Пой и хлопай в ладоши Орсон Скотт Кард Он разбогател и состарился, создавая машины времени, и только тогда решил вернуться в прошлое, чтобы наверстать упущенное… Орсон Скотт Кард Пой и хлопай в ладоши На экране телевизора калека, размахивая бумагой, орал женщине, что та не имеет права от него убегать. — Я — лицензированный насильник! — кричал он. — Беги помедленней! Ты обязана уважать права инвалидов! Неловкими грузными прыжками он пытался настичь беглянку, его громадный искусственный фаллос бешено раскачивался, как пропеллер, который никак не может завестись. Невидимая аудитория помирала со смеху, видимо, считая эту сценку верхом остроумия. Престарелый Чарли ссутулился в кресле перед телевизором. Он казался самому себе обломком скалы: когда-то ледник притащил его сюда и здесь оставил. А передвигаться сам обломок не умел. Чарли не стал выключать телевизор, видя, какое неистовое веселье захлестнуло всех собравшихся в зале. Интересно, это прямая трансляция или видеомонтаж? Когда больше восьмидесяти лет пялишься на экран, перестаешь различать такие тонкости. Иногда трюки телевизионщиков выглядели куда реальнее настоящей жизни: правда, взрывы хохота зачастую не совпадали с действиями актеров. Артисты буквально лезли из кожи вон, но зрительский смех почему-то всегда раздавался то чуточку раньше, то чуточку позже. А в остальном то был самый настоящий живой смех. — Уже поздно, — возвестил телевизор. Чарли встрепенулся и не очень удивился, обнаружив, что на экране уже другая программа. Теперь там демонстрировали удобный портативный электронасос для сцеживания женского молока. Новинка предназначалась для женщин, которые не могут кормить ребенка грудью. — Уже поздно, — повторил телевизор. — Привет, Джок, — отозвался Чарли. — Чарли, хочешь снова заснуть перед включенным телевизором? — Оставь меня в покое, свинья, — огрызнулся Чарли. И, подумав, добавил: — Ладно, можешь выключить. Не успел он договорить, как экран на мгновение побелел, а потом на нем появился знакомый до мельчайших подробностей весенний пейзаж. «Вечная весна» — изрядно надоевшая Чарли экранная заставка. Но, кажется, сейчас на экране мелькнуло еще что-то… Образ из далекого прошлого. Девушка. Как ее звали? Чарли не вспомнил ее имени, зато вспомнил другое: маленькую, почти детскую ручку, легкую, как стрекоза над ручьем, которая легла на его колено. Они сидели рядом. Он даже не повернулся, чтобы посмотреть на нее, потому что разговаривал с другом. Но он знал, что увидит, если повернется: невысокую девчонку с лицом Джульетты и торчащим конским хвостиком волос. Нет, ее звали по-другому, хотя ей, как и героине Шекспира, было тогда четырнадцать лет. «Я — Чарли, — подумал он. — А ее звали Рейчел». Рейчел Карпентер. Это ее лицо промелькнуло на гаснущем экране выключенного телевизора. С трудом выбираясь из кресла, Чарли вспоминал Рейчел. Высохший старик, давно превратившийся в обтянутую кожей распялку для одежды, начал осторожно раздеваться. Ему казалось: одно резкое движение — и он сдерет с себя кожу, точно целлофановую обертку. Джок, который и не подумал выключиться вместе с телевизором, продекламировал: — Старик, достойный лишь презренья, сродни он пугалу в своих лохмотьях… — Заткнись, — приказал Чарли. — Так будет продолжаться, покамест душа его вдруг не захлопает в ладоши… — Я велел тебе заткнуться! — И не запоет все громче, прощаясь с бренным одеяньем. — Ты все изрек? — спросил Чарли. Он и так прекрасно знал, что все. Ведь он сам запрограммировал Джока, чтобы тот произносил эти строки каждый вечер, пока его хозяин раздевается. Чарли стоял нагишом посреди комнаты и думал о Рейчел. Впервые за много-много лет. У старости все же есть свои преимущества: комната вдруг исчезла, вместо нее перед Чарли предстали картины из прошлого. «Я разбогател, создавая машины времени, — подумал он. — А оказывается, у любого старика есть личная машина времени». Вот сейчас он стоит голым посреди комнаты… Нет, это не уловка памяти, которая любит проделывать с людьми разные дьявольские штучки. И тогда он вовсе не был голым, он лишь ощущал себя таким, сидя в машине рядом с Рейчел. Ее голос… Чарли почти его забыл… всегда был тихим. Даже когда она кричала, ее крик походил на шепот. Но если бы тогда ее голос вдруг уподобился грому, Чарли все равно ничего не услышал бы. Он чувствовал, как покрывается гусиной кожей, стоя нагишом посреди комнаты, — и в то же время слышал, как Рейчел тихо-тихо говорит ему «да». И еще она тогда сказала: «Я полюбила в двенадцать лет. Я любила тебя в тринадцать и в четырнадцать. А потом ты вернулся из Сан-Паулу, где изображал большую шишку, и даже не позвонил мне. После всех этих писем — ни одного звонка за целых три месяца. Я понимаю, ты все еще считал меня маленькой. К тому же тебе сказали, что я влюбилась в…» Чарли попытался вспомнить имя того парня, но оно стерлось из его памяти. «…что я влюбилась в одного парня, и с тех пор ты считал меня…» Кем он ее считал? Нет, она ни за что бы не сказала «дерьмом». Такой голос не может произносить такие слова. Но тогда она сердилась, и произнесла много разных сильных слов. «Я отдалась бы тебе, Чарли, не стала бы артачиться. А что теперь? Ты ничего не можешь дать мне, кроме горечи. Слишком поздно. Время упущено. Безвозвратно. Оставь меня в покое, не мучай больше». Так и закончились их отношения. Чарли понимал, что слова ничего не значат. Он слышал подобные слова минимум от дюжины женщин, включая покойную жену, и всегда считал эти разговоры слезливыми сантиментами. Когда такие слова произносили другие, Чарли облачался в толстый панцирь безразличия. Но сейчас, стоя нагишом посреди комнаты и вспоминая, как те же самые слова произносила Рейчел, он вдруг ощутил, как по коже побежали мурашки. — Что-то не так? — спросил Джок. — Да, любезный мой компьютер. Сбой привычного жизненного распорядка зацикленного на привычках старика. А ты что подумал? Решил, что у меня сердечный приступ — первый звонок приближающейся смерти? Или полная потеря ориентации? Я вспомнил одно имя: Рейчел Карпентер. — Она жива или умерла? Чарли вновь поежился. Он всякий раз вздрагивал, когда Джок задавал этот вопрос. Однако вопрос был весьма резонным, и слишком часто на него приходилось отвечать «умер» или «умерла». Но на сей раз он ответил: — Не знаю. — Только в архивах моей компании содержится две тысячи четыреста восемьдесят записей о живых и умерших женщинах по имени Рейчел Карпентер. — Она младше меня на восемь лет. Ей тогда было двенадцать, а мне — двадцать. Она жила в Прово, в штате Юта. Возможно, стала потом актрисой. Помню, она всегда хотела стать актрисой. — Рейчел Карпентер. Родилась в 1959 году в Прово, штат Юта. Училась… — Джок, я устал от твоего безупречного интеллекта. Она была замужем? — Трижды. — И хватит подражать моим интонациям! Она жива? — Умерла десять лет назад. Так он и думал. Разумеется, умерла. Чарли попробовал вообразить старую Рейчел. — Где она умерла? — Тебе будет неприятно это слышать. — Все равно говори. Меня сегодня и так тянет к суициду. — Она умерла в психиатрической клинике. Попала туда из-за слабоумия. Новость не потрясла Чарли; нынче люди частенько выживали из ума. И все же ему стало грустно. Рейчел всегда отличалась живым умом. Возможно, несколько причудливым, поскольку мысли частенько заводили ее если не в лабиринты, то в изрядные дебри. Чарли улыбнулся и лишь потом вспомнил, чему именно улыбается. Ну конечно же, ее словам о том, каково это — пытаться видеть коленками. Рейчел тогда играла Элен Келлер[1 - Элен Келлер (1880–1968) — после болезни, перенесенной в раннем детстве, осталась слепоглухонемой, что не помешало ей впоследствии получить образование, стать известной деятельницей Американского общества слепых и написать ряд книг. — Примечание переводчика.] в пьесе «Сотворившая чудо»[2 - Пьеса Уильяма Гибсона, посвященная Элен Келлер и ее наставнице Энн Салливан. — Примечание переводчика.] и после спектакля рассказала Чарли, что наконец-то поняла, как себя чувствуют слепые: — Это нельзя понять, просто закрыв глаза. Красный свет все равно пробивается сквозь веки. А вот теперь я поняла — это даже не чернота. Просто как будто у тебя вообще нет глаз, и ты пытаешься видеть коленками. Но сколько ни пытайся, все равно ничегошеньки не увидишь! Чарли потому и понравился ей, что он никогда не смеялся над тем, что она говорила. — Представляешь, я рассказала об этом брату, а он поднял меня на смех. Но Чарли не смеялся. Кажется, после этого разговора он и обратил внимание на двенадцатилетнюю девчонку, которая не желала быть «такой, как все», а шла своим собственным непроторенным путем, где рос колючий кустарник вперемешку с яркими цветами. — Мне кажется, Бог давным-давно перестал обращать внимание на людей, — как-то раз сказала она Чарли. — Ему просто все равно. Как — «все равно»? Да так же, как было бы все равно Микеланджело, если бы люди вдруг замазали его фрески в Сикстинской капелле. Чарли вдруг понял: он и впрямь сделает это. Сперва на него обрушилось понимание, а уж потом оно оформилось в мысли. Бредовые мысли, если учесть, что Рейчел десять лет назад умерла в клинике для слабоумных, а он, благодаря своему богатству находящийся под опекой лучших врачей, стоит сейчас голым посреди комнаты и испытывает страстное вожделение. К кому? К четырнадцатилетней девчонке? Неужели вожделение еще не умерло в нем? Неужели оно еще теплится в тюремной камере праведной жизни, на которую обрекла его старческая немощь? В таком возрасте страсть чаще всего находит выход в сентиментальных стихах, а не в сексе. «Ты слишком приукрасил всю эту историю, — мысленно сказал Чарли морщинистому старику, презрительно взирающему из зеркала. — Навыдумывал от скуки черт те что. Развел охи и вздохи, хотя на самом деле ты жесток и черств. И похотливые мысли засвербели у тебя в башке по вполне понятной причине: твоя старая погремушка давно умеет только мочиться». И Чарли услышал мысленный ответ старого идиота из зеркала: «Ты это сделаешь, ибо ты на такое способен. На всей Земле только ты один и можешь такое сделать». Ему показалось, будто он поймал ответный взгляд Рейчел. Рейчел, вдруг ощутившей себя четырнадцатилетней девчонкой, хорошенькой, смеющейся шуткам взрослого парня, сознающей, что она этому парню нравится. Та Рейчел тоже его хотела. «Смейся сколько угодно, — сказал он той Рейчел. — Тогда я поступил слишком благородно. Теперь я исправлю свою былую оплошность». — Я собираюсь в прошлое, — обратился Чарли к Джоку. — Найди подходящий день. — Для чего именно подходящий? — спросил Джон. — Это тебе не обязательно знать. — Как же я подберу тебе подходящий день, если не знаю, чего именно ты хочешь? Да, Джок был прав. Значит, придется ему рассказать. — Если получится, я сделаю с Рейчел то, чего не сделал раньше. Раздался негромкий предупредительный сигнал, и компьютер заговорил другим голосом: — Внимание! Предпринимается попытка незаконного использования «лазутчика» для возможных манипуляций в прошлом! Это может повлечь за собой изменение существующего хода событий! Чарли улыбнулся. — Исследования показали, что изменение будет в допустимых пределах. Так что не мешай. Программе ничего другого не оставалось, кроме как снять блокировку. — Ах ты, сукин сын, — сказал Джок. — Подбери мне нужный день. Такой, чтобы воздействие на будущее оказалось минимальным, и я смог бы… — Двадцать восьмое октября тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Тогда он недавно вернулся из Сан-Паулу с подписанными контрактами — преуспевающий бизнесмен, которому еще не исполнилось и двадцати трех лет. Чарли хорошо помнил, как он боялся звонить Рейчел, сознавая, что девчонке всего четырнадцать, и не надо творить глупостей. — Джок, как это скажется на ее судьбе? — Откуда мне знать? — ответил Джон. — А тебе разве не все равно? Чарли вновь поглядел на свое отражение в зеркале. — Не все равно. «Я этого не сделаю», — твердил себе Чарли, направляясь в приемную камеру «лазутчика». Позволить себе иметь личного «лазутчика» могли только очень богатые люди. Однако Чарли не страдал тщеславием. «Я не сделаю этого», — повторил он, задавая параметры и указывая временной отрезок. Через двенадцать часов «лазутчик» разбудит его и вернет обратно, даже если Чарли не захочется возвращаться. Потом старик улегся на топчан и натянул на себя специальный кожух. Его захлестывало отчаяние. Он твердил, как заклинание, что не сделает этого, пытаясь отговорить себя от задуманного. Он как будто мыслил прежними категориями: раньше он почти автоматически воздерживался от неправильных поступков… Точнее, от поступков, которые тогда казались ему неправильными. А может, он и тогда себе лгал? Чарли давно уже перестал рассуждать о правильном и неправильном, сведя все свои моральные критерии к таким понятиям, как «эффективное» и «неэффективное», «выгодное» и «невыгодное». Чарли и прежде пользовался «лазутчиком», совершая путешествия в прошлое, — чтобы, например, проникнуть в разум одного из слушателей, присутствовавших на первом исполнении «Мессии» Генделя, и насладиться музыкой. Человек, чьим слухом он воспользовался, потом начисто забыл о вторжении в свой разум, и этот поступок Чарли не представлял никакой опасности для будущего. Сидеть в зале и слушать музыку Генделя было вполне безопасно. В другой раз Чарли проник в разум фермера, отдыхавшего под деревом. Сам фермер был ему неинтересен, но как раз в тот момент мимо проходил Вордсворт.[3 - Вордсворт, Уильям (1770–1850) — английский поэт-романтик. — Примечание переводчика.] Чарли заставил фермера поздороваться с поэтом и спросить, как того зовут. Вордсворт ответил лишь снисходительной улыбкой. Поэт держался холодно и отстраненно, восхищаясь красотой окрестных полей и не замечая тех, чьи руки ее создали. И это путешествие тоже было вполне безопасным: Чарли не сделал ничего, что могло бы изменить ход истории. Но на сей раз все будет по-другому. Он изменит жизнь Рейчел. Не свою — его жизнь останется прежней, изменить ее Чарли ни за что не удастся. Но все, что произойдет, не изгладится из памяти Рейчел, и ее жизнь пойдет по-другому. Возможно, изменения окажутся незначительными: скажем, она просто возненавидит Чарли раньше и сильнее. Но даже такое небольшое изменение будет противозаконным. Если его поймают, ему несдобровать. Поймают? Нет, только не Чарли, владельца персонального «лазутчика», с помощью которого он смог бы покорить весь мир. А если даже поймают, никто не решится поднять шумиху. Слишком много правительственных агентов пользуются его изобретением, чтобы попасть на сверхсекретные заседания противной стороны. Слишком часто генеральный прокурор с помощью «лазутчика» прослушивает сверхважные конфиденциальные разговоры. Есть и немало политиков, которые перед Чарли в долгу: узнав с помощью «лазутчика» о планах конкурентов, они подталкивали тех к совершению грубых ошибок, в результате чего их политические противники теряли голоса избирателей. Все это — куда более серьезные нарушения закона, поэтому кто осмелится возражать, если Чарли тоже слегка нарушит закон в целях личной выгоды? Никто не будет возражать, кроме… самого Чарли. «Я не имею права вмешиваться в жизнь Рейчел», — успел подумать он… А потом «лазутчик» перенес его в двадцать восьмое октября тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Было десять часов вечера, Чарли как раз собирался лечь спать. Сегодня спозаранку его разбудил звонок из Бразилии, потом он весь день крутился как белка в колесе и теперь мечтал только о том, чтобы хорошо выспаться. Юный Чарли немного заартачился, сопротивляясь проникновению в свое сознание личности старого Чарли, — так бывало всегда. Но личность нынешнего Чарли одержала верх и отбросила личность юнца в область бессознательного. И далекое прошлое стало для старика настоящим. Всего мгновение назад он стоял перед зеркалом, созерцая свое обрюзгшее морщинистое лицо. Чарли только сейчас осознал, что всю жизнь, перед тем как отправиться спать, он смотрит на себя в зеркало. — Выходит, я — Нарцисс. Жалкий обожатель, воздвигнувший храм в честь себя самого, — произнес он вслух. Однако сейчас он отнюдь не был жалким. В двадцать два года его кожа была по-юношески свежей, хотя мышцы живота следовало бы подкачать, ведь Чарли никогда не увлекался спортом. Но он ощущал гибкость и силу, которую позже утратил навсегда. Чарли почти забыл, каково чувствовать себя молодым, и теперь жадно переживал это заново. Да, Чарли, сегодня ты не скоро ляжешь спать. Он открыл гардероб, чтобы одеться, и с удивлением уставился на рубашки с дурацкими надписями, которые были тогда в моде; на брюки с широченными отворотами; на ботинки с полуторадюймовыми каблуками. Боже милостивый, неужели я когда-то это носил? Одевшись, он тихо спустился вниз и направился в гараж. Обошлось без расспросов: его домашние уже спали. В гараже пахло бензином — надо же, когда-то где-то пахло бензином! Еще Чарли вспомнился запах сирени и запах горящих стеариновых свечей. Он до сих пор помнил дорогу к дому Рейчел, хотя забыл, как в ту пору выглядели окрестности. Оказалось, многих домов тогда еще не было, а ему почему-то казалось, что они стояли всегда. Далеко не все дороги были асфальтированы, и в тех местах, где они пересекали главную магистраль, еще не было светофоров. Чарли взглянул на наручные часы; должно быть, сработал рефлекс, ведь он давным-давно не носил таких часов. Его руки теперь покрывал красивый бронзовый загар, оставшийся после бразильских пляжей; он не увидел ни старческих пигментных пятен, ни просвечивающих сине-багровых вен — напоминания о прожитых годах. Половина одиннадцатого. Она уже наверняка легла. Чарли чуть было не повернул назад. Его список того, что можно считать прегрешением, стал теперь совсем коротким. В нем осталось очень мало пунктов — но этот пункт там был. Он заглянул в свою душу и попытался отыскать хотя бы каплю воли, которая воспротивилась бы его желанию — оттого, что, исполнив свое желание, он причинит вред другому человеку. Он ведь уже давно не занимался ничем подобным, настолько давно, что… Чарли не мог разобраться в своих ощущениях. Да и стоило ли копаться в себе теперь, когда он уже подъехал к дому Рейчел и заглушил двигатель? На первом этаже горел свет. Чарли позвонил, ему открыла миссис Карпентер — симпатичная, недалекая, как всегда безвкусно одетая. Сперва она осторожно выглянула в щелку, потом узнала его и сняла цепочку. — Чарли! — воскликнула она. — Добрый вечер, миссис Карпентер. Рейчел еще не спит? — Обожди минутку, сейчас она спустится. Чарли остался ждать. Он ощущал странное жжение в животе и ниже — предчувствие того, что произойдет. «Я ведь не зеленый юнец, которому предстоит заняться этим впервые», — раздраженно напомнил он себе. Но его тело об этом не знало. Тогда он еще не утратил юношеской непосредственности и не привык равнодушно заниматься любовью, превратившейся просто в одну из физических потребностей… Наконец-то! Он услышал шаги Рейчел на гулких деревянных ступенях лестницы, скрытой поворотом коридора. Чарли услышал, как Рейчел наконец спустилась, но не бросилась по коридору со всех ног, а пошла нарочито медленно. Наконец она показалась из-за угла, одетая в выцветший купальный халат. Чарли не помнил, чтобы когда-нибудь видел ее в этом халате. Ее волосы были неприбранными, глаза — сонными. — Прости, не хотел тебя будить. — Я еще не совсем заснула. Первые десять минут не в счет. Чарли улыбнулся. Потом на глаза его навернулись слезы. Да, это она, его Рейчел. Худенькое личико, кожа такая прозрачная, что кажется — можно заглянуть внутрь этой девочки, как внутрь драгоценного камня. Тонкие девчоночьи руки, застенчиво теребящие полы халата… Она явно не осознавала, как изящны ее движения. — Мне просто не терпелось тебя увидеть, — сказал Чарли. — Но ты ведь вернулся три дня назад. Я думала, ты сперва позвонишь. Чарли снова улыбнулся. Тогда он не звонил ей целых три месяца. Но сейчас сказал: — Терпеть не могу звонить по телефону. Мне хотелось не только тебя услышать, но и увидеть. Может, покатаемся? — Надо сперва попросить разрешения у мамы. — Она разрешит. Разумеется, миссис Карпентер не возражала. Она отпустила какую-то банальную шутку и сказала, что доверяет Чарли. Она считала, что Чарли можно верить. «Только не теперешнему мне, — мысленно поправил Чарли миссис Карпентер. — Беспечная женщина, ты сама вручила свое сокровище уличному воришке». — На улице холодно? — спросила Рейчел. — Толком не разобрал. Во всяком случае, в машине тепло. Рейчел не надела плащ — казалось, ей хотелось пройтись по ветерку. Когда дверь за ними закрылась, Чарли сразу обнял Рейчел за талию. Она не вырвалась и не осталась безразличной. Прежде он никогда себе такого не позволял, ведь Рейчел была почти ребенком. Но эта девчонка, как всегда, удивила его, прильнув к его плечу. Привычно прильнув, словно поступала так не в первый раз. — Я по тебе скучал, — сказал Чарли. Она улыбнулась, в ее глазах блеснули слезы. — Я тоже по тебе скучала. Они заговорили о каких-то пустяках, и это было Чарли на руку. Он плохо помнил свою поездку в Бразилию и не помнил, как провел три первых дня после возвращения оттуда. К счастью, Рейчел не донимала его расспросами. Они поехали к замку, и Чарли стал рассказывать его историю. Такая странная ирония судьбы: ведь именно благодаря Рейчел он сам узнал историю замка. Спустя несколько лет Рейчел поступит в театральную труппу, которая возродит замок и превратит его в театр под открытым небом. А пока этот памятник эпохи WPA[4 - Work Projects Administration — правительственное учреждение США, созданное в 1935 г. для борьбы с безработицей. Проекты WPA включали в себя строительство зданий, мостов, дорог и др. За восемь лет своего существования WPA обеспечило работой более 10 миллионов американцев. — Примечание переводчика.] медленно и неотвратимо разрушался. Он представлял собой синтез древнегреческого амфитеатра и средневекового европейского замка: внушительного вида башни окружали сцену, над которой поднимались ярусами каменные скамьи. В те годы здание принадлежало психиатрической лечебнице штата, и о его существовании мало кто знал. Во всяком случае, кроме Чарли и Рейчел, здесь не было ни души. Они вылезли из машины и поднялись по щербатым ступеням на сцену, выложенную такими же щербатыми каменными плитами. Все окружающее буквально заворожило Рейчел. Она вышла на середину сцены, встала лицом к пустым рядам скамей и подняла руку. Казалось, она вот-вот начнет произносить монолог из какой-нибудь пьесы. Чарли вспомнил, где уже видел такой жест — в сцене прощания Джульетты со своей кормилицей. Кажется, Джульетта должна сначала что-то сказать, а потом на прощание махнуть рукой. Ему подумалось, что этот жест давно таился в Рейчел, поджидая момента, чтобы воплотиться. Рейчел повернулась к Чарли, улыбнулась, и тот понял, почему: в этом странном месте, никак не вязавшемся с архитектурой Прово, она чувствовала себя как дома. Ей следовало бы жить в эпоху Возрождения. Чарли так и сказал — совсем тихо, однако она услышала. Он и сам не осознавал, что произнес это вслух: — Ты принадлежишь к иной эпохе, когда музыка была музыкой, а не набором отрывистых ритмичных звуков, когда женщины были прекрасны без всякой косметики. Если бы ты жила тогда, тебе бы не было равных. Рейчел лишь улыбнулась и опять проговорила: — Я скучала по тебе. Чарли провел рукой по ее щеке. Рейчел не отстранилась; наоборот, она прижалась щекой к его руке, и Чарли понял: она знает, для чего он привез ее сюда. У нее оказалась великолепная грудь, хотя пока небольшая. И ягодицы у нее были еще по-мальчишечьи маленькими. И волосы росли только на голове. Чарли пришлось откинуть их с лица Рейчел, чтобы снова ее поцеловать. — Я люблю тебя, — прошептала она. — Я давно люблю тебя. Всю жизнь. Все происходило именно так, как ему представлялось в мечтах. Только сейчас тело Рейчел было осязаемым, а экстаз их любовного слияния — истинным. И ветер был чуть холоднее, когда она стыдливо начала одеваться. На обратном пути оба молчали. Когда они вновь очутились в гостиной, миссис Карпентер храпела на диване, рядом валялась целая кипа «Дейли геральд». Лишь сейчас Чарли вспомнил: завтра для Рейчел наступит новый день. Она будет ждать его звонка, но он не позвонит. Она напрасно будет ждать его звонка целых три месяца, а потом… потом возненавидит его. Он должен хоть как-то смягчить ее будущую боль. Что говорят в таких случаях? Какие-нибудь банальности вроде: «Что-то в жизни может случиться лишь однажды». Наверное, он бы так и сказал, но Рейчел прижала палец к его губам. — Я никогда этого не забуду. Потом она повернулась и пошла к дивану, чтобы разбудить мать. Вот и все. Чарли пора было уходить. Рейчел помахала ему рукой, улыбнулась, потом махнула снова. Он тоже помахал в ответ, пошел к выходу не оборачиваясь, сел в машину и поехал домой. Там он лег в постель, но не уснул. Ему было хорошо и спокойно, как в детстве, и он жалел, что это не может продолжаться вечно. А ведь все могло быть именно так. Она вовсе не ребенок. Вернее сказать, тогда она вовсе не была ребенком. Вернее потому, что «лазутчик» уже возвращал Чарли в будущее. — В чем дело, Чарли? — спросил Джок. Чарли проснулся. Была глубокая ночь. После его возвращения прошло уже несколько часов. Его лицо было мокрым от слез — значит, он плакал во сне. — Что с тобой? — Ничего. — Но ты плакал, Чарли. Я не помню, чтобы ты когда-нибудь плакал. — Отстань от меня и тяпни миллион вольт, Джок. Мне просто приснился сон. — Какой? — Я сломал ей жизнь. — Ошибаешься. — Я поступил с ней, как последний эгоист. — Ты сделал бы это снова, если бы смог. Но ты не сломал ей жизнь. — Ей было всего четырнадцать лет. — Ошибаешься. — Послушай, я устал и хочу спать. Отвяжись. — Чарли, по-моему, угрызения совести не в твоем стиле. Чарли рассерженно натянул на плечи одеяло, думая, не была ли эта детская выходка подтверждением того, что его все больше одолевает старческая немощь. — Чарли, позволь я расскажу тебе сказку на ночь. — Доиграешься, что я вырву у тебя блоки памяти! — Давным-давно, целых десять лет назад, одна престарелая дама по имени Рейчел Карпентер обратилась с просьбой найти для нее день в прошлом. И не просто день, а день с тобой. Естественно, запрос поступил ко мне, поскольку упоминалось твое имя. И знаешь что? Она хотела, чтобы ей нашли именно тот день — твой счастливый день. Меня это удивило, Чарли. Я даже не подозревал, что в твоей жизни бывали счастливые дни. Эта электронная скотина слишком хорошо изучила Чарли и знала, как уколоть его побольнее. — Увы, ей только казалось, что в твоем прошлом бывали счастливые дни, — продолжал Джок. — На самом деле там были лишь ожидания и разочарования. Ты поступал так не только с нею, Чарли. Со всеми. Ожидание и разочарование — это все, что ты мог дать. — Зато ты, полагаю, не обманул ее ожиданий? — холодно спросил Чарли. — Тогда Рейчел уже находилась в клинике для слабоумных. Что ж, я нашел для нее день. Только вместо дня разочарований и пустых обещаний я дал ей день ответов. Вернее, я дал ей ночь ответов, Чарли. — В то время ты еще не мог знать, что я захочу ее увидеть и потребую, чтобы ты нашел мне день. Десять лет назад ты просто не мог этого знать. — Ты совершенно прав, Чарли. Продолжим. Ты ведь все равно спишь, не так ли? — Сплю, и нечего меня будить. — Итак, престарелая Рейчел Карпентер перенеслась в ту пору, когда ей было четырнадцать лет. Хочешь знать, в какой именно день? В двадцать восьмое октября тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Четырнадцатилетняя Рэйчел так и не узнала, что произошло с ее ипостасью из будущего, поэтому жизнь ее не изменилась. Разве ты не понял? — Ты лжешь. — Нет, Чарли. Я не способен лгать. Ты запрограммировал меня так, чтобы я всегда говорил только правду. Неужели ты думаешь, что я позволил бы тебе отправиться в прошлое и сломать жизнь Рейчел? — Но она была именно такой, какой я ее запомнил. Я не заметил никаких перемен. — Ты хочешь сказать, ее тело осталось прежним. — Она вся была прежней. Я обнимал не старуху, Джок, а девчонку. Четырнадцатилетнюю девчонку. Чарли вдруг подумал о старухе, умирающей в заведении для слабоумных. Он представил себе желтые стены, простыни блекло-серого цвета и такие же унылые портьеры. Он вообразил юную душу Рейчел, запертую в неподвижном старушечьем теле и вынужденную подчиняться одряхлевшему рассудку, не имеющему ничего общего с ее прежним, острым и непредсказуемым разумом. — Помнишь, тебе показалось, будто на телеэкране промелькнуло лицо Рейчел Карпентер? Тебе не показалось. Я показал тебе ее лицо, — сообщил Джок. «И все же, — думал Чарли, — чья судьба тяжелее? Судьба Рейчел или судьба того симпатичного парня, который так хотел сделать все как можно лучше, но вместо этого петлял по жизни, делая совсем не то и не так? А теперь оказался в тупике, придавленный всеми этими „не то“ и „не так“. Я избрал путь, который влечет очень, очень многих. Этот путь вел меня вверх, и я добрался до самой вершины — и тут выяснилось, что я двигался совсем не туда. Я ведь остался все тем же парнем, и мне не нужно было лгать себе по дороге к ее дому». — Я слишком хорошо тебя знаю, Чарли, — сказал Джок. — Такой придурок, как ты, не мог не вернуться в прошлое. И не мог не сделать того, что ты сделал. Не терзайся. Она вернулась счастливой и довольной. Значит, та ночь в замке оказалась ложью. Не было там ни взбалмошной девчонки Рейчел, ни симпатичного парня Чарли. Он ждал, когда же в нем вспыхнет гнев, но этого так и не произошло. Просто они с умершей Рейчел обменялись подарками, и ее подарок до сих пор хранил свой сладкий аромат. — Тебе пора спать, Чарли. Давай, засыпай. И не раскаивайся в своем поступке. Поверь, ты не сделал ничего дурного. Чарли вновь с головой укрылся одеялом. Он уже забыл, что эта привычка появилась у него в далеком детстве, когда из шкафа вылезали странные призрачные существа и единственной защитой от них было одеяло. Он поплотнее укутался, закрыл глаза и ощутил… ласковое прикосновение ее руки. Она прижалась к нему, Чарли чувствовал ее грудь, колено, бедро, слышал ее шепот возле своей щеки. Джок читал стихи, заложенные в него хозяином: — Каштан цветущий корни в землю вплел. Что всех главней в тебе: цветы, листва иль ствол? О миг движения, о искрометный взор — Как угадать, где танец, где танцор? Погружаясь в сон, Чарли слышал рукоплескания зрителей. «Хорошо, что они прозвучали вовремя», — подумал он. Он представил себе людей, одобрительно улыбающихся девочке с поднятой рукой и кивками подбадривающих симпатичного парня. Наверное, зрителям казалось, что парень так и застынет на пути к рампе. Но тот улыбнулся и, наконец, шагнул на сцену. notes Примечания 1 Элен Келлер (1880–1968) — после болезни, перенесенной в раннем детстве, осталась слепоглухонемой, что не помешало ей впоследствии получить образование, стать известной деятельницей Американского общества слепых и написать ряд книг. — Примечание переводчика. 2 Пьеса Уильяма Гибсона, посвященная Элен Келлер и ее наставнице Энн Салливан. — Примечание переводчика. 3 Вордсворт, Уильям (1770–1850) — английский поэт-романтик. — Примечание переводчика. 4 Work Projects Administration — правительственное учреждение США, созданное в 1935 г. для борьбы с безработицей. Проекты WPA включали в себя строительство зданий, мостов, дорог и др. За восемь лет своего существования WPA обеспечило работой более 10 миллионов американцев. — Примечание переводчика.