Точка отсчета
Патриция Корнуэлл


Кей Скарпетта #09


Убийца умен и хитер.

Чтобы скрыть свои деяния, он выбирает лучшее из средств — огонь.

Обнаружить улики — практически невозможно.

Выйти на след маньяка — дело почти безнадежное.

К расследованию подключается Кей Скарпетта, и ей удастся установить — к серии убийств причастна женщина, делом которой она занималась несколько лет назад. Но чем ближе разгадка, тем отчетливее ощущение смертельной опасности, угрожающей самой Кей и ее близким…


Патриция Корнуэлл

Точка отсчета


Каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть.

    
Первое послание к коринфянам, 3:13


С любовью — Барбаре Буш

Эй, ДОК,

Тик-ток.

Пламя, пила и кости.

Дома одна?

Вот тебе на!

Или ждешь ФИБА в гости?

Помнишь темный свет,

Страх и поезд, нет?

Поездпоездпоезд.

ГНКГ ждет фото.

Приходи навести.

Третий этаж мой.

Ты мне, я тебе.

Люси еще с тобой?

На ТВ Люси-Бу.

Садись на мою трубу.

Потанцуем, попоем,

А потом крылом махнем.

Шшшшшшш,

Слышишь, ДОК,

Тик-ток,

Тик-так.

Подожди, увидишь, так?

    
Кэрри


Фазаний Двор


Женское отделение «Кирби»


Остров Уорд, Нью-Йорк


Глава 1


Бентон Уэсли снимал кроссовки у меня на кухне, когда я прибежала к нему, дрожа от страха, ненависти и напомнившего о себе ужаса прошлого. Письмо Кэрри Гризен оказалось в стопке писем и прочих бумаг, где и пролежало до того момента, когда я решила спокойно выпить чаю с корицей в тиши своего дома. Было воскресенье, восьмое июня, и часы показывали тридцать две минуты шестого.

— Полагаю, она прислала это в твой офис, — сказал Бентон, стягивая белые найковские носки.

Похоже, случившееся нисколько его не взволновало.

— Роуз не читает письма, если они помечены «лично» или «конфиденциально», — заметила я, хотя в таком напоминании и не было необходимости — он прекрасно об этом знал.

— А может быть, и зря. У тебя здесь, как выясняется, куча поклонников.

Лишенные сочувствия слова резали, словно бумага.

Бентон сидел, опустив на пол бледные босые ноги, упершись локтями в колени и опустив голову. По плечам и рукам с хорошо развитой для мужчины его возраста мускулатурой стекали капельки пота, и мой взгляд соскользнул с колен и бедер на голени с полоской от резинки носков. Проведя ладонью по влажным серебристым волосам, он откинулся на спинку стула, вытер лицо и шею полотенцем и пробормотал:

— Господи, я слишком стар для всей этой ерунды.

Он глубоко вздохнул и с нарастающей злостью выдохнул. Потом взял лежавшие на столе часы «Брейтлинг-аэроспейс» в корпусе из нержавеющей стали — мой подарок на Рождество — и защелкнул их на запястье.

— Черт бы побрал их всех! Ну что за люди — хуже рака. Дай взглянуть.

Письмо было написано от руки нарочито неуклюжими красными печатными буквами, а вверху листа красовался хохолок какой-то птички. Нацарапанное под ним загадочное латинское слово ergo, или следовательно, не говорило мне в данном контексте совершенно ничего. Взявшись за уголки, я развернула лист простой белой печатной бумаги и положила на старинный французский столик. Бентон даже не прикоснулся к письму, хотя оно в скором времени могло стать вещественной уликой, но я видела, с каким вниманием его взгляд сканирует каждое слово странного послания Кэрри Гризен.

— Судя по почтовому штемпелю, отправлено из Нью-Йорка, а там много писали о ее процессе, — сказала я, продолжая рационализировать и отыскивать причины, которые позволяли бы надеяться, что письмо написано не ею. — Одна сенсационная статейка появилась всего лишь две недели назад. Так что именем Кэрри Гризен мог воспользоваться кто угодно. А что касается моего адреса, то он и вовсе не является какой-то закрытой информацией. Весьма вероятно, что письмо написано совсем и не Кэрри Гризен. Наверное, какой-нибудь сумасшедший.

— Весьма вероятно, что оно от нее, — продолжая читать, бросил Бентон.

— По-твоему, письма пациентов психиатрической больницы никто не просматривает? — попробовала возразить я, чувствуя, как сгущается страх, обволакивающий мое сердце.

— "Сент-Элизабет", «Бельвью», «Мидхадсон», «Кирби». — Он и головы не поднял. — Кэрри Гризен, Джон Хинкли-младший, Марк Дэвид Чепмен[1 - Джон Хинкли-мл. — стрелял в президента США Р. Рейгана. Марк Чепмен — убийца Д. Леннона. Оба признаны невменяемыми. — Здесь и далее примеч. пер.] — все они пациенты, а не заключенные. Люди, находящиеся в исправительных заведениях и психиатрических центрах, пользуются такими же, как мы, гражданскими правами. Они создают доски объявлений для педофилов и продают информацию серийным убийцам. Ну и, конечно, пишут язвительные письма главным судмедэкспертам.

Теперь в голосе Уэсли чувствовалась злость, в словах — четкость, даже резкость. В глазах, когда он поднял голову и посмотрел на меня, горела ненависть.

— Кэрри Гризен смеется над тобой, док. Над ФБР. Надо мной.

— Над фибом, — пробормотала я.

Наверное, в других обстоятельствах это показалось бы мне смешным.

Уэсли поднялся и накинул полотенце на плечи.

— Ладно, предположим, письмо написала она, — снова начала я.

— Она.

У него не было на этот счет никаких сомнений.

— Пусть так. Но тогда в письме не только насмешка.

— Конечно. Ее цель — напомнить нам о том, что они с Люси были любовницами. Широкая публика этого еще не знает. Пока не знает. Вывод ясен: Кэрри Гризен намерена и дальше ломать чужие жизни.

Кэрри Гризен. Я не могла слышать это имя. Меня бесило, что она пробралась в мой дом и была сейчас здесь. Казалось, Кэрри сидит вместе с нами за дубовым столиком и отравляет воздух уже одним своим мерзким, зловещим присутствием. Представляя себе ее снисходительную улыбочку и горящие глаза, я думала о том, как она выглядит сейчас, после пяти лет за решеткой и общения с безумцами, на счету которых самые отвратительные преступления. Кэрри не была сумасшедшей. Никогда. Она была психопатом, человеком с раздвоенным сознанием, воплощением жестокости и не знала, что такое совесть.

Я посмотрела в окно на раскачивающиеся под ветром японские клены и недостроенную каменную стену, которая, как ни тщилась, не могла укрыть меня от соседей. Внезапно зазвонил телефон, и я неохотно сняла трубку:

— Доктор Скарпетта.

Звонок отвлек Бентона лишь на мгновение — в следующее его взгляд снова вернулся к покрытой красными буквами странице.

— Привет, — послышался из трубки знакомый голос Питера Марино.

Я достаточно хорошо знала капитана управления полиции Ричмонда, чтобы понять: ничего хорошего этот звонок мне не сулит.

— Что случилось?

— Прошлой ночью в Уоррентоне сгорела коневодческая ферма. Может быть, слышала, об этом говорили в новостях. Конюшня, около двадцати дорогих лошадей и дом. Ничего не осталось. Все сгорело дотла.

Но она-то здесь при чем? Непонятно.

— Марино, почему ты звонишь мне из-за какого-то пожара? Во-первых, Северная Виргиния не твоя территория, а...

— Уже моя.

Кухня вдруг странным образом съежилась. Дышать стало трудно.

— Что-то еще?

— Да. АТО только что вызвало ГОР.

— То есть нас.

— Точно. Тебя и меня. Быть готовыми к утру.

ГОР, или Группа оперативного реагирования, как одно из подразделений Бюро по контролю за алкоголем, табаком и огнестрельным оружием, или сокращенно АТО, привлекалась к работе, когда горели церкви или предприятия, когда речь шла о намеренном подрыве, а также в других случаях, подпадающих под юрисдикцию АТО. Мы с Марино не имели к АТО прямого отношения, однако Бюро, как, впрочем, и другие правоохранительные органы, нередко привлекало нас к расследованию, когда в этом возникала необходимость. В последние годы мне приходилось работать после взрывов во Всемирном Торговом центре[2 - 26 февраля 1993 г. в подземном гараже Всемирного Торгового центра в Нью-Йорке была взорвана заложенная террористами бомба, в результате чего погибли несколько человек.] и в Оклахоме[3 - При взрыве в правительственном здании в Оклахома-Сити в 1995 г. погибли более 160 человек. Признанный виновным Тимоти Маквей был казнен.], на месте падения «Рейса 800»[4 - Самолет компании «TWA».]. Я помогала проводить идентификацию в Вако[5 - Вако — городок в Техасе, где 19 апреля 1993 г. после более чем пятидесятидневного противостояния с федеральными агентами погибли в пожаре около 70 членов религиозной секты «Ветвь Давидова».] и изучала последствия взрывов, устроенных Унабомбером[6 - Унабомбер — имя, данное СМИ человеку, который за 18 лет отправил почтой 16 бомб в адрес разных американских университетов и других организаций, протестуя против развития современных технологий. В 1996 г. за эти преступления был арестован бывший университетский профессор Теодор Казински.]. АТО включило меня в список специалистов, подлежащих вызову только в крайних случаях, когда речь идет о гибели людей, а если они задействовали еще и Марино, то это означало только одно: есть подозрение на убийство.

— Сколько?

Я потянулась к блокноту.

— Дело не в том, сколько, док, а в том, кто. Владелец фермы — крупный медийный магнат Кеннет Спаркс. Тот самый, один-единственный. И в данный момент все выглядит так, что он ни при чем.

— О Господи! — пробормотала я. В глазах вдруг потемнело, словно мой мир погрузился в ночь. — Ты уверен?

— Ну, по крайней мере его там не было.

— А не хочешь объяснить, почему мне сообщают об этом только сейчас?

При всем том, что меня переполняла злость, никаких других претензий я предъявить не могла, поскольку все случаи насильственной смерти в штате Виргиния входили в сферу моей компетенции. Марино вовсе не был обязан информировать меня о случившемся, и адресовать недовольство и раздражение следовало не ему, а моим коллегам в Северной Виргинии, не удосужившимся поставить меня в известность.

— Только не спускай собак на своих ребят в Фэрфаксе, — будто прочитав мои мысли, сказал Марино. — В АТО обратились власти округа Фокер, так что...

Мое настроение вовсе не улучшилось, но что толку злиться? Дело есть дело.

— Полагаю, тел пока не обнаружено, — сказала я, беря ручку и записывая.

— Точно. Тебя ждет веселенькая работа.

Ручка повисла в воздухе над блокнотом.

— Послушай, Марино, сгорела всего лишь ферма. Даже если подозревается поджог, даже если в деле замешан такой человек, как Кеннет Спаркс, я все же не понимаю, какое отношение ко всему этому имеет АТО?

— Виски, автоматическое оружие, торговля дорогими лошадками — это все квалифицируется как бизнес, — ответил капитан.

— Отлично, — пробормотала я.

— Ты права. Настоящий кошмар. Начальник пожарной команды собирался позвонить тебе еще до вечера. Советую сложить вещи, потому что птичка прилетит за нами до рассвета. Время, конечно, не самое лучшее, но у нас по-другому и не бывает. Думаю, на отпуск тебе не стоит и рассчитывать.

Мы с Бентоном как раз собрались отправиться в Хилтон-Хед, провести недельку на берегу океана. Год выдался трудным для обоих, мы оба устали и едва таскали ноги. Повесив трубку, я не сразу решилась посмотреть ему в глаза.

— Извини, мне очень жаль. Ты уже понял, что у нас очередное несчастье.

Как будто и не слыша, что я сказала, Бентон продолжал смотреть на письмо Кэрри.

— Мне придется поехать. Вертолет заберет нас рано утром. Может быть, я еще успею присоединиться к тебе в середине недели.

Он не слушал меня, потому что не хотел ничего этого слышать.

— Пожалуйста, пойми.

Бентон по-прежнему не реагировал, и я видела, что он ужасно огорчен.

— Пила и кости. У тебя были дела с расчлененными телами. В Ирландии и здесь. Она думает о Люси, фантазирует и мастурбирует. Интересно, сколько раз за ночь можно достичь оргазма под одеялом. Если только у нее что-то получается.

Говоря это, он продолжал смотреть на лист, как будто говорил сам с собой.

— Она пытается сказать, что между ними до сих пор что-то есть, между ней и Люси. Использование местоимения «мы» — это ее попытка представить себя жертвой расщепления личности. Ее не было там, на месте всех этих преступлений. Их совершил кто-то другой. Другие. Довольно предсказуемый и не очень интересный ход. Расчет на то, что ее признают невменяемой. Честно говоря, я ожидал от нее большей оригинальности.

— Она вполне дееспособна, чтобы предстать перед судом.

Во мне всколыхнулась новая волна гнева.

— Это знаем мы с тобой. — Бентон поднес к губам бутылку «Эвиана». — Откуда эта Люси-Бу?

Капля воды скатилась с губы на подбородок, и он вытер ее тыльной стороной ладони.

— Это я так ее называла, когда она ходила в детский сад. Люси кличка не очень нравилась, и потом я от нее отказалась, но иногда проскакивало. — Перед глазами встала та Люси. — Наверное, она рассказала об этом Кэрри.

— Да, теперь-то мы знаем, что в свое время Люси много о чем ей рассказала, — констатируя очевидное, проговорил Уэсли. — Первая любовь. Всем известно, первая любовь не забывается, какой бы грязью все ни закончилось.

— Только не все выбирают на эту роль психопата, — возразила я.

Мне до сих пор не верилось, что Люси, моя племянница, влюбилась когда-то в Кэрри Гризен.

— Психопаты — это мы, Кей, — сказал Бентон, как будто я ни разу не слышала эту лекцию. — Умные, симпатичные люди. Психопатом может оказаться каждый. Он может сидеть рядом с тобой в самолете, стоять позади тебя в очереди, болтать с тобой в Интернете. Братья и сестры, школьные товарищи и любовники, сыновья и дочери. Они такие же, как ты или я. У Люси не было ни единого шанса. Она не могла противостоять Кэрри Гризен.

В траве на моем заднем дворе выросло слишком много клевера, но весна выдалась необыкновенно прохладной, что не самым лучшим образом сказывалось на розах. Они трепетали и дрожали на ветру, роняя на землю бледные лепестки. Уэсли, отставной шеф профильного отдела ФБР, не замечал всего этого.

— Кэрри нужны фотографии Голта. Все. Сделанные на месте его гибели. Сделанные во время вскрытия. Ты отдаешь их ей, а взамен получаешь информацию, то, что полиция, как она предполагает, пропустила, то, что, возможно, поможет обвинению, когда в следующем месяце начнется суд. Вот на что Кэрри рассчитывает. На то, что ты что-то пропустила. И это что-то неким образом связывает ее с Люси.

Бентон наклонился и поднял с коврика очки.

— Кэрри Гризен хочет, чтобы ты навестила ее в «Кирби».

Он выжидающе посмотрел на меня.

— Это ее работа. — Бентли показал на письмо и устало добавил: — Я так и знал, что она еще напомнит о себе.

— Темный свет. Что это, по-твоему? — спросила я, поднимаясь, потому что не могла больше сидеть.

— Кровь, — уверенно ответил Уэсли. — Ты ударила Голта ножом в бедро и перерезала ему бедренную артерию. Он умер от потери крови. Точнее, умер бы, если бы раньше его не прикончил поезд. Темпл Голт...

Бентон снял очки, и я поняла, что он взволнован, но пытается скрыть это.

— Мы не избавимся от него, пока не избавимся от Кэрри Гризен. Эти двое — настоящие близнецы-чудовища.

* * *


Вообще-то они не были близнецами, хотя одинаково обесцвечивали волосы, носили похожие короткие стрижки, предпочитали одежду в стиле унисекс и отличались подростковой худобой. Они и преступления совершали вместе, пока мы не схватили ее в Бауэри, а его я убила в туннеле подземки. У меня не было ни малейшего желания ни видеть Голта, ни разговаривать с ним, ни уж тем более дотрагиваться до него, потому что моя миссия в этой жизни не в том, чтобы ловить нарушителей закона или самой вершить правосудие. Однако Голт придерживался другого мнения и устроил все так, чтобы умереть от моей руки и таким своеобразным образом навсегда связать себя со мной. Темпл Голт умер пять лет назад, но я никак не могла избавиться от него. В памяти навсегда отпечаталась жуткая картина: разбросанные по рельсам куски человеческого тела и крысы, осторожно выходящие из мрака, чтобы попробовать свежей крови.

В ночных кошмарах передо мной вставали его глаза с холодными зрачками, а в ушах стоял грохот приближающегося поезда, фары которого напоминали две ослепительно яркие луны. После того случая я несколько лет не проводила вскрытие жертв железнодорожных происшествий. Занимая должность главного судебно-медицинского эксперта штата Виргиния, я могла перепоручить это другим. И перепоручала. Даже сейчас я не могла с былой холодной отстраненностью смотреть на сверкающие анатомические скальпели, потому что он вынудил меня воткнуть в него одно из таких орудий. В городской толпе мне мерещились похожие на него мужчины и женщины, и я никогда не ложилась спать, не убедившись в наличии под рукой заряженного пистолета.

— Бентон, почему бы тебе не принять душ? А потом мы могли бы обсудить наши планы на неделю, — предложила я, отгоняя невыносимые воспоминания. — Побудешь несколько дней один, почитаешь, погуляешь по берегу — это как раз то, что тебе и надо. Ты же так любишь кататься на велосипеде. Может быть, оно и к лучшему, что тебе никто не станет надоедать.

— О письме надо сообщить Люси. — Уэсли тоже поднялся. — Даже находясь в клинике, Кэрри способна наделать гадостей другим. Как раз это она тебе и обещает.

Он вышел из кухни.

— На сколько же дерьма способен один человек! — в отчаянии воскликнула я, чувствуя, как навертываются на глаза слезы.

— Ей ничего не стоит втянуть твою племянницу в судебное разбирательство. — Бентон остановился у порога. — Выплеснуть побольше грязи на страницы газет. Представляю, каким удовольствием для нее станет увидеть имя Люси на первой странице «Нью-Йорк таймс». За такую новость многие ухватятся. «Агент ФБР была любовницей сумасшедшей серийной убийцы...»

— Люси ушла из ФБР со всеми его предрассудками, ложью и озабоченностью прежде всего тем, как Бюро выглядит в глазах общественности. — Я смахнула слезы. — Они ничего больше не смогут ей сделать.

— Кей, дело не только в ФБР.

— Бентон, не начинай...

Я не смогла договорить.

Он замер, прислонившись к косяку двери, за которой находилась гостиная, где в камине горел огонь. В глазах его застыла боль. Бентон не любил, когда я начинала разговаривать с ним таким вот образом, и не хотел заглядывать в темные уголки своей души. Как и у меня, у Уэсли не было желания обсуждать возможные шаги Кэрри Гризен, и он тоже беспокоился обо мне. Мы оба знали, что так или иначе меня вызовут в суд для дачи показаний в качестве эксперта. Но я тетя Люси, и мои свидетельства могут быть поставлены под сомнение, а репутация безнадежно погублена.

— Давай сходим куда-нибудь сегодня, — мягко предложил Уэсли. — Куда бы ты хотела? К Бенни на барбекю с пивом?

— Я разогрею суп. — Слезы остановились, но голос еще дрожал. — У меня и аппетита что-то нет. Ты как?

— Иди сюда, — негромко сказал он.

Я шагнула к нему, и он прижал меня к груди. Мы поцеловались. Губы у Уэсли были соленые, тело по-прежнему крепкое и плотное. Я положила голову ему на плечо, чувствуя под щекой жесткую щетину. В его волосах мелькала седина, словно кто-то обсыпал их белым песком. Песком с пляжа, увидеть который, как я знала, мне в ближайшие дни не доведется. Не будет ни долгих прогулок, ни разговоров за столиком в «Ла Полла» или «Чарли».

— Наверное, мне лучше съездить и узнать, что ей нужно, — прошептала я в теплую влажную шею.

— Ни в коем случае.

— Аутопсию Голта проводили в Нью-Йорке. У меня нет тех фотографий.

— Кэрри Гризен прекрасно осведомлена о том, кто именно проводил вскрытие.

— Если она знает, то почему обращается ко мне?

Прежде чем ответить, Уэсли поцеловал меня в макушку и еще раз погладил по волосам.

— Ты и сама знаешь почему. Она хочет манипулировать тобой, хочет заставить тебя нервничать. У таких, как Кэрри, это лучше всего получается. Ей нужно заставить тебя раздобыть для нее те фотографии. И тогда она будет смотреть на них, будет представлять Голта в виде кусков порубленного мяса, будет фантазировать и заводить себя этими картинами. Кэрри что-то замыслила, и самое худшее, что ты можешь сейчас сделать, это пойти у нее на поводу.

— А Фазаний Двор? Что бы это значило?

— Не представляю.

— ГНКГ?

— Не знаю.

Мы еще долго стояли так, обнявшись, не спеша выходить из дома, который я продолжала считать только своим собственным. Бентон жил у меня, когда не уезжал с консультациями по особенно запутанным случаям в другие города и штаты. Я знала, что ему было неприятно слышать "я" или «мое», хотя он не хуже меня понимал, что мы не женаты и ничто из того, чем мы владеем по отдельности, не принадлежит нам обоим. Я прожила полжизни и не стремилась делиться нажитым ни с кем, будь то любовник или родственники. Возможно, кто-то считал меня эгоисткой, а может, я и есть эгоистка.

— Ты завтра уедешь, а чем заняться мне?

Бентон вернулся к более безопасной теме.

— Поезжай в Хилтон-Хед и накупи продуктов, — посоветовала я. — Главное, возьми побольше пива и виски. То есть больше, чем обычно. Не забудь про солнцезащитный крем. Запасись орехами, помидорами, луком.

Слезы снова напомнили о себе, и я откашлялась.

— Как только все закончится, я сразу же сажусь на самолет и прилетаю к тебе. Но кто знает, что там, в Уоррентоне, и на сколько это затянется. Такое с нами уже случалось. То ты не можешь, то меня дела не пускают.

— Дерьмовая жизнь, — прошептал мне в ухо Бентон.

— Так уж получилось, — сказала я и почувствовала вдруг, что меня клонит ко сну. — Сами выбирали.

— Может быть. — Уэсли потянулся к моим губам, руки скользнули мне под одежду. — Суп потом, мы еще успеем поваляться.

Мне бы и хотелось ответить ему тем же, но тело отказывалось реагировать на его ласки.

— Мне почему-то кажется, что на суде нас ожидают большие неприятности.

— Мы ведь все там будем: Бюро, ты, Люси. Нисколько не сомневаюсь, что последние пять лет Кэрри только тем и занималась, что строила планы мщения.

Я отстранилась — из какого-то темного уголка мозга выскочило вдруг резкое, осунувшееся лицо Кэрри. В памяти осталась одна сцена из прошлого, невольной свидетельницей которой мне довелось оказаться. Люси и Кэрри сидели поздно вечером за столиком неподалеку от стрельбища Академии ФБР в Квонтико, не догадываясь о моем присутствии, и я слышала их негромкие голоса, их игривые шутки. Я видела, как они обнимались, как целовались в губы. Странное чувство овладело мной тогда, однако я заставила себя повернуться и уйти. Кэрри только начала обрабатывать мою племянницу, а теперь то, что начиналось так романтично, заканчивалось уродливым гротеском.

— Бентон, мне надо собрать вещи.

— Твои вещи всегда собраны. Ты же сама знаешь.

Подгоняемый желанием, он уже принялся расстегивать мои крючки и пуговицы. Странно, но сильнее всего Бентон хотел меня тогда, когда я его не хотела. Иногда такое отсутствие синхронизации раздражало нас обоих.

— Я знаю, что ты обеспокоен, но у меня нет для тебя ободряющих слов. Я не могу сказать, что все будет в порядке, потому что все будет плохо. Защита и пресса нас просто так не отпустят. О нас с Люси будут вытирать ноги, а Кэрри, не исключено, окажется на свободе. Вот так-то! Истина и справедливость по-американски.

— Прекрати. — Он пристально посмотрел мне в глаза. — Не начинай снова. Раньше я не замечал в тебе подобного цинизма.

— Это не цинизм, и я ничего не начинала. — Злость, собиравшаяся во мне после получения письма, готова была выплеснуться. — Разве я срезала кожу с одиннадцатилетнего мальчика, а потом оставила его совершенно раздетого и с простреленной головой у мусорного контейнера? Разве это я убила шерифа и тюремного охранника? А Джейн, сестра Голта... Ты помнишь ее, Бентон? Помнишь следы босых ног на снегу и ее замерзшее окровавленное тело в фонтане?

— Конечно, помню. Я был там. Все, что видела ты, видел и я.

— Нет, Бентон, не все.

Не глядя на него, я отступила и застегнула расстегнутую им блузку.

— Ты не погружаешь руки в их истерзанные тела, не прикасаешься к их ранам и не измеряешь их. Ты не слышишь, о чем говорят мертвые. Не видишь лиц их близких и родных, которые с замиранием сердца ожидают в коридорчике, и тебе не приходится говорить им то, что говорю я. Нет, Бентон Уэсли, ты не видишь того, что вижу я. Ты видишь чистенькие папки, глянцевые фотографии и остывшие места преступлений. Ты проводишь больше времени с убийцами, чем с теми, кого они лишили жизни. И может быть, ты лучше спишь. Может быть, ты даже не боишься видеть сны.

Бентон вышел из моего дома, не сказав ни слова, потому что я зашла слишком далеко. Я была несправедлива и жалка. Он тоже плохо спал: ворочался, метался, бормотал, и к утру простыни промокали от его холодного пота.

Я положила письмо Кэрри Гризен на стол и поставила на уголки солонку и перечницу, чтобы оно не сминалось. Ее насмешливые, неприятно дергающие за нервы слова превратились теперь в улику, прикасаться к которой не полагалось.

Вполне возможно, что на дешевой белой бумаге обнаружатся отпечатки ее пальцев, а почерк совпадет с уже имеющимися образцами. Тогда мы докажем, что именно Кэрри Гризен написала это послание накануне рассмотрения дела по обвинению ее в убийстве Верховным судом города Нью-Йорка. Жюри присяжных поймет, что она так и не изменилась за пять лет лечения в психиатрическом заведении, пребывание в котором оплачивалось деньгами налогоплательщиков. Не раскаялась в том, что сделала.

Я не сомневалась, что Бентон где-то неподалеку, потому что не слышала, как отъезжала его «БМВ». Я прошлась по вымощенным улицам, по обе стороны которых красовались недавно возведенные особняки, и в конце концов обнаружила его под деревьями, откуда открывался вид на Джеймс-Ривер. Холодная вода казалась стеклом; в бледнеющем небе белели неясные полоски перистых облаков.

— Я сейчас вернусь и сразу поеду в Южную Каролину. Приготовлю домик и куплю тебе побольше виски, — не оборачиваясь, сказал он. — Об остальном тоже постараюсь не забыть.

— Тебе вовсе не обязательно уезжать сегодня. — Я остановилась в паре шагов, боясь подойти ближе. Косые лучи солнца придавали его волосам золотистый оттенок. — Мне завтра рано вставать. Проводишь — и уезжай.

Он молчал, наблюдая за орлом, следовавшим за мной в вышине от самого дома. Выходя, Бентон надел красную штормовку, но так и остался в спортивных шортах и теперь сидел, обхватив себя руками. Боль как будто сочилась из некоего потаенного места, о существовании которого позволялось знать мне одной. В такие моменты я плохо понимала, почему он вообще терпит меня.

— Я не машина, Бентон.

Он слышал эти слова, наверное, миллион раз с тех пор, как мы полюбили друг друга, но все равно молчал. Внизу с унылым журчанием лениво катилась река, необдуманно неся свои воды к кипящей пропасти плотины.

— Нельзя принять больше, чем можешь, — попыталась объяснить я. — На мою долю приходится больше, чем на долю многих других, но не жди, что я вынесу все.

Орел парил над вершинами тянущихся в небо деревьев, и когда Бентон наконец заговорил, голос его прозвучал спокойно и устало.

— Я тоже принимаю на себя больше, чем прочие. Отчасти потому, что беру пример с тебя.

— А я с тебя.

Я подошла сзади, обняла его и уткнулась подбородком ему в спину.

— За тобой следят, — сказал Бентон. — Кто-то из соседей. Я вижу его через стекло. Оказывается, даже в таком шикарном районе водятся любители подглядывать. — Он положил свою руку на мою. — Конечно, если бы я жил здесь, то тоже подглядывал бы за тобой.

— Ты и так здесь живешь.

— Нет. Только сплю.

— Давай обсудим, что будем делать утром. Как обычно, меня подберут у Института глаза около пяти. Так что если встать в четыре, то... — Я вздохнула. Неужели жизнь никогда не изменится? — Тебе лучше переночевать здесь.

— К тому же я не собираюсь вставать в четыре, — добавил он.


Глава 2


Следующее утро застало меня на летном поле, совершенно плоском и едва голубеющем под первыми лучами солнца. Я встала в четыре, и Бентон тоже, решив, что ему лучше уехать одновременно со мной, чем задерживаться в пустом доме. Мы поцеловались и едва взглянули друг на друга, отправляясь каждый к своей машине, потому что оба предпочитали не затягивать расставание. Но уже по дороге, когда я только ехала по Уэст-Кэри-стрит к мосту Гугенотов, на душе почему-то стало грустно и неспокойно, а по телу расплылась неприятная тяжесть.

По собственному горькому опыту я уже знала, что вряд ли увижу Уэсли на этой неделе и что не будет больше ни отдыха, ни чтения, ни неспешного утра в постели. Работать на месте пожара всегда нелегко, а тут еще ко всему прочему примешивался влиятельный персонаж, что неизбежно означает наличие политического контекста и необходимость удовлетворять интерес газетчиков. Чем большее внимание привлекала к себе чья-либо смерть, тем более сильного общественного давления следовало ожидать.

Институт глаза, вовсе не являющийся центром медицинских исследований и называющийся так отнюдь не в честь какого-то благодетеля по имени Глаз, еще чернел стеклами окон. Несколько раз в год я приходила сюда подобрать очки или проверить зрение и всегда испытывала странное чувство, паркуясь рядом с аэродромом, с которого меня так часто поднимали в воздух и уносили к хаосу. Открыв дверцу, я сразу услышала знакомый, раскатывающийся над темными волнами деревьев звук вертолета и мгновенно представила разбросанные по залитому водой черному пепелищу обгоревшие кости. Вспомнились дорогие костюмы Спаркса, его мужественное лицо, и я поежилась, как будто от пробравшегося под одежду тумана.

Напоминающий головастика силуэт пролетел под далеким от идеального диском луны. Я достала из машины несколько сумок из водоотталкивающего материала и поцарапанный алюминиевый кейс, в котором хранились медицинские инструменты и все необходимое, включая фотооборудование. Ехавшие по Гугенот-роуд две легковые и пикап замедлили ход — ранние путешественники не смогли устоять перед соблазном полюбоваться заходящим на посадку вертолетом.

— Должно быть, Спаркс прилетел, — прокомментировал старичок, прибывший на заржавевшем «плимуте».

— А может, орган кому привезли на пересадку, — заметил водитель пикапа, ненадолго переводя взгляд на меня.

Их слова разлетелись, как сухие листья, и потерялись в сдержанном рокоте черного «Белл лонгрейнджера», мягко приземлившегося на бетонную площадку. Управляла вертолетом моя племянница Люси. Завихрившееся облако свежескошенной травы, кажущееся белым в свете посадочных огней, опустилось на землю. Я собрала вещи и зашагала к вертолету, отворачиваясь от бьющего в лицо ветра. Рассмотреть что-либо через затемненный плексиглас было невозможно, но, потянув на себя заднюю дверцу, я без труда узнала высунувшуюся оттуда большую руку, которая подхватила мой кейс. Тем временем еще несколько водителей остановились на дороге, чтобы посмотреть на загадочных чужаков, а в просветах между макушками деревьев заблестели золотистые нити.

— Где тебя подобрали? — громко, перекрывая шум двигателя, спросила я, закрывая за собой дверцу.

— В аэропорту, — ответил Марино, указывая на соседнее с ним место. — Так ближе.

— Нет, не ближе.

— По крайней мере у них там есть кофе и туалет, — возразил он, меняя приоритеты местами, и для большего эффекта добавил: — Бентон, надо понимать, отправился в отпуск без тебя.

Люси вывела двигатель на полную мощность, и лопасти завертелись быстрее.

— Скажу откровенно, у меня такое чувство, — ворчливо продолжил Марино, дождавшись, когда вертолет оторвется от земли, — что нас ждут большие неприятности.

Хотя Марино и занимался расследованиями обстоятельств смерти других людей, возможность собственной гибели нервировала его. Он не любил летать, особенно на вертолетах, у которых не было крыльев и на борту которых за ним никто не ухаживал. О нынешнем состоянии Марино свидетельствовали валявшаяся у него на коленях смятая газета и взгляд, упорно уходивший от быстро отдаляющейся земли и вырастающего на горизонте города.

Первая страница «Ричмонд таймс диспетч» содержала рассказ о пожаре, дополненный сделанной с самолета фотографией, на которой смутно проступали дымящиеся руины. Я внимательно прочитала репортаж, однако не обнаружила ничего нового. Речь шла в основном о предполагаемой гибели Кеннета Спаркса, его могуществе и влиянии и том образе жизни, который он вел в Уоррентоне. Прежде я ничего не знала ни о его лошадях, ни о том, что одна из них, по кличке Ветер, участвовала в прошлогоднем Кентуккском дерби и оценивается в миллион долларов. Впрочем, новость меня не удивила. Спаркс всегда отличался предприимчивостью, а его самомнение не уступало разве что его гордыне. Я отложила газету на свободное сиденье и только тогда заметила, что Марино не пристегнулся, а его привязной ремень собирает пыль на полу.

— Представляешь, что с тобой будет, если мы попадем в зону повышенной турбулентности?

— Наверное, пролью кофе. — Он поправил висящий на боку пистолет и пристроил на обтянутом хаки колене готовую лопнуть сосиску. — На случай, если ты, разрезав столько тел, еще не поняла, скажу: если эта птичка рухнет, док, ремень тебя уже не спасет. И воздушная подушка тоже, даже если бы она у нас и была.

Вообще-то причина заключалась в другом: Марино не выносил, когда что-то сжимало его живот, и даже брюки носил так низко, что оставалось только удивляться, как они еще держатся на бедрах. Зашуршав бумагой, он извлек из промасленного, с серыми пятнами пакета два бисквита и тоже разложил их перед собой. В кармане рубашки у него лежала пачка сигарет. Раскрасневшееся лицо выдавало гипертоника. Когда я переехала в Виргинию из Майами, Марино занимал должность детектива в отделе убийств и отличался не только несомненной одаренностью, но и абсолютной несносностью. Сталкиваясь со мной в морге, он неизменно называл меня миссис Скарпетта, третировал моих подчиненных и весьма вольно обращался с уликами. Чтобы позлить меня, он забирал пули еще до того, как я успевала их пометить. Он курил сигареты, держа их в обтянутых окровавленными перчатками пальцах, и отпускал неуместные шуточки по поводу тел, бывших когда-то живыми людьми.

Глядя в окно на плывшие по небу облака, я думала о том, как быстро бежит время. Мне до сих пор не верилось, что Марино уже пятьдесят пять. Выходило, что мы с ним защищали и раздражали друг друга уже более одиннадцати лет.

— Хочешь?

Он протянул завернутый в промасленную бумагу холодный бисквит.

— Даже смотреть не хочу, — не церемонясь ответила я.

Пит Марино прекрасно знал, как беспокоят и бесят меня его нездоровые привычки, и просто пытался привлечь мое внимание. Осторожно размешивая сахар в пластмассовом стаканчике с кофе, он то привставал, то снова садился, придерживаясь за кресло свободной рукой.

— Как насчет кофе? Я налью.

— Нет, спасибо. Как насчет новой информации?

Напряжение во мне нарастало, и я торопилась перейти к делу.

— Пожар еще не потушили, кое-где тлеет. В основном в конюшнях. Лошадей там было больше, чем мы думали. Зажарилось штук двадцать, включая племенных, скаковых и двух жеребят с отменной родословной. Ну, и тот, что участвовал в дерби. Можно представить, на какие денежки они застрахованы. Один так называемый свидетель сказал, что животные кричали, как люди.

— Какой свидетель?

Об этом я услышала впервые.

— Ну, ты же сама знаешь, как бывает, когда дело привлекает к себе повышенное внимание. Звонят всякие бездельники; одни якобы что-то видели, другие вроде бы что-то слышали. И не надо быть очевидцем, чтобы догадаться, что лошади ржали и метались по стойлам. — Благодушный тон сменился резким, в нем зазвучали угрожающие нотки. — Ничего, доберемся до того сукина сына, что все устроил, и посмотрим, каково ему придется, когда загорится его задница.

— Пока о каком-либо сукином сыне говорить еще рано, фактов ведь нет, — напомнила я. — О поджоге тоже пока никто не упоминал, хотя нетрудно догадаться, что нас с тобой позвали не ради прогулки.

Марино повернулся к окну.

— Ненавижу типов, которые способны так поступить с животными. — Стаканчик в его руке подпрыгнул, и кофе выплеснулся на колено. — Черт! — Он посмотрел на меня так, как будто это я была в чем-то виновата. — С животными и с детьми. Меня от одной мысли тошнит.

Со стороны могло показаться, что ему нет никакого дела до местной знаменитости, которая тоже могла погибнуть в огне, но я достаточно знала Марино, чтобы понять: он просто направляет свои чувства туда, где еще может их контролировать. Судя о нем поверхностно, многие полагали, что Марино недолюбливает людей, и капитан никогда не пытался убедить их в обратном. Я представила нарисованную им картину и содрогнулась от ужаса.

Сцену можно было дополнить тревожным ржанием, стуком копыт, разносящих в щепки деревянные стены и двери, ревом растекающегося подобно лаве огня, но это было выше моих сил. Пламя уничтожило Уоррентон с его особняком, конюшней, запасами выдержанного виски и коллекцией оружия. Оно не пощадило ничего, кроме каменных стен.

Я посмотрела за спину Марино, в кабину, где Люси вела радиопереговоры с диспетчером, одновременно переглядываясь со вторым пилотом. Вдали, над горизонтом, висел еще один вертолет, «Чинук», а еще дальше полз по небу третий, напоминавший серебристую капельку стекла. Солнце поднималось все выше, а я смотрела на племянницу и снова переживала за нее.

Люси ушла из ФБР, потому что ничего другого ей не оставалось. Она ушла, оставив разработанную ею самой компьютерную программу искусственного интеллекта, запрограммированных ею роботов и вертолеты, летать на которых она научилась ради своего разлюбезного Бюро. Она ушла, оставив то, что любила, и оказалась теперь вне сферы моего контроля. Я не хотела разговаривать с ней о Кэрри Гризен.

Чтобы хоть чем-то себя занять, я откинулась на спинку сиденья и начала перечитывать материалы по Уоррентону. Привычка концентрировать внимание в любой обстановке, вне зависимости от настроения, выработалась у меня давно. Между тем рассеянно смотревший на меня Марино дотронулся до пачки сигарет, вероятно, проверяя, не забыл ли он их дома, и опустил стекло.

— Нет, — твердо предупредила я. — Даже не мечтай.

— Что-то я не вижу здесь таблички «Не курить», — парировал он, вытряхивая сигарету из пачки.

— Ты никогда их не видишь, даже если ими оклеены все стены. — Я просмотрела сделанные накануне заметки и остановилась на одной, показавшейся мне странной. — Начальник пожарной службы упомянул о поджоге ради выгоды. Что он хотел этим сказать? Что Кеннет Спаркс случайно стал жертвой собственноручно устроенного пожара? На чем основано такое предположение?

— Имя для поджигателя у него самое подходящее. Спаркс[7 - Спаркс (англ. sparks — искры).]. Должен быть виновен. — Марино глубоко и с наслаждением затянулся. — В таком случае злодей получил по заслугам. Знаешь, этих парней можно увести с улицы, но улицу из них не вытолкнешь.

— Спаркс воспитывался не на улице, — сказала я. — И между прочим, он был родсовским стипендиатом[8 - Родсовский стипендиат — студент, получающий стипендию при обучении в Оксфордском университете. Первоначально денежные средства предоставлял Сесил Родс. В конце 60-х родсовским стипендиатом был Билл Клинтон.].

— Невелика разница, — продолжал Марино. — Хорошо помню, как этот сукин сын в пух и прах разносил полицию в своих газетах. Всем известно, что он занимается кокаином. Но мы не могли ничего доказать, потому что никто не хотел давать показания.

— Все верно, никто не смог ничего доказать, — вздохнула я. — И ты не можешь считать человека поджигателем только потому, что у него подходящая фамилия или тебе не нравится его редакционная политика.

— Послушай, так уж случилось, что ты разговариваешь с экспертом по всяким там говорящим фамилиям. К некоторым их имена подходят так, что начинаешь видеть в этом руку судьбы. — Не вынимая сигареты изо рта, Марино налил себе еще кофе. — Приведу несколько примеров. Коронер Гор. Серийный убийца Слотер. Педофил Чайлдс. Мистер Бэри хоронил своих жертв на кладбище. Есть еще судьи Гэллоу и Фрай. А как тебе Фредди Гэмбл? Парня взяли на махинациях со счетами в его собственном ресторане. Доктор Фаггарт убил пять мужчин-гомосексуалистов. Выколол им глаза. А помнишь Криспа[9 - Обыгрывается значение слов: Gore — кровь, Slaughter — резня, бойня, Childs — детский, Bury — хоронить, Gallows — виселица, Fry — поджаривать, Gamble — авантюра, Фаггарт (от Fag) — гомосексуалист, Crisp — поджаренный.]? — Он посмотрел на меня. — В него ударила молния. Бедняга сорвал с себя одежду, разбросал по автостоянке возле церкви и намагнитил бляху на ремне.

Слушать такое рано утром способен не каждый, поэтому я подтянула к себе наушники, чтобы узнать, о чем говорят в кабине, и хоть немного заглушить Марино.

— Не хотел бы я, чтобы в меня попала молния, — не умолкал капитан, подливая еще кофе, как будто у него не было проблем ни с простатой, ни с чем другим. — Все эти годы я составлял список. Никому не говорил. Даже тебе, док. Такое дерьмо, если не записать, обязательно забудешь. Думаю продать кому-нибудь. Знаешь, есть такие книжечки, они всегда валяются возле касс в магазинах.

* * *


Я надела наушники. Внизу сельские фермы и сонные поля постепенно сменялись домами с большими коровниками и длинными вымощенными подъездными дорожками. Коровы и телята на огороженных лугах выглядели черно-белыми пятнами, а по усыпанному сеном полю медленно, поднимая пыль, полз комбайн.

Аграрный пейзаж постепенно трансформировался в городок Уоррентон, городок, где преступность практически отсутствовала, а раскинувшиеся на сотни акров владения включали в себя гостевые домики, теннисные корты, бассейны и чудесные конюшни. Мы пролетали над частными взлетно-посадочными полосами и озерами с утками и гусями. Марино смотрел на все это, разинув рот.

Наши пилоты некоторое время молчали, ожидая, видимо, пока вертолет окажется в радиусе действия средств связи ГОР. Затем Люси переключилась на другую частоту, и в наушниках зазвучал ее голос:

— Эхо-один, вертолет девять-один-девять Дельта-Альфа. Тьюн, ты меня слышишь?

— Подтверждаю, девять Дельта-Альфа, — отозвалась командир группы Т.Н. Макговерн.

— Мы в десяти милях к югу, идем с пассажирами. Расчетное время прибытия восемь ноль-ноль.

— Вас поняла. У нас тут что-то вроде зимы, и теплее не становится.

Люси переключилась на службу автоматического погодного наблюдения Манассаса, и я еще долго слушала утомительное перечисление самых разных характеристик ветра, видимости, облачности, температуры, влажности и чего-то еще. Больше всего меня огорчило то, что температура со времени моего отъезда из дома опустилась на пять градусов по Цельсию, и я с завистью представила мчащегося к теплому солнцу и воде Бентона.

— У нас там дождь, — сказал в микрофон второй пилот.

— Это же по крайней мере на двадцать миль западнее, и ветер тоже западный, — ответила Люси. — Вот тебе и июнь.

— Похоже, у нас появился еще один «Чинук». Под горизонтом.

— Давай-ка напомним им о себе. — Люси снова переключилась на другую частоту. — Это девять-ноль-девять Дельта-Альфа. Вызываю «Чинук» над Уоррентоном. Мы у вас на трех часах, две мили к северу, тысяча футов.

— Наблюдаем вас, Дельта-Альфа, — ответил пилот военного вертолета, названного в честь одного из индейских племен. — Удачной вам посадки.

Моя племянница дважды щелкнула переключателем. Ее спокойный, уверенный низкий голос казался незнакомым. Какое-то время я еще подслушивала, потом, как только представилась возможность, вмешалась в разговор:

— Что насчет ветра и температуры?

— Западный, двадцать, порывами до двадцати пяти, — отозвалась Люси. — И будет еще хуже. У вас там сзади все в порядке?

— В полном, — ответила я и не в первый уже раз подумала о письме Кэрри.

Люси была в синем рабочем комбинезоне АТО, глаза защищали темные очки. Она отрастила волосы, и они изящными завитками ложились на плечи, напоминая отполированное экзотическое красное дерево джарра. Не то что мои короткие серебристые пряди. Я представила, как легко и уверенно касаются ее руки рычагов управления, как она работает педалями, удерживая вертолет в наклонном положении.

Летное мастерство далось Люси так же, как и все прочее, что она пробовала. Она быстро, за минимально требуемое время, набрала необходимое количество баллов как пилот частных и коммерческих рейсов, а затем получила удостоверение пилота-инструктора, потому что ей доставляло радость передавать свои знания и умения другим.

То, что наш полет подходит к концу, было ясно и без дополнительных объявлений: мы пролетели над рощей с наспех поваленными деревьями. Грязные черные дорожки пересекали свежую зелень склона, а с другой стороны невысоких пологих холмов вертикально поднимались, смешиваясь с серыми облаками, такие же серые струйки усталого дыма, оставшиеся от недавно бушевавшего внизу ада. Ферма Кеннета Спаркса представляла собой жуткое черное пятно, выжженную землю с дымящимися руинами строений.

Пожар оставил свой след, и с воздуха было, наверное, легче всего проследить, как началось и где закончилось уничтожение прекрасных каменных зданий, конюшни и амбара. Огонь прошелся здесь точно косарь, каждый взмах которого оставлял широкую черную полосу опаленной земли. Окружающая владения белая ограда была проломлена в нескольких местах пожарными машинами, вспахавшими акры тщательно подстриженной травы. Вдали виднелись безмятежные зеленые луга, узкая лента шоссе, Виргинская электростанция и снова дома.

Мы вторглись в частные владения Кеннета не в восемь ноль-ноль, а с небольшим опозданием и приземлились на некотором удалении от руин, чтобы их не потревожил поднятый лопастями ветер. Марино выбрался первым и направился к пепелищу, даже не взглянув на меня. Я подождала, пока остановятся винты, и только тогда поднялась с сиденья.

— Спасибо, что подбросили.

— Пилотировала она, — ответил специальный агент Джим Моуэри, выполнявший в этом полете обязанности второго пилота. Открыв заднюю дверцу, он добавил: — Вы, ребята, идите, если вам надо поговорить, а я привяжу нашу птичку.

— У тебя, похоже, неплохо получается, — заметила я, когда мы отошли на несколько шагов.

— Стараюсь, как могу, — ответила Люси, забирая у меня алюминиевый кейс, который казался почти игрушечным в ее крепкой руке.

Мы шли рядом, одинаково одетые, хотя у меня не было оружия и рации. Наши сапоги настолько истерлись, что приобрели одинаковый серый цвет. Пройдя десятки метров по чавкающей под ногами грязи, мы повернули к серой надувной палатке, которая на ближайшие дни должна была стать нашим командным пунктом. Неподалеку припарковался большой белый «Пирс» министерства финансов.

Люси на шаг опередила меня, и я не видела ее лица, скрытого тенью от полей синей форменной шляпы. Мы уже знали о ее переводе в Филадельфию и предстоящем в ближайшее время отъезде, и, думая сейчас об этом, я чувствовала себя старой и никому не нужной. Люси выросла и стала независимой, как и я сама в ее возрасте, но мне все равно не хотелось, чтобы она уезжала.

— Плохи дела. — Она заговорила первой. — Подвал, правда, на нулевом уровне, но дверь только одна. Большая часть воды из бассейна ушла туда. Скоро должен подойти грузовик с насосами.

— Какая глубина?

Я подумала о тысячах галлонов воды из пожарных шлангов и представила холодный густой черный суп, в котором плавает разного рода неприятный мусор.

— Зависит от того, куда ступишь. Я бы на твоем месте отказалась лететь, — сказала Люси.

— Ты бы, наверное, так и сделала, — ответила я.

Люси никогда не скрывала, что предпочитает работать без меня. Нет, она не была со мной груба, однако вела себя так, словно мы с ней едва знакомы. Особенно в присутствии своих коллег. Когда несколько лет назад я навестила ее в кампусе Виргинского университета, Люси сделала все возможное, чтобы другие студенты не увидели нас вместе. Не то чтобы она стыдилась чего-то, но воспринимала меня как постоянно висящую над ней тень, которую я изо всех сил старалась не отбрасывать на ее жизнь.

— Ты уже приготовила вещи к отправке? — с нарочитой небрежностью поинтересовалась я.

— Пожалуйста, не напоминай мне об этом.

— Но ты же сама хочешь уехать в Филадельфию.

— Конечно. Для меня это отличный шанс.

— Согласна. И рада за тебя. Как Джанет? Ей, наверное, трудно...

— Я же уезжаю не на край земли, — резко возразила Люси.

Мы обе понимали, что не все так просто. Джанет была агентом ФБР. Любовницами они стали еще тогда, когда проходили курс начальной подготовки в Квонтико. Сейчас обе работали в разных федеральных агентствах, и теперь жизнь разводила их по разным городам. Поддерживать отношения в таких условиях не очень легко.

— Ты сможешь сегодня выделить мне несколько минут для разговора? — спросила я, обходя лужу.

— Конечно. Когда закончим, можно будет выпить пива, если удастся найти в этом лесу хотя бы какой-то бар.

Ветер заметно усилился.

— Мне все равно когда, — добавила я. — Даже поздно вечером.

— Ну вот и все, — со вздохом пробормотала Люси, когда мы приблизились к палатке. — Эй, а где все?

— Все уже здесь, перед тобой.

— Эй, док, вы сегодня работаете на выезде?

— Нет, она нянчится с Люси.

Помимо меня и Марино, команда ГОР включала в себя еще девятерых мужчин и двух женщин, в том числе начальника группы Макговерн. Все были в одинаковых синих рабочих комбинезонах, поношенных, потертых, заплатанных и бесформенных. Перебрасываясь шуточками, агенты толпились у открытого фургона, сияющие алюминиевые внутренности которого были разделены на полки и откидные сиденья, тогда как внешние отсеки были заполнены катушками с желтой оградительной лентой, совками для мусора, кирками, прожекторным оборудованием, метлами, ломами и пилами.

В нашем мобильном штабе имелись компьютеры, факс, фотокопировальное устройство, гидравлический подъемник и резак, с помощью которого можно при необходимости разрезать металлические конструкции. В общем, здесь было все, за исключением разве что туалета. Я бы, пожалуй, добавила еще и повара.

Несколько агентов уже начали обрабатывать сапоги, лопаты и скребки в наполненных мыльной водой пластмассовых ваннах. Делать это приходилось постоянно, и в такую ветреную и холодную погоду руки и ноги никогда не успевали ни просохнуть, ни согреться. Даже выхлопные трубы надлежало очистить от гари и копоти. Все инструменты работали только на электричестве или гидравлике, но не на бензине, потому что любое обнаруженное здесь вещественное доказательство могло быть впоследствии представлено в суде, где защита предъявила бы к нему самые строгие требования.

Макговерн сидела на столе в палатке, расстегнув сапоги и держа на коленях блокнот.

— Ладно, ребята, — обратилась она к группе. — У вас уже была возможность потрепаться на пожарной станции. А кто там не был, тот остался без кофе и пончиков. — Под последними имелись в виду те, кто только прибыл. — Слушайте меня еще раз. На данный момент нам известно лишь то, что пожар начался позавчера, вечером седьмого июня, предположительно в двадцать ноль-ноль.

Макговерн была примерно моего возраста и работала в филадельфийском отделении, так что, глядя на нее, я видела будущего наставника Люси. Меня это почему-то не радовало.

— По крайней мере именно в это время в доме сработала пожарная сигнализация, — продолжала Макговерн. — Когда сюда прибыла пожарная бригада, весь дом был уже в огне. Горели конюшни. Подъехать ближе не представлялось возможным, так что им ничего не оставалось, как только окружить объекты и сбить пламя из шлангов. Точнее, попытаться сбить. По нашим оценкам, в подвале около тридцати тысяч галлонов воды. Это шесть часов непрерывной работы для наших четырех насосов при условии, что не возникнет никаких помех, на что я рассчитывать бы не стала. Кстати, электричество отключено, и наши друзья-пожарные хотят установить прожекторы внутри.

— Сколько времени они сюда добирались? — спросил Марино.

— Семнадцать минут. Нужно было забрать работающих. Здесь все добровольцы.

Кто-то застонал.

— Не надо относиться к ним слишком сурово. С водой у них проблем не было, и они сделали все, что могли. — Макговерн укоризненно посмотрела на своих подчиненных. — Дом вспыхнул, как бумажный, а использовать пену они не сумели из-за сильного ветра. Впрочем, на мой взгляд, это и не помогло бы. — Она встала и направилась к фургону. — Все произошло очень быстро, и температура была очень высокая.

Макговерн открыла окрашенную в красный цвет дверцу и начала раздавать лопаты и грабли.

— У нас нет никаких указаний на то, что послужило причиной возгорания и где находился его очаг, однако есть предположение, что владелец, Кеннет Спаркс, медиамагнат, находился в доме и не покинул его. Вот почему с нами судмедэксперт.

Она посмотрела прямо на меня пронзительным взглядом человека, от которого трудно что-то скрыть.

— На чем основано предположение, что Спаркс находился в доме? — спросила я.

— Во-первых, его, похоже, можно считать пропавшим без вести. Во-вторых, рядом с домом обнаружен сгоревший «мерседес». Номера еще не проверили, но, вероятнее всего, автомобиль принадлежал ему. Кузнец, подковывавший его лошадей, был здесь за два дня до пожара, в четверг, пятого июня. Спаркс тогда находился дома, и нет никаких свидетельств того, что он куда-то собирался.

— Кто ухаживал за лошадьми в отсутствие Спаркса?

— Мы не знаем.

— Мне бы хотелось узнать имя кузнеца и номер его телефона.

— С этим проблем нет. Курт?

Макговерн повернулась к одному из своих следователей.

— У меня все есть.

Он открыл блокнот, и я обратила внимание на большие, загрубевшие от многолетней работы руки.

Макговерн раздала всем ярко-синие защитные шлемы и перешла к распределению обязанностей.

— Люси, Робби, Фрэнк, Дженнифер, работаете со мной. Билл, на тебе общие поручения. Мик, поможешь Биллу, потому что он на пожаре впервые.

— Вот счастливчик.

— Да уж, можно сказать, девственник.

— Эй, приятель, отпусти меня на денек, — сказал тот, кого называли Биллом. — У моей жены день рождения. Сорок лет. Она перестанет со мной разговаривать, если я не вернусь домой.

— Расти, отвечаешь за фургон, — закончила Макговерн. — Док и Марино занимаются своими делами.

— Спарксу угрожали? — спросил Марино, потому что его обязанностью было предполагать убийство.

— В данный момент нам известно не больше, чем вам, — ответил Робби.

— Говорилось о каком-то свидетеле. Его нашли? — поинтересовалась я.

— Нам позвонили, — объяснил Робби. — Говорил мужчина, свое имя он не назвал, установить, откуда был сделан звонок, не удалось. В общем, у нас ничего по нему нет.

— Но он слышал лошадей.

— Да, сказал, что они кричали, как люди.

— Чтобы услышать конское ржание, нужно было подойти довольно близко. Он объяснил, как оказался здесь?

Отсутствие информации огорчало меня.

— По его словам, увидел огонь издалека и подъехал поближе, чтобы посмотреть, что тут происходит. Наблюдал минут пятнадцать, а потом услышал пожарные сирены и уехал.

— Я этого почему-то не знал, — мрачно заметил Марино. — То, что он сказал, совпадает по времени с прибытием пожарных. Когда что-то горит, вокруг всегда ошиваются всякие темные личности. Что-нибудь еще?

— Я разговаривал с ним не более тридцати секунд. — Робби пожал плечами. — Акцента не заметил. Говорил он негромко и очень спокойно.

Последовала минутная пауза. Все явно расстроились из-за отсутствия каких-либо сведений о свидетеле, тем более что, возможно, никакого настоящего свидетеля и не было вовсе. Потом Макговерн продолжила распределять обязанности:

— Джонни Костелло будет работать с репортерами и местными шишками вроде мэра Уоррентона, который уже звонил несколько раз. Не хочет, чтобы его город плохо выглядел. — Она подняла глаза от блокнота и оглядела собравшихся. — Сюда уже едет один из наших аудиторов. И еще. Нам на помощь высылают Перчика.

Новость о Перчике, собаке-ищейке, специализирующейся на поджогах, вызвала одобрительный свист.

— К счастью, Перчик равнодушен к алкоголю. — Макговерн надела шлем. — Потому что здесь хранилось около тысячи галлонов бурбона.

— А нам что-нибудь об этом известно? — спросил Марино. — Может быть, Спаркс нелегально производил или продавал спиртное? Я хочу сказать, что для одного парня тут чертовски много выпивки.

— Судя по всему, Спаркс занимался коллекционированием. — Макговерн говорила о владельце фермы так, как будто уже вычеркнула его из списка живых. — Бурбон, сигары, автоматическое оружие, дорогие лошади. Нам неизвестно, насколько легальными были все эти увлечения, и в этом одна из причин того, что вызвали не федералов, а вас.

— Не хотелось бы вас огорчать, но федералы уже шныряют поблизости. Хотят знать, не нужна ли нам их помощь.

— Какая любезность!

— Может, покажут, что и как надо делать.

— Где они? — спросила Макговерн.

— В белом «субурбане» примерно в миле отсюда по дороге. Их там трое, в этих идиотских фэбээровских куртках. И они уже разговаривают с репортерами.

— Вот черт! Где камеры, там и они.

Кто-то застонал, кто-то презрительно рассмеялся — в АТО недолюбливали фэбээровцев, называя их не иначе как фибами. Не было секретом, что оба федеральных агентства относятся друг к другу, мягко говоря, без особой симпатии. Причины неприязни крылись, очевидно, в том, что ФБР нередко приписывало себе чужие заслуги.

— Кстати, это не единственное шило в заднице, — подал голос еще один агент. — Мотель «Баджет» отказывается принимать карточки «Американ экспресс». Мы тут будем копаться по колено в грязи, а потом еще не сможем ничего купить, так, что ли, босс?

— Плюс к тому обслуживание номеров только до семи.

— Там все равно воняет.

— Может, переберемся в другое место?

— Я этим займусь, — пообещала Макговерн.

— За что мы вас так сильно и любим.

* * *


По проселочной дороге протащился, разбрасывая пыль и гальку, красный пожарный автомобиль. Пожарники приехали, чтобы помочь нам откачать воду. Два парня в плащах и высоких резиновых сапогах коротко посовещались о чем-то с Макговерн, после чего развернули шланги с прикрученными к ним фильтрами, спустились с ними к руинам особняка и опустили в воду в четырех разных местах. Затем возвратились к машине и установили на земле четыре тяжелые переносные помпы «Проссер», подключив последние к генератору с помощью удлинителей. Насосы громко загудели, и через некоторое время шланги стали распухать от хлынувшей по ним грязной воды.

Я взяла прочные холщовые перчатки и плащ, подогнала по размеру шлем и отправилась мыть свои верные ботинки «Ред уингз». Мыльная холодная вода, несмотря на все мои старания, все же просачивалась внутрь через старую кожу язычков и шнуровку. Понадеявшись на лето, я не стала надевать шелковое белье и только теперь поняла, что допустила ошибку. Ветер не только не ослабел, но еще и переменился на северный, и каждая капля влаги, казалось, понижала температуру тела еще на градус. Мне никогда не нравилось работать в холод. Не нравилось, потому что я не могу положиться на свои руки, когда на них перчатки или когда они немеют и теряют чувствительность. Я как раз пыталась согреть их своим дыханием, когда подошла Макговерн.

— Долгий будет денек, — сказала она, ежась. — Разве это лето?

— Тьюн, из-за вас я пропускаю отпуск. Вы лишаете меня личной жизни.

— По крайней мере у вас есть и то, и другое.

Макговерн тоже принялась мыть ботинки.

Ее имя, Тьюн, было на самом деле неким странным гибридом инициалов Т. Н., за которыми стояло что-то ужасно отдающее югом, вроде Тина Нола. Не ручаюсь за точность, но так мне говорили. На протяжении всей моей работы ее называли Тьюн, так что я тоже пользовалась этим именем. Квалифицированный специалист, разведенная, крепкая, сильная, с твердым взглядом, Макговерн могла быть жесткой и умела проявить власть. Я сама была свидетельницей того, как быстро вспыхивал и больно обжигал ее гнев, но с жесткостью и властностью, как говорили, в ней прекрасно уживались доброта и щедрость. Макговерн специализировалась на поджогах и, если верить легенде, могла интуитивно установить причину пожара, выслушав лишь описание пожарища.

Я натягивала латексные перчатки. Макговерн, пройдясь взглядом по горизонту, остановила его на котловане с торчащими обломками гранита. Мои же глаза почему-то повернулись к конюшне, и в голове снова зазвучали отчаянно-тревожное ржание и стук копыт по стенкам стойл. На мгновение стало трудно дышать. Мне приходилось видеть скрюченные пальцы погребенных заживо и раны жертв, до конца боровшихся со своими убийцами. Я знала, как жизнь бьется за то, чтобы не умирать, и яркая сцена, разыгравшаяся в моем воображении, была невыносима.

— Чертовы репортеры!

Макговерн посмотрела на небольшой вертолет, только пролетевший едва ли не над самыми нашими головами.

Это был белый «швайцер» без опознавательных знаков и, насколько я могла судить, без установленных на нем камер. Макговерн шагнула вперед и протянула руку, указывая на видневшийся вдали фургончик.

— Радио. Какая-то местная станция, работающая в коротковолновом диапазоне. Ведущая, некая Иезавель, любит рассказывать душещипательные истории «про жизнь», про своего сыночка-калеку и хромого песика по кличке Спорт. Вон там, — ее указующий перст сдвинулся влево, — тоже радио. Тот «форд-эскорт» принадлежит одному гребаному сукину сыну из какого-то таблоида. Дальше у нас «Пост». — Она показала на «хонду». — Вы бы на нее посмотрели! Брюнетка с ногами. Представляете, кем надо быть, чтобы напялить мини-юбку в такую погоду. Наверное, думает, что мои ребята сами ей все расскажут. Только они в отличие от фэбээровцев знают, что к чему.

Она отступила и, прихватив латексные перчатки, покачала головой. Я поглубже засунула руки в карманы плаща. Макговерн постоянно метала стрелы в адрес тенденциозной, лживой прессы, так что ее уже никто не слушал.

— И это только начало, — продолжала она. — Они будут ползать здесь, как червяки после дождя. Не надо быть бойскаутом, чтобы догадаться, как возник пожар и как сгорели все эти бедные животные.

— Вы сегодня веселее обычного, — сухо заметила я.

— Мне совсем не до веселья.

Она поставила ногу на сияющий откидной борт старенького «универсала». Ищейка Перчик был довольно милым черным Лабрадором со значком АТО на ошейнике. Уютно свернувшись на теплом переднем сиденье, он преспокойно отдыхал и явно не собирался вылезать, пока мы не подготовим для него площадку.

— Я могу чем-то помочь? Кроме как стоять в стороне и ждать?

— На вашем месте я бы прогулялась с Перчиком или посидела в кабине. Там хотя бы тепло.

Макговерн работала со мной не впервые и знала, что при необходимости я могу прыгнуть в реку, пройти через огонь или разгрести кучу мусора. Она знала, что я могу взять в руки лопату и не буду сидеть в стороне. Мне не понравилось ее предложение, и я уже собралась было ответить и тут, повернувшись, увидела, что Макговерн неотрывно смотрит куда-то вдаль с застывшим на лице выражением недоуменного удивления.

— Господи...

Проследив за ее взглядом, я обнаружила черного жеребенка, стоящего примерно в сотне ярдов к востоку от нас, за курящимися развалинами конюшни. С того места, где мы стояли, великолепное животное казалось вырезанным из эбенового дерева, и я даже могла различить, как подрагивают его мускулы и хвост.

— Черт! — восхищенно пробормотала Макговерн. — Как ему удалось выбраться из конюшни?

Она достала рацию.

— Тьюн вызывает Дженнифер.

— Слушаю.

— Повернись к конюшне. Видишь то, что вижу я?

— Есть. Обнаружен четвероногий субъект.

— Сообщи местным. Нужно установить, откуда этот субъект взялся, спасся ли из огня или просто сбежал из какой-то другой конюшни.

— Будет сделано.

Вооружившись лопатой, Макговерн спустилась в вонючий котлован и заняла место там, где когда-то, по всей вероятности, находился главный вход. Вода здесь доходила ей до колен. Я еще раз посмотрела на застывшего в отдалении черного жеребенка — он слегка подрагивал, словно был сотворен не из плоти и костей, а из пламени, — и тоже потащилась к пепелищу. Ботинки уже промокли, пальцы становились все менее и менее послушными, и я знала, что вскоре мне потребуется туалет. В полевых условиях его роль чаще всего выполняли либо какое-нибудь дерево, либо холмик — короче, любой укромный уголок, где я была надежно защищена от мужских глаз.

Прежде чем спускаться к обгоревшим руинам, я неспешно обошла все пепелище по периметру. В местах столь внушительных катастроф главную и первостепенную опасность представляет оседание и обрушение оставшихся строительных структур, и, хотя стены бывшего двухэтажного особняка выглядели достаточно прочными, я бы предпочла, чтобы их обрушили краном и оттащили в сторону. Оглядывая котлован, ежась от пронизывающего ветра и чувствуя на себе взгляд Макговерн, которая, наверное, заключила сама с собой пари насчет того, надолго ли меня хватит, я с ужасом представляла, как возьму сейчас грабли и начну разгребать жуткий мусор. При одной мысли об этом у меня уже болела спина.

Через зияющие проемы окон и дверей я видела черную от сажи яму, заполненную мутной водой, в которой виднелись тысячи стальных обручей от бочонков с виски. Вероятно, когда дубовые десятигаллонные емкости начали взрываться, пылающая река разлившегося бурбона вырвалась через дверь и устремилась вниз по склону холма к конюшням, где содержались лошади, еще одно ценное имущество Кеннета Спаркса.

Первой задачей следователей было определить место, где начался пожар, и, если повезет, причину возгорания. Предоставив им заниматься своим делом, я отправилась по своему маршруту, обходя лужи и становясь на все, что выглядело достаточно надежно, чтобы выдержать мой вес.

Повсюду торчали гвозди, и я даже вытащила один из подошвы левого ботинка, мысленно поблагодарив Люси за ее подарок — универсальные плоскогубцы. Моей первой целью был прямоугольный каменный свод главного входа в бывший особняк. Достигнув его, я постояла несколько минут, осматривая ту же картину с другой точки. До сего момента я еще ни разу не воспользовалась фотоаппаратом. Годы работы научили меня не торопиться и дать глазам присмотреться. Вот и сейчас, оглядывая котлован, я замечала немало странностей.

С того места, где я стояла, открывался прекрасный вид. Вероятно, тот, кто смотрел в окно верхнего этажа, мог видеть и деревья, и пологие склоны зеленых холмов, и пасущихся на лугу лошадей, которых хозяин покупал, растил и продавал. Предполагалось, что в ночь пожара, седьмого июня, Кеннет Спаркс находился в доме, и я вспомнила, что погода в тот день была немного теплее, ветер дул не так сильно, а в небе стояла полная луна.

Я еще раз обвела взглядом то, что осталось от прекрасного здания: выступающие из грязной жижи остовы диванов, куски металла, стекла, расплавившиеся внутренности телевизоров и еще каких-то аппаратов. Тут и там виднелись обгоревшие книги, картины, матрасы, предметы мебели. Все это упало с верхних этажей и слоями осело в подвале. Где мог находиться Спаркс в тот момент, когда сработала пожарная сигнализация? Может быть, стоял у окна в гостиной, любуясь открывавшимся оттуда видом. Может, был на кухне и готовил ужин. Но чем больше я думала об этом, тем меньше находила причин, которые могли бы помешать ему покинуть горящее здание, если только он не был пьян, не накачался наркотиками или не пытался справиться с огнем самостоятельно, пока не потерял сознание, надышавшись угарным газом.

Люси с товарищами работала на другой стороне ямы, стараясь разобраться в распределительной коробке.

— Похоже, пожар начался не здесь, — донесся до меня голос подошедшей к ним Макговерн.

Продолжая говорить, она перевернула ногой почерневший каркас с остатками проводов и с раздражением отшвырнула пару стальных обручей.

— Обратили внимание на окна? Разбитое стекло упало внутрь. Может быть, кто-то вломился в дом снаружи?

— Не обязательно, — ответила ей Люси, которая, опустившись на корточки, разглядывала осколки. — При тепловом ударе изнутри внутренняя сторона стекла нагревается и расширяется быстрее, чем внешняя. Возникает неравное напряжение, и на стекле появляются тепловые трещины, заметно отличные от тех, которые вызваны механическим ударом.

Она подняла и протянула Макговерн кусок стекла.

— Дым выходит из помещения, а атмосферный воздух входит, — продолжала моя племянница. — Давление уравнивается. Так что тот факт, что осколки оказались внутри, еще не означает, что кто-то разбил его снаружи.

— Получи четверку с плюсом, — сказала Макговерн.

— Ну уж нет. Только пятерку.

Кто-то из агентов рассмеялся.

— Я согласен с Люси, — заметил один из них. — Пока что никаких следов внешнего проникновения не видно.

Макговерн кивнула и продолжила то, что скорее напоминало практическое занятие для будущих дипломированных специалистов.

— Помните, мы говорили о том, как дым проникает через кирпич? — Она указала на участок стены, выглядевший так, словно его скоблили стальными щетками. — Или, может быть, это эрозия от удара водяной струи?

— Нет, судя по тому, что цемент частично разъело, это от дыма.

— Верно. Цемент разъел пробивающийся через швы дым. — Голос Макговерн звучал сухо, как будто на лекции в аудитории. — Огонь прокладывает собственные пути. Здесь, внизу, и там, на стенах, — она показала пальцем, где именно, — не осталось ни сажи, ни следов неполного сгорания. Мы видим расплавленное стекло и расплавившиеся медные трубы.

— Пожар начался на первом этаже, — добавила Люси. — В жилой зоне.

— Похоже, что так.

— И пламя поднялось достаточно высоко, чтобы захватить второй этаж и крышу. Футов на десять.

— Для чего потребовалось изрядное количество какого-то топлива.

— Катализаторы. Но в этом дерьме вряд ли что найдешь.

— Искать надо всегда, — напомнила Макговерн. — И мы пока не знаем, нужны ли были катализаторы, потому что не знаем, какой горючий материал использовался.

Так, переговариваясь, обсуждая, роясь в грязи, они продолжали работать на фоне постоянно капающей воды и рокота насосов. Заинтересовавшись попавшими под грабли пружинами, я присела и принялась вручную разгребать камни и обугленные куски дерева. При работе на месте пожара всегда надо помнить, что жертва могла погибнуть в постели. Однако ничего такого, что пусть даже отдаленно напоминало бы человеческие останки, не попадалось — только промокший, отдающий гарью хлам, бывший когда-то прекрасными вещами, заполнявшими богатый особняк Кеннета Спаркса. Кое-где выступающие из воды кучи еще курились, но большая часть добычи, попадавшей в мои грабли, представляла собой холодные, отдающие тошнотворным запахом сгоревшего виски куски мебели и домашней утвари.

В работе прошло все утро. Закончив с одним участком, я переходила на другой и делала там то же самое: разгребала кучи граблями, ощупывала непонятные предметы руками, а когда находила что-то подозрительное, то снимала тяжелые пожарные рукавицы и проверяла находку пальцами, защищенными лишь только тонким латексом. Группа разбрелась по участкам, каждый занимался своим делом.

Примерно в полдень ко мне подошла Макговерн.

— Еще держитесь? — спросила она.

— Еще держусь.

— Неплохо для детектива, привыкшего решать проблемы, не вставая с кресла. — Она улыбнулась.

— Принимаю как комплимент.

— Кое-что вырисовывается, верно? — Макговерн указала в угол котлована. — Пламя было очень сильное, температура высокая, и держалась она достаточно долго. Началось оттуда. Огонь уничтожил два верхних этажа и почти все, что на них находилось. Это не короткое замыкание, не оставленный включенным утюг и не загоревшаяся лужица жира или масла. За всем стоит что-то большое и хитроумно устроенное.

Я уже давно заметила, что люди, сражающиеся с огнем, говорят о нем как о живом существе, наделенном собственной волей и характером. Макговерн начала работать рядом со мной, загружая все, что могла поднять, в стоящую неподалеку тачку. Мне попался камень, который отдаленно напоминал пальцевую кость, и пока я его очищала, она указала граблями наверх.

— Последним обрушился верхний уровень. Другими словами, сверху лежит то, что осталось от крыши и второго этажа. Именно в этом мы сейчас и копаемся. — Она постучала черенком об изогнутую стальную балку, которая, вероятно, поддерживала крышу. — Точно, поэтому здесь так много изоляции и шифера.

Мы работали и работали, и никто не брал перерыв больше пятнадцати минут. Ребята из местного пожарного депо снабжали нас кофе, содовой и сандвичами и установили по периметру кварцевые лампы, чтобы в нашей мокрой яме было хоть чуточку светлее. Расставленные по всем четырем сторонам помпы без устали всасывали воду и изрыгали ее на траву за гранитными стенами, но и после того, как они откачали тысячи галлонов, условия работы не стали лучше. Прошло несколько часов, прежде чем ландшафт заметно изменился.

* * *


В половине третьего я почувствовала, что не могу больше терпеть, и выбралась из котлована. Вполне устраивавшее меня неприметное место обнаружилось неподалеку от дымящихся развалин конюшни, под широко раскинувшейся кроной большого дерева. Руки и ноги у меня окоченели, но тело под тяжелой спецодеждой покрылось потом. Наконец я, нервно оглядываясь, опустилась на корточки. Потом решила пройти к стойлам. Запах смерти ударил в нос и, пробравшись внутрь меня, остался там, отложившись в каких-то потаенных уголках.

Лошади лежали кучей, одна на другой, с подогнутыми под себя ногами и лопнувшей от набухшей, сварившейся плоти шкурой. Жеребцы, кобылы, мерины сгорели до костей, и от их обугленных трупов еще поднимались струйки дыма. Хотелось думать, что они умерли от удушья еще до того, как до них добралось пламя.

Я насчитала девятнадцать тел, включая двух годовалых жеребят и одного постарше. Жуткая вонь от сгоревшего конского волоса окутала меня подобно тяжелому покрывалу. Прибавив шагу, я миновала конюшню и поспешила к руинам особняка. Издалека, четко выделяясь на фоне серого неба, на меня снова смотрел неподвижно застывший жеребенок, единственный выживший, одинокий и печальный.

Макговерн по-прежнему орудовала то граблями, то лопатой, убирая мешавший ей мусор. Было заметно, что она тоже устала, и это доставило мне странное, отдающее злорадством удовольствие. Небо потемнело, ветер стал резче и колючее.

— Жеребенок все еще там, — сказала я.

— Жаль, он не может говорить.

Она выпрямилась и стала массировать поясницу.

— Думаю, его выпустили. Невозможно представить, чтобы он смог выбраться оттуда сам. Надеюсь, кто-нибудь о нем позаботится?

— Мы тоже об этом думаем.

— А соседи? Неужели никто не пожелал помочь?

Я не могла остановиться, потому что присутствие жеребенка действовало на нервы.

Макговерн задумчиво посмотрела на меня и указала пальцем вверх.

— Спальня хозяина и ванная находились прямо над нами, — сообщила она и, наклонившись, подняла с земли треснувший квадратик белого мрамора. — Краны из латуни, мраморный пол, джакузи. Нашли раму от потолочного окошка, которое, кстати, было открыто во время пожара. Слева от вас, дюймах в шести, то, что осталось от ванны.

Помпы продолжали изливать на траву ручейки грязной воды, и ее уровень в котловане упал примерно еще на один фут. Неподалеку двое ребят вытаскивали кусочки дубового паркета, прогоревшие почти на всю толщину. Эта находка стала еще одним свидетельством в пользу того, что пожар начался на первом этаже в районе хозяйских апартаментов, где мы обнаружили ручки от ящиков, остатки мебели из красного дерева и сотни металлических вешалок для одежды. Порывшись, мы нашли обугленные мужские туфли и кое-какие обрывки костюмов и рубашек, которые, вероятно, хранились в сделанном из кедра шкафу.

К пяти часам уровень воды упал еще на фут, и перед нами обнажился печальный ландшафт, напоминающий сгоревшую мусорную свалку с почерневшими от копоти приборами и каркасами диванов. Расчищая зону ванной, мы с Макговерн наткнулись на десятки пузырьков и флаконов из-под лосьонов и шампуней.

Вот тогда я наконец и наткнулась на первое свидетельство присутствия смерти.

— Думаю, здесь что-то есть, — сказала я, осторожно стирая копоть с зазубренного куска стекла, и мой голос почти утонул в нескончаемом шуме работающих насосов и капающей воды.

Макговерн посветила фонариком на то, что было под моей рукой, и застыла на месте.

— О Господи!

Через водянистое потрескавшееся стекло на нас смотрели затуманенные мертвые глаза.

— Стекло, может быть, оконное или от двери душевой кабинки, упало на тело и таким образом помешало ему сгореть до костей, — объяснила я.

Мы убрали лишний мусор, и Макговерн ахнула, увидев жуткие останки человеческого тела, которое, как мне сразу стало ясно, никак не могло быть телом Кеннета Спаркса. Верхняя часть лица сплющилась под тяжестью толстого, испещренного трещинами куска стекла. Глаза казались мутно-голубовато-серыми, но это, конечно, не был их настоящий цвет. Они смотрели на нас из-под обгоревшей лобной кости. Пряди длинных светлых волос жутковато шевелились в оседающей грязной воде. Ни носа, ни рта не было, лишь мертвенно-бледная прокаленная кость и зубы, горевшие до тех пор, пока в них не осталось ничего органического.

Шея сохранилась практически в нетронутом виде, туловище закрывало разбитое стекло, а в сварившуюся плоть вплавилась какая-то темная ткань, бывшая, возможно, блузкой или рубашкой. Я даже рассмотрела узор. Нижняя часть туловища тоже оказалась под стеклом. Жертва носила джинсы. Ноги обгорели до костей, но кожаные ботинки уберегли от огня ступни. Кисти и предплечья отсутствовали, и я не смогла обнаружить даже следов костей.

— Кто это, черт возьми? — пробормотала Макговерн, явно пораженная увиденным. — Разве он с кем-то жил?

— Не знаю, — ответила я, отгребая лишнюю воду.

— Вы можете определить пол? Женщина это или мужчина?

Она наклонилась, чтобы рассмотреть останки получше.

— Утверждать под присягой я бы не стала до более тщательного осмотра, но, по-моему, это женщина.

Я посмотрела в пустое небо, представляя ванную комнату, в которой, по всей вероятности, и умерла эта женщина, и достала из кейса фотоаппарат. Под ногами хлюпала холодная вода. Перчик и его проводник уже стояли у бывшего входа, а с разных сторон к нам подходили агенты — известие о находке успело облететь весь котлован. Я вспомнила о Спарксе. Все здесь казалось мне бессмысленным, за исключением того, что в ночь пожара в особняке находилась женщина. Я боялась, что и его останки могут быть где-то рядом.

Агенты уже окружили находку. Кто-то принес пластиковый мешок. Я развернула его и сделала несколько фотографий. Плоть приварилась к стеклу, и их еще предстояло разъединить. Сделать это можно было в морге, поэтому я попросила собрать и окружающий тело мусор.

— Мне понадобится помощь. Давайте принесем носилки и несколько простыней. Надо позвонить в местную похоронную службу. Дальше. Нам потребуется фургон. Осторожнее со стеклом. Положить ее надо не переворачивая, лицом вверх. И поменьше нагрузок на тело, чтобы не сломать кости и не порвать кожу. Так... хорошо. Теперь откройте пошире мешок. На всю ширину.

— Не пройдет.

— Может, попробуем обрубить стекло по краям? — предложила Макговерн. — У кого-нибудь есть молоток?

— Нет-нет. Давайте просто накроем ее. — Я отдала еще несколько указаний. — Накиньте это на нее и подложите по краям. Берегите руки. Все в рукавицах?

— Да.

— Те, кто свободен, посмотрите вокруг. Возможно, где-то здесь есть еще тело.

Ожидание раздражало, но наконец два агента принесли носилки и пару синих простыней.

— Хорошо. Сейчас попробуем поднять ее. На счет три.

Четыре человека расположились по обе стороны от тела. Под ногами хлюпала вода, подошвы скользили, так что сохранить равновесие было трудной задачей. К тому же удержать мокрое и острое стекло, которое могло прорезать рукавицы, оказалось не так легко.

— Начинаем. Раз, два, три. И...

Мы положили тело на носилки. Я накрыла его простынями и потуже затянула ремни. Мелкими, осторожными шажками, стараясь не поскользнуться, мы направились к тому месту, где когда-то был вход. Полностью сосредоточившись на нашей страшной ноше, я поймала себя на том, что даже не слышу не прекращающегося вот уже несколько часов гула насосов и генератора. В нос бил запах горелого мяса и смерти, гниющей ткани, продуктов и всего прочего, что сгорело в доме Кеннета Спаркса. День быстро сменялся сумерками, и я чувствовала страшную усталость. Руки и ноги почти совсем онемели от напряжения и холода. Даже дышалось с трудом.

Мы опустили тело на землю. Оставшиеся в котловане уже возобновили работу. Я отвернула простыни и долго смотрела на жалкие, изуродованные останки человеческого существа, потом открыла алюминиевый кейс и достала фонарик и лупу. Стекло вплавилось в голову на переносице, в волосах смешались обрывки какого-то розоватого материала и пепел. Вооружившись фонариком и лупой, я внимательно осмотрела сохранившиеся участки плоти и, к немалому своему удивлению, обнаружила в обуглившихся тканях левой височной области, на расстоянии примерно одного дюйма от глаза, то, что больше всего напоминало кровоподтек.

— Нашла что-нибудь? — спросила незаметно подошедшая Люси.

Я подняла голову и увидела приближающийся к нам синий фургон похоронной службы.

— Наверняка сказать сложно, но, похоже, у нее кровоподтек на левом виске. Впрочем, не исключено, что это десикация, возникающая при разрыве кожи.

— Ты имеешь в виду разрыв кожи от огня?

— Да. Плоть сваривается и расширяется, разрывая кожу.

— Примерно то же самое происходит, когда готовишь в духовке цыпленка.

— Верно.

Повреждения кожи, мышц и костей часто ошибочно принимают за результат насилия, хотя на самом деле они являются следствием воздействия огня. Люси опустилась на корточки рядом со мной.

— Ничего больше не подвернулось? — спросила я. — Надеюсь, других тел нет?

— Пока нет. Скоро уже стемнеет, так что нам ничего не остается, как поставить ограждение. Завтра с утра продолжим.

Вышедший из подъехавшей машины мужчина в полосатом костюме натягивал латексные перчатки. Потом достал складные носилки и опустил ножки.

— Начнете сегодня, док? — спросил он, и я поняла, что уже видела его где-то раньше.

— Отправим ее в Ричмонд, а начну я утром.

— В последний раз я видел вас после перестрелки у Мозера. Та девушка, из-за которой они стрелялись, так и не успокоилась. Как бы снова чего не случилось.

— М-м... — Я кивнула, смутно припоминая что-то. Сколько их было, перестрелок и девушек, из-за которых вечно возникают неприятности. — Спасибо за помощь.

Мы подняли тело, ухватившись за края плотного винилового мешка, перенесли его на носилки и задвинули их в кузов. Мужчина захлопнул заднюю дверцу.

— Надеюсь, это не Кеннет Спаркс, — сказал он.

— Личность пока не установлена.

Он со вздохом уселся на водительское место.

— Ладно, но вот что я вам скажу: мне плевать, что там о нем болтают. Кеннет Спаркс был хорошим человеком.

Провожая глазами отъезжающий фургон, я почувствовала на себе взгляд Люси. Она дотронулась до моей руки.

— Ты устала. Почему бы тебе не переночевать здесь? Утром я доставлю тебя в Ричмонд на вертолете. Если обнаружим что-то еще, сразу же дадим знать. Какой смысл топтаться на пепелище?

Впереди меня ждала трудная работа, и разумнее всего было бы вернуться в город сейчас. Но, по правде говоря, мне совсем не хотелось входить в пустой дом. Бентон, вероятно, уже добрался до Хилтон-Хед, а моя племянница оставалась в Уоррентоне. Звонить друзьям было уже поздно, да и на пустые разговоры не оставалось сил. Иногда в моей жизни случаются моменты, когда я просто не знаю, что может меня успокоить.

— Тьюн уже договорилась о том, что нам выделят место получше, и в моей комнате есть свободная кровать. Так что, тетя Кей?

Люси вынула из кармана ключи от машины и с улыбкой посмотрела на меня.

— Значит, теперь я снова тетя Кей?

— Пока никого нет рядом.

— Надо купить что-то поесть.


Глава 3


По дороге мы остановились у «Бургер кинг», где купили чизбургеров и жареной картошки. Было уже темно и холодно. Свет встречных фар резал глаза, и даже двойная доза мотрина не избавила меня ни от горячей боли в висках, ни от тяжелого чувства в душе. Мы ехали через Уоррентон на арендованном черном «форде», и из динамиков доносились громкие звуки барабанов и флейт — Люси захватила с собой несколько компакт-дисков.

— Что такое ты слушаешь? — спросила я, подпустив в голос нотку легкого недовольства.

— Джим Брикман, — беззаботно ответила она.

— Не похоже. По-моему, звучит как что-то индейское. А не сделать ли нам чуточку потише?

Разумеется, она сделала громче.

— Дэвид Аркенстоун. Альбом «Дух ветра». Прислушайся, тетя Кей. Вот эта вещь называется «Судьба».

Мы и сами мчались по улице словно ветер, и у меня уже кружилась голова.

— Как-то странно он на меня действует, — сказала я, представляя волков и костры в ночи.

— Его музыка о том, что все мы связаны друг с другом, о том, что каждый должен найти свой путь, и о позитивной силе, — стала объяснять Люси. — Ты не находишь?

Я невольно рассмеялась, услышав столь витиеватое объяснение. Люси всегда стремилась знать, как и почему все происходит. Однако в доносящихся из колонок звуках и впрямь было что-то успокаивающее, и я почувствовала, как в темных уголках внутри меня, где таился страх, становится светлее и спокойнее.

— Что все-таки там случилось, тетя Кей? — спросила моя племянница. — Что ты думаешь?

— В данный момент сказать что-то определенное трудно, — ответила я, выбрав нейтральный вариант. — Мы не должны делать скоропалительных выводов, пока не соберем больше информации. Я не могу наверняка определить даже пол жертвы, не говоря уже о том, находился ли в доме кто-то еще.

— Тьюн думает о поджоге, и я тоже, — сухо заметила Люси. — Странно только то, что Перчик не обнаружил ничего в тех местах, которые мы взяли на заметку.

— Например, в спальне на первом этаже?

— Да. Бедняжка Перчик рыл землю носом, но так и не получил косточку.

Лабрадора едва ли не с первых дней жизни обучали находить бензин, керосин, жидкость для заправки зажигалок, разбавители и растворители для красок, масло. Именно эти средства обычно берут на вооружение преступники, когда хотят, чтобы пожар возник быстро, от одной спички. При использовании катализаторов жидкость либо растекается, либо образует лужицы. Она проникает в ткани, постельное белье, половое покрытие. Она затекает под мебель или просачивается в трещины в полу. Катализаторы не растворяются в воде, поэтому смыть их довольно трудно, так что если Перчик ничего не обнаружил, то, вполне вероятно, ничего и не было.

— Наша главная задача — выяснить, что именно было в доме, чтобы начать рассчитывать топливный коэффициент, — продолжала Люси. — Тогда мы сможем лучше представлять, сколько чего требовалось, чтобы получить такой результат.

— Мы видели расплавленный алюминий и стекло. Видели, как сильно обгорели участки тела, не защищенные стеклянной дверью, — сказала я. — Судя по всему, жертва находилась внизу, предположительно в ванной, когда ее настиг огонь.

— Надо иметь богатое воображение, чтобы представить, как такой пожар мог начаться в отделанной мрамором ванной.

— А как насчет электричества? Короткое замыкание или что-то в этом роде? — спросила я.

Над шоссе, примерно в миле от нас, появились желтые и красные огни мотеля.

— С электричеством там все было в порядке. Когда огонь добрался до проводов и изоляция не выдержала высокой температуры, произошло короткое замыкание, и сработали предохранители. На мой взгляд, произойти должно было именно это, независимо от того, был поджог или нет. Сейчас определить что-либо трудно, предстоит еще многое изучить, и, конечно, надо дождаться результатов лабораторных анализов. Но что бы ни вызвало возгорание, огонь распространился очень быстро. Достаточно посмотреть на пол. Есть четкая разделительная линия между глубоко прогоревшим деревом и тем, которое лишь покорежилось и почернело сверху.

— Опять первый этаж? — спросила я, уже предчувствуя, что самые мрачные мои подозрения, те, которыми я ни с кем еще не делилась, получают дополнительное обоснование.

— Вероятно. Кроме того, о скорости распространения и силе пожара можно судить по той картине, которую увидели пожарные, когда прибыли на место через семнадцать минут после срабатывания сигнализации. — Люси помолчала, потом продолжила: — Ванная, возможный кровоподтек на виске у левого глаза. Может, она принимала ванну или душ? Надышалась угарным газом, потеряла сознание, упала и разбила голову?

— Судя по всему, в момент смерти она была полностью одета и обута, — напомнила я. — Если сигнализация срабатывает, когда человек принимает ванну или душ, он не станет терять время на одевание. Да и вряд ли успеет.

Люси добавила звука и подстроила басы. Звон колокольчиков почему-то вызвал ассоциацию с ладаном. Как бы мне хотелось устроиться сейчас на солнышке рядом с Бентоном и уснуть. Как бы мне хотелось неспешно прогуливаться утром по пляжу, чувствуя подкатывающую к ногам океанскую волну. Как бы мне хотелось вспоминать Кеннета Спаркса таким, каким я видела его в последний раз.

— А вот эта вещь называется «Охота на волка», — сообщила Люси, сворачивая к белокаменному зданию «Шелл фуд март». — Может, именно этим мы и занимаемся, а? Охотимся на большого серого волка.

— Нет. — Я покачала головой. — Боюсь, мы имеем дело с драконом.

Люси обтянула ветровку, чтобы прикрыть висящую на поясе кобуру с пистолетом, и, повернувшись ко мне, шепнула:

— Ты ничего не видела. Если Тьюн узнает, мне достанется по первое число.

— Общение с Марино явно не пошло тебе на пользу, — заметила я.

Капитан действительно славился тем, что плевал на инструкции и правила и нередко возил домой пиво в багажнике служебной машины.

Люси вошла в мотель, а я с сомнением покачала головой. Вряд ли ей удастся кого-то обмануть в грязных ботинках, потертых синих брюках с множеством карманов да еще и с прочно въевшимся во все это крепким запахом дыма. В ожидании племянницы под звуки клавишных и колокольчика я поймала себя на том, что начинаю клевать носом. Она вернулась на удивление быстро, с шестибаночной упаковкой «Хайнекена», и мы поехали дальше в сопровождении флейт и перкуссии. Я снова начала засыпать, как вдруг увидела прямо перед собой оскаленные белые зубы и мертвые глаза серовато-голубого цвета вареных яиц. В черной воде колыхались, струясь, шелковистые, с золотистым отливом волосы, а то, что осталось от тела, обволакивала тонкая блестящая паутина, хитроумно сплетенная из нитей расплавленного стекла.

— Все в порядке? — обеспокоенно спросила Люси, бросая на меня внимательный взгляд.

— Да. Кажется, я просто уснула.

Мотель «Джонсон» уже маячил на другой стороне шоссе. Это было кирпичное строение с полосатым красно-белым навесом и подсвеченной желтыми и красными лампочками вывеской, которая сообщала, что заведение открыто круглосуточно и снабжено кондиционерами. Табло «МЕСТ НЕТ» на слове «нет» было погружено во тьму, что вселяло надежду в усталых путешественников, ищущих хоть какого-нибудь пристанища. Мы вышли из машины, и Люси позвонила. Первым к двери подошел громадный черный кот, затем из полумрака фойе материализовалась внушительных размеров женщина.

— Нам должны были зарезервировать два места, — сказала Люси.

— Контрольное время — одиннадцать утра, — заявила женщина, занимая свое место за стойкой. — Могу дать пятнадцатый номер. Это в конце коридора.

— Мы из АТО.

— Об этом, милочка, я уже догадалась. Ваша главная была здесь. Все оплачено.

Табличка над дверью извещала, что чеки не принимаются, но поощряется использование «Мастер кард» и «Виза», и я с благодарностью подумала о предусмотрительности Макговерн.

— Вам нужны два ключа? — спросила женщина, открывая шкафчик.

— Да, мэм.

— Пожалуйста, милочка. Там у вас две хорошие кровати. Если не застанете меня на месте, когда будете уходить, просто положите ключи на стойку.

— Приятно, что вы заботитесь о безопасности, — шутливо сказала Люси.

— А как же! В каждом номере двойные двери.

— А как с обслуживанием? — продолжала моя племянница.

— Обслуживаем, пока автомат с колой не сломается, — хитро подмигнув, ответила хозяйка.

Лет шестидесяти, с крашеными рыжими волосами и вставными зубами, коренастая, она с трудом помещалась в коричневые слаксы и желтый свитер. Ее слабым местом были, очевидно, черно-белые коровы. Резные и керамические, они стояли на полках и столиках и даже висели на стене. Небольшой аквариум населяла разносортная мелюзга, включая головастиков.

— Разводите сами? — не удержавшись, спросила я.

Она смущенно улыбнулась.

— Ловлю в пруду на заднем дворе. Один недавно превратился в лягушку и утонул. А я и не знала, что лягушки не живут в воде.

— Мне нужно позвонить по автомату, — сказала Люси, открывая дверь кабинки. — И кстати, куда исчез Марино?

— Думаю, они отправились пообедать.

Люси исчезла вместе с пакетом из «Бургер кинг», и я подумала, что звонить она будет Джанет и что есть нам придется остывшие чизбургеры. Прислонившись к стойке, я заметила на столе нашей хозяйки местную газету, первую страницу которой украшал броский заголовок: «ФЕРМА МЕДИАМАГНАТА УНИЧТОЖЕНА ПОЖАРОМ». Среди разбросанных по столу бумажек я заметила повестку, пару извещений, обещавших денежное вознаграждение за информацию о преступниках, и несколько афишек с бледными фотографиями насильников, убийц и воров. И все же округ Фокер оставался типичной сельской глубинкой, где люди, убаюканные тишиной, до сих пор ощущают себя в безопасности.

— Надеюсь, вы по ночам работаете не одна, — как бы вскользь заметила я, уступая неистребимой привычке всегда и везде предостерегать людей от возможной беды.

— У меня есть Пикуль, — ответила она, с теплой улыбкой показывая на черного кота.

— Интересная кличка.

— Только оставьте где-нибудь открытую банку с пикулями, и он тут как тут. Запустит лапу и вылавливает, как рыбку. Еще котенком повадился.

Пока мы разговаривали, Пикуль сидел на пороге комнаты, где, вероятно, проживала его хозяйка. Кот не сводил с меня желтых, похожих на золотые монетки глаз, его пушистый хвост едва заметно подрагивал. Вид у любителя солений был усталый.

В дверь позвонили, и моя собеседница впустила мужчину в безрукавке с перегоревшей лампочкой.

— Я снова к тебе, Хелен.

Будто некое вещественное доказательство, он протянул лампочку.

Она достала из шкафчика коробку. Люси все еще разговаривала, и я не стала торопить ее, хотя тоже хотела позвонить. Бентон наверняка уже добрался до Хилтон-Хед.

— Держи, Джим. — Хозяйка обменяла сгоревшую лампочку на новую. — Шестьдесят ватт? Угу. Задержишься?

В ее голосе проскользнула надежда.

— Будь я проклят, если знаю.

— Ох, дорогуша, — покачала головой Хелен. — Значит, все по-прежнему?

— А с чего бы чему-то меняться?

Он вздохнул и вышел, растворившись в темноте.

— Не ладится у него с женой, — прокомментировала Хелен и опять покачала головой. — Конечно, он любил сюда захаживать. Отчасти из-за этого они и воюют. Никогда бы не подумала, что на свете столько людей, которые обманывают друг друга. Почти весь бизнес держится на тех, кто живет поблизости.

— Но вас-то им не провести.

— Ну уж нет. Только не мое это дело — лезть в чужие дела. Лишь бы мебель не ломали.

— От вас ведь и ферма недалеко, — сказала я. — Та, что сгорела.

Хелен заметно оживилась.

— Да, я как раз работала в ту ночь. Вы бы видели, какой был огонь. Выстреливало, как из вулкана. — Она развела руками. — Все, кто здесь был, высыпали на улицу и смотрели. Пламя до небес, сирены воют. Лошадей жалко. Бедные животные.

— А вы Кеннета Спаркса знаете? — полюбопытствовала я.

— Лично не видела.

— А что за женщина могла быть в доме в ту ночь? Слышали что-нибудь?

— Только то, что другие говорят.

Хелен бросила взгляд в сторону двери, как будто опасаясь, что ее могут услышать.

— Например? — не отставала я.

— Ну, знаете, мистер Спаркс, он ведь настоящий джентльмен. Не скажу, что его здесь все любят, но фигура он заметная. Таким подавай молоденьких да хорошеньких. — Она подумала, потом едва заметно подмигнула мне. — Есть и такие, кому сильно не по нраву, когда он появляется с новой. Знаете, что бы там ни говорили, но Юг останется Югом.

— И кому же это особенно не по нраву?

— Ну, например, Джексонам. Эти парни постоянно ищут неприятности на свою голову. — Хелен снова посмотрела на дверь. — Цветных они просто не терпят. И когда он привозит к себе белую, да юную, да красивую, то... В общем, всякое говорят. Я бы так сказала.

Я представила куклуксклановцев в белых капюшонах с прорезями для холодных ненавидящих глаз, с винтовками и горящими крестами. Мне доводилось видеть ненависть. Большую часть жизни я только тем и занималась, что запускала руки в тела ее жертв. Грудь вдруг сдавило, дышать стало трудно, и я поспешила пожелать Хелен спокойной ночи. Мне не хотелось делать далеко идущие выводы относительно поджога и того, кто должен был стать добычей огня. Вполне возможно, что расправиться хотели только со Спарксом, а вовсе не с женщиной, тело которой везли сейчас в Ричмонд. Не исключено, что злоумышленников интересовали лишь ценности особняка и они просто не знали, что в доме кто-то есть.

Когда я вышла, телефон снова оказался занятым. Рассеянно крутя в руке новую лампочку, мужчина в безрукавке негромким, напряженным голосом разговаривал с кем-то. В тот момент, когда я проходила мимо, гнев его прорвался наружу.

— Черт возьми, Луиза! Именно это я и хочу сказать. У тебя же рот не закрывается...

Я решила позвонить Бентону позже.

* * *


Люси делала вид, что не ждет меня. Она сидела в кресле, склонившись над лежащим на коленях блокнотом, и делала какие-то вычисления. Но ужин остался нетронутым, а я знала, что она голодна. Я достала из пакета чизбургеры и жареную картошку и постелила на ближайшем столике салфетки.

— Все уже остыло.

— К этому привыкаешь, — не поворачивая головы, бросила Люси.

— Пойдешь в душ первой? — вежливо спросила я.

— Нет, иди ты, — ответила она, не отрываясь от расчетов.

Комната, отведенная нам Хелен, оказалась на удивление чистой, если принимать во внимание цену. Стоявший у стены телевизор «Зенит» был, наверное, ровесником Люси. Китайские лампы под широкими абажурами, фонарики с длинными кисточками, фарфоровые фигурки, статичные картины на стенах, пестрые покрывала на кроватях — обычный интерьер провинциального мотеля. На полу толстый ковер с индейским орнаментом. Мебель настолько густо покрыта шеллаком, что мне не удалось рассмотреть даже текстуры дерева.

Ванная была отделана розовыми и белыми плитками, напоминавшими о давно канувших в прошлое пятидесятых, на полочках пенопластовые чашечки и крохотные кусочки туалетного мыла. Но больше всего меня тронула красная искусственная роза в окне. Кто-то сделал все возможное, чтобы люди, остановившиеся здесь, может быть, на одну ночь, чувствовали себя желанными гостями, хотя большинство завсегдатаев, вероятно, и не замечали этой трогательной заботы. Возможно, когда-то, лет сорок назад, такая предусмотрительность и внимание к деталям имели значение, но тогда и люди, как мне кажется, были более цивилизованными, чем теперь.

Я опустила крышку унитаза, села и начала снимать ботинки. Потом, с трудом справившись с крючками и петлями, сбросила с себя одежду и встала под горячую струю. А потом стояла под водой, пока не согрелась и не смыла с себя запах пепелища и смерти.

Люси работала на ноутбуке, когда я, надев старую майку медицинского колледжа Виргинии, опустилась наконец на диван и открыла банку пива.

— Чем занимаешься?

— Проверяю кое-что. Слишком мало информации, чтобы делать выводы. Но вот что я скажу тебе, тетя Кей. Пожар был чертовски сильный. И похоже, бензин в нашем случае не использовали.

Я промолчала.

— Столько вопросов! Кто погиб? Где? В ванной? Может быть, но почему там? Как это случилось? Когда? В восемь вечера?

Ответов у меня не было.

— Предположим, она была там, чистила зубы, когда сработала сигнализация. — Люси посмотрела на меня. — И что? Просто стояла, а потом умерла? — Она помассирована плечи. — Что ты молчишь? Ты же эксперт.

— У меня нет объяснения.

— Вот так, леди и джентльмены. Всемирно известный эксперт доктор Кей Скарпетта не знает ответа. — Люси говорила громче обычного, и я поняла, что она раздражена. — Девятнадцать лошадей. Кто должен был присматривать за ними? Неужели у Спаркса не было конюха? И как получилось, что одна уцелела? Тот черный жеребчик?

— Откуда ты знаешь, что это он? — спросила я, и в этот момент кто-то постучал в дверь. — Кто там?

— Это я, — громко сообщил Марино.

Едва он переступил порог, как я поняла — у него есть новости.

— Кеннет Спаркс жив и здоров.

— Где он? — растерянно спросила я.

— Как выясняется, его не было в стране. Он вернулся, когда услышал о пожаре. Сейчас находится в Бивердаме и, похоже, понятия не имеет о том, что могло случиться и кто мог оказаться в его доме.

— А почему в Бивердаме? — поинтересовалась я, прикидывая, сколько потребуется времени, чтобы попасть в этот уголок округа Ганновер.

— Там живет его тренер.

— Его тренер?

— Тренер лошадей. Не его. То есть это не такой тренер, как, например, в тяжелой атлетике, а такой...

— Понятно.

— Я отправляюсь утром, около девяти. Хочешь, возвращайся в Ричмонд, хочешь, поезжай со мной.

— У меня неопознанное тело, так что в любом случае, что бы он там ни утверждал, мне необходимо поговорить с ним. Наверное, поеду с тобой, — сказала я, ловя взгляд Люси. — Рассчитываешь на нашего бесстрашного пилота или раздобудешь машину?

— Никаких вертолетов. — Марино махнул рукой. — Нужно ли напоминать, чем закончилась твоя последняя дружеская беседа со Спарксом?

— Не помню.

Я пожала плечами, потому что действительно не помнила. Наши со Спарксом отношения не были безоблачными, а разговоры часто заканчивались на повышенных тонах, когда мы не могли согласовать позиции в отношении тех или иных деталей, которые стали бы достоянием прессы.

— Не помнишь? А вот я прекрасно помню, док. Пивом угостите или как?

— Трудно представить, что вы о себе не позаботитесь, — усмехнулась Люси, поворачиваясь к ноутбуку и возобновляя работу.

Марино сам подошел к холодильнику и достал банку.

— Хотите услышать мое мнение по результатам дня? Оно осталось прежним.

— И в чем же оно заключается? — не поднимая головы, поинтересовалась моя племянница.

— За всем стоит Спаркс. — Капитан поставил банку на кофейный столик и остановился у двери, взявшись за ручку. — Во-первых, слишком уж подозрительно, что он вдруг оказался за границей, когда все случилось. — Он зевнул и даже не позаботился прикрыть рот ладонью. — Понятно, что грязную работу проделал кто-то другой. Все дело в деньгах. — Марино достал из нагрудного кармана рубашки помятую пачку и вытряхнул сигарету. — Больше этому ублюдку ни до чего нет дела. Деньги и собственный хрен.

— Марино, ради Бога! — раздраженно пробормотала я.

Мне хотелось, чтобы он замолчал, а еще лучше ушел. Однако мой намек остался незамеченным. Точнее, Марино просто проигнорировал его.

— А самая плохая новость — это то, что теперь у нас на руках, помимо прочего, еще и убийство. — Капитан наконец открыл дверь. — И ты, док, от этого дела уже не увильнешь. Вы обе попались, как мухи на липучку. Вот же фигня, верно?

Он вытащил зажигалку и перекинул сигарету из одного уголка рта в другой.

— В последнюю очередь хотел бы я заниматься такой хренью. Знаете, сколько народу в кармане у этого говнюка? — Марино никак не желал останавливаться. — Судьи, шерифы, пожарные инспектора...

— Послушай, не торопись с выводами. — Пришлось вмешаться, потому что каждое лишнее слово только делало ситуацию еще хуже. — У тебя нет никаких оснований...

Он ткнул в меня незажженной сигаретой.

— Подожди — и увидишь. Связаться с таким — все равно что сесть в терновый куст.

— Мне не привыкать.

— Тебе только так кажется.

Марино вышел, с силой захлопнув за собой дверь.

— Эй, поосторожнее, не свороти косяк! — крикнула ему вслед Люси.

— Надеюсь, ты не собираешься работать на компьютере всю ночь? — спросила я.

— Всю — нет.

— Уже поздно, а мне нужно кое-что обсудить с тобой, — продолжала я, предвидя, что разговор о Кэрри Гризен окажется не из легких.

— А если я скажу, что у меня нет настроения обсуждать с тобой это «кое-что»?

— Не важно. Нам все равно придется поговорить.

— Знаешь, тетя Кей, если ты собираешься обсуждать Тьюн и мой переезд в Филадельфию...

— Что? — озадаченно переспросила я. — При чем тут Тьюн? Что ты имеешь в виду?

— Я же знаю, что она тебе не нравится.

— Что за нелепость!

— Я тебя насквозь вижу.

— Ничего не имею против Тьюн. К тому же говорить с тобой я собираюсь вовсе не о ней.

Моя племянница замолчала и принялась снимать ботинки.

— Люси, я получила письмо от Кэрри.

Наверное, она ожидала какой-то реакции, однако ее не последовало.

— В сущности, не письмо, а довольно странная записка с угрозами, шантажом и туманными намеками. Прислано из психиатрического центра «Кирби» в Нью-Йорке.

Я подождала, пока Люси снимет ботинок.

— Суть послания в том, что Кэрри обещает доставить всем как можно больше неприятностей во время судебного разбирательства. Нельзя сказать, что это такая уж неожиданность, но я... ну... — Она занялась носками, потом стала массировать ступни. — Нам нужно быть готовыми к этому... ко всему. Такие вот дела.

По-прежнему молча, делая вид, что ничего не слышит, Люси расстегнула ремень, сняла брюки, стащила через голову грязную футболку и тоже бросила ее на ковер. Теперь на ней остались только спортивный бюстгальтер и хлопчатобумажные трусики. Она направилась в ванную, прекрасная, гибкая, как лоза, а я так и осталась сидеть, ошеломленно глядя ей вслед, пока за дверью не полилась вода.

Неужели я никогда не замечала ее полных губ и груди, ее изящных и сильных, как охотничий лук, рук и ног? Или просто никогда не смотрела на нее глазами постороннего, не желала видеть в Люси женщину, потому что не стремилась понять ни ее саму, ни то, как она живет? На какое-то мгновение я представила свою племянницу в горячих, жадных объятиях Кэрри и стыдливо закрыла глаза. Оказалось, не так уж и трудно почувствовать себя женщиной, жаждущей прикоснуться к Люси.

Она не спешила, давая понять, что не хочет продолжать начатый мной разговор. Наверное, думала. Наверное, злилась. И готовилась выплеснуть свою злость на меня. Однако когда спустя какое-то время моя племянница вышла из ванной в футболке с эмблемой филадельфийской пожарной службы, то именно эта деталь почему-то испортила мне настроение. Свежая, собранная, Люси принесла с собой аромат лимона.

— Наверное, это не мое дело, — начала я, глядя на вышитый на ее груди логотип.

— Это мне Тьюн подарила.

— А...

— И ты права, тетя Кей, это не твое дело.

— Мне просто непонятно, почему ты до сих пор не усвоила... — Я едва не задохнулась от злости.

— Не усвоила что? — с притворно-невинным выражением туповатого подростка спросила Люси, прекрасно отдавая себе отчет в том, как это ёрничество раздражает, бесит и убивает меня.

— Что нельзя спать с тем, с кем работаешь.

Эмоции снова подвели меня, подтолкнув на опасный путь. Я была несправедлива к Люси и спешила с выводами, не имея достаточных доказательств. Наверное, потому, что боялась за нее.

— Кто-то дает мне футболку, и я уже, оказывается, сплю с этим человеком. Ты ведь это хотела сказать? Хм-м. Ничего себе дедукция, доктор Скарпетта. — Ее тон предвещал близящуюся бурю. — И уж если на то пошло, вряд ли тебе пристало указывать мне, с кем спать. На себя посмотри, с кем ты сейчас живешь, а?

Будь Люси одета, наверняка бы ушла в ночь. Вместо этого она села спиной ко мне, уставившись в занавешенное окно, и смахнула злые слезы. Я же попыталась спасти то, что еще осталось от ситуации, которая помимо моего желания превратилась в тупиковую.

— Мы обе устали. День был тяжелый, и в результате получается, что Кэрри добилась, чего хотела. Мы уже обвиняем друг друга.

Никакой реакции. Она лишь снова вытерла слезы. Мои слова отскакивали от спины Люси, как от глухой стены.

— Я вовсе не имею в виду, что ты спишь с Тьюн. Мне лишь хочется предупредить тебя о возможных последствиях, о той боли, том хаосе... Просто я лучше представляю, что может случиться.

Люси наконец повернулась и с вызовом посмотрела на меня:

— Что ты хочешь сказать? Что, по-твоему, может случиться? Тьюн — лесбиянка? Не помню, чтобы она говорила мне об этом.

— Может, у тебя сейчас не ладится с Джанет? — продолжала я. — Люди есть люди.

Люси пересела на край моей кровати, ясно дав понять, что намерена поддержать разговор.

— То есть? Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что сказала. Я ведь не в пещере родилась. Мне безразлично, какого пола Тьюн. Я абсолютно ничего не знаю о ее наклонностях и предпочтениях. Но предположим, вас потянет друг к другу? Почему бы и нет? Вы обе привлекательны, умны, неотразимы. Я лишь хочу напомнить, что она твоя начальница. — Голос мой звучал все напряженнее, кровь стучала в висках. — И что потом? Ты так и будешь переходить из одного федерального ведомства в другое, пока окончательно не погубишь свою карьеру? Вот о чем речь, и вот что я пытаюсь донести до тебя, хочешь ты того или нет.

Люси продолжала смотреть на меня, и глаза ее снова наполнились слезами. Только теперь она не стала вытирать их, и слезы, скатываясь со щек, падали на подаренную Тьюн Макговерн футболку.

— Извини, Люси, — мягко сказала я. — Знаю, жизнь у тебя нелегкая.

Какое-то время мы обе молчали, потом она отвернулась, шмыгнула носом и глубоко, порывисто вздохнула.

— Ты когда-нибудь любила женщину?

— Я люблю тебя.

— Я о другом.

— Нет, не любила. Наверное, нет.

— Довольно уклончивый ответ, тебе не кажется?

— Я не совсем точно выразилась.

— А могла бы?

— Могла бы что?

— Полюбить женщину, — не отставала она.

— Не знаю. Я вообще начинаю думать, что ничего не знаю. — Мне хотелось быть искренней и честной. В меру сил. — Может быть, какая-то часть меня просто наглухо закрыта. Может, мой мозг устроен не так, как твой.

— Мозг здесь ни при чем.

Я не знала, что сказать.

— К твоему сведению, я спала с двумя мужчинами и знаю разницу.

— Люси, ты вовсе не обязана оправдываться передо мной.

— Моя личная жизнь никого не касается. И мы не в суде.

— Пока нет, но можем там оказаться, — возразила я, возвращаясь к той теме, с которой мы начали. — Как думаешь, что станет делать Кэрри?

Люси открыла еще одну банку пива.

— Разошлет письма в газеты и телекомпании? — предположила я. — Солжет под присягой? Или пойдет напролом и выложит суду все детали ваших отношений? Ей это может понравиться, смаковать подробности. О чем вы разговаривали, что делали, о чем мечтали.

— Откуда мне знать? — вспылила Люси. — У нее было пять лет. Чем она занималась? Какие строила планы? Я не знаю. Мы ведь в отличие от нее не сидели сложа руки.

— Знает ли она что-то такое, что может всплыть на суде? — с тяжелым сердцем спросила я.

Моя племянница поднялась и начала расхаживать по комнате.

— Ты доверяла ей, ты о многом ей рассказывала, а она все это время была сообщницей Голта. Люси, ты была их источником. Они знали о нас все.

— Я слишком устала, чтобы обсуждать это.

Да, она устала, но я не собиралась заканчивать разговор, не доведя его до конца. Я поднялась и выключила верхний свет, потому что мне всегда было легче разговаривать в полумраке, в атмосфере не света, а теней. Потом взбила подушки на обеих кроватях и откинула покрывала. Поначалу Люси не отреагировала на мое молчаливое предложение и продолжала расхаживать из угла в угол, будто посаженный в клетку зверь, потом нехотя опустилась на кровать и откинулась на подушку.

— Давай пока не будем касаться твоей репутации, — спокойно начала я. — Попробуем представить ход суда в Нью-Йорке.

— Тут и представлять нечего.

У меня было на сей счет свое мнение, и я подняла руку, призывая ее послушать.

— Темпл Голт убил в Виргинии по крайней мере пять человек, и мы знаем, что Кэрри Гризен причастна как минимум к одному из убийств, потому что у нас есть видеопленка, на которой она пускает пулю в голову жертве. Ты это знаешь.

Молчание.

— Ты была в комнате, когда мы просматривали ту страшную запись.

— Знаю. Зачем повторять? — Она опять начинала злиться. — Мы говорили об этом, наверное, миллион раз.

— Ты видела, как она убивает. Женщина, ставшая твоей любовницей, когда тебе едва исполнилось девятнадцать, когда ты была наивной девчонкой и интересовалась только программированием.

Люси опустила глаза — мой монолог явно причинял ей боль. Она служила в научно-техническом отделе ФБР, занимавшемся разработкой компьютерных систем. Одна из программ, СКИИ, или «Сеть криминального искусственного интеллекта», была фактически ее детищем. После ухода из Бюро Люси даже слышать не желала о СКИИ.

— Ты видела, как убивает твоя любовница, но еще раньше она хладнокровно и расчетливо подставила тебя. Кэрри манипулировала тобой как хотела.

— Зачем ты это делаешь? Зачем напоминаешь мне о том, что было пять лет назад? — Голос звучал приглушенно — Люси говорила, уткнувшись лицом в подушку.

— Хочу убедиться, что ты не забыла и отдаешь себе отчет в том, с кем мы имеем дело.

— Мне не нужны такие напоминания.

— А я думаю иначе. Между прочим, мы не станем сейчас выяснять, что именно узнали обо мне Кэрри и Голт. Идем дальше. В Нью-Йорке Голт убил свою сестру и по крайней мере одного полицейского. Так вот, экспертиза установила, что он проделал это не в одиночку. На личных вещах Джейн Голт были позднее обнаружены отпечатки пальцев Гризен. Когда Кэрри схватили в Бауэри, на ее брюках нашли кровь Джейн. Насколько нам сейчас известно, она тоже нажимала на спусковой крючок.

— Возможно. Но и это я уже знаю.

— Зато не знаешь об Энди Хите. Помнишь батончик и банку супа, которые он купил в «Севен-илевен»? Помнишь мешок, в котором нашли его изувеченное тело? На нем тоже есть ее отпечатки.

— Не может быть! — воскликнула Люси.

— Но и это еще не все.

— Почему ты ничего не рассказывала мне раньше? Она была его сообщницей. И бежать из тюрьмы, наверное, тоже она помогла.

— Мы в этом не сомневаемся. Задолго до встречи с тобой эти двое уже изображали из себя Бонни и Клайда. Ты еще и целоваться не пробовала, когда Кэрри уже убивала людей.

— Откуда тебе знать, когда я впервые поцеловалась? — не к месту поинтересовалась Люси.

На сей раз молчание длилось не долго.

— Значит, ты полагаешь, что она целых два года готовилась, искала подходы, изобретала способ познакомиться со мной и делала то, что делала, только для того...

Голос ее дрогнул.

— Только для того, чтобы соблазнить тебя, — закончила я. — Не знаю, планировала ли Кэрри это заранее. И честно говоря, мне плевать! — Злость снова поднималась во мне. — Мы только что землю не перевернули, чтобы добиться ее выдачи в Виргинию, но у нас ничего не вышло. Нью-Йорк не желает ее отдавать.

Влажная и забытая, банка пива едва не выскользнула из моих пальцев, когда я закрыла глаза и передо мной замелькали мертвецы. Я увидела Энди Хита, прислоненного к мусорному контейнеру и истекающего кровью, которая смешивалась со струйками дождя. Увидела шерифа и тюремного охранника, убитых Голтом и, возможно, Кэрри. Я прикасалась к их телам и переводила их боль в диаграммы и протоколы вскрытия. Я ничего не могла поделать с собой. Мне хотелось, чтобы Кэрри Гризен умерла, была казнена за все, что сделала с ними, с моей племянницей и со мной.

— Она чудовище. Я постараюсь, чтобы Кэрри Гризен понесла заслуженное наказание.

— Почему ты постоянно читаешь мне наставления? — раздраженно воскликнула Люси. — Или думаешь, что я не хочу того же?

— У меня нет причин сомневаться в этом.

— Поверь, я не стану колебаться, если придется включить рубильник или воткнуть ей в руку шприц.

— Ваши прошлые личные отношения не должны мешать правосудию.

— Боже!

— Для тебя все происходящее уже огромное испытание. И если ты не сможешь верно оценивать ситуацию, Кэрри победит.

— Боже! — еще громче повторила Люси. — Перестань, я не хочу больше слушать.

Но я уже не могла остановиться, боль и ярость выталкивали из меня слова.

— Знаешь, чего она хочет? Я тебе скажу. Манипулировать. У нее это прекрасно получается. А знаешь, что будет потом? Кэрри Гризен признают невиновной по причине невменяемости, и судья отправит ее назад в «Кирби». Там она резко исправится и излечится, и местные врачи посчитают, что никакая она не сумасшедшая. Но ведь судить дважды за одно преступление нельзя. Закончится тем, что ее просто выпустят.

— Если Кэрри выйдет на свободу, — твердо сказала Люси, — я найду ее и вышибу ей мозги.

— Ну что ты такое говоришь!

Я видела, как она напряглась. Дыхание Люси стало громче, и мне показалось, что я ощущаю копящуюся в ней ненависть.

— Миру по большому счету наплевать, с кем ты спала или спишь. Думаю, присяжные сумеют понять, как и почему такое могло случиться. Она была старше тебя и опытнее. Она красива, умна и внимательна. К тому же Кэрри была твоей начальницей.

— Как Тьюн, — прошептала Люси, и я так и не поняла, говорит она серьезно или смеется надо мной.

— Тьюн не психопат.


Глава 4


Я уснула только на следующее утро во взятой напрокат машине, а когда проснулась, то по обе стороны дороги тянулись поля пшеницы и поднимались силосные башни. Мелькавшие за окном деревья, похоже, помнили Гражданскую войну. Марино сидел за рулем, и мы проезжали мимо растянувшихся на многие сотни акров невозделанных полей, огражденных колючей проволокой, телефонных столбов и двориков с почтовыми ящиками, раскрашенными в цвета американского флага. Пруды и речушки, фермы и пастбища, заросшие густой высокой травой, сменяли друга. То и дело попадались небольшие домики с покосившимися заборами и полощущимся на ветру застиранным бельем.

Прикрыв ладонью зевок, я отвернулась от Марино, потому что всегда считала проявлением слабости даже малейший намек на усталость или скуку. Через несколько минут мы свернули на шоссе номер 715, или, как его еще называли, Бивердамскую дорогу, и тут нам стали все чаще встречаться коровы, невнятного серого цвета амбары и сломанные, словно вросшие в землю трактора. Владелица Совиной фермы жила в большом доме из белого кирпича, окруженном необозримыми полями и бесконечными заборами. Судя по дощечке на фронтоне, дом был построен в 1730 году. Рядом с домом виднелся бассейн, а спутниковая тарелка на стене выглядела достаточно внушительной, чтобы принимать сигналы из других галактик.

Мы еще не вышли из машины, как навстречу нам поспешила Бетти Фостер, женщина лет пятидесяти, с четкими, выразительными чертами лица и глубокими морщинами, которые нередки у людей, проводящих много времени на солнце. Длинные седые волосы собраны в пучок. Несмотря на возраст, двигалась миссис Фостер легко, пружинисто, а рукопожатие ее было крепким и уверенным. В больших карих глазах, как мне показалось, затаилась боль.

— Я — Бетти, — сказала она. — А вы, должно быть, доктор Скарпетта и капитан Марино.

Быстрая и энергичная, она и одета была соответственно, в джинсы и джинсовую безрукавку. Истертые старые ботинки покрывал слой пыли, на подошвы налипла грязь. За несомненно искренним гостеприимством тем не менее чувствовались некоторое напряжение и даже скованность, как будто наш визит застал госпожу Фостер врасплох и она не знала, с чего начать.

— Кеннет во дворе. Он ждет вас. И вот что я вам сразу скажу: он очень расстроен. Кеннет любил своих лошадей, всех до единой, и, конечно, его ужасно огорчило, что в доме кто-то погиб.

По пыльной узкой дороге мы направились к конюшне.

— Какие у вас с ним отношения? — спросил Марино.

— Я выращиваю и тренирую его лошадей. Уже много лет. С тех самых пор, как он вернулся в Уоррентон. Морганы[10 - Морганы — порода лошадей, разводимая в США с 20-х годов девятнадцатого века.] у него лучшие во всем штате.

— Он отдает вам своих лошадей? — поинтересовалась я.

— Иногда. Может купить у меня годовалого жеребенка да и оставить на пару лет, чтобы я его подрастила. А потом переводит в свою конюшню. Выращивает скаковых, а потом продает, когда они уже готовы к скачкам. Я и сама часто бываю у него на ферме, два, а то и три раза в неделю.

— А разве у него нет конюха?

— Последний ушел несколько месяцев назад. С тех пор почти всю работу Кеннет делает сам. Да и нанять кого-то не очень легко. Ему приходится быть осторожным.

— Хотелось бы побольше узнать о последнем конюхе, — сказал, делая пометки в блокноте, Марино.

— Приятный пожилой мужчина, но у него что-то серьезное с сердцем.

— Одна лошадь, похоже, уцелела, — заметила я.

Женщина промолчала, а мы тем временем подошли к большому амбару из красного кирпича с предостерегающей табличкой «Осторожно, собака».

— По-моему, жеребенок лет двух, — добавила я. — Вороной.

— Он или она?

— Не знаю. Не смогла определить.

— С белым пятнышком на лбу?

— Так близко я не подходила.

— Ну, у Кении был жеребчик по кличке Песня Ветра. Его мать, Ветер, участвовала в дерби и пришла последней, но уже то, что ее туда допустили, говорит о многом. Отец выиграл несколько скачек. Так что этот конек был, наверное, самым дорогим в конюшне Кеннета.

— Похоже, ему удалось каким-то образом вырваться, — сказала я.

— Надеюсь, он не бегает там сам по себе.

— Полиции о нем уже сообщили.

Марино не проявил к выжившему жеребенку ни малейшего интереса.

Во дворе нас встретили стук копыт, кудахтанье цесарок и горделивые крики бантамских петухов. В воздухе висела густая красноватая пыль, поднятая копытами гнедой кобылы моргановской породы. Во всаднике, восседавшем в английском седле, я узнала Кеннета Спаркса, хотя и впервые видела его в грязных джинсах и сапогах. Держался он превосходно, а когда встретил мой взгляд, то не подал и виду, что узнал меня. Я сразу поняла, что наше появление его не обрадовало.

— Мы можем где-то поговорить? — спросила я, повернувшись к Фостер.

— Да, там, снаружи, есть стулья, — ответила она. — Или можете пройти в мой офис.

Спаркс, развернувшись, несся по направлению к нам, и куры, распустив крылья, с кудахтаньем разбежались в стороны.

— Знаете ли вы что-нибудь о женщине, которая, возможно, находилась в его доме в Уоррентоне? — спросила я, когда мы выходили на улицу. — Может быть, видели кого-то, когда приезжали ухаживать за лошадьми?

— Нет.

Мы расположились на пластиковых стульях, развернув их к лесу.

— У Кеннета бывало немало подружек, — заметила Фостер, — и я не всегда о них знала. — Она оглянулась. — Если не считать Песню Ветра, то у Кеннета осталась сейчас только одна лошадь. Черный Опал. Или просто Пал.

Мы с Марино тоже повернулись. Спаркс спешился и, потрепав лошадь по шее, отдал поводья одному из конюхов.

— Молодец, Пал, хорошо поработал.

— А почему Черный Опал не был в его конюшне? — спросила я.

— Ему три года, и я еще не всему его обучила. Вот почему он здесь, везунчик.

На мгновение лицо Фостер исказилось, в глазах блеснули слезы. Она отвернулась, откашлялась и поднялась со стула. Спаркс уже шел к нам, на ходу поправляя ремень и джинсы. Мы с Марино тоже поднялись и поздоровались с ним за руку. Его линялая красная рубашка промокла от пота, лицо Спаркс вытер желтой банданой, которую снял с шеи.

— Пожалуйста, садитесь, — любезно предложил он, как будто даровал нам аудиенцию в собственном кабинете.

Мы снова сели, Спаркс сел напротив. Я заметила морщинки у напрягшихся, покрасневших глаз.

— Прежде чем мы начнем, — решительно заговорил Спаркс, — я хочу сказать, что все произошедшее не было несчастным случаем.

— Мы здесь как раз для того, чтобы удостовериться в этом, сэр, — более вежливым, чем обычно, тоном ответил Марино.

— Полагаю, дело рук расистов. — Спаркс поиграл желваками. — Они — кто бы эти они ни были — намеренно убили моих лошадей и уничтожили все, что мне дорого.

— Если вы считаете главным мотивом преступления неприязнь к вам лично, вызванную расовой нетерпимостью, то почему эти люди не проверили, дома вы сами или нет?

— Есть вещи похуже смерти. Может быть, они хотели, чтобы я мучился. Не так уж трудно представить.

— Мы стараемся, — сказал Марино.

— И не думайте, что сможете повесить это на меня. — Он по очереди ткнул в каждого из нас пальцем. — Мне прекрасно известен образ мыслей таких, как вы. Я спалил свою ферму и лошадей ради денег. Ха. А теперь послушайте меня внимательно. — Спаркс подался вперед. — Говорю вам, я здесь ни при чем. Никогда бы не сделал и никогда не сделаю. Я не имею к этому никакого отношения. В данном случае я — потерпевший, и, возможно, мне еще крупно повезло.

— Давайте поговорим о еще одной жертве, — спокойно заговорила я. — Белая женщина с длинными светлыми волосами. Знаете кого-то, кто мог оказаться в вашем доме в ту ночь?

— В моем доме никого не было! — воскликнул он.

— Мы предполагаем, что она могла погибнуть в апартаментах на первом этаже, — продолжала я. — Возможно, в ванной.

— Кем бы ни была эта женщина, она проникла туда незаконно и без моего ведома. Может быть, это она и устроила пожар, а потом не смогла выбраться из дома.

— У нас нет оснований подозревать взлом, — ответил Марино. — Ваша охранная сигнализация по каким-то причинам не сработала. В отличие от противопожарной.

— Не понимаю. — Спаркс недоуменно пожал плечами. — Разумеется, уезжая из города, я всегда включаю охранную сигнализацию.

— Куда вы уезжали в этот раз? — закинул пробный камешек Марино.

— В Лондон. Я прилетел туда, и меня сразу же известили о случившемся. Я возвратился следующим рейсом, даже не покидал Хитроу. Потом сразу же выехал сюда.

Он опустил голову.

— На чем вы приехали, сэр?

— На своем «чероки». Я оставлял его в Даллесе[11 - Даллес — аэропорт, обслуживающий Вашингтон и округ Колумбия.] на долгосрочной стоянке.

— У вас есть квитанция?

— Разумеется.

— Как насчет «мерседеса» у вашего дома? — продолжал Марино.

Спаркс нахмурился:

— Какого «мерседеса»? У меня нет «мерседеса». Я всегда покупаю только американские машины.

— Мы обнаружили за домом «мерседес». Он тоже сгорел, поэтому никакой конкретной информации у нас пока нет. По-моему, модель не из последних. Такой приземистый седан.

Спаркс лишь покачал головой.

— Тогда остается предположить, что машина принадлежала жертве, — сделал вывод Марино. — Может быть, кто-то пожаловал, не предупредив заранее? У кого еще был ключ от вашего дома и кто мог знать код охранной системы?

— Боже! — Спаркс ненадолго задумался. — Джош. Это мой конюх, абсолютно честный парень. Он ушел от меня по нездоровью, но мне и в голову не пришло поменять замки.

— Где мы можем его найти?

— Джош бы никогда... — начал Спаркс, но вдруг остановился, как будто вспомнил что-то. — Господи! — прошептал он. — Господи... Вы, кажется, упомянули, что у нее светлые волосы?

Его встревоженный взгляд метнулся ко мне.

— Да.

— А что-нибудь еще сказать можете? Как она выглядела?

— Пожалуй, худощавая. Вероятно, белая. Одета в джинсы и какую-то рубашку. На ногах ботинки. Такие высокие, со шнуровкой.

— Рост?

— Не могу сказать. Мне еще нужно осмотреть тело.

— Как насчет украшений?

— У нее не было рук.

Спаркс снова тяжело вздохнул, а когда заговорил, в его голосе уже не было недавней уверенности.

— Волосы... Длинные, примерно до середины спины, и с бледно-золотистым оттенком?

— Мне так показалось, — ответила я.

— Была одна молодая женщина... — Он запнулся, откашлялся и покачал головой. — Боже... У меня есть дом в Райтсвилл-Бич, там я с ней и познакомился. Она студентка, училась, если можно так сказать, в университете. Наши отношения продолжались недолго, не более пяти или шести месяцев. Несколько раз она оставалась у меня на ферме. Там же мы встретились и в последний раз, когда я сказал, что больше у нас ничего не будет.

— У нее был старый «мерседес»? — спросил Марино.

Спаркс покачал головой и, пытаясь собраться, закрыл лицо руками.

— Нет. Она ездила на каком-то «фольксвагене» голубого цвета, — пробормотал он. — У нее совершенно не было денег. В конце, когда она уходила, я дал ей немного. Тысячу долларов наличными. Посоветовал вернуться в университет и закончить учебу. Ее зовут Клер Роули. Подозреваю, что ей ничего не стоило прихватить мои запасные ключи. Возможно, она смогла подсмотреть и код охранной сигнализации, когда я открывал дверь.

— И у вас не было никаких контактов с Клер Роули на протяжении года? — спросила я.

— Абсолютно никаких. Все это кажется таким далеким. Глупый порыв, не более того. Я увидел, как она пытается заниматься серфингом, и заговорил с ней там же, на пляже в Райтсвилле. Она была одной из самых красивых женщин, которых я когда-либо знал. Я потерял контроль над собой, но потом опомнился. Слишком много проблем и осложнений. Клер требовался человек, который заботился бы о ней, а я на эту роль не годился.

— Мне нужно знать о ней все, что вы можете рассказать. Откуда она, где живет ее семья. Пригодится любая информация, которая поможет либо опознать Клер Роули, либо вычеркнуть ее из списка потенциальных жертв. Разумеется, я свяжусь и с университетом.

— Должен признаться, доктор Скарпетта, что, как это ни печально, мне самому известно о ней очень мало. Наши отношения ограничивались главным образом сексом, и я лишь помогал Клер деньгами и по мере сил старался решать ее проблемы. Она действительно была дорога мне. — Он помолчал. — Но ничего серьезного я не планировал. То есть вопрос о браке не поднимался.

В дальнейших объяснениях не было необходимости. Спаркс обладал властью. Его могущество и влияние ощущал каждый, кто оказывался рядом с ним, особенно женщины. Он мог заполучить практически любую. Судить о том, как Спаркс пользовался ими, не входило в сферу моей компетенции.

— Мне очень жаль. — Кеннет Спаркс поднялся. — Могу лишь сказать, что она хотела быть актрисой, но при этом проводила большую часть времени, гуляя на пляже и осваивая серфинг. Спустя какое-то время после нашего знакомства я начал замечать, что с Клер что-то не так. Меня настораживало в ней отсутствие мотивации, да и в поведении стали проявляться определенные тревожные черты.

— Она злоупотребляла алкоголем? — спросила я.

— Не сказал бы. В нем ведь слишком много калорий.

— Наркотики?

— У меня были такие подозрения, и я не мог допустить, чтобы мое имя в какой-либо связи упоминалось рядом с именем наркомана. Не знаю.

— Пожалуйста, напишите ее имя.

— И прежде чем вы уйдете, сэр, — вставил Марино, и я распознала в его тоне нотки «плохого копа», — позвольте еще один вопрос. Вы уверены, что речь в данном случае не идет о самоубийстве? Предположим, она уничтожает, предает огню все, что у вас есть, и сама гибнет в пламени пожара? У нее не было причин совершить нечто в таком духе?

— Если уж на то пошло, я ни в чем не уверен, — ответил Спаркс, останавливаясь у двери.

Марино тоже поднялся.

— Что ж, не очень-то вы нам и помогли. Напоминаю, что мне нужно увидеть ваши билеты и квитанцию за парковку. И думаю, у АТО возникнут вопросы по поводу обнаруженного в вашем подвале виски и автоматического оружия.

— Я коллекционирую оружие периода Второй мировой войны, и все оно приобретено совершенно легально и зарегистрировано, — сдержанно выговорил Спаркс. — Что касается бурбона, то я купил его на одном заводике в Кентукки лет пять назад. Они сворачивали бизнес и, наверное, не имели права совершать такую сделку, а мне, видимо, не следовало его покупать. Но... что есть, то есть.

— Полагаю, у АТО есть дела поважнее, чем ваши бочки, — сказал Марино. — Так что, сэр, если квитанция и билеты у вас с собой, то будьте любезны передать их мне.

— Что дальше, капитан? — Тяжелый взгляд Спаркса уперся в Марино. — Прикажете мне раздеться и подвергнете обыску?

Марино выдержал его взгляд, не дрогнув.

— Сначала вам придется поговорить с моим адвокатом, — продолжал, не дождавшись ответа, Спаркс. — А потом я с радостью окажу вам любое содействие.

Я поняла, что пришло время вмешаться.

— Капитан, разрешите мне поговорить с мистером Спарксом наедине.

Не ожидавший такого подвоха с моей стороны и явно раздраженный, Марино молча повернулся и вышел за дверь. Несколько цесарок устремились за ним. Мы остались вдвоем. Спаркс был поразительно красив — высокий, подтянутый, с седыми волосами. Его глаза напоминали янтарь, черты лица отличались аристократизмом, прямой нос придавал некоторое сходство с Джефферсоном, а кожа была темная и гладкая, как у юноши. То, как он сжимал рукоять кнута, вполне соответствовало его настроению. Кеннет Спаркс был способен прибегнуть к насилию, но, насколько я знала, никогда не переходил опасную черту.

— Ну? Что вы задумали? — недоверчиво глядя на меня, спросил он.

— Я лишь хотела уверить вас, что разногласия между нами, имевшие место в прошлом...

Он покачал головой и не дал мне закончить.

— Прошлое — это прошлое.

— Нет, Кеннет. Уверяю вас, я не испытываю к вам никаких враждебных чувств. То, что происходит сейчас, никоим образом не связано с нашими спорами.

Однажды, в ту пору, когда Спаркс проявлял больше интереса к издаваемым на его деньги газетам, он обвинил меня в расизме после того, как я опубликовала статистические данные об убийствах в среде афроамериканцев. Мне лишь хотелось показать связь между убийствами и такими явлениями, как наркотики, проституция или обычная внутриобщинная ненависть.

Его репортеры вырвали несколько моих цитат из контекста, исказили остальное, и все закончилось тем, что вечером Спаркс вызвал меня в свой роскошный офис в центре города. Я до сих пор помню, как меня ввели в огромный кабинет с дорогушей обстановкой в колониальном стиле и свежими цветами в вазах. Магнат приказал мне, как будто имел на то полное право, демонстрировать в дальнейшем большее уважение к черному населению и публично опровергнуть собственные данные и оценки. Сейчас, глядя на человека с потным лицом и навозом на сапогах, я с трудом узнавала в нем того самоуверенного дельца. Руки Спаркса дрожали, а от самоуверенности не осталось и следа.

— Вы дадите мне знать, если что-то выясните? — спросил Спаркс, по-прежнему высоко держа голову, хотя в его глазах уже блестели слезы.

— Расскажу, что смогу, — уклончиво пообещала я.

— Мне лишь нужно знать, Клер это или нет и не страдала ли она.

— Большинство погибающих при пожарах людей не страдают. Они теряют сознание, надышавшись угарным газом, и уже ничего не чувствуют.

— Слава Богу. — Он посмотрел вверх. — Слава Богу...


Глава 5


Домой в тот день я попала к обеду, готовить который мне совершенно не хотелось. Бентон оставил три сообщения, и ни на одно из них я так и не ответила. Мной владело странное чувство, точнее, предчувствие чего-то ужасного, и вместе с тем я испытывала душевную легкость, которая и побудила меня пойти в сад. Я проработала там допоздна, выпалывая сорняки, а потом срезала несколько свежих роз для кухни. На сей раз выбор пал на розовые и желтые; тугие, еще не раскрывшиеся бутоны напоминали свернутые перед боем знамена. Наступили сумерки, и я вышла прогуляться, жалея, что у меня нет собаки, и размышляя о том, какую стоило бы завести, если бы обстоятельства позволили столь рискованный шаг.

Я остановилась на предпенсионного возраста борзой, спасенной от неминуемой смерти. Конечно, жизнь со мной не сулила домашнему питомцу частых радостей. Скорее, наоборот. Размышляя об этом, я и встретила одного из моих соседей, вышедшего из дому с маленьким белым песиком.

— Добрый вечер, доктор Скарпетта, — хмуро проговорил сосед. — Надолго в город?

— Сама не знаю, — ответила я; перед глазами стояла придуманная мной борзая.

— Слышал о пожаре. — Он покачал головой. — Бедняга Кеннет.

— Вы ведь, наверное, знали его, — заметила я, вспомнив, что сосед когда-то работал хирургом.

— Да, конечно.

— Неприятный случай. Скажите, а какой породы ваша собачка?

— Я называю ее винегретом. Всего понемногу.

Сосед пошел дальше, раскуривая на ходу трубку, поскольку супруга, несомненно, не разрешала ему курить в доме. Я миновала соседские дома, все разные и в то же время одинаковые — кирпичные или оштукатуренные и не очень старые. Чуть дальше, в конце квартала, по каменистому ложу неспешно, как и все последние двести лет, несла свои спокойные воды река, и эта неспешность как-то гармонировала с одинаковостью зданий. Ричмонд трудно назвать городом перемен.

Дойдя до места, где в последний раз уединился разозлившийся на меня Уэсли, я постояла немного у того же дерева, пока и орел в небе, и скалы у реки не стали расплываться в сгущающейся темноте. Квартал погружался в ночь, оставляя изолированные четырехугольники светящихся окон. Нужно было возвращаться, но я не могла сдвинуться с места, словно мысль о том, что Кеннет Спаркс может быть либо жертвой, либо убийцей, высосала из меня всю энергию.

За спиной послышались тяжелые шаги, и я резко повернулась, сжав пристегнутый к связке ключей баллончик с перечным газом.

Из темноты выступила коренастая фигура, и раздался знакомый голос:

— Тебе не следует разгуливать здесь в такое позднее время.

Наверное, в другой раз я бы напомнила ему, что имею полное право проводить вечер по своему усмотрению, но сейчас спорить не было сил.

— Как ты меня нашел?

— Подсказал один из соседей.

Я промолчала.

— У меня тут рядом машина, — продолжал Марино. — Пойдем, отвезу домой.

— Ты когда-нибудь оставишь меня в покое? — беззлобно возмутилась я, зная, что его назойливость объясняется заботой обо мне.

— Может быть, но только не сегодня. У меня плохие новости, и, думаю, тебе лучше присесть.

Первая мысль была о Люси, и у меня сразу же подогнулись колени. Сознание будто раскололось на миллион кусочков, я пошатнулась и ухватилась за его плечо. Я всегда знала, что однажды может прийти день, когда кто-то сообщит мне о ее смерти, и сейчас меня словно парализовало, захватило бурлящим водоворотом, втягивавшим, всасывавшим в свое темное, страшное нутро.

Наверное, я бы упала, если бы не Марино.

— Боже! — воскликнул он. — Давай-ка я отведу тебя к машине. Тебе надо сесть.

— Нет, — пробормотала я, потому что прежде должна была все услышать. — Как Люси?

Мой вопрос, похоже, несколько смутил его.

— Ну, думаю, она еще ничего не знает, если только не успела услышать в новостях.

— Что?

Застывшая было кровь снова пришла в движение, возвращая меня к жизни.

— Кэрри Гризен сбежала. Сегодня, во второй половине дня. Они спохватились только к вечеру, когда пришло время вести заключенных на обед.

Мы быстро прошли к машине.

— И при этом ты разгуливаешь здесь в темноте с каким-то баллончиком, — продолжал Марино, распаляясь от собственного страха. — Вот дерьмо! Черт бы ее побрал! Не делай так больше, слышишь? Мы понятия не имеем, где эта тварь, но одно я знаю наверняка: пока она на свободе, ты в опасности.

— Все в опасности, — пробормотала я, забираясь в машину и думая о Бентоне, одиноко разгуливающем по далекому пляжу.

Кэрри Гризен ненавидела его почти так же, как ненавидела меня. По крайней мере я так считала. Бентон работал над ее профилем и был разработчиком той игры, что завершилась в конце концов поимкой Кэрри и смертью Темпла Голта. Бентон использовал все ресурсы Бюро, чтобы убрать ее за решетку, и пока это срабатывало.

— Может ли она каким-то образом узнать, где сейчас Бентон? — спросила я, когда мы уже ехали домой. — Он же там совершенно один. Разгуливает по пляжу без оружия и думать не думает, что его кто-то ищет.

— Как и кое-кто еще, — вставил Марино.

— Приму во внимание.

— Не сомневаюсь, что Бентон уже знает, но я все же позвоню ему, — пообещал Марино. — По-моему, Кэрри и не догадывается о существовании такого места, как Хилтон-Хед. У вас же там ничего и не было, когда Люси рассказывала ей все ваши секреты.

Машина свернула на подъездную дорожку и остановилась.

— Ты несправедлив к Люси, — сказала я, открывая дверцу. — У нее и в мыслях не было ничего подобного. Она вовсе не хотела...

— В данный момент не важно, хотела она или нет, — перебил Марино, выпуская дым в окно.

— Как Кэрри удалось сбежать? Психиатрический центр находится на острове, и попасть туда, равно как и выбраться оттуда, не так-то легко.

— Никто ничего не знает. Ее исчезновение обнаружилось часа три назад, когда милых дам повели на обед. Охрана спохватилась, а ее уже и нет. Если помнишь, в миле от центра есть пешеходный мост через Ист-Ривер, который ведет в Гарлем.

Он швырнул окурок на дорожку.

— Возможно, Кэрри ушла именно этим путем. Других вариантов пока нет. Сейчас там повсюду копы. Патрулируют вертолеты на тот случай, если она еще прячется где-то на острове. Но я так не думаю. Уверен, побег был спланирован заранее и время выбрано точно. Держу пари, мы еще услышим о ней.

Войдя в дом, я тщательно проверила все двери и включила сигнализацию, после чего сделала то, что делала очень редко и что всегда меня нервировало: достала из ящика стола девятимиллиметровый «глок» и обыскала все комнаты на каждом этаже. Я переступала порог, держа пистолет в обеих руках и чувствуя, как гулко колотится сердце. К тому времени воображение превратило Кэрри Гризен в чудовище, наделенное сверхъестественными силами. Мне уже казалось, что она способна преодолевать любые охранные системы, проходить сквозь запертые двери и материализовываться из тени в тот самый момент, когда я чувствую себя в полной безопасности.

Удостоверившись в том, что в доме, похоже, нет никого, кроме меня самой, я налила стакан красного вина и переоделась в халат. Потом снова позвонила Бентону и ощутила неприятный холодок в груди, когда он снова не ответил. Вторая попытка, предпринятая ближе к полуночи, также не дала результата.

— Господи... — глухо прозвучал мой голос в пустой комнате.

В мягком свете настольной лампы трюмо и столики отбрасывали тени, кажущиеся на полу темными пятнами. Я никогда не покрывала их лаком, и мне нравилось видеть их трещинки, потертости и другие отметины времени. Вентиляторы легко шевелили бледно-розовые шторы, и каждое их движение как будто еще сильнее натягивало мои и без того дрожащие от напряжения нервы. Страх постепенно овладевал мной, и я тщетно пыталась отогнать связанные с Кэрри Гризен и настойчиво лезущие из памяти жуткие образы прошлого. Бентон не звонил. Снова и снова я говорила себе, что все в порядке и что нужно уснуть. На какое-то время мне удалось отвлечься чтением Шимуса Хини[12 - Шимус Хини (англ. Seamus Heaney) — ирландский поэт, лауреат Нобелевской премии за 1995 г.].

Телефон зазвонил в два двадцать. Я вздрогнула. Книга соскользнула на пол.

— Скарпетта.

Сердце уже колотилось, как бывало всегда, когда меня будили среди ночи.

— Кей, это я, — сказал Бентон. — Извини, что звоню так поздно, но ты, наверное, пыталась связаться со мной, а у меня, как назло, испортился автоответчик. Вечером я уходил поужинать, а потом прогулялся по берегу. Меня не было часа два. Ты, похоже, уже знаешь новость.

— Да.

Я напряглась. От сонливости не осталось и следа.

— Ты в порядке? — спросил Бентон — он хорошо знал меня.

— Прежде чем ложиться, обшарила все шкафы, заглянула за все шторы и обошла все комнаты. Пистолет у меня под рукой.

— Я так и подумал.

— Знаешь, у меня такое чувство, как будто мне по почте отправили бомбу.

— Не совсем так, Кей. Потому что мы не знаем ни откуда придет эта бомба, ни когда, ни в какой форме. Это часть ее игры. Заставить нас гадать.

— Бентон, ты знаешь, как она ненавидит тебя. Мне очень не нравится, что ты там один.

— Хочешь, чтобы я вернулся?

Я подумала, но так и не нашла что ответить.

— Давай я сейчас же сяду в машину и приеду. Если только ты этого хочешь.

И тогда я начала рассказывать о трупе, найденном в руинах дома Кеннета Спаркса, о встрече с магнатом на Совиной ферме. Я говорила, и говорила, и говорила. Рассказывала и объясняла, а он терпеливо слушал.

— Проблема в том, — заключила я, — что все ужасно осложняется и основная работа еще впереди. Какой смысл тебе прерывать отпуск. К тому же Марино прав. Кэрри не знает о Хилтон-Хед. Там ты в большей безопасности, чем здесь.

— А я бы хотел, чтобы она приехала сюда, — жестко сказал Бентон. — Я бы познакомил ее с моим «зиг-зауэром», и тогда мы бы раз и навсегда покончили со всем этим и закрыли проблему.

Я поняла, что он действительно, по-настоящему хочет убить ее, и в определенном смысле это было худшим из всего, что могла сделать с нами Кэрри Гризен. Бентон никогда не допускал, чтобы тень зла, с которым он боролся много лет, упала на его совесть и душу, он никогда не оправдывал насилие, и сейчас, слушая его, я тоже чувствовала себя виноватой.

— Видишь, что с нами происходит? Мы говорим о том, как было бы хорошо пристрелить ее, посадить на электрический стул или сделать ей смертельную инъекцию. Она победила, Бентон. Отравила нас своим ядом. Потому что, да, я тоже хочу видеть ее мертвой, хочу этого так, как не хотела ничего другого.

— Думаю, мне все-таки лучше приехать, — снова сказал он.

Мы поговорили еще немного и пожелали друг другу спокойной ночи. Никто не пришел ко мне из темноты, и моим единственным врагом оказалась бессонница. Она лишила меня тех немногих часов, что еще оставались до рассвета, разорвав их короткими, разрозненными видениями, объединенными лишь беспокойством и ужасом. Мне снилось, что я опаздываю на важную встречу, что я увязла в снегу и не могу набрать нужный номер. В том сумеречном состоянии я не находила ответов, проводя заурядное вскрытие, и мне казалось, что жизнь моя окончена, а потом я вдруг попадала в страшную автомобильную аварию и оказывалась окруженной окровавленными телами, не имея возможности ни помочь, ни даже пошевелиться. Я крутилась на кровати, перекладывала подушки и поправляла одеяло, пока небо не просветлело и на нем не появились звезды. Тогда я встала и сварила кофе.

Я ехала на работу с включенным радио, слушая повторяющиеся выпуски новостей, в которых снова и снова говорилось о пожаре в Уоррентоне и о найденном в руинах теле. Догадки высказывались самые разные, но большинство сводилось к тому, что жертвой стал знаменитый медиамагнат. Пытаясь представить реакцию Спаркса, я невольно задавалась вопросом, почему он не выступит с заявлением и не объявит миру о своем чудесном спасении, и сомнения снова омрачили мои мысли.

Красный «мустанг» доктора Джека Филдинга уже стоял за нашим новым корпусом на Джексон-стрит, между отреставрированными зданиями больницы Джексона и медицинским колледжем Виргинского университета. Новый корпус, в котором размещались также лаборатории судебной медицины, занимал площадь в тридцать четыре акра на территории быстро развивающихся исследовательских институтов, объединенных общим названием Био-тек-Парк.

Мы перебрались сюда всего два месяца назад, и я до сих пор не привыкла к современным стеклянным и кирпичным стенам и перемычкам над окнами, в которых отражался старый знакомый квартал. Изменился и интерьер: пространства стало больше, краски ярче, пол устилало прочное светлое покрытие. Многое еще предстояло распаковать, рассортировать и расставить, но к радости и приятному возбуждению от того, что у нас появился-таки современный морг, примешивались в это утро беспокойство и тревога. Солнце едва успело выглянуть из-за крыш соседних зданий, когда я поставила машину на закрытой стоянке на Джексон-стрит и открыла дверь.

Коридор встретил меня безукоризненной чистотой и запахом дезодоранта. У стен еще стояли банки с краской, коробки с электропроводами и выключателями. Филдинг уже открыл холодильник, размерами превышающий едва ли не любую гостиную, а также отпер дверь в прозекторскую. Положив в карман ключи, я прошла в раздевалку, где сменила жакет на лабораторный халат, а туфли-лодочки на довольно страшненькие черные кроссовки «Рибок», которые сама называла «покойницкими». Заляпанные, измазанные и покрытые пятнами, они определенно представляли немалую биологическую угрозу, но при этом вполне устраивали мои далеко не молодые ноги и никогда не покидали морг.

Новая прозекторская была не только больше прежней, но и гораздо лучше спроектирована с точки зрения использования пространства. Громадные стальные столы уже не крепились намертво к полу и при необходимости легко убирались в сторону. Пять новых столов были снабжены колесиками и без труда выезжали из холодильника, а укрепленные на стенах анатомические раковины рассчитывались не только на правшей, но и левшей. К тому же новые столы дополнялись подъемниками, так что нам больше не приходилось поднимать или переносить тела на собственных спинах. А ведь, помимо всего этого, появились еще современные респираторы, устройства для промывания глаз и специальный двойной вытяжной канал, соединенный с вентиляционной системой.

В общем, содружество даровало мне почти все необходимое для того, чтобы облегчить вхождение в третье тысячелетие, но, к сожалению, при всем этом отсутствовала такая вещь, как перемены. По крайней мере перемены к лучшему. С каждым годом все больше людей страдало от пуль и ножей, все большее число граждан подавало на нас жалобы в суд, и суды походя выносили несправедливые решения, потому что адвокаты лгали, а присяжных, похоже, уже не интересовали ни факты, ни улики.

Я открыла массивную дверь холодильника, поежилась от ударившей изнутри волны ледяного воздуха и прошла мимо мешков с трупами, мимо тел, укрытых окровавленными пластиковыми простынями, мимо торчащих из-под них закоченевших ног. Руки в коричневых бумажных мешках напоминали о насильственной смерти, а мешочки поменьше — о двух случаях с детьми, один из которых утонул в семейном бассейне, а другой умер от СВДС[13 - СВДС — синдром внезапной детской смерти.]. Останки, обнаруженные на пепелище, лежали в том виде, в каком их и оставили, то есть в стекле и прочем. Я выкатила тележку под безжалостно яркий свет флюоресцентных ламп, после чего снова переобулась и прошла в другой конец этажа, где находились отделенные от мертвых кабинеты и конференц-зал.

Было около половины девятого, и сотрудники еще пили кофе или прогуливались по холлу. Направляясь к кабинету доктора Филдинга, я рассеянно поздоровалась с кем-то и, постучав в открытую дверь, вошла как раз в тот момент, когда он, держа у уха телефонную трубку, поспешно записывал что-то на листке.

— Снова? — переспросил он резким, грубоватым голосом, проводя ладонью по непослушным темным волосам. — По какому адресу? Фамилия офицера?

На меня Филдинг еще и не взглянул.

— У вас есть номер местного телефона? — Он записал ряд цифр и на всякий случай прочел их вслух. — Вы можете хотя бы приблизительно назвать причину смерти? Ладно. Вы будете в патрульной машине? Хорошо.

Филдинг положил трубку и посмотрел на меня. Для раннего утра вид у него был чересчур встревоженный.

— Что мы имеем? — спросила я, понимая, что день начинается как обычно.

— Похоже на механическую асфиксию. Черная женщина. Спиртное, наркотики. Висит на кровати, голова уперта в стену, шея повернута под углом, несовместимым с жизнью. Обнаженная. Думаю, стоит взглянуть, чтобы убедиться, что там нет чего-то другого.

— Да, кому-то взглянуть определенно стоит, — согласилась я.

Филдинг моментально все понял.

— Если хотите, можно послать Ливайна.

— Вот и хорошо. Я собираюсь начать с жертвы пожара, и мне хотелось бы заручиться вашей помощью. По крайней мере на ранних стадиях.

— Понятно.

Филдинг отодвинул стул и поднялся. Одет он был в слаксы цвета хаки и белую рубашку с подвернутыми рукавами, узкую талию перехватывал старый плетеный кожаный ремень. Перейдя сорокалетний рубеж, он столь же тщательно следил за своими физическими кондициями, как и тогда, когда я взяла его к себе вскоре после вступления в должность. Чего ему не хватало, так это такого же внимания к тем, кто попадал к нему. Зато Филдинг всегда был верен мне, уважителен и, работая, может быть, немного медлительно, никогда не спешил с выводами, а потому редко ошибался. Меня вполне устраивали его надежность, покладистость и легкость в общении, а потому я никогда не променяла бы его на другого заместителя.

Мы вошли в конференц-зал, и я заняла место во главе длинного блестящего стола. Единственным украшением, если не считать взирающих на нас со стен бывших руководителей, этого помещения служили таблицы, модели мышц и органов и анатомические скелеты. На сей раз за столом расположились врач-ординатор, три моих заместителя, токсиколог и администраторы. Кроме них, здесь оказались студентка медицинского колледжа Виргинского университета, проходящая у нас факультативную практику, и судебный патологоанатом из Лондона, совершающий поездку по американским моргам с целью сбора материала по серийным убийствам и огнестрельным ранениям.

— Доброе утро, — начала я. — Давайте пройдемся по тому, что у нас есть, а потом поговорим о нашем случае с жертвой пожара.

Филдинг рассказал о женщине, причиной смерти которой стало, возможно, механическое удушение, потом Джонс, администратор центрального района, быстро перечислил прочие случаи. Нашими клиентами оказались: белый мужчина, выпустивший пять пуль в голову своей подружки, а затем продырявивший одной свой собственный мозг; двое детей, один из которых утонул, а второй умер от неизвестной причины; молодой человек, врезавшийся на красном «фиате» в дерево в тот самый момент, когда ему вздумалось переодеться прямо за рулем.

— Ну и ну, — прокомментировала студентка с редким именем Санфорд. — Интересно, как вы вычислили, что он именно переодевался.

— Майка наполовину снята, рубашка и галстук на соседнем сиденье, — объяснил Джонс. — Парень ехал с работы на встречу с приятелем в какой-то бар. Подобные примеры у нас уже были — кто-то переодевается, кто-то бреется, кто-то подкрашивает губы. И все это за рулем.

— Мне в таких случаях так и хочется поставить на свидетельство о смерти штамп «Причина смерти — глупость», — сказал Филдинг.

— Вероятно, вы все уже в курсе того, что прошлым вечером Кэрри Гризен совершила побег из психиатрического центра «Кирби», — продолжила я, стараясь сдерживать эмоции. — Прямой угрозы нашему учреждению нет, однако, думаю, нам всем следует быть более осторожными. Не исключаю и внимание прессы.

— Уже звонили, — глядя на меня через толстые стекла очков, отозвался Джонс. — У секретаря зарегистрировано пять звонков.

— Все по поводу Кэрри Гризен? — уточнила я.

— Да, мэм. И еще четыре по поводу уоррентонского пожара.

— Вот к нему давайте и перейдем, — сказала я. — Пока мы не даем никакой информации. Ни о побеге из «Кирби», ни о жертве пожара. Мы с Филдингом проведем большую часть дня внизу, и я не хочу, чтобы нас отвлекали. Только в самом крайнем случае. Дело далеко не простое и требует особой деликатности.

Мой взгляд скользнул по лицам присутствующих — все были серьезны, но не безразличны.

— В настоящий момент я не могу сказать, имеем ли мы дело с несчастным случаем, самоубийством или убийством. Останки пока не идентифицированы. Тим, — я повернулась к токсикологу, — возьмите пробы на алкоголь и угарный газ. Леди, возможно, употребляла наркотики, поэтому проверьте ее на опиаты, амфетамины, метамфетамины, барбитураты, каннабиноиды. Сделайте это как можно быстрее.

Он кивнул, делая пометки в блокноте.

Я задержалась, чтобы просмотреть газетные вырезки, подготовленные Джонсом, после чего вернулась по коридору в морг. В женской раздевалке я сняла блузку и юбку и достала из шкафчика пояс с передатчиком и микрофон, сделанные по моему специальному заказу Ланье. Пояс охватывал талию под синим хирургическим халатом таким образом, что микрофон, крепящийся к воротнику, оставался вне контакта с окровавленными руками. Переодевшись, я зашнуровала «покойницкие» кроссовки, надела сверху чехлы и повязала защитный козырек и хирургическую маску.

Филдинг вошел в комнату одновременно со мной.

— Давайте сначала просветим ее, — сказала я.

Мы перекатили стол в рентгеновский кабинет и, взявшись за уголки простыни, подняли тело вместе с окружающим его мусором. На вооружении у нас была «Мобильная система цифрового изображения», представляющая собой совмещенные и контролируемые компьютером рентгеновский аппарат и флюороскоп. Я провела установочные процедуры, подсоединила кабели и повернула ключ в рабочее положение. На контрольной панели зажглось табло времени. Я зарядила кассету с пленкой и, надавив на педаль, включила видеомонитор.

— Фартуки.

Филдинг протянул мне освинцованный синий фартук, показавшийся таким тяжелым, как будто в него насыпали песка. Сам он повязал такой же.

— Готовы.

Я нажала кнопку.

Поворачивая рычаг, мы могли рассматривать тело в режиме реального времени с самых различных углов, как в клинике. Единственное отличие состояло в том, что наши клиенты не дышали, не шевелились и не глотали. Статические отображения мертвых органов и костей предстали на экране черно-белыми, и я не увидела ни аномалий, ни пуль. Затем мы обнаружили несколько рентгенонепроницаемых форм, которые я сочла попавшими в мусор металлическими предметами. Наблюдая за экраном, мы прощупывали и просеивали этот мусор руками. В конце концов мои пальцы наткнулись на два твердых предмета. Один размером и формой напоминал пятидесятицентовую монету, другой был поменьше и квадратный. Захватив оба, я начала очищать их в раковине.

— Первое — это то, что осталось от металлической ременной бляхи, — сказала я, опуская находку в пластиковую коробку и помечая ее маркировочным карандашом.

Идентифицировать второй предмет оказалось намного легче — это были наручные часы. Ремешок сгорел полностью, закопченное стекло треснуло, но мое внимание привлек ярко-оранжевого, цвета циферблат с выгравированным на нем странным абстрактным рисунком.

— По-моему, часы мужские, — заметил Филдинг.

— Женщины тоже носят большие. Я, например.

— Может быть, какие-то спортивные?

— Может быть.

Продолжая менять положение тела, мы обнаружили некий предмет в форме кольца, находящийся почему-то под правой ягодицей. Я пошарила рукой, но ничего не нашла. Из-за того, что тело лежало на спине, его нижние участки сохранились почти нетронутыми и даже с одеждой. Просунув пальцы в задний карман джинсов, я извлекла сначала половинку морковки, а потом то, что на первый взгляд выглядело простеньким обручальным колечком из нержавеющей стали. Присмотревшись, однако, я поняла, что это платина.

— Мне оно тоже кажется мужским, — сказал Филдинг. — Если только у нее не очень уж большие пальцы.

Он взял у меня кольцо, чтобы рассмотреть его повнимательнее. Отвратительный запах разлагающейся плоти становился все сильнее. Склонившись над столом, я обнаруживала довольно странные свидетельства того, чем могла заниматься женщина незадолго до смерти. Так, к мокрому и грязному дениму приклеилось несколько грубых волосков какого-то животного, скорее всего лошади.

— Ничего нет, — сказал Филдинг, запечатывая кольцо в конверт для улик. — Никакой гравировки.

— Нет, — подтвердила я.

— Интересно, почему она носила его не на пальце, а в заднем кармане?

— Хороший вопрос.

— Может быть, делала что-то такое, для чего кольцо обычно снимают, — продолжал он. — Например, люди снимают украшения, когда моют руки.

— Возможно, она кормила лошадей. — Я сняла несколько волосков с помощью пинцета. — Того же вороного жеребенка, а?

— Ладно, пусть так, — с сомнением протянул Филдинг. — И что? Она обращает внимание на этого красавчика, угощает его морковкой и не отводит назад в конюшню? А немного погодя все загорается, в том числе и конюшня? Но жеребенок убегает? — Мой заместитель посмотрел на меня через стол. — Самоубийство? Получается, она пожалела этого... как его?

Вопросов было много, ответов гораздо меньше, и нам ничего не оставалось, как продолжать исследовать останки. Судя по предохранительным колпачкам, найденным в карманах джинсов, и внутриматочной спирали, девушка вела активную сексуальную жизнь. Мы также обнаружили застежку-молнию, почерневший предмет размером с футбольный мяч, оказавшийся стальным браслетом с маленькими звеньями и серебряным колечком с тремя ключами. Если не принимать во внимание конфигурацию пазух, которые столь же индивидуальны, как отпечатки пальцев, и фарфоровой коронки на правом верхнем резце, нам не попалось ничего, что могло бы помочь идентификации.

Ближе к полудню мы откатили стол в дальний угол прозекторской, к секционной ванне. Все другие места уже были заняты, отовсюду слышался громкий звук бьющей в стальные стенки воды и скрежет стремянок — это врачи отрезали, промывали и взвешивали различные органы, надиктовывая в микрофоны результаты своих изысканий под взглядами скучающих детективов. Разговоры ограничивались короткими фразами, звучавшими, на взгляд постороннего, бессвязно и бессмысленно и напоминавшими в этом отношении жизни наших клиентов.

— Извини, но мне надо стать именно на это место.

— Черт, мне нужна батарейка.

— Какая?

— Не знаю, но для вот этой камеры.

— Гони двадцатку и возьми в правом кармане.

— Это и ограблением назвать трудно.

— Доктор Скарпетта, у нас еще один клиент. Возможно, убийство, — громко сообщил врач-ординатор, вешая трубку телефона, предназначенного только для чистых рук.

— Пожалуй, придется отложить до завтра, — ответила я.

— У нас тут пистолет, — крикнул один из ассистентов.

— Разряженный?

— Да.

Я подошла к столу, чтобы убедиться лично. Самоубийца, он же убийца, был в выцветших джинсах с вывернутыми карманами. На руках — коричневые бумажные пакеты для защиты возможного порохового следа. Из носа, когда под голову мертвецу подложили деревянную колодку, вытекла струйка крови.

— Вы не станете возражать, если я возьму пистолет? — громко, перекрывая визг электрической пилы, спросила я.

— Пожалуйста. Отпечатки я уже снял.

Я взяла «смит-вессон», чтобы проверить обойму, но патронник был пуст. Неподалеку затачивал нож Чак Раффин, смотритель морга. Я сняла полотенце с огнестрельной раны на голове.

— Видите здесь черное? И вот это, отпечаток дула. — Детектив и врач-ординатор наклонились ближе. — А это мушка. Стрелявший — правша. Выходное отверстие здесь, и можно с уверенностью сказать, что он лежал на правом боку.

— Как раз в таком положении мы его и нашли, — подтвердил детектив.

Пила снова взвизгнула, в воздух поднялось облачко костной пыли.

— Не забудьте отметить калибр, марку и модель, — напомнила я, возвращаясь к своему столу.

За время моего отсутствия Филдинг подкатил второй стол и перегрузил на него ту часть мусора, которую мы уже просмотрели. Я начала измерять длину сильно обгоревших бедер девушки в надежде хотя бы приблизительно определить рост. Части ног от колена до лодыжки отсутствовали, а вот ступни сохранились благодаря высоким ботинкам. Полностью сгорели также предплечья и кисти, от которых остались лишь черные, обугленные обрубки. Мы собирали фрагменты материи и конские волоски, чертили диаграммы и наконец подошли к самой трудной части работы: отделению стекла от тела.

— Давайте пустим теплую воду, — предложила я Филдингу. — Может быть, стекло отвалится само, не повредив кожу.

— Черт, мне это напоминает пригоревший к сковородке ростбиф.

К нашему столу подошла Тьюн Макговерн в полном защитном облачении. В какой-то момент наши взгляды встретились, и я заметила, как она напряжена. В том, что АТО прислало на вскрытие своего следователя, не было ничего удивительного, но вот появление самой Макговерн стало для меня неожиданностью.

— Как дела в Уоррентоне? — поинтересовалась я.

— Работаем, — ответила она. — Тело Спаркса, к счастью, не обнаружено, и это хорошо, потому что он, как оказалось, и не умер.

— Неплохо сказано, — заметил Филдинг.

Макговерн встала напротив меня, достаточно далеко от стола — наверное, еще не привыкла к такого рода процедурам.

— Что именно вы собираетесь делать? — спросила она.

— Направим струю теплой воды между телом и стеклом, чтобы разделить их без дополнительных повреждений.

— А если ничего не получится?

— Тогда будем резать.

— Разделять скальпелем, — объяснила я.

Нам повезло. Через несколько минут я начала медленно и осторожно снимать толстый слой битого стекла с лица женщины. В некоторых местах кожа не выдерживала напряжения и лопалась, что никак не улучшало общую картину. Мы с Филдингом работали молча, собирая и перекладывая мелкие осколки и более крупные куски стекла в пластмассовую ванночку. На это ушло около часа, и когда мы наконец закончили, запах стал еще сильнее. Теперь то, что осталось от бедняжки, выглядело совсем уж жалким и каким-то съежившимся.

— Боже! — пробормотала Макговерн, делая шаг вперед. — Впервые вижу такую жуть.

В нижней части лица, лишенной кожи и плоти, с трудом угадывался человеческий череп с открытыми челюстями и обломками рассыпавшихся зубов. От ушей почти ничего не осталось, но над глазами и выше плоть спеклась и сохранилась настолько хорошо, что я смогла рассмотреть даже светлый пушок вдоль линии волос. Лоб выглядел совершенно нетронутым, хотя и не казался гладким из-за потертостей и ссадин, образовавшихся после снятия стекла. Если на нем и были когда-то морщины, теперь они исчезли.

— Не могу определить, что это за чертовщина, — сказал Филдинг, рассматривая смешанные с волосами кусочки какого-то материала. — Они тут везде.

Некоторые из этих кусочков напоминали обгоревшую бумагу, другие, помельче, сохранились в первозданном виде и имели ярко-розовый цвет. Я положила несколько в конверт.

— Пусть над ними поколдуют в лаборатории.

— Верно, — согласилась Макговерн.

Волосы достигали длины в восемнадцать дюймов, и я взяла прядь, имея в виду возможный анализ на ДНК, если отыщутся образцы для сравнения.

— Если у вас появятся сведения о пропавшей без вести, — сказала я Макговерн, — и если удастся найти, например, ее зубную щетку, то мы поищем щечные клетки. Они покрывают слизистую оболочку рта и могут быть использованы для сравнения ДНК. Кстати, расческа тоже подойдет.

Макговерн сделала пометку в блокноте. Я подвела хирургическую лампу поближе к левой височной области и, взяв лупу, попыталась рассмотреть то, что походило на кровоподтек в сохранившихся тканях.

— Похоже, у нас здесь рана. Определенно не разрыв кожи и не результат воздействия огня. Возможно, надрез. Причем в рану попали какие-то блестящие осколки.

— А могло быть так, что она надышалась угарным газом, упала и ударилась головой? — спросила Макговерн.

Я кивнула, зная, что этот же вопрос мне зададут и другие, и сделала фотографию.

— Если такое и случилось, то ей нужно было упасть на что-то очень острое.

— Позвольте посмотреть, — сказал Филдинг, и я передала ему лупу. — Так... рваных краев не видно.

— Нет, рана не рваная, — согласилась я. — На мой взгляд, удар нанесен каким-то очень острым инструментом.

Он вернул мне лупу, и я, вооружившись пластиковыми щипчиками, осторожно вынула из раны несколько блестящих кусочков и перенесла их на чистую хлопчатобумажную салфетку. Потом поместила находку под микроскоп и направила на нее свет лампы.

То, что я увидела в круге света, представляло собой серебристые сегменты с гладкой, плоской поверхностью металлической стружки, которая образуется при обработке детали на токарном станке. Я подсоединила к микроскопу «Полароид микрокам» и сделала несколько снимков.

— Взгляните.

Филдинг и Макговерн по очереди посмотрели в микроскоп.

— Видели когда-нибудь что-то подобное? — спросила я, проверяя полученные фотографии.

— Похоже на залежалую рождественскую мишуру, — сказал Филдинг.

Я убрала со стола салфетку, предварительно положив стружку в металлический контейнер.

— Это тоже отправим в лабораторию.

— Сколько времени займет анализ? — поинтересовалась Макговерн. — Потому что если есть какие-то проблемы, то образцы можно отдать в нашу лабораторию в Роквилле.

— Никаких проблем не будет. — Я повернулась к Филдингу: — Думаю, дальше справлюсь сама.

— Хорошо, — сказал он. — Я тоже без дела не останусь.

* * *


Я вскрыла шею, чтобы посмотреть, повреждены ли находящиеся там органы и мышцы, и для начала вынула язык. Макговерн стоически наблюдала за моими манипуляциями. Процедура была малоприятная, одна из тех, во время которых и происходит отсев слабых.

— Ничего, — сказала я, ополаскивая язык и промокая его полотенцем. — Следы зубов, которые могли бы указывать на припадок, отсутствуют. Других повреждений нет.

Посмотрев на гладкие, блестящие стенки дыхательных путей, я не увидела сажи, отсутствие которой говорило о том, что жертва уже не дышала, когда до нее добрался огонь. Зато обнаружилась кровь, и это было еще одним зловещим знаком.

— Тоже предсмертная травма, — констатировала я.

— Может быть, на нее свалилось что-то, когда она уже упала и была мертва? — предположила Макговерн.

— Так не бывает.

Я отметила повреждение на диаграмме и сказала несколько слов в микрофон.

— Кровь в дыхательных путях указывает на то, что она вдохнула ее или... захлебнулась ею. В любом случае это означает, что жертва еще дышала в момент нанесения повреждения.

— Что это могло быть за повреждение?

— Проникающее ранение. Ей проткнули или разрезали горло. Никаких других следов повреждения нет ни у основания черепа, ни на легких, ни на шее. Я не вижу ни контузий, ни сломанных костей. Гиоид не поврежден. Жертве, по всей вероятности, больше двадцати лет, и она, что еще вероятнее, не была задушена ни руками, ни ремнем или веревкой.

Кожа под подбородком и поверхностные мышцы сгорели, — продолжала я, поправляя прикрепленный к одежде микрофон. — Свернувшаяся под воздействием высокой температуры кровь обнаружена в дистальной трахее, первичных, вторичных и третичных бронхах. Гемоаспирация и кровь в пищеводе.

Я сделала Y-образный надрез на обезвоженном, обезображенном теле, и дальше все прошло в общем-то вполне рутинно. Внутренние органы, хотя и сварились, остались в пределах нормы, а репродуктивные лишь подтвердили пол жертвы. Кровь обнаружилась также и в желудке, который оказался пустым и нерастянутым. Вероятно, она очень мало ела. Никаких заболеваний, никаких повреждений.

Точно определить рост не представлялось возможным, но я могла рассчитать его с помощью регрессивной формулы Троттера-Глезера, которая учитывает соотношение длины бедра и роста жертвы. Сев за стол, я принялась листать «Остеологию человека» Басса, пока не нашла подходящую для данного случая таблицу, составленную на основе изучения белых женщин-американок. В соответствии с ней при длине бедра 50,2 сантиметра, или около двадцати дюймов, прогнозируемый рост женщины должен составлять пять футов и десять дюймов.

С весом обстояло хуже, потому что никаких таблиц, диаграмм или научных расчетов просто-напросто не существовало. В нашей работе вес чаще определялся по размеру сохранившейся одежды. Погибшая носила джинсы восьмого размера. Полагаясь на имеющиеся в моем распоряжении данные, я предположила, что она могла весить от ста двадцати до ста тридцати фунтов.

— Другими словами, она была очень высокая и очень худощавая, — сказала я Макговерн. — Мы также знаем, что у нее были светлые волосы, что она вела активную сексуальную жизнь, вероятно, не боялась лошадей и умерла в доме Спаркса до того, как до нее добрался огонь. И наконец, нам известно, что она получила два прижизненных повреждения: одно в верхней части шеи, другое на левом виске. Как они были нанесены, я сказать не могу.

Пока я собирала бумаги, Макговерн задумчиво смотрела на меня, потом сняла маску и защитный козырек и развязала лямки халата.

— Если у нее были проблемы с наркотиками, можно ли это каким-то образом определить? — спросила она, и в этот момент зазвонил телефон.

— Только в том случае, если их принимали незадолго до смерти. На легких могут остаться кристаллы или чужеродные гранулемы от таких материалов, как, например, тальк. К сожалению, участки, на которых можно было бы найти следы от иглы, отсутствуют.

— А мозг? Разве хроническое употребление наркотических веществ не причиняет видимых изменений? Я имею в виду, если она начала испытывать серьезные проблемы психического характера, неадекватно себя вести? Спаркс, похоже, считал, что у нее было какое-то нервное расстройство. Может быть, депрессия или даже маниакально-депрессивный психоз. Вы можете это определить?

К этому времени череп уже был вскрыт, и рассеченный мозг еще лежал на доске.

— Во-первых, мы не получим никакой информации, потому что мозг сварился, — ответила я. — Но даже в том случае, если бы этого не случилось, искать морфологический коррелят определенного психиатрического синдрома можно в большинстве случаев только чисто теоретически. Некоторого рода указателем на существование названной вами проблемы могло бы служить расширение борозд или уменьшение серого вещества как следствие атрофии, но лишь при условии, что нам был бы известен вес мозга в тот период, когда она была здорова. Тогда я сказала бы: «О да, ее мозг весит на сто граммов меньше, значит, она страдает от психического заболевания». Поэтому, если только у нее нет повреждения мозга или травмы головы, которые могли бы указать на существование проблемы, ответ на ваш вопрос звучит так: нет, я не могу это определить.

Макговерн молчала, очевидно, заметив, что с ней разговаривают далеко не дружеским тоном. Я же, сознавая, что веду себя неоправданно резко и сухо, ничего не могла с собой поделать. У крайнего стола уверенно работал Раффин, совсем еще молодой парень, прошедший подготовку в похоронной конторе. Поймав мой взгляд, он подошел ближе.

— Чак, пожалуйста, закончите здесь и уберите ее в холодильник.

— Конечно, мэм.

Он вернулся к своему столу, а я стянула перчатки и бросила их вместе с маской в красный контейнер для биологически опасных предметов.

— Пойдемте в мой кабинет и выпьем кофе, — предложила я, постаравшись проявить хоть немного любезности. — Там же и поговорим.

В раздевалке мы вымыли руки антибактериальным мылом, и я оделась. Мне хотелось задать Макговерн несколько вопросов и, откровенно говоря, узнать побольше о ней самой.

— Возвращаясь к возможности спровоцированного наркотиками психического заболевания, — заговорила она, когда мы вышли в коридор. — Многие из таких больных тяготеют к самоуничтожению, верно?

— В той или иной степени и форме.

— Они становятся жертвами несчастных случаев, совершают самоубийства, и это возвращает нас к самому главному вопросу. Не случилось ли нечто подобное и здесь?

— Не могу сказать ни да, ни нет. Я лишь знаю, что еще до того, как умереть, она получила два ранения, одно из которых весьма серьезное.

— Но ведь она могла нанести их сама, если была не в себе. Мы не раз видели, как уродуют себя душевнобольные.

Она была права. Я могла бы привести немало случаев, когда люди перерезали себе горло, пронзали себе грудь, ампутировали конечности, стреляли в половые органы или топились в реках и озерах. А также прыгали с высотных сооружений и устраивали самосожжение. Список того ужасного, что делали с собой человеческие существа, был достаточно велик, и каждый раз, когда я думала, что видела уже все, кто-нибудь изобретал что-то новое и жуткое.

Едва я открыла дверь, как на столе зазвонил телефон, и я поспешила снять трубку.

— Скарпетта.

— У меня для вас первые результаты, — сказал токсиколог Тим Купер. — Этанол, метанол, изопропанол и ацетон — ноль. Угарный газ — менее семи процентов. Продолжаю работу.

— Спасибо. Что бы я без вас делала? — Я повернулась к Макговерн: — Она умерла до пожара. Причина смерти — обескровливание и асфиксия, вызванные аспирацией крови, причиненной проникающим ранением в шею. Как именно оно было нанесено, я пока сказать не могу, ответить на этот вопрос предстоит дальнейшему расследованию, но полагаю, что у нас есть основания говорить об убийстве. Сейчас нам надо провести идентификацию, и именно этим я займусь в ближайшее время.

— А что делать мне? — В ее голосе послышались резкие нотки. — Представлять дело так, что она сначала подожгла дом, а потом, не дожидаясь, пока до нее доберется огонь, перерезала себе горло?

Я не ответила и занялась приготовлением кофе.

— Вам не кажется, что это уж чересчур притянуто за уши? — настаивала Макговерн.

Я налила воды из бутылки и нажала кнопку.

— Кей, об убийстве никто и слышать ничего не хочет. Никому не хочется связываться с Кеннетом Спарксом. Надеюсь, вы понимаете, с чем вам придется столкнуться.

— Не только мне, но и АТО.

Я села за стол, беспорядочно заваленный грудами бумаг.

— Послушайте, мне наплевать, кто он такой, — сказала она. — Я делаю свою работу и, если понадобится, произведу арест. Политика меня не интересует.

Я слушала ее не очень внимательно, потому что думала не о Спарксе и не о газетах. Я думала о том, что это дело взволновало меня на некоем более глубинном уровне, затронуло так, как я и представить себе не могла.

— Как долго ваша группа пробудет на ферме?

— Еще день. В крайнем случае два. Спаркс рассказал нам о том, что было внутри дома. Старинная мебель, дубовый паркет, панельная обшивка — уже одно это обеспечивает достаточное количество горючего материала.

— А как насчет ванной комнаты? — спросила я. — Если исходить из того, что пожар начался оттуда?

Макговерн замялась.

— В этом-то и проблема.

— Конечно. Если поджигатель не пользовался катализатором или по крайней мере бензином или чем-то в этом роде, как быть тогда?

— Ребята работают над этим, — уныло ответила она. — И я тоже. По словам Спаркса, там не было ничего горючего, кроме коврика и полотенец. Все остальное — из стали. Душевая — за стеклянной дверью, шторы на окне — синтетические. — Макговерн замолчала, прислушиваясь к урчанию кофеварки, потом продолжила: — О чем идет речь? О пятистах или шестистах киловаттах на комнату размером десять на пятнадцать футов. Конечно, есть и другие переменные величины, такие, как, например, объем проходящего в дверь воздуха...

— Но остальная часть дома? Вы только что сказали, что горючего материала было предостаточно, верно?

— Нас интересует только одно помещение. Комната, откуда все началось. Остальное не так важно.

— Понятно.

— Я знаю, что пламя в ванной поднялось до потолка, и знаю, насколько высоким оно должно быть и сколько нужно киловатт энергии для образования электрической дуги. Ничего подобного не получится, если у нас есть только коврик, пара полотенец и, может быть, штора.

У меня не было ровным счетом никаких оснований сомневаться в правильности ее математических расчетов. Но сейчас важно было не это. Меня заботила собственная проблема. Я полагала, что мы имеем дело с убийством и что в момент начала пожара тело жертвы находилось в ванной комнате в окружении негорючих мраморных полов, больших зеркал и стальных кранов.

— Открытое верхнее окно? Оно вписывается в вашу теорию?

— Возможно. И опять же, чтобы стекло лопнуло, огонь должен был быть очень сильным. В таком случае тепло устремилось в него, как в дымоход камина. Каждый пожар уникален, у каждого свой характер, но при этом все они объясняются законами физики и имеют общие поведенческие черты.

— Понимаю.

— Пожар проходит четыре стадии, — продолжила Макговерн, вероятно, полагая, что имеет дело с полным профаном. — Первая — огненный столб, или столб горячих газов и дыма, поднимающийся от огня. Так было бы, если в ванной воспламенился, скажем, коврик. Чем выше над огнем поднимаются газы, тем менее горячими и более плотными они становятся. Смешиваясь с побочными продуктами горения и несгораемыми частицами, горячие газы начинают опускаться. Цикл повторяется, создавая распространяющийся горизонтально турбулентный дым. Далее должно происходить следующее: слой горячего дыма продолжает опускаться, пока не находит некое вентиляционное отверстие — в нашем случае им могла стать открытая дверь. Дым выходит — свежий воздух входит. Если при этом достаточно кислорода, то температура может превысить шестьсот градусов по Цельсию. Вот тогда мы и получаем настоящий пожар.

— В ванной комнате, — уточняю я.

— Который распространяется на другие комнаты, где достаточно кислорода и горючего материала, чтобы особняк сгорел до основания. Так что меня беспокоит не распространение огня, а то, с чего все началось. Как я уже сказала, коврика, полотенец и шторы для этого недостаточно, если только там не было чего-то еще.

— Может быть, что-то и было, — сказала я, разливая кофе. — Вам как?

— Со сливками и сахаром. Только, пожалуйста, ничего искусственного.

Я пила черный.

Макговерн с любопытством осматривала мой новый кабинет. Он был, конечно, светлее и современнее прежнего, который я занимала в старом здании на Четырнадцатой улице, но места больше не стало. И, что еще хуже, меня почтили «директорским» угловым офисом с окнами, хотя каждый, кто хоть чуть-чуть знает врачей, понимает, что нам нужны стены для книжных полок, а не пуленепробиваемое стекло и вид на автомобильную стоянку и шоссе. Сотни журналов и книг по медицине и юриспруденции стояли, плотно прижавшись друг к другу, кое-где даже в два ряда. Моя секретарша Роуз не раз морщилась, слыша, как я ругаюсь, не находя нужного именно в данную минуту справочника.

— Тьюн, — сказала я, делая первый глоток, — хочу поблагодарить вас за заботу о Люси.

— Люси заботится о себе сама.

— Так было не всегда. — Я улыбнулась, стараясь быть более любезной и скрыть занозой сидящие в сердце обиду и ревность. — Но вы правы, с работой она справляется великолепно. Уверена, перевод в Филадельфию пойдет ей на пользу.

Макговерн прекрасно уловила посланный сигнал, поняв, очевидно, даже то, что я не хотела бы выдавать.

— Кей, что бы я ни делала, у нее не будет легкой дороги. — Она покачала чашку, как будто собиралась не пить кофе, а пробовать некое редкое вино. — Я ее начальница, но не мать.

Ее реплика сильно задела меня, и мое раздражение проявилось уже в том, что я сняла трубку и попросила Роуз никого со мной не соединять. Потом встала и закрыла дверь.

— Хотелось бы надеяться, что она переходит к вам не потому, что нуждается в матери, — холодно ответила я, возвращаясь к столу, который превратился теперь в разделяющий нас барьер. — Люси прежде всего высококвалифицированный профессионал.

Макговерн подняла руку.

— Конечно, кто бы сомневался! Я просто не собираюсь ничего обещать. Люси большая девочка, но ей многое и мешает. В первую очередь фэбээровское прошлое. Некоторые относятся к ней предвзято, считая, что у нее уже сложилось определенное негативное отношение к нашей службе и что она не имеет опыта практической работы.

— Такой стереотип долго не продержится, — сказала я, неожиданно для себя обнаружив, как мне трудно объективно говорить о своей племяннице именно с этой женщиной.

— О, он продержится ровно столько, сколько им понадобится, чтобы увидеть, как она управляется с вертолетом или программирует робота на устранение заложенной бомбы. Или производит в уме расчеты, для которых нам нужен калькулятор.

Я понимала, о чем идет речь. Агентам пожарной службы часто приходится оперировать сложными математическими формулами для расчета физических и химических параметров прямо на месте пожара или даже со слов очевидца. Сомнительно, чтобы способность производить в уме такого рода вычисления помогла Люси обзавестись друзьями.

— Тьюн, — произнесла я, смягчая тон, — Люси отличается от других, и это не всегда идет ей на пользу. Во многих отношениях быть гением так же плохо, как и быть инвалидом.

— Вы абсолютно правы, и я понимаю это даже лучше, чем вы можете себе представить.

— Что ж, раз вы понимаете...

Я чувствовала себя бегуном, с неохотой передающим эстафетную палочку другому.

— А вам надо понять, что с ней обращались и будут обращаться так же, как и со всеми остальными. Никто не станет защищать Люси от реакции других агентов на ее прошлое. Никто не станет защищать ее от слухов о том, почему она ушла из ФБР, и о ее личной жизни.

Я посмотрела на Тьюн в упор, размышляя о том, что ей известно о моей племяннице. Если только у Макговерн не было своего человека в Бюро, она не могла знать ни о связи Люси с Кэрри Гризен, ни о том, какие проблемы могут возникнуть, когда дело последней будет передано в суд, разумеется, при условии, что Кэрри поймают. День и без того получился мрачный, и при мысли о Кэрри настроение у меня совсем упало, так что Макговерн, наверное, почувствовала необходимость заполнить возникшую паузу.

— У меня есть сын, — тихо сказала она, глядя в чашку. — Я знаю, каково это, когда дети вырастают и внезапно исчезают. Они идут своим путем, и они так заняты, что не находят времени ни навестить, ни даже позвонить по телефону.

— Люси давно выросла, — быстро сказала я, потому что мне не хотелось ее сочувствия. — Она в общем-то никогда и не жила со мной постоянно. Люси, если так можно выразиться, всегда отсутствовала.

Макговерн только улыбнулась и поднялась со стула.

— Мне еще надо проверить свое войско. Я, пожалуй, пойду.


Глава 6


В четыре пополудни работа в прозекторской еще не закончилась. Я поискала взглядом Чака Раффина. Он и еще двое врачей-ординаторов трудились над телом погибшей при пожаре женщины, очищая скелет от плоти с помощью специальных пластмассовых шпателей, потому что более твердый и острый инструмент мог бы поцарапать кости.

Чак соскребал ткань с черепа. Лицо его под хирургической маской и шапочкой покрылось потом, а темно-карие глаза под защитным козырьком казались несколько остекленевшими. Он был высокого роста, худой и жилистый, с короткими, песочного цвета, волосами, которые неизменно торчали в разные стороны независимо от того, сколько геля он на них наносил. По-юношески симпатичный, Чак проработал у нас год, но работа все еще приводила его в ужас.

— Чак? — повторила я, наблюдая за одной из самых неприятных операций, какие только могут выпасть на долю судебного медицинского эксперта.

— Да, мэм?

Он выпрямился и настороженно посмотрел на меня. Запах с каждой минутой становился все нестерпимее по мере того, как извлеченная из холодильника плоть продолжала разлагаться, и то, что еще предстояло сделать, не добавляло энтузиазма.

— Мне бы хотелось кое-что уточнить, — сказала я, глядя на него снизу вверх. Раффин был так высок, что у него вошло в привычку сутулиться, и, когда он смотрел на того, с кем разговаривал, голова у него выступала вперед, как у черепахи. — Похоже, наши старые горшки и сковородки так и не добрались до нового места, затерявшись где-то при переезде.

— Их, видимо, выбросили.

— И наверное, правильно сделали. А значит, нам с тобой предстоит отправиться за покупками.

— Сейчас?

— Сейчас.

Чак не стал тратить время попусту и исчез в мужской раздевалке ровно на столько времени, чтобы успеть сбросить грязную, вонючую одежду, принять душ и смыть шампунь. Когда мы встретились в коридоре, он все еще потел, а на лице розовели следы жесткой мочалки. Я подала ему ключи. Темно-красный служебный «тахо» находился на внутренней стоянке, но садиться за руль мне не хотелось.

— Поедем в магазин торгового оборудования Коула, — сказала я, когда Раффин повернул ключ зажигания и мощный мотор отозвался низким рыком. — Это в двух кварталах к западу от Парэма, на Броде. Выезжай на шестьдесят четвертую и поворачивай к развязке на Вест-Брод. Дальше я покажу.

Чак нажал на кнопку пульта дистанционного управления, и тяжелая дверь гаража отъехала в сторону, впуская солнечный свет, который я не замечала на протяжении всего дня. Наступил час пик, так что ближайшие полчаса не обещали приятной езды. Раффин вел машину, как осторожная старушка, надвинув на глаза темные очки, подавшись вперед и держа скорость на пять миль в час ниже разрешенной.

— Можно немного побыстрее, — негромко сказала я. — Магазин закрывается в пять, так что нам не помешает поторопиться.

Он надавил на газ, и мы прыгнули вперед.

— Можно, я спрошу вас кое о чем, доктор Скарпетта?

— Пожалуйста. Спрашивай.

— Вам это может показаться немного странным.

Чак взглянул в зеркало заднего вида и, пошарив в «бардачке», вытащил несколько жетонов для проезда по площади.

— Ничего.

— Знаете, я много всякого повидал, в больнице, в похоронной конторе и вообще, — нервно начал он, опуская стекло. — Но меня это не проняло, понимаете?

Мы притормозили, и Чак бросил жетон в корзину. Бело-красный шлагбаум поднялся. Чак снова поднял стекло.

— Если то, что ты видишь в морге, как-то действует на тебя, в этом нет ничего ненормального, — попыталась успокоить его я.

Однако Чак покачал головой:

— Дело в другом. Понимаете, чаще всего я прихожу утром в морг еще до вас. Раньше всех. Я отвечаю на звонки, я там все подготавливаю, так? Потому что я один.

Я кивнула, совершенно не понимая, к чему он клонит.

— Ну вот. Началось это пару месяцев назад, когда мы были еще в старом здании. Представляете, я прихожу примерно в половине седьмого, и тут же звонит телефон. Я снимаю трубку — никого. Тишина.

— Часто это случалось?

— Ну, раза три в неделю. Иногда звонили каждый день. И звонят до сих пор.

— То есть звонки продолжаются и после того, как мы переехали в новое здание? — уточнила я.

— Конечно, номер ведь у нас остался прежний, — напомнил он. — И кстати, последний звонок был как раз сегодня. Знаете, мне как-то не по себе. Может быть, попробовать отследить звонок, узнать, в чем тут дело?

— Расскажите подробнее, что происходит, когда вы снимаете трубку.

Я бросила взгляд на спидометр — мы ехали на предельно разрешенной скорости.

— Я говорю: «Морг». Тот, кто звонит, не произносит ни слова. Тишина такая, как будто связь прервалась. Я несколько раз говорю: «Алло?» — и потом кладу трубку. Я даже не знаю, есть ли кто-то на другом конце, но чувствую — кто-то есть.

— Почему ты не сказал мне об этом раньше?

— Хотел убедиться, что все именно так и есть, что мне ничего не мерещится. По утрам, когда солнце еще не взошло и в морге, кроме тебя, никого нет, ощущения бывают не самые приятные.

— Значит, все началось два месяца назад?

— Примерно. Знаете, на первые звонки я в общем-то и внимания не обратил.

Мне не понравилось, что Раффин протянул столько времени, прежде чем решился поделиться со мной, но упрекать его за это сейчас не было смысла.

— Что ж, я передам капитану Марино, а ты, Чак, отныне сразу же сообщай о таких звонках мне, хорошо?

Он кивнул, не отводя глаз от дороги.

— После следующего светофора начинаем искать большое бежевое здание. Оно будет на левой стороне.

Когда мы подъехали, до закрытия оставалось всего пятнадцать минут, и на стоянке было лишь две машины. В огромном, с длинными рядами уходящих под потолок металлических стеллажей помещении гулял прохладный ветерок. На стеллажах лежало все, что только могло пригодиться в ресторанном бизнесе, начиная от больших половников и ложек и заканчивая гигантскими кофеварками и миксерами. Но меня интересовали кастрюли, и нужный отдел я обнаружила в самом конце, рядом с секцией мерных емкостей и электрических сковород.

Я уже взялась за громадный алюминиевый бак, когда откуда-то появился продавец. Это был лысеющий толстячок, на обнаженном правом предплечье которого красовались играющие в карты обнаженные женщины.

— Помочь? — обратился он к Раффину.

— Мне нужна самая большая из всех кастрюль, которая только у вас есть, — ответила я.

— Есть на сорок кварт.

Он привстал на цыпочки и, сняв с верхней полки чудовищный бак, подал его Раффину.

— И мне нужна крышка.

— Придется заказывать.

— А как насчет чего-нибудь глубокого и прямоугольного? — спросила я, представляя длинные кости.

— Есть на двадцать кварт.

Он повернулся к другому стеллажу и снял с полки бак, в котором можно было сварить несколько ведер картошки, овощей или приготовить бочку кобблера[14 - Кобблер — напиток из вина, рома или виски с сахаром, мятой, лимоном или апельсином и льдом.].

— Для нее, как я понимаю, у вас тоже крышки нет.

— Есть. — Гора металла угрожающе зазвенела, когда продавец вытащил из ее глубин то, что мне требовалось. — Здесь даже выемка имеется для ковша. Ковш тоже нужен?

— Нет, спасибо. Просто что-нибудь длинное, чтобы помешивать. Пластмассовое или деревянное. И жаропрочные рукавицы. Две пары. Что еще? — Я посмотрела на Раффина. — Может быть, взять еще и емкость на двадцать кварт? Для работ поменьше?

— Неплохая мысль, — одобрительно кивнул он. — Большой бак, когда его зальешь водой, будет просто неподъемный. Да и какой смысл пользоваться большим, если сойдет и поменьше? Но не для сегодняшней работы; сегодня все не войдет.

Продавец, растерянно слушавший наш разговор, в конце концов не выдержал и снова обратился к Раффину:

— Скажите, что вы собираетесь варить, и, может быть, я смогу что-то посоветовать.

— Разное, — уклончиво ответила я.

— Понятно, — пробормотал толстяк, хотя явно ничего не понял. — Ладно. Надо что-нибудь еще?

— Нет, все, — с улыбкой ответила я.

Пока я искала «Мастер кард», он насчитал сто семьдесят семь долларов.

— У вас предусмотрены скидки для правительства штата? — спросила я, подавая ему карточку.

— Нет. — Продавец задумчиво потер двойной подбородок, рассматривая кредитку. — Я, кажется, слышал ваше имя в новостях. — Он недоверчиво посмотрел на меня и вдруг щелкнул пальцами. — Знаю. Вы — та самая леди, которая несколько лет назад баллотировалась в сенат. Или на место заместителя губернатора?

— Только не я. Стараюсь держаться подальше от политики.

— Тогда нас уже двое, — крикнул он нам вслед. — Они там все мошенники. Все до единого!

* * *


Вернувшись в морг, я попросила Раффина достать останки жертвы из холодильника и перевезти их вместе с новыми баками в декомпозиционную. Потом прослушала оставленные на автоответчике сообщения — звонили главным образом репортеры. Мне было не по себе, и это не укрылось от внимания Роуз, которая вошла в мой кабинет со стопкой бумаг.

— Похоже, день был не самый удачный.

— Не хуже, чем обычно.

— Как насчет чашечки чаю с корицей?

— Нет, спасибо.

Роуз положила на стол с десяток свидетельств о смерти, увеличив вечную гору документов, которые мне следовало подписать. На ней были симпатичный брючный костюм темно-синего цвета и сиреневая блузка, на ногах — черные кожаные ботинки со шнуровкой.

Роуз давно достигла пенсионного возраста, но это никак не сказалось на ее исполненном достоинства лице с искусно наложенным макияжем. Только волосы стали еще тоньше и полностью побелели, да артрит вцепился в пальцы, поясницу и бедра, отчего ей с каждым днем становилось все труднее сидеть за столом и заботиться обо мне так, как она делала это с первого дня моего пребывания в должности.

— Уже почти шесть, — с доброй улыбкой сообщила Роуз.

Я бросила взгляд на часы и со вздохом потянулась за ручкой.

— У меня обед в церкви, — дипломатично известила Роуз.

— Прекрасно, — кивнула я и нахмурилась, читая очередной документ. — Черт возьми, сколько раз надо повторять доктору Кармайклу, что мы не используем выражение «остановка сердечной деятельности». Господи, да ведь все умирают от остановки сердца. Человек умирает, сердце останавливается, верно? Или вот это — остановка дыхания. Боже, мне каждый раз приходится за ним исправлять. — Я раздраженно поставила подпись. — Сколько лет он занимает свое место? Двадцать пять, не меньше, да?

— Доктор Скарпетта, не забывайте, что он акушер. И притом очень старый, — напомнила Роуз. — Милый человек, который уже не способен учиться новому. Он еще и сейчас печатает свои отчеты на стареньком «Ройяле». Кстати, причина, по которой я упомянула об обеде в церкви, заключается в том, что мне надо быть там через десять минут. — Она посмотрела на меня поверх очков. — Но могу и задержаться, если вам что-то нужно.

— У меня еще остались кое-какие дела. И уж меньше всего мне хочется отвлекать вас от обеда в церкви. У меня и без того хватает проблем с Богом.

— Тогда спокойной ночи, — сказала Роуз. — До завтра.

* * *


Звук ее шагов растворился где-то в конце коридора, и меня обступила тишина, нарушаемая лишь шорохом перекладываемых с места на место бумаг. В какой-то момент я вспомнила Бентона, но отогнала желание позвонить ему, потому что расслабляться было еще рано или, может быть, потому что я еще просто не была готова снова почувствовать себя человеком. Трудно все-таки ощущать себя нормальной личностью с нормальными эмоциями, когда собираешься сварить человеческие останки в том, что, по сути дела, представляет собой большую кастрюлю. В начале восьмого я прошла по коридору в декомпозиционную, находящуюся неподалеку от холодильника.

Я открыла дверь и вошла в небольшое помещение, представлявшее собой прозекторскую с морозильником и специальной вентиляцией. Останки лежали на передвижном столе, прикрытые простыней. Неподалеку на электрической плите стоял наполненный водой сорокаквартовый бак. Я надела маску и перчатки и включила плиту, поставив регулятор на минимальную мощность, чтобы не повредить кости еще больше. В воду я положила две мерные ложки стирального порошка и чашку отбеливателя для ускорения процесса отделения волокнистых мембран, хрящей и жира.

Я отвернула простыню — передо мной лежал очищенный от тканей скелет с обезображенными, похожими на обгорелые обрубки конечностями. Сначала я положила в бак берцовые и бедренные кости, потом тазовые, затем части черепа. За ними последовали позвоночник и ребра. Вода стала нагреваться, и над баком поднимался едкий пар. Мне нужно было увидеть ее голые, обнаженные кости, потому что они могли сказать мне кое-что, а сделать это как-то по-другому было невозможно.

Некоторое время я сидела в комнате, слушая, как вытяжной колпак всасывает насыщенный парами воздух. Я устала. Я чувствовала себя опустошенной и одинокой. Вода закипала, и то, что осталось от женщины, которая, по моему мнению, была убита, начало перерабатываться в нечто недостойное и унизительное для человека.

— О Господи, — прошептала я, как будто Бог мог меня слышать. — Благослови ее, где она ни есть.

Трудно представить себе человеческое существо, от которого остались варящиеся в котле кости, и чем больше я думала об этом, тем сумрачнее становилось у меня на душе. Кто-то любил эту женщину, и она достигла чего-то в жизни, прежде чем ее тело и все, что составляло ее сущность, было безжалостно и грубо отобрано у нее. Я всегда старалась отгонять ненависть, не допускать ее в сердце, но сейчас ничего не могла с собой поделать. Да, я ненавидела тех злобных садистов, чьей целью было калечить жизнь и забирать ее у других, как будто эта жизнь принадлежала им. Да, я тяжело переносила казни, но лишь потому, что они воскрешали жестокие, бесчеловечные преступления и напоминали о жертвах, которых общество уже почти забыло.

Горячий, влажный пар наполнял воздух тошнотворной вонью, и, глядя на этот пар, я представляла худенькую и высокую женщину со светлыми волосами, в джинсах и высоких ботинках со шнуровкой. В заднем кармане у нее лежало платиновое кольцо, но ее кисти сгорели, и мне подумалось, что я, может быть, так никогда и не узнаю размер ее пальцев. И все же последнее казалось мне маловероятным. Судя по всему, Филдинг прав, и мне придется задать Спарксу еще один вопрос.

Размышляя о ее ранах, я попробовала представить, как несчастная могла получить их и почему вообще оказалась в ванной в не совсем подходящем для этой комнаты виде. На ней были джинсы, найденная молния оказалась застегнутой. По вплавившейся в плоть синтетической ткани я сделала вывод о том, что и грудь ее не была обнажена. Два этих обстоятельства если и не исключали возможность сексуальной агрессии, то, во всяком случае, служили серьезными аргументами против нее.

Я разглядывала кости сквозь завесу пара, когда зазвонил телефон. Первой мыслью было, что звонят из какого-то похоронного бюро, но потом я вспомнила о таинственных утренних звонках, настороживших Раффина. Снимая трубку, я почти ожидала молчания.

— Да.

— Ага, — ответил Марино.

— Ох, — вздохнула я. — Извини, подумала, что кто-то снова взялся за свои штучки.

— Какие еще штучки?

— Потом объясню. Что случилось? Почему звонишь?

— Сижу на твоей стоянке. Надеюсь, меня впустят?

— Уже иду.

Честно говоря, мне даже стало легче. Находиться одной в морге, да еще заниматься малоприятным делом — не самое веселое времяпрепровождение. Я поспешила в гараж и нажала кнопку на стене. Громадная дверь стала медленно подниматься, и Марино, не дожидаясь, пока она поднимется полностью, проскользнул под ней. За его спиной мутно светили фонари. Небо снова заволокло предвещавшими дождь тучами.

— Почему так задерживаешься? — как обычно, ворчливо спросил Марино, затягиваясь сигаретой.

— В моем офисе не курят, — напомнила я.

— Можно подумать, здешние клиенты такие уж противники пассивного курения, — усмехнулся он.

— Кое-кто здесь еще дышит.

Капитан бросил окурок на бетонный пол и раздраженно растер его каблуком, как будто впервые в жизни встретил такой, по его мнению, бездушный прием. Вообще же наше рутинное препирательство давно превратилось в стандартную процедуру, которая неким не поддающимся логическому объяснению образом закрепляла нашу привязанность друг к другу. Я не сомневалась, что Марино может даже обидеться, если я не стану придираться к нему.

— Пойдем в декомпозиционную, — сказала я, закрывая дверь. — У меня там небольшое дело.

— Надо было так и сказать, — жалобно простонал он. — Я бы лучше поговорил с тобой по телефону.

— Не беспокойся, все не так уж плохо. Я просто очищаю косточки.

— Тебе, может, и ничего, но я никак не привыкну к запаху вареной человечины.

В декомпозиционной я вручила Марино маску и, заглянув в бак, уменьшила температуру, чтобы вода не забурлила и кости не бились ни друг о друга, ни о стенки бака. Капитан тем временем повязал маску и надел одноразовые перчатки. Мне всегда казались смешными такие меры предосторожности в отношении внешних угроз здоровью, тогда как главную опасность для Марино представлял как раз тот самый образ жизни, который он вел и от которого упорно не желал отступать. Одетый в брюки цвета хаки и белую рубашку с галстуком, он тем не менее привычно потел, а судя по пятну на воротничке, еще и подвергся нападению со стороны кетчупа.

— У меня для тебя кое-что интересненькое, док, — сказал Марино, прислоняясь к сияющей белизной раковине. — Мы навели справки о сгоревшем возле дома Кеннета Спаркса «мерседесе» и установили модель — «Бенц-240Д» синего цвета. Спидометр перекручивали по крайней мере дважды. Зарегистрирован на имя некоего доктора Ньютона Джойса из Уилмингтона, штат Северная Каролина. В телефонной книге он есть, но я попал только на автоответчик.

— В Уилмингтоне Клер Роули ходила в школу. Там же неподалеку и загородный домик Спаркса, — напомнила я.

— Верно. Так что пока все указывает в одном направлении. — Он уставился на кипящий бак. — Она приезжает на чужой машине в Уоррентон, проникает в дом Спаркса, когда хозяина нет дома, там ее убивают, а потом дом поджигают. — Марино потер виски. — Ну и как тебе это, док? Воняет, верно? Не меньше, чем здесь у вас. Мы упускаем что-то крупное, поэтому все остальное не имеет никакого смысла.

— В районе Уилмингтона есть какие-нибудь Роули? — спросила я. — Может, у нее там родственники?

— Есть двое, но ни один не слышал ни о какой Роули по имени Клер.

— Как насчет университета?

— Еще не проверил. Думал, ты сама захочешь.

— Утром.

— Ясно. Но ты же не собираешься оставаться здесь на всю ночь с этим дерьмовым варевом?

Я выключила плиту.

— Нет. Я поеду домой, а это должно отстояться за ночь. Кстати, который сейчас час? О Господи, уже почти девять. И утром мне еще надо в суд.

— Пойдем отсюда, — сказал он.

Я заперла декомпозиционную, и мы прошли на внутреннюю стоянку. По небу, то и дело скрывая блестящий диск луны, неслись огромные, похожие на парусники темные тучи. Порывистый ветер шевелил какой-то мусор, и из погруженных во тьму углов доносились напоминающие шорох сухих листьев звуки. Марино проводил меня до машины и, неторопливо достав сигарету, закурил.

— Не хотелось бы беспокоить тебя, док, но есть кое-что, о чем мне надо тебе рассказать.

Я открыла дверцу и села за руль.

— Боюсь даже спрашивать.

Мне действительно было не до шуток.

— Сегодня в четыре тридцать мне позвонили из газеты. Рекс Уиллис, обозреватель...

— Мы знакомы.

Я застегнула ремень безопасности.

— Так вот, он, похоже, получил некое письмо. Что-то вроде заявления для прессы. Дело дрянь.

— О чем речь?

Моя внутренняя сигнализация уже сработала, и кровь разносила тревогу по всему телу.

— Письмо предположительно от Кэрри Гризен. Она сообщает, что сбежала из «Кирби», потому что федералы подставили ее и хотят обвинить в том, чего она не совершала. Заявляет, что в тот период, когда происходили убийства, у тебя был роман с шефом профильного отдела, Бентоном Уэсли, и что все так называемые улики против нее сфабрикованы вами двумя с целью представить Бюро в выгодном свете.

— Откуда отправлено письмо? — спросила я, чувствуя, что начинаю закипать от злости.

— Из Манхэттена.

— И адресовано именно Рексу Уиллису?

— Да.

— И он, конечно, не собирается давать ему ход.

Марино замялся.

— Послушай, док. Ты знаешь хотя бы один случай, когда репортер не давал чему-то ход?

— О Господи! — простонала я, поворачивая ключ зажигания. — Они же там все просто рехнулись! Получают письмо от психопата и печатают его в газете! Уже или еще нет?

— Еще нет. У меня есть копия письма. Хочешь взглянуть? Он достал из заднего кармана сложенный лист бумаги и протянул мне.

— Это факс. Оригинал уже в лаборатории. Ребята посмотрят, что он может дать.

Я дрожащими руками развернула лист. Письмо было написано аккуратным почерком и совсем не походило на то странное послание с красными печатными буквами, которое я получила от Кэрри раньше, — четкие слова, ясный смысл. Пропустив начало, в котором она утверждала, что ее подставили, я перешла к последнему абзацу.

Что касается специального агента Люси Фаринелли, то удачливой карьерой она обязана в первую очередь главному судебному медэксперту, доктору Скарпетта, которая на протяжении ряда лет прикрывала ошибки и правонарушения своей племянницы. Когда мы с Люси были в Квонтико, это она стала инициатором наших отношений, а не наоборот, как будет утверждаться в суде. Хотя мы и были какое-то время любовницами, она использовала меня в качестве прикрытия при неудачах компьютерной программы СКИИ. А потом присвоила результаты работы, которой никогда и не занималась. Я говорю правду и клянусь в этом именем Господа. Прошу опубликовать это письмо, чтобы его прочли все. Я не хочу прятаться до конца жизни, осужденная обществом за ужасные деяния, которых не совершала. Моя единственная надежда на свободу и справедливость в том, что люди увидят правду и сделают что-то, чтобы она восторжествовала.

Кэрри Гризен

Пока я читала, Марино спокойно курил.

— Тот, кто написал это, знает слишком много. У меня сомнений нет — это та сучка.

— Она пишет мне послание, которое может показаться бредом сумасшедшего, а потом отправляет в редакцию вполне разумное письмо. — Я так расстроилась, что меня даже затошнило. — Какой в этом смысл?

Капитан пожал плечами. Упали первые капли дождя.

— Я скажу тебе, что думаю по этому поводу. Она посылает сигнал. Показывает, что начала новую игру и собирается всех одурачить. Эта стерва жива не будет, если не испоганит кому-нибудь жизнь. И прежде всего тебе, док.

— Бентон знает?

— Пока еще нет.

— И ты полагаешь, газета опубликует это письмо? — спросила я с тайной надеждой, что на сей раз ответ будет другим.

— Ты же и сама все понимаешь.

Он отбросил окурок, который ударился о землю и рассыпался искрами.

— Они подадут это так, что вот печально знаменитая Кэрри Гризен, убийца-психопат, связалась с ними в тот момент, когда половина правоохранительных органов страны безуспешно ищет беглянку. Есть и еще одна плохая новость: никто не знает наверняка, отправила ли она такие же письма в другие газеты.

— Бедная Люси, — пробормотала я.

— Да уж. Бедные все, — сказал Марино.


Глава 7


Косой дождь бил иголками в ветровое стекло. Я выключила радио, потому что не хотела больше никаких новостей — день принес их слишком много, и взвинченные нервы не обещали спокойной ночи. Дважды мне пришлось сбрасывать скорость до тридцати миль в час — мой тяжелый «мерседес»-седан расплескивал лужи, как спущенная на воду яхта. Выбоины на Уэст-Кэри-стрит превратились в маленькие озера, а пробивающиеся сквозь пелену ливня красные и синие огни напоминали о том, что спешить не стоит.

Часы показывали почти десять, когда я наконец свернула на подъездную дорожку, но сердце тут же сжалось от страха — сенсоры движения на двери гаража никак не отреагировали на мое приближение. Тьма окутывала дом, и лишь ворчанье двигателя и шум дождя не позволяли забыть, в каком мире я нахожусь. На мгновение меня охватило сомнение: открывать ли гаражную дверь или развернуться и уехать.

— Это просто смешно, — громко сказала я и нажала кнопку дистанционного управления.

Дверь не открылась.

— Черт!

Я переключила передачу и подала машину назад, совершенно не видя ни дорожки, ни каменного бордюра, ни даже живой изгороди. Попавшее под задний бампер деревце «мерседесу» не повредило, зато лужайка перед домом пострадала от моих маневров куда больше. В конце концов я таки выехала к переднему входу и с облегчением отметила, что таймеры все же сработали, включив лампы у двери и свет в холле. Что касается сенсорной сигнализации, то она, похоже, отключилась во всем доме. Успокаивая себя, я сказала, что ничего страшного не случилось и дело в непогоде, вызвавшей, по-видимому, короткое замыкание.

Открыв дверцу, я схватила портфель и в одно мгновение взлетела по ступенькам. За те несколько секунд, которые понадобились, чтобы открыть дверь, дождь промочил меня до нитки. Дом встретил молчанием, всколыхнувшим недавние страхи. Беспокойный световой зигзаг на панели у двери означал, что охранная сигнализация отключилась, возможно, по причине того же короткого замыкания. Впрочем, это уже не имело значения. Страх парализовал меня. Я стояла неподвижно в холле, стараясь вспомнить, где находится пистолет.

Вернула ли я «глок» в ящик кухонного стола или оставила в кабинете или спальне в дальнем конце дома? Ветер и дождь осаждали дом, стуча в каменные стены и барабаня в окна, и я напрягала слух, пытаясь расслышать за этим шумом другие, посторонние звуки, как, например, скрип половиц наверху или поступь шагов по ковру. В какой-то момент паника подтолкнула меня к действию, и я, выронив портфель, сорвалась с места и, промчавшись через столовую, влетела в кухню. Рванула на себя нижний правый ящик стола и едва не вскрикнула от радости, увидев «глок».

Вооружившись, я снова обошла весь дом, заглянула в каждую комнату. Убедившись в отсутствии непрошеных гостей, проверила распределительную коробку и щелкнула выбитыми предохранителями. После того как порядок был восстановлен, а сигнализация включена, я приготовила стакан ирландского виски «Блэк буш» со льдом и опустилась в кресло, дав нервам несколько минут на то, чтобы прийти в норму. Следующим пунктом стал звонок Люси в мотель «Джонсон». Там ее не оказалось, и я набрала номер ее квартиры в округе Колумбия. Трубку сняла Джанет.

— Привет, это Кей. Надеюсь, я никого не разбудила.

— Здравствуйте, доктор Скарпетта. — За время нашего знакомства Джанет так и не привыкла называть меня по имени. — Нет, никого. Я вот пью пиво и жду Люси.

— Понятно, — разочарованно протянула я. — Она, наверное, еще не вернулась из Уоррентона?

— Да. Вы бы посмотрели, что у нее здесь. Повсюду ящики, коробки. Просто разгром.

— Как вы себя чувствуете? Привыкаете к новой ситуации?

— Пока еще не знаю. — Мне показалось, что ее голос дрогнул. — Придется как-то приспосабливаться. Нам ведь это не впервые.

— Не сомневаюсь, что вы и на этот раз справитесь. — Я отпила виски. Мне и самой плохо верилось в сказанное, но все равно слышать человеческий голос было приятно. — Когда я была замужем — сто лет назад! — мы с Тони существовали как будто в совершенно разных плоскостях, но все равно находили время друг для друга. В каком-то отношении так даже лучше.

— Но вы все же развелись, — вежливо напомнила Джанет.

— Не сразу.

— Люси вернется не раньше чем через час, доктор Скарпетта. Что ей передать?

Я молчала, не решаясь выкладывать неприятное известие.

— Все в порядке? — спросила Джанет.

— Вообще-то нет. Вы еще, наверное, не слышали. Да и она, похоже, тоже.

Я коротко пересказала содержание письма Кэрри Гризен в газеты.

Джанет не произнесла ни звука.

— Я рассказываю об этом потому, что вам нужно быть готовыми ко всему. Вы можете проснуться завтра утром и увидеть ее письмо в газетах. Не исключено, что о нем сообщат уже сегодня в вечерних новостях.

— Вы правильно поступили, что рассказали, — тихо, так что я едва ее расслышала, ответила Джанет. — И я, конечно, передам все Люси, как только она приедет.

— Пусть, если не очень устала, позвонит мне.

— Я ей скажу.

— Спокойной ночи, Джанет.

— Нет, никакой спокойной ночи уже не будет. Эта дрянь столько лет портит нам жизнь. Так или иначе. Я сыта по горло ее гребаными фокусами! Извините.

— Ничего. Мне тоже приходилось пользоваться этим словом.

— Я же сама была там и все видела. — Она всхлипнула. — Эта стерва манипулировала ею как хотела. Люси ничего не могла ей противопоставить. Она же была еще ребенком, и ей бы следовало учиться в колледже, а не проходить интернатуру в чертовом Бюро. Я, конечно, и сама оттуда, но я же вижу. И они поступили с ней совершенно несправедливо, оставив фактически беззащитной.

От моего виски почти ничего не осталось, да и никаких запасов его не хватило бы, чтобы развеять тревогу.

— Ей только этого недоставало, — с внезапной откровенностью, которой я никогда раньше в ней не замечала, продолжала Джанет. — Не знаю, говорила ли вам Люси, скорее всего нет, но она уже почти два года посещает психиатра.

— Хорошо. Рада это слышать, — скрывая обиду, сказала я. — Нет, она не рассказывала мне об этом. Да и зачем?

Боль в сердце стала еще сильнее, и спокойный тон давался мне с трудом.

— Она даже хотела покончить с собой, — откровенничала Джанет. — И не раз.

Слезы подступили к глазам. Почему Люси ничего не рассказала мне? Почему не пришла за помощью?

— Я рада, что Люси обратилась к специалисту. Темные секреты были и есть даже у самых великих. Разумеется, с этим нужно что-то делать. Она принимает какое-то лекарство?

— Велбутрин. Прозак действует на нее не лучшим образом: она то едва ноги волочит, то вдруг предпринимает затяжной поход по барам.

— О! — вырвалось у меня.

— Стрессы, потрясения — ей это совсем ни к чему. Вы бы видели, какой она иногда бывает. Что-то выбивает ее из колеи, и тогда она неделями пребывает в депрессии. Как маятник, вверх-вниз. То несчастна, угрюма и пассивна, то активна и деятельна, как Майти-Маус.

Джанет прикрыла трубку ладонью и высморкалась. Мне хотелось узнать имя психиатра, но я боялась спрашивать.

— Доктор Скарпетта... — Джанет шмыгнула носом. — Я не хочу, чтобы с ней что-то случилось. Не хочу, чтобы она погибла.

— С ней ничего не случится. Обещаю.

Мы попрощались, и я еще какое-то время сидела на кровати, не раздеваясь, боясь того, что может принести сон. В голове царил хаос. Люси могла сделать мне больно, могла обидеть так, как никто другой, и понимала это. Она могла разбить мне сердце, и то, что рассказала Джанет, уже стало для меня сильнейшим ударом. Я вспомнила беседу с Тьюн Макговерн, ее сочувственные взгляды. Похоже, та знала о проблемах и трудностях моей племянницы больше меня самой. Неужели Люси доверила ей то, что не доверила мне?

Я ждала звонка, но она не позвонила. Около полуночи позвонил Бентон.

— Кей?

— Ты уже слышал? — с тяжелым чувством спросила я. — Слышал, что устроила Кэрри?

— О ее письме? Да.

— Будь оно все проклято, Бентон. Будь оно проклято.

— Я в Нью-Йорке, — сообщил он. — Вызвало Бюро.

— Что ж, это не так уж и плохо. Может быть, им стоило сделать это раньше. Ты же хорошо ее знаешь.

— К сожалению.

— Я рада, что ты там. Наверное, так безопаснее. Тебе это не кажется смешным? С каких пор Нью-Йорк стал безопаснее?

— Ты очень расстроена.

— Есть что-нибудь новое? Насчет того, где она может быть?

Я покачала стакан с растаявшим льдом.

— У нас есть зип-код ее последнего письма. 10036. Это Таймс-сквер. Дата отправления — десятое июня, четверг, то есть вчера.

— День побега.

— Вот именно.

— И мы по-прежнему ничего не знаем о том, как она сбежала из психиатрического центра.

— Пока не знаем. Как будто превратилась в луч и перенеслась через реку.

Мне было не до шуток.

— Нет, кто-то что-то видел, и, вполне возможно, кто-то помогал ей. Кэрри Гризен всегда умела заставлять людей делать то, что ей нужно.

— У ребят из профильного отдела много работы, — сказал Бентон. — Кэрри успела разослать письма во все крупные газеты, включая «Пост» и «Нью-Йорк таймс».

— И?..

— Для них это слишком лакомый кусок, чтобы вот так запросто выбросить в корзину. Охота на нее наделала немало шуму, Кэрри получила известность не меньшую, чем Унабомбер или Кунанан, а теперь она вдруг обращается к средствам массовой информации. Соблазн слишком велик. Черт возьми, они готовы опубликовать любую мелочь. Для них она — золотая жила. Вот увидишь, ее фотографии будут на обложках журналов, а Голливуд снимет о ней фильм.

— Не хочу ничего больше слышать.

— Я скучаю по тебе.

— Был бы рядом, не скучал.

Мы пожелали друг другу спокойной ночи, после чего я взбила подушку и подумала, не выпить ли еще виски. Идея эта, впрочем, так и осталась нереализованной, а я постаралась представить, что станет делать Кэрри. Все варианты так или иначе вели к Люси, потому что движущей силой ее поступков была зависть. Люси была умнее, одареннее, благороднее, она превосходила свою бывшую любовницу буквально во всем, и я знала, что та не успокоится до тех пор, пока тем или иным образом не присвоит эту вызывающую зависть красоту и не высосет из Люси всю ее жизненную силу до последней капли. Понимала я и то, что для достижения своей цели Кэрри даже не обязательно быть рядом. Мы все уже двигались к ней, как к некоей черной дыре, и сила ее притяжения была огромна.

Страх и беспокойство отравили сон. Мне снились разбивающиеся самолеты и промокшие от крови простыни. Сначала я была в машине, потом оказалась в поезде, и кто-то преследовал меня. Когда я проснулась в половине шестого, солнце уже возвестило о своем приходе величественно голубым небом, а на траве поблескивали лужицы. Захватив с собой «глок», я прошла в ванную, заперла дверь и быстро приняла душ. Выключив воду, прислушалась, не сработала ли охранная сигнализация, а потом проверила панель в спальне, лишний раз убедившись, что система включена. Иногда человек ничего не может с собой поделать, даже если полностью осознает параноидальность и иррациональность своего поведения. Мне было страшно.

Кэрри мерещилась мне в каждом встречном: в идущей по улице худощавой женщине в солнцезащитных очках и бейсбольной кепочке, в водителе, подъехавшем вслед за мной к шлагбауму, в бездомной женщине в бесформенном пальто, уставившейся на меня, когда я переходила Брод-стрит. Она могла оказаться панком с розовыми волосами и пирсингом, бесполым существом в странной одежде или вообще кем угодно, и каждый раз я напоминала себе, что не видела Кэрри более пяти лет, что не имею представления о том, как она выглядит, и, вероятнее всего, узнаю ее только тогда, когда будет слишком поздно.

Дверь гаража была уже открыта, и служащий похоронной конторы Блайли загружал тело в кузов сияющего черного катафалка.

— Хорошая сегодня погода, — сказала я мужчине в аккуратном темном костюме.

— Доброе утро, — рассеянно обронил он, не обращая на меня внимания.

Второй мужчина в таком же костюме выпрыгнул из кабины, чтобы помочь товарищу. Ножки тележки лязгнули о борт, кузов закрылся. Я подождала, пока они отъедут, и только потом въехала в гараж.

Часы показывали четверть девятого, и я заглянула к Филдингу.

— Как дела?

— Входите.

Филдинг просматривал книги на полках, и лабораторный халат с трудом удерживал в себе его мощные плечи. Жилось моему заместителю нелегко, ему редко удавалось найти одежду по размеру, потому что талия и бедра у него практически отсутствовали. Я вспомнила, как впервые увидела его на пикнике у меня дома, когда он в одних плавках растянулся на шезлонге. Изумленная и слегка смущенная, я едва отвела от него глаза, но не потому, что подумала о постели, а потому, что на мгновение оказалась захваченной столь редким примером откровенной физической красоты. Мне было совершенно непонятно, как можно найти время, чтобы поддерживать себя в такой великолепной форме.

— Полагаю, вы уже видели газету, — проговорил он.

— Письмо.

Настроение моментально испортилось.

— Да. На первой странице ваша фотография и ее старый снимок. Очень жаль, что вам приходится иметь дело с таким дерьмом. — Он отложил одну книгу и потянулся за другой. — Телефоны не умолкают с самого утра.

— Что у нас сегодня нового? — спросила я, меняя тему.

— Автомобильная авария на Мидлотиан-Тернпайк. Водитель и пассажир погибли. Ими занимается Димайо. Больше ничего.

— Достаточно и этого. Мне надо в суд.

— Я думал, у вас отпуск.

— Я тоже так думала.

— Нет, серьезно. Так продолжаться не может. Вы же собирались вернуться в Хилтон-Хед, разве нет?

— Меня ждет судья Баулс.

— Ха! — фыркнул Филдинг. — Он ведь не первый раз поступает с вами подобным образом, да? По-моему, ему доставляет удовольствие назначать судебные заседания на те дни, когда у вас выходной.

— Если что, у меня с собой пейджер.

— Попробуйте догадаться, чем займусь я. — Он показал на заваленный бумагами стол. — Ничего не успеваю. Так отстал, что, наверное, не обойтись без зеркала заднего вида.

— Ну, тогда не стану вас отвлекать.

* * *


До здания суда не более десяти минут пешком, и я решила, что небольшая прогулка не повредит. Утро выдалось ясное, воздух был прохладен и свеж, и я, повесив на плечо сумочку и сунув под мышку папку с бумагами, неспешно прошлась сначала по Лей-стрит, потом повернула на Девятую улицу и миновала полицейское управление.

Рассматривавшееся нынешним утром дело не представляло особенного интереса — речь шла об убийстве одного наркодилера другим, — а потому меня удивило присутствие на третьем этаже по меньшей мере дюжины репортеров, которые толпились у двери зала заседаний. Сначала я решила, что это Роуз допустила какую-то ошибку в моем расписании, и мне даже в голову не пришло, что вся эта компания явилась по мою душу.

Но едва я подошла ближе, как они устремились ко мне, нацеливая телекамеры, размахивая микрофонами и щелкая фотоаппаратами. Недоумение быстро сменилось злостью.

— Доктор Скарпетта, что вы можете сказать по поводу письма Кэрри Гризен? — спросил репортер первого канала.

— Без комментариев.

Я в отчаянии огляделась, отыскивая взглядом прокурора, вызвавшего меня для дачи показаний в качестве эксперта.

— Как вы прокомментируете ее заявление о существовании сговора?

— Между вами и вашим любовником из ФБР?

— Это ведь Бентон Уэсли, да?

— А как отреагировала ваша племянница?

Сердце как будто сорвалось и полетело вниз. Я отодвинула плечом настырного оператора, вошла в маленькую, без окон, комнату для свидетелей, захлопнула за собой дверь и опустилась на жесткий деревянный стул. Как можно было бездумно отправляться в суд, совершенно не предвидя чего-то подобного после публикации письма Кэрри? Чувствуя себя загнанной в западню, я открыла папку и принялась перечитывать отчеты и рапорты, представляя оказавшиеся смертельными входные и выходные отверстия. За этим занятием спустя полчаса меня и нашел прокурор штата. Мы поговорили несколько минут, после чего прошли в зал заседаний.

То, что последовало, стало продолжением начатого в коридоре. Пожалуй, еще никогда раньше мне не приходилось становиться объектом более бесцеремонного и грубого нападения.

— Доктор Скарпетта, — начал представлявший сторону защиты Уилл Лампкин, сражавшийся со мной в суде на протяжении нескольких лет, — сколько раз вы давали показания в качестве эксперта?

— Возражаю, — вмешался прокурор.

— Возражение отклоняется, — сказал судья Бауле, мой давний поклонник.

— Не считала, — ответила я.

— Но хотя бы приблизительно вы сказать можете? Более десяти раз? Более ста раз? Миллион?

— Более ста раз.

Я уже чувствовала его охотничий азарт, его жажду крови.

— И вы всегда говорили правду присяжным и судьям? — спросил Лампкин, расхаживая по залу с заложенными за спину руками.

На его румяном лице застыло ханжески-благочестивое выражение.

— Я всегда говорила правду.

— И вы не считаете зазорным или нечестным спать с человеком, работающим в ФБР?

— Протестую!

Прокурор вскочил со стула.

— Поддерживаю. — Судья повернулся к защитнику, но совсем не для того, чтобы остановить его. — Объясните, мистер Лампкин, с какой целью вы об этом спрашиваете?

— С удовольствием объясню, ваша честь. Мы наблюдаем здесь конфликт интересов. Хорошо известно, что доктор Скарпетта состоит в интимной связи по меньшей мере с одним сотрудником правоохранительных органов и что она оказывала влияние на два таких органа, ФБР и АТО, когда речь шла о карьере ее племянницы.

— Протестую!

— Протест отклонен. — Судья потянулся к стакану с водой. — Пожалуйста, мистер Лампкин, переходите к сути дела.

— Спасибо, ваша честь. — Лампкин отвесил Баулсу почтительный поклон. — Я лишь стараюсь показать, что в данном случае мы сталкиваемся с той же, уже известной, моделью поведения.

Четверо белых и восемь темнокожих присяжных вежливо следили за происходящим, переводя взгляды с меня на Лампкина и наоборот, как будто наблюдали за теннисным матчем. Некоторые хмурились. Один чистил ногти. Еще один, похоже, спал.

— Доктор Скарпетта, разве вы не пытаетесь манипулировать ситуацией в собственных целях?

— Протестую! Это травля свидетеля!

— Протест отклонен, — сказал судья. — Доктор Скарпетта, пожалуйста, отвечайте на вопрос.

— Нет, я не пытаюсь манипулировать ситуацией.

Лампкин, только и ждавший такого ответа, подошел к столу, за которым сидел его клиент, и поднял газету.

— А вот в статье, опубликованной в сегодняшней утренней газете, утверждается, что вы на протяжении многих лет манипулировали правоохранительными органами...

— Ваша честь! Я протестую! Это возмутительно!

— Протест отклонен, — холодно произнес судья.

— Здесь черным по белому написано, что вы вступили в сговор с ФБР, чтобы отправить на электрический стул невинную женщину!

Лампкин подошел к присяжным и помахал перед ними фотокопией статьи.

— Ваша честь, ради Бога! — воскликнул прокурор, лицо которого уже покрылось каплями пота.

— Мистер Лампкин, продолжайте, пожалуйста, — сказал судья Бауле, обращаясь к грузному толстяку.

Все, что я говорила о расстояниях и траекториях, о пораженных девятимиллиметровыми пулями жизненно важных органах и прочих деталях, смешалось для меня в одно размазанное пятно. Торопливо спускаясь по ступенькам лестницы и стараясь не смотреть по сторонам, я не помнила уже ни слова из своих показаний. Два надоедливых репортера попытались преследовать меня, но отстали через полквартала, поняв, что легче разговорить камень. Несправедливость произошедшего переходила все разумные границы. Кэрри дала лишь первый залп, и я уже выбита из строя. Что же будет дальше?

Войдя в здание морга через заднюю дверь и оказавшись в прохладном и тихом гараже, я на мгновение остановилась, потом открыла внутреннюю дверь и с облегчением увидела спешащего мне навстречу Филдинга. Судя по свежему халату, к нам только что поступил очередной клиент.

— Все в порядке? — спросила я, снимая и пряча в сумочку солнцезащитные очки.

— Самоубийца из Поухатана. Пятнадцатилетняя девчонка выстрелила себе в голову. Папаша запретил ей встречаться с приятелем. Вы ужасно выглядите, Кей.

— Легче пережить нападение акулы.

— Чертовы адвокаты. Кто на этот раз?

Он сжал кулаки, готовый обрушить их на моего обидчика.

— Лампкин.

— Вон оно что! Старина Лампкин. Вот уж проходимец! — Филдинг положил руку мне на плечо. — Ничего, все поправится. Правда. Надо просто постараться не думать об этом дерьме и делать свое дело.

Я улыбнулась.

— Знаю. Если понадоблюсь, буду в декомпозиционной.

Не хотелось, чтобы кто-то из подчиненных заметил мою подавленность и страх, а в таких случаях нет ничего лучше неспешной работы в одиночестве, требующей терпения и сосредоточенности. Я включила свет и закрыла дверь. Потом надела халат, натянула на руки две пары перчаток, подняла крышку бака и вооружилась деревянной ложкой. Череп вскрыли еще раньше, во время аутопсии, и теперь я осторожно вытащила из теплой жирной воды сначала свод, потом лицевые кости с кальцинированными зубами и положила их на застеленный непромокаемой скатертью стол для просушки.

Чтобы очистить кости от тканей, я всегда пользовалась деревянными депрессорами, отдавая им предпочтение перед пластмассовыми шпателями. О металлических инструментах не могло быть и речи, потому что они могут повредить кость и помешать обнаружению следов физического воздействия. Я работала очень осторожно, а в это время прочие останки скелета продолжали вариться в баке. Через два часа пальцы и кисти уже болели от напряжения. Время ленча давно миновало, да я и не думала о еде. Около двух часов пополудни я обнаружила зазубрину на кости чуть ниже височного отдела, где находился кровоподтек.

Некоторое время я с удивлением рассматривала странную отметину, потом подвинула лампу, чтобы получше рассмотреть то, что привлекло мое внимание. Зазубрина была ровная и узкая, не более дюйма в длину, и такая мелкая, что заметить ее мог лишь тот, кто искал. Похожую я видела всего один раз на черепах тех, кто подвергся скальпированию. Правда, в тех случаях повреждения обычно не относились к височной кости, но сейчас это не имело никакого значения.

Скальпирование нельзя отнести к хирургическим процедурам, так что возможно было все. Я не располагала какими-либо свидетельствами в пользу того, что с уоррентонской жертвы сняли скальп, но могла поклясться, что дело обстояло именно так. Голова найденной на пепелище женщины не осталась полностью неповрежденной, к тому же, если настоящее скальпирование предполагает снятие кожи с большей части черепа, в нашем случае речь вполне могла идти об одном локоне.

Прикасаться перчатками к чему-либо чистому я уже не могла, а потому обернула руку полотенцем и подняла заинтересовавшую меня кость. Потом отправила сообщение на пейджер Марино и еще добрых десять минут работала, ожидая, когда же он позвонит. Несмотря на все мои старания, других насечек или зарубок обнаружить не удалось. Это, конечно, ничего не значило, потому что из двадцати двух костей по меньшей мере треть просто-напросто сгорели. Не зная, что делать, я стащила перчатки, швырнула их в мусорный бак и уже достала из сумочки записную книжку, когда позвонил Марино.

— Черт возьми, где ты?

— В «Либерти валанс». Ем.

— Спасибо за то, что так быстро перезвонил, — раздраженно сказала я.

— Вот дела. Знаешь, твое сообщение заплутало где-то в пространстве, потому что я его только что получил. Какие проблемы?

До меня доносился фоновый шум: люди пили и ели, и, зная Марино, можно было с уверенностью предположить, что едят они вкусно, не заботясь о калориях и жирах.

— Звонишь по платному?

— Да. И между прочим, у меня сегодня выходной.

Он отпил что-то. Я могла бы поклясться, что это пиво.

— Еду завтра в Вашингтон. Обнаружилось кое-что важное.

— Охо-хо. Как мне не нравится, когда ты так говоришь.

— Повторяю, я нашла нечто интересное.

— Расскажешь, или хочешь помучить до утра?

Марино выпивал, и мне не хотелось говорить с ним о делах в такой момент.

— Послушай, ты поедешь со мной? Надо посоветоваться с доктором Весси.

— Это тот парень в Смитсоновском институте, который занимается костями?

— Да, я позвоню ему домой прямо сейчас.

— Ладно, я завтра свободен, так что могу составить компанию.

Глядя на кипящий бак, я уменьшила нагрев.

— В общем, можешь на меня рассчитывать, — повторил Марино, снова прикладываясь к кружке.

— Заезжай за мной в девять.

— Буду на месте ровно в девять.

Затем я позвонила доктору Весси в Бетесду. Трубку сняли после первого звонка.

— Слава Богу. Алекс? Это Кей Скарпетта.

— О! Как дела?

Люди, потратившие свою жизнь на что-то иное, а не на составление человеческих останков, могли принять доктора Весси за вечно пребывающего под кайфом, далекого от реального мира чудака. На самом же деле он был одним из лучших в мире антропологов, и я прибегала к его помощи не раз и не два.

— Будут намного лучше, если ты скажешь, что никуда завтра не уезжаешь.

— Так и есть. Завтра я, как всегда, на своем месте.

— Мне нужна твоя помощь. След на черепе. Ты слышал об уоррентонском пожаре?

— О нем, наверное, каждый слышал.

— Отлично. Значит, ты понимаешь.

— Я появлюсь к десяти. Имей в виду, на парковке свободных мест нет, — предупредил он и, не меняя тона, продолжал: — Мне тут недавно попался свиной клык с застрявшей алюминиевой фольгой. Наверное, жарили поросенка в одном из соседних дворов. Так коронер решил, что произошло убийство и какому-то парню выстрелили в рот. — Он откашлялся и что-то выпил. — Ребята даже медвежьи лапы принимают за человеческие руки.

— Знаю, Алекс, — сказала я. — Все по-старому. Ничто не изменилось.


Глава 8


Марино подъехал к моему дому рано, потому что хотел выпить кофе и позавтракать. Официально у него был выходной, поэтому он явился в джинсах, футболке с эмблемой ричмондской полиции и ковбойских сапогах, проживших долгую и богатую приключениями жизнь. С гладко прилизанными редкими волосами он походил на располневшего от любви к пиву холостяка, собирающегося прокатить свою женщину за город.

— Мы едем на родео? — спросила я, открывая ему дверь.

— Умеешь ты испортить человеку настроение, — обиженно пробормотал Марино, но я не обратила на его реплику ни малейшего внимания.

— Как сказала бы Люси, выглядишь ты просто клёво. Проходи, у меня есть кофе и тосты.

— Сколько раз тебе говорить, что я не ем эти чертовы тосты, — простонал он, следуя за мной в глубь дома. — Мне надо что-нибудь посущественнее.

— Извини, но я не делаю бисквиты со стейком и яичницей.

— Вот и зря. Если в делала, то, может, не проводила бы столько вечеров в одиночестве.

— Вот об этом я как-то не подумала.

— Твой знакомый не сказал, где мы там припаркуемся? В округе Колумбия, если тебе известно, парковок просто нет.

— Ни одной в целом округе? Президенту следовало бы этим озаботиться.

Выходящие на восток окна кухни золотились в свете солнечных лучей, а в южном поблескивала сквозь деревья река. Ночь прошла для меня спокойнее предыдущей, хотя я и не знала почему. Наверное, мозг так устал, что предпочел просто-напросто отключиться. Если мне что-то и снилось, я этого, к счастью, не помнила.

— У меня есть парочка пропусков на VIP-стоянку. Остались со времени прошлого приезда Клинтона, — сообщил Марино, наливая себе кофе. — Раздавали в мэрии.

Он налил кофе и мне и подтолкнул чашку в мою сторону, словно кружку с пивом.

— Может быть, копы увидят эти пропуска и твой «бенц» и решат, что мы какие-нибудь дипломаты или кто-то в этом роде.

— Главное, чтобы они увидели твои сапоги. — Я разрезала булочку с маком и открыла дверцу холодильника. — Так, есть чеддер, швейцарский, ветчина. Сливочного сыра, к сожалению, нет, так что извини. Но зато могу предложить мед.

— А как насчет лучка? — спросил он, заглядывая мне через плечо.

— Тебе повезло.

— Тогда швейцарский сыр, ветчина и немного лука. Как раз то, что доктор прописал, — довольно заулыбался Марино. — Вот это я и называю завтраком.

— И никакого масла, — твердо сказала я. — Мне не хочется чувствовать себя виновной в твоей внезапной смерти.

— Ладно, меня устроит и горчица.

Я полила булку ароматной желтой горчицей, положила ветчину, добавила кольца лука и покрыла все сыром. К тому времени как духовка согрелась, я уже глотала слюнки. Пришлось соорудить то же самое для себя, а тосты убрать. Потом мы сидели за столом, пили колумбийский кофе, ели сандвичи, а солнце раскрашивало цветы у меня во дворе, и небо становилось все голубее и голубее.

К половине десятого мы выехали на северную автостраду И-95 и без проблем добрались до Квонтико. Проезжая мимо поворота к Академии ФБР и базе морской пехоты, я с грустью вспомнила те навсегда ушедшие дни, когда мы с Бентоном еще только познакомились, и то, с какой тревожной гордостью воспринимала когда-то успехи Люси в Бюро, оставшемся, по сути, таким же политкорректным мужским клубом, каким было в эпоху Гувера. Только теперь предрассудки и властные амбиции Бюро прикрывались куда изощреннее, а само оно все больше напоминало марширующую в ночи армию, захватывающую все новые права, присваивающую чужие заслуги и постепенно превращающуюся в официальную полицейскую силу Америки.

Осознание этого давно и глубоко угнетало меня, однако я держала свои мысли при себе, не желая оскорблять подозрениями тех оперативных агентов, которые отдавали все силы и вкладывали всю душу в служение тому, что они считали благородным делом. Почувствовав на себе взгляд Марино, я повернулась к нему.

— Знаешь, тебе пора в отставку, — сказал он, стряхивая пепел с сигареты в открытое окно.

Я понимала, что речь идет о моей многолетней работе на Бюро в качестве эксперта-патологоанатома.

— У них ведь есть сейчас и другие, — продолжал капитан. — Я знаю немало случаев, когда Бюро привлекало их, не обращаясь к твоей помощи. Подумай сама, ты не была в академии более года, и это не случайность. Они не желают иметь с тобой никаких дел из-за того, что произошло с Люси.

— Я не могу уйти в отставку, потому что не работаю на них. Я работаю на копов, которым требуется помощь в конкретных делах и которые просят об этой помощи Бюро. Уйти невозможно. Кроме того, жизнь ведь идет по кругу. Директора и генеральные прокуроры приходят и уходят, так что, может быть, положение еще изменится к лучшему. Ты ведь тоже их консультируешь, и тебя, похоже, тоже зовут не часто.

— Да. Наверное, мы с тобой в одинаковом положении. — Он выбросил окурок, и тот закувыркался в воздухе. — Дерьмовая ситуация, верно? Ты приезжаешь туда, работаешь с хорошими ребятами, пьешь с ними пиво. Лично меня, если хочешь знать, это достает. Люди ненавидят копов, и копы ненавидят их. Когда я только начинал, старики, дети, родители — все были мне рады. Я гордился тем, что ношу полицейскую форму, и каждый день начищал до блеска ботинки. Прошло двадцать лет, и вот в меня бросают камни, а горожане не здороваются со мной по утрам. Я рву задницу вот уже двадцать шесть лет, а меня производят в капитаны и назначают руководить учебным центром.

— Возможно, это то самое место, где от тебя больше всего пользы, — сказала я.

— Может быть, но я задержался там по другой причине. — Он отвернулся к окну, за которым один за другим пролетали зеленые указатели. — Они ведь отправили меня на тихую лужайку в надежде, что я взбрыкну и подам в отставку или помру. Должен сказать, я много об этом думал, док. Купить катер, удить рыбу, повидать всякие интересные места вроде Большого каньона, Йосемити, озера Тахо. Я ведь нигде не был. Но как только доходит до дела, меня начинают мучить сомнения — я не представляю, чем стану заниматься. Так что, наверное, самое лучшее — это сдохнуть в седле.

— До этого тебе еще далеко, — сказала я. — И кстати, если уйдешь на пенсию, то сможешь пойти по стопам Бентона.

— При всем к нему уважении я из другого теста. Какой из меня консультант. Можешь представить, что Институт юстиции или «Ай-би-эм» наймут такого хама и неряху? Пусть даже в голове у меня что-то и есть.

Я не стала ни возражать, ни предлагать что-то другое, потому что в данном случае Марино сказал правду. Бентон был совсем другим человеком, видным, элегантным, невольно внушавшим уважение, и в этом, пожалуй, состояло единственное реальное различие между ним и Питом Марино. Честность, сострадание, профессионализм в своей области были присущи обоим.

— Итак, нам надо свернуть к площади Конституции, — вслух рассуждала я, рассматривая указатели и не обращая внимания на подпирающие мой «мерседес» машины. Ехать в этом городе можно было только на максимально разрешенной скорости. — Главное — не проскочить нужный поворот и не выскочить на Мэйн-авеню. Однажды со мной такое уже случилось. — Я показала правый поворот. — В пятницу вечером, когда я спешила к Люси.

— В такой толчее и ограбить могут запросто, — заметил Марино.

— Меня однажды едва не ограбили.

— Не шутишь? — Он повернулся ко мне. — И как ты от них отделалась?

— Они начали меня окружать, и я просто ударила по газам.

— Сбила кого-нибудь?

— Почти.

— А если бы сбила, остановилась бы?

— Да их же было человек десять — двенадцать. Конечно, нет, клянусь твоими сапогами.

Марино посмотрел на ноги.

— Знаешь, что я тебе скажу: они столько не стоят.

Минут через пятнадцать мы выехали на площадь Конституции, миновав министерство внутренних дел. С другой стороны виднелся памятник Вашингтону. В парке установили палатки по случаю праздника афро-американского искусства, повсюду шла бойкая торговля крабами с восточного побережья и разноцветными футболками прямо с маленьких грузовичков. Траву устилал вчерашний мусор, то и дело проносились машины «скорой помощи». Мы еще немного покружили, пока вдалеке не появилось похожее на темно-красного дракона здание Смитсоновского института. О свободном для парковки месте не приходилось и мечтать, улицы имели одностороннее движение или просто обрывались на середине квартала, другие же оказывались забитыми машинами, и никто никому не уступал.

— Вот что мы сделаем, — сказала я, поворачивая на Виргиния-авеню. — Оставим машину на мойке возле Уотергейта и возьмем такси.

— Неужели кому-то еще хочется жить в таком городе? — проворчал Марино.

— К сожалению, очень многим.

— Отвратительное место. Добро пожаловать в Америку.

Служащий мойки оказался очень любезным парнем и нисколько не удивился, когда я, отдав ему машину, попросила вызвать такси. Мой драгоценный груз лежал в картонной коробке, заполненной пенопластовыми шариками.

Таксист высадил нас с Марино на Двенадцатой улице около полудня, и мы медленно поднялись по ступенькам Национального музея естественной истории. После взрыва в Оклахоме власти приняли дополнительные меры безопасности, и охранник сообщил, что нам придется подождать доктора Весси внизу, а уже потом подняться вместе с ним.

Несколько минут ожидания мы потратили на знакомство с выставкой, названной «Сокровища моря». Рассматривая атлантических колючих устриц, я почувствовала на себе чей-то взгляд и, подняв голову, увидела на стене череп утконосого динозавра. В ящичках лежали окаменелые рыбы и крабы, древесные улитки и даже обнаруженная в меловом слое Канзаса морская ящерица мозазавр. Марино начал уже позевывать от скуки, когда сияющие латунью дверцы кабины лифта открылись и вышел доктор Алекс Весси. Он почти не изменился с тех пор, как я видела его в последний раз, оставшись таким же подтянутым и суховатым. Взгляд Алекса, как это часто бывает у гениев, блуждал в каком-то неведомом нам далеке. Морщин на смуглом от загара лице стало еще больше, а глаза прикрывали знакомые мне очки в толстой черной оправе.

— Выглядишь посвежевшим, — заметила я, здороваясь с ним за руку.

— Только что вернулся из отпуска. Был в Чарлстоне. Ты ведь, кажется, тоже там бывала?

Мы втроем вошли в кабинку.

— Да, — ответила я. — И хорошо знаю тамошнего вождя. Помнишь капитана Марино?

— Конечно.

Мы поднялись на три уровня над стоящим на ротонде восьмитонным африканским слоном. Снизу подобно струйкам дыма поднимались детские голоса. Музей представлял собой, по сути, огромный гранитный склад. В зеленых деревянных ящиках, занимавших пространство от пола до самого потолка, хранилось около тридцати тысяч человеческих скелетов. Это была редкая коллекция, позволявшая изучать прошлое население Америки, в особенности индейцев, которые в последнее время стали все настойчивее требовать возвращения костей предков. Им удалось добиться принятия соответствующих законов, и теперь работа, которой Весси посвятил едва ли не всю свою жизнь, оказалась под угрозой: в любой момент останки могли оказаться за дверью и отправиться на не-столь-уж-Дикий Запад.

— У нас есть рабочая группа, которая собирает информацию и уведомляет соответствующие племена о том, что здесь есть, — рассказывал он, ведя нас по длинному, немного сумрачному и далеко не пустынному коридору, — а уж они сами решают, что делать дальше. Не исключено, что через пару лет весь наш материал по североамериканским индейцам снова окажется в земле только для того, чтобы его выкопали в следующем столетии.

Все этнические группы в наше время настолько возбуждены, что просто не осознают, какой вред наносят самим себе. Если мы не станем учиться на примере мертвых, то у кого же тогда учиться?

— Алекс, кому ты это рассказываешь? — сказала я.

— Ну, если бы в одном из этих ящиков лежала моя прабабушка, я тоже, может быть, не сильно бы этому радовался, — хмыкнул Марино.

— В том-то все и дело, что мы не знаем, кто в них лежит. Не знают этого и те, кто так сильно переживает за умерших. Зато, изучая эти останки, мы очень многое узнали о болезнях индейского населения, а это только идет на пользу тем, кому кажется, что их культура и даже жизнь под угрозой. Впрочем, стоп, мне нельзя заводиться.

Место, где работал Весси, представляло собой несколько крохотных комнат-лабораторий, беспорядочно заставленных черными длинными столами, с тысячами книг, коробок со слайдами и профессиональных журналов. Тут и там были представлены засушенные головы, разбитые черепа и всевозможные кости животных, ошибочно принятые за человеческие. К пробковой плите были приколоты большие фотографии с пепелища в Вако, где Весси провел три недели, восстанавливая и идентифицируя разложившиеся и обгоревшие останки членов секты «Ветвь Давидова».

— Давайте посмотрим, что у вас там, — предложил Весси.

Я поставила на стол коробку, и он вскрыл ее с помощью перочинного ножа. Разворошив пенопластовые шарики, я вытащила верхнюю часть черепа, потом осторожно достала более хрупкие кости, включая кости лица. Все это мы разложили на чистой голубой скатерти, после чего Алекс включил лампы и вооружился лупой.

— Вот здесь. — Я показала на едва заметную отметину на височной кости. — Соответствует кровоподтеку в височной области. Ткани вокруг были сильно обожжены, так что определить тип ранения мне не удалось. В общем, у меня не было ничего, пока я не обнаружила этот вот порез.

— Очень ровная насечка, — сказал Весси, медленно поворачивая череп и разглядывая отметину под разными углами. — И разумеется, мы уверены, что ее не сделали во время вскрытия, когда, например, снимали крышку?

— Разумеется, — ответила я, ставя крышку черепа на место. — Как ты и сам можешь видеть, порез находится на полтора дюйма ниже линии, сделанной при вскрытии. Да и угол совсем другой. Видишь?

Передо мной вдруг возник мой собственный огромный указательный палец, оказавшийся под увеличительным стеклом.

— Порез скорее вертикальный, чем горизонтальный.

— Верно. Рассматривать надрез в качестве артефакта аутопсии можно только в том случае, если твой помощник был не вполне трезв.

— А это не может быть след борьбы? — предположил Марино. — Кто-то бросается на нее с ножом, она сопротивляется и...

— Конечно, такой вариант возможен, — согласился Весси, внимательно изучая каждый миллиметр кости. — Но меня смущает то, что надрез очень тонкий и ровный. Он имеет одинаковую глубину по всей длине, от одного края до другого, что необычно для простого удара ножом. В большинстве случаев порез глубже в начале, там, где лезвие ударило в кость, а потом делается мельче.

Алекс сопроводил свой комментарий наглядной демонстрацией с рассеканием воздуха воображаемым ножом.

— Нужно также помнить, что многое зависит от положения нападающего по отношению к жертве в момент удара, — дополнила я. — Стояла ли жертва или лежала? Где находился ее противник — позади, сбоку или над ней?

— Вот именно, — сказал Весси и, отойдя к шкафчику из темного дуба, открыл стеклянную дверцу и снял с полки старый череп. Вернувшись к столу, он протянул его мне и указал на отчетливо заметную грубую рану, захватывающую как левую теменную, так и затылочную области, то есть нанесенную высоко над левым ухом. — Ты спрашивала насчет скальпирования. Это череп ребенка восьми или девяти лет. Его сначала оскальпировали, потом сожгли. Пол определить не удалось, но я знаю, что у бедняги была больная нога. Так что убежать он не мог. Именно такого рода порезы типичны при скальпировании.

На мгновение я закрыла глаза, представляя, как это могло произойти: ковыляющий ребенок, стекающая на землю кровь, крики соплеменников, пылающий поселок.

— Вот скоты! — сердито выругался Марино. — Как можно делать такое с ребенком!

— А как можно делать такое вообще? — Я повернулась к Весси: — Значит, порез на нашей кости не характерен для скальпирования.

Алекс сделал глубокий вдох, потом медленно выпустил воздух.

— Знаешь, Кей, одинакового ничего не бывает. У индейцев было много способов снятия скальпа. Чаще всего кожу надрезали кругом, чтобы легче содрать ее с черепа. В некоторых случаях довольствовались скальпом со свода черепа, в других снимали также уши, глаза, лицо и шею. Иногда с одной жертвы снимали несколько скальпов. Один прием часто можно увидеть в старых вестернах: жертву хватают за волосы и кожу срезают ножом или саблей.

— Для трофея, — пробормотал Марино.

— Да, но снятие скальпа — это еще и демонстрация умения и храбрости. Символ мачо, как сказали бы в наше время. И конечно, присутствовали и другие мотивы: культурные, религиозные, даже медицинские. В данном случае попытка снять скальп, если таковая и имела место, не удалась, потому что волосы у нее остались. И еще. На мой взгляд, надрез был сделан весьма аккуратно и с использованием очень острого инструмента. Исключительно хорошо заточенного ножа. Лезвия бритвы или резака. Даже скальпеля. В момент совершения операции жертва была жива и умерла не от этого.

— Нет, причиной смерти было ранение в шею, — сказала я.

— Других отметин я не обнаружил, за исключением, может быть, вот этой. — Он переместил лупу к скуловой кости. — Есть тут что-то очень слабое. Настолько слабое, что наверняка и не определишь. Видишь?

Я наклонилась поближе.

— Да, может быть. Вроде паутинки.

— Верно. Интересно, пожалуй, лишь то, что эта паутинка, как ты выразилась, проходит под тем же углом, что и надрез. Скорее вертикально, чем горизонтально.

— Что-то меня уже тошнит, — хмуро сказал Марино. — Без обид, но давайте ближе к делу. Что у нас получается? Какой-то подонок перерезает девчонке горло и уродует лицо? А потом поджигает дом?

— Это один из возможных вариантов, — согласился Весси.

— Обезображивание лица подразумевает что-то личное, — продолжал Марино. — При условии, что речь не идет о каком-нибудь помешанном. Обычно убийцы не уродуют лицо жертвам, если между ними нет никакой связи.

— Как правило, это так, — согласилась я. — На основании личного опыта могу сказать, что когда дело обстоит не так, то мы имеем дело со спонтанным нападением со стороны психически неуравновешенного человека.

— Как хотите, но тот, кто поджег дом Спаркса, действовал далеко не спонтанно, — заметил Марино.

— То есть вы рассматриваете и вариант так называемого домашнего убийства, — пробормотал Весси, продолжая разглядывать череп через лупу.

— Нам приходится рассматривать все варианты, — сказала я. — Но никак не могу представить, чтобы такой человек, как Спаркс, убил собственных лошадей.

— Может, он был вынужден пойти на это, чтобы скрыть убийство. Может, он на это и рассчитывал. Что люди именно так и будут думать.

— Алекс, — сказала я, — кто бы ни проделал это с ней, он позаботился о том, чтобы мы никогда не обнаружили следов его работы. Если бы на нее не упала стеклянная дверь, от нее не осталось бы буквально ничего, за что мы могли бы зацепиться. Не имея, например, тканей, мы никогда бы не узнали, что она умерла еще до пожара, потому что не смогли бы определить уровень угарного газа. И что тогда? Случайная смерть, потому что доказать умышленный поджог нам пока не удается.

— Лично я нисколько не сомневаюсь, что перед нами классический случай убийства с поджогом, — сказал Весси.

— Тогда на кой черт терять время на то, чтобы порезать кому-то лицо? — спросил Марино. — Почему бы просто не убить ее, поджечь дом и смыться побыстрее? К тому же, когда эти психи уродуют кого-то, они делают все так, чтобы люди увидели результат их работы. Да вы и сами знаете! Оставляют тела в парке, на холме поблизости от дороги, на дорожке, посреди гостиной.

— Может быть, наш убийца не хотел, чтобы мы что-то увидели. Он очень постарался, чтобы никто не узнал об оставленной им подписи. Думаю, следует провести компьютерный поиск, посмотреть, не было ли где-то чего-то даже отдаленно похожего.

— О таком поиске будут знать десятки людей, — возразил Марино. — Программисты, аналитики, техники в ФБР и крупных полицейских управлениях вроде Хьюстона, Нью-Йорка и Лос-Анджелеса. Гарантирую, что кто-то из них проболтается и все это дерьмо просочится в газеты.

— Не обязательно, — сказала я. — Все зависит от того, к кому обратиться.

* * *


На площади Конституции мы поймали такси и попросили водителя отвезти нас к Белому дому, точнее, на Пятнадцатую улицу, к моему любимому ресторану «Олд эббит гриль». Никакой очереди в половине шестого не было, и нас сразу провели в обитую зеленым бархатом кабинку. Мне всегда нравилась атмосфера, создаваемая цветным стеклом, зеркалами и медными газовыми лампами с подрагивающим в них пламенем. Стену над баром украшали черепахи, кабаны и антилопы, и бармены никогда не заставляли себя ждать, независимо от времени суток.

За столиком позади нас безукоризненно одетая супружеская пара говорила о билетах в Центр Кеннеди и о поступающем осенью в Гарвард сыне; двое молодых мужчин спорили о соответствии качества ленча количеству выложенных за него долларов. Я поставила коробку на свободный стул. Весси перевязал ее несколькими ярдами скотча.

— Надо было попросить столик на троих, — заметил Марино. — Уверена, что от нее не будет вонять? А если кто-то что-то унюхает?

— Не беспокойся, вонять там нечему. — Я раскрыла меню. — И раз уж мы пришли поесть, то давай сменим тему. Бургеры здесь настолько хороши, что даже я не удержусь.

— А я бы заказал рыбу, — с гримасой заявил Марино. — Что посоветуешь?

— Иди к черту!

— Ладно, уговорила. Пусть будет бургер. Жаль, сейчас не вечер, — я бы взял пива. Сущая пытка сидеть в таком заведении без бутылочки «Блэк Джека». Держу пари, здесь делают мятный джулеп. Знаешь, его подают в таком высоком стакане из матового стекла. Давненько не пробовал. Пожалуй, с тех пор, как встречался с той девчонкой из Кентукки, Сабриной. Помнишь ее?

— Может, и вспомню, если опишешь, — рассеянно ответила я, оглядываясь по сторонам и стараясь расслабиться.

— Бывало, водил ее в ресторан. Однажды туда заглянули вы с Бентоном, и я ее вам представил. У нее были рыжеватые волосы, голубые глаза и красивая кожа. Она еще участвовала в соревнованиях на роллер-скейтах. Неужели не помнишь?

Я понятия не имела, о ком он говорит.

— Да... — Марино никак не мог оторваться от меню. — В общем, все продолжалось не очень долго. Она бы на меня, наверное, и внимания не обратила, если бы не мой грузовичок.

Бывало, сидит в кабине и машет всем встречным, как на параде «Роуз Боул»[15 - «Роуз Боул» — игра в американский футбол между победителями. Проводится ежегодно 1 января в г. Пасадена, Калифорния.].

Я рассмеялась, а он посмотрел на меня с таким странным выражением, что остановиться было уже невозможно. Я смеялась и смеялась, пока из глаз не потекли слезы, а подошедший было официант не замер в нерешительности.

— Да что это с тобой? — с обидой спросил Марино.

— Наверное, просто устала, — ответила, отсмеявшись, я. — Кстати, если хочешь пива, валяй, заказывай. У тебя же сегодня выходной, а машину поведу я.

Это предложение решающим образом улучшило его настроение, и вскоре Марино в ожидании своего бургера с сыром уже опустошал первую пинту «Сэмюэля Адамса». Я заказала салат «Цезарь» с цыпленком. Потом мы ели, а вокруг говорили, говорили и говорили.

— Я у нее спрашиваю, ты хочешь уехать на свой день рождения? — рассказывал один бизнесмен другому. — Ты же всегда поступаешь по-своему.

— Моя жена такая же, — ответил второй, не переставая жевать. — Ведет себя так, как будто мы с ней никуда не ходим. Черт, я же каждую неделю вывожу ее в ресторан.

— В программе у Опры говорили, что каждый десятый должен больше денег, чем в состоянии отдать, — доверительно сообщала компаньонке пожилая леди, чья соломенная шляпа висела на крючке у нее над головой. — Разве это не возмутительно?

— А я уже ничему не удивляюсь. Сейчас все так.

— Припарковаться, конечно, можно, — продолжал бизнесмен, рассказывавший о жене, — но я предпочитаю ходить пешком.

— Даже вечером?

— Ты что, шутишь? В округе Колумбия? Только если у тебя жажда смерти.

Я извинилась и спустилась в просторную дамскую комнату, выложенную бледно-серым мрамором. Кроме меня, там никого не было. Вымыв руки и ополоснув лицо, я попыталась дозвониться до Люси по сотовому, но сигнал, похоже, отскакивал от стен, так что пришлось воспользоваться телефоном-автоматом.

— Складываешь вещи? — спросила я.

— А ты разве не слышишь эхо?

— М-м-м. Может быть.

— А я слышу. Ты бы видела, что здесь творится.

— Кстати, вы не против гостей?

— Ты где?

В ее голосе появились нотки подозрительности.

— В «Олд эббит гриль». Если точнее, в туалете. Звоню из автомата. Мы с Марино навещали Весси. Мне бы хотелось заглянуть к вам. Не просто повидаться — надо обсудить одну профессиональную проблему.

— Конечно, приезжай. Мы никуда не собираемся.

— Что-нибудь купить?

— Ага. Поесть.

Забирать машину не имело смысла, потому что Люси жила в северо-западной части города, неподалеку от Дюпон-серкл, где ситуация с парковкой не лучше, чем в других районах города. Марино остановил такси возле ресторана, мы сели и поехали. День неспешно клонился к вечеру, флаги над крышами и на лужайках бессильно обвисли, где-то никак не могла утихнуть автомобильная сирена. Чтобы попасть в квартал, где жили Люси и Джанет, нам пришлось проехать мимо Университета Джорджа Вашингтона и «Ритца».

Район считался богемным, населенным преимущественно представителями нетрадиционной сексуальной ориентации, и обычными посетителями мрачных баров вроде «Фэрплейс» и «Мистер Пи» были здесь накачанные парни с пирсингом по всему телу. Я не в первый раз навещала свою племянницу, и сейчас, например, заметила отсутствие на прежнем месте сориентированного на лесбиянок книжного магазина и появление нового магазина здорового питания напротив «Бургер кинг».

— Мы выйдем здесь, — сказала я водителю.

Он сбросил газ и свернул к тротуару.

— Что за черт! — пробормотал Марино, глядя вслед голубому такси. — Как ты думаешь, в этом городе еще остались американцы?

— Если бы в таких вот городах не было неамериканцев, нас с тобой здесь тоже не было бы, — напомнила я.

— Итальянцы — это совсем другое.

— Неужели? Чем же они отличаются? — спросила я, направляясь к «Кафе Д. К.»

— Да всем. Во-первых, когда наши предки сошли на Эллис-Айленд, они прежде всего научились говорить по-английски. И они не садились за руль такси, если не знали города. Эй, смотри-ка, а здесь очень даже неплохо.

Кафе работало круглосуточно, и в воздухе стоял неистребимый запах лука и жареного мяса. На стенах висели постеры с изображением нанизанных на вертел цыплят. Другие рекламировали ливанское пиво и зеленый чай. Взятая в рамку газетная вырезка с гордостью сообщала, что однажды здесь ели «Роллинг стоунз». Какая-то женщина протирала стекло с таким торжественным видом, словно в этом заключалась миссия ее земного существования. На нас она не обратила ровным счетом никакого внимания.

— Отдохни, — сказала я Марино. — Это не займет больше минуты.

Он уселся за свободный столик и сразу закурил, а я подошла к прилавку и попыталась разобраться в подсвеченном меню над грилем.

— Слушаю, — сказал повар, ловко поворачивая плюющий жиром кусок говядины и бросая на него поджаренные кольца лука.

— Один греческий салат. Один цыпленок-гриль в пите и... минутку, сейчас посмотрю. — Я прошлась взглядом по меню. — Один кюфта-кебаб. Думаю, по-вашему это звучит именно так.

— Навынос?

— Да.

Я вернулась к столу. В кафе был телевизор, и Марино рассеянно наблюдал за разворачивающимися за пеленой помех событиями очередной серии «Стар трек».

— Все будет иначе, когда она переберется в Филадельфию, — сказал он.

— Да, все будет иначе.

На экране капитан Кирк направил фазер на клингона или кого-то еще.

— Не знаю. — Марино выпустил струйку дыма. — Что-то здесь не так, док. У нее все было в порядке, и она добилась этого сама. И что бы она там ни говорила о переводе, я думаю, что уезжать ей не хочется. Просто она не верит, что у нее есть выбор.

— Я тоже не уверена в этом.

— Черт возьми, у человека всегда есть выбор. Ты не видишь, где тут пепельница?

Я оглянулась и подала ему стеклянное блюдечко с соседнего столика.

— Ну вот, теперь я соучастница.

— Ты ворчишь только потому, что больше тебе и заняться нечем.

— Это ты мне говоришь? Да я же половину своего времени трачу на то, чтобы не дать тебе умереть.

— Звучит довольно забавно, принимая во внимание, на что ты тратишь другую половину своего времени.

— Ваш заказ! — крикнул повар.

— Как насчет того, чтобы угостить меня пахлавой? С фисташками.

— Нет.


Глава 9


Люси и Джанет жили в десятиэтажном здании, называвшемся «Западный парк» и расположенном в одном из дальних кварталов Р-стрит. На маленьких балкончиках стояли велосипеды, молодые люди курили и пили вино, наслаждаясь приятным вечером, кто-то играл на флейте. Голый по пояс мужчина закрывал окно. Я нажала кнопку под номером 503.

— Кто там? — голосом Люси ответил интерком.

— Мы.

— Кто мы?

— Мы, с вашим обедом. Открывай, здесь не жарко.

Замок щелкнул, впуская нас в холл, и мы прошли к лифту.

— За те деньги, которые она платит здесь, в Ричмонде можно было бы, наверное, снять пентхауз, — заметил Марино.

— Пятнадцать сотен в месяц за квартиру с двумя спальнями.

— Ну и ну! И как Джанет собирается оплачивать эти апартаменты одна? Не думаю, что Бюро платит ей больше сорока сотен.

— У нее небедная семья. А об остальном не спрашивай — не знаю.

Он покачал головой. Дверцы лифта открылись.

— Вот что я тебе скажу, не хотелось бы мне начинать все заново. В Джерси, когда я был еще совсем молодой, пятнадцати сотен хватало на целый год. Преступность была не та, что сейчас, а люди добрее, даже в нашем дерьмовом квартале. А что мы имеем теперь? Взять, к примеру, наше дело. Какую-то бедняжку порезали ножом, а потом еще и сожгли. Мало того, когда мы закончим с ней, обязательно подвернется кто-нибудь другой. Мне это все напоминает того парня, который закатывал камень на гору. Стоило ему подняться к вершине, как камень скатывался. Иногда мне кажется, что мы зря стараемся, док. Зачем?

— Ты и сам знаешь. Без нас было бы еще хуже, — ответила я, останавливаясь перед знакомой бледно-оранжевой дверью и нажимая кнопку звонка.

Внутри лязгнула задвижка, и на пороге появилась Джанет. На ней были спортивные шорты с эмблемой ФБР и тенниска с надписью «Грейтфул дэд», сохранившаяся, похоже, со времен колледжа. Из-за ее спины доносился голос Энни Леннокс.

— Входите, — с улыбкой сказала она, отступая в сторону. — Пахнет чем-то вкусненьким.

Квартира состояла из двух спален и двух ванных комнат, втиснутых в крошечное пространство с видом на Р-стрит. Кресла, столы, кровати завалены стопками книг и одеждой, дюжины две коробок стояли на полу вдоль стен. Люси была в кухне, откуда слышался звон посуды. Вернувшись, она расчистила место на кофейном столике, разложила салфетки и взяла у меня пакеты с едой.

— Вы спасли нас от голодной смерти. У меня уже гипогликемия. Кстати, Пит, я тоже рада тебя видеть.

— Черт, жарковато у вас здесь, — сказал он.

— Жарко — не холодно, — ответила Люси, вытирая со лба пот.

Молодые женщины быстро разложили еду по тарелкам и расположились прямо на полу. Я опустилась на краешек дивана, а Марино принес с балкона пластиковый стул. Люси была в найковских шортах и топе и грязная с головы до ног. Обе выглядели до крайности уставшими, даже измученными, а уж о том, что они чувствовали, не хотелось и думать. Обе тяжело переживали происходящие в их жизни перемены. Каждый опустошенный ящик, каждая заклеенная коробка становились еще одним ударом, маленькой смертью, концом того, что их связывало.

— Вы сколько здесь прожили? — спросила я. — Года три?

— Около того, — ответила Джанет, подбирая вилкой греческий салат.

— Ты собираешься здесь и остаться?

— Какое-то время. Не вижу пока смысла переезжать. К тому же и Люси будет где остановиться.

— Не хотелось бы затрагивать неприятную тему, — подал голос Марино, — но может ли быть, что Кэрри известно, где вы живете?

Некоторое время они молча ели. Я протянула руку к проигрывателю и уменьшила звук.

— Может ли так быть? — повторила Люси. — А почему она может что-то знать о моей теперешней жизни?

— Будем надеяться, что и не знает, — сказал Марино. — Но хотите вы, девочки, или нет, мы должны думать об этом. Вы живете в таком квартале, где она чувствует себя как рыба в воде. Вот я и задаю себе вопрос: будь я на месте Кэрри, захотелось бы мне узнать, где живет Люси?

Ему никто не ответил.

— Полагаю, мы все знаем ответ, — продолжал он. — Выяснить, где живет док, не проблема. Для этого достаточно пролистать газеты. А кто найдет ее, тот найдет и Бентона. Но тебя... — Марино ткнул пальцем в Люси. — Найти тебя — для нее дело чести. Когда ты переехала сюда, Кэрри уже несколько лет провела за решеткой. Но теперь ты уезжаешь в Филадельфию, а Джанет остается одна. И скажу откровенно, мне это ни черта не нравится.

— Вы ведь не значитесь в телефонной книге? — спросила я.

— Нет, — коротко ответила Люси.

Аппетит у нее, похоже, пропал, и она равнодушно ковырялась в салате.

— А если кто-то придет сюда и станет наводить справки?

— Информация о жильцах не подлежит разглашению, — сказала Джанет.

— Не подлежит разглашению. — Марино саркастически усмехнулся. — Ну конечно. Нисколько не сомневаюсь, что с безопасностью здесь все в порядке. В таком-то доме.

— Не можем же мы все время сидеть и дрожать от страха. — Люси начинала злиться. — Может, поговорим о чем-то другом?

— Например, об уоррентонском пожаре, — предложила я.

— Почему бы и нет?

— Я пойду паковать вещи, — поспешно вставила Джанет — уоррентонское дело ее не касалось.

Я проводила ее взглядом.

— При вскрытии обнаружилось кое-что необычное и настораживающее. Жертва была убита. Она умерла еще до начала пожара, что определенно указывает на поджог. Удалось ли выяснить, с чего именно все могло начаться?

— Некоторое продвижение есть, но пока только чисто теоретическое, — медленно начала Люси. — Прямых вещественных улик, которые указывали бы на поджог, до сих пор не обнаружено, есть лишь косвенные. Наша единственная надежда — компьютерное моделирование пожара. Я потратила кучу времени, но прогнозы постоянно указывают на одно и то же. Симулятор...

— Симулятор? Это еще что за чертовщина? — спросил Марино.

— Существует программа, которой мы пользуемся для компьютерного моделирования пожара, — терпеливо объяснила Люси. — Например, мы предполагаем, что температура достигла шестисот градусов по Цельсию. Мы вводим всю известную информацию — наличие воздуховода, площадь поверхности, энергия топлива, виртуальный источник воспламенения, данные о горючих материалах и так далее — и получаем прогностическую оценку в отношении подозреваемого или, как в данном случае, пожара. И знаете что? Какие бы алгоритмы мы ни задавали, какие бы процедуры ни использовали, ответ всегда один и тот же. Логического объяснения тому, как пожар мог, начавшись в ванной, распространиться с такой скоростью и достичь такой температуры, не существует.

— И при этом мы абсолютно уверены, что начался он именно там, — добавила я.

— Абсолютно, — подтвердила Люси. — Как вы, вероятно, знаете, ванная комната была относительно недавно пристроена к спальне. И если посмотреть на мраморные стены, каменный сводчатый потолок и сложить одно с другим, то получится V-образная структура, вершина которой указывает на середину пола, по всей вероятности, на то самое место, где лежал коврик. Это означает, что пожар начался как раз там и что пламя быстро достигло высокой температуры и быстро распространилось по дому.

— Давайте остановимся на этом знаменитом коврике, — сказал Марино. — Мы поджигаем его, и что? Что получаем?

— Получаем так называемое ленивое пламя, — ответила Люси. — Примерно в два фута высотой.

— Из такого пожар не получится, — заметила я.

— Что еще более показательно, — продолжала Люси, — это разрушение крыши, находящейся непосредственно над ним. Речь должна идти о пламени по меньшей мере в восемь футов и температуре не менее тысячи восьмисот градусов, при которой расплавилось стекло слухового окна. Восемьдесят восемь процентов всех пожаров начинаются с пола; другими словами, радиантное тепловое излучение...

— Что еще за радиантное излучение? — перебил ее Марино.

— Радиантное тепловое излучение — это форма электромагнитной волны, исходящей от пламени во всех направлениях. Пока ясно?

— Ясно, — сказала я.

— Пламя также испускает тепло в форме горячих газов, которые, будучи легче воздуха, поднимаются. Происходит так называемый конвективный перенос тепла. На ранних стадиях пожара перенос тепла носит преимущественно конвективный характер. Оно направлено вверх от точки возгорания. В нашем случае от пола. Но через некоторое время образуются горячие газодымовые слои, и доминантной формой теплового переноса становится радиантный. Именно на этой стадии, как мне представляется, дверь душевой кабинки не выдержала и упала на тело.

— А что же само тело? — спросила я. — Где оно находилось все это время?

Люси взяла листок бумаги и ручку и быстро нарисовала комнату с ванной и душевой кабинкой и узкий, высокий столб огня, бьющий в потолок.

— Если пожар был достаточно сильным, чтобы выбросить пламя до потолка, то мы имеем дело с высоким радиантным потоком. Тело неизбежно очень пострадало бы, если только между ним и пламенем не было какого-то препятствия. Чего-то такого, что поглощало бы радиантное тепло и энергию. Таким препятствием могла стать ванна или дверь душевой кабинки. Я также думаю, что тело находилось на небольшом удалении от точки возгорания. Несколько футов, может быть, один или два ярда.

— Да, другой вариант трудно представить, — согласилась я. — Ясно, что оно было чем-то защищено.

— Верно.

— Но как, черт возьми, можно получить такое пламя без катализаторов? — спросил Марино.

Моя племянница пожала плечами:

— Остается лишь надеяться, что в лаборатории что-то обнаружат. Вы же понимаете, что если имеющиеся горючие материалы не могли дать пожар такой силы, значит, что-то было добавлено или модифицировано. Что-то, указывающее на поджог.

— Вы, конечно, проводите финансовый аудит? — поинтересовался Марино.

— Разумеется, почти все документы Спаркса сгорели. Но надо отдать должное, его бухгалтеры оказали нам всю возможную помощь. Пока что нет никаких указаний на существование денежных проблем.

На душе стало немного легче. Все, что я знала об этом деле, свидетельствовало в пользу того, что Кеннет Спаркс не более чем жертва случившегося. Но знала я и то, что это мнение разделяют далеко не все.

— Люси, полагаю, мы согласны с тем, что почерк преступника выражен достаточно отчетливо.

— Определенно.

— Давайте предположим, что нечто подобное уже случалось раньше где-то в другом месте. Что уоррентонский пожар представляет собой лишь один из серии специально устроенных пожаров, целью которых является сокрытие убийства. Что все эти пожары организованы одним и тем же человеком.

— Вполне возможно, — согласилась Люси.

— Можем ли мы провести компьютерный поиск? Существует ли база данных, с помощью которой мы могли бы установить похожие случаи?

Она поднялась и бросила пустую коробку в большой мешок для мусора.

— У вас есть желание, у нас — возможности. И «Система поиска поджогов».

* * *


Мне уже приходилось слышать об этой системе, как и о сверхскоростной компьютерной сети АТО, созданной по поручению конгресса. К сети были подключены двести двадцать сайтов, и каждый агент АТО, где бы он ни находился, мог получить доступ к центральной базе данных и воспользоваться системой при условии наличия у него, помимо ноутбука, модема или защищенной линии сотовой связи.

Люси провела нас в свою узенькую спальню, угнетающе голую, если не считать паутины по углам и шариков пыли на потертом деревянном полу. Из пустого остова кровати высовывались пружины, матрас, все еще застеленный смятой, персикового цвета, простыней, уже стоял, прислоненный к стене, а в углу ютился свернутый цветной шелковый коврик, мой подарок к ее последнему дню рождения. Ящички комода лежали на полу, а на картонной коробке покоился офисный «Панасоник» в сером стальном корпусе и со всеми современными наворотами. Он отвечал всем предъявляемым военным требованиям, то есть был пыле-, водо-, паро— и прочее непроницаемым и, наверное, мог выдержать столкновение с танком.

Люси уселась перед ним на полу, по-индейски поджав ноги, как будто собиралась обратиться к великому богу технического прогресса. Вскоре монитор ожил, по нему пробежали голубые строчки, потом ненадолго появилась карта Соединенных Штатов Америки. Моя племянница ввела имя пользователя и пароль, ответила на какие-то запросы и, войдя в систему, побежала по тайным коридорам Сети, перескакивая с одного уровня на другой. Добравшись до репозитария, она жестом пригласила меня садиться рядом.

— Если хочешь, я принесу стул.

— Нет, спасибо, мне и так хорошо.

Пол был твердый, что не очень согласовывалось с требованиями моей поясницы, но я не привыкла жаловаться. Люси ввела еще какую-то кодовую фразу, и система начала поиск.

— Насчет формата можно не беспокоиться, — сказала Люси. — Поисковая машина способна справиться даже с потоком сознания. Попробуем все, начиная от размера пожарного шланга и заканчивая строительными материалами, применявшимися при возведении дома. Или же проведем отбор информации по ключевым словам.

— Давай попробуем смерть, умышленное убийство, подозрение на поджог, — предложила я.

— Женщина, — внес дополнение Марино. — Деньги.

— Надрез, кровоподтек, быстрый, высокотемпературный, — продолжила я, размышляя вслух.

— Как насчет неустановленный?

— Хорошо, — сказала я. — И наверное, ванная.

— Черт, впечатай еще и лошади, — хмыкнул Марино.

— Пусть начинает, — предложила Люси, — а мы при необходимости всегда можем добавить другие слова.

Она вытянула ноги и начала массировать шею. С кухни доносился звук падающей воды и звон — Джанет мыла посуду.

Менее чем через минуту поиск был завершен. Компьютер просмотрел 11 873 отчета и обнаружил 453 ключевых слова.

— Это с 1988 года, — сообщила Люси. — Включены и отчеты по тем делам за границей, в которых участвовало АТО.

— Мы можем распечатать четыреста пятьдесят три отчета? — спросила я.

— Знаешь, тетя Кей, принтер уже упакован, — развела руками Люси.

— Тогда, может быть, перебросить на мой компьютер? — предложила я.

Она неуверенно пожала плечами:

— Можно, конечно, если только... Ладно, все в порядке, сделаем.

— Не беспокойся, мне не впервой иметь дело с конфиденциальной информацией. Никто ничего не узнает.

Едва сказав это, я поняла, что сморозила глупость.

— Будь у них что-нибудь в голове, сидела в ты здесь и занималась этой компьютерной ерундой, — сказал Марино.

— Я стараюсь просто делать свое дело, а где — не имеет значения. — Люси повернулась ко мне: — Конечно, тетя Кей, я перешлю тебе эти файлы.

Она вышла из комнаты, и мы последовали за ней в кухню, где Джанет аккуратно заворачивала в газеты стеклянные стаканы и складывала их в коробку.

— Ты не против прогуляться? — обратилась я к племяннице. — Мне ведь пора уходить.

Она посмотрела на меня недоверчиво.

— Что?

— Мы, наверное, не скоро увидимся.

— Можно просто посидеть на балконе.

— Вот и отлично.

Мы устроились на белых пластиковых стульях на открытом воздухе, прямо над улицей, ожившей с наступлением вечера. Внизу, не останавливаясь, проносились такси, за окном «Пламени» плясали отблески камина, и люди, сидевшие в темноте, разговаривали и пили вино.

— Хочу узнать, как твои дела. У меня такое впечатление, что ты о многом мне не рассказываешь.

— Ты тоже, — с невеселой улыбкой ответила Люси.

Я видела ее четкий профиль.

— У меня все в порядке. Как всегда. Наверное, слишком много работаю. Что еще изменилось?

— Ты всегда беспокоишься обо мне.

— С тех пор, как ты появилась на свет.

— Почему?

— Потому что кто-то должен.

— Я не упомянула, что мама сделала подтяжку?

При одном упоминании о единственной сестре сердце мое превратилось в камень.

— В прошлом году она поставила новые коронки, в этом делает лифтинг, — продолжала Люси. — Ее нынешний приятель, Бо, болтался здесь целых полтора года.

— Люси!

— О, только не будь такой праведницей, тетя Кей. Ты относишься к ней так же, как и я. Ну чем я так провинилась, что получила в матери такой кусок дерьма?

— Ты не должна ее ненавидеть, Люси, — тихо сказала я. — От этого легче не станет.

— Она ни слова не сказала о моем переезде в Филадельфию. Ее это ни хрена не интересует. Она никогда не спрашивает, как дела у Джанет. Или, если уж на то пошло, у тебя. Выпью-ка я пива. Хочешь?

— Пей, я не буду.

Тьма сгущалась, и в ней растворялись проплывающие внизу фигуры людей, шумные и молчаливые, одинокие и держащиеся друг за друга. Я хотела расспросить Люси о том, что рассказала Джанет, но боялась поднимать эту тему. Люси расскажет все сама, уверяла я себя, но тут же другой голос, голос врача, требовал взять все под контроль. Вернувшись на балкон, моя племянница открыла бутылку «Миллера».

— Давай поговорим о Кэрри, — сухо сказала Люси, делая глоток, — может, тебе действительно станет легче. Так вот, у меня есть браунинг «хай-пауэр», есть служебный «зиг» и есть дробовик — двенадцатый калибр, семь патронов. Скажи, что еще нужно, и я куплю. Но думаю, если она только посмеет появиться, мне вполне хватит голых рук. Знаешь, с меня достаточно. — Она снова подняла бутылку. — Рано или поздно человек просто принимает решение и живет дальше.

— Какое решение?

Люси пожала плечами:

— Ты решаешь, что не можешь дать кому-то больше власти над собой, чем уже дал. Нельзя жить в постоянном страхе или постоянной ненависти. В некотором смысле ты просто перестаешь об этом думать. Занимаешься своим делом, зная, что если чудовище когда-либо встанет на твоем пути, то пусть все решит схватка не на жизнь, а на смерть.

— Что ж, мне нравится такое отношение. Возможно, единственно правильное. Правда, я не уверена, что ты действительно прониклась им, но будем надеяться.

Некоторое время моя племянница молча смотрела на урезанный диск луны, сдерживая, как мне показалось, подступившие к глазам слезы.

— Знаешь, тетя Кей, решать их компьютерные задачки для меня все равно что орешки щелкать.

— Думаю, ты могла бы щелкать эти орешки и в Пентагоне, — мягко сказала я, чувствуя, как сжимается от боли сердце.

— Мне просто не хочется слишком уж высовываться.

Я промолчала, не зная, что сказать.

— Не всем нравится, что я умею управлять вертолетом и... Ну, ты понимаешь.

— Я знаю, что ты умеешь, и этот список наверняка еще вырастет. Тебе, наверное, очень одиноко.

— Ты когда-нибудь чувствовала что-то подобное? — шепотом спросила она.

— Всю жизнь, — прошептала в ответ я. — И теперь ты знаешь, почему я люблю тебя так, как люблю.

Она посмотрела на меня, потом протянула руку и мягко коснулась моего запястья:

— Вам пора ехать. Я не хочу, чтобы ты садилась за руль в таком состоянии.


Глава 10


Было уже около полуночи, когда я притормозила у поста охраны нашего квартала и дежурный сделал мне знак остановиться. Такое случалось не часто, и я подумала, что либо моя сигнализация сработала среди ночи и перебудила соседей, либо какой-нибудь чудак попытался прорваться на территорию, чтобы взять у меня интервью. Проспавший последние полтора часа Марино проснулся в тот самый момент, когда я опустила стекло.

— Добрый вечер. Как поживаете?

— У меня все в порядке, доктор Скарпетта, — ответил он, наклоняясь к окну. — Просто за последний час с небольшим случилось кое-что довольно необычное. Я решил, что дело нечисто, и попытался связаться с вами, но вас не было дома.

— Что же необычное тут у нас произошло? — поинтересовалась я, пытаясь представить возможные неприятности.

— Два разносчика пиццы. Появились примерно в одно время, чуть ли не один за другим. Три такси. Вроде бы вы собирались ехать в аэропорт. Потом кто-то попытался занести вам во двор мусорный контейнер. Вас не было, поэтому я всех завернул. И все сказали, что заказ делали вы сами.

— Нет, никаких заказов я не делала. И когда это все началось?

— Грузовик с контейнером подъехал, если память мне не изменяет, где-то около пяти. Все остальное уже позже.

Том, пожилой мужчина лет шестидесяти, вряд ли смог бы защитить наш квартал в случае возникновения реальной угрозы, но он был любезен и, вероятно, считал себя настоящим служителем правопорядка. Обо мне он заботился особенно внимательно.

— Вы записали имена тех ребят с пиццей? — громко спросил Марино.

— Один из «Домино», второй — из «Пицца-Хат». — Живое лицо Тома закрывала тень от козырька надвинутой на лоб бейсболки. — Такси из «Колониал», «Метро» и «Йеллоу кеб». Контейнер прислала строительная компания «Фрик». Я позволил себе сделать несколько звонков. Все приняли заказы на ваше имя. Я записал время.

Том с нескрываемой гордостью достал из заднего кармана сложенный вдвое листок и протянул мне. Сегодня на его долю выпала особая роль, и аромат приключения почти опьянил его. Я включила свет в салоне, и мы с Марино просмотрели список. Заказы на такси и пиццу вмещались в промежуток от десяти минут одиннадцатого до одиннадцати, тогда как заказ на контейнер был сделан раньше, еще днем, но с указанием произвести доставку ближе к вечеру.

— В «Домино» сказали, что звонила женщина. Я поговорил с диспетчером. Совсем еще юнец. По его словам, вы попросили доставить большую пиццу к воротам, где вы сами ее и заберете. Имя диспетчера я тоже записал, — важно добавил Том. — Значит, вы лично ничего не заказывали, доктор Скарпетта?

— Нет, сэр, — ответила я. — И если ночью появится что-то еще, пожалуйста, сразу же позвоните мне.

— Да, и мне тоже. — Марино достал из кармана визитку и нацарапал на ней номер своего домашнего телефона. — В любое время.

Я подала Тому карточку, и он внимательно изучил ее, хотя и видел Марино у этих ворот, наверное, уже тысячу раз.

— Будет сделано, капитан, — с поклоном сказал Том. — Не сомневайтесь, я сразу же дам знать. И, если хотите, задержу любого до вашего прибытия.

— А вот этого не надо, — покачал головой Марино. — Парнишка из пиццерии все равно ни черта не знает. И уж если случится что-то серьезное, держитесь подальше и не ввязывайтесь.

Я поняла, что он думает о Кэрри.

— Списывать меня еще рано, но я вас понял, капитан.

— Вы отлично поработали, Том, — сказала я. — Не знаю как вас и благодарить.

— Для этого я здесь и нахожусь, доктор Скарпетта.

Он направил пульт дистанционного управления на ворота и поднял руку.

Мы проехали.

— Ну, слушаю.

Я повернулась к Марино.

— Какой-то придурок пытается сыграть на твоих нервах. — В пульсирующем свете уличного фонаря его лицо показалось мне угрюмым. — Цель ясна: расстроить, запугать, отравить тебе жизнь. И должен добавить, у него это неплохо получается.

— Ты же не думаешь, что Кэрри...

Я свернула к дому.

— Не знаю, — перебил меня Марино. — Но я бы не удивился. Про то, где ты живешь, в газетах писали не раз.

— Может быть, попробовать выяснить, откуда были сделаны заказы? — предложила я. — Если звонки были местные...

— Господи! Надеюсь, что нет. Если только это не кто-то из твоих здешних тронутых почитателей.

— Их тоже хватает.

Я припарковалась рядом с его машиной и выключила двигатель.

— Могу прилечь у тебя на диване, если только ты не против, — предложил Марино, открывая дверцу.

— За меня не беспокойся. Лишь бы не привезли еще один контейнер. Соседи этого не переживут.

— Я вообще не знаю, почему ты здесь живешь.

— Знаешь.

Он вытащил сигарету, всем своим видом демонстрируя нежелание уходить.

— Ну да. У вас же здесь охранник. Тоже мне...

— Послушай, если ты не очень хорошо себя чувствуешь и не хочешь садиться за руль, для меня будет великой честью предоставить тебе свой диван.

— Это кто себя плохо чувствует? Я? — Марино щелкнул зажигалкой и выпустил струйку дыма в открытую дверцу. — Я не о себе беспокоюсь, док.

Я вышла из машины и остановилась, поджидая его. Он неловко выбрался из салона, большой и уставший, и на меня вдруг накатила теплая волна грусти и любви. Марино был одинок и, вероятно, глубоко несчастен. В его жизни было мало хорошего, и вспомнить он мог разве что жестокость и насилие, с которыми сталкивался на работе, и неудачные связи, оставшиеся в далеком прошлом. Пожалуй, единственной константой в жизни была я, однако, довольствуясь моей вежливостью, он редко получал от меня тепло. Это было просто невозможно.

— Пойдем. Я приготовлю тебе пунш. И ехать никуда не надо. Ты прав. Мне не очень хочется оставаться одной, и еще неизвестно, не готовит ли ночь сюрпризы вроде пиццы и такси в аэропорт.

— Вот и я об этом думаю, — с напускной озабоченностью сказал Марино.

Я открыла дверь, отключила сигнализацию, и через несколько минут Марино уже сидел на диване в гостиной, потягивая бурбон со льдом. Я принесла ему свежие простыни и одеяло из чистого хлопка.

— Тебе никогда не приходило в голову, что мы все же можем проиграть? — сонно пробормотал он.

— Проиграть? Что ты имеешь в виду?

— Ну, знаешь, как говорят в кино, хорошие парни всегда выигрывают. Но насколько это реально? Вряд ли с этим согласилась бы та женщина, которую сожгли в доме Спаркса. В жизни хорошие парни выигрывают не всегда. Охо-хо, док. Нет, не всегда. — Он откинулся на подушку, точно больной, и, отхлебнув бурбона, устало вздохнул. — И Кэрри ведь тоже думает, что выиграет она. Ты об этом не думала? У нее было целых пять лет, чтобы все спланировать. Целых пять гребаных лет!

Марино всегда начинал ругаться, когда уставал или выпивал. В его устах крепкие слова никогда не звучали оскорбительно, они просто выражали то, что он в данный момент чувствовал. Я много раз объясняла ему, что это вульгарно, что некоторые воспринимают ругательства слишком буквально, но Марино был неисправим.

— Не могу думать о том, что такие, как она, победят, — тихо сказала я, делая глоток красного бургундского. — И даже не стану пытаться.

— Боишься?

— Нет. Просто верю, что такого не случится.

— Да. — Он снова приложился к стакану. — Ты веришь. Гребаная вера. А знаешь, сколько парней на моей памяти умерли от сердечных приступов или погибли на работе? Многие ли из них, по-твоему, верили? Возможно, все, черт бы их побрал! Никто не думает, что он умрет. И мы с тобой тоже не думаем, хотя знаем, как оно может случиться. У меня, например, хреновое здоровье, верно? Думаешь, я не понимаю, что каждый день вдыхаю яд и проглатываю отраву? Могу ли я что-то с собой сделать? Нет. Я просто старый неотесанный чурбан, который должен жрать стейки и пить виски и пиво. Я уже давно перестал слушать, что говорят врачи. Наплевать. Так что в седле мне сидеть осталось недолго. Понимаешь?

Голос у него стал хрипловато-сентиментальным.

— И придут на похороны лишь горстка копов, а ты скажешь, что работать со мной было не так уж и плохо, — продолжал Марино.

— Давай-ка спать. И ты прекрасно знаешь, как я к тебе отношусь. Не могу даже представить, что с тобой что-то случится. А если ты так думаешь, то только потому, что дурак. Большой старый дурак.

— Ты серьезно? — с надеждой спросил он.

— Ты и сам знаешь.

Марино допил бурбон и покачал стаканом, но я не отреагировала.

— Знаешь что, док? — хрипло сказал он. — Я все-таки тебя люблю, хотя ты и зануда, каких мало.

— Спасибо. Спокойной ночи.

Он снова потряс стаканом с нерастаявшим льдом.

— Спи, — сказала я.

* * *


Я выключила настольную лампу только в два часа ночи. Слава Богу, в субботу дежурить в морге должен был Филдинг. Около девяти, когда я наконец поднялась с кровати, в саду уже вовсю распевали птицы и солнечные зайчики прыгали по двору, как футбольные мячики. Залитая ярким светом кухня казалась почти белой. Я приготовила кофе и постаралась очистить голову от посторонних мыслей, зная, что меня ждут сотни переброшенных на мой компьютер файлов.

Я прошла в гостиную. Марино спал так же, как и жил, сражаясь с самим собой, словно со злейшим врагом, — одеяло свесилось на пол, подушка загнана в самый угол, простыни обмотались вокруг ног.

— Доброе утро.

— Пока еще нет, — простонал он и, повернувшись, кулаком вернул подушку на место. На нем были синие боксерские трусы и майка, которая задралась на грудь, обнажив распухший живот. Меня удивляло то, с каким равнодушием, в отличие от жен-шин, воспринимают мужчины свою полноту. Я всегда старалась держать себя в форме, и когда одежда начинает жать в талии, настроение у меня падает, увлекая за собой и либидо.

— Можешь поваляться еще немного.

Я поправила сползшее одеяло, и Марино тут же засопел, как раненый кабан.

Пришло время позвонить Бентону в его нью-йоркский отель.

— Надеюсь, не разбудила.

— Вообще-то я уже почти ушел. Как дела?

Он был внимателен, но думал, похоже, о чем-то своем.

— Были бы лучше, если бы ты был здесь, а она за решеткой.

— Проблема в том, что я знаю ее приемы, а она знает, что я это знаю. Поэтому может так получиться, что я ничего не знаю, если ты понимаешь, что я имею в виду, — сдержанно ответил он. Мне был знаком этот тон, и он означал, что Бентон чем-то недоволен или злится. — Прошлой ночью мы, несколько человек, прошлись к туннелю в Бауэри. Прекрасный способ провести время. Побывали на том месте, где погиб Голт.

Бентон всегда осторожничал в выборе слов и вместо того, чтобы сказать «где ты убила Голта», говорил «где погиб Голт».

— Уверен, что она уже побывала там и снова вернется. И не только потому, что скучает, но и потому — и главным образом, — что напоминание о совершенных ими вместе преступлениях возбуждает ее. Ее возбуждает мысль о его крови. Для нее это что-то вроде сексуального оргазма, она пристрастилась к этому, как к наркотикам. Жажда власти. Опьянение властью. Мы с тобой знаем, что это такое. Доза потребуется скоро, если только она уже не получила ее, о чем мы, возможно, просто не знаем. Извини, звучит несколько мрачно, но у меня такое чувство, что на сей раз все будет куда хуже, чем раньше.

— Мне трудно представить, что может быть хуже, — сказала я, не совсем, впрочем, искренне.

Каждый раз, когда я сталкивалась с чем-то ужасным и думала, что хуже быть уже не может, люди словно спешили доказать обратное. Хотя, возможно, дело лишь в том, что примитивное, откровенное, неприкрытое зло просто выглядит более шокирующим в высокоразвитой цивилизации человеческих существ, которые путешествуют на Марс и общаются в киберпространстве.

— Значит, пока никаких следов. Даже намеков на след.

— У нас сотни ниточек, ведущих в никуда. Департамент полиции Нью-Йорка, как ты знаешь, сформировал специальную оперативную группу. Есть и командный центр, куда круглосуточно поступают звонки.

— Сколько еще ты намерен там пробыть?

— Не знаю.

— Я уверена, что если Кэрри там, то ей прекрасно известно, где ты. Нью-Йоркский атлетический клуб, например. Это же всего в двух зданиях от того дома, где они снимали комнату. — Мне снова стало не по себе. — Насколько я понимаю, идея Бюро заключается в том, чтобы посадить тебя в клетку в надежде, что акула приплывет сама.

— Хорошая аналогия, — сказал он. — Будем надеяться, что план сработает.

— А если сработает? — Страх уже вошел в мою кровь, и оттого я злилась все сильнее. — Лучше бы ты вернулся домой и предоставил ФБР делать свою работу. В конце концов, ты в отставке! И они не вспоминали о тебе до тех пор, пока им не понадобилась наживка!

— Кей...

— Как ты можешь позволять им использовать тебя?

— Все не так. Я сам принимал решение. Мне нужно закончить работу. Это я занимался ею с самого начала, а потому она и сейчас остается моим делом. Не по мне нежиться на пляже, зная, что Кэрри Гризен на свободе и готова убивать. Как я могу поступить иначе, когда всем вам — тебе, Люси, Марино — угрожает опасность?

— Только не превращайся в капитана Ахава, ладно? Не позволяй этому овладеть тобой, стать навязчивой идеей. Пожалуйста.

Бентон рассмеялся.

— Черт возьми, относись ко мне серьезно.

— Обещаю держаться подальше от белых китов.

— За одним ты уже гонишься.

— Я люблю тебя, Кей.

Идя по коридору, я спрашивала себя, почему всегда говорю ему одни и те же слова. Мы знали друг друга как самих себя, и представить, что Бентон поступил бы в данной ситуации иначе, было так же невозможно, как и то, что я отказалась бы от уоррентонского дела, передав его другому патологоанатому только потому, что женщина в моем возрасте имеет право не принимать происходящее слишком близко к сердцу.

Я включила свет в просторном, отделанном деревянными панелями кабинете и открыла жалюзи. Кабинет примыкал к спальне, и даже моя домработница не знала, что окна в этих помещениях, как и на работе, из пуленепробиваемого стекла. Беспокоили меня не только такие, как Кэрри. Десятки осужденных убийц небезосновательно считали меня виновницей того, что они оказались за решеткой, и большинство из них рано или поздно выходили на свободу. Я получала немало писем, авторы которых обещали навестить меня сразу после того, как за ними закроются тюремные ворота. Им не нравилось, как я одеваюсь, разговариваю и выгляжу. Им хотелось что-то поправить в одном, другом или третьем.

Горькая правда заключается, однако, в том, что человеку вовсе не обязательно быть детективом или судмедэкспертом, чтобы стать потенциальной целью хищников. Большинство жертв беззащитны просто потому, что оказываются в неподходящем месте в неподходящее время: в машине, на парковочной стоянке, по пути из магазина домой.

Я включила компьютер и, обнаружив отправленные Люси файлы из архива АТО в своем почтовом ящике, ввела команду «печать», после чего вернулась на кухню, чтобы выпить еще кофе.

Марино появился в тот момент, когда я раздумывала над тем, что бы съесть. Он оделся, но рубашка уже выехала из-под ремня, а лицо казалось грязным из-за щетины.

— Вот и я, — сообщил он, зевая.

— Кофе будешь?

— Нет. Перекушу по дороге. Может быть, заеду в «Либерти валанс».

Все мои предупреждения относительно его нездоровых привычек отскакивали от Марино как от стенки горох.

— Спасибо, что остался.

— Без проблем.

Выходя, он помахал рукой, а я закрыла дверь и снова включила сигнализацию. Растущая в кабинете гора бумаг настроения не улучшила. После первых пятисот страниц я заправила новую порцию и оставила принтер еще на тридцать минут. Информация содержала знакомые имена, даты, названия мест и отчеты следователей. Были здесь также диаграммы, описания мест пожаров, результаты лабораторных тестов и в некоторых случаях отсканированные фотографии. Я знала, что работа с такой грудой документов займет по меньшей мере весь оставшийся день и, весьма вероятно, окажется пустой тратой времени.

Мне не удалось продвинуться дальше первой дюжины дел, когда в дверь позвонили. Я никого не ждала, а незваные гости в нашем квартале были большой редкостью, так что единственным вариантом оставались местные мальчишки, продающие лотерейные билеты, подписки на журналы или сладости. Однако меня ждал сюрприз: камера наружного наблюдения захватила в объектив стоящего у двери Кеннета Спаркса.

— Кеннет? — спросила я, наклонившись к интеркому.

— Доктор Скарпетта, прошу меня извинить, — проговорил он, глядя в камеру. — Мне совершенно необходимо поговорить с вами.

— Сейчас выйду.

Я поспешно прошла через весь дом и открыла дверь. В помятых слаксах цвета хаки и зеленой, с пятнами от пота, рубашке-поло Спаркс выглядел усталым. К ремню были пристегнуты сотовый телефон и пейджер, а в руке он держал портфель из крокодиловой кожи.

— Пожалуйста, входите.

— Я знаком с большинством ваших соседей, — сказал он. — Это на случай, если вас заинтересует, как мне удалось миновать охрану.

— У меня готов кофе.

Мы направились в кухню.

— Надеюсь, вы извините меня за столь неожиданный визит. Доктор Скарпетта, я не знаю, к кому еще обратиться. Хотел предварительно позвонить, но подумал, что вы просто откажетесь со мной встречаться.

— Возможно, так бы и случилось. — Я достала из шкафчика две чашки. — Вы как пьете?

— Черный, без сахара.

— Тост или что-нибудь еще?

— Нет, спасибо.

Мы сели за столик у окна, и я открыла дверь наружу, потому что в доме стало вдруг жарко и душно. В конце концов, никто не снимал со Спаркса подозрений в убийстве, в расследовании которого я принимала активное участие. Субботнее утро, нас только двое... В общем, в голове вертелись самые разные мысли.

Мой гость поставил портфель на пол и расстегнул замок.

— Полагаю, вы представляете, как идет расследование.

— Хочу лишь сказать, что вы ошибаетесь, если думаете, что мне известно все. Так не бывает. — Я отпила кофе. — И не считайте меня уж совсем наивной, Кеннет. Если бы не ваша известность, никто бы не пропустил вас на территорию квартала и вы не сидели бы сейчас здесь.

Он достал из портфеля плотный конверт и положил на стол передо мной.

— Здесь фотографии Клер.

Я нерешительно посмотрела на конверт.

— Нашел в своем доме на берегу, — объяснил Спаркс. — Мне пришлось провести там последние ночи.

— Вы ночевали в Райтсвилл-Бич?

— Да. И вспомнил об этих снимках. Они лежали в столе, и я не вытаскивал их с тех пор, как мы расстались. Не знаю, где Клер фотографировалась, но помню, что она дала их мне, когда мы только начали встречаться. По-моему, я упоминал, что она подрабатывала в каком-то модельном агентстве.

Я вытряхнула из конверта около двадцати цветных фотографий размером восемь на десять и буквально застыла, заглядевшись на верхнюю. Спаркс был прав, когда рассказывал о своей знакомой на Совиной ферме. Клер Роули поражала физической красотой. Фотограф запечатлел ее на пляже — она стояла на песке в коротких шортах и узком топике, едва прикрывавшем грудь, и ее длинные, до середины спины, волосы казались золотыми нитями. На правом запястье я рассмотрела большие водонепроницаемые часы на черном пластмассовом ремешке и с оранжевым циферблатом. Больше всего Клер Роули напоминала скандинавскую богиню — резкие, выразительные черты лица, атлетическое и чувственное загорелое тело. За ее спиной виднелась лежащая на песке желтая доска для серфинга, а еще дальше искрился голубой океан.

Для других фотографий Клер выбрала не менее драматический фон. Она сидела на веранде полуразрушенного готического особняка или на скамье среди запущенного кладбища или сада; изображала из себя усталую рыбачку в окружении просмоленных ветрами и волнами парней на борту одного из уилмингтонских траулеров. Некоторые из ее поз можно было бы назвать банальными и неестественными, но это не имело значения. Потому что Клер Роули являла собой шедевр женской плоти, произведение искусства с глазами, наполненными непостижимой грустью.

— Не знаю, пригодятся ли они вам, — произнес после долгого молчания Спаркс. — Мне ведь неизвестно, что вы там видели... то есть я имею в виду... Да.

Он нервно постучал по столу указательным пальцем.

— В подобных случаях, — спокойно сообщила я, — визуальная идентификация просто невозможна. Но кто знает, что может пригодиться. По крайней мере я не увидела в этих снимках ничего такого, что указывало бы на то, что Клер Роули не может быть жертвой.

Я еще раз просмотрела фотографии, обращая внимание на украшения.

— У нее интересные часы.

Он улыбнулся, потом вздохнул.

— Это я их ей подарил. Они очень популярны среди серфингистов. У них еще какое-то своеобразное название...

— Такие вполне могла бы носить моя племянница. По-моему, они относительно недорогие? Долларов восемьдесят или девяносто?

— Даже не помню, сколько я заплатил. Купил в магазинчике на пляже, где Клер часто проводила свободное время. Сейчас вспомню... да, магазин называется «Свитуотер серф шоп» и находится на Саут-Лумина. Она жила неподалеку с несколькими другими женщинами в старом кондоминиуме на Стоун-стрит.

Я записала.

— Можно было бы найти квартиру и получше, но ей там нравилось. Наверное, из-за близости к пляжу.

— Как насчет украшений? Вы не помните, Клер носила что-нибудь необычное?

Спаркс задумался.

— Не припоминаю.

— Может быть, браслет?

— Вроде бы нет.

— Брелок для ключей?

Он покачал головой.

— Тогда кольцо?

— Да, иногда она надевала что-то броское, но недорогое. Чаще всего из серебра.

— А платиновое?

Спаркс заколебался, явно застигнутый врасплох моим вопросом.

— Платиновое?

— Да. И довольно большого размера.

Он посмотрел на свои руки.

— Вообще-то оно могло подойти и вам.

Спаркс откинулся на спинку стула и уставился взглядом в потолок.

— Боже! Она все-таки взяла ее. У меня есть простенькая платиновая печатка, которую я надевал, когда мы были вместе. Клер шутила, что я женат на самом себе.

— Она забрала печатку из вашей спальни?

— Из кожаной шкатулки. Да, похоже, что так.

— А что-нибудь еще пропало? Или вы пока не знаете?

— Не удалось обнаружить один автомат из моей коллекции. Все остальное оружие нашли. Конечно, оно уже ни на что не годно.

Гость мрачнел у меня на глазах.

— Что за автомат?

— "Калико".

— Надеюсь, он не оказался где-то на улице.

Мне приходилось видеть «калико» — очень похожий на «узи» автомат с большим цилиндром сверху. В минуту такой делает сто выстрелов.

— Вам нужно сообщить в полицию и АТО.

— Кое-что я уже сообщил.

— Не кое-что, Кеннет. Все.

— Понимаю, — со вздохом сказал он. — Так и сделаю. Но, доктор Скарпетта, мне нужно знать, Клер там или нет. Поймите, что сейчас я не могу думать ни о чем другом. Признаюсь, я уже звонил ей на квартиру. Ее не видели более недели. В последний раз Клер ночевала там в пятницу, другими словами, за сутки до пожара. Молодая женщина, с которой я разговаривал, сказала, что Клер показалась ей огорченной чем-то. Но она не упоминала о том, что собирается куда-то уехать.

— Вижу, вы пытаетесь провести собственное расследование.

— А разве вы на моем месте вели бы себя по-другому?

— Наверное, нет.

Наши взгляды встретились, и меня поразила застывшая в его глазах боль. На лбу выступили капельки пота, а голос звучал так, словно у него пересохло во рту.

— Давайте вернемся к фотографиям, — сказала я. — Зачем Клер фотографировалась? Кому она позировала? Вы знаете?

— Кому-то из местных, но, боюсь, имени я не помню, — глядя мимо меня, ответил Спаркс. — Клер упоминала что-то вроде Торговой палаты, кто-то хотел рекламировать пляж.

— А почему она отдала все эти фотографии вам? — спросила я, снова перебирая глянцевые снимки. — Просто потому, что вы ей нравились? Или хотела произвести впечатление?

Он невесело усмехнулся:

— Если бы только поэтому. Клер знает, что я пользуюсь влиянием, знаком с людьми из киноиндустрии и так далее. Пожалуйста, оставьте эти фотографии себе.

— То есть она хотела, чтобы вы помогли ей с карьерой, — сказала я, глядя на него.

— Конечно.

— А вы?

— Доктор Скарпетта, я давно взял за правило проявлять особую осторожность в отношении тех, кому помогаю. Не думаю, что было бы правильно, если бы я раздавал знакомым фотографии своей красивой молодой белой любовницы в расчете таким образом посодействовать ее карьере. Предпочитаю не смешивать частные отношения с бизнесом.

Его негодование показалось мне искренним.

— Я не из тех, кто повсюду трубит о своей личной жизни. Никогда этим не занимался. И советую вам не верить всему, что обо мне пишут.

— Я и не верю. И мне понятно, о чем вы говорите. Скажу откровенно, меня не интересует ваша личная жизнь. Мне бы хотелось знать другое: почему вы принесли снимки мне, а не передали их в АТО или в полицию округа?

Прежде чем ответить, Спаркс пристально посмотрел на меня.

— Прежде всего потому, что идентификацией занимаетесь вы, а не полиция. Но не только. Я доверяю вам, и это самый важный элемент уравнения. При всех наших разногласиях вы не станете ни выдвигать ложные обвинения, ни проталкивать свое мнение.

— Понятно.

С каждой секундой разговора я чувствовала себя все более неловко и понимала, что, если гость не уйдет сам в ближайшие минуты, мне придется попросить его об этом.

— Видите ли, для многих было бы удобнее обвинить во всем меня. Есть немало людей, которые годами охотятся за мной и были бы счастливы увидеть меня за решеткой или, еще лучше, мертвым.

— Никто из тех, с кем я работаю, не питает к вам никакой враждебности.

— Я не опасаюсь ни вас, ни Марино, ни АТО, — быстро отреагировал Спаркс. — Речь идет о людях, облеченных политической властью, тех белых расистах, которые давно уже действуют заодно с известными вам личностями. Можете мне поверить, я знаю, что говорю. — Он отвернулся. — Расклад не в мою пользу. Если кто-нибудь докопается до сути того, что здесь произошло, мои дни сочтены. Вне всяких сомнений. Тот, кто смог сжечь ни в чем не повинных животных, способен на все. — Губы у него задрожали, в глазах блеснули слезы. — Сжечь заживо! Каким же надо быть чудовищем!

— Страшным чудовищем, — сказала я. — И таких сейчас в мире, похоже, очень много. Расскажете о жеребенке? Том, которого я видела возле пепелища. Это ведь один из ваших?

— Да. Песня Ветра. — Спаркс вытер салфеткой глаза. — Прекрасный мальчик. Родился у меня на ферме, и родители очень хорошие скаковые лошади. Они погибли при пожаре. — У него перехватило дыхание. — Понятия не имею, как ему удалось выбраться из конюшни. Это просто чудо.

— Может быть, Клер, если там была Клер, выпустила его из конюшни, а потом не смогла вернуть на место, — предположила я. — Она видела жеребенка в свои прошлые визиты на ферму?

Спаркс глубоко вздохнул и потер глаза.

— Нет, думаю, он тогда еще не родился. Да, верно, мы только ожидали его.

— Но она могла как-то догадаться?

— Могла.

— Где сейчас ваш любимец?

— К счастью, его поймали и переправили на Совиную ферму. Там о нем позаботятся.

Спарксу было тяжело говорить о лошадях, и я верила, что он не притворяется. Будучи публичной фигурой, Спаркс так и не научился играть на публику. Вероятно, не желая демонстрировать свою эмоциональную уязвимость перед посторонним в общем-то человеком, он отодвинул стул и поднялся из-за стола.

— Я должен сказать вам еще кое-что. Если бы Клер была жива, она наверняка попыталась бы связаться со мной. В крайнем случае письмом. Трудно представить, что до нее не дошло бы известие о пожаре. При всех ее проблемах Клер была очень отзывчивым и добрым человеком.

Мы остановились у двери.

— Когда вы видели ее в последний раз? — спросила я.

Спаркс посмотрел мне в глаза, и мне снова стало не по себе: взгляд выражал всю силу, всю значительность его личности, и эти сила и значительность не только притягивали, но и отпугивали.

— Примерно год назад или около этого.

Серебристый джип «чероки» стоял на дорожке, и я, прежде чем закрыть дверь, подождала, пока он тронется с места. Трудно сказать, что подумали об этом визите те из соседей, которые узнали моего гостя. В другое время я бы просто посмеялась, но сейчас мне было совсем не до смеха. Почему Кеннет Спаркс явился ко мне лично вместо того, чтобы прислать фотографии с посыльным? Ответа на вопрос у меня не было.

Вместе с тем он не проявил неуместного любопытства, не воспользовался своей властью и своим влиянием, чтобы манипулировать мной или оказать на меня давление. Он даже не попытался вызвать у меня сочувствие или жалость к себе. По крайней мере так мне показалось.


Глава 11


Я подогрела кофе и вернулась в кабинет, где села в эргономически правильное кресло и еще раз просмотрела оставленные Спарксом фотографии Клер Роули. Если ее убийство было спланировано заранее, то почему оно случилось в таком месте, где Клер не должно было быть?

Даже если в смерти девушки виновны враги Спаркса, не слишком ли странно, что они нанесли удар именно в тот момент, когда она без всякого приглашения явилась в его дом? И какой расист способен сжечь заживо лошадей, чтобы досадить их владельцу?

Ответов не было, и я снова занялась документами АТО, проглядывая страницу за страницей, пока буквы на мониторе не начали расплываться. Передо мной проходили сгоревшие церкви, жилые дома и промышленные предприятия. Квартиры, спиртзаводы, химические компании и нефтеперегонные заводы, превратившиеся в пепелища. И во всех случаях следователи подозревали умышленный поджог, однако при этом ничего не могли доказать.

Что касается убийств, то их чаще всего совершали либо относительно неопытные грабители, либо супруги, так и не понявшие, что в случаях исчезновения целых семей и обнаружения среди руин костных человеческих останков пожарные всегда вызывают полицию. Убийцы не учитывали, что мертвые не вдыхают угарный газ, а у задохнувшихся не появляются ни с того ни с сего пули, которые легко обнаруживает рентгеновский аппарат.

Тем не менее к десяти вечера я натолкнулась на две привлекшие мое внимание смерти. Одна случилась в марте текущего года, другая шестью месяцами раньше. Второй жертвой стал двадцатипятилетний житель Балтимора Остин Харт, студент четвертого курса медицинского колледжа Джона Хопкинса, погибший при пожаре у себя дома.

Судя по полицейскому рапорту, пожар начался в воскресенье вечером и к моменту прибытия пожарной бригады бушевал уже вовсю. Харт обгорел так сильно, что опознали его только по зубам, прижизненные снимки которых имелись в медицинской карте. Возгорание произошло в ванной комнате на первом этаже, но никаких следов электрической дуги или катализаторов обнаружено не было.

АТО привлекли к расследованию по приглашению пожарного департамента Балтимора, и меня заинтересовал тот факт, что из Филадельфии прилетела сама Тьюн Макговерн. Расследование затянулось на несколько недель, в течение которых следователи просеяли груды мусора, опросили десятки свидетелей и провели множество тестов в роквиллской лаборатории АТО. Собранные улики позволили сделать вывод о том, что в доме имел место поджог, а следовательно, и смерть была квалифицирована как убийство. Но доказать ни первое, ни второе не удалось, так как следствие не смогло найти ответ на вопрос: как мог возникнуть такой силы огонь в облицованной керамической плиткой ванной, где не было ничего, кроме унитаза, умывальника, оконной занавески и занавешенной пластиковой шторой ванны.

Предыдущий пожар произошел в октябре в городке Венис, в Калифорнии, в доме на берегу океана, неподалеку от легендарного гимнастического клуба «Масл-Бич», и тоже ночью. В огне сгорела Марлен Фарбер, двадцатитрехлетняя актриса, зарабатывавшая на жизнь эпизодическими ролями в мыльных операх и съемками в телевизионной коммерческой рекламе. Детали пожара, до основания уничтожившего дом, так же, как и в случае с Остином Хартом, не позволяли определить причину возгорания и особенности распространения пламени.

Сердце застучало, когда я прочитала, что, согласно официальной версии, пожар начался в ванной комнате. Жертва обгорела так сильно, что от нее остались только белые обожженные фрагменты, и идентификацию проводили путем сравнения прижизненных и посмертных снимков грудной клетки. Опознали ее главным образом по ребру. Следов катализаторов не нашли. Никто не смог также объяснить, каким образом в ванной могло появиться пламя высотой в восемь футов, от которого загорелся второй этаж. Туалетных шкафчиков для этого было явно недостаточно. По данным Национальной службы погоды, никакой грозы в указанном районе не наблюдалось, так что молния стать причиной возгорания не могла.

Я все еще сидела перед компьютером со стаканом темного пино, когда около часа ночи позвонил Марино.

— Не разбудил?

— Разве это важно? — Я улыбнулась, потому что он всегда задавал этот вопрос, когда звонил в неурочное время.

— За Спарксом числилось четыре «мак-10» с глушителями, которые он купил якобы по шестнадцать сотен за штуку, мина «клеймор» за одиннадцать сотен и «МП-40». И еще девяносто гранат без заряда.

— Я слушаю.

— Говорит, что собирал всякое барахло времен Второй мировой, как и бочонки с бурбоном, которые прикупил по дешевке на заводике в Кентукки. Кстати, этот заводик пять лет назад отдал концы. Впрочем, за бурбон его разве что пожурят, потому что в свете всего прочего до таких мелочей никому и дела нет. Оружие зарегистрировано, налоги уплачены. В общем, по этим статьям наш герой полностью чист. Правда, уоррентонский следователь вбил себе в голову, что Спаркс занимается нелегальной продажей оружия антикастровским группировкам в южной Флориде.

— У него есть для этого какие-то основания?

— Нет ни черта, но для тамошних копов он все равно что почтальон для собак. Нынешняя теория состоит в том, что сгоревшая девчонка прознала о его махинациях и у Спаркса не оставалось другого выхода, как только избавиться от нее, даже ценой потери всего имущества, включая лошадей.

— Если бы он занимался оружием, то не ограничился бы парой старых автоматов и кучкой болванок.

— Они там нацелились на него, док. Он давно мозолит им глаза, так что вопрос только во времени.

— Что слышно насчет пропавшего «калико»?

— А ты, черт возьми, откуда об этом знаешь?

— Насколько я понимаю, никаких следов, да?

— Ну, так он говорит, но откуда ты...

— Спаркс приезжал ко мне сегодня.

Марино надолго замолчал.

— И о чем шла речь? — спросил он наконец растерянным, как мне показалось, тоном. — Кстати, куда он приезжал?

— Ко мне домой. Без приглашения. Привез фотографии Клер Роули.

Марино снова замолчал, причем так надолго, что я уже испугалась, не оборвалась ли связь.

— Не обижайся, док, но ты уверена, что этот парень не пытается...

— Уверена, — коротко отрубила я.

— Ну и как? Ты можешь сказать что-то определенное исходя из этих фотографий?

Он отступил.

— Только то, что его подружка была необычайно красива. Волосы соответствуют волосам жертвы, рост и вес примерно тоже. Она носила часы, похожие на те, что я нашла на пепелище. В квартире, где она жила, ее не видели со дня, предшествующего пожару. В общем, для начала кое-что есть, однако выводы делать преждевременно.

— Уилмингтонская полиция пока смогла выяснить только то, что в университете есть некая Клер Роули. Точнее, появлялась там до прошлой осени.

— Что примерно совпадает по времени с разрывом между ней и Спарксом.

— Если только он не соврал, — уточнил Марино.

— Как насчет ее родителей?

— Никакой другой информации о ней университет не дал. Этого и следовало ожидать. Придется обращаться за судебным решением. Ты и сама знаешь, как бывает. Может быть, ты поговорила бы с деканом или кем-то еще, постаралась бы подойти помягче. Люди более склонны общаться с врачами, чем с полицейскими.

— Что известно о владельце «мерседеса»? Я так понимаю, он еще не объявился?

— Уилмингтонские копы установили наблюдение за его домом. Заглянули в окна, понюхали через почтовую щель, не пахнет ли чем. Пока ничего. Парень как будто сквозь землю провалился, а у нас нет законного основания взломать дверь.

— Сколько ему лет?

— Сорок два. Каштановые волосы, карие глаза, рост пять футов одиннадцать дюймов, вес сто шестьдесят фунтов.

— Да, но должен же кто-то знать, где он сейчас. Или хотя бы где его видели в последний раз. Нельзя же вот так запросто исчезнуть, и чтобы никто ничего не заметил.

— Нельзя, однако ему, похоже, удалось. К нему, как было назначено, приезжали клиенты. Их никто ни о чем не предупреждал. Не было ни звонков, ничего. Соседи не видели ни его самого, ни его машину по крайней мере неделю. Никто не заметил, как он уехал, был ли при этом один или с кем-то. Последней его, судя по всему, видела соседка, пожилая леди. Это было утром пятого июня, в четверг, перед пожаром. Они одновременно забирали газеты, помахали друг другу и поздоровались. По ее словам, он спешил и вел себя не так дружелюбно, как обычно. Вот и все, что у нас есть.

— Интересно бы узнать, не числилась ли среди его пациентов Клер Роули.

— Надеюсь, он еще жив.

— И я тоже.

* * *


Судебный патологоанатом не страж порядка, он объективный предъявитель улик, детектив-интеллектуал, чьи свидетели мертвы. Однако бывали ситуации, когда я не обращала внимания на статуты или определения.

Я всегда считала, что правосудие есть нечто большее, чем просто свод законов, особенно когда никто не обращает внимания на факты. В то воскресное утро у меня не было никаких оснований отправляться с визитом к Хьюи Дорру, кузнецу, который подковывал лошадей Кеннета Спаркса за два дня до пожара. Кроме разве что интуиции.

Я ополоснула чашку в раковине под звук колоколов первой пресвитерианской церкви, потом, порывшись в бумагах, отыскала номер телефона, который дал мне кто-то из пожарных инспекторов, и позвонила кузнецу. Самого Дорра застать не удалось, зато я попала на его жену.

— Он в Крозьере, — сказала она, услышав мое имя. — Будет весь день в Ред-Фезер-Пойнт. Это рядом с Ли-роуд, на северной стороне реки. Мимо не проедете.

У меня на сей счет было совсем другое мнение. Речь шла о том районе Виргинии, который состоял едва ли не из одних коневодческих ферм, и, говоря откровенно, на мой взгляд, они все походили друг на дружку. Я попросила женщину назвать хотя бы несколько ориентиров.

— Ну, на другой стороне реки, как раз напротив фермы, есть тюрьма. Та, знаете, где заключенным разрешено работать на молочных фермах.

К сожалению, я знала это исправительное учреждение слишком хорошо, потому что неоднократно бывала там раньше, когда кто-то из заключенных вешался у себя в камере или убивал товарища по несчастью. Получив от жены Дорра номер телефона, я позвонила на ферму, чтобы предупредить о своем визите и убедиться, что хозяева ее не станут возражать. Никто не проявил к моему делу ни малейшего интереса, что вообще-то характерно для людей, работающих с лошадьми. Мне лишь сообщили, что конюха можно будет найти на скотном дворе, крыша которого имеет зеленый цвет. Возвратившись в спальню, я надела тенниску, джинсы и высокие ботинки со шнуровкой и позвонила Марино.

— Можешь поехать со мной, или я прекрасно обойдусь одна.

Судя по доносящимся из трубки звукам, Марино смотрел по телевизору бейсбол. Несколько секунд он молчал, и я слышала его тяжелое дыхание.

— Черт!

— Знаю. Я тоже устала.

— Дай мне хотя бы полчаса.

— Я подберу тебя по пути, так что ты еще сэкономишь на времени.

— Так и сделаем, — согласился он.

Марино жил на южном берегу реки Джеймс, в районе с лесистыми участками, чуть в стороне от растянувшейся на пару миль насыпи, известной под именем Мидлотианское шоссе, где можно было без особого труда купить оружие, мотоцикл или перекрасить машину. Обшитый алюминиевыми панелями домик Марино стоял на углу Рутерс-роуд. Передний дворик украшал большой американский флаг, задний был окружен забором из металлической сетки, а место гаража занимал обычный навес.

В солнечных лучах поблескивали гирлянды рождественских огней, растянутых по стенам жилища Марино. Разноцветные лампочки прятались в кустах живой изгороди и между ветвями в листве деревьев. Если бы кто-то взял за труд посчитать их, то, наверное, сбился бы после первой тысячи.

— И все-таки не думаю, что тебе стоит оставлять их на улице, — сказала я, когда он открыл дверь.

— Конечно. Сейчас сниму, а потом придет День благодарения, и мне снова их развешивать, — ответил он, как отвечал всегда. — Ты хотя бы представляешь, сколько на это надо времени, тем более что каждый год я еще добавляю что-то новенькое.

Болезненная одержимость Марино наглядно проявилась год назад, когда он устроил отдельный распределительный щит для своих рождественских декораций, в которые входили Санта-Клаус в санях, влекомых восьмеркой оленей, снеговики с растянутыми в счастливой улыбке ртами, громадные леденцы и посреди двора Элвис, проникновенный голос которого изливался из динамиков. Отблеск огней был виден на расстоянии нескольких миль, а скромное жилище Марино даже вошло в официальный ричмондский путеводитель «Тэки-тур». Для меня оставалось полнейшей загадкой, как столь асоциальный тип способен мириться с бесконечными очередями машин и терпеть пьяные шуточки праздных бездельников.

— Все пытаюсь понять, что на тебя нашло, — сказала я, когда он уселся рядом. — Два года назад тебе и в голову не пришло бы устроить нечто подобное. И вдруг, когда этого никто не ждет, превращаешь свой дом в сцену для карнавала. Скажу честно, меня это беспокоит. Я уж не говорю об угрозе пожара от электрического замыкания. Мне уже приходилось высказывать тебе свое мнение, но сейчас у меня такое чувство...

— То-то и оно, док, у меня, может, тоже чувство.

Марино пристегнулся и сразу полез в карман за сигаретой.

— Как бы ты отреагировал, если бы я украсила свой дом новогодними гирляндами и не снимала их круглый год?

— Точно так же, как если бы ты купила велотренажер, устроила на лужайке бассейн и начала каждый день есть бисквиты. Я бы решил, что ты совсем свихнулась.

— И был бы прав.

— Послушай. — Он покрутил в пальцах незажженную сигарету. — Может быть, я дошел до такой точки в жизни, когда ты либо делаешь вещь, либо не делаешь. Плевать, что подумают люди. Я не собираюсь жить больше одного раза, и, черт бы все побрал, никто не знает, много ли мне еще осталось.

— Марино, ты болен. У тебя нездоровые мысли.

— Я не болен. Это правда жизни. Реальность.

— Реальность состоит в том, что если ты умрешь, то попадешь ко мне на стол. Такая перспектива должна дать тебе дополнительный стимул не торопиться покидать этот свет.

Он не ответил и отвернулся к окну. Мы ехали по шоссе номер 6 через округ Гухланд. Лес вдоль дороги стал гуще, а машин почти не было. Утренний воздух был еще чист, но день обещал тепло и влажность. Иногда нам попадались неприметные дома под жестяными крышами, с красивыми верандами и птичьими ваннами во дворе. Кряжистые ветви склонялись под тяжестью зеленых яблок, и подсолнухи стояли с опущенными, словно кающиеся грешники, головами.

— Это вроде предчувствия, — снова заговорил Марино. — Я как будто вижу, как истекает время. Думаю о своей жизни и о том, что сделал. Даже если бы я не сделал ничего другого, то и того, что я сделал, уже достаточно. Мысленно я вижу перед собой стену, за которой для меня ничего уже нет. Моя дорога заканчивается. Я ухожу. Вопрос лишь в том, когда и как. Так что теперь я вроде как делаю все, что пожелаю. По крайней мере могу.

Я не знала, что ответить, а при мысли о безвкусно разукрашенном доме к глазам подступили слезы. Хорошо еще, что Марино не видел их за солнцезащитными очками.

— Не забивай себе голову такими мыслями. Иногда люди слишком много думают о чем-то, доводят себя до стресса, и тогда то, чего они боялись, случается.

— Как со Спарксом.

— Не понимаю, при чем здесь Спаркс.

— Может быть, он тоже слишком много думал о чем-то и навлек на себя беду. Думал о том, сколько у него завистников и врагов, боялся, что однажды они придут и все отнимут, а закончил тем, что сам же все и сжег. Убил своих лошадей, а заодно и белую подружку. И остался ни с чем. Никакие страховки не заменят то, чего он лишился. Никоим образом. Так что как ни крути, а Спарксу конец. Либо он уже потерял все самое дорогое, либо закончит свои дни в тюрьме.

— Я бы подозревала его, если бы речь шла только о поджоге. Но ведь убита молодая женщина и сожжены заживо лошади. Так что мне картина представляется далеко не такой ясной.

— А по-моему, наш случай напоминает ситуацию с О. Джеем[16 - О. Джей (англ. О. J. Simpson) — чернокожий американский спортсмен и актер, в 1994 г. был обвинен в убийстве своей жены и ее приятеля.]. Богатый и влиятельный черный парень. Бывшая белая подружка с перерезанным горлом. Тебя не тревожат такие очевидные параллели? Послушай, мне надо покурить. Подымлю в окно, ладно?

— Если Кеннет Спаркс убил свою бывшую любовницу, то почему не сделал это в каком-то другом месте, которое никак не ассоциировалось бы с ним? Зачем уничтожать все, чем обладаешь, и при этом навлекать на себя подозрения?

— Не знаю, док. Может быть, где-то что-то вышло из-под контроля и полетело ко всем чертям. Может, он не хотел убивать ее и поджигать особняк.

— В пожаре нет ничего такого, что говорило бы в пользу его спонтанности или непредумышленности, — возразила я. — Полагаю, тот, кто поджигал ферму, прекрасно сознавал, что делает.

— Кто знает. А может, ему просто повезло.

Пятна света на дороге чередовались с тенями, а рассевшиеся на проводах птицы почему-то напомнили ноты. Подъезжая к ресторану «Северный полюс» с вывеской, на которой красовался белый медведь, я вспомнила, что именно сюда частенько заезжала на ленч после заседаний суда округа Гухланд. Перед глазами встали лица детективов и судмедэкспертов, многие из которых уже давно ушли в отставку. Я плохо помнила детали прошлых дел, потому что убийств было слишком много, и мысль об этом, а также об ушедших коллегах на мгновение отдалась печалью. Ред-Фезер-Пойнт находился в самом конце длинной, посыпанной гравием дороги, которая выходила к внушительного вида ферме на берегу реки Джеймс. Оставляя за собой облако пыли, я свернула к белой ограде, за которой расстилались зеленые луга с разбросанными кое-где клоками сена.

Белый трехэтажный дом казался немного покосившимся и как будто перебравшимся в наше время из другого столетия. Далеко за домом паслись несколько лошадей, но больше никого видно не было. Мы вошли в большую конюшню под зеленой крышей. Из глубины ее доносился металлический стук. Прекрасные лошади выглядывали из стойл, вытягивая великолепные шеи, и я не удержалась от соблазна прикоснуться к бархатистому носу замечательного арабского скакуна и задержаться у соседнего стойла, откуда на меня смотрели большие темные глаза совсем маленького жеребеночка и его матери.

Не разделявший моих чувств Марино держался на расстоянии от лошадей и отмахивался от осаждающих его мух.

— Одно дело на них смотреть, и совсем другое — когда тебя цапнут за руку, — прокомментировал он. — Мне и одного раза хватило.

Если не считать ударов молотка, вокруг было тихо. На деревянных стенах висели смотанные шланги и грабли, сушились одеяла. Первой, кого мы встретили, была женщина в костюме для верховой езды, со шлемом на голове и английским седлом в руках.

— Доброе утро, — сказала я. — Мы ищем кузнеца. Я — доктор Скарпетта.

— Он там. — Она кивнула, но не остановилась. — И раз уж вы здесь, посмотрите Черного Шнурка. Мне он показался горячим.

Я поняла, что меня приняли за ветеринара.

Свернув за угол, мы увидели Дорра, который сидел на табурете, зажав между коленями правую переднюю ногу здоровенной белой кобылы. Кузнец был лысым, с мощными плечами и руками, в кожаном фартуке, похожем на кожаные гетры ковбоев. Пот обильно стекал по раскрасневшемуся лицу, оставляя грязные подтеки.

— Здравствуйте, — бросил он, вытаскивая гвоздь из алюминиевой подковы.

— Здравствуйте, мистер Дорр. Я доктор Скарпетта, а это капитан Пит Марино. Ваша жена подсказала, где вас найти.

Он поднял голову и посмотрел на нас.

— Меня все называют просто Хьюи, потому что такое у меня имя. Вы ветеринар?

— Нет, я судебный патологоанатом. Мы с капитаном Марино расследуем уоррентонское дело.

Глаза кузнеца потемнели. Дорр перевернул старую подкову и, достав из кармана фартука нож, начал зачищать копыто.

— Того, кто это сотворил, следовало бы расстрелять, — сказал он, доставая из другого кармана плоскогубцы.

— Мы делаем все возможное, чтобы найти этого человека, — сообщил Марино.

— Моя задача в том, чтобы установить личность погибшей при пожаре женщины, — объяснила я, — и попытаться прояснить, что именно с ней случилось.

— А для начала, — добавил Марино, — хорошо бы узнать, почему она там оказалась.

— Я о ней слышал. Странное дело, — сказал Дорр, взявшись за напильник. Лошадь втянула губы. — Уж и не знаю, с какой стати там кто-то оказался.

— Вы, если не ошибаюсь, были на ферме за несколько дней до пожара? — спросил Марино, открывая блокнот.

— Пожар случился в субботу вечером. — Кузнец почистил копыто проволочной щеткой. — Я пробыл там почти весь четверг. Все как обычно. Подковал восемь лошадей. У одной, белой, загноилось копыто, так я смазал формальдегидом... Ну да вы знаете. — Он посмотрел на меня, отпустил правую ногу и поднял левую. Лошадь взмахнула хвостом. Дорр постучал ее по носу. — Это ей, чтобы подумала хорошенько. Плохой день. Они ж как дети малые, так и норовят устроить тебе проверку. Ты-то думаешь, что они тебя любят, а им только и надо, чтобы ты их покормил.

Лошадь закатила глаза и оскалила белые зубы. Кузнец вытаскивал гвозди, работая с неимоверной быстротой и при этом не прекращая говорить.

— Возможно, вы видели у Спаркса молодую женщину? — спросила я. — Высокая, с длинными светлыми волосами, очень красивая.

— Нет. Когда я там бываю, мы обычно проводим время с лошадьми. Кеннет всегда помогает как может. Он от них без ума. — Дорр снова открыл нож. — А что касается женщин, то сам я никого не видел, хотя слышал всякое. Не знаю. Мне он всегда казался немного одиноким. Удивительно, верно? Учитывая, кто он такой.

— Вы долго у него работали? — спросил Марино, выдвигаясь немного вперед и показывая тем самым, что берет на себя первую роль.

— Почти шесть лет. Приезжал пару раз в месяц.

— Когда вы видели его в тот четверг, он не говорил, что собирается куда-то уезжать?

— Да, конечно. Поэтому я и приезжал. Кеннет собирался на следующий день в Лондон, а на ферме никого не оставалось, вот он меня и позвал.

— Мы предполагаем, что жертва приехала в старом голубом «мерседесе». Вы не видели на его ранчо такую машину?

Дорр пересел на скамеечку пониже и взялся за левую заднюю ногу.

— Нет, такую не помню. Стой смирно! Не видел. — Он уже снимал очередную подкову. — У нее тоже плохие ноги.

— Как ее зовут? — поинтересовалась я.

— Молли Браун.

— Вы ведь не местный?

— Родился и вырос в южной Флориде.

— Я тоже. В Майами.

— Ну, теперь это все равно что Южная Америка.


Глава 12


Неизвестно откуда взявшаяся гончая неслышно протрусила по усеянному сеном полу и остановилась, привлеченная, вероятно, запахом костной стружки. Молли Браун грациозно подняла заднюю ногу и поставила ее на стойку, как будто готовилась к сеансу педикюра в косметическом салоне.

— Хьюи, — сказала я, — в этом пожаре много, очень много непонятного. Есть, например, тело, хотя в доме Спаркса вроде бы никого не должно было быть. На мне лежит определенная ответственность, и я намерена сделать абсолютно все, чтобы выяснить, почему женщина там оказалась и как получилось, что она не покинула дом, когда начался пожар. Вы, похоже, последний, кто побывал на ферме до трагедии, поэтому я прошу вас поднапрячься и вспомнить все, включая самые мелкие детали. Может быть, что-то показалось вам необычным.

— Именно так, — добавил Марино. — Например, не разговаривал ли Спаркс в тот день с кем-то по телефону. Или, может, у вас сложилось впечатление, что он ожидал кого-то. Кстати, не упоминал ли он в вашем присутствии имени Клер Роули?

Дорр поднялся и потрепал кобылу по крупу. Я же из осторожности отступила, стараясь держаться подальше от задних ног животного. Гончая вдруг зарычала, как будто только теперь признала во мне чужака.

— Иди сюда, малышка.

Я наклонилась и протянула руку.

— Вот что я вам скажу, доктор Скарпетта. Вы доверяете Молли Браун, и она доверяет вам. — Дорр повернулся к Марино: — А что касается вас, то вы боитесь животных, и они это чувствуют. Чтоб вы знали.

Кузнец направился к выходу, и мы последовали за ним. Обходя лошадь, рост которой достигал по меньшей мере четырнадцати ладоней[17 - Ладонь — мера длины, равная четырем дюймам и применяемая только в отношении лошадей.], Марино почти прижался к стене. Свернув за угол, мы оказались у грузовичка, на котором, очевидно, и приехал Дорр. Это был красный пикап, в кузове которого стоял работающий на пропане кузнечный горн. Кузнец повернул ручку, и из сопла вырвалось голубое пламя.

— Ножки у нее небольшие, так что приходится пользоваться заклепками. Это вроде протезирования у людей, — объяснил Дорр, зажимая алюминиевую подкову клещами и поднося ее к пламени. — Обычно я считаю до пятидесяти. Столько времени надо, чтобы горн разогрелся до нужной температуры. — В воздухе запахло нагревающимся металлом. — А вообще хватает и тридцати. Алюминий цвет не меняет, так что я просто нагреваю его до состояния ковкости.

Дорр перенес подкову к наковальне и проделал в ней дыры. Потом вставил заклепки и забил их молотком. Включил шлифовальный станок, взвывший не хуже страйкеровской пилы. Обточил края. Я не сомневалась, что он делает все это нарочно, чтобы потянуть время, а может быть, придумать, как вообще не отвечать на наши вопросы. У меня не было ни малейших сомнений в его исключительной преданности Кеннету Спарксу.

— По крайней мере, — сказала я, — семья погибшей имеет право знать. Мне нужно уведомить родных о ее смерти, а сделать это я не могу до тех пор, пока не выясню наверняка, кто она такая. И они, конечно, спросят, что с ней случилось. Так что я просто должна все знать.

Он промолчал, и мы вернулись к Молли Браун. За время нашего отсутствия лошадь успела навалить целую кучу и к тому же наступить на нее ногой, так что Дорру ничего не оставалось, как взять в руки изрядно послужившую щетку и заняться не самым приятным делом. Собака продолжала бродить поблизости.

— Для лошади самое верное спасение — убежать, — сказал наконец Дорр, помещая очищенное копыто между коленей. — Вы думаете, что она вас любит, а она все равно старается держаться подальше. — Он забил гвозди и подогнул прошедшие насквозь острые концы. — Люди, если загнать их в угол, поступают примерно так же.

— Надеюсь, вы не думаете, что я пытаюсь загнать в угол вас, — заметила я, опускаясь на корточки и почесывая гончую между ушей.

Не спеша с ответом, кузнец взялся за напильник.

— Тпру! — пробормотал он. В воздухе стоял сильный запах металла и навоза, и у меня уже начала кружиться голова. — Дело-то ведь вот в чем, — продолжат кузнец, постукивая легким молоточком. — Вы двое приходите сюда, думая, что я могу доверять вам. Вы думаете, что это так же легко, как подкову положить.

— Если вы так считаете, то я вас не виню, — сказала я.

— А уж я подковывать эту лошадку ни за что бы не взялся, — вставил Марино. — Да у меня и желания такого нет.

— А она и укусить может, и лягнуть, и хвостом по физиономии съездить. Так что пусть каждый своим делом занимается, иначе хлопот не оберешься.

Дорр выпрямился, потер поясницу и отправился к горну. Мы снова потянулись за ним.

— Послушайте, Хьюи, — сказал Марино. — Я прошу у вас помощи, потому что думаю, что вы и сами хотите помочь. Вам же были дороги те животные. И вам не наплевать, что в доме погиб человек.

Кузнец открыл ящик с инструментами, достал новую подкову и зажал ее клещами.

— Я только одно могу: сказать, что лично я думаю по этому поводу.

Он поднес подкову к огню.

— Внимательно слушаю, — проворчал Марино.

— Так вот. На мой взгляд, там работал профессионал, а женщина в этом как-то участвовала, но по какой-то причине не смогла смыться.

— По-вашему, она и подожгла ферму?

— Может быть, она и была с поджигателями, но ее почему-то подставили.

— Почему вы так считаете? — спросила я. Кузнец зажат нагревшуюся подкову тисками.

— Знаете, то, как жил Спаркс, здесь многим не нравилось, особенно всяким нацистам.

— Мне все-таки неясно, почему вы полагаете, что женщина имела к поджогу какое-то отношение, — сказал Марино.

Дорр потянулся и потер спину. Потом повертел головой, и в шее у него захрустело.

— Может, тот, кто это сделал, не знал, что Спаркс собирается уехать из города. А девчонка им требовалась, чтобы заставить его открыть дверь. Может, у него с ней что-то было. Раньше.

Мы с Марино слушали его, не перебивая.

— Спаркс не из тех, кто не впустит в дом того, кого знает. Вообще, на мой взгляд, он всегда был слишком добрым, а это в наших краях к добру не приводит.

Молоток стучал все сильнее, выдавая настроение кузнеца, и подкова, словно почувствовав это, предупредительно зашипела, когда он окунул ее в ведро с водой.

Дорр молча вернулся на место и, опустившись на скамеечку, принялся прилаживать вторую подкову. Лошадь вела себя немного нервно, но мне показалось, что ей просто наскучила эта утомительная процедура.

— Есть и еще один факт, который укладывается в мою теорию, — заговорил кузнец, не прекращая работать. — В тот четверг, когда я был на ферме, там кружил какой-то вертолет. Мы думали, он что-то распыляет, но нет. Кто его знает, что он там делал. Может, неполадки какие возникли и он искал место, где бы сесть. В общем, покружил минут пятнадцать, а потом улетел на север.

— Какого он был цвета? — спросила я, вспоминая, что тоже видела вертолет, когда была на пепелище.

— Белый. Похож на белую стрекозу.

— С поршневым двигателем? — спросил Марино.

— Я в этих птичках особо не разбираюсь, знаю только, что небольшой. По-моему, двухместный. И кстати, без номера. Интересно, да? Словно кто-то проводил что-то вроде воздушной разведки.

Гончая уже положила голову мне на ногу и прикрыла глаза.

— А раньше вы этот вертолет никогда там не видели? — спросил Марино, и я поняла, что он тоже вспомнил белый вертолет, но не хочет открыто проявить свой интерес.

— Нет, сэр. В Уоррентоне такого рода любителей нет. Они только лошадей пугают.

— Но здесь же есть авиапарк, есть воздушный цирк, несколько частных взлетных полос, — добавил Марино.

Дорр снова поднялся.

— Я вам рассказал то, что знаю и как это понимаю. Лучшего у меня нет. — Он вытащил из заднего кармана платок и вытер вспотевшее лицо. — Все. Черт, я уже весь взмок.

— Еще одно, последнее, — сказал Марино. — Спаркс — человек важный и занятой. Ему же наверняка приходится пользоваться вертолетами. Ну, например, попасть побыстрее в аэропорт. Ферма-то от дорог далеко, можно сказать, в глуши.

— Конечно, вертолеты к нему прилетали. Садились прямо на ферме.

Дорр поднял голову и с сомнением посмотрел на Марино, как будто подозревая его в чем-то.

— И белого среди них вы не видели?

— Я уже сказал: раньше он мне на глаза не попадался. — Он уставился на нас обоих и отвел взгляд только тогда, когда Молли Браун натянула поводья. — И вот что вам еще скажу. Напоследок. Если думаете наехать на мистера Спаркса, то сюда больше не показывайтесь.

— Наезжать мы ни на кого не собираемся, — с вызовом ответил Марино. — Мы заняты выяснением правды, а она, как известно, говорит сама за себя.

— Неплохо бы было услышать этот голосок, — проворчал Дорр. — Для разнообразия.

По дороге домой я большей частью молчала, глубоко обеспокоенная тем, что узнала, и пытаясь разобраться в услышанном. Марино ограничился несколькими замечаниями, после чего тоже впал в молчание. Настроение его по мере приближения к Ричмонду становилось все мрачнее и мрачнее. Мы свернули к его дому, когда у него сработал пейджер.

— Вертолет ни с чем не согласуется, — бросил он, когда я припарковалась за его грузовичком. — И может быть, не имеет ко всему этому никакого отношения.

Я кивнула — всякое возможно.

— А это еще что за чертовщина? — Он поднял пейджер и посмотрел на дисплей. — Вот дерьмо. Похоже, что-то стряслось. Тебе, пожалуй, стоит зайти.

Мне не часто доводилось бывать у Марино дома. В последний раз это, кажется, случилось, когда я заглянула к нему проездом с домашним хлебом и моим фирменным рагу. Иллюминация, разумеется, была включена, да и внутри повсюду висели гирлянды лампочек, а елка едва выдерживала тяжесть навешенных на нее игрушек. До сих пор помню бегающий по полу паровозик и припорошенный снегом рождественский городок. Марино приготовил эггног[18 - Эггног — яично-винный напиток, подается холодным или горячим.], пустив в дело целую бутылку самодельного кукурузного виски, и, честно говоря, домой я потом добралась не без проблем.

Сейчас гостиная выглядела уныло пустой с одиноко стоящим посреди комнаты креслом-качалкой. На каминной полке теснились вазы и кубки, которые Марино регулярно получал за победы в соревнованиях по боулингу, но единственной приличной вещью так и остался телевизор с большим экраном. Пройдя за хозяином в кухню, я увидела грязную плиту, переполненное мусорное ведро и раковину с небрежно сваленными в нее тарелками. Пока Марино набирал номер, я взяла губку и принялась за уборку.

— Ты вовсе не обязана это делать, — прошептал он.

— Кто-то же должен.

— Да, Марино, — громко сказал он в трубку. — Что случилось?

Некоторое время он внимательно слушал, и я видела, как темнеет его напряженное лицо и сдвигаются к переносице брови. Почистив плиту, я перешла к тарелкам. Их было много.

— Проверили как следует? — спросил Марино. — Да? Вот даже как? И на этот раз все было так же? Да, да. Никто не помнит. В этом хреновом мире полно людей, которые ни хрена ничего не помнят. И конечно, они ничего не видели, так?

Я аккуратно ополоснула стаканы и поставила их на полотенце, чтобы просохли.

— Согласен, вопрос с багажом требует дополнительной проверки, — продолжал Марино.

В бутылке с моющим средством уже ничего не осталось, и мне пришлось воспользоваться высохшим кусочком мыла, обнаружившимся под раковиной.

— Раз уж вы там, — говорил Марино, — то постарайтесь выяснить, что за белый вертолет летал в районе фермы Спаркса. — Он помолчал, потом добавил: — Может быть, раньше и определенно позднее, потому что я видел его своими глазами, когда был на месте.

Марино снова замолчал, а когда я уже перешла к вилкам и ложкам, вдруг сказал:

— Ладно. И пока я не положил трубку, не хочешь ли поздороваться со своей тетей?

Я посмотрела на него.

— Здесь.

Он протянул мне трубку.

— Тетя Кей?

Люси, похоже, была удивлена не меньше, чем я.

— Что ты делаешь в доме Марино? — спросила она.

— Убираюсь.

— Что?

— У тебя все в порядке? — спросила я.

— Марино введет тебя в курс дела. Насчет вертолета я проверю. Должен же он был где-то заправляться. Попробую узнать кое-что в Лизберге, но шансов мало. Ладно, мне надо идти.

Я повесила трубку и вдруг почувствовала, что меня переполняет злость.

— Похоже, док, у Спаркса большие проблемы.

— Что случилось?

— Как выясняется, за день до пожара, в пятницу, он появился в Даллесе и зарегистрировался на рейс в девять тридцать вечера. Сдал багаж, но в Лондоне его так и не получил. Спаркс мог сдать багаж, отдать билет у выхода на посадку, а потом развернуться и уйти из аэровокзала.

— На международных рейсах пассажиров считают по головам, — возразила я. — Его отсутствие на борту не осталось бы незамеченным.

— Может быть. Но такой парень, как Спаркс, не стал бы тем, кем стал, если бы не был хитер.

— Марино...

— Подожди. Дай мне закончить. Спаркс утверждает, что ребята из службы безопасности уже ожидали его в Хитроу в момент прибытия рейса в Англию в девять сорок пять на следующее утро, то есть в субботу. Речь идет об английском времени, у нас это четыре сорок пять утра. Ему сообщают о пожаре, он садится в самолет и возвращается в Вашингтон, так и не потрудившись захватить багаж.

— Думаю, ты на его месте тоже мог бы расстроиться и забыть о вещах.

Марино пристально посмотрел на меня. Я положила обмылок на раковину и вытерла руки.

— Док, тебе надо прекратить защищать его.

— Я и не защищаю. Просто стараюсь быть более объективной, чем некоторые. И конечно, сотрудники службы безопасности в Хитроу должны помнить, что видели Спаркса, не так ли?

— Пока что мы этого не знаем. И вообще трудно представить, как они там успели прознать о пожаре. Понятно, что у Спаркса на все найдется объяснение. Он может, например, сказать, что всегда уведомляет службу безопасности аэропорта о своем прибытии и его каждый раз встречают прямо у трапа. Очевидно, что известие о пожаре уже попало в утренний выпуск новостей и бизнесмен, с которым он должен был встретиться, позвонил в аэропорт и попросил поставить Спаркса в известность о случившемся.

— С этим бизнесменом кто-нибудь уже разговаривал?

— Еще нет. Не забывай, это версия Спаркса. Не хотелось бы говорить, док, но разве не найдется людей, которые готовы соврать ради такого человека? Если Спаркс стоит за пожаром, то, конечно, он все продумал до мелочей. Гарантирую. И позволь напомнить, что к тому времени, когда он прибыл в аэропорт Даллес, чтобы сесть в самолет до Лондона, ферма уже горела, а женщина была мертва. Кто может сказать, что он не убил ее, а потом не установил какой-то таймер, чтобы пожар начался после его отъезда?

— Никто и не скажет, — согласилась я. — Но и доказательств у нас нет. И не будет, если только эксперты не найдут материальное подтверждение того, что пожар был вызван с помощью некоего дистанционного устройства, спровоцировавшего возгорание в доме.

— В наше время в качестве таймера можно использовать все, что угодно. Электрический будильник, видеомагнитофон, компьютер, цифровые часы.

— Верно. Но должно быть и кое-что еще. Нечто, что вызвало бы взрыв, замыкание, искру. Это мог бы быть капсюль-детонатор, например. — Я помолчала, потом сухо добавила: — Ладно, если тебе не надо что-нибудь еще почистить, то я ухожу.

— Не заводись, — примирительно сказал Марино, — ты же знаешь, я здесь ни при чем.

Я остановилась у двери и посмотрела на него. Тонкие седые пряди прилипли к влажному лбу. В спальне у Марино наверняка валялась грязная одежда, и вообще этот дом уже миллион лет не видел настоящей уборки. Я вспомнила Дорис, его жену, представила ее многолетнее терпеливо-покорное служение в этом доме, продолжавшееся вплоть до того дня, когда она вдруг влюбилась в другого мужчину и уехала с ним. Иногда мне казалось, что в Марино влили кровь не той группы. Какими бы благими ни были его намерения, какими бы замечательными ни были успехи на работе, он постоянно вступал в жуткие конфликты с окружающей средой. И та постепенно и неумолимо убивала его.

— Сделай мне хотя бы одно одолжение, — попросила я, уже взявшись за дверную ручку.

Он вытер лицо рукавом рубашки и достал сигарету.

— Не подталкивай Люси к преждевременным выводам. Ты не хуже меня знаешь, что главная проблема здесь в местной политике и местной полиции. Не думаю, что мы приблизились к пониманию случившегося, а потому давай не будем навешивать ярлыки.

— Ты меня удивляешь. После всего, что этот сукин сын сделал против тебя. Он что, по-твоему, святой?

— Я не говорю, что он святой. Если откровенно, я вообще не знаю ни одного святого.

— Спаркс тот еще дамский угодник, — продолжал Марино. — Не знай я тебя, подумал бы, что ты к нему неравнодушна.

— Не хочу даже отвечать на такую глупость.

Я вышла на крыльцо, с трудом подавляя желание хлопнуть дверью.

Марино последовал за мной.

— Ну да. Виноватые всегда так говорят.

— И не думай, что я ничего не знаю. Когда у вас с Уэсли не ладится...

Я повернулась и ткнула пальцем ему в грудь:

— Все, хватит. Ни слова больше. Не суй нос в мои дела и не смей сомневаться в моем профессионализме. Заруби это себе на носу, черт бы тебя побрал!

Я сбежала по ступенькам, села в машину и нарочито медленно и осторожно дала задний ход. Выезжая со двора, я даже не оглянулась.


Глава 13


Утро понедельника принесло жуткий ветер и проливной дождь. Я добиралась до работы с бешено мечущимися «дворниками» и включенным кондиционером. За пару секунд, которые понадобились мне, чтобы бросить в автомат жетон, рукав костюма успел промокнуть почти насквозь. На этом неприятности не закончились: у подъезда уже стояли две машины похоронной службы, так что парковаться пришлось снаружи. Следующие пятнадцать секунд — за это время я промчалась через стоянку и открыла заднюю дверь — завершили ниспосланное небом наказание. Я шла по коридору, роняя капли воды, в противно хлюпающих при каждом шаге туфлях.

Заглянув в дежурку, я просмотрела журнал, чтобы узнать, не случилось ли чего за ночь. Умер ребенок, спавший в постели с родителями. Какая-то пожилая дама приняла убийственную дозу снотворного. И разумеется, не обошлось без перестрелки из-за наркотиков, случившейся едва ли не в центре города. За последние несколько лет Ричмонд вошел в список городов США с самым высоким уровнем насилия: за год здесь совершается сто шестьдесят убийств при численности населения менее четверти миллиона человек.

Во всем обвиняли полицию. И даже меня, если статистические данные, накопленные моим учреждением, не устраивали политиков или суды затягивали с принятием обвинительных решений. Иррациональность всего этого порой пугала, порой приводила в полное смятение, потому что власть, похоже, даже не догадывалась о существовании такой вещи, как профилактическая медицина, а она, что бы там ни говорили, и есть единственный способ остановить смертельное заболевание. Действительно, гораздо легче сделать прививку, к примеру, против полиомиелита, чем бороться потом с ним самим.

Я закрыла журнал, вышла из дежурки и поспешила дальше по пустынному коридору в своих мокрых, поскрипывающих туфлях, потом, чувствуя, что начинаю замерзать, свернула в раздевалку и попыталась побыстрее избавиться от сырого костюма и липнущей к телу блузки. Как всегда, чем больше спешишь, тем хуже получается. Натянув наконец рабочий халат, я вытерла волосы полотенцем и пригладила ладонью растрепавшиеся пряди. На лице женщины, смотревшей на меня из зеркала, отпечатались обеспокоенность и усталость. В последнее время я плохо ела и спала и злоупотребляла кофе и алкоголем. Все это проявилось возле глаз. Главными причинами были бессилие и страх, связанные с Кэрри. Мы понятия не имели, где она, но мне казалось, что она повсюду.

Я вошла в комнату отдыха, где Филдинг, избегавший кофеина, готовил травяной чай. Его маниакальная озабоченность собственным здоровьем совсем не улучшила мне настроения. Зарядку я не делала уже более недели.

— Доброе утро, доктор Скарпетта, — бодро приветствовал меня Филдинг.

— Будем надеяться, что таким оно и останется, — ответила я, беря кофейник. — У нас сегодня, похоже, спокойно, так что оставляю все на вас, в том числе и совещание. У меня еще куча дел.

Мой помощник выглядел свежим и жизнерадостным в желтой рубашке с отложными манжетами, ярком галстуке и тщательно отутюженных черных слаксах. Он был чисто выбрит и распространял запах хорошего одеколона. Даже туфли у него блестели, потому что в отличие от меня Филдинг никогда не позволял жизненным обстоятельствам влиять на свой внешний вид и не переставал заботиться о себе.

— Не понимаю, как у вас это получается, — сказала я, оглядывая его с головы до ног. — Послушайте, Джек, почему вы никогда не страдаете от таких обыденных вещей, как депрессия, стресс, неодолимая тяга к шоколаду, сигаретам или выпивке?

— Я склонен к импульсивной реакции на внешнюю агрессию, — ответил он, прихлебывая чай и глядя на меня через поднимающиеся клубы пара. — Вот тогда со мной что-то и случается. — На лице Филдинга появилось задумчивое выражение. — Самое плохое, наверное, заключается в том, что я отгораживаюсь от жены и детишек. Изобретаю причины, чтобы не оставаться дома. На самом деле я бесчувственный ублюдок, и они порой ненавидят меня. Так что, да, я тоже иду по пути самоуничтожения. Но уверяю, если вы только найдете время пробежаться, прокатиться на велосипеде, поотжиматься или хотя бы сделать пару упражнений на растяжку, то почувствуете себя гораздо лучше. Обещаю. — Филдинг поднялся и, уже выходя, добавил: — Природные морфины, верно?

— Спасибо, — бросила я ему вслед, уже пожалев, что завела этот разговор.

Не успела я расположиться за столом, как в кабинет вошла Роуз, как обычно, аккуратно причесанная, в элегантном темно-синем костюме.

— Вы уже здесь? — удивилась она, кладя на стол стопку отпечатанных протоколов. — Только что звонили из АТО. Макговерн.

— Да? По какому поводу?

— Сказала, что была в округе Колумбия и хочет повидаться с вами.

— Когда?

Я взяла ручку и начала подписывать бумаги.

— Скоро будет здесь.

Я удивленно посмотрела на нее.

— Она звонила из машины и просила передать, что подъезжает к Кингс-Доминион и заглянет к нам минут через двадцать — тридцать.

— Должно быть, что-то важное, — пробормотала я и, повернувшись, открыла ящик со слайдами, сняла пластиковую крышку с микроскопа и включила лампу.

— Вы вовсе не обязаны бросать все ради нее, — заметила вечно старающаяся защитить меня Роуз. — Она же не договаривалась о встрече и даже не спросила, есть ли у вас время, чтобы ее принять.

Я установила слайд и, прильнув к окуляру, уставилась на срез поджелудочной железы, представленный розовыми съежившимися клетками.

— Токсемии не обнаружено, — сказала я, вставляя другой слайд. — Чисто, если не считать ацетона. Побочный продукт неадекватного метаболизма глюкозы. И почки показывают гиперосмолярную вакуолизацию проксимальных спиралевидных трубчатых подкладочных клеток. То есть они не розовые кубические, а бесцветные и увеличенные.

— Опять Сонни Куин, — недовольно проворчала Роуз.

— Плюс к этому мы имеем историю болезни, в которой отмечены дыхание с фруктовым запахом, потеря веса, жажда и частое мочеиспускание. Ничего такого, с чем не справился бы инсулин. А вот в молитвы я не верю, что бы там семья ни говорила репортерам.

Сонни Куину было одиннадцать лет, и его родители были приверженцами Христианской науки[19 - Христианская наука (англ. Christian Science) — христианская организация, существующая с 1866 г. Ее члены считают, что болезни можно излечивать верой, а потому отказываются от лекарств.]. Мальчик умер восемь недель назад, и, хотя у меня не было никаких сомнений в отношении причины смерти, я воздерживалась от каких-либо заключений до получения результатов лабораторных анализов. Говоря коротко, Сонни умер потому, что не получил должной медицинской помощи. Его родители яростно протестовали против вскрытия. Они даже выступили по телевидению и обвинили меня в религиозном преследовании и надругательстве над телом их ребенка.

Роуз хорошо знала о моем отношении к этим людям.

— Хотите позвонить им?

— Не хочу связываться. Впрочем, да.

Она порылась в папке и написала на листке номер телефона.

— Удачи.

Роуз повернулась и исчезла за дверью.

Как ни тяжело было на сердце, я все же набрала номер.

— Миссис Куин?

— Да.

— Доктор Скарпетта. У меня есть результаты по Сонни и...

— Вам мало? Мало тех неприятностей, которые вы нам причинили?

— Я лишь подумала, что вам захочется узнать, почему умер ваш сын...

— Это не ваше дело, — зло бросила она.

Я услышала, как кто-то забирает у нее трубку. Сердце у меня уже стучало.

— Это мистер Куин, — произнес мужской голос.

Мистер Куин защищался от мира щитом религии, результатом чего и стала смерть его сына.

— Смерть Сонни наступила в результате острой пневмонии, ставшей следствием острого диабетического кетоацидоза, вызванного острым диабетическим меллитом. Примите мои соболезнования, мистер Куин.

— Это все ошибка. Диагноз неверен.

— Ошибки быть не может. И диагноз верен, мистер Куин, — ответила я, изо всех сил сдерживая нарастающую злость. — Могу лишь посоветовать следующее: если у других ваших детей проявятся симптомы, подобные тем, что наблюдались у Сонни, незамедлительно обратитесь за медицинской помощью. Тогда вам не придется проходить через испытания...

— Я не нуждаюсь в указаниях какого-то патологоанатома относительно того, как мне воспитывать собственных детей, — холодно сказал он. — Увидимся в суде.

Это уж точно, подумала я, зная, что прокурор предъявит ему и его жене обвинение в насилии над ребенком и преступном небрежении.

— И не звоните нам больше.

Мистер Куин повесил трубку.

На душе стало тяжело. Я положила трубку и, подняв голову, увидела стоящую в дверях Тьюн Макговерн. Судя по выражению ее лица, она все слышала.

— Проходите, — сказала я.

— А мне-то всегда казалось, что это у меня неблагодарная работа. — Она выдвинула стул и уселась напротив. — Знаю, вам, наверное, постоянно приходится заниматься этим, но я впервые поняла, как нелегки такие разговоры. Да, я тоже часто разговариваю с членами семьи, но, слава Богу, мне не нужно сообщать людям, что именно произошло с трахеями и легкими их родных и близких.

— Это самое тяжелое, — ответила я, чувствуя себя так, словно под сердцем повисла гиря.

— Вы выступаете в роли того самого гонца, который приносит дурные вести.

— Не всегда, — сказала я, зная, что жесткие, злые слова Куина до конца дней будут звучать у меня в ушах.

Голоса, крики, молитвы, ярость, боль и раздражение — все это скапливалось во мне, потому что я прикасалась к ранам, потому что я слушала. Но говорить об этом с Макговерн мне не хотелось. Мне не хотелось подпускать ее к себе.

— Я должна сделать еще один звонок. Не хотите кофе? Или просто подождите минутку. Думаю, вам будет интересно узнать, что нам удалось обнаружить.

Я позвонила в Университет Северной Каролины, и, хотя еще не было девяти, секретарь оказался на месте. Держался он исключительно вежливо, но ничем мне не помог.

— Хорошо понимаю, почему вы звоните. Уверяю, мы были бы рады вам помочь, но без судебного распоряжения это невозможно. Мы просто не имеем права разглашать какую-либо информацию, имеющую отношение к нашим студентам. И уж определенно такого рода сведения не предоставляются по телефону.

— Мистер Шедд, речь идет об убийстве, — с раздражением напомнила я.

— Понимаю.

И так далее. В итоге я так ничего и не получила и в конце концов повесила трубку и переключила внимание на Макговерн.

— Они перестраховываются, прикрывают собственные задницы на случай, если потом к ним обратится семья.

Я знала это и без нее, а потому просто пожала плечами.

— Хотят, чтобы мы загнали их в угол судебным решением. Думаю, именно так мы и сделаем.

— Точно, — устало сказала я. — Так что вас сюда привело?

— Насколько я знаю, результаты лабораторной экспертизы уже готовы, по крайней мере некоторые. Я звонила сюда вечером в пятницу.

— Вот как? Для меня это новость.

Слова Макговерн стали для меня неприятным сюрпризом. Эксперт не должна была звонить ей, не уведомив предварительно меня. Я подняла трубку и набрала номер Мэри Чен, работавшей у нас сравнительно недавно.

— Доброе утро. Насколько я понимаю, у вас готовы для меня отчеты?

— Да, и я как раз собиралась их принести.

— Это те самые отчеты, которые вы отправили в АТО?

— Да, те самые. Я могу либо переслать их по факсу, либо принести сама.

Я продиктовала ей номер факса, но не излила на нее свое раздражение. Только намекнула.

— Мэри, в будущем ставьте меня в известность о такого рода вещах до того, как начнете рассылать результаты лабораторных экспертиз другим.

— Извините, мне очень жаль, — сказала она, и, судя по голосу, ей действительно было очень жаль. — Следователь позвонила в пять, когда я уже выходила.

Пару минут спустя отчеты уже лежали на моем столе, и Макговерн достала из потрепанного дипломата свою копию. Пока я читала, она не спускала с меня глаз. Первый лист содержал результаты анализа металлоподобных опилок, найденных в ране убитой. С помощью электронного сканирующего микроскопа и рентгеноспектрального анализатора эксперты установили, что предъявленный материал состоит главным образом из магния.

Что касается обнаруженных в волосах жертвы крупинок, то заключение по их поводу тоже ничего не прояснило. Просветив их на инфракрасном спектрофотометре, специалисты выяснили, что они представляют собой химический полимер под названием полисилоксан, более известный как силикон.

— Немного странно, вам не кажется? — спросила Макговерн.

— Давайте начнем с магния. Первое, что приходит на ум, — это морская вода. В ней очень много магния. Или шахты. Может быть, тот, кого мы ищем, работает в химической промышленности или исследовательской лаборатории? А как насчет взрывчатки?

— Если обнаружится хлористый калий, то да. Или свинцовый стифнат, окись свинца ртутного фульмината, гремучей ртути. Тогда можно говорить, например, о капсюле-детонаторе. Или азотная кислота, серная кислота, глицерин, аммиачная селитра, натриевая селитра. Нитроглицерин, динамит и так далее. Добавлю только, что такие взрывчатые вещества Перчик обязательно бы обнаружил.

— А магний?

— Пиротехника, фейерверки. То, что используется для получения яркой вспышки. Например, в сигнальных ракетах. — Она пожала плечами. — Хотя алюминиевая пудра предпочтительнее, потому что лучше хранится. Впрочем, если частицы магния покрыть чем-то вроде льняного масла...

— Осветительные ракеты... Их можно зажечь, разместить в нужных местах и оставить. В таком случае поджигатель выигрывает несколько минут, верно?

— Да, но не забывайте о горючем материале.

— Это все равно не объясняет наличия в ране несгоревших стружек или опилок, которые, как представляется, были занесены туда неизвестным острым инструментом.

— В производстве ножей магний не используется, — заметила Макговерн.

— Разумеется. Он слишком мягок. А как насчет аэрокосмической промышленности?

— Возможно. Но тогда при анализе обязательно обнаружились бы какие-то примеси.

— Верно. Что ж, перейдем к силикону. На мой взгляд, тоже полная бессмыслица. Разве что у нее были грудные силиконовые имплантаты, поставленные еще до их запрета, но это вряд ли.

— Могу сказать, что силиконовая резина применяется в электроизоляции, в гидравлических жидкостях и для гидрофобности. Ничто из этого к нашему случаю не подходит, если только в ванной не было чего-то такого... чего-то розового... Нет, не знаю.

— Может быть, коврик? Или что-то другое, резиновое и розовое?

— Мы только-только начали работать со Спарксом. Но он утверждает, что декор в ванной состоял из двух цветов — черного и белого. Мраморный пол и стены — черные. Раковина, ванна, шкафы — белые. Дверь душевой европейского производства и не из закаленного стекла, потому она и не рассыпалась миллионом стеклянных шариков, когда температура превысила четыреста градусов по Фаренгейту.

— Это объясняет, почему она расплавилась и накрыла тело, — сказала я.

— Да, вроде как саваном.

— Не совсем.

— Дверь висела на латунных петлях, рамы не было. Пока все сходится. Так что ваш приятель медиамагнат не соврал по крайней мере по одному пункту.

— А по другим?

— Одному Богу известно, Кей.

Она расстегнула жакет, как будто вдруг решила немного расслабиться, но при этом зачем-то посмотрела на часы.

— Мы имеем дело с очень умным и изобретательным человеком. Помимо этого, нам ничего не известно.

— А вертолет? Что вы об этом думаете, Тьюн? Полагаю, вам уже рассказали, что за день до пожара кузнец видел какой-то маленький белый вертолет. То ли «швайцер», то ли «робинсон». Может быть, тот самый, который видели и мы с вами два дня спустя?

— Это всего лишь предположение. Не более того. Согласны? — Она пристально посмотрела на меня и продолжила: — Предположим, он планирует устроить пожар, а потом побыстрее добраться до аэропорта. За день до пожара над фермой появляется вертолет. Зачем? Ответ очевиден: пилоту нужно посмотреть, где можно безопасно приземлиться после наступления темноты. Далее понятно, да?

Я кивнула.

— Наступает пятница. Спаркс убивает девушку и поджигает особняк. Потом бежит к вертолету, который доставляет его в какое-то место возле аэропорта Даллеса, где уже стоит «чероки». Он приезжает в аэропорт и прокручивает фокус с билетом и багажом. Затем исчезает, отсиживается где-то и объявляется уже на Совиной ферме.

— А как в таком случае объяснить появление вертолета в понедельник? Что он мог там делать?

— Пироманьяки любят понаблюдать со стороны. Черт возьми, может быть, Спаркс сам находился на борту и смотрел, как мы там надрываемся. Параноик. Рассчитывал, что мы примем его пташку за вертолет телевизионщиков. В общем-то мы так и подумали.

Я поняла, что услышала достаточно.

— Это все голые предположения. Спекуляции.

Я начала перекладывать бумаги, поток которых никогда не прекращался и которые постоянно скапливались на моем столе. Макговерн снова изучающе посмотрела на меня. Потом встала и закрыла дверь.

— Ладно, думаю, нам пора поговорить. Похоже, я вам не очень нравлюсь. Может быть, если вы откровенно расскажете, в чем дело, мы сумеем найти какой-то выход.

— Честно говоря, определенного мнения о вас у меня еще не сложилось. — Я ответила ей таким же пристальным взглядом. — Самое важное, чтобы каждая из нас продолжала делать свое дело, иначе мы потеряем перспективу.

— А вот теперь вы пытаетесь меня разозлить.

— У меня и в мыслях такого нет, можете поверить.

— Хотите представить все так, словно мне безразлично, кого там убили. Словно я уже ничего не чувствую. Вы ведь к этому клоните? Неужели вы всерьез полагаете, что я добилась бы чего-то в жизни, если бы мне было наплевать, кто устроил пожар и почему?

Она подтянула рукава, как будто готовясь к рукопашной.

— Тьюн, я не хочу тратить время на подобные разговоры, потому что не считаю их конструктивными.

— Это ведь из-за Люси, да? Вы думаете, что я подменяю вас или бог знает что еще. В чем проблема, Кей?

Теперь уже я начала злиться.

— Мы же и раньше вместе работали, правда? — продолжала Тьюн. — И никаких особых проблем у нас не возникало. Поневоле встает вопрос: что изменилось в этот раз? Ответ, на мой взгляд, очевиден. Именно сейчас, когда мы с вами разговариваем, ваша племянница переезжает на новую квартиру в Филадельфии. Она будет работать в моей команде, под моим началом. Моим, а не вашим. Именно это вам не нравится. И знаете что? Будь я на вашем месте, мне, наверное, это тоже не понравилось бы.

— Не думаю, что у нас есть время для дискуссии, — твердо сказала я. — И место тоже неподходящее.

— Ладно. — Макговерн поднялась, застегивая жакет. — Пойдемте куда-нибудь еще. Я намерена покончить с этим до того, как поеду на север.

В какой-то момент мне показалось, что я не смогу покинуть империю своего письменного стола с ее десятниками файлов, гвардией, принуждающей к труду журнальные статьи, и легионами писем и сообщений, которые никогда не отпустят меня на свободу. Я сняла очки и помассировала лицо. Мне стало легче, когда Макговерн расплылась, превращаясь в неясное пятно.

— Приглашаю на ленч, — сказала я. — Если вы не прочь поболтаться здесь еще часа три. А пока, — я встала со стула, — мне надо заняться костями. Если у вас крепкий желудок, можете пойти со мной.

— Такими штуками меня не отпугнуть, — удовлетворенно заметила Макговерн.

* * *


Как оказалось, Макговерн была не из тех, кто привык слоняться без дела. После того как я включила нагреватель под баком с костями и над ним стал подниматься пар, она уехала в ричмондское отделение АТО и вернулась примерно через час. Я сразу заметила, что Макговерн запыхалась и напряжена, но продолжала тщательно помешивать варящиеся кости.

— Еще один, — с порога бросила она.

— Еще один? — спросила я, откладывая длинную пластиковую ложку.

— Еще один пожар. На этот раз в округе Лихай, примерно в часе езды от Филадельфии. Поедете со мной?

Я моментально перебрала возможные варианты развития событий в том случае, если брошу все и отправлюсь с ней. Больше всего мне не нравилась перспектива провести пять часов наедине с этой женщиной в машине.

— Сгорел жилой дом, — продолжала Макговерн. — Пожар начался вчера рано утром. Тело уже обнаружено. Женщина. В ванной комнате.

— О Боже!

— Уже ясно, что дом был подожжен с целью уничтожить следы убийства, — добавила Макговерн и стала объяснять, в чем видит возможную связь пожара в Лихае с тем, что произошел в Уоррентоне.

После обнаружения тела полиция штата Пенсильвания незамедлительно обратилась за помощью в АТО. Пропустив информацию через компьютеры, следователи АТО сразу же заметили совпадения. К прошлому вечеру дело о пожаре в Лихае приобрело настолько огромное значение, что ФБР предложило прислать на место своих агентов и Бентона и полиция штата согласилась.

— Дом был построен на твердой породе, — рассказывала Макговерн, ведя машину по автостраде И-95 на север. — Так что никакого подвала нет, а значит, и проблем куда меньше. Наши ребята работают там с трех часов утра и уже установили один довольно любопытный факт. Огонь уничтожил далеко не все. Кабинет, гостевая комната прямо над ним на втором этаже и гостиная внизу пострадали очень сильно. Потолок в ванной сгорел почти полностью. Бетонный пол в гараже потрескался.

Трещины в бетоне образуются при быстром и сильном нагревании, когда находящаяся в бетоне влага закипает и раскалывает поверхность.

— Где был расположен гараж? — спросила я, стараясь представить то, о чем рассказывала моя спутница.

— На той же стороне дома, где и кабинет. И снова быстрое и очень сильное пламя. Но, как я уже говорила, сгорело не все. Во многих местах отмечено лишь поверхностное обугливание и растрескивание. Остальная часть дома больше пострадала от дыма и воды. Это не совпадает с тем, что было в особняке Спаркса. Однако есть одно важное обстоятельство. До сих пор не обнаружено никаких свидетельств применения какого-либо катализатора, а горючего материала в ванной было слишком мало, чтобы получилось пламя нужной высоты.

— Тело нашли в ванной комнате?

— Да. Как подумаю, у меня волосы дыбом встают.

— Неудивительно, — кивнула я и задала главный вопрос: — В каком она была состоянии?

Служебный «форд-иксплорер» уже мчался со скоростью, превышающей допустимую на десять миль в час.

— Обгорела, конечно, сильно, но не настолько, чтобы судмедэксперт не смог определить, что ей перерезали горло.

— Значит, вскрытие уже проведено, — заключила я.

— Честно говоря, я не знаю, что именно успели сделать. Но ее никуда не увезли. В общем, ею займетесь вы. Мое дело — пепелище.

— То есть мне не придется разгребать мусор лопатой? — спросила я.

Макговерн рассмеялась и включила плейер. То, что она слушает «Амадея», стало для меня немалым сюрпризом.

— Делайте что хотите. Можете даже помахать лопатой. — Ее добродушная улыбка помогла ослабить напряжение. — Кстати, у вас это неплохо получается для человека, который вспоминает про бег только тогда, когда за ним гонятся, и напрягается лишь для того, чтобы решать интеллектуальные задачи.

— Тому, кто занимается аутопсией и каждый день ворочает трупы, не обязательно поднимать тяжести, — ответила я, сознавая, что отступаю от истины.

— Покажите руки.

— Пожалуйста.

Она посмотрела на мои ладони и запястья, ухитрившись при этом перестроиться из одного ряда в другой.

— Черт возьми, мне и в голову не приходило, что, орудуя скальпелем, пилой и секатором, можно поддерживать такой мышечный тонус.

— Но при чем здесь секатор?

— А как называется та штука, которую вы используете, когда вскрываете грудную клетку?

— Косторез.

— Может быть, но в некоторых моргах я видела и обычные садовые ножницы, и простые иголки, которыми сшивали раны.

— Только не у меня. В нашем нынешнем морге такое уже не применяется. Хотя, да, раньше приходилось импровизировать, — призналась я.

— В каждом ремесле есть свои маленькие секреты, которые лучше не раскрывать в зале суда, — согласилась Макговерн. — Некоторые пожарные прикарманивают конфискованное виски. Копы берут на сувениры трубки для марихуаны или какое-нибудь необычное оружие. А патологоанатомы, возможно, оставляют себе искусственные бедра или части черепа, которые по инструкции должны идти в могилу вместе с телом.

— Не стану отрицать, некоторые из моих коллег иногда ведут себя неподобающим образом. Но если вам интересно мое мнение, то украденная бутылка виски — совсем не то, что похищенная часть тела.

— Знаете, Кей, вы ужасно правильная и прямолинейная, не так ли? В отличие от нас вы никогда не выносите поспешных суждений и не отступаете от правил. И честно говоря, люди побаиваются подходить к вам близко, боятся вашего неодобрительного взгляда или слов осуждения.

— Господи, ну и образ вы нарисовали! — воскликнула я. — Надеюсь, другие воспринимают меня совсем не так. По крайней мере так мне кажется.

Макговерн промолчала.

— Нет, я определенно не могу с вами согласиться. Может быть, я излишне замкнутая и сдержанная, потому что мне приходится быть такой в силу обстоятельств. Может, я не очень общительная, потому что была такой всю жизнь. И да, я совершенно точно не отношусь к числу тех, кто склонен публично каяться в грехах. Но поверьте, к себе я намного требовательнее, чем, например, к вам.

— Мне так не показалось. Думаю, вы уже рассмотрели меня со всех сторон и даже вывернули наизнанку, решая, подходящая ли я особа, чтобы командовать Люси, и не окажу ли на нее пагубного влияния.

Ответить на это обвинение мне было нечем, потому что Макговерн попала в яблочко.

— Я даже не знаю, где она сейчас.

— Могу вас успокоить. Люси в Филадельфии и, наверное, разрывается между новой квартирой и работой.

Некоторое время мы молчали, и разговор заменяла звучащая из динамиков музыка. Макговерн свернула на окружную дорогу в объезд Балтимора, а мои мысли повернули к студентке медицинского колледжа, погибшей при подозрительных обстоятельствах.

— Тьюн, у вас много детей?

— Сын.

Судя по тону, тема эта не вызывала у нее радостных чувств.

— Сколько ему? — спросила я.

— Двадцать один год.

— Живет где-то неподалеку?

Повернувшись к окну, я смотрела на дорожные знаки, обозначающие въезд на балтиморские улицы, хорошо знакомые мне по временам, когда я изучала медицину в колледже Джона Хопкинса.

— Сказать по правде, я не знаю, где он живет, — ответила после паузы Макговерн. — Мы никогда не были особенно близки. Сомневаюсь, что кто-либо вообще был когда-то близок с ним. Или имел желание сблизиться. Он не из тех, общение с кем доставляет большое удовольствие.

Я не решилась расспрашивать, но ее потянуло выговориться.

— Я поняла, что с ним что-то не так, еще тогда, когда в десять лет Джо потянуло к алкоголю. Он залезал в бар, пил джин, водку, все, что попадалось, а в бутылки подливал воду, думая, что мы ничего не заметим. К шестнадцати годам он уже превратился в завзятого алкоголика и несколько раз проходил курс лечения. Потом начались другие проблемы: драки, воровство, аресты. Не одно, так другое. В девятнадцать лет Джо ушел из дома, некоторое время скитался поблизости, а потом вообще прекратил всякие контакты. Не знаю, может быть, мой сын живет где-то на улице.

— Тяжелая у вас жизнь, — сказала я.


Глава 14


В семь часов вечера Макговерн высадила меня у отеля «Шератон» на Сосайети-Хилл, где в это самое время остановились «Атланта брейвс». Поклонники и поклонницы, юные и не очень, в бейсбольных курточках и шапочках толпились в коридорах и барах с приготовленными для автографов огромными фотографиями своих героев. Какой-то мужчина с ошалелыми глазами остановил меня в тот самый момент, когда я прошла через вращающуюся дверь.

— Вы их видели? — спросил он, дрожа от возбуждения.

— Кого?

— Их! «Брейвс»!

— А как они выглядят?

Потом я отстояла в длинной очереди, думая только о том, как бы поскорее забраться в ванну. В Филадельфию мы прибыли с двухчасовым опозданием — к югу от города столкнулись пять легковушек и фургон, и все шесть полос были усеяны битым стеклом и кусками искореженного металла. Было уже поздно, и мне не хотелось тратить еще час на поездку в окружной морг, который вполне мог обойтись без меня до утра. Поднявшись на лифте на четвертый этаж, я просунула пластиковую карточку в электронный замок и вошла в номер. Окна выходили на реку Делавэр с неподвижными мачтами стоящей у пристани Пенна «Мошулу».

Мигающий огонек автоответчика извещал о поступлении сообщений, и я, нажав кнопку, услышала записанный голос Бен-тона. Он собирался остановиться в этом же отеле и обещал прибыть, как только вырвется из Нью-Йорка. Ожидать его следовало к девяти. Люси оставила свой новый номер телефона, но еще не знала, сможем мы увидеться или нет. Марино просил перезвонить — у него появилась для меня какая-то информация. Фил-динг поделился последней новостью: Куины выступили в вечерней телепрограмме с заявлением о том, что подают в суд на службу судмедэкспертизы и на меня лично за нарушение закона об отделении церкви от государства и причинение непоправимого морального ущерба.

Я села на край кровати и сняла туфли. На колготках образовалась затяжка, так что их пришлось отправить в мусорную корзину. Белье из-за долгой носки словно въелось в кожу, а волосы, так по крайней мере мне казалось, пропахли запахом вареных человеческих костей.

— Черт! — раздраженно пробормотала я. — Что же это за жизнь?

Я стащила костюм, блузку и все остальное и бросила тряпки на кровать. Потом закрыла дверь на защелку и начала наполнять ванну. Мерный шум льющейся воды действовал успокаивающе, пенный гель распространял аромат спелой малины. Я не знала, с каким чувством встречу Бентона. Любовники, коллеги, друзья — все эти аспекты наших отношений соединились, смешались, как картины на песке. То, что получилось в результате, напоминало сложный и хрупкий узор мягких оттенков и тонких линий.

Он позвонил, когда я вытиралась.

— Извини, что так поздно, — сказал Бентон.

— Как ты?

— Сходим в бар?

— Там, наверное, шумно. Здесь остановились «Брейвс».

— "Брейвс"?

— Почему бы тебе не прийти в мой номер? У меня мини-бар.

— Буду через пару минут.

Как обычно на работе, Бентон был в темном костюме и белой рубашке, которые несли на себе отпечаток тяжелого дня. Ему очень не помешало бы побриться. Он обнял меня, и мы долго стояли, не говоря ни слова.

— От тебя пахнет фруктами.

— Мы собирались отдыхать в Хилтон-Хед, — пробормотала я. — А оказались в Филадельфии. Как это случилось?

— Теперь уже не разобраться.

Он отстранился, снял пиджак, повесил его над кроватью и открыл мини-бар.

— Как обычно?

— Немного «Эвиана».

— А вот мне надо что-нибудь покрепче. — Бентон откупорил бутылку «Джонни Уокера». — Пожалуй, двойной будет даже лучше. И к черту лед.

Он передал мне «Эвиан», выдвинул стул и сел к столу. Я поправила подушки и устроилась на кровати.

— Что не так? — спросила я. — Помимо прочего?

— Обычные проблемы, возникающие, когда АТО и ФБР сходятся на одном деле, — ответил Бентон, делая глоток. — Лишний раз убеждаюсь, что правильно сделал, подав в отставку.

— Что-то ты не очень похож на отставника, — усмехнулась я.

— Это уж точно. Мало мне было одной Кэрри, так они еще и это убийство подкинули. Честно говоря, у АТО и своих спецов хватает. Не думаю, что Бюро стоит повсюду совать свой нос.

— Это ты мне рассказываешь, Бентон? Мне трудно представить, чем они могут оправдать свое вмешательство, если только не объявят, что смерть той женщины — дело рук террористов.

— Объяснение у них есть. Возможная связь с убийством в Уоррентоне. Ты и сама знаешь. Позвонили в полицию штата, пообещали всю возможную помощь, и вот я уже здесь. На месте пожара уже побывали два агента, и в результате все недовольны, все чувствуют себя обиженными.

— Послушай, Бентон, мы ведь все на одной стороне. Отчего же так получается?

Мы обсуждали эту тему не раз, и все же каждый новый случай отзывался во мне всплеском злости.

— Один парень из филадельфийского отделения Бюро попытался скрытно пронести обойму. Хотел проверить Перчика. — Бентон повернул стакан, разглядывая виски на свет. — Разумеется, Перчик никак не прореагировал, потому что не получил команды. Агенту это показалось смешным, и он отпустил шуточку в том смысле, что пса пора отдать в починку.

— Вот же идиот! — воскликнула я. — Ему еще повезло, что проводник, наверное, попался спокойный. Надо же такое ляпнуть!

— Вот так-то, — со вздохом продолжал он. — Всегда одно и то же. В старые добрые времена агенты ФБР были посмышленее. Они не размахивали значками перед камерами и не хватались за дело, не имея должной квалификации. Стыдно. И не только стыдно. Меня бесит, когда я вижу, как эти тупицы губят мою репутацию заодно со своей собственной. А ведь я отслужил двадцать пять лет... Да. Даже и не знаю, что делать, Кей.

Наши взгляды встретились.

— Просто делай свою работу, Бентон, — тихо сказала я. — Как ни тривиально звучит, это все, что каждый из нас должен делать. Мы ведь делаем ее не ради Бюро, не ради АТО и не ради полиции штата, а ради жертв, действительных и потенциальных. Всегда ради них.

Бентон допил виски и поставил стакан на стол. За рекой мигали огни Кэмдена.

— Не думаю, что Кэрри в Нью-Йорке. — Его взгляд тоже ушел куда-то в ночь.

— Приятно это сознавать.

— У меня нет никаких доказательств, если не считать того, что ничто не указывает на обратное. Например, ей нужны деньги. Где она их берет? Зачастую след начинается именно с этого.

Кража, грабеж, использование чужих кредитных карточек. Пока что у нас нет ничего, что пусть даже косвенно свидетельствовало бы о ее нахождении в городе. Разумеется, отсутствие таких свидетельств еще не доказывает, что ее там нет. Кэрри разработала план, и я нисколько не сомневаюсь, что сейчас она четко этот план исполняет.

Его профиль резко вырисовывался на фоне прямоугольника окна. Голос звучал глухо и устало, как у человека, который потерпел поражение и не знает, что делать дальше.

— Нам нужно поспать. — Я встала, подошла к нему и начала массировать его напряженные плечи. — Мы оба устали, поэтому нам все и видится в мрачном свете.

Бентон слабо улыбнулся и закрыл глаза. Я прикоснулась губами к его шее.

— Сколько ты берешь за час? — пробормотал он.

— Боюсь, я тебе не по карману.

Комнаты были маленькие, и нам обоим требовался отдых, поэтому спали мы не вместе. Мне нравилось принимать утренний душ, зная, что я никого не задерживаю, и Бентон тоже не любил спешить. Мы знакомы слишком давно, а потому предпочитаем комфорт всему остальному. Когда-то, в самом начале знакомства, мы могли не спать всю ночь, утоляя любовный голод, потому что работали вместе, потому что он был женат, потому что страсть пожирала нас. Те чувства остались в прошлом, и я уже никогда не ощущала себя такой живой, такой жадной до жизни. Теперь, когда мы были вместе, мое сердце часто оставалось равнодушным или замирало от сладкой боли, и я понимала, что старею.

В начале восьмого утра мы с Бентоном уже ехали по Уолнат-стрит. Небо оставалось серым, улицы не успели высохнуть, из-под решеток и люков поднимался пар, а воздух дышал сыростью и прохладой. На тротуарах и в парках спали, укрывшись тонкими одеялами, бездомные, а один, похожий на мертвеца, пристроился прямо напротив управления полиции под запрещающим знаком. Я сидела за рулем, Бентон копался в бумагах, делая заметки в новеньком блокноте и размышляя о вещах, недоступных моему пониманию. После поворота на 76-ю автостраду машин стало больше, и их задние огни напоминали красные бусы, растянувшиеся едва ли не до горизонта. За спиной у нас уже вставало солнце.

— Почему наш поджигатель выбирает в качестве исходного пункта именно ванную? — спросила я. — Почему не какое-то другое место?

— Очевидно, ванная комната имеет для него некое особое значение, если, конечно, мы говорим о серийных преступлениях, — ответил Бентон, переворачивая страницу. — Возможно, символическое. Может быть, это место просто удобно для него по каким-то неизвестным нам причинам. На мой взгляд, если мы имеем дело с одним и тем же преступником и ванная комната именно то звено, которое связывает все пожары, то более предпочтительна версия о символическом значении. Например, ванная может оказаться исходным пунктом всех его преступлений. Может быть, в детстве там с ним что-то случилось. Что-то такое, что травмировало его психику. Возможно, он подвергся там насилию или стал свидетелем чего-то ужасного.

— Жаль, что мы не можем просмотреть уголовные дела.

— Проблема в том, что в поле нашего зрения попала бы половина заключенных. У большинства все началось именно с этого. Тот, кто пострадал от насилия в детстве, часто отыгрывается на других, когда вырастает. Повторяет то же самое по отношению к другим.

— Не могу с тобой согласиться. Убийца ведь не погибает от насилия, совершенного по отношению к нему в детстве.

— В каком-то смысле — да, погибает. Те, кто избивает или насилует тебя в детстве, убивают твою душу. Конечно, психопатия объясняется не только этим. Впрочем, чем ее объяснить, я и сам не знаю. Проще всего верить в существование зла и то, что люди сами выбирают между добром и злом.

— Именно в это я и верю.

Он посмотрел на меня.

— Знаю.

— Что нам известно о детстве Кэрри? Почему она сделала тот выбор, который сделала?

— Она отказалась разговаривать на эту тему, — напомнил Бентон. — В отчетах психиатров толкового материала мало. Она может быть совершенно разной, в зависимости от того, какие цели перед собой ставит. Сегодня одна, завтра совсем другая. Диссоциативное поведение. Все черты депрессии. Отказ сотрудничать. Или вдруг — образцовый пациент. У этих ребят гражданских прав больше, чем у нас с тобой, Кей. А в психиатрических клиниках и тюрьмах их защищают так, что можно подумать, будто это мы плохие парни.

* * *


Небо светлело, его уже перечеркнули почти идеально параллельные горизонтальные полосы. Мы ехали мимо зеленеющих полей с выступающими кое-где глыбами розового гранита. Туман над озерцами напомнил мне о кипящих котлах с варящимися в них костями, а высокие трубы с медленно поднимающимися клубами дыма ассоциировались с огнем. Вдалеке сизой тенью стояли горы, и водонапорные башни казались повисшими в воздухе яркими воздушными шарами.

Примерно через час мы подъехали к больнице, помещавшейся в широко раскинувшемся и еще не достроенном бетонном комплексе с ангаром для вертолетов и травматологическим центром на первом этаже. Я припарковалась на гостевой стоянке. В новом, еще сияющем свежими красками холле нас уже встречал доктор Абрахам Герд.

— Кей. — Он по-доброму улыбнулся и пожал мне руку. — Кто бы мог подумать, что вы навестите меня здесь. А вы, наверное, Бентон? У нас здесь хороший кафетерий, так что, если хотите, можете перекусить и выпить кофе.

Мы вежливо отказались. Герд был молодым патологоанатомом с темными волосами и пронзительными голубыми глазами. Три года назад он стажировался у меня и в силу неопытности до сих пор не получал приглашения участвовать в судебных заседаниях в качестве эксперта. Я знала его как человека скромного и педантичного, что в данный момент имело для меня гораздо большее значение, чем опыт. Если только Герд не изменился с тех пор, как мы виделись в последний раз, то он вряд ли прикасался к телу, узнав о моем приезде.

— Расскажите, что вы успели сделать, — попросила я, когда мы вступили в широкий, выложенный блестящими серыми плитами коридор.

— Я взвесил ее, измерил и проводил внешний осмотр, когда позвонил коронер. Он сказал, что делом занялось АТО и что вы уже в пути, и дальше я не пошел.

Должность коронера в округе Лихай была выборной, и именно коронер решал, в каких случаях для установления причины смерти нужно проводить вскрытие. К счастью для Герда, коронером их округа оказался бывший полицейский, который не вмешивался в дела медэкспертов и обычно полагался на их решения и выводы. В других штатах и округах Пенсильвании ситуация складывалась иначе, и вскрытия иногда проводились в похоронных конторах на столах для бальзамирования, а коронерами были закоренелые политики, не только неспособные отличить входное отверстие от выходного, но и не обращающие внимания на такие «мелочи».

Наши шаги эхом отдавались в пустом коридоре. Герд открыл дверь, и мы оказались в складском помещении, заставленном пустыми картонными коробками, между которыми сновали люди в защитных строительных касках. За складом, уже в другой части здания, открылся очередной коридор, а уже за ним находился морг. Это была маленькая комната с выстеленным розовой плиткой полом и двумя стационарными столами из нержавеющей стали. Открыв шкафчик, Герд вручил нам стерильные одноразовые халаты, пластиковые фартуки и одноразовую обувь. Надев все это поверх одежды, мы повязали маски и натянули перчатки из тонкого латекса.

Жертва, идентифицированная как Келли Шепард, тридцати двух лет, чернокожая, работала медсестрой в той самой больнице, которая теперь стала ее предпоследним приютом. Она лежала в черном мешке на выдвижной каталке в небольшой холодильной камере. Компанию ей составляли ярко-оранжевые пакеты с хирургическими образцами и несколько мертворожденных младенцев, которых ждала кремация. Мы вывезли каталку на середину комнаты и расстегнули мешок.

— Вы уже провели рентгеноскопию? — спросила я.

— Да. И сняли отпечатки. Вчера дантист снял слепок с зубов и тоже сравнил с имеющимся в медицинской карте.

Вместе с Гердом мы отвернули окровавленные простыни, обнажив изувеченное тело. Застывшая и холодная, женщина лежала на спине с открытыми, невидящими глазами на изрезанном лице. Ее еще не обмыли, и кожу во многих местах покрывала корка засохшей черно-красной крови. Слипшиеся волосы напоминали мочалку. Ран было так много, что они, казалось, испускали ауру гнева. Представляя, насколько жестокой была борьба, я словно ощущала ярость и ненависть убийцы.

Пальцы и ладони на обеих руках были изрезаны до крови — вероятно, пытаясь защититься, женщина хваталась за лезвие ножа. О том же свидетельствовали и глубокие порезы на задней стороне предплечий и запястьях и на обеих ногах, которыми она отбивалась, по-видимому, уже лежа на полу. Колотые раны покрывали не только груди, живот и плечи, но и ягодицы и спину.

Некоторые раны имели неправильную форму, что могло стать следствием поворота ножа или движений уклоняющейся от него жертвы. Судя по конфигурации ран, убийца пользовался односторонним ножом с гардой, оставившей квадратной формы ссадины. Одиночный и относительно неглубокий порез шел от правой челюсти через щеку, а горло было вскрыто в направлении из-под правого уха вниз через среднюю линию шеи.

— Судя по всему, ее зарезали сзади, — сказала я, повернувшись к Бентону, который молча записывал что-то в блокнот. — Голову оттянули назад, горло открылось...

— Думаю, это произошло уже в конце, — заметил Герд.

— Да. Если бы она получила такое ранение в начале, то быстро потеряла бы много крови и не смогла долго сопротивляться. Наверное, убийца действительно перерезал ей горло уже в финале схватки, возможно, когда женщина лежала на полу. Что с одеждой?

— Сейчас принесу, — сказал Герд. — Знаете, у меня здесь такие невероятные случаи бывают. Вот произошла недавно жуткая авария, а виновником оказался какой-то парень, у которого прямо за рулем случился сердечный приступ. Сам на небеса отправился да и еще троих или четверых с собой прихватил. И убийство по Интернету у нас уже есть. Кстати, мужья здесь жен уже не стреляют, а душат, забивают насмерть или обезглавливают.

Продолжая говорить, он направился в дальний угол комнаты, где над неглубокой раковиной сохла на вешалках одежда убитой. Каждый предмет был отделен от соседних пластиковыми шторами, чтобы сохранить трассеологические улики. Я накрывала непромокаемой простыней второй стол, когда в комнату вошла Тьюн Макговерн в сопровождении женщины в медицинском халате.

— Решила заглянуть перед тем, как отправляться к своим. Медленно осмотрев лежащую на столе женщину, она покачала головой.

— Господи...

Я помогла Герду расстелить на столе пропахшую дымом и перепачканную сажей и кровью пижаму. Определить ее цвет было практически невозможно. Спереди и сзади пижама была изрезана и проколота.

— Сюда поступила в одежде? — на всякий случай спросила я.

— Да, — ответил Герд. — Все крючки и пуговицы на месте и застегнуты. Я вот думаю, нет ли на одежде и его крови. В такой схватке он вполне мог порезаться.

Я улыбнулась.

— Вы прошли хорошую школу.

— Да, у одной леди в Ричмонде.

— Картина примерно ясна, — заговорил Бентон. — Она дома, переоделась в пижаму. Предположительно вечер. Классический случай. Такого рода убийства нередки в ситуации, когда двое связаны некоего рода отношениями. Что немного выпадает из картины, — он шагнул поближе к столу, — так это ее лицо. Посмотрите сюда. На рану не похоже. Обычно, когда убийца состоит в отношениях с жертвой, насилие направлено на лицо, потому что лицо — это личность.

— Порез на лице не такой глубокий, как другие. — Я провела вдоль раны пальцем. — Глубже у челюсти, на щеке почти царапина.

Я отступила от стола и снова посмотрела на пижаму.

— Интересно, что пуговицы и крючки на месте. И никаких порывов, что было бы естественно при такой борьбе, когда убийца хватает жертву и пытается удержать ее.

— Вот именно, — кивнул Бентон. — Все произошло очень быстро. Что-то зацепило этого парня, и он пришел в ярость. Очень сильно сомневаюсь, что именно убийство входило в его планы. Это подтверждает и характер пожара. Похоже, ситуация просто вышла у него из-под контроля.

— На мой взгляд, убив ее, он не стал долго задерживаться, — сказала Макговерн, — и поджег дом, уже уходя. Думал, что огонь покроет следы. Но вы абсолютно правы, сработал он плохо. К тому же пожарные прибыли на место менее чем через пять минут после срабатывания противопожарной сигнализации, так что урон удалось свести к минимуму.

На спине и ногах у Келли Шепард были ожоги второй степени.

— А что охранная сигнализация? — спросила я.

— Отключена, — ответила Макговерн.

Она открыла конверт и разложила на столе несколько фотографий. Мы склонились над ними. На одной из них женщина в перепачканной кровью пижаме лежала лицом вниз на полу в ванной комнате. Одна рука под телом, другая вытянута вперед, как будто жертва тянулась к чему-то. Ноги вытянуты и прижаты одна к другой. Покрывавшая пол грязная вода скрывала кровавые следы, но на сделанных с близкого расстояния фотографиях дверной рамы и прилегающей части стены были отчетливо видны оставленные ножом отметины.

— Пожар начался отсюда, — сказала Макговерн, указывая на снимок, сделанный в ванной комнате. — Вот в этом углу возле ванны, под открытым окном со шторой. А здесь, как видите, то, что осталось от деревянной мебели и диванных подушек. — Она постучала пальцем по фотографии. — Так что у нас имеются открытая дверь и открытое окно. Огонь вспыхивает на полу и захватывает штору, но на этот раз энергии слишком мало, и потолок не сгорел полностью.

— Как вы думаете, почему? — спросила я.

— Причина может быть только одна, — ответила Макговерн. — Он допустил просчет. То есть я хочу сказать следующее. Понятно, что убийца затащил в ванную мебель, диванные подушки и прочее, чтобы устроить настоящий пожар. Но все пошло не так, как надо. Собранный горючий материал не воспламенился полностью из-за открытого окна, к которому потянулось пламя. Конечно, если бы преступник задержался, то понял бы, в чем дело, и исправил ошибку, но он поспешил уйти. Поэтому огонь лишь облизал тело, как язык дракона.

Пока Макговерн говорила, Бентон молчал, застыв, точно статуя, и только взгляд его перебегал с одной фотографии на другую. Я знала, что он уже сделал какие-то свои выводы, но не торопится их высказывать. Бентон никогда еще не работал с Тьюн Макговерн и не знал доктора Абрахама Герда.

— Мы здесь будем еще долго, — сказала ему я.

— А я пойду посмотрю на место, — ответил он.

Лицо Бентона как будто окаменело, как случалось каждый раз, когда он ощущал присутствие зла, как другие ощущают едва заметный сквозняк. Я повернулась к нему, и наши глаза встретились.

— Я еду туда же, так что можете следовать за мной, — предложила Макговерн.

— Спасибо.

— И еще одно, — сказала Макговерн. — Задняя дверь была не заперта, а возле ступенек в траве стояла кошачья коробка.

— Думаете, она выходила, чтобы опорожнить кошачью коробку или что-то в этом роде? — спросил Герд. — А парень поджидал ее там?

— Это всего лишь предположение, — ответила Макговерн. — Одно из возможных.

— Не знаю, — покачал головой Уэсли.

— Тогда получается, что убийца знал про кошку? И про то, что хозяйка откроет заднюю дверь, чтобы очистить коробку? Сомнительно.

— Мы не знаем, когда именно она открыла заднюю дверь. Что касается кошачьей коробки, то она могла стоять там, например, с прошлого вечера, — заговорил Бентон, стаскивая с себя халат. — Нельзя исключать, что она отключила сигнализацию и открыла дверь либо поздно вечером, либо рано утром по каким-то другим причинам.

— А кошка? — спросила я. — Ее никто не видел?

— Пока еще никто, — ответила Макговерн, и они с Бентоном направились к выходу.

— Что ж, начнем, — сказала я Герду.

Он взял фотоаппарат, готовясь снимать, а я поправила лампу и, склонившись над телом, внимательно осмотрела царапину на лице жертвы. Сначала мне попался вьющийся темный волос длиной четыре с половиной дюйма, принадлежавший, очевидно, самой женщине. Потом я увидела и другие, рыжеватые и короткие и, судя по темному корню, недавно окрашенные. Разумеется, хватало и кошачьей шерсти, попавшей на тело после того, как жертва уже упала на пол.

— Кажется, персидская, — предположил Герд. — С длинной, очень тонкой шерстью.

— Вполне возможно, — согласилась я.


Глава 15


Первоочередной и самой важной нашей задачей был сбор трассеологических улик. Обычно люди даже не представляют, сколько микроскопического мусора они носят на себе, пока кто-то вроде меня не берется за дело и не начинает очищать их одежду и тело от едва заметных частиц. Я обнаружила мелкие деревянные щепки, по-видимому, от пола и стен, кошачью шерсть, кусочки растений и частички насекомых, а также пепел от пожара. Но самое важное открытие я сделала, изучая через лупу страшную рану на шее, где мое внимание привлекли два блестящих металлических пятнышка. Я подцепила их кончиком пальца и осторожно перенесла на чистую белую тряпочку.

На старом металлическом столе стоял анатомический микроскоп, и я поставила увеличение на двадцать и подстроила подсветку. В ярком круге света отчетливо виднелись изогнутые серебристые стружки. В это невозможно было поверить!

— Сейчас мы поместим их в контейнер, — быстро заговорила я. — И нужно очень тщательно осмотреть все остальные раны. Это очень важно. То, что мы ищем, имеет тусклый серебристый цвет.

— Думаете, они были занесены оружием? — взволнованно спросил Герд, подходя ближе и разглядывая находки.

— Я нашла их в ране на шее. Точно такие же были обнаружены в ранах женщины, убитой в Уоррентоне.

— Что нам о них известно?

— Магниевые опилки. Об этом еще никто не знает. Мы не хотим допустить утечки информации в прессу. Надо сообщить Бентону и Макговерн.

— Действуйте.

Всего мы насчитали двадцать семь ран, но даже самые тщательные поиски не дали результата: ни в одной из них блестящих стружек не обнаружилось. Мне это показалось немного странным, потому что, согласно нашей теории, шею жертве убийца перерезал в последнюю очередь. Если металлические опилки были занесены ножом, то почему они не попали в другие раны, более ранние? На мой взгляд, такое обязательно должно было случиться при глубоком проникновении лезвия в мышечные ткани.

— Возможно, но нелогично, — пробормотала я, начиная измерять рану на горле. — Длина — шесть и три четверти дюйма. Наименьшее проникновение под правым ухом, затем углубляется, проходит через подъязычную мышцу и трахею... снова мельче... поднимается по другой стороне шеи... Судя по характеру раны, убийца находился сзади и держал нож в левой руке.

Часы показывали два, когда мы начали наконец обмывать тело, и еще несколько минут стекавшая со стола вода была ярко-красной, будто земляничный сок. Я оттирала кровь большой мягкой губкой, и, когда закончила, раны, уродовавшие чистую смуглую кожу, предстали перед нами еще более страшными. Келли Шепард была красивой женщиной, с высокими скулами и безупречной, гладкой, как полированное дерево, кожей. При росте в пять футов восемь дюймов она имела отличную фигуру, подтянутую и рельефную, как у спортсменки. Ногти были не накрашены, украшения отсутствовали.

Вскрыв грудную полость, мы обнаружили, что она наполнена почти литром крови, излившейся из крупных сосудов, идущих от сердца и легких. С такими повреждениями она неминуемо умерла бы от кровопотери максимум через несколько минут, поэтому я сделала вывод, что раны эти жертва получила на заключительной стадии схватки, когда ослабела и почти перестала сопротивляться. Угол, под которым наносились удары, указывал на то, что женщина лежала на полу почти неподвижно, а убийца располагался над ней. Потом ей все же удалось перевернуться на живот, возможно, в последней отчаянной попытке защититься от смертоносного лезвия, и, очевидно, именно тогда он перерезал ей горло.

— На нем должно было быть чертовски много крови, — заметила я, измеряя раны на руках.

— Согласен.

— Ему нужно было где-то умыться и почиститься. Нельзя же вот так запросто выйти на улицу или появиться в мотеле в окровавленной одежде.

— Если только он не живет где-то поблизости.

— Или не уехал оттуда на машине, надеясь, что полиция не остановит его из-за какой-нибудь мелочи.

— В желудке некоторое количество неизвестной коричневатой жидкости.

— Она не ела, возможно, с обеда. Надо бы узнать, была ли расстелена постель.

Картина случившегося поздним вечером в субботу или ранним утром в воскресенье постепенно приобретала очертания. Женщина спала, когда ее что-то разбудило. По какой-то непонятной причине она встала, отключила охранную сигнализацию и открыла заднюю дверь. В начале пятого мы с Гердом закрыли Y-образный разрез на груди с помощью хирургических скоб, после чего я прошла в раздевалку, где валялся демонстрационный манекен, используемый для наглядности в судебных заседаниях, сняла с себя одежду и приняла душ.

Поджоги в округе Лихай случались крайне редко; разве что тинейджеры порой предавали огню старые заброшенные фермы. О преступлениях в крохотном, уютном квартале Уэскосвилл, населенном представителями среднего класса, тоже давно не слышали. Преступлений более серьезных, чем кража — когда вор замечал оставленный на видном месте кошелек или сумочку и забирался в дом, — здесь не случалось уже много лет. Полицейского участка в Лихае не было, так что к тому времени, когда патрульные реагировали на звон охранной сигнализации, вор давно успевал смыться.

Я переоделась в компании манекена, и Герд любезно предложил подбросить меня до места происшествия. Вдоль дороги высились роскошные ели, за которыми мелькали сады и ухоженные, хотя и непритязательные церкви. Мы свернули на Ганновер-драйв с современными кирпичными и деревянными домами, двухэтажными и просторными, с баскетбольными щитами, велосипедами и другими приметами присутствия детей.

— Какие же здесь цены? — поинтересовалась я.

— От двухсот до трехсот тысяч, — ответил Герд. — Здесь живут инженеры, медсестры, биржевые брокеры, администраторы. К тому же через Лихай-Вэлли проходит трасса И-78, а по ней до Нью-Йорка не более полутора часов. Некоторые так и ездят туда-сюда.

— А что еще здесь есть?

— В десяти — пятнадцати минутах езды отсюда много промышленных комплексов — «Кока-Кола», «Эйр продактс», «Нестле», «Перье». Ну и, конечно, фермы.

— Но она работала в больнице.

— Верно. И на дорогу у нее уходило минут десять.

— Вы раньше ее видели?

Герд задумался. В конце улицы в воздухе уже ползли тонкие струйки дыма.

— Уверен, что видел ее в кафетерии. Такую женщину трудно не заметить. Возможно, она сидела за столом с другими медсестрами. Точно не помню. Но мы никогда не разговаривали.

Дом, в котором жила Келли Шепард, был выкрашен в желтый цвет с белой окантовкой, и, хотя огонь, возможно, не создал больших проблем, топоры пожарных, вырубивших в крыше огромные отверстия, и вода нанесли ему непоправимый урон. То, что осталось, напоминало печальное, перепачканное сажей лицо с унылыми, безжизненными глазами разбитых окон. Цветники затоптаны, аккуратно подстриженный газон превратился в грязь, а припаркованный на дорожке «камри» последней модели покрывал густой слой золы. Внутри работали пожарные инспектора и следователи АТО, а агенты ФБР в бронежилетах патрулировали периметр.

Я нашла Макговерн на заднем дворе, где она разговаривала с молодой женщиной в джинсах, сандалиях и футболке.

— И когда это было? — спрашивала Макговерн. — Около шести?

— Да, примерно в это время. Я готовила обед и видела, как она приехала и остановилась как раз там, где сейчас стоит машина, — взволнованно ответила женщина. — Келли вошла в дом, а минут через тридцать вышла и занялась прополкой. Ей нравилось работать в саду, подрезать кусты и все такое.

— Познакомьтесь, это миссис Харви, — сказала Макговерн, когда я подошла ближе. — Живет по соседству.

— Здравствуйте.

Я заметила, что глаза миссис Харви блестят от возбуждения, граничащего со страхом.

— Доктор Скарпетта — судмедэксперт, — пояснила Макговерн.

— О! — произнесла миссис Харви.

— А еще раз в тот вечер вы ее видели? — спросила Тьюн.

Женщина покачала головой:

— Нет, она вернулась в дом и больше не выходила. Работа у нее тяжелая, так что допоздна Келли не задерживалась.

— А мужчины? Она с кем-нибудь встречалась?

— Никого постоянного, насколько я могу судить. Иногда появлялся какой-нибудь врач, приходили коллеги из больницы. Помню, в прошлом году Келли начала встречаться с мужчиной, который был ее пациентом. На мой взгляд, долгих романов у нее не было. Келли такая красивая, в этом ее проблема. Мужчины всегда хотели одного, а у нее на уме было совсем другое. Я знаю, потому что она сама об этом говорила.

— Но в последнее время никого? — уточнила Макговерн.

Миссис Харви задумалась.

— Только подруги. Пара девочек с работы. Иногда они собирались у нее, иногда ходили куда-то вместе. Но прошлым вечером я ничего такого не заметила. То есть наверняка я, конечно, не знаю. Может быть, у нее кто-то и был, но я ничего не слышала.

— Ее кошку нашли? — спросила я.

Макговерн не ответила.

— Эта чертова кошка, — прошептала миссис Харви. — Совершенно избалованная. — Она улыбнулась, и глаза ее наполнились слезами. — Заменяла ей ребенка.

— Домашняя?

— О, абсолютно. Келли никогда не выпускала ее из дома, ухаживала за ней, словно за оранжерейным цветком.

— Кошачью коробку нашли на заднем дворе, — сообщила ей Макговерн. — Вы не знаете, Келли выносила ее по вечерам? Оставляла на улице на ночь? Была ли у нее такая привычка? Могла ли она, на ваш взгляд, выйти поздно вечером из дому, не закрыв дверь, с отключенной сигнализацией?

Женщина смущенно улыбнулась, и я поняла, что она еще не знает о том, как умерла ее соседка.

— Ну да, я видела, как Келли опорожняла кошачий туалет, но всегда в мешок для мусора, который выбрасывала потом в контейнер. Не могу представить, зачем ей могло понадобиться делать это ночью. Может, она просто выставила коробку проветриться, а потом забыла забрать? В любом случае кошка знала, как пользоваться туалетом, и вполне могла бы обойтись одну ночь без коробки.

Она перевела взгляд на проезжавшую мимо полицейскую машину.

— Никто не сказал, как начался пожар, — продолжала миссис Харви. — А вы знаете?

— Мы пытаемся это установить, — сказала Макговерн.

— Келли ведь не... то есть... она ведь умерла быстро, правда? — Миссис Харви прищурилась, глядя на солнце, и закусила губу. — Не хочется думать, что она страдала.

— Большинство из тех, кто погибает при пожаре, не страдают, — ответила я, избегая прямого ответа. — Обычно они теряют сознание от угарного газа и ничего не чувствуют.

— Слава Богу... — облегченно пробормотала миссис Харви.

— Я буду в доме, — сказала Макговерн.

— Миссис Харви, вы хорошо знали Келли?

— Мы были соседями почти пять лет. Не то чтобы проводили вместе много времени, но я определенно знала ее.

— Может быть, у вас есть какие-нибудь фотографии мисс Шепард или вы знаете, у кого они есть?

— У меня, наверное, кое-что найдется.

— Они нужны мне для идентификации, — добавила я, хотя думала совсем о другом. Мне хотелось посмотреть, какой была погибшая в жизни. — И если можете рассказать о ней что-то еще, я буду благодарна. Например, где живет ее семья.

— Здесь у нее никого нет. — Миссис Харви никак не могла отвести взгляд от руин соседнего дома. — Келли издалека. Ее отец служил в армии, а потом они жили где-то в Северной Каролине. Постоянные переезды пошли Келли на пользу, она набралась житейского опыта. Я часто говорила, что хотела бы быть такой же умной и сильной. Она ничего не боялась. Однажды я увидела змею у себя на столе, испугалась и позвала Келли. Она пришла, выгнала змею во двор и убила лопатой. Наверное, стала такой, потому что мужчины не оставляли ее в покое. Я всегда говорила, что она могла бы сделаться кинозвездой, но Келли только смеялась: «Сандра, я ведь не умею играть». А я отвечала: «Но большинство из них тоже не умеют!»

— Похоже, ваша соседка знала, как вести себя в таких ситуациях.

— Это уж точно. Потому она и поставила охранную сигнализацию. Смелая и решительная наша Келли. Пойдемте со мной, посмотрим, что там у меня найдется.

— Если вы не против.

Мы поднялись по ступенькам в ее большую, яркую кухню. Я сразу поняла, что Харви любит готовить. Кухня была оборудована всем необходимым, на крючках висела разнообразная утварь, а то, что стояло на плите, распространяло густой соблазнительный запах, в котором угадывались говядина и лук. Может быть, бефстроганов. Или рагу.

— Посидите здесь, у окна, а я поднимусь в комнату, — сказала Харви.

Я села к столу и стала смотреть на дом Келли Шепард. За разбитыми окнами ходили люди, кто-то установил прожектор, потому что солнце уже садилось.

Разумеется, ее не могла не интересовать жизнь такой экзотичной и красивой женщины, и вряд ли кто-то мог войти в дом Келли, оставшись при этом незамеченным. Мне хотелось бы о многом расспросить хозяйку, однако приходилось проявлять осторожность, потому что посторонние еще не знали о том, что мисс Шепард умерла насильственной смертью.

— Поверить не могу! — воскликнула Харви, возвращаясь в кухню. — Тут у меня нашлось кое-что получше фотографий. Знаете, на прошлой неделе телевизионщики были в больнице, снимали репортаж о травматологическом центре. Его потом показали в вечерних новостях, а я записала. Даже и не знаю, почему это я сразу не вспомнила. Вы уж извините, но из-за случившегося у меня голова работает не так, как надо.

В руке у нее была видеокассета. Мы прошли в гостиную, и Харви вставила кассету в видеомагнитофон. Пока она перематывала пленку, я сидела в синем кресле, и под ногами у меня был синий ковер. Наконец хозяйка нажала кнопку, и на экране появилась больница Лихай-Вэлли. Съемки велись с борта вертолета «скорой помощи». Только тогда я поняла, что Келли Шепард была не простой медсестрой, а членом бригады парамедиков, не только выезжавшей, но и вылетавшей на вызовы.

Дальше мы увидели Келли бегущей по коридору вместе с коллегами по бригаде.

— Извините, извините, — повторяла она, проскакивая между попадавшимися на пути людьми.

Келли Шепард и вправду была прекрасным человеком, и оператор с удовольствием следовал за каждым ее шагом, ловил каждое движение тела, наслаждался каждой черточкой лица. Не приходилось сомневаться, что пациенты были от Келли без ума.

Потом мы увидели Келли в кафетерии уже после возвращения с вызова.

— Нам приходится соперничать с временем, — говорила она в микрофон. — Каждая минута опоздания грозит обернуться смертью. Вот вам и адреналин.

Интервью шло по довольно банальному сценарию, но в какой-то момент камера сдвинулась с места.

— Я редко что-то записываю, — рассказывала Харви, — но ведь не каждый день по телевизору показывают кого-то знакомого.

Дошло не сразу.

— Остановите пленку! — попросила я. — Перемотайте назад. Да, хватит. Еще. Остановите.

В кадре застыла женщина на заднем плане.

— Нет, — прошептала я. — Невозможно.

Кэрри Гризен была в джинсах и застиранной рубашке. Она сидела за обеденным столом вместе с другими работниками больницы. Я узнала ее не сразу, потому что волосы у нее отросли и были перекрашены в рыжий цвет, тогда как при последней нашей встрече они были короткие и светлые. Меня привлекли ее глаза. Глаза, похожие на черные дыры. Не переставая жевать, Кэрри смотрела прямо в камеру, и они, ее глаза, привычно поразили меня холодной злобой.

Никогда мне не забыть этот взгляд.

Я встала, подошла к видеомагнитофону и вынула кассету.

— Извините, мне придется забрать это. Обещаю вернуть.

— Хорошо. Вы только не забудьте. Другой у меня нет. — Сандра Харви тоже поднялась. — С вами все нормально? У вас такое выражение, словно вы увидели призрак.

— Мне нужно идти. Еще раз спасибо.

Я добежала до соседнего дома, поднялась по ступенькам и вошла в комнату, по щиколотку залитую холодной водой, которая все еще капала с крыши. Вокруг меня ходили агенты, кто-то разговаривал, кто-то фотографировал.

— Тьюн! — позвала я.

Передвигаться по дому было нелегко, приходилось всматриваться под ноги, чтобы не наступить на что-нибудь или не упасть. Я лишь мельком заметила, как один из агентов опускает в пластиковый мешок обгоревший труп кошки.

— Тьюн!

Ее уверенные шаги прозвучали совсем рядом, и в следующее мгновение она уже держала меня за руку.

— Осторожнее, здесь...

Я перебила:

— Нам необходимо найти Люси.

— Что-то случилось?

Она повела меня к выходу.

— Где Люси?

— На пожаре в Филадельфии. Какой-то бакалейный магазин или склад. Возможно, поджог. Кей, какого черта...

Мы оказались на лужайке. Я сжимала видеокассету, как будто в ней заключалась моя единственная надежда.

— Тьюн, пожалуйста. — Я встретила ее взгляд. — Отвезите меня в Филадельфию.

— Хорошо, — сказала она.


Глава 16


Мы доехали до Филадельфии за сорок пять минут, поскольку Макговерн спешила. Она также связалась по радио со своей штаб-квартирой и, пользуясь защищенным оперативным каналом, передала мою информацию и просьбу нацелить работающих на улице агентов на поиски Кэрри Гризен. Пока Макговерн разговаривала со своими, я по сотовому позвонила Марино.

— Она здесь. Прилетай.

— Вот сука! Бентон и Люси уже знают?

— Мне еще нужно найти их.

— Скоро буду.

Ни я, ни Макговерн не верили, что Кэрри задержалась в округе Лихай. Она должна была быть там, где можно нанести удар по самому незащищенному из нас, и я не сомневалась, хотя и не могла объяснить почему, что Кэрри уже узнала о переезде Люси в Филадельфию. Если предчувствия не обманывали меня, за моей племянницей уже следили. И еще я была убеждена — хотя это тоже могло показаться кому-то бессмыслицей, — что убийства в Уоррентоне и здесь имели своей целью каким-то образом заманить в западню тех из нас, кто помог отправить Кэрри за решетку.

— Но ведь убийство в Уоррентоне случилось еще до того, как ваша приятельница сбежала из «Кирби», — напомнила Макговерн, сворачивая на Честнат-стрит.

— Знаю, — ответила я, чувствуя, как страх сдавливает сердце. — Мне и самой ничего не понятно, но я уверена, что Кэрри имеет к нему какое-то отношение. И то, что она промелькнула в новостях, тоже не случайность и не совпадение. Кэрри Гризен знала, что после убийства Келли Шепард мы начнем изучать все, что с ней связано, и рано или поздно увидим эту запись. Она все предусмотрела, черт бы ее побрал!

Пожар, о котором упоминала Тьюн, случился на западной окраине Пенсильванского университета. Уже стемнело, и мигающие огни были видны на расстоянии в несколько миль. Полиция блокировала два квартала улицы. Мы увидели по меньшей мере восемь пожарных машин, четыре или пять грузовиков и несколько пожарных вертолетов, кружащих над горящим зданием на высоте примерно семидесяти футов и обстреливающих дымящуюся крышу из водометов. Урчали двигатели, барабанили по деревянным стенам упругие струи воды, лопалось и звенело разбитое стекло. Там и тут улицу пересекали похожие на распухших змей шланги, и вода подступала уже к колпакам колес припаркованных неподалеку автомобилей.

Сгрудившиеся на тротуаре фотографы и репортеры заметно оживились, когда мы с Макговерн вышли из машины.

— АТО расследует этот случай? — спросил какой-то телевизионщик, выставив вперед микрофон.

— Мы просто приехали посмотреть, — на ходу ответила Макговерн.

— Значит ли это, что вы подозреваете поджог?

— Выясняем. И пожалуйста, мистер, держитесь немного подальше.

Репортер остался у пожарной машины, а мы с Макговерн подошли поближе к складу. Огонь перекинулся на расположенную неподалеку парикмахерскую, и пожарные, орудуя топорами и ломами, пробивали отверстия в крыше. Агенты АТО опрашивали потенциальных свидетелей, у входа в подвал сновали следователи в защитных касках. До меня долетали обрывки разговоров, в которых упоминались тумблеры, счетчики и какое-то украденное оборудование. Из окон вырывались клубы черного дыма.

— Люси, должно быть, внутри, — прошептала мне на ухо Макговерн.

Я последовала за ней. Стеклянная витрина была разбита, и стремительный поток холодной воды выносил на улицу банки с консервированным тунцом, гроздья почерневших бананов, гигиенические салфетки, пакеты с картофельными чипсами и бутылки с соусами. Пожарный выхватил из воды банку с растворимым кофе и, пожав плечами, бросил ее в машину. Мощные лучи прожекторов обшаривали задымленное, закопченное пространство разоренного склада, выхватывая из темноты покореженные балки и спутанные нити проводов, свисающие с прогнувшихся опор.

— Люси Фаринелли здесь? — крикнула Макговерн.

— В последний раз, когда я ее видел, она разговаривала с хозяином, — ответил из глубины мужской голос.

— Поосторожнее там, — сказала Макговерн.

— Ладно. У нас тут проблема с отключением электропитания. Фидер, похоже, где-то под землей. Может, вы попробуете что-то сделать?

— Попробую.

— Так вот чем занимается моя племянница, — пробормотала я, когда мы с Макговерн побрели к выходу, стараясь держаться подальше от проплывающих мимо банок и бутылок.

— Да, это когда повезет. Ее номер, по-моему, 718. Попробую вызвать. — Она включила рацию. — Вызываю 718. Повторяю...

— Что там? — донесся искаженный помехами голос Люси.

— Ты занята?

— Заканчиваю.

— Можешь выйти к витрине?

— Уже иду.

Я облегченно вздохнула, и Макговерн ободряюще улыбнулась мне. Вокруг нас по-прежнему пульсировали огни мигалок и шумела вода. Черные от копоти, с мокрыми от пота лицами, пожарные устало перетаскивали на плечах тяжелые шланги и пили зеленого цвета жидкость, которую разводили в пластиковых кувшинах. В кузове одного из грузовиков установили мощный прожектор, и вся сцена в его резком холодном свете приобрела какой-то сюрреалистический оттенок. Из темноты начали вылезать любители экстремальных зрелищ с фотоаппаратами-"мыльницами" и предприимчивые дельцы, рассчитывающие поживиться легкой добычей.

К тому времени, когда Люси подошла наконец к нам, дым уже стал не таким густым и более белым, что указывало на увеличившееся присутствие в нем пара. Вода добралась до очага возгорания.

— Вот и хорошо, — прокомментировала Макговерн. — Похоже, скоро закончим.

— Крысы перегрызли провода. По крайней мере так считает владелец, — сообщила нам Люси и как-то странно посмотрела на меня. — А тебя что сюда привело?

— Есть основания считать, что Кэрри имеет отношение к поджогу и убийству в Лихае, — ответила за меня Макговерн. — Весьма вероятно, что она еще где-то поблизости. Возможно, даже в Филадельфии.

— Что? — удивилась Люси. — Как? А Уоррентон?

— Знаю, — ответила я. — Это кажется необъяснимым. Но определенные параллели налицо.

— Тогда мы имеем дело с имитацией, — сказала моя племянница. — Кэрри прочла в газетах о пожаре в Уоррентоне и теперь водит нас за нос.

Я подумала о металлических опилках и об очаге возгорания. В новостях об этом не сообщалось. Никто из посторонних не знал, что Клер Роули убили острым режущим инструментом. Кроме того, я успела заметить и еще одно сходство. Обе жертвы, Клер и Келли, были красавицами.

— Ее уже ищут, — сообщила моей племяннице Макговерн. — Все, что от тебя требуется, — быть настороже, понятно? И, Кей, — она повернулась ко мне, — для вас это тоже не самое безопасное место.

Я не ответила ей, а вместо этого обратилась к Люси:

— Бентон связывался с тобой?

— Нет.

— Никак не пойму, — пробормотала я. — Где же он может быть?

— Когда ты разговаривала с ним в последний раз? — спросила Люси.

— В морге. Уходя, он сказал, что отправляется на место пожара. А дальше? Сколько он там пробыл?

Я посмотрела на Макговерн.

— Не больше часа. Может быть, вернулся в Нью-Йорк или Ричмонд?

— Уверена, он бы мне сообщил. Я несколько раз посылала ему сообщения на пейджер. Может быть, у Марино будут какие-то новости.

Марино вошел в мой номер около полуночи, однако никаких новостей не принес.

— Не думаю, что тебе следует находиться в отеле одной, — с порога заявил он.

Вид у него был растрепанный и взъерошенный.

— А ты знаешь место, где я буду в большей безопасности? Я не понимаю, что происходит. Бентон не выходит на связь, от него нет никаких сообщений.

— Вы, случайно, не поругались, а?

— Бога ради, перестань, — раздраженно бросила я.

— Послушай, не обижайся. Ты попросила, и я здесь.

— Знаю. Мне просто надо немного успокоиться.

— Где Люси?

Марино присел на край моей кровати.

— Возле университета большой пожар. Она, наверное, еще там.

— Поджог?

— Никто еще ничего не знает.

Мы немного помолчали. Напряжение ощущалось почти физически.

— Послушай, мы можем остаться здесь и ждать бог весть чего. Или можем пойти куда-нибудь. Мне все равно не уснуть. — Я встала и прошлась по комнате. — Черт возьми! Мы сидим, а Кэрри, может быть, где-то совсем рядом.

Слезы выступили на глазах, и мне пришлось сделать усилие, чтобы не расплакаться.

— Может, Бентон уже в Филадельфии, рядом с Люси.

Я отвернулась от Марино и уставилась на бухту. В груди колотилось сердце, а руки замерзли так, что даже ногти посинели.

Марино поднялся. Я знала, что он смотрит на меня.

— Пойдем. Ты права, надо проверить.

* * *


Ко времени нашего прибытия активность на месте пожара на Уолнат-стрит значительно снизилась. Большая часть машин уже уехала, немногие оставшиеся пожарные сворачивали шланги. Над пострадавшим складом еще поднимался дымок, но пламени уже не было. Доносящиеся изнутри голоса звучали громче и отчетливее, тьму прорезали лучи фонариков, под ногами невидимых людей хрустело битое стекло. Поток воды потерял недавнюю силу и уже словно нехотя выносил продукты и мусор. Дойдя до входа, я услышала голос Макговерн.

— Давайте его сюда! — рявкнула она. — И поосторожнее. Постарайтесь ничего не раздавить.

— У кого-нибудь есть фотоаппарат?

— Так... Мужские часы в корпусе из нержавеющей стали. Стекло разбито. И пара наручников.

— Что ты сказал?

— Ты же слышал. Наручники. «Смит-Вессон». Не подделка. На замке. Как будто были на ком-то.

— Что за чушь?!

Крупные капли холодной воды скатились по шлему и упали мне на шею. Я узнала голос Люси, но не разобрала слов. Внезапно она вскрикнула, и тут же до меня донесся всплеск, как будто что-то упало.

— Держись! — приказным тоном произнесла Макговерн. — Люси! Эй, кто-нибудь, выведите ее отсюда!

— Нет! — вскрикнула Люси.

— Ну, ну, — заговорила Макговерн. — Вот так. Я держу тебя за руку. Успокойся, ладно?

— Нет! — снова крикнула Люси. — НЕТ! НЕТ! НЕТ!

Снова всплеск и вскрик.

— Господи, ты в порядке?

Я прошла примерно полпути, когда увидела бредущих навстречу Люси и Макговерн. Тьюн поддерживала мою племянницу, обняв ее за плечи. По лицу Люси катились слезы, рука была в крови, но она ничего не замечала. При виде их сердце у меня сжалось и кровь стала вдруг холодной, как вода под ногами.

— Дай-ка мне взглянуть. — Я взяла ее окровавленную руку и подняла фонарик. — Когда тебе в последний раз делали укол от столбняка?

— Тетя Кей, — простонала она. — Тетя Кей...

Люси обхватила меня за шею, и мы едва не упали. Она рыдала и не могла говорить, а ее руки сжимали меня, будто обруч.

— Что случилось?

Я повернулась к Макговерн.

— Давайте сначала выйдем отсюда.

— Скажите мне, что случилось!

Она замялась, потом, видя, что я не собираюсь выходить, неохотно заговорила:

— Мы нашли останки. Обгоревшие останки. Кей, пожалуйста.

Она взяла меня за руку, но я вырвалась.

— Нам нужно выйти, — повторила Макговерн.

Я отступила и перевела взгляд на сгрудившихся в дальнем углу следователей, которые, продолжая работу, негромко переговаривались между собой.

— Здесь еще кости, — сказал один, направляя луч фонарика прямо перед собой. — Нет, черта с два. Дерево. Сильно обуглилось.

— А вот и не дерево, — отозвался другой.

— Вот дерьмо. Где гребаный судмедэксперт?

— Я займусь этим сама, — сказала я Макговерн, как будто имела полное право распоряжаться здесь. — Выведите Люси и оберните руку чистым полотенцем. Ничего больше не делайте, подождите меня. Люси, все будет хорошо.

Я разжала ее руки и почувствовала, что дрожу. Я уже знала.

— Кей, не ходите туда! — повысила голос Макговерн. — Не ходите!

Но что-то уже вело меня туда, и я побрела на слабеющих ногах, едва не падая, по темной воде. Следователи затихли и поднялись. Поначалу я ничего не увидела, а потом наклонилась и в лучах их фонариков разобрала что-то почерневшее, обугленное, смешанное с мокрой, раскисшей бумагой и изоляцией, что-то лежащее на обвалившейся штукатурке и кусках обгоревшего дерева.

Присмотревшись, я разглядела то, что осталось от ремня, пряжку и выступающее бедро, похожее на толстую черную палку. Сердце подпрыгнуло и полетело вниз еще до того, как неясная форма превратилась в сгоревшее человеческое тело с лишенной индивидуальных черт головой, на которой сохранился лишь клок заляпанных золой серебристых волос.

— Покажите часы, — проговорила я, ошалело глядя на следователей.

Один из них протянул мне находку. Это были мужские часы в корпусе из нержавеющей стали. «Брейтлинг-аэроспейс».

— Нет! — прошептала я, опускаясь на колени. — Господи, нет...

Я закрыла лицо руками и покачнулась. В глазах стало темно. Кто-то подхватил меня под локоть. К горлу подступил горький, тошнотворный комок.

— Пойдемте, док, — мягко произнес мужской голос, и чьи-то руки подняли меня.

— Это не он! — крикнула я. — Это не может быть он! Пожалуйста, Господи, пусть это будет не он! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

Наверное, я уже не могла сохранять равновесие, поэтому наружу меня вывели два агента. Ни на кого не глядя и ни с кем не разговаривая, я двинулась к «иксплореру» Макговерн, которая сидела сзади с Люси, обернув полотенцем ее кровоточащую левую руку.

— Мне нужна аптечка, — услышала я собственный незнакомый голос.

— Может быть, лучше отвезти ее в больницу?

В глазах Макговерн блестели страх и жалость.

— Давайте аптечку.

Перегнувшись через спинку, она достала оранжевый чемоданчик и расстегнула защелки. Люси находилась в близком к шоку состоянии: ее трясло, лицо побелело.

— Ей нужно одеяло.

Я сняла полотенце и обмыла ей руку водой из бутылки, потом обильно смазала рану бетадином. Запах йода ударил в нос, но не вернул к реальности — все происходящее казалось страшным кошмаром, потому что не могло быть правдой.

— Надо наложить швы, — сказала Макговерн.

На самом деле ничего не произошло. Сон.

— Нужно ехать в больницу, чтобы ей наложили швы.

Но я уже достала стерильный бинт и бензойный клей, потому что швы в данном случае не помогли бы. Наложив сверху несколько слоев марли, я подняла голову и увидела стоящего у дверцы Марино. Гнев и боль исказили его лицо почти до неузнаваемости. Я вышла из «иксплорера» и взяла племянницу за руку.

— Люси, ты поедешь со мной. — Мне всегда нравилось заботиться о ком-то. — Выходи.

Свет бил мне в лицо, но ночь и люди существовали как бы отдельно от меня. Марино захлопнул за нами дверцу в тот самый момент, когда к складу подъехала машина с судмедэкспертом. Будет рентгеноскопия, будет сравнение зубов по медицинской карте, может быть, даже идентификация по ДНК. Этот процесс потребует какого-то времени. Но для меня все это не имело никакого значения. Я уже знала: Бентон умер.


Глава 17


Реконструкция событий того дня позволяла сделать однозначный вывод: Бентона заманили в ловушку, где он и встретил свою жуткую смерть. Мы не имели ни малейшего представления о том, что привело его в небольшой бакалейный склад на Уолнат-стрит; вполне возможно, что его захватили где-то в другом месте, а уже затем привезли к неприметному зданию в не пользующейся хорошей репутацией части города. В какой-то момент на него надели наручники, а возможно, и связали ноги, потому что неподалеку от места, где он умер, нашли скрученную восьмеркой проволоку.

Следователи также наткнулись на его ключи от машины, а вот «зиг-зауэр» и золотая печатка исчезли бесследно. Его оставленную в отеле одежду и портфель проверили и передали мне. Ночь я провела в доме Тьюн Макговерн, который уже был взят под наблюдение агентами АТО.

Мы не сомневались, что Кэрри где-то неподалеку, что она закончит начатое и вопрос лишь в том, на кого будет направлен следующий удар и достигнет ли он цели. Марино перебрался в квартирку Люси и нес дежурство, лежа на диванчике. Все молчали, потому что говорить было не о чем.

Несколько раз Макговерн пыталась достучаться до меня, принося чай или еду в мою маленькую комнату с завешенным голубыми занавесками окном, из которого открывался вид на старые кирпичные дома с террасами и медными фонарями. Ей хватило благоразумия ничего не навязывать, а я не могла ни есть, ни пить, ни вообще делать что-либо и только спала. Просыпаясь, я чувствовала тошноту, а потом вспоминала... Не знаю, что мне снилось, но лицо распухло от слез.

Утром в четверг я приняла душ и зашла в кухню. Макговерн в ярко-синем костюме пила кофе, одновременно читая газету.

— Доброе утро, — сказала она, удивленная и вместе с тем обрадованная тем, что я отказалась от добровольного заточения и отважилась выйти из комнаты. — Вы как?

— Расскажите мне обо всем.

Я села напротив нее. Макговерн отставила чашку и отодвинулась от стола.

— Выпейте кофе.

— Расскажите мне, что сейчас происходит, — повторила я. — Мне нужно знать, Тьюн. Вы нашли что-нибудь еще? Я имею в виду — в морге.

Несколько секунд она смотрела в окно на старую, усыпанную крупными влажными цветами магнолию, потом кивнула, как будто приняла какое-то решение, и заговорила:

— С ним еще работают. Судя по тому, что уже известно, ему тоже перерезали горло. На лицевых костях обнаружены следы какого-то инструмента. Здесь и здесь. — Она показала на левую челюсть и переносицу. — Трахея чистая, ни сажи, ни ожогов, ни углекислого газа. Так что, когда начался пожар, Бентон уже был мертв. Извините, Кей, мне... В общем, это все.

— Как могло получиться, что его никто не видел? — спросила я, как будто весь ужас сказанного ею остался за пределами моего понимания. — Его привели на склад, наверное, под угрозой оружия, и никто ничего не заметил?

— Склад закрылся в пять часов вечера, — объяснила Макговерн. — Мы не обнаружили признаков насильственного проникновения, а охранную сигнализацию по каким-то причинам не включили. С такими складами у нас всегда проблем хватает — их поджигают, чтобы получить страховку. И каждый раз в деле замешана какая-нибудь пакистанская семья. — Макговерн отпила кофе и продолжила: — Модель везде одна и та же. Поступает небольшая партия товара, пожар начинается вскоре после закрытия, и никто ничего не знает.

— Но здесь-то страховка ни при чем! — крикнула я, поддавшись накатившей вдруг злости.

— Конечно, ни при чем, — спокойно сказала Макговерн. — По крайней мере страховые выплаты играют здесь второстепенную роль. Если хотите, я расскажу, как это могло быть.

— Расскажите.

— Предположим, что пожар организовала Кэрри...

— Кто же еще!

— В таком случае она вполне могла сговориться с владельцем склада. Не исключено, что он даже заплатил ей за работу, не имея представления о том, что она в действительности задумала. Разумеется, ей понадобилось какое-то время, чтобы все спланировать...

— У нее было на это целых пять лет.

К горлу снова подступил комок, глаза наполнились слезами, и я отвернулась.

— Я возвращаюсь домой. Мне нужно сделать кое-что. Я не могу оставаться здесь.

— Думаю, вам лучше... — запротестовала было Макговерн, но я не дала ей продолжить.

— Я должна вычислить, что она собирается делать дальше. Я должна понять ее план. Во всем этом есть некий смысл, которого мы пока не видим. Как насчет металлических стружек, их нашли?

— Там почти ничего не осталось. Он находился рядом с очагом возгорания, и горючего материала было очень много. Мы не знаем, что именно, если не считать пенопластовых шариков, которые плавали везде. Вот они горят очень хорошо. Что касается катализаторов, то их присутствие не обнаружено.

— Тьюн, мне нужны образцы металлической стружки из дома Шепард. Их надо отвезти в Ричмонд и сравнить с уже имеющимися. Ваши следователи могут передать их Марино.

Она посмотрела на меня глазами, в которых были усталость, скептицизм и печаль.

— Кей, вам нужно отдохнуть. Все остальное мы сделаем сами.

— Этим займусь я. — Я поднялась со стула и посмотрела на нее. — Помогите мне, Тьюн. Пожалуйста.

— Вы не должны принимать участия в расследовании. А Люси я на неделю отправлю в административный отпуск.

— Меня вы с дела не снимете. Ни за что.

— Вы не в состоянии быть объективной.

— А что бы вы делали на моем месте? Как бы поступили? Заперлись бы дома и сидели сложа руки?

— Но я не на вашем месте.

— Отвечайте.

Макговерн кивнула:

— Меня бы отстранить не смогли. Я дошла бы до конца. Я бы делала все то же самое, что собираетесь делать вы. — Она тоже встала. — Я помогу вам всем, чем смогу.

— Спасибо, Тьюн.

Несколько секунд Макговерн молча рассматривала меня, прислонясь к стойке.

— Кей, не казнитесь. И не вините себя.

— Я виню Кэрри, — ответила я, отворачиваясь, чтобы скрыть слезы. — Именно ее я виню во всем.


Глава 18


Через несколько часов мы с Люси уже возвращались в Ричмонд в машине Марино. Худшей поездки у меня еще не бывало: все трое угрюмо молчали, глядя перед собой, и даже воздух словно пропитался нашим тяжелым, подавленным настроением. Я старалась не думать о том, что случилось, но каждый раз, когда страшная правда проникала в сознание, на меня как будто обрушивалась лавина. Бентон вставал перед глазами, такой живой, такой реальный. Я не знала, была ли то милость высших сил или жуткая трагедия, что мы не провели нашу последнюю ночь вместе.

Иногда мне казалось, что я не вынесла бы свежих воспоминаний о его ласках, прикосновениях, объятиях. А потом меня захлестывало острое желание быть с ним, любить его. Мысли закатывались в некие темные уголки, где реальность напоминала о себе практическими вопросами: что делать с находящимися в моем доме его вещами, например с одеждой?

Его останки должны были доставить в Ричмонд. Странно, но при всей моей привычке иметь дело со смертью мы с Бентоном никогда не задумывались о том, какой должна быть похоронная служба или где мы хотим покоиться. Занимаясь чужими смертями, мы не желали говорить о собственной кончине и не говорили.

Шоссе И-95 превратилось в сплошное бесконечное пятно, бегущее через остановившееся время. Когда слезы подступали к глазам, я отворачивалась к окну, пряча лицо от спутников. Люси молча сидела сзади, и ее злость, горе и страх давили на меня бетонной стеной.

— Я уйду, — сказала она наконец, когда мы проезжали через Фредериксберг. — С меня хватит. Займусь чем-нибудь другим. Может быть, компьютерами.

— Чушь! — отрезал Марино, поднимая глаза к зеркалу заднего вида. — Как раз этого она и добивается. Чтобы ты ушла. Чтобы признала себя слабаком.

— Так оно и есть. Я облажалась. Я слабак.

— Чушь.

— Она убила его из-за меня, — тем же безжалостно-равнодушным тоном продолжала Люси.

— Она убила его, потому что хотела убить его. И у нас два варианта: либо сидеть, изображая из себя придавленных горем родственников, либо просчитать, что она собирается делать дальше, и принять меры прежде, чем эта дрянь нанесет очередной удар по кому-то из нас.

Но Люси не желала ничего слушать, твердо уверовав в то, что косвенным образом подставила всех нас.

— Кэрри хочет, чтобы ты винила в случившемся себя, — сказала я.

Люси не ответила, и я обернулась. Она сидела в грязном комбинезоне и сапогах, с растрепанными, слипшимися волосами. От нее пахло дымом, потому что Люси не мылась. Насколько я знала, она также не ела и не спала. Взгляд жесткий, холодный и хмурый. Мне знаком этот взгляд, он появлялся всегда, когда моя племянница принимала решение, когда безнадежность и враждебность толкали ее на путь в никуда. Какая-то часть ее жаждала смерти или, может быть, уже умерла.

Мы подъехали к дому в половине шестого, и хотя солнце уже клонилось к горизонту, его косые лучи грели по-прежнему, а затянувшееся дымкой небо оставалось безоблачным. Я подняла лежавшие на ступеньках газеты и снова испытала неприятное, тошнотворное чувство, увидев на первых страницах сообщения о смерти Бентона. Хотя официальные результаты идентификации еще не были объявлены, сообщалось, что он погиб на пожаре при подозрительных обстоятельствах, помогая ФБР в охоте за сбежавшей из заключения убийцей Кэрри Гризен. Следователи не говорили, почему Бентон оказался в сгоревшем бакалейном складе на окраине, как не упоминали и о том, что его могли заманить туда.

— Что ты собираешься со всем этим делать? — спросил Марино, открывая багажник, в котором лежали три больших коричневых бумажных мешка с личными вещами Бентона из номера отеля.

Я еще не решила, а потому только пожала плечами.

— Если хочешь, я могу отвезти их в твой офис, — предложил Марино. — Или сам в них разобраться.

— Нет, оставь здесь.

— Хорошо.

Марино забрал похрустывающие мешки и вошел в дом. Его медленные, усталые шаги замерли где-то в глубине коридора, а когда Марино вернулся, я все еще стояла возле распахнутой двери.

— Поговорим позже. И если будешь выходить, не оставляй дверь открытой. Ты меня слышишь?

Я кивнула.

— Не выключай сигнализацию. И вообще будет лучше, если вы с Люси посидите дома.

— Не беспокойся.

Люси отнесла сумку в свою комнату рядом с кухней и, стоя у окна, смотрела вслед уезжающему Марино. Я подошла к ней сзади и осторожно положила руки ей на плечи.

— Не уходи.

Я опустила голову, прикоснувшись лбом к ее шее. Она не обернулась. Мои пальцы чувствовали ее напряжение, ее боль.

— Мы вместе в этом горе, — продолжала я. — Мы — то, что осталось. Ты и я. Бентон не хотел бы, чтобы ты уходила. Не хотел бы, чтобы ты сдавалась. И потом, что я буду делать без тебя? Если ты сдашься, то подведешь и меня.

Моя племянница всхлипнула.

— Ты нужна мне, — с трудом выговорила я. — Нужна, как никогда прежде.

Люси повернулась и прижалась ко мне, как часто делала в детстве, когда оставалась одна и отчаянно искала кого-то, кто мог и хотел обратить на нее внимание. Ее слезы катились по моей шее, и некоторое время мы стояли посреди комнаты, заполненной компьютерным оборудованием и школьными учебниками и оклеенной плакатами с героями ее юности.

— Это все из-за меня, тетя Кей. Все из-за меня. Я его убила!

— Нет, — сказала я, прижимая ее к себе.

— Ты никогда не простишь меня. Это я забрала его у тебя!

— Не говори так, Люси. Ты ни в чем не виновата.

— Я не могу жить с этим.

— Можешь и будешь. Мы поможем друг другу.

— Я тоже любила его. Он все для меня делал. Помог попасть в Бюро, дал мне шанс. Всегда поддерживал. Во всем.

— Все будет хорошо.

Люси разжала руки и устало опустилась на кровать, вытирая заплаканное лицо полой грязной голубой рубашки. Опершись локтями о колени, повесив голову, она сидела и смотрела на свои собственные слезы, словно капли дождя падающие на деревянный пол.

— Послушай, что я тебе скажу, тетя Кей. Я не уверена, что смогу продолжать так и дальше. У каждого есть свой предел. — Голос Люси дрогнул. — Лучше бы Кэрри убила меня вместо него. Сделала бы мне одолжение.

Я молчала, собираясь с силами, понимая, что должна пробудить в ней желание жить.

— Если со мной что-то случится, тетя Кей, ты должна понять и не винить себя ни в чем.

Я подошла к Люси, взяла ее за подбородок и заставила поднять голову.

— Ты послушай меня, — сказала я тоном, который, наверное, испугал бы ее раньше. — Выкинь из головы дурацкие мысли. Ты должна радоваться тому, что не умерла, а не думать о самоубийстве, если ты именно это имеешь в виду. Знаешь, что такое самоубийство? Это злость. Это расчет со всеми. Это последнее пошли вы все... Ты поступишь так по отношению к Бентону? Предашь Марино? Бросишь меня?

Я сжала пальцы, и она наконец посмотрела на меня.

— Ты хочешь уйти в сторону и позволить этой дряни Кэрри взять над тобой верх? Где твоя гордость? Где твой боевой дух? Где та Люси, которую я знаю?

Она лишь вздохнула в ответ.

— И не смей ломать мою жизнь. Видит Бог, ее и так уже поломали. Не смей оставлять меня с чувством вины за то, что я не остановила тебя. Я не хочу до конца своих дней слышать эхо выстрела. И я не думала, что ты такая трусиха.

— Я не трусиха.

— Завтра мы перейдем в контрнаступление. — Люси с натугой сглотнула и кивнула. — А сейчас иди и прими душ.

Я подождала, пока из ванной не донесся шум льющейся воды, и лишь тогда прошла в кухню. Надо было поесть, пусть и без желания. Я достала из холодильника куриные грудки, разморозила их и приготовила со свежими овощами, использовав весь имеющийся запас. В ход пошли розмарин, лавровый лист, вишневые листья, но ничего сильнее, никакого перца, потому что нам нужно было расслабиться и успокоиться. Пока мы ели, Марино дважды осведомлялся, все ли у нас в порядке.

— Можешь приехать, — сказала я. — У нас есть суп, хотя и немного жидкий, по твоим стандартам.

— Обойдусь, — ответил он, и я поняла, что ему тоже нелегко.

— Места хватает, так что можешь остаться на ночь. Извини, что не пригласила раньше.

— Нет, док, не могу. У меня дела.

— Утром я сразу поеду в офис.

— Уж и не знаю, как ты только можешь, — с оттенком осуждения сказал он, как будто, собираясь на работу, я поступала вопреки неким правилам и вела себя не так, как следовало.

— У меня есть план. И что бы ни случилось, я намерена довести его до конца.

— Не нравится мне, когда ты начинаешь что-то планировать.

Я повесила трубку и собрала со стола пустые тарелки, ловя себя на том, что все больше проникаюсь пришедшей на ум идеей.

— Насколько трудно будет достать вертолет?

— Что?

Люси изумленно вскинула голову.

— То, что сказала. Ты слышала.

— Ты не обидишься, если я спрошу зачем? Знаешь, вертолет ведь нельзя заказать, как такси.

— Позвони Тьюн. Скажи, что я собираюсь заняться этим делом и мне нужна ее помощь. Скажи, что если все пойдет так, как я надеюсь, то мне нужно, чтобы она с группой встретила нас в Уилмингтоне, в Северной Каролине. Когда — я пока не знаю. Может быть, даже сегодня. Но командовать буду я. Им придется довериться мне.

Люси встала и с пустым стаканом подошла к раковине.

— Ты сошла с ума.

— Так ты можешь достать вертолет или нет?

— Если получу разрешение, то да. Они есть у пограничного патруля. Мы обычно обращаемся к ним. Возможно, мне удастся получить машину в округе Колумбия.

— Хорошо. Попробуй решить эту проблему как можно быстрее. Утром я отправлюсь в лабораторию. Нужно проверить кое-какие предположения. Потом мы, возможно, слетаем в Нью-Йорк.

— Зачем?

Люси смотрела на меня с интересом, изрядно разбавленным скептицизмом.

— Наша цель — «Кирби». Я намерена докопаться до сути.

* * *


Марино позвонил около десяти, и я еще раз заверила его, что у нас с Люси все в порядке, что мы в полной безопасности за закрытыми дверями, с включенной охранной системой, заряженными пистолетами и зажженным светом. Судя по голосу, Марино уже успел приложиться к бутылке.

— Мне нужно, чтобы ты встретил меня в лаборатории в восемь, — напомнила я.

— Знаю, знаю.

— Это очень важно, Марино.

— Можешь не напоминать, док.

— Ладно, ложись спать.

— И ты тоже.

Но уснуть не получалось. Я сидела за столом в кабинете, заново просматривая привлекшие мое внимание случаи смерти при пожарах. Сравнивая дело в Венисе с балтиморским, я пыталась понять, что еще объединяло их, помимо очага возгорания и предполагаемого поджога. Звонок в уголовный отдел управления полиции Балтимора напрашивался сам собой. Мне повезло: мужчина, снявший трубку, похоже, был не прочь поболтать.

— По этому делу работал Джонни Монтгомери, — сказал мой собеседник, и я услышала, как он затягивается сигаретой.

— А вы что-нибудь об этом знаете?

— Вам лучше поговорить с ним. А ему нужно будет удостовериться, что вы та, за кого себя выдаете.

— Пусть утром позвонит мне в офис и получит подтверждение. — Я назвала свой номер. — Буду там не позже восьми. Как насчет электронной почты? У детектива Монтгомери есть адрес, на который я могу послать письмо?

— Записывайте.

Я услышала, как он открывает ящик стола.

— Кажется, я о вас что-то слышал, — задумчиво сказал детектив. — Если вы та судмедэксперт, о ком я думаю. Вас ведь показывали по телевизору? Хм-м-м. В Балтиморе когда-нибудь бывали?

— В вашем прекрасном городе я училась в медицинском колледже.

— А, ну тогда я точно вас знаю.

— Остин Харт, парень, который погиб при пожаре, тоже учился в колледже Джона Хопкинса.

— И еще он был гомосексуалистом. Лично я считаю, что его потому и убили.

— Вообще-то мне нужны его фотография и кое-какие детали личной жизни: привычки, увлечения, круг общения.

Я подумала, что могу воспользоваться минутной слабостью собеседника.

— Да-да. — Он затянулся. — Парень из тех, кого называют милашками. По-моему, подрабатывал моделью, чтобы оплачивать колледж. Рекламировал нижнее белье и что-то еще в том же роде. Может, какой-то ревнивый любовничек его и уделал. Приезжайте в Балтимор, док. У нас тут многое изменилось. Вы же про новый стадион слышали?

— Конечно, — ответила я, переваривая только что полученную информацию.

— Если хотите, я могу и билеты взять.

— Было бы прекрасно. Спасибо вам огромное. Я обязательно свяжусь с детективом Монтгомери. Вы мне очень помогли.

Мне удалось повесить трубку раньше, чем он поинтересовался, за какую бейсбольную команду я болею, и я сразу же отправила электронное письмо Монтгомери, хотя чувствовала, что главное уже получила. Далее у меня на очереди было Тихоокеанское отделение управления полиции Лос-Анджелеса, занимавшееся случаем в Венис. И снова мне повезло. Следователь, работавший по делу Марлен Фарбер, только что вышел в вечернюю смену. Звали его Стакки, и ему не понадобилось долго объяснять, кто я такая и чем обусловлен мой интерес.

— Был бы только рад, если бы кто-нибудь решил эту задачку за меня, — сразу же сказал он. — Шесть месяцев — и ничего. Зацепиться абсолютно не за что.

— Что вы можете рассказать о Марлен Фарбер?

— Снималась в «Больнице». Вы, наверное, видели?

— Мне не часто удается посмотреть телевизор. В основном государственный канал.

— Что еще? Что еще? А, да, «Эллен». Больших ролей ей не давали, а что было бы дальше, сказать трудно. Очень симпатичная. Встречалась с каким-то продюсером, но мы точно знаем, что он ни при чем. У этого парня в жизни два интереса: «кокс» да девочки. Перетрахал всех молоденьких актрис, которым давал роли. Знаете, после того как меня поставили на это дело, я просмотрел кучу фильмов, и могу сказать определенно: талант у нее был. Жаль.

— Что-нибудь неожиданное или необычное на месте преступления? — спросила я.

— Там все было необычное. Пожар начался в ванной на первом этаже, но мы так и не смогли понять, что послужило причиной возгорания. У АТО тоже ничего не получилось. Там и гореть-то было совершенно нечему, кроме туалетной бумаги да полотенец. Следов взлома не обнаружено, а охранная сигнализация не сработала, потому что ее отключили.

— Скажите, жертву, случайно, нашли не в ванне?

— Точно. И это еще одно странное обстоятельство. Если, конечно, девочка не покончила с собой. Но тогда получается, что она сначала развела огонь, потом легла в ванну и перерезала себе вены на запястьях или сделала что-то еще в таком же духе. Ну, вы и сами знаете.

— Трассеологические улики?

— Мэм, о чем вы говорите! От нее же почти ничего не осталось. Как будто побывала в крематории. Идентифицировали по уцелевшему участку туловища, а больше и говорить не о чем — несколько зубов, куски костей и немного волос.

— Она не имела отношения к модельному бизнесу? — спросила я.

— Было такое. Снималась в телевизионной рекламе и для нескольких журналов. Ездила на черном «вайпере» и жила в премиленьком домике с видом на океан.

— Вы не могли бы переслать по электронной почте какие-нибудь ее фотографии и копии отчетов?

— Назовите мне свой адрес, и я посмотрю, что можно сделать.

— Мне нужно очень быстро, детектив Стакки.

* * *


Я повесила трубку и попыталась привести в порядок разбегающиеся мысли. Все жертвы были привлекательны физически и имели отношение к телевидению или рекламе. Игнорировать такой общий знаменатель я не могла. Получалось, что Марлен Фарбер, Остин Харт, Клер Роули и Келли Шепард были выбраны жертвами по некоей очень важной для убийцы причине. Именно здесь лежал ключ к разгадке. Серийный убийца всегда выбирает жертв, следуя собственной логике. Банди[20 - Банди, Тед — американский серийный убийца, убивавший молодых женщин в 70-х и 80-х гг. Казнен в 1989 г.], например, убивал женщин с длинными прямыми волосами, напоминавшими ему бывшую подружку. Но при чем здесь Кэрри Гризен? Первые три убийства произошли, когда она находилась в «Кирби». Да и почерк не ее.

Мое расследование зашло в тупик.

Я немного поспала в кресле, но в шесть вечера проснулась. Шея затекла от долгого пребывания в неудобной позе, спина болела. Я медленно встала и потянулась, уже понимая, что нужно сделать, но не зная как. При одной мысли о предстоящем меня охватил ужас, сердце заколотилось. Взгляд переместился на бумажные мешки, оставленные Марино перед книжным шкафом, заполненным книгами по юриспруденции и папками с отчетами по делам, которыми занимался Бентон. Каждая была заклеена скотчем и снабжена ярлычком. Я собрала их и вышла в коридор.

Обычно мы проводили ночи в моей спальне, но вообще второе крыло дома было закреплено за Бентоном. Там он работал, там хранил свои вещи, потому что с годами мы все больше убеждались в том, что именно пространство — наш самый надежный друг. Крови проливается куда меньше, если схватившиеся стороны имеют возможность отступить, а дневные разлуки добавляют пикантности вечерним воссоединениям. Дверь комнаты была открыта — так он ее оставил. Свет выключен, шторы задернуты. У порога я замерла, не смея сделать шаг вперед, всматриваясь в пустоту. Мне пришлось собрать всю смелость, чтобы повернуть выключатель.

Кровать с синим покрывалом была аккуратно заправлена, потому что Бентон всегда отличался любовью к порядку, педантичностью и никогда ничего не упускал, даже если спешил. Он не ждал, пока я сменю ему постельное белье или отнесу в стирку рубашки, и в этом проявлялись свойственные ему независимость и чувство достоинства, которые наблюдались в отношении ко всем, не исключая и меня. Он всегда шел своей дорогой, и в этом отношении мы походили друг на друга до такой степени, что порой я удивлялась, как это мы еще ухитряемся жить вместе.

Оглядевшись, я взяла с туалетного столика щетку для волос, которая могла понадобиться для проведения идентификации по ДНК, и перешла к маленькому прикроватному столику, чтобы взглянуть на лежащие на нем книги и папки.

В свой последний вечер здесь Бентон читал «Холодную гору», пользуясь в качестве закладки оторванным клапаном конверта. Рядом с книгой лежали листки с его замечаниями по поводу последнего справочника-классификатора преступлений, за редактирование которого он взялся совсем недавно. Я осторожно перевернула страницу, испещренную знакомым мелким почерком, провела пальцами по летящим строчкам, и слова задрожали и расплылись в призме накативших слез.

Потом я положила на кровать бумажные мешки и развязала первый из них.

Полицейские, работавшие в номере отеля, спешили, а потому второпях собрали все, что нашли в ящиках стола и в шкафу, и запихали это в мешки. Я достала, развернула и аккуратно повесила на спинку стула белые рубашки из чистого хлопка, три галстука и две пары подтяжек. Бентон брал с собой два легких летних костюма, и оба обнаружились теперь на дне мешка, смятые, будто куски гофрированной бумаги. В другом мешке были туфли, спортивный костюм, носки и шорты. Но мое внимание привлек несессер с бритвенными принадлежностями.

Кто-то уже открывал его. Кто-то методично перебрал era содержимое, предмет за предметом. Кто-то отвинтил крышечку с флакона «Дживанши III» и оставил его открытым. Знакомый резкий мужской запах отозвался приливом чувств и воспоминаний. Я как будто ощутила прикосновение чисто выбритой, гладкой теплой щеки и вдруг увидела его за столом в кабинете Академии ФБР. Четкие, выразительные черты его лица, тщательно отутюженный костюм, его запах — все, что запомнилось с той волшебной поры, когда я безнадежно влюблялась в него, но еще не сознавала этого.

Сложенная стопка одежды перекочевала на стол, а за вторым мешком пришла очередь третьего. Покончив с ним, я положила на кровать черный кожаный дипломат и откинула крышку.

Мне сразу бросилось в глаза отсутствие «кольта-мустанга» тридцать восьмого калибра, который Бентон иногда носил на лодыжке. То, что в день смерти он взял этот пистолет с собой, показалось мне примечательным. Стандартный девятимиллиметровый всегда лежал у него в плечевой кобуре, но «кольт» Бентон брал лишь тогда, когда ситуация представлялась потенциально опасной. Уже одно это указывало на то, что после посещения места пожара он отправился отнюдь не на прогулку. Я склонялась к предположению, что Бентон собирался встретиться с кем-то, но не могла понять, почему он не известил никого о своих планах. Безответственность и беззаботность не были его слабостями.

В надежде отыскать хоть какую-то зацепку я пролистала его записную книжку в потертом кожаном переплете. В ней значились визит к дантисту, посещение парикмахерской, расписание поездок на ближайшие дни, но ничего такого, что появилось бы в последний момент и могло бы указать на внезапно открывшееся обстоятельство, заставившее его изменить свои планы. Единственная запись, не имевшая отношения к привычной повседневной рутине, касалась дня рождения его дочери, Мишель. Я представила его бывшую жену Конни и дочерей, и мне стало не по себе. Рано или поздно мне предстоит встретиться с ними и разделить их боль и печаль, независимо от того, как они относились к той, ради кого Бентон оставил их.

Листая записную книжку, я наткнулась на заметки, касавшиеся Кэрри Гризен, чудовища, ставшего причиной его смерти. Вероятно, Бентон потратил немало времени в попытке проанализировать поведение Кэрри, чтобы предугадать ее дальнейшие действия. Занимаясь этим, он, несомненно, думал о том, что Кэрри не выпускает его из виду. У меня уже не осталось ни малейших сомнений в существовании некоего дьявольски изощренного плана, разработанного ею в «Кирби» и осуществляемого сейчас. В этом плане были и пожар в округе Лихай, и видеопленка.

Мое внимание привлекли подчеркнутые фразы: отношения преступник — жертва/фиксация, слияние личности/эротомания, жертва воспринимается как существо более высокого статуса. На другой стороне страницы он написал: жизнь после. Выбор жертв? «Кирби». Подход к Клер Роули? Никакого. Несоответствие. Другой преступник? Сообщник? Голт. Бонни и Клайд. Изначальный МО[21 - МО — modus operandi, образ действия.]. Обратить внимание. Кэрри не одна. Белый мужчина от 28 до 45. Белый вертолет?

Холодок пробежал по спине, когда я поняла, о чем думал Бентон в морге, наблюдая за нашей с Гердом работой. То, о чем он начал догадываться, предстало вдруг передо мной со всей очевидностью. Кэрри была не одна. Она обзавелась напарником, партнером. И сделала это, вероятно, в «Кирби». Я уже не сомневалась, что зловещий союз сложился до ее побега. Не исключено, что именно там она встретила еще одного пациента-психопата, который освободился раньше. Возможно, Кэрри общалась ним, делая это так же свободно и дерзко, как общалась с прессой и со мной.

Примечательно было и то, что дипломат, который Бентон брал с собой в морг, оказался в номере отеля. Это означало, что после посещения места пожара он еще возвращался в свою комнату. Куда и почему Бентон отправился потом, оставалось загадкой. Я снова вернулась к записям, посвященным убийству Келли Шепард. Подчеркнутыми оказались слова: резня, исступление, потерял контроль, неожиданная реакция жертвы. Нарушение ритуала. Так не должно было случиться. Ярость. Скоро убьет снова.

Я закрыла дипломат, положила его на кровать, вышла из спальни и захлопнула дверь, зная, что в следующий раз приду сюда, чтобы убрать из шкафов и ящиков вещи Бентона.

Люси спала в своей комнате. На столе рядом с кроватью лежал пистолет. Бесцельно слоняясь по дому, я вышла в прихожую и на минуту отключила сигнализацию, чтобы взять лежащие на крыльце газеты. Потом вернулась в кухню и приготовила кофе. В половине восьмого, когда пришло время отправляться на работу, Люси все еще спала. Солнечные лучи уже просачивались через щели жалюзи, осторожно трогая ее лицо.

— Люси?

Я положила руку ей на плечо.

Она вздрогнула и резко села.

— Я ухожу.

— Мне тоже пора вставать.

Люси отвернула покрывало и спустила ноги на пол. Я заметила, что спала она в шортах и футболке.

— Выпьешь со мной кофе?

— Конечно.

— Тебе не мешало бы и поесть.

Она молча, как кошка, поплелась за мной в кухню.

— Как насчет хлопьев?

Люси снова ничего не ответила.

Я достала с полки и открыла банку с хлопьями, которые Бентон обычно ел на завтрак со свежими бананами или ягодами. Одного этого воспоминания оказалось достаточно, чтобы горло сжалось, а в груди вспыхнул огонь. Я замерла с ложкой в руке, словно парализованная.

— Не надо, тетя Кей. Я все равно не хочу есть, — сказала Люси.

Рука у меня задрожала, крышка выскользнула из онемевших пальцев и покатилась по полу.

— Тебе не следует здесь оставаться.

Она налила себе кофе.

— Я здесь живу.

Я открыла холодильник и протянула племяннице пакет с молоком.

— Где его машина?

— Наверное, на стоянке в аэропорту Хилтон-Хед. Он прилетел в Нью-Йорк прямиком оттуда.

— Что ты собираешься с ней делать?

— Не знаю. — Настроение падало, и я ничего не могла с этим поделать. — Машина не самое главное. У меня в доме все его вещи. Не могу думать обо всем сразу.

— Избавься от них сегодня же. — Прислонясь к стойке, с чашкой в руке, Люси наблюдала за мной с тем же равнодушным выражением. — Я серьезно, — добавила она сухим, лишенным эмоций голосом.

— Нет. Не буду ничего трогать, пока его не привезут домой.

— Могу помочь, если хочешь.

Люси отпила кофе. Я начинала злиться на нее.

— На сей раз все будет по-моему. — Боль во мне разрасталась, захватывая каждую клеточку тела. — Я не стану хлопать дверью. Не стану убегать, как делала всегда, начиная с того дня, когда умер отец. Потом ушел Тони. Потом погиб Марк. Я отсекала себя от каждого из них. Старалась забыть их, как забывают старый дом, переезжая в новый. И знаешь что? Это не сработало.

Люси опустила глаза.

— Ты разговаривала с Джанет?

— Она знает. И злится, потому что у меня нет никакого желания ее видеть. Я вообще никого не хочу видеть.

— Можно бежать и в то же время оставаться на месте. Если ты ничему у меня не научилась, запомни хотя бы это. Не жди, пока жизнь пройдет мимо.

— Я многому научилась у тебя. — Солнце уже поднялось, и в кухне стало светлее. — Очень многому. — Люси долго смотрела в пустой дверной проем, ведущий в гостиную, потом добавила: — Мне все время кажется, что он вот-вот войдет.

— Знаю. И мне тоже.

— Я позвоню Тьюн. Как только что-то выясню, пришлю тебе сообщение на пейджер.

* * *


Солнце припекало уже вовсю, обещая еще один безоблачный, жаркий день, и спешащие на работу люди щурились, поглядывая на поднимающийся на востоке пылающий диск. Я влилась в густой поток машин на Девятой улице, миновала заключенную в железную ограду Капитолийскую площадь с ее старинными белыми зданиями и памятниками Джексону и Вашингтону. Что-то, может быть, вид этих монументов, навело меня на мысль о Кеннете Спарксе, о его политическом влиянии. Я вспомнила, как боялась его и восхищалась им, когда он звонил, предъявляя требования и высказывая жалобы. Сейчас мне было ужасно жаль его.

Случившееся в последние дни не очистило его имя от подозрений по той простой причине, что даже те из нас, кто знал, что мы, возможно, имеем дело с серийным убийцей, были не вправе разглашать эту информацию. Конечно, Спаркс ничего не знал. Мне отчаянно хотелось поговорить с ним, снять камень с его души, как будто, сделав это, я и сама вздохнула бы с облегчением. Депрессия давила, сжимая грудь холодными, безжалостными щупальцами, и, когда я свернула с Джексон-стрит, вид катафалка, из которого выгружали закутанное в черное тело, потряс меня, как никогда раньше.

Я старалась не думать о том, что останки Бентона скоро будут лежать в таком же черном мешке или в темном, холодном стальном ящике за закрытой дверцей холодильника. Ужасно знать то, что знает патологоанатом. Смерть не абстракция, и я представляла все, что его ждет, все звуки и запахи того места, где нет любящего прикосновения, а есть только клиническая объективность и подлежащее расследованию преступление.

Я выходила из машины, когда подъехал Марино.

— Ты не против, если я приткнусь сюда? — спросил он, хотя и знал, что внутренняя стоянка не для полицейских.

Марино всегда нарушал правила.

— Валяй, — кивнула я.

Он захлопнул дверцу и стряхнул пепел. Похоже, капитан вернулся в свое обычное состояние, когда мог наплевать на весь мир, и меня это почему-то ободрило.

— Зайдешь в кабинет? — спросил он, поднимаясь вместе со мной к двери, которая вела в морг.

— Нет, сразу наверх.

— Тогда я скажу, что, возможно, ждет тебя на столе. Мы получили официальное заключение по идентификации Клер Роули. Ответ положительный. Помог волосок из расчески.

Я не удивилась, но подтверждение, пусть и ожидаемое, снова наполнило меня грустью.

— Спасибо. По крайней мере теперь мы знаем наверняка.


Глава 17


Лаборатория трассеологических улик находилась на третьем этаже. В первую очередь меня интересовал здесь электронный сканирующий микроскоп (ЭСМ), в котором образец, например, металлические опилки из дела Шепард, попадал под пучок электронов. Составляющие образец элементы испускали электроны, и на видеоэкране появлялись соответствующие образы. Короче говоря, электронный сканирующий микроскоп распознавал все сто три химических элемента, будь то углерод, медь или цинк, а благодаря глубине фокуса микроскопа, высокому разрешению и сильному увеличению трассеологические улики, такие, как мельчайшие частицы пороха или волоски листа марихуаны, представали перед вами с поразительной ясностью.

Местом пребывания предмета нашей гордости была небольшая, лишенная окон комната с бежевыми встроенными шкафчиками и полочками, столом и раковинами. Ввиду того, что чрезвычайно дорогостоящий прибор очень чувствителен к механической вибрации, магнитным полям и электрическим и температурным колебаниям, окружающая его среда контролировалась самым тщательным образом.

Система вентиляции и кондиционирования воздуха работала независимо, а освещение обеспечивалось за счет не создающих электрических помех ламп накаливания, которые были направлены строго в потолок, так что помещение освещалось тусклым отраженным светом. Стены и потолки из толстого железобетона не реагировали ни на людскую суету, ни на движение транспорта по проходящей неподалеку скоростной автостраде.

Когда мы вошли, миниатюрная, с бледной, почти прозрачной кожей Мэри Чен, первоклассный знаток своего дела, разговаривала по телефону. ЭСМ, с его внушительной панелью управления, блоками питания, электронной пушкой, рентгенографическим анализатором и вакуумной камерой, вполне мог сойти за прибор с космического корабля. Увидев нас, Чен кивнула и показала, что сейчас освободится.

— Еще раз измерь температуру и попробуй дать тапиоку. Если ничего не получится, перезвони мне, ладно? — говорила кому-то Мэри. — Я сейчас занята.

Она положила трубку и со смущенной улыбкой повернулась ко мне:

— Дочка. Расстройство желудка. Похоже, переела вчера мороженого. Стоило мне только отвернуться...

Голос ее звучал устало, и я подумала, что Мэри, наверное, провела на ногах всю ночь.

— Я бы и сам от мороженого не отказался, — сказал Марино, протягивая ей пакет.

— Еще один образец металлических стружек, — объяснила я. — Извините, Мэри, но не могли бы вы взглянуть прямо сейчас? Это очень важно.

— Оттуда же или уже другие?

— Пожар в округе Лихай, Пенсильвания. Слышали?

— Кроме шуток? — Она покачала головой, вскрывая скальпелем пакет. — Господи, судя по тому, что говорили в новостях, это просто ужас. И тот парень из ФБР. Жуть, жуть, жуть!

Я промолчала — Мэри ничего не знала о моих отношениях с Бентоном.

— Столько пожаров, здесь и в Уоррентоне, — продолжала она. — Поневоле начинаешь думать, не дело ли это рук какого-нибудь пироманьяка.

— Именно это мы и пытаемся выяснить, — сказала я.

Чен сняла крышку с металлического контейнера и, вооружившись пинцетом, убрала слой ваты, под которым лежали две крохотные блестящие стружки. Потом откатилась на своем кресле к находящейся у нее за спиной стойке и, взяв квадратный кусочек клейкой ленты, положила его на маленькую алюминиевую подставку. Затем, вернувшись к столу, перенесла на клейкую ленту две стружки, каждая из которых была не больше половины ресницы. Прежде чем исследовать образцы с помощью ЭСМ, Мэри решила взглянуть на них через окуляр оптического стереомикроскопа при небольшом увеличении.

— Вижу две различные поверхности, — сказала она, подстраивая фокус. — Одна блестящая, другая тускло-серая.

— Те, из Уоррентона, выглядели иначе, не так ли? У тех обе поверхности были блестящими, верно?

— Верно. Я бы предположила, что одна поверхность подверглась атмосферному окислению.

— Позвольте?

Мэри отодвинулась, и я прильнула к окуляру. При четырехкратном увеличении металлические стружки напоминали полоски смятой фольги с едва различимыми бороздками, оставленными неизвестным инструментом. Мэри несколько раз щелкнула «Полароидом», после чего перекатилась к электронному сканирующему микроскопу и нажала кнопку вентиляции камеры.

— На все уйдет несколько минут. Можете подождать здесь, или прогуляйтесь.

— Я выпью кофе, — заявил Марино, который никогда не был почитателем сложных технологий и, по всей вероятности, просто хотел покурить.

Чен открыла клапан, чтобы наполнить камеру углеродом и очистить ее от возможных загрязнений, например, влаги, и положила образцы на электронно-оптический столик.

— Сейчас нам нужно давление от десяти до шести миллиметров ртутного столба. Это уровень вакуума, необходимый для включения луча. Обычно на установку требуется две или три минуты. Но у нас это займет чуть больше, потому что я хочу получить по-настоящему хороший вакуум, — объяснила она, протягивая руку к чашке с кофе. — На мой взгляд, в новых сообщениях много странного. Недосказанного.

— Что вас смущает? — сухо спросила я.

— Знаете, когда я читаю протоколы с моими свидетельствами в суде, у меня всегда возникает впечатление, что с ними выступал кто-то другой. К чему я это говорю? А вот к чему. Смотрите. Сначала они берутся за Спаркса. Признаюсь, я и сама думала, что, может быть, это он спалил свой особняк и заодно какую-то девицу. Возможно, ради денег и чтобы избавиться от нее, если она что-то знала. Потом случаются два пожара в Пенсильвании. Погибают еще двое. Появляется предположение, что все три пожара связаны. А где в это время находился Спаркс?

Она поставила чашку.

— Извините, доктор Скарпетта, я даже не предложила. Хотите?

— Нет, спасибо.

Давление постепенно понижалось, о чем свидетельствовал и ползущий по шкале зеленый огонек.

— А разве не странно, что та психопатка... как же ее? Кэрри... сбежала из психбольницы в Нью-Йорке? И фэбээровец, который занимался расследованием, вдруг погибает во время пожара. О, думаю, мы готовы.

Мэри включила электронный луч и видеодисплей. Увеличение было поставлено на пятьсот, поэтому она уменьшила его, и на экране стала проявляться картинка. Сначала возникло что-то похожее на волну, потом изображение сплющилось. Чен снова нажала какие-то кнопки, понизив увеличение до двадцати.

— А вот и наши стружки. Похожи на завившиеся ленты.

То, что мы видели перед собой сейчас, представляло всего лишь увеличенную версию того, что показывал оптический микроскоп. Мэри убрала помехи, напоминавшие на экране снежную бурю.

— Ну вот, здесь ясно видны две поверхности, блестящая и серая, — сказала она.

— И вы полагаете, что это следствие окисления.

Я пододвинула стул поближе.

— Я бы рискнула предположить, что серая сторона дольше контактировала с воздухом, чем блестящая.

— Что ж, смысл в этом есть.

Свернувшаяся металлическая стружка напоминала подвешенную в пространстве шрапнель.

— В прошлом году у нас был такой случай, — продолжала Чен, нажимая кнопку, чтобы сделать несколько фотографий. — Парня избили трубой. А в тканях обнаружились металлические опилки, какие получаются при обработке на токарном станке. — Она перевела взгляд на экран. — Ладно, попробуем определить, что это за вещество.

Картинка исчезла, экран стал серым. Мэри ввела новую команду, и перед нами вдруг возник ярко-оранжевый спектр, отчетливо выделяющийся на синем фоне. Она сместила курсор, увеличив то, что напоминало некий психоделический сталагмит.

— Посмотрим, есть ли другие металлы.

Ее пальцы пробежали по панели.

— Нет. Никаких примесей. Похоже, у нас здесь то же, что и в прошлый раз. Выведем спектр магния и проверим чистоту совпадения.

Она вывела на экран спектр магния и совместила его со спектром образца. Совпадение получилось полным. Хотя я и не ожидала ничего другого, результат поражал.

— Вы можете объяснить, каким образом чистый магний оказался в ране? — обратилась я к Мэри, и в этот момент в комнату вошел Марино.

— Ну, я же рассказала вам свою историю, — ответила она.

— Что за история? — поинтересовался Марино.

— Мне на ум приходит только слесарная мастерская, — продолжала Мэри. — Но я не представляю, для чего может использоваться чистый магний.

— Спасибо, Мэри. Мне нужно заглянуть еще в одну лабораторию. Вы не могли бы дать мне образцы стружки из уоррентонского дела?

Она бросила взгляд на часы, потом на снова зазвонивший телефон, и я подумала, что ей сейчас совсем не до нас.

— Подождите минутку, — со вздохом сказала Мэри.

* * *


Лаборатория огнестрельного оружия располагалась на том же этаже. Помещение, отведенное под нее в новом здании, казалось стадионом по сравнению с тем, что было в старом, и это служило еще одним печальным доказательством продолжающейся деградации общества.

Нет ничего необычного в том, что школьники приносят оружие в учебное заведение, прячут его в шкафчиках для одежды, хвастают им в душевых или берут с собой в школьный автобус, а потому никто не удивляется, что преступниками все чаще оказываются одиннадцати— и двенадцатилетние дети. Пистолеты и ружья по-прежнему остаются наиболее предпочтительным инструментом, когда дело доходит до того, чтобы покончить с собой или второй половиной, а то и разобраться с соседом, у которого постоянно лает собака. Еще большую опасность представляют безумцы, которым ничего не стоит заявиться в какое-нибудь общественное место и расстрелять всех без разбору. Именно поэтому мой офис и коридор защищало пуленепробиваемое стекло.

Рабочий кабинет Рича Синклера оставлял приятное впечатление: ковровое покрытие на полу, хорошее освещение, окна с видом на Колизей, который всегда напоминал мне готовый к полету металлический гриб. Едва переступив порог, мы услышали сухой звук — Рич проверял работу спускового механизма пистолета «таурус». Я была не в том настроении, чтобы болтать о пустяках, а потому, стараясь не показаться грубой, сразу выложила ему, что и когда мне надо.

— Здесь металлическая стружка из Уоррентона. — Я открыла первый контейнер. — А здесь та, которую обнаружили на погибшей при пожаре в Лихае. — Я открыла второй контейнер. — На обеих есть бороздки, ясно различимые в ЭСМ.

Цель моего визита к Синклеру заключалась в том, чтобы сравнить бороздки или следы инструмента на обоих образцах и определить, могут ли они быть оставлены одним инструментом. Металлические полоски были очень маленькие и хрупкие, поэтому Рич подцепил их пластиковой лопаточкой. Вероятно, желая вернуться в полюбившееся ложе из ваты, стружки сопротивлялись и подпрыгивали. В конце концов он все же справился с ними и положил оба образца на предметное стекло микроскопа.

— Да, кое-что есть. — Синклер поправил стружки лопаточкой и установил увеличение на сорок. — Использовалось лезвие. Возможно, бороздки — результат некоей чистовой обработки. Судя по результату, производитель может быть доволен — поверхность получилась гладкая.

Он подвинулся, чтобы мы тоже могли посмотреть. Первым к окуляру приник Марино.

— Похоже на следы лыж на снегу. И их оставило какое-то лезвие, так? Или что?

— Их оставил тот инструмент, которым строгали этот металл. Бороздки — то же, что отпечатки пальцев. Видите, они совпадают на обоих образцах.

Марино пожал плечами.

— Док, взгляните сами.

Синклер поднялся со стула.

То, что я увидела, вполне годилось для суда: дорожки на уоррентонской стружке в одном поле света соответствовали дорожкам на втором образце. Ясно, что в обоих случаях некий предмет из магния строгали одним и тем же инструментом. Неясным оставался лишь вопрос относительно инструмента. Учитывая, насколько тонкими были стружки, он должен был быть очень острым. Сделав для меня несколько фотографий, Синклер положил их в конверт.

— Ладно, куда теперь? — спросил Марино, опасливо поглядывая на двух экспертов, обрабатывающих окровавленную одежду под колпаками биозащиты.

За другим столом несколько человек внимательно рассматривали крестообразную отвертку и мачете.

— За покупками, — бросила я на ходу.

Мне хотелось бежать, лететь, потому что я чувствовала, что приближаюсь к разгадке тайны, реконструкции того, что делали Кэрри и ее сообщник или кто-то еще.

— Что ты имеешь в виду? За какими еще покупками? За стеной, в тире, слышались приглушенные выстрелы.

— Почему бы тебе не проверить Люси? А я вернусь позже, примерно через час.

— Мне не нравится, когда ты начинаешь так говорить. Позже. Что еще за хреновина! — возмутился Марино, протискиваясь вслед за мной в кабину лифта. — Я знаю, что ты надумала. Будешь носиться по городу и совать свой нос куда не следует. А сейчас для этого не самое лучшее время. Ты не должна шастать по улицам в одиночку. Мы до сих пор не знаем, где может быть Кэрри.

— Да, не знаем. Но надеюсь, это скоро изменится.

Мы вышли на первом этаже, и я сразу направилась к гаражу, где стояла моя машина. Марино плелся за мной с таким несчастным видом, что мне почти стало жаль его.

— Ты можешь сказать, куда, черт возьми, поедешь?! — рявкнул он наконец, не выдержав моего молчания.

— В магазин спортивных товаров. Самый большой, какой только смогу найти.

Таковым оказался «Джамбо спортc» на южной стороне реки Джеймс, совсем близко к району, где обитал Марино. Собственно, именно поэтому я и знала о существовании магазина, потому что никогда не покупала ни баскетбольные мячи, ни клюшки для гольфа, ни тарелочки фрисби.

«Джамбо спортс» помещался в большом здании из красного кирпича, переднюю стену которого украшали нарисованные краской фигуры атлетов. Стоянка была забита машинами, что казалось несколько удивительным, учитывая время дня, и я невольно подумала о том, что место, похоже, пользуется популярностью у тех, кто может позволить себе тратить часы на поддержание мышц в должном тонусе.

Я не имела ни малейшего понятия, где что находится, поэтому для начала решила изучить указатели. Потом двинулась вдоль растянувшихся, как казалось, на мили, рядов. Справа шла распродажа боксерских перчаток, слева красовались тренажеры, больше похожие на средневековые орудия пыток. Спортивные костюмы всех возможных размеров и самых немыслимых расцветок покачивались на вешалках, шеренга которых уходила за горизонт. Глядя на них, я обратила внимание на полное отсутствие белого цвета и решила, что безнадежно отстала от жизни, до сих пор облачаясь в него в тех редких счастливых случаях, когда мне выпадала возможность поиграть в теннис.

Логика подсказывала, что ножи следует искать в отделе туристского и охотничьего снаряжения, который занимал немалое пространство у дальней стены и мог похвастать луками и стрелами, мишенями и палатками, каноэ, комплектами столовых принадлежностей и камуфляжем. Я оказалась единственной женщиной, проявившей интерес к такого рода вещам. Возможно, именно поэтому поначалу никто не проявил ко мне никакого интереса.

Неподалеку загорелый мужчина искал духовое ружье для своего десятилетнего сынишки. Другой, постарше, в белом костюме, расспрашивал о средствах от москитов и аптечках на случай укуса змеи. В конце концов мое терпение истощилось, и я вмешалась в неторопливый разговор:

— Извините.

Продавец, парень студенческого возраста, сделал вид, что не слышит.

— Дело в том, что прежде, чем применять препараты из этой аптечки, вы должны проконсультироваться с врачом, — говорил он мужчине в белом костюме.

— И как, по-вашему, я это сделаю, если буду находиться в лесу? Где, черт возьми, искать врача, если меня только что укусила какая-нибудь медноголовка?

— Я имею в виду другое, сэр. Вам нужно проконсультироваться с врачом перед походом.

Слушать этот бред было невозможно.

— Аптечки такого рода не только бесполезны, но и вредны. Жгуты и надрезы, высасывание яда и прочее лишь усугубят ситуацию. Если вас укусит змея, — я повернулась к мужчине в белом, — нужно обеспечить неподвижность укушенной части тела и побыстрее добраться до больницы.

Мужчины повернулись и удивленно уставились на меня.

— Значит, брать с собой ничего не нужно? — спросил покупатель. — Вы это имеете в виду? Не надо ничего покупать?

— Ничего, кроме пары хорошей обуви и длинной палки. Держитесь подальше от высокой травы и не суйте руки в норы и ямы. Яд передается по телу посредством лимфатической системы, поэтому помогут широкий жгут и доска, чтобы зафиксировать руку или ногу.

— Вы врач? — спросил продавец.

— Мне приходилось иметь дело со змеиными укусами. — Я умолчала о том, что в моих случаях жертвы не выжили. — Меня интересуют приспособления для заточки ножей, у вас есть что-нибудь?

— Кухонные или походные?

— Давайте начнем с походных.

Он кивнул в сторону стены, где на крючках висели самые разные точильные камни и прочие предметы того же назначения. Металлические и керамические. Нужная мне информация на упаковке отсутствовала — производители охраняли свои секреты. Я просмотрела несколько, пока взгляд не наткнулся на маленький пакетик внизу. Прозрачный пластиковый мешочек содержал четырехугольный кусок серовато-серебристого металла. Он назывался зажигательницей и был сделан из магния. Мое волнение усилилось после ознакомления с инструкцией. Чтобы развести огонь, нужно было только поскрести ножом по поверхности куска и сложить из стружек кучку размером с монету в двадцать пять центов. Спички не требовались, потому что к магнию прилагался пьезоэлектрический разрядник.

Купив дюжину зажигательниц, я поспешила к выходу и, разумеется, заблудилась. Я кружила по секциям, натыкаясь на бейсбольные кепки, хоккейные рукавицы и шары для боулинга, и в итоге оказалась в отделе для любителей плавания, где мне сразу бросились в глаза яркие купальные шапочки. Одна из них была ярко-розовая. Я вспомнила крохотные шарики в волосах Клер Роули. С самого начала я полагала, что в момент убийства у нее было что-то на голове.

Шапочка для душа рассматривалась в качестве одного из вариантов, потому что она слишком тонка и не продержалась бы и пяти секунд. А вот мысль о купальной шапочке меня не посетила. Быстро просмотрев несколько десятков, я убедилась, что все они изготовлены из лайкры, латекса или силикона.

Розовая была из силикона, который, как известно, более термостоек, чем другие материалы. Я купила несколько штук и помчалась в офис. К счастью, обошлось без штрафных талонов, потому что неслась я, не разбирая полос. Мысли, приходившие в голову, были слишком ужасны, и я лишь надеялась, что моя теория не верна.

— О, Бентон, Бентон. Господи, пожалуйста, пусть все будет не так.


Глава 20


В половине второго я загнала машину в гараж, быстро прошла к лифту и поднялась на третий этаж. Мне была нужна Джерри Гэрмон, которая исследовала розовые крупинки в самом начале и сделала вывод, что это силикон.

Приоткрыв дверь, я увидела комнату, заполненную самым современным оборудованием, используемым для анализа всевозможных органических веществ, от героина до связующих красок. Джерри держала в руке шприц, собираясь ввести какой-то образец в камеру газового хроматографа, и заметила меня только тогда, когда я обратилась к ней.

— Джерри, извините, — запыхавшись, сказала я. — Не хотела бы вас отвлекать, но у меня есть кое-что интересное.

Увидев розовую купальную шапочку, она поначалу никак не отреагировала.

— Силикон.

В ее глазах вспыхнул огонек.

— О! Купальная шапочка? Ну и ну! Кто бы мог подумать. Лишний пример того, что в наше время за всем не уследишь.

— Мы можем ее сжечь?

— А почему бы и нет? Давайте. Мне и самой любопытно.

Трассеологическая лаборатория, где вещественные улики проходили первоначальное изучение, занимала довольно просторное помещение, в котором, однако, свободного места становилось все меньше и меньше. Десятки герметичных алюминиевых контейнеров с хранящимся в них мусором с места пожаров и горючими остатками лежали пирамидами на полках рядом с чашками Петри, лабораторными стаканами и большими бумажными мешками. Тест, который я хотела провести, не отличался сложностью и не занимал много времени.

Стоявшая в углу муфельная печь напоминала небольшой керамический крематорий бежевого цвета размером с гостиничный мини-бар и могла разогреваться до температуры в две с половиной тысячи градусов по Фаренгейту. Джерри включила ее, и вскоре тепловая шкала показала подъем температуры. Положив шапочку в белую фарфоровую емкость, похожую на чашку для каши, Джерри достала из ящика стола толстую асбестовую рукавицу, защищавшую руку до локтя, и вооружилась клещами. Температура уже поднялась до сотни градусов. Подождав, пока столбик поднимется до двухсот пятидесяти, она проверила наш образец. С шапочкой ничего не случилось.

— Могу сказать, что латекс и лайкра уже начали бы расползаться. А эта штука даже цвет не изменила.

Дымок появился только при пятистах градусах. При семистах пятидесяти края стали сереть, материал плавиться. На подходе к тысяче шапочка вспыхнула, и Джерри пришлось искать рукавицу потолще.

— Удивительно, — пробормотала она.

— Теперь понятно, почему силикон используется для изоляции, — сказала я.

— Вам бы лучше отступить.

— Не беспокойтесь.

Я все же отступила от печи. Джерри подтянула фарфоровую чашу клещами и перенесла в химический шкаф. Пока она включала вытяжку, свежий воздух дал пищу пламени, и чашку пришлось накрыть крышкой.

В конце концов огонь погас, и мы с любопытством склонились над чашей. Сердце дрогнуло — на дне лежали хлопья серовато-белой золы и розовые комочки несгоревшего силикона. Шапочка не расползлась, не превратилась в клейкую, вязкую субстанцию, а просто начала распадаться на составные элементы. Процесс не завершился только из-за понижения температуры или нехватки воздуха, как в нашем случае. Конечный продукт эксперимента полностью совпадал с тем, что я обнаружила в волосах Клер Роули.

Воображение нарисовало ее лежащей в ванне с розовой купальной шапочкой на голове, и мне пришлось сделать усилие, чтобы убрать эту ужасную картину. Теперь я лучше представляла, как все произошло. Когда температура в ванной поднялась, дверь душевой кабинки обрушилась. Пламя метнулось к потолку, но тело оказалось защищенным от него краями ванны и расплавившимся стеклом. Температура в самой ванне не превысила тысячу градусов, и часть силиконовой шапочки сохранилась благодаря тому, что дверь душевой была старой и состояла из толстого листа обычного стекла.

* * *


Движение, захватившее меня в час пик, стало как будто агрессивнее, хотя, может быть, мне так только казалось из-за собственной спешки. Несколько раз я едва не хваталась за телефон, чтобы позвонить Бентону и рассказать о своем открытии. Потом перед глазами вставали темный угол сгоревшего бакалейного склада, черная холодная вода и плывущий мусор. Я видела, что осталось от часов, подаренных ему на Рождество. Видела, что осталось от него самого. Представляла его со связанными проволокой ногами, прикованного наручниками к какой-то трубе. Теперь я знала, что случилось и почему. Бентона убили так же, как и других, но убили из злобы, мести, дьявольского желания Кэрри утолить свою ненависть к нему, сделать из него свой трофей.

Слезы слепили меня. Я свернула к дому, проехала по дорожке, вывалилась из машины и, взбежав по ступенькам, захлопнула за собой дверь. Дикие, примитивные звуки рождались во мне, поднимались к горлу и рвались наружу. Из кухни вышла Люси. На ней были брюки хаки и черная футболка. В руке — бутылочка соуса.

— Тетя Кей! — воскликнула она, спеша мне навстречу. — Что? Что случилось? Где Марино? Боже, с ним все в порядке?

— Это не из-за него, — задыхаясь, выдавила я.

Она обхватила меня за плечи и помогла дойти до дивана в гостиной.

— Бентон. Его убили как других. Как Клер Роули. Шапочка была нужна, чтобы спрятать под ней волосы. Чтобы они не мешали. Ванна. Это делали в ванне.

— Что?

Люси непонимающе уставилась на меня.

— Им было нужно ее лицо!

Я вскочила с дивана.

— Не понимаешь? — Я сорвалась на крик. — Отметины на костях, у виска, на челюсти. Это как скальпирование, только хуже! Он устраивал пожары не для того, чтобы скрыть убийства, а для того, чтобы никто не знал, что он с ними сделал! Украл их красоту, отобрал самое прекрасное, что у них было! Лишил их лиц!

Люси беззвучно открыла рот. Потом, запинаясь, пробормотала:

— Но Кэрри? Разве теперь это делает Кэрри?

— Нет. Не совсем так.

Я прошлась по комнате.

— С ним у нее как с Голтом. Ей нравится наблюдать. Может быть, помогать. С Келли Шепард у нее что-то не получилось. Может быть, Келли просто сопротивлялась, потому что Кэрри женщина. Они схватились и дрались, пока не вмешался ее напарник. Это он перерезал Келли горло, и это с его ножа в рану попали частички магния. Он устраивал пожары. Он, а не Кэрри. И он не взял ее лицо, потому что оно оказалось испорченным, пострадало, когда они дрались.

— Ты же не думаешь, что они сделали то же самое с... с...

Люси не смогла договорить.

— С Бентоном? — громко спросила я. — Думаю ли я, что они сделали это с Бентоном?

Я пнула стену и тут же бессильно прислонилась к ней. Все внутри меня замерло, и моя душа как будто погрузилась в холод и тьму.

— Кэрри знала, что Бентон может догадаться обо всем, потому что он хорошо изучил ее. — Мой голос звучал негромко, слова рождались медленно, словно выходили из трясины. — Для нее это было огромным удовольствием. Она дразнила его, играла с ним, мучила его. Да, я думаю, что они поступили с ним так же. Более того, я знаю это. Знаю... — Мне не хватило сил закончить. — Надеюсь, он к тому времени был уже мертв.

— Должно быть, да, тетя Кей. — Люси подошла и обняла меня за шею. — Они не стали бы рисковать, потому что кто-нибудь мог услышать его крики.

* * *


Через час я рассказала обо всем Тьюн Макговерн, и та согласилась, что наша первейшая задача — найти сообщника Кэрри или по крайней мере узнать его имя и выяснить, как они познакомились. Макговерн едва смогла сдержать гнев, когда я поделилась с ней своими подозрениями. Нашей единственной надеждой была психиатрическая клиника «Кирби», и Тьюн согласилась с тем, что нанести туда визит лучше мне, а не ей. Она представитель закона, я — врач.

Пограничный патруль выделил нам вертолет «Белл джет-рейнджер», который находился неподалеку от Ричмондского международного аэропорта. Люси хотела отправиться за ним сразу же, чтобы без промедления вылететь в Нью-Йорк, но я сказала, что об этом не может быть и речи, потому что в Нью-Йорке нам просто негде остановиться. Мой план заключался в том, чтобы уже утром предупредить администрацию «Кирби» о нашем визите. И не просить принять нас, а именно поставить в известность. Марино, заявившийся около десяти вечера, предложил составить нам компанию, но я об этом не желала и слышать.

— Никаких копов.

— Ты просто рехнулась.

— А если бы и так?

Он опустил голову и уставился на свои изношенные, разбитые кроссовки, которые так ни разу и не получили шанса выполнить свою изначальную функцию.

— Люси ведь почти что коп.

— В данном случае она мой пилот.

— Ха.

— Я сделаю все по-своему.

— Черт возьми, док. Не знаю, что и сказать. Не представляю, как ты еще можешь что-то делать.

Он поднял на меня усталые, налитые кровью глаза, в глубине которых таилась боль.

— Я хочу сам отправиться туда, потому что хочу найти этих сволочей. Бентона подставили. Ты еще не знаешь, да? Бюро только что получило запись разговора. Какой-то парень позвонил им во вторник в четверть четвертого. Сказал, что у него имеется некая информация по делу Шепард, но он отдаст ее только Бентону Уэсли. Они ответили ему обычной песней, мол, да, конечно, все так говорят. Но тот парень сказал, что будет говорить только с Бентоном, а потом добавил следующее: Передайте ему, что это касается одной странной женщины, которую я видел в больнице округа Лихай. Она сидела за столом неподалеку от Келли Шепард.

— Черт!

Ярость уже стучала в виски, и я не могла сдерживаться.

— Насколько мы знаем, Бентон позвонил по телефону, номер которого оставил этот информатор. Платный телефон возле того склада. Наверное, Бентон отправился на встречу с ним, с этим психом, напарником Кэрри. Наверное, и не подозревал, с кем имеет дело, пока...

Я вздрогнула.

— Ему приставили пистолет к спине или нож к горлу. Надели наручники. Да еще и замкнули их на ключ. Почему? Потому что знали, с кем имеют дело. Обычно полицейские только защелкивают наручники, и если у задержанного есть булавка или что-то в этом роде, он может сдвинуть собачку и освободиться. Но замок без ключа не откроешь. Наверное, тогда Бентон и понял, с кем имеет дело.

— Все. Хватит, — сказала я. — Иди домой. Пожалуйста.

У меня разболелась голова. Начиналась мигрень. Она всегда начиналась с шеи и головы, потом добавлялась тошнота. Я проводила Марино до двери, зная, что обидела его. Марино переполняла боль, и он не мог выплеснуть ее, стреляя в тех, кого назвал сволочами. И еще он не умел выражать свои чувства. Может быть, даже не умел их распознавать.

— Знаешь, он ведь не умер, — сказал Марино, когда я открыла дверь. — Не верю. Я этого не видел и потому не верю.

В саду стрекотали цикады, и мошки кружились возле лампы над крыльцом.

— Его скоро привезут домой, — сказала я с твердостью, удивившей меня саму. — Бентон мертв. Не отбирай его у меня. Дай мне принять его смерть.

— Он еще появится, — повысил голос Марино. — Подожди, и сама увидишь. Я же знаю его, тот еще сукин сын. Он бы не ушел так легко.

Если бы. Но в том-то и дело, что люди уходят так легко. Версаче возвращался домой, купив кофе и журналы, и не дошел. Леди Ди не пристегнула ремень безопасности.

Марино уехал, и я закрыла дверь. Включила сигнализацию, что уже вошло в привычку. Вернулась в гостиную. Свет был погашен, Люси лежала на диване и смотрела телевизор. Я села рядом и положила руку ей на плечо.

Мы не разговаривали. Шел документальный фильм о гангстерах в период раннего Лас-Вегаса. Я гладила Люси по голове и думала о том, что у моей племянницы жар. Какие мысли бродили в ее голове? Меня это беспокоило. То, что происходило в ее мозгу, всегда оставалось для меня загадкой. Мысли Люси не поддавались интерпретации ни с помощью психотерапии, ни с помощью интуиции. Я поняла это, еще когда она была ребенком. Люси говорила о второстепенном и умалчивала о главном. Меня беспокоило то, что она больше не упоминает о Джанет.

— Нам завтра рано вставать, мадам Пилот, так что давай ложиться.

— Я, наверное, посплю здесь.

Люси подняла пульт и выключила телевизор.

— В одежде?

Она пожала плечами.

— Если успеем в аэропорт к девяти, позвоню в «Кирби» оттуда.

— А если они откажутся нас принимать?

— Скажу, что уже в пути. В Нью-Йорке сейчас у власти республиканцы. Если понадобится, обращусь за помощью к моему другу, сенатору Лорду, а уж он выведет на тропу войны мэра и председателя комиссии по здравоохранению. Не думаю, что администрации «Кирби» это нужно. Лучше уж принять таких гостей, как мы.

— У них там, случайно, нет ракет «земля — воздух»?

— Есть. Их называют пациентами, — сказала я, и мы рассмеялись.

Впервые за несколько последних дней.

Не знаю почему, но спала я хорошо и проснулась только в шесть утра, когда зазвонил будильник. Раньше мне редко удавалось уснуть до полуночи, и теперь я восприняла сон как намек на исцеление, на некое возрождение, в котором отчаянно нуждалась. Депрессия была покровом, через который начала просвечивать надежда. Я собиралась сделать то, что отвечало бы ожиданиям Бентона, то, что он понял бы и одобрил. Я собиралась сделать это не для того, чтобы отомстить за него.

Бентон всегда стремился защитить других: Марино, Люси, меня. И от меня он ждал бы того же: чтобы я защитила жизни тех, кого знаю и кого не знаю, тех, кто, ни о чем не догадываясь, работал в больницах и снимался в рекламных роликах и кто был приговорен к ужасной смерти чудовищем, в чьих глазах их красота воспламенила зависть.

Люси отправилась на пробежку, и, хотя мне не очень нравилось, что она одна, я успокаивала себя тем, что у нее с собой пистолет. Мы не могли допустить, чтобы жизнь остановилась из-за того, что Кэрри сбежала из психбольницы. Уж лучше умереть, продолжая жить по-прежнему, чем затаившись от страха.

— Надеюсь, там все тихо? — спросила я, когда моя племянница вернулась и нашла меня в кухне.

Люси села к столу. Пот катился по ее лицу и плечам, и я бросила ей полотенце. Она сняла кроссовки и носки, а мне на память снова пришел Бентон. Он всегда приходил сюда после утренней пробежки и делал то же самое. Ему нравилось здесь, нравилось навещать меня, прежде чем удалиться к себе, принять душ, переодеться и погрузиться в работу.

— Пара человек прогуливают своих собачек в Уиндзор-Фармс. В нашем квартале никого. Я спросила парня на посту, не заметил ли он чего странного, и он сказал, что нет. Никто не вызывал такси для доктора Скарпетта, никто не заказывал пиццу, никто не звонил и не пытался проникнуть в дом.

— Рада слышать.

— Это все чушь. Не думаю, что Кэрри занималась бы такой ерундой.

— Тогда кто? — удивленно спросила я.

— Не обижайся, но есть немало других, кто хотел бы подергать тебя за нервы.

— Пожалуй, немалая часть тех, кто побывал за решеткой.

— И не только они. Например, те адепты Христианской науки, у которых умер ребенок. Им ведь вполне могло прийти в голову попугать ненавистного патологоанатома, верно? Прислать такси или мусорный контейнер, позвонить рано утром в морг. Бедняга Чак. Чего тебе не хватало, так это нервного ассистента, который уже боится оставаться в здании один. Парень может не выдержать и уйти. Так что это все чушь. Изощрения мелкого, отравленного ненавистью и злобой ума.

Почему-то раньше мне это и в голову не приходило.

— Чаку все еще звонят?

Она посмотрела на меня поверх чашки. Солнце за окном походило на апельсин, поднимающийся над затянутым серой дымкой горизонтом.

— Сейчас узнаю.

Я подняла трубку и набрала номер морга. Чак ответил без промедления.

— Морг, — нервно произнес он.

На часах еще не было семи, и он, наверное, был там совсем один.

— Доктор Скарпетта.

Он облегченно выдохнул.

— Доброе утро.

— Чак, что с теми звонками? Не прекратились?

— Нет, мэм.

— И по-прежнему ничего не говорят? Вы вообще слышите хоть какие-то звуки?

— Иногда мне кажется, что я слышу шум машин. Возможно, звонят с платного телефона.

— Есть идея.

— Отлично.

— В следующий раз, когда вам позвонят, скажите: «Доброе утро, мистер и миссис Куин».

— Что? — растерянно спросил Чак.

— Просто скажите это. У меня есть предчувствие, что звонки прекратятся.

Я повесила трубку и повернулась к Люси.

— Туше! — рассмеялась она.


Глава 21


После завтрака я вернулась в спальню, потом прошла в кабинет, решая, что взять с собой. В последнее время меня повсюду сопровождал алюминиевый кейс, и отказываться от неизменного спутника у меня не было никаких оснований. Я взяла также слаксы, рубашку, туалетные принадлежности и положила в сумочку «кольт». Мне нередко приходилось носить оружие, но раньше я и не подумала бы взять револьвер в Нью-Йорк, где за это запросто и без вопросов отправили бы в тюрьму. В машине я сообщила об этом Люси.

— Ситуационная этика. Лучше попасть за решетку, чем быть убитым.

— Вот и я так подумала, — ответила доктор Скарпетта, в недавнем прошлом законопослушный гражданин.

Чартерная вертолетная служба располагалась чуть западнее Ричмондского аэропорта, где несколько крупных компаний имели собственные терминалы. «Белл джетрейнджер» стоял в ангаре, и, пока Люси оформляла полетный лист, я, воспользовавшись любезностью одного из служащих, позвонила в администрацию судебно-психиатрического центра «Кирби».

Директор, женщина-психиатр по имени Лидия Энсор, начала разговор с большой осторожностью, однако прервала меня, когда я пустилась в объяснения.

— Мне хорошо известно, кто вы. Я полностью в курсе нынешней ситуации и окажу вам все возможное содействие, хотя не вполне понимаю, что вас интересует, доктор Скарпетта. Вы ведь главный судебно-медицинский эксперт штата Виргиния, не так ли?

— Так. К тому же я консультирую в качестве судебного патологоанатома ГОР и ФБР.

— Понимаю. Со мной уже связывались и предупреждали о вашем визите. — Похоже, мой ожидаемый приезд действительно стал для нее малоприятным сюрпризом. — Итак, вам нужна информация, имеющая отношение к одному из ваших дел? Точнее, к кому-то, кто уже умер?

— Доктор Энсор, в настоящий момент я пытаюсь связать ряд дел, и у меня есть основания подозревать, что Кэрри Гризен так или иначе, прямо или косвенно, вовлечена в них. Не исключено, что она была вовлечена в них еще тогда, когда находилась в вашем учреждении.

— Невозможно.

— Вы, вероятно, плохо знаете эту женщину, — твердо ответила я. — Что же касается меня, то я занимаюсь ею очень давно, еще с той поры, когда она вместе со своим сообщником Темплом Голтом совершила ряд преступлений сначала в Виргинии, а затем в Нью-Йорке, где Голт впоследствии был убит. Кэрри Гризен замешана в пяти убийствах. Как минимум.

— Я тоже хорошо знакома с историей мисс Гризен, — как будто оправдываясь, заявила доктор Энсор. — Уверяю вас, с ней обращались так, как того требуют наши инструкции, то есть с соблюдением всех мер безопасности.

— Ничего полезного в журнале наблюдения я не обнаружила.

— Как вы получили доступ к журналу?..

— Напоминаю, что я работаю с АТО, которое занимается расследованием нескольких пожаров с человеческими жертвами, и контактирую по этим вопросам с ФБР. Все дела, о которых мы сейчас говорим, находятся в сфере моей юрисдикции, потому что, как консультант правоохранительных органов, я имею статус федерального уровня. Однако в мои обязанности не входит ни арестовывать кого бы то ни было, ни бросать тень на ваше учреждение. Мой долг — восстановить справедливость в отношении мертвых и обеспечить безопасность живых. Для этого мне нужно получить ответы на несколько вопросов. И самое важное — я должна сделать все возможное, чтобы уберечь от смерти еще одного человека. Кэрри не перестанет убивать. Возможно, она уже сделала это после побега.

Директор ответила не сразу. Я выглянула в окно — синий вертолет уже стоял на бетонированной площадке перед ангаром.

— Доктор Скарпетта, что вам от нас нужно? Что вы хотите? — спросила наконец доктор Энсор усталым и напряженным голосом.

— У Кэрри был социальный работник? Кто-то, кто оказывал ей юридическую помощь? Кто-то, с кем она не просто разговаривала, но и общалась?

— Разумеется, мисс Гризен проводила довольно много времени с судебным психиатром, но он не состоит в нашем штате. Его задача в том, чтобы оценивать ее психическое состояние и давать рекомендации.

— Тогда вполне вероятно, что она манипулировала им, — сказала я, наблюдая за тем, как Люси забирается на колесо и начинает предполетный осмотр. — Кто еще? С кем еще она могла сблизиться?

— Может быть, со своим адвокатом. Да, пожалуй. Если хотите поговорить с ней, это можно устроить.

— Я сейчас отправляюсь в аэропорт. Мы приземлимся примерно через три часа. У вас есть вертолетная площадка?

— Не помню, чтобы к нам прилетал кто-то на вертолете. Здесь поблизости есть несколько парков. Я с удовольствием за вами приеду.

— Думаю, в этом нет необходимости. Мы сядем где-нибудь поближе.

— Хорошо. Буду вас ждать.

— Я бы хотела также увидеть камеру Кэрри Гризен и посмотреть, где она обычно проводила свободное время.

— Все, что пожелаете.

— Вы очень любезны.

Люси уже проверяла уровень жидкости, электропитание и все прочее, что следовало проверить до взлета. Она попала в свою стихию и делала то, что знала и в чем была уверена. Наблюдая за племянницей, я думала о том, что катастрофы с вертолетами происходят, наверное, не только в воздухе, но и на земле.

Выйдя из офиса, я забралась в кабину, заняла место второго пилота и с удивлением обнаружила на крючке за спиной Люси автомат. Вторым сюрпризом стало то, что средства управления на моей стороне не были блокированы. По инструкции пассажиры не должны иметь доступа к управлению, а потому педали рулевого винта отводились назад с тем, чтобы непосвященный ненароком не задел их ногами.

— Что это? — спросила я, застегивая ремень.

— Полет у нас долгий. — Она пошевелила педалями.

— Понимаю.

— У тебя будет время поупражняться.

— Поупражняться в чем? — с нарастающей тревогой спросила я.

— В управлении машиной. Все, что от тебя потребуется, — это держать высоту и скорость и не позволять ей заваливаться.

— Ну нет.

Люси вдавила кнопку стартера, и двигатель заурчал.

— Да.

Рев мотора стал громче, и лопасти начали вращаться.

— Раз уж ты собираешься лететь со мной, — громко, перекрывая шум, сказала Люси, — то я хочу знать, что смогу при необходимости положиться на тебя. Согласна? И между прочим, я не только пилот, но и дипломированный летный инструктор.

Я не ответила. Моя племянница добавила газу, увеличивая скорость вращения винта, потом проверила проблесковые огни и включила радио. Мы надели костюмы. Легко, словно сила гравитации просто перестала существовать, вертолет оторвался от площадки. Люси развернула машину против ветра и направила ее вперед. Набрав скорость, вертолет будто воспарил на крыльях. Мы поднялись над деревьями, оставляя солнце на востоке, а когда контрольная башня и город скрылись из виду, Люси приступила к первому уроку.

Я уже неплохо знала приборную доску и функции большинства органов управления, но весьма смутно представляла, как они работают вместе. Я не знала, например, что при подаче ручки от себя и увеличении скорости вертолет отклоняется вправо и что в таком случае пилот должен утопить левую педаль управления рулевым винтом, чтобы компенсировать вращающий момент главного ротора и удержать машину от дифферента. Новостью стало для меня и то, что при наборе высоты, когда ручка берется на себя, скорость снижается. И так далее. В каком-то смысле управление вертолетом напоминало мне игру на ударных, только в данном случае приходилось следить за глупыми птицами, вышками, антеннами и многим другим.

Люси оказалась терпеливым наставником, так что время летело быстро, и мы мчались к цели со скоростью в сто десять узлов. К тому времени, когда южнее показался Вашингтон, я уже довольно неплохо держала вертолет в нужном положении, одновременно управляя гироскопом направления и не теряя из виду компас. Наш курс был 50 градусов, и, хотя я так и не освоила работу с ГСН, или Глобальной системой навигации, Люси удостоила меня похвалой.

— Небольшой самолет на три часа, — сказала она в микрофон. — Видишь?

— Да.

— К тому же он над горизонтом. А когда что-то над горизонтом, значит, оно и над нами. Это важно, потому что если оба воздушных средства над горизонтом и то, на которое мы смотрим, кажется неподвижным, это означает, что оно находится на нашей высоте и либо уходит от нас, либо идет прямо на нас. Хитро, верно? Тут нужно быть внимательным.

Люси инструктировала меня, пока на горизонте не показался Нью-Йорк. Мы пролетели мимо статуи Свободы и Эллис-Айленд, куда когда-то, давным-давно, прибыли мои итальянские предки, чтобы начать с нуля в мире новых возможностей. Вскоре город уже был вокруг нас, и громадные здания финансового района вырастали со всех сторон. Мы держались на высоте пятисот футов, и тень нашей «птички» бежала под нами по воде. День был ясный и жаркий, и в поле зрения то и дело появлялись другие вертолеты: экскурсионные неспешно шли по знакомому маршруту, тогда как другие мчались к намеченной цели на полной скорости, перенося тех, у кого есть все, кроме времени.

Люси вела радиопереговоры с диспетчерским пунктом, который никак не хотел замечать нас из-за плотности воздушного движения, и диспетчеров не очень интересовал вертолет, идущий на высоте семисот футов. Как сказала моя племянница, в Нью-Йорке на этой высоте действует одно правило: смотри и уворачивайся. Ориентируясь на Ист-Ривер, мы прошли над Бруклинским, Манхэттенским и Уильямсбергским мостами. Внизу ползли баржи с мусором, танкеры с топливом и белые туристские пароходики. Подлетая к Рузвельт-Айленд, с его разрушающимися строениями и старыми больницами, Люси уведомила Ла-Гуардиа о наших планах. К этому времени остров Уорд уже виднелся прямо перед нами. Примечательно, что часть реки у юго-западного выступа носит название Адские Ворота.

Все, что я знала об острове Уорд, было следствием моего интереса к истории медицины. В давние времена он, как и многие острова Нью-Йорка, был местом ссылки для заключенных, больных и психически неполноценных. Этому району Нью-Йорка вообще не везло: до середины девятнадцатого века там не было ни отопления, ни проточной воды, туда отправляли заболевших тифом и там же держали в карантине эмигрировавших из России евреев. В начале нынешнего столетия на остров Уорд перенесли городской сумасшедший дом. Условия содержания умалишенных с тех пор значительно улучшились, хотя современные обитатели психиатрической клиники отличались от прежних не в лучшую сторону. В камерах появились кондиционеры, пациенты пользовались услугами адвокатов и имели возможность предаваться своим увлечениям. Их лечили, за ними ухаживали, с ними занимались психотерапией, им создавались условия для занятий спортом.

Войдя в воздушное пространство острова Уорд, мы снизились. Внизу потянулись зеленые парки, за которыми уже виднелись корпуса Манхэттенского психиатрического центра. У проходящей через середину острова автострады расположился небольшой цирк с яркими куполами палаток, пони и раскатывающими на одноколесных велосипедах акробатами. Зрителей было немного, и я видела детей со сладкой ватой, которые почему-то не сидели за партой в школе. Еще дальше к северу находились очистная станция и тренировочный центр пожарной службы Нью-Йорка, по парковочной стоянке которого разъезжал, отрабатывая повороты, длинный пожарный автомобиль.

Судебно-психиатрический центр представлял собой одиннадцатиэтажное здание с зарешеченными окнами и затемненными стеклами. Над прогулочными дорожками и рекреационными зонами нависала колючая проволока, наличие которой должно было предотвратить побеги, что, однако, не помешало Кэрри Гризен. Ширина реки в этом месте достигала примерно мили, а учитывая скорость течения и неприступность берегов, она выглядела серьезным препятствием, штурмовать которое отважился бы разве что безумец. Насколько я знала, остров связывал с городом пешеходный мост. Окрашенный под цвет окисленной бронзы, он находился примерно в миле к югу от «Кирби». Я попросила Люси пролететь над ним и увидела идущих в обоих направлениях людей.

— Не представляю, как она могла пройти здесь средь бела дня, — заметила я. — Кто-нибудь бы да заметил. Но если даже и перешла и никто ее не заметил, что дальше? Здесь же повсюду была полиция. И как она попала в округ Лихай?

Люси медленно кружила на высоте пятисот футов. Внизу виднелись остатки парома, некогда связывавшего остров с Ист-Ривер-драйв на Сто шестой улице, и руины пирса, представленного теперь кучкой выступающих из воды кусков дерева. Протянувшееся до берега поле выглядело вполне подходящим местом для посадки. При этом вертолет находился бы ближе к воде, чем к огороженным колючей проволокой дорожкам и скамейкам клиники.

Пока Люси проводила воздушную рекогносцировку, я рассматривала людей на земле. Все они были в обычной гражданской одежде, некоторые сидели или лежали на траве, другие на скамейках, третьи прохаживались по дорожкам между ржавыми мусорными баками. С высоты в пять сотен футов я различала бесформенные, неряшливо надетые платья и нетвердую походку тех, чья психика не поддавалась исцелению. Замерев на месте с поднятыми лицами, словно впав в транс, они следили за нами. Нам же тем временем следовало убедиться, что внизу нет высоковольтных линий, столбов и опасных неровностей.

Осмотрев площадку еще раз уже с меньшей высоты, Люси подтвердила, что посадке ничто не угрожает. К этому времени за нами наблюдало уже несколько десятков человек, часть которых вышла из корпусов, другие же смотрели из окон.

— Может быть, нам все же следовало приземлиться в парке, — сказала я. — Остается только надеяться, что наш визит не приведет к бунту.

Вертолет завис в пяти футах над землей. Лопасти продолжали рассекать воздух. Встревоженная шумом двигателя и поднявшимся ветром, откуда-то из высокой травы выскочила и устремилась прочь пара фазанов. Соседство этих мирных, таких уязвимых птиц с далеко не самыми спокойными представителями человечества показалось мне странным и неестественным. В памяти вдруг всплыла фраза, точнее, адрес, указанный Кэрри в ее письме ко мне из «Кирби»: Фазаний Двор. Что она хотела этим сказать? Что тоже видела фазанов? И если да, то какое это имело значение?

Вертолет мягко опустился, и Люси сбросила обороты. До полной остановки прошло еще две долгих минуты. Секунды медленно сменялись на цифровом табло, лопасти крутились, пациенты и персонал смотрели на нас. Некоторые стояли совершенно неподвижно, вперив в нас остекленелые взгляды, другие, словно ничего не замечая, сидели на траве или продолжали свой маршрут по дорожкам. Какой-то старик скручивал сигарету, женщина с кудряшками бормотала что-то себе под нос, молодой парень с наушниками принялся — возможно, ради нас — двигать коленями в ритм только одному ему звучащей музыке.

Наконец Люси выключила двигатель и открыла дверцу. Мы выбрались наружу, а из толпы психически больных и тех, кто заботился о них, вышла женщина в симпатичном костюме. Несмотря на жару, она не сняла жакет. Ее короткие волосы были стильно уложены. Я сразу поняла, что передо мной доктор Лидия Энсор. Она, по всей видимости, тоже поняла, кто из нас кто, и сначала протянула руку мне, потом Люси и затем представилась сама.

— Должна признать, вы вызвали у нас немалый переполох, — с едва заметной улыбкой сказала доктор Энсор.

— Приношу извинения, — ответила я.

— Не беспокойтесь.

Люси тронула меня за руку:

— Я останусь с вертолетом.

— Уверена?

— Да, — сказала она, оглядывая собравшихся, вид которых не вызывал прилива благодушия.

— Многие из них — амбулаторные пациенты вон того психиатрического центра.

Доктор Энсор кивнула в сторону небольшого кирпичного здания за пределами «Кирби» с несколько запущенным садом и асфальтовым теннисным кортом, который пересекала порванная сетка.

— Наркотики, снова наркотики и еще раз наркотики, — добавила она. — Они приходят на консультацию, а уже уходя, сворачивают «косячок».

— Я буду здесь, — повторила Люси, повернувшись ко мне. — Или слетаю на дозаправку.

— Лучше подожди здесь, — сказала я.

Сопровождаемые взглядами, в которых черная злоба и ненависть сливались с невыразимой болью, мы с доктором Энсор пошли к «Кирби». Мужчина со спутанной бородой, прыгая на одной ноге и размахивая руками, словно птица, прокричал, что хочет отправиться на небеса. Я видела пустые лица, с которых болезнь стерла всякое выражение; лица тех, кто пребывал в иных, рожденных вывихнутой психикой мирах; лица, искаженные горькой завистью к нам, пришедшим с той стороны, не порабощенным наркотиками или слабоумием. Мы были другими, привилегированными. Мы были живыми. Мы были богами для тех беспомощных, которые не могли делать ничего, кроме как уничтожать себя и других, и в конце дня мы уходили отсюда домой.

Здание судебно-психиатрического центра «Кирби» представляло собой типичный образчик государственного учреждения, стены которого были окрашены той же краской, что и пешеходный мост над рекой. Доктор Энсор завела меня за угол и нажала кнопку.

— Подойдите к интеркому, — прозвучал голос, напомнивший мне Волшебника страны Оз.

— Это доктор Энсор.

— Да, мэм. — В голосе появились человеческие интонации. — Входите.

Чтобы проникнуть в сердце «Кирби», нужно было миновать две герметически закрывающиеся двери, которые никогда не открывались одновременно. На каждой из них висел список запрещенных к проносу на территорию центра предметов, в число которых попали огнестрельное оружие, взрывчатые вещества, боеприпасы, алкоголь, а также стеклянные предметы. Как бы ни упорствовали политики, деятели здравоохранения и активисты АСГС[22 - АСГС (англ. ACLU) — Американский союз за гражданские свободы.], «Кирби» не был больницей. Его пациенты имели статус заключенных. Они содержались в учреждении с особым режимом, потому что насиловали и убивали. Они расстреливали свои семьи, сжигали матерей, выпускали кишки соседям и расчленяли любовников и любовниц. Они были чудовищами, ставшими знаменитостями, вроде Роберта Чамберса, прославившегося как «убийца яппи», Раковица, прикончившего и сварившего свою приятельницу, а потом, как предполагали, скормившего ее по частям бездомным и нищим, или Кэрри Гризен, худшей из всех.

Зарешеченная дверь открылась с характерным сухим щелчком электронного замка, и нас любезно встретили полицейские в синей форменной одежде, очевидно, признавшие во мне гостью доктора Энсор. Тем не менее это не избавило нас от обязанности пройти через металлоискатель и предъявить для проверки сумочки. Я испытала немалое смущение, когда мне напомнили, что проносить на территорию «Кирби» разрешается только то количество медицинских препаратов, которое не превышает одной дозы, тогда как моего запаса мотрина, имодиума, тумса и аспирина хватило бы на целую камеру.

— Похоже, мэм, вам действительно сильно нездоровится, — добродушно заметил один из охранников.

— Так получилось, — ответила я, с облегчением думая о том, что оставила оружие в кейсе в багажном отсеке вертолета.

— Извините, но вам придется оставить это все здесь. Заберете, когда будете выходить, хорошо? Только не забудьте.

— Спасибо, — сказала я, как будто он оказал мне услугу.

Нас пропустили к следующей двери, на которой висела предупреждающая табличка «К решеткам не прикасаться». Затем мы оказались в голом, длинном, лишенном каких-либо красок коридоре и долго шагали по нему, проходя мимо закрытых дверей, за которыми слышались приглушенные голоса.

— Хочу напомнить, что оказывающие нашим пациентам бесплатную юридическую помощь адвокаты назначаются Обществом правовой помощи, частной некоммерческой организацией, имеющей договор с властями города Нью-Йорка. Так что работающие здесь люди не состоят в штате «Кирби».

Ей очень хотелось, чтобы я поняла это.

— Хотя, конечно, по прошествии ряда лет некоторые чувствуют себя здесь своими. — Наши каблуки гулко стучали по плитам коридора. — Адвокат, которого я вам представлю, работала с мисс Гризен с самого начала, так что, по всей вероятности, любой ваш вопрос придется ей не по вкусу. — Доктор Энсор посмотрела на меня. — Будьте к этому готовы. У меня в данном вопросе никакой власти нет.

— Понимаю. И хочу сказать, что, если бы мое появление пришлось по вкусу общественному защитнику или адвокату, я бы, наверное, удивилась и подумала, что попала в другой мир.

Кабинет правовой помощи затерялся где-то в лабиринтах «Кирби», и я запомнила только, что располагался он на первом этаже. Директор открыла деревянную дверь и ввела меня в небольшую комнатку, настолько забитую бумагами, что сотни пухлых папок просто лежали на полу. Адвокат сидела за письменным столом, и первое, что бросилось мне в глаза, были мелкие завитушки черных волос и неряшливое старомодное платье.

— Сьюзен, это доктор Кей Скарпетта, главный судебно-медицинский эксперт штата Виргиния, — сказала доктор Энсор. — Ей нужно поговорить с вами о Кэрри Гризен. Доктор Скарпетта — Сьюзен Блауштейн.

— Да.

Мисс Блауштейн, полная, с внушительной грудью, не выказала ни малейшего желания ни подняться, ни протянуть мне руку. Более того, продолжая листать бумаги, она не соизволила даже посмотреть на меня.

— Я оставляю вас, Сьюзен, и надеюсь, что вы покажете нашей гостье все, о чем она попросит. В противном случае мне придется поручить это кому-то из нашего штата.

Доктор Энсор взглянула на меня, и я поняла — легкого разговора не получится.

— Нет проблем.

Ангел-хранитель обитателей «Кирби» говорила с бруклинским акцентом, а ее грубый, низкий голос вызвал ассоциацию с тяжелогруженой мусорной баржей.

— Садитесь, — бросила она, когда за директором закрылась дверь.

— Когда Кэрри поступила сюда? — спросила я.

— Пять лет назад.

Она по-прежнему не отрывалась от бумаг.

— Вы хорошо знакомы с предъявляемыми ей обвинениями, в числе которых и обвинение в убийстве, совершенном в штате Виргиния?

— Я знаю ее дело.

— Кэрри совершила побег отсюда десять дней назад, десятого июня, — продолжала я. — Кто-нибудь смог объяснить, как такое могло случиться?

Блауштейн перевернула страницу и протянула руку за чашкой с кофе.

— Она не явилась к ужину. Вот и все. Для меня это стало таким же шоком, как и для всех остальных.

— Не сомневаюсь.

Еще одна страница. Блауштейн продолжала игнорировать меня, однако я не собиралась ей подыгрывать — у меня просто не было на это времени.

— Мисс Блауштейн,, при всем уважении к вашим клиентам не будете ли вы столь любезны уделить внимание и моим? Не хотите ли услышать о тех людях, мужчинах, женщинах и детях, которые были убиты Кэрри Гризен? Например, о маленьком мальчике, которого послали в магазин за банкой консервированных грибов и который был похищен по пути домой? Ему выстрелили в голову, с него содрали кожу, чтобы скрыть следы зубов, а потом его, в одних трусиках, бросили возле мусорного контейнера под проливным дождем.

— Я же сказала, что знакома с ее делом.

Адвокат продолжала работать.

— Предлагаю вам отложить бумаги и уделить внимание мне, — предупредила я. — Я не только патологоанатом, но и юрист, и со мной ваши уловки не пройдут. Так уж случилось, что вы представляете интересы психопата, убийцы, вырвавшегося на свободу и продолжающего убивать. Поверьте, вас ждут серьезные неприятности, если в конце дня выяснится, что вы утаили информацию, которая могла бы спасти человеческую жизнь.

Блауштейн наконец посмотрела на меня, холодно и дерзко, так как всю жизнь занималась лишь тем, что защищала проигравших и морочила голову таким, как я.

— Позвольте освежить вам память. С тех пор как ваш клиент сбежала из «Кирби», от ее руки или при ее соучастии погибли два человека. При этом преступники пытались замести следы убийств с помощью пожара. Этим преступлениям предшествовали другие, которые, как мы полагаем, связаны с вышеназванными, однако произошли в тот период, когда ваша подопечная находилась здесь.

Сьюзен Блауштейн молча смотрела на меня.

— Вы можете помочь мне?

— Все мои разговоры с Кэрри Гризен конфиденциальны и не подлежат разглашению. Не сомневаюсь, что вы знаете это не хуже меня, — ответила адвокат, и я поняла, что задела ее любопытство.

— Возможно, она контактировала с кем-то за пределами «Кирби»? Если да, то с кем и каким образом?

— У меня нет таких сведений.

— Она разговаривала с вами о Темпле Голте?

— Я не буду отвечать на этот вопрос.

— Значит, разговаривала. Конечно, разговаривала. Не могла не разговаривать. А вы знаете, мисс Блауштейн, что Кэрри Гризен написала мне письмо, в котором просила приехать и привезти ей посмертные фотографии Голта?

Она промолчала, но глаза ее ожили.

— Он попал под поезд в Бауэри. Его размазало по рельсам.

— Вы проводили вскрытие?

— Нет.

— Тогда почему Кэрри попросила вас об этом?

— Потому что она знала, что я могу их достать. Кэрри хотела увидеть фотографии, увидеть кровь, плоть и все прочее. Письмо пришло менее чем за неделю до побега. Интересно, а вы знали, что ваша подопечная рассылает такого рода письма? На мой взгляд, этот факт явно свидетельствует о том, что Кэрри спланировала все заранее.

— Нет. — Блауштейн наставила на меня указательный палец. — Она ничего не планировала и ни о чем таком не думала. Кэрри рассказывала, как ее подставили, потому что ФБР не знало, на кого бы им повесить те убийства.

— Вижу, вы читаете газеты.

— Я общалась с Кэрри на протяжении пяти лет, — зло бросила моя собеседница. — Она ведь не спала с фэбээровцами, не так ли?

Я подумала о Люси.

— Вообще-то спала. Но если откровенно, мисс Блауштейн, я прилетела сюда не для того, чтобы обмениваться мнениями о вашем клиенте. Моя цель — провести расследование совершенных убийств и сделать все возможное, чтобы защитить других.

Мисс Блауштейн снова опустила глаза.

— Я, кажется, догадываюсь, как Кэрри удалось продержаться здесь так долго. Причина в том, что каждый раз, когда подходило время давать заключение по ее психическому состоянию, вы признавали ее невменяемой. Это ведь означает, что она не может предстать перед судом, верно? Что она душевнобольная, которая не способна даже постичь суть предъявляемых ей обвинений? При этом вашей подопечной хватило ума сочинить легенду о том, как ее подставило ФБР. Или, может, это придумала не она, а кто-то другой? Уж не вы ли, мисс Блауштейн?

— Нам не о чем больше разговаривать. Хватит! — объявила адвокат, и, наверное, будь она судьей, сопроводила бы свои слова ударом молоточка.

— Кэрри — всего лишь симулянтка. Она манипулировала вами, играла. Я даже догадываюсь, чем она вас взяла. Разыгрывала депрессию, притворялась, что не может ничего вспомнить. Наверняка сидела на авитане. Однако же сил на письма ей хватало. Какими еще привилегиями она здесь пользовалась? Телефон? Фотокопирование?

— Пациентов никто не лишал гражданских прав, — ровным, бесстрастным тоном ответила Блауштейн. — Кэрри была очень спокойная. Много играла в шахматы и карты. Что касается преступлений, в которых ее обвиняют, то в момент их совершения она не отвечала за свои действия. Мисс Гризен очень сожалела о случившемся.

— Да, Кэрри — великая актриса. Ей всегда удавалось получить то, чего она хотела. Попав сюда, она хотела задержаться здесь подольше, чтобы обдумать следующий шаг. И, обдумав, сделала его.

Я открыла сумочку, достала копию письма и положила ее на стол перед Блауштейн.

— Обратите особое внимание на обратный адрес: Фазаний Двор. Женское отделение «Кирби». Можете объяснить, что она хотела этим сказать, или позволите мне высказать предположение?

— Понятия не имею, что она хотела этим сказать.

Озадаченное выражение, появившееся на лице Блауштейн, подтверждало: на сей раз адвокат говорит правду.

— Тогда давайте поговорим о фазанах. Возле реки, неподалеку отсюда, действительно живут фазаны.

— Я не замечала.

— А я заметила, потому что мы сели на поле. Вы правы, заметить их действительно трудно, для этого надо пробраться через заросший травой участок и выйти к самому краю воды у старого пирса.

Блауштейн молчала, но я видела — ей не по себе.

— Итак, я спрашиваю: как могла Кэрри узнать о том, что на острове живут фазаны?

Она по-прежнему молчала.

— Вы ведь знаете, верно?

Мне было не до церемоний.

Адвокат непонимающе уставилась на меня.

— Такой пациент, как Кэрри Гризен, пациент, требующий соблюдения особых мер безопасности, не мог оказаться на том поле, о котором я упоминала, — продолжала я. — Ей не разрешалось даже приближаться к нему. Хорошо, мисс Блауштейн. Если вы не желаете разговаривать со мной, вам придется иметь дело с полицией. Не думаю, что они станут с вами церемониться, потому что побег Кэрри Гризен — удар по их репутации. Я также не думаю, что вашему мэру доставляет удовольствие вся та реклама, которую он получил в связи с этим делом. Город, снискавший славу борца с преступностью, не потерпит, чтобы Кэрри Гризен оставалась на свободе слишком долго.

— Я не представляю, откуда Кэрри узнала об этих чертовых фазанах, — заговорила наконец Блауштейн. — Я лично слышу о них впервые. Может, ей рассказал кто-то из сотрудников. Или кто-то из службы доставки. Другими словами, кто-то посторонний.

— Что за служба доставки?

— Пациентам разрешено зарабатывать деньги, и они могут тратить их, делая заказы в магазин. Доставка заказов раз в неделю.

— Где Кэрри брала деньги?

Блауштейн молчала.

— Когда привозили заказы?

— Определенного дня не было. Обычно в начале недели, в понедельник или вторник. Во второй половине дня.

— Кэрри сбежала во вторник. Во второй половине дня, — напомнила я.

— Да, верно.

Ее взгляд стал жестче.

— Кто-нибудь проверял этого человека? Может быть, он имеет отношение к побегу? Или это была она?

— Он, — равнодушно ответила Блауштейн. — И отыскать его пока не удалось. Дело в том, что он подменял заболевшего и...

— Подменял? Ну конечно! — Я едва сдерживалась. — Очевидно, Кэрри интересовалась не только картофельными чипсами! Представляю, как все могло быть. Он приезжает, передает Кэрри форму, она переодевается и уезжает вместе с ним.

— Это лишь предположение. Мы не знаем, как она ушла отсюда.

— О нет, мисс Блауштейн. Думаю, вы знаете. И я вполне допускаю, что именно вы помогли ей деньгами. У вас ведь сложились с ней исключительно близкие отношения.

Адвокат вскочила.

— Если вы хотите сказать, что я помогла ей сбежать...

— Вы помогли ей. Так или иначе, — оборвала ее я, с горечью думая о том, что Кэрри разгуливает по улицам, тогда как Бентон... — Вы — чудовище. Мне бы хотелось, чтобы вы хотя бы один день провели с жертвами. Хотя бы один день. Прикоснулись к их ранам, смочили руки в их крови. Думаю, найдется немало людей, которые не очень обрадуются, узнав, что у Кэрри были не только привилегии, но и неучтенный источник дохода.

Дальнейшему разговору помешал стук в дверь. В комнату вошла доктор Энсор.

— Я подумала, что сама покажу вам то, что вы хотите увидеть. Сьюзен, похоже, занята. — Она повернулась к Блауштейн: — Вы уже закончили?

— Вполне.

— Очень хорошо, — с ледяной улыбкой проговорила директор.

Наверное, ей тоже стало ясно, что адвокат злоупотребила не только данной ей властью, но и доверием администрации. В конце концов Блауштейн манипулировала клиникой точно так же, как это делала Кэрри.

— Спасибо, — сказала я доктору Энсор и посмотрела на защитницу Кэрри Гризен.

Чтоб тебе гореть в аду!

Кабина лифта представляла собой большую стальную клетку, выйдя из которой мы очутились в коридоре с голыми, окрашенными в бежевый цвет стенами и тяжелой красной дверью, снабженной кодовым замком. Я заметила установленные под потолком камеры наблюдения. Кэрри, наверное, доставляло особое удовольствие работать по программе, предусматривавшей ежедневные визиты на одиннадцатый этаж, где в комнате с видом на обвитый колючей проволокой забор стояли несколько клеток с животными.

К тусклому освещению здесь добавлялись влажность, резкий запах и скрежет когтей. Среди обитателей зверинца я узнала длиннохвостых попугаев, морских свинок и хомячков. На столе стоял большой деревянный ящик с землей, из которой пробивались нежные зеленые ростки.

— Мы сами выращиваем здесь корм для птиц, — объяснила доктор Энсор. — Выращиваем и продаем. Конечно, о крупном производстве речь не идет, но свои потребности мы удовлетворяем. Пациенты привыкают кормить своих подопечных и заботиться о них.

— Кэрри поднималась сюда каждый день? — спросила я.

— Так мне сказали. Видите ли, после ее исчезновения вскрылись некоторые факты... — Она помолчала, оглядывая клетки со зверьками. — Очевидно, я не обо всем знала. Например, о том, что за те шесть месяцев, в течение которых Кэрри работала по этой программе, в зверинце резко увеличилось число случаев гибели и необъяснимой пропажи животных. То попугай улетит, то хомяка не могут найти, то морская свинка подохнет. Иногда клетки оставались открытыми на ночь. — Она вышла в коридор, и я последовала за ней. — Жаль, что вас здесь тогда не было. Возможно, вы смогли бы определить, от чего они умирали. Или погибали.

Из одного коридора мы перешли в другой, который привел нас в еще одну небольшую комнату, где я увидела относительно современный компьютер и принтер, установленные на деревянном столе. И еще я увидела то, что укрепило мои подозрения, переведя их в разряд уверенности: телефонную розетку на стене.

— Вот здесь Кэрри Гризен и проводила большую часть времени, — сообщила доктор Энсор. — Вы, конечно, знаете, что она очень хорошо разбирается в компьютерах. Вообще идея создать в клинике нечто вроде компьютерного класса и приобщить к этому делу других пациентов принадлежит именно ей. Она предложила, мы нашли спонсоров, поставивших устаревшее оборудование, и теперь на каждом этаже у нас есть компьютер и принтер.

Я подошла к терминалу, села за стол и включила компьютер. На экране появились значки программ.

— Когда пациенты работают здесь, за ними кто-то наблюдает?

— Нет. Их приводят, потом дверь закрывается и запирается на ключ. Через час их отводят в отделение. — На ее лице появилось задумчивое выражение. — Должна признать, успехи некоторых из наших подопечных произвели на меня сильное впечатление.

Я зашла на сайт «Америка онлайн».

— У нас нет доступа к Интернету, — сказала доктор Энсор, наблюдая за моими действиями.

— Откуда вы знаете?

— Компьютеры не подключены к линии.

— Но я вижу модем. Не знаю, снабжены ли ими другие компьютеры, но с этого пользователь имеет возможность войти в Сеть. Он просто не подключен к линии. — Я указала ей на розетку. — Кстати, не могло ли случиться, что линия была переброшена сюда из какого-то другого места? Может быть, из какого-то кабинета? Например, кабинета мисс Блауштейн?

Директор отвела глаза, лицо ее покраснело — похоже, она только теперь начала понимать, что я имею в виду.

— Боже...

— Конечно, нельзя исключать и возможности того, что все необходимое Кэрри получила извне. Например, через того человека, который приезжал с заказами из магазина.

— Не знаю.

— В том-то все и дело, доктор Энсор, что мы многого не знаем. Мы не знаем, чем она, черт возьми, занималась в этой комнате. Может быть, искала информацию о работниках клиники или друзей по переписке. Вы ведь в курсе того, что множество преступлений совершается в наше время с помощью Интернета? Педофилия, изнасилования, убийства, детская порнография.

— Вот почему им и не позволялось пользоваться Интернетом. Теперь я вижу...

— Думаю, именно так Кэрри готовила побег. Этот компьютер, он у вас давно?

— Его установили примерно год назад. И Кэрри Гризен разрешили пользоваться им только потому, что она вела себя просто идеально.

— Идеально, — повторила я, думая об убийствах в Балтиморе, Венис и последнем, в Уоррентоне.

Возможно ли, что Кэрри познакомилась со своим сообщником в Сети и поддерживала с ним связь с помощью электронной почты или через чат? Возможно ли, что она совершала преступления, находясь в заключении? Не ее ли советами пользовался, не на ее ли поддержку опирался неизвестный психопат, сдиравший кожу со своих жертв? Если так, то теперь Кэрри вышла из-за кулис и принялась за дело сама.

— Постарайтесь вспомнить, не было ли среди выпущенных в прошлом году из «Кирби» поджигателя, особенно такого, за кем числилось бы и убийство? Человека, с которым Кэрри могла познакомиться здесь? Например, на прогулке?

Я предполагала, что ответ будет отрицательный, но мне нужно было знать наверняка.

Доктор Энсор выключила верхний свет, и мы вышли в коридор.

— Нет, не припоминаю. Такого у нас определенно не было. К тому же мужчины и женщины у нас строго разделены, и общение между ними категорически воспрещено.

Хотя я не могла быть уверена на все сто процентов, мне все же представлялось более логичным, что сообщником Кэрри должен быть мужчина. Того же мнения придерживался и Бентон, писавший в конце своих заметок о белом мужчине в возрасте от двадцати восьми до сорока пяти лет. Несмотря на уверения доктора Энсор, у меня были серьезные сомнения в отношении четкого соблюдения предписаний и инструкций со стороны персонала центра. Если Кэрри нашла напарника по Интернету, об этом мог никто и не знать.

Мы снова воспользовались лифтом, но на сей раз вышли на третьем этаже.

— Женское отделение, — пояснила директор. — Сейчас у нас здесь двадцать шесть пациенток из общего числа в сто семьдесят человек. Вот комната для гостей.

За стеклянной стеной находилось просторное помещение с удобными стульями и телевизорами. Сейчас оно пустовало.

— К ней кто-то приходил? — поинтересовалась я на ходу.

— Нет, никто. Это, наверное, добавляло ей сочувствия. — Она невесело усмехнулась. — А вот и женская спальня.

В большой комнате, которую показала мне доктор Энсор, не было никакой другой мебели, кроме кроватей.

— Кэрри Гризен спала вон там, у окна.

Я вытащила из сумочки и еще раз прочитала письмо.

Люси-Бу...

На память пришла вдруг видеокассета с Келли Шепард. Актриса в Венисе снималась в эпизодических ролях, Остин — в рекламе. Фотосессии, кастинг, продюсеры, операторы... Связь где-то здесь. Но какое отношение ко всему этому имела моя племянница? Почему Кэрри написала про телевизор? Просто потому, что Люси могла летать, управлять вертолетом?

Из-за угла послышался шум. Оказалось, что женщин вели в отделение после свободного времени. Я увидела потные, разгоряченные лица, блестящие от возбуждения глаза. Одну из пациенток сопровождали два охранника. Похоже, она разбушевалась, потому что запястья и лодыжка у нее были скованы чем-то вроде наручников, соединенных с широким кожаным ремнем на талии. В глазах женщины, когда она посмотрела на меня, вспыхнула ненависть, губы скривились в презрительной ухмылке. Молодая, с короткими осветленными волосами и гибким телом неопределенного пола подростка, она походила на Кэрри и в моем воображении на мгновение стала Кэрри.

По спине пробежали мурашки. Другие пациентки шли мимо, причем едва ли не каждая старалась толкнуть меня плечом или локтем.

— Законница?

Полная чернокожая женщина была готова плюнуть мне в лицо.

— Да, — твердо ответила я, глядя ей в глаза, потому что давно научилась не бояться тех, кто ненавидит.

— Идемте. — Директор потянула меня за руку. — И извините. Я совсем забыла, что они возвращаются в отделение именно в это время.

— Ничего. — Откровенно говоря, я даже обрадовалась, что это случилось. Мне пришлось заглянуть в глаза Кэрри, и я не отвернулась. — Расскажите, что именно произошло в тот вечер, когда она сбежала.

Доктор Энсор набрала код на панели и открыла еще одни красные двери.

— Мы пытались реконструировать события, и получилось вот что: Кэрри вышла вместе со всеми на прогулку, потом получила доставленный заказ, что-то сладкое, и не появилась к ужину.

Мы спустились на первый этаж. Доктор Энсор посмотрела на часы.

— Сразу же были организованы поиски. Связались с полицией. Никаких следов. — Она покачала головой. — Меня это просто убивает. Как Кэрри смогла выбраться с острова? Почему ее никто не видел? Полицейские, собаки, вертолеты...

Я остановилась как вкопанная прямо посреди приемной.

— Вертолеты? Значит, их было несколько?

— Да.

— Вы их видели?

— Конечно. Они кружили здесь несколько часов. Я еще удивляюсь...

— Опишите их, — перебила я, чувствуя, как заколотилось сердце. — Пожалуйста.

Доктор Энсор удивленно посмотрела на меня.

— Ну, сначала их было три. Три полицейских вертолета. Потом налетели телевизионщики. Хуже шершней.

— Вы, случайно, не заметили, был ли среди них белый, маленький? Похожий на стрекозу?

— Да, был. Я прекрасно помню, что видела его. Решила, что кому-то просто захотелось посмотреть, из-за чего здесь такой переполох.


Глава 22


Мы поднялись в воздух при сильном ветре и низком атмосферном давлении, что значительно повлияло на маневренность нашего «Белл джетрейнджера», и, покинув остров Уорд, некоторое время шли вдоль Ист-Ривер. Первую остановку сделали в Ла-Гуардиа, где вертолет заправился горючим, а мы с Люси — сырными крекерами и содовой из автоматов. И еще я позвонила в Университет Северной Каролины. На сей раз меня соединили с директором консультационного совета, что показалось мне добрым знаком.

— Понимаю ваше желание защитить себя от возможных неприятностей, — сказала я, закрывая за собой дверь телефонной будки. — Но пожалуйста, подумайте еще раз и пересмотрите свое решение. После Клер Роули убиты еще двое.

— Вы можете приехать лично?

— Как раз собиралась это сделать.

— Тогда все в порядке.

Я тут же перезвонила Тьюн Макговерн и рассказала ей о своих открытиях и планах.

— Думаю, Кэрри сбежала из «Кирби» в том самом белом вертолете, который мы видели над фермой Кеннета Спаркса, когда работали на пожарище.

— Она летает? — удивилась Макговерн.

— Нет-нет.

— Тогда...

— Пилот — тот, другой. Ее напарник. Тот, кто помог ей сбежать. Тот, кто все это делает. Первые два дела были только разминкой. В Балтиморе и Венисе. Мы бы никогда не обратили на них внимания. Полагаю, Кэрри выжидала удобного момента, чтобы втянуть нас. Выжидала до Уоррентона.

— И вы считаете, что их целью был все-таки Спаркс, — задумчиво констатировала Тьюн.

— Да. Она хотела сделать так, чтобы на место прибыли мы.

— Как во все это вписывается Клер Роули?

— Чтобы выяснить это, я и лечу в Уилмингтон. По-моему, Клер в некотором смысле ключ к тому, что там произошло. Она — связующее звено между Спарксом и убийцей. Кем бы он ни был. И еще я считаю, что Кэрри ждет меня, потому что знает, о чем я думаю.

— То есть она там?

— О да. Уверена. Она рассчитывала, что Бентон приедет в Филадельфию, и он приехал. Теперь она рассчитывает, что мы с Люси прилетим в Уилмингтон. Кэрри знает о нас все.

— То есть вы — ее следующая цель?

От этой мысли у меня похолодело в желудке.

— Да.

— Мы не можем рисковать, Кей. Будем ждать вас там. На университетском стадионе. Не беспокойтесь, никто ничего не заподозрит. Когда приземлитесь, пошлите сообщение мне на пейджер.

— Нельзя допустить, чтобы Кэрри догадалась о вашем присутствии. Иначе все пропало.

— Доверьтесь мне. Она ни о чем не догадается.

Мы вылетели из Ла-Гуардиа с семьюдесятью пятью галлонами топлива, и впереди нас ждал невыносимо долгий путь. Три часа в вертолете всегда были для меня максимумом возможного. Тяжесть наушников, шум, вибрация... Казалось, голова лопнет от перегрева, а кости уже никогда не встанут на место. Нам повезло с попутным ветром, фактически увеличившим скорость со ста десяти до ста двадцати узлов.

Люси снова доверила мне управление, и на сей раз я работала спокойнее, без рывков, не сопротивляясь порывам ветра и восходящим и нисходящим потокам воздуха, трясшим нас, как сердитая мать трясет непослушного ребенка, а подстраиваясь под них. Мне нравилось то, что я делала. Нравилось наблюдать за птицами, и иногда я даже замечала самолет одновременно с Люси.

Время тянулось монотонно, будто размазанное пятно. Мы шли вдоль береговой линии до реки Делавэр, миновав которую сделали остановку для дозаправки возле Солсбери, штат Мэриленд, где я воспользовалась туалетом и выпила колы. Полет продолжился над Северной Каролиной с ее свинофермами, длинными алюминиевыми сараями и водоочистными отстойниками цвета крови. В воздушное пространство Уилмингтона мы вошли около двух часов. При мысли о том, что может ожидать нас там, нервы у меня начинали звенеть.

— Давай снизимся до шестисот футов, — сказала Люси. — И сбрось скорость.

— Хочешь, чтобы я это сделала?

— Ты же пилот.

Получилось, может быть, не совсем гладко, но я справилась.

— Думаю, университет будет не на воде. Как тебе вон те кирпичные строения?

Со всех сторон нас окружали вода, жилые комплексы, водоочистные сооружения и промышленные предприятия. К востоку сиял и пенился океан, казалось, не замечавший собравшихся над горизонтом темно-фиолетовых облаков. Шторм приближался, хотя, похоже, не спешил.

— Что-то не хочется мне здесь садиться, — сказала я в микрофон.

— Теперь уже придется, — ответила, оглядываясь вокруг, Люси. — Если она здесь.

— Там, где, по ее мнению, должны быть мы, — не совсем уверенно ответила я.

— Я возьму управление. — Она вздохнула. — Даже не знаю, на что я больше надеюсь: на то, что ты права, или на то, что ошибаешься.

— Зато я знаю. Ты надеешься, что встретишься с ней. Ты так этого хочешь, что мне становится страшно.

— Не я привела нас сюда.

— Не ты, — согласилась я. — Нас привела сюда она.

Мы оба знали это. Кэрри пыталась уничтожить Люси. Кэрри убила Бентона.

Университет был уже под нами, и мы быстро отыскали стадион, где нас обещала ждать Макговерн. На поле с десяток мужчин и женщин играли в футбол, но Люси обнаружила подходящую для приземления площадку рядом с теннисным кортом. Совершив над выбранным местом два круга, мы не обнаружили никаких препятствий, если не считать нескольких отдельно стоящих деревьев. Среди припаркованных в стороне автомобилей я заметила синий «иксплорер» с человеком за рулем, а в судье, бегающем по полю в шортах и рубашке и со свистком на шее, с удивлением узнала Тьюн Макговерн.

Я еще раз огляделась, как будто Кэрри наблюдала за всеми нами со стороны, но небо оставалось чистым, и взгляд мой не зацепился ни за что подозрительное. Едва колеса коснулись травы, как синий «иксплорер» сорвался с места и подлетел к площадке, остановившись все же на безопасном расстоянии от продолжающих вращаться лопастей. За рулем сидела незнакомая женщина, а рядом с ней мужчина, в котором я, к немалому для себя изумлению, узнала Марино.

— Не могу поверить.

— А он-то здесь откуда взялся?

Люси тоже была поражена.

Все две минуты, пока она не выключила двигатель, Марино смотрел на нас через лобовое стекло. Оставив Люси заниматься вертолетом, я прошла к машине и забралась на заднее сиденье. Марино встретил меня далеко не дружелюбно и не только не улыбнулся, но и вообще не сказал ни слова. Макговерн и ее команда продолжали играть, не обращая на нас никакого внимания, однако я заметила под скамейками спортивные сумки и поняла, что они готовы к худшему. Мы как будто ждали появления вражеской армии или неприятельской засады, и я невольно подумала о том, что Кэрри, если она где-то неподалеку, должно быть, смеется над нами.

— А ты здесь откуда взялся? — спросила я, обращаясь к Марино.

— Неужели ты думала, что можешь летать куда хочешь и никто о тебе ничего не узнает? — раздраженно проворчал Марино. — Я добирался сюда, наверное, так же долго, как вы.

Сидевшая за рулем женщина обернулась и протянула руку:

— Будем знакомы. Джинни Коррелл.

Очень симпатичная, лет сорока с небольшим, блондинка в строгом бледно-зеленом костюме вполне могла бы сойти за преподавательницу университета, если бы не пистолет в спрятанной под жакетом кобуре, не двусторонняя связь и сканер в машине.

Как только Люси оказалась в салоне, Джинни развернула «иксплорер».

— Объясняю ситуацию, — заговорила она. — Мы не знали, будет ли кто-то следить за вами или ловушку готовят здесь, а потому ожидали и того, и другого.

— Вижу.

— Люди Макговерн уйдут с поля через пару минут, но вообще наши парни здесь повсюду. Одни переодеты студентами, другие работают в городе, проверяют отели и бары и все такое. Сейчас мы отправляемся в университет, к заместителю директора, консультационного совета. Она работала с Клер Роули и приготовила все нужные документы.

— Хорошо.

— И еще, док, — добавил Марино. — Чтобы вы знали. Один полицейский полагает, что видел Кэрри вчера в кампусе.

— Точнее, в «Гнезде ястреба», — добавила Коррелл. — Это кафетерий.

— Короткие, перекрашенные в рыжий цвет волосы, странные глаза. Она покупала сандвич и едва не просверлила парня взглядом, проходя мимо столика. Когда мы начали раздавать фотографии, он сказал, что, кажется, видел именно ее. Хотя, конечно, полной уверенности нет.

— Пялиться на копа — в стиле Кэрри, — заметила Люси. — Выводить людей из себя — ее любимое занятие.

— Мы сейчас пытаемся установить, не покупал ли кто-то, подходящий под ее описание, оружие. Проверяем также случаи с кражей автомобилей. Если она или ее сообщник украли машину в Нью-Йорке или Филадельфии, вряд ли они рискнут появиться здесь.

Кампус представлял собой безупречно подобранную коллекцию модернизированных кирпичных зданий георгианского стиля, удачно расположенных между пальмами, магнолиями, миртами и пиниями. Повсюду цвели гардении, и, когда мы вышли из машины, от их растворившегося в горячем влажном воздухе аромата у меня закружилась голова.

Мне всегда нравились запахи юга, и сейчас, вдохнув их, я на мгновение забыла обо всем плохом, что могло ожидать нас здесь. Стояла пора летней сессии, так что кампус выглядел почти обезлюдевшим. Парковочные стоянки были заполнены едва ли наполовину, велосипедные пустовали. Некоторые из двигавшихся по Колледж-роуд машин везли доски для серфинга.

Консультационный центр располагался на втором этаже Уэст-Сайд-Холла, и наполненный светом зал ожидания для студентов переливался всеми оттенками синего и розовато-лилового. На столиках лежали огромные паззлы в разной стадии завершения, над которыми склонились те немногие, кто пришел сюда со своими проблемами. В приемной нас уже ждали и сразу отвели к доктору Крис Бут, энергичной женщине лет шестидесяти с добрыми, умными глазами. Возраст лишь отчетливее выявил черты ее характера, смуглая кожа покрылась выразительными морщинками, волосы побелели, а хрупкое тело сохранило гибкость и жизненную силу.

Доктор Бут была психологом и занимала угловой кабинет с видом на корпус изобразительных искусств и прекрасный зеленый дуб. Меня всегда интересовало, как личность хозяина проявляется в особенностях его офиса. Здесь на меня словно повеяло покоем и умеренностью, в то время как расстановка мебели, учитывающая интересы самых разных посетителей, свидетельствовала о проницательности и предусмотрительности. Тот, кто хотел уюта и был открыт для помощи, мог свернуться на диванчике с мягкими подушечками, другому предлагались на выбор кресло-качалка или стул с жесткой прямой спинкой. Преобладающим цветом был нежно-зеленый, на стенах висели картины с парусниками, в терракотовых горшках красовались антуриумы.

— Добрый день, — с улыбкой приветствовала нас доктор Бут. — Очень рада познакомиться с вами.

— А я очень рада познакомиться с вами, — ответила я.

Джинни уселась на стул, мне приглянулось кресло-качалка, а Марино, постояв в растерянности, направился к дивану и осторожно опустился на самый краешек, вероятно, опасаясь, что подушки могут запросто поглотить его. Доктор Бут вернулась к столу, на котором не было абсолютно ничего, если не считать баночки диетической пепси. Люси осталась стоять у двери.

— Я очень надеялась, что кто-нибудь обратится ко мне, — начата доктор Бут, как будто это она созвала нас на совещание. — Но, честно говоря, не знала, с кем связаться и вообще нужно ли это делать.

Она поочередно посмотрела на каждого из нас. У нее были чудесные серые глаза.

— Клер была особенная. Да, я знаю, что о мертвых все так говорят...

— Не все, — цинично возразил Марино.

Доктор Бут грустно улыбнулась.

— Я лишь хотела сказать, что за годы моей работы здесь побывали сотни студентов, а Клер глубоко запала в душу. Я возлагала на нее большие надежды, и известие о ее смерти стало для меня сильнейшим ударом. — Она помолчала, глядя в окно. — В последний раз мы виделись за две недели до трагедии, и я часто анализирую наш разговор, стараясь отыскать в нем ответ на вопрос, почему такое случилось.

— Вы виделись с ней, где? — спросила я. — Здесь, в кабинете?

Она кивнула:

— Да. Мы просидели целый час.

Люси нетерпеливо переступила с ноги на ногу.

— Прежде чем мы перейдем к теме вашего разговора, не могли бы вы рассказать немного о самой Клер? Кто она? Из какой семьи?

— Конечно. Кстати, если понадобится, у меня есть журнал регистрации, там отмечены даты и время всех консультаций. Вообще же я знаю Клер на протяжении трех лет. С перерывами.

— С перерывами? — переспросил Марино.

Решив устроиться поудобнее, он переменил позу и в результате сполз к спинке дивана.

— Видите ли, Клер сама оплачивала учебу в колледже. Она работала официанткой в Райтсвилл-Бич. Работала, откладывала деньги, оплачивала семестр, потом снова работала. В те периоды, когда Клер работала, мы с ней не встречались, и, наверное, именно в последний такой период у нее и начались проблемы.

— Извините, ребята, но мне придется вас оставить, — заявила вдруг Люси. — Хочу удостовериться, что возле вертолета кто-то есть.

Люси вышла, закрыв за собой дверь, а меня окатила волна страха. Я не была уверена, что она не устремится на улицы города искать Кэрри. По тревожному взгляду Марино я поняла, что он думает о том же. Что касается Джинни, то она, не догадываясь о нашем состоянии, спокойно сидела на стуле, всем своим видом выражая внимание к рассказу доктора Бут.

— Примерно год назад Клер познакомилась с Кеннетом Спарксом. Не думаю, что сообщаю вам нечто такое, чего вы уже не знаете. Она увлекалась серфингом, а у него дом в Райтсвилле. Короче говоря, у них случился бурный роман, конец которому положил Спаркс.

— Она в это время училась, — уточнила я.

— Да. Они расстались летом, и Клер вернулась в университет только к февралю. Тогда же преподаватель английского заметил, что она постоянно засыпает на занятиях и от нее пахнет спиртным. Профессор обратился к декану, и Клер дали испытательный срок с условием, что она будет приходить ко мне. Боюсь, все это было связано со Спарксом. Клер воспитывалась в приемной семье, так что ситуация сложилась неприятная. В шестнадцать лет она ушла из дому, приехала в Райтсвилл и соглашалась на любую работу, чтобы выжить.

— Где сейчас ее родители? — спросил Марино.

— Мы не знаем ее родителей.

— Я имею в виду приемных.

— Они в Чикаго. Никаких связей с ней не поддерживают с тех пор, как Клер ушла из дому. Но они знают, что она погибла. Я разговаривала с ними.

— Доктор Бут, вы можете как-то объяснить, почему Клер Роули поехала к Спарксу в Уоррентон?

— Она не могла примириться с тем, что ее отвергли. Возможно, отправляясь туда, Клер надеялась что-то исправить. Я знаю, что она перестала звонить ему прошлой весной, потому что Спаркс сменил номер телефона. Так что у нее оставался один вариант: приехать к нему самой.

— В старом «мерседесе», принадлежащем психотерапевту по имени Ньютон Джойс? — спросил Марино, возвращаясь в первоначальную позицию.

Доктор Бут удивленно посмотрела на него:

— Нет, этого я не знала. Значит, она приехала на машине Ньютона?

— Вы с ним знакомы?

— Не лично. Но его репутация мне хорошо известна. Клер начала посещать его, вероятно, потому, что ей не хватало общения с мужчиной. Она ходила к нему последние два месяца. Я бы его определенно не выбрала.

— Почему? — спросил Марино.

Ее лицо напряглось.

— Все это очень некрасиво, — сказала доктор Бут после долгой паузы. — Возможно, именно этим объясняется мое нежелание разговаривать, когда вы позвонили в первый раз. Ньютон — богатый, испорченный молодой человек, который никогда не работал, однако решил заняться психотерапией. Преследуя при этом не вполне благородные цели.

— Он, кажется, бесследно исчез, — то ли спросил, то ли констатировал Марино.

— Что ж, меня это не удивляет. Он часто уезжает, никого не предупредив, и отсутствует порой несколько месяцев, а то и лет. Я работаю в университете уже тридцать лет и помню его мальчишкой. Очаровательный был паренек, мог уговорить кого угодно на что угодно, но при этом всегда заботился о своих интересах. Меня очень обеспокоило то, что Клер начала посещать его. Скажем так, в высокой нравственности Ньютона никто бы не обвинил. У него свои правила. Впрочем, надо признать, его никогда не поймали за руку.

— Не поймали за руку? А что такого он делал? В чем вы могли бы его обвинить?

— В попытке контролировать пациентов, влиять на них, подчинять себе.

— Он вступает с ними в сексуальные отношения? — спросила я.

— Доказательств никто не предъявлял. Я бы сказала, что он видел в отношениях с пациентом нечто вроде игры, цель которой — установление полного контроля. Клер определенно находилась под его влиянием. Точнее, полностью зависела от него. Ему достаточно было щелкнуть пальцами... — Доктор Бут щелкнула пальцами. — Она приходила сюда, готовая говорить о нем часами. Вот почему я так удивилась, когда узнала, что Клер отправилась к Спарксу. Мне казалось, увлечение Ньютоном заставило ее забыть Кеннета.

— Как по-вашему, мог ли Джойс предложить ей отправиться к Спарксу? Обосновав такой визит терапевтическими причинами?

Доктор Бут иронично улыбнулась.

— Он мог, конечно, предложить ей повидаться с ним, но сомневаюсь, что его цели были бы чисты как первый снег. Если все было так, как вы предполагаете, то он просто хотел убедиться в своей способности манипулировать ею.

— Хотелось бы мне знать, как эти двое нашли друг друга, — пробормотал Марино, подаваясь вперед. — Наверное, кто-то порекомендовал ей этого Джойса.

— Нет. — Доктор Бут покачала головой. — Они познакомились на фотосессии.

Кровь застыла у меня в венах.

— Что вы имеете в виду?

— Ньютон большой поклонник Голливуда. Каким-то образом ему удалось втереться в доверие к тем, кто занимается продюсированием. Он часто бывает на съемочных площадках, фотосессиях. У нас в городе есть студия «Скрин Джемс», а Клер изучала кинопроизводство. Мечтала стать актрисой. Видит Бог, красоты ей было не занимать. На пляже она работала моделью для какого-то журнала. Ньютон же входил в состав съемочной группы в качестве фотографа.

— Вы упомянули, что этот парень часто и подолгу отсутствовал, — сказал Марино. — А где еще он может жить?

— Я действительно не настолько хорошо его знаю, — ответила доктор Бут.

* * *


Через час управление полиции Уилмингтона получило ордер на обыск дома Ньютона Джойса в историческом районе города, в нескольких кварталах от воды. Белое каркасное одноэтажное строение приютилось в конце тихой улочки, состоящей из старых, как будто уставших от времени домиков с верандами и крылечками.

Двор лежал в тени огромной магнолии, сквозь густую листву которой просачивались лишь тонкие лучи света, в воздухе роились насекомые. Мы с Макговерн стояли на покосившемся заднем крыльце, ожидая, пока детектив откроет дверь. Он сделал это просто: разбил стекло, просунул руку внутрь и открыл замок.

Первыми, с прижатыми к туловищу пистолетами, вошли Марино, Макговерн и детектив Скроггинс из полиции Уилмингтона. Я последовала за ними, безоружная, поеживаясь, словно от холода. Место, которое Ньютон Джойс называл своим домом, действительно было, мягко говоря, мрачным.

Первой комнатой оказалась небольшая гостиная, приспособленная для нужд ожидающих пациентов. Ее заполняли старый викторианский диван, обтянутый красным бархатом, угловой столик с мраморным верхом, украшенный лампой из матового стекла, и еще один столик, заваленный журналами многомесячной давности. За открытой дверью я увидела другую комнату, напоминающую кабинет и производящую еще более странное впечатление.

Желтоватые и сучковатые сосновые стены были увешаны фотографиями актеров и моделей (насколько я могла понять) в явно рассчитанных на публику позах. В отношении автора у меня сомнений не возникло: вся эта галерея, насчитывавшая сотни снимков, демонстрировала увлеченность одного человека, Ньютона Джойса. Представить пациента, излагающего свои проблемы в окружении стольких красивых тел и лиц, было невозможно. Большую часть письменного стола занимал компьютер, с которым соседствовали ежедневник и телефон. Пока детектив Скроггинс прослушивал записанные на автоответчик сообщения, я прошлась по комнате.

На книжных полках тома классики в дешевых и дорогих переплетах, покрытые многолетним слоем пыли. У стены еще один диван, старый, кожаный, вероятно, для пациентов. Рядом маленький столик, на нем стакан с водой. Воды осталось на самом дне, на ободке — пятно от помады бледно-персикового цвета. Напротив дивана — роскошное кресло с высокой, украшенной искусной резьбой спинкой, кресло, заставляющее подумать о троне.

Марино и Макговерн отправились проверять другие комнаты, а я прислушалась к записанным на автоответчик голосам. Все сообщения были оставлены после вечера пятого июня, то есть за день до смерти Клер Роули. Звонили в основном по поводу назначенных приемов. Турагент уведомил, что приобрел два билета в Париж.

— Как, говорите, выглядят эти зажигательницы? — спросил детектив Скроггинс, открывая ящик стола.

— Тонкий брусок серебристого металла, — ответила я. — Вы узнаете, если увидите.

— Пока ничего похожего. Но этот парень точно свихнулся на резиновых лентах. У него их здесь тысячи. Сворачивал из них клубки. Что-то вроде мании, наверное. — Он протянул предмет идеальной сферической формы. — Как ему, черт возьми, удавалось такое делать?

Скроггинс недоуменно покачал головой.

Я не ответила.

— Это какие ж мозги надо иметь, — продолжал детектив. — Как вы думаете, он занимался этим делом, слушая пациентов?

— Меня бы сейчас ничто не удивило, — ответила я.

— Ну и псих. Я уже нашел тринадцать, четырнадцать... девятнадцать таких клубков.

Скроггинс раскладывал их на столе, когда из соседней комнаты меня окликнул Марино:

— Док, подойди-ка сюда. Думаю, тебе будет интересно взглянуть.

Я прошла в заднюю часть дома и обнаружила Марино и Макговерн в крохотной кухне. В раковине, наполовину наполненной холодной жирной водой, высилась груда грязной посуды. Мусорное ведро не вместило всех отходов и издавало отвратительный запах. По части неряшливости Ньютон Джойс мог дать сто очков вперед даже такому грязнуле, как Марино, хотя еще недавно я бы просто не поверила, что такое возможно. К тому же неопрятность в кухне никак не вязалась с методичностью, терпением и аккуратностью, проявленными им в осуществленных преступлениях и подтверждавшимися фактом существования девятнадцати резиновых клубков. Впрочем, что бы ни писали авторы учебников по криминалистике и как бы ни вторили им создатели голливудских триллеров, люди плохо поддаются научному обобщению и далеко не всегда и не во всем последовательны. Убедительным примером этого тезиса стала находка, сделанная Марино и Макговерн в гараже.

Он соединялся с кухней дверью, запертой на тяжелый висячий замок, с которым Марино не без труда справился с помощью болтореза, принесенного Макговерн из машины. По другую сторону двери размещалась мастерская, выход из которой перекрывали шлакобетонные блоки. Вдоль выкрашенных в белый цвет стен стояли несколько пятидесятигаллонных канистр из-под авиационного керосина. Большой морозильник из нержавеющей стали тоже был заперт на висячий замок. В углу, на чисто подметенном бетонном полу, высилась горка из пяти алюминиевых коробок и пенопластовых ящиков разного размера. Центральное место занимал большой, покрытый фетром деревянный стол, на котором были представлены орудия преступлений Ньютона Джойса.

Шесть ножей в кожаных футлярах лежали на одинаковом расстоянии друг от друга, образуя идеальный ряд. Здесь же стоял небольшой ящичек из красного дерева с точильными камнями.

— Чтоб меня, — пробормотал Марино, указывая мне на ножи. — Хочешь, док, я тебе скажу, что это такое. Вот те, с рукоятью из кости, ножи для разделки животных. Их делает «Беретта». Коллекционные, у каждого свой номер, а стоят по шесть сотен баксов за штуку. — Глаза Марино горели от вожделения, но прикасаться к ножам он не решался. — Другие, вон те малышки из вороненой стали, с полыми рукоятками для хранения спичек, это так называемые ножи Криса Ривза. Каждый тянет по меньшей мере на четыре сотни.

Где-то в доме хлопнула дверь, и в мастерскую вошли Скроггинс и Люси. На детектива ножи произвели такое же впечатление, как и на Марино. Придя в себя, оба мужчины вместе с Макговерн начали открывать ящички с инструментами и шкафы, в которых обнаружились другие, не менее страшные свидетельства того, что мы попали в дом убийцы. В пластиковом пакете Макговерн нашла восемь силиконовых шапочек для купания, причем все розовые. Каждая лежала в прозрачном мешочке с приклеенным ценником, согласно которому Джойс уплатил за них по шестнадцать долларов за штуку. В другом пакете хранились четыре зажигательницы.

Имелся в этой бетонной пещере и компьютер, заниматься которым поручили Люси. Пока она щелкала клавишами, Марино, вооружившись болторезом, пытался открыть морозильник, оказавшийся, по странному и неприятному совпадению, той же модели, что и стоявший у меня дома.

— Здесь все очень просто, — комментировала Люси. — Он сбрасывал электронную почту на диск. Без всякого пароля. Здесь и входящие, и исходящие. Переписка за последние восемнадцать месяцев. Имя пользователя... так... «Кирби». Понятно от кого, да? Объяснять не надо?

Она саркастически усмехнулась.

Я подошла ближе и склонилась к ее плечу. На экране мелькали электронные письма: как те, что Кэрри отправляла Ньютону Джойсу, выбравшему для себя характерное имя Скиннер[23 - Скиннер (англ. Skinner) — живодер.], так и те, которые он посылал ей.

Десятого мая Скиннер писал:

Нашел ее. Чудный контакт. Как тебе медиамагнат? Ну не молодец ли я?

Кэрри ответила уже на следующий день:

Ты МОЛОДЕЦ. Они нужны мне. А потом прилетай и забери меня отсюда, мой крылатый. Покажешь потом. Я так хочу посмотреть в их пустые глаза.

— Боже, — прошептала я. — Она хотела, чтобы он убил кого-то в Виргинии. Ей нужно было выманить меня. — Люси нетерпеливо и зло постучала по клавишам. — С Клер Роули Джойс познакомился случайно на фотосессии, и она оказалась той самой приманкой, на которую он намеревался взять Кеннета Спаркса. Они вместе отправляются на ферму, однако Спаркса дома не оказывается. Ему повезло. Джойс убивает Клер, снимает с нее лицо и поджигает особняк. — Я помолчала, глядя на экран. — И вот теперь мы здесь.

— Мы здесь, потому что она так хотела, — сказала Люси. — Кэрри хотела, чтобы мы нашли все это. — Она ударила по клавише. — Ты еще не поняла?

Я молчала.

— Кэрри привела нас сюда, чтобы мы увидели это все.

За спиной у меня громко щелкнул болторез. Дверь морозильника открылась...

— Что за хрень! — крикнул Марино. — Вот же!..


Глава 23


На верхней полке лежали две безволосые человеческие головы, мужская и женская, с холодными, ничего не выражающими лицами, перепачканными застывшей, почерневшей кровью. Только приглядевшись, я поняла, что это не головы. Для сохранения формы украденных лиц Джойс натягивал их на головы-манекены и затем замораживал в морозильнике. Уже готовые жуткие маски хранились здесь же в пластиковых пакетах, каждый из которых был снабжен ярлычком с указанием порядкового номера, места и даты.

Самая недавняя лежала наверху, и я механически взяла ее. В ту же секунду сердце заколотилось так сильно, что в глазах у меня потемнело. Наверное, я на мгновение потеряла сознание, потому что очнулась уже в объятиях Макговерн. Она помогла мне дойти до стула, на котором сидела Люси.

— Пусть кто-нибудь принесет ей воды. Все в порядке, Кей. Все в порядке.

Я перевела взгляд на морозильник с широко распахнутой дверцей, заполненный прозрачными пакетами. Марино расхаживал по гаражу, нервно приглаживая редкие, растрепанные пряди. Судя по цвету лица, ему грозил сердечный приступ.

— Где она? — спросила я, с трудом шевеля сухими, занемевшими губами.

— Пошла за аптечкой, — негромко ответила Макговерн. — Успокойся. Попытайся расслабиться. Сейчас мы уведем тебя отсюда. Тебе не нужно все это видеть.

Но я уже видела. Видела пустое лицо, растянутый, изуродованный рот и нос без переносицы. Видела пожелтевшую, искрящуюся льдинками плоть. На приклеенном к пакету ярлычке значились дата, семнадцатое июня, и место — Филадельфия. Информация успела поступить в мозг, так что теперь было поздно. Впрочем, я все равно, наверное, посмотрела бы, потому что должна была знать.

— Они были здесь, — сказала я и попыталась встать, но снова опустилась на стул из-за головокружения. — Они приезжали сюда, чтобы оставить это. Чтобы мы нашли и увидели.

— Чертов сукин сын! — крикнул Марино. — Долбаный ублюдок!

Он вытер глаза кулаком, но не остановился и продолжал ходить как заведенный. В гараж по ступенькам спустилась Люси, бледная, с остекленевшими глазами. Моя племянница была в трансе.

Детектив Скроггинс связался по радио с Коррелл и попросил вызвать экспертов. Страшная находка подействовала и на него, но все же не так, как на остальных. Для него в ней не было ничего личного. Он никогда не слышал о Бентоне Уэсли. Подойдя к морозильнику, детектив принялся считать пакеты с трофеями Ньютона Джойса; губы его едва заметно шевелились.

— Ну и ну. — Он покачал головой. — Здесь их двадцать семь.

— С датами и всем прочим, — сказала я, найдя в себе силы подняться и приблизиться к страшному хранилищу.

Скроггинс кивнул.

— Лондон, 1981-й, Ливерпуль, 1983-й, Дублин, 1984-й, и раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать. Одиннадцать из Ирландии. За 1987-й. Похоже, его начало затягивать по-настоящему, — возбужденно добавил детектив, и я машинально отметила высокие нотки в его голосе, появляющиеся у людей на грани истерики.

Убийства в Ирландии начались с Белфаста, затем продолжились по стране. Девять приходилось на Дублин и пригороды, такие, как Боллбоден, Сантри и Хоут. Еще одним он отметился в Галуэе. Затем Джойс перебрался в Соединенные Штаты. Здесь он «охотился» главным образом на западе, в малонаселенных районах Юты, Невады, Монтаны и Вашингтона. Одно место, Натчез, штат Миссисипи, показалось мне знакомым. Я вспомнила странное упоминание о костях и пиле в письме Кэрри.

— Вот оно что, — медленно произнесла я, начиная понимать. — В Ирландии было несколько случаев обнаружения расчлененных тел. Дела так и остались нераскрытыми. Потом о нем восемь лет ничего не было слышно, потому что он убивал на западе и тела не были обнаружены либо же о них не сообщали. Мы ничего не знали о тех убийствах, а он продолжал делать свое дело. И наконец перебрался в Виргинию, где его присутствие не могло не привлечь мое внимание.

Это случилось в 1995 году, когда полиция нашла два тела — одно возле Виргиния-Бич, другое в Норфолке. Год спустя появились еще два, на сей раз в западной части штата, одно в Линчберге, другое в Блэксберге, неподалеку от технологического колледжа. В 1997-м Джойс, похоже, затих, и, вероятно, именно тогда Кэрри и нашла его.

Находки расчлененных тел широко освещались средствами массовой информации, но опознаны были лишь два обезглавленных, с отпиленными конечностями тела. Их удалось идентифицировать путем сравнения прижизненных рентгеновских снимков пропавших впоследствии без вести людей. Оба оказались студентами колледжа. Обоими занималась я, и во многом из-за поднятого мной шума к расследованию привлекли ФБР.

Теперь мне стало ясно, что главной целью Джойса было не столько затруднить опознание личности жертв, сколько скрыть то, что он делал с ними. Убийца не хотел, чтобы мы знали о его «увлечении», о том, что он забирает у людей их лица для пополнения отвратительной коллекции. Возможно, он опасался, что, узнав всю правду, власти объявят на него настоящую, крупномасштабную охоту. Не исключено, что именно по этой причине Джойс переключился на пожары как средство сокрытия преступлений. Впрочем, я допускала, что на эту мысль его натолкнула Кэрри, с которой Джойс каким-то образом познакомился в Интернете.

— Не понимаю, — сказал Марино. Он уже немного успокоился и теперь вместе с нами перебирал пакеты с замороженными масками. — Как ему удалось собрать все это здесь? Привезти такой груз из Англии и Ирландии? Из Вениса и Солт-Лейк-Сити?

— Сухой лед, — объяснила я, переводя взгляд на алюминиевые коробки и пенопластовые ящики. — Он упаковывал их в емкости с сухим льдом и отправлял багажом.

Дальнейшие поиски привели к обнаружению дополнительных улик. В ордере перечислялись магниевые зажигательницы, ножи и части тел, и это давало полиции право не только досматривать ящики столов, но и сносить, если понадобится, стены. После того как местный судмедэксперт осмотрел содержимое морозильника и отправил страшный груз в морг, детективы вскрыли сейф, в котором нашли иностранную валюту и тысячи фотографий сотен людей, которым судьба подарила шанс остаться в живых.

В сейфе оказалось и несколько фотографий самого Джойса; на одних он сидел в кабине белого «швайцера», на других стоял, прислонившись к фюзеляжу, со сложенными на груди руками. Я долго рассматривала снимки, стараясь понять, что двигало этим человеком. Невысокого роста, далеко не атлетического телосложения, с русыми волосами, он был бы даже симпатичен, если бы не жутко изуродованное прыщами лицо.

Я представила, сколько насмешек и издевательств выпало на его долю в подростковом возрасте, какой стыд ему пришлось испытать. Я знала несколько таких, обезображенных при рождении или болезнью парней, которые росли вместе со мной без надежды на радости юношества и любовь.

Ньютон Джойс отбирал у других то, чего не имел сам. Изуродованный, он уродовал людей, уничтожал источник своих несчастий. У меня не было к нему жалости. И еще я не думала, что он и Кэрри по-прежнему находятся в этом городе или вообще поблизости. Она получила то, что хотела. В установленную мной ловушку попала я сама. Кэрри хотела, чтобы я нашла Бентона, и я нашла.

Сомнений не оставалось: последнее слово будет за Кэрри. Но мне было все равно. Все чувства во мне умерли. В поисках тишины я вышла во двор, где бегонии и смоковницы соперничали с буйно разросшейся травой в борьбе за солнце, и опустилась на старую мраморную скамейку.

* * *


Я нашла племянницу в узорчатой тени громадных дубов, возле запущенных, но не потерявших силу желтых и красных кустов гибискуса.

— Пора домой, Люси.

Мы сидели на твердом, холодном камне, всегда ассоциировавшемся у меня с кладбищем.

— Надеюсь, он умер до того, как они сделали это с ним, — снова сказала Люси.

Мне не хотелось ни о чем думать.

— Надеюсь, он не страдал.

Через окутывавшую сознание пелену неприятия и отупения начала проклевываться злость.

— Именно этого Кэрри и добивалась. Чтобы мы изводили себя такими вот мыслями. Тебе не кажется, что она и без того отобрала у нас слишком много? Может быть, хватит?

Люси не нашлась что ответить.

— АТО и полиция управятся здесь без нас, — продолжала я, беря ее за руку. — Пора домой. А потом будем жить дальше.

— Как?

— Еще не знаю, — честно ответила я.

Мы поднялись и вместе обошли дом, вернувшись к машине, возле которой Макговерн разговаривала с одним из агентов. При виде нас ее жесткий взгляд смягчился сочувствием.

— Если нас отвезут к вертолету, — твердо сказала Люси, — я отведу его в Ричмонд и передам пограничному патрулю. Надеюсь, вы не против.

— Не уверена, что тебе стоит садиться в вертолет. — В голосе Макговерн снова послышались начальственные нотки.

— Не волнуйтесь, я в полном порядке, — все так же твердо ответила Люси. — Кроме того, кто-то же должен вернуть его на место. Вертолет нельзя оставлять на футбольном поле.

Поколебавшись, Макговерн кивнула и открыла дверцу «иксплорера».

— Ладно. Залезайте.

— Я оставлю план полета, — сказана Люси, усаживаясь впереди, — так что вы сможете отслеживать нас, если захотите.

— Хорошо. — Макговерн включила двигатель и связалась по радио с кем-то из агентов в доме. — Позовите Марино.

Через несколько секунд мы услышали голос Марино:

— Что там?

— Они улетают. Вы с ними?

— Нет, останусь на земле. Надо помочь ребятам здесь.

— Понятно. Спасибо.

— Передайте им, чтобы соблюдали осторожность.

Полицейский, патрулировавший кампус на велосипеде, все еще стоял возле вертолета, когда мы остановились неподалеку от футбольного поля. На кортах играли в теннис, у ворот перекидывали мяч несколько парней. Голубое небо, легкий ветерок, едва трогающий листья деревьев. Как будто ничего и не случилось. Как будто ничего и не могло случиться. Пока Люси проверяла системы, мы с Макговерн сидели в машине.

— Что вы собираетесь делать?

— Опубликовать их фотографии, дать информацию через все возможные средства. Вероятно, кто-нибудь их опознает, — ответила она. — Им же надо где-то есть. Надо где-то спать. В конце концов ему необходимо авиационное топливо. Без него он много не налетает.

— Странно, что их не обнаружили раньше. При дозаправке, взлете, посадке. Непонятно, как такое могло случиться.

— Все указывает на то, что у него в гараже имелись большие запасы горючего. Кроме того, есть ведь немало маленьких аэродромов, где можно приземлиться и заправиться без всяких проблем. К тому же в неконтролируемом воздушном пространстве ему вовсе не обязательно связываться с наземными службами. Марка не такая уж редкая. И все-таки, — она взглянула на меня, — его заметили. Заметили мы, заметил кузнец, заметила директор «Кирби». Мы просто не понимали, на что смотрим и что видим.

— Да, наверное.

Настроение успело испортиться почти окончательно, на сердце было тяжело. Мне не хотелось возвращаться домой. Мне вообще никуда не хотелось. Все изменилось, словно небо затянули серые тучи, и в душу заполз холод, укрыться от которого было негде. В голове вертелись десятки вопросов и ответов, решений и догадок. В ушах стоял крик, а когда крик затихал, я видела его. В темном курящемся мусоре. Я видела его лицо под прозрачным пластиком.

— Кей?

Я вздрогнула.

— Как вы себя чувствуете? Что собираетесь делать?

Прежде чем заговорить, мне пришлось сделать глубокий вдох.

— Вы же сами видите, Тьюн. — Голос прозвучал сухо, глухо и незнакомо, как будто за меня говорила старуха. — Пока справляюсь. Дальше — не знаю. В том, что касается будущего, я ничего не знаю и ни в чем не уверена. Но я знаю, что все испортила, все провалила. Кэрри обыграла меня, и в результате Бентон мертв. Его нет, а они есть и готовы продолжать. Может быть, они уже убили кого-то еще. А у меня ничего не получилось.

Слезы затуманили глаза, и фигура племянницы, проверявшей крышку топливного бака, задрожала и расплылась. Люси стала освобождать лопасти винта. Тьюн протянула мне салфетку и нежно коснулась моей руки.

— Вы не правы, Кей. Если бы не вы, мы никогда бы не получили ордер на обыск дома Джойса. И что тогда? Да, мы их еще не поймали, но теперь нам известно, кого искать. И мы их найдем.

— Пока мы нашли только то, что они нам показали.

Люси закончила осмотр и повернула голову в мою сторону.

— Мне пора. Спасибо.

Мы пожали друг другу руки.

— Позаботьтесь о Люси, — сказала я.

— Думаю, она вполне в состоянии сама о себе позаботиться.

Я вышла из машины и направилась к вертолету, однако, сделав несколько шагов, повернулась и помахала рукой. Потом поднялась в кабину, заняла свое место и пристегнула ремень. Люси достала из кармашка проверочный лист, чтобы убедиться в готовности всех систем. Я молча наблюдала. Сердце билось ненормально быстро, дыхание оставалось неглубоким, и меня это немного беспокоило.

Наконец мы оторвались от земли и развернулись носом против ветра. Макговерн смотрела на нас снизу, заслонясь от солнца ладонью. Люси подала мне карту и сказала, что я должна помогать ей ориентироваться. Потом связалась со службой управления воздушным движением.

— Борт два-один-девять Сьерра-Браво вызывает Уилмингтон.

— Уилмингтон на связи, два-один-девять.

— Прошу разрешения на взлет с университетского стадиона. Прием.

— Взлет разрешаю. Свяжитесь с вышкой, когда выйдете на курс.

— Вас поняла.

Люси коротко взглянула на меня и заговорила в микрофон:

— Направление три-три-ноль. Твоя работа, после того как наберем высоту, следить за курсом и помогать мне с картой.

На высоте пятисот футов с нами снова связалась диспетчерская служба:

— Уилмингтон вызывает вертолет два-один-девять Сьерра-Браво. Неустановленный летательный аппарат у вас на шести часах. Высота триста футов. Сближается.

— Сьерра-Браво понял вас, Уилмингтон.

— Неустановленное воздушное судно в двух милях к юго-востоку от аэропорта, назовите себя, — потребовал диспетчер.

Ему никто не ответил.

— Неустановленное воздушное судно, назовите себя.

Молчание.

Люси увидела его первой, прямо у нас за спиной и ниже линии горизонта. Это означало, что неизвестный находился ниже.

— Уилмингтон, — сказала моя племянница. — Говорит борт два-один-девять Сьерра-Браво. Вижу низколетящий объект. Попробуем избежать сближения. — Она обернулась и еще раз посмотрела назад. — Здесь что-то не так.


Глава 24


Сначала это было темное пятнышко, летевшее вслед за нами по нашей траектории движения и сокращавшее дистанцию. Потом, приблизившись, оно стало белым. А затем превратилось в «швайцер» с сияющей в лучах солнца кабиной. Сердце подпрыгнуло и сжалось от страха.

— Люси!

— Вижу, — зло ответила она. — Черт! Поверить не могу.

Моя племянница потянула ручку на себя, и наш вертолет резко пошел вверх. «Швайцер», сохраняя прежнюю высоту, двигался быстрее, потому что наша скорость при подъеме упала до семидесяти узлов, и постепенно приближался к нам с правого борта.

Люси включила радио.

— Вышка. Наблюдаю агрессивные маневры со стороны неопознанного вертолета. Попробуем уклониться. Свяжитесь с местными полицейскими властями. Есть подозрение, что в неопознанном вертолете находится вооруженный и опасный преступник. Буду избегать густозастроенных районов. Ухожу в сторону воды.

— Вас понял. Связываюсь с местной полицией. — Диспетчер переключился на общую частоту. — Внимание всем воздушным судам. Это диспетчерский пункт службы контроля. Воздушное пространство закрыто для входящего движения. Повторяю, воздушное пространство закрыто для входящего движения. Наземное движение приостанавливается. Всем работающим на этой частоте переключиться на частоту точки подхода «Виктор 135.75» или «Юниформ 343.9». Повторяю, всем работающим на этой частоте переключиться на частоту точки подхода «Виктор 135.75» или «Юниформ 343.9». Сьерра-Браво, оставайтесь на этой частоте.

— Сьерра-Браво вас понял.

Я знала, почему мы отклоняемся к океану. Люси не хотела, если такое случится, упасть туда, где могут быть люди. Кэрри, конечно, предвидела такой маневр, потому что знала, с кем имеет дело. Люси всегда думала о других. Она повернула на восток. «Швайцер» сделал то же самое, сохраняя прежнюю дистанцию и не идя на сближение, как будто его пилот был уверен в том, что спешить ему некуда. Вот тогда я и подумала, что Кэрри, вероятно, уже давно следит за нами.

— Девяносто узлов — предел, — сказала Люси. Напряжение в кабине поднималось, как температура при пожаре. — Больше не выжать.

— Она следила за нами сегодня, — ответила я. — Знает, что мы не дозаправлялись.

Мы прошли над пляжем. В какой-то момент внизу замелькали яркие цветовые пятна: купающиеся и загорающие люди. Некоторые, остановившись, смотрели вверх на два мчащихся над ними в сторону моря вертолета. Удалившись от берега примерно на полмили, Люси начала сбрасывать скорость.

— Мы не сможем удержать такой ход, — обреченно сказала она. — Возвращаться уже поздно. И горючего у нас мало.

Судя по приборам, топлива оставалось двадцать галлонов. Люси резко развернула вертолет на сто восемьдесят градусов. «Швайцер» находился футов на пятьдесят ниже и двигался нам навстречу. Из-за солнца рассмотреть, кто сидит в кабине, было невозможно, но я и так это знала. Вертолеты разделяло не более пяти сотен футов, когда я ощутила несколько последовавших друг за другом толчков, словно кто-то колотил по кабине. Наш «джет рейнджер» дернулся в сторону. Люси выхватила из кобуры пистолет.

— Они стреляют в нас!

Я вспомнила об автомате «калико», пропавшем из коллекции Кеннета Спаркса.

Люси толкнула дверцу, и та, сорвавшись с петель, устремилась вниз.

— По нам ведут огонь! — закричала Люси в микрофон. — Отвечаем! Держите всех подальше от района пляжа!

— Понял! Какая вам требуется помощь?

— Направьте в указанный район машины «скорой помощи»! Возможна аварийная ситуация!

«Швайцер» пролетел непосредственно под нами, и я увидела вспышки выстрелов и высовывающееся со стороны второго пилота дуло автомата. Наш вертолет снова тряхнуло.

— Кажется, попали в шасси! — вскрикнула Люси, пытаясь занять положение, при котором можно было бы и стрелять из пистолета, и управлять вертолетом.

Я заглянула в сумочку, но чуда не произошло, мой «кольт» остался в кейсе, который лежал в багажном отделении. Люси подала мне свой пистолет и протянула забинтованную руку за спину, где висел автомат «АР-15». Тем временем «швайцер» снова устремился в атаку, оттесняя нас к берегу; его пилот прекрасно понимал, что мы ограничены в маневрах, потому что не станем рисковать безопасностью находящихся на пляже людей.

— Надо вернуться к воде, — сказала Люси. — Здесь стрелять в них нельзя. Открой дверцу. Сбей с петель и сбрось!

Не знаю, как мне это удалось, но дверца сорвалась вниз, а в меня вдруг ударил поток устремившегося в кабину воздуха. Земля рванулась навстречу. Люси начала новый разворот, и наш противник тоже. Я взглянула на панель — стрелка топливомера опустилась ниже. Мне казалось, что это продолжается целую вечность: «швайцер» пытался оттеснить нас к воде, мы же старались прорваться к суше, чтобы попробовать приземлиться. Стрелять вверх они не могли из опасения повредить лопасти, а потому выжидали момент, когда наша машина окажется в зоне поражения. Мы шли над водой на высоте одиннадцати сотен футов и со скоростью в сто узлов, когда пули попали в фюзеляж, и мы ощутили сильные удары за спиной, в районе задней левой дверцы.

— Я поворачиваю, — сказала Люси. — Ты сможешь удержать нас на этой высоте?

Мне стало страшно. Я поняла, что мы погибнем.

— Попытаюсь.

Вертолеты неслись навстречу друг другу. Нас разделяло не более пятидесяти футов по горизонтали и около сотни по вертикали. Люси передернула затвор.

— Вниз! Давай! — завопила она, поднимая автомат.

Я послушно исполнила приказ. Мы мчались вниз со скоростью в тысячу футов в минуту, и у меня уже не оставалось никаких сомнений в неизбежности столкновения. Я попыталась взять в сторону, но Люси остановила меня:

— Держи прямо! На них!

Я не слышала выстрелов Мы пролетели над «швайцером» так близко, что только чудом не попали под его лопасти. Люси стреляла и стреляла, и я видела вспышки, а потом она вдруг схватила ручку управления и резко подала влево, подальше от белого вертолета, превратившегося в огненный шар. Ударная волна отшвырнула нас в сторону, и я приготовилась к худшему.

Внезапно все изменилось, и передо мной снова было только чистое небо. Краем глаза я заметила объятые пламенем куски, которые падали в синеющий под нами Атлантический океан. Люси выровняла машину и перешла в широкий, плавный разворот. С изумлением и недоверием смотрела я на свою племянницу.

— Получи, сука, — сдержанно и сжато выругалась она, провожая взглядом рухнувшие в сияющую воду обломки.

Я уже и не помнила, когда в последний раз видела ее такой спокойной.

— Вышка, на связи Сьерра-Браво. Неопознанный вертолет взорвался. Упал в воду в двух милях от Райтсвилл-Бич. Выживших не вижу. Делаю облет.

— Понял. Требуется помощь? — с некоторым запозданием отозвался диспетчер.

— Позже. Иду к вам для срочной дозаправки.

— Уф! П-понял, — заикаясь, пробормотал диспетчер. — Идите прямым курсом. Внизу вас встретят.

Прежде чем возвращаться, Люси сделала еще два круга, опустившись до пятидесяти футов. Мы видели мчащиеся к пляжу пожарные машины и кареты «скорой помощи», слышали вой сирен. Испуганные купальщики спешили из воды, вскидывая ноги, размахивая руками, спотыкаясь и падая, как будто их преследовала громадная белая акула. Волны покачивали обломки и два оранжевых спасательных жилета, в которых никого не было.


Неделю спустя

Остров Хилтон-Хед


Утро было пасмурное, серое небо сливалось с серым морем, когда мы, те немногие, кто знал и любил Бентона Уэсли, собрались на пустыре под названием Морские сосны.

Оставив машину на стоянке, мы прошли по дорожке к дюне и дальше по берегу, через песчаные наносы и вынесенные приливом пучки водорослей. Пляж в этом месте сужался до нескольких метров, песок был рыхлый и влажный, а валяющиеся там и тут деревяшки хранили память о прошлых штормах.

Мари но надел костюм в мелкую полоску, в котором ужасно потел, белую рубашку и темный галстук, и я думала, что, пожалуй, впервые вижу его в приличной одежде. Люси выбрала черное, но она должна была появиться позднее, потому что имела особое поручение.

Приехали Тьюн Макговерн и Кеннет Спаркс, которые не знали Бентона, но были знакомы со мной. Конни, бывшая жена Бентона, и трое их уже взрослых дочерей стояли чуть особняком у самой воды, и было странно, видя их, не чувствовать ничего, кроме печали. В нас не осталось ни злобы, ни враждебности, ни страха. Рожденное жизнью ушло со смертью.

Присутствовали и другие из далекого и недавнего прошлого Бентона, отставные агенты и бывший директор Академии ФБР, человек, одним из первых поверивший в то, что он предлагал много лет назад. Теперь изучение преступников в местах заключения и составление психологических портретов — обычная практика, рутина, тема, заезженная телевидением и кино, но когда-то все было не так, когда-то Бентон был пионером, творцом лучшего способа понимания людей — как настоящих психопатов, так и безжалостных и злобных убийц.

Бентон никогда не ходил в церковь, поэтому на похоронах присутствовал только лишь пресвитерианский капеллан, утешавший сталкивавшихся с проблемами личного характера агентов. Звали его Джадсон Ллойд, и он был сухощавый, высокий, с полумесяцем седых волос на макушке. В руке преподобный Ллойд держал маленькую черную Библию в кожаном переплете. Всего на берегу собралось человек двадцать.

Не было ни музыки, ни цветов, ни панегириков, потому что в завещании Бентон ясно дал понять, что не желает ни того, ни другого, ни третьего. Всю посмертную заботу о себе он возложил на меня, написав буквально следующее: «...у тебя это получится лучше всех, Кей. Я знаю, что ты в точности исполнишь мои пожелания».

Он не хотел никаких церемоний, не хотел военных похорон, на которые имел право, не хотел, чтобы его везли через город в сопровождении полицейских машин, не хотел ружейного салюта над могилой и накрытого флагом гроба. Просьба его была проста: Бентон хотел, чтобы его кремировали и пепел развеяли над местом, которое он любил больше всего на свете, над местом, куда мы стремились при первой возможности и где на краткий миг забывали о том, с чем сражались.

Мне было очень жаль, что свои последние дни Бентон провел здесь без меня, и я знала, что до конца дней буду вспоминать о том, что разлучила нас Кэрри Гризен. Ее письмо стало началом конца. И ее самой, и Бентона.

Но что толку в благих пожеланиях? Если бы не мне, то кому-то другому пришлось бы хоронить кого-то другого. Так было в прошлом, а зло и насилие вовсе не исчезли из нашего мира.

Начался дождь, холодными пальцами он касался моего лица.

— Бентон собрал нас вместе не для того, чтобы прощаться, — начал преподобный Ллойд. — Он хотел, чтобы мы взяли силу друг у друга и продолжали делать то, что делал он сам. Бентон укреплял добро и противостоял злу, боролся за падших и держал все в себе, переживая ужасы в одиночку, потому что не хотел ранить души других. Он сделал мир немного лучше. Он оставил нас лучшими, чем мы были до знакомства с ним. Друзья мои, будем же делать то, что делал он.

Преподобный Ллойд открыл Библию.

— Делая добро, да не унываем, ибо в свое время пожнем, если не ослабеем.

Слезы подступили к глазам, и я промокнула их салфеткой и опустила голову, глядя на песок, облепивший мои черные замшевые туфли. Преподобный Ллойд прикоснулся пальцем к губам и продолжал читать строфы то ли из послания Галатам, то ли из послания Тимофею.

Я плохо понимала, что он говорит. Слова превратились в бесконечный поток, журчащий ручей, и их значение не доходило до моего сознания, заполненного внезапно нахлынувшими образами. Снова и снова вспоминала я тот вечер, когда Бентон ушел из дома. Я видела его стоящим на берегу и глядящим на реку. Мои резкие, несправедливые слова ранили его, но все же он понял. Я знала, он понял и простил.

Перед глазами стоял его четкий профиль, его лицо, становившееся непроницаемым, когда он был не со мной, а с другими. Возможно, кто-то находил его холодным, тогда как в действительности кажущаяся отчужденность была панцирем, скрывавшим добрую и нежную душу. Может, если бы мы поженились, мои чувства были бы другими? Может, мое стремление к независимости родилось из ощущения нестабильности и ненадежности? Может, я была не права?

— Зная, что закон положен не для праведника, но для беззаконных и непокорных, нечестивых и грешников, развратных и оскверненных, для оскорбителей отца и матери, для человекоубийц, — продолжал капеллан.

Глядя на серое, ленивое море, я почувствовала движение воздуха у себя за спиной. Кеннет Спаркс встал рядом со мной, и наши руки едва ощутимо соприкоснулись. В строгом темном костюме, подтянутый и напряженный, он стоял, устремив взгляд вперед и решительно выдвинув волевой подбородок. Потом посмотрел на меня, и его глаза выразили сочувствие и симпатию. Я наклонила голову.

— Наш друг хотел мира и доброты...

Вдали послышался гул двигателя и глухой, тяжелый шум винтов, похоже, навсегда связанный в моем сознании с Люси. Я подняла голову. Солнце едва просвечивало сквозь облака, исполняющие танец пелен и завес, бесконечно скользя и смещаясь, позволяя заглянуть за них, но никогда не являя полностью того, что мы жаждем увидеть. К западу от нас, над горизонтом, за дымчатой вуалью проступила расколотая на фрагменты и сияющая, точно бриллиант, голубизна, и дюна за нашей спиной осветилась упавшими на нее лучами. Звук вертолета стал громче, и вот уже он сам скользнул над верхушками пальм и сосен, наклонившись вперед и постепенно снижаясь.

Прах Бентона поместился в небольшой бронзовой урне, которую я держала в руках.

— Давайте же помолимся.

Вертолет словно соскальзывал по невидимому плавному склону, и рассекаемый лопастями воздух все сильнее бил в уши. Спаркс наклонился и сказал что-то. Я ничего не разобрала, но близость его лица была приятна.

Преподобный Ллойд продолжал молиться, однако всем остальным было уже не до обращения к небесам. «Джетрейнджер» завис над берегом, и ветер доносил до нас отброшенные лопастями брызги.

Наши глаза встретились. Люси пристально смотрела на меня из кабины, и мне ничего не оставалось, как собрать в комок осколки разбитого духа. Я шагнула к ней, навстречу бьющему в лицо ветру, и вступила в воду.

— Благослови тебя Бог, Бентон. Да упокоится твоя душа. Мне будет не хватать тебя, — сказала я, и меня никто не услышал.

Я открыла урну и посмотрела на Люси, которая была здесь для того, чтобы творить энергию, в которой он так нуждался сейчас. Я кивнула ей, и она подняла большой палец. Сердце мое дрогнуло, хлынули слезы. Пепел на ощупь напоминал шелк, и, погрузив в него руку, я почувствовала мелкие частички костей. Я взяла пригоршню праха и бросила его по ветру, возвращая Бентона тому высшему порядку, который он создал бы, если бы это только было возможно.


notes


Примечания


1


Джон Хинкли-мл. — стрелял в президента США Р. Рейгана. Марк Чепмен — убийца Д. Леннона. Оба признаны невменяемыми. — Здесь и далее примеч. пер.


2


26 февраля 1993 г. в подземном гараже Всемирного Торгового центра в Нью-Йорке была взорвана заложенная террористами бомба, в результате чего погибли несколько человек.


3


При взрыве в правительственном здании в Оклахома-Сити в 1995 г. погибли более 160 человек. Признанный виновным Тимоти Маквей был казнен.


4


Самолет компании «TWA».


5


Вако — городок в Техасе, где 19 апреля 1993 г. после более чем пятидесятидневного противостояния с федеральными агентами погибли в пожаре около 70 членов религиозной секты «Ветвь Давидова».


6


Унабомбер — имя, данное СМИ человеку, который за 18 лет отправил почтой 16 бомб в адрес разных американских университетов и других организаций, протестуя против развития современных технологий. В 1996 г. за эти преступления был арестован бывший университетский профессор Теодор Казински.


7


Спаркс (англ. sparks — искры).


8


Родсовский стипендиат — студент, получающий стипендию при обучении в Оксфордском университете. Первоначально денежные средства предоставлял Сесил Родс. В конце 60-х родсовским стипендиатом был Билл Клинтон.


9


Обыгрывается значение слов: Gore — кровь, Slaughter — резня, бойня, Childs — детский, Bury — хоронить, Gallows — виселица, Fry — поджаривать, Gamble — авантюра, Фаггарт (от Fag) — гомосексуалист, Crisp — поджаренный.


10


Морганы — порода лошадей, разводимая в США с 20-х годов девятнадцатого века.


11


Даллес — аэропорт, обслуживающий Вашингтон и округ Колумбия.


12


Шимус Хини (англ. Seamus Heaney) — ирландский поэт, лауреат Нобелевской премии за 1995 г.


13


СВДС — синдром внезапной детской смерти.


14


Кобблер — напиток из вина, рома или виски с сахаром, мятой, лимоном или апельсином и льдом.


15


«Роуз Боул» — игра в американский футбол между победителями. Проводится ежегодно 1 января в г. Пасадена, Калифорния.


16


О. Джей (англ. О. J. Simpson) — чернокожий американский спортсмен и актер, в 1994 г. был обвинен в убийстве своей жены и ее приятеля.


17


Ладонь — мера длины, равная четырем дюймам и применяемая только в отношении лошадей.


18


Эггног — яично-винный напиток, подается холодным или горячим.


19


Христианская наука (англ. Christian Science) — христианская организация, существующая с 1866 г. Ее члены считают, что болезни можно излечивать верой, а потому отказываются от лекарств.


20


Банди, Тед — американский серийный убийца, убивавший молодых женщин в 70-х и 80-х гг. Казнен в 1989 г.


21


МО — modus operandi, образ действия.


22


АСГС (англ. ACLU) — Американский союз за гражданские свободы.


23


Скиннер (англ. Skinner) — живодер.