Игры кавалеров Ольга Лебедева Верные подруги, Татьяна Ларионова и Ольга Ланская, мечтают о скором счастье. Но жизнь преподносит им немало испытаний. Женская дружба, мужское коварство, изощренные светские забавы и азарт дуэлей — все сплелось в причудливый и запутанный клубок страстей, тайн и людских пороков. А вершина всему — баснословные сокровища русского Али-Бабы, князя Мещерского, которые достанутся в наследство той, которая пока об этом и не подозревает. Ольга Лебедева Игры кавалеров 1. ДВЕ ВЕРНЫЕ ПОДРУГИ Человек в узорчатой расшитой полумаске черного шелка, скрывавшей верхнюю половину лица, затеплил свечу, и ее неверный свет медленно, точно нехотя выхватил из полумрака комнаты лица пятерых молодых людей. Все были закутаны в темные плащи, и лишь шестой, сидевший особняком, был облачен в белое одеяние на манер римской тоги. Он единственный остался без маски, и даже призрачное сияние свечи не могло скрыть смертельную бледность, заливавшую его тонкое, с аристократическими чертами лицо. — Итак, господа, все в сборе, — свистящим шепотом произнес он. — И господин кандидат. Кавалеры святого Гименея приветствуют вас. Молодой человек в белой одежде с достоинством поклонился. — Сроки вышли, жребий брошен, и узы Гименея уготованы вашему покорному слуге. Председательствующий усмехнулся, однако в уголке его тонкого, кажущегося бескровным рта обозначилась и пролегла горькая складка. — Видит бог, все это время я стремился к процветанию и благоденствию нашего союза. Вам не в чем меня упрекнуть. Пятеро кавалеров дружно кивнули, шестой же скрестил на груди руки. Ученые мужи двояко трактуют сей жест: иные видят в нем выражение спокойствия и отдохновения, прочие же — неуверенность и душевное смятение. — Место и время вам известны. Кандидатура — тоже. Вполне достойная девица старинного рода. Разумеется, пребывает в полнейшем неведении относительно вновь открывшихся обстоятельств ее биографии, понятных всем присутствующим. Человек в узорчатой полумаске сделал паузу. — Я размышлял относительно превратностей жребия и путей осуществления оного. Полагаю, похищение будет в данном случае наиболее уместным. Пятеро кавалеров переглянулись, после чего наиболее субтильный телом из всех предупредительно поднял руку. — Говори, достойный Прокофий, — велел председательствующий. — Полагаю, магистр, в похищении нет необходимости. И почтенные кавалеры со мною согласны. Ваши достоинства и личность не нуждаются в наших привычных уловках. Достаточно вам указать пальцем, и ваша избранница с радостью отдаст вам руку и сердце. И все остальное, разумеется. При последних словах Прокофия прочие кавалеры неожиданно расхохотались, громко и развязно. Точно пребывали не на тайном сходе секретного ордена, а сидели на веселой и разухабистой гусарской пирушке. — Благодарю вас, други, и тебя, Прокофий, в особенности, — ответил магистр. — Если только все расчеты и выводы нашего благодетеля верны, все прочее пройдет как по маслу. — Касательно девицы никаких сомнений, благодетель меня в том заверил при нашей последней личной встрече, — твердо сказал кавалер. — Одна как перст, прозябает в провинции, в полнейшем неведении о своем нынешнем положении и… — Довольно, — жестом остановил его человек в узорчатой полумаске. — В таком случае все решено. Повеселимся, господа, во славу Гименея! Ответом ему были приветственные клики, и теперь сомнений не оставалось — так дружно и зычно могут кричать одни лишь военные! — А господин кандидат ужо поучится нашему нехитрому ремеслу! — подмигнул магистр человеку в белом. — Быть ему первым злодеем в нашей комедии? Ну, или хотя бы последним? — Быть, быть всенепременно! — дружно заорали кавалеры, с которых уже совсем спал флер мистической тайны. Теперь это были шестеро молодых людей, жизнерадостных, разбитных. И словно по мановению волшебной палочки на столе вдруг очутились, откуда ни возьмись, бутылки шампанского, хрустальные бокалы, а магистр водрузил по краям массивные бронзовые подсвечники. Вмиг стало светло, шумно, кое-кто уже и стягивал маску. И только человек в белой одежде задумчиво сидел у стены, не принимая участия в общем веселье. Казалось, его снедала какая-то навязчивая мысль, не дававшая ему покоя. В руках кандидат в кавалеры святого Гименея сжимал крохотную лаковую миниатюрку. На ней было изображение особы, о которой шла речь на сегодняшнем собрании. Он смотрел на черты ее лица и, по всему видать, ничего не замечал и не слышал вокруг. Даже пристальных и острых взглядов, которыми его изредка награждал магистр. И тогда в глазах человека в узорчатой маске вспыхивал холодный огонь, и его лицо приобретало выражение гордости и высокомерия. Ну и зима выдалась нынче в Осиновке! Снежная, злая, с ядреным морозцем и ночными метелями, от которых за окном до утра пуржила круговерть белых вихрей, неустанно постукивая в стекла, норовя забраться в щели рам ледяными сквозняками и выстудить дом. Редко когда солнце проглядывало сквозь волнистые тучи, словно тоже слепленные из снега, повисшие над имением армадой задумчивых белоснежных парусных кораблей. В эту пору так уютно сидеть долгими зимними вечерами за самоваром, топленным по-настоящему, сухими сосновыми шишками, прихлебывать из старой и оттого любимой с детства фаянсовой чашки ароматный чай и предвкушать скорое Рождество. А вместо этого теперь приходится трястись в санях и надуваться от злости, как индюшка. Хотя этот урядник Сомов кого хочешь доведет до белого каления! Это же надо — не сказать, а даже просто подумать эдакое! Перед Оленькиными глазами услужливо всплыла урядничья физиономия — с обвисшими щеками, двойным подбородком, двумя щетками жестких соломенных усищ и тупыми, рыбьими глазами навыкате. «Все улики говорят, госпожа Ланская, что барышня, сиречь девица Ларионова, самолично сбежала из дома вместе с новоявленным женихом. Есть и приметы этого г-г-господина…» И это — о ее любимой и единственной подруге! Рассудительнее и практичнее которой и в целом свете, наверное, не сыскать. И уж во всяком случае, в их уезде — наверняка! Оленька с негодованием запахнулась в широкую полость бараньей дохи. Она не любила всяких изнеженных дамских штучек во всем, что касалось дороги: если бы Оленька родилась в библейские времена, то уж точно мчалась бы степями в седле бесстрашной амазонкой, нежели ездила бы в паланкине, под опахалами покорных и безмолвных слуг! И санками умела править, и сдержать на скаку свою любимицу — горячую и порывистую Рыжую могла без посторонней помощи. Ни снег, ни ветер с изморозью ей не помеха на зимней дороге. От них лицу одна польза — лучше массажа для кожи и сыскать невозможно! — Скоро ли уже Ларионовка? — недовольно пробурчала она, беспокойно поглядывая по сторонам. Возница, рослый и молчаливый мужик Пров, обладатель необъятной бороды цвета вороньего крыла и железных рук, с легкостью гнущих подковы, лишь покосился на нее и вздохнул. Молодая барыня и сама знает — вот поворот у просеки, по правую руку Заячья заимка, а там, глядишь, и до ларионовских подать рукою. Оленька фыркнула и раздраженно рванула жесткие, курчавые завитки каракуля. Лучшая подруга средь бела дня исчезает из собственного имения, где уже несколько лет оставалась единственной и полновластной хозяйкой. Куда, спрашивается, зачем, а самое главное — с кем? У молодой хозяйки Ларионовки не было секретов от Ольги Ланской. У них и фамилии начинались сходно, и родство душ такое, что водою не разлить. И это при том, что характеры девушек прямо противоположные, и темперамент, и образ мыслей, не говоря уже об окружении. Ланские жили по всей России, поддерживая отношения даже между самыми отдаленными родственниками. Татьяна же, остававшаяся пока что в девичестве Ларионовой, была одна как перст. Но зато у нее есть милый друг Оленька. И своей подруги задумчивой и мечтательной Татьяне с лихвой хватало, дабы плыть под парусами штормовым житейским морем своей жизни. Отца Татьяна потеряла в семнадцать лет под Аустерлицем. Капитан Ларионов до последнего удерживал позиции двух батарей — своей и соседней, над которою принял командование. Прямым попаданием разметал их залп неприятельских пушек. Погиб капитан геройски и оставил дочь одну в изрядно разорившемся имении. Только и осталось от отца, что серебряный нательный крестик, записная книжка в кожаном переплете и полуобгорелая ассигнация Императорского банка, на одной стороне которой было, как положено, пропечатано: «Любовь к отечеству», а на другой — «50 рублей». Ассигнацию она сберегла на горькую память, записную книжку сунула куда-то в шкап, а крестик схоронила — до поры, до времени. Отплакала Татьяна по отцу, похоронила крохотную урну с прахом — пепел, пыль да земля с разгромленной батареи, что полагались ей заместо убиенного отца-офицера — и взялась за хозяйство. Нужно было поскорее забыться, разогнать смертную тоску. Да и дела поджимали. Первым делом выгнала вора-управляющего и сама, несмотря на юные годы, засела за счета и амбарные книги. А заодно решила поближе ознакомиться с бухгалтерской премудростью, поскольку девица Ларионова все на свете привыкла решать и делать сама. В то время в России была очень популярна книга «Исследования о природе и причинах богатства народов» шотландского экономиста Адама Смита. Татьяна мужественно прочла ее знаменитую первую главу о разделении труда, главы о том, откуда взялись деньги и цены на товары. И тут ее одолела неудержимая зевота. С сожалением окинула она взором толстенный том и… тут же распрощалась с глубокомысленными рассуждениями мудрого англичанина о заработной плате, прибыли на капитал, земельной ренте. И лишь в самом конце чуточку почитала о ценности серебра в течение последних четырех столетий. После чего ее взяла натуральная русская тоска! Для военного совета была немедленно вызвана Оленька, и после недолгого обсуждения подруги решили нанять дельного управляющего. Карл Францевич, происходящий из ингерманландских немцев, в те поры волею суровой воинской годины был заброшен в их губернию из сожженной Москвы и прозябал коллежским секретарем, письмоводя в уездном суде с жалованьем 500 рублей ассигнациями в год. Немец оказался совершеннейшим душкой, за полтора года навел в имении порядок и заодно, в особенности, полюбил здешнюю рыбалку. Целыми днями он просиживал на бережке тенистого пруда за околицей Ларионовки с удочками, изредка принимая доклады по хозяйству от пары расторопных бабенок-ключниц, определенных ему в помощницы. Татьяна первое время усердно проверяла все расходы. Даже нарочно завела самодельно сшитую приходно-расходную книжку счетов по части управления Ларионовкой, в которую полгода регулярно вписывала все доходы и расходы. После чего успокоилась, доверившись во всем рачительному немцу, сумевшему обустроить имение, и вернулась к своему привычному, тихому и размеренному образу жизни. Женихов в округе подходящих как не было, так и нынче не осталось. Хотя в первые послевоенные годы многие московские семьи, прежде проводившие в Белокаменной всю жизнь, за исключением отдыха за границей, на водяных курортах и летних пасторалей в родовых имениях и усадьбах, еще были разбросаны по центральным губерниям Российской империи. Но едва Наполеон был изгнан и посрамлен, как они потянулись обратно, либо в северную столицу, счастливо избежавшую нашествия двунадесяти языков во главе с бесноватым корсиканцем. Соседи же Ларионовых из числа молодых людей по большей части служили в армии, многие и вовсе не воротились с полей брани. Поэтому наши подруги довольствовались обществом друг дружки и не торопили судьбу. Обе свято верили, что блистательное женское счастье непременно поджидает их где-то за поворотом. Об этом каждой, и Оленьке, и Татьяне, частенько случались верные приметы на Крещение в образах блестящих молодых людей с положением в обществе и, разумеется, писаных красавцев. И за границею, в Германии, у Ольги имелся нареченный, весьма неглупый и симпатичный молодой человек, Владимир Оболенский. Татьяне было в ту зимнюю ночь и еще одно видение, суть которого она поняла смутно. Ключница Настасья предположила, что привидевшийся молодой барыне ледяной пруд с вмерзшими повсюду серебряными рыбками, ослепительно блиставшими чешуей, сулят грядущее богатство. Но Татьяна ключницу высмеяла. — Будто не знаешь ты, Настасьюшка, что после геройской гибели Дмитрия Федорыча одна я осталась в нашем роду, как перст, — усмехнулась она в ответ на слова глупой бабы, божившейся, что сия примета не врет. — Потому наследства ждать неоткуда. Разве только котел со златом-серебром на дне пруда прячется? Да ведь наш Карл Францевич сколько оттуда выудил — все уклейки да берши с карасиками. А злата с серебром — ни понюшки! И тут вдруг приключилось такое! Средь бела дня, а точнее, в темную ночку смиреннейшая и рассудительная Татьяна надумала сбежать из дома. И с кем? С женишком, новообъявившимся, о котором Оленьке ни сном ни духом известно не было! А еще подруга называется… Теперь же Оленька спешила в опустевшую Ларионовку не праздного любопытства ради. Карл Францевич прислал ей краткую весточку с конюхом — в имении девицу Ланскую дожидается человек, по виду столичная штучка, с письмом для нее. А письмо — от милого дружочка, Татьяны. Вот теперь, чай, все и откроется! 2. ПОСЛЕДНЯЯ ТОЧКА Дворянин, поджидавший Оленьку в усадьбе ее лучшей подруги, был невысокого роста и изящного телосложения. Узкий сюртук его походил скорее на корсет, а цветок в петлице, хоть и слегка увядший, свидетельствовал о том, что этот денди привык следить за собой даже в такой глуши, заснеженной и безмолвной, где на пустынных дорогах безраздельно правят бал вьюги и ледяные ветра. — У вас ко мне письмо? — коротко кивнув вместо приветствия, первым делом спросила она. — Сударыня… Гость оглядел ее с головы до ног внимательным взором, что выглядело бы почти неприличным, если б не исключительные обстоятельства их встречи. Тут уж, как говорится, не до светских условностей! — Вы в действительности Ольга Петровна Ланская? — уточнил он. — Действительно, сударь, — в нетерпении пожала плечиками Оленька. — А вы кто, новый полицмейстер? Вам, быть может, и пачпорт требуется? — Нет, не полицмейстер, — нервно качнул он красивой, благородной формы головою с изящными завитками темно-русых кудрей на висках. — Но у меня и вправду личное письмо для вас… — Так давайте же, чего рассусоливать! — грубоватым тоном потребовала Оленька. Так она сейчас тщетно пыталась скрыть от незнакомца свои тревогу и волнение, нараставшие в ее сердце с каждой минутой все более. Сургуч на конверте был сломан и почти весь раскрошился. Это был еще один дурной знак! «Сердечный дружочек Оленька! Прости, что не свиделись. Уезжаем нынче в Петербург без всякого промедления. Со мною мой счастливый избавитель, ему я обязана своею честью, добрым именем и самою жизнью. Всеволод Георгиевич человек в высшей степени благородный и порядочный. Он составит мое счастие, теперь в том уж нет моих сомнений. Я непременно навешу тебя, когда выйдут все сроки. У меня нынче все хорошо, а в скором времени, даст Бог, будет еще лучше. Твоя всем сердцем Таник». Оленька Ланская стремительно перечитала письмо вдругорядь, да так и впилась глазами в последнюю строчку. Сердце ее стремительно заколотилось, яркий румянец выступил на щечках с очаровательными ямочками. Вот оно! Так и знала… Сбылись ее худшие предположения. И смертельная бледность стала быстро заливать ее лицо. — Вам дурно? — с участием наклонился к ней приезжий дворянин. — Позвольте предложить воды? Он не проявил никакого видимого интереса к содержанию письма, да оно и понятно — сургуч-то изломан. Небось не удержался, заглянул, мошенник. Это ведь только про дам вечно твердят, что-де любопытны, кавалеры же и прочие люди света — наихудшие сплетники из всего рода человеческого. Но, даже прочитав от корки до корки, истинного содержания этого письма Татьяны Ларионовой к Ольге Ланской никто не мог бы понять в целом свете. Потому что именно в нем спустя долгих пятнадцать лет их дружбы Оленька увидела тайный знак. И он означал лишь одно — смертельную опасность! — Давай уговоримся раз и навсегда, Олюшка, — сказала тогда Татьяна. Разговор этот происходил знойным июльским полднем, на берегу того самого пруда в Ларионовке, где в ту пору была обустроена купальня для юных барышень. Обе девочки пребывали в том возрасте нежного отрочества, когда все надежды розовы и смутны, люди прекрасны, а впереди ожидает лучезарное счастье, огромное, блистательное и оттого немного пугающее. — Что бы с нами ни случилось в жизни, ничто не должно сломить нашей дружбы. — Ничто, — клятвенно выдохнула Оленька. Но тут же возразила, по своей давней привычке во всем докапываться до самой сути. — А если что-то окажется сильнее нас? Нашей дружбы? Обе девочки глянули друг на дружку, глаза в глаза, и вдруг дружно прыснули. В ту минуту им казалось странным и невероятным, что нечто способно помешать им, встать на пути или даже — невиданное дело! — разлучить их. Правда, каждая понимала, что когда-то начнется взрослая жизнь, обе будут важными дамами и выйдут замуж. Причем непременно за гвардейских офицеров — заветная мечта Тани, которую Оленька в принципе разделяла! — И все-таки, Таник? — затормошила подругу Оля. — Мы же не станем просто так сдаваться, верно? — Не станем, — подтвердила юная барышня из Ларионовки. — Если враги окажутся сильнее нас, мы… мы… Мы пошлем друг другу письма! — просияла она. — А если письмо перехватят? — усомнилась всегда немного скептически настроенная Оленька. Она была прирожденной реалисткой с младых ногтей и уже тогда стремилась во всем расставить точки над «i». — Ну и пусть перехватывают, — с жаром продолжила Таня. Она уже все обдумала заранее, вооруженная опытом десятков французских и немецких романов, проглоченных долгими зимними вечерами или спасаясь от летней жары в беседке, увитой плющом и плетьми дикого винограда. — Слушай, что я скажу. Выслушав подругу, Оленька пришла в полный восторг. В самом деле, план Татьяны был одновременно и прост, и удивительно хитроумен. Весь секрет таился в тексте их будущих писем, в одной-единственной точке, а еще точнее — в ее отсутствии. Подруги и прежде обменивались записочками в кокетливых конвертиках с вензелями, вкладывая в надушенные листочки бумаги лепестки здешних диких роз или нежные цветки фиалок. Но отныне они решили использовать тайный знак. — Это станет нашим с тобою секретом, — важно сказала Таня. — О чем бы мы ни писали друг дружке, теперь в конце последнего предложения мы не будем ставить точку. Это должно означать, что все хорошо и расчудесно. А коли случится беда и понадобится помощь, точку надобно поставить. План Татьяны был и в самом деле прост как все гениальное. Воображая себя героинями все тех же романов, девочки знали, что любое письмо, а тем паче с просьбой о помощи можно перехватить. И тогда отсутствие точки в одном из предложений может насторожить лютого врага или коварного завистника. Зато присутствие ее в конце последней фразы никого не насторожит. В этом и заключалась тайна. — Это будет наш с тобою секрет, — пообещала Таня. — Смотри же, не забудь. Конечно, это была всего лишь тайная игра, детская шалость. Но использовать ее в их девичьей переписке было так увлекательно и романтично, что обе девушки мало-помалу привыкли пропускать в своих письмах последние точки. Иногда одна из них забывала условный знак, иногда — специально проверяла подругу. И так продолжалось все время их дружбы, и ни одна из девушек не подозревала, что однажды придет день, когда их секрет понадобится по-настоящему, всерьез. «…У меня нынче все хорошо, а в скором времени, даст Бог, будет еще лучше», — вновь перечла Оленька злополучную последнюю строку Таниного послания, каждое слово которой, каждая буква, казалось, наливалась сейчас прямо на ее глазах тревогой и ощущением таинственной, неведомой опасности. А главное — точка. Она беззвучно кричала ей о том, что подруга попала в беду. И оттого все письмо было ложным, приобретало иной, скрытый смысл. И она, Ольга Ланская, непременно расшифрует его, докопается до малейшей крупинки смысла. А сейчас пришло время обратиться к этому странному почтальону! Она оборотилась к молодому человеку. — Теперь я хотела бы знать, кто вы такой, сударь. И откуда у вас письмо Татьяны Ларионовой? — Я Оленин, сударыня, — поклонился тот. — Евгений Михайлович, к вашим услугам, ежели позволите… — Хорошо, Евгений Михайлович. Откуда это письмо? — Она сама отдала его мне. Просила передать лично вам, в собственные руки. — Где Татьяна? — вдругорядь перебила его Ольга. Решительная, уверенная, порывистая в движениях, она сейчас была поистине прекрасна, так что молодой человек невольно залюбовался ею. — Ну? — Боюсь, сударыня, что у меня не очень хорошие вести, — вздохнул тот. — Это я и без вас знаю, — отрезала Ольга. — Дальше! Дворянин посмотрел на нее с недоверием. — Но откуда, сударыня? О том, что вправду приключилось с Татьяной Дмитриевной, не знает ни одна живая душа… — Вы, сударь, верно, ослепли? — с видом снисходительного превосходства обратилась к нему Ольга. — А я, по-вашему, мертвая душа, что ли? «Маменька сейчас была бы мною довольна», — с озорством подумала она. «С этими мужчинами, моя душечка, надо сразу брать быка за рога и непременно показывать, кто тут главный», — явно представила она хрипловатый смех старой барыни Настасьи Федоровны. Молодой человек потупил взор, а наша героиня назидательно прибавила: — Уметь читать надобно, сударь. В особенности между строк. А теперь давайте рассказывайте, что привело вас ко мне. Чай, письмо могли и с кучером отправить, так? — Так, — кивнул дворянин. После чего заметно побледнел, на его скулах выступили желваки, что говорило о характере сильном и решительном. И в следующую минуту выпалил: — Меня привела к вам огромная симпатия и безмерное уважение к госпоже Ларионовой. И, прежде всего, потому, что ей угрожает страшная опасность. — Вот как? — прищурилась Ольга. Уж коли милого дружочка Таник с нею рядом нет, кому-то нужно взять в свои руки бразды спокойствия и рассудительности. И она никоим образом не выказала страха или даже видимого волнения. Лишь пристальнее взглянула на своего странного и нежданного гостя. — В чем же напасть? — Она угодила в руки весьма дурного человека, — ответил Оленин. — И сие неприятное обстоятельство усугубляется еще и тем, что она полагает его особою, достойнейшей во всех отношениях. Даже… Он замялся. — Даже ее любви, вы хотите сказать? — осведомилась Ольга, строго поглядывая на молодого человека. — Увы, — тот развел руками. — Постойте, что-то я не пойму, — озадаченно пробормотала Ольга. — А вы-то, сударь, какое ко всему этому имеете касательство? Окромя вашей симпатии — о том отдельная речь! — Ах, Ольга Петровна, — вздохнул Оленин. — В том-то и вся беда. Ведь я — в некотором роде подручный этого ужасного человека. — Как это? — недоумевающим тоном протянула наша героиня. — Бандит, что ли? — Именно что он, — с готовностью воскликнул молодой человек самым отчаянным тоном. — Истинный бандит, сударыня. И достоин самой лютой казни, поверьте. Ольга сокрушенно поджала губы. — Час от часу не легче, — пробормотала она, недоверчиво глядя на Оленина. — Ну-ка, сударь мой, расскажите все как на духу — что да как. И тогда уж мы решать будем, казнить вас али миловать. И она знаком велела прислуге подать кофею. По всему видать, разговор им предстоял не из легких. 3. ГВАРДЕЙЦЫ ГИМЕНЕЯ Женское сердце в отличие от мужского стучит иначе. И как тело питается кровью и воздухом, так душа женщины жива любовью и тонкими, исключительными чувствами. В начале просвещенного XIX века сердце российской женщины так же тянулось к любви, как и в прежние времена. Но идеалом прекрасного пола прочно утвердился образ мужчины на военной службе. Лишь офицерские эполеты прельщали восторженные девичьи сердца, лишь воинская служба считалась наиблагороднейшей. Исключение дамами делалось лишь для дипломатического поприща их будущего избранника, но и только! — Офицер… — шептали во сне сотни трепетных губок. — Только офицер! И не просто офицер, а непременно состоящий в гвардии! Это был предел мечтаний и одновременно лучезарный идеал для всякой русской барышни, в особенности живущей в провинции. Не была здесь исключением и Татьяна из тихой и дремотной Ларионовки. — Тебе, душечка, нужен человек солидный, во фраке и с положением, — наперебой твердили маменьки, норовя убаюкать сердца своих дочерей. Но те упорно мечтали о гусарских поручиках, лихих рубаках-майорах и геройских полковниках, благо 1813-й год был временем молодых генералов, баловней судьбы, таких как любимец света, румяный Милорадович, знавший своих солдат в лица и по именам. — Ах, маменька, во фраке — это скушно, — капризно надували губки непослушные дочки. — То ли дело — красная венгерка со шнурами! А сабля в серебре? А горячий конь под седлом! — Конь да сабля — вот и весь капитал твоего гвардейца, — резонно осаживала дочку практичная родительница, разумно помалкивающая о сладких грехах собственной молодости. — Да еще бесчисленные долги и сплошные распутства. — А я хочу в Петербург! — безапелляционно отвечала на маменькины доводы упрямая дочь. И это был весомый аргумент! Гвардейские офицеры русской армии во времена Отечественной войны 1812-го года, как правило, были весьма обеспеченные молодые люди, происходившие из богатых дворянских фамилий, в отличие от армейцев, доходы которых невелики. Только родительские капиталы позволяли им содержать себя и вести разгульный образ жизни, полагавшийся в гвардии само собою разумеющимся. А где его и вести, как не в столице! — Это же самое главное! — не раз говорила Таня Оленьке в минуты задушевных бесед, когда подруги делились друг с дружкою самым сокровенным. — Если мужчина служит в Гвардии, стало быть, в Петербурге! Если бы ты знала, мон шер, как мне осточертели здешние избы и проселки, мокрые косогоры и нескончаемый осенний дождь. А в столице — свет! Балы, выезды, приемы… Она мечтательно закрывала глаза, и Ольге казалось в те минуты, что лицо ее подруги озаряет нездешнее сияние столичной жизни. Наша героиня даже подозревала, что Татьяна всерьез сожалеет, что война милостиво обошла их края стороной. В здешних имениях не квартировали офицеры, тут не стояли штабы, лишь армейские резервы натужно месили грязь стоптанными сапогами, торопясь на запад, где постепенно отдалялась далекая канонада фронта. Местные барышни откровенно скучали и, собираясь кружками в долгие тоскливые вечера, уныло щипали корпию для раненых в лазаретах, утешая хотя бы таким образом свои патриотические чувства. Но в душе жаждая совсем иной жизни, отличной от их привычного, серого существования, ограниченного домашним кругом, рукодельем да редкими выездами в гости. Молодая помещица Ларионова знала о гвардейцах буквально все. Но особенно ее восхищало, что эта блестящая столичная служба предоставляла известные выгоды по сравнению с обычной армейской. Гвардия давала офицеру преимущества сразу в два класса чинов. — Коли бы мой муж был гвардейским офицером, — не раз говаривала Татьяна, — то служил бы безупречно, не то что всякие повесы и маменькины сынки. И потому, выйдя в отставку из гвардии, к примеру, будучи капитаном, получил бы сразу полковничий чин! — И была бы ты полковницей, шер ами! — смеялась в таких случаях Ольга, нежно обнимая подругу. — И так же ездила бы в свою Ларионовку на лето — денежек-то, чай, у гвардейцев обыкновенно бывает маловато, с приемами да балами, а? Обе вздыхали, при этом думая все об одном. Ни той, ни другой девушке судьба не даровала богатых родителей, и строить виды можно было только лишь на местных женихов. А здешние кавалеры были все как один мелковаты душою, да и телесно слишком уж тучны — ни тебе полета души, ни мужского обаяния. Только и оставалось — вздыхать. Впрочем, у Оленьки имелся сердечный друг Владимир Оболенский, и собою хорош, и человек серьезный, с планами на ее счет. Да вот беда — до сего дня пребывал за границей, в германском городе Геттингене, где проходил очередной курс каких-то мудреных наук, названия которых Оленьке и выговорить-то было делом весьма затруднительным. По всем этим причинам Ольга отнеслась бы к неожиданному демаршу подруги с пониманием — уж коли и чудить, так в молодые годы! Но тайный знак в Танином письме призывал ее к решительным действиям, и она устроила господину Оленину форменный допрос. То, что ей довелось услышать, уже с первых слов молодого дворянина повергло ее в глубокое смятение. — Избранник госпожи Ларионовой — особа мне известная, — первым делом сообщил Оленин. — Еще не будучи знакомым с ним приватно, довелось мне неоднократно встречать в самых аристократических петербургских гостиных этого господина. Гвардеец, весьма хорош собою, обходителен, и притом горит во взгляде особенная, мужская дерзость, делающая его обладателя крайне опасным для дам. — Скорее, для мужей, — поправила его Ольга, и Оленин согласно кивнул. — Такие люди, Ольга Петровна, вообще страшны для любого неприятеля. И в бою возьмут верх, и в светской беседе обнаружат тонкое знание предмета. А уж женскому сердцу, тем паче неискушенному, устоять против этакого молодца просто нет никакой возможности. — Вот как? — сухо заметила Ольга. Она слушала Оленина со всевозрастающим интересом, однако не упускала случая вставить реплику или уточняющее замечание. Так рыцарь перед решительною битвой проверяет амуницию, крепка ли, не даст ли слабины щит и нет ли на мече опасных зазубрин. Девушка чувствовала: предстоит бой, и не шуточный. А ставка тут — судьба и доброе имя ее лучшей подруги! — Именно, — подтвердил Оленин. — Хотя мне известен случай, когда один такой герой, лихой рубака и наездник, гвардейский офицер, к тому ж, несмотря на грудь, увешанную крестами, добытыми в сражениях с французом, сам пал на любовном поле брани. Доселе владел обширной коллекцией дамских сердец и вдруг безнадежно и страстно влюбился в некую княжну. — Странно, что вас это удивляет, — поджала губки Оленька. — Но коли сия история не имеет к нашему делу прямого касательства… — Имеет, сударыня, — покачал головою Оленин. — Господин, о котором я теперь имею честь вам рассказывать — граф Всеволод Орлов. Тоже из гвардии. Он-то и есть избранник вашей подруги. — Стало быть, из гвардии, — удовлетворенно вздохнула Ольга, впервые за всю беседу. — Вы правы, сударыня… Оленин странно посмотрел на нее, точно ожидал в словах своей прекрасной собеседницы какого-то подвоха. — Именно гвардия. Но только вовсе не та, что вы думаете… И он отчего-то криво усмехнулся. — Что вы имеете в виду, сударь? — вдругорядь нахмурилась Ольга. — Выслушайте мою историю, и вы все поймете, — с неожиданной мягкостью, почти нежно взглянул на нее Оленин. — А после уж давайте решать вместе, что нам делать дальше. Когда к дяде Евгения, Петру Кирилловичу Оленину, обер-секретарю императорских архивов, обратился с личной просьбою некий граф Орлов, старого чиновника это отчасти удивило и в известной степени заинтриговало. Но чем далее вникал Петр Кириллович в суть вопроса, бывшего одновременно и предложением, тем более проникался уважением к остроте ума и проницательности графа. На первый взгляд просьба Орлова проистекала из чистой воды любопытства, понятного для блестящего офицера гвардии, наконец-то всерьез озаботившегося своей будущностью в смысле имущественного положения. Война шла к победному концу, Наполеон в панике бежал, бросив остатки армии, а российский гвардеец всерьез подумывал о женитьбе. Вот только невесту граф Орлов желал не из высшего общества, а, как ни странно, из числа провинциальных барышень на выданье, которых во всякое послевоенное время становится не в пример более в сравнении с мирными годами. — Буду с вами откровенен, — сразу признался Орлов в приватной беседе с архивным червем. — Дела мои неважны, состояние поистощилось, и помочь могла бы выгодная женитьба. Потому и прошу вас нижайше, любезнейший Петр Кириллович, изучить родословные древа, кои могли захиреть в последние годы. Или, к примеру, оборваться на поле брани. Не осталось ли где наследниц женского пола, быть может, и не прямого свойства, из числа дальних родственниц? Быть может, они и по сей день пребывают в неведении относительно своего изменившегося наследственного положения? И вовсе не подозревают, что в столице найдется достойный человек — и не один, спешу вас сразу уверить! — желающий составить счастье всей их жизни. Старый лис понял молодого с полуслова. Он из своих доверенных источников знал, что война больно ударила по благосостоянию большинства первых фамилий России. То одно, то другое дворянское имение закладывалось в Государственном банке. В скором времени эта же судьба должна была постигнуть большую часть не только именитых родов. Так что некий маркиз де Кюстин, посетив Россию, с изумлением напишет в своих заметках: русский император ныне не только первый дворянин своего государства, но также и первый кредитор собственного дворянства! И Петр Кириллович с жаром принялся за дело, сдувая пыль со старинных манускриптов, роясь в церковных книгах, скрупулезно изучая сводки военных потерь и реестры пропавших без вести в лихую годину неприятельского нашествия. В скором времени он пришел к ошеломительному открытию. Оказывается, в России, совсем неподалеку от двух столиц — холодного официального Петербурга и негласной столицы капитала, богатой, купеческой Москвы прозябало минимум три молодых барышни в полнейшем неведении о том, что они уже год как могли бы претендовать на богатые наследства оборвавшихся старинных дворянских родов. Капиталы их пребывали в целости, многие и приумножились, будучи помещены в заграничных банках; поместья же избежали разорения войны и большей частью отошли государству, в то время как их вполне можно было востребовать, имея документы на право наследство. Другое дело, что такого рода лакомые документы мог выправить именно Петр Кириллович, большой знаток русской старины и дока по части отслеживания родственных связей и сопоставления оных. Только он мог узреть в обособленном древе какого-либо дворянского рода веточку или даже единственный росток, привитый вследствие брака с другого могучего древа, ныне уже увядшего. И доказать эту связь, что зачастую пахло большими, огромными деньгами и богатыми родовыми имениями, Петр Кириллович сумел бы, разумеется, при известной ловкости и личном интересе. Вот тогда граф Орлов и предложил обер-секретарю взаимовыгодную сделку. В те поры у красавца-графа образовался узкий кружок приятелей, отпрысков старинных дворянский фамилий, пребывавших подобно Орлову в финансовых и имущественных затруднениях. — Они будут рады составить счастье какой-нибудь провинциальной дурочки, коли вы, Петр Кириллович, сделаете ее богатою наследницей, — заверил Оленина-старшего граф. — И при этом, поверьте, готовы оценить ваши услуги по достоинству! Дядюшка Евгения согласился не медля. И дальнейшее было уже, как говорится, делом техники. Обговорив сумму своего вознаграждения в каждом конкретном случае, Петр Кириллович, однако ж, выставил еще одно непременное условие. Граф должен был принять в «предприятие», как они отныне договорились именовать свое деловое соглашение, племянника Петра Кирилловича, молодого Евгения, служащего по дипломатическому ведомству. — Полагаю, вам, граф, мой протеже придется по сердцу, — заверил Орлова дядюшка. — Я принимаю участие в судьбе юноши, поскольку дал в том твердое слово его родителям по достижении Евгением совершеннолетия. Устроил его в дипломатический корпус, выхлопотал службу за границей… Но семья его, мягко сказать, небогата, а молодость требует своего. — Почту за честь, — поклонился знатоку архивных дел граф Орлов. — У нас уже сформировался узкий круг, так сказать, потенциальных женихов. Этакая гвардия Гименея, жаждущие успешного супружества… Орлов криво усмехнулся, и ответом ему была тонкая, понимающая улыбка обер-секретаря. — Все достойнейшие люди, смею вас уверить, — заметил светский лев. — И мы почтем за честь принять в свой круг вашего племянника. — Благодарю, — с достоинством поклонился дядюшка, еле удерживаясь от настойчивого желания потереть руки. — Стало быть, я как пойнтер на охоте, буду выслеживать для вас болотную дичь? — Именно что болотную, — довольно хохотнул в ответ граф. — Сами посудите, любезный Петр Кириллович, что и взять с этих провинциальных дурочек окромя их будущего капитала? — А коль скоро я выслежу для вас достойную добычу, дело уж за вами, — шутливо погрозил графу обер-секретарь. — Впрочем, полагаю, такие блестящие светские львы, как вы, граф, способны увлечь в свои сети и глупенькую куропатку, и осторожную глухарку, и жирненькую тетерочку. — Именно, — засмеялся Орлов. — Клянусь своею фамилией, перед истинным мужским обаянием им не устоять. Орлы всегда выследят добычу, только шепните им на ухо — где и кто. И два пройдохи, старый и молодой, подмигнули друг другу. — Так я и оказался в доверенном, строго секретном кругу этих пресловутых «гвардейцев Гименея», — признался Евгений, прерывая на миг свой удивительный рассказ. — И пребывал бы там и по сей день — молодость, знаете ли, не порок. Но сейчас желаю покинуть сей сомнительный кружок, оттого и вызвался встретиться с вами под предлогом доставки письма от Татьяны Дмитриевны. Ольга немного помолчала, обдумывая историю Оленина. После чего слегка пожала плечиками. — Все это, безусловно, интересно и занимательно, сударь, — сказала она. — Но только мне невдомек, при чем здесь моя подруга? — Вы разве еще не поняли, сударыня? — тихо спросил Оленин, глядя на Ланскую. Лицо его стало бледным, и на нем резко обозначились глаза, горящие странным, почти что лихорадочным блеском. — Что именно, сударь? — холодно уточнила Ольга. — Единственно то, что ваша подруга, госпожа Ларионова — богата, — последовал ответ молодого человека. Как ни крепилась Ольга, но при этих словах Оленина она громко расхохоталась. — Это вздор, сударь, — заявила, наконец, сумев взять себя в руки, Ольга. — После смерти папеньки Татьяна бедна как церковная мышь. Все, что у нее есть, — эта Ларионовка с сотней душ, да пруд, да лесные угодья… — Все это сейчас не имеет ровным счетом никакого значения, — покачал головою Оленин. — Неужто вы до сих пор не поняли — госпожа Ларионова не случайно стала добычей этой своры охотников до богатых наследниц? Она — наследница. Это доказал мой дядюшка, чтоб ему пусто было… Ольга почувствовала, как сердце медленно падает куда-то вниз, на самое донышко ее существа. — Чья? — пролепетала она. — Князя Мещерского, — медленно произнес молодой человек. И совсем уж еле слышно прибавил: — Того самого. — Мещерского? Ольгины глаза округлились, она взирала на Оленина в полнейшем изумлении. — Золотого вдовца? Измаильского «Турки»? «Али-Бабы»? И теперь Оленин лишь молча кивнул. А Ольга медленно опустилась на стул. Силы вдруг покинули ее в мгновение ока. Столь невероятным было известие, только что сообщенное этим странным, застенчивым молодым человеком! 4. НАСЛЕДСТВО РУССКОГО АЛИ-БАБЫ О московском князе Мещерском, обладателе сокровищ Измаила, с давних пор ходило немало легенд в высшем свете. Несмотря на то что старый князь давно почил в бозе, а самих драгоценностей никто толком и в глаза не видел. Тем не менее уже двадцать четвертый год со времени взятия неприступного форпоста на Дунае не скончались всяческие толки и пересуды о турецкой казне, якобы зарытой янычарами паши, покуда в крепости шел яростный шестичасовой бой. Сейчас крепость уж год как стала российскою, но до сих пор искатели приключений нет-нет да и появлялись в ее окрестностях с ломами и заступами. Так или иначе, но в скором времени после достопамятной военной кампании князь Мещерский, участвовавший в штурме, будучи генералом инженерных войск, ушел в отставку, ссылаясь на слабое здоровье и старческую немощь. А буквально на будущий год отстроил себе роскошный дворец в Орехово, в пяти верстах от московской заставы, и стал вести жизнь на широкую ногу, с загулами и кутежами, достойную разве что героев арабских сказок «Тысячи и одной ночи». Поговаривали, что князь сыскал-таки сокровища паши, но не в самом Измаиле, а соседней бессарабской деревушке. Там золото, серебро, жемчуг и чеканные монеты в кувшинах были во множестве зарыты под грязным пологом самой обыкновенной конюшни, где держали тягловых лошадей турецкие фуражиры. Ссылались на инженерные таланты князя, его удачливость, но были и другие слухи, помрачнее. Якобы Мещерским был захвачен пленник, рассказавший князю все о спрятанной казне, да так и сгинувший затем бесследно. Сам Мещерский тоже умер в одночасье. В самый разгар пирушки с прусским посланником и парой ветеранов измаильской компании князь вдруг густо побагровел, стал хватать ртом воздух, точно рыба, вытащенная на лед. Минута, другая, и случился апоплексический удар. Пикантность ситуации заключалась в том, что у князя вовсе не оказалось наследников, могущих подтвердить свои претензии не только по прямой, а и по всем побочным родовым линиям. Будто бы документы, что еще могли пролить хоть какой-то свет на его родственные связи, дотла сгорели во время московского пожара в городе, захваченном Бонапартом. Государь велел принять ореховское имение и все капиталы покойного князя в государственное призрение сроком на двадцать пять лет. После чего, буде к тому времени не сыщутся законные наследники, передать все имущество в казну, на государственный счет и во благо отечества. — Мой дядя, чтоб ему пусто было, раскопал что-то в архивах. Некий документ, подтверждающий отдаленное родство вашей Татьяны Ларионовой, а стало быть, и права ее наследства всего состояния князя Мещерского. — А вы, кажется, тому не слишком рады? — Тому есть причины, — слегка покраснел молодой человек. — Но вы совершенно правы, сударыня: я нахожу это наследование противным всем моим планам и видам на будущее. — Ладно, об этом потом, — кивнула Ольга. Однако про себя решила непременно вернуться к сему щекотливому вопросу при первом же удобном случае. — Да велико ли состояние князя? — Боюсь, что весьма, — вздохнул молодой человек. — Именно потому на него и положил глаз граф Всеволод Орлов. Поверьте, он не стал бы прилагать таких усилий ради… ради… Оленин на миг замялся. — Ради пустышки? Вы это хотите сказать? — пришла ему на помощь Ланская. Тот промолчал, но Ольге и без того было ясно. Ее лучшая подруга, кажется, угодила в руки авантюриста! — Где она сейчас? Когда вы ее покинули? — Вчерашнего дня, ввечеру. И с утра уж вас дожидаюсь. — Как она, здорова ли? — с тревогою спросила Ольга. — И где они теперича? — Слава богу, — ответил Оленин. — Орлов и его люди остановились на ночлег в старом замке графа Потоцкого. Там все изрядно заброшено, но несколько комнат пока еще довольно сносны. Где сейчас — не знаю. Ольга размышляла всего минуту. После чего решительно заявила. — Полчаса на сборы и — едем. Мы должны их догнать и вызволить Татьяну из лап этого Орлова. Сейчас я накажу кучеру, чтобы запрягал сани пошире. — Я готов, — с жаром воскликнул молодой человек. Однако тут же замялся. От Ланской не укрылось его смущение. — Что-то не так, сударь? — Дело в том, что с Орловым нынче четверо подручных, и все как на подбор люди бывалые, — пояснил Оленин. — В гвардии абы кого не держат, сударыня. — В этом я уже убедилась из вашего рассказа, — холодно заметила она. — Пройдохи, авантюристы и лгуны, избалованные сыночки из богатых семейств, привыкшие все получать по первому требованию. Но уверяю вас, сударь… Ольга крепко сжала кулачки. — Со мною этот номер не пройдет. И ежели они хотят войны, они ее получат. — Биться я готов, — покачал головою Оленин. — Но признаться рассчитывал, что мы возьмем тут подмогу. Пару десятков мужиков покрепче — и мы их одолеем. — Ишь ты, Аника-воин, — прищурилась Ольга, по-новому взглянув на молодого человека. — С эдакой армией да по зимнему тракту нам их не догнать, уж больно тощи ларионовские лошаденки. Но прежде меня другое интересует, сударь вы мой. Чего ради вам принимать столь большое участие в судьбе незнакомой вам девицы? Вы же, помнится, сами являетесь этим… кавалером Гименея? Последние слова она произнесла с большим презрением, так что молодой человек вновь побледнел. — Увы, это было так, — признался он. — Но лишь до той минуты, как я увидал портрет госпожи Ларионовой. С той минуты я дал себе клятву вызволить ее из рук Орлова и его разбойничьей шайки. — Так и впрямь большая симпатия? — с любопытством уставилась на него Ланская. — Великая, сударыня, — вздохнул молодой человек. — Да вы просто романтический герой, — усмехнулась Ольга. — А я-то уж, признаться, думала, что они давно перевелись в России. — Злодеи-то не перевелись, как видите, — пожал плечами Оленин. — А столь сильных чувств, сродни тем, что я питаю ныне к госпоже Ларионовой, не испытывал допрежь, признаюсь честно. — Что ж, быть по-вашему, — усмехнулась Ольга, испытующе глядя в глаза молодого человека. — А насчет войска вы отчасти правы. Но нам помогут не мужики, а кое-кто другой. Она немедля вызвала к себе ларионовского управляющего Карла Францевича. Бедный немец выглядел подавленным и глубоко несчастным — столь поразил и напугал его внезапный отъезд хозяйки. О его причинах он толком ничего не знал и лишь изредка повторял одну-единственную фразу: — Татьяна Дмитриевна велела присматривать за имением. И обещала вскорости… обещала вскорости… вскорости… Что обещала вскорости незадачливая беглянка, Ольга с Олениным так и не смогли выяснить у перепуганного старика. В итоге Ольга махнула на него рукою, чтоб помолчал, и торопливо написала записку на подвернувшемся под руку клочке бумаги. — Пошлешь ко мне на усадьбу самого расторопного мужика верхами, — приказала она управляющему, поминутно кивавшему в ответ на каждое ее слово. — Пусть дождется молодого барина, который нынче непременно явится ко мне в гости. Пусть передаст ему эту записку да выберите там самых резвых лошадей. И пусть барин без промедления нас догоняет. Ланская оборотилась к Евгению и прибавила: — Ждать его будем у Потоцких до полудня завтрашнего дня. А там — как бог даст. Вручила записку Карлу Францевичу и наказала: — Ни минуты не мешкай. Дорог каждый час. Управляющий, беспрестанно охая и причитая, отправился снаряжать гонца. Ольга же окинула взглядом опустевшую гостиную, где, кажется, только лишь сейчас была ее любезная подруга да на минутку вышла, и развела руками. — Ну, вот и все, сударь мой Евгений Михайлович. Пора и нам собираться. — Осмелюсь спросить, сударыня, — учтиво осведомился Оленин. — Сведущ ли ваш знакомый в военном деле? Умеет ли обращаться с огнестрельным оружием? — Почему это вас беспокоит? — чуть сощурилась Ольга, испытующе глядя на молодого дворянина. — Полагаю, холодным оружием нам не одолеть людей Орлова, — ответил Оленин. — Все пятеро — лихие рубаки, обладающие к тому же недюжинной физическою силой. Сам граф имеет немало боевых наград, еще с дела под Аустерлицем, и прочие кавалеры тоже. Ольга некоторое время смотрела на него, точно намереваясь заглянуть в его сердце и прочесть истинные намерения молодого человека, что бы ни таилось сейчас в его порывистой, чувствительной душе. — Удивляюсь все же я на вас, сударь, — покачала она прелестной головкой, так что локоны заструились по ее плечам изящными волнами завитков. — Вы ведь тоже не выглядите могучим силачом или античным героем Ахиллесом. И тем не менее готовы вступиться за женскую честь против бывших сотоварищей, по вашим же словам, изрядных головорезов. Да еще и заодно с одинокой слабой девицею! Оленин в ответ пожал плечами. — Письмо я вам доставил, сударыня, а далее уж моя забота. Но видит бог, госпожу Ларионову я в беде не оставлю. Уж коли дядя эту кашу заварил, видать, племянничку тогда и след ее расхлебывать! — Ну нет, возразила Ольга. — Уж не знаю, какие резоны и вправду у вас, господин Оленин, а я свою лучшую подругу в беде тем паче не брошу. Что же до моего приятеля, то ему ни пистолет, ни сабля не потребны. В известном смысле, конечно же. Потому что у него имеется другое, более совершенное оружие, если только его мозги в последнее время не закисли от скучной германской жизни. Хотя в это мне и с трудом верится. И она выразительно постучала себя изящным тонким пальчиком по лбу. — Со своим умом и изобретательностью мой друг способен одолеть много больше неприятелей, нежели пятеро самоуверенных индюков, гвардейских офицеров, уж поверьте, — убежденно проговорила Ланская. — Я в него верю. А нам меж тем пора в путь. Коли вы, конечно, не передумали? Ольга лукаво глянула на Оленина. Тот сдержанно поклонился и быстро вышел из комнаты. Ланская не сомневалась: спустя минуту он уже будет ждать ее в санях. А Ольге предстояло собраться в дальнюю дорогу. Зима стояла ветреная, студеная, и надлежало позаботиться о тысяче самых разных мелочей и безделушек, без которых для уважающей себя дамы невозможно никакое путешествие. И уж тем паче — поход на войну! 5. ЖЕНИХ И НЕВЕСТА Татьяна стояла подле окна и глядела вниз, на заснеженный двор. Старые, полуразрушенные стены замка, давно пришедшего в запустение; беспорядок, царивший повсюду, кое-как прикрыт снеговым ковром, веселыми и беззаботным. Однако под спудом белого ковра скрывались уродливые трещины и провалы в кладке. Девушка гневно закусила губу. Так и в ее жизни сейчас, как в этом старом имении графов Потоцких, радость и лучезарные надежды на самом деле служили лишь покрывалом. Скрывая под собою тайные страхи и реальные опасения. Татьяне казалось, что вот уже второй день она спит и никак не может проснуться. Да что там второй день — уже почти месяц без недели и трех дней длилось это невозможное, невероятное безумие. А ведь как хорошо, как удивительно все начиналось! Татьяне вовсе не хотелось ехать в соседнее Рогожино, однако закладывать сани все одно пришлось. Карл Францевич что-то напутал в счетных книгах, и надобно было посоветоваться с Анной Спиридоновной Меркушиной. Старая помещица, полковничья вдова была большой докой по части наведения порядка в делах финансовых. Именно у нее Татьяна в свое время и перенимала хитроумное искусство вести дела, так чтобы имения не промотать и хоть что-то откладывать на «черный» день дочери бедного армейского офицера. И все же истинною причиной ее поездки в метель и непогоду было все-таки желание повидаться с милым дружочком Оленькой. Хотя бы на обратной дороге посидеть с нею у огня, попить кофею и поделиться женскими секретами, которых у провинциальных барышень, увы, не в пример меньше, нежели у столичных девиц высшего света. Однако обратного пути не вышло. Сбылись смутные слухи о том, что на здешних дорогах по лесам нынче озоруют лихие люди. Многие крестьяне, едва война ушла из пределов отечества, возомнили, что всем теперь выйдет воля. А прежде всего — тем, кто воевали француза. Но никакой воли не вышло, и самые отчаянные ушли в леса, разбойничать от отчаяния на большой дороге, запивая горькую обиду не менее горькою брагой озорной лесной жизни. И едва дорога свернула в лес и углубилась в чашу, как возок Татьяны окружили лихие люди. Однако то были не мужики, и вообще — не рядовые разбойнички из числа отчаянных сорвиголов, презревших мирный уют спокойной жизни. Четверо людей верхами, в черных полумасках с прорезями для глаз с шумом и криками разом окружили сани. Кучер Ермолай попробовал было махнуть кнутом, — мол, не балуй! — но тут же получил крепкий удар в лоб, точно свинчаткою. Вывалившись из саней, он медленно, грузно осел на снег, да так и остался лежать ничком, лицом уткнувшись в сугроб. Татьяна в возке, ни жива ни мертва, почти бесчувственная, с ужасом взирала на разбойников. Первым делом их главарь хриплым басом потребовал колец, перстней и серег. Точно знал, мошенник, что у бедной девушки нет никаких капиталов. Да и кто возьмет с собою денег по дороге в соседнее имение? Татьяна от страха вжалась в самое дно, норовя отгородиться от ворогов хотя бы краем медвежьей шкуры, устилавшей полость возка. Верховые злобно расхохотались и стали подступать к бедной девушке, не иначе с самыми гнусными намерениями. И не сдобровать бы Татьяне, если бы не милостивое провидение судьбы-защитницы. И минуты не прошло, как невесть откуда, а точнее, из лесного лога, что поднимался прямо от просеки, явился ее чудесный спаситель. Молодой мужчина на вороном жеребце, явно офицер, судя по одежде и выправке, показавшийся несчастной девице в ту минуты прекрасным и лучезарным, как ангел, мгновенно оценил ситуацию. И, не говоря ни слова, ринулся на грабителей. Шпагой он владел, как бог, и в пару минут уже нанес двоим разбойникам весьма болезненные ранения, а одного, кажется, и вовсе проткнул насквозь. Во всяком случае, злополучный грабитель так и остался лежать у кромки чащи. Лишь отполз немного и потом уже без сил привалился к сосновому стволу. — Тысяча чертей… — прошептал он. — Жжет-то как, разрази меня гром… Татьяна, в ужасе следившая за неравным поединком, замирая и трепеща всем сердцем, отчетливо видела кровавый след, тянувшийся по снегу за поверженным разбойником. Его быстро заметала вновь начинавшая свои игры колючая, метельная пурга. Не прошло и десяти минут, как офицер обратил в бегство оставшихся нападавших. Не говоря ни слова, он взвалил на плечи отяжелевшего кучера, который только что начал подавать признаки жизни, перевалил его в сани и сам взялся за вожжи. — Куда едем, сударыня? — обернувшись к Татьяне, весело крикнул он, белозубо улыбаясь. Перепуганная девушка, еще не успевшая толком прийти в себя, нашла силы только слабо махнуть рукою. Впрочем, выбора особого не было — дорога-то через лес одна! И лишь спустя несколько минут, показавшихся девушке вечностью, Татьяна поняла — они едут совсем в другую сторону. Ее нежданный, чудесный спаситель правил сани домой, в родную Ларионовку. Они проговорили весь вечер. Всеволод — так звали Таниного избавителя от злодейской напасти, графа Орлова, — оказался удивительным человеком. Сочетание редкостного ума с блестящим воспитанием произвели на девушку исключительное впечатление. Не меньшее, впрочем, нежели учтивость ее нежданного гостя, его скромность и умение слушать. Татьяна вдруг поняла, что с тех пор, как она лишилась отца, у нее накопилось столько невысказанного, не выплеснутого на душе, даром, что они всегда поверяли сердечные и иные тайны друг дружке с милым другом Оленькой! Видимо, женское сердце все же потребно в мужском внимании более, нежели сочувствии и сопереживании даже любимой подруги. Они и не заметили, как проговорили едва не до полуночи. Татьяна наотрез отказалась отпускать Орлова в ночь, да и метель за окнами разыгралась нешуточная, точно не декабрь стоял, а вьюжный февраль. Граф остался почивать в дальней половине дома, а хозяйка еще добрых два часа не сомкнула глаз, раз за разом вспоминая и заново переживая малейшие перипетии их задушевной беседы. Наутро беседа продолжилась за кофием, к полудню они распрощались с твердым обещанием графа непременно встретиться назавтра, а к вечеру Татьяна поняла, что влюблена в Орлова всем сердцем, горячо и, видимо, бесповоротно. Истинная любовь и счастье редко бывают взаимны. Но в конце концов всякой девушке хотя бы раз в ее жизни судьба дарует счастливый случай. Граф Орлов открылся ей первым: он питал к Татьяне те же пламенные чувства, которые только-только проснулись в пылком женском сердце, истосковавшемся по нежности и любви. Молодые объяснились, признались друг другу в любви, и взаимному счастью не было конца. Первое сомнение пришло к ней, когда Всеволод изъявил желание жениться немедля. Чувства его были столь пламенны, что он, казалось, готов был везти свою возлюбленную к первому же попу в ближайшую церковь, встреченную на тракте, дабы вместе с нею предстать под образами пред очи Господни. — К чему такая спешка, — смущенно улыбаясь, говорила она графу. — Право, Всеволод, для нашей судьбы нет никаких преград. Ничто не стоит между нами. Стоит ли предаваться… каким-то авантюрам, коль скоро речь идет о нашей будущности, о нашем счастье? — На все согласен, милая Таник, — заверял ее граф, поминутно прикладывая руку к сердцу. — Но в таком случае не откажите, молю вас, в моей нижайшей просьбе? — Какой именно? — лукаво покосилась на него девушка. — Вы столь стремительны и неотразимы, граф, что вам, признаюсь, очень нелегко перечить. — И не надо! — просиял граф. — Ни в коем случае, моя дорогая! Я мечтаю сейчас лишь об одном — что мы отправимся в Петербург и сыграем свадьбу там. — В столице? — даже покраснела Татьяна, не в силах скрыть радостного ликования в душе. Отныне ее жизнь складывалась точно в сказке, так как она прежде боялась даже мечтать. Блестящий гвардеец, обходительный граф, пылкий и мечтательный жених — о чем еще может мечтать провинциальная барышня строгих правил и серьезных запросов? И она совершила то, во что еще несколько дней назад ни за что бы не поверила! Дала согласие, и влюбленная пара стала готовиться к отъезду. Сборы были недолгими. Полковые товарищи Всеволода, четыре бравых офицера приехали по первому зову и вызвались быть почетною свитой невесты. — У прекрасной молодой госпожи тоже должна быть дружина, — весело смеясь, заверил ее поручик Соболев, черноглазый балагур и весельчак, с первого дня знакомства вызвавшийся быть Татьяниным ангелом-хранителем. — Вот и мы станем вашими верными витязями, графиня. — Между прочим, не графиня покуда, — шутливо погрозила она поручику. — Это еще бабушка надвое сказала, как говорит наша ключница Марья Кузьминишна. Но и по жгучим черным очам Соболева, и по стуку собственного сердца Татьяна понимала: до титула ей остается совсем немного. И оттого сердце начинало стучать еще сильнее, волнующе и отчего-то — тревожно. Отправились в путь весело, с шутками, в двух возках. Впрочем, товарищи Орлова норовили ехать верхами, задорно косясь на молодых. Что до графа, то первый день он не сводил глаз с невесты, не забывая при этом отдавать лаконичные и четкие указания своим людям относительно маршрута. Лишь один из спутников Орлова за весь путь не проронил и десятка слов. Его звали Оленин, и он единственный выправкою походил на гражданского. Да и в седле, кажется, держался не очень твердо. Хотя всячески старался никоим образом не обнаружить своей неловкости в верховом искусстве на фоне искусных наездников, которыми, без сомнения, были все остальные спутники, включая и самого графа. Но миновали Лиговку, Покровское, затем еще несколько имений и сел, где можно было остановиться на ночлег. А граф все подгонял головные сани без устали, несмотря на то, что основательно стемнело. Татьяну всерьез обеспокоило, когда по правую руку осталось и Тюленево, имение двоюродной тетки Володеньки Оболенского, друга детства Оленьки, и, если только глаза Татьяне не изменяли, ее нареченного жениха. — Где ж мы заночуем, граф? — озадаченно посетовала она, когда Соболев в очередной раз покинул свой возок, дабы проведать ее. — Не печальтесь, душа моя, — ласково сказал он. — Впереди, в получасе езды замок графов Потоцких. Там и остановимся на ночлег. — Да ведь графа давно на свете нет, — опасливо прошептала девушка. — И говорят об имении его все больше нехорошее. Будто бы там гнездится чуть ли не нечистая сила… — Глупости это, моя дорогая, — заверил ее Орлов, самодовольно подбоченившись. — Нынче там постоялый двор, и коням можно дать отдых. Татьяна промолчала, и всю дорогу до замка не сомкнула глаз, зябко кутаясь в шубу и пытаясь гнать с души тревожные мысли. Ей все больше начинало казаться, что их поездка с Орловым в Петербург — чересчур поспешное решение. И вот теперь ей даже не с кем посоветоваться в трудную минуту. Ни одной родной души рядом. И она твердо решила утром решительно объясниться с Орловым. 6. ОЛЕНИН С ОЛЬГОЮ ОТПРАВЛЯЮТСЯ В ПОГОНЮ, А НА СЦЕНЕ МЕЖДУ ТЕМ ПОЯВЛЯЕТСЯ НОВОЕ ДЕЙСТВУЮЩЕЕ ЛИЦО Однако утром случилась целая цепь событий, которые заставили Татьяну увериться, что провидение все же не намерено оставлять ее даже в легкомыслии и беспечности любовной лихорадки. Устроив невесту на ночлег в маленькой и ощутимо сырой светелке, однако, по счастью, с крепкими запорами и даже щеколдою, и пожелав ей напоследок покоя и крепкого сна, Орлов удалился. По всему видать, офицеры вознамерились хорошенько отметить предстоящую женитьбу своего товарища, благо всю ночь граф сотоварищи прокутили в маленьком шинке, что располагался в замковом дворе и служил своего рода харчевней и трактиром в одном лице. Во всяком случае, поутру никто из гвардейцев не показывался на свет; видимо, отсыпались после крепких возлияний ночного кутежа. Все, кроме одного. Накануне, поздним вечером, когда Татьяна уже отпустила замковую служанку и укладывалась ко сну, в ее дверь негромко постучали. То был молчаливый спутник Орлова, дворянин Оленин. — Чему обязана столь поздним визитом? — робко спросила она за дверью. — Дозволите ли поговорить с вами, сударыня? — учтиво, хотя и заметно волнуясь, ответил молодой человек. — Уже поздно, сударь, я сплю, — резонно возразила девушка. — От этих нынешних молодых людей всего можно ожидать! Не позвать ли графа, — в смятении размышляла она. Некоторое время за дверью молчали. После чего Оленин сказал: — Бога ради, простите, Татьяна Дмитриевна. Никоим образом не хотел потревожить ваш покой. Но я рано утром срочно уезжаю, и мы, верно, уж не свидимся. Поскольку путь мой будет пролегать мимо вашего имения, мог бы передать от вас весточку либо письмо. — Кому письмо? — не поняла Татьяна. — Кому пожелаете, — глухо откликнулись за дверью. — Почту за честь служить вам, сударыня. После чего по обе стороны двери воцарилась тишина. Первым молчание нарушил Оленин. — Так как же, сударыня? — осведомился он. — Будут ли какие указания? — Будут, — помедлив еще с минуту, ответила девушка. — Уж коли вы и впрямь желаете оказать мне любезность… — Почту за величайшую честь, сударыня… — с жаром заговорил за дверью молодой человек, так что Татьяне пришлось его решительно перебить. — Вот и прелестно. Будьте же здесь спустя четверть часа и ни минутою раньше. Я напишу письмо. — Непременно буду, — заверил ее Оленин. Шаги на лестнице обозначили его поспешный уход. А Татьяна, несколько мгновений поразмышляв, схватила лист бумаги и письменный прибор. Решение уже пришло к ней. Она вызовет сюда Ольгу, милого друга, дав ей знать о своих беспокойствах, но так, чтобы никто другой, даже прочтя ее письмо, ничего не заподозрил. Для этого у нее имелось верное средство. Когда через четверть часа, минута в минуту, на лестнице послышались осторожные шаги, за дверью Татьяниной комнаты на полу уже белел конверт. Он нарочно был заклеен с небрежностью, так что любому нескромному любопытствующему не составило бы труда его вскрыть и прочесть послание девушки. Оленин кашлянул, давая знать о своем приходе. — Это вы? — на всякий случай спросила она, дабы удостовериться наверняка. — Я, сударыня, — ответил молодой человек. — С вашего позволения, я взял конверт. — Свезите письмо в Осиново, оно в десяти верстах от моего имения, — велела Татьяна, стоя под дверью и крепко ухватясь за толстый брус щеколды — для уверенности. — Кому прикажете передать? — с готовностью проговорили по ту сторону двери. — Тамошней помещице, молодой госпоже Ольге Петровне Ланской, — наказала она. — И чем скорее, тем лучше. — Выеду еще затемно, — пообещал Оленин. — Не извольте беспокоиться, Татьяна Дмитриевна, доставлю письмо госпоже Ланской в собственные руки. — Вот и славно, — прошептала Татьяна. Но ей показалось, что Оленин ее услышал. Неожиданно она почувствовала, что этот молчаливый, задумчивый человек, не проронивший за всю дорогу ни слова, а теперь вдруг предложил свои услуги, стоит совсем рядом с нею, отделенный лишь дощатой дверью. И он единственный из всех, включая и Всеволода, кому сейчас можно довериться. Это понимание, это доверие пришло сейчас к ней внезапно, будто откуда-то извне. Точно ангел-хранитель, пролетая над нею под сводами маленькой светелки, нагнул голову и шепнул что-то успокоительное, придававшее уверенности и в себе, и в этом странном человеке. — Изволите ли велеть чего еще? — тихо спросили за дверью. — Храни вас Господь, — неожиданно для самой себя прошептала девушка. И осенила запертую дверь своей комнаты, показавшейся ей сейчас не то темницею, не то единственным надежным убежищем во всем замке, защитою невесть от чего, размашистым крестным знамением. Ответом ей были быстрые, но весьма тихие шаги спускавшегося по лестнице человека. Тогда Татьяна с размаху бросилась на постель, укрылась одеялами, но еще долго не могла сомкнуть глаз. Отчего-то хотелось плакать, и на душе было странно — одновременно и тревожно, и светло. Она проснулась ни свет ни заря, когда в замке еще спали. И лишь прислуга этого некогда грозного и величественного замка, ныне превратившегося в заурядный постоялый двор, понемногу выбиралась из своих клетушек. Разводили огонь, ставили котлы, где-то скрипел колодезный ворот, а у ворот кто-то негромко, но настойчиво требовал овса для лошадей. — Вот вкратце и все, — развел руками Оленин, в то время как Ольга не сводила с него глаз в течение всего рассказа молодого человека. — Остальное вы уже знаете. Пров в огромном бараньем тулупе, с заиндевелою бородой, потряхивая вожжами, молча подгонял своих и без того резвых лошадей — черного и каурого. Это только в старинных романах в России ездили на тройках. Дороги, в особенности после военной ухабицы, позволяли проехать разве что паре в упряжке, а разминуться зачастую становилось и вовсе трудной задачей, особенно если никто не желал съезжать на обочину, в сугроб. Ольга смотрела в его спину, слушала Оленина, и в душе ее росли решительность и упрямство. — Куда же вы собирались направиться по дороге из замка? — Никуда, — бесхитростно пожал плечами Оленин. — Просто мне показалось, что госпожа Ларионова тоже обеспокоена своим… Он замялся. — Своим поспешным решением? Ну, договаривайте же — это вы хотели сейчас сказать? — нажала на него Ольга. — Ну, в общем, да, — смущенно признался Оленин. — И я решил первым делом предложить ей свои услуги. А потом… Потом следовать за нею и непременно отыскать возможность, дабы открыть ей глаза на мошенничество графа, — решительно прибавил он. — Евгений Михайлович! Ланская заглянула ему в глаза, смотрела пристально и строго. — Помнится, вы говорили о своей огромной симпатии к моей подруге… — Это так, — с достоинством поклонился Оленин. Однако возок в то же мгновение так тряхнуло на ухабе, что он едва не потерял меховой шапки и вынужден был ухватиться за голову. — Признайтесь, дело тут не обошлось без сердечной склонности, а? Некоторое время они смотрели друг на друга, после чего Оленин медленно наклонил голову. — Увы, и это истинная правда, сударыня. Ольга торжествующе рассмеялась. — Чего ж печалиться, сударь мой Оленин? Любовь — прекрасное чувство, и дарует радость и воодушевление, а не скорбь и кислую мину! Выше нос, Евгений Михайлович. Вы мне нравитесь, а это, уверяю вас, уже немало. Ольга заговорщицки поманила его и жарко зашептала молодому человеку прямо в лицо. — Нагоним мошенника, откроем милому дружочку Таник глаза на мерзостную хитрость графа и разоблачим злодейство, покуда еще можно все исправить? Уверяю вас: то, что моя подруга решилась на эту свадьбу с Орловым, говорит лишь о том, что ее решение было… эээ… слегка поспешным и необдуманным. Но и только! В конце концов, ведь каждый может стать жертвою обмана, правда? Ведь все можно исправить, верно, господин Оленин? Евгений долго глядел на нее, словно не понимая ни единого слова девушки. А затем сокрушенно покачал головой. — Не все, Ольга Петровна. Увы, не все. И, видя недоумение в глазах своей спутницы, медленно произнес, точнее, процедил сквозь зубы: — Деньги. Все проклятые деньги… Ольга в изумлении уставилась на него, и в это время Пров обернулся и, грозно сдвинув мохнатые брови, пробасил: — Никак, Тюленево показалось, барыня. Не прикажете завернуть? Умный кучер хоть и прикидывался всю дорогу, что не слышит ни слова из барского разговора, тем не менее главные вехи беседы примечал. И не зря обратил внимание своей молодой барыни на село, которое уже виднелось за косогором. Там стояла огромная усадьба Марьи Степановны Чижовой, двоюродной тетки Владимира Оболенского, официально считавшегося женихом его барыни. — Пожалуй, — кивнула Ольга. — Ежели Володька первым делом к тетке заехал, — а сие вполне возможно, знаю я его, теткиного угодника! — стало быть, мы его тут и перехватим. И тогда — берегись, Орлов! Пров завернул возок, и сани со вкусным скрипом перевалили на снежную дорогу, ведущую к усадьбе Чижовой. Оленин, не имевший понятия, кто таков жених его спутницы Володя, промолчал. Ольга же, напротив, приступила к молодому человеку с новыми расспросами. Она никак не могла взять на ум, как это деньги могут быть помехою любви! Однако Ольгу ожидало разочарование. Оболенский в Тюленеве покуда не объявился. И девушка поспешила к Евгению, ожидавшему ее в санях — нужно было продолжать их погоню. Татьяна быстро оделась потеплее, набросила на плечи шубу и вышла на двор. Она любила такие декабрьские утра — морозные, ядреные, когда чистый воздух, кажется, можно пить как холодную и чистую воду из студеного лесного ключа. Снег под ногами скрипел так вкусно, что она на миг забыла обо всем на свете. Просто стояла и смотрела, как юркие синички перелетают от одной оконной решетки к другой, привлеченные запахами кухни; а внизу, под стрехой на них мрачно поглядывал несчастный нахохлившийся воробей. Ему бы крошек, подумала девушка, и вдруг вскрикнула от неожиданности. Чья-то сухая, холодная ладонь закрыла ей глаза. — Граф, полноте!.. — вскрикнула она, вырвалась из чужих объятий, обернулась и… Она еле подавила готовое вырваться у нее изумленное восклицание. Вот уж кого она никак не ожидала увидеть. — Владимир! Откуда вы? Пред нею стоял Володя Оболенский, нареченный Оленьки Ланской. У них и фамилии тоже были схожи и созвучны, что не раз становилось предметом всяческих нескромных шуточек еще с детства. — Татьяна, полноте! — шутливо передразнил ее Оболенский. — С каких это пор вы смотрите на меня, точно на чудище морское? Известно откуда — из Германии! Неужто Ольга вам не говорила, что я нынче возвращаюсь из Геттингена? — Ах, Володя… Неожиданно к ее горлу подкатил комок. Татьяна лишь медленно качала головою как сомнамбула, не в силах вымолвить ни слова. — Да что с вами? Владимир все еще улыбался, но глаза его разом посерьезнели — точно морозным инеем плеснуло в зрачки, погасило их радостный блеск. — И как вы тут оказались, Татьяна? Я-то понятно — направляюсь к тете, рискуя жизнью погибнуть в ее объятиях да во цвете лет. Ну а затем, понятно, к Оленьке. А вы что делаете у Потоцких? В этом… Кажется, Оболенский хотел сказать — вертепе? Он огляделся, царапая двор, стены и окна внимательным, все подмечающим взором. И с интересом — вновь на Татьяну. — Я, Володенька, в Петербург еду, — вздохнула девушка. — С женихом. — С женихо-о-ом? — удивленно протянул Оболенский, даже присвистнул как мальчишка. — Вот оно как. Татьяна лишь развела руками, силясь улыбнуться. Однако улыбка получалась какая-то виноватая, и девушка, увы, ничего не могла с собою поделать. — Вот что, — после некоторого размышления молвил Владимир. — Нам необходимо поговорить. Вы мне все расскажете, и я первым поздравлю вас со счастливой переменой в вашей судьбе, милая Таня. Хотя, сдается мне, вы что-то от меня скрываете. Он подал ей руку, и двое друзей детства не спеша зашагали из замка. Впереди чуть темнели прозрачные сосновые рощи, а слева стыла подо льдом извилистая река с обрывистым берегом, поросшим вербою и чахлою ветлой. Туда и направили свои стопы двое друзей. Татьяна рассказывала, а Оболенский внимательно слушал, не перебивая. Годы учебы в Геттингене научили его этому важнейшему из людских искусств — умению выслушать собеседника и сделать правильные и полезные выводы из разговора. Тем более что история с нападением разбойников и счастливым спасением Татьяны Ларионовой на глухой лесной дороге Оболенскому не понравилась уже с самых первых слов. Где-то в замке с треском распахнулось окно, и хриплый, заспанный голос заорал на весь двор: — Гришка-а-а! Воды и квасу! Да живо, каналья этакий! Это просыпались спутники Орлова. Что до самого графа, то он уже пять минут безуспешно стучался в двери комнаты своей невесты. И, лишь дернув на себя массивную резную ручку, убедился, что дверь открыта, а комната пуста. 7. ДВЕ ВОЗЛЮБЛЕННЫЕ ПАРЫ — Боюсь, милая Таня, но вы, кажется, пали жертвою хитрого и изобретательного мошенника. Если не сказать больше, — выслушав девушку, после минутного размышления изрек Оболенский. — И первое, что заставляет усомниться во всей этой истории с вашим чудесным спасением из лап разбойников — маски. — Маски? — подняла на него удивленные глаза Татьяна. — Именно, — подтвердил Владимир. — Ну, посудите сами: откуда в нашей глубинке взяться столь романтическим злодеям? Кистенем в висок, дубиною по затылку, нож под ребро — это я понимаю, Россия… А маски, романтические спасители и скороспелые женитьбы — это уж простите, Таня, из области чувствительных и сентиментальных романов. Нет, уж поверьте моему слову, тут чем-то другим отдает. Гораздо более серьезным. — Чем же? Татьяна не сводила с Оболенского глаз. Теперь в них поселились тревога и безотчетный страх. — Не бойтесь, милый друг, — успокоил ее Оболенский. — Вы вот что — представьте меня своему жениху, ладно? — Обязательно! Она провела рукою по волосам, смахивая с ресницы непрошеную слезинку. — Да вот он и сам. Молодой человек обернулся. Из замка навстречу им неспешным шагом ехали трое конных. Впереди на вороном жеребце, нервно играющем под седоком, покачивался высокий и статный офицер. Сказать, что граф Орлов был красив и обаятелен — значило не сказать ровным счетом ничего. Всеволод происходил из той особенной породы мужчин, которые всегда и везде, в любом обществе и ситуации, неизменно обращают на себя внимание окружающих, казалось бы, и сами того не желая. Светло-русые волосы, слегка кудрявящиеся аккуратными бачками; прямой греческий нос тонких очертаний, узкие скулы, жесткий подбородок с той характерной ямкой, которые снятся девушкам зачастую еще в их розовых отроческих снах. И уверенный взгляд холодно-голубых глаз, говорящий о властной натуре человека, не привыкшего ни в чем быть вторым. — Познакомьтесь, Всеволод, — пролепетала Татьяна, глядя на Орлова во все глаза. — Владимир Оболенский, жених моей лучшей подруги Ольги Ланской. — Здравствуйте, граф, — вежливо приветствовала его Владимир. — Честь имею, — сдержанно кивнул в ответ граф, даже и не подумав спешиться. Зато он внимательно оглядел девушку, после чего удовлетворенно вздохнул. — Слава Богу, моя дорогая, а то я уже начал беспокоиться вашим отсутствием в замке. Его спутники весело переглянулись, при этом черноглазый поручик Соболев с задорной улыбкой заломил свой низкий щегольской кивер едва ли не на затылок. — Однако ж пора собираться, — сказал Орлов. — Сейчас подадут завтрак, а потом мы сразу выезжаем. И он первым поворотил лошадь к бывшему имению Потоцких. Оболенский, однако, не тронулся с места, и Татьяна, опиравшаяся на его руку, волей-неволей тоже была вынуждена остаться. — В чем дело, дорогая? — поморщился Орлов. Его брови чуть нахмурились, стальные глаза же по-прежнему оставались безмятежны и холодны. — Прошу прощения, но с отъездом придется повременить. Татьяна Дмитриевна ожидает срочного ответа на отправленное письмо. А возможно, и самого адресата. — Послушайте, сударь… эээ… как вас там… Орлов смерил Оболенского неприязненным взглядом. — Я ведь говорю сейчас со своею невестою! Поэтому извольте молчать и не перебивать нашу беседу, господин хороший. — У меня не было того и в мыслях, граф, — учтиво поклонился Оболенский. — Я лишь сопровожатый Татьяны Дмитриевны. Однако считаю своим долгом заметить: коли вы и дальше намерены беседовать со мною в таком тоне, вы не скоро, увы, доберетесь до Петербурга. — Вот как? — неприятно усмехнулся Орлов. — Кто же меня остановит? Уж не вы ли, сударь? При этих словах графа спутники Орлова заулыбались, и оба демонстративно подкрутили усы, с преувеличенным вниманием разглядывая дерзкого молодого человека. — Почту за честь, — кивнул Оболенский с самым серьезным видом. — Однако боюсь, мне придется уступить эту работку более достойной и решительной особе, нежели ваш покорный слуга. Кажется, я слышу колокольчик? Татьяна, которая на протяжении всего разговора пугливо сжимала локоть своего друга детства, живо обернулась. И в самом деле, из-за рощицы, где пролегал тракт, выкатили широкие сани, запряженные парой крепких, но уже разгоряченных лошадей. Минута, другая — и Татьяна уже заключила в объятия свою верную подругу! — Олюшка!! — Таник! Ах ты, беглянка эдакая… При этом, однако, Ланская вовсе не растеряла самообладания. В паузе между дружескими лобызаниями она стрельнула глазками на своего жениха, стоявшего подле с самым непринужденным видом и даже не выказавшего внешне никакого волнения в связи с чудесным приездом своей невесты, и еле слышно шепнула: — Ты уже тут? Ну слава Богу, теперь я спокойна. Оболенский же никоим образом не подал виду, что услышал шепот своей нареченной. Напротив, он отвернулся и принялся постукивать себя по коленке случайным прутиком, фальшиво насвистывая мотивчик какой-то разгульной бюргерской песенки. Положительно, эти двое хитрецов были достойны друг друга — как два сапога пара! Чего нельзя было сказать о Татьяне и Орлове. Граф к тому времени уже царапнул пристальным, все подмечающим взором сани. Над возком возвышался огромный чернобородый кучер, своим угрюмым видом и богатырскими статями здорово смахивающий на дикого и кудлатого разбойника с большой дороги. Подле него в санях лежал кнут, толщиною кнутовища вполне могущий сойти за дубинку. Не иначе для обороны от голодных волков в лихую зимнюю пору послевоенной российской годины. Но не богатырь-кучер и не кнут первым делом привлекли внимание графа. Из полости возка показалось взлохмаченное лицо дремлющего прежде человека, при виде которого Орлов поначалу изумился, после чего мрачно нахмурился. — Оленин? Вы разве не уехали? — процедил он сквозь зубы. — Как видите, — ответил из саней молодой дворянин, с вызовом глядя на графа. — Пришлось воротиться, проводить юную госпожу. Меж тем Ольга высвободилась из объятий подружки-беглянки. При слове «юная» эта решительная особа, которой было уже за двадцать — пора «второго выданья», как именовали сей возраст в светских кругах, скорчила очаровательную гримаску, а затем лукаво глянула на Орлова. — Так это и есть твой бесстрашный спаситель, Таник? Похититель доверчивых женских сердец, не так ли, граф? — К вашим услугам, сударыня. Лишь теперь Орлов соскочил с коня и почтительно приложился к Олиной ручке. Но та, словно нарочно, в насмешку над графом, была не в изящной дамской перчатке, источающей изысканные ароматы французского и голландского парфюма, а в огромной бараньей рукавице. Притом явно источавшей кислый запах овчины даже на легком морозце, что стоял с самого утра в окрестностях имения Потоцких, в особенности судя по тому, как Орлов вслед за поцелуем не преминул торопливою украдкой облизнуть губы. — К услугам, говоришь? Ишь ты… С очаровательною бестактностью русских бар, позволявших в провинции, да еще в дороге обращаться к незнакомым соплеменникам на «ты», приватно, Ланская подошла к Орлову ближе. Однако коснулась не графа, а его коня, слегка похлопав того по морде с одобрительным видом. — Хорош конек. Как думаешь, Пров, отдаст его мне граф за сто рублев? С ответной небрежностью умного холопа, чувствующего себя за барыней как за каменною стеной, Пров небрежно пробасил с возка, укладывая вожжи. — Такого, барыня, и за пятьдесят рубликов еще покумекать надобно. — Молчи, дурак! — прошипел Орлов. После чего мигом состроил любезную мину. — Вам, сударыня, готов бы отдать и даром, да только не могу. Боевой друг мой Орлик, истинный товарищ, верный и преданный. Не раз выручал меня в боях и переделках. У него даже имя мое, как изволите видеть. — Вот как? — понимающе кивнула Ольга. — Стало быть, понятия верной мужской дружбы вам не чужды, граф? — Разумеется, нет, сударыня, — пожал плечами Орлов, с удивлением глядя на свою нежданную гостью. Впрочем, кто у кого нынче пребывал в гостях, это по старинной русской пословице, еще бабушка надвое сказала. — Так отчего же вы отказываете нам, дамам, в женской дружбе? — строго молвила Ольга. — Неужто наша дружба в отличие от хваленой мужской менее преданна или горяча? Граф попытался что-то возразить, однако девушка гневным жестом заставила его промолчать. — И вы полагаете, что можно настолько недооценивать дружбу двух девушек, чтобы увезти одну из них под покровом ночи, без согласия близких, в компании ваших… ваших головорезов? Орлов покачал головою. — Простите, но у нас уже все сговорено. — Вот именно. Ольга готова была в ту минуту, кажется, просто испепелить графа взором своих сверкающих от плохо скрываемого негодования глаз. Но в эту минуту произошла поразительная и в высшей степени неожиданная сцена. Оленин вылез наконец из саней и подошел к девушкам. В следующую минуту на него обернулся Оболенский, глаза двух молодых людей встретились. — Владимир? — просиял бывший член ордена кавалеров Гименея. — Какими судьбами? Он радостно протянул руки, норовя заключить Оболенского в объятия. Однако приезжий с рейнских берегов повел себя очень странно. Владимир замер, по лицу его в ту же минуту словно пробежала вереница теней самых различных настроений и эмоций — радости, разочарования, сожаления и… откровенной злости! — Оленин? Что вижу я? Что это вы делаете в санях моей невесты? Отвечайте, я требую объяснений, каналья ты эдакий! Молодой человек, никак не ожидавший такого приема, буквально остолбенел. Все прочие невольные участники сцены с любопытством, а граф — с явным раздражением обратили взоры на ее главных персонажей. — Владимир! Ты что? Белены объелся? Мы же давние друзья… — только и сумел выдавить из себя Евгений, едва только к нему вернулся дар речи. — Что не мешает тебе ухлестывать за моею невестой, как я погляжу, — ядовито заметил Оболенский. — Представляю, что происходило тут, покуда я был в Германии! Ольга, как ни странно, не только не возмутилась столь вопиющим неправедным наветом. Евгений же то бледнел, то краснел; лицо его шло пятнами, желваки играли, а кулаки непроизвольно и поминутно сжимались. — Да как ты… как ты смеешь?! — наконец-то выпалил он. — Щенок… Гвардейцы Орлова озадаченно переводили взгляды с одного на другого. Поистине встреча двух старых друзей происходила как-то уж чересчур эксцентрично! Оболенский невозмутимо выслушал своего друга, теперь по-видимому, уже бывшего, и пожал плечами. — Вы бесчестный человек, господин Оленин. Я вас вызываю. Татьяна в ужасе всплеснула руками, не в силах выговорить ни слова после такой неожиданной, а главное — стремительной развязки. Ссора двух старинных друзей возникла у всех на глазах, буквально на пустом месте, и вот теперь такой ужасный финал! — А вас, господа, — Владимир, по-прежнему сохранявший поразительное хладнокровие, обратился к гусарам, — я просил бы быть моими секундантами. Увы, в этой глуши мне просто не к кому обратиться. Господину же графу… Оболенский в упор взглянул на Орлова. — Полагаю, графу пристало бы оказать такую же услугу моему противнику? Оба гвардейца отсалютовали Оболенскому в знак согласия — вопросы чести для отпрысков знатнейших дворянских родов всегда были наиглавнейшими. Орлов же скорчил недовольную гримаску, однако вынужден был также ответить Оленину согласием. — Господа! Евгений, Владимир, да как же это? Вы с ума сошли! — в ужасе прошептала Татьяна. Но так, что в наступившей паузе ее услышали все. — Когда стреляться? — деловито произнес Оболенский, снимая с руки перчатку, точно намереваясь швырнуть ее в лицо приятелю по юношеским шалостям и веселым забавам. — Сегодня же, — решительно ответил Оленин, с ненавистью сверля взором Ольгиного жениха. Самое удивительное, что и Ольга, казалось, вовсе не проявила понятных в такого рода случаях тревоги или страха. Она лишь шагнула к Владимиру и крепко взяла его за руку. Татьяна же в свою очередь обернулась к Оленину, точно желая удержать его от опрометчивого поступка, грозящего молодому человеку смертельной опасностью. Лишь один граф оставался теперь в одиночестве между двумя образовавшимися парами и двумя конными гвардейцами. Ежели, конечно, не брать в расчет кучера Прова, который озадаченно и недоверчиво взирал на развернувшуюся перед ним драматическую сцену. — Увы, сударь, сегодня решить дело никак невозможно, — весело поигрывая поводьями, сообщил Соболев. По виду поручика было ясно, что бравый гвардеец и сам не против размять косточки и подергать смерть за усы. — Коль скоро остается хоть один шанс к примирению, надобно его использовать, согласно дуэльному кодексу. А наилучший к тому путь — хотя бы день на размышления. С бедою, господа, надобно ночь провести, — ухмыльнулся гвардеец. — Одна загвоздка, — деловито пробормотал Оболенский. Точно и не кричал минуту назад, и не скандалил вовсе. — У нас с этим господином, как у особ сугубо штатского свойства, нет оружия. Не окажете ли услугу, господа? — Извольте, — желчно ответил граф. — Поручик, у нас найдется пара пистолетов для господ-дуэлянтов? — Всенепременно, — подмигнул Оболенскому Соболев и тут весело расхохотался, обнажая удивительно белые, хищные зубы. — Ради таких достойных господ своих «лепажей» не пожалею! А вы, Ардов, одолжите им пороху и пуль из своего довольствия? Его товарищ, хотя и в штатском платье и коротком тулупчике, но выправкою явный офицер, молча кивнул, внимательно оглядев обоих молодых людей с ног до головы. Неприятный это был взгляд: точно не оружие прикидывал к ссорящимся сейчас этот стройный, подтянутый человек с чуть прищуренным, задумчивым взглядом, а практичный гробовщик мысленно снимал мерку для двух новых домовин! — Ну, вот и славно, — заключил Орлов, поморщившись точно от приступа зубной боли. — Коли примирения до завтра не случится, на рассвете и покончим с этим делом. Потому что прошу извинить, господа, нынче мы спешим. Никто не стал спорить, и все молодые люди отправились обратно в замок, хоть чуточку перевести дух и успокоить расшалившиеся нервы. Ведь еще стояло утро — веселое, морозное, нет-нет да и проглядывало неяркое солнышко сквозь белесую пелену небосвода, и казалось, ничто не предвещало беды. — Оленин, ты с нами? — окликнул одного из дуэлянтов ухмыляющийся Соболев. Молодой человек заметно побледнел, однако остался стоять возле саней, лишь медленно покачал непокрытой головою. Орлов, гвардейцы которого первыми удалились в предвкушении горячего завтрака, замешкался, надеясь побеседовать с Татьяной. Однако девушку крепко держала под руку подруга Ольга, тихо говоря ей что-то успокаивающее, с другого боку шагал бледный Евгений, а замыкал шествие Пров со своим могучим кнутом. Граф скрипнул зубами, однако вынужден был отправиться в замок последним. Там он стремительно ворвался в свои покои, уселся за стол и что было сил треснул кулаком по дубовой столешнице, так что та жалобно скрипнула. В этой нелепой и поспешно организованной дуэли было что-то неправильное. Зачинщиком ее был Оболенский, и от внимания графа не укрылось странное спокойствие его невесты, словно бы и вовсе не переживавшей оттого, что завтра поутру — дуэли было принято организовывать в первые часы сразу после рассвета — его жениху могли пустить пулю в лоб. И не кто-нибудь, а старинный друг-приятель Оленин! — Тут что-то не так, — медленно произнес Орлов. — Какая-то червоточинка есть, истинный крест. И он послал замкового служку, расторопного мальца лет двенадцати с чумазой, но смышленой физиономией, за своими подручными. Гвардейцев Гименея ждал военный совет. Ибо Орлов воочию чуял, что в воздухе уже запахло порохом. И еще его тревожил Оленин. С этим романтичным сопляком, как привык его именовать про себя Орлов, творилось что-то неладное. Уж не влюбился ли он в эту провинциальную дурочку — его невесту? 8. ПРОЗРЕНИЕ ОЛЬГИ И ПЛАНЫ ДУЭЛЯНТОВ Едва войдя в Татьянину светелку, Ольга прыснула со смеху и тут же бросилась на кушетку, с наслаждением протянув стройные маленькие ножки, изрядно уставшие после санной езды по местным дорожным ухабам. Зима в России такова, что снег никоим образом не сглаживает колдобины и провалы уездных трактов. А лишь наоборот, каким-то непостижимым образом умеет подчеркивать их и углублять на беду всем извозчикам во все времена. — Ты чего хохочешь-то? — настороженно покосилась на нее подруга. — А что же мне, плакать, что ли? — пожала плечиками Ольга. — Ох, Таник, ну и натряслась я по здешним ухабам! А все, между прочим, из-за тебя, из-за нашей дружбы. Она пристально посмотрела Татьяне в глаза. Милая, милая ты моя… На миг ей страстно, прямо-таки непреодолимо захотелось сказать Татьяне о ее нежданном богатстве, открыть всю правду. Но Ланская слишком хорошо знала своего жениха и все, что он мог бы сказать ей в таком случае. А в таких случаях Владимир Оболенский обычно говорил ей еще с детства, когда они затевали очередную шалость в усадьбе ее или его родителей: главный секрет на то и главный, чтобы раскрывать его в последнюю очередь! А иначе, Танечка, все сразу раскроется, и дальше будет просто неинтересно. Ладно, сказала она себе, глядя на подругу без всякой зависти. Ну разве что так, самую капельку! Надо тебя, Танюша, теперь из беды выручать. А там, глядишь, и о твоем замужестве подумать можно. Вот только отделаемся от этого… Однако, едва лишь подумав об Орлове, припомнив холодные, стальные глаза графа, она почувствовала, как ее веселье как рукою сняло. Ольга тотчас поманила к себе Татьяну и принялась рассказывать ей все, что знала. Ну, или почти все! — Оленька, я ничего, просто ничегошеньки не понимаю, — беспрестанно повторяла бедная наследница русского Али-Бабы. — Зачем Орлову нужна эта женитьба, отчего этот симпатичный молодой человек, Оленин, взялся ни с того ни с сего помогать мне, коль скоро он тоже принадлежит к этой… шайке? И самое главное… Она молитвенно прижала к груди тонкие руки. — К чему, к чему эта ужасная дуэль? Как мог твой Володя приревновать к этому… этому… — Симпатичному молодому человеку — это ты хочешь сказать? — с лукавою улыбкой договорила за нее Ланская. Татьяна молча потупила взор. Но от внимания ее проницательной подруги не укрылся слабый румянец, в мгновение ока проступивший на щеках девушки. Что ж, наши подруги частенько лучше знают секреты наших сердец и таинства натур. В конце концов, за это мы их и любим, наверное. Хотя случается и наоборот. — Вот что, моя милая, — решительно сказала она. — Твой новоиспеченный женишок — просто светский повеса и сластолюбец, уж поверь мне. Знаю я этих гвардейцев! Ольга нацепила на лицо самую свою любимую маску Искренности и Доверия и принялась вдохновенно врать. — У них сейчас в столицах такая мода, пришла из Европы, мне Владимир писал. Столичные красавицы им надоели, и молодые повесы теперь западают на провинциальных дурочек, навроде нас с тобою, милая. А все война, неразбериха, и наш с тобою дурацкий романтизм. Начитаемся романов и вешаемся на шею первому попавшемуся гусару из полка, что квартирует под окнами. А потом гусары фюить! — Она громко присвистнула, уморительно сложив трубочкою губки, — и только их и видели. А мы? — Оленька, — прошептала Татьяна, — но ведь он жениться хочет! — Ага, — язвительно закивала подруга, — на ближайшем перекрестке, у первого попавшегося попа. Небось и твой граф тебе говорил что-нибудь эдакое? — Говорил, — потупилась девушка. — Но я не согласилась. — Слава богу, хоть совсем голову не потеряла, — в сердцах бросила Ольга. — Небось и поп у них свой, такой, что шпоры из-под рясы торчат. Что-что, а коли речь зайдет о сластолюбстве, тут уж всякий мужчина — комедиант изрядный. И голова у них на всякие уловки и обманы наивных девиц варит, дай бог нам, бедным девушкам. Граф тебя вокруг пальца обвел. А ты и побежала за ним как глупенькая простушка. В маскарад поверила, в клюквенный сок вместо крови. Все более увлекаясь собственным красноречием, Ольга вдохновенно всплеснула руками и сделала страшные глаза. — Ты же совсем не знаешь, милая Таник, что он намеревался с тобою совершить после того, как добился бы своего. Запись в церковной книге — в печку, вместе с поповскою рясою, тебя — в чащу, на погибель к волкам да мороз, а сам — дальше, искать новых губернских дурочек. Да этот Орлов, если хочешь знать, — просто сущий дьявол! Где-то в окрестностях замка вдруг закричал какой-то полоумный петух, проспавший все на свете. Обе подруги разом вздрогнули и ошеломленно переглянулись. — Бог с тобою, Оленька, что ты говоришь-то! Татьяна истово перекрестилась. А Ольгу похолодела: ей вдруг подумалось, что ее неуемные фантазии, которыми она сейчас пугала подругу, могут оказаться недалеки от истины. Уж коли Орлов сотоварищи придумали свой клуб в поисках богатых невест, они вполне могли пойти и дальше — изыскать способ избавления от провинциальных дурочек-жен, когда светские мужья уже перестанут в них нуждаться. — А для этого надо всего лишь малость — вступить в права наследства после… после… — Что ты там шепчешь? — встревоженно склонилась над нею Татьяна, бережно обняла. — А? Нет… ничего, — замотала головою что было сил Ланская, силясь избавиться от наваждения. Она вдруг со всей отчетливостью представила план Орлова и его подручных. Ну конечно, как же она сразу не догадалась! Ведь все очень просто. Найти богатую наследницу, ни сном ни духом не ведающую о своем истинном имущественном положении. Быстренько окрутить ее вкруг аналоя, а потом… Потом попросту избавиться от нее, предварительно переписав на себя все бумаги по наследству. Да, именно избавиться. Как говорится на Руси, а потом — концы в воду. И все! Ольга с нежностью посмотрела на подругу. Бедная, бедная Таник! Ведь она даже не подозревает, от какой смертельной опасности ее избавил этот симпатичный молодой человек, Оленин. Значит, есть еще Бог на Небесах и правда на земле. Что же я сижу-то, дуреха?! Она порывисто вскочила с жесткой кушетки, взяла подругу за руку. — Мне нужно немедля переговорить с Володею. Пообещай мне, Таник, первым делом сразу запереться на замок… Она одобрительно окинула взором дверной засов. — Никому не открывать ни в коем случае. В особенности графу. Ланская обняла девушку и ласково прикрыла ей ладонью губы. — Нет-нет, пока ни о чем меня не спрашивай. Просто не открывай дверей, пока не услышишь моего голоса, ладно? А я сейчас, я скоро. И она выпорхнула из комнаты, оставив за собою недоумевающую Татьяну. И уже внизу лестницы, во дворике Ольга шестым чувством услышала тихий стук задвигаемой за нею щеколды. Осторожной мышкой она пробежала по заледенелой булыжной брусчатке, с которой ветер выдул почти весь снег, в два шажка влетела на крыльцо и тотчас скрылась в дверях большого гостиного зала. Так в бывшем имении Потоцких именовалась общая трапезная, за которою размещались кухня и отдельные комнатушки постояльцев и проезжих, более схожие с монашескими кельями и размерами, и скромной прихотливостью убранства. Там, под винтовою лестницею, ведущей в захиревший рыцарский зал, ныне превращенный в охотничью комнату, располагались комнаты Оболенского и Оленина, когда-то друзей, а нынче — непримиримых врагов. Тем не менее двери обоих номеров были заперты, а из охотничьей комнаты доносился сдержанный смех. — Ах, вот вы где, зайцы, — удовлетворенно прошептала Ольга и легко взбежала по лестнице в комнату, специально выделенную для охотничьих трофеев бывших хозяев — дожившего до восьмидесяти лет и под конец жизни впавшего в совершеннейший старческий маразм безумного графа Станислава. Как она и ожидала, там за крохотным и колченогим дубовым столиком, вытянув к камину ноги, сидели рядком и мирно беседовали завтрашние дуэлянты! Ольга остановилась на пороге и, уперев руки в бока, по-хозяйски оглядела комнату и обоих молодых людей. Над ними со стены на девушку остекленело взирали блестящими глазами головы лося с кабаном. Они являли собою забавную композицию с сидящими внизу молодыми людьми. Длинноволосый и чернокудрый Владимир с его склонностью к глубокомысленным заключениям, пожалуй, мог сойти за лося — символ невозмутимости. А мрачный, но решительный Евгений и впрямь отчасти походил на кабана — не сходством физиономии, а внутренним упорством и намерением идти в благородном деле спасения невинной девушки до конца. Хотя бы даже и напролом! — Ага, так вы, значит, и прежде были знакомы? Мне следовало сразу об этом догадаться. Хороши, нечего сказать, — язвительно констатировала Ольга. — Между прочим, как вы тут веселитесь, на весь замок слышно. А ну, коли ваши секунданты нагрянут? Владимир первым подскочил к ней, церемонно поцеловал кончики пальцев и не удержался — попытался озорно приобнять девушку за талию. Однако Ольга легко уклонилась от его объятий и присела на галантно предложенную Олениным банкетку с кривыми резными ножками. — Как я рад вас видеть, досточтимая Ольхен! насмешливо воскликнул Оболенский. И не смог увернуться — тут же получил шлепок по губам атласной перчаткой! — Вижу, — кивнула Ланская. — Так спешил, что вместо Осиново первым делом в эту дыру забрался. Не иначе как к своей дражайшей тетке направлялся, в Тюленево? — Ну, Ольхен, ты же знаешь, как я обожаю систер! Свою двоюродную тетку Оболенский частенько именовал почему-то не иначе как сестрою, на немецкий манер. И молодящейся старой кокетке это почему-то страшно нравилось! — Еще бы, — усмехнулась она. — Небось спустил все деньги в геттингенских шинках, мой милый? — Не все, сударыня, отнюдь не все. Кое-что оставалось вплоть до границы. А там уже, увы… Кстати, позволь тебе представить моего друга юных, так сказать, забав Евгения Оленина! — Да мы, собственно, уж познакомились и без тебя, сударь, — парировала Ланская. Он развел руками с такой неподдельной кротостью, так что даже погруженный в угрюмое молчание Оленин против воли вынужден был усмехнуться. — Не взыщите, Ольга Петровна, но на этой стальной лестнице отчетливо слышен каждый шаг. Люди графа не застанут нас врасплох. После чего добавил, уже тише: — Как там Татьяна Дмитриевна? — Вашими молитвами, — лукаво заметила Ольга. — А теперь давайте рассказывайте, что удумали. Подозреваю, что главный застрельщик ты, мой любезный женишок? Надеюсь, эта ваша дуэль — чистой воды химера? — Ну, как вам сказать, любезная Ольга Петровна, — потер переносицу Оболенский. — Помнится, лет эдак пятнадцать назад этот тип… Он в упор, самым неучтивым образом указал пальцем на Оленина. — Ткнул мне острой жердиною, да прямо в лоб. Полагаете, сие не есть повод для немедленной сатисфакции? — А ты, между прочим, засветил мне каменюкой прямо в глаз, аккурат под маменькины именины, — беззлобно огрызнулся Оленин. — Так что целую неделю лекарь Сигизмунд Карлович ставил мне припарки, компресс да пичкал гнусного вкуса порошком! — Да порошки-то на что? — искренне изумился. Оболенский. — Видит бог, сейчас бы я сумел объяснить этому лекаришке фармакологию и эскулапию во всех, понимаешь, подробностях! Это ж надо — при гематоме да слабительным потчевать! Ольга некоторое время озадаченно переводила взгляд с одного петуха на другого, после чего громко хлопнула в ладоши. — Ну, хватит, мальчики! Сигизмунд Карлович небось давно почил в бозе, так что ты, Володенька, опоздал. А мне и без того понятно, что в детстве вы оба были порядочные болваны. Надеюсь, теперь вы хоть немного образумились? Оба молодых человека немедленно состроили друг другу самые обидные рожи, за что немедленно получили по тумаку от решительно настроенной девицы. — Сказывай, Володька, на что тебе эта дуэль понадобилась? Нешто иного способа задержать сию шайку в здешнем замке не было? Оленин восторженно зааплодировал проницательности Ольги, Оболенский же лишь пожал плечами. — Ну, милая Ольхен, ты же понимаешь: у меня в ту пору как-то не оказалось достаточно времени придумать более вескую причину. Уж больно вы стремительно нагрянули, как снег на голову. Надо твоему Прову устроить хорошую головомойку. — Вини в том своего товарища, — усмехнулась Ольга. — Так торопил бедного Прова, что всю спину ему исколотил своими кулачищами. — Вот как? Владимир удивленно посмотрел на Евгения, имевшего весьма изящное телосложение, да и кулаки самые что ни на есть обыкновенные. — Да ты, часом, не втюрился ли, Эжен? Оленин чуть покраснел и в замешательстве обернулся на Ольгу, точно ища у ней поддержки. — На нашу Таник достаточно одного-единственного взгляда бросить, чтобы тут же угодить в сети Амура, — хладнокровно констатировала Ольга. — Однако ж есть существенное обстоятельство, тому препятствующее. И она с интересом воззрилась на бедного юношу. «Вот и пришла пора коснуться того щекотливого вопроса — мысленно поздравила она себя. — Впрочем, я, кажется, уже догадываюсь». — Господи, так ведь это просто прекрасно! — восторженно взвыл Владимир. Но тут же опасливо оглянулся — у всех стен есть уши, даже в древних замках! — и продолжил, уже существенно понизив голос: — Ручаюсь, для нашей Таник лучшей пары и не сыскать! А я-то уж давно мечтаю их познакомить. И тут все так удачно складывается… — Куда уж удачнее, — мрачно процедил сквозь зубы Оленин. — Судьба в кои-то веки улыбнулась мне, и тут же сия улыбка превратилась в кривую ухмылку ее иронии. — Кудряво сказано, — озадаченно заметил геттингенец. — Но в чем загвоздка? Коли только в Татьяне… — Единственно в ней, — кивнула Ольга. — Но, кажется, не в чувствах дело? Оба будущих супруга строго смотрели теперь на Евгения, требуя ответа. — Вы правы, друзья мои, — после долгой паузы проговорил наконец Оленин. — Поверьте, если бы дело касалось единственно моих чувств к дражайшей госпоже Ларионовой, я бы не тревожился, уповая на Бога и силу моих чувств. И уж единственно от меня зависело бы, проявит ли Татьяна Дмитриевна ко мне благосклонность. Но теперь, когда ее положение… несколько изменилось… Одним словом, я как благородный человек не имею права открыться ей. Ибо чем я тогда лучше графа, скажите на милость? Я же не охотник за ее наследством! «Эге, так вот чего этот юноша боится как огня? Что его обвинят в стяжательстве! И будто бы наша Таник привлекает его, прежде всего, с точки зрения денег». Ольга лихорадочно размышляла, глядя на честное и оттого совершенно несчастное лицо Оленина. «Видать, тут и впрямь замешан немалый капитал, коего она отныне — законная наследница. Неужели все, что рассказывал об этом Оленин — правда? Шарман…» — Что хотите, братцы и сестры, но я теперь ничегошеньки не разумею, — признался Оболенский, глядя на друга в полнейшем недоумении. — Что значит — ее положение изменилось? — Видишь ли, мой «братец», — мстительно заметила Ольга. — Наша Таник, если верить твоему товарищу, несколько… разбогатела. — Разбогатела? Таник? Некоторое время Владимир изумленно глядел на них, после чего расхохотался самым неуважительным образом по отношению к подруге своей невесты. — Чего это ты развеселился? — немедленно обиделась за подругу Ольга. — Ты что же, полагаешь, состояние счетов и прочих дел в Ларионовке не может однажды улучшиться? Это было сказано так сердито, что Владимир мигом посерьезнел. — Неужто Таник наконец прогнала Карла Францевича, этого выжившего из ума старика, не способного свести дебет с кредитом? — после минутного размышления неуверенно предположил он. — Бери выше, — надменно, но не без внутреннего желания утереть нос и без того заносчивому жениху заявила Ланская. Все-таки они были и впрямь — два сапога пара! — И что, намного? — Оболенский опасливо глянул под своды охотничьей комнаты, точно норовя представить себе новые ларионовские капиталы. — Татьяна Дмитриевна в скором времени будет в состоянии купить все земли в округе на несколько сотен верст, — медленно произнес Евгений, теперь уже в совершеннейшем отчаянии. — Да как же? Откуда? — Поведайте ему, Евгений, — милостиво разрешила Ольга. — А потом уже и решать будете, на чем стреляться — пистолетах, ружьях или, может быть, сразу из пушки? И Оленин рассказал другу все. Тот выслушал, ни разу его не перебив. После чего задал несколько уточняющих вопросов касательно процедуры наследования и надолго погрузился в размышления. Раза два он принимался что-то тихо бормотать себе под нос, но его друзья сумели различить всего несколько слов. Причем Ольга услыхала «жена», «вода» и «архиепископ» — слова в высшей степени странные и малоподходящие к ситуации. А Евгений — «дознание», «Геттинген», «чиновник для особых поручений» и еще почему-то — «щиколотки». В дальнейшем Оболенский рассуждал уже молча, Ольга же с Евгением терпеливо ждали. Наконец Владимир просиял, окинул друзей торжествующим взором и выпалил: — Кажется, у меня есть план. Но прежде необходимо кое-что предпринять. И он, пылая взором и сверкая глазами, как безумный, вскочил и выбежал из комнаты. По винтовой лестнице дробно простучали быстрые шаги, и следом хлопнула дверь. Не сговариваясь, девушка и молодой человек бросились к окну. Внизу Оболенский бежал через двор так поспешно, точно за ним черти гнались. Не останавливаясь и даже не обернувшись на их окна, он исчез за углом. — Кажется, он отправился на конюшню, — растерянно предположил Оленин. — Там ему и самое место, эдакому жеребцу, — фыркнула Ольга. Но по лицу и прежде всего заинтересованному блеску глаз девушки было видно, что она отчаянно заинтригована непонятным поведением жениха. 9. КОВАРСТВО ОДНОГО ЖЕНИХА И КРАСНОРЕЧИЕ ДРУГОГО — Ну, вот, — удовлетворенно вздохнул Владимир, воротившись и с наслаждением вытягивая длинные ноги поближе к камину. — Теперь у меня осталась всего одна догадка, и едва я получу на нее ответ, как все тут же встанет на свои места. — Что касается своих мест, то я, признаться, сейчас предпочла бы очутиться за много верст отсюда, в родном Осинове, — призналась Ольга. — Почему бы нам не выбраться отсюда втихомолку да и не сбежать, только нас и видели? В мои сани поместятся все, в крайнем случае самый умный может сесть за вожжи? И она выразительно покосилась на Владимира, который блаженствовал у огня с самым невозмутимым видом, точно и не слышал слов своей невесты. — Сие никак не возможно, — покачал головой Евгений. — Мы обещались драться на дуэли, и у нас есть секунданты. Ради нас эти офицеры согласились ждать до завтрева, подвергая себя известному риску — ведь поединки запрещены государем наистрожайше! — И, кроме того, даже если презреть все эти условности, есть еще одно существенное обстоятельство, — добавил Владимир. — Какое же? — подозрительно покосилась на него Ольга. — У нас теперь нет саней, — пожал тот плечами. — Как это — нет? А где же они? — грозно начала девушка. — Я только что услал Прова с маленьким порученьицем к систер, — невинным тоном сообщил ее жених. — Впрочем, он пообещал ввечеру беспременно воротиться. — Воротиться? Из Тюленево? Ввечеру?! — задохнулась от злости Ланская. В эту минуту она была готова разорвать своего взбалмошного жениха на мелкие кусочки! — Ты лишил нас единственного спасения? Ради того, чтобы сообщить о своем приезде выжившей из ума тетки? — Ты несправедлива к ней, — возразил коварный Владимир. — Систер вполне трезво смотрит на жизнь. И, кроме того… — Нет, я просто не знаю, что я сейчас с ним сделаю!! — перебила его Ольга, буквально испуская глазами молнии и едва не скрежеща зубами, точно разъяренная волчица. — Пощадите его, Ольга Петровна, — вступился за друга усмехающийся Оленин. — Ручаюсь, у Владимира были веские основания даже для столь странного и эксцентричного поступка. — Экс-цент-рич-но-го… Вот именно, — эхом откликнулся из-за его спины Оболенский, посчитавший разумным воздвигнуть между собою и своею рассерженной невестой надежную преграду в лице верного товарища. — Погодите, скоро вы убедитесь, что я был прав. Или не прав, — прибавил он, но уже гораздо тише, так что этих последних слов уже никто не смог бы расслышать. — Друзья, мы совсем позабыли о Татьяне Дмитриевне, — меж тем напомнил всем Оленин. И все ошеломленно переглянулись: лишь теперь трое молодых людей вспомнили о своей подруге, оставленной ими, по сути, под домашним арестом. — Именно поэтому, дорогая, я бы желал, чтобы мы отправились в путь как можно скорее, — проникновенным тоном заключил Орлов, заботливо и внимательно глядя на Татьяну. — Ваши друзья показались мне в высшей степени странными, они даже моего товарища Оленина сбили с пути и задурили ему голову совершеннейшей чепухою. — Я не понимаю вас, сударь, — ответила Татьяна. — И мне не нравится, что вы так дурно отзываетесь о моих друзьях. Это дорогие мне люди — и Ольга, и Владимир, и… — Видите ли, сударыня, — задумчиво произнес Орлов. Он прошелся по комнате и остановился у окна. — Ни в коем случае не хочу читать вам нравоучения, ибо сам их не терплю в свой адрес. Но в жизни каждой девушки, мне кажется, однажды приходит минута, когда не следует жить советами родителей или, упаси Боже, подруг. Так вы жили прежде, и что в итоге? Вы счастливы? Ваша жизнь наполнена глубоким смыслом? Вы можете назвать так прозябание в этой… этой глуши? Вдали от света, образованных людей, женских мод, наконец! Нельзя же заживо хоронить себя в провинции, поймите. Я открою для вас свет! Вы будете приняты в лучших дома столицы. Будете блистать на балах и светских приемах. Вы станете подлинной царицей высшего общества!! Он был удивительно, безумно красив в эту минуту, этот граф Орлов. Глаза его сверкали, ноздри раздувались, как у жеребца, возбужденного предстоящею битвой; весь его облик напоминал античного римского императора, всемогущего, привыкшего повелевать и отправлять на жизнь или смерть одним лишь царственным мановением руки. Девушка невольно залюбовалась им. А граф смотрел на нее так страстно, точно желал проникнуть в ее душу, раскрыть все ее тайны и сомнения. А потом подарить ей совсем другой мир, другую жизнь, иную судьбу, сверкающую и лучезарную. Видно было, однако, что графу поистине были безразличны и подруга его невесты, и ее друзья, и все ее прошлое с настоящим. Для него существовало только их будущее, и он желал приблизить его не медля, не колеблясь и не испытывая при этом никаких колебаний. — Вы должны немедленно ехать со мною, Татьяна, друг сердечный! — воскликнул Орлов. — Оставьте колебания, отрешитесь от сомнений — нас ждет впереди одно лишь счастье и… и… благоденствие. Последнее слово тоже было сказано с каким-то особенным нажимом, но девушка не придала тому никакого значения. Она лишь глубоко вздохнула, точно намереваясь кинуться в омут, и… не сделала этого шага. Лишь молитвенно сложила на груди руки и умоляюще смотрела на распаленного графа. — Каков же будет ваш ответ, Татьяна Дмитриевна? — глухо молвил граф. — Позвольте мне все же подумать. И посоветоваться с подругою. Поверьте, это сейчас — единственный близкий для меня человек, — тихо ответила Татьяна. — Довольно с меня уже поспешных и необдуманных шагов. — А я? Разве моя любовь — не достаточное доказательство моих искренних чувств к вам? — покачал головою Орлов. — Моей преданности, заботы, внимания? — Да, все это так, так… Но я прошу, я умоляю вас, граф — расстройте завтрашнюю дуэль! — взмолилась Татьяна. — Это ведь просто какое-то наваждение… И Владимир, и этот… молодой человек… — Я вижу, вам симпатичен Оленин? — жестко усмехнулся Орлов. — Между тем вы не знаете, что этот молодой человек впрямую способствовал нашей с вами встрече. — Как это? — недоумевающее переспросила Татьяна. — Когда-нибудь я расскажу вам о его истинной роли в нашем… счастье, — пообещал граф. Девушка вздрогнула: в его последнем слове ей на сей раз уже явственно послышалась злая усмешка. — Позвольте мне сейчас побыть одной, — попросила она, чувствуя, что силы оставляют ее. Граф с минуту молча глядел на нее, в то время как на его лице беспрестанно сменяли друг друга настроения и страсти. После чего он с достоинством поклонился девушке, отчеканил: «Как вам будет угодно, сударыня!» — и резко вышел, плотно притворив за собою дверь. Татьяна несколько минут в замешательстве глядела вслед ему, на запертую дверь. После чего вскочила и принялась лихорадочно застегивать шубу. Находиться более одной, без дружеской поддержки, раздираемой сомнениями и страстями, было уже выше всяких ее сил. Но пуговицы с крючками наотрез отказывались слушаться ее непослушных пальцев, и тогда Татьяна попросту накинула шубку на плечи и бросилась к двери. В ту же минуту дверь распахнулась, и в комнату вошли Ольга, Владимир и Оленин. Очевидно, они видели выходящего с крыльца Орлова, потому что лица всех троих молодых людей были встревожены. Татьяна, не говоря ни слова, бросилась в Ольгины объятия, и дала волю нахлынувшим чувствам. Рыдания разрывали ее душу, но странное дело — с каждою минутой ей становилось легче и светлело на душе. А Ольга лишь гладила ее по вздрагивающим от рыданий плечам, и у ней самой тоже стремительно влажнились глаза. Так что пришлось Владимиру рыться в карманах в поисках платочка. Оленин подошел к ним, крепко обнял обеих девушек и тихо шептал какие-то нежные, ласковые слова. И странное дело: Татьяне почему-то казалось, что они обращены именно к ней. Уже под вечер воротился Пров. К тому времени молодые люди расположились все вместе в Татьяниной светелке, дабы не подвергать ее более никакой опасности со стороны Орлова. Осиновский кучер передал Владимиру письмецо. Тот быстро пробежал его глазами, и на его устах заиграла мрачная, кривая усмешка. — Так-так… — озабоченно пробормотал он, вовсе не утруждаясь объяснить хоть что-либо своим друзьям и невесте. — А что, братец, больше Марья Степановна ничего мне не передавала? Пров виновато развел руками. — Да вроде нет, барин. Токмо конвертик велено отдать. Правда… Кучер для чего-то оглянулся, после чего понизил голос: — Оченно антересовались, где вы да что… того-етого… В общем, так-то. И Пров вновь развел здоровенные руки, точно намеревался заграбастать ими Оболенского и еще кого-нибудь прихватить в придачу. — Ну хорошо, ступай, ступай, — отправил кучера Владимир. На лице его уже было написано откровенное разочарование. Впрочем, Оболенский был не из тех людей, что надолго поддаются унынию. — Пожалуй, спать ложиться пора. Завтра трудный день, — сообщил он. — Секунданты зайдут за нами сразу после рассвета. И в ответ на вопросительные взгляды своих друзей тихо прищелкнул пальцами. — Утро вечера мудренее. Пойдем, Эжен, нам надобно с тобою кое-что обсудить. И они удалились, оставив обеих девушек в совершеннейшем недоумении. Ольга решила ночевать вместе с подругой. А для верности и безопасности Владимир приставил к дверям их комнаты Прова. Этот молчаливый здоровенный детина мог в одиночку выдержать, пожалуй, осаду даже всей наполеоновской армии — нашествия двунадесяти языков, как звали в России бесславно поверженное воинство Буонапарте. 10. ДУЭЛЬ НА РАССВЕТЕ Тем не менее под самый вечер молодые люди заглянули к девушкам проведать их, пожелать покойной ночи и заодно удостовериться, что Пров исправно несет службу у дверей двух молодых барынь. Первым делом Ольга успокоила Татьяну. Ни о какой дуэли не могло быть и речи. Это было лишь уловкою, стремлением выиграть время — вот и все, что знала или о чем догадывалась Ланская. Но истинный смысл своей задумки Владимир не открыл даже собственной невесте, как та ни пыталась вывести скрытного жениха на чистую воду. После чего они с Владимиром под каким-то разумным предлогом вышли, оставив Татьяну с Олениным одних в комнате. — Знаете, Евгений, я все никак не могла найти удобного момента поблагодарить вас, — тихо произнесла девушка. — Позвольте выразить вам мою самую горячую и искреннюю признательность. — Ну что вы, сударыня, пустое, — смутился молодой человек. — Я счастлив, что сумел оказать вам хоть какую-то услугу. — Нет, не говорите так, — покачала головою Татьяна. — Если бы не вы, я просто не представляю, как жила бы дальше. Вы открыли мне глаза на Всево… на графа. Человек, способный обмануть любовь, способен на гораздо более дурные поступки, теперь я в этом уверена. — Говорят, любовь слепа, Татьяна Дмитриевна, — задумчиво произнес Оленин. — Однако я убежден, сударыня, что настоящее, истинное чувство никогда не бывает таковым. — Я бы, наверное, хотела… хотела поговорить с вами об этом. Но потом… Когда все закончится, — тихо молвила девушка. — Всегда готов услужить вам, Татьяна Дмитриевна. Почту за честь, — пообещал молодой человек срывающимся голосом. И словно не в силах справиться с нахлынувшими чувствами, быстро повернулся и вышел из комнаты. Татьяна долго смотрела ему вслед. Рассвет был холодным и сумрачным. Колкий ледяной ветерок пронизывал до костей, и гвардейцы поминутно кутались в шинели на меховом подкладе. Уже знакомые нашим героям Соболев с Ардовым разбудили их еще затемно. — Нуте-с, господа, не будем терять времени, — предложил поручик, энергично потирая озябшие пальцы. — Покончим с вашею задачкой, и в путь. Нынче мы покидаем замок. Владимир с Евгением проговорили до полуночи, обсуждая детали своего плана, поэтому выглядели хмурыми, не выспавшимися и с трудом понимали, о чем им говорит гвардеец. — Не будет ли меж вами примирения? — поинтересовался Ардов. Тон, которым был задан этот вопрос, был исполнен безразличия и полного равнодушия к обоим дуэлянтам, так что даже Соболев, более азартная и увлекающаяся натура, слегка поморщился. — Ни в коем случае, — картинно позевывая, покачал головою Оболенский. Евгений лишь молча кивнул, подтверждая непримиримость собственных намерений. — В таком случае, господа, собирайтесь. Мы будем ждать вас на поляне под старым дубом. Туда же подъедет и граф, ваш секундант, господин Оленин. Соболев махнул перчаткою в глубь леса, туда, где возвышался одинокий холм с большим деревом на вершине, за которым тянулся крутой откос, поросший густым ельником. Очевидно, там было наименее заметное место в округе, да и бездыханное тело при желании легче спрятать в кустах. При этой мысли Оленин поежился. Гвардейцы откланялись и ушли. Молодые люди переглянулись. — Смотри же, — напомнил Оболенский. — Наша задача — первым делом завладеть их пистолетами. А потом я уж сам побеседую с графом. — Мне кажется, твоя затея все же отдает авантюрой, — с тревогою заметил Евгений. — Не беспокойся, — ответил Владимир. — Мне есть что предъявить графу Орлову. И я полагаю, мои слова могут стать для его подручных полной неожиданностью. И заставят призадуматься, кому и зачем они в действительности служат. Пойдем, друже! И они отправились навстречу своей судьбе — слишком спокойные и дружелюбные для дуэлянтов, а значит, непримиримых и смертельных врагов. Соболев и Ардов поджидали двоих друзей на условленном месте. Вместе с ними возле неразлучного Орлика стоял и граф Орлов. Но едва мужчины обменялись положенными в таких случаях по негласному дуэльному этикету приветствиями и заверениями, как на поляну внезапно и царственно вышли две девушки. Храня невозмутимое молчание, Ольга с Татьяною торжественно, точно греческие богини, подошли к дуэлянтам и осенили каждого напутственным крестным знамением. — Это еще что за новости! — возмущенно воскликнул граф. — Немедленно уберите их отсюда! Признаться, появление девушек явилось полной неожиданностью и для двух друзей. Но они уже знали: коли Ольга надумает что-либо, она непременно настоит на своем. — Какого дьявола вы сюда заявились, — прошептал Оболенский одними губами. — Проследить, чтобы вы тут без нас не натворили глупостей, — ангельски улыбаясь раздраженному графу, прошипела в ответ Ланская. — Господа, можете начинать, мы вам не помешаем. — Тысяча чертей, — процедил сквозь зубы Орлов, зло глядя на Ольгу. — Что за балаган тут происходит? Третий гвардеец, гусарский ротмистр Башкирцев, только теперь подъехал и почтительно обратился к Орлову: — Граф, в лесу неподалеку я слышал треск веток. И мне показались какие-то далекие голоса. Не проверить ли? Неровен час, кто увидит, хлопот потом не оберешься. — Извольте, ротмистр, — кивнул Орлов, — вы окажете всем нам неоценимую услугу. Башкирцев коротко кивнул и медленно въехал под своды леса, внимательно оглядываясь по сторонам и пригибаясь от еловых лап, широко торчавших повсюду. Через минуту он исчез среди ветвей. — Пожалуй, граф, начнем, — торопливо молвил Соболев. — В самом деле, время дорого, так бог с ними, с барышнями. Пусть глядят, коли охота. Но, чур, в обморок не валиться. Мы тут не на балу. Орлов лишь в сердцах махнул рукою, после чего ожег Татьяну недобрым ледяным взором. — Оружие, господа! Поручик вынул из-под плаща длинный плоский футляр резного дерева, обитый внутри красным бархатом. Ардов, взявший на себя добровольно роль секунданта Оленина, которую сложил с себя граф, вручил Евгению такую же коробку. В каждой лежало по пистолету системы «лепаж», с длинным стволом и тугими курками. — Сходитесь, господа! — торжественно объявил Соболев. Евгений взвел курок и покрепче сжал пистолет в руке. Он ожидал условного сигнала от Оболенского. Ольга и Татьяна, стоявшие с другой стороны поляны, ближе к графу, замерли. Ланская крепко сжимала руку подруги, всячески вселяя в нее уверенность в том, что все это — лишь комедия, истинный сюжет которой известен одному только ее жениху. Владимир тем временем внимательно оглядел свой пистоль, повертел его в руках и даже зачем-то осторожно дунул в отверстие дула. Гвардейцы Гименея, обступившие поляну с лошадьми под уздцы, уже оседланными, дружно засмеялись. Поручик Соболев шутливо погрозил пальцем неопытному дуэлянту. — Осторожнее, сударь! Ненароком оттуда вылетит пчелка! А она может так ужалить… — Разве? — осведомился Владимир, все еще озабоченно разглядывая оружие. После чего протянул его Ардову. — Мне кажется, сударь, мое оружие впопыхах забыли зарядить, — сообщил он самым безмятежным тоном. Ардов не принял пистолета, однако сказал геттингенцу с явною угрозой: — Не шутите так, сударь! Речь идет о чести людей, согласившихся оказать вам любезную услугу быть секундантами в вашей дурац… Он не успел договорить. Видя, что его слова не возымели действия, Владимир пожал плечами. А затем проворно взвел курок, направил его Ардову прямо в лоб и хладнокровно выстрелил! Ольга с Татьяною разом вскрикнули. Однако выстрела не последовало. Вместо него пистолет издал сухой щелчок и бессильно повис в руке Оболенского, казалось, сразу же потерявшего к нему интерес. Вместо того он пристально глядел в глаза графу. Орлов также вперил ответный, тяжелый, угрожающий взор. Их безмолвная дуэль взглядов продолжалась с минуту или более, после чего граф медленно и раздельно молвил ледяным тоном: — Перезарядите, поручик. Соболев осторожно, точно ядовитую змею, вынул оружие из вялых пальцев Владимира и раскрыл пистолетную шкатулку. То же сделал и Ардов. На глазах у всех они вторично зарядили пистолеты. Ардов вернул «лепажа» Оленину, а Соболев с шутовским поклоном, белозубо усмехаясь, подал пистолет Владимиру. — Возьмите, господин Рохля, и не шутите более с оружием. На сей раз оно действительно заряжено, — предупредил он, отойдя к дереву, возле которого стояла его лошадь. — Вот как? Весьма признателен, — пожал плечами Владимир. — Что ж, сейчас и проверим. После чего Оболенский непринужденно вскинул пистолет и, вроде бы не целясь, выпалил. Раздался оглушительный треск, и с головы оторопевшего Соболева слетел кивер, насквозь простреленный пулей. Шапка далеко отлетела, кувыркаясь по снежному насту и цепляясь сломанным пером. — Тысяча чертей… — прошептал Ардов, не веря собственным глазам. — Ну и рохля, разрази меня гром… Позади него раздался приглушенный вскрик. Графский сообщник обернулся — напротив стояла Татьяна, во все глаза глядя на переодетого гвардейца. — Это… вы? Ее рука непроизвольно комкала шубку, прямо под воротником. В том самом месте, где у смертельно якобы раненного разбойника в лесу текла кровь из груди, пронзенной шпагою графа Орлова, Татьяниного «спасителя». «Тысяча чертей… разрази меня гром…» Именно те слова, что девушка случайно расслышала из уст якобы смертельно раненного в лесу! Увы, в том не было ничего удивительного. Ардов и вправду щеголял военной выправкой, но не гвардейца-кавалериста, а моряка. Ардов служил мичманом в гвардейском флотском экипаже, последние два года состоя в долгосрочном отпуску, якобы для поправки здоровья. На деле же примкнул к Орлову и его «кавалерам» в поисках богатой невесты, ибо на корабль ему обратного ходу не было — проигрался в карты и залез в корабельную офицерскую казну. Он-то и сыграл роль раненого, а затем попросту прятался в лесу, дожидаясь, когда Орлов увезет из лесу «спасенную» им девушку. Густой клюквенный сок — излюбленное средство всяческих комедиантов, а мичман Ардов всегда имел склонность к лицедейству. Оттого он и играл в сценах притворных нападений на провинциальных дурочек раненых или даже убитых разбойников — роли наиболее драматические, с кровью и показными страданиями. — Это… вы? Оболенский с Олениным быстро переглянулись. Владимир выхватил из рук замешкавшегося друга его пистолет. Холодное дуло «лепажа» теперь было нацелено на графа. Евгений же, воспользовавшись всеобщим замешательством, оттолкнул все еще удивленного Ардова, быстро вынул из седельных сумок его коня пару пистолетов и взял на прицел их хозяина. Все случилось столь быстро и слаженно, — сказался уговор друзей, который они тщательно обсуждали до малейшей подробности минувшей ночью! — что Соболев с Ардовым не успели вымолвить и слова. — Убирайтесь, господа, — приказал Оболенский гвардейцам. — Ваш граф — бесчестный человек и преступник. У меня имеются тому прямые доказательства, которые я при желании могу и огласить. И заберите с собою ротмистра Башкирцева. Иначе поплатитесь жизнью. Вы уже имели случай убедиться — когда я того хочу, я не знаю промаха! Под дулами трех пистолетов — а что еще оставалось делать! — Соболев с Ардовым попятились в чащу леса. — Позволите забрать коня? — развязным тоном спросил поручик. — Валяйте, — кивнул Владимир. — Неужто вы полагаете стрелять в безоружных людей? — ухмыльнулся он. — У вас наши пистолеты! — Если понадобится — рука не дрогнет, — пообещал Оболенский. И они с Евгением оба покачали оружием, демонстрируя свою решимость. Видимо, это была просто военная уловка, или же граф просто решил воспользоваться удобной минутой. В следующее мгновение Орлов сделал быстрое, неуловимое движение. Оленин без всяких размышлений выпалил. Однако граф, резкое нырнув плечом вниз и в сторону, мастерски ушел из-под выстрела — сказалась его незаурядная военная закалка. Пригнувшись, он подскочил к Татьяне, которая с помертвевшим лицом смотрела в ту пору на Оленина. В следующее мгновение граф уже крепко обхватил девушку за плечи, прикрывшись ею от второго пистолета Евгения, точно щитом. — Мерзавец!.. Кажется, это слово выкрикнули сейчас все трое — Оленин, Оболенский и Ольга, не терявшая хладнокровия на протяжении всей стычки. Татьяна же, вдруг очутившись в руках своего бывшего жениха, замерла, до конца не понимая, что же происходит на самом деле. — Не советую вам стрелять, господин Оленин, — нехорошо усмехаясь, предупредил граф. Его рука в кожаной перчатке теперь лежала на шее девушки, готовая в любую минуту сжать ее беззащитное горло; другая вцепилась ей в плечо точно коготь хищной птицы, схватившей робкую, пугливую лань. Татьяна затравленно смотрела прямо на Евгения остановившимися, круглыми от страха глазами. Оленин же, без шапки, бледный как мел медленно поводил дулом пистолета на уровне графской головы. Но всякий раз Орлов уклонялся, оберегая собственный лоб от пули за головою девушки. — Это… это бесчестно, милостивый государь! — выкрикнул, наконец, Оленин. Даже Соболев, и тот озадаченно пробормотал: — Позвольте, Орлов, это уж и впрямь — против всяких правил! Воевать с дамами?! Граф в ответ лишь зло ухмыльнулся, точно говоря: в схватке за собственную жизнь все средства хороши, сударь! Что оставалось делать? Злодей подвергал бедную девушку страшной опасности, поскольку ничего нет опаснее раненого зверя, загнанного в ловушку. И кто из охотников может знать, что на уме у волка, который не остановится ни перед чем ради того, чтобы спасти свою шкуру?! 11. ЗДЕСЬ ОБОЛЕНСКИЙ МЕЧТАЕТ СТАТЬ ГЕРОЕМ РОМАНА, ПОСКОЛЬКУ В СОБСТВЕННОЙ СЕМЬЕ ЕМУ ВРЯД ЛИ СУЖДЕНО ВЕРХОВОДИТЬ! — Ну-ну, не балуй! — нежданно послышался совсем рядом резкий окрик. Причем кричала женщина — требовательно и возмущенно. От неожиданности Орлов обернулся. Из лесной чащи с гиканьем и свистом вывалила толпа мужиков. Все были вооружены — косами, вилами, а у иных в руках были даже охотничьи ружья. Впереди этого странного воинства, подобрав юбки и полы длинной лисьей шубы, решительно шагала, поминутно проваливаясь в сугробы, пожилая дама весьма колоритной наружности. Более всего она походила на кочан капусты, столь великое множество одеяний было на ней. Наверное, даже пистолетная пуля оказалась бы бессильной пробить все эти шубы, салопы, кофты и юбки, украшавшие эту удивительную женщину. — Воло-о-одя! — трубным иерихонским гласом заревела эта уездная амазонка. — Воло-о-одька, чертов сын! Где ж ты есть, а? — Систер… — восхищенно прошептал Оболенский, без Сил опускаясь на снег. — Ну, бой-баба! Нет слов… Орлов несколько раз лихорадочно оглянулся, точно затравленный волк, и, наконец, решился. Оттолкнув от себя Татьяну, так что та полетела наземь со всех ног, он кинулся наутек. В три прыжка добрался до коня, вскочил в седло и погнал своего верного Орлика в снеговую метельную заверть. Оболенский вскинул пистолет и выпалил вослед Орлову. Из «лепажа» вылетела дымная струйка, но пуля не причинила вреда беглецу, притом что Владимир, как мы уже знаем, был отменным стрелком. — Порох отсырел! Ну, что ты будешь делать… — разочарованно воскликнул геттингенец. На скаку граф обернулся и что-то яростно прокричал. Однако порыв ледяного ветра тут же налетел на него, он задохнулся и, отчаянно замахав руками, схватил ускользнувшие на мгновение поводья. В следующую минуту граф уже умчался в поле, за которым темнели сквозь снежную пелену тумана спасительные для него рощи Потоцких дубрав. Тюленевские мужики тем временем обратили в бегство оставшихся кавалеров ордена Гименея. Незадачливые кавалеры под натиском превосходящих — и весьма грубого свойства! — сил противника уже нахлестывали лошадей, отчаянно увязавших в снегу, который во множество намело за ночь в лощинах и буераках здешних лесов. Впереди же всех бесславно скакал Орлов. — Ну, слава те Господи, живы! — пробасила тюленевская помещица, с шумом переводя дух. — Эх, Володька, отчаянная твоя голова, почто родную тетку не слушаешь? Приехал бы перво-наперво ко мне, чайку бы откушали, обмозговали все твои заботы. А это вы кого воюете-то? — Питерских, — кратко пояснил Оболенский, влюбленными глазами глядя на свою отважную тетку. — А-а-а… — протянула та, абсолютно удовлетворившись столь странным ответом. Точно речь шла о мужиках из соседней деревни, пришедших в ее имение озорничать и пьянствовать на престольный праздник! Более того, сельская воительница неожиданно сунула пальцы в рот и так оглушительно засвистала вослед беглецам, что у Владимира страшно засвербело в голове, а Ольга с немедля заткнули уши, изящно — мизинчиками. Тем временем Оленин словно стряхнул с себя страшное оцепенение последних драматических минут схватки. Вызволив из сугроба барахтавшуюся там Татьяну и передав ее на попечение Марьи Степановны, он стремглав кинулся к Оболенскому. — А где Орлов? Где этот мерзавец? — запальчиво выкрикнул Оленин, озираясь вокруг, все еще не остыв от горячки сражения. — Где еще положено быть мерзавцам? — усмехнулся Владимир. — Разумеется, в бегах. Конных, прошу заметить! Он кивнул в сторону белой целины снежных полей, туда, где в утреннем морозном тумане мелькал конный силуэт, медленно удаляясь в сторону тракта. Позади, немного поотстав от предводителя, нахлестывали коней остальные кавалеры ордена святого Гименея. — Так надо за ним! Догнать разбойника!! — воскликнул Евгений, озираясь в поисках лошади. — Бесполезно, — констатировал Владимир, смерив взглядом расстояние до удалявшегося графа. — По такому снегу нам его не догнать, уж поверь на слово. — Ах, каналья… — выругался молодой человек и вскинул пистолет, яростно щелкая заевшим, по-видимому, курком. — Не трудись, мой друг, он уже разряжен, — спокойно заметил Оболенский, указывая на бесполезный теперь длинноствольный «лепаж». — Да и будь там пуля и сухой порох — я бы не стал стрелять с такого расстояния ни в коем случае. Орлова уже определенно не достать, даже из швейцарского ружья. — Что же делать? — растерянно пробормотал Оленин, все еще сжимая в руке холодную рукоять пистолета. — Ведь уйдет, непременно уйдет, подлец. — Не уйдет, — сурово молвила Марья Степановна. — Я гонца послала к соседям, Шубиным да Яновским. Они аккурат за тем леском проживают. Должны мужиков послать сюда, мне на выручку. Глядишь, и изловят беглецов. И она ткнула пальцем в сторону Потоцких дубрав. — Откуда ж ты знала, милая систер, куда мерзавец направится? — восхищенно воззрился на нее племянник. — Дак я и о мерзавце-то вашем не ведала, — пожала плечами старая барыня. — Только тут два пути всего и есть: либо по тракту, либо через рощи на выселки. Тракт сторожить нечего — лихой человек его завсегда сторонится. Остается Потоцкий лес, вот и вся недолга. — Быть бы тебе тетушка министром — цены бы тебе не было, — изумленный уж в который раз смекалкой и житейским опытом Марьи Степановны, воскликнул Оболенский. — А мне и так цены нет, — усмехнулась тетка. — Я и крепостных своих ни единого не продала и не продам. Разве ж слыханное это дело — живыми людишками торговать равно скотом? Мы же не арапы какие, прости господи. У меня еще совесть есть. И она истово перекрестилась, после чего подмигнула. — А теперь шагай за мною, молодежь. Нечего вам тут мерзнуть. Да и в вертепе этом, прости Господи, делать нечего таким благородным молодым людям. Едем ко мне, в Тюленево, там все и расскажете. — Одного я не пойму, — вышагивая по лесным сугробам с самым беззаботным видом, разглагольствовал Владимир. Он вообще был неунывающим человеком, и драматические события на «дуэли», похоже, только взбодрили и растревожили его живой и быстрый ум. — Куда это, интересно бы знать, смотрят нынешние романисты? Ведь взгляните на всю эту историю, героями которой мы невольно оказались? Это же истинный сюжет для авантюрной книжицы, да еще и с романтическими переживаниями, воздыханиями и прочей чепухой! — Вот и пропиши обо всем этом, — предложила Ольга. Татьяна шла, опираясь на руку Оленина, и лицо молодого человека было исполнено, наверное, наивысшего блаженства, когда-либо испытанного им в жизни. — Увы, не имею к тому словесного дара, — пожал плечами Оболенский. — Вот пусть Оленин лучше напишет. Он умеет благородные мысли излагать похлеще моего. Одно слово, дипломат. Я-то больше по научной части… — На кафедре небось? — язвительно подсказал ему товарищ. — А хотя бы и там, — махнул рукою Владимир. — Да только и ты, братец, ленив. Чтоб книжки сочинять, надобно терпение иметь и усидчивость. — Эх, вы, сочинители! — возмущенно выкрикнула Ольга. — Может быть. Вы нам с Таник прикажете романы писать? А, подруга, как ты поглядишь на сей презабавный фортель? Татьяна лишь тихонечко вздохнула в ответ на ее слова. — Есть у меня на примете один юноша, — улыбнулся Оленин. — Молод еще, разумеется, но уже теперь талант в нем поэтический имеется. — Да ты сам читал ли его вирши? — Самому не довелось пока, но кой-какие друзья ознакомлены. Думаю, пройдет лет пять-десять, и быть ему надеждою российской словесности. — Ну, коли так, расскажи ему нашу историю, — усмехнулся Владимир. — Да смотри, чтоб не приврал для форсу, а то знаю я их, сочинителей. И про графа, и про его кавалеров, да и дуэль не позабудь упомянуть — для занимательности сюжета. — Про графа лучше не надо, — впервые робко подала голос доселе хранившая молчание Татьяна. — Лучше о любви, это ведь всем интересно. Оленин посмотрел на нее с нежностью, и девушка, почувствовав его взгляд, даже не поднимая глаз, тут же зарделась как маков цвет. — Думаю, все равно приврет, — заключил Оболенский. — И слава Богу, — убежденно молвила Ольга. — Еще не хватало, чтобы вся эта история всплыла на страницах модного романчика. Ты что же, Володька, хочешь, чтобы весь свет обсуждал Татьянин роман с этим проходимцем? Татьяна умоляюще посмотрела на подругу, безмолвно прося, конечно же, более не касаться этой темы уж никогда. — Ладно, графа вычеркнем, — покладисто согласился Оболенский. После чего тут же провалился одной ногою в сугроб, скрывавший под собою предательскую ямку. — Но дуэль надобно оставить беспременно. — И имена изменить, и фамилии беспременно, — безапелляционно потребовала Ольга. — Не хватало еще, чтобы… — А похожие можно? — поскорее перебил свою упрямую и своенравную невесту Оболенский. — Похожие, думаю, можно, — милостиво согласилась Ольга. — Вот ты, к примеру, можешь быть… Она задумалась на мгновение. — Заболенский, вот! — Типун тебе на язык, егоза, — тут же отругала ее идущая впереди тетка, даром что была туга на ухо. Во всем, что касалось ее дражайшего племянничка, она была отменна — и зрением, и слухом, и сметкой, как мы уже имели случай убедиться. — Еще хворь какую накличешь на нашего Володеньку, с такою-то фамилией! Заболенский — это ж надо такое выдумать… — Ну, тогда Оленский. Или просто — Ленский, — предложила взамен Ольга. — Оленский — это лучше, — мягко сказала Татьяна. — А еще лучше — Оленькин. Верно, Владимир? — Ну… разумеется, — пожал плечами Владимир, за что был удостоен фальшивой и приторной улыбочки Ольги. — Но пусть в романе будет больше про дам. — А по мне, так лучше — про кавалеров, — потребовала Ланская. — Да вывести на свет божий все ваши мужские хитрости и змеиные уловки. Как вы дам вечно норовите обольстить, как распускаете хвосты перед ними. А на деле… на деле вся ваша любовь и высокие чувства — всего лишь игры. Игры кавалеров, вот! Точно кошки с мышками. — А вы тоже хороши… — обиженно возразил Оболенский. — Уж коли написать о дамах всю правду, сударыня… Так, весело пикируясь и перебрасываясь шуточками, они в скором времени вышли из лесу. Ветер тут задувал сильнее, и молодым людям пришлось поднять воротники, а барышням плотнее закутаться в шали. Впрочем, конец их злополучным мытарствам был уже близок. У обочины дороги их ожидали сани с десятком самых рослых мужиков, вооруженных кто ружьем, кто пистолем, а один, самый здоровенный, сжимал в руках допотопную пищаль, хорошо, если еще только екатерининских времен. Громоздкая и изрядно проржавевшая, она, видимо, хранилась где-то в погребах Марьи Степановны бог знает сколько лет, и ее механизм давно уж пришел в негодность. — Поедем, пожалуй, — велела тетушка. — После таких треволнений самое лучшее средство — калиновая наливка, самовар да жаркая печь. Там и расскажете доподлинно, что с вами приключилось, и откуда взялся сей мерзавец. После чего, истово перекрестясь, она уселась в головной возок. Следом за нею в санях разместились и молодые люди, причем на сей раз ехать решили попарно: Оболенский с Ольгою, а оленин рядом с Татьяной. На последних санях уселся давешний мужик со своей горе-пищалью. Он с воинственным видом оглядывал округу и любовно поглаживал своего ржавого ветерана огнестрельных дел. Молодые люди, единожды глянув на сего Анику-воина, разом прыснули со смеху. — Ну, чистый Иван Грозный, — констатировал Оболенский. — Бери выше, — возразил Оленин. — Сей муж никак не ниже Александра Македонского. — Да какой там Македонсков! — откликнулась с головного возка туговатая на уши Марья Степановна. — Никакой и не Лександра он вовсе. Митрий это, Ушаков, мой кузнец. Здоровущий черт, подковы в руках гнет, между прочим, — с гордостью прибавила она. — Что ж он: кузнец — а оружие заржавлено? — еле удерживаясь от смеха, с притворной строгостию молвил Владимир. — И то верно, — позевывая от недосыпу, откликнулась тетка. — Надо будет велеть ему подремонтировать. А то не ровен час — вон какие нынче у нас страсти кипят! Батюшки святые угодники… Так под ленивый разговор и шуточки молодые люди понемногу задремали. А сани бежали по заснеженной дороге все быстрее, конские гривы развевались на ветру, и лишь метель упорно норовила догнать уставших героев будущих сентиментальных романов. Ей удалось это, лишь когда впереди показалось Тюленево. 12. ИСТОРИЯ ЖЕНОУБИЙЦЫ — Помню, я сразу усомнился во всей этой истории с чудесным спасением нашей Таник, когда впервые услышал от нее — при нашей столь неожиданной встрече в замке! — имя этого Орлова — так витиевато начал Владимир свой рассказ. — Я ведь, признаюсь, его и прежде слыхал, да все никак не мог вспомнить — в какой же именно связи? К тому времени все уже воротились в Тюленево и успели воздать должное и ароматному жасминовому чаю — гордости старой помещицы, и пирогам да яблочным расстегаям, которые в имении пекли круглый год, благо яблочные запасы в кухонной кладовке сроду не иссякали. Лишь мужицкое войско задержалось, потому что не всем хватило саней. Навстречу им были высланы из имения телеги, а каждому из воинов обещаны были чарка водки и пятак серебром — за усердие. А молодых людей Марья Степановна усадила отдыхать да потчевать. Отчество у Чижовой было как есть не дворянское, и тому досужие сплетники уже давно придумали простое объяснение, нередкое в ту пору в России. Будто бы происхождение ее было совершенно низкое: приглянулась красавица-селянка старому барину, дал он ей вольную, да и обженились они. А спустя три года старый барин помер. Но к тому времени бывшая крестьянка, а ныне новоиспеченная барыня крепко держала в руках все хозяйство покойного супруга и славилась на всю округу рачительностью и разумностью в делах. А под старость и дворянство выправили — тут уж петербургский дядя расстарался, подсунул в нужное время нужному вельможе должным образом составленные бумаги. Так ли это было или лгали злые языки, Владимира это никогда особенно не интересовало. Он нежно любил свою тетушку, ласково звал «сестренкой» по-немецки, а та в племяннике просто души не чаяла. Теперь молодые люди наслаждались покоем и теткиным хлебосольством, а сама Марья Степановна с умилением слушала племянничка, мало что понимая в нынешних светских хитростях. — В бытность мою в университете приехал в Геттинген австрийский высокий чин, при их эрц-герцоге чиновник по особым поручениям. И на одном из приемов, в тесной компании поведал прелюбопытнейшую историю. Чиновник тот был чрезвычайно сведущ в финансовой части и потому ведал особо приватными делами, касаемыми благополучия всей Австрии. От него я впервые и услышал о сём кавалере Гименея. Все началось с внезапной смерти тирольской баронессы фон Мекк, совсем недавно вышедшей замуж за молодого красивого француза, по слухам, чуть ли не маркиза, обедневшего в пору парижской революции. Спустя три месяца счастливого брака баронессу по возвращении из венской Оперы постиг внезапный сердечный удар, когда она принимала ванну. На теле покойной не было найдено ни единого следа насилия, баронесса попросту утонула. Молодой муж был безутешен и не мог от горя рассказать ничего вразумительного. А спустя две недели исчез. Уже потом обнаружилось, что баронесса весь свой капитал переписала на маркиза. А тот и был таков, прихватив немалое наследство. Случай сам по себе, может, и не привлек бы внимание австрийской тайной полиции, если бы не аналогичный случай, на сей раз с женщиной низкого происхождения. В Зальцбурге, второй музыкальной столице державы, овеянной славой вдохновенного Амадеуса Моцарта, тамошнему архиепископу доложили, что утонула некая певичка из его придворной капеллы. Велено было провести дознание, и тут выяснилось, что с дамочкой беда приключилась в собственном доме, в бронзовой ванне, подаренной ей мужем, русским князем, влюбленным в нее без памяти. История была подобна венской, совпали даже мелкие детали, и опять — ни следа на теле покойной! — Коли бы он их топил, барыни отбивалась бы, — безапелляционно молвила тетка. — Хоть какой синячок али кровоподтек на ножке непременно обнаружиться должен был. — Непременно, — подтвердил Оленин. Ольга же с Татьяною испуганно переглянулись, однако любопытство взяло верх — слушали далее уже с удвоенным интересом. Так или иначе, дознание не дало результата, а «князь» в скором времени уехал. И лишь потом оказалось, что певичка была не прямою, зато единственной наследницей главы магистрата в Инсбруке. Когда вся немного улеглось, русский вдовец посетил сей альпийский курорт, предъявил права наследования — благо все бумаги были выправлены женою на него сразу после свадьбы, и был таков. Тут уже запахло намеренным мошенничеством. Однако чиновник, рассказавший всю эту историю, потерял следы русского «француза». Тем более грянула война с Наполеоном, и в Европе вновь запахло порохом. Скорее всего, напоследок предположил австриец, брачный аферист, ежели не сказать больше, скрылся у себя на родине, в России. А фамилия его была, кажется, Орлов. Чиновник так живописно описал внешность преступника, что она буквально впечаталась в память Владимира. Чрезвычайно заинтригованный всей этой мрачной историей, хотя, понятно, более, из научного интереса, он решил проделать эксперимент, дабы дознаться, каким же образом муж топил своих богатых жен. — Один из моих коллег по кафедре, урожденный геттингенец, вызвался быть подопытным кроликом. Мы поместили его в ванную, после чего всей компанией приятелей — целых пять человек, поочередно пытались утопить бедного Курта. — Господи, страсти-то какие… — прошептала тетка, по-бабьи испуганно закрыв рукою рот. — Однако ж немцы — чрезвычайно атлетическая нация, истые греки, — усмехнулся Владимир. — Никому так и не удалось погрузить нашего товарища под воду. В скором времени всем это наскучило, и они отправились в… Тут Владимир покраснел, метнул быстрый взгляд на Ольгу и закончил нейтрально: — Словом, на кафедру… — У них в Геттингене это так называется, — лукаво ввернул Оленин, за что был немедленно удостоен показанного украдкою крепкого кулака товарища. — И что же дальше? — с жаром затормошили его девушки. — Когда мы остались одни, Курт, все еще оставаясь в воде, стал излагать свои теории насчет этих странных утоплений. И в самый разгар нашей беседы точно некое наитие снизошло на меня. Я быстро ухватил своего коллегу за щиколотки и что было сил дернул на себя. — Ишь ты, хитрец! — подбоченилась тетка, ласково глядя на племянника. — И что вышло? — Курт не успел выговорить и слова — в мгновение ока ушел под воду, — торжествующе объявил Оболенский. Дружный крик одобрения разом вырвался у молодежи. Однако Владимир тут же нахмурился. — Тут-то судьба едва не наказала меня за чрезмерную догадливость. Едва Курт ушел под воду, вода с силою хлынула ему в ноздри, и он в мгновение ока лишился чувств. — Ужас! — всплеснула руками Татьяна. — К счастью, в Геттингене я кроме всего прочего прослушал два курса медицины у лучших немецких профессоров, — не без гордости сообщил Владимир. — Спустя несколько минут — разумеется, ужаснейших минут во всей моей предыдущей судьбе! — мне удалось вернуть Курта к жизни путем специальных упражнений и буквально вдохнув в него жизнь. От восторга обе девушки захлопали в ладоши. — Так мы выяснили тайну австрийского утолителя. А вечером отметили с Куртом наш успешный опыт в… в… — На кафедре? — подсказал ему Оленин. — Именно! — ухватился за спасительное слово Оболенский. — После чего я благополучно забыл обо всей этой истории. И вдруг, воротившись в Россию, узнаю, что наша Таник влюблена. Да еще при таких романтических обстоятельствах! Разумеется, мне захотелось взглянуть на ее удивительного спасителя. Он развел руками, Татьяна же смущенно потупила глаза. Оленин осторожно нашел ее руку, взял ее пальцы в свои, нежно сжал, и девушка не отняла своей теплой ладошки. — Ну а дальше вы знаете, — важно сказал Оболенский. — Услышав о странных разбойниках в масках, я сразу насторожился. Здесь все же Россия, а не Испания или Италия, где даже злодеи имеют привычку рядиться в карнавальные костюмы. А значит, у них был серьезный резон скрыть свои лица. — Чтобы их после не признали, — поддакнул Оленин. — Конечно, — поддержал друга Оболенский. — А потом увидел воочию этого Орлова. Разумеется, красив, мерзавец. Немудрено, что такому опытному, да еще и столь изобретательному обольстителю, не составит труда вскружить голову любой девушке. Татьяна вновь покраснела, а Оленин ободряюще пожал ей руку. — И тут я вспомнил рассказ австрийского чиновника, и в памяти тут же всплыло описание таинственного и ловкого утопителя. Ну, значит, думаю, вернулся граф в Россию и вновь взялся за свои темные дела. Воображаете, что я думал, глядя на Таник?! Ведь над нею нависла смертельная опасность! Ответом ему было угнетенное молчание. Оленин почувствовал, как девушка рядом тихо дрожит, и набросил на ее плечи пуховую шаль под ободрительным взглядом Марьи Степановны. — Но я уже два года не был в России, и необходимо было посоветоваться с умным и знающим человеком, — продолжил свое повествование Оболенский. — А кто и знает тут более всех новостей, как не… — Твоя тетушка! — хором воскликнули молодые люди, после чего раздался дружный смех. — Эх, молодежь! — едва не всплакнула расчувствовавшаяся старая барыня. — Разумеется! Систер в подробностях отписала мне все, что знала об этом Орлове от своих соседей и петербургских родственников по линии покойного мужа. Там было много любопытного, но что сразу бросилось мне в глаза в письмеце Марьи Степановны — наш граф-то, оказывается, вдовец! — Вдовец? — вспыхнула Татьяна. — Именно, — подтвердил Владимир. — И я не удивлюсь, если обнаружится, что супруга этого мерзавца — царствие ей небесное! — встретила свою смерть в ванной. Так же, как и предыдущие жертвы Орлова. — Ага, так вот в чем дело! Поэтому ты и отправил Прова в Тюленево?! — просияла Ольга. — И не сказал мне правды, бессовестный? Владимир виновато улыбнулся и послал невесте воздушный поцелуй, благо та сидела по другую сторону стола, по правую руку от подруги. — Скажет он, как же, — любуясь племянником, добродушно проворчала Марья Степановна. — Вечно себе на уме. Представишь ли, душа моя… Она ухватила за руку Ольгу. — Велел мне прислать с Провушкой ружей, да еще наказал, чтоб пуль к ним, да поболе. А откуда у меня, бедной и тихой старухи, ружья, спрашивается? Молодые люди многозначительно переглянулись. По крайней мере у шести самых рослых мужиков в армии Чижовой в руках как раз имелись ружья! — Разумеется, я не дала, — поджала губы Марья Степановна. — Зато выспросила у Прова все, что он знал, и начала снаряжать погоню — на выручку. Не иначе решила, Володька-то наш от германца возвернулся, да уж успел в России кому-то войну объявить. Не иначе самому Наполеону! Да ведь поздно — уж без него разбили хранцузского супостата! Ответом ей вновь был веселый смех. К нему вскоре присоединилась и сама старая барыня. А потом опять пили чай, и на сей раз Оленин с Татьяною опять сидели рядышком, близко-близко. И глядя на них, можно было уверенно сказать: кроме этих двоих молодых людей, в целом свете сейчас не существует никого и ничего. Наверное, это и была истинная правда! 13. ЗДЕСЬ ТАТЬЯНА ОТКРЫВАЕТ СВОЮ ТАЙНУ, А ОЛЕНИН ПРЕБЫВАЕТ НА СЕДЬМОМ НЕБЕ — Одного я лишь не понял в ту пору, — признался Оболенский уже после того, как был выпит чай, и за окнами окончательно стемнело. Звезды серебристо посверкивали, точно по небосводу просыпали мелкую искристую соль. Месяц то и дело скрывали ползущие чернильные кляксы туч, а над избами вились веселые дымки печей. — Чего ради этот злодей Орлов обратил свои коварные замыслы в сторону Таник? Нет, она, конечно, красавица и умница, каких свет ни видывал — разумеется, не считая нашей Ольги Петровны! Ольга натянуто улыбнулась всем присутствующим, однако не удержалась — украдкой погрозила кулачком не в меру увлекшемуся жениху. Конечно, галантность галантностью, и хороших манер еще никто не отменял. Но царица бывает только одна, и она, Ольга Ланская найдет способ доказать этому своему суженому. Но это все в будущем, а пока ее подругу Татьяну ждало поистине невероятное известие. Оленин наотрез отказался говорить первым, и тогда пришлось отдуваться опять Оболенскому. Владимир с эффектностью, достойной актеров античного театра времен Нерона и Сенеки, поведал ни о чем не подозревающей девушке предысторию богатства князя Мещерского. Свой рассказ он живописал колоритным описанием турецких нравов, приправил кровавыми подробностями штурма бастионов Измаила и завершил государевой опекою, наложенной на богатства русского Али-Бабы после его скоропостижной кончины. После чего взял театральную паузу, которая в скором времени переросла в кромешное молчание. Первой его нарушила сама Татьяна. Бедная девушка никак не могла взять в толк, при чем здесь вся эта история и почему все вдруг неожиданно умолкли. — Все это удивительно и занимательно, наверное, — пожала она плечиками. — Но я, право, не возьму в толк, к чему ваш рассказ, Володя? Оболенский философски развел руками и обернулся к товарищу. — Прости, Эжен, но ты один знаешь всю подноготную этой истории. На сей раз тебе придется рассказать Таник все, что знаем мы. Или даже чуть-чуть больше. Неизвестно, что имел в виду коварный Оболенский, произнося последнюю фразу, но Оленин смертельно побледнел под испытующим взглядом Татьяны. — Говорите, Евгений, ну, говорите же! Я, право, ничего не понимаю! Оленин страдальчески глянул на нее, вздохнул и медленно произнес: — Видит Бог, мне не хотелось бы сейчас вообще говорить об этом. Но уж коли Татьяна Дмитриевна велит… Девушка умоляюще смотрела на него, глаза ее блестели, в них застыло искреннее недоумение. — Сия история началась, когда господин Орлов обратился к моему дядюшке по поводу наследства Татьяны Дмитриевны, — начал он. — Наследства? — озадаченно молвила Татьяна. — Какое же наследство? Мой папенька геройски погиб на поле брани, и после него мне осталась лишь Ларионовка. О чем вы говорите, Евгений? — Я говорю о князе Мещерском, — тихо ответил Оленин. — Известном богаче, размеры состояния которого до сих пор неизвестны никому, кроме, пожалуй, самого государя Александра. — Какое касательство имеет покойный князь ко мне? Ко всем нам, наконец? — недоумевала девушка. — Ко всем нам — пожалуй, никакого, — покачал головою Оленин. После чего пристально посмотрел на Татьяну. — Это дело имеет касательство только к вам, сударыня. — Какое же? — уже окончательно ничего не понимая, прошептала Татьяна. — Вы, сударыня — его единственная законная наследница, — вновь ужасно побледнев, медленно выговорил Оленин. — Что-о-о? Рассказ Оленина занял более получаса. Все это время молодого человека то бросало в краску, то на его лицо возвращалась бледность. Когда же он завершил свое повествование, настала тишина. По лицу Татьяны было видно, что она до сих пор не может прийти в себя от невероятного известия. Изредка она оглядывалась в поисках поддержки на Ольгу, и тогда подруга ободряюще кивала и улыбалась наследнице баснословного состояния. Тогда она смотрела на Оленина, и молодой человек не знал, куда девать глаза. Зато на ее устах порою оживала странная, грустная улыбка, и она была адресована, без сомнения, несчастному Евгению. — Господа, — наконец произнесла Татьяна, медленно обводя взором молодых людей. — Оленька, друг мой. Это правда? Вы не шутите? — Ну, раз он говорит… — протянул Владимир, указывая на Оленина. — Увы, сударыня, — срывающимся голосом пробормотал молодой человек. — Это чистая правда. Разумеется, дело еще за документами, и многое необходимо уточнять и сверять, но я уверен, мой дядя на верном пути. Если эта старая ищейка взяла след, ее уже не собьешь с него даже из пушки. — Но коли так… если это правда, отчего же вы… так печальны? Девушка смотрела на него во все глаза, желая ответа. Ольга с Владимиром уже совсем было собрались на цыпочках покинуть комнату, дабы оставить молодых людей одних, как уже минутой раньше поступила проницательная Марья Степановна, сославшись на какую-то нужду по хозяйству. Но Евгений их опередил. — Все дело в этом наследстве. В этих проклятых деньгах, — признался он. — Не будь их, я бы еще мог… словом, я бы хотел надеяться. — Что же мешает вам теперь? — воскликнула девушка, от которой вовсе не ускользнуло то, какие пламенные и страстные взоры, всегда украдкой, бросал на нее молодой человек. Девушка всегда знает о том, кто неровно дышит в ее сторону — такова уж ее женская природа. И если она не подает виду, что замечает неуклюжие знаки внимания или робкие воздыхания за ее спиною, это еще тоже ровным счетом не значит ничего! Татьяна смотрела на Евгения задумчиво, точно видела его впервые. — Теперь я ничем не буду отличаться от графа Орлова, — грустно сказал Оленин. — Вы богаты, баснословно богаты. И всякий, глядя на вас, будет казаться вам прежде всего исполненным алчности, желающим заполучить ваши деньги. А я… я… Голос изменил ему. Оленин махнул рукою и со всех ног бросился из комнаты. Слышно было, как он выбежал на двор, и неподалеку тревожно залаяла собака, учуявшая незнакомца, шагавшего по имению, куда глаза глядят. Татьяна не раздумывала долго. Легко, как юная девочка, она кинулась вслед за ним. На ходу сорвала с крючка в сенях первую попавшуюся шубу и тоже выбежала на двор. — Евгений! Евгений, остановитесь, прошу вас! Скрип на снегу стих, а затем медленные неуверенные шаги раздались совсем рядом. — Мне нужно сказать вам что-то очень важное. Она сбежала с крыльца и тут же очутилась в его объятиях. — Таня… — Евгений… Он осыпал ее руки поцелуями, обнимал плечи, прижимал к себе, стараясь согреть, защитить от этого странного, жестокого мира, где любовь зачастую оборачивается алчностью, а благородство стоит выше личного счастья. — Я должна открыть вам тайну, Евгений, — шептала она. — Вы должны знать… этого я еще никому не говорила… даже Ольге. Дело в том, что… Прошло еще несколько минут, прежде чем до молодого человека дошел смысл ее слов. Он недоверчиво заглянул ей в радостные, лучистые от счастья глаза и прошептал: — Это правда? Вы не смеетесь надо мною? — Да нет же, нет, дурачок, — ласково улыбалась она ему. — Этого и вправду не знает никто из моих друзей. Я — не родная дочь майора Ларионова, а приемная. Падчерица, понимаете? — Это… действительно так? — вновь переспросил Оленин, не веря своему счастью. — Да… да… — шептала она в ответ. — Мои родители погибли еще молодыми, при пожаре, и меня взял на воспитание наш сосед, майор Ларионов, в высшей степени достойный человек. Мне не было в ту пору еще и трех лет. В моем кабинете в имении, в бюро, самом нижнем ящике слева хранятся документы, свидетельствующие о моем рождении. Я взяла фамилию своего приемного отца и считаю его своим батюшкой. Потому что истинного… настоящего отца я совсем не помню. Она еще что-то говорила, а молодой человек обнимал ее, шептал что-то ласковое, успокаивающее, и неустанно повторял: — Господи… господи, какое счастье! В дом они вернулись, держась за руки. Сели рядышком у самовара, на глазах изумленных Ольги с Владимиром и улыбающейся Марьи Степановны. Оба молчали, но их глаза светились такою радостью, что сами они словно сияли. — Договорились, — шепнул невесте на ушко Владимир. — Все ж таки с милым рай — не только в шалаше! А что я тебе говорил? Ольга выслушала его и покачала головой. Нет, тут что-то было иное. — Думаю, нас с тобою, Володенька, ожидает еще какая-то новость, — уже не таясь, вслух ответила она жениху. — И ручаюсь, она может оказаться еще похлеще капиталов князя Мещерского. Если только я не ошибаюсь в твоем товарище. А за эти три денька, мне кажется, я узнала его неплохо. И шутливо щелкнула жениха по носу. А Оленин с Татьяною по-прежнему, как зачарованные, не сводили друг с друга глаз и не разнимали рук. Так что казалось, они только что наконец-то встретились и обрели друг друга после долгой, невероятно долгой и трудной разлуки. 14. ОТНЫНЕ И НАВСЕГДА Через полторы недели Оленин уже был в Москве. Об Орлове не было ни слуху, ни духу. В засаду, расставленную Марьей Степановной, он так и не попал, и, по всему видать, скрылся за границей. Купеческая столица России встретила Евгения шумными ярмарками, балаганными зазывалами и кострами, подле которых грели самовары прямо на снегу — Москва оживала после прошлогоднего пожара, отстраивалась, шумела. Таким же оживленным и шумным показался Евгению его дядюшка, которого молодой человек навестил первым делом. Однако по мере рассказа своего племянника лицо старого архивного крота то темнело, то напротив просветлялось. Последнюю — и самую главную! — весть о том, что Татьяна Ларионова — не родная, а приемная дочь артиллерийского капитана, геройски павшего под Аустерлицем, дядюшка Евгения воспринял на удивление спокойно. Он лишь пару минут напряженно размышлял, собрав на своем высоком лбу все свои морщины — следы бесчисленных дней и бессонных ночей над государственными бумагами на права наследования, старыми церковно-приходскими книгами и разрозненными пожелтевшими листками — листья родословных древес древних и юных родов, славных фамилий и безвестных личностей, известных одному лишь Богу и Его Величеству Архиву. Затем чело его разгладилось, лик просветлел, и дядюшка ободряюще похлопал Евгения по плечу. — Не беспокойся, мон шер, — подмигнул ему старый плут. — Приемная ли, названная — мы на этот счет все равно что-нибудь придумаем. Что бы там ни говорили наши законники-крючкотворцы — я уважать себя заставлю! Ручаюсь тебе в этом. Быть твоей невесте миллионщицей, а иначе не будь я твой дядя! И он сжал племянника в объятиях, украдкой смахивая с ресницы скупую стариковскую слезу. Евгений тепло обнял старика и еле сдержал улыбку. Зная своего дядюшку, он не сомневался, что эта история еще далеко не закончена. Расставшись и дав твердое обещание непременно зайти на днях, «узнать результаты, без сомнения успешные, без сомнения!», молодой человек вышел на крыльцо и радостно помахал рукою. На другой стороне улицы его поджидал экипаж. В окне виден был изящный женский профиль, хотя очертания и скрывала вуаль. Евгений подбежал к пожилой мещанке, торговавшей на углу живыми цветами и флер д'оранжем, выбрал букетик фиалок, показавшийся ему с первого взгляда наиболее симпатичным, и через минуту уже стоял у открытой дверцы. Из глубины экипажа на него глядели чудесные глаза самой прекрасной и милой ему женщины в целом свете. — Ну, как? Что дядя? — прозвенел на морозе серебристыми бубенчиками любимый голос. — Дядя верен себе, — улыбнулся Евгений. — Насчет того, что вы — падчерица, и слушать не хочет. Он, моя дорогая, вовсе не считает это помехою для предъявления ваших прав наследования в самом ближайшем будущем. — Вот как? — лукаво ответил ему женский голос. — Ну, так ведь это не беда, верно? — Ну… не знаю, — замялся молодой человек. — Сказать честно, Татьяна Дмитриевна, я теперь и сам не знаю, ко благу ли все эти капиталы или ко злу. — Лишь бы это обстоятельство не нарушило нашего счастья, — простодушно ответила девушка. — А что до всего остального — всех этих денег, наследства — то мне, право, это не так уж и важно. «Пока — не важно, — предательски встрял в этот милый диалог внутренний голос молодого человека. Весьма напоминающий голос его дядюшки. — А после увидишь, что деньги делают с людьми. Все-не-пре-мен-но!» — Ну, так то же с людьми, — сам себе ответил молодой человек. — А она… она… Он влюбленно посмотрел на свою избранницу, благо прозрачная вуаль вовсе не скрывала черт милого лица, лишь придавая им легкий флер некоей таинственности. Что, конечно же, шло ей исключительно! — Она ангел… — улыбнулся Оленин. — Истинный ангел. Ты слышишь меня? — Ты что-то сказал, Володенька? — переспросила его девушка, осторожно и нежно отводя прядь непослушных кудрей с высокого и чистого лба молодого человека. — С кем ты сейчас разговариваешь? Он посмотрел на нее, любуясь и вбирая глазами каждую ее черточку, каждый локон, каждый изгиб туманной вуали, уже совершенно спустившуюся ей на плечо. — С тобой, моя милая, — заверил ее Оленин. — Теперь я всегда разговариваю с тобой, даже когда ты далеко от меня. — Но я же теперь всегда рядом, — прошептала она. И молодой человек с восторгом припал к ее руке, покрывая ее горячими лобзаниями, как пишут в чувствительных французских романах. С тою лишь разницей, что на сей раз это была истинная правда. Как и сама жизнь, отныне сулившая им с Татьяной многие радости и печали, свершения и потери, счастье и горечь. Каковой и должна быть всякая человеческая судьба, озаренная ласковым солнцем любви земной и лунным, призрачным светом таинственного выбора небес. Внимание! Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий. Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.