молодая женщина поразительной красоты изображает Клеопатру, в руке у нее корзина с цветами. Среди гостей баснописец Крылов с его колоритной фигурой, мелькают также Дельвиг в очках, генерал Керн, Полторацкий, — все как бы в дымке воспоминаний. На переднем плане останавливаются Пушкин и офицер. П у ш к и н. Слишком юна и невинна для Клеопатры Анна Керн. О ф и ц е р. Однако она замужем и молодая мать. П у ш к и н. А кто ее муж, этот счастливец? О ф и ц е р. Боевой генерал. П у ш к и н. Ого! Значит, он стар. На твое счастье, я думаю. О ф и ц е р. Я ее двоюродный брат. П у ш к и н. Тем лучше! И что же такое, скажи, Анна Керн? О ф и ц е р. Она робка и серьезна; с увлечением читает Руссо и мадам Сталь. Она умна. П у ш к и н. Зачем хорошенькой женщине ум? Подойдем к ней. (Осмотрев корзину с цветами и указывая жестом на офицера.) А роль змеи, как видно, предназначается этому господину? Анна Керн, отвернувшись, уходит. О ф и ц е р. Ах, Пушкин! Твоя шутка не понравилась госпоже Керн. П у ш к и н. Я же говорю: зачем хорошенькой женщине ум? Красота в ней — всё! В досаде на меня она и вовсе блистательна. (Наблюдая за Керн издали, застывает в задумчивости, как в шараде, привлекая внимание окружающих.) 1 Тригорское. Парк над рекой. Шум ветра в верхушках деревьев; лиловые тучи закрывают солнце, и воцаряются ранние летние сумерки. У скамьи Анна Вульф и Анна Керн.                 К е р н Поднялся ветер и свежее стало. И нету комаров. Как хорошо!                В у л ь ф А не принес бы ветер дождь с грозою.                 К е р н Что за беда? Еще свежее станет. Я рада солнцу, также и дождю, Как из темницы вышедший на волю…                В у л ь ф Так плохо с мужем?                 К е р н                                      Будет обо мне! Как рада я, что вырвалась до вас. Сей мир, где нет мундиров и чинов И детством нашим веют лес и дали.                В у л ь ф А Пушкин?                  К е р н                      О, то щедрый дар судьбы! Но с ним ведь невозможно знать, что выдаст, Спускаясь к нам с небес, где он творит. Мы с ним едва разговорились. Странно, День-два робел он явно предо мной, А с вами в ту же самую минуту Беспечно весел, простодушен, мил, А то угрюм до тучи, — как ребенок.                В у л ь ф Да, невозможно мил, когда влюблен И ласки просит взглядом, даром слова…                  К е р н Да все мы таковы.                 В у л ь ф                                   В поэте все Видней и все сильней, и грусть, и нежность, Что и тебя захватывает всю.                  К е р н Итак, ты влюблена, ты любишь, вижу. Но он, затронув сердце, не идет Тебе навстречу, множа только встречи.                 В у л ь ф             (вспыхивая вся) Все влюблены в него. И маменька. А ты? Ведь нынче он тобою занят. Ты взором нежным увлекла его…                  К е р н Что делать, если с полным восхищеньем Я слушала поэта — и глядела, Не помня о себе, забыв тревоги, Истаивая вся от наслажденья, Конечно, поэтического только, Без всякой мысли о любви, хотя Поэзия всегда поет любовь, Как музыка, как свет небес весенних.                 В у л ь ф Ты рада сладострастно, как цыганка, Что пляшет и поет от всей души; Нас в детстве навещал в деревне табор Всегда к весне, ты помнишь?                  К е р н                                                 Да, конечно. Всю жизнь сынов природы он представил, С явлением Алеко среди них, Лишь для себя желавшего свободы И счастия, с готовностью в душе На дикое убийство двух влюбленных.                  В у л ь ф Но как он мог помыслить даже это?                   К е р н Как был хорош он в вдохновенном чтеньи, В сиянии зубов, как бриллиантов, И глаз, что синева с цветеньем роз В весенний день; а голос, столь певучий, И впрямь: "И голос, шуму вод подобный", Как про Овидия сказал в поэме. Скажи, кто голову вскружил кому?                  В у л ь ф       (впадая в полное отчаянье) Нет, в самом деле ты в него влюбилась!                   К е р н       (в раздумьи качая головой) Я в полном восхищеньи — это счастье! Да, счастье, несравнимое ни с чем.                  В у л ь ф С любовью даже?                    К е р н                                 Даже и с любовью. Здесь музыка, объемлющая небо, — В любви же много муки и страданья. Поэзия — то лучший мир для смертных, Куда возносит нас питомец Феба. Как это хорошо! Я в упоеньи. Вот жизнь, какой всегда желала я. Здесь рай земной, как в детстве нашем было.                  В у л ь ф Но он влюблен скорее, как Алеко.                    К е р н Тем хуже для него, да и для нас.                  В у л ь ф Мы с ним, как брат и сестры, поневоле. А ты — другое дело.                   К е р н                                    Почему же? Мы все здесь сестры. Он же наш поэт, Питомец муз и Феба. Я мечтаю: Тебя бы выдать замуж за него, Чтоб мне иметь пристанище у вас.                 В у л ь ф Ты говорила с ним?                   К е р н                                    Ах, нет, конечно.                 В у л ь ф Прошу тебя: не заикайся даже. Прислуга прожужжала уж ему Все уши.                   К е р н                Да? И что он?                  В у л ь ф                                           Лишь смеется, Что он не моего романа, мол, Иль я умна уж слишком для жены.                   К е р н Он молод. О женитьбе думать рано. Да он же в ссылке здесь, как в заточенье, И обязательства не может взять.                  В у л ь ф Мы здесь на воле.                   К е р н                                  Он-то на цепи. Как кот ученый.                 В у л ь ф                               Ты смеешься?                  К е р н                                                          Я? Скорее плачу — и на мне оковы. И что за чудные стихи твердит, Со слов, как говорит, старушки-няни.                 В у л ь ф     У Лукоморья дуб зеленый;                   К е р н     Златая цепь на дубе том;     И днем и ночью кот ученый     Все ходит по цепи кругом;                 В у л ь ф     Идет направо — песнь заводит,     Налево — сказку говорит.                   К е р н     Там чудеса: там леший бродит,     Русалка на ветвях сидит;                 В у л ь ф     Там на неведомых дорожках     Следы невиданных зверей… Солнце, выглядывая из-под туч, освещает поляну над рекой, где происходит некое шествие самых причудливых существ, а также зверей и птиц.                  К е р н Чудно, не правда ли? Да это разве Не наши ряженые?                В у л ь ф                                    Может статься. И освещенье, как нарочно. Пляшут И речи произносят, и поют.                 К е р н Шарада, несомненно. Пушкин — мастер На неожиданности — что представил? Показывается юная барышня, одетая под крестьянку.                В у л ь ф           (с изумлением) Кто ж это?                 К е р н                      Разве не сестренка наша? Прошла, как будто не видала нас, Хотя не без опаски озиралась. Шарада? Или здесь какая тайна? Пойдем за нею.                В у л ь ф                              К озеру идет. Вот спряталась за деревом поспешно.                 К е р н У берега, у самых камышей Стоит не пастушок, а явно барин. Не знаешь, кто?                В у л ь ф                               Пожалуй, да. Иль нет.                 К е р н При сумерках в лесу вода сияет, Как будто длится день там без конца, И плавает там лебедь величаво…                В у л ь ф Царевна-лебедь.                  К е р н                               Можно согласиться. В ней женственность девичья проступает, И дум исполнена веселых, нежных, Купаясь в зеркале воды и света.                В у л ь ф А юноша столь ею очарован, Что, кажется, к ней обращает речь На диво барышне-крестьянке нашей.                  К е р н Постой! Не сон ли это?                В у л ь ф                                             Чудеса!                  К е р н За ними наблюдают, кроме нас, Смотри, медведь и заяц вислоухий…                В у л ь ф И ворон с белкой на дубовой ветке, И лось, вошедший в воду, с серой цаплей.                  К е р н И речь ведут между собою мирно.              М е д в е д ь     А князь-то, верно, помешался.                   З а я ц           Не подвергай суду.               М е д в е д ь     А я в любви не забывался.           Всегда изрядно дрался           И славно забавлялся.                     З а я ц           Но то ведь раз в году.                М е д в е д ь           А больше и не надо.     Иначе, слышь, не будет лада.                     Л о с ь           Когда ж ты все влюблен,           Прощай покой и сон.                    Б е л к а     А барышня-крестьянка здесь.               Теперь все в сборе.                    В о р о н           А князь в великом горе,           Что он задумал днесь?                  М е д в е д ь            Умора! И в кого же он,                Сей князь, влюблен?                Ужели в птицу,                Или в девицу?                     Л о с ь     Ей вздумалось знакомство свесть            Под видом поселянки.                   В о р о н     Отцы в вражде. А где же честь            У барышни-крестьянки?                     Л о с ь            А князь, томясь любовью            И молодою кровью, Ее писать уж научил — на бересте; Признавшись ей в своей несбыточной мечте, Однако тут же руку жал ей нежно     И целовал в уста прилежно.                   В о р о н     Девица млела от стыда И поклялась: уж больше никогда,            Пока влюблен он в птицу,            На честь ее не покусится.        Б а р ы ш н я-к р е с т ь я н к а Да полно вам болтать здесь всякий вздор.                 М е д в е д ь У князя с лебедем послушай разговор.     Итак, великое молчанье.     Здесь ныне тайное свиданье.                    К н я з ь             Чарующе чудесна,             Как вод и света песня.             Ты — Леда; нет, скорей             Одна из дочерей             В стремительном полете             Ликующих столетий.                    Л е б е д ь           Я — Леда? Дочь ее? Не знаю.          Но долг дочерний пред отцом,          За бога ли его признаю,          Исполню я и под венцом.                      К н я з ь          Грозит нам скорая разлука?          Зачем тогда явилась здесь?                    Л е б е д ь          Не здесь я, только наша мука,          Вся жизнь и сны земного круга;          Разлучены ж давно и днесь.                      К н я з ь          О, нет! В шарады не играю я.          Ничьей не будешь, — ты моя! Князь накидывает сети; лебедь исчезает не то в бездне вод, не то неба; он в отчаянии бросается сам в сети. Барышня, являясь в настоящем виде, вытаскивает князя из воды.                  Б а р ы ш н я Вы дышите? Вы живы. Слава Богу!                     К н я з ь Зачем за мной следила?                 Б а р ы ш н я                                             Вздор какой! Я к озеру пришла своей тропой. А вы что сделали с царевной-лебедь?                     К н я з ь Уплыла, унеслась; то греза и мечта; Таинственна, как жизнь и красота.             (В восторге.)         Или как вы! Кто вы, о дева?              Царевна-лебедь с неба,                   Сошедшая сейчас         Спасти меня ж в моих сетях?! Звери и птицы, гадая, будет свадьба или нет, расходятся; между тем гаснет свет над озером и воцаряется ночь.                  В у л ь ф Погасли небеса. Какая темень! Бушует ветер, дождь идет, все мокро.                   К е р н И это длится с вечера, наверно. И ночь уже давно. А где ж мы были? В театре будто. Выйдя, в дождь попали.                 В у л ь ф Коль так, пускай карету подают. Смотри, огни! И голоса. Нас ищут.                Г о л о с а Ау! Одна, другая Анны, где вы? Не лешие вас унесли с собою?          М у ж с к о й  г о л о с Смотрите, лешие, я вам задам За баловство такое! Являются с фонарями Осипова, Алексис, Пушкин и другие.               О с и п о в а                                      Слава Богу! Куда вы забрели? Боялась я, В болота топкие.                  К е р н                                 У озера Мы были. Пушкин! Прямо уж признайтесь, Как чудно вы нас разыграли?               О с и п о в а                                                        Пушкин? Да он сейчас примчался под дождем, Чтоб голову, горячую, как солнце, От мыслей и страстей его героев Ушатом с неба охладить слегка, Иначе волосы завьются слишком, Как у природных негров, говорит.                  З и з и Мы думали, вы забрели к поэту. А вас нигде и нет, в грозу и дождь.                В у л ь ф Да дождь сейчас начался. Разве нет? И ночи тьма надвинулась внезапно.                  К е р н Все здесь сияло ярким светом вод И неба на закате — как в театре, И в озере, прозрачном, как кристалл, Царевна-лебедь плавала предивно; И звери разные здесь речь вели О барышне-крестьянке и о князе, Пришедших на свиданье…                 В у л ь ф                                                   Не поймешь, Кого с кем.                   К е р н                      Князь-то явно был влюблен В царевну-лебедь; между тем крестьянку Он грамоте учил на бересте, А поцелуями — азам любви.              О с и п о в а Ну, право, милые мои, я смысла Не вижу в ваших шутках.                 П у ш к и н                                        Отговорки!                   К е р н Нет, тетя, мы не шутим. Если Пушкин К шараде не причастен, я не знаю, Что и подумать.               О с и п о в а                               В дождь, в грозу шарада?                   К е р н То было вроде представления — На сцене, ярко освещенном, мирном, И не было вокруг дождя и ветра.                  В у л ь ф Влюбленный князь, боясь разлуки с птицей, Набросил сети на нее внезапно. Поймать же не сумел. В отчаяньи Решил он утопиться не на шутку В сетях же собственных; спасла его Крестьянка, барышней представ премилой; Безумный князь вообразил, что птица Не унеслась, а обернулась девой. И звери все гадали, будет свадьба Иль нет, как ночь сошла и дождь пошел.               О с и п о в а Прекрасно, милые! А князь не Пушкин? Не он ли здесь ловил царевну-лебедь, Забрасывая сети? Я дознаюсь, Кто барышня-крестьянка…                    К е р н                                                  Тетя, здесь Совсем не то, что можно бы подумать. Не мы шараду сочиняли. Пушкин! Скажите, что все это значит?                П у ш к и н                                                      Сон! Видение, быть может. Здесь природа Срослась с поверьями минувших лет, И камыши нам шепчут были. Буря Уж пронеслась, и облака бегут, Светлея; в небе словно длится день. Природа здесь — как таинство преданий И ваших грез, о, милые мои, Я ими жил здесь, счастлив и угрюм, Все скажется в романе, сотворенном Не мной, а вами в жизни. Русская Деревня — скука, думаешь, — нет, чудо, Приют наш милый, вечный, как природа.                 О с и п о в а О Пушкин! Вы прощаетесь как будто…                 П у ш к и н Я с вами каждый день прощаюсь. Здесь, Едва сойду я с вашего крыльца, Мой конь уносит далеко, в эпохи Былинные и смут и потрясений, Прошедших некогда, иль уж грядущих, И я, трагедией своею занят, Томим предчувствием все новых смут На сцене, где в актерах все друзья, И вы, и недруги, сам царь и я. Между тем все выходят к скамье над рекой, ибо взошло солнце, осветившее неоглядные дали лугов и лесов. 2 Тригорское. В гостиной в ее разных концах Пушкин и Керн: она глядит на него нежным, чарующим взором, он — с изумлением. Вбегают юные барышни и застывают; входят Осипова и Анна Вульф. О с и п о в а. Прелесть, не правда ли? Милая моя, мы решили с тобой ехать в Ригу. К е р н. Уже надо ехать? (Уходит в другую комнату, вслед за нею Вульф.) Керн и Анна Вульф. В у л ь ф. Что здесь произошло? К е р н (рассмеявшись). С Пушкиным? Ничего. На мою беду, у меня нет середины — всё или ничего — мой нрав таков; я либо холодна, либо горяча, а равнодушной быть не умею. В у л ь ф. Я знаю. К е р н. Он думает, что мне весело жить в обществе офицеров. А мне скучно и тоска, как он выражается. Как и муж, они сплошь и рядом такие противные. Но когда ты спокоен, смотришь на них безо всякой досады, словно на китайские тени, — только и разницы, что эти говорят, — но наперед знаешь все их вопросы и ответы. Расстаешься с ними совершенно равнодушно. В у л ь ф. Как бы хорошо, если бы ты осталась здесь с нами! К е р н. Это началось давно, пять лет еще тому назад, когда я жила с мужем здесь поблизости, в Пскове, а вас в Тригорском в то лето не было, и мне уже было ясно, что не вынесу долго этой жизни, и отдушиной для меня, — это и он понимал, — была поездка к родным, которые в свою очередь были озабочены тем, чтобы я вернулась к мужу. Он говорил, бывало, что ежели я чувствую себя такой несчастной, нечего мне было и возвращаться, раз уж он меня отпустил, а он, разумеется, оставил бы меня в покое и не стал бы ни приезжать за мной, ни принуждать меня жить с ним, раз я все время колеблюсь. Вот вам его принципы, его образ мыслей. Чем больше я его узнаю, тем яснее вижу, что любит он во мне только женщину, все остальное ему совершенно безразлично. В у л ь ф. Может быть, таковы все мужчины? К е р н. Нет, мой супруг — все-таки редкость. Ему ничего не стоит взять мои красивые часики и послать племяннице, и хоть мне их и жалко, я отдаю их, даже не показав своего огорчения, не хочу, чтобы он думал, будто подобные вещи способны меня расстроить. Но что же это? А ведь это еще самые невинные его поступки. Но меня возвращают к нему, как выдали замуж, не пожелав узнать мою душу. В у л ь ф. Есть много резонов… К е р н. Никакая философия на свете не может заставить меня забыть, что судьба моя связана с человеком, любить которого я не в силах и которого я не могу позволить себе хотя бы уважать. Словом, скажу прямо — я почти его ненавижу. Каюсь, это великий грех, но кабы мне не нужно было касаться до него так близко, тогда другое дело, я бы даже любила его, потому что душа моя не способна к ненависти; может быть, если бы он не требовал от меня любви, я бы любила его так, как любят отца или дядюшку, конечно, не более того. В у л ь ф (невольно рассмеявшись). Ничто не вечно. К е р н. Да, конечно, я нахожу успокоение в мыслях о некоем счастье в грядущем. Кто не желает себе добра? Неужели преступление желать себе счастье? Мысль эта ужасна… Бог мне свидетель, зла я никому не желаю, напротив, желаю ему всякого счастья, только чтобы я к этому не имела отношения. Как мне выдержать подобную жизнь? В у л ь ф. Мы поедем к тебе. К е р н. С вами, конечно, веселее будет мне. И косвенно и моему драгоценному супругу, которому завидует Пушкин. О, как говорит Фигаро: "Ах, как глупы, эти умные люди!" В у л ь ф. Он простодушен, но этого не любит в себе. К е р н. Он еще совершенно не знает меня. Он думает, я люблю кружить головы… Нет, я уверена, нет женщины, которая так мало стремилась бы нравиться, как я, мне это даже досадно. Вот почему я была бы самой надежной, самой верной, самой некокетливой женой, если бы… Это "если бы" почему-то преграждает путь всем моим благим намерениям. В у л ь ф. Значит, ты все-таки любишь кружить головы? К е р н. Стоит мне полюбить, я буду любить до последнего своего вздоха, так что не беспокойтесь, несчастных из-за меня будет не так уж много, ты же знаешь, что иной раз это получается помимо моей воли. Так что просто из сострадания к мужскому полу я решила как можно реже показываться на людях, чтобы избавить его от страданий несчастной любви. Впрочем, довольно мне шутить, ангел мой. В у л ь ф. Ты успокоилась? К е р н. Как видишь! Выходят в гостиную, где к ночи все собрались для музицирования и пения. Звенит гитара. О с и п о в а. А, знаете, какая мысль мне пришла в голову? Луна вскоре взойдет, небо чисто… Мы совершим прогулку в Михайловское. На двух колясках. Алексис, распорядись! Все с оживлением высыпают во двор. 3 Михайловское. Старый запущенный сад. Ночь. Из двух подъезжающих друг за другом колясок сходят Пушкин, Анна Керн, Анна Вульф, Алексис и Осипова. О с и п о в а. Не станем входить в дом. Слишком хороша ночь. А л е к с и с. Да Пушкин и не готов к приему гостей. П у ш к и н. Кабы я знал, сударыня, что вы затеете эту прогулку в Михайловское, да еще в прекрасную летнюю ночь! О с и п о в а. А вы, милый Пушкин, как будто не возражали? П у ш к и н. Напротив, я счастлив. Ничего подобного не могло придти в голову. К е р н. А как же глупая луна на этом глупом небосклоне? П у ш к и н. Я люблю луну, когда она освещает прекрасное лицо. О с и п о в а. Мой милый Пушкин, будьте же гостеприимны и покажите госпоже ваш сад. Пушкин подает руку Керн и быстро, точно бегом, уводит ее в сад. Алексис, Анна Вульф и Осипова следуют за ними, отдаляясь друг от друга. А л е к с и с. Маменька! Вы бываете опрометчивы, как Пушкин. О с и п о в а. Что ты хочешь сказать, Алексис? А л е к с и с. Зачем было затевать эту прогулку в Михайловское? Что если это дойдет до ушей генерала Керна? О с и п о в а. Мне хотелось утешить Анету и Пушкина на прощанье. К е р н (споткнувшись). Не так скоро, Пушкин! П у ш к и н (вздрагивая). Вы споткнулись о камень. К е р н. Нет, это корни старых деревьев проступают из-под земли. Вы знаете мой девиз? "Не скоро, а здорово". П у ш к и н. У вас такой девиз? Нет, сударыня, это камень. Я завтра утром подберу… К е р н. Зачем? Выбросить, чтобы другая на моем месте не споткнулась и не упала? П у ш к и н. Другая? На вашем месте? Нет, это невозможно. Еще в первую нашу встречу вы произвели на меня совершенно особенное впечатление. К е р н. Особенное? Однако же вы весьма дерзко заговорили со мной о змее, роль которой отвели моему двоюродному брату. П у ш к и н. Я заговорил с Клеопатрой. О чем же я у нее мог спросить? Вы снова промолчали. Когда ни встречу вас, отчего рядом с вами всегда двоюродный брат, то гвардейский офицер, то студент, народ, знаете ли, опасный? К е р н. Чем же? Слава Богу, у меня много братьев и сестер. Вот почему вы столь ревниво относитесь к ним? П у ш к и н. Это же ясно. К е р н. Это вам ясно, а мне — нет. П у ш к и н. При красоте вы столь обаятельны, что всякий, на ком останавливается ваш взор, обречен. У брата, который только прикидывается братом, есть право быть рядом с вами во всякое время, сопровождать вас, а у меня — нет, и как же мне не ревновать? К е р н. Опять споткнулась. П у ш к и н. Да, здесь повсюду из-под земли выступают старые корни, быть может, уже высохшие. Признаться, я ревную вас и к генералу Керну. Вообще мне трудно представить, как можно быть вашим мужем, как не могу представить рая. К е р н (споткнувшись). Кабы вы знали, я предпочла бы быть в аду, чем в раю с моим драгоценным супругом. П у ш к и н. Что вы сказали? К е р н. Очевидно, я выругалась, ударившись о старые корни. Кстати, вы еще шутили с моим братом за ужином у Олениных, сидя за моей спиной, что предпочесть — ад или рай. П у ш к и н. Я хотел попасть в ад, полагая, что там много хорошеньких женщин. К е р н. А я довольно сухо сказала, что в ад не желаю. П у ш к и н. И тогда я раздумал, решив, что мне лучше всего быть там, где вы будете. Но с вами, сопровождая вас, уехал ваш брат. Я стоял на крыльце в морозную ночь и глядел на ваш отъезд с завистью. Пусть мне говорили, что вы замужем, вы молодая мать, но вы выглядели такой невинной девочкой; на вас было тогда что-то вроде крестика, не правда ли?               В у л ь ф                 (одна) Я здесь бродила, не решаясь даже Кому-то показаться на глаза, Как тень Анеты, вышедшей из дома В послеполуденное время сна В деревне и в селеньях по округе, И лишь тогда мне было хорошо, Как будто здесь живу не просто в грезах, — О, сон мой, счастье одинокой девы! К е р н. Странно. В нашу первую встречу вы держались со мной дерзко… П у ш к и н. Как со всеми хорошенькими женщинами, которые любят очаровывать и побеждать. К е р н. Но сейчас проступают чувства в ваших воспоминаниях, словно вы успели в меня влюбиться. П у ш к и н. Тогда — или теперь? К е р н. Тогда. П у ш к и н. Тогда я лишь вынес некий воздушный образ, который снова возник, когда я получил известие о вас от моего друга Родзянки и Анны Николаевны, и шесть лет изгнания осветились воспоминанием о вас, будто я страстно, как бывает в юности, был влюблен в вас. И вот вы явились здесь, в Тригорском, в Михайловском, в моем уединении все такая же юная и пленительная, это чудо. Это похоже на сон, на мечты юности, когда я уже давно не юноша. Это похоже на любовь, — быть влюбленным в вас легко, — но это совсем не то. К е р н. Что же это? П у ш к и н. Не знаю. Как прекрасна эта ночь, окутывающая нас в сумрак, и в вышине светлая, звездная, — что же это, скажите, вы знаете? К е р н. Я думаю, это счастье, и ничего лучше не бывает во всей Вселенной. П у ш к и н. Да, счастье, которое пробуждает слезы и вдохновение. К е р н. Нас зовут. П у ш к и н. Зачем вы уезжаете? Только-только мы с вами… разговорились. К е р н. Прасковья Александровна опасается… П у ш к и н. Что я влюблюсь в вас? К е р н. Нет, что я влюблюсь в вас, и тогда уже никому не удастся меня вернуть к мужу. П у ш к и н. Как это было бы восхитительно! К е р н. Помимо вас, когда я уезжаю к родителям в Лубны или к родным сюда, — это всегда предел в моих отношениях с мужем. Меня отпускают во избежание худшего — с тем, что это отдушина для меня, с тем, чтобы отец, а ныне моя тетушка образумили меня и вернули к мужу. От меня же всего можно добиться лаской и состраданием, на что не способен мой драгоценный супруг. П у ш к и н. Но ваш отец и ваша тетушка, возможно, правы, хотя бы отчасти, иначе бы вы их не послушались. К е р н. Можно и так рассудить. Я думаю, император Александр Павлович отчасти прав, отправив вас сначала на юг, где новизна впечатлений сказалась столь благотворно на развитии вашего таланта, затем в деревню, где в тиши уединения созрела ваша поэзия, сосредоточились мысли, душа окрепла и осмыслилась. Но, как вы не можете благословить ваше изгнание, так и я не могу — мое заточенье. П у ш к и н. О, благодарю! К е р н. За что? П у ш к и н. За слова, по которым я вижу, что вы думали о моей участи. Вы удивительны! Вы божественны! 4 Рига. Дом военного коменданта генерала Керна Е.Ф. Гостиная, в которой Ермолай Федорович, сидя в кресле с полусонным видом, курит, и комната, в которой Анна Вульф и Анна Керн расхаживают в тревоге.                   К е р н Ах, что со мною делают родные!                  В у л ь ф Прости, прости! Из лучших побуждений Всегда так маменька ведет себя. Какая новость в том для нас с тобою?                   К е р н Отец — он мало выдал замуж рано, Не разобравшись ни в моей душе, Столь любящей и жаждущей быть верной, Ни в бравом генерале в летах, нет, Мое приданое, что отдал, сам же Мое имение пустил по ветру, Последнее пристанище мое.                 В у л ь ф Нет, слез твоих я видеть не могу…                  К е р н Да, я дала согласье на аферу, Как и на брак, доверившись отцу, Которого по-прежнему люблю, Как с детства обожала за веселость. Сейчас он беден, весь в долгах, и лучше Он понимает, каково мне с мужем, И не грозится выгнать уж меня Из дома, ежели оставлю мужа.                 В у л ь ф Вот ты уже смеешься над бедой!                  К е р н Роптать на близких бесполезно так же, Как на судьбу; но лучше бы они Не вмешивались в жизнь мою, желая Добра ли, если зло выходит мне?                 В у л ь ф Прости! За маменьку мне, право, стыдно. Не знаем мы, какого содержанья Письмо попалось в руки ей.                  К е р н                                                     Она Позволила себе прочесть чужое, Когда так просто передать мне в руки, Спросить, и я дала бы ей прочесть; Ведь у поэта тайны нет от света, Он искренен, все мысли на устах, Он жаждет отклика, любви и счастья, С мольбою обращаясь к красоте, Поет любовь, как соловей пернатый, Что в прозе, что в стихах. Какие тайны?!                   В у л ь ф Что ежели влюбился он всерьез?                    К е р н А если тайны, то скорей отдайте Письмо, не адресованное вам, — Не дети ж мы? Скорей она ребенок, И трудно мне сердиться на нее.                  В у л ь ф Но как бы все ж ее нам образумить? Алексиса, быть может, попросить?                   К е р н Да он-то отдал матери все письма. И то, от Пушкина, ей в искушенье.                   В у л ь ф Над нами он надзор по-братски чинит.                    К е р н И ревность Пушкина к нему смешна. Дамы, рассмеявшись превесело, продолжают разговор. Входит в гостиную Алексей Вульф, генерал Керн, не меняя позы, предлагает сигару. Г е н е р а л. Ни вас не дождались мы к обеду, ни дамы, кроме Зизи, не вышли к столу. А л е к с и с (закуривая). Ах, что случилось, Ермолай Федорович? Г е н е р а л. Грозой пахнет. А перед грозой меня всегда клонит в сон. Я не знаю. Мне не докладывают. Но у всех на устах Пушкин. Что такое Пушкин? Это тот самый стихотворец, которого за возмутительные стихи государь император сослал на юг, оттуда в деревню его матери под надзор губернатора Псковской губернии Адеркаса? Чем же он столь примечателен? Стихи пишет? У меня все офицеры пишут стихи. А л е к с и с (с важным видом). Что такое Пушкин? Я могу рассказать вам анекдот. В обществе, где бывает и наш баснописец Крылов, как-то заговорили о Пушкине. Крылов, по своему обыкновению, заснул, полулежа в кресле… Г е н е р а л. Я его видел в доме Олениных, и точно он после ужина всегда спит. А л е к с и с. Заснул и даже похрапывает, к чему все привыкли. Однако же решили узнать его мнение, растолкали без всякого стеснения при великом уважении к старцу и спросили у него: "Что такое Пушкин?" — "Гений!" — промолвил Крылов и снова захрапел. Г е н е р а л. Гм, гм. Гений. Наполеон был гений, однако же мы его побили и отправили на остров святой Елены. Тогда что же такое гений? А л е к с и с. Ну, это же ясно. Он на голову выше всех в своей области, вместе взятых. Г е н е р а л. Я так думаю: генерал — гений для своих солдат и офицеров. Алексей Вульф, поклонившись с важностью, проходит в комнату к сестре, где находится Керн. А л е к с и с. Ермолай Федорович пребывает в философическом настроении и ожидает грозы. Это никуда не годится. Я знаю, сыр-бор разгорелся из-за письма Пушкина. К е р н. Не из-за письма Пушкина, а из-за того… А л е к с и с. Знаю, знаю. Сестра, позови маму. Анна Вульф уходит; Анна Керн порывается тоже уйти. Куда же вы? К е р н. Я видеть ее не могу. А л е к с и с (в досаде). Вы все помешались! К е р н. Я помню хорошо, Прасковья Александровна всегда была ласкова и нежна со мной. Но из ее самых лучших побуждений выходило для меня одно зло. Я презираю твою мать! О с и п о в а (входя в комнату). Что-о?! К е р н. Я сказала то, что говорила другими словами и от них не отрекаюсь. Мне очень жаль, что это вышло здесь, но это же не совсем мой дом. О с и п о в а. Я единственное чего желала всегда, чтобы дом твоего мужа был твоим домом. К е р н. К сожалению, это не в вашей власти и не в моей, и не будем говорить об этом больше никогда. О с и п о в а. Я думала и о Пушкине, которого все мы любим. Ему и так невесело в деревне, в его уединении, а тут любовь, пусть высокая, как сказалось в стихотворении, может быть, лучшем из всего, что он написал, но любовь в его положении, да к замужней женщине, — что хорошего из всего этого может выйти? К е р н. Помилуйте, все это не в вашей власти, да и не в моей; это, в конце концов, право всякого человека в любом положении, и тем тягостнее, чем больше, любить! О с и п о в а. Я попрошу его не писать тебе. Он умен, чтобы понять, что я права. Керн в слезах мимо Анны Вульф, Алексиса в дверях и Зизи быстро уходит к себе. Алексис, сестер твоих мы отправим домой завтра; я провожу тебя в Дерпт и тоже выеду в Тригорское. А л е к с и с. Маменька! Отдайте госпоже Керн письмо, адресованное ей. О с и п о в а. Нет его у меня. Это уже ничего не изменит. В у л ь ф. Маменька! Мне лучше остаться с Анетой и приехать осенью вместе с нею в Тригорское. О с и п о в а. Госпожа Керн и слышать не хочет больше о Тригорском. Увы! Может быть, так лучше. Во всяком случае, для Пушкина. А л е к с и с. Как бы вам не рассориться и с вашим соседом. О с и п о в а. Не рассоримся. Я надеюсь на всегдашнюю снисходительность Пушкина ко мне и на его ум. Анна Вульф в слезах идет в покои госпожи Керн; Алексис застает генерала в гостиной в той же позе и с важностью закуривает. 5 Тригорское. Гостиная. В окнах поздняя, все еще прекрасная пора осени. Входит Пушкин, и тут же показывается Анна Вульф.                П у ш к и н А где же гостья? Или это шутка?                  В у л ь ф Нет, нет, приехала внезапно, с мужем, Который и привез ее мириться С семейством нашим.                П у ш к и н                                      Что же это значит? Сей генерал, что доброта сама? А, впрочем, я и думал: добрый малый, С которым обращаются жестоко, Как водится, смеясь над старым мужем.                  В у л ь ф Добро и зло соседствуют в сердцах, Как видно, и в словах, вас недостойных.                П у ш к и н Так объясните мне, чего не знаю.                  В у л ь ф Но здесь шарада; разгадать ее Вы не сумели при уме-то вашем, Лишь масло подливали вы в огонь, Как бес.                П у ш к и н               (довольный)                Как бес! Ах, с вами спорить в радость Всегда мне было. Слишком вы умны Для женщины влюбленной и жены.                  В у л ь ф А вам не хочется блистать умом, Я знаю; да, когда ума палата, Как золотом полна, что дорожить Богатством.                П у ш к и н                       Нет, поэзия должна, Прости, о Феб, быть глуповатой чуть, Как женщина при всех дарах Венеры… Слышны голоса; в дом вбегают юные барышни, среди них и Зизи, затем некий господин Рокотов (сосед), Осипова, за ними Анна Керн и генерал Керн, подтянутый, важный. Пушкин раскланивается и остается в стороне.                П у ш к и н                 (про себя) И тени ни смущенья, ни волненья, Тиха, серьезна и грустна чуть-чуть; Лишь поклонилась, словно бы с усмешкой, Глядит равно на всех и на меня. А я-то возносил мольбы, как нищий У храма красоты, самой Венеры, Которой в радость эти восхваленья. Я звал ее на тайное свиданье, — Приехала, но, как нарочно, с мужем, Что счесть нельзя иначе, как насмешку.                   В у л ь ф Нет, это цепи, как поэт в цепях, Иль кот ученый из народной сказки.                 П у ш к и н Что я заговорил внезапно вслух?                   В у л ь ф Нет, взор ваш выразителен на диво, Как слово ваше или карандаш, — То зеркало души и мыслей ваших, Я вижу в нем всю бездну бытия, И кругом голова от страха счастья.                П у ш к и н Не надо падать в обморок, прошу. Керн подходит к ним. Сударыня, мундир супруга, вид Его достойный, делают прекрасней Вас во сто крат, прелестней, беззащитней. О, дорого б я дал увидеть в паре С его величеством в мазурке вас, Воздушную и юную, как фея Из снов моих, из юности лицейской. О, зрелище какое, генерал!               Г е н е р а л И что же вы сказать хотели, сударь? Все невольно переглядываются. К е р н. Мне кажется, я поняла. Да, у меня было три встречи с императором Александром Павловичем, о которых я вспоминаю с изумлением, не приснилось ли это все мне. Здесь все об этом наслышаны, а некоторые были свидетелями, но мне хочется рассказать о них вам. Вы поэт, вы летописец нашей жизни, которая становится уже историей. П у ш к и н. Да, прекрасно! К е р н. В Полтаве готовился смотр корпуса Сакена, в котором муж мой был дивизионным командиром. Немного прибитая на цвету — как говорят в Малороссии, — необыкновенно робкая, выданная замуж… слишком рано, я привезена была в Полтаву. Тут меня повезли на смотр и на бал, где я увидела императора. Сакен был со мною знаком, он и указал государю на меня, и сказал ему, кто я. Император имел обыкновение пропустить несколько пар в польском прежде себя и потом, взяв даму, идти за другими. Что, Пушкин? П у ш к и н. Вы прекрасно рассказываете! Продолжайте, пожалуйста. К е р н. Эта тонкая разборчивость, только ему одному сродная, и весь он, с его обаятельною грациею и неизъяснимою добротою, невозможными ни для какого другого смертного, даже для другого царя, восхитили меня, ободрили, воодушевили, и робость моя исчезла совершенно. П у ш к и н. Да, конечно! К е р н. Не смея ни с кем говорить доселе, я с ним заговорила, как с давнишним другом и обожаемым отцом! Он сказал о муже, между прочим: "Храбрый воин". Это тогда так занимало их! Г е н е р а л. Еще бы! Только что нами был повержен Наполеон. П у ш к и н. Признайтесь, сударыня, по юности лет вы влюбились в императора! К е р н. Много было героев вокруг, красавцев, которыми все восхищались, — мне было все равно. А он был выше всего, как божество; я не была влюблена, я благоговела, я поклонялась ему!.. Этого чувства я не променяла бы ни на какие другие, потому что оно было вполне духовно и эстетично. П у ш к и н. Как! Эстетично? Новое слово! К е р н. Если бы мне кто сказал: "Этот человек, перед которым ты молишься и благоговеешь, полюбил тебя, как простой смертный", я бы с ожесточением отвергла такую мысль и только бы желала смотреть на него, удивляться ему, поклоняться, как высшему, обожаемому существу!.. Это счастие, с которым никакое другое не могло для меня сравниться! П у ш к и н. Мне понятно ваше чувство, но и царь, как ни крути, не божество, а простой смертный. Ему мало поклонения, он мог, хотя бы лишь в глубине сердца, пожелать любви вашей. Г е н е р а л. Господин Пушкин! К е р н. Я забыла сказать, что немедленно после смотра в Полтаве господин Керн был взыскан монаршею милостью: государь ему прислал пятьдесят тысяч за маневры. П у ш к и н. Ого! Г е н е р а л. Что значит "Ого"? К е р н. Но потом муж мой не поладил с Сакеном, и вышел приказ: "Генералу Керну состоять по армии". Вот тогда-то меня отец привез в Петербург, чтобы я показалась императору, поскольку он меня приглашал приехать в столицу, а я его по своей детской наивности в Лубны. П у ш к и н. И как? Вы с ним встретились? К е р н. Тогда-то я встретилась с вами у Олениных, господин Пушкин, но вас не заметила, поскольку была в полном упоении от нашего баснописца Крылова. Как он восхитительно читал басню про осла! П у ш к и н. Сударыня, в чем я перед вами провинился? Вы словно щелчки по лбу мне наносите. Г е н е р а л. У молодого человека большое самолюбие. П у ш к и н. Справедливо. Так, вы встретились с императором? К е р н. Случай мне доставил мельком это счастье: я ехала в карете довольно тихо через Полицейский мост, вдруг увидела царя почти у самого окна кареты, которое я успела опустить, низко и глубоко ему поклониться и получить поклон и улыбку, доказавшие, что он меня узнал. Через несколько дней Керну предложили от имени царя бригаду, стоявшую в Дерпте. Муж согласился, сказав, что не только бригаду, роту готов принять в службе царя. Г е н е р а л. О, разумеется! К е р н. Этот милый Дерпт всегда мне будет памятен. Мне там было хорошо. Ко мне туда приехали дорогие гости (Взглядывает на Осипову и Анну Вульф.). Вот оттуда мне повелели ехать на маневры в Ригу. Меня сопровождала Анета, к счастью, и на балу я танцевала вновь с императором, который вспомнил нашу мимолетную встречу на Полицейском мосту. П у ш к и н. Господин Керн вновь получил дивизию? К е р н. Не сразу, но да. П у ш к и н. Вы поладили с царем, я — нет. Не могло быть иначе. О с и п о в а. Милый Пушкин, я получила письмо от барона Дельвига. Он счастлив, что женился. Г е н е р а л. Барон Дельвиг? В Риге в старинном склепе несколько поколений Дельвигов похоронены. П у ш к и н. Мой Дельвиг родился в Москве, до Лицея не знал немецкого языка, да и теперь, верно, не знает, как я. Но он барон, лишь титул сохранил от своих воинственных предков. З и з и. Барон Дельвиг бывал у нас. Я спою вам его романс? Анна Вульф усаживается за фортепиано.                    З и з и     Прекрасный день, счастливый день:            И солнце и любовь!     С нагих полей сбежала тень —            Светлеет сердце вновь.     Проснитесь, рощи и поля;            Пусть жизнью всё кипит:     Она моя, она моя!            Мне сердце говорит.     Что вьешься, ласточка, к окну,            Что, вольная, поешь?     Иль ты щебечешь про весну            И с ней любовь зовешь?     Но не ко мне, — и без тебя            В певце любовь горит:     Она моя, она моя!            Мне сердце говорит. 6 Тригорское. Парк над рекой. Поздняя прекрасная осень. Анна Вульф и Анна Керн прогуливаются у скамьи. В у л ь ф. Как случилось, что сам муж повез тебя в Тригорское, до сих пор не пойму? К е р н. Он любит делать обратное тому, чего я не хочу, при этом нередко доходит до того, чего я хочу. Он вообразил, что я видеть больше не могу мою милую, смешную, добрую тетю и повез — и повез бы силой, если бы я неожиданно не устроила одно наиважнейшее дело и согласилась ехать. Это был компромисс, иначе с ним нельзя. В у л ь ф. Что за дело? К е р н. Когда в семье неладно, детям тоже плохо: они не любят отца, боятся его, как чужого, — и нам добрые люди говорят, что надо их отдать в Смольный монастырь, но он был против, поскольку с детьми я вынуждена жить у него, — и вот, чтобы настоять на своем с этой поездкой в Тригорское, он дал согласие на то, что я повезу девочек в Петербург. Мне до сих пор в это не верится. Ты не представляешь: устроив детей, я могу оставить его, не ища пристанища у отца, я поселюсь в Петербурге с сестрой, и ты будешь у меня жить. В у л ь ф. А Пушкин здесь? К е р н. Ничто не вечно. Показывается Пушкин с толстой палкой и с двумя собаками. Анна Вульф берет его палку и гуляет с его собаками. П у ш к и н. Сударыня, благодарю! К е р н (поспешно и серьезно). Здесь все глаза устремлены на нас и вряд ли нам удастся до моего отъезда перемолвиться словом. Мне бы не хотелось, — встретимся мы с вами еще или нет, — чтобы у вас сохранилось превратное суждение обо мне, о моем характере, о моей личности. П у ш к и н. Превратное суждение? К е р н. Как вы начинаете в первом же письме? "Я имел слабость попросить у вас разрешения вам писать, а вы (это я!) — легкомыслие или кокетство позволить мне это". П у ш к и н. Да, я там еще писал: "Лучшее, что я могу сделать в моей печальной деревенской глуши, — это стараться не думать больше о вас. Если бы в душе вашей была хоть капля жалости ко мне, вы тоже должны были бы пожелать мне этого, — ветреность…" К е р н. Продолжайте! П у ш к и н."…ветреность всегда жестока, и все вы, кружа головы направо и налево, радуетесь, видя, что есть душа, страждущая в вашу честь и славу". К е р н. Вот видите! На каждой строке — легкомыслие, кокетство, ветреность, — да о ком это речь? Между тем я всего лишь глубоко несчастная женщина, которая тянется ко всему прекрасному, поскольку это вложено в мою душу самой природой, как и в вашу. П у ш к и н. Ну, хорошо! Вы вымыли мне голову. К е р н. Это не все, что я хотела вам сказать, решив посчитаться с вами, как и с мужем, пока он вез меня сюда мирить с моей тетушкой. Они оба делают свое благое дело, которое, к несчастью, оборачивается против меня, а вы продолжаете в том же духе. Вы восклицаете: "Боже мой, я не собираюсь читать вам нравоучения, но все же следует уважать мужа, — иначе никто не захочет состоять в мужьях. Не принижайте слишком это ремесло, оно необходимо на свете". И тут же: "Но вы непременно должны приехать осенью сюда или хотя бы в Псков". Зачем в Псков? Из уважения к мужу? Меня вся семья в Лубнах возвращала в Псков еще пять лет тому назад, когда я уже с ума сходила от отчаяния. П у ш к и н. Но я же вам предложил великолепный проект! К е р н. Да, проект, которым всего-то четверть часа вы дразнили свое воображение, чтобы снова заговорить о приезде в Псков. П у ш к и н. Да, Псков — это единственное место в Российской империи, куда мне позволено выехать из Михайловского! Куда же я мог вас звать еще? К е р н. Простите! На вас цепи, и на мне цепи. П у ш к и н. Вы знаете, кто наложил на меня цепи. Ваш милый, добрейший император, к которому вы полны благоговейного чувства и восхищения. К е р н. Это было мое детское, девичье восхищение, характерное для той эпохи; с тех пор умонастроение в обществе изменилось, и если есть еще кумиры, то один из них вы, Пушкин. П у ш к и н. Хотелось бы вам поверить. К е р н. А вы что делаете? П у ш к и н. Что? К е р н. Вы запрещаете мне писать о восхищении вами, это не то чувство, какое вам нужно. Я-то думаю, царь и поэт по сану и призванию равно высоки, выше всего. П у ш к и н (опускается на колени). Кругом я был неправ и несправедлив. Вы божественная! К е р н. Поднимайтесь скорей! Сюда идут. Вы очень заботились о мужьях, вот оставайтесь… Прощайте, будьте в дураках! Веселый смех женщин озадачивает поэта, но затем разносится и его смех, покуда генерал Керн и Осипова с семейством подходят к ним. 7 Санкт-Петербург. Квартира Дельвига, которую в отсутствие хозяев занимает Керн с отцом и сестрой, а также с маленькой дочкой, которая дает о себе знать лишь изредка голосом или няней, входящей к ней; у нее временно поселилась Ольга, вышедшая замуж. В гостиной у окна с книгой Ольга и Керн. Входит Пушкин.                П у ш к и н Войдя в квартиру Дельвига с мороза, Попал я к Керн со всем ее семейством, И тут же как бы в полутайне свадьба Моей сестры справлялась, — это сон!                   К е р н То был лишь сон?                  О л ь г а                                  Я замуж вышла вправду, Пусть в тайне от отца, но с материнским Благословленьем, что свершила ты С иконой, с хлебом и вином, как должно.               П у ш к и н И приютила здесь же новобрачных, — О, ангел-утешитель! Это сон! И сон мой длится…                   К е р н                                    Пусть он длится вечно.               П у ш к и н О, чудотворица! О, чародейка! О, ангел во плоти!                  О л ь г а                                   Царевна-лебедь.                   К е р н А Пушкин, верно, князь из сказки той, Какую разыграли звери ночью В Тригорском? Я в ней барышней-крестьянкой Скорее буду, ведь царевна-лебедь Иль унеслась, иль воплотилась в ней. Но князь ее покинул несомненно.                П у ш к и н Нет, это невозможно. В высшем мире Все высшее свершается предвечно. Входит Алексей Вульф; Пушкин уединяется с ним в кабинете Дельвига. П у ш к и н. Это сказка, с которой соприкасается наша жизнь; подобную сказку я однажды написал, пребывая в веселом расположении духа, как Боккаччо, когда он сочинял "Декамерон", — на миф о непорочном зачатьи… А л е к с и с. "Гавриилиаду"! О еврейке Марии, выданной замуж за старика Иосифа, весьма томящейся от своей девственности, что естественно, соблазненной змеем, архангелом Гавриилом, посланцем Господа, которые лишь подготовили свидание девы с голубкой, облик которой принял Бог, — и вот каким образом был зачат сын Божий. И все это в стихах, удивительных по точности и простоте, когда эротика и богохульство исчезают в чистейшей поэзии, — жаль только цензура у нас никогда не даст разрешения опубликовать твою чудесную поэму. П у ш к и н. Что цензура, Департамент духовных и гражданских дел запрашивает меня об авторстве в отношении "Гавриилиады", разошедшейся в списках. А л е к с и с. Как! П у ш к и н. Я отказался от авторства, ибо мне легче соврать, чем угодить в казематы Петропавловской крепости или отправиться по этапу в Сибирь. Но мне не верят. А л е к с и с. Дело скверно. Мы, может быть, были правы, строя планы о вашем отъезде за границу. Цензура ставит пределы вашему творчеству, сам царь. П у ш к и н. А теперь вы поступаете в гвардию. Кто меня вывезет, если понадобится, под видом слуги? Ладно. Все это между нами. Нет Дельвига, я с вами хоть отвел душу. А л е к с и с. Что вы намерены предпринять? П у ш к и н. Покамест мне надо ехать к отцу помирить его с сестрой. Она уезжает в Варшаву с мужем, получившим там должность. Входят в гостиную, где, кроме Ольги и Керн, Полторацкий и Елизавета. К е р н. Ольга просит, чтоб я поехала с вами. П у ш к и н. Хорошо. Мы вскоре возвратимся. Поставить пред свершимся. Что делать? Скорее успокоится, простит, Устав от беспокойства и тревоги… Все выходят их провожать; одевшись, они уходят. 8 Гостиница Демута. Номер 10. Пушкин пишет, лежа в постели. Стук в дверь и голос слуги: "К вам пришли. Господин Вульф и дама". Поэт вскакивает, накидывая на себя халат. Входят Алексис и Анна Керн.                П у ш к и н Алексис, рад тебя всегда я видеть; Но вы, сударыня? Нет, это сон. Какая неожиданность! Так просто Вы у меня!                   К е р н                     Что ж удивительного? Больны вы, вот я навестила вас.                А л е к с и с Мне, может быть, уйти?                   К е р н                                             Ты шутишь, верно. Мы так не договаривались, брат.               П у ш к и н      (помогая гостье снять шубку) Здоров я; болен разве что стихами. Спешу, как будто времени в обрез, Поскольку хуже некуда дела.               А л е к с и с Вновь в карты проигрались крупно, Пушкин? Иль с "Гавриилиадой" дело плохо?                  К е р н Как с "Гавриилиадой"? Неужели Представили поэму вы царю?               П у ш к и н А вы знакомы с нею?                   К е р н                                        Баронесса Мне показала под строжайшей тайной Поэму с непристойным содержаньем, По форме, столь пленительной, что я С трех первых строк узнала, кто их автор, И в том я убеждалась с каждым словом Еше до сцен кощунственно-фривольных И до исповедальных обращений, Точь-в-точь, как из "Руслана и Людмилы". То шалость гения. А что случилось?               А л е к с и с Призвали Пушкина к ответу.                   К е р н                                                        Как!               А л е к с и с За вызов дерзкий как к царям земным, Так и небесным.                    К е р н                              Разве не простили Вам, Пушкин, прегрешений прежних лет?                П у ш к и н И правда! "Гавриилиада" тоже Из юношеских шалостей моих. От авторства я отказаться мог, Как от стихов, меня уж недостойных, Но кто поверил? Только не Оленин. Мы с ним переглянулись, как авгуры, И, может быть, старик спасет меня.                 К е р н Аннет Оленина вступиться может.               П у ш к и н Вы шутите?                 К е р н                        А, может, это ревность?               П у ш к и н Оставил я ее ребенком милым, А ныне уж невеста: ищет смело, Кого бы в женихи ей взять себе Из ваших же кузенов Полторацких, Иль Киселева, друга моего.                  К е р н На месте бы ее — сказать вам правду? — Я б выбрала, конечно, только вас, Но, я боюсь, ей это невдомек, Ей нужен муж красавец и богатый; От вас ей хочется стихов в альбом.               П у ш к и н Крылов мне посоветовал то сделать.                  К е р н А что сказали вы ему?               П у ш к и н                                           "Ого!"                  К е р н И ничего в альбом ей не вписали? Аннет еще добьется своего.               А л е к с и с Мне надо восвояси.                  К е р н                                       Уходи. Меня проводит Пушкин, я надеюсь, Поскольку он, повидимому, здрав.                П у ш к и н Пусть длится сон — я счастлив и здоров…                А л е к с и с О "Гавриилиаде" вы забыли?                П у ш к и н Но то ведь прегрешенья прежних лет! За них я разве не отбыл уж ссылку И не прощен царем? Во всем признаюсь Его величеству, — простит, быть может.                А л е к с и с Сеченого ведь снова не секут? Ум хорошо, а три, как видно, лучше!                (Уходит.)                П у ш к и н Ухаживать не смею я за вами, Как прежде, и искать у вас любви…                   К е р н Вы переменчивы; остыли чувства И новые соблазны вас влекут.                П у ш к и н Все так, но я живу воспоминаньем И часто, вновь влюбленный, засыпаю, А день придет — рассеяно вниманье, А вы все заняты устройством дел Своих родных, моих родных, как ангел.                   К е р н Зачем вошла я в ваш семейный круг, В котором вам невесело и скучно? Свела с отцом, а за стеной ребенок, — Там не свободны вы, а здесь я с ними, — Все гасит настроенье и любовь?                П у ш к и н Нет, с вами вижу только вас и слышу, Что мне до близких ваших иль моих? Но вы спокойны в неге и участье И женственности, как царевна-лебедь, Иль как мадонна, богоматерь наша.                   К е р н А вы, как князь, который упустил Царевну-лебедь, ищете удачу Уж не у озера, а в высшем свете? И позабыли барышню-крестьянку, Кого учили вы азам любви.               П у ш к и н В шараде вашей есть какой-то смысл, Мне кажется, погибельный для князя?                  К е р н Да, тайна есть здесь.               П у ш к и н                                        Тайна бытия? Иль тайна здесь моей судьбы? Иль Рока? О боги! Что вы загадали мне?                  К е р н У вас в руках мы, дамы, лишь как карты, Вся страсть — в игре, а ставка — ваша жизнь; И здесь привязанности места нет, Иначе неудача неизбежна, И князь утонет в собственных сетях.             (В испуге.) Ах, что я говорю?                П у ш к и н                                  О, чародейка! У бездны на краю я вновь влюблен, И взор твой сладострастный вижу близко, Как омут звезд в небесной вышине, И в нас любовь поет, как по весне.                   К е р н Нет, для любви еще я не свободна, Но я полна, как прежде, восхищеньем, Отвергнутым тобою, поклоненьем, И выше счастья во Вселенной нет.                 П у ш к и н Ты счастлива! Тобою счастлив я По-детски как-то. Вот стихи послушай. Керн целует его.      Снова тучи надо мною      Собралися в тишине;      Рок завистливый бедою      Угрожает снова мне…      Сохраню ль к судьбе презренье?      Понесу ль навстречу ей      Непреклонность и терпенье      Гордой юности моей?      Бурной жизнью утомленный,      Равнодушно бури жду:      Может быть, еще спасенный,      Снова пристань я найду…      Но, предчувствуя разлуку,      Неизбежный, грозный час,      Сжать твою, мой ангел, руку      Я спешу в последний раз.      Ангел кроткий, безмятежный,      Тихо молви мне: прости,      Опечалься: взор свой нежный      Подыми иль опусти;      И твое воспоминанье      Заменит душе моей      Силу, гордость, упованье      И отвагу юных дней. К е р н. О, Пушкин! П у ш к и н. Да?! К е р н. О, да! Конечно. Пока длится сон, я могу, я хочу приласкать вас, Пушкин! Только совладаете ли вы со мною, ведь я матерая львица, а вы юнец. 9 Квартира Дельвига и квартирка Анны Керн в том же доме. К Керн входит баронесса с корректурой альманаха "Северные цветы" на 1829 год. Б а р о н е с с а. В альманахе "Северные цветы" на 1829 год будет масса мелких стихотворений Пушкина, которые говорят об очередном увлечении нашего поэта. К е р н. Да, Аннет Оленина. Перед ссылкой Пушкина это был очаровательный ребенок лет одиннадцати, а теперь невеста.              Б а р о н е с с а     Город пышный, город бедный,     Дух неволи, стройный вид,     Свод небес зелено-бледный,     Скука, холод и гранит —     Всё же мне вас жаль немножко,     Потому что здесь порой     Ходит маленькая ножка,     Вьется локон золотой. Восхитительно! К е р н. Князь Вяземский написал стихи о глазах Россет, Пушкин в ответ "Ее глаза".             Б а р о н е с с а     Она мила — скажу меж нами —     Придворных витязей гроза,     И можно с южными звездами     Сравнить, особенно стихами,     Ее черкесские глаза.     Она владеет ими смело,     Они горят огня живей;     Но, сам признайся, то ли дело     Глаза Олениной моей!       (Читает наизусть, глядя на Керн.)     Какой задумчивый в них гений,     И сколько детской простоты,     И сколько томных выражений,     И сколько неги и мечты!..     Потупит их с улыбкой Леля —     В них скромных граций торжество;     Поднимет — ангел Рафаэля     Так созерцает божество. Мне кажется, это о твоих глазах. К е р н. Увы! Я сделалась невольной свидетельницей и даже наперсницей этого увлечения, да не одна. Многие принимали участие в этой истории, даже наш баснописец Крылов, который поначалу просил Пушкина что-нибудь вписать в альбом Аннет, а потом стал опасаться, что поэт сделает предложение ей. Б а р о н е с с а. Опасаться? К е р н. Аннет прочила себе в мужья другого, а именно Киселева, приятеля Пушкина, а ей доносят, что Киселев отступает перед Пушкиным, — каково ей? Б а р о н е с с а. Ах, боже мой! Как можно выбирать между Пушкиным и даже ста тысячами киселевых! К е р н. Но Киселев вовсе не скромничал и не отступал перед Пушкиным, более существенная причина смущала его, точнее могла смутить ее родителей, — его расстроенное имение, о чем Оленины догадывались. Б а р о н е с с а. А у Пушкина даже расстроенного имения нет, ничего, кроме гения. Так, он делал предложение? К е р н. Одни говорят: да, другие: нет. Все этого ожидали, но случился скандал. До Аннет и ее родителей дошли слова Пушкина: "Мне бы только с родными сладить, а с девчонкой я уж слажу сам". И "Кобылицу молодую…" принялись толковать в том же смысле. Б а р о н е с с а. Подражание Анакреонту? К е р н. Но у Пушкина с сватовством дело не могло выгореть. Алексей Николаевич Оленин, хотя и просвещенный меценат, как говорят, хотя он директор Публичной библиотеки и президент Академии Художеств, он еще, оказывается, и статс-секретарь Департамента духовных и гражданских дел, где занимались делом Пушкина по поводу крамольных строф из стихотворения "Андре Шенье", к коим прибавили и "Гавриилиаду". Тут уж пахнет Сибирью. Б а р о н е с с а. Вот о чем все шепчутся в тайне от меня Пушкин и Дельвиг! К е р н. Аннет вряд ли отдали за Пушкина, да она и не любила его. Характер у нее такой, что Пушкин всегда упоминал о ней с легкой усмешкой, без всякой нежности; однажды, рассуждая о маленьких ножках, сказал: "Вот, например, у ней какие маленькие ножки, да черт ли в них?" Он, верно, предугадывал положение вещей. Теперь все это в прошлом. Как я для него в прошлом. Б а р о н е с с а. Но вы, все мне кажется, сблизились, подружились за время нашего отсутствия? К е р н. О, да! На сей случай хочу привести слова героини одного романа: "Его видеть, его слышать, быть его другом, поверенной всех его предприятий… Быть беспрестанно свидетельницей всех чувствований этой прекрасной и великой души. Я не уступила бы сего удовольствия за обладание царством вселенной". Б а р о н е с с а. Но ты не ответила на мой вопрос. К е р н (засобиравшись). Ответила. Я поеду навещу девочек. Вскоре вернусь. Керн уходит; баронесса просматривает корректуру; входит Алексей Вульф.                   А л е к с и с Вы здесь? Прекрасно! Где ж сама хозяйка?                 Б а р о н е с с а           (смущаясь и волнуясь) Уехала во Смольный, вскоре будет.                   А л е к с и с        (после паузы, тоже смущенный) А вы в работе.                 Б а р о н е с с а                           Вы же вечно праздны.                    А л е к с и с Намерен в гвардию вступить — войною Запахло.                Б а р о н е с с а                  С турками? Совсем, как Лев, От мирной жизни тянет вас под пули. В мундире будете неотразимы.                   А л е к с и с Для пуль? Или для женщин, баронесса?                 Б а р о н е с с а И фрак к лицу вам, бакенбарды тоже. Смущение охватывает обоих; входит Пушкин.                 П у ш к и н Алексис! Баронесса! Что случилось? Смущенье, робость — узнаю приметы, Уж слишком мне знакомые.                 А л е к с и с                                                      Еще бы! Читали мы стихи здесь ваши вместе, Обмолвясь с вы на ты, вдруг покраснели, — Вы, как Амур, разите нам сердца.                 П у ш к и н Поверю вам, ведь здесь живет Венера.          (Просматривая корректуру.) Я тут вписал поправки; будет лучше. А Дельвига все нет. Куда пропал он? Пока. Прощайте, будьте в дураках!             (Уходит.) Проступает квартира Дельвига; входят Дельвиг и Яковлев, который тотчас усаживается за фортепиано и, словно пробуя голос, поет романсы на разные лады. В квартирке Керн баронесса и Алексис. А л е к с и с. Софья! Я почти уверен, что вы влюблены в него. Б а р о н е с с а. В кого? В Пушкина? Нет. Да. А л е к с и с (подходя к креслу, где сидит баронесса у стола). Нет? Или: да? Б а р о н е с с а. Нет. Да, если вам угодно. Но я его люблю не вблизи. Я боюсь его. А л е к с и с. Но отчего же? Б а р о н е с с а. Он невысокого мнения о женщинах. А л е к с и с. Вы имеете в виду стихи из "Онегина"? Это же вообще. Б а р о н е с с а (неожиданно расплакавшись). Вообще, да, я согласна. Но зачем было отрывок под названием "Женщины" публиковать отдельно в "Московском вестнике"? Это звучит, как кредо. Мне больно, он словно целился в меня. А л е к с и с (всячески стараясь успокоить даму). Ну, что вы, право! Он вас любит, как любит Дельвига. Б а р о н е с с а. Он любит Дельвига, не меня. Мне тем больнее, что Пушкин прав, я вполне заслуживаю его отзыва о женщинах. А л е к с и с. Но тем вы прекраснее, пленительнее! Баронесса вскакивает и оказывается в объятиях Алексея Вульфа. Входит Дельвиг, поправляет очки. Д е л ь в и г. Забавно! Б а р о н е с с а (вспыхивая и убегая). Это вовсе не забавно! Дельвиг, махнув рукой на попытки объяснения Вульфа, уходит за нею; Алексей Вульф, пожав плечами, уходит восвояси. Баронесса, входя в квартиру, присоединяется к Яковлеву, который поет романс на стихи Дельвига "Что, красотка, молодая…" Тут входят гости, среди них Михаил Иванович Глинка, затем Пушкин и Керн.                Я к о в л е в     Что, красотка, молодая,            Что ты, светик, плачешь? Пушкин находит Дельвига в его кабинете.                Д е л ь в и г     И много ль жертв мне нужно было?     Будь непорочна, я просил,     Чтоб вечно я душой унылой     Тебя без ропота любил. П у ш к и н. Это откуда? Д е л ь в и г. Так, романс выпевается. П у ш к и н. Что случилось? Д е л ь в и г. Ничего. Скажи лучше, как твои дела. П у ш к и н. Государь прекратил дело, затеянное комиссией под началом Оленина. Он простил мне грехи юности и решил быть последовательным до конца. Д е л ь в и г (бросаясь обнимать друга). Это прекрасно! П у ш к и н. Теперь из благодарности я вынужден быть послушным по гроб. Д е л ь в и г. Я думаю, "Полтавой" царь будет доволен. П у ш к и н. Еще бы. Задумывал поэму о Мазепе, чтобы представить вслед за Вольтером и Байроном историю России глазами русского, а вышел на первый план царь Петр с его победой под Полтавой. Д е л ь в и г. Отсюда бы и начать? П у ш к и н. Будет история Петра. Сегодня можно писать и о 14 декабря. Наша жизнь быстро становится историей, не успеем оглянуться, а нас — нет. Д е л ь в и г. А также песней. У фортепиано Глинка. Звучит импровизация, из которой все отчетливей возникает мелодия романса. К е р н (с восхищением). Гений музыки, это же на стихотворение Пушкина, автограф которого я отдала вам?               Г л и н к а     Я помню чудное мгновенье… (Повторяет несколько раз.)     Передо мной явилась ты,     Как мимолетное виденье,     Как гений чистой красоты… Пушкин и Дельвиг входят в гостиную; Анна Керн взглядывает на Пушкина, но словно издали, вся сцена предстает как бы в дымке… 10 Спустя 12 лет. Петербургская сторона. Съемная квартира Анны Петровны Керн и Александра Васильевича Маркова-Виноградского, ее троюродного брата, которого она опекала, когда он был кадетом, и который, верно, был влюблен в нее с тех пор, а выпущенный в армию, вскоре подал в отставку, чтобы вступить с нею в гражданский брак. У открытого настежь окна у фортепиано Михаил Иванович Глинка. Звучат импровизации на темы Вальса-фантазии и других вещей, связанных с Екатериной Керн. Анна Керн и ее дочь Екатерина, недавняя выпускница Смольного института и воспитательница там же, из-за болезни оставившая работу. Они заняты выпечкой пирога. К е р н. Это было очень опрометчивое решение. Карьера, мнение родных — Саша всем пожертвовал, чтобы не было никаких преград между нами, если и я полюбила его, на его счастье. А я уже давно жила вне условий света. Пожалуй, с тех пор, как умер Дельвиг и женился Пушкин. С Глинкой я познакомилась у Дельвига, он у меня бывал, а затем он надолго уехал за границу, чтобы поправить здоровье и завершить всестороннее музыкальное образование. Я осталась одна-одинешенька. Пыталась переводить, но, видно, писательский труд не по мне. И смерть Пушкина… Е к а т е р и н а. О, мама! Ты впервые со мной разговариваешь, как со взрослой. Я могу тебя спросить… Ты любила его? К е р н. Все у нас в него были влюблены, видимо, и я. Е к а т е р и н а. А он? К е р н. Странно, свое отношение ко мне он затруднялся определить как любовь… Е к а т е р и н а. «И божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь…»? К е р н. Очевидно, это было не обычное увлечение до страсти, что он переносил смолоду с трудом, «то ревностью, то робостью томим». Е к а т е р и н а. Он любил тебя, как Данте Беатриче, или Петрарка Лауру? К е р н. Пушкин не был столь постоянен. Вообще о женщинах он был невысокого мнения, исключая женской красоты. И Мадонны. Е к а т е р и н а. Это же уже из сферы религии. К е р н. Нет, для него это из сферы поэзии. Впрочем, и с Мадонной при всем своем возвышенном отношении к ней как верующие он мог отзываться непочтительно. Е к а т е р и н а. Ты имеешь в виду «Гавриилиаду»? К е р н. Ты читала? Е к а т е р и н а. Когда любишь Пушкина, доходишь и до его юношеских шалостей. У воспитанниц, из избранных, разумеется, это целый ритуал посвящения в святая святых поэзии и жизни. К е р н. Боже! Е к а т е р и н а. Ведь воспитанниц готовят к свету, а не к жизни в мещанских семьях. У красивых барышень находятся опекуны или родственники еще до выпуска. К е р н. Это я знаю. Е к а т е р и н а. Красивой не слыла, но и ко мне подступались. Я предпочла продлить свое пребывание в институте, получив право остаться как воспитательница. Но, увы, болеть воспитательнице нельзя. К е р н. Тебя надо увезти в наши теплые края, в Лубны. Е к а т е р и н а. А Михаил Иванович грезит Италией. К е р н. Увы! Он несвободен и совсем не хлопочет о разводе. Е к а т е р и н а. Почему? К е р н. Это дело у нас в ведении Синода и почти безнадежное. Поэтому не всякий решится начинать его. Е к а т е р и н а. Безнадежно? К е р н. Думаю, да. Без вмешательства государя это дело не проходит быстро, а Михаил Иванович не поладил с ним, отказавшись от должности капельмейстреа Певческой капеллы. Е к а т е р и н а. Но он весел и пишет романсы под общим названием «Прощание с Петербургом». К е р н. Значит, он думает о поездке за границу, по настоянию матери. Е к а т е р и н а. Евгения Андреевна делает все, чтобы нас разлучить. К е р н. Вас разлучает Синод. Е к а т е р и н а. Но вы же, мама, с Александром Васильевичем пренебрегли Синодом и счастливы! К е р н. Твой отец отказывает мне в разводе уже 15 лет, и Синод на его стороне. Е к а т е р и н а. Значит, и мы можем пренебречь Синодом. К е р н. Тсс! Мы с тобой легко бы могли внушить эту мысль Глинке, даже без слов, но не станем этого делать. Пусть сам принимает решения. А ты еще подумаешь. В сердечные дела бесполезно вмешиваться, только хуже будет. Синод этого не понимает. Е к а т е р и н а. До Синода далеко. Евгения Андреевна не столь разумна, как ты. К е р н. Не надо нас сравнивать. Мы люди разных поколений. Из импровизаций у окна все отчетливее проступает сложная, прерывистая мелодия романса «Я помню чудное мгновенье…», а с нею и слова, словно годы — в 12 лет — наложили свой причудливый отпечаток. Не поют ли во времени эту песню поэт и музыкант одновременно?     В томленьях грусти безнадежной,     В тревогах шумной суеты,     Звучал мне долго голос нежный     И снились милые черты.     Шли годы. Бурь порыв мятежный     Рассеял прежние мечты,     И я забыл твой голос нежный,     Твои небесные черты.     В глуши, во мраке заточенья     Тянулись тихо дни мои     Без божества, без вдохновенья,     Без слез, без жизни, без любви.     Душе настало пробужденье:     И вот опять явилась ты,     Как мимолетное виденье,     Как гений чистой красоты.     И сердце бьется в упоенье,     И для него воскресли вновь     И божество, и вдохновенье,     И жизнь, и слезы, и любовь. Мать и дочь невольно заглянули в гостиную, Глинка вскочил на ноги. К е р н. Вы собираетесь уехать? Г л и н к а. Матушка изъявила мне свое позволение и даже совет уехать за границу. Глинка закинул голову по еще детской привычке казаться выше ростом, либо просто видеть дальше. Екатерина Керн опустила глаза, чтобы скрыть свою досаду: Евгения Андреевна хочет разлучить их. В это время Анну Петровну позвали на в детскую. Г л и н к а (снижая голос). У меня есть план. Поскольку теплый климат необходим как для меня, так и для вас, мы уедем в Италию. Е к а т е р и н а. Мы? Г л и н к а (заиграв нечто увлекательное, торжественно, будто просил у барышни ее руки, а сердце было ему отдано). Позвольте увезти мне вас в Италию! Е к а т е р и н а (закрывая глаза). Это сон! Упоительная мечта! Глинка вскочил и поцеловал девушку, она отвечала ему, как во сне, но, пробудившись, вздрогнула. Но ведь на это не согласится ваша матушка, а без ее согласия вы на такой шаг не решитесь. Г л и н к а (усаживаясь за фортепиано). Ради вас, ради нашего счастья я могу решиться на все, что угодно. Музыка выразительнее слов подтверждала это. Е к а т е р и н а. Как! В самом деле?! Но я-то не посмею и думать. В семье моей неладно, как я себя помню. А теперь еще все сложней. Г л и н к а. Они любят друг друга так искренне, так нежно… Е к а т е р и н а. Как дай нам Бог любить друг друга? Г л и н к а. Да! Целый каскад звуков сопровождает его краткое подтверждение. Е к а т е р и н а (заламывая себе руки). Но вам необходимо обрести свободу. Г л и н к а. В наше время это почти невозможно. (Раздаются трудно переносимые звуки, как если бы после грома и молнии наступила кромешная тьма.) От меня потребуют веских доказательств неверности моей жены, что трудно достать. А если привлекут к разбирательству ее любовника, а он богат, он откупится, и духовные власти меня же обвинят во всем. Расторгнуть брак не удастся, это долгая тяжба. Е к а т е р и н а (в полном отчаянии). Ни свободы, ни счастья?! В том-то все дело, а не в климате. Г л и н к а. Нет, дорогое дитя, теплый климат — это благо для меня, я знаю, и для вас также. Е к а т е р и н а. Мама мечтает о возвращении в Лубны, где, может быть, удастся вернуть утраченное имение. Я там родилась, я помню, там чудесно! Во всяком случае, там поблизости небольшое имение Александра Васильевича. Там они будут совершенно счастливы! Г л и н к а (загораясь новой идеей). Так надо ехать в Малороссию! Там теплый и здоровый климат, может быть, даже лучше, чем в Италии. С улицы, где всегда собиралась публика, когда Глинка садился за фортепьяно, донеслись наивные, щемящие звуки шарманки.