Подтяжка
Патрик Санчес


О, первые морщинки!

Кошмар всех женщин, мечтающих как можно дольше быть юными красавицами!

Ну разве не ужасно — однажды посмотреть в зеркало и понять, что ты выглядишь не на двадцать лет?!

Жизнь рушится!

И вот жена преуспевающего бизнесмена Бренда начинает подозревать, что супруг ей изменяет. Светская львица Нора с ужасом замечает, что на вечеринках и тусовках лучшие кавалеры заглядываются на девиц помоложе. А Камилла просто недовольна собой — и хочет стать похожей на прекрасную модель из глянцевого журнала.

Так что же — вперед, к чудесам пластической хирургии?

Волшебники-хирурги кого угодно превратят в неотразимую обольстительницу!

Может быть, именно вожделенная «вечная молодость» подарит Бренде, Норе и Камилле настоящее счастье?..


Патрик Санчес

Подтяжка


В память о Берте Герберт

Бог и не подозревал, с кем связался, когда решил забрать тебя от нас. Небеса сейчас, должно быть, полностью деморализованы, так как ангелы, я полагаю, все до единого осведомлены о том, что набрали лишний вес. Мы вечно будем помнить о тебе, и любить тебя.

и

Уитни Кларк

Твой муж сказал правду: «Уитни не была святой, но всегда будет ангелом».


От автора


Что ж, я закончил очередную книгу. И так же, как и по окончании первых двух романов, удивился, как это я, совершенно невнимательный парень, смог добраться от пустой страницы на мониторе моего компьютера до четырехсотстраничного манускрипта. Возможно, мне удалось это благодаря тому, что я ночи напролет выстукивал по клавишам клавиатуры, силой воли заставлял себя выключить «Молодых и дерзких»[1 - * «Молодые и дерзкие» («The Young and the Restless») — популярный американский телесериал, стартовал в марте 1973 года. — Здесь и далее примеч. перев.] (кроме серий, в которых Кэтрин и Джил развлекались вовсю) и сосредоточиться на книге, что отказывался подняться из-за стола до тех пор, пока не напишу хотя бы немного «достойного сохранения» материала. Но и эта, и обе предыдущие книги были созданы не только моим упорным трудом. Благодарить стоит множество людей, которые поддерживали меня в написании «Подтяжки» («Tight»), помогали рекламировать «Подружек» и «Привет, красотка!».

В первую очередь следует благодарить всех вас — тех, кто решил приобрести мои романы, кто рассказал своим друзьям и семье о них, кто писал о них в Интернете, и тех, кто по электронной почте присылал положительные отзывы (и конструктивную критику тоже). Я благодарен вам за поддержку. Я буду рад получить ваши отзывы, мой адрес AuthorPatrick@yahoo.com, и видеть вас на моей странице в Интернете www.patrick.sanchez.com.

Я также благодарю сотрудников книжных магазинов за то, что пустили меня к себе для раздачи автографов и проведения презентаций, за то, что рекомендовали мои книги покупателям.

Тысяча благодарностей моему партнеру Брайену Риду. Он вытерпел мой писательский темперамент, редактировал рукопись книги «Подтяжка» и подкидывал свежие идеи. Благодарю мою семью — Гуллермо и Патрицию Санчес, семьи Фиалковских (Донну, Пола, Тома, Джерри, Аллисон, Хелен и Томми) и Вейрихов (Марию, Кэла, Фриду, Каролину, Си Джея, Анну Марию и Уильяма) и, наконец, но не в последнюю очередь, мою младшую сестру Лори Санчес (и Эвана) за поддержку и энтузиазм по отношению к моему творчеству.

Сказать спасибо следует еще многим, а именно:

Моему редактору Джону Сконамильо за то, что неизменно терпел меня, не медлил отвечать на вопросы и вызвался сопровождать, когда я решил посетить Нью-Йорк.

Многим пуэрториканкам, откликнувшимся на мое объявление в Интернете и способствовавшим превращению Норы Перес в истинную нувориканку. Отдельно благодарю Дженнифер Сантьяго, Люси Апонте, Присциллу Колон и Ваннессу (ее имя пишется так, именно с двумя «н»).

Стюарту Нейлу и Камилле Эрикссон за создание удивительных рисунков для рекламной кампании в Интернете. Пожалуйста, посетите их странички и полюбуйтесь сами: www.thecartoonist.com и www.millan.net.

Джейкобу Риду за разработку великолепнейшей флэш-презентации для «Привет, красотка!» и за терпение к моим придиркам.

Моему агенту Деборе Шнайдер за то, что всегда защищала меня и поведала мне историю о спасении гончих собак; Кристин Миллс Ноубл за окончательную доработку книги и удивительную обложку; Либбе Брей за написание рецензии; и Кларе Мюллер за классную редактуру.

Наконец, хочу выразить свою благодарность всем моим друзьям, которые помогали во всем (например, участвовали в организации мероприятий по продвижению книги или просто приходили на презентации; ухаживали за моей мстительной таксой, пока я разъезжал по конференциям, рассказывали о моих книгах своим знакомым — и прочее, и прочее). Отдельное «мерси» всем тем, кто, пока я писал эту книгу, рассказал мне, каково это, пережить пластическую операцию. Моя благодарность и вам:

Дженнифер Амато, Дороти Барри, Дженнифер Кэрролл, Сюзи Чалмерс, Иветт и Ричард Чишолм, Тони Кертис и Дэн Дайкус, Дейв Эллиотт и Марк Подразик, Люсия Фергюсон, Дженнифер Гантт и Джанет Глазье, Тереза Глейз (и Келли), Майк и Керри Грей (и Джоуи, и Кэти), Джеймс и Минди Херрингтон, Барри Хирш и Рик Лихтвейс, Мишель Калп, Лин Лапаран, Джимми и Пэт Лонг, Карла Махоуни, Мэри Макдональд, Тим Макдональд и Сэнди Уэллс, Линетт Митчелл, Вандел Морган, Андреа Ньюсом, Хоуп Нортон, Синди Островски, Майкл Пфайфер, Джим Палюмбо, Анжела Пери и Кристин Лейтч, Роб Пило и Джефф Йэйк, Пэм Додсон (и Джим), Джо Рассел, Скотт Секстон и Майкл Коннелл, Тони Смит и Руди Бонавентура, Стив Старк, Марта Стивенс, Шейн Томпсон и Дэмьен Элфорд, Таша Тильман, Холи Трейси, Дженни Во-Мейер, Алев Вейдман и Стейси Уильямс.


1. Бренда


Я везучая. Есть что-то особенное в утренних часах суровых зимних деньков, что заставляет меня чувствовать себя везучей. За окном шумит ветер, и от воспоминаний о вчерашней прогулке с Хельгой меня так и пробирает озноб. Но сейчас, лежа в тепле рядом с мужем (и Хельгой) под набитым гусиным пухом одеялом, я слышу, как щелкает термостат, включается обогрев, и думаю о том, как мне повезло — ведь в такой мороз я нежусь в уютной постели в собственном благоустроенном доме. Но это ощущение умиротворения не продержится долго — дело известное. Трудно чувствовать себя счастливой, когда подозреваешь, что муж тебе изменяет… когда тебя преследует мысль, что твоя шестнадцатилетняя дочь — лесбиянка… когда упрямая собака по кличке Хельга своими тридцатью пятью килограммами живого веса заняла столько места на кровати, что твоя собственная задница свисает с матраса.

Я смотрю на часы: 5:27. Еще три минуты — и заголосит таймер-радио, и я его отключаю. Ненавижу просыпаться под отупляющую болтовню радиоведущих. Кому интересны разглагольствования диджеев о том, как они провели выходные, или пустая болтовня о проделках их глупых детей? С чего вдруг продюсеры решили, что по утрам мы хотим слышать что-то о личной жизни ведущих эфир зануд? Почему бы просто не транслировать музыку?

Выбираюсь из постели. Страшно хочется курить, но, так как несколько лет назад Джим бросил, я согласилась курить исключительно на первом этаже дома, в чулане у открытого окна. Можете себе представить? В собственном доме мне, словно какой-нибудь приживалке, отвели место для курения любимых «Мальборо лайтс» — в тесной каморке, заваленной старым хламом. Когда я вылезаю из-под одеяла, Хельга поворачивается ко мне и, мазнув по руке мокрым носом, скалит зубы, словно говоря: «Нельзя ли двигаться потише? Я тут пытаюсь досмотреть сон». Ненавижу эту псину. Не поймите меня неправильно, я не то чтобы ненавижу всех собак. В детстве у меня была такса, в ней я души не чаяла, да и у соседей жило нечто пуделеобразное, очень милое. Я люблю большинство собак. Ненавижу только Хельгу. Только эту суку.

Сую ноги в тапочки, накидываю на плечи халат. По пути вниз останавливаюсь у термостата и поворачиваю регулятор температуры еще на пару делений. Включив на кухне кофейник, я завожу свой обычный утренний внутренний диалог: «Ну почему, скажи, ты согласилась переехать в Стерлинг?» — спрашиваю себя. — «Потому что хотела просторный дом с задним двором по приемлемой цене… и чтобы Джоди училась в хорошей школе», — сама же и отвечаю. Мне здесь действительно нравится, все эти новостройки — дома, торговые центры… относительное отсутствие бродяг. Но когда приходится просыпаться в пять тридцать утра и готовиться к полуторачасовому путешествию в город, то волей-неволей начинаешь сомневаться в правильности принятого решения. Город Стерлинг в штате Виргиния расположен всего в тридцати, или около того, милях к западу от Вашингтона, но пробки часа-пик и толчея на парковке «Лизберг Пайк» превращают их во все сто.

Кофе готов. Наливаю себе чашку, но кофейник не выключаю — оставляю Джиму, сама же иду пить кофе в чулан и устраиваюсь там в кресле у окна. Это одно из тех уродливых кресел «ленивцев» с откидной спинкой, модных в 80-е. Даже рычаг сбоку есть и все такое. Сегодня я не поставила бы его в своем доме, но эта старая махина довольно удобна, и я смирилась с ее существованием ради ритуала курения. Совсем чуточку приоткрываю окно, стучу пачкой «Мальборо лайтс» по ладони и вытягиваю сигарету. Прикуриваю от позолоченной зажигалки, которую Нора, моя лучшая подруга и коллега, подарила мне на прошлое Рождество. Сама Нора не курит, но она — одна из немногих, кто не достает меня увещеваниями на тему «брось это вредное занятие». Я делаю первую затяжку — на рассвете нет ничего лучше чашки кофе и сигареты. Только если мне удастся избавиться от рассветов, я, может, и смогу бросить курить. Откинувшись в кресле, я чувствую, как из приоткрытого окна течет струя холодного воздуха. Терпеть не могу подниматься рано, но уж если я выбралась из постели, приготовила кофе, а в пепельнице на подоконнике дымится сигарета — то значит, мой мир в порядке. По крайней мере, в нем наступает спокойствие. Джим и Джоди будут спать еще час. Это мое время: не надо идти и помогать Джиму, растерявшемуся в попытке подобрать к брюкам рубашку, Джоди не ворчит, требуя от меня бросить курить, не болтает об ущемлении прав женщин, а чертова собака не заливается лаем в гостиной перед окном.

Я затягиваюсь во второй раз, и тут слышится, что наверху затопал Джим. Странно — обычно он крепко спит до тех пор, пока в шесть тридцать не включится его будильник. Представляю, как он в трусах с дыркой (а то и двумя) бредет в ванную. Это напоминает мне о том, что пришло время перебрать ящик комода, где Джим хранит свое исподнее, и отыскать все порванное или запятнанное. Господь свидетель — мой муж будет носить белье, в каком бы оно ни было состоянии, пока не вмешаюсь я. Не раз он продевал ногу в прореху, будучи уверен, что это отверстие для ноги, ничего не заметив, надевал брюки поверх изношенных трусов.

Должно быть, этим утром Джим проснулся разбитым, так как вчера пришел домой далеко за полночь. В последнее время ему приходится задерживаться на работе куда чаще, чем раньше, по крайней мере он так говорит. Сначала я ему верила и вроде бы не видела причин сомневаться в его словах. Вот уже десять лет Джим служит в одной и той же фирме и, бывает, засиживается за работой допоздна даже на выходных — ничего необычного в этом нет. Но впервые аврал затянулся так надолго. Сейчас январь, а задерживаться на службе он начал, насколько я помню, еще до дня Благодарения. Когда на ум внезапно приходит мысль о том, что у Джима, быть может, роман на стороне, меня разбирает смех. Даже подозрения сами по себе кажутся забавными — не могу представить, что где-то есть женщины, горящие желанием лечь с ним в постель. Он не урод, но со дня нашей свадьбы, а поженились мы больше пятнадцати лет назад, изрядно потолстел (впрочем, как и я), завел на макушке небольшую плешь и, боже, молюсь, чтобы он проредил эти брови. Нам обоим — по тридцать шесть. Да, мы с ним ровесники, более того — одноклассники; знакомы с детства, но до старших классов в Робинсоне особо не общались. Мы начали встречаться сразу перед выпускным вечером, а по окончании школы то сходились, то расходились. Мне кажется, в те времена мы были по-настоящему влюблены друг в друга, хотя свадьбы вовсе не планировали. Однако, когда на втором курсе университета Джорджа Мейсона я узнала, что беременна… другого пути не было. Мы были так молоды и так беспечны. Помню, кто-то из нас во время очередного свидания произнес: «Ой, ну давай без презерватива, ну, только разочек! Какая разница?» Не помню, кто именно это сказал — я или он, но, как оказалось, разница была огромная. Мне бы следовало тогда пить противозачаточные, но так как я жила на средства родителей и пользовалась их медицинской страховкой, то не могла купить таблетки, ведь предки бы точно об этом узнали. Я и о беременности-то им рассказала только после свадьбы, хотя, бьюсь об заклад, они обо всем и сами догадались, ведь я настаивала на том, чтобы свадьба состоялась как можно скорее. По сей день ни отец, ни мать ни словом не обмолвились по поводу того, что Джоди родилась всего через шесть месяцев после свадьбы, как будто три с половиной кило для недоношенного ребенка — дело нормальное. Ни словом! Ну не смешно ли? Добро пожаловать в мой мир.

Затянувшись еще несколько раз, я тушу сигарету в пепельнице, закрываю окно, делаю последний глоток кофе и поднимаюсь наверх, чтобы принять душ. Мой утренний ритуал я проделываю с элегантной сдержанностью — принимаю душ, одеваюсь и совсем немного прихорашиваюсь, чтобы к шести тридцати выйти из дома в относительно приличном виде.

— Подъем! Подъем! Подъем! — выкрикиваю я бодрым голосом, направляясь к лестнице, ведущей на первый этаж, и мимоходом заглянув в комнату Джоди. — Уже шесть тридцать, милая. Поднимайся.

Ранним утром дочь выглядит такой милашкой. Спросонья у нее нет сил на болтовню о вегетарианстве или на разъяснения, что мы (то есть я, ее отец и все граждане Америки) несем личную ответственность за все беды мира. Когда ранним утром я наблюдаю за пробуждением Джоди, за ее попытками выбраться из постели, я вижу все ту же маленькую девочку, которую когда-то носила на руках. Я скучаю по ней.

— О'кей, — отвечает мне дочь сонным голосом. — Встаю.

— Хорошего тебе дня, милая, — произношу я уже из коридора, рассчитывая на то, что Джим уж точно поднимет и соберет дочь в школу, прежде чем сам уйдет на работу. Конечно, этого мало для хорошей матери, но я стремлюсь хотя бы к какому-то общению с дочерью утром, пока мне не приходит пора торопиться. Не желаю, чтобы, просыпаясь каждый день, дочь видела, что мамы дома нет. Если бы это меня не беспокоило, то я позволила бы Джиму будить дочь самостоятельно. Ему везет, он работает неподалеку от дома в Рестоне, в Вирджинии, ему не надо подниматься ни свет ни заря, чтобы добраться до офиса.

— Люблю тебя, — добавляю я прежде, чем спуститься на первый этаж за бутылкой воды и бананом (этот диетический завтрак я употреблю по пути на работу) и выйти в январский холод, начав тем самым свой трудовой день.


2. Бренда


— Ну, пожалуйста, пойдем со мной, Бренда. Не хочу одна сидеть в компании заплесневелых старух с их вечными думками о том, как бы подтянуть подбородок и приподнять обвисшие груди, — бурчит через стол Нора.

— Нора, ну что, скажи на милость, я буду делать на семинаре по пластической хирургии? Я — жена и мать. Времена, когда я стремилась к тому, чтобы мужики оглядывались мне вслед, давно прошли… да никто, честно говоря, и раньше этого не делал.

— Хотя бы из чувства дружеского долга. Поможешь мне решить, стоит ложиться на пластику или нет.

— Я уже говорила, что думаю по этому поводу. Тебе не нужно ничего менять. Ты прекрасна, — говорю я абсолютно искренне. Нора действительно великолепна. Может, не так сногсшибательна, как была в двадцать пять, но она все еще одна из самых красивых женщин, которых я знаю.

— Я совсем запуталась. Вот сегодня утром смотрела в зеркало и думала: «Может, в сорок и рано делать полную подтяжку». Может, армирование — хорошая идея.

— Нора…

Только я собралась разразиться хорошо аргументированным опровержением, как в дверях появилась Джил Хэнкок, наша начальница.

— Да, полагаю, нам следует заняться этим немедленно, — говорю я Норе, стараясь, чтобы голос звучал по-деловому, словно мы обсуждали рабочие проблемы, а не армирование лица и подтяжку груди.

— Нора, — строго вопрошает Джил, делая пару шагов внутрь моего кабинета, — как продвигаются дела с презентацией для «Веризон»?

Я быстро закрываю веб-браузер, чтобы Джил не увидела, если подойдет достаточно близко, чем я занималась. До того, как ко мне заглянула Нора, я просматривала свой банковский счет, а Джил не одобряет, когда корпоративный Интернет используется сотрудниками фирмы для личных нужд.

— Хорошо… даже прекрасно, — отвечает Нора, но по ее лицу, несколько напряженному, я догадываюсь, что ничего «хорошего», а уж тем более «прекрасного» нет.

— О'кей. Предоставь мне свои наработки к концу дня.

— Обязательно, — чеканит Нора. Джил кивает, и, пока она удаляется восвояси, Нора не отрывает от начальницы глаз. Она ждет несколько секунд, пока Джил не отойдет по коридору подальше. — Черт подери, вот зараза, — бормочет она. — Какая такая презентация для «Веризон»?

— Та самая, которую Джил поручила тебе сделать во время собрания персонала на прошлой неделе.

— Что? Почему ты не напомнила об этом? Ты же знаешь, что я не обращаю внимания на то, что происходит на этих сборищах. А когда она начинает рассказывать о своем дурацком ребенке, то я вообще засыпаю.

— Нора, Джил родила первенца всего три месяца назад. Конечно, она еще долго будет говорить о своем малыше.

— Почему? Когда в прошлом году я завела кота, я не трепала об этом всем и каждому… Ох уж эти люди и их хреновы дети.

— О, да. Кот. Ребенок. Вижу взаимосвязь, — отвечаю я, изображая руками весы.

— Еще меня утомляет, что все делают ей комплименты по поводу внешности. Ты тоже считаешь, что она хорошо выглядит? — по-прежнему ворчит Нора. Не любит подруга, когда хвалят кого-либо, кроме нее.

— Да, Джил действительно в хорошей форме. После родов прошло всего три месяца, а она уже такая стройная. Ну кто догадается, что у нее недавно родился ребенок?

— Стоит взглянуть на ее растянутую вагину, и сразу поймешь, что тетенька недавно родила.

— Спасибо, как-нибудь обойдусь, — скривившись, фыркаю я.

— Что же, я по уши в дерьме, — поднимаясь, констатирует Нора. — Джил хочет видеть «Веризон» сегодня, а я даже не начинала работать.

— Да не волнуйся ты. Хочешь, перешлю тебе по почте презентацию, которую делала для «Сити-груп» в прошлом месяце? Поменяешь название на «Веризон», выкинешь весь хлам про финансовый рынок, добавишь какой-нибудь муры о телекоммуникациях, и презентация готова. Это не займет у тебя больше часа.

— Прекрасно! Спасибо огромное! — восклицает Нора. — Пойду-ка я тогда к себе и займусь делом. Можешь прямо сейчас все выслать?

— Конечно.

— И поедем со мной на семинар, чика, — добавляет она. — Потом пообедаем, устроим девичник.

— Уговорила. Только скажу Джиму, чтобы не задерживался на работе. Не хочу, чтобы Джоди ужинала в одиночестве. В котором часу выдвигаемся?

— Лекция начнется в семь тридцать, так что выходить надо в семь.

— Ммм… а что обычно надевают на семинар по пластической хирургии?

— Не думаю, что есть дресс-код для лекций об изменении носа или о вагинальной пластике.

— Вагинальная пластика? Ффууу!

— А ты нос не вороти. Кто знает, вдруг и тебе придется лечь на стол, чтобы подтянуть свою киску.

— Нора! — сурово замечаю я. — В этих стенах следует говорить исключительно о бизнесе.

Ну вот, чувствую, как краснею.

…Мы с Норой стали друзьями сразу после того, как она пришла в нашу компанию два года назад, но я так и не смогла привыкнуть к тому, что подчас она выражается, как сапожник. Я типичная WASP[2 - Расхожий термин WASP (White Anglo-Saxon Protestant) — Белый Англо-Саксонский Протестант. Термин родился среди белого населения США и определял «своих» — верующих консерваторов белой кожи, потомков первых «благородных» поселенцев, «основоположников страны».], родилась и выросла в округе Ферфакс — месте поселения состоятельной социальной прослойки, по большей части состоящей из людей с белой кожей (по крайней мере, в детстве я росла среди белокожих), — близ Вашингтона, округ Колумбия. Нора Перес — моя противоположность, нью-йоркская пуэрториканка (я слышала, как пару раз она назвала себя «нувориканкой»), выросшая в Бронксе. Долгое время мне казалось, что она говорит с испанским акцентом. Только несколько месяцев спустя до меня дошло, что это не испанский, а нью-йоркско-бронкский говорок. Мне ее интонации кажутся грубоватыми: вместо «Нью-Йорк» она говорит «Ну-Йок», вместо «говорить» — «го-орить», вместо «тяжело» — «тяжеэо». Ее голос и слова не вяжутся с ее же внешностью. Нора — миниатюрная красавица с мягкими чертами лица, Она так изящно выглядит в своих бледно-лиловых брючных костюмах и шелковых блузках. Прическа Норы всегда строга и безупречна — ждешь, что и манеры у нее будут, как у высокородной леди, что она вот-вот заговорит с южным акцентом. А вместо этого подруга заводит беседу на тему «не пора ли подтянуть твою киску».

Мы с Норой — выходцы из разных миров, но в свое время каким-то непостижимым образом подружились в один миг. Мы художники-дизайнеры в «Сондерс энд Крафф» — крупной консалтинговой компании, штаб-квартира которой располагается в Вашингтоне. В основном занимаемся тем, что оформляем маркетинговые презентации и рекламные буклеты для менеджеров по продажам, которые разъезжают по всей стране и продают консультационные услуги, никому на самом деле не нужные, самым разным корпорациям и правительственным агентствам. Да, мы частенько работаем над презентационными материалами, тем самым продвигая услуги «Сондерс энд Крафф» по «модернизации компаний-клиентов», «реструктуризации их руководящего состава» или по «решению тотального управления качеством». Какие бы громкие слова мы не использовали, все это означает лишь одно: дайте «Сондерс энд Крафф» войти в вашу организацию, залезть в ваши кошельки поглубже, и после серии совещаний в каждом из отделов мы укажем вам на толпу работников, которых следует уволить.

Прежде чем Нора заменила одного из моих коллег, который вышел как-то на обед, да так и не вернулся, я трудилась в компании уже несколько лет. Нас представили друг другу в первый ее рабочий день, но по-настоящему общаться мы начали только после того, как совместно провели показ наших разработок Джеку Тернеру, одному из ведущих менеджеров по продажам. Я представила две презентации, которые составила с помощью программ «Майкрософт» и ЗМ. Несколько раз мне приходилось делать для Джека нечто подобное, и поскольку я уже знала его предпочтения, претензий к моей работе у него не возникало, разве что несколько мелких замечаний для проформы. Нора также показала Джеку свою разработку: презентацию для новой компании, работающей в сети Интернет, — «Лайф-Бай-дизайн»; в общем, это была веб-страница, предлагавшая пользователю некий бессмысленный онлайновый сервис. Пауэрпойнтовские слайды презентации сменяли друг друга, и я видела, что Нора раздражается все больше: Джек критиковал каждый слайд, делал множество замечаний. Он придирался даже к таким мелочам, как шрифт (Джек признает только «Таймс Нью Роман»), цвета (он любит красный), досталось и общей структуре презентации. С каждым новым выпадом Джека я чувствовала, как растет напряжение Норы. Она отвечала «о'кей, нет проблем», «конечно» или «да, обязательно», но в голосе слышалась злость, а выражение глаз не оставляло сомнения в том, что начальник достал ее изрядно. От души порывшись в деталях разработки, Джек перешел к напыщенной речи о том, что «Лайф-Бай-дизайн» — амбициозная компания, и ему хотелось бы получить презентацию инновационную и «сексуальную».

— Хорошо. Я добавлю из каталога фотографии красивых молодых людей с бокалами мартини в руках, — сказала Нора.

— Ага, — ответил Джек. — И придумайте для презентации сексуальное название.

В глазах Норы я прочла немой вопрос: сексуальное название? Че-го?

— Что скажете о таком: «"Сондерс энд Крафф": возводим "Лайф-Бай-дизайн" на новый уровень»? — предложила она.

— Нет, недостаточно сексуально. Хочу, чтобы было запоминающееся и стильное название.

— Как насчет «"Сондерс энд Крафф": у нас есть волшебная палочка!»?

Кто угодно подумал бы, что Нора пошутила, но Джек принял ее слова за чистую монету.

— Нет, сексуальности все равно не хватает. Надо, чтобы название выбило у них почву из-под ног.

— М-м-м, — промычала Нора и выдержала эффектную паузу, во время которой не потрудилась скрыть свое раздражение. — Мы всегда можем назвать ее просто «Член». Это достаточно сексуально?

Фигурально выражаясь, как только прозвучало это слово, моя челюсть выпала и стукнулась об пол. Впервые слышу, как кто-либо, а тем более женщина, произносит это слово вслух в таком контексте. Я подумала, что надо бы отвернуться от Джека и Норы. Хотя очень хотелось увидеть, что произойдет дальше — так бывает в детстве, когда наказывают твоего товарища. Я была уверена, что Джек уволит ее прямо здесь и сейчас. Он не являлся прямым ее начальником, но, казалось, ему ничего не стоит выставить ее с работы немедленно. Однако Джек этого не сделал. Он лишь округлил глаза в попытке побороть изумление и рассмеялся.

— Не настолько сексуально, — произнес он, приходя в себя.

Кстати, вскоре после инцидента со словом на «ч» они с Норой стали любовниками. Роман не затянулся — ни одна из нориных интрижек не была хоть сколько-нибудь продолжительной. Как это происходило у нее с большинством мужчин, Нора устала и через несколько недель дала Джеку от-ворот-поворот.

…По-моему, я все еще находилась в шоке, когда Джек и Нора окончательно обговорили все детали и он покинул конференц-зал.

— Напыщенный индюк, — сказала она после его ухода, ища у меня поддержки. Я не считала Джека напыщенным индюком и лишь улыбнулась Норе, начав собирать свои вещи.

— Знаешь, судя по всему, у него член размером с мой мизинец, — добавила она, сжав кулак и выставив наманикюренный пальчик. Я снова только улыбнулась. А что тут можно сказать? Я выросла в чопорной епископальной семье. Меня научили, что не следует обсуждать размеры мужского… ну, вы понимаете, и уж точно нельзя произносить слово на «ч» при мужчинах. Изредка я позволяю себе выругаться: «сука», «дрянь» говорю очень часто. Даже «дерьмо» слетает с моих губ, но грубее — ни-ни.

Я выдавила из себя смешок и, кажется, залилась румянцем. Нора вогнала меня в краску в первый, но далеко не в последний раз (совсем не в последний). Ей чем-то понравилось мое смущение, когда я покраснела по ее вине впервые, ей нравится доводить меня и по сей день.

— Придется срочно заняться исправлениями, — сказала она.

— Ага, надо бы, но сначала, пожалуй, схожу на перекур.

— Ты куришь? — спросила Нора с недоумением, которое, впрочем, я замечала у моих собеседников и раньше.

Люди всегда удивляются, когда узнают о том, что я курю. Неведомым образом я произвожу впечатление скромной «умницы-разумницы» и распространяю вокруг себя флюиды благоразумной матроны. От меня попросту не ожидают ничего такого порочного, вроде курения. Судя по всему, я и закурила по причине необходимости бросить хоть какой-то вызов обществу — интересно было пойти на провокацию и попробовать придать себе пикантности. Даже в школе одноклассники считали меня рассудительной и сдержанной. Не то чтобы мне не доставало популярности, нет, я пользовалась успехом. У меня было много друзей, но для них, как и для малознакомых сверстников, я была этакой квочкой. Все на меня равнялись, советовались со мной, обсуждали свои проблемы. И никто не считал меня сексуальной или стильной. Половину студенческих лет я носила модные в 80-х свитера с высоким воротником и водолазки с маленькими зелеными китами на груди, но и это сексуальности не добавляло. Помню, еще на первом курсе «Робинсона» меня достал собственный имидж «умной девчонки из соседнего двора», я стрельнула сигарету у подруги Стаси и… курю по сей день. По большому счету, ничего во мне не изменилось.

Меня продолжают считать рассудительной и сдержанной, разве что подсевшей на никотин к тому же.

— Да, вредная привычка, — ответила я.

— У всех они есть. Если не курение, так что-то другое.

— И какая у тебя? — спросила я.

— Мужчины, — самокритично вздохнула Нора. И черт возьми, она докажет правоту своих слов.


3. Бренда


— Привет, милая. Как дела в школе? — улыбаться с порога дома вошло в привычку. Сейчас примерно семь тридцать, я устала после рабочего дня и долгой дороги домой. Джоди сидит на диване и смотрит серию «Зены — королевы воинов», которую, бог свидетель, она уже видела дюжину раз. У нее есть весь сериал на DVD, к тому же, кажется, по телевизору только его и показывают. Лучше бы она не заглатывала «Зену» в таком количестве. Однажды я попыталась посмотреть эту дрянь вместе с ней (судорожно стараясь найти какие-то общие с Джоди интересы), но понять ничего не смогла: едва прикрыв наготу доспехами, женщины нападают на древнегреческих воинов и мифических персонажей. Мне, в общем и целом, фильм показался бессмыслицей.

— Нормально, — бубнит Джоди, не поворачивая головы.

— Ты не могла бы заняться чем-нибудь другим? — прошу я. — Нет ничего хорошего в том, что ты смотришь столько фильмов со сценами насилия.

Мне категорически не нравится, что она смотрит триллеры и боевики, но в данном случае я прошу выключить телевизор из-за того, что сериал заставляет меня чувствовать себя не в своей тарелке. В статье из «Энтертейнмент уикли» я вычитала, что сериал полон лесбиянского подтекста, что Зена и Габриэль в действительности любовницы. Однажды я заметила, как Джоди остановила фильм на эпизоде, в котором главные героини вместе купаются в реке. Подобные подростковые грешки насторожат и самую невнимательную мать. Не могу объяснить почему, я вроде не страдаю гомофобией или чем-либо подобным, но когда она смотрит такие сцены, меня это серьезно задевает.

— Серия почти закончилась, — отвечает она.

— Да какая разница? Ты уже все серии видела по сто раз.

— Боже! — восклицает Джоди ни с того, ни с сего. — Я просто смотрю чертов ящик.

Кнопкой пульта она выключает телевизор и уходит из комнаты на второй этаж.

«Великолепно», — бормочу я себе под нос. Дочь в одном из тех расположений духа, которые не разберешь; иногда она встречает меня относительно вежливо, а порой без какой-либо видимой причины как огнем в лицо плюет. Недавно девочке исполнилось шестнадцать, и последние несколько лет отношения между нами удавалось только держать на плаву, не более того.

…Шестнадцать лет назад я не планировала беременность. Приходилось нелегко, но по мере увеличения живота я начала с нарастающим нетерпением ожидать материнства и чрезвычайно обрадовалась, когда узнала, что у меня будет девочка. Я представляла розовые атласные платьица, кудряшки и кукольные чаепития. Я думала о том, как прекрасно будет иметь спутницу для хождения по магазинам, когда дочка подрастет. Рассуждала о том, что забавно, наверное, будет причесывать друг друга и вместе делать макияж, мечтала, как отправлю ее на танцевальную вечеринку в красивом платье, которое мы вместе же выберем в торговом центре. Я, само собой, не ожидала получить маленькую девочку, которая куклам предпочитает бейсбольные мячи. Никак не рассчитывала, что она вырастет в подростка, который ни под каким предлогом не согласится надеть платье, который достанет меня так, что я сдамся и перестану противиться его желанию записаться в женскую баскетбольную лигу…

Вот и пообщались: Джоди в сердцах хлопает дверью, а я растерянно беру со стола пачку писем и принимаюсь просматривать их. Хельга сидит у моих ног и ждет, когда же хозяйка сообразит спуститься в кладовую и наполнить миску сухим кормом. Эта собака выглядит довольно странно. Мать — кокер-спаниель. Порода кобеля, заделавшего детей благородной кокерше, бежавшей с хозяйского двора, неизвестна. Если судить по Хельге, я бы сказала, что ее отцом был черный Лабрадор или какая-то другая крупная черная собака.

Письмо за письмом я выбрасываю в корзину для мусора, вскоре там оказывается вся почта. Хельга ходит за мной по кухне, и я насыпаю ей корм. Когда-то, входя в дом, я пыталась ее гладить, но псина пятилась от моих рук и несколько раз даже намеревалась укусить. Так что теперь общаемся мы с Хельгой всего дважды в день и сугубо по делу. Она позволяет мне кормить ее, когда я возвращаюсь с работы, и выгуливать перед сном. Имея обнесенный забором двор, скажете вы, мы могли бы запросто выпускать ее через заднюю дверь — пусть справляет нужду и возвращается. Но эта маленькая собачья принцесса отказывается делать свои дела и только царапает дверь, если оказывается во дворе одна. Она требует ошейника, более того, ошейника, к которому прицеплен поводок.

Джим, Джоди и я — мы все вместе выбрали Хельгу из помета еще новорожденным щенком, но не могли взять ее домой, пока щеночку не исполнилось восемь недель. Когда срок подошел, я была в командировке в Мичигане с одним из наших торговых представителей, так что Джим и Джоди забрали ее сами. Почти неделю до моего возвращения она провела в доме с ними двумя, так что с моим приездом ей вполне могло придти в голову, что я враг, вторгшийся в ее владения. Я размечталась, как мило будет приехать домой и застать там щеночка, но стоило мне появиться на пороге, Хельга решительно определила меня как «чужую женщину», которая претендует на ее мужчину, Маленькая сучка, она не переставала лаять и скалиться в мою сторону. Когда вечером я стала укладываться с Джимом в нашу супружескую постель, она даже клацнула зубами. Прошло три года, но даже сейчас эта собака то и дело посматривает на меня взглядом, словно говорящим: «Ты все еще здесь?» С Джимом, конечно же, она мила и добра; иногда, когда Хельга лежит рядом с ним на диване и хозяин гладит ее, могу поклясться, псина злорадно следит за мной — смотрит на побежденную слабачку, в то время как она-то заполучила мужчину. Когда Джим и Джоди только принесли щенка, решено было назвать этот пушистый комочек Милли, но чем настойчивее собака игнорировала меня, чем чаще щелкала зубами в мою сторону, тем сильнее во мне крепло желание дать ей кличку, которая мне не нравится. Я сузила круг несимпатичных мне имен до Милдред и Хельги, окончательно определившись с тем, что Хельга мне более неприятна, и с той поры упорно называла собаку Хельгой. Семья, привыкнув, присоединилась ко мне.

…Я перелистываю список блюд в меню, которое подшито в папку, лежащую у телефона, пытаясь решить: заказать нам обед или пойти в ресторан. К несчастью, энергии и времени для готовки у меня почти не бывает, так что мы либо заказываем доставку еды на дом, либо ездим в рестораны. Джим и яйцо с трудом поджарит, а мне, хотя я вполне комфортно чувствую себя на кухне, легче переплатить, чем терять время на покупки, готовку и уборку после еды. Когда Джоди была маленькой, а я работала мамой-домоседкой, я делала все это, но в последнее время, если честно, не могу вспомнить, когда готовила обед для всей семьи. Решено: закажу еду из китайского ресторана. О, а вот и Джим входит в парадную дверь нашего дома. Хельга мгновенно бросает свой корм и несется ему навстречу.

— Привет, милая! — с энтузиазмом восклицает Джим. Хельга вытанцовывает у его ног и яростно виляет хвостом.

— Эй! — значительно растеряв энтузиазм, бросает он мне. — Как оно?

— Хорошо, — отвечаю. — Купил печенье?

Джим работает неподалеку от великолепной маленькой пекарни, и я еще утром попросила его купить набор печенья, чтобы сделать подарок к возвращению моей начальнице, только что вышедшей из декретного отпуска.

— Да… в общем, не то чтобы. Когда я вышел из офиса, булочная была закрыта. Я заскочил в соседний магазин и купил это, — он вручает мне целлофановый пакет.

Открываю, заглядываю внутрь.

— «Чипс Ахой»?! Ты купил упаковку печенья «Чипс Ахой»?

— У тебя с этим какие-то сложности?

— Да! Это проблема. Я не могу поздравить начальницу с возвращением в офис упаковкой «Чипс Ахой».

— Почему нет? Они вкусные. Ты сказала, чтобы я принес печенье.

— Я имела в виду печенье из пекарни… в милой белой коробочке, перевязанной золотой лентой, — вздыхаю в ответ. Я стараюсь не злиться, зная, что Джим действительно не понимает сути проблемы. Для него печенье все одинаково, и не важно, откуда оно — из «Севн-илевн» или из «Неймана Маркуса»[3 - Сеть элитных магазинов. Товары в них невероятно дороги и предназначены лишь очень состоятельным покупателям.]. Джим довольно простой парень, и до него порой просто не доходит. В прошлом году он никак не мог взять в толк, отчего я не потеряла голову от счастья, когда в качестве подарка на день рождения получила новый водопроводный кран на кухню. Муж не понимает причин моего смущения, когда в дорогом ресторане, где к хлебу подают оливковое масло, он просит принести сливочное или заказывает кетчуп к приготовленной на гриле семге. Его не волнует этикет, он не видит смысла в красивых обычаях и старинных традициях. Стараясь успокоиться, я напоминаю себе обо всем этом. Муженек, скорее всего, и в самом деле считает, что в покупке обычного магазинного печенья нет ничего страшного, но отчего-то у меня все равно остаются сомнения, была ли пекарня-кондитерская действительно закрыта. У Джима есть еще одна особенность — погоня за дешевизной, вполне возможно, что, увидев цену за дюжину печенья в пекарне, он решил купить «Чипс Ахой» и сэкономить пару долларов. Но что бы там ни было, теперь уж поздно. Надо придумывать другой подарок.

— Ну, если твоя начальница не хочет это печенье, я возьму его себе.

Я зло смотрю на него, бросаю пачку на стол, делаю глубокий вдох и решаю сменить тему.

— Что хочешь на ужин? Закажем что-нибудь у китайцев… или пиццу? — спрашиваю.

— А может, сходим куда-нибудь? Как насчет индийского ресторана в центре?

— Прекрасная идея. Джоди звать?

Наконец мы собираемся и на машине Джима выезжаем в ресторан. Почти всю дорогу проводим в молчании. Джим слушает новости на «Эн-пи-ар», а Джоди, приладив наушники своего МР3-плеера, улыбается под неслышную нам музыку. Наблюдая за дорогой, я только раз оглядываюсь на своих домочадцев — сердце тревожно сжимается, и я быстро отворачиваюсь к окну. Где-то внутри меня растет желание закричать. Как это могло произойти? Когда мы превратились в семью, члены которой не общаются друг с другом? Господи, вот если бы Джим выключил радио, а Джоди сняла чертовы наушники! Я хочу, чтобы мы поговорили! Ведь не всегда так было! Не забыты времена, когда мы чувствовали себя семьей — Джоди была маленькой, и все мы жили в многоквартирной развалюхе в Арлингтоне. Район, где стоял наш дом, располагался неподалеку от Коламбия Пайк и был весьма маргинален. Иногда по квартире пробегали тараканы, на площадках и лестницах дома попахивало марихуаной. Однажды домоуправление даже развесило объявления с просьбой не мочиться в парадных. Но наша квартира с двумя спальнями была большой, арендная плата — низкой, и, что лучше всего, до работы я добиралась всего за двадцать минут. Помню, что в те времена я чувствовала себя свободнее. Работа занимала неполный день, автомобильные пробки, опять же, не отнимали целые куски моей жизни. Мне удавалось ухаживать за домом, готовить обеды, дефицита времени, такого как сегодня, в те годы не было. Нам хватало сил на нечто большее, чем собачиться с обслугой в «Бостон маркет»[4 - Сеть ресторанов средней руки. Особенностью ресторана является кухня домашнего приготовления. Нечто среднее между дорогими ресторанами и фаст-фудом.] из-за полусырых блюд.

Живя в той квартире, мы всей семьей копили деньги на покупку дома нашей мечты. Даже малютка Джоди опускала монетки в копилку, которую собиралась разбить ближе к тому моменту, как придет пора покупать дом. Мы планировали осесть где-нибудь в недалеком пригороде, в Фоллз-черч или в Александрии, но когда наш агент убедительно продемонстрировал выгоду от переселения за пределы Белвея, мы загорелись идеей приобрести новое, современное жилище. В ближайших пригородах мы едва-едва могли позволить себе купить дом полувековой постройки с двумя спальнями и одной ванной комнатой. В Стерлинге же нам светили просторные хоромы, спланированные по индивидуальному заказу, да еще с таким количеством новомодных интерьерных штучек, что нам и не снилось. Мы и мечтать не могли о таком приобретении. Ну и что с того, что мне пришлось с короткого рабочего дня перейти на полный? Зато семья смогла позволить себе гранитные столешницы и шкафы из вишневого дерева. Разве важно, что дорога на работу стала занимать втрое больше времени? Ведь у нас появился просторный двор (который мы не используем), джакузи в гостевой ванной (где никто не купается) и кухонные принадлежности из нержавеющей стали (абсолютно бесполезные, так как я не готовлю).

…Вот мы и доехали до индийского ресторана. Я медлю выходить из машины, раздумывая о том, чем нам пришлось пожертвовать, чтобы перебраться в дом мечты: именно после переезда наша жизнь пошла наперекосяк.


4. Нора


— Ай! — вскрикиваю я, когда доктор Брок втыкает первую иглу. Первая всегда наихудшая, по крайней мере, на нее я реагирую сильнее всего. В действительности самую сильную боль причиняют как раз последние инъекции. Я думаю, что с каждым уколом игла тупится, и доктору Броку приходится прикладывать все больше усилий, чтобы проткнуть кожу.

— Попытайтесь расслабиться, — говорит он, впрыскивая мне ботокс между бровей; я откидываюсь на кушетке, сжав кулаки. Стараюсь сохранять спокойствие, но безуспешно. Во всех рекламных буклетах пишут, что укол ботокса не больнее, чем слабый комариный укус. Наглая ложь! Этот укол невыносим, черт подери. Перед процедурой доктор применяет местную анестезию, но она практически не помогает. Иногда я чувствую, как вводимое вещество растекается по мышцам. Никак не могу привыкнуть к моменту, когда игла приближается к лицу — чертовски страшно. Но кто сказал, что красота легко достижима? Пора бы, кажется, научиться терпеть. Идет восьмой по счету сеанс. В стремлении избавиться от морщин на лбу и в уголках глаз я соглашаюсь на эту экзекуцию каждые полгода. Обычно, чтобы достигнуть нужного результата, доктору Броку достаточно пару раз уколоть меня в области около глаз и один-два раза — в лоб. К Борку я хожу уже примерно год. До этого я каждый четверг посещала «ботокс-коктейльные вечеринки» у доктора Шульмана на Кей-стрит неподалеку от «Лигал сифуд»[5 - Сеть ресторанов, специализирующаяся на блюдах из морепродуктов.]. Я полагала, что неплохо бы для начала выпить шампанского и отведать изысканных сыров, а уж потом подставляться под иглу; но последняя процедура у Шульмана на несколько недель перекосила мне веко. Проснувшись утром следующего после визита к косметологу дня, я посмотрела в зеркало и обнаружила, что окривела на один глаз. Помню, как с утра таращилась на свое отражение, пыталась выправить веко руками — и безуспешно. Это привело меня в ярость и, доложу я вам, если вы не видели разъяренную пуэрториканку, вы ничего не видели. В панике я позвонила чертову шарлатану, который посмел «обнадежить» меня тем, что опущенное веко — это редкий побочный эффект, и что на поправку может потребоваться несколько недель. Шульман сообщил это так беззаботно и радостно, словно мой полуоткрытый глаз — незначительная мелочь, полная ерунда. Поверьте, уж я сказала проходимцу, что его косметологический талант — полная чушь. Я также добавила, что ему лучше придумать, как поправить мне глаз, или я ему задницу ботоксом накачаю. У меня работа, на которую следует ходить, у меня проекты, которые следует сдавать к определенному сроку. И как, скажите, мне заниматься делами, если выгляжу я словно фото с сайта вэ-вэ-вэ, ужасная-пластика, точка, ком? К несчастью для доктора Шульмана, я была разъярена, к тому же сильно паниковала, а потому довольно убедительно пообещала, что буду появляться в его приемной каждый день и распугивать пациентов своим изувеченным глазом.

Несколько успокоив меня, Шульман рассказал о некоем вареве, которое можно купить в магазине здоровой пищи, уверил, что оно поможет, обещал вернуть деньги за процедуру. На несколько дней я сказалась больной и не ходила на работу, придумав какую-то историю о том, что играла с одним из племянников, а тот, дескать, разбушевался и случайно ткнул меня в глаз карандашом. Я рассказала начальнице, что мне пришлось пережить небольшую глазную операцию, а потом две недели носила темные очки, пока не зажили все следы якобы операционного вмешательства.

Вы могли бы предположить, что подобное фиаско заставит меня откреститься от ботокса навеки. Но я лишь сменила врача, что и без того собиралась сделать, потому что хотела держаться подальше от всех тех джоджтаунских сучек, толпящихся в приемной доктора Шульмана. Я всегда была единственной «латина» в очереди, и только я приходила сюда в обеденный перерыв с настоящей работы. Все остальные — мамаши-домоседки, по крайней мере, они так называли себя: сиди-дома-мамочками. Но разве может считаться матерью та, у которой в доме живет нянька, день и ночь приглядывающая за детьми? Эти чики для заботы о детях обзавелись гувернантками, для уборки дома — горничными, сами же нигде не работали. Чем же они, черт подери, весь день напролет-то занимаются? Колются ботоксом, наверное…

— Готова к следующему? — спрашивает доктор Брок, занеся руку со шприцем.

— Всегда готова, — отвечаю я, собрав остатки храбрости перед очередным уколом.

Когда он вводит иглу под кожу, глаза мои наполняются слезами, а из носа течет. В этот раз я кривлюсь уже не так сильно, но ненависть к процедуре ни на секунду не отпускает меня. Зато, о боже, старость может покурить в сторонке! На следующей неделе мне стукнет сорок, и эти уколы ботокса — только начало войны за то, чтобы как можно дольше выглядеть молодой. Иногда я сожалею о своей склонности к соблюдениям всех этих новомодных условностей. Мне даже сны об этом снились. В этих снах мне плевать, как я выгляжу: я ем все подряд, забываю дорогу в спортзал и экономлю огромные суммы, которые обычно уходят на стилистов, косметологов, визажистов, маникюр, одежду, косметику, книги о том, как сбросить лишний вес, и прочее и прочее. Во снах я переживаю моменты счастья, словно с плеч упал огромный груз. «Не отдавай своего сердца преходящему», — конечно, избавление от тщеты освободило бы меня, но, понятное дело, наяву никогда ничего подобного не произойдет.

Быть красоткой так здорово. Мне всегда нравилось отлично выглядеть, и без боя я не сдам позиций победительницы, которые позволила мне занять красота. Думаю, интерес к моей персоне я ценю в людях больше, чем что-либо другое. Я выросла среди пятерых братьев и сестер, так что можете себе представить, сколько отеческой и материнской чуткости доставалось каждому из нас. Предки работали, заботились о шестерых детях, а я вечно жаждала, чтобы на меня пролилась хоть капля безраздельной родительской ласки. Вообще-то, я могу вспомнить лишь несколько дней своего детства, когда родительское тепло доставалось исключительно мне. Мама с папой были внимательны к каждому из нас в наши дни рождения, но, в основном, каждый из детей получал частицу родительской ласки мимоходом — по пути к следующему ребенку. На то, чтобы вникнуть в детские проблемы, подробно разобраться в них, у родителей не было ни сил, ни времени. Особенно хорошо помню один свой день рождения — тот, когда я, подхватив лихорадку прихорашивания, по-настоящему захотела быть привлекательной. Мне исполнилось пятнадцать, одновременно праздновали мою quinceanera. Quinceanera — это старинный католический ритуал, своеобразное признание того, что ребенок повзрослел, с этого дня пуэрториканская девочка выходит в свет. Множество маленьких пуэрториканок в США вместо quinceanera стали праздновать американский праздник «милые шестнадцать»[6 - Праздник Sweet Sixteen («Милые шестнадцать»), также является празднеством выхода ребенка во взрослый мир. В США празднуется весьма пышно.], но ни я, ни мои сестры не желали ждать еще год до «своего» дня. Во многом quinceanera походит на свадьбу… только без жениха. Мои родители были небогаты, но в отличие от стереотипа, согласно которому принято считать, что нью-йоркские пуэрториканцы — это frijoles[7 - Мексиканский сленг (frijoles (исп.) — хвастун, бездельник).], живущие на пособие, трудились на достойной работе. Papi руководил огромным штатом обслуживающего персонала высотного здания в Манхеттене, a Mami работала секретаршей в юридической фирме на Мэдисон-авеню. Несмотря на то, что с деньгами, при шести-то детях, бывало туго, они смогли устроить относительно пышные празднества для меня и двух моих сестер на наши quinceaneras. Мне пришлось довольствоваться тиарой сестры, зато платье мама купила новое. Это был прекрасный белый наряд с вкраплениями светло-голубых тонов, который гармонировал с одеждой моей свиты. И сегодня я помню этот день так, словно он был вчера. С утра до ночи меня обласкивали все и каждый. Прическу мне соорудили у «Сабио», а чтобы наложить макияж, на дом была приглашена специалистка по визажу (я же не знала, что в действительности это была представительница «Эйвон», у которой отоваривалась моя мать). Помню, как после завершения всех работ по совершенствованию моей внешности я посмотрела в зеркало и поразилась новым ощущениям: я вдруг поняла, что при определенных усилиях могу подчинить себе целый мир.

Церемония была назначена на два часа, но все, кроме «англос», которые действительно появились ровно в два, знали, что праздник начнется «по пуэрториканскому времени», это означает, что было почти три пополудни, когда я появилась в проходе между рядами сидений в церкви. И, черт подери, я прошла по дорожке — точнее, прошествовала, наслаждаясь каждой секундой собственного триумфа. Взгляды окружающих были прикованы ко мне. Все улыбались, по рядам носился шепоток, и я различала: «такая красотка», «muy bonita»[8 - Очень красивая (исп.).] и «toda una senorita»[9 - Настоящая женщина (исп.).]. С того момента я заразилась тщеславием и, однажды почувствовав себя всесильной, уверовала, что красота — это власть.

После церемонии, во время которой я согласно традиции дала обет оставаться девственницей до свадьбы (клятва была нарушена примерно через год, когда, работая в бруклинском магазине «Гэп», я встретила симпатичного белого парня по имени Алекс), в небольшом бальном зале в гостинице «Рамада Инн» в Квинсе был организован прием. Нам подавали arroz con polio[10 - Цыпленок с рисом (исп.).], жареные овощи и бананы. Диджей веселил толпу, и я с друзьями протанцевала несколько часов напролет. Это был действительно мой день, я наслаждалась тем, что была в центре внимания. Так это было восхитительно, и так хотелось, чтобы праздник никогда не закончился, что и сегодня, вот она — я, спустя двадцать пять лет все еще живу этими воспоминаниями…

— Ой! — невольно вскрикиваю я, потому что доктор попал иглой в довольно чувствительную точку на лице.

— Простите, — добавляю, извиняясь за то, что у меня вырвался возглас недовольства.

— Бывает, — успокаивающе улыбается врач.

Он симпатичный, однако. Интересно, считает ли он меня привлекательной? Бьюсь об заклад, что приди я сюда десять лет назад, он бы точно подумал об интрижке со мной. Теперь же я не настолько свежа для избалованного вниманием пациенток врача, к тому же у него на пальце обручальное кольцо и, скорее всего, супруга вдвое моложе своего мужа. Ненавижу это в мужчинах, особенно в богатых и успешных. Они всегда женятся на тех, кто гораздо моложе и свежее их самих. Впрочем, не мне судить. У меня самой на выходные назначено свидание с двадцатисемилетним инструктором по фитнесу. Он горяч, как адское пламя, и при этом не из тех, с кем следует заводить серьезные отношения. Мне нравится встречаться с самыми разными мужчинами, будучи в статусе незамужней дамы.

На свидания я начала бегать вскоре после quinceanera, привычка менять партнеров появилась тогда же. Я была красивой девчонкой: около ста шестидесяти пяти сантиметров ростом, весила не больше шестидесяти килограммов, каштановые волосы до плеч, выразительные карие глаза и уже тогда, извините за нескромность, довольно приличные формы. Так что в ухажерах у меня недостатка не было. По правде говоря, поклонников было так много, что иногда выбрать одного было крайне сложно. Даже если мне придет в голову остепениться, я уверена, что все равно буду держать ушки на макушке из опасения, что кто-то лучше других, кто-то недоступный в данную минуту, кто-то идеальный еще появится. Потому-то в привычку у меня вошло встречаться с множеством мужчин одновременно, и мне нравится такой стиль жизни. Врачи, конгрессмены, поэты, шеф-повара, безработные актеры, бухгалтеры — с кем я только не встречалась. На свидания меня приглашали и в лучшие рестораны города, и в самые что ни на есть обшарпанные забегаловки, какие только можно представить. Одни ухажеры летали на собственных самолетах, у других не было даже автомобиля. Я не встречаюсь с мужчинами ради того, чтобы заполучить спутника жизни, и не покушаюсь на их благосостояние. Я отправляюсь на свидание, чтобы хорошо провести время, и, надо отметить, не могу устоять перед обаянием, симпатичной мордашкой, ибо весьма падка на красивое мужское тело. Нет, сплю я не со всеми подряд. Не поймите меня неправильно, я не святая, это правда. Но самым сокровенным я не готова делиться, пока меня не сводят на свидание несколько раз и не продемонстрируют доброе ко мне отношение.

Все у меня хорошо, я ни капли не жалею о своей жизни, проходящей в череде свиданий, но приближение цифр 4 и 0, должна признаться, меня пугает. Сколько еще я буду привлекать внимание красавцев-мужчин? В своем возрасте я вполне свежа, но выглядеть на миллион баксов в сорок лет не так просто, как в двадцать, Я не готова отказаться от привычного образа жизни, и если для того, чтобы оставаться в игре, мне раз в несколько месяцев надо уколоться, пусть будет так.

Доктор Брок наконец-то завершает процедуру. Выхожу из кабинета, иду в приемную, выписываю чек на пятьсот долларов, отдаю его секретарю и покидаю клинику. По пути к лифту я начинаю делать упражнения для лица: крепко зажмуриваю глаза, открываю их, зажмуриваю снова… Морщу и расслабляю лоб, снова морщу. Я повторяю и повторяю эти гримасы. Упражнения способствуют проникновению в мышцы ботокса, который уже через несколько дней сотрет с моего лица все морщинки. Я открываю пудреницу и разглядываю себя в зеркальце — иногда уколы оставляют синяки, которые я маскирую при помощи макияжа, но в этот раз обошлось. Проверю, не появились ли кровоподтеки, еще раз позже.

Нажав в лифте кнопку первого этажа, прикидываю, как долго еще я протяну на ботоксе. В последнее время меня все чаще посещают мысли о более серьезных процедурах. Через пару недель, кстати, мы с моей подругой Брендой пойдем на семинар по пластической хирургии. Я сказала ей, что хочу просто познакомиться с новыми предложениями на рынке эстетической медицины, но в действительности пришло время принять решение: осталось лишь определиться с тем, какие участки кожи подтянуть, где убрать морщины и сколько жира выкачать.


5. Бренда


— Фу-у, объелась, — признаюсь я, входя в дом перед Джимом и Джоди.

— Вот что происходит, если есть мясо. От него чувствуешь себя набитым и мутит… Чем не дополнительная причина, чтобы перестать убивать животных? — не преминула заметить Джоди, явно намекая на сэндвич, который я съела в ресторане.

— Ты уроки сделала? — спрашиваю я, проигнорировав выступление на тему «убийство животных».

— Еще пара заданий осталась, — отвечает Джоди, плюхаясь на диван и расстегивая рюкзак. Она достала блокнот, ручку, бросила их на кофейный столик и, приподнявшись, вставила диск в DVD-проигрыватель, стоящий на телевизоре.

— Боже, снова «Зена»? — со вздохом спрашиваю я дочь, вцепившуюся в телевизионный пульт.

— Нет. Так, музыка, чтобы играла фоном, пока я уроки делаю.

— Что ж, хорошо. Я иду спать. Не засиживайся тут. Договорились? — спрашиваю, и в тот же момент на экране появляется Мелисса Этеридж[11 - Мелисса Этеридж — популярная рок-певица. Несколько ее альбомов заслужили звания платиновых.], исполняющая жуткую перепевку «Я единственная».

А эта Мелисса Этеридж разве не лесбиянка? Я задумываюсь. Нет, это вроде та тетка, что смахивает на мужика, лесбиянка… Кэти Лэнг[12 - Кэти Лэнг — американская актриса. В основном играет в телесериалах.] или К. Д. Лэнг[13 - К.Д. Лэнг — популярная канадская поп-певица.], или как-то там еще. Или это Уитни Хьюстон? Вроде бы я слышала, что она нетрадиционной ориентации. Нет, все-таки Мелисса. Я видела кусок «Опры»[14 - Имеется в виду ток-шоу «Шоу Опры Уинфри».], где обсуждали ее однополый брак. Мысль о том, что Джоди постоянно смотрит «Зену», а теперь еще ставит DVD Мелиссы Этеридж, меня изрядно беспокоит. Иногда мне кажется, что подобными своими действиями Джоди старается дать понять своей матери что-то важное: все эти просмотры «Зены», музыка Мелиссы Этеридж, короткие стрижки… Мне кажется, она меня уведомляет заранее, подготавливает к тому, чтобы объявить, что она. Нет, нет, это глупо. Уверена, полно девчонок с нормальной ориентацией, которые смотрят «Зену». И, господь мне свидетель, Джоди слушает и обычных музыкантов. Она всегда была девчонкой-сорванцом. Мне казалось, что к подростковому периоду она успокоится. Очевидно, следует подождать, она еще слишком молода. Ей всего-то шестнадцать. Да, она считает себя уже взрослой, но на самом деле так и остается ребенком.

Прежде чем подняться наверх, я забегаю в кладовку покурить, а после захожу на кухню выпить воды, где и встречаю Джима. Он занимается обычными своими вечерними делами: сидит за кухонным столом с кружкой «Будвайзера», смотрит Си-эн-эн и читает «Вашингтон пост». Непостижимым образом он успевает делать все это одновременно, и боже сохрани, если чего-то не хватает. Когда, к примеру, отключают кабельное, а следовательно и Си-эн-эн, или почта не приходит вовремя, он так бесится, что кажется, будто из нашего дома выкачали весь кислород. Странно, правда, но у Джима есть и прочие пунктики. Ему не нравится, чтобы кто-либо читал газету до него. Ему она нужна нетронутой, так что мы с Джоди не смеем к ней прикасаться до тех пор, пока он не бросит ее на пачку макулатуры в гараже. Но одержимость Джима простирается дальше Си-эн-эн и газеты. Есть и другие странности. Его автомобиль внутри и снаружи всегда должен сиять — в гараже есть пылесос, которым мой муж пользуется почти каждый день. В доме может быть помойка, и Джим даже не почешется, но господи спаси, если я или Джоди хотя бы крошку оброним в автомобиле. Или вот еще: по утрам он ест только «Рейзин брен» («Келлогс»… никогда «Пост»… оказывается, между ними есть какая-то разница), и если вдруг коробка опустела, он немедленно отправляется в магазин за новой порцией. А с тех пор, как он бросил курить, табачный дым или любой другой сильный запах вызывают у него головную боль. Мы пользуемся исключительно мылом «Дайл», умываемся «Клин энд клиа», освежаемся дезодорантом «Эмвей», бреемся с кремом «Авино» и моем голову дорогим шампунем и кондиционером без запаха, за которыми мне приходится ездить в Рестон в «Хоул фудс».

Кроме того, я никогда (никогда, ни при каких обстоятельствах) не могу себе позволить пользоваться духами…

— Я иду наверх, — я подхожу к Джиму и начинаю массировать ему плечи. — Ты скоро?

— Да. Вот только газету дочитаю. — Хорошо. Спокойной ночи, — отвечаю и направляюсь к лестнице на второй этаж. Прежде чем надеть ночную рубашку и лечь, я принимаю душ и мою голову. Вообще-то я стараюсь делать это каждый вечер (хотя иногда так устаю, что сил не хватает). Джим ни разу не жаловался, но мне иногда кажется, что мои волосы пропитаны табачным дымом, вот и стараюсь смыть дневную грязь перед сном. Обычно я курю на улице, а в доме и машине позволяю себе затянуться только при открытом окне, и вроде бы не должна пропахнуть табачным дымом, но все равно не хочется, чтобы Джим сетовал, что спит с пепельницей.

Когда я наконец добираюсь до постели, голова просто кружится от усталости. Я испытываю по-детски искреннюю радость оттого, что забралась под одеяло, положила голову на подушку и теперь могу погрузиться в сон. Иногда, проснувшись, я ловлю себя на первой своей мысли за утро: когда же вновь придет время залезть под одеяло и закрыть глаза? Возможно, это ужасно, что единственная радость в жизни — это моя постель, ужасно, но что поделаешь? На самом деле, падая в кровать, я переживаю самый прекрасный, самый любимый момент за весь день. Интересно, что же тогда говорит о моей жизни тот факт, что мое любимое времяпрепровождение — сон? Вторым пунктом в списке любимых дел является хождение в поисках покупок по «Уолмарту» и «Таргету». Что, совсем все плохо? Я обожаю эти огромные магазины. Ладно, признаю, они немного неряшливы, и очереди в них длинные, но зато столько полезных вещей! И каждый раз моя тележка наполняется покупками, которые я вовсе не планировала. В подобные моменты на меня накатывает желание устроить вечеринку. Я обнаружила, что «Таргет» и «Уолмарт» всегда полны всякой всячины, полезной для организации праздников. Отправляюсь туда, к примеру, накануне Дня всех святых — и меня ждут прилавки, полные всяких тарелочек, салфеток, формочек для печенья в виде летучих мышей и ведьм, при виде всех этих безделушек страстно хочется организовать вечеринку. Перед Днем всех влюбленных на полках полно красных украшений и розовых сувениров, которые принято дарить гостям на празднике, и я сразу задумываю прием в честь Валентинова дня. Иногда я даже позволяю себе свалить все эти восхитительные заманчивые вещи в тележку, но по мере приближения к кассе остываю и задумываюсь о том, что придется пережить хозяйке праздника: уборка, беготня по магазинам и хлопоты у плиты на кухне. Затем начинаю подсчитывать, во сколько обойдутся еда, выпивка и печать приглашений. И не успеете оглянуться, как я возвращаю безделушки, рассовываю набранное по полкам со стиральным порошком и спорттоварами.

…Прежде чем повернуться на бок и закрыть глаза, я возношу короткую молитву с просьбой благословить меня и мою семью. Через полчаса я слышу сквозь сон звуки — мой муж входит в спальню, и звякает ошейник Хельги, которая трусит за Джимом. Хельга запрыгивает на кровать, пока Джим раздевается, сует свой нос мне в волосы и обнюхивает их, словно не имеет понятия, кто я такая и что делаю в ее постели. Затем она из вредности ложится посередине матраса ровно так, чтобы наверняка оградить Джима от меня, оберегая его от чужой тетки с мокрой головой, нахально завалившейся спать в их постель.

Джим укладывается, а я притворяюсь крепко спящей. Если он обнаружит, что я не сплю, то, чего доброго, затеет свои нежности, отпихнет Хельгу на край, а сам прижмется ко мне. Не то чтобы я против мужниных объятий, скорее наоборот, просто Джим ласкается только тогда, когда хочет полной близости, а я сегодня к этому не расположена. Я вообще редко испытываю сексуальное возбуждение, и, если честно, виновата в этом далеко не усталость. Не могу сказать точно, с каких пор, но уже довольно продолжительное время я заинтересована в сексе настолько же, насколько в сортировке грязной одежды и стирке. Ни то, ни другое отторжения не вызывает, но все эти занятия вызывают у меня одинаковое ощущение — трудовой повинности, и тем и другим я занимаюсь, только когда вынуждена. В моей жизни с Джимом оба события — и стирка, и секс — происходят раз в неделю.

Если бы все было, как того хочет Джим, то мы бы занимались сексом несколько раз в неделю, и на выходных как минимум дважды. Так происходило в первые годы нашего брака. Даже когда Джоди была совсем маленькой и требовала постоянного ухода, нам удавалось найти время для занятий любовью. Не скажу, что секс с Джимом был «фейерверком», но муж мой в постели был уж точно хорош. Первые несколько лет мы не могли не прикоснуться лишний раз друг к другу. Оба со здоровым влечением, оба так жаждали близости, что не чурались ни заднего сиденья джимовой «мьазды», ни узкой кровати в моей комнате в университетском общежитии. Частенько мы занимались любовью, едва проснувшись, даже не приняв душ и не почистив зубы.

Мы хотели быть вместе, и такие мелочи, как несвежее дыхание, нас не заботили. Не стану утверждать, что в постели мы такие уж экспериментаторы, но полнокровная половая жизнь у нас точно была. Был у меня и свой небольшой секс-гардероб: чулки в сеточку и подвязки, водились даже трусики с отверстием. Я никогда не была секс-дивой, но в свои двадцать, балансируя между восьмым и десятым размерами[15 - Между 46 и 48 размерами, соответственно.], оставалась вполне довольной своим телом. В те времена, надев ажурное белье, я чувствовала себя сексуальной. Бывали даже случаи, когда я сама инициировала секс. Однако мало-помалу с течением времени наша половая жизнь стала увядать. Все чаще мы укладывались в постель в разное время. Уставали от работы, зашивались, выполняя родительские обязанности. Теперь же, когда я повзрослела и набрала вес, разжигать страсть в себе стало трудно — в тех редких случаях, когда я надеваю сексуальное нижнее белье, стараясь угодить Джиму, которому это нравится, я чувствую себя неловко и глупо. Несколько лет назад, стоило мне представить, как мы занимаемся любовью, я немедленно возбуждалась. Сегодня я в своих фантазиях вижу располневшую, с растяжками на животе даму тридцати пяти лет, громоздящуюся на лысеющем мужике с пивным брюшком — зрелище не возбуждает, а скорее шокирует, как ужасные картинки, что рисует воображение подростка, задумавшегося о том, что и его родители делают это.

Кроме Джима у меня была еще пара мужчин, но это было так давно, что с трудом вспоминается. Интрижки случились на первом курсе колледжа, когда мы расстались, окончив школу. Я была принята в студенческое братство «Зета Тау Альфа», члены которого только и занималось тем, что организовывали встречи с другими братствами студенческого городка, чаще всего завершающиеся грандиозной попойкой. Мне льстило внимание некоторых «братьев», и не без помощи «Милуокис Бест» или любого другого сорта пива, которое водилось в бочонке, я как-то раз отбросила свои моральные устои и устроила себе веселую ночку… затем еще одну. Я не горжусь своим поведением, но, по сравнению с некоторыми «сестрами», вполне тяну на святую. Был такой Реймонд из «Пи Каппа Фи», которого я встретила в День всех святых. Я согласилась пойти к нему в комнату после того, как перебрала яблочного сидра, щедро сдобренного водкой. Он сильно смахивал на ботаника и мало понимал, чем следует заниматься в постели. По-моему, я была его первой девушкой, но, поскольку не хотелось его смущать, я не спросила, девственник он или нет. Реймонд позвонил мне несколько дней спустя, но я уже успела помириться с Джимом и разговаривать с горе-поклонником не стала. Вторым моим «грехом» стал Льюис из братства «Сигма Чи», второкурсник, которого я встретила на соревновании по боулингу. Самое сильное впечатление на меня произвели его рост — метр девяносто пять и огромные руки. Его ладони были почти вдвое больше моих… Как выяснилось, его руки не были свидетельством величины другой части тела, которая оказалась весьма усредненных размеров. Мне очень понравилось то, что когда Льюис находился со мной рядом, я смотрелась миниатюрной и женственной. Я помню ощущение его веса на себе, помню, как его толстые пальцы изучали мое тело. Габариты парня позволяли ему чувствовать себя мужчиной, а мне — ощущать себя женщиной, но сразу после секса он объявил, что принадлежит к вирджинскому отделению «Сигмы» и приехал в гости на выходные. Мы обменялись телефонами, но я была уверена, что он не позвонит. Так оно и вышло.

Помню, каким неловким был Реймонд, помню руки Льюиса, но есть и самое яркое воспоминание, которое объединяет оба случая: и с тем, и с другим любовником я никак не могла выбросить из головы мысли о Джиме — что он подумает, узнав о моих встречах с другими мужчинами. Я сравнивала прикосновения этих двоих с его прикосновениями, сравнивала запахи, думала о том, как разнится ритм их движений. Джим был моим первым любовником, наши отношения были гармоничными не только в спальне, но и за ее пределами. Мои ночные похождения с мальчишками из студенческих братств заставили меня сильнее скучать по нему, понять, насколько глупым было наше решение расстаться. Мы были молоды, оба только что поступили в колледж. Думаю, и он, и я хотели попробовать чего-нибудь свеженького, поглядеть на то, каким будет мир, свободный от любовных клятв, данных в старших классах школы. Я училась в университете Джорджа Мейсона в пригороде Вашингтона, а Джим уехал в столичный Американский университет. Между нами было не такое уж большое расстояние, и, несмотря на общее решение о разрыве, мы продолжали встречаться. Нам нравилось вместе проводить время, нравилось, что в обществе друг друга мы можем быть самими собой. Мы встречались также в компании старинных школьных друзей, иногда просто созванивались и виделись без повода, просто так — «поддержать контакт». И в один из таких «контактов» была зачата Джоди, а наша судьба решена.

Мы с Джимом были так давно знакомы, так долго встречались, что мне сложно определить тот момент, когда узы, связывающие нас, стали слабеть, особенно по части половой жизни, или, если точнее, когда истончилось мое к нему влечение. Бывает, мне жаль Джима. Я понимаю, у него свои потребности, но все чаще я думаю, что пусть, мол, спасибо скажет, что хоть раз в неделю бывает. Все настолько плохо, что иногда мне приходится прокрадываться в ванную и пользоваться специальным кремом, чтобы была хоть какая-то смазка. Дело тут не в том, что я потеряла интерес к Джиму. По крайней мере нужно учесть, что я утратила влечение не только к Джиму. У меня просто отсутствует какое-либо либидо. Ко мне в спальню может войти Брэд Питт, и моей реакцией будет: «Э-э, ты не отойдешь в сторонку? Мне телевизор не видно». Наверное, нужно сходить к врачу, но я сомневаюсь, что это поможет. Насколько я знаю, виагры для женщин не существует. Надеюсь, что это лишь временно и в конце концов мое половое влечение вернется, но сегодня я даже благодарна тому факту, что между мной и мужем лежит противная псина.


6. Нора


Ну вот, я на третьем свидании со Скоттом, с парнем, которого я встретила в книжном магазине несколько недель назад, когда искала какую-то поганую книжонку с советами о том, как избавиться от морщин. Мы только что закончили обед и едем к нему. До меня медленно, но верно доходит, что он туп как пень и обладает таким же интеллектом, как Карсон Дейли[16 - Актер, неудавшийся игрок в гольф, снимался в нескольких сериалах.], но ради его великолепного тела и высоких скул я изо всех сил стараюсь не замечать полного отсутствия мозгов и харизмы. Ему двадцать семь. Когда я его встретила, темноволосого и светлоглазого, на нем была плотно облегающая футболка, являющая миру торс, ради которого можно и жизнь положить.

Я рылась в книгах на полках секции «Здоровье и красота» и вдруг заметила его боковым зрением. Я отвела глаза от полок, чтобы разглядеть красавца получше, а он заметил мой оценивающий взгляд. Улыбнулся, я улыбнулась в ответ и поздоровалась: «Привет». Он спросил, не натыкалась ли я на поваренную книгу Аткинса, мы разговорились о жизни без углеводов, и я получила приглашение на чашку кофе в кафе неподалеку. В кофейне мы просидели больше часа, за это время я узнала о том, что он работает инструктором в спортивном зале, выслушала рассуждения о его любимых протеиновых коктейлях и о том, чем гантели и штанга лучше тренажеров «Наутилус». Мне едва удалось вставить пару слов, да и было все равно, если честно. Чем больше он говорил, тем дольше у меня оставалась возможность любоваться его красивым лицом. Скорее всего, немалое удовольствие мне доставляло еще и то, что за мной ухлестывает парень, не достигший и тридцатилетия.

На втором свидании я «призналась» ему, что мне тридцать три года. Не уверена, что тяну на тридцать три, но уж коль мужчины ожидают, что мы станем лгать про наш возраст, то я остаюсь при убеждении: если врешь, то ври по-крупному. Я решила, что если сказать ему, что мне тридцать три, он подумает, что мне тридцать пять или около того, а за тридцатипятилетнюю я сойду легко. Да, я знаю, вранье — не лучший способ начинать отношения, но я и не заинтересована в серьезной связи со Скоттом. Сами подумайте, что общего может быть у меня с крысой из спортзала, которая больше чем на десять лет младше меня? Я всего-то хочу повеселиться с ним, а после двигаться своей дорогой.

Сейчас, идя по Вильсон Бульвар, я решила, что сегодня ночью Скотту повезет. Думаю, трех свиданий для него достаточно. Иногда я заставляю мужчину ждать дольше, но мне нужно заняться сексом со Скоттом именно сегодня, чтобы решить, буду ли я и дальше встречаться с ним, слушать его треп о качестве протеинов и разглагольствования о том, какие упражнения эффективнее (подавленный зевок!).

Холодно, на мне синий жакет, и пока мы спешным шагом движемся по бульвару, Скотт греет меня, растирая спину затянутой в перчатку рукой. Вдруг где-то в паре кварталов от его дома я слышу, как кто-то выкрикивает мое имя.

— Нора! — доносится сзади, я оборачиваюсь и вижу Гретчен Морроу, секретаршу нашего офиса, сумасшедшую, как Шляпник из «Алисы в Стране чудес».

— Привет, Гретчен, — говорю я, тут же жалея, что обернулась на окрик, а не прикинулась слепой, глухой и немой одновременно. Мы с Гретчен с первого дня совместной работы делаем вид, что у нас добрые отношения, но истина в том, что она меня изрядно достает, да и сама не восхищена мной, потому что я давно отказываюсь подыгрывать всей той чуши, которую она несет. Гретчен ленива, некомпетентна, постоянно прикидывается больной, придумывая самые глупые отговорки — все что угодно, лишь бы не работать.

— Я так и подумала, что это ты, когда вы прошли мимо, — говорит она, смотрит на Скотта и переводит взгляд на меня. — Не знала, что у тебя есть сын.

Вот и потекла обычная для Гретчен река дерьма.

— У меня со Скоттом свидание, — отвечаю я. — Ты еще помнишь, что такое свидание, Гретчен? Или твое последнее было так давно, что ты и думать позабыла об этом?

Произношу все это с улыбочкой, смеясь, чтобы она не могла сообразить — серьезно я говорю или в шутку. Что ж, мы сцепились, но начала-то она.

В ответ на колкое замечание Гретчен окидывает меня злющим взглядом, но достойный ответ придумать не может.

— И куда вы, ребята, направляетесь?

— Только что поужинали. Теперь направляемся домой, — конечно же, я не даю никакой дополнительной информации о том, в чей именно дом мы направляемся. — А что поделываешь ты?

— Я тут в книжном магазине неподалеку была, переписывала пару рецептов, которые хочу попробовать.

Я смеюсь:

— Да, это выгоднее, чем покупать поваренную книгу.

— Ты права.

— Было приятно с тобой встретиться, — лгу я, стараясь поскорее завершить скучный разговор.

— Ага. Желаю хорошо провести вечер, — говорит она и отправляется своей дорогой.

— Это кто? — спрашивает Скотт.

— Секретарша с работы.

— Вы что, не любите друг друга? Из вашей беседы я ничего не понял.

Как я и говорила — тупой, словно пень.

— Ничего личного. Она просто настоящая заноза в заднице и ужасно раздражает меня, — говорю я и прибавляю шагу, чтобы как можно скорее спрятаться от холода. Мы наконец добираемся до дома Скотта и поднимаемся в его квартиру на лифте.

— Вот мы и на месте, — говорит он, входя в комнату-студию на третьем этаже нового небоскреба в Кларендоне, этаком уси-пуси районе Арлингтона, штат Вирджиния. За эту коробку он, должно быть, платит штуки две в месяц. Войдя, я озираюсь, наблюдаю, впитываю. Какой «стерильный» дизайн! Впрочем, стандартный вариант для молодого холостяка. Бежевый ковер, белые стены, никаких картин и одинокий диван (который, я уверена, раскладывается) у окна, повернутый к тридцатидюймовому экрану телевизора. Кроме телевизора и дивана меблировку в квартире составляют маленький кофейный столик, дешевый торшер и некий универсальный агрегат для занятий спортом, пристроенный в углу.

— Присаживайся, пожалуйста, — говорит он, — хочешь чего-нибудь? По-моему, пара пива в холодильнике стоит.

— Прекрасно, пиво меня устраивает, — отвечаю я, снимая пальто и усаживаясь на диван. Я не любитель пива, но сильно сомневаюсь, что в этой квартире завалялась бутылка приличного «Шираза» или «Пино нуар».

— Спасибо, — говорю я, когда он вручает мне «Мишелоб ультра» и садится рядом.

— Это пиво низкоуглеводное, а еще в нем всего девяноста шесть килокалорий. Я только его пью. Раньше я пил «Миллер лайт», но в «Мишелобе» значительно меньше углеводов…

— Тсс, — я кладу палец на его губы и игриво улыбаюсь. Да, мы только что пришли, но он такой сладкий, к тому же, если я услышу еще хоть что-то об углеводах, протеинах или диетах, у меня поедет крыша. Я провожу рукой по его ноге, сжав слегка у колена; он словно просыпается и хватает меня за ногу. Чувствую заработанные штангой мозоли на его ладони, которой он медленно водит вверх-вниз, с каждым движением поднимаясь все выше по моему бедру. Он наклоняется, чтобы поцеловать меня, и мы сплетаемся в объятьях. Он настоящий мужчина… его тело такое крепкое, литое. Все безуглеводные диеты и потребление протеинов — может, и скучный предмет для беседы, но, черт возьми, с телом они творят чудеса!

— Ты настоящая красавица, — говорит он, мягко отстраняясь после поцелуя.

Я улыбаюсь.

— Я так рад, что встретился с тобой в том книжном.

— Взаимно, — отвечаю я, желая лишь одного: чтобы он заткнулся и поцеловал меня еще раз.

— Знаешь, а я ведь так и не нашел поваренную книгу Аткинса, — смеется он.

— Я помню, что ты наплевал на ее поиски, как только мы заговорили.

— Ну и черт с ней, зато я нашел тебя. Думаю, этого достаточно, — наклоняется он ко мне. Пока мы целуемся, его рука продолжает движение вверх по моей ноге и, наконец, забирается мне под юбку; я чувствую, как его большой палец легко массирует самое тонкое, чувствительное место женского тела. Он прижимает меня к себе, разводит пальцы, а я, подчиняясь его движениям, — ноги. Он снимает мои трусики, его пальцы продолжают свою восхитительную игру. Я чуть не пою от ощущений, но через несколько минут решаю, что теперь моя очередь доставить ему удовольствие. Отвожу его руку от моей киски и поворачиваюсь к нему всем телом. Вытаскиваю рубашку из брюк и помогаю ему снять ее. Когда он обнажает один из самых впечатляющих торсов, которые мне доводилось видеть, я расстегиваю ремень и снимаю его брюки. Парень являет собой удивительное зрелище, стоя только в белых носках и черных боксерских трусах, под которыми угадывается рвущийся наружу отвердевший член. Таким, какой он сейчас, он достоин позировать для рекламы на плакате где-нибудь на Таймс-сквер. Лишь на секунду я замерла, разглядывая его великолепное тело. Я так возбуждена, что ждать больше не могу. Когда смотришь на такое совершенное и великолепное существо и знаешь, что оно желает тебя так же, как и ты его, в тебе поднимается чувство невероятное — понимаешь, что и у тебя есть еще порох в пороховницах. Десять лет назад я бы задумалась, встречаться ли с таким парнем, но поджидающее за ближайшим углом сорокалетие превращает интрижку со Скоттом в настоящее достижение.

Я чуть раздвигаю его ноги так, чтобы у меня было место встать на колени. Он слушается, и я прижимаю лицо к напрягшемуся в трусах члену. Я ласкаю его сквозь ткань несколько секунд, а затем опускаю трусы и обнажаю его напрягшееся естество. Я беру его в рот и двигаюсь вперед-назад, а Скотт гладит меня по голове. Он приятно пахнет в паху — этакий чувственный мужской запах, не то, что у некоторых мужиков. Мне смешно, когда мужчины говорят о том, что женщины воняют рыбой, а сами, когда опускаешься к их паху, источают запах не слабее, чем ужасные магазины сыров в Гринвич-виллидж.

Минет не самое мое любимое сексуальное развлечение. Вообще-то, иногда мне хочется, чтобы мужики сами прошли через то, что испытываем мы, когда сосем. Попробовали бы, что ли, на огурце, банане или чем-нибудь подобном и поняли, каково это, брать такую штуку в рот, стараться не дотронуться до нее зубами и одновременно не задохнуться, если какой-нибудь придурок решит подтолкнуть свой пенис поглубже тебе в глотку.

Как я и говорила, оральный секс — не самое любимое мое блюдо в секс-меню, тем не менее я успешно проделала все по заведенному в таких случаях ритуалу, как вдруг произошло нечто странное. Я занимаюсь делом, но внезапно Скотт вытягивает член из моего рта, сует его вниз, зажимая меж своих бедер, а затем толкает меня к своему паху вновь. Я даже не знаю, как мне поступить. Он что, хочет поиграть в «найди пенис»? Мне ничего не доступно, кроме волос. Не придумав ничего лучше, я нежно целую его куда придется несколько раз.

Скотт сильнее подталкивает мою голову к своему паху.

— Так, — говорит он, — ешь мою киску!

«Что?!» — переспрашиваю я про себя. Он сказал именно то, что я думаю?! И, словно прочитав мои мысли, он повторяет:

— Да-да, ешь мою киску. Ешь мою мужскую киску!

Так, если бы я была мужчиной, я бы только что потеряла эрекцию. Ешь мою мужскую киску?! Что за чушь?!

Я так растерялась, что продолжила целовать его лобок и поработала немного языком, который немедленно воспалился от жестких волос. Мое лицо погружено в его черную растительность, а сама я размышляю о том, что всего несколько дней назад была довольна жизнью в череде свиданий, что мне нравилось встречаться с разными мужчинами, посещать разные увеселительные заведения. Да, жизнь в эту минуту совсем не пахнет розами. Опустись на колени, поешь мужской киски, и твоя точка зрения непременно изменится.


7. Бренда


— О, боже! — восклицаю я, выслушав историю Норы. Она позвонила мне из своего кабинета и рассказала о диком сексуальном приключении на выходных. — И что ты сделала?

— Ела его киску. А что мне оставалось? — отвечает она, словно я задала глупый вопрос.

— Ну, как можно есть мужскую… погоди, знаешь, что… не хочу я слышать ничего. Ну как, ты собираешься еще с ним встречаться?

— Боже, нет! Я иногда позволяю себе секс-авантюры, но на вкушении мужской киски провожу границу. Если бы я захотела «съесть киску», то стала бы этакой лесби, коротко постриглась и купила «субару».

— Не надо использовать это слово. Мне оно не нравится, — говорю я и сама удивляюсь, что подобное вырвалось у меня.

— Какое слово?

— Лесби. Оно унизительное, — отвечаю я, размышляя о том, с чего это я так быстро отреагировала на это словечко, хотя уже знаю — не хотелось бы, чтобы кто-нибудь так назвал Джоди. Не то чтобы я думала, что она… ну, вы понимаете. Но если она все-таки (хотя я уверена, что, конечно же, нет), то я не хотела бы, чтобы кто-то так сказал о ней.

— Нет, нет, — говорит Нора. — «Лесби» больше не считается унизительным! Его использовали в «Уилл и Грейс»[17 - Сериал о сексуальных меньшинствах. Крайне популярен в США, в съемках принимали участие самые известные представители мира музыки и кино.] и давно.

— Мне все равно не нравится, — говорю я, и в этот момент ко мне в офис заглядывает Гретчен. — Прости, Нора, мне пора. Ты будешь участвовать в переговорах?

— Да, там и увидимся, — говорит Нора, и мы прощаемся.

— Ты зарезервировала зал для конференций на завтрашний полдень? — спрашиваю я Гретчен, приглашая ее войти и сесть. Я уже дважды обращалась к ней с этой просьбой, но Гретчен все нужно напоминать и напоминать, снова и снова. Что ей ни скажи, в одно ухо влетает, а в другое вылетает. Иногда мне ее жаль. Она единственный секретарь на шесть менеджеров департамента маркетинга, в том числе для меня и Норы, так что мне понятна ее периодическая несобранность, хотя я ее почти ни о чем не прошу — все равно бесполезно. За то время, которое я трачу на борьбу с ее выламываниями, на бесчисленные напоминания и проверки, выполнила ли она поручение, я могу и сама все организовать. Иногда мне кажется, что в этом и состоит ее стратегия (хотя, я подозреваю в подобном добрую половину сотрудников нашей фирмы) — быть достаточно компетентной для того, чтобы ее не уволили, но недостаточно умелой, чтобы кто-либо просил ее сделать что-либо.

Гретчен кивает в ответ на мои слова, но я слишком хорошо знаю, что означает этот кивок. Обычно, несмотря на то что она утверждает, что обо всем позаботилась, в действительности же она напрочь позабыла о поручении и сейчас на всех парах бросится из моего кабинета выполнять то, что вылетело у нее из головы.

— Хорошо, — говорю, подыгрывая и точно зная, что через пару часов все равно напомню еще раз, чтобы наверняка удостовериться в том, что зал действительно заказан.

— А можешь, — спрашиваю, — заодно заказать и пирог?

Хотя, думаю, легче самой позвонить в «Сабвей» и попросить привезти все необходимое. Я пытаюсь организовать маленький праздник в честь нориного дня рождения… так, немного пирога и пунш в зале для конференций. Традиция отмечать праздники не слишком укоренилась в нашем офисе, но Норе исполняется сорок, и я решила, что такая дата заслуживает маленькой вечеринки. Конечно, мне и в голову не придет сообщить кому-либо о ее настоящем возрасте. Она меня убьет, если я это сделаю. К тому же, праздник подсластит наш день, оторвет на полчасика от мониторов.

— Конечно. Какой заказать пирог? На У-стрит есть пекарня, там готовят вполне приличные торты с шоколадным кремом. Кладут слой темного шоколада, а потом белого и малину. Они вроде обслуживали пятидесятилетие Голди Хоун несколько лет назад, и всем понравилось.

— Если нечто подобное есть в «Сабвее», заказывай. Если нет, закажи их желтый пирог с шоколадной глазурью. Заказ не должен стоить больше тридцати долларов.

Знаю-знаю, по задумке Гретчен я должна бы задать вопрос о вечеринке Голди Хоун, на что, совершенно уверена, Гретчен поведает мне, что была там, когда жила в Лос-Анджелесе, где служила секретаршей у множества знаменитостей. Она утверждает, что короткое время работала даже у самой Дженнифер Лопес. Дескать, занималась тем, что заполняла впадины на заднице Дженнифер каким-то средством телесного цвета, подготавливая певицу для съемок откровенных фотографий. Она плетет самые дикие истории о своей жизни в Лос-Анджелесе. Гретчен… в общем, врет она, как никто другой. К тому же, давно ясно, что делает она это без всякой видимой на то причины. Я понимаю еще, когда приукрашиваешь историю, чтобы избежать неприятностей или подперчить сюжет, но Гретчен врет просто так, от души. Когда только узнаешь ее, то веришь некоторым россказням, но я, например, после двух дней знакомства, выслушав, что на решение Джери Халливелл бросить «Спайс герлз» повлияла именно она, Гретчен, сильно засомневалась в правдоподобности ее болтовни и стала избегать таких откровений.

— Можно я закажу шоколадный пирог вместо желтого? Желтый плохо влияет на мое состояние.

— Ладно, пусть так, — соглашаюсь обреченно, понимая, что, подобно Голди Хоун, хозяйке светской вечеринки в честь собственного юбилея, мне непременно следовало бы заинтересоваться «состоянием» Гретчен. Она постоянно рассказывает о своем «состоянии». Как оно не дает ей спать ночами, как ей нельзя ничего есть после восьми вечера, нашей компании пришлось раскошелиться на восемьсот долларов на стул для ее кабинета, так как стандартный был вреден для ее «состояния». Я работаю с Гретчен уже три года, вижу ее изо дня в день, но по сей момент не знаю, что же это за состояние такое и есть ли оно вообще. Не думаю, чтобы кто-либо во всей фирме это знал. Подобно мне, никто не спрашивает — мы все боимся стать заложниками, которым, сидя за столами, придется часами выслушивать все ужасные детали ее состояния.

— С дороги, Гретчен, — говорит Нора, входя в мой кабинет. — У нас с Брендой сейчас будет телефонная конференция.

Нора не проявляет по отношению к Гретчен ни капли терпимости и если вообще снисходит до того, чтобы заметить ее, лает короткими и грубыми командами, а то и просто приказывает убираться.

Гретчен поднимается со стула и перед уходом, глядя на Нору, покашливает:

— Кхм… Сорок… Кхм, — говорит она тихим голосом, ретируясь.

— Эта жирная сумка с дерьмом произнесла именно то, что я услышала? — спрашивает меня Нора. — Ты ей не рассказывала о моем дне рождения?

— Нет. Я ничего не слышала. Она кашляла. Знаешь… это все ее «состояние».

Проклятие! Теперь я боюсь, что проговорилась, когда планировала вечеринку вместе с Гретчен. Хотя не думаю, что этой секретарше нужна была я, чтобы вызнать Норин возраст. Помимо того, что она является патологической лгуньей, Гретчен — заядлая офисная сплетница, знающая все обо всех.

— Да… ее состояние доведет меня до того, что я дам ей под зад, если она еще хоть раз упомянет мой возраст.

— Что ты, ничего она и не сказала. У тебя паранойя. Забудь.

— Как скажешь, — вздыхает Нора. — Ну, как твои дела, чика?

— Порядок. Все еще простужена и вот уже две недели не доберусь до врача.

— Две недели? Почему?

— Не знаю. Секретарь сказала мне, что все расписано.

— Ты не ляпнула им, что у тебя страховка от дерьмовой «Эйч-эм-оу», которой обеспечило нас наше начальство?

— Конечно, я все им сказала. Это был первый вопрос, который мне задали.

— Чика, нельзя рассказывать им о своей страховке, когда стараешься попасть на прием. Надо врать, что у тебя «Пи-пи-оу» или «Блю кросс»[18 - Престижные и дорогие страховые компании.].

— Лгать? А что случится, когда я туда доберусь?

— Да какая разница? Я им говорю, что банально забыла, что сменила страховщика или вообще отнекиваюсь от своей лжи. Уж если ты пришла по записи, из кабинета никто выгонять не станет.

— Не знаю, Нора. Плохая из меня лгунья. Кроме того, я уже им рассказала, что застрахована в «Эйч-эм-оу», — вздыхаю я. — А мне всего-то надо, чтобы выписали рецепт на амоксициллин.

— Что же ты сразу не сказала, — говорит Нора, — дай мне телефон.

Я толкаю по столу телефон, она поднимает трубку и набирает номер.

— Привет. Будьте добры, продиктуйте мне телефон аптеки на Кей-стрит в Нортвесте, дом 1500.

Нора ждет несколько секунд, кладет трубку, а затем набирает следующий номер.

— Добрый день, запишите рецепт на имя Бренды Харрисон. Ее номер телефона 202/555 — 1275. Ей требуется амоксициллин, пятьсот миллиграммов, упаковка на десять дней. Нет, дополнительных заказов не будет. Это доктор Лора Рейес, мой номер 202/555 — 6895, — железным голосом вещает в трубку Нора.

— Вот и все. Через час можешь все забрать, — говорит она, кладя трубку.

— Как ты до этого додумалась?

— Не будь дурой! В Интернете можно научиться бомбы мастерить, неужто ты думаешь, я не разузнала, как получить банальный рецепт? Это весьма удобный способ, когда не хочется связываться с докторами, только надо быть осторожной и не заказывать редкие и опасные лекарства. Для них нужен специальный номер полицейского офицера. Но для такой ерунды, как амоксициллин, они даже не почешутся проверять, реален рецепт или нет.

— Ты уверена? Меня не арестуют прямо в аптеке?

— Нет, — смеясь, отвечает Нора.

— Что вообще за доктор Лора Рейес такая?

— Так, одна дама-гинеколог, к которой я ходила до тех пор, пока она не сломала рефлектор в моей киске.

Я ахаю. И, если честно, не знаю даже почему. То ли от мысли о маленьком зеркальце, лопающемся в женской… ну, понимаете? То ли оттого, что кто-либо вообще может рассказывать подобные истории, а уж о «киске» я и не упоминаю. Но опять же, речь ведь идет о Норе. У нее комплексов мало.

Я раздумываю над тем, хочу ли знать подробности инцидента с рефлектором, когда мой взгляд падает на настольные часы и я вспоминаю, зачем, собственно, Нора пожаловала ко мне в кабинет.

— Черт. Пора звонить, — я включаю громкую связь и набираю номер. Раз в неделю мы проводим сеанс телефонной конференции с менеджерами по продажам, департаментом стратегических разработок и отделом пост-контрактного обслуживания клиентов.

— Кто сегодня председательствует? — спрашивает Нора, хотя каждую неделю присутствует на таких встречах и знает, кто вел последние две или три.

— Сара Гейтс.

— Свиномордая девочка? — спрашивает Нора.

— Ну, Нора, я не уверена в том, что она свиномордая…

— Сара Гейтс? Глава департамента продаж, так?

— Да.

— Да, она. Свиномордая, — кивает Нора.

— Привет, это Бренда и Нора, — говорю я в телефон. Нора же открывает журнал «Пипл», который принесла с собой в папке, и принимается его листать. Нора всегда носит по офису папки. Но в них редко бывает что-либо, имеющее отношение к работе. Обычно за непроницаемой обложкой прячутся журналы или бульварные романы, которые она читает в рабочее время. Меня раздражает, что значительную часть рабочего дня она валяет дурака. Я не злюсь на ее за лень и нежелание принимать участие в делах. Скорее, наоборот. Я завидую ее умению и профессионализму, которые проявляются в наших совместных проектах. Она так быстро справляется с работой, что у нее всегда есть свободное время для чтения журналов, путешествий по Интернету или для выполнения сторонних заказов. На нас лежит одинаковая нагрузка, но Нора все успевает в несколько раз быстрее меня. Не думаю, что она умнее. Просто Нора более целеустремленная. Я копаюсь с разработкой структуры и дизайна моих презентаций, готовлю несколько пилотных экземпляров, из которых выбираю один, который и представляю менеджерам по продажам. Нора же быстро определяется с дизайном, готовит одну-единственную версию и тут же берется за следующий проект.

— Привет, — отвечают на том конце провода. Это Сара Гейтс, которая, как выяснилось, также известна под кличкой «свиномордая девочка», — обычная ведущая подобных никому не нужных конференций. — Мы начнем через пару минут. Еще не все к нам присоединились.

— Хорошо, — отвечаю я.

Нора перегибается через стол и отключает громкую связь телефона:

— Как думаешь, не спросить ли нам свиномордую о том мальчике из финансового — продолжает ли она раздвигать для него ноги?

— Тсс! — говорю я, как всегда опасаясь, что звук в телефоне не отключился и все слышат Норины слова. По правде говоря, Нора завидует Саре. Та младше ее на несколько лет и, по слухам, встречается с двадцатипятилетним «мальчиком» из финансового департамента. Этот «мальчик», думает Нора, должен принадлежать ей самой. Подозреваю, что через несколько недель так и будет. Она соблазнит парня исключительно для того, чтобы доказать себе и всему миру, что она привлекательней Сары. Она бросит несчастного прежде, чем тот поймет, что был всего лишь пешкой в женских разборках.

Начинается телефонная конференция, пора включить звук. Мы принимаемся закатывать глаза, выслушивая, как менеджеры по продажам хвастаются сделками, которые вот-вот смогут заключить. Когда Сара берет слово, Нора хватает лист бумаги и комкает его около динамика.

— Кто-то шелестит бумагой? — спрашивает Сара.

Конечно же, мы хором отвечаем «нет».

Через пару минут Нора вновь принимается мять бумажный лист, а я прилагаю титанические усилия, чтобы не засмеяться, хватаю подругу за руки и пытаюсь отвести их от телефона. Иногда эта сорокалетняя особа ведет себя как шкодная малолетка.

— Кто комкает бумагу? Прекратите, пожалуйста. Меня не слышно из-за шума, — пытаясь говорить жестко, восклицает Сара, но ее крик звучит жалко.

Я строго смотрю на Нору в надежде на то, что она перестанет издеваться над коллегой, однако та вошла во вкус — как только Сара вступает в разговор очередной раз, хулиганка вдруг включает функцию «ожидание вызова» и кладет ладонь поверх телефона так, чтобы я не смогла отжать кнопку. Через несколько секунд она сама налаживает связь, и мы вновь слышим Сару, голос которой дрожит от возмущения.

— Кто поставил нас на «ожидание»? — словно непослушным детям говорит она. — Если кто-либо ставит свой телефон на «ожидание вызова», то все мы слышим только музыку и больше ничего…

Прежде чем Сара успевает закончить, Нора вновь нажимает кнопку и смеется взахлеб, словно смотрит комедию.

— Перестань, — отрывая ее руку от телефона, говорю я.

— КТО ЭТО ДЕЛАЕТ? ПЕРЕСТАНЬТЕ СТАВИТЬ ТЕЛЕФОН В РЕЖИМ ОЖИДАНИЯ! — слышим мы, когда мне, наконец, удается отжать кнопку.

После того, как все члены собрания открестились от участия в телефонном хулиганстве, Нора наконец-то решает успокоиться и откидывается к спинке стула. Меня перемена в ее настроении чрезвычайно тревожит. Если Нора делает вид, что ведет себя паинькой, значит, она что-то задумала. Но все же дальше конференция проходит без инцидентов, и следующие двадцать минут мы с Норой до зевоты скучаем, слушая представителя отдела сопровождения сделок, который жалуется на крупные расходы ведущих менеджеров. Вдруг в одиннадцать сорок пять Нора смотрит на меня и, не издавая ни звука, показывает мне губами «три, два, один», а затем наклоняет голову, стараясь что-то расслышать.

Джек Тернер обсуждает цену, которую хочет выставить одному из клиентов, когда на линии внезапно раздается чей-то стон.

— О да… о да… сильнее! Сильнее! Сильнее! Сильнее! — слышим мы все, а фоном этим стенаниям служит какая-то расслабляющая музычка.

— Да, сделай это! Давай, ты что, мальчишка, скаут? Не можешь глубже войти в меня? — слышу я женский голос.

Я оглядываюсь на Нору. Она смеется так, что на ее глазах выступают слезы, она старается не издавать ни звука, но с трудом удерживается, чтобы не взвыть. Нора уже подстраивала нечто подобное год или два назад. Она делает это так: дает номер, по которому будут проходить телефонные переговоры друзьям, просит их позвонить и проиграть звуковую дорожку из дешевого порнофильма. Меня бросает в краску, очень может быть, что отчасти Нора проделывает подобное именно для того, чтобы смутить меня. По большому же счету, ясное дело, все было устроено, чтобы позлить Сару.

Когда приятель Норы кладет трубку, на линии воцаряется гробовая тишина. На секунду представив выражение лиц участников конференции, в ожидании реплик того, кто первым решится заговорить, даже я начинаю ухмыляться. Как можно вести разговоры о клиентских предложениях и презентациях после такого спектакля?

— Не понимаю, что сегодня происходит, — наконец говорит Сара. — Нам надо изменить расписание и формат наших совещаний.

Нора показывает телефону средний палец, что сильно мне не нравится. Простите великодушно, но для меня нет ничего вульгарнее, чем женщина, которая показывает «птицу»[19 - Сленговое обозначение грубого жеста.].

Наконец разговор возвращается в прежнее русло. Я бросаю взгляд на Нору, листающую журнал, и задумываюсь — как могло случиться, что мы, такие разные, стали подругами. Несмотря на то что она старше меня, она гораздо красивее, а ее жизненные ценности полностью противоречат моим взглядам на мир. Порой она предельно вульгарна и груба, а временами так кажется откровенно распутной. Я не такая вовсе — скорее, тихая и сдержанная. Не знаю ни одной другой женщины, кроме себя, с кем у Норы были бы добрые отношения. Сама она не скрывает, что женской компании предпочитает мужчин, но даже Бланш Деверо дружила с Дороти, Роуз и Софией[20 - Персонажи сериала «Золотые девочки» («Golden Girls») о четверке пожилых дам. Персонаж Бланш Деверо — этакая пожилая сердцеедка.]. Я пытаюсь припомнить каких-либо подруг Норы — безуспешно. Порой мне кажется, что единственная причина, по которой мы с Норой уживаемся, это то, что мы настолько разные. Еще, думается, здесь замешаны комплексы Норы в отношении женщин: она всех считает своими конкурентками, бьющимися до пота и крови за внимание мужчин. Может быть, со мной ей просто не о чем волноваться. Понятное дело, я никогда не сравнюсь с ней в красоте, тем более я даже боюсь представить, что она вытворяет в постели — наверное, нечто невообразимое, чего я никогда не посмею сделать. Я думаю, она надеется, что от меня подвоха ждать не приходится. Меня все воспринимают как человека надежного и не опасного. Я не уродлива, но красавицей (или яркой личностью), с которой дама побоится оставить своего кавалера наедине, никогда не была. Я около метра шестидесяти пяти ростом, у меня короткие светлые волосы и голубые глаза. Щеки полные, нос небольшой, подбородок внимания не заслуживает, в общем, у меня такое лицо, которое вызывает у людей доверие. Тело также ничем особо привлекательным не отличается. Я все еще влезаю в двенадцатый размер, а при условии удачного кроя — и в одежду десятого размера[21 - Десятый и двенадцатый размеры США соответствуют российскому 48–50.]. Не думаю, что выгляжу в глазах окружающих толстухой, но «пухлой» и «полнотелой» — да. Были периоды, когда я начинала заниматься спортом с целью укрепить и тонизировать свое тело, но дольше чем на несколько занятий меня не хватало. Были времена, когда я неделю за неделей старательно делала приседания, и начало казаться, что дело сдвинулось с мертвой точки. Однажды, сидя на кровати в нижнем белье, я наклонилась, чтобы надеть носки, и увидела наметившиеся квадратики пресса, как у Дженет Джексон или Шении Твейн. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это жир на моем животе сложился валиками.

…Я вновь смотрю на подругу и стараюсь вообразить, каково это — быть Норой: источать сексуальность и вести такой образ жизни. Эта мысль настолько дика для меня, что даже не умещается в голове; мне этого не дано. Иногда, когда мой автомобиль застревает в пробке по пути домой, я от нечего делать воображаю: вот бы сесть однажды на самолет и улететь куда-нибудь на несколько дней. Одеться так, как никто от меня не ожидает, накраситься, выпить лишнего и протанцевать всю ночь с незнакомцем. Не подумайте, ничего крамольного, я люблю мужа и дочь. Просто иногда мне кажется, что отдых от них не помешает. Просто отпуск для меня одной.


8. Бренда


Я ушла с работы пораньше, чтобы отвезти Джоди на прием к стоматологу, и вот — застряла на светофоре по дороге в Стерлинг. Передо мной стоит авто какой-то старушки, которая даже не замечает, что зажегся зеленый свет. Я решаю дать ей еще пару секунд, прежде чем начать сигналить и напомнить, что пора ехать. Но не успела я додумать эту мысль, как водитель стоящей позади машины начал бибикать так, словно несчастная пожилая дама собралась переехать его мать. Так приятно, думаю, видеть, как мы сеем добро на хайвеях. Надеюсь, что старая автолюбительница не подумает, что это я сигналила столь раздражительно. Не вижу большой проблемы в том, чтобы подождать секунду-другую, если человек не заметил смены огней светофора. Когда со мной ездит Нора, то в случае, если кто-то перед нами подобным образом не замечает того, что уже можно двигаться, она нагибается к рулю и жмет на гудок вместо меня, прекрасно понимая, что сама я этого делать не буду. Я спешу не меньше других, но ненавижу эти нетерпеливые сигналы, как будто кто-то орет на окружающих. Это так невежливо. В мире и без того хватает и грубости, и злобы. Неужели нам следует пополнять список дурных дел несдержанными воплями на дорогах? Мне кажется, что было бы неплохо оборудовать автомобили двумя гудками — стандартным, чтобы человек мог «выпустить пар», и вторым, издающим приятный дружелюбный звук, которым можно по-доброму напомнить соседу на шоссе, что сигнал светофора переменился, путь свободен. Пока же, как ты ни гуди, вне зависимости от твоих намерений, звук получается резкий.

Сейчас время обеда, так что до Стерлинга я из города добираюсь без пробок — меньше чем за час, включая короткую остановку у аптеки, чтобы получить лекарство по нелегальному рецепту. Въезжая на парковку перед школой, я вспоминаю, что забыла поменяться машинами с Джимом. Джоди просила меня не забирать ее в «снайпермобиле» — так она называет мое авто. Давно пора избавиться от этой машины, но все как-то руки не доходят. Это «шевроле-каприс» 1990 года. Да, ей почти шестнадцать лет, но первые восемь лет ее почти не использовали. Автомобиль принадлежал моему дедушке, который ездил на нем только в магазин и церковь, так что когда «шеви» попала ко мне согласно завещанию, она была новехонькой. У деда было семь внуков, но именно мне он решил оставить машину. Это много значит. Из благодарности, несмотря на то что машина стареет и наматывает километраж, я не решаюсь с ней расстаться. Это авто вполне удовлетворяло мои нужды в передвижениях по миру до тех пор, пока в 2002 году пара психопатов, спрятавшись в багажнике точно такого же автомобиля, колесящего по округе Вашингтона, не начала терроризировать ее обитателей, отстреливая случайных прохожих из снайперской винтовки. Несколько недель люди боялись даже приближаться к заправочным станциям, не говоря уже о том, чтобы остановиться на них и заправить бак. Школьников не возили на экскурсии, нередко можно было видеть, как на парковках у магазинов, выйдя из машины, люди бежали зигзагами и неожиданно приседали. С той поры, как эти ненормальные держали в страхе всю округу, прошло четыре года, а я по сей день ловлю настороженные взгляды вслед своему авто.

Остановившись напротив входа в школу, я увидела трех девушек, которые курили, опершись о стену. Сейчас середина дня, и, как я подозреваю, идут уроки. Что они делают на виду у всей улицы? Неужели не хватает ума спрятаться с сигаретами в туалете или уйти за школу, где никто их не заметит? Вид этих девиц всколыхнул воспоминания о моей школьной юности. Все три — изящные блондинки с мелированием и в модной одежде. С такими модницами я тусовалась в школе. Я не была одной из них, мои светлые волосы были слишком темного оттенка (не хотелось портить их краской), мои бедра слишком широкими, но все эти недостатки не мешали нашей дружбе. Я сидела с ними в столовой, мы вместе ходили на вечеринки. Я была частью лидирующей группки подруг, состоящей из популярных девочек. Я дружила с самыми привлекательными красотками в своей школе, но сама такой не была. Парни со мной всегда оставались на дружеской ноге. Для подруг же я была той, на чью компанию всегда можно рассчитывать, если ты рассталась с парнем, — я-то вечно свободна. Наверное, поэтому я с такой готовностью и согласилась встречаться с Джимом. Я была счастлива, несказанно рада вниманию… любому вниманию со стороны противоположного пола. Если задуматься, то в школе мы с Джимом были в весьма схожих ситуациях. Он тоже общался с модной компанией, был хорошим спортсменом, другом девчонок, но сам мало с кем встречался. То, что он выглядел, словно парень с соседнего двора, мешало одноклассницам взглянуть на него романтически. Наверное, это естественно, что мы нашли друг друга.

…Жду еще несколько минут, прежде чем выходит Джоди. Она идет как всегда — быстро, целеустремленно и с недовольной миной на лице. Довольно высокая и худая для своего возраста, Джоди обладает маленькой грудью, которая наметилась четыре года назад, да такой и осталась. Стрижется она коротко и особо не утруждает себя заботой о волосах, не заходит дальше того, чем помыть и причесать их. Она проходит мимо расфуфыренных девчонок, и я понимаю, что они за спиной моей дочери глумятся над ней и даже не попытаются скрыть этого. Я содрогаюсь, вспомнив, как доставалось непопулярным подросткам в старших классах моей школы. Боюсь, что Джоди подвергается таким же издевательствам. Неожиданно я замечаю, что она резко разворачивается, меняет направление и идет прямо к этим маленьким стервам. Она становится лицом к лицу с одной из них и что-то кричит. Лицо девчонки становится пунцовым, его искажает гримаса страха.

Вот это моя девочка, думаю я, в то время как другая модница поднимает руки и вроде бы извиняется за то, что они там наговорили. Да, этого у Джоди не отнять — она жесткая, и блондинистой идиотке есть чего бояться. Джоди сильна, как молодая кобылка. Она легко могла бы (и сделала бы это, наверное) сбить любую из блондинок с ног через секунду препирательств. Я горжусь тем, что она встала на свою защиту, но жалею, что дочь сама напрашивается на такое отношение к себе. Неужели так необходимо стричься коротко и одеваться, как мальчик? Разве сложно смешаться с толпой и тем самым облегчить себе жизнь?

Я знаю, что у дочери есть небольшая компания друзей, с которыми она общается, но они редко встречаются вне школьных стен. Она активно участвует в работе некоторых подростковых клубов и играет в софтбол весной, но не похожа на меня, когда я была старшеклассницей, — ей наплевать на популярность. В подростковом возрасте телефон был практически приклеен к моему уху, а Джоди редко кто звонит, когда же такое случается, разговор длится не больше нескольких секунд. Раньше меня волновало, что Джоди мало общается с другими детьми, но ее саму это не беспокоит, так что не должно напрягать и меня.

— Привет, милая, — говорю я, когда дочь садится в машину. — Что там у вас случилось?

— Понятия не имею. Вон та Барби меня не любит.

— С чего это? Что в тебе нашлось такого, что можно не любить?

— Хватит, ладно? Я сделала все что нужно. Теперь она знает, что со мной лучше не связываться.

— Хорошо, хорошо… но я просто не могу понять, с чего ей тебя не любить.

— Она просто сука. Если ты не одеваешься, как они, не ведешь себя так же, как они, то их дизайнерские трусики завязываются в тугой узел.

Мне хочется предложить Джоди попробовать одеваться хотя бы чуть-чуть женственней. Я не говорю, что ей надо отрастить волосы до плеч, начать краситься и носить сумочку «Кейт Спейд», но, в самом деле, не лучше ли смягчить свой имидж хотя бы немного? Отрастить волосы, примерить что-нибудь, кроме джинсов и футболок. Я уверена, что если дочь немного уподобится своему окружению, то жизнь ее станет легче. Однако вслух я ничего такого не говорю, чтобы Джоди не подумала, что мне за нее стыдно. Я боюсь, что если начну ей советовать, как получше ужиться в школе, она решит, что я не одобряю стиль ее одежды и прическу, а мне этого не нужно. Да, хотелось бы, чтобы моя дочь была женственной, но я люблю ее вне зависимости от того, как она себя ведет, одевается или причесывается. Кроме того, Джоди, может, в чем-то недотягивает, но тупой ее точно не назовешь. Кстати, она и сама знает, что общаться со сверстниками было бы легче, хотя бы изредка надевая юбку и избавившись от мальчишеской стрижки, но упрямая малышка решила быть той, кем хочет. Думаю, мне следует ее за это уважать.

— Мне казалось, ты собиралась поменяться машинами с папой.

— Знаю, прости. Я хотела, но утром забыла, — извиняюсь я. — Как в школе день прошел?

Я задаю этот вопрос, а в ушах звучат те же слова, Произнесенные голосом моей матери.

— Нормально, — отвечает Джоди. Ответ всегда один и тот же. Пора бы мне перестать об этом спрашивать, но я не знаю, о чем еще можно поговорить.

— Нормально, и только-то? А что-нибудь еще о своем дне ты мне можешь рассказать?

— Да нечего особо рассказывать. С утра была контрольная по истории, за которую я, кажется, должна получить «отлично». На химии делали какой-то тупой опыт — мешали соду и уксус. А, ну и благодаря свиданию со стоматологом мне не придется высиживать на классе поэзии. Ненавижу его. Скучно до чертиков.

— Да, я тоже ненавидела поэзию. Половина стихов не имеет никакого смысла.

— Точно, — соглашается Джоди и декламирует, ломаясь: — Ветер встречается с морем в точке зла. Я, счастливая, брожу по песку. Дельфины резвятся невинно в прохладном тумане моря. Вот, — добавляет она, — я сочинила стих за несколько секунд. Ну чем, скажи, только что состряпанные вирши лучше или хуже того, что нам надо разбирать на уроке?

— Не знаю. Каким-то образом некто решает, какая поэзия хорошая, а какая нет. И тебе это придется изучать. Нравится оно тебе или нет.

— Нет, — отвечает Джоди, и я смеюсь. По крайней мере, у нас завязался разговор. Дочка вроде обрела ровное состояние духа.

— Ты потерпи. Рано или поздно ты наткнешься на пару стихотворений, которые тебе понравятся.

Открыв окно машины, начинаю искать в бардачке сигареты.

— Тебе что, прямо сейчас надо курить? — спрашивает Джоди. — Не хочу сидеть в кресле у врача и вонять дымом.

— Но я открыла окно, — отвечаю, защищаясь, затем засовываю сигарету в рот и прикуриваю.

— Когда ты бросишь, наконец? Курение тебя убивает, да и мне вредно дышать табачным дымом.

— Что ж, однажды брошу.

— Ага, когда умрешь оттого, что твое легкое почернело.

— Мы можем поговорить о чем-либо другом? — спрашиваю я, в то время как мы проезжаем мимо стройки, над которой возвышается плакат с надписью «Здесь будет дом Лаудонской библейской церкви» — это одна из тех мегацерквей, которые рекламируют себя по радио и могут похвалиться, что заполучили тысячи прихожан.

— О, великолепно, — произносит Джоди, глядя в окно. — Только этого нам не хватало. Еще одна церковь. Нельзя разве построить что-нибудь полезное?

Я знаю, она говорит подобные вещи исключительно для того, чтобы досадить мне, следует проигнорировать ее слова, но я принимаюсь читать лекцию:

— Церкви полезны, Джоди. Это место, где люди поклоняются Господу…

— Да уж, поклоняться Господу и распространять ненависть ко всему, что отличается от их лицемерной веры.

Ну вот, началось. Чтобы узнать о том, как прошел школьный день, мне надо тянуть ее за язык, но дай Джоди единственный шанс напасть на лицемерие религии или на «чистое зло» республиканской партии, как ее не остановить.

— В любой организации есть свои хорошие и плохие стороны. Но это не значит, что все до одной церкви — обязательное зло. Тебе ведь не хотелось бы, чтобы люди обобщали свое мнение о тебе или о том, что ты любишь. Разве не следует также отнестись к церквям? Кстати, я подумываю о том, чтобы вновь начать ходить в церковь, и думаю, что тебе было бы полезно делать это со мной.

…Я действительно собиралась вернуться в церковь Святого Тимофея, которая располагается всего в паре километров от нашего дома. Я не самый религиозный фанатик на планете, но люблю спокойствие и умиротворение религиозных служб, а также некую связь, которую иногда ощущаю с чем-то, что выше и сильнее меня. Конечно же, мы ходим в церковь на Рождество и Пасху, но регулярно утренние воскресные службы я не посещаю уже несколько лет. На неделе каждый день приходится вставать в пять тридцать утра, так что утром выходного меня хватает лишь на то, чтобы выбраться из постели и занять место у окна в курительном кресле с «Санди пост», кофе и, если Джим съездит и купит, коробкой пончиков «Данкин Донатс» в руках.

— Я не собираюсь ходить ни в какие церкви и слушать, как злодеи используют свои библии для дискриминации других людей.

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я, хотя уже знаю, что она ответит.

— Взять, к примеру, споры вокруг гей-браков. Так называемые христиане яростно борются против голубых, которые хотят пожениться, потому что пара отрывков в Библии это запрещает. Однако они же без проблем игнорируют те главы, где запрещается обогащаться, когда въезжают на церковную парковку на «мерседесах». Они же забывают, что Библия говорит о контроле беременности, слушая проповеди с сумочками, полными презервативов. Что-то я не припомню дамочек, которые ходят в церковь и считают себя принадлежностью своих мужей, как на то указывает Писание. Для них легко настаивать на соблюдении заповедей там, где правило не касается их жизни, но как только Писание затрагивает их существование, они забывают о собственной греховности. Легко игнорировать библейские истины, которые противоречат их образу жизни, а еще легче соглашаться со всеми, кто оправдывает то, как они живут. Люди не меняют свою жизнь в соответствии с религиозными убеждениями. Они меняют религию так, чтобы она не мешала им.

Джоди кривляется, растягивая слова, как делает всегда, когда имитирует кого-либо.

— О-о-о, я, конечно, хочу помочь бедным голодающим детям, но знаете, мне было видение Иисуса, который сказал, что вместо этого мне надо купить тот диван в «Поттери Барн»! — Она перестает кривляться и продолжает пламенную речь: — Они готовы быть христианами до тех пор, пока это им не мешает. Меня тошнит от двойной морали. И что прикажете на это ответить? Тирада ссыпалась с ее губ так быстро, что я даже не уловила всего сказанного. К тому же, каждый раз как я слышу слово «гей», то жутко нервничаю. Наверное, то, что она рассуждает о гей-браках, не значит, что она… ну, знаете. Причин ее возмущения множество, может быть, она, как обычно, защищает слабых. Но почему-то эти объяснения меня не успокаивают.

С самого начала было понятно, что с воспитанием Джоди возникнут трудности. Думаю, первые признаки этого появились, когда ей было три года. Дайте-ка вспомнить… Однажды мы обедали в ресторане, Джоди то и дело вскакивала и бегала вокруг стола, так что пришлось озвучить одну из тех пустых угроз, которые родители часто используют, прежде чем дети, поумнев, осознают, что взрослые ничего подобного не сделают. Я сказала: «Если ты не угомонишься и не сядешь за стол, как воспитанная девочка, мы уйдем до того, как принесут еду». Большинство детей в этот момент успокоились бы и сели на место. Джоди же ответила: «Хорошо, пошли». Она сказала это с блеском в глазах — стало понятно, что хитрость раскрыта, и, несмотря на свои три годика, дочь поймала меня на слове. Через пару лет, помню, ей запретили идти в «Браунис» на собственный день рождения, пока не будут сделаны уроки. Что ж, она ответила: «Вот и прекрасно, все равно я терпеть "Браунис" не могу». Я пыталась пригрозить, что Санта ей, нехорошей девочке, не принесет подарков, а она ответила: «Подумаешь. Мне все равно». Слова дочери всегда звучали уверенно и упрямо. И вот приехали: столько лет спустя Джоди верна себе и по всякому поводу имеет собственное суждение, как правило, довольно категоричное.

— Хорошо, ты высказала свое мнение, но это не значит, что все прихожане такие, какими ты их представляешь. Мир не черно-белый. Полагаю, что храм посещает много людей, которые одобряют гей-браки. Я, например, будучи вовсе не против однополых браков, стараюсь ходить в церковь при первой возможности.

О боже! Неужели я это сказала? Я что, действительно за однополую любовь? Скорее всего, данная проблема меня не касается в принципе. Если два человека любят друг друга и хотят пожениться, какая разница, двое мужчин они или две женщины? Наверное, это было сказано для того, чтобы Джоди доверилась, почувствовала мое смирение, если… не то чтобы она… а все-таки… в общем, на всякий случай мне бы хотелось, чтобы она знала — ее мать не против… даже несмотря на то, что против, конечно же, на самом деле — против. Господи, я запуталась.

Джоди молчит и не отвечает. Повисает неприятная тишина, хочется молиться о том, чтобы никогда не услышать признания дочери в том, что она… та самая. Спешно меняю тему, чтобы разговор не зашел в дебри, не открылось нечто, принять которое я пока не готова.

— О поэзии, кстати. Ты Эмили Дикинсон читала? Вот это скучно по-настоящему.


9. Нора


Что ж, вот и наступил мой сороковой день рождения, мой проклятый сороковник. Feliz чертов cumpleacos[22 - Счастливого дня рождения (исп.).] мне! Как я, скажите на милость, дотянула до сорока? Помнится, в мои двадцать лет тридцать казались глубокой старостью, а сороковник и вовсе грозил дряхлостью. Выбравшись утром из постели, я поняла — все, чего мне хочется, это снова спрятаться под одеяло и притвориться, что сегодняшнего дня не существует. Чуть позже, перед зеркалом, и вовсе захотелось заплакать. Спросонья я представляю собой жалкое зрелище. Помню, когда я была моложе, то могла выскочить из постели, затянуть волосы в хвост и без всякого макияжа выглядеть свежей и привлекательной с самого раннего утра. Теперь же, когда я просыпаюсь, лицо мое выглядит припухшим, иногда приходится опускать его в миску со льдом, чтобы снять отек и хотя бы слегка придать тонус коже. Хвала господу за крем от мешков под глазами от «Ланком» — пока не намажусь им, выгляжу, как помятый енот. После тщательной процедуры наложения макияжа и приведения волос в порядок я относительно довольна тем, как выгляжу, но первые минуты после пробуждения в последнее время кажусь себе развалиной. Это удручает.

Может, если бы я осталась в постели, то все еще была тридцатидевятилетней. Печально, не правда ли? Надо быть действительно старой, чтобы желать оставаться тридцати девяти лет от роду. Но вместо того чтобы зарыться в подушки, я оказываюсь в офисе и вот уже направляюсь в конференц-зал на какую-то бесполезную встречу, где придется вести разговор об улучшении имиджа наших продавцов. У меня нет времени на это. На столе ждут прочтения два выпуска «Вог» и новый номер «Латина», на мониторе моего компьютера, подключенного к Интернету, открыта страница моего банка, с которой я оплачиваю счета, и мне надо позвонить и заказать два места на семинар по пластической хирургии.

Подойдя к конференц-залу, я обнаруживаю, что дверь закрыта. Снова опоздала, думаю я, как и всегда, в общем, и они начали без меня. Я потихоньку толкаю дверь, намереваясь проскользнуть внутрь, чтобы присоединиться к собранию, не привлекая внимания и действуя как можно тише. Джилл мне ничего об опозданиях пока не говорила, но с каждым разом ее лицо становится все строже. Знаю, знаю, не так уж трудно успевать вовремя, но это удается крайне редко. Может, потому что я так ненавижу подобные встречи. В девяти из десяти случаев это пустая трата времени. Каждый говорит, только чтобы услышать собственный голос, придумывает любую чушь — лишь бы казаться занятым, знающим все о предмете (в котором на самом деле ни хрена не понимает). Короче, им лишь бы за умных сойти.

Я поворачиваю дверную ручку, толкаю дверь и в этот момент все находящиеся в зале кричат: «Сюрприз!» Черт подери! — думаю я, оглядывая зал, — здесь толпа народа из нашего департамента. И все сгрудились вокруг стола. Пожалуйста, скажите мне, что это все неправда, что это происходит не со мной…

Я еще раз быстро окидываю помещение взглядом и пытаюсь изобразить некое подобие невинного величия. Наконец встречаюсь глазами с Брендой, которая улыбается мне. Становится ясно, что все это затеяла она. Убью гадину, покалечу за то, что она организовала это сборище. Так и быть, оставлю жить, если только подружка не растрезвонит миру о том, сколько мне исполнилось лет.

— Ребята! Спасибо вам! — говорю, стараясь поддать голосу энтузиазма, в то время как все, чего мне действительно хочется, это забраться под стол, словно пятилетней девочке, и решительно не вылезать до тех пор, пока кошмар не развеется. — Это так мило.

Между своими лучезарными улыбками я бросаю на Бренду такой взгляд, что она должна понять — за содеянное придется заплатить.

— С днем рождения! — восклицает Бренда, поднявшись со стула, чтобы пододвинуть поближе к себе еще один, и приглашает меня сесть рядышком. Устраиваясь, я приказываю себе крепиться. Я выдержу. Все, должно быть, уверены, что мне тридцать пять. Ставлю десять к одному — ни у кого не хватит смелости спросить, сколько мне стукнуло. Только я убедила себя в том, что этот праздник не так уж плох, как с новым ужасом я увидела его, занимающего заметное место на столе. Он — дешевый магазинный пирог, украшенный двумя свечками. Одна в виде четверки и вторая — ноль. Нет! Не может быть! Бренда не могла так со мной поступить! Она не рассказала всем о моем возрасте!

Я смотрю на Бренду, и та, если честно, в не меньшем отчаянии. Снова перевожу взгляд на пирог и вижу Гретчен, которая наклонилась над ним с горящей спичкой. Она зажигает четверку, затем ноль, поднимает на меня глаза и улыбается такой ухмылочкой, знаете, словно говоря: «Получи свое, сука!» Это мне причитается за то, что я рассказывала о том, будто наша секретарша носом обслужила анальное отверстие Тори Спеллинг, и о том, как она массировала грудь Памелы Андерсон, предварительно ее облизав. Черт подери! Не стоило недооценивать возможностей разъяренной сплетницы.

Гретчен поднимает пирог и направляется в мою сторону. Две свечи сияют прямо перед моими глазами. Все заводят офисную версию «С днем рожденья тебя». Дымок от свечей льнет к лицу Гретчен, которая подходит все ближе и ближе, а пение коллег, кажется мне, отдаляется и отдаляется. Как ни стараюсь скрыть дрожь, чувствую, что вот-вот упаду в обморок.

Когда пирог опускается передо мной, умолкает пение, я нахожу в себе силы собраться. Сейчас так дуну на эти свечи, чтобы они улетели, чтобы все прекратилось… чтобы цифра сорок пропала. Но когда я набираю полную грудь воздуха, коллега из бухгалтерии Говард Глик, появляющийся на всех мероприятиях, где раздают бесплатную еду, толкает ко мне маленькую девочку. Я о детях ничего не знаю (и знать не хочу), но этой девчушке по виду около десяти. Наверное, его дочь. Я гадаю, что она делает здесь, в офисе, на работе отца. Это все же место для ведения бизнеса, а не детсад. Я слышала, как по радио говорили о том, что школы сегодня будут закрыты из-за снегопада, и догадываюсь — он не хотел оставлять дочь дома. Но разве так трудно было найти няньку или забросить дитя в супермаркет на детскую площадку? Клянусь, однажды я притащу на работу своего кота и объявлю, что не смогла найти ему гувернантку на день.

— Ты не будешь против, если Хели поможет тебе задуть свечи? — спрашивает он. В глазах этой Хели светится надежда, словно возня со свечами — мечта ее жизни. Хочется ответить: «Да, я буду против. Это мой праздник, а она пусть на свой чертов день рождения делает, что пожелает». Но вместо этого я притворяюсь, что не услышала заботливого папашу, вдыхаю поглубже, задуваю ужасные символы этого «праздничного» дня и моментально вытаскиваю свечи из пирога, стараясь спрятать их подальше. Кто-то вручает мне нож, я начинаю резать пирог. Раздавая всем по кусочку, надеюсь, что, занимаясь набиванием собственных желудков, никто не обратит внимания на то, что сама я не ем. Не то чтобы мне не хотелось слопать здоровенный кусок дешевого, обмазанного жиром куска именинного пирога, но мне сорок лет удавалось сохранять фигуру не в силу того, что я позволяла себе тащить в рот все подряд. Если бы это был торт из низкоуглеводного шоколадного теста по рецепту Аткинса, может, тогда я и съела бы маленький кусочек.

Пока я раскладываю куски пирога по бумажным тарелочкам и раздаю их окружающим, мои нервы вроде начинают успокаиваться. Может, мне и сорок, но, оглядев толпу в зале, я понимаю, что выгляжу лучше всех. Ладно, у заместителя одного из менеджеров по продажам Лорен Миллер тело лучше моего, но ей еще и тридцати нет, а бюст, сильно подозреваю, у нее не настоящий. У веб-дизайнера Бритни Джордан лицо милое, но если она будет поглощать пирог и дальше с таким аппетитом, к тридцати годам ее тяжеловатые бедра раздуются донельзя. В общем, я держусь неплохо и к тому же знаю, что следует сделать, чтобы взять реванш, — пусть даже придется пойти на крайние меры. Ставлю сто к одному, при помощи пластического хирурга я сброшу пять, а то и десять лет и составлю достойную конкуренцию девочкам вдвое младше меня, всем этим Бритни и Лорен. Чем больше я над этим размышляю, тем мягче воспринимаю идею лечь под нож. Мы живем в таком прекрасном мире, думаю я, глядя на всех этих людей, которые безвольно пожирают пирог, — можно пойти к врачу, избавиться от морщин, подтянуть все, что обвисло, и снова выглядеть молодой. И так — почти бесконечно. Да, пластическая хирургия — вещь прекрасная. И как люди без нее обходились?


10. Бренда


— Привет, — входя в дом, говорю я. Джоди сидит за кухонным столом и ест хлопья с молоком. — Прости, что опоздала. Сегодня пришлось работать допоздна.

Мне ужасно неловко, что моя дочь ест «Фростед флейкс» на ужин. Сейчас почти восемь вечера. Обычно я возвращаюсь к шести тридцати или семи, но сегодня после обеда я почти час извинялась перед Норой за то, что организовала небольшой праздник. Кажется, что она не столько огорчилась из-за праздника, сколько из-за выдавших ее возраст свечей, которые Гретчен водрузила на пирог. Я поклялась Норе, что у меня и в мыслях не было никому даже намекнуть на ее сорок лет. Гретчен тайком украсила пирог свечами. Когда я это заметила, было уже поздно что-либо предпринимать. Однако, если вы меня спросите, я отвечу, что Норе досталось по заслугам. Мне Гретчен противна не меньше, чем другим, но ведь Нора не обеднела бы, если бы хоть чуточку была с ней вежлива. Кроме того, Норе полезно преодолеть панику сорокалетия. С этим ничего не поделаешь, это просто очередная цифра. Подруга выглядит лучше большинства женщин ее возраста, она и в семьдесят будет привлекательна…

— Где твой отец? — спрашиваю у дочери.

— Звонил пару часов назад. Сказал, что задерживается на работе.

— Он и на прошлой неделе перерабатывал.

Как только я произнесла эти слова, тут же пожалела, что сделала это в присутствии Джоди. Не хочу посвящать девочку в то, что эти задержки на работе заставляют меня сомневаться в Джиме. Быстренько меняю тему:

— Ну и ладно. Может, съездим куда-нибудь и поужинаем?

— Не-е. Это уже вторая тарелка. Я больше ничего не хочу.

— Хорошо.

Я прохожу на кухню и открываю холодильник, словно ожидая, что какой-нибудь добрый волшебник спрятал там изысканный кулинарный шедевр, которого утром, когда я в последний раз заходила на кухню, там не было. Как известно, волшебников не существует; внутри холодильника я обнаруживаю пакет несвежего молока да какие-то приправы на дверной полочке.

— В школе сегодня все было в порядке? — Боже, пора бы придумать другой вопрос.

— Да… нормально.

— Делали какие-нибудь новые опыты по химии?

— Нет, до конца недели просто лекции.

— А что там с контрольной по истории? Вернули уже?

— Получила «В»[23 - В школах США оценки выражаются не в цифрах, а в буквах, от А до Е, что соответствует нашим 5–1 соответственно.], и это страшно бесит. Я должна была получить «А». Я дала правильный ответ, но мистеру Хиггсу он не понравился. Уж простите, что я не верю пропаганде, которую школьная система округа Лаудон пытается вбить в наши головы. Началось.

— Что же ты ответила?

— Вопрос состоял в том, почему, мол, США во Второй мировой войне сбросили на Японию атомную бомбу. Надо было ответить, что Трумэн решил спасти жизни американцев быстрым завершением войны, тра-ля-ля. Конечно же, на уроках дебатов не было, и никто не сказал, что бомбу сбросили потому, что на нее были потрачены огромные деньги, а она простаивала. Что надо было запугать Советский Союз, что вторая бомба была сброшена тогда, когда Япония не успела отреагировать и на первую, и наше правительство убило сотни тысяч гражданских лиц.

Я задумываюсь о правоте дочери. Понятия не имею, верно ли она трактует события. История никогда не была моим коньком.

— Ты имеешь право высказывать разные точки зрения, и это не должно влиять на твою оценку, покуда ты верно излагаешь факты. Хочешь, я позвоню в школу?

Надеюсь, что она откажется. Ненавижу скандалы и недостаточно хорошо знаю историю, чтобы защищать точку зрения Джоди.

— Нет. Все равно не поможет. Люди верят в то, во что хотят верить. Они стремятся демонизировать своих врагов и забыть о том, что наше собственное правительство уничтожило сотни тысяч ни в чем не повинных граждан… Все забыли, что мы поработали целую расу на несколько поколений вперед, что одежда, которую мы носим, производится в странах третьего мира детьми, которые трудятся в ужасных условиях, что гомосексуалисты у нас на родине считаются людьми второго сорта.

И как это мы снова перешли от истории к геям? Интересно.

— С этим ничего не поделаешь, — говорит она, поднимается из-за стола, ставит пустую тарелку в раковину и направляется в гостиную. Я слежу за ней и думаю, зачем девочке размышлять обо всем этом? В ее возрасте я интересовалась только своими прическами и оценками, не помышляя о детском труде в странах третьего мира или справедливости того, что мне преподают на уроках истории. Она же бесится из-за каждой мелочи. Вот если бы девочка расслабилась, поддавшись течению уютной обыденности, разве ее жизнь не стала бы лучше?

Услышав, что Джоди включает телевизор, я возвращаюсь к холодильнику. Нахожу в морозильнике креветки «Лин Квизин» и пасту «Энджел Хейр», достаю всю эту снедь из коробок, пробиваю несколько дырок в пакетах, засовываю в микроволновку и рассеянно наблюдаю, как внутри печки полуфабрикаты поворачиваются на подносе. Когда соус начинает закипать, достаю, снимаю пластик и ставлю еду на стол. Беру вилку, наливаю себе стакан воды и усаживаюсь перед своим ужином. Паста какая-то дряблая, креветки не крупнее ногтя и в горячем виде похожи на клейстер. Я замираю при мысли о том, как можно было докатиться до того, чтобы сидеть за кухонным столом в одиночестве и поглощать ужин из морозилки. Подношу вилку ко рту… Но вместо того, чтобы продолжить есть, резко встаю из-за стола и выбрасываю еду в мусор. Беру тарелку и ложку, кладу себе «Фростед флейкс» и заливаю молоком.

Когда ужин-полностью-лишенный-чего-либо-полезного закончен, я направляюсь в гостиную к Джоди.

Она смотрит «Однажды в Калифорнии», что удивляет меня — сериал пропагандирует ценности, которые она ненавидит. Джоди не из тех, кто смотрит сериалы про «красивые белые богатые тоже плачут», но через какое-то время я понимаю, что она не столько смотрит, сколько издевается над происходящим, комментируя каждый эпизод. Мне же… мне это напоминает то, как в колледже я сама смотрела «Беверли Хиллс 90210».

— Слава богу, она хотя бы красивая, — говорит Джоди, когда актриса, играющая Мариссу, старается отработать сцену так, чтобы не показаться биороботом. — Деревянная кукла сыграла бы лучше.

Я смеюсь.

— Да, она немного неестественна.

— Немного неестественна? Да она манекен, — отвечает Джоди. — И если честно, неужели кто-нибудь умрет, если в сериал ввести афроамериканца?

И так большую часть фильма. Она указывает на то, что студентов играют двадцатилетние актеры, а их родителей — тридцатилетние. Она глумится над одной актриской, которая переборщила с коллагеном в губах, затем над другой, которая непостижимым образом нарастила грудь на два размера с прошлого сериального сезона. В конце концов, втягиваюсь и я — издеваюсь над Питером Галлахером и его бровями (лучшее, что смогла придумать… ну, не умею я насмехаться). Обожаю мгновения, когда мы с дочерью можем просто поболтать, ничего не делать, а просто побыть вместе. Хотелось бы, правда, чтобы и Джим был с нами.

Около половины одиннадцатого я ложусь, примерно в полночь просыпаюсь от того, что пришел муж. Когда он забирается в постель, мне кажется, что я улавливаю запах женских духов — ничего отчетливого, так, легкий намек. Неужели у него действительно роман? С чего бы он завел любовницу, которая душится, когда сам настаивает, чтобы я никогда не пользовалась парфюмом? Мне не верится, что он способен затеять любовную интрижку. Не такой он человек. Нет, это смешно, убеждаю я себя и снова предаюсь сну. Всему должно быть логическое объяснение, и оно будет найдено.


11. Бренда


— Ты плащ положила? Кейс поставила? А свет и компьютер включила? — волнуюсь я, захлопывая дверь моего снайпермобиля. Смотрю на часы, сейчас почти восемь тридцать утра, и я говорю с Норой по мобильному телефону. Уже полчаса как мне нужно быть в офисе.

— Все уже сделано, — успокаивает подруга.

И я, и Нора держим в офисе по запасному плащу и дипломату как раз для подобных случаев. Обычно мне приходится ставить кейс и раскладывать на видном месте плащ в кабинете Норы, включать ее свет и ее компьютер, создавать видимость, чтобы со стороны казалось, что на самом деле опаздывающая Нора уже на работе. Но в этот раз проштрафилась я.

— Спасибо. Если Джил будет искать, скажи, что только что видела меня в туалете, — бегу по ободранным ступеням гаража. Пальто оставлено в багажнике, чтобы никто не видел меня в нем и не догадался, что я опоздала (этому трюку я тоже у Норы научилась), и, конечно же, я смертельно замерзла, пока добежала до офисного здания. Даже не знаю, как это я умудрилась пропустить трезвон будильника. Да и выспаться мне не удалось. Ночью, когда вернулся Джим, он разбудил меня шумом, и, по-моему, до меня донесся исходящий от него запах женских духов. Или это был сон? Мне приснилось, что от моего мужа пахло другой женщиной? Черт, теперь я сомневаюсь, просыпалась ли я вообще, когда Джим вернулся. Даже если и просыпалась, если посторонний запах реален, объяснение обязательно найдется. Может, он попал в лифт вместе с одной из тех дамочек, что поливаются духами, словно водой из душа. Встречаются люди, помешанные на парфюме, да так, что источаемые ими ароматы прилипают ко всем окружающим. Гретчен однажды ворвалась ко мне в офис, благоухая какими-то дешевыми духами, в результате я носила на себе это амбре весь день, хотя к сумасшедшей секретарше и не прикасалась.

От лифта к своему рабочему месту я направляюсь кружной дорогой, чтобы не проходить мимо двери, ведущей в кабинет Джил. Даже не знаю, с чего это я так разволновалась. Задержалась впервые за несколько месяцев. Вот Нора, она постоянно опаздывает и в половине случаев даже не считает нужным оправдываться. Хотя я не такая, как она. Мне нравится быть пунктуальной, а в остальном… не думаю, что мне удастся в жизни то, что подвластно Норе. Мужчины не обращают внимания на профессиональные недостатки нашей красавицы уже только потому, что она сексуальна, а женщины… что ж, думаю, женщины ее боятся.

Войдя в офис, я обнаруживаю за моим столом подругу, царапающую записку на желтом клейком листочке.

— Привет.

— Чика, — говорит она, подняв глаза, — а я как раз тебе пишу.

— О чем?

— Хотела предупредить тебя, что в нашем отделе новенькая. Я видела, как Джил возится с нею, ходит и представляет ее всем и каждому. Новенькую я видела лишь мельком… какая-то черная телка. Мне она, скорее всего, не понравится.

— Нора, нельзя в офисе называть людей «черными телками». Честно сказать, вообще нельзя так людей называть.

— Извини… какая-то афро-американская телка.

— Ты видела ее лишь мельком и уверена, что она тебе не понравится? Почему?

— Не знаю… так, ощущение.

— И как она выглядела? — спрашиваю я, хотя уже наверняка знаю, что раз уж Нора невзлюбила новенькую, едва увидев мельком, та уж точно моложе и/или красивее ее.

— Ну, не знаю. Неудачная прическа, искусственный бюст, слишком много косметики, не очень высокая…

Прежде, чем Нора успевает закончить со списком недостатков новенькой, звонит мой телефон.

— Бренда Харрисон.

— Привет, Бренда. Это Джил. Ты не могла бы зайти ко мне? У нас новенькая, хочу вас друг другу представить.

— Конечно, зайду. Буду через минуту. Тут у меня Нора сидит. Попросить ее тоже зайти?

— Да, будь добра, — говорит Джил и кладет трубку.

— Джил хочет, чтобы мы зашли к ней. Собралась представлять нам новенькую, — сообщаю я Норе.

— Радость-то какая! — саркастически восклицает Нора, мы выходим в коридор и направляемся к кабинету Джил.

— О боже! — разинув рот, я уставилась в угол кабинета, где в манеже тихо лежит новорожденный ребенок Джил.

— Няня заболела, а мне было необходимо появиться в офисе сегодня, так что я решила, что забегу с ним вместе на пару часов, — объясняет Джил.

Обожаю младенцев. Я направляюсь к манежу, а Нора с сомнением на лице двигается вслед за мной:

— Как мило, у ребенка своя клетка.

— Это манеж, Нора, — раздражаюсь я и поворачиваюсь к Джил. — Можно, я его возьму на руки?

— Конечно, — светясь материнской гордостью, разрешает Джил.

— У него такая огромная голова, — замечает Нора, когда я наклоняюсь и поднимаю ребенка. — Так и должно быть? С ним все в порядке? Почему у него такая огромная голова?

— Нора! — закипаю я. — У всех младенцев большие головы. У них всех непропорционально огромные головы, если сравнивать с взрослыми. С малышом все в порядке.

Я бросаю виноватый взгляд на Джил.

— А-а, — протягивает Нора, и тут кто-то стучит в дверь кабинета.

— Камилла, — говорит Джил. — Пожалуйста, входи. Хочу представить тебя нашим дизайнерам, это Нора Перес и Бренда Харрисон.

Камилла улыбается и входит.

— Это наш новый директор по качеству труда, Камилла Купер, — говорит Джил мне и Норе.

— Привет, — произносит Камилла и протягивает руку Норе.

— Я не знала, что нам нужно повышать качество наших услуг, — скривилась Нора, пожимая руку Камиллы, но обращаясь к Джил. Она делает то, что ей удается лучше всего при любых обстоятельствах — играет суку, при этом, однако, не настолько откровенно, чтобы выглядеть грубой.

Прежде чем кто-либо успевает ответить на эти слова, я протягиваю свободную руку — другой я прижимаю к себе ребенка — и пытаюсь выдать самую доброжелательную улыбку в адрес Камиллы.

— Добро пожаловать, — я вкладываю весь свой энтузиазм в это рукопожатие. — Да, с этим коллективчиком работы будет завались, — тут я бросаю на Нору предостерегающий взгляд: «Будь милой!» У меня такое чувство, будто я снова в университете на церемонии посвящения новичков в «Зета Тау Альфа», и одна из сестер стервозничает, издеваясь над первокурсницей, и мне, как водится, приходится бегать кругами в попытке подсластить пилюлю, чтобы появление новых членов стало хоть насколько-то приятным событием. Не знаю даже, почему именно я всегда считаю необходимым быть «милой». Наверное, это у меня в крови или что-то в этом роде.

— Спасибо, — говорит Камилла. — Твой ребенок просто душка, — добавляет она, улыбаясь младенцу, который уютно устроился на моих руках. Словно приносить детей на работу — самое обычное дело!

— Этот мой, — произносит Джил и жестом дает понять, что хочет забрать малыша. — Няня сегодня не пришла. Мне необходимо было приехать в офис, так что я взяла его с собой, — говорит она и нежно принимает младенца от меня.

— Он такой славный, — повторяет Камилла.

Она фонтанирует молодой энергией, сияет улыбкой от уха до уха. На вид ей чуть меньше тридцати, и я улыбаюсь, когда вспоминаю, что Нора описывала ее как обладательницу плохой прически и излишнего грима. В действительности прическа у Камиллы в прекрасном состоянии, черные выпрямленные волосы уложены аккуратно, а макияж нанесен безупречно. Возможно, Нора была права в своих подозрениях, что грудь у Камиллы не натуральная, но это отнюдь не делает новенькую уродливой, бюст — феерический. В общем, миниатюрная Камилла производит приятное впечатление. Не буду кривить душой, даже сногсшибательное. Готова спорить, Нора наливается негодованием, уже только взглянув на нее. Вряд ли подруга догадывается, что в свое время я раскусила ее слабость, что мне давно известно: Нора регулярно списком прогоняет в уме всех женщин в отделе (и во всей компании, и в метрополитене, и в магазине) и расставляет их в иерархическом порядке в зависимости от степени привлекательности. Нужно ли говорить, что Нора всегда занимает в этом списке первую строчку и гордится своим местом на пьедестале, на котором стоит на законных основаниях. Стояла до сего дня. Но теперь, когда появилась Камилла, Норе придется спуститься на вторую сверху ступеньку, так что, к шаманам не ходи, она преисполнена досады, а то и злости.

— Камилла пришла, чтобы помочь нам повысить эффективность и качество нашей работы. Ее должность появилась как следствие аттестации, которую мы все проходили осенью. Несколько недель назад позиция эта, наконец, была утверждена, — говорит Джил.

— Великолепно, — отвечаю. — Нам пригодится любая помощь.

— Я уверена, здесь все трудятся не за страх, а за совесть. Скорее всего, моя деятельность сведется к мелким усовершенствованиям и разработке ряда инструментов, которые должны помочь сотрудникам лучше справляться со своей работой, — отвечает Камилла, как декламирует, не отпуская при этом с лица улыбку — зубы ее так и сверкают. — Я очень рада, что буду здесь работать. Всем известно, что «Сондерс энд Крафф» — это компания высокого класса. И все же, надеюсь, что смогу улучшить ее дела.

Такое ощущение, будто она пытается нас в чем-то убедить.

Нора закатывает глаза, и я почти готова пожалеть Камиллу. Только что познакомилась с Норой и уже впала в немилость, а это весьма, весьма неприятно. Тем не менее создается впечатление, что Камилле мое сочувствие не нужно. Скорее всего, она из тех людей, кто спокойно примет проблемы, которые не замедлит предложить Нора сопернице, да еще и вернет ей сторицей.

— Что ж, прежде чем Камилла начнет, нам надо представить ее еще парочке сотрудников, — разряжает обстановку Джил, намекая на то, что пора бы закругляться.

— Хорошо. Было приятно познакомиться, Камилла, — говорю я. — Если будут какие-либо вопросы, не стесняйся, заходи. Мой кабинет в конце коридора.

— Спасибо. Я тоже очень рада с тобой познакомиться, — отвечает Камилла и поворачивается к Норе. — И с тобой тоже, Николь.

Не справившись с собой, я прыскаю от смеха. Как мы говорили в детстве: «Попала!» Нет никаких сомнений, Камилла не забыла имени Норы. Я была права, такая отобьет любые нападки.

— Нора, — поправляет ее Нора, едва приподняв бровь.

— Ой, извини. Нора — красивое имя. У меня так звали бабушку.

«Попала, дубль!»

— Хорошего дня, леди, — произносит Джил, видимо почуяв, что снова запахло жареным.

— Я так счастлива, что буду здесь работать! «Сондерс энд Крафф» — это лучшая компания, — гнусавым голосом передразнивает Камиллу Нора, когда мы входим в мой кабинет. — Чушь!

— Не шали, ладно? Мне она понравилась. Девица молода, пышет оптимизмом. Просто она еще не отравлена здешней атмосферой, как мы с тобой. Судя по всему, она действительно верит, что может здесь что-то изменить. Наивная малышка.

— Это точно. Она хочет повысить «ценность нашей работы». Неужели не понятно, мы — консалтинговая компания, мы по умолчанию не производим ничего ценного?

Я смеюсь.

— Но послушай, как же хорошо быть молодой и полной сил! Она еще все поймет, всему научится. К несчастью для нее, учиться придется жестко. Представь, во что ей станет, например, попытка настоять, чтобы наши закостеневшие продавцы что-то изменили. Помнишь, как мы хотели заставить Джека пользоваться электронной почтой, чтобы он не звонил нам по поводу и без повода?

— Или когда та бедняжка из отдела кадров поднялась на их этаж и сказала шефу, что курить в кабинете запрещено.

— Та, которую в тот же день уволили?

— Вот-вот, она самая.

Мы смеемся, но я согласна отчасти с тем, что пара новшеств нашей компании не помешает. В основном мне нравится то, чем мы здесь занимаемся, но от возможности добавить немного творчества в наши проекты я не откажусь. Никогда бы не подумала, что впишусь в корпоративную Америку.

В планах у меня значилось то заниматься благотворительностью, то консультировать частным образом, но все изменилось в тот миг, когда палочка теста на беременность окрасилась в голубой цвет. До этой минуты я была всего лишь второкурсницей университета имени Джорджа Мейсона, училась на факультете психологии, рассчитывала поступить в аспирантуру и стать психотерапевтом. Все и так шли ко мне со своими проблемами, и у меня получалось помочь приятелям разрешить многие вопросы, вселить позитивный взгляд на жизнь, дать им почувствовать себя лучше. И я решила, что за то, что легко и неплохо получается, и нужно брать деньги. Так и было бы, все к тому шло, никогда бы не поверила, что буду работать за компьютером, использовать графические редакторы. Но так уж сложилось.

Второй курс я все же окончила, но с дальнейшей учебой пришлось повременить, а свободное время уделить исключительно ребенку. Тем я и была занята шесть лет. Пока Джим не окончил университет и не получил работу, я сидела дома с Джоди (нам помогали родители — мои и его). Удивительно, но мне такая жизнь нравилась. Не понимаю, как работающие молодые матери не сходят с ума. Если бы я была занята делами полный рабочий день во времена, когда Джоди была малюткой, я бы точно не выдержала. Только после того, как дочь пошла в школу, я почувствовала, что могу со спокойной душой заняться карьерой. У меня появилось свободное время, а лишние деньги никому еще не мешали. Вместе с тем предложить что-либо привлекательное нанимателю я не могла. Я умела печатать, немного разбиралась в оргтехнике, так что начала работать на должности секретаря бухгалтера в страховой компании. Сперва я отвечала на телефонные звонки, печатала документы и назначала время встреч, но уже через несколько недель приняла участие в разработке презентаций. Сама научилась пользоваться программой «Пауэр Пойнт», а уж потом компания оплатила мне курсы пользователей «Фотошопом» и «Пейджмейкером»; время шло, я ходила на курсы, чему-то обучалась самостоятельно и в конце концов овладела всеми основными графическими редакторами. Год прослужив секретарем, я перешла в отдел маркетинга, где занималась разработкой брошюр и годовых отчетов, это и привело меня в «Сондерс энд Крафф».

Мне нравится моя нынешняя работа, но дел так много, что для творчества ни времени, ни вдохновения не остается, а жаль. Получив новое задание, я, как правило, редактирую и переделываю уже готовые презентации и брошюры. Сроки поджимают так, что на создание чего-либо креативного нас просто не хватает.

Потому будет прекрасно, если новый директор по качеству сможет что-нибудь изменить, это же очевидно. Но как только я размечталась о том, как волшебно повлияет творчество на наши буклеты и проекты, как Нора вернула меня с небес на землю.

— Пожалуй, пойду к себе. Пришли мне, будь так добра, ту подборку, что ты делала для «КонАгры». У меня на «Вашовию» есть всего пара дней. Вот я и подумала, возьму «КонАгру», перекрою — и готово.

Мне хочется отказать ленивице, убедить ее, что было бы даже забавно включить наконец мозги и создать полностью новую презентацию, но ведь понятно же, в таком случае Нора примет меня за сумасшедшую, а потому покорно соглашаюсь:

— Конечно пришлю.

— Спасибо.

Нора удалилась, а я сижу и гадаю, какие перемены принесет появление новой сотрудницы. Я не против новшеств, но, признаю, есть риск, Перемены могут быть чересчур радикальны, и тут-то соображения о перспективах нашего отдела заставляют меня занервничать. Прилагая к письму для Норы презентацию, я возношу небесам короткую молитву с просьбой, чтобы не произошло ничего кардинального, чтобы новенькая Камилла не слишком увлекалась нововведениями. Неясностей у меня и дома хватает, вот только на работе мне их не надо.


12. Камилла


Только-то второй рабочий день на новом месте, а за сегодня произошло столько всего, сколько за всю жизнь со мной не случалось. По-моему, нет ничего труднее, чем придумать, как улучшить работу отдела, который занимается совершенно непонятно тебе чем. Надо многому научиться, много чего прочесть, кое с кем побеседовать. Новое начальство хочет получить результаты как можно скорее; моя задача — повысить производительность, а значит, я должна производить. Планы теснятся у меня в голове, их миллион. Для начала надо изучить все корпоративные документы. Я уже назначила встречи с рядом сотрудников, чтобы прояснить, как здесь ведутся дела и в чем вообще заключается работа. Мой мозг бурлит идеями, из которых я выбираю те, которые оправдают себя как можно быстрее. Вот такой я человек — человек «результата». Я знаю, чего хочу от жизни, и сделаю все, чтобы этого добиться. И к новой должности я отношусь как и ко всей своей жизни: чтобы улучшилась вся система, надо заменить некоторые ее элементы. Остается определить — какие…

Когда Джил повела меня по офису и стала представлять народу, было интересно, но немного беспокойно. Я видела, как округлялись глаза, когда Джил объявляла в отделах о том, что я — новый директор по качеству, и объясняла, что теперь есть кому заняться повышением продуктивности их труда. Такие слова, как «продуктивность» и «эффективность», всегда заставляют людей нервничать, это и понятно — подобные темы заводят как раз накануне того, как кого-то уволить; но в данном случае я не считаю своей задачей выявить тех сотрудников, которых следует гнать, Меня наняли, чтобы я разработала способы быстрого достижения результатов, чтобы я повысила качество труда и усовершенствовала способность компании продавать свои услуги в целом. Хотя, думаю, для того чтобы убедить всех в том, что моя миссия призвана облегчить коллективу жизнь, а не лишить народ работы, мне придется серьезно потрудиться.

Особенно интересным было знакомство с двумя дамами, которых я встретила в офисе Джил. Бренда показалась мне приятным человеком, но от Норы доброжелательностью и не пахло. Может, мне это только показалось, но она вела себя как форменная сука. Не то чтобы я удивилась. Красивые женщины часто думают, что им все позволено, еще бы, известно, что привлекательные дамы всегда имеют фору в жизни. Но как бы там ни было, вроде бы все гадости, что она старалась сказать мне, я успешно обернула против нее самой. Конечно же, я помнила, что ее зовут Нора, когда обратилась к ней «Николь», а имя моей бабушки на самом деле Дейзи — я сказала Норе, что у нее с моей бабушкой одно имя лишь для того, чтобы она почувствовала себя старой. Я достаточно долго была половой тряпкой для дамочек, уверенных в том, что мир принадлежит им только потому, что они красивы. Мне такое положение дел, если говорить откровенно, надоело.

…Но как бы ни был холоден Норин прием, мне эта встряска в каком-то смысле была нужна. Этот тип женщин известен: всегда при встрече с другой привлекательной дамой они чувствуют угрозу, видят в ней соперницу, боятся, что она их в чем-то превзойдет. То, что я заставила такую девицу, как Нора, почувствовать себя неуверенно, уже дело немалое. Это значит, я действительно продвинулась в усовершенствовании своего внешнего вида. Хотя, наверное, думать так несколько глупо. Может, Нора просто одна из тех, кто плохо воспринимает новичков. Не может же она завидовать такой, как я…

Иногда я думаю, что мне следует просто расслабиться и не волноваться насчет таких, как Нора. Если не думать, какое производишь на них впечатление, тогда легче смириться с тем, как они хороши… Но это невозможно, подобная тактика не для меня, так было всегда, сколько себя помню. Мать называет меня жуткой перфекционисткой, и, наверное, так оно и есть. Но что с того, если я хочу для себя только лучшего? С раннего детства ненавижу проигрывать. Сколько вы знаете третьеклассников, которых матери силком загоняют в постель, отрывая от учебников, и выставляют из-за письменного стола, когда ребенок штудирует каждое словечко, чтобы только ничего не упустить на завтрашней контрольной? В школе я была одержима идеей слыть лучшей среди лучших. Мне было жизненно важно видеть свою фамилию в школьном списке первых учеников, попасть в сотню городских отличников, выиграть конкурс сочинений… Мне необходимо было любыми средствами почувствовать себя первой. Одна моя подруга из Атланты весьма прямолинейно заявила, что я «болезненно одержима страстью к успеху». Она знает меня с самого детства и в курсе, через что мне пришлось пройти, мне — ребенку, который, скажем так, был «далеко не привлекателен». Она сказала, что моя страсть к успехам в учебе и спорте произрастает из низкой самооценки и недовольства тем, как я выгляжу. А поскольку, заключила она, я чувствовала себя некрасивой, мне приходилось одержимо изыскивать другие способы самореализации. Может, она права, может, нет. Какая сейчас разница — в конце-то концов моя страсть к достижениям сослужила добрую службу. В колледж я поступила на полную стипендию и закончила cum laude[24 - С отличием (лат.).]. Но, как поговаривает моя мать, «нам всегда чего-то не хватает». Я многого достигла в жизни, а ведь мне всего двадцать девять, но так же, как и в раннем детстве, я не чувствую себя довольной.


13. Нора


— Что тут можно сказать, наверное, я один из этих метросексуалов, — говорит Зак, когда слышит мой комплимент.

…Мы только что выпили и послушали живую музыку в «Флениганнс» в Вифесде[25 - Знаменитый ирландский паб в пригороде Вашингтона, в Вифесде. Известен тем, что в нем исполняется живая музыка разных направлений.]. Сегодня пела Мэри Энн Редмонд, и ее душещипательные баллады придали нашему первому свиданию особый флер.

— Они прекрасно получились, — говорю я, разглядывая великолепные фото Зака. И то правда: у него золотистые волосы цвета темной соломы, слегка осветленные на концах, светло-карие глаза и поджарое, мускулистое тело. Он напоминает помесь Райана Сикреста (только без выпученных глаз) и Райана Филиппа (без шишки на лбу). Догадываюсь, что ему может быть года тридцать три или около того.

Мы познакомились в салоне красоты на Ар-стрит. Я там подравнивала челку, а ему, сидящему в соседнем кресле, осветляли кончики волос. Мы с моим стилистом обсуждали места, где можно по приемлемой цене приобрести одежду известных дизайнеров, и Зак вклинился в диалог. Кстати, он не пожадничал сообщить много полезного на этот счет. Хм, понятия не имела, что за городом в Фоллз-черч есть «Ломаннс», от него же я узнала о том, что в местной сети «Симс» можно получить скидки и как это сделать.

Какое-то время мы с Заком перебрасывались светскими фразами, и разговор получился очень даже приятным. Поговорив о стоковых магазинах, мы оба признали, что в «Потомак Миллс Аутлет Молл», который расположен в Дейли-Сити в Виргинии, ходить не следует, там можно задохнуться в толпах белых обладателей взбитых начесами волос и полным отсутствием чувства стиля. Он порекомендовал несколько местных ресторанов и рассказал, где в Спрингфилде можно приобрести модные аксессуары для дома. С ним было интересно — я не чувствовала никакой угрозы с его стороны, этот парень не пытался очаровать меня или в чем-то тягаться со мной, я даже не волновалась из-за того, что сижу перед ним с мокрыми волосами. Запросто, расслабившись, наслаждаясь беседой… И в результате мне пришло в голову, что он… голубой. Понимаете, он осветлял волосы в салоне близ Дюпон-серкл, откровенничал со мной о том, где лучше всего купить вещички из коллекции Ральфа Лорена.

Но в тот момент, как я передавала кредитку для оплаты у стойки администратора, он подошел ко мне и попытался назначить свидание. Должна признаться, что была крайне удивлена. В то время как я даже не была уверена, заинтересована ли этим человеком… честно, я не знала, хочется ли мне встречаться с мужчиной, который настолько эффектнее меня, но телефон на всякий случай дала, решив продумать план действий позже. Так получилось, что позвонил он через день после свидания со «съешь-мою-киску-Скоттом». В тот момент я была готова встретиться с кем угодно, только бы забыть фокус с прячущимися гениталиями….

— Как часто ты осветляешь волосы? — спрашиваю я.

— Примерно раз в шесть недель. Раньше я стеснялся этого, но в наше время, к счастью, перестали коситься на мужчин, которые ухаживают за собой.

— Да, современные мужчины должны получше за собой следить. Почему только женщины должны страдать от ухода за собственной внешностью, терпеть боль от эпиляции, например, и…

Он прерывает меня:

— Знаю, знаю. Воск — это ужас.

— Ты знаешь, что это — пережить эпиляцию воском?

— Конечно. Я удаляю волосы на груди и черный треугольник волос сразу над поясом, — сообщает он как ни в чем не бывало, передавая бармену деньги, чтобы оплатить наш счет. — Итак, — добавляет он, глядя на часы, — сейчас всего девять тридцать. Хочешь, пойдем ко мне и посмотрим телевизор? Или еще где-нибудь выпьем?

Понятно, мне следует отказаться от приглашения в гости. Это наше первое свидание, и оно не должно привести нас в постель. Правда, я не сплю после первого свидания! Однако, несмотря на чувствительность к модным тенденциям, на эпиляцию волос и мелирование, есть в Заке что-то от настоящего мужчины. А после моего фиаско со Скоттом мне не помешает ночь в объятиях настоящего самца.

— Хм… хорошо, — неуверенно соглашаюсь, наблюдая за тем, как он поднимается с табурета. Оглядываю его трехпуговичный свитер «Банана репаблик» и прямые полосатые брюки. Мы выходим из бара и едем прямиком в его квартиру на третьем этаже бывшего промышленного здания, расположенного неподалеку от Логан-серкл. Его квартира, особенно если сравнить с моей, невелика, но обставлена изысканно.

— Ты точно не гей? — решаюсь спросить я, оглядывая мебель из «Потери Барн» и «Крейт энд Баррел». — Квартира слишком хорошо обставлена.

Зак смеется.

— Поверь, во мне ни капли голубизны. И я с огромным удовольствием докажу тебе это, — он кладет руки мне на бедра, наклоняется и легко целует. — Что будешь пить?

— Что-нибудь… вина было бы неплохо.

— Прекрасно, — улыбается он и отправляется на кухню, а я, еще раз оглядевшись, замечаю в углу небольшой стол, на котором стоят белые фарфоровые фигурки и банки с красками.

— Что это? — спрашиваю я Зака, когда тот входит в комнату с двумя бокалами красного вина.

— Так, маленькое хобби.

— Ты красишь фарфор? — удивляюсь я, понимая, что он может уловить растерянность в интонации, с которой задан вопрос.

— Да. Так я расслабляюсь. Кроме того, это развлечение всегда позволяет сделать кому-либо уникальный подарок.

Внезапно я представляю ужасных фарфоровых птичек и головы клоунов под моей рождественской елкой и тут же прихожу к выводу, что Зак, возможно, слишком близок к женскому началу своей личности. Он — красавец-мужчина, мне нравится его манера одеваться, его ухоженные волосы… Но фарфор? По-моему, это не брутально, а напротив — женственно с перебором.

Зак усаживается рядышком со мной на диване (такую мягкую мебель я видела в каталоге «Сторхауса»), устроившись на таком расстоянии, чтобы наши бедра соприкасались, но лишь чуть-чуть, и включает телевизор. Он перебирает каналы и, наконец, останавливается на «Шоу сегодня вечером»[26 - «The Tonight Show» — популярная шоу-программа с участием звезд эстрады, кино и спорта. Ведущий Джей Ленно — юморист, умеющий вести интервью так, чтобы каждое шоу превратить в хит.]. Мы слушаем вступительный монолог ведущего Джея Ленно, а затем интервью с гостями программы, одной из которых оказывается моя соплеменница — нувориканка Дженнифер Лопес. Когда она выходит из-за декораций на сцену, я с облегчением отмечаю, что в этот раз она сообразила не выряжаться, словно шлюха. Никогда не знаешь, чего от нее ожидать. Бывает, она дает нам, пуэрториканским женщинам, повод гордиться: когда ей хочется, она умеет выглядеть как куколка. Но у нее есть манера зачастую появляться на вручениях наград, в телепрограммах и во время других знаковых мероприятий в нарядах, подходящих заурядной проститутке, что сильно портит имидж пуэрториканок. Мне нравилась Джей Ло и ее роль в «Селене» (главная героиня этого сериала, кстати, мексиканка, а не пуэрториканка) еще до того, как она стала мега-звездой «круче пупа земли» и начала менять мужей чаще, чем мы нижнее белье.

Когда программа завершается, Дженнифер поет песню из очередного вылизанного в студии альбома, с которым она носится в этот раз, а Зак откидывается и кладет руку мне на плечо. В ответ я наклоняюсь и кладу голову ему на грудь. К тому моменту, как на экране появляется «Поздний вечер с Конаном О'Брайеном»[27 - «Late Night with Conan O'Brien» — популярное комедийное ток-шоу, на которое приглашаются звезды и видные общественные деятели.], сексуальное напряжение в комнате почти осязаемо — напряжение, которое возникает всякий раз, когда ты знаешь, что секс неизбежен, и неизвестно только, кто сделает первый шаг.

Я пытаюсь сконцентрироваться на том, что происходит на экране телевизора, но глаза постоянно натыкаются на небольшой столик с фарфоровыми поделками Зака в углу.

— Нет, ты действительно красишь фарфор? — задаю я вопрос во время рекламной паузы, словно пытаясь вновь завязать беседу.

— Угу, — улыбается в ответ он. — Ты хочешь поговорить об этом?

Мне остается только хихикать.

— Хм… нет, наверное, нет.

— Вот и я так подумал, — Зак придвигается и начинает меня целовать. Я чувствую на своей щеке его щетину и немедленно забываю о фарфоре. Он прижимает меня к себе, а я ощущаю его мощь, настоящую мужскую силу; он разворачивает меня и оказывается сверху. Его губы сливаются с моими, мы целуемся, а наши тела извиваются, стараясь прижаться друг к другу как можно плотнее. Я чувствую его наряженный член у своего паха и хватаю Зака за ягодицы, в ответ на поцелуй в шею просовываю руку под его рубашку и начинаю поглаживать гладкую кожу на груди. Одна его рука оказывается на моей груди, а другую он засовывает мне в трусики. Я издаю стон, тянусь к пряжке ремня, которая быстро подается, и расстегиваю Заковы штаны.

Покрывая поцелуями и шею, и грудь прямо через блузку, он прикусывает мой сосок. Пару секунд я наслаждаюсь этим ощущением, а затем притягиваю его к себе, чтобы впиться губами в губы, и вдруг, на мгновение отстранившись, я успеваю заметить, что на моей блузке появился след кремового цвета.

— Извини, — смущается Зак, проследив за моим взглядом. — Это мой тон. На лице пара пятнышек, но следов крем оставлять был не должен…

Я округляю глаза.

— Я заплачу за химчистку, — шутит он, посчитав, видимо, что я сделала такое лицо из недовольства пятнами на блузке. В действительности же мне начинает казаться, что Зак слишком уж… на мой вкус… женственный. Но не успела я ничего ответить, как он вновь целует меня в шею и ведет языком вверх к мочке уха. Ну, немного косметики, черт с ней, пытаюсь успокоиться я, наслаждаясь мужским вниманием. В конце концов, моя рука возвращается к его брюкам и проникает под них, прямо в трусы. Я не удивлена напряженности его инструмента, но поразительно — волосы на лобке сострижены на три четверти, а когда я просунула руку еще ниже, то обнаружила, что яйца его побриты и такие… гладкие, словно попка младенца.

— Тебе нравится? — интересуется он.

— Необычно, — бормочу я, будучи, если честно, не уверенной — нравится мне такая экзотика или нет. Что-то в подстриженных волосах лобка и выбритых яйцах есть гигиеничное, но вместе с тем это немного слишком; однако Зак стаскивает с меня брюки и, опустив голову, принимается совершать чудеса языком. Тут я решительно забываю о его метросексуальности. Постанывая от удовольствия, тереблю густые волосы на его голове, когда внезапно замечаю их — последнюю каплю. Мои ноги обнимают его шею, спина прогнулась, но блуждающий взгляд полуприкрытых глаз вдруг натыкается на кофейный столик и… вот они — клубки шерсти в целлофановом пакете. Рядом с пакетом лежит вязальная спица и крючок, которыми, помню, вооружалась моя бабушка, когда смотрела мыльные оперы, покуда на кухне дед играл с соседом в домино. Я могу справиться с осветленными волосами и фарфором, я стерплю бритые яйца… даже макияж. Но вязальная спица и крючок — это, извините, край! Я не могу… я просто не в состоянии заниматься сексом с парнем, который вяжет! Что дальше? Вышивание? Может быть, он начнет носить броши? Представляю его сидящим перед телевизором и вывязывающим рождественские подарки. Нет! Это не для меня!

— Прости, — говорю я, выбираясь из-под него. — Я… не могу.

Я встаю с дивана, поднимаю брюки и начинаю одеваться.

— Что не так?

— Все слишком быстро происходит, — лгу я. — Ты так привлекателен… даже неотразим, но я не из тех, кто быстро бросается в отношения, — снова вру. — Мне нужно узнать тебя получше.

Зак с удивлением глядит на меня с дивана, растрепанный, полуодетый. Он выглядит потрясающе, я почти передумываю уходить, но вновь натыкаюсь взглядом на мотки шерсти и укрепляюсь в мысли, что делаю все правильно.

— Мне, правда, очень жаль. Поверь, я не дразню тебя. Просто все происходит слишком быстро, — я повторяю свою ложь и иду к двери.

— Ты уверена, что дело обстоит именно так? — вставая с дивана, спрашивает он обиженным голосом отверженного ухажера.

Нельзя же вот так напрямую сказать, что меня беспокоит в нем… буквально про все — осветленные волосы, странные для мужчины увлечения, бритые гениталии, макияж, и потому говорю:

— Да… дело только в этом. Правда. Я просто не готова, — я прикасаюсь к его руке и бросаю извиняющийся взгляд. Уже в дверях, будучи не в силах сдержаться, спрашиваю:

— Прежде чем уйти, могу я задать вопрос?

Он кивает.

— Ты каким тоном пользуешься? — понятно, что подобный вопрос в данных обстоятельствах — сущая дикость, но эта чика — я то есть, — пойдет на все ради своей красоты.

— Это «МАК». Серия «Студия Финиш».

— Хм… Наверное, я тоже попробую. Он хорош и совсем незаметен на коже.

— Тут весь секрет в том, что крем кладется с пудрой. Мне нравится их «Избранная чистота», — простодушно откровенничает он, и, хотя я благодарна за советы по макияжу, жуть как хочется убраться отсюда подальше. Парень, который о линии «МАК» знает больше, чем я, просто опасен.

— Спасибо. Глупый, наверное, вопрос, — говорю, протянув руку к дверной ручке. Понятия не имею, как лучше попрощаться в подобной безумной ситуации, так что выпаливаю:

— Прости еще раз, что ничего сегодня не вышло.

Я открываю дверь и переступаю порог. Слышу, как дверь захлопывается за мной, и вздыхаю с облегчением: слава тебе господи, мой сегодняшний друг не стал настаивать на выяснении истинной причины моего ухода.

Спускаясь по лестнице, думаю о том, как фальшиво звучали слова «я не готова» — такое могла ляпнуть шестнадцатилетняя девственница, а не опытная сорокалетняя женщина. В последнее время одно мое свидание хуже другого. Это простое невезение или с возрастом мое восприятие мужчин сильно изменилось? Все чаще, вновь и вновь, я принимаюсь мечтать о том единственном мужчине, с которым я проживу всю свою жизнь, сделав ручкой всем неудачникам в мире. В эти минуты в памяти всплывает слово, которое мне не приходилось слышать годами: jamona. Когда-то моя бабушка, не стесняясь, ругала так некоторых женщин из нашей округи. Не знаю, есть ли это слово в литературном испанском языке или это пуэрториканский сленг, но его путающее значение мне хорошо известно. Jamona — это незамужняя женщина. Такая, которая, в отличие от senorita, никогда не выйдет замуж, потому что jamona либо некрасива, либо конченая puta[28 - Шлюха (исп.).] (еще одно бабушкино ругательство). Либо слишком стара. Когда я шепотом произношу jamona, то передо мной непременно встает лицо моей бабушки, клеймящей ругательствами непутевых девок, а по коже бегут мурашки. Одолевают сомнения: не поздно ли быть счастливой? Мне уже исполнилось сорок, не слишком ли много мне лет для того, чтобы найти единственного мужчину?


14. Камилла


Субботний вечер я заняла тем, что копаюсь в шкафу и стараюсь подобрать одежду для деловой встречи в понедельник. Ведь мне предстоит выступать перед всем отделом, публично излагать планы по улучшению производительности. Передвигаясь вдоль вешалки с нарядами, я перечитываю бирки: «Дольче энд Габбана», «Элли Тахари», «Эллен Трейси», «Кей Унгер», «Диана фон Фюрстенберг». Я помню, как покупала каждый из своих деловых костюмов, помню, как мне нравилось собирать собственный гардероб от известных модельеров. Каждая вещь из моей коллекции обошлась мне весьма недешево, и, надев любую из них, я чувствую себя особенной. Что ж, и в этот раз, когда в понедельник я буду выступать перед всем отделом, одежда поддержит мою самооценку на должной высоте.

Надо будет казаться дружелюбной, готовой придти на помощь любому коллеге, но одновременно дать всем и каждому понять, что всякий, кто попытается ставить мне палки в колеса, горько об этом пожалеет. Единственная возможность достичь результата на моей должности — завоевать уважение коллектива ко мне и к моим идеям.

…Покопавшись в гардеробе еще немного, я остановилась на бежевом костюме от «Дольче энд Габбана». Под пиджак я надену белую шелковую блузку. Какое-то время я подумывала было о синем «Эллен Трейси», но решила, что он все-таки чересчур консервативный.

Немного грустно оттого, что вечером в субботу я одинока, что мне нечем больше заняться, кроме как выбирать костюм для деловой встречи в понедельник. Можно, конечно, пойти в кино. Хотя до моей зарплаты еще две недели, и десять долларов за билет на киносеанс, скажем так, дороговато. Ну не смешно ли — я стою перед шкафом, полным дорогущих костюмов от известных дизайнеров, а даже десятки на билет нет в кармане.

Закрываю шкаф, подхожу к окну и смотрю на улицу. Внизу куда-то торопятся прохожие. Куда, интересно, они направляются? Замечаю двух дамочек, разодетых для ночных развлечений в облегающие джинсы и черные куртки, смотрю им вслед, слежу за тем, как они удаляются. Точно, идут в ночной клуб, в бар, на вечеринку, в какое-нибудь модное место. При виде этой уличной сценки я начинаю скучать по друзьям в Атланте. Мне тоскливо без них или, по крайней мере, без нашего совместного времяпрепровождения. Как же весело мы жили, пока все не развалилось.

…Неожиданно ловлю себя на желании отправиться куда-нибудь не с друзьями, а с совершенно незнакомыми мне прохожими, которых я сейчас случайно увидела из окна. Неизвестно, куда они собрались, но куда бы кто ни шел, им в тех местах в любом случае будет лучше, чем мне, одиноко сидящей дома в субботу вечером. Я в Вашингтоне всего несколько месяцев и пока не успела завести знакомства. К тому же, положа руку на сердце, новые люди, новое общение — не мой конек. На работе я заставляю себя быть дружелюбной, контактной, но в действительности я невероятно стесняюсь… Над этим тоже надо работать.

Делать нечего, сажусь на диван и включаю телевизор. Перескакиваю с канала на канал, но ничто не привлекает внимания. Телевидение ничем не радует, спать ложиться еще рано. Что остается? Роюсь в стопке журналов на кофейном столике. В основном это старые номера «Пипл», «Вог» или «Гламур», которые я собрала за несколько лет, не выбросила из-за того, что напечатанные в них рассказы и фотографии моделей и актрис чем-то привлекли мое внимание.

Открываю один из номеров «Пипл», годовой давности или что-то около того, рассматриваю серию «Пятьдесят самых красивых людей». Не особо задерживаясь, перелистываю страницы о белых — Дженнифер Анистон, Дрю Берримор, Скарлет Йоханссон — стараюсь найти редкие портреты чернокожих, сумевших пробраться на верхушку журнальных рейтингов. Таких мало: Халли Берри, Алисия Киз, Софи Оконедо, Опра Уинфри и еще парочка. Я смотрю на разворот с Халли Берри и размышляю о том, каково это — выглядеть, как она, быть такой невероятно красивой, такой совершенной, что люди останавливаются, лишь бы полюбоваться тобой. Ее кожа нежная, скулы высокие, а груди, — я подозреваю, что они настоящие, — просто фантастика. Интересно, что она чувствует, эта обладательница идеального лица и точеного стройного тела? Даже не могу себе представить. Всем известно, целый мир лежит у ног суперзвезды, красивейшие на планете люди преклоняются перед нею.

Я продолжаю рассматривать журнальные картинки и представляю себя с носом Алисии Киз, сексуальными глазами Софи Оконедо и кудрями Опры Уинфри. Полистав «Пипл» еще несколько минут, откладываю его на стол, откидываюсь на спинку дивана, закрываю глаза и приступаю к тому, чем занимаюсь, пожалуй, слишком часто — воображаю «совершенную себя». С волосами Джессики Альбы и пышной фигурой Бейонс. Сначала подставляю себе на лицо нос Анджелы Бассет, а потом — Ванессы Уильямс. Нос Анджелы мне нравится больше. «Примеряю» скулы Джанет Джексон, но после передумываю — все-таки черты лица Габриэллы Юнион мне подходят больше. Мечтаю о бюсте Тиры Бэнкс или Вивисии Фокс. Я перемешиваю и соединяю элементы портретов, как мозаику, это меня расслабляет. Всякий раз, когда я представляю себя в образах знаменитостей, то чуть не впадаю в прострацию, меня клонит в сон. И, погрузившись в витающие вокруг меня мечты о носах и бюстах, я действительно засыпаю на диване в надежде увидеть «совершенную себя» в сновидениях.


15. Бренда


— Та-ак… Эта малышка здесь всего четыре дня, а уже собирает нас на совещание, — ворчит Нора по пути в зал заседаний.

— Я же тебе говорила. Юношеский энтузиазм. Она несется вперед на всех парах. Может, и нам что перепадет.

— У меня энтузиазма молодости хватает, спасибо. В чем я совсем не нуждаюсь, так это в собраниях в восемь утра.

Довольно забавно видеть Нору в офисе в такую рань. Обычно она появляется на рабочем месте после половины девятого. Камилла точно произвела на нее впечатление, если уж Нора соизволила прийти вовремя. Думаю, Нора в Камилле каким-то образом разглядела саму себя — может, потому и побаивается.

— Тебе лучше? Простуда прошла? — спрашивает Нора, открывая дверь зала заседаний.

— Почти прошла благодаря твоему жульничеству с рецептом, — ухмыляюсь я, и как раз с этим моим замечанием мы входим в зал, где свободных мест осталось совсем немного. На собрание явился весь отдел, надо же, как один. Не помню, чтобы хоть раз была на встрече, где присутствовали бы все, и все пришли бы вовремя. Нора опаздывает почти всегда, Гретчен вечно отлынивает из-за своего «состояния», а менеджеры по продажам обычно утверждают, что как раз в это время у них назначены встречи с важными клиентами. У каждого находится множество причин не присутствовать на общих сборищах, но сегодня полный аншлаг. Видимо, на столь массовое проявление дисциплины повлияло то, что Камилла отправила объявление о встрече каждому работнику персонально. Получив по такому сообщению пару дней назад, офисный народ бурно обсуждал этот поступок нашей новенькой. Реагировали, нужно сказать, по-разному. Сотрудникам, не подтвердившим получение письма с помощью «Аут-лука», Камилла звонила по телефону, объясняя важность грядущего собрания, увещевала перенести все дела, какие могли бы помешать явиться в числе остальных. А если кто-то игнорировал ее стремление пообщаться (так пытались вести себя несколько наших завзятых эгоистов — все те же пресловутые менеджеры по продажам), она настырно охотилась за потенциальными прогульщиками до тех пор, пока не получала от каждого из них положительного ответа персонально. В случае с Джеком Тернером, например, она переслала все свои к нему письма, оставшиеся без ответа, его начальнику, что оказалось методом безусловно эффективным для достижения ее цели, но далеко не самым удачным способом завести друзей в офисе.

…Ровно в восемь часов в зал входит Камилла, одетая в бежевый костюм. Ее прическа безупречна, макияж идеален, локтем она прижимает к себе пачку бумаг. Новенькая прежде всего корчит гримасу раздражения в адрес того, кто занял ее место во главе стола, затем усаживается.

— Доброе утро, — говорит она, улыбаясь во все свои тридцать два здоровых зуба. — Спасибо большое, что пришли.

— Будто у нас был выбор, — злобно бурчит Нора.

— Простите, Николь, вы что-то сказали? — Камилла кидает вопрос в сторону ворчуньи.

— Нора, — с нарастающей злостью парирует моя подруга. — И я ни-че-го не сказала.

— Хорошо, — кивает Камилла и обращается ко всем: — Итак, благодарю всех еще раз за то, что пришли и добро пожаловать на первую из множества, как я надеюсь, еженедельных встреч, на которых мы будем обсуждать возможные пути повышения качества нашего труда.

Я оглядываюсь и вижу вытянутые лица. Никто не будет рад даже еще одной встрече, а уж тем более — еженедельной. Бедная Камилла с каждой минутой теряет очки популярности.

— Я уже имела честь познакомиться со всеми вами, а также использовала возможность встретиться с некоторыми лицом к лицу и обсудить механизмы работы нашего отдела, следовательно, я могу определить методику повышения производительности труда. Джил наняла меня, чтобы я облегчила жизнь всему департаменту, чтобы мы могли трудиться эффективнее, чтобы каждый из вас мог проводить со своими семьями больше времени.

Лица вытянулись и того пуще. Мы и раньше слышали подобные речи. Обычно их произносили консультанты «Сондерс энд Крафф» на встречах с сотрудниками компаний-клиентов ровно перед тем, как уволить неугодных и возложить как можно больше нагрузки на тех, кому посчастливилось остаться.

— По результатам личных встреч с некоторыми из вас, а также после исследований, которые я провела, начав здесь работу, я разработала несколько предложений. Теперь каждую неделю в это время мы будем встречаться и обсуждать идеи по увеличению эффективности нашего с вами труда.

Во время речи Камиллы Нора кладет передо мной записку: «Я что, единственная, кому на заднем плане слышится музыкальное сопровождение появления злой ведьмы из "Волшебника страны Оз"?»

Я быстро читаю текст и стараюсь не засмеяться. Камилла продолжает свою речь, слушатели мрачнеют и мрачнеют.

— Среди моих планов есть такие, которые подразумевают политику чистых рабочих столов. Если мы хотим повысить нашу производительность, нам следует привести в порядок самих себя. Я заказала несколько экземпляров моей любимой книги об организации труда менеджеров и, если у кого-либо возникнут трудности по устройству своих рабочих мест, с удовольствием помогу советом, что и как делать.

Внезапно в моем воображении возникает образ одной из тех женщин, которые кричат во время шоу Джерри Спрингера[29 - Телевизионное шоу, славящееся бульварными темами, драками в эфире и прочей пошлостью.]: «О нет, она этого не сделала!» Камилла только что объявила, что она с удовольствием поможет сотрудникам организовать свою жизнь и привести в порядок рабочие места. Кому же именно?! Тем, кто гораздо опытнее ее, — служащим, да еще женщинам, которые ненавидят подчиняться лицам своего пола, и мужчинам, которые в бизнесе крутятся дольше, чем она живет на белом свете? Она что, с ума сошла?

— Это распечатка ряда рекомендаций по наведению в офисе порядка, — поясняет Камилла, передавая пачку бумаг женщине, сидящей справа. — Пожалуйста, возьмите себе экземпляр и передайте остальное дальше. Мне эти материалы очень помогли.

Она поднимает другую пачку бумаг и вручает ее женщине слева:

— Следующий документ — расписание дня. Как вы видите, лист разделен на части, отмечающие временные промежутки в пятнадцать минут. Я бы хотела, чтобы вы все записывали свои дела в этом табеле каждый день…

— Каждый день?! — восклицает в ужасе один из моих коллег.

— Да, каждый день. Так, отмечая наши действия, мы сможем определить, сколько времени занимает выполнение различных заданий.

Это еще одно роковое действие, к которому мы приговариваем работников наших клиентов для того, чтобы определить основных претендентов на увольнение.

— А нам надо записывать, сколько времени уходит на то, чтобы заполнить это расписание? — спрашивает Нора, приступая к исполнению очередного номера из шоу «стерва, но не до такой степени, чтобы можно было к ней придраться».

Камилла просто кидает краткое «да» и продолжает оглашать список своих нововведений. Я оглядываюсь и вижу, что Нора положила передо мной еще одну записку: «Бойся! Трепещи!»

На этот раз желание смеяться куда-то пропало. Я действительно испугана. По всему выходит, что Камилла скорее усложнит, чем облегчит нашу жизнь, если нам вообще удастся удержаться на работе. Я смотрю на Нору и знаю что сейчас она задумалась над тем, как же записать свои длинные обеденные перерывы, уколы ботоксом, часы, когда она запирается в кабине те и читает журналы или выполняет левые заказы. Камилла тем временем переходит к сообщению о том, что вскоре для использования копировальной машины мы будем применять магнитные карточки, и что отдел информационных технологий будет следить за тем, как мы используем Интернет. Более того, в департаменте вводится политика открытых дверей — то есть в буквальном смысле: двери должны быть распахнуты в течение всего рабочего дня, кроме времени конфиденциальных переговоров. Она продолжает вещать о своих идеях и планах, которые замаскированы стремлением повысить производительность труда, но в действительности нас ждет тотальный контроль, который позволит руководству убедиться, что мы работаем, а не валяем дурака. А также повысить нагрузку.

После нескольких вялых вопросов собрание заканчивается, и сотрудники расходятся, в большинстве своем крайне недовольные. Камилла старалась держаться улыбаясь на протяжении всего собрания, но никак нельзя было не заметить полных ненависти взглядов большей части аудитории и жалости — меньшей. Я говорю Норе, что загляну к ней позже, и направляюсь прямиком к Камилле.

— Как проходят первые дни в офисе?

— Большой объем работы, — говорит она, явно благодарная за хотя бы какое-то дружелюбие в этой компании людей, не склонных к симпатии.

— Это заметно. И у тебя действительно море идей.

— Да, однако, я не знаю, примут ли их.

— Куда денутся, примут и привыкнут. Людям свойственно беспокоиться, когда что-либо меняется.

— Думаешь? — спрашивает она с надеждой в голосе, не скрывая желания, чтобы мой довод оказался правдой. Один этот вопрос делает очевидным весь ее страх. Она уверенно держалась во время совещания, но сейчас я вижу перед собой маленькую испуганную девочку. Сколько Камилле? Двадцать восемь? Двадцать девять? Она старалась играть жесткую бизнес-леди, но ох как заметно, что она волнуется, что ей не нравится быть врагом фирмы номер один.

— Конечно, — вру я.

К несчастью, на самом деле никто к подобному привыкнуть не сможет, а некоторые мастодонты компании заставят эту девочку изо всех сил бороться за каждую деталь агрессивного плана. Бедняжка, думаю я. И не подозревает, что ее ждет впереди.


16. Камилла


— Я просто не могла больше вынести давления Голливуда, — конечно же, эти слова произносит существо по имени Гретчен Морроу, секретарь отдела (чучело Гретчен утверждает, что служила у нескольких голливудских тяжеловесов). — Сегодня ты лучше всех, твой альбом в десятке первых, и концерты расписаны под завязку, а завтра ты сидишь между Рэнди Джексоном и Саймоном Ковеллом[30 - Известные судьи телевизионных шоу — аналогов «Фабрики звезд».] в судейском жюри конкурса караоке.

Вот так она ответила на мой вопрос о причинах переезда из гламурной страны Голливуд в занудный Вашингтон, о том, что побудило ее окунуться в копирование документов, телефонные звонки и бесконечное набивание текстов деловых писем, в общем, во всю ту рутину, которой принято заниматься в консультационной фирме.

— Да, у тебя была интересная работа, — констатирую я, хоть и не верю во все эти истории о том, что Гретчен служила домоправительницей у Кейт Хадсон и даже выступала на подпевках у Мэрайи Кэри, когда одна из вокалисток потеряла голос прямо перед записью альбома. Я ценю, что она заглянула в мой кабинет, чтобы поздороваться, но у меня столько работы, что я с нетерпением жду ее ухода.

— Что ж, спасибо, что зашла, — сворачиваю беседу, стараясь вежливо выпроводить надоедливую секретаршу.

— Да не за что. Сегодня удачный день. Иногда мое состояние улучшается и…

— Рада, что ты себя чувствуешь хорошо, — не хотелось бы грубить ей, но боюсь, что Гретчен так и будет сидеть у моего стола весь день. — Мне действительно следует заняться делами.

— Конечно, конечно, — спохватывается она и поднимается со стула. — Если потребуется помощь в обустройстве кабинета, дай знать. Я немного поработала с интерьерами дома Бетт Мидлер пару лет назад. Ты не поверишь, она такая неорганизованная. Кстати, о неряхах…

— Да, если потребуется помощь, обязательно позову тебя, — перебиваю я, идо этой прилипалы, наконец, доходит, что пора уходить. Как только она удаляется, я обхватываю голову руками, массирую лоб и стараюсь хоть как-то расслабиться после собрания. Я едва успела вернуться, когда Гретчен проникла в мой кабинет и принялась болтать о всякой чепухе, так что времени на оценку сложившейся ситуации у меня не было. В общем, собрание прошло, кажется, успешно… или нормально. Кроме парочки выпадов стервозной Норы, народ вроде нормально воспринял мои планы… по крайней мере, никто тухлыми яйцами не бросался, Надеюсь, они особого давления не почувствовали. Ох, если бы я выказала хоть каплю слабости, это было бы равносильно немедленной капитуляции, а значит — увольнению. Как только народ почует мою слабину, здешние работнички вытрут об меня ноги, и ничто уже не спасет мое положение.

О, как хочется, чтобы у меня был хоть кто-то, кому можно рассказать о стрессе, которому я подвергаюсь! Как было бы приятно поднять телефонную трубку, набрать номер хорошего друга… Но звонить некому. Я в Вашингтоне недавно, на новом месте друзей не появилось, а отношения с теми, кого я знала в Атланте, сейчас в лучшем случае прохладные. Бог мой, как хочется позвонить Тии, рассказать о собрании, о своих планах, о том, как ведет себя по отношению ко мне эта сволочь Нора. Но в последний раз, когда мы разговаривали, Тия призналась, что не хотела бы продолжать наше общение. Она злится на меня по ряду причин, хотя, полагаю, больше всего ее бесит то, что я все еще должна ей две тысячи долларов. Люди вечно твердят, что брать взаймы у друзей плохо, но в тот момент мне не к кому было обратиться. Конечно, я собираюсь вернуть ей всю сумму… со временем. Просто у меня не получилось выплатить деньги в срок, о котором мы договаривались.

О, как же я скучаю по Тии, по другим подругам. Особенная тоска пробирает при воспоминаниях о наших пятничных встречах. Тия, Рене, Тереза и я собирались в конце каждой рабочей недели. С Тией я познакомилась в колледже, Рене — ее кузина, а Тереза была моей коллегой, когда я работала в Атланте. Около пяти лет назад мы вчетвером попали в один ресторан во время «счастливого часа», нам понравилось, мы решили сходить туда и на следующей неделе, а затем эти встречи стали регулярными. Обычно мы начинали веселиться в одном из окрестных баров во время «счастливого часа», выпивали по рюмке-другой, а затем отправлялись ужинать в какое-нибудь модное заведение. Иногда после ужина все и заканчивалось, но бывало, что мы не расходились и шли в клубы, танцевали ночь напролет, до самого утра. Нам было так весело вместе! Мы могли обсудить друг с другом что угодно: работу, премьеры кино, моду, секс — все, что в голову придет.

Я обожала тусоваться с девчонками, но каждый раз, стоило нам собраться вместе, я чувствовала свою неполноценность и никак не могла от этого избавиться. Тия — высокая худая красавица. Рене — обладательница роскошных прямых волос. У Терезы одна из лучших фигур, которые когда-либо видел свет. Поэтому-то я никак и не могла избавиться от мысли, что в нашей компании я — гадкий утенок. Когда мы начали общаться, мне было около двадцати четырех и я только-только начала работать над своей внешностью. За два года были предприняты кое-какие шаги в сторону улучшений, но наравне с девчонками я так себя и не почувствовала. Обычно в барах мы держались стайкой, так что, когда к нам подходил парень с намерением познакомиться, поначалу было непонятно, кто именно ему понравился. Эх, в любом случае ясно было, что он выбрал уж точно не меня. Девчонки убеждали, что были мужчины, которые интересовались именно моей персоной, но я не могла поверить, что найдется кто-то, кто предпочтет меня вместо одной из моих великолепных подруг.

Противно осознавать себя вторым сортом. Скорее всего, это главное, что заставляет меня постоянно и упорно работать над своей внешностью. Не перестаю надеяться, что изменение облика рано или поздно придаст мне уверенности в кругу друзей и однажды я на всю катушку смогу насладиться общением в любой компании. В какой-то момент подруги даже принялись упрекать меня в том, что я слишком много внимания уделяю своему внешнему виду, разговаривать со мной, как с сумасшедшей, уверять, что волнуются, поскольку их пугает моя зацикленность на собственном имидже.

Где-то за год до моего отъезда из Атланты наша пятничная компания начала распадаться. Тия получила повышение по службе и теперь уставала так, что не всегда могла участвовать в наших кутежах. Тереза вышла замуж, и ее мужу не нравилось отпускать молодую супругу развлекаться одну. Но, по большому счету, мне думается, что мы встречались все реже из-за того, что между нами появилось некое напряжение. Ведь порой мы даже ссорились. Я заняла у каждой из подруг деньги и не смогла выплатить вовремя ни один долг. Еще я не всегда честно сознавалась, на что именно занимаю. А когда подруги узнали, что я им лгала, нашей дружбе и вовсе пришел конец.

При воспоминаниях обо всем этом мне становится грустно. Как бы хотелось повернуть время вспять и вести себя по-другому, что угодно отдала бы, лишь бы раздобыть деньги на выплату долгов. Я понимаю, даже расплатившись прямо сейчас, я не верну все на круги своя, но это было бы уже кое-что. Скучаю по девчонкам, мне не нравится начинать жизнь в чужом городе с нуля. Но коль выбора нет, постараюсь все сделать правильно.

…Все эти мысли шквалом пронеслись у меня в голове. Потом я разжала руки, подняла голову и придвинула папку, лежащую передо мной на столе.

— Поступай правильно, сестренка, — говорю я тихонько самой себе, открываю папку и начинаю перечитывать заметки, сделанные во время собрания.


17. Бренда


Наконец-то настал долгожданный день семинара по пластической хирургии. Мы с Норой только что вошли в зал для приемов в «Хилтоне» неподалеку от развязки Дюпон. Клянусь, Нора по пути сюда была вся как на иголках, да и сама я горю любопытством узнать, что предлагает современная медицина желающим выглядеть свежее и моложе.

Напротив входа за столом сидит мужчина в щегольском костюме. Нора окидывает его быстрым взглядом.

— У него костюм от «Армани», — шепчет она, а после бросает взгляд под стол. — И туфли от «Гуччи».

Как она угадывает марки одежды, я никогда не смогу уложить в голове. По мне, так этот мужчина одет в аккуратный, опрятный костюм, но разницы между дизайнерской одеждой и коллекцией из «Менз Верхаус» я не различаю. Очередная демонстрация таланта Норы определять подобные вещи заставляет меня почувствовать себя неполноценной. Неужели она знает, что я купила эту юбку за двадцать семь долларов в «ТиДжей Макс» или что моя блуза продавалась в «Таргет»?

Перед столом в двенадцать рядов расставлены складные стулья. Решив устроиться на галерке, мы с Норой берем с сидений свободных мест розовые папки и усаживаемся. Быстро просматриваем содержимое файлов, листаем брошюры, фотографии и документы, рассказывающие о пластической хирургии и о враче, который будет читать лекцию. Вглядываемся внимательно в фотографии, демонстрирующие эффектный контраст «до» и «после», рисунки женских тел с пунктирами линий, обозначающими места хирургических разрезов, картинки обнаженных дамочек, интимные места которых прикрыты черными треугольниками. Информации очень много. Мы закрываем папки и оглядываемся на все прибывающий поток женщин.

— Ты глянь на ту индюшку, — хихикает Нора, указав глазами на женщину лет этак шестидесяти. — Могу поклясться, она хочет шею подтянуть.

— Тсс, — зашипела я в страхе, что нас услышат.

— Квох, квох, — тихонько издевается Нора.

— Хватит же! — с моей подругой не удержаться от смеха.

— Давай на спор угадывать, что эти малышки хотят с собой сделать? — предлагает Нора и переводит взгляд на прочих слушательниц. — А видишь ту, мисс Великие Бедра? Уверена, она тут ради того, чтобы откачать жир.

— Тише, — урезониваю ее, словно ребенка, но, уже заразившись любопытством, и сама начинаю осматриваться, стараясь угадать, что привело сюда каждую из женщин. К собственному удивлению обнаруживаю, что, за исключением Индюшки, все пришедшие младше, чем я ожидала. Никто из них, вопреки прогнозам моей подруги, не попадает под определение «старая дева, желающая подтянуть обвисшие груди к плечам».

Проходит еще около десяти минут, пока все рассаживаются, и мужчина за столом, откашливаясь, начинает вещать:

— Добрый день. Меня зовут доктор Уоррен Редклифф. Спасибо большое за то, что вы пришли. Я буду рад предоставить вам информацию о косметической хирургии и помочь определиться с выбором. Откройте, пожалуйста, ваши папки, там вы найдете развернутый план занятий этого семинара. Сегодня первое занятие, а всего их будет четыре — еще одно на будущей неделе, и два — через неделю. Надеюсь, что после семинара вы станете ориентироваться в теме пластической хирургии вполне свободно.

Я слушаю его и вдруг отчетливо понимаю, что этот семинар — обычная рекламная акция, ни более, ни менее. Тот самый случай, когда ведущий сначала что-то показывает, наглядно и убедительно демонстрирует товар, но главная его цель при этом — продать. То, что сейчас происходит, похоже на презентацию нового пенсионного или инвестиционного фонда, когда финансовые менеджеры заливаются соловьем в надежде на то, что ты подпишешься на все, что они предлагают. Еще бы, им причитается за это весомая комиссия. Сообразив это, я начинаю воспринимать информацию, которую нам здесь преподносят, с изрядной долей скепсиса, но мне не остается ничего другого, как сидеть и слушать лектора.

Произнеся еще пару вступительных фраз, доктор Редклифф открывает ноутбук, и на экране за его спиной возникает проекция анимированной презентации.

— Сегодня о пластической хирургии мы поговорим только в общих чертах, — продолжает он, а на экране появляется список пунктов. — Обсудим, нужна ли вам операция, чего от нее ожидать, какие с ней связаны риски, какое время займет восстановление, как найти высококлассного врача и какие существуют средние расценки на процедуры.

Говоря все это, доктор Редклифф щелкает мышью, и на экране появляются слайды. Действо напоминает мне наши с Норой проекты, а потому веры в правдивость лекции не остается ни капли. Я вспоминаю, как нас учили, чего не следует включать в презентацию, что, как правило, принято скрывать от важных клиентов, чего они видеть не должны, а что следует непременно показать, даже несмотря на явную неправду. Хм, интересно, чего и сколько не включено в эти веселые картинки и какая ложь сумела-таки пробраться на экран?

— На следующей неделе мы поговорим более конкретно именно о подтяжке лица, об операции на верхних и нижних веках, о ринопластике и лицевых имплантатах. Затем обсудим увеличение груди, подтяжку живота, ягодиц и бедер, липосакцию. И, конечно же, после каждой лекции я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы.

Устраиваясь поудобнее на стуле, я продолжаю слушать доктора, но мне не дает покоя его дорогой костюм, прилизанные волосы и, хотя с дальнего ряда не слишком хорошо видно, маникюр. Несмотря на некоторую склонность к консерватизму этого мужчины, он мне нравится. В нем нет обычной для многих хирургов надменности, он не говорит с нами, будто мы законченные идиотки.

Еще около часа мы с Норой слушаем, как доктор Редклифф рассказывает о том, что прежде, чем консультироваться с кем-либо по поводу пластики, следует решить все для себя, объясняет, как распознать несовершенства собственного тела, убеждает, что следует внимательно слушать советы врачей. Далее он объясняет нам, как выбрать хирурга, что можно принять из дружеских советов, сколь важно убедиться в том, что врач обязательно прошел сертификацию в Американской Ассоциации пластических хирургов. Он завершает свой рассказ на том, чего стоит ожидать от консультации у хирурга, и мы делаем перерыв на пятнадцать минут. Ловлю себя на мысли, что уже симпатизирую доктору Редклиффу и, если честно, самой идее пластической операции в целом.


18. Камилла


Уже почти девять часов вечера, а я все еще на работе. Вот, копаюсь под столом в корзине с мусором. В течение дня я постоянно улавливала какой-то неприятный запах и решила проверить, выбрасывали ли мусор уборщицы. В корзине ничего нет, кроме бумаг, которые были брошены сюда сегодня, так что я решаю забыть обо всем, успокоиться и работать дальше.

Поверить не могу, что уже так поздно. Эта работа убивает. Во что я ввязалась? Я так мало знаю, что начинаю сомневаться, получится ли у меня оправдать ожидания начальства. Я выдвинула массу идей по повышению производительности, а теперь сама же не поспеваю за всем, что происходит. Хуже того, чувствуется, что я вовсе не самый популярный человек в компании. Уже когда я приняла предложение этой фирмы, предполагалось, что будут сложности, да и Джил предупреждала, что работники не примут перемен, но выбора-то нет. Мне нужна эта работа. Мне очень нужна эта работа. В последнее время с деньгами у меня совсем туго. Если бы мне не досталась эта должность, я, наверное, жила бы в картонной коробке на Коннектикут-авеню.

Просматриваю список сотрудников, отмечаю тех, кто прислал отчеты о своей работе. Казалось бы, не так уж сложно прописывать свои дела в уже отформатированный документ, а в конце недели прислать его мне! Но вытянуть отчеты из сотрудников не легче, чем выдернуть зуб без наркоза. Только симпатичная Бренда Харрисон прислала отчет без уговоров. Всем остальным пришлось либо звонить, либо писать электронные письма с напоминаниями, но все равно пары-тройки отчетов не хватает. Зануда Джек Тернер, менеджер по продажам, до сих пор не прислал свой, и эта сука Нора Перес.

Я только собралась подчеркнуть их имена и выслать очередное сто первое напоминание, как в мои ноздри вновь пробрался неприятный запах. Уже раз десять он беспокоил меня сегодня. Утром ощущался еле-еле, потом в течение дня добирался до меня снова и снова. Сейчас он сильнее, чем днем. Пахнет то ли заплесневелым сыром, то ли тухлыми яйцами. Я оглядываю свой кабинет и принюхиваюсь, стараясь вспомнить, не забыла ли где-нибудь еду. Даже поднимаю ноги и осматриваю подошвы туфель, чтобы убедиться, что не наступила ни на какие собачьи какашки. Все чисто. Может, запах попадает сюда через вентиляцию? Ладно, не до этого сейчас.

Только я собралась проверить еще один отчет, в надежде, сделав это, отправиться домой, как под грудью возникло очень неприятное ощущение. Оно немного беспокоило меня уже сутки или около того, но сейчас по-настоящему засвербило. Я засовываю руку под блузу и нащупываю под лифчиком какой-то рубец. Он твердый и теплый, к нему больно прикасаться. Не на шутку разволновавшись, встаю со стула и запираю дверь кабинета. Я снимаю кофточку, лифчик и достаю из сумочки косметичку. Подняв грудь, я подношу к ней зеркальце и вижу небольшой покрасневший участок кожи, размером с серебряный доллар. Я еще раз щупаю больное место и хватаю телефон. Уже давно не рабочее время, но мне просто необходимо связаться со своим врачом. Я набираю номер справочной, и тут вонь, которую я словно намеками чувствовала весь день, ударяет в нос с такой силой, что я чуть не падаю в обморок. И тогда-то становится понятно, что запах распространяю я сама, и он исходит от моей руки — руки, которой я трогала свою грудь. Отвратительный запах источает моя грудь!


19. Бренда


Когда я вернулась с семинара по пластической хирургии, было уже почти одиннадцать вечера. Лекция шла аж до девяти, а после мы с Норой решили поужинать в модном местечке под названием «15 Риа». Великолепный ресторан — белые скатерти, столовое серебро, но, как и во всех заведениях, в которые ходит Нора (и за которые платят ее ухажеры), здешние радости мне не по карману. Я заказала всего лишь бокал вина, салат и копченого лосося, а мой счет дошел до шестидесяти долларов. И хотя я почти слышу, как в конце недели, когда приходит распечатка расходов с кредитки, Джим жалуется на подобные траты, мне сегодняшний вечер понравился. Вечер в женском обществе, затем обед в дорогом ресторане — это все было так приятно, что я напрочь отказалась на сегодня волноваться о деньгах на обучение дочери в колледже или о выплатах за дом. Такая бесшабашность мне и нравится в Норе — она является связующим звеном между мною и бурным океаном жизни, такой, которой мне так и не удалось толком попробовать. Я стала женой и матерью почти сразу после школы. От статуса иждивенки, сидевшей на шее у родителей, я перешла к положению женщины, которой следует заботиться о муже и ребенке. До сих пор у меня не было времени и денег, которые можно было тратить на увеселения: на обеды в модных заведениях, на дорогие поездки, на одежду от модных дизайнеров. Но, слава богу, порой Нора заставляет меня принять участие в празднике: водит меня в изысканные рестораны, убеждает приобрести дорогие вещи. В прошлом году она уговорила меня провести выходные в Нью-Йорке. Я несколько раз пыталась объяснить, что лишних денег у меня нет, что вряд ли получится оставить семью на все выходные, но подруга не собиралась сдаваться, и в результате, когда я согласилась и поехала, пережила лучшее путешествие моей жизни. Мы тогда остановились в «Мэрриот Маркиз». Меня поразил роскошный отель на Бродвее, расположенный в самом сердце города. Рядом сверкала огнями Таймс-сквер, неподалеку находились лучшие театры, кругом пестрели плакаты с моделями «Кельвин Кляйн» и «Версаче». Нора отвезла меня в Бронкс, где я познакомилась с ее семьей, потом мы выпивали на вращающемся вокруг здания балконе сорок шестого этажа гостиницы и любовались городскими видами, мы ходили по магазинам на Пятой авеню, и я впервые побывала на бродвейском мюзикле. Впервые за много лет я почувствовала себя не женой и матерью, а личностью; я успешно душила чувство вины, поднимавшееся во мне, когда приходилось тратить непривычно большие деньги или когда совесть укусами напоминала о семье, оставшейся без моей заботы! Но пришло время, господи, какое огорчение, возвращаться домой — как же не хотелось вновь погружаться в болото повседневности. Не то чтобы я не любила свою семью, нет, в ней — смысл моего существования. Просто впечатления от времени, потраченного исключительно на себя, и внимания только к себе, любимой, были для меня насколько новыми, настолько и привлекательными.

Я ни на что не променяю свою семью. Но так жаль, что перед замужеством и материнством у меня почти не было времени, чтобы насладиться свободой, побаловать себя. Именно поэтому меня передергивает при виде школьников или студентов, которые в «Макдональдсе» или «Олив гарден» сидят рядом, по одну сторону стола. Они уверены, что влюблены, что в свои семнадцать или восемнадцать лет готовы начать совместную жизнь. Подозреваю, что, как большинство старшеклассников и студентов, они уже спят друг с дружкой, и я возношу молитву о том, чтобы они не забывали пользоваться контрацептивами каждый раз. Не хотелось бы, чтобы эти восемнадцатилетние девочки, хлопающие длинными ресницами, во все глаза глядящие на своих мальчиков, в одночасье оказались семейными матронами, не хочется, чтобы они упустили пору законного веселья, как это случилось со мной. Пока мои друзья ходили по барам Джорджтауна, я возилась с младенцем. Когда они катались на лыжах или снимали один на всех дом в Дьюи-бич, я меняла подгузники и толкала коляску. Мои ровесницы бегали на свидания то с одним, то с другим парнем, а я уже жила с мужчиной, с которым и проведу остаток своей жизни.

…Войдя в дом, я с удивлением обнаруживаю, что Джим этим вечером не лежит на диване и не смотрит телевизор. Что ж, схожу-ка в гараж, чтобы проверить — там ли его машина. Он водит последнюю модель «Ниссан» — машину не в пример лучше моего снайпермобиля, а потому гараж достается ему. Увидев, что его автомобиля нет, я с грохотом захлопываю дверь, не успев взять себя в руки. Не могу поверить, он опять задерживается на работе! Или что он там делает, но опять его нет дома. Я ведь предупредила его вчера, что задержусь, просила, чтобы он приехал с работы пораньше и накормил Джоди ужином.

Выпив воды на кухне, поднимаюсь наверх и прежде, чем направиться в спальню, стучу в дверь комнаты Джоди. Я слышу, как она прекращает бряцать клавишами компьютера, поднимается и открывает мне дверь.

— Привет, милая. Как дела?

— Нормально, — отвечает дочь. — Вот, домашнее задание заканчиваю.

— А где твой отец?

— Он тут звонил… просил передать тебе, что задержится. Он работает над каким-то срочным проектом, а времени не хватает.

— Ты ужинала?

— Я поела хлопьев с молоком и зерновой батончик.

Господи, как стыдно. Я ужинала в дорогом ресторане, а моя дочь ела хлопья.

— Я говорила твоему отцу, что задержусь сегодня. Он должен был быть здесь и приготовить тебе что-нибудь на ужин.

Хватит заниматься самобичеванием, пора переводить стрелки на Джима.

— Да я все равно не была голодна.

— Что скажешь, если мы завтра проснемся пораньше и вместе позавтракаем в кафе неподалеку? — заискивающе предлагаю я, присаживаясь на краешек постели дочери.

— Не-е-е-е. Мне еще сидеть и сидеть… не думаю, что получится проснуться в пять утра, — с улыбкой отказывается она, хотя видно, что приглашение ей приятно.

Я улыбаюсь в ответ:

— Ну как хочешь. Зато обещаю, что завтра вечером у тебя будет ужин по всем правилам. У тебя деньги есть на обед?

Я даю дочери тридцать долларов в неделю на обеды и карманную мелочь, но сейчас я виновата и готова предложить некоторую дополнительную плату.

— Ага, все путем.

Так. Это какой же такой подросток откажется от родительских денег? Когда мне было столько лет, сколько теперь Джоди, денег не хватало патологически. Впрочем, моя дочь не тратит их так, как это делала я. Она не интересуется модной одеждой и уж тем более не тратится на средства для волос или косметику. Такое ощущение, что все, чем она интересуется, это диски с музыкой да DVD с любимыми кинофильмами или сериалами.

— Над чем сейчас работаешь? — спрашиваю я.

— Так, пробую то да се — нам для экономики надо придумать какой-нибудь собственный бизнес.

— Какой-нибудь — это любой?

— Ага. Мы должны прикинуться, что открываем собственное дело, написать бизнес-план, разработать бюджет и все такое. Вот я и думаю, в какой бизнес податься?

— Как насчет бизнеса по выгулу собак? Я Ронде плачу восемьдесят долларов в месяц только за то, что она раз в день, пока нас нет дома, выпускает на задний двор Хельгу.

— Хм… может быть, — неуверенно соглашается Джоди.

— По-моему, хорошая идея. Вот так задание — дети должны придумать собственный бизнес! Мы никогда такого не проходили.

— Бывает. Наверное, придется с этой домашней работой попариться.

— Ну, не засиживайся допоздна, — я встаю и направляюсь к двери. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — отвечает Джоди и закрывает за мной дверь.

Не знаю, почему она всегда держит дверь своей комнаты закрытой. Если она просто делает домашнюю работу, то зачем сидеть взаперти? Хотя ей шестнадцать, и я тоже в ее возрасте почти всегда запирала дверь своей комнаты.

Спустя несколько минут я, одетая в ночную рубашку, забираюсь под одеяло. Стараюсь заснуть, но меня не покидает волнение. Пора всерьез задуматься о том, чем это мой благоверный так поздно занят не дома. В последнее время он возвращается с работы поздно раз, а то и два в неделю.

Подождите, я что, глупо себя веду? Конечно, да. Многие ведь остаются на работе допоздна. Но Джим никогда не задерживался раньше, по крайней мере, не так часто. По-прежнему не верится, что он действительно закрутил роман. Попробуем-ка пофантазировать… Ну и с кем у него может быть интрижка? Большинство его коллег — мужчины. Единственная женщина, с которой он работает, его секретарша, но ей больше шестидесяти, она бабушка двенадцати внуков.

Пока я, лежа в постели, раздумываю о том, честен ли со мной муж, снизу доносится лязг: открывается дверь гаража. Спустя несколько секунд я слышу, как Джим заходит в дом и шумит на кухне. Когда он в конце концов появляется в спальне с Хельгой (собака не забирается в постель до тех пор, пока муж не ляжет), он не включает свет. Насторожившись, я лежу на своей половине и глаз не открываю. Он накрывается одеялом. Неожиданно для себя я вдруг отпихиваю собаку и придвигаюсь к мужу, обнимая его рукой. Схитрив, делаю вид, что перевернулась во сне, спросонья решила лечь поближе к Джиму. В действительности я, как оборотень в полнолуние, превращаюсь в гончую и вынюхиваю ароматы, стараясь понять, пахнет ли от мужа другой женщиной. Нет, никаких посторонних запахов. В попытке успокоиться почти заставляю себя забыть недавние подозрения и убедить себя в том, что от Джима никогда и не пахло духами. Утыкаюсь носом в его шею и делаю глубокий вдох, просто, чтобы окончательно убедиться. Да, от него не пахнет женщиной, но зато я чую запах мужчины, вернувшегося после долгого рабочего дня — этакое настоящее мужское амбрэ. Еще один глубокий вдох, и я засовываю руку под его футболку и легко массирую грудь мужа, пропуская волосы меж пальцев. Джим заводит руку за спину и проводит ею так, что она оказывается у меня в трусиках. В первый раз за долгое время он нежен, как тут не вздохнуть от удовольствия. Охваченная сильным желанием, засовываю руку ему в пах и крепко берусь… В большинстве случаев мне плевать, увижу ли я пенис своего мужа еще когда-либо, но сегодня вечером, охватив пальцами инструмент Джима, я хочу его — жажду его. Я слегка притягиваю мужа к себе, чтобы только он понял мое желание: пусть он повернется. Джим быстро садится на постели, поднимает руки, чтобы снять футболку, и я прямо таки трепещу от его запаха. Пока он снимает трусы, я избавляюсь от своего белья и, обнажившись, притягиваю его, прогибаюсь под ним, чтобы прижаться к его паху. Мы целуемся. Я отвечаю на поцелуй, но затем отворачиваюсь. Странно, но сегодня меня на романтику не тянет. Мне хочется секса и ничего больше. Когда муж входит в меня, я двигаюсь ему навстречу и безостановочно издаю стоны. Надо бы встать и закрыть дверь, но остановиться невозможно. Сейчас никак. Я чувствую влагу между ног, хватаю Джима за ягодицы и тяну к себе, хочу вобрать его в себя как можно глубже. Мы находим единый ритм и приноравливаемся к нему. Все мое тело испытывает наслаждение, которого я давно не испытывала. Джим двигается ко мне и от меня, и, когда он доходит до пика, я уже обмякла от наслаждения и усталости.

— Откуда такое рвение? — спрашивает он, улыбаясь.

— Не знаю, — отвечаю. Я и действительно не знаю. Уже несколько месяцев мне не хотелось секса, и вдруг, из ниоткуда, желание вернулось. Может, сегодня сошлись мои планеты, а может, Нора что-то подсыпала в еду. Как знать, не подозрение ли в том, что у Джима завелась любовница, возродило мое либидо? Мысль о неведомой женщине, которая может заинтересоваться моим супругом… сделала его желанным для меня.


20. Нора


— Выше ноги! Выше! Выше! — кричу я своей фитнес-группе, стоя перед ней. — Еще! Еще!

Занятие почти закончилось. Кроме дополнительных денег на карманные расходы, работа тренером полезна тем, что держит меня в форме. Более того, мне позволено командовать толпой молодых мужиков. У меня никогда не было профессионального фитнес-образования, но администрация гимнастического зала согласилась нанять меня взамен на обещание получить сертификат тренера. С тех пор вот уж два года прошло, а я так и не удосужилась это сделать, да никто и не заметил. Впрочем, если бы менеджер зала и потребовал предъявить мой сертификат, то я же, черт возьми, профи-дизайнер — за пару минут нарисую что угодно.

В отличие от состава большинства групп спортивного клуба, в моей — больше половины мужчин. Раньше я по средам преподавала класс степ-гимнастики, но там некого было кадрить, никого из мужчин, ну, по крайней мере, кроме геев, не было.

В основном на такие занятия приходят женщины и какая-нибудь парочка голубых. Настоящие самцы считают, что проводить время в гимнастических группах унизительно для мужского достоинства… подтяжка бедер, аэробика, классы степа — мало кто из мужиков решается на такое. Исключение они делают разве что для упражнений на пресс.

Мне надоело любоваться на зал, полный подпрыгивающих бюстов, и однажды, сидя в приемной «Ред Дор Спа» в ожидании сеанса массажа, я наткнулась на одну из их дежурных брошюр, где в перечне услуг для мужчин значились «Спортивные процедуры для лица». Не просто «для лица», а спортивные процедуры для лица. Так вот, изучив брошюру, я поняла, что мужчины поведутся на что угодно, если приманкой служит слово «спорт». Таким образом, можно согласиться принять участие даже в «дамских штучках», не уронив мужского достоинства. «Процедуры для лица» — зазвучит совсем не по-женски, стоит только внести уточнение, что это — спортивные процедуры. Маникюр кажется привлекательным, если это спортивный маникюр. Даже самые мужественные самцы станут пользоваться дезодорантами с изысканными запахами, если на флаконах написано «Райт Гард спорт» или «Олд Спайс — чистый спорт».

Я задумалась над всем этим и вскоре разработала новую программу, которую предложила клубу. Я решила назвать свои классы «поддержкой спортивной формы» и рекламировать их как способ укрепить силу и выносливость участников-спортсменов. Помните, что я ни черта не профессиональная спортсменка, не отличаю футбола от бейсбола, но умудрилась подобрать для первого занятия вполне приличную программу, а дальше — будь что будет. Все это я провернула в надежде, что моя маленькая маркетинговая хитрость привлечет в группу пару-тройку мужиков, но, к моему удивлению и радости, на самое первое занятие явилось больше мужчин, чем женщин, и уже несколько месяцев это соотношение остается неизменным.

Самое странное, с чем я столкнулась в первый же день работы своей «спортивной» группы, было то, что мои «студенты» выполняют абсолютно все, что я им ни велю. Где-то я прочитала об одном упражнении из программы подготовки профессиональных спортсменов — надо бегать от одной отметки на земле к другой, притрагиваясь к каждой, туда и обратно, и так несколько раз — и решила включить похожее упражнение в наши занятия. Должна признать, довольно забавно смотреть на то, как взрослые дяденьки и тетеньки бегают туда и обратно, туда и обратно. Чем дольше мы занимались, тем смелее я развлекалась, приказывая участникам, в зависимости от настроения, выполнять самые разные па и кульбиты, порой не имеющие к атлетической подготовке никакого отношения. Откуда мне знать, что подходит, а что нет? Как уже было сказано, я не профессиональная спортсменка. Иногда я заставляю народ скакать по залу зайчиками. Иногда они у меня ходят по полу на четырех точках, а я требую, чтобы ноги были выпрямлены насколько это возможно — хотя понятия не имею, зависит ли что-нибудь от прямизны ног, да и польза упражнения сомнительна. Но они выглядят глупо, а меня это забавляет.

— Сделаем еще четыре подхода, — командую я, когда группа начинает движение по кругу, огибая зал, подбрасывая вверх колени как можно выше и делая широкие шаги. Обычно я заставляю их выполнять это упражнение в пять подходов, но сегодня в группе новичок, и я хочу присмотреться к нему, прежде чем двинуться дальше. Ему около сорока, у него крепкое тело и густые темные волосы. Он старше большинства членов группы, но выглядит лучше многих — этакая мужская версия меня самой. Каждый раз, как он подтягивает колено к груди, шорты облегают его член, и мне доступен прекрасный обзор великолепного инструмента. Поразительно, как хорошо выглядят, выполняя упражнения, мужчины, и как ужасно — женщины. Мужчины, когда потеют, смотрятся сильными и мужественными. Женщины же превращаются в мокрых куриц. Это одна из причин, почему я заставляю группу работать на пределе сил — мне хочется, чтобы мужчины выглядели сексуально, а женщины жалко. Конечно, тренер должен вести народ за собой, но не обязана же я участвовать в программе тренировки с максимальной нагрузкой. Так что к концу занятий я свежа, а остальные дамы выглядят так, словно их хорошенько потрепали, а после бросили, вспотевшими и ничтожными… что ж, мне того и надо.

Я объявляю, что тренировка закопчена, и направляюсь к своей спортивной сумке. В тот момент, когда я делаю большой глоток из бутылки воды (номер шесть из восьми, позволенных мне за день), замечаю, что новичок, которого я рассматривала, направляется прямиком ко мне. Черт подери! Я что, так откровенно пялилась?

— Спасибо за отличную тренировку. Я обычно не хожу на такие занятия, но ваш класс показался мне интересным.

Теперь, когда он стоит прямо передо мной, я могу рассмотреть его получше. Хорошо, что нашелся повод полюбоваться им вблизи. Мой собеседник примерно метр восемьдесят ростом, у него глубокие карие глаза, волнистые черные волосы, слегка смуглая кожа. Один из тех людей, национальность которых навскидку не определить. Он может быть обычным белым парнем с черными волосами, а может оказаться латиноамериканцем, греком или арабом. Сеть мимических морщинок выдает его возраст: лицо, и без того красивое, несет следы частых улыбок. Именно по лицу я определяю, что ему около сорока трех лет, ну, плюс-минус год. Однако тело у него, как у двадцатилетнего парня, и даже лучше, чем у большинства юнцов. Сквозь футболку проступают очертания грудных мышц, живот такой плоский, что на нем можно печь блины.

— Благодарю, — сдержанно улыбаюсь я, стараясь не показать откровенного интереса к его персоне. — Работаю, как могу.

— Это видно. Прекрасный набор упражнений. Завтра у меня будет болеть все тело.

— Значит, я выполнила свою задачу.

— Кстати, меня зовут Оуэн, — протягивает он руку.

— Нора, — чуть откровеннее улыбаюсь я, и мы обмениваемся рукопожатием.

— Вы преподаете здесь еще какие-нибудь классы?

— Нет. Раньше я вела степ-аэробику, но решила полностью сосредоточиться на этой группе.

— Черт возьми. Я надеялся, что вы преподаете еще что-нибудь. Что же, буду ждать неделю, чтобы увидеть вас вновь.

— Видимо так, — отвечаю я, не в силах больше удерживать обольстительную улыбку.

— Хорошо. Буду ждать с нетерпением, — говорит он и добавляет, — в этом клубе столько молодежи. Так приятно встретить ровесника и поболтать.

Ровесника?! Я НЕ ВЫГЛЯЖУ на его годы!

— Э-э-э… да, — меня словно с небес уронили на землю. По-видимому, мне не очень успешно удается скрыть свой ужас. Прежде чем я успеваю что-либо добавить, он извиняется.

— Не то чтобы вы смотрелись моей сверстницей… то есть… вы выглядите потрясающе, — он слегка запинается. — Я не сказал разве, что мне двадцать два?

Он надеется, что шутка расслабит меня.

— Так-то лучше, — чеканю я, пытаясь вздохнуть свободно. Только бы не показаться зацикленной на собственном возрасте… хотя… поздно. Это же правда, я зациклена, так это и есть.

— Что ж, увидимся на следующей неделе?

— Я буду здесь, — сухо отвечаю нахалу и смотрю вслед, пока он идет к выходу.

Когда дверь за ним захлопывается, я разворачиваюсь и рассматриваю себя в одном из огромных зеркал, опоясывающих зал. Надо бы внимательно изучить свое лицо. Неужели я выгляжу на сорок? Должно быть, так. Если бы мой возраст не был очевиден, разве бы он сказал, что «приятно поговорить с ровесницей»? Смотрю на свое отражение, вот она я — в облегающей майке и хлопковых шортах. Неужели выгляжу смешно? Тело у меня, бесспорно, идеально для этого откровенного наряда, но лицо? Неужели лицо меня выдает? От этой мысли становится так грустно, что я теряю последние сомнения: итак, решено, мне необходима пластическая операция. Пора. Подправить немного здесь, немного там. И тогда сорокалетний мужик не сможет сказать, что я его ровесница.


21. Камилла


Делаю глубокий вдох, пытаюсь расслабиться — получается не очень. Как я могу сохранять спокойствие, если врач только что занес надо мной шприц с длинной иглой?

— Чтобы заморозить этот участок кожи, я вколю лидокаин. Придется немножко потерпеть, — говорит доктор.

Он приподнимает лист бумаги, которым накрыты мои грудь и живот. Перехватывает шприц и несколько раз колет меня в воспаленную область под грудью. Я удивляюсь — боли особой нет. Обычно, когда доктора произносят «будет немного неприятно», понимать это надо как: «боль будет, черт подери, нестерпимой».

Когда участок кожи становится бесчувственным, врач берет шприц с еще большей иглой и вводит ее мне под грудь. Я не вижу, что там происходит, но, хотя кожа заморожена, все равно чувствую, как он там копается. Боли действительно нет, но организм реагирует на вторжение, и от этого неприятного ощущения я с удовольствием избавилась бы как можно скорее. Через несколько секунд врач вытаскивает иглу и показывает шприц:

— Ого, сколько жидкости.

— Жидкости?

— Гной, — говорит он. — У вас довольно сильное воспаление. Запах возник именно из-за этого.

Он бросает шприц в мусорную корзину и начинает сжимать кожу вокруг кисты. Даже с лидокаином боль ощутима.

— Простите, это немного неприятно, но необходимо потерпеть, — замечает врач мои гримасы. — Я хочу вывести как можно больше зараженной тканевой жидкости. Выпишу вам антибиотики, попьете, может, и рассосется.

— Может? — переспрашиваю я.

— Волноваться, думаю, вам не о чем, — отрывается он от пальпации моей груди. — Удалена большая часть гноя, а антибиотики помогут разобраться с остальным; однако я должен предупредить вас, что, поскольку в вашей груди инородное тело — имплантат, антибиотики могут и не сработать. В этом случае нам придется имплантат удалять. Но, как я уже говорил, шансы на это невелики.

— Вынуть имплантат! — Где я только научилась так визжать? — И как, по-вашему, я объясню, что одна из моих грудей уменьшилась на два размера?

— Не волнуйтесь, мисс Купер, — говорит он, явно ошеломленный моей реакцией. — Волноваться не стоит. Я очень сомневаюсь, что до этого дойдет, а если плохой прогноз и сбудется, мы вернем имплантат на место сразу после того, как заражение пройдет. Но, опять же, волноваться нет причин.

Да кто он такой, чтобы приказывать мне не волноваться? Если будет необходимо менять имплантат, не ему разрежут грудь на части. Я этого врача даже толком не знаю. Имплантаты мне вставляли еще в Атланте, так что по поводу кисты я звонила тамошнему врачу, а он, в свою очередь, переадресовал меня к этому парню, который, может статься, чего доброго окажется полным придурком.

Боже! Я не хочу еще раз проходить через операцию на груди. Но и к моему естественному размеру бюста я возвращаться не желаю. Раньше размер чашечки бюстгальтера у меня был «А». Вы можете себе представить это зрелище? Сколько чернокожих сестер вы знаете, кто носил бы размер «А»? Я же не белая женщина! Незадолго до переезда в Вашингтон жалкий вид собственного бюста достал меня настолько, что я решилась сделать операцию по увеличению груди. Мне необходимо было нечто большее, чем «комариные укусы», которыми наградила меня природа. При этом вовсе не хотелось бы выглядеть как Долли Партон или Куин Латифа. При росте примерно метр шестьдесят восемь сантиметров и весе около пятидесяти восьми килограммов, размер одежды у меня шестой. Проконсультировавшись с двумя хирургами, я остановила свой выбор на размере чашечки «С» — относительно выдающийся размер груди, на мой взгляд, но в то же время без неестественных излишеств. К тому моменту, когда приняла решение об увеличении бюста, я уже не понаслышке была знакома с пластической хирургией и приблизительно представляла, через что предстоит пройти. Однако в сравнении с операцией на молочных железах все остальные процедуры показались мне безболезненными и легкими.

Никогда не забуду давящее чувство в области груди, которое навалилось на меня, когда, проснувшись после операции, я обнаружила, что словно мумия забинтована от шеи и до пояса.

Помню, как едва смогла добраться до инвалидного кресла. Усилия же, предпринятые для того, чтобы встать, забраться в машину и поехать домой, когда все необходимые процедуры были уже позади, были и вовсе нечеловеческие. Никогда не забуду бедняжку медсестру, на которую я рявкнула, усевшись наконец в машину: я все еще «плыла» после анестезии, а она, как заведенная, твердила мне, что следует непременно пристегнуть ремень безопасности. Я даже помыслить не могла без ужаса о дополнительном давлении на мою грудь, но сестра не унималась, так что пришлось доходчиво объяснить, что если она не заткнется сию минуту, я засуну чертов ремень ей в задницу. Правда, на следующий день я позвонила в клинику и извинилась перед медсестрой. Моему поведению оправдания не было, но когда чувствуешь себя настолько плохо, терпения и вежливости, как правило, не хватает.

Вернувшись домой, я постаралась притупить боль викодином — хотелось хоть как-то избавиться от ощущения, будто огромный грузовик припарковался прямо у меня на груди. За мной присматривала медсестра, которую я пригласила на дом. Она помогла мне добраться до постели, но скоро к горлу подступила тошнота, и моей сиделке пришлось вести меня в ванную. Не могу даже выразить словами, как это больно, когда тебя рвет с располосованной грудью — вместе с каждым спазмом на меня накатывал страх, что швы вот-вот разойдутся, а имплантаты вывалятся на пол. По-настоящему все мучения отступили лишь через несколько дней, но все время, пока заживала грудь, я страдала от раздражения со сков, необъяснимых болей и неудобств настолько сильно, что не раз пожалела о том, что согласилась на эту авантюру. Хуже того, некоторое время после операции мои груди выглядели ужасно, даже пугающе. Они опухли, были какими-то жесткими и очень высоко торчали. Доктор пообещал, что когда все заживет, они будут выглядеть потрясающе, но первые дни после имплантации один только взгляд на бюст приносил разочарование. Чтобы смягчить грудь, приходилось делать болезненный массаж, а от противного терапевтического бюстгальтера я смогла избавиться лишь две недели спустя. Только через несколько месяцев я почувствовала, что все постоперационные проблемы позади, но каждый день до того, как этот момент настал, был неимоверно труден. И все же в конечном счете я не пожалела. Теперь я обожаю свои груди. Они выглядят естественно красивыми, хотя и немного жестковаты на ощупь. Да, агония послеоперационного периода того стоила, но я буду не я, если из-за какого-то там глупого воспаления снова пройду через все это — боль, неудобства, терапевтические бюстгальтеры, упущенные карьерные возможности… Цена слишком высока. Черт подери! Цена слишком высока!

Внезапно до меня доходит немаловажный факт: новая операция мне не по карману. Прошлая манипуляция стоила больше пяти тысяч долларов. Как, скажите, собрать такую сумму снова? Я и так по уши в долгах, Теперь все страхи перед болью и неудобствами отошли на второй план, главной заботой стало то, что мне необходима операция, стоимость которой мне не потянуть. Что я буду делать, если придется менять имплантат, а денег не хватит? Боже, даже думать о таком не хочется. Врач сказал, что волноваться не о чем, паниковать мне, думаю, рано. Пока что, по крайней мере. Если потребуется, я тем или иным способом деньги соберу. Уж это я умею. Пусть придется сделать что-то не очень приятное, но ради денег, ради своей красоты я это сделаю — не впервой. Если оправдаются худшие опасения и мне потребуется операция, я пойду на все, чтобы оплатить ее.


22. Бренда


Жаль, что я не интересуюсь спортом. Точнее, я всегда хотела разбираться в спорте. Когда-то это желание вызывал Джим, который каждое воскресенье проводил перед телевизором, смотрел один футбольный матч за другим. Кажется, живешь в округе Вашингтон, так смотри игру «Редскинс», но нет, этого мало. Джим смотрит игры всех команд и орет на телевизор одинаково громко вне зависимости от того, к какому клубу принадлежат участники матча. Когда мы только поженились, я ненавидела эти дни. Я считала себя брошенной и отверженной. У нас почти не оставалось времени друг на друга — все съедали работа и забота о Джоди. Предполагалось, что на выходных мы должны заняться чем-то вместе, как семья. Но Джим каждое воскресенье был (и остается) тверд в решении залечь на диван с пиццей и упаковкой «Будвайзера». Я пыталась выучить футбольные правила и даже посмотрела несколько матчей, задавая Джиму много вопросов, но так и не втянулась. Трудно выбросить из головы мысль о том, что это всего лишь группа взрослых мужиков, которые стараются переместить мяч с одной половины поля на другую, а потому пришлось отказаться от совместных просмотров нескончаемой череды игр. Так что, пока мой муж смотрит телевизор, я решила заниматься мелкими делами, до которых на неделе не доходят руки, и хозяйством.

В те давнишние воскресенья, когда Джоди была еще малышкой, она всюду меня сопровождала. Ползла за мной, пока я занималась стиркой, я брала ее прокатиться до супермаркета или на рынок. Но когда ей исполнилось то ли шесть, то ли семь лет, она обнаружила в себе интерес к спорту и присоединилась к Джиму. Дочь выросла, стала кричать на экран телевизора так же, как и ее отец (странные люди), они горячо обсуждали игры, изменения составов команд национальной футбольной лиги в межсезонье, личные показатели игроков. Несмотря на то что в последнее время Джоди больше интересуется женскими видами спорта, они с Джимом все еще смотрят вместе футбол и великолепно проводят время. Дочь не пропускает матчей женской баскетбольной лиги и обожает женский футбол. Мне кажется, что она преклоняется перед Мией Хэмм[31 - Американская футболистка.].

Как раз в этом году Джоди достигла возраста, когда можно подавать заявление о приеме в команду женской баскетбольной лиги. Я повела ее на экзамен и ожидала увидеть в зале множество ровесниц Джоди. К моему удивлению, большинство соискательниц оказались взрослыми девушками между двадцатью и тридцатью. Многие из них были обычными гетеросексуальными женщинами, но у некоторых, по-моему, тестостерона в крови было побольше, чем у моего мужа, что заставило меня сомневаться в правильности решения позволить Джоди даже попытаться попасть в одну из команд. Не могу объяснить почему, но мне не хотелось, чтобы она регулярно вращалась в подобной женской компании. Ну хорошо, хорошо, я могу объяснить — Джоди и так была сорванцом, и я не хотела, чтобы она оказалась рядом с уже сформировавшимися лесбиянками. Это может показаться гомофобией. Но я не такая. Правда, я не гомофоб! Просто я не желаю, чтобы моя дочь проводила много времени в обществе этих женщин, наблюдала и пробовала подобный стиль жизни. Да, я знаю, что Джоди не самая женственная из девочек своего возраста и круга общения, но она не… ну, вы знаете, не из этих, и крайне нежелательно, чтобы в ее голову заронились ненужные идеи. Запретить же дочери занятия баскетболом я не смогла. Джоди мечтала попасть в лигу. А ведь так мало что может ее порадовать! Пусть занимается, по крайней мере, она лишний раз выберется из дома, пообщается с людьми.

Ее команда еще не провела ни одного матча, но как-то мне удалось подсмотреть финал тренировки и увидеть, как Джоди обращается с мячом. О баскетболе мне известно не больше, чем об американском футболе, но следить за игрой дочери было интересно. Удивительно, как ловко Джоди маневрирует на площадке, я поражена этими ее фокусами и умению забрасывать мяч в корзину. В обычной жизни дочь всегда выглядела неуклюжей, но на баскетбольном поле она чувствует себя как рыба в воде. Джоди показала себя выдающейся спортсменкой. Увидев, как она тренируется, как уверена в себе и успешна в противоборстве, мне было даже приятно разрешить ей продолжать занятия.

— Ты действительно знала что делала там, на площадке, — сказала я по пути домой с тренировки. Сегодня я за рулем машины Джима, еще утром, зная, что мне забирать дочь с тренировки, я поменялась с мужем автомобилями.

— Ну да, у меня получается.

— По-моему, у тебя больше, чем просто получается. — Я хорошая мать, надо поощрить успехи ребенка.

Видя, что дочь старается побороть довольную ухмылку, я продолжила:

— Ты можешь улыбнуться. Нет ничего зазорного в гордости за то, что ты умеешь делать очень хорошо.

Она дает улыбке волю.

— Спасибо. На следующей неделе наша первая игра.

Пластиковой вилкой она накалывает лист салата — по пути домой мы остановились у окошка «Макдональдса», Джоди заказала салат и яблочный пирог, а я вот пытаюсь есть гамбургер и картошку фри и управлять машиной одновременно. Сегодня Джим снова задерживается на работе, так что мы решили перехватить еды по пути домой. Надо было бы довезти еду до дома и поесть за столом, чтобы хоть намек на этикет был соблюден, но мы так голодны, что набросились на обед прямо в машине.

— Прекрасно. Можно я приду посмотреть? Наверняка и твой отец ни за что не пропустит игру. В любом случае, я так рада, что тебе нравится заниматься спортом. Тебе ведь нравится, да?

— Да, это круто.

— Завела новых знакомых?

— Угу, есть там несколько. Большинство девчонок очень даже ничего, классные. Мне нравится, что никто из них не думает только о помаде и стрингах.

— А что плохого в помаде и стрингах?

В ответ Джоди лишь закатывает глаза. Я поворачиваю на дорожку к дому и нажимаю кнопку на пульте управления гаражными воротами. Как только машина останавливается, Джоди хватает спортивную сумку, остатки обеда из «Макдональдса» и спешит в дом. Я собралась было идти вслед за ней, но тут заметила крошки яблочного пирога, которые остались после дочери на автомобильном сиденье. Если я не приберусь, то при следующем обмене машинами Джим примется за упреки. Поэтому я вытаскиваю пылесос, хранящийся в гараже, и начинаю наводить порядок. Быстренько чищу сиденья и только наклоняюсь, чтобы убрать на полу, как замечаю под пассажирским сиденьем маленькую коробочку. Дотягиваюсь до нее, вытаскиваю из-под кресла, сажусь и открываю.

— Фу! — невольно восклицаю я. Внутри лежит маленький золотой медвежонок на золотой цепочке. Такое ощущение, словно Джим сходил в один из магазинов «Холлмарк» или что-то вроде того и приобрел фигурку медвежонка Тедди, а после отнес ее ювелиру. Глаза медведя просверлены и в отверстия вставлены маленькие бриллианты, а на живот прикреплен небольшой сапфир.

Как мило, думаю я, — уродливо, но мило. На эти выходные у нас будет годовщина, так что это, должно быть, подарок для меня. Как приятно, что Джим позаботился о подарке заранее, что продумал его, но, клянусь, еще один медведь от Джима мне не нужен. Когда я была маленькой девочкой, родители положили начало моей коллекции плюшевых мишек, но, черт возьми, мне уже тридцать шесть! Джим узнал о существовании коллекции и, думаю, посчитал, что я охочусь за каждым мишкой, которого есть шанс заполучить, так что на любой праздник он дарит мне очередного Тедди или какую-нибудь вещь с его изображением. Все как-то не хватает решимости попросить его этого не делать. Получается, что теперь уж тем более не скажу — все-таки он дарит мне медведей почти двадцать лет. Обычно я оставляю лучших Тедди или сувениры с их изображением, а остальных либо отдаю в благотворительные фонды, либо дарю на вечеринках в честь беременности какой-либо приятельницы.

«Что же мне сделать с этим?» — размышляю я и, закрыв коробочку, кладу ее на прежнее место под сиденьем. В конце концов, я несколько раз надену его по утрам, а по пути на работу буду снимать в машине. Засовывая пылесос на место, я решаю, что следует ценить не действие, а саму идею, и благодарю Бога, что нашла подарок заранее: теперь я готова сыграть радость при его вручении.


23. Камилла


Только-только добралась до дома из приемной этого чертова врача. В это невозможно поверить, но он уговаривает меня не волноваться! Он разрежет грудь, вынет имплантат и пошлет меня домой этакой красоткой: одна грудь большая, другая — малюсенькая! И так придется жить до тех пор, пока не будет сделана операция и не заменен имплантат… Это при условии, если я смогу оплатить всю эту хирургию. О цене, между прочим, мы еще не говорили.

Подхожу к раковине, наливаю себе немного воды… По пути домой я купила все антибиотики, что были указаны в рецепте. Вытаскивая таблетку из упаковки, я горячо молюсь про себя, чтобы эти маленькие штучки избавили меня от болезни. Проглотив пилюлю, я замечаю, что на автоответчике мигает огонек, и нажимаю кнопку, чтобы услышать сообщения.

Пи-и-ип: «Алло, мисс Купер. Это звонит Линн из отдела по работе с кредитными картами "Виза". Мне необходимо с вами переговорить. Пожалуйста, позвоните мне по…»

Я нажимаю кнопку удаления сообщения.

Пи-и-ип: «Я пытаюсь связаться с Камиллой Купер. Меня зовут Сэм. Я сотрудник отдела по работе с кредитными картами банка "Мид-Атлантик". Позвоните мне, пожалуйста, я хотел бы обсудить с вами долг…»

Удаляю.

Пи-и-ип: «Мисс Купер, это говорит Джина из отдела кредитов "Блумингдейл". Я хотела бы обсудить с вами вашу задолженность. Сожалею, но если вы не свяжетесь со мной до конца недели, мы передадим дело приставам по сбору задолженностей. Вы можете позвонить мне ежедневно до пяти вечера по телефо…»

И это сообщение удалено. В общем, в отношении претензий по поводу долгов этот день неплох — всего-то несколько звонков. По крайней мере, никто не угрожал выселить меня, отключить электричество в моей квартире, не грозился нагрянуть и вывезти мои вещи. Я уже привыкла к подобным звонкам и не отвечаю на них до тех пор, пока кризис не приближается вплотную. Реагирую только в случаях, когда кредиторы угрожают заблокировать мою заработную плату, отключить телефон или выселить меня из дома. Да, подобная жизнь ужасна, но у меня свои приоритеты. Я не собираюсь оправдываться по поводу того, что первое и наиглавнейшее мое желание — хорошо выглядеть. Ну и что, купила я эту блузку за сто долларов в «Нордстроме», в то время как задолжала «Визе» больше двадцати тысяч. В чем дело? Ну потратила больше четырехсот зеленых на прическу в прошлом месяце, хотя задержала плату за квартиру на две недели. Что с того? Оплата счетов не делает меня красивой, а вот шелковая блузка от Донны Каран и ухоженные волосы — делают.

Довольная, что расправилась с ежедневной дозой звонков от кредиторов, я беру стакан воды, иду в гостиную и включаю телевизор в надежде увидеть что-либо, что отвлечет меня от мыслей об имплантатах. Ничего интересного на телеканалах я не нашла, а потому беру свой портфель и ищу в нем фотографию, которую днем дала мне Гретчен. Это кадр, снятый во время проводов одной из сотрудниц, она покидала компанию после трех лет работы. На вечеринке я чувствовала себя не в своей тарелке. С одной стороны, я едва знала эту даму, но, с другой, чураться общества коллег тоже не следует. Днем я была очень занята рабочей рутиной, потом меня одолевали мрачные мысли о груди, так что время внимательно изучить фотографию не нашлось. Включаю торшер у дивана и всматриваюсь в карточку: вот я стою рядом с Брендой Харрисон, которая так мила со мной с самого начала моей работы в «Сондерс энд Крафф», и Норой Перес, которая с первого же момента нашего знакомства вела себя как законченная стерва.

Как обычно, рассматривая фотографии со своим изображением, я принимаюсь пристально себя разглядывать и, это неизбежно, критиковать. Волосы уложены прекрасно, костюм от «Гарфилд энд Маркс» — впечатляющий, но что-то выпадает из образа. На то, чтобы разобраться, в чем проблема, требуется какое-то время, но, в конце концов, я понимаю, что это — моя задница. Задница, плоская и непропорционально маленькая по отношению к моему бюсту, теперь я это вижу. Выходит, меня раньше не снимали в таком ракурсе? Бог мой, я выгляжу смешно. Чтобы не растолстеть и не выйти за границу шестого размера, приходится держать жесткую диету, но тут поневоле да задумаешься, не проголодала ли я свою задницу? Нельзя быть чернокожей без зада. Ведь он визитная карточка всех афроамериканок. Белые дамочки должны быть хрупкими и с прямыми волосами, но мы, чернокожие, непременно — фигуристыми. Я отказываюсь ходить с задницей Николь Кидман! Еще не хватало, чтобы черные братья шутили, что на моем плоском заду можно поджарить омлет.

Черт! Мало мне было волнений по поводу кисты в груди, так теперь обнаружилась гладильная доска в том месте, где должна быть приличная попка. Наверняка существует какая-нибудь пластическая техника по улучшению ягодиц? Но если у меня нет денег на замену имплантата груди, откуда они возьмутся на усовершенствование зада?

Я подхожу к зеркалу, поворачиваюсь боком и внимательно себя рассматриваю. В мыслях чехарда, не могу поверить, что только сейчас заметила, какая я плоская.

— Нет, нет и нет! Так не годится, — протестует все мое существо.

Вне зависимости от того, как повернется ситуация с грудью, мне просто необходимо поправить свой плоский, как сковородка, зад.


24. Нора


На этот раз в спортивном клубе я совершаю коротенькую прогулку по движущейся дорожке. Только что пробежав на ней три мили, теперь стараюсь медленно остыть, сбавляя скорость чертовой машинки. Вокруг пояса повязан свитер — этот финт я взяла на вооружение недавно, заметив как-то женщину на тренажере, у которой на шортах было огромное пятно от пота — ровно посередине задницы. Возможно, моя попка не потеет или, по крайней мере, не так сильно, но рисковать не стоит. Мне хочется, чтобы кандидаты на свидание со мной, потенциальные поклонники из спортзала восхищались моей задницей, а не думали, что у меня из нее Ниагарский водопад извергается. Нет, я вовсе не одна из тех дамочек, которые ходят в зал только для того, чтобы с кем-то познакомиться. Собираясь в клуб, я не крашусь, не делаю прическу, не выбираю придирчиво облегающих костюмов (ладно, ладно, может, костюмы у меня и облегающие, так уж вышло), но бывает, что хожу на свидания после того, как прошу какого-нибудь мужчину показать, как пользоваться тем или иным спортивным тренажером. Да, знаю… это пошло. Во всех, абсолютно во всех спортивных залах зачастую можно наблюдать эти милые сценки: дамочки просят помощи с «Наутилусами» или «Хаммер Стренгсами», такие беспомощные и растерянные, выпячивают бюсты и втягивают животы — и меня от этого воротит. Но печальная истина состоит в том, что это самый верный способ познакомиться с мужчиной.

Завершая упражнение на дорожке, краем глаза я замечаю одного из моих бывших дружков, заполученных в спортзале. Парень занимается на тренажере по укреплению ножных мышц, он тяжело дышит, даже задыхается, все усилия отражаются на его лице: глаза крепко зажмурены, рот открыт, язык прижат к зубам. Я узнаю эту гримасу — то же самое происходит в постели, когда он доходит до оргазма. То, что мужчины во время секса походят на себя во время занятий спортом, меня крайне забавляет — одинаково напряженные лица, учащенное дыхание, раскрасневшиеся щеки, стоны сквозь зубы. Глядя на этого парня, я возбуждаюсь. Между подходами он оглядывается, замечает мой взгляд и кивает. Помашем ручкой в ответ. Его зовут Хуан, мы встречались пару месяцев. В общем, он мне очень даже нравился. Парень красив, у него хорошая работа, с ним весело, да и в постели он хорош. Единственной проблемой были его дети. У него дочь семи и сын пяти лет. На первом же свидании он рассказал о них и поведал, что малыши находятся на полном попечении своей матери, живущей в Калифорнии. Ему не нравится, что дети живут так далеко, но, дескать, крайне нежелательно, чтобы они стали свидетелями ужасной ссоры, которая, несомненно, возникнет, если он потребует от бывшей жены переехать поближе.

Я придерживаюсь правила насчет свиданий с мужчинами, у которых есть дети, — с такими не встречаюсь. Не то чтобы я не любила детей… О'кей, сознаюсь, похоже, я и на самом деле не люблю детей. Малышне всегда что-то нужно от взрослых. На заботу о детях уходит куча времени, и, фу, как это бывает неприятно, они реально достают меня своими липкими пальцами, хэппимилами и историями о Лиззи МакГвайр[32 - Персонаж детских книг, фильмов и пр.]. Но с Хуаном я согласилась встречаться — он мне нравился, а его дети, надеялась я, не помеха, ведь они живут на другом конце страны.

Между нами все ладилось. Мы часто виделись, я даже подумывала о том, чтобы дать ему эксклюзивные права на мое время. А затем, в самый неожиданный момент под ногами ад разверзся. Его бывшая жена нашла работу, которая позволила ей переехать в Вашингтон, и вот нежданно-негаданно я обнаруживаю, что теперь каждые выходные Хуан выступает в роли отца. На первых порах я старалась отнестись к этому с пониманием и смирением, но как-то, после одного кошмарного вечера, проведенного с ним и его крысятами в ужасной пиццерии, известной под названием «Чак И. Чиз», решила, что с меня хватит. Его дети не были ужасными. Конечно, любой ребенок перевозбудится от избытка впечатлений: пицца, куча видеоигр, говорящая мышь устраивает представление… Но если мне не хочется заводить своих детей, зачем же убивать выходные на чужих отпрысков?

Разрыв с Хуаном прошел мягче, чем это обычно бывает. Судя по всему, он с самого начала подозревал, что мы расстанемся. Возможно, он все понял, заметив ужас на моем лице, когда его сына вырвало на мои брюки от Марка Якобса. Он оценил мою откровенность: я не стала кормить его старой сказкой: «Это не ты виноват, все дело во мне». Я просто и смело сказала правду: детям предпочитаю котов и пока не готова (и никогда не буду готова) играть по выходным в маму его детенышей. Мы до сих пор частенько встречаемся в спортзале. Поначалу у нас еще оставалось желание завести беседу, но сейчас достаточно просто помахать друг другу — и все. Пройдет еще немного времени, и мы станем притворяться, что вовсе не знакомы.

…Закончив свои упражнения, направляюсь в раздевалку, беру вещи и двигаюсь на выход. В дверях на меня налетает симпатичный парень, который подходил ко мне вчера после спортивного класса. В костюме и при галстуке он выглядит сногсшибательно; на плече у него спортивная сумка.

— Привет, вы ведь Нора, так?

— Да… э-э… извините, но я забыла ваше имя. — Стоит притвориться равнодушной. Я прекрасно помню, как его зовут, он не из тех, чье имя забывают, так что я не могу не вставить ему шпильку.

— Оуэн.

— А, точно. Как дела?

— Неплохо. Честно говоря, вместо того чтобы заниматься здесь, я бы с удовольствием расслабился дома, но надо — так надо.

— Как я вас понимаю. Я рада, что на сегодня уже все закончила.

— Уже? Очень жаль, что вы уходите. Я только приехал.

Что же, ему достанется моя поощрительная улыбочка.

— Может, мы как-нибудь встретимся вне стен клуба? — продолжает Оуэн. — Пообедаем?

Только я собралась ответить, как заметила, что проходящая мимо девица двадцати с чем-то лет строит Оуэну глазки и так и щупает взглядом все его тело сверху донизу. «Вот зараза», — думаю я, глядя ей вслед. Оуэн не обратил на нее ровным счетом никакого внимания. Как так случилось, что мужчины постарше всегда привлекательны для молоденьких женщин, но взрослые женщины — для молодых парней никогда? Хоть и лестно, что Оуэн проигнорировал эту мелкую стерву, но тот факт, что какая-то сопливая девка строит глазки мужчине, который занят беседой со мной, заставляет меня почувствовать себя старой. Она так и светилась сообщением: «Зачем тратить время на старую калошу, когда можно полакомиться свежатинкой?»

— С удовольствием, — беру себя в руки, делая вид, будто и не заметила, как мисс Шлюха ощупывала его глазами.

— Как насчет следующей среды? Скажем, в восемь?

— Подходит. У меня где-то была визитка, — немного излишне засуетившись, я вытаскиваю из сумочки карточку и протягиваю ему. — Позвоните, и мы обо всем условимся.

— Позвоню, — усмехается он.

— Договорились, — улыбаюсь я в ответ и иду прочь, запрещая себе обернуться перед самым уходом и бросить еще один взгляд на него.

— Черт, — я готова шипеть от досады. Вставляя ключ в замок автомобильной двери, я вспомнила, что на следующую среду назначен второй семинар по пластической хирургии. Наверное, можно договориться с Оуэном и перенести встречу, но стоит взвесить варианты: первый — слушать околомедицинские лекции в компании женщин, которые жаждут подтянуть веки и выкачать жир из животов; второй — ужинать с одним из самых красивых мужчин, которых я когда-либо встречала. Выбор очевиден. Я пропущу семинар. Мне все равно больше ничего нового не узнать. И без того решено — операция нужна! Я уже прочла все буклеты, доставшиеся на первом семинаре, и решила, что подтяну веки и освежу щеки армированием. Эти процедуры омолодят меня на несколько лет и сведут на нет любые потуги молодых дурочек, подобных, например, той, что заигрывала с Оуэном, отбить моих мужчин.


25. Бренда


— Джим, все так чудесно! Я впечатлена, — мурлычу я после того, как метрдотель «Кинкеда», одного из лучших рыбных ресторанов города, усадил нас за столик у окна: вокруг белые скатерти, в меню дорогие вина и соблазнительные закуски. Сегодня наша годовщина, и, хотя Джим и обещал повести меня в «особое место», я изрядно удивлена, что попала сюда. Под «особым местом» Джим обычно подразумевает «Эпплби» или «Аутбек стейкхаус». Так приятно, что в этот раз муж повел меня в действительно изысканное заведение. В прошлом году мы отмечали годовщину заказанным в китайском ресторане «Хунан Делайт» обедом и диетической колой, а цветы, что подарил мне Джим, явно были куплены в супермаркете.

Оглядываясь на холеных щеголей, оккупировавших соседние столики, я рада, что уделила сегодня после обеда время себе — сходила в парикмахерскую, подстриглась и сделала укладку. Лиза, мой парикмахер вот уже шесть лет, раскудахталась по поводу празднования годовщины и хотела зализать мои короткие волосы назад, прилепив к затылку накладную косичку, но я воспротивилась и потребовала обычной стрижки. Не люблю, когда мои волосы убраны со лба. Так мое лицо выглядит пухлым, точнее говоря, толще, чем при моей обычной прическе. Кроме того, я не знала, куда именно поведет меня Джим, и, ориентируясь на опыт прошлых лет, не хотела бы рисковать прической в «Ред лобстер», где расплавленный сыр, стекающий с ломтиков деликатеса, летит во все стороны и легко может попасть на волосы.

Лиза много болтала, пока стригла меня, утверждала, что я даже не представляю, какая я счастливая оттого, что состою в браке уже шестнадцать лет. По-моему, она была действительно рада за меня, и потому настолько обалдела, когда, спросив, что я планирую надеть сегодня вечером, услышала в ответ: «Понятия не имею». Ее реакция заставила меня задуматься над тем, что уже очень давно я не наряжалась для Джима, ну, знаете, не лакировалась по высшему разряду только для того, чтобы доставить ему удовольствие. Да, в последнее время я действительно редко уделяю себе должное внимание, если это и удается, то только по поводу вылазки куда-либо с Норой или для важной встречи на работе, ну и разве что если нам с мужем надо идти куда-нибудь на вечеринку. В последнее время если я и ухаживаю за волосами, то делаю это для друзей или вовсе незнакомых мне людей. Готовясь встретиться только с мужем, я не захожу дальше того, чтобы натянуть джинсы и свитер. Контраст с теми временами, когда мы только начали встречаться, и днем сегодняшним разителен. Раньше я часами вертелась перед зеркалом перед тем, как увидеться с Джимом. Никогда не забуду вечера нашего первого свидания. Мы тогда были старшеклассниками в школе Робинсона, и Джим пригласил меня пойти с ним на выпускной бал. Я всегда посещала школьные вечеринки и мероприятия с друзьями, но впервые мне было назначено официальное свидание, да еще с танцами. Несколько недель я выбирала нужное платье, подходящие туфли и аксессуары. В день свидания я нервничала все время, пока собиралась. Помню, как долго делала прическу, возненавидев то, что получилось, перемыла волосы и причесалась заново. А как я в тот вечер накладывала макияж, выверяя точность до миллиметра! О, да! Мне хотелось выглядеть для него на все сто процентов. Теперь же я одеваюсь скорее в соответствии со вкусами Норы и других моих коллег, нежели с предпочтениями мужа.

…Я постаралась перенести возбуждение моего парикмахера на свой настрой, но, кажется, мне это не удалось. Наверное, дело в том, я не жду многого. Я вообще с трудом заставила себя заскочить по пути из парикмахерской в супермаркет и выбрать подарок Джиму. Не то чтобы я охладела чувствами; я люблю его. Просто в последнее время страсти мне чужды. Помимо того странного сексуального возбуждения, которое накатило на меня несколько дней назад, ничего особенного между нами не происходило уже давно. Не могу объяснить, почему я не хочу секса, нет желания — и все. Мне недостает полового влечения. Если бы не наличие мужа и, соответственно, супружеских обязанностей, я бы напрочь обо всем подобном забыла. Ведь если вам не хочется прыгать с «тарзанки» или писать роман, то вы об этом просто не задумываетесь. Не хотите этим заниматься, вот и не держите в голове. Но секс — дело тонкое. Как только теряешь интерес к нему, начинаешь подозревать, что ты урод, что надо из кожи вон вылезти, но возродить свое либидо. Что же такого страшного в нежелании секса, если просто не хочется?

…Стоило только усесться за столик, как подошел официант, поприветствовал нас и спросил, не желаем ли мы чего-либо выпить.

— У вас сладкий чай есть? — спрашивает Джим.

Ненавижу, когда он ведет себя по-плебейски. Более того, извините меня, конечно, но спрашивать сладкий чай в любом ресторане, расположенном севернее Ричмонда — признак провинциальности.

— Нет. У нас чай без сахара, извините, — отвечает официант.

— Ну, тогда мне колу, — говорит Джим, а я уже знаю, какой он сейчас задаст следующий вопрос.

«Не делай этого! Это ресторан изысканной кухни! Ну, пожалуйста», — умоляю я его взглядом.

— А после первого стакана лимонада у вас наливают второй бесплатно?

Господи! Он все-таки спросил…

— Вообще-то нет, — стараясь сдержать изумление, отвечает официант.

— Будьте добры, пока мы выбираем вино, принесите нам два стакана воды, — прошу я, пытаясь вновь завоевать расположение официанта, чтобы нас не обслужили, как публику второго сорта.

— Выбираем что? — переспрашивает Джим после того, как официант уходит.

— Сегодня ведь особенный день. Разве не приятно было бы отпраздновать годовщину бутылочкой вина?

Джим не отвечает. Он просто открывает кожаную папку карты вин и читает. Это смешно, в конце концов, — ведь он не отличит каберне от лимонада «Маунтин Дью». Не такие уж мы с Джимом гурманы. Придерживаемся обычно незатейливых вкусов, пьем пиво или лимонад, но когда выбираемся в ресторан, я прошу Джима выпить со мной что-нибудь изящнее пива. В некоторой степени я это делаю из надежды, что бутылка вина придаст вечеру особую атмосферу, а кроме того, нужно признать, я побаиваюсь, если мы к еде закажем пиво, официанты сочтут нас «белым мусором».

— Что-нибудь понравилось? — спрашиваю.

— Даже не знаю. Может, закажем «Белый Зинфандель»? — тычет пальцем в меню Джим, и я сразу замечаю, что это самое дешевое из вин.

— Как насчет шардоннэ? — пытаясь спасти положение, указываю на другую строчку.

Когда мы с Норой не так давно ходили в ресторан, она вскользь упомянула что-то о том, что «Белый Зинфандель» — пойло для босяков, которые ничего в винах не понимают. Вот ведь, кто бы знал, что пить некоторые дешевые вина (ну разве что кроме «Фермы Буна») — признак плохого вкуса?

Я надеюсь, что шардоннэ — это верный выбор, ведь мы заказали рыбу. Что-то я такое смотрела по телевизору: в передаче говорилось, что белое вино надлежит пить под курицу или морепродукты, а красное — с говядиной или спагетти, приправленными соусами из томатов. Думаю, сначала следует выбрать, что будешь есть, а затем вино. Но как бы то ни было, на мой взгляд, все это глупые предрассудки, разводимые из-за бутылки перебродившего виноградного сока.

Разобравшись наконец с алкоголем, заказав салаты и горячее, мы оказываемся в несколько щекотливом положении — остаемся за ресторанным столиком вдвоем, тет-а-тет. В такой момент нужно бы завести приятный разговор, но в последнее время мы с Джимом практически не общаемся, попросту забыв, что такое неспешная беседа любящих супругов. Конечно, мы говорим за едой, но частенько нас перебивает Джоди, затевая свои лекции о вреде мяса, мы же в это время, уставшие после работы, пытаемся просто спокойно поесть перед сном. Вечерами наше общение сводится к обсуждению хозяйственных дел, мы решаем, что надо сделать по дому, или составляем расписание на неделю, решаем, кто заберет Джоди с баскетбольной тренировки, кто останется дома, чтобы впустить сантехника. Не часто нам удается завести расслабленную беседу за изысканным столом…

— Тут очень красиво, — стараюсь я разбить молчание, повисшее между нами. — Откуда ты узнал об этом ресторане?

— Э-э-э… — колеблется муж, — на работе. Дон о нем рассказал, ну, ты знаешь Дона. Он говорил, что был здесь с женой в ее день рождения, и они прекрасно провели время, — продолжает он, в то время как официант ставит на стол корзинку с хлебом. Джим берет кусочек, намазывает его маслом и откусывает.

— Хлеб не свежий, — кривится мой благоверный. — И при таких-то ценах! Как они могут приносить нам черствый хлеб!

Он собрался было, махнув салфеткой, просигналить официанту, но я останавливаю его и беру кусочек подсушенного хлеба сама. Муж хорошо выглядит в своем костюме темной шерсти и в наглаженной белой рубашке. И на его работе, и в моем офисе не требуется носить строгие костюмы, так что редко кто из нас надевает их. Приятно видеть Джима при галстуке. Костюмы его стройнят — когда он застегивает пиджак, пивное брюшко почти незаметно. Глядя на мужа, сидящего напротив, я обнаруживаю былого элегантного мужчину. Такое теперь бывает редко, но в этот момент я вновь вижу его таким, каким он был в старших классах школы. Вглядываюсь в его лицо, отметаю в своих фантазиях его набрякшие за годы щеки и вижу парня, потрясшего меня первым поцелуем.

— Что? — спрашивает он, замечая мою улыбку.

— Ничего, — отвечаю я. — Просто я счастлива, что мы сюда пришли.

И я действительно счастлива, что мы здесь оказались. Этот вечер напоминает мне о временах, когда наши семейные отношения были лучше. Когда-то между нами была тесная связь, и семья казалась накрепко связанной.

Джим улыбается мне в ответ, и я чувствую с мужем такую близость, которой не испытывала очень давно. Помню, как более десяти лет назад мы отправились всей семьей на прогулку в Национальный зоопарк; Джоди была еще слишком мала и сидела в коляске. Животных я почти не помню. Зато помню, как мы гуляли, я толкала перед собой коляску с дочерью, а Джим шел рядом, обняв меня за плечи. Помню, как мы глядели на панду, Джим пристроился сзади, обняв меня за талию, прижимаясь всем телом, и я улыбалась, не замечая ничего вокруг, думая, как мне повезло с супружеством. Долго мы тогда простояли, обнявшись, возле клетки с этими пандами…

Уже несколько лет мой муж не обнимал меня за талию.

…Еще около часа мы болтаем (с трудом, но все же нашлась какая-то тема для разговора), пьем вино, едим салаты, пирог и рыбу. Кухня здесь великолепна, алкоголь пьянит, а негромкая музыка создает романтическую атмосферу. Заказав десерт, Джим достает из внутреннего кармана пиджака коробочку и вручает мне.

— С годовщиной.

— Спасибо, — я напрягаюсь, чтобы изобразить радостное удивление. Вот сейчас я увижу ужасного медвежонка на цепочке. Открываю коробочку и… нет пределов моему изумлению! В коробке лежит изысканное колье с тремя бриллиантами.

— Оно прекрасно, — ошеломленно произношу я. — Мне очень нравится!

Достаю колье из коробочки, поднимаюсь из-за стола и подхожу к Джиму, поворачиваясь к нему спиной, и прошу застегнуть украшение. Когда он протягивает руки, чтобы надеть на меня колье, я даже вздрагиваю от возбуждения. Я чувствую себя особенной…

Перевалило за одиннадцать, когда мы, изрядно уставшие, вернулись из «Кинкеда» домой.

Джим сразу направляется наверх, в спальню, а я заглядываю к Джоди, запускаю посудомоечную машину и только потом иду вслед за ним. Алкоголь все еще бродит в крови. Поднимаясь по лестнице, я прикасаюсь к ожерелью и чувствую себя счастливой. Судьба медвежонка осталась неизвестной, могу лишь догадываться, какая его настигла участь. Болтая на днях с Норой, я обмолвилась о своей находке, и подруга наверняка позвонила Джиму, вежливо намекнув, что от медведя с высверленными глазами следует избавиться. Ко всему прочему, идея пойти в «Кинкед» вполне может принадлежать именно ей. Этим, скорее всего, и объясняется секундное колебание Джима, прежде чем он ответил на мой вопрос, откуда ему известно о ресторане.

— Спасибо, Нора, — бормочу я тихонько, входя в спальню.

На цыпочках прохожу мимо Джима, который уже лег, и пробираюсь во встроенный шкаф-гардеробную. Так как сегодня наша годовщина, вместо обычной безразмерной футболки уместно будет надеть шелковую ночную рубашку. После торжественного ужина Джим, скорее всего, захочет заняться любовью, и, хотя сексуальное настроение так и не снизошло на меня, я совсем не прочь ответить ему лаской. Сегодня чувствуется особая близость с мужем, и я благодарна судьбе за то, что он сделал все возможное ради нашего маленького торжества. Я ложусь в постель, прижимаюсь к нему и обнимаю сзади за талию. Чувствуется, как поднимается и опускается его живот, в такт дыханию.

Не могу поверить!.. Он спит! Муж заснул в ночь нашей годовщины и даже не предпринял попытки заняться сексом! Я была уверена, что сегодня придется исполнять супружеские обязанности, и, несмотря на то что особым желанием не горела, весьма разочарована тем, что мой благоверный заснул. Что, я уже не стою того, чтобы бороться со сном? Неужели я так ужасна в постели, что Джиму легче заснуть, чем заниматься со мной любовью?

Нет. Не буду делать из мухи слона. Он просто устал. Он сегодня много работал. В моей голове проносится рой мыслей. Я задаюсь вопросом, от которого учащается пульс: а вдруг таким пышным празднованием годовщины мой муж хотел облегчить свое чувство вины за интрижку? Он никогда не водил меня в места, подобные «Кинкеду», ни на одну из годовщин. И, если уж задуматься всерьез, бриллиантовое колье — самый изысканный подарок, который он когда-либо мне дарил. Я вновь убеждаю себя не делать поспешных выводов. Неужели я дошла до состояния, когда не верю в бескорыстную заботу мужа, не верю, что он хотел просто доставить мне удовольствие из любви?

Сильное волнение мешает уснуть, так что я поднимаюсь, вновь пробираюсь в шкаф-гардеробную и осматриваю себя в высоком зеркале. «А я бы себе изменила?» — задаюсь вопросом, глядя на свое отражение. Можно ли вообще подозревать Джима в измене? Только поглядите на меня — далеко не Синди Кроуфорд. Конечно, я заметно потолстела со дня свадьбы, на бедрах появились намеки на целлюлит, соски грудей смотрят скорее в пол, чем в стену, да и морщинки начали скапливаться в уголках глаз. Осматривая себя, волей-неволей я вспомнила о семинаре по пластической хирургии, на который мы ходили с Норой. Да, все может измениться к лучшему, если эти груди подтянуть, чтобы они вновь выглядели прежними, такими, как до кормления ребенка, без груза, что тридцать шесть лет гравитации навесили на них. Небольшая липосакция на животе и бедрах, и я вновь влезу в десятый размер. Будь я довольна тем, как выгляжу, может, ко мне вернулось бы и сексуальное желание, может, и Джим не заснул бы в ночь нашей годовщины.

…Сейчас я чувствую себя закомплексованной толстухой, особенно когда занимаюсь любовью. Я всегда требую выключить свет, а иногда мне неприятны и прикосновения. Не хочется, чтобы Джим щупал руками мой пухлый живот, чтобы увидел растяжки от давних родов (да пропадут ли они вообще когда-нибудь?). За годы стало понятно, что хороший секс складывается не только из моего отношения к Джиму, но и моего отношения к самой себе. Раньше я думала, что возбуждаюсь только оттого, что смотрю на мужа, что чувствую его тело рядом с собой, от мыслей о его мужественности и силе. Позднее я поймала себя на том, что завожусь от понимания, что я возбуждаю его. Меня стали изводить сомнения: возбуждают ли его мое обнаженное тело, мои груди, мой зад и моя… ну, мои гениталии. В последние годы, однако, я со всей очевидностью поняла, что желания не вызываю. Я совсем не урод. Несмотря на то что мне не помешало бы похудеть на несколько фунтов, толстой меня не назовешь. Уж толстой-претолстой точно. Я просто недовольна тем, как выгляжу, особенно без одежды. А когда так строго себя судишь, сексуальность пропадает начисто. Может, небольшая пластическая операция — именно то, что мне нужно? Может, если я подтяну тело до состояния, когда я буду им довольна, то смогу расслабиться и ко мне вернется либидо? И секс вернется в наш брак.


26. Камилла


Я сижу на медицинской кушетке и щупаю свою грудь, засунув руку под одежду, стараюсь убедиться, что после процедур на прошлой неделе воспаление полностью прошло. К счастью, инъекции антибиотиков сделали свое дело, и мне нечего волноваться, угроза утратить грудной имплантат отступила. Я вытянула руку из-под одежды и тут услышала, как за дверью кто-то на ходу перелистывает бумаги.

— Добрый день, — говорит врач, постучав в дверь и входя. — Меня зовут доктор Клейн.

— Камилла Купер. Приятно познакомиться.

— Итак, чем могу быть полезен, мисс Купер? — произносит он, а я, вглядываясь в его лицо, пытаюсь понять, что за человек передо мной.

Лицо у него честное, доброе и несет отпечаток лет, что дает мне понять — врач он опытный и волноваться вроде не о чем. Я всегда старалась узнать побольше о каждом из хирургов, прежде чем позволить им резать меня, но в конце концов поняла, что выбираю врача по ощущениям, главное — комфортно ли мне в его обществе. А еще, прежде чем прийти на консультацию, я изучаю рекламные фотографии частных клиник. Я поняла, что пластические хирурги уделяют своим приемным особое внимание. Чаще всего они могут гордиться весьма изысканным дизайном, но некоторые устраивают ужасную, пошлую обстановку. Мне нравятся врачи, у которых приемные отделаны со вкусом. Я так полагаю: если у доктора в клинике стильный интерьер, то у него и на другие красивые вещи глаз наметан, а, следовательно, он с большим успехом поможет своим пациентам, желающим стать красивее. Именно по этой причине я пришла к доктору Клейну. В Интернете я увидела фото его клиники, все выглядело очень элегантно и стильно, а именно так хочу выглядеть и я — элегантно и стильно.

— Я прочла ваше объявление в «Вашингтонце»[33 - «Washingtonian» — журнал, издающийся в округе Колумбия. Ориентирован на жителей Вашингтона и окрестностей.] и пришла, потому что хочу немного изменить свою фигуру, — да, я могла бы сразу сказать, что хочу вставить себе в задницу имплантаты, но это прозвучало бы вульгарно.

— Что именно?

Открываю сумочку и вытаскиваю страницу, которую вырвала из журнала «Эссенс». На фотографии Бейонс. Я указываю на ее зад и говорю:

— Хочу такой же.

Доктор Клейн улыбается и присматривается к картинке.

— Итак, вы хотели бы улучшить свои ягодицы?

— Ну, укрупнить… выделить, что ли. Подтягивать их не надо. Мне всего двадцать девять.

— Ммм… — берется за дело он, — вы не могли бы встать, чтобы я мог рассмотреть нынешнее состояние ваших ягодиц?

Я поднимаюсь с кушетки, поворачиваюсь к нему спиной, чтобы он мог получше рассмотреть мою задницу.

— Брюки снимать надо?

— Нет, пока не надо, — доносится сзади. — Позднее я могу провести более подробный осмотр, но на первый взгляд, мне не кажется, что вам требуется операция. На вас ведь не надето утолщенное белье?

— Нет, а что? — поспешно отвечаю я, испугавшись, что ему как-то удалось проверить мою платежеспособность, и теперь он знает, что позволить себе операцию я не могу. Или этот доктор думает, что, если я черная, то и денег у меня нет?

— Мисс Купер, я провел множество операций по улучшению формы ягодиц. Большинство моих пациенток после операций выглядели, как вы. Низ вашей спины в нынешнем состоянии вполне пропорционален вашему телу.

Что он болтает?! Да у меня такая плоская задница, что мой живот ей завидует!

— Спасибо за добрые слова, но я хотела бы стать более фигуристой.

— Давайте я расскажу немного о том, что такое операция по улучшению формы ягодиц, и вы еще поразмыслите. Когда человек, зарабатывающий на жизнь операциями, говорит, что делать ничего не надо, следует прислушаться.

Урод! Да кто он такой, чтобы указывать, что мне надо, а что нет?

— Хорошо.

— Чтобы придать ягодицам дополнительный объем, мы используем особые протезы. Они не похожи на те, что применяются в пластике грудных желез, — его глаза быстро метнулись к моей груди. — Грудные имплантаты наполнены жидкостью, ягодичные же состоят исключительно из силикона. Во время операции делается всего один надрез в области копчика, но в силу специфики размещения протезов заживление идет довольно долго. Ваши ягодицы участвуют во всем — в ходьбе, в сидении, в лежании. Вы сможете подняться только через неделю, а почувствовать себя комфортно, скорее всего, не раньше, чем через пару месяцев.

Он на секунду прерывается и, кажется, удивлен тем, что я молчу. Ну, не смогу какое-то время сидеть, и что с того? Тоже мне проблема! Глядя ему прямо в глаза, угрожающе спрашиваю:

— И?

— Чтобы поднять ваши ягодичные мышцы, мы дадим вам общий наркоз…

— Мне не надо ничего подтягивать. Мне нужно добавить формы.

— Я понимаю. Мышцы поднимают, чтобы увеличить размер кармана, куда ложатся протезы.

— А, ясно.

— Расширив полость, мы вкладываем протезы и проверяем — все ли выглядит натурально. После мы накладываем швы, которые рассосутся со временем сами, и начинаем пеленать вас в бандаж, который производит на имплантаты давление и не дает больному месту опухнуть.

— Ну, не так уж все и плохо, — с облегчением констатирую я.

— Операция — только половина дела. Следует учитывать целый ряд рисков. Как уже говорилось, ягодицы участвуют в жизнедеятельности всего тела, риск того, что имплантат после операции сместится, выше, чем после увеличения груди, подбородка или, скажем, щек. Не исключена также и возможность заражения. Протезы располагаются очень близко к ректальной области, так что риск серьезного воспаления довольно высок.

— Что же, я готова пойти на это.

Врач улыбается, словно сдаваясь.

— В силу всех вовлеченных в операцию рисков я не хотел бы делать ее той, кому, по-моему мнению, она не требуется, — он замечает, что я собираюсь его перебить, и торопится продолжить. — Окончательное решение за вами. Я задам вам еще несколько вопросов, а затем предложу полезную литературу, которую можно прочесть дома. И попрошу, чтобы вы назначали операцию только после того, как внимательно прочтете то, что я вам дам. Договорились?

Я улыбаюсь. Он раздражает меня, но хирург, который уговаривает пациентку не делать операции, заслуживает уважения.

— Договорились, — соглашаюсь.

Он берет блокнот и читает записи сестры-секретаря, которая успела задать мне несколько вопросов, пока я ждала в приемной.

— Ага, я вижу, вы добавили имплантаты в щеки и подтянули веки, так что, думаю, представляете себе, что такое пластическая операция.

— Да, — отвечаю. — Первые несколько дней после операции немного тяжело, но, в общем — терпимо.

— Обе процедуры были сделаны одновременно?

— Да, — лгу я. По правде говоря, это были разные операции, но ему об этом знать необязательно. Не стоит ему рассказывать и о том, что я уменьшала губы. Хирург, у которого я была в прошлый раз, не заметил следов операции у меня на губах, так что и доктор Клейн, думаю, не заметит. Есть причина и тому, что сегодня я надела бесформенный свитер; пока что мне везет — он не просил меня его снять. Если вдруг это придется сделать, то, несомненно, врач заметит, что я увеличила грудь, да и следы на животе от прошлогодней липосакции сошли не полностью. Я давно поняла, что если откровенно рассказать врачу о количестве пластических операций, которые пришлось пережить, то глупых вопросов не оберешься. Окружающие почему-то странно относятся к не достигшим тридцати лет людям, желающим улучшить то, что досталось им от Бога. В последний раз, еще в Атланте, я честно рассказала обо всех своих операциях врачу, а он настойчиво пытался отправить меня к психологу, словно с моей головой что-то не в порядке. Ага, именно с головой, как же. Проблема в моем теле и лице. Ну что с того, что губы мои уменьшены, бюст увеличен, жир из живота выкачан, уши прижаты к голове, в щеках имплантаты, а глаза расширены — все это лишь шаги к совершенству. Да и осталось-то мне до идеала всего ничего — пара имплантатов в ягодицы. Когда-то мне думалось, что все закончится увеличением груди. Точно так же я думала и после липосакции, и подтянув веки… Но однажды, увидев в зеркале, насколько у меня плоский зад, я поняла, что непременно придется лечь под нож еще раз. Вот после операции на филейной части своего тела я точно достигну нужной кондиции, стану выглядеть, как всегда мечтала, и смогу наконец жить полноценно. Хотя в будущем я, не исключено, увеличу подбородок, подтяну живот и изменю форму голени. Пока же надо сконцентрироваться на придании объема заднице.

Врач задает еще несколько вопросов о прошлых операциях, о состоянии моего здоровья, просит снять штаны, долго изучает мои ягодицы и наконец закругляется.

— Я попрошу Джессику, вы с ней уже встречались в приемной, подготовить для вас необходимую литературу; с ней же можно обсудить запись на предоперационный подготовительный период, если решитесь все же.

— Хорошо, — отвечаю я. — Еще один вопрос. Какова же будет цена? Сколько стоят имплантаты в зад… извините, в ягодицы?

— Наш секретарь Барбара оговорит с вами все финансовые вопросы, но, грубо говоря, после всех процедур цена конечного результата достигнет примерно семи тысяч долларов.

Черт подери!

— Существуют ли какие-нибудь скидки? — улыбаюсь, делая вид, что шучу, хотя на самом деле серьезна как никогда.

Он усмехается.

— Нет, но есть несколько вариантов оплаты, которые вам озвучит та же Барбара. Мы также принимаем кредитные карты.

— И что, никак невозможно снизить цену? — переспрашиваю я настойчиво, изо всех сил демонстрируя преданным взглядом, что готова пойти на все. Если он скинет цену, я готова, по меньшей мере, доставить ему оральное удовольствие прямо здесь и сейчас.

Видно, что доктору Клейну неудобно.

— Нет, мисс Купер, операция не является предметом торга, знаете ли, — произносит он так снисходительно и терпеливо, словно разговаривает с пятилетним ребенком. — Подумайте обо всем, что мы здесь обсудили, и не спешите с решением. Всего хорошего.

Он выходит из кабинета.

Семь тысяч долларов! Где, черт возьми, я найду семь тысяч долларов?! Я паникую, глядя на закрывающуюся за ним дверь и продолжая сидеть на кушетке — я не готова встать и выйти в мир, где мне неизбежно придется столкнуться с непосильной задачей по розыску необходимой суммы. Тереблю кольцо на правой руке — когда нервничаю, я всегда так делаю: проворачиваю его на пальце вправо, затем влево и так, пока не успокоюсь. Я опускаю глаза, и, как десять лет назад, когда моя бабушка подарила мне это кольцо, у меня перехватывает дыхание. Это обручальное кольцо с тремя бриллиантами, общим весом полтора карата. Посередине вправлен крупный бриллиант круглой огранки, а по бокам — камни поменьше. Бабушка всегда называла его «обручальным кольцом» и носила как «обручальное кольцо», хотя лишь через сорок лет совместной жизни мой дед сумел накопить достаточную сумму, чтобы подарить ей его. Бабушка очень гордилась этим украшением и не снимала до тех пор, пока — за несколько месяцев до своей смерти — не подарила мне. Она вписала его в завещание на мое имя, но когда поняла, что конец близок, решила отдать лично. Она сказала, что очень сильно меня любит, и хотела бы, чтобы я помнила, сколь тяжелого труда стоило это кольцо моему деду. Затем она сняла кольцо с пальца и подарила его мне. «Красивое кольцо для прекрасной девушки», — произнесла она при этом торжественно.

На вопрос, почему она решила пропустить поколение и отдать кольцо мне, а не моей матери, она ответила, что матери она и так по завещанию оставляет дом и все сбережения. К тому же, добавила бабушка, твой отец и так подарил ей красивое обручальное кольцо, и не хочется уязвлять его гордость, завещав драгоценность несравненно лучше его подарка.

Когда это произошло, мне едва исполнилось двадцать лет; я была поражена подарком. В те годы я не ощущала себя красавицей, которой видела меня бабушка, но, надев перстень, почувствовала себя особенной. И по сей день, глядя на эту семейную реликвию, я все еще чувствую себя необыкновенной.

Через это кольцо я ощущаю крепкую связь с женской линией моей семьи, и потому меня продирает холод, когда в тяжелые времена, такие как сейчас, я думаю о том, что для оплаты счетов надо бы продать мою реликвию, расстаться с драгоценностью.


27. Бренда


Как же глупо все вышло: на вторую лекцию семинара по пластической хирургии я пришла одна, без Норы, а ведь она-то и затащила меня сюда. У нее назначено свидание, совпадающее по времени с лекцией, и, по Нориным словам, я тоже не обязана теперь ходить на семинар, из-за нее, мол, уж точно не стоит больше этого делать. Но когда муж в день годовщины скорее будет дрыхнуть, чем заниматься сексом, задумаешься о пластической операции серьезно, кроме шуток. Если бы мне несколько недель назад задали вопрос, готова ли я ради красоты лечь под нож, то услышали бы твердое «нет», но сегодня я колеблюсь. Такое ощущение, словно подобным операциям подвергают себя все кому не лень.

Сколько собралось народу! Я задержалась на работе, так что вынуждена сесть в самом заднем ряду, у стены. Лекция обо всех видах подтяжек уже началась, на экране зал видит строгое лицо какой-то женщины. Оно испещрено специальными надписями: например, «носогубная складка», «щека обвислая», «ленты шеи».

— Операции на лице мы делаем для того, чтобы избавиться от дряблости щек, носогубных складок или, как они иначе называются, морщин у крыльев носа и вокруг рта. Они также способствуют разглаживанию морщинистой шеи, — вещает как всегда элегантный доктор Редклифф, водя лазерной указкой по изображению на экране. — Так, теперь, если среди вас найдется доброволец, я покажу некоторые упражнения, которые можно сделать дома, чтобы на себе почувствовать, что даст вам подтяжка лица.

Я немедленно перевожу взгляд в пол и стараюсь спрятаться за сидящей впереди дамой.

— Давайте я выйду, — произносит дородная дама, сидящая через ряд от меня. На вид ей около сорока, хотя одевается она по моде двадцатилетних. Узкая юбка заканчивается высоко над коленями, а шелковая блуза, если не считать пары перекрещивающихся шнурков, полностью открывает спину (зима на дворе, между прочим!). Дама очевидно полновата, но по выбранному ею стилю одежды и походке заметно, что она этот факт игнорирует.

— Ваше имя? — спрашивает врач.

— Жизель.

— Жизель, очень приятно познакомиться. Пожалуйста, садитесь в это кресло, сегодня вы — наша модель.

Дама усаживается, а доктор Редклифф заходит ей за спину.

— Итак, не то чтобы Жизель нуждалась в подтяжке…

— Ни черта себе, не нуждаюсь! Я могу получить скидку за то, что сегодня буду моделью? — шутит она.

Доктор Редклифф смеется и кладет руки ей на щеки.

— Вам нужно встать перед зеркалом, положить руки на щеки вот так и подвинуть кожу вверх и назад, — произносит он и оттягивает щеки Жизель к ее ушам. — Таким образом вы увидите, как подтянется кожа после операции.

— Вы не ответили на мой вопрос о скидке, — говорит дама, по залу прокатываются смешки.

— Обсудим это позднее, — смеется врач. — Вы также можете посмотреть, как подтяжка лица улучшит вид вашей шеи, но для этого вам потребуется два зеркала. Станьте боком к большому зеркалу и воспользуйтесь карманным зеркальцем, чтобы увидеть свой профиль, — продолжает он, кладя руки на шею Жизель. — Наложите пальцы вот таким образом и потяните кожу вверх и назад.

Наблюдать за тем, как доктор Редклифф манипулирует лицом Жизель, крайне интересно. Мне хочется немедленно оказаться перед зеркалом и примерить все это на себе.

Поблагодарив Жизель, доктор отпускает ее на место и продолжает презентацию. Он показывает еще несколько слайдов и переходит к описанию различных способов подтяжек. Кто бы мог представить, что их так много: поднадкостничные подтяжки, подтяжки исключительно кожные, подтяжки щек, эндоскопические подтяжки. Список все продолжается, врач называет новые и новые виды подтяжек, а я запутываюсь все больше. К перерыву голова просто гудит от таких слов, как «разрез», «гематома», «лицевая вялость», «анестезия». Господи, как же хочется курить!

Набросив пальто на плечи, я пересекаю холл гостиницы. Заметив по пути бар, я борюсь с искушением войти туда и выкурить сигарету на табуретке у стойки вместо того, чтобы стоять на холоде. Но, заметив внутри бара клубы дыма, отказываюсь от этой идеи выхожу на улицу. Не хочется, чтобы запах табака въелся в одежду и волосы. Знаю-знаю, подобное из уст курильщика звучит несколько странно, но с тех пор как Джим бросил курить, мне не хочется приходить домой, воняя, словно пепельница.

Выйдя на свежий воздух, я обнаруживаю, что у входа в отель стоит та самая Жизель.

— Добрый вечер, — доброжелательно улыбаюсь я, подходя и прикуривая сигарету.

Жизель кивает в ответ:

— Привет. Если бы я не занималась этим последние двадцать пять лет, меня бы сейчас здесь не было, — она разглядывает свою сигарету. — Считаю, что исключительно курение виновато во всех морщинах на моем лице. Когда я вижу антитабачные рекламные ролики, становится смешно. Бороться с курением надо совсем не так.

— Думаете? — удивляюсь я.

— Конечно. Все, что им надо сделать, это поместить фото Люсиль Болл в молодости рядом с другим, на котором очевиден результат того, что она курит уже пятьдесят лет… или взять хотя бы Бетт Дэвис. Они пугают публику раком легких и сердечными болезнями, а надо говорить о ломких волосах, желтых зубах и морщинах. Они взывают к человеку, заботься, мол, о собственном здоровье, но говорить надо о том, что его действительно заботит — эго и внешний вид.

Какая сметливая тетка…

— Да уж, вредная привычка. Избавиться от нее я собираюсь при первом же удобном случае.

— Да, я тоже. Недавно я вошла в ресторан. Меня встречает дама-метрдотель, спрашивает, сколько гостей я жду за столом, и знаете еще что?

— Что?

— Она сказала: «Зал для курящих, да?» Просто посмотрела мне в лицо и поняла, что я курю. Это был ужас! — восклицает Жизель, жестко давит сигарету в пепельнице и потирает руки. — Холодно здесь. А помните времена, когда мы могли курить где угодно?

Хочется сказать ей, что мои «времена» отличаются от ее «времен». Она явно на пять-десять лет старше меня.

— Да, помню, когда была ребенком, в мои обязанности входило перед вечеринками, что устраивали дома родители, по всему дому расставлять пепельницы. Теперь же о курении в доме и речи не идет.

— А когда я училась в колледже, то подрабатывала, сидя в будке на шоссе и собирая деньги за проезд. Так вот, помню, что мне разрешалось курить прямо в будке, обслуживая клиентов. Эх, было времечко. Теперь же дозу никотина можно получить только на морозе, — вздыхает Жизель.

Мы болтаем еще немного о слишком высоких ценах на сигареты, о том, как случилось так, что мы пристрастились к этой вредной привычке, к курению, о том, как тяжело прикуривать на ветру. Жизель поведала, что неподалеку отсюда расположено французское бистро, в котором нет отдельного зала для курящих (что, скорее всего, незаконно), все сидят вместе, и в меню при этом значится: «Сигары? Сигареты? Oui!». У меня появляется искушение записать название бистро, хотя я уверена, что Джим не пожелает туда идти. Побоится, что злобные французские повара заставят его есть козий сыр и лягушачьи лапки.

К тому моменту, как я вернулась в зал, доктор Редклифф уже приступил к следующей части лекции. Сев на место и оглядевшись, я замечаю, что на другом краю ряда сидит все та же Жизель. Она подмигнула мне, снимая пальто, и тут я замечаю, что на шее у нее золотая цепочка, а на цепочке висит кулон — маленький медвежонок, чьи глаза высверлены, а в дырки вставлены бриллианты, прямо как у того, которого я нашла в машине Джима под креслом. Я пытаюсь улыбнуться в ответ, хотя, кажется, на моем лице отразилось только изумление. Неужели в мире существует больше одного такого уродца?


28. Нора


— Ты уже бывала здесь? — спрашивает Оуэн через стол.

— Да, раз или два.

— Понравилось?

— Очень, — лгу я.

Мы находимся в «Азии» — модном загородном ресторане восточной кухни. Именно сюда, чтобы посидеть перед длиннющей стойкой суши-бара или выпить азиатского пива, съезжаются продвинутые молодые люди. Они появляются здесь не для того, чтобы поесть или утолить жажду, а чтобы себя показать и на других посмотреть. В любой день недели в здешних модных интерьерах толпится не менее двухсот холостых мужчин, одетых по последней моде. Крепкие тела на фоне лощеной обстановки смотрятся настолько впечатляюще, что никто и не замечает посредственной кухни и плохого обслуживания.

— Мне это место посоветовал коллега. Мимо я проезжал часто, но внутрь не зашел ни разу.

— Думаю, тебе здесь понравится, — снова лгу я.

— Ты часто обедаешь в ресторанах, а не дома?

— Ну, не сказала бы, что часто, но да, бывает.

— Мне следовало предложить тебе выбрать ресторан.

Я только улыбаюсь, хотя тоже жалею, что он не попросил меня выбрать ресторан. Уж этот я бы точно не выбрала — никак не хочется, чтобы взгляд моего спутника постоянно блуждал по залу, оглядывая местных сучек, натянувших джинсы «Джуси» и лайкровые футболки, из-под которых выглядывают плоские животы. Я тоже могу так одеться, тело-то мое в великолепной форме, но когда достигаешь определенного возраста, тридцати пяти, скажем, то в подобной одежде выглядишь глупо. Я уже несколько лет не заглядывала ни в «Аберкромби энд Фитче», ни в «У стены». Боюсь, что если войду туда, над дверью сработает какая-нибудь сигнализация. Так и представляю, как засверкают красные огни и бездушный металлический голос проскрежещет: «СОРОК! НЕ ВПУСКАТЬ! СОРОК! НЕ ВПУСКАТЬ!»

— Как долго ты работаешь в спортклубе?

— Пару лет. Да и веду я всего один класс.

— У тебя, подозреваю, есть и другая работа?

— Ну нет! Я независима и богата, — шучу я. — А в действительности… я работаю в консалтинговой компании, офис в центре города, и занимаюсь там дизайном.

— Творческая работа?

— Теоретически да, но контора наша довольно консервативна. Большинство моих работ соответствуют уже готовым шаблонам. А в свободное время я делаю проекты и для себя, вот где размахнуться можно.

— Да, плохо, когда на постоянной работе нельзя творить.

— Ну, что поделаешь. Зато она позволяет оплачивать счета без задержек, — отвечаю я. — А ты? Чем занимаешься ты?

— У меня своя компания, мы занимаемся финансовым планированием.

— Ого. Надо бы попросить тебя проинспектировать мои финансы.

— Легко.

Мы наслаждаемся вечером. Оуэн очарователен, я млею, уже только глядя на него. Он выглядит настоящим мужчиной и кажется человеком с достоинством — такого, как он, можно прямо сейчас посадить читать новости на «Си-эн-эн». Поедая тайские роллы, мы болтаем о работе. Пережевывая туна-татаки[34 - Японское блюдо из обжаренного тунца с черным перцем и листовым салатом.], он рассказывает мне о том, как рос в Пенсильвании, а я под пад-тай[35 - Блюдо тайской кухни, пряная лапша с различными добавками, традиционно символизирующая «гармонию пяти элементов вкуса».] — о своем детстве в Нью-Йорке. К тому моменту, как подали десерт из сладкого риса и манго, я запала на этого мужчину окончательно. Чем-то он отличается от всех остальных, с которыми я когда-либо встречалась… То ли дело в его зрелости, то лив уверенности, которой он так и светится, но я чувствую к нему влечение, которого ранее не испытывала ни к кому.

На выходе из ресторана нам приходится маневрировать, пробираясь сквозь толпящийся в баре народ. Я иду позади Оуэна и могу только догадываться о том, на что направлен его взгляд. Может, он ощупывает глазами шлюху в облегающем черном платье, что потягивает у стойки яблочный мартини, или разглядывает молоденькую блондинку, сидящую у суши-бара, не упустившую случая приодеться в «Вандербра». Среди этой публики я чувствую себя довольно комфортно. Почему бы нет? Выгляжу я хорошо. В тенденциях моды разбираюсь. Но осознание того, что дни молодежных развлечений для меня давно прошли, удручает.

По пути домой мы делимся впечатлениями от вечера и договариваемся встретиться вновь. Мне нравится общаться с Оуэном, но сейчас я чрезвычайно озабочена решением сделать пластическую операцию. Как мне выбрать врача? Когда удастся выделить на это время? Сколько будет стоить операция? Хватит ли мне отпуска, чтобы привести себя в порядок?

Доехав до моего дома, Оуэн паркуется у обочины и настаивает на том, чтобы проводить меня до квартиры. Мы идем от лифта к двери, и тут между нами повисает неловкое молчание, напоминающее мне о свиданиях, на которые я ходила в старших классах школы. В воздухе звенит напряжение — ожидание того, что случится дальше.

— Это правда был прекрасный вечер, — говорит он, когда мы останавливаемся у двери.

— Я тоже так считаю.

— Так я тебе позвоню?

— Конечно.

Снова неловкая пауза. Остается гадать, поцелует ли он меня.

— Что же… — недоговаривает он, наклоняясь ко мне.

Я ожидала поцелуя, но вместо этого он слегка меня обнимает. Когда мы отстраняемся друг от друга, я стараюсь скрыть разочарование.

— Спокойной ночи, — произносит он.

— Спокойной ночи, — я поворачиваюсь и вставляю ключ в дверь, думая о том, чем бы занять остаток вечера. Мы вроде прекрасно провели время. И дружеские объятия — это все, что я заслужила? Возможно, он не любит спешить. А может, не заинтересовался настолько серьезно, чтобы поцеловать меня, и решил не подавать ложных надежд. Но тогда почему он сказал, что позвонит мне? Что происходит? Это просто свидание. Я постоянно встречаюсь с мужчинами и более двух раз о большинстве из них не вспоминаю. «Что же в этом мужике такого, что я так разволновалась?» — спрашиваю себя, отпирая дверь квартиры.


29. Камилла


Прошло несколько часов с тех пор, как доктор Клейн сообщил мне, что операция на ягодицах будет стоить невероятных денег — семи тысяч долларов. Господи, какое огорчение, ведь собрать подобную сумму в обозримом будущем не представляется возможным. Что же, я предпринимаю то, что всегда делаю, когда волнуюсь из-за нехватки средств, — отправляюсь по магазинам. Конечно, я не собираюсь ничего покупать. Вообще-то, я и не могу ничего купить — терминалы по обработке кредиток и система обязательной проверки платежеспособности позаботились об этом. Но несколько часов, занятых примеркой дорогой одежды и фантазиями по поводу того, как хорошо в этих костюмах будет выглядеть моя новая имплантированная попка, мне не помешают.

Я еду в «Галлериа», что в Маклине в Виргинии — это, наверное, самый дорогой торговый центр в округе: внутри только «Сакс» и «Нейман Маркус», бутики, ювелирные магазины, и их посетители, конечно же, белокожие люди. Всякий раз, когда я приезжаю сюда, мне кажется, что я попала в страну арийцев. Кроме сотрудников, представителей расовых меньшинств здесь почти нет, а те, что есть, — выходцы из Азии или Ближнего Востока. Однако, как бы там ни было, если черной сестричке надо примерить дорогущую одежду, ей следует ехать сюда. От других афроамериканцев я слышала, что в дорогих магазинах за ними по пятам ходят охранники, но у меня такой проблемы никогда не возникало. Да, бывало, я встречала заразу-продавщицу, но нельзя сказать точно, вела она себя как стерва из-за того, что я чернокожая, или из-за того, что она… в общем… стерва по жизни. Ни с чем более неприятным, чем обычное равнодушие, я не сталкивалась, может, оттого, что выгляжу, словно я здесь своя в доску. Вот сегодня, к примеру, на мне надет костюм от «Тахари», шелковая водолазка «Шарль Нолан» и остроносые туфли «Миу Миу». Весь ансамбль стоил мне около тысячи долларов — тысяча долларов, канувшая, словно в Лету, в море моего долга по кредиткам, который даже не знаю, как и когда буду выплачивать.

Только что я вышла из отдела «Бербери», где мерила чудесную полосатую юбку и шерстяной тонкий свитер-водолазку. Все, о чем я думала, крутясь перед тремя зеркалами, это насколько лучше смотрелась бы на мне эта юбка, если бы зад был «выразительней». Несмотря на несовершенство фигуры, сочетание юбки со свитером привело меня в восторг. Но, учитывая, что в моем кошельке до зарплаты осталось целых семнадцать долларов, а одежда стоит около семисот, все, что мне остается, — это снять ее и вернуть продавцу. Всего несколько лет назад я бы взяла юбку, свитер, оплатила бы их кредиткой одного из небольших банков, таких карт у меня было в избытке. Да только эти банки давно аннулировали мои счета, а новые не горят желанием сделать меня своим клиентом.

Не знаю, как и когда все в моей жизни пошло наперекосяк… хотя, может быть, и знаю. Наверное, все понеслось по наклонной после моей первой пластической операции — я тогда уменьшила губы. Даже в детстве у меня были огромные губы, вовсе не такие, как у Куин Латифы или Анджелины Джоли. Они были невероятно крупными и уродливыми: верхняя заворачивалась наружу, открывая огромный кусок розовой внутренней стороны, а нижняя свисала вниз, словно мокрая тряпка. В детстве ни дня не проходило без того, чтобы надо мной не подшутили ровесники. Насмешки детей, как правило, очень злые и жестокие. В лучшем случае, на меня, слывшую дурнушкой, не обращали внимания. Неудивительно, что, повзрослев, первым делом я изменила форму и размер своих губ. Послеоперационное восстановление было довольно болезненным, но результат хирургического вмешательства сделал меня счастливой. Впервые в жизни я не чувствовала себя страшилой.

Объяснить, как счастлив человек, избавившийся от уродства, невозможно. Большинство людей даже не подозревают, как обидно, когда на тебя, хохоча, показывают пальцем, когда тебя обзывают; не знают, каково это — быть уродом. На несколько недель после операции я возомнила себя чуть ли не царицей. Помню, шла как-то по супермаркету. В те времена я не могла еще позволить себе серьезные покупки — мне нравилось смешиваться с толпой и чувствовать себя в человеческом потоке нормальной. И вот, проходя по «Нордстрому», я заметила миленькое черное платье от «Джонс Нью-Йорк». Стоило оно всего около полутораста долларов, но мне тогда было двадцать два, зарабатывала я крайне мало, и такая сумма была для меня чересчур крупной. Но, примерив платье, я поняла, что оно должно стать моим. Не могу объяснить, в чем тут дело, но приобретение вещи знаменитой марки в «Нордстроме» заставило меня почувствовать себя особенной. Передавая кредитку продавщице, я ощущала себя важной персоной, покупку подтвердил звонок кассы, платье упаковали в дорогую коробку, обернутую в красивую бумагу. Я никогда особенно модой не интересовалась: если уж считаешь себя уродом, выбором одежды не утруждаешься. Но после операции и той первой покупки в «Нордстроме» мне открылась сладость приобретения чего-либо дорогого, чего-либо значимого для себя… настолько красивого, чтобы хотелось это надеть на свое тело. Вот тогда-то меня как прорвало, тогда-то появились бесчисленные кредитки, и я начала тратить какие-то деньги. Я рассудила, что коль покупка в «Нордстроме» доставила мне столько удовольствия, то почему бы не подняться на ступень выше — до «Неймана Маркуса» или «Сакса»? Наряды по сто пятьдесят долларов быстро ушли в прошлое. Я чувствовала себя более важной, более достойной, когда приобретала платья по триста или шестьсот долларов. Мне нравилось бродить по дорогим магазинам, перебирать одежду на вешалках, слышать стук моих каблуков по мраморному полу, пользоваться заботой и вниманием продавцов. Поиск дорогой одежды, ее приобретение и ношение помогали мне почувствовать себя особо важной персоной, и так, наверное, происходит по сей день.

Повсюду — во всех магазинах и банках, где только можно, — я открывала кредитную линию. Ирония в том, что покупать-то дорогую одежду я покупала, получала удовольствие от ношения роскошных вещей, но по-настоящему красивой так себя и не почувствовала. Я смотрела на свое отражение в костюме от Версаче или платье от Дэвида Мейстера и думала только о том, насколько лучше я бы выглядела, будь моя грудь побольше, а бедра поуже. Насколько лучше выглядела бы я в костюме от Эйлин Фишер, если бы скулы были очерчены резче. Да, уменьшив губы, я испытала эйфорию, но долго она не продлилась. Усовершенствованные губы доставили мне несказанное удовольствие, я перестала быть уродом, но ведь и красавицей себя назвать все еще не могла. Чтобы превратить меня в сногсшибательную даму, требовалось нечто большее, чем простое уменьшение губ. Так что не прошло много времени после первой операции, как я вновь сидела в кабинете хирурга и задавала вопросы о новом хирургическом вмешательстве. Годами я копила деньги для операции на губах (и оплатила ее наличными), а потом поняла, что большинство хирургов дают пациентам возможность оплачивать процедуры так, как это происходит с покупкой автомобиля или стиральной машины. Вот тут-то все и началось — мое медленное погружение в пропасть долгов из-за трат на пластические операции и покупок в магазинах высокой моды…

Сидя напротив бутика «Бербери» и оглядывая атриум, я стараюсь придумать способ оплатить имплантаты в ягодицы. Я могу найти вторую работу, но это не самый быстрый способ собрать требуемую сумму. Можно что-нибудь продать. Бог мой, продать-то особо нечего, разве что машину, но без нее придется туговато. «Можно попросить на работе аванс», — думаю я, сидя на скамейке с грустным лицом. В это мгновение рядом со мной присаживается мужчина, одетый по последней моде.

— Трудный день? — спрашивает он доброжелательно.

— Ага… да, что-то вроде того.

Стоит приглядеться к нему — темнокожий, аккуратная короткая стрижка, ухоженная бородка-испанка. За его костюм можно душу отдать — то ли «Хьюго Босс», то ли «Корнелиани». С первого взгляда может показаться, что он богат. Потом в голову приходит мысль о том, что я одета в дизайнерскую одежду, но за душой у меня меньше, чем у нищей церковной мыши. Этот мачо, может статься, такой же показушник, как и я.

— Хотите, поговорим об этом?

Я улыбаюсь.

— Нет, благодарю, мне, пожалуй, пора идти, — и поднимаюсь со скамьи.

— Что ж. Всего хорошего.

— Вам того же, — киваю я и удаляюсь по коридору.

Наверное, он пытался меня снять. Иногда мужчины это делают. По какой-то непонятной причине некоторые из них находят меня привлекательной. Вполне допускаю, что на первый взгляд могу показаться сексуальной. Однако стоило мне подняться и показать ему свой тыл, как я немедленно перестала быть для него соблазнительной. Еще бы, ведь он узрел мой плоский зад, иначе и быть не могло. Да, неплохо было бы сходить на настоящее свидание… почувствовать близость с мужчиной, но я не готова. Я пока не чувствую себя достаточно уверенной в себе. Конечно, я была с мужчинами. Я не девственница какая-нибудь. В школе я с мальчиками не встречалась, но в колледже ухажеры были. Училась я в университете Джорджии в Афинах — примерно в часе езды от Атланты. Стипендии хватало на проживание и учебу, поэтому все четыре года обучения я провела в студенческом городке. В последних классах школы я была нелюдима и старалась привлекать как можно меньше внимания. Уезжая в колледж, я клялась себе, что стану более общительной. Не хотелось еще четыре года прикидываться мебелью. Я продолжала стесняться своих губ, хотя повзрослевшие одноклассники оставили свои издевки, и моя самооценка начала подниматься.

Мне повезло, соседка по общежитию была удивительным человеком. Звали ее Адди. Она была родом с юга и оказалась полным экстравертом, что пошло мне на пользу. Чтобы завести друзей, я вступила в несколько клубов по интересам, но по-настоящему в общественную жизнь студенчества меня ввела все-таки Адди. В нашей комнате всегда толпился народ: кого-то Адди встретила на лекции, с кем-то столкнулась в кафе или просто в коридоре. На каждые выходные ее приглашали во множество мест, и она всегда настаивала, чтобы я ехала с ней. Благодаря Адди я ходила на пикники, вечеринки и танцы, знакомилась с людьми, съехавшимися в кампус со всей страны. Я буду вечно благодарна ей за то, что она вытянула меня из скорлупы одиночества. Но есть нечто, чего простить ей я не смогу никогда: она дала мне прозвище, от которого я не могла избавиться все время учебы. Мы веселились на вечеринке, хорошо выпили, и ни с того ни с сего Адди назвала меня Губой. Помню как сейчас: мы стоим рядом и только собираемся пойти потанцевать, как она произносит: «Слушай, Губа, пиво еще будешь?» Я понимаю, что она просто шутила — прозвища она приклеивала ко всем и каждому. Нашу подругу Полу она прозвала Чакой, оттого что у нее были пышные волосы, похожие на прическу Чаки Хан[36 - Чернокожая певица, обладательница пышной прически.]. Другую нашу подругу, Денис, она назвала Носатиком за, понятное дело, длинный нос. Даже себе она прилепила прозвище — Соня, потому что частенько ее волосы были растрепаны, словно она только что из постели. Адди вовсе не желала обидеть меня и не знала, как сильно я переживаю из-за размера своих губ, но это все равно больно по мне ударило — вернуло в детство, полное жестоких издевательств. Но хуже всего было то, что кличка, не успела я оглянуться, прилепилась — не отнять. Прозвище даже вытеснило мое имя. Все называли меня Губой, словно такое обращение — нечто очаровательное. В конце концов, я смирилась со своей участью. Один бог знает, как иногда хотелось закричать: «Меня зовут Камилла! Перестаньте называть меня Губой!» Никто и не подозревал, как я стеснялась своего несовершенства. Если бы я начала протестовать, то все заметили бы мою неуверенность в себе, а уж этого я показать никому не хотела, потому и держала себя в руках.

Адди, кроме того что щедро делилась со мной приглашениями на всевозможные сборища, поставила себе целью найти мне парня. Она была миловидна, хорошо сложена, так что в мужском обществе недостатка у нас не было — желающих пригласить ее на свидание было больше, чем она могла себе позволить. Адди часто и с большим удовольствием разворачивала ухажеров в мою сторону, и, к моему изумлению, некоторые из них были не прочь закрутить со мной роман.

Хотелось бы верить, что парни, которым она указывала на меня, действительно находили меня привлекательной. Вместе с тем избавиться от мысли, что они всего лишь двадцатилетние молодчики, готовые затащить в постель кого угодно, я не могла. С помощью Адди я познакомилась с множеством парней, с некоторыми у меня были краткосрочные отношения, но серьезной связи не возникло до последнего года учебы, пока я не встретила Кента Маршала, Мы познакомились на вечеринке, и контакт между нами заладился с первого взгляда. Он был далеко не красавец, полноват, но его улыбка — о, она покорила бы любую девушку. Между нами проскочила какая-то необъяснимая искра. Он мне очень понравился, и я решила не торопить события — не спать с ним сразу, как это у меня случалось с другими (эй, да ладно, в колледже не только парни зудели от желания переспать с кем-нибудь). Переспав с ним через несколько недель, я была удивлена тому, что и после сексуальной близости он хотел продолжать отношения. Я привыкла, что, получив свое, парни исчезают. Его стремление и дальше встречаться меня огорошило.

Прошло еще несколько месяцев, и связь наша стала серьезной. Несколько раз на неделе мы спали вместе, выходные всегда проводили вдвоем. С Кентом я чувствовала себя так уютно, что даже поверила, что могу нравиться мужчине. Настало время окончания учебы, и, пусть об этом не говорилось вслух, на горизонте логично маячила помолвка. Однако после выпуска все изменилось, все рухнуло из-за одного обстоятельства… из-за процедуры. Именно тогда я перенесла операцию по уменьшению и изменению формы губ.

Все четыре года учебы в университете я подрабатывала и каждые две недели откладывала деньги на визит к пластическому хирургу. О своих планах я никому не рассказывала, хотя проводила часы за часами, изучая всю возможную информацию на эту тему, размышляя над выбором врача и сравнивая цены в разных клиниках. Лишь за несколько дней до операции я рассказала о своих планах самым близким друзьям и прежде всего конечно, Кенту. Их реакция показала мне, что успех титанической работы по сокрытию собственных комплексов превзошел все ожидания. Как же они были удивлены моим замыслам и тому, что я, оказывается, недовольна своим внешним видом!

Кент поддержал меня. Он даже сопроводил в день операции нас с моей мамой в клинику, потом приносил в палату журналы и кассеты с фильмами, пока я лежала на реабилитации. Я была благодарна Кенту и, наверное, действительно любила его… Когда же у меня все зажило и я впервые в жизни почувствовала, что выгляжу, как все нормальные люди, мне захотелось освободиться от Кента. Я словно переродилась и, если честно, не хочется признавать, но это так, решила, что уж, коль я больше не урод, то заслуживаю чего-то лучшего, чем Кент. Мы расстались всего через пару месяцев после операции — я вновь стала свободной. Казалось, мой новый образ приманит кучу парней, но, несмотря на то что я действительно стала выглядеть гораздо лучше, ощущения полного довольства собственной внешностью у меня никак не возникало. Уродиной себя я считать перестала, а красавица во мне так и не проснулась. Подсознательно, по-моему, я решила не заводить серьезных отношений до тех пор, пока моя красота не станет по-настоящему «завершенной». Я «не готова» до сих пор — так и не пришло мое время найти приятеля или мужа. Некоторые мужчины считают меня привлекательной, но чтобы сблизиться с кем-то, я должна быть уверена в собственной неотразимости. Сейчас я близка к этому. Только бы найти деньги на улучшение задницы. Может быть, тогда все беды закончатся.


30. Бренда


Семинар подошел к концу. Но последнюю часть лекции я не могла сосредоточиться на рассказе доктора Редклиффа о лицевых имплантатах, о том, как происходят подтяжка лба, операции на веках, ринопластика и все такое. Я слушала как сквозь туман, все думая о подвеске на шее Жизель и стараясь припомнить медведя, которого нашла в машине Джима — точный цвет, положение сапфира на животике… или это был не сапфир? Я продолжала убеждать себя в необоснованности подозрений. Может, в «Уолмарте» или «Таргете» полны прилавки таких медведей. Иногда в моду входят невероятно уродливые вещи. Сидя на лекции, я думала о том, какие безвкусные аксессуары готовы носить женщины только потому, что они модные: гетры, брюки с карманами на бедрах, растянутые футболки и вываренные джинсы. Может, уродцы-медвежата это что-то вроде тех ужасных браслетов «Лэнс Армстронг», что я видела на множестве женщин. Нет, ну правда. Насколько вероятно то, что эту подвеску ей подарил мой… Нет, быть не может. Это же смешно, в конце концов! Мой муж мне не… Нет, я просто зря морочу себе голову. Это какое-то безумие!

Лекция закончилась. Вслед за Жизель я выхожу из зала и направляюсь прочь из здания. Выйдя из дверей, замечаю, что она остановилась и собралась прикурить. В другое время я взялась бы за сигарету, уже добравшись до машины, но сейчас меня душит любопытство (если не сказать — волнение) по поводу несчастной подвески. Я подхожу к Жизель.

— Привет, — дружелюбно окликаю ее я.

— Привет. Ну, что думаешь о сегодняшней лекции?

— Понравилось. Не знаю, готова ли я пойти на операцию, но информация была мне интересна.

— Ага, я тоже пока не решила. Хотя вот этот жир мне надо бы убрать, — похлопывает она себя по щекам и животу. — Да и глаза не помешало бы сделать. Но пока побаиваюсь. А вдруг хирург напортачит, и я стану походить на Мари Осмонд или Патрика Суэйзи… получу вечно удивленное лицо.

Я смеюсь.

— Да, это было бы ужасно, — бормочу я, а сама глаз не отвожу от медвежонка на цепочке. — У тебя такое необычное украшение.

— Это? — хихикает она. — Я его в общем-то шутки ради сегодня надела. Хотела показать коллегам, какой ужасный у моего ухажера вкус к драгоценностям. Разве это не самое отвратительное украшение, что ты когда-либо видела?

— Ну, не знаю. Вроде миленько. Это тебе подарил твой парень? — продолжаю выспрашивать я.

— Да… ну, не то чтобы мой парень… скорее, э-э… друг-мужчина. В общем, долго объяснять.

— Неужели?

— Да. В общем, он женат. У нас так, маленькая интрижка, — произносит она без всякого стыда и зазрения совести.

При этих словах сердце мое чуть не выскакивает из груди. Ну кто, скажите, рассказывает первому встречному о романе с женатым мужчиной?

— Это ужасно, — как ни в чем не бывало, тараторит она. — Этот медведь, вообще-то, поначалу предназначался его жене в качестве подарка на годовщину свадьбы. Можете поверить, что это он хотел подарить ей на годовщину?

Я стараюсь улыбаться, в то время как пульс подскакивает, а руки начинают предательски трястись.

— На годовщину? Разве? — все, что удается промямлить мне.

— Ага. Он показал это мне, а я ему, типа: «Ну, милый, нельзя же идти на ужин в честь празднования годовщины собственной свадьбы с медвежонком Тедди на цепочке». Я помогла ему выбрать другой подарок, у ювелира по соседству, нечто получше — ожерелье с тремя камнями.

Когда эти слова вылетели из ее рта, я схватилась за ворот пальто, чтобы спрятать от глаз подальше колье, которое она только что упомянула.

— Довольно странно, что ты помогла ему выбрать подарок жене, — произношу я, из последних сил стараясь скрыть панику.

— Ничего странного. Мне не жалко. Это ведь ей приходится тереться с ним бок о бок каждый день. Вот я и подумала, что она заслужила хороший подарок хотя бы на годовщину. Ты не поверишь, но помимо этого ужасного медвежонка он хотел подарить ей ужин в «Олив гарден».

— В «Олив гарден»?

— Да. Но я и эту идею зарубила, сказала, что ему следует пригласить ее в более пристойный ресторан. И знаешь, что он ответил? Он сказал: «Ну, а как насчет "Чиллис"?» Ты можешь представить — «Чиллис»! Нет, у парня нет никакого чувства стиля. Наверное, именно это мне в нем и нравится — он такой наивный. Пришлось дать ему целый список мест, достойных праздника.

Удивительно! Она весьма точна в описании моего мужа — наивный, слово, которым я пользуюсь уже двадцать лет нашей совместной жизни. В голове не укладывается, что совершенно чужая женщина, стоящая передо мной, выбрала подарок, который я получила на годовщину собственного супружества. Кажется невероятным и то, что это она надоумила моего мужа повести меня в ресторан. Нет. Я не могу поверить. У нее роман с моим мужем!


31. Бренда


Еду с семинара домой в своем снайпермобиле и нервно дымлю сигаретой. Меня все еще трясет, да так, что сердце заходится. Даже не знаю, что я чувствую — страх или злость? Или это шок? Мой муж мне изменяет! Да как он смеет? Я считала его благонравным, честным человеком. Как такое вообще могло случиться?!

Выезжаю на шоссе по направлению в Стерлинг. Неожиданно рой моих тревожных мыслей разлетается, побеспокоенный резким автомобильным гудком. Водитель машины, которая обгоняет снайпермобиль справа, бросает на меня гневный взгляд. Что там на спидометре? Оказывается, я двигаюсь со скоростью двадцать пять миль в час по левой полосе шоссе. Что ж, перестраиваюсь в правый ряд и жму на газ.

…О подобном читаешь в книжках, такое видишь в мыльных операх или на «Эйч-би-оу»[37 - Телеканал, в основном производящий сериалы.], но не веришь, что это может случиться с тобой. А ведь все признаки супружеской измены были налицо — работа допоздна, запах духов, исходящий от Джима, то, что он заснул, едва вернувшись домой с праздничного ужина… да и торжество это оказалось очень уж несуразным. Наш романтический вечер спланировала любовница моего мужа. Она выбрала подарок для меня, а дурацкого медвежонка на цепочке взяла себе. Перед моими глазами так и мелькает кулон в виде Тедди, болтающийся на шее Жизель. Как сейчас вижу злобного медвежонка, сверкающего бриллиантовыми глазенками, между грудей этой бабы. И вдруг видение меняется — ее бюст украшает теперь не медвежонок, а голова моего мужа. Я вижу их обнаженными, тела их сплелись. На этом месте мне становится плохо, меня мутит.

— Боже, нет! — кричу я, остановив машину, и выскакиваю из салона. Я бегу к куцей придорожной травке и не успеваю даже сообразить, что это со мной, как желудок уже выворачивается наизнанку, меня рвет у обочины шоссе. Глаза слезятся, рот полон привкуса рвоты, я стою на шоссе 66, мимо меня проносятся машины, их габаритные огни расплываются красными полосами в моих слезах. Стою и стою, и стою, и стою, и стою до тех пор, пока вдруг не подгибаются колени. Я оседаю на землю и плачу навзрыд. Все мое тело сотрясается в истерическом припадке.

— Как такое могло случиться? — беззвучно кричу я. — Как?!

Я не могу остановить поток мыслей: я что, так ужасна? Так плоха, что муж вынужден мне изменять? Так холодна в постели? Сижу на обочине, парализованная шквалом чувств, которые не выразить словами. Рыдания уже утихли, но я все еще остаюсь на месте и смотрю в землю. Двигаться нет никаких сил. Домой ехать не хочется. Не могу видеть его! Но что-то же делать надо? Наверное, единственный выход — и дальше продолжать игнорировать происходящее, притворяться, что ничего не случилось.

Я все еще пребываю в трансе, когда вдруг одна из проносящихся мимо машин снижает скорость и останавливается перед моим автомобилем. Словно сквозь какую-то пелену вижу, как приближаются габаритные огни, но мне совсем не страшно. Краем сознания ловлю себя на мысли, что хорошо бы из машины выскочил убийца и избавил меня от терзаний. Я сижу и отупело смотрю на престарелого джентльмена, который выходит из автомобиля и направляется прямиком ко мне.

— С вами все в порядке? — спрашивает он; у него добрые глаза.

Я беру себя в руки, вытираю слезы и поспешно поднимаюсь на ноги.

— Да… да, все хорошо. Мне нужно было остановиться, чтобы… — Я не знаю, что и сказать. Как объяснить, почему я сижу на обочине шоссе? — Спасибо, что остановились… спасибо за заботу. Правда… со мной все в порядке.

И бреду к своей машине.

— Вы уверены? — спрашивает он мне вслед.

Нет, совсем не уверена.

— Да, благодарю.

Завожу автомобиль и, выезжая на дорогу, вяло машу случайному знакомому. Вытираю вновь и вновь подступающие слезы, стараюсь собраться с мыслями. Необходимо понять, как подобное могло случиться и что мне теперь делать, но логике все происходящее не поддается. Все, на чем я могу сфокусировать внимание, — это мой муж и Жизель, и чем больше я о них думаю, тем злее становлюсь. Как Джим мог так со мной поступить?! Как он посмел так поступить с нашей семьей?! У нас дочь, дом, совместная жизнь! Ублюдок! Я его раздавлю, уничтожу!

На дорожку, ведущую к нашему дому, я въезжаю черная от злобы и ненависти. Наплевать, что будет скандал и дочь услышит из своей комнаты то, что не предназначено для детских ушей. Сейчас ворвусь через парадный вход и сразу выскажу мужу все — застигну его врасплох.

Я вхожу и вижу: Джим мирно сидит на диване и смотрит телевизор. На какую-то секунду я замерла, разглядывая мужа, зная, что уже никогда больше не посмотрю на него спокойно и с любовью. Затем подхожу и выключаю телевизор. Я сверлю мужа взглядом, готовая взорваться и выплюнуть ему в лицо все, что знаю о нем и его шлюхе. Открываю рот и… единственное, что могу сказать, это:

— Уже поздно. Пошли спать.

Джим растерянно спрашивает:

— Ты в порядке?

— Да… просто устала. — Прохожу мимо него к лестнице, ведущей на второй этаж. Поднимаюсь наверх, переодеваюсь в ночную рубашку и забираюсь в постель. Когда Джим входит в спальню, я лежу, отвернувшись от его половины кровати. Слушаю, как он раздевается, слышу звяканье его часов, падающих на тумбочку, бряцанье пряжки ремня, шелест спускаемых брюк. Раньше эти звуки успокаивали меня, теперь же от них тошнит — они мне больше не принадлежат. Я чувствую движение матраса, когда Джим ложится, и напрягаюсь. Если он ко мне притронется, я закричу.

Боже, впервые я рада тому, что тупая псина забралась на постель и легла преградой между нами.

С мужниной половины постели до меня доносятся дыхание Джима и редкие всхрапывания Хельги. Светящиеся цифры будильника сменились с 11:22 на 11:23.

Почему я не устроила скандал? Почему не сказала ему о том, что знаю о Жизель и его романе? По пути домой я была полна решимости сделать это — сообщить, что мне известно, какой он ублюдок, сказать, что меня воротит от него, мне хотелось изуродовать его до неузнаваемости. Но когда я вошла в дом и увидела его мирно лежащим на диване, то поняла, что не готова только к одному — к разводу. У нас с Джимом одна жизнь на двоих, пусть глупая и полуразрушенная, но мы вместе уже двадцать лет. У нас есть Джоди, дом, друзья… и даже эта ужасная псина. Мысль о том, каково придется тридцатишестилетней матери-одиночке, ужасает меня. Я не могу предположить, как отреагирует на мои претензии Джим. Возможно, будет молить о прощении, а может, обрадуется, что все открылось, и ему не надо больше прятаться, и можно спокойно покончить с браком. Вдруг для него проще было бы сбежать к Жизель и бросить меня одну с дочерью? Разве мужчины не этого хотят — свободы от семейных обязанностей?

Не могу избавиться от мыслей о своей роли во всем происходящем. Неужели это я толкнула Джима на супружескую измену? Да, я не была самой заботливой женой в мире, но все-таки я уделяю Джиму столько же внимания, сколько он уделяет мне. Мы оба много работаем и так устаем, что, когда возвращаемся из офисов, сил еле хватает на то, чтобы поужинать и разлечься перед телевизором. Да, наша половая жизнь не фонтан, но мы сексуально близки регулярно: раз в неделю — а для работающей пары, живущей вместе уже шестнадцать лет, это неплохо… или нет? А может, это только мое ошибочное мнение. Неужели я так себя запустила? Да, господь свидетель, я потолстела за эти годы, но и Джим тоже не стройный мальчик; хотя, не стоит забывать, что мы живем в обществе, где мужчина может позволить себе толстеть, а женщина — нет. Мы должны закрывать глаза на растущие пивные животы мужей, но они, в свою очередь, мириться с расплывающимися формами жены отказываются.

Я вспоминаю о лекциях по пластической хирургии. Мысль о том, что операция мне не помешает, вновь приходит на ум. Потеряет ли Джим интерес к другой женщине, если я избавлюсь от лишнего жира на талии? А если я приподниму грудь? Можно заодно и лицо слегка освежить. Если верить слайдам, что показывал на лекциях доктор, имплантаты в щеки омолодят меня на несколько лет.

Пытаясь заснуть, чтобы, наконец, убежать от тревожных мыслей, я представляю себя после липосакции, с имплантатами в щеках и ровным, без морщинок лбом. Если я стану выглядеть лучше, бросит ли Джим Жизель? Если я сделаю пластическую операцию, он перестанет мне изменять?

Слышно, как рядом дышит Джим, и внезапно, как это случается довольно часто, он начинает храпеть. Обычно он храпит только лежа на спине, и я тогда нежно бужу его и прошу повернуться на бок. Но сейчас, когда мы так близко друг к другу, я обнаруживаю, что сама мысль о прикосновении к нему невероятно противна. Какое-то время я обреченно терплю несущиеся из его носа рулады, изрядно похожие на звук работающей бензопилы. Обычно меня раздражает его храп, но сейчас, в эту ночь, и вовсе доводит до бешенства. И, не успев сообразить, что делаю, я поворачиваю голову и ору:

— Прекрати!

Джим вздрагивает и открывает глаза.

— Что? — спрашивает он сонным голосом.

Сдерживая порыв ненависти, объясняю как можно спокойнее:

— Ты храпел. Повернись на бок.

Джим закрывает глаза, отворачивается, так, к моему удивлению, и не заметив ничего необычного в моем поведении. Я же продолжаю пялиться во тьму, безуспешно стараясь избавиться от мучительных мыслей. Почему Джим так поступил? За что мне такое наказание? Как это отразится на нашей дочери? Что делает Джим, когда он с Жизель? Я думаю о многом, но главное, что терзает мое сердце, — это вопрос о будущем. Что делать теперь, когда я знаю правду? Боже мой, что делать?


32. Нора


Сидя в мягком кожаном кресле в приемной доктора Редклиффа, я только что заполнила несколько анкет и теперь осматриваюсь по сторонам. Никогда не видела подобной приемной: сияющие паркетные полы, кожаная мебель, картины, подсвеченные скрытыми лампами, бежевые рельефные обои на стенах и букет Свежих цветов на стойке. Кроме меня здесь в данный момент находится еще одна пациентка. Я, разглядывая ее, стараюсь угадать, что ей в себе не нравится. Так сразу и не определишь. Она немного младше меня и явных недостатков вроде бы нет. Лицо молодое, нос пропорционален, тело в форме. Возможно, она уже сделала какую-то операцию и теперь пришла на плановый осмотр. Интересно, хочется ли и ей узнать, зачем здесь я?

Только я собралась взять со стола журнал, как открылась дверь, и я увидела голову доктора Редклиффа, высунувшегося из кабинета.

— Мисс Перес?

— Это я, — поднимаюсь и иду к нему.

— Приятно познакомиться, — радушно улыбается он, протягивая руку. — Я — доктор Редклифф.

Жестом он приглашает меня пройти по коридору.

— Да, знаю, я была на одном из ваших семинаров.

— Правда? Великолепно. Рад, что вы решили прийти проконсультироваться, — отвечает он и открывает дверь в смотровую комнату. — Пожалуйста, присаживайтесь.

Я устраиваюсь поудобнее, жду и, пока он изучает мои анкеты, наблюдаю за ним. Выглядит доктор так же шикарно, как и во время семинара. Обычно мужчины не в силах заставить меня нервничать, но сейчас в моем животе скрутились тугие узлы. Есть что-то сюрреалистическое в том, что я пришла к красивому мужчине-врачу за операцией ради красоты.

На вид доктору Редклиффу за сорок, и это успокаивает. Я рада, что пусть не намного, но он старше меня. А ведь, кажется, совсем недавно найти специалиста более взрослого, чем я, было плевым делом. С кем бы я ни встречалась — с хирургом или юристом, мой возраст не давал о себе знать. Но теперь все чаще мне попадаются мужчины младше меня. Недавно я заезжала в агентство недвижимости, чтобы выплатить последний кредитный взнос за квартиру. Я ожидала увидеть солидного сотрудника и, конечно, была шокирована встречей с двадцатилетним парнем. Или — пару недель назад пошла на прием к новому стоматологу и обнаружила, что ему всего-то немного больше тридцати. Странно и неприятно. Наверное, это одна из тех причин, которые и привели меня в клинику пластической хирургии.

— Итак, ваше общее состояние здоровья в порядке? — спрашивает он, закрывая папку с бумагами.

— В порядке. И хронических болезней нет.

— Какие-нибудь лекарства принимаете?

— Лекарства мне не нужны.

— Аллергия на медикаменты есть?

— Нет.

— Хорошо, — говорит он и садится. — Что привело вас сюда?

Желаемые процедуры я указала в анкете. Хотелось бы, чтобы он сам об этом заговорил, а не заставлял меня озвучивать проблемы.

— Ну, меня заинтересовала ваша презентация, к тому же, я и сама кое-что читала. Думаю, мне не повредит подтяжка век и имплантаты в щеки, но далеко заходить не хотелось бы.

Рассказывая ему, что хочу подкорректировать форму век и округлить щеки, я чувствую себя глупо. Эти желания кажутся мелкими и суетными — потратить тысячи долларов на то, чтобы сбросить с лица несколько лет, в то время как кто-то в мире умирает от голода. Может быть, это сумасбродство? Хотя нет, я знаю, что я сумасбродка, но раз чике что-то надо, значит надо.

— Давайте обсудим сначала ваши глаза. Что именно вы хотели бы изменить?

— За последние несколько лет появились мешки под глазами, а веки стали дряблыми, — отвечаю я, указывая пальцем на свое лицо. — К тому же, вот тут легкая припухлость, от которой я также хотела бы избавиться.

— Будьте добры, закройте глаза, — просит он.

Я послушно опускаю ресницы и чувствую, как он щиплет меня за верхнее веко, а потом надавливает на мой закрытый глаз.

— Понятно, — произносит он, и я открываю глаза, — я могу удалить лишнюю кожу, назначим блефаропластику.

— Блефаропластику? — пугаюсь.

— Нет-нет, ничего страшного и сложного. Этот медицинский термин мы используем для обозначения различных способов коррекции век, в том числе — исправление возрастных изменений, — говорит он и добавляет: — Можно избавиться от жирка под глазами, чтобы снять припухлость. На верхнем веке мы сделаем надрез вдоль естественной складки кожи так, что после заживления следа не останется. Чтобы снизить припухлость нижнего века разрез будет сделан с внутренней его стороны, и в этом случае, понятное дело, никаких шрамов видно не будет.

Я киваю в такт его словам.

— Есть некоторый риск, прочтете о нем в брошюрах, которые я вам дам, но уверяю вас, мы делаем все, чтобы свести опасность к нулю. Также есть вероятность того, что ухудшится зрение, но это временное явление. Бывает, что у пациентов сохнет роговица глаз, и крайне редко возникают сложности с тем, чтобы полностью закрыть глаза. Есть маленький… ничтожный риск ослепнуть…

— Ослепнуть?!

— Это крайне редкое явление… очень, чрезвычайно редкое. Такое случается менее чем с одним из десяти тысяч пациентов, но вам все равно следует это учитывать. После того, как мы уберем жирок из нижнего века, внутренняя часть его может начать кровоточить и выталкивать глазное яблоко — слепота наступит только в этом случае. Но замечу, что в нашей клинике проведено более тысячи подобных операций, и ни один из пациентов не потерял зрение.

— Хорошо, — отвечаю, несколько успокоенная его словами. — Чтобы провести операцию, вы меня вырубите?

Он смеется.

— Нет, нам не обязательно вырубать пациентов. Операцию на веках можно провести под местным наркозом. Это не то же самое, что общая анестезия, так даже удобнее. Но если вы решите делать комплексную операцию, то, возможно, мы дадим вам общий наркоз.

— А что скажете о периоде заживления?

— Обычно операции на веке не доставляют больших неудобств. Мы выпишем вам рецепт на болеутоляющее. Конечно, глаза опухнут и покраснеют, могут даже появиться синяки, но уже через пару недель вы сможете спрятать все следы операции под макияжем, а полное заживление произойдет примерно через шесть недель.

Я задаю еще несколько вопросов и, если честно, остаюсь удивленной терпением доктора Редклиффа. Он отвечает на все вопросы, делает это любезно, не спеша, чего я не замечала за другими врачами, которые, кажется, всегда торопятся. Может, когда вам не приходится иметь дел со страховыми компаниями и пенсионными фондами, появляется время и для пациентов.

Оговорив все нюансы и детали этой самой блефаропластики, мы переходим к имплантатам в щеки. Врач рассказывает мне об особенностях этого вида пластики, описывая возможные риски, даже показывает имплантат. Оказывается, разрезы, через которые выкачивается жирок из мешков под глазами, можно использовать и для вставки имплантатов в щеки. Доктор подробно описывает ход операции, вновь терпеливо отвечает на вопросы, и все вместе взятое окончательно убеждает меня в том, что этому хирургу можно доверять. Впрочем, я заблаговременно получила максимум информации. Обратившись в Агентство здравоохранения при правительстве, я проверила лицензию клиники и, зайдя на специальную страницу в Интернете, изучила профессиональную историю Редклиффа. Отзывы встретились только положительные, так что теперь я уверена, что репутация моего хирурга безупречна с самого начала его практики. Кроме того, стало понятно, что этот человек всегда участливо поговорит со мной, ответит на мои вопросы, развеет сомнения.

Мы уже почти закончили, когда он спросил:

— А вы не хотите, чтобы я подправил ваш нос?

— Мой нос?

— Да. Я заметил некоторое несовершенство только потому, что это моя профессия. Изъян незначительный, но вам следует о нем знать.

— Хм, — это результат родовой травмы, с самого рождения нос мой свернут направо совсем чуть-чуть. Изгиб так незначителен, что я сама замечаю его только когда очень внимательно всматриваюсь в свое отражение в зеркале. Однако идея поправить переносицу кажется не такой уж абсурдной.

— А что для этого нужно?

Доктор Редклифф терпеливо рассказывает еще об одной операции. Наверное, когда приходится вновь и вновь описывать одни и те же процедуры, тупеешь, но по моему хирургу этого сказать нельзя. Он не выглядит недовольным, не корчит надменных гримас, словно делает мне одолжение, в нем нет ни капли высокомерия.

После нашего разговора я изрядно обогатилась знаниями об операциях в области глаз, об имплантатах в щеки и ринопластике (так он назвал хирургическую манипуляцию, которая исправит мой нос и изменит его форму).

…Доктор Редклифф проводит небольшой осмотр и предлагает мне не спешить с решением, подумать обо всем, что мы обсудили, и только после этого звонить и назначать день операции. Но я не внемлю его совету. Поблагодарив и попрощавшись, я выхожу в приемную и резервирую у секретаря ближайшую дату.


33. Бренда


— Боже правый, заткнись немедленно! — ору я на Хельгу, которая лает, не затыкаясь, с того момента, как я переступила порог дома.

Я сижу за кухонным столом, а псина тявкает на французские двери, ведущие на задний двор. Там никого нет, но Хельге, как обычно, на это наплевать. Она заливается так, словно по нашему патио маршируют батальоны вражеских солдат. В разных журналах серии «для дома, для семьи» постоянно встречаются статьи о том, что собаки добры к своим хозяевам и вообще полезны — продлевают жизнь, снижают давление. Почему же именно мне досталась единственная на всем белом свете скотина, которая только усугубляет стресс?

Передо мной стоит ноутбук, я пытаюсь оплатить через Интернет пару счетов, но Хельга лает и лает на заднюю дверь, так что сосредоточиться невозможно. Наверное, не стоит винить в моей рассеянности собаку — только вчера я узнала о романе Джима и думать о чем-либо другом просто не могу. Голова полна мрачных мыслей, и я не вижу никакой возможности избежать этих невеселых раздумий. Отчасти я жалею, что вчера, когда вернулась домой, не крикнула мужу правду в лицо, жалею, что все не открылось, что мы не разобрались со сложившейся ситуацией. С другой стороны, в душе я рада тому, что сдержалась. Что было бы, если бы я высказала все, а он в ответ попросил бы развода? Что, если бы он заявил, что уходит? Что, если бы он ушел?

На экране компьютера появляется список адресов, и я ищу нужный мне — адрес Интернет-представительства своего банка. Просматривая список, я обнаруживаю незнакомый адрес, в котором мелькают слова «и-мейл», «Йеху!» и «логин». Адрес какой-то незнакомый, надо разобраться, в чем тут дело. Открывается страница доступа к почте «Йеху!мейл». Поле с именем пользователя оказалось автоматически заполнено; в нем значится JamesHarrison1970 — имя моего мужа и год его рождения. Не успеваю я задаться вопросом — зачем Джиму почтовый ящик на «Йеху!», если у нас есть общий почтовый адрес от местного провайдера, как ответ становится мне известен. Ему нужен отдельный адрес, чтобы переписываться со своей шлюшкой.

Судорожно впечатываю в нужном поле разные пароли, стараюсь войти в ящик. Пробую ввести дату его рождения, последние четыре цифры нашего телефонного номера, девичью фамилию его матери, но ничего не срабатывает.

— О, черт побери! — я не в силах сдержаться и бью по клавиатуре кулаком. Хочется плакать. Не могу так больше. Невозможно терпеть рядом с собой мужа-лжеца. Нельзя закрывать глаза на то, что он заводит отдельный почтовый ящик только для себя. И, уж конечно, я больше не в состоянии терпеть лай безмозглой псины на дверь!

Господи, да что же творится вокруг? Встаю из-за стола и подхожу к холодильнику.

— Иди сюда, Хельга, — чуть ли не сюсюкаю я, открывая холодильник. Обычно, когда я подзываю собаку, она не подходит, но если ей кажется, что есть шанс заполучить что-то вкусное, то тут дело другое.

— М-м-м, сыр, — мурчу я, снимая упаковку с ломтя «Американского» сыра. Иду на другую сторону кухни, открываю шкафчик и достаю таблетку димедрола. Хельга у моих ног виляет хвостом, ожидая лакомства. Я заворачиваю таблетку в кусок лакомства и даю собаке. Она проглатывает угощение и возвращается к двери, чтобы продолжить идиотское тявканье. Что ж, пусть, все равно снотворное-успокоительное завершит это издевательство надо мной минут этак через пятнадцать. И слава богу!

Я возвращаюсь к компьютеру и пробую еще несколько паролей: мое имя, имя нашей дочери, мою девичью фамилию. Не получается. Затем я поворачиваюсь, и взгляд мой падает на тупую псину, которая из сил выбивается, играя на моих нервах, и тут до меня доходит — я печатаю слово «Хельга». Что бы вы думали? Доступ к почтовому ящику Джима получен! Так, открываем…

В папке входящих писем значится всего одно послание от DCJazzyJyzelle. Господи, от волнения в горле пересохло, минералки бы глоток, но я не отвлекаюсь, открываю письмо.

«Жаль, что ты не смог выбраться вчера. Но я понимаю, что в нашем случае может произойти все что угодно. Я по тебе скучаю!

Обнимаю,

Жизель».

При чтении этих, казалось бы, простых слов лицо мое заливается краской, глаза наполняются слезами.

— В чем дело?

Я поднимаю голову и вижу Джоди, стоящую в дверях кухни. Что-то не было слышно, как она спустилась по лестнице.

— Ничего, — бормочу я, стараясь успокоиться. — Так… Нора прислала письмо про… э-э-э… ну, о детях Африки. Просто я расчувствовалась… ну, ты понимаешь, — приходится отчаянно врать, одновременно сдерживая слезы.

— Ты такая эмоциональная, — с добродушным смешком говорит Джоди. — Жаль, что у Руанды и Конго нет запасов нефти. Тогда бы Джордж Буш и его оголтелые дружки-христиане хотя бы прикинулись, что озабочены судьбой голодающих детей и жестокостью местного правящего режима. Наверное, они бы собрали полуобнаженных жителей в резервацию и травили бы собаками их, а не иракцев.

— Что-что?

Я слышала, что она произносила какие-то слова, но значения их не поняла, отвлеклась, думая совсем о другом.

— Ничего, — отвечает она. — Ты готова идти?

— Идти?

— Ну, да. Сегодня четверг — тренировка по баскетболу, помнишь?

— Ах да, совсем забыла. Сейчас, только сумочку возьму, — я поднимаюсь из-за стола, благодарная уже за то, что возникло какое-то дело, которое сможет отвлечь меня от мыслей о Жизель и Джиме.

— Можно я поведу? — спрашивает Джоди.

— Почему бы и нет, — разрешаю я. Джоди получила права меньше месяца назад и жаждет сесть за руль при первой возможности.

Мы выходим из дома и садимся в машину.

— Когда ты от нее избавишься? — спрашивает дочь, забрав у меня ключи и заводя авто.

— А… что? — я все еще рассеянна.

— Да что с тобой? Ты в каком-то тумане весь день.

— Нет же, ничего особенного. На работе много дел, и это, наверное, меня подкосило. — Я решила держаться ради дочери. — Да ладно, не обращай внимания. Как у тебя дела? Что нового в школе?

Ну вот, снова я лезу к дочери с неприятным вопросом.

— Нормально, — быстро отговаривается Джоди и выруливает со двора.

— Здесь ограничение — двадцать пять миль в час.

— Да, я знаю, — отвечает она. Мы приближаемся к выезду с нашей улицы на главную дорогу, где стоит знак «Стоп».

— Ты должна полностью остановиться перед таким знаком, Джоди. А ты его проехала, сбавив скорость.

— Нет, не проехала. Я остановилась.

— Не полностью. Если не останавливаться полностью, можно нарваться на штраф.

— Кстати, я до сих пор пытаюсь придумать бизнес-идею для школы, — Джоди делает то, что всегда срабатывает, когда я надоедаю ей указаниями, как правильно водить автомобиль, — она меняет тему, что, наверное, неплохо. По крайней мере, мы общаемся.

— И как, стоящих мыслей в голову не приходит?

— Ну, я подумывала о том, чтобы украсть разного барахла из «Таргета» и перепродать его на аукционе «иБэй», — ухмыляется мне она. — Да шучу я, шучу. Иногда ты излишне серьезна.

Она смеется. Дочери всегда нравилось высказываться так, чтобы задеть меня.

— Поверь, это не такое уж сложное дело. Они заставляют своих сотрудников носить ярко-красные футболки. Их прекрасно видно даже боковым зрением за милю, так что времени, чтобы прикарманить CD или пару носков, всегда навалом.

— Джоди, пожалуйста, не говори мне, что ты воруешь в «Таргете».

Она продолжает веселиться.

— Ты такая легковерная, — сквозь смех говорит она. — А еще я подумала, что могла бы стать сутенером и представлять интересы некоторых гламурных одноклассниц. Они и без того ведут себя словно шлюхи. Почему бы мне на этом не заработать?

Она следит за моей реакцией, а мне вдруг расхотелось играть пуританина.

— Хм… По-моему, нынче сутенеры забирают двадцать процентов заработка проституток. Так что не соглашайся на меньшее, — произношу я, и к ее, и к собственному удивлению.

Джоди разочарована, что я не поддалась на провокацию.

— Да ладно тебе, мам, я пошутила, — говорит она, когда мы въезжаем на парковку у спортивного центра.

Дочь ставит машину на ручной тормоз, хватает с заднего сиденья сумку и собирается вылезти из машины.

— Заеду за тобой в девять, так?

— Так, — отвечает она.

— Люблю тебя, — успеваю сказать я, прежде чем она хлопает дверью.

Я переползаю на водительское сиденье и, наблюдая за тем, как Джоди удаляется по направлению к спортивному залу, чувствую себя еще более одинокой, чем несколько часов назад. В машине тихо и холодно. Какое-то время я сижу за рулем, глядя в одну точку. Не могу избавиться от воспоминания о письме Жизель. Я ведь знала, что происходит. Я знала, что мой муж изменяет мне. Но письмо сделало предательство Джима реальным фактом. Мой муж — прелюбодей. Жизель — его женщина. А я… и не знаю, кто я теперь такая.


34. Камилла


— Нет, мама. Я не собиралась просить денег. Я позвонила, просто чтобы узнать, как ваши с папой дела, — вру я в телефонную трубку.

Вот ведь, обидно, что ничего не вышло. Позвонила родителям именно в поисках финансов, но интонации мамы не оставляют сомнений, что просить в долг у нее бессмысленно.

— Ну, лана. Ты ведь знаешь, дите, шо нам с папой больше неча те дать.

Моя мама — человек образованный. Она преподает третьеклассникам в начальной школе неподалеку от Атланты, но когда заводится выговаривать мне, то речь мало чем отличается от разговоров Мисси Эллиот[38 - Чернокожая исполнительница рэпа. Выражается сленговыми выражениями, простоватой речью.] — из нее так и выскакивают всякие «шо», «ничо» и «дите».

— Знаю, знаю. Я что, не могу позвонить и узнать, как ваши дела? — отвечаю я, жалея, что трубку не снял папа. Он тоже вряд ли дал бы мне денег, но, по крайней мере, не мучил бы нотациями.

— Конечно можешь. Просто ты никогда этого не делаешь, — говорит она, ее голос уже спокоен.

— Ну, вот, надо же когда-нибудь начинать.

— Рада это слышать, — голос матери смягчается. — Как дела в Вашингтоне?

— Знаешь, все хорошо. Новая работа очень даже нравится. И моя новая квартира тоже неплоха.

Все это ложь. На работе меня ненавидит каждый, а от ободранной халупы, в которой приходится жить, меня просто воротит. Единственная причина, по которой я тут поселилась, — катастрофическая нехватка денег. У меня просто не было выбора. Нужно было выбираться из Атланты, а Вашингтон — единственный город, где у моей прежней компании был офис, куда можно перевестись. Дела в Атланте перед моим отъездом пошли из рук вон плохо… хуже некуда. Я испортила отношения почти со всеми друзьями, родители едва разговаривали со мной. Все, кому я должна была деньги, пытались высказаться по поводу очередной пластической операции, словно имели право указывать мне, что делать.

Когда я изменила форму губ, друзья и родственники меня поддержали, да и когда я вскоре вернулась в операционную, чтобы изменить форму ушей и вставить в щеки имплантаты, они тоже вели себя вполне адекватно. Но когда им стало известно о том, что я задумала липосакцию жира из живота, они приняли эту новость с прохладцей. По-настоящему против никто не высказался. В основном, я видела вздернутые брови, ну еще мама опасалась, что «эти операции» слишком соблазняют меня. Теперь вы понимаете, почему я никому не рассказывала о том, что собираюсь сделать операцию по изменению формы глаз. Единственная, кому я раскрыла секрет, была моя подруга Тия, да и ввела я ее в курс дела только потому, что мне нужен был кто-то, кто бы забрал меня из клиники и отвез домой. Я пыталась скрыть операцию от матери, но мы жили по соседству и виделись почти ежедневно. Она решила зайти ко мне в гости, узнать, как идут дела, а послеоперационный период еще не закончился, и раны не зажили, так что тайна открылась. Мои веки до блефаропластики были излишне приспущены, а одно и вовсе было ниже другого. С помощью подтяжки удалось приподнять их, чтобы выглядеть свежее и привлекательнее. Я надеялась, что изменение будет небольшим, и мама не заметит ничего такого, когда мы встретимся после операции.

Выяснив, что я ложилась под нож еще раз, она пришла в ярость. И винить ее, наверное, не стоит. Я не просто скрыла факт операции, но и три тысячи долларов, что я заняла у них с папой, пошли отнюдь не на обучение. Она клялась, что никогда больше не одолжит мне денег, а когда успокоилась, принялась пилить меня, убеждая сходить к психологу, уверяя, что не стоит ради красоты губить собственное здоровье и благополучие.

Понятное дело, решив заняться зубами, я уже не могла занять денег у родителей. Я никогда ничего особенного с зубами делать не собиралась. Нет, правда, зубы у меня были всегда в порядке. Относительно ровные и белые. Но когда я увидела передачи «Экстремальное преображение» и «Лебедь», в которых рассказывалось, что можно сделать с зубами, уже просто не могла оставить все как есть[39 - «Экстремальное преображение» — телевизионное реалити-шоу, где добровольцы проходят курсы пластической хирургии, меняют свой имидж с помощью лучших стилистов и пр. «Лебедь» — телевизионное реалити-шоу, где пластические хирурги, стилисты и специалисты по макияжу, моде и пр. кардинально меняют облик участников, которых выбирают по принципу «гадкого утенка».]. К тому моменту мой кредит был практически исчерпан, родители не давали ни цента, и не оставалось ничего другого, как обратиться к друзьям. Я честно собиралась вернуть долги… я и сейчас собираюсь их вернуть, но когда ты должен друзьям сотни или тысячи долларов, а они видят, как ты ходишь на приемы в платьях от известных дизайнеров, то терпение близких быстро истощается.

К тому дню, когда я решила увеличить грудь, я была должна почти всем. Да и мама, узнав, что мне хочется вставить имплантаты, словно с цепи сорвалась. Больше часа она метала громы и молнии по поводу опасности, которую влечет за собой хирургическое вмешательство, о том, как это дорого, о том, что такая процедура унижает женщину, особенно чернокожую. Жизнь моя в Атланте приблизилась к критическому рубежу, так что при первой же возможности я подала заявление руководству компании, в которой работала, на перевод в вашингтонский офис. К сожалению, всего через три месяца после моего переезда штат компании сократили на двадцать процентов, и я была уволена с жалким выходным пособием. К счастью, спустя несколько недель мне, словно ловкой кошке на четыре лапы, удалось приземлиться в «Сондерс энд Крафф». Но даже с высокооплачиваемой должностью и стабильным заработком я не имею понятия о том, как расплачусь за операцию по изменению ягодиц…

— Хорошо, — говорит мама. — Я рада, что у тебя там все получается. Надеюсь, там ты устроишься лучше и… — она помедлила, — …успокоишься. Надеюсь, ты перестанешь чувствовать потребность в изменении себя… своей внешности.

— Так и есть, мам. Я здесь счастлива, — отвечаю я. — Можно я с папой поговорю?

— Конечно. Я тебя люблю, — прощается она.

«Слышь-ка, ни в коем случае, не давай этой девчонке бабок!» — слышу, говорит она, передавая трубку отцу.

По крайней мере, когда мать сердится, говорить на сленге она позволяет себе не только со мной, хоть это радует.


35. Бренда


Я в «Хилтоне», сижу в последнем ряду на лекции по пластической хирургии. Сегодня вроде должны рассказывать об изменении формы груди и липосакции. Я устроилась поудобнее, да так, чтобы лишний раз не обращать на себя внимания, и принялась следить за входящими в зал — жду, когда войдет она. Прошла неделя с того момента, как мне стало известно об измене мужа. Уж семь дней я перевариваю эту новость, не делясь ею ни с одной живой душой. Только-только обо всем узнав, я была уверена, что, вернувшись домой, немедленно брошу обвинения Джиму прямо в лицо и погляжу, что он на это ответит. Но когда я вошла в дом и увидела его лежащим на диване, что-то в душе у меня переменилось. Помню, как выключила телевизор. Помню, что была готова взорваться от злости на предателя, но, увидев в его глазах растерянность оттого, что я прервала его отдых у телевизора, смешалась. Внезапно меня охватил ужас. Я осознала, что, выпалив правду, безвозвратно изменю свою жизнь — мою, его и дочери. Все гневные речи об измене, о брачных обетах, о боли и омерзении остались кипеть внутри меня.

Прошлая неделя превратилась в кошмар. Когда узнаешь нечто подобное… семидневное предельное напряжение отразится даже на Железном Дровосеке. Так тяжело жить с мужчиной, которого даже видеть не хочется: постоянно мучают мысли о том, где побывали его руки, каких частей тела он касался губами. Когда муж звонит с известием, что вновь, дескать, задерживается на работе, мне представляется одно и то же — она сидит рядом, она ждет его в постели. Может, прямо сию минуту, во время звонка она целует его в шею? Может, когда он рассказывает мне о том, что на работе аврал и ему придется задержаться, они оба обнажены…

Всем я объясняю, что неважно себя чувствую, что мне плохо работается из-за простуды. На выходных Джим даже предпринял попытку заняться со мной сексом. В воскресенье, около половины девятого утра. Я проснулась оттого, что он, придвинувшись, старался прижаться ко мне. Когда я почувствовала, как его напряженный член коснулся моих ягодиц, меня замутило. Он сунул руку мне под ночную рубашку, притронулся к моей груди, и каждый мускул моего тела напрягся от омерзения. Я резко отбросила его руку, сославшись на недомогание. Поверить не могу в подобное свинство. Всю неделю он спит со своей шлюхой, а на выходных имеет наглость приставать ко мне. Я, честное слово, не знаю, смогу ли когда-либо теперь заняться с ним любовью. Повторюсь: даже смотреть на него противно. В моих глазах он жалкий лжец и изменник… провонявший потом другой женщины.

Причудливое сплетение эмоций: я до ужаса боюсь потерять мужчину, к которому не испытываю ничего, кроме отвращения. Но еще больший страх вызывает мысль о том, что может произойти, если вся эта история вскроется. Вдруг он бросит меня ради нее? Что, если Джоди станет одной из тех девочек, которые видят отца только по выходным? Неужели я превращусь в мать-одиночку? Я не готова отказаться от семьи. Часть меня все еще любит Джима и хочет, чтобы наш брак не распался. Я также не могу избавиться от вопросов о том, сколько же моей вины в измене мужа. В постели я далеко не тигрица… да ладно, кого я обманываю — моему мужу почти год приходилось практически умолять собственную супругу о сексе раз в неделю… посредственном сексе раз в неделю.

Я все еще не знаю, что бы такое предпринять. Но нечто необъяснимое привело меня сегодня сюда, я чувствовала, что следует прийти… и не для того, чтобы узнать побольше о липосакции или имплантатах. Я пришла, чтобы увидеть Жизель. Я должна вновь ее увидеть — женщину, с которой спит мой муж. Не могу объяснить, зачем это мне понадобилось, но интуиция настойчиво велит мне хотя бы просто посмотреть на нее. Может, мне нужно понять, что в ней есть особенного, отчего Джим находит ее привлекательной. Наверное, нужно узнать, что есть у нее такого, чего нет у меня.

Лекция вот-вот начнется. И тут свершается парадное прибытие Жизель. Я слежу за тем, как она входит в дверь, как идет по проходу между креслами и садится, а в моем горле поднимается ком. Ловлю себя на том, что гляжу на нее отнюдь не так, как на всех остальных женщин. Я замечаю каждую деталь — ее каштановые волосы длиной чуть выше плеч не помешало бы умастить бальзамом и немного выпрямить, брови надо бы выщипать, разглядываю ярко-красный лак на ее ногтях, грудь, талию, щиколотки… бедра, одежду, макияж. Она не то чтобы красавица, да к тому же полнее, чем я. Ее обтягивающая юбка заканчивается чуть выше колен, а три верхних пуговицы блузки расстегнуты. Такая одежда не подходит ни ее фигуре, ни возрасту. Так и слышу, как издевается Нора: комментирует, что такая юбка лишь подчеркивает ее нависающий дрябловатый живот, что распахнутая блузка привлекает внимание лишь к тому, что грудь у нее обвисла и кожа в области декольте несвежа.

Первую половину лекции я ничего не слышу из того, что рассказывает врач. Включаюсь в тот момент, когда он говорит о липосакции. Доктор Редклифф показывает нам липосакционный стек и объясняет, каким образом с его помощью убирают жир. На экране сияет голый женский зад, в одну из ягодиц воткнута эта штуковина. Три недели назад подобное фото показалось бы мне излишне откровенным, даже непристойным и вогнало бы в краску, но сейчас я едва замечаю все эти щекотливые подробности. Двадцатидневный курс лекций об операциях — и я почти привыкла к бесстыдным иллюстрациям подобных процедур. Теперь мне кажется, что пластика — это некий ритуал, через который должна пройти каждая женщина, обыденная мелочь, вроде как уложить волосы или сделать маникюр.

На протяжении всей презентации я не могу отвести от Жизель глаз, и в какой-то момент она, конечно, замечает меня и улыбается в ответ. Пытаюсь улыбнуться и я, но трудно сказать, что получилось — улыбка или гримаса. Я до ужаса боюсь, что нам придется заговорить, но как только объявляют перерыв, беру пальто и тайком следую за ней к выходу из отеля.

Когда я вышла на улицу, то обнаружила, что она уже закурила и сидит на скамейке, слева от входа.

— Я могу присоединиться?

— Конечно.

Присаживаюсь, вытягиваю из кармана сигареты, вынимаю одну из пачки. Она наклоняется ко мне и предлагает прикурить от ее зажигалки.

— Спасибо.

— Прошу прощения, я не припомню — мы познакомились? — спрашивает Жизель.

— Хм… нет, по-моему. Меня зовут Брен… Миртл, — отвечаю я.

«Миртл? Откуда взялось это имя?»

Почему при выборе вымышленного имени я не наша ничего другого, как представиться, как будто девяностолетняя старуха? Я ведь собиралась назваться своим собственным именем, но передумала. Мне не хочется, чтобы она поделилась, если вдруг к слову придется, с Джимом, что встретила некую Бренду.

— Миртл. Необычное имя. Выразительное. Мне нравится. Меня зовут Жизель.

«Да, и я знаю, кто ты такая».

— Да, я помню, — хоть я и стараюсь говорить спокойным дружелюбным тоном, нервничаю так, что меня трясет. — Ты, я смотрю, не надела своего медвежонка.

Сегодня не так холодно, как было на прошлой неделе, и ее пальто не застегнуто.

— Да. Думаю, что мистер Тедди ушел в отставку на неопределенный срок, — смеется она. — Хотя он все еще на тумбочке… смешит меня каждый раз, как я на него гляну. Джим такой растяпа.

— Джим? — переспрашиваю я, словно не понимаю, о чем она говорит.

Слышать имя собственного мужа из ее уст в таком контексте — переживание сюрреалистическое.

— Джим — это мужчина, с которым я встречаюсь. Он милый, но какой-то… недотепа. Ему нужно бы попасть в «Натурал глазами гея»[40 - «Queer Eye for the Straight Guy» — телевизионное реалити-шоу о «великолепной пятерке» гомосексуалистов, которые в свободное от работы время занимались тем, что выбирали гетеросексуального мужчину и преображали его: учили ухаживать за своей внешностью, одевали в модную одежду и т. п. После чего представляли миру «нового мужчину».], — хихикает она. — Интересно, что сказал бы Карсон Крессли[41 - Карсон Крессли — модельер-стилист, участник программы «Натурал глазами гея».] о кулоне-медвежонке.

Я несколько деланно смеюсь вместе с ней, хотя понятия не имею, кто такой Карсон. Что-то вроде бы я такое слышала о сериале, но ни одной серии не видела. Видимо, стоило узнать об этом побольше. Мне всего тридцать шесть. Следует не ставить на себе крест и не отворачиваться от поп-культуры. Дочка, кстати, постоянно мне об этом твердит. Недавно Джоди смотрела очередную ерунду по телевизору, и на экране появилось какое-то чудище. Оно было почти обнажено, а то, что было надето на ней (существо оказалось женского пола), очень хорошо подошло бы проститутке. Джоди не могла поверить, что я не знаю, кто мелькает на телеэкране. Она сказала, что это Малютка Ким[42 - Чернокожая певица ритм-энд-блюза.]. Что ж, поверьте мне, внушительный бюст этой «красавицы» был прикрыт чисто символически. Она что, не могла надеть что-нибудь менее похабное? Да я в душевой кабинке прикрыта больше, чем она на государственном канале! Я было собралась приказать Джоди выключить телевизор, но так и обомлела от вызывающей сексуальности певицы, упала на диван и стала смотреть ее выступление вместе с дочерью. Не знаю точно, чем заворожила меня эта программа, но после просмотра я поняла: самым привлекательным моментом было то, что Малютка Ким — полная моя противоположность. Ей комфортно в условиях, которые мне причиняют исключительно неудобства…

— А, вот он, значит, какой, — произношу я, стараясь поддержать разговор.

— Ага. Вообще-то, даже любопытно… какой он недотепа. Есть в этом парадоксальная мужественность.

— Ты находишь?

— Да. Джим классный парень. Но хватит о нем. А ты, Миртл, замужем?

— Ах, нет, — отвечаю я, и сбиваюсь, понимая, что Жизель могла заметить мое обручальное кольцо. — То есть да, — нервно смеюсь я.

— Счастлива?

— Ну, не знаю…. наверное, да.

При этих словах страшно захотелось плакать. Лицо мое скривилось, подбородок задрожал, как у всякого, кто старается скрыть слезы.

— С тобой все в порядке? — с искренним беспокойством спрашивает Жизель.

— Да, — мне удается-таки справиться с собой. — Сегодня день не задался. Я просто устала.

— Понимаю тебя. А чем ты занимаешься?

— Я дизайнер в консультационной компании.

— О, звучит интересно! — с подъемом говорит Жизель. — Тебе нравится?

— Нормально вроде, — я не в силах разделить ее энтузиазм.

— Наверное, ответственная у тебя работа.

— Бывает.

— Так ты разрабатываешь дизайн брошюр и прочей подобной мелочи?

— Ага, а еще кучи презентаций и вебстраниц.

— И где ты выучилась всему этому?

— Так само по себе получилось — опыт. Начинала с должности секретаря, а там одно освоила, а потом другому научилась, и пошло-поехало.

— Надо же, круто. Тебе есть чем гордиться.

«Хм… может, и вправду?..»

— Да нет, все это мелочи, — отвечаю, и вдруг до меня доходит, что совсем ненадолго — всего на пять секунд, — но я забыла о Джиме и его интрижке. А ведь все, что я делала, — думала о себе и рассказывала о своей работе.

Я боялась, что разговора с Жизель не получится, но мы беседуем уже довольно продолжительное время, хотя инициатором выступает она. По ходу дела я начинаю понимать, что притягивает к ней мужчин. Она не королева красоты, конечно, но есть за этим нелепым фасадом какая-то внутренняя привлекательность — то, как она жестикулирует, ее искренний интерес к собеседнику, открытая улыбка.

После перерыва по пути в зал я спрашиваю Жизель о том, как она смотрит на то, чтобы после лекции выпить где-нибудь чашечку кофе, и она соглашается. Чем больше мы говорим, тем отчетливей я понимаю, что Жизель умеет дать собеседнику ощущение покоя и самоуважения. Неужели именно это так нужно было моему мужу? Она заставляет его почувствовать себя уверенным и значимым? Пока неясно, необходимо все как следует разузнать.


36. Нора


— Да, это было весело. На коньках я не катался уже несколько лет, — говорит мне Оуэн.

Усевшись на скамейке у катка в Саду скульптур, мы пьем горячий шоколад. Несколько дней назад Оуэн позвонил, и мы договорились встретиться. Сначала мы хотели провести вечер без затей: пообедать, сходить в кино; но я вместо этого предложила сходить на каток. Мне пришла в голову идея провести время так, чтобы он заметил, в какой хорошей форме я нахожусь, к тому же катание на коньках заставляет меня почувствовать себя молодой и полной энергии. Мне хотелось, чтобы Оуэн заметил, как мне нравится отдыхать на свежем воздухе, невзирая на то, что стоит мороз.

— Рада, что тебе хорошо. Я стараюсь выбираться на лед пару раз в сезон. В детстве мы с сестрами садились на метро и отправлялись в Манхеттен на каток в Рокфеллеровском центре. На каникулах непременно хотя бы раз, но выбирались. Без этого для меня не было Рождества — без катания на коньках под огромной елкой Рокфеллеровского центра.

— Ах вот почему ты так хорошо катаешься, а я такой неуклюжий.

— Ты неплохо справился, — лгу я.

Оуэн на катке — это форменные двадцать два несчастья, что мне, однако, сыграло только на руку. В попытке устоять на ногах он постоянно хватался за меня. Сдается мне, что это свидание повысило уровень доверия между нами. До тех пор, пока Оуэн не научился хотя бы стоять на коньках, мы то и дело смеялись — очень уж забавно он падал, — а когда ему удалось научиться осторожно передвигаться по льду, мы чудесно поболтали. И, думаю, никому не стало хуже оттого, что пару раз я специально споткнулась. Только чтобы показать, что и я тоже не выдающаяся спортсменка. Да, знаю, это глупо — делать вид, что ты чего-то не умеешь, стараясь не задеть мужское самолюбие, но ничего не попишешь, если надо, чика, значит надо. Невинное кокетство: когда я прикидывалась, будто теряю равновесие, то непременно хваталась за него. Я катаюсь на коньках с раннего детства, прочно стою на них лет с пяти, но упустить шанс дотронуться до прекрасного тела своего партнера я просто не могла себе позволить.

— Мне это начинает нравиться. Надо будет нам еще раз вернуться сюда, чтобы я попрактиковался, а ты не притворялась, стараясь подсластить мне пилюлю, — говорит он, ухмыляясь.

Ой! Попалась!

— Понятия не имею, о чем это ты, — нахальничаю я, имитируя акцент докучливых южных женушек. — Что же это, неужели мне срочно надо совершенствовать свои актерские навыки?

— Да, но смотреть, как ты стараешься, чтобы не обидеть меня, было забавно. Хотя делать это было вовсе не обязательно.

— Мне было приятно, — он нравится мне все больше и больше.

— Знаешь, я вырос с тремя сестрами, так что проблем с тем, что женщина делает что-то лучше меня, нет.

Я смеюсь.

— С тремя сестрами, значит? Я выросла с двумя сестричками… и тремя братьями.

— Ого, большая семья. У твоих родителей забот, наверное, было невпроворот.

— Да, но они справлялись, и неплохо, — отвечаю я, вовсе не уверенная в правоте своих слов.

Да, мы, дети, росли вполне счастливыми, но сказать, что у моих родителей дел было «невпроворот» — сильное преуменьшение. Их жизнь вращалась вокруг подрастающей ребятни. Более двадцати лет они не имели ни капли свободного времени для себя. Я знаю, что родители не планировали завести шестерых отпрысков, но, придерживаясь глупого католического предрассудка, они не признавали контрацептивов. Мама с папой, без сомнения, любили нас и не разочаровались в том, что мы появились на свет, но иногда, глядя на мать, я не могла не пожалеть ее. Если она была не на работе, то занималась хозяйством, вырезала купоны, дающие скидку на разные товары, стараясь всеми силами растянуть семейный бюджет. Моя бабушка жила неподалеку, часто приезжала и жила с нами подолгу, чтобы Mami могла лишний раз отлучиться в магазин или в парикмахерскую — такие вылазки были единственными случаями, когда ей удавалось оставаться одной. Я часто размышляю о жизни своей матери. Наверное, именно по этой причине я не хочу обзаводиться ребенком. Даже странно, но я единственная среди своих братьев и сестер, у кого нет детей. У меня тринадцать племянников и племянниц, которые, если честно, стали одной из причин моего переезда в Вашингтон. Я устала. Братья и сестры то и дело ходили ко мне в гости со своими детьми, которые не стеснялись устраивать в моей квартире хаос. А моя сестра Ракель порой вообще считала возможным оставлять на меня своих отпрысков в уверенности, что я, а куда деваться, присмотрю за ними. В один момент я поняла, что мне просто жизненно необходимо избавиться от такой семейной жизни. Я начала поиски работы в Бостоне и Вашингтоне, и, в конце концов, нашлось место в «Сондерс энд Крафф». В Вашингтоне работать очень удобно: от семейных разборок и детей я держусь в стороне, но для поездок к родственникам (когда мне вздумается) — живу достаточно близко. Обычно я задерживаюсь у них в гостях до того момента, когда начинаю припоминать, почему уехала подальше от семейства.

— Что ж, ты выросла и стала неплохим человеком.

— Спасибо.

— Не пора ли нам возвращаться? По-моему, морозных прогулок на сегодня достаточно.

— Да, пойдем.

Мы поднимаемся и идем прочь от катка. Сделав всего несколько шагов от скамейки, он берет меня за руку: мы, наверное, становимся похожи на двух подростков. У меня на душе словно бабочки порхают. Странно даже — подобных чувств к мужчине я не испытывала уже несколько лет. Даже не знаю — что меня в нем так сильно привлекает? То, как он выглядит? Доброта в его глазах? Или мужская сила, которой так и веет от него? А может, всему причиной череда ужасных свиданий, которая и привела меня к желанию довериться мужчине, похожему на Оуэна, — этакому мачо с шармом и преисполненному спокойствия.

Он вызвался проводить меня. Я говорю, что могу высадиться из его авто в начале улицы, потому что вся дорога вдоль моего дома забита припаркованными автомобилями, но он упрямится, находит место и, пристроив кое-как машину, ведет меня к парадной.

— Я прекрасно провел время, — говорит он у дверей моей квартиры и с этими словами наклоняется, чтобы поцеловать меня. Мы обнимаемся, и я словно растворяюсь в нем. Хочется пригласить его зайти, но я питаю к Оуэну какое-то новое для себя чувство и не хочу торопить события.

— Надеюсь, мы скоро снова встретимся.

— С удовольствием, — отвечаю я. И тут вспоминаю: на следующей неделе у меня операция, после которой мне потребуется как минимум три недели, а может, и больше, прежде чем я смогу увидеться с ним.

— Звони, — упавшим голосом добавляю я, теряясь в мыслях, как буду объяснять трехнедельный перерыв в наших свиданиях.

Можно будет сказать, что мне пришлось уехать из города. Или придумать что-нибудь о сложностях на работе. На крайний случай совру, что умер кто-то из родственников. Понятное дело, о пластической операции я ничего не скажу — подумает еще, что я старая развалина.

— Конечно, позвоню, — отвечает он и немного колеблется, глядя мне в глаза. — Спокойной ночи, — как будто на что-то решившись, произносит мой герой. Возможно, он огорчен тем, что я не пригласила его войти.

— Спокойной ночи.

Секунду-другую я смотрю ему вслед, а потом вхожу в квартиру. Заперев дверь и прислонившись к стене, я пытаюсь представить, что он подумает, когда увидит меня после операции — всю подтянутую и отлакированную. Он уже сейчас от меня в восторге, и я жду не дождусь услышать то, что же он скажет, когда я посвежею.


37. Бренда


— Давай вон тот столик займем, — предлагает Жизель, когда мы входим в кофейню в нескольких кварталах от отеля.

— Давай, — соглашаюсь я, и мы пробираемся к столу, расположенному в углу зала.

— Приятно, что ты пригласила меня выпить кофе. Три года назад я развелась и до сих пор ненавижу возвращаться в пустой дом, особенно зимой, — говорит Жизель, прежде чем подходит официант, чтобы принять у нас заказ.

— Мне, пожалуйста, кофе без кофеина со сливками.

— То же самое, пожалуйста — говорит Жизель, а затем добавляет: — И вот что, принесите нам один из этих ваших подносов самообслуживания.

— Подносы самообслуживания? — переспрашиваю я, когда официант уходит в глубь зала.

— Ну, такое ассорти, в котором есть шоколад, крекеры и зефир, а ты сама решаешь, что из них приготовить. Это даже весело.

— Любопытно.

Шоколад, крекеры, зефир — даже слюнки потекли. Я не баловалась так с детства. Ко всему прочему, сегодня не удалось поужинать, хотя уже миновало десять часов вечера.

— По пути домой с работы я частенько заглядываю сюда и пережидаю час пик.

— Хорошая идея.

Возвращается официант; он принес нам две чашки кофе и деревянный поднос, на котором разложены всякие лакомства, а посередине стоит маленькая горелка.

— Угощайся, — говорит Жизель, указывая на поднос.

«Хочешь, чтобы я поступила с подносом так же, как ты с моим мужем?»

— Спасибо.

Я накалываю зефир на заостренную палочку и подношу ее к огню.

— Зачем ты ходишь на семинары, Миртл? На мой взгляд, ты слишком молода, чтобы думать о пластической операции.

— Спасибо, это приятно слышать. Но разве помешает сбросить пару-тройку лет?

— Ерунда. Ты очень красива, — она произносит эти слова таким тоном, что я почти верю ей.

Интересно, с Джимом она тоже так убедительна — говорит, что он красив, что молодо выглядит?

— А ты? Тоже, знаешь ли, нельзя сказать, что тебе нужна операция, — вру сопернице в лицо, как и она несколько секунд назад. По правде говоря, на ее лице заметны морщинки, точно не помешает убрать живот, и могу поклясться — ее груди свисают до пупа.

— Если бы так. Этим летом мне стукнет сорок два, и время меня не пожалело. Когда я рассматриваю свои фото десяти- или двадцатилетней давности, то страшно хочу вернуть себе ту внешность. Я не стремлюсь вернуть свои двадцать пять, но, если смогу выглядеть как свежая сорокалетка, буду довольна.

Кажется, сейчас лучший момент повернуть разговор в сторону моего мужа, и я начинаю:

— Ты хочешь измениться ради своего дружка, который подарил тебе кулон? Ну, ты рассказывала мне о нем на прошлой неделе.

Черт подери, я упомянула о муже, разговаривая со своей соперницей! Происходящее не укладывается в голове. Стоило затронуть эту щекотливую тему, как стало понятно, что все спокойствие, накопленное за дружелюбным разговором с Жизель, улетучилось. Надеюсь, это не заметно по выражению моего лица.

— Ну, может, отчасти. Он почти на десять лет моложе меня, так что мне не помешает освежиться.

— А как вы познакомились?

— Боже, дай памяти. Это было прямо перед днем Благодарения. Я тогда взяла выходной и бродила по супермаркету в городском торговом центре «Дюлльс», что стоит около Рестона. А потом отправилась перекусить в «Сабвее». Ну вот, делаю заказ и вижу, как дамочка за стойкой прижимает багет одной рукой, а другой разрезает его вдоль. Ненавижу, когда они так поступают. Не знаю, почему, но именно в «Сабвеях» так хлеб режут — это противно. Ну, ладно, неважно. Так вот, он был в очереди рядом со мной. Я взяла сэндвич по-итальянски, а он заказал…

«Сэндвич с тефтелями и сыром, — успеваю подумать я. — Джим всегда заказывает только этот бутерброд».

— …Сэндвич с тефтелями и сыром, — говорит Жизель. — Я вслух отметила, что его бутерброд выглядит лучше моего, дескать, жалею, что не взяла такой же. Мы посмеялись, и я думала, что на этом все закончится. Через пару минут я увидела, как он оглядывает зал в поисках места, где бы присесть. Было время обеда, кругом посетители, а я как раз заняла последний свободный столик. Он выглядел таким растерянным со своим подносом, что я пригласила его присесть…

Жизель рассказывает, а я представляю себе Джима, стоящего посреди «Сабвея» с подносом в руках. Как воочию наблюдаю за выражением его лица — так выглядит маленький мальчик, когда не знает, как поступить.

— Вот мы и сидели, ели сэндвичи, беседовали. Я, честно, не хотела, чтобы наше знакомство зашло куда-то дальше, но чем больше мы говорили, тем ближе чувствовали друг друга, ну, ты понимаешь, как это бывает.

Я лишь киваю.

— Сначала говорила в основном я. Мне показалось, что он не самый общительный человек на планете, и я решила, что буду говорить сама, чтобы он чувствовал себя комфортнее. Но когда я задала ему пару вопросов, он разговорился…

Жизель прерывается на полуслове.

— Прости, что-то я заболталась. Совсем тебя заговорила.

— Нет, нет.

— Правда? Мне давно хотелось рассказать кому-нибудь о нем. Я никому о Джиме не говорила. Ты ведь знаешь, как быстро люди начинают осуждать друг друга. Единственная причина, по которой я рассказала о нем тебе, — никак не думала, что мы когда-либо после семинара увидимся. Не хотелось крутить роман с женатым мужчиной. Просто так уж вышло.

— А он тебе о том, что женат, сразу рассказал?

— Нет, но я заметила кольцо у него на пальце. Да он и не старался этого скрыть. Не говори, я знаю, пообедав, мне следовало подняться и уйти, поблагодарить его за компанию во время еды и отправиться восвояси, но со времен развода я не встречала более достойного мужчину. Наверное, мне была приятна хорошая мужская компания, так что я дала ему свой телефон, и, о чудо, через несколько дней он позвонил.

Я задумываюсь над ее словами, над тем, что из боязни кривотолков она никому о романе не рассказывала, и дальше тщательно обдумываю каждое свое слово. Необходимо, чтобы она доверилась мне и не опасалась, что я стану осуждать ее поведение. Она должна продолжить свой рассказ! Я говорю:

— Да, ситуация сложная — то вверх, то вниз.

— Именно. Надеюсь, ты не считаешь меня плохим человеком. Правда, я не хочу разбивать чью-то семью, но опять же, если бы его семья была такой уж образцовой, он не позвонил бы мне.

— Так ты о его жене ничего не знаешь?

— Может быть, это покажется странным, но мы ни разу о ней не говорили. Сдается мне, она не уделяет ему достаточно внимания. Не пойми превратно — мы развлекаемся в постели, и еще как, но больше его, по-моему, тянет говорить со мной, нравится, что я интересуюсь им, его делами. Когда я расспрашиваю Джима о его работе или о детстве, он прямо-таки сияет и не может остановиться — все говорит, говорит. Джиму не хватает внимания. Недавно он рассказывал о том, что на работе его повысили. Клянусь, он полчаса не умолкал…

Жизель продолжает щебетать, но мои мысли уже свернули в другую сторону. Повышение? Какое повышение? Почему Жизель известно о жизни моего мужа больше, чем мне? И вдруг картина проясняется: она знает больше, потому что не поленилась спросить.


38. Камилла


Я пересчитываю свои финансы, точнее, те крохи, что мне останутся после оплаты счетов, которые просто необходимо погасить, иначе в квартире отключат телефон, отопление и электричество. Во что бы то ни стало надо придумать, каким образом можно собрать средства на операцию. За вычетом налогов я получаю около трех тысяч в месяц. Я прикинула, что на аренду квартиры, телефон, электричество, еду и прочие насущно необходимые мелочи у меня уходит около тысячи семисот долларов. Так что, если я буду оплачивать только самые неотложные счета, остаются тысяча триста в месяц, следовательно, мне потребуется пять месяцев, чтобы скопить требуемую на операцию сумму. Конечно, придется отказаться от прочих выплат, к примеру, от страховки за машину, кабельного телевидения, погашения кредиток, которые и без того давным-давно просрочены и находятся в лапах самых разных агентств, работающих с должниками. Но чтобы собрать требуемую на операцию сумму, мне придется действительно откладывать оставшиеся деньги без всяких компромиссов, что крайне сложно. Последнее я потратила вчера на покупку пары сережек, что продавал уличный торговец прямо напротив нашего офиса. Знаю, они мне не нужны. Пятнадцать долларов, что я отдала за серьги, были всем, на что мне предстояло дотянуть до зарплаты. Но сережки такие красивые, и я решила, что пару дней проживу на том, что найду в холодильнике. К несчастью, заглянув в холодильник, я увидела только объедки: полдюжины протухших яиц и несколько заветренных по краям ломтиков сыра «Американский».

Вчера вечером я ползала по полу спальни на четвереньках, собирая мелочь, что рассыпалась из банки. Получились стопочки пенни, пятицентовиков, десятицентовиков и несколько четвертаков (из этих стопочка получилась совсем низенькая) — всего восемнадцать долларов и семьдесят пять центов. На эти деньги я купила хлеба, арахисового масла и джема, немного фруктов и моркови. Остаток был потрачен на флакон лака для ногтей. Скромной еды хватило на всю неделю, и сейчас, когда до зарплаты остались одни сутки, я жую сырую морковку, радуясь, что не померла с голоду.

Сегодня Бренда приглашала меня на обед. Она единственная, кто обходится со мной вежливо, так что мне было крайне неприятно отказывать ей, сославшись на работу. Надеюсь, она не подумала, что я груба. Нельзя же было признаться, что у меня попросту нет денег. Да и кто бы поверил? Когда она приглашала, на мне был надет костюм от Нанетт Лепор за шестьсот долларов.

Тот самый, на который я посадила пятно (и не могу вывести, опять же, по причине отсутствия денег) джема, капнувшего с бутерброда. Пока нам не выдадут зарплату, я не смогу купить даже газированной воды, чтобы попытаться замыть этот ляп. Кроме того, минералка определена мной как вторичные траты, так что, надо полагать, я вообще должна от нее отказаться, чтобы отложить лишний цент на имплантаты для своей чертовой задницы.

Чем больше я думаю о стоимости операции, тем сильнее волнуюсь. Как бы я ни хотела скопить нужную сумму, нет никакой уверенности, что в ближайшем будущем мне это удастся. Кто знает, на что еще мне могут потребоваться деньги. А вдруг придет очередное письмо с угрозами, вроде того, что несколько месяцев назад прислал мой адвокат. На сколь роскошной бумаге было написано письмо, столь грязные оно содержало оскорбления. В нем говорилось о долговой претензии, которую выдвинул в мой адрес большой магазин. В свое время этот долг по каким-то причинам они взыскать не смогли, так что им оставалось заваливать меня письмами с угрозами (через какое-то время я начала просто выбрасывать эту корреспонденцию в мусорную корзину) и телефонными звонками (с которыми справлялся автоответчик). Ну, по крайней мере, я думала, что они ничего не могут сделать. Но юридическая контора «Якобс энд Розен» известила о том, что администрация магазина намерена привлечь меня к суду и наложить арест на все, чем я владею. Сначала я особо не волновалась: взять-то особо нечего — пятилетняя «хонда», шкаф, набитый одеждой, да имплантаты в груди. Однако затем они упомянули об аресте моей зарплаты и о том, что работодателю будет выслано письмо с извещением, сколько и до каких пор он должен удерживать в пользу моих кредиторов. Боже, вот был бы стыд!

К счастью, этот мой долг составлял немногим более тысячи долларов, и мне удалось выплатить его прежде, чем делу дан был ход. Но проблема в том, что это лишь одна из множества задолженностей, и я боюсь, как бы другие кредиторы не поступили подобным образом. Как я упоминала, брать с меня нечего, но если адвокатишки прознают о моей зарплате в «Сондерс энд Крафф», то в покое меня уже не оставят. Все это так нервирует! Я перебираю письма, и от страха найти среди стопки долговых писем одно — в дорогом конверте, с обратным адресом адвокатской конторы — сердце начинает биться сильнее. Ненавижу мигающий огонек на автоответчике: горький опыт подсказывает, что девяносто процентов звонков мне поступает от кредиторов. К тому же, в последнее время я вздрагиваю даже от звонков в дверь. Домой ко мне еще никто не приходил, но, боюсь, день этот недалек.

Да, это ужасная жизнь, просто не верится, что я загнала себя в такую яму, и вместе с тем не могу отказаться от ненужных трат. Какие-то деньги я зарабатываю, но улетучиваются они мгновенно.

Так что же делать? Не могу же я и дальше жить с плоским задом! Правдами или неправдами, но я найду средства на операцию. Ведь существует тысяча способов заработать в короткие сроки довольно большие деньги. Рекламные ролики, которые гоняют по телевизору ночами, уверяют, что можно сколотить сотни тысяч долларов — хотя, наверное, львиная доля этих денег уходит тому, кто заказал эту рекламу. Можно начать выгуливать чужих собак по утрам, продавать разные поделки, распространять косметику «Мери Кей»… Неплохие вроде способы, но ни один из них не принесет семи тысяч долларов так быстро, как мне того надо.

Эх, продать бы что-нибудь, но у меня осталось всего две ценные вещи: машина и обручальное кольцо моей бабушки. Мне нисколько не нравится перспектива передвигаться на общественном транспорте, а мысль о расставании с бабушкиным перстнем ужасает. Я ловлю себя на том, что кручу кольцо на пальце, пока все эти соображения бродят в моей голове.

Несколько лет назад я сходила с кольцом к оценщику. Уверяя себя, что отправляюсь туда исключительно ради любопытства, в действительности я шла узнать, сколько выручу, если однажды сломаюсь и решу продать фамильную драгоценность. Ювелир сказал, что яркий блеск бриллиантов говорит о высоком качестве их обработки. Он также сообщил, что в оправу вставлены камни самой чистой воды, и общая стоимость ювелирного изделия составляет около пяти тысяч долларов.

Я опускаю взгляд на руку и любуюсь блеском камней. Он напоминает мне о том, как загорались бабушкины глаза, когда кто-то обращал на украшение внимание. Оно было ее сокровищем, и это сокровище бабушка доверила мне. Продать его, чтобы подкачать задницу? Кем я буду после этого? Нет, не стану делать ничего подобного.

— Назад, на землю, — говорю я себе, воображая, как мастерю поделки и выгуливаю собак.

Образ вырисовывается довольно смешной — я, в костюме от известного дизайнера и на высоких каблуках, веду прогуляться на поводочках пару коккер-спаниелей. Другие, наверное, хохотали бы до упаду, но мне невесело. Мне ужасно грустно.


39. Бренда


Я остановила машину напротив дома. Щелкнула, не выходя из салона, зажигалкой, сижу и курю. Я только что вернулась с очередной лекции семинара по пластической хирургии, после которой провела вечер с Жизель. Не могу заставить себя войти в дом. Сейчас почти полночь. Джим, скорее всего, еще не спит, смотрит телевизор, и после всего, что я узнала, видеть его мне совсем не хочется.

После разговора с Жизель на сердце стало еще тяжелей, чем раньше. Одно дело узнать, что у мужа роман с другой женщиной, но оказаться в курсе подробностей их отношений, того, что они наслаждаются компанией друг друга, делает меня несчастной, как никогда, и словно… побитой. Не могу объяснить, но картинка, на которой в моем представлении Джим и Жизель получают взаимное удовольствие от ужина и веселой беседы, пугает меня куда больше, чем если бы я вообразила, что они, обнаженные, сплелись в объятьях друг друга. Подобные доверительные отношения содержат больше угрозы, чем простой секс. Наверное, когда бы я могла надеяться, что у них банальная интрижка, ограничивающаяся сексом, я чувствовала бы себя увереннее. В этом случае можно было бы убедить себя в том, что Жизель в жизни Джима — нечто неважное, временное.

Я не осознаю, не понимаю до конца всего, что происходит. Меня мучает разыгравшееся воображение, рисующее день, когда, вернувшись с работы, я обнаружу, что Джима нет, а шкаф его пуст. Подступает паника и вместе с ней — вопрос, не пора ли что-то предпринять, ведь наши деньги лежат на одном счету, а кредитки — общие. Нет, убеждаю себя. Джим не может сбежать, прихватив семейные сбережения. Не такой он человек. Он не поступит так со мной и нашей дочерью. Но, опять же, всего несколько недель назад мне и в голову не могло придти, что у него может появиться любовница.

Проходит, наверное, минут пять, догорает очередная сигарета. Гашу ее в автомобильной пепельнице и обнаруживаю там еще три окурка. Хватит. Тут я заставляю себя выйти из машины и направиться к дому, к этому проклятому семейному гнездышку. Джим сидит за кухонным столом и читает газету.

— Привет, — как ни в чем не бывало говорит он.

— Привет, — отвечаю.

Сидит, опершись локтями о стол, разложил газету, рядом стоит пустая бутылка «Будвайзера». Этот мужчина выглядит таким надежным, прямо бери и снимай в рекламе электроинструментов или спортивной одежды. Нет, кто бы подумал, что он прелюбодей?

— Как твой семинар?

— Неплохо, нам рассказывали о липосакции.

— Надеюсь, ты не собираешься такое с собой сотворить? — улыбается он.

— Нет, я же говорила, что хожу только за компанию с Норой, — так и не призналась ему, что Нора и думать забыла про лекции.

— Вы с Норой зашли куда-то после?

— А… да… в небольшое кафе неподалеку от отеля.

Только я собралась пожелать ему доброй ночи и направиться наверх, чтобы улечься, приняв позу «я даже думать не хочу о сексе» (что означает: лечь на своей половине постели как можно ближе к краю и отвернуться от Джима), как по неясной для себя самой причине придвигаю стул и сажусь за стол рядом с мужем.

— Как прошел твой день? — задаю ему вопрос.

— Хорошо. Все нормально, все как всегда.

— Правда?

— Ну, вообще-то я хотел тебе рассказать кое о чем. По-моему, меня собираются повысить. Джордж Уотсон, один из наших проект-менеджеров, перебирается в Мейн. Его жена нашла в Портленде работу, так что в следующем месяце они переезжают. Я поговорил с начальником насчет того, чтобы место Джорджа досталось мне, и он как будто не против. Конечно, нужно будет подавать заявку на повышение официально, но должность, кажется, у меня в кармане. К повышению, кстати, прилагается приятная прибавка в зарплате.

— Ух ты, это же классно! — восклицаю, не отдавая себе отчета в том, чем вызван мой энтузиазм. Связан с хорошей новостью? Или с тем, что сейчас я обошла Жизель: в данную минуту ей не известно о моем муже больше, чем мне. — Ты заслуживаешь повышения. Ты столько отдал работе.

Джим ухмыляется:

— Спасибо.

— Джордж… по-моему я видела его на вашей корпоративной рождественской вечеринке. У него седые волосы, и жена болтает, не затыкаясь?

— Ага, это он. Помнишь, его жена безостановочно рассказывала о расстройстве желудка?

— О боже, припоминаю. Ты еще сказал, что у тебя тоже расстройство, а она спросила, случается ли у тебя «взрывная диарея».

Джим смеется.

— По-моему, это был первый случай, когда я услышал слова «взрывная диарея» на коктейльной вечеринке. О чем только не болтают люди.

— Да, ты себе и представить не можешь. Помнишь Гретчен, нашу адскую администраторшу? Послушал бы ты выдумки, которые она выдает, когда пытается заполучить внеочередной выходной.

— Это рассказы о загадочном «состоянии»?

— Они самые. Недавно она снова прикинулась больной. В этот раз она заявила, что ее пес Веснушка, существование которого, кстати, тоже под сомнением, съел целую пачку конфет «Херши» и находится в ветеринарной клинике под капельницей.

— Эта собака, наверное, гений, раз уж смогла распаковать пакет и развернуть каждую конфетку.

Мы смеемся, а я вдруг осознаю, что это лучший наш разговор за весьма продолжительное время. И все, что для этого потребовалось — войти в дом и задать два вопроса, а не бродить в тумане усталости от работы, перехватывая чего-нибудь пожевать, пялясь перед сном в телевизор.

Пожелав спокойной ночи, я иду наверх, преисполненная надежды на то, что еще есть шансы спасти наш брак. Жизель поведала мне нечто важное: мой муж жаждет беседы и внимания. Стало ясно, что мы слишком надолго оставляли наш брак выруливать на автопилоте. Интересно, что еще удастся узнать от Жизель, если постараться развить наше с ней знакомство?

Подхожу к комнате Джоди и только собираюсь сунуть в дверь голову и пожелать дочери спокойной ночи, как слышу, как она с кем-то говорит. Дверь слегка приоткрыта, и в щель видно, что Джоди разговаривает по мобильному телефону. Когда это я покупала Джоди мобильник? Хотя есть и более важный вопрос — с кем это она беседует в полночь?


40. Нора


Немногим больше восьми утра, я стою в очереди в «Старбакс» за своей утренней дозой кофеина. Передо мной человек семь, и движется очередь, по-моему, еще медленнее, чем обычно… хуже того, прямо впереди меня стоит какой-то клерк, от которого несет «Олд Спайс». «Этот точно работает на правительство», — думаю я. На клерке дешевые брюки цвета хаки, кроссовки, полосатый галстук и неотъемлемая принадлежность государственного чиновника средних лет — хлопковая рубашка-поло. Хотя по виду он сойдет и за продавца матрасов.

Не знаю, почему я, да и все остальные в этом мире, добровольно соглашаемся с тем, что происходит, — каждое утро мы покорно ждем своей очереди, чтобы потратить три доллара на чашку кофе. Мне следует варить кофе самой, перед тем как выйти из дома, но, наверное, я просто-напросто ленива. Каждое утро дохожу от Коннектикут-авеню, где находится моя квартирка, до офиса на Кей-стрит — всего-то семь кварталов, но по пути мне встречаются три «Старбакса». Ну и как, скажите, не заглянуть хотя бы в один?

Кофе жизненно необходим, особенно сегодня утром. Ночью мне приснился кошмарный сон. Не знаю, чем были вызваны эти страшные видения, но, скорее всего, виной тому неотвратимо надвигающийся день, на который назначено время операции. Так вот, сплю я и вижу, будто мужчины в магазинах могут купить себе женщин. Женщины лежали на полках ровными рядами, словно банки с колой или торты, и я среди них. Оглядевшись по сторонам, я увидела молодых двадцатилетних девушек, устроившихся в отделах сладостей, специй и салатных приправ. Когда мимо них проходили мужчины, они выпячивали грудь и отбрасывали с лица волосы. Я перевела взгляд на своих соседок — о, мой бог, это все сорокалетние дамы! Что-то с моей полкой было не так, и, присмотревшись, я поняла, что мы лежим среди помятых банок с консервированными фруктами и вчерашних багетов. Под полками с молодыми девицами стояла табличка: «Продукты высшего качества. Лучшая цена за истинное качество». Очень хотелось прочесть табличку под полкой с женщинами средних лет, на которой располагалась и моя персона. Я легла на живот, подтянулась к краю и вытянула шею. И вот что, к своему ужасу, я прочла: «Уцененные товары. Внимание: срок действия некоторых продуктов подходит к концу!» Меня разбудил мой собственный пронзительный крик: «Нет!» Проснулась я в панике, мокрая от пота.

Заснуть после пережитого кошмара мне уже не удалось, так что с четырех утра я просто лежала и думала о судьбе уцененных женщин, снова видела, как никому не нужные, словно слова песен Джастина Гуардини, и скучные, как автобиография Ванны Уайт, они лежат там, на полках. Стоит ли упоминать, что я не выспалась и пребываю отнюдь не в добром расположении духа.

…У стойки суетится мелкий тщедушный мальчишка и жутко меня раздражает. Он забрался на табурет и перемешал все буквы на табло, где был вывешен прейскурант. Перевернув случайно полный сливочник и, поглядев на расплывшуюся по стойке лужу, он своими немытыми, скорее всего, ручонками хватает салфетки и принимается протирать стойку, в тщетной попытке навести порядок и чистоту. Интересно, где его мать? Почему эта сучка не держит своего малолетнего пацана при себе? Мимо меня проходит мужчина и внезапно снимает мальчика с табурета:

— Идем, Билли, пора в детский сад.

Голос кажется до боли знакомым. Мужчина поворачивается, держа на руках маленького хулигана, и, к своему изумлению, я обнаруживаю, что передо мной Оуэн собственной персоной. Тут, не знаю почему, но я прячу лицо и стараюсь укрыться за спиной чиновника, в надежде, что Оуэн меня не заметит. Может быть, я боюсь, что его покоробит выражение моего лица — гримаса, которая говорит: «Черт подери… у него есть ребенок, бр-р!»

Несмотря на все мои ухищрения, Оуэн меня таки замечает и здоровается:

— Нора, привет. — Видно, что ему крайне неловко.

— Привет, Оуэн. Как дела? — я всеми силами стараюсь скрыть свое беспокойство.

— Нормально… хорошо. — Он запинается, смотрит на мальчишку и снова переводит взгляд на меня. — Э-э… это Билли.

— Здравствуй, Билли, — говорю я, предприняв отчаянную попытку дружелюбно улыбнуться.

Ребенок таращится на меня и молчит. По-моему, дети чувствуют, когда к ним относятся с неприязнью.

— Билли твой?..

— Мой сын, — заканчивает за меня фразу Оуэн, явно смущенный, что не рассказал мне о ребенке раньше.

— Что ж, Билли, рада с тобой познакомиться. — Я стараюсь говорить радостным голосом, но пацан видит меня насквозь и показывает в ответ язык.

— Папа, пойдем.

— Идем, идем, только подожди секунду, — говорит мальчику Оуэн.

— Сейчас! — требует Билли.

— Мне действительно пора. Мне надо сдать его няне, а потом ехать на работу. Давай поговорим попозже?

— Давай, — соглашаюсь я, хотя меня так и подмывает отрезать: «Нет».

Так не хотелось мне заводить отношений с мужчиной, у которого есть ребенок, да еще такой маленький! Но меня снедает любопытство. Где, интересно, мать мальчика? Насколько часто Оуэн общается с Билли? Почему он не рассказал мне о сыне?

— Спасибо, — говорит он, а после велит мальчишке: — Попрощайся с Норой.

— Нет! — твердо отвечает чертенок.

— Пока, Билли! — я снова заставляю себя улыбнуться.

— Пока, — отвечает за него окончательно смущенный папаша.

Глядя им вслед, я думаю о том, в какую сумасшедшую историю умудрилась впутаться. Мне очень нравится этот парень, но ребенок? Мне и своих-то детей не нужно. Век бы не сталкиваться с вопросами материнства и детства. Боже, а что, если у него есть еще дочери? Или сыновья? Что, если у него их целый выводок?

— Черт… — только и бормочу я, когда подходит моя очередь делать заказ.

Наверное, рановато и не время для того, чтобы выпить чего-нибудь действительно горячительного. Обхожусь тем, что заказываю самый крепкий кофе, который только есть в «Старбакс».


41. Камилла


— Я была страшно занята на неделе, думаю, ты поняла это из моих регулярных отчетов, — говорит мне Гретчен. — Так было сложно справиться, знаешь ли. А тут ко всему прочему и состояние ухудшилось, а потом еще мой пес Веснушка из-за конфет попал под капельницу! Правда, песику уже лучше.

— Это радует, Гретчен.

Даже не знаю, что она делает на этом собрании. После того как Гретчен явилась на первый круглый стол (так я называю еженедельные встречи персонала, которые сама же и организую), посвященный улучшению качества труда, я, лишь бы от нее избавиться, разрешила всем хозяйственным службам не присутствовать на собраниях. Эта болтунья только и делала, что отвлекала всех рассказами, как работала на Версаче, и признаниями, что ей-то известно: Донателла Версаче — на самом деле мужчина. И не просто мужчина, а умерший. По словам Гретчен, Донателла умер, а его помощники накачивают тело бальзамирующими растворами и сажают на разных показах в кресло: разве, мол, вы сами не видите этот ужасный цвет лица и неестественный застывший взгляд? Подобную ерунду она рассказывает с самым серьезным видом, а окружающим только и остается, что кивать и делать вид, будто верят всей этой ахинее. Порой возникает ощущение, словно я герой «Сумеречной зоны». Даже не знаю, кто из нас более сумасшедший — Гретчен с ее дикими байками или все мы, притворяющиеся, будто верим ей. Как бы то ни было, у меня нет ни желания, ни времени выслушивать эту белиберду вновь.

— Благодарю за отчет, Гретчен, — сухо говорю я.

— Но я не…

— Нора? — я обращаюсь к следующему сотруднику, прерывая Гретчен.

Мне наплевать, что она не закончила. Я даже голоса ее не переношу.

— Я тоже была занята. Дополнительная работа, которую ты тут на всех навалила, досталась и мне, — говорит она, на глазах всего департамента метя камешком в мой огород. С самого начала эта тетка достает меня.

— Хочу заметить, Нора, — я специально делаю ударение на ее имени — акцент, который говорит: «Не связывайся со мной, потаскуха, а не то пожалеешь!», — что задания, которые были поручены каждому из вас, в конце концов, в перспективе облегчат вашу же задачу. Понимаю, сейчас каждому приходится работать тщательнее, но когда мой план начнет приносить плоды, труд каждого из нас станет эффективнее, — «Война объявлена, сука!» — Как у тебя дела с размещением всех выполненных работ в корпоративной сети?

Нехотя Нора начинает докладывать о проделанной работе — о проекте, на выполнение которого любому сотруднику потребовалось бы не более трех часов, но она указала, что необходимы три недели. Эта фифа разливается соловьем по поводу того, как ловко она приводит файлы и папки в порядок, хотя я уверена, что ничего подобного в действительности не происходит. Не могу с собой справиться — не люблю ее, и не только потому, что с первого дня она грубит. Самое неприятное в Норе то, что она красива. Наверное, я завидую. Относятся к ней здесь хорошо, и это очевидно. В начале встречи один из торговых представителей пододвинул ей стул, чтобы она села за стол поближе к нему, — она словно притягивает людей, они толпятся вокруг нее, смеются над ее тупыми шуточками. Как же хочется, чтобы и ко мне так относились. Наверное, это моя главная мечта, мой глобальный план — выглядеть так, чтобы быть в центре всеобщего внимания и симпатий. Думаю, я медленно, но верно продвигаюсь по дороге к совершенству. Вот вставлю себе в ягодицы имплантаты и стану так же красива, как Нора. Может, тогда я перестану ощущать себя заморышем, как это было в школе — маленькой девочкой, над которой все издевались. Надеюсь, я смогу забыть все обидные клички, стереть из памяти этот кошмар. Уже годам к пяти-шести ко мне прилепилось злое прозвище Губошлепка. И по сей день помню, как надо мной глумились из-за формы губ. Дети обзывали меня, смеялись, придумывали обидную чепуху, например, что каждое утро я насосом накачиваю губы или прошу рой пчел покусать меня в лицо. Мне больно и сегодня, более чем двадцать лет спустя. Не могу не плакать, вспоминая все издевательства, что мне пришлось пережить.

В колледже я упорно копила деньги, и первое что сделала, когда закончила обучение, это пошла на операцию по изменению формы губ. Перед этим я много читала о предстоящих процедурах, консультировалась у нескольких врачей. За несколько дней до назначенной даты я жутко нервничала, боялась, что все обернется неудачно. Однако, к моему удивлению, в операционной я пробыла не дольше часа, а разрезы были сделаны так, что не осталось никаких шрамов. Да, были боль, отек, но неприятные ощущения продлились недолго. Чтобы сошла нездоровая припухлость, потребовалась всего неделя. Когда все зажило, стало ясно, что лицо мое преобразилось. Даже не могу описать свою реакцию… Представьте себе чувства человека, который навсегда распрощался с физическим уродством. Рот мой был теперь нормального размера, как у всех людей. Теперь, разговаривая со мной, собеседник будет смотреть в глаза, а не пялиться на мой изъян. Дети больше не таращились на меня, не спрашивали у матерей, почему тетя такая. Всего-то пластика губ, а настолько изменилась моя жизнь! И я задумалась над тем, что же можно сделать с глазами, животом и грудью. До изменения формы рта я хотела стать просто нормальной, не могла больше жить уродом. Но после операции появились новые, вполне естественные соблазны. Я захотела стать красивой… даже прекрасной. И решила, что пойду на все ради этого. Природа обделила меня, значит, я искусственным путем заполучу то, что мне так необходимо. Пластическая хирургия творит чудеса: теперь у меня губы, которые я хотела, грудь идеальной формы, осиная талия, выразительные глаза… я изменила даже овал лица. Теперь мне необходима приличная задница. И я найду способ ее заполучить.

…Нора была последней в череде сотрудников, которые докладывали о проделанной в течение недели работе, Когда она закончила, я поблагодарила всех за содействие и напомнила о том, что следует вовремя сдавать отчеты. Все поднимаются и направляются к выходу, и на лицах многих написана вовсе не радость. Да, я знаю, что далеко не популярна. Никто не любит перемен, все ненавидят составлять учрежденные мною отчеты. Но мне надо делать свое дело, и, боже мой, как мне нужны деньги.

— Как у тебя дела, Камилла? — подходит ко мне Бренда, в то время как остальные стараются уйти побыстрее.

— Хорошо, спасибо. Хотелось бы, конечно, чтобы некоторые мои проекты воспринимались здесь с большим оптимизмом.

— Да не волнуйся ты о них. Эти нововведения никого не осчастливили, довольных ты не найдешь, — отвечает она. — Может, стоит немного притормозить и не стараться сделать все сразу и быстро?

На ее речь я не могу не ответить, так что выдавливаю:

— Возможно, ты и права.

Бренда выходит из зала. Весьма вероятно, она действительно права. Скорее всего, я на самом деле стараюсь сделать все сразу и слишком быстро. Но мне нужно показать, что даже за столь короткое время я принесла компании пользу. Необходимы ощутимые достижения, которые не стыдно предъявить начальству, и конечно же, дающие повод попросить прибавку к жалованию.

Выхода нет. Не могу заставить себя продать кольцо бабушки или машину. Я остановилась на другом способе раздобыть деньги — хочу убедить компанию дать мне аванс в счет зарплаты. Отдаю себе отчет в том, что это маловероятно, особенно учитывая факт, что я здесь всего несколько недель, но если придумать убедительную историю о том, зачем мне нужны средства, то высшее руководство, возможно, пожалеет меня и раскошелится.

Мысль о том, что придется идти к начальству с этим вопросом, вызывает дискомфорт, также малосимпатична идея просить денег у кого бы то ни было в принципе. Да, подобная ситуация крайне неприятна. Люди чувствуют, что ты пришел за займом, и их приветливость моментально улетучивается. Стоит только припомнить случаи, когда я просила денег у родителей: их плечи напрягались, лица мертвели, родительская снисходительность моментально испарялась. Свежи в памяти времена, когда друзья избегали встреч со мной, так как были уверены, что стоит нам пересечься, и я попрошу денег. Всего-то стоило попросить у одного из них в долг, как понеслись слухи, будто «Камилла снова "рыбачит"». Думают, что я не в курсе, но мне-то прекрасно известно: они предупреждали друг друга по цепочке о том, что «Камилла вышла на охоту», — в результате, позвонив кому-либо, я выслушивала только автоответчики. Подозреваю, что некоторые даже поставили определитель номера, только бы избавиться от моих звонков, хотя по телефону мне никогда не приходило в голову решать подобные вопросы. Конечно же, по почте или телефону просить проще, но мой принцип — занимать только при личной беседе. Людям гораздо сложнее отказать, глядя тебе в глаза, вот что мне удалось уяснить. Кроме того, я поняла, что по электронной почте просить в долг бесполезно. Беда в том, что электронная почта дает людям слишком много времени на реакцию. Когда разговариваешь по телефону или лицом к лицу, человек вынужден найти какой-либо ответ сразу же, но стоит послать электронное письмо, как появляется сколько угодно времени, чтобы придумать многочисленные оправдания, типа «был бы счастлив помочь» или «с удовольствием, но не сейчас».

Поднимаюсь со стула и отправляюсь к своему кабинету, а по дороге стараюсь убедить себя, что просьба о повышении зарплаты — сущие пустяки. Я всего лишь загляну в кабинет к Джил, напомню ей о том, что успела сделать и, придерживаясь продуманной версии, попрошу аванс. Да, предстоящий разговор совсем не будет мне приятен. Ненавижу каждую секунду бесед, в процессе которых я прошу денег, ненавижу врать, для чего они мне нужны, ненавижу жесткое выражение лица, которое наверняка будет и у Джил, стоит мне заикнуться о своей просьбе. Однако все эти неприятности не идут ни в какое сравнение с плоским задом.


42. Нора


— Очень жаль, что мы не увидимся целых три недели, — говорит за ужином Оуэн.

Этим вечером мы пришли в ресторан карибской кухни «Ортантик» на Одиннадцатой улице. В меню есть несколько порций, которые разве что отдаленно напоминают традиционные пуэрториканские блюда. А вот в Нью-Йорке с пуэрториканской кухней нет проблем. Думаю, больше всего мне не хватает Нью-Йорка именно потому, что там столько заведений с привычной и приятной мне едой. Не перечесть пятничных вечеров, которые наша семья провела в «Кафе Джимми» в Бронксе, поедая паэлью, я также скучаю и по pasteles[43 - Тортики (исп.) — бывают самых разных размеров и видов.], которые подают в «Каса Адела» или «Кафе старого Хуана». В Вашингтоне хорошей пуэрториканской кухни днем с огнем не сыскать — мне не удалось, по крайней мере. Здесь живет гораздо меньше моих земляков, чем в Нью-Йорке. Большинство здешних латиноамериканцев — выходцы из Центральной Америки, сальвадорцы или гватемальцы.

Очень огорчительно, что здесь не достать kenepas[44 - Разновидность лайма. В США его называют «испанским лаймом».] — любимый пуэрториканский фрукт, или mavi — сок железных деревьев, который легко найти в Нью-Йорке. Хотя, может быть, оно и к лучшему, что здесь пуэрториканской еды не достать — большинство рецептов никак не вписались бы в диету Аткинса, которой я придерживаюсь.

— Да, мне тоже жаль. Но так хочется провести время с сестрой и младенцем, — лгу я.

Никто из моих сестер не рожал уже три года, а если бы и собрался пополнить семейство, я бы кинулась бежать в противоположную от мамаши с новорожденным сторону, и чем дальше — тем лучше. Однако Оуэну я сказала, что вынуждена ехать в Бронкс, чтобы помочь сестре с новорожденным, вместо того чтобы признаться: три недели я проведу, приходя в себя после пластической операции.

Даже смешно, что в качестве оправдания я выбрала уход за племянницей, ведь единственной причиной отъезда из Нью-Йорка было желание убраться хоть к черту на рога, лишь бы избавиться от общения с сестрами и их потомством. Я люблю семью… люблю, правда. Просто этих детей так много, что даже мои родственнички ни коим образом не в состоянии их контролировать. Я устала прятать ценные вещи по углам, ожидая их визитов, притворяться, что меня нет, если в дверной глазок видела брата или сестру с выводком детей за спиной. Как бы я ни скучала по пуэрториканскому землячеству Нью-Йорка, я рада избавиться от ближних с их привычкой таскать повсюду за собой малышню — на вечеринки, приемы, свадьбы, как это свойственно моим землякам. Все мероприятия, на которых белые ожидают видеть только взрослых, стоит явиться хоть одному пуэрториканцу, моментально наполняются детьми. Надо признаться, меня это изрядно раздражает. Может, я слишком англизирована, но, извините, это Северная Америка. Хотелось бы мне, чтобы братья и сестры наконец-то поняли мои настойчивые намеки и наняли каких-нибудь нянек.

— Какая ты молодец. Может, когда ребенок подрастет, твоя сестра выберется сюда, и я познакомлюсь с ними обоими.

«Черт!»

В силу привычки не планировать свои отношения далеко на будущее, я даже не подумала о том, что Оуэн будет рядом необычно долго и, вполне возможно, узнает, что никакого младенца не было.

— Просто… ну, младенец не то чтобы новорожденный. Моей племяннице три года.

Я стараюсь сообразить, что бы еще такого соврать поправдоподобней и как вывернуться из неловкой ситуации прежде, чем Оуэн поймет, что никакого младенца нет вообще.

— Это последний ребенок, родившийся в нашей семье, так что я всегда называю ее новорожденной. Я не так часто вижу своих племянников и племянниц, ну и специально решила уделить три недели, чтобы повидать всех.

Даже страшно становится, до чего легко ложь срывается с языка.

— Это же прекрасно, — несколько нервно отзывается Оуэн, опускает глаза и продолжает: — Мне нравится, что ты любишь детскую компанию. Знаешь… ну, по поводу Билли, в общем… Прости, что не рассказал о нем сразу, на первом же свидании. Наверное, мне хотелось, чтобы ты в первую очередь воспринимала меня как мужчину, а уж потом как отца и так далее. Понимаешь, о чем я?

— Конечно. Хотя зря ты не сказал. Я была бы не так удивлена, когда встретила вас с Билли в «Старбаксе».

— Прости, я собирался все объяснить. Просто ждал удобного времени. Это что-нибудь меняет? То, что у меня четырехлетний сын?

— Нет, нет, конечно же нет, — снова лгу я и, решив повременить с неизбежным разрывом отношений, добавляю: — Он у тебя постоянно живет?

— Да. Когда мы с его матерью развелись, Билли было всего семь месяцев. Она талантливая певица и все время проводила в разъездах, на гастролях, ищет свой шанс прорваться на большую сцену. Для меня с Билли у нее времени просто не оставалось. Она все еще в поисках, до сих пор поет в прокуренных клубах. Путешествовать по стране в грязном фургоне в компании со спивающимися музыкантами — это не жизнь для маленького мальчика. Так что после развода вопрос о том, кому достанется Билли, был практически решен.

— А мать как-нибудь в его жизни участвует?

— Совсем чуть-чуть. Раз в пару месяцев, когда бывает в городе, она его навещает. Она его любит, но музыка ей дороже.

— Печальная история.

— Нет, не то чтобы. Нам с Билли очень даже хорошо. Мне нравится, что он живет со мной. «Вот это мужчина — настоящий клад, — думаю я. — Он добрый, любящий, красивый и хороший отец к тому же». Признаюсь, когда в кофейне я увидела его в компании Билли, то решила, что между мной и Оуэном все кончено. Я не заинтересована в воспитании чужого отпрыска и отдаю себе отчет в том, что когда ты встречаешься с мужчиной, у которого есть ребенок, ты встречаешься с ними обоими — это приобретение «два-в-одном». Однако, что-то… нет, не буду кривить душой — много что в Оуэне не позволяет мне расстаться с ним. Я чувствую редкую привязанность, которая не дает мне бросить его, в том числе и из-за того, что у него есть сын. И вместе с тем внутренний голос подсказывает, что не расстаться тоже глупо — у таких отношений будущего нет.

Обычно я не привязываюсь к мужчинам. В основном они для меня — развлечение, игрушки. Какое-то время я наслаждаюсь общением, хожу в дорогие рестораны и клубы, от души получаю удовольствие в постели. Но как только на горизонте появляется кто-либо более интересный, я прощаюсь со своим сегодняшним поклонником. Всем нам быстро надоедают игрушки, все мы жаждем новых впечатлений. Я меняю мужчин так же, как маленькая девочка меняет Домик Мечты Барби на печь «Сделай сам». Однако, глядя через стол на Оуэна, я не могу избавиться от желания видеть его как можно чаще. Как ни стараюсь увидеть в нем привычный объект для развлечений, проходящую забаву — не получается. В нем слишком много… черт возьми, даже не знаю, как и сказать… вот, ценности в нем много. Оуэн слишком хорош, чтобы относиться к нему, как к большинству мужчин, иными словами, как к способу получить удовольствие. Отчасти я так смотрю на мужчин, потому что уверена: они и сами относятся ко мне именно так. Но вот для Оуэна я точно не товар, не игрушка, не инструмент для удовлетворения похоти. Пусть я не знаю его так хорошо, как следовало бы, но не думаю, что он вообще к кому-либо может относиться подобным образом. Такие чувства к мужчине для меня внове. Мне странно и радостно, но больше страшно — мой бог, как мне страшно.


43. Нора


— Нервничаешь? — спрашивает меня Бренда.

— Да уж…

Мы сидим в приемной Вашингтонского медицинского центра. Настал наконец день моей операции. Я довольна тем, что время пришло, радуюсь, предвкушая, как я буду выглядеть, когда все заживет, но не могу не бояться — а вдруг что-то пойдет не так как следует. Вдруг из меня получится нечто перетянутое, и я буду выглядеть, как Мелани Гриффит или Николетт Шеридан? А если хирург заденет нерв, и на всю оставшуюся жизнь одно мое веко останется ниже другого? Или, не дай бог, я подхвачу какую-нибудь инфекцию и вообще умру?

— Знаешь, еще не поздно отказаться.

— Что? Ты шутишь? Я проверила врача, разузнала все об операции. Я мучилась, выбирая, что именно, какую часть тела следует оперировать. Чтобы расплатиться с клиникой, я завела специальную кредитку. Я выбила отпуск на работе, а Оуэну соврала, что еду в Нью-Йорк и не могу с ним встречаться — нужно ведь выкроить себе время для выздоровления. Мы уже в клинике. Операционную готовят. Ну уж нет! Теперь отступать поздно, — выдаю я Бренде, повторяя все то, что говорила сама себе сотни раз, увещевая не повернуться и не убежать с криками ужаса от больницы куда подальше.

— Что ж, хорошо, — произносит Бренда. — Я могу как-нибудь помочь тебе расслабиться?

— Ох, нет, но за предложение спасибо. Спасибо и за то, что привезла меня сюда, что согласилась проводить домой и присматривать за мной, пока все заживет.

— Не за что, я с удовольствием.

Гляжу на Бренду и жутко радуюсь, что у меня есть такая подруга. У меня не так уж много друзей. Вообще, если не считать моих сестер, то Бренда — единственная. Да, мужчин я знаю множество, но женщины-друзья мне никогда не требовались. Даже смешно: столько приятелей среди мужиков я нажила, а в клинику меня привезла единственная подруга. В Нью-Йорке у меня семья, но здесь и сейчас я могу рассчитывать только на Бренду, а у нее и без меня есть о чем волноваться — Джим и Джоди. Даже страшно, до чего я одинока: нет мужа, нет детей, и до недавнего времени мне это нравилось, однако операция заставляет на многое взглянуть по-иному. Когда я бронировала дату операции, секретарь сообщила, что мне понадобится кто-нибудь, кто привезет и отвезет меня из клиники — и это должен быть не таксист, не водитель арендованного авто. Непременно требуется присутствие друга или члена семьи. Конечно же, первая моя мысль была о Бренде. Но мысль о том, как бы мне пришлось, когда бы не ее участие, пугает и беспокоит. Нет никого на свете, кого еще я могла бы попросить о подобном.

— Бренда, ты такая везучая, у тебя есть муж, дочь… семья, в общем.

— Думаешь? — ее голос звучит так, словно она подозревает меня в неискренности.

— Да. Вот в такие моменты я жалею, что не остепенилась, не вышла замуж и не завела пару ребятишек.

— Правда?

— Как тебе сказать… не знаю. Возможно, это стресс в ожидании операции. Но чем старше я становлюсь, тем больше задумываюсь, что было бы неплохо иметь дочь или сына… да и мужа тоже не помешало бы завести. Иногда я волнуюсь, думая о том, кто позаботится обо мне, когда я буду старая и седая.

Стоило мне это произнести, как я осознала, насколько эгоистичны мои слова — получается, что единственная причина, по которой я хочу иметь детей, это страх оказаться в старости в каком-нибудь доме престарелых, загнуться немощной в луже собственной мочи. Но, с другой стороны, именно по схожей причине мне и не хотелось детей — я слишком эгоистична, чтобы чем-либо с ними делиться. Не хочу стать одним из тех родителей, которые рожают ребенка, а затем жалеют денег, времени и труда, необходимых на то, чтобы его вырастить. У моей матери никогда не было дорогих вещей, потому что весь семейный доход съедали шестеро ртов. Она никогда не жалела, но если бы мне пришлось вместо оплаты счетов от «Поттери Барн» или «Сакс» отстегивать деньги на педиатра или уроки балета, я была бы как минимум недовольна. И что, это означает, что я — плохой человек? Вряд ли. Я была бы плохим человеком, если бы, приходя к подобным умозаключениям, тем не менее завела бы детей.

— Тебе еще совсем не поздно обзавестись потомством. Многие женщины рожают и за сорок. Но растить ребенка нелегко, — добавляет Бренда.

— Да, я знаю. Ты Джил давно видела? — вспоминаю я нашу начальницу. — Помнишь, она притащила своего младенца на работу? Я была в ужасе. Ребенок срыгнул, и все потекло по ее блузке, а она, кажется, даже не заметила. А если и заметила, то не обратила внимание. Не могу себе представить, что я буду ходить целый день с блевотиной на рубашке.

— Это не блевотина. Просто младенец срыгнул. Такое бывает с новорожденными, — со смехом объясняет Бренда.

В это мгновение появляется сестра, которая называет мое имя и просит следовать за ней.

Мы с Брендой одновременно встаем, и она меня обнимает.

— Буду ждать тебя здесь, — ободряющим тоном говорит она.

— Еще раз спасибо за то, что делаешь это для меня.

Я поворачиваюсь и иду по длинному коридору за медсестрой, которая приводит меня в небольшую гардеробную. Она задает несколько вопросов, еще раз уточняет список процедур, на которые я записана, заполняет что-то в моей анкете, а затем выдает мне больничный балахон, упакованный в целлофановый пакет, просит переодеться, запереть все свои вещи в шкафчик у стены и, когда буду готова, отдернуть занавеску. Она не грубит, но холодна и методична, словно робот — не самый лучший компаньон для встревоженного пациента перед хирургической операцией. Сестра делает шаг назад, задергивает штору, а я гадаю — она ко всем так относится или только к зацикленным на себе самовлюбленным дамочкам, которые приходят к хирургу отнюдь не по медицинским показателям, а на пластические операции, и потому не заслуживают никакого сочувствия. Могу себе представить, как она возвращается на пост и рассказывает другим медсестрам о клиентке средних лет, желающей освежить увядающую красоту.

Раздевшись и накинув балахон, я одергиваю штору. Через несколько минут появляется та же мрачная медсестра и просит следовать за ней. Я вхожу в большую палату, где стоят шесть или семь больничных каталок, отгороженные друг от друга ширмами. Все каталки пусты, кроме одной — на ней лежит престарелая дама, которая, кажется, спит. Сестра указывает мне на одну из каталок, я усаживаюсь на краешек. Она объясняет, что это предоперационный покой и что мой хирург и анестезиолог вскоре прибудут сюда.

Хочется попросить у нее какой-нибудь журнал, чтобы почитать, отвлечься, коротая время ожидания, но странно — я стесняюсь. Во мне гнездится какой-то страх: вдруг она будет бранить меня, если я попрошу что-нибудь — скажет, например, что и без подражателей Дженнифер Лопес у нее хватает действительно страждущих пациентов. И вот я сижу на каталке, жду и размышляю. Вспоминаются слова Бренды: «Еще не поздно отказаться, знаешь ли». Снова закрадываются мысли о том, что операция может пойти не так, как следует, но я заставляю себя думать о переменах к лучшему. Я мечтаю о том, насколько лучше буду выглядеть. Как моя переносица будет прямой и ровной — мой нос избавится от искривления, которого никто не замечал, но меня-то оно все равно беспокоило. Как щеки станут полными и гладкими, будто в юности, а глаза больше не будут выглядеть старыми и усталыми.

Я погружена в мечты об обновленной Норе, когда рядом появляется доктор Редклифф. В отличие от медсестры он бодр и приветлив и уже одет для операции. В медицинском халате, с волосами, скрытыми под хирургической шапочкой, он выглядит старше, чем мне казалось при первых встречах. Сначала я думала, что ему чуть за сорок, но теперь я готова прибавить ему еще десяток лет. Что ж, чем старше — тем опытнее, успокаиваюсь я. Он произносит стандартную речь о том, что волноваться не о чем, и дает три листочка бумаги.

— Вот рецепты. С вами кто-нибудь приехал?

— Да, в приемной ждет подруга.

— Прекрасно. Если хотите, я попрошу кого-нибудь отнести рецепты ей. Пока вы в операционной, она могла бы сходить и купить все необходимое. Уверяю вас, по пути домой вы будете не в настроении заезжать в аптеку.

— Хорошо, — не спорю я. Но его слова заставляют меня нервничать.

— Один рецепт — на болеутоляющее. Другой — на противовоспалительное. А третий — на ректальные свечи от рвоты.

— Что-о?

— Свечи от рвоты. После ринопластики вам придется сглатывать много крови, а от этого может мутить.

Глотать кровь?! Он ни о чем подобном на консультации не упоминал!

— А таблетку вы не можете мне выписать? — Мне не светит совать что-либо в задницу.

— Могу, но вряд ли вам удастся ее проглотить, а уж тем более удержать в желудке. Если против рвоты вы воспользуетесь свечами, то сможете проглотить и противовоспалительное, и болеутоляющее.

Я киваю, немного раздраженная тем, что истории о глотании крови и рвоте слышу уже в больничном балахоне, так сказать, по дороге на хирургический стол.

Он замечает мое волнение и считает своим долгом приободрить:

— Не бойтесь, все будет в порядке.

Я слабо улыбаюсь, и он открывает еще несколько занятных подробностей. Затем он сообщает, что мы встретимся в операционной, и уходит прочь из палаты. Через пару минут появляется еще один джентльмен, престарелый, старше уже знакомого хирурга, и представляется: доктор Джордан, анестезиолог. Он немного рассказывает мне о том, что такое общий наркоз и как он действует. Просит меня лечь, расслабиться и втыкает иглу от капельницы мне в запястье. Укол не сильнее, чем во время процедуры впрыскивания ботокса.

— Так не больно?

— Нет.

— Великолепно. Теперь через иглу я введу анестезию, — сообщает он. — Будьте добры, начните обратный счет от сотни. Готовы?

— Сейчас? — спрашиваю я. И в ответ на его кивок начинаю:

— Сто, девяносто девять, девяносто восемь, девяносто семь…


44. Камилла


— Все в порядке? — спрашивает Джил, когда я закрываю дверь в ее кабинет и сажусь в кресло у стола. Ей должно быть любопытно, зачем я просила о встрече.

— Да, все в порядке. Прошел уже почти месяц, как я работаю в компании, я подумала, что тебе, наверное, хочется узнать о том, что произошло за это время.

— О да, прекрасно.

— Я считаю, что за короткий срок продвинулась, и далеко, — передаю ей лист бумаги. — Здесь подробные отчеты о том, что я сделала, расписаны по минутам. Можешь посмотреть позднее.

— Спасибо, — говорит она и откладывает отчет в сторону. Бьюсь об заклад, как только за мной закроется дверь ее офиса, она отправит его в корзину.

— А вот письменный доклад о моих личных достижениях, — передаю ей еще бумаги. — Когда будешь читать, непременно заметишь, что я получила отчеты по труду от каждого сотрудника департамента. Также учтены часы, затраченные отделом на различные задания. Такой же отчет я составляю в Excel, и, когда наберу больше информации, ты получишь развернутые данные. В сотрудничестве с отделом продаж мы разработали единый шаблон со структурой и дизайном презентации… так сказать, брендовый шаблон. Вот пример того, что у нас получилось. — Еще лист бумаги ложится на стол. — Я заодно разработала своеобразный реестр дизайнов для шаблонов. Основывается он на «Книге стиля», Ассошиэйтед-пресс. Я планирую обучить единому стандарту всех копирайтеров, чтобы тексты были единого формата. Вот прототип. — Снова лист. — Дизайнерский отдел размещает все презентации в корпоративной компьютерной сети, так что любой работник сможет иметь к ним доступ. Хотя Нора возится с этим дольше, чем я ожидала.

Ну да, сознаюсь, я копаю под Нору. Она красивая — так пусть получает по заслугам.

Джил смотрит на меня с удивлением. Кажется, она поражена тем, что в департаменте есть человек, который добросовестно выполняет свою работу, а это редкость в корпоративной Америке. Я продолжаю рассказ о других своих проектах и гружу ее отчетами на всю катушку. Бумаги она даже и не просмотрит, но все равно нужно их отдать. Я давно поняла, что для того, чтобы люди поверили, что ты трудишься, следует предъявить им хоть какие-то документальные доказательства. Слова, как ни тверди их, — ничто. Слова, написанные на бумаге, — все.

— Камилла, вот это да! Ты на коне. Я впечатлена. Выделю время на неделе и прочту твои отчеты.

— Благодарю. — Делаю паузу и тяжело вздыхаю. — Вообще-то одной из причин, по которой я хотела показать тебе все, что сделано, было желание продемонстрировать верность компании и этой работе.

— Должна признать, тебе это удалось.

— Рада, что ты так думаешь, потому что я хочу кое-что у тебя спросить… попросить.

— Пожалуйста.

— У меня некоторые финансовые затруднения. Моей матери нужна операция — гистэректомия, но у нее нет страховки, а я не могу помочь ей в оплате, — вру напропалую. — Очень хочется, чтобы она получила лучшее лечение, но на операцию у меня денег нет. Вот я и решила узнать, есть ли шанс получить аванс в счет зарплаты, чтобы помочь ей.

Джил мгновенно напрягается.

— А как насчет «Медикэйд»[45 - Специальная социальная программа для ньюйоркцев, которые не в состоянии оплатить собственные медицинские счета.]? Она не подходит?

«Вот вляпалась! Об этом я не подумала!»

— Нет, она работает и живет на зарплату, но на страховые выплаты, чтобы покрыть лечение, денег у нее уже не хватает. Операция стоит семь тысяч долларов.

— А разве государственные клиники не обязаны оперировать в таких тяжелых случаях вне зависимости от того, есть у пациента страховка или нет?

«Вляпалась вдвойне!» Надо было получше продумать эту ложь!

— Ну, это не столь срочная операция. Так что они могут поставить ее в очередь и заставить ждать несколько месяцев. А ее мучают сильные боли.

«Мучают, интересно, боли тех, кому делают гистэректомию? Понятия не имею».

— Хм, — Джил опускает взгляд. — Сочувствую вашей семье, но ты работаешь у нас всего несколько недель. Я уверена, что мне не удастся убедить высшее руководство выдать такой крупный аванс новому работнику. Не думаю, что они дадут такую крупную сумму какому-либо сотруднику, и не важно, сколько он проработал.

— Ты уверена?

Положение кажется безысходным. Мне просто необходимы имплантаты в задницу. Мне они НУЖНЫ!

— Очень жаль, Камилла. Да, ты прекрасно поработала. Но семь тысяч долларов! Нет, об этом не может быть и речи. У тебя есть кредитки? А может, взять банковскую ссуду?

— Мне такой кредит не дадут, — отвечаю я, стараясь удержать слезы.

— Очень жаль, Камилла. Хотела бы я помочь, правда.

— Хорошо, — мямлю я, поднимаясь со стула — необходимо выбраться отсюда прежде, чем я зареву. — Спасибо, что выслушала, — добавляю упавшим голосом и выхожу за дверь.

Возвращаюсь в свой кабинет с опущенной головой и, как только добираюсь до стола, теряю над собой контроль. Я закрываю лицо руками и рыдаю. Все, чего мне хочется, это быть красивой! Разве я многого прошу? Все, чего мне хочется, — это чтобы моя задница не была плоской. Ну что эти семь тысяч долларов для компании, ворочающей миллионами?

Еще несколько минут я купаюсь в жалости к себе. Затем сморкаюсь, успокаиваюсь, откидываюсь в кресле и начинаю смотреть на проблему с другой стороны. Как еще можно достать денег на операцию? Я думаю и думаю, и наконец нахожу выход: у меня остается одна дорога — продать бабушкино кольцо.


45. Нора


— Мисс Перес! Мисс Перес! — слышу я голос своей учительницы начальных классов. Она всегда называла учеников по фамилиям. За это я ее любила — она заставляла нас почувствовать себя взрослыми. Как здорово качаться на качелях в школьном дворе! Что же она так кричит — зовет меня обратно в класс! «Но я не хочу делать уроки, — думаю я, раскачиваясь и того пуще. — В школе скучно».

— Мисс Перес? — вновь доносится до моих ушей, я прихожу в себя и понимаю, что качели и школа мне приснились. Оказывается, я лежу на носилках. Пытаюсь открыть глаза, но они словно склеены. Ценой невероятного напряжения мне удается приподнять веки настолько, чтобы разглядеть медсестру, стоящую рядом.

— Как вы себя чувствуете? — спрашивает она.

Картинка, которую я могу рассмотреть, нечеткая, все расплывается перед глазами. Гляжу на медсестру, пытаюсь сообразить, где я нахожусь и что произошло, — на это требуется секунда-другая. Голова раскалывается, щеки словно сдавлены. Я не могу дышать через нос, а во рту так сухо, словно он набит ватой.

— Немного больно, — пытаюсь произнести я, но мой голос слаб и надломлен.

— Этого следовало ожидать. Доктор Редклифф сказал, что операция прошла великолепно.

Хотелось бы рассказать ей, что, по моим ощущениям, все далеко не так хорошо, но на то, чтобы произнести еще хоть одну фразу, у меня нет сил. Мне даже не поднять веки, не открыть еще раз глаза.

— Скоро я вновь вас проведаю. Пока что отдыхайте, — произносит медсестра, и я слышу ее удаляющиеся шаги. Я остаюсь один на один с болью в полной темноте.

Спустя несколько минут я чувствую, как что-то теплое капает мне на лицо и подбородок. В полузабытьи я пытаюсь вытереть лицо руками. С трудом открываю глаза, которые, должно быть, опухли так, что остались только узенькие щелочки, и вижу кровавые разводы на руках.

— Сестра, — пытаюсь позвать я, но голос мой слаб — и никто не слышит крика о помощи. — Сестра! — выдавливаю из себя вновь, но звук, который мне удалось издать, больше похож на всхлип. Я чувствую, как горячая кровь течет и течет по лицу, вижу пятна на простынях. Ощупываю постель и нахожу нечто, напоминающее пульт управления телевизором. Нажимаю изо всех сил на кнопку. Кровь собирается уже и во рту. Стараюсь не сглатывать, но ее становится так много, что я сдаюсь и пропускаю ее в горло. Наконец, медсестра возвращается.

— Все в порядке, — говорит она так, словно потоки крови из носу — обычное явление. — Не глотайте. Сплевывайте сюда, — она подает мне емкость, напоминающую формой человеческую почку. — Я сейчас вернусь, — обещает она и через пару секунд действительно возвращается. На руках у нее латексные перчатки, она начинает вытирать губкой мое лицо. Каждое прикосновение ощущается так, словно в ее руках наждачная бумага. Затем она дает мне салфетки и советует использовать их для того, чтобы промокать текущую из носа кровь.

Кушетка стоит таким образом, что я полулежу. Я подношу к носу салфетку и осторожно стираю с лица кровавые сопли. В этот момент в палату входит Бренда.

— Наконец-то они меня пустили, — говорит она, и ее улыбка медленно гаснет. Даже находясь в полузабытьи, я замечаю, как по лицу подруги скользнула гримаса ужаса. Она старается это скрыть, но вполне очевидно, что мой облик пугает.

— Я что, так ужасно выгляжу?

— А… нет… ты выглядишь неплохо.

— Вруша, — хриплю я и пытаюсь улыбнуться, но по лицу растекается такая атомная боль, что я вообще замираю и перестаю двигаться.

Бренда нервно смеется.

— Скажи, это также больно, как кажется… то есть, как ты себя чувствуешь?

— Больно. Очень больно, — отвечаю. Мне хочется плакать. Но я боюсь огорчить Бренду, да и не знаю — можно ли мне пустить слезы, не повредит ли это прооперированным глазам.

— Медсестра сказала, что через несколько часов ты будешь в состоянии поехать домой. Я могу что-нибудь тебе принести? — спрашивает Бренда. Скорее всего, она жаждет выполнить любую мою просьбу — все, что угодно, только бы убраться из палаты и не смотреть на меня.

— Нет, ничего не надо, я в порядке, — отвечаю я, хотя какой, к чертовой бабушке, порядок! Боль ужасная, а говорят, что сразу после операции она еще не так сильна, как будет, когда отойдет наркоз, и в процессе заживления. Боже! Неужели может быть еще больнее?

— Ну, ладно. Тогда я вернусь в приемную, а тебе надо отдохнуть.

— Ты не могла бы посидеть со мной чуть-чуть? — прошу я и слышу в собственном голосе страх и слабость.

— Не вопрос, — отвечает подруга и берет меня за руку. — Если ты хочешь, конечно.

Как хорошо, что она здесь, что держит меня за руку и старается приободрить. Ведь сейчас я беззащитна и очень напугана.

— Ты не представляешь, как я тебе благодарна, — это последнее, что я произнесла, перед тем, как вновь погрузиться в забытье.


46. Камилла


Я снова кручу на пальце бабушкино кольцо — как всегда, когда волнуюсь. Мне еще никогда не приходилось бывать в ломбарде. В прошлом я по-разному доставала деньги, но в отношении скупочных лавок всегда испытывала какое-то предубеждение и избегала их как могла. Но в этот раз я решила дать ломбардам шанс. Если я продам кольцо ювелиру или какому-нибудь частному лицу, то дорогая сердцу вещица будет утрачена навеки, с ломбардами же по-другому — по крайней мере, шанс вернуть драгоценность останется.

Вхожу в двери «Ломбарда Розы» на Седьмой улице и удивляюсь обстановке. Никакой он не грязный, как пишут в душещипательных романах. Это чистое помещение с приятным глазу интерьером: на полу лежат новые ковры, стены уставлены полками, повсюду стеклянные витрины. Пока я стою и рассматриваю часы, ювелирные изделия, фотоаппараты и DVD-плееры, откуда-то из глубины заведения появляется полная женщина средних лет с красивой прической, в которую уложены длинные вьющиеся волосы.

— Чем могу быть полезна? — вежливо интересуется она.

— Э-э… да, — мычу я и как будто нехотя подхожу к прилавку. — Я хотела бы кое-что заложить.

Неизвестно, почему я напрямик не сказала, что хочу заложить кольцо; наверное, стоит мне произнести эти слова вслух, как я перестану чувствовать кольцо своей собственностью.

— Что именно вы, дор'гуша, хотели бы заложить?

Господи, неужели придется сделать это? Я опускаю взгляд на кольцо и стягиваю его с пальца.

— Вот эту вещь, — говорю и показываю бабушкин подарок. Дама протягивает руку, чтобы взять кольцо. Секунду-другую я колеблюсь, но все же кладу свое сокровище в чужую ладонь. Дама подносит кольцо к лампе, и я вижу, как свет играет гранями бриллиантов. Мне хочется отвернуться.

— Это не недавняя ваша покупка, не так ли? Кольцу минимум двадцать лет.

— Да, это моей бабу… — пожалуй, не стоит болтать лишнего, — да, оно старое.

Я не могу вот так прямо сказать, что это бабушкино кольцо. Что можно подумать о человеке, который закладывает обручальное кольцо своей бабушки — разменивает семейную ценность на наличные?

Я гляжу, как тетка исследует кольцо с помощью микроскопа и прочих неизвестных мне приборов. Меня раздражает, что она хватает кольцо своими лапами. Мне в принципе не нравится, что кто-то незнакомый, чужой прикасается к моей реликвии так, словно это просто кусок металла с камнями, имеющий только денежную ценность.

— Это действительно качественные бг'иллианты, — объявляет тетка, закончив с экспертизой. — Я могу дать вам за него две тысячи долларов.

— Две тысячи? Мне из достоверных источников известно, что кольцо стоит пять тысяч.

— Дор'гуша, цена кольца и сумма, которую я за него ссужу — две разные вещи. Так выписывать чек или нет?

Хочется выкрикнуть «нет!». Две тысячи не покроют и трети стоимости операции, но это хоть какое-то начало. Остальное я как-нибудь соберу, а заодно буду выплачивать проценты в ломбард, чтобы потом выкупить кольцо обратно. Я смотрю на даму за прилавком, затем на кольцо и, наконец, произношу:

— Да.

— Мне нужны ваши документы, — говорит она. Я открываю сумочку, чтобы достать свой бумажник, руки мои дрожат. Передавая скупщице свои водительские права, я убеждаю себя, что выплачу залог и верну кольцо обратно. Заполняя чек, она рассказывает о процентах, о ежемесячных выплатах, о сроках, но стоит ли слушать все это. Я смотрю на кольцо, сиротливо лежащее на прилавке. Странно, но мне кажется, что оно тоже смотрит на меня, удерживает мой взгляд, не отпускает. Вдруг, не говоря ни слова, я протягиваю руку, беру кольцо, надеваю его на палец и, не оглядываясь, выхожу из ломбарда. К машине я почти бегу. Как только я захлопнула дверь, из моих глаз полились слезы.

— Как я докатилась до такого?! — кричу я в голос. — Господи, как жаль!

Мои слова не относятся ни к кому конкретно, а может, я прокричала их всему миру сразу.

— Как жаль, — повторяю я, содрогаясь от рыданий и стыда. Перед кем я винюсь, одна в машине? Я каюсь перед бабушкой за то, что посмела соблазниться скупкой — заложить кольцо, купить которое мой дедушка смог через сорок лет тяжелого труда! Я прошу прощения у своих родителей за былое вранье о том, что деньги мне нужны на учебу, когда в действительности все было потрачено на пластику. Мне стыдно перед своими друзьями из Атланты за порушенные отношения, за не отданные им долги. А может, я прошу прощения у самой себя за то, что втянулась в долговую яму.

Еще несколько минут я просто сижу за рулем, не сдерживая слез. Затем поднимаю глаза и вижу в зеркале заднего вида собственное отражение. Все, что я могу сказать:

— Что ты натворила, Камилла Купер? Боже, что ты натворила!

Придя в себя, я поворачиваю ключ зажигания и начинаю выбираться с парковки. Из-за того, что чуть не продала бабушкино кольцо, я испытываю несказанное чувство вины и отвращение к самой себе. Но слезы высыхают, и в голову снова лезут мысли о том, где бы взять денег, чтобы улучшить свой зад. Хотя ответ я уже знаю. Если уж я не могу расстаться с кольцом, то продам вторую ценность, которой владею, — автомобиль.


47. Бренда


Уже перевалило за полночь, когда я наконец подъехала к дому. Медсестры разрешили мне увезти Нору около двух пополудни, и остаток дня я провела у нее. На первую ночь после операции Нора наняла сиделку, она же проведет с ней первые сутки, но мне показалось неправильным взять и уехать сразу же. Несмотря на то что присматривала за Норой женщина — специалист по послеоперационному уходу, я осталась, чтобы дружески поддержать нашу страдалицу во имя молодости и красоты. Пока я сидела подле, она в основном спала, так что мне можно было спокойно читать газеты и смотреть телевизор, что, в общем, тоже неплохой способ провести вечер. Уехала я только после одиннадцати, обняв подругу на прощание и пообещав, что позвоню, чтобы узнать как у нее дела, утром.

Время от времени, правда, Нора просыпалась, глотала болеутоляющее или обращалась с просьбой проводить ее в туалет. Когда мы только вернулись из клиники, глаза ее были такие опухшие, что она ничего не видела, и в туалет я ее водила, словно слепую. Выглядела Нора жалко. Да, я ожидала, что после операции она будет смотреться неважно, но все оказалось гораздо хуже. На лекциях по пластической хирургии не показывают снимков синюшных лиц женщин, которых рвет кровью. Никто не признается до времени, что после операции пациентка просыпается настолько слабой и разбитой, что не может даже слова вымолвить. Никто не проецировал на экран фотографии заткнутых ватными тампонами носов или женщин, гримасничающих от боли только потому, что медсестра бережно вытирает их залитые кровью лица.

А ведь в последнее время и меня посещала эта странная идея — согласиться на пластическую операцию. Но теперь, поглядев на Нору, я вовсе не уверена, что смогу вынести подобное. Да, было бы приятно слегка помолодеть, освежиться, похудеть. Я почувствовала бы себя увереннее, сексуальнее. Но я видела сегодня то, что видела, и мне стало совершенно ясно: цена восстановленной молодости слишком высока, я имею в виду не только долларовый эквивалент. Придется платить болью… сильной болью, синяками, болью, опухолями, болью, кровью… да, я упоминала о боли? Оказывается, чтобы стереть несколько лет с лица или дюйм жира с талии, придется пережить невероятно много неприятного.

Я никогда не считала себя настолько смелой, чтобы обратиться к пластической хирургии. Тем более, никогда не подумала бы, что начну рассуждать на эту тему в тридцать шесть лет. Но и предательства мужа я не ожидала.

…Поднимаюсь по лестнице, в комнатах тихо. Казалось бы, когда в дом кто-то входит после полуночи, проклятой собаке стоит хотя бы вякнуть, но она преспокойно дрыхнет под боком моего неверного мужа — где же ей еще быть. Я уже наверху, коридор темен, но из-под двери Джоди пробивается свет. Только я собралась было постучать в дверь, как расслышала, что в комнате идет разговор. Наверное, догадываюсь я, она снова болтает по своему сотовому, и вновь задаюсь вопросом, с кем это может моя дочь говорить так поздно. В это время из комнаты дочери вдруг доносится незнакомый женский голос.

— Эй, — восклицаю я и стучусь.

Джоди открывает дверь, и я вижу красивую белокурую девочку, по виду — ровесницу моей дочери, сидящую на ее постели.

— Привет, — как ни в чем не бывало говорит Джоди.

— Как дела? — спрашиваю, а сама гляжу в сторону блондинки.

— Нормально, — отвечает дочь, вроде недовольная тем, что я таращусь на ее гостью, — это Кайли, моя школьная подруга.

— Привет, Кайли. Рада знакомству.

— А… да. Я тоже, — отвечает Кайли.

— Чем это вы, девочки, занимаетесь в столь поздний час? Вам же завтра в школу.

— Так, занимаемся кое-чем из домашнего задания.

— А, понятно, — говорю я, хотя их ответ меньше всего похож на правду. Ох, голову даю на отсечение, что это не первые полуночные посиделки. Как же я не проследила… — Итак, уже поздно. Думаю, пора вам закругляться. Тебя подвезти? — спрашиваю я Кайли.

— Не надо, у меня машина тут неподалеку стоит, — отвечает она и начинает собираться.

— Хорошо. Спокойной ночи, дорогие.

По пути в спальню я теряюсь в догадках. Джоди редко водит школьных друзей домой, а эта Кайли не из тех, с кем моя дочь стала бы общаться. Создается впечатление, что Кайли больше похожа на тех девочек, которых дочь называет «Барби». И тут, словно гром среди ясного неба, до меня доходит — Кайли и есть одна из тех девиц, группка которых выдала нечто обидное в спину моей дочери; я видела их, когда заезжала за ней в школу, чтобы отвезти к стоматологу. Конечно, я могу и ошибаться. Та девочка попалась мне на глаза лишь мельком, а школа «Доминьон», скорее всего, переполнена подобными крашеными блондиночками. Но даже если Кайли и не та самая красотка, это не имеет большого значения. Важно другое: есть в их общении что-то неправильное.

Приняв душ, я надеваю ночную рубашку и отправляюсь в постель. Джим спит без задних ног и храпит, словно медведь, собака устроилась у него под боком. Когда я потихоньку ложусь, Хельга поднимает голову, и я вижу, как ее большие влажные карие глаза поблескивают в темноте. Она бросает на меня взгляд «а, это снова ты» и кладет голову обратно на кровать. Я устраиваюсь поудобнее, поворачиваюсь на бок и слушаю храп Джима. Вспоминается, как в прошлом я расталкивала его и говорила, что он храпит, даже если он спал тише младенца, только для того, чтобы он повернулся на бок, а я прижалась к нему. Одна половина меня хочет сделать это сейчас, но другая давит неуместный приступ нежности. Как я могу хотеть с ним любви, если знаю, что он занимается сексом с другой женщиной? С чего вдруг я захочу этого?

Я лежу рядом с мужем, слушаю звуки, которые, не стесняясь, исторгает его носоглотка, и ловлю себя на мысли: храпит ли он, когда он с ней? Спят ли они вместе? Считает ли она его храп еще одной «трогательной мелочью»? Когда я думаю об этой парочке, руки мои покрываются мурашками.

Джим и Жизель лежат рядом, как мы с ним сейчас. Чем больше я об этом думаю, тем сильнее меня бесит его храп — так же нестерпимо, как в ночь, накануне которой я узнала о его романе с Жизель. Хрип на вдохе, разнообразные свисты и хрюканье на выдохе словно дразнят меня, будто весь этот шум — еще один пункт в списке обид, с которыми я обязана примириться.

Его рулады отдаются в моем мозгу, и, не успев осознать, что делаю, я бью его по животу с криком: «Хватит! Хватит!» Затем подтягиваю обе ноги к груди и пинаю мужа так, что сталкиваю с кровати. Он с грохотом падает, обескураженная Хельга начинает нервно тявкать.

Джим поднимается на ноги, я гляжу на него.

— С тобой все в порядке? — спрашивает он, растерянный и недовольный одновременно. — Ты спихнула меня с постели, — добавляет муж, как будто я не в курсе, что сделала. — Наверное, тебе приснился кошмар или что-то в этом роде, — бормочет он, забираясь в кровать и придвигаясь ко мне.

— Да, так оно и есть, — вру я, а Джим обнимает меня, стараясь успокоить.

— Это просто плохой сон. Расслабься, дорогая — говорит он, закрывая глаза. Джим вновь засыпает, его рука покоится на моем животе, а я остаюсь один на один с мечтой о том, чтобы весь этот хаос в нашей семейной жизни закончился наутро, как плохой сон.


48. Бренда


— Хочу кое о чем спросить вас, — произносит женщина, сидящая напротив меня в кожаном кресле, — и, пожалуйста, не обижайтесь, если вопрос покажется вам бестактным. Я опытный психолог, вы платите мне за помощь, которую я оказываю, так что прояснить некоторые щепетильные моменты просто необходимо.

— Спрашивайте, — соглашаюсь я.

— Итак. Когда именно вы сказали себе: «Пошло все к черту!»? Когда решили сдаться?

— О чем вы? — не понимаю.

— Посмотрите на себя, — приближается она ко мне, — у вас короткая скучная стрижка, прическа «вымыл-и-пошел». Вы не пользуетесь косметикой. Вы запустили свое тело. Ваша одежда безвкусна. Клянусь, я монашек видела сексуальней вас, — она подносит к моему лицу зеркальце. — Посмотрите на себя. Боже, кто угодно изменил бы вам, я бы непременно это сделала.

У меня перехватывает дыхание. Какое-то время я не могу выдавить из себя ни слова. Немного придя в себя, возражаю:

— Но я же занята. На все это времени не хватает катастрофически! У меня дочь, работа занимает целый день, и потом я полжизни провожу, стоя в пробках. Я занята, — с отчаянием повторяю я.

Стоило мне произнести эти слова, до меня вдруг дошло, что я лежу в собственной постели. Ужасный сеанс психотерапии был всего лишь ночным кошмаром. Однако тирада этой тетки из сновидений все еще звучит у меня в голове — так и слышу ее голос: одета безвкусно! И муж мой был прав, когда изменил мне…

Смотрю на часы: почти пять тридцать утра. Прежде чем выбраться из-под одеяла и спуститься вниз, я оборачиваюсь и бросаю взгляд на парочку в моей постели: мужа и глупую псину, примостившуюся у него под боком.

Спустя несколько минут я сижу в своем «курительном» кресле, дымлю «Мальборо лайт» и попиваю кофе. В это самое время мои мозги проясняются: наступает как раз такой момент, когда все, что происходит вокруг, приобретает для меня особое значение и требует анализа. И так каждый день — в утреннем полусне, когда я только просыпаюсь и открываю глаза, хаос, в который превратилась моя жизнь, не беспокоит меня. Проходит пара минут, и вот я вспоминаю, что у моего мужа роман на стороне, что мне полтора часа добираться до делового центра на работу, что я жутко волнуюсь за дочь. Раньше ли, позже, но эти тревожные мысли возвращаются неизбежно и, как всякий разумный человек, я делаю все, чтобы не зацикливаться на проблемах. Это не так-то просто, но у меня за плечами многолетний опыт по части пренебрежения тем, что мне не нравится. Вы удивитесь, если узнаете, какой я виртуоз в этом деле. Вчера, например, я так была озабочена уходом за Норой, что совсем забыла о предательстве мужа. Но сейчас я хорошо выспалась, не озадачена ничем посторонним, и все гадкие мысли выползают из-за горизонта вместе с солнцем.

Делаю глубокую затяжку, выдыхаю и слежу за струйкой табачного дыма. В последнее время я стала курить больше. Моя ежедневная порция выросла из пачки сигарет до полутора. Знаю, это вредная привычка, но курение успокаивает, а мне это в создавшемся положении ох как необходимо. В последнее время мне кажется, что я живу в каком-то воображаемом мире, я словно стала героиней фильма длиной в жизнь под названием «Предательство ее мужа» или «Тихая жена: история Бренды Харрисон». Никогда бы не подумала, что смогу смириться с изменой, сделать вид, будто ничего не происходит. Хотя, наверное, это не так. Сегодня в моих планах обед с Жизель. Пока не могу предположить, что получится выгадать от новой встречи. Хотя есть идея: попробую узнать от нее что-нибудь новое о своем супруге. Я изыщу способ удержать мужа и избавиться от соперницы.

Докурив, я прикрываю окно, иду на кухню, ставлю в мойку кофейную чашку, поднимаюсь на второй этаж. По пути в ванную комнату замечаю, что Джим все еще мирно спит. С закрытыми глазами он выглядит таким невинным. Я смотрю на то, как поднимается и опускается его живот, и осознаю, что все еще люблю его. Господи, как жаль, что наш брак разваливается на части. Невыносимо больно оттого, что я позволила этому случиться. Ведь, повторюсь, я все еще люблю Джима.

Подойдя к раковине, я плещу себе в лицо водой, а потом пристально разглядываю свое отражение в зеркале. Даже то жалкое состояние, в котором находится после пластической операции Нора, вся боль, которую она пережила, не могут отвлечь меня от раздумий над тем, чем же может помочь мне небольшое хирургическое вмешательство. Смогу ли я составить конкуренцию такой женщине, как Жизель? Стану ли лучше выглядеть после коррекции век? А может, имплантаты, которые вживляют в щеки, сотрут с моего лица пару лет?

Я чистила зубы, когда вдруг из-за моей спины в зеркале появился Джим.

— Привет, — говорит он.

— Доброе утро.

Смотрю на его отражение и немедленно замечаю, что на его трусах нет лейбла «Олд Нейви». Странно, ведь Джим носит нижнее белье «Олд Нейви»… или, по крайней мере, так было раньше. Исподтишка стараюсь разглядеть марку его белья, и вижу, что это «2(X)ist». Что это за «2(X)ist»? Как это вообще произносится? Зачем у Джима на трусах написана какая-то математическая формула? Не могу поверить: за все время нашего супружества Джим ни разу не купил себе и пары трусов, но стоило ему закрутить интрижку с какой-то шлюхой, он побежал и прикупил себе модные трусы с непроизносимым названием на этикетке.

Я опять начинаю кипятиться, словно Бри Ван Де Камп из «Отчаянных домохозяек». Замираю перед раковиной и размышляю над тем, сколько еще смогу выдержать подобное нахальство. Джим же спокойно огибает меня и открывает воду в душевой кабине. Он снимает футболку, трусы, и… Господи! Это еще что? Когда муж входит в кабинку, я замечаю, что кожа у него на заднице раздражена и покрыта красной сыпью. — Что произошло?

— А? — не понимает он.

— У тебя весь зад красный.

— Что? А… да. Я поскользнулся на льду на парковке около работы… сел прямо на пятую точку.

— Правда? Боже, скорее бы зима закончилась.

— Да уж, — соглашается он и засовывает голову под струи воды.

Он намыливает волосы, потом все тело, а я смотрю на него… И вдруг, где-то внизу моего живота просыпается редкий гость — желание. Довольно необычный для меня позыв — хочется забраться к Джиму в душевую кабину. Просто-таки не терпится сбросить одежду, встать под струи воды и прижаться к мужу всем телом. А что, если так и сделать? Тем самым я брошу вызов Жизель. При этих мыслях я краснею. Нет, не могу решиться. Уж десять лет я не делала ничего подобного. Джим подумает, что я сошла с ума. Мы с ним в такие игры не играем.

Интересно, что провоцирует эти странные сексуальные порывы, посещающие меня в последнее время? Наверное, это говорит ревность, просыпается собственнический инстинкт. Осознание ценности того, что имеешь, приходит только тогда, когда в размеренную жизнь врывается чужак и пытается забрать то, что по праву принадлежит тебе. Вновь смотрю на отражение мужа в зеркале — впервые за целую вечность не замечаю наметившегося животика, лысины и всего такого, понимаю, что Джим — сексуальный мужчина. Помню, в детстве родители подарили мне к Рождеству жакет на кроличьем меху. Я пару раз надевала его, но особенно не любила эту вещь. Жакет болтался беспризорником в шкафу до тех пор, пока моя подруга Аманда не попросила его поносить. Тем же вечером мы отправились в парк кататься на роликах. Ребята сказали Аманде, нарядившейся в моего кролика, что у нее красивая куртка. Чем больше ей доставалось комплиментов, тем больше она расцветала… а я, слушая их, все накручивала себя, злилась, что на подружке мой жакет. Прямо в парке хотела у нее забрать свою вещь. О чем я думала раньше? Это моя куртка, моя замечательная куртка, и она куда красивее, чем казалась поначалу.

Неужели то же самое происходит и сейчас? Разве Джим — очеловеченная версия жакета на кроличьем меху? Выходит, мой муж стал привлекательным для меня только потому, что кто-то хочет его заполучить?


49. Камилла


Раннее утро. Я стою рядом со своей машиной на Джорджия-авеню. Когда несколько месяцев назад я сюда переехала, то у меня было свое место в гараже, но со временем платежи за квартиру были просрочены и, хотя домовладельцы не смогли выселить меня, место на закрытой стоянке я потеряла. Сейчас задолженность по квартплате погашена, но эти идиоты в лизинговом офисе так и не обновили мой пропуск в гараж. За короткий период жизни в Вашингтоне я осознала два плюса здешних порядков: 1) городские власти крайне лояльны в отношении оплаты жителями счетов за квартиры — можно месяцами ничего не платить и не беспокоиться о выселении; 2) если очень уж необходимо, вполне можно обойтись без машины. Местный общественный транспорт не самый лучший в мире, но с его помощью я смогу добраться до работы, съездить к парикмахеру или врачу.

…Стою, смотрю на прохожих, стараясь угадать, кто из этих незнакомцев может оказаться Роем Уильямсом — торговцем подержанными автомобилями, который позвонил мне вчера, всего спустя полчаса после того, как я поместила в Интернете объявление о продаже машины. Свою тачку «хонда-аккорд» 2001 года я купила до того, как влезла в долги. Хотите верьте, хотите нет, но я умудрилась полностью расплатиться за нее пару месяцев назад. Одно знаю точно: можно влезть в долги перед банком, не платить за квартиру, но стоит просрочить платежи за авто, как приедут эти придурки из автосалона и заберут его. Банк несколько раз угрожал конфисковать мою машину, но всегда в последний момент мне удавалось расплатиться. Конечно, когда я делала эти взносы, я не гасила счета за электричество, и, бывало, мне отключали телефон, а то и обрушивался шквал звонков от разгневанных менеджеров из магазинов. Но в Атланте, где я жила и работала до переезда в Вашингтон, добраться без машины до работы или передвигаться по городу было невозможно, так что я положила все силы, чтобы спасти свою «хонду» от эвакуатора, который уволок бы ее на стоянку конфискованных автомобилей.

Холодно, руки затянуты в перчатки, я приподнимаю воротник пальто. Настал печальный день — я продаю одну из тех немногих настоящих ценностей, которыми владею. Впрочем, надеюсь, что с этим Роем Уильямсом мы сойдемся в хорошей цене. Как утверждает сайт Edmunds.com, моя тачка стоит семь тысяч долларов — именно столько, во сколько обойдется мне новая задница. Мистер Уильямс показался мне надежным покупателем. Мое объявление только-только было опубликовано, как он уже позвонил и приступил к расспросам, попросил рассказать о машине подробно, он даже готов был встретиться как можно раньше с утра, чтобы осмотреть ее.

Тяжело будет обходиться без автомобиля, но еще меньше меня радует перспектива жить с внешностью Калисты Флокхарт[46 - Американская актриса, звезда сериала «Элли Макбил», худощавая блондинка.]. Да, решиться на передвижение по городу на общественном транспорте — трудный для меня шаг, но ценой потери комфорта я стану красивее. Красивые люди, как всем известно, зарабатывают больше, значит, скоро появится возможность купить новую машину. Вот вылеплю себе задницу получше и начну выплачивать долги. А может, объявлюсь банкротом и разделаюсь со всеми долгами одним махом. Жаль, конечно, что я залезла в долги по уши, но все потраченное я считаю инвестициями — вложением денег в себя саму и свой внешний вид. Другие берут огромные, в сотни тысяч долларов ссуды, чтобы купить дом, но я не понаслышке знаю, что отношение к тебе окружающих зависит не от величины твоего дома. Вот родилась бы я красивой, не пришлось бы потратить столько денег на превращение своего лица и тела в нечто достойное. К несчастью, я не уродилась даже миловидной — мне достались гипертрофированные губы, ужасные волосы, непропорциональное лицо, маленькие груди и плоский зад. Все операции, наращивание волос, косметика, на которые я щедро тратилась, были жизненно необходимы. Мы живем в мире, где красота решает все, и я уже почти настоящая красавица. Это действительно так, внешность моя близка к идеальной. Мне нужны деньги, осталось сделать последний шаг, и — все будет сделано, я завершу процесс совершенствования… ну, на какое-то время уж точно.

Я почти окоченела, когда чернокожий пожилой джентльмен появился из-за угла. Дядьке, очевидно, за пятьдесят, он очень коротко подстрижен, одет в длинное шерстяное синее пальто.

— Камилла Купер? — спрашивает он меня.

— Да, — отвечаю слегка невнятно, потому что замерзла.

— Добрый день.

— И вам.

— Это и есть та самая машина?

— Угу, — подтверждаю, открывая дверцу. — Она в прекрасном состоянии. Пробег всего шестьдесят пять тысяч миль.

Он засовывает голову в салон, внимательно оглядывает его и забирается на водительское кресло. Покрутив головой и оглянувшись на заднее сиденье, он спрашивает:

— Можно ее завести?

— Конечно.

Я вручаю ему ключ, хотя, возможно, не стоит этого делать. Он может оказаться угонщиком. Впрочем, мне так не кажется — одет этот человек вполне пристойно, из-под пальто виднеется даже узел галстука. Уильямс заводит автомобиль и несколько секунд прислушивается к работе двигателя. Затем дергает за рычаг, открывает капот и вылезает, чтобы осмотреть мотор. Покопавшись в моторе, он обходит машину, внимательно разглядывая колеса.

— Вы не будете против, если я прокачусь на ней вокруг квартала?

— Хм… погодите, — отвечаю. — Я поеду с вами.

Понятия не имею, правильно ли я поступаю, садясь в автомобиль с незнакомым мужчиной, но отпустить его одного я не могу. С другой стороны, понятное дело, машину без тест-драйва никто не купит. Движение по утрам на дороге плотное, по тротуарам двигаются толпы прохожих, спешащих на работу. Люди спускаются в метро, перебегают дорогу. Если он что-нибудь выкинет, я закричу в окно.

Минут пятнадцать мы катаемся без каких-либо эксцессов и паркуемся на том же месте, откуда уехали. Печка наконец-то согрела салон, так что мы не стали выходить на улицу, чтобы обсудить нашу сделку.

— Я готов предложить вам за автомобиль пять тысяч долларов, — говорит он.

— Пять тысяч? Да ни за что!

Мистер Уильямс ухмыляется, словно и не ждал другой реакции.

— Ладно, шесть тысяч и ни цента больше.

Шесть тысяч — слишком мало. Да, я хотела бы продать машину сегодня утром, но где тогда взять еще тысячу на операцию?

— Мистер Уильямс, я ознакомилась с ситуацией на рынке и знаю, что этот автомобиль стоит минимум семь тысяч долларов.

Он улыбается вновь.

— Да, за нее можно выручить семь тысяч… если будете показывать и дальше, а заодно продолжать оплачивать объявления в Интернете. Да, если у вас есть время, вы, может быть, сумеете продать машину за семь тысяч, но я-то предлагаю шесть прямо сейчас.

Черт подери! Неужели то, что мне позарез нужны деньги, написано у меня поперек лба? Может, не стоило соглашаться на встречу ранним утром? Ох уж эта спешка — из-за нее, наверное, этому ловчиле и показалось, что я слишком нуждаюсь в средствах. Но дела именно так и обстоят. Мне нужно много денег, и гораздо большая сумма, чем предлагает мистер Уильямс.

— Боюсь, мне придется вам отказать, — я наклоняюсь к панели управления, глушу мотор, вытаскиваю ключи из замка зажигания и уже открываю дверь, собираясь выйти из автомобиля, как дядька вдруг говорит:

— Ну, ладно-ладно. Шесть тысяч пятьсот. Все, больше дать не могу.

Так-так, мы торгуемся? Останусь-ка пока в салоне. Я почти согласна принять его предложение — уж пятьсот-то долларов найдутся, но есть и сомнения, которые меня останавливают: сколько времени мне понадобится, чтобы собрать недостающую сумму? Ведь следующие десять чеков с зарплатой уйдут на то, чтобы удержать боевиков банка «Капитал Ван» от штурма моей квартиры.

— Мистер Уильямс, этот автомобиль стоит семь тысяч долларов, и я хочу получить за него именно эту сумму. Вы либо берете, либо нет.

Он смеется так, словно эти слова произнесла упрямая школьница.

— Мне нравятся жесткие женщины, — после некоторой паузы ухмыляется он, — они возбуждают меня.

— Семь тысяч долларов, мистер Уильямс. Итак, мы договорились?

— Хорошо. Я заплачу семь тысяч, но вы должны подсластить мне пилюлю — добавить к машине что-нибудь приятное.

— Например? — во мне зарождается надежда на удачный исход сделки.

Его глаза быстро шарят по мне от головы до бюста, а затем опускаются к талии…

— Коли я заплачу лишние пять сотен, то неплохо бы получить нечто сверх того… ну, вы понимаете.

Смысл его слов доходит до меня не сразу, но когда становится понятно, о чем толкует этот торгаш, я не впадаю в шоковое состояние, не приказываю убираться из автомобиля, не запрещаю пускать на меня слюну, как на кусок мяса. Не требую отворотить его похотливую рожу, а ведь так поступила бы любая приличная женщина. Именно так я должна поступить. Вместо этого я прикидываю, взвешиваю его предложение. А что, разве так уж плохо будет скрасить ему жизнь? Всего-то сделать то, о чем он просит, и деньги, которые так нужны для пластической операции, будут у меня в руках.

— Семь тысяч долларов, — повторяет чертов торгаш. — Вот что я предлагаю за машину и быстрое… ну, скажем так… рандеву… интимное свидание.

Я гляжу на него. Мистер Уильямс похож на щенка, который у стола выпрашивает объедки, надеясь, что ему перепадет кусочек мяса.

— Вот мое окончательное предложение, — решительно заявляет он. — Берите или отказывайтесь.

Я тяну время. Смотрю в окно, и мой взгляд останавливается на заднице какой-то чернокожей сестрички, спешащей на работу. Дамочка одета в короткую кожаную куртку и обтягивающую шерстяную юбку. Ее попа великолепна. Какое-то мгновение я с завистью таращусь на ее гордость — именно такую задницу хотела бы и я.

— Ну, как? Договорились?

Я поворачиваюсь и встречаюсь с ним взглядом.

— Принесите мне чек на предъявителя на семь тысяч долларов и, пожалуй, мы договоримся.


50. Бренда


Вымотанная донельзя, я сижу в одной из кабинок ресторанчика «Ривс» на Джи-стрит и поджидаю Жизель. Вчера вечером я легла очень поздно, а сегодня с утра сразу же навалилась куча дел. До работы мне пришлось заехать домой к Норе и проведать, как там она. Между прочим, пока подруга на больничном, ее проектами приходится заниматься мне. Нора выглядела лучше, чем накануне — к ней начал возвращаться голос, но отек лица еще не сошел, да и боль по-прежнему донимает бедняжку. Сиделку Нора наняла только на первые послеоперационные сутки, так что, закончив работу, мне придется вновь навестить подругу, а потом в течение целой недели заезжать хотя бы раз в день.

…Я уже не в первый раз встречаюсь с Жизель, но все никак не могу заставить себя унять волнение в ожидании разговора с соперницей. Вот и сейчас ловлю себя на том, что нервно верчу в руках коктейльную соломинку. Стараясь расслабиться, я рассматриваю обслуживающий персонал. Не знаю, кому такое пришло в голову, но почти все официантки в этом заведении чернокожие и на вид старше семидесяти лет. Для своего возраста двигаются они довольно шустро, но работают из рук вон плохо. Они приносят белый пшеничный хлеб вместо зернового, забывают о том, что к кофе были заказаны сливки, стоят над душой в ожидании подписанного клиентом счета за ужин. Но эти престарелые официантки напоминают посетителям родных и знакомых бабушек, за что им многое прощается, и даже чаевые достаются щедрее, чем принято давать обычно. Популярности заведения способствует еще и то, что здесь готовят лучший в округе салат с курицей и пирог со свежей клубникой. Я как раз вижу этот десерт, который несут одному из клиентов, но аппетита что-то нет совсем. Наверное, у меня по-настоящему сильный стресс, если нет желания заказать даже клубничный пирог.

Невозможно точно определить, отчего я так нервничаю. Однажды я устроила Жизель что-то вроде допроса, как раз тогда мы ходили пить кофе после очередной лекции по пластической хирургии. Во время же нашей последней встречи я казалась, по-моему, вполне расслабленной. У меня получится притвориться равнодушной еще раз. «Конечно, получится», — внушаю я себе, когда вижу, что в зал ресторана входит Жизель. Я слежу за тем, как она пробирается к моему столику и исподтишка стараюсь изучить ее походку. Эта женщина даже не идет — она выступает как пава. На ней короткая юбка и водолазка «грудастого», как сказала бы Нора, фасона — настолько обтягивающая бюст, что места воображению не остается. Пальто Жизель небрежно перекинула через руку, ноги ее обуты в изящные туфли на каблуках-шпильках. По моим прикидкам, каблуки эти высотой минимум два с половиной дюйма. Более того, насколько я помню, она носит подобную обувь постоянно. Даже не знаю, как можно целыми днями передвигаться на таких ходулях.

У меня более чем достаточно времени рассмотреть соперницу, дожидаясь, пока она доберется в дальний уголок ресторана, где я обосновалась за столиком. Не хотелось бы уставиться на нее в упор. Я, стараясь отвлечься, с деланным равнодушием оглядываю зал и обнаруживаю, что пара мужчин внимательно ощупывают ее фигуру взглядами — ее! Она же старше меня и полнее, а у мужиков текут слюни. Даже не помню, когда в последний раз замечала, чтобы незнакомец пробегал по мне глазами.

— Привет, Миртл, — здоровается со мной любовница моего мужа и устраивается на сиденье напротив (хорошо, что рядом не села).

— Привет. Рада, что тебе удалось выбраться.

— Да, я тоже рада.

— Ну, как дела?

— Да нормально. Занята по уши. Что у тебя? Ты уже назначила дату операции? — спрашивает она, усмехаясь.

— Нет. Еще нет. Все обдумываю, стоит ли рисковать, ни на что пока не решилась.

— Со мной та же история. Думаю, сначала пойду на какую-нибудь щадящую процедуру… ну, может, химический пилинг.

— Хм… надо подумать над этой идеей.

— Да ладно! Тебе ничего подобного не требуется. Я вообще не поняла, зачем ты ходила на эти лекции.

Тебе на вид слегка за тридцать пять.

Даже и не знаю, что на это ответить. Мне действительно слегка за тридцать пять. Она что, не могла сказать, что я выгляжу слегка за двадцать пять? Или за тридцать?

— Не исключаю, что всем нам нужно хоть чуточку поправить внешность.

— Это уж точно. Вот мне теперь приходится учиться на своих же ошибках. Если бы знала я, как трудно приходится одиноким сорокалетним женщинам, ни за что не развелась бы с мужем…

— Правда?

— Да. Я в разводе вот уже три года, и единственное мое утешение — роман с женатым мужчиной.

— Ах да. Ты что-то рассказывала о нем, когда мы встречались в прошлый раз, — говорю я с напускным безразличием. — Как там его…

— Джим.

— На прошлой неделе ты мне о нем особо и не говорила. Какой он?

— Ой, он действительно симпатяга. Нам удается видеться всего пару раз в неделю. Ну, ты понимаешь — у него семья и все такое. Опять же, дочь-подросток.

— Да, трудно вам, наверное?

— И не говори. Но мне нравится проводить с ним время. А секс какой! О боже! Секс с большой буквы!

В это невозможно поверить: не успели мы и к обеду приступить, а эта едва знакомая мне дамочка уже откровенничает о своей половой жизни. Заметно, как от одного только разговора на тему секса с моим Джимом сияет ее лицо. У меня, даже когда я занимаюсь с ним любовью, не бывает такого всплеска чувств.

— Неужели так хорош?

— О, поверь мне! Вероятно, это как-то связано с тем, что он женат. Джим не рассказывает о жене, но у меня создалось ощущение, что она чуть ли не фригидна. Кажется, эта женщина давно перестала удовлетворять его. Так что вся его скопившаяся сексуальная энергия достается мне.

Фригидна?! Я фригидна?!

— Вот как? — очень надеюсь, что жар, бросившийся мне в лицо, не слишком заметен в сумерках ресторанного зала.

— Да. Супруга покупает ему дешевое дерьмовое белье в «Олд Нэви». Так вот, на прошлой неделе я подарила ему пару трусов от «2(х)», и знаешь, он был в таком восторге, словно я вручила ему «Ролекс». Я всего лишь делаю для Джима мелочи, в которых отказывает ему жена.

— Ясно, — отвечаю, а перед глазами всплывает утренний образ Джима в новом белье. Оказывается, бренд «2(x)ist» произносится как «существовать»[47 - 2(х)ist — созвучно to exist (англ. — существовать).]. Кто бы знал?

— Вчера мы таким занимались… — произносит она, делает паузу и оглядывается, чтобы убедиться, что никто нас не слушает. — В общем, садо-мазо. Он хотел, чтобы я отшлепала его своей расческой. Никаких тормозов.

— От… шлепала его? — переспрашиваю, не веря своим ушам, и вспоминаю, что когда сегодня утром Джим вошел в ванную, его зад был ярко-красным. Мне-то он сказал, что упал и неудачно приземлился, поскользнувшись на льду.

— Ага. В постели с женой он страшно скучает, так что я стараюсь задать ему перцу.

Наконец-то. К нашему столу подходит официантка. Рассеянно слушаю, как Жизель делает заказ. Смотрю на нее, и воображение рисует немыслимые сцены. Джим на коленках, словно собака, а рядом, тоже на коленях стоит Жизель и лупит щеткой для волос по заду. Я заказываю сэндвич с салатом и курицей, но совершенно очевидно, что съесть его я не смогу. Голова забита мыслями о расческе и красной мужниной заднице, в ушах слышатся звуки шлепков и сладострастные стоны.

Сделав заказ, Жизель удаляется в дамскую комнату. Смотрю ей вслед, слежу за тем, как эта женщина шествует в стильной юбке и облегающей водолазке. Затем опускаю взгляд и утыкаюсь им в свою серую шерстяную юбку до колен и мешковатую синюю блузу. Снова принимаюсь наблюдать, как она тонкими каблуками цокает по направлению к туалету, вновь перевожу взгляд вниз, на мои туфли — невзрачные черные лодочки… «Я фригидна», — проносится в голове. Я сама сотворила такое с собой… с Джимом. Я заставила его лечь в койку с другой женщиной.

Что-то щиплет в глазах… чувствую, как они наполняются слезами. Понимаю, что больше не в силах выслушивать истории о своем собственном муже и его любовнице Жизель. Даже видеть ее не желаю. Мое возмущение растет вместе с усталостью. Мне нужно только одно — вернуться домой, засунуть псине в пасть таблетку, залезть под одеяло и уснуть. Я хочу только одного — сбежать от боли.

— С тобой все в порядке? — спрашивает Жизель, вернувшись.

— Да… да, все хорошо, — бормочу я. — Но знаешь… Пока ты была в туалете, мне позвонили на мобильный. Кое-что произошло… это срочно. Надо идти, — отстраненно произношу я. — Прости, пожалуйста. Мне, правда, надо уйти.

На этом я встаю из-за стола и убираюсь прочь, не произнеся больше ни слова.

Минуя гардероб, выхожу из ресторана на улицу. Здесь холодно, но я не могу сосредоточиться даже на необходимости накинуть пальто. Удивительно, как я не забыла забрать его на выходе. Иду по тротуару и ловлю себя на том, что всматриваюсь в лица прохожих. Гляжу на них и понимаю, что с любым готова поменяться местами. Вот девушка лет двадцати двух, миниатюрная, с копной каштановых волос, и я вовсе не прочь стать ею. Вон двое мужчин в комбинезонах толкают перед собой тачку, груженную строительным мусором — хочу быть даже ими, а почему нет? Старушка в нелепом парике и с палочкой, на ней большая старая шуба, я бы с удовольствием оказалась на ее месте, без проблем. Не имеет значения, что у них за жизнь, сколько они зарабатывают, в каком состоянии их здоровье. Мне плевать — никто из них не переживает той боли, которую испытываю сейчас я.

Так и плетусь до тех пор, пока не замечаю пустой скамейки. Добравшись до нее, решаю передохнуть. И вот я сижу на скамейке и отупело гляжу прямо перед собой. Мечтаю исчезнуть, просто раствориться в воздухе, но вдруг понимаю, что именно это и было бы отличным подарком для Джима и Жизель. Кому из них станет хуже, если я просто пропаду? Если бы эта фригидная сука взяла да и исчезла?

Я сидела в полузабытьи и вернулась к реальности только от сигнала остановившегося рядом такси. Смотрю на часы — пора возвращаться на работу. Но, господи, как хочется отправиться домой и забыться сном. Какое там — Норы в офисе нет, она переживает последствия операции, и работы у меня столько, что прогулять нет никакой возможности. И сейчас мне придется поступить, как всегда, — собраться с силами и жить с тем, что есть. Делаю глубокий вдох, поднимаюсь со скамьи и направляюсь в офис.


51. Камилла


— Приветствую вас, мистер Уильямс, — цежу я сквозь зубы, направляясь по коридору к своей квартире.

Около двери нетерпеливо топчется, дожидаясь меня, мой утренний покупатель. Подхожу все ближе и чувствую, как меня заполняют злоба и страх. Я надеялась все дела уладить еще утром, однако мистер Уильямс заявил, что для оформления чека ему понадобится пара часов, и мы договорились встретиться в обед.

— Привет. Пожалуйста, называй меня Роем, — говорит он, когда я приближаюсь.

— Чек на предъявителя у вас с собой?

— Да, вот тут, — пошлепывает он себя по карману рубашки. — Может, зайдем к тебе… к вам и скрепим сделку?

Я делаю глубокий вдох и сглатываю.

— Да… да, конечно.

И вот мы в моей квартире. Кому-то это покажется странным, но мне стыдно перед мистером Уильямсом за ее жалкое состояние. Жуликоватый торговец подержанными автомобилями, который платит мне за секс, — его ли стесняться? Но так неловко, что он видит мое убогое жилище, классом ниже одежды и аксессуаров, которые я ношу.

— Не хотите чего-нибудь выпить? — задаю я довольно глупый вопрос, потому что кроме воды из-под крана предложить ему нечего. Впрочем, воду отключили, скорее всего.

— Нет, благодарю. У меня в час встреча, может, перейдем к делу?

— Да… так и поступим.

Когда он начинает распускать узел галстука, на меня накатывает тошнота.

— Подождите! — я все-таки не уверена, что готова пойти на такой шаг.

Он смотрит на меня широко открытыми глазами.

— Да?

— Э… чек, пожалуйста? Я бы хотела посмотреть на чек.

— Конечно, — он достает чек из кармана. Я бросаю на него взгляд — выглядит нормально, прописана именно та сумма, которая требуется для операции на заднице. Как бы я ни брезговала ложиться в постель с мистером Уильямсом, ходить остаток жизни с плоским задом мне представляется невозможным.

— Вроде все в порядке.

Я кладу чек на стол и приближаюсь к мерзкому развратнику. «Я смогу, — твержу я себе. — Мне это не понравится, но нет ничего невозможного на пути к моей цели».

Он усаживается на диван.

— Вы не против, если я сниму ботинки?

— Конечно, пожалуйста… снимайте.

Я сажусь рядом с ним.

— Вы так красивы, — говорит он, — я никому еще из своих клиенток не делал подобного предложения.

— Благодарю.

Может, он и полагает, что я красива. Но что этот болван знает о красоте? Он, скорее всего, один из тех мужиков, которые считают, что если женщина младше восьмидесяти и не украшена бородавками, то уже сойдет для сексуальных утех.

Прикоснувшись рукой к моему колену, он пристально смотрит мне в лицо, а затем наклоняется и целует меня. Я ощущаю его язык на своих губах, он пытается протолкнуть его глубже, и меня чуть не выворачивает наизнанку. Понимаю, что мне следует принять поцелуй: раздвинуть губы, дать его языку попасть в мой рот. Но сама мысль об этом кажется непреодолимо отвратительной. Он не какой-то там урод, нет — обычный, ничем не выдающийся мужчина, но меня от него действительно мутит. Как ни стараюсь ответить на его ласки, ничего не могу поделать с этим. Когда его губы перемещаются на мою шею, меня продирает мороз по коже. Он облизывает мою кожу то там, то здесь, а я стараюсь изобразить наслаждение и сжимаю его голову в своих руках.

Мистер Уильямс прерывает, наконец, поцелуи и расстегивает мою блузку. Я ложусь на спину, закрываю глаза и старательно всем своим видом даю понять ублюдку, что получаю несказанное удовольствие. Этому немало способствует тот факт, что в своих фантазиях я представляю на месте мистера Уильямса то Ашера, то Мекхи Пфайфера[48 - Ашер — популярный чернокожий певец. Мекхи Пфайфер — чернокожий актер.]. Но Мекхи или Ашер вряд ли пользуются одеколоном «Аква Вельва», и уж они-то не стали бы пускать на меня слюни, словно ротвейлер на мозговую косточку.

Уильямс медленно стягивает с меня блузку. Чтобы как можно скорее покончить с этим кошмаром, я сама расстегиваю и снимаю лифчик. Этот отвратительный тип ледяными, не отогревшимися с мороза руками начинает тискать мои груди. Или это у меня снова отключили отопление, и потому так холодно?

Горе-любовничек с жадной улыбкой рассматривает мой бюст. Это, конечно, глупо, но… мне льстит впечатление, которое моя грудь произвела на мистера Уильямса. В конце концов, это произведение искусства стоило мне кучи денег, времени и боли. У меня высокая, аппетитная крупная грудь — великолепная, не чета тем жалким мешочкам, которыми наградила меня природа. Мистер Уильямс начинает облизывать мои соски, но их чувствительность после операции заметно притупилась. Когда он присасывается к моей груди, лапая ее и тиская, я кладу свои руки ему на плечи. Несомненно, нужно покончить со всем этим поскорее!

Однако должна признать, что происходящее безобразие мне начинает нравиться. Жадность, с которой он на меня набросился, его учащенное дыхание говорят о том, что моя грудь великолепна, но не успела я немного расслабиться в тепле польстившего мне внимания, как он просунул руку под бедра и начал возиться с молнией на юбке. «Только бы продержаться», — думаю я. Только бы продержаться. А потом у меня будет такая же красивая задница, как и грудь.


52. Нора


— Ну зачем я сотворила с собой это? — мычу я, катаясь по постели. Это просто агония! Боль оказалась сильнее, чем можно было предположить, чем предсказывал доктор Редклифф. Теперь, вспоминая этого самоуверенного франта за лекторским столиком в аудитории, где он читал нам, дурочкам, лекции по пластической хирургии, мне хочется засунуть его туфли от Гуччи в задницу их хозяину. Корчась от страданий, я представляю, как сказала бы: «О, не волнуйтесь о боли в анусе, доктор Редклифф. Через несколько дней она пойдет на убыль. Постарайтесь не думать о ней. Простите, если дала вам понять, что каблук в заднице причинит лишь некоторое неудобство, но знаете ли, у каждого свой болевой порог», — примерно то же самое, что сказал он, когда я пожаловалась на послеоперационные сложности.

Благодарение богу за то, что хотя бы прошла неудержимая рвота. Первые два дня все, что я делала, — только и блевала кровью. Бренда даже соорудила в ванной небольшую лежанку, чтобы я не теряла силы на путешествие туда из спальни.

Несмотря на то, что носом я дышать пока не могу, а голова моя раскалывается, должна признать, что, в общем и целом, чувствую себя лучше, чем три дня назад, сразу после операции. Теперь уже можно открыть глаза, не прибегая к помощи пальцев, отек лица слегка спал, а из носа больше не хлещет кровь. Не поймите меня превратно — я все еще будто в аду. Но, по крайней мере, появились признаки улучшения.

В десятый раз за день протягиваю руку к баночке с болеутоляющим, засовываю в рот таблетку, запиваю ее стаканом воды и забираюсь обратно под одеяло. Лекарство отчасти облетает боль, но полностью избежать мучений можно только во сне. Если получится уснуть. Лежу с зажмуренными глазами в надежде, что сон придет, но тут звонит телефон. Как можно осторожнее я протягиваю руку к аппарату, стоящему на прикроватной тумбочке.

— Алло.

— Привет! Это я, Оуэн.

Секунду я медлю, не зная, как отреагировать. На прошлой неделе мне пришло в голову соврать ему, что следующий месяц или около того я проведу в Нью-Йорке. Мое первое желание — положить трубку, но уже поздно. Теперь ему известно, что я дома.

— А… привет.

— Я звонил тебе а офис, собирался оставить сообщение на твоем корпоративном автоответчике, но кто-то ответил и сказал, что ты дома и отходишь от какого-то хирургического вмешательства.

— Что? Кто это сказал? — мой голос звучит жестче, чем когда-либо после операции. Единственный, кто знает о том, что я занялась пластикой лица — Бренда, но я даже не могу помыслить о том, что она могла выдать секрет.

— По-моему, она назвалась Гретчен.

Эта пронырливая стерва как-то пронюхала о моих проблемах!

— Она не объяснила, что это за операция. Надеюсь, ничего серьезного?

— Нет, легкая операция, — заверяю его я. — Слушай, я сейчас очень устала. Ты мог бы перезвонить позже?

— Конечно. Но как насчет того, чтобы сначала впустить нас? Мы с Билли у тебя под дверью. Когда мне стало известно, что ты больна, я решил кое-что прикупить и завезти тебе.

Сердце подпрыгивает в груди, а в голове взрывается бомбой такая боль, что кажется, будто я сейчас потеряю сознание. Нет, он не должен видеть меня такой. Даже я сама не выдерживаю этого зрелища.

— Сейчас неудобно, Оуэн. Прости.

— Да ладно тебе. Мы на секунду, — говорит он, и кроме его голоса я слышу какие-то посторонние звуки. Надеюсь, что это шалит Билли. Но тут оказывается, что кто-то из моих соседей в этот самый момент открывает парадную дверь. — Твой сосед впустил нас в дом, так что мы сейчас будем у тебя, — произносит Оуэн и кладет трубку.

— Черт! Черт! Черт! — шиплю я, спеша к зеркалу. Черт подери — глаза и щеки в синяках и отеках. На горбинке носа пластырь, а на веках все еще видны швы. Никакой макияж даже на сотую долю не прикроет ужасных следов, которыми так щедро испещрено сейчас мое лицо. Да и страшно подумать, какую боль мне причинит любое прикосновение к лицу, я ее просто не переживу. К тому же я не принимала душ и не причесывалась уже несколько дней. Я похожа на женщин, пострадавших от насилия, чьи фото часто показывают в суде, или на жертву техногенной катастрофы, автомобильной аварии… «Авария!» — вот оно, спасительное объяснение. Да, авария!

Я хватаю щетку, пытаюсь причесаться и понимаю, что это бесполезно. Едва я бросила щетку на тумбочку, как раздался стук в дверь. Волна адреналина уже спадает, я ковыляю в прихожую, делаю глубокий вдох и поворачиваю ручку.

— Привет, — эх, сейчас на его лице отразится ужас.

— Привет, — отвечает он, и я замечаю лишь озабоченность и ничего больше. — Что случилось?

— Я собиралась в Нью-Йорк, ну, ты знаешь, я говорила об этом на прошлой неделе, так вот, я ехала в аэропорт, чтобы улететь в Нью-Йорк и попала в аварию.

— Боже мой! Ты как?

— Все будет в порядке. Я пробила головой лобовое стекло, так что нос сломан, и лицо пострадало. Но врачи уже все поправили. Теперь осталось дождаться, когда сойдут синяки и спадет опухоль.

— Ужасно, — говорит он, и тут я замечаю Билли. Мальчишка прижался к ноге отца, словно в поисках защиты. Я так внимательно следила за реакцией Оуэна, что не обратила внимания на малыша. Может, Оуэн и не пришел в ужас, но Билли смотрел на меня так, будто перед ним сам сатана.

— Привет, Билли. Не бойся. Я попала в аварию и сейчас лечусь.

Кажется, мои слова никак не успокоили ребенка. Он продолжает таращиться на меня и только крепче прижимается к ноге отца, как будто хочет спрятаться.

— Скажи Норе «привет», — говорит сыну Оуэн и поднимает его на руки. Паренек отворачивается и зарывается лицом в шею отца.

— Прости, он стеснительный.

— Да ничего страшного. Я бы тоже себя нынешней испугалась.

— Мы можем войти?

— Конечно, — отхожу в сторону, только сейчас сообразив, что так и не удосужилась пригласить их внутрь. Они идут за мной в гостиную, мы садимся на диван — Билли устраивается на коленях Оуэна.

— Мы к тебе ненадолго. Я неудачно припарковался. Хотел вот заскочить, проведать тебя, да завезти кое-что, — он ставит на стол сумку с продуктами, достает из нее журналы, банку с супом и имбирное пиво.

— Очень мило, — я искренне растрогана.

— Да не проблема, — он замолкает и пристально смотрит мне в лицо. — Боже, да тебе действительно досталось. Ты врезалась в другой автомобиль или…

— Да… ну… в общем, это в меня врезались. По крайней мере, так мне сказали. Даже не помню, что произошло. Оказывается, это довольно частое явление при автомобильных авариях.

Я быстро соображаю, что если притвориться, будто ничего об аварии не помню, то не придется сочинять детали.

— Я надеюсь, ты подала в суд.

Пытаюсь захихикать, но даже простая улыбка доставляет мне боль.

— Посмотрим, — отвечаю я.

Билли поворачивается ко мне — страх на его лице сменился любопытством.

— Почему ее лицо такое говубое? — спрашивает он отца.

Оуэн смотрит на меня немного виновато и переводит взгляд обратно на сына.

— Она попала в аварию на машине. Когда люди попадают в аварии, то иногда их лица становятся синими и опухают. Смотри на тетю спокойно, тебе нечего бояться.

— Это оцень больно? — теперь Билли спрашивает меня.

— Ну… да, Билли. Больно. Но терпеть осталось недолго. Я выздоравливаю.

— У меня тоже было говубое пятно, когда я стукнулся головой об стол.

— Правда?

— Да, но все пвошло.

— Это хорошо, — я была рада уже тому, что он больше не шарахается от ужаса и не жмется к папочке.

— Вот и твои говубые пятна заживут, — говорит он мне и тут же обращается к Оуэну. — Так, папа?

— Конечно, — улыбается мне Оуэн. — Скоро она будет как новенькая, — уверяет он и поворачивается к окну позади дивана. — Черт возьми! — вскрикивает он.

— Это пвохие слова, — укоряет его Билли.

— Они эвакуируют мою машину, — Оуэн поднимает Билли с колен и встает. — Подожди здесь, сынок, — бормочет он и обращается ко мне. — Я скоро вернусь.

Оуэн торопливо выходит из квартиры, быстро, чтобы сын не успел отреагировать на то, что папа оставляет его наедине с Медузой Горгоной. Закрывается дверь, а я поворачиваюсь к Билли. Тот стоит у дальнего края дивана. Некоторое время мы наблюдаем друг за другом. Глядя на этого малыша, я не могу не чувствовать уколов ревности. Его кожа мягкая, на лице ни морщинки. Нет такого, чего бы я не сделала, чтобы заполучить подобный цвет лица…

— Все в порядке. Оуэн… то есть твой папа скоро вернется. Посиди пока на диване.

Он продолжает таращиться.

— Ну, хорошо, — произношу я и выглядываю в окно. — Посмотри в окно. Через минутку сможешь увидеть там своего папу.

Билли следует моему совету, и через пару минут мы видим Оуэна, который яростно дискутирует с водителем эвакуатора.

— Вот и он. Скоро вернется обратно. Хочешь, я включу тебе телевизор? Может, мультфильмы какие-нибудь?

— «Губку Боба»?

— Кого?

— Ну, «Губка Боб» не идет сейчас?

Что за Губка Боб такой, к чертовой матери? Так называют контрацептивы!

— Хм… не знаю. Но давай проверим, — я поднимаюсь, чтобы найти пульт и, откинув в сторону пару журналов, чувствую, как горло у меня перехватило. — Сейчас вернусь, — бросаю я Билли и удаляюсь в сторону ванной со всей скоростью, возможной для человека с приступом удушья.

Вхожу в ванную и еле дышу — что-то встало поперек горла. Подхожу к зеркалу и стараюсь заглянуть к себе в рот, но не хватает света. Засовываю в рот руку и пытаюсь пропихнуть пальцы поглубже — но ничего не нащупываю. В панике возвращаюсь обратно в гостиную.

— Билли! Билли! — зову я мальчишку, перекосив рот. Господи, мне не хватает воздуха! Я подхожу к нему и становлюсь на колени. — Посмотри, пожалуйста, Билли. Там в горле ничего нет? — хриплю я, открыв рот, не позволяя себе отвлечься на весь абсурд ситуации, не до того.

Билли заглядывает мне в горло.

— Кафется, там кусок ваты.

«Вата? О, черт», — только этого не хватало. Затычка из моего носа! Она провалилась в дыхательные пути! Я снова сую в рот пальцы, но достать ничего не могу. Я уже представляю, как Оуэн войдет в мою квартиру и увидит своего сына, стоящего над трупом. Приедет «скорая», но слишком поздно. Так и вижу, как в графе «причина смерти» указано: «Смерть в результате глупого поступка».

Я судорожно шарю пальцами у себя в глотке, но тут Билли внезапно отводит мою руку, сует свою мне в рот и начинает вытягивать вату. Наверное, мне должно быть больно, но все происходит стремительно и заканчивается прежде, чем я успеваю отреагировать. Через пару секунд воздух начинает поступать в легкие. Рядом стоит Билли, в руках которого лежит запятнанный комок ваты.

Я с наслаждением делаю глубокий вдох и обнимаю мальчонку.

— Спасибо, мальчик мой дорогой, — говорю я ему, крепко прижав к себе.

— Ой, — восклицает он, и я разжимаю объятья.

— Прости, — я отстраняюсь и беру его за руки.

— Тебе нужна таблетка?

— Какая таблетка?

— Ну, таблетка. Когда мне плохо, папа дает таблетку.

— Нет, спасибо. Давай сходим в ванную и помоем тебе руки.

Он следует за мной в ванную, где я пускаю воду и берусь за флакон с жидким мылом.

— Я и сам могу, — говорит он и отбирает флакон. Я гляжу, как он намыливает руки и смывает пену.

«Упрямый малыш», — думаю я. Хочется ухмыльнуться, но улыбка вызовет боль, так что я воздерживаюсь от мимических проявлений собственных эмоций. Смешно получается: ребенок только что вернул мне возможность дышать, а я, в свою очередь, настойчиво стараюсь помочь ему вымыть руки. Наверное, я всегда считала детей этакой бездонной пропастью, требующей все новых и новых жертв. Но теперь, зная, что сделал для меня Билли, наблюдая за этим самостоятельным мальчуганом, я начинаю сомневаться в своих былых убеждениях. «Встречаться с мужчиной, у которого есть ребенок, не так уж и плохо», — прихожу я к окончательному выводу.

Билли сидит перед телевизором и смотрит, как он проинформировал меня, детскую программу, а я только закончила говорить по телефону с доктором Редклиффом. В этот момент возвращается Оуэн.

— Пришлось заплатить этому придурку пятьдесят долларов, чтобы он не увозил машину. Нам всем надо переквалифицироваться и стать водителями эвакуаторов. Денежная работа, если учесть все взятки…

Он хотел было продолжить тираду, но заметил, что я откинула голову и держу у носа окровавленный ватный тампон.

— Ты в порядке?

— Да. У меня тут несчастный случай с тампоном из носа произошел, пока тебя не было. Он провалился мне в горло.

— О, боже!

— Все в порядке. Твой сын поспешил мне на выручку, спас буквально.

— Правда? — поворачивается Оуэн к Билли, который даже не отводит от телевизора глаз.

— Да. Не волнуйся. Он помыл потом руки.

— Тебе не нужно в больницу, к врачу?

Когда секретарь доктора Редклиффа сказала, что мне следует ехать к ним в клинику прямо сейчас, а не ждать назначенного дня, я ответила, что постараюсь. Однако у меня нет ни сил, ни желания садиться за руль, а о поездке в общественном транспорте речи вообще идти не может.

— Да, но я поеду к врачу завтра.

— А почему не сейчас?

— Потому что не сейчас.

— Давай я тебя отвезу. Няня Билли взяла отгул на сегодня, так что я целый день провожусь с ребенком. Стало быть, свободен от работы. Мне не сложно тебе помочь, даже приятно, — с этими словами он улыбнулся.

Мелькнула мысль позвонить Бренде и попросить ее, но теперь, когда есть кому меня подвезти, острая необходимость отрывать ее от работы исчезла.

— Тебе точно не сложно будет? — переспрашиваю я. И пока мы обсуждаем этот вопрос, разум мой кипит, ведь надо придумать оправдание тому, что путь лежит к клинике пластической хирургии. Я планирую рассказать ему о том, что это нормально для хирургов — заниматься жертвами аварий, но потом решаю послать все к черту — слишком мне нравится этот парень и его сын. Коли я хочу развивать отношения с этим человеком, надо прекращать врать.

— Конечно, нет, — твердо говорит Оуэн.

— Я благодарна тебе, но мне надо кое в чем признаться.

— В том, что ты пережила пластическую операцию? — ухмыляется он.

— Как ты узнал?

— Швы вокруг глаз такие же, какие были у меня, когда год назад я подтягивал веки. Так и догадался.

— Ты делал подтяжку?

— Да. Сначала вел себя так же, как ты, хотел все утаить, но чем больше думал об этом тем отчетливей понимал, что стыдиться тут нечего. Я не стесняюсь того, что для поддержки формы хожу в зал и сижу на диете, так зачем скрывать то, что, пытаясь выглядеть хорошо, я сделал операцию?

— Ну, наверное, ты прав, и стесняться тут нечего, — мямлю в ответ и, хотя не произношу этого вслух, про себя думаю, что, наверное, нечего тут стесняться и мне.


53. Камилла


Сижу за столом, стараюсь сосредоточиться и работать, но все, чего мне хочется, — принять душ… еще раз. Я переспала с мистером Уильямсом позавчера. С тех пор я была в душе около двадцати раз, но все равно чувствую себя грязной. Конечно, это похоже на бред, но его запах, настоящий или воображаемый, все еще чувствуется на моем теле, и от этого меня мутит. Много пришлось сделать ради денег, но это худшее, на что я оказалась способна. Что теперь остается? Только убеждать себя в том, что главное — результат, а не способ его достижения, цель, а не средства. Я всегда делала все, что возможно ради достижения собственных целей. Если бы я не согласилась переспать с мистером Уильямсом, то операцию пришлось бы отложить на несколько месяцев.

Как ни стараюсь забыть о происшедшем, память (или совесть?) предательски подбрасывает впечатления того дня. Вот он лежит на мне, горячо дышит в мою шею, я чувствую тяжесть его туши, его пузо прижимается к моему животу… Единственное, что позволило мне пережить отвратительное приключение, это мысли о пластической операции, о практически идеальной внешности, которая вот-вот станет мне доступна, о том, как хорошо будут выглядеть мои новые ягодицы. Пока гадкий Уильямс пользовал мое тело ради удовлетворения своей похоти, фантазия рисовала мне пляж на Багамах: я лежу на песке, одетая в такое бикини, в котором мои ягодицы смотрятся покруче, чем у мисс «Вселенной». Я мечтала о том, как совсем непохожие на мистера Уильямса мужчины хотят меня, ищут моего внимания. Воображение в тот момент разыгралось настолько сильно, что я почти наяву ощутила потоки солнечного тепла, скользящие по моему телу, представила шум волн, набегающих на песчаный берег.

Во время того грязного свидания мне удалось избежать самоунижения благодаря грезам, но после, когда все уже осталось позади, я не смогла выбросить из памяти ни малейшей детали нашей с Уильямсом сделки. Я всегда умудряюсь сделать все возможное и невозможное ради добычи денег, но каждый раз, когда я получаю желаемое, мне не избавиться от чувства вины. Секс с мистером Уильямсом был худшим инцидентом в моей жизни, но далеко не единственным случаем, когда я перешагивала через себя, чтобы заполучить нужное. Помню, как украла из «Блуминдейла» четыре кашемировых свитера, тогда я тоже чувствовала себя виноватой. Сама кража прошла как по маслу, я не огладывалась по сторонам, не прятала вещи в сумку, не бежала из магазина, просто собрала их и спокойно, словно так и надо, вышла из магазина. И никто даже не оглянулся. Я воровала часто, не только в этом магазине, но наслаждения, которое испытывают все воришки — мол, удалось избежать наказания и заполучить вещь бесплатно, — я не испытывала. Воровство не приносило такого удовольствия, какое я получала от оплаты покупок — когда передаю кредитку продавщице, и она видит: я могу купить все, что хочу, я — важная птица. Смешно, но за деньги, вырученные на Интернет-аукционе от продажи ворованного, я зачастую покупала те же самые вещи в тех же магазинах. Почему бы не носить украденное, спросите вы? А потому что хочется вкусить все прелести настоящего шопинга. Почему-то казалось нормальным продать краденые вещи дурням в Интернете, но носить их самой было бы неприятно.

Я, может, и дальше продолжала бы воровать, если бы меня не застукали за кражей шелковой блузы в «Мейсиз». Все шло по накатанной дорожке — я спокойно выходила из магазина с добычей, когда продавец остановил меня и спросил, почему к моей покупке мне не дали пакета. Я сделала вид, что сильно смутилась, сказала, что жутко устала на работе и не обратила внимания на то, что блузка все еще у меня в руках. Пришлось отдать блузку продавцу, вновь извиниться и удалиться, прежде чем продавец что-либо предпримет. Случай пустяковый, но напугалась я достаточно сильно, чтобы перестать воровать.

Знаю, поступала я неправильно, но ведь я обирала не одинокую бедствующую старушку. Это были огромные магазины одежды, где цены взвинчены до предела. Я не сделала ничего плохого никому персонально! Оправдываясь так, я избавлялась от чувства вины. Но после того, что со мной случилось на «свидании» с мистером Уильямсом, этот метод не срабатывает. Переспав за деньги, я не сделала никому ничего плохого. Мы заключили сделку, оба получили то, что хотели. Он унял свою похоть, а у меня появились средства на пластическую операцию. Если вреда не было никому, почему я чувствую себя так гадко?

Хотя, наверное, сейчас все эти рассуждения не имеют значения. Что сделано, то сделано. Вне зависимости от того, каким путем я заполучила деньги, я могу оплатить операцию. Осталось только поднять телефонную трубку и записаться на прием к хирургу.


54. Бренда


Уже несколько минут я в своем кабинете, но кажется, что лучше бы мне сейчас быть в туалете. Мутит так, что вырвет, не дай бог, в любую секунду. Не могу выкинуть из головы образ Жизель, шлепающей моего мужа щеткой для волос. Воображение даже подпустило в эти картинки немного бравурной порнографической музычки. Хотелось бы избавиться от всего, забыть кошмар, в который я теперь погружена по самые уши!

Я устала, и это весьма ощутимо, устала лгать и слушать ложь, устала притворяться, словно я не знаю об измене мужа. Я просто изнемогаю от навязчивых мыслей, от бесконечного анализа… от попыток понять, почему все пошло наперекосяк. Я устала от жалости к себе. Не знаю, как долго еще продержусь. Сначала казалось, что если я не буду замечать происходящего, сделаю вид, будто ничего не происходит, то все рассосется само собой — муж по какой-то неведомой причине внезапно осознает, что ошибся, заведя любовницу, и закончит свой роман. Чуть позже, познакомившись с Жизель, я подумала, что стоит узнать ее лучше, и тогда станет понятно, что в ней такого особенного, что привлекает моего мужа, а потом я воспользуюсь этим знанием, чтобы избавиться от нее. Теперь… теперь и не знаю, что думать. Единственное, что мне удалось вызнать у Жизель, так это то, что мой муж обожает, когда его шлепают щеткой для волос.

Раздается стук в дверь моего кабинета. Я поднимаю глаза от экрана компьютера, в который тупо глядела последние полчаса, и вижу, что в дверях стоит Камилла.

— Привет, у тебя есть минутка?

— Да, конечно, — я облегченно вздыхаю. Ага, спасибо, Камилла, за то, что, сама того не зная, ты отвлекла меня от тягостных раздумий.

— Как дела?

— Хорошо, — остается только соврать. — Как у тебя?

— Нормально.

— Великолепно. Ты тут много хорошего сделала — помогла нам организовать рабочий процесс, — снова вру Камилле. По правде, для нас всех, не исключая меня, она стала нашей настоящей головной болью. Вчера мне пришлось задержаться в офисе на два часа: пришлось размещать все презентации на сервере, как того требует новый порядок. Нора, между прочим, должна была сделать это еще до того, как легла на операцию.

— Спасибо. Думаю, ты единственная, кто так считает. С самого начала меня здесь возненавидели все подряд.

— Люди обязательно привыкнут со временем. Если кто-то будет жаловаться и впредь, объясни, что волноваться не стоит — все равно через год-два нашу работу будут делать индийцы в Индии, а мы потеряем свои рабочие места, — отвечаю я со смехом, хотя боюсь, что мои слова вполне могут оказаться пророчеством.

Камилла улыбается.

— Только ты и стараешься быть со мной вежливой.

— Ой, не может быть.

— Не знаю, не знаю. Почти все меня терпеть не могут, кто-то относится равнодушно, а некоторые, вроде Норы, ненавидят меня всеми фибрами души.

— Это не так. У Норы сильный характер, при этом она чересчур упряма. Дай ей время привыкнуть к нововведениям.

— Может, и так, — соглашается она после некоторого колебания. — Можно попросить тебя об одолжении?

— Конечно.

— Ты единственная здесь, к кому я испытываю доверие и могу о чем-либо попросить.

— Хорошо, — стало любопытно, о чем же она толкует.

— У меня через пару недель будет операция, и нужен человек, который заберет меня и отвезет домой, а так как я приехала сюда всего несколько недель назад и никого не знаю…

— Больше ни слова. Я с удовольствием заберу тебя, — говорю я и действительно буду рада помочь, хотя услышать подобную просьбу от малознакомого человека довольно странно. — Надеюсь, ничего серьезного?

— Так, мелочь.

— Хорошо, сообщи адрес, дату и точное время, я внесу это в ежедневник.

— Спасибо, Бренда, — она поднимается, собираясь уходить. — Я очень это ценю.

— Нет проблем, — отвечаю я. И, глядя ей вслед, раздумываю о том, какое совпадение, ведь я только что сделала то же самое для Норы! Хотя мне кажется, что в данном случае речь идет не о пластической хирургии — Камилла слишком красива и молода для пластики. Надеюсь, с ней ничего серьезного. Она не рвалась рассказать о деталях, а я не нашла возможным и нужным приставать с расспросами. Наверное, у нее болезнь по женской части.

Но хватит мыслей о Камилле. Я вновь уставилась на выключенный экран, возвращаясь к тяжким раздумьям.

…Отчего же я произвожу впечатление «матушки-гусыни»? Почему люди всегда идут ко мне за советом и помощью? Мне не сложно помочь — даже, скорее, нравится быть полезной, приходя людям на выручку. Но между человеком, готовым помочь, и безотказной безвольной тряпкой проходит тонкая грань. Я хочу приносить пользу, я хочу делать добро, но мне вовсе не нравится, когда об меня вытирают ноги… так, как это сделал мой муж.


55. Нора


Мы с Оуэном и Билли поднимаемся на четвертый этаж, выходим из лифта и идем по коридору в поисках двери с табличкой «Служебное помещение» — туда-то меня направила секретарь, когда я явилась на срочный прием к врачу. Она объяснила это тем, что для уже прооперированных пациентов существует отдельная приемная, и добавила, что там уютнее, и я буду чувствовать себя комфортно. Но совершенно очевидно, что отдельное помещение существует для того, чтобы посетители, еще только ожидающие операции, не столкнулись с неизбежной истиной и не увидели ненароком, как они будут выглядеть после хирургического вмешательства. Если выразиться печатным языком — я выгляжу хреново! На носу разрез, по всему лицу налеплены пластыри. Под глазами темные синяки, лицо страшно опухло. Да, вот еще: при этом чувствую я себя не лучше, чем выгляжу.

— Больше никогда… больше никогда… — мычу я Оуэну, когда мы входим в приемную. Не перестаю повторять эти слова с тех пор, как очнулась после наркоза.

Я подхожу к небольшому застекленному окошку и жду секретаря. Когда она отодвигает дымчатое стекло в сторону, я замечаю, что эта приемная отделена стеной от общего холла. Просто смех сквозь слезы — на какие меры идут владельцы клиники, только бы пришедшие на консультационный прием клиенты не узнали, какими станут страшилищами через пару дней после операции. Если бы в свое время я увидела кого-то, кто выглядит, как я сейчас, то, скорее всего, мое представление о пластической операции сложилось бы совсем в ином ключе, и согласие на изменение внешности я дала бы не так легко.

Регистрируюсь у секретаря, и мы втроем усаживаемся на диван в ожидании вызова. Я оглядываю помещение и вижу, что эта приемная далеко не такая отлакированная, как та, первая — комната тесновата, на полах настелен недорогой ковролин, повсюду расставлена медицинская мебель казенного вида. Да уж, приемной номер два далеко до стильного центрального холла клиники, отделанного деревом и обставленного кожаными диванами.

— Хочешь, чтобы я пошел к врачу вместе с тобой? — участливо спрашивает Оуэн.

— Ох, спасибо, но вряд ли это необходимо. Кроме того, еще неизвестно, что там со мной будут делать. Вдруг у меня потечет кровь, Билли не пойдет на пользу такое зрелище.

— Это какое? — заинтересовался Билли.

Оуэн смотрит на меня с улыбкой.

— Не волнуйся, — говорит он сыну. — Доставай-ка из рюкзака свой альбом и нарисуй Норе картинку.

— Ладно, — соглашается Билли, открывая рюкзак.

Оставшееся время мы с Оуэном сидим молча, пока меня наконец не вызывают. Следую за секретарем в смотровую палату и сажусь там на кушетку. Через несколько минут, сияя широкой улыбкой, входит доктор Редклифф.

— Привет вам! — восклицает он бодро не по случаю — Как дела?

— Не очень. Я чувствую себя чуть лучше, но боль все еще довольно сильная.

— Вы принимаете лекарства?

— Конечно принимаю! Без них я бы загнулась от боли.

— Хорошо, хорошо. Самое страшное уже позади, впереди вас ждут облегчение и жизнь в новом облике.

— Надеюсь, — говорю я, в то время как он усаживается на табурет и наклоняется ко мне поближе, чтобы рассмотреть результаты своих трудов.

— Веки заживают очень хорошо, — он отстраняется и начинает осторожно снимать повязки с моего лица.

— Все выглядит прекрасно, — произносит доктор, сняв бинты и пластырь, помяв мои щеки и потыкав пальцем в нос. — Хотите посмотреть на себя?

— Да, — соглашаюсь осторожно, хотя вряд ли это зрелище пойдет на пользу моей нервной системе.

Я принимаю из его рук зеркало и, затаив дыхание, заглядываю в него. Господи, боже ты мой! До чего страшная картина! За опухолью и синяками видно, что искривление носа исчезло, но это единственное, что может утешить. Мое лицо сильно обезображено. Пока все слишком плохо выглядит, чтобы можно было определить эффект от подтяжки век или имплантатов в щеках.

Разглядывая свое отражение в зеркале, я мысленно кричу: «Больше никогда! Больше никогда!»

Глядя на меня, доктор Редклифф улыбается. Его ухмылки начинают раздражать.

— Не волнуйтесь. Когда все заживет, вы будете выглядеть сногсшибательно.

Он отбирает у меня зеркало, откладывает его в сторону и берется за деревянную палочку длиной со школьную линейку с ваткой на конце.

— Сейчас может быть немного больно, — говорит он, и я мгновенно напрягаюсь.

— Вы же не собираетесь засунуть это мне в нос? — меня охватывает приступ паники.

— Постарайтесь расслабиться, и мы быстро закончим все наши процедуры. Я всего лишь собираюсь очистить вашу носоглотку от запекшейся крови.

Он кладет руку мне на лоб и начинает манипуляции. Палочка проникает все глубже мне в нос, поворачивается там, двигается туда-обратно. Я непроизвольно хватаюсь за ручки кресла и поднимаюсь с сиденья, внутри меня раздается безмолвный вопль: «Больно! Бог мой! Как это больно!» Хочется оттолкнуть мучителя и остановить невыносимую пытку, но ведь он может проткнуть мне что-нибудь в носу этой чертовой палкой, если я начну хватать его за руки. Заставляю себя замереть и терплю. По мере того, как палочка продвигается все глубже, я начинаю задыхаться и с тоской думаю о том, почему же я не смотрела в «Доктор 90210», «Экстремальном преображении» или в «Лебеде»[49 - «Доктор 90210» — телевизионное реалити-шоу о пластической хирургии.] сцен, где врачи издеваются над пациентами подобным образом.

— Вот и все, — говорит доктор, прекратив наконец копаться в моих ноздрях. Инструмент извлечен из моего носа, и я чувствую, как мое тело расслабляется, — ох, можно вздохнуть с облегчением.

— Это было худшее, что нужно вытерпеть. Мы все почистили, — добавляет он и, начав разливаться соловьем о том, как пойдет мое выздоровление дальше, вытаскивает из моих век нитки, выписывает пару рецептов. Затем откланивается.

Пошатываясь, я возвращаясь к Оуэну с Билли. Когда мы едем домой, я наконец произношу свою мантру вслух:

— Больше никогда. Больше никогда.


56. Бренда


И вот я везу очередную подругу на операцию. Камилла так ничего и не рассказала о своем недуге, но табличка на двери, в которую мы только что вошли, не оставляет сомнений: «Кловер и Клейн: пластическая хирургия». В отличие от Норы, которая на операцию ездила в больницу, Камилла, кажется, будет оперироваться, что бы там ни было, прямо здесь — в приемной врача.

— Еще раз спасибо, что привезла меня, — говорит Камилла, уже зарегистрировавшись у секретаря и усаживаясь рядом со мной в ожидании вызова.

— Не за что, — отвечаю я. Снова неправда. Чтобы успеть привезти Камиллу к врачу к шести утра, мне пришлось заехать за ней в пять тридцать, а подняться в половине пятого. — Твоя операция будет прямо там — в приемной?

— Да, тут у них есть все необходимое. Целая операционная устроена.

— О, это хорошо.

— Тебе не обязательно ждать со мной операции. Если тебе надо на работу, я справлюсь самостоятельно.

— Все в порядке. На работу только к восьми. Так что могу посидеть вместе с тобой.

Камилла внимательно смотрит на меня.

— Ты так мила. Спасибо за помощь. Понимаешь, мы все-таки едва знакомы.

— Ничего страшного. Я всего лишь подвезла тебя и подождала за компанию. Представляю, как тяжело в новом городе сразу после переезда без друзей, без семьи.

— Да. Особенно в такие дни, как сегодня, — она какое-то время колеблется, но решается и продолжает: — Спасибо и за то, что не расспрашивала, что за операция мне предстоит. Хотя теперь, — едва усмехается она, — думаю, скрывать глупо.

— Ты о чем?

— Ну, мы находимся в приемной пластического хирурга.

— Да, я заметила вывеску, — ухмыляюсь. — Но это не означает, что я поняла, какая тебе предстоит операция. Я знаю, что это какая-то пластическая, и не более того. Да и не мое это дело, — говорю я, хотя сама сгораю от любопытства. Она такая красивая девушка. Даже не представляю, что именно она может хотеть поменять в своей внешности.

— Я подписала бумагу о неразглашении деталей операции, хотя когда я выйду из операционной, ты и так поймешь… — Ее голос становится тише, словно она смущается, — …что я улучшаю форму ягодиц.

— Правда? — изумляюсь я. — Но зачем?

Этот вопрос вырвался невольно. Я никогда пристально не рассматривала зад Камиллы, но уверена, что улучшать там нечего.

— Они такие плоские.

Даже не знаю, что сказать в ответ. Неужели кого-то может беспокоить собственный плоский зад? Молчать больше нельзя. Осталось всего несколько минут, пока она не попала в операционную, самое время попытаться разубедить ее ложиться под нож. Потому я спрашиваю, не стесняясь:

— Неужели ты так думаешь?

— Ну да. А тебе разве так не кажется?

— Нет, совсем нет. Я думаю, что твои ягодицы в полном порядке.

— Спасибо на добром слове. Если бы это было правдой…

Только я собралась возразить, как в приемной появляется медсестра.

— Камилла Купер? — спрашивает она, глядя в нашем направлении.

— Да, — восклицает Камилла и вскакивает. Странно, но она совершенно не беспокоится по поводу предстоящего ей мероприятия. Нора в свое время волновалась, а Камилла спокойна, как слон, и весела, будто в предвкушении праздника.

— Вы готовы?

— На все сто, — бодро рапортует Камилла.

— Вы заберете ее после операции? — теперь внимание медсестры переключено на меня.

— Да, — отвечает за меня Камилла. — Это Бренда. Ей сегодня надо на работу, но она заберет меня, когда это будет необходимо.

— Приятно познакомиться, Бренда, — улыбается мне медсестра. — Будьте добры, подождите минутку. Я отведу мисс Купер в гардероб и принесу сюда ее вещи, чтобы вы могли их забрать. Когда будете встречать ее позже, привезите их, пожалуйста. Так нам не придется запирать и сторожить одежду.

— Конечно, — соглашаюсь я и поворачиваюсь к Камилле. — Желаю удачи, — я обнимаю ее. Она удаляется вслед за медсестрой, я внимательно осматриваю зад Камиллы — ничего с ним такого плохого. Он не маленький, не большой и вполне аппетитен.

В ожидании медсестры, которая должна вынести мне вещи, я откидываюсь на спинку кресла и размышляю о том, скоро ли и мне предстоит отправиться в больничную раздевалку, чтобы приготовиться к пластической операции. С другой стороны, изменит ли хирургический скальпель хоть что-нибудь в моей жизни? Не знаю, не уверена. Если хирург соскоблит с моего лица несколько лет, приведет ли это хоть к малейшим улучшениям в моей судьбе? Скорее всего, я не узнаю ответа на эти вопросы до тех пор, пока не попробую. Попробую же я только в том случае, если решусь. Стоит, правда, вспомнить, что сейчас я в отчаянии. А отчаянное положение требует принятия крутых мер.


57. Нора


Стою перед зеркалом и пристально рассматриваю свое отражение. После дня операции прошло уже три недели. Синяки практически исчезли, но лицо все еще слегка одутловатое, и это проблема — завтра мне нужно выходить на работу. Я использовала весь запас отпускных и больничных, что у меня накопились. Наверное, можно было сказаться больной и взять еще несколько дней выходных, но без денежного подспорья уже не протянуть, да и бедная Бренда стонет из-за того, что тянет мою лямку. Конечно, она ждет не дождется моего возвращения. Кроме того, думается мне, что еще пара дней домашнего режима не решат проблему опухоли. На то, чтобы припухлость исчезла полностью, может понадобиться несколько недель и даже месяцев. Видно, придется закусить удила и надеяться, что никто на работе не заметит следов операции. Пусть думают, что я просто плохо выгляжу. Если же коллеги и заметят следы пластики, то расспрашивать побоятся, Остается только Гретчен, ее следует опасаться. С нее станется задать каверзный вопрос во время общего собрания, например, она-то не упустит шанса опозорить меня перед всем коллективом.

Глядя в зеркало, я замечаю, что маленькое искривление переносицы совсем пропало, это радует, хотя дефект раньше был небольшим. В целом же мой облик изменился ненамного. Вот спадет опухоль, и, уверена, все будет выглядеть гораздо симпатичнее, к тому же, вероятно, то, что внешность моя не претерпела кардинальных изменений, даже хорошо. По-моему, незначительные перемены не в пример лучше, чем неестественно подтянутое лицо, глядя на которое кажется, будто человека тянут сзади за волосы. Что бы там ни было, я не похожу на несчастных Джоан Ван Арк или Мари Осмонд, это уже большая удача.

Разглядываю себя и так и эдак и не могу не предаться сомнениям: стоит ли результат работы хирурга затраченных усилий. Мой нос выровнен, но я хорошо помню, как лежала в палате и кровь хлестала мне в горло. Даже сейчас, спустя три недели после операции, приходится носить с собой платок, чтобы вытирать постоянно сочащуюся из носа сукровицу. Глядя на свои глаза, я вспоминаю, как пыталась разлепить веки с помощью пальцев и как в итоге на ощупь, вслепую пробиралась в ванную, потому что даже осторожные прикосновения к векам причиняли немыслимую боль. Да, перемены в моей внешности очевидны, однако, чем больше я обо всем этом думаю, тем сильнее убеждаюсь: можно было обойтись без пластической хирургии. Опять же, нет никакой уверенности в том, что цена, которую я заплатила, приемлема: потраченные деньги, упущенное рабочее время, боль и жалкое состояние, в котором я находилась несколько дней после операции. Кто знает, может, я изменю свое мнение после того, как лицо заживет окончательно, или когда через несколько лет моя грудь обвиснет до пупа, а бедра начнут тереться друг о друга при ходьбе.

Реакция Оуэна, заскочившего ко мне пару недель назад, на жалкое состояние моего лица тоже заставляет меня сомневаться в справедливости затраченных усилий. Я полагала, что, увидев меня всю в синяках и опухолях, он пропадет навсегда. Однако мой ухажер оказался настоящим героем. Не рассердился, когда я призналась, что поездка в Нью-Йорк была выдумкой, понял, что я постеснялась рассказать ему об операции. После он заезжал еще раз, а звонил и справлялся о моем здоровье — ежедневно. Я так привыкла, что мужики, с которыми я встречалась, были полным ничтожеством в человеческом смысле, что когда нашелся один-единственный, пожелавший остаться рядом в мои далеко не самые лучшие времена, оставалось только искренне изумиться. Даже стыдно, что я хотела бросить Оуэна из-за ребенка — мальчонки, который пришел мне на помощь в самый нужный момент.

Думая об Оуэне и Билли, я перебираю почту и наталкиваюсь на зеленый конверт с открыткой, подписанный детским почерком. Немедленно распечатываю его и нахожу сложенный пополам кусок картона, на котором нарисованы цветы. На внутреннем развороте читаю: «Надеюсь, твой нос здоров и ты можешь дышать. Люблю, Билли».

Внезапно от этих незатейливых слов признания мои глаза наполняются слезами. Никогда не ладила с детьми, но эта открытка тронула меня до глубины души. Вновь и вновь перечитываю послание малыша и плачу навзрыд.


58. Бренда


Что же, Камилла готовится к операции, а я уже въезжаю на парковку у офисного здания. Мне надо было бы остаться неподалеку от нашей больной, но я уже брала выходной для Норы и провела его, сидя в приемной. Не стоит отпрашиваться еще на один рабочий день только для того, чтобы очередной раз провести его в приемном покое центра пластической хирургии. Медсестра в любом случае позвонит мне, когда операция завершится.

Когда Камилла ушла вслед за медсестрой, было всего шесть тридцать утра. На работе нужно быть к восьми, так что у меня неожиданно появилось время зайти в кофейню неподалеку от клиники и спокойно позавтракать. Я выпила кофе, съела яичницу с беконом, и, признаюсь, это было великолепно. По утрам я всегда так спешу, что больше чем на быстрорастворимую кашу или яблоко, которое я, как правило, ем уже в машине, времени не хватает. Было так приятно расслабиться и без спешки полистать газету за завтраком.

Я выхожу из машины, уже почти восемь. Захлопывая дверь, замечаю, что проходящая мимо тетка оглядывается на мой автомобиль и хмурится. Я привыкла к косым взглядам в сторону снайпермобиля, но эта дама смотрит с настоящей ненавистью. Более того, по пути в город я заметила, что так же злобно на меня посмотрел и мотоциклист, остановившийся рядом на светофоре. «Просто показалось, наверное», — думаю, отходя от машины. Затем я по давней привычке оборачиваюсь, чтобы проверить, выключены ли фары и хорошо ли припарковано авто, и тут вижу наклейку на заднем бампере: «ТВОЯ Библия — не моя проблема!»

— Джоди! — возмущенно вскрикиваю я и спешу обратно к автомобилю. Становлюсь на колени и стараюсь поддеть наклейку ногтем. Получилось! Осторожно, чтобы не повредить краску на кузове, отрываю ее, мну в руках и несу липкий комок к ближайшей урне. Не знаю — розыгрыш это, или Джоди пытается доказать что-то таким экстравагантным способом. Надо будет сегодня вечером переговорить с ней. Я, конечно, не истовая богомолка, но в Бога верю и стараюсь не грешить. По крайней мере, хочется следовать заповедям. Ну, правда, какой вред от веры в Бога? Я готова дать Джоди возможность самой определиться со своими религиозными убеждениями, только бы она выросла хорошим человеком, но я не позволю ей портить машину вызывающими наклейками сомнительного содержания.

Уже в здании, поднимаясь в лифте, я продолжаю обдумывать, как бы начать этот непростой разговор с Джоди. Только вхожу в кабинет и включаю компьютер, как звонит телефон.

— Бренда Харрисон слушает.

— Здравствуй, Бренда. Это Гретчен, — о, этот противный, жалкий голосок, которым Гретчен ноет всякий раз, когда ей нужно отпроситься с работы. Ну, какая меня история ждет сегодня? У Гретчен никогда не бывает обычной простуды или гриппа. Она склонна придумывать невероятные болезни и несчастные случаи.

— Ты не знаешь, где Джил? Я сегодня опоздаю, пыталась вот дозвониться до нее, но ответа не дождалась, а автоответчик не работает.

— По-моему, она еще не пришла.

— Ты не передашь ей, что я припозднюсь?

— Передам, хорошо, — отвечаю в надежде, что она положит трубку и не станет подробно объяснять причины опоздания.

— Я тут в кабинете врача, буду анализы сдавать. У меня подозрение на вирус Западного Нила.

— Вирус Западного Нила? Что-то экзотическое. Эту болезнь москиты разносят?

— Ага.

— Но сейчас зима.

Даже не знаю, зачем устроила допрос. Она ведь сейчас совсем заврется, но я не могу не удержаться и не спросить.

— Да, знаю. Странно, не правда ли?

У меня к Гретчен тысяча вопросов, которые, впрочем, вряд ли будут озвучены. Если у нее действительно подозрение на вирус Западного Нила, то разве она не больше, чем просто сотрудник, который опаздывает на работу? В этом случае она, извините, умирающая, поскольку речь идет, как я понимаю, о смертельно опасном заболевании. Впрочем, в прошлом году мне тоже было о чем ее спросить, когда она заявила, что больна бубонной чумой.

К счастью, раздается звонок на параллельной линии, и у меня появляется благовидный предлог, чтобы покончить с неприятным разговором.

— Гретчен, тут звонок на второй линии — на него надо ответить. Я передам Джил, что ты задерживаешься. Поправляйся, — произношу скороговоркой и переключаюсь на следующий звонок. — Бренда Харрисон слушает.

— Алло. Добрый день, миссис Харрисон. Это доктор Клейн. Я хирург Камиллы Купер. На сегодня у нее назначена операция.

— Да, я в курсе, сама же отвозила ее к вам.

— Ваш номер телефона записан в контактах мисс Купер.

— Вот как? — теряюсь в догадках, что могло произойти, раз уж мне звонит сам хирург.

— К сожалению, у мисс Купер случилась бурная реакция на анестезию сразу после начала операции. У нее остановилось сердце, пришлось заводить его прямо в нашей операционной. У нас получилось откачать мисс Купер, и без кислорода она пробыла совсем недолго, но насколько она пострадала, пока не ясно.

— Боже мой!

— Бригада «скорой помощи» увезла ее в Вашингтонский медицинский центр. Мисс Купер все еще без сознания, но мы надеемся, что она скоро очнется.

— Боже мой! — повторяю я.

— Простите, но больше сообщить мне сейчас нечего. Мы очень надеемся, что мисс Купер переживет все случившееся.

— Надеетесь, что она все это переживет?! — я не верю своим ушам. — А что, есть возможность того, что Камилла… простите, мисс Купер умрет?

Врач отвечает после некоторой паузы.

— Боюсь, такая вероятность существует, но, как я уже сказал, мы надеемся, что ничего непоправимого не произойдет.

Я тяжело дышу.

— Что мне делать? — спрашиваю я его. — Я почти не знаю Камиллу. Я лишь согласилась отвезти ее к вам в клинику и забрать после операции. Мы работаем вместе, но она пришла в наш коллектив недавно. Я, можно сказать, ее совсем не знаю.

— У вас есть контактные данные ее семьи?

— Нет, — отвечаю я, задумавшись. — Но сумочка! У меня в машине ее сумочка. Я посмотрю, может, там есть записная книжка.

— Хорошо. Еще раз хочу извиниться за то, что не могу сообщить ничего конкретного. У меня будет больше информации после некоторых анализов, которые проведут в больнице.

— Вы не знаете, в какой палате она лежит?

— Нет, еще нет. Но я уверен, что там, в центре, вам все объяснят и окажут любую помощь.

— Хорошо, — говорю я. — Спасибо, что позвонили.

Ага, спасибо, что позвонили и сообщили, что та, кого я едва знаю, но за кого по сложившимся обстоятельствам несу ответственность, чуть не откинула коньки.


59. Нора


— А где Бренда? — интересуюсь я у Джил, которую встретила в коридоре после того, как заглянула в кабинет подруги. — Как ты знаешь, сегодня мой первый день после отпуска, и я хотела заскочить к ней, обсудить накопившиеся вопросы.

— Ей пришлось уехать по важному делу.

— Правда? Ладно, увижусь с ней позже, когда она вернется, — говорю я, а сама пристально слежу за Джил — заметит ли та перемены в моем лице.

— Бренда понятия не имеет, удастся ли ей вернуться до конца рабочего дня. Возможно, ты поговоришь с ней только завтра. Впрочем, через пару часов она должна позвонить и сказать точно, стоит ли ее сегодня ждать. Ну, — меняет Джил тему, — как твой отпуск? Надеюсь, все прошло хорошо.

«Она надеется, что все прошло хорошо? Что под этим подразумевается? Ей что-то известно об операции? Хотя чему удивляться — Гретчен же откуда-то узнала, а если знает наша секретарша, то добрая половина офиса в курсе».

— Все хорошо. Все прошло хорошо, — отвечаю я, не вдаваясь в подробности. Так легче, наверное. Если все знают, что у меня была пластическая операция, то пусть, но сама я трубить об этом не собираюсь.

— Как бы то ни было, я рада, что ты вернулась. Дела здесь кипят.

— Спасибо, — общаясь с Джил, я не смогла понять, заметны ли ей перемены на моем лице. Глаза действительно выглядят моложе, взгляд стал открытым, щеки пополнели, но легкий отек всего лица сводит в настоящий момент эффект операции к нулю. — Ладно, пойду я к себе и начну разбирать почту и сообщения на автоответчике.

— Давай, — соглашается Джил, в итоге ни слова не сказав о моей новой внешности, не дав ни малейшего намека. Иду на свое рабочее место, а сама чувствую, как нарастает какое-то едва уловимое раздражение. Задержавшись в комнате отдыха, я поболтала с парой коллег, которые тоже как будто ничего не заметили. Добравшись до своего кабинета, я наталкиваюсь-таки на проклятую Гретчен.

— С возвращением и добро пожаловать, Нора! — приветствует она меня с наигранной улыбкой.

— Спасибо, Гретчен.

— Хорошо отдохнула?

— Дел было невпроворот, — отвечаю. Знаю, что она в курсе этих самых моих дел (бог весть откуда… чертова проныра), по крайней мере, ей известно, что я перенесла какую-то операцию — именно об этом она доложила Оуэну, когда тот звонил сюда, чтобы оставить сообщение для меня.

— Да уж, — говорит она. — Ты хорошо выглядишь. Отпуск явно пошел на пользу.

— Спасибо. А ты как поживаешь?

— Не очень. Сегодня утром была у врача. Было подозрение, что у меня вирус Западного Нила, однако выяснилось, что это всего лишь мое состояние подкачало.

— Хм… Ну, в общем, я занята, — отвечаю. — Это, полагаю, не нужно объяснять — первый рабочий день после отпуска. Так что пойду, дела не терпят отлагательства.

Вежливо, не правда ли? Еще не хватало слушать россказни про какой-то дурацкий вирус.

— Что ж, хорошо. У меня тоже есть неотложные дела, но позволь спросить тебя кое о чем. Что ты думаешь об этих брюках? — спрашивает она, указывая на свои штаны.

— Хорошие брюки… и ты отлично смотришься, — вру я. На ней слишком много косметики, волосы уложены нелепо и вульгарно — типичная девочка из Нью-Джерси.

— Спасибо! Это обновка. Они не слишком облегающие, ты как считаешь? — спрашивает она, сделав ударение на слове «облегающие».

Она просто напрашивается! «Будь паинькой, Нора. Не позволяй спровоцировать себя на грубость».

— С брюками все в порядке.

— А вот я не уверена. Кажется, что они слишком облегающие. Наверное, надо было купить на размер больше. Сегодня утром я еле-еле заправила в них блузку. Все расправляла и расправляла.

«Ах ты, настырная овца! Решила меня достать!»

Хочется сказать, что беда не в брюках, а в ее жирной заднице, но Гретчен явно знает об операции, и в моих же интересах помалкивать на подобные темы. Если я испорчу отношения с Гретчен, она приложит все усилия, чтобы отомстить, и растрезвонит о моих делах по всему офису.

— Мне кажется, что с брюками все в порядке. Подчеркивают фигуру.

И тут я вспоминаю, что Оуэн в пластической операции ничего зазорного не видит. Что ж, такая позиция дает определенную свободу:

— Во время отпуска я тоже прикупила пару симпатичных шмоток. Раз уж я сделала небольшую пластическую операцию, то решила, что и гардероб обновить не помешает.

Боже мой! Впервые Гретчен Морроу онемела! Не зная, что сказать в ответ на шокирующую подробность моей частной жизни, она тупо уставилась на меня. Попробовав было сыграть на моих нервах, гнусная сплетница растеряла все козыри, стоило мне признаться в том, что я прибегла к пластике. Все, что ей удалось, так это промямлить:

— Правда?

— Правда. Я подтянула веки, изменила форму носа и подложила под кожу щек имплантаты, — объясняю самым доброжелательным тоном, на который способна. В этот момент я слышу, как в моем кабинете звонит телефон. — Так, я заболталась, надо ответить на звонок.

— Хорошо, — мямлит совершенно ошалевшая Гретчен и плетется прочь по коридору.

— Нора слушает, — отвечаю я, подняв трубку.

— Привет. Это Оуэн. Как первый день на работе?

— Можно сказать, что пока все в порядке.

— Вот и ладно. Я звоню, чтобы проверить — наша договоренность на среду остается в силе?

Вчера Оуэн звонил и назначил свидание.

— Конечно. Я смогу уйти из офиса около пяти. Заезжай за мной в семь.

— Договорились. Тогда на шесть я заказываю няньку. За час до тебя доберусь.

— Знаешь, не думай об этом, Оуэн, — отвечаю я. Поверить не могу в собственные слова. — Почему бы нам не взять Билли с собой? Буду рада повидаться с ним еще раз. Можно пойти в какое-нибудь местечко, где есть места для детей.

— Что-то вроде «Чак И. Чиз»[50 - Сеть детских ресторанов-закусочных, где устраиваются детские праздники и стоят игровые автоматы.]? — спрашивает Оуэн.

— Боже, нет! — вырывается у меня непроизвольно, а в голове проносится образ детворы, с шумом мечущейся среди игровых автоматов. — Нет… Я имела в виду обычный ресторан, но не особо вычурный.

Оуэн смеется.

— Первые шаги младенца, — сквозь смех говорит он.

— Что?

— Так, ничего.

— Нет уж, скажи, что еще за шаги младенца?

— Ничего особенного. Я очень ценю то, что ты стараешься подружиться с Билли. Предположив, что ты уже готова пойти в «Чак И. Чиз», я сглупил. Но когда-нибудь ты охотно пообедаешь и там.

— Ставок на это делать не стоит, — теперь моя очередь смеяться.

— И не собирался. Итак, значит в семь?

— Точно.

Кладу трубку и с удивлением осознаю, что с нетерпением ожидаю встречи с Оуэном и Билли. «Бог ты мой! Что происходит? Сначала я честно рассказала Гретчен об операции, а теперь жду встречи с четырехлетним мальчишкой. Может, в послеоперационный период я переела болеутоляющих лекарств?»


60. Бренда


Открывая дверь в квартиру Камиллы, я чувствую себя или грабителем, или шпионом на тайном задании. Поговорив с врачом, я принялась перетряхивать ее сумочку в поисках записки или хотя бы клочка бумаги с номером телефона — пригодилась бы любая информация о родственниках или друзьях, — но найти ничего не сумела. Я обыскала даже ее кабинет — тот же результат. Выбора не было, я решила, что единственно правильным будет заехать к ней домой и поискать необходимую информацию там. Вдруг в памяти ее телефонного аппарата забит номер матери, или где-нибудь на диване валяется записная книжка. Кому-то, кто ближе Камилле, чем я, следует узнать о том, что случилось.

Чтобы отпереть дверь, мне пришлось перебрать связку ключей, и наконец, найдя нужный, я попала внутрь. Если честно, вид ее жилища меня изрядно удивил. Дом, в котором оно находится, — старая высотка неподалеку от Джорджиа-авеню, довольно опасного района. При этом квартирка очень мала. Камилла, оказывается, живет в студии, в уголке которой расположена маленькая кухня. Даже странно — как-никак она входит в совет директоров «Сондерс энд Крафф» и на ступеньках служебной лестнице стоит немногим ниже вице-президента. Ее зарплата, должно быть, весьма высока. Почему тогда она живет так скромно? Ковер потертый. У стены стоит маленький диванчик, перед ним — небольшой старый телевизор. У окна кровать и объемистый шкаф, в углу довольно обшарпанный стол — другой мебели в квартирке нет. На стенах нет никаких картин, фотографий, плакатов.

Но не могла же я ошибиться дверью. Это дом Камиллы, я забирала ее отсюда утром. Номер квартиры я узнала, взглянув на ее водительские права, ключ из ее сумочки подошел к замку… И все равно не верится, что Камилла живет здесь. Женщины, которые выглядят как она, одеваются в костюмы от известных дизайнеров, пользуются дорогой косметикой, — не обитают в таком убожестве.

Подумав, я решаю, что поиски стоит начать с письменного стола, и направляюсь к нему. Осмотрев по пути телефонный аппарат, я обнаруживаю, что рядом с кнопками быстрого набора не написано ни одного имени. Тогда я просто поднимаю трубку и нажимаю первую попавшуюся кнопку. Однако ничего не происходит — номер не внесен, с остальными кнопками такая же история. На столе записной книжки не нашлось, так что я принимаюсь шарить в ящике стола, но кроме старых конвертов и скрепок в нем ничего нет. Выдвинув следующий ящик, я обнаруживаю папку, набитую бумагами, толщиной в несколько дюймов.

Выкладываю добычу на стол и разбираю найденные документы. К первому листу приклеена фотография полной чернокожей девушки. Ей лет двадцать. Она плоскогруда, волосы у нее вьются, и самая приметная деталь ее внешности — огромные губы. По фотографии не скажешь наверняка, но, кажется, что рот девушки обезображен — губы как будто вывернуты. В первый момент мне кажется, что это младшая сестра или еще какая-нибудь родственница Камиллы, но при внимательном рассмотрении что-то в глазах девушки с фотографии говорит мне, что это сама Камилла — но совсем другая, не такая, которую мы знаем. Я переворачиваю фотографию — вдруг на обороте написана дата, но вижу лишь одно слово: «УЖАС!».

Покопавшись в папке, я обнаруживаю, что в ней ворох рецептов на лекарства и отчетов об операциях. Также нахожу фотографии… изображения «до» и «после». На одном снимке слева изображена небольшая грудь Камиллы, а справа она же, но прооперированная — заметно большего размера. Есть фотографии Камиллы, на теле которой пунктиром обведены разные части тела. В ящике стола лежат инструкции по постоперационному восстановлению, буклеты с советами для тех, кто наращивает волосы, делает химический пилинг и колет ботокс. Сложенные в этом же ящике счета из разных клиник заставят очуметь и Сьюзи Орман[51 - Сьюзи Орман — финансовый консультант и писательница. Автор книг о личном обогащении и частном предпринимательстве.]. Здесь чеков и счетов тысяч на сто. Есть и подборка вырезанных из журналов изображений Бейонс и Тиры Бэнкс. Через несколько минут меня начинает мутить от всего, что я вижу. Слишком много информации о подноготной человека, который едва мне знаком. Закрываю папку и откидываюсь на спинку стула. Ну и что мне теперь делать? Мыслей на этот счет не приходит в голову никаких.

Я изумлена, я стараюсь осмыслить все увиденное, понять, как поступить с тем, что на меня свалилось, как разговаривать с Камиллой, которой явно нужна помощь. Господи, только бы ей удалось выжить.


61. Бренда


Ненавижу больницы! Как же я их ненавижу! Застоялый запах казенной еды, лекарств и больных людей отвратителен! Из больничных коридоров всегда видны на ладан дышащие пациенты, из носов которых торчат какие-то трубки. Попискивание поддерживающей их жизнь медицинской техники нагнетает чувство тревоги. Мне противна казенная стерильность и этот, будто тюремный, минимализм в интерьерах. А тележки с медицинскими причиндалами или обедами для больных, которые всегда словно специально стоят на пути и мешают пройти!

Я направляюсь в отделение реанимации. Добравшись до входной двери, снимаю трубку телефона внутренней связи и сообщаю медсестре, что пришла проведать мисс Купер. Та просит немного подождать, а чуть позже открывает дверь и впускает меня внутрь.

— Ей гораздо лучше, — говорит медсестра, сопровождая меня в палату. — Мисс Купер очнулась, врачи уверяют, что с ней все будет в порядке.

При этих словах напряжение, в котором я находилась с того самого момента, как врач известил меня о том, что Камилла в коме, начало спадать.

— Слава богу! — вздохом облегчения вырывается у меня из груди.

— Вот ее палата, — показывает медсестра и уходит. Я захожу. Глаза Камиллы закрыты, но она, видимо, почувствовала, что кто-то появился, и открывает их.

— Привет, — говорю я, стараясь казаться веселой, и беру за руку свою новую подругу. — Врачи говорят, что с тобой все будет в порядке.

Камилла едва кивает.

— Спасибо, что пришла.

Ее голос еле слышен, она не может пока говорить нормально и только хрипит, но отрадно видеть, что она очнулась и дышит самостоятельно, что аппарат искусственной вентиляции легких ей уже ни к чему.

— Я не могла не прийти, — говорю. — Возможно, надо кому-нибудь сообщить о случившемся? Я не смогла найти никакой информации о твоей семье.

— Нет, спасибо. Не хочу никого волновать.

— Ты уверена? Думаю, им следует знать, — я продолжаю настаивать, хотя понимаю, что не стоит делать поспешные выводы о семейной жизни незнакомых мне людей. Мне ничего не известно о том, какие у Камиллы отношения с семьей.

— Нет, спасибо, — снова отказывается она.

— Хорошо. Я могу что-нибудь для тебя сделать? Может, нужно что-нибудь принести? Чего бы тебе хотелось?

Камилла с трудом отмахивается, и я вижу, что она еще очень слаба.

— Что ж. Давай-ка, отдыхай. Закрывай глаза, а я у тебя еще чуть-чуть посижу.

И что теперь мне предпринять?

Судя по всему, никто не знает, что она в больнице, бросать ее одну не позволяет совесть, так что я продолжаю сидеть на краешке кровати и держать бедняжку за руку, наблюдая, как та засыпает. Эта девушка совершенно не похожа на Камиллу, которую я знаю по офисной жизни. На работе она всегда сосредоточенная и целеустремленная — волосок к волоску, отутюженная одежда, дух самоуверенности так и витает вокруг нее. А сейчас передо мной хрупкое создание, похожее на маленькую девочку, которой жизненно необходимо, чтобы ее обняли, чтобы о ней позаботились.

Все еще находясь под впечатлением от случившегося, я размышляю о том, как же Камилла дошла до такого состояния. Ведь она чуть не погибла в погоне за идеальными формами тела. Я-то себя чуть в сумасшедшие не записала за одну только мысль о пластической операции. Теперь же все становится ясно. Увидев еле живую Камиллу на больничной койке, я поняла, что не хочу идти тем же путем. Я думаю о том, что, несмотря на все операции, к которым приговорила себя Камилла, счастливее она не стала. Более того, ее чуть не погубила одержимость идеей улучшать и улучшать свою внешность. Жизнь так хрупка, так дорога… слишком скоротечна, чтобы ставить ее на кон ради подтянутого лица или увеличенного бюста. Все это проносится в голове, пока я смотрю на Камиллу. И, глядя на ее серое лицо, я поняла еще кое-что: жизнь слишком дорога для того, чтобы потерять ее под ножом пластического хирурга. Более того, она слишком коротка, чтобы потратить драгоценное время в странном, условном мире, который я создала, решив притвориться, что не знаю об измене мужа. Меня вдруг как током пронзило — до чего я дошла! Неверность мужа я постаралась сделать нормой своей жизни. Это убивает даже сильнее, чем притворство. Все еще глядя на Камиллу, продолжая размышлять о бренности существования, я осознаю, что, пряча голову в песок, могу остаток жизни провести, отворачиваясь от правды, притворяясь, что между мной и мужем все в порядке. Остаток жизни! Нет, так нельзя. Это невозможно! Пора забыть о соблазнах пластической хирургии и поговорить с Джимом о его романе с Жизель.


62. Бренда


Около девяти вечера я вернулась домой из больницы, где навещала Камиллу.

— Привет, — кричу прямо из прихожей. В гараже машины Джима не было, но Джоди, возможно, уже вернулась.

— Привет, — доносится ответ Джоди сверху.

— Я пришла, — кричу я, словно это не ясно.

— Ага, — кричит она. — Папа задерживается.

«Ну конечно, он задерживается».

— Ты ела?

— Да, пиццу.

Дочь явно не собирается спускаться вниз, и я, устав кричать, направляюсь к ней сама. Поднявшись наверх, я вижу, что Джоди стоит у дверей своей комнаты, а рядом с ней та школьница, что приходила в наш дом пару недель назад — Кайли. Девочки не сразу меня заметили, и я успела увидеть, что Кайли передала Джоди деньги.

— Привет, — говорю я, и они вздрагивают от неожиданности.

— Привет, — отвечает Джоди. — Кайли уже уходит.

— Ага, — подтверждает Кайли и шмыгает мимо меня прямиком к входной к двери. — Спокойной ночи.

— Что здесь происходит? Чем вы занимались? — спрашиваю я, стараясь говорить спокойно.

— Ничем. Тусовались… уроки делали и вообще.

— А почему она дала тебе деньги?

— Я одалживала ей пару долларов на обед теперь она вернула долг. Слушай, что за допрос?

— Простое любопытство. Странно, я уже дважды видела эту девочку у тебя в гостях, но ты никогда не рассказывала о Кайли, даже не упоминала ее имени, и, кстати, она похожа на тех, кого ты называешь «Барби».

— У нас совместная работа над проектом в классе экономики. Мы занимаемся вместе, чтобы узнать друг друга получше. Оказалось, что она не так уж плоха. Немного легкомысленная и самовлюбленная, но вообще-то нормальная девчонка.

— Что же, если так, хорошо, — я собралась было выразить радость по поводу того, что Джоди завела, наконец, подругу, но, подумав, решила не поднимать столь щекотливую тему. Ведь тогда моя девочка справедливо решит, что я считаю ее обделенной друзьями. — Как вообще дела? Прости, я задержалась. Заезжала в больницу проведать коллегу.

— Нормально. Все так же, как раньше. А что с коллегой?

— Ей делали операцию, возникли осложнения, но сейчас ей уже лучше.

— Ты в последнее время поздно домой приходишь… почти как отец. У тебя тоже роман?

«Тоже?!»

— Что? — я притворяюсь, что эти слова меня не тронули, но румянец, заливший щеки, выдает мое волнение. — Что значит тоже?

— Мам, я знаю, что до тебя многие вещи доходят не сразу, но ведь даже ты не настолько тупая, правда?

Она говорит это так, словно читает прогноз погоды: завтра будет облачность и легкий дождь.

— Ты о чем? — я продолжаю притворяться. Поверить не могу — моя дочь знает об измене отца.

— Ну, сколько можно прикидываться, что ты не знаешь, мам? Как долго ты это собираешься делать? Всегда?

— Довольно дерзить! — я, не выдержав, кричу. — Как ты можешь быть такой бессердечной?

— Мам, папа регулярно дважды в неделю задерживается на работе. А раньше, если такое и случалось, то раз в два месяца. На выходных он постоянно отлучается на непонятные встречи. Даже я почуяла запах духов, которым несло от него несколько недель назад. Какие еще нужны тебе доказательства? Если кто-то выглядит, как утка, переваливается на ходу, как утка, крякает, как утка, — то он кто?

Не знаю, как выкрутиться из этого неприятного разговора. До чего же я глупа и наивна — думала, что Джоди не заметит поведения своего папочки, не начнет подозревать его, не сделает выводов. Мне как-то не приходило в голову, что для дочери могут быть очевидны проблемы родителей. Это совсем не тот разговор, который я хотела бы вести с Джоди.

— Ты говоришь глупости, — произношу я, но она видит, что я лгу. — Даже если бы что и происходило, то решали бы эту проблему мы с отцом, а не ты.

— Как скажешь, — говорит она, закатывая глаза.

— Полежу в ванной, а потом пойду спать, — я пытаюсь сменить тему беседы и прекратить неприятный разговор.

— Ладно.

— Не засиживайся.

— Не буду.

— Спокойной ночи.

Выхожу из комнаты Джоди, спешно добираюсь до спальни и, едва войдя, плотно закрываю дверь. Сажусь на постель и стараюсь успокоиться. Так дальше жить нельзя. Было глупо надеяться, что все это безобразие не отразится на дочери. Она не может расти, глядя, как ее отец изменяет ее матери. Более того, она не может расти, глядя, как ее мать мирится с изменой. Надо отослать Джоди из дома и, в конце концов, сделать это — поговорить с Джимом о его предательстве. Пусть он примет окончательное решение. Выберет он Жизель? Решит остаться с нами?


63. Нора


— Действительно, заживление прошло великолепно. Выглядишь потрясающе! Если решусь еще раз лечь под нож, то пойду к твоему хирургу, а не к тому, который оперировал меня, — говорит мне Оуэн. Мы зашли в кофейню при книжном магазине. До этого пришлось час просидеть на полу того же магазина, потому что Билли слушал, как читают сказки. И если честно, это был не худший час в моей жизни. Женщина, которая читала детям книжки, делала это с такой живостью и выражением, что я тоже увлеклась волшебными историями о кроликах, которые живут в домиках и готовят мармеладные конфеты, и забавными приключениями сосиски-детектива.

— Лечь под нож? — переспрашивает Билли, отрываясь от книжки-раскраски, которую ему дали после чтения сказок.

— Не волнуйся, папа не собирается «под нож» в ближайшем будущем, — успокаивает сына Оуэн.

— Согласна с тобой. Не думаю, что в обозримом будущем задумаюсь о пластике.

Не могу поручиться, что никогда в жизни, больше не прибегу к услугам пластической хирургии, но теперь, когда мне известно, как мучительно протекает процесс послеоперационного восстановления, я семь раз отмерю, прежде чем подпишу согласие на операцию. Сейчас, когда синяки сошли и опухоль исчезла, когда меня больше не тошнит, можно с уверенностью сказать, что мучения были не напрасны. Но стоило только вспомнить первые дни реабилитации, как я проклинала себя за опрометчивый поступок и сожалела, что повелась на это. Удивительно, уже сейчас я довольна результатами операции, но доктор Редклифф говорит, что пройдут месяцы, прежде чем все эффекты проделанной им работы проявятся окончательно.

— Как бы то ни было, выглядишь ты великолепно. Хотя мне никогда не казалось, что тебе нужна операция.

— Спасибо, ты очень мил.

— Я правда так думаю. Ты красивая женщина, Нора. И внешне, и внутренне.

— Ты хочешь вогнать меня в краску?

— Кваску? — спрашивает Билли.

— Это когда ты заставляешь кого-нибудь почувствовать себя неловко, тогда лицо этого человека краснеет.

— Квасное! Классно, — говорит он. — Папа, сделай ей кваску! Сделай ей кваску! Хочу, чтоб ее лицо стало квасное.

Я смеюсь.

— Ну, оно не становится очень красным. Скорее розовым.

— А-а, — разочарованно вздыхает мальчонка.

— Могу поклясться, что тебя-то легко заставить покраснеть, — говорю я и начинаю щекотать его живот. Билли хихикает. За ним начинаем хихикать и мы с Оуэном.

— Ты с ним очень ладишь, — говорит он мне.

«Разве? Никогда бы не подумала, что услышу подобное».

— Правда?

— Да. Сначала, кажется, он тебя стеснялся. Но по сравнению с тем, что было, когда мы навестили тебя, он становится все смелее. Он к тебе привык.

— Ничто не сближает так, как вытянутый из горла комок ваты, — ухмыляюсь я.

— Тебе нвавица моя кавтинка? — спрашивает Билли, указывая на книжку-раскраску.

— Красивая. Если ты подаришь мне эту страничку, я повешу ее на свой холодильник.

«Неужели я это сказала?»

— Ладно! — отвечает Билли с такой радостью, словно без этой моей просьбы его день не удался бы. — Подожди… подожди! Я еще одну ласквашу. Если ты повесишь на холодильник, я посталаюсь ховошо.

— Спасибо, Билли, буду очень рада.

Идиллическая сцена: Билли раскрашивает картинку, Оуэн с улыбкой наблюдает за мной, а я чувствую, как он рад, что мы с его сыном поладили. Признаюсь, я тоже рада этому. Не знаю, как далеко зайдут мои отношения с Билли и Оуэном, но с этими ребятами я решила держаться до последнего, сделать все возможное, чтобы остаться вместе с ними. Я, конечно, до сих пор не готова стать матерью (или как там… мачехой?), но меня пока никто об этом и не просил. Я познакомлюсь поближе с Оуэном, узнаю Билли, и поглядим, что получится. Билли уже подрос, и возиться с грязными подгузниками, к счастью, не придется — ужас, какая это гадость! Может, у нас троих ничего и не выйдет, но я узнаю что-то новое о детях, открою что-нибудь необычное в себе. Да я уже узнала. Оказывается, можно получать удовольствие от общения с детьми, и жертвы, на которые ты идешь, соглашаясь на это общение, возмещаются сторицей.

Когда я с Оуэном и Билли, то пятно на диване из «Поттери Барн» не кажется мне такой уж бедой. Да, хорошей матери порой приходится накладывать макияж второпях, понимая, что важнее собрать и проводить ребенка в школу, чем привести в порядок себя, любимую, но это тоже, в сущности, ерунда. Рисунок, который подарил мне Билли, висит теперь, как я и обещала, на моем холодильнике — картинка не вписывается в интерьер, но радует глаз. Мне просто хорошо с моими парнями. Я задумываюсь над тем, чувствовала ли моя мать то же самое рядом с отцом и всеми нами — детьми. Возможно, именно мы делали ее такой счастливой, и не нужна была ей точеная фигура, дорогая мебель в идеальном состоянии и всякие там морские круизы. Какой бы тяжелой ни казалась жизнь моей мамы, она всегда выглядела жизнерадостной. Кто знает… может, мне передались ее черты характера.


64. Камилла


— Привет, — говорит Бренда, заходя в мою палату. — Готова сбежать отсюда?

— Ты даже не представляешь, насколько.

Я торчу здесь уже три дня. Ну, не смешно ли? Проваляться в больнице три дня и не получить чертовы имплантаты в зад!

— Как ты себя чувствуешь?

— Вообще-то неплохо. Хочу вернуться домой.

— Не сомневаюсь, — говорит Бренда. — Выглядишь ты великолепно.

— Спасибо.

Я принимаю комплимент, хотя и не верю ему. Я бы хорошо выглядела, но тупица-врач испоганил всю операцию. Ну и что, что сердце на пару секунд остановилось? Они ведь меня оживили. Ох, как же меня бесит тот факт, что они не продолжили операцию, когда появился пульс. И если они думают, что я заплачу им хоть цент, то сильно ошибаются. Я, может, и передумаю судиться, если доктор Клейн засунет мне имплантаты бесплатно.

— Я уже подписала все бумаги и готова ехать. Если поторопимся, то успеем сбежать до того, как сестра прикатит инвалидное кресло.

— Хорошо.

Мы с Брендой выходим из палаты и в неловком молчании загружаемся в лифт. Мне так неудобно, что пришлось просить ее о помощи, ведь мы едва знакомы. Но обратиться больше не к кому. Из всех сотрудников компании она единственная была возможной кандидаткой. К сожалению, существует непреложное правило: в день операции в клинику можно явиться только в присутствии сопровождающего лица. При этом практически невозможно найти кого-либо для сопровождения и скрыть от этого человека, что за операция тебе предстоит. Не понимаю, почему нельзя просто заказать такси, которое довезет из клиники до дома.

Мы доходим до машины. Бренда открывает мне дверь, словно я какой-то инвалид. Кажется, никто и не понял, что операции как таковой не было. Мне просто дали наркоз. На теле моем нет разрезов, синяков, швов, я не чувствую боли — со мной не случилось ничего серьезного. Кроме того, что в ягодицы так и не вшиты имплантаты.

— Ты прекрасно выглядишь, правда, особенно учитывая все, через что тебе пришлось пройти, — говорит Бренда, заведя машину и выезжая со стоянки.

— Спасибо на добром слове. Ты такая милая. Даже не могу выразить свою благодарность за все, что ты для меня сделала. Когда я просила человека, которого почти не знаю, о подобном личном одолжении, то чувствовала себя крайне неловко.

— Да не волнуйся ты. Я только рада помочь, — отвечает она и, помолчав, добавляет: — Знаешь, когда позвонил врач и сообщил, что операция пошла не по плану, я даже не знала, как поступить. Я думала, что надо сообщить кому-то из твоих о том, что произошло.

— Ты ведь не позвонила моей матери, нет? — спрашиваю я слишком поспешно, не сумев скрыть панику.

— Нет-нет, — успокаивает она меня. — Никому никаких звонков. Я поискала номера телефонов в твоем кабинете на работе, а когда не нашла ничего, то не додумалась ни до чего иного, как поехать к тебе домой и поискать там.

— Ты ездила ко мне домой?

— Да. Прости за вторжение на твою частную территорию, но состояние твое было крайне серьезным, а мы, как ты уже упоминала, почти друг друга не знаем. Мне казалось, что следует связаться с твоей семьей. Я была уверена, что в записной книжке телефона будет забит номер твоей матери или сестры, или на столе будет лежать ежедневник или что-то в этом роде.

— Ты копалась в моем столе? — спрашиваю я, пытаясь не придавать голосу обвинительных нот. Бренда женщина приятная, она действительно старается помочь, но мысль о том, что она обыскивала мою квартиру, доводит до белого каления.

— Да. Еще раз скажу: прости, что копалась в твоих вещах, но что еще можно было предпринять…

— Все в порядке, — лгу я.

— Я не нашла ни одного телефонного номера, но… — ее голос затихает.

— Но что?

— Камилла, я напоролась на толстую папку, в которой лежит куча рецептов и предписаний для… ну… множества разных операций.

«О, боже мой! Снова это. И она туда же! Теперь придется выслушивать лекции о вреде увлечения пластической хирургией, рассуждения о том, что у меня, вероятно, развилась зависимость, что мне нужна помощь психологов».

— А, это так — рабочие записи, — говорю я, глядя в окно.

— Может, это не мое дело…

Я перебиваю ее:

— Да, может, и не твое. — Я просто не сумела сдержаться и вижу теперь, что она обиделась. — Прости, пожалуйста. Я не хотела грубить. Рассказывать о том, что ты пережила пластическую операцию, не всегда удобно. Я понимаю, что, просмотрев документы из той папки, можно решить, что я слишком увлеклась пластикой, но ты должна понять, что все это было сделано на протяжении нескольких лет. Не подумай, что я сделала все операции разом.

— Да я ничего такого и не сказала. Просто выразила свою озабоченность. Ты так молода и красива. И я просто хотела сказать, что была поражена, когда поняла, что ты уверена в необходимости хирургического вмешательства. Неужели ты не понимаешь, как ты красива?

Я подавляю смешок.

— Спасибо за теплые слова. Ты говоришь, как моя мать. Она постоянно твердила, что я красавица, даже во времена моей юности, когда губы мои были уродливы. Она утверждала, что я прекрасна, а мои одноклассники в школе твердили обратное. Ты ведь видела мое фото тех лет?

— Да, кажется, оно мне попадалось.

— Ужасно, разве нет? Скажи правду — ведь это худшее, что ты видела в жизни.

— Нет, вовсе нет. Девочка на фото показалась мне милой.

— Это ты так мило врешь, Бренда, но я-то знаю, как была ужасна моя внешность, особенно если сравнить ее с тем, как я выгляжу сейчас.

— Сейчас ты, надеюсь, понимаешь, что выглядишь великолепно?

— Вовсе нет. Я понимаю, что не смотрюсь ходячим кошмаром, как в двадцать два года, но еще нужно кое-что улучшить.

— Улучшить? К чему же ты стремишься?

— Ну, я даже не знаю, — вру я. Стремлюсь, наверное, к красоте (и достигну ее однажды), но сейчас хочу попросту покончить с разговором. — Давай забудем, а? Тут не о чем даже разговаривать.

— Не о чем разговаривать?! Да ты чуть не умерла, Камилла! Чуть не умерла! — говорит она мне, глядя прямо в глаза, отвлекаясь от дороги в ожидании ответа.

Но я молчу, так что ей остается просто вести машину. Чуть не умерла, когда пыталась улучшить форму ягодиц… Отчасти я понимаю всю нелепость ситуации — погибнуть ради достижения роскошных форм, таких как у Бейонс, но все же продолжаю утверждать, что оно того стоило, ибо роскошные формы — входной билет в мир прекрасного. Все мы рискуем ежедневно. Даже сидя сейчас в этом автомобиле, я рискую.

— Давай не будем об этом говорить, пожалуйста, — прошу я.

— Хорошо, давай не будем, — говорит Бренда. — Пока не будем.


65. Бренда


«ПОМНИТЕ ВРЕМЕНА, КОГДА СЛОВА "ХРИСТИАНСКАЯ ДОБРОДЕТЕЛЬ" ОЗНАЧАЛИ ПОМОЩЬ БЕДНЫМ И КОРМЛЕНИЕ ГОЛОДНЫХ, А НЕ НЕНАВИСТЬ К ГЕЯМ ИЛИ БОРЬБУ С АБОРТАМИ?»

Это написано на значке, нацепленном на футболку Джоди. Значок не такой уж крупный, так что, чтобы прочитать слоган, мне пришлось приблизиться насколько возможно.

— М-да, довольно длинное предложение для такого маленького значка, — вот и все, что я смогла сказать. По-моему, она нацепила его только чтобы позлить меня, так что я не клюну на провокацию.

— Готова ехать? — спрашиваю.

Ох уж эти разъезды, я только что отвезла Камиллу из больницы домой, а теперь мы с Джоди собираемся поехать в ресторан, где должны встретить Джима. Я позвонила ему днем и договорилась о встрече в ресторанчике «Руби Тьюсди» в семь тридцать. Он ответил, что должен задержаться на работе. Я заявила, делай, мол, что хочешь, но на ужине ты быть обязан. Я сказала, что хочу устроить семейный ужин, нужно, дескать, чтобы он оторвался от своих важных дел, сделал перерыв ради семейной встречи и, если уж так необходимо, вернулся на работу. Кажется, он понял, что шутить я не намерена, и спорить не стал. Даже не знаю, откуда у меня взялась такая настойчивость, вероятно, я все для себя решила во время последней беседы с Камиллой. Пока не покинула ее квартиру после импровизированного обыска, я не думала об этом, но в машине проблему подняла я — я! Да, я была шокирована тем, что ей пришлось пережить столько операций, я знала, что разговор будет крайне сложным, но я завела его. И угадайте, что произошло? Ничего особенного. Она напряглась, и только-то. Никто не скандалил, не кричал во весь голос, не орал благим матом. Камилла не возненавидела меня. Начав первой, я рискнула поднять чрезвычайно щекотливую тему, и теперь Камилла, дай бог, сможет говорить о своих проблемах с меньшим негативизмом и со временем справится с ними. В этот раз она не открылась, не доверилась мне, но со временем, быть может, ситуация улучшится. Я сделала то, что считала правильным. Более того, я рассказала обо всем Норе и попросила подругу пообщаться с Камиллой. Как бы они ни враждовали между собой, Нора, на мой взгляд, с большим успехом сможет обсудить с Камиллой вопросы улучшения внешности и необходимости обращения к пластическому хирургу. Всем приятно, когда их внешности делают комплимент, и если чью-то привлекательность признает наша безапелляционная Нора, то прислушается даже Камилла…

— Ага, — отвечает Джоди. — Только куртку возьму.

Она хватает куртку, и мы идем к машине. До сих пор не могу прийти в себя от того, что вчера наговорила дочь, — ее слова об измене Джима сильно задели меня, Я понимаю, что запланированный ужин не избавит ее от сомнений на тему благополучия нашей семьи, но начинать же с чего-то надо. Мне хочется, чтобы дочь почувствовала, что мы все еще вместе… Что бы там ни было — мы все еще семья.

— Как прошел день в школе? — спрашиваю я, когда мы выезжаем на шоссе.

— Нормально.

— Вы с Кайли все еще работаете над своим проектом? — продолжаю расспросы. Не могу не полюбопытствовать, что же это за странная дружба такая. Я просто не понимаю этих отношений, и это меня беспокоит. В Кайли воплотилось все, что Джоди ненавидит в людях, да и к чему были те переданные деньги? Все это заставляет меня волноваться. Моя дочь и ее подруга напомнили мне об этих актрисах, Эллен де Женере и Портии де Росси. Джоди этакий мальчишеский тип, как Эллен, а Кайли изящна, как Портия, которая, кстати, как я к собственному удивлению узнала, лесбиянка. Кто бы мог подумать, что лесбиянки могут быть столь женственны? Ладно, скорее всего, я зря беспокоюсь, и между девочками нет ничего предосудительного.

— Угу.

— Вы стали друзьями? — спрашиваю я. Вопрос просто вырывается сам собой.

— Почему так трудно в это поверить? Она что — слишком для меня хороша?

— Нет! Конечно, нет. Просто она не похожа на тех, с кем тебе интересно общаться.

— Это еще почему?

— Она одна из тех девочек, которых ты называешь пластиковыми… возможно, они только кажутся такими.

— Да, она пластиковая, но это нормально. У меня нет особого выбора — я вынуждена быть с ней вежлива. Нам остаток семестра придется работать вместе.

— Молодец, вот это правильный настрой, — произношу я, когда мы, наконец, подъезжаем к ресторану.

Мы входим внутрь и видим, что Джим уже сидит за столом. Мы приближаемся, и он встает, чтобы нас поприветствовать. Поздоровавшись, я целую его в губы. Мы с Джимом давно позабыли обо всех этих нежностях, но сегодня мне хочется, чтобы дочь обратила внимание на царящий в семье мир — несмотря на то, что, на самом деле, мира в нашей семье нет.

— Как дела?

— Нормально, — бросаю… так же равнодушно, как Джоди, когда я спрашиваю ее о школе.

— А у тебя, Джо? — спрашивает он дочь, когда мы устраиваемся за столиком.

— Да так, — говорит она и, сняв куртку, ощупывает ее карманы. — Черт! Где мой мобильник?

— Можно не чертыхаться за столом?

— По-моему, я забыла его в школе. Заедем по пути домой в школу? Надо его забрать.

— Даже не знаю. Зачем он тебе так срочно понадобился?

— Ни за чем, — отвечает она немного напряженно. — Просто хочу, чтобы он был у меня.

— Если тебе так необходимо с кем-то поговорить именно сегодня, почему бы не воспользоваться моим мобильным? Или домашним телефоном?

— Давайте просто заедем в школу и заберем его.

— Нет. Сегодня вечером мы в школу не поедем, — настаиваю я. — Вообще не понимаю, зачем отец купил тебе его, — продолжаю, бросая на Джима взгляд. — Зачем шестнадцатилетней девочке мобильный телефон?

Школа расположена неподалеку, но ее желание заполучить телефон беспокоит меня. Право, зачем девочке, у которой нет никакой личной жизни, он так срочно понадобился?

— Пап, отвезешь?

— Прости, Джо, после ужина мне нужно будет вернуться на работу.

— Ой, неужели? — картинно закатив глаза, произносит Джоди.

— Джоди, прекрати, — надо как можно быстрее замять эту тему. Я боюсь, что дочь примется задавать отцу каверзные вопросы о его задержках на работе, и перевожу разговор в другое русло. — Давайте решим, что будем есть, а о мобильнике поговорим позже.

На счастье, прежде чем Джоди успевает что-либо ответить, к столу подходит официант и предлагает выбрать напитки. Мы с Джоди заказываем чай со льдом, а Джим воду с лимоном. Когда официант удаляется, муж и дочь синхронно раскрывают меню. Я тоже намеревалась было приступить к выбору блюд, но, поддавшись внезапному порыву, откинулась на спинку стула и принялась разглядывать своих родных. Я наблюдаю, как они вычитывают строчки меню, и с грустью думаю о том, что, возможно, это последний наш семейный ужин. Впереди серьезный разговор о предательстве Джима. Никто не знает, во что превратится наша жизнь после этого.

Напитки уже на столе, мы заказываем еду, и тут нам бы расслабиться в ожидании трапезы, но между нами повисает гнетущая тишина. Обидно сознаться, но говорить нам, в сущности, не о чем. Я лихорадочно ищу тему для беседы, подобающей случаю, но ничего не получается. Я почти не обращаю внимания на то, как Джим выжимает в стакан воды сок из дольки лимона и туда же высыпает сахар — это его метод получить бесплатную порцию лимонада и не тратить доллар девяноста девять центов, как указано в меню.

Заказ приносят довольно скоро, все так же молча мы приступаем к еде. Я сижу в напряжении, передо мной тарелка с цыпленком, но кусок в горло не лезет — думаю о предстоящем разговоре с мужем. Вдруг я улавливаю, что Джим смотрит через мое плечо. Я слежу за его взглядом, оборачиваюсь и… вижу у барной стойки Жизель! Она стоит там с тарелкой, полной салата; и, в свою очередь, глядит, не отрываясь, на наш столик. Я настолько шокирована, что не могу шевельнуться, у Жизель появляется прекрасная возможность рассмотреть меня в окружении домочадцев. Очнувшись, наконец, я вижу, что Джим покраснел как рак. Очевидно, старается придти в себя, и это дается ему с трудом. Он, наверное, молится о том, чтобы Жизель не подошла к нашему столу.

А вдруг все наоборот — он жаждет, чтобы она это сделала? Возможно, он хочет, чтобы все раскрылось, ему не терпится освободиться от затянувшегося вранья. Как бы то ни было, Жизель все еще неподвижно стоит у бара. Джим потянулся за стаканом с водой, и от нас с Джоди не укрылось, как трясутся его руки. Я так увлеклась, наблюдая за парочкой любовников, что не заметила, как и меня кинуло в дрожь, не почувствовала, как жар бросился мне в лицо. Несколько секунд спустя мы с Джимом смотрим друг на друга, и оба понимаем, что тайна его романа с Жизель раскрыта.

Ужин был безнадежно испорчен. Ни муж, ни я больше не съели ни кусочка, но терпеливо дождались, пока Джоди доест салат, только после этого мы расплатились, и все вместе поднялись из-за стола.

— Спокойной ночи, — мямлит Джим с вымученной улыбкой, когда мы расходимся по машинам. — Я в офис. Буду дома через несколько часов.

— Хорошо, — отвечаю я, а сама чуть не плачу. Господи! Где мне взять столько терпения? Я держусь только потому, что не хочу рыдать на глазах у дочери. Она еще маленькая для того, чтобы принимать участие в семейных скандалах.

— Ну, мы заедем в школу за мобильником?

— Нет.

— Да ладно тебе. Тут ехать-то пару минут.

Я не обращаю внимания на ее нытье, боюсь, что если заговорю, то потеряю над собой контроль, а это может травмировать психику Джоди.

— Так мы в школу?

— Нет! Все, разговору конец, — рявкаю я.

— С тобой все в порядке?

— В порядке, — отвечаю и закусываю губы, по-прежнему стараясь удержаться от плача.

— Что же, в порядке, так в порядке, — Джоди отворачивается к окну.


66. Камилла


«Завтра придется идти на работу», — думаю я, уютно устроившись на диване и глядя в телевизор; идет повтор «Подружек» на «Ю-пи-эн». Я договорилась о двухнедельном отпуске (понятное дело, за свой счет), чтобы прийти в себя после пластической операции, и сегодня идет четвертый день. Несмотря на то что недавно я чуть не сдохла на операционном столе, сейчас чувствую себя превосходно, а раз так, стоит отменить отпуск за свой счет и вернуться на рабочее место.

Только я собралась переключить канал в поисках чего-нибудь интересного, как раздался стук в дверь. Бренда притащилась, больше некому. Я, конечно, ценю ее поддержку, но совершенно не понимаю, какого черта она здесь делает — я вовсе не нуждаюсь в ее визитах и нотациях. Я-то думала, что избавилась от глупых разговоров, уехав из Атланты. И, понятное дело, возвращаться к этим бессмысленным обсуждениям в Вашингтоне не собираюсь.

Гляжу в глазок, за дверью стоит миниатюрная темноволосая женщина. Нет никаких сомнений в том, кто это, не узнать ее невозможно, я открываю дверь.

— Нора! — восклицаю я. Скрыть удивление мне не удалось.

— Привет, Камилла. Как дела?

— Э-э… нормально. Ты что здесь делаешь? — не хотелось столь откровенно проявлять свои эмоции, но вопрос вырвался прежде, чем я смогла взять себя в руки.

— Можно войти? — в свою очередь спрашивает она, проигнорировав мой вопрос.

— Да… да, конечно, — спохватившись, я распахиваю дверь пошире и отступаю в сторону. — Пожалуйста, проходи. Присаживайся. Хочешь чего-нибудь выпить?

Беспокойство мое растет.

— Нет, благодарю.

— Итак, что я могу для тебя, Нора, сделать? — В голосе моем зазвенели стальные нотки, да и сам вопрос сформулирован довольно грубо, а ведь мне, в принципе, не хотелось ее обидеть.

— Я последняя из тех, кого ты ожидала увидеть у себя в гостях. Так ведь?

Промолчу-ка в ответ.

— Если честно, то зайти к тебе меня попросила Бренда.

— Бренда? Зачем?

— Пожалуйста, не сердись, но она рассказала мне о твоей… хм… ситуации.

— Моей ситуации?

— Она волнуется. Ты же знаешь Бренду. Она волнуется всегда и обо всех. Она рассказала, что ты сделала много пластических операций, Камилла.

Я встаю.

— Спасибо, что зашла, Нора, но это не твоего ума дело.

— Ты права. Это не мое дело. Просто Бренда подумала… ну, она предположила, что даже если ты не считаешь себя достаточно красивой, не веришь комплиментам в свой адрес, то обязательно поверишь моим словам. Так вот я тебе заявляю: ты красива. Ты чертовски привлекательна.

— Что?! — с нервным смешком переспрашиваю я.

— Она знает, какая я тщеславная стерва, — объясняет Нора. Теперь настала ее очередь нервно хихикать. — И еще Бренда знает… ну, догадывается… Как трудно говорить. В общем, ей известна причина, по которой я не была с тобой приветлива с того дня, как ты появилась в «Сондерс энд Крафф».

— Ты? Не была приветлива? Не может быть, — я немного расслабляюсь и откидываюсь на спинку дивана.

— Да ладно. Я была настоящей сукой.

— Ну, я бы не назвала тебя настоящей сукой. Просто ты была чуть-чуть… как бы сказать… резковатой.

— Причина, по которой я была резковата, состоит в том, что я ревновала и завидовала тебе.

— Что?! Почему?

— Да потому что ты ослепительно красива! У тебя идеальное тело, потрясающие волосы и прекрасные черты лица. А одежда! Чика, твой облик возбуждает каждого мужика в нашем офисе!

Я недоверчиво улыбаюсь.

— Да ты надо мной смеешься.

— Если бы. Пока не появилась ты, я была первой красавицей в нашей конторе.

— Ты считаешь меня красивее себя? Шутишь, наверное.

— Камилла, только чтобы составить тебе достойную конкуренцию, я пошла на пластическую операцию.

— Что?

— Ну, не только чтобы сравняться с тобой. Я давно уже планировала это. Но не могла решиться сделать последний шаг.

Теперь, когда она рассказала об этом, я заметила перемены в ее лице. Норы не было в офисе пару недель. Когда она вернулась на работу, я уже взяла отпуск, так что мы давненько не виделись.

— И что ты делала?

— Глаза, нос и имплантаты в щеки.

— Хм, — мычу я, изучая ее лицо. — Твой врач прекрасно справился.

Хочется спросить у нее телефон хирурга, но сейчас не время.

— Спасибо.

— Не за что.

Я ловлю себя на желании поведать ей о подтяжке век, которую перенесла, об имплантатах под кожей щек, я хочу расспросить у нее об операции на носовой перегородке, но предпочитаю молчать, так как разумнее будет покончить скорее с этой чуть было не зародившейся дружбой и разойтись своими дорогами.

— Спасибо, что зашла, это был приятный сюрприз, но уверяю тебя — со мной все в порядке.

— Бренда рассказала о тебе такие странные вещи, из которых совершенно очевидно, что ни в каком ты не в порядке. Теперь-то я на собственном опыте знаю, что все эти операции ведут за собой шлейф проблем — боль, потраченные деньги, упущенные карьерные возможности. Человек в твоем возрасте, да еще с такой яркой, привлекательной внешностью все эти круги ада лишний раз проходить не будет, если только он не болен психически.

— Нет, правда, Нора. Благодарю за заботу, но теперь тебе лучше уйти, — говорю я, глядя в пол.

Нора поднимается с дивана.

— Ладно. Я уйду, но надеюсь, что ты подумаешь над тем, что я тебе сказала.

— Подумаю, — вру, а что остается?

Нужно подняться и проводить ее, но меня словно паралич разбил. Я хочу, чтобы она осталась.

— Надеюсь, мы с Брендой сможем помочь тебе — говорит Нора, одевает сумочку на плечо и направляется к выходу. Она почти дошла до двери, когда обернулась и увидела, что я продолжаю сидеть на диване и смотреть в пол. Я чувствую на себе ее взгляд…

…Я всего лишь хочу хорошо выглядеть. Идеальные формы, ухоженный вид, в общем, красота — это для меня слишком важно. Разве есть в этих рассуждениях что-то странное? Когда я плохо выгляжу и ничего не предпринимаю, вот тогда действительно можно говорить о психическом заболевании.

Невозможно больше жить, изнывая от зависти, глядя на женщин, подобных Норе, и жажды быть такой же красивой. Большую часть жизни я знала, что я — урод. Да и как иначе? Чуть не с младенчества надо мной глумились… даже рассказывать не хочется. Почему я вспомнила сейчас ту боль, те обиды? Почему мир устроен так, что нельзя в один момент стереть прошлое?

Зачем, зачем я только стала вспоминать? Мне не по силам переживать это снова, пусть и в памяти. Напряжение так велико, что я не выдерживаю, и плотину прорывает — я бьюсь в рыданиях. Леди и джентльмены! Камилла Купер больше не может держать себя в руках!

— Они обзывали меня Губошлепкой! — кричу я сквозь потоки слез. — Я была маленькой и беззащитной, а они обзывали меня Губошлепкой! Я помню их крики, словно это было вчера, я, как теперь, слышу детей, гогочущих на игровой площадке: «Губошлепка! Губошлепка! Губошлепка! Губошлепка!»

Нора возвращается к дивану и садится рядом.

— Ты знаешь, каково это? Откуда тебе! Прозвище прилипло ко мне с раннего детства, и до окончания школы иначе как Губошлепка ко мне почти не обращались. А в колледже стали обзывать просто Губой. Так меня в студенческом городке и звали — Губа. К нам в комнату звонили и просили позвать к телефону Губу! Я не протестовала, ведь это было бы нелепо. Оставалось только отшучиваться, но бог видит, как я ненавидела эту кличку. Я мечтала быть как все. Это все, чего я хотела. Быть нормальной!

— Ох, малышка, — вздыхает Нора и обнимает меня. — Ты нормальная. И выглядишь потрясающе.

Я рыдаю в голос, уткнувшись в ее плечо.

— Возможно, я такая же зануда, как и Бренда, но постарайся ко мне прислушаться — никакие операции не изменят твоего отношения к самой себе. С этим можешь справиться только ты.

Я затихаю. Нечто подобно мне говорили и раньше, но только сейчас смысл сказанного проник ко мне в душу. Может, потому что со мной говорит красавица Нора, а может оттого, что впервые в жизни я осознала, какую боль испытывала от кличек, которые мне лепили. Я никому, никому и никогда не рассказывала о том, как тяжело было на сердце, когда меня называли Губошлепкой или Губой. Сегодня же вместе со слезами я выплеснула наружу всю боль, я открылась Норе и… Стало гораздо легче, словно гора с плеч свалилась.

— Прости, пожалуйста. Господи, мне так неловко, — я отрываюсь от ее плеча и откидываюсь на спинку дивана.

Да, действительно, мне неловко за взрыв чувств, но в то же время одолевает желание излить душу сполна. Хочется рассказать Норе обо всех операциях, что я перенесла, об огромном долге, о том, как я отдалась мужику ради последнего визита в клинику пластической хирургии. Но это уже будет слишком, чересчур — поделиться сокровенным с чужим человеком, который десять минут назад мне был, надо признаться, неприятен.

— Не волнуйся. Это естественно, каждый человек нуждается в таких исповедях. Всем нам приходится носить на душе тяжесть сверх меры.

Пытаюсь в ответ улыбнуться и вытираю глаза. Еще несколько минут мы беседуем, потом я благодарю ее и провожаю к выходу. Оставшись в одиночестве, я осознаю, что по-настоящему благодарна Норе. И не только за признание моей красоты. Она доказала мне необходимость в искреннем выражении своих чувств, убедила в том, что нисколько не зазорно изливать обиды прошлого. Я решила не посвящать Нору во все свои похождения, однако она показала мне, сколько пользы я получу, если найду человека, с которым смогу поделиться всеми своими тайнами… всем, через что прохожу сейчас. Теперь стало понятно, что я действительно нуждаюсь в помощи.

Я подхожу к телефону, поднимаю трубку и набираю знакомый номер.

— Мама, здравствуй, — говорю я. — Я звоню не для того, чтобы занять денег. Я даже не хочу говорить о деньгах, просто мне нужна твоя помощь. Помоги мне, мама.

Мой голос ломается, слезы бегут по щекам.

— Конечно, милая. Расскажи, что происходит.


67. Бренда


Войдя в дом, я немедленно поднимаюсь на второй этаж в спальню. Еще в автомобиле, сославшись на головную боль, я сказала дочери, что лягу спать пораньше. И вот теперь, оставшись одна, сижу, замерев, на кровати. Поверить не могу, что столкнулась в ресторане с Жизель. В голове не укладывается, что бесстыдная соперница стояла всего в нескольких шагах от Джоди и Джима — от моей семьи! Во всей этой грязной истории более всего возмущает то, что, как плохой шпион, Джим все равно утверждал, что ему надо на работу. Я была готова устроить скандал прямо там, на автостоянке у ресторана, хотела сказать, что он может бежать к своей шлюхе, но пусть не удивляется, когда его не пустят обратно в дом, в семью. О, мой бог! Я бы все высказала! Но с нами была дочь, и это меня остановило.

…Какое-то время я сижу без движения, на меня как ступор напал. Потом я решаю, что мне необходима крепкая выпивка, что-нибудь, чтобы успокоить нервы и, дожидаясь возвращения Джима, подготовиться к серьезному разговору. Выхожу из спальни в коридор. Проходя мимо комнаты Джоди, я слышу приглушенную речь — она снова болтает по телефону. Без лишних раздумий прикладываю к двери ухо — стараюсь подслушать ее секреты. Знаю, это неправильно. Не стоило бы действовать такими методами, но мне просто необходимо узнать, что происходит между ней и Кайли. Бормотание Джоди почти не слышно сквозь дверь, так что я на цыпочках возвращаюсь в спальню и тихонько поднимаю трубку телефона.

— Как думаешь, сколько нам стоит брать? — слышу я голос Кайли.

— За тебя? Ну, не знаю даже… долларов сто в час.

— То есть мы можем брать за меня почасовую плату? Или за каждый раз?

— Конечно, почасовая плата. Мы ведь понятия не имеем, сколько может длиться этот самый раз.

— А за Мелиссу тоже почасовую плату установим?

— Да, наверное.

— Давай попробуем, но не думаю, что кто-нибудь согласится столько платить за нее. Она веснушчатая и слегка располнела.

Услышав это, я кидаюсь в комнату Джоди. Выхватив из ее рук телефон, я отбрасываю его в сторону.

— Что тут происходит?

— Че? — растерянно спрашивает Джоди. — Ты о чем?

— Что это вы с Кайли задумали?

— Ничего.

— Не ничевокай мне, девочка! — говорю я тоном, который не позволяла себе с тех пор, как Джоди была маленькой непоседой. — Ты расскажешь мне, что вы задумали! И сделаешь это прямо сейчас!

Джоди начинает смеяться.

— Тебе смешно?

— Извини. Я так давно не видела, как ты заводишься, — говорит она.

— Джоди, — произношу я, а затем делаю глубокий вдох. — Ты выступаешь сутенером для своих одноклассниц?

Дочь начинает хохотать.

— Что такое? Ты нашла что-то смешное в моих словах? — вопрошаю я.

— Ты смешная. Ты с ума сошла? Я — сутенер? — продолжает хохотать она.

— Я услышала ваш разговор, Джоди. Вы обсуждали цену в сто долларов за Кайли и другую девочку. Изволь объяснить, что это значит.

— Ты нас подслушивала? — спрашивает она.

— Да, и теперь требую рассказать мне, что происходит.

— Происходит то, что я обсуждала с Кайли цену на ее выступление в качестве манекенщицы. Проект для класса экономики, помнишь? Помнишь?

Я тупо уставилась на нее.

— Мы с Кайли решили написать бизнес-план для подросткового модельного агентства. Авторство ее, кстати. Это, сказала она, способ подготовиться к своему будущему — к работе моделью. Вчера мы решили, что для такого бизнеса нужна Интернет-страничка, и только что по телефону обсуждали цены за выступление каждой модели, эти цифры должны быть размещены на сайте. Вот фотографии Кайли и других девочек, которые тоже надо выложить в сеть. Это даже не настоящий бизнес, мать. Просто мы думали, что если создадим страницу, то отметка за нашу работу будет выше.

Я присаживаюсь на ее кровать и виновато опускаю голову. Я не просто вторглась в личную жизнь дочери, я умудрилась обвинить ее в том, что она хочет быть сутенером.

— Прости меня, дорогая. В последнее время все летит вверх тормашками.

— Ты делаешь странные выводы, мам.

— Не такой уж странный был мой вывод. Несколько недель назад ты сама сказала, что неплохо бы сделать одноклассниц проститутками. Потом я вижу, как одна из них дает тебе деньги. И, наконец, девочка, которую ты раньше ненавидела, спрашивает тебя, сколько она будет стоить.

— Я же объяснила тебе, что она задолжала мне за обед. Если ты уж так сильно интересовалась нашими отношениями, то почему не спросила прямо?

На секунду я отворачиваюсь. На этот вопрос у меня ответа нет.

— Если тебя что-то интересует, мама, спроси меня. Я знаю, что ты почти год считаешь меня лесбиянкой. Бьюсь об заклад, ты полагала, что мы с Кайли…

— Что? Это не так! — вру я, заливаясь краской стыда.

— Ой, только не надо, мам. Когда я включаю «Зену», ты нервничаешь до дрожи, еще тебя трясет, когда ты приходишь на мои тренировки по баскетболу. Всякий раз, когда я завожу разговор о гомосексуализме, ты краснеешь как рак. Вот и сейчас, кстати — почему ты покраснела?

— Дорогая… может, я немного волнуюсь.

— Я не лесбиянка, мама. Мое убеждение в том, что сексуальные меньшинства имеют те же права, что и гетеросексуалы, не делает меня лесбиянкой. Ну да, я не самая изящная девушка в мире, к тому же не ношу платьев с воланчиками и не пользуюсь косметикой, но все это не признаки гомосексуальности.

— Да мне не важно. Даже если ты и… ох… лесбиянка. Ничего бы не изменилось в наших отношениях.

Джоди смеется.

— Мам, если бы я была лесбиянкой, то заявила бы об этом прямо. В отличие от тебя я не закрываю глаза на очевидные факты и не люблю вводить других в заблуждение.

— И что означают эти слова?

— Ты никогда не задумывалась, почему я словно не от мира сего? Почему стараюсь жить по-своему?

Вопрос дочери поставил меня в тупик.

— Даже не знаю. Я много думала над тем, почему ты не желаешь быть как все. Но не нашла ответа на эту загадку.

— Мам, я люблю тебя и считаю очень хорошим человеком. Но, боже! Иногда ты становишься просто трусихой. Ты сдаешься без борьбы, позволяешь обстоятельствам взять над тобой верх, никогда не пытаешься защититься, не говоришь начистоту, и это… печально. Я не хочу быть такой, как ты.

Мне остается только сидеть и слушать монолог дочери.

— Ты как улитка, спряталась в раковине. А я пытаюсь тебя растормошить. Я специально носила антихристианские значки, при случае прилепила наклейку на бампер твоей машины, намеренно поставила на паузу эпизод с Зеной и Габриэль, где они моются вдвоем, только потому, что ты смотрела ту серию вместе со мной. Более того, я завела разговор о художествах отца. И ничего. Ничего! Ты игнорируешь все и вся, просто надеешься, что неприятности исчезнут сами по себе.

— Но зачем ты так поступала? К чему было останавливать фильм на такой сцене?

— Потому что я знала, в чем ты меня заподозришь. Было интересно понаблюдать, сколько же времени пройдет, прежде чем ты задашь наконец неудобный вопрос. Сначала было даже забавно смотреть, как ты корчишься в сомнениях, но чем дальше, тем печальнее…

Я продолжаю молчать, сидя на краю постели. Нужно переварить все, что высказала мне дочь.

— Ты права, Джоди. Это печально… даже очень печально. Надо было задавать вопросы сразу, как они возникали. И, хочешь, верь, хочешь, нет, но с этого момента все будет именно так, — говорю я и, собравшись с духом, продолжаю: — Джоди, я хочу, чтобы ты рассказывала мне все. Ты моя дочь, и я люблю тебя такой, какая ты есть. Более того, я восхищаюсь тобой.

Она с удивлением смотрит на меня.

— Ты всегда поступаешь по-своему. Я старалась перевоспитать тебя, сделать такой, как все. Да и сегодняшний мой выпад продиктован тем же. Ты же, в свою очередь, остаешься сама собой, несмотря на мои усилия. Ты очень смелая. Я это уважаю.

Я вижу, что она пытается сохранить серьезный вид, скрывая улыбку.

— Ладно, можешь расслабиться, — говорю. — Поздно уже. Поговорим завтра.

Я поднимаюсь с кровати и обнимаю дочку.

— Знай же, я тебя люблю. Нам действительно нужно быть более открытыми, — поворачиваюсь, чтобы уйти, и в дверях добавляю: — Ты ведь знаешь, что я… мы с твоим отцом будем любить и поддерживать тебя в любых ситуациях. Ты должна быть уверена, что нам можно рассказать абсолютно все. Скрывать ничего не надо.

— Хорошо, — отвечает она.

— Вот и славно, — киваю я, выходя из комнаты.


68. Бренда


«Как и вся моя жизнь, семья разваливается на части, — думаю я, лежа на постели и глядя в потолок. — Наверное, прямо сейчас мой муж спит с другой женщиной, а дочь только что прочитала мне обвинительную отповедь… Как там она выразилась? Трусихой меня назвала. Джоди считает меня трусихой. Господи, все слезы выплаканы. Я в состоянии… Бог мой! Даже не знаю, в каком я состоянии».

Я и не заметила, в какой момент все пошло наперекосяк. Многие женщины, обремененные долгами и обязательствами, работают целыми днями, решают самые сложные проблемы, но семьи у них счастливые. «Почему у меня так не получается? Ведь беда пришла не в одночасье. И понятно, что к своему краху моя семья двигалась не один год».

Я лежу, не смыкая глаз, под гнетом тяжких раздумий, когда вдруг раздается сигнал моего мобильного. Смотрю на дисплей, чтобы понять, кому я понадобилась в столь поздний час. Господи, это Жизель. «Что ей-то надо», — с волнением думаю я, уставившись на экран телефона. Она заметила, как я смотрю на нее в ресторане, — наши глаза встретились. Что же она скажет теперь?

Я делаю глубокий вдох, нажимаю кнопку ответа и прикладываю телефон к уху.

— Алло?

— Значит ты Бренда, не Миртл, — раздается голос Жизель.

Я молчу. Не знаю, что сказать.

— Что происходит, Бренда? Что происходит? Зачем ты набивалась ко мне в друзья?

— Извини, — выдавливаю я. — Все так сложно…

И вдруг я словно осатанела.

— Почему это я извиняюсь перед тобой? Это ты… спишь с моим мужем!

Я чуть было не выругалась матом!

В трубке долгое молчание, потом Жизель произносит:

— Я не знаю, что на это сказать, Бренда.

— Почему бы не сказать: «Да, я сплю с твоим мужем. Мы с Джимом любовники».

Ой, снова еле удержалась, чтобы не выругаться.

— Тебе, правда, нужно от меня это услышать?

— Твой звонок мне кажется странным и ненужным. Мне тебе сказать нечего! И я понятия не имею, зачем ты позвонила.

— Я позвонила… ну… просто, потому что ты мне нравишься, Бренда. А еще тебе кое-что следует знать.

— Что же? — холодно спрашиваю я.

— То, что мы увиделись в ресторане, не было случайностью. Джим сказал мне, что встречается с женой и дочерью, и мне очень захотелось посмотреть на его семью. Не знаю почему, но показалось, что так будет правильно. Откуда мне было знать, что его женой окажешься ты?

— Думаешь, мне интересны твои откровения?

— Нет. Это еще не все. Когда вы с дочерью уехали, Джим вернулся в ресторан для серьезного разговора. Он порвал со мной.

Жизель ждет моей реакции, но я молчу. Не могу проронить ни слова.

— Он сказал, что когда ужинал с вами и увидел меня, то понял, насколько вы ему дороги, объяснил, что не может потерять тебя и дочь.

— Что ж. Теперь все в порядке.

Я удивлена собственному сарказму.

— Послушай, Бренда. Я не хочу разбивать ни твой брак, ни чей-либо еще. Я никогда не стремилась построить счастье на чужом горе. Я была так одинока, а Джим подкупил меня своим вниманием. Оно было так приятно, так нужно мне! Но, повторяю, боли и зла я никому причинять не желала.

— Само собой так вышло, правда?

— Не вышло. Но услышь меня, Бренда. У Джима был нервный срыв. Он рыдал. Он не хочет потерять тебя. Он боится, что ваш брак под угрозой.

Внимательно слушая, я размышляю — не поздно ли он хватился. Возможно, он уже потерял нас.

— Прости, Бренда. Это скверная история. Мне действительно нравилось проводить с тобой время, и, хотя ты не поверишь в мою искренность, знай, что я в любом случае желаю, чтобы у вас с Джимом все наладилось. Я не сказала ему, что мы с тобой почти подружились. Он даже не знает о нашем знакомстве.

И как прикажете реагировать на такое? Поблагодарить ее я не смогу, так что остается молчать.

— Прощай, Бренда, — упавшим голосом произносит Жизель, она будто рассчитывает на прощение. Но, не дождавшись от меня ни слова, прерывает связь.


69. Бренда


Сейчас, когда уже около половины одиннадцатого вечера, я сижу в своем любимом курительном кресле, попыхиваю «Мальборо лайт», анализируя события, произошедшие в нашей семье за последнее время, и размышляю о том, как я, молча, годами наблюдала за тем, как мой собственный брак превращается в руины. В голову приходят неутешительные выводы. Теперь я понимаю, что надо действовать, менять все основательно. Нельзя больше жить в воображаемом мире, который я в своих эмпиреях устроила так, чтобы игнорировать все, что мне не по вкусу, и жить, словно ничего не происходит. Признаки семейного кризиса были очевидны уже несколько лет назад. Наш брак давно катился под откос, но мы оба с равнодушием взирали на это. Уже лет десять мы не целуемся, прощаясь или встречаясь. Давненько мы не сидели рядом, глядя телевизор — я обычно лежу на диване, а он сидит поодаль в кресле. Рукой не дотянуться! Нам скучно друг с другом. Мы оба находим, что чем общаться между собой, куда интереснее послушать в машине радио. С опозданием, но мне открылась истина: наша совместная жизнь, разговоры, половые отношения дошли до точки, где всякая близость кажется странной и неестественной. Это ужасно — я злюсь на себя, на Джима. Я возмущена тем, что никто из нас не попытался спасти наш брак. Роман мужа с Жизель не убивал наши отношения. Их интрижка — всего лишь очередной симптом застарелой болезни. Ни я, ни Джим не старались удержаться вместе. Мы никогда не обсуждали то, что отдалились друг от друга. Мы ходили вокруг проблемы на цыпочках, словно она старый ворчливый старикан, которого лучше оставить в покое.

…С одной стороны, я в ужасе жду возвращения Джима домой, а с другой — нетерпение охватывает меня. Разговора не избежать — сегодня должно состояться объяснение. Да, лучше бы устроить разбор полетов в отсутствие дочери, но откладывать больше нельзя. Я обдумываю детали предстоящего разговора, когда раздается лязг гаражной двери. Продолжаю сидеть в кресле, зная, что как только Джим войдет в кухню, то сразу меня увидит.

— Привет, милая, — говорит он с порога.

Нет, эти слова адресованы не мне. Он разговаривает с Хельгой, гладит ее по холке, затем поднимает глаза и видит меня.

— Привет, — говорит он, вздрогнув от неожиданности. — Почему не спишь?

— Тебя жду.

— Правда?

— Угу, — мычу, ощущая в этот момент свою власть над ним. Чувствую, что именно я контролирую сейчас ситуацию. Кроме «угу», не говорю пока ни слова. Пусть он сначала задаст свои вопросы.

— Итак, что происходит? — спрашивает он, как будто сохраняя спокойствие, но волнение его все равно заметно. Когда наши глаза встретились, после того как в ресторане мы оба увидели Жизель, что-то случилось, что-то поменялось. Возможно, Джим не уверен на все сто процентов, знаю ли я о его романе, но он чувствует, что дело пахнет жареным, и это его пугает. Каким бы это ни казалось жестоким, я наслаждаюсь его страхом — испуг означает, что ему не все равно… по крайней мере, хоть что-то его трогает.

Джим смотрит на меня — в глазах волнение, плечи напряжены. И тут я выпаливаю:

— Я хочу продать дом.

— Что?

— Я хочу продать дом, — повторяю, понимая, что говорю очень убедительно — мне действительно можно поверить (словно я действительно этого хочу).

— Почему?

— Потому что нам надо начать все заново в другом месте.

— Начать заново что?

— Отстраивать семью.

Джим молча глядит на меня. Вдвоем мы молчим целую вечность. Глядим друг на друга, изучаем давно позабытые лица. Я смотрю на него — на эти глаза, щеки, губы — и понимаю, что действительно давно не видела мужа. Мы живем бок о бок, день за днем, суетимся, но только сейчас я осознаю, что почти забыла, как выглядит мой собственный супруг. Годами я не замечала морщин у него на лбу, полноты его щек, блеска голубых глаз.

Я была рядом с Джимом все эти годы, но не смотрела на него целую вечность. Мысль эта наполняет мои глаза слезами, и, что странно, я их не сдерживаю. Слезы просто текут по лицу. Что бы сказала моя мать — ее величество Спрячь-Свои-Эмоции?

— Что случилось? — спрашивает он, приблизившись, но не прикасаясь ко мне.

Я продолжаю рыдать, оставляя вопрос без ответа.

— Что случилось? — повторяет он.

Кое-как справляюсь со слезами. Надо найти подходящие слова. Как же я могу рассказать, что случилось? Случилось многое. С чего начать? Как вместить все переживания в пару предложений?

— Мне стыдно, — начинаю, наконец, я, — стыдно за себя… за нас из-за того, что все испорчено практически безнадежно.

— Что испорчено? Может быть, тебе плохо?

— Ради бога, Джим! Ты знаешь, о чем я толкую! Хватит ходить вокруг да около, давай, наконец, поговорим откровенно. Мы! Ты, я и Джоди! Нашу семью разрушили мы сами! Вот где плохо! Мы живем, будто летим на автопилоте.

Джим глядит на меня, насторожившись. Я вытираю слезы и продолжаю:

— Я хочу, чтобы мы вновь стали семьей. Хочу, чтобы мы разговаривали по душам, чтобы нам нравилось проводить друг с другом свободное время, чтобы мы ужинали за семейным столом, чтобы мой муж целовал меня на прощание. Я хочу…

Чуть не сказала, что хочу, чтобы мой муж не заводил романов. Еще немного, и сорвалась бы. Я действительно хотела сказать именно это. А вместо этого произношу:

— Я хочу, чтобы мой муж не звонил трижды в неделю и не сообщал, что задерживается на работе.

Смогла только так. Минуту назад я практически обвинила его в лицемерии, а сама не могу затронуть больную тему.

— Ты этого хочешь, Джим? Ты хочешь настоящей семьи и брака?

— Конечно.

— Правда? Я не могу нести вину за развал семьи одна. Брак — это для двоих. И родителями Джоди являемся мы оба.

Удивляюсь собственным словам. Сердцем понимаю, что говорю правильно — наша жизнь испортилась не только по моей вине.

— Я готова принять вину за то, что наш брак испорчен, но и ты хорош. Мы оба натворили дел, и склеивать разбитую чашку предстоит вдвоем… если в этом остался хоть какой-то смысл.

— Конечно, остался, — говорит он, садится на пол и кладет руку мне на колено.

— Я на самом деле хочу все изменить. Не могу больше существовать, как это было раньше. Еще чуть-чуть, и я развалюсь на части, не помогут даже сигареты.

Джим смеется.

— Именно это мне в тебе и понравилось.

— Что?

— Чувство юмора. Я обожал… обожаю это в тебе.

Я слабо улыбаюсь.

— Мне необходимо быть уверенной в том, что наш брак можно спасти. То, во что он превратился… особенно в последнее время — со всеми твоими задержками на работе. Скажи мне, что с этим покончено. Я должна быть уверена, что больше ты к этому не вернешься.

— С этим покончено. Больше задерживаться не стану, — говорит он, с облегчением принимая терминологию, которой я на ходу заменила все слова, касающиеся его романа. — Обещаю. Вы с Джоди слишком много значите для меня. Вы для меня — и свет, и воздух, я не могу вас потерять. Я так виноват, боже, как я виноват, — бормочет Джим, и я вижу, как его глаза наполняются слезами. — Я так виноват, — выдавливает он еще раз и берет мое лицо в свои руки.

— Я тоже не без греха, — спешу покаяться в свою очередь.

Да, изменяла не я, но виноваты мы оба. Очень жаль, что так получилось, Я виновата, что не начала действовать раньше. Я виновата, что притворялась, будто ничего не замечаю.

— Мы все исправим, — говорит он. — Обязательно исправим. Обещаю.

Он обнимает меня.

— Обещаю, — повторяет Джим.

Впервые за долгое время мы обнимаемся страстно и с любовью, нас так и тянет друг к другу. Я чувствую, как Джим прижимает меня к себе так, словно боится потерять самое дорогое, что у него есть, — свою семью. В этот момент ощущаю уверенность в себе, в наших отношениях, в нашем будущем. Долгие годы я не испытывала ничего подобного. Впервые за невероятно долгое время мы сблизились. Нашей семье предстоит пережить нелегкий период «выздоровления», но мы с Джимом горим желанием вернуть былое счастье. Сердце мое преисполнено надеждой.


Эпилог. Бренда


Пару недель назад я пошла в «Таргет» и основательно обчистила полки с праздничными украшениями и аксессуарами для дома. Набрала симпатичных розовых тарелок, пластиковых приборов и салфеток, взяла форму для пирога в виде кролика, прихватила сладкий крем для торта желтого цвета и сахарную пудру, выбрала подсвечники и еще кучу разных мелочей. И знаете что? Впервые я донесла все это до кассы и расплатилась, Потому что в этот раз сомнений по поводу проведения вечеринки у меня не было. Мысли о стоимости всех этих покупок, о предстоящих хлопотах и уборке я отбросила куда подальше. В этот раз решено твердо — празднику быть.

Я разослала приглашения нашим друзьям, родственникам и коллегам; созвала всех на тематическую вечеринку «Добро пожаловать, весна», и вот — около пятидесяти человек бродят по моему дому и саду. Джим жарит мясо для гамбургеров и хот-доги, а я выставила хрустящую картошку, салаты, бобы, кислую капусту, пироги — все, что готовила в течение нескольких дней. Я даже состряпала пунш и щербет — когда-то, в моем детстве, они непременно входили в меню праздничного стола.

По-моему, вечеринка удалась на славу. Даже Джоди, не без моего нажима, честно сказать, пригласила своих одноклассников. Кажется, у нее с парнем, который представился Тайлером, зарождаются нежные отношения. Это не так чтобы бросается в глаза, но они держатся в сторонке от одноклассников, он без конца нашептывает Джоди что-то на ухо, а та хихикает с блаженной улыбкой на лице. Парень не из тех, кем заинтересовалась бы я, когда училась в школе, — худющий длинноволосый блондин с неуклюжей фигурой, но все равно приятно видеть Джоди среди друзей, счастливой…

— У тебя ничего такого нет, чтобы приправить пунш? Чтобы он был покрепче? — спрашивает Нора. Мы стоим у сервировочного стола в гостиной, она кладет себе немного еды на тарелку.

— Например?

— Ну… че-нить… че-нить этакова. Водки? Рому?

Я смеюсь.

— Есть. На кухонном столе все напитки. Иди, выбирай.

Я наблюдаю, как Нора идет на кухню, добавляет добрую порцию водки в свой пунш, возвращается к Оуэну и Билли. Отдав тарелку Оуэну, она берет Билли на руки и выходит в сад за хот-догом. Вот уж ничего подобного я не чаяла увидеть. Однако между ней и «мальчиками», как она их называет, все на мази. Раньше нельзя было поверить в то, что она способна обратить внимание на мужчину, не достигшего совершеннолетия, но вот, пожалуйста, кто бы мог подумать — Билли в центре ее внимания. Недавно мы болтали по телефону, и подруга с радостью констатировала, что у нее «совершенные отношения». Она с мужчиной, с которым ей очень хорошо. Ей нравится возиться с его ребенком. Во многом, однако, она осталась прежней Норой. Когда я спросила ее о том, что больше всего ей нравится в Билли, она ответила: «Что когда он родился, подпортилась не моя фигура».

Камилла тоже здесь — вижу ее из окна, — сидит в шезлонге в саду. Подле нее Гретчен, в свойственной ей манере душит окружающих дурацкими историями о Джордже Клуни и Уитни Хьюстон. Я все еще немного волнуюсь за Камиллу, но потихоньку все налаживается и в ее жизни. Она до сих пор неохотно обсуждает свои проблемы, но недавно призналась мне, что сеансы у психолога проходят успешно. По крайней мере, то, что Камилла отказалась от операций «на какое-то время» — уже большое достижение, С каждым днем я узнаю ее все лучше, и, должна сказать, под маской строгого директора по качеству труда скрывается не такой уж плохой человек. Даже Нора с ней подружилась. Я, Камилла и Нора стали неким подобием девушек из «Секса в большом городе» — собираемся после работы, раз в неделю пропускаем по стаканчику и болтаем о том о сем.

— Как дела? — спрашивает Джим, опуская на стол блюдо с гамбургерами.

— Отлично. Все идет замечательно, — отвечаю я и вдруг осознаю, что имею в виду не только сегодняшнюю вечеринку. Все и в самом деле хорошо. Прошло больше месяца с того дня, как после злополучного ужина в ресторане мы обсудили проблемы нашей семьи. Все, что было сказано нами тем вечером, повлияло на нас обоих. Джим согласился сходить со мной к семейному психологу. Вообще-то, выбора у него не было. Хорошо это или плохо, но заводилой в семье стала я. Джим нуждается в моем прощении, так что соглашается со всем, что я говорю. Конечно, отношения не строятся на авторитете одного человека, но пока мне удается держаться лидером. Осознав, что терять меня и Джоди он не хочет, Джим делает все, что в его силах, ради благополучия семьи. Но, поверьте, я пользуюсь своим положением не во вред отношениям — на прием к психологу, например, мы записались именно по моему настоянию. Я объяснила это тем, что нам необходимо стороннее мнение обо всем произошедшем. Психолог настоял, чтобы раз в неделю мы с Джимом выбирались вдвоем на свидания. На прошлой неделе мы отправились в парк развлечений и поиграли в мини-гольф, повеселились на славу. Нам также посоветовали хотя бы два раза в неделю ужинать дома за семейным столом вместе с дочерью. Это может показаться ерундой, но для людей, которые долгое время питались абы как, хватая куски из холодильника, когда кому вздумается, собраться вместе — дело не простое.

В общем, все налаживается. Ушли все тревоги. Теперь мы с Джимом откровенны друг с другом — впервые за много лет мы абсолютно честны в отношениях. Мы перестали иносказательно обсуждать его роман, теперь вместе анализируем произошедшее и делимся результатами с нашим психологом. В его измене виноват в первую очередь он сам, но я не глупа и понимаю, что и я тоже запустила наш брак. Слава богу, успели вовремя сообразить, что взаимное общение удерживает нас вместе сильнее, чем что-либо другое.

Одновременно с возрождением гармонии в семье ко мне вернулось желание секса. Возможно, я и ошибаюсь, но дело, скорее всего, в том, что для такого человека, как я, на первом месте стоит близость эмоциональная, а уж потом физическая. И теперь, когда мы с Джимом разговариваем, остаемся наедине, стараемся во всем идти друг другу навстречу, когда наш общий досуг стал разнообразен, наладилась наша сексуальная жизнь…

— Как все-таки хорошо, что мы не продали дом, — с улыбкой говорит Джим, показывая на толпу наших друзей, бродящих по саду. В преддверии того серьезного разговора, который впоследствии изменил нашу жизнь к лучшему, продажа дома казалась мне единственным выходом из замкнутого круга проблем, но теперь-то я знаю, что на самом деле было важно изменить.

Признаюсь, на самом деле я все еще подумываю выставить дом на продажу сразу после того, как Джоди переедет в общежитие колледжа. Хочу подобрать уютный домик поближе к работе, чтобы не простаивать часами в автомобильных пробках.

— Да, наверное, хорошо, — соглашаюсь я, и внезапно в памяти всплывает мелодия. В одном телесериале есть эпизод, где психолог советует пациентке выбрать мелодию, которую она станет напевать всякий раз, когда почувствует себя печальной. Кажется, героиня выбрала «Скажи ему» «Эксайтеров»[52 - Популярный в 60-е годы прошлого века музыкальный коллектив, исполнявший песни в стиле ритм-энд-блюз.]. Печальная мелодия мне теперь не нужна, но я решила, что моей музыкой станет песня «Любовь вокруг нас» из «Шоу Мери Тайлер»[53 - Популярный телевизионный сериал 70-х годов, затрагивавший важные моральные вопросы, особое внимание в сериале уделялось правам женщин в консервативном мире мужчин.]. И сейчас, когда рядом со мной стоит мой муж, эта песня включилась и зазвучала во мне; я представляю, как стою на площади, бросаю в воздух шляпу… а в голове слышится: «Все у тебя получится».


notes


Примечания


1


* «Молодые и дерзкие» («The Young and the Restless») — популярный американский телесериал, стартовал в марте 1973 года. — Здесь и далее примеч. перев.


2


Расхожий термин WASP (White Anglo-Saxon Protestant) — Белый Англо-Саксонский Протестант. Термин родился среди белого населения США и определял «своих» — верующих консерваторов белой кожи, потомков первых «благородных» поселенцев, «основоположников страны».


3


Сеть элитных магазинов. Товары в них невероятно дороги и предназначены лишь очень состоятельным покупателям.


4


Сеть ресторанов средней руки. Особенностью ресторана является кухня домашнего приготовления. Нечто среднее между дорогими ресторанами и фаст-фудом.


5


Сеть ресторанов, специализирующаяся на блюдах из морепродуктов.


6


Праздник Sweet Sixteen («Милые шестнадцать»), также является празднеством выхода ребенка во взрослый мир. В США празднуется весьма пышно.


7


Мексиканский сленг (frijoles (исп.) — хвастун, бездельник).


8


Очень красивая (исп.).


9


Настоящая женщина (исп.).


10


Цыпленок с рисом (исп.).


11


Мелисса Этеридж — популярная рок-певица. Несколько ее альбомов заслужили звания платиновых.


12


Кэти Лэнг — американская актриса. В основном играет в телесериалах.


13


К.Д. Лэнг — популярная канадская поп-певица.


14


Имеется в виду ток-шоу «Шоу Опры Уинфри».


15


Между 46 и 48 размерами, соответственно.


16


Актер, неудавшийся игрок в гольф, снимался в нескольких сериалах.


17


Сериал о сексуальных меньшинствах. Крайне популярен в США, в съемках принимали участие самые известные представители мира музыки и кино.


18


Престижные и дорогие страховые компании.


19


Сленговое обозначение грубого жеста.


20


Персонажи сериала «Золотые девочки» («Golden Girls») о четверке пожилых дам. Персонаж Бланш Деверо — этакая пожилая сердцеедка.


21


Десятый и двенадцатый размеры США соответствуют российскому 48–50.


22


Счастливого дня рождения (исп.).


23


В школах США оценки выражаются не в цифрах, а в буквах, от А до Е, что соответствует нашим 5–1 соответственно.


24


С отличием (лат.).


25


Знаменитый ирландский паб в пригороде Вашингтона, в Вифесде. Известен тем, что в нем исполняется живая музыка разных направлений.


26


«The Tonight Show» — популярная шоу-программа с участием звезд эстрады, кино и спорта. Ведущий Джей Ленно — юморист, умеющий вести интервью так, чтобы каждое шоу превратить в хит.


27


«Late Night with Conan O'Brien» — популярное комедийное ток-шоу, на которое приглашаются звезды и видные общественные деятели.


28


Шлюха (исп.).


29


Телевизионное шоу, славящееся бульварными темами, драками в эфире и прочей пошлостью.


30


Известные судьи телевизионных шоу — аналогов «Фабрики звезд».


31


Американская футболистка.


32


Персонаж детских книг, фильмов и пр.


33


«Washingtonian» — журнал, издающийся в округе Колумбия. Ориентирован на жителей Вашингтона и окрестностей.


34


Японское блюдо из обжаренного тунца с черным перцем и листовым салатом.


35


Блюдо тайской кухни, пряная лапша с различными добавками, традиционно символизирующая «гармонию пяти элементов вкуса».


36


Чернокожая певица, обладательница пышной прически.


37


Телеканал, в основном производящий сериалы.


38


Чернокожая исполнительница рэпа. Выражается сленговыми выражениями, простоватой речью.


39


«Экстремальное преображение» — телевизионное реалити-шоу, где добровольцы проходят курсы пластической хирургии, меняют свой имидж с помощью лучших стилистов и пр. «Лебедь» — телевизионное реалити-шоу, где пластические хирурги, стилисты и специалисты по макияжу, моде и пр. кардинально меняют облик участников, которых выбирают по принципу «гадкого утенка».


40


«Queer Eye for the Straight Guy» — телевизионное реалити-шоу о «великолепной пятерке» гомосексуалистов, которые в свободное от работы время занимались тем, что выбирали гетеросексуального мужчину и преображали его: учили ухаживать за своей внешностью, одевали в модную одежду и т. п. После чего представляли миру «нового мужчину».


41


Карсон Крессли — модельер-стилист, участник программы «Натурал глазами гея».


42


Чернокожая певица ритм-энд-блюза.


43


Тортики (исп.) — бывают самых разных размеров и видов.


44


Разновидность лайма. В США его называют «испанским лаймом».


45


Специальная социальная программа для ньюйоркцев, которые не в состоянии оплатить собственные медицинские счета.


46


Американская актриса, звезда сериала «Элли Макбил», худощавая блондинка.


47


2(х)ist — созвучно to exist (англ. — существовать).


48


Ашер — популярный чернокожий певец. Мекхи Пфайфер — чернокожий актер.


49


«Доктор 90210» — телевизионное реалити-шоу о пластической хирургии.


50


Сеть детских ресторанов-закусочных, где устраиваются детские праздники и стоят игровые автоматы.


51


Сьюзи Орман — финансовый консультант и писательница. Автор книг о личном обогащении и частном предпринимательстве.


52


Популярный в 60-е годы прошлого века музыкальный коллектив, исполнявший песни в стиле ритм-энд-блюз.


53


Популярный телевизионный сериал 70-х годов, затрагивавший важные моральные вопросы, особое внимание в сериале уделялось правам женщин в консервативном мире мужчин.