Иллюзия любви. Сломанные крылья
Ольга Валерьевна Дрёмова








Надежда Тополь подаёт на развод с легкомысленным циничным мужем и остаётся одна с полуторагодовалым ребёнком на руках. Её страстное, горячее, жаждущее любви сердце теперь безраздельно принадлежит сыну Семёну. Ради того, чтобы мальчик ни в чём не нуждался, Надежда отказывается от личной жизни, гордости, уважения близких…

Каждой женщине рано или поздно приходится выбирать: между страстью и одиночеством, между удовольствием и долгом, между спокойствием и сердечной болью… Каждую из нас хоть раз томило сомнение в правильности выбранного пути, когда хочется, чтобы кто-нибудь рассказал похожую историю, помог, утешил… Книги Ольги Дрёмовой не позволят вам заскучать и отчаяться. Её — одну из самых читаемых российских писательниц — недаром называют «непревзойдённой рассказчицей», а её романы — «самыми правдивыми любовными коллизиями».







Ольга Дрёмова

Иллюзия любви. Сломанные крылья


— У меня на правом рукаве пиджака пуговка висит буквально на одной нитке. Если тебе не сложно. — Не глядя на жену, Леонид протянул в её сторону тёмно-синий полосатый пиджак и озабоченно посмотрел на огромную гору вещей, в беспорядке брошенных на диван.

— Если помнишь, мы вчера с тобой развелись, и я больше не обязана пришивать тебе пуговицы и штопать носки. — Прижавшись спиной к косяку двери, Надежда сложила руки на груди и с усмешкой посмотрела на своего бывшего мужа, буквально утонувшего в рубашках и коробках с обувью, уже не умещавшихся на разложенном пружинном диване.

— Не могу же я упаковать вещь, заранее не пригодную для употребления? — В глазах Леонида появилось неподдельное удивление. — По-твоему, недостаточно того, что все мои пиджаки и брюки теперь придётся утюжить заново, так пусть они ещё будут с оторванными пуговицами и засаленными локтями, так, что ли?

— На основании чего ты предъявляешь мне претензии? Со вчерашнего дня мы с тобой абсолютно чужие люди, и мне глубоко наплевать, на скольких нитках болтается твоя пуговица, на одной или на двух. Я больше не собираюсь тебя обслуживать.

— Зачем же утрировать? Речь идёт не об обслуживании. — Брови Леонида выгнулись дугой. — Список необходимых вещей был составлен мною заблаговременно и лежал у тебя на столе ещё две недели назад. И уж если на то пошло, если ты настолько принципиальная, — он выдержал паузу, — тогда наш брак был всё ещё действителен, и, согласись, я в качестве законного супруга имел полное право рассчитывать на то, что все мои вещи будут приведены в порядок. Но, увы, как я вижу, этого не случилось, — сложившись в колечко, его губы, словно вздёрнутые на узенькую тугую резиночку, покрылись ровными частыми складочками. — Мало того, что практически все мои носильные вещи находятся в непригодном состоянии, многое из того, что было мной указано и помечено как особо важное, отсутствует в принципе.

— И в чём же тебя, бедного, ущемили? — оценивающе взглянув на горы тряпок и коробок на диване, Надежда презрительно усмехнулась. — По-моему, всё, что можно, включая носовые платки и запасные шнурки, ты уже сложил.

— Оставь свои глупые ухмылочки для другого случая, — скулы Леонида напряжённо дёрнулись. — Я веду разговор вовсе не о носовых платках и туалетной бумаге, а о более ценных вещах, и ты прекрасно знаешь, о каких, просто предпочитаешь корчить из себя наивную дурочку, видимо, рассчитывая на то, что я постесняюсь изложить свои претензии вторично. Но только со мной, моя милая, такие штучки не пройдут. — Последнее слово он произнёс особенно твёрдо и с удовольствием. — Помимо носильных вещей, в списке было указано кое-что ещё.

— Ещё? — удивлённо повторила Надежда. — Что ты имеешь в виду? Книги?

— Какие, к чёрту, книги?! — со злостью проговорил Леонид, но, тут же, опомнившись, снизил обороты. — Хотя и это — тоже. Но речь сейчас не о книгах. Речь идёт о достаточно дорогостоящих предметах, представляющих, так сказать, не моральную, а вполне ощутимую материальную ценность.

— Я никак не пойму, к чему ты ведёшь, — пожала плечами она. — Может, хватит говорить загадками?

— Хорошо, давай напрямую, — с холодком в голосе протянул бывший муж. — Насколько я понял, по своей всегдашней безалаберности, Надя, ты не удосужилась прочесть составленного мной списка. Что ж, тем хуже для тебя. Мне как порядочному человеку неприятно, что приходится озвучивать эту сторону вопроса, но ты сама поставила меня в такие рамки. Я буду говорить коротко. За два года нашего совместного проживания на мои деньги было куплено определённое количество ювелирных украшений, которые я вправе считать своей собственностью.

— Это ты о моих серёжках с фианитиками? — представив мужа с блестящими цветочками в ушах, Надежда едва заставила себя удержаться от смеха. — Лёнечка, ну и скопидомок же ты! Они же копеечные!

— Копеечные или нет — решать мне, — сухо оборвал он. — Твоё дело вернуть требуемые вещи, а моё — решать, что с ними делать дальше.

— Постой, ты что, серьёзно? — не поверила ушам Надежда. — А как же быть с тем, что дарёное не передаривают?

— Твой инфантилизм приводит меня в умиление, — жёстко выговорил Леонид. — Пока ты была моей женой, ты пользовалась всем тем, чем я считал нужным тебя обеспечить, но сейчас, как ты совершенно верно заметила, мы с тобой чужие, и я не намерен бросаться деньгами ради посторонней женщины.

— У меня не укладывается в голове… — начала Надежда.

— Этого и не требуется, — снова оборвал Леонид. — Если бы ты взяла за труд прочесть список заблаговременно, этого неприятного разговора мы могли бы избежать, но теперь ничего не поделаешь. Если отбросить ненужную лирику, то по существу дела обстоят следующим образом: помимо дешёвеньких серёжек я покупал и более ценные вещи, например, кулон-подвеска на цепочке, весом в четыре и семьдесят шесть сотых грамма, или кольцо-чалма с гравировкой в виде цветка в три и шесть десятых грамма…

— Ты там с граммами ничего не напутал, не обмишурился? — Надежда окатила мужа презрительным взглядом. — Значит, говоришь, попользовалась и хватит? Какое же ты редкостное барахло, Тополь!

— Ну, кто из нас двоих большее барахло, это ещё вопрос, — Леонид запустил руку во внутренний карман пиджака. — Вот здесь все чеки, и товарные, и кассовые, на все ювелирные изделия, включая обручальные кольца, купленные ещё до свадьбы, так что ни о какой ошибке речи не идет.

— Какой же ты мелочный! На тебя смотреть тошно! — губы Надежды искривились.

— Тебя никто не просит на меня смотреть, — спокойно возразил Леонид. — Всё, что от тебя требуется, это вернуть мне мои вещи.

— Да подавись ты своими бирюльками, мне они и даром не нужны! — сделав несколько шагов в сторону, Надежда открыла маленькую стеклянную вазочку для украшений и бросила всё её содержимое на диван, поверх пиджаков и рубашек. — Бери, пользуйся, только не забудь свериться со списком, вдруг чего не хватает!

— Не забуду, — как ни в чём не бывало, ровно произнёс он и принялся раскладывать каждую вещь отдельно. — Кольцо золотое — чалма — здесь, кулон-подвеска на цепочке — имеется. — Леонид неторопливо распутал завязавшуюся в узел тоненькую, невесомую ниточку и продолжил: — Кольцо обручальное — на месте, серёжки с фианитами… Надя, а разве у серёжки был поломан замочек? — Леонид поднёс к самым глазам крохотный цветочек с камушком. — Какая жалость, придётся отдавать в ремонт.

— Может, починим за мой счёт? — в голосе Надежды прозвучала откровенная неприязнь.

— В общем-то, это было бы справедливо, — не смущаясь её тона, Тополь несколько раз кивнул и, сложив все украшения в заранее приготовленный пакетик, аккуратно убрал их к себе в карман. — Наверное, так и следовало бы поступить, но, как говорится, в любом деле существуют определённые издержки, так что будем считать, что ты ничего мне не должна.

— Твоя щедрость не знает границ.

— Неужели ты действительно думаешь, что твои булавочные уколы хоть сколько-нибудь меня задевают? — Правый уголок губ Тополя плавно скользнул вниз. — Я пришёл уладить свои имущественные интересы, и, не сомневайся, я их улажу. А если ты рассчитываешь таким образом вывести меня из себя и заставить совершить в твою сторону красивый жест, то глубоко заблуждаешься: я буду поступать так, чтобы были соблюдены мои интересы, и мне откровенно наплевать на твои ужимки.

Отвернувшись от Надежды, словно полностью потеряв интерес к её особе, Тополь принялся вновь перебирать свои вещи, что-то укладывая на дно огромной коробки, а что-то на время отодвигая в сторону.

Низенький, щуплый, узкокостный, Тополь отнюдь не являлся ни красавцем, ни даже просто симпатичным мужчиной. Черты его лица были мелкими, будто нарисованными наспех. Близко посаженные глаза не спасал даже глубокий синий цвет: маленькие, бегающие, они походили на две кляксы неопределённого оттенка, спрятавшиеся под густыми ресницами и такими же густыми бровями.

Пожалуй, самой красивой чертой лица Леонида были губы. Яркие, с чётким контуром, они по праву могли бы стать украшением, если бы не дурная привычка владельца постоянно растягивать их в стороны, опуская уголки книзу. Вытягиваясь в узкую длинную полоску, губы теряли свой сочный цвет и изумительно правильную форму и становились похожими на светло-розовую изоляционную ленту с растрескавшимися поперечными насечками.

Надежда вглядывалась в медлительно-неторопливые жесты бывшего мужа, человека, два года назад представлявшегося ей чуть ли не Богом, и не могла понять, отчего она не сумела рассмотреть раньше, насколько он жалок и противен. Вспоминая, как она могла часами любоваться его тонкими пальцами рук, казавшимися ей тогда музыкальными и необыкновенно изящными, Надя вглядывалась в тощие длинные фаланги, местами поросшие тёмным пухом реденьких волосиков и обтянутые молочно-белой, по-женски прозрачной кожей, и чувствовала, как в ней постепенно нарастает отвращение буквально ко всему, что её связывало с этим человеком.

— Я надеюсь, что наша сегодняшняя встреча с тобой — последняя, — чувствуя, как к горлу подкатывает самая настоящая тошнота, Надежда с трудом сглотнула.

— Взаимно… — не зная, что делать с громоздкой коробкой из-под обуви, занимающей слишком много свободного места, Тополь в нерешительности замер над своими несметными сокровищами.

— Думаю, излишне говорить, что я буду против встреч моего сына с таким отцом, как ты, — с вызовом произнесла Надежда. — Такой папаша, как ты…

— Честно говоря, меня самого не прельщает весьма сомнительное удовольствие вытирать сопли, менять мокрые штаны и агукать с ребёнком, толком не соображающим, кем ты ему приходишься. — Тополь запустил в наэлектризованные кручёные ниточки волос свои длинные пальцы. — Когда придёт время, я встречусь с мальчиком, независимо от того, захочется тебе этого или нет, но это будет не сейчас, и не через год-два, а годам к четырнадцати. Кстати, у тебя не найдётся лишней сумки, только побольше, чтобы уместились мои новые зимние сапоги?

— Твоё общение с Сёмой должно ограничиться выплатой алиментов, и только! — игнорируя вопрос о сумке, Надежда посмотрела на мужа в упор. — Это моё единственное требование. Ты можешь взять из дома всё, что тебе захочется, любую вещь, но к Сёмушке не смей подходить даже на пушечный выстрел. Сделай милость, забудь, что у тебя вообще есть сын. Пусть у него не будет отца, зато будет мать, которая станет любить его за двоих.

— Честно говоря, меня от твоей высокой патетики мутит, — Тополь сморщился и приложил ладонь ко лбу. — Ты же знаешь, я поступлю так, как мне будет удобно, и плевать мне на все твои требования, вместе взятые. Кстати, относительно алиментов. В нашем гуманном государстве существует масса замечательных законов, о которых ты, по всей вероятности, знаешь далеко не всё.

— Что ещё за законы? — напряглась Надежда.

— Лояльных законов в нашей стране масса, но один из них особенно хорош! — Тополь широко растянул губы и с умилением, граничащим с жалостью, посмотрел на встревоженное лицо своей бывшей жены. — Понимаешь ли, — светло-розовая полоска губ стала почти белой, — если родитель заботился о ребёнке, а выплата алиментов — это, несомненно, акт родительской заботы, — брови Леонида описали приличную дугу, — то по достижении любимым чадом возраста совершеннолетия недееспособный родитель имеет право в свою очередь тоже подать на алименты, но уже пожизненные.

— Подожди… — перед глазами Надежды вдруг заплясали огромные золотисто-синие круги. — Уж не хочешь ли ты сказать…

— Именно, — не дожидаясь окончания фразы, кивнул Тополь.

— Какая же ты мразь, Тополь… — прошептала Надежда и тут же почувствовала, как её горло сжалось от спазма. — Семёну нет ещё и двух. Это же дикость…

— За всё надо платить, милая, — философски изрёк Леонид. — Это ведь не я побежал подавать на развод и не я затеял всю эту мутотень с исполнительным листом, так чего ж ты хочешь? Как говорится, за что боролась… Так что относительно сумочки? Ты поищешь?

Внезапно Надежда почувствовала, что у неё из-под ног уходит земля.

— Ты этого не сделаешь.

— Сделаю. И мы оба это знаем.

— Ты страшный человек, Тополь! Неужели для тебя нет ничего святого? — В голосе Надежды послышалась паника.

— Святое? — задумался на мгновение Тополь. — Святое — это я и всё, что связано с моей бесценной жизнью, а всё остальное — бульон из-под яиц, заправленный шелухой от семечек.

— Что ты хочешь? — стараясь сохранять внешнее спокойствие, Надежда вскинула на мужа глаза и тут же почувствовала, что виски и переносицу залило нестерпимо горячей болью. — Что ты хочешь в обмен на то, чтобы ты ушёл из нашей с Семёном жизни навсегда?

— А ты как думаешь? — вопросом на вопрос ответил он.

— Какие у меня будут гарантии, что в один прекрасный день ты снова не появишься на пороге нашего дома?

— Никаких. Отозвав исполнительный лист, ты можешь быть уверенной только в том, что в будущем я не смогу иметь материальных претензий к твоему ребёнку, а во всём остальном… — Тополь развёл руками.

— И ты думаешь, я соглашусь?

— Думаю, у тебя нет другого выхода.

* * *


— Леонид, здравствуй…

Несмело улыбаясь, Надя вышла из тени подъезда в тот момент, когда Тополь уже взялся за ручку входной двери.

— Надежда? — Леонид остановился и с удивлением взглянул на маленькую худенькую фигурку бывшей жены. — Ты зачем сюда пришла?

— Я… Мне… Мне необходимо тебе кое-что сказать.

Боясь, что Леонид не захочет с ней говорить и, хлопнув дверью, в любую секунду исчезнет в гулком холоде тёмной лестницы, Надежда машинально сделала несколько робких шагов вперёд, преграждая ему путь.

— О чём нам с тобой разговаривать? По-моему, три месяца назад мы уже обо всём переговорили. — Тополь попытался отодвинуть Надежду рукой, но она, крепко вцепившись в стылое железо дверной скобы, не сдвинулась с места. — Чего тебе от меня нужно? — Мужчина недовольно сдвинул брови и бросил осторожный взгляд по сторонам, убеждаясь, что за ними никто не наблюдает.

— Лёнь, я не знаю, как тебе сказать… — Надя облизнула пересохшие губы, прерывисто вздохнула и почувствовала, как её сердце глухо заколотилось. — Дело в том, что… мне очень нужны деньги. — Больно ударившись, сердце упало куда-то вниз, и на какое-то мгновение Надежде показалось, что оно перестало биться совсем.

— Деньги? Какая прелесть! — Откинув голову назад, Тополь рассмеялся. — И ты решила попросить их у меня?

— Да, — губы Надежды дрогнули.

— Слушай, ты правда не от мира сего или просто так ловко придуриваешься? — искренне удивился он. — С какого перепуга я побегу тебе их давать?

— Деньги нужны не мне, — обжигаясь словами, выдавила из себя Надежда. — Если бы это было нужно для меня, ты же знаешь, я никогда бы не пришла к тебе с протянутой рукой. Очень тяжело заболел Сёмка.

— И что с того? — пожал плечами Тополь.

Из-под наспех расчищенного подтаявшего мартовского снега выступали неровные тёмно-серые полосы асфальта, похожие на узкие косые лоскуты заплаток. Сгорая со стыда и отчаяния, Надежда вглядывалась в эти кривые разводы, понимая, что шанса у неё почти нет, но сил уйти у неё тоже не было. Надеяться на то, что у Тополя вдруг проснётся совесть, казалось нелепым, но ноги Надежды буквально приросли к этим утрамбованным бугоркам снега. Чувствуя, как всё её тело обдирают острые волны ледяного озноба, она, сама не зная зачем, продолжала стоять между Леонидом и входом в подъезд.

— Странная ты, Надь, если не сказать хуже, — свысока бросил он. — Нашла куда прийти попрошайничать.

— Я пришла не куда-нибудь, а к отцу своего ребёнка.

— Ха! Вспомнила! — высоким фальцетом взвизгнул он. — А не ты ли мне говорила три месяца назад, чтобы я вычеркнул вас из своей жизни? Или мне всё это приснилось? — Тополь склонил голову к плечу и растянул светло-розовую гармошку узких губ. — Надо же, как тебя жизнь моськой об стол повозила! А куда же, Надька, подевалась твоя хвалёная гордость? Испарилась? «Я! Да чтобы я! Да никогда!!!» — закатив глаза, в нос загундел Леонид. — Твои слова?

— Да как же ты не поймёшь…

— Не надо было плевать в колодец, моя милая! — губы Тополя стали медленно растягиваться в светлую ленточку.

— Лёнь, сейчас не время считаться.

— Нет, вот как раз сейчас самое время. Когда у тебя было всё хорошо, я тебе был не нужен, а теперь — нате, чухнулась: Лёня, помоги! Знаешь что, моя ласточка, как сумела заварить кашу, так сама её и разваривай. Альтруизмом я заниматься не намерен. Нужны деньги — заработай.

— Где же я их заработаю? — стараясь удержать наворачивающиеся на глаза слёзы, Надежда обречённо уставилась на огромную круглую пуговицу, выступающую из длинной прорези петли дублёнки Тополя.

— Я тебе что, отдел кадров?

— А кто же останется дома с малышом? — губы Надежды беспомощно задрожали.

— Моё какое дело? И вот грузит, как ей быть да куда податься. Ты для меня отрезанный ломоть, вот и нечего пристраиваться.

— Лёнь, ты, наверное, не так меня понял. Семёну очень, очень плохо, и деньги мне нужны не через месяц, а сегодня, сейчас, понимаешь?

— Понимаю.

— Ну, ты же можешь мне помочь… — хрипло прошептала Надежда.

— Могу. — Он несколько секунд помедлил. — Но не буду. Пусть тебе это станет наукой.

— Если Семён не выживет, его гибель будет на твоей совести, — она до боли закусила нижнюю губу.

— Ничего, моя совесть как-нибудь переживёт.

— Человек ты или нет?! — огромный горячий ком ненависти внезапно поднялся к самому горлу Надежды.

— Ты попусту теряешь время, — Леонид почувствовал, как через подошву холод начал подбираться к ногам, и несколько раз постучал одним ботинком о другой. — От меня ты ничего не добьёшься, так что прибереги свои душещипательные истории для следующего слушателя. Если тебе нужны деньги, ступай на работу. Было бы желание, а место уборщицы в какой-нибудь аптеке найдётся всегда.

— Какая же ты первостатейная дрянь, Лёнька!

— Это уже мы проходили, придумала бы чего-нибудь поновее, — усмехнулся он. — Ладно, покончим с этим. Выслушивать по сотому разу то, что ты обо мне думаешь, я не намерен. Ты хотела, чтобы я исчез из твоей жизни — я исчез, так что все претензии, пожалуйста, только к себе.

— Тополь, миленький… — понимая, что сейчас он скроется в тёмном проёме подъезда и ничто его уже остановить не сможет, Надежда ухватила Леонида за руку и громко всхлипнула.

— Не висни на мне, это бесполезно, — с отвращением проговорил он, пытаясь освободиться от вцепившейся в его рукав бывшей жены. — Ты противна мне, так что ни твои слёзы, ни увещевания не помогут. Неужели ты думаешь, что, глядя на твоё сморщенное личико, я раздрипну и раскошелюсь? Нет, милочка, со мной такой номер не пройдёт.

— Но как же мне быть?!

— Вот это меня заботит в последнюю очередь, — светлые губы Тополя изогнулись. — Хотя… кое-что я подать тебе всё-таки смогу… — запустив руку в карман, Леонид нащупал несколько мелких монет, сгрёб их в пригоршню и бросил мелочь под ноги бывшей жене. — Хватит? Или ещё?

Внезапно вокруг Надежды повисла ватная тишина. Тишина оказалась настолько глубокой, что сквозь неё не было слышно абсолютно ничего: ни хриплого карканья воронья на старой берёзе у подъезда, ни тупых ударов первых весенних каплюшек, ни собственного дыхания. Враз оглохнув и онемев, пространство замкнулось вокруг неё плотным кольцом, похожим на прозрачную липкую карамель без вкуса и запаха.

— Бог тебе судья, Тополь… — медленно наклонившись, она подняла с асфальта блестящую копеечную монетку. — Настанет день, когда тебе захочется увидеть своего взрослого сына, захочется до слёз, до крика, до раздирающей боли, и вот тогда этой несчастной копейке не будет цены.

Крепко зажав монету в ладони, она опустила руку в карман пальто, долго, будто стараясь запомнить навсегда черты когда-то близкого и родного человека, посмотрела Тополю в глаза и совершенно отчётливо и ясно осознала, что в этой жизни она осталась одна и что, кроме как на себя, ей надеяться больше не на кого.

* * *


Март восемьдесят третьего был бурным, со звонкими капелями и шумными, быстрыми ручьями. Блестя на солнце бриллиантовыми бусинками талых слёз, рыдали длинные тонкие сосульки; обдирая горло до хрипоты, наперебой вопили одуревшие от ласкового весеннего тепла воробьи. Подмытые водой застывшие кристаллики льдинок падали в водяные водовороты и, подхваченные течением, кружились и таяли в последнем танце уходящей зимы.

На площадке перед входом в детский садик две воспитательницы младшей группы проводили время, перемывая косточки знакомым, обсуждая последние новости и с нетерпением ожидая момента, когда, наконец-то раздав всех подопечных, можно будет со спокойной совестью отправиться по домам.

— Слушай, скоро родители начнут потихонечку подтягиваться. Наши гаврики-то ничего, не вымокнут? Водищи кругом — море разливанное.

— Да чего им станется? — Вика беспечно махнула рукой. — Подумаешь, даже если и промочит один-другой ноги, с нас-то какой спрос, разве за всеми углядишь? Их в группе двадцать пять бестолковок, а нас с тобой сколько? — она сделала паузу. — Правильно, двое. Да ещё если б платили по-человечески, а то гроши, так что на нас с тобой где сядешь, там и слезешь. А что, разве я не права? — Вика передёрнула плечами. — Чего мы с тобой тут видим? Горшки да сопли? Если к вечеру упрёшь домой пяток котлет и миску с пюре — считай, день прошёл не зря. Если бы здесь было мёдом намазано, к нам бы на работу очередь выстроилась, а у нас — никого, шаром покати, на две группы одна воспитательница приходит, и то, если ребёночка пристроить надо, а ведь по доброй воле сюда никого калачом не заманишь. Тогда какой с нас спрос? Пасём — и ладно, а как пасём — дело второе.

— Ну, не скажи, это на какого родителя попадёшь, — мотнула головой Лариса. — У меня, знаешь, какая история была в прошлом садике? Мы со сменщицей гуляли с группой на площадке, тоже по весне дело было, не то в конце марта, не то в начале апреля, я сейчас уже точно не вспомню. Так вот, стояли мы у парадного входа, а двое шустриков улизнули за угол. Чего уж им там в голову стукнуло, неизвестно, но только когда мамаша одного из них обнаружила, что её ненаглядный херувимчик стоит около водосточной трубы и по его рукавам талая вода в пальто затекает, я думала, она меня убьёт прямо на месте.

— А зачем они к трубе пошли?

— А ты спроси!

— И крепко тебе досталось?

— Пока я заявление по собственному желанию не написала, эта грымза не угомонилась. Как сейчас помню, Надеждой Фёдоровной её звали, и фамилия редкая — Тополь, ни с кем не перепутаешь. Понимаешь, с торца садика у водосточной трубы ещё по осени одно колено отвалилось. Сначала вроде хотели сразу сделать, а потом чего-то проволынились, — Лариса переступила из ледяной слякоти на сухое место. — Нам-то, может, и ничего, а для этих коротышек — целый водопад. Вот они и обрадовались. Варежки поснимали, ручки под воду, и — ага!

— Ну, отмазалась бы, сказала, что, мол, ничего не видела, ничего не знала.

— От такой, пожалуй, отмажешься, она же за свою кровиночку удавит и не охнет. Не женщина, а броневик какой-то! — от воспоминаний о недавней неприятности Ларису аж передернуло. — То, что мне удалось отделаться увольнением — моё счастье. Этот танк в юбке собирался подавать в суд, насилу её уломали не раздувать скандала. Правда, у её мальчишки тогда из-за этих водных процедур такая ангинища была — мало не покажется. Но и мне небо с овчинку, еле-еле ноги унесла. Хорошо, упросила заведующую статью в трудовую не проставлять, сама уволилась, а то бы меня с такой записью ни в один приличный садик больше воспитательницей не приняли.

— Да ты что?! — выкатила глаза Вика. — Бывают же такие экземпляры!

— Нет, Вичка, таких больше не бывает, такая, как эта, одна на целом свете, — Лариса втянула щёки и коротко причмокнула.

— Н-да, за такой мамашкой как за каменной стеной. Не хотела бы я оказаться у неё на пути. Если такая всерьёз возненавидит… — Вика выразительно поиграла бровями.

— Возненавидит — полбеды, — Лариса достала из кармана пару серых вязаных варежек. — Вот если такая всерьёз полюбит, тогда это будет беда по-настоящему.

* * *


— Я могу войти? — несмотря на вопросительную конструкцию предложения, женщина, перешагнувшая порог школьного кабинета, отнюдь не собиралась дожидаться чьего-либо позволения. — Моя фамилия Тополь, я мать Семёна. А вы, насколько я понимаю, руководитель группы продлённого дня?

Уверенно пройдя к первой парте, Надежда Фёдоровна отодвинула низенький стульчик с деревянным сиденьицем и легко опустила на него своё полное тело. Глядя на эту приземистую женщину с решительными манерами и вздёрнутым подбородком, никто не мог бы подумать, что ей всего двадцать девять. Невысокого роста, с тяжёлым пучком светлых волос и несколько надменным взглядом, она выглядела по крайней мере на тридцать пять. Излишне заплывшая в плечах, с пронзительно-серыми глазами, она обладала массой исключительно женских черт, каким-то невероятным образом сложившихся так, что за каждым её жестом и взглядом сквозило нечто по-мужски тяжёлое и непреклонное.

За последние пять лет Надежда очень сильно раздалась, но это нисколько её не портило, напротив, полнота добавила ей ту изюминку, которой не хватало худенькой сероглазой девочке с огромной копной светло-пшеничных вьющихся кудряшек. С годами волосы стали немного темнее, и, чтобы не терять цвета, Надежда иногда подкрашивала их в парикмахерской, слегка высветляя и подравнивая чёлку у одного и того же мастера. Смуглая, с огромными пушистыми ресницами, с головокружительно пышным бюстом и блестящими глазами, она была по-настоящему красивой и даже милой, но лишь до тех пор, пока на самом дне её глаз не загоралось что-то странное и пугающее, мгновенно воздвигающее между ней и окружающими высокую непреодолимую стену, пытаться разрушить которую было пустым делом.

— Здравствуйте, Надежда Фёдоровна, я очень рада вас видеть, — худенькая пожилая женщина с седыми волосами, казавшаяся на фоне своей посетительницы ребёнком, доброжелательно улыбнулась.

— Признаться честно, я не испытываю никакой радости от этой встречи, — Надежда Фёдоровна отложила дамскую сумочку в сторону, расстегнула верхнюю пуговицу плаща и резким движением сняла с шеи цветастый шёлковый платок.

— Вот как? — стараясь сгладить возникшую неловкость, воспитательница негромко засмеялась и, демонстрируя свои добрые намерения, заставила себя снова улыбнуться. — А мне казалось…

— Меня не интересует, что вам казалось. Если можно, давайте перейдём непосредственно к теме нашего разговора, — оборвала её Тополь. — Из слов Семёна я поняла, что сегодня в группе произошёл неприятный инцидент, в центре которого по непонятной для меня причине невольно оказался мой ребёнок.

— К сожалению, это так. Мне неприятно об этом говорить, но…

— Давайте обойдёмся без китайских церемоний. Если я всё правильно поняла, вы обвинили моего сына в воровстве, причём не имея на то ровным счётом никаких оснований, — отрывисто проговорила Надежда, и её густо-серые глаза сверкнули недобрым огнём. — Поскольку ваше дутое обвинение высосано из пальца, я попрошу вас объясниться, прежде чем решу, какие меры в отношении вас мне следует предпринять.

— Уважаемая Надежда Фёдоровна, при всём моём уважении к вам, в подобном тоне наш разговор продолжаться не может. Или вы успокоитесь и дадите мне возможность…

— А какого тона вы ожидали? — Надежда слегка наклонилась над низенькой партой и впилась глазами в лицо воспитательницы; на какое-то мгновение пожилой женщине показалось, что над ней нависла тень огромной хищной птицы. — Какого тона вы могли ожидать от матери, сына которой назвали вором?! Да как вам такое могло прийти в голову?! — лицо Надежды побледнело от негодования.

— А что бы подумали вы, если бы пропавшее яблоко одного ребёнка выкатилось из ранца другого? — не повышая голоса, спокойно спросила воспитательница.

— Какая глупость! — от возмущения Надежда даже стукнула рукой по маленькой парте. — А вам не пришло в голову, что мой сын мог попросту принести эти фрукты из дома или что кто-то из детей, находившихся в тот момент под вашим присмотром, подложил это проклятое яблоко в рюкзак Семёна нарочно?

— Зачем? — худые пальцы воспитательницы сплелись в корзиночку.

— По доброте душевной! — снова сверкнула глазами Надежда.

— Вы что же, всерьёз считаете, что кто-то из детишек способен на такую подлость? Да им же всего по семь. Помилуйте, они же ещё совсем дети…

— Значит, по-вашему, на подлость из всех детей способен только мой сын?! — скрипнула зубами Тополь. — Вот что я вам скажу, уважаемая воспитательница, таких педагогов, как вы, нужно отстреливать, как паршивых собак.

— Что вы себе позволяете? — губы пожилой женщины беспомощно дрогнули. — Я заслуженный педагог, работаю с детишками больше сорока лет, и ещё никто не смел разговаривать со мной в подобном тоне!

— Значит, я буду первой! — отрезала Тополь. — То, что вы находитесь рядом с детьми сорок лет — не просто недосмотр государства, а огромная ошибка, роковая ошибка, которая ещё выйдет боком, и не единожды.

— Послушайте меня, Надежда Фёдоровна! Я понимаю ваши чувства, но в данном случае вы не правы, это я говорю вам не только как педагог с огромным опытом, но и как человек, вырастивший троих детей и четверых внуков. Ни о какой низости или подлости речи нет, просто один маленький ребёнок совершил глупость, досадную глупость, а мы все должны помочь ему сделать так, чтобы в будущем этого не повторилось, только и всего.

— Мой ребёнок не нуждается в подобной помощи, ясно вам это или нет?! Семён говорит, что не брал никакого яблока, значит, так оно и было. У меня нет оснований не верить его словам.

— У меня тоже нет оснований не верить своим глазам.

Внезапно в кабинете повисла тишина, нарушаемая только громыханием жестяного ведра уборщицы, раздававшимся где-то в дальнем конце школьного этажа, да равномерным треньканьем стрелки допотопных стареньких часов с круглым циферблатом, прикреплённых почти у самого потолка с внешней стороны дверей.

— Вы видели, как мой ребёнок убирал это злосчастное яблоко к себе в портфель? — нарочито медленно проговорила Надежда, и её зрачки сузились в две недобрых узких щели.

— Я видела, как оно выкатилось из его ранца на парту.

— Я ещё раз повторю свой вопрос, — скулы Надежды дёрнулись, и её густо-серые глаза стали совсем тёмными. — Были ли вы свидетелем того, как Семён крал чужую вещь?

— Этого момента я не видела, но…

— Так какое же вы имели право объявить мальчика вором?! — Надежда с грохотом отодвинула стул и поднялась во весь рост.

— Зачем вы пытаетесь всё перевернуть с ног на голову? — ощущая себя не в своей тарелке, воспитательница тоже поднялась на ноги. — Я позвала вас вовсе не для того, чтобы унизить вас или вашего сына, а для того, чтобы сказать, что сегодня произошёл досадный инцидент, понимаете? И только! А вы раздули из мухи слона! Кто из нас в детстве не таскал чужих конфеток и ластиков? Но это вовсе не означает, что все поголовно выросли подлецами и нечестными людьми.

— Может быть, лично вас в детстве и прельщали чужие вещи, но ко мне и моему мальчику эта грязь не имеет ровным счётом никакого отношения! — жёстко отпарировала Тополь. — Мой Сёмушка чист, как передовица «Пионерской правды», как младенец на руках Богоматери, как звёздочка в небе, а вы… — Надежда возмущённо дёрнула ноздрями, — вы страшенное чудовище, которого к детям нельзя подпускать даже на пушечный выстрел!

— Надежда Фёдоровна, давайте не станем оскорблять друг друга, а поговорим с вами, как взрослые люди.

— Мне не о чем с вами больше разговаривать!

— Вы всё не так поняли.

— Всё, что мне было нужно, я поняла, — Надежда Фёдоровна по-мужски рубанула воздух ладонью. — С вами я больше никаких переговоров вести не намерена, только не думайте, что вам всё сойдёт с рук. За свои слова вам придётся отвечать, но не здесь, не в этом кабинете.

— Вы решили меня напугать? — пальцы пожилой женщины задрожали. — Я хотела с вами по-хорошему…

— Это вы называете «по-хорошему»?! Третировать семилетнего ребёнка — это, по-вашему, по-хорошему?! — вскипела Надежда. — Да кто вы есть после этого?

— Хорошо… — на глазах воспитательницы показались слёзы. Я не хотела вам говорить, потому что обещала Семёну, но, видно, ничего не поделаешь. Не далее как два часа назад ваша хвалёная «Пионерская правда» во всём созналась. Что вы скажете после этого?

— Я скажу, что вы либо нахально лжёте, пытаясь себя обелить, либо заставили моего бедного мальчика под давлением оговорить себя! — почти выкрикнула Тополь.

— Ваша материнская любовь делает вас слепой! Когда-нибудь вы будете кусать локти и жалеть о том, что не захотели услышать моих сегодняшних слов, — с отчаянием выговорила воспитательница.

— Этого не будет никогда! — в сердцах отрезала Надежда. — И вообще, по какому праву вы вмешиваетесь в то, что вас не касается?

— Пока я работаю в этой школе, меня напрямую касается судьба каждого ребёнка, который здесь учится, — с достоинством произнесла пожилая женщина.

— Я вам обещаю, что работать тут вам осталось совсем недолго. Через две недели вашей ноги не будет в этом учебном заведении, или я буду не я!

Обдав воспитательницу недобрым холодным взглядом, Надежда, не прощаясь, вышла из класса, а ровно через четырнадцать дней, в пятницу, двадцать пятого октября тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, специальным приказом из роно заслуженный воспитатель со всеми почестями была отправлена на заслуженный отдых.

* * *


— Особенно мне хотелось бы похвалить Тополя Семёна! — классная руководительница обвела взглядом всех родителей и улыбнулась Надежде, гордо восседающей за первой партой центрального ряда. — Вы знаете, Сёмушка — удивительный ребёнок: отзывчивый, тонкий, чрезвычайно внимательный и исключительно воспитанный мальчик: никогда не откажется исполнить просьбу учителя, всегда подаст руку, выходя из троллейбуса, поможет донести тетрадки из учительской…

— Еврейские штучки! — сидящая за последней партой мамочка наклонилась к уху своей соседки. — Наши-то, русские, дурачьё, а этот с самого детства знает, кому улыбнуться, а кому протянуть ручку.

— Может, конечно, и так, но только Надежда никогда глаз не прячет, уселась впереди и плечи расправила. А мы с тобой каждое собрание не знаем, куда со стыда деться и в какой угол забиться. Пусть её Сёмка и не отличник, но троек у него отродясь не было, а у моего не то что тройки, двойки в четверти вырисовываются.

— Зато твой Витька без двойного дна.

— А толку-то что? — не удержавшись, мать Виктора перешла с шёпота на голос.

— А то, что в тихом омуте черти водятся!

— Я попрошу потише на последних партах! — учительница постучала карандашом по столу и бросила укоризненный взгляд на громко перешёптывающуюся парочку.

— Ты чего к Надькиному парню прицепилась? Завидуешь? — не отрывая глаз от доски, тихо произнесла мать Виктора.

— Да чему завидовать? Мой Димка ничуть не хуже, просто этот наловчился мозолить глаза учителям, а мой — нет.

— Почему — нет, и твой умеет, — хмыкнула мать Виктора. — Только у твоего дневник весь красный от замечаний, а у Тополя — от благодарностей.

— Значит, с вопросом о проездных на январь мы с вами решили. Те, кому нужны билеты, должны сдать деньги до двадцать четвёртого декабря, — учительница взяла в руки распухший от вложенных бумажек ежедневник и поставила напротив очередной записи галочку. — Теперь давайте поговорим вот о чём. В ближайшую субботу — она последняя в этой учебной четверти — во всех классах будут проводиться генеральные уборки. Мне бы хотелось узнать, кто из родителей сможет принять участие в этом мероприятии?

Моментально все разговоры в кабинете стихли, и три десятка взрослых дяденек и тётенек, сидящих парами, как по команде опустили глаза и начали внимательно изучать послания своих дорогих наследников на крышках ученических столов.

— Насколько я понимаю, добровольцев нет? — обводя взглядом вмиг присмиревших родителей, учительница невольно усмехнулась и подумала о том, что большие мальчики и девочки нисколько не отличаются от своих детей, буквально прилипающих к партам в тот момент, когда ручка учителя начинает медленно ползти по списку фамилий, выискивая подходящую жертву.

— Елена Владимировна! К сожалению, в эту субботу я работаю и не смогу подойти в школу, но я не отказываюсь помочь классу, — голос Надежды прозвучал среди повисшей тишины необычайно громко и уверенно. — Давайте я возьму шторы и постираю их, только скажите, к которому числу их нужно вернуть.

— Вот это здорово, спасибо вам огромное, Надежда Фёдоровна! — обрадовалась классная руководительница. — Как хорошо, что у меня всегда есть человек, на которого я могу положиться! Тогда завтра я попрошу их снять и пришлю вам вместе с Семёном, хорошо? Или ему будет тяжело нести?

— Что вы, Елена Викторовна, он же мужчина, пусть привыкает! — гордо произнесла Надежда.

— О, видела? Опять она самая хорошая! Это любой бы сумел: запихнул линялые тряпки в машину — и всё, в ус не дуй, — едва слышно прошептала мать Димы. — А нас сейчас припашут или линолеум содой оттирать, или шкафы двигать. Умеет же Надька вовремя подсуетиться!

— А тебе кто мешал?

— Да я рта не успела раскрыть.

— В следующий раз пошустрее раскрывай, — прыснула в кулак мать Виктора.

— Желающих помочь больше нет? — учительница обвела взглядом застывшие фигуры родителей, мечтающих чудом проскочить сквозь сети обязательной трудовой повинности. — Очень жаль, что вы такие неактивные. Если бы все были, как Надежда Фёдоровна с Семёном, стало бы значительно легче. Ну что ж, тогда мне самой придётся назначать тех, кто будет обязан подойти в школу в эту субботу к двум часам дня…

Собрание растянулось почти на два часа, и когда родители стали небольшими группками выходить из кабинета в коридор, на круглом циферблате, висящем над дверью, стрелки показывали четверть девятого. На улице уже совсем стемнело, и в мутных чернилах огромных школьных окон отражался только яркий электрический свет ламп под потолком да белёсые проёмы немых дверей, запертых школьным сторожем на ночь.

— Ну что, получила очередную порцию тихой радости? — Наталья достала из сумки вязаный шарф и принялась наматывать его на шею. — Обидно, слов нет: мы с Олегом и Димкой собирались двадцать девятого поехать к моим, поздравить с наступающим, а теперь я даже не знаю, удастся или нет. Во сколько ещё это всё закончится, неизвестно. Если к двум приходить, часа два-три проволынят, да плюс час пойти домой покушать и переодеться. А какой смысл выезжать в шесть вечера?

— Отказалась бы, сказала, что не можешь, — Ира открыла молнию сумки и стала искать на дне перчатки.

— Ну да, попробуй откажись после Надькиного выступления! — Наталья обречённо махнула рукой.

— Да, Надюха молодец, нечего сказать, голова у неё соображает, как всё политбюро, вместе взятое. Да где же они есть-то? — Ира остановилась у подоконника, поставила на него сумку и принялась перетряхивать её содержимое более основательно. — Вроде бы здесь были. Наташ, ты моих перчаток случайно не видела? Может, я их на парте оставила?

— Нет, не видела, — Наталья отрицательно качнула головой. — Ой, подожди, это такие тёмно-коричневые на меху, и ещё вот здесь две пуговки, да? — она указала пальцем на запястье.

— Да.

— Они на учительском столе лежат. Я сразу не сообразила, что это твои. Наверное, ты их оставила, когда после собрания подходила к Елене Владимировне.

— Точно! Вот голова дырявая! Я же их из сумки достала и в руках держала, а потом, наверное, когда говорила, автоматически на край стола положила. Да, с моим оболтусом чего хочешь можно позабыть! Это же надо матери такую бяку на Новый год приготовить — географичка собирается ему «неуд» в четверти выставить. Нет, я понимаю, Амундсеном Витька не будет никогда, но она права, какие-то элементарные вещи он знать должен?

— Да она тоже хороша со своими картами. Назадаёт, назадаёт, а чего задаёт — сама не знает! Мы с отцом, как география, так каждый раз до полуночи сидим, детство вспоминаем. Где уж там Димке, я и то не всегда соображу, что к чему.

— Наташ, давай вернёмся обратно, может, класс ещё не закрыли? — Ирина развернулась и стала быстро подниматься по лестнице на третий этаж. — Вот не было печали, купила баба козу!

Если она ушла и забрала с собой ключ, придётся идти за ними завтра с самого утра.

— Ир, на вахте должен иметься запасной, — Наталья еле успевала за быстрыми шагами подруги. — Не переживай, никуда твои перчатки не денутся, в случае чего объясним всё сторожу и сходим наверх ещё раз.

— Смотри, Натусь, там ещё кто-то есть. Вот повезло, так повезло! — лицо Ирины осветила улыбка.

На третьем этаже в коридоре было темно, но из щели под дверью классной комнаты пятого «Б» пробивалась полоска света. В воздухе явственно ощущалась едкая горечь мастики, недавно нанесённой на ровные ёлочки паркета. Через огромные тёмные окна с улицы в коридор падали отсветы уличного фонаря, но свет его был тусклым, рассеянно-туманным, и из-за странного полумрака, царившего на этаже, казалось, будто в дальнем конце рекреации скользят чьи-то тени.

— Да, картинка ещё та, — Наталья невольно перешла на шёпот. — Представляешь, каково тут сторожу одному ночью?

— Ночью все нормальные сторожа спят без задних ног, а не ищут приключений, шатаясь по тёмным этажам в одиночку…

Внезапно Ирина замолчала и вопросительно взглянула на подругу, словно советуясь с ней, как быть дальше. Из-за двери отчётливо послышались два женских голоса: классной руководительницы и Надежды. Будучи уверенными, что все родители уже разошлись по домам и в коридоре никого нет, они говорили достаточно громко, и в затемнённом полумраке школьной рекреации можно было ясно расслышать каждое слово, произнесённое ими.

— Нет-нет, Надежда Фёдоровна, я не могу принять от вас такой дорогой подарок, — голос учительницы звучал неуверенно, и, даже не видя её лица, можно было догадаться, что она ощущает себя не в своей тарелке. — Нет, правда, я не могу.

— Елена Владимировна! — плотный полиэтилен разворачиваемого пакета зашуршал, и Наталья с Ириной понимающе переглянулись. — Пожалуйста, не обижайте нас с Семёном отказом. Скоро Новый год, и поверьте, мы от всей души поздравляем вас с этим чудесным праздником.

— Надежда Фёдоровна, вы ставите меня в неловкое положение… — совсем тихо произнесла классная руководительница.

— Что же здесь неловкого? — удивилась Надежда. — То, что вы делаете для моего мальчика, невозможно оценить никакими подарками. Сёма — это всё, что есть в моей жизни, и его счастье для меня во много раз важнее моего собственного.

— Но я…

— Елена Владимировна… — Надежда секунду помолчала. — Десять лет назад я развелась с отцом Семёна и поклялась, что сделаю всё от меня зависящее, чтобы жизнь моего мальчика сложилась удачнее моей. Если будет нужно, я не раздумывая отдам свою жизнь за одну его улыбку, потому что он свет в моём окошке, единственный человек, ради которого я живу.

— Надежда Фёдоровна, я глубоко тронута вашими словами, — упругая ткань целлофана снова зашуршала, — но вы должны меня понять: принимая такие дорогие подарки, я… поверьте, я не хочу вас обидеть, но существует определённая профессиональная этика…

— Вас любит мой сын, вот и вся этика.

— Если бы это был букет цветов, ну, или, скажем, коробка конфет, я приняла бы ваш знак внимания с удовольствием, но я не ребёнок… — Елена Владимировна запнулась. — То, что вы принесли, стоит больше моей месячной зарплаты.

— Ого! — глаза Натальи округлились. — Так вот откуда ноги растут.

Нахмурившись, Ирина приложила палец к губам.

— И всё же я рискну оставить это у вас, — нисколько не смутившись отказом учительницы, твердо проговорила Надежда.

— Это слишком дорогой подарок для простой учительницы… — по тону Елены Владимировны было понятно, что ещё один лёгкий нажим, и она сдаст позиции.

— Тогда оставьте его на столе, — короткое шуршание целлофана сменилось уверенным стуком каблуков, и подруги еле успели нырнуть за дверь школьного туалета для мальчиков.

— Надежда Фёдоровна!..

Оклик учительницы заставил Надежду остановиться в освещённом проёме настежь распахнутой двери и обернуться:

— Да, Елена Владимировна…

— Благодарю вас за подарок… Спасибо.

— С наступающим! — в голосе Тополь на миг мелькнуло что-то неуловимое, похожее на торжество, но тут же исчезло.

— С наступающим.

Прислушиваясь к удаляющимся шагам Надежды, Наталья обернулась к подруге и посмотрела на неё блестящими от волнения глазами.

— Нет, ты это слышала? Ну Надька и штучка! Елена же не берёт подарков в принципе! И что ты теперь на это скажешь?

— Что скажу? — прищурившись, усмехнулась Ирина. — Скажу, что, пожалуй, будет лучше, если за перчатками я приду завтра утром.

* * *


— Нет, ты представляешь, Инн, и это она говорит мне! Мне, которая восемь лет кормила её с рук! Да за те деньги, что я истратила ей на подарки, она могла бы Сёмке в тетрадке все эти дурацкие артикли сама проставить! — негодующе фыркнув, Надежда взяла прямоугольную бутылочку «Амаретто» и поднесла её к пузатой рюмочке на витой ножке. — Подумаешь, какое преступление! Ну, нарисовал себе ребёнок в журнале несколько лишних пятёрок, и что с того? Давайте его теперь за это сгноим?

— Она что, водила его к директору? — ужаснулась Инна.

— Нет, слава богу, до этого не дошло, — Надежда подцепила кончиком ножа целлофановую упаковку на коробке с конфетами. — Хотя, судя по её словам, эта клуша была близка к тому, чтобы именно так и поступить, но вовремя опомнилась.

— Её счастье! — Инна взяла рюмочку и с удовольствием вдохнула терпкий аромат миндаля. — Я думаю, тебе нашлось бы что порассказать директрисе.

— Да неужели! — с искренним возмущением протянула Надежда. — Тоже мне, нашлась святая! Прежде чем спускать собак на ребёнка, тем более на такого золотого ребёнка, как мой Сёмка, не мешало бы разобраться, зачем он это сделал! Нет, Инн, вот ты мне скажи, разве станет умный мальчик подвергать себя такому стрессу без уважительной причины? Вот так, ни с того ни с сего?

— Нет, конечно!

— Вот в том-то и дело, что нет! Это же дикость какая-то, думать о людях самое плохое, разве нет? Сёмка — воспитанный мальчик, уважительный, скромный, всегда в школе на хорошем счету, всегда помогал учителям, той же Татьяне Витальевне, между прочим. И чем она отплатила? Сообщила классу, что он подделывал оценки! — брови Надежды сошлись у переносицы. — Нет, я поняла бы, если бы она отругала его с глазу на глаз, так сказать, в конфиденциальной обстановке, в конце концов, вызвала бы меня. Но доводить дело до того, чтобы это обсуждали дети?! Ты же знаешь, какие они сейчас все злые!

— Ой, это ужасно! — поддакнула Инна, пододвинула к себе пузатую рюмочку и потянулась за очередной конфеткой.

Маленькая, пухленькая, как пирожок, черноволосая кареглазая Инна была всего двумя годами моложе своей соседки по лестничной площадке, но выглядела как блестящая импортная этикетка. Надушенная, накрашенная, одетая по последней моде, она порхала по жизни легко, даже, можно сказать, легкомысленно, не обременяя себя ни семьёй, ни детьми. Что могло объединять таких совершенно противоположных женщин, оставалось загадкой, но, когда дела обстояли туго, Надежда всегда звала в гости свою безалаберную Инусю, и любая беда, разделенная надвое, начинала казаться ей простой неприятностью.

— Ты не представляешь, в каком состоянии он пришёл домой в тот день! На нём же лица не было! — при мысли о моральных страданиях, которые пришлось перенести её ненаглядному сокровищу, Надежду передёрнуло.

— Господи, бедный Сёма! — сочувственно проговорила Инна.

— Да не то слово! — глаза Надежды потемнели от возмущения. — И за что его клеймить позором, за то, что он хороший сын? Или за то, что для него спокойствие и счастье матери превыше всего остального? Да много ли таких найдётся?

— И не говори. Современным деткам лишь бы удовольствие справить, лишь бы над кем поизгаляться, а там хоть трава не расти, — согласилась Инна.

— Бедненький мой, хорошенький… — сочувственно сжав губы, Надежда тяжело вздохнула и попыталась представить себе состояние сына в тот момент, когда, припёртый неуместным выступлением учительницы к стенке, он ощущал на себе довольные взгляды всего этого разномастного сброда, сидящего за партами и только и дожидающегося случая побольнее укусить да посильнее ударить. — Знаешь, Инк, у меня руки чешутся открутить этой фитюлине голову, — Надежда зло полыхнула глазами. — Такое ощущение, что мальчик залез в её кошелёк, а не в школьный журнал. Ты мне скажи, от неё что, убыло? Да если уж на то пошло, она сама должна была как-то урегулировать ситуацию, а не дожидаться, пока сдадут нервы у ребёнка. И вообще, я никак не могу взять в толк, из-за чего училка подняла такой переполох. Ну, появилось у Сёмочки несколько лишних пятёрок по английскому, и что? Вместо того чтобы оценить, насколько нежная, тонкая и заботливая душа у мальчика, ему устроили публичное аутодафе! Дикари, а не люди! — расстроенно бросила Надежда.

— Ну, а Сёмка-то после всего этого как? — скользнув по соблазнительной бутылочке взглядом, Инуся подумала, что вслед за первой рюмочкой неплохо бы пропустить и по второй.

— А как ты думаешь? — потерянно произнесла Надежда и, к великой радости соседки, принялась наполнять пустые рюмки. — Я его когда в дверях увидела, испугалась так, что сказать тебе не могу. Стоит, весь бледный, губы дрожат, на глазах слёзы. О-й-й-й! — задохнулась она, и по её горлу прокатился жёсткий неподатливый комок. — Давай, что ли! — Приподняв рюмку, Надя достала из коробки шоколадную конфету. — Чёрт с ними со всеми, с их оценками, журналами. Ни одна из них не стоит даже слезинки моего сыночки! Через два с половиной года окончит он эту проклятущую школу и забудет, как их всех звали.

— За два с половиной года они ещё из тебя, знаешь, сколько крови выпьют? — не спеша перебивать терпкий вкус «Амаретто» сладкой шоколадкой, Инна с удовольствием провела языком по нёбу.

— Не выпьют. Побоятся, — уверенно отрезала Надежда. — С ноября школу уже трижды трясли, и то ли ещё будет.

— О! Значит, городские комиссии — твоих рук дело? — не удержавшись, Инна запрокинула голову и искренне рассмеялась. — Быстро же ты подсуетилась!

— А чего ждать, пока Сёмушку загонят за Можай?

— Слушай, Надь, а если в школе узнают, откуда ветер дует? Они же тогда нашему Сёмке жизни не дадут… — Инна с беспокойством посмотрела подружке в глаза.

— Пусть только попробуют! — с вызовом бросила Надежда. — Если я узнаю, что на Сёмку оказывается хоть малейшее давление, они у меня тогда пожалеют, что вообще на свет родились. Пока жива, я никому не позволю издеваться над моим родным сыночкой и обливать грязью его чистое, благородное имя.

* * *


Весь день, волоча пузатые ватные лохмотья по шиферу крыш, по небу гуляли грязно-сизые тучи. Обтираясь об дымоходы и карнизы, с каждым часом они становились всё темнее, а их пухлые бока, лоснясь от неподъёмной тяжести, наливались мутным студенистым фиолетом, похожим на разбавленные канцелярские чернила. Проседая, грузные грозовые комья почти касались земли и, спрессовывая воздух до влажной клёклости, оседали на крышах и скамейках мелкой промозглой испариной.

Поглядывая в окно на вспухшее, хмурое небо, Семён с нетерпением ожидал звонка, возвещающего о конце не только шестого урока, но и всей школьной недели. Слушать учителя уже не было никаких сил, но этот год выпускной, и хочешь не хочешь — с этим приходилось считаться. Честно говоря, ему было абсолютно всё равно, что произойдёт со сжатым по оси графиком и как при этом изменится та или иная функция. Михаил Григорьевич же явно придерживался иного мнения. То и дело переходя от одной записи к другой, он что-то подчёркивал, что-то обводил в круг и, громко стуча мелом по доске, ставил бесконечные восклицательные знаки, от которых у Семёна уже рябило в глазах.

— Теперь, если мы отложим точку, имеющую координаты «минус два» и «минус четыре»…

Неожиданно Семён почувствовал лёгкий удар по плечу:

— Тополь!

— Чего? — не отрывая взгляда от доски, Семён слегка повернулся вправо и наклонил голову к плечу.

— Тебе просили передать, — негромко прошептал сосед с задней парты и протянул сложенную в несколько раз записку.

— Кто?

— А я знаю?

— Отправь обратно, — еле слышно прошептал он.

— Да иди ты к чёрту! Я тебе что, почтальон? — возмутился сосед и бросил бумажку Тополю на парту.

С опаской косясь на Михаила Григорьевича, Семён положил послание перед собой и, с осторожностью развернув листок, прочёл:

«Мне с тобой нужно срочно поговорить. Это вопрос жизни и смерти. Жду тебя после уроков под козырьком школы. Только, пожалуйста, никуда не уходи. Твоя С.»

— От тебя, пожалуй, уйдёшь! — с досадой бросил Тополь и, с раздражением скомкав записку, сунул её в карман.

Кто такая «С», Семёну гадать было незачем. Конечно же, речь шла о Светке, цепляющейся за него, как самый настоящий репей, уже второй год подряд. Прошлой осенью, в самом начале сентября, он свалял большого дурака: от скуки предложил ей сходить в кино, и вот с тех самых пор, возомнив бог весть что, Крюкова изматывала его своей назойливой привязанностью, осыпая упрёками, давя на сознательность и требуя преданности до гробовой доски.

По глубокому убеждению Семёна, один-единственный поход в кино, тем более от скуки, не означал ровным счётом ничего, но, с точки зрения взбалмошной Светки, он, получив несколько страстных поцелуев у грязной батареи неосвещённого подъезда, должен был просто сойти с ума от выпавшего на его долю неземного счастья. Возмущённая до глубины души тем, что этого не произошло, Светка решила взять его измором и при каждом удобном случае, устраивая театрализованное представление со слезами и художественным всхлипыванием, чуть ли не на коленях умоляла дать ей ещё один шанс.

Конечно, самым лёгким выходом из сложившейся ситуации было бы разорвать со Светкой отношения раз и навсегда, и тогда, вероятнее всего, поплакав от досады, через какое-то время она бы утешилась и прекратила вешаться ему на шею. Но делать резких движений Семён не любил. Взбреди ему в голову блажь пооблизываться с симпатичной девчонкой, и, бросив всё, Крюкова полетит к нему на крыльях, тогда зачем же ставить точку там, где вполне достаточно запятой?..

Неожиданно размышления Семёна прервал звонок, и, оживившись, класс загудел.

— Минуточку внимания! — математик постучал мелом по доске. — Запишите в дневники домашнее задание к следующему уроку. Номера: двести шестьдесят три, двести шестьдесят четыре «а» и «б», двести семьдесят два, двести семьдесят три…

— Ну, завёл волынку! — расстегнув сумку, сосед Семёна по парте начал скидывать в неё тетрадки и ручки. — Тополь, ты идёшь с нами к Серёге? У него на приставке новая стрелялка появилась.

— Нет, Вить, извини, у меня сегодня другие планы.

— А, ну-ну, — бросив взгляд на Крюкову, громко хмыкнул Витька и, подхватив сумку, направился к дверям. — Удачи тебе, старина, в твоих других планах.

Откуда ни возьмись перед Семёном появилась бессменная староста класса, Наташка Ветрова:

— Тополь, не забыл, что ты сегодня дежурный?

Первой мыслью Семёна было найти благовидный предлог, чтобы отлынить от неприятной школьной повинности. Увидев выражение лица Семёна, Наташка приготовилась к войне, упёрла руки в бока и уже приоткрыла рот, чтобы броситься в атаку.

— Дежурный? — лицо Тополя просветлело. — А как же, Наташенька, помню, конечно.

— Да? — она подозрительно прищурилась. — А кроме того что ты помнишь?

— Уже иду.

Застегнув молнию на сумке, Семён взял из рук потрясённой старосты ключ от кабинета и, послав ей воздушный поцелуй, пошёл на третий этаж. Ну вот, всё решилось само собой. Постояв минут десять-пятнадцать под козырьком школы, Крюкова задубеет на ветру и решит, что пропустила его, а он, полив цветочки, со спокойной душой займётся своими делами. Нет, что ни говори, а что Бог ни делает — всё к лучшему.

Для верности провозившись в классе полчаса вместо двадцати минут, Тополь спустился вниз, взял с опустевшей вешалки куртку и начал неторопливо одеваться. Заданий на понедельник, кроме математики, не было, впереди его ждали два полноценных выходных, и, размышляя о том, как он проведёт свободное время, Семён улыбался приятным мыслям и с удовольствием любовался своим великолепным отражением в зеркале.

С внешностью парню действительно повезло. Высокий, смуглый, синеглазый, с огромной копной чёрных вьющихся волос, он выглядел определённо сногсшибательно, так что неудивительно, что почти все женские сердца десятого «Б» были полностью в его распоряжении. Особым предметом восхищения местных барышень являлись изящные, ровно очерченные губы Семёна, и нередко, мечтательно глядя на профиль красивого мальчика, их мысли уплывали непозволительно далеко, заставляя забывать и о нравственных страданиях несчастного Раскольникова, и о количестве допустимой радиации на местности, и обо всех логарифмических функциях, вместе взятых.

Восторженные взгляды и поклонение одноклассниц Семён воспринимал как нечто само собой разумеющееся, как некое обязательное приложение к своей неповторимой личности, щедро одарённой природой при рождении. Обаятельный и улыбчивый, он был со всеми приветлив и ровен, не уделял особенного внимания ни одной из претенденток на его драгоценную душу и оттого вдвойне желанен.

Одевался Тополь хорошо, дорого и броско, и благодаря неусыпным стараниям матери в его карманах всегда имелась достаточная сумма для того, чтобы чувствовать себя уверенно. Щедрый, приветливый и неприлично красивый, Тополь являлся той соблазнительной конфеткой, скушать которую хотелось бы каждой, но сердце очаровательного мальчика лежало ко всем сразу и ни к кому в отдельности.

— Ты чего так долго?

Голос Крюковой разлетелся по безлюдному этажу гулким эхом и, заметавшись где-то между вешалками с забытой сменкой, рассыпался по каменным плитам раздевалки.

— Ты всё ещё здесь? — неприятно удивился Семён.

— Мы же договорились встретиться после уроков, вот я и жду, — подойдя к Семёну, Света взяла его под руку и улыбнулась отражению в зеркале. — А мы здорово смотримся вместе, правда? — она провела рукой по светлой чёлке.

— Правда, — без особого энтузиазма ответил он и, высвободив руку, отошёл от зеркала. — Скажи, Свет, а если бы я задержался в школе ещё часа на два, ты так бы и стояла под дверью?

— Тебе обязательно нужно меня обидеть? — наблюдать за одиноким отражением было абсолютно неинтересно, и, бросив равнодушный взгляд в зеркало, она отошла в сторону. — Сём… Я хотела с тобой кое о чём поговорить.

— Говори, — Семён надел кожаные перчатки и взялся за ручку входной двери. — Только, если можно, пойдём на улицу, я сегодня обещал маме прийти пораньше, так что у меня не очень много времени.

— И поэтому ты задержался на дежурстве, да? — она вскинула глаза, надеясь увидеть в его взгляде если не смущение, то хотя бы растерянность, но он уже был в дверях, и всё, что удалось разглядеть Свете, это его кудрявый затылок.

— Так о чём ты хотела поговорить? — Тополь придержал тяжёлую входную дверь, игнорируя её колкую реплику относительно дежурства.

— Сём… — набрав воздуха, Света облизнула губы. — Так дольше продолжаться не может.

— Ты о чём? — в густо-синих глазах Семёна промелькнуло удивление.

— О наших с тобой отношениях, — негромко, но достаточно твёрдо проговорила она. — Я так больше не могу.

— Не можешь что? — Тополь поднял глаза на девочку и обаятельно улыбнулся. — Светик, я что-то не пойму, о чём ты.

— Ты всё прекрасно понимаешь, просто тебе доставляет удовольствие мучить меня! — несмотря на твёрдое решение не устраивать сцен, Света всхлипнула. — Сём, так дальше нельзя.

— Я тебя чем-то обидел? — Тополь перекинул сумку на другое плечо и с беспокойством заглянул ей в лицо.

— Нет… — стараясь сдержать слёзы, Крюкова ещё раз хлюпнула носом и с трудом сглотнула. — Я говорю тебе о другом!

— О чём «другом»? — пушистые ресницы Семёна наивно хлопнули. — Светик, я что-то ничего не могу понять.

— Я тоже! — резко бросила она. — Здорово ты устроился, Сёмочка, вот что я тебе хочу сказать! Значит, я, как дура, должна сидеть у телефона и целыми днями ждать, когда ты соизволишь набрать мой номер, а ты в это время будешь развлекаться с другими, так, что ли?

— Ты разговариваешь со мной так, будто бы я что-то пообещал тебе и не выполнил, — Семён недоумённо улыбнулся. — Скажи, разве я просил тебя сидеть целыми днями у телефона? Или я запрещал тебе встречаться с кем-то другим?

— Да как ты можешь?! И это после всего того, что между нами было?! — с обидой воскликнула она.

— А что такого между нами было? — Семён даже остановился.

— Ну, ты… ты и… — захлебнулась негодованием Крюкова. — Знаешь, кто ты после этого?!

— Почему ты на меня кричишь? — впервые с начала разговора нахмурился Семён.

— А ты не понимаешь?! — она сжала кулачки. — Не понимаешь, нет?!

— Нет.

— Ну и дрянь же ты, Тополь! — её глаза сверкнули.

— Здорово… — правая бровь Семёна медленно поползла кверху. — Всего ожидал, только не этого. И почему, по-твоему, дрянь? Потому, что ни разу в жизни тебя не обидел? Или, может быть, потому, что год назад имел глупость сходить с тобой в кинотеатр?

— Ты измучил меня, понимаешь, измучил?!

— Знаешь, кто кого измучил, это ещё вопрос, — Тополь улыбнулся. — Свет, на основании чего ты решила, что я — твоя собственность? Весь год ты буквально изводишь меня упрёками и какими-то необоснованными обвинениями, но разве я хоть что-то тебе обещал? Разве я просил тебя не смотреть ни на кого другого? Ты сидишь взаперти и сокрушаешься о том, чего никогда не было, но я-то тут при чём?

— Всё, моё терпение лопнуло! — лицо Светы залила краска. — Такой, как ты, махровый эгоист, мне не нужен! Запомни, с сегодняшнего дня я даже не посмотрю в твою сторону! Что бы ты ни делал и что бы ни говорил, тебя для меня больше не существует, понял?!

— Понял.

— И что, это все? — растерялась Света. — Тебе нечего больше мне сказать?

— А чего ты от меня ждёшь?

— По крайней мере, извинений, — она поджала губы.

— А я думал, предложения руки и сердца, — усмехнулся Семён. — Знаешь что, Светик, катись-ка ты к чёртовой бабушке. Ладно? — Он лучезарно улыбнулся и, дружески подмигнув онемевшей от такой неожиданности Свете, перебросил сумку на другое плечо и зашагал к своему дому.

* * *


Музыкальная трель дверного звонка раздалась над самым ухом Надежды в тот момент, когда, нагнувшись над ведром, она отжимала с тряпки грязную воду. Застыв с мокрой мешковиной в руках, Надежда удивлённо прислушалась к звукам. Кого бы это могло принести?

Для Семёна еще слишком рано: всего полчаса назад он ушёл с друзьями в какой-то клуб, прихватив с собой гитару и пакет с бутербродами, а значит, раньше вечера было ждать бесполезно. Вертихвостка Инка вчера вернулась с очередного свидания за полночь и, судя по сдержанному хихиканью в коридоре, не одна, поэтому версия о её раннем приходе отпадала сама собой. Можно, конечно, предположить, что с другой стороны двери стояла почтальон, но так как сегодня была суббота, это тоже маловероятно.

— Кто там? — Надежда вытерла грязные руки о край фартука и заглянула в глазок.

— Здравствуйте. Это Света Крюкова, одноклассница Семёна, — в увеличительной линзе дверного глазка лицо девочки походило на кабачок. — Откройте пожалуйста, Надежда Фёдоровна, у меня очень важный разговор.

— Что-то случилось? — щёлкнув замком, Надежда с беспокойством посмотрела на незваную гостью.

— Да нет, почему обязательно должно что-то случаться?

— Светочка, а Семёна нет дома, — развела руками Надежда.

— А он мне и не нужен.

Не дожидаясь особого приглашения, Крюкова толкнула дверь и, перешагнув через порог, оказалась в квартире Тополей.

— Что значит «не нужен»? — опешила Надежда. — А как же тогда разговор?

— А у вас мило… — Светочка обвела взглядом огромную прихожую и провела пальцем по выпуклому узору на светлых обоях. — Только вот цвет неподходящий, очень уж маркий.

— Цвет? Какой цвет? — растерялась Надежда. — Подожди, я что-то не соображу, ты зачем сюда пришла? К Семёну? Его нет дома. Ты, наверное, меня не поняла…

— Да всё я поняла, — перебила Крюкова. — Чего тут можно не понять? Я ещё полчаса назад видела, как вся честная компания вывалилась из подъезда с гитарами, только сразу наверх не пошла. В жизни всякое может случиться, вдруг чего позабыли. Вернутся — а я тут, объясняйся потом, правильно?

— Так ты не к Семёну, — Надежда потихоньку начала приходить в себя.

— Точно, — кивнула Крюкова. — Я по вашу душу, Надежда Фёдоровна. У меня к вам крупный разговор.

— Даже так? — при слове «крупный» Надежда едва заметно усмехнулась, и уголки её губ несколько раз дёрнулись. — И о чём же?

— Мы так и будем разговаривать в прихожей, или вы предложите мне пройти в комнату? — Светочка улыбнулась, и её личико стало походить на узкую лисью мордочку.

Медленно, словно изучая каждую мелочь, Надежда критически оглядела наглую девицу с ног до головы и пришла к выводу, что эта страшненькая особа ей не нравится. Невзрачные, серо-зелёные глазки, подведённые по контуру чёрным карандашом, были слишком малы и сидели очень близко друг к другу, отчего создавалось странное ощущение, будто девочка прилично косит. Светло-пшеничные волосы Крюковой, едва доходившие до плеч, оказались уложены каким-то непонятным средством, склеившим их неравномерными прядями, и в неосвещённом пространстве прихожей сложно было понять, является ли эта композиция намеренной небрежностью, дефектом стрижки или просто следствием грязи. Подведённые светло-розовой помадой губы казались крохотным бантиком, слишком узеньким и маленьким для такой высокой девицы. Длинная и худая, как жердь, она напоминала вешалку для одежды, плечики которой по какой-то причине были укорочены чуть ли не вдвое.

Представив эту красотулину рядом со своим эффектным сыном, Надежда поморщилась. Не дай бог, лет эдак через пять-шесть такая вот лохмушка уцепится за Сёмочку! Да с такой не только стыдно прийти к приличным людям в гости, с такой по улице под руку пройти — и то срам. Тощая, вся какая-то засаленная, нос, как у стервятника, крючком. Если она в семнадцать такая картинка писаная, что же с ней будет к сорока?..

— Так. Ну, если я правильно поняла, разговаривать мы всё-таки будем в коридоре, — констатировала Светочка и начала расстёгивать пальто. — По большому счёту мне всё равно, просто обсуждать такие важные вещи, как женитьба единственного сына, следовало бы как-то иначе, например, за чашкой ароматного чая, а не возле ведра с грязной водой.

— На чашку чая обычно приглашают, — нахальство этой соплюшки переходило все допустимые пределы. — Зачем ты сюда заявилась?

— Похоже, разговорчик у нас выйдет нервным, — справившись с пуговицами, Светочка освободилась от яркого синтетического платка, повязанного вокруг шеи. — Да это и понятно, я вас не виню. Женитьба единственного сына — стресс для любой матери.

— Какая ещё женитьба? — брови Надежды поползли вверх. — Что за околесицу ты несёшь?

— Почему околесицу? — в тоне Светочки послышалась обида. — Я собираюсь выйти замуж за Семёна, что здесь такого странного?

— Замуж?! За Семёна?! — чтобы не упасть, Надежда отступила на шаг и прижалась спиной к дверному косяку. — Что значит замуж? Он что, сделал тебе предложение?

— Пока нет, — Светочка перебросила светлое пальто через руку и с удивлением посмотрела в лицо странной женщине, которую интересовали подобные глупости. — Надежда Фёдоровна, разве это что-то меняет?

— То есть как это? — лицо Нади вытянулось.

— Да очень просто. Мужики — они же все тормознутые, вы же сами знаете. Если им дать волю, они до пенсии будут думать, стоит им жениться или лучше ещё чуть-чуть повременить.

— Ты хочешь сказать, что Сёма ещё не в курсе твоей замечательной идеи? — не удержавшись, Надежда сдержанно хмыкнула и вдруг ощутила, как откуда-то снизу, чуть ли не со дна желудка, разрывая грудную клетку пополам, к горлу подступил обжигающе-ледяной стержень злости.

— Главное, чтобы в курсе были мы с вами, — с мягкой настойчивостью проговорила Светочка и переложила тяжёлое пальто с одной руки на другую.

— Значит, замуж… — холодно протянула Надежда, но увлечённая своими мыслями Крюкова не уловила в голосе потенциальной свекрови даже намёка на презрение.

— А почему бы и нет? — Светочка улыбнулась, и крохотный бантик розовых губ растянулся в две узкие длинные ленточки.

— Действительно, почему бы и нет? — Надежда посмотрела на Свету недобрым взглядом. — Ну а если, к примеру, Семён не захочет на тебе жениться? — зрачки Надежды сузились, и в глазах появилась какая-то резь, от которой Светочке невольно стало не по себе.

— Вот на этот случай вы и нужны, — стараясь казаться уверенной, проговорила она. — Если он заупрямится, мы зажмём его в клещи с двух сторон, и — дело сделано. Не всегда человек в состоянии с первого взгляда понять, в чём его счастье, и долг матери — помочь своему ребёнку, — выдала она заранее заготовленную фразу.

— Значит, счастье моего сына — в тебе? — от наглого напора долговязой девицы лицо Надежды слегка побледнело.

— Можете не сомневаться, — без тени беспокойства заверила Светочка. — Ну а теперь, когда мы с вами наметили общую канву мероприятия, может, всё-таки выпьем по чашечке чая и обговорим более мелкие детали?

— А чего ж не обговорить… — Надежда нагнулась и, вытащив половую тряпку из ведра, слегка отжала её. — Значит, замуж… — она расправила тряпку, секунду помедлила и вдруг, размахнувшись, с плеча огрела незадачливую «невестку». — Я тебе покажу замуж, хабалка!

Хлюпнув, тяжёлая, пропитанная грязной водой мешковина с силой ударила Свету по ноге, и в тот же миг она почувствовала, как холодная вода, пропитывая капроновые колготы, потекла в сапог.

— Чёрт! Вы что, сдурели?! — вытаращив глаза, она отскочила от Надежды как ошпаренная. — Только попробуйте ещё раз тронуть меня!

— Ах ты, нахалка! Невеста без места! Дешёвка!

Глядя в сверкающие злобой глаза Крюковой, Надежда снова опустила тряпку в ведро, но на этот раз выжимать не стала. Замахнувшись, она обрушилась на самозваную невестку сбоку и, хлеща тряпкой с обеих сторон попеременно, стала теснить её в дальний угол прихожей.

— Это тебе за Сёму! Это за меня! Это за нас обоих!

Наступая, с каждым шагом Надежда наотмашь хлестала Светочку грязной половой тряпкой и с радостью наблюдала за тем, как её светлое, почти белое драповое пальто покрывается отвратительными тёмными разводами.

— За что?! За что?! — хватая ртом воздух, Крюкова старалась защититься от мокрой мешковины рукой, но, обвиваясь вокруг узкой кисти, тяжёлая тряпка с каждым ударом хлестала её всё сильнее. — Перестаньте! Да перестаньте же! — надрывая голосовые связки, вдруг завизжала она. — Хва-ати-ит! — бросив на пол испорченное пальто, Светочка забилась в угол и, присев, закрыла голову руками.

— Ну, и как она, замужняя жизнь?! — сощурив глаза, Надежда переложила тряпку в другую руку. — Ещё посодействовать, или дальше сама?

— Ненормальная! — Света вытерла тыльной стороной ладони мокрую от слёз щёку и с ненавистью посмотрела на несостоявшуюся свекровь. — Как я теперь пойду домой?

— Как пришла, невестушка, так и уйдёшь: через дверь! — остыв, Надежда бросила тряпку обратно в ведро, и, плеснувшись через край, мутная вода вылилась на пол.

— Вы испортили мне пальто, — хрипло проговорила Крюкова.

— А ты мне — настроение, — Тополь сдвинула брови. — Хватит торчать в углу. Вставай и отправляйся отсюда, пока я тебе ещё не наподдала. И чтобы твоей ноги здесь я больше не видела, поняла? А если тебе взбредёт в голову доставать моего Семёна всякими глупостями, так и знай, будешь иметь дело со мной. Я ославлю тебя на весь район так, что не ототрёшься. Считаю до трёх. Если на счёт «три» ты всё ещё будешь здесь, пеняй на себя. Раз… Два…

«Три» Тополь произнести не успела. Поднявшись на ватных ногах, Светочка подхватила с пола когда-то белое драповое пальто и, тенью метнувшись к дверям, в две секунды окончила свою эпопею с замужеством.

* * *


— Везёт тебе, Надька! — Инуся щёлкнула зажигалкой и поднесла огонёк к тоненькой коричневой трубочке «More». — Живёшь, как у Христа за пазухой, беды не знаешь. И чего я, глупенькая, в строительный подалась? Надо было, как ты, бухгалтером. Сиди себе в офисе на мягком кресле, крапай отчётики и греби денежки лопатой. Чем не жизнь?

— Когда я шла учиться на бухгалтера, о лопате речи не шло, как, впрочем, и о мягком кресле на колёсиках, — Надежда собрала в стопку исписанные листы. — Двадцать лет назад гнуть спину над счётами и стирать засаленные нарукавники желающих было мало.

— Так кто же знал, что всё так обернётся? — Инна стряхнула пепел с дамской сигаретки.

— Когда я развелась с Лёнькой, моей зарплаты хватало только на то, чтобы не умереть с голодухи. Сёмушка, тогда совсем ещё кроха, ему о-го-го сколько всего было нужно, а платили три копейки. Тогда мне казалось, хуже, чем я, никто не живёт. Это потом бухгалтерия вошла в моду: рублики по ведомости, доллары в конвертике, а пятнадцать лет назад всё было по-другому.

— И не говори, — Инуся коротко хихикнула. — Первый раз мне показали эти самые доллары как раз пятнадцать лет назад, в восьмидесятом, тогда в Москве ещё Олимпиада шла. Помню, верчу я эту зелёненькую бумажку, рассматриваю со всех сторон: как-никак валюта! Особенно меня поразил портрет незнакомого мужика в овале. Страшный, старый, весь какой-то одутловатый, и залысины на лбу. Кто такой, думаю? — она выпустила изо рта тонкую струйку дыма.

— Между прочим, на сегодняшний день наша страна — вторая по запасу наличных долларов, после самой Америки, конечно. Представляешь, под матрасами наших соотечественников лежат аж двадцать пять миллиардов долларов, и из них восемьдесят процентов — с тем самым мужиком, о котором ты говоришь, — усмехнулась Надежда. — Представь на минуточку, что будет с хвалёной Америкой, если все наши граждане в один день захотят избавиться от его портретов?

— А что, это мысль! — одобрила идею подруги Инна.

— Мне ещё Ленька говорил, что доллары — валюта дутая. У них же толком ничего нет, так, одни бумажки, да и те наверняка сделаны из русского леса.

— Слушай, Надь, хорошо, что ты сама о Лёньке заговорила, а то у меня совсем из головы вылетело. Он же позавчера приходил, только я закрутилась и забыла тебе об этом рассказать. У нас же на работе, как всегда, аврал! Прикинь, какой-то псих заказал для своей дачки сногсшибательный проект…

— Подожди с проектом, — опасаясь, что Инусю может занести не в ту сторону, перебила Надежда. — Что значит приходил? Сюда? К тебе?

— Да нет, приходил-то он как раз к тебе, а не ко мне, чего ему ко мне ходить? — Инна затушила узенький окурочек о край пепельницы. — Только это произошло днём, поэтому вас с Сёмкой не было дома. Он звонил, звонил, никто ему не открыл, а тут я.

— Он что, по старой памяти к тебе в гости навязался? Этого только не хватало! — огорчённо выдохнула Надежда.

— Да нет, какие гости? Я в перерыве домой забежала, кое-какие бумаги прихватить, вот мы с ним у лифта и пересеклись.

— И что? — Надежда выжидающе замерла.

— Испугал он меня до полусмерти. Прикинь, выхожу из лифта, а на площадке какой-то мужик в длинном плаще стоит. Я его сразу и не узнала, всё-таки пятнадцать лет прошло, что ни говори, а срок приличный.

— Он что, настолько изменился? — неожиданно для себя Надежда почувствовала, что её сердце забилось быстрее.

— Да нет, всё такой же убогий, только седины полно, — махнула рукой Инуся. — И бороду зачем-то отрастил. Ты не представляешь: волосы белые, как мочалка, во все стороны топорщатся; борода, как у Хоттаба, чёрная; сам в каком-то немыслимом плаще до пят. Я думала, меня кондрашка хватит! — она округлила глаза и приложила руку к груди. — Только двери открылись, я выхожу из лифта, а он навстречу. Я чуть не завопила. Потом вижу — Тополь, просто он свою жидовскую морду поменял на лицо кавказской национальности. С доплатой, наверное. Вот я его и не узнала.

— Ну что ты несёшь? — поморщилась Надежда. — Морда…

— Твой Тополь никогда красотой не блистал, а с этой бородищей совсем уродом стал, вылитый моджахед пенсионного возраста. Ты его просто не видела, жуть одна! — упорствовала Инна. — Вот отсюда, — она указала на висок, — и по кругу всё равно как чёрная шерсть висит. Срамота несусветная!

— Что ты прицепилась к его бороде? — Надежда недовольно сдвинула брови. — Пусть отращивает чего хочет, это его дело. Ты мне лучше скажи, зачем он сюда приходил?

— А кто его знает, он мне не докладывал, — пожала плечами Инна.

— Вы что, даже не поговорили?

— А о чём мне с ним говорить? Поздоровались, кивнули друг другу да и разошлись.

— А ты не догадалась спросить, чего ему тут нужно?

— Я что, по-твоему, должна была вцепиться в двери лифта? — Инна помолчала, потом спросила: — Слушай, ты будешь очень против, если я подымлю ещё? — она взяла пачку с сигаретками со стола. — Они такие лёгкие, что ими не накуриваешься, одно баловство.

— Дыми сколько хочешь, — разрешила Надежда и, задумчиво посмотрев в окно, громко выдохнула. — Да… Жаль, что ты не смогла разузнать самого главного. Надо же, пятнадцать лет ни слуху ни духу, вдруг на тебе, объявился! Определённо Тополь что-то задумал, только вот как теперь узнать, что…

— А чего гадать, ты спроси — и всё, — просто посоветовала Инка.

— Как ты себе это представляешь? Где я его теперь возьму? Приду к нему домой и заявлю, мол, выкладывай, чего ты задумал, так, что ли? — Надежда криво усмехнулась.

— Зачем куда-то ходить? — уставилась на подругу Инна. — Ой, я же тебе не сказала самого главного! Он же просил передать, что послезавтра, — выходит, как раз сегодня, — часам к пяти — половине шестого он зайдёт снова.

— И ты молчала?! — в который раз поражаясь Инкиной безалаберности, Надежда бросила на соседку укоризненный взгляд.

— Я же тебе объясняла: у нас на работе аврал, — пошла на второй круг Инуся. — Какой-то псих заказал очень дорогостоящий проект, денег отвалил немерено, вот мы и корпели над его заданием двое суток как проклятые.

— Я тебя когда-нибудь убью, — чувствуя, что сердце выбивает частую дробь, Надежда поднялась с табуретки, и вдруг лицо её побледнело. — Во сколько он обещался прийти, в пять?

— Ну да, в пять, или что-то около этого…

— Вот это номер… — колени Надежды ослабели, и она была вынуждена опуститься на стул.

— Ты чего? — Инуся беспокойно заёрзала на табуретке.

— К пяти должен вернуться Семён, — расстроенно проговорила Надежда. — Ты представляешь, что будет? Как я это переживу?

— Хо-хо… — Инка несколько раз растерянно моргнула, но потом вдруг на её лице появилась улыбка. — Знаешь что, подружка, не грузись, переживёшь. Когда-нибудь они должны были встретиться, а один раз за пятнадцать лет — это не так уж и часто.

* * *


— Надя, здравствуй… — ощущая, как по плечам и ключицам разливается холодная волна отвратительного волнения, Леонид напряжённо улыбнулся. — Можно мне войти?

— Заходи, раз пришёл, — Надежда распахнула дверь и отошла на шаг, впуская бывшего мужа в квартиру.

Вопреки ожиданиям, глядя на бывшего милого, она не ощутила ни радости, ни обиды, ни банального беспокойства, заставившего бы её сердце биться в учащённом ритме. К человеку, стоящему на пороге её дома, она не испытывала абсолютно ничего. Заполнив до краёв, мягкая ватная пустота атрофировала все эмоции. Надежда прислушивалась к себе и ясно понимала, что мужчина, когда-то любимый и любящий, был ей до странности чужим и безразличным.

— Наденька… — нервно сглотнув, Тополь переступил порог знакомого дома, и его сердце сжалось от тоски и боли. — Наверное, мой приход для тебя — полная неожиданность, тем более спустя столько лет…

— Что есть, то есть, — Надежда сложила под грудью полные руки и прислонилась спиной к дверному косяку. — Ну, что скажешь, Лёня?

— Я не знаю, что тебе сказать… — закусив нижнюю губу, Леонид поднял на Надю пронзительно-синие глаза, и его скулы нервно дернулись.

— Зачем ты пришёл?

— Я пришёл сказать, что люблю тебя, — непослушный язык ворочался с трудом, и где-то за ушами, возле самой шеи, пронзительно пульсировали наполненные кровью вены. — Я понимаю, что это звучит глупо, но мне всё равно. Ты вправе не верить мне, ты даже можешь сейчас, немедленно, выставить меня за дверь… — Тополь тяжело вдохнул и облизал губы. — Наверное, я выгляжу смешным и глупым…

— На редкость!

Не моргая, Надежда смотрела на бывшего возлюбленного, пятнадцать лет назад перевернувшего её жизнь и просившего теперь, как милости, двух минут драгоценного внимания той, об которую без сожаления когда-то вытер ноги.

— Я знаю, пятнадцать лет — это немыслимо долго, и возврата к тому, что между нами было, уже не будет никогда… — Тополь выдержал паузу, надеясь, что Надя что-то скажет, но она молчала. — Я не прошу у тебя понимания и не рассчитываю на сочувствие, потому что я их не заслужил, но… — он опустил глаза и несколько раз с силой провёл ладонью по лбу. — Надя, я… я пытался строить свою жизнь. С тех пор как мы с тобой развелись, я был дважды женат. Возможно, за эти годы от кого-то из наших общих знакомых ты слышала обо мне.

— Ты всерьёз считаешь, что меня интересовала твоя личная жизнь? — правая бровь Надежды изогнулась. — Мне было чем заняться помимо твоих амурных похождений.

— С тех пор как я ушёл из дома, — словно не слыша едких слов, продолжал он, — я был женат на двух замечательных женщинах: Лизе и… Впрочем, это действительно не имеет к тебе никакого отношения. — Будто опомнившись, что он находится в квартире, а не на улице, Тополь снял шляпу и, неловко скомкав войлочный край, крепко прижал её к груди. — Думаю, мои слова звучат полным абсурдом, но тогда, в свои тридцать, я не понимал, что творю, и отодвигал от себя счастье обеими руками. Наверное, мои слова покажутся тебе нелепостью, но оба раза я женился удачно.

— Поздравляю, — губы Надежды едва шевельнулись.

— И Лиза, и Катерина были изумительными жёнами, отличными хозяйками и просто чудесными людьми, — Тополь зажмурился и опустил голову. — Знаю, я подлец, каких мало, я испортил жизнь двум замечательным женщинам, поверившим мне и родившим мне по ребёнку…

— Ого, да ты у нас многодетный папаша! — хмыкнула Надежда и с радостью отметила, что губы Леонида мелко задрожали.

— Это какое-то наваждение, — тонкие пальцы Тополя сжались, сминая край шляпы. — Ни днём ни ночью мне не было покоя. Как дурман, как отрава, твои глаза преследовали меня повсюду, где бы я ни находился и что бы ни делал. Я старался… видит Бог, как же я старался избавиться от этого сумасшествия! Мне казалось, пройдёт время — и я смогу вычеркнуть из памяти всё, что хотел забыть…

— Зачем ты мне всё это говоришь? — от вида трясущихся рук и дрожащих губ Леонида к горлу Надежды подкатила тошнота. — Что ты от меня хочешь?

— Ничего… — он прерывисто вздохнул.

— Тогда зачем ты здесь?

— Я больше не могу… без тебя, — неожиданно по щеке Тополя скатилась слезинка и, споткнувшись о густые волосы бороды, застыла крупной прозрачной каплей.

— А ты поплачь, авось поможет! — зло бросила Надежда. — На что ты надеешься, свалившись мне на голову через пятнадцать лет после развода? Ты что думаешь, стоит рассказать душещипательную сказку про белого бычка, пустить пару слезинок, и ты сможешь выпросить немножко любви? — Надежда презрительно улыбнулась. — Тебе ста граммов хватит? Или ты рассчитываешь на полкило?

— Неужели за эти годы в твоей душе ни разу ничего не шевельнулось? — Тополь снова пронзительно посмотрел Наде в глаза.

— Прости, милый, все эти годы мне было не до шевелений! Пока ты разводил свою слюнявую философию, сидя под крылышком у очередной глубоко порядочной и рукодельной супруги, мне требовалось кормить ребёнка, алименты на которого, несмотря на свою вселенскую тоску, ты платить не спешил.

— А ты изменилась, — хрипло проговорил Тополь.

Неожиданно перед его глазами предстала худенькая хрупкая девочка с огромными серыми глазами и светлыми завитушками волос. Девочка из прошлого нисколько не походила на уверенную в себе широкоплечую женщину с холодным режущим взглядом и жёсткой ухмылкой. Вроде бы всё то же: и густо-серые, глубокие глаза, и родинка на щеке, и едва заметный шрам на подбородке — всё, кроме по-детски наивной доверчивости и доброты.

— Ты тоже, — Надежда прислушалась к звукам, доносившимся с лестничной площадки. — У тебя всё? Если да, то уходи. С минуты на минуту должен появиться Семён. И мне бы не хотелось ему объяснять, кто ты и зачем прибыл.

— Надя, послушай… — голос Леонида сорвался. — Если в тебе осталась хоть искорка человечности, ты должна меня понять…

— Я ничего тебе не должна, — обрубила она.

— Надя, мне никто не нужен, кроме тебя, можешь ты это понять или нет?! Я ломал себя и завязывал в узел долгих пятнадцать лет…

— Прекрасное занятие, следующие пятнадцать можешь заняться тем же.

— Роднее тебя у меня никого нет!

— Тополь, очнись и прекрати нести бред! Мы с тобой абсолютно чужие люди, и нас ничего не объединяет, кроме ребёнка, которого ты не знаешь даже в лицо.

— Но он есть, — цепляясь за соломинку, жалко улыбнулся Леонид.

— Кроме него, у тебя есть ещё двое, — Надежда с беспокойством скользнула взглядом по наручным часам. — Если тебе необходимо на кого-то изливать свою отцовскую заботу, ступай к ним, а нас с Семёном оставь в покое. Моему сыну уже семнадцать, и он не нуждается в опеке.

— Нашему сыну, Надя.

— Ты потерял на него всякие права в тот момент, когда бросил мне под ноги копеечную милостыню.

— Если бы ты знала, как я сожалею о своём поступке! Сколько раз я вспоминал этот день, и каждый раз моя душа обливалась кровью…

— Меня нисколько не интересуют метания твоей бессмертной души, — холодно сказала Надежда. — Уходи, Тополь.

— Мне бы хотелось увидеться со своим сыном.

— А его ты спросил? Он тебя захочет видеть?

— Он уже взрослый, он должен понять, что жизнь…

— Да никто тебе в этом доме ничего не должен! — повысила голос Надежда и тут же замерла, потому что в двери, за спиной Леонида, раздался звук поворачиваемого в замке ключа.

— Что за шум, а драки нету? — улыбаясь, Семён шагнул в прихожую и увидел, что посреди неё стоит какой-то незнакомый мужчина в плаще. — Ой, извините, я вас не видел. Здравствуйте. Мамуль, я задержался, у нас были дополнительные по физике, ничего?

— Так ты и есть Семён? — мужчина в плаще с восхищением посмотрел на высокого красивого мальчика с синими, как весеннее небо, глазами.

— Тополь Семён Леонидович, приятно познакомиться, — приветливо улыбнувшись, он протянул незнакомцу руку.

— Взаимно, — ладонь мужчины в плаще коснулась руки парня, и неожиданно Семён почувствовал, как она дрогнула. — Тополь. Тополь Леонид Семёнович.

— Так мы родственники? — заметив краем глаза, как побледнело лицо матери, Семён отступил на шаг и ощупал взглядом невзрачную фигуру в плаще.

— Сёма… — руки Надежды задрожали, и она была вынуждена прижать их к себе. Собираясь с духом, она набрала побольше воздуха в грудь и вскинула на сына испуганные глаза: — Семён, ты должен знать, этот мужчина — не просто твой родственник, он… твой отец, — голос не слушался, и последнее слово Надежда произнесла с надрывом.

— Папа? Вот так сюрприз! — словно собираясь заключить вновь обретённого родителя в объятия, Семён широко раскинул руки в стороны. — Сколько лет, сколько зим! Мама, а что ж ты держишь такого дорогого гостя в коридоре?

— Ты предлагаешь посадить его в красный угол, под иконы? — не зная, как расценивать слова сына, Надежда невольно напряглась.

— Ну насчёт красного угла, это ты погорячилась, а за стол пригласить бы не мешало, — Семён снова улыбнулся и заглянул на кухню. — О, да нам особенно и стол собирать не придётся. У нас тётя Инна была, да? Мамуль, может, ты достанешь из шкафчика чистые фужеры, всё-таки как-никак у нас в доме гость, а мы с папой пока посидим, поговорим. За пятнадцать-то лет нам есть о чём поговорить, правда, папа?

— Да я… — Тополь нерешительно затоптался на месте. — Может, в следующий раз?

— Если принять в расчёт регулярность, с которой ты посещаешь наш дом, то в следующий раз мне будет уже тридцать два, — хохотнул Семён. — Да ты не стой, раздевайся, когда ещё посидим за одним столом.

— Ты уверен, что поступаешь правильно? — в лице Надежды не осталось ни кровинки. — Сынок, это застолье никому не нужно. Пусть он идёт, откуда пришёл. У него своя жизнь, у нас с тобой — своя, и ни к чему все эти посиделки. — Сердце Надежды колотилось так, что за его стуком она почти не слышала собственного голоса. — Пятнадцать лет он как-то обходился без нас, пусть обходится и дальше. У него есть другие дети, вот пускай их и воспитывает как хочет, а мы с тобой в его заботе не нуждаемся.

— Что ты такое говоришь, мама? Разве Леонид Семёнович нам чужой? — синие глаза Семёна удивлённо распахнулись. — Сегодня такой праздник, в кои-то веки вся семья собралась вместе, а тебе жаль бутылки шампанского.

— Ничего мне не жаль, делай как знаешь.

Решив не продолжать дебаты, Надежда развернулась и пошла на кухню, оставив мужчин одних. К затее сына её душа не лежала, но оспаривать решение Семёна она не стала по нескольким причинам. Во-первых, пререкаться с сыном в присутствии постороннего, и ведь не просто постороннего, а ненавистного Лёньки, ей не хотелось абсолютно. Во-вторых, несмотря на свои семнадцать, Семён никогда не поступал опрометчиво, и, если на чём-то настаивал, значит, у него имелись на то веские основания. Что он задумал, пока неясно, но в том, что у сына была какая-то причина оказаться за одним столом с папочкой, Надежда поняла и без каких-либо дополнительных объяснений с его стороны.

На столе действительно стояло недопитое шампанское, оставшееся после прихода Инки. Второпях Надежда не успела убраться до возвращения Семёна. Бутылка была початая, ставить её на стол перед чужим человеком казалось неудобным, и, поплотнее прикрыв пробкой горлышко, она решила достать из холодильника другую. Под Восьмое марта Надежде подарили их никак не меньше дюжины, видимо, полагая, что подобный знак внимания главному бухгалтеру фирмы когда-нибудь зачтётся в актив. Кроме Международного женского дня и Инкиного дня рождения, за последний месяц никаких праздников не было, так что половине бутылок из подаренной дюжины удалось выжить.

Ставя на стол шампанское и коробку с шоколадными конфетами, Надежда нахмурилась и почувствовала, как у неё под ложечкой томительно засосало. Сидеть за одним столом с Тополем после всего того, что между ними произошло, было не только противно, но и оскорбительно. Да, пускай уже прошло целых пятнадцать лет, но нанесённая ей обида оказалась настолько жгучей и страшной, что не забылась до сих пор.

Наверное, носить в себе столько лет режущую боль неправильно, но каждый раз, вспоминая о том дне, когда Тополь швырнул ей под ноги пригоршню мелочи, Надежда холодела, и внутри неё всё кричало от унижения и стыда. Закрывая глаза, она видела на подтаявшем снегу круглые жёлтые монеты, и к её горлу поднималась мерзкая тошнота. Зарождаясь где-то в затылке, тяжёлая пульсирующая волна боли, словно окатывая её сверху, стекала к занемевшим плечам и, разливаясь по всему телу, заставляла дрожать каждую клеточку…




— Вот так мы и живём, папа, — словно заправский гид Семён вытянул руку и обвёл кухонные владения. — Садись, не смущайся. Мам, ты с нами?

— Увольте меня, — Надежда остановила на Леониде тяжёлый взгляд.

— А может, всё-таки с нами? — на лице Тополя-старшего появилось виноватое выражение.

— Мне с тобой неприятно даже находиться рядом, не то что сидеть за одним столом, — губы Надежды презрительно изогнулись. — Если бы не Сёмка, я бы тебя, мразь, выбросила из дома полчаса назад.

— Не нужно так…

— А как нужно? — в её серых глазах полыхнуло пламя.

— Мамочка, мне хотелось бы, чтобы ты осталась, — Семён трогательно улыбнулся. — Всё-таки такой случай, мы собрались все вместе…

— Для тебя моё присутствие так важно?

— Да.

— Хорошо.

Пересиливая себя, Надежда села на табуретку и придвинула к себе пустой фужер.

— Пап, расскажи мне, как ты жил все эти годы? — попросил Семён и, взяв бутылку, стал снимать с неё алюминиевую фольгу.

— Я? — Тополь прикрыл глаза и, собираясь с духом, с напряжением сглотнул. — После развода с твоей мамой… я был женат ещё дважды, в каждом браке у меня по ребёнку… по девочке, — добавил Леонид и скованно улыбнулся.

— Ты был счастлив? — Семён справился с фольгой и принялся аккуратно откручивать железную проволоку, фиксирующую пробку.

— Счастлив? — Тополь задумался. — Я не знаю. Мой второй брак длился чуть больше года, а с Катей я прожил почти четырнадцать…

— Пап, она была хорошей?

— Кто?

— Твоя последняя жена?

— Катя? — Тополь пожал плечами. — Пожалуй, да.

— Что значит «пожалуй»? — словно не замечая неловкости, которую невольно испытывал отец, Семён продолжал свои расспросы, не переставая возиться с упрямой пробкой и не поднимая глаз на родителя.

— Она была замечательной женщиной, милой и доброй, и мне не в чем её упрекнуть.

— Упрекнуть в чём?

— В том, что наш брак распался, — от настойчивых расспросов сына, граничащих с бесцеремонностью, Леонид испытывал дискомфорт, но, не зная, каким образом лучше всего выйти из сложившейся ситуации, продолжал отвечать.

— Почему ты ушёл из первой семьи?

— Почему? — Леонид шумно выдохнул. — Это сложно объяснить, сынок.

— А ты всё же попробуй.

— Хорошо, — послушно согласился Тополь. — Когда я ушёл из вашей… из нашей семьи, — поправился он, — мне казалось, что я могу начать жизнь заново, с нуля, понимаешь? — он бросил осторожный взгляд на сына, стараясь понять, какое впечатление производят его слова, но Семён по-прежнему не смотрел в его сторону, и, немного помолчав, Леонид заговорил снова: — Наверное, тебе покажутся странными мои слова, но тогда мне было всего тридцать, и мне казалось, что начать что-то заново можно легко и непринуждённо, просто стерев с листа предыдущую запись.

— Какой нежный возраст — тридцать! — не выдержала Надежда. — В то время, когда ты стирал свои записульки неудачного прошлого, мне было двадцать четыре.

— Я знаю, тебе пришлось очень сложно…

— Да что ты знаешь?! — с сердцем полоснула Надежда. — Что ты можешь знать? Меняя одну женщину на другую, ты не мог чувствовать того, что пришлось пережить мне, оставшись с маленьким ребёнком на руках в полном одиночестве!

— Я… но ты же сама… — лицо Тополя окаменело. — Прости меня, Надя.

Надежда хотела ответить что-то резкое, но Семён не стал дожидаться, пока разгорится полемика, и снова перехватил инициативу разговора в свои руки:

— А какой была твоя вторая жена?

— Лиза была славным и милым человеком, — неуверенно начал отец, — добрым и заботливым. Она искренне любила меня и надеялась, что я также искренне смогу полюбить её. Но этого не произошло. Чем дальше уходил тот день, когда мы расстались с твоей мамой, тем острее я понимал, что совершил непоправимую ошибку.

— Отчего же ты не захотел её исправить?

— Признаться самому себе в том, что оказался неправ, что свалял дурака, было сложно, но возможно. Но тогда во мне говорил не разум, не рассудок, понимаешь, а ущемлённое самолюбие человека, которому указали на порог. Если бы ты знал, как я разрывался тогда между желанием быть с любимой женщиной и сохранить своё лицо… — Тополь переплёл пальцы рук и громко выдохнул. — Это стало каким-то сумасшествием, сладкой болью и наказанием одновременно. Ворочаясь с боку на бок под душным одеялом, я целыми ночами не мог уснуть и мечтал о том, как вернусь обратно. Но наступал день, и дурацкая гордыня заставляла меня бежать по замкнутому кругу.

— Зачем же ты женился, если только о том и думал, как бы поскорее вернуться к нам? — Семён наконец-то справился с пробкой и начал медленно разливать шампанское по фужерам.

— Мне было очень больно, и, наверное, неосознанно я хотел сделать больно твоей маме, — слова давались Тополю-старшему с трудом.

— Твой второй брак стал элементарной местью? — Семён все же посмотрел украдкой на отца, и на его губах появилась странная улыбка.

— Местью? Нет. Хотя… — Леонид пожал плечами. — Первое время мне казалось, что новый брак сможет излечить меня от старой раны…

— Подумать только, какая высокая патетика! — неожиданно вклинилась в разговор Надежда. — И что ты полощешь мозги ребёнку? Рана, боль, осознание… Какая боль? Какое осознание? Всё намного проще и банальнее: кто-то должен был стирать твои носки и гладить брюки, только и всего. Просидев месяц на яичнице и пельменях, ты сообразил, что домашнее хозяйство не для тебя, и нашёл новую дурочку, помоложе и понаивнее.

— Лизе было двадцать семь, — тихо произнёс Тополь.

— Дурой можно остаться и в пятьдесят, — отрезала Надежда.

— Почему ты от неё ушёл? — спросил Семён.

— Она меня тоже выгнала, — горько улыбнулся Леонид.

— За что?

— Да как-то… — он смущённо развёл руками. — Я даже не смогу объяснить, почему так вышло. Сначала происходили какие-то глупые несостыковки, мелочи, на которые ни я, ни она не обращали внимания, а потом всё перепуталось настолько, что разобраться во всём этом ни у одного из нас недостало сил. В один прекрасный день она предложила мне собрать вещи и уйти.

— И ты ушёл?

— И я ушёл, — согласно кивнул Тополь.

— Вот просто так, взял и ушёл?

— Да. Собрал вещи и ушёл.

— Сколько было твоей дочке?

— Алине? Чуть больше месяца.

— Сильно же ты допёк свою бедную Лизу, чтобы она решилась тебя турнуть, оставаясь с грудным ребёнком на руках, — едко заметила Надежда. — Хотя я могу её понять. Лучше быть одной, чем с таким довеском, как ты.

— А третья, Катя, она что, тоже тебя прогнала? — Семён с любопытством посмотрел на отца.

— Нет, от Кати я ушёл сам.

— Что так? Не стал дожидаться, когда дадут коленом под зад? — не удержалась Надежда.

— Нет. — Леонид снова вздохнул. — Дело не в том, кто кого выставил за дверь, а в том, что я нашёл силы признаться самому себе, что совершил очередную ошибку.

— Как у тебя всё просто получается, как в школьном диктанте, просто не жизнь, а какая-то работа над ошибками, — с презрением произнесла Надежда. — Одна ошибка, вторая, третья. И сколько ошибок у тебя прыгает по лавкам, просит кушать и знает о существовании папы только по фотографиям?

— Не надо так, Надя… — на лице Тополя появилась болезненная гримаса. — Сильнее, чем я, меня никто уже не осудит. Из-за своей глупой гордыни я вычеркнул из жизни целых пятнадцать лет, и мне уже никто их не вернёт. Если бы я тогда смог перешагнуть через себя… — Леонид замолчал.

— Ну ты и енот-полоскун! — неожиданно взорвалась Надежда. — Что в тридцать, что в сорок пять — ничего не меняется, одни красивые слова. Какие же мы, бабы, дуры! Женясь, мужики мечтают только о том, чтобы всё оставалось так, как есть, навсегда. А мы чего-то ждём, на что-то надеемся. Вот пройдёт время, и всё станет по-другому. Чушь! Бред сивой кобылы! Ничего лучше не становится, день ото дня становится только хуже, а мы всё терпим, и терпим, и тянем свою лямку, как ломовые лошади, до конца. Молодец твоя Катя. Поставила на ноги ребёнка, выжала тебя, как морковку, а потом отправила на все четыре стороны. Из нас троих она оказалась самой умной. И когда она тебя выкинула за дверь? Неделю назад? Две? — Губы Надежды презрительно искривились.

— Это имеет какое-то значение? — попытался уйти от ответа Тополь.

— Самое прямое! Если я правильно поняла, ты опух от воздержания и диеты и принялся за новые поиски домработницы.

— Как ты можешь? — лицо Тополя вспыхнуло.

— Это ты мне?! — Надежда хищно прищурилась. Она хотела добавить что-то ещё, но её неожиданно перебил Семён.

— А можно я скажу тост?

— Конечно, сынок, — торопливо ответил Леонид и с благодарностью взглянул на сына.

— Ну что ж, Леонид Семёнович Тополь, — Семён поднял фужер и впервые за всё это время посмотрел отцу прямо в глаза. — Вот мы с тобой и познакомились. Не знаю, хорошо это или плохо, но когда-нибудь, раньше или позже, это должно было произойти. За последние пятнадцать минут я узнал о тебе больше, чем за предыдущие пятнадцать лет, и хочу сказать тебе вот что… — собираясь с мыслями, Семён сделал паузу. — Ты страшный человек, отец. — От слов сына Леонид вздрогнул, как от удара плетью. — Калеча одну жизнь за другой, все эти годы ты шёл по головам любивших тебя женщин, разбивая их судьбы и считая это в порядке вещей. Прислушиваясь к своим желаниям, ты искал, где тебе будет лучше, и ни боль, ни отчаяние, ни слёзы этих людей тебя абсолютно не трогали.

— Это неправда, — с болью прошептал Тополь.

— Правда. И ты об этом знаешь даже лучше, чем я, — спокойно возразил Семён. — Пятнадцать лет назад ты отделался от нас с мамой как от балласта, и теперь ты пришёл к нам, чтобы хоть как-то устроить свою жизнь.

— Неужели за ошибку, совершённую полтора десятилетия назад, мне не будет прощения никогда? — губы Тополя жалко дрогнули. — За то, что я сделал, поверь мне, сынок, я расплатился уже сполна. Я не знаю, поймёшь ли ты меня, но тогда мной руководило какое-то странное чувство. Конечно, это глупо, но мне тогда казалось, что у меня за спиной вдруг выросли крылья. Я думал, что смогу начать всё с нуля, с чистого листа, а получилось, что начал я с минуса, а вместо крыльев у меня за спиной снова оказалась неподъёмная ноша, только ещё тяжелее, чем прежняя. Несмотря на свои тридцать, я был по-детски наивным, я считал, что теперь жизнь расстелется передо мной красной ковровой дорожкой и станет одним большим праздником. Но вышло иначе. — Он криво усмехнулся. — Первые два месяца я жил как король, с меня сдували пылинки и смотрели в рот, прислушиваясь к каждому моему слову. А потом начинали закручивать гайки, да так, что кости захрустели. И вот тогда я впервые понял, что лучше, чем в родном доме, где тебя ждут и любят таким, какой ты есть, нигде не может быть. Я понял, что потерял родных и любимых людей, не приобретя взамен абсолютно ничего…

— Давай не будем играть красивыми словами. Где была твоя любовь, когда ты, словно грушу, отращивал свою драгоценную гордыню? Что делала твоя любовь, когда мать горбатилась на трёх работах, чтобы нам не остаться без куска хлеба?

— Я этого не знал…

— А что бы изменилось, если бы ты вдруг узнал? Только не нужно уверять, что ты бы всё бросил и примчался к нам на помощь. Я всё знаю. Знаю о том, каким способом ты заставил мать подписать отказ от алиментов, как ты смеялся ей в лицо и от щедрости душевной не жалел для родного сына копеечной монеты! — Неожиданно Семён резко дёрнул воротник рубашки, и верхняя пуговица, отскочив, покатилась по полу. — Смотри! Неужели не узнаёшь?!

Подцепив пальцем тонкую серебряную цепочку, висевшую на шее, Семён достал из-за пазухи небольшой медальончик, наклонился через стол и поднёс начищенную копейку с просверленной дырочкой к глазам отца.

— Много лет мне хотелось высказать тебе в лицо всё, что я о тебе думаю, и вот наконец-то этот день настал. Давай же выпьем, папочка, за то, что наши с тобой дорожки разошлись, и за то, что Бог избавил нас с мамой от такого подлеца и негодяя, как ты. Давай выпьем за то, чтобы ни через пятнадцать лет, ни через тридцать твоей ноги больше в этом доме не было! Будь здоров, Леонид Семёнович! — в напряженной тишине Семён поднял фужер, не чокаясь, почти залпом выпил его содержимое и поднялся из-за стола. — А теперь уходи и никогда сюда не возвращайся.

Губы Леонида задрожали, и он через силу выдавил:

— Вы думаете, я без вас пропаду? Если так, то напрасно. Надеюсь, вы не восприняли всерьёз весь тот бред, что я нёс?

— Нет, конечно, — Надежда посмотрела Леониду в глаза долгим взглядом. — Мы же знаем, что ты у нас птица высокого полёта. У тебя своя дорога — у нас своя. Лети, ищи, где тебе будет лучше. А мы с Семёном тебе желаем, чтобы ты сполна получил всё то, за что боролся.

* * *


— Ты думаешь, я без них пропаду? — Леонид усмехнулся и скривил рот. — Да я без них проживу ещё лучше, чем с ними. Подумаешь, свет, что ли, клином на них сошёлся? Понимаешь, я к ним со всей душой, а они мне в эту самую душу и плюнули. Если бы ты только видел, как этот щенок шелудивый на пару со своей мамочкой надо мной изгалялся! — дыхнув в сторону, он поморщился и, запрокинув голову, влил в себя обжигающее содержимое рюмки. — Ой-йй… — Тополь втянул носом чуть кисловатый запах ржаной горбушки. — И зачем я к ним попёрся, ты не знаешь?

— Трудно сказать, — Александр тряхнул светлой чёлкой. — Может, любишь её до сих пор, а может, ещё почему.

— Я?! Люблю?! Да кого там любить-то?! — Тополь зло сверкнул глазами. — Эту бронемашину в юбке? Да в ней же не осталось ничего женского, она же, как танк, переедет и не заметит!

— Тогда зачем шёл? — осоловевшие глаза Александра изумлённо раскрылись, нижняя губа слегка оттопырилась, и в выражении его лица мгновенно проступило что-то телячье.

— Зачем? Думаешь, любовь-морковь? Да ни хрена! Старый стал, вот и попёрся. Уюта захотелось.

— Пс! Надоело самому стирать носки? — подмигнул Александр.

— Может, и так… — поставив локоть на стол, Тополь положил голову на руку и запустил пальцы в частые спиральки седых волос. — Она думает, на ней свет клином сошёлся? Как бы не так! Да она за все эти годы так и не смогла никого подцепить, а я всегда при деле, я и сейчас смогу начать всё заново, веришь?! Она думает, я никому не нужен! Ошибается, нужен, да ещё как нужен! Я сегодня ехал к тебе в троллейбусе, а рядом со мной сидела молоденькая девушка. Так знаешь, какими глазами она на меня смотрела?! — Тополь поднял голову, распрямил спину и расправил плечи. — Да под её взглядом я себя почувствовал чуть ли не Богом! Я всё смогу и сумею, потому что для такой, как она, я личность, понимаешь?

— Ты же вроде уже пробовал заново? — брови Александра скептически поползли вверх.

— Значит, не с теми пробовал, — отмахнулся Тополь. — Мне нужна чистая и наивная душа, способная понять меня и принять таким, какой я есть, понимаешь? Я больше не хочу ни под кого подстраиваться, не хочу делать то, что говорят мне другие. У меня одна жизнь, и я хочу прожить её так, чтобы потом не было обидно. Мне надоело всё время плясать под чью-то дудку, терпеть и ждать неизвестно чего. Я хочу быть свободным и счастливым. Скажи, разве я многого прошу? — Тополь выжидающе затих и поднял глаза на друга.

Александр задумчиво смотрел на дно пустой рюмки и молчал. Черемисин был всего на год старше Тополя. Небольшого роста, очень тучный и краснолицый, он не был скор ни на слова, ни на решения. Ещё с институтских лет их звали не разлей вода, несмотря на то что в их характерах и привычках не наблюдалось абсолютно ничего общего.

Юркий и подвижный, как ртуть, Тополь являлся полнейшей противоположностью своему медлительному и немногословному другу. Неторопливый, рассудительный, Александр предпочитал ничего не делать сгоряча и не ставить лишних точек там, где можно обойтись и без них. Зеленоглазый, светловолосый, с крупными чертами лица, он не был красавцем в общепринятом смысле слова, но во всём его облике было что-то надёжное, крепкое и постоянное, подкупавшее женские сердца ничуть не меньше, нежели простая внешняя красота.

— Что же ты молчишь, Шурик? — Тополь отодвинул от себя рюмку и с вызовом посмотрел на друга. — Ты что же, думаешь, как они? Ты думаешь, я не смогу создать нового дома, где мне было бы хорошо и светло и где меня бы ценили и уважали?

— Сможешь, — неторопливо кивнул тот. — Почему же нет? Только отчего ты решил, что в другом доме не потребуется выносить мусор?

— При чём тут мусор? — Тополь непонимающе посмотрел на Черемисина.

— А при том, что хорошо там, где нас с тобой нет.

— Я изливаю тебе душу, говорю тебе о высоких материях, об идеалах, о своих сокровенных мечтах, а ты мне толкуешь о каком-то мусоре! — с досадой бросил Леонид. — Неужели ты не понимаешь, что мне надоела проза жизни, что я устал от рутины и бесконечных «ты должен», «ты обязан»? Я устал метаться, как загнанное за флажки животное, и слышать в свой адрес только упрёки и критику. Устал быть мальчиком на побегушках и делать то, что нужно кому-то, а не мне. Мне обрыдло такое существование, мне хочется света и любви, тепла и понимания! — голос Тополя перескочил на высокую ноту и внезапно сорвался. — Я хочу быть хозяином… своей… жизни, — с расстановкой произнёс он.

— Тогда живи один, — Александр схватил бутылку своими мощными пальцами и наполнил рюмки.

— Но почему?

— Потому что любовь — это компромисс, за который нужно платить обеим сторонам.

— Что-то я не понял, о чём ты.

— Жаль…

— Уж ты объясни дураку, сделай милость, — в голосе Тополя прозвучала ирония.

— Ты знаешь, я говорить не мастер.

— И всё же?

— Тебе это очень нужно? Хорошо, — Черемисин неторопливо поставил бутылку на стол, отломил кусок чёрной горбушки и, словно собираясь совершить огромный труд, тяжело вздохнул. — Я женат на Нине уже двадцать один год, и это немало. В нашей жизни бывало всякое. И плохое, и хорошее. Иногда мне хотелось всё бросить и уйти к чёртовой матери, куда глаза глядят, но в последний момент я спрашивал себя, а хорошо ли я подумал? И понимал, что нет. Со стороны всегда кажется, что в чужой семье жизнь гораздо лучше, чем твоя собственная, но это не так.

— А вот мне так не кажется, — усомнился Тополь. — В другом доме…

— В другом доме другие проблемы. Они ничуть не меньше твоих, просто ты о них не знаешь. В другом доме точно так же плачут и болеют дети, точно так же ложится на шкафы пыль и набирается мусорное ведро. И от этого никуда не деться, потому что это жизнь. — Александр поднял глаза на Тополя. — Но в другой семье не будет Нины, которая знает все мои слабости и прощает мои недостатки. Где-то там, где без меня очень хорошо, будет какая-то другая женщина: Лена, Катя, Ира, но моей Нины уже не будет никогда, а значит, не станет половины моей жизни. Хорош я, плох ли, ругаемся мы или миримся, но я нужен ей всегда, и всегда, даже переступив через себя, Нина сумеет простить и понять. А вот поймёт ли меня та, другая, это ещё вопрос.

— Тебя послушать, так мужику нужно вообще не иметь своего «я», а только заглядывать в рот жене и беспрекословно исполнять её команды. А где мужская гордость? Где чувство самоуважения?

— Хороший ты мужик, Тополь, но глухой, и от этого все твои беды.

— Если тебя устраивает жизнь подкаблучника, то меня — нет! — мутно-синие глаза Тополя блеснули. — Меня не на помойке подобрали, я знаю себе цену. Если Надька не хочет иметь со мной дело, пускай катится к чёрту, я отыщу другую и найду в себе силы начать всё заново. Назло ей, назло всему миру я обязательно стану счастливым. Ты мне веришь?

— Разве бывает счастье назло? — брови Черемисина сошлись над переносицей.

— Счастье бывает разное, — уверенно проговорил Леонид.

— Ну, тебе виднее… — Видимо, усилия, приложенные к тому, чтобы произнести непривычно длинную речь, оказались настолько велики, что сил на дальнейшие споры у Черемисина просто не осталось.

— Давай выпьем за то, чтобы мне наконец повезло, — Тополь поднял свою рюмку.

— Почему бы и нет? — философски согласился Александр. — Будь!

* * *


— Настенька, миленькая, зачем он тебе нужен, он же старый? — Марина Дмитриевна села напротив дочери. — Я никак не могу поверить, что ты собралась замуж за Леонида Семёновича.

— Почему ты не хочешь меня услышать, мама? — Настя отложила пудреницу, и её лицо приняло упрямое выражение. — Уже много раз я просила тебя не вмешиваться в мою личную жизнь. Я полюбила мужчину, он сделал мне предложение, и я согласилась. Что в этом странного? Да, он старше меня, опытнее… и что из этого? Почему я должна ломать свою жизнь только из-за того, что мой избранник не вписывается в общепринятые стереотипы?

— Когда мужчина старше женщины, это неплохо, а даже хорошо, в определённых случаях. Но это «старше» должно иметь свои границы. Я могу понять разницу в пять, десять, ну, на крайний случай в пятнадцать лет, но в двадцать семь?.. — Марина Дмитриевна развела руками, и в её глазах появились недоумение и тревога. — И потом, быть холостяком в сорок пять — это как минимум странно. Скажи мне, дочка, Леонид Семёнович — вдовец?

— Зачем сразу вдовец? Вовсе нет, — Настя наивно хлопнула ресницами. — Все его жёны живы и здоровы, ничего с ними не случилось. Живут себе потихонечку, воспитывают детей.

— Что значит жёны? — Марина Дмитриевна откинулась на спинку стула, и на её лице появилось удивление. — Он что, был женат неоднократно?

— Конечно, — Настя с сочувствием посмотрела на мать. — Разве такой мужчина может быть обделён женским вниманием? У Лёнечки за плечами уже три брака. К сожалению, все три — неудачные, но это мы как-нибудь исправим.

— Настя, о чём ты говоришь?! — потрясённо прошептала мать. — Если он был уже трижды женат, это значит…

— Ничего это не значит! — с вызовом перебила дочь. — Почему из всего необходимо делать проблему? Да, он был уже трижды женат, и что из этого? У каждого своя судьба, только и всего.

— Но это о чём-то говорит! Послушай, дочка, три неудачных брака — это показатель того, что мужчина не может ужиться ни с кем, как ты этого не можешь понять?! Да, люди делают ошибки, никто от этого не застрахован, но чтобы ошибиться три раза подряд?

— А почему бы и нет? Разве не ты мне всегда говорила, что в жизни бывает всякое?

— Но не такое же!

— Да какое такое?! — недовольно повысила голос Настя. — Да, Лёня уже трижды женат, и что ему теперь удавиться и не жить?

— А от предыдущих браков у него остались дети?

— Если тебе это так интересно, да! — Настя вскинула подбородок и сжала губы, всем своим видом давая понять, что она намерена отстаивать свои позиции до конца.

— И сколько же им лет? — голос Марины Дмитриевны дрогнул.

— Зачем это тебе?

— И всё же?

— Если тебя это развлечёт, пожалуйста, — словно делая огромное одолжение, Настя закатила глаза и едва слышно цокнула языком. — Старший у него сын, мы ровесники, или что-то около того. Средней девочке года на два поменьше, а младшей — не то семь, не то восемь. Лёня что-то говорил об этом, но мне всё это до фонаря, поэтому я особо не парилась. Как их там зовут, сколько им лет, — моё какое дело? Да пусть там хоть целый детский сад, ко мне-то это какое имеет отношение?

— Как это какое? Ты собираешься жить с мужчиной, и тебя нисколько не интересует его прошлое?

— А зачем мне его прошлое? Что я с ним буду делать?

— Дочка, да ты послушай, что ты говоришь. Твой Лёня — многоженец со стажем…

— Ну, мам, ты даёшь! — возмутилась Настя. — Да будет тебе известно, многоженец — это когда мужчина женат на нескольких женщинах одновременно, а Лёня абсолютно свободен. Разница есть?

— Настя, послушай меня, он непорядочный человек — Марина Дмитриевна почувствовала, как от напряжения у неё начинают болеть глаза и затылок, и поняла, что поднимается давление. — Настя! Мужчина, с лёгким сердцем бросивший троих детей и тут же решивший жениться снова, не может быть порядочным по определению!

— Да откуда ты знаешь, с каким сердцем он их бросал? — разозлилась дочь. — И вот ездит мне по мозгам! Он такой-то да такой-то! Что ты о нём вообще знаешь? Только то, что тебе рассказала я!

— Настя, ты совершаешь огромную ошибку. Человеку, разрушившему три семьи, ничего не стоит сделать это в четвёртый раз.

— Мы ещё не поженились, а ты уже пытаешься нас развести! Чего ты добиваешься? Чтобы мы рассорились окончательно, и я перестала поддерживать с тобой отношения? Этого ты добиваешься? — глаза девушки стали злыми. — Я сообщаю тебе, что счастлива и собираюсь замуж, а вместо того чтобы за меня порадоваться, ты затеваешь какой-то нелепый разговор. Мне всё равно, сколько раз Лёнечка был женат и на ком. Его прошлое — только его дело, и меня оно касаться не должно. Я его люблю, а он любит меня, и мне этого достаточно. А всё остальное — чушь собачья, ясно?

— Нет, не ясно! — Марина Дмитриевна стукнула ладонью по столу. — Раскрой глаза, Настя, ты уже взрослая девочка, и задай себе один-единственный вопрос: по какой причине эти три женщины предпочли остаться в одиночестве, с маленькими детьми на руках, лишь бы не мыкаться с этим горе-мужчиной! Спроси себя, почему так вышло?

— Тебе что, доставляет удовольствие копаться во всей этой грязи?! — закричала Настя. — Если какая-то дура не смогла удержать интересного мужчину около себя, это её проблемы, а не мои!

— Они что, все были дурами?

— Значит, все!

— Значит, они все дуры, а ты одна — умная, так? — голос Марины Дмитриевны прозвучал неожиданно резко.

— Нет, умная у нас только ты! — вконец обозлилась Настя. — Ты думаешь, я не понимаю, зачем ты завела весь этот разговор? Напрасно надеешься!

— И зачем же?

— Пятнадцать лет назад мой дорогой папочка приказал долго жить и оставил тебя, такую славную и замечательную, одну, с маленьким ребёнком на руках и без копейки денег в кошельке!

— Не смей так об отце… — губы Марины Дмитриевны едва шевельнулись.

— Уж не знаю, почему ты не вышла замуж снова, не захотела или просто не смогла, — безжалостно продолжала Настя, — но твоя жизнь свелась исключительно к заботам обо мне. Стараясь зализать раны, ты прыгала и порхала вокруг меня и готова была вылезти из кожи, лишь бы заглушить одиночество. Что, не так?! — глаза Насти сузились. — Пятнадцать лет я была смыслом твоего существования, ширмой, за которой ты до сегодняшнего дня пряталась от реальной жизни. И вот в один день всё должно измениться, всё должно стать иным. И ты испугалась, — на лице Насти появилась жестокая улыбка. — Конечно, бродить одной среди четырёх стен, вслушиваться в тишину и ждать как манны небесной телефонного звонка хоть от кого-нибудь — занятие не из весёлых.

— Да что ты знаешь об одиночестве? Что ты можешь о нём знать? — боль в голове становилась невыносимой, и, чувствуя, как огненная струя заливает подкорку расплавленным свинцом, Марина Дмитриевна с трудом подняла на дочь воспалённые глаза. — Для тебя одиночество — пустой звук, слова, смысл которых ты не в силах понять, потому что не прошла даже через десятую часть той боли, которую называют одиночеством.

«Действительно, что эта девочка может знать о том, как звенящая тетива тишины обвивается вокруг твоей шеи и заставляет сжиматься сердце от страха и тоски? — тупой болью отозвалось в её голове. — Что она может знать о том, как, наваливаясь неподъёмной глыбой, безжалостное время придавливает тебя к земле, гнёт и ломает, увлекая за собой всё и всех, кроме тебя, оставшейся в той точке, где больнее и невыносимее всего?»

— Какая ты молодец, мама! Решила бить на жалость? Что ты от меня ожидаешь услышать? Дифирамбы? — холодный взгляд дочери царапнул мать по лицу. — Ты жила, как считала нужным, так что же ты теперь выдавливаешь из меня слезу? Ты не смогла устроить свою личную жизнь, хотя у тебя имелось целых пятнадцать лет. А теперь ты хочешь, чтобы одинокой осталась я?

— Настенька, кто говорит об одиночестве? Тебе всего восемнадцать, вокруг тебя достаточно порядочных и надёжных людей. Зачем вставать в очередь за болью и несчастьем? Ну почему именно он?!

— Потому что я его люблю.

— Это твоё окончательное решение?

— Да.

С оглушительным хрустом мир раскололся надвое, и Марина Дмитриевна отчётливо и ясно осознала, что голос сердца дочери гораздо громче вразумительных речей матери.

* * *


— Говорят, твой папочка снова женился, — Надежда вытерла тарелку, убрала её на полку и обернулась к сыну. — Представляешь, седина в бороду, а он на четвёртый заход пошёл.

— И кто эта фея? Не иначе как слепая искалеченная кляча преклонного возраста, полностью потерявшая надежду заарканить хоть кого-нибудь, — Семён подцепил ножом масло и принялся намазывать его на хлеб. — На такого, как мой папенька, могла клюнуть только слепая, глухая и полностью лишённая обоняния особа.

— Представь себе, нет, — хмыкнула Надежда. — Ей всего-навсего восемнадцать, от силы девятнадцать, худенькая, беленькая, и глазки как коляски, не то серые, не то голубые.

— Откуда такие сведения? — Семён размешал сахар и стал пить чай.

— Вчера этих двух голубков застукала наша Инуся. Она возвращалась с работы, стояла на троллейбусной остановке. Вдруг смотрит — Лёнька, а с ним какая-то молоденькая девица.

— А почему тёте Инне стукнуло в голову, что эта пигалица — его жена? Ты, мам, поменьше её слушай, она ещё та свистушка. Напридумывает, сама не знает чего, и выдаёт за чистую монету, а ты и рада уши развесить.

— Как ты говоришь с матерью? — беззлобно возмутилась Надежда.

— А что, разве я не прав? — нисколько не смутился Семён. — Сколько раз было: принесёт какую-нибудь сногсшибательную новость, а потом оказывается, что всё совсем не так.

— Да нет, на этот раз никакой ошибки.

— Это ещё почему? — взяв вилку, Семён выудил из пиалы длинный кусок засоленной матерью сёмги и уложил его поверх масла.

— Потому что Лёнька Инусе сам эту девочку представил как свою жену, — Надежда перебросила полотенце через плечо и уселась на табуретку рядом с сыном.

— Это как? — от удивления Семён на какой-то момент забыл о сёмге. — Он чего, совсем совесть потерял? Ещё бы додумался эту девку к нам домой привести. Тётя Инна нам с тобой как родная.

— Не знаю я, чего он там потерял, но Инка мне рассказала вот что. Стояла она вчера на остановке троллейбуса, как всегда, час пик, народу невпроворот, да ещё и дождь пошёл. Ты же знаешь Инку, она может таскать в сумочке всякую дрянь, а того, что действительно нужно, у неё никогда нет. Знаешь, если вытряхнуть содержимое Инкиной сумки на стол, можно обалдеть от того, какую кучу ненужной дряни носит с собой эта красотка: старые фотографии, письма чуть ли не всех своих хахалей, какие-то брелоки, сувениры… Ладно, что-то я увлеклась. В общем, самой нужной вещи, то есть зонта, у нашей Инуси с собой не оказалось. А тут как на грех дождь, ну, она и юркнула под козырёк остановки, чтобы не вымокнуть.

— И тут свершилось! — торжественно проговорил Семён.

— Да ну, тебе рассказывать… — махнула рукой Надежда и хотела встать с табуретки, чтобы закончить с посудой, но Семён вцепился в рукав её халата.

— Ма, не обижайся, это я так, пошутил. Сядь, расскажи, что произошло дальше, мне интересно.

— Ну что дальше? — Надежда снова опустилась на табуретку. — Стоит наша Инуся в самом уголке, народу напихалось немерено, и понимает она, что выбрала не самое хорошее место. По асфальту дождь лупит, и все ей на колготки льётся. Стала она пробираться в серединку, да не тут-то было: люди после рабочего дня нервные, орут, локтями толкаются. Хорошо, какой-то автобус подъехал, половина народа из-под козырька к дверям рванула, места побольше стало.

— Тут наша тётя Инна и передислоцировалась, — с набитым ртом проговорил Семён.

— Как бы не так! — возразила Надежда. — Только Инка намылилась отойти от края, как смотрит — посреди остановки стоит твой папаша и так нежно-нежно прижимает к себе какую-то молоденькую девицу.

— О! Даже так? — сверкнул глазами Семён.

— Даже так, — усмехнулась Надежда.

— И какая она из себя?

— Инуся говорит, худющая, светленькая, ростом чуть повыше папеньки, а может, ей так из-за каблуков показалось, глазищи, говорит, огромные, а на вид — тебе ровесница.

— За следующей женой папа пойдёт в детский сад, — заключил Семён.

— Не исключено. Так вот. Стоят они, друг на друга насмотреться не могут, а тут наша Инка выруливает. Лёнечка сначала с лица спал, а потом ничего, приободрился и говорит: «Давайте я вас познакомлю. Это моя жена, Настенька, а это — моя старинная знакомая Инна». Нет, ты представляешь, какое нахальство — его знакомая! — глаза Надежды округлились.

— Я себе представляю, как рассвирепела тётя Инна! — невольно рассмеялся Семён.

— Рассвирепела — не то слово! Ты же знаешь, она тихая и мирная, но если её разозлить…

— Ну, и что дальше? — после такого поворота событий Семён слушал рассказ матери действительно с интересом. — Она ему всё сказала?

— Да нет, ничего она ему говорить не стала, — Надежда опустила голову и замолчала.

— А почему? — не понял Семён. — С её-то языком она могла бы так отхреначить папеньку, что тот не знал бы, куда со стыда деться. Всё развлеклась бы…

— Могла бы… — Надежда подняла на сына глаза. — Конечно, могла бы…

— Тогда что же?

— Инка уже раскрыла рот, чтобы отвесить что-нибудь эдакое, но увидела, что эта пигалица ждёт ребёнка.

— Ребёнка?! — Семён вытаращил глаза и медленно поставил чашку на стол. — Как, ещё одного?!

— Вот уж не знаю, одного или двух, — усмехнулась Надежда.

— Он когда-нибудь остановится или нет? — губы Семёна презрительно выгнулись.

— Кто ж его знает? — пожала плечами Надя. — С одной стороны, он ещё не старый, сорок шесть для мужчины — не так уж и много. А с другой — мразь он порядочная, вот что я тебе скажу. Мало ему троих, он ещё одну дурочку нашёл, теперь и ей жизнь искалечит.

— Тебе что, жалко её?

— Тебе этого не понять…

— Ты так говоришь, как будто всё ещё любишь его, — в глазах Семёна промелькнуло удивление.

— Люблю? — Надежда на миг задумалась. — Нет, сынок. Столько лет прошло… Если что и было, так уже давно быльём поросло.

— Я ничего понять не могу, — Семён тряхнул роскошной гривой вьющихся волос.

— А тебе и не надо.

— Странная ты какая-то! — Семён в недоумении пожал плечами. — Если ты отца ненавидишь, почему тебе жалко эту глупую девочку, позарившуюся на такое барахло? А если у тебя к нему что-то осталось, зачем выгнала?

— Пей чай, а то совсем остынет, — Надежда провела рукой по голове сына. — Любовь… Ненависть… Надо же…

— Нет, подожди, мам. Ты мне объясни всё по-человечески, я имею право об этом знать: как-никак меня это тоже каким-то боком касается.

— Большое знание рождает большую боль. Ни к чему тебе всё это. Я свою жизнь уже прожила, что о ней говорить? Давай лучше складывать твою, и пусть она окажется легче и светлее моей.

* * *


Настя надула щеки, провела пальцем от виска к подбородку и недовольно уставилась на своё отражение. Усмехаясь, круглое зеркальце-ромашка на пластмассовой подставке корчило Насте рожи и упрямо показывало чьё-то чужое лицо. Отёчные веки, тёмные мешки под глазами, какие-то дикие малиновые прыщи по всей коже — девушка в зеркале была просто отвратительна. От красавицы с дивными белокурыми локонами и ясными голубыми глазами не осталось и следа. Жалкая, бледная, она походила на измятый лист бумаги, завалявшийся в ящиках старого письменного стола и вытащенного на свет белый исключительно по случайности.

— Боже мой, какая же ты уродка! — Настя схватила зеркало и, перевернув, для верности прикрыла его руками.

В красивой деревянной рамке на краю стола помещалась её фотография, сделанная год назад, и от зависти к красоте и счастливой улыбке молоденькой девочки на тоненьких высоких каблучках на глазах Насти выступили слёзы.

— Какая же ты дура! Какая же ты набитая дура! — сжав кулаки, она зажмурилась, и из её груди вырвался стон. — Говорила же мать, не торопись, нет, надо было вляпаться в такое дерьмо! — Настя со злостью ударила по фоторамке, и та, кувыркнувшись, с грохотом упала на пол.

Дела молодой жены шли из рук вон плохо, и причин поплакать у неё действительно имелось предостаточно. С тех пор как на безымянном пальце правой руки появился заветный золотой ободок, прошло чуть больше полугода, но эти несколько месяцев полностью перевернули всё её существование, не раз заставив пожалеть о совершённой впопыхах глупости. Связать себя по рукам и ногам в восемнадцать лет было само по себе неумным поступком, но согласиться на ребёнка в первый же месяц совместного существования — этому не находилось даже названия.

Сидя дома у окна и ожидая возвращения мужа с работы, Настя не раз представляла себе развесёлую жизнь своих более умных подружек и кусала локти от досады. Купаясь в поклонниках и подарках, они развлекались на полную катушку, получая от жизни столько удовольствия, сколько ей и не снилось. Цветы, украшения и конфеты проносились перед её мысленным взором непрерывной чередой, терзая бедное сердечко и доводя чуть ли не до истерики.

То, что Настин изумительный избранник оказался скупым, открылось почти сразу же после свадьбы, в тот же самый день, вернее, вечер, когда Леонид, старомодно встав на колено, протянул ей алую бархатную коробочку…

— Что это, милый?

В предвкушении дорогого подарка сердечко девушки часто забилось, и, разливаясь по груди приятным теплом, всё её существо наполнилось ожиданием маленького счастья.

— Это дар любви, — наклонив смиренно голову, Тополь протянул молодой жене бархатную коробочку. — Прими от меня знак восхищения твоей красотой, молодостью и очарованием. Сегодня у нас маленький юбилей — ровно месяц с тех пор, как мы с тобой вместе. Мне хочется, чтобы эта скромная дата запомнилась тебе на всю жизнь.

Средневековые манеры рыцаря привели Настеньку в восторг, ещё никто и никогда не дарил ей подарков, стоя на коленях. Не в силах сдержать счастливой улыбки, чувствуя себя чуть ли не королевой, она взяла из рук любимого алую коробочку и щёлкнула крохотным замочком. По какой-то причине замочек не сработал, но коробочка открылась, и глазам девушки предстало недорогое золотое колечко с фианитиком.

— Какая прелесть!

Протянув руку, Настенька взялась за тонкий золотой ободочек и примерила его. Колечко оказалось впору. Тоненькое, изящное, оно смотрелось на ней очень даже неплохо, но было в нём что-то такое…

— Тебе правда нравится? — красивые губы Тополя растянулись в светло-розовую полоску.

— Конечно…

Выразить словами своё состояние Настя не могла, но её не покидало какое-то странное чувство, словно в комнате присутствует кто-то третий, наблюдающий за ними со стороны.

— Тебе очень идёт, — взяв жену за руку, Леонид отступил на шаг и поиграл гранями камня на свету. — Как будто для тебя сделано.

— Что значит как будто? — удивилась Настя, и её глаза широко распахнулись. — Разве ты покупал его не специально для меня?

— Нет, что ты… конечно, для тебя. А для кого же ещё? — поспешно захлопнув коробочку, Леонид торопливо убрал её в карман пиджака, и от его излишней суетливости Насте опять стало не по себе. — Так я тебе угодил? — занервничал Леонид, заметив в глазах девушки растерянность.

— Разве можно не угодить таким чудесным подарком?

Боясь расстроить мужа, Настя тепло улыбнулась, вытянула перед собой руку, и тут её сердце неожиданно пропустило один удар. Сначала Настёна не поняла, отчего это произошло, но потом почувствовала, как у неё от лица отливает вся кровь и каждая клеточка тела наполняется щемящей обидой. Медленно, словно во сне, она поднесла руку к глазам и едва удержалась от того, чтобы не вскрикнуть. На кольце имелась достаточно глубокая царапина, сделанная явно не вчера.

— Лёня… — Настя подняла глаза на мужа. — Скажи, где ты взял это кольцо?

— Что значит где взял? — желваки Тополя дёрнулись. — Там же, где все: в магазине.

— Ты купил его в магазине? — с сомнением в голосе повторила она. — А в каком? В комиссионном?

— Чего это тебе вдруг пришло в голову?

— Лёнь, можно мне посмотреть коробочку? — Настя требовательно вытянула руку вперёд.

— Зачем она тебе? — в синих глазах Тополя метнулось беспокойство.

— Мне хотелось бы её подержать в руках.

— Ну что за детство! — принуждённо рассмеялся он. — Тебе что, колечка мало?

— Мало, — уронила она и пристально посмотрела Тополю в глаза. — Хочешь, я скажу, почему ты прячешь её в кармане?

— Почему?

— Потому что она не новая. Как, впрочем, и само кольцо, — лицо девушки выражало брезгливость. — Возьми его обратно. Я не хочу иметь вещей из комиссионки, неизвестно в чьих руках побывавших и неизвестно кем ношенных.

— Почему же неизвестно? Известно!

Задетый словами молодой жены за живое, Тополь взял из рук Насти злополучное кольцо и спокойно положил его обратно в потёртую бархатную коробочку.

— И чьё же оно?

— На данный момент твоё, — Леонид щёлкнул крышкой и убрал украшение в карман пиджака. — Если тебе оно не по вкусу, так и скажи, я настаивать не стану.

— Подожди… — Настя приложила кончики пальцев ко лбу. — Я что-то не поняла, что значит на данный момент?

— То и значит, — ровно проговорил Тополь.

— А чьим оно было до меня? — от звона в ушах Настя плохо слышала даже себя, не говоря уже о муже.

— Зачем тебе это нужно? — недовольно спросил Леонид. — Разве тебе недостаточно, что сегодня я подарил его тебе?

— Неужели это кольцо… твоей бывшей жены? — от потрясения Настя едва шевелила губами. — А если это так, то вопрос — какой из трёх? — Она на мгновение застыла и криво усмехнулась. — Или оно, как переходящее красное знамя, доставалось по наследству каждой, кто брал твою фамилию?

— А если даже и так, что тогда? — Леонид вызывающе вскинул подбородок.

— Ты хочешь сказать, что каждый раз, уходя из дома, забирал подаренные украшения с собой? — подобная дикая мысль не укладывалась в Настиной голове. — Этого не может быть…

— Почему может? — с вызовом произнёс Тополь. — Мне кажется, в этом нет ничего неестественного. Когда женщина находится на моём содержании, она имеет право пользоваться всеми вещами, которые я предоставляю в её распоряжение. Но если наши отношения окончены… — он выразительно пожал плечами. — Назови хоть одну причину, по которой я должен оставлять все эти вещицы в чужих руках?

— Ты хоть сам слышишь, что говоришь? — словно испачкавшись в грязи, Настя вытерла ладонь об юбку.

— А что я такого необыкновенного сказал? — удивился Леонид. — Почему я должен тратить свои деньги на то, на чём можно сэкономить? Разве это плохое кольцо?

— Да как же ты не понимаешь! — чувствуя себя оплёванной, Настя едва удерживалась от слёз. — Ты начинаешь новую жизнь, забирая в неё старые вещи, принадлежавшие другим женщинам! И у тебя хватает наглости передаривать ношеную-переношеную вещь снова и снова?

— Я тебе говорю ещё раз: незачем тратить лишние деньги, если можно обойтись без этого. Зачем все эти глупости? Вещи, выбранные мной однажды, ничуть не хуже тех, что лежат на витринах магазинов сегодня, а некоторые даже и лучше.

— Да как же я смогу носить что-то, принадлежавшее твоим бывшим жёнам?! — из глаз Насти брызнули слёзы. — Ты хоть немного подумай!

— А что здесь думать? Надевай и носи. Кто узнает, кому это кольцо принадлежало раньше? Если ты сама не скажешь — никто, уверяю тебя.

— Достаточно того, что я буду знать об этом! — от обиды и унижения Настя готова была провалиться сквозь землю.

— Зачем такие нервы? — развёл руками Тополь. — Если тебе это неприятно, давай просто уберём все эти вещи на какую-нибудь полку и забудем об их существовании. Тебя никто не заставляет их носить. Если передумаешь, то всегда сможешь ими воспользоваться, если нет — дело твоё и только твоё.

— А женихом ты был щедрее… — попыталась улыбнуться Настя.

— Золотко, не стоит путать туристическую поездку с эмиграцией, — нравоучительным тоном сказал Леонид. — Семейный бюджет — это не игрушки, и не нужно разбрасываться деньгами направо и налево без крайней надобности, потому что богат не тот, у кого много денег, а тот, кто умеет ими разумно пользоваться.

* * *


Дни шли своим чередом, и через какое-то время неприятная история с кольцом стала постепенно уходить в прошлое, оставив в душе лишь лёгкий налёт досады и ещё какое-то непонятное чувство, похожее не то на обиду, не то на брезгливость. Нет, Настя не забыла об этом происшествии. Время от времени перед её глазами помимо воли и желания всплывала алая коробочка с пожелтевшей атласной подушечкой, в центре которой лежало злополучное колечко. Но день ото дня воспоминания эти становились всё туманнее, всё неразличимее, пока наконец не отодвинулись настолько, что память о них перестала вызывать в сердце Насти хоть какие-нибудь эмоции.

Пожалуй, за первые четыре месяца совместной жизни, кроме этой ничтожной неприятности, упрекнуть своего мужа Настёне было в общем-то и не в чем. Всегда внимательный и корректный, Леонид никогда не жалел для молодой жены ласкового слова. Нахваливая подгоревшие котлеты и недосоленные борщи, он неизменно улыбался, и от этой улыбки сердце Насти переполнялось теплом и желанием сделать для любимого что-нибудь необыкновенно приятное и замечательное.

Стараясь угодить мужу, она могла часами наглаживать его брюки и рубашки, забывая о собственной усталости и думая только о том, как он будет выглядеть в той или иной вещи. Чистка обуви, доставлявшая раньше столько отрицательных эмоций, теперь не казалась Насте таким уж отвратительным занятием, наоборот, надраивая до блеска ботинки милого, она получала удовлетворение от своей работы, и время, потраченное на это, потерянным отнюдь не считала.

К инициативе жены Леонид относился весьма положительно. Любить себя — вообще дело приятное и ничуть не обременительное, но ощущение, что твою божественную особу любит кто-то ещё, и любит от всей души, доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие.

Конечно, нет ничего необыкновенного в том, что Насте хотелось ухаживать за ним. Считая себя эффектным мужчиной, Тополь принимал все знаки внимания со стороны жены если не как само собой разумеющееся, то по крайней мере как нечто, являющееся обязательным приложением к данному браку. Но та безграничная жертвенность, с которой Настенька отдавала ему всю себя без остатка, была настолько трогательна и непосредственна, что в душе Леонида невольно возникало чувство умиления этим юным созданием.

Единственное, что слегка омрачало его жизнь, так это постоянная необходимость выражать вслух свою благодарность за те маленькие услуги, которые оказывались ему Настей в качестве законной супруги, тем более что ничего особенного или из ряда вон выходящего в них не наблюдалось. Наверное, исключительно из-за молодости девочка ждала похвалы за каждое произведённое действие, сделанное для его блага. Но подобная реакция казалась Леониду ненормальной и вызывала у него странную ассоциацию с дрессурой маленьких собачек в цирке. Нет, всё, что делала для него эта девочка, было, безусловно, приятно и замечательно, но раздавать кусочки рафинада за каждое верное па было в какой-то степени даже оскорбительно.

Глажка белья, уборка квартиры, приготовление обеда — всё это являлось делом обыденным, прилагающимся к колечку, надетому на пальчик возлюбленной в загсе, и не требующим каких-то дополнительных одобрений или похвал. Безусловно, добрых слов для жены Леониду было абсолютно не жалко, тем более что вся эта словесная дребедень не отнимала много времени, но запросы Насти день ото дня становились всё глобальнее, и теперь, не получая своей порции одобрительной похвалы, она вела себя, можно сказать, вызывающе.

Неизвестно, кто настроил её подобным образом, может, мать, а может, кто-то из подруг, но в последнее время в её глазах появилась странная резь, пугающая Леонида и наводящая на нехорошие мысли. Пока внешне всё оставалось, как и прежде, но каждый раз, принимаясь за какое-нибудь хозяйственное дело, Настя несколько секунд внимательно смотрела на мужа, словно взывая к его совести и предлагая взять часть забот на свои плечи. Разговоров на эту тему пока не было, но молчаливый взгляд являлся первым симптомом того, что вскоре следовало ожидать перемен, и притом не к лучшему.

Включаться в хозяйственную деятельность по дому в планы Леонида не входило. С учётом беременности дочери с различными аспектами данной проблемы должна была справляться тёща. Но та почему-то помогать не спешила, ограничиваясь редкими телефонными звонками, и это невольно настораживало.

Конечно, помыть посуду или пропылесосить пол Леонид мог бы и сам, но определённые моральные принципы не позволяли ему заниматься подобной глупостью. Ведь привыкнув к его непосредственному участию в совместных акциях, Настя могла решить, что такой порядок вещей её устраивает больше, и в конечном итоге неприятностей могла бы быть масса. Заниматься текучкой по дому Леонид не собирался. Достаточно того, что он вкалывал на производстве, и одно это уже должно освобождать его от всего остального.

Предчувствие грядущих неприятностей с каждым днём становилось всё сильнее. Не удовлетворяясь старой порцией похвал, Настя требовала всё больших усилий с его стороны, а когда, с её точки зрения, Леонид был недостаточно убедителен и красноречив, на её личике проступало выражение явного неудовольствия. С раздражением брякая грязными тарелками, она косилась на Леонида, молчала, но её губы всё чаще и чаще недовольно поджимались.

Напуганный зловещими симптомами, Тополь предпринял крайнюю меру и стал приходить с работы совсем поздно. Задерживаясь на несколько часов сверхурочно, он приносил чуть больше денег в семью, рассчитывая таким образом сразу убить двух зайцев: задобрить неизвестно отчего заартачившуюся жену и разрядить обстановку в доме с помощью более редкого контакта, по крайней мере до рождения ребёнка.

Загадывать дальше не имело смысла, но три месяца подобный манёвр просуществовать мог легко. С рождением же малютки измениться может многое, в том числе и отношение ко всему происходящему матери Насти, Марины Дмитриевны. Увидев, насколько тяжело приходится единственной дочери, тёща непременно дрогнет и, сменив гнев на милость, возьмёт часть неприятных хлопот на свои плечи. Освободившись хотя бы от части забот, Настя обязательно воспрянет духом и пересмотрит свою точку зрения в положительную для мужа сторону.

Восхищаясь своими хитроумными замыслами, Леонид хвалил себя за сообразительность и умение подходить к любой ситуации гибко. Уверенный в своей неотразимости и надёжности чувства своей юной избранницы, он уже почти успокоился, когда над его головой нежданно-негаданно разразилась гроза, напрочь смешавшая все его планы и заставившая усомниться в собственной неуязвимости…

— Я пришёл!

Вытащив ключ из замочной скважины, Леонид закрыл дверь и с удивлением прислушался к звуку работавшего в большой комнате телевизора. Судя по тому, что в квартире горел свет и пахло чем-то жареным, Настя была дома. Небрежно скинув ботинки, Тополь поискал глазами тапочки, но на привычном месте их почему-то не оказалось. С удивлением посмотрев на своё отражение в большом зеркале, висевшем напротив входной двери, он пожал плечами.

Пропажа тапочек — факт странный сам по себе. Каждый день, приходя с работы, он неизменно находил их на одном и том же месте, аккуратно стоящими на специально отведённой для этой цели полочке. Но Леонида до глубины души поразило даже не столько отсутствие привычного атрибута домашнего отдыха, сколько отсутствие законной жены у входных дверей в момент его появления в квартире.

Ежевечерняя церемония встречи глубоко уставшего человека с работы являлась раз и навсегда установленным семейным ритуалом, об изменении которого не могло быть и речи. Суть этого церемониала сводилась вовсе не к элементарному приветствию, полагающемуся при встрече, а к своего рода показательной демонстрации семейной иерархии. Приветствуя хозяина дома, Анастасия каждый раз подтверждала незримое превосходство Леонида и свою полную готовность соответствовать существующему порядку.

Повесив плащ на вешалку, Тополь секунду помедлил, но потом решительно двинулся на доносившийся из комнаты звук.

Настя сидела в кресле, положив ноги на табуретку и, с удовольствием глядя в экран телевизора, хрустела засахаренными орешками. Рядом на журнальном столике стоял большой пакет с персиковым соком и лежало несколько модных иллюстрированных журналов.

— Ты, наверное, не слышала, я пришёл с работы, — в словах Тополя не было прямого укора, но голос звучал так, чтобы Насте стало понятно: он недоволен допущенным ею промахом.

— Привет! — не в силах оторваться от телевизора, Настя слегка повернула голову к мужу, стоящему в дверях.

— Почему ты не вышла меня встречать? — В его тоне послышались металлические нотки. — Я пришёл, меня никто не встречает… Что произошло? Ты больна?

— Разве беременной обязательно быть нездоровой, чтобы остаться в удобном кресле при появлении мужа? — увидев, что по экрану пошли титры, Настя убавила звук и наконец-то повернулась к Леониду.

— Ты говоришь так, будто вчера или позавчера ты беременной не была, — холодно бросил он.

— Не понимаю, чем ты недоволен, — нисколько не смущаясь, передёрнула плечами Настя. — Ты пришёл с работы, я дома, ужин на плите. Что тебе ещё нужно?

— Вообще-то не мешало бы уделить мне немного внимания.

— Ты тоже беременный? — Настя потянулась за новым орехом.

— Что за тон?!

От неожиданного сопротивления этой пигалицы, обычно с обожанием смотревшей ему в рот, Леонида передёрнуло. Это ничтожество, малолетняя соплюшка, ещё несколько месяцев назад скромно опускавшая глазки, соглашавшаяся с мужем буквально во всём и трепетно внимавшая каждому его слову, позволяла себе разговаривать с ним так, как ни одна из трёх предыдущих жён.

— Ты давай-ка снизь обороты, мне нервничать вредно, — как ни в чём не бывало проговорила Настя.

— Интересненькое дело… — с угрозой протянул Тополь. — Значит, человек пришёл с работы, уставший, голодный…

— Мне покормить тебя с ложки или уже начинать тренироваться вскармливать грудью? — Настя вскинула брови и с удовольствием отметила, что лицо мужа вытянулось. — Если ты плохо слышащий, могу повторить: ужин на плите. Где стоят тарелки, ты знаешь.

— Это что за нововведения? Кто у тебя сегодня был?! — Тополь почувствовал, как в лицо ударила кровь. — Кто научил тебя подобным штучкам?! В доме не прибрано, бельё не переглажено…

— Пшено от риса не отделено, и семь розовых кустов еще не расцвели, — закончила за мужа Настя. — Во-первых, прекрати орать, а во-вторых, я тебе что, бесплатная домработница? Если тебе нужна свежая рубашка — утюг в шкафу, возьми и погладь сам, слава богу, руки-ноги есть. Что же касается пола, пыли и всего прочего, с сегодняшнего дня я убираться не намерена, это слишком губительно для моего здоровья и здоровья нашего будущего ребёнка.

— Полагаешь, утонуть в грязи для твоего здоровья будет лучше?

— А почему мы должны утонуть в грязи? — Настёна наивно захлопала ресницами.

— Потому что если в доме не убираться, то так скоро и произойдет, — наставительно проговорил Леонид. — Это жизнь, девочка, и ты должна понять, что кто-то должен вытирать пыль и мыть полы, выносить мусорное ведро и чистить раковину.

— А почему бы этим не заняться тебе? — Настя в упор уставилась на Леонида.

— Мне?! — от неожиданности Тополь лишился дара речи.

— Тебе, — Настя взяла с блюдца последний орешек и, секунду подумав, протянула его мужу. — Хочешь?

— Я буду мыть полы?! — синие глаза Тополя потемнели от негодования. — Ты соображаешь, что говоришь?! Ещё скажи, что я должен чистить сантехнику и варить манную кашу!

— А почему бы и нет?

— Да ты совсем с ума сошла! — от возмущения глаза Тополя чуть не вылезли из орбит. — Это что, мужское дело? Застрять между половых тряпок и алюминиевых кастрюлек — это дело?

— Конечно, намного приятнее прийти с работы, упасть в кресло и умирающим голосом потребовать себе еды, — не моргнув глазом, парировала Настя. — Скажи, милый, а в трёх предыдущих браках ты тоже жил тунеядцем?

— Откуда ты набралась этой гадости?! — взъярился он. — Надо же, столько времени была такой тихоней, и на тебе, выдала.

— А ты думал, я буду сопеть в тряпочку до пенсии?! — впервые за всё время разговора Анастасия повысила голос. — Значит так, слушай меня внимательно и запоминай. Всему на свете приходит конец, и терпению тоже. Если ты собрался строить семью — строй, а не виси у меня на шее ярмом. Я говорю тебе это в первый и последний раз, повторять больше не буду. Или ты берёшься за ум и начинаешь жить по-человечески, а не как амёба, или я собираю вещи и ухожу от тебя насовсем к матери.

— Ну, это мы ещё поглядим… — криво усмехнулся Леонид, но в тот же момент отчётливо осознал, что его беззаботная жизнь кончилась.

* * *


— Это ещё что, вот у Вички парень чего отчебучил! — подцепив ложечкой густое клубничное варенье, Алёна быстро поднесла ко рту и слизнула готовую сорваться вниз каплю. — Пошла она позавчера со своим Витькой на свидание. Назначила у «Пушкина» на пять, а сама явилась почти в шесть, ну, вы же знаете Вичку! Ей прийти вовремя — нож острый. Витька стоит, с ноги на ногу переминается, от холода уже весь сине-зелёный, того и гляди Снегурочкой станет. — Представив Витьку в новогоднем костюме Снегурочки, Алёна заразительно засмеялась, а следом за ней захохотали и остальные девчонки. — Стоит, значит, этот страдалец, ждёт. Куртка нараспашку, рубашка на двух пуговицах, будто не март, а лето красное. А наша Вичка и не торопится, цену себе набивает.

— Донабивается, — Юля развернула шоколадную конфету и отправила её в рот целиком. — Как-нибудь опоздает часа на два, придёт, а Витьки и след простыл.

— Хо-хо! — Алёнка лучезарно улыбнулась. — Он что, один на свете? Не будет Витьки — будет Пашка, или Сашка, или всё равно кто, мужиков — как грязи, неужели ещё за них держаться? Молодец Вичка, пусть этот Ромео своё место с самого начала знает. Ты ещё скажи, что это ей следует стоять его ждать! Да он должен быть просто счастлив, что она вообще соизволила прийти!

— И то правда, — согласилась Юля. — Ну, а дальше-то что? Пришла она к «Пушкину»…

— Пришла она к «Пушкину», — продолжила Алёна, — Витька, конечно же, обрадовался. Ну, цветочки там, охи-ахи, — в общем, обычный набор, — махнула она рукой. — Идут они по Тверской, гуляют, наша Вичка между делом присматривает, что бы такое из Витька выудить, а он какой-то странный…

— Денег, что ли, с собой не взял? — от такого страшного предположения глаза Юли округлились. — Тогда зачем на свидание звал?

— Да нет, с деньгами у Витьки всё в порядке, стала бы наша Вичка с нищим шуры-муры разводить!

— А чего ж тогда странный, раз деньги есть? — удивилась Юля.

— Да вот и Вичка сначала никак не могла понять, в чём дело, — Алёна отхлебнула из кружки чай. — А потом выяснилось, да тако-о-ое…

— Ну, что, говори, не тяни! — добавив всем чаю, Настёна присела на табуретку возле подружки.

— Не знаю уж, чего этому гаврику стукнуло, но только он вдруг ни с того ни с сего предложил Вичке выйти за него замуж! Вы представляете?!

— Вот здорово! — обрадовалась Настёна. — И она согласилась?

— Вичка что, дура? — лицо Алёнки вытянулось от удивления. — На хрена ей этот Витёк сдался?

— Но она же с ним встречалась?

— Ну и что из того? Мало ли, кто с кем встречается? Что же теперь за каждого нужно замуж бежать? — Алёнка облизала сладкую ложку с обеих сторон. — Сама посуди, он ей как корове бантик. Квартиры нет, машины — тоже, денежки у него родительские, сегодня есть — завтра нет. И что она с ним будет делать? И потом, у нашей Вички в голове ветер — в попе дым.

— Но он же, наверное, её любит, раз замуж позвал… — растерялась Настя.

— И пусть себе любит, — пожала плечами Алёна. — Разве ему кто-то мешает любить её дальше?

— Ну и правильно сделала, я бы тоже не согласилась, — одобрила поступок Вички Юля. — Чего хорошего замужем? Ещё успею нагладиться да настираться, а, не дай бог, дети пойдут!.. — она трижды сплюнула через левое плечо и вдруг увидела побледневшее лицо Насти. — Настьк, тебя это не касается, ты же по любви замуж пошла. Это я про себя. У тебя же всё в порядке?

— У меня — да, — стараясь казаться уверенной, улыбнулась Настя и тут же почувствовала, что безумно завидует подругам.

Неожиданный приезд девчонок её обрадовал. Сама она никуда не выходила, ноги отекали настолько, что ни в одну обувь Настя просто не влезала, к тому же чувствовала она себя просто отвратительно.

Неизвестно откуда появившийся токсикоз мучил её безбожно, выворачивая наизнанку по сто раз на дню и доводя чуть ли не до истерики. Удачно проскочив эту неприятность в первые шесть месяцев, Настёна попалась тогда, когда уже и не ожидала ничего подобного. Если бы недомогание наступало от запаха какого-нибудь определённого продукта, с этим еще можно было бы как-то мириться, но Настю мутило буквально от всего, и от одного только вида еды к её горлу подступала дикая тошнота.

Весёлая трескотня девчонок на какое-то время отвлекла её от собственных проблем, заставив забыть и о токсикозе, и об отёкших ногах, и о ноющей пояснице. Слушая их болтовню, Настя испытывала чувства радости и зависти одновременно.

С одной стороны, слушая о приключениях общих знакомых, она получала ни с чем не сравнимое удовольствие соприкосновения с той жизнью, которая бурлила за порогом её дома и к которой она теперь, увы, уже не имела никакого отношения. С другой — помимо её воли и желания душа переполнялась горькой обидой. Сравнивая своё прозябание в ненавистных стенах, ставших чуть ли не тюрьмой, с лёгкой и красивой жизнью подружек, Настя была готова выть от отчаяния. Семь месяцев назад она своими руками вырыла себе могилу, и теперь возврата к прежнему для неё уже не существовало.

— А что произошло в пятницу! — прервала невесёлые размышления подруги Юля. — Закончилась у нас последняя пара, мы с ребятами пошли покурить на площадку. Только затянулись — чешет наша замдекана. Мы не долго думая — за угол, кому же охота в учебную часть? Она — за нами. Да где ей! Тётка толстая, тяжёлая, пока доплинтухала — нас и след простыл! — весело засмеялась она. — А потом мы рванули в «Садко».

— Так там же дорого! — невольно вырвалось у Насти, и тут же, пожалев о своих словах, она прикусила язык, моля Бога сделать так, чтобы на её реплику никто из подруг не обратил внимания.

— Ну и что? — хлопнула ресницами Алёнка. — Платили-то не мы с Юлькой, а мальчишки. Неужели мы заслуживаем только эскимо на палочке? Пусть раскошеливаются. Чем больше потратят, тем больше будут ценить.

— Настька, жаль, тебя с нами не было, там такая медовуха, закачаешься! — с восторгом воскликнула Юля. — Сначала пьёшь — ничего, как компот, а потом — обалдеть, голова светлая, а ноги совсем не слушаются. Так прикольно! Мы там проторчали часа два, наверное, не меньше. Ты когда-нибудь настоящую медовуху пила?

— Нет, — замотала головой Настя.

— Будет возможность, попробуй, — посоветовала Юля. — Такая чума…

— Ну, и долго я ещё буду сидеть… некормленым? — неожиданное появление Леонида в дверном проёме заставило девчонок замолчать. — В конце концов, совесть у вас есть или нет? У нас что, общественная столовая? Два часа жду, когда вы сообразите, что вам пора домой, и когда вы вымететесь отсюда, а вам — трын-трава.

— Лёня… — покраснев до корней волос, Настя подняла на мужа умоляющий взгляд.

— А что Лёня? Что Лёня? Эти свистушки могут трепаться всю ночь, им бы только развлекаться, а мы с тобой — люди семейные, тем более что ты себя очень плохо чувствуешь. Я понимаю, тебе неудобно сказать, чтобы они вытряхивались вон, но они же сами не поймут, — с нажимом проговорил Тополь и обвёл застывшую компанию недобрым взглядом. — Ну, и долго вы тут будете сидеть?

— Мы уже собирались уходить…

Потрясённо переглянувшись с подругой, Алёна встала с табуретки. Вслед за ней поднялась и Юля.

— Девчонки, подождите, не уходите, Лёня же пошутил! — ощущая, как от стыда и унижения вспыхнуло её лицо, Настя бросила на мужа требовательный взгляд. — Ты же пошутил, правда?

— Ничего я не пошутил, — невозмутимо проговорил Тополь. — Чего ради я должен ущемлять себя второй час подряд? Если бы ещё они, — Леонид с пренебрежением кивнул на посетительниц, — сказали чего-нибудь умное, а то дурь одна: кто кому чего подарил и кто кого на сколько денег раскрутил. Я устал, я хочу есть, и мне надоели все эти бестолковые разговоры.

— Это мои подруги! — полыхнула глазами Настя.

— А я твой муж! — не остался в долгу Тополь.

— Ладно, Насть, ты извини, мы правда пойдём. Поговорим как-нибудь в другой раз.

Юркнув в прихожую, девчонки быстро оделись, и не успела Настя попрощаться с ними, как щелчок дверного замка возвестил о том, что они с Леонидом остались в доме одни.

— Зачем ты это сделал? — потрясённо проговорила она.

— Они мне надоели, — открыв крышку сковородки, Тополь подцепил вилкой холодную котлету.

— Они приехали не к тебе.

— Тем более, — Леонид открыл дверку кухонного шкафчика и достал тарелку.

— Я никогда не вела себя подобным образом с твоими друзьями, — в голосе Насти послышались слёзы.

— Ещё не хватало нас сравнивать! — он потянулся за второй котлетой. — Мои друзья не сидят на кухне и не чешут языками до потери сознания. И потом, я нахожусь в своём собственном доме, в отличие от тебя, дорогая, и могу делать здесь всё, что мне заблагорассудится.

— Ты поступил подло!

— Прости, тебя не спросил, — Тополь взял разделочную доску, достал батон и принялся нарезать хлеб. — Надо же, до чего дожили! Я обязан в своём собственном доме сидеть голодным, а какие-то девицы будут торчать на моей кухне, городить всякую дурь и жрать ложками моё варенье! Да как ты вообще могла пригласить этих уродин в наш дом? Ты хоть слышала, какую чушь они пороли?

— С этими девчонками я проучилась в школе десять лет! — Настя едва сдерживалась, чтобы не разреветься. — Прежде чем выталкивать их из дома, хоть бы обо мне подумал! Что они теперь обо мне скажут?!

— Да что бы ни сказали, какая разница? Тебя абсолютно не должно интересовать мнение этих вертихвосток, — Тополь нахмурился и стукнул по столу кулаком. — Тебе нужно думать о рождении будущего ребёнка, о нашей семье, а не о том, как бы, задрав хвост, умотать из дома на гулянку! Думаешь, я не слышал, что они говорили?!

— Да как же ты не понимаешь? После того, что произошло сегодня, они ко мне больше никогда не приедут! Никогда! — в отчаянии прокричала Настя.

— Вот и отлично, ни к чему тебе такие подружки, — спокойно ответил Леонид.

— Но я же совсем одна среди этих четырёх стен, как в тюрьме! Я же целыми днями не слышу человеческого голоса!

— Включи телевизор, — Тополь отломил вилкой кусок котлеты и неторопливо отправил его в рот.

— Я скоро сойду с ума! — Настя бессильно опустилась на табуретку, и по её щекам покатились долго сдерживаемые слёзы. — И это ты называешь любовью?

— Любовь здесь ни при чём, моя дорогая. Когда ты выходила замуж, ты отдавала себе отчёт в том, что твоя жизнь должна кардинально измениться. «Сойду с ума»… Зачем такие крайности? Я понимаю, ласточка, как тебе сейчас нелегко, но нам осталось потерпеть совсем чуточку. В мае родится ребёнок, и всё станет иначе, вот увидишь! — Тополь ласково улыбнулся жене. — Как только появится малыш, тебе самой будет не до этих пустышек. Вот увидишь, всё изменится, всё обязательно изменится, и ты ещё сама скажешь мне спасибо за то, что сегодня я выгнал этих бездельниц.

— Не нужно было этого делать, — тихо всхлипнула Настя.

— Какая же ты ещё у меня маленькая! — чувствуя, что последнее слово осталось за ним, Леонид довольно растянул губы и погладил жену по руке. — Я знаю, у нас с тобой всё будет хорошо, вот увидишь, только нужно ещё совсем чуточку потерпеть. Ты мне веришь?

Секунду помедлив, Настя кивнула, и Леонид ощутил, как за его спиной снова выросли крылья.

* * *


— Мама, сегодня Ира останется у меня, — Семён прислонился к косяку кухонной двери и посмотрел матери в глаза.

— Это вопрос или сообщение? — улыбка далась Надежде с трудом.

— Ни то ни другое, — по мимике матери понять её реакцию было невозможно, и, ожидая худшего, Семён напрягся. — Мам, я уже взрослый человек, мне скоро исполнится девятнадцать, и то, что происходит сегодня…

— Сём, разве я сказала «нет»? — Надежда ласково посмотрела на сына и, подойдя, коснулась рукой его волнистых волос. — Признаться честно, я давно была готова к такому повороту событий. Мы с тобой достаточно близкие люди, чтобы заставлять друг друга лгать и изворачиваться. Пусть твоя Ира остаётся, я нисколько не буду против.

— Такой второй, как ты, нет на целом свете! — глаза Семёна засияли признательностью. Обняв мать, он нежно поцеловал её в щёку и торопливо вышел из кухни.

Продолжая улыбаться, Надежда смела с обеденного стола оставшиеся после ужина крошки, но до мусорного ведра так их и не донесла. Беззвучно всхлипнув, она тяжело опустилась на табуретку, безвольно уронила руки на колени, её плечи поникли. Сказать вслух можно всё что угодно, но обмануть себя не так-то просто. Много раз проигрывая подобную ситуацию в уме, она заранее подготовила нужные слова и даже сумела их произнести, но от того, что она смогла это сделать, сердцу было не легче.

То, что когда-нибудь наступит момент, когда ей придётся разделить своего мальчика с другой женщиной, она понимала прекрасно. Но от этого понимания легче не становилось. Захлёбываясь от ревности и боли, материнское сердце рвалось на тысячу мелких кусочков, и с этим ничего не поделаешь.

Много лет назад, когда, предав и обманув её, Леонид уходил к другой женщине, Наде казалось, что сильнее той боли, которую она испытывала тогда, просто не может быть. Но сейчас она чувствовала, что всё произошедшее шестнадцать лет назад, не идёт ни в какое сравнение с тем, что ей предстоит пережить теперь.

Если бы Надежда знала, что та, другая, оставшаяся в их квартире на ночь, не значит для её мальчика ничего, она бы перенесла её вторжение в их дом с лёгким сердцем и даже сама постелила бы ей постель. Но знать наверняка она этого не могла, и оттого её материнская душа плакала навзрыд.

— Мам, ты чего? — неожиданно плеча Надежды коснулась рука Семёна. — Тебе нехорошо?

— Да нет, сынок, всё в порядке, — заставив себя улыбнуться, Надежда встала, стряхнула с тряпки крошки в мусорное ведро и включила горячую воду.

— Как это в порядке, если я вижу, что нет? — обеспокоенно проговорил Семён и, подойдя к матери, заглянул ей в лицо. — Ты что, расстроилась из-за Ирки?

— Не говори глупостей, — Надежда взялась за флакон с моющим средством. — Чего-то я сегодня устала, даже сама не знаю почему. Лягу-ка я пораньше спать, как ты считаешь?

— Мам, неужели ты думаешь, что я слепой? — Семён забрал из её рук мыльную губку. — Если тебе неприятно присутствие этой девчонки в нашем доме, я могу её выгнать сию же секунду, ты только скажи.

— Как это «выгнать», на дворе же почти ночь? — прошептала Надежда и тут же почувствовала, как режущая боль начала потихоньку отступать. — И потом, зачем же обижать человека: сначала ты попросил её остаться, теперь собираешься выгонять. Так не делают.

— Ну, во-первых, я её ни о чём не просил, она сама навязалась, — пожал плечами сын. — А во-вторых, твоё спокойствие для меня гораздо важнее, чем её обиды.

— Ты так говоришь, будто она для тебя ничего не значит, — Надежда выглянула в коридор, соединяющий прихожую с кухней.

— Абсолютно ничего, — спокойно подтвердил Семён.

— Тогда зачем ты её оставил у себя?

— Природа требует, — ухмыльнулся сын.

— Знаешь что, природа, иди-ка ты к своей даме, а то она бог знает что про тебя подумает, — Надежда подтолкнула Семёна к дверям. — А за меня не волнуйся. Я действительно за эту неделю очень устала, только и всего.

— Значит, ты на меня не сердишься?

— Не говори глупостей, — ещё раз повторила Надежда и забрала из рук сына мыльную губку. — Ты хоть руки помой, прежде чем к девушке идти.

— Мам, а когда мне будет пятьдесят, ты тоже будешь отправлять меня мыть руки? — синие глаза Семёна заискрились весельем.

— Да. И ещё каждый раз буду следить, чтобы ты не перебегал дорогу перед машинами.

— Да, это серьёзно.

Подойдя к раковине, Семён подставил ладони под сильную струю воды, и от его рук во все стороны полетели брызги.

— Сёмка, смотри, что ты делаешь! — невольно рассмеялась Надежда.

— Спокойной ночи, мамочка!

Подмигнув, он, как в детстве, вытер мокрые руки о край её фартука и быстро ретировался с кухни, а Надежда, прислушиваясь к затихающим шагам сына, тепло улыбалась, потому что в этот вечер она была самой счастливой и самой любимой женщиной на свете.

* * *


Пьяный май девяносто шестого заливал Москву духмяной пеной черёмухового цвета. Облетая, крохотные лепестки устилали землю тонким батистовым полотном, источавшим головокружительный аромат, заполнявший собой все уголки скверов и дворов. Стоя под открытой фрамугой, Настёна с удовольствием вдыхала чудный запах пробудившейся земли и счастливо улыбалась.

В огромное стекло больничного окна ей было хорошо видно, как, торопясь по своим делам, по узенькой, словно нарисованной на листке бумаги простым карандашом дороге, ехали смешные игрушечные машинки. Торопливо пробегая мимо, они обгоняли друг друга, суетливо подмигивали едва заметными щёлочками глаз и даже не подозревали о том, что на шестом этаже больничного корпуса, почти прижавшись носом к оконному стеклу, стоит счастливая девочка Настя и наблюдает за их бестолковой суетой.

Ночь над Москвой уже растягивала своё тёмное бархатное покрывало, продырявленное редкими точечками острых звёзд; во дворах загорались круглые бусины желтоглазых уличных фонарей, и, словно просыпаясь ото сна, в домах один за другим зажигались тёплые квадратики окон.

— Ты чего здесь стоишь? Гляди, застудишься, — громыхнув ведром, нянечка плюхнула в него тряпку и посмотрела на молоденькую девушку, закутанную в тёплый байковый халат. — Шла бы ты в палату, время одиннадцатый час, а ты всё никак не угомонишься.

— Я не хочу в палату, — Настёна засунула руки в карманы и обернулась к пожилой женщине. — Чего я там не видела?

— А чего ты тут не видела? — нянечка слегка отжала тряпку, надела её на швабру и начала вытирать пол. — Глупые вы все, молодые. Тебе жизни осталось — пять дней, а ты своего счастья не понимаешь. Шла бы полежала, книжечку какую почитала, что ли… Чего толку в окно-то глазеть?

— А чего толку бока пролёживать? Жизнь долгая, ещё належусь, — беспечно ответила Настя.

— Ну да, належишься… Как же, жди… — женщина сочувственно покачала головой. — Дурёхи вы, дурёхи! Думаете, родили, всё и закончилось? Как же, закончилось. Всё только начинается. Это ж на всю жизнь крест, да такой, что не снимешь. Закончилось…

— Почему вы так со мной разговариваете?! — неожиданно в душе Насти всколыхнулась неприязнь к этой странной женщине со шваброй в руках.

— Шла бы ты в палату, а то только под ногами крутишься, — недовольно бросила нянечка. — Я тебе говорю — ты не веришь. Дело твоё. Вот выпишут тебя домой, ты меня ещё сто раз вспомнишь. Належится она…

Задевая о банкетки шваброй и бубня что-то себе под нос, уборщица стала удаляться по коридору. Глядя ей вслед, Настя с жалостью улыбнулась. Бедная женщина! Среди тряпок и швабр она совсем разучилась радоваться жизни. Видеть мир в чёрно-белых тонах — это великое несчастье. Теперь, когда на свете есть маленькая Катюша, всё изменится к лучшему. А как же иначе? Они с Леонидом так долго ждали появления малышки, что по-другому просто и быть не может!

Взглянув на часы, висящие в рекреации, Настя нащупала в кармане жетон и пошла к телефону-автомату.

— Алло, мам, ты? — стараясь не шуметь, она забилась в угол лестничной площадки и прикрыла трубку рукой. — Мам, это я, привет!

— Привет! Как ты там? — из-за плохой связи голос матери звучал тихо-тихо, как будто она говорила из глубокого подземелья.

— Мам, говори громче, я ничего не слышу!

— Я говорю, как ты там?!

— У меня всё хорошо. Сегодня мне приносили Катеньку, только я не смогла её как следует разглядеть, она была завёрнута, как кулёк, в сто пелёнок, один нос торчал наружу.

— Какая она хоть есть-то?!

— Не знаю! — Настя тихо рассмеялась.

— Что значит не знаю?! — с волнением проговорила Марина Дмитриевна. — Какого цвета у неё глазки? Как у тебя, голубенькие?

— Какие там глазки, она спала, как сурок!

— Ну вот… — расстроилась мать. — Ничего-то ты толком не знаешь. Собственного ребёнка и то разглядеть не можешь.

— Мам, послезавтра нас выписывают, вот и увидитесь, сама всё рассмотришь. Кстати, о выписке. Ты Лёнечке дозвонилась? Врач говорит, он должен подъехать сюда к двенадцати с моими документами и всем необходимым для Катюшки.

— Насть… — в трубке что-то зашипело, и голос матери почти совсем пропал.

— Мам, я опять ничего не слышу. Сейчас, подожди! — Настёна подёргала и без того растянутый провод. — Говори!

— Я договорилась с Леонидом, что мы подъедем к тебе чуть пораньше, часам к одиннадцати-половине двенадцатого. Все нужные вещи он обещал привезти с собой.

— Вот видишь, а ты переживала! — обрадовалась Настя. — Я же тебе говорила, что Лёнечка — чудо, а ты мне почему-то не верила, обвиняла его во всех смертных грехах!

— Насть, давай не будем толочь воду в ступе, — сквозь треск слова матери были слышны плохо. — Поживём — увидим.

— Да нечего тут смотреть! — с жаром проговорила Настя. — Он у меня замечательный, только ты никак не хочешь этого понять!

— Я до твоего замечательного два дня дозванивалась, никак за хвост поймать не могла. А когда дозвонилась, он лыка не вязал, — голос Марины Дмитриевны неожиданно прозвучал чересчур громко.

— Мам, ну, это же понятно! У человека родилась дочка! Ты что думаешь, другие мужики ведут себя как-то иначе? Да все они одинаковые!

— Все, да не все! — даже сквозь шипение трубки было слышно, как женщина громко вздохнула.

— Мам, ты просто предвзято к нему относишься!

— Слушай, Насть, давай поговорим о чём-нибудь ещё, — устало произнесла мать.

— Знаешь что, как только я заговариваю о Леониде, ты либо осыпаешь его незаслуженными упрёками, либо пытаешься перевести разговор на другую тему!

— Насть, нам что, не о чем больше поговорить?

— Наверное, не о чем! — неожиданно в тоне Насти появилась злость. — Мам, хочешь ты этого или нет, тебе придётся смириться с тем, что он — отец Кати и мой муж, и я не позволю тебе отзываться о нём плохо!

— Да успокойся ты, никто не трогает твоего драгоценного Лёню!

— Вот и хорошо! — неожиданно в трубке раздался сигнал, предупреждающий, что через десять секунд связь закончится, но бросать следующий жетон у Насти не было никакого настроения. — Ладно, мам, сейчас нас разъединят. Спокойной ночи. Я тебе завтра вечером позвоню, — торопливо сказала она и, не дожидаясь, когда их действительно разъединят, положила трубку.

* * *


Настеньке нездоровилось. Весь день с самого утра её слегка познабливало. Стараясь не обращать внимания на слабость, она, как обычно, занималась своими домашними делами, но время от времени ловила себя на мысли, что ей хочется сесть в уголок дивана, закутаться в тёплый шерстяной плед и, прислонив тяжёлую голову к мягкой спинке, закрыть глаза.

Вероятнее всего, простудилась Настя вчера. Отполоскав Катюшкины пелёнки, она вышла вывешивать их на балкон и почувствовала, как под халат, на влажное от пота тело, проникает прохладный ветер. Ещё тогда она подумала, что её может продуть, но вернуться, чтобы надеть на себя что-нибудь поверх тонкого халатика, у неё просто не было сил. Перебросив бельё через верёвку, Настя наскоро закрепила его прищепками и, торопливо подхватив таз, юркнула обратно в комнату.

Особенно акцентировать внимание на том, заболеет она или нет, Насте было некогда. Время близилось к восьми, и требовательный крик Катюшки напоминал, что пора разогревать бутылочку с детской смесью. Кроме того, с работы скоро придет Леонид, рассчитывающий на горячий ужин, и поэтому Настя махнула на себя рукой, понадеявшись на то, что всё как-нибудь обойдётся само собой.

Но этого не произошло. Чувствуя, как с каждым часом голова становится всё тяжелее и тяжелее, она прикрывала глаза, и тогда под веками начинали перекатываться мелкие твёрдые крупиночки, похожие на песчинки. Хвататься за градусник было необязательно — и без того понятно, что у неё начинает подниматься температура. Но бросить всё и улечься под одеяло Настя позволить себе не могла.

Стоять у раковины и держать бутылочку со смесью под краном не осталось сил. Пододвинув ногой табуретку, Настя уселась на неё, приложила горящий лоб к холодному борту нержавейки и услышала какое-то неясное надоедливое гудение.

В первый момент она не могла понять, откуда доносится этот звук. Сначала ей показалось, что он раздаётся с улицы, потом подумала, что, сотрясаясь от мелкой вибрации, дрожит раковина, к которой она только что прислонилась. Но когда, закрутив кран, Настя смогла оторваться от мойки и распрямиться, стало абсолютно ясно, что кран здесь ни при чём. От сильного озноба мелко постукивали её собственные зубы, и этот звук, противный и надоедливый, отдавался в голове.

Судя по ощущениям, температура неуклонно приближалась к тридцати восьми, и, чтобы не расклеиться окончательно, Настена полезла в аптечку. Громко выражая своё неудовольствие задержкой долгожданного ужина, Катерина заливалась на все лады и, выводя незамысловатые рулады, требовала срочно исправить ситуацию.

— Сейчас, сейчас!

Чувствуя, как внутри невольно поднимается волна раздражения против этого орущего существа, не желающего считаться ни с чем, кроме своих желаний, Настя достала таблетку аспирина и налила в чашку кипячёной воды.

— Настёна, а вот и я! — из-за крика дочери Настя не услышала, как в квартиру вошёл Леонид. — А чего Катька так надрывается? — скинув ботинки, он заглянул на кухню — Ты её что, ещё не кормила?

— Ещё нет, — Настя запила таблетку водой и, взяв бутылочку, направилась в детскую.

— А чего ты возишься? Я думал, приду, она уже спать будет, — недовольно проговорил Тополь.

— Закрутилась!

Настя нагнулась над детской кроваткой и почувствовала, как задрожали колени. Первым порывом было попросить мужа помочь, но, услышав шум воды в ванной, она передумала и, собравшись с силами, достала ребёнка из кроватки.

Все пятнадцать минут, что продолжалось кормление, Леонид возился в ванной, приводя себя в порядок после рабочего дня. Торопиться нет смысла. Занятая ребёнком Настя всё равно не смогла бы уделить ему должного внимания, а возиться с ужином самостоятельно Тополю не хотелось. Какой резон греметь крышками самому, если через четверть часа всё это за него проделает жена?

— Настя, ты освободилась?! — крикнул Леонид из душа, прислушался, но никакого ответа не услышал.

Странно, обычно больше десяти-пятнадцати минут кормление не продолжалось. Вытребовав свою порцию «Агуши», Катька успокаивалась и отключалась тут же, у матери на руках, иногда даже не удосуживаясь выплюнуть изо рта соску. Уложив дочь в кроватку, Настя гасила ночник и выходила из комнаты, готовая находиться полностью в его распоряжении.

Недовольно нахмурившись, Тополь пожал плечами, выключил воду и начал вытираться. Чёрт знает что такое! Время к девяти, он пришёл с работы уставший дальше некуда, а Настя тянет с ужином, будто не понимая, что муж нуждается в её заботе не меньше, чем это маленькое кричащее существо в детской кроватке.

— Настя! — повесив полотенце, Тополь надел тяжёлый махровый халат и открыл дверь ванной. — Ты что, не слышишь, я тебя зову? Где ты есть-то?

Заглянув в кухню и заметив пустые конфорки, Леонид громко выдохнул, и в его голове пронеслась нехорошая мысль, что Настя опять выходит из-под контроля. И что за морока с этой девчонкой! Чуть перегнёшь палку — тут же истерика, а ослабишь хватку — её начинает заносить так, что вставить её обратно в рамки весьма затруднительно.

— Насть, ну чего, мы так и будем в прятки играть? — случайно взглянув в детскую, Леонид заметил жену, свернувшуюся калачиком на диване. — Насть, что за шутки? Вставай, — шепнул Леонид, дёргая Настю за рукав халата, и та, очень чутко спящая после рождения дочери, тут же подняла голову. — Ну, ты даёшь, я тебя жду, жду, а ты спать улеглась! Ты чего, за день не выспалась?

С трудом спустив ноги с дивана, Настя разлепила горящие веки.

— Лёнь, можно я чуть-чуть посплю, я что-то нехорошо себя чувствую…

— А как же ужин?! — изумился Тополь, и его брови подскочили. — Знаешь что, не выдумывай!

Взяв жену за руку, он потянул её к дверям, и Настя, пытаясь на ходу попасть в тапочки, не в силах сопротивляться, молча последовала за ним.

— Ты чего это придумала спать? — усевшись в углу кухни на свою любимую табуретку, Тополь чиркнул спичкой и с удовольствием затянулся сигаретой. — Время детское, ещё даже девяти нет.

— Говорю же тебе, мне нездоровится, — Настя вытащила сковородку с макаронами по-флотски из холодильника и поставила её на огонь.

— Да тебе каждый божий день нездоровится, — Тополь выпустил сигаретный дым изо рта. — То у тебя голова болит, то ты устала так, что у тебя руки-ноги не двигаются, то ещё что-нибудь придумаешь. Уже и не знаю, как мне быть. Посуди сама, ребёнок в постели, время детское, а у тебя что ни день, то новая причина, чтобы обойти меня вниманием.

— А тебе не приходит в голову, что, намотавшись за день с маленьким ребёнком, к вечеру я устаю до такой степени, что мне уже просто ничего не надо? — Настя достала тарелку и громко хлопнула дверкой хозяйственного шкафчика.

— Ты говоришь так, будто у других женщин нет маленьких детей, — ухмыльнулся Леонид. — Однако другие как-то находят время и на мужа, и на себя.

— Что ты имеешь в виду?

Настя поставила перед мужем тарелку с ужином и тяжело опустилась на табуретку. Ноги не слушались, в голове гудело, а всё тело обдирали мелкие колючие мурашки озноба.

— Я не хотел тебе говорить, но уж если ты сама об этом спросила… — Тополь отломил кусочек хлеба. — После свадьбы ты очень изменилась и, увы, не в лучшую сторону. Когда мы женились, ты выглядела как картинка, а теперь… Нет, ты не думай, я всё понимаю, меньше месяца назад ты родила ребёнка, и это говорит о многом, но неужели это даёт тебе основания круглосуточно ходить в одном и том же халате, не краситься, не следить за руками… Ты уж меня прости, Настён, но сейчас ты выглядишь не на двадцать, а на все сорок.

— А тебе не приходит в голову, что на сорок я выгляжу благодаря тебе? — с трудом проговорила Настя.

— Вот это номер! — от удивления Леонид даже отложил вилку. — Признаться честно, во всей этой истории я считал себя пострадавшей стороной, а никак не виноватой. Мало того, что я женился на одной, а ровно через год получил другую, мало того, что я лишился какого бы то ни было внимания с твоей стороны, так еще выходит, что я во всём и виноват?

— Ты считаешь меня двужильной лошадью? — с трудом ворочая языком, произнесла Настя. — Ты переложил на мои плечи все домашние дела, полностью устранившись и от хозяйства, и от забот о ребёнке, и вообще от всего. И какой, по твоему мнению, я должна быть?

— Ты говоришь так, словно я не работаю! — возмутился Тополь. — Ты уж меня прости, но на твои декретные деньги содержать себя и ребёнка ты бы не смогла. Всё, что у нас есть в доме — исключительно моя заслуга. Если бы не я, ты бы сосала лапу.

— Если бы не ты, я бы училась в институте и горя не знала! — неожиданно для себя вдруг выдала Настя.

— Во-о-он как ты заговорила! — Тополь с сожалением взглянул на остывающий ужин, будто решая, что первостепеннее, горячий ужин или воспитательная беседа с женой, и, тяжело вздохнув, решил принести в жертву первое. — Когда я предложил тебе выйти за меня замуж, ты вовсе не была против такой перспективы, напротив, ухватившись за меня руками и ногами, ты всеми силами ускоряла это событие. Или я что-то путаю?

— Когда ты звал меня замуж, ты обещал, что мы будем с тобой единым целым, — устало проговорила Настя. — На деле же оказалось всё иначе. Я думала, наши отношения изменятся после рождения Кати, но стало только хуже. Если раньше ты хоть как-то считался с моими желаниями, хотя бы внешне, то теперь делаешь только то, что удобно тебе, совершенно не заботясь, каково при этом мне.

— И чем же я тебя, позволь спросить, обидел? — Тополь поджал губы.

— Речи о том, чтобы помочь мне по дому, я уже не веду, — тихо проговорила Настя и горько улыбнулась. — Я понимаю, с твоей точки зрения, ты — рабочий человек, у которого на шее сидят две иждивенки и пьют из него соки, а я — обленившаяся домохозяйка, которая от скуки уже не знает чем заняться…

— Зачем же так утрировать? Я знаю, у тебя тоже много забот.

— Но если ты это знаешь, почему никогда не поможешь мне хотя бы с дочкой? Такое ощущение, что Катенька нужна мне одной! Целыми днями я кручусь как белка в колесе, а ты не хочешь хотя бы изредка подменять меня по ночам. Неужели так сложно встать несколько раз к ребёнку за ночь?

— Если это несложно, зачем ты просишь об этом меня?

— Я не могу быть на ногах круглосуточно, пойми ты это! — с отчаянием произнесла Настя.

— А я, выходит, могу? — вытаращил глаза Леонид. — Вот это ты здорово придумала! Днём я должен вкалывать на работе, а ночью — дежурить у кровати ребёнка. Как ты себе это представляешь?

— Но я же встаю к ребёнку. И потом, я не прошу сменять меня каждую ночь, пусть это будет через день или через два, а в остальное время я как-нибудь справлюсь сама.

— Здорово ты придумала! — Леонид с восхищением посмотрел на жену. — Значит, давай я буду на ногах и днём и ночью, а ты все это время будешь спать, как сурок! Думаешь, я совсем лопух? Думаешь, не знаю, что, как только я ухожу за порог, ты ложишься обратно в постель? Или ты всерьёз считаешь, что я не догадываюсь, что ты можешь выспаться днём, разделив свой сон на несколько приёмов? Пока Катька спит, ты — свободный человек и можешь заниматься чем угодно, в отличие от меня, — многозначительно добавил он.

— Если я буду спать с Катенькой, кто будет за меня стирать пелёнки, готовить еду, ходить по магазинам и убирать в доме? Когда я должна успевать всё это делать, по-твоему?

— Почему бы тебе не обратиться за помощью к своей матери? — назидательно проговорил Тополь. — По крайней мере, почти во всех семьях с внуками возятся бабушки.

— Ты же прекрасно знаешь, что мама работает!

— Вот видишь, она работает, она занимается делом, а я — валяю дурака! — зло произнёс Леонид и почувствовал, что есть ему уже расхотелось.

И оттого, что из-за глупых претензий жены его ужин в который раз испорчен, Леониду вдруг сделалось очень жаль самого себя.

— Вот что я тебе скажу, Настя… — Тополь глубоко вздохнул. — Такое отношение ко мне, как сейчас, меня совершенно не устраивает. Мне очень неприятно, что приходится тебе это говорить, но терпеть над собой издевательства подобного рода я не намерен. Или ты пересмотришь свою точку зрения и прекратишь тянуть из меня жилы, или… — Не зная, какую кару лучше обрушить на голову строптивой жены, Леонид на мгновение задумался, потом нахмурился и вдруг неожиданно произнёс: — Нам нужно какое-то время пожить врозь и хорошенечко обдумать, как нам быть дальше. Я устал, я измучился, я дошёл до крайней черты, но ты упорно не хочешь этого понимать. Поэтому я… уезжаю.

— Уезжаешь? — глаза Насти округлились. — Куда?

— В отпуск, к морю. Так будет лучше для нас обоих. Я смогу успокоиться, отдохнуть и поправить своё здоровье, а ты — попробовать пожить без меня, — уголок его рта иронично дёрнулся. — Через месяц мы поговорим с тобой снова, и мне почему-то кажется, мы сможем найти общий язык.

— Но ты не можешь уехать теперь, когда я в тебе так нуждаюсь! — судорожно воскликнула Настя, и в её серо-голубых глазах плеснулась боль.

— Это вопрос решённый, — удовлетворённо произнёс Тополь. — Как я сказал, так тому и быть, и обсуждать здесь больше нечего.

* * *


— Леонид, вы ни в чём не виноваты, просто девочка ещё слишком молода и не может по-настоящему оценить своего счастья, — понимающе улыбнулась дама в шляпе с огромными полями и подняла на Тополя тёмно-карие, с мягкой поволокой глаза.

Сердце Леонида приятно ёкнуло. Со слов Лидии Витальевны Загорской, не так давно ей исполнилось сорок пять. О том, сколько лет назад произошло это торжественное событие, она предпочитала не распространяться, и даже не потому, что стеснялась своих лет, а скорее потому, что не желала расстраивать себя думами о шестом десятке, увы, маячившим уже где-то неподалёку.

Для своих почти пятидесяти Лидия Витальевна выглядела хорошо, и даже очень. Одетая слегка вызывающе, она отнюдь не казалась ни смешной, ни жалкой. Экстравагантные шляпы и брюки, так дико смотревшиеся на её ровесницах, шли Загорской как нельзя лучше, добавляя её образу женственности и делая непохожей на всех остальных. Мягкий взгляд тёмно-карих глаз, умело подчёркнутых дорогой косметикой, был тёплым и ласковым и создавал вокруг женщины некую ауру, не заметить которую было просто невозможно.

— Не стоит себя казнить, Леонид, молодо — зелено. Возможно, через какое-то время ваша Настя поймёт, что неправа. Не оценить такого мужчину, как вы, настоящая женщина просто не может. Дайте ей время подрасти, — полные губы Загорской изогнулись, и взгляд тёмно-карих понимающих глаз проник в самое сердце Тополя живительным бальзамом.

Тёплая южная ночь окутывала сидящих на веранде летнего кафе мягким бархатным покрывалом романтического ореола. Отбрасывая на воду искрящуюся рябую дорожку, в густой тягучей темноте бездонного звёздного неба висела круглая оранжевая луна, похожая на спелый марокканский апельсин. В воздухе пахло акациями и чуть перепревшими водорослями, выброшенными морским прибоем на берег.

Прислушиваясь к едва слышному плеску волн, Тополь глядел в ласковые карие глаза женщины напротив, и по всему его телу пробегала приятная нега. Где-то далеко-далеко, словно в другой жизни, осталась огромная пыльная Москва с её суетой и шумом, вечные проблемы, глупая маленькая девочка, не сумевшая оценить своего счастья, работа, отнимающая столько сил и времени. А здесь, под гигантским куполом бездонной звёздной выси, были только эти глаза, понимающие, сочувствующие, ласковые и такие необыкновенно близкие.

— Я старался, видит Бог, как я старался… — с хрипотцой в голосе проговорил Леонид и, негромко рассмеявшись, прикрыл глаза. — Женившись на маленькой девочке, я хотел начать всё заново, с чистого листа. Наверное, это наивно, но мне казалось, что Настя сможет залечить все мои прежние раны, поняв меня и приняв таким, какой я есть. К сожалению, этого не произошло… Упрёки, непонимание… — Тополь театрально вздохнул. — Я снова пришёл к тому, от чего так стремился убежать. Иногда от этого бесконечного бега по кругу мной овладевает самое настоящее отчаяние, и я задаю себе вопрос: неужели я так никогда и не смогу найти своё счастье?..

Посмотрев на Лидию долгим взглядом, Леонид грустно улыбнулся, и вдруг перед ним появилось лицо Надежды. Вздрогнув от неожиданности, он на миг прикрыл ресницы и замер. Образ бывшей жены был настолько ярким и осязаемым, что по спине побежали мурашки.

Усмехаясь, Надежда бесстыдно смотрела на него в упор, и от её настырного взгляда Тополя передернуло. От нестерпимо сладкой боли, на миг вывернувшей его наизнанку, голова пошла кругом, и горячечная волна, поднимаясь по спирали всё выше и выше, докатилась до горла. Едва не застонав, Леонид откинулся на спинку стула и ощутил, как от неимоверного напряжения заныло всё тело.

— Леонид, вам нехорошо? — пальцы Лидии коснулись его руки, и в тот же момент изображение Надежды исчезло так же неожиданно, как и появилось.

— Нет-нет, всё в порядке, — Леонид накрыл рукой ладонь Лидии. — Это от волнения.

— Я не знаю, что вам сказать… — пальчики Лидии дрогнули, и, испугавшись, что маленькая ручка выскользнет из его ладони, Тополь сжал её крепче. — Не оценить такого тонкого мужчину, как вы… — она с удивлением пожала плечами. — В вас сочетаются редкие качества: мужественность и нежность, властность и тонкая, чувствительная душа романтика…

— Вы несколько преувеличиваете… — Леонид скромно потупил глаза и почувствовал, как по всему его телу побежала тёплая, расслабляющая волна удовольствия. Уже давно, ох как давно никто не смотрел на него таким взглядом, восхищённым и покорным одновременно, и не произносил подобных слов.

— Мне сложно судить чужую жизнь, но женщина, которую избрал себе в жёны такой мужчина, как вы, должна гордиться этим и ценить вашу любовь, не ставя никаких условий и не требуя никаких гарантий, — с придыханием проговорила Лидия. — Не знаю, мои взгляды могут показаться старомодными, но за одно счастье видеть вас, слышать ваш голос, ощущать теплоту ваших рук я бы отдала многое.

— Вы необыкновенная женщина! — Леонид поднёс руку Лидии к губам. — Если было бы можно, я бы бросил к вашим ногам целый мир.

— Целый мир — это слишком много, — гортанно рассмеялась она.

— Вы правы, — Леонид достал из кармана продолговатую бархатную коробочку и, выдержав паузу, выразительно посмотрел Лидии в глаза.

— Что это?

Свет от настольного огонька скользнул по янтарному ожерелью Загорской и рассыпался на сотни крохотных бликов.

— Лидия… Я знаю вас всего несколько дней. По меркам Вселенной это даже не пылинка, — от волнения голос Тополя дрогнул, — но для меня это больше, чем целая жизнь. Если бы я мог, я бы достал для вас с неба звезду и повернул время вспять, но, к сожалению, человек не властен изменить мир. Я понимаю, мой подарок — крохотная капля того, что вы заслуживаете, но всё же… — глядя в глаза необыкновенной женщины, Тополь щёлкнул замочком, и в отблесках крохотного ночничка на атласной подушке заиграла золотая кручёная цепочка.

— Это мне? — потрясённо глядя на Леонида, Лидия протянула руку и коснулась украшения кончиками пальцев. — Лёонид… Лёнечка… Я очень вам признательна за вашу щедрость и доброту, но… — она бросила на Тополя нерешительный взгляд и несколько раз отрицательно качнула головой. — Я не могу принять вашего подарка.

— Но почему?! — в груди Леонида поднялась горячая волна.

— Мне очень бы хотелось, чтобы вы поняли меня и не судили строго, — Загорская положила свою руку поверх руки Леонида, и её тёмно-карие глаза снова засветились мягким блеском. — Мы встретились с вами слишком поздно. Вы — женатый мужчина, связанный с другой женщиной определёнными обязательствами, и между нами ничего не должно было возникнуть. Но… — она сделала длинную паузу и продолжила: — Но иногда мы бессильны против наших чувств. Мне сложно об этом говорить, но то, что я испытываю к вам — не просто дружеская привязанность…

— Лидия… — сердце Леонида учащённо забилось.

— Не прерывайте меня… пожалуйста… — она судорожно сглотнула и опустила глаза. — Я не знаю, хватит ли у меня сил сказать это ещё раз, поэтому, прошу вас, дайте мне договорить сейчас. Возможно, если бы я не знала, что через десять дней мы расстанемся навсегда, я не осмелилась бы произнести этих слов, но у нас слишком мало времени, чтобы тратить его на притворство. Мне не нужно от вас ничего. Я благодарна Богу, который подарил мне радость любить и быть любимой… хотя бы один месяц, — тихо закончила она.

— Если бы мы встретились чуть раньше… чуть раньше… Лидия, я понимаю, что чувство нельзя купить и нельзя ничем измерить, но мне бы очень хотелось, чтобы вы всё-таки приняли мой подарок. И дело не в том, сколько он стоит и из чего сделан… — боясь, что Лидия не даст ему договорить, Леонид сжал её руки с новой силой. — Этот сувенир — частичка моего тепла, которая останется у вас на память о времени, бесконечно дорогом для нас обоих. Не обижайте меня, Лидия, я прошу вас… — последние слова Леонид проговорил шёпотом.

На какое-то время над столиком повисла тишина, прерываемая лишь далёким звуками музыки и тихим плеском волн, разбивающихся о белый нацелованный песок моря.

— Вы сделаете это для меня? — застыв, Тополь ждал ответа, и сердце его билось так, будто от слов необыкновенной женщины с сияющими тёмно-карими глазами зависела вся его дальнейшая жизнь.

— Да… — слившись с плеском морского прибоя, тихий шёпот Лидии растворился в тёплом бархате южной ночи, и в тот же момент Леонид осознал, что ради этой женщины стоит идти на любые безумства.

* * *


— Ты знаешь, Шурик, я, кажется, влюбился.

Растянувшись на постели гостиничного номера, Тополь мечтательно прикрыл глаза, и на его лице появилась глуповатая улыбка.

— Это означает, что ты скоро разведёшься со своей Настей и женишься в пятый раз? — Александр взглянул в зеркальце, проверяя, достаточно ли чисто он побрился.

— Почему ты так решил?

— Зачем же нарушать традицию? — Черемисин потянулся за флаконом с недорогим одеколоном.

— Я не шучу, — Тополь открыл глаза и, поднявшись рывком, сел на кровати. — Лидия — чудесная женщина, такая, которую я искал всю жизнь.

— Какие уж тут шутки! Лёньк, я знаю тебя уже настолько неприлично долго, что могу сказать всё, что думаю, в лицо.

— И что же ты думаешь?

— Я думаю, что у тебя не все дома.

— Чего так сразу? — не желая показывать, что слова друга задели его за живое, натянуто улыбнулся Тополь.

— Ты когда-нибудь остановишься или нет? — Александр бросил на друга укоризненный взгляд. — Неужели тебе не надоело наступать на одни и те же грабли? Чего тебе не живётся по-человечески?

— Легко осуждать, если в жизни всё сложилось с первого раза. Тебе повезло. У тебя есть Нина, за которой ты как за каменной стеной, — с завистью произнёс Тополь. — Если бы мне хоть раз в жизни встретилась такая Нина…

— У тебя тоже была своя Нина, только ты вовремя не сумел этого оценить, — пожал плечами Черемисин. — Чем тебе плохо жилось с Надеждой? Она тебя любила, как Бога, а ты всё искал, где тебе будет потеплее да получше. Ну и что, нашел?

— Пока нет. Но кто знает?

— Я знаю, — Черемисин в упор посмотрел на Леонида. — Ты никогда и ничего не найдёшь и ни к какому берегу не прибьёшься, так и будешь перекати-полем всю жизнь. Когда же до тебя наконец дойдёт, что рая на земле не бывает?

— Как же не бывает? А вы с Ниной?

— Много ты о нас с Ниной знаешь, — Александр взял помазок, бритву и, не говоря больше ни слова, пошёл в ванную.

Дурацкая привычка Черемисина прерывать разговор на середине, да ещё и на самом интересном месте, доводила Тополя до белого каления ещё со студенческих лет. Буркнув себе под нос что-то, понятное ему одному, Шурик, как правило, под каким-нибудь предлогом исчезал из поля зрения. Решив, что он и так сказал больше, чем нужно, он замыкался в себе, и вытащить оставшееся из него можно было разве что клещами.

Наверное, в любое другое время Тополь не стал бы испытывать судьбу и приставать к Александру с расспросами, тем более что почти наверняка его затея имела бы нулевой результат. Но последние слова Черемисина казались настолько странными, настолько из ряда вон выходящими, что от удивления позабыв обо всём, Леонид резво сорвался с места и оказался в дверях ванной почти одновременно с другом.

— Шурик, подожди… Я что-то не понял, ты о чём?

— Да так… — Черемисин открыл кран и подставил под него бритвенный станок.

— Так — это пустое место, — Леонид бросил на друга недовольный взгляд. — А конкретнее?

— Зачем тебе это? — Александр посмотрел в зеркало, и их взгляды встретились. — Не всё, что творится в доме, можно разделить с кем бы то ни было, даже с лучшим другом. Прости меня, Лёнь, но есть какие-то вещи, говорить о которых я не готов даже с тобой.

— Вот оно как… — с обидой протянул Леонид, и его лицо искривилось. — А я-то думал, мы с тобой друзья…

— Мы и есть самые настоящие друзья, просто у каждого человека всегда есть что-то такое, о чём он не может говорить ни с кем, подчас даже с самим собой.

— И это «что-то» связано у тебя с Ниной? — удивлённо проговорил Тополь.

— Да.

Почти физически ощущая, как недосказанность, будто горячим ножом по маслу, разрезает многолетнюю мужскую дружбу пополам, Черемисин несколько мгновений помолчал. Словно раздумывая, стоит ли продолжать тяжёлый для него разговор, он пожевал губами, нахмурился и, наконец решившись, негромко сказал:

— Не знаю, помогут ли мои слова тебе хоть в чём-нибудь, но если это для тебя так важно… — он вздохнул. — Десять лет назад у Нины был роман на стороне, роман, чуть не окончившийся нашим разводом.

— У Нины?! — от неожиданности Тополь чуть не потерял дар речи. — И ты так спокойно об этом говоришь?! Но почему же ты от неё не ушёл?

— Потому что кроме неё мне никто на свете не нужен, — на миг в зелёных глазах Александра промелькнула боль.

— Но как же… — в растерянности Тополь потёр ладонью лоб и, не зная, какие следует подобрать слова, замолчал.

— Вот так.

— Лучше бы ты мне этого не говорил, — потрясённо сказал Тополь. — Что же, выходит, рая на земле и вправду не найти?

— Выходит, не найти.

— А я всё-таки попробую, — неожиданно перед мысленным взором Леонида появился пленительный образ необыкновенной женщины с тёплыми карими глазами. — Пусть это будет в последний раз. Я должен, понимаешь, должен поставить на карту всё. — Расправив ссутулившиеся плечи, Леонид с вызовом посмотрел на друга.

— Дело твоё. И жизнь твоя. Как хочешь, так её и трать.

Понимая, что убедить Леонида ему всё равно не удастся, Черемисин едва заметно улыбнулся и подумал, что рай на земле, конечно, есть, но только там, где нет нас самих.

* * *


До конца отпуска Леонида и Александра оставалось ещё три дня, а летний отдых мадам Загорской уже подошёл к концу. Аккуратно складывая вещи в чемодан, она с удовольствием пересматривала подарки, полученные от новоявленного друга сердца, и её душа пела от радости.

Сумма, истраченная Тополем на то, чтобы доказать свою внезапно вспыхнувшую любовь, была настолько значительна, что с лихвой окупала все затраты самой мадам, включая и стоимость санаторной путёвки, и необходимые транспортные расходы, и ежедневные променады по мелким приморским магазинчикам, и все прочие статьи, так или иначе входящие в понятие успешного отдыха. Любуясь маленькими плоскими коробочками из бархата и кожи, Лидия сравнивала этот сезон с другими ежегодными поездками на юг и невольно приходила к мысли, что такой обильной жатвы она не собирала ещё никогда.

Возможно, не окажись Тополь на мели, она пожалела бы о своём преждевременном отъезде с курорта, но сейчас обстоятельства складывались как нельзя лучше. Выжатый до нуля Леонид был уже не в состоянии радовать свою даму сердца дорогими подарками, а встречаться с ним из чистого альтруизма у Загорской не имелось никакого желания. Нет, бесспорно, милый мальчик был страшно приятен и чрезвычайно непосредственен, но его платёжеспособность оказалась полностью исчерпана, а значит, никакого интереса для неё он уже представлять не мог.

Заворачивая плоские коробочки в одежду и упаковывая их на самое дно глубокого чемодана, Загорская прикидывала в уме, во сколько ей могут обойтись услуги таксиста и носильщика, и раздумывала над тем, что если по какой-то нелепой случайности Леонид не сможет прийти проводить её ночью на вокзал, то ей придётся раскошелиться на некую сумму. То, что сумма окажется несущественной, было вероятнее всего, но не использовать шанса сэкономить хотя бы в малом казалось неумным. Весь день, поглядывая на часы, она пребывала в лёгкой неуверенности относительно своих дальнейших планов, и только в половине восьмого вечера, когда в дверь негромко постучали, она смогла вздохнуть с облегчением.

— Лидочка, это я! — не дожидаясь разрешения войти, Леонид переступил через порог гостиничного номера Лидии, держа в руке скромный букетик коротеньких розочек, завёрнутых в простую прозрачную обёртку.

Глядя на это жалкое подобие букета, Лидия ещё раз невольно подумала, что всё в мире происходит, несомненно, к лучшему. Если её поклонник издержался до такой степени, что не смог себе позволить ничего, кроме этого замызганного веника, то искать здесь, простите, больше нечего, и её сегодняшний отъезд с курорта — великое благо для всех, и в первую очередь для неё самой.

— Лёнечка, я очень рада, что ты не забыл обо мне, — нажимая на чемодан сверху, Лидия попыталась застегнуть замки, но те были слишком тяжёлыми для её нежных ручек.

— Давай я тебе помогу, — Леонид бережно отстранил Загорскую и, навалившись на крышку чемодана всем весом, лихо справился с упрямыми железяками.

Наблюдая за действиями своего Ромео, Лидия едва заметно улыбнулась. Надо же, как забавно! Вот сейчас он застёгивает эти ужасно жёсткие замки, старается изо всех сил и даже не думает, что своими руками упаковывает вещи, которые она смогла вытянуть из него за эти короткие двадцать с небольшим дней.

Конечно, с одной стороны, это несколько… как бы это сказать… не то чтобы непорядочно, а скорее немного нечестно, что ли… Но с другой стороны, за всё нужно уметь расплачиваться, и чем больше удовольствие, тем выше цена. Никто его к ней на аркане не тянул, он захотел этого сам, по собственной воле, и, честно говоря, оснований жаловаться у него нет…

— Лидочка, я не знаю, как смогу прожить без тебя целых два дня! — справившись с замками, Тополь снял чемодан с кровати и перенёс его к дверям. — Два дня без тебя — это мучительная пытка! — поднеся руку Лидии к губам, Тополь начал осыпать её горячими поцелуями. — Ты — смысл всей моей жизни… ты — моя путеводная звёздочка, ты — фея…

— Ну что ты, Леонид… — Загорская попыталась освободить руку, но Тополь вцепился в неё с таким остервенением, что её попытка потерпела неудачу.

Настроение любвеобильного Ромео Лидии Витальевне совсем не нравилось. То, с какой горячностью он буквально изливал на неё поток ласковых слов и с какой страстью целовал руки, не только вселяло в её душу беспокойство, но и наводило на определённые мысли.

Судя по всему, оканчивать курортный роман и разбегаться в разные стороны с предметом своего обожания в планы Тополя не входило, и этот вопрос следовало как-то срочно решать. Ничтожная проблема с такси и носильщиками казалась теперь настолько несущественной по сравнению с тем, что ей грозило в случае, если Тополь надумал бы преследовать её и в Москве, что, наплевав на сиюминутную выгоду, Загорская решилась на крайние меры.

— Леонид, не стоит так убиваться. Курортные романы — обычное дело, — мягко проворковала она и совершенно отчётливо почувствовала, как дрогнули руки Тополя.

— То, что произошло между нами — не простой курортный роман, — с жаром возразил он. — Я долго думал над тем, что значит для меня встреча с тобой, и вот что я решил… — осипнув от волнения, Тополь поднял на Лидию сияющие глаза. — Когда я вернусь в Москву, я разорву отношения с Настей и попрошу тебя стать моей женой.

— Что?! — потрясённо выдавила Загорская. — Что ты сказал?

— Я намерен просить тебя стать моей женой, — с пафосом произнёс он, и лицо его просияло.

— Ты просишь меня выйти за тебя замуж? — не веря своим ушам, Загорская медленно опустилась на стул. — А зачем ты мне нужен?

— То есть как это… — побледнел Тополь. — Что ты имеешь в виду?

— То, что говорю. Зачем ты мне такой хороший нужен, Лёня?

— Ты что… отказываешься? — Леонид изумлённо заморгал.

— Назови мне хотя бы одну причину, по которой я должна согласиться на подобную глупость, — успокаиваясь, Загорская глубоко вздохнула.

— Разве ты меня не любишь?

— Какая любовь, Лёня?! — тёмно-карие глаза несколько раз смерили Тополя с ног до головы, и он немедленно почувствовал себя так, будто его раздели догола и выставили посреди площади на всеобщее обозрение. — О чём ты говоришь? Какая ещё любовь? Неужели ты всерьёз полагаешь, что я соглашусь испортить себе жизнь до конца дней своих?

— Но почему же испортить?.. — от неожиданного поворота событий Леонид практически онемел. Рассчитывая если не на слёзы умиления, то хотя бы на элементарную благодарность, он никак не ожидал, что его слова произведут подобный эффект. — Лидия, ты, наверное, не так меня поняла. Я не предлагаю тебе роль содержанки…

— Не смеши ты меня ради бога — содержанки! — Загорская картинно откинула голову и закатила глаза к потолку. — И на что же ты меня собрался содержать? Из твоей аховой зарплаты инженера на оборонке четверть удерживается только на алименты, которые ты, по твоим же собственным словам, будешь платить ещё лет десять, не меньше, а с учётом рождения последнего ребёнка, от твоих денег и вовсе останутся одни крохи. Что ты можешь предложить женщине, Лёня? — Лидия посмотрела на Леонида с презрительным сочувствием. — Кроме запредельных амбиций и заоблачного самомнения, у тебя нет ничего. Почти за полвека своей никчемной жизни ты ничего не нажил. Твои жалкие квадратные метрики меня не прельщают, тем более что после бракоразводного процесса с Настей от твоей однокомнатной квартирки останется едва ли плохонькая комнатушка в какой-нибудь старой коммуналке с кучей пьющих соседей и орущих детей. Денег, как мы выяснили, у тебя нет, и с твоей профессией уже не будет. Никаких перспектив на будущее у тебя уже не может появиться хотя бы в силу возраста. Тогда что же? Что у тебя есть такого, что могло бы меня сподвигнуть на столь абсурдный поступок?

— Разве недостаточно просто любить друг друга? — лицо Леонида стало белее простыни.

— Ты считаешь, что из-за химеры, выдуманной людьми для оправдания собственной глупости, я надену себе на шею подобное ярмо? Да за кого ты меня принимаешь? — глаза Лидии округлились. — Неужели сомнительное удовольствие выслушивать твои занудливые изречения стоит того, чтобы я позабыла о собственном спокойствии? Представить свою жизнь среди тазов с грязными мужскими носками и кастрюльками с борщами? Неужели я произвожу впечатление ненормальной?

— Зачем ты хочешь меня обидеть? — упавшим голосом промямлил Тополь. — Я к тебе со всей душой…

— Мне не нужна твоя бесценная душа, как-нибудь сумею прожить без неё, — усмехнулась Загорская.

— Значит, когда я дарил тебе подарки, я был хорош? — губы Леонида, будто вздёрнутые на резиночку, покрылись мелкими вертикальными складочками. — Когда ты принимала от меня украшения и вещи, тебя нисколько не смущали ни мой возраст, ни моя скромная зарплата, ни плохонькая однокомнатная квартира или отсутствие каких-либо перспектив на будущее?

— А при чём здесь всё это? — охладила его пыл Лидия. — Признаться честно, мне нет никакого дела ни до твоих перспектив, ни до тебя самого. Если бы ты был умнее, ты бы понял, что обвешанный детьми алиментщик с окладом госпредприятия и кучей седых волос на голове по-настоящему не может заинтересовать ни одну уважающую себя женщину.

— Однако мои седые волосы не мешали тебе крутить со мной любовь! — оскорблённый до глубины души Тополь выпятил нижнюю губу.

— Боюсь огорчить тебя, Лёня, но любовником ты оказался никудышным. Даже твой туго набитый кошелёк не смог заставить меня почувствовать себя в постели женщиной, — уронила Лидия и тут же поняла, что наступила на самую больную мозоль.

— Ещё никто и никогда не жаловался на мои мужские данные! — глаза Тополя полыхнули яростью.

— По всей видимости, у твоих бывших жён никогда не было ни одного стоящего мужчины, и им просто не с чем сравнивать.

— Тебе доставляет удовольствие смешивать меня с грязью?! — кулаки Тополя сжались. — Мало того, что ты сделала из меня дойную корову, ты ещё и оскорбляешь моё мужское достоинство! Я не позволю вытирать об меня ноги! Двадцать дней ты держала меня за дурачка, хватит! Достаточно! Будь так любезна, распакуй чемоданы и верни мне всё, что ты у меня украла, или я сделаю это сам!

— А не пошёл бы ты на фиг? — безмятежно произнесла Загорская, и на её лице появилась довольная улыбка. — Ты думаешь, я терпела тебя три недели кряду задаром? Всё, что лежит в моём чемодане, выстрадано мной и заработано. Если ты только посмеешь прикоснуться к моим вещам, я вызову милицию и обвиню тебя в воровстве.

— Позвольте-позвольте! — Тополь выставил вперёд руку и криво усмехнулся. — У меня сохранились все товарные и кассовые чеки на каждый из купленных предметов.

— Чихать мне на твои чеки, — спокойно отозвалась Лидия. — Если уж дело действительно дойдёт до милиции, с меня станется сказать, что ты украл мои побрякушки вместе с чеками.

— Да что же это такое?! — искренне возмутился Тополь. — То, что происходит, иначе как вымогательством и назвать-то нельзя!

— Называй как хочешь, только исчезни с глаз моих долой, — Загорская подняла свою маленькую ручку и сделала прощальный жест.

— Бог тебя ещё накажет! — Тополь смерил Лидию ненавидящим взглядом.

— Это ещё когда будет, — беспечно махнула она рукой. — А за тебя он уже принялся.

Стиснув зубы, Тополь рванулся к выходу и, громыхнув дверью так, что со стен посыпалась штукатурка, исчез. Загорская постояла несколько секунд молча, прислушиваясь к быстро удаляющимся шагам своего несостоявшегося супруга, потом сняла телефонную трубку, набрала номер такси и с чистой душой приготовилась расстаться с некоторой суммой, которая сегодня чуть не стоила ей свободы.

* * *


Август только начинался, и, заливая землю горячим жидким золотом, в бездонной сини глубокого чистого неба ещё сияло ослепительное изжелта-белое солнце, но на берёзах, словно предвещая скорый приход осени, уже появлялись первые жёлтые листья. Через окно купейного вагона Тополь смотрел на сменявшие друг друга пейзажи, похожие один на другой как две капли воды, и внутри у него всё сильнее и сильнее нарастала волна тупого раздражения.

Ко всем этим цветочкам-василёчкам он был равнодушен с самого детства и никогда не мог понять людей, умильно сюсюкающих по поводу какой-нибудь рябинки или осинки под окном. Вообще, в искренность подобных высказываний Тополь не верил абсолютно. Сегодня деревенский поэт будет воспевать белую берёзку с корявой корой чуть ли не как символ Родины, а завтра, нисколько не смущаясь, закажет себе на зиму две телеги таких берёзок, и ничто в его поэтической душе даже не дрогнет. Тогда к чему всё это притворство?

— Ты чего загрустил? — Александр осторожно поднёс к губам стакан с горячим чаем и сделал маленький глоток.

— Ты представляешь, если бы я на ней женился? — оторвавшись от созерцания надоевшего ландшафта, глубоко вздохнул Тополь. — Я как подумаю, что могло бы произойти, если бы она дала своё согласие, — у меня волосы дыбом! Хорошо еще, я не успел позвонить в Москву Насте и сказать ей, чтобы она выметалась из моей квартиры.

— А что, была такая мысль?

— Нет, ну, я же хотел, чтобы у нас с Лидией было всё как у людей, по-человечески, — развёл руками Тополь. — Ты можешь мне не верить, но я в неё влюбился, как мальчишка. Эта зараза в шляпе потихоньку тянула из меня деньги, а я млел от её слов и принимал всё за чистую монету! И какой же я мужественный, и какой нежный, и благородный, — тьфу! — со злобой плюнул он.

— А я тебя предупреждал, — негромко напомнил Черемисин. — Только ты никогда меня не слушаешь, а потом локти кусаешь.

— Теперь кусай — не кусай, — с досадой вздохнул Тополь. — Что толку-то? Уму непостижимо, первый раз в жизни я расставался с деньгами, как с фантиками! Если бы ты только знал, сколько я угрохал на эту стервозину! Дёрнуло же меня с собой столько взять! Обидно до невозможности, я же полгода откладывал на отпуск, веришь? — Представив опустевшую пластмассовую коробочку, спрятанную от посторонних глаз на бельевой полке шкафа, Тополь аж зажмурил глаза.

Сказав, что он поистратился до последней копейки, Леонид слегка покривил душой. Дома, в Москве, на сберегательной книжке у него деньги имелись, но снимать их со счёта и за просто так терять проценты было жалко. Взять в долг у Черемисина казалось гораздо проще и удобнее, тем более что Сашка никогда ни о чём не спрашивал и никогда не торопил с отдачей.

— Сань, я могу сколько-нибудь перехватить у тебя до зарплаты? — осторожно прозондировал почву Тополь.

— Какие вопросы, Лёнь! — тут же откликнулся Черемисин. — Только у меня с собой осталось всего ничего, а вот как приедем в Москву, — пожалуйста, бери, сколько тебе нужно.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Тополь и тут же перевёл разговор на другое. — Нет, пора со всей этой курортной историей завязывать. К чёрту эту Загорскую, пусть трясёт своими окороками перед кем-нибудь другим. Мне ещё повезло, что я от неё так быстро отделался, — с уверенностью проговорил он, напрочь забывая, что инициатива разорвать отношения принадлежала Лидии. — Надо же, любви захотелось! Да кто бы подсчитал, во что эта иллюзия обходится мужчинам! Как вспомню её телячьи глаза, так мороз по коже. Нет, хватит забивать голову глупостями, отдохнул — и ладно, пора делами заняться.

— И чем же ты планируешь заняться? — Черемисин развернул фольгу с бутербродами и пододвинул её на центр стола. — Ешь.

— Да что мне, заняться нечем? — стараясь не пролить чай, Леонид взял самый большой бутерброд. — Если эта старая корова, Лидия, не оценила своего счастья, оценит другая. За месяц Настя по-любому должна была поумнеть и сообразить, что к чему. Разлука, она, знаешь, даже самых строптивых к ногтю прижимает, — глубокомысленно изрёк он. — Сейчас я вернусь, она будет готова мне кофе в постель подавать, лишь бы не быть одной. Вот тут-то я и займусь её перевоспитанием. Пока она ещё маленькая и глупенькая, из неё, как из пластилина, можно лепить всё что угодно, было бы желание.

— А почему ты решил, что она станет тебя месяц дожидаться? — Черемисин неуверенно пожал плечами.

— А куда ей деться с грудным ребёнком на руках? — искренне удивился Тополь.

— А вдруг за это время у неё появился кто-нибудь ещё?

— Да кому она нужна?! Подумай сам, кому она такая нужна? Да в её сторону никто даже и не посмотрит. И потом, месяц в одиночестве — это много. Я нисколько не сомневаюсь, что она ждёт не дождётся, когда я наконец-то соизволю приехать обратно! Ты не знаешь женщин, Черемисин! С ними чем строже, чем лучше.

— Ну да, ты женщин знаешь гораздо лучше, — ухмыльнулся Александр.

— Опять ты об этой гадине? — как порох тут же вспыхнул Тополь. — Да как же ты не поймёшь, ни на одной бабе свет клином не сходится. Не хочет одна — найди другую. Не захочет эта — бери следующую, как в магазине, только даром. Чёрт с этой Загорской, пусть всё, что она у меня украла, встанет ей поперёк горла! И эта пигалица, Настя, тоже мне по большому счёту — не пришей рукав! Ты думаешь, я ею дорожу? Ха! Как бы не так! — с пренебрежением хохотнул он. — Да таких, как она — тысячи. Не нравится — пусть катится на все четыре стороны, я без неё не пропаду.

— Что-то ты очень разбросался, — усмехнулся Черемисин. — Как бы потом не пришлось идти обратно собирать.

— К твоему сведению, кроме этих двух красоток у меня есть ещё множество вариантов. Такие мужчины, как я, в одиночестве не остаются, всегда находятся желающие и приласкать, и обогреть.

— И что же это за варианты? — с интересом спросил Александр.

— А чем тебе не вариант — Катя? Или та же Лиза?

— Это ты про своих бывших? — от удивления Шурик даже не донёс до рта бутерброд. — Ну, ты даёшь! Ты что же, действительно полагаешь, что они обе до сих пор льют по тебе безутешные слёзы и только и мечтают о дне, когда ты надумаешь к ним заявиться?

— А что, есть другие варианты? — голос Тополя перешёл на фальцет. — Да каждая из них почтёт за честь снова принять меня обратно, лишь бы этого пожелал я. Знаешь, Шурик, дело не в том, чего хочет женщина, а в том, с какой стороны к этому подступится мужчина.

— Смотри, Лёньк, не слети с катушек, что-то уж очень ты разошёлся, — покачал головой Черемисин.

— Не учи учёного, — усмехнулся Тополь. — Одна вздорная баба в шляпе — это ещё не всё человечество. Главное — знать принцип, а уж Ира, Света, Лариса или Таня — это частности.

* * *


— Сердце красавицы… склонно к изме-ене… и к перемене…

Достав из кармана ключи, Тополь привычным жестом повернул нижний замок на два оборота вправо и, легко справившись с собачкой верхнего, подтолкнул дверь локтем. Уверенный, что по обыкновению она немедленно распахнётся, Леонид качнулся вперёд, но неожиданно упёрся плечом в твёрдый стальной лист двери, обтянутый сверху красно-коричневым дерматином. Не ожидая ничего подобного, он несколько раз подергал ручку, но, к его немалому удивлению, это ничего не изменило. Словно часовой на посту, дверь стояла насмерть и не желала пропускать законного хозяина в собственные апартаменты.

Ничего не понимая, Тополь снова достал из кармана ключи; уже считая количество сделанных поворотов, закрыл и открыл дверь снова, и вдруг глаза его широко раскрылись. Под нижним замком оказался врезан ещё один, открыть который Леонид не смог бы при всём желании, так как ключа от него на связке не было.

— Это ещё что за новости? — ошарашенно произнёс Тополь и растерянно провёл пальцем по железному контуру нового замка. На всякий случай, чтобы убедиться, что он не ошибся квартирой, Леонид поднял глаза и сверился с номером. — Всё правильно. Сорок пятая. Что за чёрт?! — с досадой прошептал он. — Что за дикие игры?

Оторвав взгляд от замка, неизвестно каким образом оказавшегося в его двери, Тополь с раздражением фыркнул и задумался. Сам по себе замок появиться не мог. Для того чтобы он оказался в двери, требовалось не только приобрести его в магазине, но ещё и врезать. Исходя из того, что ключи имелись только у него и у Насти, никаких дополнительных расчётов не требовалось: неприятная выходка — дело её рук. Зачем ей потребовалось вставлять новый замок, если оба старых функционировали нормально, было неясно.

Допустить, что третий замок Настя поставила из-за боязни находиться в доме одной, конечно, можно, но с очень большой натяжкой. Во-первых, никогда никаких страхов относительно темноты, замкнутого пространства и тому подобных глупостей она не испытывала, а во-вторых, что два замка, что три — разницы никакой. Если бы кто-то задумал попасть к ним в дом, то понаставь запоры хоть по всему периметру двери, это бы не спасло.

Мысль о том, что Настя не желала впускать в дом не каких-то там посторонних людей, а именно его, Леонида Семёновича Тополя, промелькнула у него в голове всего на секунду и тут же исчезла. Непосредственным хозяином квартиры являлся он, а эта свистушка находилась здесь если не из милости, то уж по крайней мере на птичьих правах, а значит, подобная мысль просто не могла прийти ей в голову.

Не зная, на чём остановиться, Леонид ещё несколько минут потоптался у дверей, а потом, по-хозяйски закрыв оба старых замка, стал спускаться вниз. Ждать появления Насти можно очень долго. Если она отправилась гулять с Катериной, то сидеть на этаже можно и час, и два, и три, а если ей в голову пришла благая мысль навестить свою мамочку, то бесполезное времяпрепровождение в подъезде могло и вовсе затянуться до самого вечера.

Конечно, визит жены к Марине Дмитриевне являлся событием маловероятным, хотя бы уже по причине того, что мать и дочь относились друг к другу с большой прохладцей, но от одиночества и тоски люди способны на самые непредсказуемые вещи, так что исключать такую возможность полностью тоже нельзя. Измучившись и настрадавшись за месяц, жена волей-неволей должна была прикусить язык и стать мягче и покладистей, так что благодаря воспитательной работе, проведённой им с Настей, в отношениях женщин тоже могли произойти какие-то позитивные сдвиги.

Тополь вышел на улицу и закурил. Сидеть и ждать неизвестно чего, конечно, не имело никакого смысла, но мотаться по городу с чемоданом тоже резона не было. Заниматься самоистязанием только потому, что безалаберная девчонка понаставила в его собственной квартире кучу замков, Леонид не собирался. По большому счёту, в том, что он оказался за дверью своего жилища, на двадцатипятиградусной августовской жаре, с огромным чемоданом в руках, виновата только Настя, и больше никто. Поскольку её самой в данный момент в зоне видимости не оказалось и излить своё негодование было не на кого, Тополь принял вполне разумное и, что самое главное, справедливое решение — грехи единственной доченьки должна замаливать её мама.

Особенно тёплых отношений между тёщей и зятем никогда не наблюдалось, и рассчитывать на помпезный приём со стороны Марины Дмитриевны не приходилось, но он являлся мужем её дочери, а потому соблюсти элементарные рамки приличия она просто обязана. Конечно, красную икру на бутерброд теща для него намазывать не станет, но любое из приготовленных ею блюд всё равно в сто раз лучше, чем купленный в ближайшем магазине полуфабрикат.

Проголосовав, Леонид остановил первый попавшийся «жигуль» и, запихнув вещи в багажник, с удовольствием развалился на пассажирском сиденье, приоткрыв ветровик. Конечно, учитывая состояние его кошелька, брать машину — верх расточительности, но экономить на себе он не собирался. Почему из-за бестолковости Насти он должен изматывать себя долгой ездой в тряском автобусе, вместо того чтобы ехать с комфортом? В конце концов, семейный бюджет — общее дело, и, если по вине этой маленькой дурочки ему пришлось потратиться больше, чем следует, экономить нужно на ней, а не на нём.

Окна третьего этажа, где жила тёща, были приоткрыты, из чего следовало, что хозяйка квартиры дома. Похвалив себя за сообразительность, Тополь хлопнул дверцей машины, взял свои вещи и направился к подъезду. Несмотря на сильную жару, отсутствием аппетита он не страдал и поэтому с удовольствием предвкушал момент, когда перед ним на столе появится тарелка горячих наваристых щей, или украинского борща, или чего-нибудь ещё столь же вкусного и замечательного.

Подъём на третий этаж с тяжёлым чемоданом дался Леониду непросто и, в который раз мысленно обрушивая на Настину голову всевозможные упрёки и проклятия, он подумал, что свалял дурака, не оставив вещи кому-нибудь из соседей. Остановившись возле знакомой двери, Тополь немного постоял и, восстановив сбившееся дыхание, нажал кнопку дверного звонка, тут же разлившегося соловьиной трелью.

Первые полминуты было тихо. Потом за дверью раздались негромкие шаги, и Леонид с облегчением выдохнул. Приехать в пустую квартиру было бы обидно вдвойне, потому что подоконник в подъезде тёщи оказался таким же грязным, как и в его собственном, и ещё потому, что деньги, отданные таксисту, совсем не лишние.

— Кто там? — на мгновение в дверном глазке промелькнула какая-то тень.

— Марина Дмитриевна, это я, Леонид Семёнович, — Тополь едва заметно усмехнулся и подумал, что только женщине может прийти в голову спросить, кто стоит за дверью, после того как она разглядела пришедшего в глазок.

— Леонид Семёнович? Здравствуйте. Чем обязана? — приоткрыв дверь, Марина Дмитриевна равнодушно взглянула на тощую фигуру зятя.

— Вот… заехал, так сказать, в гости… — скованно проговорил Леонид, натянуто улыбаясь и судорожно пытаясь сообразить, отчего при его появлении дверь не распахнулась настежь, а открылась всего лишь на треть. — Представляете, приехал домой — Настюшки нет, а в дверях какой-то новый замок. Вот я и решил — к вам. Не выгоните?

Выдавливая из себя улыбку, Тополь старался выглядеть естественным, но странное поведение тёщи его озадачивало всё больше и больше. Сказать, чтобы Марина Дмитриевна была женщиной нетактичной, он не мог, но воспитанный человек не стал бы держать гостя столь долгое время в дверях, а как минимум предложил бы ему войти в дом.

Не удостаивая зятя ответом, Марина Дмитриевна оценивающе смотрела на худую загорелую фигуру Леонида и молчала, а тот, переминаясь с ноги на ногу, никак не мог взять в толк, что происходит.

Высокая, статная, с зеленовато-сероватыми глазами, Марина Дмитриевна Гришина была по-настоящему красивой женщиной, и в свои сорок пять выглядела почти безукоризненно. Рядом с щуплым Тополем она казалась особенно яркой и выразительной, и под её холодным, спокойным взглядом Леониду с каждой секундой становилось всё более не по себе.

— Марина Дмитриевна, что-то не так? — оглянувшись, будто ища причину неудовольствия тёщи у себя за спиной, Тополь растерянно улыбнулся. — Может, я не вовремя? Может, у вас гости? Так вы скажите… — неожиданно Леонид почувствовал, как, сворачиваясь в узел, тяжело шевельнулся его желудок и по всему телу пробежала волна дурного предчувствия. — У вас что-то случилось? Почему вы не приглашаете меня войти в дом?

— Потому что не считаю нужным.

— Как мне вас понимать? — став непослушно тяжёлым, язык Леонида буквально прилип к пересохшему нёбу.

— Понимайте как хотите, меня это нисколько не интересует, — голос Марины Дмитриевны был абсолютно спокоен, и от этого ледяного спокойствия по спине Тополя побежали маленькие торопливые мурашки.

Не зная, что ответить, Леонид словно прирос к полу и, глядя во все глаза на странную женщину, обращавшуюся с ним до крайности бесцеремонно, приоткрыл рот.

— По какой причине вы разговариваете со мной подобным образом? — сдавленно произнёс он. — Если бы я мог предполагать, что мне будет оказан подобный приём, моей ноги не было бы в вашем доме!

— Так в чём же дело? Теперь вы об этом знаете, — пожала она плечами. — Берите чемодан в руку и начинайте исправлять свою ошибку. Вас никто не держит. Выход там.

— Да что за чёрт, в конце-то концов! — внезапно к лицу Леонида прилила краска. — Вы можете мне объяснить, что происходит?! Что за комедию вы тут разыгрываете?! Я устал, я хочу есть…

— Простите, Леонид Семёнович, но ваши физиологические нужды нас с Анастасией больше не интересуют.

— Почему вы говорите от лица моей жены?! — возмутился Тополь. — Учтите, когда Настя вернётся домой, я вынужден буду рассказать ей обо всём произошедшем, и я уверен…

— Не стоит так нервничать, Леонид Семёнович, — красивые губы Гришиной тронула едва заметная улыбка. — Во-первых, Настя прекрасно знает о нашем сегодняшнем разговоре…

— Откуда? — сверкнул глазами Тополь и тут же краем глаза увидел, как в прихожей мелькнула чья-то тень. — Она здесь? Она у вас?

— А во-вторых, — не обращая на реплики зятя никакого внимания, продолжила Марина Дмитриевна, — моя дочь больше не вернётся в ваш дом никогда.

— Как это?

— Очень просто. Две недели назад она подала документы на развод.

— На какой ещё развод?! — побагровел Тополь. — Где моя жена?! Я хочу её видеть! Я имею на это право!

— На что вы имеете право, а на что — нет, разберётся суд, — бесстрастно ответила Гришина. — Моя дочь не желает вас больше видеть. Вы ей противны.

— Пусть она скажет мне это в лицо! — взвился Тополь.

— Я не хочу тебя больше видеть. Никогда, — бледная, с расширенными от волнения зрачками, Настя возникла из-за спины матери совершенно неожиданно. — Вот твои ключи. Верхний замок заедает, я поставила другой. Забирай их и уходи, чтобы мои глаза тебя больше не видели.

— Ты отдаёшь себе отчёт в том, что делаешь? — жёстко проговорил Тополь. — А что будет, если ты потом спохватишься, но будет поздно? Я не из тех мужчин, кого можно вернуть слезами и уговорами. Если я отрезаю, то делаю это один раз и навсегда.

— Тебя никто не собирается возвращать. У меня было достаточно времени на раздумья. Живи как знаешь, Лёня, — бесцветно проговорила Настя. — Между нами всё кончено.

— Но почему? Почему?! — возглас Тополя ударился о каменные пролёты лестницы и разлетелся по ней гулким эхом.

— Потому что я тебя больше не люблю.

— И куда же делась… твоя любовь?

— Ты умеешь любить только одного себя. Я устала отдавать, не получая ничего взамен. Уходи, — тихо уронила Настя, и дверь перед носом Тополя медленно закрылась.

Криво усмехнувшись, Леонид сжал в руке связку ключей и почувствовал, как острые зубчики врезаются ему в кожу. Сочувственно прислушиваясь к жалобным стенаниям своего голодного желудка, Тополь со злостью уставился на дверь. Эта ничтожная пустышка Настя, прячущаяся за спину своей мамочки, оказалась ничуть не лучше всех остальных. Так и не поняв и не оценив его души, она совершила великую глупость, самую большую глупость в своей жизни, о которой она ещё пожалеет, и не раз.

* * *


«Бравый лоцман» был не самым роскошным заведением в Москве, но как-то так сложилось, что ещё со времён студенчества Леонид и Александр привыкли время от времени захаживать сюда, выпивать по кружечке ароматного пива, закусывать его фирменными чесночными сухариками и делиться друг с другом наболевшим.

За два десятка лет своего существования «Бравый лоцман» изменился мало. Несколько раз он переименовывался, становясь то «Бочкой», то «Чёрной каракатицей», то чем-то там ещё, но, кроме новой вывески в старой уютной кафешке не изменялось почти ничего. Как и двадцать лет назад, в полутёмном зальчике с низкими сводами стояли небольшие квадратные столики с фонариками-бра, накрепко прикрученными к стенам. Сами стены были выложены грубым серым кирпичом, но не настоящим, а бутафорским. Выступая над поверхностью на несколько сантиметров, кирпичики создавали эффект незаконченной отделки помещения, резко контрастирующей с морёной под дуб мебелью.

Почему кафе носило экзотическое морское название, было неясно. Ни одна деталь интерьера не напоминала посетителям ни о море, ни о какой-либо воде вообще, разве что громоздкий аквариум у дальней стены со множеством пёстрых рыбок да коротенькие бело-голубые фартучки молоденьких девушек-официанток, обслуживающих посетителей в зале.

Народу в «Лоцмане» обычно собиралось немного — неказистая вывеска над входом не способствовала увеличению потока клиентов, — но по какой-то неизвестной причине руководство не спешило изменять имидж заведения. Радушно встречая своих завсегдатаев, кафе не предпринимало никаких, по крайней мере видимых, усилий для того, чтобы дневная выручка существенно увеличилась.

Сложно сказать, отчего это происходило, может, от нежелания вкладывать дополнительные средства в ремонт и рекламу. Поговаривали, что по ночам в «Лоцмане» собирается совершенно другой контингент и готовятся совершенно иные блюда, а доход от этих ночных гулянок перекрывает все мыслимые и немыслимые дневные убытки. Но конечно же, никто с точностью не мог сказать, так ли это на самом деле.

Откровенно говоря, Александру и Леониду не было никакого дела, что творится в «Лоцмане» по ночам и что думает об этом окрестное население. Изредка пересекаясь за столиком любимой кафешки, они получали удовольствие от общения друг с другом, от слегка разбавленного пенного пива и от той атмосферы, которая, пусть и частично, возвращала их во времена дивной студенческой бесшабашности, когда любое море казалось по колено и любая беда, разделённая надвое, становилась простой неприятностью.

Ожидая, пока пенная шапка понемногу осядет, Леонид медленно поворачивал кружку против часовой стрелки и задумчиво кусал губы. Несмотря на кажущееся внешнее безразличие и даже лёгкость, с которыми он перенёс внезапный разрыв с Настей, чувствовал он себя просто отвратительно. Ощущение того, что какая-то соплюшка посмела вытереть об него ноги, было невыносимым. Ущемлённое самолюбие, умноженное на эффект полной неожиданности, буквально придавливало его к земле и наполняло всё его существо горячей терпкой обидой.

— Значит, Настя тоже дала тебе от ворот поворот? — Александр поднёс кружку ко рту, с удовольствием сделал несколько крупных глотков и вопросительно посмотрел на друга.

— Мне-то что? — пытаясь сохранить хорошую мину при плохой игре, картинно повёл плечами Тополь, и уголки его губ опустились. — Кому эта дурочка сделала хуже? Только себе. Повиснуть на шее у матери с грудным ребёнком на руках — та ещё перспективка.

— Значит, всё-таки довоспитывался, — не обращая внимания на внешнюю браваду Леонида, подытожил Александр.

— Ты думаешь что, я очень расстроился? — скривился Тополь. — Да нужна она мне сто лет! Она думает, у матери ей будет лучше. Как же, лучше! Ха! — язвительно хмыкнул он. — Наивная дурочка! Да я уверен, что уже через пару недель она станет проситься обратно, только вот незадача, мне-то она уже не нужна.

— А если не будет?

— Куда ей деться? — Тополь посмотрел на пенную шапку, никак не желающую оседать вниз. — Никуда она не денется, прибежит как миленькая. А если даже и не прибежит — так и чёрт с ней, мне на неё начхать.

— А на дочку? — медленно выговорил Черемисин. — На дочку тебе тоже «начхать»?

— А при чём здесь Катька? — недовольно произнёс Тополь. — То, что произошло вчера, — дело взрослых. Катька ещё клоп. Вот подрастёт, тогда я ей всё объясню.

— А другим своим детям… — Черемисин бросил на Тополя тяжёлый взгляд. — Им ты тоже что-то будешь объяснять? Или обойдёшься без этого?

— Я не понимаю… — Леонид попытался улыбнуться, но губы дрогнули и, сложившись жалкой подковкой, обиженно опустились вниз. — Я не понимаю, что ты всем этим хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что ты уже наломал столько дров, что одной жизни на объяснения тебе может не хватить, — Черемисин взял чесночную гренку и неторопливо отправил её в рот. — Тебе скоро пятьдесят, Лёнька, а у тебя ни кола ни двора, одни руины. Ты не боишься?

— А чего я должен бояться? — искренне удивился Тополь.

— Своей совести.

— Совести?! — Леонид округлил глаза и в недоумении уставился на друга. — В каком смысле?

— Ты знаешь, Лёнь, чем старше я становлюсь, тем отчётливее понимаю, что самый страшный суд — не людской, а свой собственный. В нашем мире всё уравновешено и всего поровну, и добра и зла. И чем больше ты отдаёшь в мир того же зла, тем больнее оно потом ударит по тебе самому. Скажи, Лёнь, тебе никогда не хотелось переписать свою жизнь заново?

— Заново? Странные тебе приходят в голову мысли. Странные и ненужные. Зачем копаться в том, что всё равно переиначить не получится?

— А если бы вдруг?..

— Что ты от меня хочешь услышать? — синие глаза Тополя ярко блеснули. — Шурик, мне незачем ковыряться во всей этой ерундистике, забивая свою голову чем попало. Если ты давишь на сознательность, то напрасно. Мне не в чем раскаиваться и не в чем себя обвинять. Удивительная у тебя привычка — всё выворачивать наизнанку. Между прочим, если ты забыл, — пострадавшая сторона я! — с нажимом проговорил Тополь. — Три дня назад со мной скверно поступила женщина, к которой я питал определённые чувства. Вчера меня выставила на посмешище какая-то соплюшка, девчонка, годящаяся мне чуть ли не во внучки. У меня чёрная полоса, понимаешь ты это или нет? — Тополь развёл руками и на какой-то миг застыл в неподвижности. — Мне тошно, противно, обидно и гадко. Мне гадко настолько, что меня всего трясёт, а ты, вместо того чтобы посочувствовать, несёшь всякую ахинею! — насупившись, Тополь схватил тяжёлую литровую кружку и, часто дёргая выпирающим кадыком и громко сглатывая, осушил её до самого дна.

— Лёнь, ты на меня не обижайся, но в том, что с тобой произошло, ты виноват сам, — опуская глаза и явно чувствуя себя не в своей тарелке, тихо проговорил Черемисин.

— Чего-чего? — не поверил своим ушам Тополь.

— Ты уж меня прости. То, что я сейчас сказал, тебе наверняка не понравилось, но на то она и дружба, чтобы говорить друг другу правду, верно?

— Оп-па! — наклонив голову к плечу, Тополь ошарашенно уставился на Александра. — Что я слышу?

— Не принимай мои слова в штыки, — Черемисин коснулся его запястья, но Тополь демонстративно отдёрнул руку. — Лёнь, мы с тобой дружим уже почти тридцать лет, и я имею право на то, чтобы говорить прямо, без лишних церемоний. Твоя беда в том, что ты умеешь любить только самого себя.

— Как-как ты сказал?! — дёрнулся Тополь, до глубины души поражённый тем, что Александр произнёс те самые слова, которые вчера бросила ему в лицо Настя.

— Ты не способен отдавать, Лёня, ты способен только брать, поэтому ты никому не будешь нужен, — с напряжением произнёс Александр.

— А вот это мы ещё посмотрим! — с вызовом выдохнул Тополь. — Да, две моих карты из пяти оказались битыми, но три ещё я не разыграл, так что рано ставить на мне крест и говорить, что всё пропало. Пока человек жив, у него всегда есть хотя бы один шанс, пусть призрачный, пусть крохотный, но есть, и не в моих правилах признавать себя побеждённым, пока партия ещё не окончена.

* * *


— Сём, ты на мне женишься? — похолодев от собственной смелости, Ирина нерешительно подняла на Семёна глаза и, ожидая его ответа, затаила дыхание.

Вопрос о свадьбе давно крутился у неё на языке, но спросить у Тополя напрямую, женится он на ней или нет, Ире было как-то неловко. С детства воспитанная на том, что инициатива должна проявляться исключительно со стороны мужчины, она одновременно и ждала этих волшебных слов, и боялась, что, когда они будут произнесены, она растеряется настолько, что не сумеет справиться с волнением и сделает что-нибудь не так.

Наивно полагая, что полгода общения — достаточный срок для того, чтобы проверить свои чувства, она была практически уверена в том, что Семён приурочит долгожданное объяснение к Новому году. Бой курантов, шампанское, разноцветные дожди и запах настоящей хвои — картинка её маленького счастья казалась настолько реальной и осязаемой, что она могла бы в красках описать каждую деталь этой волшебной ночи.

Но тридцать первое декабря плавно перетекло в первое января, а потом во второе и в третье, но никаких изменений в её жизни отчего-то не наступало. Мелькая страничками календаря, время быстро отсчитывало дни, а Семён всё молчал, то ли предпочитая не ускорять событий, то ли вовсе не думая о том, что для Иры являлось важнее всего на свете. Нежно глядя ей в глаза, он говорил о своей огромной, как земной шар, и светлой, как солнце, любви, и, тая в его руках мягкой свечой, Ирина продолжала ждать и надеяться, надеяться и ждать.

Разбрызгав молодые соки, на деревьях уже давно лопнули почки, и, гоня на Москву сухие ветры, в город пришло долгожданное лето. Время бесшумно пересыпало золотой песок коротеньких дней с одной тарелочки весов на другую, с каждым новым мгновением забирая с собой крохотную частичку несбывшихся надежд и ожиданий. Боязнь навсегда потерять Семёна боролась в душе Ирины с тяжким грузом неизвестности, давящим на её плечи всё сильнее и сильнее.

Жаркое лето девяносто шестого осталось позади, и на порог, щедро разбрасывая по земле разноцветные заплаты осенних листьев, постучалась золотая осень, когда, не выдержав бесконечной пытки неизвестностью, Ирина решилась заговорить первой.

— Ты на мне женишься, Сём?

Ухнув куда-то вниз, сердце Ирины забилось часто-часто, и от осознания совершения чего-то постыдного и недозволенного по всему её телу пробежал предательский холодок липкого страха.

— Иришк, какие женилки, нам с тобой всего по девятнадцать, — Семён отстранил от себя девушку и ласково заглянул ей в глаза. — Скажи, малыш, чего это тебе вдруг пришло в голову говорить о таких глупостях?

— Разве это глупости? — внимательно следя за выражением лица Семёна, прерывающимся голосом проговорила она.

— А разве нет? — Тополь отодвинулся от Ирины и положил лёгкую подушечку-думку, лежащую в уголке дивана, к себе на колени. — Скажи, котёнок, зачем пороть горячку? Разве девятнадцать — это время ставить на себе и своём будущем крест?

— Почему же женитьба — это непременно крест? — растерянно произнесла Ира. — Если люди любят друг друга, то почему бы им не быть вместе?

— А почему бы людям не любить друг друга безо всякой свадьбы? Неужели ты думаешь, что колечко на пальчике — это гарантия любви?

— Колечко на пальчике — это семья, это дети, это всё совсем по-другому, понимаешь? — Ира проникновенно посмотрела на Тополя.

— Зачем тебе в двадцать лет дети? — глаза Семёна широко раскрылись. — Я тебя не понимаю, честное слово! Мы с тобой только начинаем жить. Впереди так много интересного, а ты стремишься нацепить себе на шею ярмо и поскорее погрязнуть в домашней рутине. Зачем торопиться копать себе могилу?

— Могилу? — неожиданно горло Иры сжалось, и во рту появился тошнотворно-кислый привкус. — Спасибо, что сказал…

— Прекрати цепляться к словам, я же образно, — дёрнул плечом Семён, и по его резкому тону Ира поняла, что он недоволен.

— Сёма, милый, не сердись, я нисколько не хотела тебя обидеть, — испуганно проговорила она и с тревогой посмотрела в нахмуренное лицо Тополя. — Ты же знаешь, как я тебя люблю и как дорожу нашими отношениями.

— Тогда в чём дело? — Семён бросил на неё холодный взгляд, и от этого чужого, колючего взгляда сердце Иры больно заныло. — Зачем тебе нужно обязательно всё испортить? Неужели ты считаешь, что, насильно связав мужчину какими-то обязательствами, ты получишь страховку на будущее?

— Но ты же сам говорил, что ты меня любишь… — сердце девушки бешено колотилось в груди.

Худенькая, с медно-рыжими волосами и ярко-зелёными глазами, Ирина была похожа на перепуганного воробья, вжавшего голову в перья и надеющегося, что страшная гроза каким-то волшебным образом пройдёт мимо него. Отчаянно краснея, она умоляюще смотрела на Семёна, и в самой глубине её глаз плескался еле сдерживаемый страх.

— Я когда-нибудь обещал на тебе жениться? — скулы Тополя нервно дёрнулись.

— Жениться — нет… — уже сожалея, что завела этот неприятный разговор, заметно сникла Ирина. — Но я думала…

— Ты думала, что я буду настолько глуп, что безропотно позволю тебе захомутать меня? — ласково подсказал Тополь.

— Семён, ты всё не так понял! — чувствуя, что трещина между ними с каждой секундой становится всё шире, с отчаянием проговорила Ирина. — Никто не собирался ограничивать твоей свободы. Я же не прошу тебя жениться на мне сейчас.

— Что-то я тебя не пойму, — Семён бросил на девушку подозрительный взгляд. — То ты заводишь разговор о свадьбе, чуть ли не в срочном порядке требуя предоставить тебе какие-то гарантии, то говоришь, что не собираешься тащить меня в загс насильно. Ты уж определись, пожалуйста, и остановись на чём-нибудь одном.

— Сёмочка, послушай… — не зная, с какой стороны лучше подступиться к сложному вопросу, Ирина на миг замялась и рассеянно провела по лбу кончиками ледяных пальцев. — Мы с тобой знакомы уже больше года, и… отношения, которые сложились между нами, позволяли мне надеяться, что когда-нибудь… в будущем… мы станем ещё ближе…

— Если отбросить лирику, то, по-твоему, мужчина должен жить по принципу: взял за руку — женись, так, что ли? — подытожил Семён. — Давай начистоту: тебя никто не заставлял, как ты говоришь, вступать со мной в определённые отношения, никто не соблазнял и не обманывал, разве не так?

— Так.

— Тогда в чём дело? — брови Семёна недовольно сошлись на переносице. — Я никогда не давал тебе никаких обещаний, и мне непонятно, на основании чего ты возомнила, будто в угоду твоим желаниям я готов поступиться своими принципами. Я не хочу жениться и ломать свою жизнь в девятнадцать лет. По большому счёту я ещё даже не начинал жить, а ты уже хочешь, чтобы я связал себя какими-то обязательствами.

— Почему ты всегда думаешь только о себе? — слова вылетели у Ирины неожиданно даже для неё самой.

— А почему я не должен о себе думать? — искренне удивился Тополь. — Каждый человек ищет, где ему лучше, это же естественно.

— Сём, я так больше не могу, — потерянно прошептала Ира, и её зелёные глаза наполнились слезами. — Иногда мне кажется, что ты меня действительно любишь, а иногда — что я для тебя значу не больше, чем эта подушка, — она кивнула на думку и с силой закусила губу. — Я устала от бесконечного ожидания, от неизвестности, от того, что ты можешь пропадать неделями, не давая о себе знать даже телефонным звонком, а потом вдруг свалиться как снег на голову и вести себя так, будто ничего не произошло.

— Ты постоянно хочешь очертить круг, за грань которого мне нельзя выходить. Но это же дикость! — возмутился Семён. — Ирочка, кто ты такая, чтобы я плясал под твою дудку и давал тебе отчёт, где и с кем я нахожусь?

— Я истратила на тебя целый год своей жизни! — с обидой бросила она.

— Я тебя об этом не просил, так что теперь нечего искать крайнего, — спокойно парировал Семён.

— Ты бесчувственный эгоист, Тополь! — Ирина тряхнула своими короткими медно-рыжими кудряшками. — Тебе всё равно, что происходит с другими людьми, ты думаешь только о себе и чувствуешь только свою боль, чужая боль тебя не интересует, потому что ты толстокожий! — крикнула она.

— Если тебе нужно, чтобы кто-то облегчал твои страдания, ищи себе медбрата, а не юриста, — не остался в долгу Семён. — Я к тебе в няньки не нанимался. Ты ещё не жена, а уже устраиваешь мне такие сцены, будто у нас за плечами двадцать лет семейной жизни! Какого чёрта ты ошивалась около меня целый год, если я настолько плох, как ты говоришь?! — Тополь зло полыхнул глазами. — Сначала ты сама навязываешься на мою шею, а теперь пытаешься доказать, что я твой должник. Я тебе ничего не должен и ничем не обязан. Не нравится — вперёд, скатертью дорога! — неожиданно он вскочил на ноги, схватил Ирину за запястье и, рывком стащив её с дивана, подтолкнул по направлению к дверям. — Катись. Мне твои истерики здесь ни к чему!

— Ты меня… прогоняешь? — с ужасом прошептала Ирина.

— Нет. Даю время подумать, — сухо отозвался Семён. — Если ты укротишь свои аппетиты и перестанешь ограничивать мою свободу, я буду рад встречаться с тобой и дальше. Если же нет — пеняй на себя и считай, что мы незнакомы.

— Ты хорошо подумал? — неожиданно огромные зелёные глаза Ирины превратились в две узкие щели.

— Это угроза? — Семён с презрением скривил губы. — Ах, как я испугался! Кто бы мог подумать, что у тебя есть когти! Смотри, не обломай!

— Какая же ты дрянь, — негромко произнесла она. — Мне жаль, что я потратила на тебя столько времени и сил, потому что ты не стоишь даже того, чтобы в твою сторону кто-то плюнул.

— Какая высокая патетика! — иронично дёрнул бровями Семён. — А как же быть с твоим замужеством?

— Иди к чёрту! — Ирина пулей выскочила из комнаты в прихожую, и через несколько секунд за ней захлопнулась дверь.

— С глаз долой — из сердца вон! — пожал плечами Тополь и, улыбаясь собственным мыслям, потянулся за записной книжкой, чтобы подыскать добрую женскую душу, способную утешить его после перенесённого стресса.

* * *


— Прости меня ради бога, но я… не могу принять твой подарок, — Надежда медленно сняла с правой руки красивое обручальное кольцо, полюбовалась на него несколько мгновений и, вложив его в ладонь Руслана, заставила того сжать пальцы в кулак.

— Но почему нет?

Сердце Руслана мучительно сжалось. Ощущая, как от затылка к плечам побежала волна холодной слабости, он изо всех сил сжал золотой ободок.

В парке уже собирали осеннюю листву, и воздух был пропитан запахом горьковатой прели. Влажные, потемневшие от первых ночных заморозков листья клёнов и ясеней лежали на газонах волглой ветошью. Кутаясь в едва заметную туманную дымку, голые липы тянули к небу свои угловатые, словно изломанные временем руки, а низкое, отяжелевшее небо, провиснув, почти касалось земли.

— Я тебя чем-то не устраиваю? — стараясь скрыть боль за иронией, улыбнулся Руслан. — В чём дело, Надюш? Я для тебя недостаточно состоятелен? Или недостаточно молод? Или у тебя есть кто-то другой, в более полной мере удовлетворяющий твоим запросам? Тогда так прямо и скажи. Ничего, я как-нибудь переживу.

— Не стоит делать больно и мне, и себе и произносить слова, о которых потом будешь жалеть, — негромко произнесла Надежда и, подстраиваясь под шаг Руслана, взяла его под руку.

— Тогда почему нет? — повторил он свой вопрос. — Мы знакомы с тобой уже больше десяти лет. Мне кажется, у тебя было достаточно времени, чтобы узнать меня как человека и понять, что мои чувства искренни.

— Я нисколько не сомневаюсь в твоей искренности и порядочности, но… — Надя сделала глубокий вздох. — Даже не знаю, как тебе это объяснить… Много лет назад я любила мужчину. Любила безоглядно, больше, чем Бога и, наверное, за два года этой сумасшедшей любви я истратила всё, что мне отмерила жизнь.

— Ты до сих пор любишь своего Тополя? — в голосе Руслана послышалась ревность.

— Нет. За семнадцать лет, что прошли с тех пор, во мне всё успело остыть и перегореть, и ни о какой любви или ненависти речи и быть не может. Это произошло слишком давно, чтобы вызывать теперь хоть какие-то эмоции. Не стоит меня ревновать к моему прошлому. Дело не в нём, и уж тем более не в Леониде.

— Тогда я тебя не понимаю.

— С тех пор, как произошла вся эта история, во мне что-то надломилось, и, возможно, тебе это покажется странным, но в моём сердце осталось место только для одного-единственного мужчины на свете — моего сына, — она тихо улыбнулась.

— Но разве ты сама не имеешь право на счастье? — горячо прервал её Руслан. — Тебе всего сорок, у тебя ещё столько всего впереди! Неужели ты готова поставить на своей жизни крест? Когда мы с тобой начали встречаться, ты говорила, что Семён ещё совсем мал, поэтому тебе некогда заниматься своей личной жизнью. Я не был уверен, что ты поступаешь правильно, забывая о себе и бросая свою жизнь под ноги мальчику, который всё равно никогда этого не оценит. — Руслан усмехнулся. — Но ты думала иначе, и мне не оставалось ничего другого, как ждать и надеяться, что когда-нибудь наступит такой момент, когда у тебя появится время заняться своей жизнью.

— Я не просила тебя об этом, — лицо Надежды стало напряжённым.

— Я знаю, но ничего другого мне не оставалось, потому что я тебя любил. Когда Семён перешёл в пятый класс, я впервые попросил тебя стать моей женой. Но ты отказалась, потому что он всё ещё нуждался в твоей защите и помощи. Когда он окончил школу, я повторил своё предложение, но Семён поступал в институт, и над ним висела армия, а потому тебе снова было не до меня.

— Не могла же я бросить мальчика на перепутье!

Надежда с укором посмотрела на Руслана, но он, словно не замечая её пронзительного взгляда, продолжал идти, подцепляя мыском ботинка жёлтые ладошки кленовых листьев.

— Годы шли, а я ждал, пока наконец-то у тебя найдётся время и на меня. Но каждый раз, как только решалась одна проблема, у твоего сына тут же появлялась новая, и ты опять была готова бежать на край земли, лишь бы уберечь Семёна от беды.

— Ты ставишь мне в укор то, что я люблю своего ребёнка? — в густо-серых глазах Надежды блеснул лед. — Когда мы начинали встречаться, ты знал, что я несвободна.

— Да, но я не знал, насколько, — перебил он.

— Ещё не поздно всё изменить.

— Изменить что? — смуглое лицо Руслана напряжённо застыло. — Ты перестанешь держать руку над своим сыном? Или я по мановению волшебной палочки разлюблю тебя?

Высокий, широкоплечий, с тёмными, едва тронутыми редкой проседью волосами, Руслан был очень красив. Светло-голубые, чистые, как речная вода, глаза резко контрастировали со смуглой кожей, придавая его внешности что-то пиратское. Дерзкий, бескомпромиссный, а порой даже жестокий, Руслан никогда не пасовал ни перед людьми, ни перед обстоятельствами, и только рядом с Надеждой ощущал себя тёплым, податливым воском.

— Послушай меня, Надюшка. Твоему сыну уже девятнадцать, и он взрослый мужчина, имеющий право на собственный выбор. Теперь, когда ты ему отдала всё, что было в твоих силах, пора подумать и о себе. Нам обоим уже сорок, и мне надоело прятаться по углам и встречаться с тобой урывками. Я ждал тебя долгих десять лет, потому что люблю и потому что в моём сердце живёт надежда, что когда-нибудь я смогу открыто назвать тебя своей.

— Прости меня, Руслан, но в моём сердце есть место только для одного мужчины, и я никогда от тебя этого не скрывала, — повторила она. Густо-серые глаза Надежды встретились со светло-голубыми — Руслана, и его сердце забилось болезненно и часто. — Я не могу стать твоей женой. Если хочешь, давай оставим всё, как есть, если нет — твоё право. Может, когда-нибудь я смогу ответить тебе иначе, но сейчас это не в моих силах.

— Ты необыкновенная женщина, — Руслан жарко прижался к руке Надежды губами. — За такую, как ты, не жалко и умереть. Пусть будет так, как ты хочешь. Я согласен ждать тебя всю жизнь, и мне не нужно ничего иного.

* * *


В клубе было многолюдно и страшно душно. Спёртый воздух, поднимавшийся от старых, проржавевших труб отопления, наполнял подвальное помещение тёплой сыростью, почти осязаемой наощупь. Облупившаяся кое-где краска стен топорщилась острыми колючими краями, и в том месте, где эти края расслаивались, было хорошо видно, что помещение красили уже не раз и что добросовестные труженики домоуправления, в чьём подчинении находилась эта старенькая пятиэтажка, особенно не утруждали себя лишней эстетикой. Взяв имеющуюся в наличии краску, они накладывали один слой поверх другого. Под самым потолком тоже шли трубы, обмотанные не то утеплителем, не то какой-то изоляционной лентой, из-под которой иногда срывались и падали на пол крупные капли воды.

Официальным клубом подвал стал не так давно, года два или три назад. До этого времени там хранился разнообразный дворницкий инвентарь, какие-то старые, полусгнившие доски, отколотые куски шифера, спревшие рулоны негодного линолеума и прочая дребедень, про которую легче забыть, чем угрохать не один день, чтобы перенести всё это на помойку.

Когда подвал закрыли, ребята, собиравшиеся здесь почти каждый день, расстроились. Никто не знал, что здесь теперь будет. Но ровно через три недели над козырьком старенького подвала появилась гордая вывеска «Клуб Прометей», и сердца ребят возликовали. Неизвестно, по чьей инициативе произошли подобные метаморфозы, и ещё непонятнее, отчего клуб самодеятельной песни и игры на гитаре решили назвать именем Прометея, но это было, в сущности, не так уж и важно, главное, теперь у компании появилось официальное место для встреч, куда можно приходить в любое время, не опасаясь изгнания из родных пенатов самым позорным образом.

Двадцать восьмое декабря было последней субботой девяносто шестого года, и по этому поводу к девяти часам вечера, освободившись от праведных трудов, сюда пришли все, кто имел хоть какое-то отношение к «Прометею». Семён тоже появился в подвале со своей компанией.

Заглушаемая гулом людских голосов, в дальнем углу бренчала гитара, а под самым потолком, сворачиваясь серыми громадными клубами, висел густой сигаретный дым. Заходя сюда, вновь прибывшие клали на стол принесённые из дома запасы съестного и горячительного и, подыскав себе место, пристраивались к какой-нибудь группке.

Среди общего гула голосов можно было разобрать смех и отдельные реплики:

— Мих, у вас когда начерталка? Пятого?

— Какого пятого, это же воскресенье. Нам на седьмое поставили…

— Ой, девчонки, я такие туфли в ЦУМе видела — закачаешься! Чёрные, каблучищи — во-о-о, а сами такой крошкой посыпаны, как будто битым стеклом…

— В два конца ведёт дорога, ты себе не лги — Нам в обратный путь нельзя…

— Гарик, а что если нам пробку внутрь пропихнуть?

— Чего пихать, когда штопор есть?

— Граждане! У кого нож перочинный с собой? Дайте, а то тут умники батонов накупили, а порезать не додумались…

— Ва-анька! Петров! Куда ты заныкался?!

— Сём, с наступающим!

— Тебя тоже! — машинально отозвался Семён и улыбнулся, но стоило ему обернуться, как улыбка тут же сползла с его лица.

— Что, не рад видеть? — Ирина усмехнулась.

— Да нет, почему же… — он неловко передёрнул плечами и покосился в сторону. — Просто не ожидал, что ты тоже окажешься здесь.

— А я пришла сюда из-за тебя, — Ира тряхнула медно-рыжими кудряшками. — Захотелось тебе в глаза посмотреть.

— Ну и что, посмотрела? — в голосе Семёна послышалась плохо скрываемая неприязнь. — Если налюбовалась, можешь уходить, откуда пришла, нечего тебе тут делать.

— Это ты так решил? — спокойно произнесла она и скользнула по фигуре бывшего возлюбленного задумчиво-оценивающим взглядом.

— Что ты меня осматриваешь, как лошадь на базаре?! — тут же взвился Семён, поражённый тем, что против обыкновения под его нажимом Ирина даже не подумала отвести взгляд. — Тебя сюда никто не звал, и нечего здесь глаза мозолить. Я сказал — между нами всё кончено, чего тебе ещё надо?!

— Я соскучилась по твоему роскошному телу и бесценной душе, — проворковала Ирина, и в ту же секунду Семён почувствовал, как его щёки, словно от пощёчин, загораются тёмным румянцем.

— Ты что, пришла изводить меня?! — сквозь зубы процедил он. — Катись отсюда сейчас же, мне неприятно твоё присутствие.

— Тогда тебе придётся уйти отсюда самому, — усмехнулась она.

— Мне?! — выкатил глаза Тополь.

— Ну да. Лично мне глубоко наплевать на твою драгоценную особу, поэтому я никуда уходить не собираюсь, меня всё устраивает.

— Мало того, что ты ввалилась в мой клуб, так ты ещё и…

— Иришка, с кем это ты тут разговариваешь? — неожиданно за спиной девушки появился высокий мужчина средних лет в очках в элегантной металлической оправе, в котором Семён сразу узнал настоящего хозяина «Прометея». — Здравствуйте.

— Здравствуйте, Юрий Александрович… — растерялся Семён.

— Юрочка, это мой добрый старый знакомый, Тополь Семён, большой знаток гитары и женских сердец, — Ирина опустила глаза, и её ресницы дрогнули. — Судя по всему, Юрия Александровича тебе представлять не нужно, — она посмотрела на Семёна и увидела, как напряглось его лицо. — А мы, Юрочка, разговаривали о тебе.

— Обо мне? — удивился тот.

— Да. Семён говорил, что он имеет какое-то отношение к управлению «Прометеем».

Лицо хозяина клуба вытянулось от недоумения.

— Да нет, Юрий Александрович, Ирочка всё перепутала! — заторопился с объяснениями Тополь. — Я говорил, что, наверное, здорово быть владельцем такого клуба, как «Прометей».

— Да, конечно… — начал Юрий, но тут же замолчал, потому что его внимание привлёк шум, раздавшийся возле входа, и почти полная тишина, наступившая сразу же вслед за этим. — Что там такое? — Юрий прищурился, пытаясь рассмотреть, что могло вызвать подобную реакцию, но неяркое освещение вкупе с густым сигаретным дымом мешали ему сделать это. — Я на минуту вас оставлю, — он легко коснулся локтя Ирины и стал быстро пробираться к выходу.

— Слушай, а это не милиция, часом? — всматриваясь в незнакомые силуэты, нахмурился Семён. — Интересно, чего им здесь надо?

— Так скоро же Новый год, — загадочно протянула Ирина.

— Ага! За забором бузина, а в Киеве дядька, — не глядя на неё, бросил Тополь. — При чём здесь это?

— Денежек хочется всем, особенно под праздник, — Ирина бросила взгляд на встревоженное лицо Семёна и довольно улыбнулась. — А ты чего так разволновался, или есть чего бояться?

— Не говори ерунды. Кстати, чему ты радуешься? Сейчас твоего Юрика начнут трясти, как грушу.

— Юрику скрывать нечего. В отличие от некоторых… — с усмешкой бросила она и смерила Семёна презрительным взглядом.

— Чего ты несёшь?! Что за дурацкие намёки?

— Да всякое бывает… — Ирина картинно передёрнула плечами и, полностью утратив интерес к неотразимой особе Тополя, не прощаясь, пошла в противоположный конец зала.

Между тем в полутёмное помещение клуба вошёл наряд милиции. Сотрудников было пятеро, один из них держал на поводке огромную немецкую овчарку в кожаном наморднике. О чём они говорили с Юрием, Семён не знал, но по тому, как хозяин клуба протянул руку и широким жестом обвёл помещение зала, давая понять, что ему скрывать нечего, он сообразил, что произошло что-то серьёзное.

Блокировав выход, милиция рассредоточилась по залу, а сотрудник со служебной собакой начал медленно обходить его по периметру, задерживаясь там, где останавливалась овчарка. Первый шок после неожиданного вторжения милиции на территорию клуба прошёл, и в зале снова послышались голоса, обсуждающие это чрезвычайное происшествие.

Сначала ничего особенного не происходило. Неспешно продвигаясь между столиками, собака нервно принюхивалась к незнакомым запахам, а следом за ней шёл милиционер.

Неожиданно овчарка остановилась возле компании Семёна, ещё несколько минут назад игравшей на гитаре. Приглушённо зарычав, как бы давая понять, что она нашла то, что искала, собака низко наклонила голову.

— Кто из вас хозяин гитары? — спросил милиционер, но ответа не последовало. — Я спрашиваю, чья это гитара?! — громко, на весь зал, снова повторил он.

В этот момент Тополь увидел, как толпа расступилась, как бы открывая проход, и взгляды всех присутствующих обратились на него.

— Ну, допустим, моя, а что? В чём, собственно, дело?

— А дело, собственно, в том, что в твоей гитаре в данный момент находится наркотическое вещество, подлежащее изъятию в присутствии понятых, — уверенно сообщил милиционер. — Будьте так любезны, вот ты и ты. Представитель власти указал на молодого человека в чёрной клёпаной куртке и девушку, стоящую чуть поодаль. — Я попросил бы вас выступить понятыми. Кузнецов, сними данные с ребят и с этого субчика, — он небрежно кивнул на Семёна.

— Подождите! Какое изъятие? Какое наркотическое средство?! — опешил Семён.

— Это твоя гитара?

— Моя…

— Тогда нечего тянуть резину, если твоя, — милиционер взял «Кремону» Семёна за гриф, и овчарка снова глухо зарычала. — Багира, сидеть! — коротко скомандовал он и начал ослаблять туго натянутые струны.

— Что вы делаете?! — округлил глаза Семён. — Мне же теперь придётся настраивать её заново!

— Боюсь, салажонок, этого тебе не придётся делать ещё достаточно долго, — грубо хохотнул милиционер.

Ослабив две центральные струны, он с трудом просунул между ними свою огромную ладонь и, пошарив по дну, извлёк двумя пальцами из деревянного корпуса инструмента крохотный пакетик с каким-то белым порошком.

— Попрошу понятых подойти ближе, — громко заявил он, поднимая руку вверх и демонстрируя свою находку всем присутствующим.

— Да вы что, с ума, что ли, посходили?! — испуганно произнёс Семён и вдруг почувствовал, как задрожали руки и как по лбу и вискам покатились крупные капли холодного пота.

Неожиданно в огромном прокуренном зале стало совсем тихо.

— Это не моё… — хрипло выдавил Семён и, словно ища поддержки, обвёл взглядом притихшую толпу.

— Это ты своей бабушке рассказывай! — милиционер скептически ухмыльнулся.

— Но это правда не моё!

— Что ты мне лапшу на уши вешаешь? Гитара твоя, значит, и порошок твой.

Неожиданно на Семёна накатила липкая волна горячего страха и, обжигая все внутренности, бросилась от головы к ногам. Ощущая, как в теле дрожит каждый нерв, он загнанно оглянулся по сторонам.

— Что же вы все молчите?! — голос Семёна разрезал ватную тишину, нависшую над влажной духотой подвала.

Ища помощи, Тополь снова обвёл взглядом безмолвствовавшую толпу, но каждый из присутствующих, отводя глаза в сторону, старался чуть ли не вжаться в стену, слиться с ней, лишь бы не быть причастным к дурно пахнущей истории.

— Трусы… Какие же вы все трусы! — от отчаяния голос Семёна сорвался на фальцет.

Ударившись о потрескавшуюся краску стен, надрывный крик Тополя разбился на тысячи крохотных кусочков, а вокруг Семёна сомкнулась влажная дымная стена ватной тишины, намертво отделившая его от всех тех, кто ещё пять минут назад являлся частью его жизни, а теперь не желал иметь с ним ничего общего.

* * *


Через толстое стекло не доносилось ни единого звука. Накрытый плотным прозрачным куполом, Леонид стоял босиком на чёрно-белой траве, а над его головой, высоко в небе плыли тёмно-серые облака, похожие на обрывки горелой бумаги. Ломкие стебельки травинок впивались в подошвы ног и, крошась, рассыпались мелкой графитовой пылью. Напрягая зрение, Тополь смотрел вдаль, туда, где должна находиться линия горизонта, но вдали ничего не было, кроме пустоты. Ослепшая и немая, пустота окутывала стеклянный колпак студенистым холодом, и, дотрагиваясь до прозрачной стены рукой, Леонид чувствовал, как безмолвная стынь, просачиваясь извне, обволакивает его терпким горьковатым страхом неизвестности.

Постепенно опускаясь на купол, мутная тарелка блёклого неба вдавливала стеклянную западню всё глубже и глубже в землю, с каждой секундой уменьшая шансы Леонида на спасение. Упираясь в плотную стену ладонями, он изо всех сил пытался раскачать свою тюрьму, но многотонная махина была для него слишком тяжела.

Темнея, стынь за пределами купола сгущалась всё глубже и мало-помалу превращала прозрачное стекло в гигантскую зеркальную сферу. Тополь глядел в своё искажённое до неузнаваемости отражение, растянувшееся по всему кругу и разложенное на много тысяч одинаковых составляющих, и перед его глазами мелькали фрагменты его собственного тела, вывороченного и гипертрофированно изуродованного.

Огромные толстые вены, крупно пульсирующие на висках, переплетались между собой, образуя сгустки живых узлов, выпирающих над поверхностью влажной землистой кожи. Темно-синие глаза, ставшие от дикого страха почти чёрными, молча кричали, и, впитывая их безмолвный крик, круговое зеркало бесшумно смеялось.

Непроглядная темень за стеклом стала густой и вязкой и напоминала мазут. Опускаясь, зеркальная сфера дюйм за дюймом отвоёвывала пустое пространство вокруг Леонида, и, задыхаясь от ужаса, он смотрел на эту блестящую ловушку, которой предстояло через какое-то время стать его могилой. Дурея от безысходности, он отчаянно колотился в толстое стекло, но, наваливаясь сверху, сфера безжалостно прижимала его к земле, усыпанной мелкой графитной пылью раскрошившейся чёрно-белой травы.

Неожиданно сфера остановилась, и графитная пыль, светлея с каждой секундой, начала скатываться в ровные блестящие кружки, похожие на мелкие копеечные монетки. Отражаясь в зеркальном потолке, кружочки заполнили всё пространство ярким серебряным сиянием, и вдруг Тополь увидел, как прямо перед ним, с внешней стороны сферы появилась женская фигура, закутанная в тонкую белую кисею.

— Надежда?..

Пропустив удар, сердце Леонида вздрогнуло так, что он задохнулся от резкой боли, чуть не расколовшей его грудь.

Не говоря ни слова, пристально глядя в глаза, ангел с белыми крыльями приблизился к сфере и приложил ладони к стеклу. Будто притягиваемый невидимым магнитом, Леонид качнулся навстречу и, медленно подойдя к стеклу изнутри, дотронулся ладонью до Надежды.

Неожиданно по телу Тополя пробежал ток, и, заливая его волной непередаваемого восторга, всё его существо наполнилось мягким теплом. Задрожав, Леонид прижался лбом к холодному стеклу, и внезапно пальцы его рук переплелись с пальцами Надежды. Растворяясь, стекло таяло, словно оплывающая льдинка, и серебряные монетки под его ногами, вздрагивая, поднимались в глубокую тёмную высь бездонного неба и замирали там блестящими точечками ярких ночных звёзд.

— Я люблю тебя… Как же я тебя люблю… — одними губами прошептал Леонид, и вдруг серебряная россыпь звёзд со звоном обрушилась на землю.

Ухнув в бездну, сердце Леонида сжалось, и, хватая ртом воздух, он резко вскочил на ноги. Гремя и трезвоня на все лады, на секретере тарахтел старенький будильник, и дребезжащий звук, доносившийся с полки, со страшной силой бил Тополя по барабанным перепонкам.

— Чёрт! — прислушиваясь к беспорядочному стуку собственного сердца, готового вылететь из груди, Тополь глубоко вздохнул. — Приснится же такая чушь собачья!

С досадой ударив по кнопке будильника, Тополь усмехнулся: стоило бы вообще ударить его об пол за такие дела. Это ж надо так перепугать! Хорошо ещё, что подобная глупость наснилась не с четверга на пятницу, а то что хочешь, то и думай!

Кухонные часы показывали без пятнадцати семь утра. Конечно, подниматься в воскресенье в такую рань — сущее безумие, к тому же если учесть, что суббота была рабочей. Но обстоятельства складывались таким образом, что именно сегодня, двадцать девятого декабря, в последнее воскресенье уходящего года, Леонид собирался заняться своими личными делами, не терпящими дальнейших отлагательств.

С памятных событий промелькнувшего лета, когда ему досталось сразу и от молодой жены, и от совсем не молодой любовницы, прошло чуть больше четырёх месяцев. Всё это время Леонид жил один, тщательно размышляя над тем, что для него хорошо, а что плохо. Пороть горячку смысла не было, тем более что бракоразводный процесс тянулся почти до середины декабря.

Отказ Насти от алиментов оказался для Тополя полной неожиданностью. С одной стороны, это оказалось весьма кстати, потому что двадцать пять процентов своих кровно заработанных денег он и так уже вынужденно отдавал по исполнительному листу. Для того чтобы бегать от алиментов, Леонид уже был слишком стар, а восемнадцать лет очередной голгофы вряд ли добавили бы ему положительных эмоций.

Но с другой стороны, что ни говори, категоричное решение этой соплюшки, наверняка подсказанное ей матерью, больно ударило его по самолюбию. Надеясь отыграться за нанесённое оскорбление, Тополь с нетерпением ждал момента, когда, усмехнувшись в лицо этой пигалице, сможет пригвоздить её к месту напоминанием о материальной зависимости её самой и её писклявого ребёнка от его кошелька. Заранее представляя эту сцену, Леонид невольно вскидывал голову и примерял полагающийся к случаю надменно-презрительный взгляд, способный сровнять эту вертихвостку с землёй.

Но вышло всё иначе, и, при воспоминании о высокомерном «нет», прозвучавшем в его адрес почти пощёчиной, Тополя буквально передёргивало от злости. Бесспорно, отказавшись от алиментов, маленькая дурочка совершила большую глупость, о которой ещё сто раз пожалеет, но лишиться удовольствия видеть свою последнюю, четвёртую, жену с протянутой рукой, что ни говори, обидно. В конце концов старшей дочери от Лизы, Алинке, уже шестнадцать, значит, деньги на неё осталось платить не так уж и долго, всего каких-то два неполных года. А проблем с Катериной, его третьей женой, никогда и не было. Когда они развелись, Оксане шёл уже пятнадцатый, и оформлять исполнительный лист, по счастью, Катя не сочла нужным.

Вообще из всех его бывших Катерина была самой разумной и уравновешенной. Возможно, именно поэтому их брак и смог продлиться так долго. Безусловно, сбежав от неё, Леонид несколько поспешил. Наверное, прежде чем пойти на подобный шаг, следовало сто раз подумать и убедиться, что он не окажется между двух стульев. Но тогда ему было не до этого. Желание вернуть Надежду оказалось настолько велико, что перед ним меркло буквально всё, даже собственные выгоды и удобства.

Теперь, когда все дела с Настей улажены и у него полностью развязаны руки, отрицать очевидное было бы по крайней мере неразумно: из всех его бывших с Катериной с точки зрения быта и обустроенности ему жилось сподручнее всего. Возможно, рядом с этой женщиной сердце его не пело, но в подобных песнопениях Тополь уже не нуждался. Тихая, спокойная гавань с горячим ужином и накрахмаленным постельным бельём на настоящий момент, пожалуй, устроила бы его полностью.

Вероятно, подобную точку зрения можно было бы рассматривать как приспособленчество, если не брать в расчёт того, что Катерину данный вариант тоже устраивал, и в этом Тополь не сомневался ни секунды. Помня, какую бурю эмоций у Катерины вызвало его решение об уходе, он пребывал в абсолютной уверенности, что до сих пор она его ждёт и верит, что счастливая звезда поможет ей вернуть любимого человека, и неважно, какую цену ей придётся за это заплатить.

Практичная Надька оказалась права: сидеть месяцами на пельменях и стирать свои грязные носки в раковине он был не в состоянии. Кто-то должен делать это за него, так почему бы и не Катерина? Год ожидания только усилил её чувства по отношению к нему, и, наскучавшись, Катя воспримет его возвращение как дорогой подарок судьбы.

Сегодня как раз самый подходящий день для такого судьбоносного события, и, приводя себя перед зеркалом в порядок, Тополь с лёгкой иронией думал, что новогодняя ночь наступает очень кстати. Под бой курантов он войдёт в старый дом желанным гостем, не отягощённым ни упрёками, ни обязанностями, ни дурными воспоминаниями, которые, конечно же, успели испариться.

Боязнь наступить на одни и те же грабли дважды придаст их отношениям сдержанно-щадящий оттенок, необходимый для поддержания нормального климата в семье, и, осознав свои прежние заблуждения, Катерина будет вдвойне осторожной и нежной.

— Утомлённое со-олнце тихо с мо-орем проща-алось…

Глядя на своё небесное отражение в зеркале ванной, Тополь ощутил себя чуть ли не святым, собирающимся даровать простой смертной женщине неземное блаженство, которого она, в общем-то, не заслуживала. Довольно улыбаясь, он мягко проводил по щекам безопасной бритвой, время от времени проверяя гладкость кожи пальцем, и, мурлыча себе под нос отрывки страстного танго, готовился к счастливым переменам в своей жизни.

Неожиданно в прихожей зазвонил телефон. Тополь замер и с удивлением посмотрел на своё отражение в зеркале.

— Как ты думаешь, кто бы это мог быть? — вопросительно пробубнил он и, расставшись со станком, лениво зашаркал по паркету. — Але?

— Леонид, ты? — взволнованный голос Надежды заставил его вздрогнуть всем телом. — Послушай, ты мне нужен, — хрипло произнесла она, и в ту же секунду благие планы Тополя полетели в тартарары.

* * *


— Как я рад слышать твой голос, ты даже себе не представляешь! — Тополь опустился на обтянутый мягким плюшем пуфик и, блаженно улыбаясь, приложил руку к лицу. — А знаешь, ты мне сегодня снилась.

— Лёнь…

— Такого странного сна я ещё никогда не видел, — следуя за ходом своих мыслей, Леонид постарался напрячь память, чтобы вспомнить необычное чёрно-белое видение в мельчайших подробностях. — Представляешь, посередине какого-то огромного поля стояла стеклянная сфера, а я был внутри неё словно под колпаком…

— Лёнь, послушай, мне сейчас не до этого, — голос Надежды заставил Тополя вернуться к действительности.

— Ты не хочешь узнать, что было дальше? — с досадой произнес Леонид. — А я подумал…

— Меня не заботит, о чём ты там подумал, — обрезала она. — Лёнь, давай не будем тратить время попусту. Я позвонила тебе вовсе не из-за ностальгии по твоей бесценной душе и роскошному телу. Сёма попал в совершенно дикую историю, из которой его нужно срочно вытаскивать за уши. Я могу на тебя рассчитывать? Всё же ты ему не чужой дядя, а отец.

— С каких же это пор? — желчно выговорил Тополь. — Если мне не изменяет память, чуть больше года назад мне, словно пришлой собачонке, указали на дверь. Или я что-то путаю?

— Тополь, сейчас не время выяснять отношения! — нервно проговорила Надежда. — Будь человеком хоть раз в жизни! Согласись, не так уж и часто я прошу тебя об одолжении.

— К сожалению… — негромко бросил он. — Признаться, я был бы не против, если бы ты вспоминала обо мне почаще. Скажем, не раз в пятнадцать лет, а хотя бы…

— Лёнечка, милый! — от хрипловатых ноток в голосе Надежды Тополя буквально прошило током. — Давай не будем считаться, что и когда было, кто из нас прав, а кто — нет!

— Да что там у вас случилось? — он с недоумением сдвинул брови. Внезапный звонок Надежды, её нервный, прерывающийся от волнения голос — всё это оказалось настолько неожиданным, что не укладывалось ни в какие рамки.

— Лёня, Семёна обвиняют в хранении наркотиков, — упавшим голосом проговорила Надежда, и из телефонной трубки до Тополя донёсся её протяжный вздох.

— Что? — не понял Леонид. — Какие наркотики? Ты о чём?

— Вчера вечером он, как обычно, был в клубе со своими друзьями, и вдруг откуда ни возьмись там появляется милиция, да ещё и с собакой. Семён даже не успел понять, в чём дело, что произошло, как они взяли его и обвинили чёрт знает в чём! Я просто ума не приложу, откуда в гитаре Сёмки взялась эта дрянь?!

— Он что, балуется наркотиками? — опешил Тополь.

— Ты в своём уме?! — закричала в трубку Надежда. — Да он никогда их даже в глаза не видел!

— Они что, появились в гитаре сами?

— Да в том-то и дело! — снова сорвалась на крик Надежда. — Кто-то из этих подлецов пихнул Сёмке гадость в гитару, а обвинили его!

— А ты в этом уверена? — после короткой паузы спросил Тополь.

— Уверена в чём? — растерялась Надежда.

— В том, что наш сын не имеет никакого отношения к найденному?

— Ты что, совсем рехнулся?! — разозлилась она. — Что за идиотизм ты несёшь?! Кто-то решил испортить Семёну жизнь, а ты, вместо того чтобы немедленно сделать всё, что от тебя зависит, занимаешься какими-то дикими домыслами! Я не знаю, каким образом наркотики попали к Сёме. Возможно, кто-то побоялся хранить их в своём кармане и временно прикрепил к стенке гитары, но скорее всего этот кто-то подстроил всё вполне сознательно, чтобы таким образом свести счёты с Семёном.

— Почему ты так в этом уверена?

— А милиция, по-твоему, свалилась на этот несчастный кабак с неба?! — со злостью бросила Надежда. — Да там сроду никого не было, а тут явились! Ты подумай сам, как вовремя их туда занесло!

— Наркотики — это серьёзно… — протянул Леонид. — Вот это вляпался так вляпался, нечего сказать!

Облизнув губы, Тополь замер, и вдруг всё его тело напряглось. Шанс всё вернуть на круги своя одним-единственным поступком сам плыл к нему в руки, и в этом не оставалось никакого сомнения. Пусть по отношению к нему Надежда не испытывала любви, но на первое время вполне достаточно было бы её благодарности, а уж дальше всё бы зависело от него.

— Надюшка, чем я могу тебе помочь?

— Я знала, что ты не откажешься, — мягко проговорила Надежда, и от бархатистых ноток, прозвучавших в её голосе, Леониду стало тепло и уютно.

— Разве я могу отказаться, если… — он чуть не сказал, «если меня просит об одолжении такая женщина», но вовремя одумался, — если речь идёт о нашем ребёнке. Скажи, Наденька, чем я могу быть полезен?

— Лёня, мне нужны деньги. Большие деньги, — коротко сказала она, и в трубке повисла напряженная тишина.

— Сколько? — прикидывая, в какую сумму ему может вылиться козырной туз, Леонид несколько раз провёл языком по пересохшим губам.

— Для того чтобы закрыть дело, нам с Русланом не хватает тысячи долларов, — отчётливо произнесла Надежда. — Я знаю, это большие деньги, но другого выхода нет. Либо через два дня мы отдаём эти проклятые деньги, либо Семёну придётся плохо.

— С каким ещё Русланом? — Тополь почувствовал, как его сердце сжало стальным обручем.

— Сейчас это неважно, — торопливо бросила она.

— Смотря для кого, — холодно заметил Леонид.

— Лёня, на карту поставлена жизнь нашего сына! Какая разница, кто такой Руслан?

— Он твой любовник? — лицо Леонида окаменело.

— Так ты поможешь или нет?!

— Я не привык вкладывать деньги в безнадежное предприятие, — криво усмехнулся Тополь и вдруг почувствовал, как, навалившись на него всем весом, чёрное зеркало громадного купола из ночного кошмара намертво придавило его к земле.

— Это твоё окончательное решение?

— Да.

— Как ты будешь смотреть в глаза Господу Богу, Тополь, ведь Семён — твой сын? — с упрёком воскликнула Надежда.

— Когда придёт время, с Господом Богом я как-нибудь сумею разобраться без твоего посредничества, — оскорблённо проговорил он и повесил трубку.

* * *


— Эх, Катя-Катеринка, ягодка-малинка! — хлопнув дверью подъезда, Леонид поёжился от пронзительного ледяного ветра, швырнувшего в его лицо мелкую стружку острых, как иголочки, снежинок, и поднял каракулевый воротник зимнего пальто. — Да, не май месяц!

Достав из кармана толстые кожаные перчатки, подбитые белой овчиной, Тополь надел их и, почувствовав, как его пальцы погрузились в густой тёплый мех, ощутил непередаваемое волшебное чувство удовольствия от заботы о себе любимом. Траты как таковые Тополя раздражали безмерно.

Расставаясь с деньгами, он испытывал настолько резкое чувство дискомфорта, что болезненное ощущение от потери приводило его к недомоганию, выражавшемуся в излишней раздражительности и хандре. Но если расходы предназначались непосредственно для удовлетворения его потребностей, такие затраты не только не портили его настроения, но и, наоборот, резко его повышали.

Расставаться с деньгами Тополь не любил. Разграничивая пространство на своё и чужое, Леонид никогда не оставлял чаевых официантам и жалел о нескольких рублях, выманенных у него из зарплаты никому не нужной профсоюзной организацией завода. Сражаясь за копеечную сдачу у киоска Союзпечати или палатки с мороженым, он не ощущал себя скупердяем, потому что это его личные деньги, отдавать которые он никому не собирался.

Разумное использование средств было у него в крови, и, честно признаться, ничего плохого он в этом не видел. Прежде чем расплатиться по счёту, вложенному ушлым официантом в специально заведённую кожаную книжечку-папку, Тополь придирчиво сравнивал указанное в квиточке, с тем, что стояло перед ним на столе, и частенько эти два списка довольно-таки прилично разнились, причём всегда в сторону увеличения, а не уменьшения требуемой с клиента суммы. Поэтому Леонид с удовольствием исправлял «ошибку».

Что касается свиданий с женщинами, то тут Леонид предпочитал не тратиться совсем, мотивируя для себя подобное решение тем, что любить его должны не за истраченные суммы, а ради него самого. Хотя, если женщина проявляла инициативу подарить ему что-то на память о проведённом совместно вечере, например, дорогую булавку или стильный галстук, он ничего не имел против. Зачем портить человеку настроение, если ему доставляет удовольствие вкладывать деньги в свои приятные эмоции?

Когда же речь заходила о собственном удобстве и удовлетворении своих насущных потребностей, для Тополя не существовало такой вещи, которая была бы слишком дорога. Всё, что он считал для себя необходимым, он покупал легко, без всякого сожаления, не испытывая при этом ни колебаний, ни сомнений.

Прикидывая в уме, во что обойдутся коробочки ассорти для женщин из отдела кадров и бухгалтерии, ему не лень было обойти несколько булочных и магазинов. Сравнивая цены и выбирая конфетки подешевле, он не отказывал себе в удовольствии прихватить с собой в дом бутылку дорогого коньяка, стоившего больше, чем все сладости, вместе взятые, и цена игрушки, предназначенной для него самого, не коробила его так, как осознание ненужной траты по поводу, например, Восьмого марта, придуманного женщинами исключительно ради того, чтобы вытянуть из мужчин последние копейки.

Иногда по необходимости Тополь делал недорогие подарки, но не просто так, а если был полностью уверен, что вложенные им деньги непременно окупятся, причём с лихвой. Если же такой уверенности не наблюдалось, изводить кровно заработанные рубли попусту он не собирался. Правда, в редких случаях хорошо выверенные риски оказывались химерой, и денежки, вложенные в верное предприятие, прогорали без следа, но такие случаи он мог пересчитать по пальцам. Потерять бдительность настолько, чтобы остаться в дураках, Леонид себе не позволял, тщательно улавливая тона и полутона, помогающие выбрать правильное решение.

Вот и сегодня во время разговора с Надеждой он, к счастью, был предельно собран и сконцентрирован, и, если бы не его безукоризненное внимание и организованность, эта история ещё вышла бы ему боком, да ещё каким! Не обрати он внимания на сорвавшееся с её языка имя какого-то Руслана, плакали бы его денежки горючими слезами.

Надо же, нашли дурачка! Тысяча долларов — деньжищи-то какие! Это ж целое состояние! Здорово придумали, голубки, нечего сказать — нажать на отцовские чувства, вытрясти его как грушу и потом над ним же и посмеяться! Да кто ему этот Семён? Чужой мальчик, не более. Больше года назад его вышвырнули за порог, и ни у одного из них — ни у сыночка, ни у мамочки — сердце не дрогнуло! А сейчас, когда им потребовались деньги, они вдруг вспомнили о его существовании: давай, мол, папочка, плати за грехи молодости!

Да если уж на то пошло, моральный ущерб вправе требовать он сам, а не наоборот. Между прочим, Надька сама подала на развод и предложила ему собрать вещи и вытряхнуться из дома, так что в том, что их семейная жизнь не сложилась, виновата она одна, и никак иначе. Надо же, взяла моду приходить к нему раз в пятнадцать лет с протянутой рукой за деньгами, как будто сама нищая! Если уж на то пошло, она не уборщица, а главный бухгалтер, так что могла бы не трясти инженера с оборонки, вымогая обманом последние гроши, а сходить к своему начальству и занять. Ничего, не переломилась бы! Хотя зачем занимать? Это же когда-нибудь придётся возвращать, а тут тряхни получше мужа-дурачка, он расслюнявится, и дело с концом — ни проблем тебе, ни забот, одна благодать!

Возмущённо засопев, Тополь поправил воротник.

Ещё надо бы разобраться, есть ли этот мифический долг вообще. Кто знает, какой стала Надька за те годы, что они живут порознь. Если судить по оказанной ему встрече год назад, обнаглела она прилично, так что с ней ушки надо держать востро, а то как бы чего не вышло. Тысяча долларов! Да за такие деньги можно стать красавцем для любой, даже для самой разборчивой. Да за тысячу зелёных каждая вторая расстелет перед ним красную ковровую дорожку, посадит под иконами и начнёт на него молиться, а эта зараза хочет получить всё даром, да ещё и не стесняется говорить в его присутствии о каком-то там Руслане!

Между прочим, Катьке он нужен будет и без этой проклятой тысячи. Конечно, на сберегательной книжке у него деньги есть, но ни Надьке, ни Катьке, ни кому бы то ни было об этом знать совсем не обязательно. Запас карман не тянет, лежат себе деньги и лежат, капают процентики и пусть капают, и никого это не касается.

— Вот ведь до чего бабы — ушлый народ! — пробурчал себе под нос Тополь. — Только потеряй бдительность — обчистят до нитки, моргнуть не успеешь! Хорош бы я сейчас был, нечего сказать! Это же надо додуматься: состричь бабки с бывшего мужа, чтобы прогулять их с будущим!

Представив ухмыляющуюся Надежду, держащую в руках его кровно выстраданные дензнаки, Тополь зло скрипнул зубами. Нет, нечего даже и сомневаться: если он хочет обрести спокойствие и хоть какую-то стабильность, нужно идти к Катерине. Конечно, она не сахар, но по большому счёту кто из нас сахар? И потом, во всю эту химеру с любовью можно верить по молодости, в старости же о любви можно или вспоминать, или надеяться её когда-нибудь повстречать. Реальна только стабильность, а с Надькой её никогда не будет.

Вот Катька — та другая. Это Надежда как пороховая бочка, а Катерина предсказуема. Можно дать голову на отсечение, что за те полтора года, что они не живут вместе, в её жизни ничего не изменилось. Тихая, мягкая, чрезвычайно удобная, Катя по-прежнему вяжет вечерами, забравшись в кресло с ногами и мечтая только о том, чтобы всё вернулось обратно. Его приход будет для неё настоящим праздником. Конечно, дело не обойдётся без объяснений и, возможно, каких-то обид, хотя… донельзя обрадованная его смелым решением, Катька должна будет оставить все претензии и упрёки при себе. Страх перед возможными осложнениями подобного выяснения отношений заставит её прикусить язычок, тем более что она уже достаточно настрадалась и вполне готова оценить удачное стечение обстоятельств, заставившее его вернуться к ней в дом.

Несомненно, для того чтобы его жизнь снова не превратилась в кромешный ад, он вынужден будет поставить перед ней ряд определённых условий. Но что такое несущественные уступки по сравнению со вновь склеенной жизнью?

Глядя по сторонам, Тополь бодро шагал по заснеженной улице, и в его голове мало-помалу вырисовывался список того, на чём он собирался настаивать в первую очередь.

Во-первых, и это самое важное, прямо с сегодняшнего дня все деньги, находящиеся в доме, будут под его личным контролем, и только в его власти будет определиться, сколько и на что потратить. Во-вторых, всякие глупости с уборкой дома и беготнёй за продуктами его касаться не должны. В конце концов полтора года они как-то же справлялись со всем этим без него, отчего бы эту правильную традицию не продолжить и дальше? При наличии в доме двух взрослых женщин заниматься хозяйством мужчине — нелепость. Нет, конечно, передвинуть шкаф или стол — пожалуйста, но от всего остального — увольте.

Теперь о покупках. Тратить львиную долю коллективного дохода на ребёнка глупо, это как минимум. Вырастая как на дрожжах, Оксана не успевала изнашивать того, что ей покупала наивная Катерина в несусветном количестве. То, что девочке уже пятнадцать, ничего не меняет.

Пятнадцать? Тополь замедлил шаг и задумался. Нет, почти четырнадцать ей было в тот момент, когда они разводились. Значит, после Нового года Оксашке исполнится уже шестнадцать. Хотя какая разница — пятнадцать, шестнадцать? Дело не в возрасте, а в принципе. Красиво и добротно должны одеваться все члены семьи, а не отдельно избранные её представители. Разве это дело, когда у маленькой девочки две пары зимних сапог, а у него, взрослого мужчины, всего одна? Или это правильно покупать малявке золотые серёжки, вместо того чтобы разориться на приличную булавку для галстука главе семьи? Между прочим, вторая пара обуви для ребёнка, который всё равно на следующую зиму в неё не влезет, — неоправданная роскошь, а золотая булавка — необходимый атрибут имиджа мужчины. Разница есть? То, что у самой Катерины вечно ничего не было, к делу не относится. Она взрослая женщина, и, если экономить на себе ей доставляло удовольствие, — это лично её дело.

На улице ещё было совсем светло, и огни праздничной новогодней иллюминации не горели. Шагая по заснеженной улице, Тополь смотрел на толстые, пыльные стёкла витрин, за которыми стояли сиротливые кособокие ёлочки, и думал о том, что отчего-то в этом году он совсем не чувствует приближения праздника.

Вытертые от времени серебряные дожди прикрепили к огромным квадратам стекол, но новогодней сказки всё равно не получалось. То ли обвешанные пыльной ватой ёлки слишком малы и неказисты, то ли в отсутствии хорошего настроения виноваты негоревшие лампочки иллюминаций, но праздника не чувствовалось, и сколько Тополь ни старался внушить себе, что он необыкновенно, празднично счастлив, у него ничего не выходило.

Конечно, Катька являлась неплохим вариантом, но, как говорится, запасным, и нечего это отрицать. Непредсказуемая и взрывоопасная Надежда снова и снова вставала у него перед глазами, и, представляя её рядом с каким-то другим мужчиной, Тополь чувствовал, как всё его тело немеет от обиды и боли. Да, в свои тридцать он был полным идиотом, вовремя не понявшим, в чём его счастье, и не сумевшим удержать его в руках, но неужели теперь всю жизнь он должен расплачиваться за одну-единственную ошибку?..

К чёрту! Мотнув головой, Леонид постарался отогнать прочь надоедливые мысли. Почему он должен разрываться на части, думая о женщине, которая даже на короткий миг не хочет подумать о нём? Пятнадцать лет — долгий срок, и пора бы уже отпустить Надежду насовсем, вычеркнув из жизни, забыв, словно её и не было рядом с ним никогда. Пусть она будет счастлива со своим Русланом или с кем-то там ещё. Пусть живёт так, как ей хочется, а у него своя жизнь, и вопреки всему на свете он сумеет сложить её всем на зависть.

* * *


Когда Тополь открыл дверь подъезда, где жила Катерина, три тёмно-красных слабеньких гвоздички завяли окончательно и бесповоротно. Побитые морозом, тонкие, выхолощенные лепестки, похожие на застиранные обрывки тряпочек, бессильно поникли и, приклеившись к обёртке, расползлись по ней мелкими кусочками.

— Продают чёрт знает что! — взглянув на непрезентабельный букетик, с сожалением причмокнул губами Тополь.

Нет, что ни говори, а цветочки зимой — деньги на ветер. И далась же бабам эта ерунда! Что за удовольствие — поставить облезлый, завядший веник в вазу и, сдувая с него пылинки, умильно улыбаться своим фантазиям? Да лучше бы на истраченные попусту деньги купить пакет молока, батон белого хлеба и сто граммов докторской колбасы.

Встряхнув букет, будто рассчитывая, что он каким-то волшебным образом вдруг распушится и примет нужный вид, Леонид с раздражением вздохнул. С одной стороны, дарить такое безобразие было как-то неловко, но с другой — он же не виноват, что гвоздики оказались морожеными, верно? Когда он их покупал, они выглядели почти сносно. Конечно, учитывая их стоимость, явно заниженную по сравнению с обычной, он предполагал, что цветочки вскорости должны ахнуться, но на то, что это случится так скоро, он, признаться, не рассчитывал.

Ещё раз взглянув на поникший букет, Тополь пожал плечами, махнул рукой и опустил его головками вниз. А! Какая разница — завядший, незавядший, есть веник, и ладно, Катька будет рада и этому. В старые времена он не очень-то баловал её своим вниманием, так что сегодняшний букет, каким бы ощипанным он ни оказался, она в любом случае оценит по высшему разряду.

Успокоившись относительно мелкой неприятности, так некстати свалившейся на его голову, Леонид подошёл к лифту и тут же заметил объявление, крупными буквами оповещающее жильцов о том, что лифт не работает.

— Фу ты ну ты! — сморщился Тополь. — Было бы удивительно, если б ты работал! — с раздражением ударив по листочку, исписанному кривыми чёрными каракулями, он глубоко вздохнул. — И что за день сегодня такой? Цветы сдохли, лифт сломался, а с самого утра ещё Надька в душу наплевала, отрава!

Несколько раз дёрнув ручку сетчатой дверки, словно мстя лифту за нежелание исполнять свои прямые обязанности, Тополь пересёк площадку первого этажа и стал подниматься по лестнице.

История с лифтом его нисколько не удивила. Ещё в былые времена, когда он сам жил в этом доме, такое случалось три дня в неделю, если не чаще. В глупые умозаключения врачей относительно того, что ежедневные пешие прогулки на пятый этаж способствуют чему-то там полезному, Тополь не верил. Какая польза может быть от того, что, уставший и измученный человек, отработавший смену или полторы на заводе, будет тащиться по этажам, вместо того чтобы с комфортом доехать на лифте? Кроме стучащегося в ушах сердца и громкой одышки, ничего от подобного экстремального времяпрепровождения быть просто не может.

— И за что им только деньги платят? — поминая коммунальщиков недобрым словом, буркнул себе под нос Тополь. — Ладно, Катька на пятом. А кто на девятом, тому как?

— Вот так и ходим, Лёнечка!

Неожиданно из-за поворота лестничного марша, мягко ступая по кафелю войлочными подошвами тапочек, появилась бывшая соседка Тополя, Раиса Павловна Журавлёва. Низенькая, приземистая, чем-то напоминающая круглый плюшевый пуфик на маленьких колёсиках, она слыла бессменным справочным бюро дома и знала о жильцах всё и даже чуточку больше. Побаиваясь языка вездесущей всезнайки, соседи предпочитали не ссориться с Журавлёвой и оказывали ей всяческие знаки уважения, которых, по твёрдому мнению Тополя, она абсолютно не заслуживала.

В те времена, когда он ещё жил с Катей, скверная женщина всегда старалась сунуть свой нос туда, куда её не просили, и эта милая привычка лезть не в своё дело доводила Леонида до белого каления. Не считая нужным пресмыкаться перед этой подколодной змеёй, вечно вынюхивающей и высматривающей то, что её не касалось никоим образом, Тополь не жаловал пожилую женщину, из чего автоматически следует, что та отвечала ему взаимностью.

Предпочитая обойти Журавлёву стороной, Тополь механически убрал руку с букетом за спину и уже направился в обход приземистого пуфика, когда Раиса Павловна, будто чуя лёгкую добычу, широко улыбнулась и загородила своими объёмными формами проход на следующий этаж.

— А что это у тебя в руке, никак цветочки? — Она кивнула за спину Тополя.

— А, это? — он достал гвоздики из-за спины, небрежно поднёс их к носу и сделал шумный вздох. — Это так, между делом. Шёл по улице, дай, думаю, куплю, уж больно они мне приглянулись.

— Н-да? — глаза справочного бюро на добровольных началах сначала широко открылись, затем, внимательно изучив тёмно-красный веник, сузились до щёлочек. — А в подъезд ты к нам забрёл тоже по старой памяти?

— В общем-то, да, — нервно хохотнул Леонид и, желая показать, что никаких дальнейших объяснений он давать не намерен, сделал шаг вперед, но насмерть стоящая на рубежах Журавлёва так просто своего шанса упускать не собиралась.

— Так ты к Катьке, что ли? — для верности уперев руки в крутые бока, чтобы жертва уж точно не смогла просочиться мимо, она склонила голову набок и изучающее оглядела Тополя с головы до ног.

— А ваше какое дело? — Тополь бросил на тумбовидную фигуру неприязненный взгляд.

— А вот грубить, юноша, не стоит, — глазки Журавлёвой холодно сверкнули. — Я же не из пустого любопытства спрашиваю. Если к кому другому — дело одно, а если к Катерине — так поезд-то — тю-тю!

— Что значит тю-тю? — растерялся от неожиданности Тополь.

— А то и значит, что ты опоздал! — чуть ли не мурлыкая от удовольствия, протянула она. — Поезд уже ушёл и рельсы с собой забрал.

— Что за ахинею вы здесь несёте?! Какой поезд? Какие рельсы? А ну-ка, посторонитесь! — Леонид сделал резкий жест рукой, как бы предлагая Журавлёвой освободить проход, но та, буквально сияя от счастья, так нежданно-негаданно свалившегося на её голову, даже не подумала отойти.

— А я гляжу, миленький, ты ничего не знаешь? — с напускной жалостью проговорила она и, глубоко вздохнув, бросила на Леонида полный притворного сочувствия взгляд. — Уехала твоя Катька, уже полгода, как уехала.

— Как это? — от неожиданности лицо Тополя вытянулось.

— А вот так, — Раиса Павловна неспешно сложила руки на своей широкой груди. — После того как ты собрал свои вещички и сиганул из дома, она себе места не находила, всё ждала, когда ты опомнишься и вернёшься. А потом мало-помалу очухалась и взялась за ум.

— Что значит взялась за ум? — изменяя своему принципу не вступать ни в какие переговоры с Журавлёвой, удивлённо спросил Леонид.

— А то и значит, что к ней стал захаживать другой. Свято место пусто не бывает, — длинно протянула Раиса — справочное бюро.

— Другой? Какой ещё другой?! — от мысли, что ему, неотразимому, горячо любимому и единственному, могла найтись замена, да ещё так скоро, Леонид пришёл в состояние полного столбняка. — Что вы такое говорите, Раиса Павловна?

— А ты думал, ты — пупок земли! — язвительно выговорила она, и её губы презрительно скривились. — Тот, что ходил к Катьке, в отличие от тебя, не кобенился, потому что с понятием, вот что я тебе скажу. А с понятием он потому, что иностранец.

— Иностранец?! — выпучил глаза Тополь.

— Да. Хоть и немчура, а понятие имел, — царственно кивнула Журавлёва. — И поздоровается, и дверь придержит, и сумку на этаж поможет донести, да и внешностью вышел — тебе не чета, образине бородатой. Это ты под мышку Катьке дышал, гвоздь погнутый, а тот — видный мужик, красивый.

— И как часто он сюда ходил? — в голосе Тополя звякнули металлические нотки.

— А ты обороты-то сбавь, а не то лопнешь от натуги, — холодно посоветовала она. — Сколько он ходил, разницы нет, а вот до чего доходился, — это я тебе сообщу.

Пересиливая желание вцепиться ненавистной тётке в горло, Тополь скрипнул зубами и сжал руки с такой силой, что ломкие стебли мороженых гвоздик захрустели под прозрачным целлофаном.

— По весне вышла наша Катька за этого Ганса замуж, а в самом начале лета сдала свою квартиру знакомым и уехала за границу. Между прочим те, которые сейчас там живут, люди порядочные и уважительные, в отличие от некоторых… — Журавлёва снова смерила Леонида недобрым взглядом.

Какое-то время Тополь растерянно молчал, с трудом переваривая полученную информацию, но потом его лицо стало постепенно проясняться.

— Что вы мне лапшу на уши вешаете? Никуда Катька уехать не могла! — вдруг категорично выдал он и презрительно ухмыльнулся. — Как же она уедет, когда Оксанка ещё несовершеннолетняя? Кто же выпустит ребёнка за границу без согласия отца, то есть меня? Прежде чем сочинять байку, могли бы поинтересоваться, какие на этот счёт есть законы. Без дочери Катька из страны не уедет, а разрешения на выезд ребёнка я не подписывал, так что нечего трепать мне нервы!

— Ишь ты, распетушился-то как! — Журавлёва бросила на Тополя высокомерный взгляд. — И откуда что берётся! С виду — прыщ, а корчит из себя премьер-министра. Говорю, уехала твоя Катька, значит уехала! А Оксана осталась в Москве, у своей бабки, между прочим, твоей бывшей тёщи. Через два года она закончит школу, получит паспорт, и тогда ты ей больше не указ, — переедет к своим в Германию. А пока суд да дело, Катька с Гансом будут туды-суды мотаться, проведывать их, да бабке деньжат подбрасывать. А девочке Ганс в ихнем университете уже место забронировал, чтобы высшее образование она в Германии получала, а не в России.

— Очень содержательно! — едко выдавил из себя Тополь. — Надеюсь, это всё?

— Почти, — уголок правого века Раисы Павловны дёрнулся. — Только Катька уехала в Германию не пустая.

— Что значит не пустая? — Тополь с недоумением посмотрел на Журавлёву.

— Когда она улетала, то уже на втором месяце беременности была, так что вскорости у твоей бывшей ещё один ребёночек появится. А даст Бог, если хорошо жить будут, то и не один. Немец — он состоятельный, копеек не считает, так что чего бы такому и не родить?

— Действительно, — сквозь зубы бросил Тополь, и по его горлу прокатился тугой ком горячей обиды. — Чего ж не родить, если заплатят?

— Дурак ты, Тополь, и есть дурак, — Раиса Павловна посмотрела на бывшего жильца с нескрываемым презрением. — Давно надо было Катьке тебе под зад коленкой дать да с чемоданом с лестницы спустить, а она, глупая, ещё убивалась по такому барахлу, как ты. Да она теперь заживёт королевной, а ты сдохнешь где-нибудь у помойного ведра вместе с тараканами.

— Удавить тебя, что ли? — задумчиво проговорил Тополь.

— Руки коротки, — сладко улыбнулась она. — Ты бы шёл отсюда, родимый, пока я в милицию не позвонила да не рассказала, о чём ты тут мечтаешь. А к дочке-то не пойдёшь? — Журавлёва бросила взгляд на поникшие цветы.

— На кой чёрт она мне сдалась, если Катька с другим любовь крутит? — Леонид посмотрел на то, что осталось от гвоздик, и перевёл взгляд на Журавлёву.

— Что, зря купил? — Раиса Павловна кивнула на завядший букет.

На какой-то миг у Леонида возникло чисто интуитивное желание протянуть его старой грымзе, благо всё равно он ни на что не годился, но в последний миг опомнился:

— Почему же зря? Ничего не зря, баб на свете много, кому-нибудь да сгодится.

Отступив на шаг, он с удивлением подумал о своём внезапном порыве, взявшемся неизвестно откуда, и решил, что лучше уж он выбросит этот веник в мусорное ведро, чем отдаст этой мымре, тем более что за цветы уплачены хоть и малые, но всё-таки деньги, тратить которые на эту гадюку он вовсе не собирался.

— А ты бы бороду-то побрил, — глядя в бледное, растерянное лицо Тополя, ухмыльнулась Журавлёва. — А то от тебя скоро на улице начнут шарахаться, пугало ты огородное!

— Да провались ты пропадом! — сверкнув глазами, Тополь бросил измученные цветы на пол и несколько раз с силой ударил по ним каблуком зимнего ботинка. — Провалитесь вы все! — сорвался он на крик, и, резко развернувшись, громко затопал по ступеням вниз.

* * *


— Ну что, поговорим? — выйдя из темноты, Семён преградил дорогу вмиг изменившейся в лице Ирине.

— Ой, как ты меня напугал, Сёмка! — она шумно выдохнула и, приложив руку к груди, с облегчением посмотрела на Тополя. — Я уже подумала, что кто-то поджидает меня у подъезда с дурными намерениями. Ты в следующий раз хоть предупреждай, а то так можно до смерти перепугаться, темно же!

— А кто тебе сказал, что у меня хорошие намерения? — с угрозой процедил сквозь зубы парень.

— Семён, зачем так шутить? — Ирина натянуто улыбнулась. — Мне не нравится, когда ты говоришь со мной таким тоном.

— А ты другого не заслуживаешь, дрянь! — он сделал шаг вперёд, и, подойдя к девушке совсем близко, с ненавистью посмотрел ей в лицо. — Ты думаешь, что умнее всех?

— Ты о чём? — Ира наивно хлопнула накрашенными ресницами.

— Значит, не понимаешь?

— Не понимаю…

— Сейчас поймёшь, — Семён резко выбросил руку вперёд и, ухватив длинный вязаный шарф девушки за узел, с силой притянул Ирину к себе.

— Что ты делаешь? — испуганно пробормотала она и, пытаясь освободиться, вцепилась в руку Семёна, но варежка тут же соскользнула с кожаной перчатки Тополя.

— Что, запрыгала душонка? — не скрывая своей радости, зло сверкнул он глазами. — Рыльце-то в пушку?

— Ты сошёл с ума, отпусти меня сейчас же, а то я закричу на весь двор! — дрожа от страха, пригрозила она и с надеждой оглянулась по сторонам, но вокруг было абсолютно пусто.

— Только попробуй, придушу! — прохрипел Семён и, презрительно скривившись, начал поворачивать узел шарфа по часовой стрелке.

— Мне больно!

Испугавшись зверского выражения лица Семёна, Ирина попыталась оторвать его пальцы от вязаной полоски на шее, но он, наслаждаясь её страхом, только сильнее затягивал узел.

— Убери свои ручонки, дурочка, а то и впрямь удавлю, — почти не разжимая губ, прошептал он, и Ирине ничего не оставалось, как подчиниться его желанию. — Больно ей! Подумаешь, больно! Ничего, потерпишь, мне не то пришлось из-за тебя вытерпеть! Значит, решила меня проучить, да? Так кто тебя научил подкинуть мне наркоту, Юрка?

— Он здесь ни при чём!

— А кто при чём? Лучше скажи по-хорошему, а не то я из тебя все мозги вытрясу!

— Сёмка! Прекрати! — от страха глаза Ирины наполнились слезами.

— Я тебя спрашиваю, кто всё это придумал? — не обращая на умоляющий тон девушки никакого внимания, безжалостно продолжал затягивать узел Тополь.

— Сёмочка, пожалуйста, миленький, ну, не надо, я прошу тебя! Я тебя очень прошу! — жалобно зачастила Ирина и молитвенно сложила перед собой руки.

Глядя на её трясущиеся губы, Семён испытал чувство отвращения. Скривившись, он с презрением смотрел на блеющую, словно овца, Ирку, и ощущал, как к самому горлу поднимается кислый спазм тошноты. Когда она подводила его под статью, её смазливая мордочка просто светилась от счастья, а в её трусливой душонке даже не шевельнулось мысли, что она совершает подлость. Наоборот, уверенная в своей безнаказанности, она радовалась, глядя на то, какой оборот принимает задуманная ею пакость, и, если бы не мать, были бы у него сейчас небо в клеточку и друзья в полосочку.

— Сёма, проси меня о чём хочешь, только ничего не спрашивай. Если они узнают, что я их выдала, они меня убью-ют! — протянула последнее слово Ирина и, шмыгнув носом, громко всхлипнула.

— Говоришь, о чём хочешь? — глаза Тополя нехорошо сверкнули.

— Правда-правда, — сквозь слёзы улыбнулась она. — Ты только скажи, а я всё сделаю.

— Да что ты… — приподняв бровь, криво усмехнулся он. — А если я велю тебе выброситься из окна, тоже сделаешь?

— Не надо, Семён… — по щеке Ирины покатилась крупная слезинка, и она торопливо смахнула её шерстяной варежкой. — Хочешь, я останусь у тебя сегодня на всю ночь? Хочешь? — она просительно заглянула ему в глаза.

— Ты меня не интересуешь, — жёстко обрубил он.

— А что тебя интересует? — стараясь справиться со страхом, но всё ещё дрожа всем телом, прерывисто проговорила она.

— Деньги.

— Деньги?.. Сколько?

— Две тысячи, которые пришлось выложить матери, плюс тысячу за моральный ущерб мне лично, — членораздельно проговорил он. — Конечно, в зелёных, ты же понимаешь?

— Три штуки баксов? Где я их возьму? — плечи Ирины опустились.

— А вот это — не моё дело. Займи, укради — мне всё равно, — хмыкнул Семён. — За развлечения нужно платить, моя милая, и чем интереснее развлекуха, тем больше цена.

— Когда? — упавшим голосом спросила она.

— Завтра. Здесь и в это же время.

— Ты что, обалдел? Я же не наберу за сутки такую уйму деньжищ! — ахнула Ира.

— Если не захочешь остаться без башки, наберёшь. Только не вздумай организовать мне ещё какую-нибудь подлянку, а не то я тебя из-под земли достану. Всё поняла? До завтра, любовь моя!

Семён резко оттолкнул от себя заплаканную девушку и, круто повернувшись, быстро растворился в темноте.

* * *


— Ты как, живой? — перешагнув через порог квартиры, Черемисин ослепительно улыбнулся и протянул приятелю бутылку полусухого шампанского. — Нина с ребятами поехала к тёще: ну, там, подарки, туда-сюда, сам же понимаешь, Новый год! А я увильнул.

— И как это тебя Нина отпустила? — искренне радуясь приходу друга, Тополь закрыл за ним дверь и кивнул на тумбочку под вешалкой. — Тапки там, доставай! Вот не ждал не гадал, что ты сегодня объявишься.

— Я что, нарушил какие-то планы? А где твоя борода? — Черемисин нерешительно взглянул на Леонида, выглядевшего без густой чёрной бороды несколько непривычно. — Если так, ты только скажи, и я…

— Да какие там планы! — Словно боясь, что Александр может передумать и исчезнуть из его квартиры так же быстро и неожиданно, как появился, Леонид ухватил Александра за рукав свитера и, смеясь, провёл рукой по своему бритому подбородку.

— Нет, если к тебе должен кто-то прийти… — снова начал Черемисин.

— Сашок, заканчивай валять дурака и проходи на кухню! — перебил Леонид. — Какие гости могут быть первого января?

— Те же, которые и тридцать первого, — логично предположил Александр. — Вы же не могли изничтожить всё под ноль? Что-то же должно было остаться? Кстати, как ты Новый год-то встретил, весело?

— Веселее не бывает, — с раздражением бросил Тополь.

— А что так пессимистично? — Черемисин зашёл в ванную и начал мыть руки.

— Такого Нового года у меня ещё не было никогда! — застыв в обнимку с бутылкой шампанского в дверях ванной, Тополь шумно вздохнул. — Санька, ты не поверишь! Впервые чуть ли не за пятьдесят лет я встречал Новый год в полном одиночестве.

— Как это? — Черемисин с удивлением повернул голову. — Ты же два дня назад мне по телефону говорил, что собираешься к кому-то идти?

— Говорил…

— А чего не пошёл? — Александр снял с крючка единственное полотенце. — Это, что ли?

— Это, — буркнул под нос Леонид и, не отвечая на вопрос, пошёл в кухню.

— Лёнь, погоди, я чего-то недопонял. У тебя что-то сорвалось? Или тебе расхотелось идти? Скажи толком, что случилось?

— Да ничего не случилось! — Леонид поставил шампанское на стол. — Кроме того, что должно было случиться, ничего особенного не произошло.

— Слушай, говори по-человечески! — рассердился Черемисин. — Что ты дуешься как мышь на крупу? Я что, должен из тебя каждое слово тисками выуживать?

— А ты на меня не кричи, мне и без твоего ора противно! — повысил голос Тополь, но тут же замолчал, как-то вмиг сгорбился и бросил на друга виноватый взгляд. — Прости, не хотел, ты тут ни при чём.

— Знаешь что, давай-ка я поставлю чайник, а ты мне всё толком расскажешь, — Саша снял с плиты старенький чайник и налил в него воды.

— А что рассказывать? Сколько живу, никогда не приходилось встречать Новый год в четырёх стенах в одиночестве! Удовольствие, скажу я тебе, — ниже среднего, даже жутко как-то. Кругом у людей веселье, все орут дурными голосами, музыка гремит, а ты стоишь с этой разнесчастной бутылкой в руке и думаешь, стоит вообще её открывать или нет.

— Ты же говорил, что будешь встречать у какой-то женщины? — Черемисин зажёг газ. — Я тебя ещё спросил, у какой, а ты только тумана напустил, а так ничего и не прочирикал.

— Да чего тут чирикать? Я тридцатого к Катьке ходил, думал, помиримся, я у неё и встречу… — он едко хмыкнул. — Встретил…

— Она тебя не простила? — Александр внимательно посмотрел на друга.

Сгорбленный, весь какой-то тёмный и взъерошенный, Тополь напоминал невыспавшегося филина, жмурившего глаза от яркого света. Узкокостный, худой, он, казалось, состоял из одних углов, каким-то нелепым образом сцепленных между собой. Раньше выступающие острые линии подбородка и скул скрывала густая чёрная борода, ровно подстриженная и аккуратно расчёсанная. Но теперь борода отсутствовала, и заострившиеся, нескладные черты лица были полностью на виду, придавая внешности Тополя что-то жалкое и по-цыплячьи хрупкое.

— Да нет, речь не о том, — при воспоминании о довольной язвительной ухмылке старой карги Журавлёвой Леонида всего передёрнуло. — Понимаешь, Шурик, я ведь до Катьки так и не дошёл.

— А чего так, передумал?

— Если бы! — Тополь отвернулся к окну и начал внимательно разглядывать карниз крыши соседнего дома, будто за одну ночь на нём появилось нечто, чего он раньше не видел. — Если бы она не захотела меня видеть, я бы ещё мог понять: женская обида, все такое… Но вышло вообще глупо! Прикинь, поднимаюсь я по лестнице, в кои-то веки в белой рубашке, с цветочками, а навстречу мне спускается Журавлёва.

— Это которая Раиса Павловна, добрая душа? — вспомнив все нелестные отзывы, в своё время данные Тополем бывшей соседушке, Черемисин понимающе хмыкнул.

— Она, чтоб её три раза приподняло и только два поставило обратно! И откуда такие гадючки берутся, ты мне не можешь сказать?! — с возмущением сверкнул глазами Тополь. — Она как только меня увидела, так сразу и заурчала от удовольствия, аж маслом начала сочиться, до чего обрадовалась случаю нагадить на голову своему ближнему!

— Да что она тебе такого сказала-то?

— Что я зря пришёл, потому что Катьки нет дома.

— Ты бы у неё спросил, когда будет, она же всё про всех знает.

— А никогда, — выразительно раскрыл глаза Леонид и неторопливо кивнул.

— Она что, переехала? — не понял Черемисин. — Тебе бы догадаться адресочком разжиться, тогда бы в случае чего…

— Сань! Никаких «в случае чего» больше не грозит. Катька не просто переехала, она умотала в Германию вместе со своим новым мужем.

— Да ты что?! — обалдел Черемисин. — Вот тебе и Катька! А ты говорил, она будет до пенсии сидеть в кресле, штопать носки и лить по тебе горючие слёзы!

— А без комментариев никак нельзя? — ещё больше помрачнел Леонид.

— Лёньк, да я не в обиду, я от удивления! — отмахнулся тот. — Вот это новость так новость, не ожидал!

— А я, думаешь, ожидал? Когда мне эта злюка объявила, что Катька у нас теперь эмигрантка, я, признаться честно, сначала подумал, что она издевается, а потом оказалось, что правда. Быстро же она сообразила, как два с двумя сложить.

— Ну как быстро, года полтора-то всего прошло! — развёл руками Черемисин.

— А что, полтора года — это срок, чтобы всё поставить с ног на голову? — с обидой изрек Тополь. — Надо же, штамп в паспорт получила — и давай хвостом крутить, мужа побогаче да посговорчивее искать! Надо же, ведь нашёлся же какой-то дурила, чтобы жениться на такой, как Катька!

— Слушай, Лёнь, а ты сам к ней разве не за тем же самым шёл? — Черемисин выдержал паузу. — Если уж считать, то ты за это же время успел больше, чем она: и жениться, и развестись, да ещё и очередного ребёночка сделать.

— Ах, да! Забыл тебе сказать самое главное! А у Катьки ведь скоро второй ребёнок родится.

— Ух ты! — коротко выдохнул Александр, и по этой короткой реплике Тополь не сумел понять, радуется Черемисин неожиданной новости или просто таким образом выражает своё удивление.

— Вот такой обломчик у меня нарисовался, — небрежно прокомментировал ситуацию Тополь.

— Значит, не получилось у тебя Катьку в запасных игроках держать… — Александр бросил на Леонида полный сочувствия взгляд. — Да, Лёнька, выходит, ты снова просчитался.

— Ой, да ладно тебе! — с раздражением отмахнулся Тополь. — Если уж на такую страхолюдину, как Катька, желающий нашёлся, так уж что говорить о таком привлекательном мужчине, как я?

— Лёнь, а Лёнь… — Александр обернулся на негодующий свист вскипевшего чайника, выключил газ, но чай наливать не стал. — Ты, конечно, вправе меня не слушать, но скоро для молодых и привлекательных мы с тобой станем дедушками, которым неплохо бы уступить в трамвае место, а не тащить в загс на своих закорках и обслуживать за здорово живёшь.

— Да любая почтёт за счастье…

— Лёнь, я эту присказку слышал от тебя миллион раз, но только что-то в последнее время всё выходит не так, как тебе хотелось бы. Сначала тебя, как паршивого щенка, выставила за дверь Надежда, потом обобрала почти до нитки твоя курортная любовь Загорская…

— Ты мне лучше о ней не напоминай! — тут же вспыхнул Тополь.

— Хорошо, не буду, — согласился Черемисин. — А как быть с Настей? Не ты ли с пеной у рта убеждал меня, что после твоих воспитательных экспериментов эта маленькая девочка станет в твоих руках мягким воском?

— Ну…

— Вот тебе и ну! А она не побоялась дать тебе от ворот поворот, несмотря на то что у неё на руках грудная малышка. А это о чём-то да говорит.

— Если только о её глупости, — напыжился Тополь.

— Насколько я знаю, с протянутой рукой она к тебе так и не пришла.

— Это ещё ничего не значит. Может, она до сих пор кусает локти и жалеет о совершённой глупости.

— Может, и так, а может, и нет, — не стал спорить Черемисин. — Сейчас разговор не об этом.

— А о чём?

— А о том, что пора тебе пристать к какому-то одному берегу, — пожал плечами приятель. — Не знаю, удастся ли тебе это сделать, но не до конца же жизни тебе быть перекати-полем?

— Да у меня ещё всё впереди! — с нажимом проговорил Тополь. — Санёк, ты подумай, нам же с тобой не по восемьдесят! Да у мужчины в пятьдесят жизнь только начинается. Подожди, сейчас ты посмотришь-посмотришь, да ещё от своей Нины налево загуляешь, помяни моё слово!

— Однажды, много лет назад, у меня хватило ума обидеть Ниночку подобной глупостью… И что из этого вышло? — в зелёных глазах Черемисина промелькнула боль.

— А что такого вышло-то? Ну, осерчала тогда Нина, но ведь ничего же, отошла? Подумаешь, полгода пожили врозь? Разве это так существенно? Главное, что она простила тебе эту ошибку.

— Ты знаешь… Мы с тобой очень разные люди, Лёнька. Мне сложно тебе объяснить, но тогда я понял, что, если Нина не сможет перешагнуть через свою гордость и простить, мне незачем дальше жить.

— Как у тебя всё сложно! — сощурился Тополь. — «Незачем жить!.. Не простит!..» Да если баба сумела наступить себе на горло хоть однажды, она сможет сделать это и дважды, и трижды, и столько, сколько тебе будет нужно, это я тебе говорю.

— Это бесполезный разговор, Лёня, пустой и никому не нужный, — Черемисин повернулся к другу спиной и начал наливать чай.

— Значит, на эту тему ты со мной больше говорить не желаешь? — съязвил Тополь, но Черемисин никак не отреагировал на его язвительный выпад.

— Лёнь, давай прекратим, — Александр осторожно поставил чашки на стол. — Я, наверное, никогда не смогу до тебя достучаться: если женщине обрезали крылья, ей остаётся только летать на метле.

— У тебя какая-то извращённая женская логика, — желчно прокомментировал Тополь.

— А у тебя и вовсе никакой. Лёньк, я бы тебе не советовал идти к Лизе.

— Это ещё почему?

— У неё уже наверняка своя жизнь, в которой для тебя нет места.

— Какой ты молодец, раз — и всё за всех решил! Да откуда ты можешь знать, есть место или нет? Да, может, она сама ещё этого не знает, а Черемисин — всевидец, уже в курсе всего. Не лезь ты в мои личные дела, если я тебя об этом не прошу, договорились?

— Ну, что ж. С сегодняшнего дня я не стану вмешиваться в твою личную жизнь, независимо от того, станешь ты меня просить об этом или нет, обещаю тебе это, — негромко проговорил Черемисин, и отчего-то сердце Тополя сжалось, будто предчувствуя, что полученное обещание очень скоро выйдет ему боком.

* * *


— Вы к кому? — невысокая симпатичная девушка с удивлением посмотрела на незнакомого мужчину с букетиком красных гвоздик в руке.

— Я? — замявшись, мужчина обаятельно улыбнулся, и его густо-синие глаза встретились с глазами девочки, как две капли воды похожими на его собственные. — Тебя зовут Алина, ведь так?

— Так…

— Тогда я к тебе.

— Ко мне? — она изумлённо вскинула брови. — А вы кто?

— Дело в том, что я твой отец, — придавая голосу печальную торжественность, выдал заготовленную фразу Тополь. Несколько раз моргнув, он проникновенно посмотрел в лицо дочери и едва заметно дернул плечами, как бы извиняясь за все прожитые порознь годы. — Ты уж прости, Алиночка, в жизни так бывает, — с трогательной хрипотцой проговорил он, и его губы растянулись в светло-розовую полоску, исчерченную мелкими вертикальными насечками.

— Алина, кто там?

Услышав знакомый голос Лизы, донёсшийся из глубины квартиры, Тополь настроил себя на романтический лад и приготовился ощутить лёгкое волнение, которое вот-вот должно было возникнуть где-то в глубине его подсознания. Но отчего-то подсознание молчало, и ожидаемое трепетное тепло не приходило.

— Мам, тут какой-то мужчина с цветами пришёл к нашему папе! — громко откликнулась дочь.

— К папе? — лицо Тополя мгновенно окаменело. — Девочка, ты не так меня поняла: твой настоящий папа — я, а не тот посторонний мужчина, который живёт у вас с мамой.

— Вы что, ненормальный? — оторопело проговорила Алина и надавила на дверь с явным намерением захлопнуть её перед носом странного типа.

Сообразив, что сейчас дверь закроется и он упустит свой шанс, даже не попробовав использовать его, Тополь выставил вперёд ногу, и мягкая дерматиновая обивка упёрлась в его добротный кожаный сапог на цигейковом меху.

— Тот мужчина, который называет себя твоим отцом, говорит тебе неправду. Твой отец — я! — голос Тополя эхом прокатился по лестничной площадке и, заметавшись между пролётами, рассыпался где-то этажом ниже.

— Алин, с кем ты там разговариваешь?

Неожиданно дверь перед Леонидом распахнулась настежь, и, закрывая своей мощной фигурой почти всё свободное пространство, перед ним появился незнакомый мужчина в тренировочном костюме.

— Пап, тут какой-то странный дядька. Пьяный, что ли? Несёт какую-то чушь, говорит, что ты не мой отец…

— Это ещё что за явление Христа народу? — мужчина бросил на худосочную фигуру Тополя явно неодобрительный взгляд. — Что вы хотите?

— Я хочу поговорить с Лизой.

— С Лизой? Вы её знакомый?

— Каким-то образом — да, — Тополь вскинул подбородок.

— С кем это вы тут разговариваете? У нас гости? — неожиданно в коридоре появилась Лиза.

Невысокая, стройная, с длинными светлыми волосами, лежащими на плечах крупными волнами, она выглядела так, словно последние пятнадцать лет обошли её стороной. Голубоглазая, тоненькая, невесомая, как пушинка, рядом с внушительным мужчиной в тренировочном костюме она казалась игрушечной куколкой. Перекинув через шею вафельное полотенце, она смотрела на Тополя, будто не узнавая его, и в её глазах не было ничего, кроме лёгкого удивления.

— Лизонька, здравствуй, родная! — Тополь протянул гвоздички и шагнул вперед, рассчитывая, что мощный конкурент уступит ему дорогу, но тот и не думал отходить.

— Лиз, это кто такой? — не поворачивая головы к жене, спросил тип. — Ты его знаешь?

— Нет, — в лице Лизы не дрогнул ни один мускул.

— Как это нет? — опешил Тополь. — Лизонька, ты меня не узнала? Это же я, Леонид!

— Извините, я вас не знаю. Вероятно, вы ошиблись адресом, — негромко произнесла она.

— Ошибся?! — от возмущения синие глаза Тополя стали огромными. — Да что ты такое говоришь?!

— Я говорю, что вы пришли не по адресу, — спокойно произнесла Лиза. — Вы явно что-то перепутали.

— Я-то ничего не перепутал, — безразличный тон Лизы задел Тополя за живое. — А вот ты, по-моему, что-то путаешь. Настоящий отец этой девочки — я, и она должна об этом знать!

— Что за чушь вы говорите! — за спиной отца Алина чувствовала себя вполне уверенно. — Мама, скажи, что это неправда!

— Давай, Лиза! — обида придала Тополю уверенности. — Давай, что же ты? Посмотри мне в глаза и скажи, что Алинка — не моя, ну?!

— Вы не имеете никакого отношения ни ко мне, ни к моему ребёнку, и я вообще не понимаю, почему вы сюда пришли.

— Ах, даже так?! — лицо Леонида перекосилось.

— Лиза, ты его знаешь? — высокий мужчина кивнул на Тополя, стоявшего в дверях.

— Нет. — На мгновение на губах Лизы мелькнула едва заметная улыбка, и Тополь почувствовал, как его с головы до ног буквально окатило кипятком.

— Да как ты можешь?.. — потрясённо прошептал он. — Словно с чужим…

— Слушай, ты, псих! — угрожающе повысил голос высоченный мужчина. — Или ты сейчас исчезнешь отсюда сам, или я помогу тебе это сделать, выбирай!

— Не стоит так нервничать. Я сам уйду. На! — он протянул цветы своему конкуренту. — Что, не нравятся? Мне тоже, — схватив букет поперёк стеблей, он сломал его пополам и с сожалением скривился. — Надо же, такие деньги — и снова коту под хвост. Лучше бы укропа купил, и то польза была бы!

Бросив на Лизу прощальный взгляд, Тополь снова с презрением сморщился и, зажав изломанный букет под мышкой, стал неторопливо спускаться по лестнице.

* * *


— Откуда у тебя это?! — Надежда взяла в руки перетянутую тонкой резиночкой пачку стодолларовых купюр, внимательно, будто видя иностранную валюту впервые в жизни, осмотрела стопочку с обеих сторон и подняла на сына изумлённый взгляд. — Я тебя спрашиваю, откуда ты взял эти деньги?

— Какая разница? — картинно закатывая глаза, Семён прикрыл ресницы, и на его лице появилось довольное выражение шкодливого кота, удачно слазившего в чужую кладовку за сметаной.

— Подожди, что значит какая разница? — Надежда бросила пачку на середину стола. — Будь так добр, объяснись. Тебе девятнадцать, ты нигде не работаешь, а даже если бы и работал… это же не три копейки.

— Если я скажу, что отдали старый долг, поверишь? — Семён прищурился.

— Ты меня за кого держишь, мальчик? Чтобы получить с кого-то долг, надо сначала дать взаймы, — тяжело припечатала она. — Вот что, хватит крутиться ужом. Мне всё это не нравится. Или скажешь, где ты это взял, или…

— Или что?! — сверкнул глазами сын. — Если уж на то пошло, мне всё это тоже не нравится. По какому праву ты полезла в карман моей куртки? Я тебе давал на это разрешение?! Или, может быть, я попросил тебя об этом?! — Семён прищурился. — Что же ты замолчала, словно в рот воды набрала?

— Ты стрелки-то не переводи, умник! Сейчас речь не об этом.

— Как раз об этом!

— А ну-ка, прикуси язык, салажонок! — тёмно-серые глаза Надежды сверкнули недобрым огнём, и она с силой ударила ладонью по полированной поверхности стола.

Привыкнув видеть от матери только теплоту и ласку и не ожидая от неё такой странной реакции, Семён несколько раз изумлённо моргнул.

— Это ты мне? — потрясённо выдавил он.

— По-моему, нас в квартире двое, — напряжённо сдвинув брови, Надежда снова взяла в руки деньги. — Я слушаю тебя внимательно.

— Я не привык, чтобы со мной разговаривали в таком тоне! — медленно подняв голову, Семён зло взглянул на мать.

— Пока ты мне не объяснишь, откуда это, другого тона не будет, — с нажимом произнесла она. — Чтобы собрать две тысячи, нам с Русланом пришлось перевернуть небо и землю, и мне непонятно, откуда в твоём кармане оказалась сумма в тысячу долларов, сумма, которой у тебя не могло быть в принципе!

— Это моё дело! — Тополь исподлобья взглянул на мать. — Я взрослый человек и не обязан отчитываться перед тобой по любому поводу.

— Ах ты, гадёныш! — кулаки Надежды сжались. Побледнев, как полотно, она медленно встала из-за стола. — Хочешь ты или нет, я всё равно об этом узнаю.

— Я ничего не намерен тебе объяснять! — разозлившись, Семён свёл брови у переносицы, и на его лице появилось точь-в-точь такое же выражение, которое Надежда помнила за его отцом в молодости. — К твоему сведению, в моём кармане должна была лежать не одна тысяча, а три, ясно?! — он снова сверкнул глазами. — Да, три, и нечего на меня смотреть, как на врага народа!

— По какому праву ты смеешь повышать на меня голос?! — терпение Надежды лопнуло.

— По тому же самому, по которому ты смеешь обшаривать мои карманы! — не остался в долгу сын.

— Семён! Говори сейчас же, где ты взял эти проклятые доллары, а не то я за себя не отвечаю! — Надежда почувствовала, как к голове прихлынула кровь.

Ещё никогда Семён не видел мать в таком состоянии, и, глядя в её горящие недобрым огнём глаза, он впервые в жизни по-настоящему испугался её взгляда.

— Не кричи на меня! — нерешительно огрызнулся он и тоже поднялся на ноги, пытаясь придать себе уверенности за счёт своего почти двухметрового роста. — До тех пор, пока ты не сбавишь обороты и не перестанешь орать на меня, как на мальчишку, я не собираюсь с тобой ничего обсуждать.

— А я не собираюсь идти с тобой на какой бы то ни было компромисс! — Надежда приблизилась к сыну. — Откуда это, щенок ты этакий?! — она поднесла деньги к его лицу, и от необыкновенной силы, исходившей от всей её фигуры, Семёну невольно стало не по себе. — Ты их украл? У кого? Говори.

— Ничего я не крал! — он стал белее простыни.

— Тогда откуда это? — настойчиво повторила она и заметила взгляд сына, брошенный на входную дверь. — Даже не думай! Никуда ты отсюда не уйдёшь, пока я не узнаю всей правды.

— Далась она тебе, эта правда!

Первым порывом Семёна было влезть в ботинки, сорвать с вешалки куртку и, выхватив из рук матери злополучные доллары, вылететь на улицу, громко хлопнув дверью, но элементарный здравый смысл не дал пойти на поводу у своей раздражительности.

Конечно, гордость — дело великое, но стоять на заснеженной улице, дрожа от пронизывающего ледяного ветра только из-за того, что не справился со своими эмоциями, — удовольствие весьма сомнительное. Безусловно, сегодняшнее поведение матери — нечто из ряда вон выходящее, но какой смысл наказывать самого себя?

— Так ты будешь говорить или нет? Я требую объяснений.

— Требуешь? — Семён посмотрел на мать долгим тяжёлым взглядом. — Значит, требуешь… Хорошо, пусть будет по-твоему, — негромко произнёс он и опустил пушистые ресницы, которые полностью скрыли от бдительного ока матери два недобрых колючих огонька, блеснувших на донышке синих, как чистое июльское небо, глаз.

Не сейчас, когда-нибудь позже, настанет день, когда мать пожалеет о том, что сделала с ним сегодня, и захочет, чтобы он забыл всё до единого слова, но что-то изменить будет уже не под силу даже ей. Нет, выискивать повод, чтобы отомстить, или цепляться к ничего не значащим мелочам он не станет. Семён будет просто ждать, терпеливо ждать того момента, когда ей придётся с лихвой расплатиться за всё сразу: и за недоверие, и за унизительную слежку, и за то, что он — не вся её жизнь, а только часть, пусть даже и большая.

* * *


Пронизывающе холодный март девяносто седьмого уже закончился, но над городом по-прежнему висела сизая мешковина неприютного стылого неба, отражающаяся в изломанных льдинках застывших за ночь луж. Проседая под собственной тяжестью, целыми днями грязные ноздреватые сугробы сочились мутными холодными ручейками, выстилавшими в темноте тротуары и газоны тонкой плёнкой неровной бугристой наледи, тусклой, похожей на истёршийся от времени старый целлофан.

Зябко поеживаясь, Тополь стоял у светофора и ждал, когда загорится зелёный. Пробегая беспрерывным потоком, автомобили распространяли вокруг себя отвратительный запах отработанного бензина, и, морща нос, Леонид задумчиво размышлял о том, что лет эдак через пять-десять в Москве станет абсолютно нечем дышать.

Чувствуя, как холодный воздух пробирается сквозь тонкую шерсть демисезонного пальто, Тополь оглянулся по сторонам и с завистью посмотрел на предусмотрительных счастливчиков, всё ещё кутавшихся в тёплые зимние куртки. И чего ему вдруг пришло в голову, что пора вылезать из зимней одежды? Подумаешь, апрель на календаре! Ну и что? Да хоть июнь! Разве это повод стоять и мёрзнуть, дрожа на пробирающем до костей ветру?

Подняв воротник, Леонид снова вздрогнул, бросил взгляд по сторонам и, хотя еще горел красный свет, торопливо двинулся через улицу, надеясь проскочить между движущимися автомобилями. Конечно, нарушать правила нехорошо, тем более что остальные пешеходы жались у края тротуара, терпеливо дожидаясь зелёного. Но они были одеты гораздо теплее, а потому могли позволить себе не спешить и любоваться на светофор хоть целые сутки кряду.

Придерживая воротник, Тополь ловко сманеврировал между белым «жигулёнком» и какой-то серебристой иномаркой и, не обращая внимания на раздражительные гудки легковушек, уже ринулся наперерез следующей машине, как неожиданно почувствовал резкий удар в бок и услышал визг автомобильных тормозов чуть ли не у себя над ухом.

Момент падения Леонид не запомнил, эти несколько секунд просто выпали из его сознания, словно их и не было вовсе. Ощущая щекой ледяную слякоть проезжей части, он тупо смотрел на талые грязные ошмётки снега, неизвестно как оказавшиеся возле его лица, и никак не мог уразуметь, почему он находится по отношению к асфальту под таким странным углом.

— Эй, вы живой?! — женский не очень молодой голос оказался мелодичным.

Почувствовав чью-то руку на своём плече, Тополь едва кивнул и постарался перевернуться, но тут же вскрикнул от резкой боли, неожиданно прошившей его левую ногу чуть пониже бедра.

— Господи! Простите меня ради бога, я не нарочно! Вам очень больно? — не обращая внимания на грязь, женщина опустилась на колени прямо на проезжую часть и наклонилась над самым лицом Тополя. — Понимаете, я вас не видела, здесь столько машин, такой поток… — неожиданно она замолчала. — Матерь Божья, это ты?! Какого чёрта ты бросился под колёса моего автомобиля? Это что, новый способ ухаживания?! Или новый метод мести?!

Знакомые интонации голоса заставили Тополя превозмочь боль и приподнять голову.

— Ты что, не придумал ничего лучшего, как броситься мне под колёса?! — всё ещё стоя на коленях, Загорская упёрла руки в бока и возмущённо фыркнула: — Ну, знаешь ли…

— Мне плохо…

Мгновенно просчитав ситуацию, Тополь бросил быстрый оценивающий взгляд на образовавшуюся вокруг толпу, едва заметно усмехнулся, закатил глаза и откинулся на мостовую.

— Не вздумай придуриваться! — повысила голос Лидия, но, видя, что бледный и чуть ли не бездыханный Тополь не подаёт признаков жизни, забеспокоилась всерьёз.

— Милицию кто-нибудь вызвал?

Вокруг машины Лидии уже собралась приличная толпа зевак.

— Женщина за рулём — сами понимаете…

— Насмерть…

— Надо же, и скорость-то была вроде небольшая…

— А в «скорую» звонили?

— Какая ему теперь «скорая»…

— Леонид, ну же!.. — Лидия несильно потрясла Тополя за плечо. — Леонид! Ты же не умер, правда? — она снова склонилась над ним, и Тополь, уловив запах знакомых духов, еле удержался, чтобы не рассмеяться. — Леня, миленький, давай ты умрёшь когда-нибудь потом, попозже, а? — она просунула свою мягкую белую ладошку между его щекой и мокрым асфальтом. — И вообще, было бы неплохо, чтобы это случилось не на моих руках…

Толпа, окружавшая их, становилась всё больше. Строились предположения и рассказывались подробности произошедшего:

— Да нет, он шёл на зелёный, это она летела на красный свет!

— Вовсе нет, это он перебегал на красный… Чего вы зря говорите, если сами не видели…

— Теперь ей лет пять впаяют, как пить дать, а то и больше…

— Да ну, условно год дадут, и всё, а если у дамочки деньги есть…

— Как это условно, если насмерть?

— Лёня, милый! — испугавшись всерьёз, Загорская попыталась перевернуть отяжелевшее в своей неподвижности тело Тополя, но сил на это у неё явно не хватало. — Леня, будь человеком, в конце-то концов! Я не хочу садиться из-за тебя в тюрьму!

— А придётся, — неожиданно открыл глаза Тополь.

— Ах ты, проходимец! — Загорская с негодованием сдвинула брови, и её глаза возмущённо сверкнули.

— От проходимки слышу, — флегматично отозвался он и снова, принимая вид смертельно раненого человека, прикрыл веки.

— Сколько ты хочешь, чтобы очнуться и исчезнуть отсюда немедленно? — спросила Загорская. — Назови цену, и закроем это поскорее. Иначе вся эта история плохо кончится. Итак, сколько?

— Ну… допустим… — прикидывая цену отступного, Тополь прищурился. — Если сумму, хитростью выманенную у меня тобой этим летом, помножить на коэффициент нанесённых моральных и физических страданий, которые мне пришлось претерпеть из-за тебя сегодня…

— Сделай милость, не тяни кота за хвост!

— Пожалуй, что… — превозмогая боль в ноге, Тополь сумел приподняться и сесть.

Вопрос Лидии застал его врасплох. С одной стороны, можно было воспользоваться удобным моментом, проявить донжуанство и, отказавшись от денег, между прочим, на самом деле выстраданных им, снова завязать с Лидией какие-то отношения. С другой стороны, отношения на хлеб не намажешь, и, учитывая то, каким образом они расстались всего несколько месяцев назад, доверять этой стерве в бархатных брюках было весьма опасно: уж слишком велик шанс вновь остаться ни с чем.

Конечно, отношения, завязанные в такой экстремальной ситуации, как данная, кардинально отличались бы от летних наивных ухаживаний, которые иначе как позором и назвать-то нельзя, но на одни ахи и охи, как известно, не проживешь, а реальные деньги, зажатые в кулачке, никогда не бывают лишними.

— Так что ты надумал? — беспокойно оглядываясь по сторонам, Лидия взяла Тополя под локоть и помогла ему встать на ноги.

Для судьбоносного решения, которое могло изменить всю его жизнь, у Леонида осталась всего пара секунд. Прислонившись к капоту «семёрки», Тополь напряжённо замер, и его мозг заработал с удвоенной скоростью. На кону стояла реальная сотня баксов, которую он вправе потребовать от Лидии за свои прямо-таки неземные страдания под колёсами её автомобиля на глазах десятка свидетелей, против эфемерного шанса прервать затянувшуюся чёрную полосу и хоть каким-то образом устроить свою личную жизнь.

— Я…

Неожиданно перед глазами Тополя появилась странная картинка в виде рыночных весов с двумя пластмассовыми чашками, на одной стороне которых лежали милые сердцу шуршащие рублики, полученные в обмен на заграничную зелёную бумажку, а на другой — тёмная фетровая шляпа с широкими полями. Видение было настолько реальным, что Леонид видел буквально всё, даже мелкие выбоинки на пластмассе чашек и потёртые сгибы на разноцветных денежных бумажках.

Опасаясь, что чёртова шляпа может перетянуть лёгкую тарелочку с купюрами, Тополь чуть не протянул руку, чтобы удержать весы в нужном положении, и пришёл в себя только тогда, когда понял, что его пальцы пытаются сжать скользкую поверхность капота машины.

— Так ты на что-нибудь решишься, или мы так и будем стоять посреди улицы? — нервно проговорила Лидия.

— Справедливости ради, стоило бы тебя наказать посерьёзнее, так сказать, по совокупности… — нравоучительно протянул Леонид. — Но поскольку ты человек пожилой, я не стану мотать тебе нервы и разрешу компенсировать всё деньгами. С тебя сто баксов, милая.

— Чтоб ты сдох, жлоб несчастный! — сверкнув от негодования глазами, Лидия обошла машину, взяла с переднего сиденья свою сумочку и, порывшись в кошельке, зажала в руке хрустящую купюру. — Пусть тебе эти деньги поперёк горла встанут! — негромко прошипела она, демонстративно запихивая бумажку в карман перепачканного пальто Тополя.

— Ты смотри — не очень-то, а то как бы я таксы не повысил! — довольно ухмыльнулся он.

— Иди к чёрту! — с сердцем проговорила Загорская и, нырнув в машину, тут же тронулась с места.

Недовольная тем, что участники происшествия сумели договориться полюбовно до приезда официальных органов, толпа начала постепенно редеть и уже буквально через минуту, убедившись, что продолжения интересного зрелища не будет, рассосалась вовсе.

Удовлетворённо улыбаясь, Тополь нащупал в кармане пальто банкноту. Нет, правильно, что он не поддался глупому донжуанскому порыву. С такими людьми, как Лидия, нужно держать ухо востро. В конце концов деньги, они и в Африке деньги, а всё остальное — только миражи. Да и потом, такому мужчине, как он, грех не ценить себя настолько, чтобы цепляться за это пугало в нелепых шляпах.

Ухватив купюру за уголок, Тополь вытащил её из кармана, и… лицо его побледнело. Вместо шершавой бумаги с портретом одутловатого американского дяденьки в его пальцах оказалась сложенная вдвое обыкновенная рублёвка с потёртым сгибом и загнутым уголком.

— Аа-а-а-х-х… — открывая рот, словно рыба, выброшенная на берег, Тополь застыл на месте, с отчаянием глядя в ту сторону, где скрылся проклятущий автомобиль, номера которого он даже не подумал запомнить. — Да чтоб тебя приподняло и прихлопнуло! — с надрывом прохрипел он. — Зара-а-аза!

Внезапно горло Тополя перехватило горячим спазмом. Чувствуя, что слёзы застилают ему глаза, он скомкал ненавистную бумажку в ладони и в негодовании уже хотел отбросить её, словно ненужный фантик, в сторону, но его рука вдруг застыла в воздухе. Помедлив, Леонид задумчиво покатал бумажный шарик, а потом опустил его обратно в карман. Бросать деньги на ветер, пусть даже и такие незначительные, было непозволительной глупостью для такого умного человека, как он.

* * *


— Семён, мне нужно с тобой серьёзно поговорить, — Надежда нажала на кнопку телевизионного пульта, и изображение, сплющившись в узкую горизонтальную полосу, исчезло с экрана.

— Мам… — на лице Семёна появилось недовольное выражение. — А это обязательно делать именно сейчас? В кои-то веки по ящику что-то дельное крутят. Может, отложим? Или у тебя что-то срочное?

— Да как тебе сказать… — Надежда набрала в грудь побольше воздуха. — Не знаю, насколько это срочно, но… — она на мгновение затихла, не зная, как приступить к делу.

— Да что случилось-то? На тебе лица нет. Ты что, заболела? — Семён с беспокойством посмотрел на мать.

— Нет, я вполне здорова.

— Тебя увольняют с работы? — предположил сын.

— Нет, с работой тоже всё в порядке.

— Тогда что? — не на шутку обеспокоенный странным выражением лица матери Семён замер в кресле и приготовился к плохим известиям.

— Я даже не знаю, как тебе об этом сказать… — Надежда придвинула стул к креслу, на котором восседал сын, и села напротив. — Сёмушка, я хочу спросить, как ты отнесёшься к тому, чтобы я вышла замуж?

— Чего-чего?! Я не понял, — вытянув шею, Тополь подался всем телом вперёд.

— Я собралась замуж, — негромко повторила Надежда и бросила на сына неуверенный взгляд.

— Ни фига себе… — он вытянул губы трубочкой и удивлённо присвистнул. — И за кого же?

— За Руслана.

— О как… — Семён на миг застыл, обдумывая услышанное. — А зачем, если не секрет?

— Что — зачем? — не поняла Надежда.

— Зачем тебе замуж? Тебе что, одного раза не хватило? Или жизнь тебя ничему не учит? Нам что, плохо вдвоём?

— Ну, почему же плохо? — растерянно произнесла она.

— Тогда зачем нам кто-то третий?

— Выслушай меня и, если сможешь, постарайся понять. Мне уже сорок… — негромко начала Надежда, но сын мгновенно перебил:

— Вот именно, сорок! Тебе уже сорок, а ты всё строишь из себя девочку-ромашечку! Надо же, курам на смех — замуж она собралась! Ты ещё в тюль замотайся и белый цветочек в волосы пихни!

— Что за тон? — побледнела Надежда.

— А на что ты рассчитывала?! — сверкнул Семён глазами. — Интересное дело, ты решила привести в дом какого-то чужого мужика, которого я и в лицо-то толком не знаю, а я должен этому обрадоваться, так что ли? Да на что он мне сдался, твой Руслан?

— Послушай, Сёма… — Надежда взялась за нижнюю пуговичку длинной шёлковой блузки и принялась её нервно теребить. — Мне очень нелегко об этом говорить, тем более с сыном, но ты должен понять, что я — не только твоя мать, я ещё и женщина.

— Да что ты говоришь, — с придыханием выдавил он. — А я и не догадывался. Ну, надо же!

— Семён, сорок — это не старость.

— Угу, первая молодость.

— Зачем ты так со мной?

— А ты?! — неожиданно синие глаза Тополя полыхнули огнём. — Что ты хочешь от меня услышать? Что я благословляю твой брак и желаю тебе с этим мужиком великого и безграничного счастья? — прищурившись, Тополь на миг замолчал и смерил мать уничижительным взглядом. — Да за кого ты меня принимаешь? Кто он мне есть, твой распрекрасный Руслан?

— Семён, почему бы тебе хотя бы раз в жизни не подумать о ком-нибудь ещё, кроме себя? — негромко уронила Надежда.

— Вот только не стоит давить на сознательность! — тут же взвился он. — Много ты обо мне думала, когда решила привести в наш дом неизвестно кого?! Двадцать лет мы жили с тобой душа в душу, и вдруг ты мне объявляешь, что нашёлся кто-то, кто значит для тебя больше, чем я!

— Ты не так меня понял! — Надежда подалась вперёд, но Семён предостерегающе выставил перед собой руку.

— Я всё понял как надо и хочу сказать, что такое положение дел меня не устраивает. Хочется тебе или нет, но придётся делать выбор: или он, или я.

— Но почему так? — Надежда бессильно уронила руки на колени. — Давай поговорим, сынок! Дороже тебя в моей жизни никогда никого не было. Всё, что я могла, я отдавала тебе одному, не считаясь ни со временем, ни со своими желаниями — ни с чем. Двадцать лет ты был светом в моём окошке, единственным светом, ради которого я жила. Ни нужда, ни голод, ни трудности — ничто не могло заставить меня предать тебя, потому что ты — самое дорогое, что у меня есть… — она судорожно сглотнула. — Пока ты был мал и нуждался в моей защите и помощи, я никогда не отнимала своих крыльев, расправленных над тобой, хотя иногда мне приходилось бороться в одиночку против целого мира…

— Ты собираешься выжать из меня скупую мужскую слезу? — с насмешкой перебил Семён. — Если так, то напрасно. Усидеть на двух стульях ещё не получалось ни у кого, даже у таких артистических натур, как ты, мамочка. Делить тебя с кем бы то ни было я не намерен, — он мстительно улыбнулся. — Если твой Руслан хоть раз переступит порог нашего дома, ноги моей здесь больше не будет, так и знай. Выбор за тобой.

* * *


— А чего я знаю… чего ты не знаешь… — Вадик глубоко затянулся и, медленно выпуская дым через ноздри, загадочно улыбнулся. — Вот в жизни не угадаешь.

— А что, стоит погадать? — Семён тоже набрал в рот дыма, но, не глотая, тут же выпустил его обратно.

Тополь вообще дыма не любил и, можно сказать, по-настоящему, взатяг, никогда не курил, а только так, для вида, полоскал рот, выпуская дым длинной сизой струйкой. Стоя под навесом родного института, он добровольно составлял компанию тем, кто готов был забыть дома всё, что угодно, от кошелька до собственной головы, но только не сигареты. Если бы Семёна спросили, зачем он мается подобной глупостью, пуская на ветер и деньги, и дым без особенной надобности, он, пожалуй, затруднился бы ответить однозначно. С одной стороны, оставаться к двадцати годам некурящим было как-то неловко, с другой — наверное, подобное времяпрепровождение уже вошло у него в привычку, да и потом, все важные дела и события обсуждались всегда именно под козырьком родных пенатов, а никак не на лекциях и семинарах.

— Не знаю, насколько тебя это заинтересует, но говорят, что Ирка скоро замуж выходит, — Вадик с прищуром посмотрел на Тополя и невольно улыбнулся, заметив, как дёрнулось его лицо.

— Ирка? Это ты про Хрусталёву, что ли? И кто же тебе такое сказал?

— Вчера вечером эту стра-а-ашную тайну мне поведала Маринка, — Вадик понизил голос до шёпота и, качнувшись, вплотную приблизился к Тополю. — Но это военная тайна, ты же понимаешь? Мне строго-настрого велено беречь её как зеницу ока, особенно от тебя.

— Да ну, быть того не может! — Семён небрежно махнул рукой. — Это всё девчоночьи штучки. Твоя же Маринка всю эту чушь на пару с Иркой и выдумала.

— Это ещё почему?

— Да потому что они знали, что ты на следующий же день всё расскажешь мне, для этого тебя и посвятили в «военную тайну», а ты, простота, и попался.

— Да ну! — брови Вадика недоверчиво сошлись у переносицы. — Я не знаю, как там Ирка, а Маринка такими вещами не занимается. Если она сказала, значит так и есть.

— Плохо же ты знаешь женщин! — хмыкнул Тополь и, выпустив очередную струю дыма, с удовольствием вдохнул тёплый майский воздух. — Простофиля ты доверчивая! Девчонки — такой народ, только и жди какого-нибудь подвоха, им же спокойно никак не живётся, — с видом опытного знатока женских душ пожал плечами Семён. — Взять ту же Ирку. Она меня совсем достала: с зимы на шее висит, уже не знает, что сделать и как вывернуться. Признаться честно, она мне надоела хуже горькой редьки, и было бы неплохо, если бы и вправду нашёлся какой-нибудь дурачок, согласившийся на ней жениться.

— Ну, я даже не знаю… — зажав сигарету во рту, Вадик полез во внутренний карман пиджака. — Странно как-то получается. Может, конечно, ты и прав, но тогда это что, по-твоему?

В руках Вадика появилась небольшая открытка, на лицевой стороне которой красовалось изображение двух свадебных колец, а под ними каллиграфическим размашистым почерком — подпись: ПРИГЛАШЕНИЕ. Честно говоря, открыточка была не так, чтобы очень. На белоснежном тиснёном поле, чем-то похожем на ощупь на крупную наждачную бумагу, не наблюдалось никаких вензелей и цветочков, а только два золотых ободка и такая же тоненькая рамочка, перекрещивающаяся в уголках.

— Ну-ка, ну-ка, — заставив себя улыбнуться, Семён протянул руку. — Дай-ка я полюбуюсь на это произведение искусства.

— Только ты… это… — Вадик мотнул головой, видимо, призывая Тополя к здравому смыслу. — Сём, ты только ничего с ней не делай, а то Маринка меня убьёт.

— А чего я с ней должен сделать, порвать, что ли?

— Да кто тебя знает, чего на тебя может наехать!

— Да ну-у-у!.. — успокаивающе протянул Семён и взял открытку за уголок. — Нужна она мне больно! Ну-ка, и что тут пишут? «Сообщаем вам, что тридцать первого мая тысяча девятьсот девяносто седьмого года, в двенадцать часов тридцать минут…» — неожиданно он замолчал. — Подожди, Вадь… так это что, не розыгрыш? — Тополь медленно перевёл взгляд с белоснежного поля приглашения на друга.

— Вроде как нет, — дёрнул плечом тот и бросил окурок в рядом стоящую урну.

— Быть такого не может! — обращаясь больше к самому себе, чем к приятелю, потрясённо проговорил Тополь. — Хрусталёва — и замуж?! Что-то тут не так.

— Почему не так-то?

— Потому что не может она выйти замуж, и всё тут, — с нажимом произнёс Семён.

— Она что, хуже остальных?

Заметив, какую реакцию произвело его сообщение, Вадик на всякий случай решил забрать приглашение обратно. Взяв за самый краешек, он потянул его на себя, собираясь убрать обратно в карман пиджака, но Семён сжал пальцы, и его лицо непривычно побледнело.

— Значит, замуж?! Да?! — тёмно-синие глаза Тополя холодно сверкнули.

— Семёныч… — опасаясь перспективы разбора полётов с Маринкой, Вадик снова подёргал приглашение за угол, но пальцы Тополя держали его крепко, и бумажка даже не шевельнулась. — Слушай, не дури! Дай сюда! — нахмурившись, Вадим потянул сильнее и вздохнул свободнее только тогда, когда злополучный прямоугольник с колечками оказался у него. — Странный ты. Всего минуту назад говорил, что было бы неплохо, если бы нашёлся какой-нибудь дурачок, который бы освободил её от тебя! А теперь что на тебя наехало?

— Ты не понимаешь, тут дело принципа… — достав из пачки новую сигарету, Тополь чиркнул спичкой и против своего обыкновения глубоко затянулся. — Надо же, как забавно получается! — скривившись, он натужно усмехнулся. — Значит, Юрик всё-таки знал…

— О чём?

— Тогда, зимой, в «Прометее». Наверняка Юрка всё знал. У Ирки не хватит мозгов, чтобы задумать и провернуть такое в одиночку. Как же я сразу не понял, что они заодно! — Тополь расстроенно хлопнул себя ладонью по лбу.

— Не выдумывай ерунды, Сём. Юрий Александрович не стал бы затевать подобные дела на своей территории. Он что, враг самому себе? Это ж наркотики, не что-нибудь… И потом, подумай сам, зачем ему такие расходы: милиции на лапу дай, в прокуратуре — дай, тебе опять же тоже пришлось отстёгивать. Он что, не в себе, подставлять собственный клуб ради какой-то Ирки? Дорогие игрушки выходят.

— Так и расплачивается она за них недёшево, — холодно бросил Тополь. — Ты же читал: тридцать первого мая тысяча девятьсот девяносто седьмого года…

— Ты чего-то надумал… — погрустнел Вадим. — Зря я тебе сказал.

— Я бы все равно узнал.

— Это когда бы произошло! Говорила мне Маринка, держи язык за зубами, нет — дёрнуло меня! Надеюсь, ты никаких глупостей делать не собираешься? — он испытующе посмотрел на Семёна.

— Например?

— Ну, например, завалиться без приглашения на свадьбу, или что-нибудь ещё в том же духе? Я знаю, с тебя станется.

— А если знаешь, зачем сказал раньше времени? — Тополь прищурился.

— Да чёрт его знает! — в сердцах бросил Вадик. — Но ведь ты же не собираешься делать глупостей, правда? — он с надеждой посмотрел на приятеля. — Ну её, эту Ирку! Пусть делает чего хочет, а? Плюнь ты на неё и разотри! У нас с тобой скоро сессия, вот о чём думать надо, а не об этой вертихвостке. Пусть катится, куда хочет, хоть на Северный полюс, к пингвинам, хоть на Луну, нам-то какое дело, правда? — Но так как Тополь молчал, Вадим терпеливо продолжил: — Послушайся меня, Семёныч, Ирка — это прошедший день, так что нечего себя напрасно изводить, вокруг тебя и без неё — вон сколько девок крутится, одна другой краше. На что она тебе? В ней же ни кожи ни рожи: рыжая, рябая, со всех сторон плоская, как доска!

— Всё? — поинтересовался Тополь и холодно посмотрел на Вадима.

— Сём, честное слово, я не думал, что для тебя это так важно. Если бы я знал, что у тебя к Хрусталёвой остались какие-то чувства…

— Чувства? — брови Тополя резко взметнулись вверх. — Да брось ты, Вадька, чушь пороть. Никаких чувств к Хрусталёвой у меня остаться не могло в принципе, потому что их и не было никогда.

— Но как же… — растерялся Вадим.

— А вот так. Я на Ирку плевал с самого начала, но должен же кто-то… — он масляно улыбнулся. — Ну, ты понимаешь, о чём я. Ирка, Кирка — какая разница, лишь бы приятно было, верно?

— Верно, — опасаясь, как бы не испортить мирный настрой, в котором, судя по всему, находился Тополь, Вадим согласно кивнул. — А я уж было подумал…

— А ты поменьше думай, может, тогда и жизнь посимпатичнее станет.

— Вот и ладненько, — Вадик с облегчением вздохнул. — А то я уже забеспокоился, что тебя потянет на подвиги, Маринку — на скандалы, а я, как всегда, с краю окажусь.

— Не боись, с краю тебе оказаться не грозит! — Тополь подмигнул Вадиму и весело хохотнул. — С краю — это вообще плохо. Если во что и влезать, так уж в самую середину!

Хлопнув приятеля по плечу, Тополь бросил в урну бычок и, не вступая в дальнейшие объяснения, торопливо зашагал к дверям института, из которых доносилась пронзительная трель звонка, возвещавшего о конце перерыва между парами. А Вадим остался стоять, с тревогой вглядываясь в удаляющуюся фигуру Семёна, обещания которого прозвучали абсолютно неубедительно.

* * *


— Семён?.. Ты?.. — Леонид замер в дверях, от удивления позабыв обо всём на свете, даже о том, что приличия ради неплохо было бы пригласить дорогого гостя в дом. — Как ты нашёл меня? А впрочем…

Собственный голос показался Тополю незнакомым. В ушах гудело. С трудом сглотнув, он растерянно улыбнулся и постарался сосредоточиться, но его мысли, тесня одна другую и сплетаясь в один неподъёмный ком, были вязкими и безликими, не поддающимися никакому разумному упорядочению. Безумная какофония звуков, заглушавших всё, и даже собственную речь, болезненно отдавались в голове, заставляя Тополя выдавливать из себя жалкую, виноватую улыбку.

— Признаться, не ждал… — затоптавшись на месте, Леонид растянул губы светло-розовой резиночкой, и его правая скула нервно дёрнулась.

— Я войду, или мы так и будем говорить с тобой через порог? — в отличие от отца, Семён совершенно не чувствовал себя растерянным и, глядя в нервно подёргивающееся лицо родителя, не испытывал ни смущения, ни волнения. — Ну, как живёшь… папа? — сделав ударение на последнем слове, он чуть скривил губы и, не спрашивая разрешения, вошел в квартиру.

— Да как?.. — неловко выдохнув, Тополь передёрнул плечами. — Вот… живу… Ты уж извини, у меня тут немного не убрано, так сказать, по-холостяцки… — Он неопределенно махнул рукой и перевёл взгляд на Семёна, с интересом рассматривавшего более чем скромную обстановку.

— А у тебя здесь небогато. Что ж, за столько лет ничего не нажил? — Тополь-младший заглянул в комнату, но не ради того, чтобы ввести родителя в краску по поводу царящего там беспорядка, а ради того, чтобы убедиться в верности своего предположения. — Да… негусто, папочка, — с лёгкой усмешкой протянул он. — Чего ж ты так?

— Не хлебом единым, — чувствуя, что шум в голове начинает понемногу утихать, Тополь с облегчением вздохнул. — А ты ко мне с ревизией или как?

— Или как, — коротко бросил Семён и, развернувшись, уверенно двинулся по направлению к кухне. — Может, чайку?

— Что ж, можно и чайку, — приходя в себя окончательно, Леонид усмехнулся, подумав, что сынок явно не робкого десятка. — А что, Семён, у вас с мамой в доме закончилась заварка?

— Да не так, чтобы под ноль, просто зачем свою тратить, когда можно разжиться у отца родного! — Семён с усмешкой посмотрел на родителя и, взяв за спинку хлипкий стульчик, будто проверяя его на прочность, сел на любимое место Тополя.

— Какой ты, оказывается, хозяйственный… — Леонид открыл кран.

— Вообще-то я не любитель чая, так что можешь не суетиться, — неожиданно проговорил Семён.

— Вот как? — Леонид на мгновение замер, будто размышляя, что делать дальше, а потом решительно отставил чайник в сторону, закрыл кран и повернулся к сыну. — Значит, воду гонять не будем?

— Не-а.

— Как знаешь, — Тополь прислонился к столу, сложил руки на груди и вопросительно посмотрел на свое чадо.

— Я к тебе по делу, — заметив на столе пепельницу, Семён машинально потянулся к карману рубашки, где лежала пачка с сигаретами, но вдруг передумал. — Как ты смотришь на то, чтобы один раз в двадцать лет безвозмездно помочь родному дитятке?

— А чего не к мамочке?

— А чего вопросом на вопрос?

— Тебе палец в рот не клади, — Тополь слегка прищурился. — Ну так сколько?

— Сколько? — не понял Семён. — В каком смысле?

— Подожди… — Тополь помотал головой. — Разве ты пришёл ко мне не за деньгами?

— За деньгами? К кому, к тебе?! — Семён закинул голову назад и громко рассмеялся. — Папочка, я что, похож на идиота? Да у тебя же зимой снега не выпросишь! Если бы мне нужны были деньги, к тебе на огонёк я завернул бы в последнюю очередь.

— Зачем же так категорично? — с явным облегчением проговорил Тополь. Несмотря на то что слова сына прозвучали достаточно резко, мысль, что ему не придётся нести никаких материальных затрат, была приятной.

— Слушай, давай обойдёмся без китайских церемоний, — поморщился Семён.

— Что ж, можно и без церемоний, — Тополь взял табуретку и сел к столу. — Так чем могу помочь?

— Скажи, отец, если бы тебе пришлось совершить что-то, что шло бы вразрез с твоей совестью, ты бы смог перешагнуть через свои моральные принципы? — осторожно прозондировал почву Семён.

— Это напрямую зависело бы от того, какую цель я преследовал, насколько далеко мне пришлось бы зайти и что с этого я смог бы поиметь.

— Значит, для разумных людей нет ничего невозможного? — в синих глазах Семёна блеснула надежда.

— Я думаю, разумные люди всегда сумели бы между собой договориться, — Тополь-старший многозначительно улыбнулся и, заметив, как изменилось выражение лица Семёна, понял, что за последние пять минут он приблизился к сыну больше, чем за двадцать предыдущих лет.

* * *


— Вот так… — Леонид осторожно прокатил тёплое куриное яйцо, сваренное вкрутую, по почтовой печати на конверте, а затем с великой осторожностью перенёс его на чистый конверт и повторил свою манипуляцию. — Конечно, нельзя сказать, чтобы без сучка без задоринки, но это всё же что-то, согласись! — Он взял конверт, внимательно рассмотрел получившийся отпечаток и, удовлетворённо кивнув, подул на слегка расплывающийся штамп. — Конечно, если приглядеться повнимательнее, да ещё и с лупой…

— Какая, к чёрту, лупа, пап? — на лице Семёна появилась злая улыбка. — Ты думаешь, Юрке будет до таких мелочей? Да он как прочитает, так и выгонит эту мерзавку из своего дома взашей. Главное, чтобы письмецо вовремя пришло, а всё остальное… — он махнул рукой. — А всё остальное уже не будет иметь никакого значения. Ты мне лучше расскажи, как тебе удалось получить штамп недельной давности, да ещё и почты, которая отвечает за Иркин дом.

— Всё предельно просто. В доме, где раньше жила твоя пассия, обитает мой друг, Сашка Черемисин. Ты как адресочек-то назвал, я даже удивился: надо же, Москва — такой большой город, а все дорожки пересекаются, как в какой-то глухой деревне. Сашка с Ниной меня давно к себе зазывали, ещё с Нового года, а тут такой случай. Я взял с собой пинцетик, приглядел почтовый ящичек, в котором лежало письмо, чик-трак — и оно у меня в руках.

— Представляешь, если бы тебя, почтенного дядечку с седыми волосами, кто-нибудь застукал в тот момент, когда ты это письмо из ящика воровал! — представив себе отца, сосредоточенно выуживающего из чужого почтового ящика конверт, Семён рассмеялся. — Наверное, картина маслом была! И как это ты решился?

— Да чего тут такого, дел-то на десять секунд! — небрежно отмахнулся Леонид. — А со вторым штампом и вовсе легко вышло. Чтобы твой Юрка не усомнился в подлинности письмеца, хотя бы один из штампов должен быть настоящим, и желательно тот, что на лицевой стороне. С этим и вовсе проблем не было. Пришёл я на почту, прикинулся завзятым филателистом и попросил загасить марки, как полагается.

— А зачем их гасят?

— Если бы я ещё знал, зачем! — ухмыльнулся Тополь. — На кой ляд это филателистам, я тебе сказать не могу, может, они дороже становятся? Но в окошечке тётка чуть не обалдела, когда я купил у неё цельный блок, раздербанил его на восемь кусочков и каждую марку наклеил на отдельный конверт. Она даже ахнула. Пришлось соврать, что я собираю не просто марки, а марки, наклеенные на конверты.

— Она, наверное, решила, что у тебя не все дома.

— Да пускай решает, что хочет, главное — загасила, и ладно, — усмехнулся Тополь. — Так, с конвертом мы разобрались. Нужно его пару дней в сумке потаскать, чтобы стало ясно, что он не новый, и только потом подбрасывать.

— Кстати, ты уже придумал, как это поестественнее сделать? — Семён вопросительно посмотрел на отца.

— А чего тут думать-то? Давай выберем момент, когда твоя Ирка выйдет из клуба, бросим конверт на пол, Кто-нибудь да подберёт. Фамилию Иркину все знают, поэтому читать не станут, а сразу передадут Юре в собственные руки. Кому же охота ввязываться в дела будущей жены хозяина клуба, сам посуди? Получится хорошо, живенько, словно она выронила его случайно. Меня в клубе никто не знает, да и особенно маячить я там не собираюсь. Загляну — и сразу домой. А тебя и вовсе должны видеть в этот вечер в другом месте, чтобы ты был ни при чём.

— А если кто-нибудь всё же прочитает? — обдумывая предложенный отцом план, задумчиво произнёс Семён. — Хотя… Если прочитают, ещё лучше будет, разговоров больше, тогда уж она точно в жизни не ототрётся.

— Тогда не станем тянуть резину? — Тополь-старший взял лист бумаги и ручку и приготовился писать. — Ну, так что: здравствуй, дорогая Ира? — вишнёвая полоска губ вытянулась в длинную сечёную светло-розовую резиночку.

— Нет, так не пойдёт, — отрицательно качнул головой Семён. — А где же эмоции, слёзы, пафос? Давай так: милая, хорошая моя Ирочка…

* * *


— Милая, хорошая моя Ирочка…

Чувствуя, как бешено заколотилось сердце, Юрий облизнул пересохшие губы и, неслышно подойдя к двери своего кабинета, дважды повернул замок. Прислонившись спиной к мягкой обивке, он прижал листок к груди и несколько раз коснулся горящего лица ладонью. Читать чужие письма не только нехорошо или непорядочно, а просто отвратительно. Скорее всего, если бы «утерянное» Ириной письмо передали ему в запечатанном виде, он бы не стал его вскрывать, хоть озолоти. Но конверт оказался открыт, и соблазн был настолько велик, что у него не хватило сил удержаться.

Наверное, порядочность требовала, прочитав первую строчку, немедленно сложить лист и убрать его обратно в конверт, но вот беда — любопытство ведь намного сильнее этой самой порядочности, и, заглушая слабенький протестующий голосок совести, убедительнейшим образом настаивало на своём.

Не зная, как лучше поступить, Юрий прижался затылком к двери, закрыл глаза и глубоко вздохнул. Слегка помятый листок буквально жёг ему руки и заставлял сердце колотиться чаще обычного.

— Милая, хорошая моя Ирочка… — снова повторил Юрий, и его собственный голос прозвучал в ушах незнакомым срывающимся фальцетом.

Стараясь отогнать от себя последние сомнения, он провёл пальцами по лбу и с силой закусил губу. Естественно, будь Ирина ему чужой, ему бы даже в голову не пришло притронуться к этому злосчастному письму. Но через две недели эта девушка станет его женой, а это меняет многое. Вероятно, он поступает подло, и его поступок не имеет оправдания, но это только в том случае, если перед кем-то оправдываться. А если нет?..

Понемногу успокаиваясь, Юрий подошёл к столу и, усевшись в удобное кресло, разложил листок перед собой. Прежде чем читать, он пододвинул к себе пепельницу и достал из кармана открытую пачку «Честера». В конце концов, дурно он поступает или нет, покажет время. Хотя… отчего же дурно? Пока что он не совершил ничего предосудительного. Пока… Усмехнувшись своим мыслям, Юрий поправил на переносице элегантную металлическую оправу, щёлкнул дорогой зажигалкой и принялся за чтение:




Милая, хорошая моя Ирочка!

С самого начала мы оба знали, что настанет день, когда нам придётся расстаться, но я никогда не думал, что это будет так больно. Не знаю, правильно ли ты поступила, приняв решение сохранить нашего ребёнка, ведь я не свободен, и никогда этого от тебя не скрывал. Ты — самая большая боль и самое большое счастье, которое мне довелось испытать когда-либо, но я всегда был честен с тобой, поэтому ты должна знать: никогда и ни при каких условиях я не уйду из своей семьи. Надеюсь, ты сделала правильный выбор, и мужчина, чью фамилию ты скоро будешь носить, будет по-настоящему любить и тебя, и нашего малыша. Возможно, ты совершаешь самую огромную ошибку в своей жизни, но я бесконечно горд и благодарен тебе за то, что рядом с тобой всегда будет часть меня самого. Я люблю тебя, малыш, и желаю, чтобы ты была очень счастлива. Благодарю тебя за всё. Прощай.




Подписи на письме не было.

Обалдело глядя на потёртый на сгибах лист, Юрий не шевелился, а в голове его, вибрируя тоненькой комариной трелью, дрожала натянутая до отказа струна, вот-вот готовая лопнуть и разорвать тугую ватную тишину на тысячи звенящих осколочков. Вгрызаясь в сердце, мелкие убористые буковки идеально ровного почерка причиняли страшную боль. Расплываясь, синие закорючины букв сплетались между собой, корча немыслимые рожи и глупо хохоча, и этот чудовищный смех, разливаясь горькой отравой, резонировал в мозгу Юрия. Безжизненно глядя перед собой, он сидел, не в силах пошевельнуться, а в голове, крутясь старой заезженной пластинкой, повторялась одна и та же фраза, смысла которой он даже не мог понять.

Словно во сне, почти не соображая, что делает, Юрий снял телефонную трубку. Прислонив её к уху, он вслушивался в протяжное длинное гудение до тех пор, пока оно не стало коротким и отрывистым. Тогда, нажав на рычаг, он принялся медленно набирать знакомый до боли номер. Раздваиваясь, сознание Юрия выписывало странные вензеля, и, сидя за своим рабочим столом, он необычайно отчётливо, до малейших деталей, видел себя со стороны.

Добротный дорогой костюм, золотая булавка, тонкая, элегантная оправа очков, остроносые кожаные ботинки, — каждую деталь, каждую незначительную мелочь Юрий теперь видел настолько подробно и чётко, будто, обострившись, зрение выхватывало каждый элемент отдельно, раскладывая его на крошечные составляющие. Потрескивая, диск телефона раз за разом возвращался в прежнее положение, а в глазах у Юрия отчего-то стояла тоненькая голубая полоска, идущая по краю носового платка, едва видневшегося из его нагрудного кармана.

Наконец диск в последний раз описал неполный полукруг и, ударившись об ограничитель, замер. В трубке на какой-то миг наступила томительная тишина, а потом раздался громкий неприятный гудок. Гудки следовали один за другим, но на том конце провода трубку не брали, и, вслушиваясь в тоскливые однотонные звуки, Юрий не мог понять, рад он этому или нет.

Неожиданно гудок прервался на середине, и сердце Юрия, ухнув куда-то вниз, застыло в томительной тревоге.

— Алло? — знакомый голос Ирины заставил его вздрогнуть.

— Ира, здравствуй, это я, — с трудом шевельнул он губами. — Мне нужно сказать тебе что-то важное.

— Это касается нашей свадьбы? — кокетливо промурлыкала она.

— Ира… Никакой свадьбы у нас с тобой не будет.

— А что будет? — воспринимая слова Юрия как шутку, Ирина улыбнулась и плотнее прижала трубку к уху, ожидая услышать что-нибудь необыкновенное.

— Ничего не будет, — глухо уронил он, и в ту же секунду сердце Иры пропустило удар.

— То есть… как это ничего? — не веря своим ушам, Ирина болезненно напряглась.

— А вот так, — Юрий с силой прижал злополучное письмо к крышке стола.

— Объясни, что всё это значит… — растерялась Ирина. — Уж не хочешь ли ты сказать…

— Я ничего не хочу тебе сказать, кроме того, что уже сказал. Живи, как знаешь, а обо мне забудь. Нет меня — и всё тут. Поняла?

— Подожди! — вцепившись в трубку, Ира широко раскрыла глаза, и по её лицу растеклась бледность. — Ты хорошо подумал, прежде чем сказать такое? А как же… а как же ре-ребёнок? — от волнения Ирина начала слегка заикаться.

— Это твоя забота, моя милая, не моя, — намеренно небрежно бросил Юрий. — Нужно было думать, что ты делаешь, чтобы потом не кусать локти.

— Да как ты можешь?!

— Очень просто. Ты уже не маленькая девочка и должна понимать, что за всё в жизни приходится платить, тем более за удовольствия, — покровительственно проговорил он.

— Юра… — потрясённо прошептала Ирина. — Вот не знала, что ты такой…

— Что ж, теперь будешь знать, — холодно отчеканил он. — Не всем же оказываться дураками, кто-то же должен быть умным.

— О чём ты говоришь? — по её щекам потекли слезы.

— О том, что каждый должен платить только по своим счетам, — зло припечатал он. — Пусть впредь тебе это будет наукой!

— Какие счета? Какая наука?! — буквально захлебнувшись отчаянием, с надрывом воскликнула Ира. — Что происходит, ты мне можешь объяснить или нет?!

— Нет, — коротко проговорил он и медленно положил трубку на рычаг.

Чувствуя, что его силы на исходе, Юрий взял в руки злополучное письмо, поднял его над столом и, будто отделяя жизнь Ирины от своей собственной, разорвал лист на две части.

* * *


— Ну и мерзавец же ты! — размахнувшись, Ирина отвесила Семёну звонкую пощёчину и тут же, не долго думая, со всего размаху ударила по второй щеке. — Будь моя воля, я бы таких, как ты, давила ещё в колыбели! Какое же ты ничтожество, Тополь! Мало тебе было вытрясти из меня деньги, так ты ещё и жизнь мне сломал! И как таких земля носит! — она полоснула Семёна ненавидящим взглядом, и в этом взгляде было столько боли и отчаяния, что, наверное, на любого другого он произвел бы неизгладимое впечатление, но только не на Тополя.

— Что случилось, девочка? Тебе дали под зад коленкой? Ай-ай-ай, какая досада! — не скрывая своей радости, Тополь растянул губы в довольной улыбке. — Ну, что ж ты так, не удержала на крючочке? Сорвался твой Юрик? Соболезную. Это большая потеря: такой респектабельный, состоятельный, и вдруг мимо. Подумать только, как ты оплошала!

— Что ты ему обо мне наплёл?! — скрипнув зубами, Ирина вцепилась в рукав Тополя, и её глаза дико сверкнули.

— Ты бы сбавила обороты, в твоём положении нервничать вредно, как бы чего не вышло. И давай-ка поосторожнее с вещичками, — он отцепил её пальцы от своей рубашки и демонстративно отряхнул рукав.

— Что ты ему сказал?! — от напряжения её лицо стало красным, и, глядя на неё, Семён подумал, что Ирка и так никогда не блистала особенной красотой, а сейчас стала и вовсе страшненькой.

— Ты знаешь, тебе не идёт, когда ты краснеешь. Это из-за рыжих волос. Сочетание отвратительное, — презрительно скривив губы, Семён покачал головой. — Такое ощущение, что тебя обварили кипятком.

— Ты скажешь мне или нет, дрянь ты этакая?! — не в силах сдерживаться дальше, Ира вцепилась в рубашку на груди Семёна и несколько раз с силой дёрнула за тонкую материю.

— Подумать только, сколько страсти! — ухмыльнулся он и вдруг ухватил Ирину за запястья. — Ещё раз распустишь руки, я отвечу тебе тем же, поняла? — холодный взгляд Тополя царапнул Ирину по лицу. — Если ты думаешь, что у меня не хватит духу научить тебя уму-разуму, заблуждаешься.

— Да уж, с тебя станется поднять руку на женщину…

— На женщину — нет, но к тебе это не относится.

— Если бы ты только знал, как ты мне противен! — с надрывом проговорила она, стараясь скрыть подступившие к глазам слёзы. — Сколько буду жить, никогда тебе не прощу этой подлости, Тополь!

— Ты думаешь, я от горя зачахну? — он криво ухмыльнулся. — Можешь на это не надеяться, мне твои любовь и ненависть как слону дробина.

— Неужели для тебя нет ничего святого? Ведь я же жду от него ребёнка! — Ирина подняла на Тополя полные слёз глаза.

— А ты много думала о святости, когда подводила меня под статью? — прищурился Тополь. — Где была твоя святость, когда ты собиралась упрятать меня на несколько лет за решётку?

— Но ведь это же были твои наркотики, Сёма… — едва слышно прошептала она.

— Может, ты ещё скажешь, что это я сам вытащил их из тайника и подложил в свою гитару? — брови Тополя сошлись у переносицы. — Ты что, вправду принимаешь меня за полного идиота? Между прочим, к одиннадцати за ними должны были подойти покупатели, но по какой-то странной случайности милиция подоспела на час раньше. Ты ничего не хочешь мне сказать по этому поводу? — впившись взглядом в лицо Ирины, вдруг как по волшебству сделавшегося из пунцового бледным, Тополь почти затаил дыхание.

— Я… — она судорожно вздохнула. — Мне нечего тебе сказать.

— Тогда мы квиты, — жёстко произнёс Семён, — потому что мне тоже больше нечего тебе сказать.

За стеной, в общем зале клуба, одновременно играло несколько гитар и слышались приглушённые голоса, но слов звучавшей песни разобрать было практически невозможно. Здесь, в ответвлении бокового коридора, было почти тихо, только откуда-то сверху из-под намотанной на трубы изоляции время от времени на цементный пол падали тяжёлые, увесистые каплюшки да журчала вода, бегущая вверх по трубам.

— Семён, ты должен пойти к Юрию и объясниться с ним, — стараясь говорить как можно увереннее, Ирина подняла голову и в упор посмотрела на Тополя.

— А больше я ничего не должен? — криво усмехнулся он.

— Это мой единственный шанс.

— Мне на это наплевать, — растягивая слова, как будто получая удовольствие от каждого из них, произнёс Тополь. — Мне наплевать и на твои шансы, и на твоё будущее, и на тебя саму, моя милая.

— Если так… — она облизнула вдруг ставшие сухими губы, — если так, то мне придётся рассказать всю правду о том, откуда в твоей гитаре появился пакетик с порошком.

— И куда же ты отправишься? В милицию? Ну-ну, валяй.

— Нет, не в милицию, — Ирина секунду помедлила, будто размышляя, стоит ли говорить всё до конца, но потом, видимо, решилась: — Если ты не захочешь мне помочь, я буду вынуждена обратиться за помощью к другому человеку.

— Интересно знать, и к кому же? — самоуверенно усмехнулся он.

— К твоей матери, — тихо уронила она, и по испугу, тенью промелькнувшему в глазах Семёна, поняла, что один шанс из ста у неё всё же остался.

* * *


— Ну что, пап, разузнал я про твою мадам Грицацуеву, — Семён бархатно хохотнул и полез в карман вельветовой рубашки. — Долг платежом красен. Как и договаривались, — он достал сложенный белый лист и протянул его отцу. — Как говорится, чем мог.

— Вот спасибо… — Леонид лучезарно улыбнулся и потёр ладони. — Нечего сказать, выручил ты меня.

— Подожди благодарить, — Семён снял с края стакана дольку лимона, развернул её и, морщась, втянул в себя обжигающе кислый сок. — Боюсь, как бы не вышло накладки.

— В смысле? — рука Леонида застыла на полдороге к стакану с коктейлем. — В смысле накладки?

— Понимаешь, в чём дело… — Семён взял вилку с ножом и приступил к горячему. — Когда мы перетрясали базу, выяснилось, что в Москве Загорских полно, я даже не ожидал, думал, фамилия редкая. Ты себе даже не представляешь, воз и маленькая тележка твоих Загорских оказалась.

— Я же тебе сразу сказал, искать нужно Лидию Витальевну, — Тополь недовольно покосился в угол зала, откуда доносились пронзительные звуки динамиков.

— Ну да, — усмехнулся Семён. — А ещё ты сказал, что ей сорок пять и что у неё белый «жигуль» не то четвёртой, не то седьмой модели.

— И что?..

— Да то, что твоей Лидии Витальевне, если это, конечно, та самая Загорская, сорок пять было лет десять назад.

— Не может этого быть! — руки Тополя опустились, и столовые приборы звякнули о край тарелки. — Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что твоя Джульетта уже год как на заслуженной пенсии.

— О-о-о-о-о! — потрясённо выдавил Леонид и откинулся на спинку стула. — Это, что же… выходит, она меня лет на семь старше, так, что ли?

— Что ли так, — едва удерживаясь от смеха, Семён поднёс ко рту фужер с коньяком. — Между прочим, у твоей мадам действительно имеется машина, только не «четверка» и не «семерка», как тебе показалось, а шаха. И цвет у неё не белый, то есть не совсем белый.

— А какой?

— По документам проходит как «Белая ночь», — Семён вытащил из держателя салфетку и промакнул ею губы. — В общем, не знаю, отец, насколько это твоя пассия, возможно, это совсем не та Загорская. Ты же понимаешь, в базе были только те, на ком числится квартира. Если твоя Лидия не является ответственным квартиросъёмщиком, то её вообще в этой базе нет. Ты случайно не знаешь, она замужем?

— Я уже ничего не знаю, — Леонид потянулся за коктейлем и обречённо вздохнул. — Прошлым летом она была незамужней женщиной сорока пяти лет, а через год ей вдруг стукнуло пятьдесят шесть. Я уже ничего не понимаю в этой жизни. По большому счёту я даже не могу поручиться, что она действительно Загорская, а не какая-нибудь Иванова или Сидорова.

— Знаешь что, пап, нечего гадать на кофейной гуще. Давай доедай, да подъедем-ка мы с тобой по этому адресочку, — Семён отодвинул от себя пустую тарелку и взял в руки счёт.

— Что, прямо сегодня? — Леонид нервно сглотнул, и в его взгляде отразилась неуверенность. — А может, в другой раз, когда получше подготовимся? В спешке, на ночь глядя… Как-то всё с налёта-с поворота…

— Ну и сиди сиднем в своих четырёх стенах, мечтай, пока на тебя деньги с неба сыпаться начнут! — Семён скривился.

— А ты стратег, — усмехнулся Тополь. — Дайка сюда, — он взял у Семёна счёт, посмотрел на итоговую сумму, достал из кошелька несколько купюр, прижал их краем пепельницы и поднялся на ноги. — Ну что, поедем ощипывать пёрышки мадам? Мы свои долги заплатили. Теперь её очередь.

* * *


— Кто там?

Взявшись за ручку двери, Загорская сощурилась и заглянула в пластмассовый кругляшок глазка, но тут же отшатнулась. Ругая себя за опрометчивость, она с досадой выдохнула, и её лицо приняло вид раздрипшего печёного яблока, передержанного нерадивой хозяйкой под крышкой сковороды.

— Лидия Витальевна, что же вы нам не открываете, неужели не рады? — громкий голос Тополя разлетелся по лестничной площадке гулким эхом, и, представив, как соседи, услышав шум, все как один занимают свои наблюдательные позиции у дверных глазков, Загорская недовольно поморщилась.

Как же так вышло? Безусловно, прежде чем объявлять во всеуслышание о своём присутствии в квартире, ей следовало подойти к дверям бесшумно, на цыпочках и, не зажигая света, убедиться, что поздние гости не представляют для неё никакой реальной угрозы. Тогда бы, затаившись, как мышь, она пересидела бы несколько неприятных минут в темноте и тишине, и только. А теперь…

— Лидочка, любовь моя, что же ты не торопишься открыть дверь своему единственному и ненаглядному?!

Прижав руки к груди, Тополь принял выразительную позу, и Загорская поняла, что ещё несколько секунд, и на лестнице начнётся бесплатное шоу для всех желающих развлечься на ночь глядя. В том, что у Леонида хватит нахальства именно так и поступить, сомневаться не приходилось, поэтому, чтобы избежать лишних неприятностей, Лидия предпочла щёлкнуть дверным замком.

— Какого чёрта ты строишь из себя клоуна? — отойдя на два шага, она пропустила в квартиру Леонида и подозрительно взглянула на высокого молодого человека, шагнувшего через порог вслед за Тополем. — А это ещё кто?

— А это мой старшенький. Знакомься. — Леонид торжественно указал на сына: — Семён Леонидович Тополь, прошу любить и жаловать.

— Была нужда, — Загорская отступила и сложила руки на груди. — Ты зачем явился? За деньгами? Тогда можешь отправляться обратно, откуда пришёл, от меня ты не получишь ни копейки, так и знай.

— Да что ты! — не смущаясь ответом Лидии, Леонид подошёл к тяжёлой бархатной портьере и потрогал мягкий ворс на ощупь. — А у тебя тут как в музее… — он окинул взглядом небольшую прихожую, и впрямь похожую на миниатюрный гостиный салон прошлого века.

Вообще, не только прихожая, но и всё жилище мадам Загорской было под стать своей хозяйке.

Уставленная статуэточками и увешанная картинами под старину, квартира походила на лавку антиквара, уже не знающего, куда девать свои раритеты, но не имеющего ни сил, ни желания расстаться хотя бы с одним из них.

Возможно, в своё время бархатные портьеры и выглядели богато и изысканно, но сейчас они создавали впечатление внушительных пылесборников, вобравших в себя грязь не одного десятилетия. Давно не циклёванный паркет громко скрипел о своём бедственном положении, буквально умоляя оказать ему хоть какую-то посильную материальную помощь. Изогнутые ножки невысокой кушетки, претендующей на стиль «а-ля Людовик XIII», давно растеряли свою позолоту, а подушка сиденья, когда-то упругая и жёсткая, провалилась почти до самой деревянной рамы, треснувшей вдоль и по этой причине, увы, уже не способной выполнять свою прямую функцию посадочного места.

— Интересно, с какой помойки ты сюда всё это притащила? — представив, какая поднимется пыль, если встряхнуть бархатные портьеры хотя бы тихонечко, Тополь тут же отдёрнул руку от ткани и от греха подальше отошёл от опасного для его здоровья предмета. — Такое ощущение, что раньше здесь была городская свалка или гримёрка захудалого театра. И как только ты ещё не задохнулась во всём этом хламе?

На какой-то миг Загорская настолько растерялась, что не могла вымолвить ни слова. Приоткрыв рот, она лишь ошарашенно смотрела на Тополя.

— Что-что ты сказал? — как-то по-птичьи наклонив голову и развернувшись немного боком, она вскинула вверх брови, и Тополю стала видна только одна половина её лица.

— Я сказал, что мне не нравятся твои пыльные тряпки, — с апломбом проговорил Тополь, и его красивые губы растянулись в безобразную резиночку.

— Тебе-то какое дело до моих портьер?! Я вообще не понимаю, какого чёрта ты здесь оказался?!

— Мне объяснить? — видимо, рассчитывая усесться, он взялся за изогнутую спинку кушетки, но по приглушённому кряхтению расслоившейся древесины вовремя сообразил, что делать этого не стоит и что данная вещь предназначена исключительно для внешнего антуража. — Причина моего появления у тебя, как мне кажется, понятна и ясна нам обоим и без каких-то дополнительных комментариев. Ты задолжала мне денег, причём дважды, и поскольку я не отношу себя к альтруистам, то вполне естественно, что я имею право потребовать возвращения долга.

— О чём ты говоришь?! Какие ещё деньги?! — возмутилась Лидия. — Я не понимаю.

— У мадам склероз? — заботливо поинтересовался Тополь. — Это ничего, у пенсионеров такая беда приключается сплошь и рядом, и даже у тех, кто вышел на пенсию в сорок пять.

— Чтоб ты сдох, зараза! — вскинув голову, Загорская скорбно сложила губы, и её второй подбородок, слегка подобравшись, провис плотным полукруглым руликом. — Угораздило же меня с тобой связаться! Это же надо, истратить на женщину сущие гроши и заявиться почти через год, чтобы потребовать их обратно! Видела я в своей жизни крохоборов, но таких, как ты, — ещё ни разу.

— Кажется, к мадам начинает возвращаться память, — Леонид благодушно улыбнулся и перевёл взгляд на сына. — Ну, что скажешь?

— Удивительно редкое сочетание аристократизма и базарной лексики, — вынес своё заключение Семён.

— А тебя вообще не спрашивают, сопляк! — зло крикнула Лидия. — Ну, вот что, господа хорошие, мне надоел весь этот цирк. Не знаю, откуда вы взяли мой адрес, но если сейчас же не соизволите покинуть квартиру, я обещаю вам огромные неприятности.

— Даже не рассчитывай, что мы уйдём отсюда с пустыми руками, — без намёка на волнение или неуверенность проговорил Леонид. — Ты что же думаешь, мы ехали через пол-Москвы только для того, чтобы узреть твой небесный лик?

— Меня не касается, зачем вы сюда ехали, но ещё две минуты, и вы пожалеете, что заявились сюда без приглашения! — с вызовом произнесла она и протянула руку к стоящему на тумбочке телефону, явно давая понять, что не шутит.

— На твоём месте я бы не стал этого делать, — спокойно проговорил Леонид.

— Это ещё почему? — уверенность Тополя сбила Лидию с толку, и, решив, что привести свою угрозу в действие она успеет всегда, Загорская выжидающе замерла, а её карие, с поволокой глаза превратились в две настороженные узкие щёлочки.

— Лидочка, любовь моя, — с издёвкой протянул Тополь, — ну, нельзя же быть настолько наивной! Неужели ты и вправду рассчитываешь на то, что милицию больше заинтересуют поздние законопослушные гости пенсионерки, к слову сказать, не совершившие ничего предосудительного, чем наезд на человека, совершённый чуть больше месяца назад водителем, спешно покинувшим место происшествия и не оказавшим пострадавшему даже элементарной медицинской помощи?

— Ничего не выйдет! — сквозь зубы процедила Загорская. — У тебя нет ни одного свидетеля… — неожиданно она осеклась, перевела взгляд на Семёна, и в её глазах промелькнуло беспокойство.

— Что же ты замолчала, Лидочка? — вкрадчиво произнёс Тополь, и его синие глаза мягко засияли. — Неужели тебе больше нечего сказать? Жаль.

— Тебя там не было, — она ткнула пальцем в Семёна.

— Меня — нет, — парень обаятельно улыбнулся. — А вот двое моих друзей…

— Какое счастливое совпадение! — зло бросила Лидия. — И конечно же, они не только всё видели своими глазами, но и как люди чрезвычайно наблюдательные, запомнили марку машины и её номер. Я правильно вас поняла? — она поджала губы и поочерёдно посмотрела на мужчин.

— В самую точку, — масляно улыбнулся Леонид.

— И сколько вы рассчитываете с меня стрясти? — изломавшись, губы Лидии сложились в кривую, неправильную восьмёрку. — Думаю, ста баксов на двоих вам должно хватить с головой.

— Мадам, жадность — не лучшее человеческое качество, — ухмыльнулся Леонид. — Нехорошо обижать людей, совершивших ради вас такой утомительный путь, жалкой подачкой.

— Вот что я вам скажу, — Лидия с достоинством распрямила плечи. — Или берите то, что вам предлагают, и катитесь отсюда вон, или убирайтесь, но с пустыми руками. Третьего варианта не будет.

— Ошибаешься, милая! — резко произнес Тополь. — Ты забыла ещё об одном.

— Да? И каком же?

— Я остаюсь здесь.

— Здесь?! На правах кого, интересно?!

— Пока — на правах пострадавшего, желающего поправить своё пошатнувшееся драгоценное здоровье, а там будет видно.

— Ты сошёл с ума? — округлив глаза, хрипло выдавила Лидия.

— Нет, я только начал процесс вхождения в него.

— Но я не хочу тебя видеть!

— Это твои проблемы, и не стоит перекладывать их на мои плечи, — небрежно отозвался Леонид и, скинув ботинки, с удовольствием перелез в домашние тапочки.

* * *


— Здравствуйте, Надежда Фёдоровна, — Ирина несмело перешагнула порог квартиры, и её сердце забилось часто и тревожно. — Извините, что я без приглашения.

— Ты? Вот уж кого не ждала… — удивилась Надежда. — Какими судьбами? — указав на ящик под вешалкой, где хранились тапочки, она с интересом всмотрелась в узкое, худое личико девушки.

За последние несколько месяцев они виделись всего дважды, да и то совершенно случайно, в очереди продуктового магазина.

Первый раз, практически сразу после того, как у Ирины произошёл разрыв с Семёном, видимо, не зная, как себя вести и очень нервничая, девушка несла какую-то околесицу про электронную игрушку размером с ладонь со странным названием «Тамагочи». Дурацкая коробочка постоянно пищала, Ирина то и дело жала на какие-то кнопки, зачем-то рассказала о странном кладбище для таких игрушек, расположенном не то в Будапеште, не то в Бухаресте, и вообще вела себя крайне неестественно.

В чём заключалась суть игры, Надежда тогда так и не поняла, да и, признаться, не особенно старалась в это вникнуть. Пустой разговор тяготил обеих, они с нетерпением ожидали момента, когда же наконец подойдёт очередь, и вздохнули свободно только тогда, когда, получив покупку, Ирина извинилась и под предлогом нехватки времени спешно ретировалась к следующему прилавку.

Когда они пересеклись во второй раз, Ирина сделала вид, что не заметила матери Семёна. Рассеянно поглядывая по сторонам и тщательно изучая некоторые ценники, Ира совершила хитрый маневр и обошла хвост очереди таким образом, чтобы не столкнуться с Надеждой Фёдоровной. Сначала подобное поведение возмутило Надежду до глубины души, но потом она подумала, что в общем-то говорить им особенно не о чем и действительно лучше просто разминуться, «случайно» не заметив друг друга, чем стоять и вымучивать из себя какие-то ненужные слова, натянуто улыбаться и ждать с нетерпением того момента, когда можно будет уйти под каким-нибудь благовидным предлогом.

Особенной теплоты к Ирине Надежда не чувствовала никогда. Даже в тот момент, когда у Семёна был роман с этой странной рыжей девочкой, она смотрела на неё как на своего рода инородную вещь, появившуюся в их доме лишь на время. Нельзя сказать, чтобы Ира чем-то раздражала свою потенциальную свекровь, вовсе нет, просто Надежда не питала к ней никаких чувств, предпочитая сохранять нейтралитет и не обострять отношений с сыном.

В том, что эта рыжая фитюлина никогда не станет женой её мальчика, Надежда не сомневалась ни на грамм, хотя со стороны прекрасно видела, как глупая девочка, буквально выворачиваясь наизнанку, пыталась внушить Семёну, что лучшего варианта, чем она, ему не отыскать вовеки. Поэтому, когда между сыном и этой девицей произошел разрыв, она не испытала особой грусти.

Удивлённо поглядывая на девушку, свалившуюся как снег на голову, Надежда пыталась угадать, что могло привести её в их дом снова, но ничего дельного ей голову не приходило.

Выведывать о Семёне у неё, его матери, просто нелепо, потому что она не скажет ничего, что могло бы хоть как-то навредить её сыночку. Жаловаться на жизнь несостоявшейся свекрови тоже глупо, потому что симпатии матери при любом раскладе, естественно, будут на стороне сына, а значит, эта причина тоже отпадает. На простой светский визит появление этой рыжей тоже не тянет, особенно после того, как она мышью прошмыгнула мимо Надежды в продуктовом. Но что ж тогда привело Ирину в их дом?

Надежда решила не забивать себе голову всякими глупостями. Если эта рыжая нахалка набралась смелости и заявилась без приглашения, пусть она и объясняется.

— Надежда Фёдоровна, мне очень нужно с вами поговорить.

От Надежды не ускользнуло, что, произнося эти слова, Ира напряглась, будто прислушиваясь, нет ли в доме кого-нибудь ещё. Возможно, она приписывала этой пигалице сообразительность, которой вовсе не было, но, проследив за её взглядом, Надежда поразилась, насколько быстро та оценила ситуацию. Тапочки Семёна, стоявшие в прихожей, ясно говорили о том, что их хозяин отсутствует, и по едва заметной улыбке, скользнувшей по губам Иры, Надежда поняла, что это обстоятельство отнюдь не огорчило нежданную гостью.

— Наверное, вы удивлены моим появлением, но не стоит беспокоиться, я вас надолго не задержу, — Ирина сделала паузу, будто рассчитывая на то, что Надежда начнёт уверять, насколько она рада её видеть, но та молчала. — Возможно, мои слова покажутся вам полной дикостью и бредом, даже не возможно, а скорее всего так и будет, но играть в молчанку я больше не намерена. — Пытаясь собраться с мыслями, Ирина глубоко вздохнула и, опустившись на табуретку, взглянула женщине в глаза.

— Я что-то никак не пойму, чего ты хочешь, — недовольно нахмурилась Надежда.

— Если бы наши отношения с Семёном сложились как-то по-другому, возможно, вы никогда бы так и не узнали всей правды, но… Я знаю, то, что я сейчас вам расскажу, будет для вас шоком, но в конце концов в том, что происходит, он виноват сам.

— Что ты ходишь вокруг да около? — не выдержала Надежда. — Если тебе есть что сказать, говори, не тяни, а если нет — нечего тут из себя корчить умирающего лебедя!

— Хорошо, я могу и короче, — сдвинув брови, Ирина решительно выдохнула. — Перед самым Новым годом Семён оказался замешанным в неприятную историю с наркотиками, помните?

— И что? — лицо Надежды моментально превратилось в непроницаемую маску.

— Тогда милиция в подвале появилась не случайно…

— Значит, это всё-таки твоих рук дело? — в голосе Надежды послышалась угроза, и она зло взглянула на посетительницу. — Я так и знала, что без тебя тут не обошлось. И после этого у тебя хватает наглости переступать порог нашего дома?! А ну, пошла вон отсюда!

— Никуда я не пойду! — полыхнула глазами Ирина. — Придётся вам выслушать всё до конца!

— Я не желаю больше слышать ни единого слова!

— И всё же придётся! — Ирина воинственно вздёрнула подбородок.

— Да как ты могла опуститься до такой грязи?!

— А мне и опускаться не пришлось! Вы думаете, ваш Семён — белый и пушистый, да?! Ну, так знайте, что он уже два года приторговывает наркотиками, и та дурь, которую нашли в его гитаре, — доза, за которой в тот вечер к нему должны были прийти покупатели! — Ирина мстительно улыбнулась. — Да! Я об этом знала! И не стоит на меня так смотреть, не ровен час, дырку просверлите!

— И как у тебя только язык поворачивается такое говорить?! — с негодованием воскликнула Надежда. — Да таких, как мой Семён, больше и на свете нет!

— Ещё скажите, что ваш Сёма — ангел! — едко усмехнулась Ира.

— И скажу! — убеждённо ответила Надежда. — Таких, как Сёмушка, ещё поискать надо, он не чета тебе, нахалке и лгунье! Да как ты смеешь наговаривать на моего мальчика?! Я не верю ни единому твоему слову, слышишь?! — громко выкрикнула она и сделала шаг вперед, давая понять, что визит Ирины окончен.

Но девушка, не обращая внимания на её гнев и красноречивые взгляды, даже и не думала подниматься.

— Верить или не верить — дело ваше, — она демонстративно передёрнула плечами. — Собственно, я не очень-то и рассчитывала, что вы проникнитесь доверием к моим словам. Вы же всю жизнь тряслись над своим сыночком, как над хрустальной вазой, а он гадил вам на голову! Да вы же слепая! Слепая, как последняя кротиха, только та ничего не видит, потому что не может, а вы — потому что не хотите!

— Прекрати поливать моего сына грязью! — не сдержавшись, Надежда с силой ударила ладонью по столу. — Убирайся отсюда сейчас же и не попадайся мне больше на глаза, дрянь паршивая!

— Может, я и дрянь, но не большая, чем ваш Семён! — Ирина встала. — А хотите, я прямо сейчас ткну вас носом в его тайник с наркотиками?!

— Что-о-о?! — лицо Надежды побагровело, а веко правого глаза нервно задёргалось. — Что ты сказала?!

— Что слышали! — Ирина сжала кулачки. — У вас все в дерьме, один Семён в белом фраке! А вы хоть раз удосужились открыть его пианино?!

Не дожидаясь, пока Надежда сообразит, в чём дело, и боясь, что её голословные утверждения не произведут должного впечатления, Ирина метнулась в комнату Семёна и в одно мгновение оказалась около инструмента. Опустившись на колени, она приподняла тяжёлую перегородку, расположенную над педалями, полированная чёрная крышка приоткрылась, и перед глазами изумлённой донельзя Надежды появилось внутреннее отделение, заполненное многолетним слоем пыли, уже давно превратившейся в тугую, застарелую бахрому.

— Господи, какая грязь! — оторопела Надежда. — Мне и в голову не могло прийти, что эта штуковина каким-то образом открывается! Подожди-ка, а это что такое? — подойдя к тайнику вплотную, она наклонилась и дотронулась рукой до одного из крохотных пакетиков, крест накрест прикреплённых к деревянной панели скотчем.

— Догадаетесь сами, или подсказать?! — Ирина поднялась с пола и бросила на женщину неприязненный взгляд.

— Но это ведь не… — губы Надежды задрожали. — Нет, такого просто не может быть…

— Конечно, это я их сюда наклеила. Только что. Вы разве не заметили? — съязвила Ира. — Собственно, мне наплевать, выльете ли вы на голову вашему сынулечке ведро помоев или сделаете вид, что ничего не произошло, это ваша жизнь. Но я довольна, что смогла расквитаться с вами обоими. С сегодняшнего дня, как бы вы ни старались, Семён перестанет быть для вас безгрешной иконой, а значит, вся ваша жизнь, хотите вы этого или нет, пойдёт коту под хвост. А теперь будьте счастливы… если, конечно, сможете, — с нажимом бросила она и, не прощаясь, торопливо выскользнула из ненавистной квартиры.

* * *


— Боже мой… уму непостижимо… — услышав, как в прихожей хлопнула дверь, Надежда почувствовала, что ноги, став сразу ватными, перестают её держать, и, чтобы не упасть, ухватилась рукой за полированную крышку пианино.

В огромной квартире было абсолютно тихо, только на кухне тикали настенные часы, висящие над обеденным столом, да в ванной ронял тяжёлые капли плохо закрытый кран. Бессмысленно глядя перед собой, Надежда прислушивалась к этим едва уловимым звукам, будто опасаясь, что ещё секунда-другая, и мир покатится в бездонную немую пустоту, лишённую запаха, цвета и даже времени, испокон веков шелестевшего своими крохотными песчинками растерянных людьми дней.

В её голове, беспорядочно роясь и цепляясь одна за другую, проносились обрывки разрозненных мыслей. Неотрывно глядя на откинутую панель инструмента, Надежда с удивлением и каким-то внутренним страхом смотрела на мелкий светлый порошок, расфасованный по крохотным пакетикам, а перед её глазами отчётливо и фотографически ясно появилась страничка из ежедневника с кулинарными рецептами. На разлинованном листочке с красивыми синими вензелями в уголках был записан рецепт обыкновенной манной каши, в которую на триста граммов молока полагалось всыпать две столовых ложки крупы, но непременно «без горки». Будто перемазавшись в липкой манке, чернильные буквы расплывались по листу жирными кляксами, а маленький, пухлый мальчик Сёмочка, глядя на мать чистым, как у ангелочка, взглядом, с удовольствием наворачивал сладкую кашу столовой ложкой, доставшейся ему на память ещё от покойного деда. На ручке ложки тоже были какие-то вензеля, только Надежда никак не могла разобрать, какие именно…

Вода в ванной текла беспрерывной тоненькой струйкой, распадавшейся на отдельные каплюшки, и подобно им сознание Надежды тоже разбивалось на отдельные кусочки, не желавшие складываться в общую картинку и существующие как бы сами по себе…

— Мама? Что ты здесь…

Голос Семёна разрезал звенящую тишину настолько неожиданно, что Надежда невольно вздрогнула и обернулась. Увидев открытую панель пианино, Семён осёкся. Побледнев, он перевёл взгляд на мать, как бы оценивая, есть ли у него хотя бы один шанс спасти положение, каждый мускул его смуглого лица напрягся, и Надежда, словно отвечая на его мысли, едва заметно повела головой:

— Не стоит.

— Ты всё не так поняла… — лучезарно посмотрев на мать, Семён обезоруживающе улыбнулся, рассчитывая на безотказность старого трюка, использовавшегося им уже бессчетное множество раз. — Давай я всё тебе объясню. Это совсем не то, что ты думаешь.

— Откуда тебе знать, о чём я думаю? — тёмно-серые глаза Надежды холодно блеснули, и от этого неприязненного и непривычно чужого блеска по спине Семёна побежали мурашки.

— Мама, почему ты не хочешь меня выслушать, я же никогда тебе не лгал, — от испуга на смуглых щеках Семёна выступил горячий румянец, и они стали ещё темнее обыкновенного. — Послушай… — вкрадчиво начал он, но Надежда не захотела принимать участие в этом дешёвом фарсе.

— Не будем тратить время на пустые разговоры, — властно произнесла она, и Семён увидел, как уголки её рта, болезненно дёрнувшись, медленно поползли вниз. — Мы оба знаем правду, так что не стоит громоздить одну ложь на другую.

— Но мама, как же так… — синие глаза Семёна наполнились болью. — Неужели ты даже не позволишь мне сказать хотя бы слово в своё оправдание?! — приготовившись бороться до последнего, он воинственно вскинул подбородок, и всё его тело напружинилось.

— Говори, — неожиданно уступила Надежда, и оттого, что это произошло внезапно, без всякого сопротивления, Семён растерялся.

— Понимаешь, как всё вышло… — неуверенно промямлил он и затих, искренне сожалея о том, что не подготовился к подобному повороту событий заранее.

Несомненно, к угрозе Хрусталёвой следовало бы отнестись с большим вниманием, но, честно сказать, он считал, что её слова — пустое сотрясание воздуха, и только. Кто же мог предположить, что эта недоделанная рыжая пискля решится на подобную подлость?

Тогда, в декабре, у Ирки имелся отличный шанс затянуть на его шее верёвочку потуже, ведь она прекрасно знала о наличии тайника с «дурью» в его комнате, но почему-то не воспользовалась удобным случаем. Наверняка всё ещё тешила себя несбыточной надеждой вернуть Семёна обратно, поэтому и не стала топить его окончательно. Хотя… что значат для правоохранительных органов желания какой-то там Хрусталёвой? Если бы они сочли нужным, то перерыли бы его барахлишко и в две секунды нашли всё, что надо. Подумаешь, хитрость — пианино… Окончательно растерявшись, Семён понуро опустил плечи. Неужели всё дело в ухажёре матери, этом Руслане? Кто уж он там есть — неизвестно, но, вероятно, приличная шишка, если отмазал его по всем статьям всего за несколько дней. Но вот в чём вопрос: почему он не допустил обыска в их квартире? Если не хотел, чтобы мотали нервы матери, это одно. А если нет? Если дело не в благородстве? Тогда, выходит, он знал или, по крайней мере, догадывался, что в гитару наркотики попали не сами по себе и что Семён ко всему этому причастен…

— Что же ты молчишь, сынок? Тебе нечего сказать? — лицо Надежды, будто окаменев, превратилось в неподвижную маску с пустыми, невидящими глазами.

— Мама… — испугавшись, Семён беспокойно прислушался к ритму своего сердца, то замедлявшемуся, то учащавшемуся, казалось, до предела, и ему вдруг стало безумно жалко себя, жалко так, как ещё никогда в жизни, жалко до слёз, до немоты, до нестерпимой физической боли. — Как же ты могла подумать обо мне… такое?!

— А что, есть какие-то варианты?

Вопреки ожиданиям полные слёз глаза и мучительно-горькая дрожь в голосе сына не произвели на Надежду должного впечатления, и Семён вдруг отчётливо осознал, что для матери наступил тот край, за которым она не поверит ни единому его слову.

— Мама, всё, что сказала Ирка — ложь от начала и до конца, — обречённо проговорил он, уже мало надеясь на то, что ему удастся вывернуться из петли, с каждой секундой всё сильнее затягивавшейся на его шее.

Чувствуя, как по всему телу разливается отвратительно липкая и холодная волна безнадёжного отчаяния, Семён тяжело вздохнул и вдруг, обалдело моргнув несколько раз, замер. Мысль, внезапно озарившая его, была до такой степени простой, что просто не могла не сработать по определению.

— Скажи мне, мама, что тебе известно об энергетиках? — боясь, как бы мать не услышала бешеного стука его сердца, Семён почти перестал дышать.

— Энергетиках? — эхом повторила она, и стрелки её бровей недоумённо сошлись на переносице. — Честно сказать, ничего. А что я должна знать?

— А то, что это специальные вещества, позволяющие человеку искусственно продлить период активного бодрствования, — заметив, что выражение лица матери изменилось, Семён чуть не закричал от радости.

— Что ты этим хочешь сказать?

Тон матери оставался по-прежнему непроницаемо-холодным, но по отдельным ноткам Семён понял, что лёд недоверия сдвинулся и что самое главное сейчас — не выпускать инициативу из своих рук.

— Я хочу сказать, что эти белые пакетики — никакие не наркотики, а почти безвредные энергетики, без которых, да будет тебе известно, сейчас не обходится ни одна дискотека.

— Надо же… — закусив губу, Надежда посмотрела в чистые глаза своего мальчика, вравшего до отчаянности лихо и нисколько не сомневавшегося, что и на этот раз ему удастся выйти из воды сухим. — И что же, эти средства совсем безвредные?

— Да как тебе сказать? — успокоившись и решив, что гроза миновала, Семён с облегчением вздохнул. — Конечно, если принимать их достаточно часто и в больших количествах… — он пожал плечами.

— Значит, если употребить этот порошок один раз, с человеком ничего не случится?

— Конечно, нет! — наивные расспросы матери развеселили Семёна. — Мам, на самом деле всё просто. Берёшь специальную таблетку или порошок, вот как у меня, — он небрежно махнул рукой в сторону открытого инструмента, — растворяешь в тёплой воде, выпиваешь — и готово дело, энергии часов на шесть-семь хоть отбавляй.

— Так просто? — в глазах Надежды промелькнула лёгкая тень, но, увлечённый исключительно своими мыслями Семён этого не заметил. — Значит, в тёплой? Это хорошо. Ну, ладно…

Надежда повернулась и, не закончив разговора, видимо, вспомнив о каких-то своих неотложных хозяйственных делах, пошла в кухню.

Чувствуя, что от перенапряжения у него дрожит каждый нерв, Семён прислонился к дверному косяку и прикрыл глаза. Чёрт бы побрал эту дрянь Хрусталёву! Если бы не его сообразительность, ещё неизвестно, как бы всё обернулось! Надо же, набраться наглости, чтобы нагрянуть к нему в дом и облить его грязью с ног до головы! Хорошо ещё, мать оказалась наивной до такой степени, что поверила в весь этот бред…

— Сём, а сколько нужно воды на один такой пакетик? — неожиданно появилась в дверях мать.

В одной руке она держала стакан с водой, а в другой — мельхиоровую чайную ложечку с витой ручкой. Подойдя к письменному столу, она поставила стакан, наклонилась над откинутой створкой пианино и оторвала один из пакетиков.

— Что ты собираешься делать? — при мысли о том, что сейчас должно произойти, Семёна замутило. — Зачем это тебе, мам?

— Хочу попробовать, что это за штука такая — энергетик. Если она и вправду такая волшебная, можно было бы изредка ею пользоваться, как ты считаешь? — глядя сыну прямо в глаза, Надежда вскрыла целлофан.

— Не стоит этого делать… — побледнев, Семён глядел на то, как белый порошок постепенно перемещался из пакетика в стакан с водой, и на его висках выступили капли холодного пота.

— Почему? Ты же сам сказал, что это абсолютно безвредно.

Мельхиоровая ложечка несколько раз ударилась о стенки стакана, и белый порошок, закружившись, начал медленно растворяться.

— Ты хоть знаешь, сколько там противопоказаний?! — побледнел Семён и ощущая, как по позвоночнику заструился пот, облизнул пересохшие губы, и его густо-синие глаза потемнели до такой степени, что стали почти чёрными.

— Ты же сам сказал — это если часто… — не отрывая взгляд от белого, как простыня, лица единственного сына, Надежда поднесла стакан к губам, но потом вдруг поставила его обратно на стол. — Знаешь что, с тобой так недолго и умереть.

— Мама…

С болью глядя на Семёна, Надежда глубоко вздохнула.

— Двадцать лет моей жизни… Двадцать лет, выброшенных на ветер ради человека, не способного любить никого, кроме себя… — она несколько мгновений помолчала, а потом, роняя слова, как тяжёлые камни, тихо произнесла: — Бог тебе судья, Семён. С сегодняшнего дня живи как знаешь, я тебе больше не судья и не ангел-хранитель. У тебя своя жизнь, а у меня — своя.

* * *


Несколько мгновений Семён стоял молча, словно не расслышав слов матери. Глядя в пустоту, он, казалось, прислушивался к чему-то такому, что было слышно лишь ему одному. Налившись краской и потемнев, его лицо стало похоже на застывшую искусственную маску, плотно прижатую к его собственной коже и почти сросшуюся с ней. Затаив дыхание, как будто ожидая ещё чего-то, он не двигался, и только где-то у самого горла, отдаваясь глухими тупыми ударами по всему телу, больно билось его сердце.

— Ты хорошо подумала?

Медленно подняв глаза, он посмотрел на мать в упор, и в ту же самую секунду Надежда почувствовала, как всю её окатила обжигающе-острая волна нестерпимого холода.

— Да, — уронив руки вдоль тела, она смотрела на человека, роднее которого для неё не было в целом мире, и видела только тёмно-синие, острые ножи его злых глаз.

— Хорошо, только запомни, ты сама так решила, — секунду помедлив, будто ожидая, что мать передумает и попросит его остаться, Семён постоял, потом развернулся, молча пошёл в прихожую, потом остановился. — Ты ничего не хочешь мне сказать? — не поворачиваясь, глухо спросил он.

— Я уже всё сказала, — Надежда до крови закусила нижнюю губу.

— Значит, всё? Закончилась твоя любовь? — Семён постоял и вдруг напряжённо рассмеялся. — А знаешь что, никуда я из собственного дома не пойду. Чужие так чужие, подумаешь! Нужна мне твоя любовь, как мёртвому припарка! Мне и отцовской хватит!

— Чьей?! — не поверила своим ушам Надежда. Сделав несколько шагов, она подошла к сыну вплотную и взяла его за пуговицу рубашки. — Что ты сказал? А ну-ка, повтори ещё раз! Чьей любви тебе будет достаточно — отцовской?!

— Почему будет? Она уже есть!

Понимая, что своими словами он причиняет матери почти физическую боль, Семён удовлетворённо улыбнулся и почувствовал, как его собственная отступает.

— Ты что, виделся с ним? — от волнения на щеках Надежды выступили ярко-малиновые круги. — Когда?

— Тебя это не касается, — взяв руку матери, словно брезгуя, двумя пальцами, Семён отвёл её в сторону.

— Ты обязан мне всё рассказать.

— С какой это стати? Мы же чужие? — наслаждаясь её растерянностью, Семён посмотрел на мать сверху вниз и намеренно неторопливо проследовал в свою комнату.

— Семён! — Надежда хотела было пойти за ним, но неожиданно дверь перед её носом захлопнулась и дважды щёлкнул замок. — Что ты себе позволяешь?! — внезапно на Надежду накатила волна дикой злости. — Ты глуп, как пробка, если думаешь, что нужен своему папаше! Да Лёнька такой же, как ты, ему, кроме себя, ненаглядного, никто не нужен!

— Я не хочу с тобой разговаривать на эту тему! — общаться с матерью через дверь оказалось намного удобнее, по крайней мере это избавляло от необходимости смотреть ей в глаза. — Отец — исключительно порядочный и спокойный человек, и он, в отличие от тебя, никогда не устраивает истерик и допросов.

— Ты думаешь, это оттого, что он такой замечательный?! Да ему же абсолютно всё равно, где ты и что с тобой! Восемнадцать лет ему не было до тебя абсолютно никакого дела, а теперь что же, ни с того ни с сего у Лёньки вдруг проявились отцовские чувства?! С чего бы это?! Не подскажешь?!

— С того, что все восемнадцать лет ты не давала ему со мной видеться, — заранее зная, что его слова непременно выведут мать из себя, и пользуясь тем, что она не сможет разглядеть выражение его лица, Семён широко улыбнулся.

— Кто тебе сказал такую чушь?! Да твой ненаглядный папенька все эти годы шастал по бабам, меняя их как перчатки, раз в сезон, и его нисколько не интересовало, есть ли у тебя хоть кусок хлеба! Я одна разрывалась, как проклятая, стараясь, чтобы у тебя было всё, как у людей, а он в это время справлял своё удовольствие, забыв, что у него есть ребёнок вообще! Зато теперь он герой, а я…

Неожиданно Надежда почувствовала, что ей не хватает воздуха. Пытаясь поймать его ртом, она несколько раз хрипло вздохнула, но её горло сжалось в сухом жёстком спазме и перед глазами вдруг всё поплыло. Стараясь удержаться, она схватилась за косяк, но потные ладони заскользили по масляной краске, и, не в состоянии справиться со своим весом, она стала медленно оседать на пол.

— И долго ты собралась попрекать меня этим куском?! — ощущая полную безнаказанность, Семён уселся на диван и, закинув ногу на ногу, блаженно откинулся на мягкую велюровую обивку. — Ты случайно не подскажешь, кто виноват в том, что тебе пришлось тянуть из себя жилы в одиночку? Нет? Молчишь? — не подозревая, что он говорит с пустотой, Тополь выдержал секундную паузу и беззвучно хмыкнул. — Тогда я тебе подскажу. Если бы ты не была такой категоричной и самоуверенной, отец никогда бы не ушёл из дома. И знаешь что, я его не виню! Ни один мужик не в состоянии вытерпеть такую, как ты! — ожидая неминуемого взрыва, Семён бросил взгляд на дверь, но за ней было по-прежнему тихо. — Что, нечем крыть? — с нотками превосходства проговорил он. — Вот что я тебе скажу, дорогая мамочка. Отец — чудесный человек, просто выдержать общение с тобой не в состоянии ни один нормальный мужчина, только и всего. Независимо от того, нравится тебе это или нет, я буду общаться с отцом, и ничего ты с этим поделать не сможешь. А что касается куска хлеба, которым ты попрекаешь меня столько лет… — подбирая слова побольнее, Семён на секунду задумался, — да будь он трижды неладен, твой кусок, и ты вместе с ним!

Последние слова сына Надежда слышала как в тумане. Навалившись, тупая ватная пустота окутала её целиком и, взорвавшись перед глазами яркой вспышкой непереносимой боли, увлекла её за собой в спасительное небытие.

* * *


Откуда в его руках взялся золотой песок, Семён не помнил, потому что начал смотреть свой сон как-то странно, с середины. Он сидел на полу, застеленном ярким цветастым паласом, точь-в-точь таким же, какой был когда-то в квартире покойной бабушки Насти. Изо всех сил сжимая ладони, он старался не выпустить из своих рук ни единой песчинки, но тоненький золотой ручеёк, сверкавший, словно нить люрекса, неуловимо просачивался между пальцев и рассыпался по ковру драгоценной невесомой пылью. Осев на лепестках нелепых малиновых роз, разбросанных по паласу крупными аляповатыми пятнами, золотистые пылинки впитывались в ворс; темнея, лепестки цветов покрывались странным бурым налётом, похожим на ржавчину.

Семён наблюдал за этой странной метаморфозой и отчётливо слышал рваные, неровные удары своего сердца, колотящегося со страшной силой где-то у самого горла. Ощущая собственную беспомощность, он смотрел на струящийся ручеёк и готов был заплакать от обиды и злости. Терять дорогие песчинки было безумно жалко, и не столько потому, что помимо его воли они выскальзывали из рук, а потому, что, выскользнув, они превращались в ненужную ржавую пыль, не имеющую никакой ценности.

Рядом с ним стояла мать. Лица её он не видел, потому что всеми силами пытался остановить убегающую дорожку золота, но точно знал, что женщина в лакированных туфельках с крохотными бантиками — его мать, Надежда Федоровна.

— Семён, брось всё это, пойдём со мной, — она наклонилась и протянула ему руку.

— Как же я всё это брошу, ведь это золото! — замотал Семён головой.

— Это не золото, — проговорила мать, и Семён почувствовал, как она проводит рукой по его волосам.

— А что же это, по-твоему? — усмехнулся он.

— Это? Пыль у дороги, — она присела на корточки, и её глаза оказались на одном уровне с глазами Семёна. — Брось, это всё обман, пойдём со мной, мне нужна твоя помощь.

— Но я не могу…

С каждой секундой драгоценного песка в ладонях становилось всё меньше и меньше, а мать, вместо того чтобы хоть чем-то помочь его беде, только рассеянно улыбалась, и по её лицу от самых уголков глаз рассыпались веером едва заметные морщинки.

— Сынок, ты мне нужен, иди за мной, — Надежда слегка коснулась пальцами руки Семёна, и тот с ужасом увидел, что блестящий ручеёк, вытекающий из его пригоршни, стал шире.

— Что ты делаешь?! — испуганно вскрикнул он, и в этот момент где-то совсем рядом раздался странный звук, заставивший его вздрогнуть.

Звук был пронзительным и дребезжащим, выворачивающим наизнанку. Дрожа всем телом, Семён прислушивался к этому звуку, то затихающему, то возникающему вновь, и ему казалось, что резкая трель разрезает гулкую тишину на ровные прозрачные ломти. Отсекая студенистые куски, звук всё приближался, с каждой секундой становясь настырнее и громче, а Семён всё стоял на коленях и никак не мог решиться разжать ладони…

Неожиданно картинка исчезла и стало темно, как будто кто-то резко задёрнул толстые чёрные занавески. Всё ещё находясь между сном и явью, Семён потянул на себя край одеяла, и тут снова услышал пронзительный звук, так напугавший его во сне. В первый момент он никак не мог сообразить, что это такое, но требовательные трели продолжались.

— Что за чёрт?

Не в силах открыть глаза, Семён скинул одеяло, сел на кровати, и вдруг его сон как рукой сняло: в прихожей надрывно звонил телефон. Подскочив как на иголках, Семён бросился в коридор и щёлкнул выключателем.

— Алё?! — зажмурившись от резкого света, Семён прикрыл глаза ладонью.

— Здравствуйте, это квартира Тополей? — пожилой женский голос в трубке был Семёну незнаком.

— Да, — отняв руку от лица, он попытался открыть глаза, но свет люстры был слишком ярким, и, моргнув, Семён был вынужден зажмуриться снова.

— С кем я говорю?

— А кто вам нужен? — он наощупь взял будильник и, кое-как сумев приоткрыть один глаз, взглянул на циферблат.

— Мне нужен Семён Леонидович.

— А это ничего, что сейчас половина второго ночи? — Семён с досадой поморщился и наконец-то открыл глаза окончательно. — Вы кто?

— Вас беспокоят из больницы… — натянуто проговорили в трубке, и, как всегда в таких случаях, наступила короткая пауза.

— Что-то с мамой? — в предчувствии нехорошего сердце Семёна вздрогнуло, и по спине пробежали холодные мурашки.

— Ваша мама час назад умерла, — в ровном голосе не было ни волнения, ни тревоги — ничего вообще, просто дежурная у телефона исполняла свои прямые служебные обязанности. — Вы сможете подъехать утром с документами?

— С документами? — тупо повторил Семён. — С какими?

— Запишите, пожалуйста, я сейчас продиктую. Во-первых, привезите паспорт умершей, во-вторых…

Карандаш быстро скользил по бумаге, оставляя за собой невзрачные кривые строчки, а горло Семёна сжимал непереносимо-острый, обжигающе-горячий спазм. Тупо ударяясь, в затылок стучались тяжёлые волны крови; выкручивая виски, боль металась по всему телу, а в голове, звеня до упора натянутой струной и доводя до исступления, беспрерывно билась одна и та же фраза: как же я теперь?.. как же теперь?.. как же теперь?..

— Завтра к девяти утра подойдите с документами в шестой корпус на второй этаж и захватите сразу деньги.

— Деньги? — смысл слов дежурной не сразу дошёл до Семёна. — Какие деньги?

— На оплату ритуальных услуг. Когда вы будете оформлять документы, вам, молодой человек, придётся проплачивать установленную сумму. Ну… в общем, они вам всё сами скажут, — поспешно проговорила дежурная, видимо, решив, что неприятную часть, входящую в круг её обязанностей, она уже выполнила, и всё остальное — не её головная боль. — До свидания.

Несколько секунд Семён сидел неподвижно, слушая короткие гудки, потом отстранил трубку от уха, посмотрел на неё с удивлением, словно видел впервые, и медленно опустил её на рычаг.

Ну, вот и всё. Жизнь наконец-то дала ему шанс, о котором он так долго мечтал. Глядя на глянцевый бок телефонного аппарата, Семён ощущал странное чувство избавления, сладкого и пугающего одновременно, такого желанного и доставшегося такой непомерно дорогой ценой. Ну, вот и всё, все долги розданы, все счета оплачены, он никому и ничем не обязан, а значит, свободен. Ощущая, как по его щеке покатилась тёплая слеза, Семён внимательно посмотрел на своё отражение в зеркале, зачем-то крупно перекрестился и громко и отчётливо проговорил:

— Царство тебе небесное, мама! Пусть земля тебе будет пухом… а мне — раем.

Щёлкнув выключателем, Семён прошёл в свою комнату, не включая света, сел на край постели и, натянув на плечи тонкое шерстяное одеяло, задумчиво посмотрел в мёртвый квадрат тёмного окна. Подсвеченное уличным фонарём, окошко подёрнулось тоненькой полупрозрачной плёночкой, похожей на жидкое молоко, щедро разбавленное водой. Вглядываясь в жёлто-сизую муть матового стекла, Семён сидел не шевелясь, не моргая и почти не дыша. Простившись со своим прошлым, он со страхом, трепетом и надеждой ждал первое утро своего свободного настоящего.