Ррит Тираи
Ольга Викторовна Онойко


Доминирующая раса






В повести «Ррит Тираи» я вернулась к миру моих первых романов, публиковавшихся под именем Олега Серёгина:) Повесть завершает историю, рассказанную в романах.






Ольга Онойко

Ррит Тираи



— Живём как в сказке, — смеялся он, бывало, по вечерам. — Позвала к себе раз старая мать рода своего главного мужа и повелела ему…

— Укушу! — взрыкивала она, но не кусала, а смазывала когтями — по волосам негоднику, по волосам, чтобы не оцарапать ненароком до крови.

Косы, впрочем, прореживала изрядно.

А когда-то и впрямь кусала, накидывалась с радостным воем и рёвом. Точно как в той сказке: «…повелела: зачни мне пятерых сыновей-героев!» Протекло время, как кровь сквозь пальцы: сто двадцать лет по счёту Отчизны, двенадцать по счёту этой планеты. Теперь одной памяти принадлежит время — песням, легендам, сказкам.

«Чую срок, — изрекла легендарная та мать рода, — нынче ношу я мой последний приплод, последний выводок. Много у меня дочерей, не желаю дочерей ныне. Хочу видеть, как ты сыновей под клинками вырастишь». И наполнились радостью сердца воина, украшенного шрамами: его главное, центральное сердце, и левое сердце, а правого сердца у него не было, потому что он обменял его в давнем бою на сорок вражеских жизней и сорок звенящих золотом кос. Так возрадовались друг другу он и его госпожа, и радовались два вечера и два утра, пока вся утварь в доме не превратилась в черепки, а все покрывала не изодрались в клочья…»

Н’йирра долго выдохнул, сощуриваясь, золотисто-зелёные глаза его молодо заблестели. «Хорошо, хорошо…»

В последнем приплоде Ацарши принесла троих — двух девочек, здоровых и красивых, и выродка-анэнцефала. Уродец среди новорожденных считался хорошей приметой: это значило, что кому-то из малышей досталось две доли человеческой силы и ума. Но Ацарши всё равно фыркала, порыкивала, была недовольна. Поедать уродца она отказалась, несмотря на уговоры подруг и старших дочерей.

— Обычаи, обычаи! — кричала она так, что даже на мужской половине дома было слышно. — Умов вы лишились с этими обычаями, кому они здесь нужны?! Где Кадара? Где хоть какие-то люди?! Услышите голос — блюдите обычаи, Ймерхши именем. А до того мочилась я на них.

— Ну и баба! — сказал тогда Н’йирре М’йарга, наставив уши повыше.

А Н’йирра только улыбнулся.

Много, много раз он это слышал, много, много раз ему обещали, что Ацарши его загрызёт на ложе.

Не загрызла же.

Выгнав женщин, Ацарши позвала его и попросила унести уродца подальше. «Закопай его в землю, — сказала она, глядя в потолок, — чтобы никто его не съел, кроме червей». Н’йирра так и сделал. Пускай это была только прихоть роженицы, с чего бы мужчине не потакать ей? Ведь Ацарши ныне снова кормила его выводок.

Две дочки, Нйарши и Цнерши, уродились толстенькие, с белыми зубками и белыми прозрачными коготками. Их хотелось нюхать и нюхать, так они нежно пахли. Нйарши шипела, то и дело норовила укусить отца за нос, а Цнерши только размахивала ручонками и урчала, жмурила золотые глазки, улыбалась, когда её щекотали.

Так родила своих последних детей Ацарши.

А про голоса она говорила верно. Ни одна точка связи не отвечала передатчикам их кораблей уже двенадцать лет по местному времени, то есть много больше века по времени Ррит Кадары. Этот мир назывался Ррит Тираи, и был так далёк от Отчизны, как только возможно. Сюда, в места дикости, места опасности летели подростки, чтобы вкусить крови и воспитать дух и плоть.

Так устроены сердца человеческие, что в определённом возрасте жаждут жестоких убийств, тягот и опасностей. Это потом они успокоятся и будут довольствоваться поединками чести, а то и дружескими состязаниями. Молодцу, с которого едва сошли пятна, у которого на уме одни герои и войны прежних времён, нужны не любовь и мудрость, а великие битвы и охота на крупного зверя. Могучего врага ищет он и такой добычи, которая могла бы его самого растоптать, загрызть или поднять на рога. И надо дать ему драки и славы, надо излупить его и измучить до полусмерти, чтобы безумие юности нашло выход. Удовлетворив кровавую жажду, получив почётные зажимы на косы, многие из отчаянных забияк выберут мирные дела, созидание и науку… А если не случится необходимого, если юность не отпылает высоким костром, то хищные инстинкты, загнанные слишком глубоко и слишком рано, станут болезнью. И начнут подростки ночами рысить по городским улицам, травить сверстников или устраивать облавы на взрослых. Убьют кого-нибудь стыдно или сами стыдно умрут, чего доброго…

Благородно дело и свят долг наставника: обучить юношей, направить верным путём, указать добычу клыкам их и врага — клинкам.

Это дело выбрал себе Н’йирра когда-то, давным-давно, когда сам был юнцом, полным ярости и восторга. Воистину то был хороший выбор. Больше века исполнял Н’йирра свой долг и не было дня, чтобы не радовался ему.

Хороший выбор.

«Да, — подумал старик Н’йирра, — так надо было лететь сюда. Утолить сердца, воспитать души, открыть глазам светлую, красивую смерть».

В день вылета ему исполнялось пятьдесят лет, и это было четвёртое «странствие крови», в которое он отправлялся наставником.

Как он сыпал проклятьями, когда узнал, что Ацарши собирается увязаться следом! Только женщин ему не хватало в охотничьем рейде. У Н’йирры на руках висели сорок юнцов, с которых только-только сошли пятна и которые всякие утра начинали с того, что пытались загрызть или изнасиловать друг дружку. У него не оставалось ни времени, ни сил на то, чтобы оказывать женщинам должные почести. Но Ацарши была тверда как металл. Она хотела ставить большие эксперименты, долгие эксперименты, а кто на Кадаре позволил бы ей изменять почвы и мелкого зверя? Никто. Она сама бы себе первая не позволила. Никаких мутаций на материнском мире, управляемых или нет! Таков закон.

Химик она была, Ацарши, биолог, эколог, этолог, генетик и кто только ещё. Много лет она изучала социальное поведение животных, хотела моделировать биоценозы. Двадцать лет в Собрании Учителей величайшие мыслители Кадары оттачивали ум прекрасной Ацарши. С ней собрались лететь две лаборантки, Сатарши и Урши, они были вдвое глупее её и вдесятеро упрямее. Планета им подходила, а на мнение мужчин они хотели бы помочиться.

Кто знал, чем это обернётся…




В пути безмозглые мальчишки возмущались — тем, что в «странствие крови» летят в такой глухой угол, куда и Ймерхши, Великая женщина, не взглянет. А ведь такое время нынче! Сам Р’харта собирает армии. Чудо кровопролития предстоит им, ликование убийств, празднество смерти. Пускай это всего лишь карательная операция против каких-то гнилозубых тварей, но это так весело! Почему старейшины не выпустят в драку молодёжь?

Первое время Н’йирра обрывал болтовню затрещинами, потом, когда надоело, собрал подопечных в тренировочном зале. Встал посередине и предложил:

— Нападайте. Тому, кто собьёт меня с ног, дам первый зажим.

Дальше всё было как обычно.

Мальчишки сперва оробели, потом начали нехорошо переглядываться. Их было четыре десятка против одного, пускай даже взрослого, пускай — наставника, блиставшего золотом в косах. Каждый мечтал о том, чтобы первым получить зажим. Каждый думал, что так  начнётся его путь к посту вождя, к ожерелью командующего армией. Н’йирра молча усмехался. Он хранил небоевую, спокойную позу и размышлял о том, что в юном возрасте инстинкты как раз дозволяют мальчикам охотиться стаей, и наука наставничества велит это поощрять. По природе своей люди — хищники-одиночки. Самое важное для них — научиться сотрудничеству…

Первым, конечно, бросился самый глупый, сильный и нахальный. Он и улетел в стену первым.

Спустя какое-то время Н’йирра стоял посреди зала один. Побитые ученики расползлись в стороны и пытались отдышаться. Тогда Н’йирра сказал:

— Теперь понятно, почему вас не пустят в бой?

Ответило ему молчание.

Глупые разговоры, конечно, продолжались, но до ушей Н’йирры больше не доходили.

Когда чри’аххар опустился на поверхность Ррит Тираи, женщины разбили лагерь и начали подготовку к своим экспериментам. А Н’йирра увёл мальчишек подальше. Как приказывал тысячелетний обычай, они оставили на борту чри’аххара всё, что напоминало о цивилизации, даже украшения и одежду. Два года предстояло им прожить жизнью диких зверей, жизнью великого героя Ш’райры, размышлявшего в ледяных горах пятьсот тысяч лет тому назад… Ни в какие горы Н’йирра, конечно, их не повёл. То было испытание для великого героя, а не для простых ребят. Он выбрал лес и саванну в тёплых субтропиках, на летней стороне планеты. Здесь год длился долго и добычи водилось в изобилии: достаточно, чтобы прокормить сорок крупных молодых хищников.




Два года спустя Н’йирра вывел их обратно к лагерю: повзрослевших, поумневших, выдержанных, расчётливых и спокойных. Теперь юнцы воистину радовали взгляд наставника. За время испытаний в стае сложились три пары «лезвий»; при виде их взаимной нежности и сам Н’йирра чувствовал тоску по своему возлюбленному. Да, он тоже жаждал вернуться на Кадару, вкусить благ цивилизации, расслабляющих, но тем пуще сладких. Он, конечно, скрывал это от учеников — до последнего дня. В последний день он уже мог говорить с ними как с равными. Н’йирре всегда было весело смотреть, как блестят глаза у вчерашних подопечных: новая манера обращения с ними необычайно им льстила.

В лагере их и ожидала мрачная новость.

Связь с Ррит Арекхье, перевалочным пунктом, пропала полгода назад и с тех пор не восстанавливалась.

Н’йирра промолчал. Ацарши тоже молчала. Сатарши тогда сказала вслух то, что и так было очевидно всем: если связь не работает, значит, Ррит Арекхье больше не существует. Арекхье была не населённая колония, а угрюмый каменный шар возле красной звезды. Искусственная биосфера под куполами силовых полей, консервированная пища, теснота и прочие неприятные вещи. Станцию там держали только потому, что энергетам кораблей требовалась дозарядка. Без остановки на Арекхье их чри’аххар не добрался бы до живых миров.

Тогда Н’йирра протяжно и глухо зарычал и погрузился в недолгие размышления.

Он подумал, что полгода — небольшой срок. Если с Арекхье что-то случилось, её просто не успели восстановить. Ррит Тираи богата жизнью, здесь тепло, много воды, животные пригодны в пищу. Тем, кого принёс сюда чри’аххар, нужно только подождать. Может, полгода, может, полтора. Ещё стоит попробовать связаться с другими точками. Станцию восстановят, на Арекхье или у какой-нибудь соседней звезды. Связь возобновится. Никаких сомнений.

И так он сказал.

Женщины разом кивнули. Судя по их виду и запаху, задержка только обрадовала их. Они не успели окончить здесь какие-то эксперименты.

— Значит, ждём, — только и ответила Ацарши, а затем все трое поторопились вернуться к работе.

Раздосадованный Н’йирра тоже не ощутил никакой подавленности. Он передёрнул ушами, выругался и вновь начал командовать молодёжью. Теперь им нужно было построить дома.




Прошло полгода. И ещё полгода, и ещё: много, много времени. В тех местах, где они опустились на Тираи, наступила зима. Потом — весна.

Связь так и не восстановилась.

Когда со дня прибытия на Ррит Тираи минуло десять лет по счёту Кадары, Ацарши собрала всех в тренировочном зале чри’аххара.

-  Здесь три женщины, — сказала она, — и сорок один мужчина. Можно не беспокоиться о генетическом разнообразии. Ймерхши-аххар говорит нам: заселите новый мир моими детьми. Мы будет приносить по выводку раз в четыре года по счёту Кадары.

— Зачем Ймерхши новые люди? — пробормотал кто-то. — Людей и так слишком много. На Кадаре нельзя даже на полюсах найти такое место, чтобы остаться наедине с горизонтом…

-  Ймерхши лучше ведомо, — ответила Ацарши.

Она поступала мудро, говорила мудро и выглядела, как богиня. Но, сказавши всё это, она немедленно передралась со своими лаборантками из-за Н'йирры. Как ни взгляни, а сейчас на планете был один-единственный настоящий мужчина, имевший право на почётные украшения и косы числом более двух, и то был воинский наставник Н'йирра. Помощницы Ацарши сами не вошли ещё в пору женской мощи, но не очень-то желали совокупляться с дикими и непрославленными юнцами. Ацарши думала как учёная-генетик, а Сатарши и Урши — как девушки, готовые к первому зачатию, и тут нельзя было избежать драки.

Так они дрались, что Сатарши пришлось зашивать распаханную вдоль и поперёк шкуру. Сама Ацарши её и зашивала. Тяжёлая рука была у неё в драке, лёгкая — над целительным ложем. Женщины почти помирились. Почти — потому что Ацарши в горячке оторвала Сатарши сосок на четвёртой груди, и восстановить грудь так и не получилось. С каждым выводком Сатарши жаловалась, что детям не хватает молока. Правда то была или неправда — неведомо, ни один её ребёнок не умер от голода и не вырос слабым, но Сатарши нравилось обвинять Ацарши, когда та ничего не могла ответить.

Иногда Н'йирра думал, что за минувшие годы Ацарши стала ему почти что «вторым лезвием».

Смешно, но правда.




Их маленькая колония росла быстро. Казалось, Н’йирра и ухом не успел дёрнуть, а уже пришла пора уводить в леса новых юнцов — сыновей прежних… Местность не могла прокормить столько хищников одновременно, и вот уже надо было заботиться о пищевых стадах, распределять их так, чтобы не превратить цветущие луга в пустыни; запасать мясо впрок. Уже должны были они подумать о том, как вести дела, когда закончится энергия чри’аххара и перестанут работать вычислительные машины. Подумать и об этом, и о другом, и о третьем — о всяких вещах, которых они не умели, скверно помнили и едва ли когда-то вообще учились им. Конечно, женщины вытянули из памяти корабля всё, что могло пригодиться. Но многое пришлось изобретать заново.

Н’йирра засмеялся, вспомнив, как мучились они с Ацарши, пытаясь выстроить экономику растущей колонии.

— Ты должен это знать! — сердилась Ацарши. — Твой второй нож в Собрании Учителей наставляет об управлении богатствами!

— И он отменно хорош на ложе, — огрызался Н’йирра. — Но этим путём знания не передаются!

Ацарши бессловесно рявкнула на него тогда, а потом рассмеялась.

Она умолкла и погрузилась в расчёты, но Н’йирра с трудом вернул свои мысли к делам. Его «лезвие» остался на Кадаре… С тех пор, как он возвратился из своего «странствия крови», он не покидал материнский мир. Он был мирным человеком, настолько мирным, насколько это вообще для человека возможно, и Н’йирра любил его за это. Он, Й’ранла, казался таким загадочным в своём безмятежном спокойствии. Он тоже был наставником мудрости, но мудрости мысли и слова, а не убийства и боя. Никогда не разлучались они более чем на три года.

И все три сердца вдруг сказали Н’йирре, что новой встречи не будет.

Тогда он отогнал предчувствие. Но будущее сделало его правдой.




Н’йирра вышел из дома на рассвете и спустился к реке. Разулся, сбросил одежду, поясом связал косы позади шеи. От реки поднималась прохлада. Он встал над гладким водяным зеркалом и изучил отражение своего нагого тела. Он искал приметы надвигающейся дряхлости, и не нашёл их, и остался доволен. Тело сохранило лёгкость и силу, зубы — остроту и крепость. Немного ослабело зрение, но ещё тоньше и внимчивей стал нюх. Жизнь на Тираи не дозволяла слабости, и слабость не приходила. Хорошо. Достойно мужчины.

И всё же ему много лет, очень много… Почти два века. Старость — худший из врагов, потому что её нельзя победить. Её можно отгонять, но неразумно забывать о её угрозах.

Н’йирра выпустил когти на ногах и погрузил их в мягкий холодный ил.

Он искупался, доплыв до ледяных ключей на середине реки. Там мимо Н’йирры шмыгнул огромный голый рыболов с рыбой в пасти, и Н’йирра, ребячась, погнался за ним, догнал, отобрал рыбу, отпустил, снова догнал верещащего зверя и наконец растерзал обессилевшего. Всё ещё смеясь, Н’йирра смыл с лица и волос кровь добычи, выбрался на берег и сел на припёке, греясь и обсыхая.

Помедлив, он вытянул ногу и когтем большого пальца нарисовал на песке Ррит Кадару — так, как рисуют её маленькие дети, ещё не умеющие читать: шар, над шаром — солнце, а справа и слева — «младшие солнца» Сетайя и Чрис’тау. Дети, рождённые на Ррит Тираи, так не рисуют. Они никогда не видели на ночном небе близких гигантских звёзд… Отчего-то это печалило Н’йирру. Много детей рождалось в колониях, миллионы их по-иному рисовали свои дома, но он, Н’йирра, был сыном Кадары. Главное его сердце принадлежало ей.

Людей на Ррит Тираи стало уже больше тысячи. Но корабль, чри’аххар, что принёс сюда первых колонистов, тихо умирал, растрачивая последние крохи энергии. Они давно уже не зависели от корабля, и давно уже никто из старейшин не позволял себе включать развлекательные комплексы, смотреть записи, сделанные на Кадаре. Но всё-таки сейчас это ещё можно было сделать, а когда корабль затихнет совсем, станет нельзя. Н’йирра вдруг понял, что связывает смерть корабля с собственной смертью. Это было очень плохо и неправильно, и он подумал, что должен дать себе время одиночества — чтобы поговорить со своими сердцами.

Тут порыв ветра донёс до Н’йирры навозную вонь вилорожьей шерсти, и Н’йирра почувствовал голод. Стадо вилорогов, судя по запаху, паслось на том берегу, левей, за рощей высокорослой койры. Это было пищевое стадо, и появилось оно как нельзя кстати. Чем и лучше разгонять печаль, как не кровопролитием!

Старая история вспомнилась Н’йирре, и он сам себе улыбнулся. Воинским наставникам часто доводится рассказывать истории; ходит шутка, что на склоне лет это становится их любимым занятием… Раса чийенкее, тоже ведущая свой род от хищных зверей, любит и ценит угар великих охот. Но они и близко не так хороши в этом деле, как люди. В эпоху первых контактов чийенкее изумились, узнав, что у людей никогда не было специального охотничьего оружия. Людей, напротив, глубоко поразила мысль, что можно без нужды портить себе охоту какими-то приспособами. Разве не горланят мальчишки к месту и не к месту песню Ш’райры, великого героя? «Убить зубами — лучше, чем когтями, убить когтями — лучше, чем ножами, а если не ножами обрываешь жизни, то какая от того радость?» Но чийенкее хотя бы не считали охотой убийство животного издалека, пулей или лазерным лучом. Н’йирра слышал, что у неких рас водятся даже такие отвратительные представления об охоте.

Помотав головой, он разогнал все лишние мысли. С плеском Н’йирра бросился в реку, стремительно переплыл её и размеренно побежал по берегу к зарослям койры, полностью отдавшись велениям нюха. Койра цвела, её изысканный горьковато-сладкий аромат смешивался с вонью вилорожьего навоза. Запах получался смешной. Губы Н’йирры подрагивали, обнажая клыки.

Скоро он увидел вилорогов.

Те паслись на лугу. Огромное, голов пятьдесят, стадо. Недавно несколько самок разродились. По лугу, взбрыкивая, неуклюже носились сосунки. «Хорошо», — подумал Н’йирра. Вожаки-вилороги — заботливые отцы. В сезон молока они даже злее, чем в сезон спаривания.

Он припал к земле в густом разнотравье и сощурился, выбирая жертву.

Взгляд его нашёл матёрого самца, господина стада. Тот был в полтора раза выше Н’йирры в холке. Пожалуй, даже выше Ацарши. Изжелта-сивая борода мела землю перед чудовищными копытами, а на каждый из четырёх тёмных извитых рогов вилорог мог насадить малого парда. Этот вилорог, несомненно, и был отцом нынешних сосунков. Окажись он немного моложе, Н’йирра не стал бы убивать его — не столько из заботы о поголовье, сколько из нежелания вызвать гнев женщин. О породах пищевых животных пеклись они. Но вилорог был стар и приближался к дряхлости. Он и дожил-то до своих лет только благодаря людскому присмотру. По-настоящему дикие животные на Тираи умирали намного раньше.

Пора сменить вожака, влить в жилы молодую кровь.

На миг разума Н’йирры коснулась мысль о том, что этот вилорог чем-то похож на него самого. Он досадливо фыркнул. Всё пустое; есть только хищник и жертва.

Но дикий хищник, неразумный зверь никогда не выбрал бы жертвой вожака стада. Он постарался бы отбить слабое животное: старую самку или сосунка. Состязаться с матёрым самцом вилорога не решился бы даже редкий в этих широтах большой пард. А Н’йирра был человеком, хищником разумным. Он искал в охоте не только пищи. Он искал счастья победы, сладкого риска, радости преодоления.

Н’йирра вынырнул из высоких трав, опёрся рукой о валун. Знакомый древний восторг распирал грудь. Вот, узри: человек перед зверем, хищник перед добычей, клыки и когти против рогов и копыт — всё, всё как миллион лет назад на Ррит Кадаре, славной, благословенной! Вожак попятился и затрубил, когда его ноздрей достиг запах Н’йирры. Самки побежали к нему, гоня перед собой детей.

Н’йирра вскочил на валун, позволяя животным видеть себя. Он заметил в них странную нерешительность. Вилороги точно не верили до конца, что их пришли убивать. Н’йирра догадался, в чём дело, и рассмеялся.

— Женщины! — сказал он вслух.

Женщины иногда окуривали пищевые стада снотворным газом и подходили вплотную, чтобы осмотреть их и убедиться, что животные здоровы. Никому не хотелось в охотничьем угаре, раздирая клыками живое мясо, проглотить с ним личинку паразита или семя плотоядного злака. Женщины старались устраивать проверки пореже, но животные всё равно успевали немного привыкнуть к человеческому запаху.

Н’йирра пригнул голову, обнажил клыки и издал громовой рык. Вилорог ответил яростным рёвом. Желая ещё больше разозлить его, Н’йирра побежал вбок, к самкам. Он притворялся, что хочет загрызть сосунка. Это было естественное поведение местного хищника, это был лучший и самый простой способ привести матёрого самца в ярость. Вилорог вновь заревел и тяжело поскакал на Н’йирру. Никто не осмелился бы противостоять ему. Четыре острых рога нацелились.

Массивный вилорог не мог долго галопировать, поэтому Н’йирра побежал ему навстречу. В единственный, чётко просчитанный момент он прыгнул.

Люди прыгали высоко, выше пардов и малых, и больших. Об этом инстинкт не мог предупредить вожака. В прыжке Н’йирра перенёсся через смертоносные рога и всеми двадцатью когтями впился вилорогу в холку.

Зверь заметался.

Он почти не чувствовал боли, потому что холку его покрывал толстый слой нагулянного за весну жира. Он только запаниковал. Н’йирра, бессловесно вопя от юношеского восторга, болтался на его спине.

Вилорога защищали не только рога и копыта, но и густая, жёсткая как металл шерсть. Чтобы убить его, нужно было либо распороть ему когтями брюхо, либо раздробить шейные позвонки мощным укусом.

— Убить зубами — лучше, чем когтями! — пропел Н’йирра.

Вилорог в ярости и отчаянии запрокинул голову далеко назад и мотнул ею справа налево. Жуткие рога описали дугу. Зверь пытался сбить хищника с холки. И ему удалось бы, да, удалось! Но Н’йирра был не только хищником и не только человеком разумным. Он был наставником воинов.

Он предугадал движение жертвы и взвился в воздух над вилорожьей спиной. Смертоносные рога прошли под ним, не задев. В падении же он нацелил когти впиться не в спину, в шерсть и жир, а в самые эти рога, огромные и прочные, словно металл. Он упал на голову вилорога. Под тяжестью Н’йирры тот пригнулся, глухо ревя. Теперь он ничего не мог сделать.

Несколько вдохов Н’йирра ещё покатался на добыче, смеясь и радостно взрыкивая. Потом стремительным движением прогнулся и ударил челюстями, дробя вилорогу шейные позвонки.

Вилорог глухо застонал. Он сделал ещё шаг, ещё, и вот Н’йирра уже метнулся в сторону и присел в траве, наблюдая за тем, как добыча кренится и оседает.




Н’йирра напился крови и сытно поел. Напоследок он вырвал вилорожьи лёгкие для детей, чтобы те полакомились. Потом выпрямился и огляделся. Вилорожьи самки с детьми сгрудились в стороне и смотрели на него, в оцепенении ожидая новых убийств. Ноздри их трепетали, сосунки пронзительно повизгивали от страха. Вилорожихи были слишком глупы даже для того, чтобы убежать. Н’йирра усмехнулся и набрал воздуху в грудь. Услыхав его рык, стадо заплясало на месте и, после заминки, поскакало наконец в лес.

Н’йирра развязал пояс, позволив тяжёлым украшенным косам разметаться по спине, вытер волосами лицо и неторопливо, размахивая насаженными на когти лёгкими, отправился в обратный путь.

Поселение давно проснулось. Н’йирра издалека учуял запахи. Дети пахли молоком, азартом и возбуждением, и в сплетение этих чудесных живых ароматов вплетался запах звериных испражнений и ужаса. Н’йирра засмеялся, ускоряя шаг. «Не забыть, — подумал он, — сказать кому, чтобы забрали тушу вилорога и завялили мясо». Лёгкие вилорога, похоже, предстояло попросту выбросить — малышня, столь милая сердцам старого Н’йирры, отыскала и затравила собственную добычу.

Да, дети гоняли хвостатку.

Н’йирра лёгким прыжком метнулся на ветвь приземистого дерева и стал смотреть на это. В толпе пятнистых мальчишек бегали три девочки — Урши-младшая, Айюрши — внучка Урши-старшей, и Цнерши, четырёхлетняя дочка Н’йирры. Сейчас, когда сосцы девочек ещё не налились, а тела не стали грузными, они были столь же лёгки и быстры, как мальчики, но намного сильней и крупнее сверстников.

Полюбовавшись на девочек, Н’йирра стал приглядываться к мальчикам, уже не как отец и опекун, но как воинский наставник. Намётанный взгляд быстро выделил в толпе темнокожего стройного хищника лет пяти. Тот выглядел совсем мелким и тощим, но так быстро бегал и высоко прыгал, с такой беспощадной точностью кусал и когтил, что Н’йирра не удержался от восхищённого возгласа.

Смуглый мальчик и убил хвостатку. Н’йирре подумалось, что он уже достаточно взрослый, чтобы сознавать собственное физическое совершенство и красоваться им. В последнем рывке он даже не попытался схватить добычу руками. Так и ударил челюстями в прыжке, уверенно попав поперёк туловища хвостатки, перекусив ей хребет.

Пухленькая Цнерши раздражённо заворчала и рванула хвостатку к себе. Она была недовольна, она сама хотела убить. Повинуясь инстинкту, мальчик уступил добычу девочке, но всё же не сдержался и зарычал на неё. Цнерши ударила его ладонью наотмашь. Поджарый, лёгкий паренёк так и отлетел в сторону.

Н’йирра умилился. Злой нрав, несомненно, дочка унаследовала от матери. Цнерши была красивой и сильной. Если ум её окажется таким же глубоким и острым, как у Ацарши, то лучшей дочери нельзя и желать.

Хвостатку за единый миг растерзали в мелкие клочья, съели её небогатое мясо и разобрали скелетик на украшения. Н’йирра посмеивался, глядя на это. Дети набегались, запыхались, по уши измазались в крови и содержимом кишок хвостатки и выглядели совершенно счастливыми.

Спрыгнув с ветви, Н’йирра прошёл в самый центр бурной возни, сгрёб за гривы первых попавшихся малышей и потащил их к ручью отмывать. Ещё трое или четверо, радостно визжа, попрыгали ему на плечи. Кто-то даже осмелился повиснуть на его косах, и Н’йирра с рыком тряхнул головой. Чудесная была минута, безмятежная и радостная, как утренний свет.

И должно было случиться, что именно теперь Н’йирра почуял — почуял что-то странное, новое, непредвиденное. На полвздоха он остановился, пытаясь понять, с чем связано его предчувствие. Ярко сияло солнце. У ног прыгали и смеялись здоровые, сытые дети. Не было причин беспокоиться, не было повода ждать перемен. Но знобкая дрожь прошла по спине старейшины. Давно, давно задремали в нём инстинкты воина и убийцы воинов — и вот пробудились.

Н’йирра выпустил детей, направил их к ручью, подталкивая в спины, велел вслух: «Пойдите, пойдите умойтесь, иначе ваши матери вас не узнают». Сам он развернулся и зашагал туда, куда вело его чутьё — в поле за речной излучиной.




По пути он разобрался в ощущениях и разделил их, как учёный разделяет объекты по таксонам. В действительности Н’йирра ничего не чуял, то есть — не воспринял никаких новых запахов. Странное чувство относилось к плотности воздуха, словно бы к самой структуре пространства. Будто нечто дрогнуло рядом. Впору сравнить с землетрясением, если бы воздух мог сотрястись сам по себе, вследствие движения незримых, неощутимых внутренних пластов… Летательный аппарат? Н’йирра допустил эту мысль, хотя гипотеза выглядела нелепой. Если о них наконец вспомнили, то сначала должны были восстановить связь, и уж потом — лететь в такую глушь, какой была Тираи. Возможно, это был чужой, не человеческий корабль? В любом случае он бы испускал запахи.

А запахов Н’йирра не чуял.

До самого последнего вдоха не чуял. И когда обогнул рощицу, выйдя на поле, когда собственными глазами увидел до боли знакомый силуэт ай’аххара — нос его всё ещё ничего не говорил ему. На какой-то неуловимый миг Н’йирре почудилось, что разум ему изменил, и он видит призрак. В самом деле, он столько мечтал о возвращении, и вот — вестник Отчизны перед ним. Благородный ай’аххар, звёздный странник, совершенный во всех своих элементах. О, дивные очертания, что не менялись тысячи лет! Корабль-песня, корабль-легенда. Радуйтесь, сердца старого Н’йирры, забудь, Н’йирра, о том, чем должен пахнуть звездолёт, едва приземлившийся…

Если он иллюзорный — почему приминает травы? Если настоящий — почему пахнет холодом и покоем?

Н’йирра не стал размышлять дальше. Он просто выпрямился, позволив системам корабля увидеть себя, и стал ждать. Ждал он недолго.

Ай’аххар выпустил трап, и по трапу сошли двое.




2.




— Р’йенра, — сказал К’хирилл, — летим со мной.

Когти Р’йенры остановились над металлической, изготовленной специально для людей клавиатурой. Он обернулся через плечо, потом повернулся вместе с креслом. Хманк стоял в дверях. Он выглядел так же, как обычно — тонкий и бледный, будто стебель, выросший в темноте. Бесстрастный и абсолютно уверенный.

— Куда? — только и спросил Р’йенра.

— Сейчас самое лучшее время, — объяснил певчий непоследовательно, повинуясь собственной извилистой, тайной логике. — И ещё неделю будет лучшее, а потом начнёт становиться хуже. Через год будет уже поздно.

Р’йенра давно привык к такому. Он улыбнулся новой странности К’хирилла.

— Я верю, — терпеливо напомнил он. — Но я хочу, чтобы ты объяснил.

Полупрозрачное лицо певчего сделалось удивлённым.

— Что?

Р’йенра засмеялся. Встал, подошёл вплотную, положил руку на холодное слабое плечо.

— К’хириш, — сказал он покровительственно, — всё с самого начала. Что ты услышал, что ты спел, а если не ты, то кто; куда надо лететь, зачем, к чему это должно привести. Только ты слышишь эту песню, ты один, помнишь?

К’хирилл заморгал и напрягся. Сейчас наставала самая важная минута: певчий хманк выныривал из своих внутренних бездн. Ему требовалась поддержка. Р’йенра взял друга за руки и усадил в кресло, ещё хранившее тепло его тела, а сам присел на пол перед ним и заглянул в глаза певчего снизу вверх. К’хирилл повиновался как кукла. Он тихо просидел с полминуты, держась за Р’йенру, потом лицо его ожило. Р’йенра начал ждать разъяснений, но вместо этого хманк тяжело задумался, хмурясь. Р’йенра забеспокоился о нём. Возможно, К’хириш ещё не вынырнул до конца. Если это так, если ему действительно становится всё труднее и труднее возвращаться к обычной реальности, то это очень плохой путь, и в конце его ожидает совсем плохое.

Но К’хириш встрепенулся и сказал:

— Мне трудно это тебе сказать. Не потому, что мне, а потому, что тебе.

— Уже что-то, — кивнул Р’йенра. — Эта песня как-то связана с моей расой?

— Напрямую, — К’хириш снова напрягся, так болезненно, судорожно, что Р’йенре стало его жалко. — Это о вас.

Сказать по чести, сейчас Р’йенру больше беспокоило состояние К’хириша, чем тайны, которые ему открылись. Тайны явят себя в свой срок, а вот срок жизни, отпущенный певчему хманку, может вдруг сократиться во много раз.

— Я надеюсь, ты будешь рад, — сказал певчий и странно прибавил: — В конце.

— Ты хуже анкайи, — сказал Р’йенра и заставил себя улыбнуться. — Как мы полетим?

К’хирилл прикрыл глаза и немного посидел так, потом встал, мягко отведя руки Р’йенры. Выражение болезненной усталости ушло из его черт, даже краска вернулась на щёки. Р’йенра вновь отметил странный эффект, о котором знал давно, но природы которого так и не сумел понять: каким-то образом он, Р’йенра, мог поделиться с К’хиришем своей силой, жизненной энергией. Это было как согреть замерзающего. Но всё же не вполне именно так. Иным образом, словно бы более глубинным и сложным.

Обычно это делали другие хманки — боевые хманки. Они умели согревать певчих, как холодные хманки умели успокаивать их чересчур возбудимую, расстроенную нервную систему. Холодные хманки снимали генерализованную тревожность, боевые — давали певчим силы жить, а сами певчие обладали властью. Нужно было досконально знать физику скрытых измерений, чтобы хоть отчасти понять природу этой власти. Тем, кто не занимался высокой наукой, оставалось лишь подмечать внешнее.

К’хириш был потомком нескольких поколений великих певчих. И он родился слишком сильным и слишком слабым. Много лет жизнь едва теплилась в нём, потому что ни один хманк не мог согреть его по-настоящему. Отчаявшись, дед К’хириша обратил разум к музыке внешней бездны. Он искал пути спасти внука и нашёл их. Ответ, как часто случается, оказался совсем рядом и был очень простым. Помочь К’хиришу мог представитель другой расы.

— Дед увидел вероятность одновременно со мной, — сказал К’хириш уже нормальным голосом, строя речь в соответствии с нормальной логикой. — И он заранее обо всём позаботился. Корабль уже готов. Позвони М’рхайре.

Р’йенра уселся в своё кресло.

— Ты знаешь, что он согласится, конечно, — сказал он со смешком. Вот к чему трудней всего было привыкнуть: певчий никогда не задавал вопросов и не спрашивал согласия, потому что всегда знал заранее.

К’хириш улыбнулся.

— Прости. Я опять забыл.

В задумчивости Р’йенра облизнул клыки, и улыбка покинула его лицо.

— Ты ведь не только это знаешь, — сказал он К’хиришу.

— Да, — К’хириш опустил голову. — Почти минуту. Но не важно. Ты будешь. А!.. прости, —   и он перевёл со своего птичьего языка: — Я знаю заранее почти каждую минуту этого путешествия. Но это твоё путешествие, Р’йенра, а не моё. Твоё и М’рхайры. Вас ждут… разные вещи. Хорошие, плохие, очень важные.

Р’йенра приподнял уши, и его серьги звякнули.

— Вот как?

К’хириш кивнул и прибавил вдруг:

— Я хочу… поблагодарить вас. Я надеюсь, будет хорошая благодарность.

Р’йенра подошёл к нему и положил руку на плечо, чуть прихватив когтями его свитер в знак дружбы. К’хириш улыбнулся и сказал:

— Пойдём посмотрим корабль.




Лиловое небо Дикого Порта окрасилось розовым и зелёным — садилось солнце. Кроны деревьев парка согласно шумели. Р’йенра шёл рядом с маленьким хманком, внимательный, будто телохранитель, хотя К’хириллу и не могло грозить никаких опасностей, кроме тех, что крылись в его собственном разуме и теле. Певчий смотрел вдаль и улыбался чему-то. По дороге Р’йенра позвонил своему «второму лезвию» и фыркнул, поняв, что М’рхайра не просто согласен сорваться и лететь, а рад этому предложению, как ребёнок. Чего же было и ждать. К’хириш знал заранее…

Корабль стоял на парковой площади, стройный и тёмный. В центре площади бил фонтан с голубовато-серебряной водой, и в красках заката, на фоне летучей громады, вода искрилась и переливалась сиянием. Все космодромы в Ареале хманков давно демонтировали или просто бросили за ненадобностью… Немногочисленные прохожие подолгу задерживались перед кораблём, любовались.

Он был поистине прекрасен, такой же, как большинство кораблей хманков в эту эпоху. Изящный корпус ай’аххара людей, заключающий в себе людьми же созданную систему жизнеобеспечения — никто до сих пор не изобрёл лучшей. Три комплекта двигателей — хманкские антигравитационные, хманкские гиперпространственные, анкайские поглощающие. Гибридный искусственный разум, сочетающий в себе достоинства хманкских и анкайских систем. К’хириш подошёл к кораблю и некоторое время общался с ним, пока Р’йенра просто разглядывал звездолёт, присев на бортик фонтана. Такой корабль взлетал легко, как птица, и не наносил природе ни единой раны; это было очень по-человечески, и очень Р’йенре по душе. Хманки от людей научились так беречь живое. Казалось бы, удивительно: ведь люди — хищники, а хманки — нет. Но ответ в том, что хищник не может ненавидеть добычу, равно как и пренебрегать ею. Он бережёт добычу до часа, когда ей суждено отворить ему свои артерии…

Быстрой побежкой приблизился М’рхайра и нырнул головой в фонтан. Р’йенра со смехом ударил его, когда «лезвие» тряхнул гривой и окатил его веером брызг.

— Так куда мы всё-таки летим? — сказал он.

— Далеко, — ответил Р’йенра загадочно и самодовольно. — На край мира, где скрыты тайны предков.

М’рхайра дёрнул его за косу, а потом сказал непоследовательно («Точно певчий», — с ухмылкой подумал Р’йенра):

— Знаешь, за что я люблю К’хириша?

— За что?

— Он умеет не рассказывать всего самого интересного.

«Да, — внезапно ответил хманк безмолвно, согласно прозвучав в обоих их разумах; К’хирилл не оборачивался, он продолжал общаться с кораблём и выглядел бесстрастным, а мысленный его голос словно воду в фонтане окрашивали серебряно-голубые тона, и он искрился от смеха. — Да. Я знаю. Я стараюсь. Ведь так намного веселей».

Позже Р’йенра думал: навряд ли они вели бы себя столь беспечно, знай, с чем столкнутся на самом деле. Может, К’хириш поступил бы честнее и добрее, рассказав им всю правду. Он, разумеется, лучше знал, как поступить… Если не выбирать выражений, то его поступок был похож на предательство. Однако, создав события и позволив им развиваться своим чередом, К’хирилл Васильев обернул их так, что они действительно стали благодарностью Р’йенре и всей его расе.

Таковы певчие хманки. Если не готов принимать, держись подальше.




Полёт длился почти неделю. Очень долго для новых двойных двигателей. Лет сто назад то же расстояние самый быстрый корабль покрыл бы только за пару месяцев. Звёздный сектор, в который они вошли, был плохо изучен. Р’йенра подумал, что его ещё много лет не начнут всерьёз изучать. Мало кто в Галактике сейчас поддерживал исследовательские программы. Разве только любительские общества хманков и лаэкно. Разум корабля в стремлении предоставить пассажирам максимум информации обратился к каким-то очень древним, не полностью расшифрованным архивам. К’хириш сказал, что данных ему достаточно, и уверенно указал кораблю цель. Р’йенра и М’рхайра в ту минуту стояли у него за спиной: обоим очень нравилось смотреть на то, как певчий ориентируется в трёхмерной карте. Карта брала такой масштаб, что К’хириш ходил среди звёзд, как у себя дома. Иллюзорные светила раскрашивали его кожу сетью бледных теней.

Хманк долго смотрел на планету, когда корабль вынырнул в пространство рядом с ней. Корабль отключил двигатели и выпустил вниз зонды, а сам стал искусственным спутником и задремал на высокой орбите. Взгляд К’хириша медленно скользил по зелёным лесам и белым горам, жёлто-коричневым пустыням и синим океанам. Р’йенра больше внимания уделял отчётам о химическом составе, климате и магнитном поле. Судя по ним, планета скорее напоминала Хманкан, нежели Кадару или Седьмую Терру. «Это здесь нас ждут тайны предков?» — иронично подумал Р’йенра. Он был отчасти разочарован. Только сейчас он понял, что неосознанно ждал увидеть копию Кадары, наподобие того, как Терра-без-номера была копией Хманкана.

Потом он подумал, что К’хириш сейчас видит именно Хманкан — древнюю прародину своей расы, куда К’хиришу и его народу путь был давно заказан. Большая война разделила хманков, расколола их, как скалу раскалывает удар молнии, и две части единой некогда цивилизации более уже не возвратятся к единству.

— Завтра, — сказал К’хириш.

Р’йенра понял его и без расшифровки. К’хириш знал нужное время с точностью до минуты. По какой-то причине не стоило сажать корабль сейчас, следовало обождать, пока сменится день. Завтра начинались события.

Р’йенра коснулся его руки в знак понимания и ушёл.




— Я останусь тут, — сказал К’хириш ему и М’рхайре. Он прошёл к креслу пилота и сел в него, отвернувшись от пульта управления. — Это — ваше. Ваши… — он запнулся, — ваши события. Я буду только помехой. Когда… если…

Р’йенра фыркнул. Хманк опять запутался — не в своих песнях, конечно, а в том, о чём стоило и не стоило предупреждать друзей.

— Говори как хочешь, — опередил его М’рхайра. «Лезвие» насмешливо улыбался, почти скалился. — Мы знаем тебя.

— Спасибо, — искренне сказал К’хириш. — Когда вам будет очень нужно, позовите меня, я постараюсь помочь. Я всё время слушаю.

— Непременно, — вновь перебил Р’йенру М’рхайра. Оскал его стал шире. Несмотря ни на что, М’рхайра до сих пор не признавал истинные масштабы власти певчих, и теперь он не верил, что им с «лезвием» может потребоваться помощь К’хирилла. В то, что К’хирилл способен им помочь, он тоже не верил.

Он просто недостаточно долго с ним общался.

Р’йенра — верил.

Больше того, он привык верить и не беспокоился уже, и потому сказал о другом:

— К’хириш, если тебе самому надо будет помочь — зови. Не терпи. Если тебе станет плохо, я рассержусь.

Хманк улыбнулся, оцепенело глядя прямо перед собой. Бледный, хилый, маленький. Абсолютно уверенный.

— Удачи, — сказал он.




О том, что на краю поля стоит человек, они знали — предупредил корабль. У М’рхайры грива дыбом поднялась от возбуждения: обещанные им тайны были не мертвы, не законсервированы в хранилищах данных. Живые собратья ждали их здесь! Р’йенра сам вновь и вновь дёргал ушами, чувствуя, как не в лад колотятся его три сердца.

— Это беженцы, — сказал М’рхайра. — Но я ничего не слышал о них. Когда они сюда прилетели? После Первой войны? После Второй? Что это за люди? Как они живут здесь? Что они нам скажут?..

— Замолчи, — взмолился Р’йенра. — Иначе мы будем похожи на детей. Выйдет глупость.

— Меня это не пугает, — сказал М’рхайра и расхохотался. — Такая новость! К’хириш не слукавил. Но интересней всего мне, что сохранили эти люди. Может, мы узнаем что-то ещё…

Весёлость ушла из его облика так же быстро, как появилась. Р’йенра вздохнул и провёл рукой по ушам. М’рхайра говорил уклончиво, и Р’йенра знал, почему. Знал, о чём. Две проигранные войны поставили человечество на грань выживания. С тех пор прошли многие десятилетия, численность неуклонно восстанавливалась; но была потеря куда горшая — невозвратимая. Полмиллиона лет культурного наследия канули во тьму. Жалкие остатки человеческой расы, цепляясь за жизнь, не нашли сил заботиться о сохранении информации. Они сберегли так мало, так страшно мало! Из памяти о прошлом уцелела лишь память о том, что прошлое было великим. Всё, что они знали о полумиллионе лет письменной истории человечества, теперь умещалось на нескольких страницах.

И ярче, чем радость встречи, была радость надежды: возможно, эти люди сохранили память. Пусть не многое, но хоть что-то.




Они вышли и остановились внизу, у трапа, в яркой жёсткой траве. Ветер принёс тысячи переплетённых запахов, по большей части растительных, но запахи крови и плоти также были среди них. Р’йенра и М’рхайра одновременно учуяли незнакомца и одновременно наставили уши.

Он был настороженным, и внимательным, и очень удивлённым. Он подозрительно принюхивался, щуря глаза. И не двигался с места; он напоминал бы статую, если бы ветер не покачивал его косы. В нём не было ни возбуждения, ни приветливости.

— Что нам правильней сделать? — пробормотал М’рхайра. — Пойти к нему самим или нет?

Р’йенра прижал клыками нижнюю губу. Настороженность незнакомца с запахом передалась и ему. Он задумался, разбираясь в доносимых ветром оттенках.

— Мы ему не нравимся, — определил он наконец. — М’рхайра, почему? Так сразу?

М’рхайра досадливо фыркнул, в горле его заклокотал и погас тихий рык: «Откуда мне знать?»

«К’хириш?» — подумал Р’йенра. Он чувствовал себя глупо: они ещё и словом не перекинулись со встречным, а он уже растерялся и обращается за помощью к певчему… В тот же миг он ощутил К’хирилла странным образом, некой частью сознания: хманк сидел на полу в кабине, скрестив ноги и положив руки на колени. Он был очень глубоко во внутренней бездне, и его разум накрывал луг и лес, точно купол силового поля. «Р’йенра, не надо говорить со мной часто. Действуйте сами. Сейчас: сравнивай. Я дам одно: вы говорите на чужом языке».

У Р’йенры холод стёк по спине. М’рхайра рядом замотал головой и выдохнул древнее ругательство, какое и с уст стариков уже не срывалось: ймерх-се! Великая смерть!..

М’рхайра быстро соображал.

Они говорили на лучэне, гибридном языке Седьмой Терры, взрывчатой смеси русского, путунхуа и астро-английского. В сущности, это и был их родной язык — тот, на котором они быстрей и точней всего выражали мысли. От богатства человеческих языков остался только упрощённый общий и пара медленно дотлевающих диалектов. На Кадаре общий язык вправду оставался живым, но Р’йенра и М’рхайра родились на Диком Порту, и их матери говорили с ними на астро-английском. В университете на факультете дипломатии цивилизаций лекции читали на русском, а на улицах и в информационных сетях говорили на лучэне.

— Значит, упрощённый общий, — медленно проговорил М’рхайра, и Р’йенра поморщился. Произношение у любимого друга было отвратительное — ни одной грудной рычащей, сплошь горловые.

— У нас будут проблемы, — пробормотал Р’йенра, и М’рхайра пихнул его кулаком.

— Говори по-человечески.

Порыв ветра отогнал лёгкое облако, и на высокую неподвижную фигуру незнакомца упал солнечный луч. В этот миг оба поняли, что проблемы их будут куда серьёзнее, чем просто дурное произношение и нехватка лексики.

Косы. Десятки — десятки! — кос незнакомца пылали золотом почётных зажимов, усыпанные ими едва ли не сплошь, от корней до кисточек. Такое Р’йенра видел только в исторической хронике. Даже у верховных вождей сейчас не было столько, потому что верховные вожди нынешней эпохи не вели войн… Сколько же лет этой колонии? Несомненно, она возникла задолго до Второй войны; во время Второй такой воин не мог бы, не позволил бы себе уцелеть… Значит, колония старше. Здесь сохранились традиции. Это и хорошо, и плохо. Р’йенра напряг память, пытаясь собрать воедино всё, что знал про обычаи старины.

— Я понял, — сказал он наконец М’рхайре, зная, что К’хирилл тоже слышит эти слова: — Мы не нравимся ему потому, что не имеем права на собственный корабль. И потому, что мы слишком взрослые при этом.

— А я не понял, — сказал М’рхайра и нахмурился.

Р’йенра взялся за височные косы обеими руками.

— У нас нет знаков доблести.

— Ну и что?

Р’йенра зажмурился. Да, у них действительно были проблемы…

— Герои древности убили бы тебя за этот вопрос, — хмуро сказал он.

— Герои древности мертвы, а я — нет.

— Я боюсь, — сказал Р’йенра вполголоса, — я боюсь, что один живой герой древности сейчас на нас смотрит.




«Хватит мяться, — ответил ему на это М’рхайра и прибавил: — Если ты прав, то чем больше мы будем осторожничать, тем сильнее ему это не понравится». Р’йенра хотел возразить ему, но самоуверенный и бесцеремонный М’рхайра уже зашагал вперёд. И Р’йенра поплёлся за ним, утешаясь мыслью, что «лезвие» выбрал меньшее из зол. Обычаи предков они знали разве что по сказкам и слухам, верно соблюсти их не смогли бы никакими усилиями. Значит, разумней всего было вести себя так, словно происходящее совершенно нормально и их ничего не смущает… «Это старейшина, — думал Р’йенра, безуспешно пытаясь подсчитать зажимы. — И для него мы… выглядим как дети-переростки. В лучшем случае. Но мы привели сюда корабль. Мы осмелились показаться на глаза старейшине и собираемся говорить с ним. Мы ведём себя очень нагло». Неприятно было сознавать, что исправить тут ничего нельзя, можно только сделать хуже. Десяток вздохов спустя Р’йенра решил во всём положиться на М’рхайру и надеяться, что «лезвие» в своём нахальстве не переступит каких-нибудь особенно важных границ.

Золотокосый воин равнодушно смотрел на них. Он не сделал шага навстречу. Молодые люди остановились, не сговариваясь, на изрядной дистанции и склонили головы.

Несколько мгновений только ветер шумел в кронах. Могучий старик взирал на юнцов сверху вниз. Он оказался на голову выше их и настолько широк в груди, что весил, должно быть, как оба они вместе. Руки и ноги его бугрились мышцами, а глаза были — зелёный лёд горных вершин. Наконец он заговорил. Голос его звучал низко, словно эхо землетрясения («И со всеми грудными рычащими», — мрачно отметил Р’йенра).

— Кто такие?

М’рхайра и Р’йенра переглянулись, и Р’йенра заговорил — неожиданно для самого себя:

— Приветствую… великий старейшина. Мы пришли… прилетели… прибыли в поисках… собратьев. — Он мучительно вспоминал слова языка, который должен был быть его родным, и стыдился этого. Хотя бы произношение удавалось не самое дрянное… Всё же на лице старика выразилось лёгкое презрение. Этому Р’йенра ничуть не удивился, только подавил вздох.

— Кто такие?

Р’йенра набрал воздуху в грудь.

— Я Р’йенра аххар Ренши аи Т’хайра. Это М’рхайра аххар Тареши аи Ц’ринга. Мы — парные лезвия.

Зелёные очи воина скользнули по фигуре М’рхайры: тот ответил дерзким взглядом. Старик вновь посмотрел на Р’йенру.

— Откуда явились?

— С Дикого Порта, — ответил М’рхайра.

— Там доверяют корабли бескосым?

«Началось, — подумал Р’йенра ещё более мрачно. — Что за нравы были у предков! Рычать на незнакомых людей». Его эмоции ему самому казались странными: он и боялся этого величественного старика, и в то же время не мог отнестись к нему всерьёз. Поразительная картина живого прошлого, фигура, шагнувшая прямиком с кадров исторической хроники… ей-же-ей, какой-то аттракцион. Косы, зажимы, традиции… прошлое, давно отжившее и погребённое.

Но старику надо было что-то ответить.

К счастью, М’рхайра опять нашёлся.

— Там отказались от обычаев и более их не чтят, старейшина, — сказал он. — Я знаю, что тебя не радуют мои слова, и сожалею об этом. Но я не решусь осквернить твой слух ложью.

Старик шевельнул ухом. Даже слух Р’йенры резало М’рхайрино кошмарное произношение. Зато М’рхайра помнил куда больше слов. Мало того, он и фразовые обороты помнил. Безмолвно, одним запахом Р’йенра выразил уважение «лезвию».

— Вот как? — сказал старик чуть менее церемонно. — Что же с ними случилось?

Сердца Р’йенры выровняли биение. До сих пор он побаивался, что старик, так похожий на монумент прошлых эпох, и мыслить будет как монумент: не заинтересуется новостями, не станет задавать вопросов, а обратит внимание лишь на огрехи, допущенные гостями в соблюдении обычаев. Но всё же старик был живым человеком, живым — и многие годы отрезанным от мира.

— Прости, старейшина, что спрашиваю не в свой черёд, — сказал М’рхайра. — Но как долго ты не слышал вестей с Кадары?

— Прощаю, — тот кивнул. — Сто двадцать кадарских лет.

Р’йенра со стуком захлопнул рот. М’рхайра так и моргал, потом мотнул гривой и вслух прошептал на лучэне: «Это же получается…» «Да, — подумал Р’йенра. Под сердцами что-то мучительно задрожало. — Не после Первой войны. До войны».

Всё стало понятней.

М’рхайра переступил на месте, когти его ног впились в землю. Собравшись с духом, он продолжил:

— Тогда… тогда я снова скажу, что сожалею и прошу прощения. И более не стану повторять попусту. Война проиграна. Кадара пала.

Зелёные глаза старика распахнулись. Раздулись ноздри, обнажились клыки, и на руке, спокойно лежавшей у пояса, вылетели из пальцев когти.

— Что?

М’рхайра стойко выдержал его бешеный взгляд.

— Мы готовы рассказать обо всём, — голос его звенел от напряжения, но он почти не запинался. — Это будет долгая повесть.

Внезапно старик оцепенел вновь. Он был похож на камень, застывший на склоне — перед тем, как обрушиться вниз всем весом и начать лавину. М’рхайра и Р’йенра тоже застыли, пожирая его глазами. Как бы то ни было, его древняя мощь завораживала их. Она казалась сродни стихийным силами природы. Пожалуй, в этот миг молодые люди впервые понимали, отчего их предков страшилась Галактика.

Старейшина размышлял несколько вздохов и ответил, наконец, бесстрастно, ровным голосом, только на тон ниже, чем прежде; в груди его рокотал рык:

— Да. Эту повесть должно произнести и должно услышать. Ацарши и всем другим.

Он скользнул взглядом по лицам юношей и приказал:

— Идёмте.




3.




— Что ты об этом думаешь? — спросил Н’йирра.

Они с Ацарши сидели на полу в тренировочном зале их чри’аххара, пустом и тёмном. Большинство систем корабля давным-давно были выключены, все его шлюзы — открыты. Всего лишь несколько дней назад Н’йирра и Ацарши обменялись грустными мыслями: когда перестанут работать вычислительные машины и корабль замрёт окончательно, он превратится просто в большое здание. Ветер и вода нанесут пыли, лианы оплетут острые крылья, и медленно, медленно гордый чри’аххар будет становиться зелёным холмом… Ацарши тогда молча обняла Н’йирру и зарылась лицом в его косы. Жили они вместе, и состарились вместе, и вместе лечь им в подножие того холма… До сих пор нос Н’йирры помнил её горький запах.

Но судьба решила иначе. Людей, совершивших в жизни столь многое, она не унизила тихой дряхлостью, плесневым тлением. На склоне лет вновь ждали их великие деяния, гром и яркость, ярость и мощь.

Ацарши задумалась, щуря глаза.

— Помню Р’харту аи Т’харргу, — сказала она тяжело. — Верю, что он недооценил противника. Верю, что никто не смог сместить его вовремя. Тупой цангхьяр! Ймерх-се! Эти бедные дети не знают даже, как шла та война. Но я уверена, что Цмайши разделяет вину брата. Найдись в штабе умная женщина — сумела бы заключить мир. Пусть позорный. Но Цмайши довела до оккупации Кадары!

В груди её родился и погас гневный рык, а потом… Н’йирра замер, открывши рот: суровая, злобная, могучая Ацарши застонала в голос и повалилась на пол, сжимаясь в комок, как ребёнок. Она закрыла руками лицо и впилась когтями в собственные волосы. Струйки крови окрасили их. Несколько вздохов Н’йирра цепенел в растерянности. Опомнившись, он подался к Ацарши и привлёк её к себе, гладя её большую мудрую голову. Ацарши схватилась за него, пальцы её скрючивала судорога, когти раздирали одежду и кожу Н’йирры. Он не замечал физической боли. Ацарши дрожала и плакала в его объятиях.

— Ох, — шептала она, — ох… ничего нет… никого не осталось… Как они могли? Н’йирра, как?!

Н’йирра молчал. Что было тут отвечать ей? Тоска охватила его, как сильный противник, и болели его три сердца.

Признаться, иной раз он спрашивал свою душу: почему Й’ранла ничего не предпринял, когда стало ясно, что его «лезвие» задерживается сверх всякой меры? Пусть Й’ранла не из тех, кто одержим победами и ищет себе знаков доблести, но его слово много значит в Собрании Учителей. Ему не составило бы труда поднять в космос целую «малую свиту» и добраться до Тираи. Немыслимо ведь, чтобы парные лезвия предали свои клятвы…

Вот, значит, как оно было.

«Й’ранла, Й’ранла, прости меня за зловонные мысли. Верю, тогда, сто лет назад, ты забыл о своём мирном нраве и встретил светлую смерть», — Н’йирра закрыл глаза. С опозданием на сто лет он прошептал строки древней погребальной песни, которой «лезвия» прощались друг с другом. Её нужно было петь, но он не мог.

— Обещание светлой смерти: ни о чём не тревожься. К горизонту уходит ветер вслед за солнцем. Оставляет леса и реки, горы и долы — ради друга, не ради долга… Вечер. Уже скоро.

Слушая его, Ацарши перестала плакать. Некоторое время они сидели так, обнявшись, в темноте, и молчали, прислушиваясь к биению сердец друг друга.

Потом Н’йирра сказал ей:

— Так, Ацарши: ясно мне, в чём наш с тобой долг. Мы многое помним, и ещё больше помнит наш корабль. Кто мог бы предвидеть, насколько важным станет всё это! Даже развлекательные комплексы и те нынче дороже крови детей, потому что утрачено всё, всё… Люди Ррит Тираи ступят на Ррит Кадару, мир царствующий, и вернут ей душу прежних времён.

— Ты прав, воин и убийца воинов, — ответила Ацарши.

— Это ясно, — повторил Н’йирра, — и здесь нет вопросов, которые беспокоили бы меня.

Тогда Ацарши поднялась с его колен. Её огромные золотые глаза засветились в сумерках; линии тёмного пигмента на веках ещё оставались влажными от слёз, но взгляд вновь сделался твёрд и мрачен. Уши Ацарши приподнялись.

— Да, — вновь подтвердила она. — Беспокойства достойны другие вопросы.

— Если действительно утрачено всё, то кто, как и зачем сохранил координаты Тираи? — спросил Н’йирра.

Несколько вздохов Ацарши молчала. Затем усмехнулась:

— Вот ты о чём. Это мы спросим у мальчиков, так узнаем. Меня беспокоит другое.

— Что?

— Сами мальчики. — Ацарши села. — Что случилось с людьми? Меньше пары столетий прошло. Но я смотрю на наших гостей, и мне кажется, что минули тысячелетия.




Н’йирра не шелохнулся, когда она встала и прошла к стене, приказывая кораблю пробудиться. Энергии в чри’аххаре оставалось немного, ай’аххар гостей не нёс дополнительных энергетов, он вообще не нёс никаких, потому что двигали его иные устройства, созданные по иным принципам. Подзарядить корабль они не могли. Ацарши тратила неприкосновенный запас, но она была в своём праве. Вспыхнул огромный экран, озарив зал холодным зелёным и голубым светом. На экран выводилось изображение с крошечной летучей камеры, а саму камеру заякорили на генетический код Л’йарсы.

— Л’йарса, — велела Ацарши, — расскажи.

Качнулась череда светлых кос. Близко-близко показались ярко-зелёные, как у Н’йирры, глаза, и наконец камера сфокусировалась.

— Я полон удивлений, — сказал Л’йарса, — одно удивление нагоняет другое, как хвостатки в брачный период. Я запоминаю всё, но пока ничего не обдумываю.

— Чем заняты наши гости?

— Я собираюсь показать им пищевые стада, — ответил Л’йарса. Тёмные губы его чуть изогнулись.

Красавец Л’йарса был сыном Урши от Н’йирры, из их первого выводка. Несмотря на это, Ацарши любила его больше собственных сыновей. Л’йарсу по-настоящему занимала наука, та работа, которую Ацарши вела на Тираи. Он много помогал женщинам и сделал для них несколько важных исследований. Потому Ацарши и доверила ему это дело: знакомить гостей с колонией, одновременно без спешки, расчётливо и ненавязчиво изучая их самих. Л’йарса умел смотреть как биолог и этолог, а не как охотник и воин. Н’йирра знал, какие данные хотела получить Ацарши, но он не был учёным. Во время наблюдений ей приходилось постоянно напоминать ему, на что стоит смотреть.

Погрузившись в созерцание, старейшины много времени провели в безмолвии, неподвижные, как статуи. Золотые и зелёные лучи метались по их лицам и телам, огнями отражались в глазах. Камера следовала за плечом Л’йарсы, а Л’йарса присматривал за маленькими гостями. Н’йирре подумалось, что сын сам уже немолод, ему скоро исполнится сто лет. Но Л’йарсе ещё очень далеко было до старости, он и не вспоминал о ней. Превосходно тренированному, находящемуся на пике мужской мощи, ему не составляло труда следить одновременно за оробевшими мальчиками и за камерой, которая должна была давать старейшинам осмысленные и любопытные кадры.

Энергеты корабля умирали, но прочие системы всё ещё работали безупречно. Изображение было настолько чётким, что чудилось: перед старейшинами окно, распахнутое в летний лес. Чри’аххар проектировали и строили в полном соответствии с принципами Данши и Й’йерны, провозглашённым пять тысяч лет назад: принцип максимальной экологичности, вытекающие из него принципы максимальной надёжности и долговечности… Н’йирра покачал головой, понимая, что даже основные техно-законы, даже и самые имена величайших учёных человечества, известные в его время каждому ребёнку, ныне забыты. «Что же, — заметил он, сейчас уже более решительно, нежели горько, — мы напомним».

— Посмотри, как они двигаются, — задумчиво проговорила Ацарши.

Н’йирра хмыкнул.

— Я всё ещё воинский наставник, женщина. Как они двигаются, я учуял ещё до того, как их увидел.

— Да, да, — раздражённо отозвалась Ацарши. — Но я смотрю по-другому. Смотри по-другому, Н’йирра. Найди ответ: почему они так плохо двигаются? Почему именно?

На экране Л’йарса взбирался на дерево, удерживая свой вес только на когтях рук и ног. Мальчишки глядели на него снизу, глаза их были широко распахнуты, лица выражали чуть ли не суеверный ужас. Наконец тот, что посмелее, отчаянно пригнул голову и прыгнул… Н’йирра зашипел, увидев этот прыжок. Очень плохой прыжок. Неграмотный. Сейчас этот… как его, М’рхайра? Сейчас он сорвёт себе коготь или два.

«Но почему именно?» — так спросила Ацарши. Морщась, Н’йирра стал приглядываться.

До сих пор он полагал, что причины просты: недокорм в детстве, избыток консервированной пищи, плодов и злаков. Питаясь подобной дрянью, дети выживали, но росли мелкими и хилыми, старались избегать драк и ничем не интересовались. Люди должны пить кровь и есть живое мясо… Но чем дольше смотрел Н’йирра, тем ясней понимал, что Ацарши права и дело не в этом. Да, мальчишки были мельче людей Тираи. Однако их грудные клетки сформировались достаточно широкими для их роста, а движения не стали вялыми, как то случается от неправильного питания. Они были не хилыми и не слабыми, а именно что неуклюжими, причём не из-за болезни или сковывающей робости, а из-за чего-то ещё… И это выглядело действительно странным.

— Да они же сидеть не умеют, — бросила Ацарши с досадой.

Н’йирра подтвердил её наблюдение, глухо зарычав.

В лучшем случае нелепость, в худшем — аномалия. Как ни силился Н’йирра, он не мог представить себе условий, сформировавших её. Истинно, это была сфера компетенции биолога, а не наставника воинов… Он нахмурился. Что случилось? Как это случилось?

Все нормальные люди прыгают из прыжкового упора. Поэтому он так и называется. Ещё в прыжковом упоре нормальные люди сидят. Это естественное, анатомически правильное, наиболее удобное положение тела. Тело принимает его само. Изредка Н’йирре доводилось переучивать неправильно сидящих детей, но причины дефектов всегда были серьёзными — плохо залеченные разрывы связок, забытые трещины в костях. Глупые мальчишки калечили друг друга в мелких драках и геройски пренебрегали болью. Лечить последствия приходилось долго, сложно и подчас — по-настоящему болезненно.

С этими двумя было иначе. Судя по движениям их тел, они никогда не получали значительных травм. Но, тем не менее, пластика их не выглядела естественной.

— Они боятся сами себя, — сквозь зубы проговорила Ацарши, — стыдятся сами себя. Боятся рычать, оскаливать клыки, выпускать когти. Боятся кусать и когтить. Как будто в детстве их наказывали каждый раз, когда они пытались охотиться. Это не врождённая слабость, Н’йирра, это слабость выученная.

— И кто же был её наставником? — произнёс Н’йирра едва слышно.

Ацарши не ответила. Спустя несколько вздохов она сказала:

— Мы не обо всём расспросили их, а они не обо всём рассказали. Сейчас будем смотреть дальше. Так мы сможем точнее задавать вопросы.




Длинными прыжками Л’йарса нёсся по ветвям деревьев. Это было его излюбленное развлечение, и в густых кронах он ориентировался с поразительной уверенностью. Конечно, гости скоро отстали. Тогда Л’йарса начал сдерживаться. Он петлял по веткам, кувыркался, прижимал одну руку к груди и порой даже прыгал спиной вперёд. Но юноши, одуревшие от напряжения, всё равно едва поспевали за ним. Наконец Л’йарса нашёл то, что искал.

— Эй, — окликнул он весело, — тут гнездо лесных летяг! У них сладкое мясо. Сейчас я выгоню их на вас.

Молодые люди не ответили ему. Взгляд камеры скользнул по их лицам — ошеломлённым, с вытаращенными глазами и напряжёнными ушами. Н’йирра усмехнулся. На воздушной прогулке Л’йарса мог загнать кого угодно, не то что этих неловких мальчишек. Легко, точно невесомый, он выпрыгнул вверх с упругой ветви и перенёсся через всю крону. Рванувшись назад, он напугал летяг, и те с отчаянными криками кинулись врассыпную. Нийрра знал, как остро пахнут летяги страхом и сладким мясом. Они могли улететь от наземных хищников и спрятаться в листве от летучих, но перед теми, кто прыгал по веткам, были почти беззащитны. И, как и рассчитывал Л’йарса, природные инстинкты гостей взяли верх над их странным воспитанием. Визжащие летяги задевали лапами их руки и волосы. Удержаться было попросту невозможно. Молчаливый юноша («Р’йенра», — вспомнил Н’йирра) стремительно изогнулся вбок и сомкнул клыки на тельце мелкой рыжей зверюшки.

Добыча трепыхнулась и умерла в его пасти. Р’йенра негромко зарычал, встряхнул гривой, хвост летяги и её маленькая голова на свесившейся длинной шее мотнулись и легонько ударили его по плечам.

А второй мальчишка вдруг рассмеялся.

Он смеялся и смеялся, глядя на оторопевшего друга. Что-то в произошедшем представлялось ему очень забавным. Н’йирра недоумевал. Судя по лицу Л’йарсы, тот тоже ничего не понял.

— Что смешного? — взревела Ацарши так, что даже Н’йирра вздрогнул. Женщина в ярости ударила ладонями по полу. — Что смешного в хорошей охоте?!

Оглушительный её рык многократно отразился от стен тренировочного зала. Эхо угасало медленно. Н’йирра ждал. Он хорошо знал свою подругу, свою соратницу, мать множества его выводков: по глазам Ацарши он понял, что она уже приняла решение.

Так и было. Стоило эху умолкнуть, Ацарши сказала:

— Пусть Л’йарса даст им поесть и ведёт их обратно. Мы будем задавать вопросы.




Что за невыносимая нелепость сопровождала все их поступки и порывы! Н’йирра вчуже испытывал мучительный стыд. Конечно, он вовсе не был в ответе за поведение этих мальчиков. Они и сами были за него не в ответе. Им просто не повезло с местом и временем рождения. Они очень старались, действительно старались вести себя правильно, они чутко ловили все намёки и как могли скоро исправляли свои ошибки. Но слишком уж много насчитывалось тех ошибок, слишком глубокими и давними были они. Противоестественные рефлексы въелись в их плоть. Н’йирра хорошо представлял, насколько жестокой должна была быть дрессировка, запретившая облигатным хищникам охотиться и заставившая их сидеть на ягодицах вместо прыжкового упора. Такое могли сотворить только матери и только в доречевом возрасте, иначе привычки не укоренились бы в детях должным образом.

Это ужасало Н’йирру. Это значило, что люди изменились глубже и страшнее, чем он мог даже вообразить.

Мальчиков всегда рождалось больше, чем девочек. По статистике в обычном крупном выводке была одна сестра, пятеро здоровых братьев и один недоразвитый. Выродки женского пола появлялись крайне редко, и это всегда было следствием глубокого нездоровья матери. Так определила природа, что девочка была безусловной ценностью, а мальчиков ждали суровые испытания. Лишь одному из двадцати родившихся предстояло в свой черёд стать отцом. День за днём, год за годом юноши доказывали свою силу и доблесть, мудрость и стойкость, учились и сражались, чтобы украсить золотом косы и однажды удостоиться благосклонного взгляда девушки. Нелёгок был этот путь. Многие оказывались слабы, гибли или отступали в тень. Вид неполноценного мужчины был для Н’йирры печальным, но ничуть не удивительным.

Но грива дыбом вставала у него от одной мысли о женщине, сознательно уродующей детей. Это было много хуже, чем вырождение и нездоровье. Это было… Н’йирра не мог подобрать слов. Если женщины дошли до такого, значит, человечество постигла настоящая катастрофа.

Мысли эти пригибали его к земле.

И всё же, по самой природе своей учитель и воспитатель, Н’йирра полтора столетия исполнял долг наставника. Сейчас вместе с Ацарши он пристально наблюдал за поведением гостей, подмечал все их промахи, мелкие и большие. Но разум Ацарши поднимался много выше по ступеням знания и науки. Она анализировала и делала выводы. Она размышляла об историческом процессе, о политике, о судьбе Отчизны и человеческой расы, об искажении культурных кодов и деформации социума. А Н’йирра думал о том, как мог бы исправить недочёты в воспитании этих мальчиков, сделать их настоящими мужчинами и настоящими людьми.

Он мог.

Менее опытный наставник на его месте отступился бы, поддавшись брезгливости, но Н’йирра — нет. Он видел, что юношам ещё не поздно переучиться. В чём их уж точно нельзя было обвинить, так это в глупости и ригидности мышления. Н’йирра подумал, что никто из его сыновей и учеников на их месте не смог бы так быстро ориентироваться в новой обстановке. Насколько плохо и неправильно были развиты их тела, настолько стремительными оказались их разумы. Молодые люди демонстрировали беспрецедентную адаптивность. Поняв это, Н’йирра окончательно отбросил неприязнь и ощутил жалость и теплоту к ним.

Впрочем, разговор с ними вела Ацарши.

Ацарши созвала целый совет — обеих своих бывших лаборанток, Л’йарсу и М’йаргу. Все они молчали, внимая ей, и оставались лишь наблюдателями. Внутрь чри’аххара Ацарши гостей не повела. Совет собрался в большом покое её родового дома. Оказавшись там, молодые люди оглядывались с любопытством, и Р’йенра тихонько сказал что-то другу на чужом языке. Первым делом Ацарши потребовала перевести эти слова. Юноши смутились. Р’йенра послушно объяснил. Как оказалось, людям пришлось оставить в прошлом даже семейные обычаи. Р’йенра напоминал «лезвию» о том, что в прежние времена у мужчин не было собственных жилищ, они жили в домах матерей, сестёр и подруг, подобно тому, как Ймерх Ц’йирхта, непобедимый бог войны и вождь богов, вместе с дружиной обитает в доме своей подруги Сеайши.

Ацарши только гривой мотнула, не в силах выразить всё, что она думала по этому поводу. Урши и Сатарши переглянулись, но ничего не сказали.

Ацарши долго выдохнула и перешла, наконец, к делу.

— Вы прибыли на Тираи не одни, — уверенно сказала она. Н’йирра подивился её проницательности.

Р’йенра молча склонил голову.

— Кто остался в ай’аххаре?

— Наш друг, — ответил М’рхайра. — К’хирилл. Он — певчий хманк. Именно он нашёл Тираи.

— Хманк? — переспросила Ацарши. — Гнилозубый хманк, родич тех, кто унизил ваших предков и осквернил Кадару? Ваш друг? Как это могло случиться?

М’рхайра набрал было воздуху в грудь, но ничего не сказал, только оглянулся на Р’йенру. Р’йенра задумался, подбирая слова.

— Очень много событий произошло, достойная Ацарши, — наконец сказал он. — Мы рассказали о том, что случилось с людьми. Но с хманками также случилось многое. Если твой слух не будет осквернён этой повестью, я изложу её.

«Какая удивительная адаптивность! — вновь подумал Н’йирра. — Ещё вчера он едва помнил родной язык и уступал черёд говорить своему «лезвию». Сегодня утром в беседах с Л’йарсой он неверно выговаривал половину звуков. Сейчас его произношение улучшается с каждой фразой. Что за люди! Сначала мы решили, что видим простую деградацию. Нет, мы были неправы». Н’йирра постановил так и больше не видел причин сомневаться. Но ведь при этом юноши даже не умели правильно очищать волосы от крови после охоты… Изумлённый донельзя, наставник воинов весь превратился в слух и внимание.

— Говори, — приказала Ацарши. — Не утаивай ничего.

Р’йенра поклонился.

— Как самой Ймерхши скажу, мать.

Он давно имел право сесть в прыжковый упор, но по-прежнему стоял. Н’йирра понимал, что не из лишнего почтения. Сидеть по-человечески ему было неудобно.

— Хманки, — проговорил Р’йенра вполголоса, медленно и задумчиво, — хманки… В начале Первой войны их считали гнилозубыми тварями, не способными дать отпор. И они были такими, поистине были. Это смутило разум древних полководцев.

Н’йирра бросил короткий взгляд на Ацарши; та наморщила нос. Н’йирра усмехнулся про себя. Раздражение Ацарши вызвала вовсе не история войн. Те, кого Р’йенра назвал древними, для Н’йирры с Ацарши были сверстниками. Р’йенра невольно напомнил старейшине о её возрасте… Сам он этого не понял и поторопился прибавить:

— Так я слышал от учителей. В начале войны хманки не могли оказать достойного сопротивления. Но есть в их природе особое свойство. Некогда люди считали, что хманки поразительно хитры, что они отточили в себе искусство обманывать и притворяться. Командиры армий решили, что хманки только притворились слабыми. Это была их вторая ошибка.

— Что же это за свойство? — сказала Ацарши.

— Хманки изменчивы, — ответил Р’йенра. — Они способны к немыслимо быстрой эволюции, затрагивающей одновременно их разум и их биологию.

«Вот как», — отметил про себя Н’йирра. Снова глянув на Ацарши, он прочёл ту же мысль на её лице: что бы ни думали потомки побеждённых, но люди Тираи не проигрывали тех войн. Они по-прежнему готовы были увидеть в хманках врагов, и любая информация о врагах была ценной.

— Первым изменением было приручение нукххт — наполовину разумных существ с исключительными боевыми качествами.

— Здесь, на Тираи, мы можем увидеть нукххту? — перебила его Ацарши.

— Нет, — Р’йенра казался смущённым. — С воинами этой расы имеют дело только женщины хманков. К’хирилл говорил нам, что думал взять с собой женщину-нукххту, но он решил этого не делать.

— Продолжай.

— Вторым изменением было изобретение нового типа двигателей. Новые корабли хманков невозможно было взять на абордаж. Они передвигались с необычайной скоростью и до последнего вздоха оставались скрытыми от глаз людей.

— А третьим?

Р’йенра медлил, опустив глаза. Наконец ответил:

— В третью очередь хманки изменились сами.

— Каким образом?

Молодой человек прихватил клыками нижнюю губу. Н’йирра почти улыбнулся: такая гримаса перед старейшиной по правилам традиционной вежливости считалась неприличной, но Р’йенра об этом, конечно, просто не знал. Поразмыслив и выбрав слова, он сказал:

— Изменилась природа хманков. До того они были единой расой, как люди, и различались только языками и цветом кожи. После изменения хманки разделились на три вида. Эти три вида зависят друг от друга. Там, где собираются представители всех трёх, возникает словно бы один новый хманк, наделённый большим могуществом.

— Что ты знаешь об этих видах? — быстро спросила Ацарши.

Р’йенра каким-то странным, неестественным жестом развёл руки в стороны; Н’йирра догадался, что и это хманкский, заученный им в детстве жест.

— Почти всё, — сказал молодой человек. — Так случилось, что я… — он запнулся, вновь опустил глаза, улыбнулся застенчиво и нелепо: — я сам… в каком-то смысле хманк.

Сатарши хмыкнула. Л’йарса очень тихо и очень неприязненно зарычал. «Бедный мальчик», — подумал Н’йирра. Ацарши же сказала:

— Пусть тебя это не стесняет. Мы поняли это в тот же вздох, когда увидели тебя. Говори дальше.

— Есть боевые хманки, — покорно продолжил Р’йенра, — они сильны и полны ярости, почти как древние люди. Во время войн боевой хманк мог одолеть человека в рукопашной, хотя хманки намного мельче и слабее, и у них нет клыков и когтей. Есть холодные хманки, они всегда спокойны и непредвзяты, и они видят чужие чувства, словно тепло и холод в инфракрасном спектре. Есть певчие хманки, они очень слабы телом и легко гибнут, но обладают могуществом иного рода.

Он замолчал. По его запаху Н’йирра определил, что юноша не хочет дальше рассказывать о возможностях хманков. Частично потому, что стыдится говорить о слабости людей перед ними, частично — потому, что не хочет раскрывать слабости своего хманка-друга. Это были достойные чувства, и Н’йирра уважал их, но не настолько, чтобы остановить допрос. Им нужны были ответы. И Ацарши заговорила, помрачнев, суровая и твёрдая, как металл:

— Ты привёз на Тираи певчего хманка. Ты осмелился указать этот мир странной твари, обладающей могуществом, которого ты сам боишься. Что ты скажешь в своё оправдание?

Р’йенра вскинул голову, глаза его запылали. М’рхайра беззвучно фыркнул: ему вновь что-то показалось смешным.

— Не я привёз его! — звенящим от гнева голосом ответил Р’йенра. — И не я указал ему звезду! Это К’хирилл назвал нам координаты Тираи, а сам он узнал их не из архивов, но услышал во внешней бездне. Так певчий хманк может узнать скрытое, неведомое или преданное забвению.

— Что ещё он может?

Р’йенра мотнул головой.

— Разговаривать, прикасаясь разумом к разуму. Решать, что должно и не должно случиться. Знать наперёд ответы.

Повисло молчание. Н’йирра ждал. Запахи говорили ему, что М’рхайра чувствует лёгкую досаду и скуку, а сердца Р’йенры яростно бьются от волнения. «Хорошая пара, — отметил он. — Настолько разные и так естественно связанные. Подобные им в моё время побеждали в сражениях». Несмотря ни на что, в нём разгоралась приязнь к юношам.

Ацарши заговорила.

— Если так, — спокойно, раздумчиво сказала она, — этот хманк опасен и его надо убить.




4.




— Эрмеленда, — прошептал Кирилл, — Эрмеленда… такая красавица, такая хорошая…

Голос певчего, родившийся во внутренней бездне, чистым звуком пронизал бездну внешнюю.

Немыслимо далеко от планеты, названной Ррит Тираи, так далеко, что даже свет её солнца не достигал этой точки в пространстве, тридцатиметровая женщина-псевдоящер приподняла голову, прислушиваясь. Медлительно потянувшись, женщина встала. Её чудовищные когти пропахали борозды в дёрне. Эрмеленда вышла из тени скальной гряды, где дремала с полудня, и выбралась на открытое место. Она двигалась с изумительной грацией, перетекала из положения в положение легко и незаметно, будто призрак. Чёрная её шкура поблёскивала, как нефтяное пятно. Хотя ростом Эрмеленда превосходила даже земного бронтозавра, весила она не более шести тонн. Очертания её поджарого, элегантно выгнутого тела напоминали скорей о двуногой левретке, чем о ящерице.

«Эрмеленда!» — безмолвно звал Кирилл.

Асфальтово-чёрная огромная голова поднялась. Эрмеленда выпрямилась на задних лапах, упираясь хвостом. Ловя ускользающий голос друга, она без спешки вытянулась во весь свой колоссальный рост и обратила морду к звёздам, скрытым за тучами.

«Издалека ты кажешься таким большим, мягкокожий мужчина».

Бесплотные руки Кирилла прикоснулись к её разуму, излучая ласку и нежность.

«Милая Эрмеленда, пожалуйста, помоги мне. Я хочу поговорить с дедушкой, но с такого расстояния я до него не докричусь».

Из грота показалась Имистэйма, младшая сестра Эрмеленды. Уловив обрывки беседы, она преисполнилась любопытства и жаждала чем-нибудь помочь. Имистэйма была почти вдвое мельче сестры. Ей также предстояло стать великаншей, но десятилетия спустя. Кирилл знал, что нукты любознательны и всегда рады видеть и узнавать новое, поэтому он откликнулся на мысленный голос Имистэймы и показал ей несколько пейзажей далёкой планеты. Девушка транслировала ему веселье и интерес. Планета показалась ей слишком тихой и скучной для жизни нукт, однако Имистэйма сознавала, что для сородичей Кирилла она может быть уютным жилищем.

Сёстры жили в питомнике на Второй Терре. Седьмая Терра находилась на изрядном расстоянии от неё, но объединённой телепатической мощи Эрмеленды и деда Кирилла было достаточно для внятного разговора между ними.

«Хорошо, — ответила нукта, — я передам ему твои слова. Говори».

«Спасибо, Эрмеленда! Скажи деду Диме, чтобы он фиксировал меня на телекарте и передал данные Кайриши на Ррит Кадару. Кайриши должна услышать, что мои предположения были верны, я нашёл то, что искал. Обо всём прочем ей уже известно».

Несколько мгновений Кирилл вслушивался в голоса внешней бездны. Потом их бессмысленные и бесконечные музыкальные сплетения вновь рассёк, подобно лазерному лучу или зуммеру, голос женщины, очень тихий, но совершенно чёткий: «Я расслышала и поняла тебя, мягкокожий мужчина. Я перескажу услышанное в точности. Возвращайся к нам целым. Я хочу тебя понюхать».

«Конечно, Эрмеленда. Спасибо ещё раз».

Кирилл глубоко вздохнул, расплёл ноги из позы лотоса и лёг на пол навзничь. Он чувствовал, как по губам и щеке стекает кровь из носа, но не мог даже поднять рук, чтобы стереть её. Болели глаза. В них тоже полопались сосуды. Биопластиковый костюм Кирилла растёкся по полу рубки белесой полупрозрачной лужицей. Обычно он не мешал, Кирилл даже не замечал его, но когда нужно было связаться с кем-то очень далёким, костюм становился подобием глухого фильтра. Он отрезал певчего человека от внешних бездн. Приходилось от него избавляться.

Кирилл представил себе деда Диму: белую гриву, белое львиное, морщинистое лицо, пронзительные синие глаза. Когда дед узнает, что сотворил над собой внук, то придёт в бешенство. Он тоже певчий. Он уступает Кириллу в силе, потому что с Кириллом Васильевым вообще никто не может сравниться, но его ярость собирает грозы — многодневные грозы над столицей Седьмой Терры. Только Эрмеленда способна утихомирить неистовый его разум. Ни одному человеку-амортизатору не хватит на это воли. Так странно связаны они с дедом: у обоих место кого-то из членов нормальной тройки занимает инопланетянин…

Биопластик медленно возвращался на кожу. Всю до капли он впитал кровь Кирилла и усвоил её. Лёжа без движения, Кирилл прислушивался к тому, как пластик запускает регенерацию. Жаркое тепло схватило его за кончики пальцев. Запылали уши и щёки, горячая волна прошла от груди к низу живота. Значения кровяного давления приблизились к норме. Стало легче дышать и думать.

Каждый раз, когда Кирилл приказывал биопластику отделиться, это значило, что его организм ждёт тяжёлый стресс и форсированное восстановление. Хрупкое тело певчего быстро изнашивалось. Отпущенный ему срок неумолимо сокращался. Сейчас Кирилл поступил неразумно, неосмотрительно. Лучше было дождаться возвращения и передать хорошую новость деду и рритской женщине по технической связи, просто словами. Но Кирилл чувствовал, что должен сделать именно так. Это было не веление его сверхъестественного пророческого дара, а веление его совести. Предавая Р’йенру в одном, он должен был хоть чем-то загладить вину.




Отзвучали слова Ацарши и вновь стало тихо.

Р’йенра стоял как громом поражённый. С пронзительной ясностью он ощутил вдруг, как сильно отличается от этих людей, от тех, для кого война была праздником, а убийство — поводом ликовать. Древняя сила бежала по их жилам подобно крови. Она была притягательной, она завораживала Р’йенру, но её жаркий доисторический мрак был ему чужд. Пусть инстинкты кричали «да!» Сознание держало их в жёсткой узде. «Я иной, — подумал Р’йенра. — Я иной и… меня это устраивает!» М’рхайра незаметно коснулся его руки кончиками когтей. Р’йенра перевёл дух. Радостно было чувствовать поддержку «лезвия». М’рхайра любил бравировать своим цинизмом, но определённых границ этот цинизм никогда не переходил… Придя в себя, Р’йенра скользнул осторожным взглядом по лицам Н’йирры и Л’йарсы. Он знал, что женщина может отдать приказ, но сама отправится убивать только в крайнем случае. У Ацарши на Тираи хватало воинов, способных приказ исполнить.

Л’йарса выглядел недовольным. Ему не нравилось поведение гостей. Но ничто в его облике не говорило о том, что он готов сорваться с места.

Н’йирра же… Старый воинский наставник, герой, командир, обладатель сорока отягощённых золотом кос, был не просто спокоен как камень: Р’йенре показалось даже, что он смотрит с сочувствием. Как если бы хманк и судьба хманка ему вовсе не были интересны, а занимали его только сами гости.

«Вот как, — понял Р’йенра. — Они нас испытывают».

Вероятно, и Ацарши не особо стремилась непременно убивать хманка. Р’йенра сглотнул. Ситуация стала понятней. Да, Ацарши хотела увидеть и изучить их реакцию. Но какая реакция сейчас была правильной?

Р’йенре не хватало знаний. Он не мог просчитать.

И тогда он сделал то, что всегда делал в подобных случаях. Он обратился к силе, которой верил. К другу, который обещал ему помощь всегда и во всём.

«К’хириш!»

Жёлтые глаза Ацарши сузились, взгляд был испытующим. Конечно, никто здесь не мог слышать мысленных голосов. Но люди уловили странные перемены запахов и поняли: что-то происходит. Они ждали развития событий.

«К’хириш! — закричал Р’йенра мысленно. — Ты слышишь это! Открой мне её мысли! Чего она хочет от меня?»

Хманк молчал.

«К’хириш!»

Р’йенре стало холодно. Певчий не просто молчал, не давая ответа: он даже не слушал. Р’йенра умел отличать одно от другого. К’хирилл был словно не здесь. Неведомо, неведомо где — во внутренней или во внешней бездне, но не здесь, не на Тираи. Уши Р’йенры беспокойно дёрнулись. Что-то случилось? Хманку стало плохо? Он без сознания? К’хириш услышал бы его даже во сне… Как мог громко и отчётливо Р’йенра позвал снова. Сердца его колотились всё чаще. Секунда шла за секундой. Ацарши понимала, что он ошеломлён её словами, и давала ему время прийти в себя и обдумать ответ. Но это время было очень коротким и уже подошло к концу.

К’хиришу могло стать плохо от перенапряжения. Ведь рядом не было Р’йенры, способного поддержать его и согреть. Но тогда он позвал бы на помощь… К тому же певчий хманк — не глупый ребёнок, он хорошо знает пределы своих возможностей. Он не стал бы ставить над собой эксперименты сейчас, не стал бы рисковать без причины.

Что случилось?

Грива Р’йенры встала дыбом: неужели?.. «Это ваши события, — вспомнил он слова К’хириша. — Хорошие, плохие, важные. Не мои». Неужели К’хириш сознательно покинул его? К’хириш ставит эксперимент на нём, Р’йенре? Певчий, несомненно, знал, что Ацарши предложит убить хманка, и теперь точно так же, как эта злая желтоглазая старуха, ждёт, что Р’йенра ответит.

Р’йенра разозлился. Он собирался высказать К’хиришу всё, что о нём думает, и не выбирать выражений.

Но его гнев был тем гневом, из-за которого кричат и ругаются, а не тем, с которым проклинают и оставляют.

Поняв это, он принял решение.

Напоследок он всё же позвал ещё раз, выдохнув сквозь стиснутые зубы, сузив глаза: «К’хириш, я не умею читать мысли. Я не хочу подводить тебя. Я не знаю, что делать. Я не могу сам, мне нужна твоя помощь! К’хириш! К’хириш, друзья не поступают так!»

Молчание.




Ацарши вновь заговорила в тишине. Едва заметная усмешка изгибала её губы.

— Пусть говорит М’рхайра, — приказала она.

М’рхайра повёл головой с досадливым вздохом. Отстранённо Р’йенра подумал, что любимый друг не только замечательно циничен, но и беспредельно бесстрашен. Сейчас он даже не испытывал волнения. Уверенный в себе, он спокойно играл с Ацарши в её игру. Странным образом это сближало его с людьми древности. Старуха была ему смешна, он был ей отвратителен, но родство их в действительности оказывалось прочнее, чем понравилось бы им обоим.

— Это плохая мысль, — сказал М’рхайра.

— Убить сильного врага — всегда хорошая мысль.

— Да, если рядом с ней есть какие-нибудь другие мысли.

Р’йенра даже уши прижал: в своей дерзости «лезвие» хватил через край. Ацарши тихо зарычала, не обнажая клыков. Н’йирра помрачнел. М’рхайра покачал головой, хладнокровный. Р’йенра заподозрил, что его слова хорошо рассчитаны.

— Ты не перебьёшь хманков по одному, — сказал М’рхайра старейшине. — Ты хочешь раздразнить врага, который уже дважды показывал нам свою силу. Твои мёртвые родичи на Кадаре умоляли бы тебя этого не делать.

Он договорил и усмехнулся. Р’йенру жуть брала от его смелости. Весь совет напрягся в прыжковых упорах, их верхние губы одинаково задрожали и приподнялись, словно они готовы были рвануться вперёд и растерзать М’рхайру в мгновение ока. А он не повёл и ухом.

— Я услышала, — тяжело ответила Ацарши. — Достаточно.

М’рхайра по-хманкски пожал плечами. «Неверно», — понял Р’йенра. Беспечность М’рхайры и его плохо скрытое презрение к законам древней чести всё же сослужили плохую службу. Неизвестно, что Ацарши хотела услышать, но определённо не это. Не логические рассуждения, не напоминание о несчастливой судьбе предков.

Теперь всё зависело от Р’йенры.

Он закрыл глаза.

— Скажи ты.

То был голос Н’йирры. Р’йенра вскинулся. Величественный старик сидел, опустив голову, и раззолоченные косы лежали на его груди. Слова М’рхайры и ему не пришлись по вкусу, но он, несомненно, давал гостям второй шанс. Против всяких ожиданий Р’йенра ощутил в его запахе поддержку и ободрение. Он облизнул пересохшие губы: никак не думал найти в совете союзника…

И он сказал, обращаясь к Н’йирре и глядя только на него, сказал очень медленно, тщательно следя за произношением, пытаясь представить, как выговорил бы эти слова человек, не знавший ни Второй, ни Первой войны:

— Этот хманк — мой друг. Я так выбрал. Я буду драться с теми, кто придёт его убивать.




Зелёные кроны волновались, окутанные туманом; ветер уносил его клочья, но не мог рассеять бескрайний его океан. Водяная пыль висела в воздухе, бросалась в лицо, отягощала волосы, и холодные капли сбегали с них на спину и плечи. Запахи были прекрасны. Омытая дождём Тираи благоухала. В воздухе сплетались ароматы влажной почвы, свежей воды, озона, растительных соков и цветочного нектара, и пьянящую эту смесь оттенял едва уловимый запах влажной шерсти мелких зверьков.

Р’йенра вновь подумал, что Тираи похожа на Хманкан. В прежние времена хманки непременно заявили бы на неё свои права. Но сейчас их слишком мало, да и волнуют их другие вещи — не стяжание богатств, не охота за новыми территориями. К’хирилл несколько раз пытался объяснить Р’йенре, как хманки мыслят теперь, но Р’йенра не сумел понять его. «Да, — подумал он, — таковы они, хманки. Люди успели изучить хманков, какими они были раньше. Теперь мы не повторили бы прошлых ошибок. Но хманки успели измениться, и вот — нас вновь ждут попытки понять их. И это будет сложнее, чем прежде…»

Вчетвером они шли через луг, ориентируясь только по запаху. Очертания ай’аххара даже не угадывались в пелене тумана, но его громада рассекала сплетение воздушных потоков, а мокрая обшивка распространяла слабый собственный аромат, который легко отслеживался, потому что был отчётливо чуждым зелёному миру… Вчетвером они шли: Р’йенра, М’рхайра, Л’йарса и Н’йирра.

Р’йенра выделил в море запахов запах златокосого старика и вновь ощутил прилив безмерной благодарности — как тогда, на допросе в родовом доме Ацарши. Давая ей окончательный ответ, Р’йенра понимал, что тот будет встречен презрением и насмешками: мальчишка без единого знака доблести, жертва вырождения, не умеющий даже охотиться толком, — и намерен драться с испытанными воинами? Урши и Сатарши переглянулись и скривились, М’йарга рассмеялся, Л’йарса отвёл лицо с таким видом, будто учуял зловоние.

Великие старейшины отреагировали иначе.

Ацарши ничего не сказала, но выглядела довольной. Из её облика ушла угроза. А зелёные глаза Н’йирры приветливо блеснули. Он улыбнулся Р’йенре, и запах его выразил, что старый воин, живой герой древности признаёт и принимает юнца. Он считает его достойным. У Р’йенры голова закружилась от невыносимого, на удушье похожего облегчения.

Н’йирра заговорил тогда. Слова его изрядно удивили и встревожили младших членов совета.

— Это хорошо, — сказал он. — Я возражу Ацарши. Я скажу, что хманка не надо убивать. Я хочу посмотреть на него. Достаточно ли смел твой друг, Р’йенра, чтобы взглянуть мне в лицо?

— Да, — ответил Р’йенра; тут нужно было использовать какой-то специальный фразовый оборот, но Р’йенра не нашёл сил его вспоминать. — Я… Будет по твоей воле, великий старейшина.

Он поклонился. И, выпрямившись, увидел, как Ацарши смотрит на Н’йирру: долгим, печальным и светлым взглядом, с бесконечной любовью.




«Они как Ц’йирхта и Сеайши», — думал Р’йенра, идя сквозь дождевую завесу. Он не так уж много знал о мифах и легендах Кадары. Многие были потеряны, от многих остались только упоминания, но эта история уцелела… Древняя семья состояла из матери-старейшины, её младших сестёр, их дочерей и десятков их мужей, многие из которых считались общими. Лишь изредка мужчину и женщину соединяла столь глубокая дружба, что их союз становился похожим на традиционный воинский брак «парных лезвий». Но, хотя в жизни это было скорее исключение, нежели правило, мифы говорили, что вождь мужских богов Ймерх Ц’йирхта неразлучен со своей подругой Сеайши. Р’йенра мысленно перевёл их имена на лучэн; получилось: Великий Хищник и Прекрасная Смерть.

Он хотел бы сказать об этом Н’йирре, но побоялся, что выйдет дерзость, и не стал.

Когда они подошли к кораблю, дождь кончился. Верней, отступил: всего лишь на расстоянии нескольких шагов по-прежнему высилась стена прозрачного бисера. В небе показалась прогалина. Облака расходились. На тёмную обшивку упали солнечные лучи и заиграли искрами в дождевых каплях.

Певчий хманк приветствовал гостей.

Н’йирра догадался о том, что происходит. Тряхнув косами, он поднял голову и окинул ай’аххар таким взглядом, словно мог видеть сквозь обшивку.

— К’хирилл, — негромко проговорил он; он явно знал, что его услышат. — Да. Я понимаю.

Открылся шлюз. С тихим шелестом опустился трап. К’хирилл стоял в тёмном проёме. Он был одет в светлое, а лицо его словно утратило цвета, и он выглядел измождённым. Точно стебелёк, проклюнувшийся в бедных почвах, больной и слабый. Хманк, абсолютно уверенный, непредставимо могущественный. Он сошёл по трапу. Двигался он медленно, неуверенно. Р’йенра подался вперёд, готовый подать ему руку.

— Р’йенра, — произнёс К’хирилл едва слышно. — Пожалуйста, прости меня.

Р’йенра тяжело вздохнул.

— Ты — дурак, — сказал он. — Я испугался за тебя.

К’хириш кивнул и слабо улыбнулся.

— Я знаю. Спасибо.

Р’йенра мотнул головой. Минуту назад он предвкушал, как отчитает К’хирилла и нарычит на него. Но досада его истаяла вмиг. Хманк выглядел таким усталым, таким хрупким. Его хотелось только защитить. Немного поколебавшись, Р’йенра шагнул к нему и властно обнял за плечи. К’хириш повиновался с благодарностью. Что по этому поводу подумают люди Тираи, Р’йенру совершенно не беспокоило.

Опираясь на его руку, К’хирилл повернулся к Н’йирре. Лицо старейшины было непроницаемым.

В следующий миг глаза его расширились, а уши встали вертикально. У Р’йенры мурашки побежали по спине. Л’йарса отступил на шаг. Один М’рхайра ничем не выдал потрясения, а лишь фыркнул и ухмыльнулся.

К’хирилл заговорил на упрощённом общем. Выговор его был безупречен, лексикон — красочен и богат.

— Приветствую тебя от имени моей расы, великий старейшина. Я Кирилл, и люди назвали бы меня Кирилл аххар Аксара аи Владимир. В былые столетия между нашими расами пролегли реки смерти. Но ныне они обмелели, и над ними наводят мосты. Мой род и моя кровь обладают силой возвести ещё один. Я желаю этого, потому что признателен моему другу Р’йенре за его деяния.

Он умолк, улыбаясь. Лишь вздох спустя Р’йенра понял, что К’хирилл не раскрывал рта. С уст его не слетело ни звука. Он говорил мысленно — а фразовые обороты, какие следовало выбирать послу, определил, коснувшись разума Н’йирры. Он сделал именно то, чего хотел бы от него Р’йенра и о чём бы попросил его, если бы знал заранее. Хманк выказал уважение старейшине, одновременно с этим недвусмысленно продемонстрировав свою силу.

Понял это и Н’йирра.

Да, хманк повёл себя вполне по-человечески, и людям Тираи это пришлось по вкусу. Н’йирра ответил усмешкой.

— Не скрою, — сказал он, — ничего не желаю так, как вновь увидеть пустыню Аххарсе и кряж Ненэрхар, увенчанный младшими солнцами. Да будет завершён мост. Я Н’йирра аххар Ниши аи В’ринга, и да свидетельствуют знаки моих побед.

К’хирилл коротко склонил голову.

— Мост завершён, великий старейшина. Несколько часов назад Ррит Кадара услышала координаты этой звезды.

 «Так вот почему его ветром качает!» — осенило Р’йенру. Ребёнок, придурок, сумасшедший! К’хириш связался напрямую с кем-то в безмерной дали, снял свой спасительный биопластик, вытянул страшную тяжесть только ради того, чтобы… Ради чего? Чтобы покрасоваться перед Н’йиррой? Безмозглый хманк! Р’йенру охватил гнев. Теперь у него вновь был повод на К’хириша накричать, и Р’йенра не собирался с этим затягивать.

Но сейчас он всё-таки легко сжал когтями его плечо.

А Н’йирра кивнул с достоинством, пряча под веками сияющие глаза.




5.




Экран мерцал. Ацарши в рубке чри’аххара пересматривала записи камеры. Н’йирра вошёл и остановился за её спиной, поприветствовав без слов, только запахом. Повинуясь лёгким движениям её когтя на управляющей пластине, сменялись кадры. Н’йирра пару десятков вздохов следил за ними, но не уловил логики в последовательности.

— На что ты смотришь? — спросил он.

— Ищу речь. До сих пор я смотрела на поведение и мало прислушивалась к словам.

Н’йирра покопался в памяти.

— Чуть назад, — посоветовал он. Ацарши шевельнула ушами. Экран погас на полвздоха, отдав рубку во власть сумрака, и засветился, показывая пищевое стадо — не вилорогов, а ни-ркхли. Конечно, это были не настоящие ни-рхкли. Длинные шеи, длинные ноги — вот и всё сходство. Просто милее было звать добычу привычным именем. Ещё животные предки людей охотились в основном на предков цангхьяр и ни-ркхли, так оно и осталось с тех пор… Цангхьяр вырастали крупней и давали больше мяса, но стройные ни-ркхли были вкуснее. «Сохранились ли на Кадаре пищевые животные?» — подумалось Н’йирре. Скоро, скоро они узнают.

«И всё же я не понимаю, — сказал на экране Л’йарса. Голос его звучал на рыке, яркие глаза сузились. — Как люди могли покориться? Почему война шла так долго? Я услышал, что хманки меняются. Но почему их не разбили и не уничтожили до того, как они успели эволюционировать?»

Р’йенра выглядел измученным — и телом, и разумом. М’рхайра косился на Л’йарсу со злостью. Он тревожился за «лезвие».

«Было много попыток уничтожить хманков», — ответил Р’йенра устало. Гнев Л’йарсы словно бы проскальзывал мимо него, не задевая, уходил в пустоту и рассеивался… Н’йирра отметил это и одобрительно кивнул. Ещё один дар; ещё компенсация за утраченное. Скорость разума восполнила потерю скорости тела, гибкость сменила силу, и стоит задуматься, кто на самом деле останется победителем. А подобного спокойствия и неуязвимости духа во времена Н’йирры достигали лишь величайшие бойцы. Их называли воинами Х’йарны, Вечного Учителя. Разумеется, к вершине они подходили совершенно другим путём — через опыт сотен убийств и отстранённый взгляд на собственную ярость. Как это удалось Р’йенре? Н’йирра намерен был изучить вопрос. Вот ещё хорошее дело, которым ему стоит заняться. Придётся отложить старость! Н’йирра улыбнулся.

«Было много попыток уничтожить хманков. Знаешь, чем они закончились?»

Л’йарса бессловесно оскалился.

«Нами, — сухо сказал Р’йенра. — Посмотри на нас, Л’йарса».

Ацарши молчала. Н’йирра поймал себя на мысли: он не верит, что сын найдёт достойный ответ. Странно! Спроси его кто впрямую, какого он мнения о Р’йенре, он ответил бы разве: «Для него ещё не всё потеряно». А теперь, выходит, он оценивает его настолько высоко?

Да, так и есть. Дело в К’хирилле. Хманк оказался поразительным существом. Слабый и заурядный не мог бы стать его другом. «Всё меняется, — подумал Н’йирра. — И нам тоже предстоит измениться. Мы возвратим Кадаре душу, но косность отринем. В конце концов, мы должны угнаться за этими существами».

Ацарши не оборачивалась, но Н’йирра ощутил её улыбку в запахе. Л’йарса не посрамил отца. Что там — всю Тираи. Н’йирра ощутил гордость за него, когда сын ответил.

«Я чую в тебе силу, — сказал Л’йарса. — Это странная сила. Она мне незнакома и неприятна. Но это сила».

«Отец моего отца — Л’тхарна аи Р’харта», — ответил Р’йенра со сдержанной гордостью.

«Помню имя твоего прадеда. Не знаю имени твоего деда».

«Л’тхарна был верховным вождём. Люди говорят: более великим, чем его отец. Говорят, что Л’тхарна сохранил Кадару и всё человечество. Он не вёл войн. Он заключал союзы и устанавливал мир».

«Вот как», — сказал Л’йарса, и Н’йирра повторил вслед за ним.

Ацарши выключила запись. Некоторое время старейшины молчали. Потом Н’йирра спросил:

— Ты видела запись с К’хириллом?

— Да.

— Я задам странный вопрос.

— Нет. Я не удивлюсь никакому.

Н’йирра улыбнулся.

— Как учёная, Ацарши. Как биолог. Скажи мне, что за зверем был его предок?

Та подумала.

— Разумный смотрит на мир так, как его животный предок смотрел на свою пищу. Для человека мир — добыча, жертва. Хманк — падальщик. На всё вокруг он смотрит как на падаль.

— Что ты скажешь об этом?

Ацарши вздохнула и поднялась. Помолчала. Взгляд её блуждал по стенам рубки, задерживаясь на расписных панелях и мерцающих огоньках индикаторов. Н’йирра чувствовал, сколь много в ней мыслей. Как и он, Ацарши затевала новые дела, готовилась для новых исследований и свершений. Во тьме её лицо казалось молодым. Н’йирра смотрел, и радость касалась его сердец.

— Я могла бы сказать многое, Н’йирра, — ответила наконец Ацарши. — Но скажу: все компоненты системы взаимосвязаны.






12.06.12

    

Ольга Онойко (Ауренга)