Замужество и как с ним бороться
Оливия Лихтенштейн


Куда после многих лет брака уходит пылкая любовь юности и можно ли ее вернуть? А главное, стоит ли ее возвращать? Английская писательница Оливия Лихтенштейн с улыбкой говорит об очень серьезных вещах, создавая живой портрет современной женщины — сильной, уверенной в себе, но по-прежнему мечтающей о том, чтобы рядом был мужчина, готовый носить ее на руках.

Читатель найдет в книге блестящее исследование человеческой природы, сделанное с добротой и искрометным юмором, а кроме того — несколько эксклюзивных кулинарных рецептов.


Оливия Лихтенштейн

Замужество и как с ним бороться

Рецепты Хлои Живаго


Моему отцу Эдвину

    
(март 1923—март 2004)


Они поженились,

Чтоб стать ближе друг к другу.

И что получилось?

Они отдалились.

Теперь между ними ежеутренний чай,

И вечера за газетой,

И дети.

И счета, счета, счета…

    
Льюис Макнис. Сильфиды (Маленькие новеллы, часть II)


Брак — та же клетка: птицы, находящиеся на воле, отчаянно стремятся проникнуть в нее; те же, которые сидят взаперти, так же отчаянно стремятся выйти наружу.

    
Мишель де Монтень. Опыты


Все счастливые семьи похожи друг на друга; каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.

    
Лев Толстой. Анна Каренина


Тринадцатилетняя Хлоя Живаго аккуратно обвязала лист бумаги психоделического вида ленточками всех оттенков розового и вместе со своей лучшей подругой Рути Циммер написала на нем: «В помощь историкам и археологам будущего. В этой коробке содержатся важные детали жизни двух девушек из семидесятых годов двадцатого века». Они вложили письмо в шотландскую клетчатую жестянку из-под печенья, в которой уже хранились следующие сокровища: помада «Биба» сливового оттенка, выпуск журнала «Джеки», остатки разломанных украшений, их письма друг другу и договор о вечной дружбе, скрепленный кровью. Затем они вырыли глубокую яму в саду Хлои и, предварительно запечатав, похоронили коробку. Две девочки торжественно стояли у перекопанной земли, склонив головы и оплакивая будущее, в котором их, возможно, когда-то не станет. Позже, уже сидя в доме, они смотрели на дождь и следили за гонкой двух капелек на стекле: одна принадлежала Рути, а вторая Хлое. «Что ты будешь делать, когда вырастешь?» — спросила Рути. «Найду хорошую работу, влюблюсь, заведу детей и буду жить долго и счастливо», — ответила Хлоя.

А вот что случилось после того самого «долго и счастливо»…


Глава первая


Утром я проснулась в нормальном настроении. В приподнятом, можно сказать. Даже не очень разозлилась, обнаружив, что мой муж Грег опять спрятал чайник. В самом начале знакомства такие черты в мужчине просто очаровывают, но потом это вдруг начинает страшно раздражать. У дядюшки Грега в тридцать два года случилась болезнь Альцгеймера, и в итоге Грег стал бояться, что и его память ему изменит. Поэтому он с раннего возраста устраивал себе и своей памяти небольшие проверки.

«Мозг — такая же мышца, как и все остальные. Ее тоже нужно тренировать», — говорил он. Его-то это устраивало, а вот остальных членов семьи порядком бесило. Нам не казалось, что попытки вспомнить, куда же ты запрятал от самого себя чайник, так уж необходимы для развития мозга. Но тем утром я, помнится, даже насвистывала, разыскивая чайник, и издала жизнерадостный вопль, обнаружив его в барабане стиральной машины.

Грег не обратил на это никакого внимания. Он восседал за кухонным столом и строчил своим невообразимым врачебным почерком очередное яростное письмо, используя при этом перо, которое я в шутку подарила ему несколько лет назад. (Я все удивлялась, почему он не пишет на пергаменте, не ставит восковые печати и не отправляет для доставки своих писем гонцов.) На этот раз он сочинял послание в муниципалитет насчет платы за парковку.

— Ха, Хлоя, ты только послушай! — воскликнул он. — Я требую ответа от самого советника!

Он встал, отвел как можно дальше письмо (тщеславие не позволяло ему носить очки — неопровержимое доказательство того, что он стареет), прочистил горло и начал читать специальным, «официальным» голосом:

— Изучая законодательство, я с удивлением обнаружил, что, оказывается, представители Брента[1 - Брент — район Лондона.] абсолютно незаконно пытаются изъять у меня денежные средства. К данному письму прилагаю Билль о правах от тысяча шестьсот восемьдесят девятого года, включенный в Свод законов Декларацией о правах тысяча шестьсот восемьдесят девятого года. Прошу обратить особое внимание на следующий пункт: «…Что всякие пожалования и обещания пожалований из штрафов и конфискаций, налагаемых на отдельных лиц до осуждения, незаконны и недействительны».

Грег посмотрел на меня, будучи в полном от себя восторге. Так собака радуется, за рекордно короткий срок принеся хозяину далеко улетевшую палочку. Он взял в руки тост и предусмотрительно намазал его тонким слоем бутербродного маргарина, понижающего уровень холестерина в крови.

— И что все это значит? Что они не имеют права заставить тебя платить за парковку, не уличив в преступлении?

— Именно, — расплылся он в самодовольной улыбке, направляясь к выходу, — сначала меня должен признать виновным суд.

Тут на кухню со скоростью света ворвался наш пятнадцатилетний сын Лео. Во время своего марш-броска он успел стащить шоколадную конфету из коробки, которая вообще-то должна была стоять глубоко в шкафу, выпить апельсинового сока прямо из пакета и испариться, прежде чем кто-нибудь смог его приструнить. Беа, наша помощница из Чехии, только метнула гневный взгляд туда, где только что мелькнул Лео, и снова стала методично наполнять тарелку экзотическими фруктами, которые я специально купила на ужин. Я промолчала, решив, что она их набирает для Китти, моей двенадцатилетней дочери, которая недавно объявила, что собирается следить за своим здоровьем. А я, как и любой родитель, не посмела бы встать на пути ребенка, добровольно включающего в свое меню свежие фрукты и овощи.

Тут появилась и сама Китти с тарелкой недоеденного растворимого картофельного пюре.

— У меня живот болит, — объявила она.

— Неудивительно. Ешь всякую дрянь, — неодобрительно буркнула я. — А как же твой новый режим питания?

Тут я поняла, что тарелка экзотических фруктов предназначалась для желудка самой Беа. И точно — Беа устроилась поудобнее за столом и, взяв нож и вилку, начала методично уничтожать дорогущие манго, папайю и гуайаву. Я старалась на нее не смотреть. Солнышко светило, и вообще я хотела сохранить свое хорошее настроение. Так что, сжав покрепче зубы, я опустошила посудомоечную машину и причесала Китти. И правда, все вроде шло неплохо, пока не явилась моя третья пациентка. Я работаю психотерапевтом, и в нашем доме в Квинс-парке у меня в подвале оборудован кабинет, где я веду прием.

«Большинство предпочитает запихивать в подвал своих милых безобидных старушек матерей вместо того, чтобы пускать туда кучку нытиков, постоянно пережевывающих собственные проблемы», — говорил Грег. Забавно, как он умудряется использовать слова «милая» и «безобидная» применительно к слову «мать», учитывая его собственную мамашу. Кроме того, именно благодаря моей «кучке нытиков» он смог получить медицинское образование. Но, будучи врачом, Грег терпеть не может всяческих больных, а особенно тех, у кого даже нет физических симптомов. Одна мысль о том, что кому-то может стать лучше только от разговора с психотерапевтом, заставляет его недоверчиво закатывать глаза.

«Почему бы им не поговорить с собственными друзьями, а не с кем-то абсолютно незнакомым вроде тебя?»

Тему моей работы мы стараемся затрагивать как можно реже.

Тем утром я попрощалась с Яростным Фрэнком — у него были небольшие проблемы с излишней раздражительностью, но мы над этим работали. Десятиминутный перерыв между пациентами я провела у окна, наблюдая, как листья хрустят под ногами прохожих. Лето подошло к концу, но даже перспектива надвигающегося сезона туманов не испортила мне настроения.

Раздался знакомый звонок в дверь — нетерпеливый и недовольный. Это пришла Угрюмая Джина, моя пациентка на протяжении пяти лет. (— Как думаешь, они знают, какими прозвищами ты их награждаешь? — спросила недавно моя подруга Рути.

— Конечно нет! — ответила я. — Ты единственная, кто об этом знает. Это все моя страсть к черному юмору. По этим ласковым кличкам я их хоть как-то различаю.)

Я не всегда была такой циничной. В двадцать восемь лет я стала самой молодой из дипломированных специалистов Британской ассоциации психотерапевтов и всегда была предана работе. Вот только в последнее время все будто бы поблекло и мне частенько стало казаться, что работаю я как-то механически.

Джина почти никогда не видит положительных сторон ни в людях, ни в жизни. Из-за нее я начинаю чувствовать себя прямо как какая-то Полианна[2 - Поллианна — героиня двух романов американской детской писательницы Э. Портер, находящая причины для радости в самых безвыходных ситуациях. (Здесь и далее — прим. пер.)]. Но в последнее время она была почти счастлива — собиралась замуж и пока не нашла ни одного изъяна в своем женихе Джиме, хотя, видит бог, она старалась. По ее же стандартам, она уже целых три месяца определенно довольна жизнью. Хотя в тот день на ее хорошеньком личике возникло какое-то околоджимовое выражение. Что-то случилось.

— Я тут думала… — начала она. Ничего хорошего такое начало у Джины не предвещает. — Это ведь все, конец. Я больше никогда не буду спать ни с кем, кроме мужа. Никогда не познаю восторг и таинство первого раза, первого поцелуя. Никогда не проснусь вместе с новым мужчиной и не испытаю чудо новизны.

Я хотела сказать: «Не глупите, он еще может умереть, или вы разведетесь, или вы ему измените», но промолчала. Вместо этого я вдруг поняла, что, о господи, да я ведь никогда не думала о браке с такой стороны. В это мгновение меня словно ударило по голове, и семя предательства зародилось у меня в груди.

Боюсь, до конца приема я не очень-то слушала Джину. Мне даже на секунду стало стыдно, когда я брала у нее чек, но только на секунду. В конце концов, я сполна отрабатывала эти деньги, разговаривая с ней по телефону после окончания рабочего дня и купируя ее ночные панические атаки. Так что я сидела, кивала головой и изучала стенку позади ее. Полосатые пузырчатые пятна, появившиеся на стенах от влажности, переполнявшей подвал, идеально соответствовали моему все крепнущему предчувствию беды. День, такой яркий и многообещающий всего несколько минут назад, теперь стал облачным и сырым. Солнце скрылось.

Никогда больше не ощутить на губах поцелуя другого мужчины? Что там писал э. э. каммингс по поводу того, как мы любим свое тело, когда его любит кто-нибудь еще? О трепете, о том, как «подо мной ты вся перерождаешься»? Я всегда обожала э. э., наверное, потому, что он умер в тот же год и день, что я родилась, — третьего сентября 1962 года. Для меня, подростка, это было пугающим совпадением, полным мистического значения. Я считала, что между нами существует какая-то необыкновенная духовная связь. Какое-то время я даже думала, что его душа, покинув тело в 1.15 утра, перелетела прямиком в меня, как только я появилась на свет в 3.23. Двух часов душе вполне достаточно, чтобы попасть с Восточного побережья США в Чэлк-Фарм в Лондоне, разве нет? Больше же всего я любила э. э. за наплевательское отношение к заглавным буквам и правилам грамматики. Вот от чего, от чего, а от грамматики мне никогда не удавалось ускользнуть. Хоть я и пыталась, особенно в стадии «душа э. э. каммингса живет во мне, и когда-нибудь я стану величайшей из живущих на свете поэтесс». Но мисс Титворс, наша учительница английского, была помешана на соблюдении правил пунктуации. Она даже заставляла нас проговаривать их вслух. «Мисс Титворс запятая можно запятая пожалуйста запятая выйти знак вопроса». Это служило неиссякаемым источником для всевозможных шуточек, которыми мы с девчонками делились во время перекуров в туалете. «Мисс Титворс запятая сколько ворса на ваших титьках знак вопроса».

А сейчас, сидя у себя в кабинете, я только и могла думать: и это все знак вопроса. На веки вечные одно и то же? После ухода Джины я отправилась прямиком к холодильнику, мрачно обозрела его недра и так же мрачно принялась общипывать сыр и холодное мясо, словно овца с синдромом дефицита внимания. Мне необходимо было хоть чем-то заполнить разрастающуюся пустоту неизменности будущего, с перспективой которого я столкнулась. Конечно, я как никто знала, что еда это вовсе не любовь и все такое, но как и не у всех дантистов прекрасные зубы, так и не у всех психотерапевтов крепкая психика.

Вернувшаяся Китти смогла лицезреть, как я с виноватым видом загребаю творог «Филадельфия» указательным пальцем из коробки и пью апельсиновый сок прямо из пакета.

Обоим моим детям я всегда долбила, что эти два преступления особенно жестоко наказуемы.

— Черт, а нам ты так делать не разрешаешь! — возмутилась Китти.

— Во-первых, это не предназначалось для твоих глаз, а во-вторых, не чертыхайся, — вяло отмахнулась я. — И вообще, ты почему не в школе?

Китти издала тяжкий вздох и закатила глаза. Я всегда считала, что такое проделывают обычно после наступления переходного возраста, когда глупость родителей особенно поражает. А она еще должна была безоговорочно меня обожать и думать, что я никогда не ошибаюсь.

— Я же говорила утром, что у меня живот болит, — упрекнула она меня, — но ты заставила меня поехать в школу, и мне там стало плохо. Беа меня оттуда забрала.

Все это время Беа, не очень-то скрываясь, шумно слонялась за кухонной дверью. Теперь она вошла и одарила меня укоряющим взором.

— Спасибо, Беа. Ты сказала папе, что у тебя живот болит? — спросила я, втайне мечтая свалить все это на него. — Это ведь он у нас врач.

— Мам, ты же знаешь, папа заметит, что что-то не так, только если у меня голова отвалится.

— Бедная крошка. — Я притянула Китти к себе и обняла.


Как только я взяла на руки своего первого ребенка, то сразу поняла, что мне нравится быть мамой. Даже теперь я иногда по ночам убаюкиваю себя, прокручивая в голове моменты их рождения, этот драгоценнейший из всех фильмов на свете. Мне нравилось, как сладко от них пахнет молоком, нравилось носить их у себя на груди, словно любимую брошку. Я любила целовать их в заднюю часть шеи, куда приходилось зарываться носом; да я и сейчас люблю это делать. Любила засовывать их крошечные ножки целиком себе в рот. Китти до сих пор разрешает мне покусывать ее ножки и расцеловывать ее со всех сторон, да и Лео для пятнадцатилетнего довольно уступчив, особенно когда никто не видит. Я дразнила их, рассказывая, как много лет назад заставила подписать со мной договор, согласно которому оба ребенка, вне зависимости от возраста, обязаны пожизненно терпеть мои поцелуи и объятия.

Я соблюдаю договоренности. Может, это и старомодно, но, выходя замуж за мистера Ворчуна, их отца, я всерьез поклялась быть с ним честной и хранить верность, пока смерть не разлучит нас. Я пару раз немножко флиртовала и целовалась, но вообще-то никогда ему не изменяла. А вот недавно поймала себя на том, что заигрываю с единственным своим другом-мужчиной, закоренелым гомосексуалистом.

— И чем мы, девушки, так тебе не нравимся? — как-то спросила я у него.

— Вы просто недостаточно… ну… волосатые, вот.

— Это легко исправить, особенно если мы перестанем брить ноги и выщипывать усики, — запротестовала я.

Слова Джины о том, что ей никогда больше не доведется спать с другим мужчиной, так и звенели у меня в голове. Мне казалось, что я задыхаюсь. Что делать? Неужели я до самой смерти буду заниматься сексом только с Грегом? Но не могу же я завести любовника… Я считала, что раздеваться перед незнакомым человеком после сорока лет просто нельзя. Разве это еще не запрещено законом? Ладно, муж может видеть меня голой, если это так уж необходимо. В конце концов, именно он несет ответственность за мое не столь подтянутое после родов тело, так что, выхаживая перед ним обнаженной, я испытывала странное удовольствие. Словно кричала: «Посмотри, ублюдок, что ты сделал с моим телом!» Но кто-то совсем чужой, совсем новый, это просто… невозможно, вот какое слово подходит тут больше всего.

— Ты ведь не думаешь, что я зануда, правда? — спросила меня Рути, когда чуть позже мы, откинувшись на диване, как римляне, уничтожали обед.

— Конечно нет. Иначе мы бы не праздновали тридцатилетие нашей дружбы. А почему ты спрашиваешь? — удивилась я, отправляя в рот последний кусочек бублика с лососем и мягким сыром.

— Просто, стоит мне сказать Ричарду хоть слово, он тяжко вздыхает и закрывает глаза.

— А, эн-эм-ка-дэ, — глубокомысленно протянула я.

Мы с Рути пользуемся своей системой сокращений. Благодаря ей сообщения набираются гораздо быстрее, а кроме того, мы можем откровенничать, не боясь, что кто-нибудь прочитает нашу переписку. Начало этой системе положила я, страшно разругавшись с Грегом, который орал на меня и детей все выходные. Я набрала сообщение: «Мой муж — козел», но вместо Рути случайно отправила его Грегу. Когда я поняла, что натворила, сердце у меня заколотилось. Я чувствовала себя, словно ребенок, которого поймали, когда он корчил рожи учителю. Попробовала выкрутиться, отправив вслед еще одно послание: «Шучу, милый. Что ты хочешь на ужин?» К счастью, мне все сошло с рук. После этого у нас и пошли в ход сокращения вроде НМКД — Ненавижу Мужа Каждый День.

Рути зевнула и потянулась. Когда я думала о ней, то всегда представляла ее именно такой: зевающей и потягивающейся, словно сонная кошечка, которая захотела подвинуться поближе к камину. На работе Рути сама деловитость, для которой нет ничего важнее результата, но я-то знаю ее секрет: она всегда находит время, чтобы прилечь и немножко вздремнуть. У нее красивое личико в форме сердечка, фигура точь-в-точь как у Мэрилин Монро и ясные карие глаза. В молодости парни готовы были поубивать друг друга, только бы она их заметила. Совершенно неотразимая, она не обращала ни малейшего внимания на свою красоту и носила ее словно старенький, но любимый халат.

Мы познакомились в первый день в средней школе, где нас подтолкнули к дружбе, усадив за соседние парты. Фамилии у нас стояли тоже рядом — Хлоя Живаго и Рути Циммер. (Раньше фамилия была Циммерман, но, когда ее папа бежал из Германии от нацистов в Англию, таможенникам она показалась слишком длинной, так что окончание они отрезали.) Из Рути получилась гораздо более удачная еврейка, чем из меня. Я же, помимо того что являюсь психотерапевтом и умею готовить удивительно вкусный куриный суп и всякую другую снедь, в иудаизме не понимаю ровным счетом ничего. Правда, ничего удивительного в этом нет. Помнится, как-то я спросила папу, что символизируют свечи на Хануку, а он посмотрел на меня смущенно и сказал:

— Знаешь, милая, понятия не имею.

— Да какой же из тебя тогда еврейский папа? — возмутилась я.

— Очень плохой, — улыбнулся он, — зато я в музыке разбираюсь. (Мой папа Берти сочинял мюзиклы для театров Уэст-Энда.)

Мама, может, и могла ответить на мой вопрос, но предпочла это скрыть. После свадьбы она отказалась от религиозного воспитания в семье, так что единственным праздником, который мы праздновали, было Рождество. Поэтому я и отправилась к Рути. Оказывается, давным-давно в Иерусалиме для меноры понадобилось масло. Светильники должны были гореть постоянно, изо дня в день, но масла хватило только на один. Тем не менее каким-то образом его хватило на восемь дней подряд, и в честь этого объявили восьмидневный праздник. Почти как тогда, когда рыбой и хлебом накормили целую толпу. Каждой религии нужны чудеса. В пятнадцать лет мы с девчонками шутили, что и сами были свидетелями чуда Стьюи Брика, который за один вечер умудрился поцеловаться с четырьмя из нас на трех разных вечеринках.

Как бы то ни было, с тех пор я всегда обращаюсь к Рути, если мне требуется консультация по каким-нибудь иудаистским штучкам. Мы стали друг для друга сестрами, которых у нас не было, поклялись всегда жить рядом и одновременно завести детей. И это у нас получилось. Дом Рути стоит на другой стороне Квинс-парка, и при желании (и возможности) мы могли бы переговариваться, используя семафорные флажки. Вместо этого мы постоянно перезваниваемся и переписываемся, заскакиваем друг к другу в гости, отправляясь по делам в город, хоть иногда это и не по пути. Ее дети, Атлас и Сефи (Персефона), — одногодки и лучшие друзья Китти и Лео. Ее муж изучал классическую литературу. Учитывая, как мало он влиял на их совместную жизнь, ей показалось несправедливым отбирать у него право назвать собственных детей так, как ему хочется. Атлас — невысокий и хрупкий мальчик. Меньше всего на свете он подходит на роль героя, держащего на голове и руках земной свод. Однако кое-что общее со своим греческим тезкой у него есть — Атлас страстно интересуется физикой и астрономией и проводит долгие часы на высокой и крутой крыше (иногда даже с Лео), изучая через телескоп звезды и планеты. (Рути, как истинная еврейская мама, в смятении: с одной стороны, она радуется, что ее сын тяготеет к наукам; с другой — страшно волнуется, как бы он не упал с крыши. И что же она сделала? За немалые деньги огородила крышу прочным металлическим забором.) Что касается Сефи, то у нее с богиней царства мертвых ничего общего. Она настоящая принцесса, веселая и жизнерадостная, как и моя Китти. Когда девочки выходили из комнаты, там становилось так одиноко и тоскливо, словно они вернулись в подземное царство, чтобы возвестить начало зимы. Выбирая детям имена, мы тем самым хоть немного, но влияем на их судьбу и личность. Именно поэтому своих я назвала Лео и Кэтрин, в честь сильных личностей, императоров и императриц. Никто не должен обидеть моих детей.

— Когда ты последний раз занималась сексом? — поинтересовалась я у Рути.

— С Ричардом? Гадость какая, он же мой муж.

— Я тебя понимаю. — Я впилась в чилийский перчик, радуясь, что он придаст моим глазам осмысленное выражение. — Вы не занимались этим так давно, что одно только упоминание о скрипах и стонах на супружеском ложе кажется непристойным и неуместным. Слава богу, хоть до брака у нас секса было полно — после замужества же хрен нам, а не секс.

— Как думаешь, у наших мам так же все было? Может, то, что они умудрились сохранить хорошие отношения с мужьями, означает, что и в браке они не были обделены? — Рути потянулась за оливкой и начала ее покусывать; она почти ничего не ела. — Может, бросим на фиг мужей и организуем лесбийскую коммуну? — предложила она.

— Чисто теоретически мысль хорошая. Но есть одно но. Мы не лесбиянки.

— Да знаю я, — с сожалением вздохнула Рути. — А как насчет коммуны, в которой мужчин будут держать в загончике? И мы, как только захотим, сможем пойти и поразвлечься с ними?

— Загон для мужиков? — задумчиво протянула я. В голове у меня все крутились слова Джины. — Вообще-то я тут подумывала завести любовника, в основном чтобы похудеть; знаешь, от секса килограммы так и тают, — сказала я и ухватила себя за складку на талии.

— Даже если мы организуем себе интрижку, обвинить нас ни у кого язык не повернется. Ни одна женщина даже не предполагает, что у нее будет так мало секса. Это ущемление прав человека, между прочим, — сказала Рути, макая палец в плошку с хумусом. — Настоящая проблема тут в том, что после брака секс получается с кем угодно, кроме мужа. Кстати, если соберешься-таки завести себе любовника, не забудь про правило, — бросив на меня оценивающий взгляд, добавила она.

Рути — главный редактор журналов «Смарт мэгезин»[3 - «Умный журнал».] и «Бьюти энд брейнз фор тудэй'з вумэн»[4 - «Красота и ум для современной женщины».]. Я под разными псевдонимами частенько фигурирую в ее статьях в качестве примера. Какую тему ни возьми, наверняка Рути уже писала или редактировала соответствующую статью, а потому являла собой источник всевозможных сведений. Я взглянула на нее. Как всегда, на ней была служебная униформа — костюм от Issey Miyake. Она никогда не надевает на работу одежду от других дизайнеров. (Вообще-то его творения, отличающиеся тысячами острых как нож складок, меня порядком нервируют. Неужели и вправду какой-нибудь несчастный сидит себе и выравнивает эти складочки, словно псих с навязчивым неврозом из Бедлама[5 - Бедлам — психиатрическая клиника в Лондоне.]?)

— Какое еще правило, о самая мудрая и складчатая из женщин? — покорно спросила я.

— Никогда не ввязывайся в интрижку с тем, кто от ее разоблачения потеряет меньше, чем ты.

Если не задумываться, это кажется вполне разумным и даже очевидным. Я постаралась сдержаться и не кинуться, словно чересчур усердная студентка, тут же записывать сию мудрость.

— И тебе придется отдуваться за нас обеих, — добавила Рути. — Никто на свете, кроме Ричарда, не должен видеть мою немолодую, неопрятную и все еще растущую грудь.

Я присмотрелась к ее груди. Вроде бы она и правда стала больше.

— Ты ведь знаешь, что уши и нос растут всю жизнь? — продолжала она. — Вот и моя грудь так же. Похоже, ей все мало.

— Ну у тебя она хотя бы есть. Моя грудь так и не начала расти, а теперь вообще выглядит как два пустых носочка, — пожаловалась я.

— Решайся. Ты у нас всегда была авантюристкой. А я потом в качестве компенсации тоже заведу себе любовника, — прыснула Рути.

— Ну все как всегда — опять я должна все делать одна. Знаешь, с тех пор как ты списывала у меня домашку по латыни, ничего особо и не изменилось.

— Знаю, дорогуша. Но у тебя гораздо лучше получается что-то делать. Я же только пишу о таких, как ты.

Мы рассмеялись, прекрасно понимая важную природу симбиоза, объединяющего нас.

— А ты в курсе, что семьдесят процентов мужчин и тридцать процентов женщин когда-либо изменяли своим супругам? — поинтересовалась Рути.

— Значит, пора теткам подтягиваться, — криво усмехнулась я.


Вообще-то я не верю во всю эту чепуху: «Худейте весело: трахайтесь-с-мужиком-который-не-ваш-муж». Мне просто хотелось попробовать эти слова на вкус, произнести эту идею вслух. Я уже давно так не веселилась — вся жизнь была заполнена ролями матери, жены и психотерапевта, и вот мне за сорок, а у меня даже нет времени, чтобы почувствовать себя беззаботной и счастливой. Теперь я поняла, почему это десятилетие — от сорока до пятидесяти — зовут десятилетием разводов: видимо, тогда-то все и начинают истерически метаться, пытаясь ухватить еще один кусочек свободы, сбежать от трудных обязательств и ответственности.

Выходя от Рути, я натолкнулась на женщину с рыдающим малышом на руках и еще одним, хнычущим в коляске. Приглядевшись, я увидела, что и по лицу мамы ручьем текут слезы. В голове у меня сразу закрутилась песенка: любовь-и-брак, рыдания-и-мрак. На улице стояла типичная для серого лондонского денька погода: моросил дождь, и казалось, сырость проникает до самых костей, а солнце больше никогда не выглянет из-за туч. Я почувствовала, как где-то в районе живота начала толкаться зарождающаяся депрессия, словно мокрая кошка, коварно трущаяся о голые замерзшие хозяйские ноги.

На подходе к дому моя жизнь представилась мне крайне печальной. Куда делись те выходные, полные страсти, которые мы с Грегом проводили, не вылезая из постели? Когда Грег вернулся с работы, я задала ему этот вопрос. Он искал какую-то шоколадку, которую сам от себя и спрятал.

— Не глупи, — ответил он. — Медовый месяц не может длиться вечно — надо же когда-то и дела делать.

— А ты не скучаешь по тем временам, милый? Не хочешь, чтобы снова все стало как тогда?

— Нет. У меня слишком много дел: дети, работа, непрочитанные книги, непросмотренные фильмы. А, вот она где! — радостно воскликнул он, вытаскивая конфету из-за стопки кулинарных книг, грозивших обрушиться с переполненной полки. — Хочешь? (Грег упорно отказывался обсуждать странное сочетание шоколада и легкого масла в своей диете.)

— Давай, — тоскливо согласилась я, думая про себя: «Ничего, всегда можно сжечь лишние калории на внебрачной диете».

Грег ушел в гостиную, и вскоре оттуда послышался его радостный голос:

— Йо, раста-мэн! Я усек ту твою фишку с травкой! — Так он приветствовал Лео.

Как-то на днях Грег искал по всему дому свои фирменные трусы от крутого модельера. И, переворачивая в их поисках шкаф сына, наткнулся на маленький коробок из-под спичек, набитый травкой. Грег с травкой хорошо знаком, так что, демонстративно понюхав ее, уверенно заявил:

— Похоже, неплохой товар, сам бы с удовольствием скурил.

Вот так и родилась эта шутка про растамана — на первый взгляд забавная. Но сегодня с того эпизода пошел уже десятый день, и почему-то она перестала меня веселить.

На кухню прошмыгнул Лео, окутанный почти осязаемым коконом недовольства. В таком дурном настроении он пребывает почти постоянно вот уже два года. С мальчиками в тринадцатый день рождения происходят странные физиологические перемены. Внезапно голова у них, вчера еще крепко державшаяся на шее, становится слишком тяжелой и клонится к полу, а речь, до того вполне внятная, делается неразборчивой. И мой общительный сын с когда-то прекрасной осанкой и отчетливой артикуляцией превратился в сутулого бормотуна.

— Ты уже сделал уроки, милый? — поинтересовалась я.

— Фммф, фмрф, — ответил сын.

— Что-что?

— Да-да, конечно, — чуть ли не по буквам выговорил он.

Оставшиеся конфеты я выбросила — каждый откушенный кусочек вызывал прилив ненависти к себе, и это стало невыносимо. Кроме того, перед тем как решиться на адюльтер, может, стоит хотя бы попытаться сесть на диету и заняться спортом? А что, если пофлиртовать с Грегом и совратить его? Это было бы правильно. Во всяком случае, именно так я всегда говорю своим пациенткам. Откройте супруга для себя снова, верните в свой брак романтику, назначайте мужьям свидания, найдите время, чтобы поговорить и порадоваться друг другу. Да и кто сказал, что отношения с другим мужчиной будут хоть чем-то отличаться от нынешних? После медового месяца длиной в первые два года все, скорее всего, вернется на круги своя. И имеет ли смысл врать, обманывать, рисковать общим счастьем ради двух лет хорошего секса? (Хотя в моем случае мне даже хороший секс не нужен — обрадовалась бы и средненькому.)

В гостиной работал телевизор, и через дверной проем я видела Грега. Он развалился на диване и разинув рот пялился в экран, внимая прогнозу погоды с вожделением голодного ребенка, тянущегося к материнской груди. Я разделась догола и, извернувшись, вынырнула прямо перед его лицом: заметит или нет. Он замахал руками, потом начал тыкать пальцем в телевизор.

— Это очень мило с твоей стороны, дорогая, но ты же понимаешь, передают погоду.

Конечно, это его любимая передача, но все же. Тут задребезжал телефон. Звонила одна из постоянных пациенток Грега, миссис Мигэн, она же «Это-Снова-Я», как мы прозвали ее за бесконечные звонки. Одному богу известно, как ей удалось раздобыть наш домашний телефон. Наверное, работает на «Бритиш телеком» или полицию, а может, вообще профессиональная воровка. Обычно я ее отшиваю (Грег и в лучшие свои дни ненавидит больных, а уж ипохондрики для него — страшнейший из кошмаров), но на этот раз я, будучи отвергнутой, сладко прощебетала:

— Конечно, миссис Мигэн, уже передаю трубку. — И в одних туфлях на высоких каблуках выпорхнула из комнаты, чуть не сбив по пути Лео, поднимающегося по лестнице. Он взглянул на меня, передернулся и очень раздельно сказал:

— Фу, голая мама! Знаешь, мам, это крайне вредно для моего психосексуального развития.

Остаток вечера я провела, неохотно вышивая какого-то слона, который зачем-то понадобился Китти для школы, пока она рассказывала мне о Генрихе Шестом и его восьми женах или Генрихе Восьмом и его шести женах — да-да, какая разница. И это моя жизнь? Что со мной случилось? Как я сюда попала?


Глава вторая


Рецепт счастливого брака дедушки Нимэна


225 граммов любви;

225 граммов чувства юмора;

225 граммов сексуальной привлекательности;

450 граммов восхищения и уважения;

450 граммов интеллектуального равенства;

1 маленькая щепотка родственников (по желанию можно добавить и больше);

1 достойный бюджет; хорошая порция совместных усилий;

4 чайные ложки готовности признать собственную вину;

225 граммов быстрых и легких примирений;

225 граммов уверенности и бодрости духа;

1 большое совпадение (или несколько маленьких) в интересах или хобби;

225 граммов наслаждения друг другом;

2 раздельные ванные комнаты (если позволяет бюджет).


Смешать ингредиенты. Убрать любые проявления ревности, ложные обвинения, грубость. Исключить соперничество, вспышки гнева и упреки. Помешивая, постоянно добавлять здоровый и качественный супружеский секс. Влить в хорошую порцию любви и выпекать многие годы в постоянном тепле привязанности, уважения и страсти.


Той ночью мне снова приснился мой обычный кошмар про контактные линзы. Сюжет в нем постоянно меняется: на этот раз я тщилась вставить себе огромную линзу, которая мне явно не годилась, но я все равно не оставляла попыток. Я растерялась: как же так, я же их каждый день ношу, почему же теперь они мне не подходят? Кроме того, у линзы по бокам были маленькие крылышки, как на прокладках, которые нужно приклеивать к трусикам. Крылышки линзы нужно было присобачить прямо к белку глаза, но, как я ни старалась, ничего у меня не выходило. Как же я обрадовалась, когда проснулась. Я взглянула на Грега, который храпел гораздо громче, чем сам мог себе представить. И что все это значило? Я всегда обдумываю свои сны, это во мне Юнг говорит. Сны заставляют нас задумываться о жизни, с их помощью с нами говорит подсознание. Мое подсознание явно кричало, что я чем-то обеспокоена. Может, оно хочет сказать, что Грег мне больше не подходит? Подходил все эти семнадцать лет, день за днем, и вдруг перестал? Несколько часов назад, когда мы уже лежали в постели, я начала поглаживать ступней ногу Грега — своеобразная супружеская морзянка, код, говорящий о том, что я хочу секса. Я знала, что он не спит. Но Грег тут же глубоко задышал и сделал вид, будто видит седьмой сон, всхрапнул и повернулся ко мне спиной, оставив между нашими телами одинокий белый океан простыней. Отсутствие реакции с его стороны не только мне не помогло, но и заставило почувствовать себя нелюбимой и некрасивой.

Было четыре утра. Всегда, когда я нервно вскакиваю в спящем доме, на часах именно эта цифра. Я вылезла из постели и пошла к Китти, Там я устроилась в ситцевом кресле для кормления, которое Китти не разрешает убирать из ее комнаты. Мне нравится смотреть, как она спит. В такие минуты она снова становится маленькой: лицо расслаблено, рука небрежно устроилась на груди, длинные темные ресницы слегка подрагивают на щеках, рот чуть-чуть приоткрыт. У нее необычайно красивые губы — пухлые, алого цвета, будто сочный спелый плод. Они словно предвещают, что совсем скоро она станет чувственной юной женщиной. Я хотела ее поцеловать, но удержалась и вместо этого нежно прижалась рукой к ее груди, чтобы почувствовать, как она поднимается и опускается. Когда они с Лео были младенцами, я частенько подносила палец к их носам, чтобы проверить, дышат ли они. Иногда мне не удавалось поймать мягкое детское дыхание, и, перепугавшись, я тыкала в них пальцем, и они просыпались. Я все еще помню, как сидела в этом же самом кресле посреди ночи и кормила грудью сначала Лео, а потом, через пару лет, Китти. Мне казалось, я одна на всем белом свете сейчас не сплю, и старалась не шуметь и удерживать детей от слез, чтобы не разбудить Грега. Невыспавшийся, он целый день пребывал в дурном расположении духа.

Вдруг Китти дернулась и загадочно прошептала:

— Четыре каштана и хвост барсука.

Все в этом доме, кроме меня, говорят во сне. Особенно отличается Грег, который своими громкими библейскими проповедями будит меня посередь ночи. Может, ему снится, что он Иисус? Больше всего на свете он боится, что на него снизойдет озарение. Он даже заставил меня поклясться, что я пристрелю его, если он вдруг «переродится» и обратится к религии.

Я спустилась вниз. Дом в ответ застонал, поскрипел и снова погрузился в сон. Я посмотрела вокруг, на свою жизнь, на весь ее беспорядок. Сваленные в кучу куртки, ботинки, валяющиеся на лестнице. Подбираем и переставляем, вот чем мы занимаемся всю свою жизнь: берем что-нибудь и ставим на другое место, потом снова переносим куда-нибудь еще. Все свободные поверхности были заняты вещами. Похоже, хлам научился спариваться и теперь размножался пугающими темпами. Непарные носки разбились по группировкам и теперь тусовались с пустыми чашками из-под кофе, небрежно сброшенной одеждой и бесконечными бумажками. Иногда бардак грозился завалить меня с головой. А что, если я просто выйду из дома и никогда не вернусь? Поеду в аэропорт, сяду на первый же самолет, куда угодно, и начну жизнь заново? Время от времени я обращалась к этой идее, обдумывала ее, пробовала на вкус, прежде чем в очередной раз от нее отказаться, ведь серьезно я об этом никогда и не помышляла. От мысли о том, что придется бросить Лео и Китти, мне становилось плохо, физически дурно — тупая тошнотворная боль переполняла все мое нутро.

В детстве, когда меня мучили кошмары или вовсе не спалось, папа приносил мне горячего молока. Пока я пила, он сидел рядом, трепал меня по голове и разглаживал мои брови большим пальцем. Потом пел свою самую новую песню, которую еще не дописал и которую никто, кроме меня, еще не слышал. Иногда в ней был всего куплет или два, и он пел их снова и снова, все тише и тише, пока я не засыпала. Я любила эти папины-и-Хлоины вечера, когда из моего мира исчезали любые опасности. И сейчас я пью молоко только тогда, когда просыпаюсь глубокой ночью. Я взяла кружку и прижала ее к себе, свернувшись калачиком на диване. Я пыталась понять, отчего мне так тревожно. Наверное, я задремала, потому что очнулась только от шестикратного хрюканья свинки, которая вместо кукушки вылезала из наших китчевых часов (подарок моего брата Сэмми). Я взяла телефон и набрала номер.

— Пап? — заговорила я.

— Простите, кто говорит?

— А что, тебя еще какая-нибудь дама папочкой зовет? — поинтересовалась я.

— Не будем об этом, — рассмеялся папа.

— Это Хлоя, — подсказала я, подыгрывая.

— Точно-точно, была у меня такая дочка Хлоя, но я о ней уже очень давно ничего не слышал.

— Да мы три дня назад разговаривали! — возмутилась я.

— Ты прекрасно знаешь, что для еврейского отца три дня это словно три месяца, — заметил он.

— Ты там не спишь?

— Уже нет.

Но я-то знала, что он и так уже проснулся. Каждый день в шесть утра он уже сидит за фортепиано.

— Подожди минутку, деточка, — попросил папа, — я должен выпустить на бумагу птичек, пока они не улетели.

У моего папы в голове крутятся песни так же, как у нормальных людей мысли. В детстве я придумала, будто в его голове живут птички, которые вылетают и поют, стоит ему открыть рот. Он должен их ловить, и я точно знала, что потом он приклеивает их на бумагу, ведь маленькие нотные значки в его тетрадях выглядели точь-в-точь как крошечные черные дрозды, сидящие на проводах. Когда птички готовы вылететь на свободу, папа страшно волнуется, и до того, как он их всех распределит по местам, говорить ему не хочется. Так что несколько минут я терпеливо ждала.

— Все, закончил. А ты чего так рано вскочила? — поинтересовался папа.

— Думала. Пап, как ты считаешь, можно всю жизнь счастливо прожить с одним-единственным человеком?

Дожидаясь его ответа, я слушала тиканье часов в утренней тишине.

— Мне кажется, отношения меняются, как и все на свете. Бывали времена, когда я думал, что ни минуты больше не вынесу рядом с твоей мамой, а неделю спустя понимал, что жить без нее не могу. Иногда ты счастлив, иногда нет. Страсть мимолетна, а любовь нужно долго взращивать. Марк Твен как-то сказал: «Ни один мужчина, ни одна женщина не поймет, что такое настоящая любовь, пока не проживет в браке четверть столетия». Может, просто прошло еще слишком мало времени?

У меня куча причин, чтобы любить своего отца, но помимо всего прочего мне нравится, как мастерски он формулирует суть проблемы при помощи цитат. У него на любой случай находится подходящая цитата.

— А ты что, несчастлива? — спросил он.

— Дело не только в этом, — начала я. — Просто все вокруг стало таким монотонным, таким одинаковым. Как подумаешь, что все интересное в жизни уже случилось и теперь до скончания веков будет все одно и то же и даже вспомнить будет не о чем…

Я говорила и слышала нотки обиженного ребенка в своем голосе, но даже это не смогло снизить накал моих чувств.

— Просто возраст у тебя сейчас такой, Хло. Вышла замуж, завела детей… и что дальше? Со мной в сорок лет такое же было.

— И что ты сделал?

Папа долго не отвечал. Я посмотрела в окно — светало. Шел дождь, и я слышала, как все чаще мимо дома проносятся машины, шелестя мокрыми шинами по асфальту. Мир протирал глазки и постепенно приходил в себя. Новый день. Но насколько новый? Не станет ли он просто повторением старого, вчерашнего дня?

Я ждала. На другом конце провода папа прокашлялся.

— Знаешь, Хло, я тебе свой способ не рекомендую, но вообще-то я тогда завел роман.

Я промолчала. Полузабытое, непрошеное воспоминание всплыло в голове. Звонок телефона, поток ругани, грохот разбитого аппарата, серое лицо папы, красные, полные слез глаза мамы, полукрик-полушепот из-за закрытых дверей. Потом папа неожиданно уехал на несколько дней, «посмотреть шоу на его музыку в «Лидсе». Мне тогда было около двенадцати. Я ничего не понимала, но знала, что развод если и не неминуем, то точно возможен. С эгоизмом, присущим только детям, я думала об одном: «Разрешат ли мне остаться с папой?»

— Господи… А мама знала? — наконец вымолвила я.

— Узнала позже, — ответил папа. — Давай я все тебе объясню, когда мы встретимся.


В семье мама была младшей из четырех детей, самой желанной и избалованной, единственной дочкой, надежду на появление которой почти потеряли после рождения трех мальчиков подряд. Родные были так рады, что в семье наконец будет девочка, что называли ее не иначе как Девчушка. По-другому ее никто и никогда не называл, да она бы этого и не допустила. На самом деле ее звали Гертруда, Гертруда Нимэн.

— Звучит так, словно я толстая матрона с распухшими коленками, — жаловалась мама.

Ребенком она поражала своей красотой и, по словам родни, появилась на свет с длинными темными кудрями и ножками прирожденной танцовщицы. Танцевать она научилась примерно тогда же, когда и ходить, а в возрасте восьми лет выиграла стипендию Королевской балетной школы. Ее родители, потомственные талмудические евреи (папа был раввином, а мама учительницей), мешать ее занятиям не собирались, но только при условии, что она станет исполнительницей классических танцев, которые приравнивались к «искусству». Гораздо труднее им пришлось, когда выяснилось, что мама бросила балетную школу и отдалась свободе «развратных мюзиклов» Уэст-Энда. Ну а когда они узнали, что она влюбилась и вышла замуж за моего отца, ужас их не знал границ. Он был старше на десять лет и сочинял те самые мюзиклы, которые отвратили ее от истинного предназначения. А то, что его родители занимались «шмоточным» бизнесом (держали магазин одежды), позволило им поставить на папу позорное клеймо.

— Мы — ученые евреи. Чтобы наша дочь вышла за денежного еврея? Да ни за что! — кипятились они.

— Ну он хотя бы еврей, — парировала мама.

Они побледнели. А уже через неделю снова расцеловывали маму в щечки и поражались, до чего же она красивая. Она же была их чудом, даром Божьим; как они могли на нее обижаться?

Мама была удивительным человеком — не от мира сего. Все вокруг только и твердили, как же мне повезло, что именно она моя мама. Совсем не типичная наседка, без всяких там «садись за стол, я тебя покормлю», и очень скоро наши роли перепутались и поменялись, так что уже подростком я была ответственной и взрослой, а она — маленьким, депрессивным, угрюмым тираном в юбке. Возвращаясь из школы, я вставляла ключ в дверь и принюхивалась. По слабому, еле заметному запаху я понимала, все ли в порядке в мамином, а значит, и моем мире. Я чуяла мамино недовольство или расстройство за двадцать метров до дома. В такие дни она лежала на кровати в темной комнате, говорила безжизненным и монотонным голосом. Я ходила вокруг на цыпочках, боясь испортить все еще больше, и пыталась исправить ее плохое настроение, предлагая что-нибудь поесть или попить. Все мои предложения яростно отвергались. — Видимо, ты хочешь, чтобы я растолстела, — говорила мама. — Вот о чем ты мечтаешь — о толстой пышке, которая вела бы себя как настоящая мамочка, да?

Наверное, она была права. Я и правда хотела, чтобы моя мама была такой, а не непредсказуемой и несчастной женщиной, прячущейся в полутьме спальни. Настроение у нее менялось моментально. Стоило раздаться звонку в дверь, как она тут же вскакивала с кровати, наносила макияж и «выходила на сцену», чтобы выступать и ослеплять. Радуясь нежданным гостям, она мгновенно забывала о своей недавней депрессии. Она уже давно не танцевала, так что теперь ее публикой стали друзья и знакомые. Без них она увядала, а нас с папой ей для поддержки не хватало.

Эта зависимость от зрителей напрочь отбила у меня тягу к шоу-бизнесу, и я обратилась к книгам. От мамы я унаследовала ноги танцовщицы, но, в отличие от нее, никакого желания демонстрировать их (или какие-либо другие части тела) не проявляла. Долгие годы, наблюдая за мамой, оказавшейся во власти хандры, я поклялась, что у меня никогда не будет депрессий. Это превратилось у меня в фобию. Наивные мечты о том, что я могу стать властительницей собственного разума, подтолкнули (а точнее сказать, пнули) меня в сторону психотерапии. Я пошла обратно в спальню. Сквозь окно в желтом сиянии ближайшего фонаря увидела Даму-с-голубями. Как всегда, ее окружали голуби. Иногда она беседовала с ними, словно они ее лучшие друзья, иногда они ругались. Как будто птицы сказали ей что-то страшно обидное, и она принималась страстно их отчитывать. Снова и снова, туго затянув пояс пальто на тощем теле, она подскакивала к ним, кричала и бранилась. На этот раз два голубя остались глухи к ее крикам. Стоя рядышком на тротуаре, они поклевывали асфальт, и один голубь, казалось, защищал второго, прикрыв крылом. К ним подлетала третья птица, явно стараясь их разъединить. Именно это делала и я со своими родителями: будучи папиной любимицей, разрушила их союз и заставила их отдалиться друг от друга. Помнится, по ночам я уходила из спальни, оставляя брата Сэмми одного, и пробиралась в кровать родителей, силой пробивая себе путь к серединке. Своими маленькими пяточками я отпихивала маму подальше, чтобы занять законное место рядом с отцом. После этого я победоносно водружала голову ему на грудь и засыпала.

Я обожала, как от него пахнет — дорогим одеколоном «Живанши», который делали специально для него в крошечном магазинчике рядом с площадью Конкорд в Париже, куда он ездил дважды в год. Там же он покупал и носки — черные, шелковые и тонкие. Папа был щеголем и всегда одевался безупречно. В кармане он в любое время года носил запасной галстук, на случай, если грянет катастрофа и он посадит пятно на тот, что на нем. Я не удивилась, узнав, что у него был роман. Слишком уж очаровательным, привлекательным и энергичным он был. Наверное, уже тогда я должна была все понять, почувствовать напряжение, возникшее между ним и мамой. Через несколько дней, когда папа вернулся из «Лидса», жизнь пошла своим чередом. Наверное, мама думала, что он предал ее давным-давно, еще когда так сильно полюбил меня, свою маленькую девочку. Ну а потом у мамы родился мой брат.


Следующие несколько дней я только и думала что о папином романе и о том, как бы завести свой собственный. Если Грег не на работе, то постоянно пишет яростные письма консулу или рыскает по Интернету в поисках прецедентов, способных помочь ему в свежеобъявленной войне против штрафов за парковку. Оставшееся время он висит на телефоне, беседуя со своими новыми друзьями — соратниками по борьбе. Их сайт объединил людей со всей страны, а общая цель сплотила их, как братьев.

— Я не против, чтобы они штрафовали тех, кто перегораживает движение или паркуется в неположенном месте, — говорил Грег в конце долгого монолога за ужином. — Но они начали драть штрафы, чтобы заработать, и их надо проучить.

На другие темы он говорить не мог, так что мы с детьми решили дать ему волю — пусть себе трещит. Будем надеяться, что скоро ему это надоест.

Весь мир вокруг меня, казалось, кричал об измене. Однажды днем, когда мой пациент отменил встречу, я решила побаловать себя запрещенным у нас днем просмотром телевизора. Тема шоу Джерри Спрингера звучала так: «Мой супруг мне изменяет». Все участники — белые, черные, толстые, худые — напропалую обманывали своих суженых и были этим вполне довольны. Подвел итог программы Джерри, выдав ханжескую проповедь.

— Человек, которого вы на самом деле обманываете, — это вы сами. Что же это за отношения, которые не строятся на честности? — вопрошал он.

— Клевые отношения, — ответила я вслух, с отвращением телевизор выключила и вышла из комнаты.

Куда бы я ни посмотрела, везде видела влюбленных — они шли по дороге, прижавшись как можно теснее, целовались, стоя на углу улицы и нежно поглаживая лица друг друга. Женские журналы в палатке на углу напали на меня, потрясая адюльтерными заголовками: «Влюбилась в чужого мужа! Мой муж и любовник живут со мной вместе! Измена сделала нас ближе!»

На улице возле дома Дама-с-голубями вдруг закричала на меня:

— Ну же, беги, ищи себе красивого мужика! Все вы одинаковые!

Я вдруг поняла, что снова смотрю на мужчин, причем оценивающим взглядом, и многие в ответ смотрят на меня. Таблетка невидимости, которую я невольно проглотила на сороковом дне рождения, кажется, наконец перестала действовать.


Глава третья


Сальса из кактусов по рецепту Сарипутры


1 банка (около 700 г) очищенных итальянских «сливовых» помидоров;

2 банки (по 450 г) маринованного кактуса (или свежего, если можно достать);

1 кг свежих помидоров;

2 большие красные луковицы;

1-2 пучка молодого зеленого лука;

1 пучок свежего кориандра;

4 шт. острого красного или зеленого перца чили;

сок трех лимонов;

6-8 размельченных долек чеснока;

1 чайная ложка соли;

1 чайная ложка свежеразмолотого черного перца;

3 чайные ложки оливкового масла.


Откройте банку с помидорами, выложите их в большую миску и подавите. Нарежьте кактус, свежие помидоры, красный и зеленый лук и добавьте в миску. Тщательно измельчите листья кориандра и перец чили, добавьте в миску вместе с соком лимона, чесноком, солью, перцем и оливковым маслом. Перемешайте и оставьте на несколько часов.

Подавайте с рыбой, курицей или мясом. Можно также тщательно измельчить смесь в блендере и подавать в качестве соуса к кукурузным чипсам.


— А тебе не кажется, что стадия «И жили они долго и счастливо» могла бы быть и поинтереснее? — спросила Рути.

Мы сидели в одном из своих любимых кафе в Квинс-парке. Рути выглядела усталой — похоже, ее все никак не отпускала вечная простуда. Когда я поинтересовалась, что с ней такое, она сказала, что ее донимает работа.

— Ммм… — протянула я. — А все-таки, это возможно — начать другую жизнь? Ну, ты понимаешь — жизнь, полную любви и страсти, когда хочется говорить и слушать, заниматься сексом, и чтобы был человек, который слушал бы твои слова и говорил, как он тебя любит, и чтобы ты могла взглянуть в его глаза и найти там все, что тебе нужно в этой жизни.

— Ох, Хло, ты безнадежный романтик, — вздохнула Рути, гоняя по тарелке еду, словно анорексичка, делающая вид, будто она ест. — Кстати, — встрепенулась она, — с днем рождения.

Я уставилась на нее в замешательстве.

— Сегодня не мой день рождения.

— Я знаю. Просто я забыла поздравить Лу с днем рождения, и она со мной несколько недель не разговаривала, так что теперь я всех, с кем встречаюсь, поздравляю с днем рождения. Чтобы не злились, если забуду поздравить в нужный день. Хотя у Лу, наверное, хватает поводов для расстройства, особенно с тех пор, как они с Джеймсом расстались.

Я ужаснулась. Лу с Джеймсом были вместе вот уже двадцать лет. Они первыми из нашей компании поженились и сразу принялись рожать детей, одного за другим, целых четыре штуки: мальчик, девочка, мальчик, девочка. Они нравились друг другу, смеялись над одними шутками и разговаривали — то есть по-настоящему, а не о делах или о том, чья очередь вызывать водопроводчика или слесаря. Лу всегда обнимала Джеймса, ерошила ему волосы, поглаживала по подбородку. А Джеймс замечал, что на Лу надето, и любил ходить с ней по магазинам, выбирая для нее тряпки, которые ей идут. Мы постоянно подкалывали его, называя геем, запертым в теле гетеросексуала. Они были для всех нас идеалом — мистер и миссис Счастливый Брак, живое доказательство того, что можно все-таки «жить долго и счастливо». Их союз был жизненно важен для отношений всех остальных. Как они могли разойтись? Казалось, что они всегда будут счастливы вместе, как два крепких дуба, растущие рядом, чьи корни навсегда переплелись глубоко под землей и которых не тревожат пролетающие года. Иногда они поскрипывали или, образно говоря, давали трещинку на маленькой ветке, но чтобы из-за такой трещинки погибло все дерево? Никто и подумать об этом не мог. До сих пор.

— Что? Как? — начала сыпать вопросами я. — Когда? Что же ты мне раньше не сказала?

— Я забыла… Как про день рождения. Они решили пожить отдельно. Им показалось, что они слишком друг к другу привыкли и им надо снова походить на свидания или что-то вроде того.

— Если они решили расстаться, то что с нами остальными-то будет? — в отчаянии пробормотала я.

— Ты права, — кивнула Рути. — Никогда не знаешь, что происходит за закрытыми дверями. Я всегда считала, что все их любовные сюси-пуси на публике довольно подозрительны. Понимаешь, это наводит на мысль, что у них под одеялом не особенно много чего происходит.

— Под нашими приличными одеялами тоже ничего особенного не происходит, но мы-то пока не развелись, — ответила я.

— А ты знаешь, что недостаток секса — основная причина разводов? — добавила Рути.

— Но мы же хорошие еврейские девочки, которые будут делать все, только чтобы спасти брак. Верно?

— Конечно. Вот только если бы мы были религиозными еврейками и жили без секса, то могли бы пойти к раввину, который разрешил бы нам подать на развод. Евреи серьезно относятся к проблемам взаимоотношений полов и сексу. В Торе специально отмечено, что муж должен удовлетворять жену. А в некоторых местах даже написано, что, прежде чем кончить, мужчина должен довести до оргазма жену.

— Я всегда говорила, что евреи страшно умные, — произнесла я, допивая кофе. На короткое мгновение воцарилась тишина — кое-что в ее словах меня обеспокоило. — Погоди-ка, — озарило меня, — что ты там говорила о жизни без секса? Рути, а вы с мужем занимаетесь сексом? — настойчиво спросила я.

— Не особенно, — ответила Рути. — Так, по привычке, два раза в месяц.

— Для меня это прямо роскошный график, — отреагировала я.

Рути непонимающе на меня посмотрела.

— Двести сорок пять дней, — добавила я.

— В смысле?

— Прошло с тех пор, как мы с Грегом последний раз занимались сексом. Двести сорок пять дней. На пьянке в честь Нового года. Думаю, теперь я официально могу вновь считаться девственницей.

— Поверить не могу. И ты мне ничего не говорила! — ужаснулась Рути.

— Я не могла заставить себя произнести это вслух.

— А с ним ты это обсуждала?

— Пыталась, но он считает, что все в порядке. Мы оба занятые люди, и у нас просто такой период в жизни. Ничего страшного, вот что он об этом думает, — пожала плечами я.

— С какой стати период стал образом жизни? — риторически спросила Рути, глядя на меня как на какое-то диковинное животное. — Из этого выйдет отличная статья: «Женщина и бесполый брак».

— Поздравляю. Ну, ты в курсе, куда мне занести копию статьи. — Я взглянула на часы. — Черт, на этой потрясающей новости я вынуждена тебя покинуть.

Я и не знала, что для Рути жизнь без секса означает секс два раза в месяц. Ее шок от моих признаний дал мне понять, что у нас с Грегом и правда серьезные проблемы. Такое иногда случается, когда решаешься произнести что-нибудь вслух.


Я еле успела вовремя добежать до дома, чтобы принять пациента, записанного на три часа дня. Джентльмен Джо — американец и раньше работал стриптизером в «Чиппендейле».

— Но до того, как там все стали геями, — постоянно заверял меня он.

После трех лет терапии он наконец рассказал мне о своем бурном прошлом и о том, что выступал под именем Джентльмен Джо. С тех пор про себя я его по-другому и не называла. Внешность у него впечатляющая: оливковая кожа, мягкие черные волосы, брови словно мохнатые гусеницы и ресницы такие длинные и тяжелые, что казалось чудом, что он вообще может держать глаза открытыми. Он не мог наладить длительные отношения и постоянно разочаровывался в женщинах. Джо был серийным женихом; каждая очередная невеста сбегала от него, стоило ей почуять запах алтаря.

— Да что со всеми этими англичанками? — жаловался он. — Постоянно изменяют, буквально все подряд. Только обрадуешься, что нашел свою единственную, как она тут же прыгает в постель к какому-то идиоту, с которым учился ее брат.

— А вы не думали обратить внимание на другие национальности, на американок например? — предложила я.

— Вы что! Американки так хотят выскочить замуж, что прямо кидаются на мужчин.

«Кто бы говорил», — подумала я про себя.

— Хм, Джо, а может, вам отбросить пока мысль о браке? Может, тогда у вас все и получится. Как вы думаете, может, вам влюбиться в девушку, которая вам недоступна?

Джо был аномалией, исключением из правила, евреем, которому хотелось осесть и успокоиться. Но ему стукнуло сорок пять, а его чиппендейловский расцвет пришелся на восьмидесятые. Стриптиз… Ну что это за работа для хорошего еврейского мальчика?


У меня никогда не было серьезного романа с евреем. Наверное, срабатывает подсознательный запрет на инцест — всех еврейских мужчин я воспринимаю почти как родственников.

Я знаю, что в ресторанах они требуют приготовить блюдо заново, если оно пришлось им не по вкусу, что они отвечают вопросом на вопрос и испытывают тайную тягу к холодным шиксам блондинкам и что нам гораздо интересней наесться пирога и болтать, лежа в постели, нежели предаваться дикому разнузданному сексу. Когда-то у меня был бойфренд-еврей, и даже секс у нас был вполне разнузданный, до тех пор пока однажды мы не занялись им перед зеркалом и не поняли, насколько похожи наши отражения. Мне показалось, словно я занимаюсь сексом со своим братом, а я, конечно, очень люблю Сэмми, но спать с ним мне совершенно не хочется.

Сэмми младше меня на два года. Он живет в горах Альпухарры, в Испании. У него там вигвам. У него есть буддийское имя, Сарипутра, что значит «Дитя Весеннего Соловья». Мы зовем его Сари — если произносить не очень отчетливо, то даже похоже на Сэмми. Это сохраняет наше душевное спокойствие. Раньше он был музыкантом в ритм-энд-блюзовой группе, которая пробивала себе дорогу к успеху. А потом умерла мама, и, после того как мы захоронили ее прах в моем саду и посадили сверху вишневое дерево, Сэмми уехал в Северную Каролину и присоединился к общине индейцев чероки.

— Это матриархальное общество, — заявил Сэмми, прежде чем уехать. Он был разбит горем. Как и все мы. Нам казалось, что нас предали, обманули и бросили. Мама не хотела стареть, и в пятьдесят пять лет решила, что и не будет. Заснула и больше уже не проснулась. Никто не знал, из-за чего она умерла, вскрытие так ничего и не прояснило. В ее духе было бы сказать что-то вроде «А, ладно, пойду-ка я отсюда. Надоели вы мне все». (Я никак не могла отделаться от мысли, что она все это проделала специально, чтобы напоследок снова попасть в центр всеобщего внимания. Выйти в последний раз на сцену, выступить и уйти за кулисы.) Сэмми прожил с племенем чероки пять лет. Все это время он не разговаривал ни со мной, ни с папой. Собственно говоря, он вообще ни с кем не разговаривал.

— Гармония — в молчании, — объяснил он, уже построив в Испании вигвам, приняв буддизм и выйдя с нами на связь. — Я искал спокойный путь на этой планете.

— Ага, и страшно для нас неудобный, — парировала я, заключая его в объятия и чувствуя, как мое сердце разрывается от боли и счастья. В глубине души мне нравится его вигвам, пахнущий дымком, и сама простота его жизни. Это место стало для меня чем-то вроде рая, куда я могла бы сбежать и вкусить совсем другой жизни. Я приезжаю сюда как минимум четыре раза в год, как правило, с детьми, иногда с Грегом. Сэмми прорезал в брезенте шесть дырок под окна, вставил туда стекла и деревянные рамы. Этим своим усовершенствованием он страшно гордится.

— До этого ведь никто из индейцев не додумался, а?

В детстве мы уговорили родителей не расселять нас по разным комнатам и по утрам, валяясь в кроватях, любовались облаками. Мы придумали игру «Звери в небесах» — один из нас высматривал на небе облако в виде какого-нибудь животного, а второй пытался это облако найти.

— Единорог, — произнес Сэмми, лениво макая чипсы в кактусовую сальсу (его фирменное блюдо), когда во время моей последней поездки в Испанию мы лежали на вершине горы.

— Разве мифических животных можно называть? — усомнилась я, ревниво вглядываясь в пушистые облака над головой.

— И ты это спрашиваешь у человека, который живет в вигваме?

Я обняла его, вдыхая его чистый братский дух. Мне нравилось, что он не растерял иронию и способность смеяться над самим собой. Китти с Лео тоже играли в «Зверей в небесах». Сэмми они называли «дядюшкой Шизиком». Вместе они ходили в горы, где он рассказывал им о бабушке, которой они так и не узнали.


Мама умерла двенадцать лет назад. А я все еще злюсь на нее за то, что бросила меня одну, без материнской поддержки и помощи, с трехлетним сыном и огромным беременным животом. Мама Грега не считается. Мы ее не так-то часто видим, а когда видим, мечтаем, чтобы этот раз стал последним. Многие дети проходят через период страха, что их усыновили. А вот Грег на это надеялся. Он жил с ощущением, что его отдали в какую-то чужую семью, словно он — незваный гость на неинтересной ему вечеринке. Он совершенно не походил ни на своих братьев, ни на сестер. Все они — блондины с карими глазами, он же — жгучий голубоглазый брюнет. Его родные были ирландскими методистами, и в доме существовало табу на любое спиртное, кроме «Бейлиса», который почему-то считался безалкогольным, так что на всех семейных сборищах распивали именно его. Лица дядюшек и тетушек приобретали красный оттенок, и дом оглашался глубоко прочувствованными звуками «Малыша Дэнни»[6 - «Малыш Дэнни» — (Danny Boy) — народная ирландская песня.]. Эти моменты относились к числу редких счастливых воспоминаний, доставшихся Грегу. Его отец, единственный близкий человек в семье, продержался недолго — когда Грегу исполнилось восемь, папа сложил с себя полномочия отца семейства и уехал в Америку, якобы посмотреть, стоит ли семье туда перебираться. Конечно, обратно он так и не вернулся. Его лицо было безжалостно вырезано из всех семейных фотографий, которые имелись в доме в несметном количестве. Грег помнил, как его мать ночи напролет сидела над фотографиями с острыми маникюрными ножницами. Он спас несколько отрезанных отцовских голов, когда мама не видела, и с тех пор хранил их в кошельке — свою единственную память об отце. Произносить имя беглеца вслух строго запрещалось, и жизнь семьи четко разделилась на два периода: ДС (До События) и ПС (После События). Мать Грега, Эди, все годы ПС провела с презрительным выражением на лице, словно постоянно чуяла какую-то вонь. Когда родился Лео, Грег с облегчением, которое чувствует тонущий, выбравшийся на сушу, сказал:

— Наконец-то у меня есть семья, которая мне нравится.

Я устала. Иногда пациенты меня просто выматывают. Правда, обычно такое происходит, когда я не совсем хорошо себя чувствую и позволяю их проблемам проникать в мою жизнь. Я поднялась по лестнице и обнаружила на кухне Грега. Он носился туда-сюда, хлопал дверцами, заглядывал в кастрюли и шкафы и все больше и больше бесился. Волосы у него стояли торчком, как ершик для туалета, а вокруг талии был повязан ярко-красный в желтый горошек фартук Китти для фламенко. Он ему шел. Грег махал правой рукой, изображая то, что делает нужный ему предмет, и, кажется, произносил какие-то заклинания, чтобы этот самый предмет нашелся.

— Половник? — угадала я. — В ящике слева, если только ты его уже куда-нибудь не перепрятал.

— Попробуй, — протянул он мне ложку с супом. — Ну? Вкусно, а? — Он нетерпеливо затряс головой.

— Просто чудесно, милый, но…

— Что — но? Суп идеальный!

Все годы нашего брака Грег провел в им же начатой битве за звание автора лучшего куриного супа. Эта битва могла окончиться только вместе с браком, в результате развода или смерти одного из нас — только тогда был бы выявлен победитель. Грег хорошо готовит — одна из причин, почему я за него вышла, — и у него есть свои фирменные блюда, но он совершенно помешался, желая доказать, что вовсе не обязательно быть евреем, чтобы готовить еврейский куриный суп. Он варит чудесный суп, почти идеальный, но все же не такой аутентичный и ароматный, какой варю я. Кроме того, он так и не освоил нужную консистенцию теста для кнедликов.

Я, как типичная еврейка, запрограммирована генетически: когда я узнаю о неприятностях у друзей или родных, иду на кухню варить суп. Как оказалось, этот ген передается и через брак. Вот что делают со своими нееврейскими мужьями их жены: нежно и незаметно превращают в евреев. Если папе нездоровится, Грег, как и я, начинает носиться по кухне, сооружая куриный суп — еврейский пенициллин, лекарство от всех болезней, начиная с болей в сердце и заканчивая раком. Его последний демарш означал только одно: теперь я как можно скорее должна поднять прихватку, которую он передо мной бросил, принять его вызов и в очередной раз доказать свое суповое превосходство.

— Сегодня я суп варить не буду, — раздраженно отозвалась я, — мне к Пэ-Пэ надо. Ты пойдешь?

Грега передернуло.

— Я лучше съем суп из ядовитых змей. Я собирался завалиться в кровать, посмотреть телик и почитать постановление о дорожном движении от девяносто первого года. — Грег кивнул в сторону кастрюли с кипящим супом. — Выходит, я выиграл.

— Твоя мизантропия принимает угрожающие масштабы, — заметила я. — Ладно, я приготовлю суп завтра, мы пригласим гостей и закроем этот вопрос раз и навсегда. Предложим им попробовать оба супа.

— Отлично. Пусть они решат, чей вкуснее.

Я вышла из кухни. Обожаю значительно уходить, мы с Китти в этом часто практикуемся, сравнивая, у кого лучше получается, хотя алгоритм один и тот же: встряхнуть волосами, повернуться на каблуках, покинуть комнату. Китти подошла ближе к концу нашего разговора и остановилась у холодильника послушать. Когда я проплывала мимо нее, она тайком показала мне большой палец. (Уже сейчас она заставляет мальчишек съеживаться: прищуренные глаза, презрительный взгляд и еле слышное недовольное фырканье.) Я моргнула и легким кивком велела ей идти за мной.

— Поможешь мне одеться, — объяснила я.

Китти пошла за мной, шагая через две ступеньки. Раз уж она — моя кукла, то и я ее тоже. Ей нравится выкладывать на пол разные предметы одежды и оценивающе разглядывать, как одно смотрится с другим. Блузки, юбки и брюки, колготки и туфли, пояса, браслеты, шарфы; бесплотные и разбросанные, они напоминали мне бумажные наряды, напечатанные на последней странице детского журнала «Банти» и предназначенные для вырезания. На них были бумажные полоски, которые надо было загнуть с боков картонной Банти, превращая ее из офисной дамы в модную тусовщицу.

Моя Популярная Подруга (в нашем кругу просто ПП) устраивала вечеринку по поводу выхода своей последней книги: «Обет безбрачия: научись любить себя самое». Каким-то образом ей удалось сделать так, что отсутствие секса вместо постыдной тайны стало казаться мне чем-то выдающимся. На самом деле так получилось только потому, что сама ПП в момент написания книги не была замужем. Я отчаянно бросилась в недра шкафа. Выбирать мне приходилось из двух стилей: занудных кардиганов психотерапевта или старомодных развратных шмоток, так и кричащих: «Трахни меня». Все это разбавлялось обязательными футболками и спортивными штанами. На этот раз Китти пришлось копаться в шкафу дольше, чем обычно, прежде чем она подобрала сочетание, устраивающее нас обеих: короткая черная юбка, красная рубашка, «случайно» застегнутая ровно так, чтобы было видно декольте (и его было видно), черный пиджак и красные туфли на высоком каблуке. К тому времени, как я приняла душ, намазалась кремами (разными для разных частей тела; удивительно, что я вообще собралась уходить из дома) и накрасилась, я уже страшно опаздывала.

В гостиной Грег отплясывал под музыку из программы «Топ музыки поп». Лео и Китти в ужасе наблюдали за ним с дивана.

Грег всегда говорил:

— В отцовстве есть один огромный плюс — можно отомстить за все неловкие моменты собственного детства.

В этой изощренной родительской пытке Грег использовал все доступные методы: воображаемую гитару, бессмысленное тыканье пальцем в несуществующую публику, нелепые движения, куцые прыжки и невообразимые гримасы. Дети были вне себя. Чтобы окончательно их добить, я зажигательно покрутила бедрами и чмокнула Грега на прощание. Как и всегда, он довольно ощутимо шлепнул меня по заднице.

— Я тебе не лошадь! — возмутилась я.

Он сморщил и вытянул губы трубочкой, изображая мой поцелуй.

— Ну так и я тебе не почтенная тетушка, — парировал он.

Я открыла входную дверь, вдохнула освежающий вечерний воздух и почувствовала, как свобода побежала по моим венам, как, наверное, бежит она у заключенного, наконец отпущенного на волю за хорошее поведение.


Глава четвертая


Рецепт неприятностей


1 часть лишенной мужского внимания женщины;

1 часть неудовлетворенного колоритного мужчины в поиске;

2 части жажды приключений;

по 1 щепотке «как-мне-все-надоело» и «буду-делать-что-хочу»;

3 капли одурманивающего аромата страсти.


Смешайте и дождитесь результата. Лучше отойти подальше (может взорваться).


К моему приезду вечеринка у ПП была уже в полном разгаре. Проходила она в одном из тех модных местечек в Сохо, где очередь в туалет обычно длиннее очереди в бар — слишком многим приходится постоянно «пудрить носик». (Сама я никогда не понимала прелестей кокаина. Я его пробовала пару раз, но с каждым вдохом в меня как будто просачивались депрессия и нервозность. А поскольку этого добра мне и так хватает, экзерсисы с кокаином потеряли для меня всякий смысл.) Уже подходя к двери, я сгорала от стыда за свою одежду, одергивая слишком короткую юбку и пытаясь скрыть пустоту в районе декольте. Весь наряд казался мне вычурным, неправильным и глубоко немодным, прямиком из восьмидесятых. И почему все мы застреваем в нашей юности, застываем в том отрывке времени, с которым у нас ассоциируется сексапильность?

По всему помещению распределились лондонские литераторы — болтающие, пьющие, вкушающие псевдопищу рабочего люда: крошечные кусочки рыбы с картофелем и сосисками. Повсюду виднелись экземпляры книги ПП, да и саму ее было трудно не заметить — красное платье-рубашка с большими белыми знаками «НЕ ВХОДИТЬ» на груди и лобке привлекало внимание. Внезапно мой собственный наряд перестал меня так уж раздражать. ПП, помимо удивительного умения предвидеть моду, обладает потрясающей внешностью и обширным количеством связей в Лондоне, благодаря чему ее первая книга «Как быть гейшей», вышедшая сразу после заката постфеминистической эпохи, обрела баснословную популярность. ПП училась вместе со мной и Рути в школе. Нашу дружбу, вообще-то довольно крепкую, подкосила зависть, пробившая наши отношения, как палочка леденец. В день вечеринки мне позвонила Рути и сообщила, что она нынче недостаточно добродушна, чтобы присоединяться к толпе подобострастных прихвостней. Она устала и мечтает завалиться в постель с книжкой, так что, может, я схожу туда одна? А за ней будет должок. — За тобой уже два десятка таких должков, — навскидку прикинула я, но Рути засыпала меня воздушными поцелуями и повесила трубку. В ответ я написала ей сообщение, предупреждая, что, если она не явится, я расторгну наш контракт о вечной дружбе, подписанный кровью тридцать лет назад у меня в саду.

Ко мне, словно экзотическая птица, припорхала ПП и чмокнула воздух около моей щеки.

— Привет, дорогуша, познакомься с Брайаном, у него удивительно интересные отношения с собственным отцом, — прощебетала она.

Самое гадкое в профессии психотерапевта — то, что, с кем бы я ни познакомилась, всем хочется немедленно решить все свои психологические проблемы, словно я автомат, в который можно бросить монетку и получить результат. Во времена, когда Грег еще ходил со мной на вечеринки, мы частенько играли в нами же придуманную игру «Сколько можно было бы заработать на этой вечеринке». Большинство гостей подходили к нам, чтобы получить либо медицинский совет у Грега, либо психологический у меня. После первого раунда мы встречались в углу комнаты, подсчитывая результаты.

— У меня пятьсот гиней, — шептал Грег. — Видишь ту тетку? Она не может забеременеть и подозревает, что у ее мужа недостаточно активные сперматозоиды, а он отказывается проходить тест.

— Взгляни лучше на парня рядом с ней, — предлагала я. — Он весь кипит от злости, а все оттого, что его мамочка не готовила блинчики на завтрак, когда ему было пять лет.

Теперь, когда Грег стал избегать массовых скоплений людей, мне уже не так весело. Все равно приходится раздавать советы, вот только соревноваться уже не с кем. Я взяла себя в руки и повернулась к Брайану, стараясь сделать заинтересованное лицо, пока он рассказывал о том, как за все детство отец ни разу не сказал, что любит его.

Тем не менее прическа у него была симпатичная, в стиле Хью Гранта. Сексуальное воздержание и раздумья об измене образовали в моей голове опасный коктейль, а гормоны, похоже, снова оживились. К своему ужасу я почувствовала, как часть мозга, отвечающая за флирт, пробуждается после долгого сна.

— А потом, когда мне исполнилось шесть… — бубнил Брайан.

Я подавила зевок, поняв, что он собирается изложить мне историю своего психологического развития год за годом, не упуская ни малейшей детали, ни единого оскорбления. В таких обстоятельствах ни один мужчина, каким бы он ни был привлекательным, не удержит меня от бегства. Глянув через плечо Брайана, я заметила Рути, которая, видимо, только что пришла. Я отчаянно стала глазами подавать ей сигнал SOS. Она радостно помахала мне ручкой, изобразила, будто душит меня, и удалилась. Так она мстила мне за то, что я вообще заставила ее прийти.

— Он даже никогда не брал меня с собой в парк поиграть в футбол, — ныл Брайан.

За его левым плечом я заметила высокого мужчину с резко очерченными скулами.

— Кто это? — шепотом спросила я у ПП, только что присоединившейся к нашей компании. Скулы смотрели прямо на меня.

— О, это Иван, — ответила ПП.

— Хорош в постели?

— Нет, кажется. Насколько я знаю, он еще в советские времена женился на довольно страшной издательнице. Бекки, кажется.

— Хм-м… — протянула я и тайком взглянула на мужчину.

До сих пор все шло в соответствии с правилом Рути. Что со мной такое? Я чувствовала себя прямо как песик Тинтина Снежок, у которого в момент выбора за плечами возникали плохой черный песик и хороший белый. Черный песик склонял его к проказам, а белый всегда выбирал путь добродетели. Сегодня мой черный пес точно лаял громче. Не успев опомниться, я уже начала флиртовать с Иваном, посылая ему из-под накрашенных ресниц томные взгляды. Видимо, с флиртом дело обстоит точно так же, как с велосипедом, — раз научившись, уже никогда не забудешь. Спустя мгновение Иван подошел ко мне и вложил в мою руку визитку.

— Тут мой номер телефона, — сообщил он. — Меня зовут Иван. Позвоните мне. Я обычно так не поступаю, но кажется, что я просто обязан узнать вас поближе.

Мягко рассмеявшись, я протянула ему руку. (И почему обворожительный смех, в юности похожий на позвякивание льда в бокале, в зрелом возрасте напоминает карканье злобной ведьмы?)

— Можете звать меня Ваня, — предложил он. — А если мы подружимся, то и вовсе Ванька.

Я, не сдержавшись, хихикнула.

— Да-да, я знаю, для англичан это звучит смешно.

Я покраснела.

— Нет! — воскликнул вдруг он так пылко, что я подпрыгнула. — Я вам не доверяю. Вы мне не позвоните, так что дайте-ка лучше мне свой номер.

— А вам не кажется, что мне нужно сначала узнать вас получше? — кокетливо спросила я.

Он был родом из Санкт-Петербурга и выглядел точь-в-точь как граф из романа Толстого: высокий брюнет с чеканными скулами. При одном взгляде на него в голову сразу приходила русская степь. Мой любимый типаж. По крайней мере, до тех пор, пока я еще не вышла замуж.

— Понимаете, когда я уезжал, Советский Союз еще не распался. Я мечтал оттуда вырваться, и вот наконец это мне удалось. Все эти годы я жил словно птица в клетке, страстно махал крыльями и стремился в свободное небо… А потом приехал сюда. Тут нет никакой клетки, но внезапно я обнаружил, что больше не могу летать. Мне подрезали крылья.

— А я замужем, и у меня двое детей. Лео пятнадцать, а Китти двенадцать, — ляпнула я невпопад.

— Я тоже женат, — немного грустно улыбнулся он. — Но, знаете, иногда…

— Да. Знаю.

Я и правда знала. Иногда… Он был чертовски притягателен. В нем чувствовался какой-то легкий налет трагичности, возможно, последствия жестокости советского режима. Я уже почти не помнила, каково это: ощутить себя слабой и мягкой. Это забился ровный пульс сексуального влечения, головокружительное чувство, от которого я успела отвыкнуть за годы безгрешного брака. Что было в нем такого, что пробудило во мне желание чувствовать? Просто интерес мужчины к женщине? Или редкостная способность к пониманию, умение слушать и смотреть тебе в лицо? Я не могла отвести глаз от его рук. Руки пианиста или хирурга — с длинными пальцами, сильными и нежными. Он стоял наклонив голову, сложив свои восхитительные руки словно в молитве и сцепив пальцы, кроме указательных, которые прижал к губам, будто они были крошечной колоколенкой на церкви. Я представила, как эти руки гладят мое лицо, скользят по телу. Манжеты его рубашки слегка задрались, обнажив руки с черными волосами. Я задумалась, какие волосы растут у него на других частях тела, и мгновенно залилась краской — мы только познакомились, а я уже мысленно вижу его голым. У него были пухлые губы и пронзительные синие глаза. Черные волосы и синие глаза — мое любимое сочетание. Как у Грега. О господи.

Я дала ему свой номер. А как же иначе, особенно после истории про птицу с подрезанными крыльями? Внезапно мне захотелось уйти. От открывшихся возможностей у меня закружилась голова, и я испугалась. Подхватив куртку, я пробиралась к выходу, когда меня перехватила ПП, размахивая билетами прямо у меня перед лицом.

— Билеты на шоу Фру-Фру! Скоро станет самым модным во всем городе! — воскликнула она.

ПП — королева халявы. Уже в четырнадцать она умудрялась доставать бесплатные билеты на поп-концерты, даже если выступали The Who или Реджи[7 - Сокращение от настоящего имени Элтона Джона — Реджинальд Кеннет Дуйэт.] (для нас — Элтон Джон). И даже теперь, став богатой и преуспевающей дамой, она обожала разнообразную халяву.

— Нет, Пэ-Пэ, спасибо, я уже ухожу, — отказалась я.

— Пошли повеселимся! А потом двинем на вечеринку в честь премьеры! У меня пропуск!

— Разумеется, — пробормотала я, стараясь улизнуть, пока она меня не переубедила. У ГШ просто талант заставлять людей делать то, чего хочется именно ей.

Я оглянулась и увидела Рути, припертую к стене Занудой Брайаном. Она была в панике.

— Нам пора, — заявила я, взяла Рути под ручку, вежливо улыбнулась Брайану и препроводила ее до дверей.

— Я тебя люблю, — выдохнула Рути. — Всегда любила и всегда буду. Никогда ни слова тебе поперек не скажу и никому другому не позволю.

— Да, ты меня не заслуживаешь. Я гораздо лучше тебя, — согласилась я. — Ты вот мне не помогла, так что в следующий раз выпутывайся сама.

Я обрадовалась, что Рути не заметила, как я разговаривала с Иваном. Мне пока хотелось сохранить нашу встречу в тайне. Заговорить о ней вслух значило признать, что между нами что-то зарождается, а я еще не была готова это признать, даже перед собой.

Приехав с вечеринки, я медленно кралась по спящему дому. Вдруг невесть откуда выплыла призрачная фигура. Я подпрыгнула от страха, но это оказался Лео.

— Ма, слышь, дай пятеру, а то мы, типа, там, с пацанами завтра, ну, типа того.

В переводе на взрослый английский это значило: «Не одолжишь ли ты мне пять фунтов, мама? Мы с ребятами хотим завтра вечером пойти погулять». Чувство вины за развратные мысли, порхающие в голове, заставило меня безропотно выплатить родительскую пошлину. Потом я пошла и смыла макияж — как всегда, ибо всем известно, что если этого не делать, то сгоришь в аду, — и плюхнулась в кровать к храпящему мужу.

— И явились они огромною толпой, и были антибиотики разделены между ними, — пробормотал он во сне.

Странно, я так привыкла делиться с Грегом всеми новостями, что с трудом удержалась, чтобы не растолкать его и не разболтать самую поразительную из последних сплетен: я только что встретила удивительного и восхитительного мужчину.


Проснулась я в приподнятом настроении. Я нежилась в воспоминаниях о предыдущем вечере, разбирала их на кусочки, словно ребенок, растягивающий удовольствие от запретной шоколадки перед ужином. Моя радость немного поутихла, когда я вспомнила, что сегодня — обычный рабоче-учебный день. На кухне, как всегда по утрам, лениво перемещалась Беа, как раз тогда, когда всем надо было пошевеливаться. Меня это страшно раздражало. Я ввалилась в кухню и начала разыскивать чайник.

— Грег, чайник, — отрывисто бросила я.

— Вуаля! — воскликнул он и снял его с холодильника с таким видом, будто вытащил кролика из шляпы.

— Может, тебе стоить тренировать память не на тех вещах, которые необходимы всем нам? Может, избавишь нас от своих гребаных выступлений хотя бы по утрам? — разозлилась я.

— Мама! — раздался возмущенный голос Китти из-за груды пачек с хлопьями.

Я взглянула на кухонные часы.

— Китти, прекрати. Закон о ругательствах вступает в силу только с семи сорока пяти утра.

Китти высунулась из-за хлопьев, чтобы взглянуть на меня.

— Кто-то сегодня очень злой, — протянула она. — Кто-то вчера напился?

— Так, полиция нравов проснулась, — пробормотала я. — Вообще-то я выпила один бокал шампанского, что могут подтвердить свидетели.

Беа улыбалась. Такое зрелище мне доводилось видеть не чаще, чем ортодоксального еврея, устроившего пикничок со свиным шашлыком у Стены Плача.

— Беа, с тобой все нормально? — уточнила я.

— Да-да, сегодня я такая счастливая. Моя подруга Зузи приезжает из Чехии. Ничего, если она несколько дней поживет со мной, пока не найдет работу? — спросила Беа и уставилась на меня немигающим взглядом воинственной няни. Этого взгляда боятся все работающие матери. Он словно говорит: «Соглашайся со всеми моими просьбами, а не то я свалю и оставлю тебя, тетенька, в полном дерьме». Я поняла, что дрыгаться бесполезно.

— Да, Беа, конечно. Правда, ты могла бы нас и предупредить. И это всего на несколько дней, учти.

— Ну ты ее и запугала, — издевательски прошептал Грег, проходя мимо.

— Лео встал? — спросила я.

— Я его уже пять раз будила, — отреагировала Беа. — В семь, семь десять, семь двадцать, полвосьмого…

— Спасибо, Беа, я поняла. Может, попробуешь еще раз? Уверена, на этот раз получится.

Я прорвалась сквозь баррикады из пачек хлопьев, которые Китти выстроила вокруг себя. Она как раз вошла в тот возраст, когда у девочек начинает вырабатываться эстроген и они становятся страшно стеснительными, так что Китти даже не хотела, чтобы кто-то видел, как она ест. Я стала расчесывать ей волосы, стараясь как можно аккуратнее распутать колтуны.

— Ай! — как всегда, закричала Китти. — Ты нарочно больно дерешь!

— Естественно, — ответила я. — Я девять месяцев тебя вынашивала и прошла сквозь болезненные роды только ради того, чтобы отомстить, расчесывая колтуны.

В кухню ворвалось раздраженное нечто и с недовольным пыхтением начало прокладывать себе путь к холодильнику. Это наконец встал Лео.

— Доброе утро, зайчик, — поздоровалась я.

— Чё? — огрызнулся он, словно я его перебила.

— У меня нет ни одного чистого носка! — заорал сверху Грег.

— Чудесно, я теперь еще и за носки отвечаю, — прошипела я.

Ненавижу утро. Ненавижу просыпаться, заставлять всех остальных просыпаться, собираться в школу, самой собираться на работу… Вдруг запищал мой мобильник.

— Ну что еще такое? — пробормотала я. — Неужели так трудно оставить меня в покое? — Я открыла телефон и прочитала сообщение: «Думаю о тебе. Ты очень красивая. Иван».


На улице было просто прекрасно. Чистое голубое осеннее небо, деревья всевозможных оттенков: розовые, красные и коричневые; листья нежно порхали по ветру; на земле, словно сияющие драгоценности, величественно переливались каштаны; их кожура металась по дорожкам вместе с брошенными прохожими обертками от бутербродов. Подняв каштан, я почувствовала, какой он твердый и гладкий, и вспомнила, как в далеком детстве рано утром убегала в парк, чтобы первой собрать новый урожай. Как и утром, мне стало казаться, что передо мной открыты все двери на свете. Дама-с-голубями прервала мои размышления.

— Что, довольны нынче собой, а, миссис Мадам? — ехидно спросила она.

Ну вообще-то да, подумала я про себя и поспешила в кафе — хотела встретиться с Рути и выпить кофе до первого пациента.

— Черт возьми, да ты отлично выглядишь! — воскликнула Рути, увидев меня. — Прямо сияешь! Ну-ка рассказывай, кто этот вчерашний красавчик?

— Какой красавчик? — невинно переспросила я.

— А скажи, ангелочки и вправду такие симпатичные, как говорят?

— Ты это о чем? — не поняла я.

— Ну, в твоих облаках, где ты витаешь! Господи, Хло, ты с тем же успехом могла бы татуировку на лбу выбить: «Трахни меня»!

— Что, все так плохо?

— Ага. Ну ладно, рассказывай уже, — кивнула она.

Я поведала ей про Ивана, чувствуя себя при этом шекспировской трепетной девицей, познавшей первую любовь. Даже произнося его имя, я заливалась густой краской. Круассан меня не заинтересовал, и я по глоточку, словно температурящий ребенок, прихлебывала капучино.

— Только умоляю тебя, Хло, будь осторожна, — предостерегла меня Рути. — Тебе есть что терять.

— Я же еще ничего не сделала. Даже не ответила на его эсэмэску. Послушай, я в курсе, что у меня типичный кризис среднего возраста — тетке за сорок захотелось доказать, что она еще о-го-го, что есть еще порох в пороховницах. Но, знаешь, вообще-то это довольно приятно — встретить человека, которому я кажусь красивой и интересной.

— Но ты не обязана только из-за этого прыгать к нему в постель, — заметила Рути. — Ты бы лучше подумала, почему ты с собственным мужем не спишь.

— Тебе надо было стать психотерапевтом, Рути.

— Что, книжки читать, анализировать всех подряд? Да ни за что. Да и все равно меня, кроме семьи и друзей, никто не волнует. Я не ты, мне совершенно не хочется исцелить весь мир.

— Так что мне делать? — вернулась я к волнующей теме.

— Ничего. Лучше не дергайся.

— Ты права, — признала я.

По пути домой я написала Ивану ответ: «Я тоже была рада нашей встрече». Отправив его, я тут же об этом пожалела. До чего официально. Я тоже была рада нашей встрече. Мне не хватает практики. Я разучилась это делать. Я даже не была уверена, что это за «это» такое.

У дома меня поджидали ПП и ее дочка Джесси, мини-клон мамы. Они были в одинаковых длинных юбках и обтягивающих коротеньких топиках, подчеркивающих идеальные груди, узенькие талии и плоские животы. А вот за длинными юбками скрывалась тайна: тяжелые ноги с толстыми щиколотками, только начавшими формироваться у Джесси и давно привычными у ПП. Это был ее секретный изъян, единственное, что отдаляло ее от совершенства. Она удачно скрывала этот недостаток, но мы, девчонки, ходившие вместе с ней в одну школу, за глаза звали ее «бревнышком» и втайне благодарили то божество, что наделило ее хоть одним дефектом. Именно это позволило нам относиться чуть благодушнее к ее невероятной красоте. ПП легко и просто избежала моды на мини-юбки, выбрав сначала путь хиппи с их длинными юбками и расклешенными брюками, а потом и вовсе примкнув к феминисткам, не из-за идеологии, конечно, а ради моды. Тяжелые ботинки и штаны из грубой ткани решили все ее проблемы.

Зато Джесси никто никогда не видел счастливой. Ее лицо казалось неотцентрованной копией маминого. Глядя на них, стоящих рядом, можно было проводить тест: что делает одного человека красивым, а другого — никаким. В Джесси явно были ростки красоты, но ей не хватало ни таланта, ни темперамента, чтобы заставить их расцвести. Изредка ее лицо оживляла слабая улыбка, лишь подчеркивавшая ее непростой характер. Мне было знакомо это выражение — когда-то такое было и у меня — выражение ребенка, которого слишком рано заставили взять на себя роль друга и советчика; выражение маленькой девочки, которой хочется быть просто маминой дочкой, со всеми положенными атрибутами воспитания и любви. К тринадцати годам Джесси уже узнала, что такое непосильная житейская ноша в мире, полном страданий, лицемерия и обманутых надежд. Мы с ней понимали друг друга. Я ее кормила, баловала, расспрашивала о друзьях и школе и никогда не рассказывала, как я себя чувствую или что я сегодня делала.

— Вот ты где, милочка, — защебетала ПП, — мы тебя уже сто лет ждем. Я звонила, но там только хихикают и дверь не открывают.

— Как странно, — удивилась я.

Взглянув сквозь щель для писем, я увидела в холле незнакомый чемодан. Из гостиной слышались приглушенные голоса. Я нажала на звонок.

— А у тебя разве нет ключа, Хло? — удивленно взглянула на меня Джесси. — Это ведь твой дом.

— Да, конечно-конечно, я же тут живу, — отозвалась я.

Все эти мысли про Ивана довели меня до ручки. Я начала рыться в сумочке. Рути мне как-то сказала, что женщина три процента своей жизни тратит на то, чтобы выудить из сумочки звонящий телефон, ключи или еще что-нибудь жизненно необходимое. Если сложить такие минуты, можно выкроить пару недель на что-нибудь действительно полезное — например на восхитительный и запретный секс со сногшибательным любовником.

— Ты чего, Хло? — спросила ПП, бросив на меня недоумевающий взгляд.

— Ах, ключи! Точно, вот они. — Наконец я открыла дверь и тут же споткнулась о чемодан. — Ты что, звонка не слышала? — сердито спросила я у смущенной Беа, выбежавшей из гостиной.

— Нет, я говорила с моей Зузи! Нам о стольком надо поговорить!

За те два года, что Беа провела с нами, я еще ни разу не видела ее такой счастливой. Ее грубое лицо, обычно омраченное хмурой гримасой, сияло нежностью. За спиной у нее возникла симпатичная рыжеволосая девушка.

— А, — кивнула я, — вы, должно быть, Зузи. А это ваш чемодан, — добавила я, потирая ушибленную голень.

— Спасибо, что разрешили жить у вас дома, — сказала Зузи, морща свой маленький веснушчатый носик. (Видимо, когда-то ей сказали, что это очень мило.)

Я обеспокоенно взглянула на Беа, но та выглядела совершенно безмятежной. Пришлось утешать себя мыслью, что произошло небольшое лингвистическое недопонимание: видимо, в чешском «пожить пару дней» и «жить» передаются при помощи одного и того же глагола. Я подхватила ПП и Джесси, и мы направились на кухню.

— После того как ты вчера ушла, я кое-кого встретила, — восторженно зажурчала ПП, как только мы устроились за столом — я с чашкой обычного чая, она с отваром фенхеля (страшно полезно для оттока лимфы), — Джереми, Джереми, Джереми… Я раньше не понимала, насколько это милое имя. Он обалденно трахается, — добавила она.

Все ясно. ПП забила гол и помчалась ко мне, чтобы рассказать все подробности.

— Джесси, — напомнила я ПП о присутствии в комнате ее дочери.

— Не беспокойся, милочка, мы с Джесси лучшие подружки, я ей все-все рассказываю. Мы ведь закадычные друзья, да, милая?

Джесси вяло согласилась.

— Вот что, детка, иди наверх и посмотри, может, в комнате Китти есть какая-нибудь интересная книжка. Тебе тут с нами скучно сидеть, — заговорила я.

— А я свою принесла, — оживилась Джесси, стаскивая с плеч тяжелый рюкзак.

Джесси частенько нас навещала и, похоже, с каждым визитом оставляла в комнате для гостей все больше и больше вещей.

Я повернулась к ПП.

— А как же «Обет безбрачия: научись любить себя самое»? — поинтересовалась я.

— Ты не понимаешь! Теперь, научившись любить себя, я способна полюбить и другого человека! — воскликнула ПП. — Ну, может, и не полюбить, но уж точно хорошенько оттрахать!

У нее всегда была эта привычка — выдавать слишком много информации сексуального характера. Лицо ангела и язык торговки рыбой. Мне не раз говорили, что это весьма притягательно для мужчин — эдакая хозяюшка-повариха на кухне и шлюха в постели. Но сейчас-то ПП вела себя как шлюха на моей кухне! Детали ее интрижки скорее напоминали мне записи гинеколога на приеме. Да и вообще, это не то, что хочется знать о своей подруге. На протяжении следующего часа я выслушивала подробный отчет от-перепиха-до-перепиха (да-да, именно так!) во время их ночи страсти. Это кого хочешь отвратило бы от секса. Правда, в моей ситуации, возможно, это даже полезно.

— У него такой потрясающий член! — восторгалась ПП. — Примерно такой длины, — она раздвинула руки на неправдоподобное расстояние, — аккуратненький и толстый. Я просто ненавижу тонкие члены, хуже них вообще ничего нет, правда?

— Не помню, — отозвалась я. — Я вообще уже с трудом помню, как выглядят эти самые члены, не говоря уж о том, для чего они нужны.

— Как бы то ни было, — продолжила ПП, — все это натолкнуло меня на идею новой книги:

«И снова в строю: используйте свою сексуальность». Здорово, правда?

ПП всегда относилась к работе серьезно и воспринимала ее важно, словно какой-нибудь профессор Оксбриджа, стоящий на пороге научного открытия. Не думаю, чтобы Уотсон и Крик при открытии двойной спирали ДНК радовались больше, чем ПП, когда вышла ее первая книжка на тему помоги-себе-сам. Удивительное дело — в своих опусах она все выдумывает, не заботясь ни о какой научной, социологической или психологической базе. В отличие от меня она ни минуты не провела в кабинете с пациентами на кушетке, не читала Фрейда и Юнга и не копалась в своих и чужих мозгах.

Сейчас она вся сияла, радуясь отличной идее нового проекта. В хорошем настроении у нее особенно часто проявляется отвратительная привычка качать ногой. Мне в такие минуты всегда хочется дать ей по башке и поставить в угол. Уже не первый раз я задумалась, почему по-прежнему терплю ПП с ее невероятным эгоизмом. Нас объединяет прошлое, общая история, ну и мое моральное кредо, которое гласит: «Подружился — дружи». Честно говоря, мне нравится, что, общаясь со знаменитой, яркой и эксцентричной женщиной, я и сама приобретаю легкий налет гламура. Близость такой невероятной красоты привлекает; есть в ней нечто китсовское, что заставляет сидеть и завороженно, не отрывая глаз смотреть, веря, что вот-вот и тебя одарят изысканным теплом. Не всякая внешность обладает таким эффектом. Бывший муж ПП, отец Джесси, был восхитительно красивым актером, сменившим имя Эрик на Гельветика (он считал, что так звали прекрасного греческого бога). Они с ПП просто купались в отражениях своей красоты, словно пара Нарциссов (вот он-то был греком). Эрику-Гельветике хорошо удавались роли обольстительных злодеев, но вот партия порядочного мужа и отца была явно не для него. Если бы у него спросили, чем он занимается по жизни, он бы точно ответил: «Я красивый», причем, скорее всего, еще бы и удивился, как это от него можно требовать чего-то большего. Он был профессионально красив. Мне подобные типы никогда не нравились. Есть что-то страшно асексуальное в мужском нарциссизме. Такие люди напоминают мне манекены: я бы не удивилась, обнаружив у идеально сложенного и холеного аполлона вместо гениталий холмик из розового пластика. Эрик, или Свисси[8 - Свисси — от аббревиатуры SWISS (Single White International Sexy Saucy), букв.: Одинокий Белый Международный Сексуальный Стиляга.], как мы недружелюбно называли его за глаза, продержался не очень долго. Для него привлекательные женщины были чем-то вроде трофеев, и, так как он был типичным варваром, он наверняка бы выставлял их на всеобщее обозрение, как охотники, вешающие на стены оленьи головы. ПП он быстро надоел, хотя их союз и оказался по-своему плодотворным: в результате на свет появились Джесси и первая книга ПП «Как быть гейшей: основы и принципы счастливого брака», в которой она поведала миру, что же нужно делать, чтобы прослыть идеальной супругой. Грубо говоря, все сводилось к тому, чтобы всегда готовить мужу ужин и никогда не отказывать в минете, но ПП как-то умудрилась растянуть все это на триста пятьдесят страниц с картинками. Роман стал сенсацией, а она нашла свое призвание.

— Видите, — говорила она, когда вышла книжка, — я не только красивая, я еще и умная.

Страх, что за симпатичным фасадом не скрывается ни капли мозгов, был ее ахиллесовой пятой.

— И вот, когда я уже собиралась кончить, он вставил мне пальчик в попу, и, должна сказать, у меня такого охрененного оргазма никогда в жизни не было, — вещала ПП.

Краем глаза я заметила на пороге кухни Грега. Услышав слово на букву «о», он скорчил рожу, беззвучно выполнил изящный пируэт, развернулся и пошел назад, сложив руки в безмолвной просьбе не выдавать его. Бедняжка, он только-только вернулся с операции и рассчитывал на обед. Через минуту мне пришла эсэмэска. «Дай знать, когда горизонт расчистится». Грег чересчур брезглив, чтобы выслушивать детали чужих сексуальных подвигов.

— Ты ведь помнишь, что я обожаю перетрахи на одну ночь? — поинтересовалась ПП.

— В смысле, что ты их обожала, пока не приняла обет безбрачия?

— Ну да. — Видимо, иронии она не уловила. — Так вот, прошлой ночью мне так все понравилось, что я, наверное, трахну Джереми еще разок, но, конечно, никаких исключений для него не будет. Просто мне многое надо наверстать. — Она преувеличенно довольно вздохнула. — Ох, Хло, как же я люблю сидеть вот с тобой на кухне, болтать обо всем на свете. Правда, здорово, что мы всегда будем дружить? Даже не знаю, что бы я без тебя делала. Да и Джесси тебя просто обожает.

Всегда одно и то же. Стоит подумать, что больше ни единой минуты рядом с ней не вынесешь, как ПП тут же выливает на тебя ушат своего царственного сияния и внушает, что ты для нее особенная и важная персона. И все, ты по уши в дружбе, от которой не сбежать.

После ухода ПП я чувствовала себя так, словно из меня выпустили весь воздух. Ее сексуальные приключения каким-то образом отвратили меня даже от мыслей о своей собственной интрижке, и перспектива романа с Иваном казалась мне теперь полнейшей безвкусицей. Я села за стол и уставилась на липкое пятно джема, оставшееся после завтрака. Какая-то муха нашла это сокровище и принялась месить его лапками. Отвратительное зрелище. Вскоре к ней присоединилась вторая муха, которая, проигнорировав деликатесное пятно, пристроилась сверху на первую муху. Птички, пчелки, даже мерзопакостные мухи… Две трахающиеся мухи. Мне это напомнило старый детский анекдот про индейца, который не понимал, почему его сестру зовут Бегущий Олень. Папа объяснил ему, что у них существует традиция — что ребенок увидит первым после рождения, так его и назовут, и спросил:

— А почему это тебя интересует, Две Трахающиеся Собаки?

Что, слышали такой анекдот? Чертовски смешной. М-да, настроение у меня точно испортилось.

— Я так понимаю, она про меня опять забыла, — подала голос Джесси, входя в комнату.

— Нет, зайка, конечно нет, — немедленно соврала я. — Она ушла за твоей одеждой, чтобы ты смогла остаться у нас ночевать. Кстати, а почему ты не в школе?

— Мама была слишком занята, чтобы меня разбудить. Когда мы обе встали, я уже так опоздала, что в школу идти смысла не было. Да, кстати, мне не нужна одежда. В моей… то есть в гостевой комнате ее достаточно.

Хорошо, что ПП решила остановиться на одной дочери. Особенно этому радовалась я — Джесси приезжала к нам так часто, что я начала считать ее своим третьим ребенком. Но я ее любила, так что совершенно не возражала. Со своей стороны ПП не вынесла бы еще одних родов — они у нее были просто ужасными, тяжелее их ни у кого в мире не было. Даже месячные причиняли ей страшную боль. Ей было так плохо, что в она была не в состоянии ходить в школу. Благодаря таким женщинам, как ПП, обо всех остальных, то есть нас, складывается превратное мнение.

Я вышла, чтобы тайком позвонить ПП и велеть ей привезти Джесси вещи, дабы та не поняла, что в пылу сексуальных воспоминаний мать о ней просто забыла. По пути я натолкнулась на призрачную фигуру, притаившуюся на лестничной площадке.

— Ушла? — прошептал Грег, бездарно имитируя голос злодея, скрывающегося от закона.

— Да, пару минут назад.

— Я жутко хочу есть, но мне уже пора обратно в операционную. Проклятье. И куда она направилась?

— Выбрить сердечко на лобке в честь своего нового любовника.

— Как банально, — заметил Грег. — В шестидесятых ради своего мужа так поступила Мэри Квант.

Грег — кладезь бесполезной информации. Хотя это не так уж удивительно — это всего лишь еще один способ тренировать память. Иногда эта его способность даже полезна — например, когда не можешь вспомнить, кто же исполнял ту песню с припевом «Раз-два-три» (Лен Бэрри в 1965 году).

— Как звали ее мужа? — быстро спросила я.

— Александр Планкетт-Грин, — ответил он.

— Я приготовлю тебе сандвич с собой, — восхищенно прошептала я.


Грег вернулся на работу, прихватив бутерброд с курицей, авокадо, помидором и оливковым маслом (никакого сливочного — слишком много холестерина); я напомнила ПП о ее материнских обязанностях, а Джесси устроилась читать книгу нашей кошке Дженет. Имя для нее выбрала Китти — ей хотелось, чтобы у кошки было нормальное человеческое имя, а не какая-нибудь идиотская кошачья кличка. Так кошка стала Дженет. Не Пушинкой, не Снежинкой, даже не Фифи, а Дженет Живаго-Мак-Тернан (у нее была и моя фамилия, и Грега, как и у наших детей). Она страдала от тяжелого психического расстройства, так как не могла идентифицировать себя со своим именем. Помимо этого, она была анорексичкой, и нам приходилось впихивать в нее хоть немножко еды, чтобы она не умерла от истощения. В тех редких случаях, когда она ела сама, она обычно нажиралась, как свинья, а потом в укромном уголке сада тихонько возвращала съеденное обратно. Ветеринар Майк, частый гость в нашем доме, сделал Дженет объектом своего научного исследования. Последняя из его теорий гласила, что Дженет считает себя девочкой-подростком, так что обращаться с ней надо соответственно. Поэтому Джесси и читала ей вслух книжку «Лишний вес — удел феминисток», пока Дженет исподтишка глядела на себя в маленькое зеркало, висевшее напротив. Интересно, что она там видела? Гигантскую кошку, порожденную ее больным сознанием, или маленькую тощую кошечку, какой она была на самом деле?

Я погрузилась в уныние. Утренняя эйфория растворилась в мелочах и суете. Я посмотрела в зеркало. Оттуда на меня глядела усталая женщина средних лет. Кто она? Я ее совсем не знаю. Я рассчитывала увидеть лицо юной девушки. Вот так все и бывает. Вот ты молода, свежа, сексуальна, вся жизнь впереди, и вдруг — бах! — и ты неумолимо катишься в старость, а плоть слабеет, словно резинка на спортивных школьных штанах.

Со второго этажа до меня донеслись странные мяукающие звуки, и я отправилась посмотреть, что бы это могло быть. Звуки привели меня прямо к комнате Беа. Приникнув к щелочке, я увидела голову Беа, энергично кивающую между расставленных ног Зузи. Она была похожа на кошку, лакающую молоко. Ну, на нормальную кошку, не на нашу Дженет. Внезапно я вспомнила: когда мне было одиннадцать лет, я как-то проснулась от страшного сна и отправилась к родителям. Подходя к их спальне, я услышала странные вздохи. Подкравшись поближе, я увидела родителей, распростертых на кровати. Я застыла, как изваяние, с трудом сдерживая смущенное хихиканье. Такая же реакция появилась у меня и сейчас, так что я на цыпочках убралась оттуда подальше. Похоже, все вокруг занимались этим, кроме меня. Вдруг запиликал телефон. Слова сообщения выбили у меня предательски приятную дрожь: «Я только и думаю что о тебе и о том, что я должен снова тебя увидеть. Иван».


Глава пятая


Еврейский пенициллин Хлои Живаго, или Идеальный куриный суп с кнедликами


На 6–8 персон

Для бульона:

1 суповая курица;

1 пучок сельдерея;

1 очищенная морковка;

2 лавровых листа;

4 горошины черного перца;

1 луковица, очищенная и порезанная на четвертушки;

1 пучок свежего укропа.


Поместите все ингредиенты в большую кастрюлю и залейте холодной водой. Доведите до кипения, затем убавьте огонь и оставьте вариться на два с половиной часа.

Выложите курицу на блюдо, процедите бульон и удалите овощи. Дайте бульону остыть, затем удалите застывший жир. Если бульон получился слишком водянистым, для усиления вкуса можно добавить куриный кубик (лучше в виде порошка).

Когда курица остынет, снимите кожу и отделите мясо от костей. Кости выбросите, мясо оставьте.

Включите плиту и приготовьте кнедлики бабушки Беллы.


Для кнедликов:

1 яйцо;

2 столовые ложки секретного ингредиента;

6 столовых ложек бульона;

три четверти чашки муки из мацы;

3 столовые ложки молотого миндаля;

1 столовая ложка мелко нарезанного укропа или кориандра;

соль и перец по вкусу.


Разбейте яйцо в миску. Добавьте секретный ингредиент и начинайте взбивать смесь. Параллельно добавьте бульон, муку, миндаль, укроп или кориандр, соль и перец. У вас должно получиться крутое, но податливое тесто. Оставьте его в холодильнике минимум на час. Затем разделите тесто на маленькие шарики (15 шариков размером с грецкий орех).


Добавьте кнедлики в бульон вместе с:

2 очищенными и порезанными морковками;

1 вымытым нашинкованным луком-пореем;

куриным мясом;

солью и перцем по вкусу.


Варите на слабом огне сорок минут. Перед подачей украсьте щепоткой укропа. Доказано: суп избавляет от чувства вины, угрызений совести и всех известных болезней.


Грег пришел в неописуемый восторг, когда я рассказала ему о лесбийских упражнениях нашей няни. Его это явно заводило. Хотя любого мужчину ничто не заводит сильнее, чем «девичьи забавы».

— Это все, конечно, прекрасно, — говорила я, — но она у нас недурно устроилась! Поставила на тумбочку фотографию своего пса и вообще, похоже, уезжать никуда не собирается.

— А что за пес? С большим языком, которым так приятно лизать? — поинтересовался Грег.

— Что за мерзость!

— Так погоди, кто там из них кому что делал?

— Господи боже, Грег!

Я готовила куриный суп. На ужин собирались прийти папа и Сэмми, выбравшийся в город. Грег настоял на проведении соревнования по куриному супу. На его взгляд, лучшего случая долго не представится. Мы оба приготовим свои варианты супа, и после дегустации независимые судьи определят, кто же победил. Грег как раз добавлял в свою кастрюлю секретный ингредиент, изо всех сил загораживая ее спиной, словно школьник, которому не хочется, чтобы у него списывал сосед. Пока Грег соблюдал свой еженедельный ритуал — увлеченно рылся в холодильнике, выискивая все просроченные продукты и ожесточенно швыряя их в помойку с точностью, какой позавидовал бы сам Майкл Джордан, — я приклеила на его кастрюлю стикер с надписью «Содержит секретный ингредиент».

Я так и не ответила на эсэмэску Ивана. Мне казалось, словно я стою на распутье в ожидании какого-нибудь мудреца, который направит меня в нужную сторону. Конечно, мне не нужен библейский старец с развевающейся серебряной бородой, чтобы разобраться, что такое хорошо, а что такое плохо. Но мне так надоела моя собственная жизнь — работа, да и я сама тоже. Я так жаждала какого-нибудь приключения и так боялась, что упущу последний в жизни шанс. Я понимала, что по сравнению с другими у меня жизнь вполне даже ничего, но мне все равно хотелось большего. Кроме того, было бы невежливо с моей стороны вообще ничего не написать в ответ. Например, «возможно, встретимся как-нибудь еще на одной из вечеринок Лиззи». А что, вполне дружелюбно и любезно, и никаких там интимных намеков. Я уже собралась отправить такое сообщение, как вдруг в меня вселился дьявол и моими же пальцами набрал: «Я тоже все время о тебе думаю и тоже хочу тебя увидеть».

— Ты не говорила, что Лу с Джеймсом расстались, — сказал вдруг Грег.

Я подпрыгнула и виновато убрала палец с кнопки «отправить».

— Забыла. А ты откуда узнал?

— Наткнулся на Джеймса в парке. Он был с девушкой, которую представил мне как свою новую подругу.

Это как-то чересчур для временного расставания.

— Как?! Мужчина оставил жену ради молоденькой девушки?! Боже мой, ну надо же! Никогда о таком не слышала, — съязвила я.

(Готова признать, что с сарказмом я переборщила, особенно учитывая, что только что чуть не отослала эквивалент любовного письма двадцать первого века чужому мужчине.)

— Странно, а мне казалось, они так счастливы, — пробормотал Грег.

— А что насчет нас? Мы — счастливы? — поинтересовалась я.

— Мм, конечно счастливы. И куда я спрятал чайные пакетики?

Грег стоял с закрытыми глазами, словно участник телевизионной игры, пытающийся угадать, какие призы проплывают мимо него на ленте конвейера.

— Ну конечно, ведро для швабры! — воскликнул он и, безумно довольный собой, отправился за чаем.

Прелестно, не правда ли, но после семнадцати лет все же немного раздражает.

На кухню вошли Беа и Зузи, с ног до головы залитые посткоитальным румянцем.

— Мы останемся на ужин и соревнование, — сообщила Беа, — а потом я отвезу мою Зузи в клуб в Лондон.

Я нерешительно кивнула. Долгие годы занятий психотерапией доказали, что у меня проблемы с соблюдением субординации, но вот что с ней делать, я так до сих пор и не знаю. Если в профессиональном плане у меня более-менее получается выдерживать дистанцию, то в личном все мои попытки примерно так же эффективны, как пояс верности со сломанным замком.

— Отлично, — обрадовался Грег, — чем больше народу, тем лучше. Мне нужны беспристрастные дегустаторы, а не кровные родственники Хло, которые будут ей подсуживать.

Китти, опять пропускающая занятия из-за простуды, сидела в углу с Дженет, пытаясь ее накормить.

— Мы с Лео тебе такие же кровные родственники, как и маме, — заметила она.

Китти встала, изящным движением открыла шкаф со столовыми принадлежностями и начала накрывать на стол. Она унаследовала от бабушки ген выпендрежности. Самые простые действия превращаются у нее в спектакль; умывание и чистка зубов становятся балетным представлением о прекрасной юной принцессе, которая проснулась, потянулась, мило потерла глазки и отправилась в ванную. Ужимки и танцы часто вытесняют непосредственно действия, так что большинство обязанностей Китти исполняет весьма небрежно.

На днях я смотрела, как она выступает в школьном балете, и щеки у меня быстро стали мокрыми от слез. Нет, я не деликатно промокала глаза платочком, я ревела как белуга. Со мной всегда такое происходит во время выступлений детей, и я никогда не могла понять, почему другие мамаши не рыдают. Лео, выступивший в рождественском школьном спектакле в роли третьего пастуха слева, лишил меня шести платков. Есть что-то невыносимо прекрасное в том, чтобы наблюдать за своим ребенком, играющим на сцене совершенно самостоятельно, отдельно от тебя. Любуясь Китти, я плакала оттого, что она так талантлива, восхищаясь и удивляясь, как ей удается делать что-то, на что я не способна. И хотя каждый из нас — личность, помимо этого мы — суммы личностей своих предков, ответ на уравнение, которое они составили. В Китти собрался танцевальный талант всех предков нашей семьи. Понадобилось несколько поколений, оттачивавших это мастерство, чтобы в конце концов оно воплотилось в моей дочери так полно и ярко. Если бы моя мама видела, как танцует Китти, она бы очень ею гордилась. А я видела в повороте головы и взмахе руки Китти проблески дара своей матери.

— Батман фраппе, па-де-бурре, — бормотала Китти, расставляя в танце посуду.

— Ну, Зузи, как продвигаются поиски работы? — спросила я бодрым тоном человека, которому совершенно наплевать на ответ.

— Хорошо, я уже нашла работу в ресторане.

— Прекрасно. Комнату они тебе тоже дали?

— Нет, я предпочитаю остаться с моей Беа. Она говорит, это делает ее счастливой, а если она счастлива, то и вы счастливы, и ваша семья счастлива, — улыбнулась Зузи и, взглянув на Беа, кокетливо добавила: — И, конечно, я счастлива.

Беа твердо глядела мне в глаза, вынуждая хоть как-то ответить на эту тираду.

— Вы хотите, чтобы ваша Беа улыбалась или плакала? — спросила она, излишне подчеркнуто улыбнулась, а потом картинно скорчила недовольную мину.

Выглядела она теперь совсем по-другому. Сплошные сросшиеся брови она проредила пинцетом, несомненно чтобы угодить своей Зузи. Кроме того, надела галстук, видимо чтобы показать, кто в их паре выполняет роль мужчины. (И почему некоторым лесбиянкам просто необходимо изображать из себя мужчин? И зачем их партнершам это нужно? Если бы Зузи возжелала общения с мужчиной, их бы тут же слетелась целая стая.)

Галстук показался мне смутно знакомым; я подарила его Лео на прошлый день рождения. Мои границы не только нарушили, их вообще обратили в ничто.

— Ну, посмотрим, — пробормотала я, — может, если ненадолго…

В другом углу комнаты Грег удивленно приподнял брови и неприлично завертел языком.

— Пойду переоденусь — вечером у меня операция. Увидимся. Не смей трогать мой суп, — скороговоркой бросил он.

Я поднялась за ним наверх, споткнувшись об одинокий ботинок, олицетворяющий собой немой укор. Его партнер валялся где-то, спрятанный Грегом. У Грега уникальные ноги. Мизинец каждой время от времени устраивается на безымянном пальце, словно слишком ленив, чтобы стоять прямо и помогать Грегу в ходьбе, как остальные пальцы. В детстве Грег страшно стеснялся этого недостатка, и в качестве компенсации у него появилась страсть к обуви. Он был клоном Имельды Маркос, только из Квинс-парка — в его шкафу хранилась сорок одна пара обуви, все в идеальном состоянии, все — приобретенные в магазинах секонд-хенд разных городов.

— Мои башмаки мертвеца, — нежно говорил он про них.

Мне казалось странным, что он спокойно ходит в чужих ботинках, с интересом воображая, какими людьми были их предыдущие хозяева. А вот Лео, унаследовавший физическую особенность своего отца (видимо, такое бывает только у мальчиков), к обуви абсолютно равнодушен.

Как только Грег ушел, я достала мобильник: проверить, не ответил ли Иван, но новых сообщений не было.

Ну и ладно, ну и к лучшему, решила я. Надо взять себя в руки. Я взрослая, успешная женщина, мать и жена…

Разглядывая телефон, я заметила, что так и не отправила Ивану сообщение. Видимо, Грег со своими разговорами про Лу и Джеймса меня отвлек, и я так и не нажала кнопку. Мой палец, неуверенно порхая, завис над клавиатурой, но, пока я колебалась, совершить судьбоносный поступок или нет, зазвенел звонок.

— Алло! — слишком резко ответила я.

— Привет, дорогуша, это Лиззи, — раздался отрывистый самоуверенный голос.

— А, привет, — разочарованно буркнула я.

— С тобой все хорошо? Что это у тебя голос, как у приемщицы из похоронного бюро? У вас там сегодня куриная дуэль намечается? — защебетала ПП, не давая мне возможности ответить ни на один из ее вопросов. — Я, наверное, тоже к вам сегодня присоединюсь, мой инструктор по питанию сказал, что моему организму необходимо грамотно подобранное топливо.

Она что, машина, что ли, черт бы ее побрал?

— Приду около восьми, но ненадолго, у меня потом дела, вечеринка со звездами, — добавила ПП.

Я хотела объяснить, что вообще-то это семейный ужин, а не раздача еды всем желающим, но сказать нет ПП просто невозможно. Мысленно ты уже произносишь слово, язык встает в нужную позицию, а потом, прежде чем ты опомнишься, какая-то неведомая сила вдруг заставляет тебя произнести да. Я всегда утешала себя мыслью, что, живи мы в Средние века, ПП давно бы сожгли на костре как ведьму.

— Ладно, зайка, я побежала. Я приду с другом, — сообщила она напоследок и повесила трубку.

Это ведь она позвонила мне, но почему-то после разговора я чувствовала себя так, будто именно я отвлекла ее от чего-то крайне важного.


Времени было без десяти четыре. Я вдруг вспомнила, что вот-вот придет мой последний за день пациент.

— Черт, Дар Божий! — хлопнула я себя по лбу и добежала до кабинета ровно в тот момент, когда раздался звонок в дверь.

Ивану писать времени не было. И это уж точно хорошо. Хватит с меня этого бреда. Тоже мне, встретила парня на вечеринке, ты ему понравилась, он тебе понравился. (Я не только стала думать, как пятнадцатилетняя дурочка, у меня еще и речь деградировала. А, не важно.) Я пригладила волосы, завязала хвостик, успокоила свою «ах-у-меня-между-зубов-что-то-застряло» фобию, посмотрелась в зеркало и открыла дверь пациенту.

Дар Божий просочился в комнату, взял меня за руку и начал проникновенно смотреть мне в глаза. Слишком долго. Сначала я думала, что это классический перенос страсти с нужного объекта на психиатра, но потом, когда узнала его получше, поняла, что он искренне считает, будто все на свете только и мечтают, как бы его трахнуть. Дар Божий и правда красавчик, и уж точно никто на свете не сознает это лучше его самого. Он прошествовал через узкий коридор, задержавшись у зеркала — уставившись в него влюбленным взглядом, старательно втянул живот, смахнул с плеча воображаемую пылинку и жеманно подвигал губами. Казалось, он с трудом удерживается, чтобы не кинуться к отражению и не начать покрывать свое тело поцелуями. Дар Божий руководил компанией по производству телепрограмм, ставшей знаменитой не столько из-за качества передач, сколько из-за молодых длинноногих девиц с пухлыми губками, которых он нанимал, — пышных порнозвезд, специализирующихся на минете. Кроме Дара Божьего, в компании работал еще один мужчина, его личный секретарь Баз.

— Нельзя, чтобы девушки со мной так близко общались, — заявил недавно он. — Они постоянно в меня влюбляются, и начинается черт-те что. К слову — только это строго между нами, — по-моему, Баз тоже ко мне неравнодушен.

— Но вы же говорили, что он встречается с какой-то супермоделью, — удивилась я.

— Понимаете, — ответил Дар Божий, заговорщически наклоняясь вперед, — он на меня иногда так смотрит…

Дар Божий стал моим пациентом не для того, чтобы лучше узнать себя, а для того, чтобы выяснить, «что же это во мне такого, что все в меня влюбляются. И как мне себя вести, чтобы не разбивать так много сердец».

Настоящая проблема Дара Божьего заключалась в том, что, занимаясь самообманом, он практически не был знаком с реальной жизнью.

— Ну, — начала я, устраиваясь в кресле у стола, пока ДБ садился напротив, — что с вами случилось на этой неделе?

— Все то же, — тяжко вздохнул он. — К нам в офис пришла новенькая, так всю неделю она пыталась меня совратить.

— А что именно она вам говорила?

— Ну, в первый день она заявила, что ей нравится моя рубашка. На следующий день захотела сварить мне кофе. Классические симптомы, — покачал он головой, сокрушаясь о невыносимо тяжелом ярме сексуальной притягательности.

— А может, ей просто понравилась ваша рубашка? Или, как новый работник, она решила, что ей стоит предложить вам кофе? — высказала я гипотезу.

Дар Божий откинулся на спинку кресла, заложил руки за голову и приподнял брови, словно говоря: «Ну и кто перед этим устоит?» Конечно, он был красив, да и одевался прекрасно, но на меня это не производило ни малейшего впечатления. К тому же у него была привычка постоянно поддергивать воротничок пиджака, что меня ужасно раздражало. Наклонившись вперед, он проделал этот ритуал снова и горестно покачал головой:

— Не поймите меня неправильно, но вы же женщина.

Я с трудом удержалась, чтобы не закричать: «Спасибо, что открыл мне глаза, а то я последние сорок с лишним лет думала, что я мужик!» Вместо этого я закивала головой, призывая его говорить дальше.

— Понимаете, — продолжил он, — мужчина понимает, когда он нравится женщине. Просто понимает, и все. Видит бог, я знаю, когда нравлюсь женщине.

Я даже обрадовалась, что пока не ответила Ивану. Дар Божий определенно внушил мне отвращение к одной мысли об этом проклятом сексе; он был стопроцентным мужчиной, отравленным тестостероном настолько, что стал похож на карикатуру. Да и его самовлюбленность вовсе не так безобидна, как представляется на первый взгляд, — он изводит девушек, работающих у него в компании, внушает им, что они ему небезразличны, а потом вынуждает спать с ним. Он, конечно, красавчик, но ему уже за сорок, а это значит, что для большинства двадцатилетних сотрудниц он просто не существует. Но разве девушки, только начавшие карабкаться по лестнице телевизионной карьеры, способны отвергнуть его приставания? Я пыталась ему помочь, но, к сожалению, лекарства против неадекватного сексуального поведения, отягощенного нарциссизмом, пока не изобрели.

Я уже опаздывала, а мне ведь еще готовить кнедлики для супа. Заниматься этим при Греге я не могла, чтобы не выдать тайну своего секретного ингредиента — смертельного оружия в еврейском кулинарном арсенале. Все сводится именно к нему, ибо он жизненно необходим. Чтобы кнедлики получились нужной консистенции — мягкие, но упругие, — требуется шмальц. Я держу его в баночке в глубине холодильника. Время от времени Грег достает ее и спрашивает, что эта банка со старым жиром делает в нашем холодильнике. Вряд ли он догадывается, что как раз ее содержимое и стоит между ним и идеальным супом. Шмальц — это топленый куриный жир. Сначала жир нужно прокипятить, а затем процедить через муслин и избавиться от оставшихся волокон мяса. После того как вы добыли эту драгоценную жидкость, ее, согласно древней традиции восточноевропейских евреев, нужно вмешать в муку из мацы, и тогда у вас получатся идеальные кнедлики. Такие кнедлики, будучи добавленными в суп, придают ему незабываемый аромат. И вот скажите, неужели кто-нибудь из неевреев знает этот рецепт? Такому можно научиться только в детстве, сидя на коленях у бабушки, как это и произошло в моем случае.

Бабушка Белла, папина мама, родилась в столице Литвы Вильнюсе. В Англию она приехала в 1917 году совсем юной девушкой, сбежав куда подальше от начавшейся в соседней России революции. С собой она привезла престарелых родителей (она была поздним ребенком), англо-идишский словарь и банку шмальца. Каким-то чудом им удалось пробраться через бушующую Европу, и в благодарность за удачное путешествие (ну и чтобы еда вдали от дома не казалась такой невкусной) она всюду таскала с собой талисман — банку шмальца. Прочный коричневый двуручный саквояж на молнии, который бабушка носила на животе, нам, детям, представлялся чем-то вроде пещеры сокровищ Аладдина. Там было все, что угодно: помада в изукрашенном золотом футляре с маленьким зеркальцем; компактная пудра в изящной баночке; расчески; коричневатые фотографии, на которых были изображены серьезные бородатые мужчины и пышногрудые матроны, и, наконец, аккуратно завернутая в пластиковый пакет банка шмальца. Бабушка осторожно откручивала и снимала с нее крышку, затем брала маленький нож с костяной ручкой, с которым не расставалась, подхватывала им золотистый жир, намазывала им кусочек хлеба и отправляла это крохотное блаженство прямиком в мой детский рот.

Бабушка выглядела именно так, как должна выглядеть настоящая бабушка, что не могло не нравиться ребенку, у которого была не совсем обычная мама. Маленькая, пухленькая, с белоснежными волосами, бабушка, в отличие от большинства по жилых женщин, сумела сохранить свою красоту — щемящее воспоминание о юности; ее лучезарных бирюзовых глаз не погасил даже возраст. Bella mit die shayne oigen — «Белла с красивыми глазами», так называли ее все вокруг. Мой папа унаследовал эти глаза. Да и я получила их в качестве «наследства», правда, мои вышли какими-то блеклыми, видно, стерлись в процессе копирования.

Бабушка была недовольна своей фигурой, но от вкусной еды отказаться не могла. В тщетных попытках спасти талию она принималась за каждое блюдо с невыразимым отвращением на лице, словно сообщая миру, да и самой себе, что толстеет из-за еды без всякого удовольствия. Помню, как она брала в рот ложку с картофельным салатом, влажным от майонеза, поблескивающим кусочками соленых огурцов, и гадливо морщила нос. А беря добавки, судя по всему против воли, укоряюще качала головой, явно не одобряя собственных действий.

Когда мне исполнилось тринадцать (возраст, в котором еврейские мальчики становятся мужчинами), бабушка взяла меня за руку и сказала: — Пора.

Важный момент перехода из детства в юность мы отметили на кухне, где она учила меня варить куриный суп с кнедликами, попутно рассказывая истории о своей жизни до переезда, о том, как в небольшой библиотеке Ист-Энда на уроках английского для еврейских иммигрантов она познакомилась с дедушкой. (Он приехал в Лондон на месяц раньше бабушки из русского города Орла.)

Я чувствовала пальцами приятную упругость теста и слышала мягкий голос бабушки Беллы:

— Мягче, нежнее… Представь, будто ты растираешь хрупкие осенние листья, не надо давить так, словно ты лепишь снежок.


— Йо, мазафака! Ах ты, моя сучка! — раздались вдруг крики, прервав мои думы о былом.

Это вернулся домой Лео. Он ввалился на кухню с айподом в ушах, напевая песню.

— Лео, — предостерегающе начала я.

— Йо, маманя! — Он покачал рукой, сложил ее в кулак, вытянул вперед указательный палец и мизинец, а потом схватил эту конструкцию второй рукой. Король хип-хопа в школьной форме.

Я хотела было заметить, что он вовсе не черный, выросший в гетто Нью-Йорка, но потом вспомнила, как в его возрасте выглядела я — ярко-розовые волосы и растерзанное в клочья бальное платье образца 1890-х. С момента изобретения Великого и Ужасного Божества по имени Айпод общаться с Лео стало чрезвычайно трудно. Если бы инопланетяне навестили нашу планету, они бы наверняка решили, что люди подпитываются от какого-то странного источника при помощи длинных белых проводов, идущих от ушей до карманов. Те же из нас, кто обходился без проводов, наверняка были властителями жалких айподцев. Через провода мы отдавали им инструкции и велели выполнять наши приказы. Хотя, видимо, получалось не очень, во всяком случае у меня с Лео, до которого я тщетно пыталась донести, что хорошо бы ему переодеться и принять душ.

— Я тебя не слышу! — заорал он и покачал головой.

Я выдернула айпод у него из ушей.

— Не надо так орать. Ужин будет через час, и к нам придут дедушка и дядя Шизик.

— Клево, — отозвался он. — Пошли вы все на, йо!

— Что-что? — отозвалась было я, но он уже снова вставил айпод в уши и, переваливаясь, направился к выходу, забавно полуподпрыгивая перед каждым шагом.

Дом потихоньку оживал и наполнялся типичными звуками: чуть слышно бухтел телевизор, вяло переругивались дети, Беа с Зузи хихикали, а Грег орал на кого-то по телефону.

— Нет, — говорил мой муж, — боюсь, на следующей неделе не получится. Будет уже слишком поздно. Почему? Да потому что к этому времени я возьму компьютер и выкину его в окно, где он будет валяться посреди дороги, пока по нему не проедет толпа машин и не превратит его в тысячи крошечных кусочков, в результате чего я не смогу отправить вам этот чертов файл.

Грег яростно бросил трубку. Я не сдвинулась с места. Через минуту он спустился с лестницы и передал мне сломанный и отныне бесполезный аппарат. Я молча забрала телефон, открыла шкафчик и вручила мужу новый. На ближайшие пару месяцев нам телефонов точно хватит — в шкафу осталось лежать еще пять штук. Мы с Грегом даже как-то устроили что-то вроде соревнования, выясняя, кому удастся потратить на телефон меньше денег. Выиграл Грег — благодаря аппарату с интернет-аукциона eBay, купленному всего за 50 пенсов. Вообще, эмоциональное состояние моего мужа можно измерять в телефонах. Как-то мы целый год провели с одним и тем же аппаратом, и так и не смогли переплюнуть этот рекорд. Зато другой телефон пришлось выкинуть уже через 29 дней. В тот год как раз родился Лео, и Грег, отчаянно пытавшийся примириться с собственным отцовством, страшно не высыпался и переживал из-за свалившейся на него ответственности. Ну а я? А я всю злость, вызванную поведением мужа, постаралась засунуть в самый темный уголок души, где она порыкивала и тлела, словно разъяренный дракон, который загорелся, пытаясь поймать собственный хвост. Дом, милый дом. Перед тем как с головой погрузиться в роль раздатчицы супа в бесплатной столовой, я решила принять расслабляющую ванну.


Глава шестая


Ризотто с лесными грибами и салат фризе со шкварками по рецепту Грега Мак-Тернана


На 4 персоны

1 большая нарезанная луковица;

6 столовых ложек оливкового масла;

2 измельченных зубчика чеснока;

2 чашки круглого риса;

1 чашка белого сухого вина;

7-8 чашек горячего куриного или овощного бульона (плюс вода, в которой замачивались грибы);

50 г белых сушеных грибов (замочить на 30 мин. в чашке теплой воды; воду не выливать; грибы обсушить и мелко нарезать);

4 чашки вымытых и крупно нарезанных свежих лесных грибов (шитаки, вешенки, портабелло);

30 г сливочного масла;

1 чашка тертого сыра пармезан;

1/4 чашки мелконарезанной петрушки;

соль и перец по вкусу.


В сотейник с толстым дном налейте оливковое масло и припустите лук до прозрачности. Как только он начнет подрумяниваться, добавьте чеснок и рис. Перемешивайте до тех пор, пока каждая рисинка не пропитается маслом. Добавьте вино; перемешивайте, пока рис не впитает всю жидкость.

Начинайте вливать горячий куриный или овощной бульон. Добавляйте бульон по одной чашке и постоянно помешивайте. Как только рис впитает в себя всю жидкость, добавляйте следующую чашку бульона. Через 15 минут добавьте мелко нарезанные белые грибы. Когда рис будет почти готов, а весь бульон впитается, положите нарезанные свежие грибы.

Еще через несколько минут снимите с огня, добавьте масло, сыр, петрушку, соль и перец. Приготовление ризотто занимает примерно полчаса; главное — убедиться, что смесь получилась не пересушенной и не жидкой, а рис мягким.


Для салата:

1 головка салата фризе;

1 чашка ломтиков бекона (или испанской ветчины хамон);

3 столовые ложки оливкового масла;

сок половины лимона;

соль и перец по вкусу.


Вымойте салат и руками порвите листья. На сковороде поджарьте бекон, нарезанный довольно толстыми ломтями. (Можно заменить испанской ветчиной хамон, если сумеете купить.) Выложите поджаренные ломтики бекона вместе с оставшимся на сковороде соком в миску с салатом. Заправьте оливковым маслом, лимонным соком и перцем (если используете бекон, солите умеренно, так как он сам по себе соленый) и подавайте.


— Да откройте же дверь! — заорала я. Снова раздался звонок. — Черт, сама открою.

Грег взял на себя все хлопоты по приготовлению ужина и как раз стряпал грибное ризотто и салат. Я заснула в ванной и теперь бежала к двери со сморщенной от воды кожей, укутав голову и тело в два не очень-то белых полотенца (последствия некачественной работы нашей Беа). Открыв дверь, я увидела ПП. За ней стоял мужчина. Спиной ко мне. В руке он держал ключи от машины, припаркованной напротив дома, и жал на кнопку, проверяя, закрыл ли двери. В повороте его головы мне почудилось что-то очень знакомое. Я поздоровалась, и он обернулся. Это был Иван.

Радость от нашей встречи быстро сменилась ужасом, когда до меня дошло, в каком виде я их встречаю, и сразу же душу всколыхнул вопрос: «Какого хрена он таскается с Пэ-Пэ?» Я еле сдержалась, чтобы не задать его вслух. И вообще, с чего это ПП приперлась за пятнадцать минут до назначенного времени? Впервые в своей жизни? Я же сказала ей, ужин в восемь. Сердце у меня билось так, что я думала, сейчас оно выпрыгнет у меня из горла и повиснет розовым комом прямо перед ПП и Иваном.

— Заходите, пожалуйста, — приветливо сказала я. — Идите прямо на кухню, я буду через секунду.

«Как это на нее похоже, — злилась я, вышвыривая одежду из шкафа. — Пэ-Пэ поняла, что он мне нравится, почувствовала вкус к жизни и сразу его подцепила. Действует в своем репертуаре! Еще в семьдесят пятом увела у меня Мэтта Сэлмона». А потом я вспомнила две вещи. Во-первых, я замужем. Во-вторых, мой муж в этот момент, скорее всего, вежливо здоровается и пожимает руку Ивану. В-третьих, я уже не в третьем классе. (Да, я знаю, что это не две, а три вещи.) В глубине шкафа я нашла маленькое черное платье, которое, как я думала, Беа потеряла: верный и надежный товарищ из лайкры, оно скрывало все мои недостатки и выпячивало достоинства. Я пшикнула в воздух из флакончика «Будуар» Вивьен Вествуд и прошла сквозь облако духов (этому трюку меня научила мама), причесалась, подвела глаза, накрасила губы, изобразила в зеркале подходящее по случаю лицо, одобрительно кивнула своему отражению и неподобающе торопливо спустилась по лестнице на кухню.

По дороге я открыла дверь папе и Сэмми — они безуспешно названивали уже несколько минут. Сэмми недавно вернулся из Испании и решил какое-то время пожить у нас. Он принес с собой пата негра (вяленую ветчину, весьма привлекательную для неверующих евреев, которые едят свинины больше, чем любой христианин) на джамонере (испанское изобретение — специальная деревянная стойка, на которую вешают свиную ногу, чтобы удобнее было ее нарезать). Кроме того, Сэмми размахивал угрожающих размеров ножом, словно заправский пират.

— Из свинки, которую кормили желудями, — объявил он. — Вкуснятина. Из Севильи привез.

— Как поживаете? — произнес папа, протягивая мне руку. — Я ваш отец.

— А, так это с вами я разговаривала сегодня утром? Между прочим, мог бы и сам мне иногда звонить, — упрекнула его я, поцеловав в щечку.

— Не хочу докучать тебе звонками, золотко, — сказал папа, взглянул на нас с Сэмми и добавил: — Какие же у меня прекрасные дети!

Добравшись до кухни, мы увидели, что все уже торжественно восседают за столом. Мы с папой и Сэмми присоединились ко всем остальным. В общей сложности нас собралось одиннадцать человек: моя семья, Беа с Зузи, папа с Сэмми, ПП с Иваном и ветеринар Ник, который решил понаблюдать, как мы питаемся, чтобы понять, поможет ли это в лечении Дженет. Мне нравится, когда за моим столом собираются гости, едят мою еду… Страсть к кормлению всех и вся — моя самая еврейская черта. За организацию конкурса отвечала Китти. Перед каждым из гостей она поставила две тарелки: на первой была наклеена бумажка с буквой «А», на второй, соответственно, «Б». Рядом с каждой тарелкой лежал листик с ручкой, а в центре стола красовалась «избирательная урна» — в прошлой жизни свинка-копилка Лео. Стол Китти уставила пушистыми желтыми цыплятками, когда-то служившими украшением пирога на Пасху, а теперь извлеченными из глубин шкафа. Грег стоял во главе стола, словно дирижер перед началом увертюры. По его сигналу все взяли ложки в руки и попробовали суп, сначала из тарелки «А», потом из тарелки «Б».

— Еще раз можно попробовать? — уточнил папа, изо всех сил стараясь беспристрастно оценить каждое блюдо.

— Да, — кивнул Грег. — Только убедитесь, что для каждой тарелки вы используете отдельную ложку.

Кнедлики таяли во рту, суп зачерпывался ложками, повсюду слышались причмокивания, облизывались губы, и, наконец, все проголосовали. Иван, кажется, ни капельки не удивился такому странному ритуалу. Поймав мой взгляд, он кивнул в сторону ПП и виновато пожал плечами. В очередной раз я поразилась, до чего же он красив, и с трудом подавила волнение.

Китти назначила себя ответственной за подсчет голосов и теперь изящно вытаскивала бумажки из туго набитой копилки, эффектно потрясая каждым листиком, прежде чем аккуратно положить его на стол.

— Черт, Китти, тебе обязательно из всего делать представление? — недовольно буркнул Лео. — Прекращай выеживаться со своим балетом и просто подсчитай голоса.

Ничуть не обидевшись, Китти аккуратно разложила листки с голосами на столе. На каждом из них красовалась одна и та же буква: «Б». Грег попытался отшутиться, но я-то видела, как сильно он расстроен.

— За что, Господи, за что? — бормотал он, в отчаянии сжав лицо руками. Папа успокаивающе похлопал его по спине, а я попыталась поцеловать. — Не нужна мне ваша жалость! — воскликнул он якобы полушутливым тоном, по которому сразу стало понятно, что это не совсем шутка.

Грег стоял, отстранившись от меня рукой, и смотрел на что-то на полу. Проследив за его взглядом, я практически воочию увидела, как на его рану сыплется соль. Перед Дженет тоже поставили две мисочки с надписями «А» и «Б». Вторая была пуста, к первой же она даже не притронулась.

— Ну, теперь мы хоть знаем, что она ест куриный суп, — ободряюще сказала я, пытаясь смягчить горечь публичного поражения.

Ник яростно строчил что-то в своем блокноте. Его острая бородка подергивалась от восторга.

— Она хочет, чтобы к ней относились как к члену семьи, — объявил он. — Она хочет питаться вместе с вами и есть то же, что едите вы.

— Эврика! — воскликнула я.

Подавая следующее блюдо, я, желая облегчить страдания Грега и всячески подчеркивая, что именно он является его создателем, заметила, как он запихивает один из кнедликов в баночку. Конечно, мы выяснили кое-что насчет проблем Дженет, но Грег дошел до точки. Теперь спасти его могла только наука — видимо, он решил отправить образец кнедликов в лабораторию и раз и навсегда разрешить эту загадку.

— Давайте я помогу, — предложил Иван, вставая из-за стола и присоединяясь ко мне у плиты. Он понизил голос: — Прости, Хло, я не знал, что мы идем к вам в гости. Я вообще никуда идти не хотел, но она меня как-то уговорила.

— Она ведьма, — объяснила я, — и подчинила тебя своей воле.

— Да, мне тоже так показалось, вот только вслух сказать не решался. Как бы то ни было, смущать тебя в твоем доме я не намерен. Но мне бы очень хотелось снова с тобой увидеться, — произнес он. Его рука медленно поднялась к моему лицу. Иван удивленно взглянул на руку и отдернул ее назад, словно был ребенком, которого застали за кражей мелочи из маминой сумки. — Наедине, — добавил он тихо.

— А где твоя жена?

— Уехала на неделю, а может, и на две, — пожал плечами Иван. — Нам надо отдохнуть друг от друга, собраться с мыслями.

Хмм, временно одинокий мужчина. Интересно, как это соотносится с правилом? Надо будет уточнить у Рути.

Иван нацарапал что-то на листке бумаги и передал мне.

— Придется тебе над этим поработать, — загадочно произнес он.

«Tvoi sup — chudo, как i ty. Ponedel'nik v shest' chasov, 23 Potter Lein».

— Что это? — спросила я. — Ребус?

— Найди кого-нибудь, кто говорит по-русски, они тебе помогут, — улыбнулся Иван.

Наши взгляды соприкоснулись, и мы замерли, словно силясь запечатлеть в памяти лица друг друга. Какое-то мгновение он стоял чересчур близко от меня, и я почувствовала, как от него пахнет мылом и еще чем-то неуловимым, его собственным ароматом, почему-то таким знакомым и близким. У каждого человека, как и у всех семей, есть свой запах, который может притягивать или отталкивать. Наша eau familiale[9 - Семейная вода (фр.).] заявляет о себе, как только вы входите в дом. Особенно заметно ее отсутствие, когда, например, мы уезжаем и в доме живет кто-нибудь еще. Лео всегда отличался удивительно развитым обонянием — по запаху он мог определить хозяина любой вещи. Краем глаза я заметила, как он подобрал шарф, упавший на пол, понюхал его и, не сказав ни слова, повесил на спинку папиного стула.

Я села за стол рядом с Иваном.

— Мм, восхитительное ризотто, — похвалила я.

Все гости согласно закивали и принялись превозносить Грега.

— Не жалейте меня, — пробурчал Грег, все еще страдая от своего поражения.

Я чувствовала тепло, исходящее от сидящего рядом Ивана. Предметы вокруг расплывались, громкий смех и голоса, казалось, звучали где-то далеко-далеко. Сначала я смотрела, как его руки ловко управляются с вилками и ножами, потом в фокус попали его жующие губы, зубы и язык. Мне хотелось поцеловать его, почувствовать его губы на своем лице, его руки на своем теле.

— Хло. Хло! — чей-то очень знакомый голос позвал меня издалека, а потом постепенно я увидела перед собой лицо Грега, который удивленно на меня смотрел. — Мне надо уехать. Это все чертова миссис Мигэн, ей кажется, что у нее сердечный приступ. Я-то знаю, что с ней все в порядке, но ее муж требует, чтобы я приехал.

— Да-да, конечно, разумеется! — очнулась я от предательских грез.

— Хло, дорогуша, нам тоже уже пора, — добавила ПП, вставая и проводя руками по телу. Ее наращенные светлые волосы были собраны в высокий хвост, настолько тугой, что он стягивал кожу на лице. Правда, у нее это выглядело почему-то шикарно, а не вульгарно. — Пошли, Иван, — позвала она.

— Нет-нет, я, пожалуй, останусь, — попытался оказать сопротивление Иван, но вскоре тоже встал, галантно подал ПП пальто и побрел за ней, словно агнец на заклание.

Сэмми с детьми удалились смотреть телевизор на второй этаж, Беа и Зузи, хихикая, растворились в ночи, ветеринар Ник тоже ушел, бормоча: «Поразительно, просто поразительно». Папа, как это с ним часто бывает, напевал что-то себе под нос, размахивая руками и притоптывая в такт музыке, звучащей в голове.

— Пап, расскажи мне про свой роман, — попросила я.

Он вздохнул, наполнил наши бокалы вином и повернулся ко мне.

— Ты помнишь Юргена Гебера, — сказал он, и это был не вопрос, а констатация факта.


Юрген Гебер присутствовал в моей жизни столько, сколько я себя помню. История их с папой знакомства была семейной легендой, которую мы с Сэмми при всяком удобном случае требовали пересказывать снова и снова.

В 1943 году папа отправился служить в армию. Ему тогда было всего шестнадцать лет, так что он, подделав дату рождения в паспорте, отцовскую подпись и оставив родителям записку, ушел ночью из дома и записался в 5-ю бронетанковую дивизию. Год спустя он служил в Италии радистом на танке. (Папа утверждал, что азбука Морзе звучала для него как музыка, так что он освоил ее очень быстро.) В тот день, пятнадцатого июля, стояла прекрасная погода. Папа и пять его сослуживцев валялись на травке в лесу близ Сиенны, наслаждаясь редкими для солдат моментами затишья и безделья. Они курили, рассказывали про жизнь дома, про девчонок, которых любили и которых надеялись еще не раз увидеть. Их объединяло общее дело — в обычной жизни они вряд ли когда-нибудь встретились бы, не говоря уж о том, чтобы подружиться. Самый близкий папин друг, Джимми, был каменщиком из Кройдона и считал, что задрать ногу и пукнуть изо всех сил — это очень смешно. Но зато он пел, как Фрэнк Синатра, и всегда радовался жизни, что и сблизило их с Берти — вместе они стали выступать для своих друзей, исполняя номера из «Ночей Лас-Вегаса».

Особую, волшебную, атмосферу создавали и тысячи жужжащих и гудящих насекомых. Казалось, они тоже временно сложили оружие и не кусали людей, а тихо-мирно порхали с одного вкусного цветка на другой. Один из друзей поднялся, отошел на несколько шагов, расстегнул штаны и пустил струю, которая аркой поднялась над его отдыхающими товарищами. Они отметили это достижение аплодисментами. Пригревшись на солнышке, все они, кроме Берти, уснули под гипнотическое жужжание насекомых, опьянев от запаха прогретой лучами земли. Берти же встал и потянулся, радуясь, что после долгого заточения в танке наконец-то может свободно двигаться. Потом он ушел поглубже в лес, по природной брезгливости выбирая для своих дел место поукромнее. Присев на корточки, он почувствовал, как теплый ветерок обдувает его голый зад. Закончив, он зашел еще глубже в лес, наслаждаясь одиночеством, которого в компании грубых солдат был лишен долгие месяцы.

Он задумался — и, как и обычно, окружающая его тишина заполнилась музыкой. Вероятно, какое-то время он просто гулял; небо становилось все темнее и темнее, и вдруг он понял, что безнадежно заблудился, совсем как Гензель и Гретель. Притомившись, он присел у дерева на пару минуток, чтобы привести в порядок мелодии, звучавшие у него в голове, и поразмыслить над тем, что же ему теперь делать. Видимо, вскорости он уснул, потому что следующее, что он помнит, — холодный металл ружья, уткнувшийся прямо ему в затылок.

— Помню, я тогда подумал: вот все и кончилось, не успев даже толком начаться. Мне было немного грустно, но думал я будто не о себе, а о ком-то другом.

Медленно обернувшись, он встретился глазами с немецким солдатом примерно его лет. Ужас в глазах солдата соответствовал ужасу Берти — оба юноши буквально тряслись от страха. Палец немца на спусковом крючке дрожал. Он не сводил глаз с Берти и все бормотал, словно заклинание, одну и ту же фразу: «Der Sohn einer Mutter». Потом он опустил ружье и разрыдался.

— Мы же были мальчишки, испуганные и одинокие, отчаянно скучающие по дому, — рассказывал папа.

Тогда Берти взял свое ружье и торжественно положил его рядом с немецким. Он протянул юноше руку и представился, словно они встретились на какой-нибудь вечеринке:

— Рядовой Берти Живаго, пятая бронетанковая дивизия.

— Юрген Гебер, вторая дивизия немецкой армии, — представился юноша и вежливо пожал папину руку.

При помощи папиного корявого идиш и школьного английского Юргена они сделали первые шаги по пути дружбы, которая прервалась только много лет спустя, со смертью Юргена, скончавшегося в 1973 году.

— Я бы не смог тебя убить, — признался Гебер, когда они сидели плечом к плечу у дерева и курили одну сигарету на двоих, — я все думал: он ведь тоже чей-то сын, как и я. Der Sohn einer Mutter. Я с тем же успехом мог бы убить и самого себя. У меня перед глазами стояло лицо матери, каким оно было, когда я уходил на войну. Она обняла меня, и я понял, какая же она маленькая и хрупкая — я мог раздавить ее своими объятиями. Она так пристально смотрела на меня, словно хотела запомнить мое лицо навсегда.

Даже сложением они походили друг на друга: оба невысокие, крепкие, синеглазые кудрявые брюнеты. Юрген отбился от своего полка, пытаясь укрыться от вражеского обстрела. Следующие два дня молодые люди вместе прятались в лесу. Питались они подстреленными кроликами, с которых неумело обдирали шкуру и жарили прямо на открытом огне. Наевшись обгорелого и местами волосатого мяса, они начинали рассказывать друг другу истории.

— Я не хотел идти в армию, — рассказывал Юрген, — меня заставили. Что это вообще за страсть умирать за свою страну, вне зависимости от ее поведения? Национализм — вредная штука, сначала он учит ненавидеть, а потом убеждает, что ненависть — это хорошо. Они несут всякий бред про евреев и сравнивают их с крысами, а потом показывают картинки с убитыми крысами. Вот ты сказал, что ты еврей, но я же вижу, что ты такой же человек, как и я. В этом мире мы все люди, полные надежд и страхов, которые хотят любить и быть любимыми. А до войны нас довели злодеи, которые свою злобу хранят в сердцах и умах и выпускают ее наружу, когда от этого есть какая-нибудь выгода.

Схожесть мыслей обоих юношей особенно ярко подчеркивала бессмысленность войны. Берти вполне мог родиться Юргеном, и наоборот. Что за прихоть судьбы определяет, кому кем быть и где жить? Те два дня в лесу навсегда изменили их жизнь; научили самостоятельно мыслить и показали, что в людях ценнее всего честность и общность интересов. Они не стали записывать свои адреса на бумаге: слишком боялись, что их найдут и обвинят в шпионаже или сотрудничестве с вражеской стороной. Но Берти сочинил короткую песенку, благодаря которой они запомнили адреса друг друга навсегда. Они расстались вечером второго дня. Позже Берти узнал, что Юрген сам выстрелил себе в ногу, чтобы по состоянию здоровья вернуться домой. Через несколько месяцев, проведенных в военном госпитале, он уехал в родной город. А Берти еще целый день искал своих товарищей. Уходя, он оставил их спящими у танка, а вернувшись, увидел мертвыми: в тот июльский день они уснули навечно: их перестреляли во сне.

Интересно, каково было семнадцатилетнему пареньку, когда он нашел тела своих мертвых товарищей? Берти винил себя, ведь его не было рядом с ними. К чувству вины примешивалось и удивление: как это вышло, что обычная потребность организма спасла ему жизнь. Он сел на камень и разрыдался. Потом верх над эмоциями взял инстинкт самосохранения, и Берти понял, что сам находится в опасности. Он вернулся в танк и вызвал подмогу. Он понимал, что в гибели друзей, скорее всего, виноваты соратники Юргена, и поразился горькой иронии судьбы, которая держит каждого из нас в своих крепких издевательских объятиях. Он решил взять у каждого из погибших по какой-нибудь личной вещи, чтобы передать их родным по приезде домой. В ожидании подмоги он сидел за танком (так, чтобы не видеть тела друзей) и тихо напевал:
		В городе Берлине,


		В начале Фридрихштрассе,


		В доме номер восемь, —


		В начале, не в конце! —


		Поселился добрый,


		Славный Юрген Гебер,


		У него на двери


		Табличка с буквой «Ц».


Когда война закончилась и Юрген с Берти оказались в безопасности родных домов, они начали обмениваться письмами и фотографиями, отслеживая повороты судьбы друг друга. Но вживую они так больше никогда и не встретились, опасаясь, что это разрушит магию тех двух дней в лесу. Юрген стал художником и в 1961 году перебрался из Восточного Берлина в Западный — всего за несколько дней до того, как город разделила стена. Берти стал композитором. В детстве мы с Сэмми вовсю распевали песенку про Юргена Гебера — для нас она была столь же обычной, как «Твинкл, маленькая звездочка» для других детей.


Папа наклонился и взял меня за руку.

— А теперь я расскажу тебе конец этой истории.

На моем лице, видимо, отразилось удивление, потому что папа мягко потрепал меня по руке и улыбнулся. Он рассказал, как осенью 1973 года в Лондон приехала Хельга, вдова Юргена, чтобы поведать папе о смерти его друга от рака и подарить одну из картин покойного. На ней был изображен юноша в военной форме, мирно уснувший в тени дерева — именно таким Юрген впервые увидел папу в том итальянском лесу и написал его портрет много лет спустя с потрясающей точностью и правдоподобием. Мне была знакома эта картина; она висела у папы в кабинете рядом с фотографией, на которой мы с Сэмми изображали идеальных детей. Для Хельги папа был тем же юношей из далекого итальянского леса, что и для ее мужа, и они быстро стали любовниками. Их объединило общее горе, а судорожный, поспешный секс вернул им молодость и не позволил памяти о Юргене умереть. Хельга была еврейкой, и Юрген всегда шутил, что он таким образом искупает вину за злодеяния соотечественников. Столь вызывающий выбор, конечно, отвратил от него родственников, но все же не был очень уж дерзким, учитывая потрясающую внешность Хельги. В первую их встречу перед папой предстала высокая рыжеволосая женщина чуть за сорок, с соблазнительным бюстом и пухлыми губами, как у Риты Хейворт. Английским она владела в совершенстве и лишь иногда, когда проглатывала буквы или чересчур четко выговаривала отдельные слова, ее родной язык выдавал себя.

— Мы встречаемся четыре раза в год, в Париже, — продолжил папа.

— До сих пор?

— Да, на протяжении последних тридцати лет. Я люблю ее. Так я благодарю Юргена за то, что он спас мне жизнь много лет назад. «Гебер» в переводе с немецкого означает «дающий». Если бы Юрген тогда не «дал» мне жизнь, не было бы сейчас ни тебя, ни меня, ни Сэмми.

— А как же мама?

Папа поднялся с кресла и встал у окна, вглядываясь в вечернюю тьму сада. Он вздохнул, и на замерзшем окне появилось туманное пятнышко. Он провел рукой по волосам — все еще густым и кудрявым, но за прожитые годы уже выцветшим добела. Вот что делает с людьми старость: контуры расплываются, краски вымываются, пока ты окончательно не выцветаешь и не исчезаешь вовсе.

— Она все узнала. Боюсь, я так увлекся Хельгой, что забыл об осторожности. Ей было очень плохо, и я поклялся, что брошу Хельгу. Я и правда попытался с ней расстаться, но не смог. Мама поверила, что я ее бросил, и вроде бы простила меня, но в отместку сама завела интрижку на стороне. Ей всегда нравилась догма «зуб за зуб». Ну, винить ее в этом романе я, прямо скажем, не могу.

Моя собственная интрижка вдруг показалась мне мелкой и банальной. Вот я — встретила парня на вечеринке и захотела с ним трахнуться, а вот папа — его жизнь как кипящий котел, в котором смешались любовь и честь, жизнь и смерть. Его жизнь казалась эпической, моя — жалкой.

Меня тронул его рассказ, и я увидела своего папу таким, какими дети почти никогда не видят родителей, — человеком с прошлым и воспоминаниями, в которых нет меня, с личной жизнью и тайнами. Поняв это, я почувствовала, что он стал мне еще ближе.

— А почему сейчас вы с Хельгой не живете вместе? — спросила я.

— У нас у каждого своя жизнь, в разных странах, — объяснил папа, — но помимо этого, мы просто не хотим портить отношения бытовыми проблемами. Нас все устраивает. Писательница Хелен Роуленд как-то сказала: «Через несколько лет брака мужчины и женщины иногда смотрят и не видят друг друга». Я не хочу, чтобы такое произошло со мной и с Хельгой.

Тут мы услышали, как открылась дверь и раздался голос Грега, который вернулся от пациентки.

— Мне пора, — сказал папа, как обычно целуя меня сначала в губы, потом в нос и в завершение в лоб.

Я быстро упаковала ему еду в пластиковые контейнеры. Мне не нравилось, что ему приходится готовить и есть в одиночестве, и теперь, когда я узнала про его роман с Хельгой, мне захотелось, чтобы они стали жить вместе. Папа взял мою руку в свою.

— Если он тебя хочет, это еще не значит, что ты должна ему отдаться, — произнес он.

Я залилась краской, поняв, что он имеет в виду Ивана. Интересно, это и всем остальным так очевидно?

— Рути мне то же самое сказала, — призналась я.

— Рути умная девушка, я всегда так считал, — ответил папа.


Глава седьмая


Нежный ягненок из старой баранины


Вам понадобится:

1 женщина в возрасте за сорок;

1 кошелек, набитый наличностью и/или кредитками;

1 часть магазина «Топ-Шоп»;

1 часть магазина «Манго»;

1 часть магазина «Зара»;

по щепотке аксессуаров и косметики.


Смешайте женщину с «Топ-Шопом», «Манго» и «Зарой». Добавьте возможность примерки неподходящих по возрасту нарядов. Украсьте аксессуарами и раскрасьте косметикой. Когда женщина будет готова, начинайте мельком смотреть на свое отражение в зеркалах, витринах магазинов и в глазах прохожих (особенно мужчин).


Поутру меня разбудил громкий шум. Пытаясь определить его источник, я вышла на улицу и обнаружила Сэмми, который устанавливал на лужайке палатку. Волосы у него прилипли ко лбу, а вид был донельзя довольный.

— В доме слишком душно, — объяснил он. — Не могу спать с включенным отоплением. Ничего, если мы с Китти и Лео поспим в палатке пару ночей?

Я похлопала Сэмми по плечу, зашла в дом и вяло принялась за ликвидацию последствий вчерашнего застолья. В ворохе смятых бумажек — «бюллетеней» — обнаружилась записка Ивана. Вчера я бездумно оставила ее на столе. Да, мне бы не помешало слегка подшлифовать мастерство двуличия и обмана. Засыпая вечером, я твердо решила не вспоминать больше об Иване, но, увидев записку, сразу забыла про все свои благие намерения и начала соображать, к кому бы обратиться за переводом.

В перерыве между пациентами я вышла из дому и чуть не столкнулась с Дамой-с-голубями.

— Вы только на нее посмотрите, девочки! — обратилась она к порхающим вокруг птицам. — Так и напрашивается на неприятности.

Старушка протянула мне руку, и я приняла ее. Рука у нее оказалась на удивление мягкой, нежной и белой. Она притянула меня поближе и внимательно посмотрела мне в лицо.

— Так я и знала, — загадочно пробормотала она.

Потом развернулась и резво пошла вниз по улице, сопровождаемая суетливой и шумной стаей птиц. Мне показалось, будто я стала слабой и почему-то уязвимой. Я стояла и смотрела на Даму-с-голубями, пока она не скрылась из виду.

«Магазин деликатесов!» — вспомнила я о «Волге», русском магазинчике на Сэласбери-роуд. Идти решила через парк. На детской площадке никого, кроме мамы с мальчиками-двойняшками, не было. Один из них устроился на качелях, и женщина вяло его подталкивала, повторяя:

— Еще разок, и пойдем домой. Чарли, нам правда пора идти. — Потом она окликнула второго мальчика на горке: — Фредди, я все вижу! Правда! — но в голосе ее не было уверенности.

На скамейке устроился одинокий пьянчуга с пивом в руках. Закрыв глаза, он покачивался в такт только ему слышной мелодии. Почти все деревья уже облетели; на фоне серого неба торчали голые ветки, всю плоть с их костей сдул холодный ветер. Я плотнее закуталась в куртку. Проходя мимо дома Рути, я увидела, как из дверей вышел молодой мужчина, с ног до головы одетый в кожу. У него зазвонил мобильник.

— Буду в пять, — услышала я его голос, прежде чем он вскочил на мотоцикл и скрылся из виду.

Рути иногда работала дома, но по пятницам почти никогда. Наверное, заболела.

В «Волге» я до этого не бывала, хотя не раз с любопытством всматривалась в ее витрины. Магазин располагался рядом с еврейским рестораном Эйба Грина, куда мы частенько наведывались, особенно когда там выступал брат Эйба Эрби со своей группой. «Волга» оказалась маленькой и темной. Над входом висел колокольчик, который слабым позвякиванием сообщал хозяину о приходе покупателя. Я прошлась по небольшому помещению, изучая незнакомые банки и коробки с надписями на кириллице. На полках лежали старомодного вида шоколадные конфеты, которые, видимо, вручную заворачивали в фантики с белочками; буханки черного ароматного хлеба; холодильник был забит пельменями, очень похожими на китайские, а рядом стройными рядами выстроились бутылки водки.

— Chem ia mogu vam pomoch'? — спросил неулыбчивый мужчина лет пятидесяти за стойкой. Он сидел на стуле. С его губ свисала странного вида сигарета, а на стойке валялись стопки русских газет и видеокассет.

— Простите, я не говорю по-русски, — извинилась я.

— Чем я могу вам помочь? — повторил он по-английски.

Я протянула ему записку. Он улыбнулся, и выглянуло солнце: почти все зубы у него были из золота. Он оказался моложе, чем мне сначала подумалось. Наверное, мой ровесник, хотя по лицу его было видно, что жизнь у него нелегкая. Вытащив сигарету, он стряхнул с губ прилипшие крошки табака, подошел ко мне и слегка толкнул меня локтем.

— Nu-ka, devushka, — сказал он, — посмотрим.

— Что там? — нервно спросила я, поняв, что Иван мог написать в записке что-нибудь чересчур интимное.

— Твой суп чудо, как и ты. Понедельник, шесть часов, дом двадцать три по Поттер-лейн. — Хозяин лавки перевел взгляд на кольцо у меня на левой руке, потом посмотрел мне в лицо.

Похоже, он сразу понял, в чем тут дело.

— Жизнь так коротка, — мягко произнес он.

Я покраснела, но, к счастью, тут у меня запищал мобильник и я была избавлена от необходимости отвечать. На экране светилось одно-единственное слово: «Ну?» Сообщение пришло от Ивана. Я поблагодарила хозяина магазина и вышла на улицу. Сердце у меня билось как сумасшедшее, и, не давая себе времени опомниться, я ответила: «Код взломан. Увидимся на месте». Жребий брошен.

Рути не подходила ни к мобильнику, ни к домашнему, так что на обратном пути я забежала и позвонила ей в дверь. Мне никто не открыл. Это было совсем уже странно и не похоже на Рути — мы давно пришли к соглашению, что всегда будем друг с другом на связи. Я забеспокоилась, но у меня был назначен сеанс с Угрюмой Джиной, так что я решила найти Рути попозже.

Похоже, Джину уже не так расстраивала надвигающаяся свадьба.

— Все нормально, — говорила она. — Ну, я ведь и правда его люблю, да и мужчин у меня было в жизни достаточно. Все равно они все одинаковые. Ну, за исключением Джима, он гораздо лучше всех остальных. Я правда его люблю. А только это и нужно, верно? Любовь — все, что тебе нужно.

Так, она, похоже, обратилась к творчеству «Битлз»[10 - All you need is love («Любовь — все, что тебе нужно» (англ.) — известный хит группы Beatles.]. С другой стороны, так всегда бывает, когда влюбляешься; в каждой песенке видишь глубокий смысл, а любое клише воспринимаешь как озарение свыше. У нас с Грегом было две «наши» песни: «Ты мне не безразличен» Чаки Хан и «Я звоню, просто чтобы сказать, как люблю тебя» Стиви Уандера. Сентиментально, я знаю. Но в 1984 году, когда мы познакомились, эти две песни звучали отовсюду. Интересно, а какая песня может стать «нашей» у меня с Иваном? «Двуличная»? Я задумалась, что же мне надеть в понедельник на свидание. Взглянула на Джину и восхитилась ее цыганской юбкой с водолазкой, широким кожаным ремнем и ковбойскими сапогами. Отличный стиль; может, она одолжит мне что-нибудь на день? Я уже открыла рот, чтобы спросить у нее, но вовремя спохватилась. Господи, я ведь ее психотерапевт, а не какая-нибудь подружка. Что-то я теряю хватку. Я всегда гордилась своей работой и старалась хорошо ее выполнять. Люди даже в очередь выстраивались, чтобы ко мне записаться. Я ужаснулась, осознав, до чего нерасторопно работала в последнее время. Наверное, мне не помешал бы отпуск.

Этой мыслью я и поделилась с Грегом, когда мы сидели в гостиной перед телевизором, в кои-то веки настроенным на тот канал, который устраивал именно нас, — перед этим мы уложили Китти, Лео и Сэмми в их холоднющую палатку.

— Да ну, все с тобой в порядке, — отмахнулся он, — ты себя лучше чувствуешь, когда работаешь.

Я пыталась найти слова, чтобы сказать ему, что мне хочется чего-то большего, но в то же время не выдать свою тайну. Еще меня подмывало спросить, почему он больше ко мне не прикасается. Но, прежде чем я успела раскрыть рот, Грег начал рассказывать о миссис Мигэн, которая вчера вечером, когда он приехал к ней, оказалась совершенно здоровой.

— Она просто сумасшедшая, точно тебе говорю. Думаю, ей нужно обратиться к одному из ваших. Ну, только к нормальному специалисту, к психиатру.

Как же меня бесило, когда он вот так поливал грязью психотерапию, считая научной только психиатрию.

— Психиатры — врачи с медицинским образованием, — изрек он в очередной, стотысячный раз терпеливым тоном человека, который объясняет ребенку элементарные вещи. — Существуют реальные доказательства того, что лекарства исцеляют, а вот насчет разговоров я сильно сомневаюсь.

— И тогда я убила его, ваша честь, — пробормотала я по пути в спальню, подготавливая про себя речь на суде после убийства мужа. Если я и заведу роман с Иваном, виноват в этом будет Грег; он сам меня до этого довел. Прежде чем заснуть, я отправила Рути сообщение: «ТЫ ГДЕ И КАК? ЗАВТРА В ПАРКЕ В 11 КОФЕ? МУЖ — ГРЕБАНЫЙ КОРОЛЬ КОЗЛОВ». Я слишком разозлилась, чтобы использовать аббревиатуры.


Видимо, ночью Китти с Лео замерзли и вернулись домой; утром я обнаружила их в кровати Китти — они лежали рядышком, свернувшись комочком, словно два несчастных брошенных щеночка. Я все еще злилась на Грега. «Теперь-то я знаю, какая у нас песня», — думала я, вытряхивая корзину с грязным бельем и запуская стиральную машину. — «Когда прошла любовь». В молчаливой ярости я съела целых четыре тоста с «Мармайтом»[11 - «Мармайт» — питательная белковая паста производства одноименной компании; используется для бутербродов и приготовления приправ.].

«А ну прочь с кухни!» — заорала я сама на себя, чтобы наконец остановиться, и отправилась в подвал. В субботнее утро у меня было два ранних пациента. Меня страшно взбесило вчерашнее высказывание Грега насчет моей профессии, но я заставила себя сконцентрироваться.

Первым явился Яростный Фрэнк. Он извинился за опоздание, объяснив, что торопился дописать жалобы в различные органы, чтобы успеть к первой почте. Меня поразило, насколько они с Грегом похожи. Как странно, что я раньше этого не замечала. Фрэнк вел дневник своей злости, и я даже согласно кивала, когда он зачитывал, что его особенно бесит: когда при звонке автоответчик предлагает тебе самому выбирать, на какие кнопки нажимать; идиотское ценообразование на железных дорогах, когда билет в оба конца дешевле, чем в один; мотоциклисты, едущие ровно посередине дороги. Все-таки в чем-то он прав: иногда бешенство — единственно возможная реакция.


Когда я пришла в кафе, Рути уже стояла в очереди за кофе. Выглядела она усталой — под глазами темные круги, волосы тусклые. Одета она была во флюоресцентно-зеленые спортивные штаны и фиолетовую толстовку. Я достала из сумки темные очки и демонстративно нацепила их на нос. Рути рассмеялась.

— По круассану? — спросила она, и я замотала головой, словно мне предложили яд.

До встречи с Иваном оставалось всего сорок четыре часа, и после утреннего фиаско с тостами я твердо решила поститься, чтобы приобрести максимально возможную легкость и гибкость тела.

Мы прошли к свободному столику. Рядом с нами сидел папа с теми самыми двойняшками, что я видела в парке накануне. Дети сначала погружали липкие пальчики в сахарницу, потом в кружку с горячим шоколадом, а затем облизывали и вытирали о лица, волосы и одежду друг друга. Внезапно они громко заколотили ложками по столу. Этого, видимо, им показалось мало, и они дружно заорали: «Бах! Бах! Бах!»

— Фредди, Чарли, прекратите! — одернул их отец, замахнулся «Файненшл таймс», будто отгоняя назойливую муху, впрочем безрезультатно, и снова погрузился в чтение. Поймав мой взгляд, он пожал плечами: «Дети, что с них взять? Но я очень хороший муж, вот, взял их с собой, чтобы разгрузить жену».

Наверняка он предоставил ей выходной, скромно и великодушно, как это свойственно мужьям-кормильцам, у которых жены занимаются домом и детьми.

Вот что происходит, когда в семье появляются дети: как только ты возвращаешься из роддома с драгоценным сверточком, беспомощно прижимающимся к твоей груди, так сразу обнаруживаешь: в твое отсутствие кто-то воздвиг в доме огромное табло для ведения счета. И теперь все, что бы вы с мужем ни делали, будет туда заноситься: кто кому заварил чай, кто запихнул одеяло в пододеяльник, кто сменил больше подгузников, кто сходил в магазин, кто помыл посуду. И каждый постоянно ссылается на этот воображаемый список («Я на прошлой неделе пять раз купал ребенка!»). Женщины, конечно, тоже пристально следят за счетом, но мужчины помимо прочего еще и требуют похвалы и одобрения за все свои действия, так как они все делают ради женщины. «Я выношу тебе мусор»; «Смотри, я тебе все листья в саду сгреб». Без сомнения, так же поступает и мужчина за соседним столиком: «Я хожу гулять с детьми утром по субботам» — и наплевать, что каждый день с ними сидит она, та самая замотанная женщина, которая вчера на площадке вяло качала одного из мальчиков на качелях, как уже делала бесчисленное множество раз в прошлом и будет делать в будущем.

— Рути, ты что-то нехорошо выглядишь, с тобой все в порядке? — поинтересовалась я.

— Работа просто достала. Постоянно решаю чьи-то проблемы. Такое ощущение, будто я птица, кормящая пережеванной едой вечно голодных, галдящих птенцов. В наши дни никто не в состоянии сам о себе позаботиться. А если не занимаюсь чужими проблемами, то сижу на бессмысленных совещаниях, на которых даже время замирает. С тем же успехом я могла бы работать на «Шелл» или бисквитной фабрике. С интересной, творческой работой для меня покончено.

— Так всегда бывает, когда долго занимаешься одним делом, — заметила я. — Постепенно становишься управленцем, и не важно, в какой сфере ты трудишься.

— Я так от всего этого устала, — пожаловалась Рути, шмыгнув носом. — Встречи с напыщенными идиотами, которые наслаждаются звуками собственного голоса и начинают выступление с фраз типа: «Это может показаться вам странным, но что, если мы…» или «Давайте устроим мозговой штурм». А потом какая-нибудь девица с имечком типа Венди, в котором произносится слишком много лишних «и», изрекает своим нежным голоском пошлую банальность, и все мужики смотрят на нее, будто она Эйнштейн, а сами думают, как бы им ее трахнуть, только чтоб жена не прознала. — Рути устало собрала волосы в пучок и закрепила их пластиковым ножом. — Может, послать все к черту и уйти на вольные хлеба? Боюсь только, мне будет лень брать интервью у местечковых звездочек, которые прославились благодаря сиськам, выпрыгивающим из модных шмоток. Я вообще не уверена, что мне не наплевать на все эти журналы.

В этом и заключается минус возраста. Долгие годы ты карабкаешься по лестнице только для того, чтобы, взобравшись на вершину, понять, что открывающийся с нее вид тебе категорически не нравится. И остается три варианта: сидеть и радоваться тому, что есть, скатиться с размаху вниз или найти себе другую лестницу.

— Все, последняя жалоба, и я прекращаю, — пообещала Рути. — Я страдаю из-за Эн-эм-ка-дэ. В Ричарде меня бесит буквально все. Он напыщенно прокашливается перед тем, как что-нибудь сказать; он не смотрит на меня, когда я с ним говорю; он никогда меня не слушает; к десятичасовым новостям он вытаскивает зубную нить и начинает прочищать зубы. — Рути взглянула на меня: — Все, кветчить кончила.

(Кветч — очень емкое и удобное слово, которое на идише означает нытье и жалобы. Не представляю, как другие умудряются без него обходиться. Мы с Рути много лет назад построили свой воображаемый кветчориум, в котором в любое время дня и ночи можем излить друг другу недовольство жизнью; особую прелесть кветчориуму придает то, что он открыт круглосуточно.)

С другой стороны от нас сидели мужчина и женщина наших лет и держались за руки. Он кормил ее маленькими кусочками круассана, и они весело смеялись.

— Ты только посмотри на них, — шепнула я. — Как думаешь, они женаты?

— Конечно, — кивнула Рути и добавила: — Только не друг на друге. — Она слизнула пенку с края чашки и спросила: — Ну а у тебя когда будет секретное свидание?

Я опустила глаза, старательно вытирая капельки кофе замаранным платком, который извлекла из кучи барахла в сумке.

— У тебя все на лбу написано, — довольно сказала Рути.

— В понедельник, — призналась я. Было бы глупо отрицать очевидное, она слишком хорошо меня знает. — Что мне надеть?

— Трусы, которые носишь во время месячных, чтобы он тебя не трахнул на первом же свидании.

Судя по всему, на лице у меня нарисовался шок, так как она добавила:

— Да не делай ты такое виноватое лицо. Для оправдания интереса к другому мужчине вовсе не обязательно наличие мужа-садиста. Абсолютное отсутствие секса тоже вполне разумная причина. Только будь поосторожней.

От дальнейшей дискуссии меня избавили Китти и Сефи, впустившие в кафе холодный порыв ветра. На их лицах читалось жадное нетерпение — несколько недель назад я пообещала съездить с ними в торговый центр.

— Слон настигает, — прошептала я Рути, направляясь навстречу собственной судьбе. (Издалека слоны выглядят очень маленькими, и только вблизи понимаешь, насколько же они огромные. Если меня просят что-нибудь сделать не сегодня, а через несколько дней или недель, я всегда соглашаюсь. У меня слишком бедное воображение, чтобы представить, что рано или поздно этот день все-таки настанет.)


— Ой, это было ну та-а-ак прикольно!

— Слушай, она такая стерва, пригласила Молли и Анну на вечеринку, когда я стояла рядом!

Китти и Сефи щебетали на заднем сиденье машины, каждую фразу заканчивая полувопросительной интонацией. Слишком уж много они смотрят американских программ. Интересно, а в наши дни родители имеют право мыть своим детям рты с мылом? И, если нет, можно ли просто стукнуть их обеих лбами?

Мы встали на эскалатор, ведущий в девичий рай (для них) и в пылающий ад для меня. «Топ-Шоп» в субботу — и о чем я только думала? У меня было отвратительное настроение, но винить в нем я могла только себя. Я оставила девочек и устроилась в кафе с очередной чашкой кофе и статьей, которую намеревалась назвать «Как понять подростков» и отправить в журнал «Психология сегодня». Китти с Сефи без конца подбегали ко мне, демонстрируя девичьи тела и все новые наряды. За их спинами я углядела точно такую же юбку, какая была на Джине. Если ей можно, то почему бы и мне не попробовать? В конце концов, она всего на пару лет меня моложе — ну хорошо, на пятнадцать. Я смело направилась к вешалкам, собрала все составляющие костюма Джины и двинулась в примерочную. Там меня с ног до головы оглядела скучающая продавщица со жвачкой во рту, и на секунду мне показалось, что сейчас она вызовет полицию и попросит вышвырнуть меня из магазина — ведь я осмелилась взять на примерку одежду, совершенно не подходящую для дам моего возраста!

На продавщице красовались джинсы с заниженной талией, открывая всему свету пухлую задницу. И с каких это пор голый зад повсеместно вошел в моду? Меня так и подмывало схватить ее за ремень, поддернуть ей штаны и заорать прямо в ухо: «Я вижу твою жопу!» В зеркале я изучила свое отражение. Довольно богемно. Я даже не похожа на типичную пожилую кошатницу, складирующую на чердаке старые газеты.

— Мне ща показалось, она прям овца овцой будет, но ей даже идет, не? — услышала я голос продавщицы, доносившийся из соседней кабинки, где она, с трудом справляясь со жвачкой и пирсингом во рту, делилась своими мыслями с коллегой.

— Я вообще-то не глухая! — высокомерно бросила я, шествуя мимо девиц.


В «Топ-Шопе» оказалось довольно весело; я бросилась в пучину туфель, поясов, шарфов и косметики. Правда, кассирша, кажется, хотела потребовать у меня доказательств, что мне еще нет двадцати одного года, но в конце концов смилостивилась и, складывая в пакет мои покупки, обронила:

— Думаю, ваша дочь будет просто в восторге.

Сефи и Китти уже поджидали меня за дверью, их страсть к шопингу была удовлетворена. Я быстро убрала пакет из «Топ-Шопа» в другую сумку, чтобы его не заметила внимательная Китти.

— Мам, пошли, мы тебя уже сто лет тут ждем! Мы есть хотим!

— Когда я была маленькой, Китти, родители делали то, что хотели они, а дети подчинялись, — поучительно сказала я.

Китти закатила глаза.

— И не надо вот этого. Я часами торчала в машине, пока моя мама болтала о скучных вещах со скучными людьми, лишь бы она не брала меня с собой к ним на чай (у таких людей обычно не было никаких занятий для нас с Сэмми, и мы ждали, пока взрослые наговорятся). Вы с Лео никогда не делали ничего, чего бы вам не хотелось. Вообще-то это я все время делаю то, что хотите вы.

— Например?

— Например, смотрю это ваше бесконечное идиотское реалити-шоу, в котором парочки постоянно орут и скандалят.

— В смысле, «Немного Барни»? Да ладно, мам, ты же обожаешь это шоу! Тебе все время интересно, подерутся они или нет. Так что это не в счет, угу? — ответила Китти.

— Ну хорошо. Я смотрю, как вы с Лео играете в компьютерные игры, в которых нужно за наименьшее время оторвать как можно больше голов как можно более жестокими смертоносными способами. Так нечестно. Мы никогда не делаем то, чего хотелось бы мне.

— Ну конечно! Между прочим, это я предложила поехать в «Топ-Шоп», — напомнила Китти.

Н-да, тут в моей аргументации зияла брешь. Мы делали то, что запланировала она.

— Ладно, пошли, — сказала я, уводя их подальше от дверей.

— Погоди-ка, — встрепенулась Китти, — а что это у тебя в пакете?

Черт.

— Да ничего особенного, так, мелочовка всякая. Ну, пойдемте уже.

К счастью, в этот момент мимо нас прошествовал юноша, и Китти отвлеклась.

— Tres секси, — сказала Китти, пихая Сефи локтем.

Я, кажется, выглядела удивленной.

— Ну, в смысле, он в хорошей форме, — перевела мне дочь.

— А, в стародавние времена про него сказали бы «привлекательный», ты об этом? — Я вдруг четко поняла, что, несмотря на новую модную одежду, я уже глубоко пожилая дама.


Глава восьмая


Измена по рецепту Рути Циммер


1. Никогда не ввязывайся в интрижку с тем, кто от ее разоблачения потеряет меньше, чем ты.

2. Никогда ни в чем не признавайся: не умеешь врать, не ври.

3. Никому ничего не рассказывай — у твоего друга тоже есть друзья. Не говори никому ни слова.

4. Никогда ничего не оплачивай кредиткой.

5. Никогда не влюбляйся в любовника, если не собираешься ради него бросить мужа.

6. Отрицай и ври.

7. Убедись, что тебе хватит сил выдержать муки совести и груз вины.

8. Не оставляй никаких видимых отметин на теле.

9. Проглотишь один раз, и больше тебе никогда не придется повторять, но мужчина будет уверен, что ты на это способна. (Это касается любых отношений с мужчинами, не только измен.)

10. Никогда не давай согласия на тест на установление отцовства.


Утром в понедельник я проснулась и почувствовала легкий и приятный мандраж предвкушения. Тут же я ощутила, как из меня что-то капает. У меня начались месячные. Как типично. Все-таки придется мне по совету Рути надеть те самые трусы. Жизнь женщины можно проследить по состоянию ее трусов. Менструации, отсутствие менструации, молочница, выкидыши: обо всем можно узнать благодаря нижнему белью. Трусы в моей жизни столь всесильны, что у меня даже есть специальные «счастливые» трусики — красные атласные бикини, сзади украшенные ленточками. Я почувствовала знакомую тупую боль внизу и, переведя взгляд, увидела неприятную выпуклость набухшего живота.

— Ну спасибо, — обратилась я к Богу, в которого верю, только когда мне не везет.

Когда я зашла в комнату к Китти, она с виноватым видом шарахнулась прочь от шкафа.

— Ты чего там прячешь? — поинтересовалась я.

— Ничего, — соврала она.

Ей еще только предстоит обрести в подарок на тринадцатилетие от матушки-природы такую черту, как скрытность. А пока Китти можно читать, как открытую книгу.

Я поглядела на нее своим «не-вздумай-от-меня-ничего-прятать» взглядом.

— Я купила лифчик, — мгновенно созналась Китти. До допроса с пристрастием в ее случае, видимо, никогда не дойдет.

Лифчик оказался маленьким и розовым, на чашечке были вышиты крошечные красные розочки. Я взглянула на дочь, на ее детское тело с плоской грудью и детское личико; когда я обняла Китти, в глазах у нее стояли слезы.

— Ну зачем так торопиться, крошка?..

— Все уже носят лифчики, кроме меня. Как же меня бесит, что у меня совсем не растет грудь, — пожаловалась Китти.

— Знаю, заинька. Я сама такой была. — Как у всех остальных девочек, моим первым лифчиком стал крошечный «Лаки Чек» в пурпурную полоску. Размер — двадцать восемь АА. Посередине было треугольное отверстие, чтобы просунуть палец и поправить лифчик.

Мы постоянно одергивали свои бюстгальтеры — во-первых, чтобы показать миру, что они у нас есть, а во-вторых, чтобы они не задирались на шею из-за полного отсутствия груди.

Семь жизненных стадий женщины: лифчик, месячные, дефлорация, секс, свадьба, дети, менопауза. Ну и конечно, неизбежная восьмая стадия — смерть.

Я поцеловала Китти, разрешила ей надеть бюстгальтер и отвезла ее в школу. Другие мамаши у школьных ворот меня не заметили, как, впрочем, и всегда. Я уже подумывала, уж не заколдовали ли меня — стоило мне вступить на территорию школы, я словно становилась невидимкой. Одно из двух: либо я правда невидима, либо я превратилась в ту толстую некрасивую девочку, с которой никто не хочет играть в песочнице. Остальные мамы стояли, собравшись в кружки, болтали и смеялись, но мне в их компанию было не просочиться. Они постоянно окрикивали друг друга: «Сегодня пьем кофе, как всегда!» или «Не забудь, дочка Молли сегодня придет к вам в гости». Я членом этого клуба не являлась, но пока еще не выяснила почему.

— Ведь бывает так, что иногда человек тебе почему-то нравится или не нравится? — спросила Рути, когда мы однажды обсуждали других мамаш и пытались выяснить, почему чувствуем себя рядом с ними не в своей тарелке.

Я кивнула.

— Просто они нас ненавидят. Почему и за что, я не знаю. Но это факт.

— Но мы же вполне милые, нет? — удивилась я.

— Да нормальные мы. Просто другие. Нам есть о чем еще беспокоиться, помимо того, готов ли костюмчик Джимми или нужно ли малышке Софи поддеть еще одну маечку, ведь она сегодня кашляет. Мы не такие родители, как они.

— То есть наш пофигизм умаляет их родительские достоинства? — уточнила я.

— Ага, и это их страшно бесит. Тут ведь все соревнуются. Чтобы они были правы, мы должны быть абсолютно не правы.

Но мне все еще хотелось нравиться другим родителям, и я подлизывалась, чтобы меня приняли в компанию. При этом я, исключительно ради развлечения, подсчитывала, сколько мамаш проигнорируют меня в течение одного дня. В то утро моя невидимость достигла такой стадии, что мама Молли споткнулась, пытаясь пройти сквозь меня. Мама Анны начала было мне улыбаться, но, опомнившись, поджала губы и остановилась, прежде чем улыбка прошла долгий путь от растянутых губ до смешливых морщинок у глаз.

По пути домой я увидела Сэмми — он беседовал с Дамой-с-голубями. Они сидели на ступеньках перед ее домом с таким видом, словно были знакомы долгие годы. Сэмми легко заводит друзей, зачастую среди очень странных людей. Перила крыльца украшали разноцветные лоскутки ткани. Дама, как всегда, сидела широко раздвинув ноги — видимо, хотела продемонстрировать прохожим, какое у нее чистое белье. Может, безумие оградило ее белье от обычных «женских» пятен? Я все никак не могла выкинуть Даму из головы и почему-то чувствовала себя виноватой.

— Нет, русские Иваны не в моем вкусе, — заявила ПП, болтая со мной по телефону. — Все эти даго[12 - Даго — американское презрительное прозвище итальянцев, испанцев и представителей других национальностей.] скорее тебе по душе.

Да, политкорректностью ПП не отличалась.

— А что же ты тогда с ним пришла? И куда делся твой Джереми-о-мой-Джереми?

— Джереми пару дней не было в городе. А у меня потребности, — объяснила ПП.

— И ты его трахнула? — как бы между делом спросила я.

— Ивана? Нет, ты что, он же женат.

ПП никогда не спит с женатыми мужчинами. Это ее единственное правило — довольно нелогичное в свете ее обычного поведения, но в данном случае оно меня обрадовало. ПП — истинная ведьма, и, если бы ей захотелось, Иван прыгнул бы к ней в койку как миленький.

— Сегодня я встречаюсь с Джереми, — продолжила ПП. — Пойдем на премьеру фильма. Кстати, Джесси у вас поживет пару дней, так что ты попроси Беа, пусть заберет ее вместе с Китти из школы. Я потом заеду на неделе. Ну, мне пора!

— Ладно, я за всем прослежу, — пообещала я, вешая трубку.


Прежде чем отправляться на встречу с Иваном, мне предстояло сделать еще одно дело — решить, что я совру мужу. Вмешивать своих друзей в это дело мне не хотелось, а куда еще я могла отправиться в шесть вечера в понедельник? Я раздумывала над этой проблемой в ванной, нанося последние штрихи макияжа, когда вошел Грег. Чувствовала я себя стройной и чертовски соблазнительной, а от голода еще и немного ослабла, и у меня кружилась голова.

— Отлично выглядишь, — заметил Грег.

Я сделала вид, будто падаю в обморок от удивления.

— Ха-ха, как смешно, — съязвил он. — Вот видишь, я все-таки на тебя смотрю.

Он поднял сиденье унитаза. Меня так достало, что они с Лео постоянно промахиваются мимо цели, что на внутренней стороне крышки я нарисовала мишень. Дай мужчине мишень, и он обязательно будет в нее целиться; к счастью, времена «досадных промахов» в нашей семье остались в далеком прошлом.

В ванную зашел Лео, чтобы выдавить прыщ.

— Клевый прикид, мам, — заорал мне в ухо пленник айпода.

— Очень сексуальная юбочка, — кивнула головой Зузи, заглянув в ванную по пути на работу.

В проеме появилась Беа и бросила в ее сторону сердитый взгляд, полный ревности.

— Откуда у тебя такие шмотки? — спросила Китти. — Ты ведь их в «Топ-Шопе» купила, да? Вот что было в том пакете! Знаешь, мам, ты вообще-то далеко не девочка. Пап, ты ведь не позволишь ей выйти из дома в таком виде?

— Она чудесно выглядит, — не согласился Грег.

— А ты вообще куда идешь, а? — подозрительно спросила Китти, сидя на унитазе и пристально глядя на меня в зеркало.

— Ну что, может, к нам еще кто присоединится? — уклонилась от ответа я.

На колени к Китти прыгнула Дженет, а в ванную зашел Сэмми. Он устроился на краю ванны и начал поедать банан. В тесном помещении уже было не повернуться.

— Я иду в бар с редактором журнала «Психотерапия сегодня», чтобы обсудить статью, которую для них пишу. Вернусь в девять. — Ну вот, ложь выскочила так аккуратно и легко, будто я ее только что взяла из большой коробки с надписью «Ложь на любой случай». Похоже, я прирожденная изменщица.

Я быстренько сделала уроки по латыни и английскому (на самом деле, конечно, не мои, но делала их все равно я), убедилась, что Беа не забудет покормить детей, и ушла.

«Как бы то ни было, — говорила я себе по пути к метро, — я ведь просто пропущу с ним по стаканчику. Если женщина выпивает с мужчиной, это еще не значит, что у них роман».

Перед станцией метро, как всегда, стоял бездомный и продавал The Big Issue[13 - Английская газета, которую продают только бездомные.]. У него была своя «фишка»: стоя на посту, он всегда довольно безголосо пел «Дождик стучит мне по макушке», вне зависимости от того, какая стояла погода. Собственно, этим его репертуар и исчерпывался. Когда я протягивала ему свой взнос «для успокоения совести», он меня узнал и, взглянув на меня скорбными карими глазами, пропел:
		Скоро-скоро ко мне придет счастье!


Казалось, сегодня он поет только для меня.


Поттер-лейн — узкая и темная улочка позади Бик-стрит. Я все не могла отделаться от мысли, что здесь Джек-потрошитель чувствовал бы себя как дома. Толкнув тяжелую дубовую дверь дома номер 23, я оказалась в маленьком приватном клубе, каких в Сохо огромное количество. В этом заведении даже ощущался налет пожухлой элегантности: покатые полы, потрепанные кресла, полки, заставленные книгами. От пола до потолка на стенах висели карикатуры в рамках. «Наверное, он еще не пришел», — подумала я и направилась было в дамскую комнату, как вдруг над креслом, стоящим перед зажженным камином, показалась голова Ивана. Он поднялся и поприветствовал меня — взял мою руку и со старомодным шармом прижал ее к своим губам, глядя мне прямо в глаза.

— Как тут мило, что это за заведение? Никогда тут не была. А почему тут карикатуры висят? Сюда каждый может прийти или только члены клуба? — залопотала я.

Иван поднял палец, мягко приложил его к моим губам, и мы сели на диван. Господи, какой же он сексуальный. Я глубоко вздохнула, пытаясь собраться с мыслями.

— Я нервничаю, — призналась я.

— Знаю, — кивнул он. — Я тоже.

На нем был прекрасно сшитый темный костюм, под который вместо рубашки и галстука он надел белую майку. Лицо он чисто выбрил, и я впервые заметила маленький шрам у него на левой брови. Во время разговора он иногда приглаживал правой рукой свои черные волосы. На висках у него пробивалась легкая седина, как будто само время деликатно постукивало его по плечу, напоминая, что молодость не вечна. Наклонившись, он достал из портфеля небольшой пакет и протянул его мне. Внутри оказался русско-английский словарь.

— Чтобы ты так не мучалась с загадками, — объяснил он.

Вскоре мы уже вовсю болтали, делясь друг с другом историями из жизни. Я вдруг поняла, что с удовольствием флиртую, рассказывая ему анекдоты, которые должны подчеркнуть, насколько же я удивительная и интересная дама, словно шеф-повар, разжигающий аппетит своих клиентов соблазнительными закусками.

— А когда мне было пять, — услышала вдруг я свой голос, — я решила, что на самом деле я — плод тайной страсти королевской особы и что родителям меня просто подкинули. По ночам я долго не могла уснуть — все ждала, когда же за мной приедут настоящие родители.

Иван оказался карикатуристом, и я поняла, почему мы сидим именно здесь, в Лондонском клубе карикатуристов. Со своей женой, Бекки, он познакомился в Ленинграде, нынешнем Санкт-Петербурге, когда учился в аспирантуре. Она изучала русский язык и приехала на год в его родной университет. Иван тогда рисовал карикатуры для советского сатирического журнала «Крокодил», но вскоре оттуда вылетел, изобразив Брежнева в виде собачки на поводке у Маргарет Тэтчер.

— Не знаю, чем я думал, когда это рисовал. Наверное, я просто разочаровался в своей стране и уже никому и ничему там не верил.

Чтобы избежать неминуемого наказания, он быстренько женился на Бекки и уехал в Америку.

— Я никогда не мечтал о том, чтобы уехать из России, — говорил Иван. — Наоборот, я страшно жалел тех несчастных, кому не довелось быть советским гражданином — ведь лучше моей страны в мире нет… Конечно, теперь-то я понимаю, почему нас с таким трудом выпускали за границу: увидев, насколько плохо мы живем в сравнении с другими народами, мы сразу бы заметили и лапшу у себя на ушах.

Теперь он рисовал для The Times. С ПП они познакомились, когда она попросила его проиллюстрировать свою книгу о пользе безбрачия.

Иван взял мою ладонь в свою теплую и восхитительную руку.

— Хлоя, я не хочу усложнять тебе жизнь, — заговорил он. — Твои дети еще не выросли, мои уже живут своей жизнью.

С каждой секундой атмосфера становилась все напряженнее. Мне показалось, что еще мгновение, и я увижу, как над его головой вспыхнет неоновым светом надпись «ОПАСНО». Я нервно кивнула и взглянула на часы: уже половина девятого. Еще чуть-чуть, и я опоздаю домой.

— Может, поужинаем на этой неделе? — спросил Иван, подавая мне пальто. Я привстала, собираясь поцеловать его в щечку, но вместо этого наши губы вдруг встретились, и я забыла обо всем на свете. Мне показалось, будто меня обдало жаром, как бывает, когда с мороза заходишь в теплый дом. Уже тысячу лет я не испытывала этих чувств — невероятной страсти и желания отдаться мужчине целиком, полностью осознавая, насколько же точно расхожие клише описывают мое состояние. Когда мы оторвались друг от друга, я увидела отблески своей страсти в его глазах. Он вложил мне в руку записку, закорючки в которой стали мне, может, и не намного понятней, но роднее: «Ту mne ochen' i ochen' nravish'sia. Prikhodi ko mne na uzhin, v piatnitsu v vosem' chasov, 125 Sankt Peterburg Pleiz».


По пути к метро я сгорала от нетерпения, так мне хотелось поскорее расшифровать записку при помощи своего нового словаря. Правда, как выяснилось, он не очень-то мне помог, так что меня снова ждал визит к хозяину «Волги». Я уже не просто стояла у края пропасти — теперь пальцы моих ног опасно нависли над самым обрывом.

«Если это не любовь, то почему мне так хорошо?» — напевала я, подходя к станции. А потом, как это часто бывает, эйфория сменилась тоской. В вагоне я увидела парочку, которая переругивалась на незнакомом языке, кажется португальском. Хоть я и не понимала в их ссоре ни слова, многое можно было прочесть по позам. Женщина отодвинулась на самый краешек сиденья, подальше от мужчины, а он, в свою очередь, тянулся к ней, моля о прощении. Она смотрела невидящим взором во тьму за окном, и взгляд у нее был холодным и твердым. Дистанция физическая отражала дистанцию духовную, которая, казалось, с мерным движением поезда становилась все больше и больше. Мужчина начал говорить громче, но его мольбы остались без внимания, и на следующей станции он вышел. Женщина повернула голову, ее глаза неотрывно следили за мужчиной, пока его фигура не скрылась из виду. Тогда она снова уставилась в холодное стекло окна, в котором я увидела отражение слезы, сбежавшей вниз по щеке. Начинается-то все с поцелуя, а заканчивается вот как…

Я вспомнила, как познакомились мы с Грегом. Это случилось в дождливый ноябрьский вечер 1984 года. Меня тогда как раз бросил университетский бойфренд Джефф, с которым мы встречались три года, и я все еще находилась в той стадии, когда хочется смотреть на старые фотографии, рыдать, прижимая влажный платок к глазам, упиваться жалостью к себе и алкоголем, который так часто сопровождает нас после потери возлюбленных. Честно говоря, я больше страдала не из-за разбитого сердца, а из-за уязвленного самолюбия; мне давно уже наскучили наши отношения, но этот ублюдок умудрился меня опередить и уйти первым. Друзья уже стали называть меня персонажем «Поэмы о старом моряке» Кольриджа[14 - Главный герой поэмы — моряк — совершает тяжкий проступок и в наказание должен вести рассказ о своем злодеянии, длинный и бесконечно скучный.], так что ПП, которая в то время случайно переспала с джазовым саксофонистом, убедила меня отправиться с ней в «Ронни Скотт». Терпеть не могу джаз — особенно модерновый, без мелодии. Именно такой звучал той ночью в клубе, и мне казалось, будто все помещение заполнили назойливые жужжащие мухи. Я уже собралась было смыться из этого душного и прокуренного ада, как вдруг заметила Грега, облокотившегося на стойку бара с кружкой пива. Волосы у него тогда были длинные и растрепанные, а черные джинсы плотно обтягивали длинные ноги и небольшую мускулистую задницу; посередине левой щеки красовалась маленькая ямочка. Мы начали болтать, изо всех сил стараясь перекричать звучащую вокруг музыку.

— Я всегда думала, что мои настоящие родители — короли! — заорала я, и проходившая мимо официантка на нас шикнула.

— Пойдем отсюда. — Грег схватил меня за руку и вывел на холодную улицу. Там мы выяснили, что оба любим гулять под дождем, и быстро вымокли. Останавливаясь под арками, мы целовались, пока желание уединиться не привело нас в квартиру Грега, где мы занимались любовью всю ночь напролет.

— Со мной никогда такого не было, — признался он, когда мы дали себе короткую передышку и лежали на кровати. — Но я всегда мечтал, что когда-нибудь это случится.

Мне казалось, что он — тот, кто мне нужен. Устроившись на его груди, я почувствовала, что наконец-то вернулась домой. Целую неделю мы не вылезали из постели, даже не отдергивали шторы. Только изредка кто-нибудь из нас выбирался на охоту на кухню, чтобы принести добычу на подносе.

В конце концов, с огромным сожалением нам пришлось встать и вернуться к нормальной жизни. Я тогда как раз проходила практику под началом мистера Джолли[15 - Джолли (Jolly; англ.) — радостный, веселый.], чье имя никак не соответствовало характеру. Впервые я с ним познакомилась еще подростком, когда меня отправили к нему родители. В тот год умерла бабушка Белла, и у меня начались нервные приступы — каждый раз, когда папа выходил из дома, я истерически рыдала навзрыд. На первом сеансе мистер Джолли усадил меня на маленький стульчик напротив маленького пластикового стола и стал показывать листы с чернильными кляксами. Я тщательно выверяла каждый ответ — «бабочка», «монстр с рогами», «целующаяся парочка», — прикидывая, насколько несчастной мне хочется казаться в его глазах. Потом нарисовала ракету, улетающую на Луну.

— А, — понимающе закивал он. — Ракета-папа полетела на Луну-маму, чтобы сделать ребеночка!

Помнится, я тогда подумала про себя: «Да нет же, идиот, это просто ракета и просто Луна. А если мама с папой захотят потрахаться, они спокойно это сделают дома».

Вот таким малообещающим было начало нашего знакомства. Тем забавней вышло, когда благодаря иронии судьбы много лет спустя он стал моим научным руководителем.

— Если какая-то вещь тебе хорошо знакома, это еще не значит, что она хороша сама по себе, — вещал он, когда мы с Грегом только начали встречаться; говоря, он округлял гласные, словно сосал леденец. Он смотрел на меня поверх маленьких очков в роговой оправе; ноги в идеально вычищенных ботинках стояли так ровно, будто он специально вымерял, какое между ними должно быть расстояние.

«Папа-ботиночек и мама-ботиночек легли рядом, чтобы сделать ребеночка», — злобно подумалось мне. Я пришла к выводу, что ненавижу мистера Джолли. Вот он-то точно был знакомым, но далеко не хорошим. Так что я плюнула на него и выбрала руководителем миссис Клейнмэн, которая устраивала меня гораздо больше. А через три года мы с Грегом поженились.


На выходе из метро я столкнулась с Лу. В руках она держала две бутылки вина, которые спрятала, как только заметила меня. Мы болтали с ней по телефону после их разрыва с Джеймсом, но еще не встречались. В соответствии с неписаными женскими правилами поведения после расставания она сменила прическу — коротко подстриглась.

— Тебе кажется, будто у тебя есть все, а потом выясняется, что ничегошеньки-то и нет, — сказала она, теребя кольцо на мизинце. — У меня такое чувство, что я потеряла все, что имела.

Не знаю, как насчет всего, но вот вес она точно потеряла и выглядела теперь просто потрясающе. Вернее, фигура у нее выглядела потрясающе — лицо-то как раз изменилось не в лучшую сторону. К черту Аткинса — самой результативной диетой следует объявить разрыв с возлюбленным. Одной этой причины мне хватило бы, чтобы помчаться домой и дать Грегу отставку.

— Хуже всего ужасающая банальность. Эта Мэри — вылитая я! Разумеется, вылитая я двадцать лет назад. Я даже не знала, что у него кто-то есть. Думала, мы просто даем друг другу право на жизнь вне дома… — продолжила Лу, и я обняла ее, не зная, что сказать.

— Лу, тебе станет лучше, — пообещала я. — Просто нужно потерпеть. Кто знает, может, это у него просто мелкая интрижка?

— Он уже переехал к ней и купил себе мотоцикл. Сволочь. Хло, у нас ведь была с ним общая жизнь. Может, и не идеальная, но это была наша жизнь.

— А как дети?

— Злятся, — пожала плечами она. — И зачем он все разрушил? Трахался бы себе на стороне и помалкивал…

Мы расстались у здания, которое еще недавно было ее домом, а теперь стало темницей, цепью, приковавшей ее к прошлому. Каждая книга, картина или чашка напоминали ей о жизни, которую они делили с Джеймсом, а каждый из четверых детей служил наглядным примером того, что они сотворили вместе благодаря своей любви.


— Беда в том, — глубокомысленно изрекла Рути, когда мы встретились за обедом, — что люди обожают признаваться в содеянном. Как будто после того, что они поделятся с другими и расскажут, что натворили, их проступок станет менее отвратительным. Если тебе неймется гулять налево, держи рот на замке и сам мучайся от последствий. И никогда не признавайся: не умеешь врать, не берись.

Мы обсуждали с ней Лу и Джеймса.

— Значит, это правило номер два? — уточнила я.

— Может, мне пора книжку выпустить? — рассмеялась она. — Правило номер два ведет к правилу номер три.

— Это какому же?

— Никому ничего не говори. Есть одна еврейская поговорка, она отлично отражает суть дела: «У твоего друга тоже есть друг, так что ничего никому не рассказывай».

— Но ты ведь не в счет, правда? — забеспокоилась я. — Я не могу не делиться с тобой.

Хотя, честно говоря, насчет той встречи с Иваном в баре я не все ей рассказала. Я пыталась быть сильной, противостоять его обаянию. Но это давалось нелегко. С тех пор как пришла его последняя эсэмэска, гласившая: «Когда же я наконец смогу обнять тебя?» — я не переставала о нем думать.

Накануне, когда я вернулась домой, Грег пребывал в отличном настроении.

— Я их дожал! — воскликнул он, потрясая пачкой штрафов за парковку. — Совет не знает, что делать. Они понимают, что сам закон — против них!

Уже лежа в постели, я попыталась заговорить с ним о том, почему мы не занимаемся сексом, да и вообще завести нормальный разговор — вместо привычного обмена короткими репликами, больше похожего на диалог двух бизнесменов: «Ты поговорила с застройщиком? А дантисту позвонить не забыла?» Но вскоре по дыханию мужа я поняла, что он уснул.

— И сказал я тебе… — пробормотал Грег, всхрапнул и затих.


Глава девятая


Сибирские пельмени по рецепту Володи


250 г говядины;

250 г свинины;

1 мелко нарезанная луковица;

2 чашки муки;

3 яйца;

1 чашка молока или воды;

половина чайной ложки соли;

1 столовая ложка растительного масла.


Пропустите через мясорубку говядину и свинину. Добавьте к фаршу нарезанный лук, соль и перец по вкусу (чтобы фарш стал нежнее и сочнее, добавьте немного молока). Муку смешайте с яйцами, молоком, солью и маслом и замесите тесто. Выложите тесто на посыпанную мукой доску и вымешивайте, пока оно не станет эластичным.

Возьмите небольшую часть теста и скатайте из него «сосиску» диаметром около 3 сантиметров. Разделите на равные кусочки по 3 сантиметра длиной. Раскатайте каждый кусочек как можно тоньше. При помощи чашки (или стакана) с днищем диаметром 5 сантиметров нарежьте из теста кружки. В каждый кружок положите по чайной ложке мясного фарша. Соедините края кружка, защипните уголки и середину. Пельмени можно заморозить или сварить сразу после лепки.

Для приготовления пельменей вскипятите большую кастрюлю подсоленной воды. Осторожно опустите в воду пельмени и оставьте на двадцать минут, периодически помешивая.

Подавайте с маслом, сметаной или уксусом.


Мой новый друг Володя, владелец «Волги», вконец отчаялся обучить меня русскому алфавиту и решил вместо этого открыть мне рецепт сибирских пельменей — тех самых замороженных штучек с говядиной и свининой, что привлекли мое внимание еще в первый визит.

— У меня дома, в Томске, — рассказывал он, — в начале зимы все женщины семьи собирались вместе и лепили пельмени сотнями. Когда я был совсем маленький, мама сажала меня на стул, давала мне стакан горячего чаю с ложкой варенья, и я сидел и смотрел, как они работают. Я прихлебывал чай и слушал, как они, красные от усилий, болтают и поют, соревнуясь между собой, кто больше налепит пельменей. Потом они заворачивали их в бумагу и прятали глубоко под снег; зимой двор служил нам холодильником. Проголодаешься, идешь на улицу, зачерпнешь горсть пельменей, бросишь их в кипяток и ешь со сметаной или уксусом. Объедение. Вот, возьмите немного домой, попробуете, — добавил Володя и протянул мне пакет. — Конечно, домашние всегда вкуснее.

— Забавно, что в каждой культуре есть свой рецепт пельменей, — заметила я.

— Ну, просто они вкусные и сытные, разве нет? Практически целебные, — добавил он.

— Иногда еда и правда лечит душу, — откликнулась я, вспомнив, как подкармливала меня бабушка Белла. — Моя дочка Китти называет такую еду «пищей для души».

Несколько раньше, только войдя в магазин, я страшно удивилась, увидев Володю в компании Зузи и Беа — они пили чай за маленьким столиком и спорили о чем-то на исковерканном разнообразными акцентами английском.

— Улучшаем чешско-русские отношения — обсуждаем прочитанные книги и орем друг на друга, — улыбнулся Володя.

— У нас тут что-то вроде книжного клуба, — объяснила Беа.

— Ага. Вот сейчас ругаемся из-за «Анны Карениной». — Он показал пальцем на Зузи. — Вот она утверждает, что Анна заслужила смерть, так как предала мужа. А мне кажется, что иногда люди совершенно беспомощны перед лицом страсти и что нужно пользоваться любой возможностью любить.

— Вы, русские, чересчур уж безрассудные, всюду у вас страсть да страсть, — возмутилась Зузи. Ее хорошенькое личико покраснело от злости. — Эта ваша страсть много боли приносит людям.

Я не смогла удержаться и вмешалась в разговор:

— Анна виновата лишь в том, что не смогла скрыть от всех свою любовь к Вронскому. Если бы она сидела тихо и не высовывалась, никто бы не пострадал.

Володя бросил на меня понимающий взгляд.

— Как бы то ни было, — продолжил он, — книгу мы дочитали и теперь приступаем к новой. — И он поднял том, лежавший перед ним на столе.

«Вот кстати», — подумала я — это был «Доктор Живаго».

— Разве вы ее не читали? — удивилась я. Когда мне было восемнадцать, я целое лето бредила русскими классиками, пытаясь найти свои корни, а заодно и ответы на все важнейшие вопросы жизни. По вполне понятной причине «Доктора Живаго» я прочла первым.

— Я не читал, — покачал головой Володя. — А барышни делают вид, что не читали, так как притворяются, что не понимают русского языка. Na samom dele vy vse ponimaete, — язвительно произнес он.

Беа и Зузи сердито на него посмотрели.

— Что вы им сказали?

— Он сказал: «На самом деле все вы понимаете», — объяснила Зузи. Поняв, что проговорилась, она раздосадованно прищелкнула языком.

— Мы и правда не читали «Живаго», так что не рассказывайте, чем там все кончилось, — буркнула Беа.

Они с Зузи взялись за руки и ушли. Очевидно, Зузи прекрасно освоилась не только у меня дома, но и во всем остальном квартале тоже.

— Принесли очередную записку? — спросил Володя, как только девушки закрыли за собой дверь. — Не переживайте, я не сплетник, — добавил он, увидев мой встревоженный взгляд.

— Извините, что снова вас дергаю, — ответила я.

— Чепуха! Мы, русские, просто обожаем всякие тайны. — Взглянув на записку Ивана, он расхохотался.

— Что такое? — не поняла я.

— «Ты мне очень, очень нравишься. Ужинаем у меня дома, в пятницу в восемь. Площадь Санкт-Петербурга, дом 125». Берегитесь, Хло! Если русский мужчина чего-то хочет, он этого добьется, особенно если речь идет о любви, — предостерег меня Володя.

— Интересно, что он приготовит? — мечтательно протянула я и только потом поняла, что до ужина дело вряд ли дойдет. Если я приду к нему, нам будет не до еды. Решив жить полной жизнью, я отправила Ивану эсэмэску и согласилась прийти на ужин. До часа икс оставалось всего два дня, так что пора было начинать готовиться. Сперва я решила заглянуть в салон «Абсолютная красота» на Хай-стрит, где с меня отшелушили бы все лишнее. В салоне дожидались очереди еще четыре женщины средних лет. Все мы отчаянно боролись за свою увядающую красоту, но только ли за этим мы пришли сюда? В прежние времена про идеального мужа говорили: «Он оставил меня в покое», но теперь комплимент превратился в жалобу. Страдая от нехватки ласки, мы платим массажистам и косметологам, лишь бы к нам хоть кто-нибудь прикоснулся. Конечно, мы понимаем: это не сравнится с прикосновениями мужчины, которого хочешь ты и который хочет тебя. Когда услуги спа-салона перестают помогать, остается одно — завести любовника.

Моя косметичка говорила с сильным южноафриканским акцентом. На пышной груди, обтянутой белой форменной рубашкой, красовался бедж, сообщавший, что ее зовут Джеки. У нее была неприятная привычка на любой мой вопрос отвечать вопросом «Да?».

— Вы не выщиплете мне брови?

— Да?

Так что я предпочла сидеть молча и, когда она предложила мне эпилировать зону бикини, просто кивнула, не сообразив, что она имеет в виду бразильскую эпиляцию. Джеки проворно вытерла меня полотенцем, словно мамаша, меняющая подгузник ребенку, вылила на мои интимные места горячий воск и выдрала каждый волосок, оставив лишь крошечную полоску посередине.

— Да? — произнесла она, а мне было так больно, что я безмолвно вытерпела все последующие манипуляции — выщипывание бровей, эпиляцию ног и все прочее. Мне казалось, я курица, которую обрабатывают перед тем, как запихнуть в духовку. Слава богу, до встречи оставалось еще два дня, и моя кожа успеет из воспаленно-красной стать снова привычного молочно-белого цвета.

По возвращении домой я собиралась прилечь, чтобы отойти от шока, но обнаружила на кухне ПП и Джесси. ПП, открыв холодильник, изучила содержимое всех полок, но, так ничего и не взяв, захлопнула дверцу.

Вся наша компания отличается навязчивой привычкой лазить друг у друга по холодильникам; мы проделываем это на протяжении последних тридцати лет. В юности мы опустошали полки с волчьим аппетитом растущих организмов, теперь же, когда расти перестали, предпочитаем пожирать продукты глазами.

— Отлично выглядишь, кстати, — сказала я Джесси, которая надела новую кофточку и имела менее затравленный, чем обычно, вид.

— Да кому она нужна, посмотри лучше на меня, — вскинулась ПП, отпихивая от меня Джесси. — Разве я не похожа на богиню? Мне на днях откачали жир из задницы и засунули его в губы и щеки.

И правда рот у ПП приобрел форму идеального круга. Мне подумалось, что такой рот может быть счастлив, только если обхватит губами огромный член. Видимо, именно такого эффекта и добивалась ПП, решив вместе с Джереми вернуться в строй.

— Да, здорово, — послушно закивала я. — Но разве после такой операции не следует хотя бы неделю воздерживаться?

— Что ты, сейчас такие технологии! — воскликнула ПП. — Мне всего-то сделали два крошечных надрезика, по одному на каждую ягодицу. Я просто надену шортики вместо трусов, и ничего не будет заметно.

Я уже пожалела, что задала свой вопрос.

— Пойду к себе, — торопливо произнесла Джесси. — Ну, в смысле наверх, — поправилась она.

Она уже по полному праву могла называть гостевую комнату своей — за последнюю неделю Джесси большую часть ночей провела именно в ней, и в каждый свой визит приносила по сумке с вещами, так что теперь шкафы и комод были забиты ее одеждой. А пару дней назад я застала их с Сэмми, когда они сидели на кровати, обложившись разноцветными бумажками-образцами; брат предложил ей перекрасить стены в комнате. Им даже не пришло в голову спросить у меня разрешения, а мне — возмутиться, что они этого не сделали. Чего тогда удивляться, что окружающие не блюдут мои границы, если мне самой на них наплевать?

ПП все зудела про последнее открытие в мире косметологии — клеточную терапию. В лаборатории выращивают клетки, взятые из твоего организма, а потом пересаживают обратно, возвращая былую красоту и свежесть юности.

— Сходи-ка ты к Расе Растумфари, — говорила ПП. — Знаешь что? Я лучше подарю тебе на день рождения абонемент к нему на сеанс. Он сам из Афганистана, а очередь к нему расписана на два года вперед.

— И что, он тоже будет гонять по мне жиры туда-сюда? — изобразила я интерес.

— Он лучший в мире эксперт по колонотерапии. Равных ему нет. Походишь к нему, станешь внутри чистенькой, как новенький свисток. Не заниматься после этого анальным сексом это просто преступление!

— По-моему, отличный повод, чтобы к нему не ходить, — заметила я. — Кстати, до шестьдесят седьмого года за анальный секс действительно отдавали под суд.

— Какая же ты ханжа, — скисла ПП, но тут же ее глаза приобрели мечтательный вид. — Прошлой ночью Джереми уже собирался в меня войти, когда…

Я заткнула пальцами уши и громко запела, стараясь заглушить поток откровенных деталей. ПП стукнула меня журналом «Знаменитости сегодня», предусмотрительно открыв его на развороте, чтобы я могла полюбоваться ее фотографией.

— Ты как-то странно выглядишь, Хло. Как-то по-новому. Ты что-то с собой сделала? — заинтересованно уставилась на меня подруга.

Я залилась краской. Даже ПП заметила, как я сияю, предвкушая измену. К счастью, вскоре она вновь переключила внимание на самое себя.


Той ночью я практически не спала; меня переполнял почти детский восторг, как накануне сочельника, но только смешанный с вполне взрослыми переживаниями и терзаниями совести. Я лежала рядом с беспокойно дергающимся во сне мужем, а в голове у меня крутилась переделанная версия песенки «Эра Водолея».
		Занимается рассвет


		Эры Измен,


		Эры Измен!


И действительно, через пару часов на улице начало светать. Я закрылась в ванной и тщательно осмотрела зону бикини. Краснота почти спала, и я выглядела более-менее нормально, правда, немножко лысо. Как хорошо, что Грега больше не интересует мое обнаженное тело! Более наблюдательный муж обязательно обеспокоился бы причиной таких перемен в своей жене. Я критически изучила в зеркале свое отражение и вскрыла баночку крема для век (по цене реально на вес золота). Капля крема соскользнула с моих пальцев и шлепнулась на пол. Я встала на четвереньки, пытаясь обнаружить, куда она упала, и стала извлекать из-под шкафчика всякую всячину: одинокий носок, три ручки, два комка пыли, кнопку и… упаковку «Неседина». Коробочка была стилизована под пятидесятые годы: дамочка с ярко-красными губами вожделеюще смотрела на красавца с черными блестящими волосами.


«Неседин» поможет восстановить натуральный цвет волос, и вы вновь станете тем мужчиной, кем были когда-то. Уникальный рецепт с меланином легко и быстро подарит вам молодость и красоту: без перчаток, без окрашивания, без проблем! Оставьте в прошлом имидж Старого Доброго Папаши и станьте молодым и всесильным!»


Вот так я и обнаружила секрет Грега. Похоже, не у одной меня бушует кризис среднего возраста. Кто бы мог подумать, что мой здравомыслящий муженек боится седых волос? Может, меланин служил ему источником мужской силы и страсти, как волосы у Самсона? И потеря интереса к сексу объясняется нехваткой меланина? Я осторожно вернула коробочку на прежнее место.

Позже, когда Грег уже одной ногой стоял за порогом, торопясь на работу, я сказала, что вечером иду на конференцию Королевского колледжа психотерапевтов. Ложь сорвалась с моих губ легко и непринужденно.

— Возможно, задержусь, — добавила я, ужасаясь собственному злодейству.

Яростный Фрэнк принес с собой на сеанс пачку писем, которыми обменивался с Управлением газовой промышленности. Оказывается, накануне он избил газовщика, явившегося к нему в дом. В общем, это была длинная, запутанная, но до боли знакомая история, полная назначенных и пропущенных встреч, с лихвой оплаченных счетов и канувших в небытие переплаченных сумм.

— Меня просто вывели из себя. Каждый на моем месте поступил бы так же! — кипятился он.

В конце концов ему предъявили обвинение в нападении, из-за чего он злился еще больше.

Зато Джентльмен Джо большую часть сеанса провел заливаясь слезами.

— Я ведь хочу совсем немного: жить в доме с хорошей женщиной, завести детишек, — ныл он. — Неужели я так многого прошу?

Мне стало так его жаль, что я решила плюнуть на врачебную этику и свести его с одинокой девицей, которая последние двадцать лет занималась безуспешными поисками Идеального Мужчины. Я мягко попыталась намекнуть ему, что не стоит так уж усердствовать в попытках завести семью; что девушки, почуяв явственно исходящий от него аромат отчаяния, пугаются и убегают, словно от чумы.

Я уже собиралась домой, когда позвонил папа и объявил, что в Альберт-Холле намерены дать спектакль в его честь.

— Как здорово, папа! Я так тобой горжусь, — обрадовалась я.

— Видимо, думают, что мне уже недолго осталось, — ехидно заметил он.

Мои руки заметались в отчаянных поисках хоть какого-нибудь дерева, по которому можно постучать; так ничего и не обнаружив, я вместо этого приложила к своей голове обе руки (в нашей семье этот жест заменяет стук по дереву — отгоняет злых духов и оберегает удачу). Я ненавижу папины шуточки о смерти.

— Хельга тоже приедет. Может, вы с ней познакомитесь поближе? — предложил папа.

— Лично я — с радостью. Поверить не могу, что ты столько лет ее от нас скрывал.

— А что там у тебя с этим русским красавчиком? — парировал папа.

— Ничего, — соврала я.

— Ха, меня тебе не обмануть! Согласно Шекспиру, я мудрый отец!

— В смысле? — не поняла я.

— Он писал: «Умен тот отец, что узнает собственного ребенка»[16 - Шекспир У. Венецианский купец. Пер. Т. Щепкиной-Куперник.].

Вместо ответа я пропела ему свой вариант «Эры Водолея».


В конце концов я остановила свой выбор на джинсах. Не хотелось выглядеть так, словно я два дня думала, что надеть. И кому какое дело, что джинсы я купила специально для этого свидания за чудовищные деньги — сто пятьдесят фунтов. Учитывая, сколько я потратила на салон красоты и одежду, измена влетала мне в копеечку. И я ведь еще даже не приступила непосредственно к измене. Было бы глупо отказываться от интрижки сейчас, после таких трат. Но совесть до сих пор терзала меня. Изменить или не изменить? Я попыталась было поиграть сама с собой в «камень-ножницы-бумага», но быстро сообразила, что моя правая рука всегда точно знает, что выбросит левая. (Мы с Грегом обычно играем на три из пяти; если ставки действительно высоки, то количество раундов доходит и до двадцати одного. Именно так мы принимаем всевозможные решения, и важные, и не очень. Много лет назад мы заключили соглашение, согласно которому результаты, полученные в «камень-ножницы-бумага», никогда не должны оспариваться. Именно из-за этой игры мы сейчас живем в Квинс-парке, у нас двое детей, а Грег как-то даже проходил неделю с бородой, сбритой только наполовину.)

Китти ушла к подружке на чай, так что я спокойно ускользнула из дома, хотя Сэмми, который сидел на крыше и любовался звездами, проводил меня внимательным взглядом, присовокупив к нему пошлый свист. Площадь Санкт-Петербурга находится в Бэйсуотере, рядом с Московской улицей. Да уж, Иван избрал отличный способ делать вид, что он до сих пор в России. Не уверена, правда, что сама бы я захотела жить в Москве на Лондонской улице, даже если бы такая и существовала. Но я-то всю жизнь была перекати-полем — где шляпу брошу, там мне и дом. В конце концов, если рядом любимые и родные люди, география не имеет для меня ни малейшего значения. Я заметила, что на Московской улице вместо русской православной церкви появилась греческая. Все опять свелось к Византии. Может, улицу тоже переименуют, например в Афинскую?

До темно-зеленой двери дома, в котором жил Иван, я добралась как-то чересчур быстро. Я еле дышала; сердце стучало как бешеное, и мне казалось, что меня вот-вот вырвет. Неужели все эти гадости могут привести к чему-нибудь хорошему? Я отошла подальше от дома, стрельнула у прохожего сигарету и, прогуливаясь вдоль дороги, закурила. Вообще-то я завязала с этой вредной привычкой во время последней беременности, так что теперь непривычно высокая доза никотина ударила мне в голову. Мне казалось, словно после долгой разлуки я встретила старого доброго друга, но после нескольких затяжек припомнила, что друг был отнюдь не самым лучшим. Втоптав окурок в асфальт, я отправилась к киоску купить мятных леденцов, чтобы перебить табачный запах изо рта.

Вдруг раздался звонок мобильного — это была Китти, она только что вернулась домой.

— Мам, мне что-то нехорошо, — слабым детским голосом пролепетала она. — У меня голова болит, а еще меня тошнит.

— А шея? На свет смотреть не больно? Высыпаний никаких нет? — Ужасный призрак менингита, тихого и умелого убийцы, замаячил у меня перед глазами.

— Нет, все в порядке. Только живот болит. Ты когда домой вернешься?

— Поздно. А где папа? Передай ему трубку; он за тобой присмотрит, — сказала я.

Я поговорила с Грегом, и он пообещал, что будет добрым и заботливым; другими словами, отнесется к Китти как к дочери, а не как к пациентке.

Между моим будущим и мной вновь встала зеленая дверь. Я нажала на кнопку звонка. Дверь открыл Иван, босой и в халате — дорогом шелковом, такие продают в магазинах фирмы «Хэрродс». Мне всегда казалось, что их должны носить истинные джентльмены, те, кому завтрак подает дворецкий. У Ивана были очень красивые ноги, не такие лапти, как у моего мужа. Я поплотнее запахнулась в куртку — его наглость лишила меня дара речи. Мог бы хотя бы ради приличия встретить меня в нормальной одежде. Конечно, мы оба понимали, что должно произойти, но зачем так уж явно намекать на исход нашего свидания еще до того, как оно началось. Я повернулась и побежала.

— Подожди, Хло! — раздался его крик и топот ног. — Ты чего убегаешь?

— Халат, — выдавила я, тыкая в него пальцем.

— И что? Я разве убежал, когда ты открыла мне дверь, завернувшись в полотенце? — спросил Иван, подпрыгивая от холода на ледяной каменной дорожке.

— Это другое дело. Я ведь тебя не ждала.

— Ну, извини. Я заснул после ванны, — объяснил он. — Вообще-то я хотел встретить тебя одетым. Может, зайдешь все-таки, выпьешь чего-нибудь и подождешь, пока я оденусь?

Я послушно побрела за ним к дому. Иван провел меня в гостиную с высокими потолками. На столике в ведерке со льдом охлаждалась бутылка водки. На одной из стен висел шикарный персидский ковер; другие три закрывали книжные шкафы и рисунки Ивана. Тяжелые темно-синие бархатные шторы были плотно задернуты, в камине потрескивал огонь. Все было готово для соблазнения.

— Ты уже и раньше этим занимался, — догадалась я.

— Хло, мне сорок девять лет. Я, конечно, понимаю, что тебя это может шокировать, но я уже не девственник.

— Иди и оденься, — замахала я руками, когда он подошел поближе.

Как только Иван скрылся за дверью, я почувствовала себя одинокой, что мне очень не понравилось. Прошлась по комнате, рассматривая и ощупывая разные вещицы, словно собака, которая крутится юлой, прежде чем успокоиться и лечь спать. Я не ожидала, что меня так заинтересует его жена, Бекки. До сих пор я считала, что ее основное предназначение — просто существовать, чтобы правило номер один стало возможным. Меня удивило, насколько мне интересно знать про нее все. Стройнее ли она меня, симпатичнее? Выше или ниже, старше или моложе? Фотография на каминной полке дала ответ на некоторые из этих вопросов. Я старательно не смотрела на двух подростков на фотографии и вместо этого сосредоточилась на изображении стоящей рядом с ними худощавой женщины. Глядя на нее, становилось ясно: ее красота была мимолетным даром, преподнесенным природой в юности. Годы лишили ее блеска и превратили в обычную тетку со слегка разочарованным взглядом. Каштановые волосы, карие глаза, ничем не примечательная фигура. Рядом с ней стоял молодой Иван. Меня всегда раздражало, как хорошеют с возрастом некоторые мужчины, и Иван как раз относился к их числу — сегодняшний он был гораздо привлекательнее, чем на снимке. Морщины сделали его лицо интереснее, а в глазах появился блеск мудрости — совершенно неотразимый.

Вдруг я почувствовала его руки на своих плечах. Он развернул меня к себе лицом. Иван переоделся, но все равно его наряд производил впечатление чего-то временного: хлопчатобумажные серые брюки, футболка с Бобом Диланом, босые ноги. Иван протянул мне стопку ледяной водки и начал произносить тост:

— Выпьем по-русски. Первый тост — za znakomstvo, в нашем случае за то, чтобы узнать друг друга получше. — В его взгляде было что-то такое, отчего мне казалось, будто его обнаженное тело уже прикасается к моему. — Вот, возьми. — Он протянул мне небольшой кусочек черного хлеба. — Сначала выпей водку, потом понюхай и съешь хлеб.

Пикантный аромат хлеба немного потушил огонь от водки и наполнил меня будоражащим теплом. Хлеб Ивану привозили из Москвы.

— Здесь он, конечно, тоже продается, но по вкусу и пышности не сравнится с настоящим.

Мы устроились на диване перед камином.

— А следующий тост — za krasivykh zhenshchin, а именно за тебя.

Иван отвел прядь от моего лица, и от его взгляда я залилась краской, словно девчонка перед первым поцелуем. Из кухни доносился приятный запах. Очевидно, ужин он все-таки приготовил, хотя было ясно, что есть мы его не будем. Вместо этого мы намеревались насладиться друг другом.

Он прикоснулся ко мне; пальцы нежно пробежали по щеке и замерли на губах, словно умоляя ничего не говорить. Иван провел по контуру моих губ и, придерживая мой подбородок, наклонился, чтобы поцеловать меня. Я вдохнула его запах — волнующий и незнакомый аромат мужчины, чье тело я пока не познала. Мое сердце билось как бешеное, в нем смешались восторг, чувство вины и предательства. Боже, какой же чудесный у него запах: запах мужчины, запах мускуса, запах запретного плода. Губы мягкие, и целовался он просто бесподобно. (По моим наблюдениям, тот, кто плохо целуется, и в постели оказывается не ахти. Слишком долго в своей бездумно растраченной юности я из вежливости шаталась по этому замкнутому кругу — от плохого поцелуя к никакому сексу. Отступи я после поцелуя, мне грозила страшная репутация динамщицы.) Я словно провалилась в поцелуй, все мое тело тянулось к нему, мне хотелось прижаться к нему как можно ближе, зарыться в его тело. Люблю мужчин, которые умеют раздеть девушку. Не пихая локтями в глаза, не путаясь в пуговицах, не застревая волосами в молниях. Иван мигом освободил меня ото всей одежды. Впервые за семнадцать лет я оказалась абсолютно и бесповоротно голой перед лицом мужчины, который не был моим мужем. Потом он медленно снял с меня все украшения, всю мою будничную броню: кольца, браслеты, часы, серьги, даже цепочку.

— Украшения — это цепи другого твоего мужчины, — объяснил он. — А я хочу тебя как ты есть, без оков прошлого.

— Откуда ты знаешь, что я все это не сама себе купила? — спросила я.

— А это так?

— Нет.

Начав раздевать его, я так стеснялась, что даже не могла поднять на него глаза. Когда я расстегивала на нем штаны, руки у меня тряслись, но, дотронувшись до его горячей кожи, я забыла обо всем на свете. Он склонился над моей грудью, и я улетела далеко-далеко, отдавшись на волю чувств. Я обняла его всем телом, моя гладкая кожа скользила по его волосатому телу. Он целовал меня все ниже и ниже, и наконец все надоедливые голоса в моей голове замолкли, и я погрузилась в наслаждение. Сейчас важно было только одно — целовать и чтобы тебя целовали в ответ, шептать, касаться его тела, изучать его неизведанные уголки руками, кожей, губами. Кончая, он смеялся, а я сжимала бедра вокруг его талии, мечтая, чтобы он остался во мне навсегда. А потом мы лежали в обнимку в счастливой неге, которой я не переживала уже так давно.


— Я такой тебя себе и представлял, — сказал Иван, тщательно очищая яблоко маленьким ножом с костяной ручкой и скармливая мне нарезанные кусочки. Это напомнило мне о бабушке Белле, как она намазывала шмальц мне на хлеб. (Плиту Иван выключить забыл, так что ужин сгорел уже несколько часов назад.)

— Какой «такой»? — уточнила я.

— Мягкой, сексуальной, шелковистой. Я хочу заниматься с тобой любовью всю ночь напролет.

Наверное, потом мы заснули, но разбудило нас вовсе не шаловливое солнышко, заглядывающее сквозь окна. Вместо этого я проснулась от звуков полицейской сирены и мигания голубых огней. Взглянув на часы, я увидела, что уже два часа ночи. Иван спал. Огонь в камине почти потух, лишь несколько поленьев мерцали в ночи, словно напоминая о закончившейся страстной ночи.

— У слов «страсть» и «страдание» в русском языке один корень, — сообщил мне ночью Иван.

Я надеялась, что второе не обязательно вытекает из первого. Хотя, если я не потороплюсь домой, страдания мне обеспечены. Я собрала одежду, валявшуюся по всей комнате, оделась и, поцеловав Ивана в плечо, тихо ушла в ночь. Меня переполняло ощущение собственной чувственности, воспоминания о том, как мы касались друг друга. Близость с Иваном словно раскрыла во мне что-то, сделав меня уязвимой. Я поняла, как долго я себя сдерживала, запирая все свои эмоции в голове. Тело служило всего лишь сосудом для мозга. Я осознала, насколько меня задевает то, что Грег не обращает на меня внимания. Неудивительно, что я переспала с другим, подумала я, оправдывая собственное поведение. Как же приятно, когда есть на кого переложить ответственность. Я побежала к машине, забралась внутрь и быстро поехала домой.

По дороге я придумывала, что совру насчет своего опоздания. Просто встретила старую подругу, мы отправились к ней домой; там заговорились и не заметили, как пролетело время. Сгодится? По пути домой я увидела в окне Даму-с-голубями. Лампа подсвечивала ее белое лицо и длинные седые волосы. Кажется, она закачала головой. Когда я проезжала мимо ее дома, она отвернулась, задернула занавеску и скрылась из виду. Мне показалось, будто я — ее непослушная дочка, задержавшаяся вечером, а она — мама, нетерпеливо поджидающая меня дома. В моем собственном доме было тихо и темно. Изменив мужу, я изменилась сама. Мне казалось, что я тут чужая, словно я лишилась права находиться в этом обманчиво счастливом доме. В гостиной я натолкнулась на Сэмми, который сидел скрестив ноги и медитировал — глаза закрыты, дыхание глубокое и спокойное. Я уселась напротив и стала на него смотреть. Он медленно открыл глаза и молча взглянул на меня в ответ. Через пару минут он тихо поднялся, взял меня за руку и отвел на кухню.

— Хло, где ты была? — спросил он.

Я начала было рассказывать ему историю про старую подругу, но он, конечно, не купился.

— Вот поэтому я никогда и не женюсь, — покачал он головой. — Люди просто не созданы для моногамии, во всяком случае не в нашем обществе. Это все «синдром сотой обезьянки».

— Чего-чего?

— Ну, ты в курсе, как отдельные клетки образуют целый организм человека? — начал объяснять он, и я кивнула. — Мы тоже, все мы — отдельные клетки в организме человечества. И то, что мы делаем или о чем думаем, влияет на всех людей. Ты ведь понимаешь, о чем я, Хло? Юнг называл это коллективным бессознательным, общностью, к которой принадлежим все мы.

— Да, только я что-то не пойму, при чем тут обезьянки и моногамия, — съязвила я.

— «Синдром сотой обезьянки» — это спонтанный скачок в коллективном бессознательном, он случается, когда достигнута критическая масса.

— В смысле?

Сэмми подвернул под себя ноги и наклонился ко мне поближе, приготовившись рассказывать.

— В пятидесятых годах на одном маленьком острове в Японии жили обезьянки. Многие годы они не ели один из сортов батата — на нем было слишком много песка, и, съев его, они заболевали. Потом одна из обезьянок поняла, что, если батат предварительно вымыть, ничего болеть не будет. В конечном итоге все обезьянки острова научились мыть батат. А вскоре обезьянки с других островов всего мира (которые не общались с теми, кто научился избавлять плоды от песка) тоже начали мыть батат перед тем, как съесть. Так вот, теория гласит, что после того, как сотая обезьянка на первом острове вымыла батат, критическая масса достигла своего пика и повлияла на коллективное бессознательное всех обезьянок мира. Точно так же сейчас никто не соблюдает те обещания, что давал при вступлении в брак. Видимо, после того, как сотая пара нарушила свои клятвы и переспала с кем-нибудь на стороне, все изменилось. Теперь никуда не денешься. Хочешь ты или нет, но будешь поступать так же, как все остальные.

— Вот это теория, — оценила я.

— Понимаешь, на самом деле поступки отдельного человека очень важны, потому что они могут влиять на мир в целом. Ганди говорил: «Ты должен стать тем, что изменит мир». Я не хочу жениться, потому что не уверен, смогу ли сдержать свои обещания.

— Зато если ты женишься и будешь верным и честным, а с тебя возьмет пример еще кто-нибудь, то ты сможешь повернуть все вспять. Получится «синдром сотого Сэмми».

— Сари, — поправил он меня и покачал головой. — Так легко все не изменишь, слишком уж сильна обратная тенденция. Хотя бы на себя посмотри.

Я покраснела. Моя измена явно не была для него тайной.

— А еще Ганди говорил: «Живи так, словно завтра умрешь», — защищаясь, парировала я.

— Ты ищешь в другом человеке чувства общности, чтобы полнее ощутить себя цельной личностью. Но это можно найти только в самом себе.

Так, сначала Рути, потом папа, а теперь и Сэмми; похоже, все решили стать философами и психотерапевтами в одном флаконе.

— Ну почему мне нельзя просто развеяться? — заныла я.

— Потому что это влияет не только на тебя, но и на других людей.

Конечно, он был прав. В этом-то и заключается сложность жизни взрослого семейного человека. Приходится нести ответственность за других, и, что бы ты ни предпринял, последствия скажутся на окружающих тебя людях. Для этого и сотая обезьяна не нужна. Чтобы навредить, вполне достаточно, чтобы лично ты повела себя как бешеная макака. Но вот что самое странное: даже соглашаясь, что это действительно так, остановиться я не могла. Слишком уж долго я была хорошей и ответственной. Теперь я не могла дождаться, когда снова увижу Ивана. Я очистила банан и многозначительно его съела. Сэмми рассмеялся.

— Знаешь, что бы ты ни делала, я все равно тебя люблю, — сказал он.

— Знаю. Я тоже. В смысле, люблю тебя.

Сэмми строгал ножом маленькую деревяшку. Его испанский домик был битком набит странными деревянными существами, вышедшими из-под ножа.

— А что, если у тебя и правда счастливый брак? — спросил вдруг он.

— В каком смысле?

— Ну, может, то, что у тебя есть, — это и есть счастливый брак? — Сэмми развел руки, показывая на кухню, на дом, на мою жизнь. — Ты вот ищешь чего-то нового, жалуешься на свою судьбу, а на самом деле большинство людей только и мечтает о жизни вроде твоей.

— Счастье, оно в душе, — пожала плечами я. — Очень уж это субъективное понятие.

— И то правда, — согласился он, оглядывая меня с ног до головы. — Ну, одно я могу точно сказать: секс, судя по всему, был хороший.

— Ага. Крышесносящий.

Сэмми вышел в сад и отправился к палатке, быстро скрывшись в темноте ночи. Я хотела было присоединиться к нему, но холодный ноябрьский воздух быстро меня отрезвил. Вместо этого я тихо, как мышка, пробралась в ванную на первом этаже и смыла со своего тела следы греха. Поднявшись наверх, я змеей скользнула на супружеское ложе. Что, интересно, из всего этого выйдет? В тот момент я была слишком счастлива, чтобы об этом задумываться.


Глав десятая


Галупки, или фаршированная капуста, по рецепту Беа


На 4–6 персон

1 кочан капусты;

600 г говяжьего или бараньего фарша;

соль и перец по вкусу;

1 яйцо;

1 чайная ложка петрушки;

1 зубчик чеснока;

1/2 чашки мелко нарезанного лука;

1/2 чашки вареного риса;

2 банки нарезанных помидоров;

1 столовая ложка сахара;

1 столовая ложка уксуса;

1 3/4 чашки воды.


Бросьте капусту в кипящую воду на 10–15 минут. Высушите ее. Аккуратно отделите листья и отложите их в сторону. Смешайте фарш, соль и перец, яйцо, петрушку, чеснок, лук и рис. Из получившейся массы слепите небольшие шарики и заверните их в капустные листы.

Кастрюлю застелите капустными листьями. Поверх выложите завернутые в капусту шарики швом вниз. Смешайте помидоры, сахар, уксус и воду. Полейте этой смесью галупки, накройте крышкой и поставьте в духовку на полтора часа на 160 °C.


Как же хорошо мне было на следующее утро. Даже чувство вины не смогло помешать восхитительным ощущениям, наполнявшим мое тело, которое я использовала по назначению — для любви. Эти ноги, руки, губы, плечи — они делали то, для чего создала их природа. Они словно говорили мне: ну наконец-то ты вспомнила, для чего мы тут! Впервые за долгое-долгое время мое тело вновь принадлежало мне. Хорошо бы я умела танцевать как Китти — я бы исполнила один из ее «влюбленная-принцесса-потягивается-просыпается» танцев. Вместо этого, готовя завтрак, я просто напевала песенку «Какая я красавица» и не обращала внимания на любопытные взгляды домочадцев, удивленных моим нестандартно хорошим для утра настроением.

— Тебе сообщение пришло, Хло, — сказал Грег, взяв в руки мой мобильник.

Я с трудом сдержалась, чтобы не броситься, как игрок в регби, и не вырвать телефон у него из рук. Вместо этого я нарочито безразлично сказала:

— Дай сюда, пожалуйста, — и спрятала телефон в безопасные глубины кармана.

— А ты когда вчера домой пришла? — поинтересовался Грег, и на меня ожидающе уставились Беа, Зузи, Китти и Лео. Сэмми застыл на пороге, входя из сада, а кошка Дженет замерла в ожидании моего ответа, задержав лапку в воздухе.

— В час с чем-то, — соврала я.

— Нет, неправда, — отреагировала Беа. — Я пошла на кухню в половине второго, чтобы налить нам с Зузи по стакану апельсинового сока, и вас еще дома не было.

Они с Зузи переглянулись и захихикали, видимо, вспомнив, чем же они таким занимались, что им захотелось пить посреди ночи.

— Ну, простите, Торквемада, видимо, я пришла немного позже, — ответила я и отправилась в подвал — скрыться от великих инквизиторов, наводнивших мою кухню.


«Я по тебе скучаю». Сообщение от Ивана согрело мне душу. Интересно, и как это люди умудрялись изменять до изобретения мобильников и Интернета? Оба этих приспособления настолько идеально подходят для тайных романов, что приходится только удивляться: неужели изначально их придумали для каких-то других целей? Информационные технологии, большой бизнес… Ха! Наверняка просто какому-то компьютерному гению захотелось сходить налево.

Я посмотрела на себя в зеркало. На моем лбу фактически, словно на машине молодоженов, красовалась надпись «Я трахалась!». Я выглядела потрясающе: глаза сияли, щеки розовели, губы налились от удовлетворения. Я ожила. Последние дни я почти ничего не ела, и те чертовы три килограмма, что никак не слезали с моих боков, вдруг исчезли. К черту клеточную терапию! Все, что нужно девушке, — это хорошее свидание.

Никогда еще небо не казалось мне таким голубым, и никогда еще птицы не пели так красиво! Гуляя по парку после первых пациентов, вдалеке я увидела под деревом Рути, которая разговаривала с тем же парнишкой в кожаной куртке, что выходил на днях из ее дома. Почему она не на работе? Что-то тут не так; надо будет потом подвергнуть ее безжалостному допросу. Мы с мужьями собирались на родительскую викторину в школу Китти и Сефи. Викторина была единственным школьным мероприятием, на которое Грег соглашался ходить. Отличная тренировка памяти — все эти дотошные вопросы касательно общеизвестных фактов; помнил ли он нужные ответы или подступающий Альцгеймер уже начал один за другим стирать их из его стареющего мозга? Утром я застала мужа в ванной, когда он, вставляя затычку в ванную странными пальцами своих ног, перелистывал руками полуразмокшую книжку под названием «Знаешь ли ты все ответы?». Я все думала, если он и правда знает все ответы, не откажется ли подсказать, что же мне делать с Иваном в частности и с моей жизнью в целом.


Когда тем вечером я, собираясь, зашла на кухню, то все не могла понять, что же тут не так. Наконец до меня дошло: Беа занималась не чем попало, а своей непосредственной работой! Она готовила детям на ужин галупки, чешское блюдо из фаршированной капусты. Конечно, на самом деле она делала это ради Зузи, а про детей вспомнила, так сказать, заодно.

Дети не любят, когда мы с Грегом уходим из дому. Лео не очень-то горит желанием с нами общаться, но ему нужно знать, что мы под рукой, если вдруг все-таки приспичит поговорить, а Китти до сих пор нужно укладывать спать. — Вы, как родители, обязаны обо мне заботиться, — говорила она. — Значит, и в постель укладывать тоже обязаны.

Железная логика, но я все равно не могла отделаться от мысли, что мной орудует профессиональный манипулятор, чьи навыки шлифовались на протяжении многих поколений. Но на этот раз нам удалось спокойно ускользнуть из дома; Китти исполняла для Зузи «Танец капусты», а Лео заперся в ванной с телефоном. Хоть Китти и поклялась, что никому не расскажет его секрет, я тем не менее уже была в курсе, что он решил найти себе подружку. Составил алфавитный список всех своих одноклассниц и теперь обзванивал их, пытаясь подобрать идеальную кандидатуру на вакантное пока место.

Мы с Грегом в тишине шагали к школе. Недавно прошел дождь, и вечерний мороз прихватил улицы льдом. Мне пришлось держать мужа за руку, чтобы не упасть. Мы шли шаг в шаг, даже теперь наши ноги — в отличие от остальных частей тела — были идеально синхронизированы. Несмотря на то что мы шли рядом, душой я была от него далеко. В этом-то и заключается главный недостаток измены. Дело не в том, что ты переспишь с кем-то еще, а в том, что это символизирует перенос близости с мужа на другого человека. Поэтому секс так важен для хороших отношений; он поддерживает чувство близости, принадлежности друг другу. А если его нет, приходится искать его где-нибудь еще.

В тот день я побила свой предыдущий рекорд: прежде чем я дошла до школьного холла, меня в упор не заметили шесть мамаш.

— Поздравляю, — сказала Рути, когда я ей об этом доложила. — Погоди-ка, — обвиняющим тоном добавила она, отвела меня в тихий уголок и внимательно осмотрела. — Ты трахалась!

Я покраснела.

— Ну и как?

— Бесподобно, — призналась я.

— Позже расскажешь во всех подробностях, — сказала она.

Мы вчетвером уселись за свой столик. Кроме нас, никто не захотел в нашу команду. Викторина была серьезным мероприятием, и, похоже, некоторые из наших соперников готовились даже усерднее Грега. Я слышала, как за соседним столиком члены команды разогревались, терзая друг друга вопросами про нынешний состав правительства.

— Они к этому так серьезно относятся, — сказала я, кивая на соседний столик, за которым родители подпрыгивали, выпаливая ответы на вопросы, будто физическая подготовка могла им в чем-то помочь.

— Некоторые на все готовы, лишь бы выиграть, — прошептала Рути.

— Это точно, — сказал Ричард, раскладывая на столе бумагу и ручки.

Я заговорщически подалась вперед:

— Следите за Обманщиком Чарльзом — он шляется по комнате, подглядывая всем в записи, чтобы потом донести все своей команде.

— Я слышал, он в прошлом году учился читать по губам, — сообщил Грег.

Викторина началась, но скоро нам с Рути это наскучило, и мы стали обмениваться записками и хихикать, словно вернулись на урок физики тридцать лет назад. Люди за соседними столиками поглядывали на нас неодобрительно, так что мы постарались вести себя поприличнее.

«Что общего у глобуса и Иерусалима?» Обманщик Чарльз пристально следил за нами, так что наверняка заметил самодовольную ухмылку на моем лице. Я написала на бумажке: «сорт артишока» — и показала всем остальным. Следующий вопрос пришелся по нраву Ричарду: «Какая греческая богиня дала имя известному бренду?» Обрадовавшись, Ричард в полный голос сказал: «Ника!» Я заметила, что у Обманщика Чарльза есть сообщник: мужчина на другом конце комнаты, который, глядя на Ричарда, сделал Чарльзу какой-то жест, словно букмекер на скачках. Надо вести себя поосторожнее. Следующие два вопроса обрабатывал Грег: «Лицензия на что стоила 37 пенсов, когда в 1988 году ее отменили?» Он засмеялся легкости вопроса и написал на бумажке: «лицензия на собак». Второй вопрос звучал так: «Что значит слово «гипокост»?» Женщина за соседним столом, предварительно зыркнув на нас с Рути и прикрыв рот рукой, зашептала:

— Я знаю, знаю! Это когда Гитлер убил всех этих евреев!

Поразившись, мы с Рути взглянули друг на друга.

— Недавно провели опрос, в котором американских школьников спрашивали, знают ли они, что такое холокост. Около сорока процентов ответили, что это еврейский праздник, — вслух громко сказала Рути. — Эта тетка хотя бы слышала про холокост, хоть и думает, что назывался он гипокост.

(У Грега был правильный ответ: «Подземная печь для отопления комнат».)

Я знала ответы на все кулинарные вопросы, Рути отвечала за знаменитостей, а Грег с Ричардом — за все остальное. Мы победили. Потоки неприязни так и плыли на нас из разных углов комнаты, сливаясь в океан ненависти, кружащий вокруг нашего стола. Я поднялась, чтобы забрать приз — бутылку вина. Несмотря на происки врагов, мне все-таки понравилось у них выигрывать.

Позади разборного стола стоял Фил, папа бывшей Киттиной подруги Молли. Он оглядел меня с ног до головы.

— А твой муж-то счастливчик! — заметил он. — Я бы на его месте глаз с тебя не спускал.

Я вяло улыбнулась. Видимо, я источала феромоны, привлекавшие всех вокруг. Фил был лысым толстяком с удивительно гладким красным лицом. На нем был темно-синий блейзер с золотыми пуговицами и галстук в полосочку со значком, который свидетельствовал, что он является очень важным членом какого-то очень важного клуба. Как мне рассказали Китти и Сефи, однажды оставшиеся на ночевку у Молли, Фил по выходным усаживал своих детей — Молли и ее брата Фреда — за решение дополнительных задач по математике. Когда они их доделывали, он подписывал на тетрадках дату, время и выставлял им оценки красной ручкой. Если ошибок было слишком много, их лишали сладостей — и это в воскресенье, единственный день, когда им перепадало хоть что-нибудь вкусненькое. Китти и Сефи тоже пришлось решать задачи, так что неудивительно, что потом в гости к Молли их было не затащить. В результате Молли начала дружить против них с Анной, еще одной девочкой из класса.

— Математик от тебя глаз оторвать не может, — сказала Рути, кивая в сторону Фила.

— Знаю. У меня что, на спине бумажка с надписью «Готова сходить налево»?

Рути повернула меня к себе спиной и кивнула.

— Да, действительно. — Она отвела меня в угол. — Ну как Иван?

— Восхитителен.

— Надеюсь, про презерватив ты не забыла, — сказала Рути.

Я промолчала.

— Хло, ради бога, ты же не знаешь, где и с кем он был!

— Он вынул, — соврала я.

— Ну конечно! Ты знаешь, как называют тех, кто использует подобный метод предохранения?

Я непонимающе на нее уставилась.

— Мамочка и папочка!

— Ха-ха! Меня это не беспокоит; у меня цикл такой бардачный, что я уже подозреваю раннюю менопаузу.

Рути мрачно на меня взглянула.

— Ладно-ладно, обещаю, теперь только с презервативом. Ну, если мы снова встретимся.

— А вы ведь встретитесь, да? — спросила Рути, изучая мое лицо.

Я в ответ уставилась на нее. Выглядела она не лучшим образом.

— Ты что, простужена?

— Нет, аллергия какая-то, кажется. Я в туалет, вернусь через секунду.

Пока ее не было, я подольстилась к матери Молли, сказав, как она потрясающе выглядит. На ней был симпатичный, но абсолютно стерильный костюмчик от «Монсун», такие обычно носят женщины постарше. Стильно, конечно, но при этом прилично для женщины ближе к сорока. Длинная темно-малиновая вельветовая юбка в тон со свитером с V-образным вырезом, демонстрирующим все недостатки декольте, соответствующего цвета шарф, свободно повязанный на шее, и малиновые туфли на невысоком каблуке. Все это прекрасно сочеталось, пожалуй, даже чересчур уж сочеталось. Безупречный минималистический макияж, подстриженные и аккуратно уложенные волосы. Я посмотрела на свою джинсовую слишком короткую мини, ковбойские сапоги и оборванную джинсовую рубашку. Рука сама потянулась к карандашу, которым я закрепила расхлябанный узел на голове. Губы с яркой помадой, густо накрашенные ресницы, а в колготках дыра. Мама Молли еле слышно пробормотала слова благодарности и быстро удалилась, словно боялась подхватить от меня какую-нибудь дрянь. Я наблюдала, как она неумеренно радостно здоровается с матерью Анны, сообщая, что во вторник все собираются на кофе у Дженис.

С подмостков я видела Грега с Ричардом. Они болтали с Клер и Иеном, единственной парой, которая общалась с нашей компанией, да и то только потому, что сами были не такими, как все. Рядом с ними разговаривала небольшая группа родителей. Одна из женщин стояла около своего мужа и заметно нервничала. Каждый раз, когда она открывала рот, чтобы что-то сказать, он перебивал ее, бросая: «Ты опять все перепутаешь, дай я расскажу» — или просто поднимал руку и раздраженно закатывал глаза. С каждым его жестом она сжималась все больше и больше, как будто хотела уменьшиться настолько, чтобы провалиться куда-нибудь, где на нее не будут шикать. Наблюдая за ними, я не могла избавиться от мысли, что иногда брак подавляет личность, особенно если один из партнеров авторитарнее второго. Роман на стороне разделяет супружескую пару и позволяет изменщику обрести свободу. Из-за интрижки с Иваном я почувствовала, что отдалилась от Грега, обрела собственное «я». Но вместе с тем часть меня скучала по единству брака без секретов.

Рути, вернувшись из туалета, расхохоталась, услышав мой рассказ о жалкой попытке подольститься к мамаше Молли. Когда я спросила у нее насчет парня в кожаной куртке, она уклончиво ответила, что это просто курьер, который доставляет ей кое-какие документы с работы. В последнее время она старалась как можно больше работать дома. Все это звучало весьма правдоподобно, но что-то в ее поведении меня смущало, хоть я и не могла понять, что же именно. Она была необычно разговорчива и энергична и, как я заметила, пила гораздо больше обычного.

— Господи, как же тут скучно, — слишком громко сказала она. — Пошли где-нибудь еще напьемся, — добавила она и отправилась к Ричарду и Грегу. — Ну, муженьки, валим отсюда!

Ни Ричард, ни Грег не обратили на нее никакого внимания. Судя по всему, непонятная аура, превращавшая нас в невидимок в глазах остальных мамаш, подействовала и на наших мужей.

— Вот видишь, — заговорила Рути, повернувшись ко мне, — он меня никогда не слушает.

Я подумала, она шутит, но голос ее звучал совсем не весело. Видимо, Ричард это тоже заметил и резко обернулся. Лицо у него было смущенное и обеспокоенное.

— Почему, черт побери, ты меня никогда не слушаешь? — почти выкрикнула Рути.

Другие родители уже стали на нас посматривать; как акулы, почуявшие кровь, они пододвинулись ближе. Ричард обнял Рути за талию.

— Я слушаю, милая, ты ведь знаешь, что слушаю, — сказал он тихо. Нервно оглянувшись вокруг, он попытался увести ее из центра зала.

— На что это вы тут уставились?! — заорала Рути женщине, которая любопытно вытягивала голову, пытаясь все расслышать. — А ваш муженек вас слушает? Мой вот нет! — продолжила она, не давая женщине возможности ответить. — Когда я возвращаюсь с работы, он так увлечен чтением, что даже головы не поднимет, чтобы поздороваться или спросить, как прошел мой день. Если я ему скажу, что у меня рак, он меня не услышит!

Смутившись, женщина быстро отвернулась, и в зале воцарилась тишина. Мы с Ричардом обменялись обеспокоенными взглядами, и, обняв Рути, я увела ее из комнаты. На этот раз она не сопротивлялась, только тихо плакала, положив голову мне на плечо. Снаружи мы затаились в темноте бокового дверного проема и слушали, как все прощаются и заводят машины. Лучи света от фар скользили мимо нас, пока машины медленно выезжали из двора, шурша шинами по холодному гравию.

— Я просто хочу, чтобы он меня слушал. И разговаривал со мной, — тихо произнесла Рути.

— Не плачь, милая, я с тобой. Ну из-за чего ты так расстраиваешься?

Около главного входа я увидела Ричарда и Грега. Они вглядывались в темноту.

Рути покачала головой. Былая оживленность сошла с ее лица, уступив место измученной усталости. Впервые она выглядела на свой возраст — вот что делает с нами разочарование.

— Я так устала, Хло.

— Давай хорошенько обсудим это завтра утром? — предложила я, и она кивнула.

Мы вышли из тьмы проема и отправились к мужьям. Ричард подошел к нам, взял Рути за руку и отвел ее в машину.

— И что это было? — поинтересовался Грег, пока мы шли домой.

— Точно не знаю. Наверное, одиночество в браке, — ответила я и, прижавшись к нему покрепче, почувствовала, что он с трудом удержался, чтобы не отодвинуться. — Почему мы перестали заниматься сексом? — спросила я.

— Что? — Грег сделал вид, что не расслышал меня.

— Ничего.


Глава одиннадцатая


Яблочный пирог без сахара и с гашишем по рецепту Грега Мак-Тернана


2 чашки муки;

1 чайная ложка разрыхлителя;

1 чайная ложка соды;

1 щепотка размельченной корицы;

1 щепотка размельченного мускатного ореха;

1 щепотка соли;

2 яйца;

15 г «Спленды» или другого заменителя сахара;

350 г несладкого яблочного пюре;

1 чайная ложка экстракта ванили;

1 столовая ложка без верха размельченного гашиша (можно и больше, зависит от того, какого эффекта вы хотите добиться);

треть чашки изюма.


Разогрейте духовку до 190 °C. Форму 20x10 см обработайте разбрызгивателем масла. Смешайте вместе муку, разрыхлитель, соду, корицу, мускатный орех и соль. Оставьте смесь на время. Яйца взбейте добела и добавьте «Спленду» (или любой другой заменитель сахара). Добавьте в мучную смесь яблочное пюре, ваниль и гашиш и месите, пока тесто не станет гладким. Добавьте изюм. Тесто вылейте на противень.

Выпекайте около часа. Готовность можно проверить зубочисткой.


На следующий день мы с Рути сидели в парке за чашкой кофе.

— Обещаю, мое вчерашнее поведение мы обсудим буквально через минуту, но только сначала расскажи мне про Ивана. Ты ведь собираешься снова с ним встретиться, да? — сказала она.

— Конечно! Было бы преступлением не повторить нашу встречу, так все было хорошо, — ответила я и взглянула на Рути. Сегодня она уже больше походила на себя обычную.

— Будь осторожна, — предостерегла она меня, — ты ведь замужняя женщина, у тебя семья.

— Рути, как ты думаешь, хоть кто-то в этом мире счастлив в браке?

— Смотря что понимать под словом «счастье», — пожала плечами она.

— Нет, просто если все так и должно быть, тогда ладно, я смирюсь. Но вдруг можно быть действительно счастливой в браке — ну, знаешь, всякие романтические прогулки по пляжу и все такое, — тогда я именно этого и хочу! Обидно думать, что у кого-то все это есть и этот «кто-то» — не я.

Рути положила мне руку на плечо, словно мама, успокаивающая неразумного ребенка. Выглядела она усталой.

— А я была бы счастлива, если бы мой муж хотя бы меня замечал, — сказала она, и на пару минут воцарилась тишина.

— Наверное, хорошо иметь мужа, которого постоянно нет дома, — предположила я, думая о романе папы с Хельгой. — Самый лучший вариант брака — когда мужа не видишь. Вроде бы уже и не так себя жалко, потому что муж как бы есть, но в то же время не нужно терпеть все неудобства, которые он создает в доме.

— Надо было выходить замуж за военных, — согласилась со мной Рути. — Помнишь, что Рон написал мне на книжке «Сто лет одиночества», которую подарил на восемнадцатилетие?

Я кивнула. Многие годы мы пытались (безуспешно) воплотить в жизнь тот девиз. Рон был первой настоящей любовью Рути, на десять лет старше и умнее нас. На книге он написал: «Если воспринимать жизнь как подарок судьбы, глупо требовать чего-то еще».

— Так что это за курьер? — спросила я, возвращаясь к теме загадочного мужчины в коже. Что-то мне подсказывало, что он — ключ ко всем загадкам.

Рути взглянула на меня:

— Его зовут Карлос.

— И откуда он?

— Из Клэпхэма.

— Да нет, в смысле откуда к тебе приходят его посылки? — Внезапно я все поняла. — Из Колумбии, да? — И как я раньше не догадалась!

— Да я всего-то попробовала, с девчонками с работы. Чтобы мозги немножко развеять. Ничего в этом страшного нет. И вообще, кокс даже древние египтяне нюхали.

— Ты о чем?

— Какие-то русские ученые несколько лет назад обнаружили следы кокаина в египетской мумии. Видимо, и тогда уже некоторые помаленьку баловались.

— Ох, русские такие умные, — мечтательно вздохнула я.

— Я, как и древние египтяне, просто распробовала, вот и все.

Но все было не так-то просто. Кажется, Рути обрадовалась возможности наконец выговориться, и так я узнала, что с одной дорожки в офисе она перешла на грамм кокаина в день. Собираясь на работу, она принимала дорожку в половине девятого, на работе жила от чашки кофе до чашки кофе и продолжала, пока не приходило время ложиться спать.

— Господи, Рути, ну какие могут быть проблемы с наркотиками в сорок лет? Я понимаю, если бы ты была подростком, зеленой девчонкой. Нет, я, конечно, всегда знала, что у тебя задержка в развитии, но чтобы настолько! Если не прекратишь, у тебя нос отвалится!

— Да знаю я, знаю. Я как будто героиня «Долины кукол»[17 - «Долина кукол» — известная книга Жаклин Сьюзен, опубликованная в 1966 году и повествующая о жизни трех подруг, мечтающих о славе и актерской карьере и становящихся жертвами наркотической зависимости.]. Я нюхаю кокс, чтобы убежать от своей занудной и рутинной жизни; а потом меня так колбасит, что я не могу заснуть, поэтому мне приходится принимать еще и ксанакс. Кстати, — добавила она, — а как же тысячи женщин, которые в пятидесятых-шестидесятых годах сидели на валиуме? Я просто поддерживаю традицию сочетать кризис среднего возраста с алкогольной и наркотической зависимостью.

— Ага, — ответила я. — Вот только они умирали со скуки, потому что сидели круглые сутки дома и не могли пойти на любимую работу. А у тебя все это есть, между прочим.

— А почему тогда мне так часто кажется, будто у меня в жизни вообще нет ничего хорошего?

На это я ответить не могла, так что просто молча протянула руку, чтобы забрать у нее наркотики.

— Да у меня с собой нет, — сказала Рути, выворачивая карманы.

— Я буду за тобой следить, — предупредила я.

Откровения Рути меня поразили. У меня словно выбили почву из-под ног. Хоть я и была психотерапевтом, именно Рути всегда поддерживала и утешала меня. Я предложила ей вместе сходить к Анонимным наркоманам.

— Эти встречи уже давно ни для кого не табу, — уговаривала я ее. — Сегодня каждый или член Анонимных алкоголиков, или член Анонимных наркоманов. Да и вообще, наконец-то у меня будет отличный повод туда пойти; а то что-то я вообще не в курсе светской жизни.

— В том-то и дело, — вздохнула Рути. — Наверняка мы там наткнемся на кого-нибудь из знакомых. А тогда прощай анонимность.

И все равно я понимала, что должна ей как-то помочь; в конце концов, я слишком ее любила, чтобы оставить все как есть.

По пути домой я отправила Ивану сообщение: «Может, на днях еще немножко поцелуемся?»

«Ты можешь сейчас говорить?» — пришел ответ.

«Да», — написала я, и он тут же мне перезвонил. Услышав его голос, я залилась краской — в голове сразу же вспыхнули воспоминания о нашем свидании. Его темная голова между моих ног; довольные стоны, срывающиеся с моих губ. Мы занимались невероятно интимными делами, при этом совершенно друг друга не зная; дрожь удовольствия, к которой примешивался стыд, пробежала по моей спине.

— Chudo, — прошептал он.

— Что ты сказал?

— Чудо. Это ты.

— А, точно, это же в первой записке было. Погоди, я думала это мой суп — чудо.

— И ты тоже. Помнишь? Tvoi sup — chudo, как i ty.

— Ну ты и сам довольно чудесен, — кокетливо ответила я. Мне не терпелось вновь его увидеть.

Мы замолчали. Что будет дальше? Мы ведь удовлетворили свое любопытство, значит, теперь пришло время тихо-мирно вернуться в супружеские гнезда?

— У меня встает только от звуков твоего голоса, — прошептал Иван.

Видимо, тихое возвращение в объятия законных супругов из наших планов следовало вычеркнуть. Иван блестяще умел вести интимные беседы с сексуальным подтекстом. Что-то он говорил по-русски, и, хоть я и не понимала ни слова, меня это почему-то все же возбуждало. Люблю мужчин, которые умеют так «грязно» разговаривать, но только «грязно» в хорошем смысле — уважительно, а не агрессивно и грубо. Сложно не переступить эту черту, и Иван со своими красивыми ногами ее не переступил.

Один из моих бывших дружков, Гус Фоллик, был непревзойденным мастером «грязных» разговоров. Ему даже не обязательно было прикасаться своим серебряным язычком к моему телу: он мог довести девушку до оргазма одними только разговорами. Мне страшно повезло, что у него обнаружился такой дар, потому что он жил в Глазго, а я в Лондоне, так что виделись мы крайне редко. Наш роман прекратился, как только я переехала в Париж — телефонные звонки обходились в целое состояние. Последний раз, когда я о нем слышала, он уже жил с женой и детьми, но я все-таки надеялась, что он хотя бы обзавелся собственной линией секса по телефону, чтобы его талант был доступен всем. Было бы невероятно жалко, если бы все его волшебные речи предназначались только для одной женщины. Теперь, когда в моей жизни снова появился секс, я стала вспоминать связанные с ним эпизоды и добрее относиться к любовникам и любовницам всего мира — так думала я, спускаясь в свой подвал. Единственным, что омрачало мой день, был визит Дара Божьего. Он пришел первым. В кабинете он развалился в кресле, сцепив руки за головой и вытянув hoi и далеко вперед. Судя по всему, он хотел занять как можно больше места, как бы декларируя собственное присутствие. С тем же успехом он мог просто описать мне каждый угол кабинета.

— Хло, — произнес он низким хрипловатым голосом, от которого явно сам тащился, — как долго мы будем бороться?

— Ну, мне кажется, у вас наметился небольшой прогресс, — начала я. — Просто вам стоит больше внимания обращать на то, что вам действительно говорят, а не на собственные фантазии о том, что вам сказали.

— Нет-нет-нет, Хло… Посмотри на меня. — Он склонился вперед и уставился мне в глаза.

— Что такое? — Я заерзала, словно червяк на булавке.

— Мы больше не можем игнорировать то, что между нами происходит, — сказал он и попытался взять меня за руку. — Ты — очень необычная женщина. — Произнеся эту банальность, он выпучил глаза, словно паралитик, видимо пытаясь разжечь тлеющее во мне пламя страсти.

— Я — ваш врач, и считаю подобное поведение недопустимым, — резко сказала я.

Дар Божий выскочил из кресла и навис надо мной с явным намерением поцеловать. Его мокрый рот неуклонно приближался к моему. Я изо всех сил рванулась назад, вскочила с кресла и скрестила руки на груди. Как же мне хотелось засветить ему коленом между ног.

— Боюсь, вам не следует больше приходить ко мне на сеансы, — отрезала я.

Он понимающе кивнул:

— Конечно, крошка, нам стоит вырваться за пределы этого кабинета, чтобы узнать друг друга получше. Понимаешь, о чем я? Ну же, я же знаю, ты меня хочешь.

— Нет, не хочу, честное слово, — сказала я, но на него мои слова не произвели ни малейшего эффекта. Видимо, в голове у него имелось какое-то устройство, превращавшее все, что ему говорили люди, в то, что он хотел услышать. Так, значит, придется говорить с ним на его языке — а что еще мне остается?

— Мы не должны поддаваться страсти, — кивнула я. — Нам не стоит больше встречаться. Мы должны быть сильными.

Я пообещала найти ему нового врача и выставила его за дверь.

Поднявшись наверх, я увидела Грега. Он, словно собака, потерявшая зарытую кость, яростно искал что-то в ящике с нижним бельем.

— Нашел! — радостно воскликнул он, вытаскивая маленький пластиковый пакет.

На нем были красно-белые пятнистые шорты и футболка. Я оценивающе взглянула на мужа. Он был красивым мужчиной, все еще стройным, с длинными ногами и небольшой упругой попкой.

— Что это?

— Гашиш. Я его на днях у Лео конфисковал. Хочу приготовить пирог с гашишем.

— Зачем?

— Сэмми не нравится его курить, потому что он завязал с сигаретами, да к тому же сегодня придет Джон.

Джон — старый приятель Грега по медицинскому колледжу. Он выбрал себе удивительно неподходящую карьеру — при виде крови грохался в обморок. Когда на лабораторной работе его попросили разрезать мышь или лягушку, чтобы посмотреть на ее вены и артерии, он, периодически теряя сознание, нашинковал несчастное животное, словно чеснок на ужин. Он бросил учебу в конце первого курса и занялся куда более подходящим для себя занятием — прожиганием жизни. Правда, это не лучшим образом отразилось на его здоровье.

— Идиотище, Джону же нельзя есть пироги, у него диабет. И кстати, для твоего холестерина это тоже неполезно.

— Именно поэтому я и приготовлю низкокалорийный, не содержащий сахара яблочный пирог с гашишем! — весьма довольный собой, ответил Грег. — А ты можешь засунуть гашиш в свой куриный суп, а?

Видимо, раны поражения так до сих пор и не затянулись.

— А ты не думал, что, раз уж все вокруг бросают курить и страдают от всевозможных болезней, может, настало время перестать принимать наркотики? — спросила я.

Грег скептически на меня посмотрел:

— Нельзя позволить каким-то крошечным проблемам со здоровьем встать на пути редкого наркотического кайфа. Кроме того, марихуану даже используют в медицине. Я и сам некоторым своим больным ее рекомендую, чтобы легче переносить боль.

— И какая же боль терзает тебя, Сэмми и Джона? — поинтересовалась я.

— Обычная боль экзистенциальной тоски, — ответил он.

Абсурдность его мыслей меня восхищала, на мгновение ко мне вернулись прежние чувства, и я прижалась к нему, наслаждаясь знакомым запахом и такими родными объятиями. На этот раз он даже не оттолкнул меня, а обнял в ответ. — Дашь мне потом рецепт, — попросила я.


«Как насчет завтра? Где-нибудь между 2 и 4 дня?» Я прекрасно сочетала прилив нежных чувств к мужу с разговорами о следующем свидании со своим любовником. Мое собственное вероломство меня изумляло. Так вот как это проворачивают мужчины, живущие на две семьи. Прямо раздвоение личности, как у психов: можно разложить две части своей жизни в разные отсеки у себя в голове, и содержимое одной коробочки никогда не попадет во вторую. Я всегда думала, что это невозможно, и вот теперь поняла, как это просто. Ни на минуту не задумываясь, я легко захлопывала коробочку с Грегом и открывала вторую, с Иваном. «Когда же я снова смогу быть внутри тебя?» — написал мне Иван. Удивительно, как иногда мужчина может быть внутри женщины, но не в ее мыслях, да и то, что женщина вообще внутри мужчины быть не может, тоже странно.

Китти с Лео остались на ночевку у друзей, а Грег, Сэмми и Джон устроились за кухонным столом. Они уже уничтожили полпирога и теперь хохотали над только им понятными шутками. Они хлопали себя по бедрам, рыдали от смеха, и, когда кто-нибудь из них начинал рассказывать очередной анекдот, остальные держались за животы, готовясь заржать. Я не стала их трогать и уже собиралась выходить, когда вдруг позвонила ПП и пустилась в повествование о невероятном сексе, который устроили себе они с Джереми. Обычно я сразу затыкаю уши, но на этот раз выслушала ее, решив, что раз уж и я «вернулась в строй», то имеет смысл чему-нибудь у нее поучиться. Судя по словам ПП, секс у нее всегда лучше, чем у кого бы то ни было. По сравнению с ней я представляюсь себе музыкантом-недоучкой, мучающим скрипку, в то время как она мастерски подносит к струнам смычок и уверенно играет виртуозные пьесы.

— Ну так вот, трахались мы с ним, и я была сверху; слава богу, я перед этим себе волосы в хвостик завязала, — начала ПП.

— Погоди, а хвостик-то тут при чем? — перебила я.

— Да чтобы лицо не обвисало, когда к нему наклоняешься, дурочка. После сорока за этим приходится следить. Когда лицо опускаешь, кожа свисает, словно переваренное мясо с косточки.

Фу! Божежтымой! (Иногда фразочки из лексикона Китти сами так и просятся на язык.) А я наклонялась к Ивану? К счастью, я вспомнила, что, застеснявшись, просто уткнулась лицом в его плечо. Но что дальше? Надевать в постель шапочку для плавания? Или приклеивать щеки к ушам суперклеем? Повсюду меня поджидали какие-то ловушки. Я быстренько свернула разговор и поспешила на встречу с папой.


Раз в месяц мы встречаемся с папой, только он и я. Это вошло у нас в привычку после маминой смерти, когда Сэмми отправился в самопровозглашенное небытие. Сначала мы встречались в его клубе — сомнительном полуразрушенном заведении в Блумсбери, где тусуются актеры и музыканты. Дома после маминой смерти я чувствовала себя неуютно. Очень уж давили воспоминания; призрак нашей бывшей семьи, казалось, натыкался на стены, отчего все вокруг ходило ходуном. Папа, судя по всему, тоже так думал — через пару лет он продал старый дом и переехал в просторную и светлую квартиру с французскими окнами в Праймроуз-хилл, где мы и продолжили наши встречи.

Когда я приехала, папа сидел в кабинете. Повсюду валялись какие-то бумажки, все свободные поверхности занимали чашки из-под чая и кофе. Папа ходил туда-сюда, его лицо походило на заросший сад: торчащие волосы, густые брови, свисающие до ресниц. Ему было семьдесят девять, и в тот день он выглядел на свой возраст. На меня накатила волна ужаса — так всегда бывало, когда я понимала, что однажды мне придется жить на этом свете без него.

Кругом громоздились нотные тетради, исписанные черными «птичками». Папа сыграл для меня новую аранжировку одной из своих известных композиций. Он готовился к гала-концерту, посвященному самому знаменитому его мюзиклу по мотивам «Принца и нищего» Марка Твена — его любимой детской книжки. В десять лет он увидел экранизацию этой истории и окончательно в нее влюбился.

Моя мама обожала Эррола Флинна. Они с папой познакомились весной 1958 года, и через три месяца после этого он пригласил ее в кинотеатр «Эверимен» в Хэмпстеде. На Хэлс-стрит они попили чаю с булочками в заведении, которое тогда называлось «Булочная Шерри». Через несколько лет пекарь Луис выкупил здание и переименовал булочную в свою честь. Папа с мамой сидели в заднем ряду кинотеатра и, как и все парочки, держались за руки и целовались. Когда пошли финальные титры, папа встал на одно колено и спросил, выйдет ли она за него замуж. Самый интимный момент он вынес на публику, которая в умилении им аплодировала. Мама же сразу потащила его к телефонной будке, чтобы сообщить новость своей родне.

— Я всего-то упомянул, что, возможно, когда-нибудь мы могли бы пожениться, а она уже заставила меня вступать в переговоры со всеми ее тетушками и дядюшками, — подшучивал потом папа.

Я любила слушать истории про то, как мои родители впервые встретились, влюбились и поженились; как все дети на свете, я считала, что судьба свела их вместе с единственной целью — чтобы родилась я.

— А ты скучаешь по маме? — Я уже давно хотела, но не решалась задать папе этот вопрос.

Я видела, что каким-то удивительным способом мамина смерть освободила папу, позволила ему начать жизнь заново и самому стать новым человеком. Правда, такое перерождение вполне могло сопровождаться чувством вины, но об этом я могла только догадываться.

— Иногда, — ответил папа. — Нам было хорошо вместе. Я частенько беседую с ее фотографией о Китти и Лео.

На стене позади папы висела фотография — мама в роли Одетты в «Лебедином озере» за год до их знакомства. Мама стояла на пуантах в позе «арабеск» — вытянув идеальной формы ногу вперед, скрестив руки на груди, переплетя пальцы и нагнувшись вперед. Вокруг головы красовались перья, а на лице читалось такое наслаждение, какое бывает только у артиста на пике творчества. Встречаться с человеком, блестяще выполняющим свою работу, само по себе приятно, не говоря уж о том, что мама была потрясающе красивой. Ничего удивительного, что папа в нее влюбился. Внизу на пианино, прямо под маминой фотографией, стояла еще одна, на которой я сняла папу пять лет назад на Рождество. Он улыбался, глядя, как дети открывают подарки, и лицо его было преисполнено нежности. По этой фотографии сразу было видно, какой же он славный, веселый и добрый.

Папа проследил за моим взглядом, изучающим фотографии на стенах.

— Когда долго живешь с человеком, начинаешь воспринимать его как брата или даже как соседа, правда ведь? — произнес он.

Я подумала о Греге. Я знала в нем каждую черточку. Знала, как, сосредоточившись, он чешет бровь, как кивает, когда смеется. Эти знакомые черты вызывали во мне не страсть, а смесь раздражения и любви.

— Интересно, все ли супруги к этому приходят? — задумчиво спросила я.

— Мне кажется, чтобы избежать этого, нужно чертовски много трудиться. Поэтому мы с Хельгой и держали наши отношения в тайне столько лет. Гораздо дольше, чем это необходимо. У нас нет особых доводов против совместной жизни, но и за не очень-то много. Мы с ней уже побывали в браке, завели детей. Мы не хотим воспринимать наши отношения как должное. Из-за постоянных расставаний встречи все еще волнуют и радуют нас; мы счастливы, когда видимся после очередной разлуки.

— Должно быть, это здорово. А я вот чувствую, что рутина моногамии будет сопровождать меня веки вечные, пока смерть не разлучит нас. Аминь. В юности чувствуешь, будто будущее принадлежит тебе целиком. А в старости понимаешь, что на самом деле у тебя есть только прошлое, — горько произнесла я.

— Господи, Хло, да ты ведь еще совсем молодая женщина! — поразился папа.

— Ну, в космонавты меня уже не возьмут.

— Да тебя вроде бы космические путешествия никогда не интересовали.

— Ну и что. Не в этом дело. Просто теперь я, даже если захочу стать космонавтом, им не стану. — Сказав это, я почувствовала, как по щекам побежали слезы. — И поп-звездой мне тоже не стать, — зачем-то добавила я.

— Я знаю, зайка. Сложно смириться с тем, что возможностей у тебя становится все меньше. А я вот все еще пытаюсь понять, чем же буду заниматься, когда вырасту, — сказал папа и обнял меня, а я положила голову ему на плечо, словно маленькая девочка. Меня поразило, насколько же хрупким он стал. — Заводи этот свой роман, если он поможет тебе стать счастливей, — посоветовал папа. Как любой родитель, он всегда знал, что натворил его ребенок. — Но будь осторожна. У тебя теперь будет две совершенно разные жизни — постарайся их не смешивать.

— Разложить все по разным ящичкам? — спросила я, и папа кивнул. — Это у меня хорошо получается.

— Просто, когда заводишь роман на стороне, — продолжил папа, — он становится чем-то вроде пригорода возле твоего мегаполиса. Очень соблазнительно гулять по зеленой загородной травке, не обращая внимания на город. Но без твоей заботы он очень скоро опустеет.

— Я понимаю, о чем ты, — кивнула я. — Но я, образно выражаясь, счастлива на своем шезлонге в солнечном пригороде. Можно я еще немножко там поваляюсь, половлю момент и все такое? — Часть меня еще не до конца поверила, что я обсуждаю свою измену с отцом, но он был таким мудрым и деликатным человеком, что разговор протекал легко и непринужденно.

— Хорошие и приличные люди иногда совершают поступки, которые сами еще вчера бурно осуждали, — улыбнулся он. — Можно всю жизнь прожить несчастным, боясь обидеть окружающих. Конечно, нужно делать все, что в твоих силах, чтобы не причинить боли родным и близким, но, уж прости меня за банальность, жизнь коротка. Иногда я смотрю на себя в зеркало и думаю: что это за старик? А потом понимаю, что это я сам. Ты стареешь, и с этим уж точно ничего поделать нельзя. — Обняв, папа погладил меня по голове. — Ты просто помни, что по сравнению с единственной альтернативой старость наверняка лучше.

— С какой еще альтернативой?

— Со смертью.

Ах да. Я решила, что поэтому мне и надо проводить время с Иваном, пока это еще возможно. «Хорошо в могиле, братцы, / Тихо, крыша не течет, / Но с любимыми встречаться / Лучше где-нибудь еще».


Глава двенадцатая


Маковый рулет по рецепту Володиной мамы


Для теста:

3 1/2 чашки муки;

1 щепотка соли;

2 столовые ложки мелкого сахара;

2 чайные ложки сухих дрожжей;

3/4 чашки молока;

цедра 1 лимона;

120 г масла;

1 желток, взбитый с водой для глазури.


Для начинки:

3/4 чашки плюс 1 чайная ложка мака;

1 столовая ложка сахара;

2 столовые ложки меда;

1 чайная ложка масла;

цедра 1 апельсина;

цедра 1 лимона;

белки от двух яиц.


Для приготовления теста смешайте в миске муку, соль и сахар. Туда же добавьте сухие дрожжи. В центре сделайте углубление. Положите в кастрюлю масло, лимонную цедру, добавьте молоко и держите на огне, пока масло не растает. Затем немного охладите смесь и добавьте ее к сухим ингредиентам. Замесите тесто, выложите на присыпанную мукой доску и месите 10 минут, пока оно не станет эластичным и гладким. Переложите тесто в чистую миску, накройте влажным полотенцем и поставьте в теплое место на 45–50 минут. Тесто должно увеличиться в объеме примерно в два раза. Тем временем приготовьте начинку.

Размельчите маковые зерна в комбайне или блендере. Растопите в кастрюльке масло и добавьте к нему перемолотый мак, сахар, мед, апельсиновую и лимонную цедру. Оставьте на 1 минуту на большом огне, затем дайте остыть. Добавьте белки от двух яиц и хорошо перемешайте.

На присыпанную мукой доску выложите тесто. Раскатайте в форме длинного прямоугольника толщиной в три сантиметра. Равномерно распределите начинку по тесту (остановитесь где-то за 2,5–3 см от длинного края). Сверните тесто в рулет. Убедитесь, что начинка осталась внутри. Выложите рулет швом вниз на противень, накрытый пекарской бумагой. Оставьте на полчаса. Покройте глазурью из яйца и распределите оставшуюся чайную ложку мака по поверхности рулета. Выпекайте в предварительно разогретой до 190°С духовке в течение 35–40 минут. Перед подачей остудите рулет на решетке.


Я сидела в гостиной и обменивалась с Иваном сообщениями, договариваясь о времени нашей новой встречи, когда почувствовала, что ко мне сзади подошел Грег. Я вскочила, словно перепуганная лошадь, увидевшая змею.

— Хло, ты белая как привидение, — сказал Грег.

— Ты меня напугал, — слабо откликнулась я.

— Ты какая-то нервная в последнее время. С тобой все в порядке? — Грег как-то странно на меня посмотрел, и мое сердце затрепетало от ужаса. Неужели он что-то подозревает?

— Да вроде да. Устала только немного.

— А ты не видела мой стетоскоп?

— Он разве не у тебя в сумке? — спросила я, и Грег отрицательно помотал головой. — Грег, ну куда ты его запрятал?

Грег виновато опустил голову, словно мальчишка, которого поймали за хулиганской проделкой.

— Господи ты боже, Грег! Откуда мне знать, куда ты дел свой стетоскоп? — воскликнула я.

Муж тщательно осмотрел комнату. Вдруг глаза у него загорелись. Он уверенно подошел к тумбочке, на которой стоял телевизор, улегся на пол и вытянул руку.

— Нашел, — сказал он, довольно улыбаясь, словно маленький Джек Хорнер, доставший сливу[18 - Джек Хорнер — персонаж детского четверостишия, известного с XVIII в., пай-мальчик, любящий полакомиться и прихвастнуть.]. Потом взглянул на меня лукаво: — А я знаю твой секрет.

Мое сердце подпрыгнуло и пустило волну адреналина по телу.

— Какой секрет?

Откуда он знает про Ивана? У меня перехватило дыхание; я явственно увидела, как рушится наша жизнь: уложенные по коробкам вещи; проданный дом; рыдающие дети. И все из-за меня.

— Надо же, — удивленно уставился на меня Грег. — А я думал, только я тут переживаю из-за рецепта твоего куриного супа.

О чем это он?

— Секрет ведь в жире из той банки из холодильника, да? Вот твой секретный ингредиент! — Грег ликующе замахал перед моим носом какой-то бумажкой.

Меня все еще потряхивало. Я с трудом выровняла дыхание и постаралась успокоиться. Шмальц! Вот в чем дело. Пришел отчет из лаборатории — они обнаружили в моих кнедликах присутствие куриного жира. Мне еще повезло, что муж не отправил в лабораторию меня и не обнаружил во мне присутствие другого мужчины.

Позже в этот же день мы с Иваном лежали на диване в его гостиной. Он спал, я нет. Вот вам и еще одно различие между мужчиной и женщиной: он после оргазма лишается сил, а она их набирается. Бекки еще не вернулась в город. Ужасно, конечно, было спать с ее мужем в ее же доме, но не настолько ужасно, чтобы перестать с ним спать. Мы тем не менее избегали супружеской спальни, вовсю исследуя остальной дом и гордясь собственной щепетильностью. Я поведала Ивану папину теорию о взаимоотношениях: о том, как муж и жена привыкают друг к другу, становятся словно братом и сестрой, и оттого срабатывает запрет на инцест, а следовательно, и на секс. Если честно, я просто хотела узнать, занимаются ли они с Бекки сексом.

— Есть один такой русский роман девятнадцатого века, описывающий утопию, — начал рассказывать Иван. У папы на каждый случай имелась цитата из великих, а у Ивана — книга. Судя по всему, в Советской России заняться, кроме чтения, было в общем-то нечем. Ну, еще сексом, в котором Иван тоже преуспел. Секс входил в краткий перечень увлечений, не привлекавших к человеку повышенного внимания властей. В общем, я была рада такому стечению обстоятельств — благодаря этому Иван состоялся как прекрасный любовник.

— Эта книжка тогда пользовалась большим успехом, — продолжил он, — ее написал Чернышевский, и называлась она «Что делать?».

— А я думала, ее Ленин написал, — прервала его я, хвалясь своей эрудицией.

Студенткой я как-то ненадолго увлеклась коммунизмом и прочла брошюру про Ленина. Тогда же я занималась продажей «Социалистического рабочего» на улицах Камдена, но быстро сменила эту низкооплачиваемую должность на работу официантки в занюханной кафешке, что позволило мне, известной также как «мисс Селфриджез»[19 - «Селфриджез» — крупнейший универсальный магазин Лондона, расположенный на Оксфорд-стрит.], более полно удовлетворять потребительский голод. Я рассуждала так: мои покупки суть плоды моего же труда, следовательно, предаваясь шопингу, я не изменяю марксистской идеологии. Вскоре после этого я закончила университет, заплатила первый взнос за квартиру и перестала притворяться коммунисткой, как любой работающий налогоплательщик из общества собственников, всецело отдавшись капитализму.

— Написал. Но только название он взял у Чернышевского, притом преднамеренно. В общем, в том романе он описал равноправный брак, в котором муж и жена договорились уважать личную жизнь друг друга. Они входили в комнату супруга только после приглашения и, кроме того, отвели отдельную комнату для личных встреч. Я всегда думал, что в этом что-то есть — так можно сохранить какую-то тайну, загадку между двумя людьми, поддержать сексуальный интерес друг к другу, не воспринимая его как должное.

— Мм, — протянула я, — неплохая мысль. Только вот комнат нужно много. Ну и что с ними произошло? Сработала теория?

— Ну, все получилось немного сложнее. Жена влюбилась в друга мужа, и они стали жить втроем. А потом муж инсценировал собственную смерть, чтобы жена смогла спокойно жить с его другом, ведь его она любила больше, чем мужа.

— Какой альтруист. Боюсь, ради тебя Грег на это не пойдет, — призналась я. — Правда, ты ему и не друг вовсе. — На мгновение я задумалась. — Наверное, поэтому нам с тобой так и хорошо вместе, правда? Из-за того, что мы отвлекаемся от рутины обычной жизни.

— Наверное, — ответил он, и на пару минут мы замолчали. Иван провел рукой вверх и вниз по моему плечу, по которому тут же забегали мурашки. — Знаешь, я очень жалею, что присутствовал на родах своей жены, — признался он. — Мне после этого трудно воспринимать ее как женщину. Она для меня стала в первую очередь матерью моих детей, и теперь мне кажется, что сексом с ней заниматься как-то неприлично.

— Как ты можешь так говорить? — удивилась я. — Они ведь и твои дети тоже.

— Я знаю. Просто я не вру сам себе, да и тебе говорю чистую правду. Так это на меня повлияло. Да и не только это. Еще эти вечные: «Куда ты положил мыло?» и «Почему нельзя закрыть за собой зубную пасту?»… Все это разрушает таинство, верно? Ты слышала о таком русском поэте — Маяковском?

Я кивнула.

— Он очень здорово описал это в одной из своих поэм: любовная лодка разбилась о быт.

Я поняла, что меня страшно заводит, когда он говорит по-русски.

— А как насчет нашей лодки? — кокетливо спросила я, лаская его между ног.

— А наша лодка, милая, только-только вышла в море, — ответил он и, притянув меня к себе, поцеловал. — Я никак не могу тобою наесться, — прошептал Иван, и мы снова занялись любовью.


Сидя в кафе в парке, я наблюдала, как какая-то женщина, явно стыдясь, поедала яичницу с беконом, прикрывая второй рукой жующий рот. Как будто есть в общественном месте страшно неприлично. Рядом с ней сидел мужчина за пятьдесят, с жидкими волосенками, затянутыми в хвост. Я сдерживалась изо всех сил, чтобы не заорать ему в ухо, что он выглядит нелепо, и не отчекрыжить хвостик маникюрными ножницами. Настроение у меня было не ахти, и я срывалась на всех и вся. Бекки раньше времени вернулась домой, поэтому Ивану пришлось отменить наше следующее свидание. Свою досаду я вывалила на Грега, и мы жутко поругались. Любая супружеская пара со стажем проводит ссоры легко и виртуозно. Каждый из супругов, до бесконечности повторяя свои аргументы в споре, запоминает их в совершенстве. У нас «хитовые» фразы звучали так: «Ты всегда в плохом настроении, уставший и никого не хочешь видеть» и «Ты всегда права, а все вокруг ошибаются». В общем, в результате разговора я теперь ненавидела все живое: Грега — за то, что он зануда, Ивана — за то, что отменил свидание, Бекки — за то, что зачем-то приперлась домой и мешает мне спокойно жить и трахаться с ее мужем.

Через окно я увидела Сэмми и Даму-с-голубями. Они сидели рядышком на скамейке. Интересно, что за тему для разговора они нашли? Вдруг Сэмми поднял голову, заметил меня и жестом пригласил присоединиться. Мое настроение не очень-то располагало к общению, но потом я заметила кое-что интересное — правая рука у Сэмми двигалась то вверх, то вниз. Он играл на гитаре. Насколько я знала, с момента маминой смерти он ни разу не брал в руки гитару и тем более не играл, и сейчас я страшно удивилась и растрогалась. Допивая кофе, я натягивала куртку, намереваясь присоединиться к ним, как тут зазвонил мой мобильник. Может, это Иван? Может, мы все-таки встретимся? В глубине моей души встрепенулась надежда, но быстро зачахла и умерла — звонила Джина, да еще и очень взволнованная.

— Я собираюсь отменить свадьбу, — заявила она.

Мои мысли все еще занимал Сэмми с гитарой, так что я вяло откликнулась:

— Да?

— Я ведь не смогу прожить с одним-единственным мужчиной всю оставшуюся жизнь!

Я попыталась сконцентрироваться на ее словах:

— Джина, не предпринимайте ничего, пока мы не увидимся. Вам нужно все серьезно обдумать. Возможно, вам просто страшно.

— В смысле?

— Вы боитесь серьезных отношений, боитесь стать счастливой. Мы сегодня во время сеанса все это обсудим, — пообещала я.

— Я не достойна такого мужчины, как Джим, — отозвалась Джина, но в конце концов пообещала потерпеть до нашей встречи и ничего пока не делать.

Как только я вышла из кафе, мобильник снова разразился звоном. На этот раз звонила ПП.

— Джесси у тебя? — поинтересовалась она. — До меня тут дошло, что я ее уже давно не видела, вот и решила уточнить, у тебя она или как.

— У меня, и с ней все в порядке. Но вообще-то могла бы и позвонить ей хоть разок.

— Позвоню-позвоню, — пообещала ПП. — Просто я так занята, ну, сама знаешь. Пойдешь со мной на бал, который дает Элтон Джон? У меня есть лишний билет, а Джереми не может. Странно, но мне так тяжело, когда его нет рядом.

«А когда твоей дочери рядом нет, тебе наплевать», — подумала я, но промолчала и вместо этого спросила:

— Что же тебе в нем так нравится?

— Он божественно делает куннилингус. Обязательно приходите с Грегом к нам на ужин, я вас познакомлю. Ну, мне пора, — прочирикала она и бросила трубку.

Я мысленно передернулась, представив себе картину божественного орального секса, выключила телефон и направилась к Сэмми.

Он все еще сидел на скамейке рядом с Дамой-с-голубями и играл «Это могла быть только ты». Старушка с голубем на плече тихо и мелодично подпевала ему:
		Нет на свете парня лучше,


		Я не ем, не пью, не сплю.


		У тебя пороков куча —


		Все равно тебя люблю.


Когда она пела, голос у нее становился как у молодой девушки. На какое-то мгновение я увидела, какой она была: юной девчушкой, ребенком, чьей-то дочкой. Все мы чьи-то дети, все мы появились на этот свет из материнской утробы. И вот теперь та девочка стала странной, дикой и одинокой старухой, почти карикатурным персонажем, бродящим по улицам Квинс-парка и разговаривающим с голубями. Что за шутку сыграла с ней жизнь, чем довела до такого? Когда я подошла поближе, Дама согнала голубей со скамейки, чтобы я смогла сесть.

Сэмми нас познакомил:

— Хло, это Мадж. Мадж, это Хло.

Последние десять лет я неоднократно видела ее на улице, но ни разу не поинтересовалась, как же ее зовут. Мне стало стыдно.

— Да-да, — кивнула Дама, — мы с Хло давние подруги, правда ведь? Но ты всегда так занята, все время какие-то дела-дела-дела, так что мы никак не можем улучить момент и поговорить по душам.

Впервые я внимательно взглянула на нее. На измученном заботами лице сияли миндалевидные, удивительно зеленые глаза, полные грусти и печали. Ей было где-то около семидесяти, и что-то в ее поведении подсказывало, что раньше она жила благополучной и счастливой жизнью. Возле ее ног покоилась груда пакетов, без которых она не выходила из дому. В одних виднелись какие-то тряпки, вроде тех, что висели у нее над крыльцом; в других лежали корки хлеба для голубей.

— Мадж раньше была дизайнером по тканям, — сообщил Сэмми.

Мадж кивнула, закачав растрепанной головой.

— У меня двое детей, — добавила она. — Славные мальчик и девочка, совсем как вы с братом.

— Ты снова играешь, — заметила я Сэмми, прикасаясь к гладкой поверхности гитары.

— Да, пришло время. Мадж говорит, мы все обязаны делать то, для чего появились на этот свет, — сказал Сэмми, и Дама похлопала его по плечу. Сэмми взглянул на свои пальцы, удивляясь, как же после такого долгого перерыва им удается так шустро перебирать струны. — Я как будто встретил старого друга после долгих лет разлуки, — сказал он. Его глаза были полны слез.

— Сэмми поможет мне найти моих малышей, — поделилась Мадж.

Я, немного обеспокоившись, посмотрела на брата. Интуиция велела мне держаться подальше от людей, которым нужна моя помощь, только если они не собираются за нее платить, — в таком случае я могла бы контролировать наши взаимоотношения, определяя их строгими, сугубо профессиональными рамками. С другой стороны, Сэмми всегда был добр к бродягам и бездомным. Он никогда не пройдет мимо нищего — всегда даст денег, чтобы хватило на чашку чая, а потом вместе с ним его и выпьет, заодно угостив несчастного полноценным английским завтраком, во время которого будет углублять знакомство и строить планы на завтрашнюю встречу.

— Мадж не видела своих детей уже тридцать пять лет, — объяснил Сэмми.

Мадж откинулась на спинку скамейки, прикрыла глаза, чтобы ничто не отрывало ее от воспоминаний, и начала свой рассказ.

Она познакомилась со своим мужем Регом в двадцать лет. В 1958 году, после двух лет ухаживаний, они поженились. Она работала дизайнером на текстильной фабрике, он был бригадиром. У нее, в отличие от мужа, было хорошее образование — после средней школы она окончила факультет дизайна в колледже.

— Он был невероятно красивым. О нем мечтали все девушки города. А выбрал он меня, — гордо сказала Мадж.

Когда Мадж забеременела, ей пришлось оставить работу. В 1962-м родилась дочь, а через два года появился и сын — в те же годы, что родились и мы с Сэмми. Такая же семья, как у нас, в том же городе, жила такой же жизнью.

— Поначалу у нас все шло прекрасно, — добавила Мадж.

Рега радовала роль отца и кормильца семьи. Они жили в маленьком доме с террасой в Килбурне, и Мадж была счастлива готовить, убираться и просто растить своих детей. Сначала. Когда же дети пошли в школу — Рози было семь, а Джимми пять, — Мадж потеряла покой.

— Если бы Рег просто позволил мне вернуться на работу, все было бы совсем иначе, — вздохнула она.

Но ее муж был обычным трудягой, убежденным, что работающая жена — позор для мужчины, подтверждение того, что он — неудачник, который не в состоянии обеспечить семью. А у Мадж было слишком много свободного времени и энергии.

— Мне было так одиноко. Рег приходил домой с работы и засыпал на диване перед телевизором. Я целый день сидела дома одна и, уложив детей спать, вечера проводила тоже в одиночестве. Мне так хотелось хоть с кем-нибудь поговорить.

Этим кем-нибудь и стал Армстронг (Арми), ее любовник. Он не только ее слушал, он еще и говорил с ней. Они познакомились в 1969 году в Кентиш-тауне, когда Мадж поскользнулась и упала на скользкой дорожке. Он помог ей встать, обработал содранные коленки и пригласил на чашку чая, чтобы помочь оправиться от стресса. Арми был на пять лет младше Мадж, имел диплом преподавателя, но работать сумел устроиться только автобусным контролером. Он приехал с Ямайки и, сойдя с корабля, разочаровался в стране, которая не ответила его ожиданиям.

Они влюбились, и Мадж, погрузившись в мир тайных свиданий и сорванных украдкой поцелуев, снова стала счастливой. Довольно скоро она сообщила Регу, что уходит от него к другому и забирает с собой детей. Когда Рег узнал, что Арми черный, он заявил, что его дети с черномазым жить не будут только через его труп.

— Я не знаю, что случилось потом, — завершила свой рассказ Мадж. — Это все, что я помню. Видимо, я заболела и попала в больницу. — Она затрясла головой, словно пытаясь вытрясти забытые воспоминания — она точно знала, что они есть, но никак не могла их вызволить.

Внезапно Дама вскочила со скамейки.

— Мне пора домой. Джимми и Рози скоро вернутся домой пить чай.

Туман в ее голове, на время рассказа немного прояснившийся, опять заволок ее сознание, и теперь Мадж снова выглядела не совсем нормальной. Подхватив мешки, она поспешила домой, отгоняя прочь с дороги голубей.

— Бедная старушка, — покачал головой Сэмми. — Я собираюсь ей помочь — хочу выяснить, что все-таки произошло с ее детьми.

— А ведь маме сейчас было бы столько же, сколько ей, — заметила я.

Над парком медленно сгущались сумерки. Вокруг радостно носилась парочка собак — далматинец и чихуахуа. Время от времени они застывали на мгновение, но потом снова принимались валять друг друга в траве. Позади псов в полной тишине брели их хозяева — видимо, случайные знакомые, объединенные лишь дружбой своих питомцев. Неподалеку мужчина с аккуратным красным тюрбаном на голове, склонившись над священной книгой, ходил кругами по периметру детской площадки, как делал это каждый день.

— Мог бы уже ее и дочитать, — шепнула я Сэмми, пихая его локтем в бок.

Мы захихикали, как малые дети, но скоро затихли; Сэмми нежно тронул гитарные струны, совсем как в старые времена.

— Я тут подумал… — произнес он. — Может, мне переехать обратно в Лондон? Ничего, если я еще немного поживу у тебя?

— Я буду только рада, — сказала я, крепко его обнимая. — Живи сколько хочешь.

После рассказа Мадж я не могла найти себе места — мне так хотелось увидеть Лео и Китти, что я сразу же отправилась домой, но там было тихо, пусто и безлюдно. Внезапно мне страшно захотелось услышать голос Грега.

— У доктора больной, — сказала Марджори, секретарь в приемной госпиталя.

Несмотря на то что Грег был моим мужем, для меня она не делала никаких исключений. Даже когда я приезжала в больницу, она меня к нему не пускала.

— Доктор занят. Присаживайтесь и ждите своей очереди, — говорила она, морща идеально накрашенный рот и плотнее запахивая вязаный жакет, надетый поверх чистой и аккуратной блузки.

Я испробовала все, что только можно: очаровывала ее изо всех сил, дарила невообразимо дорогие подарки на Рождество, приносила домашние пироги, обдавала ледяным презрением, уверяла, что разговор совершенно неотложный, в конце концов, просто угрожала. Но ничто не помогало; с тем же успехом она могла быть одной из мам одноклассниц Китти.

— Марджори, это Хлоя. Позовите, пожалуйста, Грега. — Видимо, что-то было в моем голосе, потому что впервые она не стала возражать, и следующим голосом, который я услышала, был голос Грега.

— «Это могла быть только ты», автор и дата? — спросила я.

— Гус Кан и Ишем Джонс, тысяча девятьсот двадцать четвертый.

— Ты просто чудо.

— Я знаю. Но мне пора, милая. У меня сегодня просто аншлаг, — попрощался Грег.

Казалось, весь наш дом заполонили призраки и тени. Вот как оно все будет, если мы разведемся. Останется пустой дом, в котором когда-то дети жили со своим папой, и тоска по детям, когда по средам и выходным их не будет. А их отцу будет еще хуже — большую часть недели он будет предоставлен сам себе. Каждый из нас в любое время мог сделать этот кошмар реальностью. Для создания семьи нужны двое, зато для того, чтобы ее разрушить, достаточно всего одного. И не важно, как сильно брошенному партнеру хочется все вернуть, если супруг решил уйти, то все кончено, навсегда.

В этот серый день воздух был пропитан мелким моросящим дождиком. В комнату через откидную дверцу вошла Дженет. Кажется, ей понравилось, с каким изяществом она сквозь нее проскользнула. К Володе недавно приезжала из России мать, которая привезла огромное количество маковых рулетов. Часть из них, как только мама уехала обратно, Володя передарил мне. Он ненавидит мак, я же, наоборот, обожаю. Рулеты напоминали мне о бабушке Белле (она тоже их готовила), о том, как она вытирала своим платком мне липкий рот, весь черный от сладкой и липкой маковой начинки. Пациентов у меня не предвиделось до шести вечера, так что я отрезала себе большой кусок рулета и устроилась на диване, намереваясь немного насладиться запретным теликом и посмотреть «Ричарда и Джуди». Они казались такой счастливой парой; интересно, как им это удается? Мне даже захотелось написать им письмо, чтобы выяснить их секрет.


«Дорогие Ричард и Джуди!

Вы живете вместе, работаете вместе и, хоть иногда вы и ссоритесь, все равно кажетесь такими счастливыми и добрыми друг к другу. Как вам это удается?

С уважением, Хлоя Живаго, 43 года.

P.S. А как часто вы занимаетесь сексом?»


Одинокую тишину прервал звонок в дверь. На крыльце стояла Рути. Выглядела она увядшей, вокруг глаз темнели круги.

— У вас открыто? — спросила она.

— Кветчориум?

Она кивнула.

— Открыт всегда.

— Ненавижу свою жизнь, — вздохнула Рути.

Я затащила ее в дом, сделала ей чашку чая и отрезала кусок макового рулета. Рути сильно похудела и, как бы странно это ни звучало, выглядела просто ужасно.

— Какую именно ее часть? — уточнила я.

— Я просто больше так не могу. Я просыпаюсь каждое утро и понимаю, что просто не в состоянии прожить очередной день. Я лежу в кровати, думаю обо всех встречах, которые у меня сегодня будут, о людях, которых мне нужно увидеть… Вставать, умываться, мыть голову, завтракать, выходить из дома, ехать до работы… Никаких сил нет. А потом, когда я все-таки добираюсь до работы, этот мерзкий идиот, Дэвид Гибсон, говорит мне что-нибудь вроде: «Мы все на той же странице», а я отвечаю ему: «Так добавьте что-нибудь еще». Я все чаще и чаще беру выходные за свой счет. Чувствую себя жалкой депрессивной наркоманкой.

— А Ричард знает, что с тобой происходит?

— Нет. Он никогда ничего не замечает. Кроме, конечно, какой-нибудь антикварной хрени, в которую я, если продолжу вести тот же образ жизни, скоро тоже превращусь. Хотя это вообще не важно — все равно меня уволили по сокращению штатов.

— Как это — уволили? Ты же главный редактор! — удивилась я.

— Они там перераспределяют обязанности… Как они утверждают, то, чем я занималась, больше не требуется. Я могла бы поспорить, но мне кажется, это такое своеобразное благословение. Вроде как знак, что пришло время менять жизнь.

— Тебе надо перестать принимать кокаин; тогда ты снова сможешь взять все под контроль, — не сдержалась я.

— Хло, я разве просила тебя о советах? Или просила объяснить мне подоплеку моих проблем? Нет, я же пришла просто поныть, чтобы ты говорила в нужных местах моего рассказа: «Бедная ты моя крошка» и «Ты только не расстраивайся».

— Прости, дорогая, — извинилась я.

Рути всегда сохраняла отменное чувство юмора, даже в самых сложных ситуациях.

— Может, ну его, этот чай? Давай бутылочку разопьем? — предложила я и отправилась к холодильнику, где за залежами несвежих овощей обнаружила припрятанную бутылку шампанского. — О, это даже лучше, — сказала я, размахивая бутылкой. — Теперь мы прямо как парочка старых, отчаявшихся, но все еще шикарных алкоголичек, которые пьют средь бела дня. Интересно, сколько таких бутылок понадобится, чтобы мы очутились на скамеечке в парке? Ну, или в компании голубей, — добавила я, вспомнив о Мадж.

— Бедная старуха, — покачала головой Рути, когда я передала ей рассказ Мадж. — Так ужасно, я ведь ни разу не подошла к ней, не поговорила. Как думаешь, что с ней случилось?

— Видимо, что-то ужасное, раз она ничегошеньки не помнит, — предположила я.

Мы затихли, пытаясь представить, что же за событие могло свести Мадж с ума и отправить на задворки общества.

— А можно мы опять поговорим обо мне? — спросила Рути.

Я кивнула и подняла бокал в ее честь.

— Поверить не могу, я все эти годы пахала, чтобы стать редактором, а теперь для меня это вообще ничего не значит, — говорила Рути. — Какая вообще разница, о чем мы будем писать — о девице, которая учит других девиц, как заарканить миллионера, или о борьбе с алкоголизмом какой-нибудь сериальной звездишки? — Рути налила себе еще шампанского, упиваясь сарказмом. — Нет, просто если взглянуть на дело с глобальной точки зрения — все эти статьи завтра будут мусором. Хотя нет, больше не будут; мы ведь теперь используем перерабатываемую бумагу! — Она оценивающе взглянула на меня. — Ты просто чудесно выглядишь, Хло. Может, мне тоже завести интрижку; помимо всего прочего, на кожу романы влияют гораздо лучше кокаина.

— Тебе правда пора завязывать с коксом, — напомнила я.

— Завяжу, обещаю. Завтра же. Мне просто нужно еще немного продержаться, чтобы смириться с увольнением, — сказала Рути. Вдруг запиликал ее мобильный. — О-о, орел приземлился. Мне пора, надо встретиться с Карлосом. До встречи!


Рути была права — моя страсть к Ивану не так уж сильно отличалась от ее пристрастия к кокаину; этот роман нарушал спокойное равновесие моей жизни, делал меня какой-то невротичкой с маниакально-депрессивным синдромом. Сперва тебе кажется, что ты держишь ситуацию под контролем, но потом страсть затмевает все вокруг, и ее удовлетворение становится важнее многих других, гораздо более значимых вещей. Вдали от Ивана я превращалась в раздражительную замкнутую мегеру, а рядом с ним расцветала и впадала в экстаз.

«Я тоскую без тебя. Мы обязательно встретимся — я придумаю где», — пришла на мобильник очередная доза моего наркотика.

«Уровень поцелуев в моем организме упал до критического уровня, пожалуйста, поторопись», — отправила я ответную эсэмэску. Настроение у меня мгновенно улучшилось, и я, вальсируя, упорхнула в подвал, где меня дожидалась Джина.

Едва успев присесть, она тут же начала тараторить. Своей неуемной энергией она почему-то напомнила мне меня же. Скоро я выяснила почему.

— Я переспала с другим мужчиной, — объявила Джина. — Я решила, что мне необходимо избавиться от этой навязчивой идеи до свадьбы.

— Так, значит, вы все-таки выходите за Джима? — уточнила я.

— Да. И извините за тот истерический звонок. Сейчас я уже в порядке. Я поняла, что мне просто необходимо было так поступить, а теперь я готова к спокойной жизни.

— Ну и как вам этот опыт? — спросила я, и взгляд у Джины затуманился воспоминаниями о недавней похоти.

— Восхитительно, — призналась она. — И мне ни капельки не стыдно. Ну, не очень стыдно. В конце концов, мы ведь с Джимом еще не женаты.

— А вы бы повторили этот опыт еще раз? — поинтересовалась я.

— Нет. Да. Не знаю, может, еще разок. — Мой вопрос ее явно обеспокоил. — Черт, да. Я-то думала, одного раза с меня будет достаточно, но теперь понимаю, что хочу это повторить. Я просто чудовище, да? Вы точно так думаете, я знаю!

Я покачала головой.

— То, что думаю я, совершенно не важно, Джина. Важно только то, что думаете вы. Все мы одновременно чудовища и ангелы, честные и двуличные, щедрые и скупые. В каждом из нас есть все эти черты, но не в этом дело. Важно то, как мы справляемся с плохими проявлениями своего характера, — сказала я и поняла, что обращаюсь не только к ней, но и к самой себе.

Джина, мгновенно просветлев лицом, откинулась на спинку кресла.

— У меня ведь еще два месяца до свадьбы, так что, если я еще разок увижусь с тем парнем, это как бы не будет считаться, правда? — спросила она.

Видимо, именно так она оправдывала свою «нехорошесть», но, по правде говоря, она ничем не отличалась от наркомана, который каждый раз клятвенно обещает, что эта доза будет последней. Все мы одинаковые.

— Мы с ним познакомились сто лет назад, — рассказывала Джина. — Между нами всегда было какое-то притяжение, но мы никогда не затрагивали эту тему. Ну вот я и подумала, что стоит выяснить все до конца.

— Чем он так вам понравился?

— Он совсем другой, восхитительно незнакомый и новый, — объяснила она.

Я кивнула. Я прекрасно ее понимала.

— Но все будет хорошо, — утверждала Джина. — Я пройду этот этап, выйду замуж, рожу детей и буду жить долго и счастливо. А вы придете на свадьбу?

Вообще-то вступать в личные отношения с пациентами против моих правил, но Джина уже так давно ходила ко мне на сеансы и мне так хотелось, чтобы она была счастлива, что я решила нарушить свой кодекс и согласилась прийти если не на прием, то хотя бы на церемонию.

«Это ведь ты во всем виновата, — посмотрев на ее милое личико, вдруг подумала я. — Если бы не ты со своими сомнениями, во мне не прижилось бы семя предательства. И перед тобой не сидела бы сейчас женщина, имеющая любовника и ведущая двойную жизнь.

Что, неужели она приставила пушку тебе к голове и заставила изменить мужу?» — поинтересовался мой внутренний голос.


Глава тринадцатая


Шоколадный торт отмщения по рецепту Китти


Для торта:

200 г горького шоколада;

230 г сливочного масла;

1 чашка сахарного песка;

7 яиц, разделенных на белки и желтки;

1 чашка без верха молотого миндаля.


Растопите шоколад на медленном огне. Протрите вместе масло и сахар. Добавьте яичные желтки и молотый миндаль. Добавьте растопленный шоколад. Взбивайте белки, пока масса не станет плотной, затем добавьте ее в шоколадную смесь. Получившуюся смесь вылейте в смазанную маслом форму и на 45 минут поставьте в духовку, разогретую до 180 °C.

Пока торт печется, приготовьте шоколадную глазурь.


Для глазури:

150 г горького шоколада;

1/2 чайной ложки ванильного экстракта;

1 чашка жирных сливок.


Растопите шоколад на водяной бане на среднем огне. Когда шоколад растает и станет мягким, добавьте к нему ваниль и сливки. Получившуюся массу взбивайте, пока она не станет гладкой и блестящей. Вылейте глазурь на остывший торт, не убирая с боков подтеки.

Оближите миску. Мням.


На лестнице я увидела рыдающую Китти. Она еще не переоделась из школьной формы и сидела, крепко обхватив себя руками, словно маленький худенький черный паучок. Она уселась так, чтобы видеть в зеркале на стене всю сцену: рыдающая принцесса, страдающая от несправедливости этого мира.

— Милая, что с тобой? — переполошилась я.

— Молли и Анна ужасно ко мне относятся. Ненавижу их; проклятые суки!

— Не говори так. Что случилось?

— Мы после школы пошли в «Брент Кросс», ну, ты в курсе?

Я кивнула. Этим занимаются все девочки — болтаются по торговым центрам, изображая из себя взрослых: пьют кофе, глазеют на витрины. В дни моей молодости мы ходили на Хай-стрит, и я никак не могла отделаться от мысли, что там было гораздо душевнее, чем в нынешних торговых центрах. (И что вообще это значит — «в мои дни»? Мои дни когда-нибудь закончатся, и начнутся чьи-нибудь еще. А когда кончаются дни моей молодости? Где этот волшебный рубеж? В двадцать, тридцать лет? А может, и сейчас еще «мои дни»? В конце концов, я же пока не умерла. Дни остаются моими, пока я жива, вот как я считаю.)

— Мам, ну послушай же, — затрясла меня Китти, пытаясь обратить на себя внимание. — Так вот, я ушла немного вперед от остальных девчонок, а когда обернулась, их уже не было, представляешь? Они сбежали от меня, и я не смогла их найти. Я там по всему магазину бегала, врезалась в какую-то девицу, которая чуть не упала. Ужасно вульгарная девка — знаешь, с такими огромными серьгами, в кроссовках и укороченных штанах. Она встала передо мной, уперла руки в боки и как разорется типа «Не трогай меня!» А потом ее дружок нас увидел, зыркнул на нее и говорит: «Чё, эта цаца тебя нехило взбесила», так что я решила смотаться оттуда, пока они меня не избили, — рассказывала Китти, совершенно позабыв про слезы. Она вжилась в роли той парочки, и я не сомневалась, что она абсолютно точно передает их голоса. Для нее вся жизнь была источником и материалом для актерской игры.

— Ну а потом что? Ты нашла девочек? — прервала я ее рассказ.

— А, да, в конце концов нашла, но я так расстроилась!

Я обняла ее, вспомнив, как иногда могут быть жестоки друг к другу маленькие девочки. Да и большие тоже — например, мамаши из школы, которые так грубо ведут себя со мной и Рути.

— Они все надо мной постоянно издеваются! У меня нет ни одной подруги, — всхлипывала Китти, уткнувшись мне в шею.

Мне захотелось надавать пощечин Молли и Анне.

— А как же Сефи, а?

— Ну, Сефи не считается, она мне как сестра.

— Так в том-то и дело, зайка. Если у тебя есть хоть один друг, такой, как Сефи, на других наплюй. Если они так себя ведут, значит, они тебе вовсе не друзья.

— Но я хочу, чтобы Молли с Анной тоже со мной дружили.

Все родители, включая меня, разрешали девочкам одним ходить в торговый центр только при соблюдении одного правила — что они не будут разделяться. Я постоянно им об этом говорила. Я набрала номер матери Молли.

— Это Хлоя, мама Китти.

— О, здравствуйте, — отозвалась она, словно силясь припомнить, кто же я такая и не встречались ли мы прежде.

Я объяснила ей, что произошло, и она рассмеялась, коротко и нетерпеливо.

— Ну, девчонки есть девчонки. Не знаю уж, чего вы от меня ждете в такой ситуации.

Львица-мать внутри меня медленно зарычала:

— Насколько я понимаю, со стороны Молли это было форменным издевательством, так что будьте добры поговорить с ней, пока это не зашло слишком далеко.

— Да бросьте вы, — сказала она и положила трубку.

Будь она рядом, я бы оторвала ей голову своими большими когтистыми лапами.

— Вот ведь сука, — пробормотала я.

— А я что говорила, — кивнула Китти, услышав меня.

Ну, война так война. Поведение Молли разделило нас на два лагеря. Мы с Китти обсудили возможности психологической атаки. Выяснилось, что завтра у Молли день рождения, а в свой день рождения девочки всегда приносят в школу торт. Мамаша Молли одевалась исключительно в «Маркс энд Спенсер», и, очевидно, единственное, что она могла сделать, выкроив время между походами в спортзал, — это купить торт по пути — первый попавшийся. К тому времени домой вернулась Джесси, учившаяся на два класса старше Китти, и втроем мы приготовили превосходный шоколадный торт, чтобы завтра моя дочь отнесла его в школу. Китти отрепетировала свою речь:

— Ой, я совсем забыла, что сегодня у Молли день рождения! Нам с мамой просто захотелось угостить всех тортиком.

Хитрость заключалась в том, что, если был выбор между покупным и домашним тортами, все всегда отдавали предпочтение домашнему. Тщательно украсив свое творение глазурью, мы написали на нем «Просто потому, что сегодня четверг» и восхитились собственным коварством.

— Думаю, это научит их вежливости, — резюмировала я, нанося последние штрихи из глазури.

Наш план чуть не разрушил Лео. Он бесшумно прокрался на цыпочках на кухню, словно вор, и собирался уже вонзить в торт огромный нож, чтобы отрезать себе щедрый кусок, как вдруг к нему подбежала я и, выдернув из его ушей айпод, заставила положить нож обратно.

— Чего вы так расшумелись? — удивился он. — Я только попробую.

— Это торт для Китти, она его завтра в школу с собой возьмет, — объяснила я.

— Ну, вечно так, как что-нибудь хорошее, так для Китти, — вздохнул Лео.

Чтобы доказать сыну, что я люблю его не меньше дочки, мне пришлось приготовить сандвич в виде пряничного человечка.

— Только маленький, — предупредила я, — мы ведь сегодня ужинать идем, помните?

По средам мы ходим ужинать в ресторан, чтобы избежать компании хмурой и унылой Беа, которая посреди недели всегда почему-то впадает в депрессию. С тех пор как к нам присоединилась Зузи, настроение у Беа исправилось, но в рестораны мы ходить не перестали, тем более что девушки с нетерпением ждали каждой среды, чтобы устроить себе романтический вечер на двоих. Единственной проблемой оставалось то, что почти все окрестные рестораны мы уже обошли. Грег с его капризами — отнюдь не идеальный клиент, и в справочнике «Рестораны в вашем районе» напротив почти каждого заведения красовался начертанный его рукой жирный красный крест. Мне всегда казалось, что такие же кресты рисовали в XVI веке на дверях несчастных, зараженных чумой. Иногда после смены руководства тому или иному ресторану удавалось реабилитироваться, но, как правило, вскоре он возвращался в позорный список, прибавив к первому кресту второй.

Мы устроились в «Сверчке», новой пиццерии на Вайлсден-лейн. Это место нам порекомендовали Рути с Ричардом. Меню было составлено многословно и до отвращения жизнерадостно: «Попробуйте нашу аппетитную пиццу «Сверчок» с острыми сосисками, покрытую расплавленным сыром, обладающую невероятным ароматом».

— Я ничего не хочу, — заявила Китти. — Читаю меню и все думаю, как у них в печках на пиццах сидят сверчки и заживо поджариваются.

Грег беспрестанно крутил в руках нож, которым, видимо, хотел намазать масло на булочку, несмотря на то что никакого масла нам не подали. Я решила заказать «Садовый салат»: «Ароматные свежие овощи на хрустящих листьях салата». Надо было им еще дописать»… с маленьким блестящим жуком посередине», потому что именно его я обнаружила, когда салат мне принесли.

— Официант! Будьте добры, пригласите шеф-повара, — ледяным тоном произнес Грег. Такой голос он всегда использовал, когда хотел закатить сцену.

Я посмотрела на детей и подняла бровь — вернее, обе брови, потому что так и не научилась задирать только одну из них — словно говоря: «Ну, началось».

К нашему столику подошел молодой парень в поварском колпаке, из-под которого выбивались неопрятные и не очень чистые пряди волос. Грязные штаны сидели на нем в обтяжку, а пальцы рук были сплошь в пластырях и порезах.

— Вы не расскажете, как вы делаете этот салат? — поинтересовался Грег.

Шеф-повар, кажется, удивился.

— Извините? — переспросил он.

— Ну, просто расскажите поподробнее про процесс приготовления, — объяснил Грег.

— Ну, я режу овощи, — неуверенно произнес шеф-повар.

Дети заерзали, мучаясь от смущения. Грег поднял руку, заставляя их замолчать. Джесси тоже пошла с нами в ресторан. Раньше она никогда не видела Грега в подобных ситуациях и, кажется, была страшно поражена.

— Да-да, — кивнул Грег повару.

— Потом мою латук, — продолжил тот.

— Прошу прощения? — спросил Грег, наклоняясь к нему поближе, словно гончая, унюхавшая лису.

— Латук, — повторил повар, качая головой.

— Да-да. А вот что за слово было перед словом «латук»?

Повар почесал голову. Лицо его выражало напряженную работу мысли.

— Эээ… «Мою». Мою латук.

— Точно! — воскликнул Грег, многозначительно подняв палец. — Именно это слово — «мыть».

Из внимательной собаки он превратился в сердитого хозяина и собирался ткнуть повара лицом в его ошибки да еще наподдать напоследок свернутой газетой по голове.

— Все дело в мытье, не правда ли? — спросил он, сделав акцент на слове «мытье». — Так почему же, позвольте спросить, в салате моей жены лежит этот жук?

Впечатляющий указующий перст моего мужа переместился на жука, который спокойно лежал себе на ароматнейших листьях и знать не знал, какой из-за него поднялся переполох. Повар подхватил тарелку и шустро удалился на кухню, пробормотав что-то себе под нос на непонятном языке и энергично проведя пальцем поперек горла, выражая тем самым свое недовольство.

Я настояла, чтобы после «победы» Грега мы отправились домой. В юности я работала официанткой и прекрасно понимала, что униженный шеф-повар скорее всего наплюет в заказанные нами блюда, если не сделает чего-нибудь похуже.

— Почему нельзя было просто сказать ему, что в салате жук? Зачем было устраивать такую сцену? — сквозь зубы спросила я, выпроваживая всех к двери.

— Должны же они учиться! — воскликнул сумасшедший, за которого я по какой-то глупости умудрилась выйти замуж.

Вернувшись домой голодными как звери, мы обнаружили пустой холодильник. Беа с Зузи, удобно расположившись на кухонном диванчике, облизывали губы и похлопывали себя по набитым животам.

— Ну, все! — заорала я на Грега. — Никогда больше не пойду с тобой на ужин. С этого момента есть мы будем только в этих стенах!

— Но не по средам, да? — обеспокоенно спросила Беа. — Среда — это день Беа и Зузи, да?

Я сомневалась, что смогу ей нормально ответить, так что поднялась вслед за Грегом наверх. Он взял ресторанный справочник и поставил большой красный крест рядом со «Сверчком», а затем уселся сочинять письмо в редакцию справочника. Разумеется, он будет настаивать, чтобы они убрали «Сверчка» из своего списка. Взбешенная, я стояла и смотрела, как он царапает по бумаге гусиным пером. Не надо было ему его дарить. Я явственно чувствовала, как в воздухе вокруг меня образуются ледяные глыбы. Я превратилась в Снежную королеву; оттаивать я начну в лучшем случае через пару дней.

— Эй, пап, мама тебя сейчас заживо съест! — крикнула Китти, направляясь в свою комнату.


Глава четырнадцатая


Званый ужин по рецепту ПП


Купите орешки и оливки. Откройте их и высыпьте в миски. Охладите вино. Велите гостям приготовить и принести с собой остальные блюда.


Бекки, прожив какое-то время вдали от Ивана, решила, что они должны бороться за свой брак и дать друг другу второй шанс. Я по этому поводу испытывала смешанные чувства. С одной стороны, это позволило мне чувствовать себя в безопасности, поскольку мои отношения с Иваном оказались как бы под контролем, но, с другой стороны, почему-то вызвало страшную ревность. Возвращение Бекки в семейное гнездо поставило перед нами еще одну проблему — нам пришлось искать новое место для свиданий, и мы стали встречаться в гостиницах. Но в большинстве отелей действуют строгие правила регистрации, никак не отвечающие нуждам женатых любовников.

— Ну почему у нас нет отелей для любовников? — сокрушалась я. — Надо нам уехать жить в Японию, там-то их наверняка куча.

После пары явных неудач — фитилей от свечек на покрывалах, грязных простыней и яростных шумных стонов из соседнего номера — Иван все-таки нашел заведение в Бэйсуотере под уместным названием «Любовники», которое и стало нашим любовным гнездышком. Отель располагался в розовом здании в георгианском стиле, заправляли им тбилисские грузины, решившие открыть гостиницу неподалеку от своего дома.

Для наших встреч я закупала всякую вкуснятину в экзотических продуктовых лавках на Квинсвей: хумус, фалафель, орешки, оливки и хлеб — все это можно было есть руками или слизывать друг у друга с пальцев. Иногда мы проводили в отеле пару часов во время обеда; изредка нам удавалось выкроить целый день. Меня только смущало поведение Мгелики, регистратора гостиницы. Когда мы приходили в отель, он одарял меня беззубой улыбкой и чересчур энергично тряс руку Ивану, видимо показывая, насколько он уважает «настоящих мужиков», которые трахают чужих жен. Однажды, когда мы уже собирались уходить, он, гуляя по коридору, подошел к нашей двери и начал пялиться на скомканные простыни, видные через щелочку. Я заметила, как он по-волчьи скалится, окидывая меня оценивающим взглядом. Он так уставился на мою грудь, что я почувствовала себя дешевой шлюхой, снимающей комнаты на час. Иван велел мне не быть дурочкой — разве важно, что думает какой-то совершенно посторонний человек, если мы можем побыть вдвоем?

— Ты только помни четвертое правило, — посоветовала мне Рути, когда я рассказала ей о нашем отеле.

Я бросила на нее непонимающий взгляд.

— Никогда не плати по кредитке, — напомнила она. — Так тебя сразу вычислят. Многие вообще об этом не задумываются.

У моего романа было и еще одно неприятное последствие, почти такое же потенциально опасное, как и рассекреченная кредитка: я заполучила цистит. Лекарства, не требующие рецепта, мне не помогли, и в отчаянии я пошла на прием к медсестре в больнице Грега. Это было рискованно, но я просто не знала, что предпринять.

— Здравствуйте, Хлоя, вы к Грегу? — поинтересовалась Марджори, когда я попыталась незаметно проскользнуть в хирургическое отделение, и подняла телефонную трубку. Очевидно, именно сегодня ей приспичило осознать, что я Грегова жена.

— Нет-нет, не беспокойте его, он наверняка страшно занят, — пробормотала я. — Я просто хотела обсудить кое-что с медсестрой.

Марджори, держа в руках трубку, остановилась и так на меня посмотрела, что я сразу поняла, что она видит меня и мои мочеполовые пути насквозь. Затем она позвонила в приемную.

— Вы присядьте пока, скоро медсестра вас вызовет, — уведомила она.

Когда по громкоговорителю раздалось мое имя, мне захотелось зашикать, так громко оно разнеслось по всему зданию. На цыпочках я прошла по коридору, прижимаясь к стенам, чтобы, не дай бог, Грег меня не заметил.

— Вы не поверите, сколько сейчас сорокалетних приходят ко мне с циститом, — громогласно вещала медсестра. Наверняка ее голос явственно слышали и в соседней комнате — кабинете Грега. — Просто эпидемия какая-то. Это все женщины после разводов, наслаждаются и мстят, занимаясь сексом напропалую. У нас цистит называют «болезней молодоженов». Странно, что вы им заболели, вы ведь с Грегом уже столько лет женаты, — заметила она, бросив на меня любопытный взгляд. — Видимо, есть еще порох у нашего старого доктора. Везет вам! А вот мы с Генри уже, наверное, целый год сексом не занимались, — добавила она.

Я нервно рассмеялась и, схватив рецепт на антибиотики, бросилась прочь. Я боялась, что она расскажет о моем визите Грегу.


Нет ничего приятнее на свете, чем лежать в объятиях желанного мужчины. В ту пятницу небо было необычайно синим для декабря, а солнце, работающее по сокращенному зимнему графику, уже собиралось заходить и дарило нам последние лучи. Иван гладил меня по спине, а я, уткнувшись носом в его шею, вдыхала его запах. Его длинные ноги переплелись с моими, его теплая кожа касалась меня между ног, где мое тело до сих пор подрагивало от недавно пережитого удовольствия. Мы наслаждались последними драгоценными минутами, проведенными вместе. Скоро нам придется вставать, одеваться, возвращаться в реальную жизнь. Именно тогда слово на букву «Л» закрутилось у нас в головах, несмотря на жесткое правило номер пять из свода законов Рути: «Никогда не влюбляйся в любовника, если не собираешься ради него бросить мужа».

— Ia liubliu tebia, — прошептал Иван.

— Блю-блю-блю-бла-бла, — передразнила его я. — Что ты сказал?

Иван рассмеялся.

— Liubliu tebia. Я люблю тебя.

— И я тебя тоже блю-блю, — сказала я прежде, чем подумала.

В общем-то я ведь не совсем призналась ему в любви, оправдывала себя я; я просто произнесла какую-то чепуху на непонятном мне языке. Как ни странно, признавшись Ивану в любви, я поняла, что предаю Грега больше, чем когда занимаюсь сексом с другим. Видимо, допускать к своему телу мужчину с членом — это совершенно нормально, а вот сказать «Я люблю тебя» — грех, за который я отправлюсь в ад. (Хотя мне чем дальше, тем больше казалось, что такой исход изначально предрешен.) Я решила прекратить разговоры о любви и целовала Ивана, пока не пришло время нашего расставания.

Неужели я влюбляюсь? Эта мысль ужаснула меня. Теперь я поняла, почему правила Рути так жестко это запрещают. Но, помимо ужаса, я испытывала еще кое-что — невероятное счастье. Направляясь к машине, я поймала себя на том, что радостно напеваю какую-то песенку. Неужели я не имею права хоть ненадолго забыть о том, что я замужняя дама, и оживить в памяти те часы, что недавно провела с любовником? Моим любовником. Эти слова растаяли у меня во рту, словно наисладчайшая конфета, и я почувствовала себя самой неотразимой женщиной в мире, Матой Хари, искусной соблазнительницей. Хлоя Живаго, стройная и прекрасная, как никогда. Тра-ля-ля-ля-ля! Последнее «ля» застряло у меня в горле, когда я, как и любой еврей перед лицом счастья, поняла: это не надолго.

Когда я забиралась в машину, мои мысли прервал звонок мобильного. «Еще один танец, мама!» — пропел мне телефон. Лео заменил все мои звонки своими любимыми хип-хоп-исполнителями; к счастью, у этого песенка была довольно мелодичной и не такой агрессивной, как остальные. (Я даже немножко запаниковала, когда поняла, что оставила свой телефон без присмотра, притом так надолго, что Лео успел все это проделать.) Я подумала, что звонит Иван — обычно сразу после встречи мы переписывались или перезванивались, уже успев соскучиться.

— Привет, — сказала я голосом, полным теплых воспоминаний о нашей недавней встрече.

— Мне тут Пэ-Пэ только что звонила, — произнес Грег, и от звуков его голоса я вздрогнула. — Она вынуждает нас прийти к ней на ужин в следующий вторник в восемь вечера. Хочет познакомить со своим новым ухажером. Я пытался отмазаться, но вместо этого почему-то ляпнул, что мы с тобой придем. Рути с Ричардом тоже придут, и этот русский Иван со своей женой тоже. Кроме того, ты отвечаешь за закуски, а Рути приготовит главное блюдо, — выложил он мне все.

— А десерт? — промямлила я. Я была настолько шокирована, что не смогла придумать ничего лучше.

— Она хочет купить пирог в булочной, кажется. Да, его тоже должна забрать ты. Никто, кроме Пэ-Пэ, не способен пригласить гостей на ужин и заставить принести с собой всю еду.

— А нам обязательно идти? — запаниковала я.

— Я не смог ей отказать, — признался Грег. — К тому же ты постоянно жалуешься, что я никуда с тобой не хожу. Да и вообще, она ведь твоя подруга; я думал, ты захочешь пойти.

— Да нет, ничего страшного; конечно, мы пойдем, — ответила я.

М-да, какой чудесный расклад — мой муж и мой любовник за одним обеденным столом. Это было нечестно, но, раз уж Грег сказал ПП, что мы придем, я быстро написала Ивану сообщение, прося его отказаться от приглашения. Вскоре пришел ответ: «Слишком поздно. Бекки только что повесила трубку, сказав, что мы с удовольствием придем».

Я сидела в машине, ерзая от беспокойства; на ум приходили фразы вроде «Что посеешь, то и пожнешь» или «Месть — это блюдо, которое подают холодным». Последнее, учитывая меню будущего ужина, показалось мне особенно уместным, так что я даже расхохоталась — ведь за холодные блюда отвечаю как раз я.

— Придется тебе как-то выкручиваться, — сказала Рути, когда в панике я ей позвонила.

— Почему я так переживаю из-за того, что мне придется сидеть за одним столом с любовником и мужем? Я ведь только что вылезла из постели, где мы с ним чего только не вытворяли, и это меня как-то не беспокоило!

— Мне кажется, это все потому, что, если твой муж узнает о любовнике и поймет, что все остальные тоже знают, он будет унижен, как если бы ты издевалась над ним прямо на людях. Ну а если ты будешь держать рот на замке и сохранишь все в тайне, это, конечно, не перестанет быть непростительным проступком, но… все-таки станет чуть менее непростительным.

— Прямо минное поле какое-то, — вздохнула я. — И, что самое странное, мне почему-то хочется, чтобы они подружились.

— Хло, ты только будь осторожна. Ты ведь можешь выдать себя, даже не заметив. Все эти влюбленные взгляды, язык тела… Люди все сами поймут; иногда они понимают даже больше, чем ты сама.

— Ну, спасибо за поддержку, — криво усмехнувшись, поблагодарила я.

Не знаю уж, что на меня нашло, но внезапно вся эта идея с ужином перестала меня пугать и даже привела в восторг. Наверное, потенциальная опасность придала мне вкуса к жизни. Теперь я понимала, почему многие люди так сильно рискуют: почему члены парламента посещают всем известных проституток, почему знаменитости на глазах у посторонних нюхают кокаин. Чтобы получить удовольствие, нужен элемент опасности, превращающий жизнь в завораживающую игру, в русскую рулетку. А мне повезло — я могла играть в нее с самым настоящим русским.


В день ужина я просмотрела целую кучу кулинарных книг, решая, что же мне приготовить в качестве закуски. Так, гречневые блины с копченым лососем, сметаной и икрой. Идеально, решила я и отправилась в «Волгу» за ингредиентами. Володя сидел в своей обычной позе, откинувшись в кресле и закинув ноги на стол, и читал «Доктора Живаго». Во рту у него была зажата незажженная сигарета. Он поднял голову, услышав звук моих шагов.

— Где вы сейчас читаете? — поинтересовалась я.

— У меня часть, где Живаго и Лара начинают встречаться, а Тоня пока еще не поняла, что происходит, — ответил он.

— Я никогда до конца не понимала, как Живаго, влюбленный в Тоню с юности, мог изменять ей с Ларой?

— Ну, иногда можно любить и двоих сразу, — пожал плечами Володя, многозначительно на меня посмотрев.

«Да, а иногда и ужинать с обоими сразу», — подумала я. Чтобы избежать его пристального взгляда, я начала усиленно рыться в сумочке.

— Что, еще головоломок принесли? — спросил Володя.

— Вообще-то нет. Сегодня я хотела потратить у вас немного денег. Мне нужна гречневая мука и икра.

Володя продал мне баночку лососевой икры; он заверил меня, что ярко-оранжевые блестящие шарики намного вкуснее обычной черной икры, да и к тому же гораздо дешевле.

— Русская любовь, russkaia liubov', — вздохнул он. — Вам идет, — добавил он, глядя мне в лицо. — Но sem'a, семья — гораздо важнее. — Он взял меня за плечи и развернул к себе. — Будьте счастливы, наслаждайтесь, но, ради всего святого, никогда не забывайте про семью.

Похоже, абсолютно все вокруг считали себя обязанными предупредить меня или дать мне совет. Володя положил в маленький пакетик конфеты с белочками на обертке и передал его мне.

— Вот, возьмите эти конфеты, «Белочка». Их лучше всего есть с чаем или кофе, после еды. Думаю, ваш друг обрадуется вкусу родины, — улыбнулся он.

Склонившись позади меня, Володя запустил руку в маленькую плетеную корзинку и извлек оттуда еще какую-то конфету. Развернув фантик, он вложил ее мне в рот. Конфета оказалась вкусной — хрустящие орешки в шоколаде.

— А эти называются Gril'iazh, они очень популярны в России, — объяснил он.

— А как по-русски будет «вкусно»? — поинтересовалась я.

— Vkusno.

— Vkusno, — повторила я, решив сохранить это слово для встречи с Иваном, чтобы преподнести его словно подарок, приласкать его уши звуками родной речи.

Добравшись до дома, я была полна решимости сразу же приступить к блинам, но на кухне обнаружила ПП, валяющуюся на диванчике. На шее у нее красовался корсет.

— Что это с тобой? — спросила я.

— Шею потянула, когда трахалась с Джереми. Понимаешь, я была сверху и все боялась, как бы у меня лицо не обвисло, так что я выгнулась дугой и шею вытянула подальше, ну, чтобы все гладеньким было. Видимо, перестаралась.

— Может, пожилым дамам вроде нас можно трахаться только в позе миссионера? — предположила я, с трудом сдерживая смех.

— Ну, тебе-то не важно, как ты выглядишь, — ответила ПП. — В смысле, ты ведь только с Грегом сексом занимаешься, а его тебе уже давно ничем не удивить.

— Да-да, конечно, — кивнула я, немного обеспокоившись. — Но согласись, мне нужно все-таки стараться, чтобы его не подцепила какая-нибудь молоденькая красотка.

Черт, я чуть было себя не выдала; надо быть поосторожнее.

— А почему ты решила пригласить на ужин Ивана с Бекки? — спросила я нарочито безразличным тоном.

— Они — мои новые лучшие друзья, — заявила ПП. — Кроме того, я хочу, чтобы Иван проиллюстрировал мою новую книгу. Думаю, изображения трахающихся парочек отлично подойдут. Ну, мне пора, — вскочила ПП с таким видом, словно я ее удерживала. — Мне еще надо в Сайгон, маникюр сделать.

(Сайгоном ПП обозвала скопление маникюрных салонов, которыми управляли вьетнамцы. Стоук-Ньюингтон стал у нее Стамбулом из-за обилия турецких магазинов, Эктон — Токио, а Саут-холл — Нью-Дели.)

— У этих девчонок в Сайгоне удивительно маленькие задницы, — добавила она. — Я из-за них чувствую себя прямо жирдяйкой. Но зато там очень спокойно и тихо. Клиенты не понимают, о чем говорят мастера, и наоборот, так что вообще никто ни с кем не разговаривает — то, что мне нужно накануне ужина. — ПП послала мне воздушный поцелуй. — Ну все, до завтра!

— Жду с нетерпением, — пробормотала я, закрывая за ней дверь.


ПП жила в большом доме на два подъезда в районе Хэмпстед. Правда, Грег считал, что это все-таки еще Ист-Килберн. С недавних пор этот квартал облюбовали артисты, музыканты и прочая богема, которой Ноттинг-хилл-гейт или Праймроуз-хилл были не по карману. Когда мы уже собирались выходить, ПП позвонила и попросила зайти и купить что-нибудь на десерт, потому что у нее якобы слишком много дел. Войдя в ее девственно чистую кухню из искусственного камня (последний писк моды с недавних пор), мы так и не поняли, чем же она была так занята. Единственным признаком того, что ПП вообще ждала гостей, была пара мисочек, наполненных орехами и оливками. — Я в бешенстве, — объявила она. — Вот буквально пять минут назад мне позвонил Джереми и заявил, что не сможет приехать. Ему пришлось тащиться куда-то в Кардифф, там одного из его продюсеров арестовали за нападение, и теперь Джереми должен его вызволять. Честно говоря, я вообще весь этот вечер устроила только для того, чтобы вас всех с ним познакомить.

Я успокаивала ПП, наливая ей коктейль, когда пришли Иван с Бекки. Бекки оказалась миниатюрней и красивей, чем на фото, вот только губы у нее блестели каким-то влажным блеском, так что хотелось тут же всучить ей салфетку. При этом влажность эта не была сексуальной или многообещающей в плане длинных поцелуев. Но так как я ее целовать не собиралась, то легко закрыла глаза на этот небольшой недостаток и неожиданно для самой себя обнаружила, что она мне нравится.

— Мы с Иваном почти не разговариваем, — поделилась Бекки. — Мы заблудились по пути сюда, но он, конечно, ни разу не остановился, чтобы спросить у кого-нибудь дорогу.

— А, Грег такой же, — кивнула я. — Он предпочтет часами наматывать круги, чем унизиться и попросить у кого-нибудь помощи. Может, это из-за переизбытка тестостерона?

— Меня это ужасно раздражает, да и детей тоже, — призналась Бекки. — Когда они были помладше, то высовывались из машины, махали прохожим и кричали: «Мы заблудились, но наш папа не хочет останавливаться и спрашивать дорогу!»

— Ну и как, помогало?

— Нет, Иван от этого только сильнее жал на педаль газа, — улыбнулась Бекки.

Мы расхохотались — женщины, объединенные слабостями своих мужчин. Бекки оказалась очень забавной и дружелюбной. Я бы возмутилась, узнав, что ее муж смеет ей изменять, если бы он не изменял ей со мной. Жаль, что я не могла просто подойти и попросить ее одолжить Ивана мне, как делает ребенок, которому понравилась чужая игрушка. Можно я чуть-чуть поиграю с твоим мужем? Я его сразу верну, когда наиграюсь, честное слово! Ну же, Бекки, ну не будь такой жадиной! Так вот что такое свингерство, внезапно поняла я: это когда все меняются мужьями и женами, а наигравшись, возвращают их обратно.

ПП с таким усердием изображала из себя гостью, что нам с Рути пришлось взять руководство ужином на себя, иначе все бы так и остались голодными.

— Ну, что скажешь? — шепнула я Рути на ухо, когда мы готовили к подаче закуски. Рути, швыряя кое-как куски лосося на блины, слегка покачивалась. Она была в состоянии ППП (Пьян По Прибытии).

— Он просто чудо, — ответила она. — И жена у него тоже лапочка, — сухо добавила она.

Единственной обязанностью ПП как хозяйки было рассаживание гостей, и она усадила Ивана рядом со мной. От меня потребовалось все мое самообладание, чтобы не начать касаться под столом его коленок и лодыжек. Грег сидел рядом с Бекки, и, кажется, они прекрасно поладили.

Рути бросала на меня многозначительные взгляды. Когда я относила тарелки на кухню, она проследовала за мной.

— Правило номер шесть, — прошептала она. — Отрицай и ври.

Я непонимающе на нее посмотрела.

— Ну, если тебя не поймали непосредственно в процессе, отрицай все!

Я послушно кивнула.

— Кстати, учитывая то, как вы двое друг на друга смотрите, я не удивлюсь, если в конце вечера вы нам устроите секс-представление, — добавила она.

— Что, неужели так заметно?

— Для меня да. Но это один из моих талантов.

— Как думаешь, Грег или Бекки что-нибудь подозревают? — забеспокоилась я.

— Нет, — сказала она и после паузы добавила: — Пока нет.

Большую часть вечера ПП провела, болтая в соседней комнате по телефону с Джереми или беседуя с Ричардом о сексуальных забавах древних народов мира, выясняя что-нибудь полезное для своей новой книги. Все остальные гости были в общем-то предоставлены самим себе. После главного блюда (копченого палтуса с соусом из черных бобов и диким рисом) Рути завела разговор о браке. К уже выпитому алкоголю она добавила еще несколько бокалов вина и вынюханных подарков от своего колумбийского друга, во всяком случае, судя по тому, как часто она бегала в туалет. Ричард приглядывал за ней, пощипывая нижнюю губу пальцами — верный признак того, что он нервничает. Я понимала, что рано или поздно мне придется поговорить с ним и выдать тайну Рути. Я не могла просто сидеть и смотреть, как она скатывается в пропасть, а он не может ей помочь.

— Дело в том, — говорила Рути, — что супружеская жизнь вообще не должна длиться так долго, как у нас всех. Раньше вполне нормальным сроком брака считалось десять лет. Женщина за это время успевала родить и умереть от родов, а вы все, — она слабо махнула в сторону мужчин, — вы все умирали от дуэлей или чего-нибудь в таком духе.

— Я так понимаю, что должен вызвать Ивана на дуэль, — заметил Грег, открывая очередную бутылку вина.

Я поперхнулась рисом, который только что положила в рот.

— Кость от рыбы, — прохрипела я, как только прокашлялась.

— Почему меня? — спокойно спросил Иван.

— Ну а почему бы и нет? Уверен, нам есть из-за чего стреляться, — сказал Грег, и я затаила дыхание. — Вот, например, каких вы придерживаетесь взглядов относительно сельской жизни?

Я расслабилась и сделала большой глоток вина; опасность миновала.

Эта тема была одной из любимейших у Грега, он мог говорить о ней часами.

— Жить невероятно скучно, когда все со всеми постоянно соглашаются, — говорил он.

— Я люблю бывать в деревне, — ответил Иван.

— Нет-нет, я имею в виду, как вы относитесь к охоте на лис? — продолжил Грег.

«Ну, началось», — подумала я.

— На мой взгляд, это прекрасный образчик применения теории Дарвина, — сказал Иван, глядя прямо Грегу в глаза. — Те лисы, которых все-таки ловят, уже старые и больные.

И тут начался бесконечный спор. Грег считал, что убивать из-за развлечения отвратительно, а Иван лирично описывал прелести охоты.

Бекки заговорила, надеясь, что ее услышат:

— А вообще-то я тут единственная, кто родился и вырос в деревне.

Но мужчин не интересовали реальные люди с реальным опытом по лисьему вопросу, так что голоса становились все громче и громче, заглушая наши попытки вставить словечко. Каждый раз, когда мы с Бекки пытались что-либо сказать, Иван с Грегом нас прерывали. Мы взглянули с ней друг на друга и пожали плечами. Наши мужья были похожи друг на друга, притом гораздо больше, чем я думала. Хотя, надо сказать, наблюдая за поведением Ивана и Бекки, я никак не могла отделаться от мысли, что Грег ко мне относится лучше, чем он к ней. Когда Бекки открывала рот, Иван начинал нетерпеливо ерзать и смотрел мимо нее.

— Охота — важная часть экономики и социальной жизни сельского сообщества. Я говорю не об этих — как вы их называете — щеголях, а об обычных мужчинах и женщинах, чьи жизни уже многие века связаны с охотой на лис, — вещал Иван.

— Да все эти разговоры о том, что люди потеряют от этого работу, совершенно ни при чем, — возражал Грег. — Побочный эффект прогресса в том и состоит, что иногда людям приходится терять работу. Нужно делать то, что правильно, а охота на лис — это не правильно!

— Лисы — вредители. Кроме того, охота уничтожает всего три процента популяции, — парировал Иван.

— И что, может, нам теперь лицензии на отстрел людей выдавать? А что, всего несколько процентов от общей популяции! Смерть — это всегда смерть, — ответил Грег.

— Послушайте, — сказал Иван, показывая на сиамскую кошку ПП, лежащую около окна живой иллюстрацией стишка «Лежит кошка у окошка», — люди заводят кошек, и те помогают им бороться с мышами, разносчиками заразы.

— Кстати, — вмешалась я, — наша кошка так не делает. У нее вообще анорексия.

— Ох, да какая разница?! Лисы, шмисы! — громко воскликнула Рути и, ко всеобщему удивлению, разразилась громкими рыданиями. — Как все это нелепо, — всхлипывала она, еле стоя на дрожащих ногах.

Ричард в отчаянии бросил на меня беспомощный взгляд; он никогда не умел действовать в критических ситуациях, так что я быстро подхватила Рути и отвела ее в спальню ПП, где она прилегла на кровать.

— Прости, Хло, я немножко облажалась, — сказала Рути, перевернулась и отключилась.

По пути назад на лестнице меня подкарауливал Иван.

— Нас могут увидеть, — озабоченно прошептала я.

Но Иван притянул меня к себе, и, прижавшись к нему бедром, я почувствовала тепло его тела, напомнившее мне о минутах, проведенных вместе. Это было невыносимо приятно. Это уже даже не русская рулетка, это практически самоубийственный риск. Иван опустил руку к моим трусикам и начал меня ласкать, затем вытащил ее и, глядя прямо мне в глаза, облизал пальцы, которые только что были во мне. Я залилась краской от смущения и возбуждения. Если бы кто-нибудь увидел нас в тот момент, ни о каком правиле номер шесть и речи быть не могло. Собрав остатки воли в кулак, я оттолкнула Ивана и бросилась вниз по лестнице. В дверном проеме показалось любопытное лицо ПП.

— Я что-то пропустила? — заинтересованно спросила она.

— Я просто показала Ивану, где на втором этаже туалет, — равнодушно пожала плечами я.


— А Иван с Бекки довольно милые, — сказал Грег, когда мы ехали домой. — Иван, правда, очень самоуверенный тип, но зато довольно интересный. Надо будет как-нибудь выбраться с ним в бар, пропустить по рюмке.

Я постаралась скрыть свое смущение и начала усердно крутить ручку радио в поисках последнего прогноза погоды. Только этого мне не хватало — муж в компании с любовником в уютном баре. Может, даже обсудят, какова я в постели.

— Рути что-то не в лучшей форме, — попыталась перевести разговор я.

— Видимо, менопауза не за горами, — сказал Грег типичную идиотскую фразу, которыми мужчины сводят все женские эмоции к гормонам.

— Да ей всего сорок три! — возмутилась я.

— У многих женщин в вашем возрасте уже начинаются первые симптомы.

— Отлично. Буду их ждать, — сухо ответила я.

Иван так меня возбудил, что я даже подумывала было соблазнить Грега, когда он отправился спать. Правда, это было бы не очень честно по отношению к Грегу — заставлять его доделывать чужую работу. Я, конечно, понимала, что буду далеко не первой и не последней женщиной, которая думает в постели с мужем о другом мужчине, но все же… Пока я и моя совесть взвешивали за и против, Грег решил все за меня — из спальни раздался его громкий храп. Я всегда считала себя порядочным и честным человеком, но, похоже, с недавних пор во мне проснулась прирожденная злодейка. Интересно, достаточно ли пересечь границу между хорошим и плохим поведением всего на мизинец? Первый шаг в этом направлении еще не последний, он лишь начало пути, который неизбежно приведет к краху — и своему, и чужому. Я лежала и пыталась своими предательскими-пересекающими-всякие-границы ногами найти прохладное место на простыне, чтобы наконец успокоиться и заснуть.


— Прости меня! — стенала Рути по телефону на следующее утро. — Мне сегодня утром так стыдно было. Я завязываю, обещаю тебе. Я уже стерла телефон Карлоса из мобильника, из ежедневника и из компьютера.

— Это все, конечно, прекрасно, но как насчет стереть его из головы?

Рути отличалась фотографической памятью на номера телефонов. Она до сих пор помнила номер Бэнни Тарта, мальчика, с которым впервые поцеловалась. (Почему-то у всех первых возлюбленных идиотские имена вроде Аманды Блоу или Джимми Квика[20 - Тарт (Tart) — на сленге проститутка, Блоу (Blow) — в британском сленге означает марихуану, Квик (Quick) — чересчур быстро кончающий партнер в сексе.].)

— Обещаю засунуть голову в бочку с маслом, только бы он и оттуда испарился! — пообещала Рути голосом, полным раскаяния. — Я вчера так устала, что еще до ужина выпила три бокала вина. У меня на работе был такой ужасный день. Пришлось раздавать всем вокруг задания, все это заняло несколько часов, а Дэвид Гибсон настоял, чтобы все всё доделали до конца дня, несмотря на то что я ухожу. Бред какой-то. «Какова ваша цель? Хорошо делать мою работу!» Вот ведь сюрприз — а большинство-то стремится делать свою работу как можно хуже! Стадо идиотов. Слава богу, скоро меня там уже не будет. Ну а дома сидел Атлас и рыдал, потому что расстроился из-за того, что вдруг возомнил себя геем.

— Да это просто стадия у него такая, через это многие мальчики проходят в его возрасте, — попыталась я утешить Рути. — Да и вообще, даже если он и гей, это здорово. Будет подбирать тебе аксессуары к нарядам. Ты не потеряешь сына, а приобретешь дочь.

— Это точно! — рассмеялась Рути. — Я вообще-то против геев ничего не имею, но, когда он мне это сказал, я могла думать только о том, что никогда не увижу от него внуков или что он заболеет СПИДом или состарится в одиночестве и некому будет за ним ухаживать.

— Ох, милая, надо было мне рассказать. В конце концов, никто из нас не застрахован от одинокой старости, вне зависимости от сексуальной ориентации. Да и вообще, даже если он и гей, детей усыновлять ему никто не запретит. Помнишь ту парочку из Манчестера? Они усыновили две пары двойняшек. Прости меня, я так зациклилась на своем романе с Иваном, что даже не заметила, что с тобой что-то не так.

— Да все со мной будет в порядке, — отмахнулась Рути. — Кстати, Иван очень сексуальный, но тебе надо быть с ним поосторожней.

— Знаю. Слава богу, этот ужин уже позади; он мне все нервы вымотал. Но, с другой стороны, было в этом и что-то возбуждающее, отчего я беспокоюсь еще больше.

— Знаешь, я уже не уверена, чьи вредные привычки более опасны, мои или твои, — заметила Рути.


Глава пятнадцатая


Фалафель по рецепту Хлои Живаго


450 г вареного и высушенного турецкого гороха;

1 большая, мелко нарезанная луковица;

2 столовые ложки мелко нарезанной петрушки;

1 яйцо;

1 чайная ложка молотого тмина;

1/2 чайной ложки молотого кориандра (можно взять свежий);

2 измельченные дольки чеснока;

1 чайная ложка соли;

1/2 чашки хлебных крошек;

оливковое масло для фритюра.


Положите в блендер горох, лук и петрушку, добавьте сырое яйцо и специи и всё смешайте. Положите массу в миску и добавьте к ней хлебных крошек, пока фарш не перестанет липнуть к пальцам. Слепите маленькие шарики диаметром 2–3 сантиметра. Немного расплющьте их и опустите в кипящий фритюр, пока с обеих сторон не покроются золотистой корочкой; затем выложите на бумажные полотенца. Подавайте завернутыми в лаваш с нарезанными помидорами, огурцом, латуком, луком и соусом из чили или тахини.


— Ну, как продвигается твоя охота на девиц? — спросила я Лео.

Он как раз проходил через стадию подросткового развития под названием «добровольное тюремное заключение в собственной комнате-камере одиночного режима». Его комната производила впечатление декорации, специально построенной для съемок фильма про типичного подростка. Режиссеру не пришлось бы ничего менять — на полу кучи грязной одежды, на столе и стульях миски с высохшими остатками хлопьев и пустые чашки, и, конечно, повсюду носки. Воздух был пропитан специфическим несвежим запахом, ароматом юного джентльмена. Когда Лео изредка выходил из своей комнаты, в ушах у него всегда торчали наушники, из-за чего разговор с ним становился совершенно невозможным. А у меня голова была забита только моей второй тайной жизнью. Если я не проводила время с Иваном, то постоянно думала о наших предыдущих встречах. В результате я внезапно осознала, что толком не говорила с Лео уже несколько недель. Я отдалилась от своей обычной жизни и не вылезала из зеленого пригорода внебрачных связей, как и предсказывал мой папа. Я стала плохой матерью и женой и, вполне возможно, скоро стану плохим психотерапевтом. Я попыталась найти себе оправдание, но все мои уловки ни к чему не привели.

— Ну и кто это тебе сказал, что я ищу подружку? Китти, да? Вот сволочь. Я ведь велел ей держать язык за зубами! Ну, она у меня получит, — сказал Лео и вскочил, намереваясь привести свои угрозы в исполнение.

— Нет-нет, — быстро отступила я. Черт, а вот теперь я предала доверие. — Я просто подумала, что у тебя уже возраст такой, когда этим начинают интересоваться.

— Ага, как же. Извини, мам, но я не могу с тобой говорить на такие темы, — ответил Лео.

— Почему нет? Я ведь девочка. Я знаю толк во всех таких штуках.

— Ага, как же, — скептически посмотрел на меня сын. — Понимаешь, сейчас уже все не так, как было в твои дни.

— У меня до сих пор «мои дни», — прошипела я сквозь зубы.

— Ага, как же, — хохотнул Лео.

«Если он скажет эту фразу еще раз, я его побью», — подумала я и нарочито безразлично спросила:

— Но тебе ведь девочки нравятся, да?

— В каком смысле?

— Ну, девочки, а не мальчики. В общем-то ничего, если мальчики… Мне казалось, нам стоит уточнить этот момент.

— Мам! Я в курсе, что Атлас возомнил себя педиком, ну и хрен с ним. Мне наплевать, педик он или нет, все равно он останется Атласом — моим дружбаном. Но мне нравятся девки, ясно? Все, тема закрыта.

Я почувствовала такое огромное облегчение, что мне даже стало стыдно.

— А теперь, если ты не возражаешь, я хотел бы спокойно почитать порножурналы и покурить крэк в одиночестве.

Я в ужасе на него посмотрела.

— Да шучу я! Я поеду к дедушке, хочу спросить у него совета.

Я пошла к двери, когда Лео посмотрел на меня и тихо сказал:

— Знаешь, пятнадцатилетним быть не очень-то легко.

— Я знаю, милый, — кивнула я, вернулась и поцеловала его. Он даже позволил обнять себя и на секунду положил голову мне на плечо. — Сорокалетней быть тоже нелегко, — тихо добавила я, когда за ним закрылась дверь.


В последнее время я почти не видела Сэмми; детективные розыски, которые он вел от лица Мадж, отнимали все его время. Кроме того, я подозревала, что он еще и встречается с одной испанкой из бара «Тапас» на углу нашей улицы. Сэмми никогда не рассказывал о своей личной жизни. Выйдя из комнаты, я обнаружила его на лестнице. Он сидел с заплаканным лицом и сжимал в руках пожелтевшую от старости газету. Похоже, лестница у нас стала чем-то вроде Стены Плача. Я присела рядышком с братом и обняла его за плечи. Я не стала ничего говорить — когда захочет, сам все расскажет. Но, как выяснилось, говорить ему ничего не пришлось — взглянув на газету, я все поняла сама.


«Отец и двое детей задохнулись в машине


Рег Джексон (31 год) и двое его детей, Рози (7 лет) и Джимми (5 лет), были обнаружены мертвыми в своей машине утром в понедельник. Они погибли от отравления угарным газом.

— Казалось, они просто спят, — сказала Джойс Хинкин (35 лет), соседка несчастных. Белый «форд-кортина» был припаркован на тихой улочке рядом с домом погибших.

— Я срезала дорогу домой из магазина, когда увидела их, — поделилась с нами миссис Хинкин. — Они были такой славной семьей. И кто решился на такое ужасное преступление?

Жена Рега и мать детей, Мадж Джексон, ушла на день, оставив детей на попечение отца. Сейчас, после перенесенного шока, она лежит в больнице в окружении своих друзей».


Я осторожно взяла газету из рук Сэмми. Она была датирована 12 декабря 1969 года.

— Где ты ее откопал? — спросила я.

— В квартире Мадж. Я пытался их найти, обращался во всякие организации, искал свидетельства о рождении, я почти нашел их! А потом пришел к Мадж на чашку чая и увидел эту статью, пришпиленную к стене среди образцов ткани. Получается, она все это время знала — ну, какая-то часть ее знала. Наверное, ей слишком тяжело в это поверить, так что большую часть времени она благополучно забывает о статье и думает, будто они еще живы.

— Какой кошмар… Кто бы мог подумать? — ужаснулась я, с трудом удерживаясь от слез. — А что случилось с Арми?

— Это я пока не выяснил, — ответил Сэмми.


Рути решила прийти ко мне и еще раз извиниться за свое поведение.

— Я тут только что встретила Лу, — добавила она. — У нее новый приятель, и выглядит она сногсшибательно.

— Серьезно? Кто такой? — спросила я, осторожно вскарабкавшись на стул в поисках вазы на верху шкафа. Вместо вазы я обнаружила толстый слой пыли и сломанную трубку для курения гашиша. Интересно чью — Грега или Лео?

— Какой-то парень, они познакомились в Интернете на сайте потрахун точка ком.

— Что, неужели есть такой сайт? — поразилась я.

— Не исключено, что есть, — рассмеялась Рути.

— Ну надо же, — покачала головой я. — Интернет — самый успешный сводник всех времен и народов. На эти сайты ведь заходит множество людей.

— Как бы то ни было, этот паренек вроде даже знаком с тобой. Его зовут Лес Фаллик.

— Лес? — переспросила я, проводя пальцем по пыльному шкафу. — Я была знакома с Гусом Фалликом.

— Ага, Лу сказала, он сменил имя.

Мне почему-то подумалось, что, будь я на его месте, я бы сменила вовсе не имя.

— Последний раз, когда мы с ним общались, он жил в Глазго с женой и детьми.

— Да, но он успел развестись. Похоже, сейчас на рынок выбросили огромное количество бэушных мужей, — ехидно высказалась Рути.

— Ну, зато вторичная переработка сырья очень полезна для окружающей среды, — парировала я.

— Ммм. Интересно, что произойдет, если я засуну Ричарда в коробку с надписью «экологически чисто» и выставлю на улицу? — протянула Рути. — Ну, в общем, Лес до сих пор живет в Глазго, так что видятся они только по выходным. Лу приезжает к нему, когда Джеймс берет детей, а Лес к ней, когда дети остаются дома с Лу. Кроме того, на неделе они постоянно занимаются виртуальным сексом.

Ну конечно! Интернет — идеальное поле деятельности для его волшебного языка! Как хорошо, что он не дал зачахнуть своим выдающимся способностям и благодаря Интернету может теперь ублажать тысячи женщин со всего мира.

Рути уже перестала так переживать из-за своего пристрастия к кокаину. Она выяснила, что, оказывается, есть даже такой синдром: пристрастие к кокаину людей среднего класса.

— Знаешь, так приятно чувствовать, что ты входишь в статистику и для тебя даже есть специальное название, — поделилась Рути. — Оказывается, таких, как я, очень много. Меня ведь впервые кокаином Пэ-Пэ угостила, задолго до девочек в офисе; она тогда еще свою книжку о целибате писала. Ты знаешь, что она считает себя философом двадцать первого века?

Я вяло кивнула.

— Ну так вот, она экспериментировала с кокаином ради искусства, пыталась расширить сознание в стиле Тимоти Лири[21 - Лири Тимоти (1920–1996) — выдающийся американский писатель, психолог, участник кампании по исследованиям психоделических наркотиков.]. Она считает, что это крайне полезно для понимания своего внутреннего «я» или еще чего-то в том же духе. Правда, с тех пор как она вернулась в мир секса, она про все это позабыла. Утверждает, что расширенное сознание плохо влияет на оргазмы: слишком сложно их добиться, что, конечно, хорошо для мальчиков, но плохо для девочек.

Рути отвела волосы от глаз и разгладила складки на юбке. Ее костюм от Issey Miyake смялся, прекрасно отражая состояние души, отвергающей униформу, которая скоро станет ей не нужна.

— Я правда хочу бросить, Хло. Я тут почитала, в Колумбии столько людей погибло из-за кокаиновых разборок, что мне теперь кажется аморальным принимать наркотики. Каждый раз, когда я позволяю себе один грамм перед какой-нибудь вечеринкой, в Колумбии умирает один человек. Я специально представляю, как снюхиваю дорожку из чистой крови. Меня это немножко отрезвило.

— Из этого вышла бы отличная статья: домохозяйки-наркоманки, — заметила я.

— Отличная мысль. Кстати, я, наверное, начну-таки работать сама на себя. Буду пописывать в конкурирующие журналы, раз уж родной меня бросил. — Рути уже давно не выглядела такой радостной.

— Так почему ты так пристрастилась к кокаину? — спросила я.

— Это было весело. А мне не хватало веселья в жизни.

— Ну, вообще вчера вечером тебе было не очень-то весело, на мой взгляд.

— Честно говоря, весело было только вначале. Потом очень быстро все стало грустным и безнадежным. Придется мне придумать новый способ веселиться.

— Надеюсь, мой способ не обернется тоской и отчаянием слишком быстро, — вздохнула я.


Мы с Иваном валялись в кровати номера «Любовников» и ели фалафель в лаваше с соусом чили. Капелька соуса шлепнулась ему на грудь, и я ее тут же слизала. Мгелика окончательно меня замучил. Он взял привычку слюняво целовать меня в щеку при каждой встрече, будто мы были закадычными друзьями, и уже три раза стучался к нам в дверь. Прежде чем мы успевали что-либо ответить, он открывал ее хозяйским ключом и входил, говоря, что ему якобы показалось, что мы его зовем. К счастью, каждый такой визит выпадал на очередную передышку. В общем, «Любовники» явно перестали нам подходить. Нам требовалось найти новое логово.

— Ты очень понравилась Бекки, — сказал Иван.

— А ты Грегу.

— Может, он все-таки инсценирует свою смерть, как у Чернышевского, и мы все-таки сможем пожениться, — вздохнул Иван.

(Мне выйти замуж за Ивана? За человека, который не отец моим детям?) Мы обсуждали, понравились ли друг другу наши супруги, и почему-то чувствовали себя от этого менее виноватыми. В глубине души я была даже рада, что Грегу понравился Иван. Каким-то извращенным путем это доказывало, что у меня хороший вкус. Было бы хуже, если бы я кувыркалась с мужчиной, который не заслуживал его уважения; я нуждалась в одобрении мужа, пусть даже он и не подозревал, что дает его. Объективно говоря, крутить роман с чужим супругом почему-то представлялось нам аморальным, а вот желать, чтобы важные для нас люди хорошо относились друг к другу, казалось совершенно нормальным.

— Я хочу провести с тобой всю ночь, — сказал Иван, прижимая меня к своей груди.

— И я хочу, — прошептала я.


С каждым разом нам все труднее и труднее было вставать, одеваться и возвращаться к обычной супружеской жизни. Совершенно раскиснув, я ехала из отеля домой, когда от Ивана пришла эсэмэска: «И почему ты не моя жена?» «Я только что задавала себе тот же вопрос», — отправила я ответ. Моя кожа до сих пор хранила воспоминания о его прикосновениях, как если бы он до сих пор был рядом. Я схватила мобильник; он стал пуповиной, связывающей нас с Иваном во время разлуки, дарил нам роскошь общения в любую минуту. Любовная переписка — почти самое прекрасное, что есть на этом свете. Я ревностно следила за своим телефоном, никогда не выпускала его из поля зрения; он служил мне источником удовольствия, но в чужих руках мог стать причиной краха.

Я решила позвонить папе.

— Простите, кто говорит? — раздался в трубке его голос.

Я рассмеялась — папа всегда умел меня рассмешить.

— Я только что рассталась со своим любовником, и мне очень грустно… Почему так происходит? — спросила у него я.

— О-о, это известный феномен, — протянул папа.

— Как я вообще могу это с тобой обсуждать? — вдруг ужаснулась я. — Ты же мой отец!

— Видимо, тебя плохо воспитывали, — предположил он. — А твое состояние известно как посткоитальная грусть, и наверняка ты о нем слышала. Это довольно распространенный синдром, для него даже название французское есть.

— Спасибо, мне стало легче. И еще один вопрос, пап… Почему меня так коробит то, как холодно Иван держится со своей женой? — спросила я и рассказала об ужине у ПП.

— Тебя это удивляет? Он же крутит роман с другой женщиной, значит, и брак у него не самый удачный, мягко говоря.

— Ты прав. Просто меня это почему-то беспокоит.

— Знаешь, есть такое выражение: «Мужчину можно узнать, увидев, как он справляется с алкоголем, деньгами и собственным гневом». Видимо, к этому списку надо добавить еще и жену.

— Точно. Это-то меня и беспокоит, хотя он сам наверняка присматривается, как я обращаюсь с Грегом, — предположила я.

— Ты ведь не собираешься с ним сбежать, нет? — обеспокоенно спросил папа.

— Нет, конечно нет, — сказала я.

Но в глубине души я не была столь уверена.

— Вот и хорошо. Еще увидимся, дорогая, — попрощался папа. Он собирался к нам на ужин.

Интересно, как долго все может продолжаться в таком духе? Я задумалась и попыталась прикинуть, какие у меня есть варианты. А что, если я разведусь с Грегом? Наверное, я не смогу вытерпеть все эти среды и выходные без детей, когда их будет забирать к себе отец. По этому поводу есть одна шутка: «О чем думает женщина, познакомившись с мужчиной? О том, хочет ли она, чтобы ее дети проводили с этим мужчиной выходные». Я не такая; как типичная еврейская мама, я запрограммирована на сохранение семьи любой ценой. А вдруг Грег просто исчезнет? В газетах постоянно про такое пишут, берут интервью у брошенных растерянных жен: «Он вышел за пакетом молока, сказал, что вернется через десять минут, и с тех пор я его не видела; а ведь прошло уже семь месяцев». Именно так, по-английски, ушел и отец Грега. Может, такое поведение передается генетически? Я ужаснулась собственному вероломству, но быстро успокоилась. В конце концов, я ведь не такая испорченная, как Камю, который писал, что любой человек хоть раз в жизни мечтал о смерти своего возлюбленного супруга. Я об этом вовсе не мечтала. Просто на минутку мне захотелось, чтобы Грег испарился из моей жизни. Конечно, на самом деле я этого не хотела. Да и вообще, такие мысли только подтверждают тот факт, что я люблю мужа, разве нет? Только вот дело в том, что я уже в него не влюблена. Я бездумно подпевала песенке по радио, которое Китти всегда настраивала на станцию поп-музыки. В ней пелось о том, каково это — быть стервой и возлюбленной, святой и грешницей. У меня точно были проблемы — глупые песенки снова приобретали для меня сокровенный двойной смысл. Песня была как раз о том, что я пыталась объяснить Джине на последнем сеансе: в общем-то и хороший человек может вести себя дурно. Такой психоанализ прекрасно описывает и мое поведение тоже.


Свернув на родную улицу, я увидела Сэмми и Мадж. Он помогал ей привязывать кусочки ткани к перилам дома.

— Я их специально вешаю, чтобы Джимми и Рози могли найти мой дом, — объяснила Мадж. — Они так любят шелк и атлас! Называют мои тряпочки сокровищами, — добавила она, пробежав пальцами по роскошным золотым, красным и фиолетовым кусочкам ткани, развевающимся на ветру.

Я обняла ее за плечи и поразилась, насколько же она худая. Секунду мы стояли обнявшись, и я удивилась, что от нее пахнет свежестью и чистотой, как от розовой воды. Мадж подняла голову и взглянула на меня чистыми зелеными глазами.

— Будь осторожна в своих желаниях, Хло, — наконец тихо промолвила она.

Она что, мысли мои читала? Я ведь не хотела этого на самом деле, да и в любом случае я не монстр вроде Камю, чуть не выпалила ей я. Может, давным-давно она тоже мечтала о том же? О том, чтобы ее Рег просто исчез, уступив место Арми?

Мадж нежно поправила мои растрепавшиеся волосы. Она выглядела старой. На ее лице оставили отпечаток все те долгие горькие годы, что она утаивала от самой себя правду, пытаясь скрыться от нее в сумасшедшем забвении. Время ничего не значит для памяти, которая с возрастом только четче и яснее освещает нам события давно минувших дней. Время эластично, существует только в нашем воображении и имеет смысл только для наших субъективных переживаний. Секунды, минуты, часы, дни, недели, месяцы и годы ничего не значили для Мадж. Смерть детей была для нее просто когда-то случившимся событием. Тридцать пять лет не уменьшили ее горе и боль. И сейчас, как и много лет назад, она не могла смириться со случившимся.

Мадж взяла меня за руку и повела в свой дом. Там оказалось чище, чем я ожидала, — это была одна большая комната с ванной. Бумаги и одежда лежали аккуратными стопками, на кухонном столе рядом с раковиной одиноко стояли единственная чашка и тарелка. Кухонное полотенце с выцветшим изображением летнего дня в Боньор-Реджисе свисало с крючка. Узкая кровать, верный признак отсутствия интима, находилась прямо под окном. Она была аккуратно заправлена и накрыта ярким желто-голубым лоскутным покрывалом. Над кроватью висела фотография в рамке. От входной двери я смогла рассмотреть, что там изображены два смеющихся ребенка в чистеньких костюмчиках. Центр комнаты занимала гладильная доска; на ней красовались две стопки белых трусиков; одна стопка состояла из глаженого белья, вторая дожидалась своей очереди. Мадж перехватила мой взгляд.

— Очень важно, чтобы вокруг была чистота, — объяснила она. — Очень важно. Детям нужен чистый дом.

Краем глаза я заметила, как в углу что-то зашевелилось; это оказался голубь, белоснежный, как глаженое белье Мадж.

— Он хочет мне что-то сказать, — поделилась Мадж.

Голубь подлетел и уселся ей на плечо; старушка почесала ему затылок, отчего он довольно заурчал и нахохлил перышки на груди. Покачивая из стороны в сторону маленькой черноглазой головкой, он прочирикал что-то низким голосом.

— И что он вам сказал?

— А вы разве не слышали? — тихо спросила Мадж. — Он сказал: «Найди Арми».

Я взглянула на Сэмми. Он молча стоял у окна со смиренным видом типичного буддиста, погруженного в собственные мысли. Мне вдруг почудилось, будто я в постановке «Мэри Поппинс» — все эти говорящие птицы и всякое такое. Я даже немного удивилась, не увидев тут Дика Ван Дайка[22 - Ван Дайк Дик — комедийный актер кино и телевидения, сатирик. Одна из самых известных ролей в кино — в фильме «Мэри Поппинс» (1964).], который высунул бы из дымохода чумазое лицо, пощелкал пятками и начал бы распевать что-нибудь с акцентом кокни. Но кто знает, может, Мадж и правда понимает язык птиц? Мы с Сэмми покинули Мадж, предварительно пообещав, что обязательно поможем ей с поисками Арми, и отправились рука об руку домой. Шагая, мы напевали один из старых папиных маршей, помогающих идти в ногу:
		Левой-правой, левой-правой —


		Я уволен со скандалом.


		Правой-левой, правой-левой —


		Потому что надоело.


До меня дошло, что мне следовало посоветовать Рути бросить работу до того, как она начала вести себя так, что ее вынудили уволиться. Но, к сожалению, сейчас было уже слишком поздно.

— Может, на Рождество пригласим Мадж на обед? — спросил Сэмми.

Я совершенно забыла про Рождество — а до него оставалась всего неделя. Скорее всего, мне придется крутиться, как бешеному дервишу, чтобы купить всем подарки и организовать праздничный ужин.

— Да, — кивнула я, — конечно. Только надо у всех остальных спросить.

За ужином мы устроили семейный совет и решили, что в Рождество нужно делать добрые дела, так что все согласились пригласить Мадж.

— А что мы будем есть? — спросил папа, как делал это каждый год. — Гуся?

— Фу, только не это, — фыркнул Лео.

— Слишком уж он жирный, — согласился Грег.

— На моей родине мы в рождественский вечер всегда готовим карпа, — сказала Беа.

Я передернулась, вспомнив жирного карпа, который жил в пруду около домика Сэмми в Испании. Там существовало нечто вроде местной традиции — все приходили к пруду, бросали черствый хлеб и смотрели, как карпы, словно хищные пираньи, яростно на него набрасываются.

— Может, пойдем до конца и изобразим из себя правоверных евреев — зажарим целиком поросенка? — ехидно предложил папа.

— Очень смешно. Нет уж, я сделаю индейку, как и всегда, но для тебя могу пожарить свинину, если тебе так уж хочется побогохульствовать, — сказала я.

— А я накануне приготовлю карпа, — добавила Беа.

Обычно я с радостью жду Рождества, но в этом году совершенно про него забыла. Кроме того, из-за праздников мы с Иваном не сможем видеться минимум неделю, потому что будем проводить их в тесном кругу наших уважаемых семей. К Ивану собирались приехать дети — сын, заканчивающий в этом году университет, и дочь, работающая в Париже.


Но в вечер праздника Мадж так и не пришла. Она сказала Сэмми, что не может покинуть дом — а вдруг в ее отсутствие вернутся дети? После еды (индейки, жареной свинины и всего, что к ним полагается) все развалились в гостиной перед телевизором, а я прокралась на кухню, чтобы позвонить Ивану.

— Мне так хочется тебя обнять, — сказал он.

— И мне. Я очень по тебе соскучилась.

— Приезжай ко мне. Хотя бы на один час, — взмолился он.

— Нет, ты что! Это будет выглядеть чересчур уж подозрительно, — покачала головой я.

Позади раздался какой-то шорох, и я подпрыгнула. Это оказался Грег.

— Ну все, счастливого Рождества! Скоро поболтаем, — чересчур радостно выпалила я и повесила трубку.

— С кем это ты разговаривала? — спросил Грег.

Я почувствовала, как краска отливает от моего лица. Я с трудом сдерживала дрожь. Мне надо было что-нибудь придумать, и как можно быстрее.

— Когда? А-а, в смысле сейчас? — залепетала я. — Да это просто Пэ-Пэ звонила, поздравляла с праздником.

— А что выглядело бы чересчур подозрительно? — поинтересовался Грег.

— В смысле? — Я сделала вид, что не понимаю, о чем это он говорит.

— Я слышал, как ты сказала: «Это будет выглядеть чересчур уж подозрительно». — Грег явно не собирался от меня отстать.

— Правда? Ах да. Ну, в общем, она предложила мне сделать инъекции ботокса к Новому году, чтобы выглядеть помоложе, а я отказалась, потому что ты сразу что-нибудь заподозрил бы.

М-да, сомнительная отговорка, особенно учитывая то, что Грег вообще не обращает никакого внимания на мой внешний вид. Но, кажется, он вполне удовлетворился объяснением. Пожал плечами и поставил на плиту чайник.


— Можно я съезжу в твой вигвам в Испании? — спросила я тем же вечером у Сэмми, готовя сандвичи с холодной индейкой.

Сэмми наигрывал на маленькой деревянной дудочке одну и ту же мелодию. Он остановился, вынул дудочку изо рта и провел пальцем по гладкому дереву.

— Манговое дерево, — сказал он. — Священное дерево индусов. Когда-то Праджапати, Владыка всех Существ, превратился в манговое дерево.

— Неужели? — нетерпеливо сказала я. Я была совсем не в настроении выслушивать восточные мифы.

— Когда верующий индус умирает, его тело сжигают в погребальном костре, сложенном из мангового дерева. Считается, что оно способно вечность сохранять тепло.

— Как мило, — бросила я и выжидательно на него уставилась. — Ну, можно мне там пожить?

— Конечно, — кивнул Сэмми, и наши глаза встретились. — Одной?

— Не спрашивай, — посоветовала я. — Лучше тебе не знать ответа на этот вопрос.


Глава шестнадцатая


Салат с чесноком и грецкими орехами


На две персоны

2 головки салата-латук;

10 зубчиков чеснока;

оливковое масло;

бальзамический уксус;

грецкие орехи;

соль и перец по вкусу.


Вымойте и просушите две головки салата. Обжарьте десять нечищеных зубчиков чеснока в духовке с оливковым маслом. Дайте остыть. Возьмите горсть грецких орехов. Положите в миску салат, сверху вывалите предварительно очищенный чеснок, добавьте грецкие орехи, оливковое масло, уксус, соль и перец. Особенно вкусно этим салатом кормить друг друга с рук.


Солнечный свет играл на горах Альпухаррас, из-за чего они казались серым одеялом гиганта, устроившегося поспать на мягких склонах под небесами. Восемь белоснежных мельниц элегантно вращали лопастями, почти касаясь небосвода и вырабатывая энергию для раскинувшейся перед ними долины. На ярко-голубом небе не было ни облачка. Склоны горы все поросли лимонными и апельсиновыми деревьями, сгибавшимися под тяжестью созревших плодов. Мы с Иваном встретились утром в аэропорту и наконец-то остались вдвоем. Сбежать оказалось гораздо проще, чем я предполагала; я подняла вопрос об отъезде, когда Грег обменивался с собратьями по парковочному восстанию электронными письмами. Я сказала, что мне нужно в тишине и покое дописать статью для журнала, а он от меня отмахнулся:

— Конечно, делай что хочешь. Ты не видишь, что я занят?

Для поездки я выбрала неделю, когда Китти уехала на несколько дней со школой на экскурсию, а Джесси вернулась домой к ПП. Учитывая, что мальчики вполне могли пожить самостоятельно пару дней, никакого особого вреда мой отъезд никому не причинил. Врать было нелегко. Хотя безразличие Грега немного уменьшило во мне чувство вины. Но, как говорила Рути, все это было частью правила номер семь: «Убедись, что тебе хватит сил выдержать муки совести и груз вины».

Мы с Иваном взбирались по горному серпантину в маленькой арендованной машине. Вдалеке уже показались снежные вершины самых высоких гор. Мы почти не разговаривали, и я просто сидела и смотрела на его профиль.

— Я не могу разговаривать за рулем, — сказал Иван.

Как и Грег (впрочем, как и все остальные мужчины, которых я когда-либо знала), Иван не мог заниматься двумя делами одновременно. Я же, как типичная женщина, умудрялась одновременно водить, говорить, кричать на дерущихся на заднем сиденье детей, удерживать на носу мячик да еще и хлопать плавниками. Но в отличие от Грега Иван позволил мне дотрагиваться до него во время езды. Сначала я гладила его по одному приятному местечку на голове — там, где позвоночник переходит в череп, — потом моя рука переместилась на бедро, обтянутое тканью брюк, и затем удобно улеглась прямо на его промежности. Там, в тепле и уюте, она и устроилась. Иван посмотрел на меня и молча съехал на придорожную площадку. Выйдя из машины, он взял меня за руку и отвел на горную тропинку. Там мы сбросили с себя необходимый минимум одежды и тут же, опираясь на дерево, занялись любовью. Секс получился стремительным, яростным и прекрасным: аппетитнейшая закуска перед главным блюдом, которым мы собирались насладиться чуть позже.

На секс с Грегом это совсем не походило. Я даже не могла вспомнить, когда же мы с мужем в последний раз занимались сексом не на кровати в полной темноте. Мы больше не занимались сексом, не снимая одежды. А вот раньше, помнится, мы по пути в спальню забрасывали одеждой весь холл и лестницу. Часто мы и вовсе не доходили до кровати и трахались прямо на лестнице. Я упиралась спиной в жесткие ступеньки, а у Грега на коленках появлялись красноречивые потертости; мы носили все эти отметины с гордостью — они были боевыми шрамами нашей страсти. О занятиях сексом с любовником правило номер восемь гласит: «Не оставляй никаких видимых отметин на теле». Мы не могли ни покусаться, ни поцарапаться вдоволь, потому что любые следы могли выдать нас с головой.

Мы с Иваном въехали в Бубион[23 - Бубион — муниципалитет в Испании, входит в провинцию Гранада.] и направились к высокому холму на конце деревни. Именно там располагался вигвам Сэмми. Окна, которыми так гордился мой брат, выходили прямо на заснеженные горы. Долина в испанскую зиму сверкала зеленой сочной травой. Неподалеку от нас по ней протекала река, медленно и печально стараясь добраться до Средиземноморского побережья, расположенного в сорока километрах отсюда. В нее вливался и небольшой водопад с соседней скалы, наполнявший окрестности завораживающими звуками журчащей воды. Иван стоял позади и обнимал меня за талию. Мне нравилось, что рядом с ним я чувствовала себя маленькой, хрупкой и невесомой. Мы сбежали вниз по холму к магазину, держась за руки и не думая о том, видит нас кто-нибудь или нет. Когда я увидела Хорхе, владельца магазина, мне вдруг сделалось стыдно. Что, интересно, он подумал, увидев меня с посторонним мужчиной? Он ведь много раз видел нас с Грегом, когда мы приезжали всей семьей на выходные. Он знал, что я сестра Сэмми. На плохом школьном испанском я представила ему Ивана как коллегу, с которым мы будем тут ближайшие несколько дней работать. Хорхе с улыбкой кивнул и быстро затараторил с тем сильным андалусским акцентом, в котором окончания слов можно только угадывать. Понимание немало затрудняло то обстоятельство, что у Хорхе имелось всего два зуба, хоть и ослепительно-белых. К тому же он постоянно жевал сигарету. Штаны Хорхе подвязывал высоко на талии, а единственной уступкой наступившей зиме у него служил толстый кардиган, надетый поверх рубашки с короткими рукавами. Магазин Хорхе походил на пещеру Аладдина: на полках мотки бечевки боролись за свободное место с пластмассовыми динозаврами, сковородками, острыми сосисками и ароматными сырами. Он ни разу нас не разочаровал. Если в самом магазине не было чего-то, чего нам вдруг захотелось, Хорхе тут же спускался в подвал и вскоре выходил оттуда с необходимым товаром, словно волшебник, вытаскивающий монетку у себя из уха. Мы покупали у него ветчину хамон, хлеб, сыры, мед с орехами и, словно белочки в преддверии зимы, спешили обратно домой, в свое гнездышко.

Внутри вигвама было холодно, но очень красиво. Пол покрывали мексиканские коврики и одеяла. В центре, утопая в пушистом круглом ковре, красовался огромный матрас. Ивану удалось разжечь маленькую керосиновую печурку и газовую лампу, и мы, не снимая одежды, спрятались под толстым слоем одеял. Согревшись теплом от печки, мы начали медленно раздевать друг друга.

— Можно я буду называть тебя Гиван? — спросила я. — Просто у всех моих бойфрендов имена начинались с буквы «Гэ».

Иван рассмеялся.

— Пока из-за тебя я вновь ощущаю себя живым, можешь называть меня как хочешь.

Мы валялись в постели, пили крепкое красное вино и скармливали друг другу кусочки хлеба, сыра и сосисок.

— Когда я был подростком, — начал рассказывать Иван, — я прочел роман одного писателя девятнадцатого века, Решетникова. Он писал о любви крестьянского мальчика к девушке. Потом эта девушка умерла, и юноша так страдал и мучался, что ему захотелось прийти к ней на могилу, выкопать тело девушки и откусить ей нос. Звучит ужасно, знаю, но я могу его понять — понять это желание поглотить свою любовь. Я всегда думал, найду ли я когда-нибудь женщину, которая вызовет во мне такие сильные чувства. И теперь я ее нашел. — Иван наклонился и поцеловал меня в нос, слегка прикусив его зубами.

Я прекрасно понимала, о чем он говорит, — иногда я ловила себя на желании завладеть им целиком, без остатка. Иван был таким вкусным, что мне захотелось его съесть, к чему я и приступила, наплевав на правило номер девять из свода законов Рути: «Проглотишь один раз, и больше тебе никогда не придется повторять, но мужчина будет уверен, что ты на это способна». Я хотела знать об Иване все, хотела, чтобы он стал моим, а я — его.

После секса я положила голову Ивану на грудь, и он стал рассказывать мне, как жил вместе с родителями в старом доме, построенном еще до революции в самом центре Санкт-Петербурга, недалеко от Невского проспекта. Они жили в коммунальной квартире вместе с еще одной семьей. Я слушала его рассказ, и мне казалось, будто я очутилась на страницах старинного русского романа. В семье Ивана было восемь человек, и на всех — одна ванная комната. Он описывал мне комнаты, в которых еще витал дух царской эпохи, — высокие окна, потолки с затейливой лепниной. Они жили на третьем этаже, и, высунувшись в окно, можно было увидеть многочисленные каналы, благодаря которым Санкт-Петербург заслужил звание Северной Венеции. Отец Ивана был художником, и по всей квартире витал резкий запах красок. Именно этот аромат всегда будет ассоциироваться у Ивана с детством. На кухне все было заставлено банками с кисточками и завалено листами бумаги, что немало раздражало соседей, с которыми они делили кухню. Мне подумалось, что наверняка это было нелегко.

— Мы при любой возможности уезжали на дачу в пригороде, — объяснил Иван. — Дом там был чем-то вроде сарая, но зато там никого, кроме нас, не было. Мы могли шуметь, не боясь, что на нас начнут жаловаться. А еще мы разводили огонь и жарили шашлыки, — мечтательно добавил он.

— Давай тут тоже сделаем шашлык, — сонно пробормотала я.

Иван тут же захотел пойти и нарубить дров для костра, но я потянула его к себе и отвлекла поцелуями, напоминая о другом, сексуальном виде голода. Потом мы лежали рядышком, и я начала было рассказывать ему о том, как мы с родителями и Сэмми проводили тут в детстве каникулы, но вскоре поняла, что Иван заснул.

Следующие два дня я отдыхала. Мы с Иваном бродили по апельсиновой роще, целовались, кидали камушки в журчащие ручьи. Когда мы лежали ночью обнявшись, я смотрела, как он дышит, как вздымается и опускается его грудь. Потом, глубокой ночью, его рука пробиралась ко мне, и мы, еще не до конца проснувшись, занимались любовью. Утром мы просыпались от гудков грузовичка, на котором через всю деревню проезжал продавец ароматного свежего хлеба. Вечерами гуляли по улицам соседней Гранады и баловали себя ужином при свечах в маленьком зале ресторана «Лос-Мануелес», кормя друг друга листьями салата с чесноком и грецкими орехами.

— Мы могли бы быть так счастливы вместе, Хло, — сказал как-то Иван, вкладывая мне в рот грецкий орех.

— Я знаю, — кивнула я. — Но подумай, сколько людей от этого пострадает.

— Вообще-то многие разводятся.

— Но я считаю, что семью нужно беречь, — ответила я. — Мне кажется, родители должны сохранять семью ради детей.

— А разве ты не должна быть счастливой? Я бы отдал свою жизнь, лишь бы сделать тебя счастливой, — тихо добавил Иван. Его пальцы скользнули вниз по моему телу, лишь слегка затронув грудь.

Смогу ли я когда-нибудь представить себе, каково это — жить с ним вместе? Кажется, смогу, подумала я, но тут же представила, что мне ради этого придется сделать, и горький комок встал у меня в горле. Грег, наша совместная жизнь, соединенная семнадцать лет назад клятвами в верности и любви… Все это обратится в прах. Наш дом продадут, вещи поделят пополам. Представляю, с какой жуткой фальшивой улыбочкой я буду втолковывать детям, как это чудесно — жить на два дома, имея по две личные комнаты на каждого…


Серым рассветным утром четвертого дня я вдруг проснулась, полная дурных предчувствий. Мне послышалось, будто кто-то зовет меня по имени, но Иван тихо спал рядом. Я прижалась к нему и попыталась заснуть. Я слышала, как за окном медленно просыпается мир: кукарекают петухи, лают вездесущие испанские собаки, какая-то женщина зовет своего ребенка: «Gracia, ven acqui». Вдалеке раздался звон церковных колоколов. Значит, уже семь утра. Я тихо встала с кровати, взяла мобильник и вышла на улицу, трясясь от морозного утреннего воздуха.

— Пап, — сказала я в трубку.

— Надо же, дорогая, а я только что о тебе подумал, — удивился папа. — Думал, ах, как было бы хорошо услышать твой голосок.

— Чем ты там занимаешься? — спросила я.

— Мучаю пианино.

— Пап, а как ты думаешь, почему мама решила умереть?

— Знаешь, — задумчиво произнес папа, — причину смерти ведь так и не установили. Это прозвучит странно, но мне кажется, ей просто надоело жить. Она ужасно боялась стареть, просто с ума сходила. Зря она это сделала. Она столько пропустила, не узнала, какими вы с Сэмми стали, не увидела внуков…

— А вы бы остались вместе, как ты думаешь?

— Трудно сказать, Хло. Наверное. Она, конечно, была сложный человек, но я ее любил. Вот только Хельгу я тоже люблю. Вот такой я жадина, — усмехнулся папа. — Это наша общая с тобой проблема — мы хотим все и сразу.

В проеме входной двери вигвама показалось лицо Ивана. Он стоял растрепанный и, словно школьник, вовсю зевал и потягивался.

— Пап, мне пора, — попрощалась я. — Я завтра вернусь. Люблю тебя.

Иван утащил меня обратно в постель, где мы счастливо провели все утро, развлекаясь и кувыркаясь, пока на нас не напала приятная дрема удовлетворенных любовников.


Позже, в тот же день, когда мы одевались, я смотрела, как Иван выполняет свой обычный ритуал — растягивает носки, прежде чем натянуть их на ногу (ему не нравится, когда ткань плотно облегает стопы), — и думала, что именно вот такие привычки я могу возненавидеть в нем несколько лет спустя. Мы проехали на юг к побережью через город Салобрена и остановились перекусить в «Ла-Роке», баре, примостившемся на скале в море. Скала была похожа на римского центуриона, по грудь стоящего в воде и демонстрирующего в профиль патрицианский нос.

— Ты тоже видишь в скале человеческий профиль? — поинтересовалась я у Ивана.

— Нет, — покачал головой. — Скорее крокодила, сидящего на бревне.

Он описал мне крокодила, а я в ответ обвела пальцем контур моего бравого римского солдата. Мы сидели и смотрели, как солнце — яркий оранжевый шар — медленно тонет за горизонтом, пока оно окончательно не скрылось из виду. Правее в море без движения стояла маленькая рыбачья лодка, на которой застыли крошечные силуэты двух мужчин. Мы с Иваном были ожившей романтической парой с открытки. Он взял меня за руку.

— Я люблю тебя, — прошептал он.

— И я тебя.

— Скажи целиком.

— Liubliu tebia, — ответила я по-русски.

— Po-angliiski. Скажи по-английски, — попросил Иван.

Я открыла рот и замерла в страхе. Как будто, если я скажу это, меня тут же поразит молния. Конечно, я любила его. Я провела пальцем по щеке Ивана и вместо ответа наклонилась, чтобы поцеловать его. Он взял мое лицо в руки и пристально на меня посмотрел.

— Скажи, — повторил он свою просьбу.

— Я люблю тебя, — беззвучно прошептала я и перекрестила под столом пальцы в надежде, что этот жест поможет мне избежать удара молнии.


Глава семнадцатая


Запеканка из тунца по рецепту Эди


На четыре персоны

1 банка консервированного крем-супа из шампиньонов «Кэмпбелл»;

треть стакана молока;

170 г консервированного в масле тунца (ломтики подсушить и разделить на кусочки);

2 крутых яйца, мелко нарезанных;

1 чашка вареного гороха;

1 чашка раскрошенных картофельных чипсов.


Разогрейте духовку до 180 °C. Смешайте консервированный суп и молоко, вылейте смесь в форму для запекания. Добавьте тунец, яйца и горох. Запекайте двадцать минут, затем посыпьте сверху чипсами и запекайте еще десять минут.


Вернувшись домой, в гостиной я обнаружила развалившегося на диване Грега, спящего под шум телевизора. Он храпел, и с каждой секундой меня это раздражало все больше и больше. Несмотря на то что я сбежала с другим мужчиной, мне почему-то хотелось, чтобы муж встретил меня дома, чтобы спас меня от самой себя и вернул на путь истинный. Я тихо прикрыла дверь. В холле я увидела папу, который носился как бешеный с телефоном в руке и на кого-то орал. Завтра должна была состояться премьера «Принца и нищего» в Альберт-Холле, и, судя по папиным словам, близнецы, исполняющие главные роли, даже в ноты попасть не могли. На столике в холле я заметила маленькую рюмку с чем-то липким и, кажется, сладким. Заинтересовавшись, я подошла поближе и понюхала жидкость — ликер «Бейлис». Это могло означать только одно: к нам нагрянула Эди Мак-Тернан. Теперь понятно, почему Грег улегся спать в гостиной в пять вечера — рановато даже по его стандартам. А я и забыла, что она собиралась приехать на папину премьеру. Я хотела было тихонько ускользнуть из дома, найти Ивана и уговорить его вернуться в Испанию, подальше от всего этого ужаса, но тут папа закончил говорить по телефону и, словно тюремщик, отвел меня, непокорного заключенного, на кухню.

У стола мы увидели Эди в кухонном фартуке. Она всегда возит с собой два абсолютно идентичных фартука, белоснежные и идеально выглаженные. На них всегда узор из клевера — дань уважения к ее родине, на которой она никогда не бывала дольше нескольких дней зараз. Приходя домой, она снимает куртку, тут же повязывает фартук и, громко бормоча что-нибудь вроде «живете, как свиньи, по уши в грязи», накидывается на какое-нибудь пятнышко. Рядом с Эди на столе сидел Лео — голова запрокинута назад, глаза закрыты. Эди с ножницами в руках примерялась к его глазам.

— Вы что делаете?! — завопила я.

— Стригу ему ресницы, — ответила Эди.

Я вырвала ножницы у нее из рук и с трудом удержалась от мстительного желания всадить их в ее темную макушку.

— Он из-за них выглядит как девчонка, — обиженно пробурчала Эди.

— Лео, ты вообще в своем уме? — обратилась я к сыну.

— Ну, я подумал, может, если я буду выглядеть как настоящий мужик, мне легче будет найти себе подружку, — пожал плечами Лео.

— Они его портят, — заявила Эди. — Он похож на этих, как вы их там называете… трансвеститов. В мое время мужчины выглядели как мужчины, — фыркнула Эди.

— Сейчас тоже ваше время, — заметила я.

Папа, стараясь нас утихомирить, налил Эди порцию «Бейлиса», из-за чего она расхихикалась, словно девчонка. Здорово было смотреть на папу «в работе»; он всегда флиртовал с любой женщиной, оказавшейся поблизости, вне зависимости от ее возраста. Папе нравилось общаться с дамами, и те отвечали ему взаимностью, погружаясь в пучины его обаяния, словно в горячую пенную ванну.

— Берти, вам тоже нужно чего-нибудь выпить, — кокетливо улыбнулась Эди, пригубив ликер, — но без алкоголя, конечно.

Я поцеловала Лео и крепко обняла его, пытаясь после долгого отсутствия вернуться в тихую домашнюю гавань.

— Подарки привезла? — поинтересовался он, как всегда: начиная с двухлетнего возраста меня встречали этим вопросом после любой отлучки сроком более одного дня. Он уже давно заметил в моих руках пакет от «Эль Мундо де лос карамелос» — обожаемого детьми магазина сладостей.

— Только испанские конфеты, как обычно. Прости, милый, больше ничего купить не успела, — сказала я.

В комнату вошел Сэмми. Увидев Эди, он, не сбавляя шага, направился прямо в сад, где и скрылся в своей палатке.

— Почему мне никто не сказал, что ты вернулась?! — раздался за моей спиной укоризненный голос Китти, и она подбежала ко мне обниматься.

— Как твоя экскурсия? Весело было? Ты там не замерзла? И чем вас там кормили? — забросала я дочь вопросами, прижимая ее к себе.

— Было клево, вот только Молли опять вела себя как стерва, сплетничала обо мне в автобусе, когда мы обратно ехали, — пожаловалась Китти. — Как хорошо, что ты вернулась! И ты здорово выглядишь, мамуль! Чем это ты там занималась, в этой Испании?

Меня кольнуло чувство вины, а в голове тут же возник образ нависшего надо мной голого Ивана.

— Ничем особенным. Расскажи лучше про свою поездку, — быстро ответила я.

Но не успела Китти и рта раскрыть, как ее прервала Эди, которой приспичило поделиться длинной историей из жизни своих соседей — Барбары и Дерека. У Дерека болела спина, поэтому Барбаре приходилось самой таскать сумки и прочие тяжести, и вот в прошлый вторник или, может, в среду, сразу после молочника, явившегося за деньгами, но до сантехника, вызванного проверить, что там такое с их стиральной машиной 1970 года выпуска — что-то стала вдруг барахлить, но новую они ни за что не купят, бессмысленно и советовать, будут держаться до последнего, пока она у них на глазах не развалится, — так вот, Барбара пришла к Эди жаловаться на жизнь, а та ей сказала, пусть не выпендривается и радуется, что у нее вообще в доме есть мужик, не то что у бедной Эди, которая многие годы одна тащит на себе весь дом.

— Иди разбуди отца, — прошептала я Лео.

С какой стати я буду изображать из себя примерную невестку, если он дрыхнет себе спокойно на диване?

— Дай бедняжке поспать, — отозвалась Эди, похлопывая меня по руке. — У него такой измученный вид. Еще бы, целую неделю крутился тут один! К тому же он ужасно простужен! Он не забывает надевать куртку? Тебе надо бы получше за ним присматривать.

Как саламандра, ловящая мух на свой липкий язык, я с трудом поймала слова «пошла ты к черту», уже сорвавшиеся было с губ. Эди все говорила и говорила, и постепенно комната опустела: сначала ушел Лео, затем Китти, потом удалился папа, с трудом скрывая зевки. Наконец ушла и я, оставив Беа и Зузи наслаждаться непрерывным монологом Эди. Смущенные девушки сидели за кухонным столом, словно их заморозили.

— Пообещай меня стукнуть, если я когда-нибудь стану таким же, — прошептал папа, пока мы, словно нашалившие школьники, со смешками бежали с кухни.

Я с шумом ввалилась в гостиную.

— И утвердил Господь царство в руке его, — отчетливо сказал Грег, прежде чем проснуться и сесть на диване.

— Ой, прости, дорогой, я не знала, что ты тут спишь, — пролепетала я. Он попытался отвернуться, тогда я уселась прямо на него.

— Где моя мать? — испуганно спросил Грег. Мне даже показалось, что он сейчас запрыгнет на диван и залезет с головой под покрывало. Мужчина, в которого вселяет ужас маленькая мышка.

— Разглагольствует на кухне. Пошли, нам придется к ней присоединиться, — позвала я.

— Я не могу, — застонал он. — Я же там сдохну.

В ответ я стукнула его по голове. Довольно сильно.

— Между прочим, — заметила я, слезая с его колен, — я вернулась. Добро пожаловать, привет, все такое.

— Это значит, что теперь я могу уехать? — с надеждой спросил Грег, бросая опасливый взгляд в сторону кухни, откуда доносился противный голос его мамаши. Затем муж посмотрел на меня с любопытством: — Хорошо выглядишь. Отдохнула?

— Да, чудесно провела время, — кивнула я. — Ну, в смысле, полезно — много статей написала, — добавила я, вспомнив истинную причину своего отъезда.

Грег наклонился и поцеловал меня — сухой бесполый поцелуй в уголок губ. Это напомнило мне о нашей целомудренной совместной жизни, и чувство вины, обострившееся после встречи с детьми, немного поутихло. Мы отправились на кухню.

— А в четверг — нет-нет, не в четверг, я ведь тогда ездила в центр выпить чашечку чаю со старым мистером Йетсом, он нам еще клумбы делал. А, Грег, вот и ты! Ты помнишь мистера Йетса? — набросилась на нас Эди, едва мы вошли в комнату. — У него уже пять внуков: Бенни, Дэвид, Колин, Джорджина и… Ох, как же зовут еще одного? Вот на языке вертится, а вспомнить не могу. Ну, ничего, потом всплывет. Так вот, я рассказывала этим девушкам о Барбаре и Дереке, — продолжила Эди, по-видимому не собираясь умолкать.

Беа и Зузи все так же сидели за столом, на их лицах было тупое выражение боксера, которого несколько раундов подряд бьют по голове и он не уверен, сможет ли выдержать еще. Папа мужественно вернулся на кухню, но уже снова оглядывался по сторонам, ища хоть какой-нибудь предлог, чтобы смыться.

— А папа вам не говорил, что будет на его концерте? — спросила я Эди, пытаясь перевести разговор.

— Да, и мне это напомнило одну историю, — обрадовалась Эди. — Папаша одного из одноклассников Грега еще во времена Дэ-Эс…

Как только речь зашла об исчезновении отца Грега, голос ее перешел в тихий шепот:

— Так вот, у них в классе учился такой мальчик — его звали Дики, кажется, — и его папа…

У Грега нечаянно вырвался тихий стон отчаяния. Такой же звук издавала Дженет, когда я запирала ее в переноске, чтобы нести к ветеринару, — она сидела в ловушке и не знала, увидит ли когда-нибудь снова белый свет.

Наше возвращение на кухню разрушило чары Эди, и Беа с Зузи заметно оживились. Немного растерянные, они оглядывались вокруг, словно Рип Ван Винкль, очнувшийся после долгого сна. Беа взглянула на Зузи и нежно поправила ей прядку.

— Мы хотели бы вам кое-что сообщить, — объявила Беа.

Эди открыла было рот, чтобы продолжить свой бесконечный рассказ, но Грег поднял руку и решительно сказал:

— Давайте послушаем Беа.

Беа прямо-таки расцвела от всеобщего внимания. Она подождала, пока мы все не усядемся за стол и не затихнем.

— Мы с Зузи решили пожениться! И приглашаем всех вас на нашу свадьбу, — сказала она и продемонстрировала обручальное кольцо, ярко сияющее у нее на безымянном пальце. Зузи от смущения даже покраснела. Она стояла опустив глаза и выглядела типичной невестой, чью руку и сердце честно и справедливо заполучил-таки жених.

— Как это мило, девочки, — обрадовалась Эди. — Надеюсь, вы обе нашли себе хороших молодых людей. У вас будет двойная свадьба?

— Мам, они женятся друг на друге, — попытался объяснить ей Грег.

— Что за глупость, — фыркнула Эди, — они же обе девочки. Честное слово, Грег, ты иногда порешь несусветную чушь. А вы знаете, — продолжила она, — что сейчас большая часть браков кончается разводом?

Грег открыл было рот, чтобы попробовать объяснить ей все еще раз, но я бросила на него предостерегающий взгляд. Какой смысл ее переубеждать?

— Эту новость нужно обмыть шампанским! — воскликнула я, прервав измышления Эди о статистике разводов, и отправилась к холодильнику. — Вам наверняка захочется найти себе уютный домик, — продолжила я, воспользовавшись удобным моментом. — Я вам помогу, — пообещала я, открывая бутылку шампанского и стараясь не смотреть им в глаза.

— Вы не хотите, чтобы мы здесь жили? — расстроилась Беа.

Китти подбежала и плюхнулась к ней на колени.

— Мама просто шутит, правда ведь? Она знает, что я без тебя не могу. Когда я вырасту, ты переедешь ко мне и будешь няней у моих детей, — решила Китти.

Я не справилась с шампанским и, вместо того чтобы с тихим шипением вытащить пробку, отправила ее прямо в потолок.

— Мы никуда не уедем, — заверила Беа Китти, гладя ее по голове. — Наш дом — тут, тут прошли самые счастливые дни нашей жизни, тут мы обрели любовь, — добавила Беа, и они с Зузи обменялись нежными взглядами.

Я понимала, что мне нужно стоять до последнего, но, как и у большинства работающих матерей, хрупкое равновесие моей жизни целиком и полностью зависело от нанятых помощниц. Кроме того, я боялась, что мое поведение, если о нем узнают, повредит не только Китти, но и Лео и Грегу. Я не хотела делать ничего, что могло бы нарушить то самое равновесие.

«Ну, это мы еще посмотрим, — недовольно думала я, отказываясь на время от планов по выдворению Беа и Зузи. — Вот поженитесь, и я погляжу, как долго и счастливо вы протянете». Интересно, у однополых пар все так же, как и у разнополых? Хотя какая разница — однополые, разнополые? Все дело в том, что после женитьбы и у тех и у других становится слишком мало секса. Ну, если только они не занимаются им с кем-нибудь еще на стороне. «Разобьется ли любовная лодка Беа и Зузи о быт?» — грустно размышляла я.

— Я приготовила запеканку с тунцом, — объявила Эди, вытаскивая из духовки зловонное блюдо. Запеканка была верхом ее кулинарных творений, изысканным деликатесом ее времен, а именно пятидесятых годов. Консервированный тунец в концентрате грибного супа, украшенный сверху обломками картофельных чипсов. Китти и Лео аж поперхнулись, когда увидели, какие огромные порции накладывает им Эди. Для папы же кулинарные изыски Эди стали последней каплей, и он устроил настоящее шоу: многозначительно посмотрел на часы, громогласно удивился, увидев, который час, и стремительно начал натягивать на себя куртку.

— Ты хоть поешь перед уходом, — предложила сладким голосом я.

— Ох, я бы с радостью, дорогая, но спешу на встречу с режиссером, — изящно отразил он мою атаку и торжествующе меня поцеловал. — Увидимся завтра, в половине седьмого! Не опаздывайте!

— Нам тоже пора, — вспомнил вдруг Лео, и они с Китти вскочили из-за стола. — Мы обещали помочь дедушке.

— Но я ведь только что приехала, — обиженно протянула я.

— Увидишься с ними завтра утром, — ответил папа. — Прости, но мы с детьми уже несколько недель назад договорились, — извинился он и быстро вывел их во внешний мир, подальше от тунцового кошмара.

Беа и Зузи во время всех этих прощаний благополучно удрали. Сэмми на кухне так и не появился.

— Как жаль, — посетовала Эди. — Ну, ничего, Грегги съест добавку, — решила она и поставила перед Грегом порции детей.

Грег вяло запихнул в себя несколько ложек. Если бы Дженет была нормальной кошкой, Грег тихонько переложил бы все в ее миску, которую она тут же бы и очистила. Но она у нас анорексичка, поэтому Грег, убедившись, что Эди его не видит, ловким движением, отточенным за многие годы практики, свалил большую часть своей порции в салфетку у себя на коленях.

— Я не буду, спасибо, — твердо сказала Эди я. — Я на диете.

— О да, после сорока приходится следить за собой, — согласилась Эди. — Но если будешь слишком худой, лицо станет морщинистым; нам, пожилым, лучше быть пухленькими и гладенькими. Знаешь, как говорят: visage ou derrière[24 - Лицо или задница (фр.); отсылка к выражению «После сорока женщине приходится выбирать между гладким лицом или гладкой задницей».]? — сказала Эди и довольно закивала, явно в восторге от своего превосходного произношения. Правда, derrière она произносила как «терьер», но, учитывая то, что за всю свою жизнь дальше Южной Ирландии она сроду не выезжала, хоть какое-то знание французского в ней поражало. Эди презирала любых иностранцев, но при этом частенько перенимала у них слова и жесты, считая, что это делает ее более утонченной и остроумной.

Я негодовала из-за того, что Эди посмела включить меня в свою группу старых куриц, да еще сказала «нам, пожилым»! Я — не они; я из группы от двадцати пяти до сорока. Вот где мое место. Или что, после сорока всех автоматически причисляют к команде «от сорока до восьмидесяти»?

— Мне как-то нехорошо, — пробормотал Грег. Он всегда относился к собственному самочувствию с гораздо большим трепетом, чем к здоровью своих пациентов. Вид у него был такой, словно он вот-вот заплачет, но, как я подозревала, это было связано скорее с приездом его мамаши, а не с простудой.

— Иди полежи, сынок, — великодушно разрешила ему Эди. — А мы с Хло тут все уберем и поболтаем.

Я уставилась на Грега. Он, выходя из комнаты, бросил на меня торжествующий взгляд. Если бы я умела пускать ядовитые стрелы глазами, они бы уже торчали из его предательского сердца.

Я почему-то всегда думала, что слово «поболтать» применяют к быстрому обмену новостями и сплетнями. Однако я, видимо, ошибалась. Нет, конечно, новости и сплетни в разговоре были, вот только обмена не наблюдалось. Вместо этого я оказалась единственным слушателем бесконечных монологов Эди. Слова вылетали у нее изо рта и обрушивались на меня могучим потоком; я боялась, что он закрутит и унесет меня; куда бы я ни повернулась, отовсюду сыпались слова — все больше и больше. Я тайком начала обмениваться сообщениями с Иваном, и в этом было мое спасение.

— Извините, — улыбнулась я Эди, набирая эсэмэску, — пациент.

Так что, пока Эди трещала, мы с Иваном наслаждались общением, страстность которого постепенно накалялась. После того как он написал: «Я как наяву вижу твое лицо, когда ты кончала сегодня утром в вигваме», мы решили, что должны встретиться через пятнадцать минут.

Я бы никогда не подумала, что можно вот так сидеть перед лицом свекрови и вести эротическую беседу с мужчиной, ради которого предала ее сына. Но это оказалось не просто возможно — именно это и происходило сейчас со мной. «Я хочу тебя», — написал мне Иван. Те дни, что мы провели вместе, явно разожгли наши сексуальные аппетиты.

— Извините, Эди, — сказала я, поднимаясь со стула. — Мне срочно нужно увидеться с этим пациентом. Он очень возбужден и не желает ждать до завтрашней встречи.

Все это было чистой правдой, за исключением того, что Иван не был моим пациентом.


Иван припарковал машину на углу, около самого дальнего входа в парк. Он стоял и ждал меня — призрачный высокий мужчина в свете уличного фонаря.

— А ты знаешь, что в Джорджии есть закон, запрещающий привязывать к фонарю или телеграфному столбу жирафов? — спросила я, наконец обняв его.

— А как насчет прекрасной девушки, с которой хочешь заняться любовью? Ее-то можно привязать к фонарю? — с улыбкой поинтересовался Иван.

— Только с ее разрешения, — покачала головой я.

Я зарылась лицом в его пальто и с наслаждением вдохнула такой знакомый и желанный запах его тела.

— Я хочу быть с тобой, Хло. Хочу, чтобы мы были вместе, — произнес он.

И как нас угораздило так быстро добраться до этой стадии? Я промолчала и лишь сильнее прижалась к нему. Мы поцеловались. Мне нравилось, как мы целуемся — как соприкасаются наши губы, как переплетаются языки, путешествуя по рту. Мне нравилось ощущать его тело рядом со своим, нравилось чувствовать его запах. Но смогла бы я принести ради этого в жертву все, что у меня есть? Вдруг завибрировал мобильник Ивана. Звонила Бекки.

— Да? — холодно сказал он. — Что такое? Я же сказал тебе, где он, — бросил он и закончил разговор, даже не попрощавшись; на секунду он прикрыл глаза, пытаясь стряхнуть с себя волну раздражения, затем повернулся ко мне. Видимо, выражение моего лица говорило само за себя, потому что он тут же сказал: — Я никогда бы не стал говорить в таком тоне с тобой, Хло. Ты просто не знаешь, что она за человек, не представляешь, каково это — жить с ней в одном доме.

Мне стало как-то неуютно. Этот инцидент показал, что наш роман — вовсе не сладкая голливудская история; я увидела Ивана с той стороны, с которой предпочла бы никогда не видеть. Пока мы сидели в его машине, он целовал и ласкал меня, и постепенно все мои сомнения развеялись. Он был прав — я действительно не знала Бекки; посторонний человек никогда не знает, что происходит между супругами. Через окно машины я в отдалении увидела знакомый силуэт — это Мадж брела по парку, держа в руках белого голубя, словно он был маленьким ребенком.

Иван отвел машину в укромное местечко — переулок, с обеих сторон застроенный мастерскими. Днем тут кипела бурная торговля, а ночью в поисках уединения съезжались влюбленные парочки. Мы трахались в машине, словно подростки, не снимая одежды — чтобы оградить себя от холода и любопытных взглядов. Теперь я знала точно: роман на стороне, это нечто вроде машины времени, он возвращает во времена юности. Ну, или как минимум дает такую иллюзию. Во время секса я поймала себя на мысли, что хочу заняться с Иваном любовью еще раз, даже до того, как мы закончили первый раунд. Словно я была обжорой, которая хватает вторую шоколадку, не успев толком прожевать первую.

— Нам было бы так хорошо вместе, Хло, — прошептал Иван. — Подумай об этом.

— Для этого еще слишком рано, — с полными слез глазами ответила я.

— Ну, ничего, ничего, — успокоил он меня, погладив по голове и утерев мне слезы. — Пусть все будет как сейчас. Ты только пообещай, что подумаешь над моими словами.

Мне стало страшно. Казалось, будто я заплыла глубоко в незнакомое море, оставив далеко позади надежный островок обычной жизни. Я почти видела, как Грег, Лео и Китти машут мне издалека на прощание, и слышала, как они плачут, все тише и тише. Они становились все меньше и меньше, пока не превратились в крошечную точку на горизонте. Я хотела вернуться к ним, но течение было таким сильным, что, как бы я ни старалась, ничего не смогла поделать. От этих мыслей мне сделалось физически больно. Я хотела заполучить все, не больше, но и не меньше — и мужа, и любовника. Неужели я действительно такая жадная? В конце концов, глупо было бы думать, что существует идеальный мужчина, полностью отвечающий твоим требованиям. Вот во Франции романы на стороне вполне легитимны, cinq à sept[25 - С пяти до семи (фр.).] (синкасет, как произнесла бы это Эди) можно спокойно видеться со своим любовником. Но не в моих силах перевезти семью в Париж и стать француженкой, да и, честно говоря, когда я вернулась домой, часы показывали уже гораздо больше семи.

— Сердце, душа и тело, — произнес Иван, когда я выходила из машины. — Вторая половинка должна подходить тебе по всем параметрам. И ты, Хло, для меня идеал.

Я была польщена, но все равно никак не могла отделаться от мысли, что он, как типичный мужчина, все стремится разложить по полочкам. Мужчины постоянно составляют какие-то списки, оценивают женщин по десятибалльной системе, всегда хотят знать, какие у тебя пять любимых книг или фильмов. А что, если с годами я перестану подходить Ивану по какому-нибудь из этих параметров? Что, если напротив пункта «тело», например, появится грязное пятно, которое потом и вовсе превратится в красный жирный крест?

— А Бекки раньше не была для тебя идеалом?

— Только не по пункту «сердце», — ответил Иван. Он взглянул на меня и провел пальцем мне по губам — этот нежный и многообещающий жест, залог нашей следующей встречи. — Увидимся завтра вечером, — добавил он. — На концерте твоего папы.

The Times снабдила Ивана билетами, чтобы он зарисовал публику на гала-концерте. От предвкушения, что завтра две мои жизни встретятся, я ощутила незнакомое доселе смешанное чувство страха и восторга.

Я быстро направилась домой, рыская по пути в кармане в поисках телефона. Мне хотелось написать Ивану несколько ласковых слов, чтобы ожидание нашей встречи было не таким мучительным. Но телефона в карманах не было. Я закрыла глаза и с ужасающей ясностью увидела, где его оставила: он лежал на кухонном столе, полный провокационных эсэмэсок от Ивана, словно бомба с часовым механизмом, которая сработает, если кому-нибудь придет в голову его открыть. Я ускорила шаг и с каждым пройденным метром все сильнее паниковала. Так, Грег спал: он сбежал от матери, отправившись в постель. Эди не умеет читать сообщения на телефоне, значит, все хорошо. «Все нормально, никто не прочел эти эсэмэски, все нормально», — повторяла я про себя успокаивающую мантру. Оставшиеся до дома пять метров я преодолела бегом.

— Это ты, Хло? — раздался с кухни голос Грега, показавшийся мне грохотом сирены.

Я медленно сняла пальто и посмотрела на себя в зеркало. Видно ли по мне, что я только что занималась сексом? Мне казалось, что вина сочится из каждой поры кожи: глаза сияют, волосы стоят торчком, как всегда у меня после активного радостного секса. Я причесалась, поправила одежду, глубоко вздохнула и отправилась на кухню.

«Боже, умоляю, сделай так, чтобы он ничего не видел, и я больше никогда не буду ему изменять», — соврала я Богу, в которого никогда не верила.

Грег сидел за кухонным столом вместе с Сэмми. Телефон лежал ровно между ними, издевательски и радиоактивно помигивая. «Ну, ты совсем, — словно говорил он мне. — Всегда носи телефон с собой. Неужели это так сложно запомнить?»

Во взгляде Грега читался немой вопрос. Или, может, это мне так показалось?

— Где пропадала? — спросил он.

Был ли какой-то подтекст в его вопросе или мне послышалось?

— Пришлось срочно увидеться с пациентом, — ответила я. — Ей скоро выходить замуж, и у нее случилась истерика, — слишком быстро и многословно ответила я. Я еле удержалась, чтобы не прижать палец к губам, заставляя себя заткнуться.

— Ты обычно не ходишь по вызовам, — заметил Грег.

Он что-то подозревает? Все-таки прочел мои эсэмэски?

— Ну, у меня был выбор: либо идти к ней, либо сидеть тут и выслушивать твою мамашу, — парировала я, и на это он ничего возразить не смог.

Сэмми поднялся и отправился в свою палатку в саду. По его лицу я поняла, что он прекрасно знает, где и как я провела вечер. Естественно, он подумал, что если он останется, то как бы заключит со мной негласное соглашение, а этого ему совсем не хотелось.

— Ах да, ты ведь забыла телефон, — сказал Грег, протягивая мне мобильник.

— Спасибо, — беззаботно ответила я, изо всех сил стараясь дышать спокойно. — Я иду спать, ты как?

— Приду через минуту.

Было бы подозрительно, если бы я вдруг отправилась принимать душ в нашей ванной, а путь к ванной в подвале мне преградила спящая в соседней комнате Эди. Так что масштабы помывки пришлось ограничить маленьким полотенцем для лица, которым я себя протерла. Китти, когда была маленькой, иногда отказывалась залезать в ванну и настаивала на «полотенечном мытье». Эта детская фраза показалась мне сейчас совершенно неуместной. Я чувствовала себя шлюхой, дешевой проституткой, прыгающей из машины одного клиента в постель второго. Хотя, успокаивала я себя, что мне грозит: Грег не станет заниматься со мной сексом.


Грег погладил пяткой мою ногу; он повернулся и обнял меня. Именно в эту ночь он созрел для секса, и это после года воздержания! Хотела бы я заявить, что мне было неприятно и трудно заниматься любовью с мужем сразу после свидания с любовником. Но не тут-то было. Секс с мужем казался мне абсолютно нормальным. Может, Грег таким образом метил свою территорию? Метил меня своим запахом, чтобы ни один чужак не посмел меня увести? Не важно, почему он это делал, но мне в его объятиях было хорошо. И почему я не могу жить с ним припеваючи, зачем мне понадобился кто-то еще? «Если воспринимать жизнь как подарок судьбы, глупо требовать чего-то еще».

— Ты счастлива, Хло? — спросил Грег, когда мы нежились в объятиях друг друга после секса.

Я хотела было спросить его, почему мы так долго не занимались любовью, но побоялась, как бы разговор не завел нас куда-нибудь не туда. Интересно, он знал, где я была? Знал, что в Испанию я ездила не одна?

— Немного, — ответила я. — Хорошо бы у нас все стало как тогда, в самом начале. Когда мы удивляли друг друга… А ты? — в свою очередь спросила я. — Ты счастлив?

— Я в порядке. Такая уж жизнь. Такого не бывает, чтобы каждую секунду дыхание перехватывало от счастья.

Я взглянула в его синие, такие знакомые глаза, вдохнула его «грегский» запах, кивнула и тут же провалилась в сон. Но поспать в объятиях мужа мне довелось недолго: через несколько минут он начал свою обычную ночную жизнь с разговорами, толчками и молитвами.

«Вот ведь странный человек, — думала я, обнимая его. Зато мой».


Глава восемнадцатая


Отмщение по рецепту семьи Живаго


15 мл перцовки;

15 мл коричного шнапса;

3 капли табаско.


В указанном порядке добавьте ингредиенты в охлажденную стопку и перемешайте. Лучше всего подавать напиток ледяным.


Собираясь выходить из дома на папин концерт, мы столпились около дверей и, передав прохожему фотоаппарат, попросили его запечатлеть наше разряженное в пух и прах семейство.

— Грег, ты до сих пор такой красавчик, — заметила Эди, оглядев сына с ног до головы. — Ты за ним смотри в оба, Хло. Помню, когда ему было шестнадцать… Это, конечно, уже несколько лет Пэ-Эс…

Продолжения монолога Эди так никто и не услышал из-за гама, который подняли дети — они начали громко выяснять, кто же где будет сидеть. Лицо Сэмми приняло какое-то странное, отстраненное выражение. Видимо, повлиял словесный поток, бурлящий вокруг него.

— У тебя такой вид, как будто ты в горах, — шепнула ему я.

— В Альпухаррасе так спокойно… Я скучаю по своему вигваму.

— Я тоже по нему скучаю.

— Да. Но, думаю, у тебя поводы скучать немного другие.

Наконец мы отчалили и уже подъезжали к парку, когда Китти наклонилась ко мне с заднего сиденья. Я думала, она хочет погладить меня по голове, как в далеком детстве.

— Мам, у тебя ужасно короткая юбка, — поделилась она. — Ужас просто. Всю попу видно.

Хм. Может, стоило надеть длинную юбку? Я и так нервничала из-за того, что на концерте будет Иван. Но для самооценки взрослой женщины нет ничего страшнее, чем неодобрение двенадцатилетней дочери.

Вскоре мы подъехали к концертному залу. Папа в лоснящемся черном смокинге, с зачесанными назад белоснежными волосами, ждал нас перед вестибюлем. Его душевное волнение выдавали только буйные ощетиненные брови. Рядом с ним стояла высокая и элегантная Хельга. Она только что прилетела из Берлина. Хельга оказалась красивой женщиной за шестьдесят. Привыкшая на протяжении всей жизни вызывать всеобщее восхищение, она и сейчас излучала сияние уверенной в себе женщины. Я эгоистично подумала, что папе следовало бы почаще приводить Хельгу к нам в гости; я рано лишилась матери и с радостью ввела бы в свою жизнь новую «материнскую» фигуру. Но решать было не мне, а Хельга, видимо, не испытывала ни малейшего желания включаться в банальную рутину нашей жизни. Сегодня они с папой впервые появились на публике как полноценная пара, и, увидев их вместе, я немного напряглась. Все-таки я никогда не видела рядом с папой никого, кроме мамы. Он держался спокойно, тогда как рядом с мамой у него всегда был такой вид, будто он балансирует на цыпочках, с трудом противостоя напору маминых эмоций и постоянной смене настроений. По наклону головы Хельги, по тому, как она гладила папу по руке, становилось ясно, что она человек спокойный и сдержанный.

Лестницы в фойе тем временем заполонили папарацци. Отпихивая друг друга, они крутили головами и жадно высматривали добычу. Все билеты на спектакль были проданы в первый же день, и все с нетерпением ждали прибытия лондонского бомонда.

Я пробиралась к папе и Хельге, когда вдруг услышала позади себя чей-то раздраженный возглас:

— А это что, мать Китти Мак-Тернан? Что она тут забыла, интересно?

Я обернулась и увидела мистера и миссис Вражеский Клан — родителей Молли. Мое присутствие, видимо, оскорбило их до глубины души, как будто из-за меня этот спектакль стал менее модным и светским. Ну конечно, мамаша Молли до сих пор возмущена нашим с Китти Шоколадным Тортом Отмщения.

— Банк Фила — спонсор этого спектакля, — заявила она прежде, чем я успела открыть рот. Очевидно, решила намекнуть, что, в отличие от меня, имеет полное право присутствовать на спектакле, и, похоже, ждала, что я начну перед ней отчитываться, с какой стати меня сюда занесло. Разговаривая со мной, она так и стреляла вокруг глазами, явно стремясь найти более ценного собеседника.

— Вообще-то я давняя поклонница Берти Живаго. Обожаю его. Кстати, мы с ним неоднократно встречались, — бросила она.

Иногда в жизни подворачиваются необычайно благоприятные возможности для мести. Все годы равнодушия и унижений на детской площадке стоили этого удивительно теплого для января вечера на Шефтсбери-авеню, в который я с редким смаком выговорила четыре простых слова, наслаждаясь их изысканным вкусом:

— Берти Живаго — мой папа.

Миссис Вражеский Клан посмотрела на меня так, будто видела впервые.

— Я этого не знала, — промямлила она.

— Конечно, в это трудно поверить, — язвительно ответила я. — Сейчас фамилия Живаго у каждого второго! Хотя у Китти, — нехотя добавила я, — фамилия Мак-Тернан, а вы, наверное, не в курсе, что я тоже Живаго — я оставила себе девичью фамилию.

Я собиралась предупредить ее, чтобы в будущем, прежде чем оскорблять человека, она не ленилась бы поинтересоваться, кто он такой, но тут подошел папа. Он обнял меня и развернул лицом к Хельге.

— А это моя красавица дочь Хлоя, — с гордостью сказал он.

Краем глаза я увидела, как родители Молли хлопают ртами, словно золотые рыбки.

— Папа, Хельга, это Фил и Джейн, родители одной Киттиной одноклассницы.

(Я так привыкла звать их про себя мистером и миссис Вражеский Клан, что с трудом вспомнила их имена.)

— Счастлив с вами познакомиться. Большое вам спасибо за то, что пришли, — поприветствовал их папа. Очевидно, он никогда раньше их не встречал, а если и встречал, то совершенно об этом позабыл.

Джейн, по-моему, собиралась грохнуться в обморок от стыда. Представив их папе, я при всех ткнула ее носом в собственное вранье, но ни капли не раскаивалась. Тем более что пытка для них еще не кончилась. Я поняла это, услышав радостный папин возглас:

— Рути, дорогуша, иди сюда! Дай-ка я тебя поцелую. Сногсшибательно выглядишь!

Джейн в ужасе смотрела, как папа обнимает Рути. Ту самую Рути, которую она считала недостойной ее внимания.

— Вы обе так же прекрасны, как и в восемнадцать лет, — сказал папа, оглядев нас с Рути.

Рути и правда была ослепительна в узком красном платье, облегающем изгибы ее тела. Рядом с ней стояли Ричард, Атлас и Сефи.

— Ты всего-то и сделала, что отказалась от колумбийского кокса, а уже сияешь, как брильянт, — целуя ее в щечку, шепнула я.

Рути сжала мне руку и, обернувшись к родителям Молли, чьи рты по форме уже стали напоминать идеально круглые нули, кивнула им с великодушием королевы, снисходящей до общения с простым людом. Месть была невероятно приятной. Мы с Рути проплыли мимо родителей Молли и направились по красной дорожке в фойе, к вспышкам и крикам папарацци.

Лео — еще не мужчина, но уже не мальчик — несмотря на смокинг, оставался верным поклонником бога Айподикуса. По ковровой дорожке он шел походкой коренных жителей Гарлема, приплясывая в такт одной ему ведомой музыке. Китти, шагавшая позади меня, одернула на мне юбку. — Мам, ну как тебе не стыдно, а? — прошептала она.

Все-таки, как бы мы ни старались не копировать своих родителей, жизнь все расставляет по своим местам. Я не желала одеваться так, как положено каждой уважающей себя матери — как в свое время и моя мама. А может, и нет такого наряда, который удовлетворял бы вкусам дочери-подростка? Я взглянула на Китти, на ее серьезное маленькое личико; его черты словно застыли на полпути от детства к юношеству; я одновременно видела в ней ребенка, каким она была, и прекрасную женщину, какой она скоро станет. Вдруг в толпе мелькнул знакомый профиль. (Честно говоря, я ждала этого момента с самого приезда.) Китти проследила за моим взглядом и посмотрела на меня строго, недоуменно и как будто понимающе. Это был Иван. У меня перехватило дыхание. Не только от страха, что Китти что-то подозревает, но и от радости, что наконец его увижу.

И вот я стояла и смотрела, как мой муж и мой любовник жмут друг другу руки и обмениваются грубоватыми шуточками, которые так ценят мужчины.

— Я смотрю, вы, как и я, до сих пор можете заправить рубашку в брюки, — улыбнулся Иван, похлопывая себя по животу, обтянутому хрустящей белоснежной сорочкой.

— Таких, как мы, немного осталось, — согласился Грег. — Я за последние двадцать лет не прибавил ни грамма, — самодовольно добавил он.

— Хло, ты вышла на туго натянутый канат без страховки, — еле слышно прошептала стоящая рядом со мной Рути. — Главное, успокойся и не смотри вниз.

Тот вечер удивительным образом соединил множество граней моей жизни. Муж и дети; папа и его таинственная любовница; свекровь; брат; лучшая подруга со своей семьей; любовник и его жена; ненавистные родители забияки из школы; и вот, под нарастающий гомон и крики: «Сюда, Лиззи! Посмотри на меня!» — появилась ПП, сопровождаемая армией фотографов, тычущих в нее камерами, словно прицелами ружей. ПП была в своей родной стихии. Всеобщее внимание озарило ее высоко поднятую голову; глаза полузакрыты, губы приоткрыты, словно в экстазе. Сегодня она впервые намеревалась появиться на публике с Джереми. Даже по походке было видно, что идет удовлетворенная женщина, чей безбрачный период остался далеко позади. Уж лучше бы она явилась в образе леди Годивы, обнаженной и верхом на лошади. Позади парочки любовников плелась Джесси, вперив взгляд в пол, как будто в трещинах между плитками могла найти хоть какой-то смысл своего существования.

— Он даже имя мое украл, — пожаловалась она мне, когда ПП со свитой присоединились к нашей компании, — она зовет его Джеззи.

— Привет, зайка, — поздоровалась ПП, целуя воздух возле моего лица.

— Вижу, ты еще на какую-то процедуру выкроила время, — промурлыкала я.

— Это называется липодиссолвация. Растворяет жир. Правда, в Англии ее не делают, так что мне пришлось на денек смотаться в Париж. Отличная штука, делаешь в обеденный перерыв и сразу возвращаешься к работе, — сказала она и, бросив взгляд на Джереми, который стоял к нам спиной, добавила: — Или к любовнику. Тебе надо попробовать, а то животик уже видно.

— Какой еще животик! — самовлюбленно воскликнула я.

— Откуда он у тебя, интересно? — задумчиво сощурилась ПП и внимательно меня оглядела.

Джереми повернулся к нам лицом. Я ахнула от изумления. Передо мной стоял Дар Божий собственной персоной! А я и забыла, что его на самом деле зовут Джереми.

— Ах да, — сказала ПП, проследив за моим взглядом, — Джеззи говорил, что вы уже знакомы. — Наклонившись поближе, она прошептала: — Честно говоря, он считает, что ты к нему неравнодушна. Где вы познакомились?

Вдалеке раздался звук автомобильной сигнализации, мерзкий вой, который мог означать как конец, так и начало чего-то нового. Мне он показался предзнаменованием чего-то очень скверного.

Я пробралась на свое место и, усевшись, вдохнула специфический аромат, который можно учуять на любом крупном и важном мероприятии. Музыканты настраивали струнные инструменты, остальные оркестранты нетерпеливо крутились на своих стульях, словно беспокойные цирковые лошадки, бьющие копытами землю. В зал повалила публика, шурша и шелестя нарядами всех цветов радуги; отовсюду слышались голоса людей, которые привыкли, чтобы их слышали все. Мы с папой сидели прямо напротив сцены. Я взяла его за руку. Он нервно перебирал мои пальцы, как делал всегда, сколько я себя помню. Как только он хватал очередной палец, я быстренько убирала следующий, и так до тех пор, пока он не пересчитывал все пальцы на руке. В моем детстве исчезновение каждого пальца он встречал с притворным удивлением, зато, когда они один за другим появлялись снова, радостно и с облегчением вздыхал.

Его теплые и сухие руки были инструментами, из которых он уверенно извлекал ноты родительской любви. В детстве именно его руки гладили меня, пока я засыпала, утирали мне слезы, показывали, что меня любят; я никогда не видела, чтобы он хоть раз поднял их на кого-нибудь. Но этим вечером мы поменялись ролями, и теперь уже я успокаивающе поглаживала его по ладони.

— Напомни мне потом, чтобы я никогда больше такого не делал, — прошептал он. — Чувствую, провалится моя постановка с треском.

— Пап, ты каждый раз так говоришь, — ответила я, целуя его в щеку. — И каждый раз тебя потом на руках носят. — Я взглянула на Хельгу, сидящую рядом с отцом с другой стороны. Она взяла его руку и прижала ее к своим губам. Мы посмотрели друг на друга и робко улыбнулись. Хельга перегнулась через папу и сжала мою руку.

— Берти постоянно говорит о вас, Хло, — сказала она. — Он вами очень гордится. — В ее голосе звучало столько сердечности, что мне вдруг захотелось разрыдаться и рассказать ей всю свою жизнь, а потом спросить совета.

— Вам с Хельгой нужно поближе познакомиться, — вставил словечко папа, и я, улыбнувшись, кивнула. Правда, меня немного беспокоила мысль о том, что если мы с ней таки познакомимся поближе, то я полюблю ее сильнее, чем любила свою мать.

Я обернулась и увидела позади Ивана, который смотрел прямо на меня. Рядом с ним с совершенно несчастным лицом сидела Бекки. Она вжалась в кресло, словно даже случайное прикосновение к мужу могло ее ранить.

— Не очень-то хорошо он к ней относится, — произнесла вдруг Китти.

— Кто? — повернулась я к дочери; все это время она наблюдала, как я смотрю на Ивана.

— Этот русский, на которого ты пялишься. Он плохо относится к своей жене.

— Да что ты говоришь, — притворилась я равнодушной.

— Он ей сказал, что она для него — как мокрое тяжелое полотенце вокруг шеи. Я сама слышала, — поделилась Китти.

— Ты права, это и правда не очень вежливо, — согласилась я. Неприятная на слух нотка, всегда звучащая в моей голове при виде Ивана с Бекки, зазвенела вдруг громче. Неужели он и правда может быть настолько грубым?

— Мне кажется, он в тебя втюрился, — продолжила Китти. — Он на тебя все время как-то странно смотрит. Ты ведь не собираешься изменять папе? — спросила она.

— Не глупи, милая, — попыталась было мягко рассмеяться я, но вместо этого издала какой-то звук, похожий на треск стекла.

— У Люси Грей мама завела любовника, а папа узнал, и они развелись, и она теперь никогда не знает, где у нее что лежит, потому что живет на два дома, — выпалила Китти.

Я обняла ее так, чтобы она не видела моего лица. Тут пошел открываться занавес, и мне не пришлось отвечать на каверзные дочкины вопросы. Музыканты ударили по тарелкам, обозначая начало увертюры, и этот звук словно пробудил меня. Впервые я осознала всю низость собственных поступков. Я рисковала счастьем своего мужа и своих детей ради мужчины, который плохо относится к собственной жене. Сколько времени ему понадобится, чтобы начать так же относиться ко мне? Если уж Китти начала что-то подозревать, то что должен чувствовать Грег? Я взглянула на мужа, сидящего рядом с Китти. Несмотря на нашу недавнюю близость, он казался мне далеким, почти чужаком, кем-то вроде незнакомца, с которым каждое утро сталкиваешься на улице по дороге на автобусную остановку.

Аплодисменты публики привели меня в чувство, и я сконцентрировалась на представлении. Сцену разделили на две части: одна изображала королевский двор, на котором праздновали рождение принца; вторая — дом нищего, где семья с ужасом встречала появление на свет очередного голодного рта. Контраст между роскошью королевского дома и убожеством нищенского был просто разительным; слева сияли свечи, стояла обитая бархатом мебель, все были разодеты в шикарные наряды, а справа царили запустение, убожество и грязь. Мне показалось, что это до крайности похоже на мою жизнь, по крайней мере, так, как я ее воспринимаю: чувственная, бархатная связь с Иваном и — резким контрастом — бледные, истощенные отношения с мужем. Я чувствовала себя несчастным малышом Томом Кенти, который стоит на улице, уткнувшись носом в закрытые ворота королевского дворца, и мечтает о нормальной жизни в тепле и достатке. Но такая жизнь не принесет ему ничего, кроме проблем. Я, как и Том, поняла, что мои мечты осуществились не совсем так, как мне хотелось бы. Теперь я уже мечтала вернуться к своей прошлой жизни, такой простой и понятной. Тогда мне не надо было постоянно скрываться, врать и бояться, как бы меня не разоблачили.

Все это время папа крепко держал меня за руку, но потом, поняв, что публика благосклонно принимает его творение, немного расслабился.

— Конечно, все еще может измениться, но вроде бы полнейшего провала уже не будет, — прошептал он мне.

— И когда ты поймешь, что полнейшего провала у тебя не будет никогда? — риторически спросила я.

— Когда умру.

— Пап, не смей так говорить, — возмутилась я.

Вскоре музыка и игра актеров увлекли меня, и я с радостью погрузилась в перипетии спектакля, чтобы не думать о собственных неприятностях.


Во время антракта мы все столпились в зале для особо важных гостей, дабы отведать коктейля с удивительно точным названием «Месть Живаго». У дверей отирался Дар Божий, изучая свое отражение в окне; иногда его взгляд касался меня, и тогда на лице мелькала этакая понимающая ухмылочка, предполагающая, что нам с ним есть о чем поговорить. И что в нем нашла ПП, помимо сексуального удовольствия? Хотя, учитывая его нарциссизм, я с трудом представляла его в роли нежного и щедрого любовника. Рядом с самой ПП стояла юная журналистка. Она слушала ПП и заносила в блокнот какие-то крючочки, чтобы вскоре увековечить их в своей колонке. Журналистка постоянно кивала головой, словно дятел, и к каждому кивку добавляла восторженное: «Ммм». ПП разливалась про свою очередную книгу.

— Секс, — говорила она, — весьма важен для энергетики каждого человека. Секс — это топливо; как благодаря полному баку машина преодолевает огромные расстояния, так и хороший секс дарует нам энергию, которая помогает решать множество обыденных проблем. Человеческое тело, как и машину, нужно время от времени заправлять.

— Но ведь ваша последняя книга была об отсутствии секса? — пискнула журналистка.

— Да, но это только первая стадия, стадия очищения личности — ну, или мотора, если хотите. Ее нужно пройти, чтобы снова полюбить себя и быть готовой заправиться энергией новых, свежих отношений, — вещала ПП.

— А по-моему, все совсем не так, — встряла я. — Машину можно заправлять одним и тем же топливом долгие годы, а с сексом все наоборот. На мой взгляд, это больше похоже на еду — когда наедаешься до отвала, кажется, что больше никогда в жизни есть не захочешь, а на следующее утро просыпаешься и понимаешь, что умираешь с голоду. Чем больше сексом занимаешься, тем больше его хочется, — сказала я.

ПП смотрела на меня как на священника, повествующего о радостях групповухи.

— Но, конечно, что я могу об этом знать? — поспешно добавила я. — Я ведь замужем за одним и тем же мужчиной уже сотню лет, и у меня секса так мало, что, наверное, меня уже можно снова считать девственницей.

ПП не сводила с меня заинтересованного взгляда: если весь ее вид кричал о том, что изо всех пор у нее так и сочится сексуальное удовлетворение, то, может, и со мной то же самое? В нескольких метрах от себя я заметила Ивана. Проходя мимо, он вложил мне в руку записку.

«Встретимся в ложе двумя ярусами ниже».

— Что это? — раздался вдруг голос Китти, напугавший меня до чертиков.

— Ничего. Просто бумажка, вот и все.

— Это ведь он тебе дал, да? — продолжала допрос Китти.

— Может, хватит уже? — вспылила я, переходя в атаку — типичное поведение человека, пойманного с поличным.

— Куда это ты? — спросила дочь, когда я пошла в сторону.

— В туалет.

— Я с тобой.

Китти отправилась со мной в женский туалет, якобы для того, чтобы одергивать юбку, открывающую мой зад, но скорее это было похоже на полицейский конвой. Она так переживала, что не хотела выпускать меня из поля зрения. Мне стало стыдно. Закрыв дверь кабинки туалета, я вдруг услышала из-за стенки странное шмыганье. Наклонившись, я заглянула под перегородку и увидела чей-то нос с трубочкой внутри, снюхивающий дорожку прямо с пола. Кольцо на пальце, придерживающем трубочку, показалось мне знакомым.

— Рути, что ты делаешь?! — заорала я.

Нос и палец тут же исчезли. Я взобралась на сиденье унитаза и заглянула в соседнюю кабинку. Рути стояла на коленках и пыталась ссыпать белый порошок на кусочек туалетной бумаги.

— Ты совсем с ума сошла? — разозлилась я.

— Хло! Черт, ты меня напугала. Слушай, я просто приободриться хотела, совсем чуть-чуть, а этот чертов порошок на пол рассыпался. Вот я и подумала, что уж лучше снюхать его с пола через трубочку, чем просто носом, — залепетала Рути.

— Ты ведь обещала, что бросишь.

— Я и бросила, честно. Я уже сто лет не нюхала, — затрясла головой Рути. — Просто решила снюхать одну малюсенькую дорожечку к бокалу шампанского.

— Ладно, поговорим об этом позже, — махнула рукой я и взглянула в сторону раковин, где Китти сушила руки. Тут в туалет зашла Сефи, и спустя пару минут они обе покинули комнату. Наблюдение наконец было снято.

По пути в ложу, где мы с Иваном договорились встретиться, я все никак не могла отделаться от мысли, что моя жизнь окончательно вышла из-под контроля. Как я вообще должна к себе относиться? Я — женщина, дочь которой подозревает ее в измене мужу? Это чувство ранило гораздо больнее чувства вины. Я осознала, как мои поступки отражаются на близких и любимых мной людях; вспомнила, как накануне ночью Грег заявил на меня свои права, и окончательно пришла в себя. То, что Иван впервые написал мне записку на английском языке, показалось мне дурным предзнаменованием, и я вдруг с необычайной ясностью поняла, как должна поступить — и как можно быстрее, пока решимость не улетучилась.


Я учуяла его прежде, чем увидела; он притаился в тени, и на какой-то миг меня охватило острое желание прижаться к нему и вдохнуть его запах. Он выступил из тьмы, чтобы прикоснуться ко мне, и я с усилием заставила себя отодвинуться назад.

— Так больше не может продолжаться, Иван, — выдавила я. — Я так больше не могу.

— Ну, тише, тише, — прошептал он, гладя меня по лицу.

— Не надо, пожалуйста, не надо. Мы должны это прекратить.

— Я хочу тебя, Хло, — произнес он, пытаясь прижать меня к себе, — я хочу тебя все время, постоянно.

— Все кончено, — сказала я, вытянув перед собой руки, — мы не должны больше встречаться, я так уже не могу. Мне трудно. Твои дети уже ушли из дома, а мои еще нет. Им еще нужны родители, нужна нормальная семья. Я не могу так с ними поступить; это было бы несправедливо. Пожалуйста, постарайся понять.

Иван взглянул на меня. Затем медленно зажмурился, и когда снова открыл глаза, в них что-то неуловимо изменилось.

— Я не из тех мужчин, которые привыкли о чем-то умолять, — сказал он.

Я посмотрела на него и поняла, что мы за несколько мгновений стали друг другу чужими. Иван отошел от меня, а я бросилась вон из нашего укрытия. Слезы, перемешавшись с макияжем, оставляли на моем лице неопрятные полосы. «Я ведь всего лишь хотела почувствовать себя снова живой», — убиваясь от жалости к себе, думала я. А теперь вот, пожалуйста, снова вернусь к несчастьям и страданиям, которые уже собрали чемоданы и намереваются вновь во мне поселиться. Услышав голос Грега, я шарахнулась и спряталась за колонну. Он рассказывал Эди сюжет «Принца и нищего» тем терпеливым тоном, какой обычно берешь, из последних сил сдерживая раздражение.

— Понимаешь, их перепутали. Том этого не хотел. Он ведь пытался сказать всем, что он не настоящий принц, но ему никто не верил, вот он и оказался в ловушке, — говорил он.

— Но как же они не увидели, что он вовсе не принц?

— Они ведь с принцем близнецы, — объяснял Грег.

— А-а, — протянула Эди. — Так вот почему стражник позволил настоящему принцу выбраться из дворца? Потому что тот в обносках Тома выглядел как Том!

— Именно, мама. Наконец-то ты все поняла.

— А то я все удивлялась — ведь со стороны стражника это было бы довольно глупо, если бы он знал, что тот принц, — добавила Эди.

Я стояла за колонной, пока не прозвенел звонок. В короткий промежуток, когда свет уже погасили, а занавес еще не подняли, я прокралась на свое место.

— А мы тебя повсюду искали, — прошептал папа.

Я сжала его руку, а потом вложила свои пальцы в его ладонь, чтобы он снова их пересчитал…


Когда прозвучали последние такты «Принца и нищего», я обернулась посмотреть на Ивана. Он сидел, застыв как изваяние, и невидящим взором смотрел на сцену. В руке он сжимал альбом, в котором делал наброски. Призрачный дворец томной любви был окончательно для меня потерян. Солнечный луч, попав на оконное стекло, сверкнул мне на прощание, прежде чем навсегда исчезнуть из моей жизни. Мы вместе с Томом Кенти возвращались в Оффел-Корт, где нас ждала жизнь без эмоций, чувств и удовольствий. Может, конечно, я немного преувеличивала, но, даже понимая, что все сделала правильно, ощущала себя именно так.

Близняшки, играющие Тома Кенти и будущего Эдуарда Шестого, вышли на сцену, держась за руки, и запели:
		Не суди о книге по обложке,


		Не болтай о том, чего не видел,


		Не дари любовь кому попало


		И не ешь пирог под одеялом!


Пели они чудесно; опасения папы совершенно не оправдались. Когда занавес опустился, зал взорвался аплодисментами, и папа вышел на сцену, чтобы произнести речь.

— Спасибо вам всем, — заговорил он. — Должен признаться, когда я впервые услышал, что в честь пятидесятилетия моей карьеры в театре будет дан этот спектакль, я подумал: «О господи, должно быть, все они знают что-то, чего не знаю я».

Папа сделал паузу. Взгляды всех зрителей были обращены к нему.

— Вам, разумеется, хорошо известно, — продолжил он, — что в шоу-бизнесе любые поздравления и награды за общий вклад в искусство всегда знаменуют скорый приход смерти. Так вот, мне, конечно, жаль всех вас расстраивать, но я собираюсь ошиваться в театре еще несколько лет.

Публика дружно расхохоталась и, встав, зааплодировала. Я взглянула на маленькую фигурку отца, стоящего в одиночестве на огромной сцене, и задрожала. Я обняла Грега за талию.

— Не надо, — сказал он, сбрасывая мою руку. — Мне щекотно.


Глава девятнадцатая


Простой и быстрый яблочный штрудель по рецепту Хельги


0,5 кг очищенных и тонко нарезанных сладких яблок;

1/4 чашки светлого изюма;

1/4 чашки сушеной смородины;

1/2 чайной ложки корицы;

2 столовые ложки сахарного песка;

2 ломтика черствого серого хлеба из непросеянной муки, разломанного на мелкие кусочки;

400 г готового слоеного теста (жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на приготовление домашнего теста);

1/4 чашки топленого масла.


Смешайте в миске яблоки, изюм, смородину, корицу, сахар и хлебные крошки; тщательно перемешайте. Несколько пластов слоеного теста щедро смажьте топленым маслом и выложите их друг на друга на противень. Вылейте сверху фруктовую смесь и сверните тесто рулетом. Обмажьте маслом. Выпекайте в разогретой до 190 °C духовке 30 минут, пока рулет не покроется золотистой корочкой, а фрукты не станут мягкими и нежными.


На вечеринке после спектакля я выпила по крайней мере две бутылки шампанского. Грег с детьми ушли еще в самом начале, волоча за собой упирающуюся Эди. Она с явным удовольствием опрокидывала рюмки «Бейлиса» одну за другой и уже выпила пять или шесть порций; после еще одной она обычно начинала распевать «Малыша Дэнни». Пока что она приперла к стене какую-то несчастную тетку и обрушила на нее бессвязный словесный поток. Та явно нервничала, пытаясь найти хоть какой-то предлог, чтобы уйти.

— Останься, — попросила я Грега, когда он отправился спасать бедную даму.

— Я уже видел Берти и поздравил его. А все эти самовлюбленные хлыщи только о себе и говорят. Я их не выношу. Да и вообще, я хочу домой, мне надо послать в совет письмо — до меня дошли сведения, что они собираются увеличить высоту лежачих полицейских. По-моему, они думают, что нам надо всем бросить машины и пересесть на лошадей, чтоб через этих полицейских прыгать.

— С тобой так весело, просто слов нет, — пробурчала я.

— Ну, если ты хочешь остаться, это еще не значит, что и я должен, — пожал плечами Грег.

— Конечно. Ты всегда делаешь только то, чего хочется тебе, — вспылила я. — Ну хоть раз бы сделал что-нибудь, чтобы просто порадовать других!

— О господи, Хло, ты что, скандал собираешься устроить?

— Знаешь, мне было бы очень приятно хоть раз побыть на вечеринке со своим мужем, а не одной, как всегда. Можно подумать, будто я вообще не замужем, — сказала я слишком громко.

— Я не в настроении для таких разговоров. Увидимся завтра утром, — бросил Грег, развернулся и ушел.

Иван на вечеринку тоже не пришел; мы обменялись с ним долгими, полными боли взглядами в фойе театра. Иван потянулся ко мне всем телом. Это движение было полно страсти, но вызвало у меня неприязнь — одновременно он оттолкнул в сторону Бекки.

— А я думала, мы пойдем на вечеринку, — услышала я ее голос.

— Ты иди, если хочешь. Я не в настроении.

— Нет-нет, я пойду домой с тобой, дорогой.

Я увидела, как он вымученно улыбнулся и отвернулся от жены. Бедная Бекки, она так старается и так мало получает в ответ. А ведь наверняка когда-то давно и они были счастливы и влюблены по уши — целовались дни напролет, любовались друг другом и шептали слова любви — совсем как мы с Грегом. Время разъедает любые, даже самые крепкие отношения, потихоньку разрушая страсть и любовь, оставляя лишь привычку и чувство долга. Может, все дело в том, что мы вышли замуж не за тех парней? Или, может, такой исход ждал бы нас в любом случае, вне зависимости от того, кто бы стал нашим избранником?

На вечеринке я заметила в углу Лу, беседующую с каким-то лысым мужчиной. Им оказался Гас Фаллик, он же известный как Лес Фаллик. Когда мы встречались, на голове у него еще были волосы, и, если бы не до боли знакомый поворот головы, я бы его ни за что не узнала. Я все еще помнила, как мы занимались сексом — с каким темпом, какими движениями. Помнила, хоть это и было уже давно, как он смеется, как целуется. Интересно, а какие воспоминания останутся от моего романа с Иваном? Я задумалась. Может, то, как он страстно и быстро овладевал мною, как улыбался после секса, как пристально глядел на меня, когда мы разговаривали? Лес что-то прошептал Лу на ухо, и она, часто задышав, залилась краской. Я хотела было подойти к ним и посмотреть, узнает ли он меня, но тут Лу вышла из комнаты, а за ней почти тут же последовал и Лес. Понятно, с какой целью они ушли — видимо, волшебный язычок Леса работал до сих пор. Память подсказала мне, что он, должно быть, сначала вербально подготовил почву, а уж финал их настигнет в каком-нибудь потайном местечке. А что было бы, если бы я вышла замуж за него? Был бы этот брак лучше или хуже брака с Грегом? Но, конечно, тогда бы у меня не было Лео и Китти, и этого довода достаточно, чтобы не жалеть о нашей с Грегом женитьбе. Я вспомнила, как мы с Иваном сегодня расстались. Чтобы облегчить внутреннюю боль и не расплакаться, я сжала кулаки и впилась ногтями в ладони. Я сама приговорила себя к своему браку.

— А какой вообще смысл в мужьях? — спросила я у Рути, когда та проходила мимо.

— Хороший вопрос. Погоди, я сейчас вернусь.

Я одним глотком допила остатки шампанского и, поймав официанта в нищенских обносках, схватила у него с подноса еще один бокал и канапе из хлеба с маслом. Все «королевские» канапе, с икрой на ржаном хлебе, давным-давно растащили, и на подносах остались только убогие «нищенские».

Я отправилась к папе, которого окружала толпа поклонников.

— Пап, это было восхитительно. Я тобой горжусь. — Я обняла его и тут же, как только появился очередной фанат, нашла повод смыться. Еще не хватало разрыдаться у него на плече пьяными слезами и испортить его звездный час. Иногда случаются ситуации, в которых не стоит полагаться на помощь и поддержку родителей.

— Пошли, — сказала Рути, отловившая меня у выхода, — я отвезу тебя домой.

— Все дело в том, Рути, что очень многим в какой-то определенный момент вдруг приспичит замуж, и они выскакивают за тех, с кем встречаются в это время, — сказала я, вообразив почему-то, что возобновляю прерванный ранее разговор. — Вот и получается, что выходишь замуж не за того, за кого надо, а за того, кто имеется в наличии. Ну, понимаешь, за того, с кем шашни крутишь в тот момент, когда вдруг захочется замуж.

Я не только повторялась, но еще и проглатывала слова и икала.

— Понимаешь, можно было бы выйти за того, с кем ты встречалась раньше. Но тогда-то тебе не хотелось замуж, вот ты и не вышла за него. Но вот приходит час, и тебя вдруг озаряет — пора замуж! И ты выходишь за первого встречного!

Рути, добрая душа, сделала вид, будто в моих словах содержится хоть капля смысла.

— Знаешь, в этом есть зерно истины, — ответила она. — Мне кажется, у каждого в жизни наступает такой момент, когда хочется осесть, завести семью. Но, если исключить фактор жуткого невезения, заставивший тебя выбрать в мужья какого-нибудь психа или маньяка, в большинстве случаев шансов на счастье с одним кандидатом столько же, сколько и с другим. В принципе брак, это не так уж и плохо. Я пришла к выводу, что не так уж и важно, за кого выходить замуж, если вы из одного круга. — Рути тепло на меня посмотрела. — С нами все будет хорошо, Хло, честное слово. У нас обеих кризис; но это проходит. Продолжай видеться с Иваном, если тебе это помогает, но только будь осторожна.

— Я с ним порвала. Сказала, что больше не хочу его видеть. А теперь мне грустно. Я все испортила и больше никогда уже не буду счастливой, — сказала я и громко разрыдалась.

Я не совсем уверена, что же произошло потом, но, видимо, Рути каким-то чудесным образом все-таки удалось дотащить меня до дому. Я проснулась на следующее утро, в воскресенье, в абсолютно пустом доме. Желая восполнить пробелы в памяти, я набрала номер Рути.

— Ты, совершенно случайно, не знаешь, где мой муж? — спросила я.

— Он в парке с Ричардом, детьми и своей мамашей. Похож, кстати, на одну из этих статуй с острова Пасхи.

— Суровый, непоколебимый и строгий? — уточнила я.

— Точно.

— А ты не можешь определить, он превратился в изваяние из-за своей мамаши или из-за поведения своей жены?

— Думаю, и то и другое, — честно призналась Рути.

— Черт. Может, мне сбежать из дома?

Я поднялась с постели и прошлась по дому. На кухне не было ни пятнышка — этакий безмолвный укор. Эди, видимо, неплохо потрудилась на пару со своим вечным фартучком. Я не знала, куда мне приткнуться в необычайно тихом доме, поэтому пробралась обратно в спальню и открыла воскресные газеты. С обложки «Санди таймс» на меня смотрел папа, изображенный пером Ивана. Он нарисовал папу сидящим на троне в королевской ложе с горностаем на плечах. Надпись под картинкой гласила: «Долгое царствование Берти Живаго — короля мюзиклов Уэст-Энда». Что-то в рисунке привлекло меня; я пригляделась повнимательнее. В соседней ложе Иван нарисовал пару, стоящую за колонной, — своеобразная дань уважения нашему расставанию.

Через какое-то время в комнату зашел Сэмми и присел на краешек моей кровати.

— Все уже пришли? — спросила я.

— Да, — кивнул он. — Дети сидят за уроками, а Грег поехал провожать Эди на станцию.

— А я с ней даже не попрощалась, — вспомнила я.

— Ничего. Грег сказал ей, что ты плохо себя чувствуешь, — улыбнулся Сэмми.

— А она что?

— Фыркнула и напомнила Грегу о его старой подружке, Мэри О'Грэди, хорошей крепкой девушке, у которой шестеро детей, причем последнего она родила дома, перед тем как отправиться за его братиками и сестричками в школу и приготовить мужу ужин. Рыбный пирог, если не ошибаюсь.


Остаток дня мы с Грегом старались не пересекаться — не смотрели и не говорили друг с другом. Я чувствовала себя жалкой и несчастной и переживала, что больше не увижу Ивана. Но я не могла пожаловаться детям или мужу, рассказав им о том, что лишилась любовника. В этом большой минус тайной жизни — она должна оставаться в тайне, а с трудностями приходится справляться в одиночку. Мне нелегко было переживать свое горе в тишине, так что я решила, что гораздо проще будет просто злиться на Грега.

К вечеру молчание между нами стало совсем уж гнетущим.

— Ну в чем я провинилась, помимо того что проспала почти все воскресенье? — спросила я Грега, поднявшись наверх после утомительного дня с сумасшедшими пациентами. Поработала я, прямо скажем, не очень — все мои силы уходили на то, чтобы держать себя в руках. Грег сидел в кресле в гостиной, отодвинувшись от меня как можно дальше, совсем как Бекки в тот вечер в театре. Но, в отличие от нее, Грег, кажется, считал, что я могу его чем-то заразить. Он сидел прикрывшись газетой, словно щитом. Через край листа я видела его рот, плотно сжатый в упрямую линию. Не опуская газеты, он сказал:

— Если ты не знаешь, чем провинилась, то нам не о чем разговаривать.

Ну ладно, напилась, повысила на него голос в театре. По-моему, он принял это слишком близко к сердцу. У Грега и правда был пунктик — он ненавидел выносить сор из избы, особенно на публике; ему нравилось думать, что все остальные считают нас идеальной семьей. Мне казалось, что это весьма буржуазная черта характера, но я родом из чисто еврейского семейства, в котором отношения выясняли громко и со вкусом. Конечно, прежде чем полыхать праведным гневом в ответ на его необоснованные, как мне казалось, претензии, мне следовало вспомнить, что я последние четыре месяца развлекалась с любовником, а это уж точно лишало меня всяких прав на праведный гнев. Усаживаясь перед Грегом, хранящим молчание, я чувствовала себя как провинившийся подросток, которого как следует отчитали.

— Так что, ты, как и всегда, не хочешь ничего обсуждать? Будешь меня игнорировать? — спросила я, решив атаковать первой — так легче.

Грег не удостоил меня ответом.

Как же меня все достало — и муж, и дом, и наша жизнь. Даже спустя часы после отъезда Эди в воздухе висел тяжелый цветочный запах ее духов.

Мне казалось, что из-за дурного настроения Грега я попала в клетку, как бывало раньше с мамой, когда она лежала, разочаровавшись во всем и вся, в своей темной комнате, а я была во всем виновата. Я поняла, что мне необходимо подышать.

— Отлично, — вскочила я, — тогда я пошла.

— Делай что хочешь, — ответил Грег. — Ты все равно так делаешь.

Уходя, я изо всех сил хлопнула дверью.

— Ты куда? — спросила Китти, когда я снимала пальто с крючка в прихожей.

— На улицу.

— Ты все время куда-то уходишь, — жалобно сказала она. — Ты дома вообще не бываешь. У меня как будто вообще мамы нет. — Посмотрев на меня, она добавила: — И ты одеваешься, как те тетки, которые косят под подростков. Как разведенные тетки, которые ищут себе новых мужей.

— Ох, милая моя, — вздохнула я и, присев на корточки, обняла Китти. Ее маленькое тельце было упрямо неподатливым.

— Вы с папой все еще друзья? — продолжила она.

— Почти. Но, доченька, люди часто ругаются, это нормально; это не значит, что мы больше не любим друг друга, — утешила я дочку. Но, по правде говоря, совсем не была уверена, люблю ли все еще Грега. Похоже, мне удалось разрушить абсолютно все, что у меня было. — Поехали со мной к дедушке, — предложила я. — Это утешит нас обеих.


Каким же облегчением для меня было сбежать из дома и отправиться к папе! Убежище необходимо любому человеку, и для меня таким местом всегда были папин дом и дом Рути. Хельга еще не уехала. Тепло поприветствовав меня, она увлекла Китти на кухню, учить ее готовить яблочный штрудель, а мы с папой остались наедине в музыкальной комнате. Я призналась ему, что порвала с Иваном. Он ничего не сказал; только обнял меня и уселся за пианино.

Я смотрела, как папины руки порхают по клавишам, и вспоминала, как пальцы Ивана так же легко порхали по моему телу. Видимо, из меня вырвался невольный стон, потому что папа прекратил играть и, обернувшись, посмотрел на меня:

— Хло, что с тобой?

— Ничего. Просто подумала, что мне хочется сделать еще одну попытку.

— В смысле?

— Ну, еще одну попытку устроить жизнь. Хочу стереть все, что есть сейчас, и начать заново. Эту-то жизнь я, похоже, основательно изгадила. Как думаешь, может, у меня нервный срыв? У Юнга был как-то нервный срыв. Он называл его «столкновением с бессознательным». Только вот у меня скорее столкновение с сознательным — я совершенно сознательно устала от своей жизни.

— Милая, у всего в жизни есть смысл. Даже болезнь может быть созидательной, — сказал папа. — Хотя, конечно, сейчас тебя это вряд ли утешит.


С Грегом мы так и не смогли спокойно говорить, не переходя на упреки и взаимные оскорбления. Поэтому всю следующую неделю мы провели, шипя друг на друга, как звери, которых вынудили делить на двоих одну клетку. Мы спокойно могли бы установить дома огромную доску для подсчета результатов нашего брака, осветив ее неоновыми огнями — так часто мы припоминали друг другу все прегрешения, случившиеся за семнадцать лет.

Я уже начала подсчитывать, сколько же дней осталось до того, как Китти закончит школу (пять с половиной лет; пять умножить на триста шестьдесят пять будет тысяча восемьсот двадцать пять плюс полгода — сто восемьдесят два — равняется тысяча девятьсот девяносто семь дней; для ровного счета, скажем, две тысячи). Через две тысячи дней я смогу уйти от мужа; но к тому времени мне уже стукнет сорок девять, Иван забудет о моем существовании, и я буду никому не нужна. Грег весь свой досуг посвятил разнообразным битвам с городским советом, ябедничая на всех мелких нарушителей, с которыми сталкивался, — начиная от водителей и заканчивая продавцами. К тому же он все время орал на детей. Все чаще я ловила его на том, что он пристально смотрит на меня, будто сочиняет обвинительную речь. Может, он собирается выступить против меня? А я все вспоминала и вспоминала те дни, что провела вместе с Иваном. Неудивительно, что все вокруг чувствовали напряжение, воцарившееся в доме. Беа с Зузи старались держаться от нас подальше, и даже Джесси предпочла съехать обратно к матери.


Глава двадцатая


Картофельные блинчики под острым ямайским соусом по рецепту Эйба


Для блинчиков:

1 лимон; миска ледяной воды;

700 г красного картофеля;

1 измельченная луковица;

1 яйцо;

2 столовые ложки муки;

2 чайные ложки пекарского порошка;

щепотка соли;

щепотка перца;

растительное масло или шмальц для обжарки.


Разогрейте духовку до 140 °C. Выжмите сок лимона в миску с ледяной водой. Почистите картофель. Натрите его на терке и выложите получившуюся массу в миску; оставьте на полчаса. Затем хорошенько обсушите картофель с помощью салфетки, положите в большую миску и добавьте лук, яйцо, муку, пекарский порошок, соль и перец. На сверхпрочную сковороду налейте масло и нагрейте его на среднем огне. Выложите на сковороду одну столовую ложку картофельной смеси. Одновременно на сковороде помещается до четырех блинчиков. Обжаривайте каждый блинчик примерно одну минуту, до тех пор пока он не приобретет золотистый оттенок и не поднимется. Затем переверните и подержите на сковороде еще тридцать секунд. Готовые блинчики сложите в стопку и уберите в подогретую печь, чтобы они не остыли. Каждый готовый блинчик смазывайте маслом.


Для соуса:

230 г красных гаванских перчиков чили, без семечек и черенков.

1 измельченная белая луковица;

2 измельченных зубчика чеснока;

1 средняя папайя (варить до мягкости; очистить от кожуры и семечек, мелко порезать);

1 мелко порезанный помидор;

1/2 чашки яблочного уксуса;

1/2 чашки сока лайма или лимона;

2 столовые ложки воды;

1 чайная ложка тмина;

1 чайная ложка базилика;

1/2 чайной ложки мускатного ореха;

2 столовые ложки сухой горчицы;

1/2 чайной ложки куркумы.


Поместите чили, лук, чеснок, папайю и помидор в кухонный комбайн и тщательно измельчите (возможно, вам придется разделить ингредиенты на несколько порций). Выложите получившееся пюре в неглубокую миску. В кастрюле смешайте уксус, сок лайма и воду. Поставьте смесь на огонь, доведите до кипения, добавьте тмин, базилик, мускатный орех, горчицу и куркуму. Влейте горячую смесь в овощное пюре и аккуратно перемешайте. В холодильнике этот соус может храниться до восьми недель.


Было десять часов вечера. Сэмми куда-то ушел, как и Беа с Зузи; все остальные, кроме меня, уже спали. Прошло четыре недели со времени папиного спектакля. Четыре недели я не видела и не говорила с Иваном, но все еще постоянно о нем думала.

— Ну а ты чего ожидала? — пожала плечами Рути, когда днем мы сидели в кафе в парке. — Всего-то двадцать восемь дней прошло. А звонить и видеться с бывшим нельзя минимум шестьдесят дней; такое правило.

— Какое еще правило? Ты что, хочешь сказать, что есть еще какие-то правила?

— Да куча. Это же правила для расставаний, ты разве не помнишь? Не звонить, не писать, не встречаться. Ну а если тебе вдруг покажется, что ты не справляешься, позвони мне, и я спасу тебя от тебя же самой, — предложила Рути.

— Да что я тебе, подросток какой-нибудь? — возмутилась я.

Рути не ответила, лишь многозначительно хмыкнула. Вообще-то она была права; я и в самом деле вела себя как шестнадцатилетняя дурочка.

У меня давно чесались руки написать ему и попросить встретиться, тут же, немедленно. Я бродила по спящему дому, спускалась на кухню. Там я выпивала очередной бокал вина, надеясь, что он поможет мне набраться храбрости для звонка или хотя бы вырубит меня и удержит от звонка. Я редко пью в одиночестве. Уткнувшись лбом в оконное стекло, я смотрела на наш сад. В лунном свете виднелись голые ветки вишни, которую мы посадили для мамы. Вдруг на бокале мелькнуло отражение чьего-то лица, и на секунду мне показалось, будто это мама. Но вскоре я поняла, что это я сама. С каждым днем я все больше походила на нее. Ей ведь было всего на двенадцать лет больше, чем мне сейчас, когда она умерла. Одному Богу известно, сколько нам отпущено лет на земле; что бы я делала, если бы знала, что мне осталось всего двенадцать лет? Как бы я прожила остаток своей жизни? Я потянулась за телефоном, чтобы позвонить Ивану, но, как только прикоснулась к трубке, он зазвонил сам.

— Рути, слава богу! А я уже почти было ему позвонила, — воскликнула я.

— Приходи давай. Сейчас же, — приказала она.

Выходя из дома, я увидела маленький конверт, лежащий на полу у входной двери. Он был адресован мне, и его доставили лично — не было почтового штемпеля. Письмо было от Ивана. Может, я так сильно хотела вернуться к нему, что он почувствовал это и пришел? Внутри конверта я обнаружила рисунок. На нем были изображены мы с Иваном: я сидела в кресле в своем кабинете, Иван напротив меня и, протянув ко мне руки, что-то говорил. Под картинкой была надпись по-русски: «Ne mogu bez tebia. Davai budem kak my byli v nachale. Ia tak tebia liubliu».

Как он решился прийти и положить письмо прямо нам под дверь? Я решительно направилась к мусорному ведру, чтобы выбросить конверт, но в последний момент передумала и спрятала его в кармане куртки.

Мы с Рути устроились на кухне. Я быстро осушила большой бокал вина и разрыдалась. Я никогда не умела плакать красиво: одинокая слеза сбегает по щеке, ты тихонько всхлипываешь и утираешь глаза платочком. О нет, я предпочитала рыдать — громко, шумно, с покрасневшими глазами и распухшим носом. Рути быстро оглянулась и прокралась в туалет. Я поняла, что она принимала там кокаин. К тому же по ее лицу все равно все было видно. До чего мы с ней докатились?

— Я вообще-то наркотики не толкаю, — заговорила Рути, — но, может, хочешь чуток кокаина? Он тебя приободрит.

Я все еще плакала в голос, вытирая нос рукавом, икая и хватая воздух. Я покачала головой.

— Нет уж, спасибо. Я когда давно пробовала, так рыдала как белуга. А мне, как видишь, в плане слез помощь пока не нужна, — вяло улыбнулась я.

Вместо этого я налила себе стопку водки и пошла с Рути в туалет, где она тщательно вытерла полку рядом с раковиной и высыпала на нее толстую дорожку порошка. Пока она ловко снюхивала кокаин, я допила водку. Похоже, эти разные субстанции подействовали на нас одинаково: мы сразу же воспряли духом.

— Мне так хорошо! Никогда так клево себя не чувствовала! — тараторила я. — Давай пойдем куда-нибудь потанцуем! Только вот куда? А-а, знаю! Пошли к Эйбу, может, там его братец Эрби играет. Ну же, соглашайся!

— Господи, ты точно свихнулась. Что ты себе намешала в коктейль? — бормотала Рути, удерживая меня в ванной, пока я не смыла все потеки туши со своего зареванного лица.

Абрахам Грин по прозвищу Эйб был двухметровым растафари с длиннющими, до талии, дредами. Он заправлял круглосуточным еврейским рестораном, расположенным рядом с «Волгой». Голову Эйба украшала разноцветная вязаная тюбетейка, мини-вариант обычной растафарианской шапки. Эйб утверждал, что он — обыкновенный милый еврейский мальчик, чьи португальско-испанские предки приехали на Ямайку в XVI веке, а бледно-зеленый цвет его глаз подтверждал запутанную родословную. Речь его то и дело перемежалась всякими «ой-вей», «ай-ай-ай» и «да ради бога». В свободное от работы время он ходил на курсы, готовясь стать раввином. Широкий кругозор и знание еврейской религии и культуры, не говоря уже об аутентичной и вкусной еде, которую он подавал в своем ресторане, позволили ему легко влиться в обширную еврейскую диаспору нашего района. («Он, может, и придурок со слишком длинными волосами, но он наш придурок».)

— Так-так-так, — заговорил он, как только мы вошли в дверь, — чем обязан столь неожиданному визиту? Вы мне не звоните, не пишете, может, нашли ресторан получше, поэтому ко мне и не заходите?

Как типичный еврей, он виртуозно владел умением заставить другого человека почувствовать свою вину.

— Как бизнес? — поинтересовалась я.

— Как фаршированная рыба! Как же еще!

У него была дивная привычка — вместо неприличных слов и ругательств употреблять названия блюд еврейской кухни. Мы с Рути уселись за столик. Я места себе не находила от беспокойства. И зачем мы сюда притащились? Есть мне совершенно не хотелось, скорее наоборот — я была пьяна и жаждала напиться еще сильнее. Вокруг нас сидели пожилые евреи, явившиеся перекусить перед сном (чтобы они полезли в свои собственные холодильники на ночь глядя — боже упаси!), и растафари. Эйб отчитывал какую-то парочку, которая давно доела свой ужин, но все еще занимала стол:

— Если вам хочется сидеть, идите домой и сидите там! А если хотите есть, сидите тут, но ешьте!

Тяжелые деревянные стулья, отсутствие какой бы то ни было особой атмосферы, голые пластиковые столы — все это воплощало главное правило заведения: «Не задерживаться!» Для Эйба главным в ресторане был оборот. Он принес нам с Рути плошку маринованных огурчиков и мелко нарезанную печенку.

— Прости, Эйб, но я что-то не голодна. Что у тебя есть из выпивки? — спросила я.

— Выпивки? Да что мы, евреи, можем знать про выпивку? — взмахнул руками он. — И вообще, что с вами всеми такое, приходите сюда, сидите и ничего не жрете? Я вам что, скамейка в парке? — выпалил он и на мгновение умолк. — Вообще-то у меня есть немного израильского вина для шабата.

Мы с Рути переглянулись. Неужели мы настолько отчаялись?

— А оно сухое? — уточнила я.

Эйб пожал плечами, воздел руки к небу и состроил гримасу, известную евреям с незапамятных времен. Она значила: «Ну чего вы от меня ждете — чуда?!»

— Не думаю, что тебе стоит пить, — высказал он свое мнение. — Ты какая-то нервная. Все, что тебе нужно, — так это немножко травки — она тебя успокоит и пробудит аппетит.

Мы отправились в заднюю комнату и смотрели, как он мастерски сворачивает косяк.

— Тут-то твои ямайские корни явно главенствуют над еврейскими, — заметила я.

— Корни, шморни, какая разница? Они две половинки единого целого: растафарианская травка разбудит твой голод, а еврейская еда утолит его. Инь и ян, уж простите меня за такое сравнение. Растафарианский еврей — наиболее развитый образчик человека на этой планете, — самодовольно добавил Эйб.

Мы с Рути согласно закивали, не желая опровергать мудрость, которая после шестой затяжки стала для нас еще очевиднее.

Я лениво крутила в руках один из стеклянных шариков со снегом Эйба; у него была коллекция штук в двести, и все пылились на забитых книгами полках. Больше всего мне нравился шар, внутри которого стояли, согнувшись под силой ветра, два маленьких хасида в длинных черных накидках и шляпах. Их длинные бороды развевались на воображаемом ветру. Я смотрела на них, и мне казалось, будто меня засасывает в маленький стеклянный мирок, в польскую деревеньку XVIII века, которая была этим хасидам родным домом. Может, именно поэтому мне было так спокойно и хорошо с Иваном? Из-за того, что у нас обоих предки были из Восточной Европы? В Иване было что-то до боли знакомое. С ним я чувствовала, что мы принадлежим к одной культуре, чего не скажешь о Греге. Я прижалась лицом к прохладному стеклу шарика. Я никогда раньше не замечала, как неторопливо в нем падает каждая снежинка, как в замедленной съемке. Раньше жизнь летела так быстро, а теперь все стало таким ме… дле… нн… ым…

— Когда ты снова угостишь меня своим куриным супом, а, Хло? — раздался глухой, словно из глубокого колодца, голос Эйба.

— Скоро, обещаю, — ответила я. Мне показалось, будто эти слова прозвучали гораздо позже, чем вылетели из моего рта. А был ли этот рот моим? Конечно, мне казалось, что он мой, но что вообще на самом деле значит мой? И вообще, если вдуматься, что есть рот?

(— Ты курила травку у Эйба? — спросил меня Грег на следующий день. — Ты курила его травку? — повторил он, недоверчиво качая головой. — Ты с ума сошла?! Да я никогда больше двух затяжек у него не делаю, а я уже давно курю! Тебе еще повезло, что ты в псевдокому не попала!

— О чем это ты? — не поняла я.

— А это когда не можешь двигаться и говорить, вообще не можешь! Господи, Хло, да что с тобой такое?!)

— Ко мне вчера Грег приходил, — сказал Эйб. Он сидел с закрытыми глазами и покачивался, словно в молитве. — Беседовал с Мойше о еврейской кухне, спрашивал, сколько тот кладет шмальца в кнедлики. Правда, у Мойше кнедлики не такие вкусные, как у тебя, — сказал он и тут же хлопнул себя по лбу. — Вот черт! Какой я идиот! Я ведь не должен был тебе этого говорить.

— Ничего, мне можно. Я — королева секретов, — заявила я.

Эйб, запихивавший диск в музыкальный центр, бросил на меня заинтересованный взгляд:

— Вот, послушайте-ка это. Эрби сделал новый ремикс на Шма[26 - Шма (ивр. «слушай») — молитва, провозглашающая главную идею иудаизма — единство Всевышнего и нерасторжимость союза еврейского народа с Творцом.].

Мы слушали регги-версию еврейской молитвы и притоптывали ногами. Потом я встала и принялась танцевать. У меня сохранилось смутное, но от этого не менее ужасное воспоминание о том, как я заставила нас втроем выйти в зал ресторана, выстроившись в цепочку и танцуя конга[27 - Конга — латиноамериканский танец.] — правой рукой мы прикрывали глаза, как и следует, когда произносишь молитву (которую мы распевали) Schma Yisrael Elohaynu Adonai Echad. Своим энтузиазмом мы заразили и остальных посетителей кафе, и они присоединились к нам. И после этого еще кто-то смеет утверждать, что евреи не умеют отрываться? К тому времени мы с Рути уже зверски проголодались, так что вернулись за свой столик и стали наслаждаться типичной едой наших предков: соленой говядиной, размельченными вареными яйцами, рогаликами и картофельными блинчиками с острым ямайским соусом — усовершенствованный Эйбом рецепт. Запивали мы все это сладким израильским вином.

— А тебе уже сообщили условия, на которых тебя сокращают? — спросила я у Рути с набитым печенкой ртом.

Публика, сидящая в зале, удивленно ахнула. Все застыли в немом ужасе — вилки с едой зависли в воздухе на полпути ко ртам, стаканы так и не достигли пунктов назначения, а несколько человек принялись троекратно плеваться через плечо, дабы отвести от себя дурной глаз.

— Что? Ну что такого я сказала? — громко спросила я.

Элегантный мужчина в деловом костюме, сидящий за соседним столиком, нагнулся и сильно сжал мне руку:

— Извините, конечно, но неужели вы думаете, что мы все так и горим желанием слышать вот это вот слово во время своего ужина?

— Какое слово? Сокращение?

Посетители снова ахнули и отвернулись от нас. Я увидела, что в ресторан вошел Володя, и помахала ему рукой. Это я отправила ему сообщение, когда Рути отвернулась, и попросила прийти сюда. Он был в пижаме, поверх которой накинул куртку, а под мышкой нес затрепанную книжку «Доктор Живаго».

— Где ты сейчас читаешь? — поинтересовалась я.

— Там, где Лара пошла на станцию, а Юрий сказал, что встретится с ней уже там.

— Ты правда не знаешь, что случится дальше? — удивилась я.

— Нет-нет, только не рассказывай! — зашикал он на меня.

— Как ты можешь быть русским и не знать сюжета «Доктора Живаго»? — изумилась я.

— Ну, что тут сказать? Видимо, тот урок в школе я прогулял, — улыбнулся Володя.

Я вывернула свои карманы. Скомканные платки, комки нежеваной жвачки, монетки, штраф за парковку в неположенном месте… Наконец я выудила конверт от Ивана.

— Что там написано? — спросила я.

Володя оглянулся. Парочка за соседним столом наблюдала за нами с явным интересом. Я встала, взяла Володю за руку, и мы вышли на улицу. Он поднес рисунок к уличному фонарю и сощурился, пытаясь прочесть текст.

— Тут написано: «Я не могу без тебя, давай будем как в начале. Я так тебя люблю».

Я снова расплакалась. На этот раз довольно симпатично: по щекам сбежала пара слезинок, оставив аккуратный след.

— Хло, только не веди себя, как Юрий Живаго… — заговорил Володя. — Беги на вокзал, не упускай свой шанс на счастье.

— Ах ты, врун, ты же сказал, что не знаешь, что там дальше, — ответила я, стукнув его по плечу.

Володя неопределенно пожал плечами.

— Да и вообще, а как же все твои речи про осторожность и семью? — возмутилась я.

— Иногда устоять перед любовью просто невозможно, — улыбнулся он.

— Люблю русских, — призналась я, обняв его. — Вы такие страстные и романтичные.

Кстати говоря, то, что Юрий отказался от любви к Ларе, ничего хорошего ему не принесло. В итоге он остался и без Тони, и без Лары. Умирал в одиночестве в Москве. Мне показалось, будто сама Вселенная посылает мне знак, указывает путь назад. Я поцеловала Володю и вернулась в ресторан.

— Ну и что там было написано? — спросила густо накрашенная матрона с соседнего столика, шествуя мимо нас к выходу.

— Не скажу, — ответила я.

— Вот ведь, все удовольствие испортили, — фыркнула она, махнув на меня рукой.

— Пошли, Рути, — позвала я подругу, рассчитываясь с Эйбом.

Он вложил мне в руку маленький пакетик с травкой.

— Это для Грега, — пояснил он.

Я послала ему воздушный поцелуй, и мы с Рути вывалились на улицу.

— Пошли к тебе, — предложила я. — Ты понюхаешь этой своей белой дряни, а я выкурю травку Грега.

— Ты прямо в животное превратилась, — заметила Рути. — Накурившееся животное.

После этого момента я мало что помнила, все терялось в какой-то дымке. Правда, помню, как лежала на полу у Рути на кухне, курила косяк и смотрела, как она снюхивает кокаиновую дорожку, запутанно петляющую вокруг ножек стола.

— И кто сказал, что кокаин нужно высыпать ровной дорожкой? — бухтела Рути. — Скучно, скучно, скучно!!! Я хочу жизни, движения! Хочу делать круги, квадраты, закорючки, изобретать новые формы!

Какими же мы чувствовали себя умными, интересными, талантливыми, остроумными и обаятельными! И у нас было столько тем для разговора! К сожалению, я не очень хорошо помню, о чем мы говорили, но уверена, что мы разрешили немало проблем — как своих личных, так и человечества в целом.

— Ну, все! — вскрикнула в какой-то момент Рути. — Придумала! Я залью замки в машине Дэвида Гибсона-Хрениксона суперклеем. Будет знать, как меня сокращать! Ублюдок! Представляю, каким дураком он будет выглядеть, когда не сможет открыть собственный «сааб» и поедет домой общественным транспортом, как все мы — безработные, потерявшие свои места из-за таких, как он! — возмущенно добавила она и для пущего эффекта ткнула пальцем в воздух.

Потом, кажется, я писала невыносимо длинное сообщение Ивану, в котором, если не ошибаюсь, говорилось примерно следующее: «Мне так жаль, что мы расстались, ты должен знать, что очень важен для меня и что за эти несколько месяцев ты пробудил меня ото сна. Мы — родственные души, между нами какая-то уникальная связь. Благодаря тебе я снова начала чувствовать, ты тронул меня и мои чувства так, как не трогал уже никто долгие годы, ты открыл мое сердце и…»

— Краткость — сестра таланта, — лаконично заметила Рути, пока я насиловала кнопки телефона.

— Да знаю я. Но мне нужно ему это сказать. Это очень, очень важно! Я это только сейчас поняла, — отмахнулась я. Мне казалось, мои пальцы обрели собственный разум.

«Меня слишком ошеломил наш роман, вот я и подумала, что нам надо расстаться, но теперь я понимаю, как жестоко я ошибалась! С того самого дня я не испытываю ничего, кроме горя и тоски. Я так хочу увидеть тебя, моя любовь, так хочу вновь оказаться в твоих объятиях».

И перед тем, как нажать кнопку «Отправить», я в порыве накатившей вдруг на меня похоти добавила: «А еще хочу почувствовать тебя внутри себя, хочу, чтобы мы еще раз воспарили в облаках неземного наслаждения».

На следующее утро, вспомнив эти строки, я залилась краской. Истина в вине, говорите? Возможно. Глупость в наркотиках — вот это уж точно.

Я лежала в постели, пунцовая от стыда. Неуверенно протянув руку, ощупала кровать слева от себя. Пусто. Я взглянула на часы: час. Интересно, час чего? Дня, ночи? Сквозь шторы, до сих пор плотно задернутые, пробивался лучик света. О господи, да я проспала полдня! Во сколько я вернулась домой? Помню, в половине восьмого утра Рути открывала очередную бутылку вина. А потом встала Сефи, и мы отправили ее в соседнюю лавку за газетами и сигаретами. (Ночью нас вдруг осенило, что курить — это круто и по-взрослому.)

— Как это они продали тебе сигареты? — спросила Рути у дочки, когда та вернулась.

— Спокойно, — пожала плечами Сефи. — Я просто сказала им, что моя мама так напилась, что сама спуститься не в состоянии.

Эти слова нас немного отрезвили, и я каким-то чудом добралась до парка, в котором уже проходило утреннее собрание местных алкашей. Они валялись на скамейках, судорожно сжимая в руках банки из-под пива. Теперь я понимала, каково им; я очутилась среди своих. Я стояла перед входной дверью, ежась от холодного воздуха зимней воскресной ночи. Ключи я забыла. Постояв пару минут перед дверью, начала бросать камешки в окно нашей спальни. В окно я, конечно, не попала, зато залепила камнем по несчастному голубю (одному из любимцев Мадж), который пролетал мимо. Его жалобный крик разбудил Грега, и тот с мрачным видом подошел к окну. Затем спустился вниз и, не сказав ни слова, впустил меня в дом.


И вот я лежу в кровати. Рот как будто набили песком, в руки и ноги натыкали сотни иголок, а голову пару раз приложили о стену. В доме стояла тишина. Я нашла телефон и утянула его в свое убежище. Скрывшись под одеялами, набрала номер.

— Рути? — прохрипела я.

— Мне очень жаль, — послышался голос Рути. — Боюсь, ваша подруга мертва. Похоже, передозировка наркотиков. А я просто ее ходячий труп.

— Черт, Рути, мне так стыдно, что вчера так получилось.

— А мне нет, — откликнулась она. — Я даже рада. Это стало достойным завершением моей эпопеи. Я нанюхалась так, что аж затошнило. После того как ты вчера ушла, я подумала и поняла, что это ни разу не забавно, не остроумно и не круто. Я спустила остатки своих запасов в туалет, призналась во всем Ричарду и посетила собрание Анонимных наркоманов в Ноттинг-хилл-гейте.

— Знакомых не встретила?

— Ничего не знаю, я дала клятву, что ничего никому не расскажу.

— Какая ты зануда, — вздохнула я.

Мне было совестно, что вчера я подбивала Рути принять еще кокаина, хотя перед этим делала все, чтобы отвадить ее от наркотика. Значит, беседа, которую я втайне от подруги неделю назад провела с Ричардом, теряла всякий смысл. Я узнала, когда Рути не будет дома, и в один из таких дней отправилась к ее мужу. Он сидел у себя в кабинете, обложившись книжками по древнегреческой письменности. С Рути не все в порядке, сказала я, она пристрастилась к кокаину. Ричарда эта новость явно поставила в тупик, и я поняла, что мне придется привести пример из близкой ему области.

— Кокаин ведь известен человечеству уже многие века, — пустилась в объяснения я. — Может, древние греки были к нему так же неравнодушны, как и древние египтяне?

— Да, конечно, — сказал Ричард. Лицо его тут же просветлело, и он начал потирать переносицу, как делал всегда, когда хотел что-то сказать. — Учеными доказано, что во время Олимпийских игр некоторые атлеты использовали разные способы для улучшения результатов: пили, принимали стимулирующие препараты, жевали опиаты. Как ты, конечно, знаешь, в триста девяносто пятом году нашей эры Олимпийские игры отменили, а Олимпию разграбили и разрушили.

Я этого не знала, но все равно кивнула. Ричард на секунду замолчал и горестно покачал головой, по всей видимости сокрушаясь о печальной судьбе Олимпии.

— Когда в тысяча восемьсот девяносто шестом году в Афинах возобновили Олимпийские игры, — продолжил он, — некоторые их участники использовали в качестве допинга кокаин. — Ричард аккуратно положил книгу, предварительно пометив кожаной закладкой место, на котором остановился, и подошел к письменному столу. На нем серебристо сверкала дань современному миру: ноутбук «Эппл». Ричард открыл поисковый сайт и вбил слова «Кокаиновая зависимость». — Спасибо, что рассказала мне, Хло, — добавил он. — Я знаю, в последнее время Рути не слишком-то счастлива.

Я попросила его не выдавать меня, но, по-моему, он меня не услышал. Я ушла, а он остался изучать проблемы зависимости от кокаина и заносить свои заметки в изящную черную записную книжку.

— …И как Ричард реагировал? — спросила я у Рути, опасливо думая, не настучал ли он на меня.

— Вроде бы даже обрадовался, что я наконец рассказала ему, из-за чего последние месяцы была такой мегерой. Обнял меня, сказал, что любит и сделает все, что в его силах, чтобы мне помочь.

— Выходит, какой-то смысл в мужьях все-таки есть? — заключила я.

— Ну, не будем торопиться. Хотя признаю, на данном этапе мой муж не совсем бесполезен.

— Господи, — охнула я, вдруг вспомнив события вчерашней ночи, — как же тебе повезло, что ты уже умерла. Завидую.

Я достала свой мобильник из запертого шкафчика, куда убрала его вчера вечером, несмотря на то, что была вдрызг пьяна. Мои сообщения Ивану никуда не делись — лежали себе спокойно в папочке «черновики». Слава богу, я их не отправила! Проснувшись, я твердо решила, что не буду с ним общаться. Нашим отношениям пришел конец. Бесповоротно. Финиш. Вдруг телефон в моих руках зажужжал. От неожиданности я подпрыгнула. Может, Иван? Нет, это было всего лишь сообщение от Грега: «Напиши, когда соизволишь встать». М-да, очевидно, я впала в немилость. Я отправила ответное сообщение: «Я проснулась».

Никогда раньше мне не доводилось видеть женщину, что смотрела на меня тем утром из зеркала: какая-то незнакомка, притом намного меня старше. Черные круги вокруг глаз, в которых сквозило отчаяние, сальные волосы, свисающие на опухшее лицо, которое ни при каких условиях нельзя назвать красивым. Я напустила в ванну воду, прокралась через пустой дом (который на каждый мой шаг отзывался жалобным скрипом половиц), набрала овощей и холодных мокрых чайных пакетиков. Все это я аккуратно разложила на краю ванны. Обычным огурцом тут явно не обойдешься; в таком состоянии мне понадобится целый продуктовый набор, чтобы умерить красноту воспаленных глаз. Я добавила в воду эфирного масла, залезла в ванну, расслабилась и взмолилась, прося матушку-природу нейтрализовать вред, нанесенный алкоголем и наркотиками. А как хорошо все начиналось! Мой разум считал, что я все еще подросток, но вот тело… Тело безапелляционно заявляло, что я — женщина средних лет, которой подобное издевательство над организмом уже не по силам. Ни одно из привычных средств не помогало. Я устала, чувствовала себя совершенно разбитой, подумывала даже показаться врачу, но потом одернула сама себя: вряд ли он одобрит мой загул. Может, ПП права? Может, секс и вправду служил мне топливом? И вот теперь бак пуст, и скоро мой двигатель закашляет, зарычит и умрет.


Глава двадцать первая


Пирог «Унижение» (он же пирог с потрошками) по рецепту Хлои Живаго


История названия этого пирога восходит ко временам правления Вильгельма Завоевателя. За обедом феодалу подавали мясо оленя, а прислуге доставались лишь внутренности — сердце, печень, почки и все прочее. С тех пор английское выражение «есть пирог с потрохами» стало синонимом слова «унижение». Я не очень-то люблю потрошки — на мой взгляд, никакой проступок не заслуживает столь жестокого унижения, — так что я сжульничала и заменила потроха говядиной. Конечно, этот пирог больше подходит принцу, чем нищему.


Для начинки:

1 столовая ложка муки, смешанной с солью, перцем и чайной ложкой корицы;

700 г качественного стейка, порезать на кубики и потушить;

1 столовая ложка оливкового масла;

1 измельченная средняя луковица;

5 морковок, порезанных на брусочки (я обычно беру морковь сорта «Шантене», высшего качества);

1 чашка воды;

1 чашка красного вина;

1 чайная ложка порошкового овощного бульона «Мариголд» или кубик бульона «Оксо»;

полчашки муки;

4 столовые ложки воды;

пара-тройка слез раскаяния.


Смешайте столовую ложку муки с приправами в полиэтиленовом пакете; туда же положите говядину и хорошенько потрясите, чтобы мясо покрылось приправами. Подогрейте в скороварке немного оливкового масла и поджарьте мясо вместе с луком. Добавьте морковь, чашку воды и вино. Затем влейте разведенный бульон «Мариголд» (или, если вы предпочитаете более темный цвет бульона, возьмите кубик «Оксо»). Держите на сильном огне несколько минут, затем убавьте огонь и оставьте еще на десять минут. Добавьте четыре столовые ложки холодной воды и слез раскаяния к муке и смешайте до получения однородной массы. Покройте полученной массой говядину и морковь и тщательно перемешайте.


Для теста:

100 г масла;

полторы чашки муки;

соль;

1 яичный желток;

холодная вода;

1 яйцо для глазури.


Пока готовится говядина, порубите масло и руками мешайте его с мукой и солью, пока масса не станет похожа на хлебные крошки. Добавьте яичный желток и воду. Замесите тесто и разделите его на две части. Первую половину раскатайте на присыпанной мукой доске и выложите в смазанную маслом форму радиусом примерно 23 сантиметра. Выложите на тесто мясо с морковью и накройте начинку второй половиной раскатанного теста. Поверхность смажьте взбитым яйцом и острым ножом сделайте несколько надрезов. Затем на полчаса поставьте в разогретую до 180 °C духовку.


Разумеется, моя недавняя выходка не способствовала налаживанию отношений с мужем. И, честно говоря, винить его в этом не приходилось. Я предпринимала попытки помириться, но Грег вообще перестал со мной разговаривать.

Как-то вечером я зашла к Китти и увидела, что она собирает чемодан. Она передала мне письмо, написанное розовой ручкой и адресованное нам с Грегом:


«Дорогие мама и папа!

Я так больше не могу. Не знаю, когда вернусь. Почему вы ссоритесь? Люди, которые прожили так долго вместе, должны становиться друг другу ближе, а не наоборот. Я люблю вас, но вынуждена уйти.

С любовью, ваша дочь Китти».


Попытка Китти сбежать из дома впечатлила даже Грега. Ее реакция помогла нам понять, что мы ведем себя как неразумные дети. Забавно — именно Китти дала мне толчок, благодаря которому я решилась порвать с Иваном, но это ничего не спасло; даже наоборот, наши отношения с Грегом только ухудшились. Странно: когда я изменяла мужу, наш брак казался прочнее, чем стал теперь. В тот же вечер Лео явился домой пьяным и заблевал весь холл. Он стоял напротив меня, пошатываясь, икал и плакал.

— Ненавижу себя, — пробормотал он. — Я очень, очень тебя люблю, а себя ненавижу.

— Что ты пил? — спросила я.

— Водку, — сказал он, обнял меня и рухнул на пол, где и отключился ненадолго, прежде чем проснуться и вновь начать блевать.

— Нельзя давать ему спать, — сказала я, повернувшись к Грегу, — он может захлебнуться.

Мы с Грегом отнесли сына в душ. Я не видела Лео голым уже много лет, последний раз — задолго до полового созревания, когда у него еще было совсем детское тело. Правильно говорят: дуб вырастает из желудя. Я была так поражена, что не могла отвести от него глаз. Куда делся мой маленький мальчик? Помню, как я впервые взяла его на руки. Акушерка передала мне маленький, туго спеленутый сверточек и сказала:

— Вот ваш сын.

Я гордо улыбнулась — мне не верилось, что мое женское тело произвело на свет этого крошечного, но абсолютно идеального мужчину — без сомнения, самый умный поступок в моей жизни. И вот теперь не успела я и глазом моргнуть, а он стоит под душем — пьяный голый мужик. Но, помимо этого, он все еще был беспомощен, все еще нуждался в моей защите и все еще был моим крошечным сыном.

— Я всего несколько рюмок выпил, мам.

— У него сахар скакнет, — обеспокоенно заметил Грег. — Надо в больницу везти.

— Я отвезу, — решила я. — А ты оставайся с Китти.

В больнице Лео вырвало на ботинки какого-то мужчины, после чего он без сознания свалился на пол. Это было чересчур даже для закаленных скандалистов, ошивавшихся в приемной «Скорой помощи». Все они посмотрели на меня с осуждением. Что ты за мать, если позволила сыну так нажраться?

— Представляю, как вы обрадовались, увидев его в таком состоянии, — процедила медсестра, укладывая Лео в койку, и стала измерять уровень сахара в его крови.

— Да уж, я просто в восторге, — криво усмехнулась я.

Я сидела у кровати сына всю ночь. Смотрела, как с улицы в безопасное тепло больницы приводят и приносят пожилых пьянчужек и бродяг. Мое внимание привлек один из алкашей — высокий мужчина в потрепанном, но все еще сохраняющем налет элегантности костюме. С медсестрами он был вежлив и обходителен, а слова выговаривал с излишней отчетливостью, как пьяный, пытающийся скрыть, что он пьян. Я видела, как он улегся на кровать, пригладил серебристые волосы и утонченным, но привычным жестом положил рядом с собой шляпу; было ясно, что здесь он не в первый раз. Через секунду к нему подошла медсестра и, улыбнувшись, отсалютовала:

— Добрый вечер, господин мэр!

Как же он докатился до вытрезвителя, задумалась я. Пьянка за пьянкой, и он сам не заметил, как маленькая человеческая слабость вдруг превратилась в убийцу карьеры? Я повернулась к Лео. Туман в его глазах потихоньку сменялся стыдом. Он тоже обратил внимание на этого алкоголика. Мне даже не пришлось ничего ему говорить; я поняла, что он усвоил урок. Иногда, чтобы перейти к новому этапу жизни, необходим кризис. Может, роман с Иваном был нужен нам с Грегом, чтобы мы смогли двигаться дальше? Не знаю уж как и почему, но, сидя в больнице и слушая ровное дыхание своего сына, я окончательно решила оставить Ивана в прошлом и сосредоточиться на нашем с Грегом будущем.


Впрочем, жизнь моя легче не стала. Все осторожные и неуверенные попытки высунуть нос и лапы из maison du chien[28 - Собачья конура (фр.).] и вернуть расположение Грега с треском провалились. При детях он делал вид, будто все нормально, а когда мы оставались наедине, разговаривал со мной сухо и очень недружелюбно.

— Ну, как там у вас? — однажды утром в кафе спросила меня Рути.

— Плохо, — лаконично ответила я.

— Секс?

— Отсутствует.

— Может, вам стоит об этом поговорить? — предположила Рути. — В конце концов, ты ведь у нас миссис Облегчите-душу-разговором; ты этим вообще-то на жизнь зарабатываешь.

— Я в курсе. Проблема в том, что я, судя по всему, утратила право на задушевные беседы, после того как завела роман на стороне, — грустно объяснила я.

Трудно было злиться на Грега за то, что он не хотел заниматься со мной тем, чем я с таким удовольствием занималась с другим мужчиной. А еще труднее было жить и не думать постоянно об Иване и о его поцелуях. В последние несколько дней он снова начал слать мне эсэмэски. До сих пор я сдерживалась и не отвечала ему. Хотя признаюсь честно: несмотря на все клятвы и обещания, меня так и подмывало это сделать.

Выхода у меня не оставалось — приходилось заново очаровывать собственного мужа, и первым делом следовало проглотить свою гордость — в прямом и переносном смысле. Ну и поделиться этим блюдом с Грегом. Все-таки путь к сердцу мужчины лежит не через грудь, как многие ошибочно думают, а через желудок.

— Что это ты задумала, а, мам? — спросила Китти, пока я чистила овощи.

— В смысле? — не поняла я. — Ничего, просто ужин готовлю.

— Ну конечно, — не поверила Китти. — У тебя лицо мечтательное. Я уж боялась, больше тебя такой не увижу, — грустно добавила она.

В тот момент я как раз вспоминала Ивана. Можно подумать, Китти до сих пор сидит у меня в утробе и через пуповину делит со мной все эмоции и ощущения; впрочем, она всегда чувствовала, когда со мной что-то было не так. От дальнейшего допроса меня спас звонок ее мобильного. Она читала сообщение, и лицо ее светлело на глазах. Она протянула мне телефон с эсэмэской. «Как бы я хотел быть с тобой рядом».

— От кого это? — поинтересовалась я.

— От Макса. Мы с ним встречаемся, — сообщила дочь.

— С каких это пор?

— Со вчерашнего дня.

Как же у них все просто, потрясающе; Макс позвонил Китти и предложил ей стать его девушкой. Она попросила его не вешать трубку, пока она перезвонит Джо, который был ее бойфрендом последние две недели, и скажет, что бросает его. И вот теперь Китти и Макс встречаются, хотя на самом деле они не встречаются в подлинном смысле слова. Через пару дней или недель один из них бросит второго, вероятно по телефону или при помощи эсэмэски, и начнет встречаться с кем-нибудь еще, скорее всего с лучшим другом или подругой брошенного. Отличная тренировка для будущих серьезных романов. Жалко, что с возрастом все так усложняется. Может, надо было сказать Грегу, что я его бросаю, и начать гулять с Иваном? Судя по тому, с какой частотой Китти и ее подружки бросали одних бойфрендов и заводили новых, теперь никому не нужны долгие стабильные отношения. Может, теперь актуальна последовательная моногамия, когда один любовник сменяет другого? Эх, хорошо бы отношения были похожи на замену лампочек: перегорела одна, вставляем другую.

Тут зажжужал мой телефон. Пришло сообщение от Ивана: «Как бы я хотел быть с тобой рядом».

— Дай посмотреть, — потребовала Китти, протягивая руку.

Я спрятала телефон.

— Но я же тебе свое показала! — возмутилась она.

— Прости, зайка, но это от пациента, — соврала я.

Китти недоверчиво хмыкнула и направилась к двери, столкнувшись по пути с Лео.

— Лео, отвали, — буркнула она.

— Датысамаотвалитыващекемсебявозомниладурамалолетняянесмейговоритьмне отвали!

Я уставилась на сына, пораженная не столько грубостью его слов, сколько скоростью, с какой он их выпалил.

— Здоровомамчеготакоетычеготакнаменяуставилась?

— Не говори со своей сестрой в таком тоне, — отреагировала я. — Что с тобой вообще такое? Ты последние два года был таким молчуном, а тут прямо прорвало.

— НуэтопотомучтояхочустатьбелымТвистаонсамыйкрутойчувакномеродинврэпе говоритбыстреевсехвмиреаяхочустатьегоаналогомвАнглиипоэтомуипрактикуюсьговоритьоченьоченьбыстро, — выдал Лео.

— Господи помилуй, — пробормотала я.

— Невероятно, — преувеличенно медленно сказал Лео. — Ты все жалуешься и жалуешься, даже теперь, когда я заговорил. Ты ничего не понимаешь! Я наконец понял, чем хочу заниматься в жизни, а ты!.. — воскликнул он и выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью.

Сцена была готова для примирительного семейного ужина. Грег с детьми молча сидели за столом, пока я подавала еду. В кои-то веки никого, кроме нас четверых, дома не было, но это только подчеркивало напряженность обстановки. Грег ел, уткнувшись носом в газету. Время от времени он раздраженно одергивал детей, которые слишком громко чавкали или хватали не подходящие для очередного блюда приборы. Когда никто не отвлекается на разговоры и шутки, плохие манеры соседа по столу особенно заметны. Дети прекрасно это понимали, поэтому, быстро проглотив ужин, тут же смылись. Мы с Грегом продолжили есть в полной тишине. Но вскоре пирог сделал свое дело, и муж расслабился, опустил газету и впервые, как мне показалось, за долгие годы посмотрел мне в глаза. Я замерла. Вилка с большим куском пирога остановилась на полпути.

— Знаешь, — задумчиво произнес Грег, — так приятно смотреть, с каким аппетитом ты глотаешь унижение…

Я рассмеялась и встала, чтобы положить ему добавки.

— Взаимно, — сказала я и осторожно погладила его по руке.

— Давай попробуем быть добрее друг к другу, — предложила я мужу вечером в постели. И прижалась к нему всем телом, надеясь, что мы наконец наладим и физический контакт тоже.

— Я очень устал, — заявил Грег, отодвинулся и повернулся ко мне спиной.

Какое-то время после этого я не могла заснуть. Лежала, прислушивалась к звукам дождя за окном и смотрела, как движутся флуоресцентные стрелки на часах. Вскоре они доползли до отметки в два часа. Иногда, когда рядом с тобой близкий человек, чувствуешь себя более одиноко, чем если бы вообще никого не было.


Во вторник утром на автоответчике в кабинете меня ждало сразу три сообщения от Джины. С каждым последующим посланием в ее голосе все громче звучали истеричные нотки — до свадьбы оставались считаные часы, и невеста отчаянно паниковала. Нынче днем ей предстояло выйти замуж. Я вздохнула и набрала номер.

— Хло, как вы думаете, счастье в браке вообще возможно? — спросила Джина напряженным и перепуганным голосом.

— Я думаю, что от брака просто не стоит ожидать слишком многого, — ответила я. — Ну и помнить не только о плохом, но и о хорошем.

— Я не уверена, что выдержу, — пожаловалась Джина.

— Не думала уж, что буду цитировать Долли Партон, — заметила я, — но я как-то читала интервью с ней, и у нее там спросили, как ей удается быть такой жизнерадостной, несмотря на тяжелую и несчастную судьбу. Так вот, Долли ответила: «Я просто сделала выбор и решила быть счастливой». Это не так уж сложно, Джина. Просто выберите для себя счастье. У вас ведь чудный жених, и вы с ним друг друга любите. Увидимся на свадьбе, — попрощалась я.

Церемонию решили провести в доме родителей Джины. Это оказался огромный особняк на краю Холланд-парка. По обе стороны от ступеней, ведущих к входной двери, сияли сотни белоснежных лилий. У дверей меня встретила служанка в форменной одежде. Она помогла мне снять пальто, и я влилась в толпу гостей, которые так же, как и я, стремились ухватить по бокалу шампанского. Я неважно себя чувствовала; кроме того, гомон голосов, принадлежавших, несомненно, любезным и хорошо воспитанным людям, меня оглушал, и мне страшно хотелось в туалет. Поднявшись наверх, я остановилась на лестничной площадке, пытаясь решить, какая же из множества дверей ведет в туалет. Вдруг я услышала скрип открываемой двери и чьи-то голоса. Ко мне вышла Джина в белой пене платья. Смеясь, она поправляла локоны, выбившиеся из высокой прически. Позади нее я разглядела мужчину — он заправлял рубашку в брюки.

— Вы разве не знаете, что жениху нельзя видеть невесту до свадьбы, это плохая примета! — воскликнула я, улыбаясь.

Джина молча на меня посмотрела.

— А, — дошло до меня наконец, — это не жених. Понятно.

— Мы решили попрощаться, — объяснила Джина. — Ну, я ведь пока не замужем.

Я подняла руку, чтобы остановить поток ее объяснений. Мы были не на сеансе, так что я просто пожелала ей счастья и уверила ее, что она выглядит совершенно божественно. Ведь именно это принято говорить невестам, а в данном случае я даже не покривила душой: она и правда вся лучилась от счастья и была прекрасна, как любая дама, которую только что полностью удовлетворили сексуально.

В конце концов я нашла ванную и тщательно изучила свое отражение в зеркале. Выглядела я, честно говоря, не ахти. Я присела на край унитаза, смочила водой одно из гостевых полотенец с аппликациями — типичный атрибут зажиточного среднего класса — и приложила влажную холодную ткань ко лбу. Потом сползла на первый этаж, где совсем скоро должна была начаться церемония. Гостиная у родителей Джины была по крайней мере десять метров в длину; высокие французские окна выходили прямо в огромный сад, в котором только-только начали оживать большие деревья. Кое-где на голых ветвях виднелись нежные зеленые листочки. На клумбах красовались ранние нарциссы. Вдоль обеих стен комнаты рядами выстроились стулья. Посередине между ними зиял проход. Внутри гостиной стояли еще лилии, и от их тяжелого запаха меня вдруг затошнило. Джина стояла рядом со своим отцом, ее тонкую фигурку освещал льющийся из окна весенний солнечный свет. Присаживаясь, я ободряюще ей улыбнулась. Мне показалось, она вот-вот разрыдается. Джина смотрела не на симпатичного жениха, с любовью глядящего на нее от алтаря, а на того мужчину, с которым я застала ее наверху. Ее даже немного качнуло в его сторону, когда она шагала мимо него по проходу. Их притягивало друг к другу, словно магнитом. Джина споткнулась, застыла на мгновение, затем выпрямила плечи и прошествовала дальше. Когда отец «передавал» Джину жениху, мне вдруг почудилось, что она похожа на заключенного, которого со скамьи подсудимых отправляют в тюрьму, где его уже заждались сокамерники. Я знала то, что для Джины пока оставалось загадкой: ее роман с тем мужчиной, что задумчиво сидел среди гостей, еще далеко не завершился. Соринка в чужом глазу всегда заметнее бревна в собственном, подумала я. Между ними до сих пор что-то есть, не сомневалась я, и мы с Иваном в этом отношении не сильно от них отличаемся. Нам надо было увидеться.

Позже, когда я пыталась выскользнуть с приема незамеченной, меня настигла и схватила за руку угловатая женщина в костюме цвета фуксии.

— Вы, наверное, Хлоя Живаго, — кивнула она. — Я — мама Джины. Спасибо вам за все, что вы для нее сделали. Если бы не вы, нам бы, наверное, никогда не увидеть ее под венцом. — Она перевела взгляд на Джину, которая стояла рядом с новоиспеченным мужем и улыбалась в фотокамеру.

Все-таки по фотографиям нельзя судить о людях и их отношениях. Они показывают только то, что лежит на поверхности; они могут лгать, и они лгут. Вот эта фотография будет еще долгие годы улыбаться с замусоленных страниц свадебного фотоальбома — секунда фальшивого счастья у молодоженов — и никогда никому не расскажет, что за какой-нибудь час до церемонии невеста покоилась в объятиях другого мужчины. Пока я смотрела на Джину, ее взгляд то и дело ускользал от объектива и останавливался на темной фигуре любовника, который стоял облокотившись о дверной косяк и не сводил с нее глаз.

— Надеюсь, они будут очень счастливы вместе, — сказала я матери Джины.

В этой сказочной истории я играла роль обманщицы, злой феи, которая одурманила Спящую красавицу и заставила ее уколоть палец о веретено. Мне казалось, что, объяснив Джине, что в замужестве нет ничего плохого, я отняла у нее что-то важное.

Пока я спускалась по ступеням на улицу, меня преследовал запах лилий. У меня закружилась голова, и я постояла немного на свежем воздухе. Вдруг мой телефон, у которого я заблаговременно отключила звук, зажжужал в кармане, словно злобная оса. Я не стала отвечать на звонок и пошла в глубь Холланд-парка. В японском садике нашла скамейку, на которой и устроилась. Мне хотелось немного побыть одной. Чем бы там ни грозили отношения с Иваном моему браку, я все равно считала, что мне нужно снова его увидеть. Я сидела и любовалась спокойной гладью японского пруда, в центре которого величественно возвышался белоснежный камень: хранитель более вдумчивого и одухотворенного образа жизни. Телефон снова завибрировал, и я очнулась. Звонил Иван.

— Давай встретимся, Хло, — сказал он. — Я хочу провести с тобой одну, последнюю ночь. Я так по тебе тоскую.

— Знаю. Я тоже, — призналась я.

Его голос грел мне душу. Мне хотелось просто лежать в его объятиях и слушать его рассказы про Россию. Вот это-то мне и нравилось больше всего — даже больше секса — чувство, что из своего мира я переношусь в совсем другой, жизнь в котором все еще бурлит и вибрирует всем богатством возможностей.


Сворачивая на нашу улицу, я из окна машины увидела бегущую куда-то Мадж. Она смеялась и разговаривала сама с собой. Может, безумие стало для нее убежищем, единственным способом спастись от невыносимой тоски реальной жизни? «Наверное, — подумала я, — есть вещи, от которых оправиться просто нельзя: от смерти любви — легко, от смерти ребенка — никогда».

Дома, к моей огромной радости, никого не оказалось, так что за двадцать минут я быстренько приняла душ, переоделась, навела марафет и вышла из дома, чтобы встретиться с Иваном в пригородном отеле. В процессе приготовлений мне позвонила Рути и, узнав о моих планах, выразила свое неодобрение. Однако затем сменила гнев на милость и даже согласилась взять к себе на ночь Лео и Китти.

— Это ведь типично, — вздохнула она. — Последний штрих, последняя прощальная встреча с предметом своей любви. Только следи, чтобы не было передоза.

Грегу я оставила сообщение на автоответчике — пробурчала что-то невнятное про то, что решила все-таки остаться на приеме у Джины и что вернусь только утром, так как свадьбу справляют за городом.


Поездом я добралась до места нашей встречи — гостиницы в Оксфордшире, награжденной мишленовской звездой[29 - Красный путеводитель Мишлен — наиболее известный из ресторанных и отельных рейтингов, оценивающий рестораны и гостиницы по трехзвездочной системе.]. Иван уже ждал меня в спальне, судя по всему специально отделанной под вкусы скрывающихся любовников. Обнаженный, он лежал на огромной кровати с пологом. Раздеваясь, я повернулась к нему спиной. Мы давно не виделись и отвыкли друг от друга, так что я немного стеснялась. Быстро скользнув под одеяло, я оказалась в его объятиях. Я прижалась к нему всем телом, как кошка, которой хочется ласки; было до того приятно чувствовать его рядом, что я чуть не замурлыкала.

— Я так по тебе скучал, — прошептал он после того, как мы занялись любовью.

— И я, — ответила я. Но, по правде говоря, после секса я чувствовала себя какой-то опустошенной; в мечтах все рисовалось намного темпераментнее и радостнее. Мне хотелось поговорить с Иваном, чтобы снова сблизиться.

— Расскажи мне что-нибудь о своей жизни в России, — попросила я, но по его дыханию поняла, что он уже спит.

Я встала, подошла к окну и выглянула на улицу. Было очень темно и тихо, совсем не так, как ночью в городе; я даже слышала, как дышит во сне Иван. Вдали раздался несчастный лай одинокой лисы, зовущей супруга. Я вернулась в постель и включила телефон. Он тут же зазвонил. Это был Грег, и первые же его слова прозвучали для меня громом, которого я всегда так боялась.

— Хло, у меня плохие новости, — произнес он.

— Что случилось? Дети? Что с ними? Что произошло? — перепугалась я.

— Твой папа; у него был сердечный приступ. Сейчас все в порядке, он в больнице. Состояние стабильное, — объяснил Грег.

— О господи, — выдохнула я. — А меня нет…

Вот оно, мое наказание, моя расплата за грехи. За мужчину, лежащего в постели позади меня, я расплачиваюсь отцом, заболевшим в мое отсутствие. Я пообещала Грегу, что приеду, как только смогу, и тут же разбудила Ивана.

— Да все с ним будет в порядке, — сонно пробормотал он.

По мне прокатилась волна ужаса. Начавшись где-то в животе, она прошла через все тело, просочилась до самых кончиков пальцев. Еще с детства для меня не было кошмара страшнее, чем смерть отца. Мне хотелось вскочить, бежать к нему, оказаться дома, увидеть детей и мужа. Что вообще я делаю в этом отеле, с каким-то чужим мужчиной?

— Мне надо домой, — твердо сказала я.

— Уже поздно, — мягко произнес Иван. — Завтра с утра сразу же поедем обратно; Грег ведь сказал, что состояние стабильное. Давай проведем эту ночь вместе. Ты мне обещала, — сказал он и, взяв меня за руку, попытался увлечь обратно в постель.

— Не могу, — затрясла головой я. — Мне надо ехать, надо увидеться с папой; я ему нужна!

Мягкое тепло постели было полной противоположностью темному и холодному водовороту страха, в который меня затягивало все сильнее.

— Но мне ты тоже нужна, Хло. — Иван тяжело вздохнул — капризный ребенок, у которого отняли игрушку. Обычная жизнь плохо сочетается с любовными романами на стороне.

— Прости, милый, — взяла я его за руку. — Ты ведь все понимаешь, верно?

Иван с видимым усилием натянуто улыбнулся.

— Конечно. Ну, последний поезд все равно уже ушел. Я тебя отвезу, — решил он.

Пока мы ехали, я кое-что вспомнила: сегодня, занимаясь сексом с Иваном, я думала о муже.


Глава двадцать вторая


Когда я приехала в больницу, была уже ночь. У входа курили больные, которых не остановила ни холодная погода на улице, ни волочащиеся за ними капельницы. Они цеплялись за жизнь, сами же ее и разрушая, и крепко сжимали в пальцах сигарету, пока она не превращалась в длинный горячий столбик пепла. Можно было подумать, что они не приближают собственную кончину, а надеются вытянуть из сигарет еще одну жизнь. Интересно, до какой стадии должна дойти болезнь, чтобы страх смерти победил привычку? Я смотрела на мужчину с ампутированной ногой — он зажигал новую сигарету от окурка старой. Выглядел он как типичный курильщик — худющий, с землистым лицом, он буквально стоял одной ногой в могиле. Поймав мой взгляд, он пожал плечами, словно говоря: «Ну что я могу поделать?»

Холл больницы освещали тусклые лампы; за стойкой тихо разговаривала по телефону медсестра, чьи груди, казалось, вот-вот выпрыгнут из тугой форменной рубашки. Я бы сказала, она больше походила на актрису из сериала про врачей, чем на настоящего профессионального медика. Странная штука; даже волнуясь, я не перестаю подмечать совершенно ненужные мне детали; мои переживания лишь подчеркивают их полную абсурдность.

— Вы не подскажете, где лежит Берти Живаго? — спросила я.

— Часы посещения уже закончились, — ответила медсестра, демонстративно опустив глаза на часики, приколотые к пышному бюсту.

— Я его дочь, — объяснила я.

Она окинула меня пытливым взглядом, словно искала в моем облике подтверждение этим словам.

— Вам что, свидетельство о рождении показать? — взорвалась я, от страха позабыв о правилах приличия.

— Койка двенадцать, — пробурчала медсестра, уткнувшись в бумаги и сделав вид, что не слышала. — Только ненадолго.

В каждой палате лежало по четыре пациента, большинство тихо спали. Я заглянула в первую палату, и тут же кто-то громко и хрипло раскашлялся. Запах больницы смешивался с раздражающе сладким ароматом цветов и фруктов, и от этой смеси почему-то тянуло отчаянием и горем, частыми спутниками болезней. У меня закружилась голова. Рядом с папиной кроватью дремала в кресле Хельга, ее грудь мерно вздымалась и опускалась в такт с папиной. Отец показался мне совсем маленьким и хрупким. Его кожа на фоне белоснежных больничных простыней выглядела серой. Я подошла, чтобы взять его за руку, но она была опутана проводами, через которые к нему в кровь поступали лекарства. На груди у него были прилеплены датчики, от которых на монитор поступала информация о работе сердца.

Папа дернулся и открыл глаза. Он всегда чувствовал, рядом я или нет; нас связывала та невидимая нить, какая обычно бывает только у матери и ребенка.

— Прости, доченька, — сказал он. — Заставил я вас всех побегать.

— Это я, я тут, я приехала, — улыбнулась я, сжимая его плечо. Он показался мне удивительно хрупким. Мне хотелось прижаться к его груди, чтобы он утешил меня. Меня, расстроившуюся из-за того, что он заболел. Но сейчас утешать надо было его самого, так что я болтала и шутила, хотя и с трудом — в горле у меня стоял комок.

— Что случилось? — спросила я.

— Сидел в кабинете, хотел записать одну новую песенку, и вдруг меня в грудь лягнула огромная лошадь — ну, во всяком случае, мне так показалось. Ну а потом очнулся тут, весь опутанный этими штуками.

— Слава богу, с тобой была Хельга, — вздохнула я. А если бы он был один, сколько бы он пролежал там с приступом, пока я веселилась с мужчиной, который не был ни моим мужем, ни отцом моих детей?

Хельга открыла глаза и улыбнулась.

— Я, пожалуй, оставлю вас двоих ненадолго, — сказала она бодрым и радостным тоном человека, который пытается сделать вид, будто ему совершенно не о чем беспокоиться.

— Мне уже гораздо лучше, — кивнул папа. — Теперь рядом со мной две мои самые любимые женщины.

Хельга погладила папу по щеке, обняла меня и пошла подышать свежим воздухом.

— Мне она очень нравится, пап, — призналась я. — И она так тебя любит.

— Ты ей тоже нравишься, — ответил папа. — И я очень рад — для меня очень важно, чтобы две самые важные женщины моей жизни подружились.

— А где Сэмми?

— Они с Грегом уехали домой, примерно час назад.

— Грег говорил с врачом? — спросила я.

— Я не уверен, что меня вообще осматривали, — улыбнулся папа. — Одна девчушка в белом халатике, по виду лет двенадцати, пришла, посчитала пульс и заявила, что мне придется провести тут все выходные. Вот с ней Грег точно говорил.

Я отправилась к регистрационной стойке. Медсестра из мыльной оперы все еще говорила по телефону, и, судя по тому, как игриво она вертела пуговицу на своей груди, на другом конце провода был ее бойфренд. Я встала прямо перед ней и начала пристально на нее смотреть.

— Я перезвоню вам через минуту, у меня тут Чэ-Эр, — прощебетала она и повесила трубку.

— Чертов Родственничек, — расшифровала я, и она залилась краской. Откуда ей знать, что я проходила практику в больнице и замужем за врачом, а значит, мне наперечет известны все сокращения, которые использует больничный персонал? Я с удовольствием смотрела, как она краснеет.

— Моего отца уже осматривал врач? — спросила я.

— Да, его недавно осматривала доктор Эшби, ординатор из кардиологии.

Та самая двенадцатилетняя девчушка, поняла я.

— А старший врач его смотрел?

— Нет, в выходные его в больнице не бывает.

— А доктор Эшби тут?

— Нет, уже ушла, но, если что, она сразу приедет. Она сочла состояние вашего отца стабильным, — объяснила медсестра.

— Ясно, — хмыкнула я. — А что, если ему вдруг понадобится врач? Сколько времени пройдет, прежде чем кто-нибудь из них сюда доберется?

— Ну, сегодня все же выходные, так что пару часов подождать придется, — ответила она с сочувственной улыбочкой, которую приберегала для таких трудных собеседников, как я.

Я начала закипать.

— Вы так говорите, как будто выходные случаются раз в сто лет, — прошипела я. — Вы вообще понимаете, что выходные выпадают каждую неделю?!

Медсестра перекладывала по столу бумажки. Она аккуратно поставила телефон перпендикулярно башне из пластиковых папок, в которых хранились кучи человеческих жизней, воплощенных в бумаге. Может, она надеялась, что методичное перекладывание неодушевленных предметов меня как-то успокоит?

— Я как-то была не в курсе, что болезни нынче берут отгулы по выходным и нападают на своих жертв только по рабочим дням, — продолжила я.

— Простите, но таков режим работы больницы, — ответила медсестра. — С вашим отцом сейчас все в порядке.

Я перегнулась через ее стол.

— А как бы вы себя чувствовали, если бы это ваш отец лежал в больнице после сердечного приступа? Он ведь не какой-нибудь старик, на которого всем наплевать, не какой-нибудь несчастный неудачник. Все заслуживают лечения, но он — мой отец, человек, у которого полно друзей и любящих родственников, и, если с ним во время вашей смены хоть что-нибудь случится, я персонально прослежу, чтобы вы понесли за это наказание, — выпалила я. Из глаз у меня брызнули слезы, еще немного, и я бы совершенно вышла из себя, но, кажется, моя речь ее проняла. Для нее папа перестал быть обычным пациентом, а стал реальным человеком, у которого есть своя жизнь. За какую-то секунду он стал для нее личностью.

Медсестра нагнулась и положила на мою руку ладонь.

— Не беспокойтесь, мы за ним присмотрим, — пообещала она.

— Спасибо. Простите, что вела себя как типичный Чэ-Эр, — улыбнулась я.

Теперь мы объединились — дочери своих отцов, так что она улыбнулась в ответ и сказала:

— Уверена, будь я на вашем месте, я бы вела себя точно так же.

Когда я вернулась в палату, папа читал газету и имел весьма радостный вид.

— Ну, как твоя поездка на свадебный прием? — поинтересовался он.

— Ха-ха, очень смешно. Что, неужели настолько все заметно?

— Ты же моя дочь, — пожал плечами он.

— Ну, вообще я не уверена, — начала свой рассказ я. — Очень странно было снова его увидеть. И ты был прав, когда говорил о городе повседневной жизни и пригороде романтических забав. Мой город так опустел и зарос, что его скоро сносить уже можно будет, — грустно заметила я. — Покосившиеся дома, разбитые окна. Ты только вспомни, что у меня в последнее время происходило: сын напился и попал в вытрезвитель, муж объявил войну органам местного самоуправления, дочь наверняка в двух шагах от подростковой беременности, а у отца так вообще сердечный приступ.

— Не думаю, что ты хоть чуть-чуть виновата в моем инфаркте или в эксцентричности Грега, — ответила папа. — Правда, поведение Лео и Китти точно на твоей совести, ты же все-таки их мать, — сказал отец и взял меня за руку. — Грег хороший человек, Хло, и он тебя любит. Знаешь известное высказывание Симоны Синьоре?

Я покачала головой.

— «Брак держат не цепи, а нити, тысячи тоненьких ниточек, которыми люди пришивают друг друга многие годы подряд. Вот на чем стоит брак, а не на страсти и даже не на сексе!» И знаешь, мне кажется, она права. Именно это держало меня рядом с твоей мамой и именно поэтому сейчас я так привязан к Хельге.

Тут как раз вернулась Хельга, держа в руках пластиковый стаканчик с безвкусной коричневой жидкостью, которую по какой-то ошибке назвали чаем.

— Берти, ты отлично выглядишь, — заметила она. — Видимо, Хло для тебя — лучшее лекарство.

Папа улыбнулся и похлопал меня по руке.

— Я хочу спать, — заявил он. — Так что, девушки, может, отправитесь по домам и тоже отдохнете?

Мы с Хельгой переглянулись. Я видела, что она не хочет узурпировать мое место, но и оставлять папу одного тоже не желает.

— Вы оставайтесь, но обязательно позвоните, если что, — предупредила я.

— Уж лучше я буду спать в этом кресле, чем в кровати без Берти, — улыбнулась Хельга.

Непросто было передать право ухаживать за папой другой женщине. Обычно он был только моим. Но мне не терпелось попасть домой.

Выйдя из больницы, я включила телефон, на который тут же пришла эсэмэска:

«Позвони мне, чудо. Иван».

Я вдруг поняла, что облик Ивана от меня ускользает. Я с трудом могла вспомнить его лицо и голос, обычно так отчетливо звучавший в моих мыслях. Будто бы я долго болела, и вот наконец вирус отступил, лишив меня всяких сил. Мне показалось, что Иван сейчас странно далек от меня, как будто находился в другой, полузабытой уже жизни. Я набрала его номер.

— Как твой папа? — спросил он.

— В общем, неплохо, только вот бледный очень и слабый, а так все такой же живчик, — ответила я.

— Приезжай обратно в отель, — позвал он и низким хриплым голосом добавил: — Я тебя свяжу и заставлю кончить в пяти разных позах.

— Э-э-э, знаешь, мне правда надо быть рядом с отцом, — пробормотала я. Грязные разговоры как-то не монтировались с больницами и сердечными приступами. — Послушай, мне пора. Поговорим завтра.

Видимо, свидание с Иваном все-таки было передозировкой. Правда, жертвой этой передозировки стала не я, а мой отец.


Дома я увидела Грега, и меня прямо-таки захлестнула волна любви к нему. Было уже глубоко за полночь, и он сидел на диване перед мерцающим экраном телевизора. По бокам от него спали дети, раскинув беспечно руки, как делали в младенчестве. Увидев детей и мужа, я расплакалась. Грег осторожно встал, стараясь не разбудить Лео и Китти. Мы посмотрели друг на друга; он вздохнул и притянул меня к себе. Я разрыдалась у него на плече, всхлипывая от страха за папу, от горя и стыда за то, что произошло между нами.

— Все хорошо, милая, — говорил Грег, гладя меня по голове. — Это ведь небольшой приступ, он немножко отдохнет и снова будет как огурчик.

— Он такой хрупкий, такой худой, — плакала я. — Я не перенесу, если он умрет.

— Я знаю, милая, знаю, — сказал Грег. Он взял меня за подбородок и посмотрел мне в глаза. — Но мы с детьми всегда будем рядом с тобой. Ты была права, когда сказала, что нам нужно быть добрее друг к другу.

И я снова разрыдалась, жалея и папу, и нас с Грегом.

— У всех бывают черные полосы, такова жизнь, — продолжал муж. — Это ведь не значит, что все кончено. Иногда тебе так кажется, а на самом деле ты еще только в середине пути.

Я вдруг поняла, насколько же Грег мудрее и взрослее меня. Именно за это я его когда-то и полюбила. Я ведь ужасно сильно его любила. Когда мы только начали жить вместе, я бежала с работы сломя голову, радовалась, когда видела возле дома его машину — верный признак того, что он уже пришел и ждет меня. Это ведь меня учили понимать людей и их поступки, а не Грега, и все равно он, несмотря на все свои заморочки, оказался гораздо умнее.

Сначала Китти, а потом и Лео открыли глаза и сели. Китти подтолкнула Грега, чтобы он встал ко мне поближе.

— Поцелуйтесь, — велела она.

— Фу, это еще зачем? — возмутился Лео.

— А почему бы и нет? Ты ведь целовался, тогда, в парке, — съябедничала Китти, и Лео ткнул ее в бок.

— Что-что? — переспросила я.

— Он поцеловался с девчонкой, — объяснила Китти.

— Мы это называли «закрутить» с кем-нибудь, — вспомнила я.

— Да-да, нужизньменяетсяитеперьвсеуженетаккаквтвоевремя, — сказал Лео, вспомнив вдруг о карьере белого рэпера. Он угрожающе покосился на Китти.

А мы с Грегом взглянули друг на друга и улыбнулись. Кажется, безумие последних месяцев потихоньку уходило.

— Прости меня, Грег, — сказала я.

— За что?

— За все.

Идиллию вскоре нарушила Дженет, которую рвало в углу, и отдаленные переругивания со второго этажа. Это скандалили Беа и Зузи. Следующий день выдался ясным и солнечным. На кухне Беа нервно намазывала маслом бутерброды, сосредоточенно нахмурив густые брови. На стуле позади стояла Китти и расчесывала Беа волосы, попутно повторяя с ней супружеские клятвы, написанные специально для однополых пар.

— Где ты это откопала? — спросила я, увидев в руках Китти отпечатанные страницы.

— На специальном сайте, миссис и миссис ком, — объяснила Китти со всем превосходством продвинутого ребенка XXI века. — Я их искала, чтобы они знали, что им придется говорить. — Она повернулась обратно к Беа: — Потом ты говоришь: «Я, Беа Хавлова, беру тебя, Зузи Палакову, в законные партнеры».

Хотя до радостного события оставалось еще несколько недель, приготовления к «лесбийской свадьбе», как мы ее прозвали, отнимали у нас все больше и больше времени. (Как-то Лео, учась у Сэмми резьбе по дереву, пока я готовила ужин, выдвинул теорию, согласно которой Беа и Зузи приехали к нам не из Чехии, а с острова Лесбос, и поэтому их следует называть лесбонийками.

— Нужножемнекудатодеватьсвоеобразование, — объяснил он.

— Звучит скорее как название какой-нибудь марсианской расы, — запротестовала я.

— Даодинхренвсеравноонипростокискикоторыхмужикиуженепотискают, — ответил сын, чем немало меня шокировал.)

Лео вошел на кухню и, не глядя, протянул руку и достал из холодильника апельсиновый сок. Никогда еще субботним утром он не вставал так рано.

— Ты очень, очень плохой мальчик, — заговорила Беа. — Ты стоял на стуле и подглядывал за нами с Зузи через дверное стекло!

Лео немного сконфуженно фыркнул, но промолчал.

— Лео! — возмущенно воскликнула я.

— Можетподглядываламожетинетэтоизвестнотолькомнеодномуиникогокромеменяне касается, — протарабанил он, пожав плечами. — Ивообщеянехочуобсуждатьэто сосвоейматерью.

— А еще они с Атласом подглядывают за нами в телескоп, с крыши дома Рути, — добавила Беа, грозно помахивая в сторону Лео ножом.

М-да. Нет, конечно, я ничего не имею против бесхребетных либералов, но все-таки сексуальные игрища лесбиянок в родном доме не очень хорошо влияют на нашего сына и его друзей. Хотя для Атласа это даже полезно — на днях Рути поведала мне, что, по последним сведениям, он все-таки считает себя гетеросексуалом.

Не желая слушать подробности сексуальной жизни своего взрослеющего сына, я сбежала в гостиную. Там уже сидела Зузи. Она вцепилась в кружку с чаем так, словно пыталась получить от нее все тепло, какое только можно. На столике рядом с ней лежал закрытый «Доктор Живаго». Видимо, она наконец-то его дочитала. Остекленевший взгляд Зузи был направлен строго в стену.

— Я всегда думала, что все будет как в сказке, — заговорила она. — Беа… Она любит меня, но достаточно ли сильно? А что, если она найдет себе другую? Что, если я — не ее Лара?

— На такой риск приходится идти ради брака, — ответила я. — Выбери для себя счастье, — вновь изрекла я бессмертную и, похоже, весьма полезную фразу Долли Партон.

Зузи поставила кружку на стол и стала крутить на пальце обручальное кольцо с сапфиром. Символично — сапфир для сапфических невест.

— У нас в Чехии говорят по-другому: «Надейся на лучшее, а жди худшего».

Как я и боялась, чешскую душу примитивной мантрой «будь счастлив» не утешишь. В этом выходцы из Восточной Европы похожи на евреев — только мы умеем перманентно жить на грани катастрофы и постоянно ждать, что будет еще хуже.

— Зузи, а ты когда-нибудь была с мужчиной? — решилась задать вопрос я.

— Пару раз. Но это не для меня. От них так пахнет, что меня прямо тошнит, — призналась она и сморщила веснушчатый нос.

А вот меня в мужчинах чуть ли не больше всего привлекает запах. Конечно, мне нравится, как пахнут только симпатичные мне мужчины. В последнее время в прессе появилось довольно много публикаций на предмет исследований, посвященных феромонам, и я внимательно их изучала, надеясь найти хоть какое-то оправдание своей супружеской измене. Может, во всем виноват мой нос? И что тогда не так с носами геев и лесбиянок, раз им нравятся только представители своего пола? Надо будет рассказать об этом Рути, пусть заставит Атласа понюхать мужчин и женщин. Интересно, чей запах ему понравится больше? Так он быстро и безболезненно выяснит, кто он — гомо- или гетеросексуал. С каждой минутой эта идея захватывала меня все больше и больше; из нее получилась бы неплохая статья для «Психологии сегодня». Впервые за долгое время мне захотелось поработать.

Зузи все еще сидела с кислой миной.

— Вначале Юрий Живаго любит Тоню. Он ведь женился на ней, а потом отправился на войну и влюбился в Лару, заставив Тоню страдать. А что, если я — Тоня, а не Лара? Что, если Беа найдет свою Лару и бросит меня?

— Знаешь, есть одна еврейская поговорка, — сказала я, припомнив один из папиных афоризмов. — Не требуй от сказок слишком многого.

Эта фраза почему-то пришлась Зузи по душе — лицо ее просветлело, и она сбежала вниз к Беа. Похоже, все-таки все в этом мире мечтают жить долго и счастливо.


Когда мы с Сэмми тем же утром пришли навестить папу, он не спал и делал какие-то наброски в нотной тетради. Хельга передала нам, что врач рассчитывает выписать папу через пару дней. Выглядела она совершенно измученной — волосы торчат во все стороны, одежда смятая; даже свеженанесенная помада не могла скрыть ее усталости. Мы велели ей отправиться домой, поспать и переодеться.

— Хельга собирается ко мне переехать, — сообщил нам папа. — Говорит, что будет за мной присматривать. Я-то, конечно, в присмотре не нуждаюсь, но все равно рад, что мы будем жить вместе. Аристотель как-то сказал: «Никто не согласится жить без друзей, даже если ему предложат взамен все прочие блага». Он был прав. В конце концов, раздражение от совместной жизни вполне компенсируют любовь и поддержка. Если инфаркт меня чему и научил, то именно этому, — подытожил папа.

— Я рада за вас, — улыбнулась я. — Хельга нам всем очень нравится. Правда, Сэмми?

— Конечно, — согласился брат. Он старался не встречаться со мной глазами, и я поняла, что даже спустя годы ему кажется, что это нечестно по отношению к маме.

— Тебе тоже пора бы найти себе кого-нибудь, Сэмми, — мягко произнес папа.

— Да у меня есть девушка, испанка. Она работает в «Нивс»[30 - «Нивс» (англ. Nieves) — крупный книжный магазин.].

— Здорово. Я не хочу, чтобы ты был одинок.

В другом конце палаты я заметила медсестру, на которую в прошлый раз наорала. Увидев меня, она улыбнулась. Я подошла к ней.

— Спасибо вам, — поблагодарила я. — Ему уже гораздо лучше.

— Он прекрасный пациент. Хорошо бы все были такими, как ваш папа, — ответила она.

Какой-то мужчина с ближней койки начал сердито кричать:

— Сестра, подойдите ко мне! Сестра! Сестра! — С каждым словом его голос становился все громче.

Я вернулась к папе. На соседней кровати лежал бледный и обессилевший старик. Вокруг на стульях мрачно восседала вся его семья. Судя по лицам, они приготовились к самому плохому. Я смотрела на одну из них — женщину примерно моих лет, видимо дочь старика. Словно почувствовав мой взгляд, она подняла глаза, и мы понимающе улыбнулись друг другу. Обе мы были дочками, привязанными к своим отцам. «Хорошо бы папа пораньше вышел отсюда, вернулся бы к нормальной жизни», — думала я. Мне казалось, что роковая судьба соседа по палате может каким-то образом задеть и его.

— Я хочу поспать. А у вас обоих и так куча дел, так что идите отсюда, — сказал папа, послав каждому из нас по воздушному поцелую.

— Я нашел Арми, — сказал Сэмми, когда мы спускались по лестнице.

— Ну и?

— Он уехал обратно на Ямайку.

— И что теперь?

— Не знаю, могу ли я что-нибудь еще сделать. Наверное, свяжусь с местными властями и узнаю, есть ли у них какая-нибудь информация. А Мадж скажу, что все еще ищу его.

Около входа в больницу все так же несли безмолвное дежурство курильщики, кутающиеся от холода в халаты, надетые поверх свитеров. Когда мы проходили мимо них, зазвонил мой телефон. Это была Рути.

— Мне только что звонила Беа; Зузи пропала, — выпалила она.

— Что значит «пропала»?

— Она оставила Беа записку. Написала, что встретится с ней на железнодорожной станции и что им нужно проверить силу их любви. Но самое главное, она не сказала, на какой именно станции!

Сюжет «Доктора Живаго» воплощался в жизнь: Лара уезжает, а Юрий Живаго обещает, что поедет вслед за ней. Хотя, может, Зузи ближе «Анна Каренина» и она собирается броситься под поезд?

— Что за черт, — выругалась я. — Подожди минуту, мне надо подумать.

Станция. Vokzal, вспомнила я русское слово. Однажды, когда мы с Иваном болтали после секса, он рассказал мне, что русское слово «вокзал» пошло от английской железнодорожной станции Воксалл. Легенда гласит, что царь Николай Первый, приехав с визитом в Лондон в 1844 году, отправился на Воксалл полюбоваться на поезда. По ошибке он счел, что словом «Воксалл» называют вообще все станции в Англии. Конечно, это было всего лишь предположение, но я знала, что в последнее время читали в чешско-русском книжном клубе Володи. Это был шанс.

— Я еду, — сказала я Рути, в очередной раз вынужденная бороться за счастье няньки своих детей. — Кажется, я знаю, где она. Запихивай Беа в такси и гоните на станцию Воксалл.


Уже подбегая к вокзальной станции, я увидела Беа. Она выскочила из такси и бросилась внутрь здания. Я остановилась; это их история, не моя. Дожидаясь развития событий, я набрала номер больницы и выяснила, что папа спит. Вскоре со станции вышли Беа с Зузи. Они шли обнявшись и смеялись сквозь слезы. Когда мы с Сэмми были детьми, то дождик, который шел в солнечный день, называли «слепым».

— Как вы узнали, что она приедет именно сюда? — спросила у меня Беа.

— Vokzal, — ответила я, пожав плечами.

«ПНБ», Пассажиры На Борту, отправила я Рути сообщение, вгрызаясь в будничные пробки. На заднем сиденье девушки ворковали на чешском.

— Я говорю ей, что она чересчур трепетно относится к русской литературе, принимает все слишком близко к сердцу. Поэтому она испугалась и сбежала, — объяснила мне Беа. — Но за это я ее и люблю, за доброе сердце.

Я взглянула на них в салонное зеркало. Зузи склонила голову на плечо Беа, а та поглаживала ее по руке.

— Я — ее Лара, — улыбнулась Зузи.

Как же это наивно — верить, что одной только любви для прочного брака достаточно. Они так меня растрогали, что я чуть не разрыдалась.

Остановив машину у светофора, я снова бросила взгляд на девушек. Беа сидела, по-хозяйски положив руку на чуть выпуклый живот Зузи. Неужели та беременна? Но откуда они взяли сперму? На какую-то секунду в моем мозгу появилась жуткая картина: Беа с Зузи украдкой собирают сперму из ночных поллюций Лео с его одеяла. Тут включился зеленый, и я вдруг с пугающей четкостью поняла, что на самом деле беременна-то я, а вовсе не Зузи. Неудивительно, что меня постоянно тошнит. Я напряглась и вспомнила, что последняя менструация у меня случилась за десять дней до того вечера, когда я переспала и с любовником, и с мужем. Ни с тем ни с другим презервативами я не пользовалась. Получается, я уже два месяца как беременна и понятия не имею, кто же из моих мужчин — будущий отец.


— Тебе плохо? — первым делом спросил Грег, открыв мне входную дверь. — Ты чего-то бледная.

Я не могла сразу же рассказать ему о ребенке. Мне надо было подумать. И вообще, разве я могу завести еще одного ребенка? Опять все сначала? Все эти бесконечные бессонные ночи, памперсы, необходимость круглосуточно быть начеку. А книги, в которых никогда не успеваешь дочитать до конца хотя бы один абзац? Но вдруг я вспомнила и другое: сладкий запах молока, маленький человечек тянет к тебе коротенькие, еле достающие ему до головы ручки и корчит смешные рожицы. Маленький, но человек — новый, уникальный, полноценная личность. Конечно, нельзя заводить детей в попытке спасти брак, но мне почему-то казалось, что в нашем случае это как раз сработает. Правда, вполне возможно, что это не его ребенок. И тогда он станет не началом нового, а концом всего, что есть у меня сейчас. Я ведь сказала тогда папе, что хочу сделать еще одну попытку, хочу стереть эту жизнь и начать новую… Так, может, Провидение посылает мне знак, велит остаться с Иваном и начать новую жизнь с ним? Смогли бы мы с ним жить вместе долго и счастливо и растить своего ребенка? Как там говорится в еврейской поговорке? «Когда женятся двое разведенных, в постели оказывается четыре человека». А в моем случае — восемь, учитывая детей. Или даже девять, вместе с новым малышом.

В нашей гостиной собралась целая компания: ПП, развалившись на диване, вещала перед внимательными слушателями о важности сексуальной жизни в браке. Выглядела она сногсшибательно, даже несмотря на убийственно нелепую бело-розовую шляпу, по своей форме больше всего напоминающую перевернутый рожок от мороженого. Рядом с ней расположился Джереми, с другой стороны сидела, вперив взгляд в стену, Джесси. Пока ПП распространялась про сексуальную мощь любовника, Джереми самодовольно ухмылялся, а Джесси, кажется, мечтала сквозь землю провалиться. Немногим ранее Беа призвала к себе на помощь подруг — трех лесбиянок из Восточной Европы, которые сидели и внимали откровениям ПП. Особенно они оживились, когда ПП сказала, что немногие мужчины по-настоящему понимают, что делать с женским телом, и что, если бы ей не нравилось, когда ее трахают, она бы точно стала лесбиянкой. Серьезная высокая блондинка с короткой стрижкой нацарапала что-то на листке бумаги и передала ее ПП прямо на глазах у Джереми.

— Если все-таки передумаете насчет мужчин, позвоните, — сказала она.

Я не сомневалась — ПП не упустит свой шанс. Я прямо наяву представила обложку ее следующей книги: «Сапфическая любовь: настоящий женский оргазм». Самоуверенная улыбочка на лице Джереми как-то померкла, а Джесси, которую явно мутило, наконец нашла в себе силы встать и уйти.

— Мы с Джеззи хотим пожениться, — прошептала мне ПП. — Я как раз собиралась всем об этом сообщить. — Она поднесла вилку к бокалу, чтобы привлечь всеобщее внимание.

— Давай не сейчас, — успела я ее остановить, поглядев на обнимающихся Беа и Зузи. — Все-таки сегодня их день.

— Ты права, — после паузы признала ПП. — Я иногда бываю такой эгоисткой! Не понимаю, как ты меня терпишь.

Я тоже этого не понимала. Наверное, я дружила с ней еще и потому, что она меня все-таки страшно забавляла. Ну а то, что она сама признала, что иногда выходит за грани приличия, вполне искупало ее вину. Мне кажется, у каждой женщины должна быть одна невероятно красивая подруга, вроде как произведение искусства: конечно, приобрести и удержать такую «вещь» сложно, зато сколько удовольствия получаешь, просто глядя на нее!

ПП внимательно на меня посмотрела и тихо спросила:

— У тебя ведь с ним все кончено, да?

— С кем?

— Ну, с Иваном.

— Не понимаю, о чем это ты, — попыталась прикинуться дурочкой я.

— Прекрати, Хло, ты же знаешь, что я ведьма, — отмахнулась ПП. — Я давно подозревала, а в день спектакля Берти поняла, что права. А сейчас вижу, что все кончено.

Неужели и правда все кончено? Возможно. Как там говорила Рути? «Иногда чужой человек может сказать о тебе больше, чем ты знаешь сам».

— А ты правда собираешься выйти за Джереми? — спросила, в свою очередь, я, меняя тему разговора.

— Да. В самом начале брака все так волшебно, правда?

Я знала, что она имеет в виду. Вот только я бы сказала, что все волшебство приходится на начало отношений, а не брака. Это-то мне и нравилось в романе с Иваном. Но, к сожалению, горькая истина заключается в том, что никто не в силах гарантировать тот же накал страстей годы спустя. Скорее всего, мы бы и сами не успели заметить, как оказались среди тех супругов, чьи чувства описываются как нечто среднее между безразличием и привязанностью.

К нам подошел Грег. Лицо у него было серьезное и мрачное. Неужели решил все-таки обвинить меня в измене?

— Хло, только что звонила Хельга. У Берти второй инфаркт. Он в реанимации.


Глава двадцать третья


Папиного лица почти не было видно за кислородной маской. У кровати стояла Хельга и разговаривала с врачом. Я обрадовалась, увидев, что ему за сорок и вид у него серьезный. Видимо, врач-консультант. С серьезным видом он посмотрел на меня, Грега и Сэмми.

— Это сын, дочь и зять мистера Живаго, — поспешила объяснить Хельга. — Мистер Мак-Тернан тоже врач, — добавила она, положив руку Грегу на плечо.

Врач сухо улыбнулся Грегу — улыбка профессионала, который понимает, что коллеге можно рассказать все как есть.

— Мистер Живаго перенес сильный инфаркт миокарда. Он очень слаб, — заговорил врач. — Сейчас мы даем ему рилменидин и делаем внутривенные вливания. Отслеживаем уровень кислорода у него в крови и регулярно снимаем электрокардиограмму.

— А что насчет операции? — спросил Грег.

— Боюсь, его сосуды не выдержат шунтирования, а для трансплантации он слишком стар, — ответил врач. — Нам остается только ждать.

Конечно, мне не понравились его слова, но еще больше — выражение лица. Грегу, видимо, тоже; муж притянул меня к себе. На улице уже стемнело, и в комнате стояла тишина. Было только слышно, как дышит папа. Вокруг него суетилась медсестра — мерила давление, приглядывала за капельницами и старалась не встречаться с нами глазами.

Всю ночь мы четверо провели в палате, наблюдая, как поднимается и опускается папина грудь. Думаю, каждый из нас понимал, что для него эта ночь станет последней. Мы почти не разговаривали, просто держались за руки и утирали слезы. Папу мы тоже держали за руку, по очереди тихо подходя к его кровати; нам казалось, что, прикасаясь к нему, мы продлеваем ему жизнь. Хельга тихо пела:
		Берти — англичанин,


		Фамилия — Живаго,


		Живет он в Темпл-Форчун,


		На Хай-маркет-лейн,


		В доме номер двадцать,


		Звони в звонок скорей.


Это была та самая песенка, что папа сочинил для Юргена, чтобы они смогли встретиться после войны.


В какой-то час этой тихой, темной и бесконечной ночи я осталась сидеть с папой одна. Я погладила его по руке, прижала его ладонь к лицу и поцеловала. Мне так много надо было ему сказать… Попросить его не бросать нас, дать нам хотя бы еще разочек посмеяться над его шутками, услышать его советы — мудрые, добрые и забавные. Поблагодарить его за ту любовь, что он мне дал. Но ничего из этого я не сделала; я не хотела, чтобы он понял, что умирает. Вместо всего этого я произнесла всего несколько слов, не способных выразить всех моих чувств:

— Я люблю тебя, пап.

Он зашевелился и вдруг сорвал с лица кислородную маску.

— Я тоже тебя люблю, — ответил он. Взглянул на меня и добавил: — Знаешь, чем я горжусь больше всего в жизни?

Я боялась не справиться с собственным голосом, так что просто покачала головой.

— Своей семьей: детьми, внуками. — Голос у папы звучал на удивление уверенно. Он тепло улыбнулся, похлопал меня по руке и закрыл глаза. Я осторожно надела на него маску и погладила его седую умную голову, полную житейской мудрости, цитат великих людей, нот и, конечно, музыки. Куда все это денется? Не может же все это просто исчезнуть, как будто кто-то подойдет и выключит его мозг?

Вскоре вернулась Хельга и села у его кровати напротив меня. Когда мы гладили папу по голове, наши руки встретились.

Я представила себе папу — заброшенного далеко от дома молодого парня, столкнувшегося в лесу Италии с вражеским солдатом, уткнувшим ему в лицо дуло ружья. Перед папой ведь была еще целая жизнь, и он страшно боялся смерти. И вот теперь он лежит в больнице, а рядом с ним — вдова того самого немецкого солдата, женщина, которая любит папу и готова быть с ним до самого конца, который уже не за горами. Наверное, все складывалось бы совсем по-другому, если бы, появляясь на свет, мы знали, какая судьба нас ждет. Во мне только-только зародилась новая жизнь, но уже сейчас я ощущала внутри себя намек на какое-то движение — первые предвестники тех бурных процессов, которые вскоре предстоит перенести моему организму. Всю свою жизнь я боялась потерять отца, и вот теперь мой самый страшный кошмар обращался реальностью. Все сломанные куриные дужки, весь сдутый с одуванчиков пух, вся соль, которую я бросала через левое плечо, — словом, все, что я делала, горячо шепча: «Пожалуйста, пусть папочка доживет до девяносто четырех лет здоровым и довольным» (я выбрала именно эту цифру, потому что она казалась мне совсем уж далекой и нереальной), — все оказалось бесполезным. Ничто из этого не сработало. Ну почему я встречаю смерть родителей беременной? Довольно жестокий способ избрала судьба, стремясь напомнить мне о непрерывности жизненных циклов — за каждое рождение приходится расплачиваться чьей-то смертью. Когда умерла мама, я как раз была беременна Китти. Я верила, что в нее частично переродится моя мама. У меня ведь было сырье — ДНК, — из которого я могла заново сделать свою маму, хоть и не всю целиком, хоть и не совсем точную копию, но хоть приблизительно. А теперь умирал мой отец, а во мне развивалась новая жизнь, рос новый член нашей семьи, в котором будет и часть моего папы. Я знала, что сохраню этого ребенка во что бы то ни стало. А еще я знала, что родится мальчик. Утром к нам в палату зашел врач. Он вывел нас с Сэмми в коридор.

— Я хочу, чтобы вы поняли, насколько серьезно положение вашего отца, — заговорил он.

До этого момента я еще надеялась, что наша любовь сможет спасти папу от смерти. Мы с Сэмми обнялись и расплакались.

— Надо привезти детей, — сказала я Грегу.

— А для них это не будет слишком тяжело? — обеспокоенно спросила Хельга.

— Если мы не привезем их попрощаться, они нам никогда этого не простят.

Рути по моей просьбе сидела с детьми у нас дома. Когда я сообщила ей новости, голос у меня дрожал. Я прошлась по коридору; было утро, и больница только-только начала просыпаться. Повсюду сновали медсестры и врачи. Они оживленно перекрикивались и шутили. Меня задело их веселье. В моей голове все крутился и крутился один и тот же вопрос: как я это переживу? Теперь я поняла, почему Мадж предпочла сойти с ума; иногда боль от потери так велика, что легче сбежать в другую реальность, чем ее терпеть.

Вскоре приехала Рути с детьми. На лицах Китти и Лео читалось горе, слишком сильное для их юных душ. Они с трудом сдерживали слезы. Мы столпились вокруг папиной кровати — просто стояли и ждали, как и советовал нам врач. Мы все понимали, что пришло время прощаться. Внезапно папа сел на кровати и стянул с лица маску. Оглянувшись, он радостно сказал:

— Всем привет! — словно мы просто пришли в гости, а он открыл нам дверь.

На какое-то мгновение я поверила, что он выздоровеет; но потом вспомнила, что перед смертью всегда наступают моменты улучшения. Папа оглянулся, будто пытаясь запомнить наши лица, лег на спину, закрыл глаза и, успокоившись, глубоко вздохнул. Он покинул нас, умер таким, каким был всю жизнь: спокойным и полным чувства собственного достоинства.

Не знаю, почему мне вдруг взбрело в голову взять ножницы и отрезать несколько серебристых папиных прядей. Может, то же испытывал и паренек из рассказа Ивана, когда хотел откусить нос своей мертвой возлюбленной? Я прижала к себе Лео и Китти. В эту секунду я, несмотря на невыносимую боль от потери отца, боль, которая будет терзать меня до конца жизни, поняла, что останусь с Грегом и никогда, как и предрекала ПП, никогда не вернусь к Ивану.


Глава двадцать четвертая


С Иваном я увиделась еще однажды. Прошло несколько недель после похорон. Кровоточащая рана немного затянулась и превратилась в обычную черную, бездонную, вечно ноющую дыру в груди. Просыпаясь каждое утро, я несколько секунд думала, что все хорошо, — пока не вспоминала, что в этом мире больше нет папы, и возвращалась к привычной боли. Мы похоронили папу через два дня после смерти, сказались наши еврейские корни. Евреи считают, что мертвецов нужно хоронить как можно скорее. Я всегда думала, что так делали из-за жары, которая царила в пустыне, но, как объяснила мне Рути, на самом деле существовало поверье, что душа умершего, вернувшись к Богу, стыдится своего бренного тела, оставшегося на Земле.

— Рождение детей, свадьбы и смерть — вот где религия всегда будет править бал, — заметил Сэмми, когда мы сидели в папиной квартире через несколько дней после похорон. Туда мы направились и из больницы; это место казалось нам самым уместным, ведь тут еще можно было почувствовать папино присутствие, притвориться, будто он еще жив. В квартире стоял запах его одеколона, крышка рояля была все еще откинута, а лучи весеннего солнца беспардонно освещали кружащиеся пылинки, не считаясь с нашим горем. В комнате было совсем тихо, словно клавиши рояля знали, что к ним больше никогда не прикоснутся папины руки. После похорон мы почти не вылезали из папиной квартиры. Рути приносила нам еду и вообще присматривала за нами, пока мы плакали и вспоминали Берти.

— Евреев иногда осеняют здравые идеи, — сказал как-то Сэмми. — Например, я понимаю, почему они рвут на себе одежду. Это помогает выразить внутреннее состояние. У меня вот тоже чувство, как будто меня разорвали. У тебя тоже? — В соответствии с еврейскими обычаями траура, Сэмми не брился и не обращал внимания на помятую одежду. Он выглядел так, как я себя чувствовала: брошенным сиротой. Совершенно не важно, сколько тебе лет, когда умирают родители, все равно накатывает одиночество и кажется, будто тебя бросили. Со смертью родителей во мне умерла частичка души, частичка моего детства, частичка меня маленькой. Они умирают, и больше некому рассказать, какой ты была в детстве, какое слово стало для тебя первым, какую игрушку ты любила больше всего. Все эти воспоминания умирают вместе с ними. Теперь я — ничья дочка. Мое родное гнездо разрушено; между нами с Сэмми и могилой больше нет старшего поколения.

В конце этой страшной первой недели Хельга вернулась в Германию, и мы снова стали брошенными сиротами.

— Вы ведь все понимаете, правда? — говорила она. — Мне нужно вернуться домой, к детям. Но я буду вас навещать. Мы навсегда останемся одной семьей.


Через пару недель мы с Сэмми приехали в квартиру, чтобы разобрать, рассортировать и разложить по коробкам папину завершившуюся жизнь. Там было и мое детство — запрятанные в глубины шкафов и пожелтевшие от времени дневники, коротенькие глупые записочки с признаниями в любви, которыми мы обменивались с папой. Он все это сохранил, аккуратно сложил в деревянную коробку и убрал в шкаф. Женщина, если ей повезет и она родится у хорошего отца, научится любви именно от него. Эти самые записочки чуть меня не прикончили; увидев их, я в очередной раз с пугающей ясностью поняла, насколько мне будет не хватать отца.

— Ты должна быть благодарна небесам, что у тебя вообще был отец, — сказала мне накануне ПП. Она стояла у меня на кухне и, вытянув руку, демонстрировала обручальное кольцо, которое подарил ей Джереми. — У меня и этого не было. — Отец ПП погиб, когда ей было десять. — Вот, держи, это тебе поможет, — добавила она и протянула мне конверт.

Внутри оказалось приглашение на оплаченный сеанс колонотерапии с самим Расой Растумфари, легендарным врачевателем. Конечно, ПП хотела как лучше, но неужели она всерьез полагала, что очистка кишечника поможет мне справиться с болью от потери любимого отца?

Сэмми нашел меня в спальне, где я рыдала над откопанной откуда-то фотографией. На ней были изображены мы с папой: я, лет четырнадцати, устроилась на стуле, положив голову ему на плечо. Папа улыбался, сидя вполоборота ко мне. Я помню, когда была сделана эта фотография — на следующий день после похорон бабушки Беллы. За несколько минут до снимка мы с папой рыдали в объятиях друг друга. Сэмми принес с собой картонную коробку, добытую все из того же шкафа. На ней красовалась наклейка с напыщенной надписью «Моя юность». Брат сел рядом со мной и начал копаться в собственном прошлом.

— Вагина Джинни Бест, — сказал вдруг он, достав что-то из коробки.

— Что-что? — не поняла я.

— Да вот, нашел фотографии. Снял вагину Джинни Бест. Вообще-то, строго говоря, не вагину, а вульву. Нам, кажется, тогда лет по девятнадцать было. Недурно смотрится, — протянул он, внимательно рассматривая снимки.

— Кто — вагина или фотография? — уточнила я.

— Обе. Из меня вышел бы неплохой фотограф.

Раньше Сэмми часами торчал в ванной, проявляя снимки, пока я нетерпеливо колошматила по двери.

— И что мне с ними делать? — спросил брат у меня.

— Послать ей? Выбросить? — предложила я.

— Хочешь посмотреть, прежде чем я от них избавлюсь?

— Лучше не надо, — улыбнулась я.

Этот эпизод немного развеял нашу тоску, так что, когда через несколько минут Иван пригласил меня на свидание, прислав сообщение на мобильник, я велела ему ждать меня в кафе на углу.


Все в жизни меняет вовсе не любовь, а смерть. Иван зашел в кафе, и я увидела, как он красив. Прекрасный незнакомец. Неудивительно, что я на него запала. Теперь, правда, наша связь заметно ослабла. Сначала мы оба не желали признавать, что пришли прощаться, и верили, что не обязаны это делать. Я сидела напротив Ивана и мизинцем гладила шрам на его брови, читая руками язык его тела, пытаясь запомнить его лицо.

— Мы с Бекки разводимся, — сказал он. — Я ненавижу себя за то, каким становлюсь рядом с ней. Она заслуживает лучшего.

— И как она?

— Кажется, вздохнула с облегчением. Мы помолчали.

— Мне так жаль Берти, — начал было Иван. Мои глаза мгновенно застлала пелена слез.

— Мне пора, — пробормотала я. — Меня ждет Сэмми.

— Если ты хочешь, чтобы я изменился, или что-то еще… — тихо сказал Иван, когда я встала.

Я прижала палец к его губам, а затем поцеловала, как делал он в самом начале, когда все только начиналось.

У двери он передал мне листок бумаги со стихами на русском.

— Последняя записка, — грустно улыбнулся он. — Извини, что использую чужие слова, чтобы выразить свои чувства. Это стихи величайшего русского поэта, Александра Пушкина.

Иван в последний раз обнял меня, развернулся и ушел.
		Ia vas liubil: liubov' eshche, byt' mozhet,


		V dushe moei ugasla ne sovsem,


		No pust' ona vas bol'she ne trevozhit,


		Ia ne khochu pechalit' vas nichem.


		Ia vas liubil bezmolvno, beznadezhno,


		To robost'iu, to revnost'iu tomim,


		Ia vas liubil tak iskrenno, tak nezhno,


		Kak dai vam bog liubimoi byt' drugim.


На этот раз я не пошла к Володе за переводом. Я поняла, что на этот раз текст слишком личный и грустный. Вместо этого я залезла в Интернет через папин компьютер и нашла перевод:
		Я вас любил: любовь еще, быть может,


		В душе моей угасла не совсем,


		Но пусть она вас больше не тревожит,


		Я не хочу печалить вас ничем.


		Я вас любил безмолвно, безнадежно,


		То робостью, то ревностью томим,


		Я вас любил так искренно, так нежно,


		Как дай вам Бог любимой быть другим.


Пушкин написал эти строки в 1829 году. В любви ничего не меняется, и это даже неплохо.

После этого мы с Иваном не виделись. Я не выдержала бы. Внутри меня развивалась новая жизнь, которая могла частично принадлежать ему. От этой мысли мне совершенно расхотелось с ним встречаться. Единственным способом выжить было отрицание: я убеждала себя, что Ивана не существует, что никакого романа не было, что я — обычная замужняя дама, беременная третьим ребенком.

— Может, рассказать Грегу про Ивана? — спросила я как-то вечером у Рути.

— Помнишь правило номер два? — напомнила она. — «Никогда не признавайся: не умеешь врать, не берись».

— Но мне ведь надо сказать ему о беременности.

— Надо.


Тем же вечером Грег пришел домой в чрезвычайно хорошем настроении. Он держал в руках какой-то листок.

— Вот, почитай, — довольно улыбнулся он.


«Уважаемые господа!

К слову о штрафе, который вы наложили на меня за въезд в оплачиваемую часть города.

Я специально дождался половины седьмого вечера, прежде чем въехать в платную зону города.

В своем письме вы уведомили меня, что ваша система синхронизована с атомными часами «Регби». Прежде чем въехать в зону, я удостоверился, что и на моих наручных часах, и на часах в моем автомобиле значится время 18.30. В своем первом письме вы утверждали, что мой автомобиль пересек зону в шесть часов двадцать семь минут сорок шесть секунд — согласно показаниям часов «Регби». Должен отметить, что я всегда отличался крайней пунктуальностью и щепетильностью по отношению к точности своих часов. Отныне перед тем, как въезжать в платную зону Лондона вечером, я буду сверять свои часы со службой точного времени.

Тем не менее считаю крайне важным отметить следующие два пункта:

1. Я настаиваю, что разница менее чем в три минуты не должна считаться нарушением правил въезда.

2. Если транспортные службы Лондона считают, что водители должны быть так же точны и пунктуальны, как атомные часы «Регби», то с их стороны было бы логичным снабдить каждый въезд на платные зоны города вышеуказанными часами.

Исходя из вышеизложенного и учитывая приведенные выше два пункта, ожидаю немедленного аннулирования штрафа.

Искренне ваш, Грег Мак-Тернан».


— Прекрасно, дорогой, — ответила я. — Я беременна. (По-моему, для подобного признания идеального момента не существует.)

— Задал я им работенку… Что-что?

— Я беременна, — повторила я.

Грег взглянул на меня, словно подсчитывая что-то в уме.

— Но мы ведь практически не занимались сексом в последнее время. Да и ты вроде пользовалась противозачаточным колпачком, нет?

— Ты же врач и должен знать, что одного сперматозоида вполне достаточно, — пожала плечами я. — И колпачком я не пользовалась. Если ты помнишь, он тоже пал жертвой твоих бесконечных игр в прятки. Мы так и не смогли его найти.

— Ах да, — смущенно пробормотал муж. — Надо было тебе купить новый.

— А смысл? — изящнее, чем хотела, парировала я.

Грег, кажется, хотел что-то возразить, но промолчал.

— И что ты собираешься делать, Хло?

Мы стояли на кухне. Грег оперся о холодильник, рядом с которым висела фотография, изображающая всю нашу семью перед домом в вечер папиного спектакля. Папа все-таки оказался прав; награду за достижения в области музыки дают людям, чья жизнь уже подходит к концу. Рядом со снимком был прилеплен счет за похороны. Около гроба тогда поставили ту фотографию, что висела у папы над роялем. На ней он, улыбаясь, смотрел, как Китти и Лео открывают свои рождественские подарки. Кто бы мог знать, что эта фотография, случайно снятая в такой радостный и счастливый момент, однажды станет символом страшного горя?

Я повернулась к Грегу.

— А папа никогда не говорил с тобой о смерти? — задала вопрос я.

— О смерти не особо, — тихо отозвался он. — Скорее о том, что будет после нее.

— И что?

Грег замолчал. Он достал чайные пакетики и, отвернувшись, начал заваривать чай.

— Он очень тебя любил и переживал за тебя. Велел мне присматривать за тобой, а я сказал, что всегда буду это делать, ведь я тоже тебя очень люблю.

Я взглянула мужу в глаза и увидела в них знакомое, но почти забытое выражение. Так он смотрел на меня раньше, когда мы только начинали встречаться.

— А я тебя помню, — сказала я и, пытаясь не расплакаться, шутливо ткнула Грега в бок. — Ты — мой бойфренд Грег, тот самый парень, в которого я влюбилась много лет назад. У меня такое чувство, словно мы тысячу лет не виделись.

— Я все тот же человек, как и ты. Ничего не изменилось, — ответил он, гладя меня по лицу.

Если бы это действительно было так…

— Скажи, а чего хочешь ты? — спросила я Грега, проведя ладонью по чуть заметно припухшему животу.

— Я? Хочу, чтобы ты была счастлива. Хочу, чтобы мы были счастливы. Хочу, чтобы ты понимала, что я тебя люблю. — Муж положил руки мне на плечи и прижал меня к себе. — Я хочу того, чего хочешь ты.

— Я хочу этого ребенка, — призналась я.

— Тогда решено: мы его оставим. Хотя из-за этого нам и придется работать лет до семидесяти, — ответил Грег.


Как только Китти и Лео смирились с тем фактом, что их родители до сих пор занимаются сексом, они обрадовались грядущему прибавлению в семье. Правда, я не знала, как же мне сказать Джесси, что ее комнату нам придется переделать в детскую. Она уже давно проводила у нас все выходные, а теперь стала ночевать и пару раз на неделе. Когда я пыталась обсудить это с ПП, та махнула рукой и заявила:

— Не волнуйся, дорогуша, она с радостью переедет к Китти.

ПП гораздо больше волновало то, что после родов мне уже не удастся вернуть былую стройность — еще бы, третий ребенок, да в таком пожилом возрасте!

— Знаешь, надо, чтобы одновременно с кесаревым тебе провели отсос жира, — посоветовала она. — Сейчас все так делают.


Как ни странно, но я гораздо дольше собиралась с духом, чтобы сообщить о беременности Беа, чем собственному мужу. Как выяснилось впоследствии, мои опасения были вовсе не беспочвенны.

Я подошла к Беа, когда она стояла напротив зеркала в коридоре и выщипывала брови.

— Я вообще-то с маленькими детьми не работаю, — вежливо отреагировала она на новость.

Может, оно и к лучшему. Нельзя же вечно держать их с Зузи у нас дома; а так будет отличный предлог, чтобы найти им замену — какую-нибудь девушку, которая будет работать, а не заниматься черт знает чем.

— Я этим не занимаюсь, — продолжила Беа, отворачиваясь от своего хмурого отражения. — Для этого вам пригодится моя Зузи. Она этим и в Чехии занималась; она ведь дипломированная няня.

Прежде чем я успела что-нибудь сказать, Беа уже позвала Зузи и, вместо того чтобы избавиться от них, я почему-то согласилась нанять обеих: Беа для Китти, Лео и Джесси, а Зузи для малыша. Теперь мне придется оплачивать услуги двух наемных работниц вместо одной, да и к двум моим детям добавится еще один — вернее, два, если считать Джесси.

— Ста, — философски произнес Грег, когда я сообщила ему новость.

— Что «ста»? — не поняла я.

— Теперь нам придется работать до ста, а не до семидесяти лет, — объяснил он.


Только Рути я могла пожаловаться на то, как плохо мне без Ивана, а главное, обсудить вопрос: кто же отец моего ребенка. Он терзал меня ночи напролет, не давая уснуть.

— Хло, ты же не первая, с кем такое случилось, — успокаивала меня Рути, когда несколько месяцев спустя мы валялись на диване в моей гостиной. Я была на седьмом месяце беременности, а она наконец стала официально безработной, чему и радовалась, попутно пытаясь решить, что же делать дальше. Мы завели привычку отдыхать после обеда и, безвольно уставившись в телевизор, смотреть развлекательное шоу «Ричард и Джуди».

— Я как-то писала статью про определение отцовства по ДНК для журнала «Смарт», — добавила Рути. — Ты знала, что почти тридцать процентов мужчин, делающих тест, узнают, что воспитывают чужих детей? К слову, не забывай про правило номер десять: «Никогда не давай согласия на тест на установление отцовства».

— Удивительно, как некоторые люди умудряются играючи менять партнеров. Постоянно встречаю статьи про всяких теток, которые разводятся, а через месяц уже находят себе нового мужа и тут же от него беременеют, — заметила я. — У них все так легко получается.

— Действительно, что же это за женщины такие? — риторически спросила Рути и многозначительно на меня посмотрела. Мне это не понравилось. В конце концов, я ведь выбрала праведный путь: бросила любовника и осталась с мужем.

— Ну, героини статей из журналов типа «Скандалы недели», — объяснила я.

— Может, они просто не так повернуты на семье, как мы? — предположила Рути. — Мы ведь обе считаем, что семью нужно сохранять во что бы то ни стало.

— Хмм… — протянула я. — А мне казалось, это неплохо, нет? Неужели в этом мире есть что-то важнее семьи?

— Вы с Грегом что, снова начали заниматься сексом? — ответила Рути вопросом на вопрос.

— Регулярно. Очень странное ощущение, как будто никакого перерыва и не было.

— Раз в неделю? — взглянула на меня проницательная подруга.

Я кивнула.

— Действительно, регулярно, особенно для секса в браке. Тогда почему он так этого избегал?

— Не знаю. Он говорит, что у нас просто был такой период, через который мы уже прошли. Я ведь рассказывала тебе про краску от седины, которую нашла в ванной? — спросила я.

— Так он же больше ею не пользуется, да? Мне нравится седина у него на висках, — сказала Рути.

— Мне тоже. Забавно, но именно седина так привлекала меня в Иване, — вспомнила я.

— Как думаешь, ты заведешь еще какую-нибудь интрижку на стороне?

— Никогда не говори никогда, — ускользнула от ответа я.

Рути приподнялась и уставилась на меня в ужасе.

— Да шучу я, шучу, — успокоила ее я. — Сейчас твоя очередь изменять.

Потом мы немного посидели в тишине, наслаждаясь ленивым полуденным бездельем, пока не раздался звонок в дверь.

Это была Мадж. В руках она держала охапку роз, срезанных в ее саду и перевязанных золотой атласной ленточкой из ее коллекции. Аромат цветов просто сводил с ума. В них так и хотелось зарыться с головой и без конца вдыхать этот запах.

— Я хотела поблагодарить вас за помощь, — заговорила она.

— Я тут ни при чем, это все Сэмми, — ответила я.

— Мне стало лучше благодаря вам обоим.

— Сэмми все еще пытается найти Арми, — добавила я.

Мадж кивнула, и пару мгновений мы смотрели друг другу прямо в глаза. Я пригласила ее зайти, но она покачала головой и ушла. Я смотрела, как она переходит дорогу и углубляется в парк, где ее тут же окружила стая голубей.

— Я скучаю по Берти, — сказала Рути, когда я вернулась в гостиную.

— Да, — тихо отозвалась я. — Иногда совершеннейшие мелочи выбивают меня из колеи.

Например, вчера в метро увидела пожилого мужчину. Я взглянула на его руки и чуть не разрыдалась; они напомнили мне папины.

Руки старика, символ любви. Ласковые папины руки, вытиравшие мне слезы, гладившие меня по голове.

Мы посидели в тишине, вспоминая моего папу.

Я взглянула на Рути. Она выглядела совсем здоровой. Зависимость от кокаина осталась в прошлом. Несколько месяцев назад мы с Ричардом втайне от Рути договорились, что не будем выпускать ее из виду даже на день.

— Помнишь коробку? — спросила вдруг я. — Интересно, нашел ее кто-нибудь уже или нет? Жестяная коробка из-под печенья, погребенная в саду больше тридцати лет назад в дождливый июльский день, большую часть которого мы провели, готовясь к вечеринке по случаю дня рождения. С неба лился дождь, а мы сидели и обсуждали, какими хотим стать, когда вырастем. Кто же знал, что будет после того самого пресловутого «жили они долго и счастливо»? Уж конечно, тогда мы и представить себе не могли, чем все обернется на самом деле.


А теперь случилось невыносимо печальное, и пришло время похоронить то, что олицетворяло для нас целую эпоху: папин прах. В серый облачный день, когда ему должно было исполниться восемьдесят лет, мы собрались в саду под вишневым деревом, где уже покоилась мама. Из Германии прилетела Хельга. Она очень удивилась, увидев, что я беременна, а я попросила ее стать ребенку крестной матерью.

— Это очень много для меня значит, Хло, — растрогалась она.

Я сжала ее ладонь, и мы помолчали, с трудом удержавшись от слез. Хельга стояла, положив руки на плечи Китти и Лео. Она стала и их бабушкой тоже. Китти спела одну из папиных песен, а Лео зачитал поэму, которую написал специально для него. Они выглядели опечаленными и сломленными и, произнося слова, глотали слезы, никак не перестающие литься из глаз. Казалось несправедливым, что в таком юном возрасте им пришлось пережить такое страшное горе, но все это — обычный неизбежный цикл любви и смерти. Однажды, если все пойдет в нужном порядке, им придется хоронить меня и Грега. Я взглянула на мужа, такого стройного и красивого, стоящего позади меня; его голубые глаза покраснели. Я хотела прочесть отрывок про отцов и дочерей, но он вполне подходит и ко всем остальным. Отрывок из романа «Украшения разрушенного кладбища» Джона Грегори Брауна, который я прочитала совсем недавно: «Когда мужчина говорит со своей дочерью, между ними словно пробегает тонкая золотая нить, и через многие годы она становится такой длинной, что ее можно взять в руки и спрясть из нее одежду, состоящую из любви».

Рути взяла меня за руку. Сэмми открыл урну и высыпал прах на землю. Пока прах кружился и падал, случайный луч солнца выбился из-за туч и осветил его. На ветке вишни сидел дрозд и, покачивая головой из стороны в сторону, выводил длинные звонкие рулады, словно хотел нас разбудить. Кошка Дженет, все еще сидящая на добровольной диете, жадно следила за птицей глазами. Сэмми задрал голову и посмотрел на небо.

— Мне показалось, что я на секунду увидел там папино лицо, — грустно и тихо произнес он. — Правда, было бы здорово, если бы он и на самом деле присматривал оттуда за нами?

Может, и правда присматривал. Что, если отношения двоих людей вовсе не заканчиваются смертью одного из них? На какой-то миг мне показалось, будто я заглянула в тот, другой мир, совсем не похожий на наш, солидный и рациональный. В голове у меня до сих пор звучал папин голос, и иногда я чувствовала, что он стоит прямо за мной. Вдруг ребенок стукнул меня ножкой под ребра, и я вскрикнула от боли. Дети и Грег подошли и положили ладони мне на живот. Мы знали, что никогда не оправимся от этой потери, но, возможно, однажды, спустя много-много лет, горечь утраты станет чуть-чуть менее невыносимой.


Эпилог


Тайский зеленый карри с плацентой по рецепту Хлои Живаго. Не для брезгливых


На 6 персон

2 чайные ложки семян кориандра;

1 чайная ложка перца горошком;

2 свежих зеленых перца чили, очищенные от семян и мелко нарезанные;

1 кусок имбиря (2–3 см длиной), мелко нарезанный;

3 столовые ложки толченых листьев и стеблей кориандра;

2 больших зубчика чеснока;

3 столовые ложки нарезанного зеленого лука;

1 корень лимонного сорго, нарезанный крупными кусками;

2 столовые ложки растительного масла; полторы чашки кокосового молока;

4 листа кафрского лайма с удаленными прожилками и стеблем;

700 г свежей плаценты;

1 чашка воды;

1 маленькая щепотка свежих измельченных листьев базилика;

1 столовая ложка рыбного соуса.


Размельчите кориандр и перец горошком до состояния пудры (кофемолкой или в ступке). Добавьте перец чили, имбирь, листья кориандра, чеснок, зеленый лук и лимонное сорго. Перетрите все это в пасту (если хотите немножко сжульничать, купите в магазине готовый тайский зеленый соус для карри и пропустите эту часть). Поджарьте смесь на растительном масле в течение нескольких минут. Добавьте кокосовое молоко и листья лайма и тушите десять минут. Порежьте плаценту на небольшие кубики. Добавьте к соусу вместе с чашкой воды и тушите, пока она не станет мягкой и нежной (примерно двадцать минут).

Добавьте мелко нарезанные листья базилика и рыбный соус по вкусу. Подавайте с рисом.


Хлоя Живаго, сорокатрехлетняя женщина, держала в руках своего третьего, новорожденного ребенка.

— Может, назовем его Берти? — спросила она, глядя на мужа, Грега.

Тот кивнул, наклонился к малышу и вытащил из-под одеяла крошечную пятку. Кончик длинного мизинца лежал на безымянном пальце. Грег поцеловал ножку ребенка, укрыл его одеялком и сказал жене:

— Не уверен, что я бы все это выдержал, если бы не знал точно, что он мой сын.

Малыш смотрел на родителей с мудростью глубокого старика, заключенного в теле невинного младенца. Хло, кажется, хотела что-то ответить, но Грег закрыл ее губы поцелуем.

— Вот, лучше поешь, — сказал он, кормя ее с ложечки куриным супом с кнедликами.

— Очень вкусно, дорогой, — ответила Хло. — Там ведь мой секретный ингредиент, да? Шмальц? Идеальный суп.

По правде говоря, он, конечно, был далеко не идеален. Но вовсе не плох.


Примечание автора


Конечно, Иван мог бы писать свои записки Хло, используя кириллицу, как делал это Пушкин, сочиняя свои стихи. Но я в этом романе решила транслитерировать русский алфавит в латиницу, чтобы читатели, не владеющие русским языком, могли насладиться его мелодичностью. При написании романа я пользовалась системой транслитерации Библиотеки конгресса (без диакритических знаков).


Благодарности


Я хотела бы поблагодарить своего брата, Конрада Лихтенштейна, и мою любимую подругу Клер Лэдски. Они первыми прочли рукопись этой книги и непрестанно помогали мне и ободряли. Также мне хотелось бы поблагодарить за поддержку своих друзей: Саймона Букера (который любезно объяснил мне, что писать книгу не значит стучать по клавиатуре, что книгу можно писать, находясь вдали от компьютера и просто думая о ней), Лолу Борг, Ричарда Дентона, Нила Гранта, Аллу Свиринскую и Коллин Туми. Спасибо Тане Абдулезер, Йохену Энке, Марку Фопелю и Нилу Джерети, поддерживающему мое тело и дух, а также Эми Дженкинс и Филиппу Мак-Грейду за умные мысли и идеи. Кроме того, я хочу сказать спасибо нескольким обладателям имени Джилл — Джилл Морган, Джилл Робинсон и всему агентству «Уимпоул-стрит», а также Аннабел Джилс (она, конечно, сама не Джилл, но фамилия созвучна), которая стояла со мной у истоков; Джиллиан Гордон за ее вдохновляющие работы и Джилл Хадсон, которая предоставила мне кабинет для сочинения этого романа. Также хочу поблагодарить Генриетту Моррисон, в офисе которой на Поланд-стрит была написана большая часть этой книги. Большое спасибо кардиохирургу мистеру Шьяму Колвекару за его советы. Огромное спасибо моему агенту, Клер Александер, которая поддерживала меня мудрыми советами, и моим редакторам, Джейн Вуд и Анике Стрейтфилд — нет никого лучше этих девушек. Спасибо также Салли Райли, которая занималась продажами Хло Живаго и всех ее соратников. И конечно, я благодарна моему мужу, Саймону Хамфри, и моим детям, Оскару и Франческе, без которых я была бы ничем. Спасибо Эдвину Лихтенштейну, моему любимому папе, который прочел первые три главы этой книги — все, что я успела написать, — прежде, чем умер, и сказал, что мне стоит писать дальше. Мне хочется верить, что он гордился бы мною.


notes


Примечания


1


Брент — район Лондона.


2


Поллианна — героиня двух романов американской детской писательницы Э. Портер, находящая причины для радости в самых безвыходных ситуациях. (Здесь и далее — прим. пер.)


3


«Умный журнал».


4


«Красота и ум для современной женщины».


5


Бедлам — психиатрическая клиника в Лондоне.


6


«Малыш Дэнни» — (Danny Boy) — народная ирландская песня.


7


Сокращение от настоящего имени Элтона Джона — Реджинальд Кеннет Дуйэт.


8


Свисси — от аббревиатуры SWISS (Single White International Sexy Saucy), букв.: Одинокий Белый Международный Сексуальный Стиляга.


9


Семейная вода (фр.).


10


All you need is love («Любовь — все, что тебе нужно» (англ.) — известный хит группы Beatles.


11


«Мармайт» — питательная белковая паста производства одноименной компании; используется для бутербродов и приготовления приправ.


12


Даго — американское презрительное прозвище итальянцев, испанцев и представителей других национальностей.


13


Английская газета, которую продают только бездомные.


14


Главный герой поэмы — моряк — совершает тяжкий проступок и в наказание должен вести рассказ о своем злодеянии, длинный и бесконечно скучный.


15


Джолли (Jolly; англ.) — радостный, веселый.


16


Шекспир У. Венецианский купец. Пер. Т. Щепкиной-Куперник.


17


«Долина кукол» — известная книга Жаклин Сьюзен, опубликованная в 1966 году и повествующая о жизни трех подруг, мечтающих о славе и актерской карьере и становящихся жертвами наркотической зависимости.


18


Джек Хорнер — персонаж детского четверостишия, известного с XVIII в., пай-мальчик, любящий полакомиться и прихвастнуть.


19


«Селфриджез» — крупнейший универсальный магазин Лондона, расположенный на Оксфорд-стрит.


20


Тарт (Tart) — на сленге проститутка, Блоу (Blow) — в британском сленге означает марихуану, Квик (Quick) — чересчур быстро кончающий партнер в сексе.


21


Лири Тимоти (1920–1996) — выдающийся американский писатель, психолог, участник кампании по исследованиям психоделических наркотиков.


22


Ван Дайк Дик — комедийный актер кино и телевидения, сатирик. Одна из самых известных ролей в кино — в фильме «Мэри Поппинс» (1964).


23


Бубион — муниципалитет в Испании, входит в провинцию Гранада.


24


Лицо или задница (фр.); отсылка к выражению «После сорока женщине приходится выбирать между гладким лицом или гладкой задницей».


25


С пяти до семи (фр.).


26


Шма (ивр. «слушай») — молитва, провозглашающая главную идею иудаизма — единство Всевышнего и нерасторжимость союза еврейского народа с Творцом.


27


Конга — латиноамериканский танец.


28


Собачья конура (фр.).


29


Красный путеводитель Мишлен — наиболее известный из ресторанных и отельных рейтингов, оценивающий рестораны и гостиницы по трехзвездочной системе.


30


«Нивс» (англ. Nieves) — крупный книжный магазин.