Альфред Нобель Орландо де Руддер След в истории Мы знаем Альфреда Нобеля прежде всего как основателя знаменитой премии, и мало кому известно, что именно он изобрел динамит. Нобель был могущественным бизнесменом, а его изобретение оказало огромное влияние на развитие мировой промышленности. Нобель был поистине загадочным человеком: несмотря на свою замкнутость и любовь к одиночеству, ему удавалось быть в самом центре жизни 2-ой половины XIX века. Во Франции Нобеля обвинили в шпионаже, в Англии — в изготовлении подделок… Нобель был гениальным инженером; кроме того, он обожал орхидеи и был без ума от быстрой езды… В этой книге читатель найдет рассказ о захватывающих событиях, которыми была насыщена жизнь Нобеля, жизнь действительно неординарная, ибо даже после его смерти душеприказчикам пришлось немало сделать, чтобы Нобелевская премия была основана. Книга предлагается широкому кругу читателей. Орландо де Руддер АЛЬФРЕД НОБЕЛЬ Но у кого найдется время, чтобы читать биографии, и кто настолько наивен и очарователен, чтобы проявлять к ним живой интерес?      Альфред Нобель ПРЕДИСЛОВИЕ Жестокая реальность безжалостно разбила идеалы моего молодого сердца.      Альфред Нобель Альфред Нобель однажды написал: «Никто не станет читать о человеке, если речь не идёт о каком-нибудь актёре или, что ещё лучше, об убийце и если его жизнь не имеет никакого отношения к сражениям и подвигам. Ибо только это заставляет зевак раскрывать рты от любопытства». Когда его брат захотел написать историю семьи Нобелей и обратился к Альфреду с просьбой сообщить немного о себе и своей жизни, тот ограничился следующими сведениями: «Альфред Нобель, тщедушное существо, которое из человеколюбия акушер должен был придушить с первым же его криком». Тем не менее, в годы юности Альфред Нобель сочинил поэму «Загадка», по стилю и духу напоминающую поэзию Шелли. Эта поэма примечательна тем, что в ней можно обнаружить множество деталей, которые относятся не только к воззрениям автора, к его философии, но и к событиям его жизни. И эта двойственность по отношению к собственной персоне — не единственное противоречие, которое было свойственно нашему герою. Зададимся вопросом: чем могла бы быть биография такого человека? Может быть, историей жизни? Несомненно, да. Но несомненно также и то, что это должна быть, прежде всего, история жизни внутренней, то есть индивидуального, отдельного, самобытного существования, а не жизни как простой последовательности событий и реакций на них. Но самым интересным — даже по сравнению с этой внутренней жизнью — всё-таки остаётся человек, который прожил её, чтобы если и не изменить мир окончательно, то по крайней мере улучшить некоторые его стороны. То, что Нобель практически ничего не говорил, а точнее — не желал говорить о себе, не сочетается с его известностью. Несмотря на замкнутость и скрытность, Нобель не был затворником и при случае всегда умел показать себя приятным и остроумным собеседником. Он вёл себя как настоящий англичанин XIX века. Внезапный приступ тоски и душевной боли мог прервать его речь: за очарованием, исходящим от красноречивого собеседника, словно тень следовала тишина, эта особенная, тягостная, грустная тишина, которая незаметно охватывала всё окружающее. Отец Альфреда Нобеля, Эммануэль, ближе к концу жизни написал если не мемуары, как он их сам озаглавил, то, по меньшей мере, небольшие воспоминания, а это немало для человека, который достаточно долго оставался практически неграмотным. Речь идёт о десятке страниц, которые были найдены в 1959 году Эриком Бергенгреном. В них он живо и остроумно повествует о своей частной и общественной жизни в период с 1813 по 1837 год и приводит множество малоизвестных или даже неизвестных деталей. И мы начнём наше изложение, посвященное Альфреду Нобелю, с рассказа о жизни его отца: она достойна этого. ГЛАВА 1 К счастью, окружение влияет лишь на людей просто одарённых. У людей по-настоящему сильных есть нечто, пусть даже размером с атом, что ускользает от окружения и придаёт их деятельности независимость и всемогущество.      Ж. Барбери д’Орвелли Европа в 1815 году В 1815 году Европа переживала серьёзные изменения. Волна наполеоновской славы прошла, оставив континент во власти сомнений и беспокойства. Нищая Швеция с горем пополам перенесла войну. Король Швеции Густав IV Адольф (1778–1837) стал противником Империи и тех идей, которые к тому времени уже овладели умами европейцев. Но случай помешал воплощению его замыслов: Карл XIII, возглавивший заговор аристократов, сверг его. Своим преемником он сделал Бернадота (1764–1844), который правил в Швеции под именем Карла XIV. Бернадот, маршал Франции, участвовал в наполеоновских войнах, в том числе и против Швеции. После свержения короля Густава IV он стал управлять страной, против которой совсем недавно воевал, и сумел снискать любовь шведского народа — и знать, и представители других сословий видели в нём своего будущего короля. С тех пор он сменил лагерь: континентальный блок угрожал Швеции, и она была вынуждена вступить в союз с Россией. Благодаря усилиям либеральной оппозиции была осознана необходимость уже давно назревшей конституционной реформы — принятая тогда Конституция практически без изменений сохранилась до наших времён. Кроме того, Швеция стала нейтральным государством, и установившаяся там атмосфера предвосхитила реформы 50-х годов XIX века. Пока же Швеция оставалась бедной страной, в которой царил жесточайший экономический кризис. Постепенно развивалась лишь морская торговля лесом, что впоследствии принесет стране большую пользу. Эммануэль Нобель родился в портовом городе Евле. В семье его матери было несколько моряков, и Эммануэль, решив испытать себя на том же поприще, поступил матросом на один из лучших парусников своего времени. Тогда ему было всего пятнадцать лет. Изящество этих кораблей вполне сочеталось с крайне тяжёлой жизнью и жесточайшей дисциплиной, а офицеры, не переносившие и не прощавшие даже малейшей слабости, умели заставить уважать её, как, впрочем, и на других кораблях во всём мире, нередко применяя телесные наказания. Сюда же можно добавить и урезанный рацион — следствие повсеместного воровства. Все эти тяготы оказали неоспоримое влияние на становление юного Эммануэля. Служба на море, впрочем, имела и свои плюсы: Эммануэль повидал мир. Этот матрос, которого все считали не способным к учёбе, в 1818 году возвратился в Евле. Тогда-то он и заинтересовался химией. Не исключено, что здесь сказалось влияние его образованных предков. Его отец, военный врач, не обратил внимания на склонность сына. Он решил отправить его на постройку новых доков и других общественно-полезных сооружений, активизировавшуюся в связи со скорым приездом в Евле самого короля, который, осознавая огромное значение этого торгового порта, пожелал своим личным присутствием поддержать это начинание. Молодой человек проявил отличные способности в механике и чертёжном деле, и именно это в конце концов привело его в архитектурную школу при Стокгольмской Академии. Незаурядный, даже исключительно способный бывший юнга с трёх попыток получил приз Академии. Спустя некоторое время он был принят на должность лаборанта. А уже получив образование архитектора, он постоянно принимал участие в многочисленных строительных и восстановительных работах, проводившихся в то время в Стокгольме. А город был ветхий, в нём царила нищета. В 1830 году в Париже вспыхнула революция. У буржуазии Стокгольма она наверняка оставила о себе самые неприятные воспоминания. Хотя Франция находилась далеко, новые идеи, распространяющиеся оттуда, успели и в Стокгольме всё перевернуть вверх дном. Революция испугала шведских инвесторов; они боялись, что этот пример может послужить причиной вспышки революционной активности и на их родине. А страх, в свою очередь, умерил их желание принимать участие в модернизации промышленности страны. Их опасения оправдались, так как французские события 1830 года оживили социальную борьбу в Швеции. Жажда разрушения прорвалась наружу. Несмотря на это, наблюдая всё возрастающее недовольство народа, постепенную, но стремительно растущую организацию рабочего движения, промышленники как будто оставались слепыми и отдавали предпочтение политике невмешательства в ход событий, не пытаясь его изменить и довольствуясь сохранением своих позиций. Постепенно вследствие недостаточного экономического роста началась безработица. Политическая ситуация ухудшалась, инфляция и крушение рынка были отягощены несколькими неурожайными годами. Начался голод. А летом 1838 года вспыхнули первые восстания. Либеральная оппозиция смогла проявить тогда свою силу, что во многом приблизило конституционную реформу 1840 года. Пока же многочисленные восстания и мятежи подавлялись самым жестоким образом — это было главной темой газетных хроник того времени. Слабый рост промышленности не обеспечивал работой всех нуждающихся. Тем не менее, массы людей продолжали переселяться в город, который был не в состоянии им что-нибудь предложить. Это была великая эпоха массовой эмиграции в Америку. К тому же свирепствовала холера… Эммануэль Нобель принимал активнейшее участие в жизни своей страны. В течение двух лет — с 1830 по 1832 — он содействовал, в том числе и материально, восстановлению одного здания, которое могло вот-вот рухнуть на стокгольмский порт. А после длительного сотрудничества он стал работать и самостоятельно. У Эммануэля Нобеля были определённые качества, которые «достанутся в наследство» его сыну Альфреду. Он обладал рассудком, способным находиться в беспрестанном движении, устремленным к разного рода нововведениям и усовершенствованиям. Он строил мосты, восстанавливал дома. Кроме того, он изобрёл «разбирающиеся деревянные дома», а также занимался производством станков и оборудования. Деятельность в сфере станкостроения позволила ему открыть новый способ преобразования вращательного движения в поступательное. В 1828 году он получил патент на это изобретение. Простой перечень его изобретений и нововведений был бы очень длинным. В течение всей своей жизни он изобретал новые способы или улучшал, усовершенствовал уже существующие. Отметим во всяком случае, что он не забыл о военном прошлом своего отца и создал резиновую солдатскую сумку, которая служила одновременно и тюфяком, и спасательным жилетом, и частью плавучей платформы. Чтобы производить эту сумку, в 1835 году Нобель основал первый в Швеции каучуковый завод. Несомненно, личность Эммануэля Нобеля и его занятия оказали огромное влияние на тот выбор призвания, который совершил его сын. И действительно, его склонность к химии с возрастом не исчезла, а только усилилась. Хотя Нобель и не изучал её серьёзно, он всё равно проводил сложные и опасные опыты со взрывчатыми веществами. Не имея лаборатории, в которой он мог бы работать, он организовал её у себя дома. Он пытался создать снаряд, «предназначенный для разрушения на большой дистанции вражеских сил на воде и на суше при помощи заряда пороха, заключённого в металлический корпус». Речь шла о простой мине. Позже он попытается предложить своё изобретение правительству Швеции. Но Швеция, желая сохранить нейтралитет и поддержать свой образ защитника мира, не проявила к этому изобретению никакого интереса. Есть, кстати, какая-то ирония в том факте, что отцу «апостола мира» поначалу не удавалось продать военным свою идею, тогда как несколько лет спустя она окажется одним из основных источников, приносящих семье огромные доходы: пацифизм вредил благосостоянию Нобелей. Появлялись и другие изобретения. Но часто, практически всегда, их оценивали плохо, обычно называя их причудами… Как и многие изобретатели, Нобель оставался почти не известным — ему грозило разорение. Андриетта Альцель, мать Альфреда Нобеля В 1825 году Эммануэль Нобель женился на Андриетте Альцель, происходившей из крестьянской семьи. Она была родом из Смоланда, неплодородной области на юге Швеции. Стойкость, которую унаследовала Андриетта от своих предков, помогала ей переносить любые неудачи, несчастья и огорчения, которыми её жизнь была весьма насыщенна. Несмотря на обилие способных ввергнуть в отчаяние событий (в первые годы совместной жизни судьба, казалось, ожесточилась на Нобеля), Андриетта всегда умела поддержать своего мужа. На юношеских фотографиях полное лицо Ан-дриетты выглядит немного задумчивым; в то же время кажется, что она чему-то про себя смеется. Из-под густых бровей на нас смотрит светящийся добротой взгляд, но Андриетта сосредоточена на чём-то, что известно ей одной. Позже, на портрете кисти Андерса Цорна, её взгляд уже более пристальный, внимательный и даже, пожалуй, какой-то обеспокоенный. Родители Андриетты покинули Смоланд и поселились в Стокгольме. Её отец был книготорговцем и принадлежал к прослойке образованных мещан. Эта семья приняла Эммануэля Нобеля благосклонно, и несмотря на все тяготы и случайности жизни, которые, как они догадывались, ожидали дочь в будущем, родители благословили их брак. Материальное положение всё более ухудшалось, и молодая семья была вынуждена постоянно менять место жительства, подыскивая всякий раз кварталы подешевле. И почти с каждым переездом рождался ребёнок. Андриетта была беременна одиннадцать раз: восемь детей родились в Швеции, трое — в России. И только трое мальчиков пережили тридцатилетний рубеж. В 1832 году в отсутствие Эммануэля пожар уничтожил квартал, в котором находился дом Нобелей. Андриетта в самый последний момент успела спастись и спасти троих детей. Но дом сгорел дотла, а вместе с ним — и всё имущество Нобелей. Семья лишилась всего, что она имела. Кредиторы наседали. Эммануэль должен был объявить себя банкротом. И его имя в 1833 году появилось в списках несостоятельных должников, которые ежегодно публиковала стокгольмская налоговая полиция. Рассматривая фотографии Эммануэля, сделанные в то время, мы можем видеть человека с энергичным лицом и сосредоточенным взглядом. От его фигуры исходит какая-то невероятная мощь, и лишь несколько недовольное и обеспокоенное выражение лица может ослабить это впечатление. Эту обеспокоенность, как и некоторые недуги — мигрень и грудную жабу, — получил в наследство от отца Альфред Нобель. Рождение Альфреда Нобеля Альфред Бернхард Нобель родился 21 октября 1833 года. Семья Нобелей жила тогда в Норслангатане, в самом центре Стокгольма. Дом, в котором родился Альфред, сохранился до сих пор. Это малопривлекательное и совсем лишённое изящества двухэтажное здание с мансардой, на первом этаже которого раньше размещался магазин. Эммануэлю приходилось прилагать огромные усилия, чтобы оплачивать жильё. Так как страна находилась в экономическом кризисе, это было крайне трудным делом. Если не ежедневно, то почти каждый день пресса сообщала о банкротствах. А у маленького Альфреда было слабое здоровье — Эммануэль и Андриетта буквально изнуряли себя работой, так как было необходимо заботиться об этом тщедушном и постоянно кричащем ребёнке. Нужно было биться круглые сутки, чтобы он не умер, как, впрочем, и для того, чтобы не умерли остальные дети. В восемнадцатилетнем возрасте Альфред Нобель напишет автобиографическую поэму. Можно думать, что его отношение к автобиографиям во всех их разновидностях постоянно менялось, и эта поэма отчасти свидетельствует о его изменчивости. Вот как пишет Нобель о своих первых днях: Моя колыбель была похожа на кровать мертвеца, и в течение долгих лет рядом с ней бодрствовала моя мать, беспокойная, испуганная: так малы были шансы сохранить этот мерцающий огонёк. Едва я нашёл в себе силы дышать, судороги начали душить меня. Моё тело трепетало в агонии, в ожидании неизбежной смерти. Близость и даже слитность рождения и смерти станет для Нобеля навязчивой идеей. Это один из мотивов поэзии Шелли, любимого поэта Альфреда Нобеля. Всю жизнь Нобеля будет мучить неотступный страх быть похороненным заживо, и в его юношеской поэме мы находим одно из самых ранних проявлений этого страха. Меланхолический темперамент Нобеля был причиной его склонности к разного рода мрачным идеям. Однако не похоже, что он когда-нибудь всерьёз думал о самоубийстве, хотя и воспринимал смерть как избавление. С другой стороны, нельзя обнаружить у Нобеля ни веры в жизнь после смерти, ни веры в какую-то божественную силу. Религия вообще мало привлекала его, хотя он был — по крещению — лютеранином. Об отношении Нобеля к религии можно сказать то же самое, что о нём когда-то сказал Генрих Шюкк: «Религия имела для него значение только тогда, когда она выражала любовь к человеку и человечеству… Эта любовь противостояла догматам всех остальных религий и их вере в Бога — жестокого и несправедливого хозяина мира, несущего ответственность за все войны и гонения. Но отказ от веры в такого Бога освобождал место для другого существа, не повинного в ошибках людей, которое воплотило бы в себе мир и бесконечную человеческую любовь. Как это ни парадоксально, атеизм Шелли и Нобеля был близок христианству и платонизму». Эммануэль в России Тяжёлое появление на свет и слабое здоровье, естественно, принесли больше беспокойств, чем безмятежной радости. Денег не хватало не только на оплату долгов, но даже на то, чтобы обеспечить себе сносное существование. В то время по-прежнему продолжала существовать отвратительная и неразумная система долговых тюрем, которая лишала человека возможности уплатить то, что он был должен. Эммануэлю было необходимо предпринять что-то до того, как его посадят в тюрьму. На выручку пришли родители: они оплатили ему дорогу из Швеции. Андриетту с тремя сыновьями, Робертом, Людвигом и Альфредом он оставил в Стокгольме: они должны были присоединиться к нему после того, как он заработает достаточное для нормальной жизни количество денег. Оставшись в Стокгольме с тремя детьми, Андриетта оказалась в крайне стеснённом положении. Благодаря помощи родителей и друзей она открыла лавку, в которой продавались молоко и овощи. В течение почти пяти лет она жила торговлей, практически не приносившей дохода. Словно герои знаменитой сказки Андерсена, Роберт и Людвиг на углу улицы торговали спичками… Так в жизни Нобеля реальность перемешивалась с его излюбленным занятием — чтением. Однажды Роберт, возвращаясь с занятий, потерял монету, которую ему дали. Это была катастрофа. Такая катастрофа, что спустя много десятилетий он по-прежнему говорил о чувстве стыда как о финансовой неприятности. Болезненное детство оказало на формирование Альфреда Нобеля влияние, значение которого нельзя недооценить. Он не мог играть со своими сверстниками и потому жил замкнуто, окруженный, словно стеной, нежностью озабоченной матери. В школу он пошёл только в восемь лет. С самого раннего детства слабое здоровье делало из него отшельника, одиночку. Эти трудные годы он вспоминает в своей поэме — вспоминает с трагическими интонациями, хотя и не без пафоса: И вот я снова маленький мальчик. Слабость по-прежнему делает его чужаком в том мире, где он живёт. Когда его друзья играют, он — лишь задумчивый зритель; лишённый удовольствий своего возраста, его разум пускает ростки того, что будет потом. Воображение парит в высотах, которые только доступны мысли; тогда был не известен способ остановить его полет или хотя бы нащупать границы упоительных мечтаний. Прошлое, настоящее, отягощенные ощущением, что ты несчастен, казалось, были только трамплином, первым шагом к будущему счастью. Здесь мы снова обнаруживаем противопоставление реального и идеального миров, столь важное для поэтического мира Шелли. Кроме того, творчество этого поэта напоминает нам и воспевание воздуха, высоты. Такое «отсутствие в мире» представляет собой основной принцип жизни Нобеля: мы ещё увидим, что несмотря на всю свою ненависть к войнам Нобель почти никогда не говорил о конкретных конфликтах действительности или о современной ему политической ситуации. Этот болезненный и потому редко выходящий из дома мальчик должен был почувствовать, что его здоровье немного улучшается, и в восьмилетием возрасте его отправили в школу. Начальную школу в стокгольмском квартале Якоба он посещал в 1841–1842 гг. Хотя он учился там всего год, он сумел зарекомендовать себя как прекрасный ученик. Нам неизвестно, как он воспринял этот новый для него мир. Но, зная детей и их жестокость по отношению к слабым, можно догадаться, что он попал в трудное положение, к которому его никто не подготовил. Достаточно понаблюдать за школьным двором, чтобы представить, как обращались с теми, кто, не обладая большой физической силой, замыкались в себе и выглядели не так, как все остальные. Случалось, что вражда переходила в «локальные конфликты». Пацифизм, во всяком случае, там был не в чести. К сожалению, остается неизвестным, когда у Нобеля появилось стремление к миру, — вполне возможно, что это произошло именно во время его обучения в школе. Видимо, поэтому Альфред посещал школу только один год. Тем не менее, уже будучи взрослым человеком, он свободно владел несколькими языками и поражал окружающих своими обширными познаниями. Широта его знаний поразила даже его отца, который не был склонен восхищаться кем-то и говорить кому-то комплименты. Вынужденное отсутствие отца становилось всё более и более тягостным для одинокого мальчика. Отец существовал лишь в письмах. Он где-то далеко пытался восстановить благосостояние семьи. И первым местом, где он обосновался, был Турку, город в Финляндии. Терзания Эммануэля. Создание мины С 1809 года Финляндия входила в состав Российской империи. Первое время казалось, что это был благоприятный фактор, так как за первые десятилетия произошел заметный подъём культурной и политической жизни, но спустя некоторое время, когда русское правительство предприняло беспощадную попытку русификации местного населения, все иллюзии по этому поводу рухнули. Турку, расположенный между Финским и Ботническим заливами, только что прибывшему туда Эммануэлю должен был показаться вполне знакомым, так как этот морской порт мало чем отличался от его родного Евле. В 1827 году этот город, кстати, самый древний в стране, пережил страшный пожар, уничтоживший его на три четверти. Восстановление тянулось многие годы. Эммануэль Нобель тоже принимал в нём участие, и там до сих пор можно увидеть возведённые им здания. Весной 1840 года Эммануэль Нобель переехал в Санкт-Петербург. В России правил Николай I. «Железный царь», или, как тогда его ещё называли, «царь-дубина», был объявлен его братом, Александром I, наследником престола вопреки тому, что по закону им должен был стать Константин, его старший брат[1 - Великий князь Константин Павлович отрекся от престола в 1822 году и после смерти Александра I подтвердил свое отречение. (Прим. ред.).]. Это оказалось одной из причин восстания декабристов, принявших сторону Константина. Николай устранил эту проблему «оперативно»: 14 декабря 1825 года мятеж у Исаакиевского собора был подавлен. Яростный сторонник абсолютизма и русской идеи, Николай I сразу же после вспыхнувшей во Франции в 1830 году революции закрыл российские порты для французских кораблей. Желая восстановить правление Бурбонов, он стремился к союзу с Австрией и Пруссией. Крайне неприязненно относясь к любым республиканским идеям, он хотел подавить революцию в Бельгии. Но другое событие помешало исполнению его планов: началось восстание в Варшаве. Николаю пришлось направить войска туда. Польская конституция была отменена, а сама страна исчезла с карты Европы. После этого Николай I разгромил национально-освободительное движение в Венгрии, что, как мы увидим, повлияло непосредственным образом на судьбу Нобелей. Были арестованы и приговорены к смертной казни петрашевцы[2 - Среди них был и Ф. М. Достоевский. Николай I помиловал его весьма необычным образом: мятежный писатель уже стоял перед строем солдат, поднявших свои винтовки и ожидавших команды стрелять, когда пришло решение о помиловании: Достоевский был отправлен на каторгу.Судьба Пушкина, который, как известно, тоже был связан с декабристами, во многом похожа на судьбу Достоевского. Пушкин был сослан — сначала на Кавказ, а затем в Кишинев и Одессу. А после написания «богохульной» поэмы «Гаврилиада» его отправили в ссылку в Михайловское, где он написал «Бориса Годунова». С этого момента Николай I стал всячески поддерживать поэта. Кстати говоря, наставником его сына и будущего наслелника был, по воле случая, Жуковский, который был знаком с Пушкиным.]. Николай I оставил о себе плохую память. В годы его царствования полиция рыскала повсюду. Власть бюрократии и цензуры была огромна. Будучи жестоким, Николай, тем не менее, знал и умел тонко ценить искусство. Он позволял себе играть в кошки-мышки с оппозиционно настроенными писателями, естественно, всегда оставаясь в роли кошки, но в то же время и помогал им, поддерживал их. Такое отношение властей к литературе не было для России чем-то новым и даже имело свою традицию. Так, Екатерина II, исповедовавшая самые прогрессивные просветительские взгляды, отличалась особой жестокостью, которая проявлялась в беспощадных репрессиях и повсеместном контроле и угнетении. Агрессивно настроенные российские власти должны были увидеть в приезде Нобеля нечто опасное и нежелательное. Но ничего подобного не произошло. В этом, видимо, заключалось ещё одно противоречие личности Николая I. Несмотря на его национализм, практически переходящий в идефикс, царь доброжелательно относился к иностранцам, которые желали поселиться на территории Российской империи. А если они исправно платили налоги, то им предоставлялись даже определённые свободы; как правило, проживающие в России иностранцы были освобождены от неприятных контактов с полицией. И все эти преимущества давали многим возможность не только преуспевать, но и накапливать огромные состояния. Собственно говоря, именно поэтому Эммануэль хотел попытать счастья в России. Как талантливый архитектор там он известен не был. Но он помнил о том «заряде пороха, помещенном в металлический корпус», над которым так долго размышлял. И он отправился на приём к генералу Огареву и рассказал ему о своём изобретении. Генерал посчитал, что такое оружие может оказаться очень полезным и эффективным, и предложил Нобелю продолжить свои разработки. Генералу удалось убедить военных министров в том, что изобретение этого живущего в России шведа действительно представляет очень большой интерес. Эммануэль продолжил свою работу над миной. Когда он, спустя какое-то время, продемонстрировал её действие высоким армейским чинам, наступил долгожданный успех: Россия, гораздо более воинственная по сравнению со Швецией, предоставила Нобелю необходимые средства. Не удовлетворённый этим успехом Нобель — впервые в России — построил систему отопления с циркулирующей горячей водой. Это было лишь начало, но начало многообещающее. Нужно было двигаться дальше. Ставка, несомненно, была высокой. Но Нобель был «приговорён» к успеху. Он рисковал всем, в том числе своей жизнью, так как его эксперименты таили в себе множество опасностей из-за недостаточных познаний в химии. С риском для жизни Нобель запрещал кому бы то ни было устанавливать взрыватели и всегда брал эту опасную работу на себя. А нам — нам остаётся только догадываться, какие силы хранили его от гибели. Прибытие Андриетты и сыновей в Санкт-Петербург Наконец-то достигнув поставленных целей, — а к тому времени он уже заметно разбогател и приобрёл заметный вес в обществе — Нобель понял, что пришло время вызывать свою семью из Швеции. В октябре 1842 года Андриетта, сопровождаемая троими сыновьями, отправилась в путь, сначала, от Евле до Турку, на корабле, а затем по ужасным дорогам на дилижансе до Санкт-Петербурга. Альфреду Нобелю было тогда девять лет. Перед ним открывался новый мир, а нищета постепенно превращалась в неприятное воспоминание… Год спустя после приезда в Петербург у Анд-риетты родился сын Эмиль, а затем ещё двое детей, мальчик и девочка. Но в Санкт-Петербурге так же, как и в Швеции, была очень высокая детская смертность — из троих появившихся на свет в России детей выжил только первый, Эмиль… Но всё-таки — какой контраст по сравнению со Стокгольмом! Эти города сближало только то, что оба они были построены на болотах. Но на этом все сходства заканчивались. Стокгольм в то время был сплошной «сточной канавой» и представлял из себя беспорядочное скопление построек. Петербург, эта «Северная Венеция», был построен по проекту архитектора Леблона. Обилие построек в барочном и классическом стилях придавало этому городу величавость, не свойственную другим городам. Всё в Петербурге казалось Нобелям огромным, прекрасным, гармоничным и, возможно, даже немного смущало. И только там Андриетта и её дети почувствовали прелесть другой, не знакомой им по Швеции жизни, жизни в мире роскоши и красоты. Успех Эммануэля Нобеля был фантастическим. Настолько фантастическим, что спустя несколько лет он смог расплатиться со всеми своими стокгольмскими кредиторами. Дети не ходили в школу, так как отец поручил их образование нескольким учителям, приходившим к ним на дом. Среди них был Николай Зинин[3 - Отметим, что именно Н. Зинин в 1855 году сообщил Альфреду Нобелю о существовании нового взрывчатого вещества, нитроглицерина, которое было изобретено итальянцем Асканио Собреро в 1846 году.], преподаватель химии, и преподаватель языков и истории Б. Ларе Сантессон. На Альфреда и его братьев эти два человека оказали неоценимое влияние. В зрелости Альфред Нобель свободно владел шведским, русским, немецким, французским и английским языками и прекрасно знал мировую историю; что касается познаний в химии, полученных им от Николая Зинина, то, думается, не вызывает никаких сомнений утверждение, что они не остались для Нобеля бесполезными. Однако было бы не совсем правильным ограничивать влияние, под которым проходило формирование братьев, только их общением с учителями: та эпоха сформировала свою оригинальную поэтическую культуру, а поэтому нельзя не упомянуть любимого поэта Нобеля — Шелли. Перси Биш Шелли и формирование молодого Нобеля Хотя Шелли по происхождению был знатным землевладельцем, его судьба была совсем не типичной для представителя этого сословия. Он учился в Оксфорде, откуда был от. числен после того, как написал эссе «Неизбежность атеизма». В 19 лет он женился на шестнадцатилетней Гарриет Вестбрук, а спустя некоторое время уехал в Ирландию, чтобы поддержать зарождающееся там революционное движение. Шелли был приверженцем идей Годвина (1756–1836), пастора, ставшего атеистом. Годвин отрицал собственность и говорил о необходимости создания государства без правительства, каждый гражданин которого принимал бы участие в производстве сообразно со своими потребностями. Шелли принял его взгляды, особенно в том, что касалось изначального, природного равенства людей. Он полюбил дочь этого мыслителя, Мэри Годвин (1795–1851) и женился на ней. Так как сторонники учения Годвина подвергались в Англии преследованиям, Шелли был вынужден покинуть родину и поселиться в Италии, где им были написаны поэма «Монблан» и эпопея «Восстание ислама», в которой излагаются идеи, предопределившие взгляды и направление размышлений Нобеля о судьбах мира. Его первая жена, Гарриет, которую он оставил, покончила с собой в 1816 году, бросившись в пруд Гайд-парка. Немного позже умерли и два ребёнка Шелли от этого брака. Шелли также было суждено погибнуть от воды: его парусник «Ариэль» потерпел крушение в Средиземном море. В карманах Шелли обнаружили две книги — трагедии Эсхила и сборник стихотворений Китса. Похороны, которые устроил ему Байрон, были языческими по форме и по духу: тело поэта сожгли на берегу моря. Протест против конформизма, вера в преходящую природу зла и чёткое противопоставление реального и идеального миров — вот три основные черты, характеризовавшие мировоззрение Шелли. Сама его жизнь чем-то напоминает поэтический мотив «смерть молодой возлюбленной», столь важный для творчества Новалиса, а мотив самоубийства, введённый в литературу Гёте, в поэзии Шелли занимает значительное место. И наконец, миф о Прометее, пользовавшийся большой популярностью у писателей XIX столетия, Шелли тоже использует в своём творчестве, придавая ему острое политическое звучание. Все эти темы, мотивы и образы глубоко повлияли на Нобеля, который так или иначе возвращался к ним на протяжении всей своей жизни. Формирование юного Альфреда происходило без каких-то особенно сильных потрясений. Как пишет Генрих Шюкк, Альфред Нобель высоко ценил русскую литературу и, будучи ещё юношей, он уже был озабочен проблемами мира. Абсолютизм царской власти был неприемлем для Альфреда. Возможно, он мог бы стать анархистом, так как любое правительство казалось ему отвратительным и внушало необоримую ненависть. В то же время он не доверял расхожим политическим взглядам. Такая позиция была одним из оснований, без которых было невозможно становление личности Нобеля, а также той системы ценностей, которые позже предопределили его жизнь. Он считал, что научный прогресс, а также и литературные произведения, воспевающие мир и ненасилие, служат просвещению народных масс. Тем самым развитие культуры пробуждает общественное сознание. Такое просвещение народа, по мнению Нобеля, должно было длиться до тех пор, пока народ не окажется способным взять на себя ответственность за собственное будущее и самостоятельно строить свою жизнь в соответствии с идеалами разумности и любви к миру. А пока Нобелю ничего не оставалось, кроме скептического отношения к любому проявлению всеобщего одобрения и отказа в доверии всем депутатам, министрам и остальным чиновникам. Этот слабый мальчик ко всему проявлял неуёмное любопытство, его жажда знаний и тяга к труду были просто удивительными. Казалось, что всё, что он читал, усваивалось им без усилий. Ни разу он не сдавал экзаменов. Тем не менее, он помогал отцу на заводе, а впоследствии стал там инженером. В наши дни проблема обучения — это одна из самых серьёзных проблем. Многие психологи пытаются решить её, прибегая к усовершенствованию подачи информации при помощи компьютеров. Но дидактическая традиция, основанная на совсем других подходах, показывает, что определяющая роль желания в «воле к знанию» не может быть оспорена. Во всяком случае, упорство и настойчивость в сочетании с неблагоприятными обстоятельствами часто оказывались и оказываются своего рода источником энергии, который подпитывает желание двигаться вперёд. И наоборот, для некоторых людей этим источником может служить признание их талантов окружением, и именно оно придаёт им силы при достижении новых высот. В таком же положении находился и Альфред Нобель. Его подбадривали и поддерживали не переставая. Поддержка исходила как от учителей, так и от отца. И в конце концов переполненный гордостью Эммануэль, в жизни не особенно разговорчивый и тем более не склонный к комплиментам, написал брату своей жены Людвигу Альцелю: «Вся наша семья просто покорена знаниями нашего милого Альфреда и его удивительной способностью трудиться». Похвала, исходящая из уст такого человека — бывшего должника, разбогатевшего благодаря своему бесконечному упорству, и бывшего безграмотного, ставшего инженером, — думается, не была пустым звуком. На юношеских фотографиях Альфреда Нобеля мы видим человека с тонкими чертами лица, гораздо больше похожего на мать, чем на отца. К сожалению, Альфред не унаследовал от отца крепкого телосложения. Тем не менее, даже несмотря на своё слабое здоровье, Альфред, как мы уже знаем, был на редкость трудолюбивым. Надо думать, что внутренняя энергия и неспособность жить в бездеятельности, соединившись, компенсировали недостаток физической силы и здоровья. Во всяком случае, эта внутренняя энергия позволяла Альфреду сопротивляться тем недугам, которые одолевали его в течение всей жизни. Этот хрупкий юноша, жизнерадостный и серьёзный одновременно, чуть ниже среднего роста, передвигался быстро и решительно. Его взгляд, а точнее, сами его впалые глаза были всегда грустными: внутренняя предрасположенность к меланхолии, часто приводившая к глубоким и длительным депрессиям, постоянно мучила Альфреда. Однако одного желания трудиться было недостаточно: необходимо было получить образование более обширное и более систематическое. Эммануэль Нобель не хотел, чтобы его сын, так же, как и он когда-то, страдал из-за неполноты своих знаний. В России же подобающее образование получить тогда было невозможно. В то же время он не мог отправить сына в какой-нибудь университет, так как для этого нужны были дипломы и рекомендации. Эммануэль, который всю свою молодость провёл в странствиях, счел, что лучшим способом обучения Альфреда будет путешествие. Он решил, что Альфред поедет по всему миру, чтобы пополнить свой запас-знаний. ГЛАВА 2 Он был чертовски молод — молод той молодостью, которая предвещает преждевременную старость.      Филипп Супо Путешествие Альфреда Рля вскормленного поэтическими образами сознания, подобного сознанию Альфреда, такое путешествие стало бы настоящим «открытием реальности». Поездка в Соединённые Штаты, затем в Англию, Францию, Италию, Германию… И длиться это путешествие будет ни много ни мало три года… Единственное, что, пожалуй, отличало Альфреда от других, чем-то похожих на него юношей, попавших в ту же ситуацию, — это полное отсутствие восхищения. Несомненно, испытать это чувство ему не давала его склонность к депрессии. Океан его разочаровал, и следы этого разочарования мы находим в его поэме: Так доверчиво я покинул в мои молодые годы родной очаг, чтобы увидеть земли, находящиеся где-то далеко за морями; океан предстал передо мной во всём своём величии, но его необъятность меня ничуть не поразила, так как в моём воображении он был гораздо больше. Так Альфред Нобель переживал второе значительное путешествие в своей жизни. Разлука с домом не принесла ему ничего, кроме щемящей боли и невыносимой тоски. Эта травма была так сильна, что в течение многих лет Альфред Нобель так и не сможет обрести постоянное пристанище. Что это будет? Сожаление об утраченном детском счастье, которое будет проявляться в настойчивом отказе от попыток обзавестись собственным домом? Или страх, что всё снова будет разрушено — точно так же, как это уже однажды произошло? Тема «колыбели-могилы» в том виде, в котором она фигурирует у Нобеля, помогает нам проникнуть в его мир гораздо глубже. Эта тема принадлежит к тому пласту представлений, которые свойственны всем людям независимо от их национальной принадлежности: следы этих представлений мы можем обнаружить как в сознании скандинава, так и в тех книгах, которые составляли круг чтения Альфреда Нобеля. Нобель был очень внимательным и вдумчивым читателем, и этот образ смерти-в-рождении, выраженный в нерасчленимости колыбели, с одной стороны, и гроба или могилы — с другой, а также близость матери воскрешают в памяти то состояние, которое Башляр называл «погружённостью существа в собственную мистерию». Тот, кто родился или еще только должен родиться, уже находится во власти смерти. Колыбель — это одновременно и утроба, и ковчег, и гроб. Подобным образом древнескандинавская легенда описывает появление на свет барда Вайнамойнена. Другие легенды сообщают, что в прежние времена, чтобы возродить больных к жизни, их хоронили заживо. Кроме того, эта тема, игравшая огромную роль в верованиях древних скандинавов, была возрождена Новалисом и Карлом Филиппом Морицем; автобиографический рассказ последнего «Антон Райзер», видимо, был одним из произведений, вдохновивших Нобеля на создание своей поэмы. Наряду с темой смерти возлюбленной — а к ней мы ещё вернёмся — тема неразрывности рождения и смерти постоянно возникает в литературе, начиная с немецкого преромантизма, и находит своё развитие в творчестве Гофмана, Уолпола, Льюиса, Нодье, Готье, Ламартина и Бодлера. И мы находим её во всех тех книгах, которые читал Нобель. Его путешествие началось в 1851 году. Путешествовать в то время было нелёгким делом, так как средства сообщения были абсолютно неразвиты, а железные дороги только начали появляться. К сожалению, молодой Нобель не оставил нам никаких свидетельств о своём путешествии. Его поэма отражает лишь переживания по этому поводу, но эти переживания оторваны от реальных фактов, и потому мы не можем извлечь из них ничего конкретного: Нобель описывает лишь свою внутреннюю жизнь. Но вот что жалко: он был слишком увлечён своей внутренней жизнью. А его наблюдательный и острый ум мог оказаться бесценным в момент объединения Германии, тем более что позже заводы, которые построит в Германии Нобель, столкнутся с проблемами при перевозке своей продукции из одной области в другую. Альфред застал Францию погруженной в кризис, наступивший после революции 1848 года. Он увидел страну в состоянии неустойчивости, которое вылилось в переворот, возглавленный будущим Наполеоном III. Он полюбит эту страну так сильно, что несколько лет спустя решит там поселиться. Сведений о пребывании Нобеля в Италии, родине нитроглицерина, до нас практически не дошло. Италия как раз в то время готовилась к воссоединению, которое произойдёт десятилетие спустя. И там Альфред Нобель тоже в будущем устроит свою лабораторию. Нобель ни разу не упомянул о подъёме промышленности Америки того времени — времени, когда шла борьба против рабовладения, а в Калифорнии уже началась золотая лихорадка. Но ещё более удивительно молчание Нобеля по поводу невероятного роста пороховой промышленности в этой стране. Однако благодаря фирме, основанной в 1802 году Элиотаром Иренеем Дюпоном де Немуром[4 - Химик, сотрудничавший с Лавуазье и оказавший большое влияние на производство пороха, Элиотар Иреней Дюпон де Немур (1771–1834) эмигрировал в Америку и организовал фабрику по производству пороха, на основе которой позже была создана всемирно известная компания.], эта индустрия положила начало одной из самых крупных химических корпораций сначала в Америке, а затем и во всём мире. Но всё-таки это молчание не мешало Нобелю наблюдать, изучать, постигать. Ведь именно с этого момента началась его карьера. Нобель накапливал факты, сведения, впечатления. И позже он сумеет воспользоваться теми знаниями, которые были приобретены им в ходе путешествия: он будет организовывать производство так, как мог это увидеть только в Америке. Кроме того, нельзя забывать, что именно присутствие в самой гуще событий оказало решающее влияние на формирование его политических взглядов. Таким образом, Альфред Нобель был очевидцем всего того важного, что в ту переломную эпоху воздействовало на ход истории. Он находился в самом центре исторического процесса, но не говорил о том, что он видел, ни слова, оставался молчаливым наблюдателем — все письма, которые он писал во время своих странствий разным людям, были всего лишь письмами в высшей степени умного и исключительно одарённого молодого человека. Он по-прежнему оставался болезненным, мечтательным, немного обеспокоенным. Его письма выражали его стремление к одиночеству. Кажется, будто он молча накапливает знания и идеи, которые послужат ему потом. Позже он вернётся туда, где побывал, и будет там творить, изобретать, снова и снова сталкиваясь с проблемами и неудачами. Но пока он молчал. Погибшая любовь Есть ещё одно тёмное пятно, о котором мы не можем сказать ничего определённого из-за молчания Нобеля. В Париже он встретил женщину, которую полюбил, но их роман длился недолго и закончился смертью этой таинственной возлюбленной. Эта незнакомка, несомненно, самая очаровательная тайна, связанная с Нобелем. Он вспоминал о ней, о её красоте и доброте, о своём, как он сам выражался, «головокружительном» счастье. Вот как он пишет об этом в своей поэме: Никакой эгоизм не разорвет цепей, которые нас сковывают, Никакие родители не помешают нашему союзу. Почему же я любил её? Потому что она была сама природа, так же, как запах — это природа роз. Её смерть причинила Нобелю жесточайшую боль, и потому он принял решение жить подобно «одинокому отшельнику в безумном мире», который желает посвятить свою жизнь достойным делам. «С этого дня, — добавляет он, — я больше не нуждаюсь в удовольствиях толп и начинаю изучать великую книгу природы, чтобы понять то, что в ней написано, и извлечь из неё средство, которое могло бы излечить мою боль». «Одинокий отшельник…» Кажется, этот плеоназм встретится у Альфреда Нобеля ещё раз в одном из писем, когда ему будет около сорока лет… Есть ли нужда в попытках выяснить, имела ли место эта идиллия на самом деле, или она существовала лишь в фантазии Нобеля? Некоторым людям, близко знавшим Нобеля, эта история казалась слишком красивой и неправдоподобной. Хотя вряд ли можно утверждать, что Нобель был склонен к выдумкам, эта грустная история очень напоминает сюжеты тех книг, которыми он зачитывался. Его беспокойный, тревожный характер, всепоглощающая романтичность, склонность к мечтательности, возникшие ещё в детстве, возможная самоидентификация с Шелли — всё это вполне могло быть причиной возникновения подобной фантазии. В этом случае мы должны говорить об обыкновенном юношеском фантазме, который возникает тогда, когда различие между иллюзорным и реальным ещё не осознаётся. Склонные к. меланхолии люди иногда позволяют появляться подобным фантазмам — о повсеместности этого явления свидетельствует вся литература того времени[5 - У Новалиса, как напоминает нам Жильбер Дюран, тема трагической гибели молодой возлюбленной тесно связана с мотивом обратимости колыбели и могилы. Следует помнить, что кладбище, это излюбленное в фантастическом романтизме место действия, носит греческое по происхождению название, которое обозначает «свадебная комната», что авторам той эпохи было хорошо известно. Таким образом, связь между этими двумя понятиями действительно существует.]. Многочисленные образы мёртвых или спящих девушек, которых можно принять за мёртвых, наводняют сказки и поэмы того времени. Спящая Красавица и особенно Брунгильда вновь подводят нас к теме тождества рождения и смерти. Этот мотив, тесно связанный с древними легендами и с северными мифами, очень часто встречался в любимых книгах Нобеля и, сильно окрашенный в меланхолические тона, постепенно запечатлевался в его сознании. Получается, что мёртвая невеста — это только фантазия? Конечно, это не более чем догадка, предположение. Но разве инженер и изобретатель не является «фантазёром», который умеет изменять мир, воплощая в нём свои мечты и сновидения? Различие между безвольным мифоманом и изобретателем как раз в том и состоит, что воля последнего может заставить мечту «длиться дольше, чем ночь». Исходя из этого, становится понятной сила идеалов Альфреда Нобеля; и действительно, если он стремился реализовать то, о чём он мечтал, в области химии, то почему бы ему не хотеть сделать того же и со своими пацифистскими идеалами? Нобель долго оставался в Париже во время своего путешествия, совершенствуя свои познания в лаборатории профессора Пелуза[6 - Т. Ж. Пелуз (1807–1867) открыл нитриты и синтезировал органические кислоты путём гидролиза.]. И там он встретил Асканио Собреро (1812–1888), ученика Пелуза и фон Либиха[7 - Ю. фон Либих (1803–1873) усовершенствовал методы анализа органических соединений, а также нотацию для записи радикалов, начиная с цианитов, фульминатов и бензойной кислоты, выделил титан и изобрёл хлороформ. Он был одним из создателей агрохимии и автором теории минерального питания растений.]. Собреро, нитроглицерин и смерть собаки Как мы уже знаем, к моменту встречи с Асканио Собреро от своего учителя Николая Зинина Альфред Нобель уже знал об изобретении этого итальянца — знаменитом нитроглицерине, который получается при соединении азотной и серной кислоты с глицерином. Многие учёные пытались изобрести новое взрывчатое вещество. Пока же использовался только чёрный порох. В Европе он стал известен, прежде всего, благодаря китайцам, которые, впрочем, не использовали его ни на войне, ни в каких-то гражданских работах. Изобретателем пороха, а точнее, тем, кто его изобрёл заново, считается Бертольд Шварц (1310–1384), который прославился также изобретением нового способа литья пушек. Новый состав был открыт лишь в 1845 году. Как сообщает легенда, открытие было совершено случайно Фридрихом Шёнбейном[8 - Фридрих Кристиан Шёнбейн (1799–1868), шведский химик, член Совета города Баля. В 1839 году открыл озон. Изобретённый им пироксилин — это хлопок, пропитанный смесью, состоящей из трёх частей азотной кислоты и одной части серной кислоты. Его преимущество заключалось в том, что он не растворялся в спирте и воде, а последнее позволяло изготовлять из пироксилина морские мины. Шёнбейну приписывают также изобретение коллодия, хотя существует и другое мнение, согласно которому коллодий изобрёл Луи Менар. Вполне возможно, что это вещество было изобретено ими обоими одновременно независимо друг от друга точно так же, как и в случае с патефоном, имеющим двух создателей — Эдисона и Шарля Кро.], который на кухонной плите кипятил азотную и серную кислоту. Когда флакон, в котором находилась эта опасная смесь, взорвался, Шёнбейн, чтобы поскорее вытереть плиту, схватил первое, что попалось ему под руку. Этой вещью оказался хлопчатобумажный фартук его жены. Вступив в контакт со смесью, ткань загорелась. Само по себе соединение кислот воспламениться не могло; следовательно, причиной возгорания был хлопок. Так был изобретен пироксилин[9 - Думаю, читатель позволит сделать мне одно личное замечание по поводу этой истории. Когда-то я занимался гравировкой по меди и мне неоднократно приходилось сталкиваться с вышеназванными кислотами. Все гравировщики моего учителя Дюплена строжайше следовали технике безопасности. И меня всегда поражало, как осторожно химики, и далеко не самые плохие, обращались с этими опасными жидкостями. Поэтому история Шёнбейна не кажется мне такой уж правдоподобной. Впрочем, мы столкнёмся с историями похлестче этой.]. Не удивительно, что многие химики, узнав об этом открытии, и желая на его основе создать новое взрывчатое вещество, заинтересовались кислотами. В 1847 году Асканио Собреро неподалёку от Туринской Королевской академии наук провёл испытание нитроглицерина. Вот как он сам описал этот эксперимент: «Когда чаша с веществом была нагрета на спиртовке, произошёл взрыв невероятной силы. Чаша разлетелась на мелкие кусочки. В другой раз мы нагревали пробирку с небольшим количеством этого вещества. Взрыв был настолько силён, что осколки разорвавшейся пробирки глубоко поранили мне лицо и руки и ранили других людей, присутствовавших в комнате во время эксперимента». Действуя наощупь, Собреро начал проводить другие эксперименты, вроде следующего: «Если небольшое количество нитроглицерина положить на язык, но не глотать, то начинается сильная головная боль, сопровождающаяся ощущением слабости во всём теле». В другой раз он добавил немного нитроглицерина в пищу собаке, и у неё начались судороги, изо рта пошла пена, а примерно через два часа она издохла. Собреро пришёл к выводу, что смесь была не только взрывчатой, но и ядовитой. Никакой пользы, которую можно было бы из неё извлечь, Собреро не видел. Но потом ему пришла в голову великолепная мысль попытаться использовать это вещество в терапевтических целях: как известно, в небольших количествах яд может обладать целебными свойствами. Так ценой жизни одной собаки были спасены жизни миллионов людей, ведь благодаря Собреро в обиход было введено эффективное средство против сердечных заболеваний. Среди больных, употреблявших это лекарство, позже оказался и Альфред Нобель. Он был уверен, что микстуре, изобретённой итальянским химиком, уготовано другое будущее. Уверен настолько, что в ущерб Собреро объявил себя её изобретателем. Выражаясь прямо, Альфред Нобель украл изобретение итальянца. Для очистки совести он мог бы, впрочем, сказать себе, что именно он оказался тем человеком, который понял все возможности нитроглицерина и несколькими годами позже смог поставить на ноги его производство. Произошла и другая встреча, которая повлияла на будущее Нобеля, но случилось это уже в Нью-Йорке: гам Нобель познакомился с капитаном Джоном Эриксоном, ровесником своего отца. Возможно, что встречу устроил сам Эммануэль. Интересы Джона Эриксона совпадали с интересами Альфреда. Из их общения Нобель наверняка почерпнул много полезного для себя, так как Эриксон занимался и вооружением. Но, к сожалению, история не сохранила для потомков подробностей этой встречи. Восточный вопрос В 1852 году Альфред Нобель возвратился в Санкт-Петербург, чтобы возобновить работу на предприятии отца — «Литейные заводы и механические цеха. Эммануэль Нобель и сыновья». Дело Нобеля процветало, так как агрессивная внешняя политика России вредила лишь самой России, но не Нобелю. Подавление венгерского национально-освободительного движения в 1848–1849 годах вызвало протест Англии и Франции. Англия, кроме того, имела большие планы на Востоке, а последний очень интересовал и Россию. Ещё одним обстоятельством, осложнившим ситуацию, оказался спор о владении святыми местами, не так давно разгоревшийся между Николаем I и Наполеоном III. А завершить этот перечень должен, несомненно, так называемый «восточный вопрос», то есть политическая ситуация внутри и вокруг Турции, в прошлом процветавшей, но затем утратившей своё могущество. Султан Абдул-Меджид отказал русскому царю в возможности защищать православных, проживавших на территории Османской империи. Всё это привело к тому, что русская армия оккупировала молдавско-валашские княжества и немного позже, в 1853 году, в битве при Синопе разбила турецкий флот. Этого было достаточно, чтобы Англия, Франция, Турция и Сардиния, создав военный блок, объявили России войну. 14 сентября 1854 года английские и французские солдаты, ещё не оправившись от удивления, вызванного столь неожиданным объединением двух держав, высадились в Евпатории. Российской армии не хватало экипировки. Государство нуждалось в оружии. На заводы Нобеля поступали огромные заказы. И Эммануэль Нобель наконец-таки получил возможность применить на практике все свои познания. В отсталой России катастрофически недоставало кадров. Чтобы наладить производство и построить необходимое оборудование, Нобелю были нужны шведские специалисты. Вспомним, однако, что по крайней мере со времён Петра Великого отношения между Россией и Швецией были далеко не безоблачными. Заводы Нобеля выпускали шпалы для первой в России железной дороги, винтовки, пушки. Тут Альфред вспомнил об Эриксоне — начался выпуск паровых двигателей и других деталей для первых в российской армии паровых кораблей. А они впоследствии показали себя с лучшей стороны: несколько кораблей, построенных Нобелем, прослужили до первой мировой войны, то есть более шестидесяти лет. Именно тогда Эммануэль Нобель, бывший полуграмотный юнга, а затем погрязший в долгах и рисковавший из-за этого попасть в тюрьму отец семейства, был награждён Императорской Золотой медалью, специальная надпись на которой превозносила «его старания, дух взаимопомощи», а также «его артистические таланты». С наступлением войны морские мины, уже немного позабытые, но всё равно остававшиеся секретом государственной важности, стали как никогда необходимыми. Эммануэль и его сын Роберт лично заложили их в замёрзшие воды Финского залива недалеко от Кронштадта. Сила их взрыва была потрясающей. Санкт-Петербургу грозило наводнение… Очевидно, что именно работа Эммануэля и Роберта предопределила неудачу объединённого англо-французского флота. Адмиралу Напье ничего не оставалось, кроме как оплакивать это поражение: «Финляндский залив, — писал он, — буквально кишит этими чёртовыми минами…» И всё-таки у России было недостаточно сил, чтобы сопротивляться. Длительная осада Севастополя закончилась. Россия проиграла войну. Затем последовал Парижский договор 1856 года. Николай I умер, и на престол взошёл его сын. Окончание войны оказалось для Нобелей катастрофой. Новому правительству больше не нужно было так много мин, ружей и пушек. Завод Нобеля, оборудованный по последнему слову техники того времени и требующий тысяч рабочих рук, был предоставлен самому себе, остался без заказов. Само собой разумеется, что это повлекло за собой массовые увольнения… В истории России началась новая глава. Пришёл новый царь, возникли новые планы и идеи. Начиная, по крайней мере, с Александра Невского Россия разрывалась между двумя желаниями — сохранить свою самобытность и стать европейским государством. Это, в частности, было причиной убийства сторонниками Екатерины II её мужа Павла I. Но на этот раз всё обошлось без крови. Как уже упоминалось, Николай поручил воспитание своего сына Александра Романова Василию Андреевичу Жуковскому[10 - Василий Андреевич Жуковский (1783–1852) известен, главным образом, как переводчик английских и немецких поэтов-романтиков, которые в то время пользовались в России большой популярностью.], который сумел привить своему воспитаннику почтение к закону и внушил ему любовь к европейской культуре. В то время, когда Америка ещё боролась с рабовладением, крепостное право в России благодаря Александру II было отменено. И нельзя не удивляться тому, что в Европе до сих пор чаще прославляют американские события, хотя русские имели не меньшее, если даже не большее, значение. Александр II реформировал созданные отцом и погрязшие в бюрократизме юридическую и административную системы. Осознавая настоятельную необходимость повсеместных и всеохватных изменений, он первым попытался создать в России сеть железных дорог и усовершенствовать систему как наземного, так и морского и речного сообщения. Очередной крах Фирма «Нобель и сыновья» достаточно быстро приспособилась к новой ситуации. Эммануэль Нобель почти сразу же выпустил без малого двадцать пароходов и первым основал пассажирское судоходство на Волге и Каспийском море. Но производство уже не могло приносить таких же прибылей, как раньше. Обновлять мирную технику нужно было реже, чем запасы оружия: мина могла послужить только один раз, а пароход делал тысячи рейсов. Поэтому, несмотря на превосходное качество выпускаемой продукции, заводам постоянно не хватало заказов и, следовательно, денег. Надо было срочно привлекать новые капиталы. Александр повернулся лицом к Европе, которая ещё вчера была врагом. Хотя сам Эммануэль Нобель владел несколькими языками, он решил, что для налаживания контактов с английскими и французскими финансистами в Европу лучше отправить сына Альфреда. Но поездка оказалась безуспешной. Новое разорение с неизбежностью надвигалось. Нобели становились такими же бедными, как и до приезда в Россию. И тогда Эммануэль принял решение вернуться в Швецию. Альфред, Роберт и Людвиг по-прежнему жили в Санкт-Петербурге, пытаясь предотвратить остановку заводов. Но потом и они отказались от этих намерений и переключились на реализацию других проектов в России и Швеции. Пока сыновья пробовали вернуть прежнее благосостояние семьи, Эммануэль Нобель занимался научными изысканиями. Казалось, что теперь он был занят работой, которая увлекала его по-настоящему и которой он раньше не мог посвятить всё своё время: болезни и бесконечные странствия то и дело вынуждали его прекратить на какой-то срок те работы, которые составляли смысл его жизни. В период с 1857 по 1859 год Эммануэль Нобель сделал три изобретения, несомненно, менее значительные, чем мины, но при этом не бесполезные: аппарат для измерения давления воздуха, приспособление для точной дозировки жидкостей и, наконец, усовершенствованные барометр и манометр. Хотя все эти изобретения и не имели того же значения, которое имели сделанные позже его сыном Альфредом, они всё-таки принесли определённую пользу, так как промышленность того времени нуждалась в точных измерительных приборах. Заметно упрощавшие процедуру измерения, они не могли не привлечь внимания инженеров. И эти три изобретения были только началом. В 1859 году Эммануэль Нобель вместе со своей женой и сыном Эмилем (1843–1864), который был их единственным ребёнком, родившимся в России и не умершим в раннем детстве, окончательно перебираются в Швецию. Разорившийся Нобель должен был как-то обеспечивать свою семью. К тому времени он уже расплатился со своими прежними долгами. Однако начать новое дело было не так легко, как может показаться. А пока, в ожидании лучших времён, Эммануэль Нобель для нескольких офицеров организовал демонстрацию усовершенствованного им пулемёта. На присутствующих, казалось, произвело большое впечатление то, что они увидели. Неизвестно, был ли этот пулемёт собран самим Нобелем или он привёз его из Петербурга. Но для производства этого оружия были необходимы средства, помещение, рабочие руки. Ничего этого не было. Кроме того, продолжению работы препятствовал недостаток материалов; для их производства надо было построить ещё один завод, что только увеличивало необходимые затраты. И, наконец, производство должно быть оснащено в соответствии с высочайшими достижениями техники. Прогресс постепенно преображал мир, порабощая, однако, большую часть населения. Люди, едва успев появиться на свет, оказывались в условиях куда более худших, чем даже во времена не так давно упразднённого рабства. Промышленность, строительство и транспорт нуждались не только в дешёвой рабочей силе, согласной работать за самую низкую зарплату. Возрастала необходимость в новом источнике энергии — угле. В то же время огромное количество людей трудилось в шахтах, вдали от свежего воздуха и солнечного света. Но для увеличения добычи угля силы человеческих рук было недостаточно, точно так же, как было недостаточно силы пороха для пушек. И промышленность, и армия нуждались в новом взрывчатом веществе. И тогда Альфред Нобель, ещё находясь в России, вспомнил о Собреро и его нитроглицерине, который до тех пор так и не нашёл достойного применения. Его формула — C H О (NО ) . Для его производства нужно было не так много — дегидратировать глицерин и в холоде соединить его с концентрированными азотной и серной кислотами. Что ж, нет ничего проще: все эти вещества можно достать без труда, а сам процесс совсем не сложен. Речь идёт всего лишь об обработке обезвоженного глицерина смесью азотной и серной кислот. Вещества соединяются при обычной температуре и выделяют большое количество энергии. С другой стороны, существует большая опасность, что смесь сама собой взорвётся. Мы не стали бы советовать читателям пытаться провести такой в высшей степени опасный опыт. К сожалению, такие попытки часто приводили к печальным последствиям. Когда Собреро изобрёл нитроглицерин, он не подозревал, что этому веществу может найтись какое-нибудь практическое применение. Лишь позже он ввёл его в медицинскую практику. И ни один химик, за исключением, конечно, Эммануэля и Альфреда Нобелей, не мог себе вообразить всех возможностей, которые предоставляло использование этого мощнейшего взрывчатого вещества. Производство его было очень опасным, а способ, который мог бы ликвидировать или хотя бы уменьшить эти опасности, тогда был ещё не известен. В порядке эксперимента на заводе Нобеля производили нитроглицерин, надеясь использовать его при производстве мин, но в течение многих лет результаты оставались неудовлетворительными. Тем не менее, и отец, и сын по-прежнему возлагали большие надежды на этот эксплозив, который, как им тогда казалось, был гарантом их преуспевания. Альфред в Париже Чтобы достать необходимые средства, в 1861 году Альфред снова отправился в Париж. Там он встретился с братьями Перейра, крупными финансистами эпохи Второй империи. В 60-е годы Европа кипела. Это был золотой век европейского романа: тогда творили Гюго, Диккенс, Флобер, Тургенев, Достоевский, Толстой. Всех этих авторов Альфред, кстати, читал очень внимательно. Наука, как и вся мысль в целом, стремительно обновлялась. В 1859 году разразился скандал вокруг знаменитого сочинения Дарвина «Происхождение видов». Через пять дет Максвелл обнародовал свои идеи об электромагнитной природе света. Годом позже Мендель опубликовал книгу о законах наследственности, которая, впрочем, не оставила после себя заметного резонанса. А в 1867 году появились антисептические средства. Одновременно зарождались и новые политические течения. В 1864 году был организован I Интернационал. А в 1867 был опубликован «Капитал» Маркса. Англия и Франция переживали заметный экономический подъём. Это была эпоха появления кабельной телеграфной линии между Старым и Новым Светом, эпоха постройки Суэцкого канала. В 1855 году появился конвертер Бессемера для производства стали. В 1863 году Солвей изобрёл способ выработки соды. А в 1864 году Мартен усовершенствовал изобретение Бессемера. Этот подъём был подкреплен основанием крупных банков, таких, как «Лионский кредит» (1863), «Земельный кредит» (1852), «Генеральное объединение индустриальных и коммерческих кредитов» (1859). Эти банки активно содействовали экономическому подъёму в Европе. А без увеличения числа организаций, занимающихся финансовой деятельностью, без выработки новых формул работы на финансовом рынке, без изменения роли кредитования и бирж рост производства был невозможен. Альфред Нобель обратился в «Генеральное общество кредитов под недвижимость», которое принадлежало братьям Перейра. Якоб Эмиль Перейра (1800–1875), ещё будучи простым посредником, примкнул к сенсимонизму. Это учение, проповедовавшее приближение нового общества, в котором интересы рабочих и хозяев не будут находиться в конфликте, во многом предвосхитило социалистические идеи. Из него Перейра позаимствовал идеи взаимопомощи, солидарности и социального мира, весьма и весьма близкие идеологии пацифизма, которую позже будет проповедовать Нобель, и идеям Шелли, вдохновленного учением Годвина. Конечно, став банкиром, Перейра позабыл некоторые важные пункты повлиявшего на него учения и прежде всего те, которые касались частной собственности. Перейра, как и Эммануэль Нобель во время своего пребывания в России, проявлял особый интерес к паровым машинам; вместе со своим братом Исааком (1806–1880) он потратил много сил и времени постройке и эксплуатации первой во Франции железной дороги. То, что братья Перейра и Альфред Нобель имели общие интересы, видимо, оказало решающее влияние на реакцию братьев. «Общество кредитов под недвижимость» выдало Альфреду ссуду в 100 000 франков, которую Нобель вложил в производство нитроглицерина. «Запатентованный взрыватель Нобеля» Этот капитал позволил Эммануэлю поселиться на старой ферме, расположенной неподалёку от Стокгольма, в Хеленборге. Эту ферму семья Нобелей делила с рабочим-металлургом и крестьянином, который жил там вместе со своей женой и пятерыми детьми. В 1862 году Нобель попытался ввести новый и относительно простой способ производства нитроглицерина, который, в отличие от способа Собреро, включал в свой состав ещё 10 % пороха. Время от времени Эммануэль Нобель проводил испытания этой смеси, используя запал, предназначенный для огнестрельного оружия. И однажды его фрагментарные познания в химии привели к несчастному случаю: он не отошёл достаточно далеко и пострадал от взрыва. Так перед ним стал вопрос: как сделать взрыв направленным, как управлять им? Пока Эммануэль пытался решить этот вопрос — за неимением лаборатории пользуясь кухней, — его семья и их соседи по Хеленборгу жили на пороховой бочке, которая в любой момент могла взорваться. Впрочем, пробелы в познаниях отца вполне могли бы быть восполнены познаниями сына. Благодаря своим путешествиям, своему учителю Николаю Зинину, стажировке у Пелуза, встречам с Эриксоном Альфред стал прекрасным химиком. Отец в Швеции проводил свои опасные опыты с порохом, а сын, живший тогда в России, тоже не терял времени даром. И постепенно у него оформились идеи, заслуживавшие своего воплощения. Вот как он сам описал свой эксперимент: «Впервые я поставил удачный опыт с нитроглицерином в 1862 году. Это случилось возле канала (или сточной канавы), который вытекал с территории механического завода, принадлежавшего моему брату Людвигу. При опыте присутствовали оба моих брата. В одну пробирку, поменьше, я поместил немного нитроглицерина и очень осторожно закупорил её. Эту пробирку я поместил в другую, побольше; она была наполнена порохом и в ней находился запал. Закупорив и её, я зажёг запал и бросил всё это в воду. Мощнейшее сотрясение почвы и фонтан воды, вызванные взрывом, как нельзя лучше показали, что нитроглицерин эффективен не меньше, чем порох». Оставалось только заявить патент на «изготовление и использование взрывчатых веществ», что и было сделано в начале следующего года. Альфред был доволен и даже горд тем, что нашёл такое решение проблемы, а потому поспешил отправить отцу письмо, в котором подробно излагал изобретённый им способ. В то время Эммануэль Нобель тоже бился над решением этой проблемы. Он полагал, что всё изменит использование смеси, на 90 % состоящей из пороха и только на 10 % — из нитроглицерина. И пока он, часто забывая об осторожности, пробовал проверить свою догадку, Альфред успел разрешить проблему. Письмо настолько разозлило Эммануэля Нобеля, что он обвинил своего сына в краже изобретения. На протяжении всей жизни Альфреду Нобелю приходилось бороться за признание его прав на его же изобретения, начиная от нитроглицерина, «позаимствованного» у Собреро, и вплоть до его самых значительных открытий. Но на этот раз ситуация оказалась вдвойне сложной, так как ему пришлось отстаивать свои права в борьбе с отцом. Это событие глубоко потрясло Альфреда. Он гордился своей идеей и не хотел, чтобы кто-то ставил под сомнение его способности. Он отправил отцу письмо, в котором он отвергал все обвинения в нечестности и немного высокомерно, даже презрительно, ещё раз излагал сущность своего изобретения. Письмо начиналось словами «мой дорогой отец». Эммануэль был человеком очень высоких моральных качеств и поэтому, прочитав послание сына, был вынужден признать его правоту. Он был достаточно мужественным, чтобы совершить такой шаг. Ссора кончилась, отец и сын помирились. Но этот конфликт оставил в душе Альфреда неизгладимые следы: он очень долго был опечален этим событием, и ему казалось, что прежний мир разрушился, что ничего от прежней жизни не сохранилось. Конечно, постепенно отношения между Альфредом и отцом нормализовались, но для этого потребовалось очень много времени. Альфред заявил патент 14 октября 1863 года. Речь тогда шла всего лишь об увеличении взрывной силы пороха при помощи добавления в него нитроглицерина. В том же году он пригласил группу шведских офицеров на одно из испытаний нового взрывчатого вещества. На этот раз Нобель использовал чугунную бомбу, наполненную смесью нитроглицерина и пороха в равных пропорциях. Мощность взрыва была поразительной. Приглашенные офицеры были удивлены и даже немного напуганы тем, что они увидели; они посчитали необходимым предупредить военные власти об опасности этого вещества, которое, по их мнению, нужно было запретить. Несколькими неделями позже в карьере, расположенном неподалёку от Стокгольма, Альфред взорвал несколько скал. И опять публика была впечатлена и в то же время очень напугана. 5 мая 1865 года Нобель предложил новый способ производства нитроглицерина и управления его взрывной силой. Но это было не окончательное решение, так как только после проведения ещё пятидесяти опытов Нобель пришёл к такому виду взрывателя, который он посчитал возможным запатентовать. Заряд нитроглицерина заключался в герметичную металлическую капсулу. Другой заряд, который, по мысли Нобеля, должен был вызывать взрыв нитроглицерина, помещался в деревянную капсулу с запалом. Это было первое значительное изобретение Нобеля. Оно было подобно перевороту, многие даже считали новое изобретение «огромным шагом вперёд в наших знаниях о взрывчатых веществах со времён изобретения пороха». Шольман, который позже работал с Нобелем, писал; «Все, в конечном счете, видят в Нобеле не более чем изобретателя динамита, но на самом деле изобретение взрывателя и особенно того принципа, который лежит в его основе — одно вещество вызывает взрыв другого, — должны были, как с точки зрения логики изобретения, так и с точки зрения их технической необходимости, произойти гораздо раньше, чем открытие динамита». Альфред Нобель неоднократно возвращался к своему детищу, чтобы усовершенствовать его, и в конце концов заменил деревянную капсулу с порохом на металлическую, которая содержала в себе гремучую ртуть Hg(CHO) . Кроме того, изобретённый Нобелем принцип действия взрывного устройства сделал возможным дальнейшее изучение физических свойств взрывчатых веществ, а следовательно, и введение в практику новых. Без взрывателя Нобеля нитроглицерин по-прежнему не приносил бы никакой пользы. Возможно, в идее полезности следует видеть один из основных Моментов морали XIX века, который наиболее полно можно было бы сформулировать следующим образом: не изобретать и не открывать ничего ради изобретений и открытий самих по себе, нужно усовершенствовать и уточнять только для того, чтобы извлечь наибольшую пользу. И, видимо, не случайно Джон Д. Рокфеллер в эти годы решил, что ему невыгодно только бурить нефтяные скважины, и занялся постройкой нефтеперерабатывающих заводов и транспортировкой переработанной нефти. Возвращение в Стокгольм Итак, Альфред Нобель вернулся в Швецию, чтобы работать со своим отцом. Он полагал, что в Швеции, где его отец начинал организацию производства, его изобретательный ум найдёт себе лучшее применение, чем на обыкновенном заводе в России. Со времени отъезда Альфреда Нобеля из Стокгольма — напомним, что ему тогда было девять лет, — город совсем не изменился. Население выросло до 100 000 человек, но санитарные условия по-прежнему могли вызвать у стороннего наблюдателя ужас[11 - Любопытно, что во время появления в Швеции протестантизма (а этот процесс был связан, прежде всего, с именем Густава Вазы) в Стокгольме произошло одно событие, имеющее отношение к взрывчатым веществам: селитру, необходимую для их производства, «добывали» из вскрытых захоронений. Понятно, что в сознании людей подобные вещи были чем-то вполне естественным.]. Крайняя урбанизация делала город малопригодным для жизни. Тринадцать островов, на которых располагался город, практически не имели пристаней, а неиспользуемое побережье со временем превратилось в огромную свалку, от которой распространялся невыносимый запах… Старинные мощёные улицы, которые почти никогда не чистили, нередко затапливало. Тротуаров тогда не было и в помине: первые появятся лишь много лет спустя, около 1890 года. Пока же жителям города приходилось пробираться сквозь грязь, отбросы и нечистоты. Не было в Стокгольме того времени ни водопровода, ни канализации, ни даже сточных канав. По ночам редкие фонари освещали лишь некоторые кварталы города — с наступлением вечера Стокгольм погружался в темноту, отчего прогулки по городу становились небезопасными. Впрочем, опасность попасть в руки, к бродягам или бандитам часто так и оставалась только возможной опасностью, поскольку у жителей Стокгольма не возникало желания гулять по смердящим улицам. Как уже упоминалось, город был расположен на островах, и поэтому весельные лодки и баржи были единственным средством передвижения. Но горожане крайне редко покидали тот остров, на котором они жили. В городе, как мы уже видели, царила антисанитария. Здесь можно было бы привести очень много фактов и свидетельств, но мы остановимся на одном: по воспоминаниям современников, зимой самые бедные жители города собирали конский навоз и складывали его в кучи, устраивая себе таким образом место для сна. Исходящее от навоза тепло было единственной для этих людей защитой от холода. Таким увидел Стокгольм вернувшийся в Швецию в 1863 году Альфред Нобель. Он приехал не просто так: необходимо было продолжать поиски способов, которые могли бы обезопасить использование и хранение нитроглицерина. А эта проблема волновала Нобеля ещё в Санкт-Петербурге, так как без её решения останавливались все дальнейшие исследования, а капиталовложения и попытки производства могли оказаться тщетными. Отец и сын сняли в Хеленборге полуразрушенный дом и организовали там лабораторию и фабрику. Взрыв в Хеленборге Альфред и Эммануэль хранили огромное количество нитроглицерина. Казалось, что их поступки в то время были совершенно лишены какой бы то ни было осмотрительности. И вот однажды, 3 сентября 1864 года, как раз в тот момент, когда Альфред Нобель беседовал с инженером Бломом, случилось то, чего следовало ожидать: 100 килограммов нитроглицерина, ожидавшие своей отправки, взорвались. Вот как сообщает об этом событии одна из газет: «Этим утром, в 10. 30, жители нашего города были напуганы ужасным взрывом, настолько сильным, что стены домов начали дрожать, а окна — вплоть до Кунгсхольмена — разбились. Лишь позже стало известно, что этот взрыв произошёл на фабрике, принадлежащей инженеру Нобелю… От деревянного здания, в котором располагалась фабрика, не осталось ничего, кроме множества обломков, разбросанных вокруг того места, где оно находилось… Но самое страшное в этой катастрофе — это вид искалеченных человеческих тел. То, что одежда на них была порвана, не самое страшное; некоторые из погибших были обезглавлены взрывом, а кое-где можно было увидеть куски мяса, оторванного от костей. Там не было трупов в обычном понимании, лишь груды мяса и костей, не имеющих ничего общего с человеческими телами. Самого господина Нобеля во время взрыва на фабрике не было, но предполагают, что среди жертв взрыва — сын инженера». Альфред, к счастью, отделался тогда лишь незначительными ранениями лица, нанесёнными осколками стекла и дерева. Но во время катастрофы погиб Эмиль. Ему было 20 лет, он был на каникулах и совсем недавно приехал из университета. Подверженный семейной напасти не менее остальных членов семьи, он как раз работал с нитроглицерином. Когда следователи стали допрашивать Эммануэля и Альфреда о подробностях катастрофы, отец и сын заявили, что Эмиль не присутствовал при эксперименте. Они настаивали, что если соблюдать правила безопасности, то нитроглицерин не представляет никакой угрозы. И, наконец, они добавили, что взрыв на фабрике ещё раз доказывает, что нитроглицерин принесёт человечеству счастье! Эта катастрофа надолго осталась в памяти горожан. Пройдёт не одно десятилетие, прежде чем в городе перестанут делить события на те, что произошли до взрыва у Нобеля, и те, что произошли позже. Эммануэль был настолько потрясён происшедшим, что спустя две недели с ним случился удар, и остаток своей жизни, восемь долгих лет, он провёл практически не вставая с постели. Но вынужденная неподвижность никак не повлияла на активность его интеллектуальной жизни. Не покидая своей комнаты, он доводил до логического конца разнообразные проекты, иногда фантастические, иногда более реалистичные, но всегда опережавшие свой век. Он вернулся к некоторым идеям, возникшим у него до отъезда в Россию, постоянно думал о безопасности своей родины и написал три книги, в которых, по его же определению, излагались «способы защиты нашей родимой страны от вражеских сил, превосходящих по числу, начиная с наших дней и в будущем, без дорогостоящих укреплений и больших потерь — как человеческих, так и материальных». Эммануэль Нобель: акварелист, изобретатель, экономист Все книги Эммануэля Нобеля были богато иллюстрированы. Текст сопровождался рисунками китайской тушью и акварелью, выполненными самим Нобелем: он, кроме прочего, умел неплохо рисовать. Бесспорно, многосторонний талант Нобеля был совершенно заслуженно отмечен русскими (хотя, конечно, не стоит забывать и о том, что именно он оказался причиной неприятностей со стокгольмской налоговой полицией — но «артистизм» Нобеля проявил себя тогда совсем с другой стороны). Однако рисунки Нобеля не имеют ничего общего с работами других художников его времени: на последних мы видим в основном пейзажи в романтическом духе, тогда как Нобель — с завидной точностью и удивительным мастерством — изображает… мины. И он не только предлагает читателю изолированное схематичное изображение, которое можно найти в любой научной работе, но и пытается показать мины в реальной ситуации: он изображает мины в воде, а в перспективе — окружающие море горы и судно, проплывающее вдалеке… А ещё он рисует миноносцы — с людьми на борту, с лебёдками… На других, уже совсем не технических рисунках Эммануэль изображает себя вместе с русским царём на испытаниях, прошедших около 1841 года. На одном из них Нобель и царь стоят совсем рядом на высоком холме и наблюдают за крушением корабля, который от взрыва переломился пополам. Сосна на переднем плане дополняет композицию, а справа, на мосту, расположились чиновники. Все эти рисунки снабжены многочисленными комментариями, часть которых — те, что сделаны по-французски, — принадлежит, видимо, перу Альфреда Нобеля. Эти удивительные и не лишённые изящества работы, изображающие, как правило, изысканные пейзажи, вполне могли бы воплощать идеи мира и гармоничного существования. Люди на них выписаны очень искусно, их позы поразительно естественны… Да, могли бы, если бы не сноп огня и не дымный гейзер посреди этих лесов и мирных деревень. Семья была глубоко потрясена случившимся, и лишь благодаря заботам и стараниям Андриетты жизнь в доме не остановилась. Впрочем, и Эммануэль не был исключением: он умел с пользой проводить свой вынужденный отдых, не позволяя себе ни минуты бездействия, которое так не сочеталось с его энергичным характером. Он не мог не изобретать. В 1870 году, когда он обдумывал возможность использования отходов лесоперерабатывающей промышленности, в частности, опилок, в производстве товаров широкого потребления, ему пришла в голову мысль склеивать пластины дерева при помощи пара. Результатом этих размышлений стало пространное изложение, затрагивающее все выгоды, которые могло принести такое производство; он даже перечислил товары, которые оно могло бы выпускать, — домашнюю утварь, мебель, корзины. Он составил также несколько планов домов и судов, которые могли бы быть построены из таких материалов, снабдив эти планы обстоятельными комментариями, техническими инструкциями и советами по организации производства и даже торговли. Но эти идеи не интересовали никого. А Эммануэль Нобель изобрёл не что иное, как фанеру, без которой теперь мы не сможем представить нашей жизни. Эммануэля Нобеля интересовала не только техническая сторона его изобретений. Очень много внимания он уделял тем общественным выгодам, которые они могли принести. А его изобретения, по мнению Бергенгрена, «способствовали созданию новых рабочих мест, что позволило бы многим шведским безработным обеспечить себе существование, а следовательно, помогло бы снизить уровень эмиграции из страны. Кроме того, они обеспечивали более экономичное использование природных ресурсов». Стремление создать новые рабочие места, а также сам способ формулировки мыслей чем-то напоминают идеи кейнсианства, хотя Джон Мейнард Кейнс, автор «Общей теории занятости, интересов и денег», родится только тринадцать лет спустя после того, как Эммануэль Нобель изложил свои мысли по поводу фанеры. ГЛАВА 3 Шеффнер Несколько дней спустя после взрыва фабрику Нобеля посетил делец из Америки Тальяферро Престон Шеффнер. Этот человек был ярким экземпляром авантюриста того времени. Крупный, элегантный, с огромной бородой, он смотрел на мир пристальным и, как о нём говорили, жадным до выгоды взглядом. Раньше он был судебным исполнителем в Луисвилле, но это занятие ему быстро надоело. Его внимание было привлечено телеграфом, который тогда был ещё диковинкой. Он намеревался создать первую в районе Луисвилла телеграфную сеть и даже начал выпускать периодическое издание «Собеседник телеграфа Шеффнера». Затем, чтобы найти средства для финансирования нового трансатлантического телеграфного кабеля — а Шеффнер хотел конкурировать с уже существующим, — он отправился в Россию. Дело провалилось. Будучи осведомлённым в технических проблемах, связанных со взрывчатыми веществами, он объявил себя экспертом по этому вопросу. Но в действительности он не был настоящим специалистом: во время строительства телеграфа ему приходилось присутствовать при взрывах, тогда он и узнал, как они производятся; кроме того, он прочитал несколько книг на эту тему. Во время пребывания в России он посетил фабрику Нобеля. Хотя он и утверждал, что уже встречался с Альфредом, тот так и не смог его вспомнить. Во время войны Шеффнер жил сначала в Англии, затем во Франции, где написал несколько работ по американской истории. В них он показал себя яростным сторонником южан, что вынудило американское посольство увидеть в нём агента Юга. В 1864 году Шеффнер сотрудничал с Данией, которая тогда воевала с Пруссией. Причиной конфликта между этими странами был спор вокруг Шлезвиг-Гольштейна, региона, имевшего большое экономическое и стратегическое значение; в частности, интересы двух держав были прикованы к Гамбургу, который к тому времени уже давно стал крупным портом. Шеффнер приказал заложить мины. Позже он с гордостью рассказывал, что эти мины сдержали продвижение вперёд пятнадцати тысяч прусских солдат. И хотя Дания всё-таки проиграла войну, Шеффнер всё равно считал себя крупным специалистом по минам. После окончания датско-прусской войны Шеффнер сотрудничал со шведским правительством. Услышав о взрыве в Хеленборге, он решил посмотреть на произведённые им разрушения. Встретив там Альфреда Нобеля, он предложил ему продать права на использование нитроглицерина Соединённым Штатам. Нобель запросил 200 тысяч долларов. Американец рассмеялся и предложил свою цену — 10 000, но не американских, а мексиканских долларов. Понятно, что сделка не могла состояться. Тогда авантюрист обратился к американскому послу в Швеции с предложением просто-напросто выкрасть у Альфреда Нобеля его способ. Но Джеймс Кэмпбелл, занимавший тогда этот пост, вспомнил о подмоченной репутации этого человека и ответил резким отказом. Вернувшись в Америку, Шеффнер объявил себя изобретателем нитроглицерина. Этот «агент южан по недоразумению» без особых проблем переменил лагерь, предложив свои услуги генералу Гранту, и уже в таком статусе провёл ряд опытов с якобы изобретённым им нитроглицерином. А позже он стал и хозяином фабрики по производству нитроглицерина. Он выпускал взрывные устройства, очень напоминающие те, что изобрёл Нобель, и всеми путями пытался получить в Америке патент на своё «изобретение» раньше его настоящего автора. Всё это привело к ужасной юридической путанице, но в конце концов спор был решен в пользу Нобеля. Этот спор вокруг авторства, первый в его жизни серьёзный спор по этому поводу, надолго запомнился Альфреду Нобелю. И хотя он ненавидел любого рода юридические осложнения, с ними ему приходилось сталкиваться практически на каждом шагу. Кустарное производство нитроглицерина посреди озера Хеленборгская катастрофа, кроме всех уже перечисленных несчастий, принесла ещё одно: фабрика Нобеля прекратила своё существование. Специальным постановлением власти запретили производство нитроглицерина в пределах города. Для Альфреда это было очень тяжёлым испытанием. Горе, вызванное смертью брата и болезнью отца, нехватка денег, бесконечные судебные разбирательства, враждебное отношение к нему со стороны соседей — всё это, несомненно, могло его сломить. Его брат Роберт советовал ему «бросить как можно скорее проклятую профессию изобретателя, которая не приносит ничего, кроме несчастий». Но Альфред не хотел допустить разрушения семейного дела. Нитроглицерин был для Нобеля чем-то более важным, чем обыкновенное вещество, которое нужно было производить: он был для него основной ставкой всей жизни. Можно было бы даже сказать, что Нобель был «привязан» к нитроглицерину не так сильно, как к самой этой привязанности. А однажды в письме к одному инженеру он даже написал следующее: «Ваш страх во время работы с бертолетовой солью преувеличен. Запах серы впечатляет так же, как впечатляет девушка-истеричка, а когда пахнет фосфором, это хуже, чем тысяча чертей. Но нужно научиться заставлять их подчиняться власти того, кто действительно является господином». А если обыкновенная бертолетова соль может внушать такие чувства, то почему бы не предположить, что нитроглицерин тоже имел над Нобелем какую-то удивительную, почти мистическую власть? Тем более что после той грустной и таинственной истории, которая закончилась смертью возлюбленной, в жизни Альфреда Нобеля найти хотя бы какие-нибудь следы любовной привязанности не удаётся. К этому времени Швеция начала выходить из кризиса. Стали строить железные дороги. Но эффективных средств для их прокладки сквозь скалы не было, а тех, которые применялись, было недостаточно. Богатый опыт Альфреда Нобеля показывал, что только он был на правильном пути. Несмотря на всеобщее недоверие и многочисленные угрозы запретить производство и хранение нитроглицерина в районах обитания людей, решимость и готовность Нобеля к активным действиям всё возрастали. В октябре 1865 года, спустя год после ужасного взрыва в Хеленборге, после траура он устроил несколько очередных публичных испытаний нитроглицерина. И в конце концов ему удалось убедить Государственный комитет по железнодорожному транспорту в преимуществах нитроглицерина — он наконец-таки был признан эффективным средством для проведения взрывных работ. Теперь наступил черёд производства нитроглицерина, и производить его нужно было в огромных количествах. Всеобщее недоверие, пусть даже вполне оправданное, мешало Нобелю найти подходящее место для будущей фабрики. И ему пришлось организовывать лабораторию на барже посреди озера Меларен, вдали от густонаселённых районов Стокгольма. Он производил там нитроглицерин в течение целого месяца. Однако баржа мало подходила для лаборатории. Постоянная качка, резкие перемены погоды, перепады температуры, изменения уровня воды — всё это не только мешало работе, но и делало ее опасной. Тридцатилетнему Альфреду, привыкшему работать в любых условиях, приходилось оказываться и в гораздо худшем положении. Тем не менее, долго так продолжаться не могло: вести работу в условиях, очень напоминающих кустарное производство, становилось всё более и более опасным. Такие факторы, как влажность, температура, атмосферное давление, не менее важные, чем чистота глицерина и кислот, оставались для него неизвестными и поэтому не могли контролироваться. А в результате — взрывы, происходившие без видимой причины во время работы, или, наоборот, невозможность при необходимости произвести хотя бы один. И тогда при посредничестве одной из своих тёток он познакомился с одним финансистом-миллиардером. Его звали Йохан Вильгельм Смит (1821–1904). Винтервинкен Смит был торговцем из Стокгольма, странствовавшим по миру и неожиданно сколотившим себе огромное состояние в Америке. Смит очень внимательно выслушал Нобеля и почти сразу же понял, что, несмотря на удивительный талант химика, он так и не смог до сих пор довести своё дело до конца: у Нобеля не было даже точной формулы нитроглицерина. Недавние события, к сожалению, делали постройку завода и наём рабочих невозможными. Кроме того, неточность в описании нитроглицерина, на которую Смит обратил внимание, со всей очевидностью указывала на необходимость доработки изобретения: «Преимущественно я использую нитроглицерин, — говорил Нобель, — который готовится посредством осторожного соединения глицерина со смесью азотной и серной кислот или со смесью серной кислоты и нитрата натрия, или любой другой селитры». Не менее неясная формулировка содержалась и в патенте, который Нобель представил Смиту. Химия же не терпит приблизительных формулировок, особенно если речь идёт о соединениях. Всегда существует необходимость определиться один раз и употреблять конкретные вещества в конкретных дозировках, не допуская неопределенностей вроде «любой другой селитры». Поэтому Нобелю нужно было проделать ещё очень большую работу, чтобы найти эффективный и, что совсем немаловажно, точный метод заводского производства нитроглицерина. С другой стороны, изобретённый Нобелем принцип устройства взрывателя выглядел многообещающе. Но взрыватель мог скопировать каждый… Смиту не хватало энтузиазма, и недавний взрыв в Хеленборге вполне оправдывал его недоверие к предложению Нобеля. Нужна была вся сила убеждения, на которую был только способен Альфред, искушённый в тонкостях коммерции и увлечённый перспективами нитроглицерина. И здесь признание нового взрывчатого вещества Государственным комитетом по железным дорогам пришлось Нобелю кстати. Так произошло невозможное: невзирая на неприглядную репутацию Нобелей, на часто перераставшее в ненависть негативное отношение жителей города, на противодействие властей, невзирая даже на все те опасности, с которыми было связано производство нитроглицерина, Смит и ещё несколько инвесторов объединились с Эммануэлем Нобелем и основали предприятие «Нитроглицерин АБ». Это была первая в мире компания, занимавшаяся промышленным производством нитроглицерина. А ещё Смит добился разрешения на постройку завода. Для этого он нашёл пустынное место, удалённое от густонаселённых районов, — Винтервинкен. Альфред Нобель был фактотумом нового общества и совмещал в себе функции директора, инженера, секретаря, рекламного агента, исследователя и даже заведующего складом. Ему помогал Аларик Лидбек (1834–1913), друг детства Альфреда. Завод они строили вместе и вместе устанавливали оборудование. И это было лишь начало сотрудничества, результатом которого оказалось появление целого объединения предприятий, разбросанных практически по всему миру. Недавно вернувшийся из Санкт-Петербурга брат Альфреда Роберт тоже какое-то время помогал ему в Винтервинкене. Патенты, расширение производства, взрывы Производство нитроглицерина началось в 1865 году. Жители Стокгольма были недовольны тем, что новое предприятие начало свою работу. Дабы заручиться моральной поддержкой, Нобель пригласил на испытания принца Оскара, будущего короля Оскара II. Для испытаний была выбрана скала неподалёку от Стокгольма. Нобель проделал в ней скважину глубиной в четыре метра и заложил туда заряд нитроглицерина. Взрыв был потрясающим. Афтонбладет, одна из наиболее влиятельных газет того времени, описала его так: «Холм, казалось, взлетел и затем рассыпался на множество осколков и камней». Этот опыт был более чем убедительным. Однако Альфред хорошо осознавал, что не сегодня-завтра под давлением Группы защиты жителей Стокгольма власти могли закрыть предприятие. Кроме того, вот-вот должен был быть принят декрет, запрещающий производство нитроглицерина. Чтобы сохранить с таким трудом открытое дело, нужно было атаковать мировой рынок. Но здесь его подстерегала одна опасность: какой-нибудь конкурент мог начать незаконное производство нитроглицерина и успешно им торговать. И Нобель запатентовал изобретение Собреро во всём мире. Теперь никто, даже сам Собреро, не имел права ни производить, ни продавать нитроглицерин. Нобель считал, что производство должно быть расположено как можно ближе к тем местам, где новый эксплозив будет использоваться, или, по крайней мере, в той стране, которая заинтересуется этим веществом. Оставив свои заводские дела на брата Роберта и Аларика Лидбека, он отправился в Гамбург, где намеревался встретиться с проживающими там негоциантами шведского происхождения братьями Винклерами, Вильгельмом и Теодором, и адвокатом Бандманом. Эти три специалиста по минам, объединившись с Альфредом Нобелем, организовали компанию «Альфред Нобель и К°» — первую за пределами Швеции компанию по производству нитроглицерина. Новый завод располагался в Крюммеле, на Эльбе, в долине, вблизи которой не было жилых помещений. Тадое расположение завода было одним из требований местных властей, кроме того, по их настоянию завод обнесли стеной, высота которой составляла б метров, а ширина у основания — четыре с половиной метра. Был также построен завод к югу от Гамбурга, в Шлезвиг-Гольштейне, когда-то по воле судьбы послужившем ареной подвигов Шеффнера. Гамбург тогда был крупнейшим центром европейского экспорта и импорта. Нитроглицерин вывозили оттуда в обыкновенных стеклянных бутылках, упакованных в деревянные, а то и жестяные ящики. На кораблях, повозках и поездах товар доставляли в самые разные страны мира: Германию, Австрию, Бельгию, Англию, Соединённые Штаты, Бразилию и даже в Австралию. В Англии Альфред получил патент в 1863 году. Впрочем, британские власти ещё некоторое время колебались в своём отношении к нитроглицерину, и на шахтах Уэльса по-прежнему пользовались пушечным порохом. Он, кстати, был одним из основных препятствий. Альфред отлично понимал это и однажды даже застал свою аудиторию врасплох, вознеся хвалу чёрному пороху. Случилось это в 1875 году, когда Нобель устроил для инженеров и военных публичную лекцию о современных взрывчатых веществах. Таким образом он, конечно, хотел повлиять на объём продаж нитроглицерина. «Это вещество, имеющее богатейшую историю, — говорил он, — представляет собой удивительнейшее из изобретений, что позволяет использовать его в самых разнообразных по своей природе целях. Так, в минах порох должен только взрываться, ничего не приводя в движение, в пушечных снарядах, наоборот, он лишь толкает вперёд, но не должен взрываться, в миномётной мине он должен сочетать в себе эти два качества, тогда как в шашке и в фейерверке ни одно из них не допустимо, так как порох должен медленно гореть, не взрываясь и ничего не толкая вперёд. Давление, необходимое при каждом из этих использований, колеблется между пятью граммами на квадратный сантиметр, как в шашке, и семью тоннами на ту же площадь, как в миномётном снаряде. Однако, будучи пригодным для всего, порох не может быть ни в чём совершенным, и именно потому современная наука стремится к завоеванию новых пространств». Чтобы нитроглицерин быстрее распространялся, Нобель, подобно коммивояжёру, путешествовал по Европе и Америке. И не без пользы: новое взрывчатое вещество начали использовать на шахтах Уэльса, и постепенно, к 1867 году заказы на нитроглицерин возросли до фантастического количества — девяти тонн! Однако в скором времени специальный декрет ограничил использование нитроглицерина на территории Великобритании. Налоги на него были повышены, что, конечно же, повлекло за собой увеличение его рыночной цены, которая теперь превышала цену на порох в десять раз. В Америке, несмотря на несколько ужасных взрывов, нитроглицерин использовался очень широко. Нью-йоркские финансисты видели в нём прекрасный способ вложения денег, а в Сан-Франциско начиналась золотая лихорадка. И Альфред Нобель, понимая, что Америка может стать одним из основных рынков сбыта, отправился туда. Незадолго до его прибытия, 15 апреля 1866 года, произошёл ужасный взрыв на складе в Сан-Франциско. От склада, естественно, не осталось ничего. Вот как сообщала об этом газета «Таймс»: «Разрушительный взрыв нитрированного глицерина (!) произошёл в 13.15 неподалёку от конторы «Веллс Фарго и К°». В четверти мили от эпицентра взрыва земля дрожала как во время землетрясения… В соседних кварталах после взрыва были обнаружены куски человеческого мяса, кости и даже мозги. Лошади компании «Веллс Фарго и К », как, впрочем, и все те, что находились рядом, погибли. В результате взрыва погибло также четырнадцать человек». Трудно представить себе более не подходящий для приезда в Америку момент. И Альфред Нобель с прежним пылом принялся разубеждать своих противников. Вот выдержка из той же газеты «Таймс» от 5 мая 1866 года, то есть спустя всего месяц после взрыва в Сан-Франциско: «С некоторым беспокойством приняли мы приглашение профессора Ноубеля (!) на встречу крупнейших учёных, во время которой предполагалось ознакомить общественность с поразительным веществом, известным под названием «нитроглицерин»… Он открыл бутылку и вылил жидкость на камень. Затем он поднёс к нему спичку, но взрыва не последовало. Жидкость горела как смола. После демонстрации этого опыта он приступил к другому: чтобы показать, что от удара нитроглицерин не взрывается, Нобель собственноручно сбросил со скалы ящик и бочку с этим веществом… Нитроглицерин взрывается лишь при температуре не меньше 360 градусов… и, согласно предположению самого автора изобретения, недавно случившийся взрыв в Сан-Франциско был вызван тем, что опилки, пропитавшись нитроглицерином, который вытек из бутылок, случайно вспыхнули от какой-нибудь искры. В подтверждение этому учёный вылил нитроглицерин в ящик с опилками и затем бросил в него горящий запал. Прошло немного времени, и опилки вспыхнули, а затем раздался взрыв…» Альфред Нобель хотел доказать одно: соответствующим образом упакованный нитроглицерин не представляет никакой опасности. Как показало будущее, это было неправдой. Но как тогда объяснить эту ложь Нобеля? Взрыв нитроглицерина был причиной гибели его брата, он только что узнал о последствиях другой катастрофы, опять-таки вызванной его детищем. И в то же время он продолжал пропагандировать своё изобретение, категорически отрицая, что нитроглицерин может быть опасным… Здесь можно было бы видеть цинизм предпринимателя, но хорошо известно, что Нобель не имел ничего общего с этим типом людей. Несколько лет спустя Нобель прославится как яростный защитник мира, а это со всей очевидностью доказывает, что Нобель был подлинным гуманистом. В том, что его пацифистские убеждения не сформировались в один день, нет сомнений. Вспомним, как он был опечален свалившимися на него несчастьями. Тем не менее, он продолжал активную деятельность. Видимо, в его сознании выгоды, приносимые нитроглицерином, перевешивали все связанные с ним опасности. Не будем забывать и то, что чёрный порох, до тех пор использовавшийся на шахтах, взрывался не менее часто, а страх перед нитроглицерином был вызван, прежде всего, его новизной. Во всяком случае, другие взрывчатые вещества, и, в частности, уже неоднократно упоминавшийся чёрный порох, были не менее опасными. В шахтах постоянно происходили катастрофы, уносившие множество жизней. А Нобель на опыте убедился, что нитроглицерин приводит к несчастным случаям гораздо реже. Всё это заставляет думать, что он совершенно искренне и без злого умысла не замечал очевидного. И поэтому можно предположить, что его вера была своего рода неосознанным самовнушением, позволявшим ему двигаться вперёд, превозносить достоинства своего изобретения и повсеместно хвалить его. Эта решимость была настолько заразительна, что предложениям инвесторов, готовых вложить в его дело деньги, не было отбоя. Тем не менее, Нобелю не хватало убедительных доводов — 25 июня он был вызван в специальную федеральную комиссию, занимавшуюся нитроглицерином, где он заявил: «Я не могу утверждать, что мне известны все факторы, способные вызвать взрыв нитроглицерина». Примерно в то же время Юлиус Бандман, работавший на Нобеля, сообщал ему о всё возрастающих трудностях с хранением нитроглицерина. Его отказывались принимать на склады. И в конце концов пришлось, разлив вещество по бутылкам из-под шампанского, хранить его на барже посреди озера. Кроме того, он сообщал: «Прежде чем отправить партию нитроглицерина, мы открыли несколько бутылок и обнаружили, что на поверхности жидкости образовалась коричневая пена. Что это могло быть, как не начало разложения вещества? Если процесс порчи нельзя предотвратить, то не может ли последовать за ним самовозгорание?.. Почему первые партии не имели никакого подозрительного запаха? И почему слышалось слабое бульканье, когда бутылки открывали?» Письмо Бандмана, впрочем, заканчивалось внушающим надежды замечанием. Он писал, что горы Калифорнии буквально напичканы золотом и что лучшего места для торговли взрывчатыми веществами не найти. А единственным человеком, который мог вернуть доверие покупателей, был Нобель. Но не всё было так плохо, как может показаться: Нобель выиграл спор с Шеффнером. Точнее, судебное разбирательство ещё продолжалось, но Шеффнер понял, как много он потеряет, и попытался примириться с Нобелем, чтобы спокойно продолжать своё дело. К тому же он изобрёл новый, более безопасный способ упаковки нитроглицерина. Альфред согласился на сотрудничество. А оно было очень выгодным, так как у интригана Шеффнера были могущественные связи: он был лично знаком со многими сенаторами, банкирами, финансистами, судьями… Шеффнер был назначен президентом «Бластинг ойл компани». Но управление этим предприятием не могло удовлетворить честолюбие этого человека: он предпочитал зарабатывать много денег, устраивая презентации. Шеффнер так отвечал противникам нитроглицерина: «Вы видите в нитроглицерине демона или даже дьявола. И если вы настолько праведны, то я заявляю, что нашёл в нём друга и соратника. Кто бы он ни был, я не перестаю им восхищаться, им и его мощью». У Шеффнера тоже были грандиозные неприятности. Одна из четырёх жён, «приобретённых» им во время его странствований, угрожала ему обвинением в многоженстве и судом, если он не отдаст ей часть прибылей, которые принесла ему торговля нитроглицерином. Несмотря на все причинённые Шеффнером юридические неприятности дело продвигалось неплохо: спрос на нитроглицерин был очень высокий. Настороженное отношение со стороны властей тоже не мешало торговле. Другими словами, изобретение Нобеля пришлось в пору. Война только что закончилась, страны начинали залечивать свои раны и восстанавливать разрушенное хозяйство. И к')' in железные дороги ещё раз сыграли свою роль в распространении нитроглицерина по всему миру: первая трансконтинентальная железная дорога была введена в эксплуатацию. Самый прославленный европейский бродяга Неутомимый Нобель бороздил Америку, постоянно принимая участие в судебных разбирательствах и разыскивая новых инвесторов, так необходимых для расширения торговых отношений с разными странами мира. «Самый прославленный европейский бродяга» покорял Новый Свет. Это было нелёгкое дело. Нитроглицерин использовали при постройке дорог и прокладке новых железнодорожных линий. Но пока их было немного. Нобель в ходе долгих морских и сухопутных путешествий — на кораблях и дилижансах, на повозках и в вагонах поездов — побывал во многих городах и посёлках; одни дороги располагали к путешествиям, а другие делали путь невыносимым. При этом нужно было везти с собой огромный багаж, без которого в таких длительных путешествиях нельзя было обойтись, багаж, в котором, кроме прочего, находились и образцы нитроглицерина. Это бесконечное путешествие как нельзя лучше продемонстрировало, что перевозка нитроглицерина — непростое и подчас опасное дело. Сама по себе доставка из Крюммеля уже представляла множество трудностей. Путь от Гамбурга до Нью-Йорка был ничем но сравнению с путём от Гамбурга до Сан-Франциско. Здесь было две возможности: либо путь через Южную Атлантику, огибая мыс Горн, либо путь до Панамского перешейка, где корабли разгружали, а нитроглицерин по суше доставляли до побережья Тихого океана, и всё это по едва различимым тропинкам, а иногда даже на плечах носильщиков. Затем корабли везли нитроглицерин до Сан-Франциско. Отсутствие подробных инструкций и недостаточная осведомлённость клиентов фирмы «Нобель и К°» иногда приводили к забавным происшествиям. Случалось, что распад нитроглицерина реактивировал кислоты, и они начинали разъедать металлические ящики, а нитроглицерин по мере продвижения вытекал на дорогу. А однажды один рабочий, который не знал, для чего предназначено это вещество, смазал им втулку в колесе, донимавшем его своим скрипом. Некоторые использовали его как средство для ухода за обувью — естественно, эту обувь они уже никогда не надевали. Добавим, что люди, перевозившие нитроглицерин или работавшие с ним, не осознавали всех тех опасностей, которые были с ним связаны. А Нобель? Взрыв в Хеленборге, несомненно, должен был заставить его задуматься, какие предосторожности могут предотвратить взрыв. Но ничего подобного не произошло. Он сам впоследствии рассказывал, как однажды нитроглицерин замёрз, и он принялся рубить его топором! А в результате — «знатная», как он сам выражался, мигрень. В другой раз кислоты, входящие в состав нитроглицерина, начали разъедать стенки бидона и вытекать на пол. Начальник вокзала — а всё это произошло именно на вокзале — сообщил Нобелю об утечке. Не имея времени заниматься этой проблемой, Нобель просто-напросто перевернул бидон. Вернулся он туда только на следующий день, решив окончательно устранить неполадку. И тогда начальник вокзала заявил ему, что всё уже улажено: так как утечка возобновилась и даже усилилась, он поручил вокзальному сантехнику заделать отверстия, и этот умелец умудрился выполнить поручение при помощи… обыкновенного паяльника! К неудобствам транспортировки и опасностям эксплуатации прибавилась и не всегда мирная конкуренция с производителями пушечного пороха. Генри Дюпон, владелец порохового завода в Уилмингтоне, штат Делавэр, не хотел отказываться от своего куска пирога. Заказы на нитроглицерин возрастали с каждым днём. И тогда Дюпон начал газетную компанию, девизом которой стали его же слова: «Узнать, как умрут люди, использовавшие нитроглицерин, — это всего лишь вопрос времени». Тем не менее Альфреду Нобелю совместно с инвесторами удалось в 1866 году организовать «Юнайтед Стейтс Бластинг ойл компани». К сожалению, сразу же за её открытием последовали многочисленные неприятности, вызванные активностью могущественных противников и обыкновенных мошенников. При постройке завода Нобель столкнулся со многими трудностями. Необходимый капитал тоже до сих пор не был собран. Законные права на производство нитроглицерина перешли к другому предприятию, которое стало выпускать это взрывчатое вещество под новым названием, данным ему калифорнийскими золотоискателями, — «порох великанов». С этого момента у Нобеля осталась одна возможность сохранить завоёванные на американском рынке позиции — дорогостоящие перевозки из Гамбурга. В Америке же безраздельно господствовала компания «Джайнт Паудер компани». Но завод всё-таки был построен. Он располагался в Сан-Франциско. Сейчас на его месте раскинулся Голден Гейт-парк. Нобель нанял на работу прибывших в Америку китайцев. Новый завод выпускал до 500 килограммов нитроглицерина в день, и его продавали по цене 1 доллар 75 центов за фунт. Руководили производством, главным образом, вызванные из Швеции инженеры — в очередной раз руководящая группа прибыла из другого государства, и в очередной раз рабочая сила нанималась на месте. Хотя Генри Дюпон организовал мощную компанию, продукция которой получила очень широкое распространение, все те, кто использовал нитроглицерин, на опыте не могли не почувствовать его превосходство по сравнению с пушечным порохом. Но, к сожалению, лишь немногие могли осознать, насколько трудоёмко и рискованно его производство. Поэтому нитроглицерин начали производить кустарно, что, естественно, дестабилизировало рынок. Как и впоследствии алкоголь, нитроглицерин изготовляли и испытывали ночью, отчего нарушителей закона стали называть «мунлайтерами»[12 - Кустарно изготовленный алкоголь называли «Moonchine liquor», то ость лунный ликёр, ликёр лунного света, «Moonlighter» — это тот, кто ночью занимается производством нитроглицерина или какого-нибудь другого продукта.]. Можно представить себе, сколько несчастных случаев произошло во время работы подпольщиков. А тем временем «Юнайтед Стейтс Бластинг ойл компани», не так давно основанная Нобелем компания, оказалась в руках людей настолько нечестных, что постепенно стала прикрытием для разного рода нечистых делишек. Нобель бился изо всех сил. Злоупотребления доверием, подделки, многочисленные превышения полномочий выливались в бесконечные судебные процессы. На рынке появлялось множество новых взрывчатых веществ, ничем не отличавшихся от запатентованного Нобелем нитроглицерина, — «Вигорит», «Нитролеум», «Геркулес», «Дуалин»… Однако дело Нобеля имело будущее. Генри Дюпон, продолжая свою ожесточённую борьбу с нитроглицерином, который угрожал существованию его империи, всё-таки понимал, не будучи по-настоящему озлобленным, что нитроглицерин — это проявление подлинного прогресса или по крайней мере надежда на подлинный прогресс, которая может стать реальностью, когда нитроглицерин станет достаточно безопасным в изготовлении и использовании. Так или иначе, но после смерти Нобеля Дюпон приобрёл «Атлантик Джайнт Паудер компани» и это предприятие впоследствии стало крупнейшим в Соединённых Штатах производителем химической продукции. Там, но уже гораздо позже, был изобретён нейлон. Разочарованный в Америке и американцах, прежде всего из-за их склонности к разнообразным аферам, Альфред Нобель покинул страну. В письме к своему юридическому советнику в Нью-Йорке он мотивировал своё решение следующим образом: «Я не хотел бы, чтобы кто-нибудь из них пришёл пожать мне руку, словно я настоящий мошенник». До 1885 года он останется акционером «Американ Джайнт Паудер»; когда же он продаст свой пакет акций, то окажется, что его доля стоит всего 20 000 долларов. Так — в пользу Америки — закончился поединок между Нобелем и Новым Светом. ГЛАВА 4 Таинственный ящик Перевозить нитроглицерин на Средний Запад или в Калифорнию было очень рискованно. Каждая партия была снабжена инструкциями и документами, но ни те, ни другие не могли предупредить несчастных случаев, которые происходили из-за неосторожного обращения с нитроглицерином. Некоторые биографы, как, например, Эрик Бергенгрен, утверждают, что Нобель не подозревал об этих опасностях. Но неоспоримым фактом является то, что Нобель считал, что нитроглицерин взрывается от сильного удара или от нагревания до температуры свыше 360 градусов. Он знал и о таком недостатке нитроглицерина, как его нестабильность: нитроглицерин распадался на составные компоненты при долгом хранении и, даже не подвергаясь резким перепадам температуры во время транспортировки, мог без видимой причины, сам собой прийти в негодность. Но главной причиной всех несчастий была преступная забывчивость, из-за которой об опасности нитроглицерина почти никогда не упоминалось, забывчивость, которая так соответствует логике предпринимательства. В 1865 году был запущен новый завод в Норвегии, и спустя некоторое время на нём произошёл взрыв. А в конце того же года в Нью-Йорк прибыл некто Теодор Люрс. Он поселился в отеле «Вайоминг» в местечке Гринвич. В коридоре он оставил большой деревянный ящик с матерчатыми ручками и вскоре благополучно забыл о нём. Клиенты гостиницы, не подозревая, что в нём находится, часто использовали его в качестве скамейки или подставки для ног. Однажды утром служащий гостиницы заметил, что от ящика поднимается красноватый пар. Он сообщил об этом портье, и тот вынес ящик из помещения на улицу. Трудно сказать, правильно ли он поступил, так как взрыв изуродовал все фасады находившихся поблизости зданий, выворотил мостовую и оставил после себя воронку глубиной в метр. Полиция разыскала и допросила Теодора Люрса, который оказался очаровательным молодым человеком. Он так объяснил происшедшее: «Я немец, родом из Ганновера, но до приезда в Америку я жил в Гамбурге. Там я работал на Вильяма Ри, преуспевающего маклера. Он и дал мне небольшую оплетённую бутылку с нитроглицерином. Он сказал, что в Америке я смогу его выгодно продать. Он мне ничего не рассказал о свойствах нитроглицерина. Вместо этого он посадил меня на корабль — он назывался «Донау», — и этот корабль привёз меня в Нью-Йорк. Нитроглицерин находился в ящике, и я его ни разу не открывал. Я даже не пробовал найти покупателя. На «Донау» ящик всё время находился рядом со мной. В Нью-Йорк я прибыл 28-го, а в «Вайоминг» пришёл 31-го. Переезжая, я совсем забыл о ящике… Я ни в чём не виновен. Я даже не представлял себе по-настоящему, что находится в ящике… А работаю я сейчас ревизором на железной дороге». Полиция поместила Теодора в тюрьму, но затем, убедившись в его невиновности, отпустила его на свободу. У Люрса не было преступного умысла. Но использования нитроглицерина в преступных целях долго ждать не пришлось. Впервые это произошло в Бремерхафене: один американский коммерсант, Уильям Кинг Томпсон, хотел взорвать паровое судно «Мозель». Он изготовил из нитроглицерина бомбу замедленного действия. Что-то у него не получилось, и бомба взорвалась раньше установленного им времени, убив двадцать восемь человек и ранив более двухсот. Среди погибших оказался и сам Томпсон. Перед смертью он успел объяснить, что был страховщиком товаров, которые это судно должно было перевозить, и что он таким образом надеялся получить страховку. В апреле 1865 года, примерно в то же время, когда произошёл упоминавшийся выше взрыв в Сан-Франциско, произошла и другая катастрофа: взорвалось судно «Европеан», стоявшее в порту Аспинваля (ныне город Колон), расположенного на атлантическом побережье Панамы. Взрыв унёс жизни сорока шести человек. В «Таймс» красочно описывался водяной фонтан, поднявшийся на том месте, где стоял корабль. Среди прочих грузов, в основном вооружений, на борту находилась и партия нитроглицерина. Взорвался также склад в Сиднее. Там погибло пятнадцать человек… Как мы уже знаем, в августе 1866 года взрывом был практически до основания разрушен завод в Крюммеле. A 11 июля 1868 года та же участь постигла и завод в Винтервинкене. Там хранилось более 700 килограммов нитроглицерина. В результате взрыва погибло пятнадцать человек. Месяцем раньше там произошёл ещё один взрыв, но, к счастью, ранним утром, когда на заводе не было ни одного рабочего. Власти выпустили декрет, запрещающий торговлю нитроглицерином. В Англии правительство поступило иначе: оно не стало накладывать запрет на нитроглицерин, но ввело такие строгие ограничения, что дальнейшее распространение этого эксплозива становилось практически невозможным. Американское правительство запретило перевозку нитроглицерина по железным дорогам. Памятуя о той легкомысленности, с которой Нобель, его агенты и инженеры работали с нитроглицерином, хранили и перевозили его, не следует заблуждаться и думать, что это было так же безопасно и просто, как в наши дни. Катастрофы в Бхопале и Севеже, а также беспомощность технического персонала в Чернобыле в конечном счёте суть не что иное, как следствие того, что данный вид индустрии только находится в состоянии становления. Альфред Нобель не осознавал всей важности мер предосторожности и значения инструкций, которые давали бы все необходимые пояснения по поводу обязательности подобных мер. А потому преступная несознательность по-прежнему процветала. Неспособный предвидеть все опасности, связанные с нитроглицерином, Нобель, несомненно, несёт ответственность за все те смерти, о которых мы упомянули. Тем более что сам он однажды заявил: «Начиная с 1863 года я полностью осознавал все недостатки нитроглицерина в виде жидкости». Баку В 1870 году Роберт Нобель возвратился в Россию. Позже к нему присоединился и Людвиг, которому надоело тащить на себе завод по производству оружия и инструментов. Россия тогда переживала сложную и противоречивую эпоху. Правления Александра II и Александра III не были для неё периодом отдыха. Стране опять нужно было оружие. Большая команда пришлась кстати на фабрике Нобеля. Нужно было производить огромное количество винтовок. Дерева для прикладов не хватало. И тогда Роберт отправился на Кавказ, где рос орех, из которого их изготовляли. Там, переезжая с места на место в поисках материала, он между делом посетил бакинские месторождения нефти. Этот регион, раньше находившийся под властью Турции, а затем Персии, был присоединён к России в 1806 году. 60 лет спустя нефть стала очень важным для промышленности естественным богатством. Роберт не понимал этого слишком долго. Но когда он наконец осознал, что нефть имеет богатое будущее, он оставил производство ружей и винтовок, чтобы на предоставленные ему Людвигом средства начать строительство нефтеперерабатывающего завода. В то время в окрестностях Баку было около 200 небольших нефтеразработок. Потребление нефти в России увеличивалось, её применяли, главным образом, для освещения улиц, а уже одно это было огромным прогрессом. До того как в этих целях стали использовать ацетилен и электричество, нефть была самым эффективным средством. Заказы на неё постоянно росли, и Роберт решил, что он непременно займется её добычей и переработкой. И уже к 1877 году его завод производил в год до 2 500 тонн различных нефтепродуктов, тогда как остальные двести заводов — 75 тысяч тонн. Владельцы некоторых нефтяных заводов на примере предприятия Нобеля увидели, насколько современные методы производства повышают его эффективность, и тоже решили модернизировать свои заводы. Они обратились в Банк Ротшильда и на полученные там ссуды обновили, а в некоторых случаях даже отстроили заново свои предприятия. Чтобы выстоять в борьбе с конкурентами, Роберт начал сотрудничать с санкт-петербургскими инженерами. Затем в 1877 году он отправился в Париж, где тогда находился его браг Альфред, и попытался убедить его в целесообразности расширения производства. Сначала тот не испытывал по этому поводу особого энтузиазма. Но в конце концов он согласился вложить в это дело деньги. Так в 1879 году на свет появилось «Товарищество нефтяного производства братьев Нобелей». Его уставный фонд составлял 3 миллиона рублей. Чтобы приобрести большинство акций, Людвигу пришлось продать всё своё имущество. Альфред удовлетворился третью. Роберт решил вернуться в Швецию и жить на доходы от своих земель. Официальной мотивировкой его отъезда было слабое здоровье. Но в действительности ему была просто невыносима мысль, что ему придется быть лишь содиректором, так как он получил акций на 100 000 рублей. Людвиг возвёл громадные промышленные постройки на берегу Каспия. Кроме того, он заметно упростил транспортировку нефти: до. сих пор нефть доставлялась в кожаных бурдюках по железной дороге или на верблюдах, а у Людвига впервые возникла мысль построить специальное судно, предназначенное для перевозки нефти. И вскоре на верфи в шведском городе Мотала был построен первый в мире танкер. Его назвали «Зороастр»[13 - Фигура Зороастра, или Заратустры, была в то время очень популярна. Тогда была уже широко известна мифология древних персов — начиная с 1855 года постепенно расшифровывали их клинопись, — а в самом конце века Ницше опубликовал своё знаменитое сочинение «Так говорил Заратустра». Огромный интерес к древним цивилизациям Индии и Персии зародился в научных кругах, но постепенно распространился и в других слоях общества. Именно благодаря моде на всё ассирийское мы можем теперь восхищаться несколькими зданиями, построенными в этом стиле. Немаловажно и то, что Баку расположен на берегу Каспийского моря, которое омывает также берега Узбекистана и Афганистана — родины зороастризма. Нет сомнения в том, что именно мода на всё ассирийское, а также географическая близость стран, где он существовал, повлияли на выбор названия для нового танкера. Возможно даже, что Людвиг, будучи образованным человеком, серьёзно интересовался зороастрийской философией; любопытно, что зороастрийское представление о поисках чистоты и святости чем-то напоминает процедуры очистки нефти.]. Этот первый танкер прослужил дольше всех остальных. Вдохновленный Альфредом, Людвиг также самостоятельно разработал систему насосов и труб для этого танкера. Сам Альфред не проявлял какого-то особого интереса к нефтяным разработкам. Естественно, он не мог тогда предвидеть взлёта автомобильной индустрии, который повлиял на увеличение потребления нефти. Альфреду Нобелю никогда не нравилось торговать товаром, цены на который были подвержены резким и непредсказуемым скачкам. Помимо чисто производственных трудностей, необходимо также упомянуть обилие самостоятельных производителей и, как следствие, очень высокую конкуренцию. Именно это заставило Рокфеллера заниматься не только добычей и переработкой, но и торговлей и доставкой нефти. Несмотря на многочисленные и настойчивые приглашения братьев, Альфред Нобель так и не посетил бакинских заводов — скорее всего, из-за своей нелюбви к семейным предприятиям. Он считал, что последние — это источник бесконечных раздоров, и считал он так не совсем безосновательно: вспомним о его конфликте с отцом, разгоревшемся по поводу нитроглицерина. Это столкновение запало в душу Альфреда настолько глубоко, что на протяжении всей своей жизни он старался всячески уклоняться от любого сотрудничества с членами своей семьи. Впрочем, было кое-что в транспортировке нефти, что могло бы показаться ему очень знакомым. Речь идёт, конечно же, о взрывах, а случались они нередко. Так, однажды танкер «Норден-сьольд» загорелся прямо в Каспийском море. Это повлекло за собой огромные убытки, а также на некоторое время дестабилизировало всю экономику региона. Альфред никогда не занимался делами семейного предприятия, но в то же время по-прежнему держал часть его акций. Активное строительство и создание новых путей сообщения на Кавказе привело к тому, что там очень активно начали использовать нитроглицерин. Однако заводов, производящих его, тогда в России не было, и нитроглицерин, произведённый на европейских предприятиях Нобеля, ввозили из-за границы. Впоследствии Людвиг Нобель станет главным агентом «Санкт-Петербургского французско-русского динамитного общества» и, как и Альфред, будет проводить многочисленные показы и конференции с целью убедить потенциальных покупателей в надёжности динамита. Бакинское нефтяное производство приносило фантастические прибыли. Однако руководить им было не так уж легко. Конкуренция между компаниями приводила к всеобщему недоверию; царившая там грубость и жестокость была достойна вестерна. Пожары, вспыхивавшие то здесь то там, далеко не всегда были случайными. Нередко из-за недовольства рабочих, выливавшегося в стихийные забастовки, останавливалось производство. Тем не менее, Людвиг продолжал целеустремлённо работать. Он был в этом очень похож на брата: такой же настойчивый и убеждённый в успехе. Удивительно, но все в семье Нобелей были обладателями высоких моральных качеств и всегда были готовы что-то предпринимать, надеяться на успех и упорно продолжать начатое. Не впадая в отчаяние от нацеленной на него ненависти, от клеветы и растрат фондов, от различных мошенничеств, Людвиг реконструировал старые и возводил новые заводы. И задолго до того, как Россия была объявлена государством, в котором всё принадлежит народу, он создал свою систему социального обеспечения: основал школы, построил столовые, общежития для рабочих и больницы. Несмотря на значительные прибыли существование общества по-прежнему оставалось непрочным. Все заработанные деньги ту г же направлялись на развитие производства. Находящихся в непосредственном распоряжении ликвидных ценностей не хватало. Чтобы восстановить фонды, руководство приняло решение выпустить облигации. Но этот шаг мог оказаться бесполезным, так как влёк за собой большие опасности, в частности, риск утратить всякий контроль над компанией. Альфред был возмущён этим решением и отправил Людвигу гневное письмо. Такое решение ставило под угрозу существование предприятия, «машина» могла остановиться. В этом письме он, в частности, писал: «Единственный пункт, в котором мы никак не можем сойтись с тобой, заключается в том, что ты сначала строишь, а потом ищешь деньги, тогда как я предпочитаю придерживаться обратной последовательности. Если не считать этого маленького отличия, то в остальном наши взгляды на развитие производства совпадают». В свою очередь Людвиг отправил Альфреду письмо, в котором мы читаем следующее: «Я принимаю все меры предосторожности как перед бухгалтером, так и перед коммерсантом, делая это с сердцем человека, решение которого выполнять свой долг непреклонно… Ты оказываешь нам неоценимую поддержку, и я надеюсь, что когда-нибудь люди перестанут утверждать, что «Товарищество братьев Нобелей» — это лишь Людвиг Нобель». В конце концов Альфред был вынужден приехать в Санкт-Петербург, город своего детства и юности. Там он проверил все финансы общества. Счета оказались в порядке, но финансовым директорам всё же пришлось выслушать от Нобеля едкую критику и суровые упрёки в свой адрес. Нобель сделал некоторые распоряжения, касающиеся уменьшения расходов, и решил принять участие в собрании правления. В тот период импорт американской нефти заметно снизил цены на рынке. Рокфеллеровская фирма «Стандард ойл» воспользовалась мягкостью русских законов об импорте. Чтобы сдержать падение цен, Людвиг пытался объединиться с другими производителями. Он разрабатывал проект усовершенствования переработки нефти, что позволило бы превратить её в настоящую индустрию. Но для этих целей нужны были деньги. 110 тысяч тонн очищенного керосина на складах ожидали своих покупателей. Банки не дремали, то и дело повышая процентные ставки на ссуды. Добиться новых кредитов становилось всё труднее, а долги «Товарищества Нобелей» накапливались. Альфред собрал для общества четыре миллиона франков. Кроме того, он настоял на необходимости снижения дивидендов. Были выпущены облигации. Вместе с Людвигом он добился от Национального банка России кредита, представив в качестве залога принадлежащие ему акции. Всё это было, несомненно, очень рискованно, но риск оправдался: предприятие мало-помалу снова становилось на ноги. Кизельгур Но вернёмся назад, в 1860 год. До того, как присоединиться к кавказскому предприятию своих братьев и всерьёз заняться нефтью, Альфред Нобель немало времени посвятил поискам способа, который сделал бы употребление нитроглицерина более безопасным. Эта проблема очень волновала Нобеля, и ещё в Америке он запатентовал усовершенствованный нитроглицерин, включавший в свой состав, помимо необходимых компонентов, часть метилового спирта, который, по мысли Нобеля, легко удалялся в момент использования. Альфред полагал, что таким образом он решил проблему неустойчивости нитроглицерина. Но практика показала обратное тому, чего Нобель добивался: метиловый спирт препятствовал нормальному взрыву, поскольку испарялся не так легко, как это предполагал Нобель. Нужен был новый способ. Возвратившись из Америки, Нобель опять столкнулся с той же проблемой. Завод в Крюммеле нуждался в реконструкции. Предотвратить взрывы было невозможно, а это только дискредитировало нитроглицерин. Нависла опасность повсеместного запрета нитроглицерина. Всё это лишний раз напоминало, что с поисками способа, который если и не сделал бы нитроглицерин абсолютно безопасным, то уж во всяком случае уменьшил бы риск при его использовании, медлить было нельзя. Теперь все силы Нобель направил на поиски вещества, которое можно было бы пропитать нитроглицерином. Понятно, что это должно было быть твёрдое вещество. Но какое? Нобель проводил опыты сначала с пироксилином, затем с перемолотой в порошок бумагой. Новый компонент нитроглицерина, который искал Нобель, должен был быть скорее всего пористым, он не должен был взрываться или самовозгораться, а при соединении с нитроглицерином не должно было происходить никакой реакции. Эти строгие требования позволяли лишь надеяться на то, что новый компонент будет усиливать и силу взрыва. Поставленная задача дала изобретательному уму Нобеля возможность развернуться: он ставил бесконечные опыты с бумагой, деревянной стружкой, перемолотым кирпичом, цементом… Затем его внимание переключилось на легко добываемые ископаемые: глину, гипс, кремний… Много миллионов лет назад, во времена вторичного периода, Европа была покрыта океаном. В водах этого океана жили разнообразные одноклеточные организмы. И именно в тот период возникли диатомеи[14 - Раньше диатомеи пользовались очень большой популярностью, в Англии, например, многие благородные юноши и девушки их коллекционировали. Они вылавливали их в лужах или в море, затем на несколько секунд опускали в кипящую воду, в которую добавлялось немного серной кислоты и бората, и наконец сушили, чтобы потом поместить в альбом. Иногда их оттуда доставали и рассматривали под микроскопом. Внешний вид этих водорослей, который, кстати, не позволял отнести их ни к растениям, ни к животным, приводил коллекционеров в восхищение. Основным свойством кремнёвого панциря диатомей было то, что он не поддавался воздействию высоких температур, а также воздействию кислот. Свидетельств о том, что Альфред Нобель интересовался этими водорослями, не сохранилось.Подробнее об этом увлечении людей XIX столетия сообщается в книге Фабр-Домерга «Невидимые», вышедшей в 1887 году в Париже в издательстве «Жувет и Си».] — микроскопические водоросли, покрытые кремнёвым панцирем. После того как появился материк, который мы теперь называем Европой, из панцирей диатомовых водорослей возник диатомит, или кизельгур, — пористая и химически нейтральная почва. К тому времени, когда Нобель работал над усовершенствованием нитроглицерина, кизельгур уже нашёл применение: его достаточно широко использовали в качестве фильтра при производстве сахара. Одно из самых крупных месторождений кизельгура находилось в Ганновере, недалеко от Брунсвика, но хорошей дороги к нему в то время не было. Кизельгур использовался и на заводе Нобеля — как прокладка, заполняющая пространство между металлическими сосудами с нитроглицерином. И однажды под воздействием реактивировавшихся кислот, один из этих сосудов начал протекать. Кизельгур впитал жидкость, в результате чего образовалось нечто вроде пасты. И Нобелю ничего не оставалось, кроме как принять этот подарок судьбы: перед ним был динамит. В связи с этой историей на память приходит множество других легенд, повествующих о том, что все великие открытия своим появлением обязаны случаю. Однако трудно поверить, что такой одарённый учёный, как Александр Флеминг, в 1945 году получивший Нобелевскую премию в области медицины, «растил» в своей лаборатории плесень просто так, не имея по этому поводу каких-то мыслей и догадок. Конечно, он не мог знать, что изобретёт пенициллин, но он наверняка отдавал себе отчёт в том, что плесень приведёт его к пониманию чего-то важного и интересного. Миллионы людей не раз в своей жизни видели подпрыгивающую под напором пара крышку кастрюли, но только Дени Папен заинтересовался этим явлением. А что касается изобретения слоёного теста знаменитым художником Клодом Желе, то его «случайность» кажется и вовсе невозможной. Тот, кому приходилось пропитывать тесто маслом, складывать его, потом снова пропитывать и так несколько раз, может подтвердить: чтобы тесто получилось, нужно знать, что ты делаешь и, конечно, хотеть этого. Поэтому давайте оставим все эти сказки о «случайных» изобретениях и поверим в то, что Нобель искал и нашёл то, что искал. Ибо в противном случае мы не сможем объяснить его опытов с цементом, древесными опилками, кирпичом и многим другим. Сначала Нобель смешивал одну часть кизельгура с тремя частями нитроглицерина. В результате этого он получал массу, которую можно было сразу поместить в трубочки из вощёного картона, и динамит был готов к употреблению. Эта масса, в отличие от нитроглицерина, была абсолютно нечувствительна к ударам и резким перепадам температуры. Её было легко перевозить. Появился лишь один недостаток: её взрывная сила составляла лишь 25 % от взрывной силы нитроглицерина. Впрочем, порох по-прежнему не мог конкурировать с изобретением Нобеля, так как динамит был мощнее его в пять раз. А этого было больше чем достаточно. Своё новое изобретение Нобель назвал динамитом (от греч. dynamis — сила). Выступая на одной конференции перед аудиторией профессионалов, он заявил: «Новое взрывчатое вещество, которое я назвал динамитом, есть не что иное, как соединение нитроглицерина с очень пористым кремнезёмом. Давая ему такое имя, я не пытался скрыть его природу. Я сделал это только для того, чтобы привлечь ваше внимание к его взрывным качествам, изменившимся настолько, что потребовалось новое название». А многие действительно подозревали, что при помощи нового названия, а также заявлений вроде приведённого выше Нобель пытался скрыть истинную природу состава и продать нитроглицерин там, где он был запрещен. И в конце концов простые потребители не приняли динамит (в отличие от большинства специалистов, учёных и инженеров). Их склонное к подозрительности реакционное сознание говорило им, что динамит — это лишь «разбавленный» нитроглицерин, ухудшенный для того, чтобы вытянуть из них побольше денег. С их точки зрения, Нобель напоминал молочника, который разбавляет молоко ради извлечения большей выгоды. Шахты категорически отказывались использовать динамит, что очень обрадовало производителей пороха. Но радость их была недолгой. Динамит победил: его рекламные испытания на немецких шахтах закончились тем, что его потенциальные покупатели были окончательно убеждены в его превосходных качествах. 7 мая 1876 года динамит был запатентован в Англии, 19 сентября — в Швеции. В первый год Нобель произвёл и продал 11 тонн нового продукта, а уже семью годами позже уровень продаж поднялся до 3 тысяч тонн. Превосходные качества динамита день ото дня становились всё более и более очевидными. С помощью динамита прокладывали туннели, строили каналы. Стали даже производить подводные взрывы, что раньше вообще представлялось невозможным. И Альфред Нобель снова превратился в коммивояжёра. Он должен был убеждать правительства разных стран, терпеливо объяснять, что динамит гораздо безопаснее нитроглицерина. И он ждал, когда снимут запреты и отменят декреты, которые препятствовали распространению динамита и, естественно, мешали развитию дела Нобеля. Динамит использовался на многих великих стройках того времени, например, на строительстве Сен-Готардского туннеля (1872–1873). Кстати говоря, Нобель, не переносивший официальных приёмов, был всё-таки очень оскорблен тем, что его не пригласили на открытие этого туннеля. Он видел в этом недостаточное признание его заслуг. «Динамит, — писал он, — позволил быстрее закончить строительство и сэкономил миллионы — и никакого интереса ко мне даже после всего того, что говорится. Это самое настоящее забвение, так как только самый бескультурный и ленивый человек мог не прислать мне приглашения на церемонию». Динамит облегчил также строительство Коринфского канала (1881–1893) и разрушение огромных скал, окружавших Ист-Ривер в Хельгейте, что рядом с Нью-Йорком (1876–1895). Награда. Смятение телеграфиста Старый Эммануэль мог совершенно обоснованно гордиться своим сыном. Он отлично видел, что некоторые его идеи касательно взрывчатых веществ восторжествовали. В 1868 году Шведская Академия наук вручила ему и его сыну Альфреду премию, ежегодно присуждавшуюся «за достижения в области искусства, литературы или наук и за важные открытия, принесшие пользу человечеству». Отцу ставилось в заслугу «расширение использования нитроглицерина как взрывчатого вещества», а сын получил свою медаль «за изобретение динамита». То, что Эммануэль, всю жизнь занимавшийся производством оружия, был награжден «за важное открытие, принесшее пользу человечеству», может ввергнуть нас в замешательство. Та же двусмысленность будет свойственна и Нобелевской премии. Поэтому, пожалуй, премию Шведской Академии наук следует считать её предшественницей. Парадоксально, но Нобель, кажется, не придавал особого значения орденам и прочим знакам отличия. Он шутил, что всё это помогает ему экономить «прокладки, шайбы и прочую жестяную ерунду». Некоторые награды он, впрочем, был вынужден принять — из вежливости, признательности или учтивости. Вот что он сам говорил по этому поводу: «Ни одна из моих наград не связана со взрывчатыми веществами. Что касается Ордена Швеции и Северной звезды, то я ими обязан кулинарному искусству моей кухарки, которая умела нравиться некоторым высокопоставленным желудкам. Легион Чести — это напоминание о моей дружбе с одним министром, а бразильский Орден Розы — о случае, который свёл меня с Доном Педро…» В том же 1868 году в Бостоне один молодой человек, работавший на телеграфе, прочитал в газете о динамите и был потрясён его чудесными свойствами. Ему удалось убедить своего друга вместе с ним провести испытание этого чудесного вещества. И позже этот телеграфист написал: «Мы устроили опыт, взяв, как мы думали, очень маленькое количество динамита. Но эффект от взрыва превзошёл все наши ожидания. Мы очень испугались. В 6 часов утра я положил динамит в бутылку и осторожно опустил её в сточную канаву на углу улиц Стэйт и Вашингтон». Этого телеграфиста звали Томас Алва Эдисон, и было ему тогда всего 21 год. ГЛАВА 5 Увеличение производства Нобеля практически не привлекали финансовые взлёты и широкомасштабные коммерческие операции — обычаи американских капиталистов вызывали у него чувство неприятия. Тем не менее он должен был действовать, продавать свой динамит и, кроме того, защищать его престиж в борьбе с многочисленными подделками, которые почти сразу же стали появляться по всему миру. Заводы работали на полную мощность. Вот официальные данные о росте производства динамита, опубликованные фирмой в 1875 году: 1867 г. — 11 тонн, 1868 г. — 78 тонн, 1869 г. — 185 тонн, 1870 г. — 424 тонны, 1871 г. — 785 тонн, 1872 г. — 1350 тонн, 1873 г. — 2050 тонн, 1874 г. — 3120 тонн. Как далеко это от той скромной баржи, на которой Альфред занимался когда-то практически кустарным производством нитроглицерина! Теперь же приходилось не только торговать динамитом, но ещё и бороться со всеми теми запретами и ограничениями, которые были наложены на него многими странами из-за того, что динамит содержал в себе нитроглицерин. Этим препятствиям не было конца; они так раздражали Нобеля и были настолько труднопреодолимыми, что изобретателю не оставалось ничего, кроме иронии и сарказма по этому поводу. «Во многих странах, — писал он одному из своих сотрудников, — распространённость и широкое употребление изобретения так слабо влияют на возможность получить патент на него, что их вообще можно не принимать в расчёт. Гораздо сильнее влияние настойчивости: чтобы получить патент, нужно подать 24 запроса. Так, например, если изобретатель хочет защитить своё изобретение в Великобритании и в британских колониях, то нужно брать в расчёт 40 государств. Умножив 24 на 40, получим 960, то есть число запросов на одно-единственное изобретение. Но даже с таким избытком патентов его защита оказывается иллюзорной. Я предлагаю дать процедуре выдачи патентов другое название — «препятствование изобретателю к несказанному удовольствию мошенника». Когда видишь, как законы, и без того мертворождённые, пожираются клопами, — как тут не стать революционером? Прессе давно следовало бы положить конец этому идиотскому положению вещей». Нобель забыл, что его карьера тоже началась с «кражи» — присвоения идеи нитроглицерина, впервые появившейся у Асканио Собреро. Впрочем, в его оправдание можно сказать, что Нобель никогда не забывал об итальянском химике. В качестве научного консультанта Собреро работал на одной из принадлежавших Нобелю итальянских фабрик. Его работа хорошо оплачивалась. После его смерти в 1888 году Нобель назначил его жене приличное пожизненное содержание. И, наконец, именно благодаря Нобелю на родине Собреро, в городке Авеллина, был возведён памятник, изображающий настоящего изобретателя нитроглицерина. Заводы, подобные тому, на котором работал Собреро, были разбросаны почти по всему миру. В течение нескольких лет Нобель — либо под своим именем, либо в сотрудничестве с другими людьми — основал более пятнадцати заводов в разных городах. Среди них заводы в Энгене (Норвегия), Крюммеле и Шлезбуше (Германия), в Сан-Франциско, в Ханко (Финляндия), а также заводы в Шотландии, Испании, Португалии, Венгрии… Но конкуренция — и особенно в Германии — возрастала. Защита, которую должен был обеспечивать патент, как и предвидел Нобель, оказалась иллюзорной. Начиная с 1860 года фабрики, находившиеся в Кельне, Дрездене и Гамбурге, угрожали развитию предприятий, которые принадлежали Нобелю. И в 1886 году Нобель попытался создать концерн, который объединил бы эти фабрики с его собственными предприятиями в Англии и Германии. Рождение пацифизма Организуя многочисленные общества, путешествуя, Нобель постоянно размышляет о мире, ненасилии и идеалах Шелли. Он буквально жил в поэзии, пропитанный ритмами любимого поэта, его мыслями и идеями; сегодня, видимо, такой тип мышления не был бы понят. Его идеализм развивался, и в 1885 году[15 - Этот год оказался годом вхождения динамита в литературу: Роберт Льюис Стивенсон опубликовал своего «Динамитчика», роман, повествующий об одном жалком анархисте-террористе, который непрестанно готовил покушения и каждый раз терпел неудачу.] он так писал одному активисту пацифистского движения из Бельгии: «Я всё больше и больше становлюсь философом. Моя мечта о будущем практически ничем не отличается от мечты Диоклетиана с его грядками капусты, орошаемыми водами Леты[16 - Литературные и исторические отсылки Нобеля всегда точны: Диоклетиан (245-ок. 313) был очень деятельным императором, прославившимся, в частности, преследованиями христиан. Это был очень противоречивый человек, постоянно мечтавший о мире, покое и даже забвении.]. Чем сильнее раздаётся грохот пушек, чем больше проливается крови и чем привычнее становятся для нас револьвер и грабёж, тем ярче и настойчивей моя мечта». Хуже всего дела обстояли в Англии. Из-за тех многочисленных несчастных случаев, которые были связаны с нитроглицерином, общественное мнение Англии, как мы уже видели, не доверяло динамиту. Декрет 1869 года запрещал «изготовлять, ввозить, продавать и транспортировать нитроглицерин или любое другое вещество, его содержащее, в пределах Соединённого Королевства». И обжаловать его было невозможно. Нобель прилагал много усилий, убеждая производителей пороха в необходимости объединиться и уже вместе попытаться смягчить правительство. Он использовал все свои способности, рисуя им те существенные выгоды, которые могло бы принести сотрудничество. Но его усилия были безрезультатными. Было и ещё одно значительное препятствие, которое мешало реализации намерений Нобеля. Оно было связано с именем Фредерика Августа Абеля, знаменитого химика, специалиста по взрывчатым веществам. Ко времени появления декрета 1869 года Абель был советником правительства и парламента. Он утверждал, что ни нитроглицерин, ни динамит, по его мнению, ещё более опасный, использовать нельзя; он полагал, что оба эти вещества ничто по сравнению с пироксилином, который обладает прекрасными свойствами и практически безопасен в употреблении. Нобель придерживался другого мнения на этот счёт. Он неоднократно писал английскому министру внутренних дел, пытаясь привлечь его внимание к большому проценту удачных испытаний динамита, а также принимал множество других мер — и всё для того, чтобы добиться права продемонстрировать действие своего изобретения перед английской публикой. И ему наконец-таки удалось добиться этого небольшого послабления со стороны закона: ему дали разрешение на «демонстрацию мощных взрывчатых веществ при предоставлении необходимых гарантий безопасности, на основании права министра внутренних дел в исключительных случаях самостоятельно решать этот вопрос». Демонстрации имели ошеломительный успех в среде английских специалистов. Но профессор Абель не сдавался. Будучи искусным пропагандистом, он сумел убедить лондонских финансистов в превосходстве кордита, причём не последнюю роль в его успехе сыграло то, что он сумел обернуть себе на пользу национальные чувства этих людей. Не удивительно, что Нобель в Лондоне не нашёл никого, кто захотел бы принять участие в финансировании его нового завода. Не позволяя себе поддаваться отчаянию, Нобель продолжал проводить демонстрации динамита. И после одной из них, проводившейся неподалёку от Глазго, где, как известно, расположено множество месторождений каменного угля и железа, Нобель познакомился с одним владельцем шахт, который был потрясён тем, что он только что увидел. Благодаря его помощи Нобель смог привлечь внимание инвесторов и основать «Бритиш динамит компани Лтд». Новый завод был построен в Эршире, пустынной местности на восточном побережье Шотландии, по проекту Аларика Лидбека. Это был самый большой завод из тех, что когда-либо построил Нобель. Судите сами: 45 зданий были расположены на территории в 420 гектаров; на заводе, который производил 1000 тонн динамита и свыше 1 400 тонн нитроглицерина, работало несколько сотен человек. Кизельгур привозили из Германии, селитру — из Чили. Рассказывали, что на открытии этого завода Нобель пошутил: «Итак, господа, я построил завод, обречённый на успех, так как даже самые халатные директора не смогут его разорить». Принадлежащий заводу порт был связан с системой железных дорог, построенных крупнейшими шотландскими компаниями. А вскоре возникла и необходимость в собственном торговом флоте; входившие в его состав грузовые суда были спроектированы так, что все опасности, связанные с перевозкой динамита и, особенно, нитроглицерина, практически сводились к нулю. Дабы избежать новых столкновений с властями, Нобель ввёл на своём заводе такие ограничения, которые и не снились самым суровым законодателям. На его новом заводе практически не случалось непроизвольных взрывов. И он всегда мог смело утверждать, что производство динамита несёт в себе меньше опасностей, чем работа на шахтах, где количество смертельных случаев было на порядок больше. Нобель ввёл на заводе жесточайшую дисциплину, требуя от рабочих абсолютного подчинения распорядку и технике безопасности, но никогда не доводил накала социальных конфликтов до необходимости их насильственного разрешения. И чем-то он был похож на военачальника, который руководит преданным ему и дисциплинированным войском. Измаил на пути к Господу Несмотря на все меры предосторожности и гарантии безопасности, которые делали производство практически безопасным, враждебность прессы породила многие трудности, препятствовавшие дальнейшему развитию нового предприятия Нобеля. В течение восьми лет, начиная с 1873 года, английские железнодорожные компании отказывались перевозить динамит, так что снова пришлось использовать обыкновенные повозки, запряжённые лошадьми. В те времена даже говорили, что эти повозки похожи на повозку «Измаила на пути к Господу». Но успех всё-таки наступил. Он был настолько велик, что рынок тут же наполнился многочисленными подделками. Чтобы без особых проблем перевозить поддельный нитроглицерин, его производители разливали его по бутылкам, на которые наклеивалась этикетка с надписью «Лёгкое вино». Не потому ли однажды один фермер заключил пари, что он сможет выпить содержимое этой бутылки? Известно, что страсть британцев ко всевозможным пари часто заводит их очень далеко. Как сообщает эта легенда, фермера ожидала ужасная участь: он замёрз на обочине дороги. Но и на этом его «мытарства» не закончились: кто-то, желая разморозить его тело, поместил его рядом с печкой. Произошёл взрыв, и здание было разрушено… Странная и неправдоподобная история: тело не могло впитать нитроглицерин. Кому-то, возможно, этот анекдот покажется правдивым. Но интересен он совсем по другой причине, ибо составляет часть мифа о нитроглицерине. Благодаря уже упоминавшимся исследованиям Собреро нитроглицерин стали использовать как лекарство. Начиная с 1885 года им лечили сердечные заболевания, грудную жабу и нарушения в системе кровообращения. Как правило, больным прописывали одну или две таблетки в день. Каждая таблетка содержала 6 граммов нитроглицерина. В наши дни для этих целей применяют другое взрывчатое вещество: в аптеках его продают под названием «тринитрин». В гомеопатии слабый раствор нитроглицерина применяют как средство против варикозного расширения вен и головных болей. И как только не использовали нитроглицерин на протяжении истории его существования! Трудно сказать, какой случай был самым поразительным — то ли тот, когда нитроглицерин заливали в керосиновую лампу, то ли какой-то другой. Но таких историй, иногда комических, иногда трагических, было очень много. В Индии местные жители при помощи динамита боролись с засухой, полагая, что его взрывы обладают магической силой, способной призывать тучи. Однако подобная вера не так уж безосновательна, как это может показаться: в Нью-Йор-ке снарядом, содержавшим 100 килограммов динамита, выстрелили в облака и таким образом спровоцировали проливной дождь. Так поступали и в некоторых засушливых районах Техаса. Метеорологи же разводили руками и утверждали, что этот дождь не был естественным, так как его могло вызвать лишь взрывчатое вещество. Скотобойни Америки буквально стонали от трудностей, связанных с убийством животных: там, где недоставало необходимого оборудования или забойщики скота были неопытными, случалось, что нужно было ударить животное несколько раз, прежде чем оно умирало. Но всё это пустяки по сравнению с тем выходом, который нашли на некоторых скотобойнях: там стали употреблять динамит — и животные погибали «без мук» от одного единственного взрыва. Миф о динамите полностью состоит из таких анекдотов. Правдивые или, по большей части, нет, они практически ничего не говорят нам о тех реальных изменениях в обыденной жизни людей XIX столетия, которые повлекло за собой появление нитроглицерина. Чтобы покончить со всем этим «легендарным планом» в истории динамита, остаётся только немного сказать о том, что происходило на Диком Западе. А там динамит употребляли с самыми разными целями, вплоть до взрыва банковских сейфов. Дошло даже до того, что название этого взрывчатого вещества стало кличкой одного преступника, настоящее имя которого было Дэн Клифтон. Банда из Оклахомы, в которой он состоял, прославилась своими многочисленными дерзкими ограблениями и прочими преступлениями. Свою кличку — Дик-Динамит — Клифтон получил за то, что заряжал свои пистолеты… динамитом! Было бы интересно узнать, что случилось с этим Диком-Динамитом, так как заряжать пистолеты его «тезкой» — это занятие, которое не может не иметь печальных последствий. Легче всего предположить, что его оружие взорвалось. Но остаётся одна совсем маленькая возможность… Если предположить, что он использовал определённую дозировку или смешивал в определённой пропорции динамит с порохом или нитроцеллюлозой… Но тогда получается, что он заново изобрёл баллистит, кордит или порох В? Привлекательная идея! Жаль только, что устное предание ничего нам об этом не сообщает. ГЛАВА 6 Только одни люди могут перевернуть мир — те, кто сумел занять в нём своё место.      С. Пренэ Государственная монополия и война 1870 года У Нобеля остались самые приятные воспоминания от его пребывания в Париже. Он любил Францию; более того, это была его самая любимая страна. Но, к несчастью, ее застарелая мания — государственная монополия — очень долго препятствовала появлению на французской земле фабрик по производству динамита. В эпоху правления Наполеона III все вопросы, касающиеся взрывчатых веществ, контролировало Государственное управление по пороху и селитре[17 - Это Управление имеет свою достаточно длинную историю. Небезынтересно было бы напомнить тот факт, что на протяжении многих столетий источники добычи селитры (нитрата калия) были очень скудными: в основном её соскребали с влажных пен подвалов и погребов. В 1775 году Тюрго основал Пороховую службу, которая должна была снабжать государство селитрой.Но это не решило всех проблем, вызванных недостатком этого вещества. Нужно было дождаться Антуана-Лорана Лавуазье, который открыл способ получения селитры в лабораторных условиях. В 1791 году Государственное управление по пороху и селитре было преобразовано в Национальный отдел по вопросам пороха и селитры, находившийся под контролем Революционного отдела по вопросам пороха и селитры. Он и поставлял необходимый для побед Конвента порох, который производился в огромных количествах лишь благодаря беспощадной эксплуатации рабочих.Бонапарт I преобразовал Ревотдел в Военное министерство, а Реставрация подчинила его артиллерии. В 1865 году жёсткий контроль за порохом, применяемым в мирных целях, в частности, за порохом, использовавшимся на охоте, был отменен, и все связанные с ним вопросы были отданы в компетенцию министерства финансов (то же самое произошло, кстати, и с табаком). Таким образом, во времена Альфреда Нобеля, по крайней мере, две государственные инстанции занимались порохом.]. По причинам, о которых мы ещё скажем, вышеупомянутое Государственное управление не проявляло интереса к демонстрациям динамита, которые устраивал Нобель на территории Франции. В 1868 году Нобель вместе с фирмой «Барб, отец и сын» организовал ассоциацию. Этой фирме принадлежало несколько металлургических заводов в Ливердене. Поль-Франсуа Барб был инженером и капитаном артиллерии, и поэтому его интерес к динамиту вполне понятен. Прежде чем начать сотрудничество с Нобелем, он долго и внимательно присматривался к динамиту, пытаясь определить перспективы его использования в военных целях. А политическая ситуация, сложившаяся к тому моменту, была такова, что об этом приходилось думать всерьёз. Нобель и Барб обратились в Государственное управление по пороху и селитре с предложением построить во Франции завод по производству динамита. Само собой подразумевалось, что Управление было вправе определить степень своего участия в предприятии и форму контроля над ним, в конце концов, в этом не было ничего экстраординарного: государство постоянно закупало табак у частных хозяйств и было их единственным заказчиком. Тем не менее, Государственное управление отвергло это предложение. Следовательно, нужно было проявить больше настойчивости. При содействии братьев Перейра Нобель был представлен королевскому двору. Там он лично побеседовал с Наполеоном III. Братья Перейра полагали, что динамит будет «делом века». Но события доказали обратное. На то время пришелся, пожалуй, пик деятельности Бисмарка. Началось объединение Германии. Франция с тревогой наблюдала за ростом могущества своего соседа, и эта тревога была вполне оправданна из-за роста экспансионистских настроений в Германии. А 8 июля 1870 года вспыхнул скандал вокруг «эмсской депеши». Франция пыталась воспрепятствовать Гогенцоллерну занять испанский трон. Вильгельм I поддался этому требованию и отозвал своего кандидата. Во время встречи на Эмсе он сообщил свое решение французскому послу, о чем послал депешу Бисмарку. Содержание депеши Бисмарк сообщил 13 июля через газеты, где она была изображена им в таком виде, что Франция могла воспринять её как намеренное оскорбление, как вызов. И 19 июля Наполеон III, несмотря на многочисленные протесты министров и левого крыла парламента, объявил Пруссии войну. Потом последовала вереница позорных поражений Франции — Виссамбур, оккупация Страсбурга и Нанси в сентябре 1870 года. 27 октября Франция капитулировала. Кстати, динамит сыграл не последнюю роль в победе Пруссии, так как прусская армия активно применяла его для взрывания мостов и минирования укреплений. И при этом лишь один французский военный, маршал Эдмон Лебёф, министр вооружённых сил в кабинете Эмиля Оливье, настаивал на необходимости использования динамита во французской армии. Но было слишком поздно: к моменту объявления войны он был уже снят со своей должности за непредусмотрительность. На этом посту его сменил Леон Гамбетта. Но он уже не был министром императора: только что, 4 сентября 1870 года, после непостижимого падения Наполеона III, на обломках Империи появилась Третья Республика. 7 октября 1870 года Гамбетта на воздушном шаре бежал из Парижа в Тур, откуда он вёл свою борьбу с противником. После аннексии Эльзаса и Лотарингии в 1871 году он, как и Виктор Гюго, отказался подписать мирный договор. Сразу же после прибытия в Тур Гамбетта приказал фирме «Барб, отец и сын» как можно быстрее приступить к постройке завода по производству динамита. Немного удивлённый тем, что правительство поручает ему делать то, что раньше запрещало, Барб принялся за работу. И уже весной 1871 года, благодаря правительственной ссуде в 60 тысяч франков, в глубоком тылу появился первый французский завод по производству динамита. Он был построен неподалёку от Пор-Вандра, города на юге Франции. Война, которую Нобель ненавидел, в очередной раз стала источником его преуспевания. И в то же время государственная монополия была подорвана. Такое, впрочем, уже случалось во времена Парижской Коммуны. Чтобы победить версальцев, повстанцы были вынуждены изготовлять самодельные бомбы, которые они начиняли порохом. Нужно заметить, что эти «комнатные заводы», к ужасу военных и простого народа, работали в высшей степени эффективно[18 - Франтирёры, или вольные стрелки, позабытые, к сожалению, герои, которые в 1870 году вели партизанскую войну против прусских войск, очень часто использовали порох. Когда прусский король Вильгельм объявил себя императором Германии, — а случилось это 22 января 1871 года в Зеркальной галерее Версаля, — группа вольных стрелков перекрыла железнодорожное движение на линии, соединявшей Париж и Страсбург. Для этого им потребовалось около 400 килограммов пороха. Можно представить, как трудно было в условиях гражданской войны доставить такое огромное количество этого взрывчатого вещества на место, тем более что для тех же целей им понадобилось бы несравнимо меньшее количество динамита!]. Французская армия, поверженная, жалкая, предавалась чудовищным бесчинствам. Офицеры вроде Галифе развлекали себя тем, что безжалостно расстреливали всех направо и налево[19 - Но и ненависть иногда предстаёт перед нами в виде, способном вызвать нечто вроде любопытства. После восстания 18 марта была создана комиссия, которая занималась расследованием всех этих бесчинств. И представший перед ней граф Альбер де Мун, — кстати, один из яростных сторонников католического движения за объединение церквей — заявил: «Когда их всех расстреливали, они дохли с наглым видом». Да, в ту эпоху было много работы для пацифистов!]. «Мы не можем победить Германию? Ничего, отыграемся на коммунарах!» — такова была их жестокая логика. Уже гораздо позже «восстановления гражданского порядка» посреди моря крови эта серость продолжала вести пропаганду против Коммуны, но уже в скрытой форме: эти люди распространили легенду о поджигателях, которая приводила в ужас простой народ. А поэтому кто мог в то время бороться против запрета на производство любых взрывчатых веществ? Монополия в любой момент могла быть восстановлена. Нужно было лишь ещё раз запретить производство, продажу и транспортировку эксплозивов на территории Франции. Полю Барбу не оставалось ничего, кроме как протестовать, пытаясь убедить всех в пользе динамита для мирной жизни. Но это было уже бесполезно. Завод был закрыт. Барб подал иск в суд, требуя возмещения убытков, но этого, естественно, никто делать не собирался. Огорчённый запретом, наложенным на динамит, Барб продолжал добиваться его отмены. Он стремился к этому не только потому, что благодаря динамиту его дела пошли в гору и он получил возможность продолжать свои не совсем честные финансовые операции. У него был и другой мотив: он жаждал победы над врагом, над Германией. А желание это было повсеместным, оно стало навязчивой идеей целой нации. Поль Барб, французский офицер, разделял господствовавшую тогда в армии и среди большей части мирного населения реваншистскую идеологию. Поражение 1870 года, аннексия Эльзаса и Лотарингии оскорбляли «честь Франции». И каждый «настоящий француз» был обязан «всё время об этом думать, но никогда не говорить». Такое выражение, как «синяя граница в Вогезах», в наше время может показаться смешным, но в те времена о ней было невозможно говорить без слёз на глазах. И тогда Барб прибегнул к патриотическим аргументам. Запрет на производство взрывчатых веществ был снят. В 1875 году Барб совместно с Нобелем и при финансовой поддержке братьев Перейра начал выпускать динамит на своём заводе в Ливердене. Производить, но не продавать, так как этому препятствовал закон о монополии. Странный парадокс: для того, чтобы в стране, в которой царил шпионаж, можно было производить динамит, нужно было заявить, что ты работаешь на иностранную державу. Поэтому официально предприятие сотрудничало с бельгийскими клиентами, которым оно могло продавать свою продукцию до тех пор, пока не будет отменена государственная монополия. Авеню Малакофф Между тем Альфред Нобель въезжал в только что отстроенный особняк на авеню Малакофф в квартале Этуаль. Париж менялся: центр города был перестроен, появились Бальтарские рынки, велись работы по расширению Лувра. Старинные города, расположенные неподалёку от Парижа, стали его пригородами. Строились новые железные дороги, соединявшие столицу со всеми частями страны, возводились новые восхитительные вокзалы. Альфред Нобель приобрёл особняк на авеню Малакофф в 1873 году. Это здание сохранилось до наших дней; сегодня там находится посольство государства Лаос. Изменилось и название улицы: авеню Малакофф была переименована в авеню Раймон-Пуанкаре. Можно ли видеть в этом знак судьбы? Взятие башни на Малаховом кургане во время осады Севастополя ознаменовало конец Крымской войны, поражение России и, кроме прочего, начало тех исторических изменений, которые в конце концов привели ко второму разорению Эммануэля Нобеля. Альфред обставил свой дом строго во вкусе того времени, устроил лабораторию и зимний сад с оранжереями, в которых росли его любимые орхидеи. Кроме орхидей, у Нобеля была ещё одна страсть — лошади, для них в его парижских владениях была построена конюшня. В то время Нобель вёл странную двойную жизнь. Он часто старался отгородить себя от суеты и спешки парижской жизни. В этом случае он оставался тем «одиноким отшельником», который всю свою жизнь хотел отдать науке, и в тишине своей лаборатории работал над изобретениями, которым предстояло наделать много шуму. Но иногда уединение начинало ему надоедать. Подобно запойному алкоголику, который может целый год — и даже больше — не пить, но в один прекрасный день напивается до беспамятства, Нобель иногда начинал испытывать непреодолимую потребность во встречах и общении. И тогда Нобель в своём шикарном особняке принимал многочисленных посетителей и совершенно менял свой образ жизни. Двери его дома распахивались: Нобель устраивал бесконечные приёмы и обеды. У него бывали инженеры, директора тех заводов, на которых эти инженеры работали; нередко у него можно было видеть героев газетных хроник и городских сплетен. Многие с искренним удовольствием вспоминали об этих приёмах, дружеских и одновременно чинных по царившей на них атмосфере. Нобель всегда ел очень мало, а пил и того меньше. Но он желал, чтобы его стол, как и его погреб, были достойны похвал. На этих вечерах Нобель показывал себя прекрасным оратором, утонченнейшим собеседником. Он свободно переходил с одного языка на другой в зависимости от того, к кому обращался. Он иногда позволял себе высказать какое-нибудь нелепое или даже непристойное замечание — только для того, чтобы удовлетворить своё немного инфантильное желание шокировать общество, собравшееся у него в доме. И, нужно заметить, делал он это очень умело. С самым серьёзным видом он выдумывал бредовые теории и устраивал самые невероятные мистификации. Так, он пытался внушить исследователю Норденшельду[20 - Барон Адольф Эрик Норденшельд (1832–1901) был специалистом по арктическому региону. Он исследовал Шпицберген, восточное побережье Гренландии и организовал экспедицию к Северному полюсу. Можно быть уверенным, что россказни Нобеля застали его врасплох.], что два гигантских кратера на Северном и Южном полюсах возникли из-за того, что Земля вращается. В другой раз он изложил королю Швеции план создания Института Самоубийств. По его мысли, он должен был располагаться в шикарном особняке на побережье Средиземного моря; этот особняк непременно был бы собственностью одного из тех, кто уже свёл счёты с жизнью, предварительно подарив свои владения Институту. Смерть тех, кто решил бы воспользоваться услугами этого заведения, была бы лишена мучений. Её сопровождала бы лучшая классическая музыка в исполнении самых знаменитых музыкантов и оркестров. Парижский филиал призывал бы отчаявшихся «броситься в мутные воды Сены»[21 - Шольман полагает, что речь здесь может идти лишь о причудах. В тот период своей жизни Нобель во многом следовал «тому истинно парижскому духу, который сразу же напоминает нам о Гавроше». Шольман также добавляет: «Мне приходят на память и другие подобные выходки, которыми он просто упивался». Шольмана, кажется, эти выходки смущали.Что касается Института Самоубийств, то эту тему он позаимствовал у Шелли и Гёте. Фрейд в своё время прекрасно объяснил, что подобные шутки не так уж невинны, как это может показаться с первого взгляда. Кто знает, о чём думал Нобель? Вполне возможно, что он мечтал о смерти в каком-нибудь особняке, о смерти под звуки оркестра. Его отчаяние, несомненно, было связано с этой фантастической и леденящей душу идеей, которую Альфонс Алле, обладатель мрачного чувства юмора, использовал в одной из своих новелл. Что касается Нобеля-Гавроша, то вот что кажется удивительным: заключение Гавроша в Бастилию снова ведёт нас к мотиву неразделимости жизни и смерти, «колыбели-могилы» и холодного материнского чрева.Но это, пожалуй, уже не совсем серьёзно.]. Эта идея в её основных чертах была, видимо, позаимствована Нобелем из современной ему литературы и отчасти свидетельствует о своего рода навязчивой идее, которая его преследовала. Материальное положение Нобеля открывало перед ним двери самых престижных салонов Парижа. Там он познакомился с Виктором Гюго. Несмотря на то что карты тогда были в моде, Нобель не любил бесконечных карточных баталий: он не был азартным человеком. Не любил он и танцевать, хотя с женщинами был всегда галантным и обходительным кавалером. Женщины… После той грустной истории, которая так неожиданно закончилась смертью таинственной возлюбленной, Нобель, кажется, о них не думал. Но роль «одинокого отшельника» в атмосфере радостного возбуждения, которая обычно царит в салоне, должна была стать для него слишком тягостной и даже невыносимой. Однако в поведении Нобеля нет никакого противоречия. Одиночество — это ещё и эмоция, ощущение, глубинное, интимное переживание, которое только обостряется, когда человек попадает в компанию веселящихся людей, и не всякий человек, находящийся во власти этой эмоции, станет разделять их веселье. Нельзя забывать, что после обедов и званых вечеров Нобель возвращался в свой пустынный дом, где никого кроме слуг не было — с ними же непринуждённости в отношениях Нобель никогда не допускал. Открытый и естественный в общении с одними людьми, Нобель, попадая в общество других, оказывался чересчур сдержанным, а иногда даже холодным. Впрочем, Нобеля нельзя обвинить в классовых предрассудках, так как он умел ценить людей независимо от их талантов и социального положения. По всей видимости, его поведение в таких случаях полностью зависело от настроения. А перемены настроения вряд ли свидетельствуют о склонности Нобеля к капризам: скорее всего они говорят нам о том страдании, из-за которого от веселья, подчас утрированного, не оставалось и следа, а на смену ему приходило самое невыносимое отчаяние. Дерзкая кухарка Жизнь слуг в доме Нобеля проходила как бы параллельно жизни хозяина; нужно отдать им должное: они смогли понять своего хозяина и умели подстраиваться под его настроение. Они так хорошо изучили его характер, что его кухарка позволила однажды себе очень дерзкий поступок. Эта кухарка вскоре должна была выйти замуж. Естественно, она сообщила об этом хозяину. Тот поздравил её и спросил, что она хотела бы получить в подарок к свадьбе. Юная хитрая француженка, немного помявшись, ответила, что она была бы рада, если бы получила то, что её хозяин зарабатывает за один день. Нобель был возмущён требованием кухарки и выгнал её. Прошло несколько дней, и Нобель, который никогда не задумывался о том, сколько он получает в день, произвёл необходимые расчёты и решил, что он вполне может удовлетворить желание невесты. Он отсчитал 40 000 франков — а именно такую сумму он получил в результате расчётов — и приказал мажордому отнести девушке эти деньги. Будем надеяться, что девушка сумела ими удачно распорядиться. Альфред, отшельник и светский человек в одном лице, по-прежнему мучился от одиночества. Не чувствуя внутреннего расположения к случайным связям, которые в Париже были обычным делом, он решил рационально подойти к поискам компании для себя (читай: компаньонки) и воспользовался проверенным способом, существующим и в наши дни, — написал объявление в газету. И в 1876 году в одной венской газете появилось объявление следующего содержания: «Господин средних лет, богатый и образованный, ищет компаньонку, женщину из среднего сословия, которая владела бы английским и французским языками и могла бы исполнять обязанности секретаря[22 - Здесь Нобель пишет о себе иначе, чем в той «автобиографии», которую он написал по просьбе брата Людвига. Как уже упоминалось, Людвиг хотел написать историю семьи Нобелей. И вот как Нобель там изображает самого себя: «Альфред Нобель это жалкая, ничтожная полужизнь. Он должен был быть задушенным сердобольным врачом сразу же после его появления на свет. Главные заслуги: имеет чистые ногти и не отягощает жизни других. Главные недостатки: нет ни семьи, ни покладистости в характере. Главное желание: не быть похороненным заживо. Самый большой грех: не желает поклоняться Мамоне. Важнейшее событие в жизни: таковое отсутствует».]». Это объявление было помещено в газете, которая называлась «Neuie Freie Presse». Эту газету читали в основном аристократические и предпринимательские круги Вены. И спустя какое-то время он получил письмо от тридцатитрёхлетней графини Кински. Берта Кински фон Шинау унд Теттау Берта Кински фон Шинау унд Теттау (1843–1914) была дочерью Софьи Фелесита, происходившей из не очень знатного рода (её дальним родственником был, кстати, поэт Теодор Кернер). Софья вышла замуж за Франсуа-Жозефа Кински фон Шинау, камергера при королевском и императорском дворах, и так попала в высшие аристократические круги Богемии. А Кински, начиная примерно с XII века, занимали высокие государственные посты. После смерти мужа из-за недостаточной знатности Софья была отлучена от двора. Она была крайне раздосадована этим событием. Мечтая о шикарных балах и приёмах, она была готова грызть себе локти, чувствуя себя отверженной. Хотя Софья была знакома со многими знаменитыми людьми того времени и содержала салон, её характер всё равно становился всё более и более невыносимым. Она озлобилась. Её жизнь, которая не могла удовлетворить её, постепенно привела эту женщину к полнейшему отчаянию, и это отчаяние подкреплялось мечтами о другой жизни, не похожей на её обыденное существование, не приносившее ничего, кроме разочарования. В этой атмосфере прошло детство Берты. И вполне возможно, что всей своей жизнью она впоследствии мстила своей матери, которая сначала лелеяла её, а затем, следуя безжалостным обычаям уже приходившей в упадок буржуазии, бросила её на произвол судьбы. Она очень много читала и училась. Вдохновляемая матерью и родственниками, она совершенствовала своё образование, чему её высокие интеллектуальные способности и многочисленные таланты только помогали. Повзрослев, она стала вращаться в кругах, которые если и не могли быть полностью одобрены матерью, то во всяком случае — и Софья была вынуждена это признать — способствовали внутреннему обогащению девушки. Наследство покойного отца, обеспечивавшее матери и дочери безбедное и во многом беспечное существование, постепенно было растрачено, и Софье, чтобы как-нибудь заработать себе на жизнь, пришлось начать карьеру певицы. Мать полагала, что именно её дочери предстоит восстановить утраченное ими положение в обществе. И Берта уже в раннем возрасте посещала все приёмы и балы. Благодаря тому, что она выглядела старше своих лет и при помощи макияжа умело подчёркивала это, в тринадцатилетнем возрасте ей даже удалось проникнуть в казино. В 1864 году Берта и её мать перебрались в Гамбург, знаменитый своим казино. Там они познакомились с графиней Дадиани, принцессой мингрельской. Воспитанная петербургскими гувернантками Екатерина Дадиани, отличаясь совершенными манерами, имела ряд примечательных качеств. Так, например, она занималась метанием копья — увлечение очень редкое среди девушек того времени. Позже она превратится в настоящую амазонку: во время русско-турецкой войны она лично поведёт в бой войска своего княжества и получит за это награду от русского царя. Богатая, красивая, блистающая в обществе и проповедующая космополитические взгляды, графиня с благословения Софьи взяла юную Берту под своё покровительство. С её помощью Берта стала блестяще образованной женщиной, владеющей несколькими языками и прекрасно разбирающейся в мировой литературе. Но, несмотря на все свои достоинства, Берта не торопилась выходить замуж. Она искала идеального мужчину; не менее требовательная, чем принцесса Дадиани, в каждом претенденте на её руку она видела какой-нибудь неисправимый недостаток. К огромному сожалению матери, дочь не хотела подчиняться обычаям своей касты и играть роль «хорошей партии». Год от года материальное положение семьи ухудшалось. Роскошная жизнь, которую вели Софья и Берта, начинала пожирать землевладения. И тогда юная графиня решила работать и самостоятельно обеспечивать свою жизнь. Нужно заметить, что с точки зрения австрийской аристократии того времени эта мысль была неприличной и даже могла стать причиной скандала. Тогда же Берта решила, как сложится её дальнейшая судьба: она выйдет замуж за состоятельного мужчину, занимающего такое же, как и она, положение в обществе, и будет жить в упоительной праздности светской жизни. Берта устроилась воспитательницей в семью барона фон Зутнера. Она должна была дать четырём дочерям барона те элементарные знания, которые были достаточны девушкам их круга. Но в доме барона она познакомилась с Артуром Гундаккаром. Тогда ему было пятнадцать лет, он готовился стать священником. Очаровательная воспитательница привлекла его внимание: она была очень привлекательна, полна жизни, от неё исходил какой-то удивительный магнетизм. Берта и Артур полюбили друг друга, и идиллические отношения между ними длились три года. Но случилось то, что не могло не случиться, ибо всё тайное всегда становится явным. Баронесса фон Зутнер смутно догадывалась о существующей связи, и постепенно её догадки переросли в стойкое подозрение. Она стала следить за юными любовниками и наконец раскрыла их тайну. Это открытие её крайне раздосадовало, так как она надеялась, что её сына ожидает лучшее будущее. Тем не менее, она не стала преследовать соблазнительную воспитательницу и сумела найти подобающий её положению выход из этой щекотливой ситуации. Счастливое решение пришло в тот момент, когда она прочитала в «Neuie Freie Presse» объявление о том, что один господин ищет себе компаньонку. Оставалось только выяснить, кто этот господин. В те времена было очень неприличным для женщины отвечать на объявления подобного рода. Баронессу, как и Берту, совсем не вдохновляла перспектива идти против приличий. Но письмо всё-таки было написано. И спустя сорок лет Берта написала в своих «Мемуарах»: «Так ещё раз в жизни я совершила то, что осуждалось общественным мнением. Ни один человек, заботящийся о своей репутации, не ответил бы на такое объявление. Но что было бы, если бы я этого не сделала?» Итак, она ответила. В письме она поясняла, что вынуждена оставить старое место «по причинам личного характера». И в каком-то смысле это объявление пришлось кстати: что может быть более подходящим для человека, который желает забыть свою несчастную любовь, как не уехать, покинуть те места, с которыми связано так много воспоминаний, что пребывание в них становится невыносимым? Ответ Берты положил начало её переписке с Нобелем. К сожалению, большая часть из этих писем не сохранилась. Как вспоминает Берта, Альфред писал ей «проникновенные и немного ироничные письма, полные грусти и меланхолии. У меня сразу же возник образ несчастного человека, избегающего общения и к тому же феноменально образованного, почти философа. Он одинаково хорошо писал и по-английски, и по-французски, и по-немецки». Естественно, таким образом Нобель пытался проверить познания претендентки на место и степень владения иностранными языками. Эта переписка произвела на него приятное впечатление, и он выслал Берте деньги на дорогу до Парижа. Неоконченный роман Альфред лично приехал на вокзал, чтобы встретить Берту. В этом поступке нет ничего неприличного, но он всё-таки немного удивляет. Не лучше ли было прислать на вокзал дилижанс с кем-нибудь из своих слуг? Или это значило, что благодаря переписке Нобель уже сумел оценить девушку? Пока, как он объяснил девушке, не будет готова комната в его доме, Берте несколько дней придется пожить в «Гранд-отеле», расположенном на бульваре Капуцинов. Возможно, добродушный Альфред, не доверявший женщинам больше, чем тем людям, с которыми он сотрудничал, поступил так, чтобы избавить её и себя от неприятных моментов, которые неизбежно пришлось бы им обоим пережить, если бы Берта ему вдруг не понравилась и он решил бы отказать ей в работе. Ведь пока она жила в гостинице, сообщить о таком решении и отправить девушку обратно в Вену не составляло особого труда. Берта была удивлена, увидев Нобеля на вокзале. Нет, её удивило не то, что Нобель приехал её встречать. Она была удивлена другим: его внешность была совсем не похожа на то, что Нобель написал в объявлении. В своих мемуарах она позже написала, что он произвёл на неё очень хорошее впечатление, и добавила: «В объявлении он назвал себя пожилым господином, и я ожидала увидеть болезненного и нервозного человека с почти седой бородой и обязательно седыми волосами. Однако на перроне я увидела чернобородого господина сорока трёх лет, небольшого роста, не красивого, но и не уродливого; его глаза светились гостеприимством, которое проглядывало сквозь обычное для него сумрачное выражение лица. Грустный и насмешливый — вот какой он был. И Байрон был его любимым поэтом». Так Байрон или Шелли? Кажется, Альфред всегда предпочитал второго. Нобель тут же по достоинству оценил молодую девушку. На следующий день он — опять-таки лично! — приехал за ней на своей самой лучшей упряжке (а мы помним, что Нобель был неравнодушен к удобным дилижансам, запряжённым красивыми лошадьми). Подобно соблазнителю — пусть очень сдержанному, но всё-таки соблазнителю — он повёз её на прогулку в Булонский лес. «Наша беседа, — вспоминает Берта, — становилась всё более оживлённой и увлекательной. В его голосе одновременно звучали и ирония, и грусть». Берта наверняка чувствовала себя как девушка, которую сватают: она гуляла в Булонском лесу, затем по Елисейским полям с одним из самых богатых мужчин в мире. И этот мужчина несмело за ней ухаживал. Но к тому времени от её желания найти себе состоятельного мужа не осталось и следа. Она не думала больше об удачном замужестве. Нобель ей, конечно, нравился, но она по-прежнему любила Артура Гундаккара фон Зутнера и, несмотря на недовольство его матери, продолжала с ним переписываться. Нобель, будучи крайне занятым человеком, всё же ежедневно выкраивал время для бесед с Бертой. А это говорит о том, что он очень ею интересовался. Берта была очарована своим хозяином: «Он умел говорить так увлекательно, — пишет она, — что, слушая его речь, я невольно замечала, что ловлю каждое его слово. Величайшим удовольствием было беседовать с ним, причём не важно, на какую тему — о мире или о людях, об искусстве или о жизни, или о сложных метафизических проблемах… Он страстно верил, что когда-нибудь люди станут совершенными и на земле установится порядок, подчинённый идеалам человечности и гуманизма; он презирал своих современников, которые своим творчеством или своими исследованиями препятствуют этому… Себя он презирал не меньше, а может быть, даже больше, чем остальных, но эти чувства он старался скрыть. Он считал себя отвратительным и был убеждён, что не способен вызвать никакой симпатии; он очень боялся того, что на него обратят внимание из-за денег. Возможно, что именно поэтому он до сих пор не женился. Он был поэтом и писателем, но никогда не публиковал своих произведений. Он показал мне большую поэму, написанную по-английски, объёмом почти в сто страниц, и я нашла её восхитительной». Речь, конечно, идёт о «Загадке», поэме, которую Нобель написал в восемнадцать лет под влиянием Шелли. И в этом Нобель продемонстрировал странное для него решительное желание разделить с Бертой свои взгляды, что тем более удивительно, если вспомнить о недоверчивости Нобеля. Но его откровенность лишь шокировала Берту: однажды, когда он рассказывал ей о возможностях взрывчатых веществ, заинтересованная Берта спросила, могут ли они использоваться в военное время. И он ответил ей, что динамит для этого слишком слаб… Одна из бесед Берте запомнилась особенно надолго. Нобель говорил ей о своём желании изобрести оружие, которое было бы настолько устрашающим и имело бы такую мощь, которая сделала бы любую войну невозможной. Другими словами, Нобель хотел, чтобы мир поддерживался при помощи страха. Мир? Берта Кински тогда ещё не знала, что битва за мир будет самым серьёзным сражением в её жизни… Пока же мысли Нобеля по поводу взрывчатых веществ не внушали Берте никакого энтузиазма. Но вызванные ими растерянность и удивление прошли быстро. После встречи с Бертой Нобель написал одному из своих шведских друзей: «Мои глаза слишком слабы даже для того, что Библия понимает как высокое служение, — смотреть на прекрасных девушек. Говоря так, не думаете ли вы ненароком о той очаровательной гувернантке, которую я недавно повстречал в Вене? Она самая прекрасная — nес plus ultra[23 - Здесь: «Лучше ее нет».]». Он умолчал о своём небольшом объявлении! Нобель доверительно изливал душу. Берта решительно ему нравилась. Нравилась настолько, что он оставил свою сдержанность и спросил напрямик, свободно ли её сердце. Берта ответила отрицательно. Она поведала ему свою грустную историю о том, как она была вынуждена искать место, как они с молодым бароном фон Зутнером полюбили друг друга и барон обещал жениться на ней, как его семья помешала этому. Неожиданно для самой себя Берта открыла Нобелю своё сердце. Пораженный Альфред думал, что ещё не всё потеряно. В своих воспоминаниях Берта приводит совет, который дал ей Нобель: «Вы поступили мужественно, но вам нужно быть ещё более мужественной. Поэтому не пишите ему больше, пусть пройдёт время… Новая жизнь, новые впечатления — и вы оба забудете эту историю. И он, может быть, даже раньше, чем вы…» Куда подевалась его обходительность? Как, впрочем, и неловкость. Он оставил её одну в Париже, так как должен был по делам отлучиться в Стокгольм. Оттуда он отправил ей две телеграммы — первую, в которой сообщал о своём возвращении в конце недели, и вторую, в которой он признавался, что не может без неё жить… Берта хотела позабыть о мужчинах. Нобелю, пожалуй, было достаточно совсем немного такта и ненавязчивого присутствия рядом, чтобы покорить сердце Берты. Но возможно, он — осознанно или нет — опасался этого. В телеграмме он сообщал также, что, когда он вернётся, все работы на авеню Малакофф будут закончены. Однако эта шикарная клетка так и не стала жилищем для птицы. Возвратившись, Нобель обнаружил письмо, в котором Берта уведомляла его о принятом ею решении вернуться в Австрию. Сёстры барона фон Зутнера умоляли её об этом. Она приносила извинения, выражала сожаление и добавляла, что продала фамильные драгоценности, чтобы оплатить свою дорогу и не быть должной Нобелю. Роман закончился. Но это не был конец отношений. За спешным отъездом Берты последовала долгая переписка. Эти годы не были спокойными для Нобеля. Конечно, его заводы продолжали работать, а прибыли, которые они приносили, казалось, не иссякнут никогда. Но от возбуждения, вызванного постоянной активностью, — возбуждения, бесспорно, благоприятного, но постоянного — здоровье Нобеля начало ухудшаться, тем более что Нобель не обладал природной крепостью. Кроме того, Нобелю не нравилась его роль торгового агента и делового человека. Он предпочел бы уединиться в своей лаборатории и целиком посвятить себя научным изысканиям. А ещё он хотел заняться производством новых товаров. В частности, ему хотелось выпустить на рынок новое взрывчатое вещество. Динамит имел свои несомненные достоинства, но для Нобеля их было недостаточно. Его по-прежнему не удовлетворял кизельгур. Он хотел любой ценой найти новый способ или новый материал, который не ухудшал бы взрывных свойств нитроглицерина. А применение динамита на практике выявило один существенный недостаток этого вещества: при определённой влажности и давлении динамит начинал выделять воду, что влекло за собой опасность его выпотевания. Нобель не был единственным человеком, который пытался решить эту проблему. Многие учёные того времени ломали голову над тем, каким веществом можно заменить кизельгур, и пробовали самые разнообразные составы. И все они хотели добиться более лёгкого возгорания и увеличения взрывной силы. Но ни одно решение не могло удовлетворить. И когда обстоятельства требовали, чтобы взрывчатое вещество было более мощным, чем динамит, снова прибегали к помощи нитроглицерина. Вспомнили и о старом добром порохе — он снова становился популярным. Для Нобеля это было равнозначно публичному унижению. Чтобы создать вещество, которое по своим качествам не уступало бы нитроглицерину, а возможно, и было бы лучше его, и таким образом восстановить свою репутацию, Нобель намеревался усовершенствовать способ, предложенный Абелем, — добавление в состав пироксилина. Препятствием, которое в этом случае нужно было преодолеть, был низкий коэффициент абсорбции у пироксилина. И до сих пор никто не мог придумать способ приготовления смеси, которая удовлетворяла бы самым взыскательным требованиям. Однажды, работая в своей лаборатории, Альфред Нобель порезал палец. Чтобы обработать рану, он взял коллодий[24 - Как уже упоминалось, это изобретение приписывается Шёнбей-ну. Однако оно имеет и французские корни: химик, историк, философ, писатель и поэт Луи Менар изобрёл его независимо от Шёнбейна. Произошло это в 1848 году. Этот человек чем-то похож на Нобеля. Он начал свою литературную карьеру с пьесы под названием «Прометей прикованный». Переводчик Шекспира Менар тоже испытал влияние Шелли. Его стихами, в особенности его самым знаменитым сборником «Видения язычника-колдуна», восхищался Бодлер. Политические сочинения Менара стоили их автору ссылки. А его работа «Женщина и христианская мораль» (1867) нравилась Берте фон Зутнер, так как сна находила в ней мысли, созвучные её собственным. К сожалению, неизвестно, встречались ли они когда-нибудь.], как он обычно и поступал в таких случаях. Коллодий, изготовлявшийся из эфира, спирта и коллоксилина (вещества, получаемого при неполной нитрации целлюлозы), не был обезболивающим средством, и потому Нобель всю ночь не мог заснуть из-за мучительной боли. Боль мешала ему спать, но не мешала думать о волновавшем его вопросе — о том способе, который сделал бы возможным соединение нитроглицерина и пироксилина. Нужно было как-нибудь уменьшить содержание солей азотной кислоты в пироксилине. И внезапно, во многом благодаря этому неприятному происшествию, Нобель понял, что ему было нужно: необходимый компонент был у него почти под рукой. А точнее — на руке. В 4 часа утра он бросился в лабораторию. В результате смешивания двух веществ образовалась желеобразная масса. Когда, несколькими часами позже, пришёл его ассистент Ференбах, Нобель показал ему то, что он назвал пластичным динамитом. Конечно, новый продукт нужно было ещё усовершенствовать — Нобель и Ференбах провели 250 лабораторных опытов, прежде чем начать производственные испытания пластичного динамита. В 1876 году новый динамит был запатентован. Он был гораздо мощнее нитроглицерина, не реагировал на удары и как нельзя лучше подходил для подводных взрывов. А вдобавок и стоил гораздо меньше. Нобель продавал его под самыми разными названиями: «Динамит Экстра», «Динамит Экспресс», «Взрывчатый желатин», «Саксонит» и «Геленит». Названия варьировались в зависимости от того, каким был состав этого вещества и для каких целей оно могло использоваться. В течение нескольких следующих лет динамит значительно потеснил остальные взрывчатые вещества и стал самым популярным из эксплозивов. Качества нового динамита покорили даже того, кого Альфред Нобель в шутку называл «прославленным адвокатом пироксилина». В 1884 году Абель — а эта ироничная характеристика относилась именно к нему — публично заявил, что новое взрывчатое вещество является «со всех точек зрения самым совершенным из всех известных». Комиссия, членом которой он был, в том же году разрешила использование этого вещества на территории Англии. Равновесие должно поддерживаться страхом Сорокалетний Нобель вполне мог гордиться прожитой им жизнью. Он изобрёл взрыватель, который облегчил использование нитроглицерина, затем создал динамит и, наконец, усовершенствовал своё изобретение, в результате чего мир узнал о пластичном динамите. Он жил в любимом городе и проводил свои опыты в собственной лаборатории. Конечно, он по-прежнему много ездил по миру, рекламируя свой товар, основывая новые предприятия, разыскивая новые рынки сбыта. Он был богат и знаменит. Другими словами, у него были все основания считать себя счастливым и самостоятельным. Но это значило бы, что он перестал быть меланхоликом. Эта черта его характера достаточно полно выразилась в его письме к Эдле, жене его брата Людвига: «Как мы всё-таки не похожи друг на друга! Вы, окруженная любовью, радостью, пульсирующей жизнью, заботящаяся и принимающая заботу других, любящая и любимая, погруженная в море счастья, — и я, дрейфующий без руля и ветрил, подобно покинутому командой кораблю, а может быть, и щепке от корабля, который потерпел крушение, щепке, с которой судьба делает всё, что ей заблагорассудится, я, не знавший счастья в прошлом и не надеющийся обрести его в будущем, недовольный собой (а самодовольство так облегчает жизнь!), абсолютно одинокий, без семьи, в которой мы существуем после нашей смерти, без друзей, которым можно было бы излить сердце, и врагов, на которых можно было бы излить свою желчь, и вместо этого всего обладающий критическим рассудком, безжалостно разоблачающим всякую слабость и грязь — во всём их подлинном уродстве». И в то же время Нобель обладал неудержимой энергией. Его смиренное отчаяние, которое испытывает человек, не надеющийся на какие-то перемены в своей личной жизни, не мешало ему творить, начинать новые дела и реорганизовывать старые предприятия. Лаборатория на авеню Малакофф вскоре оказалась слишком тесной для его активности. Нобель искал другое, более просторное помещение, в котором он мог бы продолжить свои изыскания. И наконец нашёл — в городке под названием Севран. Он устроился в имении, расположенном неподалёку от вокзала. В наши дни там располагается мэрия Севрана: время меняет многое и даже способно перемещать центр города. Лаборатория Нобеля находилась в некрасивом здании с массивными металлическими решётками на окнах. Любопытно, что в 1890 году он сдал часть этого здания физиологу Иохансону, который проводил там опыты по переливанию крови. Эксперименты окончились провалом, но исследованиями Йохансона интересовался Карл Ландштейнер (1868–1943), который пришёл к выводу о существовании групп крови, благодаря чему переливание крови стало медицинской реальностью. В 1930 году за своё открытие Ландштейнер получил Нобелевскую премию. В этот период Альфред Нобель познакомился со многими крупными промышленниками. Один из них, Шнейдер-сын[25 - Генри Шнейдер (1840–1898) — представитель второго поколения знаменитой семьи Шнейдеров. Юджин (1805–1875) и Адольф (1802–1845) построили литейные заводы в Крёзо. Там в 1838 году был построен первый паровоз. Что касается Генри, то он работал примерно в той же области и, кроме того, занимался производством оружия. Наверное, это и было одной из причин его знакомства с Нобелем.], вспоминал впоследствии, с каким удивлением он слушал слова Нобеля, адресованные небольшой группе собеседников: «Чтобы добиться мира, недостаточно усовершенствования оружия, увеличивающего его мощь. Ограниченность возможностей взрывчатых веществ — лишь доказательство этому. Нужно сделать так, чтобы смерть стала для простого населения настолько же реальной, насколько она реальна для солдат на фронте. Подвесьте этот дамоклов меч над головой каждого и вы увидите, как свершится чудо: все войны тотчас же прекратятся, когда появится бактериологическое оружие[26 - Ужасное пророчество, которое также высказывал — но в шутливом тоне и по-настоящему в него не веря — Альфонс Алле (1854–1905). Его небольшое сочинение «Экономичный патриотизм», помещенное в сборнике «Дважды два — четыре» (1895), написано в форме письма к Полю Деруледу; в нём, в частности, мы читаем: «И когда нам Германия осточертеет окончательно, вместо того чтобы объявлять ей войну, мы объявим ей холеру или оспу, или, что несравненно лучше, и то, и другое сразу. Я ненавижу немцев, я ненавижу их всех, всех, всех! Я ненавижу и крошечную баварку восьми месяцев от роду, и столетнего старика из Померании, и пожилую даму из Франкфурта-на-Майне, и мальчишку из Кёнигсберга».Источником вдохновения для Альфонса Алле послужил и нитроглицерин. Так, например, в одном своём рассказе он описывает месть некой юной служанки: она подменила масло подкрашенным в жёлтый цвет глицерином, а уксус — смесью серной и азотной кислот, и когда её ненавистная хозяйка решила самостоятельно приготовить себе винегрет, то случилось то, о чём мы предлагаем читателю догадаться самому.Наконец, продолжая эту взрывчатую тему, в другом месте он рассказывает ещё одну историю — на этот раз об одном шутнике, который пропитал бельё своей тёщи жидкостью, из которой получают пироксилин, чтобы избавиться от надоевшей ему женщины…Кроме Алле, есть и другие авторы, чьё творчество стимулировали изобретения Нобеля. Возможно, когда-нибудь их объединят под одной обложкой «Взрывчатой антологии». Туда, кстати, вполне можно было бы включить и уже упоминавшегося «Динамитчика» Стивенсона.И конечно же, в числе этих произведений нельзя не упомянуть «Плату за страх», книгу, по которой был снят замечательный фильм.]». «Апостол мира» Нобель продолжал просчитывать все варианты прекращения военного безумия. Севран Нобель выбрал Севран в качестве своей резиденции совсем не случайно и даже с умыслом. Государственное управление мануфактур долго искало в окрестностях Парижа уединённое место для постройки порохового завода и наконец остановило свой выбор на Севране. Так что завод Буше, самый крупный из существовавших тогда на территории Франции пороховых заводов, находился по соседству с новой резиденцией Нобеля. Севран был очень удобным местом для постройки такого предприятия. Высокопоставленные чиновники Центрального управления мануфактур могли легко туда попадать и присутствовать при многочасовых опытах, а потом возвращаться к исполнению своих парижских обязанностей. Кроме того, это было уединённое место, а практика производства взрывчатых веществ показала, что этим требованием при выборе места для постройки завода пренебрегать нельзя. В течение века произошла не одна ужасная катастрофа. Достаточно вспомнить о взрыве на мануфактуре в Сен-Жан-Д’Анжели в 1820 году, в результате которого было разрушено не только само предприятие, но и находившиеся в его окрестностях здания. Завод в Севране был построен инженером Ми-руаром[27 - Гюстав Мируар (1822–1910) был комиссаром по делам пороха и селитры. Он изобрёл удобный способ выжига угля — «подвижные цилиндры Мируара». Во время войны 1870 года у себя на дому, на авеню Филлип-Огюст в Париже, он организовал производство пороха; без необходимого персонала из подручных средств он изготовил 400 тонн этого вещества. После войны он вернулся к своим мирным обязанностям — управлению заводами и организации производства взрывчатых веществ.]. Этот завод был примечателен тем, что находился не на берегу реки, то есть работал не от энергии движущейся воды. Заводы, которые из-за использования на них этого вида энергии напоминали хлебоперерабатывающие предприятия, называли даже «водяными мельницами». Завод, построенный Мируаром, был первым, работавшим на энергии пара. В 80-х годах XIX века одним из важных вопросов, привлекавшим очень большое внимание учёных, было создание пороха, который при использовании выделял бы как можно меньше дыма. Чёрный порох дымил очень сильно, отчего артиллерийские батареи оказывались беззащитными перед противником, так как сами обнаруживали своё местонахождение. Эта проблема привлекала и внимание Альфреда Нобеля, который, пытаясь решить её, провёл совместно со своим ассистентом Ференбахом в новой лаборатории не одну серию опытов. Прошло целых восемь лет, прежде чем проблема была решена. И в течение этих восьми лет Нобель непрестанно трудился над её решением, невзирая на все болезни и тревоги. 1887 год с точки зрения морального и физического состояния Нобеля практически ничем не выделяется. Уже дало о себе знать заболевание сердца, которое впоследствии оказалось для него роковым. Он писал: «Я болен вот уже девять дней и потому не могу покидать мою комнату, довольствуясь лишь компанией лакея. В его глазах я читаю жалость, но не могу дать ему понять, что я уже это заметил. Никто другой мной больше не интересуется. Я чувствую себя гораздо хуже, что бы там ни говорил мой врач. Боль очень настойчивая и не утихает ни на минуту. Сердце моё тяжело как свинец. Когда пятидесятичетырехлетнего человека покидает весь мир, как это произошло со мной, и когда слуга — это единственное существо, которое проявляет к нему хотя бы какой-нибудь интерес, одолевающие его мрачные идеи становятся особенно грустными. И никто не сможет представить себе, насколько они грустны». Тем не менее, именно в 1887 году Нобель изобрёл баллистит, или «взрывчатый порох Нобеля», или бездымный порох С-89. Новый эксплозив в основных чертах повторял пластический динамит: он состоял из нитроглицерина и нитроцеллюлозы, взятых в равных частях, а позже к этому составу было добавлено ещё 10 % камфоры. Эта конечная пропорция компонентов была найдена не сразу, так как Нобель достаточно долго определял оптимальное содержание камфоры. До нас дошло объяснение того, как он это делал, а точнее того, к чему он стремился, сформулированное самим Нобелем: «Заменяя камфору нитроглицерином, я наконец-таки получил массу, которая была достаточно пластична для того, чтобы из неё можно было сделать небольшие шарики, и которая при использовании её в огнестрельном оружии воспламеняется не сразу, что позволяет заменить ею чёрный порох. Кроме того, новое вещество имеет следующие преимущества по сравнению с чёрным порохом: оно гораздо мощнее и не даёт (почти не даёт) дыма». Неподалёку от новой резиденции Нобеля находилось стрельбище французского флота. Там и были проведены первые испытания нового изобретения Нобеля. Одновременно на заводе, построенном обществом Нобеля в Нормандии, неподалёку от города Онфлёр, начали производство баллистита. Всё могло бы получиться как нельзя лучше. Но увы, в то время и общественное мнение, и власти, одинаково мечтавшие о победе над Германией, были слишком чувствительны ко всему тому, что могло найти военное применение. Контрразведка рыскала в поисках вражеских шпионов. В дальнейшем всё это повлекло ужасные последствия: несколько лет спустя дело Дрейфуса раскололо Францию на две ненавидящие друг друга части. И атмосфера, которая вылилась в эти события, стала причиной многочисленных и не очень приятных происшествий вокруг баллистита. ГЛАВА 7 Берта фон Зутнер Берта Кински, в замужестве фон Зутнер, выбрала себе мужа согласно велению сердца. Их брак был заключён без согласия родителей жениха и бывших работодателей Берты. Молодая пара поселилась на Кавказе, на родине принцессы Дадиани, вдали от Австрии и разозлённых родственников. В то время на Кавказе шла война: Россия воевала с Турцией. Прошло десять лет, и семья фон Зутнеров была вынуждена признать свершившийся факт. Берта и её муж покинули Кавказ. Они вместе путешествовали, переезжая из одного города в другой, — так, как и подобает путешествовать обеспеченным аристократам. В 1887 году они поселились в Париже. Берта сразу же сообщила о своём приезде Альфреду Нобелю, и тот пригласил чету к себе, на авеню Малакофф. И муж, и жена были одинаково восхищены красотой тех комнат, которые гостеприимный хозяин им предоставил. Несмотря на радушие, с которым Нобель принял своих гостей, и даже радость, которую вызвал их приезд, Берта не могла не заметить, что он совсем не изменился: он по-прежнему был пессимистом и меланхоликом. Речь Нобеля подействовала на Берту с прежней силой. Но для неё она оставалась лишь источником интеллектуального удовольствия. В своих мемуарах Берта описала Нобеля таким, каким она его застала на этот раз: «Он практически никого не принимал и почти не выходил в свет. Этот необщительный и удивительно трудолюбивый человек испытывал неописуемый страх перед салонной беседой. К его любви к идеальному человеку, который существовал лишь в его воображении, примешивалось немного горечи и разочарования в тех людях, которых он повстречал в своей жизни. А в некоторых случаях поверхностность, предвзятость или вольности в поведении могли вызвать у него приступ гнева или даже ярости. Его книги, его размышления и опыты — вот то единственное, что составляло его жизнь». Нобель познакомил Берту с Джульеттой Адамс[28 - Джульетта Адамс (1836–1936) была писательницей и тайной осведомительницей. Её муж, Эдмон Адамс (1816–1877), был помощником парижского мэра, префектом полиции и сенатором. Он принадлежал к поколению 1848 года. Эдмон спонсировал издательство «Hetzel», прославившееся своими изданиями сочинений Жюля Верна. Первой публичной полемикой, принесшей Джульетте Адамс известность, была полемика с Прудоном. Её знаменитый салон появился в 1864 году. Она поддерживала Леона Гамбетту, но последний отказался жениться на Джульетте, что положило начало их непримиримой вражде. Позже Джульетта Адамс примкнула к ура-патриотам.Джульетте Адамс принадлежало поместье в Жиф-слор-Иветт; когда она устраивала там большие приёмы, за её парижскими гостями ездила специальная коляска. Во время ужасной эпидемии антисемитизма, которая вспыхнула зо Франции в конце XIX века, она зарекомендовала себя как непримиримая противница евреев. Она приписывала себе успех травли Пьера Лоти и прожила сто лет, что, согласитесь, совсем не мало.]. Эта женщина содержала очень влиятельный салон, который Нобель, не любивший салонов, посещал в течение почти десяти лет. И это говорит нам о том, что отказ от светской жизни был относительным. Сейчас, как, впрочем, и раньше, многие люди очень удивляются, когда узнают, что этот «одинокий отшельник» был знаком практически со всеми знаменитыми людьми своего времени и даже с теми, кто стал известным лишь благодаря своей насыщенной светской жизни. У Джульетты Адамс можно было встретить всех людей, которые имели хотя бы какой-нибудь вес в мире искусства, литературы, политики или науки. Именно в её салоне Берта познакомилась с Ренаном, Доде и многими другими знаменитостями. Джульетта Адамс, сначала находившаяся под сильным влиянием Леона Гамбетты, который, кстати, сыграл немаловажную роль в жизни Нобеля и Поля Барба, была патриотически настроенной республиканкой и пропагандировала свои убеждения со страниц «Нового журнала». Нобель посещал также парижский Норвежско-шведский кружок, и царившее там единодушие приходилось по нраву Альфреду, так как гармонировало с направленностью его мыслей, его характером и увлечениями. После своей новой встречи Берта и Нобель вели постоянную переписку. И каждое своё письмо Нобель непременно заканчивал словами: «принадлежащий и не принадлежащий Вам…» Во время долгих бесед с Альфредом Берта открыла для себя пацифистские идеалы, которые исповедовал этот торговец оружием. И она несомненно способствовала их кристаллизации — а до сих пор пацифизм Нобеля был достаточно расплывчатым, то есть скорее мечтой, чем убеждением. Берта увлеклась пацифистскими идеями и решила посвятить борьбе за мир всю свою жизнь. Светские знакомства, приобретённые в салоне Джульетты Адамс, помогли ей выйти на мыслителей, которые исповедовали те же взгляды. Кроме того, она узнала, что в Англии существует организация «Peace and Arbitration», которая борется за создание международного суда. К тому времени эта организация — а из её недр впоследствии возникнет Организация Объединённых Наций — приобрела множество сторонников в Англии и начинала утверждаться в Европе. Нередко случается, что самые благородные идеи в глазах большинства оказываются лишь забавной причудой образованных кругов. А в ту эпоху почти вся Европа мечтала о войне и военные были самыми уважаемыми людьми. Конечно, в социалистических, анархистских и профсоюзных кругах, как и среди обыкновенных буржуа и художников, отыскивались смельчаки, которые мечтали о мире и гармонии. Но во-первых, их было слишком мало, а во-вторых, за ними никто не хотел идти. Берте это внушало сильнейшее разочарование. Но как, как переубедить этот глупый народ? Берта-романистка И тогда Берта вспомнила о «Хижине дяди Тома», романе, принадлежащем перу американской писательницы Гарриет Бичер-Стоу (1811–1896). В момент выхода этого романа в свет лишь немногие были убеждены в бесчеловечности института рабовладения. В основном это были жители Севера и уж конечно не южане, так как даже белые рабочие Юга были солидарны с рабовладельцами. Население охотно выдавало властям беглых рабов. Но противники рабовладения постоянно устраивали побеги, и в 1850 году появился закон, карающий за укрывательство беглых. Это заметно уменьшило число тех, кто открыто выступал против рабства, хотя и не уничтожило совсем движения за отмену рабовладения. Роман Гарриет Бичер-Стоу выражал свободолюбивые идеи этих кругов и в конечном счёте оказался одним из тех факторов, которые повлияли на отмену этого бесчеловечного института. По выражению Линкольна, Гарриет Бичер-Стоу была «женщиной, выигравшей войну». Такая роль была по душе Берте. Она будет для дела мира тем, чем была Гарриет Бичер-Стоу для движения за освобождение чернокожего населения Америки. И ей оставалось лишь написать роман, произведение огромной исторической значимости, в котором идеи пацифизма нашли бы своё художественное воплощение, которое довело бы дело её жизни до триумфального завершения. И она его написала. Роман назывался «Долой оружие!» («Die Waffen nieder!»). Повествование в нём велось от лица отчаявшейся и испуганной женщины, мужа которой забрали на войну. Книга была написана в виде дневника. «Долой оружие!» — это название должно было понравиться Альфреду Нобелю, который, будучи производителем и торговцем оружием, желал изобрести такое, которое установило бы наконец «равновесие, основанное на страхе». После выхода романа Берта отправила один экземпляр Нобелю, который однажды признался ей, что предпочитает «литературу с идеями». Изобретатель тут же отправил ей восхищённое письмо с поздравлениями. «Я только что закончил читать ваш шедевр, — писал он. — Среди двух тысяч существующих языков (а тысячи девятисот девяноста девяти было бы слишком мало), пожалуй, нет ни одного, на котором вашу книгу можно было бы прочитать без удовольствия и не оценить её по достоинству. Сколько времени вам понадобилось, чтобы написать её? Но это вы мне скажете в следующий раз, когда я буду иметь честь и удовольствие пожать вашу руку — руку амазонки, которая так отважно сражается за дело мира». Об этом письме можно говорить долго. Прежде всего обращает на себя внимание странный отрицательный оборот, начинающийся словами «среди двух тысяч языков…». Кроме того, он сравнивает Берту с амазонкой, то есть, в конечном счёте, с военными. Этот риторический парадокс кажется нам очень показательным для Альфреда Нобеля и его убеждений, несколько расплывчатых и в то же время так яростно утверждаемых, как если бы он сам наконец хотел поверить в них. Да, человек, который мечтал установить «мир во всём мире», производя оружие, прибегает к воинственному словарю, в духе пацифистов объявляет «войну войне». Но и не только в духе пацифистов: в среде деловых людей тогда уже говорили о «завоевании» новых рынков сбыта и даже о «стратегиях» подобного «завоевания». Несомненно, Берта была воодушевлена этим посланием[29 - Другим знаменитым человеком, который, чтобы поддержать её, написал ей, был Лев Толстой.]. Её роман не имел того резонанса, который получил роман Гарриет Бичер-Стоу. Тем не менее, он был достаточно популярен в среде читающей публики. Берта приобретала вес, становилась известной. Легенда о ней начинала складываться[30 - Стефан Цвейг, убеждённый пацифист, написал о ней так: «Великая и благородная Кассандра наших дней, аристократка, корни которой уходят в глубокое прошлое, в ранней юности она оказалась свидетельницей войны 1866 года, которая не обошла замок её родителей в Богемии. И с тех пор она, подобно Флоренс Найтингейл, страстно желала только одного — предотвратить следующую войну. Она написала роман «Долой оружие!», получивший всемирное признание; она организовала не один мирный конгресс, а триумфом её жизни было то, что ей удалось пробудить совесть Альфреда Нобеля, изобретателя динамита. Именно благодаря ей он учредил Нобелевскую премию за вклад в дело мира и создал Международное объединение по ликвидации негативных последствий использования динамита» («Вчерашний мир», 1944).]. Большой мирный конгресс Энтузиазм Нобеля, однако, не заставил его раскошелиться. По крайней мере, он и не думал предоставлять все свои средства пацифистскому движению. В 1891 году состоялся первый Мирный конгресс. На нём были представлены 17 стран. Берта впервые выступила там в качестве докладчика. Кроме того, она стояла у истоков фонда, существовавшего на пожертвования состоятельных сторонников пацифистского движения. Естественно, она обратилась и к Альфреду Нобелю. Тот послал ей 80 фунтов стерлингов, присовокупив к своему пожертвованию не совсем любезное письмо: «Я плохо представляю себе, — писал он, — какие затраты были бы достаточными для создания лиги мира, но я готов поддерживать вашу деятельность. И я думаю, что вам нужны не деньги, а хорошая программа. Одни благие намерения никогда не приведут к установлению мира, сколько бы мы ни бились. Этот вопрос нужно обсуждать на банкетах и в речах, адресованных сильным мира сего. Нужно представить план, приемлемый для благосклонно расположенных к вашей деятельности правительств. Просто требовать разоружения — это значит поставить себя в глупое положение. И не более того. А требовать создания Международного арбитражного суда — это значит разрушить множество небесполезных предрассудков и тем самым найти себе врагов в лице всех амбициозных выскочек. Чтобы достигнуть поставленной цели, нужно довольствоваться скромным началом и поступать так же, как поступает Мировой суд в Англии, который в сомнительных случаях ограничивается решением, действительным в течение двух лет или даже одного года. Я не думаю, что какие-нибудь правительства проигнорируют предложение, сделанное в мягкой форме и поддержанное видными политическими деятелями. Предложить европейским правительствам в течение года разрешать все конфликты в специальном арбитражном суде, а в случае отказа воздерживаться от любых проявлений враждебности — разве это слишком много? Это кажется пустяком, но нельзя в то же время забывать, что, довольствуясь малым, мы можем достигнуть многого. Год — срок слишком незначительный для жизни нации, и даже самые воинственные министры наверняка посчитают, что нет никакой надобности силой прерывать действие подобной договорённости. По истечении этого срока все государства поспешат возобновить договор ещё на год. Так, без особых потрясений и практически незаметно, установится стабильный мир. И только тогда можно будет начинать разговор о полном разоружении, о котором мечтают все люди доброй воли и практически все правительства. Предположим, что между двумя государствами вспыхнет конфликт. Разве договор о ненападении, который они обязаны будут соблюдать в течение года, не окажется гарантом того, что конфликт будет разрешен до его истечения мирным путём?» Этот «холодный душ» не умерил пыла Берты. Она продолжала переписку с Нобелем, и под влиянием Берты он окончательно проникся желанием мира. Конечно, он и раньше заявлял о своём стремлении к миру, но со временем, как мы можем это видеть, оно кристаллизовалось и становилось более сознательным; его забота о мировом порядке постепенно приобретала новое качество. И деятельность политиков теперь не вызывала ничего, кроме раздражения и негодования. «Социализм с оговорками» Однажды Нобель открыто объявил себя «социалистом, но только с оговорками». Он и сам был «сплошной оговоркой», что иногда доходило до противоречий. И действительно, социалист, который не выносил демократии и презирал любые выборы, — это более чем странный социалист. Конечно, он верил во «всеобщее просвещение», так как считал, что оно ведёт к преображению человечества. Однако, будучи хозяином многочисленных предприятий, он всячески отстранялся от жизни рабочих, которые, впрочем, его уважали и даже восхищались им, а некоторые из них считали его своего рода сверхъестественным существом, и их вера поддерживалась тем, что они его никогда не видели. Желая, чтобы ему не мешали, он посещал свои заводы по воскресеньям. Тем не менее, на его предприятиях, видимо, не было никаких социальных конфликтов, что, впрочем, не обязательно свидетельствует о том, что на них царила здоровая атмосфера: трения между рабочими и администрацией часто оказываются гарантом его жизнеспособности. Как вспоминает сотрудник и биограф Нобеля Раньяр Шольман, Альфред принадлежал к тому типу хозяев, которые стремятся сохранять дистанцию между собой и другими: «Он никогда не переступал границы, отделявшей его от рабочих. Это было полной противоположностью той линии поведения, которую избрал его брат Людвиг, который постоянно беспокоился об условиях жизни рабочих и которого с полным правом можно считать пионером социального прогресса как в среде инженеров, так и в среде низшего персонала». Конечно, Нобель стремился, чтобы на его предприятиях меры безопасности соблюдались и совершенствовались. Если вспомнить о его прежнем пренебрежительном отношении к этой проблеме, так роднившем его с отцом, и том печальном опыте, который он вынес из своей жизни, то становится понятным, почему Нобель пересмотрел свои позиции и отказался от своей беспечности. Нобель уже не был человеком, способным производить нитроглицерин в комнате и тем более в жилом доме, равно как и на барже посреди озера. В мастерских Нобеля, «воспламенённого любовью к человеческому роду» и мечтавшего о новом, более совершенном мире, тем не менее, работали дети. Это было нормальным явлением для той эпохи. А в оправдание Нобеля можно привести следующие его слова: «Когда-нибудь, когда цивилизация станет цивилизацией в полном смысле этого слова, те, кто ещё не может работать, то есть дети, и те, кто уже не может работать, то есть старики, непременно будут получать от государства пенсию. И это будет справедливо. А реализация этого плана будет делом более лёгким, чем принято считать». Его слова были пророческими. Но сам он их реальностью сделать не пытался: время для этого ещё не наступило… Поль Вьель и порох С-89 Но вернёмся к баллиститу. Нобель предложил Государственному управлению по делам пороха свой новый продукт, полагая, что сможет снабжать им французскую армию. Было ли ему тогда известно, что у французских военных уже было взрывчатое вещество — порох Сарро-Вьеля, или порох В? Поль Вьель[31 - Поль Вьель (1854–1934) совместно с Вертело в 1881 году открыл принцип взрывной волны. В конце века он опубликовал множество работ на эту тему. Кроме того, он занимался проблемой стабильности пороха, изготовленного на основе нитроцеллюлозы. Он ввёл в обиход так называемую «пробу Вьеля», при помощи которой и в наши дни проверяют порох при его производстве.] в то время был молодым инженером. Обычно его характер педантичного и взыскательного учёного противопоставляют сварливому характеру Нобеля. В отличие от последнего, Вьель никогда не путешествовал. Кроме того, он был абсолютно лишён амбициозности, хотя инженер такого уровня мог бы запросто занимать высокий пост на каком-нибудь заводе, например, того же Нобеля, который, как выясняется, пытался переманить некоторых инженеров с севранского предприятия. Вьель предпочитал оставаться на государственной службе. В 1889 году «за особые заслуги и те неоценимые достижения, которые стали всеобщим достоянием благодаря его упорному труду», он был принят во Французскую академию наук. Вьель немало времени посвятил интересовавшей его проблеме устойчивости состава пороха. Нобель занимался этим только из необходимости (а тем временем его бывший — и будущий — соперник Фредерик Абель проводил исследования, целью которых было сделать динамит более безопасным). Действительно, есть что-то в противопоставлении характеров Нобеля, дельца, ищущего выгод, и не заинтересованного в них Вьеля. Но удивительно другое: самое разрушительное оружие создают спокойные и сдержанные люди — люди, о которых обычно говорят: «такой и мухи не обидит». К тому времени Вьель уже установил наличие связи между скоростью взрыва помещенного в герметичный сосуд взрывчатого вещества, его плотностью и размером гранул. Так он пришёл к возможности контролирования возгорания нитроцеллюлозы, обладающей консистенцией клея (это достигалось путём точной дозировки). Порох Сарро-Вьеля имел одно существенное преимущество по сравнению с обыкновенным чёрным порохом: он был несравнимо более мощным. Кроме того, новый порох давал возможность увеличения скорости стрельбы, а это позволяло усовершенствовать огнестрельное оружие. Желание армии сохранить новое вещество в тайне кажется совершенно естественным. Мастерские, в которых он производился, были окружены двойным забором. Попасть гуда могли лишь очень немногие: занятый на производстве пороха персонал был немногочисленным. Люди отбирались самым тщательным образом. Исходные материалы, входившие в состав бездымного пороха, держались в строжайшем секрете — их упаковывали в ящики с неправильными наименованиями, чтобы ввести в заблуждение возможных шпионов. Кроме того, для тех же целей на завод привозили неопасные вещества, никакого отношения к производству пороха не имеющие. Эти предосторожности не были излишними. В обществе царили реваншистские настроения. В течение всей последней четверти века и народ, и армия думали лишь о том, как вернуть Эльзас и Лотарингию, как победить Пруссию и как отомстить за поражение Франции в войне 1870 года. Естественно, почти сразу же поползли слухи о том, что на заводе в Севране испытывают новое взрывчатое вещество. И Нобель, конечно, тоже знал об этом. Как, впрочем, и Германия. Немцы прибегали к самым разнообразным средствам, чтобы только узнать, о чём идёт речь. Но это удалось им лишь во время первой мировой войны. Сейчас, когда доступ к архивам завода открыт, доподлинно известно, что в 1887 или 1888 году подкупленный немцами рабочий вынес с завода небольшое количество пороха и передал этот образец противнику. Забавно, но немцы посчитали, что их обманули, так как их эксперты пришли к выводу: вещество почти полностью состоит из нитроцеллюлозы. Это предательство было единственным. В 1888 году противник прибег к другому маневру: на выходе из фабрики распространялись листовки, которые предлагали рабочим повышенные зарплаты, если только те согласятся поехать на работу за границу. Кое-кто предполагал, что дело не обошлось без Альфреда Нобеля. Порох Сарро-Вьеля производился и успешно использовался. Чтобы удовлетворить потребности охотников, стали выпускать модифицированный вариант этого пороха. Ни французской армии, ни французским пороховым заводам баллистит, предложенный Нобелем, нужен не был, и они даже не стали им интересоваться. Так как порох В оставался государственной тайной, они никак не мотивировали своего отказа. А когда они наконец сообщили о существовании пороха Сарро-Вьеля, в почти параноидальном сознании Нобеля возникла мысль, что Вьель добился этого благодаря влиятельным связям в политических кругах. Он даже заявил: «Для руководства предприятия слабый порох, поддержанный могущественными связями, конечно, гораздо лучше, чем мощный порох без этого необходимого дополнения». А это означало, что Нобель не знал о принципиальности стоящего за порохом В человека — или же не захотел заметить её. К неверию Нобеля в высокие качества пороха В добавилось и сильнейшее разочарование. Порох Сарро-Вьеля не был слабым, как эго утверждал Нобель. Его качества были ничем не хуже качеств баллистита, и более ста лет его успешного использования армиями разных стран является лучшим тому доказательством. Разочарование Нобеля было тем более сильным, что он потерял значительную часть рынка сбыта. Новый порох использовали армии забывчивой и неблагодарной России и Соединённых Штатов Америки, баллистит закупали Англия, Италия и Австрия, но и они позже стали пользоваться обоими веществами. Остаётся только выяснить, почему Альфред Нобель поселился в Севране. Выбор места жительства неподалёку от работавшей на армию фабрики в это время повсеместного шпионажа и жажды мести для человека, который сам занимался производством взрывчатых веществ, может сказать нам о многом. Кроме того, проверенным фактом является и то, что Нобель хотел переманить в свою лабораторию рабочих с пороховой фабрики. А потому обвинение Нобеля в промышленном шпионаже кажется вполне обоснованным. Альфред Нобель — шпион? Обидно, что в этом случае речь может идти и о военном шпионаже. Дело приняло большой размах, а это означало, что само собой оно не забудется. Судите сами: 13 ноября 1948 года, спустя более шестидесяти лет после описываемых событий, Андре Билли на страницах «Le Figaro Litteraire» вспомнил о пребывании Нобеля в Севране, о враждебности французских властей и приветливости итальянских, а они, кстати, проявляли настойчивый интерес к баллиститу. И выводы, которые он из всего этого сделал, достаточно любопытны, чтобы остановиться на них поподробнее. А он основывал свои размышления, в конечном счёте, на доносе тогдашнего управляющего севранским заводом, который был опубликован 16 декабря 1948 года. Вот выдержка оттуда: «В то время, как на протяжении 80-х годов XIX столетия Вьель, инженер Государственного управления по пороху и селитре, который и был настоящим изобретателем бездымного пороха, проводил свои исследования на национальном пороховом заводе в Севран-Леври. Исследования, которые были засекречены, так как их результаты могли попасть в руки противника. Господин Нобель, который был в курсе, какого рода работы ведутся на заводе, основал на территории севранской общины лабораторию — основал не столько для того, чтобы проводить там собственные исследования, сколько для того, чтобы получить сведения, которые могли пригодиться ему лично. И благодаря стараниям сотрудников завода, направившим его по ложному пути, Нобель «изобрёл» баллистит. Само собой разумеется, его «изобретение» не могло заинтересовать французские власти. Господин Вьель, который к тому времени уже был инспектором Управления по пороху и селитре, проявил абсолютную незаинтересованность в своём изобретении и ни разу не пытался, дабы приобрести популярность, пропагандировать его, тогда как Альфред Нобель, изобретатель динамита, в разных странах организовывал многочисленные предприятия по производству этого взрывчатого вещества и заработал на нём значительные средства, позволившие ему позже основать носящую его имя премию. Понятно, что это поступок совсем не наивного человека». А это уже очень серьёзно, тем более что, как мы уже знаем, Нобель вступил в контакт с итальянским правительством. И ему удалось продать своё изобретение. А в то время Италия была членом Тройственного Союза. Так назывался договор, заключённый в 1882 году между Германией, Австро-Венгрией и Италией. Его инициатором был Бисмарк. Позже Италия вышла из состава этого альянса. Но пока он существовал и, что немаловажно, был направлен против Франции. Во всём этом деле далеко не последнюю роль сыграл Поль Барб. В одном из писем к брату Людвигу Нобель написал, что Барб — прекрасный работник, но его совесть «эластична не менее, чем резина». И это было правдой. Барб заботился лишь о приумножении своего состояния и никогда не задавался вопросом, какими средствами он достигает своих целей. Он принимал участие в разного рода спекуляциях и этим скомпрометировал Нобеля. И в конце концов Нобель оказался вовлечённым в скандал, разгоревшийся вокруг Панамского канала. Панама A man, a plan, a canal: Panama[32 - Человек, план, канал: Панама.]. Этот палиндром, который можно читать в двух направлениях, достаточно полно выражает то, что человеку была нужна настойчивость, чтобы проложить путь из Тихого океана в Атлантический. Строительство Панамского канала было начато в 1879 году по инициативе Фердинанда де Лессепса (1805–1894). Лессепс был консулом Франции в Каире и в Александрии. Там он заинтересовался идеей сенсимонистов — проложить канал между Средиземным и Красным морями. Так началась история Суэцкого канала. Как мы уже видели, транспортировка нитроглицерина в Сан-Франциско доставляла Нобелю множество неприятностей и трудностей: нужно было нанять корабли, которые доставили бы груз до восточного побережья Панамы, затем разгрузить их, на повозках или спинах носильщиков переправить груз на западное побережье и там снова погрузить на корабли, которые везли его в Сан-Франциско. И дело обстояло так не только с нитроглицерином. Поэтому идея проложить через Панамский перешеек канал приходила в голову многим навигаторам и инженерам. Лессепс тоже загорелся ею, тем более что за его плечами был успешный опыт постройки Суэцкого канала. Он добился от колумбийского правительства территориальных уступок, и строительство началось. Естественно, нельзя было обойтись без взрывчатых веществ: на строительстве их использовали в огромных количествах. Динамит на кораблях доставляли до побережья Панамы прямо с заводов Нобеля. Но на этот раз его никуда не нужно было переправлять, так как его использовали на месте. Во время этих работ предприятия Нобеля получили самый большой заказ за всю историю их существования — 300 тысяч тонн динамита! Но, к сожалению, Лессепс плохо рассчитал стоимость этого проекта. Первоначальной суммы, 1 200 000 000 франков, суммы действительно впечатляющей, так как речь идёт о франках золотом, не хватало — работы могли оказаться не доведёнными до конца. Трудности, впрочем, он недооценил тоже, а это привело к тому, что количество несчастных случаев, произошедших во время строительства и унесших жизни многих рабочих, было очень высоким. Таким образом, цена, которую нужно было заплатить за канал, оказывалась слишком большой, тем более что деньги не имеют значения по сравнению с жизнями людей. Чтобы пополнить фонды и таким образом получить возможность довести строительство до конца, Лессепс выпустил облигации, которые мог приобрести любой желающий, а также обратился к банкам, среди которых был и банк барона Рай-наха. Часть собранных средств была направлена на газетную кампанию в поддержку проекта. В 1887 году Лессепс обратился за помощью к Гюставу Эйфелю, и тот внёс существенные коррективы в план строительства. Последовали новые займы. Но было уже поздно. Строительство превращалось в чёрную дыру, в которой пропадали практически все средства. И 1889 год оказался годом закрытия этого грандиозного проекта. Более 800 000 обладателей векселей остались ни с чем — даже без надежды на возвращение своих денег. В прессе стали появляться статьи, рассказывавшие о многочисленных случаях растрат казённых средств, которые имели место во время строительства. Финансисты, обладавшие связями в правительственных кругах, попытались замять скандал. Но им это не удалось. В 1891 году началось расследование. Министр Байо был вынужден публично сознаться во взяточничестве. Лессепса приговорили к пяти годам тюремного заключения, Эйфеля — к двум. Барон Райнах покончил с собой. Участие в скандальном деле банкиров-евреев — а барон был евреем — послужило мрачному Эдуару Дрюмону прекрасным поводом для того, чтобы начать ужасную антисемитскую кампанию, которая в конце концов вылилась в бесчестное дело Дрейфуса. Чтобы привлечь средства, необходимые для строительства канала, Лессепс в своё время организовал нечто вроде лотереи: в каком году будут оплачены те или иные счета, определяли, полагаясь на случай. Поль Барб, кстати, тоже был причастен к должностным преступлениям руководителей строительства. Полмиллиона франков он получил только за то, что убедил Палату депутатов в необходимости создания этой лотереи. Кроме того, вместе со своими сотрудниками он занимался рискованными махинациями с нитроглицерином. И его риск «не оправдал себя». Это был настоящий крах. Альфред Нобель покидает Францию Нобель, этот склонный к скрупулёзности бухгалтер, был не на шутку напуган этим делом. Он уже представлял себя окончательно скомпрометированным; он считал себя преступником и ожидал, когда его заключат в тюрьму. Ему казалось, что он разорён. И его страх за собственное будущее был так велик, что он даже обратился к директору одного из своих немецких заводов с просьбой о предоставлении ему работы. Всё это не могло понравиться французским властям — налоговая полиция объявила Нобеля виновным в растрате 4 600 000 франков. Поль Барб был членом Палаты депутатов. Шарль де Фрейсине[33 - Шарль Луи де Сольс де Фрейсине (1828–1923) был сторонником Гамбетты. Во время войны он был членом правительства. Позже он стал сенатором, затем — министром общественных работ. Занимая этот пост, он работал, главным образом, над совершенствованием путей сообщения и реконструкцией портов. Кроме того, он занимал посты министра обороны и министра иностранных дел. Он не препятствовал назначению генерала Буланже, но никогда не был и его сторонником, а иногда даже проявлял себя как его противник. Принимал активное участие в реформе армии. В 1890 году он был принят во Французскую академию наук за труд «Война 1870–1871 годов». Наконец, он оставил очень интересные мемуары.], горный инженер, в прошлом — соратник Леона Гамбетты, а впоследствии — министр, на одном из заседаний Палаты стал расспрашивать Барба о его делах, а затем обвинил его в том, что он за крупную сумму продал Италии секрет баллистита. Это было правдой, так как в 1889 году в Авел-лине, на родине Собреро, был построен завод по производству баллистита. А спустя некоторое время итальянское правительство за 500 тысяч лир приобрело у Нобеля право на производство бездымного пороха. Обвинение, которое Фрейсине публично выдвинул против Барба, было очень серьёзным. Тем не менее, за ним ничего не последовало: в 1890 году Барб умер, и Нобель один на один остался со своими неприятностями. Лихоимства Барба, несправедливые обвинения в предательстве, а ещё и законные обвинения в промышленном шпионаже и похищении военных секретов… Положение Нобеля становилось всё более невыносимым. В прессе началась кампания против него. Полиция провела в его лаборатории обыск и, естественно, перевернула там всё вверх дном. Можно думать, что такая бесцеремонность могла для ищеек закончиться плохо: во время обыска они переставляли разные флаконы и пробирки, в которых вполне могло оказаться какое-нибудь опасное вещество. Наконец, Нобеля лишили прав на ношение оружия и проведение экспериментов и заключили в тюрьму. Немного позже последовало закрытие завода в Онфлёре; кроме того, был наложен арест на склад баллистита. Французское правительство нередко упрекали за такое не совсем любезное поведение. Конечно, здесь неуместно было бы защищать полицию, которая часто вела себя слишком бесцеремонно. Однако шпионаж в ту эпоху представлял реальную опасность, и потому Нобель, владевший заводом во вражеской Германии, вполне мог быть принят за тайного агента. Несмотря на все угрозы и серьёзные обвинения, которые против него выдвигались, Нобель беспокоился лишь о финансовой стороне дела. В письме к своему племяннику Эммануэлю он так оценивал своё положение: «Моя жизнь в Париже теперь совсем не та, что прежде. Я на ножах — как с французскими властями, так и с большинством моих директоров, которых я вынужден уволить. Выкуп акций находящихся на грани разорения компаний — а это было мне необходимо для сосредоточения в моих руках контрольного пакета — стоил мне около 10 миллионов франков. Кроме того, я столкнулся с нечестными и несправедливыми судьями. И теперь я, наконец-таки, понял, что нет ничего более опасного, чем стоять во главе акционерного общества во Франции». Финансовые неприятности продолжались. Однако «глицериновое дело» оказалось не таким ужасным, как предполагалось. Спекуляции Барба и его сообщников можно было пережить, а их последствия не были безнадёжными. Чтобы привлечь новые средства, без которых восстановить нанесённый урон было бы невозможно, Нобель прибег к выпуску облигаций. Кроме того, он заново сформировал совет директоров, и в нём практически не было его бывших «сподвижников». Другими словами, он был вынужден стать деловым человеком, который работал аккуратно и с полной отдачей. Тем не менее, несчастья сваливались одно за другим, казалось, им не будет конца. Нобель продолжал сопротивляться. И он всё чаще сдавался, переживая приступы чувства полнейшей безнадёжности всех своих усилий. «Меня уже тошнит от всех этих историй со взрывчатыми веществами, — писал он. — Я непрестанно сталкиваюсь с катастрофами, ограничительными законами, с бюрократической волокитой, педантами и прочим отребьем. И это далеко не полный перечень преследующих меня бедствий. Я так мечтаю об отдыхе и о том, что когда-нибудь я наконец получу возможность посвятить все свои силы и всё своё время моим исследованиям. Но я хорошо осознаю нереальность моего желания, ибо каждый день приносит мне новую заботу… Больше всего мне хочется удалиться от дел, от любых дел. Для меня теперь просто мучительно добиваться мира в логове хищников… Нет причин, которые были бы способны заставить меня, никогда не занимавшегося коммерцией всерьёз и ненавидящего её всем сердцем, беспокоиться из-за каких-то там дел, тем более что я в них разбираюсь не лучше, чем человек, который свалился с Луны. Американские, шведские и норвежские общества успешно занимались своими делами, никогда не докучая мне, и я не понимаю, почему так же не могут поступать и остальные». Атмосфера действительно становилась нездоровой. Административные препятствия и финансовые проблемы изматывали Нобеля. Он догадывался, что даже если он удалится от дел, беспокоить по этому поводу его никто не перестанет. Полиция и армейские спецслужбы, естественно, были настроены по отношению к нему крайне враждебно. Со дня на день тиски могли сжаться. Нобель отлично это понимал. Несмотря на все сожаления, несмотря на привязанность к дому на авеню Малакофф и любовь к своим лошадям и орхидеям, в Париже он больше не чувствовал себя ни комфортно, ни в безопасности. И ему ничего не оставалось, кроме как покинуть свой любимый город после восемнадцати лет жизни в нем. ГЛАВА 8 О дорогая Офелия, не даются мне эти размеры, Я не умею высчитывать мои вздохи.      В. Шекспир Кордит: новые процессы Баллистит был причиной очень серьёзных проблем, с которыми Нобель столкнулся во Франции. Англия тоже не осталась в стороне. Ничто, впрочем, несчастий не предвещало: декрет, запрещавший использование динамита, был отменен, а шотландский завод работал на полную мощность. В течение почти двенадцати лет Нобель и его прежний враг профессор Абель вели обширную переписку друг с другом, в которой они обсуждали волновавшие их технические вопросы. Несколько раз они даже встречались в Лондоне и Париже. Нобель был также знаком с близким другом профессора Абеля физиком Джеймсом Дьюаром[34 - Джеймс Дьюар (1842–1923) изучал высокие температуры и первым в 1898 году получил жидкий водород. Кроме того, он изобрёл сосуд с двойной стенкой, способный сохранять тепло, — сосуд Дьюара, в наши дни он известен как термос.]. В 1888 году в Англии «в виду появления новых изобретений, и в особенности тех, которые предназначены для использования в условиях войны», была вновь созвана комиссия по взрывчатым веществам. Абель и Дьюар принимали участие в её деятельности, так как их компетентность в этом вопросе позволяла им определить, насколько выгодно производство баллистита и есть ли смысл в его использовании британской армией. Абель и Дьюар обратились к Нобелю с просьбой предоставить им все необходимые для экспертизы сведения. Нобель, который, естественно, был заинтересован в новом рынке сбыта, не заставил себя долго упрашивать. Он предоставил всё, что было нужно: технические сведения, образцы, сведения о производстве. Абель внимательно изучил материалы и пришёл к выводу, что баллистит нуждается в доработке. Причину этого он видел в том, что камфора испарялась слишком быстро. О результатах проделанной им работы он сообщил Нобелю, который в своей севранской лаборатории в то время проводил новую серию экспериментов, пытаясь воплотить в жизнь свою давнишнюю идею — заменить камфору ацетоном. Затем Абель отправил Нобелю другое письмо, в котором высказывал предположение, согласно которому нерастворимая нитроцеллюлоза, то есть фульмикотон, гораздо выгоднее растворимой, поскольку последняя, по его мнению, не обладала постоянными свойствами. С этого момента между двумя учёными, увлечёнными одной и той же проблемой, завязалась оживлённая переписка. Трудно себе представить, чтобы Абель и Дьюар, будучи настоящими учёными, что называется, «учёными до мозга костей», не попытались самостоятельно усовершенствовать состав баллистита. Они провели не один эксперимент, прежде чем прийти к окончательному и, с их точки зрения, идеальному решению — 58 % нитроглицерина, 37 % нитроцеллюлозы и 5 % вазелина. Это была сыпучая порошкообразная масса, которую при помощи пресса превращали в нечто вроде шнура[35 - Шнур — по-английски cord. — Прим. ред.]. Отсюда, кстати, и пошло название, которое Абель и Дьюар дали своему изобретению, — кордит. Можно ли говорить в данном случае о том, что кордит был копией баллистита, а следовательно, был украден у Нобеля? Казалось бы, утвердительный ответ на этот вопрос напрашивается сам собой. По мнению Шольмана, «им было нетрудно получить интересовавшие их сведения о баллистите, а это означало, что большая часть работы была за них проделана Нобелем — им же оставалось лишь довести эту работу до конца. Кроме того, они на протяжении уже достаточно долгого времени занимались проблемой бездымного пороха на пироксилиновой основе, а пироксилин, как известно, мало отличается от нитроглицерина. Поэтому им ничего не стоило усовершенствовать баллистит и, не предупредив об этом Нобеля, запатентовать его под названием кордит». Но на самом деле всё было не так просто, как это может показаться на первый взгляд. Идея бездымного пороха витала в воздухе, и ею занимались многие инженеры и учёные того времени. Разными изобретателями было предложено огромное количество составов, и среди них было очень много практически идентичных. Вещества, фигурировавшие в этих составах, постоянно повторялись, отличия касались, в основном, их комбинаций и пропорций. И поэтому непонятно, почему Абель и Дьюар не могли предложить свой состав. Конечно, сделать это им было гораздо легче, чем остальным, по той простой причине, что им был известен способ, предложенный Нобелем. Но нельзя забывать, что Вьелю, который об этом ничего не знал, удалось прийти к аналогичному результату. Так что ничего особенно удивительного в том, что Абель и Дьюар изобрели кордит, нет, как нет в этом и ничего криминального. Кроме того, в отличие от Нобеля, Абель и Дьюар были профессиональными химиками. А с научной точки зрения долгом любого ученого является улучшение и усовершенствование какого-либо открытия, — особенно если тот уверен, что способен сделать это. Однако с точки зрения коммерческой это уже совсем другое дело. Абель и Дьюар запатентовали своё изобретение и первым делом предоставили права на его производство и использование своей родной стране — Англии. Затем они продали права на своё изобретение правительствам некоторых европейских стран. Кордит имел большой успех: его стали использовать как армия Соединённого Королевства, так и британский флот. Владельцем прав на баллистит на территории Англии была компания Нобеля. Руководство компании пришло к выводу, что кордит представляет собой подделку, и без ведома Нобеля решило подать иск в суд. Нобель тщетно пытался предотвратить судебное разбирательство. Что заставило его поступить таким образом? Может быть, он вспомнил о том, как в своё время под собственным именем запатентовал нитроглицерин, который не был его изобретением? Неизвестно. Во всяком случае, его всегдашняя неопределённость стоила ему дорого. В заявке на патент он, в частности, упоминал о том, что в состав баллистита входила «растворимая нитроцеллюлоза». Если бы Нобель в своё время не поленился обратиться к специалистам, то он узнал бы, что в некоторых условиях «нерастворимый пироксилин» приобретает способность растворяться. Это явление вызывается тем, что молекулы целлюлозы не обладают постоянным размером; кроме того, на растворимость целлюлозы оказывает влияние и содержание азота. Хотя эти факторы в то время ещё не были открыты, о том, что нитроцеллюлоза может приобретать способность растворяться, было уже хорошо известно. К большому неудовольствию суда, дело постоянно осложнялось уловками, волокитой и ничем не обоснованными взаимными придирками. И конечно же, не обошлось без вмешательства британской армии, которая прилагала огромные усилия, чтобы Абель и Дьюар выиграли дело. «Nobel Explosives Со.» проиграла дело. Суд вынес решение, согласно которому компания должна была уплатить штраф в размере 28 тысяч фунтов. После оглашения приговора судья добавил: «Оставаясь вместе с моими коллегами на сугубо юридической почве и признавая правоту ответчика, я тем не менее вынужден признать и обоснованность претензий господина Нобеля. Я допускаю, что он действительно был пионером в той области, которая нас в данном случае всех без исключения заботит. И я могу лишь сравнить его с великаном, на плечах которого сидят два карлика[36 - Здесь необходимо отметить тот сильный ораторский эффект, который должна была произвести эта фраза. Судьи того времени, и особенно английские, получали обширнейшее филологическое образование. И в цитировавшейся фразе мы можем обнаружить аллюзию к известному высказыванию Бернара де Шартра, который, рассуждая о вечном конфликте между старым и новым, ещё в XII веке написал: «Мы всего лишь карлики, усевшиеся на плечах великанов. И мы видим больше и дальше… По какой причине? Наше преимущество не связано ни с остротой нашего зрения, ни с превосходством в росте, но лишь с тем, что мы находимся на плечах великанов».], — они видят больше, чем он сам. Мне ничего не остаётся, кроме как выразить мою искреннюю симпатию тому, кто является обладателем первого патента. Господин Нобель — автор великого изобретения, которое с научной точки зрения представляет собой несомненный шаг вперёд, подлинную инновацию. Два химика, узнав о его патенте, лишь внимательно прочли его и восполнили то, чего автор изобретения не заметил. И мне жаль, что господин Нобель не желает обращать внимания на то преимущество, которым он обладает, в котором никто не сомневается и которое никто никогда не сможет оспорить». Все три вида бездымного пороха получили одинаково широкое распространение. После проигранного дела «Nobel Explosives Со.» приняла решение расширить производство и начать выпускать кордит. У Нобеля было не только королевское достоинство, но и королевские привилегии… Нобель снова берется за перо: «Патентная зараза» Чтобы отомстить за поражение, Альфред Нобель написал небольшой рассказ, в котором сатирически изображались события недавно закончившегося суда. Он назвал его «Патентная зараза». В этом рассказе Нобель вдоволь поиздевался и над правосудием, и над бюрократией, изобразив их в виде персонажей с «говорящими» именами. Нужно заметить, что Нобель достаточно часто брался за перо. И небезуспешно: сказать о его «Загадке», что это просто мило, значит не сказать ничего. Его леденящая душу поэма, повествующая о юности автора, не лишена очарования и некоторых достоинств. Неважно, что в этом очаровании слишком много от очарования аскета: это нисколько не отрицает его наличия. Так что же, Нобель — поэт? Сам он неоднократно пытался оценить эту сторону своей личности. «Рифма придаёт глупости очарование, — писал он в письме к одной из своих почитательниц, — и поэтому я просто обязан прибегать к её услугам! Возможно, к моим белым стихам я примешал достаточно серой мысли, чтобы впасть в самую невыносимую тоску. Я далёк от того, чтобы утверждать, будто мои стихи имеют какое-то отношение к поэзии, ведь я и пописывал-то лишь только для того, чтобы облегчить свои страдания или улучшить свой английский». Нет нужды принимать на веру это утверждение. Желание писать зародилось у Нобеля достаточно рано и не пропадало на протяжении всей его жизни. Как пишет Генрих Шюкк, его мечта стать писателем была так сильна и так настойчива, что он даже полагал, будто потратил свою жизнь впустую, став изобретателем и отдав все свои силы взрывчатым веществам. Лучше всего он владел английским языком. Один пастор, остолбенев от восторга, вызванного прочтением одной философской статьи Нобеля, даже воскликнул: «Когда я читал её, мне казалось, что она должна непременно быть написанной англичанином. И каково же было моё удивление и восхищение, когда я узнал, что её автор — иностранец!» Хилари Кьюни, процитировав в своей книге «Нобель, динамит и Нобелевская премия» это восклицание, лукаво замечает: «Нобелю, несомненно приходилось проявлять осмотрительность и даже подозрительность по отношению к подобным утверждениям, исходящим из уст служителя бога, который, как известно, с литературой имеет дело гораздо реже, чем, например, с миллиардерами, у которых он просит деньги для нищих своего прихода». Юношеская поэма Нобеля не заслуживает ни презрения, ни непомерного восхищения. Большинство его сочинений философского характера были направлены против служителей церкви и религии в целом, а потому может показаться, что больше его ничто не интересовало… Но оказывается, интересовало. Перу Нобеля принадлежит пьеса «Нимезис», тему которой он позаимствовал у Шелли в его трагедии «Смерть Ченчи». Андерс Остерлин, секретарь Шведской академии наук, с ней церемониться не стал: «Спрашивается, что могло подкупить Нобеля в этой мрачной истории, которая, впрочем, в сокровищнице мировой литературы заняла достойное её место — место в патентном бюро на великие произведения… Сплошная напыщенность и ни капли драматичности». Когда Нобель сообщил Берте фон Зутнер о своём намерении написать пьесу, она незамедлительно прислала ему письмо. В нём мы, в частности, находим следующие слова: «Я очень заинтригована и с нетерпением жду результата. Я уверена, что ваша пьеса будет не менее прекрасна, чем те стихи, которые вы показали мне в Париже, — а я ещё помню о них». Она предложила поставить его пьесу в каком-нибудь венском театре и даже поработать вместе с ним, если он только изъявит такое желание. Кроме того, она предлагала ему и свои услуги в качестве переводчика. Её обещания не были простыми словами, так как она почти сразу же принялась за поиски и отбор актёров, между которыми должны были быть распределены роли в будущей пьесе. Каково же было её разочарование, когда она узнала, что пьеса написана на английском языке! Она, несомненно, предпочла бы, чтобы пьеса была написана на немецком или шведском языках — или на любом другом, которым она хорошо владела. А английским языком Нобель, пожалуй, владел даже лучше, чем своим родным шведским. Конечно, Нобель превосходно говорил и писал по-шведски, но это был язык делового человека, которому явно не хватало лиризма и утончённости для того, чтобы стать языком поэзии. Тем не менее, ближе к концу своей жизни Нобель написал несколько стихотворений на шведском языке. Впрочем, Нобель любил изъясняться и на других языках. Здесь, несомненно, сказался его детский опыт — а мы помним, что он покинул родину в раннем детстве и большую часть своей жизни провёл за её пределами, общаясь на языках стран Европы чаще, чем на языке Ибсена. Кроме того, Нобель написал роман «Господин Будущее». Этот роман любопытен прежде всего своим социально-политическим содержанием. В уста главного героя романа, имя которого послужило названием для него, Нобель вкладывает свою программу создания нового общества. Свои размышления он начинает с рассмотрения трёх возможных типов государственного устройства: передача власти по наследству, конституционная монархия и республиканское правление. Первую возможность он сразу же отбрасывает. В России он неоднократно наблюдал, насколько бывает несправедливой царская власть, склонная к самым разнообразным злоупотреблениям. Конституционная монархия, по мнению Нобеля, лучше, но, в конечном счете, тоже является лишь «полумерой»: конституция может помешать монарху управлять страной сообразно со своими желаниями и представлениями о благе. «Эта форма правления, — пишет он, — тоже является формой опасного сосредоточения власти в одних руках, причём такого сосредоточения, которое может достигаться при помощи силы. Нет никаких гарантий, что это не приведёт к бесчинствам со стороны властей. По той же самой причине приходится отвергнуть и республиканское правление, так как президент республики не несёт никакой реальной ответственности за свои поступки». Кроме того, после тех неприятных событий, которые произошли в его жизни из-за участия в строительстве Панамского канала, когда он оказался причастным к многочисленным злоупотреблениям, наделавшим так много шума, у Нобеля появились и другие соображения, не позволявшие ему принять республиканскую форму правления: «Главные занятия депутатов, — писал он, — это бесконечные разглагольствования и вымогание взяток». Примерно в том же духе написан весь роман. Нобель безоговорочно отбрасывает всё то, что было в прошлом. Но, критикуя, предлагает ли он что-то новое? Да, предлагает. Ответ Нобеля однозначен, несмотря даже на ту критику предлагаемого им идеального государственного устройства, которую он вкладывает в уста своего героя. Ответ этот — парламент. Однако, как всегда, мнение Нобеля предполагает оговорки. Для него неприемлемы любые формы парламентского правления. Он считает, что парламент должен состоять из дальновидных людей, которые «могли бы выбрать на должность президента человека, доказавшего свою компетентность в вопросах правления». Идеальная Франция, которую рисует «Господин Будущее», делится на пятнадцать провинций, во главе каждой из них стоит правитель, подчиняющийся избранному президенту страны. Последний, несмотря на то, что он избран, обладает неограниченными полномочиями. Его распоряжения не подлежат обсуждению. И Генрих Шюкк, который нередко оказывается злым на язык, делает из этого следующий вывод: «Можно иметь самые разные мнения относительно того, насколько реализуема данная концепция государственного устройства. Но бесспорно другое, а именно то, что она напоминает скорее фашизм, чем коммунизм». Пусть ответственность за это утверждение останется на совести того, кто его высказал. Мы же лишь с сожалением вынуждены констатировать, что «Господин Будущее» не имеет ничего общего с романом — ни в обыденном, ни в высшем смысле этого слова. А может быть, Нобель мог преуспеть в сатирическом жанре? «Патентная зараза», впрочем, совсем не позабавила уже упоминавшегося секретаря Шведской академии наук, который высказался об этом рассказе следующим образом: «В этом небольшом произведении мадемуазель Люкс — это ослепительная советчица жалобщика, а судья носит туманное имя Туман. Весь юмор от начала до конца какой-то вымученный. Так, например, в уста свидетеля, который готовится присягнуть на Библии, автор вкладывает слова: «Я не могу своим умом объять всего, что записано во всех законах, но я записываю все объятия», — шутка, которая якобы может вызвать смех в приёмной. Так, по крайней мере, считает автор». Впрочем, нельзя забывать, что этот набросок послужил для Нобеля своего рода отдушиной; ему хватило остроумия, чтобы поиздеваться над тем, что его так сильно задевало. Но «Патентная зараза» не смогла умерить его огорчения, и он пытался излить его в своих письмах. «У Госпожи Юстиции, — писал он в одном из них, — всегда были парализованы ноги, что только и объясняет её удивительную медлительность. А совсем недавно её так стукнули по голове, что теперь её не возьмут ни в один сумасшедший дом… Денежная сторона дела, как правило, оставляет меня равнодушным, но я не могу перебороть глубочайшего отвращения к мелочности, которая с бесстыдством выставляется напоказ… Говорят, что над пролитым молоком плакать не стоит, я и не собираюсь этого делать, но как можно не возмущаться настолько очевидной несправедливостью, тем более что она исходит от государства? Зачем вынуждать народ пытаться добраться до короны, когда можно самостоятельно спуститься со своих вершин к народу? На это указывает нам сам смысл добра и зла. Вся мораль истории с кордитом может быть выражена словами Гамлета, если их чуть-чуть изменить: «В царстве справедливости кое-что подгнило». Здесь без труда узнаётся свойственный Нобелю пафос и его склонность к подозрительности и поиску врагов и тайных недоброжелателей. Его слова о том, что он равнодушно относится к денежной стороне дела, ещё не означают полного безразличия к ней. Ведь Нобель был, прежде всего, финансистом, привыкшим к долгим переговорам, и этим очень напоминал своего отца. А что касается того, как мы ответим на вопрос, не любил ли Нобель заниматься денежными делами на самом деле или только делал вид, что они его не интересуют, чтобы создать о себе легенду, то это ровным счётом ничего не меняет. Если Нобель и был заинтересован в чьём-то мнении о нём, то прежде всего речь должна идти о мнении потомков. Нобель хотел, чтобы его имя помнили и после его смерти. Прекрасным доказательством тому может служить учреждение Нобелевской премии. Образ «финансиста не по собственной воле» в интерпретации Нобеля выглядит несколько неестественно и вымученно, как, впрочем, и образ «торговца оружием, ратующего за мир». В личности Нобеля, в её многочисленных проявлениях легко обнаруживается причудливое смешение искренности и позёрства, мечты и прагматизма, щедрости и эгоизма, которое свойственно неуравновешенным людям вроде Нобеля. Одним словом, поза. А ещё — непрекращающееся страдание и постоянное недовольство, одно из основных качеств его характера. Он вряд ли смог бы перенести счастье — независимо от того, в каком виде оно бы к нему пришло. Во всяком случае, видеть Нобеля таким — значит видеть реальность. Делать из Нобеля простака, то есть того, кем он никак не мог быть, или странноватого святошу, похожего на персонажа какого-нибудь юмористического романа, было бы большой ошибкой, ибо в этом случае мы неизбежно преувеличили бы или приуменьшили его недостатки и достоинства. Однако нужно воздать ему должное, отметив его человеколюбие, лишённое какой бы то ни было хитрости. Не следует преуменьшать и гибкость, хваткость ума Нобеля, универсальность его личности. После его смерти стали доступными его заметки и черновые наброски. Он делал их почти везде — вплоть до журнала, в котором он фиксировал проведённые им опыты. Эти наброски представляют собой либо стихотворения, либо исследовательские планы, либо философские проблемы, над которыми он собирался поразмышлять. Вот один из таких набросков: Взаимодействие атомов. Функции мозга, мысли, памяти. Материя и мировой эфир. Взаимопроникновение религий. Вопросы экономики и налогообложения. Новая система химической нотации. Система правления, базирующаяся на качественно новых основаниях. Исследования в области взрывчатых веществ. Макрокосм и микрокосм. Эти разнообразные идеи, которые — и это очевидно — требуют объединения в стройную и целостную систему, возможно, уже обрели единство в мысли Нобеля. Но, к сожалению, мы не можем этого утверждать со всей уверенностью. Однако создаётся и другое впечатление, уже гораздо более близкое к истине: в этом перечислении — своего рода философское завещание Нобеля, оставленное нам, его потомкам… Mio Nido[37 - Мое гнездо (ит.).] Альфред Нобель, которого французские события согнали с обжитого места, первым делом отправился в Швецию, чтобы навестить своего брата Роберта. Затем он какое-то время путешествовал по Италии, во время этого путешествия он посетил завод в Авеллине. Наконец, Нобель отправился в Крюммель, где он оставался достаточно долго, заключая сделки, решая разные технические вопросы, касающиеся качества продукции и повышения рентабельности завода. Видимо, эти поездки успокаивали его, отгоняя мрачные мысли о том, что всё потеряно. Возможно, он специально посещал фабрики, работавшие без перебоев, что должно было поддержать его в этот трудный момент и придать ему новых сил. А всё то, что он только что пережил, очень плохо отразилось на состоянии его духа. И в 1889 году он наносит крайне непродолжительный визит в Париж, чтобы забрать некоторые вещи и материалы из своей лаборатории. Больше он ни к чему в своём доме на авеню Малакофф не прикоснулся. И ещё он увёз с собой портрет матери. Это просто необыкновенный портрет. По просьбе обладавшего безупречным вкусом Альфреда его написал Андерс Цорн[38 - Андерс Цорн (1860–1920), прежде чем переехать в Париж, изучал скульптуру в Стокгольме. Он писал пейзажи и сцены в натуралистическом духе и был автором многочисленных гравюр. Кроме того, он часто писал портреты знаменитых людей своего времени; достаточно назвать три имени: Верлен, Роден, Ренан, — чтобы представить себе значительность позировавших ему людей.], шведский художник, проживавший в Париже. На этом портрете изображена Андриетта в возрасте восьмидесяти шести лет. Она одновременно сурова и нежна. Её плечи покрыты прекрасной шалью. У этого портрета есть что-то общее с рисунком углём Дюрера, который изображает мать художника. Взгляд Андриетты выражает мужество, самоотверженность и энергию, которые, как это ни странно, совершенно естественно сочетаются с её природной скромностью. Цорн очень правдиво изобразил эту необыкновенную женщину, которая сумела поставить на ноги своих детей несмотря на нищету, пришедшую после первого разорения её мужа, женщину, которую не сломило и второе разорение. Сила притягательности этого портрета позволяет понять, почему Альфред так дорожил им: портрет даёт почувствовать присутствие матери Нобеля. Несомненно, Альфред имел определённую потребность в том, чтобы портрет путешествовал вместе с ним и успокаивал его после тех ударов судьбы, которые он перенёс. Андриетта умерла в 1889 году — в тот же год, когда Альфред забрал её портрет из своего парижского дома. Этот портрет Нобель увёз с собой в Италию. Там он купил восхитительную виллу, окруженную пальмами, апельсиновыми деревьями и цветочными клумбами. Он обставил эту виллу по собственному вкусу и поселился в ней. Он думал, что итальянский климат окажет благотворное влияние на его пошатнувшееся здоровье, о котором он стал всерьёз беспокоиться. Его по-прежнему мучили мигрени, а теперь ещё стали беспокоить бронхи. Его одолевал хронический насморк, лечение которого не приносило никаких результатов. Кроме того, у него началась цинга… Густав Ауфшлегер, генеральный директор гамбургского предприятия Нобеля, посетил Альфреда в его роскошном пристанище, которое называлось Mio nido, что означает «моё гнездо». Он в шутку сказал, что в гнезде обычно живут две птицы, а не одна. И поступил опрометчиво: из-за этой в общем-то невинной шутки Нобель решил дать своему имению другое название. С тех пор оно называлось очень просто и непритязательно — вилла Нобеля. Преждевременные некрологи Смерть матери глубоко потрясла Альфреда. И это был не единственный повод для траура: в 1888 году скончался его брат Людвиг. Горе Альфреда было отягощено ещё и ошибкой, которая нам, сторонним наблюдателям, возможно, покажется комичной: газетчики перепутали Альфреда с Людвигом, нефтяным магнатом из России, и по ошибке в некрологи, которые были опубликованы после смерти Людвига, попали некоторые детали из биографии Альфреда. И Альфред, имевший несчастье эти газеты читать, постоянно сталкивался с нелестными замечаниями в свой адрес. Особенно резкие оценки исходили от французских журналистов, которые рассуждали о его жизни крайне недобросовестно и выносили по её поводу самые нелицеприятные суждения. Были, впрочем, и хвалебные статьи, но их, как правило, публиковали газеты других стран. Так, подобно испанскому королю, который специально организовал свои собственные похороны, чтобы на них присутствовать, Альфред Нобель тоже получил странное право быть свидетелем собственного отпевания. Можно полагать, что для его беспокойного, меланхоличного и одержимого смертью рассудка, — не будем забывать, что Нобель очень боялся быть похороненным заживо, — такие поминки были ударом ниже пояса… А ведь был ещё и парижский дом, который ему против воли пришлось покинуть. Не будет преувеличением сказать, что этот дом стал его «гнездом». Там впервые в жизни Альфред Нобель обрёл очаг, к которому он привязался и который, по счастливому стечению обстоятельств, находился в его любимой стране, в его любимом городе. Там осталась его библиотека. Там осталась оранжерея, где цвели его любимые орхидеи. Там была его конюшня. А неподалёку от них жила женщина, которая оставалась в тени шесть долгих лет. Пришла пора, и она выходит на свет. ГЛАВА 9 Как слаба добродетель! Как редка настоящая дружба! И как убого счастье, которое приносит любовь гордо отчаявшемуся!      П. Б. Шелли Софи Её звали Софи Хесс (1856–1919). Ещё в 1876 году, почувствовав ухудшение здоровья, Нобель отправился на воды в Австрию, и там познакомился с Софи. Эта девушка работала в цветочной лавке. Она происходила из еврейской семьи «с принципами», которая жила «согласно обычаям старины». А Софи? Она ничего не хотела слышать об этом, она хотела жить «своей жизнью». И вскоре Альфред снял для неё небольшой домик в Вене. Можно только догадываться, как были шокированы её родители. Впрочем, эта «принципиальная» семья очень быстро приспособилась к ситуации. Приспособилась настолько, что уже никогда не забывала получать ежемесячное содержание, которое Нобель назначил своей пассии. А спустя некоторое время родители Софи даже стали уговаривать её как можно дольше оттягивать возвращение её богатого покровителя. И это лишний раз доказывает, что должен существовать особый раздел химии, который изучал бы, как золото «растворяет» моральные принципы. Софи часто описывают как красивую и немного вульгарную венскую девушку — настоящую Süßes Wienermädel[39 - Süßes Wienermädel буквально означает «слащавая девица из Вены». Это чисто литературный типаж, который можно сравнить разве что со сговорчивой и бесхитростной девушкой на побегушках при ателье. Этот литературный персонаж был увековечен Артуром Шницлером в его произведениях «Анатоль»(1892) и «Флирт» (1895). Воспевая эту австрийскую Мими Пинсон, Шницлер описывал её следующим образом: «Образцовая жительница Вены, очаровательная фигурка, небольшой аккуратный ротик… предназначенный для поцелуя, полные жизни и огня глаза. Просто одетая, она чем-то похожа на гризетку; живая и естественная, слегка покачивающаяся походка; звонкий голосок; трогательная и непринуждённая болтовня; и та манера говорить, которая свойственна лишь ей, — говорить весело и неторопливо».И ещё: «Настоящим прототипом Süßes Madel могла бы быть только Анни, развращённая, но и не грешница, невинная, но и не целомудренная, достаточно прямая, но в то же время и немножко лгунья».Наконец, есть ещё один момент, который мы не можем не отметить в силу его важности, — «семья, неизбежные братья и сёстры, а дома — родители и соседи, которые сплетничали где-то рядом на улице» (все цитаты взяты из «Венской молодёжи»).Шницлер, впрочем, утверждает, что в 1881 году выражения «Süßes Madel» ещё не существовало. Нобель встретил Софи в 1876 году. А о чём мы можем предположить на основании того, что Шницлер родился на улице Пратер, буквально в нескольких шагах от дома, в котором жили родители Софи?]. Но чтобы понять, что же представляет собой данный тип девушки, нужно понять, в каком городе такая девушка жила. А в конце XIX века сознание жителей Вены стремительно менялось. Венские сумерки Вся Вена «ломала комедию». Она только что пережила тяжёлые события. Реакционная политика Меттерниха и нищета не могли не привести к массовым возмущениям. Одно из них, вспыхнувшее в марте 1846 года, было подавлено самым жестоким образом; все недовольство было вытеснено в самые отдалённые предместья Вены. Эти волнения, впрочем, были очень скоро забыты, поскольку в то время неохотно упоминали о том, что более 27 тысяч человек живут за чертой бедности. Вена предавалась наслаждениям. Город стремительно менялся: Вена становилась процветающей столицей. Численность её населения, в 1869 году составлявшая 898 855 жителей, за десять лет перевалила за миллионный рубеж. Развитие банковского дела, металлургии, текстильной и, что конечно же интересовало Нобеля больше всего, химической промышленности преобразило город. Нищета, впрочем, по-прежнему существовала — но теперь ее научились прятать. Изменился и внешний вид города. Его древние крепости были окружены дорогой, которую называли Рингом, и внутри образованного этой дорогой кольца располагался город. Теперь же вдоль этой дороги возвышалась опера, отели, университет, а также особняки зажиточных горожан, построенные в неоготическом, неоантичном, неоренессансном, в просто нео- и в нео- «что угодно» стилях… Кипела интеллектуальная и артистическая жизнь. Архитектура Отто Вагнера, музыка Брукнера и Малера, живопись Климта были последним словом в искусстве, а Фрейд, врач, исповедовавший любопытные и странные идеи и, кроме того, прекрасно игравший в теннис, готовил себя к терпеливым раскопкам самых заветных глубин человеческой души. Стефану Цвейгу удалось запечатлеть особую, ни на что не похожую оживлённую атмосферу прежней столицы империи. Во «Вчерашнем мире» он воскрешает утончённую беззаботность эпохи, которая чувствовала приближение своего конца. Казалось, что события внешнего мира не имеют никакого влияния на безоблачную жизнь горожан. Антисемитизм по-прежнему оставался хорошим тоном, но и оставался в стенах салонов, не перерастая в гонения. Что касается нищеты… А какой нищеты? Бедных видно не было, так как они жили далеко от центра города. Согласно Цвейгу, даже первомайские демонстрации проходили спокойно и как-то добродушно и не вызывали ужаса у австрийских буржуа. Какой контраст по сравнению с событиями прежних десятилетий! Располагая приличным доходом, можно было беззаботно вкушать от венских радостей и с высокомерным видом созерцать полотна Кокошки, этого буйнопомешанного, изображавшего другой мир — или видевшего этот другими глазами. Атмосфера Вены тех лег формировалась в противостоянии двух групп — всегда существующих традиционалистов и молодёжи, ведущей крайне «рассеянную» жизнь. А где-то вдали от громкой музыки, вальсов и оперетт Франца Легара худо-бедно выживал простой народ. Беззаботная Вена находилась уже в стадии медленного угасания; позже этот процесс в своих произведениях опишет Артур Шницлер. Вымученная весёлость подчас скрывала за собой грусть и даже тоску, и всё это подцвечивал чёрный юмор… Это был конец одного мира и начало другого, нового. Вена… Как мог Нобель относиться к этой пылкой, чувственной столице? В молодости он не любил городов. В его глазах они были «океаном чувственных наслаждений, где буря безумия и страсти разрушает и уносит с собой больше, чем настоящая буря в море» и «спектаклем, от которого следует с отвращением отворачиваться». Но почему тогда, приняв решение найти себе секретаря, непременно женщину, он опубликовал объявление именно в венской газете? Что, какая едва заметная развращённость исходила от этого города? Просто Вена, кроме прочего, была ещё и столицей необузданной любовной жизни. Конечно, Нобель не был склонен к тому, чтобы принимать в ней участие. Однако царившая там вольность нравов, которая заставляла офицеров связываться с гризетками, а иногда выливалась и в грязную проституцию, наверняка его немного притягивала. В такой атмосфере проходила и жизнь Софи, образцовой Süßes Wienermädel. В предисловии к книге Раньяра Шольмана «А Testament» («Завещание») Эльза Бьёркман-Гольдшмидт не колеблясь объясняет, к какому типу девушек принадлежала злосчастная Софи: «Эти девушки, — пишет она, — становились любовницами студентов, делили с ними комнату, штопали им носки и проверяли, пишут ли они хотя бы изредка родственникам. Так продолжалось до тех пор, пока они не говорили своим студентам «прощай» — непременно со слезами на глазах — и находили себе другого мужчину. В лучшем случае это оканчивалось браком; иногда же они находили себе щедрых любовников, которые дарили им парфюмерную лавку. И, естественно, родители всячески подбадривали и воодушевляли своих дочерей на поиски состоятельных мужей, а те, как правило, заканчивали тем, что кормили всю семью своей избранницы. Главным образом из-за горячей крови эти девушки очень ценили случайные связи — а возможностей у них было для этого предостаточно». Воспитание Софи Софи была полной противоположностью Берты фон Зутнер и всех тех женщин, которыми Нобель восхищался и в домах которых был частым гостем. И пока она была влюблена. Её роман, это упоительное приключение, был чем-то вроде тех историй, о которых можно прочитать лишь в книгах. Идиллия продолжалась[40 - Как указывает Робер Шаплен, «нет никакой уверенности, что Софи была любовницей Нобеля в физическом смысле; в его намерения, кажется, входила лишь попытка изменить девушку, наподобие того, что сделал Пигмалион, и сделать из неё образованную и воспитанную женщину, которая могла бы заполнить пустоту его дома на авеню Малакофф».]. Поначалу Альфред был очень этим доволен. Но мало-помалу ему стала открываться истинная природа Софи, а она была настоящей представительницей венской породы — такая же легкомысленная, такая же корыстная. Причиной постепенного охлаждения Нобеля к его пассии, которую он поначалу считал очаровательной и забавной, была, конечно же, её недостаточная утончённость. И тогда он решил воспитать её, сделать из неё настоящую леди. Он давал ей многочисленные советы и рекомендации, читал бесконечные нотации, настаивал, чтобы она интересовалась этими, а не другими книгами, — в общем, хотел её «усовершенствовать». Но увы, Софи «правильным писателям» предпочитала слащавые бульварные романчики, предназначенные для девушек не очень строгих правил… Софи не по собственному желанию обучалась «сложной науке утончённости». И нужно сказать, что критика Нобеля в её адрес слишком часто переходила все допустимые границы. Софи было трудно выслушивать нудные поучения Альфреда. Но, к её счастью, из-за его постоянной занятости они виделись крайне редко, лишь в непродолжительные промежутки между его нескончаемыми поездками, испытаниями и опытами. Во время своего отсутствия Нобель по своей старой доброй привычке писал Софи письма. К сожалению, эта переписка практически недоступна, так как письма Нобеля, по большей части, не сохранились: Софи даже из них извлекала выгоду, за приличные деньги сбывая торговцам автографами письма увлечённой ею знаменитости. Впрочем, о характере этой переписки мы можем судить и по иногда поразительно наивным, но чаще всего каким-то неловким посланиям, которые Софи отправляла своему покровителю. Памятуя о сверхметодичности Нобеля, можно не удивляться тому, что у него имелась целая система «возвышения падшей человеческой души». И её «испытания» он начал именно с Софи. Он прекрасно отдавал себе отчёт в том, как много предстоит ему приложить усилий на поприще её перевоспитания. Обладая на редкость настойчивым характером, он не хотел допустить, чтобы ему когда-нибудь пришлось признать себя побежденным. Он упорствовал в воплощении своих намерений, иногда проявляя непреклонную суровость. А как он мог поступать ещё? Ведь он готовил эту девушку для себя. Приведём в качестве примера один случай. Обычно он писал Софи по-немецки. Но он хотел, чтобы Софи выучила французский. Почему бы нет? Само по себе желание вполне похвальное. Однако нужно было видеть, как мучилась Софи и сколько усилий прилагала, будучи вынужденной писать на языке Наполеона III! И конечно же ей не удавалось это так, чтобы требовательность Нобеля была удовлетворена. Вот что мы читаем в одном из писем, которое Альфред отправил Софи из Парижа: «Я выполнил всё, о чём вы меня просили, по крайней мере, в гой степени, в какой это было возможно. К несчастью, из-за тех ошибок, которые вы допускаете, понять, чего вы хотите, практически невозможно. «Pieds» (в тексте это слово написано по-французски. — О. Р.) значит «ноги» — и больше ничего. Но в Лувре ног не продают, и потому я не смогу выполнить вашу просьбу. В цивилизованных странах не торгуют ампутированными ногами». Исправляя орфографические ошибки Софи, Нобель не знал жалости. Впрочем, иногда он забывал о том, что должен быть принципиальным, — и тогда проявлялась его любовь к «его дорогому троллю». Остановим наше внимание на этом прозвище. Тролль, как известно, является персонажем скандинавской мифологии. Как и многие другие карлики, которых мы можем обнаружить в других мифологиях, тролли символизируют тёмные силы, что во многом сближает их с Нептуном и хтоническими существами, живущими под землей. Троллей обычно изображают как горбатых уродливых карликов[41 - В ранней германо-скандинавской мифологии тролли — уродливые великаны, обитающие внутри гор, враждебные людям. В позднейшей традиции ассоциировались с различными демоническими существами, в том числе с гномами. — Прим. ред.]. Образ тролля воплощает тёмные, бессознательные стороны человеческой души, и это связано с тем, что тролли представляют другой мир. В легендах, в том числе скандинавских, тролли представляют мужскую силу; по словам Дон-тенвиля, «особое расположение они испытывают к женщинам, которые разрываются между страхом и надеждой». Но символ амбивалентен по определению — кроме своего непосредственного значения, он может иметь и противоположное. С мужественностью соотносится женственность, причём эта женственность в контексте данного противопоставления приобретает какие-то домашние, почти «кухонные» черты: тролли готовят еду, поддерживают огонь в очаге. Они даже могут быть настолько любезными, что за ночь выполнят за бедного сапожника всю его работу… Но, к большому разочарованию Нобеля, Софи не проявляла ни малейшего интереса к занятиям по хозяйству. Тролли живут в гротах и пещерах и часто в легендах выступают в виде шахтёров или искателей алмазов, или кузнецов, подобных тем, которых Один[42 - Один — верховный бог в скандинавской мифологии. У древних германцев Одину соответствовал Водан, или Вотан. — Прим. ред.] создавал при помощи своего волшебного копья. Эти загадочные существа, способные к ясновидению, часто скрывают свои мысли. Они представляют собой своего рода антиидеал, будучи на земле тем, чем является идеал на небе. Считается, что ношение с собой изображения тролля, а также забота о карликах, как об этом свидетельствует существующая со времён Возрождения традиция, приносит счастье. С древних времён их изображения ставили возле домов. Оттуда, кстати, пошёл и обычай ставить в саду фигурки гномов. Роль проводников бессознательного и животного и функция проявления идеала на земле, свойственные образу тролля, четко прослеживаются в творчестве норвежского писателя Юнаса Ли, одного из любимейших писателей Нобеля. Но о нём мы скажем позже. Пока же мы ограничимся лишь тем, что знакомство Альфреда с книгами этого писателя было одной из тех причин, которые привели к появлению прозвища «тролль». Свои письма к Софи Нобель подписывал «ваш старый брюзга» (your old growler)»: «Но почему, дорогое дитя, — писал он, — вы так отличаетесь от вашего старого брюзги? Ткете ли вы в ваших фантазиях золотые нити или ваша память путешествует по пещерам памяти? И какие прекрасные картины заполняют ваши очаровательные деньки? Я хотел бы раскрыть эту тайну, но не могу…» Спустя примерно два года Альфред Нобель посчитал возможным привезти Софи в Париж. Поселить её у себя на авеню Малакофф он, конечно, не решился, и потому неподалёку, на улице Эйлау, он снял ей квартиру. Он лично нанял ей кухарку, служанку и нашёл компаньонку. Конечно, она нуждалась в прислуге. Но была и ещё одна причина, которая заставила Нобеля заниматься этим вопросом лично: Софи часто — почти всегда — вела себя немного легкомысленно и, кроме того, была страшной растратчицей. Нобель по-прежнему был очень щедр, но в то же время, как это ни странно, записывал все расходы, вплоть до самых мелких затрат на свою любовницу. Вот одна из этих записей: 8 900 франков, которые он на этот раз потратил на свою любовницу, — это значительная сумма даже для человека, который в день зарабатывает 40 тысяч франков. Бергенгрен в своей книге о Нобеле пишет: «К сожалению, у Софи не было тех качеств, которые свойственны другим представительницам её расы: любви к степенной семейной жизни и занятиям домашним хозяйством, деловитости и склонности к экономии». По мнению этого биографа, который ссылается на мнение, бытовавшее в среде её сверстниц-евреек, Софи по складу характера не была похожа на еврейку. Впрочем, это вряд ли имело какое-то значение: Нобель не считал умение вести хозяйство важным качеством. Очень распространённых в то время антисемитских взглядов Нобель, по всей видимости, не разделял. Скорее всего, для него еврей был лишь финансистом, деловым человеком, озабоченным поиском выгодных сделок. А антисемитизм был тогда чем-то совершенно нормальным и естественным. Его приверженцев можно было без труда найти среди представителей любого слоя общества. Впрочем, в те времена антисемитизм не заходил дальше презрения и ограничений в правах. Время массовых преследований ещё не наступило, и даже если иногда случались какие-то столкновения с еврейским населением, они не приобретали того размаха, который имел место впоследствии. Хотя практически все хвастались своей ненавистью к евреям, к «действиям» переходили лишь немногие, и дело Серана и Фор-Шаброля было первым знаком того, что эта эпоха кончается. Неприязнь к евреям всё усиливалась и постепенно из весьма безобидных анекдотов, которые рассказывали даже благовоспитанные буржуа, вхожие в круги состоятельных израилитов, переросла в явные притеснения, а затем и в откровенное насилие, поддерживаемое навязчивой ненавистью, — всем хорошо известны те преступления против евреев, которыми запятнало себя человечество. А параллельно с усилением неприязни к евреям крепло и венское сионистское движение. Его основал Теодор Герцль. Однако в большей части еврейской диаспоры это движение нашло своих яростных противников. И неудивительно: большинство евреев прекрасно себя чувствовали среди представителей других национальностей, нередко ощущая себя в большей степени австрийцами, немцами или французами, чем евреями, а подчас оказывались австрийцами, немцами или французами «до мозга костей», в отличие от коренных жителей этих стран. Другими словами, у большинства евреев не было необходимости считать себя отдельной нацией. А движение, основанное Герцлем, в котором, как правило, видели тайную организацию, в конечном счёте послужило дополнительным аргументом, на котором базировалась идея «великого еврейского заговора» в том виде, в каком она представлена в «Протоколах сионских мудрецов» — очевидной подделке, копирующей один памфлет против Бонапарта. Но Нобель был очень далёк от ненависти. Его можно обвинять во многом, но только не в антисемитизме. Конечно, он в общих чертах разделял общественное мнение относительно евреев. А это значит, что он не желал ни преследований, ни репрессий и что еврей для него был лишь персонажем безобидного анекдота или невинной карикатуры. Свидетельство этому мы можем обнаружить в письме Нобеля к одному его знакомому финансисту еврейской национальности, который, по его мнению, неправильно вёл свои дела: «Если бы вы только могли понять, что можно помогать другому, не будучи в этом заинтересованным и не видя в этом каких-то будущих выгод. Единственным евреем, который осознавал это, был Христос, но это настолько редкое явление, что он даже получил свидетельство о своей божественной природе». Но почему не патент? А может быть, Нобель верил, что Иисус «изобрёл» благотворительность и что он мог бы при желании запатентовать своё «изобретение», поставив подпись в реестре какого-нибудь патентного бюро? Нобель и женщины «Мадам Нобель» Мнение Нобеля о женщинах наиболее полно, пожалуй, выразилось в его письме к его шведскому знакомому: «Лично я не слышал ничего хуже речи парижанок: она мне кажется поразительно бесцветной, в отличие, например, от речи некоторых русских женщин, если только они не слишком «эмансипэ». Беседовать с ними одно удовольствие. Но, к сожалению, они не любят мыла, а потому не будем требовать от них многого, будем снисходительными к ним». Софи, будучи одновременно и женщиной, и еврейкой, вполне могла стать «парижанкой», то есть «не русской». Как пишет Раньяр Шольман, Нобель «сравнивал её с птичкой, и возможно, что её щебетание помогало ему справляться с приступами нередко одолевавшей его депрессии». Трудно сказать что-либо более учтивое. Молодой девушке поначалу нравилось жить в Париже. Но разочарование наступило быстро. Шикарная жизнь Альфреда проходила где-то рядом, без неё. Альфред приходил к ней лишь по вечерам, только что вернувшись из одной поездки и уже собираясь в следующую. Софи, у которой не было ни друзей, ни знакомств, которая не говорила по-французски, скоро надоело «и душой и телом принадлежать» Альфреду. А тот не разрешал ей ни выходить, ни общаться с кем бы то ни было, кроме прислуги. Недостатка в «присмотре» не было: приходя, он первым делом допрашивал консьержку того дома, где жила Софи; его интересовало всё: когда выходила его любовница, куда она направлялась^ чем занималась в течение дня… Бедная Софи! А когда-то она так хотела жить «своей жизнью»… И вскоре Альфред Нобель понял, что ему не удастся сделать из Süßes Wienermädel женщину своей мечты — изысканную даму. Но он всё-таки очень ею дорожил. У него даже появилась занимательная идея отвезти её в Стокгольм и в день рождения матери познакомить её с Софи. Когда он написал ей об этом, она была больна: «Если вы будете настолько милой, что быстренько поправитесь, то я попытаюсь поскорее уладить все свои дела, чтобы отвезти вас в Стокгольм. Но вы непременно должны себя хорошо чувствовать, чего я вам от всего сердца желаю». Он хотел, чтобы Софи произвела хорошее впечатление, а болезненный вид мог этому помешать. Софи так никогда и не поехала в Стокгольм. Тем не менее, Альфред представил её своим братьям. Это была катастрофа. Принципиальный Людвиг посчитал эту связь непристойной и уговаривал Альфреда порвать с Софи. Впрочем, мнение окружения Нобеля о его пассии было неоднозначным: Поль Барб и Виктор Гюго очень ценили подругу Нобеля. В Париже ей становилось всё хуже и хуже. «Отшельнице поневоле» всё больше надоедала её тюрьма. Характер Софи начал меняться: она делалась ворчливой, подавленной, нервной. Чтобы дать ей возможность рассеяться, в 1880 году Альфред отвёз Софи в Бад-Ишль, курорт в Австрии, где пятью годами позже он купил ей дом. Софи, не покидавшая квартиры на авеню Эйлау, была измучена одиночеством. Но Альфред становился всё суровее по отношению к ней, он находился в постоянных разъездах и виделся с Софи крайне редко. Вот фрагмент одного из писем в Бад-Ишль, в котором явно прослушиваются интонации, вряд ли способные воодушевить и вселить бодрость: «Я живу совсем один в огромной столице, вроде бы среди людей. Но они где-то далеко и кажутся какими-то грустными и скучными. В моём возрасте каждый нуждается в ком-то, кого он мог бы любить и с кем хотел бы жить. Если бы вы этого хотели, вы стали бы этим человеком. Но вы делаете всё, чтобы это было невозможным. Ещё в первый день нашего с вами знакомства я попросил вас приложить хотя бы какие-нибудь усилия и немного воспитать себя, поскольку жить с человеком, которого вы стыдитесь из-за недостаточной культурности и тактичности и который, возможно, будет вас попрекать этим, очень, очень трудно». Всё начинается как будто в естественном для Нобеля тоне. Тон письма не меняется, Нобель развивает свою мысль и наконец подводит её к важному пункту: «Не стыдиться — это может позволить себе только человек, который пишет — или, как вы выражаетесь, разводит пачкотню — от чьего-то чужого имени и под этим именем отправляет свои ужасные письма через весь мир». Оказывается, что Софи путешествовала под именем мадам Нобель! Это было по меньшей мере некрасиво с её стороны, что, впрочем, ни в коем случае не извиняет и не оправдывает грубости Альфреда. Под именем мадам Нобель Софи объехала почти все крупные отели, расположенные на австрийских водах. Её окружали поклонники. Нобель то впадал в гнев, то изнывал от нежности. Однажды он написал ей: «Возможно, я уже никогда не обрету прежней силы моего рассудка. Я не ругаю вас за это, дорогое моё дитя, всё сказано и всё сделано, это моя ошибка и вы ни в чём не виновны… Вы не можете отдавать себе отчёта в том, что после долгих лет щедрости в узком, материальном смысле этого слова я внезапно пожертвовал собой, то есть моим временем, моими обязанностями, моей внутренней жизнью, моей репутацией…» А однажды Берта фон Зутнер, зайдя в цветочную лавку, случайно услышала, что работник готовит цветы для мадам Нобель. Естественно, Берта тут же отправила Нобелю письмо с поздравлениями. Нетрудно представить себе, что испытал Нобель, когда получил его. Отношения Софи с поклонниками не были только платоническими. Долгое время Нобель делал вид, что ничего не замечает, и оплачивал квартиру, отели, драгоценности, лошадей, вино, шляпки и многое другое. Наконец он решился немного её пожурить. Софи его не слушала и продолжала свои проказы, которые, несомненно, приносили ей, измученной суровостью человека, которого язык не поворачивается назвать её любовником, определённое облегчение. И тогда Альфред порвал с ней, посоветовав ей найти нового покровителя. Она не колеблясь согласилась принимать от Нобеля ежемесячное содержание взамен на отказ от претензий любого рода. Софи обещала больше его не тревожить. И спустя какое-то время она нашла себе нового любовника — венгерского офицера Капи фон Капивара[43 - Он женился на Софи, потом бросил её, стал торговать шампанским, а в один прекрасный день его труп выловили из Дуная…], который зарабатывал себе на жизнь ремеслом жокея на скачках. Нобель решил доиграть свою роль до конца — он отправил Софи любезное письмо с наилучшими пожеланиями и с тех пор почти с ней не встречался. Он по-прежнему обещал пожизненно выплачивать ей содержание в размере 300 тысяч… венгерских марок. Софи была упомянута и в его завещании в числе наследников. В сентябре 1891 года у нее родился ребёнок. Нобель видел его лишь однажды, в 1894 году. Тогда он сказал Софи: «Твоя дочь очень миленькая, и было бы очень хорошо, если бы она стала воспитанной и образованной девушкой… Но для этого нужно забыть обо всех любовных приключениях и безумствах. Даже после всего, что случилось, я могу сказать тебе, что ты самое очаровательное существо на свете, из которой чувствительность так и плещет, и это совсем не плохо. И мне кажется, что ты можешь быть достаточно благоразумной, особенно когда ты находишься далеко от улицы Пратер и своих родителей». Нужно заметить, что жадность родителей Софи выводила Нобеля из себя, тем более что, отделавшись от Софи, он не смог отделаться от них. Отец его бывшей пассии начиная с 1888 года буквально засыпал Нобеля письмами, в которых упрашивал его не бросать Софи. Затем тон изменился, и в письмах всё чаще стали появляться упоминания о денежных вопросах… Капи фон Капивар женился на Софи в 1895 году. Прошло совсем немного времени, и он бросил свою жену и дочку на произвол судьбы. Тогда Софи обратилась к Раньяру Шольману, душеприказчику Нобеля, с требованием купить у неё 216 писем её бывшего любовника. Она угрожала, что в случае отказа она их опубликует. Естественно, она просила за них заведомо завышенную цену. Поторговавшись, Шольман заплатил ей 12 тысяч флоринов. Сейчас часть из этих писем находится в Фонде Нобеля, другая — у его семьи. К сожалению, большинство из них недоступно. Когда Альфред писал одну из своих поэм, на этот раз на шведском языке, он по-прежнему думал о Софи. Поэму эту обнаружили после его смерти; её фрагменты были разбросаны по его бумагам, что для Нобеля было вполне естественно. Любил ли я её? О, этот вопрос пробуждает в моей памяти не один образ счастья, которого я так желал и которого меня лишила жизнь, и любви, которая увяла, прежде чем расцвести. Вам неизвестно, как жестоко реальность разрушает идеальный мир юного сердца, как неудачи, обманутые надежды и мрачные мысли наполняют горечью не одну жизнь, каждая из которых лишь кажется счастливой, и лишают их света. Юная душа в зеркале своего воображения видит совершенный мир… О, если бы вы никогда не увидели своего настоящего лица! Здесь мы опять обнаруживаем следы влияния Шелли. О нём нам напоминает разочарование в реальности, которое испытывает совсем молодой человек при виде океана, не внушающего ему никаких величественных мыслей, разочарование, которое позже ранит его прямо в сердце, как только он узнаёт, что Софи, как и Дульсинея, так далека от образа Прекрасной Дамы, существующего лишь в его мечтах, что ей свойственна алчность больше, чем многим людям, и что она просто женщина, женщина со своими достоинствами и недостатками… Все эти «кривые зеркала» существуют где-то за пределами «зеркала воображения» Нобеля. Другими словами — в реальной жизни. ГЛАВА 10 Шесть тысяч лет войну всё тянет Драчливый род людской, а ты… А ты, о Господи, всё занят — Творишь ты звёзды и цветы[44 - Пер. Л. Пеньковского — Прим. перев.].      Виктор Гюго Бернский конгресс 1892 год оказался очень важным в жизни Берты фон Зутнер: в Берне состоялся международный конгресс пацифистов. Он состоялся по инициативе американского президента Бенджамина Гаррисона[45 - Бенджамин Гаррисон (1833–1901), двадцать третий президент США, был внуком девятого президента, Уильяма Генри Гаррисона, который известен, прежде всего, жесточайшими войнами с индейским населением Америки, которые он начал сразу же после победы над англичанами. Таким образом, война уже вошла в жизнь Бенджамина Гаррисона, в этом случае помимо его воли. Что касается его самого, то он участвовал в Освободительной войне. Самым известным его поступком на посту президента стало повышение налогов на ввоз товаров, что сделало импорт крайне невыгодным и стимулировало американскую промышленность.], который предложил европейским правительствам объединиться и создать международный арбитражный суд. Берта могла считать это исполнением своих желаний и вознаграждением за свои старания. Альфред Нобель был также приглашен на конгресс. Последний, прежде чем отправиться на конгресс, обратился с просьбой о консультации к турецкому дипломату в отставке Аристаши-бею. Нобель полагал, что дипломатический опыт, который был у Аристаши-бея, поможет ему лучше вникнуть в животрепещущие вопросы мирного сосуществования народов. У него не было уверенности, что конгрессы, подобные Бернскому, а также пацифистские объединения, в деятельности которых принимала участие Берта фон Зутнер, могут оказать какое-то влияние на ход мировой истории. Нобель понимал, что идеалы у них были общие, но вот что касается путей их реализации, то здесь единства не было. Аристаши-бей объяснил Нобелю, что нация, способная быстро мобилизовать свои войска и располагающая мощным и современным оружием, в случае необходимости не преминет напасть на врага. Именно поэтому следовало установить чёткую процедуру разрешения межгосударственных конфликтов. В одном из писем от 1892 года Нобель сообщает об этом Берте фон Зутнер: «Можно и даже нужно как можно скорее добиться того, чтобы страны единодушно взяли на себя обязательство нападать на того, кто нарушил мирный договор первым. Только это сделает войну невозможной и вынудит страны решать все споры в международном арбитражном суде». Нобель был твёрд в своём убеждении. На конгресс он прибыл лишь на второй день и постоянно пытался убедить присутствовавших там делегатов в универсальности отстаиваемого им принципа: «равновесие должно быть основано на страхе». «Мои пороховые заводы, — утверждал он, — сделают войны бесполезными скорее, чем все ваши конгрессы». Поэтому становится понятным, почему Нобель не был благосклонно принят участниками конгресса, подавляющее большинство которых считало единственным выходом всеобщее разоружение. Нобель, будучи человеком дела, не доверял разглагольствованиям и общественным объединениям. Для него это был парламентаризм, причём в худшей его форме. А мы уже видели на примере его романа «Господин Будущее» каким, по его мнению, должен быть «приемлемый» парламентаризм. От себя мы, не греша против истины, вполне могли бы добавить, что для Нобеля идеалом был парламент без парламентаризма. Возможно, Нобеля раздражал также коллективный характер тех идей, которые высказывались на конгрессе: Нобель был верен себе, по-прежнему оставаясь одиночкой и предпочитая действовать без чьей бы то ни было помощи. В своей речи Нобель сказал: «Я приятно поражен увеличением числа компетентных и серьёзных делегатов, но к моим чувствам прибавляется и удивление противоположного свойства, вызванное ничтожными и бессмысленными усилиями краснобаев, которые способны загубить самое благородное предприятие. Все без исключения правительства заинтересованы в том, чтобы предотвратить войны, разжигаемые авантюристами вроде Буланже. И если кто-нибудь нашёл бы способ, при помощи которого можно было бы достигнуть этого, я думаю, большинство стран стали бы прибегать к нему. Я часто спрашиваю себя, почему до сих пор разрешение межгосударственных конфликтов не подчинено правилам, по которым проводятся дуэли. А в этих правилах очень много разумного, например, наличие секундантов, в обязанности которых входит, в частности, определение того, может ли нанесённое оскорбление быть поводом для дуэли. К сожалению, ничего подобного нет на уровне межгосударственных отношений, и потому ничто не удерживает одну нацию от объявления войны другой нации. Но если бы подобная процедура существовала, кто рискнул бы навлекать на себя ненависть всех без исключения стран? Точно так же, как люди выбирают себе секундантов, государствам следует создать арбитражный суд или что-то другое, не важно, как это будет называться. Я был бы очень счастлив, если бы я мог хотя бы на шаг продвинуть дело, которое взял на себя данный конгресс. На цели, подобные тем, которые он перед собой ставит, я не стал бы жалеть средств. И не следует думать, что это утопия, так как еще Генрих IV[46 - Генрих IV действительно мечтал о конфедерации европейских государств, во главе которой, конечно же, должна была стоять Франция. Но важно другое: это была несвоевременная идея, так как незадолго до этого закончились религиозные войны.] пытался решить этот вопрос и наверняка добился бы своего, если бы Равальяк его не убил. Нужно заметить, что начиная с 1816 года арбитраж разрешил по меньшей мере 62 дела. А это лишний раз доказывает, что если нации обезумели полностью, то правительства — лишь наполовину». Хотя Нобель и не был единомышленником Берты в полном смысле слова, он всё-таки очень высоко её ценил и считал, что роль женщин в том сражении, в котором он и Берта во всяком случае были на одной стороне, была решающей. Позже, в 1896 году, он сформулировал эту мысль окончательно: «Каждый по направлению к миру будет приносить свои плоды. Благодаря значительному прогрессу в этой области в душе всех прекрасных и чистосердечных женщин зародится надежда, которую они передадут будущим поколениям. И молодёжь будущего, движимая этой надеждой, начнёт действовать». Бернский конгресс стал заметной вехой в истории пацифистского движения. Собственно говоря, это был первый съезд сторонников дела мира. Их число постепенно росло. Но, к сожалению, они не могли помешать военному безумию: настроения менялись. Философия войны: Клаузевиц и Сунь-Цзы Прежде чем следовать дальше, нужно попробовать определить, чем была война для эпохи, в которую жил Нобель, и как изменялись представления о ней. Как это ни странно, но в пацифистской литературе мы не найдем даже попыток сделать это, впрочем, как и попыток выяснить, что же такое мир без войны. Однако нельзя не признать, что эта проблема имеет решающий характер. Хотя о необходимости мира говорили всегда, пацифизм как движение зародился лишь в XIX веке. Что должно было произойти, чтобы война, пугающая, но в то же время безропотно принимаемая, стала такой невыносимой? Прогресс и технические достижения, конечно же, сделали её более опасной. Но не настолько, чтобы стремиться к прекращению войн. Те изменения, которые произошли с появлением нового оружия, важны в гораздо меньшей степени, чем изменения и трансформации, которые претерпели сами представления о войне. XIX век знал много жесточайших войн: они занимают далеко не последнее место в оставленной им после себя памяти. Очень долгое время военные были самыми уважаемыми людьми в Европе. И позже, когда прогремело дело Дрейфуса, это проявилось со всей очевидностью, ибо слова офицера значили тогда гораздо больше, чем слова писателя или учёного. Восточная философия войны проникла в Европу ещё в XVIII веке благодаря иезуиту Амио, который в 1772 году познакомил «просвящён-ную» публику с трактатом Сунь-Цзы[47 - О Сунь-Цзы известно очень мало. Этим именем подписан трактат «Искусство войны», написанный в Китае ещё до нашей эры. В нём Сунь-Цзы отмечает экономические последствия войны, а именно то, что из-за неё повышаются цены. На основании этого он заявляет: «Продолжительная война не принесла выгод ни одной стране». С этим мнением вряд ли можно согласиться, по крайней мере, принять его безоговорочно: нацистская Германия, к большому огорчению Кейнса, именно постоянной войне была обязана экономическим подъёмом, а в наши дни экономика некоторых государств существует во многом благодаря войнам в отдалённых точках земного шара, так как война для них — это всего лишь возможность продать оружие. Согласно Сунь-Цзы, армия должна браться за оружие только тогда, когда противник уже повержен — психологически и экономически. Завоевание страны должно быть как можно более стремительным: будущему победителю, целью которого является овладение богатствами побежденного, разрушение совершенно не выгодно.]. Наполеон, видимо, тоже ознакомился с ним, так как именно с наполеоновских войн последние пере-стали быть просто вооружённым противостоянием. Теперь войны вели заботясь о том, чтобы стране противника был причинён как можно меньший экономический ущерб. Странно, почему родина Сунь-Цзы, который предложил эту идею первым, в течение двух тысячелетий не могла обрести могущества и постепенно угасала! А на другом полюсе теорий войны находился Карл фон Клаузевиц[48 - Офицер, происходящий из знатной фамилии, Клаузевиц (1780–1831) сражался против Наполеона на стороне русских и отличился в битве при Ватерлоо. После войны он стал директором военного училища и написал свой знаменитый трактат «О войне» («Vom Kriege»). Революции и войны, вспыхивавшие в результате народного недовольства, послужили ему тем основанием, исходя из которого он осознал политический аспект любых вооружённых конфликтов. Это была одна из первых значительных трансформаций представлений о войне, которая подготовила появление идеи «тотальной войны», — на её совершенствование наш век потратил немало усилий.]. Для него война была лишь продолжением политики. Хотя в то понимание войны, которое он развивал на страницах своих сочинений, полнейшее уничтожение нации не входило, «додумать» эту идею за него не составило особого труда: она возникла почти сама по себе и привела к последствиям, которые настолько хорошо известны, что о них можно не упоминать. Идея тотальной войны и полного уничтожения наций — это, конечно, совсем другое дело, чем ведение войны с целью извлечения выгод. Однако эти «две войны» вполне спокойно сосуществовали, поддерживаемые становлением национальных идеологий самого разного толка. Это был полнейший, окончательный переворот. Нет, нельзя сказать, что «старые добрые войны» были лучше и, образно выражаясь, изящнее, чем войны нового типа: война — это всегда ужасно. Даже если крестоносец очищается в крови неверных, даже если лишь сражение может привести в движение энергию, необходимую для появления нового существа победителя. Романтика войны обладает своей поэтичностью, но только тогда, когда ею наслаждаешься, сидя в уютном кресле. Все воюющие страны считали — справедливо или нет, не нам судить, — что они сражаются против зла и что цель любой войны — это установление мира. Близкие идеи проповедовал, кстати, и Нобель, утверждая, что лишь благодаря оружию войны могут стать невозможными: оружия якобы было достаточно, чтобы установить равновесие, лишённое какой бы то ни было напряжённости. А ведь были ещё и те, кто, не заявляя об этом во всеуслышание, тайно хотел войны. И таких людей было гораздо больше, чем обычно считается. Вот и подумайте, могла ли война оставаться прежней. Конечно, нет. В конце XIX века сам дух войны изменился. Война больше не была «защитной реакцией жизни». Она стала таким грандиозным предприятием, масштабы которого ни Клаузевиц, ни Лакло[49 - Лакло изобрёл полое ядро, и его изобретение предвосхитило появление снаряда. По своим взглядам он был ближе к Сунь-Цзы, чем Клаузевиц, о чём прекрасно свидетельствует его роман.], в своём знаменитом романе предложивший метафору войны, не могли даже себе представить. Мы не можем сказать, какой была бы первая война нового типа, ибо в конце неё противник должен быть превращен в камень. Во всяком случае… Во всяком случае, ненависть всегда занимает то место, которое могла бы занимать любовь. Более того, ненависть способна неожиданно прийти на смену любви — именно тогда совершаются самые страшные убийства, убийства братьев и возлюбленных. До 1914 года, который должен был стать последним, возможно, самой ужасной войной была война между Севером и Югом в Америке, так как она «ввела некоторые усовершенствования в индустрию войны», особенно в том, что касается концентрационных лагерей, которые напоминают нам о других, более совершенных с точки зрения технической и более «современных» с точки зрения их предназначения — уничтожения, полнейшего уничтожения. Эта война, по правде говоря, всё ещё длится в сознании южан, и даже убийство Мартина Лютера Кинга не положило ей конец. В дьявольском треугольнике этого братоубийственного столкновения можно без труда обнаружить следы «тотальной войны», логика которой основывается на трёх понятиях: Я, Ты, Другой. Белый с Севера, белый с Юга, чёрный. Землевладелец, промышленник, раб. И именно Другой, над которым кто-то господствует, оказывается причиной того, что равновесие нарушается. Но вернёмся в Европу и спросим себя: что было на Балканах, в Герцеговине, Австро-Венгрии, Черногории? Кто был братом, а кто — другом? Каждый, несомненно, был всем сразу. Нобель, однако, совсем не думал о войне: все его стремления были направлены к миру. Тем не менее, происходившие в то время изменения представлений о войне, даже если он и не осознавал их полностью, в очень многом предопределяли его взгляды и сам ход его мыслей. И его позиция недоверия к конгрессам не помешала ему по-новому посмотреть на почти постоянно находившуюся рядом с ним Берту. ГЛАВА 11 Что мы тогда увидим?… То, что мы никогда до этого не жили.      Г. Ибсен Алюминиевая яхта Конгресс закончился, но Нобель провёл ещё несколько дней в Цюрихе. Чтобы не отдыхать в одиночестве, он пригласил на свою яхту супругов фон Зутнер. Нужно заметить, что его яхта, которая носила имя «Миньона», данное ей, несомненно, в честь героини гетевского «Вильгельма Мейстера», представляла собой целиком построенное из алюминия судно, на борту которого могло разместиться двадцать человек. Алюминий в то время был совсем новым материалом, и вполне естественно, что Нобель проявлял к нему интерес, так как его всегда интересовало всё новое. Во время отдыха на яхте Берта и Альфред возобновили свои беседы. Нобель, по-прежнему отстаивая противоположные взгляды, всё-таки немного смягчил их. Теперь он иначе смотрел на те способы, при помощи которых можно было установить мир. Именно тогда он принял решение совершить что-нибудь великое для этого дела. Впоследствии он так и поступит. Но пока он молчал. Связь, соединявшая Нобеля и Берту, несмотря на всё то, что их разделяло, и несмотря на то, что она носила, в основном, эпистолярный характер, была очень тесной и по-настоящему дружеской. Берта, способная искренне восхищаться и не менее искренне сочувствовать, никогда не была равнодушной к проблемам молчаливого отшельника. Она полностью разделяла его вкусы. Она умела вдохновить своего друга даже тогда, когда он впадал в депрессию и смотрел на мир пессимистически. Чтобы не быть голословными, вспомним о том, что писала Нобелю Берта, когда тот работал над своей пьесой. А Нобелю это было более необходимо, чем кому-либо другому. Её письма были полны оптимизма, но, к сожалению, далеко не всегда могли сломить депрессию Нобеля. А он её никогда не скрывал и всегда стремился говорить о своих чувствах искренне. Случалось, что Берта бранила его за те мрачные мысли и эгоистичные настроения, которыми в такие периоды его письма бывали буквально переполнены. «Вы неисправимы, — писала она ему однажды, — но позвольте и мне сказать несколько ободряющих слов. Прислушайтесь к ним: они исходят из уст жизнерадостной дружбы. Вы приводите мне слова Шекспира о том, что каждый, кто пересек половину жизни (а вы хорошо помните мой возраст!), начинает превращаться в камень. Очень любезное замечание! Даже если бы я обратилась к самому старому ворону, то и тогда я не услышала бы такого мрачного карканья…» После этого путешествия на яхте Нобель вернулся в Сан-Ремо. Его дом на Ривьере был по-прежнему пуст. Две огромные веранды располагали к созерцанию Средиземного моря, а экзотика — в духе тогдашней моды на всё китайское — ввергала в мечты. Казалось, что всё без исключения располагает к миру, спокойствию и отдыху. Но не для Нобеля, который на берегу моря установил метательную установку и проводил испытания сконструированных им же снарядов, стреляя в сторону моря, что, естественно, нарушало покой соседей… Он также построил одноэтажную лабораторию, напичканную разными установками, генераторами электричества и прочими приборами. Жизнь в Сан-Ремо Нобель явно не считал уходом на покой. В те периоды, когда он не уединялся в своей лаборатории, он находился в отъезде. А посещал он в основном те страны, в которых работали его заводы. Кроме того, несколько раз он приезжал в Париж. Шестидесятилетний Нобель: одержимый изобретатель Шестидесятилетний Нобель — это измученный человек с густой седой бородой, немного сутулый, нервный и какой-то усталый. Из-за плохого зрения он иногда носил очки. Его осунувшееся лицо свидетельствовало об изматывающих сердечных приступах и других болезнях, среди которых наиболее старой и потому почти привычной была мигрень. С ней он боролся, обматывая голову влажным полотенцем. Однако когда Нобель покидал своё жилище, он оживлялся, хотя и относился к себе по-прежнему с презрением. Он считал себя «бесполезной думающей машиной, единственной в своём роде из-за её неповоротливости». В Сан-Ремо он намеревался продолжить свои исследования. Для этого ему было необходимо, чтобы верный ему в течение многих лет Георг Ференбах находился рядом. Увы, этот химик и давнишний компаньон, которому удавалось выносить тяжёлый характер своего начальника, отказался покинуть родину. Нобель, будучи благодарным за многолетнюю помощь, назначил ему пожизненное содержание и принялся за поиски нового помощника. Он обратился с предложением занять место Ференбаха к англичанину К. Хью Беккету и получил согласие. В 1893 году, опять-таки по просьбе Нобеля, в Сан-Ремо приехал Раньяр Шольман (1870–1948). Обратиться к нему Нобелю посоветовал его прежний сотрудник по Винтервинкену Дж. В. Смит. Шольману тогда было 23 года. Недавно он закончил Стокгольмский технологический институт и некоторое время работал на американской фабрике, занимавшейся производством нитроглицерина и динамита. Летом 1893 он случайно оказался около шведского стенда на Всемирной выставке в Чикаго. Он собирался ехать в Мексику, где его ждало место инженера на новом заводе. И тогда он неожиданно для себя получил телеграмму от Нобеля, в которой тот предлагал ему место ассистента. Молодой химик был вне себя от радости: на него обратил внимание такой известный человек, как Нобель, и у него появилась возможность с ним работать! Шольман немедленно отправил Нобелю телеграмму с сообщением о своём согласии. Когда он прибыл в Париж и приехал на авеню Малакофф, Нобель сразу же принялся знакомить его с теми обязанностями, которые он должен будет выполнять. Книги в библиотеке Нобеля пребывали в немыслимом беспорядке, так как у Альфреда никогда не хватало времени хоть как-то их упорядочить. Шольман незамедлительно принялся за эту не очень-то лёгкую задачу. Этот швед впоследствии показал себя верным сотрудником и единомышленником Нобеля и после его смерти стал душеприказчиком, а также одним из биографов своего прославленного хозяина[50 - Его книга «Жизнь Нобеля» представляет один из основных источников данного труда. Она была написана им в соавторстве с Г. Шюкком и вышла в свет в Лондоне в 1929 году.]. В Сан-Ремо Нобель, окруженный своими новыми помощниками, принялся за испытания своего очередного изобретения — «прогрессивно взрывающегося бездымного пороха»[51 - Это усовершенствованный баллистит, который обладает особыми качествами: Нобель старался «увеличить начальную скорость снаряда без увеличения давления на канал ствола путём ускорения возгорания пороха, благодаря чему давление на находящийся в канале ствола снаряд остаётся неизменным. Быстрое возгорание пороха достигается двумя путями: механическим — при помощи увеличения площади внешней поверхности гранул пороха по мере возгорания, и химическим, когда порох состоит из слоев, расположенных таким образом, что более глубокие слои обладают большей воспламеняемостью, чем внешние, благодаря чему скорость возгорания пороха увеличивается. (Шведский патент № 7552 от 1896 года). Да, отношение Нобеля к формулировкам своих патентов существенно изменилось после проблем, с которыми он столкнулся в Англии!]. Его по-прежнему интересовало огнестрельное оружие. Как будто извиняясь за это, Нобель объяснял, что его привлекает лишь теоретическая сторона вопроса, тогда как ненависть к войнам заставляет его ненавидеть сторону практическую: «Что касается меня, — говорил он, — то я с удовольствием послал бы к чёрту все эти пушки и всё, что с ними связано. Ад — это лучшее место для их хранения и одновременно лучшее место для их испытания»[52 - Цит. по книге Шюкка и Шольмана The Life of Alfred Nobel, Heineman Ltd, London, 1929]. Число изобретений и усовершенствований, сделанных Нобелем во время его пребывания в Сан-Ремо, просто удивительно: он усовершенствовал многие бытовые приборы, разработал глушители для ружей и пушек и новый способ закаливания металла. Его интересовали оптика, биология, физиология. А позже он обратится и к «идефикс» своего отца — каучуку. Он провёл не одно исследование, желая выяснить весь спектр применений этого вещества. Затем его привлекла идея изготовления лаков на основе нитроцеллюлозы. И нужно заметить, что те лаки и краски, которыми мы сегодня пользуемся, в основных чертах повторяют изобретение Нобеля. Кажется, что не было такой области человеческого знания, к которой не обращался бы Нобель. Он интересовался телефоном и телеграфом, а также аэронавтикой и в 1896 году спонсировал путешествие шведа С. А. Андре к Северному полюсу. «Если Андре достигнет поставленной цели, это будет лишь половина пути, — комментировал он свой интерес. — Проявлением настоящей силы будет то, что это путешествие заставит работать воображение и тем самым стимулирует появление новых идей и изобретений. В этой области я тоже хотел бы служить делу мира; любое изобретение и открытие оставляет в сознании людей неизгладимый след, а это позволяет надеяться, что в поколениях, которые придут нам на смену, будет больше тех, кто способен изменить культуру, сделать её лучше и совершенней». Идей у Нобеля было много. Говорили, что в конце жизни весь его опыт, все беседы и размышления и все интересующие его проблемы перемешались в его голове. Он был просто вдохновлен идеей использования воздушного шара в картографии: «Я хочу запустить небольшой воздушный шар, — писал он Шольману за четыре месяца до смерти, — оснащенный камерой с парашютом и часовым механизмом. На определённой высоте камера должна автоматически отделиться и опуститься на землю. Так я получу изображение местности[53 - Цит. по книге К. Фант Alfred Bernhard Nobel, Norstedts Forlag, Stockholm, 1991.]». Однако, по мнению Нобеля, дальнейший прогресс в путешествиях по воздуху был связан не с воздушными шарами. Подобно Виктору Гюго, он предвидел, что скоро в небо поднимутся летательные аппараты, которые будут тяжелее воздуха. Он писал в 1892 году: «Меня очень увлекает воздушная навигация, но я не думаю, что эту проблему можно решить при помощи воздушных шаров. Для птицы достаточно лёгкого взмаха крыльев, чтобы оторваться от земли. И в этом, конечно, нет никакого волшебства. То, что может птица, может и человек. Обыкновенная коноплянка долетает из Парижа до Сан-Ремо за какие-нибудь три часа — скоро появятся такие средства передвижения, которые будут преодолевать то же расстояние за то же самое время, а может быть, даже быстрее». Этот великий путешественник, с юношеских лет разочарованный в океанах из-за мнимости их величия, по-прежнему презирал незначительность этого мира, греша, как это ни парадоксально, «мелочностью» совсем другого рода, в каком-то смысле «мелочностью» в высшей степени: «С тех пор, как электричество и мысль обрели такую мощь, что облетают Землю за четверть секунды, я испытываю необоримое презрение к до смешного маленьким размерам земного шара. С тех пор мои интересы изменились, и теперь меня привлекает мир куда более скромный по своим размерам — мир атома. Форма, движение и предназначение атома — точно так же, как и индивида, и клетки, — а также его место в жизни универсума занимают все мои мысли». А по поводу этого избытка идей и интересов Нобель говорил следующее: «Если среди тысячи идей, которые возникают у меня в течение года, хотя бы одна хороша, я удовлетворён полностью». Можно сказать, что он изобрёл нефтепровод, так как именно он предложил своему брату Людвигу, который жил тогда в России, идею такого способа доставки нефти с месторождения или нефтеперерабатывающего завода в пункт назначения. Кроме того, он же подал Людвигу идею использовать на кораблях не паровые котлы, а двигатели внутреннего сгорания. Другими словами, резиденция Нобеля в Сан-Ремо оказывала самое благотворное влияние не только на здоровье хозяина и плодотворность его философских размышлений, но и на его интеллектуальную активность. Нобель как читатель Альфред Нобель принадлежал к числу тех внутренне организованных людей, которые несмотря ни на что находят время для чтения. А читал он много, даже очень много, если учесть, как много он работал и размышлял над своими проектами. Его библиотека состояла в основном из технических сочинений. Он постоянно приобретал новые книги, принадлежавшие перу как тех учёных, творчество которых он знал и ценил, так и тех, с деятельностью которых он был знаком мало. Однако в его библиотеке всегда находилось место и для художественной литературы. Здесь Нобель был сторонником всего изящного. Он не любил натурализм и некоторых современных ему французских писателей. Не любил он и Золя: его книги оставляли Нобеля равнодушным. Он восхищался сочинениями Мопассана, Гюго, которого, кстати, он неоднократно принимал у себя на авеню Малакофф, Бальзака и Ламартина. А его жизнь в России привила ему любовь к русской литературе, особенно к Гоголю, Достоевскому, Толстому и Тургеневу, которого он оценивал выше всех. Но особую любовь он питал к скандинавской литературе. Так, например, он очень внимательно следил за творчеством Юнаса Ли (1833–1908), несмотря даже на немного резкий реализм его романов, изображавших обыденную жизнь норвежского народа. Это было, пожалуй, самое любимое его чтение. Ли изображал психические силы тёмной стороны человеческого сознания, в чём его понимание человека сближалось с фрейдовским, и называл эту сторону «троллем». Это слово послужило ему в качестве названия для одного из сборников сказок, в которых эти таинственные силы изображались так, что Нобелю они не могли не понравиться. А у его книг было две черты: они были реалистичными и в то же время содержали в себе фантастический элемент. Как и Бьёрнсон, о котором мы ещё скажем, Ли испытал сильное влияние Георга Морриса Когана Брандеса (1842–1927). Этот датский писатель и критик, статьи которого отличались особенной резкостью, был гегельянцем, будучи учеником Тэна и Сенг-Бёва, он рьяно защищал реализм и натурализм. Он стремился к тому, чтобы литература служила прогрессу, и поддерживал писателей, творчество которых было демократично. Кроме того, он оказал значительное влияние на развитие социалистического движения в Скандинавии. Другим любимым писателем Нобеля был Бьёрнстьере Бьёрнсон, который, как известно, стоял у истоков норвежского национального движения. Под влиянием Брандеса он отказался от своих христианских убеждений и стал исповедовать гуманистические воззрения. Убеждения Бьёрнсо-на были очень близки Нобелю. Перу этого автора принадлежали романы о крестьянской жизни и исторические труды, а также пьеса «Поль Ланге и Тора Пасберг», которую он написал под влиянием потрясения, пережитого им после самоубийства друга. В 1903 году, уже после смерти Нобеля, Бьёрнсону была присуждена Нобелевская премия в области литературы. Другой сторонник идей Брандеса, датский романтик Адам Готлоб Эленшлегер (1779–1850), прославился прежде всего тем, что изучал скандинавскую мифологию и перевёл на датский язык «Волшебную лампу Аладдина». Брандес считал, что именно Эленшлегер пробудил духовную жизнь Дании. А духовная жизнь была целью существования Нобеля, окруженного грубым материальным миром, то есть тем, что делало идеал недостижимым. Эсайас Тегнер (1782–1846), шведский патриот, сначала воспевал Наполеона, а затем добивался объявления войны России, которая, по его мнению, незаконно присоединила к себе Финляндию. Его перу принадлежит сборник «Сага о Фритьофе», в котором он в духе Оссиана перелагал древние северные легенды. Если же вспоминать более знаменитых писателей, то одним из наиболее любимых среди них для Нобеля был Ибсен. Здесь же следует назвать и Ганса-Христиана Андерсена с его грустными и иногда немного леденящими душу сказками, Вольтера, Байрона и Шиллера. И конечно же Шелли. Чтение часто стимулирует литературный талант. И Нобель взялся за перо. В 1862 году он начал писать роман «Сестры», к сожалению, так и оставшийся незаконченным, а также написал несколько новелл. Писал он по-английски, хотя из его писем видно, что он владел многими европейскими языками. У него было намерение опубликовать свою пьесу «Нимезис», но он умер, так и не получив из типографии первые экземпляры книги. Его наследники сожгли весь тираж, оставив лишь один оттиск. Они считали написанную Нобелем трагедию посредственной и не хотели, чтобы она стала известной широким кругам читателей. Да, Нобель был абсолютно прав, когда выступал против института наследования. Непонятно, почему художественная слабость пьесы, реальная или предполагаемая, может быть препятствием для её опубликования. Если бы все публикуемые пьесы были хорошими, то наши театры были бы вынуждены закрыться. Кроме того, художественное произведение принадлежит всему миру, а потому его уничтожение владельцами авторских прав должно со всей строгостью караться как вандализм. Никто не обязан быть великим писателем, но каждый имеет право писать, даже если то, что выходит из-под его пера, ужасно. В случае Нобеля чтение некоторых его произведений действительно может оказаться невыносимо скучным, но может и быть полезным, так как даст возможность лучше понять того человека, который нас интересует. Возвращение в Швецию Так, читая, изобретая, прогуливаясь, Нобель ещё какое-то время жил в идиллическом мире Сан-Ремо. Однако одного солнца ему было недостаточно. На вилле он не мог проводить эксперименты, о которых мечтал. Большинство необходимых ему химикатов доставлялось из далёкой Германии. Он не мог найти образованных помощников и был вынужден приглашать шведских и немецких инженеров. И конечно же спокойствие и гармония этих мест мало сочетались с шумом и грохотом, без которых не обходился почти ни один опыт Нобеля. Хотя он и использовал снаряды малого калибра, рыбачьи и прогулочные лодки слишком часто попадали в радиус их действия. И наконец случилось то, чего не могло не случиться: жители окрестностей дали своему беспокойному соседу знать, что его взрывы им надоели. Нобель решил покинуть Италию и принялся за поиски нового места, где он мог бы жить и беспрепятственно проводить свои эксперименты. Но куда ехать? Где он сможет найти себе подходящее место? В Германии? Нобель мог найти там все необходимые ему химикаты — а нужно заметить, что химическая промышленность в этой стране была очень развита, — а также прекрасных помощников. Однако милитаристская политика Вильгельма II и бурная социальная и политическая жизнь Германии отпугивали Нобеля. Во Франции? Там творилось то же самое. Кроме того, после всего, что случилось с ним во Франции, это было вряд ли возможно. У Нобеля не осталось никаких приятных воспоминаний об этой стране. «Всем французам кажется, — говорил он, — что мозги — это французский орган». В Англии? «Кордитный» процесс причинил ему множество неприятностей. Он считал, что «англичане настолько консервативны, что неспособны принять то, чего не было до потопа». Наконец, Нобеля не устраивал британский климат, слишком сырой для его слабого здоровья. Но и это не всё. Возможно, Нобель почувствовал, что начинает стареть. Во всяком случае, после 1890 года его одолевала ностальгия. Он стал интересоваться своими корнями и подумывал о возвращении на родину. И вскоре в Бьёркборне, Вармланд, он купил замок, а спустя какое-то время неподалёку от нового поместья за 1 300 000 крон приобрёл старый металлургический завод «АВ Bofors Gullspang» и организовал на его территории лабораторию. Кроме интереса к металлургии, у Нобеля был тогда и ещё один — интерес к источнику энергии, который в наши дни является основным в Швеции: речь идёт об энергии воды. И для того чтобы построить небольшую электростанцию, Нобель арендовал Карасский водопад. Всё это говорит о том, что на родине Нобель собирался остаться надолго. ГЛАВА 12 Перед моим внутренним взором как будто поднялся занавес, и сцена, на которой я наблюдал бесконечное движение жизни, на моих глазах превратилась в вечно зияющую бездну могилы…      И. В. Гёте Фантастическая прогулка Альфред Нобель по-прежнему страстно любил лошадей. Раньяр Шольман рассказывает, как на огромной скорости в дилижансе, запряжённом восхитительными племенными жеребцами с заводов графа Орлова, Нобель ездил по шведским деревням. Вот как описывает это местная пресса тех лет: «Его закрытый экипаж с огромной скоростью нёсся по дороге. Был слышен лишь проворный топот его чистокровных лошадей, так как колёса экипажа, оснащенные одним из изобретений Нобеля, каучуковыми шинами, не производили никакого шума. С кучером он общался при помощи телефона, экипаж освещался изнутри и, кроме того, был снабжен фарами, работающими от аккумуляторов. Так, во всём своём блеске. Нобель, Король Динамита, совершал ежевечернюю прогулку. Случись это лет пятнадцать назад, любой, кто увидел бы этот экипаж, беззвучно несущийся в темноте, непременно решил бы, что это сам дьявол выехал на прогулку». Дьявол? Ну это вряд ли. Однако освещенный экипаж, летящий сквозь сумерки, запряжённый лошадьми, топот которых напоминает стук крови в висках, воскрешает в памяти образы, наполняющие скандинавские мифы, образы Шелли, Ли… и Нобеля. Подобные образы распространены достаточно широко, и Нобель, прекрасно об этом зная и обладая определённой склонностью к позёрству, наверняка предвидел эффект, который должны были произвести его прогулки. А ведь это была не простая прогулка, а нечто вроде воплотившегося в реальность сна: «Всем религиям мира была известна повозка или колесница, которая неслась в безграничном небе с неописуемым грохотом, и вёл эту повозку всемогущий Возница[54 - Chevalier. Gheerbrant. Dictionnaire des symboles, Robert Laffont, Paris, 1982.]». Однако экипаж Нобеля не производил шума. А как тут не вспомнить о колеснице Зевса, повелителя молнии и грома? В этом случае повозка символизирует как Эго, то есть психические силы человека, так и космические силы, с которыми пророк вступает в контакт. Можно обнаружить много других общечеловеческих архетипов, которые Нобель «оживил» в своей прогулке. Так, Нобель был изобретателем динамита, а следовательно, и «повелителем огня»; с другой стороны, в то же время он оказывается и «похитителем огня»: вспомним историю с Со-бреро, а также прикованного Прометея у Шелли. Что касается последнего, то здесь было бы небезынтересно обратиться к тексту. После того, как колесница превращается в корабль, Земля говорит: «Не человечество, а человек Сковал стихии мыслью и навек Могущество связал с любовью неизменной, Как солнце, чей неодолимый свет Удерживает буйный бег планет, Стремящихся уйти в глухую глубь вселенной… А дух его, со спутниками всех Его страстей и низменных утех, Строптивый в кабале и страшный в тирании, Похож на некий ветрокрылый челн В борьбе с неистовством житейских волн, — Но на руле любовь, и молкнет гул стихии… Отныне он над громом господин, И звёздные стада ночных глубин, Сосчитанные им, бледны и обычайны… А бурю он седлает, как коня, И Бездна стонет: «Он узнал меня! Скажите, небеса, у вас остались тайны?»[55 - Перевод К. Чемена (прим. перев.).] «Не человечество, а человек»: под этой фразой вполне мог бы подписаться Нобель. Прометей, мифический архетип свободного сознания, — это не герой толпы. Он «взывает к солнечному диску, который видит всё», и всегда остаётся Человеком — в том смысле, в котором это слово употребляет Шелли. В литературе XIX века Прометей был одним из ключевых и самых излюбленных персонажей. Эта любовь вполне понятна, ибо XIX век был веком приручения огня и веком проникновения в тайны человеческой души. Но он был и эпохой сверхмилитаризации, эпохой обезличивания и конформизма. Карл Густав Юнг, мятежный ученик Фрейда, видел в образе Прометея проявление символа бунта личности против коллектива: «Любая попытка человека сделать шаг в сторону собственной автономности, — писал он в «Моей жизни», — должна расцениваться либо как завышенное самомнение, либо как прометеевский бунт, либо как фантазм, либо как невозможное»[56 - К. Г. Юнг, Mavie, 1961.]. Нобель-одиночка, обречённый на своё одиночество ещё с того недолгого периода своей жизни, когда он посещал школу, не жалел сил на борьбу с групповщиной и конформизмом. Эта его особенность была выражена настолько ярко, что Юнг вполне мог бы думать о нём, когда писал: «Лучшей защитой индивида от угрозы потери собственной идентичности является то, что он хочет или должен сохранить в тайне[57 - Там же. Кроме того, Юнг рассказывает о странной реакции Карла Шпиттелера (1845–1924), швейцарского писателя, которого часто сравнивали с Ницше на основании того, что оба они боролись против богов и моральных запретов. В 1915 году Шпиттелер написал пьесу «Прометей и Эпиметей». Прочитав её, Юнг отправил Шпиттелеру письмо, в котором говорил о Прометее и своей интерпретации мифа о нём. Шпиттелер ему не ответил. Позже, на одной из конференций он упомянул об анализе Юнга и заявил, что его пьеса ничего не значит и что он с таким же успехом мог воспевать «приход прекрасного месяца мая».В 1919 году Шпиттелер получил Нобелевскую премию в области литературы. Он зарекомендовал себя как яростный сторонник мира, за который сражался в одном ряду с такими прославленными людьми, как Ромен Роллан и Стефан Цвейг.]». Что касается Нобеля, которому нередко приходилось бороться с теми, кто воровал его изобретения, то способом сохранить секрет для него был патент, то есть, в конечном счёте, бумага, которая закрепляла за ним право на изобретение. Все происходило так, как если бы украсть огонь, приручить его, занять место Юпитера было невозможно без того, чтобы не столкнуться с этой бумагой. И недоступный Нобель вёл солнечную колесницу, освещенную изнутри электрическим светом, сквозь фантастическую ночь. А ещё эти поездки означают желание быть на виду, желание разыграть спектакль. Не только для тех, кто мог его увидеть, но и для себя самого тоже. Такой утончённый знаток литературы, как Нобель, не мог совершать подобные прогулки просто так, без умысла — в основе этих забавных «постановок» лежит тяга Нобеля к символичности и его знакомство с литературной традицией. И при помощи этих прогулок он приоткрывал завесу, скрывавшую глубины его души. Эти поездки, а также гораздо более медленные пешие прогулки были единственным его развлечением в тот период. Салон Джульетты Адамс и светская жизнь, которую он якобы презирал, находились где-то далеко, вне пределов доступности. Эти прогулки в опьянении от дующего в лицо ветра вряд ли были полезными для здоровья Нобеля, и потому он жил в Швеции лишь в тёплое время года. Будучи космополитом, интернационалистом и рьяным, убеждённым защитником мира, испытывал ли Нобель влияние со стороны зарождавшегося в то время в Европе национализма, не всегда, впрочем, доходившего до ненависти к другим нациям? Совершенно неожиданно Нобель проникся этими новыми идеями и неоднократно продемонстрировал свою заботу о безопасности родины: «Если и есть какая-то область индустрии, которая должна освободиться от того ущерба, который наносит ей импорт, — писал он, — то это, конечно же, та, которая обеспечивает безопасность нашей страны. Так как в Швеции существуют заводы, занимающиеся производством боеприпасов, было бы и глупо и жалко, если бы они вдруг перестали работать… Мы принимаем заказы от государства для того, чтобы жить, продолжать существование, но главная наша цель в другом — творить и стараться не идти в ногу с прапрадедами». Бесспорно, так. Но в этом нет ничего особенно оригинального, так как мысль Нобеля двигалась в том направлении, которое уже указывал его отец. А Эммануэль Нобель, как известно, изобрёл мины, в его глазах представлявшие собой «способ защитить нашу родную страну от врага, превосходящего количеством» и т. д., и т. п. Пушки короля Оскара Завод, который приобрёл Нобель, нуждался в реконструкции. До сих пор на нём производили лишь пушки, калибр которых не превышал 160 миллиметров, кроме того, там выпускали броню для военных кораблей. Нобель изменил всё. Конечно, броню выпускали по-прежнему, но вот производство пушек нужно было усовершенствовать. И уже в 1897 году на промышленной выставке в Стокгольме была представлена двухсотпятидесятимиллиметровая пушка весом в тридцать тонн. К сожалению, это произошло уже после смерти Нобеля. Король Оскар II лично посетил бофорский завод. Во время визита он произнёс пламенную речь, прославляющую Нобеля и его семью. Король уделил работам Нобеля очень много внимания, поскольку защита Швеции и оснащение армии мощным и современным оружием были одним из приоритетов политики Его Величества. Оскар II не был пацифистом. Он очень ценил Альфреда, и время от времени эти два человека, суверен и его подданный, встречались. Со смертью Нобеля всё изменилось: Оскар II негативно относился к учрежденной Нобелем премии и особенно к той, что вручалась за вклад в дело мира. Он даже обвинял покойного в недостаточной патриотичности, так как, по его мнению, подобная премия должна была вручаться только шведам или, в худшем случае, только скандинавам, но уж никак не иностранцам. Какое-то время спустя бофорский завод изготовил две пушки, специально предназначенные для кораблей, которые охраняли берега Швеции; ещё две таких же были приобретены у одной французской компании. Подобное положение, впрочем, просуществовало недолго, и завод стал основным поставщиком оружия для шведской армии. Хотя Нобель и утверждал, что мечтает об отдыхе, его словам вряд ли можно доверять в полной мере: он по-прежнему вёл активный образ жизни, который, несомненно, отрицательно сказывался на его здоровье. Большую часть своего времени он проводил в дороге между Бофором и Сан-Ремо. Он постоянно бранился из-за неудобств, с которыми ему приходилось сталкиваться в дороге. И он наверняка с удовольствием вспоминал о России, где на железных дорогах вместо угля использовали дрова. Нельзя забывать, что в то время из-за дыма и угольной пыли путешествие в поезде было далеко не самым приятным занятием. Можно представить себе, как мучился бедный Альфред, мало расположенный к поездкам в тесном купе, которые не без оснований прозвали «тюрьмой на колёсах»! Он путешествовал первым классом, но это не было для него просто преимуществом, которое он мог себе позволить: Нобель был настолько худым, что не переносил дороги в купе с твёрдыми сиденьями. Кроме того, он, кажется, страдал клаустрофобией, так как вагоны всегда были для него слишком тесными. А он очень любил пространство и свет. И очень боялся, что в дороге с ним случится сердечный приступ. Несмотря на все затруднения и неудобства, Нобель проявлял огромный интерес к пейзажам и станциям, сменявшим друг друга за окном вагона. Всех окружающих поражало обилие дельных советов и рекомендаций, касавшихся туризма, промышленности и коммерции, которые он давал по поводу всего, что видел. И всё это время он размышлял над своими проектами, выдвигал смелые предположения, изобретал и усовершенствовал свои изобретения. А однажды он даже захотел приобрести крупнейшую шведскую газету «Афтонбладет» и стать её редактором. Это желание он объяснил в письме к племяннику Эммануэлю: «Если бы я стал редактором газеты, моя позиция была бы следующей: не жалея сил бороться против всех видов вооружений и связанных с ними древних традиций, идущих из раннего средневековья. Я бы выступил с предложением, чтобы заводы, занимающиеся производством оружия, не торговали им и выпускали его лишь для вооружения нашей армии. Ибо единственное оправдание существования военной промышленности — это безопасность народа. Швеция нуждается в оружии. Нужно поддерживать его производство материально. Вот для чего мне нужна газета, а вовсе не для того, чтобы навязывать редакторам мои либеральные взгляды. Не стоит увеличивать неудовлетворённость страны, в которой умственные способности народа на 500 % превышают умственные способности правительства». Здесь мы сталкиваемся с ещё одним противоречием Нобеля. Дело в том, что он по-прежнему полагал, что народ недостаточно умен, чтобы самостоятельно управлять своей страной, и что суд, занимающийся разрешением межгосударственных конфликтов, должен формироваться из членов правительств, которых он считал менее глупыми, чем простые граждане… Но стоило ему заговорить о своей родной Швеции, как его мнение сразу же менялось на противоположное! В последние годы жизни Нобель не сбавил задыхающегося ритма своей деятельности. Переутомление и недосыпание сделали своё роковое дело, и к ужасным мигреням и другим старым болезням прибавились новые. Нобель консультировался у самых знаменитых врачей. И все они в один голос говорили ему, что он должен отдохнуть и что если он будет продолжать вести прежний образ жизни, то его земной срок истечёт очень скоро. Вера и религиозность Кажется невероятным, чтобы Нобель, чувствуя приближающийся конец, вдруг обратился к религии. Мешал этому, естественно, его атеизм, подпитываемый его любовью к Шелли. Однако к концу жизни Нобель стал гораздо терпимее. В 1890 году в беседе с пастором шведской церкви в Париже, который, кстати, впоследствии стал архиепископом шведским, Нобель так сформулировал свои новые взгляды: «Разница в наших религиозных чувствах скорее теоретическая, чем практическая, так как мы оба считаем, что с людьми нужно поступать так, как нам хотелось бы, чтобы поступали с нами. Я даже рискну пойти дальше и скажу, что себя я ненавижу больше, чем кого бы то ни было из моих ближних. Что касается «теории», то мои взгляды действительно кардинально отличаются от взглядов моих противников. По той простой причине, что проблема, о которой мы спорим, не познаваема, я отказываюсь принимать те решения, которые предлагает нам человеческий рассудок. В религиозных вопросах так трудно знать, во что нужно верить, так же, как построить квадратуру круга. Но в сфере наших возможностей находится ответ на другой вопрос — на вопрос о том, во что верить не следует. Я никогда не пересекаю этих границ. Любой человек, который хотя бы немного думает, отдаёт себе отчёт в том, что нас окружает великая тайна, и любая подлинная религия основывается на этой мысли. То, что люди видят — а точнее полагают, что видят, — есть лишь плод фантазии и имеет лишь то значение, которое может иметь догадка отдельного человека». Полутора веками ранее высказывать такие мысли в присутствии пастора было небезопасно! Сформулированная Нобелем концепция божественного не так уж оригинальна. Тайная вера еретиков во все века сохранялась в их сердцах, особенно если они не посещали церковь. Правоверный же получал прощение уже за то, что он выполнял все предписываемые религией обряды. Отказ от посещения церкви и удаление от общины заставлял некоторых людей бродяжничать, говоря о себе: «Верую, но церковь не посещаю», — а затем и ударяться в туманные пророчества о космосе, озаряемом божественным светом. Об атеизме здесь, конечно, не может идти речи. Кроме того, для Нобеля религия — или то, что ему служило религией, — не должна была приносить утешения в виде компенсации всех земных несчастий в другой жизни. Свои несчастья, свою боль, как моральную, так и физическую, он умел переносить с достоинством. Кажется, он не ждал ни кары, ни награды, что, впрочем, не мешало ему быть очень требовательным к себе в вопросах морали и высоко ценить духовную жизнь. Лето и осень 1896 года Нобель провёл вместе с Шольманом, то работая на заводе, то приезжая на какое-то время в Бьёркборн. В сентябре умер его брат Роберт. Эту смерть Нобель посчитал предостережением, так как Роберт тоже страдал спазмами и мигренями. Нобель обратился за консультациями к крупнейшим парижским специалистам. Ему поставили диагноз: «острая форма грудной жабы». А в октябре Нобель написал Шольману: «Это действительно ирония судьбы: мне прописали нитроглицерин, но только под измененным названием «тринитрин». Как мне объяснили, это было сделано, чтобы не пугать людей». Другое письмо, относящееся к тому же времени, свидетельствует нам о состоянии духа Нобеля: «Я ходил на консультации к специалистам, — писал он Берте фон Зутнер, — деятельность и методы которых противоречат не только моим привычкам, но и моим принципам. Я, у которого, выражаясь фигурально, никогда не было сердца, оказывается, имею организм; последний выходит из строя, и лишь благодаря этому я осознал, почувствовал, что он существует… Несмотря на все мои болезни я бесконечно рад, что идеи пацифизма распространяются по миру. Этим мы обязаны, прежде всего, отважным охотникам за предрассудками и мракобесием, охотникам, среди которых вы занимаете едва ли не самое главное место. Вы заслужили это достойное звание[58 - Цитируется по книге Э. Бергенгрена Alfred Nobel, the Man and his Work, Nelson & Sons Ltd, London. 1962.]». Врачи осторожно намекнули Нобелю, что пришло время побеспокоиться о приведении своих дел в порядок. И он сделал это — сделал самым неожиданным образом. Смерть Альфреда Нобеля «Последние часы Нобеля, — пишет Шольман, — были глубоко трагичны. Предчувствия, которые он всегда при случае высказывал, подтвердились». Окончить свои дни Нобелю было суждено «в окружении наёмных людей, среди которых не было ни одного дорогого ему человека, чья нежная рука закрыла бы ему глаза и кто в этот трудный и печальный момент прошептал бы ему чистосердечное слово поддержки[59 - Цитируется по книге Шюкка и Шольмана The Life of Alfred Nobel, Heinemann Ltd, London. 1929.]». Перед смертью Нобель пережил несколько сильных приступов возбуждения. Нужно было, чтобы его кто-нибудь поддерживал. Затем он потерял речь и лишился памяти, начал бредить словно маленький ребёнок во время сильной простуды, никто не мог разобрать, что он говорит. Наконец Август, его преданный слуга, понял, что он говорит о телеграмме. Служанки побежали сообщить о болезни хозяина его племянникам, Яльмару и Эммануэлю, а также Раньяру Шольману. 10 декабря 1896 года Альфред Бернхард Нобель скончался. 29 декабря его тело было доставлено в Стокгольм и похоронено на Северном кладбище рядом с прахом его родителей и брата Эмиля. В тот же год Анри Беккерель пришёл к выводу, что соли урана без какого-либо внешнего источника энергии испускают излучение. Тогда же он заявил, что атом не является неделимой частицей, а представляет собой целую систему. Выражаясь проще, он открыл радиоактивность. И в 1903 году ему, а также Пьеру и Марии Кюри вручили Нобелевскую премию. И — опять-таки по иронии судьбы — случилось так, что большинство Нобелевских премий в области физики было вручено за исследования, посвященные тому, что было открыто в год смерти Нобеля. ГЛАВА 13 Что он может предложить им, он, который торгует лишь тем, чем можно ломать, бить, разрушать?      Жан-Клод Болонь Завещания Своё первое завещание Нобель составил в 1889 году. В 1893 появилось второе, и уже в нём отразилось желание Нобеля завещать все свои богатства на создание премии за важные открытия «в обширной области знания и прогресса… Предпочтение при вручении премии должно отдаваться тем, кто и на словах, и на деле показал себя борцом с предрассудками, которые до сих пор существуют в народе и правительствах и препятствуют созданию всеевропейского трибунала». Это завещание не было последним, но оно уже достаточно полно выражает окончательную волю Нобеля. Третье и последнее завещание было составлено в 1895 году. Близкие Нобеля ничего не знали о его содержании. Нобель говорил лишь, что там содержится пункт, в котором он просит, дабы избежать риска быть похороненным заживо, после его смерти перерезать ему вены на руке. Это было чистейшей правдой, и врач, освидетельствовавший смерть Нобеля, выполнив свои обязанности, объявил, что во время бальзамирования было сделано всё необходимое, то есть в том числе и то, что составляло последнюю волю умершего. Этот документ Нобель сдал на хранение в один стокгольмский банк. Но поводу своего завещания он не проявлял особого беспокойства; наоборот, казалось даже, что он наконец-таки успокоился. «Установление прочных связей с его родной страной в последние годы его жизни, — писал Раньяр Шольман, — а также то, что он принял окончательное решение о дальнейшей судьбе своего состояния, казалось, придали ему чувство уравновешенности и удовлетворённости, несмотря на всё более частые и всё более тяжёлые приступы его болезни. В его жизни как будто появилась новая цель, полностью занимавшая его внимание, его мысли. Он реализовал свою мечту о доме и обрёл их даже два, вдалеке от суеты больших городов. У него появились новые друзья, к которым он испытывал безграничную симпатию. Прежнее ощущение одиночества заметно смягчилось. В течение последних лет моего общения с ним я ни разу не был свидетелем приступа депрессии, которые нередко случались ещё во время его пребывания в Сан-Ремо». А у Альфреда Нобеля был план, невероятный план, о котором стало известно только после того, как в январе 1897 года вскрыли его завещание. Первая часть содержала обычные для подобного случая распоряжения. Но после этих параграфов шли другие, в которых говорилось о вещах более серьёзных: «Всё моё движимое и недвижимое имущество должно быть переведено моими душеприказчиками в ликвидные ценности, а собранный таким образом капитал должен быть помещен в надёжный банк. Эти средства будут принадлежать фонду, который ежегодно будет вручать доходы от них в виде премии тем, кто за прошедший год внёс наиболее существенный вклад в науку, литературу или дело мира и чья деятельность принесла наибольшую пользу человечеству. Вышеназванный доход должен быть разделён на пять равных частей и распределён следующим образом: одна часть за самое значительное открытие в области физики; одна часть за самое значительное открытие в области химии; одна часть за самое значительное открытие в области физиологии и медицины; одна часть за самое значительное литературное произведение в идеалистическом направлении духа; и одна часть тому, кто проделает наиболее значительную работу в направлении полного или частичного уничтожения вооружений или организует крупный мирный конгресс. Премии за достижения в области химии и физики должны вручаться Шведской академией наук, премии за достижения в области физиологии и медицины — Каролинским институтом, премии в области литературы — Стокгольмской академией, премии за вклад в дело мира — комиссией из пяти человек, назначаемой стортингом Норвегии. Моя окончательная воля состоит также в том, что премии должны присуждаться самым достойным кандидатам независимо от того, являются они скандинавами или нет. Париж, 27 ноября 1895 года». Нобель в своё время не посчитал необходимым проконсультироваться у нотариуса. Он обратился к четырём членам парижского Шведского клуба с просьбой подписать этот документ. А после этого вернулся в Сан-Ремо, где он тогда проводил опыты по созданию искусственной кожи. Нелепая выдумка Подобное завещание заслуживает того, чтобы остановиться на нём подробнее. Для начала займемся постоянно высказываемой и потому уже поднадоевшей догадкой, согласно которой Нобель не назначил премию в области математики якобы по той причине, что его «жена» изменяла ему с математиком. Его «жена»? О ком здесь может идти речь? Может быть, о Софи? Возможно, так оно и было. Но при чём здесь премия? Напомним, что математика не является наукой в строгом смысле этого слова, так как представляет собой дисциплину, которая занимается количеством, порядком и мерой. Математика стремится к представлению формы мысли, что имеет отношение скорее к философии, чем к какой-то другой эмпирической науке, и мало применимо на практике. Конечно, язык математики находит свое применение в других науках, однако не вызывает сомнения и то, что химические уравнения — это не то же самое, что уравнения математические. Наконец, во времена Нобеля медики, физики и другие учёные применяли в своих исследованиях математические методы не так широко, как это происходит в наши дни. До определённого момента, по крайней мере во Франции, врачи получали филологическое и философское образование и использовали в своей практике латинский и греческий языки чаще, чем, например, группы Галуа. И это, поверьте, было ничем не хуже. А из этого следует, что математика вряд ли могла интересовать Нобеля и что он скорее всего не считал её наукой, за достижения в которой нужно присуждать премии. По мнению Нобеля, математики не могли принимать участия в предотвращении войн, так как оружие изобретают химики и физики, а также в совершенствовании человечества, так как для этого существует искусство. Следовательно, причин для того, чтобы учреждать премию в области математики, у Нобеля не было. Кроме того, Софи изменяла Нобелю с жокеем с ипподрома. Так что же, премия лучшему наезднику не вручается именно из-за этого? Наконец, нередко возникает вопрос и о том, почему стортинг, то есть норвежский парламент, принимает участие во вручении премий. Причины этого нужно искать в истории. Начиная со времён Возрождения до начала XIX века Норвегия находилась под властью Дании. Лишь в 1814 году Бернадот добился того, что власть перешла к шведской короне. В XIX веке страна переживала невероятный экономический подъём. Нобель тоже был причастен к этому, так как построил на территории Норвегии несколько заводов. Параллельно шло и культурное обновление, способствовавшее становлению национального самосознания. Этот процесс всячески поддерживался подавляющим большинством художников, поэтов и писателей, среди которых был и Ибсен. Хотя желание норвежцев создать независимое государство всё возрастало, Норвегия обрела независимость лишь после того, как в 1905 году был заключён двусторонний мирный договор. А произошло это уже после смерти Нобеля. Берта — лауреат Нобелевской премии. Мытарства душеприказчиков Берта фон Зутнер продолжала свою борьбу за дело мира. И в 1905 году она получила Нобелевскую премию, которую вручил ей сам Анри Дюнан (1828–1910), инициатор создания Красного Креста, женевских соглашений о статусе заключённых и лауреат Нобелевской премии мира за 1901 год. Дюнан сказал тогда: «Эта премия, мадам, дело ваших рук, поскольку благодаря вам Альфред Нобель стал одним из основателей мирового пацифистского движения». Берта умерла спустя девять лет после получения премии, 22 июня 1914 года. А шестью днями раньше в Сараево от руки Гаврило Принципа погиб австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд, что послужило поводом к развязыванию первой мировой войны. Во время этой войны, кстати, использовалось много оружия, у истоков которого стояли Нобель, Абель и Вьель. Судьбе было угодно, чтобы Берта не видела окончательного крушения своих иллюзий, мечты всей своей жизни. И она не имела несчастья прийти к выводу, что идеал и реальность — это две несводимые противоположности, несчастья, которые выпали на долю её друга Нобеля. В качестве душеприказчиков Нобель назначил всегда верного ему Раньяра Шольмана и Рудольфа Лильеквиста, одного из своих сотрудников. Шольману было тогда двадцать шесть лет, и он хорошо знал Нобеля. Сорокалетний Лильеквист встречался с Нобелем лишь дважды. И оба не имели никакого представления о законах и порядке наследования. Они обратились к Карлу Линдхагену, заседателю одного аппеляционного суда, который сделал очень много для выполнения посмертной воли Нобеля. Настолько много, что его можно даже считать его третьим душеприказчиком. Он хотел, чтобы воля Нобеля была выполнена полностью, и решительно взялся за это крайне сложное дело, которое ещё сильнее запутывалось из-за того, что имущество Нобеля было рассредоточено по всему миру. Шольман, Лильеквист и Линдхаген, по существу, должны были решить три проблемы. Прежде всего им следовало заняться формальностями, связанными с устранением всех спорных моментов. А законные наследники, конечно же, могли считать, что их права ущемляются. Затем следовало проделать сложные финансовые операции по переводу имущества Нобеля в ликвидные ценности. Эта задача осложнялась тем, что найти способ надёжного размещения капиталов на практике оказалось не так-то и легко. Наконец, нужно было организовать фонд, добиться его официального признания и установить должный контроль над вручением премий. Увы, все усилия этих трёх бескорыстных людей встретили заметное сопротивление. А другого ожидать не приходилось. Всё располагало к оспариванию завещания. Кроме того, была подвергнута жесточайшей критике сама идея фонда и особенно те принципы, которые лежали в основе отбора кандидатов на вручение премии. Не обошлось даже без давления на наследников и без попыток заставить их оспаривать завещание. Некоторые из них, впрочем, сопротивлялись: они хорошо знали, что Нобель неоднократно выступал против института наследования, которое, по его мнению, чаще всего доставалось безответственным людям и стимулировало леность. Естественно, не забыли и о патриотизме: содействовать развитию мировой науки таким образом якобы означало пренебрегать шведскими интересами. Кроме того, не всем нравилась и причастность к премии норвежского стортинга: шведы были недовольны теми сепаратистскими тенденциями, которые впоследствии привели к отделению Норвегии. Стоимость имущества Нобеля была просто фантастической — 33 233 792,20 шведских крон. Однако собрать эту сумму было трудно, так как всё имущество Нобеля было рассеяно по разным странам, а в каждой стране были свои законы о наследовании, частной собственности и свои налоговые кодексы. Вот перечень тех сумм, которые, прежде чем поместить их в «надёжное место», следовало получить с каждой страны. В Германии находилось имущества на общую сумму 6 152 250,95 кроны, в Австрии — на 228 754,20 кроны, в Норвегии — 94 472,28 кроны, в Италии — на 630 410,10 кроны. Стоимость имущества, находившегося на территории Англии и Шотландии, была примерно равной: 3 904 235,32 кроны и 3 913 938,67 кроны соответственно. Имущество из России принесло внушительную сумму в 5 232 773,45 кроны. Но наиболее значительная часть собственности Нобеля находилась на территории Франции, где Нобель столкнулся с двумя, возможно, самыми серьёзными в своей жизни проблемами. Его стоимость составляла 7 280 817,23 кроны. И именно в этой стране проблемы с исполнением посмертной воли Нобеля были самыми серьёзными; Франция в третий раз показала свою нелояльность к Нобелю. Французская налоговая полиция наложила на имущество огромную пошлину. Линдхаген полагал, что средства, за которые он, Шольман и Лильеквист несли ответственность, следовало изъять из французских банков и поместить в другое место. Все трое отправились во Францию и начали снимать деньги со счетов в Национальном дисконтном банке и в банке «Лионский кредит», который они сами выбрали для временного хранения средств. Эти средства они решили поместить на счета в Шотландском объединённом банке в Лондоне и в банке Энскильда в Стокгольме. Так как они не доверяли французским властям, не могло быть и речи о том, чтобы переправлять деньги обычным способом. Они решили поручить это почте, но там принимали лишь пакеты и письма, стоимость которых не превышала 20 тысяч франков. Естественно, от этого плана пришлось отказаться. Все средства, переведённые в акции, «сначала переправлялись в шведское консульство на улице Пепиньер, — вспоминает Раньяр Шольман. — Там атташе консульства составляли их опись. Затем их упаковывали в пачки, пачки складывали в один пакет, пакет запечатывали и отвозили на Северный вокзал в отдел по перевозке финансов, откуда они и доставлялись в Лондон и Стокгольм. Поскольку движение вокруг консульства могло привлечь внимание преступников, мы — генеральный консул Нордлинг, служащий по имени Якоб Селигман, специально вызванный из Швеции, и я — забирали бумаги из банков лично. Для этого мы наняли обыкновенный фиакр, в который я садился с револьвером в руке, в полной готовности защищать чемодан, так как вооружённые нападения в то время в Париже случались очень часто. Транспортировка до вокзала производилась тем же образом. Наши действия могут показаться странными, ибо гораздо проще было перевести деньги со счёта на счёт, как это обычно делается, то есть совершить трансферт. Однако мы боялись, как бы это не привлекло внимания французских властей». Так за неделю Шольман и его друзья перевезли 125 пакетов на общую сумму 2 500 000 франков. Опасности, о которых упоминает Шольман, не были выдумкой: вся Франция в то время пребывала в страхе из-за анархического движения и террористических актов, которые совершали анархисты… Было бы, однако, весьма любопытно, если бы на фиакр, в котором ехал Шольман, напал какой-нибудь динамитчик! Но анархисты по-прежнему практически не использовали динамит и нитроглицерин, отдавая предпочтение пушечному пороху. Выполнение завещания Нобеля встретило и другие препятствия. Некоторые наследники добивались секвестирования имущества, противодействовали его продаже, постоянно возбуждая дела в судах Стокгольма, Лондона, Парижа и Берлина. Не обошлось и без Софи Хесс: её интересы представлял один известный венский адвокат. Шведские и норвежские суды не решались взвалить на себя труд по распутыванию этого сложного клубка законов разных стран и претензий наследников. Однако сделать это было просто необходимо, так как ситуация вокруг наследства по-прежнему оставалась напряжённой и надежд на её разрешение было мало. Прежде всего необходимо было выяснить, где в действительности проживал завещатель, ибо иначе нельзя было определить, какой суд обязан рассматривать все дела о наследстве Нобеля. Он проживал в Париже? Но в этом случае дело могло принять неблагоприятный поворот: французское казначейство и французская налоговая полиция наверняка воспрепятствовали бы выполнению посмертной воли Нобеля. Наконец было решено, что последние годы жизни Нобель провёл в Бофоре. Компетентным в решении вопросов, связанных с наследством, был объявлен суд графства Карлскуга, в котором находился этот город. Вокруг завещанного имущества Пресса также встретила завещание в штыки. Нобель в её глазах оказался «шведским гражданином, которому очевидный недостаток патриотизма позволил пренебречь интересами родной страны и даже интересами своей семьи ради поддержки некоторых международных движений». Поговаривали даже об «извращённом космополитизме финансиста-апатрида». Астроном Карл Яльмар Брантинг (1860–1925), стоявший во главе шведской социал-демократической партии, был не менее резок. Он метал громы и молнии по поводу этого «монументального промаха» и полагал, что вместо того, чтобы вручать «сказочные премии» уже признанным учёным и состоятельным литераторам, следовало бы направить эти средства в «трудящиеся слои». «Единственное средство установить мир, — добавлял он, — состоит в том, чтобы политически и экономически организовать пролетариат всех стран, и таким образом подготовить его отказ от участия в бойнях». «Миллионер, который не жалеет денег на дело мира, — уточнял он, — конечно, заслуживает большего уважения, чем другой, который этого не делает. Но было бы лучше, если бы подношений вообще не существовало в природе, так как в этом случае не существовало бы миллионеров…» Брантинг, который в течение шести лет был единственным членом парламента от своей партии, позже стал министром. Будучи сторонником нейтралитета, в 1914 году он препятствовал предоставлению военного кредита. А в 1921 году он стал лауреатом Нобелевской премии за вклад в дело мира. В том же году её получил и Кристиан Ланге, директор Нобелевского института. Семья Нобеля по-прежнему хотела оспорить завещание, и лишь немногие из Нобелей пытались воспрепятствовать этому. А повод для возбуждения дела был. Дело в том, что Нобель владел большинством акций бакинской нефтяной компании, которой после его смерти управляли его племянник Эммануэль и Раньяр Шольман. Продать портфель акций, принадлежавший Нобелю, означало допустить в дело посторонних людей, что могло потеснить Эммануэля, а следовательно, и отразиться на всей семье. Нужно сказать, что это была не единственная неприятность, с которой столкнулась семья Нобеля: сразу же после оглашения завещания начали падать акции бакинской компании. Принадлежащие Эммануэлю акции были приобретены у него за четыре миллиона крон. Это значительно превышало их рыночную стоимость. Было достигнуто соглашение: члены семьи отказываются от любых претензий, а в качестве компенсации получают проценты, которые принесут акции за текущий год. Другое значительное препятствие было связано с именем Оскара II. Этот внук Бернадота, в высшей степени образованный человек, переводивший Шекспира и Гёте и оставивший несколько трудов по истории, был решительно против учреждения премии за вклад в дело мира. Он пригласил Эммануэля к себе во дворец и убеждал его воспрепятствовать исполнению завещания. «На вашего дядю, — говорил он, — подействовали эти фанатики мира, а особенно — эта австрийка!» Король дал понять, что в его власти было благотворно повлиять на исход дела, отталкиваясь от погрешностей в тексте завещания. Кроме того, он сообщил, что может вынудить Королевскую академию отказаться от присуждения премии в области науки. Так как Эммануэлю совсем недавно удалось выиграть дело, переубедив свою семью, он не побоялся возразить королю. «Сир, — сказал он, — мне не хотелось бы пренебрегать моим долгом перед потомками и отказывать науке в средствах, которые принадлежат ей и никому другому». Король был вынужден прервать аудиенцию. Впоследствии он изменил своё отношение к премии и даже председательствовал во время её вручения. «Таким образом, — заключает Шольман, — сражение, которое, казалось, никогда не закончится, было выиграно. В свете опыта прежних лет на достигнутый результат нельзя смотреть без удовлетворения. Труд, который был проделан, чтобы учредить Нобелевскую премию, делает честь нашей стране, а Фонд Нобеля является гарантом её величия. Во всяком случае, до сих пор ничто не оправдало пессимистичных пророчеств по поводу тех опасностей и трудностей, с которыми мы якобы должны были столкнуться при выполнении дела, порученного нам Альфредом Нобелем. Получилось даже наоборот: Нобелевская премия позволила лучше понять и заставила уважать культуру Швеции и Норвегии, а также культуру всей Скандинавии». В 1908 году по случаю своего трехсотлетия Национальный банк Швеции учредил премию за достижения в экономических науках. Вручать эту премию банк поручил Фонду Нобеля. Регламент, в соответствии с которым должна вручаться эта премия, полностью соответствует правилам, по которым вручаются премии в остальных областях. Выбирает лауреатов Шведская академия наук. Критерии отбора и организация Нобелевской премии Каждый, кто предложит свою кандидатуру, дисквалифицируется. Кандидатуру в своей области может предложить лауреат премии за прежние годы, организация, ответственная за вручение премии, а также тот, кто выдвигает на премию беспристрастно. Президенты академий, литературные и научные сообщества, некоторые международные парламентские организации, учёные, работающие в крупных университетах, и даже члены правительств тоже имеют право предложить своего кандидата. Здесь, впрочем, нужно уточнить: предлагать своего кандидата могут лишь знаменитые люди и крупные организации. Важно, чтобы кандидат не имел к ним никакого отношения. Эти ограничения, которые могут показаться слишком жесткими, являются прекрасным свидетельством того недоверия, которое испытывал Нобель к человеческим слабостям. И апостол мира сделал всё, чтобы жюри было ограждено от них. ПРИЛОЖЕНИЯ Происхождение семьи Нобелей Хотя Нобель ещё в юности считал (а точнее, хотел убедить себя), что в его венах течет английская кровь, по происхождению он чистокровный швед. Семья Нобелей на протяжении долгих лет жила на юге Швеции. Её генеалогическое древо в том виде, в котором его удалось восстановить, включает в себя имена шестидесяти двух предков Нобеля и начинается в XVII веке. Его прапрадед Олаф Рудбек (1630–1702) был тем самым учёным, который, ещё обучаясь в университете Упсалы, открыл и в 1653 году описал лимфатические сосуды. В круг его интересов входили самые разнообразные дисциплины: ботаника, астрономия, зоология, математика, механика, баллистика и пиротехника, химия, архитектура и др. Подобный универсализм был типичным явлением той эпохи. Но любопытнее всего то, что он интересовался баллистикой и пиротехникой, и можно думать, что это в каком-то смысле предвосхитило занятия его потомков. Дочь Рудбека вышла замуж за студента юридического факультета и музыканта Петера Олюфсона, уроженца Эст-Нобельова, города на юге Швеции. Олюфсон изменил свою фамилию, взяв себе в качестве новой латинизированное название родного города, «Нобелиус». Впоследствии он стал мировым судьей. У его сына Олафа Персона Нобелиуса (1706–1760) родился сын Эммануэль Нобелиус-старший (1757–1839). Он получил медицинское образование и стал военным врачом. Благодаря ему фамилия Нобелиус приобрела современный вид. Его сын, которого тоже звали Эммануэлем (1801–1872) был отцом Альфреда Нобеля. Среди предков со стороны матери мы можем обнаружить как крестьян из провинции Смоланд, так и семью мелкого буржуа из центральных районов Швеции. Восхитительный динамит![60 - Выдержка из «Руководства по применению динамита», выпущенного Генеральным обществом по производству динамита в Париже в 1878 году.] Динамит — это твёрдое, маслянистое и густое вещество, изготовленное на основе взрывчатого масла, или нитроглицерина, с добавлением некоторых других компонентов и обладающее большой взрывной силой. Первоначально в качестве взрывчатого вещества использовали один нитроглицерин, но это было опасно и неудобно. Из-за многочисленных несчастных случаев, происходивших во время его транспортировки, стало понятно, что нитроглицерин может употребляться только при условии его изготовления на месте. По этой причине его себестоимость была так высока, что во всех отношениях более выгодным стало применение динамита, который, будучи дешевле и безопаснее нитроглицерина, имел примерно те же качества. Свойства и преимущества динамита Высокие качества динамита, которые делают его самым удобным веществом при проведении взрывных работ и минирования, в наши дни ни у кого не вызывают сомнения. В странах, в которых его используют, практически отказались от пороха. «На пороховом заводе в Окере, Швеция, — говорит капитан русской армии Кайгородов, — выпуск пороха был практически приостановлен из-за возросшего потребления динамита, который гораздо практичнее при проведении взрывных работ». Красноречивое высказывание одного горного рабочего: «Динамит ничего не стоит», — означает, что стоимость самого вещества — ничто по сравнению с тем, какие выгоды приносит его использование, выгоды, которые полностью окупают затраты на него. Чтобы разрушить кубометр скальной породы, рабочий должен истратить динамита на 10 франков; если же он пользуется порохом, затраты будут в два раза больше. Следовательно, динамит действительно ничего не стоит. Но если для простого шахтёра динамит удобен и выгоден, то гораздо более существенна та выгода, которую может извлечь из его использования владелец крупного предприятия, так как динамит позволяет ему уменьшить затраты рабочей силы, сократить число рабочих рук и ускорить проведение работ. Наконец, употребление нового взрывчатого вещества значительно снижает количество несчастных случаев на рабочих местах. Если горняк, работающий обособленно, не отдаёт себе полностью отчёта в этом преимуществе, то инженер, который руководит большим коллективом, не может не осознать этого преимущества: ежегодно он сталкивается с определённым числом жертв и должен учитывать его в своей деятельности. Использование же динамита к несчастным случаям не приводит. «Я абсолютно убеждён, — говорит майор Бо-мон, — что с точки зрения употребления и транспортировки динамит гораздо безопаснее пороха. Во время работ, которые я по долгу службы обязан производить, мне постоянно приходилось сталкиваться со множеством несчастных случаев, пока я использовал порох. Но в моей практике не было ни одного, причиной которого был бы динамит»[61 - Анкета, распространённая английской палатой общин в 1874 году, № 1404.]. «Я использую динамит в самых разных целях, — говорит Генри И. Тейлор, управляющий шахтами из Честера, — и ни разу не произошло ни одного несчастного случая… Порох крайне опасен, и в результате его использования погибло очень много людей. А потому я не хочу его больше использовать»[62 - Анкета, распространённая английской палатой общин, № 2435–2436.]. Использование динамита делает работу безопасной, чего нельзя сказать об обыкновенном порохе. В течение шести лет не было зафиксировано ни одного случая смерти, вызванного взрывом динамита. Эту информацию мы почерпнули из петиции министру общественных работ от инженеров шахт Международного промышленного объединения, составленную в октябре 1877 года. Экономия времени и рабочей силы вызвана следующими факторами: динамит, будучи более мощным по сравнению с порохом, для той же работы требует бурение меньшего числа скважин для закладывания заряда; динамит, будучи примерно в два раза плотнее, чем порох, позволяет делать скважины меньшего размера; в отличие от пороха, для динамита сырость практически не представляет никакой опасности, а следовательно, нет необходимости, чтобы скважины были сухими. Благодаря капсюлю динамит воспламеняется мгновенно, поэтому достаточно самого лёгкого утрамбовывания почвы, в которую помещен заряд, придавленный при помощи деревянного за-бойника. Порох же, как известно, почти не даёт эффекта, если он недостаточно хорошо утрамбован. Наконец, в случае необходимости динамит позволяет производить подводные взрывы. Такое его использование даёт превосходные результаты и не связано с особыми трудностями и материальными затратами. Безопасность динамита гарантирована тем, что этот эксплозив сам по себе, без капсюля, ни взорваться, ни воспламениться не может. А потому перевозка динамита опасна не более, чем перевозка угля или какого-нибудь другого неогнеопасного вещества. Правда, динамит может взорваться от удара, но происходит это только в том случае, если он находится между двумя твёрдыми телами. Поэтому не следует использовать в качестве забойника железные предметы. Однако будучи упакованным в сумки, коробки или ящики, динамит переносит сотрясения и удары любой силы и не взрывается. Экспериментально проверено, что динамит не взрывается, если на ящик с ним с высоты 10 метров сбросить груз весом в 100 килограммов. Иногда утверждают, что динамит не является устойчивым веществом. Однако до сих пор не известно ни одного случая, который мог бы подтвердить такое мнение. Речь здесь идёт, естественно, о химической устойчивости. Что касается устойчивости механической, то представляется совершенно ясным, что динамит, будучи не соединением, а смесью твёрдого и жидкого веществ, при долгом хранении под влиянием воды или сырости может распасться на составные компоненты, особенно если не соблюдаются правила хранения. Но этого можно избежать, следуя тем требованиям, которым подчиняется хранение динамита на складах и фабриках. Ничто не свидетельствует о полной безопасности динамита лучше, чем неоспоримый факт, который невозможно опровергнуть даже при обращении к статистике: с тех пор, как существует динамит, во время транспортировки и хранения динамита не произошло ни одного несчастного случая. Другой упрёк, часто выдвигаемый динамиту, состоит в том, что в результате взрыва образуется много дыма, что весьма неудобно для рабочих, особенно если они работают в плохо проветриваемом помещении, например, в шахтах. Но это дело привычки. Дым абсолютно не опасен для здоровья, и как только рабочие привыкают к нему, он им нисколько не мешает. Сказанное, впрочем, касается лишь дыма, образующегося при взрыве, если же динамит просто горит, то дым вдыхать нельзя. Более серьёзным недостатком динамита является то, что он очень быстро замерзает и становится твёрдым. Но только в этом он несовершенен. Все несчастные случаи, так или иначе связанные с этим недостатком, происходили из-за нетерпеливости рабочих, которые помещали динамит над огнем или возле огня, не принимая при этом необходимых мер предосторожности. Необходимо также воздерживаться от того, чтобы динамит находился возле печей, каминов, костров и т. п.; не следует забывать, что вы имеете дело со взрывчатым веществом. Этот недостаток динамита полностью компенсируется преимуществами, которые даёт его применение. Эти преимущества настолько велики, что в ближайшем будущем, по всей видимости, люди будут думать о работе с порохом как о чём-то устаревшем и рутинном. Тринитрин Исследования Асканио Собреро показали, что нитроглицерин является ядом, оказывающим воздействие на ритм сердечной деятельности. Однако применяемый в определённых дозах любой яд может стать лекарством. Применение в медицине таких веществ, как дигиталин, мышьяк и стрихнин, свидетельствует о том, что это утверждение верно. Тринитрин — это один из самых распространённых медикаментов, прописываемых при заболеваниях сердца. Его изготовляют из взрывчатого вещества, но его медикаментозная форма взрывчатым веществом не является. Тринитрин представляет собой сосудорасширяющий препарат, который облегчает работу сердца. Тринитрин предотвращает спазмы коронарных артерий и применяется при лечении грудной жабы. В случае если приступ этой болезни несмотря на приём тринитрина длится больше четверти часа, ставится диагноз «инфаркт». В числе побочных эффектов тринитрина следует отметить понижение артериального давления, что у пожилых людей может привести к гипотонии. Противопоказаний при беременности и кормлении грудью практически нет. Выпускаются лекарства, в которых наряду с тринитрином содержится кофеин, другое вещество, стимулирующее работу сердца. Спортсмены, принимающие такие лекарства, при прохождении антидопингового контроля могут быть дисквалифицированы. Что касается болезни Альфреда Нобеля, то можно предположить, что приступы депрессии, которыми он страдал, вызывались или усиливались каким-нибудь беспокойством, понижением давления или в связи с расстройством, возникшим в результате приёма этого лекарства. Организация Нобелевского фонда Датой основания Нобелевского фонда считается 10 декабря 1896 года. Официальный статус он приобрёл лишь после того, как 29 июня 1900 года король Швеции признал его. Вручение премий производится Нобелевским фондом, его администраторами и руководящей группой в сотрудничестве с: Академией наук Швеции, Каролинским медико-хирургическим институтом, Шведской академией в Стокгольме, комиссией, специально назначаемой для этого стортингом Норвегии. К этим организациям следует добавить Нобелевские институты. Всего их четыре: Нобелевский институт при Шведской академии наук, Нобелевский институт при Каролинском медико-хирургическом институте, Нобелевский институт при Шведской академии в Стокгольме, Норвежский Нобелевский институт по делам мира. Администраторы этих институтов избираются вышеуказанными организациями. Каждый член администрации держится в тайне вплоть до обсуждения. Он может принадлежать к любой национальности. Всего администраторов Нобелевской премии пятнадцать, по три на каждую премию. Они назначают административный совет. Президент и вице-президент этого совета назначаются королём. Управление наследством Нобеля Состояние Нобеля, включающее имущество на более чем тридцать миллионов крон, было разделено на две части. Первая — 28 миллионов крон — стала основным фондом премии. На оставшиеся деньги для Нобелевского фонда было приобретено здание, в котором он до сих пор находится, кроме того, из этих денег были выделены средства в организационные фонды каждой премии и суммы на расходы для организаций, входящих в состав Нобелевского фонда. Основной фонд был размещен в банке. Он приносит 10 % годовых. К средствам, которые не входят в указанные выше 28 миллионов крон, следует отнести и деньги, оставшиеся, если премия в ка-кой-то области не присуждалась. Ежегодно общая сумма прибыли делится на пять равных частей, которые поступают в распоряжение отвечающих за вручение премии в той или иной области организаций. Четверть каждой суммы направляется на организацию церемонии и другие расходы, связанные с вручением премии. Оставшиеся три четверти — это сумма премии. В 1946 году фонд был освобождён от налогов на доходы. Но налоги на недвижимость были сохранены. Согласно завещанию Нобеля, его имущество должно было быть помещено в «надёжные ценности». Во времена Нобеля таковыми были ссуды под залог акций или недвижимости. Экономические условия изменились, и начиная с 1958 года Нобелевский фонд вкладывает деньги в облигации, недвижимость и акции. Существуют определённые ограничения на инвестиции за рубежом. Эти реформы были вызваны необходимостью защитить капитал от инфляции. Фондом управляет исполнительный администратор. В его обязанности входит руководство инвестиционной политикой административного совета. Это руководство осуществляется в форме рекомендаций. Кроме того, исполнительный администратор организует церемонии вручения премии. В течение многих лет эту роль выполнял Раньяр Шольман. notes Примечания 1 Великий князь Константин Павлович отрекся от престола в 1822 году и после смерти Александра I подтвердил свое отречение. (Прим. ред.). 2 Среди них был и Ф. М. Достоевский. Николай I помиловал его весьма необычным образом: мятежный писатель уже стоял перед строем солдат, поднявших свои винтовки и ожидавших команды стрелять, когда пришло решение о помиловании: Достоевский был отправлен на каторгу. Судьба Пушкина, который, как известно, тоже был связан с декабристами, во многом похожа на судьбу Достоевского. Пушкин был сослан — сначала на Кавказ, а затем в Кишинев и Одессу. А после написания «богохульной» поэмы «Гаврилиада» его отправили в ссылку в Михайловское, где он написал «Бориса Годунова». С этого момента Николай I стал всячески поддерживать поэта. Кстати говоря, наставником его сына и будущего наслелника был, по воле случая, Жуковский, который был знаком с Пушкиным. 3 Отметим, что именно Н. Зинин в 1855 году сообщил Альфреду Нобелю о существовании нового взрывчатого вещества, нитроглицерина, которое было изобретено итальянцем Асканио Собреро в 1846 году. 4 Химик, сотрудничавший с Лавуазье и оказавший большое влияние на производство пороха, Элиотар Иреней Дюпон де Немур (1771–1834) эмигрировал в Америку и организовал фабрику по производству пороха, на основе которой позже была создана всемирно известная компания. 5 У Новалиса, как напоминает нам Жильбер Дюран, тема трагической гибели молодой возлюбленной тесно связана с мотивом обратимости колыбели и могилы. Следует помнить, что кладбище, это излюбленное в фантастическом романтизме место действия, носит греческое по происхождению название, которое обозначает «свадебная комната», что авторам той эпохи было хорошо известно. Таким образом, связь между этими двумя понятиями действительно существует. 6 Т. Ж. Пелуз (1807–1867) открыл нитриты и синтезировал органические кислоты путём гидролиза. 7 Ю. фон Либих (1803–1873) усовершенствовал методы анализа органических соединений, а также нотацию для записи радикалов, начиная с цианитов, фульминатов и бензойной кислоты, выделил титан и изобрёл хлороформ. Он был одним из создателей агрохимии и автором теории минерального питания растений. 8 Фридрих Кристиан Шёнбейн (1799–1868), шведский химик, член Совета города Баля. В 1839 году открыл озон. Изобретённый им пироксилин — это хлопок, пропитанный смесью, состоящей из трёх частей азотной кислоты и одной части серной кислоты. Его преимущество заключалось в том, что он не растворялся в спирте и воде, а последнее позволяло изготовлять из пироксилина морские мины. Шёнбейну приписывают также изобретение коллодия, хотя существует и другое мнение, согласно которому коллодий изобрёл Луи Менар. Вполне возможно, что это вещество было изобретено ими обоими одновременно независимо друг от друга точно так же, как и в случае с патефоном, имеющим двух создателей — Эдисона и Шарля Кро. 9 Думаю, читатель позволит сделать мне одно личное замечание по поводу этой истории. Когда-то я занимался гравировкой по меди и мне неоднократно приходилось сталкиваться с вышеназванными кислотами. Все гравировщики моего учителя Дюплена строжайше следовали технике безопасности. И меня всегда поражало, как осторожно химики, и далеко не самые плохие, обращались с этими опасными жидкостями. Поэтому история Шёнбейна не кажется мне такой уж правдоподобной. Впрочем, мы столкнёмся с историями похлестче этой. 10 Василий Андреевич Жуковский (1783–1852) известен, главным образом, как переводчик английских и немецких поэтов-романтиков, которые в то время пользовались в России большой популярностью. 11 Любопытно, что во время появления в Швеции протестантизма (а этот процесс был связан, прежде всего, с именем Густава Вазы) в Стокгольме произошло одно событие, имеющее отношение к взрывчатым веществам: селитру, необходимую для их производства, «добывали» из вскрытых захоронений. Понятно, что в сознании людей подобные вещи были чем-то вполне естественным. 12 Кустарно изготовленный алкоголь называли «Moonchine liquor», то ость лунный ликёр, ликёр лунного света, «Moonlighter» — это тот, кто ночью занимается производством нитроглицерина или какого-нибудь другого продукта. 13 Фигура Зороастра, или Заратустры, была в то время очень популярна. Тогда была уже широко известна мифология древних персов — начиная с 1855 года постепенно расшифровывали их клинопись, — а в самом конце века Ницше опубликовал своё знаменитое сочинение «Так говорил Заратустра». Огромный интерес к древним цивилизациям Индии и Персии зародился в научных кругах, но постепенно распространился и в других слоях общества. Именно благодаря моде на всё ассирийское мы можем теперь восхищаться несколькими зданиями, построенными в этом стиле. Немаловажно и то, что Баку расположен на берегу Каспийского моря, которое омывает также берега Узбекистана и Афганистана — родины зороастризма. Нет сомнения в том, что именно мода на всё ассирийское, а также географическая близость стран, где он существовал, повлияли на выбор названия для нового танкера. Возможно даже, что Людвиг, будучи образованным человеком, серьёзно интересовался зороастрийской философией; любопытно, что зороастрийское представление о поисках чистоты и святости чем-то напоминает процедуры очистки нефти. 14 Раньше диатомеи пользовались очень большой популярностью, в Англии, например, многие благородные юноши и девушки их коллекционировали. Они вылавливали их в лужах или в море, затем на несколько секунд опускали в кипящую воду, в которую добавлялось немного серной кислоты и бората, и наконец сушили, чтобы потом поместить в альбом. Иногда их оттуда доставали и рассматривали под микроскопом. Внешний вид этих водорослей, который, кстати, не позволял отнести их ни к растениям, ни к животным, приводил коллекционеров в восхищение. Основным свойством кремнёвого панциря диатомей было то, что он не поддавался воздействию высоких температур, а также воздействию кислот. Свидетельств о том, что Альфред Нобель интересовался этими водорослями, не сохранилось. Подробнее об этом увлечении людей XIX столетия сообщается в книге Фабр-Домерга «Невидимые», вышедшей в 1887 году в Париже в издательстве «Жувет и Си». 15 Этот год оказался годом вхождения динамита в литературу: Роберт Льюис Стивенсон опубликовал своего «Динамитчика», роман, повествующий об одном жалком анархисте-террористе, который непрестанно готовил покушения и каждый раз терпел неудачу. 16 Литературные и исторические отсылки Нобеля всегда точны: Диоклетиан (245-ок. 313) был очень деятельным императором, прославившимся, в частности, преследованиями христиан. Это был очень противоречивый человек, постоянно мечтавший о мире, покое и даже забвении. 17 Это Управление имеет свою достаточно длинную историю. Небезынтересно было бы напомнить тот факт, что на протяжении многих столетий источники добычи селитры (нитрата калия) были очень скудными: в основном её соскребали с влажных пен подвалов и погребов. В 1775 году Тюрго основал Пороховую службу, которая должна была снабжать государство селитрой. Но это не решило всех проблем, вызванных недостатком этого вещества. Нужно было дождаться Антуана-Лорана Лавуазье, который открыл способ получения селитры в лабораторных условиях. В 1791 году Государственное управление по пороху и селитре было преобразовано в Национальный отдел по вопросам пороха и селитры, находившийся под контролем Революционного отдела по вопросам пороха и селитры. Он и поставлял необходимый для побед Конвента порох, который производился в огромных количествах лишь благодаря беспощадной эксплуатации рабочих. Бонапарт I преобразовал Ревотдел в Военное министерство, а Реставрация подчинила его артиллерии. В 1865 году жёсткий контроль за порохом, применяемым в мирных целях, в частности, за порохом, использовавшимся на охоте, был отменен, и все связанные с ним вопросы были отданы в компетенцию министерства финансов (то же самое произошло, кстати, и с табаком). Таким образом, во времена Альфреда Нобеля, по крайней мере, две государственные инстанции занимались порохом. 18 Франтирёры, или вольные стрелки, позабытые, к сожалению, герои, которые в 1870 году вели партизанскую войну против прусских войск, очень часто использовали порох. Когда прусский король Вильгельм объявил себя императором Германии, — а случилось это 22 января 1871 года в Зеркальной галерее Версаля, — группа вольных стрелков перекрыла железнодорожное движение на линии, соединявшей Париж и Страсбург. Для этого им потребовалось около 400 килограммов пороха. Можно представить, как трудно было в условиях гражданской войны доставить такое огромное количество этого взрывчатого вещества на место, тем более что для тех же целей им понадобилось бы несравнимо меньшее количество динамита! 19 Но и ненависть иногда предстаёт перед нами в виде, способном вызвать нечто вроде любопытства. После восстания 18 марта была создана комиссия, которая занималась расследованием всех этих бесчинств. И представший перед ней граф Альбер де Мун, — кстати, один из яростных сторонников католического движения за объединение церквей — заявил: «Когда их всех расстреливали, они дохли с наглым видом». Да, в ту эпоху было много работы для пацифистов! 20 Барон Адольф Эрик Норденшельд (1832–1901) был специалистом по арктическому региону. Он исследовал Шпицберген, восточное побережье Гренландии и организовал экспедицию к Северному полюсу. Можно быть уверенным, что россказни Нобеля застали его врасплох. 21 Шольман полагает, что речь здесь может идти лишь о причудах. В тот период своей жизни Нобель во многом следовал «тому истинно парижскому духу, который сразу же напоминает нам о Гавроше». Шольман также добавляет: «Мне приходят на память и другие подобные выходки, которыми он просто упивался». Шольмана, кажется, эти выходки смущали. Что касается Института Самоубийств, то эту тему он позаимствовал у Шелли и Гёте. Фрейд в своё время прекрасно объяснил, что подобные шутки не так уж невинны, как это может показаться с первого взгляда. Кто знает, о чём думал Нобель? Вполне возможно, что он мечтал о смерти в каком-нибудь особняке, о смерти под звуки оркестра. Его отчаяние, несомненно, было связано с этой фантастической и леденящей душу идеей, которую Альфонс Алле, обладатель мрачного чувства юмора, использовал в одной из своих новелл. Что касается Нобеля-Гавроша, то вот что кажется удивительным: заключение Гавроша в Бастилию снова ведёт нас к мотиву неразделимости жизни и смерти, «колыбели-могилы» и холодного материнского чрева. Но это, пожалуй, уже не совсем серьёзно. 22 Здесь Нобель пишет о себе иначе, чем в той «автобиографии», которую он написал по просьбе брата Людвига. Как уже упоминалось, Людвиг хотел написать историю семьи Нобелей. И вот как Нобель там изображает самого себя: «Альфред Нобель это жалкая, ничтожная полужизнь. Он должен был быть задушенным сердобольным врачом сразу же после его появления на свет. Главные заслуги: имеет чистые ногти и не отягощает жизни других. Главные недостатки: нет ни семьи, ни покладистости в характере. Главное желание: не быть похороненным заживо. Самый большой грех: не желает поклоняться Мамоне. Важнейшее событие в жизни: таковое отсутствует». 23 Здесь: «Лучше ее нет». 24 Как уже упоминалось, это изобретение приписывается Шёнбей-ну. Однако оно имеет и французские корни: химик, историк, философ, писатель и поэт Луи Менар изобрёл его независимо от Шёнбейна. Произошло это в 1848 году. Этот человек чем-то похож на Нобеля. Он начал свою литературную карьеру с пьесы под названием «Прометей прикованный». Переводчик Шекспира Менар тоже испытал влияние Шелли. Его стихами, в особенности его самым знаменитым сборником «Видения язычника-колдуна», восхищался Бодлер. Политические сочинения Менара стоили их автору ссылки. А его работа «Женщина и христианская мораль» (1867) нравилась Берте фон Зутнер, так как сна находила в ней мысли, созвучные её собственным. К сожалению, неизвестно, встречались ли они когда-нибудь. 25 Генри Шнейдер (1840–1898) — представитель второго поколения знаменитой семьи Шнейдеров. Юджин (1805–1875) и Адольф (1802–1845) построили литейные заводы в Крёзо. Там в 1838 году был построен первый паровоз. Что касается Генри, то он работал примерно в той же области и, кроме того, занимался производством оружия. Наверное, это и было одной из причин его знакомства с Нобелем. 26 Ужасное пророчество, которое также высказывал — но в шутливом тоне и по-настоящему в него не веря — Альфонс Алле (1854–1905). Его небольшое сочинение «Экономичный патриотизм», помещенное в сборнике «Дважды два — четыре» (1895), написано в форме письма к Полю Деруледу; в нём, в частности, мы читаем: «И когда нам Германия осточертеет окончательно, вместо того чтобы объявлять ей войну, мы объявим ей холеру или оспу, или, что несравненно лучше, и то, и другое сразу. Я ненавижу немцев, я ненавижу их всех, всех, всех! Я ненавижу и крошечную баварку восьми месяцев от роду, и столетнего старика из Померании, и пожилую даму из Франкфурта-на-Майне, и мальчишку из Кёнигсберга». Источником вдохновения для Альфонса Алле послужил и нитроглицерин. Так, например, в одном своём рассказе он описывает месть некой юной служанки: она подменила масло подкрашенным в жёлтый цвет глицерином, а уксус — смесью серной и азотной кислот, и когда её ненавистная хозяйка решила самостоятельно приготовить себе винегрет, то случилось то, о чём мы предлагаем читателю догадаться самому. Наконец, продолжая эту взрывчатую тему, в другом месте он рассказывает ещё одну историю — на этот раз об одном шутнике, который пропитал бельё своей тёщи жидкостью, из которой получают пироксилин, чтобы избавиться от надоевшей ему женщины… Кроме Алле, есть и другие авторы, чьё творчество стимулировали изобретения Нобеля. Возможно, когда-нибудь их объединят под одной обложкой «Взрывчатой антологии». Туда, кстати, вполне можно было бы включить и уже упоминавшегося «Динамитчика» Стивенсона. И конечно же, в числе этих произведений нельзя не упомянуть «Плату за страх», книгу, по которой был снят замечательный фильм. 27 Гюстав Мируар (1822–1910) был комиссаром по делам пороха и селитры. Он изобрёл удобный способ выжига угля — «подвижные цилиндры Мируара». Во время войны 1870 года у себя на дому, на авеню Филлип-Огюст в Париже, он организовал производство пороха; без необходимого персонала из подручных средств он изготовил 400 тонн этого вещества. После войны он вернулся к своим мирным обязанностям — управлению заводами и организации производства взрывчатых веществ. 28 Джульетта Адамс (1836–1936) была писательницей и тайной осведомительницей. Её муж, Эдмон Адамс (1816–1877), был помощником парижского мэра, префектом полиции и сенатором. Он принадлежал к поколению 1848 года. Эдмон спонсировал издательство «Hetzel», прославившееся своими изданиями сочинений Жюля Верна. Первой публичной полемикой, принесшей Джульетте Адамс известность, была полемика с Прудоном. Её знаменитый салон появился в 1864 году. Она поддерживала Леона Гамбетту, но последний отказался жениться на Джульетте, что положило начало их непримиримой вражде. Позже Джульетта Адамс примкнула к ура-патриотам. Джульетте Адамс принадлежало поместье в Жиф-слор-Иветт; когда она устраивала там большие приёмы, за её парижскими гостями ездила специальная коляска. Во время ужасной эпидемии антисемитизма, которая вспыхнула зо Франции в конце XIX века, она зарекомендовала себя как непримиримая противница евреев. Она приписывала себе успех травли Пьера Лоти и прожила сто лет, что, согласитесь, совсем не мало. 29 Другим знаменитым человеком, который, чтобы поддержать её, написал ей, был Лев Толстой. 30 Стефан Цвейг, убеждённый пацифист, написал о ней так: «Великая и благородная Кассандра наших дней, аристократка, корни которой уходят в глубокое прошлое, в ранней юности она оказалась свидетельницей войны 1866 года, которая не обошла замок её родителей в Богемии. И с тех пор она, подобно Флоренс Найтингейл, страстно желала только одного — предотвратить следующую войну. Она написала роман «Долой оружие!», получивший всемирное признание; она организовала не один мирный конгресс, а триумфом её жизни было то, что ей удалось пробудить совесть Альфреда Нобеля, изобретателя динамита. Именно благодаря ей он учредил Нобелевскую премию за вклад в дело мира и создал Международное объединение по ликвидации негативных последствий использования динамита» («Вчерашний мир», 1944). 31 Поль Вьель (1854–1934) совместно с Вертело в 1881 году открыл принцип взрывной волны. В конце века он опубликовал множество работ на эту тему. Кроме того, он занимался проблемой стабильности пороха, изготовленного на основе нитроцеллюлозы. Он ввёл в обиход так называемую «пробу Вьеля», при помощи которой и в наши дни проверяют порох при его производстве. 32 Человек, план, канал: Панама. 33 Шарль Луи де Сольс де Фрейсине (1828–1923) был сторонником Гамбетты. Во время войны он был членом правительства. Позже он стал сенатором, затем — министром общественных работ. Занимая этот пост, он работал, главным образом, над совершенствованием путей сообщения и реконструкцией портов. Кроме того, он занимал посты министра обороны и министра иностранных дел. Он не препятствовал назначению генерала Буланже, но никогда не был и его сторонником, а иногда даже проявлял себя как его противник. Принимал активное участие в реформе армии. В 1890 году он был принят во Французскую академию наук за труд «Война 1870–1871 годов». Наконец, он оставил очень интересные мемуары. 34 Джеймс Дьюар (1842–1923) изучал высокие температуры и первым в 1898 году получил жидкий водород. Кроме того, он изобрёл сосуд с двойной стенкой, способный сохранять тепло, — сосуд Дьюара, в наши дни он известен как термос. 35 Шнур — по-английски cord. — Прим. ред. 36 Здесь необходимо отметить тот сильный ораторский эффект, который должна была произвести эта фраза. Судьи того времени, и особенно английские, получали обширнейшее филологическое образование. И в цитировавшейся фразе мы можем обнаружить аллюзию к известному высказыванию Бернара де Шартра, который, рассуждая о вечном конфликте между старым и новым, ещё в XII веке написал: «Мы всего лишь карлики, усевшиеся на плечах великанов. И мы видим больше и дальше… По какой причине? Наше преимущество не связано ни с остротой нашего зрения, ни с превосходством в росте, но лишь с тем, что мы находимся на плечах великанов». 37 Мое гнездо (ит.). 38 Андерс Цорн (1860–1920), прежде чем переехать в Париж, изучал скульптуру в Стокгольме. Он писал пейзажи и сцены в натуралистическом духе и был автором многочисленных гравюр. Кроме того, он часто писал портреты знаменитых людей своего времени; достаточно назвать три имени: Верлен, Роден, Ренан, — чтобы представить себе значительность позировавших ему людей. 39 Süßes Wienermädel буквально означает «слащавая девица из Вены». Это чисто литературный типаж, который можно сравнить разве что со сговорчивой и бесхитростной девушкой на побегушках при ателье. Этот литературный персонаж был увековечен Артуром Шницлером в его произведениях «Анатоль»(1892) и «Флирт» (1895). Воспевая эту австрийскую Мими Пинсон, Шницлер описывал её следующим образом: «Образцовая жительница Вены, очаровательная фигурка, небольшой аккуратный ротик… предназначенный для поцелуя, полные жизни и огня глаза. Просто одетая, она чем-то похожа на гризетку; живая и естественная, слегка покачивающаяся походка; звонкий голосок; трогательная и непринуждённая болтовня; и та манера говорить, которая свойственна лишь ей, — говорить весело и неторопливо». И ещё: «Настоящим прототипом Süßes Madel могла бы быть только Анни, развращённая, но и не грешница, невинная, но и не целомудренная, достаточно прямая, но в то же время и немножко лгунья». Наконец, есть ещё один момент, который мы не можем не отметить в силу его важности, — «семья, неизбежные братья и сёстры, а дома — родители и соседи, которые сплетничали где-то рядом на улице» (все цитаты взяты из «Венской молодёжи»). Шницлер, впрочем, утверждает, что в 1881 году выражения «Süßes Madel» ещё не существовало. Нобель встретил Софи в 1876 году. А о чём мы можем предположить на основании того, что Шницлер родился на улице Пратер, буквально в нескольких шагах от дома, в котором жили родители Софи? 40 Как указывает Робер Шаплен, «нет никакой уверенности, что Софи была любовницей Нобеля в физическом смысле; в его намерения, кажется, входила лишь попытка изменить девушку, наподобие того, что сделал Пигмалион, и сделать из неё образованную и воспитанную женщину, которая могла бы заполнить пустоту его дома на авеню Малакофф». 41 В ранней германо-скандинавской мифологии тролли — уродливые великаны, обитающие внутри гор, враждебные людям. В позднейшей традиции ассоциировались с различными демоническими существами, в том числе с гномами. — Прим. ред. 42 Один — верховный бог в скандинавской мифологии. У древних германцев Одину соответствовал Водан, или Вотан. — Прим. ред. 43 Он женился на Софи, потом бросил её, стал торговать шампанским, а в один прекрасный день его труп выловили из Дуная… 44 Пер. Л. Пеньковского — Прим. перев. 45 Бенджамин Гаррисон (1833–1901), двадцать третий президент США, был внуком девятого президента, Уильяма Генри Гаррисона, который известен, прежде всего, жесточайшими войнами с индейским населением Америки, которые он начал сразу же после победы над англичанами. Таким образом, война уже вошла в жизнь Бенджамина Гаррисона, в этом случае помимо его воли. Что касается его самого, то он участвовал в Освободительной войне. Самым известным его поступком на посту президента стало повышение налогов на ввоз товаров, что сделало импорт крайне невыгодным и стимулировало американскую промышленность. 46 Генрих IV действительно мечтал о конфедерации европейских государств, во главе которой, конечно же, должна была стоять Франция. Но важно другое: это была несвоевременная идея, так как незадолго до этого закончились религиозные войны. 47 О Сунь-Цзы известно очень мало. Этим именем подписан трактат «Искусство войны», написанный в Китае ещё до нашей эры. В нём Сунь-Цзы отмечает экономические последствия войны, а именно то, что из-за неё повышаются цены. На основании этого он заявляет: «Продолжительная война не принесла выгод ни одной стране». С этим мнением вряд ли можно согласиться, по крайней мере, принять его безоговорочно: нацистская Германия, к большому огорчению Кейнса, именно постоянной войне была обязана экономическим подъёмом, а в наши дни экономика некоторых государств существует во многом благодаря войнам в отдалённых точках земного шара, так как война для них — это всего лишь возможность продать оружие. Согласно Сунь-Цзы, армия должна браться за оружие только тогда, когда противник уже повержен — психологически и экономически. Завоевание страны должно быть как можно более стремительным: будущему победителю, целью которого является овладение богатствами побежденного, разрушение совершенно не выгодно. 48 Офицер, происходящий из знатной фамилии, Клаузевиц (1780–1831) сражался против Наполеона на стороне русских и отличился в битве при Ватерлоо. После войны он стал директором военного училища и написал свой знаменитый трактат «О войне» («Vom Kriege»). Революции и войны, вспыхивавшие в результате народного недовольства, послужили ему тем основанием, исходя из которого он осознал политический аспект любых вооружённых конфликтов. Это была одна из первых значительных трансформаций представлений о войне, которая подготовила появление идеи «тотальной войны», — на её совершенствование наш век потратил немало усилий. 49 Лакло изобрёл полое ядро, и его изобретение предвосхитило появление снаряда. По своим взглядам он был ближе к Сунь-Цзы, чем Клаузевиц, о чём прекрасно свидетельствует его роман. 50 Его книга «Жизнь Нобеля» представляет один из основных источников данного труда. Она была написана им в соавторстве с Г. Шюкком и вышла в свет в Лондоне в 1929 году. 51 Это усовершенствованный баллистит, который обладает особыми качествами: Нобель старался «увеличить начальную скорость снаряда без увеличения давления на канал ствола путём ускорения возгорания пороха, благодаря чему давление на находящийся в канале ствола снаряд остаётся неизменным. Быстрое возгорание пороха достигается двумя путями: механическим — при помощи увеличения площади внешней поверхности гранул пороха по мере возгорания, и химическим, когда порох состоит из слоев, расположенных таким образом, что более глубокие слои обладают большей воспламеняемостью, чем внешние, благодаря чему скорость возгорания пороха увеличивается. (Шведский патент № 7552 от 1896 года). Да, отношение Нобеля к формулировкам своих патентов существенно изменилось после проблем, с которыми он столкнулся в Англии! 52 Цит. по книге Шюкка и Шольмана The Life of Alfred Nobel, Heineman Ltd, London, 1929 53 Цит. по книге К. Фант Alfred Bernhard Nobel, Norstedts Forlag, Stockholm, 1991. 54 Chevalier. Gheerbrant. Dictionnaire des symboles, Robert Laffont, Paris, 1982. 55 Перевод К. Чемена (прим. перев.). 56 К. Г. Юнг, Mavie, 1961. 57 Там же. Кроме того, Юнг рассказывает о странной реакции Карла Шпиттелера (1845–1924), швейцарского писателя, которого часто сравнивали с Ницше на основании того, что оба они боролись против богов и моральных запретов. В 1915 году Шпиттелер написал пьесу «Прометей и Эпиметей». Прочитав её, Юнг отправил Шпиттелеру письмо, в котором говорил о Прометее и своей интерпретации мифа о нём. Шпиттелер ему не ответил. Позже, на одной из конференций он упомянул об анализе Юнга и заявил, что его пьеса ничего не значит и что он с таким же успехом мог воспевать «приход прекрасного месяца мая». В 1919 году Шпиттелер получил Нобелевскую премию в области литературы. Он зарекомендовал себя как яростный сторонник мира, за который сражался в одном ряду с такими прославленными людьми, как Ромен Роллан и Стефан Цвейг. 58 Цитируется по книге Э. Бергенгрена Alfred Nobel, the Man and his Work, Nelson & Sons Ltd, London. 1962. 59 Цитируется по книге Шюкка и Шольмана The Life of Alfred Nobel, Heinemann Ltd, London. 1929. 60 Выдержка из «Руководства по применению динамита», выпущенного Генеральным обществом по производству динамита в Париже в 1878 году. 61 Анкета, распространённая английской палатой общин в 1874 году, № 1404. 62 Анкета, распространённая английской палатой общин, № 2435–2436.