Книга кладбищ
Нил Гейман








Главного героя «Книги Кладбища» зовут Бод. Это не опечатка: не Боб, а Бод, сокращенно от Nobody, «Никто». Столь редкое имя паренек получил от своих приемных родителей. Бездетная чета Иничей взяла мальчика под опеку, чтобы защитить от человека по имени Джек, убившего настоящую семью Бода.

Даже для нашего безумного времени Иничей не выглядят обычной семейкой. Ладно бы — просто жили на кладбище в могилах, но ведь оба супруга давно умерли. Кладбищенская ограда не просто огораживает место, где лежит хладный прах, она отделяет мир живых от мира мертвых. Здесь, среди помпезных гробниц и простых могильных плит, кипит «нежизнь»: играют умершие дети, позерствует покончивший жизнь самоубийством поэт-графоман, в старинном кургане охраняет сокровища своего повелителя загадочный Синий Человек, а где-то даже есть проход в пустыню с заброшенным городом, приспособленным духами под свое обиталище. Таков новый дом Бода, который своей экзотической необычностью ничуть не уступает сказочным джунглям Маугли.

Книга состоит из нескольких небольших историй из жизни Бода. С каждой из них герой становится старше на два-три года. Все зарисовки выстраиваются в цельную историю неминуемого взросления, которое рано или поздно выведет Бода, как в свое время его литературный прообраз, из места, ставшего нынешним домом, в мир обычных людей.






Гейман Нил — Книга кладбищ

(любительский перевод)


Бросьте эти кости

Прямо на погосте,

Не нужно и речей:

Никто он и ничей.

    

Детская считалочка








Предисловие автора к российскому изданию

(перевод с английского Екатерины Мартинкевич)


Мне всегда нравились кладбища. Там так спокойно!

Редьярд Киплинг в сборнике рассказов «Книга джунглей» поселил ребенка в тропическом лесу и рассказал о том, как он вырос и вернулся к людям.

Я в своем сборнике глав-историй привел ребенка на кладбище, похожее на те, где я сам бродил в детстве, и стал наблюдать, как он растет.

Есть мнение, что эта книга о смерти и ее не следует давать детям. Я его не разделяю. Эта книга — о ценности жизни и о том, как найти свою семью.

Я всегда хотел побывать в России. Я знаю, что здесь до того, как расселиться по миру, жили поколения многих моих предков. Надеюсь, что однажды, в не слишком отдаленном будущем, я к вам приеду. Однажды. До того, как умру.

Нил Гейман




Глава 1

Как Никто попал на кладбище


В темноте виднелась рука, и она держала нож.

Рукоятка этого ножа была сделана из полированной чёрной кости, а лезвие было острее и тоньше любой бритвы — его порез чувствовался не сразу.

Нож почти закончил своё дело в этом доме. Его лезвие было влажным.

Дверь, через которую человек с ножом проник с улицы, осталась приоткрытой, и теперь в дом струйками вползал ночной туман.

Некто Джек остановился перед лестницей, извлёк большой белый платок из кармана чёрного плаща и вытер им нож и правую руку в перчатке, затем спрятал платок обратно. Задача была почти выполнена. Он оставил женщину в её кровати, мужчину на полу спальни, а старшего ребёнка — в детской, среди игрушек и недостроенных моделек. Оставалось разделаться с младшим, почти младенцем. Ещё один — и задание будет выполнено.

Он слегка размял пальцы. Некто Джек был, прежде всего, профессионалом — во всяком случае, он сам так считал, — и не позволил бы себе улыбнуться, пока работа не была закончена.

Его волосы были тёмными, как и его глаза. Его руки были затянуты в чёрные перчатки из тончайшей кожи.

Комната младенца находилась под самой крышей дома. Некто Джек поднялся туда по лестнице, неслышно ступая по ковру, толкнул дверь и вошёл. Его туфли были начищены до такого блеска, что напоминали тёмные зеркала: в них можно было разглядеть отражение крошечной растущей луны.

Настоящая луна сияла за окном. Её и без того тусклый свет рассеивал туман, но Джеку не нужно было много света. Лунного было достаточно. Вполне достаточно.

Он уже различал в кроватке очертания ребёнка — голова, тело, ручки и ножки…

У кроватки были высокие бортики с рейками, чтобы ребёнок не выпал. Джек наклонился, занёс правую руку, в которой был нож, и прицелился младенцу в грудь…

…и вдруг рука его опустилась. Силуэт в кроватке принадлежал плюшевому мишке. Ребёнка не было.

Глаза Джека привыкли к лунному свету, поэтому ему совершенно не хотелось включать электрический. В конце концов, свет был не так уж важен. Он умел обходиться без него.

Некто Джек принюхался к воздуху. Он сразу отсеял запахи, проникшие в комнату вместе с ним, отбросил всё лишнее и сосредоточился на том, за чем пришел. Он чуял ребёнка: его тёплый молочный аромат, напоминавший печенье с шоколадной крошкой, а также кислую вонь мокрого ночного подгузника. Ещё он различал запах детского шампуня и чего-то резинового, небольшого — вероятно, пустышки, которая была у ребёнка во рту.

Ещё недавно мальчик был здесь. Но теперь он исчез. Некто Джек, следуя обонянию, начал спускаться по узкой лестнице. Он осмотрел ванную, кухню, сушилку и, наконец, прихожую на нижнем этаже. Там не было ничего, кроме велосипедов, кучи пустых пакетов из магазина, валявшегося подгузника и редких завитков тумана, проникших с улицы через открытую дверь.

Некто Джек хмыкнул одновременно раздражённо и самодовольно. Он убрал нож в чехол во внутреннем кармане плаща и вышел на улицу. Светила луна и горели фонари, но всё было укутано густым туманом. От тусклого света и приглушённых звуков ночь казалась ещё темнее и обманчивее. Он окинул взглядом подножие холма, освещённые закрытые магазины, затем посмотрел наверх — туда, где заканчивались высокие дома, а улица уходила в темноту старого кладбища.

Некто Джек втянул ноздрями ночной воздух и начал неспешно подниматься по холму.




Когда мальчик научился ходить, для родителей это стало бесконечным источником одновременно радости и беспокойства. Ни один малыш не сравнился бы с ним в тяге всюду бродить, карабкаться, куда-нибудь залезать, а потом вылезать обратно. Той ночью его разбудил грохот, с которым что-то упало этажом ниже. Проснувшись, он вскоре заскучал и начал искать способ выбраться из кроватки. У неё были высокие бортики, прямо как у его манежа на нижнем этаже, но мальчик был уверен, что может через них перелезть. Если только на что-нибудь встать…

Он подтащил своего большого плюшевого мишку в угол кроватки. Затем, держась крошечными ручонками за перила, он поставил одну ногу на лапы медвежонку, другую — на его голову, подтянулся — и перевалился через перила.

Малыш с глухим звуком приземлился на небольшую кучу из пушистых мягких игрушек. Какие-то ему подарили на первый день рождения, с которого не прошло и шести месяцев, а остальные он унаследовал от старшей сестры. Скатившись на пол, он удивился, но не закричал: ведь если заплакать, кто-нибудь придёт и положит тебя назад в кроватку.

Он выполз из комнаты.

Ступеньки наверх были довольно сложным делом, и он ещё не до конца с ними освоился. Зато ступеньки вниз были проще некуда. Он преодолел их, плюхаясь толстым подгузником с одной на другую.

Во рту у него была пустышка, из которой, как последнее время говорила его мама, он уже вырос.

Подгузник разболтался во время его путешествия вниз по лестнице, и когда мальчик, достигнув нижней ступеньки, оказался в прихожей, подгузник сполз. Малыш поднялся и перешагнул через него, оставшись в одной лишь ночной рубашке. Ступеньки, которые вели назад в его комнату и к семье, были слишком крутыми, а дверь на улицу была так заманчиво приоткрыта…

Немного помедлив, он вышел из дома. Туман обнял его, как старый друг. А затем, сперва нерешительно, а потом всё быстрее и увереннее, мальчик стал взбираться на холм.

Ближе к вершине холма туман рассеивался. Свет от половинки луны был, конечно, не сравним с дневным, но его было достаточно, чтобы рассмотреть кладбище.

Смотрите.

Вот стоит заброшенная кладбищенская часовня. Её железные двери заперты на большой висячий замок, шпиль обвит плющом, а прямо из водосточного жёлоба возле крыши растёт деревце.

Вот надгробные камни, склепы и могильные плиты. Иногда можно увидеть кролика, который промчался мимо и юркнул в кусты, или полёвку, а то и хорька, который вынырнул из подлеска и перебежал через дорожку.

Вы могли бы рассмотреть всё это в лунном свете, если бы оказались там той ночью.

Однако, вряд ли бы вы заметили бледную, полную женщину, которая шла по дорожке неподалёку от главных ворот. А если бы заметили, то, задержав на ней взгляд, вы бы решили, что она вам померещилась из-за лунного света, тумана и теней. И всё же, эта бледная, полная женщина действительно там была. Она шла мимо скопления покосившихся надгробий к главным воротам.

Ворота были закрыты. Их всегда запирали в четыре часа пополудни зимой и в восемь вечера летом. Часть кладбища защищала остроконечная железная ограда, другую часть окружала высокая кирпичная стена. Прутья на воротах располагались настолько близко друг к другу, что сквозь них не пролез бы ни взрослый человек, ни даже десятилетний ребёнок…

— Иничей! — позвала бледная женщина, и голос её можно было принять за шелест ветра в длинной траве.

— Иничей! Ты только посмотри на это!

Нагнувшись, она стала пристально разглядывать что-то на земле, а в лунном свете возникла ещё одна тень, оказавшаяся седым мужчиной на вид сорока с чем-то лет. Он посмотрел на жену, затем на то, что она рассматривала, и почесал голову.

— Миссис Иничей… — произнёс он, поскольку принадлежал к эпохе более церемонных отношений, нежели мы с вами. — Не может быть!

То, что он рассматривал, по всей видимости, в тот самый момент заметило миссис Иничей, поскольку оно открыло рот, и резиновая пустышка выпала. Мальчик выставил вверх пухлый кулачок, будто изо всех сил пытаясь схватить миссис Иничей за бледный палец.

— Ущипните меня, — сказал мистер Иничей, — это ребёнок!

— Ну конечно это ребёнок, — ответила ему жена. — Но что нам с ним делать? Вот в чём вопрос.

— Это действительно вопрос, миссис Иничей, — произнёс её супруг. — Однако решать его не нам. Несомненно, это — живой младенец, а такому нечего делать в нашем мире.

— Взгляните, как он улыбается! — воскликнула миссис Иничей. — Милейшая из улыбок! — она погладила ребёнка по белокурой головке своей бесплотной рукой. Малыш захихикал от удовольствия.

Подул прохладный ветерок, разгоняя туман по ложбинам (кладбище занимало всю вершину холма, а его дорожки вились вокруг, расходясь и пересекаясь). Раздался грохот: кто-то сотрясал главные ворота кладбища, заставляя греметь висячий замок с цепью, охранявшие вход.

— Вот, видите, — сказал мистер Иничей, — за малышом пришли родные, чтобы вернуть его в лоно семьи. Ну же, отпустите мальчугана, — добавил он, потому что миссис Иничей уже обвила ребёнка бесплотными руками и принялась самозабвенно щебетать над ним.

Миссис Иничей кинула взгляд на мужчину у ворот и ответила:

— Что-то непохоже, что он кому-нибудь родня.

Человек в чёрном плаще перестал трясти ворота и теперь рассматривал калитку. Она также была надёжно заперта. В прошлом году было несколько случаев вандализма, и совет принял меры.

— Ну же, миссис Иничей. Оставьте его. Вот так, дорогуша, — сказал мистер Иничей, и вдруг увидел призрака, отчего он застыл с открытым ртом, потеряв дар речи.

Вы могли бы подумать — и, несомненно, были бы правы — что мистер Иничей не должен был так реагировать на призрака. Как-никак, они с женой умерли сотни лет назад, и с тех пор привыкли общаться с другими умершими. Но этот призрак не был похож на кладбищенских: он был резкий, серый и мерцающий, словно помехи в телевизоре. Кроме того, он излучал такую панику, что она захватила супругов Иничей. Призрак состоял из трёх силуэтов: два больших и один поменьше, но только один из них был хорошо различим, остальные имели неясный мерцающий контур. И этот силуэт произнёс:

— Мой малыш! Он хочет убить моего малыша!

Снова раздался грохот. Незнакомец снаружи подтаскивал железный мусорный бак через переулок к высокой кирпичной стене, окружавшей эту часть кладбища.

— Спасите моего сына! — воскликнул призрак, и миссис Иничей подумала, что это женщина. Конечно же. Это была мать малыша.

— Что он с вами сделал? — спросила миссис Иничей, но было непонятно, может ли призрак её слышать. «Совсем недавно умерла, бедняжка,» — подумала миссис Иничей. Всегда легче, если ты умер спокойно: проснёшься в свой срок там, где тебя похоронили, привыкнешь к смерти, познакомишься с другими обитателями кладбища. А в этом существе не было ни капли спокойствия, только жуткая тревога за ребёнка и паника, которую супруги Иничей ощущали как низкие завывания. На шум и вой со всего кладбища начали стекаться другие бледные фигуры.

— Кто вы? — спросил Кай Помпей, обращаясь к мерцающей фигуре. Его надгробный камень давно превратился в обветренный кусок скалы. Две тысячи лет назад он завещал, чтобы его тело не отправляли назад в Рим, а оставили покоиться на могильном холме возле мраморного мавзолея. Он был одним из самых старых здешних обитателей и воспринимал свои обязанности очень серьёзно. — Вы здесь похоронены?

— Конечно, нет! По ней же видно, что она только что умерла! — миссис Иничей приобняла мерцающую и заговорила с ней тихим голосом, стараясь быть как можно вежливее.

Со стороны ограды раздался глухой звук, затем что-то загремело. Мусорный бак упал. Человек взобрался на стену — тёмный силуэт на фоне уличных фонарей, чей свет размывал туман. Помедлив, он перебрался на другую сторону, держась за верхний край стены. Пару секунд его ноги свободно болтались в воздухе, затем он перестал держаться и пролетел последние несколько футов до земли кладбища.

— Послушайте, дорогая, — произнесла миссис Иничей. Теперь от трёх фигур осталась только одна. — Ваш младенец — живой. А мы — нет. Сами подумайте…

Ребёнок озадаченно смотрел на них. Он потянулся сперва к одной женщине, затем к другой, ловя только воздух. Мерцающая фигура быстро таяла.

— Хорошо, — сказала миссис Иничей в ответ на что-то, чего никто кроме неё не услышал. — Если сможем.

Затем она повернулась к мужу, стоявшему рядом.

— Что скажете, Иничей? Будете отцом этому пареньку?

— Я… что? — переспросил мистер Иничей, изогнув бровь.

— У нас ведь не было детей, — сказала миссис Иничей. — А его мать просит, чтобы мы его спасли. Вы согласны?

Незнакомец в чёрном плаще оступился и упал среди зарослей плюща и полуразрушенных надгробий. Затем он поднялся и дальше пошёл осторожно, вспугнув лишь сову, которая бесшумно взмыла во тьму. Он уже видел младенца, и глаза его поблескивали от предвкушения расправы.

Мистер Иничей знал, что когда супруга говорит таким тоном, она не потерпит возражений. Не просто так они были женаты в жизни и смерти уже двести пятьдесят лет.

— Вы уверены? — спросил он. — Вы действительно этого хотите?

— Уверена, как никогда, — ответила миссис Иничей.

— В таком случае, я согласен. Если вы станете ему матерью, я буду ему отцом.

— Вы слышали? — спросила миссис Иничей мерцающую фигуру женщины, от которой теперь остался только контур, не ярче далёкой зарницы. Она что-то ответила, чего не расслышал никто, кроме миссис Иничей, и затем исчезла.

— Мы её больше не увидим, — сказала миссис Иничей. — В следующий раз она проснётся на другом кладбище, или Бог знает, где ещё.

Миссис Иничей наклонилась к малышу и протянула к нему руки.

— Иди ко мне, — мягко произнесла она. — Иди к мамочке.

Некто Джек, поднимавшийся к ним по кладбищенской тропинке с ножом наготове, увидел, как туманный завиток окружил ребёнка, и мальчик исчез. Остался лишь сырой туман, лунный свет и примятая трава.

Он моргнул и втянул ноздрями воздух. Что-то произошло, но он понятия не имел, что это было. В глубине его глотки зародился звук, подобный разочарованному рычанию хищника, потерявшего след своей жертвы.

— Ау! — позвал некто Джек, надеясь, что ребёнок мог за чем-то спрятаться. Его голос был мрачным и грубым, и было в нём что-то странное, точно он сам был удивлён или озадачен, услышав собственную речь.

Но кладбище не выдавало своих секретов.

— Эй, мальчик! — вновь позвал он, надеясь услышать плач или хоть какой-нибудь шум, производимый ребёнком. Ровный мягкий голос, раздавшийся в ответ, оказался для него неожиданностью.

— Могу ли я вам помочь?

Джек был высоким человеком. Но этот мужчина был выше. Джек был в тёмном. Но одеяние этого человека было темнее. Люди, которым доводилось случайно увидеть Джека за каким-нибудь делом, — а он терпеть не мог быть замеченным, — испытывали безотчётный страх. Но в этот раз, глядя на незнакомца снизу вверх, Джек сам почувствовал непонятную тревогу.

— Я кое-кого ищу, — ответил некто Джек, убрав свою правую руку в карман плаща, чтобы нож был спрятан, но оставался наготове.

— Ночью, на закрытом кладбище? — удивился незнакомец.

— Здесь ребёнок, — произнёс Джек. — Я проходил тут мимо и услышал детский плач, а потом посмотрел сквозь ворота и увидел его. Ну, что бы вы сделали на моем месте?

— Одобряю вашу гражданскую сознательность, — сказал незнакомец. — Однако, если бы вы нашли этого ребёнка, как бы вы стали выбираться с ним отсюда? С ребёнком на руках через стену не перелезть.

— Я бы позвал кого-нибудь, чтобы мне открыли ворота, — ответил некто Джек.

Послышался тяжёлый звон ключей.

— Тогда на зов пришёл бы я, — сообщил ему незнакомец, — и выпустил бы вас наружу, — затем он выбрал большой ключ из связки и произнёс: — Следуйте за мной.

Джек шёл позади незнакомца и тихо достал из кармана свой нож.

— Выходит, вы местный сторож?

— Я-то? Пожалуй, можно и так сказать, — ответил незнакомец. Они шли по направлению к воротам и, к недовольству Джека, всё сильнее удалялись от ребёнка. Но у сторожа были ключи. Один удар в темноте — и всё. Потом можно будет искать ребёнка хоть всю ночь, если понадобится.

Он замахнулся ножом.

— Если и был какой-то ребёнок, — произнёс незнакомец, не оборачиваясь, — вряд ли бы он сидел на этом кладбище. Возможно, вы ошиблись. Не думаю, что сюда вообще может попасть какой-то ребёнок. Куда более вероятно, что вы приняли крик ночной птицы за плач, а то, что увидели, на самом деле было кошкой или лисой. Как-никак, это место объявили природным заповедником — тридцать лет назад, вскоре после последнего захоронения. Подумайте хорошенько: вы совершенно уверены, что это был именно ребёнок?

Некто Джек задумался.

Незнакомец открыл калитку ключом.

— Лисы, — продолжил он, — издают, бывает, такие странные звуки… Случается, что и на человеческий плач похоже. Так что нет, вы зря пришли на это кладбище, сэр. Ребёнок, которого вы ищете, ждёт вас где-то в другом месте, а здесь его нет.

Он выдержал паузу, чтобы эта мысль закрепилась в голове Джека, а затем торжественно распахнул калитку.

— Приятно было пообщаться, — произнёс он. — Уверен, вы найдёте то, что ищете, снаружи.

Некто Джек стоял за воротами кладбища. Незнакомец стоял внутри. Он снова запер калитку и спрятал ключ.

— А как же вы? — спросил некто Джек.

— Кроме этих ворот есть другие, — ответил незнакомец. — Моя машина стоит по ту сторону холма. Не беспокойтесь обо мне. Да и весь наш разговор не стоит того, чтобы помнить.

— Да, — согласился некто Джек, — не стоит.

Он вспомнил, как взбирался на холм, и как то, что он принял за ребёнка, оказалось лисой, а потом услужливый сторож проводил его назад. Он убрал свой нож.

— Что ж, — сказал он, — спокойной ночи.

— И вам спокойной ночи, — произнёс незнакомец, которого Джек принял за сторожа.

Некто Джек начал спускаться с холма, намереваясь продолжить поиск ребёнка.

Незнакомец наблюдал за Джеком из тени, пока тот не исчез из вида. Затем он направился сквозь темноту вверх по холму, и поднимался, пока не дошёл до уступа, где стоял обелиск, а в землю был вкопан плоский камень в память о Джосайе Вортингтоне, местном пивоваре, политике, а впоследствии баронете, который почти триста лет назад выкупил старое кладбище вместе с землёй вокруг него — и подарил в собственность городу. Он зарезервировал для себя самое лучшее место на холме — природный амфитеатр с видом на весь город и его окрестности. Именно он обеспечил, чтобы кладбище всегда оставалось кладбищем, за что жители кладбища были ему весьма признательны, хоть и не настолько, насколько могли бы, по мнению самого баронета Джосайи Вортингтона.

Говорили, что на кладбище всего около десяти тысяч душ, но большая их часть пребывала в глубоком сне или не проявляла интереса к еженощным делам этого места, поэтому той ночью в амфитеатре под луной собралось не более трёх сотен присутствовавших.

Незнакомец приблизился к ним бесшумно, как сам туман, и молча стал наблюдать за развитием событий, укрывшись в тенях.

Говорил Джосайя Вортингтон.

— Любезная мадам, ваше упрямство выглядит несколько… м-м… неужели вы сами не видите, как это смешно?

— Нет, — отрезала миссис Иничей. — Не вижу.

Она сидела на земле, скрестив ноги, а живой ребёнок спал на её коленях. Она обнимала его головку своими бледными руками.

— С вашего позволения, ваша честь, — произнёс мистер Иничей, стоявший рядом с женой, — миссис Иничей хочет сказать, сэр, что ей не кажется это смешным. Ей кажется, что так ей велит поступить долг.

Мистер Иничей видел Джосайю Вортингтона во плоти ещё в те времена, когда они оба были живы. Он даже смастерил несколько предметов мебели для поместья Вортингтонов, находившегося неподалёку от Инглешема, и по-прежнему испытывал перед ним благоговейный трепет.

— Долг, значит? — баронет Джосайя Вортингтон затряс головой, как будто пытаясь стряхнуть паутину. — Ваш долг, мадам, — быть преданной этому кладбищу и сообществу населяющих его бесплотных духов, привидений и прочих сущностей. Следовательно, ваш долг состоит в том, чтобы как можно скорее вернуть это создание в его естественную среду, которая находится явно не здесь.

— Этого мальчика мне поручила его мать, — сказала миссис Иничей с таким видом, будто ответ был исчерпывающим.

— Послушайте, любезная…

— Я вам не любезная, — отрезала миссис Иничей, вставая. — Честно говоря, я вообще не понимаю, зачем до сих пор распинаюсь тут перед вами, старыми болванами. Мальчик скоро проснётся голодный — и где, спрашивается, мне искать для него еду на этом кладбище?

— Именно об этом и речь, — холодно произнёс Кай Помпей. — Чем вы будете его кормить? Как вы собираетесь о нём заботиться?

Глаза миссис Иничей вспыхнули.

— Я вполне способна о нём позаботиться, — сказала она. — Не хуже родной матери. Она потому мне его и отдала. Смотрите, я ведь держу его, не так ли? Я могу его касаться.

— Бэтси, будь благоразумна, — сказала матушка Слотер, крохотная старушка в огромном чепце и накидке, которые она всегда носила при жизни и в которых её так и похоронили. — Где он будет жить?

— Здесь, — ответила миссис Иничей. — Мы можем дать ему Свободу кладбища.

Рот матушки Слотер округлился и стал похож на маленькую букву «о».

— Но… — она осеклась. Затем продолжила: — У меня просто нет слов.

— А почему нет? Нам не впервой давать Свободу кладбища чужаку.

— Это правда, — сказал Кай Помпей. — Но прошлый чужак не был живым.

В этот момент незнакомец осознал, что его волей-неволей затягивает в разговор. Он неохотно вышел из теней, отделившись от них как сгусток мрака.

— Верно, — согласился он. — Я не живой. Но я согласен с миссис Иничей.

— Ты, Сайлас? — переспросил Джосайя Вортингтон.

— Да. К добру или к худу, — а я твёрдо верю, что это к добру, — но миссис Иничей и её супруг уже взяли ребёнка под свою опеку. И, чтобы вырастить мальчика, понадобится больше, чем пара добрых душ. Придётся растить его всем кладбищем.

— А как же быть с едой и всем остальным?

— Я могу покидать кладбище и возвращаться. Я могу приносить ему еду, — сказал Сайлас.

— Это всё слова, — вмешалась матушка Слотер. — Ты приходишь-уходишь, когда тебе вздумается, и никто не знает, где тебя носит. А как пропадёшь на неделю? Мальчик же с голоду помрёт.

— Вы мудрая женщина, — ответил Сайлас. — Теперь я понимаю, почему о вас всегда говорят уважительно, — он не мог влиять на мысли мёртвых, как он делал это с живыми, но в его распоряжении оставались сила лести и дар убеждения, которым не умеют противостоять даже мёртвые. — Ладно, — продолжил он. — Если мистер и миссис Иничей будут его родителями, я буду его наставником. Я буду здесь всё время, что понадобится, а если мне придётся уйти, оставлю вместо себя кого-нибудь, кто будет приносить ребёнку еду и присматривать за ним. Мы можем использовать церковный склеп, — добавил он.

— Но, — возразил Джосайя Вортингтон. — Но. Но это человеческий ребёнок. Живой. Понимаете? Понимаете… Понимаете, я хочу сказать… Это же кладбище, а не детский сад, чтоб его!

— Вот именно, — кивнул Сайлас. — Очень точно подмечено, сэр Джосайя. Я бы не сумел сформулировать лучше. И ровно по этой причине, не считая всех остальных, жизненно необходимо вырастить этого ребёнка с наименьшим возможным вредом для жизни кладбища, да простят мне этот каламбур, — с этими словами он приблизился к миссис Иничей и посмотрел на ребёнка, спавшего у неё на руках. Он поднял бровь.

— Миссис Иничей, у него есть имя?

— Его мать на этот счёт ничего не сказала, — ответила та.

— Ну что ж, — сказал Сайлас. — В любом случае, от старого имени ему теперь не много пользы. Кто-то хочет его смерти. Дамы и господа, не придумать ли нам ему новое имя?

Кай Помпей подошёл и взглянул на ребёнка.

— Он немного похож на моего проконсула Марка. Мы могли бы назвать его Марком.

Джосайя Уортингтон сказал:

— Он больше похож на моего садовника Стеббинса. Не то, чтобы я предлагал назвать его Стеббинсом. Он пил, как сапожник.

— Он совсем как мой племянник Гарри, — заявила матушка Слотер. Казалось, всем до единого обитателям кладбища было что предложить в качестве имени. Все наперебой сравнивали малыша с кем-то давно забытым. И вдруг миссис Иничей всех прервала.

— Он не похож ни на кого, кроме самого себя! — твёрдо сказала миссис Иничей. — Он как никто.

— Значит, он Никто, — сказал Сайлас. — Никто Иничей.

Словно откликнувшись на это имя, ребёнок проснулся и широко открыл глаза. Он посмотрел вокруг, окинул взглядом лица умерших, туман и луну. Затем задержал взгляд на Сайласе. Этот взгляд был по-взрослому серьёзным.

— Ну что это за имя, Никто? — возмутилась матушка Слотер.

— Его имя. И это хорошее имя, — ответил Сайлас. — Оно поможет защитить его.

— Мне не нужны неприятности, — сказал Джосайя Вортингтон. Ребёнок взглянул на него, а затем, от голода или от усталости, или же просто заскучав по своему дому, семье, своему миру, он сморщил своё крошечное личико и заплакал.

— Идите, — сказал Кай Помпей миссис Иничей. — Мы продолжим обсуждение без вас.




Миссис Иничей ждала около часовни. Ещё сорок лет назад эта церквушка со шпилем числилась в списке исторических достопримечательностей. Но городской совет посчитал, что ремонт обойдётся слишком дорого, и часовня на разросшемся кладбище того не стоит, тем более что здесь никого больше не хоронили. Так что на неё просто повесили замок в надежде, что со временем она развалится сама. Часовня была целиком увита плющом, но её строили на совесть, так что она и не думала разрушаться. Во всяком случае, не в этом столетии.

Ребёнок снова уснул на руках у миссис Иничей. Она мягко укачивала его, напевая старинную песню, которую ей пела мать, когда она сама была ребёнком, — в те далёкие времена, когда мужчины только начинали носить напудренные парики.



		Спи, малыш, ты мой родной,



		Сладко до рассвета.



		Этот мир весь будет твой,



		Знаю я об этом.



		Будешь много танцевать,



		Целовать любимых,



		Обнаружишь древний клад



		И отыщешь имя…











Миссис Иничей пела до тех пор, пока не обнаружила, что не помнит конец колыбельной. Напрашивалось что-то вроде «сытно пообедай», но это могло быть вообще из другой песни. Так что миссис Иничей переключилась на другую колыбельную, про серого волчка, затем вспомнила ещё одну, про котю-котеньку-кота. Она пела незатейливо, по-домашнему, и даже вспомнила более современную песенку про усталые игрушки, когда появился Сайлас. Он нёс с собой картонную коробку.

— Ну вот, миссис Иничей, — сказал он. — Здесь куча полезных вещей малышу на вырост. Давайте поставим это в склепе?

Навесной замок упал ему в руку, и он открыл железную дверь. Миссис Иничей зашла внутрь, критически оглядывая полки и старые деревянные скамьи, стоявшие вдоль стен. В одном углу были трухлявые коробки с приходскими книгами, а за открытой дверью в другом углу обнаружился викторианский туалет со сливным бачком и умывальник с единственным холодным краном.

Ребёнок открыл глаза и стал оглядываться.

— Можно здесь держать еду, — предложил Сайлас. — Тут прохладно, она будет храниться дольше, — он потянулся к коробке и достал банан.

— Это ещё что такое? — спросила миссис Иничей, недоверчиво рассматривая жёлто-коричневый предмет.

— Банан. Тропический фрукт. Кажется, надо снимать верхнюю шкурку, — ответил Сайлас. — Вот так.

Ребёнок — Никто — начал извиваться в руках у миссис Иничей, и она опустила его на каменные плиты. Он неуклюже поспешил к Сайласу, схватил его за брючину и остался стоять рядом, держась за него.

Сайлас протянул ему банан.

Миссис Иничей смотрела, как мальчик ест.

— Ба-нан, — неуверенно повторила она. — Никогда о них не слышала. За всю жизнь! Какие они на вкус?

— Понятия не имею, — признался Сайлас, который принимал только один вид пищи, и это были не бананы. — Кстати, можете соорудить здесь кроватку для ребёнка.

— Ну вот ещё! У нас с мистером Иничей чудесная гробница за полянкой нарциссов. Там полно места для малыша! — тут она спохватилась, что Сайлас сочтёт это неблагодарностью за его гостеприимство. — Кроме того, — добавила она, смягчившись, — я не хочу, чтобы парнишка вам мешал.

— Он бы не помешал.

Мальчик расправился с бананом. Всё, что было не съедено, было теперь по нему размазано. Он радостно улыбался, неумытый и розовощекий.

— Няма, — радостно произнёс он.

— Вот умница, — улыбнулась миссис Иничей. — Надо же, как запачкался. Ну-ка, иди сюда, маленький разбойник… — она достала кусочки банана из его волос и одежды, затем посмотрела на Сайласа:

— Как ты думаешь, что они решат?

— Не знаю.

— Я не могу вернуть его к живым. Я дала слово его матери.

— Я много кем успел побыть в своё время, — сказал Сайлас, — однако я никогда не был матерью. И не планировал стать ею сейчас. Но я могу уходить отсюда…

Миссис Иничей сказала:

— А я не могу. Здесь мои кости лежат. Также как и мужа. Я никогда отсюда не уйду.

— Должно быть, это приятное чувство, — произнёс Сайлас. — Хорошо, когда есть место, которое можно назвать своим. Которое можно назвать домом, — в его словах, однако, не было горечи. Голос его был суше пустыни, и слова его звучали как простая констатация. Нечто бесспорное. Миссис Иничей и не думала спорить.

— Как думаешь, нам долго ещё ждать?

— Недолго, — ответил Сайлас, но ошибся.

В амфитеатре, который находился по ту сторону холма, продолжался спор. То, что в эту историю ввязалась именно чета Иничей, а не какие-нибудь легкомысленные новички, являлось веским доводом: мистера и миссис Иничей на кладбище уважали. То, что Сайлас вызвался быть наставником мальчика, придавало ситуации ещё больший вес: обитатели кладбища относились к Сайласу с настороженным благоговением, так как как он существовал на границе мира, в котором они находились, и мира, который они покинули. Но всё же, всё же…

На кладбищах обычно не царит демократия. Однако смерть сама по себе — величайшая из демократий, так что у каждого умершего было право голоса и право на собственное мнение по поводу того, следует ли разрешить живому ребёнку остаться. И в ту ночь каждый хотел высказаться.

Стояла поздняя осень, и рассвета приходилось ждать долго. Небо всё ещё было чёрным, но где-то у подножия холма уже шумели машины, живые люди ехали сквозь тёмное туманное утро на работу и по делам, а обитатели кладбища всё говорили о ребёнке и о том, что с ним делать. Триста голосов. Три сотни мнений. Неемия Трот, поэт с северо-западной части кладбища, начал было декламировать свои мысли по сути вопроса, хотя никто из слушателей не смог бы сказать, о чём они были, как вдруг произошло нечто, заставившее умолкнуть все открытые рты. Нечто небывалое в истории этого кладбища.

Огромный белый конь, про которого знающие люди сказали бы «серой масти», иноходью поднимался на холм. Стук его копыт и треск ветвей на его пути были слышны задолго до его появления. Он продирался сквозь низкий кустарник и мелкие деревца, сквозь ежевику, плющ и можжевельник, разросшиеся на холме. Шайрский конь был ладоней двадцать в холке, а то и больше. Он мог бы нести в битву рыцаря в тяжёлых доспехах, но сейчас он нёс на себе всего лишь женщину, с ног до головы одетую в серое. Её длинная юбка и шаль были как будто сотканы из паутины.

Её лицо было спокойным и безмятежным.

Они узнали её, все до единого. Каждый из нас встречается с этой Всадницей, когда наши дни заканчиваются, и забыть её невозможно.

Конь остановился возле обелиска. На востоке по небу разлилось предрассветное жемчужное сияние, так что обитатели кладбища уже подумывали о возвращении в свои жилища. Но ни один из них не сдвинулся с места. Они смотрели на Всадницу, и каждый испытывал помесь восторга и страха. Мёртвые, в большинстве своём, не суеверны, но сейчас они смотрели на неё с тем же благоговением, с каким римские авгуры взирали на кружащихся священных ворон в поисках мудрости и откровений.

И она заговорила с ними.

Голосом, звеневшим сотней серебряных колокольчиков, она произнесла:

— Мёртвые должны быть милосердны.

И улыбнулась.

Конь, спокойно жевавший пучок травы, застыл. Всадница коснулась его шеи, и он развернулся. Затем он сделал несколько огромных скачков — и, оттолкнувшись от холма, пустился галопом прямо по небу. Гром от его копыт слился с отдалёнными раскатами грозы. Ещё несколько мгновений — и он пропал из вида.

По крайней мере, так описывали эту сцену обитатели кладбища, присутствовавшие той ночью на склоне холма.

Обсуждение было окончено и закрыто. Всё было решено без голосования. Ребёнок по имени Никто Иничей будет наделён Свободой кладбища.

Матушка Слотер и баронет Джосайя Вортингтон проводили мистера Иничея до склепа в старой часовне, где сообщили новость миссис Иничей.

Случившееся чудо её как будто не удивило.

— Всё правильно, — сказала она. — У некоторых вообще ни капли здравого смысла не осталось. А она — разумна. Она всегда разумна.

Тем грозовым серым утром младенец заснул в изящной маленькой гробнице Иничеев. Мистер Иничей при жизни был преуспевающим главой местной гильдии краснодеревщиков, так что после его смерти краснодеревщики постарались должным образом почтить его память.

Перед рассветом Сайлас предпринял небольшую вылазку. Он нашёл высокий дом на склоне холма и внимательно изучил три трупа, которые там обнаружил, уделяя особое внимание характеру ножевых ранений. Закончив осмотр, он вышел в утренний сумрак, размышляя о возможных неприятностях, и вернулся на кладбище, на шпиль часовни, где обычно спал в дневное время.

В маленьком городке у подножья холма некто Джек был в ярости. Он ждал этой ночи так долго, она была кульминацией многих месяцев — даже лет — работы. Вечер так хорошо начинался — он уложил троих человек, и ни один не успел даже вскрикнуть. А потом…

Потом всё пошло наперекосяк. Зачем его понесло на холм, если ребёнок, со всей очевидностью, спустился по холму вниз? Конечно, пока он добрался до подножья, след мальчика давно простыл. Должно быть, кто-то нашёл его, подобрал и спрятал. Другого объяснения не было.

Раздался раскат грома, оглушительный и резкий, как выстрел. Тут же полил дождь. Обстоятельный некто Джек начал составлять план дальнейших действий: придётся нанести визиты кое-кому из местных, чтобы обеспечить себя в городе глазами и ушами.

Собрание уже знало, что он потерпел неудачу.

Он стоял, пристроившись с краю у витрины, пока небо рыдало утренним дождём, и говорил себе: это ещё не поражение. У него оставалось в запасе много лет. Целая уйма времени. Его достаточно, чтобы покончить с этим делом. Обрубить последнюю нить.

Раздался вой сирен. Появилась полицейская машина, затем скорая, затем ещё одна машина без разметки, но с мигалкой. Они промчались мимо него в сторону холма. И тогда некто Джек нехотя поднял воротник своего плаща, опустил голову и побрёл прочь. Его нож покоился в кармане, сухой и надёжно спрятанный в чехол, где никакая стихия ему была не страшна.




Глава 2

Новый друг


Ник был тихим ребёнком с серьёзными серыми глазами и вечно взъерошенной шевелюрой мышастого цвета. По большей части он был послушным. Едва научившись говорить, он тут же засыпал обитателей кладбища вопросами. Он часто спрашивал: «Почему мне неможна уходить с кладбища?» или «А как мне тоже сделать, как он только что сделал?», или «Кто здесь живёт?» Взрослые старались отвечать на его вопросы, но зачастую их ответы были туманными или запутанными, или противоречивыми, и тогда Ник шёл в старую часовню и беседовал с Сайласом.

Он уже поджидал Сайласа, когда тот просыпался на закате.

Его наставник всегда объяснял вещи чётко, ясно и достаточно просто, чтобы Ник мог понять.

— Тебе нельзя уходить с кладбища, — кстати, правильно говорить «нельзя», а не «неможна», — потому что только здесь мы можем уберечь тебя. Это твой дом. Здесь те, кто тебя любит. Снаружи для тебя опасно. Во всяком случае, пока.

— Но ты же ходишь туда. Каждую ночь ходишь!

— Я бесконечно старше тебя, парень. И мне нигде ничего не грозит.

— Значит, мне тоже ничего там не грозит.

— Если бы это было правдой… Увы, пока что ты в безопасности только здесь.

Или:

— Хочешь тоже так уметь? Некоторые навыки приобретаются в процессе обучения, некоторые на практике, а некоторые появляются со временем. Ты всё сумеешь, если будешь учиться. Довольно скоро ты овладеешь Растворением, Скольжением и Снохождением. А некоторые умения недоступны для живых, так что просто придётся подождать немного дольше. Но я не сомневаюсь, что со времененем ты научишься всему.

— Как-никак, тебя наделили Свободой кладбища, — говорил ему Сайлас. — Так что кладбище заботится о тебе. Пока ты здесь, ты можешь видеть в темноте. Ты можешь ходить запретными для смертных путями. Глаза живых не задерживаются на тебе. Мне также была дарована Свобода кладбища, хотя в моём случае это не более чем право на приют.

— Я хочу быть как ты, — говорил Ник, выпячивая нижнюю губу.

— Нет, — твёрдо отвечал ему Сайлас. — Не хочешь, поверь мне.

Или:

— Хочешь знать, кто здесь лежит? Ник, обычно об этом написано на камне. Ты умеешь читать? Ты знаешь свой алфавит?

— Свой что?

Сайлас качал головой, но ничего не говорил. Мистер и миссис Иничей при жизни не слишком-то увлекались чтением, а на кладбище не было ни одного букваря.

На следующую ночь Сайлас появился перед уютной гробницей Иничеев с тремя большими книгами. Две из них оказались букварями с красочными картинками («А» — «Аист», «Б» — «Бегемот»), а третьей была книга «Кот в шляпе». Помимо книг он принёс бумагу и коробку восковых мелков. Затем они с Ником гуляли по кладбищу, и Сайлас прикладывал пальцы мальчика к самым свежим из надгробий и плит, чтобы научить его узнавать буквы алфавита на ощупь, начиная с остроконечной заглавной буквы «А».

Сайлас дал Нику задание: найти на кладбище каждую из букв латинского алфавита. Ник выполнил его с гордостью, обнаружив последнюю букву на плите с именем Иезекиля Улмсли, встроенной в стену часовни. Наставник был им доволен.

Каждый день Ник ходил по кладбищу с бумагой и мелками и старательно срисовывал имена, слова и цифры. Каждую ночь, прежде чем Сайлас отправлялся в большой мир за оградой, Ник заставлял его объяснять записанное и переводить фрагменты латыни, которая ставила Иничеев в тупик.

На кладбище стоял солнечный день. В зарослях диких цветов лениво жужжали шмели, зависая над можжевельником и колокольчиками. Ник нежился на весеннем солнышке, наблюдая за бронзовым жуком, который полз по надгробию Дж. Ридера, его жены Доркас и их сына Себастьяна, Fidelis ad Mortem. Ник скопировал их эпитафию и задумался о жуке, когда кто-то произнёс:

— Мальчик, что ты делаешь?

Ник поднял глаза. Кто-то стоял за кустом можжевельника и рассматривал его.

— Ничего, — ответил он и высунул язык.

Лицо за можжевельником сморщилось, став похожим на рожицу горгульи, которая выкатила глаза и тоже высунула язык. Затем она снова превратилась в лицо девочки.

— Вот это круто, — восхищённо сказал Ник.

— Я умею строить классные рожи, — сказала девочка. — Смотри, какая. — Она одним пальцем подняла кончик носа, растянула рот в улыбке до ушей, скосила глаза и надула щёки. — Знаешь, что это?

— Нет.

— Это же свинка, глупый.

— А, — Ник задумался. — Ты имеешь в виду, как в азбуке, «свинья» на букву «с»?

— Конечно. Подожди.

Она обошла куст можжевельника и встала рядом с Ником, который поднялся на ноги. Она была немного старше него, немного выше, и была одета в яркие цвета: жёлтый, розовый и оранжевый. Ник в своём сером саване почувствовал себя унылым замарашкой.

— Сколько тебе лет? — спросила девочка. — Что ты здесь делаешь? Ты живёшь здесь? Как тебя зовут?

— Я не знаю, — ответил Ник.

— Не знаешь, как тебя зовут? — удивилась девочка. — Да всё ты знаешь. Все знают, как их зовут. Врунишка!

— Я знаю свое имя, — сказал Ник. — И я знаю, что я здесь делаю. Но я не знаю другую штуку, которую ты спросила.

— Сколько тебе лет?

Ник кивнул.

— Ну, — сказала девочка, — когда твой день рождения?

— У меня его нет, — сказал Ник. — И никогда не было.

— У всех есть дни рождения! Хочешь сказать, у тебя никогда не было торта со свечками и всякого такого?

Ник покачал головой. Девочка посмотрела на него с сочувствием.

— Бедняжка. А мне пять лет. Спорим, тебе тоже пять?

Ник радостно закивал. Он не собирался спорить с новой подругой. С ней было весело.

Она рассказала, что её зовут Скарлетт Эмбер Перкинс, и что она живёт в квартире, в доме без сада. Её мама сидит на скамейке возле часовни у подножия холма и читает журнал. Она велела Скарлетт как следует погулять и возвращаться через полчаса, и ещё сказала, чтобы она не искала приключений и не разговаривала с незнакомцами.

— Я незнакомец, — сообщил Ник.

— Вовсе нет, — уверенно сказала Скарлетт. — Ты маленький мальчик. Потом добавила:

— А ещё ты мой друг. Так что ты — знакомец.

Ник редко улыбался, но тут он улыбнулся широко и восторженно.

— Я твой друг! — повторил он.

— Как тебя зовут?

— Ник. А полностью — Никто.

Она засмеялась.

— Какое странное имя. — А что ты делаешь?

— Буквы учу, — ответил Ник. — По надгробиям. Срисовываю надписи.

— Можно, я тоже буду с тобой?

В первый миг Нику захотелось отказаться, ведь могильные плиты принадлежали только ему, но он тут же понял, как это глупо: ведь некоторые вещи гораздо приятнее делать за компанию с другом, тем более в такой солнечный день. Он сказал:

— Давай.

Они списывали имена с могильных плит, Скарлетт помогала Нику читать незнакомые имена и слова, а Ник переводил для Скарлетт латынь, если сам понимал, что она значит. Время пронеслось незаметно, и им показалось, что слишком рано с нижней части холма раздался крик:

— Скарлетт!

Девочка протянула Нику бумагу и мелки.

— Мне нужно идти, — сказала она.

— Ещё увидимся, — сказал Ник. — Правда?

— А где ты живёшь? — спросила она.

— Здесь, — ответил Ник. Потом он стоял и провожал её взглядом, пока она сбегала с холма.

По дороге домой Скарлетт рассказала своей матери о мальчике, которого зовут Никто, который живёт на кладбище и который играл с ней. Тем же вечером мать пересказала это отцу Скарлетт, который ответил, что считает воображаемых друзей нормальным явлением для такого возраста, и беспокоиться не о чем, а также что им повезло, что они живут рядом с заповедником.

После той встречи Скарлетт никогда больше не замечала Ника первой. В погожие дни кто-нибудь из родителей приводил её на кладбище и оставался читать на скамейке, пока Скарлетт бродила по дорожкам ярко-зелёным, ярко-оранжевым или ярко-розовым пятном и всё изучала. Затем, рано или поздно, она замечала серьёзное лицо и серые глаза, глядевшие на неё из-под шевелюры мышиного цвета, а потом они играли в прятки, куда-нибудь карабкались или тихонько подкрадывались к старой часовне, чтобы понаблюдать за живущими там кроликами.

Ник познакомил Скарлетт с некоторыми своими друзьями. Ничего, что она не могла их видеть. Её родители утверждали, что она выдумала Ника, и что в этом нет ничего плохого — её мать какое-то время даже предлагала выделить для Ника отдельное место за обеденным столом. Так что Скарлетт не удивилась, что у Ника тоже есть воображаемые друзья. Он передавал ей их слова.

— Бартелби говорит, что твой лик — аки разчвякленная слива, — говорил он ей.

— Сам такой. А почему он так смешно говорит? Может, он хотел сказать «раздавленный помидор»?

— Наверное, там, откуда он приехал, не было помидоров, — ответил Ник. — Поэтому они там так говорят.

Скарлетт была счастлива. Она была умным и одиноким ребёнком. Её мать удалённо работала на университет: обучала людей, которых никогда не видела, и проверяла задания по английскому языку, которые ей присылали по электронной почте, а затем отсылала обратно письма с замечаниями. Отец Скарлетт преподавал физику элементарных частиц, которую, по словам Скарлетт, много кто хотел преподавать, но почему-то мало кто хотел изучать, так что семья всё время переезжала из одного университетского городка в другой, и в каждом отец надеялся найти постоянную работу, но всё тщетно.

— Что такое физика элементарных частиц? — спросил Ник.

Скарлетт пожала плечами.

— Ну смотри, — сказала она, — есть атомы, это такие маленькие штучки, что их даже увидеть нельзя, и всё из них сделано. А есть штучки, которые ещё меньше, чем атомы, и вот это — физика элементарных частиц.

Ник кивнул и подумал, что отец Скарлетт, наверное, увлекается воображаемыми вещами.

Каждый день после обеда Ник и Скарлетт вместе бродили по кладбищу, обводили имена покойных пальцем и переписывали их на бумагу. Ник рассказывал Скарлетт всё, что знал про обитателя той или иной могилы, мавзолея или склепа, а она рассказывала ему истории, которые прочитала или услышала. Иногда она рассказывала ему о внешнем мире: о машинах и автобусах, телевидении и самолётах (Ник видел, как они пролетали высоко в небе, и думал, что это большие шумные серебристые птицы, но никогда раньше ими не интересовался). Он, в свою очередь, рассказывал ей о тех временах, когда люди из могил были ещё живы — например, как Себастьян Ридер ездил в Лондон и видел королеву, оказавшуюся толстухой в меховой шапке, которая на всех злобно глазела и не говорила по-английски. Себастьян Ридер не помнил, что это была за королева, но полагал, что королевой она была не очень долго.

— Когда это было? — спросила Скарлетт.

— На его надгробии сказано, что он умер в 1583 году, значит, это было ещё раньше.

— А кто на кладбище самый старый? — спросила Скарлетт.

Ник наморщил лоб.

— Наверное, Кай Помпей. Он пришёл через сто лет после того, как здесь впервые появились римляне. Он мне сам рассказывал. Ему нравилось путешествовать.

— Значит, он самый старый?

— Кажется, да.

— А можно мы устроим жилище в одном из тех каменных домов?

— Ты не сможешь туда попасть. Они все заперты.

— А ты сможешь?

— Конечно.

— Тогда почему я не могу?

— Это кладбище, — объяснил он. — У меня есть Свобода кладбища. Она даёт мне попадать в разные места.

— Но я хочу пойти в каменный дом и устроить там жилище.

— Не получится.

— Тебе просто жалко.

— Неправда.

— Жадина.

— Неправда.

Скарлетт засунула руки в карманы курточки, развернулась и начала спускаться с холма, даже не попрощавшись. Она была уверена, что Ник что-то скрывает от неё, но в глубине души понимала, что она не права, и от этого злилась ещё больше.

В тот же вечер, за ужином, она спросила у родителей, кто жил в этих местах до того, как пришли римляне.

— Кто тебе рассказал про римлян? — удивился отец.

— Да все это знают, — отмахнулась Скарлетт. — Так жил здесь кто-то или нет?

— Здесь жили кельты, — сказала мама. — Они появились здесь первыми. До римлян. Римляне их завоевали.

На скамейке у старой часовни происходила похожая беседа.

— Самый старый? — повторил Сайлас. — Честно говоря, не знаю, Ник. Самый старый из тех, кого я здесь встречал, — Кай Помпей. Но тут, конечно, были поселения до прихода римлян. Люди жили здесь задолго до них. Как у тебя продвигается письмо?

— По-моему, хорошо. А когда меня научат писать слитно?

После минутного раздумья Сайлас произнёс:

— Я уверен, что среди захороненных здесь талантливых личностей должны быть и учителя. Я наведу справки.

Ник был весь предвкушение. Он представлял, как овладеет в совершенстве письмом и чтением, и вскоре любые истории будут открыты перед ним.

Когда Сайлас покинул кладбище по своим делам, Ник пришёл под иву, росшую около старой часовни, и позвал Кая Помпея.

Старый римлянин, зевая, поднялся из могилы.

— А-а, живой мальчишка, — улыбнулся он. — Как поживаешь, живой мальчишка?

— Отлично поживаю, сэр, — ответил Ник.

— Хорошо. Рад это слышать, — волосы старого римлянина белели в лунном свете. Он был в похоронной тоге, под которой были надеты нижняя шерстяная рубашка и гетры, поскольку вокруг была холодная страна на самом краю света. Холоднее было только на севере, в Каледонии, где люди были больше похожи на животных, а их тела покрывала рыжая шерсть. Они были настолько дикими, что римляне даже не пытались завоевать их. Они оставались свободными в своей вечной зиме.

— Вы здесь самый старый? — спросил Ник.

— Самый старый на кладбище? Я.

— Значит, вас первым здесь похоронили?

Немного помедлив, Кай Помпей ответил:

— Почти. Ещё до кельтов тут жили другие люди. Один из них тоже похоронен здесь.

— Ух ты, — Ник на мгновение задумался. — А где его могила?

Кай указал на холм.

— На вершине? — спросил Ник.

Кай покачал головой.

— Тогда где?

Старый римлянин наклонился и взъерошил Нику волосы.

— Внутри холма, — сказал он. — В недрах. Меня впервые принесли сюда мои друзья, за которыми шли всякие чиновники и мимы в восковых масках с лицами моей жены, которую забрала лихорадка в Камалодуне, и моего отца, убитого в стычке на границе Галлии. Через триста лет после моей смерти один крестьянин искал здесь место для выпаса своих овец, а нашёл валун, закрывавший вход в пещеру. Он откатил его и вошёл внутрь, в надежде, что найдёт сокровища. Чуть позже, когда он вышел, его чёрные волосы стали такими же белыми, как мои…

— А что он там увидел?

Помолчав, Кай ответил:

— Он отказывался об этом разговаривать. И никогда больше сюда не возвращался. Валун вернули на место и через некоторое время забыли о нём. Потом, уже двести лет назад, на него снова наткнулись, когда строили склеп для Фробишеров. Юноша, который его нашёл, спрятал проход за гробом Эфраима Петтифера, а затем однажды ночью спустился туда, когда никто не видел. Точнее, когда он думал, что никто его не видит.

— И, когда он вышел, его волосы тоже побелели?

— Он вообще не вышел.

— Ого. Ясно. Ну и кто же там похоронен?

Кай покачал головой.

— Не знаю, юный Иничей. Но я чуял его, когда здесь ещё было пусто. Я чувствовал, что он сидит там, в глубине холма, и ждёт.

— Чего ждёт?

— Всё, что я чувствовал, — сказал Кай Помпей, — это что он сидит в ожидании.

Скарлетт принесла большую книгу с картинками, села рядом с матерью на зелёную скамейку у ворот и начала читать, пока мать просматривала какое-то учебное пособие. Девочка радовалась весеннему солнцу и старательно не замечала мальчика, который махал ей из-за увитого плющом памятника. Когда она решила больше не смотреть на этот памятник, он, как чёртик из табакерки, выскочил из-за надгробия (Ёдзи Дж. Шёдзи, ум. 1921, «Я был странником, и вы приняли Меня»). Он отчаянно жестикулировал ей, но она не обращала на него внимания.

Наконец, она положила книгу на скамейку.

— Мамочка, я пойду погуляю.

— Только не сходи с дорожки, милая.

Она не сходила с дорожки, пока не повернула за угол и не увидела Ника, который махал ей, стоя выше на холме. Она состроила ему рожицу.

— А я теперь всё знаю, — сказала Скарлетт.

— Я тоже, — сказал Ник.

— До римлян здесь тоже были люди, — сказала она. — Намного раньше. Когда они жили… ну, в смысле, когда они умирали, их закапывали в этих холмах, вместе с разными сокровищами и всяким таким. И эти могилы назывались «курганы».

— Ага, — сказал Ник. — Тогда мне кое-что понятно. Хочешь посмотреть на один курган?

— Прямо сейчас? — недоверчиво переспросила Скарлетт. — Небось, на самом деле ты не знаешь, где тут курган. А потом, я же не могу ходить туда же, куда ты.

Скарлетт уже видела, как он умеет просачиваться сквозь стены, словно тень.

В ответ он показал ей большой ржавый ключ.

— Я нашёл его в часовне, — сказал Ник. — Он должен открывать почти все здешние двери. Их запирали на один и тот же ключ, для удобства.

Она взобралась на склон холма поближе к нему.

— Ты не врёшь?

Он покачал головой. В уголках его губ заиграла довольная улыбка.

— Идём, — сказал он.

Стоял отличный весенний день, в воздухе разливалось щебетание птиц и жужжание пчёл. Ветерок качал нарциссы, а на склоне холма тут и там виднелись кивающие головки ранних тюльпанов. Зелёный холм был как будто припудрен голубой россыпью незабудок и толстыми жёлтыми примулами. Дети поднимались на холм к маленькому мавзолею Фробишеров.

Это был простой каменный мавзолей, построенный без особых излишеств, с железной дверью на входе. Ник открыл дверь своим ключом, и они зашли внутрь.

— Где-то должен быть лаз, — сказал Ник. — Или дверь. За каким-то из этих гробов.

Они нашли его за гробом на нижней полке. Там действительно оказался небольшой лаз.

— Сюда, — сказал Ник. — Полезем вниз.

Скарлетт внезапно поняла, что приключение нравится ей гораздо меньше, чем она ожидала. Она произнесла:

— Мы же ничего не увидим. Там вон как темно.

— Я могу видеть без света, — сказал Ник. — Пока я здесь, на кладбище.

— Но я-то не могу, — сказала Скарлетт. — Мне будет темно.

Ник задумался, как бы её уговорить. Можно было сказать что-то вроде «там нет ничего страшного». Но после рассказов о том, как у одного поседели волосы, а другой вообще не вернулся, сказать такое значило бы покривить душой. Так что он сказал:

— Тогда я сам полезу. А ты подожди меня здесь.

Скарлетт насупилась.

— Не оставляй меня тут одну, — сказала она.

— Да я просто спущусь, посмотрю, кто там, а потом вернусь и всё тебе расскажу.

Он повернулся к отверстию, встал на четвереньки и заполз внутрь. Там оказалось достаточно места, чтобы встать в полный рост. В камне были вырезаны ступеньки.

— Я спущусь по ступенькам, — сказал он Скарлетт.

— А они далеко ведут?

— По-моему, далеко.

— А давай ты будешь держать меня за руку и говорить, куда идти? — сказала Скарлетт. — Тогда можно пойти вместе. Если ты обещаешь, что всё будет хорошо.

— Конечно, — ответил Ник. Он даже не успел договорить, как девочка на четвереньках заползла в отверстие.

— Можешь встать, — сказал Ник и взял её за руку. — Ступеньки вот тут. Поставь ногу перед собой — и сама почувствуешь. Вот так. Давай, я пойду первым.

— Ты правда можешь видеть? — спросила она.

— Здесь темно, — ответил Ник. — Но я всё вижу.

Он повёл Скарлетт вниз по лестнице в глубину холма, попутно описывая всё, что видит.

— Ступеньки ведут вниз, — говорил он. — Они каменные. Вокруг нас тоже всё каменное. А здесь кто-то рисовал на стене.

— А что там нарисовано?

— Похоже на большую мохнатую букву «к», как в слове «корова». Она даже с рогами. Затем какая-то закорючка, вроде большого узла. Он не просто нарисован, он прямо вырезан в камне, чувствуешь? — он приложил её пальцы к узору.

— Чувствую! — воскликнула девочка.

— Ступеньки становятся больше. Мы подходим к чему-то вроде большой комнаты, но ступеньки пока ещё продолжаются. Стой. Вот, теперь я стою между тобой и комнатой. Держись левой рукой за стену.

Они продолжали спускаться.

— Ещё один шаг, и мы на каменном полу, — сказал Ник. — Он немного неровный.

Они оказались в небольшом помещении. На земле лежала каменная плита с небольшим возвышением в одном углу, на котором лежало несколько маленьких предметов. На земле валялись кости. Было видно, что они очень старые, хотя там, где заканчивались ступеньки, Ник увидел скрюченный труп, одетый в остатки длинного коричневого плаща. Ник решил, что это тот самый юноша, который мечтал о богатстве. Должно быть, он оступился и упал в темноте.

Внезапно сразу отовсюду раздался шум, похожий на шуршание змеи в сухой листве. Скарлетт сильнее вцепилась в руку Ника.

— Что это? Ты что-нибудь видишь?

— Нет.

У Скарлетт вырвался полувскрик, полувздох. Ник что-то увидел, и без всяких вопросов было понятно, что Скарлетт тоже это видит.

В конце помещения забрезжил свет. В окружении этого света к ним шёл какой-то человек. Он шёл прямо сквозь скалу, и Ник услышал, как Скарлетт старается подавить крик.

Человек выглядел хорошо сохранившимся, но всё равно умершим много лет назад. На его коже были рисунки (как показалось Нику) или татуировки (как показалось Скарлетт) в виде синих узоров. На шее висело ожерелье из длинных острых зубов.

— Я господин здесь! — произнёс он, и голос его был таким древним и гортанным, что слова едва можно было разобрать. — И храню место это от любого зла!

Его глаза казались огромными. Ник понял, что это оттого, что вокруг них нарисованы синие круги, из-за которых лицо казалось совиным.

— Кто ты? — спросил Ник, сжимая руку Скарлетт.

Казалось, Синий Человек не услышал вопроса. Он продолжал свирепо смотреть на них.

— Убирайтесь отсюда! — прогремел он, и теперь его голос был похож на рычание, от которого у Ника загудела голова.

— Он что, хочет нас убить? — спросила Скарлетт.

— Вряд ли, — сказал Ник. Затем он обратился к Синему Человеку, как его учили:

— Мне дарована Свобода кладбища, я волен быть всюду, где пожелаю.

Синий Человек никак не отреагировал на эти слова, что поразило Ника: раньше даже самые раздражительные из обитателей кладбища успокаивались, услышив их. Он спросил:

— Скарлетт, ты его видишь?

— Конечно, вижу. Это большой страшный человек в татуировках, и он хочет нас убить. Ник, прогони его!

Ник посмотрел на останки джентльмена в коричневом плаще. На каменном полу возле трупа лежала разбитая лампа.

— Он хотел убежать! — воскликнул Ник. — Он бежал от страха. Поскользнулся или оступился на лестнице и упал.

— Ты о ком?

— О человеке на полу.

В голосе Скарлетт теперь звучали одновременно раздражение, испуг и растерянность:

— Да какой ещё человек на полу? Тут слишком темно. Единственный, кого я вижу — это вон тот, с татуировками.

Затем, словно напоминая о своём присутствии, Синий Человек откинул голову и издал целую серию раскатистых воплей. Это горловое завывание заставило Скарлетт сжать руку Ника так сильно, что её ногти впились в его кожу.

А вот Ник больше не боялся.

— Прости, пожалуйста, что я говорила, будто ты их придумал, — пролепетала Скарлетт. — Теперь я тебе верю. Они существуют.

Синий Человек что-то поднял над головой. Это было похоже на остро отточенный плоский камень.

— Каждого, посягнувшего на это место, ждёт смерть! — гортанно воскликнул он. Ник вспомнил о человеке, который поседел, оказавшись здесь, и который больше не возвращался на кладбище и никому не говорил, что увидел.

— Нет-нет, — сказал Ник. — Мне кажется, ты права. По крайней мере, насчёт него.

— Что?

— Он не настоящий.

— Ты что, дурак? — спросила Скарлетт. — Даже я его вижу!

— Ну да, — кивнул Ник. — А ведь ты не можешь видеть мёртвых.

Он обвёл глазами комнату.

— Да хватит уже, — сказал он. — Мы знаем, что ты не настоящий.

— Я сожру вашу печень! — закричал Синий Человек.

— Ничего ты не сожрёшь, — сказала Скарлетт и вздохнула с облегчением. — Ник, ты прав. Знаешь, наверное, он пугало.

— Что такое пугало? — спросил Ник.

— Такая штука, её фермеры ставят на полях, чтобы ворон пугать.

— Зачем это нужно? — удивился Ник. Он любил ворон. Они казались ему забавными, и ещё ему нравилось, что они помогают поддерживать чистоту на кладбище.

— Точно не знаю. Потом у мамы спрошу. Я видела одно пугало из окна поезда и спросила, что это такое. Вороны думают, что это живой человек. А это просто штука, похожая на человека. Просто для того, чтобы отпугнуть ворон.

Ник снова оглядел комнату и сказал:

— Не знаю, кто ты, но ты проиграл. Нам не страшно. Мы знаем, что ты не настоящий. Так что перестань.

Синий Человек перестал. Он прошёл по каменной плите, лёг на неё, а затем исчез.

Для Скарлетт комната опять погрузилась во мрак. Но в темноте она вновь услышала шелест, который становился всё громче и громче, как будто что-то кругами извивалось по комнате.

Что-то произнесло:

— МЫ ГИБЕЛЬ.

Ник почувствовал, как волосы зашевелились у него на затылке. Голос, звучавший в его голове, был древним и ужасно сухим, будто сухая ветка скребла по окну часовни, и Нику показалось, что голосов несколько, и что они говорят хором.

— Ты слышала? — спросил он у Скарлетт.

— Я слышу только шуршание. Но у меня от него такое странное чувство… Как будто в животе что-то колется. Точно сейчас будет что-то страшное.

— Ничего страшного не будет, — сказал Ник. Затем он обратился к комнате:

— Кто здесь?

— МЫ ГИБЕЛЬ. МЫ НА СТРАЖЕ. МЫ ЗАЩИЩАЕМ.

— Что вы защищаете?

— УСЫПАЛЬНИЦУ ХОЗЯИНА. СВЯТЕЙШЕЕ ИЗ ВСЕХ СВЯЩЕННЫХ МЕСТ, ГДЕ ГИБЕЛЬ СТОИТ НА СТРАЖЕ.

— Вы нас не тронете, — сказал Ник. — Вы только и умеете, что пугать.

В шуршащих голосах послышалась обида.

— СТРАХ — ОРУЖИЕ ГИБЕЛИ.

Ник глянул вниз, на уступ.

— Это и есть сокровища вашего хозяина? Старая брошка, чашка и каменный ножик? Подумаешь, ничего особенного.

— ГИБЕЛЬ ХРАНИТ СОКРОВИЩА. БРОШЬ, КУБОК, НОЖ. МЫ ХРАНИМ ИХ ДЛЯ ХОЗЯИНА. ДО ЕГО ВОЗВРАЩЕНИЯ. ОН ВЕРНЁТСЯ. ОН ВСЕГДА ВОЗВРАЩАЕТСЯ.

— Сколько вас там?

Ответа не последовало. У Ника возникло такое чувство, будто его голова поросла изнутри паутиной. Он потряс ею, чтобы прийти в себя. Затем потянул Скарлетт за руку.

— Нам надо идти, — сказал он.

Он провёл её мимо покойника в коричневом плаще. Ник подумал, что, если бы тот не испугался и не упал, а остался жив, то был бы разочарован. То, что десять тысяч лет назад было сокровищем, теперь утратило свою ценность. Ник осторожно вёл Скарлетт вверх по ступенькам хода, в черневшую впереди кладку мавзолея Фробишеров.

Солнечные лучи пробивались сквозь трещины в камнях и через решётчатую дверь. Они казались такими яркими, что Скарлетт заморгала и прикрыла глаза, отвыкшие от света. В кустах пели птицы, жужжал пролетающий шмель, и всё вокруг было удивительно нормальным.

Ник толкнул дверь мавзолея и снова запер её, когда они вышли.

Яркая одежда Скарлетт была покрыта грязью и паутиной, а её смуглое лицо и руки были теперь белыми от пыли.

Вдали у подножия холма слышались крики. Можно было различить несколько голосов. В них слышалось отчаянье.

Кто-то звал:

— Скарлетт? Скарлетт Перкинс!

И Скарлетт ответила:

— Да! Я здесь!

И, прежде чем они с Ником успели обсудить увиденное и поговорить о Синем Человеке, появилась женщина в жёлтой светоотражающей куртке с надписью «Полиция» на спине. Она засыпала Скарлетт вопросами: всё ли с ней в порядке, где она была, не пытался ли кто-то похитить её, а затем сообщила по рации, что ребёнок найден.

Ник незаметно шёл следом за ними, пока они спускались с холма. Двери часовни были открыты, и внутри стояли родители Скарлетт. Мать была в слезах, а отец озабоченно говорил по мобильному телефону. Рядом была ещё одна женщина в полицейской форме. Никто не видел Ника, который пристроился в углу и ждал развязки.

Все спрашивали Скарлетт, что с ней произошло, а она честно отвечала: что мальчик по имени Никто отвёл её в глубину холма, где в темноте появился человек в синих татуировках, который оказался просто пугалом. Ей вручили шоколадку, вытерли лицо и спросили, был ли у человека в татуировках мотоцикл. Родители Скарлетт, успокоившись, теперь начали сердиться друг на друга и на дочь. Каждый говорил, что во всём виноват другой, что нельзя было отпускать ребёнка играть на кладбище, даже если здесь заповедник, и что в наши дни мир стал настолько опасным местом, что, если не следить за каждым шагом ребёнка, то страшно представить, что с ним может приключиться. Особенно с таким ребёнком, как Скарлетт.

Мать Скарлетт начала всхлипывать, от чего Скарлетт тоже заплакала, а отец поругался с одной из женщин-полицейских, доказывая ей, что он, как честный налогоплательщик, платит ей зарплату, а она убеждала его, что тоже платит налоги и, возможно, платит зарплату ему. Ник всё это время сидел в углу, не замеченный никем, даже Скарлетт. Он смотрел и слушал, пока не понял, что больше не вынесет.

На кладбище опустились сумерки, когда Сайлас нашёл Ника возле амфитеатра, глядящим вниз на город. Он встал рядом с мальчиком и, по своему обыкновению, ничего не сказал.

— Она не виновата, — сказал Ник. — Это всё из-за меня. А её теперь накажут.

— Куда ты с ней ходил? — спросил Сайлас.

— Вглубь холма, чтобы посмотреть самую старую могилу. Но там никого не было. Только что-то, похожее на змею, которое назвалось Гибелью. Оно пугает людей.

— Очаровательно.

Они вместе спускались по холму и наблюдали, как старую часовню вновь запирают, а полиция и Скарлетт с родителями уходят в ночь.

— Мисс Борроуз будет учить тебя прописи, — сказал Сайлас. — Ты уже прочёл «Кота в шляпе»?

— Да, — ответил Ник. — Давным-давно. Можешь принести мне ещё книжек?

— Полагаю, что да.

— Как ты думаешь, я её ещё когда-нибудь увижу?

— Девочку? Очень сомневаюсь.

Но Сайлас ошибался. Серым вечером, три недели спустя, Скарлетт пришла на кладбище вместе с родителями.

Они постоянно требовали, чтобы она оставалась на виду, хотя и так шли буквально в двух шагах от неё. Мать Скарлетт временами восклицала, какое всё вокруг ужасно мрачное, и как хорошо, что скоро всё это навсегда останется позади.

Когда родители Скарлетт стали говорить друг с другом, Ник сказал:

— Привет.

— Привет, — тихо сказала Скарлетт.

— Я думал, что больше тебя не увижу.

— Я им сказала, что никуда не поеду, пока они не приведут меня сюда в последний раз.

— А куда ты уезжаешь?

— В Шотландию. Там есть университет. Папа будет преподавать физику элементарных частиц.

Они вместе шли по дорожке — девочка в ярко-оранжевой куртке и мальчик в сером саване.

— Шотландия — это далеко?

— Да, — вздохнула Скарлетт.

— Ясно.

— Я подумала, что ты будешь здесь. Хотела прийти, попрощаться.

— Я всегда здесь.

— Но ты же не умер, правда, Никто Иничей?

— Конечно нет.

— Значит, ты не можешь оставаться здесь всю жизнь. Правда? Однажды ты вырастешь, и тебе придётся уйти и жить там, снаружи.

Он покачал головой.

— Для меня там небезопасно.

— Откуда ты знаешь?

— Сайлас так говорит. И моя семья. Все так говорят.

Она молчала.

Отец позвал её:

— Скарлетт! Идём, родная. Нам пора. Ты уже попрощалась с кладбищем, как хотела. Теперь идём домой.

Скарлетт сказала Нику:

— Ты храбрый. Ты самый храбрый из всех, кого я знаю, и ты мой друг. И мне всё равно, настоящий ты или нет.

Затем она отвернулась и побежала туда, откуда пришла — к своим родителям и всему остальному миру.




Глава 3

Гончие Бога


На каждом кладбище одна могила принадлежит упырям. Погуляйте по любому кладбищу достаточное время, и вы найдёте её — подпорченную водой и вспученную, с треснутым или сломанным камнем, неухоженную, поросшую сорняками. От неё так и веет запустением, особенно, если подойти поближе. Её могильный камень может быть прохладнее, чем все окружающие, а имя на нём зачастую невозможно прочесть. Если там есть статуя, у неё обычно отбита голова, либо же она настолько покрыта плесенью и лишайником, что кажется, будто её вылепили из плесени. Если одна могила на кладбище выглядит мишенью для малолетних вандалов, это упырь-врата. Если могила пробуждает в вас сильное желание очутиться где-нибудь в другом месте, это упырь-врата.

На кладбище Ника была одна такая могила.

Одна такая могила есть на любом кладбище.




Сайлас собирался в дорогу.

Когда Ник впервые узнал, что наставник покидает его, он был расстроен. Теперь он уже не был расстроен. Он был в ярости.

— Зачем? — говорил Ник.

— Я же объяснял тебе. Мне нужно раздобыть определённые сведения. Для этого приходится путешествовать. А чтобы путешествовать, я должен покинуть кладбище. Мы всё это уже обсуждали.

— Что там такого важного, что ты не можешь остаться? — шестилетний Ник пытался представить, что могло заставить Сайласа оставить его, но не мог. — Это нечестно.

Его наставник был невозмутим.

— Это не может быть честным или нечестным, Никто Иничей. Это просто обстоятельство, ничего более.

Нику не понравился такой ответ.

— Ты ведь должен заботиться обо мне. Ты сам так говорил.

— Да. Как твой наставник, я несу за тебя ответственность. Но, к счастью, мне есть с кем её разделить.

— Хотя бы куда ты едешь?

— Далеко. Есть вещи, которые мне нужно выяснить и которые я не могу выяснить, находясь здесь.

Ник фыркнул и пошёл прочь, пиная воображаемые камешки на своём пути.

Северо-западная часть кладбища была самой запущенной. Она была покрыта густыми зарослями, и даже садовнику и сообществу добровольцев «Друзья кладбища» не удавалось обуздать здесь буйную растительность. Ник пришёл сюда и разбудил семейство детей викторианской эпохи, которые все умерли прежде, чем им исполнилось десять лет. В этих джунглях, опутанных плющом, они стали играть в лунные прятки, и Ник представлял себе, что всё по-прежнему, что Сайлас никуда не уезжает. Но, когда игра закончилась, и он прибежал назад в старую часовню, он увидел две вещи, которые вернули его в действительность.

Первым, что он увидел, был саквояж. Ник сразу же понял, что это саквояж Сайласа. Ему было по меньшей мере сто пятьдесят лет: красивый, чёрной кожи с медными уголками и чёрной ручкой, он мог бы принадлежать доктору или владельцу похоронного бюро викторианской эпохи. В таких носили кучу инструментов на все случаи жизни. Ник никогда раньше не видел саквояжа Сайласа, он даже не знал, что у Сайласа был саквояж, но эта вещь, определённо, могла принадлежать только ему. Ник попытался заглянуть внутрь, но саквояж был закрыт на большой медный висячий замок и был таким тяжёлым, что Ник не мог его поднять.

Это была первая вещь.

Вторая ожидала его на скамье возле часовни.

— Ник, — сказал Сайлас. — Это мисс Люпеску.

Мисс Люпеску не была привлекательной. Её узкое лицо выражало неодобрение. У неё были седые волосы, хотя её лицо казалось слишком молодым для седых волос. Её передние зубы были слегка искривлены. Она была одета в объёмный макинтош, а на её шее был мужской галстук.

— Приятно познакомиться, мисс Люпеску, — произнёс Ник.

Мисс Люпеску ничего не ответила. Она шмыгнула носом. Затем посмотрела на Сайласа и произнесла:

— Что ж. Значит, это и есть мальчик?

Она встала со своего места и обошла Ника, широко раздувая ноздри, будто обнюхивая его. Сделав полный круг, она заявила:

— Ты будешь отчитываться передо мной сразу как проснёшься и перед сном. Я сняла комнату неподалёку отсюда, — она указала на крышу, едва видневшуюся с места, где они стояли. Затем она продолжила: — Однако я буду проводить много времени здесь, на кладбище. Я историк, изучаю старые захоронения. Ты меня понимаешь, мальчик? Да?

— Ник, — сказал Ник. — Меня зовут Ник, а не "мальчик".

— Да-да, уменьшительное от Никто, — усмехнулась она. — Глупое слово. Это местоимение, совсем не подходит для имени. Я этого не одобряю. Так что я буду называть тебя «мальчик». А ты будешь называть меня "мисс Люпеску".

Ник умоляюще взглянул на Сайласа, но на его лице не было и тени сочувствия. Он поднял свой саквояж и сказал:

— С мисс Люпеску ты в надёжных руках, Ник. Я уверен, что вы поладите.

— Никогда! — воскликнул Ник. — Она ужасная.

— Между прочим, — произнёс Сайлас, — это очень грубо. По-моему, тебе следует извиниться, ты так не думаешь?

Ник так не думал, но на него выжидающе смотрел Сайлас. Сайлас, который уже держал свой чёрный саквояж и собирался уехать неизвестно куда неизвестно насколько. Так что Ник сказал:

— Простите меня, мисс Люпеску.

Сперва она в ответ промолчала. Только фыркнула. А затем произнесла:

— Я проделала долгий путь, чтобы присматривать за тобой здесь, мальчик. Надеюсь, ты того стоишь.

Ник не представлял, как можно обнять Сайласа, поэтому он просто протянул свою руку, и Сайлас, наклонившись, принял рукопожатие, аккуратно пожав чумазую ручку Ника своей большой бледной рукой. Затем, подхватив свой чёрный кожаный саквояж, как будто тот ничего не весил, он пошёл вниз по тропинке и вышел с кладбища.

Ник рассказал родителям о случившемся.

— Сайлас ушёл, — сказал он.

— Он вернётся, — добродушно сказал мистер Иничей. — Даже не сомневайся, Ник. Он всегда возвращается. Как неразменная монета.

Миссис Иничей сказала:

— Когда ты родился, он пообещал нам, что если ему придётся уехать, он найдёт кого-нибудь себе на замену, чтобы приносить тебе еду и присматривать за тобой. Видишь, он так и сделал. На него всегда можно положиться.

Сайлас действительно приносил Нику еду и оставлял её в склепе каждую ночь, но это, по мнению Ника, было самое меньшее из того, что Сайлас делал для него. Он умел давать советы — хладнокровные, разумные и абсолютно верные. Он знал больше, чем кто-либо на кладбище, поскольку его ночные вылазки в большой мир позволяли ему быть в курсе современности, его познания не были ограничены правдами, устаревшими сотни лет назад. Он был невозмутимым и надёжным, он был рядом каждую ночь, и мысль о том, что маленькая часовня лишится своего единственного обитателя, не помещалась у Ника в голове. Потому что самое главное — рядом с Сайласом Ник чувствовал себя защищённым.

Мисс Люпеску тоже считала, что она не должна ограничиваться только кормлением мальчика. Хотя о еде она тоже заботилась.

— Что это? — в ужасе спрашивал Ник.

— Полезная еда, — отвечала мисс Люпеску.

Они были в склепе. Она положила на столешницу два пластиковых контейнера и сняла крышки. Указав на первый, она сказала:

— Это ячменный суп с тушёной свёклой.

Указав на второй, добавила:

— А это салат. Ты должен съесть и то, и другое. Я приготовила это для тебя.

Ник уставился на неё, пытаясь понять, не шутка ли это. Еда, которую приносил Сайлас, обычно была в пакетах, он добывал её в местах, где её продавали поздно ночью, не задавая лишних вопросов. Никто и никогда не приносил ему еду в пластиковом контейнере с крышкой.

— Ужасный запах, — сказал он.

— Если ты не съешь суп сейчас же, — сообщила мисс Люпеску, — он станет ещё хуже. Он остынет. Так что ешь.

Ник был голоден. Он взял пластиковую ложку, опустил её в пурпурно-красную жижу и начал есть. Еда была скользкой и непривычной, но он с ней справился.

— Теперь салат! — скомандовала мисс Люпеску и с хлопком открыла второй контейнер. В нём оказались большие куски сырого лука, свёкла и помидор, щедро политые уксусной заправкой. Ник положил в рот кусок свёклы и начал жевать. Он почувствовал, как скапливается слюна, и понял, что если он попытается что-то проглотить, всё вернётся обратно. Он сказал:

— Я не могу это есть.

— Это очень полезно.

— Меня стошнит.

Они уставились друг на друга, маленький мальчик со взъерошенной шевелюрой мышастого цвета и тощая бледная женщина с идеально прилизанными серебряными волосами. Мисс Люпеску сказала:

— Съешь хоть кусочек.

— Не могу.

— Либо ты съешь ещё один кусок, либо будешь сидеть здесь, пока не съешь всё.

Ник подцепил кусок кислого помидора, прожевал его и с трудом проглотил. Мисс Люпеску закрыла контейнеры и убрала их в полиэтиленовый пакет. Потом она сказала:

— Теперь уроки.

Лето было в разгаре. Темнело не раньше полуночи. Обычно в разгар лета не было никаких уроков — всё время, когда Ник не спал, были бесконечные тёплые сумерки, и он мог играть или исследовать окрестности, или куда-нибудь залезать.

— Уроки? — протянул он.

— Твой наставник посчитал, что неплохо бы мне обучить тебя кое-чему.

— У меня уже есть учителя. Летиция Борроуз учит меня чтению и письму, а мистер Пенниворт учит меня по своей Полной Образовательной Системе для Юного Джентльмена с Дополнительными Материалами, Изучаемыми Посмертно. Я уже учусь географии и всякому такому. Мне не нужны другие уроки.

— Значит, ты и так всё знаешь, мальчик? Тебе шесть лет, и ты уже всё знаешь?

— Я этого не говорил.

Мисс Люпеску скрестила руки на груди.

— Расскажи-ка мне об упырях, — попросила она.

Ник попытался вспомнить, всё что Сайлас рассказывал ему об упырях.

— Следует держаться от них подальше, — сказал он.

— Это всё, что ты знаешь? Da? А почему следует держаться от них подальше? Откуда они приходят? Куда они уходят? Почему нельзя стоять возле упырь-врат? А, мальчик?

Ник пожал плечами и покачал головой.

— Перечисли, какие бывают люди, — продолжила мисс Люпеску. — Живо.

Ник на мгновение задумался.

— Живые, — сказал он. — Ну… и мёртвые.

Он замолчал. Затем неуверенно добавил:

— И… коты?

— Мальчик, ты невежда, — сказала мисс Люпеску. — Это плохо. Причём тебя устраивает, что ты невежда, а это гораздо хуже. Повторяй за мной: есть живые и мёртвые, есть дневные и ночные, есть упыри и туманники, есть высокие охотники и Гончие Бога. И есть ещё отдельно взятые виды.

— А вы кто? — спросил Ник.

— Я, — строго произнесла она, — мисс Люпеску.

— А Сайлас?

Она помедлила, затем сказала:

— Он как раз отдельный вид.

Ник еле выдержал этот урок. Когда Сайлас его чему-либо учил, ему было интересно. Большую часть времени Ник даже не осознавал, что это именно урок. Мисс Люпеску заставляла его заучивать списки, и Ник не мог понять цели такого обучения. Он сидел в склепе, до боли желая оказаться в летних сумерках под призрачной луной.

Когда урок был окончен, он убежал в самом дурном настроении. Он искал, с кем бы ему поиграть, но никого не нашёл и не увидел ничего, кроме большой серой собаки, бродившей среди надгробий. Она держалась от него на расстоянии, мелькая меж камней и меж теней.

Дальше стало ещё хуже.

Мисс Люпеску продолжала приносить Нику свою стряпню: клёцки, плавающие в жиру, густой красновато-пурпурный суп с ложкой сметаны, маленькие холодные варёные картофелины, холодные колбаски с большим количеством чеснока, сваренные вкрутую яйца в серой неаппетитной жидкости. Он старался есть как можно меньше. Уроки продолжались: на протяжении двух дней она учила его, как звать на помощь на различных языках мира, и если он ошибался или что-то забывал, она била его по пальцам своей ручкой. На третий день она устроила допрос:

— По-французски?

— Au secours.

— Азбука Морзе?

— С-О-С. Три точки, три тире, три точки.

— На языке ночных призраков?

— Что за глупости! Я даже не помню, кто такие эти Ночные призраки.

— У них гладкие крылья, они летают низко и быстро. Правда, этот мир они не посещают, они носятся под красным небесами над дорогой в Упырьхейм.

— Да мне это в жизни не пригодится!

Её губы сжались в тонкую линию. Она требовательно повторила:

— Язык ночных призраков.

Ник издал гортанный звук, которому она его научила, похожий на крик орла. Она только фыркнула и сказала:

— Сойдёт.

Ник дождаться не мог, когда же наконец вернётся Сайлас.

— На кладбище иногда приходит большая серая собака, — сказал он. — Она появилась, когда вы приехали. Это ваша собака?

Мисс Люпеску поправила свой галстук и ответила:

— Нет.

— Мы уже закончили?

— На сегодня, да. Ты должен до завтра прочесть и выучить список, который я принесла.

Списки мисс Люпеску были написаны бледно-лиловыми чернилами на белой бумаге и имели странный запах. Ник взял с собой новый список на склон холма и попытался разобрать слова, но никак не мог сконцентрироваться. В итоге он просто свернул его и засунул под камень.

Той ночью он остался без компании. Никто не хотел играть или болтать, бегать и лазить под огромной летней луной.

Он направился к гробнице Иничеев, чтобы пожаловаться родителям, но миссис Иничей не хотела выслушивать критику в адрес мисс Люпеску и не желала знать никаких веских, по мнению Ника, доводов, почему со стороны Сайласа было несправедливо оставлять вместо себя именно её. А мистер Иничей просто пожал плечами и начал рассказывать Нику о далёких днях, когда он был юным подмастерьем столяра, и как бы он хотел знать все те полезные вещи, которые Ник сейчас изучает. Такая реакция расстроила Ника ещё сильнее.

— Разве ты не должен сейчас делать уроки? — спросила миссис Иничей, на что Ник только сжал кулаки и ничего не ответил.

Он побрёл на кладбище, чувствуя, что никто его не любит, и никому он не нужен.

Ник слонялся по кладбищу, пиная камни и думая о несправедливости. Заметив тёмно-серую собаку, он позвал её, в надежде, что она захочет с ним поиграть, но та сохраняла дистанцию, и разочарованный Ник кинул в неё ком грязи. Ком угодил в ближайшую могильную плиту и засыпал всё вокруг землёй. Большая собака укоризненно посмотрела на Ника, а затем отступила в тень и исчезла.

Мальчик побрёл обратно на юго-западную часть кладбища, обходя старую часовню стороной: ему не хотелось видеть это место без Сайласа. Ник остановился у могилы, очень подходящей к его настроению: она находилась под дубом, в который когда-то попала молния, и теперь остался только чёрный ствол, торчавший из холме подобно острому когтю. Сама могила была подпорчена водой и вздулась, а памятник над ней представлял собой безголового ангела, чьё одеяние было похоже на огромный уродливый древесный гриб.

Ник уселся на пучок травы, отчаянно жалея себя и ненавидя весь мир. Сейчас он ненавидел даже Сайласа, который ушёл и бросил его. Потом он свернулся клубочком, закрыл глаза и провалился в сон без сновидений.

Вниз по улице, вверх по холму шествовали герцог Вестминстерский, достопочтенный Арчибальд Фитцхью и епископ Батский и Веллский. Они были кожа да кости с хрящами и сухожилиями, одетые в жуткие тряпки и лохмотья. Они скользили от тени к тени, мечась из стороны в сторону и крадучись, перепрыгивая через мусорные баки, держась тени оград.

Они были маленькими, словно некогда нормального размера люди усохли на солнце. Они вполголоса обменивались странными репликами:

— Ежели вашмилсть лучше нашей знает, куда нас занесло, пущай она эти свойные мысли соблаговолит выкладывать, а ежели нет — пущай захлопнет хохотальник да помалкивает!

— Вашпресвищенство, да я просто говорю, что тут рядом кладбище, я его нюхом чую!

— Ежели вашмилсть чует, то и моя должна чуять, у меня-то нюх поострее вашего.

Произнося всё это, они пробирались сквозь пригородные сады. Они обошли один сад (— Тихо! — прошипел достопочтенный Арчибальд Фитцхью. — Тут собаки!), пробежав по ограждавшей его стене, подпрыгивая как крысы размером с детей, и свернули на улицу, а затем на дорогу, ведущую к вершине холма. Наконец, они достигли кладбищенской стены. Взлетев на неё, словно на белки на дерево, они принюхались.

— Здесь тоже собака, осторожно, — сообщил герцог Вестминстерский.

— Где? Хотя, да. Где-то поблизости. Только она не пахнет, как положено собаке, — заметил епископ Батский и Веллский.

— Кое-кто и кладбище не мог учуять, — сказал достопочтенный Арчибальд Фитцхью. — Припоминаете? Собака, как собака.

Все трое спрыгнули со стены на землю и помчались, отталкиваясь руками и ногами, пробираясь через кладбище к упырь-вратам, находившимся под деревом, в которое ударила молния.

И возле этих врат, залитых лунным светом, они остановились.

— А это что тут за такое? — спросил епископ Батский и Веллский.

— Разрази меня гром, — воскликнул герцог Вестминстерский.

Тут Ник проснулся.

Они были похожи на мумий, но их лица, лишённые плоти и обтянутые высохшей кожей, отличались выразительной мимикой, и сейчас смотрели на мальчика с большим интересом. Ухмылки обнажали желтоватые острые зубы. Крохотные, как бусины, глаза ярко поблёскивали. Костлявые пальцы шевелились, постукивая когтями.

— Кто вы? — спросил Ник.

— Мы? — переспросило одно из существ, и Ник понял, что они были немногим крупнее, чем он сам. — Мы — самые важные люди, вот мы кто. Вот этот — герцог Вестминстерский.

Самое крупное из существ отвесило поклон, сказав:

— Приятно познакомиться.

— …а этот — епископ Батский и Веллский.

Второе существо изобразило улыбку, продемонстрировав острые зубы и подвижный заострённый язык невероятной длины. Ник совсем не так представлял себе епископов. Кожа его была рябой, и вокруг одного из глаз темнело большое родимое пятно, отчего этот епископ был, скорее, похож на пирата.

— …а я — достопочтенный Арчибальд Фитцхью. К вашим услугам.

Все трое одновременно поклонились. Затем епископ Батский и Веллский сказал:

— Твоя очередь, парень. Кто ты таков? Да смотри, не привирай! Как-никак, с епископом разговариваешь.

— К нему надо обращаться «вашмилсть», — подсказали его спутники.

И Ник рассказал им всё. Он рассказал, что никому не нравится и никто не хочет с ним играть, что никто его не ценит, никто не заботится, и даже наставник его бросил.

— Во дела, — произнёс герцог Вестминстерский, почёсывая нос (маленький ссохшийся бугорок, состоявший почти из одних только ноздрей). — Тебе нужно перебраться куда-нибудь, где тебя будут ценить.

— Мне некуда идти, — сказал Ник. — К тому же, мне нельзя уходить с кладбища.

— Тебе нужен старый добрый мир, где все кругом друзья-приятели, — сказал епископ Батский и Веллский, при этом его длинный язык начал извиваться. — Город радости, веселья и волшебства, где тебя будут ценить и обращать на тебя внимание.

— За мной присматривает одна дама, — пожаловался Ник. — Она ужасно готовит. Суп с яйцом и всякое такое.

— Еда! — воскликнул достопочтенный Арчибальд Фитцхью. — Там, куда мы идём, лучшая в мире еда. У меня от одной мысли урчит в животе и слюнки текут.

— Можно мне с вами? — спросил Ник.

— Тебе? С нами? — переспросил герцог Вестминстерский. Казалось, что эта мысль его глубоко возмущает.

— Ну зачем вы так, вашмилсть, — сказал епископ Батский и Веллский. — Проявите милосердие и сётакое. Смотрите, какой бедняжка. Сам не помнит, когда последний раз нормально ел.

— Я за то, чтобы взять его, — заявил достопочтенный Арчибальд Фитцхью. — У нас отлично кормят.

Он демонстративно похлопал себя по животу.

— Что ж. Ты готов к приключениям? — спросил герцог Вестминстерский, теперь тоже захваченный этой неожиданной идеей. — Или хочешь впустую проторчать всю свою жизнь вот здесь? — он взмахнул костлявыми пальцами, указывая на кладбище.

Ник подумал о мисс Люпеску, о её отвратительной еде, её списках и поджатых губах.

— Я готов, — сказал он.

Его новые друзья были с него ростом, но гораздо сильнее любого ребёнка. Ник сам не заметил, как оказался поднятым над головой епископа Батского и Веллского. В этот момент герцог Вестминстерский вцепился в пучок чахлой травы, выкрикнул что-то вроде "Скай! Фей! Кавага!" и потянул траву на себя. Могильная плита откинулась, как потайная дверь. Под ней зияла темнота.

— Теперь быстро, — сказал герцог, и епископ Батский и Веллский швырнул Ника в эту дыру, затем прыгнул сам. За ним последовал достопочтенный Арчибальд Фитцхью. Наконец, герцог Вестминстерский присоединился к остальным с криком:

— Вэг Хэрадос! — и упырь-врата с грохотом захлопнулись над ними.

Ник падал, кувыркаясь, сквозь темноту. Всё произошло так неожиданно, что он даже не успел испугаться. Он падал и думал только о том, насколько же глубокой может быть эта могила. Внезапно две сильных руки подхватили его за подмышки и понесли куда-то во мглу.

Ник уже много лет не знал, что такое полная темнота. На кладбище он видел, как видят мёртвые, так что ни в одном мавзолее, ни в одной могиле и ни в одном склепе ему не было по-настоящему темно. Теперь же он оказался в абсолютной темноте. Его покачивало, подбрасывало и несло вперёд, а в лицо ему дул ветер. Это было одновременно страшновато и захватывающе.

Наконец, стало светло, и всё изменилось.

Небо было красным, но не таким, как бывает на закате. Это был злой раскалённый цвет заражённой раны. Солнце было маленьким и казалось полупогасшим и далёким. Было холодно. Они спускались по стене, из которой торчали могильные камни и статуи, как будто кто-то повернул на бок огромное кладбище. Подобно трём морщинистым шимпанзе в чёрных изодранных одеждах, сбившихся на спину, герцог Вестминстерский, епископ Батский и Веллский и достопочтенный Арчибальд Фитцхью перепрыгивали с одного надгробия на другое, передавая и перебрасывая друг другу Ника, при этом каждый ловил его с лёгкостью и даже не глядя.

Ник поднял голову и попытался найти могилу, через которую они попали в этот странный мир, но увидел только надгробные камни.

Он размышлял, все ли могилы, среди которых они неслись, были вратами для таких, как его спутники…

— А куда мы? — спросил он, но ветер унёс его слова.

Они двигались быстрее и быстрее. Ник увидел, как впереди поднялась статуя, и в мир багрового неба пулей вылетели ещё двое, похожие на тех, кто нёс Ника. Один был в истрёпанном некогда белом шёлковом халате, а на втором мешком висел грязный серый костюм с бесформенными лохмотьями вместо рукавов. Они заметили Ника с его новыми друзьями и устремились к ним, легко спрыгнув на двадцать футов.

Герцог Вестминстерский взвизгнул и притворился испуганным, после чего Ник и сопровождавшая его троица устремились вниз по стене могил, преследуемые двумя новыми существами. В свете красного неба никто из них не казался уставшим или хотя бы запыхавшимся. Тлеющее солнце уставилось на них сверху, как мёртвый глаз. Наконец, они остановились на боку огромной статуи неведомого существа, чьё лицо пожрала грибообразная опухоль. Ник не успел опомниться, как его представили тридцать третьему президенту Соединенных Штатов и китайскому императору.

— Это господин Ник, — произнёс епископ Батский и Веллский. — Он станет одним из нас.

— Он в поисках хорошей еды, — сообщил достопочтенный Арчибальд Фитцхью.

— О, тебя ждёт настоящий пир, как только ты станешь одним из нас, парнишка, — сказал китайский император.

— Этточно, — поддакнул тридцать третий президент Соединенных Штатов.

Ник переспросил:

— Я стану одним из вас? То есть, я превращусь в такого как вы?

— Какой ты умный-разумный, прям семи пядей во лбу, всё на лету схватываешь, — восхитился епископ Батский и Веллский. — Всё так и есть. Станешь как мы — таким же сильным, таким же быстрым, таким же непобедимым.

— Зубы такие крепкие, что можно разгрызать хоть камни. Язык такой длинный и острый, что можно им высосать всё до остаточка из мозговой кости или срезать жирок со щёк толстяка, — подхватил китайский император.

— Ты сможешь незаметно скользить из тени в тень. Будешь свободным как воздух, быстрым как мысль, холодным как снег, твёрдым как алмаз, крепким как сталь, опасным как… как мы все, — добавил герцог Вестминстерский.

Ник уставился на них.

— А если я не хочу быть как вы? — спросил он.

— Как это не хочешь? Конечно, хочешь! Что может быть чудеснее? Не думаю, что во вселенной найдётся хоть одна душа, которая не хочет стать такой, как мы.

— У нас самый лучший город…

— …Упырьхейм, — подхватил тридцать третий президент Соединённых Штатов.

— Лучшая жизнь, лучшая еда…

— Ты только представь, — вмешался епископ Батский и Веллский, — как сладко выпить чёрного гноя, который копится в свинцовых гробах! Каково чувствовать себя важнее королей и королев, президентов и премьер-министров и разных героев! Быть уверенным в собственном величии так же твёрдо, как в том, что люди важнее брюссельской капусты?

— А кто вы такие? — спросил Ник.

— Упыри, — ответил епископ Батский и Веллский. — Обалдеть, да кое-кто невнимательно слушал! Мы упыри.

— Смотри!

Внизу кишела целая толпа таких же существ. Они прыгали, бегали и скакали по направлению к дороге, которая пролегала внизу. Ник и слова не успел сказать, как его снова подхватили костлявые руки, и упыри устремились вниз, навстречу своим собратьям.

Там, где стена могил заканчивалась, была дорога. И ничего, кроме дороги. Это был чётко протоптанный путь посреди пустынного нагромождения камней и костей. Дорога уходила вдаль, к огромной красной скале, на которой возвышался город.

Ник посмотрел на город и пришёл в ужас: его охватила смесь тошноты и страха, отвращения и брезгливости, приправленных оцепенением.

Упыри ничего не строят. Они паразиты и падальщики, пожиратели мертвечины. Город, который они называют Упырьхеймом, был здесь с незапамятных времён. Они нашли его, а не построили сами. Никому не известно (а уж людям — тем более), что это были за твари, которые соорудили здесь дома и башни и изрешетили скалу тоннелями, но ясно было одно: никто, кроме упырей, не захотел бы не то что здесь жить, а даже приближаться к этому месту.

Даже издалека, с дороги, Ник видел, что город состоял из неправильных углов и кривых стен. Это был кошмар наяву, как будто все страхи, какие Ник только испытывал, нашли себе воплощение в этом месте, похожем на огромную пасть с торчащими зубами. Это был город, построенный лишь для того, чтобы быть покинутым. Он был воплощённым безумием и ужасом своих бесноватых создателей, высеченным в камне. Упыри однажды нашли его, пришли в восторг, и стали называть его домом.

Упыри передвигаются быстро. Они хлынули по дороге через пустыню быстрее стаи стервятников, держа Ника высоко над головами, перебрасывая его друг другу. Он чувствовал тошноту, ужас и разочарование. Он чувствовал себя безнадёжным глупцом.

В ядовито-красном небе над ними кружились какие-то существа с огромными чёрными крыльями.

— Осторожно, — сказал герцог Вестминстерский. — Спрячьте его. Не хочу, чтобы он достался ночным призракам. Ворьё проклятое.

— Ага, ненавидим ворьё! — выкрикнул китайский император.

Ночные призраки в красных небесах над Упырьхеймом… Ник набрал побольше воздуха в лёгкие и закричал, как его учила мисс Люпеску. Из глубины его глотки вышел звук, напоминающий крик орла.

Одно крылатое чудовище снизилось и закружилось над ними. Ник повторил зов, но тут чья-то грубая ладонь зажала ему рот.

— Это ты здорово придумал — позвать их, — произнёс достопочтенный Арчибальд Фитцхью. — Но поверь мне, от них одни неприятности, а съедобными они становятся не раньше, чем когда пару недель погниют. Мы с ними друг друга недолюбливаем, понятно?

В сухом воздухе пустыни ночной призрак вновь взвился вверх, к своим собратьям. Ник почувствовал, как улетучиваются остатки надежды.

Упыри спешили к скальному городу и уносили Ника с собой, теперь закинув его на зловонный загривок герцога Вестминстерского.

Мёртвое солнце закатилось, уступив место двум лунам. Одна была белой, пористой и такой огромной, что, казалось, она занимает половину неба, хоть она и стала поменьше, когда полностью взошла. Вторая луна была маленькой, голубовато-зелёного цвета сырной плесени. Упыри встретили её появление радостными криками. Они остановились и начали устраиваться на ночлег.

Один из новичков — Нику показалось, что ему его представляли немного раньше как «знаменитого писателя Виктора Гюго» — вытащил мешок, в котором оказались дрова. На некоторых из обломков дерева попадались медные ручки и петли. Затем он извлёк металлическую зажигалку и разжёг костёр. Упыри расселись отдыхать вокруг костра. Они смотрели на зеленовато-голубую луну и пихались за места поближе к огню. Кое-где доходило до оскорблений, а кое-кто даже пускал в ход зубы и когти.

— Сейчас поспим, а на закате лун продолжим путь в Гюльхейм, — сказал герцог Вестминстерский. — Осталось пробежать часов девять-десять. Прибудем как раз к следующему восходу лун. Вечеринку закатим, да? Отпразднуем твоё превращение в одного из нас!

— Это не больно, — сказал достопочтенный Арчибальд Фитцхью, — ты ничего не почувствуешь. И только представь, каким ты затем станешь счастливым!

Все начали рассказывать, как чудесно и замечательно быть упырём и перечислять всё, что они разгрызли и проглотили благодаря своим замечательным зубам. Один из них сообщил, что эти зубы никогда не болят и не ломаются. Неважно, от чего умер твой обед, можно спокойно счавкать его. Они рассказали обо всех местах, где им удалось побывать, в основном, правда, это были катакомбы и чумные ямы. («В чумных ямах можно отлично подкрепиться!» — сообщил китайский император, и все с ним согласились.) Они рассказали Нику, как получили свои имена, и как он, в свою очередь, сперва станет безымянным упырём, а затем тоже получит имя.

— Да не хочу я становиться таким, как вы, — заявил Ник.

— А как ни крути, — весело сказал епископ Батский и Веллский, — всё равно станешь. Альтернатива тебе не понравится — дело мокрое и грязное, потом тебя будут переваривать, и всё закончится так быстро, что даже насладиться толком не успеешь.

— Да что ты об этом рассказываешь, — сказал китайский император. — Быть упырём лучше всего. Мы ничегошеньки не боимся!

Другие упыри, сидевшие вокруг костра из гробовых обломков, радостно поддержали это заявление. Они зарычали и закричали и запели, наперебой восхваляя себя — какие они мудрые и сильные, и как здорово ничего на свете не бояться.

И тут со стороны пустыни послышался отдалённый вой. Упыри притихли и придвинулись поближе к огню.

— Что это было? — спросил Ник.

Упыри замотали головами.

— Просто что-то в пустыне, — прошептал один из них. — Тихо! Оно может нас услышать.

Некоторое время упыри сидели в тишине, но вскоре забыли о вое в пустыне, и принялись распевать упырьи куплеты с мерзкими словами и ещё худшим смыслом. Наибольшей популярностью пользовались те, в которых перечислялось, какие гниющие части тела следовало съесть и в каком порядке.

— Я хочу домой, — сказал Ник, когда куплеты закончились. — Мне здесь не нравится.

— Ну что ты заладил, — раздражённо сказал герцог Вестминстерский. — Обещаю тебе, дурачок: как только станешь одним из нас, ты даже и не вспомнишь про какой-то там дом.

— Я вот ничего не помню, что было до того, как я стал упырём, — сообщил знаменитый писатель Виктор Гюго.

— Я тоже, — с гордостью сказал китайский император.

— Ничегошеньки, — подтвердил тридцать третий президент Соединённых Штатов.

— Ты станешь одним из избранных — самых умных, сильных и смелых существ на свете, — со значением сказал епископ Батский и Веллский.

Ника не впечатляли смелость и мудрость упырей. Однако, они действительно были сильными и нечеловечески быстрыми, а он сидел в самой гуще толпы и был со всех сторон окружён упырями. Побег был немыслим. Они бы схватили его раньше, чем он успел бы пробежать и десяток метров.

Где-то вдалеке ночь снова пронзил чей-то вой. Упыри ещё ближе придвинулись к огню. Ник слышал, как они фыркали и ругались. Он закрыл глаза, чувствуя себя несчастным и отчаянно тоскуя по дому. Ему совсем не хотелось становиться упырём. Он подумал, что в таком состоянии ни за что не сможет заснуть, но, к собственному удивлению, всё-таки проспал пару часов.

Его разбудил громкий шум. Кто-то рядом с ним потрясённо повторял:

— Да где же они? Ну?

Он открыл глаза и увидел, что епископ Батский и Веллский кричит на китайского императора. Оказалось, что во время ночлега двое упырей пропало, и никто не знал, куда они могли деться. Остальные сидели как на иголках. Они быстро собрали лагерь, а тридцать третий президент Соединённых Штатов подхватил Ника и перекинул его через плечо.

Упыри спустились по скалам обратно на дорогу и вновь устремились к Упырьхейму. Этим утром, под небом цвета нездоровой крови, они казались уже не такими воодушевлёнными. Ник, которого подбрасывало на каждой кочке, подумал, что упыри от чего-то убегают.

Около полудня, когда мертвоглазое солнце высоко стояло над головой, упыри вдруг остановились и сбились в кучу. Впереди, паря на восходящих потоках горячего воздуха, кружила стая ночных призраков.

Мнения упырей разделились: одни считали, что исчезновение их друзей ничего не значит, а другие считали, что на них кто-то охотится — возможно, как раз ночные призраки. Они долго спорили, но сошлись в одном: нужно было вооружиться камнями, чтобы бросать их в ночных призраков, если те начнут снижаться. Упыри принялись забивать карманы пустынными булыжниками.

В пустыне по левую руку от них что-то завыло. Упыри уставились друг на друга. На этот раз вой был громче, чем предыдущей ночью, и ближе. Высокий вой, похожий на волчий.

— Вы слышали? — спросил лорд-мэр Лондона.

— Неа, — ответил тридцать третий президент Соединённых Штатов.

— И я нет, — добавил достопочтенный Арчибальд Фитцхью.

Вой повторился.

— Надо бы домой, — сказал герцог Вестминстерский, поднимая большой камень.

Город-кошмар Упырьхейм возвышался впереди, на обнажённом скальном выступе, и упыри со всех ног кинулись к нему.

— Ночные призраки, они наступают! — закричал епископ Батский и Веллский. — Камнями их, гадов!

Ник наблюдал всё, болтаясь вниз головой на спине у тридцать третьего президента Соединённых Штатов. Пыль, поднимаясь с дороги, забивалась в его глаза и нос. Но он услышал крики, похожие на орлиные, и тогда он вновь позвал на помощь на языке ночных призраков. На этот раз никто не остановил его. Он подумал, что зов могли заглушить крики самих ночных призраков или проклятия упырей, швырявших в воздух камни.

Ник снова услышал завывания, на этот раз справа.

— Мерзкие твари, да их там тьма! — мрачно заметил герцог Вестминстерский.

Тридцать третий президент Соединённых Штатов передал Ника знаменитому писателю Виктору Гюго, который засунул его в свой мешок и закинул за плечи. К счастью для Ника, мешок пах всего лишь пыльным деревом, а не чем-нибудь похуже.

— Они отступают! — закричал какой-то упырь. — Смотрите, они уходят!

— Не дрейфь, парнишка, — прозвучал рядом с мешком голос, похожий на голос епископа Батского и Веллского. — В Упырьхейме такой ерунды не будет. Это Упырьхейм, он неприступный.

Ник не знал, был ли хоть один ночной призрак ранен или убит в этой стычке. Но из проклятий епископа Батского и Веллского можно было сделать вывод, что ещё несколько упырей пропало.

— Скорей! — закричал кто-то, возможно, герцог Вестминстерский, и все упыри бросились бежать. Нику в мешке было очень неудобно, к тому же, он больно бился о спину знаменитого писателя Виктора Гюго, а иногда стукался об землю. Дополнительные неудобства создавали несколько деревяшек с острыми гвоздями, — остатки гробовых досок для костра. В руку Нику впивался какой-то шуруп.

Несмотря на то, что мешок вместе с Ником постоянно трясло, подбрасывало и обо что-нибудь било на каждом шагу упыря, Ник сумел ухватить этот шуруп правой рукой. Он потрогал острый кончик шурупа, и в глубине его души зародилась надежда. Он воткнул шуруп в ткань мешка прямо под собой, затем вытащил его и сделал ещё одну дырку пониже первой.

Откуда-то сзади снова послышался вой, и Ник вдруг понял, что если что-то способно испугать даже упырей, значит, оно должно быть таким страшным, что и представить трудно. Он даже на миг перестал дырявить мешок — а вдруг он сейчас выпадет из мешка прямо в когти неизвестного чудовища? С другой стороны, если он умрёт сейчас, то он хотя бы умрёт самим собой — помня и своих родителей, и Сайласа, и даже мисс Люпеску.

Эта мысль его приободрила.

Он снова накинулся на ткань мешка, яростно втыкая в неё шуруп, образуя всё новые дырки.

— Давайте, парни, — крикнул епископ Батский и Веллский. — Вверх по лестнице — и мы дома, в Упырьхейме нам ничто не грозит!

— Ура, вашмилсть! — выкрикнул кто-то в ответ, вероятно, достопочтенный Арчибальд Фитцхью.

Упырь, который нёс мешок, стал двигаться по-новому: теперь это были не равномерные рывки вперёд, а чередование: вперёд-вверх, вперёд-вверх.

Ник растянул одну из дырок в ткани пальцем, проделав себе смотровое отверстие. Он выглянул наружу. Сверху было жуткое красное небо, а внизу…

…он увидел всё ту же пустыню, но теперь смотрел на неё с высоты в сотню метров. Вниз тянулись исполинские ступени, а справа тянулась стеной бледно-жёлтая отвесная скала. Ник не мог разглядеть Упырьхейм, но город, со всей очевидностью, был прямо над ними. Слева зияла пропасть. Он понял, что ему придётся падать на ступеньки. Оставалось надеяться, что упыри так спешат домой от опасности, что не заметят его побег. Высоко в красном небе кругами парили ночные призраки.

К счастью, позади знаменитого писателя Виктора Гюго никого не было, он поднимался в самом хвосте, и растущую в мешке дыру было некому заметить, равно как падение Ника.

Но там было что-то другое…

Ник забился внутрь, подальше от дыры. Он успел увидеть, как что-то огромное и серое неслось за ними по пятам. Он слышал грозное рычание.

Когда мистер Иничей оказывался перед выбором из двух одинаково неприятных вариантов, он говорил: "Я между Сциллой и Харибдой". Нику всегда было интересно, что это значит, поскольку на кладбище не было ни сцилл, ни харибд.

Я между упырями и чудовищем, подумал он.

И как только он так подумал, в мешок вонзились клыки и так рванули ткань, что она разошлась ровно по ряду дырок, проделанных Ником. Мальчик покатился по каменным ступеням и остановился возле огромного серого зверя, похожего на собаку, только гораздо больше. Зверь стоял прямо над ним. У него были горящие глаза, белые клыки и гигантские лапы. Он смотрел на Ника и громко дышал.

Упыри, бежавшие впереди, остановились.

— Проклятая Нора! — воскликнул герцог Вестминстерский. — Адская псина поймала мальчишку!

— Да и пусть! — отозвался китайский император. — Бежим!

— Ой-ой-ой! — вскрикнул тридцать третий президент Соединённых Штатов.

Упыри помчались дальше, к городу. Ник теперь был уверен, что лестницу высекали великаны — каждая ступенька была выше него ростом. Упыри изредка останавливались на своём пути, чтобы показать зверю — а может быть, и Нику — какой-нибудь неприличный жест.

Зверь не тронулся с места.

«Наверное, оно меня сожрёт, — с горечью подумал мальчик. — Очень умно ты придумал, Ник». Затем он подумал о доме на кладбище — и не смог вспомнить, почему решил его покинуть. Подумаешь, пёс-чудище. Нужно было вернуться домой. Его там ждали.

Ник вскочил, быстро проскользнул мимо зверя и спрыгнул со ступеньки на нижнюю, но, пролетев четыре фута собственного роста, он неудачно приземлился и подвернул ногу. Он упал и растянулся на камне, морщась от боли.

Было слышно, как зверь метнулся и прыгнул к нему. Он попытался подняться на ноги, но с вывихом это оказалось невозможным. Лодыжка онемела от боли, и он снова упал — на этот раз в сторону пропасти, в бесконечно растянутый во времени кошмар падения в никуда.

Он падал и падал, но откуда-то со стороны серого зверя ему послышался голос. Это был голос мисс Люпеску, который произнёс:

— Ах, Ник!

Ему иногда снились кошмары о падении, и сейчас они как будто все разом случились наяву. Полный ужаса и отчаянья полёт к неминуемой гибели где-то внизу. Ник почувствовал, что его ум способен сейчас вместить только какую-нибудь одну мысль. И он сейчас отчаянно выбирал между «Значит, эта серая псина — на самом деле мисс Люпеску!» и «Я разобьюсь в лепёшку о камни!»

Внезапно его чем-то укутало со всех сторон. Это нечто падало с той же скоростью, что и он. Затем послышались хлопки кожистых крыльев, и падение замедлилось. Дно пропасти перестало приближаться с прежней пугающей скоростью.

Крылья захлопали громче, и они взмыли вверх. Теперь единственной мыслью Ника было: «Я лечу!» Он действительно летел. Оглядевшись, он увидел над собой тёмно-коричневую голову, совершенно лысую, с глазами, похожими на отполированные до блеска чёрные шары.

Ник издал скрипучий звук, означавший просьбу о помощи на языке ночных призраков, и ночной призрак на это улыбнулся и издал гортанное уханье. По-видимому, он был доволен.

После очередного взмаха они с глухим шлепком приземлились на каменистую землю пустыни. Ник попытался встать, но нога снова предательски подвернулась, и он упал. Дул сильный ветер, и колючий песок пустыни немедленно вонзился в его кожу тысячей острых жал.

Ночной призрак присел рядом с ним, сложив кожистые крылья на спине. Ник вырос на кладбище, поэтому он привык к изображениям крылатых людей, но ангелы на надгробиях выглядели совершенно иначе.

По распростёртой по земле тени Упырьхейма к ним нёсся здоровенный серый зверь, похожий на гигантскую собаку.

И собака вновь заговорила голосом мисс Люпеску.

Она сказала:

— Ночные призраки уже третий раз спасли твою жизнь, Ник. Первый раз — когда ты позвал их на помощь, они услышали и передали мне, где ты. Второй раз — вчера, возле костра. Они кружили в темноте и слышали, как два упыря решили, что тебя подобрали не к добру, и лучше вышибить тебе мозги булыжником прямо там, а затем припрятать где-нибудь, чтобы позже вернуться и сожрать твою сгнившую плоть. Ночные призраки разобрались с ними без всякого шума. Третий раз — только что.

— Мисс Люпеску? Это вы?

Большая морда, напоминавшая собачью, наклонилась к нему, и на одно жуткое мгновенье ему показалось, что псина хочет вцепиться в него зубами, но вместо того она дружелюбно лизнула его по щеке.

— Ты подвернул ногу?

— Да. Не могу встать.

— Давай посадим тебя ко мне на спину, — предложил серый зверь, бывший мисс Люпеску.

Она что-то сказала ночному призраку на его хриплом языке, и тот подошёл, чтобы приподнять Ника. Он обхватил руками шею мисс Люпеску.

— Вцепись в мою шерсть, — сказала она. — Да покрепче. А сейчас, прежде чем мы тронемся, ты должен сказать… — и она издала высокий скрежещущий звук.

— А что это значит?

— «Спасибо». Или «До свидания». То и другое сразу.

Ник старательно проскрежетал, и ночной призрак издал что-то вроде умилённого смешка. Затем он проскрежетал в ответ, расправил свои огромные кожистые крылья — и, взмах за взмахом, понёсся прочь с пустынным ветром. Потоки воздуха подхватили его, как воздушного змея, и унесли ввысь.

— А теперь, — сказал зверь мисс Люпеску, — держись крепко! — и она начала разбег.

— Мы бежим к той стене с могилами?

— К упырским вратам? Нет. Ими только упыри пользуются. А я — Гончая Бога. У меня свои маршруты в ад и обратно, — Нику показалось, что на этих словах она помчалась ещё быстрее.

Взошла огромная луна, следом появилась маленькая, плесневелого цвета, а затем к ним присоединилась третья, красная как рубин. Серая волчица мчалась под ними над заваленной костями пустыней. Она остановилась у разбитой глиняной постройки, напоминавшей огромный улей. Рядом, прямо из мёртвого пустынного камня, сочился тонкий ручеёк воды, образуя небольшое озерцо и снова пропадая в камне. Волчица опустила морду и стала лакать воду. Ник зачерпнул воду руками и выпил её маленькими глотками.

— Это граница, — сказала мисс Люпеску. Ник посмотрел наверх. Три луны исчезли. Отсюда был виден Млечный путь. Он никогда прежде не видел его с такой ясностью — сияющий шлейф, раскинутый по небосклону. Небо было усеяно звёздами.

— Так красиво, — прошептал Ник.

— Когда ты вернёшься домой, — сказала мисс Люпеску, — я научу тебя названиям звёзд и созвездий.

— Было бы здорово, — ответил Ник.

Он снова прижался к её широченной серой спине, зарылся лицом в её шерсть и крепко вцепился в неё руками. Казалось, прошло всего несколько мгновений — а его уже несли — неловко, как взрослая женщина может нести шестилетнего мальчика, — по кладбищу, к гробнице Иничеев.

— Он потянул ногу, — сказала мисс Люпеску.

— Бедняжка, — сказала мисс Иничей, забирая у неё мальчика и баюкая его в своих едва видимых, почти бесплотных руках. — Я, признаться, ужасно волновалась. Но теперь он здесь, и всё остальное неважно.

И ему, наконец, стало хорошо и удобно — под землёй, в знакомом месте, на мягкой подушке. И темнота нежно и устало увлекла его в сон.

Лодыжка Ника опухла и стала синей. Доктор Трефузий (1870–1936, Да познает душа его блаженство) осмотрел её и заявил, что это всего лишь растяжение, ничего серьёзного. Мисс Люпеску принесла из аптеки эластичный бинт для повязки, а баронет Джосайя Вортингтон, которого похоронили вместе с его любимой тростью из чёрного дерева, охотно одолжил её Нику. Ник весело кривлялся, расхаживая с ней и изображая из себя столетнего старика.

Затем, опираясь на трость, Ник поднялся на холм и достал из-под камня спрятанный там листок.

"Гончие Бога" — такова была верхняя строчка, выведенная фиолетовыми чернилами. Это был первый пункт в списке.

"Те, кого люди называют оборотнями или вервольфами, сами называют себя Гончими Бога, поскольку считают свойственную им метаморфозу — подарком создателя. И они с рвением отрабатывают этот дар, преследуя злоумышленников до самых адовых врат."

Ник кивнул.

И подумал: "Не только злоумышленников".

Он прочёл весь список, стараясь как можно лучше запомнить его наизусть. Затем он спустился в часовню, где мисс Люпеску ждала его с мясным пирожком и большим пакетом картошки из лавки фиш-н-чипсов у подножия холма. Она уже приготовила очередную стопку списков, написанных фиолетовыми чернилами.

Они съели картошку вместе. Мисс Люпеску даже пару раз улыбнулась.

В конце месяца вернулся Сайлас. В левой руке он держал свой чёрный саквояжь, а правой кратко пожал руку Ника. Но это был старый добрый Сайлас, и Ник ужасно ему обрадовался. Он обрадовался ещё сильнее, когда оказалось, что Сайлас вернулся с подарком: маленькой копией Золотого моста из Сан-Франциско.

Дело шло к полуночи, но стемнело не до конца. Они втроём сели на вершине холма, глядя на огни городка, мерцающие внизу.

— Полагаю, в моё отсутствие здесь всё было в порядке?

— Я многому научился, — сказал Ник, держа в руках маленький мост. Он показал на небо:

— Вон там — охотник Орион. У него пояс из трёх звёзд. А это — созвездие Тельца.

— Молодец, — похвалил его Сайлас.

— А ты? — спросил Ник. — Ты чему-нибудь научился там, где ты был?

— Ещё как, — ответил Сайлас, но не стал вдаваться в подробности.

— И я, — важно произнесла мисс Люпеску. — Я тоже кое-чему научилась.

— Прекрасно, — сказал Сайлас. Где-то в кроне дуба ухнула сова. Сайлас продолжил:

— Знаете, до меня в пути дошли кое-какие слухи. Будто бы некоторое время тому назад вы побывали в таких далях, куда я бы не смог за вами последовать. И в другой ситуации я бы сказал, что следует теперь быть настороже, но, к счастью, память упырей коротка.

Ник сказал:

— Всё хорошо. Мисс Люпеску за мной присматривала. Мне ничего не грозило.

Мисс Люпеску посмотрела на Ника, и глаза её тепло блеснули. Затем она посмотрела на Сайласа.

— Есть столько полезных знаний, — сказала она. — Может, мне вернуться следующим летом, чтобы научить мальчика ещё чему-нибудь?

Сайлас посмотрел на мисс Люпеску, слегка изогнув бровь. Затем он вопросительно посмотрел на Ника.

— Я был бы рад, — ответил Ник.




Глава 4

Надгробие для ведьмы


На окраине кладбища была похоронена ведьма. Это было всем известно. Миссис Иничей с самого детства наказывала Нику держаться оттуда подальше.

И он каждый раз спрашивал:

— Почему?

— Живым там находиться вредно, — отвечала миссис Иничей. — Это же практически край света, там очень мокро. Считай, болото. Ты там погибнешь.

Мистер Иничей не отличался образным мышлением. Он говорил просто:

— Это нехорошее место.

Считалось, что кладбище заканчивается на западном склоне холма, под старой яблоней, где был старый железный забор с маленькими ржавыми наконечниками на каждой перекладине. Но за этим забором был обширный пустырь, поросший сорняками, крапивой и колючей ежевикой, застеленный ковром мягкой осенней гнили. Ник, будучи послушным мальчиком, никогда не пытался пролезть через забор, но иногда ходил посмотреть на ту сторону. Он понимал, что ему про это место что-то недоговаривают, и это его раздражало.




Ник вернулся на вершину холма, к часовенке у входа на кладбище, и стал дожидаться темноты. Когда серый вечер сменился багровыми сумерками, над шпилем раздался шум, похожий на шорох тяжёлого бархата — Сайлас покинул своё убежище на башне и спустился по шпилю вниз головой.

— А что на окраине кладбища? — спросил его Ник. — За могилами приходского пекаря Харрисона Вествуда и его жён Мэрион и Джоан?

— Почему ты спрашиваешь? — поинтересовался наставник, смахивая с чёрного костюма пыль своими пальцами цвета слоновой кости.

Ник пожал плечами:

— Так, интересно.

— Там неосвящённая земля, — ответил Сайлас. — Понимаешь, что это значит?

— Не-а, — признался Ник.

Сайлас прошёлся по тропинке, не задев на своём пути ни одного опавшего листа, сел на скамейку рядом с Ником и заговорил своим вкрадчивым голосом:

— Некоторые считают, что вся земля священна. Что она была священна до того, как на ней появились люди, и будет священна, когда люди исчезнут. Но в твоей стране считается, что священна только та земля, где стоят церкви и освящённые ими кладбища. Рядом с каждым кладбищем часть земли оставляют неосвящённой, и там хоронят всяких преступников, самоубийц и еретиков. Так и на окраине нашего кладбища.

— Значит, по ту сторону забора похоронены плохие люди?

Сайлас приподнял одну бровь, представлявшую собой идеальную дугу.

— Что? Да нет, вовсе нет. Дай-ка подумать. Я давненько там не был. Но нет, никого особенно плохого не помню. Ты не забывай: в былые времена тебя могли вздёрнуть даже за один украденный шиллинг. А люди, которые не в силах справиться с тяготами своей жизни и думают, что лучший выход — поскорее уйти из неё в какой-нибудь другой мир, — такие люди существовали во все времена.

— Это которые сами себя убивают? — спросил Ник. Ему было почти восемь лет. Он смотрел на Сайласа большими любопытными глазами. Он всё схватывал очень быстро.

— Именно.

— А это помогает? Им лучше, когда они мёртвые?

— Некоторым лучше. Но большинству — нет. Они мало отличаются от тех, кому кажется, что если переехать жить в другое место, то там они будут счастливы, а потом переезжают — и всё по-прежнему плохо. Куда ни уезжай, от себя не убежишь. Понимаешь?

— Кажется, да, — ответил Ник.

Сайлас наклонился и взъерошил его волосы.

— А как же ведьма? — вспомнил Ник.

— А! Точно! Самоубийцы, преступники и ведьмы. Все, кто умер, не покаявшись, — Сайлас встал, похожий на длинную полуночную тень. — Слушай, мы тут с тобой заболтались, — сказал он. — Между тем, я ещё не завтракал, а ты рискуешь опоздать на учёбу.

Бесшумный взрыв всколыхнул бархат ночи, и Сайлас исчез.

Луна уже почти взошла, когда Ник добрался до мавзолея мистера Пенниворта. Томас Пенниворт ("палежит здесь, пака не васкреснит") его заждался и был не в лучшем расположении духа.

— Ты опоздал, — сказал он.

— Простите, мистер Пенниворт.

Пенниворт неодобрительно фыркнул. На прошлой неделе они проходили стихии и темпераменты, а Ник до сих пор их путал. Он думал, что его и сейчас ждёт проверка, но мистер Пенниворт вместо того сказал:

— Пожалуй, стоит потратить несколько дней на практику. А то мы теряем время.

— Разве? — спросил Ник.

— Боюсь, что так, юный Иничей. Как у тебя обстоят дела с Растворением?

Ник очень надеялся, что именно это у него не спросят.

— Да, в общем, ничего, — промямлил он. — Ну, то есть, как-то так.

— Не понимаю, мистер Иничей. Как это «так»? Почему бы тебе не продемонстрировать мне, как именно "так"?

Ник понял, что терять нечего. Он глубоко вздохнул, крепко зажмурился и изо всех сир постарался раствориться.

Мистер Пенниворт был недоволен.

— Тю. Это совсем не то. Даже не близко. Скольжение и Растворение, мальчик, — навыки мёртвых. Скользи сквозь тени. Растворяйся из вида. Ну-ка, давай ещё раз.

Ник снова напрягся.

— Ты очевиден как твой собственный нос, — сказал мистер Пенниворт. — А твой нос безнадёжно заметен. Как и остальное твоё лицо, юноша. И весь ты целиком. Ради всего святого, освободи свой ум. Так. Представь, что ты — пустая аллея. Открытый дверной проём. Ты — пустота. Глаза тебя не видят. Умы тебя не постигают. Где ты — нет ничего и никого.

Ник сделал ещё одну попытку. Он закрыл глаза и представил, как сливается с пятнистой кладкой мавзолея, превращаясь в неприметную ночную тень. Он чихнул.

— Ужасно, — вздохнул мистер Пенниворт. — Просто ужасно. Придётся мне поговорить с твоим наставником, — он покачал головой. — Ладно. Перечисли мне, какие бывают темпераменты.

— Ну, сангвиники… холерики… Ещё флегматики. И этот, четвёртый. Меланхолики, кажется.

Так продолжалось, пока не настало время для грамматики и словосложения, которые ему преподавала мисс Летиция Борроуз ("…сия прихожанка не причинила вреда ни единой живой душе за целую жизнь, а можешь ли ты похвастать тем же, о читатель?"). Нику нравилась мисс Борроуз и её уютный маленький склеп, а также то, что она очаровательно легко отвлекалась от темы.

— Говорят, на непросве… то есть, в неосвящённой земле похоронена ведьма, — сказал Ник.

— Это правда, милый. Однако не стоит туда ходить.

— Почему?

Мисс Борроуз улыбнулась простодушно, как умеют улыбаться только мёртвые.

— Ведьмы — не нашего поля ягоды, — ответила она.

— Но там ведь тоже, считается, кладбище? Значит, я могу туда пойти, если захочу?

— Это крайне нежелательно, — сказала мисс Борроуз.

Ник был послушным, но очень любознательным. Так что, когда уроки закончились, он прошёл мимо могилы пекаря Харрисона Вествуда и его семейного памятника в форме однорукого ангела, однако спускаться к окраине кладбища не стал. Вместо этого он подошёл к склону холма, где лет тридцать назад кто-то устроил пикник, и в результате теперь там росла большая яблоня.

Кое-какие уроки Ник всё же усвоил. Несколько лет тому назад он наелся недозрелых яблок с этого дерева, они были кислыми на вкус, с белыми косточками. Он потом несколько дней раскаивался и мучился желудком, под нравоучения миссис Иничей о том, чего не следует есть. С тех пор он всегда дожидался, когда яблоки созреют, прежде чем их рвать, и никогда не съедал больше двух-трёх штук за ночь. Последние яблоки с этого дерева он съел ещё неделю назад, но всё равно любил сюда приходить, чтобы подумать.

Он забрался по стволу на своё любимое место, где две ветки удобно изгибались, и стал смотреть на заросшую сорной травой окраину кладбища, которая теперь простиралась под ним. Он пытался представить себе, как выглядит ведьма: старуха с железными зубами, путешествующая в домике на курьих ножках? Или тощая тётка с острым носом и метлой?

Его желудок заурчал, и Ник понял, что проголодался. Он пожалел, что он съел все яблоки. Кроме вот этого…

Он поднял голову и сперва решил, что ему показалось. Но он посмотрел снова и снова — сомнений не было, на дереве осталось одно яблоко. Спелое, красное.

Ник гордился своим умением лазить по деревьям. Он ловко перемахнул наверх, ветка за веткой, представляя себе, что он — Сайлас, легко взмывающий на кирпичную стену. Красное яблоко, казавшееся в лунном свете скорее чёрным, было теперь совсем близко. Ник медленно продвигался по ветке, пока не оказался сидящим как раз под яблоком. Тогда он вытянулся и коснулся идеально ровного плода кончиками пальцев.

Но ему не суждено было отведать его.

Раздался громкий треск, похожий на выстрел, и ветка под ним надломилась.




Он очнулся от острой боли, и в глазах его было темно, как от грозы. Вокруг была всё та же летняя ночь.

Земля, на которой он лежал, оказалась довольно мягкой и на удивление тёплой. Он положил на неё руку, чтобы опереться, и почувствовал что-то, похожее на мягкую шерсть. Он приземлился на компостную кучу, образовавшуюся там, куда садовник сбрасывал скошенную траву и срезанные ветки. Это смягчило приземление, но Ник ощущал боль в груди, и нога снова болела, как в первый раз, когда он её подвернул.

Ник застонал.

— Тихо-тихо, мальчик, — произнёс голос откуда-то позади. — Откуда ты здесь взялся? Точно с луны кубарем свалился. Разве так можно?

— Я сидел на яблоне, — ответил Ник.

— Понятно. Покажи-ка мне ногу. Небось, сломана, как ветка бедного дерева, — прохладные пальцы коснулись его левой ноги. — Нет, не сломана. Тут вывих, а может, растяжение. Ты везуч как чёрт, мальчик, что упал на эту кучу. С тобой ничего страшного.

— Хорошо, — вздохнул Ник. — Только болит.

Он повернул голову и посмотрел туда, откуда шёл голос. Она была старше него, но её нельзя было назвать взрослой. Также нельзя было понять, дружелюбна она или нет. Она выглядела, скорее, настороженной. У неё было умное, но нисколечки не красивое лицо.

— Меня зовут Ник, — сказал он.

— Живой мальчик, что ли?

Ник кивнул.

— Я так и подумала, — сказала она. — Мы тут о тебе слышали. Даже до нашего отшиба слухи дошли. Какое же у тебя полное имя?

— Иничей, — ответил он. — Никто Иничей. А если коротко, то Ник.

— Ну, здрасте, юный господин Ник.

Ник окинул её взглядом. На ней была простая белая сорочка. Волосы у неё были тусклые и длинные, а в лице было что-то гоблинское: уголки губ были постоянно слегка изогнуты в полунамёке на улыбку, что бы в это время ни происходило на её лице.

— Ты самоубийца? — спросил Ник. — Или украла шиллинг?

— Не, я ничего никогда не крала, — ответила она. — Даже носового платка. Короче, — продолжила она, оживившись, — самоубийцы все лежат вон там, за боярышником, а висельники — оба в зарослях ежевики. Один фальшивомонетчик, а другой вроде как разбойник с большой дороги, хотя, по-моему, это россказни. Небось, так, простой грабитель и бродяга.

— Ясно, — сказал Ник. Затем, осенённый догадкой, он осторожно спросил:

— А здесь, говорят, ещё ведьма похоронена?

Она кивнула.

— Утопили, сожгли и похоронили здесь, даже камешка на могилу не положили.

— Это тебя утопили и сожгли?

Она села на компостную кучу рядом с ним и положила свои холодные ладони на его пульсирующую от боли ногу.

— Они пришли в мою хижину на рассвете, я даже проснуться толком не успела, и потащили меня на луг. Они кричали: "Ведьма! Ведьма!", такие все умытые да разодетые, как будто на ярмарку собрались. По очереди что-то там вопили о прокисшем молоке да хромых лошадях, а потом выступила толстуха Джемайма, — она из них была самая розовощёкая и разряженная, — и сказала, что Соломон Порритт больше не обращает на неё внимания, и всё крутится около прачечной, будто ему там мёдом намазано, и всё это, дескать, я наколдовала, и теперь чары срочно нужно развеять. А это известно, как делается: меня привязывают к стулу и бросают на дно пруда, заявив, что если я ведьма, то я не потону, а если не ведьма, то сама это почувствую. А папаша Джемаймы ещё каждому по серебряной монете заплатил, кто стоял там и не давал стулу всплыть с вонючего дна, чтобы я точно захлебнулась.

— И ты захлебнулась?

— Ещё бы. Полные лёгкие воды набрала. Оттого-то мне конец и настал.

— Ого, — сказал Ник. — Значит, ты не была ведьмой?

Девушка пристально посмотрела на него своими призрачными глазами и загадочно улыбнулась. Она всё равно была похожа на гоблина, но теперь на симпатичного. Ник подумал, что такой улыбкой она и без всякого приворота могла бы очаровать Соломона Порритта.

— Ну вот ещё. Разумеется, я была ведьмой. Они это поняли сразу, как отвязали меня от этого стула и положили на траву моё бездыханное тело, измазанное илом и тиной. И тогда я закатила глаза и как стала сыпать проклятьями! Всех жителей деревни прокляла, чтоб им в гробах покоя не было. Это как-то само собой получилось, я сама не ожидала. Чем-то было похоже на танец, когда ноги сами вдруг начинают двигаться под какой-то ритм, которого ты слыхом не слыхивал и в памяти не держал, и танцуешь так до самого рассвета, — с этими словами она поднялась, изогнулась, притопнула, и её босые ноги так и замелькали в лунном свете.

— В общем, я их прокляла на последнем издыхании, буквально выдыхая тину вместо воздуха. А потом испустила дух. Так они сожгли моё тело там, на лугу, пока от меня не остались одни только уголки. Мой прах затолкали в ямку здесь, на отшибе, и даже камешка на могилу не положили, чтоб обо мне память была.

Она замолчала, и как будто на мгновенье загрустила.

— А кто-нибудь из них похоронен на этом кладбище? — спросил Ник.

— Никого, — ответила девушка и поёжилась. — В субботу после того, как меня утопили и сожгли, мистеру Поррингеру из самого Лондона доставили ковёр. Хороший, надо сказать, был ковёр. Но в нём оказалось кое-что ещё, кроме хорошей шерсти и добротного плетения. В его узорах пряталась чума, так что к понедельнику пятеро из них уже кашляло кровью, а кожа их почернела совсем как моя, когда меня из огня вытащили. Спустя неделю мор забрал почти всю деревню, тела свалили в чумную яму за городом, ну и закопали потом.

— Значит, все в деревне умерли?

Она пожала плечами:

— Все, кто смотрел, как меня топят и жгут. Ну, как твоя нога?

— Получше, — ответил он. — Спасибо.

Ник осторожно встал и захромал прочь от компостной кучи. Затем он прислонился к забору.

— А ты всегда была ведьмой? — спросил он. — Ну, до того, как ты всех прокляла?

Она фыркнула:

— Можно подумать, без ворожбы этот Соломон Порритт не стал бы виться вокруг моей хижины.

Ник подумал, что это вообще-то не отвечает на его вопрос.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— У меня ж нет надгробия, — ответила она, опустив уголки губ. — Значит, меня могут звать как угодно. Верно?

— Но у тебя же было какое-то имя?

— Если хочешь знать, моё имя — Лиза Хемпсток, — ответила она раздражённо. Затем добавила: — Не сказать, чтобы я многого хотела, правда? Просто чтобы мою могилу как-нибудь обозначили. Я вон там похоронена, видишь? Где крапива растёт. Только крапива и знает, где я лежу.

Она выглядела такой грустной в этот момент, что Нику захотелось её обнять. И тут его осенило, пока он пролезал между прутьями забора. Он добудет Лизе Хемпсток надгробие с её именем. То-то она обрадуется!

Поднимаясь по холму, он обернулся, чтобы помахать ей на прощанье, но она уже исчезла из виду.




На кладбище валялись осколки чужих надгробий и могильных плит, но Ник понимал, что они не подойдут сероглазой ведьме с окраины кладбища. Нужно было что-то большее. Он решил никому не рассказывать о своём плане, резонно рассудив, что его все начнут отговаривать.

Спустя несколько дней в его уме роилось такое громадьё планов, один сложнее и экстравагантнее другого, что мистер Пенниворт пришёл в отчаянье.

— У меня такое ощущенье, — сказал он, почёсывая пыльные усы, — что у тебя выходит всё хуже и хуже. Мальчик, ты не растворяешься. Ты виднее видного. Тебя невозможно не заметить. Если бы ты явился в компании фиолетового льва, зелёного слона и алого единорога, верхом на котором сидел бы сам король английский в своём королевском облачении, — готов поклясться, что люди бы глазели на тебя одного, полагая всех прочих невзрачными помехами!

Ник молча уставился на него. Он размышлял, бывают ли у живых такие магазины, где продавали бы разные надгробия, и если да, то где их можно найти. Растворение сейчас его интересовало меньше всего.

Он воспользовался лёгкостью, с которой мисс Борроуз отвлекалась от грамматики и словосложения на любую другую тему, и стал расспрашивать её про деньги: как ими пользуются, как при помощи них получать то, что хочешь. У Ника скопилось некоторое количество монет, которые он в разное время находил на кладбище (например, он знал, что лучше всего искать деньги там, откуда только что ушла какая-нибудь парочка, привлечённая мягкой травой, чтобы на ней обниматься, целоваться и всячески кувыркаться. Он часто находил после парочек монетки). Он подумал, что сейчас, наконец, пришло время использовать свои сбережения.

— А сколько стоит надгробие? — спросил он мисс Борроуз.

— В моё время, — подумав, сказала она, — они стоили по пятнадцать гиней. Не представляю, почём они сейчас. Наверное, сильно подорожали.

У Ника было два фунта и пятьдесят три пенса. Он понял, что их определённо не хватит.

Прошло четыре года — практически половина его жизни — с тех пор, как Ник спускался в гробницу Синего Человека. Он всё ещё помнил, как туда попасть. Он взобрался на самую вершину холма, откуда всё было как на ладони — город был в самом низу, и яблоня над окраиной, и даже колокольная башня часовенки. Мавзолей Фробишеров торчал из земли как гнилой зуб. Ник проскользнул внутрь, пробрался за гроб и стал спускаться вниз, вниз, вниз по крохотным каменным ступенькам, высеченным в недрах холма, пока не оказался в каменной усыпальнице. Там было темно, как в шахте, но Ник умел видеть, как видят мёртвые, и усыпальница раскрыла перед ним свои секреты.

Гибель свернулась кольцом вдоль стен помещения. Ник чувствовал её присутствие. Он хорошо помнил ощущение от неё — невидимая тварь, состоящая из завитков дыма, ненависти и жадности. Но на этот раз он её не боялся.

— БОЙСЯ НАС, — прошептала Гибель. — МЫ ХРАНИМ ТО, ЧТО НЕ ИМЕЕТ ЦЕНЫ И НЕВОЗМОЖНО УТРАТИТЬ.

— Я тебя не боюсь, — ответил Ник. — Помнишь меня? Мне нужно кое-что отсюда взять.

— НИЧТО НЕ ПОКИНЕТ ГРОБНИЦУ, — ответила тварь в темноте. НОЖ, БРОШЬ, КУБОК. ГИБЕЛЬ И ТЬМА ХРАНЯТ ИХ. МЫ ЖДЁМ.

— Мне неловко спрашивать, — проговорил Ник, — но это тебя здесь похоронили?

— ХОЗЯИН ОСТАВИЛ НАС В ЭТОМ МИРЕ НА СТРАЖЕ, ЗАРЫЛ НАШИ ЧЕРЕПА ПОД ЭТИМ КАМНЕМ И НАКАЗАЛ НАМ ЖДАТЬ. МЫ ОХРАНЯЕМ СОКРОВИЩА ДО ВОЗВРАЩЕНИЯ ХОЗЯИНА.

— По-моему, он про вас забыл, — сказал Ник. — Небось, он сам уже тыщу лет как мёртв.

— МЫ ГИБЕЛЬ. МЫ ЗДЕСЬ НА СТРАЖЕ.

Ник задумался, сколько лет назад гробница в недрах холма была ещё на поверхности. Наверное, очень, очень давно. Он чувствовал, как Гибель вьёт вокруг него кольца страха, словно щупальца хищного растения. Он начал мёрзнуть, а движения и мысли его замедлились, как будто его ужалила в сердце ледяная змея, и теперь оно разгоняло по венам холодный яд.

Он сделал шаг вперёд, оказавшись перед выступом, наклонился и сомкнул пальцы вокруг холодной броши.

— ЭЙ! — прошипела Гибель. — МЫ ХРАНИМ ЭТО ДЛЯ ХОЗЯИНА.

— Он не будет возражать, — сказал Ник. Он сделал шаг назад, по направлению к лестнице, стараясь не задевать хрупкие останки людей и животных на полу.

Гибель яростно извивалась по комнате, как призрачный дым. Затем вдруг застыла.

— ОНО ВЕРНЁТСЯ, — прошипела она на три голоса. — ОНО ВСЕГДА ВОЗВРАЩАЕТСЯ.

Ник стал быстро подниматься по лестнице. В какой-то момент ему показалось, что за ним кто-то гонится, но когда он вырвался наверх, в мавзолей Фробишеров, и вдохнул прохладный рассветный воздух, ничто вокруг не шевелилось и не пыталось его преследовать.

Он сидел на вершине холма, на свежем воздухе, и смотрел на брошь. Сперва ему показалось, что она вся чёрная, но когда взошло солнце, оказалось, что камень в центре чёрного металла переливается оттенками красного. Вся брошь была размером с яйцо дрозда. Ник всматривался в камень, в котором, казалось, шевелится что-то живое, и сидел так, поглощённый маленьким красным миром. Если бы он был помладше, ему бы захотелось засунуть камень в рот.

Оправа держала камень чёрной железной хваткой, напоминающей когти, а вокруг как будто что-то извивалось. Оно было похоже на змею, но у змей не бывает столько голов. Ник подумал, что так может выглядеть Гибель, если взглянуть на неё при дневном свете.

Он спустился с холма самым коротким путём, мимо колтунов плюща, покрывавших семейный склеп Бартелби (изнутри доносилось ворчание семейства, готовившегося ко сну) и дальше — до забора и на окраину кладбища.

Он позвал:

— Лиза! Лиза? — и огляделся.

— С добрым утром, дурачок, — послышался её голос. Ник её не видел, но под боярышником была различима лишняя тень. По мере того, как он к ней приближался, она превращалась в нечто полупрозрачное, жемчужно-белёсое в утреннем свете. Нечто, похожее на девушку. Нечто сероглазое.

— Мне сейчас следовало бы спокойно спать, — зевнула она. — Что это ты тут устраиваешь?

— Я насчёт надгробия, — сказал он. — Что ты хочешь, чтобы на нём было написано?

— Моё имя! — последовал ответ. — Там должно быть моё имя, с заглавной «е», потому что я — Елизавета, как та старуха-королева, что померла, когда я родилась. И с заглавной «х», для фамилии Хемпсток. Остальное неважно, я больше и не умела ничего писать.

— А как же даты? — спросил Ник.

— Вильям-зеватель, тыщ-шисят-шесть, — пропела она, а может, это просто рассветный ветер шевелил боярышник. — Главное — чтобы была большая «е». И большая «х».

— А кем ты была? — спросил Ник. — Ну, помимо того, что ведьмой.

— Прачкой, — ответила покойница. Затем утреннее солнце залило пустырь, и Ник остался один.

Было девять утра. Весь мир уже спал. Ник твёрдо решил, что не заснёт. У него было важное дело. Ему исполнилось восемь лет, и он был уверен, что в мире за пределами кладбища ему ничего не грозит.

Одежда. Ему понадобится одежда. Он уже знал, что его привычный наряд, серый саван, не годился. На кладбище он был в самый раз, поскольку сливался с камнями и тенью. Но если уж он осмелился пойти в мир за пределами кладбища, значит, нужно будет слиться с этим миром.

В склепе под разрушенной церковью была кое-какая одежда, но Ник не хотел туда спускаться даже днём. Он был готов оправдываться перед мистером и миссис Иничей, но совершенно не хотел объясняться с Сайласом. Он представлял себе недовольный — или, что ещё хуже, разочарованный — взгляд его тёмных глаз, и его заранее глодало чувство вины.

В дальнем конце кладбища находился домик садовника — небольшое зелёное строение, из которого вечно разило машинным маслом. Там хранились разнообразные старинные садовые инструменты и старая ржавая газонокосилка, которой никто не пользовался. Домик садовника был давно заброшен — последний садовник уволился ещё до рождения Ника. Заботу о поддержании порядка на кладбище теперь разделяли городской совет (который раз в месяц с апреля по сентябрь присылал сюда человека, чтобы косить траву и расчищать дорожки) и местные добровольцы из общества "Друзья кладбища".

Дверь домика была заперта на огромный замок, но Ник давно знал про одну расшатанную доску в задней стене. Иногда он пролезал в домик садовника через этот тайный лаз, чтобы подумать там в одиночестве.

На внутренней стороне двери всегда висела куртка садовника, забытая или брошенная здесь много лет назад, и запачканные зеленью джинсы. Джинсы оказались ему велики, но он засучил штанины и затянул их на поясе найденной там же бечёвкой. В углу стояли сапоги, и Ник их примерил, но они были настолько огромными и так сильно заляпаны грязью и цементом, что он в них сразу потонул и даже не смог оторвать ноги от пола. Он просунул куртку в щель от доски, сам пролез следом и уже снаружи надел её. Он решил, что если засучить рукава, то пойдёт. У куртки были широкие карманы, в которые он засунул руки и почувствовал себя франтом.

Ник подошёл к калитке и посмотрел сквозь прутья наружу. Мимо по улице проехал автобус. По ту сторону были машины, шум и магазины. По эту — прохладное зелёное убежище в зарослях деревьев и плюща — его дом.

С колотящимся сердцем Ник вышел в мир по ту сторону.




Абаназер Болджер на своём веку повидал немало странных типов. Когда держишь такой магазинчик, немудрено насмотреться на чудаков. Его лавка, расположенная среди тесных улочек Старого города, торговала одновременно антиквариатом и хламом (причём даже сам Абаназер не всегда мог отличить одно от другого), а заодно там можно было взять небольшую ссуду под залог. Всё это привлекало странных персонажей и необычных людей — одни хотели что-нибудь купить, другие заложить или продать. Абаназер Болджер стоял у конторки, где продавал или покупал разнообразное добро, но гораздо больший доход ему приносило то, что он покупал у чёрного входа — вещи, полученные не самым честным путём, которые он затем втихую перепродавал. Это был целый бизнес, и лавка старьёвщика была лишь вершиной айсберга. Всё остальное скрывалось в глубинах, и Абаназер Болджер предпочитал, чтобы всё ровно так и оставалось.

Абаназер Болджер носил очки с толстыми стёклами, а на его лице застыло выражение лёгкой брезгливости, как будто он только что глотнул чаю со слегка прокисшим молоком, и теперь не мог избавиться от кисловатого привкуса во рту. Это выражение здорово помогало ему в общении с теми, кто приносил ему старьё.

— Помилуйте, — говорил он, скривившись, — да это вообще ничего не стоит. Конечно, я вам заплачу, сколько смогу, потому что понимаю — у этой вещи есть субъективная ценность…

Получить у Абаназера Болджера сумму, хотя бы приблизительно равной ожидаемой, было большой удачей.

Лавка старьёвщика притягивает немало странных типов, но мальчик, который появился на пороге тем утром, был самым странным из всех, кого Абаназер запомнил за свою длинную жизнь, которую посвятил обману чудаков, у которых выкупал их добро за бесценок. Мальчику было лет семь на вид, а свой наряд он явно позаимствовал у дедушки. От него пахло как из сарая. У него были длинные спутанные волосы и очень серьёзное лицо. Руки он держал в глубоких карманах пыльной коричневой куртки, но даже так Абаназер видел, что мальчик что-то крепко сжимает в правой руке.

— Извините, — сказал мальчик.

— Здорово, мальчонка, — осторожно произнёс Абаназер Болджер. «Ох уж эти детки, — подумал он. — Вечно либо что-нибудь стибрят, либо тащат на продажу свои дурацкие игрушки». Как правило, в обоих случаях он им отказывал. А то купишь украденную вещицу у ребёнка — так на следующий день к тебе ворвётся разъярённый взрослый, которого оскорбило, что ты дал малютке Джонни или крошке Матильде десятку за обручальное кольцо. Детки! Себе дороже с ними связываться.

— Мне нужно кое-что для кое-кого добыть, — сказал мальчик. — Может, вы купите у меня одну штуку?

— Я у детей ничего не покупаю, — ответил Абаназер Болджер.

Ник достал руку из кармана и положил на замусоленную конторку брошь. Болджер бегло взглянул на неё, затем принялся внимательно рассматривать. Он снял очки, взял с конторки окуляр и вставил его в глаз. Затем включил лампу, стоявшую там же, на конторке, и принялся рассматривать брошь через окуляр.

— Змеевик? — произнёс он, обращаясь скорее к самому себе, чем к мальчику. Затем убрал окуляр, снова надел очки и взглянул на мальчика брезгливо и подозрительно.

— Где ты это взял? — спросил Абаназер Болджер.

— Хотите купить? — спросил Ник.

— Ты его украл. Небось, из музея какого-нибудь, да?

— Нет, — ответил Ник. — Так вы её купите? Или мне поискать кого-нибудь другого?

Лицо Абаназера Болджера тут же стало приветливым, а сам он сделался добродушным и широко улыбнулся.

— Прости, — произнёс он. — Нечасто приходится сталкиваться с такими штуками. В лавку старьёвщика такое не приносят. Ей место в музее. Знаешь, что? Пойдём-ка выпьем чаю с печеньем, — у меня там припасено в подсобке, вкусное, с шоколадной крошкой, — и обсудим, сколько эта вещица может стоить. Как тебе такая идея?

Ник вздохнул с облегчением, когда увидел, что старьёвщик подобрел.

— Мне нужны деньги, чтобы купить камень, — сообщил он. — Надгробный камень для моей подруги. То есть, она мне вообще-то не подруга. Мы просто знакомы. Знаете, она, кажется, вылечила мою ногу.

Не прислушиваясь особо к болтовне мальчика, Абаназер Болджер провёл его за кассу и открыл дверь в подсобку — тесную каморку без окон, битком забитую наваленными друг на друга коробками с хламом. В углу стоял здоровенный старый сейф. Рядом был целый ящик со скрипками, валялись чучела животных, стулья без сидений, книжки и репродукции.

У двери находился небольшой письменный стол. Абаназер Болджер подвинул к нему единственный целый стул и сел на него, предоставив Нику стоять рядом. Он покопался в ящике, где Ник успел увидеть полупустую бутылку виски, и извлёк оттуда пачку с остатками печенья. Он предложил одну штуку мальчику, включил настольную лампу, снова посмотрел на брошь, любуясь красными и рыжими завитками в камне, затем принялся рассматривать чёрный металл вокруг. Разглядев выражение змеиных лиц, он поёжился.

— Старинная вещь, — констатировал он. — Она…

«…бесценна», — подумал он, но вслух сказал:

— …вряд ли дорого стоит, но надо подумать.

Ник погрустнел. Абаназер Болджер обнадёживающе улыбнулся:

— Мне бы убедиться, что она не украдена прежде, чем я тебе что-нибудь заплачу. Ты откуда её взял, из маминой шкатулки? Из музея стащил? Скажи мне правду. Я тебя не выдам, но я должен знать.

Ник помотал головой, жуя печенье.

— Тогда откуда она?

Ник молчал.

Абаназер Болджер не хотел выпускать брошь из рук, но всё же положил её на стол и подтолкнул к мальчику.

— Раз ты не хочешь мне говорить, — произнёс он, — лучше отнеси её назад. Без взаимного доверия сторон дела не делаются. Приятно было пообщаться. Мне жаль, что договориться не вышло.

Ник помялся. Затем сказал:

— Я нашёл её в одной старой могиле. Но в какой и где — не скажу.

Он замолчал, потому что дружелюбное выражение на лице старьёвщика внезапно сменилось выражением неприкрытой алчности и волнения.

— Там есть что-нибудь ещё такое?

Ник повторил:

— Раз вы не хотите её покупать, я продам кому-нибудь другому. Спасибо за печенье.

Болджер сказал:

— Торопишься, что ли? Наверное, мама с папой заждались?

Мальчик покачал головой — и тут же пожалел, что не кивнул.

— Значит, никто не спохватится. Это хорошо, — старьёвщик сжал брошь в руке. — Так что, расскажешь, где именно ты нашёл эту штучку?

— Не помню, — ответил Ник.

— Поздно врать, — сказал Абаназер Болджер. — Давай-ка ты здесь посидишь и постараешься вспомнить, откуда брошка. А когда память к тебе вернётся, мы поговорим — и ты мне всё расскажешь.

Он вышел из комнаты и запер дверь большим железным ключом.

Затем он разжал кулак и посмотрел на брошь. Он алчно улыбнулся.

Над дверью лавки звякнул колокольчик — значит, кто-то пришёл. Старьёвщик нервно оглянулся, как будто его застигли врасплох, но никого не увидел. Дверь была слегка приоткрыта, так что Болджер толчком закрыл её, а затем на всякий случай повернул табличку словом «ЗАКРЫТО» наружу и запер дверь на засов. Сегодня его больше не интересовали чудаки с их старьём.

Осенний день из солнечного превратился в серый. По неровному стеклу витрины забарабанил дождь.

Абаназер Болджер снял трубку с телефона, который стоял на конторке, и слегка дрожащими пальцами набрал номер.

— У меня тут сенсация, Том, — сказал он. — Дуй ко мне, лучше прямо сейчас.




Ник понял, что влип, когда услышал поворот ключа в замке. Он подёргал дверь, но она была надёжно заперта. Он ругал себя за то, что позволил заманить себя в ловушку, и что не послушал собственную интуицию, которая сразу же говорила ему бежать от кислорожего старьёвщика как можно дальше. Он нарушил все законы кладбища. Всё пошло не так. Что скажет Сайлас? Или Иничеи? Ник почувствовал, что его охватывает паника и постарался успокоиться. Всё будет хорошо. Он как-нибудь справится. Конечно, для начала неплохо бы выбраться отсюда…

Он огляделся. Комнатушка, в которой его заперли, была, по сути, кладовкой с письменным столом. Сюда можно было попасть только через дверь.

Он открыл ящик стола, но не нашёл там ничего, кроме флакончиков с эмалью (для оживления тусклых красок на антиквариате) и кисточки. Он прикинул, не попробовать ли швырнуть эмалью в старьёвщика, может, он бы на некоторое время ослеп, и Ник успел бы выбежать. Он открыл один флакончик и окунул туда палец.

— Ты что делаешь? — спросил голос над самым ухом.

— Ничего, — быстро ответил Ник, закрутив крышку и опустив флакончик в широкий карман куртки.

Лиза Хемпсток стояла рядом и недовольно смотрела на него.

— Как ты сюда попал? — спросила она. — И кто этот старый хрыч?

— Старьёвщик, это его лавка. Я хотел ему кое-что продать.

— Зачем?

— Не твоё дело.

Она фыркнула.

— Что ж, тебе лучше поторопиться назад на кладбище.

— Не могу. Он меня здесь запер.

— Всё ты можешь. Пройди сквозь стену.

Он покачал головой.

— Не могу. Я это умею только дома, мне дали Свободу кладбища, когда я был маленьким.

Он посмотрел на неё. В электрическом свете Лизу было довольно сложно разглядеть, но ведь Ник всю жизнь общался с покойниками.

— Ты сама-то что делаешь вдали от кладбища? Сейчас же день. А ты не такая как Сайлас, ты должна оставаться на кладбище.

Она ответила:

— Это правило для тех, кто похоронен на самом кладбище, оно не касается тех, кого закопали в неосвящённой земле. Никто мне не указ, я делаю что хочу и где хочу.

Она бросила злой взгляд на дверь.

— Не нравится мне этот хрыч, — сказала она. — Пойду погляжу, чем он занят.

Подул лёгкий сквозняк — и Ник снова остался в комнате один. Откуда-то издалека донёсся раскат грома.

В «Лавке древностей Болджера» было темно и затхло. Абаназер Болджер стоял и подозрительно озирался: он был уверен, что за ним кто-то наблюдает. Потом решил, что нервничает напрасно. «Мальчишка заперт в подсобке, — сказал он себе. — И входная дверь заперта». Он аккуратно чистил металлическую оправу змеевика, с нежностью археолога на раскопках убирал черноту, открывая под ней блестящее серебро.

Он уже начал жалеть, что позвонил Тому Хастингсу, хотя тот был огромным детиной, который при необходимости умел припугнуть. Он также начал жалеть, что, когда дело будет сделано, брошь придётся продать. Она была необыкновенной. Чем больше она сверкала в тусклом свете на его конторке, тем сильнее росло его желание обладать ею.

Там, откуда она взялась, было что-то ещё. Мальчишка всё ему расскажет. Мальчишка приведёт его в это место.

Мальчишка…

Его пронзила неожиданная мысль. Он нехотя отложил брошь, открыл ящик под конторкой и достал оттуда жестяную коробку из-под печенья, набитую конвертами, карточками и чеками.

Он взял её и достал одну карточку, чуть больше обычной визитки. На ней не было ни имени, ни адреса. Только чёрная рамка, а в центре одно слово, написанное чернилами, порыжевшими от времени: «Джек».

На обороте карточки была карандашная памятка, написанная мелким убористым почерком Абаназера Болджера, о том, как вызывать Джека, хотя, едва ли Абаназер мог забыть, как его вызывают. Точнее, приглашают. Таких людей, как некто Джек, не вызывают.

В дверь лавки постучали.

Старьёвщик бросил карточку на конторку и подошёл к двери, вглядываясь в мокрые сумерки.

— Давай быстрее, — крикнул Том Хастингс, — здесь такая мерзость. Настоящее болото. Я насквозь промок.

Болджер отпер дверь, и в лавку ввалился Том Хастингс. С его плаща и волос текла вода.

— Так чего у тебя там такого важного, что ты не мог об этом говорить по телефону?

— Наша удача, — ответил Абаназер Болджер с привычной кислой миной. — Ни больше, ни меньше.

Хастингс снял свой плащ и повесил его на дверь.

— И о чём речь? Что-нибудь ценное вывалилось из чужого кузова?

— Настоящее сокровище, — сказал Абаназер Болджер. — Даже два.

Он подвёл своего друга к конторке и поднёс брошь к лампе, чтобы показать ему.

— Довольно старая, да?

— Эпохи язычников, — сказал Абаназер. — Даже старше. Из друидских времён. Ещё до римлян. Это змеевик. Я видал похожие в музеях. Никогда не встречал такой тонкой работы. Небось, принадлежала какому-нибудь королю. Парень, что её нашёл, говорит, что она из чьей-то могилы. Соображаешь? Полный курган такого добра!

— Может, имеет смысл всё сделать законно? — задумчиво произнёс Хастингс. — Скажем, что клад нашли. Они нам рыночную цену заплатят, а мы заставим их назвать его в нашу честь. Наследие Хастингса-Болджера.

— Болджера-Хастингса, — машинально поправил Абаназер. Затем сказал: — У меня есть кое-какие связи, люди с большими деньгами, они заплатят нам больше рыночной цены, если дать им её пощупать, как тебе, — Том Хастингс на этих словах как раз нежно поглаживал брошь, словно котёнка. — И они не станут задавать лишних вопросов.

Он протянул руку, и Том неохотно вернул ему брошь.

— Ты говорил, сокровищ два, — напомнил Хастингс. — Где же второе?

На это Абаназер Болджер показал ему карточку с чёрной рамкой.

— Знаешь, что это такое?

Том покачал головой.

Абаназер положил карточку на конторку.

— Кое-кто ищет кое-кого.

— Ну и?

— Насколько я слышал, — многозначительно произнёс Абаназер Болджер, — второй кое-кто — мальчишка.

— Этого добра везде полно, — протянул Том Хастингс. — Носятся повсюду. В неприятности встревают. Терпеть их не могу. Так что, кто-то ищет определённого мальчишку?

— Этот как раз подходит по возрасту. Он одет… Лучше сам посмотришь, как он одет. И это он нашёл брошь. Возможно, он тот самый.

— И что, если это он?

Абаназер Болджер снова взял карточку, держа её за краешек, и медленно помахал ею, как будто раздувая воображаемое пламя.

— Выйди, месяц, из тумана, вынь свой ножик из кармана… — начал он.

— …будешь резать, будешь бить, всё равно тебе водить, — закончил Том Хастингс и задумался. — Слушай. Но если мы вызовем Джека, мы потеряем мальчишку. А если мы потеряем мальчишку, мы потеряем сокровище.

Они принялись обсуждать все за и против, решая, что выгоднее — сдать мальчишку или получить сокровище, которое их фантазия уже рисовала в виде целой подземной пещеры, доверху набитой драгоценностями. Продолжая разговор, Абаназер достал из-под конторки бутылку тернового джина, и наполнил два бокала, «за удачу».

Лизе быстро наскучил их разговор, поскольку они перебирали одни и те же «за» и «против» по кругу, и развязки не предвиделось. Она вернулась в подсобку. Ник стоял посреди комнаты, крепко зажмурившись и сжав кулаки. Лицо его было перекошено так, словно у него болели все зубы сразу. К тому же он весь побагровел, видимо, уже давно задержал дыхание.

— Чего ты корчишься? — спросила она без всякого пиетета.

Он открыл глаза и выдохнул.

— Пытаюсь раствориться, — ответил он.

Лиза фыркнула.

— Попробуй ещё раз.

Он повторил попытку, задержав дыхание на ещё большее время.

— Ну всё, прекрати, — сказала она ему. — А то лопнешь.

Ник набрал побольше воздуха и вздохнул.

— Не получается, — сказал он. — Может, мне удастся просто стукнуть его камнем и убежать?

Камня поблизости не было, поэтому он взял пресс-папье из цветного стекла и подкинул его в руке, размышляя, хватит ли у него сил запустить им в старьёвщика так, чтобы тот не погнался за ним.

— Их там уже двое, — сообщила Лиза. — Если один тебя не схватит, то другой — верняк. Хотят заставить тебя показать им, откуда ты взял брошку, а потом раскопать могилу и забрать остальные сокровища.

Она не сказала, о чём ещё они там говорили, и не упомянула визитку. Покачав головой, она спросила:

— Зачем тебя вообще сюда понесло? Ты же знаешь, что с кладбища нельзя уходить. Вот, пожалуйста — сам напросился на неприятности.

Ник почувствовал себя ничтожным и глупым.

— Хотел достать для тебя надгробие, — тихонько признался он. — Я подумал, что нужно много денег. Вот и хотел продать брошь.

Лиза в ответ промолчала.

— Сердишься?

Она покачала головой.

— Ради меня целых пятьсот лет никто ничего не делал, — улыбнулась она своей гоблинской улыбкой. — Как я могу сердиться на доброту?

Затем она добавила:

— А как ты пытаешься раствориться?

— Как учил мистер Пенниворт. «Я — пустая аллея, я — открытый дверной проём; я — пустота, глаза тебя не видят, умы не постигают; где я — нет ничего и никого». Только у меня не получается.

— Это потому что ты живой, — фыркнула Лиза. — Всё это работает для нас, мёртвых. Для тех, кому ещё постараться нужно, чтобы нас заметили. Для живых это и не должно работать.

Она крепко обхватила себя руками и принялась раскачиваться взад-вперёд, словно в тяжёлых раздумьях. Затем она произнесла:

— Это ты из-за меня вляпался. Подойди ко мне, Никто Иничей.

Ник шагнул к ней, и она коснулась его лба своей холодной рукой. Ощущение было, как от мокрого шёлкового платка.

— Ну-ка, — произнесла Лиза, — попробую тебе помочь, авось получится.

Она принялась что-то бормотать себе под нос. Ник не мог разобрать ни слова. Затем она громко и чётко произнесла:

— Будь ветром, ночью, сном, мечтой,

Дождём, желаньем, пустотой.

Скользя, невидимым пройди

И позади, и впереди.

Что-то огромное коснулось его, и провело по нему с ног до головы, так что он вздрогнул. Его волосы поднялись дыбом, а по коже побежали мурашки. Что-то изменилось.

— Что ты сделала? — спросил он.

— Просто помогла тебе, — ответила Лиза. — Я, хоть и мёртвая, а всё-таки ведьма, не забывай. А мы всё помним.

— Но…

— Тссс! — прошептала она. — Они возвращаются.

Раздался лязг ключа в замке.

— Ну что, узник, — послышался незнакомый Нику голос, — давай дружить.

С этими словами Том Хастингс открыл дверь. Он остановился в проёме и огляделся. Это был исполинских размеров мужчина с огненно-рыжими волосами и красным носом, выдающим в нём любителя выпить.

— Слышь, Абаназер? Ты же говорил, что он здесь?

— Ну да, — подтвердил Болджер из-за спины.

— Так я его что-то не вижу.

Болджер заглянул в комнату из-за спины рыжего.

— Спрятался, — сказал он, уставившись ровно туда, где стоял Ник. — Прятаться бесполезно, — громко добавил он. — Я тебя вижу, выходи.

Они вместе ввалились в комнату, так что Ник оказался между ними. Он стоял неподвижно и вспоминал уроки мистера Пенниворта: ни на что не реагировал и не двигался, ускользая от взглядов мужчин, оставаясь незамеченным.

— Ты ещё пожалеешь, что не вышел сразу, — прошипел Болджер и захлопнул дверь. — Так, — он повернулся к Тому Хастингсу. — Держи дверь, чтобы он не ускользнул.

С этими словами он пошёл по комнате, заглядывая под вещи, неловко нагибаясь, чтобы поискать под письменным столом. Он прошёл мимо Ника и открыл шкаф.

— Всё, я тебя вижу! — выкрикнул он. — Выходи!

Лиза хихикнула.

— Что это было? — спросил Том Хастингс, озираясь.

— Я ничего не слышал, — сказал Абаназер Болджер.

Лиза снова хихикнула. Затем она вытянула губы и подула, издав звук, который поначалу был похож на свист, а затем превратился в подобие далёкого ветра. Электричество в комнате моргнуло, зажужжало — и потухло.

— Короткое замыкание, — сказал Абаназер Болджер. — Идём отсюда, мы зря теряем время.

В замке щёлкнуло, и Лиза с Ником вновь остались в комнате одни.




— Значит, всё-таки сбежал, — сказал Абаназер Болджер. Ник теперь слышал его сквозь дверь. — Подсобка крохотная, там негде прятаться. Мы бы его увидели, если бы он там был.

— Ох, некто Джек не обрадуется.

— А кто ему скажет?

Они помолчали.

— Слышь, Том Хастингс? А куда это брошка пропала?

— Чего? А-а. Вот она. Я её держал, для надёжности.

— В своём кармане? Для надёжности? Надёжное место, ничего не скажешь. По-моему, ты хотел вместе с ней смыться, да и всё. Хотел прибрать мою брошку к своим ручищам!

— Твою брошку, Абаназер? Твою? Надеюсь, ты хотел сказать — «нашу» брошку?

— Ничего себе «нашу». По-моему, тебя здесь не было, когда я забирал её у мальчишки.

— У мальчишки, которого ищет некто Джек, и которого ты упустил? Вот любопытно, что он с тобой сделает, когда узнает, что паренёк был в твоих руках, а ты дал ему ускользнуть?

— Может, это вовсе не тот паренёк, — сказал Абаназер. В мире знаешь, сколько пареньков? Каков шанс, что это был тот самый? Я к нему спиной повернулся — он, поди, и дал дёру через задний ход, — затем его голос вдруг стал заискивающим: — Забудь ты про Джека, Том Хастингс. Я уже уверен, что это был другой мальчишка. Я старик, мало ли что мне примерещилось? Слушай, мы, я смотрю, прикончили терновый джин. Как насчёт скотча? У меня в подсобке есть виски. Обожди минутку.

Дверь в подсобку была не заперта, и Абаназер вошёл, держа в одной руке трость, а в другой фонарик. Его мина была кислее, чем когда-либо.

— Если ты всё-таки здесь, — пробормотал он с ненавистью, — то даже не надейся сбежать. Я уже позвонил в полицию и заложил тебя, ясно?

Он пошарил в ящике стола и достал бутылку виски и небольшой чёрный пузырёк, что-то капнул из пузырька в бутылку и засунул его в карман.

— Это моя брошка. Никому не отдам, — бормотал он, а затем крикнул: — Уже иду, Том, я мигом!

Он ещё раз обвёл всё тяжёлым взором, глядя прямо сквозь Ника, затем вышел из подсобки, держа перед собой бутылку виски и снова заперев за собой дверь.

— Вот и я, — слышался его голос с той стороны двери. — Давай сюда свой стакан, Том. Скотч — что надо, от него волосы на груди дыбом встанут. Говори, когда хватит.

— Жуткое пойло. А сам что, не пьёшь?

— У меня ещё от джина нутро горит. Подожду, пока желудок успокоится… Эй, Том! Что ты сделал с моей брошкой?!

— Чего ты заладил — твоей, твоей… Уфф, да ты… ты что-то подмешал в мой стакан, вот стервец!

— А может, и подмешал. Я ведь сразу понял, что ты замышляешь, Том Хастингс. Вор!

Последовали крики и какой-то грохот, будто кто-то опрокидывал тяжёлую мебель.

Затем всё стихло.

Лиза сказала:

— Так. Теперь надо отсюда выбираться, и побыстрее.

— Дверь же заперта! — Ник посмотрел на неё. — Или ты можешь что-нибудь с ней сделать?

— Кто, я? Нет, мальчик, с моими поколдушками из запертой комнаты не сбежать.

Ник присел и заглянул в замочную скважину. С той стороны в неё был вставлен ключ. Ник на мгновенье задумался, а затем его осенила мысль. Он вытащил из какой-то коробки мятую газету, тщательно разгладил её, а затем просунул под дверью почти целиком, оставляя лишь краешек, чтобы держаться.

— Что это ты затеял? — нетерпеливо спросила Лиза.

— Нужен карандаш, а лучше что-нибудь потоньше, — ответил Ник. — О! Нашёл! — он взял с письменного стола тонкую кисточку, просунул её деревянным концом в замочную скважину и стал шевелить ею туда-сюда.

Раздался приглушённый звон: ключ удалось вытолкнуть из скважины, и он упал на газету. Ник потянул газету на себя вместе с ключом.

Лиза засмеялась от радости.

— Вот это смекалка, малыш! — воскликнула она. — Да ты мудрец!

Ник засунул ключ в замок, повернул его и толкнул дверь подсобки.

Оба мужчины валялись на полу, среди нагромождений хлама. Вокруг была перевёрнутая мебель и разные обломки. Том Хастингс лежал поверх распростёртого Абаназера Болджера. Оба были неподвижны.

— Они умерли? — спросил Ник.

— Не надейся, — усмехнулась Лиза.

На полу рядом с мужчинами валялась блестящая серебряная брошь с красно-рыжим камнем в обрамленьи когтей и змеиных голов. На змеиных лицах читались злорадство и торжество.

Ник сунул брошь в карман, где уже лежали стеклянное пресс-папье, кисточка и флакончик с эмалью.

— Это тоже забери, — сказала Лиза.

Ник посмотрел на карточку, на которой чернилами было выведено «Джек». Отчего-то ему сделалось неспокойно. Она ему о чём-то напомнила, взбудоражила какие-то давние воспоминания, пахла опасностью.

— Она мне не нужна.

— Нельзя оставлять её здесь, — сказала Лиза. — Они собирались использовать её против тебя.

— Она мне не нужна, — повторил Ник. — Она плохая. Сожги её.

— Нет! — выдохнула Лиза. — Ни за что. Ни в коем случае нельзя этого делать.

— Тогда я отдам её Сайласу, — сказал Ник. Он положил карточку в конверт, чтобы не касаться её, и убрал во внутренний карман куртки, поближе к сердцу.




В паре сотен миль от них некто Джек проснулся, втянул ноздрями воздух и быстро сбежал вниз по лестнице.

— Что случилось? — спросила его бабушка, помешивая варево в большом чугунном котле. — Что на тебя нашло?

— Не знаю, — ответил он. — Но что-то случилось. Что-то… весьма интересное, — он облизнулся. — Вкусно пахнет, — добавил он. — Ужасно вкусно.




Вспышка молнии осветила мощёную булыжником улочку.

Ник бежал под дождём по Старому городу, поднимаясь вверх, в сторону кладбища. Пока он был заперт в подсобке у старьёвщика, серый день плавно перешёл в вечер, так что Ник не удивился, когда из-под фонарей ему навстречу метнулась знакомая тень. Он остановился, и шуршащий чёрный бархат принял образ человека.

Перед ним, скрестив руки на груди, стоял Сайлас. Он явно был недоволен.

— Так-так, — произнёс он.

Ник сказал:

— Прости меня, Сайлас.

— Ты здорово расстроил меня, Ник, — ответил тот и покачал головой. — Я ищу тебя с тех пор, как проснулся. От тебя пахнет бедой. Ты же знал, что тебе нельзя выходить сюда, к живым.

— Знал. Прости.

По лицу мальчика катились капли дождя, похожие на слёзы.

— Для начала надо вернуть тебя в безопасное место, — Сайлас наклонился и накрыл живого мальчика своей накидкой. Ник ощутил, как ноги его отрываются от земли.

— Сайлас?

Сайлас молчал.

— Мне было страшновато, — признался он. — Но я знал, что если дело будет совсем плохо, ты меня выручишь. И Лиза тоже мне помогла. Она была со мной.

— Лиза? — насторожился Сайлас.

— Ведьма с неосвящённого кладбища.

— Помогла, говоришь?

— Да. Особенно с Растворением. По-моему, у меня теперь получается.

Сайлас хмыкнул.

— Поговорим, как вернёмся домой, — сказал он, и Ник не произнёс больше ни слова, пока они не приземлились возле часовенки. Они зашли внутрь. Дождь усилился, из появившихся на земле луж летели брызги.

Ник достал конверт с карточкой.

— Знаешь, — произнёс он, — по-моему, это надо отдать тебе. Точнее, это была идея Лизы.

Сайлас взглянул на конверт, достал карточку, посмотрел на неё, перевернул и прочёл карандашную пометку Абаназера Болджера, в которой мелким почерком описывалось, как пользоваться карточкой.

— Рассказывай всё с самого начала, — потребовал Сайлас.

Ник рассказал ему всё, что помнил о прошедшем дне. В конце его рассказа наставник глубоко задумался и покачал головой.

— Теперь всё плохо? — спросил Ник.

— Никто Иничей, — сказал Сайлас, — ты набедокурил будь здоров. Но я, пожалуй, предоставлю твоим родителям выбирать меру наказания. А мне сейчас надо избавиться от этого.

Карточка скрылась в бархатном мраке его накидки, а затем Сайлас исчез, как умеют исчезать лишь такие как он.

Ник натянул куртку на голову и побежал по скользкой тропинке на вершину холма, в мавзолей Фробишеров. Он оттащил в сторону гроб Эфраима Петтифера и стал спускаться вниз, вниз, до самого конца.

Он положил брошь рядом с чашей и ножом.

— Вот, — произнёс он. — Её даже почистили. Как новенькая.

— ОНО ВОЗВРАЩАЕТСЯ, — отозвалась Гибель, и по голосам её было понятно, что она довольна. — ОНО ВСЕГДА ВОЗВРАЩАЕТСЯ.




Это была очень долгая ночь.

Ник брёл, усталый и немного пришибленный, мимо скромного надгробия мисс Либерти Роуч («Потраченное ею — пропало, отданное — осталось с нею навеки. О читатель, будь щедрым!»), мимо могилы приходского пекаря Харрисона Вествуда и его супруг Мэрион и Джоан, и спустился к окраине кладбища. Мистер и миссис Иничей умерли много столетий тому назад, когда ещё не считалось, что пороть детей непедагогично. Той ночью мистер Иничей сделал то, что счёл своим долгом, и задница Ника до сих пор болела. Но взволнованное лицо миссис Иничей расстроило Ника куда больше, чем могла расстроить любая порка.

Он взялся за железные прутья забора, отделявшего неосвящённую часть кладбища, и проскользнул между ними.

— Эй, — позвал он. Ответа не последовало. Под боярышником не было видно лишней тени. — Надеюсь, с тобой всё хорошо? — спросил Ник.

Молчание.

Он успел снять джинсы в избушке садовника — в сером саване было привычнее и удобнее, — но куртку он оставил себе. Ему понравилось иметь карманы.

Когда он ходил переодеваться, он взял в избушке садовника серп, и сейчас принялся косить им крапиву. Он яростно косил её и бросал в сторону, пока перед ним не остался голый кусок земли с остатками корней.

Тогда он достал из кармана стеклянное пресс-папье, переливающееся множеством цветов, и эмаль с кисточкой.

Он макнул кисточку в коричневую эмаль и аккуратно вывел на пресс-папье буквы: «Е. Х.»




А чуть ниже написал: «Мы помним всё».




Наступало время ложиться спать. Пора было возвращаться — ему не стоило опаздывать ко сну в ближайшее время.

Он положил пресс-папье на землю, где были заросли крапивы — туда, где, по его мнению, должно было быть изголовье. Пару секунд он смотрел на то, что получилось, затем развернулся, проскользнул сквозь прутья и — уже увереннее — начал взбираться на холм.

— Недурно, — послышался голос за его спиной. — Совсем даже недурно.

Он оглянулся, но вокруг не было ни души.




Глава 5

Танец смерти


Вот-вот что-то должно было случиться. Ник был в этом уверен. Это чувствовалось в хрустальном зимнем воздухе, в звёздах, в ветре, в темноте. Это читалось в ритмах долгих ночей и мимолётных дней.

Миссис Иничей выпроваживала его из маленькой гробницы Иничеев.

— Давай-давай, иди, побегай, — приговаривала она. — У меня и без тебя куча дел.

Ник жалобно посмотрел на мать.

— Там же холодно, — сказал он.

— Ну конечно, — сказала она. — Это же зима. Ты только посмотри, — продолжила она, обращаясь скорее к себе, чем к Нику, — в каком состоянии ботинки. А платье! Его надо заштопать. И смести паутину — тут всё безобразно заросло паутиной. Так что давай-ка, марш отсюда, — повторила она. — У меня столько дел, а ты под ногами путаешься.

И она стала напевать себе под нос песенку, которую Ник раньше не слышал:



		— Богачи и бедняки



		Пляшут смертень у реки.











— Что это ты поёшь? — спросил Ник и тут же об этом пожалел, потому что лицо миссис Иничей стало мрачнее тучи. Ник поспешил убраться из гробницы, пока она не дала волю гневу.

На кладбище было холодно и темно. В небе уже загорелись звёзды. На Египетской аллее Ник встретил матушку Слотер. Она щурилась на зелень.

— Мальчик, у тебя глаза посвежее моих, — сказала она. — Ты не видишь, там что-нибудь цветёт?

— Разве что-нибудь цветёт зимой?

— А что ты на меня так уставился? — возмутилась она. — Всё цветёт в свой черёд. Сперва зачатки, потом цветочки, затем всё вянет. Всему своё время, — она поёжилась, кутаясь в свою накидку и поплотнее натягивая чепец, и продолжила:

— «Пой, танцуй и веселись, смертень всех уносит ввысь». Да, мальчик?

— Я не понимаю, — признался Ник. — Что такое смертень?

Но матушка Слотер уже нырнула в заросли плюща и исчезла из вида.

— Странно, — сказал Ник вслух. Он надеялся погреться и поговорить с кем-нибудь в людном мавзолее Бартелби, но никто из всего семейства — из всех семи поколений — не нашёл для него времени. Они занимались чисткой и уборкой, все до единого, от мала (ум. 1690) до велика (ум. 1831).

Фортинбрас Бартелби, который умер, когда ему было десять лет (от чахотки, как он сообщил Нику, и тот был страшно разочарован, потому что раньше почему-то думал, что мальчика съели львы или медведи, а оказалось, что тот просто скончался от болезни), вышел к нему извиниться.

— Не получится сегодня поиграть, мистер Ник, — сказал он. — Завтрашняя ночь не за горами. Разве такое часто бывает?

— Каждую ночь, — сказал Ник. — Каждая завтрашняя ночь приходит за каждой сегодняшней.

— Только не эта, — сказал Фортинбрас. — Эта бывает так же редко, как синяя луна или семь воскресений в неделю.

— Это же не ночь Гая Фокса, — сказал Ник. — И не Хеллоуин. И не Рождество, и не Новый год…

Фортинбрас весело улыбнулся. У него было совершенно круглое лицо, усыпанное веснушками.

— Конечно нет, — кивнул он. — Это совсем особенная ночь.

— А как она называется? Что будет завтра?

— Самый лучший праздник, — ответил Фортинбрас, и Ник видел, что он собирался договорить, но его бабушка, Луиза Бартелби (которой было всего двадцать лет), подозвала его к себе и что-то сердито прошептала ему на ухо.

— Я не говорил, — сказал Фортинбрас. Затем повернулся к Нику и сказал: — Извини, у меня дела.

Затем он взял тряпку и принялся натирать ею свой пыльный гроб.

— Пум-пум, пум-пурум, — запел он. — Пум-пум, пум-пурум.

С каждым «пурум» он делал живописный взмах тряпкой.

— А чего ты не поёшь эту песню?

— Какую?

— Которую все остальные поют.

— Некогда, — сказал Фортинбрас. — И потом, завтра ещё не наступило.

— Нам некогда, — сказала Луиза, которая умерла при родах, рожая близнецов. — Иди, займись своими делами.

Затем она запела своим звонким голосом:



		— Ночь настанет — и пляши,



		Смертень — танец для души











Ник подошёл к полуразрушенной церкви, проскользнул между камнями и спустился в склеп, где устроился ждать возвращения Сайласа. Ему было холодно, но он не боялся замёрзнуть: кладбище оберегало его, а жителям кладбищ не страшен холод.

Наставник вернулся утром с большим полиэтиленовым пакетом.

— Что там?

— Одежда. Для тебя. Примерь, — Сайлас достал из пакета свитер цвета савана Ника, джинсы, нижнее бельё и бледно-зелёные кроссовки.

— Зачем мне всё это?

— Чтобы носить. А вообще, ты уже повзрослел — тебе сколько? Десять лет, да? Обычно живые люди носят одежду. Ты один из них, так что тебе пригодится привычка одеваться. И ещё можешь считать, что это камуфляж.

— Что такое камуфляж?

— Когда что-нибудь прикидывается чем-нибудь другим, так чтобы люди не знали, что на самом деле перед ними находится.

— А, кажется, понятно, — сказал Ник и оделся. Под конец он запутался в шнурках, и Сайласу пришлось учить его шнуровать ботинки. Эта процедура далась Нику нелегко, поэтому он завязывал и развязывал шнурки много раз подряд, пока наставник не решил, что достаточно. Тогда Ник задал ему давно заготовленный вопрос.

— Сайлас, что такое смертень?

Сайлас вскинул брови и наклонил голову.

— Где ты о нём услышал?

— Да всё кладбище только о нём и говорит. Похоже, он наступит завтра ночью. Так что такое смертень?

— Это такой танец, — ответил Сайлас.

— «Ночь настанет — и пляши», — вспомнил Ник. — А ты тоже танцуешь смертень? Что это за танец?

Его наставник внимательно посмотрел на него чёрными безднами глаз и ответил:

— Не знаю. Я знаю много вещей, Ник, поскольку я путешествую по миру уже много тысяч ночей, но я не знаю, что за танец смертень. Нужно быть живым или мёртвым, чтобы его танцевать. А я — ни то, ни другое.

Ник поёжился. Ему хотелось обнять наставника крепко-крепко и сказать, что он никогда его не покинет, но решиться на такое было немыслимо. Обнять Сайласа было нельзя, как нельзя обнять луч луны. Не потому, что его наставник был бесплотен, а потому, что это было бы неправильно. В его жизни были существа двух видов: те, кого можно было обнять, и Сайлас.

Наставник задумчиво посмотрел на Ника, стоявшего перед ним в новой одежде.

— Неплохо, — сказал он. — Выглядишь так, будто всю жизнь провёл по ту сторону кладбища.

Ник польщённо улыбнулся, но затем улыбка спала с его лица. Помрачнев, он спросил:

— Сайлас, но ты же всегда будешь здесь, да? И мне можно всегда быть рядом с тобой, если захочу?

— Всему своё время, — ответил Сайлас.

Больше той ночью он не произнёс ни слова.




На следующий день Ник проснулся рано. Солнце было похоже на серебряную монетку, повисшую высоко в сером зимнем небе. Краткие дневные часы было легко проспать, и тогда зима превратилась бы в одну сплошную ночь, длинный сезон без солнца. Так что каждый раз перед сном Ник обещал себе, что обязательно проснётся, когда ещё будет светло, чтобы выйти из гробницы Иничеев и погулять.

Воздух был напоён каким-то резким цветочным запахом. Этот запах увлёк Ника вверх по холму, к Египетской аллее, где зимний плющ свисал зелёными колтунами, кутая псевдоегипетские стены, статуи и иероглифы своим вечнозелёным покровом.

Здесь аромат был особенно густым. Нику показалось, что выпал снег, потому что среди зелени виднелись ярко-белые островки. Приглядевшись к ним, он понял, что островки — это пучки маленьких цветов. Он зарылся лицом в один из пучков, чтобы поглубже вдохнуть их запах, и тут услышал шаги.

Ник спрятался в плюще и затих. Три мужчины и женщина — все живые — поднимались к Египетской аллее. У женщины на шее было узорное ожерелье.

— Здесь? — спросила женщина.

— Да, миссис Каравей, — ответил один из её спутников, порядком запыхавшийся седой толстяк. У него, как и у других мужчин, была с собой пустая плетёная корзина.

Женщина выглядела удивлённой и скептичной.

— Ладно, как скажете, — сказала она. — Хотя лично я ничего не понимаю. — Она посмотрела на белые цветы. — Так что я должна сделать?

Самый невысокий из её спутников достал из своей корзины пару серебряных ножниц.

— Возьмите ножницы, госпожа мэр, — сказал он ей.

Она взяла ножницы и принялась срезать цветы, которые они все вчетвером стали складывать в корзины.

Через некоторое время миссис Каравей, оказавшаяся мэром, сказала:

— По-моему, всё это ужасно глупо.

Толстяк сказал:

— Такова традиция.

— Ужасно глупая традиция, — повторила миссис Каравей, но продолжила срезать белые цветы и складывать их в корзины. Когда первая корзина наполнилась, она спросила:

— Может, уже хватит?

— Нужно заполнить все четыре корзины, — сказал ей тот, что покороче. — Затем нужно будет вручить цветок каждому жителю Старого города.

— Ничего себе традиция! — воскликнула миссис Каравей. — Я спрашивала о ней у моего предшественника, он сказал, что никогда о ней не слышал, — затем, помолчав секунду, она спросила:

— У вас нет ощущения, что нас кто-то подслушивает?

— Кто? — спросил третий мужчина, который до сих пор молчал. Это был бородач в чалме, и у него было сразу две корзины. — Вы имеете в виду привидений? Лично я не верю в привидений.

— Да какие привидения, — отмахнулась миссис Каравей. — Мне просто кажется, что здесь есть кто-то кроме нас.

Ник подавил желание отодвинуться поглубже в заросли плюща.

— Неудивительно, что прежний мэр не знал про эту традицию, — сказал толстяк, чья корзина была уже почти полна. — Зимний цвет расцвёл впервые за восемьдесят лет.

Бородач в чалме, который не верил в привидений, теперь стоял и беспокойно озирался.

— Каждому жителю Старого города достанется по цветку, — сказал коротышка. — Каждому мужчине, каждой женщине и каждому ребёнку, — затем он сощурился, будто пытаясь вспомнить что-то, давно забытое, и медленно произнёс: — Ночь настанет — и пляши, смертень — танец для души.

— Чушь и глупость, — фыркнула миссис Каравей, продолжая срезать зимний цвет.




Сумерки наступили быстро. К половине пятого было уже темно. Ник бродил по тропинкам кладбища в поисках собеседников, но вокруг не было ни души. Он спустился к окраине кладбища, в надежде, что найдёт там Лизу Хемпсток, но там тоже было безлюдно. Тогда он вернулся к гробнице Иничеев, но даже она оказалась пустой: ни его отца, ни миссис Иничей нигде не было.

Ник почувствовал, как в нём зарождается паника. Животный страх одиночества. Впервые за десять лет он оказался совершенно один там, где всегда чувствовал себя в безопасности и в окружении своих. Он помчался вниз к старой церкви и стал ждать Сайласа.




Но Сайлас не пришёл.

«Может, я с ним разминулся?» — подумал Ник, но уже понимал, что дело не в этом. Тогда он поднялся на вершину холма и огляделся. Над ним, в морозном небе мигали звёзды. Под ним, у подножья холма, раскинулись затейливые узоры городских огней: фонари, вывески, фары машин. Там хотя бы происходило какое-то движение. Ник медленно спустился с холма и подошёл к главным воротам кладбища. Там он остановился.

Из города доносилась музыка.

Ник и раньше слышал музыку: он знал характерный перезвон фургончика с мороженым; узнавал излюбленные хиты работяг, которые крутили по радио; помнил мелодии, которые Кларетти Джейк играл мёртвым на своей пыльной скрипке. Но он никогда прежде не слышал такой музыки, как сейчас: последовательность торжественных раскатов, как будто прелюдия какой-нибудь симфонии или увертюра.

Он проскользнул сквозь запертые ворота, спустился по холму и оказался в Старом городе.

Первым делом он увидел женщину-мэра, которая стояла на перекрёстке. Она протянула руки и приколола булавкой белый цветок к лацкану проходившего мимо чиновника.

— Я не занимаюсь благотворительностью, — сказал чиновник. — Обратитесь к моему секретарю.

— Это не для благотворительности, — объяснила миссис Каравей. — Это просто местная традиция.

— Ах, вот оно что, — сказал тот и приосанился, выпятив грудь с белым цветочком на всеобщее обозрение, и, довольный, пошёл дальше своим путём.

Следующей оказалась девушка с коляской.

— Блин, а это зачем? — спросила она, подозрительно сощурившись, когда мэр подошла к ней поближе.

— Один для вас, один для вашей малышки, — сказала миссис Каравей.

Она приколола один цветок к пальто девушки, а другой приклеила скотчем на курточку ребёнка.

— Блин. Так это зачем? — повторила девушка.

— В Старом городе такая традиция, — немного рассеянно ответила ей мэр. — Какая-то вот такая традиция.

Ник пошёл дальше. Всюду ему попадались люди с белыми цветочками. На других перекрёстках он встретил мужчин, которые приходили на кладбище вместе с мэром, и сейчас они стояли с корзинами и раздавали цветы прохожим. Некоторые отказывались, но большинство принимало дар.

Музыка продолжала играть. В ней было что-то величественное и странное, на грани восприятия. Ник прислушался, пытаясь понять, откуда идёт звук, но тщетно. Он был повсюду, как будто сам воздух состоял из музыки. Её играло всё: трепещущие на ветру флаги, навесы витрин, шум транспорта вдалеке, стук каблуков по сухому булыжнику…

Ник наблюдал, как люди идут по домам, и заметил странность: они все шагали в такт музыке.

Корзина бородача в чалме почти опустела, когда Ник подошёл к нему.

— Извините, пожалуйста, — произнёс Ник.

Мужчина вздрогнул.

— Ох! Я тебя не заметил, — сказал он, немного сердясь.

— Простите, — сказал Ник. — Можно мне тоже цветок?

Мужчина в чалме посмотрел на Ника с недоверием.

— А ты здесь живёшь? — спросил он.

— Ну да, — ответил Ник.

Мужчина протянул ему цветок. Ник взял его и тут же вскрикнул, потому что его больно кольнуло в основание большого пальца.

— Осторожно, там булавка, — сказал мучжина. — Его нужно приколоть на одежду.

На большом пальце Ника образовалась алая капелька. Он слизнул её, пока мужчина прикалывал к его свитеру цветок.

— Что-то я раньше тебя здесь не видел, — сказал мужчина.

— Я правда здесь живу, — сказал Ник. — А зачем нужны цветы?

— В Старом городе есть такая традиция, — объяснил мужчина. — Она появилась задолго до того, как город разросся до нынешних размеров. Когда зимний цвет цветёт на кладбище, что на холме, его срезают и раздают всем жителям города — мужчинам и женщинам, старикам и детям, бедным и богатым.

Музыка становилась громче. Ник задумался, не потому ли он стал её лучше слышать, что на нём теперь был цветок. Как будто вдалеке барабаны отбивали ритм, а повторяющаяся мелодия как будто специально была создана, чтобы шагать ей в такт.

Ник никогда раньше не гулял вне кладбища просто так, глазея по сторонам. Он брёл по улицам и не помнил ни о запрете уходить с кладбища, ни о том, что сегодня мёртвые покинули свои места. Он был весь поглощён Старым городом, когда дошёл до сквера на площади перед зданием ратуши — теперь там находился музей и туристический центр, а городской совет переехал в гораздо более презентабельное (а также более серое и скучное) офисное здание в другом конце города.

По скверу прогуливались люди, хотя в это время года там не на что было смотреть, кроме газонов, кустиков и редких статуй.

Ник завороженно вслушивался в музыку. На площадь стекались горожане — поодиночке, парами и целыми семьями. Их были сотни, и каждый из них дышал и был живым, как Ник, и у каждого был белый цветок.

«Значит, вот что делают живые?» — подумал Ник. Но он знал, что сегодняшний вечер — особенный, не как всегда.

Девушка с коляской, которую он уже видел, остановилась рядом с ним, держа ребёнка на руках и покачивая головой в такт музыке.

— А долго будет играть музыка? — спросил её Ник, но она ничего не ответила, а только улыбнулась и продолжила раскачиваться. Нику показалось, что это какая-то странная улыбка. Он понял, что девушка его попросту не слышит — то ли потому что он растворился, то ли потому что ей не было до него дела. И тут она произнесла:

— Блин, прям как Рождество! Ваще!

Она говорила как будто во сне, точно наблюдала саму себя снаружи. И она продолжила говорить — таким особенным тоном, как будто она одновременно находилась и здесь, и не здесь:

— Помню бабулину сестру, тётю Клару. Как бабуля померла, мы стали к ней ездить в гости на Рождество. Она играла на пианине и пела. Блин, как мы там объедались конфетами и орешками! Ваще не помню, что она такое пела, но вот эта музыка — это как все её песни вместе взятые, сразу.

Ребёнок, похоже, спал, положив голову на её плечо, но даже он слегка размахивал ручонками в такт музыке.

Затем музыка умолкла. На площади воцарилась тишина, немного шуршащая, как тишина падающего снега. Ночь поглотила весь шум, люди стояли тихо, без движения, и как будто даже не дыша.

Где-то неподалёку часы пробили полночь. И тогда началось.

Они неспешно спустились с холма, ступая в ногу, и потекли по улице, по пятеро в ряду. Ник знал их всех — или, во всяком случае, большинство. В первом ряду шли матушка Слотер и Джосайя Вортингтон, а с ними — старый граф, который вернулся домой умирать покалеченным в одном из крестовых походов. Рядом шёл доктр Трефузис. Все выглядели очень торжественно.

На площади послышались возгласы. Кто-то принялся причитать:

— Господи милосердный, это же страшный суд над всеми нами!

Но по большей части люди просто стояли и смотрели. Они не выглядели удивлёнными, как если бы всё происходило во сне.

Мёртвые шли ряд за рядом, пока наконец не достигли площади.

Джосайя Вортингтон поднялся по ступенькам и подошёл к миссис Каравей. Он протянул ей руку и произнёс достаточно громко, чтобы услышали все:

— Разрешите вас позвать с нами смертень танцевать.

Миссис Каравей замешкалась. Она посмотрела на мужчину, стоявшего рядом с ней, за поддержкой. Он был в халате, накинутом поверх пижамы, и в тапочках. К отвороту халата был приколот белый цветок. Мужчина улыбнулся и кивнул миссис Каравей.

— Я согласна, — сказала она.

Она протянула руку. Как только её пальцы коснулись пальцев Джосайи Вортингтона, снова заиграла музыка. То, что Ник слышал прежде, было лишь прелюдией, а теперь началась совсем другая музыка — та самая, ради которой все собрались. Мелодия как будто щекотала ступни и кончики пальцев рук всех присутствующих.

Все живые и мёртвые взялись за руки и начали танцевать. Ник видел, как матушка Слотер танцевала с мужчиной в чалме, а чиновник танцевал с Луизой Бартелби. Миссис Иничей улыбнулась Нику, беря за руку старичка, продававшего газеты, а мистер Иничей протянул руку, как равной, маленькой девочке, которая приняла её с таким видом, словно всю жизнь мечтала с ним потанцевать. Тут Ник отвлёкся от рассматривания танцующих, потому что кто-то схватил его собственную руку, и его увлекло в танец.

Ему улыбалась Лиза Хемпсток.

— Как чудесно! — воскликнула она, когда они вместе пустились в пляс.

Затем она запела в такт:



		— Шаг, поклон и поворот —



		Смертень нас с собой зовёт.











Музыка наполняла Ника неудержимой радостью, а его ноги двигались сами, словно всегда знали, как нужно танцевать.

Они танцевали с Лизой Хемпсток, а когда мелодия изменилась, Ник обнаружил, что уже держит за руку Фортинбраса Бартелби. Они продолжили пляску, проходя сквозь ряды танцующих, которые расступались перед ними.

Ник увидел, как Абаназер Болджер танцевал с мисс Борроуз, его бывшей учительницей. Он видел живых, танцующих с мёртвыми. Парные танцы сменялись танцами, когда все выстраивались рядами и в унисон шагали и топали («Пум-пум, пум-пурум! Пум-пум, пум-пурум!») — танец, который уже тысячу лет назад считали древним.

Он снова поравнялся с Лизой Хемпсток. Он спросил её:

— Откуда играет музыка?

Она пожала плечами.

— Кто всем этим управляет?

— Оно само происходит, так было всегда, — ответила она. — Живые могут этого и не помнить, а мы помним всё…

Вдруг, она перебила сама себя, воскликнув:

— Смотри!

Ник никогда раньше не видел настоящих лошадей, только нарисованных. Он представлял их совсем не так, как выглядел конь, который громко стуча копытами приближался к ним по улице. Он был очень большим, с вытянутой серьёзной мордой. На его спине сидела женщина в длинном сером одеянии, которое развевалось и переливалось под декабрьской луной, словно паутина в капельках росы.

Приблизившись к площади, конь остановился. Женщина в сером легко соскользнула с него и встала на землю лицом ко всем, живым и мёртвым.

Она присела в реверансе.

Все, как один, поклонились или сделали реверанс ей в ответ, и танец возобновился.



		— Пусть нас Всадница ведёт



		в Смертень — дружный хоровод,











— пропела Лиза Хемпсток, прежде чем унестись в вихре танца прочь от Ника. Все плясали под музыку, притопывая, вышагивая и кружась, и Всадница танцевала, кружилась и вышагивала вместе со всеми. Даже белый конь покачивал головой и переступал в такт музыке.

Скорость музыки нарастала. У Ника перехватывало дыхание, но танец казался нескончаемым, вечным — это был смертень, танец живых и мёртвых, танец со Смертью. Ник улыбался, и все вокруг тоже улыбались.

Время от времени он видел Всадницу в сером, кружившуюся то здесь, то там по городской площади.

«Все-все-все, — подумал Ник, — все танцуют!» Но когда он так подумал, то понял, что ошибся. В тени ратуши стоял человек в чёрном. Он не танцевал, он просто наблюдал за остальными.

Ник гадал, мечтает ли Сайлас присоединиться к ним. Но, сколько он ни всматривался в лицо своего наставника, оно оставалось непроницаемым.

Тогда он окликнул его, надеясь, что наставник присоединится к танцу и всеобщему веселью. Но, услышав своё имя, Сайлас отступил в тень и пропал из вида.

Кто-то выкрикнул:

— Последний танец! — и началась неспешная, величественная кода.

Танцующие объединились в пары живых и мёртвых. Ник протянул руку, не глядя, и вдруг понял, что касается пальцами и смотрит в серые глаза женщины в платье из паутины.

Она улыбнулась ему.

— Здравствуй, Ник, — сказала она.

— Здравствуйте, — ответил он, танцуя. — Только я не знаю вашего имени.

— От имён не много пользы, — сказала она.

— У вас здоровский конь. И такой большой! Никогда не думал, что кони бывают такими большими.

— Он такой бережный, что вынесет самого сильного, и такой сильный, что вынесет самого маленького.

— А можно мне прокатиться на нём? — спросил Ник.

— Когда-нибудь, — ответила она ему, и её паутинные юбки замерцали. — Когда-нибудь каждому доводится.

— Обещаете?

— Обещаю.

И в этот момент танец закончился. Ник низко поклонился своей партнёрше, и только тогда ощутил такую усталость, будто он плясал без остановки много часов. Его мышцы болели и отказывались повиноваться. Он совершенно выдохся.

Где-то пробили часы, и Ник стал считать удары. Он насчитал двенадцать и задумался, сколько же они танцевали — двенадцать часов или двадцать четыре, или вообще нисколько?

Он потянулся и огляделся. Мёртвые исчезли, как и Всадница. Остались только живые, которые разбредались по домам, покидая площадь устало и растерянно, как люди, которые только что встали после долгого сна, но ещё не проснулись.

Городская площадь была вся покрыта белыми цветами, как будто после свадьбы.




На следующий вечер Ник проснулся в гробнице Иничеев с чувством причастности к великой тайне, как будто он совершил что-то важное, и теперь страшно хотел с кем-нибудь это обсудить.

Когда миссис Иничей наконец проснулась, Ник сказал:

— Прошлой ночью было так здорово!

— О чём ты? — спросила миссис Иничей.

— Мы танцевали! — сказал Ник. — Все до единого, в Старом городе.

— Да ну? — зевнула миссис Иничей. — Танцевали, говоришь? Ты же знаешь, что тебе нельзя выходить в город.

Ник хорошо знал, что не стоит говорить с матерью, когда она в таком настроении. Он выскользнул из гробницы в сгущающиеся сумерки.

Ник поднялся на холм к чёрному обелиску и камню Джосайи Вортингтона, где из природного амфитеатра было так хорошо видно Старый город и огни вокруг него.

Джосайя Вортингтон стоял рядом с ним.

Ник сказал:

— Это вы начали танец. С мэром. Вы танцевали с ней.

Джосайя Вортингтон посмотрел на него, но ничего не сказал.

— Вы танцевали, — повторил Ник.

— Мёртвые не знаются с живыми, мой мальчик. Мы больше не являемся частью их мира, а они никогда не были частью нашего. Если бы мы и танцевали с ними великий танец смерти, то всё равно не стали бы это обсуждать между собой, и уж тем более с живыми.

— Но я же один из вас.

— Пока нет, мой мальчик. Ты ещё жизнь не прожил.




Ник вдруг осознал, что всю дорогу танцевал на стороне живых, а не тех, кто спустился с холма.

— Кажется, понятно, — произнёс он.

Он помчался вниз с холма так быстро, как умеют бегать только десятилетние мальчики, и чуть не споткнулся о Дигби Пуля (1785–1860, «И вас ждёт та же участь»), лишь усилием воли удержавшись на ногах. Он спешил в старую часовню, переживая, что может не застать Сайласа, что к тому времени, как он туда доберётся, его наставник уже уйдёт.

Ник сел на скамейку.

Он почувствовал рядом с собой движение, хотя вокруг не было ничего, что могло бы двигаться. Затем его наставник произнёс:

— Добрый вечер, Ник.

— Ты был там вчера, — сказал Ник. — Даже не думай говорить, что был где-то в другом месте, потому что я знаю, что ты там был.

— Да, — произнёс Сайлас.

— Я танцевал с ней. Которая всадница на белом коне.

— Правда?

— Ты же сам это видел! Ты наблюдал за нами! За живыми и мёртвыми! Мы танцевали. Почему никто не хочет говорить об этом?

— Потому что это таинство. Потому что есть вещи, говорить о которых запрещено. И потому что есть вещи, о которых люди просто не помнят.

— Но ты же сейчас говоришь об этом. Мы обсуждаем смертень.

— Я его не танцевал, — сказал Сайлас.

— Но ты же всё видел!

Сайлас ответил:

— Я не знаю, что я видел.

— Я танцевал со Всадницей, Сайлас! — воскликнул Ник. Почему-то именно эти слова страшно огорчили его наставника, и Ник испугался, как ребёнок, случайно разбудивший зверя.

Сайлас сказал:

— Давай закончим этот разговор.

Для Ника он не был закончен. Ник хотел сказать ещё тысячу вещей, хоть бы они и были неуместными, но тут его что-то отвлекло — послышалось тихое шуршание, а затем его лица словно коснулись прохладным пером.

Ник тут же забыл про танцы, а страх уступил место восторгу.

Он видел его третий раз в жизни.

— Сайлас, смотри, снег! — воскликнул он, чувствуя, как его сердце и ум наполняются радостью, вытесняя все прочие чувства и мысли. — Настоящий снег!




Интермедия

Собрание


В фойе гостиницы висело небольшое объявление, что в зале «Вашингтон» тем вечером проходила закрытое мероприятие. Что это было за мероприятие — не сообщалось. По правде говоря, даже если бы вам довелось увидеть участников этого мероприятия в зале «Вашингтон», вы бы всё равно не поняли, что происходит и зачем они собрались, хотя наверняка заметили бы, что среди них не было женщин. Там были одни мужчины, которые сидели вокруг накрытых столов, и как раз доедали свой десерт.

Их было около сотни, все в строгих чёрных костюмах. Костюмы — единственное, что их объединяло. Там были блондины и брюнеты, рыжие и седые, и даже вовсе безволосые. Были мужчины с дружелюбными лицами и с отталкивающими, добрые и угрюмые, откровенные и скрытные, невозмутимые и обидчивые. Почти все они были белокожими, хотя среди них присутствовало также несколько человек с чёрной или коричневой кожей. Европейцы, африканцы, индусы, китайцы, выходцы из Южной Америки, филиппинцы, американцы. Все говорили между собой и с официантами по-английски, и в зале звучало богатое разнообразие акцентов. Они приехали сюда со всей Европы и со всего мира.

Итак, мужчины в чёрных костюмах сидели за столами, а один из них стоял на сцене. Это был добродушного вида человек в таком костюме, будто только что со свадьбы. Он зачитывал Список Добрых Дел. Детей из бедных районов отправили на каникулы в экзотические страны. Городу был подарен туристический автобус для экскурсий.

Некто Джек сидел за центральным столом перед сценой, рядом со щеголеватым мужчиной с серебристо-белыми волосами. Оба ждали, когда подадут кофе.

— Время тикает, — произнёс мужчина. — А мы все не молодеем.

Некто Джек ответил:

— Я тут как раз подумал… Та история четырёхлетней давности, в Сан-Франциско, помните?..

— Она плачевно закончилась, однако к делу это отношения не имеет. Джек, ты потерпел провал. Ты должен был убрать их всех. Включая младенца. «Почти» считается результатом только в контексте взрывных устройств и напалма.

Официант в белом пиджаке стал разливать им кофе — невысокому человеку с тоненькими, словно нарисованными карандашом, усиками, затем высокому блондину с такой яркой внешностью, что он мог бы быть кинозвездой или моделью, и, наконец, темнокожему мужчине с большой головой и взглядом разъярённого быка. Эти трое подчёркнуто игнорировали беседу Джека и седовласого, как бы будучи поглощены речью выступавшего и временами даже аплодируя. Старик добавил в свой кофе несколько ложек сахара с горкой и принялся его размешивать.

— Десять лет! — произнёс он. — Время и прилив никого не ждут. Ребёнок скоро станет взрослым. И что тогда?

— У меня ещё есть время, мистер Данди, — сказал некто Джек, но седовласый снова его перебил, резко выкинув в его сторону мясистый указательный палец.

— Это раньше у тебя было время. А теперь у тебя есть только крайний срок. И советую тебе призвать на помощь смекалку. Потому что поблажек с нашей стороны больше не будет. Хватит. Мы устали ждать, каждый Джек до единого.

Некто Джек кивнул.

— Я уже напал на след, — сказал он.

Седовласый сделал глоток кофе.

— Неужели?

— Да. И, повторюсь, у меня есть ощущение, что это как-то связано с той неприятной историей в Сан-Франциско.

— Ты уже сообщил секретарю? — мистер Данди кивнул на того, кто продолжал зачитывать список, на этот раз перечисляя больничное оборудование, купленное на их щедрые пожертвования в прошлом году («Не один, не два, а целых три аппарата искусственной почки!» — говорил он, а мужчины в зале вежливо аплодировали сами себе и своей щедрости).

Некто Джек кивнул.

— Сообщил.

— И?

— Он ничего не хочет слушать. Его интересует только результат. Он хочет, чтобы я просто закончил начатое.

— Каждый Джек этого хочет, дорогой мой, — сказал седовласый. — А мальчик, между тем, по-прежнему жив. И время не играет нам на руку.

Остальные, сидевшие за столом и до сих пор притворявшиеся, что не слышат их, на этих словах принялись кивать и поддакивать.

— Время, — спокойно продолжил седовласый, — как я уже говорил, тикает.




Глава 6

Никто в школе


На кладбище шёл дождь. В лужах отражался размытый перевёрнутый мир. Ник сидел, под аркой, отделявшей Египетскую аллею с раскинувшимися за ней зарослями от остального кладбища. Здесь, скрытый от живых и мёртвых глаз, он читал книжку.

— Эй ты, гад! — раздался крик на тропинке. — Ты, гад, я тебя поймаю и глаза выколю! Только попадись мне, ещё пожалеешь, что родился!

Ник вздохнул и опустил книгу. Он выглянул из укрытия и увидел Теккерея Порринджера (1720–1734, «Сын вышеуказанного»), который бежал к нему по скользкой тропинке. Теккерей был большим мальчиком — он умер, когда ему было четырнадцать, во время посвящения в ученики одного художника. Ему дали восемь медяков и велели не возвращаться без полгаллона полосатой красно-белой краски для вывески цирюльнику. Теккерей бегал в поисках полосатой краски по всему городу пять часов напролёт. Повсюду над ним смеялись и отправляли в другие магазины. Когда он понял, что над ним издеваются, его от ярости хватил удар, и к концу недели он скончался, исходя ненавистью к других ученикам и художнику мистеру Хорробину, над которым так измывались, когда он сам был учеником, что теперь он даже не понимал, о чём весь сыр-бор.

Теккерей Порринджер умер от злости, вцепившись в томик «Робинзона Крузо», кроме которого у него ничего и не было, если не считать гнутого полшиллинга и одежды, в которую он был одет. По просьбе матери его похоронили вместе с книжкой. После смерти Теккерей Порринджер не стал менее вспыльчивым, поэтому сейчас он кричал:

— Я точно знаю, что ты здесь прячешься! Вылезай, вор, я тебе сейчас так задам!

Ник закрыл книжку.

— Я не вор, Теккерей. Я просто взял её на время. Честное слово, я верну её, как только дочитаю.

Теккерей поднял голову и увидел Ника за статуей Осириса.

— Я же говорил тебе её не брать!

Ник вздохнул.

— Слушай, на кладбище так мало книг! А я сейчас на таком интересном месте — он увидел след на песке, значит, на острове есть кто-то ещё!

— Это моя книжка, — упрямо твердил Теккерей Порринджер. — Отдай сейчас же.

Ник собирался ещё поспорить или попробовать договориться, но увидел обиженную гримасу Теккерея и сдался. Он слез с арки, спрыгнул на землю и протянул ему книжку.

— Держи, — сказал он. Теккерей схватил её без всякой благодарности и злобно уставился на Ника.

— Хочешь, я тебе почитаю вслух? — предложил Ник. — Я могу, правда.

— Можешь пойти и повеситься, — буркнул Теккерей, после чего размахнулся кулаком и врезал Нику по уху. Удар был неслабым, но по лицу Теккерея Порринджера было видно, что его кулаку было ничуть не менее больно, чем уху Ника.

Теккерей пошёл обратно вниз по тропинке. Ник смотрел ему вслед. Ухо ныло от боли. Затем он развернулся и пошёл под дождём по затянутой коварным плющом дорожке. Внезапно он поскользнулся и упал, порвав при этом свои джинсы и ободрав коленку.

Вдоль стены тянулась рощица, в которой росли ивы. Здесь Ник едва не врезался в мисс Юфимию Хорсфол и Тома Сэндса, которые бродили здесь вдвоём уже много лет. Тома похоронили так давно, что его надгробие превратилось в невзрачный камень. Он жил и умер во время Столетней войны с Францией, а мисс Юфимия (1861–1883, «Она спит, и сон её оберегают ангелы») была похоронена в разгар викторианских дней, когда кладбище расширили и превратили в успешное коммерческое предприятие, которое процветало целых пятьдесят лет, — у Юфимии была собственная усыпальница с чёрной дверью на Ивовой аллее. Однако парочку, очевидно, не беспокоила разница в исторических периодах.

— Не надо так спешить, юный Ник, — сказал Том. — А то, чего доброго, поранишься.

— Да он уже поранился! — воскликнула мисс Юфимия. — Бедный Ник! Вот, наверное, твоя матушка расстроится. Такие панталоны, знаешь ли, в наших условиях не так-то просто залатать.

— Д-да. Простите, — произнёс Ник.

— Кстати, тебя искал твой наставник, — добавил Том.

Ник посмотрел на серое небо и нахмурился:

— Странно, ещё не стемнело…

— Так он и встал спозаранку, — сказал Том. Ник знал, что это слово означает «рано». — Сказал передать тебе, что хочет поговорить, если мы тебя встретим.

Ник кивнул.

— На кусте рядом с памятником Литтлджона есть спелые орехи, — улыбнулся Том, словно пытаясь утешить его.

— Благодарю, — сказал Ник и помчался сквозь дождь по извилистой тропинке к нижним склонам кладбища, к старой часовне.

Дверь была открыта. Сайлас, который не любил ни дождь, ни дневной свет, стоял и ждал его в тени.

— Мне сказали, что ты меня искал, — сказал Ник.

— Да, — ответил Сайлас. — Похоже, ты порвал штаны.

— Я бежал, — сказал Ник. — И ещё я того… Немного подрался с Теккереем Порринджером. Хотел почитать «Робинзона Крузо». Это книжка, там про мужчину, который плыл на корабле, а это такая штука, которая плавает по морю, а море состоит из воды, как гигантская лужа, ну вот, и корабль потерпел крушение, и героя вынесло на остров, это такой кусок земли в море, где можно стоять, и…

— Прошло одиннадцать лет, — сказал Сайлас. — Одиннадцать лет ты с нами, Ник.

— Ну да, — сказал Ник. — Вроде бы так.

Сайлас посмотрел на своего подопечного. Мальчик вырос худощавым, а некогда серые волосы с возрастом слегка потемнели.

В темноте старой часовни он тоже выглядел как тень.

Сайлас продолжил:

— Я считаю, что пришло время поговорить о том, как ты здесь появился.

Ник сделал глубокий вдох.

— Совсем не обязательно. Не говори, если не хочешь.

Он старался говорить равнодушно, хотя сердце выпрыгивало у него из груди.

Настала тишина. Был слышен только шум дождя и журчанье воды в сточных трубах. Тишина показалась Нику бесконечной — он думал, что вот-вот взорвётся.

Наконец, Сайлас произнёс:

— Ты знаешь, что отличаешься от остальных. Ты живой. Мы — точнее, они — приютили тебя здесь, а я согласился быть твоим наставником.

Ник молчал.

Сайлас продолжил своим бархатным голосом:

— У тебя были родители и старшая сестра. Их убили. Как я понимаю, тебя также собирались убить, и этого не произошло по чистой случайности, а также благодаря вмешательству супругов Иничей.

— И благодаря тебе, — сказал Ник, который слышал про ту ночь из уст самых разных людей, включая очевидцев. Это было большим событием в жизни кладбища.

Сайлас сказал:

— Судя по всему, человек, который убил твою семью, по-прежнему ищет тебя, чтобы убить.

Ник пожал плечами:

— Подумаешь, это всего лишь смерть. Большинство моих друзей и так мертвы.

— Верно, — подумав, сказал Сайлас. — Мертвы. Их дела в этом мире, по большей части, закончены. А твои — нет. Ты жив, Ник. У тебя есть неограниченные возможности. Ты можешь исполнить любой свой замысел, что-нибудь делать, создавать, воплощать мечты. Если ты захочешь изменить мир, мир изменится. Возможности, Ник. Их нет, когда ты мёртв. Всё остаётся позади — всё, что ты создал, сделал, воплотил, становится просто именем на надгробии. Тебя могут похоронить здесь, и ты сможешь бродить по кладбищу. Но на этом твои возможности заканчиваются.

Ник задумался над его словами. Казалось, Сайлас прав, хотя Ник знал, что есть исключения, на примере своих приёмных родителей. Но мёртвые и живые сильно отличались, это он хорошо понимал, правда, мёртвые ему и нравились больше.

— А как же ты? — спросил он Сайласа.

— А что я?

— Ты ведь не живой. Но ты постоянно где-то бываешь и что-то делаешь.

Сайлас ответил:

— Я тот, кто я есть, не более того. Я, как ты говоришь, не живой. Но если придёт мой конец, я просто перестану быть. Такие, как я, либо есть, либо нас нет. Понимаешь?

— Не очень.

Сайлас вздохнул. Дождь закончился, и сумрак от туч уступил место настоящим сумеркам.

— Ник, — сказал наставник, — есть масса причин, почему мы должны оберегать тебя от опасности.

Ник сказал:

— А этот человек, который убил мою семью и хочет убить меня… Ты уверен, что он действительно всё ещё там?

Он много думал об этом последнее время. И он уже знал, как хочет поступить.

— Да, он всё ещё там.

И в этот момент Ник сказал немыслимое:

— Тогда я хочу пойти в школу.

Лицо Сайласа было непроницаемым. Это лицо не дрогнуло бы, даже если настал бы конец света. Сайлас только приоткрыл рот и слегка изогнул бровь. И произнёс:

— Что?

— Я многому научился здесь, на кладбище, — сказал Ник. — Я умею растворяться и причинять Непокой. Я умею пользоваться упырь-вратами. Я знаю все созвездия. Но там, снаружи, есть целый мир, в котором есть море и острова, кораблекрушения и… и свинки! То есть, там полно всякого разного, о чём я понятия не имею. Я много чего узнал благодаря здешним учителям, но я должен знать ещё больше, если мне когда-нибудь придётся жить там.

Сайлас хмуро выслушал его.

— Об этом не может быть и речи. Здесь мы можем уберечь тебя от опасности. А что мы можем там? Там с тобой может случиться всё что угодно.

— Это правда, — сказал Ник. — Но ты ведь сам говоришь, что у меня есть возможности, — он задумался, затем продолжил: — Кто-то убил моих родителей и мою сестру, так?

— Да.

— Это был человек?

— Да.

— Тогда ты неправильно ставишь вопрос.

Сайлас поднял бровь:

— То есть как?

— Слушай, — сказал Ник. — Если я выйду в мир живых, то вопрос не в том, кто меня убережёт от него.

— Разве нет?

— Нет. Вопрос в том, кто убережёт его от меня.

Ветки скреблись в высокие окна, как будто просились внутрь. Сайлас щелчком смахнул с рукава воображаемую пылинку своим острым, как лезвие, ногтем.

— Придётся найти для тебя школу.




Поначалу никто не замечал мальчика. Никто даже не замечал, что не замечал его. Он сидел в центре класса. Он не много говорил, если у него прямо что-нибудь не спрашивали, но даже тогда его ответы были краткими и быстро выветривались из памяти. Он ускользал из мыслей и из воспоминаний.

— Интересно, он из набожной семьи? — произнёс мистер Кирби, сидя за проверкой сочинений в учительской.

— Кто? — спросила миссис Маккиннон.

— Иничей из восьмого «Б», — ответил мистер Кирби.

— Это такой длинный, в веснушках?

— Кажется, нет. Он, вроде, среднего роста.

Миссис Маккиннон пожала плечами.

— Почему вы спрашиваете?

— Он постоянно всё записывает, — ответил мистер Кирби. — У него отличный почерк. Я бы даже сказал, каллиграфический.

— Поэтому вы решили, что он из набожной семьи?

— Он сказал, что у них дома нет компьютера.

— Ну и что?

— И телефона тоже.

— Не вижу, как это связано с религиозностью, — сказала миссис Маккиннон, которая увлеклась вязанием крючком с тех пор, как в учительской запретили курить. Сейчас она сидела и вязала детское одеяльце, хотя у неё не было знакомых младенцев.

Мистер Кирби пожал плечами:

— Вообще-то, он умный парень. Но не знает самых простых вещей. И ещё на уроках истории постоянно что-то додумывает, какие-то события, которых нет в учебниках.

— Например?

Мистер Кирби закончил проверять сочинение Ника и положил его в общую стопку. Его тут же перестал занимать Ник Иничей, а тема показалась слишком неважной, чтобы продолжать.

— Да так, всякое, — ответил он и тут же забыл об этом. Он также забыл вписать имя Ника в журнал. Этого имени не было ни в одной из школьных баз.

Мальчик был примерным учеником, незаметным и легко забываемым. Он проводил большую часть свободного времени на задних партах кабинета английского, где были стеллажи со старыми переплётами, либо в школьной библиотеке — огромном помещении с книгами и старыми креслами, где он читал с такой же охотой, с какой другие дети едят сладости.

Даже одноклассники о нём постоянно забывали, если он не сидел прямо перед ними на уроке — тогда они о нём вспоминали. Но как только Иничей исчезал из вида, он исчезал также из памяти, и никто о нём больше не думал. Если бы кто-то попросил учеников восьмого «Б» класса закрыть глаза и наизусть перечислить каждого из двадцати пяти одноклассников, ни один не вспомнил бы Иничея. Он как будто был призраком.

Если он был на виду, разумеется, всё было несколько иначе.

Дику Фартингу было двенадцать, но он мог бы сойти за шестнадцатилетнего, чем временами и пользовался. Он был крупным парнем с кривой ухмылкой и с бедной фантазией. Он был прост, предприимчив и груб — умело воровал в магазинах и терроризировал учеников из младших классов. Ему не нужно было, чтобы к нему хорошо относились. Ему нужно было, чтобы младшие делали, как он им говорил. Невзирая на всё это, кое-кто с ним всё же дружил. Её звали Морин Киллинг, хотя все называли её просто Мо. Она была худая и бледная, с желтоватыми волосами, водянистыми голубыми глазами и острым любопытным носом. Дик постоянно что-нибудь крал в магазинах, но это была Мо, кто говорил ему, что именно красть. Дик постоянно кому-нибудь угрожал или лез в драку, но это была Мо, кто говорил ему, кому надо пригрозить. Вместе они были, как она выражалась, «идеальной бандой».

Они сидели в углу библиотеки и делили добычу, состоявшую из карманных денег первоклашек. Они приучили восемь-девять человек каждую неделю приносить им свои карманные деньги.

— Сингх ещё не раскошелился, — сказала Мо. — Ты потом поищи его.

— Найду, — сказал Дик. — Раскошелится.

— Что он там стибрил? Какой-то сидюк?

Дик кивнул.

— Просто объясни ему, что он неправ, — небрежно сказала Мо, стараясь звучать как «трудный подросток» из телевизора.

— Фигня-вопрос, — сказал Дик. — Мы же банда.

— Ага, прям Бэтмен и Робин, — сказала Мо.

— Скорее, доктор Джекил и мистер Хайд, — произнёс некто, всё это время сидевший незамеченным у окна, над книжкой. Затем он встал и вышел из библиотеки.

Пол Сингх сидел на подоконнике у раздевалок, в мрачных раздумьях, засунув руки в карманы. Он вытащил одну руку и посмотрел на пригоршню монет. Затем сжал деньги в руке и покачал головой.

— Это, типа, оброк для Дика и Мо? — спросил некто, и Пол аж подпрыгнул от неожиданости, рассыпав монеты по полу.

Мальчик помог ему их собрать. Он был чуть постарше. Полу показалось, что он и раньше его здесь видел, а может быть, и нет. Пол спросил:

— Ты тоже с ними? С Диком и Мо?

Мальчик покачал головой.

— Нет. По-моему, они мерзкая парочка, — он помолчал, затем добавил: — Вообще-то я хотел тебе кое-что посоветовать.

— Ну?

— Не отдавай им деньги.

— Тебе легко говорить.

— Потому что меня не шантажируют?

Мальчик смотрел на Пола. Пол отвернулся, снедаемый чувством вины.

— Они, видимо, били тебя или угрожали, пока ты не украл для них диск из магазина. А затем сказали, что если ты не будешь им отдавать свои карманные деньги, то они на тебя настучат. Небось, сфотографировали, как ты крадёшь диск?

Пол кивнул.

— Откажись, — сказал мальчик. — Не отдавай деньги.

— Да они же меня убьют! А ещё они говорили…

— Скажи им, что полиция и школьная администрация с гораздо большим интересом отнесутся к истории про двух учеников, которые заставляют младшеклассников красть для них вещи в магазинах, а затем шантажом вытягивают их карманные деньги. Это куда интереснее, чем история про мальчика, который однажды спёр диск. А ещё скажи, что ты написал всё это в заявлении, и если с тобой что-то случится, если у тебя появится фингал или что-нибудь в этом роде, твои друзья сразу же отправят заявление в полицию и директору школы.

Пол сказал:

— Я не могу.

— Значит, будешь отдавать им свои деньги, пока не закончишь школу. И даже потом будешь их бояться.

Пол задумался.

— Может, лучше сразу пойти в полицию?

— Можешь, если хочешь.

— Я сперва попробую так, как ты говоришь, — сказал Пол. И улыбнулся. Несмело, но всё-таки это была улыбка. Первая за последние три недели.

После этого Пол Сингх рассказал Дику Фартингу, почему он не собирается больше отдавать ему деньги, и что он сделает, если его попробуют заставить. А затем он ушёл, оставив Дика стоять в ошеломлённом молчании, сжимая и разжимая кулаки. На следующий день ещё пятеро первоклашек подошли к нему на площадке и сообщили, что хотят получить назад свои деньги — все, которые отдали им за последний месяц, иначе они пойдут в полицию. Дик Фартинг был совсем, совсем не рад.

Мо сказала:

— Это он. Всё из-за него. Если бы не он… они бы сами ни за что не додумались до такого. Надо его проучить, тогда и остальные будут послушными.

— Ты о ком? — спросил Дик.

— О том, кто всё время сидит и читает. Парень из библиотеки. Мик Иничей.

Дик медленно кивнул. Затем спросил:

— Это который?

— Я его тебе покажу, — пообещала Мо.




Нику было не привыкать, что его не замечают и относятся к нему как к тени. Если обычно взгляды сами собой с тебя соскальзывают, ты безошибочно узнаёшь, когда кто-то прицельно смотрит на тебя или хотя бы в твоём направлении. А уж если ты едва задерживаешься в памяти людей, то когда на тебя тычут пальцем и ходят за тобой следом — это как-то отдельно настораживает.

Они вышли за ним из школы и пошли следом, мимо продавца газет, через железнодорожный мост. Ник не спешил, чтобы точно убедиться, что эти двое идут именно за ним — крупный парень и светловолосая девочка с заострёнными чертами лица. Они не отставали, и тогда он свернул в церковный дворик в конце дороги, где было крохотное кладбище. Он остановился и стал ждать у могилы Родерика Перссона и его супруги Амабеллы, а также его второй супруги, Портунии («Они спят, чтобы вновь проснуться»).

— Вот ты где, — сказал звонкий девичий голос. — Мик Иничей. Ты вляпался, Мик Иничей.

— Вообще-то меня зовут Ник, — сказал Ник, глядя на них. — Через букву «н». А вы — Джекил и Хайд.

— Это ты надоумил первоклашек, — сказала девочка.

— Сейчас мы тебя проучим, — сказал Дик Фартинг и нехорошо улыбнулся.

— Учиться я люблю, — сказал Ник. — Если бы вы тоже любили, вам бы не пришлось тиранить малолеток, чтобы у вас были деньги.

Дик нахмурился и сказал:

— Ты покойник, Иничей.

Ник покачал головой и развёл руками:

— Я — нет. А вот они — да.

— Кто? — спросила Мо.

— Люди, которые здесь находятся, — сказал Ник. — Слушайте. Я вас сюда привёл, чтобы вы выбрали…

— Ты нас сюда не приводил, — сказал Дик.

— Но вы же здесь, — сказал Ник. — Я хотел, чтобы вы сюда пришли. Я пошёл сюда сам — вы пошли за мной. Одна фигня.

Мо нервно озиралась.

— Ты здесь не один?

Ник сказал:

— Мне кажется, вы не понимаете. Вам надо прекратить вести себя так, будто все вокруг — ничто. Перестаньте мучить других.

Мо едко улыбнулась.

— Ну хватит. Ударь его уже, — сказала она Дику.

— У вас был шанс, — сказал Ник. Дик размахнулся своим здоровенным кулаком, но Ник уже исчез, и кулак врезался в могильный камень.

— Куда он делся? — спросила Мо. Дик ругался и тряс рукой. Она озадаченно обвела взглядом тёмное кладбище. — Он же только что был здесь. Ты его видел?

У Дика и так было плохо с воображением, а сейчас он и вовсе не был расположен напрягать мозги.

— Может, убежал, — предположил он.

— Он не убегал, — сказала Мо. — Он просто раз — и исчез.

У Мо с воображением всё было хорошо. Она, как-никак, была мозговым центром их банды. И сейчас, стоя посреди неуютного, укутанного тенями кладбища, она почувствовала, как волосы шевелятся у неё на загривке.

— Здесь что-то не так, — сказала Мо. И нервно добавила, причём её высокий голос при этом дал петуха: — Идём скорей отсюда.

— Я его найду, — ворчал Дик Фартинг. — Я из него котлету сделаю.

Мо почувствовала подступающую тошноту. Ей казалось, что тени вокруг шевелятся.

— Дик, — проговорила Мо. — Мне что-то страшно.

Страх — штука заразная. Иногда достаточно, чтобы кто-то один сказал о своём страхе, чтобы его подхватили все присутствующие. Мо была в ужасе, и теперь Дик к ней присоединился.

Он ничего ей не ответил. Он просто помчался прочь со всех ног. Мо, не отставая, бежала следом. Они спешили назад, в знакомый им мир. Уже загорались фонари, и над городом сгущался вечер, превращая простые тени в бездны мрака, где могло скрываться всё, что угодно.

Они добежали до дома, где жил Дик, зашли внутрь и включили весь свет. Мо позвонила маме и в слезах потребовала, чтобы та её забрала домой на машине, хотя её дом был буквально в двух шагах — однако Мо в тот вечер не хотелось делать ни одного шага наружу.

Ник смотрел им вслед. Он был доволен.

— Это ты здорово придумал, голубчик, — сказал голос из-за плеча. Там стояла высокая женщина в белом. — Растворение на «отлично». А потом ещё Страх.

— Спасибо, — ответил Ник. — Я ещё не пробовал нагонять Страх на живых. Только в теории знал, как это должно быть.

— Сработало на ура, — похвалила она, затем представилась: — Меня зовут Амабелла Перссон.

— Я Ник. Никто Иничей.

— Живой мальчик? С большого кладбища на холме? С ума сойти!

— Э-ээ… — протянул Ник, который не подозревал, что кто-то может о нём знать за пределами родного кладбища. Амабелла постучала по могильному камню:

— Родди! Портуния! Смотрите, кто к нам пожаловал!

Их стало трое, и Амабелла представила Нику двух других. Они обменялись рукопожатиями и приветствиями.

— Несказанно рад знакомству, — проговорил Ник, знавший нюансы этикета целых девяти столетий и потому умевший правильно поздороваться с кем угодно.

— Мистер Иничей только что нагнал Страху на двух других детей, которые, несомненно, того заслуживали, — объяснила Амабелла.

— Молодец! — воскликнул Родерик Перссон. — Они неподобающе себя вели, да?

Ник сказал:

— Они заставляли других детей отдавать им карманные деньги и всякое такое.

— Нагнать Страху — это, конечно, неплохо для начала, — сказала Портуния Перссон, дородная женщина намного старше Амабеллы. — Но ты уже знаешь, что будешь делать, если это не сработает?

— Я пока об этом не думал, — начал Ник, но Амабелла перебила его.

— Я считаю, что Снохождение — оптимальный выход в данном случае. Ты ведь умеешь Сноходить?

— Не уверен, — ответил Ник. — Мистер Пенниворт меня этому учил, но я ещё не… Короче, некоторые вещи я знаю только в теории.

Портуния Перссон сказала:

— Сноходить — это, конечно, хорошо, но я предлагаю Привидеться. Такие люди по-другому не понимают.

— Хм, — произнесла Амабелла. — Привидеться, говоришь? Портуния, я не думаю…

— Разумеется, не думаешь. Хорошо, что у нас есть кому думать.

— Мне пора домой, — поспешно сказал Ник. — А то там начнут волноваться.

— Беги, конечно, — сказали Перссоны. — Рады были познакомиться. Спокойной ночи, юноша.

Амабелла Перссон и Портуния Перссон с неприязнью посмотрели друг на друга. А Родерик Перссон сказал:

— Если позволишь, я хотел ещё спросить о твоём наставнике. Он в добром здравии?

— Сайлас? Да, с ним всё хорошо.

— Передавай ему от нас привет. У нас такое маленькое кладбище, что вряд ли нам когда доведётся увидеть настоящего Стража Чести. Но всё-таки приятно знать, что они где-то есть.

— Спокойной ночи, — сказал Ник, который не понимал, о чём говорит Родерик, но решил подумать об этом позже. — Я передам ему.

Он взял свою сумку с учебниками и побрёл домой, стараясь держаться в тени.




То, что Ник ходил в школу для живых, не отменяло учёбы у мёртвых. Ночи были длинными, и Ник порой был вынужден посреди урока извиниться и вернуться домой, чтобы рухнуть спать совершенно измождённым ещё до полуночи. Но чаще он всё-таки всё успевал.

Мистеру Пенниворту в те дни было практически не к чему придраться: мальчик старательно делал уроки и жадно задавал вопросы. Тем вечером Ник расспрашивал его про Непокой, вдаваясь во всё более и более мелкие детали, пока не исчерпал познания мистера Пенниворта.

— Как создать в воздухе холодную зону? — спросил он. — Кажется, я научился нагонять Страх, а как довести его до Ужаса?

Мистер Пенниворт крякнул, тяжело вздохнул и стал рассказывать ему всё, что знал. Было уже четыре часа утра, а они ещё не закончили.

На следующий день Ник пришёл в школу не выспавшимся. Первым уроком была история. Ник любил историю, хотя ему слишком часто хотелось перебить учителя, чтобы рассказать, что всё на самом деле было не так, поскольку очевидцы говорили совсем другое. Но единственное, чем он был озабочен тем утром — это как не заснуть за партой.

Он изо всех сил старался сконцентрироваться на теме урока, поэтому не особо обращал внимания на то, что происходило вокруг. Он думал о Карле Первом, о своих родителях — мистере и миссис Иничей, и о других своих родителях, которых не помнил, и тут в дверь класса постучали. Ученики и мистер Кирби повернулись к двери и увидели первоклашку, которого прислали за каким-то учебником. В этот самый момент, когда все отвлеклись, Ник почувствовал боль в руке, как будто её ударили чем-то острым. Он не вскрикнул. Он просто поднял взгляд.

Сверху ему ухмыльнулся Дик Фартинг, зажавший в кулаке остро отточенный карандаш.

— Я тебя не боюсь, — прошептал Дик Фартинг. Ник посмотрел на свою руку. Там, где острие карандаша пронзило кожу, образовалась капелька крови.

Мо Киллинг в тот день подошла к нему в коридоре на перемене. Глаза её были так широко открыты, что белки были видны со всех сторон радужки.

— Ты какой-то странный, — сказала она. — У тебя даже друзей нет.

— Я сюда пришёл не за друзьями, — честно ответил Ник, — а учиться.

Мо фыркнула.

— Ты сам-то понимаешь, что это странно? — спросила она. — Никто не ходит в школу, чтобы учиться. Сюда все ходят просто потому, что так надо.

Ник пожал плечами.

— Я тебя не боюсь, — сказала она. — Не знаю, что за фокус ты нам вчера устроил, но я не испугалась.

— Ну и ладно, — сказал Ник и пошёл прочь по коридору.

Он задумался, не было ли с его стороны ошибкой во всё это ввязываться. Он явно недооценил последствия: теперь Мо и Дик постоянно о нём думали, равно как первоклашки. Дети узнавали его, тыкали в него пальцем, переговаривались. Теперь для всех он скорее присутствовал, чем отсутствовал, и Нику от этого было неуютно. Сайлас предупреждал его, что не стоит привлекать к себе внимания, но теперь было поздно.

Тем же вечером он решился поговорить с наставником и всё ему рассказал. Реакция Сайласа оказалась неожиданной…

— Я не могу поверить, — сказал он, — что ты повёл себя настолько глупо. Сколько раз я тебе твердил, что нужно быть невидимкой, а ты теперь на слуху у всей школы?

— А что бы ты сделал на моём месте?

— Что-нибудь другое, — ответил Сайлас. — Сейчас не те времена. Тебя легко могут выследить.

Неподвижная фигура Сайласа напоминала чёрную корку, под которой плещется раскалённая лава. Ник понял, что Сайлас очень рассердился, но лишь потому, что давно знал Сайласа. Казалось, он изо всех сил пытался обуздать свою ярость, не дать ей волю.

Ник сглотнул.

— Что же мне теперь делать? — растерянно спросил он.

— Не возвращаться, — ответил Сайлас. — Затея со школой была экспериментом. Который теперь следует признать неудачным.

Ник помолчал, затем сказал:

— Дело не только в учёбе. Есть и другие вещи. Знаешь, как здорово сидеть в комнате с кучей людей, которые дышат?

— Такие радости мне неведомы, — ответил Сайлас. — Завтра ты не идёшь в школу.

— Я не хочу сбегать! Только не от Мо и Дика и школы. Я скорее уйду с кладбища.

— Ты поступишь, как тебе велят, — сказал Сайлас, сплошной бархатный ком гнева в темноте.

— Или что? — вспыхнул Ник. — Как ты заставишь меня остаться здесь? Убьёшь меня? — он развернулся и пошёл прочь по дороге к главным воротам.

Сайлас кричал ему вслед, чтобы он вернулся, затем замолчал и остался в ночи один.

Обычно его лицо было непроницаемым. А сейчас оно стало открытой книгой, написанной на древнем, давно забытом языке, невиданными буквами. Сайлас завернулся в тень как в одеяло и смотрел вдаль, куда ушёл мальчик. Он не пошёл за ним следом.

Дик Фартинг лежал в своей постели и смотрел сон про пиратов в безмятежном синем море. И вдруг всё пошло наперекосяк. Только что он был капитаном пиратского судна, и всё было хорошо: у него была команда из послушных мальчиков-первоклашек и девочек, которые все были на пару лет его старше и выглядели настоящими красавицами в пиратских нарядах. И вдруг оказалось, что он на палубе совсем один, а навстречу ему сквозь волны несётся огромный чёрный корабль размером с нефтяной танкер, с ветхими чёрными парусами и резным черепом на носу.

А в следующий миг, как это часто бывает в снах, он уже стоял на палубе чёрного корабля, и кто-то смотрел на него сверху вниз.

— Ты меня не боишься, — произнёс человек, стоявший над ним.

Дик поднял голову. В своём сне он ужасно боялся этого человека в пиратской одежде с застывшим лицом, державшего руку на эфесе сабли.

— Думаешь, ты пират, Дик? — спросил его незнакомец, и Дику вдруг показалось, что он его узнал.

— Ты тот парень, — сказал он. — Мик Иничей.

— Я — Никто, — последовал ответ. — А ты должен измениться. Перевернуть страницу. Начать сначала. Или всё для тебя может плохо кончиться.

— Чем плохо?

— Плохо для твоего рассудка, — ответил Король Пиратов, который теперь превратился в его одноклассника. Вместо пиратского корабля они теперь стояли в школьном вестибюле, но шторм продолжался, и пол, словно палуба, ходил под ними ходуном.

— Это всего лишь сон, — сказал Дик.

— Конечно сон, — ответил мальчик. — Я был бы каким-нибудь чудищем, если бы умел делать такое в жизни.

— А что ты можешь со мной сделать во сне? — улыбнулся Дик. — Я тебя не боюсь. У тебя на руке отметина от моего карандаша, забыл? — он кивнул на след от острого грифеля на его руке.

— Я надеялся, что до этого не дойдёт, — сказал мальчик и наклонил голову, будто прислушиваясь. — Они голодные.

— Кто? — спросил Дик.

— Твари в подвале. Или в трюме — смотря где мы находимся, в школе или на корабле.

Дик почувствовал, что его охватывает страх.

— А это не пауки?.. — спросил он.

— Может, и пауки, — ответил мальчик. — Скоро сам увидишь.

Дик затряс головой.

— Не надо, — сказал он, — пожалуйста.

— Что ж, — ответил мальчик. — Выбор за тобой, помнишь? Веди себя по-другому или отправишься в подвал.

Шум нарастал — полушорох-полутопот, и Дик Фартинг понятия не имел, что это, но был совершенно уверен, что, чем бы это ни оказалось, это будет самое жуткое, что он когда-нибудь видел или увидит.

Он проснулся от собственного крика.




Ник услышал этот крик ужаса и почувствовал удовлетворение от хорошо сделанной работы.

Он стоял на тротуаре возле дома Дика Фартинга. Лицо его было влажным от густого ночного тумана. Он был обессилен и едва управлял своим Снохождением — во сне не было ничего, кроме них с Диком, а то, что напугало Дика, было всего лишь шумом.

Но Ник был доволен тем, как всё получилось. Теперь задира станет задумываться прежде, чем пугать малолеток.

Что же делать дальше?

Ник засунул руки в карманы и пошёл прочь, не зная толком, куда идёт. Он решил, что покинет школу, как покинул кладбище. Придётся найти место, где никто его не знает, и где можно будет сидеть целыми днями в библиотеке и читать, и слушать как другие люди дышат. Он задумался, бывают ли ещё на земле необитаемые острова вроде того, куда попал Робинзон Крузо. Можно было бы на таком поселиться.

Ник шёл, не поднимая взгляда. Если бы он посмотрел наверх, то мог бы заметить, что за ним из окна некоей спальни пристально наблюдает пара водянисто-голубых глаз.

Он вышел на тёмную аллею, где почувствовал себя спокойнее.

— Убегаешь, значит? — произнёс девичий голос.

Ник промолчал.

— В этом разница между живыми и мёртвыми, да? — продолжил голос, который принадлежал Лизе Хемпсток. Ник узнал её, хотя ведьмы нигде не было видно. Она продолжала: — Мёртвые никого не разочаровывают. Они уже прожили жизнь, сделали то, что сделали. Мы не меняемся. А живые — с ними сплошные разочарования. Например, встречаешь смелого и благородного мальчика — а он вырастает, чтобы сбежать.

— Ты несправедлива, — сказал Ник.

— Никто Иничей, которого я знала, не убежал бы с кладбища, не попрощавшись с теми, кто его любил. Ты разобьёшь сердце миссис Иничей.

Ник об этом не подумал. Он сказал:

— Я поругался с Сайласом.

— Ну и что?

— Он хочет, чтобы я вернулся на кладбище и бросил школу. Он считает, что туда стало опасно ходить.

— Почему? С твоими-то талантами и с моим колдовством — тебя и замечать-то не будут.

— Я полез, куда не следовало. В школе двое ребят мучили других детей. Я хотел, чтобы они перестали. И привлёк к себе внимание.

Теперь Лизу было видно — рядом с Ником по аллее плыл её призрачный силуэт.

— Где-то поблизости ходит тот, кто хочет тебя убить, — сказала она. — Который убил твою семью. А мы всем кладбищем хотим, чтобы ты остался живой. Можешь разочаровывать и удивлять, и впечатлять, и поражать нас, сколько тебе влезет. Только идём домой, Ник.

— Понимаешь, я наговорил всякого Сайласу. Он будет злиться на меня.

— Если бы он о тебе не пёкся, он бы не мог на тебя злиться, — ответила она.

Осенние листья блестели под его ногами. Туман размывал очертания мира. Всё в жизни Ника вдруг стало не таким простым и ясным, каким было ещё пару минут назад.

— Я сегодня сноходил, — сообщил он.

— И как получилось?

— Хорошо, — сказал он. — То есть, неплохо.

— Расскажи мистеру Пенниворту, он порадуется.

— Ты права, — сказал он. — Расскажу.

Он дошёл до конца переулка, и там, вместо того, чтобы повернуть направо, как собирался, и пойти куда-то в неизвестность, он свернул налево, на центральную улицу — дорогу, которая вела к Дунстан-роуд и дальше, к старому кладбищу на холме.

— Ты чего это? — удивилась Лиза Хемпсток. — Что ты задумал?

— Пойду домой, — сказал Ник. — Как ты советуешь.

Дорогу теперь освещали вывески магазинов. Ник чувствовал запах фритюрного масла из лавки фиш-н-чипсов. Под ногами блестели булыжники.

— Вот и хорошо, — сказала Лиза Хемпсток, снова превратившись в один только голос. Который вдруг сказал: — Беги! Или растворись! Что-то не так!

Ник собирался ответить, что всё в порядке, и что хватит дурачиться, но тут большая машина с мигалкой на крыше резко свернула с дороги и затормозила прямо перед ним.

Из машины вышли двое.

— Извините, молодой человек, — произнёс один из них. — Мы из полиции. Могу я поинтересоваться, почему вы здесь находитесь в такое время?

— Разве это противозаконно? — спросил Ник.

Тот из полицейских, что был покрупнее, открыл заднюю дверцу машины.

— Это тот мальчик, которого вы видели? — спросил он.

Мо Киллинг вышла из машины и посмотрела на Ника с улыбкой.

— Тот самый, — сказала она. — Он всё крушил в нашем дворе. А потом убежал, — она взглянула на Ника в упор. — Я тебя из окна спальни видела, — сказала она. — По-моему, это он бьёт окна в округе.

— Назови своё имя, — потребовал полицейский с рыжими усами, который был пониже ростом.

— Никто, — ответил Ник, а потом воскликнул: — Уйя! — потому что рыжий полицейский больно схватил его за ухо.

— Не морочь мне голову, — сказал он. — Отвечай на вопросы вежливо. Понял?

Ник молчал.

— Где ты живёшь? — спросил полицейский.

Ник продолжал молчать. Он хотел раствориться, но Растворение — даже с ведьминой помощью — получается, только когда люди не смотрят на тебя, а сейчас всеобщее внимание было приковано к Нику, и к тому же пара мясистых рук держала его, чтобы он не убежал.

Ник сказал:

— Меня нельзя арестовать за то, что я не говорю вам свои имя и адрес.

— Нельзя, — согласился полицейский. — Но я могу держать тебя в участке, пока ты не назовёшь нам имя кого-нибудь из родителей, либо опекуна, либо какого-то другого ответственного взрослого лица, кто мог бы прийти и забрать тебя.

Он посадил Ника на заднее сидение, рядом с Мо Киллинг, которая улыбалась, как кошка, сожравшая канарейку.

— Я тебя из окна увидела, — прошептала она. — И сразу же позвонила в полицию.

— Я ничего не делал, — сказал Ник. — Я даже не заходил в твой двор. Почему они вообще взяли тебя с собой?

— Тихо там! — прикрикнул высокий полицейский. Все замолчали, и машина в тишине доехала до дома, где, судя по всему, жила Мо. Высокий полицейский открыл ей дверь, и она вышла.

— Мы перезвоним завтра, — сказал ей полицейский, — и сообщим твоим маме и папе, что удалось узнать.

— Спасибо, дядя Тэм, — сказала Мо и снова улыбнулась. — Я выполняю свой долг.

Они поехали дальше в полной тишине. Ник изо всех сил старался раствориться, но тщетно. Его стало подташнивать. Он почувствовал себя несчастным. За один вечер он умудрился в первый раз серьёзно поругаться с Сайласом, сбежать из дома, провалить побег, а затем провалить и возвращение. Вероятно, ему придётся остаток жизни провести в камере в полицейском участке или в детской тюрьме. Бывают ли детские тюрьмы? Этого он не знал.

— Скажите, пожалуйста, а бывают детские тюрьмы? — обратился он к сидевшим впереди мужчинам.

— Что, заволновался? — спросил дядя Мо, которого звали Тэм. — Я б на твоём месте тоже волновался. Ох уж эти детишки. Совсем от рук отбились. Некоторых из вас определённо не мешало бы посадить.

Ник не понял, означало ли это «да» или «нет». Он выглянул в окно машины. По воздуху летело что-то огромное, немного над машиной и сбоку, что-то чернее и больше самой большой из птиц. Оно было размером с человека и летело рывками, слегка мечась из стороны в сторону, словно летучая мышь.

Рыжий полицейский сказал:

— Как доберёмся в участок, тебе придётся по-хорошему рассказать нам, как тебя зовут и кому позвонить, чтобы сказать, что мы тебя проучили, и тебя можно забрать домой. Ясно тебе? Будь паинькой, не усложняй нам работу, чем меньше бумажек — тем для лучше для всех. Мы твои друзья.

— Ты с ним слишком добр. Пережить ночь в участке — не такая уж пытка, — сказал высокий полицейский и, оглянувшись на Ника, добавил: — Если, конечно, ночка не выдастся горячей, тогда тебя придётся запереть с алкашами. А они могут тебе и навалять.

Ник подумал, что он лжёт. Затем подумал, что они нарочно это разыгрывают перед ним — добрый полицейский и злой полицейский.

Машина повернула куда-то за угол, и вдруг раздался удар. Что-то большое приземлилось на капот и исчезло в темноте. Послышался скрип тормозов. Машина остановилась, и рыжий полицейский выругался себе под нос.

— Под колёса бросился! — воскликнул он. — Ты видел?

— Я ничего не разглядел, — ответил крупный полицейский. — Но ты явно кого-то сбил.

Они вышли из машины и посветили вокруг фонариками. Рыжий полицейский продолжал оправдываться:

— Он был весь в чёрном! Такого фиг разглядишь ночью.

— Вот он! — крикнул крупный полицейский. Оба поспешили с фонариками к лежавшему на земле телу.

Ник подёргал обе дверцы на заднем сидении. Они не открывались. Между задней и передней частями машины была железная решётка. Даже если бы он сумел раствориться, он бы так и остался пленником на заднем сидении полицейской машины.

Он вытянулся как можно дальше, стараясь разглядеть, что произошло на дороге.

Рыжий полицейский сидел на корточках возле тела, рассматривая его. Второй стоял над ними и светил лежавшему в лицо фонариком.

Ник посмотрел на это лицо и принялся отчаянно лупить по стеклу.

Высокий полицейский подошёл к машине.

— В чём дело? — раздражённо спросил он.

— Вы сбили моего… моего папу!

— Брось.

— Он ужасно похож, — сказал Ник. — Можно я посмотрю поближе?

Высокий полицейский тяжело вздохнул.

— Слышь, Саймон? Мальчишка говорит, что это его отец.

— Да иди ты!

— По-моему, он это всерьёз, — сказал высокий полицейский и открыл дверь. Ник выскочил из машины.

Сайлас лежал на спине — там, где машина его сбила. Он был мертвецки неподвижен.

Глаза Ника заслезились.

Он позвал:

— Пап? — затем повернулся к полицейским: — Вы убили его.

Он сказал себе, что это, в сущности, не являлось ложью.

— Я уже вызвал скорую, — сказал Саймон, полицейский с рыжими усами.

— Это был несчастный случай, — сказал второй.

Ник сел на корточки рядом с Сайласом и сжал его ледяную руку в своих ладонях. Если они уже вызвали скорую, значит, времени оставалось мало. Он сказал:

— Вот и конец вашей работе в полиции.

— Это несчастный случай! Ты же сам видел!

— Он выскочил из ниоткуда…

— Хотите знать, что я видел? — произнёс Ник. — Я видел, что вы согласились сделать одолжение своей племяннице и припугнуть её одноклассника, с которым она поцапалась в школе. Вы задержали меня без ордера, за то, что я поздно гулял по улице. И когда мой отец выбежал на дорогу, чтобы вас остановить или узнать, что происходит, вы взяли и нарочно сбили его.

— Это несчастный случай! — повторял Саймон.

— Ты поцапался с Мо? — удивлённо спросил дядя Тэм, но вышло не слишком убедительно.

— Мы вместе учимся в восьмом «Б» в школе Старого города, — сообщил Ник. — И вы только что убили моего отца.

Издалека приближался звук сирен.

— Саймон, — сказал большой полицейский, — пойдём-ка поговорим.

Они отошли за машину, оставив Ника наедине с лежащим Сайласом. Ник слышал, как они горячо спорили и разобрал слова «твоя чёртова племянница» и «смотреть надо, куда едешь». Затем Саймон ткнул пальцем в грудь Тэма…

Ник прошептал:

— Они не смотрят на нас. Давай.

И растворился.

Тьма сгустилась, и тело, только что лежавшее на земле, теперь стояло рядом с ним.

— Я отнесу тебя домой, — сказал Сайлас. — Держись за мою шею.

Ник крепко обнял наставника за шею, и они помчались в ночи в сторону кладбища.

— Прости меня, — сказал Ник.

— И ты меня прости, — сказал Сайлас.

— Тебе было больно? — спросил Ник. — Когда тебя машиной ударило?

— Да, — ответил Сайлас. — Скажи спасибо своей подружке ведьме. Она нашла меня и сказала, что ты в беде. И в какой именно беде.

Они приземлились на кладбище. Ник взглянул на свой дом как будто в первый раз. Он сказал:

— Я сделал ужасную глупость сегодня, да? Рискуя всем на свете.

— Да. Ты рисковал сильнее, чем думаешь, Никто Иничей.

— Ты был прав, — вздохнул Ник. — Я не вернусь туда. Ни в ту школу, ни в другую такую же.




Это была худшая неделя в жизни Морин Киллинг: Дик Фартинг отказывался с ней разговаривать, дядя Тэм наорал на неё за ту дурацкую историю с Иничеем и наказал никому ничего и никогда не рассказывать про тот вечер, а не то он потеряет работу, и тогда ей никто не позавидует. Её родители были ею недовольны. Ей казалось, что весь мир её предал. Даже первоклашки больше её не боялись. Всё было плохо. Ей страшно хотелось добраться до этого Иничея, который был виноват во всех её бедах, и сделать с ним что-нибудь ужасное. Если ему казалось, что страшно быть арестованным, то она бы придумала что-нибудь ещё страшнее. Она постоянно строила в уме планы изощрённой мести, и только от этого ей немного легчало, но в целом от этих планов тоже не было никакого толку.

Дежурство в кабинете естественных наук всегда было для Мо настоящим кошмаром. Нужно было расставлять по местам горелки, пробирки, чашки Петри, фильтры и всякое такое. Мо страшно боялась химического оборудования. Ей приходилось убираться здесь всего два раза в месяц, в соответствии с расписанием дежурств по классу, но в этот раз её очередь выпала именно на худшую неделю её жизни.

По крайней мере в классе сидела миссис Хокинс, которая преподавала другие предметы, а сейчас проверяла здесь тетради после учебного дня. Присутствие другого человека немного успокаивало Мо.

— Ты прекрасно справляешься, Морин, — похвалила миссис Хокинс.

Белая змея таращилась на них мёртвым взором из банки с формалином. Мо прошептала:

— Спасибо.

— А почему ты одна? — спросила миссис Хокингс. — Вы же всегда дежурите парами.

— Сегодня была очередь Иничея, — сказала Мо. — Но он уже несколько дней не появлялся в школе.

Учительница нахмурилась.

— Это кто? — спросила она, силясь вспомнить. — У меня такого в списках нет.

— Мик Иничей. У него темноватые волосы, которые не мешало бы подстричь. Молчаливый такой. Он единственный назвал все кости скелета на викторине, помните?

— Нет, — призналась, миссис Хокинс.

— Да как же так! Его никто не помнит! Даже мистер Кирби!

Миссис Хокинс убрала тетради к себе в сумку и сказала:

— Ладно, я рада, что ты справляешься сама, дорогуша. Не забудь перед уходом протереть все рабочие поверхности, — и учительница вышла, закрыв за собой дверь.

Кабинет естественных наук был очень старым. В нём были длинные столы со встроенными раковинами и кранами, с газовыми горелками и прочим оборудованием, а вдоль стен тянулись деревянные стеллажи с разнообразными тварями в больших бутылках. Эти твари давным-давно были мертвы. В одном из углов кабинета даже имелся желтоватый человеческий скелет. Мо не знала, был ли он настоящим, но сейчас один его вид бросал её в дрожь.

Любой шум, производимый ею, подхватывало эхо. Она включила весь свет, даже над доской, чтобы было не так страшно. В комнате стало холодать. Мо пожалела, что нельзя сделать батареи погорячее. Она подошла к одной из батарей и потрогала её. Та оказалась будь здоров какой горячей. Но почему-то Мо бил настоящий озноб.

В комнате было пусто, и это была какая-то неспокойная пустота, в ней чувствовалось чьё-то присутствие. Мо всё время казалось, что кто-то на неё смотрит.

«Естественно, на меня кто-то смотрит, — подумала она. — В этих банках куча дохлых тварей, и все они смотрят на меня, не говоря о скелете».

Она покосилась на полки.

В этот момент дохлые твари в банках вдруг зашевелились. Змея с молочно-белыми мёртвыми глазами вдруг расплела свои кольца. Безликое морское существо с выпяченными позвонками стало биться и извиваться в своём жидком жилище. Котёнок, сдохший десятилетия назад, оскалился и начал царапать стекло.

Мо закрыла глаза. «Мне всё это мерещится, — сказала она себе. — Я всё это придумала».

— Я не боюсь, — произнесла она вслух.

— Вот и хорошо, — сказал некто, стоявший в тени у дальней двери. — Бояться не круто.

Она сказала:

— Тебя никто из учителей не помнит.

— Зато ты помнишь, — сказал мальчик, злой гений всех её несчастий.

Она схватила мензурку и запустила ею в него, но промахнулась, и мензурка разбилась о стену.

— Как поживает Дик? — спросил Ник, как ни в чём не бывало.

— Сам знаешь, как он поживает, — ответила она. — Он со мной не разговаривает. Сидит на уроках, потом идёт домой и делает домашнее задание. Наверное, ещё строит свою железную дорогу.

— Вот и хорошо, — сказал Ник.

— Между прочим, — сказала она, — ты целую неделю прогуливаешь школу. Так что ты попал, Мик Иничей. Вчера из полиции приходили, спрашивали про тебя.

— Кстати о полиции, — сказал Ник, — как поживает твой дядя Тэм?

Мо промолчала.

— Если подумать, — продолжил он, — ты, в некотором смысле, выиграла. Я больше не буду ходить в школу. А в другом смысле — проиграла. Ты знаешь, что такое непокой, Морин Киллинг? Ты когда-нибудь гляделась в зеркало, не понимая, чьи глаза смотрят на тебя с отражения? Ты когда-нибудь сидела в пустой комнате, твёрдо зная, что ты не одна? Неприятная штука.

— Ты хочешь сделать так, чтобы я спятила? — спросила она дрожащим голосом.

Ник молчал. Он просто смотрел на неё. В дальнем углу кабинета что-то упало. Мо оглянулась: её портфель соскользнул со стула на пол. Когда она снова оглянулась, она снова была одна. Или, во всяком случае, она больше никого не видела.

Её путь домой был бесконечно длинным и очень неспокойным.




Мальчик и его наставник стояли на вершине холма и смотрели на огни города.

— Как твой ушиб? — спросил мальчик.

— Болит немного, — ответил наставник. — Но на мне всё быстро заживает. Скоро буду как новенький.

— А ты мог умереть? Оттого, что бросился под колёса машины?

Наставник покачал головой.

— Есть разные способы убивать таких, как я, — сказал он. — Но ни один из них не связан с машинами. Я очень старый и очень прочный.

Ник сказал:

— Я был совсем неправ, да? Весь смысл был в том, чтобы оставаться незамеченным. Но я впутался в ту историю с другими школьниками, и тут же появились полицейские и всё остальное. И всё потому, что я эгоист.

Сайлас поднял одну бровь.

— Это не эгоизм. Тебе надо учиться быть среди себе подобных. Всё это объяснимо. Просто в мире живых всё устроено сложнее, чем здесь, и мы не можем тебя там защитить, как на кладбище. Я хотел, чтобы ты всегда был в абсолютной безопасности, — сказал Сайлас. — Но для таких, как ты, есть только одно абсолютно безопасное место. То, куда вы попадаете в самом конце череды своих приключений, когда эти приключения перестают быть значимыми.

Ник задумчиво погладил надгробие Томаса Р. Стаута (1817–1851, «К великой печали всех, кто его знал»). Его пальцы оставили следы во мху.

— Он всё ещё ищет меня, — сказал Ник. — Тот, кто убил мою первую семью. Но мне всё равно надо учиться тому, чему учатся люди. Ты будешь запрещать мне уходить с кладбища?

— Нет. Это было ошибкой, которая нас обоих многому научила.

— Тогда как же быть?

— Надо придумать, как удовлетворить твою потребность в чтении и знаниях о мире. Существуют библиотеки. Есть и другие способы. И другие места, где можно оказаться среди других живых — театры, например, и кинотеатры.

— А что это такое? Это похоже на футбол? Когда я был в школе, мне нравилось смотреть, как играют в футбол.

— Футбол. Хм-мм. В него обычно играют слишком рано, чтобы я мог с тобой туда сходить, — сказал Сайлас. — Но мисс Люпеску может тебя отвести на футбольный матч в следующий раз, как приедет.

— Было бы круто, — мечтательно произнёс Ник.

Они стали спускаться по холму, и Сайлас произнёс:

— Мы оба порядком наследили за последнюю пару недель. А ведь тебя всё ещё ищут.

— Ты это уже говорил, — сказал Ник. — Откуда ты знаешь? И кто ищет? Что им надо?

Но Сайлас только покачал головой и отказался продолжать разговор, так что Нику пришлось довольствоваться тем, что он уже знал.




Глава 7

Всякий Джек


Последние несколько месяцев Сайлас был чем-то очень занят. Он начал покидать кладбище сразу на много дней, а иногда и недель. К Рождеству мисс Люпеску приехала заменять его на целых три недели, и они с Ником каждый день обедали вместе в её съёмной квартирке в Старом городе. Она даже сходила с ним на футбольный матч, как Сайлас и обещал. Но теперь она уехала назад в «древнюю страну», как она называла свой дом, потрепав Ника за щёки и ласково обозвав его «нимини» — как она повадилась к нему обращаться.

Теперь Ник остался и без Сайласа, и без мисс Люпеску. Мистер и миссис Иничей сидели в могиле Джосайи Вортингтона, беседуя с самим Джосайей Вортингтоном. Все трое были расстроены.

Джосайя Вортингтон спросил:

— Значит, он никому из вас не говорил, куда отправляется и как следует заботиться о мальчике в его отсутствие?

Иничеи покачали головами.

— Где же его носит?

Иничеи не знали. Мистер Иничей сказал:

— Он раньше никогда не покидал кладбище так надолго. И, когда речь шла о том, чтобы оставить ребёнка у нас, он говорил, что всегда будет рядом, либо пришлёт себе замену. Таково было его обещание.

— Боюсь, что с ним что-нибудь могло случиться, — произнесла миссис Иничей, казалось, сейчас она заплачет, но она вдруг разозлилась: — Как он мог так поступить?! Неужели нет способа найти его, попросить его вернуться?

— Я не знаю таких способов, — сказал Джосайя Вортингтон. — Но, по-моему, он оставил в склепе деньги, чтобы покупать мальчику пищу.

— Деньги! — воскликнула миссис Иничей. — Да какой прок от денег?

— Они понадобятся Нику, чтобы покупать еду, — начал объяснять мистер Иничей, но миссис Иничей тут же накинулась и на него.

— Все вы тут хороши! — сказала она.

Она вышла из могилы Вортингтона и отправилась на поиски сына, который, как она и предполагала, сидел на вершине холма, глядя на город.

— Меняю пенни на твои мысли, — сказала миссис Иничей.

— У тебя нету пенни, — сказал Ник. Ему уже было четырнадцать, и он был теперь выше своей матери.

— Есть парочка, в гробу лежат, — улыбнулась миссис Иничей. — Правда, они позеленели от времени, но, тем не менее, они у меня есть.

— Я тут думал о всяком, — сказал ей Ник. — Скажи, откуда нам знать, что человек, убивший мою семью, всё ещё жив? Что он меня ищет?

— Так считает Сайлас.

— Сайлас никак это не объясняет.

— Он всё делает в твоих интересах. Сам знаешь.

— Вот спасибо, — буркнул Ник. — И где он, спрашивается?

Миссис Иничей не знала, что ответить.

Ник сказал:

— Ты же видела убийцу моей семьи, да? В день, когда усыновила меня.

Миссис Иничей кивнула.

— Как он выглядел?

— Да я всё больше на тебя смотрела, а не на него, — ответила миссис Иничей. — Но дай-ка вспомнить. У него были тёмные волосы, почти чёрные. Заострённое лицо. Он был какой-то… как будто голодный и злой. Сайлас его отсюда выпроводил.

— Почему же Сайлас его не убил? — злился Ник. — Надо было просто убить его там же, и всё.

Миссис Иничей погладила руку сына своими холодными пальцами, затем сказала:

— Он не чудовище, Ник.

— Если бы Сайлас его тогда убил, я был бы сейчас в безопасности. Я мог бы ходить, куда захочу.

— Сайлас разбирается во этом лучше тебя. Лучше всех нас. И Сайлас знает всё о жизни и смерти, — сказала миссис Иничей. — Всё не так просто, как ты думаешь.

— Как его имя? Этого убийцы.

— Он не представился. В тот раз.

Ник наклонил голову и посмотрел на неё серыми, как гроза, глазами.

— И всё-таки ты знаешь, как его зовут, да?

Миссис Иничей ответила лишь:

— Ты ничего не сможешь сделать, Ник.

— Смогу. Я могу учиться. Я могу научиться всему, что нужно. Я же научился ходить сквозь упырь-врата. И сноходить. Мисс Люпеску научила меня ориентироваться по звёздам. Сайлас научил меня молчанию. Я могу творить Непокой. Я могу растворяться. Я знаю это кладбище, как свои пять пальцев.

Миссис Иничей погладила сына по плечу.

— Когда-нибудь… — начала она и вдруг осеклась. Когда-нибудь она не сможет больше прикоснуться к нему. Когда-нибудь он их покинет. Когда-нибудь. Затем она сказала: — Сайлас говорил мне, что убийцу твоей семьи зовут Джек.

Ник помолчал, затем кивнул.

— Мама?

— Что, сынок?

— Когда Сайлас вернётся?

С севера подул полночный ветер.

Миссис Иничей больше не сердилася. На смену гневу пришёл страх за жизнь сына. Она сказала:

— Если бы я знала, мой мальчик. Если бы я только знала.

Скарлетт Эмбер Перкинс исполнилось пятнадцать. Она сидела на втором этаже старого двухэтажного автобуса. Она представляла собой съёжившийся сгусток злобы и ненависти. Она ненавидела родителей за то, что те развелись. Она ненавидела мать за то, что они уехали из Шотландии. Она ненавидела отца за то, что тот не пытался её вернуть. Она ненавидела этот город за то, что в нём всё было не то — он совсем не был похож на Глазго, в котором она выросла. Она ненавидела его также за то, что стоило повернуть за угол — и на глаза обязательно попадалось что-нибудь до боли и ужаса знакомое.

Тем утром она сорвалась в присутствии матери.

— В Глазго у меня были друзья! — Скарлетт не столько кричала, сколько плакала. — И я их никогда больше не увижу!

Мать не нашлась, что сказать, кроме:

— Ну, всё-таки это не вполне чужой город. Мы ведь жили здесь, когда ты была маленькой.

— Я ничего не помню, — ответила Скарлетт. — И потом, здесь же не осталось никаких знакомых. Ты что, хочешь, чтобы я нашла тех, с кем дружила в пять лет? Ты это серьёзно?

Её мать ответила:

— А что тебе мешает?

Скарлетт злилась весь день в школе, и злилась до сих пор. Она ненавидела школу, она ненавидела весь мир, а в настоящий момент она особенно ненавидела муниципальный транспорт.

Каждый день, по окончании уроков, автобус номер 97 с конечной в центре города вёз её от школьных ворот до конца улицы, где её мать сняла небольшую квартирку. В тот ветреный апрельский день она ждала на остановке целых полчаса, а 97-й всё не ехал. Поэтому, когда появился 121-й, у которого на табличке также было написано «Центр», она на него села. Однако там, где её автобус всегда поворачивал направо, этот свернул налево, в Старый город, и поехал мимо городского парка и Старой площади, мимо памятника баронету Джосайе Вортингтону, и затем пополз по извилистой дороге вверх по холму, усеянному высокими домами. Скарлетт вконец расстроилась. Злость уступила место отчаянью.

Она спустилась на нижний этаж автобуса, взглянула на табличку, запрещающую разговаривать с водителем во время движения, и сказала:

— Простите? Я хотела попасть на Экейша-авеню.

Водитель, оказавшийся огромной женщиной с кожей смуглее, чем у Скарлетт, ответила:

— Вам надо было садиться на 97-й.

— У вас на табличке сказано, что автобус идёт в центр.

— Всё правильно. Но оттуда вам придётся возвращаться обратно, — вздохнула женщина. — Вам сейчас лучше всего сойти, спуститься по холму и подождать на автобусной остановке у здания городского совета. Сядете на 4-й или 58-й — они оба довезут вас почти до самой Экейша-авеню. Сойдёте на остановке у спорткомплекса, и оттуда пешком. Запомнили?

— Значит, 4-й или 58-й.

— Давайте я вас здесь выпущу.

Остановка по требованию случилась на холме, чуть выше стены с тяжёлыми железными воротами. Они были открыты, но ощущение от них было гнетущее, так что заходить туда не хотелось. Скарлетт стояла на ступеньке автобуса, пока женщина-водитель её не окликнула:

— Ну, выходите?

Тогда она вышла на дорогу. Автобус выпустил клуб чёрного дыма и урча укатил прочь.

За стеной ветер шуршал в кронах деревьев.

Скарлетт побрела вниз по холму. «Вот поэтому мне нужен мобильник, — подумала она. Её мать устраивала истерику каждый раз, как Скарлетт задерживалась хотя бы на пять минут, но всё равно отказывалась покупать ей мобильный телефон. — Ну и ладно. Придётся пережить ещё один скандал. Не первый и не последний».

Она поравнялась с открытыми воротами и заглянула внутрь. И вдруг…

— Странно, — сказала она вслух.

Есть такая вещь — дежавю. Это когда тебе кажется, будто ты здесь уже был — может, во сне или в мыслях, и теперь узнаёшь это место. Скарлетт хорошо знала это чувство — ей как-то уже казалось, что учительница второй раз теми же словами рассказывает про свой отпуск, или что кто-то точь-в-точь как раньше уронил одну и ту же ложку. Но это было другое. Сейчас ей не казалось, что она здесь была когда-то раньше. Она знала, что действительно здесь была.

Скарлетт прошла через открытые ворота и очутилась на кладбище.

Своим появлением она спугнула сороку. Птица взмахнула чёрно-белыми с зеленоватым отливом крыльями — и уселась неподалёку, в кроне тисового дерева, откуда уставилась на Скарлетт. «Тут за углом должна быть церковь, а перед ней такая скамейка», — она повернула за угол и действительно увидела церковь, которая, правда, оказалась гораздо меньше, чем в её воспоминаниях. А рядом была зловещего вида каменная готическая постройка со шпилем. Перед ней стояла деревянная скамейка. Скарлетт подошла, села на неё и поболтала ногами, как в детстве.

— Ээ… Извините, — раздался голос из-за спины. — Мне очень неловко вас беспокоить, но не могли бы вы мне помочь? Необходимо подержать тут кое-что, если вас не затруднит, а то мне рук не хватает.

Скарлетт оглянулась и увидела мужчину в бежевом дождевике, сидевшего на корточках перед могильным камнем. Под порывами ветра он с трудом удерживал в руках большой лист бумаги. Она поспешила к нему.

— Подержите, пожалуйста, — сказал мужчина. — Одной рукой тут, другой вот здесь, вот так. Неловкая ситуация, я понимаю. Я безумно вам благодарен.

Рядом с ним стояла жестянка из-под печенья, из которой он достал восковой мелок, похожий на маленькую свечку. Он начал тереть им вверх-вниз по камню лёгкими, привычными движениями.

— Вот и всё, — сказал он и улыбнулся. — Ну-ка, что у нас получилось? Так… какая-то закорючка снизу — видимо, изображение плюща. В викторианскую эпоху повсюду рисовали плющ, потому что это такой глубокий символ и всё такое… Вот. Можно отпустить.

Он встал и провёл пальцами по серым волосам.

— Ох, — произнёс он. — Как хорошо стоять-то. Ноги страшно затекли, как будто в них газировка. Ну, что скажете?

Сам камень был покрыт зеленовато-жёлтым лишайником, и надпись было почти невозможно разглядеть. Зато на листе бумаги всё было чётко:

— "Прихожанка Маджелла Годспид, 1791–1870. Осталась только память", — прочла Скарлетт.

— А теперь и памяти не осталось, — сказал мужчина, несмело улыбнувшись. У него были залысины, и он моргал, глядя на неё сквозь маленькие круглые очки, которые делали его похожим на дружелюбного филина.

На бумагу упала крупная капля дождя. Мужчина быстро свернул лист и взял жестянку с карандашами. Капли зачастили. Скарлетт передала мужчине лежавший у надгробия портфель, на который тот кивнул, и следом за ним зашла на маленькое крыльцо церкви, чтобы укрыться от дождя.

— Огромное вам спасибо, — сказал мужчина. — Дождь, я думаю, скоро закончится. Сегодня в прогнозе погоды писали, что вечером будет солнце.

Как будто в ответ на это, подул холодный ветер, и начался настоящий ливень.

— Я знаю, о чём вы думаете, — сказал мужчина.

— Да ладно, — отозвалась Скарлетт, которая думала: "Мама меня убьёт."

— Вы думаете: интересно, это церковь или часовня? Насколько мне известно, ответ таков: изначально здесь действительно была церквушка, а то, что вокруг, начиналось как приходское кладбище. Это было в восьмом или девятом веке. Нашей эры, разумеется. Потом тут всё несколько раз перестраивали и расширяли. Но в 1820-м или около того здесь случился пожар, да и церковь уже не справлялась с большим приходом. В общем, люди повадились ходить в храм Св. Дунстана, что в посёлке на площади, а когда здесь дело дошло до ремонта, то церковь перестроили в кладбищенскую часовню. От старой церкви много чего осталось — даже витражи на дальней стене, насколько мне говорили, оригинальные.

— Вообще-то, — сказала Скарлетт, — я думала о том, что моя мама меня убьёт. Я села не на тот автобус и теперь опаздываю домой.

— Боже мой, вот бедняжка, — сказал мужчина. — Послушайте, я тут живу неподалёку. Подождите здесь, — с этими словами он всучил ей свой портфель и свёрнутую копию гравировки — и помчался к воротам, втянув голову в плечи от дождя. Буквально пару минут спустя Скарлетт увидела фары и услышала гудок.

Скарлетт побежала к воротам, где стояла машина — старенькая зелёная «мини». Мужчина сидел за рулём. Он опустил стекло и повернулся к ней.

— Садитесь, — сказал он. — Куда вас нужно отвезти?

Скарлетт стояла, как вкопанная. По её шее стекала вода.

— Я не сажусь в машины к незнакомцам, — сказала она.

— Это вы правильно делаете, — ответил он. — Но я хочу вас отблагодарить и всё такое. Бросьте всё на заднее сидение, а то сейчас совсем промокнет.

Он открыл дверь у пассажирского сидения, Скарлетт потянулась и постаралась уложить его добро назад.

— Слушайте, — сказал мужчина. — Так вы просто позвоните маме. Можно с моего мобильника. Скажите ей номер моей машины. Только сядьте внутрь, вы же там простудитесь.

Скарлетт ещё медлила. Её волосы начали липнуть к лицу от дождя. Холодало.

Мужчина протянул ей свой мобильник. Скарлетт посмотрела на него и поняла, что звонить матери боится ещё больше, чем садиться в машину к незнакомцу. Тогда она сказала:

— Если что, можно и в полицию тоже позвонить, да?

— Разумеется. А ещё можно пойти домой пешком. А ещё можно позвонить матери и попросить, чтобы она за вами заехала.

Скарлетт села на пассажирское сидение, закрыла дверь и взяла протянутый ей телефон.

— Так где вы живёте? — спросил мужчина.

— Не надо, правда. Меня можно просто подбросить до автобусной остановки.

— Я отвезу вас домой. Какой адрес?

— Экейша-авеню, дом 102 «а». Это сбоку от главной дороги, недалеко от спорткомплекса.

— Далековато вас занесло, да? Ладно, пора домой, — он снял машину с ручника, развернулся и поехал вниз.

— Давно здесь живёте? — спросил он.

— Вообще-то нет. Мы переехали после Рождества. Но моя семья жила здесь, когда мне было пять лет.

— У вас небольшой акцент, или мне кажется?

— Мы десять лет жили в Шотландии. Там я говорила как все, а потом оказалась здесь — и стала, блин, выделяться, — ей хотелось, чтобы это прозвучало весело, но на самом деле её это расстраивало, и это было заметно. Вместо шутки получилась досада.

Мужчина привёз её на Экейша-авеню, остановился возле её дома и настоял на том, чтобы проводить её до порога. Когда дверь открылась, он произнёс:

— Простите, ради бога. Я взял на себя смелость подвезти вашу дочь до дома. Со всей очевидностью, вы отлично её воспитали: она отказывалась садиться в машину к незнакомцу. Но шёл жуткий дождь, а она ошиблась автобусом и оказалась на другом конце города. Надеюсь, что вы умеете великодушно прощать. Простите её. И, ээ… меня.

Скарлетт ожидала, что мать сейчас наорёт на обоих, но с удивлением и облегчением обнаружила, что та сказала лишь, что, разумеется, в наши дни нужно перестраховываться, и не работает ли господин Ээ учителем, и не желает ли господин Ээ чаю?

Мистер Ээ сказал, что его фамилия Фрост, но можно звать его Джеем, а миссис Перкинс улыбнулась и сказала, что можно звать её Нуной, и что сейчас она поставит чайник.

За чаем Скарлетт рассказала матери историю с автобусом, и как она зашла на кладбище, и как встретила там мистера Фроста у часовни…

Миссис Перкинс уронила чашку на стол.

Они сидели за кухонным столом, так что чашка не разбилась, но чай разлился. Миссис Перкинс неловко извинилась и пошла за губкой, чтобы вытереть лужу.

Затем она переспросила:

— Кладбище на холме, которое возле Старого города?

— Я там живу неподалёку, — сказал мистер Фрост. — Занимаюсь надгробиями. Вы, кстати, знали, что там природный заповедник?

— Знали, — ответила мисс Перкинс, поджав губы. Затем сказала: — Спасибо вам большое, что подвезли Скарлетт до дома, мистер Фрост, — при этом от каждого её слова веяло холодом. Она закончила: — Я думаю, вам пора идти.

— Ну зачем вы так, право, — примиряюще произнёс Фрост. — Ни в коем случае не хотел вас обидеть. Что я такого сказал? Что до надгробий — я копирую с них надписи для одного исторического исследования. Я не гробокопатель какой-нибудь.

Скарлетт показалось, что мать сейчас возьмьёт и врежет мистеру Фросту, который выглядел обескураженным. Но миссис Перкинс покачала головой и сказала:

— Простите. Вы не виноваты. Просто была одна семейная история, — затем, с видимым усилием сменив тон на жизнерадостный, она продолжила: — Знаете, в детстве Скарлетт играла на этом кладбище. Десять лет назад. У неё там был воображаемый друг. Его звали Никто.

Мистер Фрост улыбнулся уголком рта.

— Призрак?

— Да нет, вроде бы. Он просто там жил. Хотя Скарлетт даже показывала нам гробницу, в которой у него был дом. Так что, наверное, всё-таки призрак. Золотце, а ты сама не помнишь?

Скарлетт покачала головой.

— Наверное, я в детстве была чудачкой.

— Я уверен, что вы не были никакой ээ… — проговорил мистер Фрост. — Нуна, вы вырастили прекрасную дочь. Спасибо за чай. Всегда отрадно подружиться с хорошими людьми. Я побегу — мне надо состряпать себе обед, а затем у меня встреча в местном историческом собрании.

— Вы сами себе готовите обед? — переспросила миссис Перкинс.

— Готовлю — это, конечно, громко сказано. Скорее, размораживаю. Иногда варю еду в пакетиках. На одного не сложно готовить. Я ведь один живу. Холостяцкий быт и всё такое. В газетах нынче пишут, что раз холостяк — так сразу гей. Я не гей, просто так и не встретил ту самую женщину, — на этих словах он как-то погрустнел.

Миссис Перкинс, которая терпеть не могла готовку, тут же сообщила, что по выходным вечно готовит слишком много еды, и, когда она провожала гостя в прихожую, Скарлетт слышала, как он с пребольшим удовольствием соглашается поужинать с ними в субботу вечером.

Когда миссис Перкинс вернулась из прихожей, она сказала:

— Надеюсь, ты уже сделала уроки?




В ту ночь Скарлетт слушала, как за окном проезжают машины, и думала о событиях прошедшего дня. Значит, она была на этом кладбище в детстве. Вот почему оно показалось таким знакомым.

Она погрузилась в воспоминания и сама не заметила, как заснула. Во сне она бродила по тропинкам кладбища. Там было темно, но Скарлетт видела всё ясно, как днём. Она стояла на склоне холма, а к ней спиной стоял мальчик, по виду её ровесник. Он смотрел вниз, на огни Старого города.

Скарлетт позвала его:

— Мальчик! Что ты здесь делаешь?

Он обернулся и сощурился, как будто её было плохо видно.

— Кто это сказал? — спросил он. — А, я вроде тебя вижу. Ты в снохождении?

— Кажется, мне снится сон, — кивнула она.

— Я не совсем это имел в виду, — сказал мальчик. — Но привет. Я Ник.

— А я Скарлетт.

Он снова посмотрел на неё, как будто только что по-настоящему увидел.

— Ну конечно! — воскликнул он. — То-то мне показалось, что я тебя видел. Ты сегодня была на кладбище с этим человеком, который носится с бумагой.

— Его зовут мистер Фрост, — сказала Скарлетт. — Хороший дядька. Подвёз меня до дома. Значит, ты нас видел?

— Ага. Я вообще слежу за тем, что происходит на кладбище.

— А почему тебя так зовут? — спросила Скарлетт.

— Моё полное имя — Никто.

— Точно! — воскликнула Скарлетт. — Вот, почему ты мне снишься. Ты мой воображаемый друг из детства. Только теперь ты повзрослел.

Ник кивнул.

Он был выше неё ростом и одет во что-то серое — Скарлетт толком не разглядела его наряд. Его волосы были довольно длинными — она подумала, что он, должно быть, давно не наведывался к парикмахеру.

Ник сказал:

— Я помню, ты была очень смелая. Мы спускались вглубь холма и видели там Синего человека. И встретили Гибель.

И тогда в её голове что-то случилось. Какое-то бурное мелькание образов.

— Я вспомнила, — сказала Скарлетт. Но она сказала это в темноту пустой спальни, и в ответ ей раздался только грохот проезжавшего за окном грузовика.




У Ника были запасы еды, которая подолгу не портилась. Часть хранилась в склепе, другая — в могилах и мавзолеях похолоднее. Сайлас позаботился, чтобы запасов могло хватить на пару месяцев на случай, если вдруг ни его, ни мисс Люпеску не будет рядом — чтобы Нику не пришлось уходить с кладбища.

Он скучал по миру за пределами кладбища, но знал, что там небезопасно. Во всяком случае, сейчас. Кладбище было его миром и его домом, которым он дорожил. Он любил его, как только четырнадцатилетний мальчик умеет что-либо любить.

Но всё же…

На кладбище никто никогда не менялся. Дети, с которыми Ник играл, будучи маленьким, остались детьми. Фортинбрас Бартелби, который был его лучшим другом, теперь стал на четыре или пять лет его младше, и с каждой новой встречей у них находилось всё меньше общих тем. Теккерей Порринджер был ростом и возрастом с Ника и теперь стал к нему значительно дружелюбнее. Иногда они вместе гуляли вечерами, и Теккерей рассказывал Нику жуткие истории, приключавшиеся с его друзьями. Обычно в конце этих историй кого-нибудь вешали, в основном по ошибке, хотя ещё иногда кого-нибудь отправляли в американскую колонию, тогда их не вешали, если они не возвращались назад.

Лиза Хемпсток, с которой Ник дружил последние шесть лет, изменилась, но не в лучшую сторону: теперь она редко выходила к Нику, если он навещал её у зарослей крапивы, а если выходила, то была, как правило, вспыльчива, всё время спорила, а зачастую просто грубила.

Ник пытался поговорить об этом с мистером Иничеем. Тот подумал и сказал:

— Женщины, они такие. Ты ей нравился, когда был мальчишкой, а теперь ты стал юношей — она, видать, не знает, как к тебе относиться. Вот я как-то в детстве играл с одной девочкой у речки. Мы там играли каждый день, а потом ей исполнилось столько же, сколько тебе сейчас, и она вдруг запустила мне в голову яблоком, а потом не разговаривала со мной, пока мне не исполнилось семнадцать.

Миссис Иничей фыркнула:

— Это было не яблоко, а персик. И вообще-то я с тобой заговорила вскоре после того случая, потому что была свадьба твоего кузена Неда, и мы там плясали весь вечер, а это было через два дня после твоего шестнадцатилетия.

Мистер Иничей сказал:

— Ты права как всегда, дорогая, — и подмигнул Нику, давая ему понять, что она вовсе не права. Затем он одними губами произнёс: «Семнадцать».

Ник не позволял себе заводить друзей среди живых. За то недолгое время, что он провёл в школе, он успел понять, что это чревато в основном одними неприятностями. Однако про Скарлетт он помнил все эти годы. Он сильно скучал после того, как она уехала, и долго привыкал к мысли, что больше её не увидит. А теперь оказалось, что она недавно была на кладбище — и он её даже не узнал…

Он забрёл в заросли плюща, из-за которых северо-западная часть кладбища считалась опасной. Повсюду таблички предупреждали посетителей, что здесь ходить не надо, но вообще-то это было понятно и без табличек. Это было угрюмое, неприветливое место, начиная прямо с колтунов плюща, что опутывали конец Египетской аллеи и чёрные двери в псевдоегипетской стене, за которыми были чьи-то места упокоения. Здесь сама природа сотни лет всячески препятствовала вторжению человека — надгробия, находившиеся в этой части кладбища, все покосились, а большинство могил было давно заброшено или потеряно под плющом и полувековым слоем опавших листьев. Тропинки были непригодны для ходьбы, а чаще и вовсе не видны.

Ник шёл, внимательно глядя под ноги. Это место было ему хорошо знакомо, и он знал, что здесь надо ходить осторожно.

Как-то раз, когда Нику было девять, и он ещё только исследовал эту часть кладбища, земля вдруг провалилась под его ногами, и он упал в глубокую яму. Это была могила футов двадцать в глубину, для нескольких гробов, над которой не было надгробия, а на дне лежал только один гроб, в котором покоился один восторженный медик по фамилии Карстерс. Он жутко обрадовался появлению Ника и тут же загорелся желанием осмотреть его запястье (которое Ник вывихнул, пытаясь схватиться за торчавшие из земли корни во время падения), так что пришлось его долго уговаривать подняться наверх и позвать на помощь.

Сейчас Ник пробирался по северо-западной части туда, где лисы устраивали себе норы в опавших листьях и плюще, а падшие ангелы смотрели в небо невидящими глазами. Он хотел поговорить с поэтом.

Поэта звали Неемия Трот, а на его надгробии было написано:









Здесь покоятся бренные останки

НЕЕМИИ ТРОТА,

ПОЭТА

1741–1774

ЛЕБЕДИ ПОЮТ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ








Ник позвал:

— Мистер Трот? Можно с вами посоветоваться?

— Ну конечно, мой смелый мальчик! — просияв, воскликнул Неемия Трот. — Совет поэта — вежливость короля! Каким елеем — нет, «елеем» не годится, пусть будет «бальзамом» — каким бальзамом мне полить твои раны?

— Я не сказать чтоб ранен, — ответил Ник. — Просто… В общем, объявилась одна девушка, которую я когда-то знал, и я теперь не могу решить — найти её и поговорить с ней или лучше выбросить это из головы.

Тогда Неемия Трот поднялся в свой полный рост — он был пониже Ника, — взволнованно всплеснул руками и сказал:

— О, ну разумеется ты должен найти её и поговорить! Назови её своей Терпсихорой, своей Эхо, своей Клитемнестрой. Посвяти ей стихи, великие оды, а я помогу их написать. Ибо тогда, и только тогда, ты завладеешь сердцем своей возлюбленной.

— Я не хочу завладевать её сердцем. Она не моя возлюбленная, — сказал Ник. — Я просто хочу поговорить с ней.

На это Неемия Трот сказал:

— Язык — наиудивительнейший из всех человечьих органов. Именно им мы пробуем вино и яд, им произносим слова любви и ненависти — всё одним и тем же языком! Иди же! Говори с ней!

— Да нет, пожалуй, всё же не стоит.

— Стоит, сэр! Ещё как стоит! А я напишу об этом, когда всё будет позади.

— Если я выйду из Растворения для одного человека, другим тоже станет легко меня увидеть.

Неемия Трот сказал:

— Послушай меня, юный Леандр, юный герой, юный Александр. Если тобой овладела трусость, то жизнь твоя — ничто, и ничто будет твоей наградой.

— Разумно, — сказал Ник. Он был рад, что додумался поговорить с Неемией. В конце концов, кто ещё может дать хороший совет, если не поэт? И тут он вспомнил…

— Мистер Трот, — попросил он, — расскажите мне про месть.

— Это блюдо лучше подавать холодным, — сказал Неемия Трот. — Не следует мстить, когда ты весь пылаешь от жажды мести. Следует дождаться подходящего часа. Был такой ирландец, О'Лири, у которого хватило надменной наглости накропать заметку о моём первом сборнике стихов, который назывался "Букет красот для джентльменов чести", и в заметке говорилось, что это ничтожнейшая писанина без формы и содержания, и что, якобы, бумага, на которой она была написана, нашла бы себе лучшее применение в… У меня даже язык не поворачивается это повторить. Просто поверь мне на слово: это было наиомерзительнейшее сравнение.

— И вы ему отомстили? — спросил Ник.

— Ему и всему бесстыжему племени! О, как я отомстил им, мистер Иничей, о, месть моя была ужасна! Я написал во многих экземплярах заметку, которую прибил к дверям всех трактиров Лондона, где околачивался всякий писательский сброд. Я написал там, прибегая к моему тонкому литературному гению, что более не буду сочинять для них, а буду писать лишь для себя и для потомков, а для них за всю мою жизнь не издам более ни стиха! И в завещании своём я написал, чтобы все мои стихи похоронили вместе со мной неизданными, и лишь когда потомки спохватятся, что сотни моих произведений — пропали, пропали! — лишь тогда следует вскрыть мой гроб и взять мои стихотворенья из моих мёртвых рук, чтобы, наконец, опубликовать их ко всеобщему ликованию. Всё-таки так ужасно — опережать собственное время…

— То есть, после вашей смерти вашу могилу вскрыли, а стихи опубликовали?

— Пока что нет. Но впереди ещё полно времени! Потомство бесконечно.

— Так это и была ваша месть?

— Воистину. Возмездия коварнее и действенне было не придумать!

— Нда-а, — протянул Ник, не слишком вдохновлённый этим примером.

— Это блюдо лучше подавать холодным, — важно повторил Неемия Трот.

Ник возвращался с северо-западной части кладбища по Египетской аллее. Он шёл туда, где все пути были прямыми и понятными. А когда солнцу пришло время закатиться, он направился в старую часовню. Он не надеялся, что Сайлас уже вернулся. Просто он привык всегда приходить в часовню на закате, и ему нравилось, что его жизнь имеет свой распорядок. К тому же, он проголодался.

Ник приоткрыл дверь и скользнул в склеп. Он отодвинул картонный ящик, забитый отсыревшими приходскими бумагами, и достал пакет апельсинового сока, яблоко, коробку хлебных палочек и упаковку сыра. Он ел и думал, как и где ему разыскивать Скарлетт. Возможно, придётся сноходить, раз она навестила его именно таким образом…

Он направился к выходу, собираясь присесть на серую деревянную скамейку, как вдруг увидел нечто, заставившее его остановиться. На скамейке уже кто-то сидел. Это была девушка. Она читала журнал.

Ник ещё сильнее растворился, слившись с кладбищем, став не заметнее тени или контура ветки.

Но она подняла голову и взглянула на него. И произнесла:

— Ник? Это ты?

Он помолчал, затем спросил:

— Почему ты меня видишь?

— Почти не вижу. Сперва подумала, что это тень какая-то. Но в моём сне ты выглядел точно так же. Как будто постепенно вошёл в фокус.

Ник подошёл к скамейке.

— Ты что, можешь читать при таком освещении? Здесь разве не слишком темно?

Скарлетт закрыла журнал.

— Странно, — сказала она, — вообще-то действительно темно. Но я читала без проблем.

— Ты… — он замялся, не зная, о чём бы её спросить. — Ты здесь одна?

Она кивнула:

— Пришла после школы, чтобы помочь мистеру Фросту копировать эпитафии. А потом сказала ему, что хочу здесь посидеть немного, подумать о жизни. Обещала потом зайти к нему, мы попьём чаю, и он меня отвезёт домой. Он не стал задавать вопросов. Сказал, что тоже любит посидеть один на кладбище, потому что в мире нет мест спокойнее, — она помолчала, затем вдруг спросила: — Можно тебя обнять?

— Зачем? — спросил Ник.

— Мне хочется.

— Ладно, — он немного подумал и добавил: — Я не против.

— А мои руки сквозь тебя не проскользнут? Ты настоящий?

— Не проскользнут, — пообещал он, и тогда она бросилась ему на шею и крепко сжала его в объятиях, так, что он едва мог дышать.

— Осторожно, — выдохнул он.

Скарлетт отпустила его.

— Прости.

— Нет-нет. Было здорово. Просто ты меня сжала крепче, чем я ожидал.

— Я просто хотела убедиться, что ты настоящий. Мне долго казалось, что я тебя выдумала. А потом я какое-то время не помнила про тебя… Но, выходит, я ничего не выдумывала, ты живёшь по-настоящему, а не только в моей голове. Вот мы снова и встретились.

Ник улыбнулся.

— Ты раньше ходила в такой оранжевой курточке. Я с тех пор, как видел оранжевый цвет, всегда о тебе вспоминал. Правда, вряд ли та курточка у тебя сохранилась.

— Вряд ли, — согласилась Скарлетт. — Она мне теперь маловата.

— Ну да, — сказал Ник. — Точно.

— Мне пора домой, — сказала Скарлетт. — Может, я ещё зайду в выходные.

Затем, увидев выражение лица Ника, она добавила:

— Сегодня уже среда.

— Будет здорово.

Она повернулась, чтобы уйти, затем вспомнила и спросила:

— Слушай, а как мне тебя искать в следующий раз?

Ник ответил:

— Не беспокойся. Я сам тебя найду. Просто приходи одна, и я появлюсь.

Она кивнула и ушла.

Ник пошёл вверх по холму, к мавзолею Фробишеров. Он не стал заходить внутрь, а начал взбираться по стене мавзолея, держась за толстый плющ, и, наконец, подтянулся на каменную крышу, где сел и задумался, глядя на мир, шевелившийся далеко внизу. Он вспомнил, как Скарлетт его обняла, и как спокойно ему было в её объятьях, хоть это и длилось всего мгновенье. Затем подумал, что, должно быть, здорово бродить вместе, ничего не боясь, где-то за кладбищем, и как, вероятно, хорошо быть хозяином собственного маленького мира.




Скарлетт сказала, что чая не хочет, спасибо большое. Нет-нет, шоколадного печенья тоже. Мистер Фрост нахмурился.

— Дорогая, — сказал он, — ты выглядишь так, будто увидела привидение. Не то, чтобы это было удивительно на кладбище, всё-таки там это не такая уж неожиданность. У меня, ээ, была тётушка, которая утверждала, что в её попугая вселился чей-то дух. Это был ярко-красный ара. А тётушка моя была архитектором. Правда, подробностей я не знаю.

— Со мной всё в порядке, — сказала Скарлетт. — Просто устала немного за день.

— Давай я тебя подвезу домой. Не знаешь, что здесь написано? Последние полчаса бьюсь над ней, — он показал ей кальку с надгробия, лежавшую на столике. По краям её придавливали банки с вареньем. — Похоже на фамилию «Гладстон», как думаешь? Тогда это мог бы быть родственник премьер-министра. А больше вообще ничего не разобрать.

— Похоже на то, — сказала Скарлетт. — Я в субботу ещё раз посмотрю.

— Вероятно, твоя матушка тоже заглянет?

— Она сказала, что подвезёт меня сюда утром. Потом ей нужно в магазин, купить всё к ужину. Хочет приготовить жареного цыплёнка.

— Как ты полагаешь, — с надеждой спросил мистер Фрост, — а жареная картошка тоже будет?

— Определённо, да.

Мистер Фрост был в восторге. Затем сказал:

— Я надеюсь, что это удобно, и я её не обременяю…

— Да ей нравится, — честно сказала Скарлетт. — Спасибо вам, что подвозите меня домой.

— Я безмерно рад, что могу помочь, — сказал мистер Фрост. Они вместе спустились по лестнице высокого и узкого дома мистера Фроста в маленький вестибюль.




В Кракове, на холме Вавель, находится Пещера дракона. Это система пещер, названная так в честь дракона, который умер давным-давно. Эти пещеры очень любят туристы. Но под ними находятся другие пещеры, о которых туристы даже не подозревают. Они уходят глубоко под землю, и они обитаемы.

Сайлас шёл первым. За ним следовала серая громада мисс Люпеску, беззвучно переступая лапами. Вслед за ними шёл завёрнутый в бинты Кандар — ассирийская мумия с мощными орлиными крыльями и рубиновыми глазами. Он нёс поросёнка.

Сначала их было четверо, но они потеряли Гаруна в далёкой пещере. Как и все ифриты, он оказался слишком самонадеянным. Он вступил в пространство, охраняемое тремя отполированными бронзовыми зеркалами, и был поглощён вспышкой бронзового света. В один миг от него осталось лишь отражение, и он пропал из действительности. В зеркалах его огненные глаза были широко распахнуты, а губы двигались, как будто он кричал, чтобы все скорее уходили. Затем он исчез навсегда.

Сайлас, у которого не было проблем с зеркалами, прикрыл одно из них своим плащом, и обезвредил ловушку.

— Итак, — произнёс Сайлас, — мы остались втроём.

— Плюс поросёнок, — добавил Кандар.

— Зачем? — спросила мисс Люпеску, свесив волчий язык из волчьей пасти. — Зачем нам поросёнок?

— Он приносит удачу, — ответил Кандар.

Мисс Люпеску этот ответ не убедил, и она зарычала.

— Вот у Гаруна же не было поросёнка, — совершенно искренне сказал Кандар.

— Тихо, — прервал их Сайлас. — Они идут. Судя по звуку, их там много.

— Пусть идут, — прошептал Кандар.

Шерсть мисс Люпеску поднялась дыбом. Она ничего не сказала, но она была готова к схватке и лишь усилием воли удержалась, чтобы не откинуть голову и не завыть.




— Как здесь красиво, — сказала Скарлетт.

— Очень, — согласился Ник.

— Значит, всю твою семью убили? — сказала Скарлетт. — А известно, кто это сделал?

— Нет. По крайней мере, мне. Мой наставник говорит, что убийца всё ещё жив, а остальное обещал рассказать когда-нибудь потом.

— Когда?

— Когда я буду готов.

— Почему он не скажет сейчас? Боится, что ты прицепишь на пояс ствол и поскачешь мстить убийце своей семьи?

Ник серьёзно посмотрел на неё.

— Именно так, — сказал он. — Не ствол, конечно, но что-то в этом роде.

— Смеёшься, что ли?

Сначала Ник ничего не ответил. Его губы были плотно сжаты. Он покачал головой и сказал:

— Мне не смешно.

Стояло яркое и солнечное субботнее утро. Они ушли недалеко от входа на Египетскую аллею, где можно было скрыться от солнца под тенью сосен и разросшейся араукарии.

— Слушай, а этот твой наставник… Он тоже мёртвый?

— Я не буду о нём говорить, — сказал Ник.

Скарлетт обиделась.

— Даже со мной?

— Даже с тобой.

— Ладно, — сказала она. — Ну и пожалуйста.

— Послушай, извини, я не хотел… — начал Ник, но Скарлетт сказала:

— Я обещала мистеру Фросту надолго не уходить. Мне пора обратно.

— Ясно, — сказал Ник. Он был расстроен, что обидел её, но не знал, какими словами можно спасти положение.

Он смотрел вслед Скарлетт, уходившей по извилистой дорожке в сторону часовни. Знакомый женский голос насмешливо произнёс:

— Только посмотрите на неё! Мисс Высокомерие собственной персоной! — но никого не было видно.

Ник пошёл обратно по Египетской аллее. Он чувствовал себя неуклюжим. Мисс Лиллибет и мисс Вайолет разрешили ему хранить в их склепе картонную коробку, набитую старыми книгами в мягких обложках, и сейчас он хотел что-нибудь почитать.




Скарлетт помогала мистеру Фросту копировать гравировки с надгробий. В полдень они прервали работу, чтобы перекусить. Он предложил в качестве благодарности угостить её фиш-н-чипс, и они спустились вниз по улице к лавке, а потом возвращались, поедая из бумажных пакетов горячий фиш-н-чипс, приправленный уксусом и поблескивающий крупинками соли.

Неожиданно Скарлетт спросила:

— Если бы вы хотели найти информацию о некоем убийстве, где бы вы искали? В интернете я уже пробовала.

— Э-э. Зависит от обстоятельств. О какого рода убийстве идёт речь?

— Вроде бы, оно произошло где-то здесь. Лет тринадцать-четырнадцать назад. Убили целую семью.

— Да что ты говоришь! — воскликнул мистер Фрост. — В самом деле?

— Ну, да. Ой, вам нехорошо?

— Н-не очень… Признаться, я немного тряпка. Про такие вещи, как убийство, и думать не хочется. А уж чтобы в этих краях… Не ожидал, что девушка твоего возраста может интересоваться такими вещами.

— Да это не для меня, — призналась Скарлетт. — Это для друга.

Мистер Фрост доел последний кусок жареной трески и сказал:

— Полагаю, нужно искать в библиотеке. Если чего-то нет в интернете, должно найтись в газетах. Однако, что тебя побудило заняться таким делом?

— Ну, — Скарлетт хотелось как можно меньше лгать. — Один знакомый мальчик интересовался.

— Определённо, в библиотеке, — сказал мистер Фрост. — Убийство. Брр! У меня мурашки по коже.

— И у меня, — сказала Скарлетт. — Немножко.

Она с надеждой добавила:

— А вы меня туда не подбросите?

Мистер Фрост разломил большую картофелину на две половины, засунул одну в рот и разочарованно посмотрел на другую.

— Картошка так быстро остывает! Всего минуту назад обжигала рот, а теперь только диву даёшься: когда успела остыть?..

— Вы простите меня, — сказала Скарлетт. — Что-то я всё время пристаю к вам с просьбами куда-нибудь меня подвезти.

— Ничего страшного, — возразил мистер Фрост. — Просто думаю, как лучше спланировать вечер и любит ли твоя матушка конфеты. Вино или конфеты? Не могу решить. Может быть, и то, и другое?

— Из библиотеки я сама доберусь, — сказала Скарлетт. — А конфеты она любит. Да и я тоже.

— Решено — принесу конфеты, — с облегчением произнёс мистер Фрост. Они уже дошли до середины ряда высоких домов, напоминавших ступеньки на склоне холма. На обочине была припаркована маленькая зелёная «мини».

— Забирайся. Подкину тебя до библиотеки.




Библиотека оказалась квадратным зданием из кирпича и камня, выстроенным в начале прошлого века. Скарлетт огляделась и подошла к стойке.

— Слушаю, — сказала библиотекарша.

Скарлетт сказала:

— Мне нужны подшивки старых газет.

— Для школьного задания? — спросила женщина.

— По краеведению, — кивнула Скарлетт, гордясь, что фактически не солгала.

— У нас есть местная газета на микроплёнке, — сказала женщина. Она была полной, в её ушах болтались большие серебряные кольца. Сердце в груди Скарлетт бешено колотилось. Ей казалось, что она выглядит виновато и подозрительно. Но библиотекарша без всяких вопросов отвела её в комнату с ящиками, похожими на компьютерные мониторы, и показала, как ими пользоваться, чтобы проектировать на экран газетные страницы.

— Когда-нибудь мы всё оцифруем, — вздохнула женщина. — Итак, какие даты вас интересуют?

— Я ищу новость примерно тринадцати-четырнадцатилетней давности, — ответила Скарлетт. — Точнее не могу сказать. Но я пойму, когда увижу.

Женщина дала Скарлетт коробочку с микроплёнками газет за пять лет.

— Ну, ищи ветра в поле, — сказала она.




Скарлетт думала, что убийство целой семьи — новость для первой полосы, но когда нужная заметка, наконец, нашлась, она оказалась аж на пятой странице. Дело было в октябре, тринадцать лет назад. Заметка была абсолютно формальная, без подробностей, лишь сухое перечисление фактов: архитектор Рональд Дориан, 36 лет, его жена Карлотта, 34 лет, издатель, а также их дочь Мисти, 7 лет, были найдены мёртвыми в доме номер 33 по Дунстан-роуд. Предполагается, что это было преднамеренное убийство. Представитель полиции сообщил, что рано давать комментарии, но есть улики, и расследование продолжается.

Ни слова о том, как именно погибла семья. Ни слова о пропавшем младенце. В выпусках за последующие несколько недель не было ничего, никаких комментариев полиции. По крайней мере, Скарлетт ничего не нашла.

Но кое-что она выяснила. Дом 33 по Дунстан-роуд. Она знала этот дом. Она там была.

Скарлетт вернула коробку с микроплёнкой на стойку, поблагодарила библиотекаршу и отправилась домой. Светило яркое апрельское солнце. Её мать что-то готовила на кухне — с переменным успехом, судя по запаху гари, заполнившему всю квартиру. Скарлетт закрылась в своей комнате и распахнула окна, чтобы запах хоть немного выветрился. Затем она села на кровать, взяла телефон и набрала номер.

— Алло? Мистер Фрост?

— Скарлетт! На вечер всё в силе? Как там твоя матушка?

— О, всё под контролем, — сказала Скарлетт, потому что именно так ответила ей мать, когда она задала ей этот вопрос. — Мистер Фрост, послушайте… а вы давно живёте в вашем доме?

— Давно ли? Ну, месяца четыре.

— А как вы его нашли?

— Через агентство. Он был заброшен и оказался мне по карману. Ну, более или менее. В общем, я искал дом в шаговой доступности от кладбища, и этот идеально подошёл.

— Мистер Фрост, — Скарлетт не знала, как сказать ему, но наконец решилась. — Примерно тринадцать лет назад в вашем доме убили трёх человек. Семью Дорианов.

В трубке было тихо.

— Мистер Фрост? Вы слушаете?

— Э-э. Да-да, я слушаю. Прости, Скарлетт. Довольно неожиданная новость. То есть, конечно, это старый дом, и наверняка здесь всякое бывало. Но… так, а что всё-таки произошло?

Скарлетт не знала, насколько можно ему доверять. Она сказала:

— Нашлась только маленькая заметка в одной старой газете. Кроме адреса там ничего и не было. Я даже не знаю, как они умерли и вообще.

— Н-да… Боже мой! — Скарлетт не ожидала, что мистер Фрост примет сообщение так близко к сердцу. — Что ж, юная Скарлетт, остальное за краеведением. Оставь это мне. Я всё разузнаю и потом тебе расскажу.

— Вот спасибо, — с облегчением сказала Скарлетт.

— Э-э. Полагаю, ты также звонишь сказать, что если Нуна узнает об убийствах в моём доме, пусть даже и тринадцатилетней давности, она запретит нам общаться и больше не отпустит тебя на кладбище. Так что, э-э, я не стану упоминать эту тему в разговоре, если ты не начнёшь первой.

— Спасибо, мистер Фрост!

— Увидимся в семь. Я приду с конфетами.

Ужин был исключительно приятным. Запах горелого успел выветриться с кухни. Цыплёнок был хорош, салат был ещё лучше, жареная картошка получилась чересчур хрустящей, но восхищённый мистер Фрост заявил, что любит именно такую, и попросил добавки.

Цветы были прекрасны, конфеты на десерт были то, что надо. Мистер Фрост сидел, рассказывал истории, затем до десяти смотрел с ними телевизор. Затем он, наконец, сказал, что ему пора домой.

— Время, прилив и исторические исследования никого не ждут, — сказал он. Он со значением пожал руку Нуны, заговорщически подмигнул Скарлетт — и был таков.

Той ночью Скарлетт надеялась встретить во сне Ника. Она думала о нём, засыпая — представляла, как идёт по кладбищу, глядя на него. Однако, заснув, оказалась в Глазго со старыми школьными друзьями. Они вместе искали некую улицу, но почему-то всё время заходили в тупики.




Глубоко под краковским холмом, в самом глубоком подземелье под Пещерой дракона, мисс Люпеску оступилась и упала.

Сайлас присел рядом с ней и взял её голову в свои руки. На её лице была кровь, и часть крови была её собственной.

— Брось меня здесь, — говорила она. — Спасай мальчика.

Сейчас она была полуженщиной, полуволком, но её лицо было целиком человеческим.

— Нет, — сказал Сайлас. — Я тебя не оставлю.

Позади него Кандар баюкал своего поросёнка, словно ребёнок куклу. Его левое крыло было раздроблено — мумии больше не суждено было летать. Однако бородатое лицо Кандара было спокойным и безжалостным.

— Сайлас, они вернутся, — прошептала мисс Люпеску. — Слишком скоро, солнце взойдёт.

— Значит, — сказал Сайлас, — мы должны покончить с ними прежде, чем они будут готовы напасть. Можешь встать?

— Da. Я — Гончая Бога, — сказала мисс Люпеску. — Я встану.

Она опустила лицо в тень и сжала пальцы. Когда она вновь подняла голову, она была уже волчья. Упершись передними лапами в камень, она с трудом привела себя в стоячее положение. Теперь это была огромная серая волчица, больше медведя размером. Её морда и шкура были в крови.

Она откинула голову и завыла яростно, вызывающе. Затем оскалилась и вновь опустила голову.

— Сейчас, — прорычала мисс Люпеску, — мы покончим с этим.




Вечером в воскресенье зазвонил телефон. Скарлетт сидела внизу, старательно срисовывая лица из японского комикса, который только что читала. Трубку сняла её мать.

— Забавно, мы как раз говорили о вас, — сказала её мать, хотя это было неправдой. — Чудесно, — продолжила она. — Мне так понравилось! Честное слово, никакого беспокойства. Конфеты? Они были превосходными. Просто превосходными. Я просила Скарлетт передать вам, чтобы вы дали мне знать, когда в следующий раз захотите вкусно поужинать. Скарлетт? Да, она здесь. Я её позову. Скарлетт?

— Мам, я здесь, — сказала Скарлетт. — Можешь не кричать. — Она взяла трубку. — Мистер Фрост?

— Скарлетт? — в его голосе слышалось волнение. — Я насчёт… Э-э… помнишь, мы обсуждали? Насчёт того, что случилось в моём доме. Передай своему другу, что я тут обнаружил… э-э… послушай, а когда ты сказала "мой друг", это было образное выражение в значении "я сама"? Или речь шла о реальном человеке? Надеюсь, это не слишком личный вопрос…

— У меня действительно есть друг, который хочет знать, — ответила Скарлетт, умиляясь его формулировке.

Её мать с любопытством взглянула на неё.

— Тогда передай ему, что я кое-что накопал… Не в буквальном смысле, конечно, — скорее, на кое-что наткнулся, хорошенько поискав. Похоже, это довольно важная информация, которую, по всей видимости, скрывали от лишних глаз. Так что не думаю, что нам следует особенно распространяться… В общем, э-э… Я кое-что нашёл.

— Что именно?

— Понимаешь… только не подумай, что я сумасшедший. Насколько я понял, из той семьи были убиты трое. Один их них — полагаю, это был младенец, — остался жив. В семье было не трое, а четверо человек. Убили только троих. Скажи своему другу, чтобы зашёл ко мне, я ему всё расскажу.

— Я передам, — сказала Скарлетт и повесила трубку. Её сердце бешено колотилось.




Впервые за последние шесть лет Ник спускался по узким каменным ступенькам. Его шаги эхом отдавались в усыпальнице, находившейся внутри холма.

Он дошёл до самого низа и стал ждать, пока Гибель что-нибудь скажет. Он ждал и ждал, но ничего не происходило, ничего не шипело и не двигалось.

Он огляделся в темноте, которая не была для него темнотой, поскольку он мог видеть как мёртвые. Затем он подошёл к каменному алтарю, на котором лежали кубок, брошь и каменный нож.

Он наклонился и дотронулся до кончика ножа. Он был гораздо острее, чем могло показаться, и Ник порезался.

— ЭТО СОКРОВИЩЕ ГИБЕЛИ, — прошипел тройной голос, но в этот раз он был тише, чем раньше, и звучал будто слегка нерешительно.

— Из всех существ, — сказал Ник, — ты здесь самая древняя. Я пришёл поговорить с тобой. Мне нужен совет.

После небольшой паузы он услышал ответ:

— НИЧТО НЕ ПРИХОДИТ К ГИБЕЛИ ЗА СОВЕТОМ. ГИБЕЛЬ — СТРАЖ. ГИБЕЛЬ ЖДЁТ.

— Я знаю. Но Сайлас ушёл, а я не знаю, с кем ещё можно поговорить об этом.

В ответ он не получил ни слова. Ничего кроме пыльной одинокой тишины.

— Не понимаю, что мне делать, — признался Ник. — Кажется, я наконец могу узнать, кто убийца моей семьи. И кто хочет убить меня. Но для этого придётся покинуть кладбище.

Гибель ничего не ответила. Завитки дыма медленно заплетались по стенам комнаты.

— Я не боюсь смерти, — сказал Ник. — Но столько дорогих мне людей тратит время и силы, чтобы охранять меня, учить и защищать…

И снова лишь тишина.

Тогда он сказал:

— Я должен сделать это сам.

— ДА.

— Что ж. Это всё. Извини, что побеспокоил.

В голове Ника раздался вкрадчивый и хитрый шёпот:

— ГИБЕЛЬ ОСТАВИЛИ ЗДЕСЬ НА СТРАЖЕ СОКРОВИЩ, ПОКА НЕ ВЕРНЁТСЯ ХОЗЯИН. ТЫ НАШ ХОЗЯИН?

— Нет, — ответил Ник.

Теперь в шипении послышалась надежда:

— БУДЬ НАШИМ ХОЗЯИНОМ.

— Боюсь, что нет.

— СТАНЬ НАШИМ ХОЗЯИНОМ, И МЫ НАВЕКИ ОКРУЖИМ ТЕБЯ СВОИМИ КОЛЬЦАМИ. СТАНЬ НАШИМ ХОЗЯИНОМ, И МЫ БУДЕМ ЗАЩИЩАТЬ И БЕРЕЧЬ ТЕБЯ ДО КОНЦА ВРЕМЁН. СТАНЬ НАШИМ ХОЗЯИНОМ, И ТЫ НЕ ПОДВЕРГНЕШЬСЯ ОПАСНОСТЯМ ЭТОГО МИРА.

— Я не ваш хозяин.

— НЕТ.

Ник чувствовал, как Гибель извивается у него в голове. Он услышал:

— ТОГДА НАЙДИ СВОЁ ИМЯ.

Затем в усыпальнице и в голове Ника стало пусто. Ник остался один.

Ник осторожно, но быстро поднимался по лестнице. Он принял решение, и теперь ему нужно было действовать, пока он не перегорел.

На скамейке у часовни его ждала Скарлетт.

— Ну что? — спросила она.

— Я готов. Пойдём, — сказал он, и они вместе направились к воротам кладбища.




Дом номер 33 был высоким и тонким, как веретено, в ступенчатом ряду домов. Это был ничем не примечательный дом из красного кирпича. Ник с сомнением посмотрел на него, удивляясь, что тот не вызывает у него воспоминаний, не кажется знакомым или особенным. Это был просто обычный дом. Перед ним была бетонная площадка вместо сада, на обочине была припаркована зелёная «мини». Входная дверь когда-то была ярко-голубой, но выцвела от времени и солнца.

— Давай, — сказала Скарлетт.

Ник постучал. Изнутри послышались шаги, и дверь открылась. Внутри виднелись холл и лестница. В дверном проёме стоял человек в очках, с поредевшими серыми волосами. Он посмотрел на них, моргнул и сказал:

— Значит, вы и есть тот самый таинственный друг мисс Перкинс? Рад познакомиться, — он взволнованно улыбнулся и протянул гостю руку.

— Его зовут Ник, — сказала Скарлетт.

— Мик?

— Ник. Через «н», — поправила она. — Ник, знакомься, это мистер Фрост.

Ник и Фрост обменялись рукопожатием.

— У меня там чайник кипит, — сказал мистер Фрост. — Обменяемся информацией за чашечкой чая, как вы на это смотрите?

Они поднялись за ним на кухню, где он налил три чашки чая, а затем провёл их в маленькую гостинную.

— Дом тянется вверх, — сказал он. — Туалет на следующем этаже, затем мой кабинет, выше идут спальни. Постоянная беготня вверх-вниз. Зато помогает оставаться в форме.

Они сели на большой ярко-фиолетовый диван ("Когда я сюда вселился, он уже здесь стоял"), и стали пить чай.

Скарлетт переживала, что мистер Фрост будет задавать Нику слишком много вопросов, но он ничего не спрашивал. Он выглядел взволнованным, как будто отыскал потерянное надгробие какого-то известного человека и отчаянно хотел поделиться находкой с миром. Он нетерпеливо ёрзал на стуле, как будто собирался с духом сообщить им нечто грандиозное, и невозможность тут же выпалить всё, что он знал, причиняла ему физические страдания.

— Так что же вы узнали? — спросила Скарлетт.

— Ну, ты была права, — сказал мистер Фрост. — То есть, в этом доме действительно убили троих человек. И, это… похоже, что преступление попытались… ну, не то, чтобы замолчать, но… власти как будто закрыли на него глаза.

— Не понимаю, — сказала Скарлетт. — Убийство нельзя замести под ковёр.

— Но это замели, — сказал Фрост. Он сделал глоток чая. — Тут замешаны какие-то влиятельные особы. Это единственное объяснение. Что же касается младшего ребёнка…

— Что с ним? — спросил Ник.

— Он выжил, — сказал Фрост. — Я в этом уверен. Но его даже не пытались искать. Обычно пропавших младенцев объявляют в национальный розыск. Но они, э-э… должно быть, они как-то замяли эту тему.

— Кто они? — спросил Ник.

— Те же люди, которые замешаны в убийстве семьи.

— Вам известно что-нибудь ещё?

— Да. То есть, совсем немного… — Фрост осёкся. — Прошу прощения, но… Понимаете, то, что я нашёл… Слишком невероятно.

Скарлетт начала раздражаться.

— Но что это? Что вы нашли?

Фрост смутился.

— Ты права. Прости. Хранить всё в тайне было бы неправильно. Историки ничего не закапывают. Мы всё только откапываем. И затем показываем людям. Да.

Он помедлил ещё мгновение, а потом сказал:

— Я нашёл наверху письмо. Оно было спрятано под расшатавшейся половицей, — он повернулся к Нику. — Молодой человек, я правильно понимаю, что ваш интерес к этой ужасной истории — личного характера?

Ник кивнул.

— Ни слова больше! — воскликнул мистер Фрост, вставая. — Пойдёмте, — обратился он к Нику. — А ты подожди, — сказал он Скарлетт, — пока что мы сами. Сначала я покажу ему. Если он мне позволит, тогда покажу и тебе. Договорились?

— Договорились, — ответила Скарлетт.

— Мы ненадолго, — сказал мистер Фрост. — Идёмте, юноша.

Ник встал и посмотрел на Скарлетт с беспокойством.

— Всё будет хорошо, — сказала она и улыбнулась, изо всех сил стараясь его подбодрить. — Я буду ждать тебя здесь.

Она наблюдала за их тенями, когда они выходили из комнаты и начали подниматься по лестнице. В ней боролись тревога и предвкушение чего-то важного. Ей было интересно, что же узнает Ник, и она радовалась, что он узнает это первым. Это была его история. Он имел на это право.

Мистер Фрост вёл Ника вверх по лестнице.

Пока они поднимались на последний этаж, Ник всё время оглядывался, но ничто вокруг не казалось знакомым, и его это удивляло.

— Нам на самый верх, — сказал мистер Фрост. Они прошли очередной лестничный пролёт. Он добавил: — В общем, можете не отвечать, если не хотите, но… э-э, вы тот самый мальчик, правильно?

Ник ничего не ответил.

— Нам сюда, — сказал мистер Фрост. Он повернул ключ в замке, толкнул дверь, и они вошли в комнату.

Это была крошечная комнатка на чердаке со скошенным потолком. Тринадцать лет назад в ней помещалась только детская кроватка. Мужчина и мальчик помещались здесь с трудом.

— На самом деле, мне просто повезло, — сказал мистер Фрост. — Прямо под носом нашёл.

Он наклонился и сдвинул вытертый ковёр.

— Так вы знаете, за что убили мою семью? — спросил Ник.

— Сейчас всё будет, — сказал мистер Фрост. Он потянулся и стал давить на половицу, пока та не откинулась. — Это была спальня младенца, — сказал он. — Я сейчас покажу… В общем, единственное, что остаётся неизвестным, — это кто именно совершил убийство. Совсем никакой информации. Ни малейшей зацепки.

— Известно, что у него чёрные волосы, — сказал Ник, стоя в комнате, которая когда-то была его детской. — И ещё мы знаем, что его зовут Джек.

Мистер Фрост опустил руку в пространство, открывшееся под половицей.

— Прошло почти тринадцать лет, — сказал он. — За это время волосы поредели и поседели. Но ты прав. Имя, действительно, Джек.

Он выпрямился. Рука, которую он вынул из отверстия в полу, теперь держала большой острый нож.

— Пора, — сказал некто Джек. — Пора, мальчик. Самое время покончить с этим.

Ник изумлённо уставился на него. Казалось, что мистер Фрост был плащом или шляпой, в которые этот человек был одет, а теперь он их сбросил. От дружелюбной наружности не осталось и следа.

На его очках и на лезвии ножа вспыхивали блики.

Снизу послышался голос Скарлетт:

— Мистер Фрост? Кто-то стучит в дверь. Открыть им?

Некто Джек отвёл взгляд лишь на мгновение, но Ник знал, что другого шанса у него не будет. В тот же момент он растворился так тщательно, как только умел. Некто Джек повернулся туда, где только что стоял Ник, затем обвёл глазами комнатку. На его лице ярость боролась с удивлением. Он шагнул в середину комнаты и завертел головой из стороны в сторону, словно старый тигр на охоте.

— Ты где-то здесь, — прорычал некто Джек. — Я тебя нюхом чую!

За его спиной хлопнула дверь мансарды. Он метнулся к ней, но ключ уже повернулся в замке.

Некто Джек повысил голос:

— Мы только тянем время, всё равно ты от меня не уйдёшь! — кричал он через запертую дверь. Затем добавил: — У нас с тобой ещё осталось неоконченное дело.




Ник бросился вниз по лестнице, врезаясь в стены, летя чуть не кубарем, стараясь быстрее добраться до Скарлетт.

— Скарлетт! — крикнул он, как только увидел её. — Это он! Бежим!

— Кто он? Ты про что?

— Он! Фрост — это Джек. Он пытался убить меня!

С чердака послышался громкий удар, некто Джек пытался выбить дверь.

— Но, — Скарлетт не могла осознать то, что только что услышала. — Но он же хороший.

— Нет, — сказал Ник, хватая её за руку и таща за собой вниз по лестнице. — Совсем не хороший.

Скарлетт распахнула входную дверь.

— Добрый вечер, юная леди, — сказал мужчина, стоявший на пороге. — Мы ищем мистера Фроста. Я полагаю, это и есть его логово.

У него были серебристо-белые волосы, и он благоухал одеколоном.

— Вы его друзья? — спросила она.

— О, да, — ответил низенький мужчина, который стоял позади. У него были чёрные усики, и он, единственный из всех, был в шляпе.

— Разумеется, — сказал третий, самый молодой из них, высокий блондин нордического вида.

— Каждый Джек его друг, — произнёс последний. Он был широкоплечим, с крупной головой и смуглым лицом, и смахивал на быка.

— Он… мистер Фрост вышел, — сказала она.

— Но его машина здесь, — возразил мужчина с белыми волосами, а блондин спросил:

— Кстати, а вы кто?

— Он друг моей мамы, — сказала Скарлетт.

Ник, который уже прошёл мимо джеков, отчаянно махал, чтобы она скорее уходила оттуда.

Скарлетт произнесла как можно беззаботнее:

— Он просто выскочил на минутку. На угол, за газетой. Там, на углу, магазин.

Она закрыла за собой дверь, обошла мужчин и пошла по улице.

— Куда же вы? — спросил усатый.

— Мне нужно на автобус, — сказала она и, не оглядываясь, стала подниматься по холму, в сторону автобусной остановки и кладбища.

Ник шёл рядом с ней. В густеющих сумерках он даже Скарлетт казался призрачным — как будто он был расплавленным летним воздухом, чем-то нереальным, точно краем глаза она видела мальчика, а стоило присмотреться — там были только гонимые ветром листья.

— Иди быстрее, — прошептал Ник. — Они смотрят на тебя. Но не беги.

— Кто они? — тихо спросила Скарлетт.

— Не знаю, — ответил Ник. — У меня от них странное чувство. Будто они и не люди вовсе. Я хочу вернуться и послушать, что они будут говорить.

— Конечно, люди, кто же ещё! — сказала Скарлетт, ускоряя шаг, насколько это было возможно, чтобы не сорваться в бег. У неё больше не было уверенности, что Ник идёт рядом с ней.

Четверо мужчин стояли у двери дома номер 33.

— Не нравится мне всё это, — сказал мужчина с бычьей шеей.

— Вам что-то не нравится, мистер Тар? — спросил седовласый. — Да никому из нас не нравится. Всё неправильно. Всё идёт не так.

— В Кракове проблемы. Они не отвечают. А после Мельбурна и Ванкувера… — сказал человек с усиками. — Судя по всему, остались только мы четверо.

— Мистер Кетч, помолчите, прошу вас, — сказал седовласый. — Я думаю.

— Простите, сэр, — ответил мистер Кетч и разгладил свои усы одним пальцем, не снимая перчатки. Он смотрел то на вершину, то на подножье холма и что-то насвистывал сквозь зубы.

— По-моему… стоит её догнать, — сказал мистер Тар, мужчина с бычьей шеей.

— А по-моему, господа, вам нужно слушать, что я говорю, — сказал седовласый. — Я просил тишины. Это значит, что должно быть тихо.

— Простите, мистер Данди, — сказал блондин.

Все замолчали.

В тишине они услышали стук, раздававшийся из глубины дома, откуда-то сверху.

— Я пойду внутрь, — сказал мистер Данди. — Мистер Тар, вы пойдёте со мной. Нимбл и Кетч возьмут девчонку. Верните её сюда.

— Живой или мёртвой? — спросил мистер Кетч, самодовольно улыбаясь.

— Живой, идиот ты этакий, — сказал мистер Данди. — Я хочу знать, что ей известно.

— Может, она из этих, — сказал мистер Тар. — Которые сделали нас в Ванкувере и в Мельбурне, и…

— Поймайте её, — перебил мистер Данди. — Прямо сейчас.

Блондин и шляпа-с-усами поспешили на холм.




Мистер Данди и мистер Тар стояли у двери дома номер 33.

— Высади дверь, — приказал мистер Данди.

Мистер Тар прислонился плечом к двери и навалился на неё всей своей массой.

— Она усилена, — сказал он. — Защищена.

— Любой Джек может справиться с тем, что сделал другой Джек, — произнёс мистер Данди. — Он снял перчатку, приложил руку к двери и что-то пробормотал на языке, более древнем, чем английский. — Попробуй ещё раз, — сказал он.

Тар прижался к двери, крякнул и толкнул её. На этот раз замок поддался, и дверь распахнулась.

— Неплохо, — похвалил мистер Данди.

Где-то высоко над ними, на самом верху, раздался грохот.

На полпути наверх они встретились с Джеком. Мистер Данди улыбнулся ему холодной улыбкой, которая не выражала радушия, зато демонстрировала идеальные зубы.

— Здравствуй, Джек Фрост, — произнёс он. — Я полагал, что мальчишка у тебя.

— Так и было, — ответил некто Джек. — Он сбежал.

— Снова? — улыбка Джека Данди стала ещё шире, холоднее и идеальнее. — Один промах — это ошибка, Джек. Второй — это катастрофа.

— Мы его поймаем, — сказал некто Джек. — Сегодня всё будет кончено.

— Очень надеюсь, — сказал мистер Данди.

— Он на кладбище, — сказал Джек, и вся троица устремилась вниз по лестнице.

Некто Джек втянул в себя воздух. Запах мальчишки всё ещё стоял в его ноздрях. Затылок покалывало от предвкушения. Всё повторялось, как много лет назад. Он остановился, чтобы надеть свой чёрный плащ, который выглядел неуместно рядом с твидовым жакетом и бежевым макинтошем мистера Фроста.

Входная дверь была открыта. Вечерело. На это раз некто Джек точно знал, куда идти. Без дальнейшего промедления он вышел из дома и поспешил на холм к кладбищу.




Когда Скарлетт добралась до кладбища, ворота оказались закрыты. Скарлетт отчаянно потянула их на себя, но их заперли на замок изнутри. Тогда рядом с ней появился Ник.

— Ты знаешь, где ключ? — спросила она.

— На это нет времени, — сказал Ник. Он подошёл вплотную к металлическим прутьям. — Обними меня.

— Что?

— Просто обхвати меня руками и закрой глаза.

Скарлетт посмотрела на Ника, словно требуя от него найти другой способ, затем всё-таки подошла, крепко обняла его и зажмурилась.

— Хорошо.

Ник прижался к прутьям кладбищенских ворот. Они считались частью кладбища, и он надеялся, что подаренная ему Свобода кладбища может, хотя бы раз, укрыть кого-то ещё. И он просочился сквозь прутья, подобно дыму.

— Можешь открыть глаза, — сказал он.

Она так и поступила.

— Как ты это сделал?

— Здесь мой дом, — сказал он. — Я здесь много чего могу.

Послышался стук подошв по мостовой, и по ту сторону стены появилось двое мужчин. Они принялись трясти ворота, производя страшный грохот.

— Ку-ку, — сказал Джек Кетч и хищно улыбнулся Скарлетт сквозь прутья. Усы его шевельнулись, как у мультяшного кролика. Вокруг его левого предплечья был намотан чёрный шёлковый шнур. Он дёрнул его и натянул между руками, будто пробуя на прочность, затем стал перекатывать его с руки на руку, как будто играл в верёвочку.

— Иди сюда, лапуля. Всё хорошо. Никто тебя не обидит.

— Нам просто нужно задать тебе несколько вопросов, — сказал высокий блондин мистер Нимбл. — Мы здесь как официальные лица.

(Он лгал: Джеки-на-все-руки были совершенно неофициальной организацией, хотя отдельные Джеки работали в правительстве, в полиции и много где ещё).

— Бежим! — крикнул Ник, потянув Скарлетт за руку. Она побежала.

— Ты это видел? — спросил Джек, которого они называли Кетч.

— Что?

— С ней кто-то был, я видел его. Мальчишка.

— Тот самый мальчишка? — переспросил Джек, который Нимбл.

— Откуда я знаю? Давай, подсади меня.

Высокий сложил руки замком. Джек Кетч поставил на них свою ногу в траурном ботинке, оттолкнулся и взобрался на ворота, затем спрыгнул вниз, приземлившись на четвереньки, как лягушка. Затем он поднялся и сказал:

— Ты ищи другой вход, а я побегу за ними.

И он помчался по извилистой дорожке, ведущей на кладбище.




— Объясни мне, что мы сейчас делаем? — попросила Скарлетт.

Ник шёл по сумрачному кладбищу довольно быстро, но пока ещё не бежал.

— В каком смысле?

— По-моему, тот человек хотел меня убить. Ты видел, как он играл со своим чёрным шнурком?

— Наверняка хотел. А тот человек, Джек, — твой мистер Фрост — он хотел убить меня. У него нож.

— Он совсем не мой мистер Фрост. Хотя, в какой-то степени, да. Прости меня. Куда мы?

— Сперва нужно спрятать тебя в безопасном месте. А потом я разберусь с ними.

Вокруг Ника собирались встревоженные и напуганные обитатели кладбища.

— Ник, — позвал его Кай Помпей. — Что происходит?

— Плохие люди, — сказал Ник. — Хорошо бы, кто-нибудь из наших присмотрел за ними. Мне нужно постоянно знать, где они находятся. И ещё надо спрятать Скарлетт. Есть идеи?

— В склепе часовни? — предложил Теккерей Порринджер.

— Там они будут искать в первую очередь.

— С кем ты говоришь? — спросила Скарлетт, уставившись на него как на сумасшедшего.

Кай Помпей сказал:

— Можно спрятать её внутри холма.

Ник задумался.

— Да, отлично. Скарлетт, помнишь место, где мы видели Синего человека?

— Смутно. Там было темно. Помню, что там нечего было бояться.

— Я отведу тебя туда.

Они поспешили дальше. Скарлетт видела, что Ник по пути с кем-то разговаривает, но ей были слышны только его реплики. Было похоже, как если бы он говорил по телефону. И это ей напомнило…

— Мама с ума сойдёт, — сказала она. — Всё, я труп.

— Нет, — сказал Ник. — Пока ещё нет, и не скоро им станешь.

Затем он обратился к кому-то другому:

— Их уже двое?.. Вместе? Понятно.

Они добрались до мавзолея Фробишеров.

— Вход под нижним гробом слева, — сказал Ник. — Если ты услышишь, что кто-то идёт, и это буду не я, спускайся вниз до самого конца… ты сможешь себе чем-нибудь посветить?

— Ага. У меня брелок с фонариком.

— Хорошо.

Он открыл дверь мавзолея.

— И будь осторожна. Не упади и всё такое.

— А ты куда? — спросила его Скарлетт.

— Это мой дом, — сказал Ник. — Я собираюсь защитить его.

Скарлетт сжала брелок в руке и опустилась на четвереньки. Проход под гробом был довольно узкий, но она протиснулась в отверстие, ведущее внутрь холма, и постаралась вернуть гроб на место. В тусклом свете диодного фонарика она увидела каменные ступеньки. Она встала правее, взялась одной рукой за стену, спустилась на три ступеньки и села, надеясь, что Ник знает, что делает. И она стала ждать.

Ник спросил:

— Где они сейчас?

Ему ответил его отец:

— Один идёт по Египетской аллее, ищет тебя. Его друг ждёт неподалёку, у стены. Трое других сейчас взбираются на стену по мусорным контейнерам.

— Как жаль, что Сайласа нет. Он бы мигом с ними разделался. Или мисс Люпеску.

— Ты и без них справишься, — сказал мистер Иничей.

— А где мама?

— Следит за теми, кто лезет по стене.

— Передай ей, что я спрятал Скарлетт за мавзолеем Фробишеров. Пусть она за ней присмотрит, если со мной что-то случится.

Ник бежал сквозь темноту кладбища. Единственный путь в северо-западную часть проходил по Египетской аллее. Чтобы туда попасть, пришлось бы пройти мимо невысокого человека с чёрной шёлковой верёвкой. Человека, который искал его, чтобы убить…

Ему пришлось напомнить себе: ты — Никто Иничей. Ты — часть этого кладбища. С тобой ничего не случится.

Он так спешил на Египетскую аллею, что едва не прошёл мимо маленького человека — Джека по прозвищу Кетч. Мужчина почти скрылся в тени.

Ник затаил дыхание, растворился настолько глубоко, как только мог, и прошёл мимо него, словно облако пыли, поднятое вечерним ветерком.

Он прошёл всю заросшую зеленью Египетскую аллею, а затем усилием воли вновь сделал себя видимым и пнул камушек.

Он увидел, как под аркой отделилась тень и двинулась в его сторону, почти так же неслышно, как ходят мёртвые.

Ник протиснулся сквозь заросли плюща, перекрывшие аллею, и прошёл на северо-западную часть кладбища. Он знал, что правильно рассчитал время. Если бы он шёл слишком быстро, мужчина потерял бы его, слишком медленно — его настигла бы чёрная шёлковая верёвка, которая обмоталась бы вокруг его шеи и лишила бы его воздуха и будущего.

Он шумно ломился сквозь заросли плюща, потревожив лису, одну из многих, живших на кладбище, которая бросилась от него в подлесок. Здесь был настоящий лабиринт, состоявший из разбитых надгробий и безголовых статуй, деревьев и кустов остролиста, скользких куч полусгнивших осенних листьев. Но Ник знал это лабиринт как свои пять пальцев, ведь он играл здесь с тех пор, как научился ходить.

Теперь спешил осторожно, переступая с переплетённых корней плюща на камни и на землю. Он чувствовал, что это его кладбище, и что оно само пыталось его спрятать, защитить, скрыть его от чужих глаз. Он же сейчас сопротивлялся этому, стараясь, чтобы его замечали.

Он увидел Неемию Трота и остановился.

— Приветствую, юный Ник! — крикнул поэт. — Я слышу, что кругом царит возбуждение, а ты несёшься по этим владениям подобно комете на небосводе. Что скажешь, добрый Ник?

— Стойте, — сказал Ник, — там, где вы стоите. Смотрите на дорогу, по которой я пришёл. Скажите мне, когда он приблизится.

Ник обошел покрытую плющом могилу Карстерса и остановился спиной к своему преследователю. Он громко и тяжело дышал, как будто выдохся от бега.

Он ждал. Прошло лишь несколько секунд, но казалось, что они длились целую вечность.

("Он здесь, приятель, — сказал Неемия Трот. — Приблизительно в двадцати шагах сзади тебя.")

Джек по прозвищу Кетч увидел перед собой мальчика. Он натянул свой чёрный шёлковый шнур, с которым был неразлучен уже много лет. За эти годы шнур обнимал за шею очень многих, и никто ещё не выходил из этого объятия живым. Он был очень мягким и сильным, и его не было видно на рентгене.

Усы Кетча двигались, но всё остальное было неподвижным. Он заметил свою жертву и теперь боялся её спугнуть. Он начал бесшумно приближаться к Нику.

Мальчик выпрямился.

Джек Кетч бросился вперёд. Его до блеска начищенные чёрные туфли практически не производили шума на прошлогодних листьях.

("Он приближается!" — крикнул Неемия Трот.)

Мальчик повернулся, и Джек Кетч прыгнул прямо на него…

Мистер Кетч почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Он хватался за ускользавший от него мир рукой, затянутой в перчатку, но всё глубже и глубже проваливался в старую двадцатифутовую могилу, пока не приземлился на гроб мистера Карстерса, раздробив одновременно крышку гроба и собственную лодыжку.

— Это первый, — спокойно произнёс Ник, хотя чувствовал что угодно, но только не спокойствие.

— Изящное исполнение, — восхитился Неемия Трот. — Я сложу оду. Не хочешь остаться и послушать?

— Сейчас нет времени, — ответил Ник. — Где остальные?

Юфимия Хорсфол сказала:

— Трое в юго-западной части, поднимаются на холм.

Том Сэндс добавил:

— Есть ещё один. Прямо сейчас он обходит часовню. Это тот, который ходил на кладбище весь прошлый месяц. Но в нём что-то изменилось.

— Присмотрите за тем, который в могиле Карстерса. И, пожалуйста, передайте мистеру Карстерсу, что я очень извиняюсь…

Он нырнул под ветку сосны и помчался вокруг холма — то по тропинкам, то отталкиваясь от надгробий и перепрыгивая через могилы, чтобы срезать путь.

Пробегая мимо старой яблони, он услышал резкий женский голос:

— Их всё ещё четверо. Каждый — убийца. И вряд ли они все так запросто свалятся в могилы.

— Привет, Лиза. Я думал, ты злишься на меня.

— Может, да, а может, нет, — сказала она, так и не проявившись. — Но я не хочу, чтобы они разорвали тебя на кусочки, ни в коем разе.

— Тогда помоги мне. Запутай их, сбей их с толку, задержи. Можешь это сделать?

— И ты снова куда-то побежишь? Никто Иничей, ты можешь просто раствориться и засесть в уютной мамочкиной гробнице, они вовек тебя там не найдут! А потом вернётся Сайлас и задаст им…

— Может, вернётся, а может, и нет, — ответил Ник. — Увидимся под деревом, в которое молния ударила.

— Я с тобой всё ещё не разговариваю, — проворчала Лиза Хемпсток, гордая как павлин и звонкая как ласточка.

— Вообще-то, разговариваешь. Мы же сейчас говорим.

— Сейчас — критическая ситуация. А потом ни слова.

Ник пошёл к дубу, в который двадцать лет назад ударила молния. Сейчас от него оставался только обугленный ствол, пронзающий небо.

Его осенила идея, хотя чёткого плана действий ещё не было. Всё зависело от того, сможет ли он вспомнить уроки мисс Люпеску и всё, что он видел и слышал в детстве.

Эту могилу оказалось найти труднее, чем он ожидал. Но всё же он её нашёл — уродливую, перекошенную под странным углом, увенчанную безголовым, испорченным сыростью ангелом, напоминающим гигантский гриб. Он дотронулся до неё и ощутил знакомый холод, и только тогда убедился, что это та самая могила.

Он сел на неё и сделался полностью видимым.

— Ты не растворился, — сказал голос Лизы. — Тебя так кто угодно увидит.

— Вот и хорошо, — сказал Ник. — Я хочу, чтобы они меня нашли.

— Похоже, ты знаешь больше, чем они думают.

Поднималась луна. Она была огромной и висела ещё довольно низко. Ник подумал, не будет ли слишком, если он начнёт насвистывать.

— Я его вижу!

К нему мчался мужчина, спотыкаясь на бегу. Следом, не отставая, бежало ещё двое.

Ник знал, что вокруг собирались и наблюдали мёртвые, но заставил себя не обращать на них внимания. Он устроился на уродливой могиле поудобнее, чувствуя себя наживкой в западне. Чувство было не из приятных.

Первым к могиле подбежал мужчина, похожий на быка, за ним следовали седовласый, который раздавал указания, и, наконец, высокий блондин.

Ник оставался на месте.

Седовласый сказал:

— Ага, вот и неуловимый младший Дориан. Восхитительно. Наш Джек Фрост преследует его по всему миру, а он здесь, на том же месте, где Джек оставил его тринадцать лет назад.

Ник сказал:

— Он убил мою семью.

— Так и есть.

— Почему?

— Какая разница? Тебе уже не с кем будет этим поделиться.

— Тогда и у вас язык не отвалится сказать мне, правда?

У седовласого вырвался смешок.

— Ха! Забавный парнишка. Лучше сам расскажи: как это ты умудрился прожить целых тринадцать лет на кладбище, оставаясь незамеченным?

— Я отвечу на ваш вопрос, если вы ответите на мой.

Человек с бычьей шеей рявкнул на него:

— Не смей говорить с мистером Данди в таком тоне, нахалёнок! Да я разорву тебя! Я сейчас…

Беловолосый сделал ещё один шаг к могиле.

— Успокойся, Джек Тар. Всё в порядке. Ответ за ответ. Мы — я и мои друзья — являемся членами братства, известного как Джеки-на-все-руки. У нас ещё много других имён. Наша история уходит в глубь веков. Мы знаем… мы помним вещи, которые остальные люди уже позабыли. Древние Знания.

Ник сказал:

— Волшебство? Какая-то древняя магия?

— Можно и так сказать. Особый вид. Есть такая магия, которая берётся из смерти. Что-то покидает этот мир, что-то приходит взамен.

— И что же — ради этого вы убили мою семью? Ради магической силы? Это смешно.

— Нет. Мы убивали вас, чтобы защититься. Давным-давно, — дело было в Египте, в эпоху пирамид, — один из нас предсказал, что в будущем родится ребёнок, который будет жить на границе между живыми и мёртвыми. И если этот ребёнок вырастет, он положит конец нашему ордену и всему, что мы делаем. Наши люди умели составлять гороскопы ещё раньше, чем Лондон стал деревней. Мы знали о вашей семье, когда Новый Амстердам ещё не стал Нью-Йорком. И мы отправили к тебе того, кто был, как нам казалось, самым лучшим, самым быстрым, самым опасным из всех Джеков. Мы хотели удержать удачу на своей стороне, чтобы установленный порядок сохранился ещё на пять тысяч лет. Но Джек не справился.

Ник посмотрел на всех троих.

— И где же он сам? Почему он не с вами?

Блондин сказал:

— Мы и без него разберёмся. У нашего Джека Фроста отличный нюх. Он идёт по следу твоей подружки. Нельзя оставлять свидетелей. Особенно в таком деле.

Ник подался вперёд и запустил руки в сорную траву, разросшуюся на запущенной могиле.

Он сказал:

— Что ж, давайте, хватайте меня.

Блондин улыбнулся, человек с бычьей шеей ринулся вперёд и — да — даже мистер Данди подошёл на несколько шагов.

Ник закопался пальцами в траву ещё поглубже, оскалился и произнёс три слова на языке, который был древним ещё до рождения Синего человека.

— Скай! Фей! Кавага!

Он открыл упырь-врата.

Могила распахнулась, словно люк. В глубокой дыре под крышкой Ник видел тьму, наполненную сияющими огнями.

Человек с бычьей шеей, мистер Тар, оказался на краю этой пропасти, не успел остановиться и, потрясённый, полетел во тьму.

Мистер Нимбл бросился к Нику с вытянутыми руками, стараясь перепрыгнуть через дыру. На мгновенье он завис в воздухе над могилой, а затем его засосало в бездну под упырь-вратами.

Мистер Данди стоял на краю упырь-врат на каменной губке и смотрел вниз, в темноту. Затем он поднял глаза на Ника и улыбнулся своими тонкими губами.

— Не знаю, что ты только что сделал, — произнёс мистер Данди, — но это не сработало.

Он вытащил из кармана свою руку, затянутую в перчатку. В руке был пистолет. Он был направлен прямо на Ника.

— Мне бы следовало сделать это ещё тринадцать лет назад, — произнёс мистер Данди. — Никому нельзя доверять. Если дело важное, надо делать его самому.

Сухой и горячий ветер поднялся из упырь-врат, неся с собой песок и прах. Ник сказал:

— Там, внизу, пустыня. Вода там есть, но её нужно искать. Есть и еда, если поискать ещё получше. Но только не ссорьтесь с ночными призраками. Держитесь подальше от Упырьхейма. Упыри могут высосать ваши воспоминания и сделать вас одним из них, а могут подождать, пока вы сгниёте, чтобы вас сожрать. Так или иначе, вас ждёт участь получше.

Пистолет не колыхнулся. Мистер Данди спросил:

— Ты о чём?

Ник обвёл рукой кладбище.

— О них, — последовал ответ. Мистер Данди проследил взглядом направление, в котором указывал мальчик, и этого мига хватило, чтобы Ник растворился. Глаза мистера Данди забегали туда-сюда, но Ника уже не было у разбитой статуи. Из отверстия послышался чей-то крик, напоминавший одинокий стон ночной птицы.

Мистер Данди снова оглянулся, наморщив лоб и дрожа от ярости.

— Где ты? — прорычал он, не понимая, как лучше поступить. — Дьявол тебя подери, где ты?!

Ему показалось, что кто-то сказал:

— Упырь-врата созданы, чтобы их открывали, а затем закрывали. Нельзя оставлять их открытыми. Они жаждут закрыться.

Край бездны задрожал. Мистер Данди однажды пережил землетрясение, дело было в Бангладеше. Сейчас земля точно так же затряслась и ушла из-под его ног, и он бы неминуемо упал в бездну, если бы не успел крепко схватиться за перекошенное надгробие. Он не знал, что ждало его внизу. И не хотел знать.

Земля продолжала дрожать, и надгробие начало постепенно двигаться к краю могилы под весом мистера Данди.

Он поднял взгляд. Мальчик стоял там и с интересом наблюдал за ним.

— Сейчас я закрою врата, — сообщил он. — Мне кажется, если вы так и будете держаться за эту штуку, то они вас раздавят. А может, поглотят и сделают частью себя, точно не знаю. Но я даю вам шанс, которого вы не дали моей семье.

Дрожь усилилась. Мистер Данди посмотрел в серые глаза мальчика и выругался. Затем сказал:

— Ты никогда от нас не избавишься. Мы — Джеки-на-все-руки. Мы повсюду. Это не конец.

— Для кого как, — ответил Ник. — Это конец для твоего рода-племени и всего, что вам дорого. Как и предсказал ваш человек в Египте. Вы же не убили меня? А значит, вы были повсюду, но теперь вам конец, — его вдруг осенило. — Вот чем занимается Сайлас, да? Вот, значит, где он пропадает.

Выражение лица мистера Данди безо всяких слов подтвердило все его предположения.

Если мистер Данди что-то и собирался ответить Нику, он об этом не узнал, потому что в тот самый момент мистер Данди отпустил надгробие и медленно улетел в пасть упырь-врат.

Ник произнёс:

— Вэг Хэрадос.

Упырь-врата снова превратились в обычную могилу.

Кто-то потянул Ника за рукав. Он обернулся. На него смотрел Фортинбрас Бартелби.

— Ник! Человек, что у часовни околачивался — он поднимается!




Некто Джек следовал своему обонянию. Он отстал от других не в последнюю очередь потому, что запах одеколона Джека Данди ощутимо мешал учуять что-либо ещё и тем самым осложнял поиск.

Он не чувствовал здесь мальчика. Его запах сливался с кладбищем. Зато девчонка пахла домом своей матери и каплей духов, которую прыснула себе на шею утром перед школой. Она, к тому же, пахла как пахнет жертва: потом и страхом. Так думал Джек, раскладывая воздух на составляющие. Где бы ни была девчонка, там же рано или поздно окажется и мальчишка.

Он сомкнул пальцы на рукоятке ножа, поднимаясь по холму. Дойдя почти до вершины, он вдруг понял, что Джек Денди и остальные погибли. Это была всего лишь догадка, но он почувствовал, что это правда. Вот и отлично, подумал он. Свято место пусто не бывает. Его карьера в Ордене зашла в тупик, когда он не справился с заданием вырезать всё семейство Дорианов. С тех пор ему никто больше не доверял.

Но скоро всё будет по-другому.

На вершине холма некто Джек внезапно потерял след её запаха. Это значило, что она где-то рядом.

Он сделал несколько шагов назад и без труда вновь уловил шлейф её духов рядом с небольшим мавзолеем. Его железная дверь была закрыта. Он потянул её на себя, и она распахнулась.

Запах стал сильнее, и в нём отчётливо читался страх. Джек принялся поочерёдно стаскивать с полок гробы. Они падали и сотрясали старый деревянный пол, рассыпая своё содержимое. Нет, вряд ли девчонка прячется в одном из них…

Но где тогда?

Джек ощупал стену и обнаружил, что она сплошная. Тогда он встал на четвереньки, оттащил последний гроб с его места и запустил руку в пространство за ним. Там оказался лаз.

— Скарлетт! — позвал он, пытаясь вспомнить, как именно он называл её, когда был мистером Фростом, но эту часть себя он безвозвратно потерял. Теперь он был просто некто Джек, и больше никто. Он протиснулся в лаз.

Когда Скарлетт услышала грохот наверху, она стала осторожно спускаться по ступенькам, держась правой рукой за стену, а левой держа включённый фонарик. Его света как раз хватало, чтобы видеть, куда наступать. Она добралась до низа лестницы и, с колотящимся сердцем, вошла в усыпальницу.

Ей было страшно. Она боялась мистера Фроста и его жутких приятелей, боялась этой усыпальницы и того, что в ней крылось. Если быть до конца честной с собой, она также немного боялась Ника. Он уже не был тихим загадочным мальчиком из её детства. Он стал кем-то новым. Не вполне человеком.

Она попыталась представить, о чём сейчас могла думать её мать. Наверное, она названивает мистеру Фросту, чтобы спросить, когда Скарлетт вернётся домой. Скарлетт подумала: "Если я выберусь отсюда живой, я точно заставлю её купить мне телефон. Это уму не постижимо — я последняя в классе, у кого нет мобильника!"

Затем она подумала, что соскучилась по маме.

Она не представляла, что люди умеют двигаться столь бесшумно в полной темноте. Внезапно чья-то рука в перчатке закрыла её рот, и голос, едва-различимо похожий на мистера Фроста, холодно произнёс:

— Будешь рыпаться или пошевелишь хоть пальцем — перережу глотку. Кивни, если поняла.

Скарлетт кивнула.




Ник увидел беспорядок в мавзолее Фробишеров — наваленные гробы с рассыпавшимся по полу содержимым. Там было множество Фробишеров и несколько Петтиферов, все в разной степени потрясения и оцепенения.

— Он уже внизу, — сказал Эфраим.

— Спасибо, — сказал Ник. Он пролез сквозь дыру внутрь холма и стал спускаться по ступенькам.

Ник видел, как видят мёртвые: он различал и ступени, и помещение внизу. Уже на полпути он смог разглядеть, что Джек держит Скарлетт, заломив её руку за спину и прижав к её шее огромный хищный нож для свежевания.

Некто Джек посмотрел в темноту.

— Здорово, парень, — сказал он.

Ник промолчал. Он старательно растворился и сделал ещё один шаг.

— Ты думаешь, что я не вижу тебя, — произнёс некто Джек. — И ты прав. Но я чую твой страх. И я слышу, как ты движешься и дышишь. А теперь, когда я знаю про твой фокус с исчезновением, я тебя чувствую. Давай, скажи что-нибудь. Так, чтобы я услышал, иначе я начну кромсать девчонку на кусочки. Я понятно говорю?

— Да, — отозвался Ник, и его голос разлетелся эхом по усыпальнице. — Понятно.

— Хорошо, — сказал Джек. — А теперь спускайся сюда. Поговорим.

Ник начал спускаться и попытался сконцентрироваться на Страхе, на растущем чувстве паники, чтобы превратить Ужас во что-нибудь осязаемое…

— Хватит, — крикнул некто Джек. — Не знаю, что ты опять там колдуешь, но прекрати.

Ник прекратил.

Джек продолжил:

— Думаешь, что твои поколдушки на меня подействуют? Ты хотя бы представляешь, кто я такой?

Ник сказал:

— Ты Джек. Ты убил мою семью. И лучше бы ты меня убил.

Джек приподнял бровь и переспросил:

— Для кого это "лучше бы"?

— А ты не понял? Старик сказал, что если я успею стать взрослым, то ваш Орден развалится. И вот, я вырос. Ты провалил дело. Ты проиграл.

— Мой Орден возник ещё до Вавилона. Ему ничто не угрожает.

— Значит, они тебе ничего не рассказали? — Ник теперь стоял в пяти шагах от убийцы. — Те четверо. Они были последними Джеками. Как там… Краков, Ванкувер, Мельбурн. Всё пропало.

Скарлетт сказала:

— Ник, пожалуйста, пусть он меня отпустит.

— Не волнуйся, — спокойно сказал Ник, хотя спокойствие далось ему нелегко. Затем он снова обратился к Джеку: — Тебе нет смысла вредить ей или убивать меня. Так и не понимаешь? Не существует теперь Ордена Джеков на все руки. Его больше нет.

Джек задумчиво кивнул:

— Если это правда, и я теперь Джек-сам-по-себе, то у меня отличный повод убить вас обоих.

Ник промолчал.

— Гордыня — дело такое, — продолжил Джек. — Я люблю гордиться своей работой. Для этого её необходимо доводить до конца… — затем он вдруг сказал: — Что ты делаешь?

Волосы на затылке Ника зашевелились. Он почувствовал, как по усыпальнице извиваются дымные кольца. Он сказал:

— Ничего. Это не я, это Гибель. Она сторожит сокровище, которое здесь находится.

— Не ври мне.

Скарлетт сказала:

— Он не врёт. Это правда.

Джек сказал:

— Сокровище в усыпальнице? Правда? Да прекратите мне…

— ГИБЕЛЬ ХРАНИТ СОКРОВИЩЕ ДЛЯ ХОЗЯИНА.

— Кто это? — спросил некто Джек, озираясь.

— Ты расслышал? — удивился Ник.

— Расслышал, — отозвался Джек.

Скарлетт сказала:

— Я ничего не слышу.

Некто Джек спросил:

— Что это за место, парень? Где мы?

Ник не успел ответить, потому что заговорила Гибель. Её голос эхом отражался от стен.

— ЭТО МЕСТО, ГДЕ СОКРОВИЩЕ. ЭТО МЕСТО, ГДЕ СИЛА. ЭТО МЕСТО, ГДЕ ГИБЕЛЬ НА СТРАЖЕ, ЖДЁТ ВОЗВРАЩЕНИЯ ХОЗЯИНА.

Ник позвал:

— Джек?

Некто Джек наклонил голову на бок и посмотрел на него.

— Приятно слышать своё имя из твоих уст, мальчик. Если бы ты произнёс его раньше, мне было бы проще тебя найти.

— Джек, как меня звали? Как меня называли в семье?

— Какая тебе теперь разница?

Ник ответил:

— Гибель сказала мне найти своё имя. Как меня зовут?

Джек сказал:

— Дай-ка вспомнить. Может быть, Питер? Или Пол? Или Родерик? Тебе бы пошло имя Родерик. А может, ты был Стивеном? — он явно издевался.

— Можешь рассказать. Всё равно ты меня убьёшь, — сказал Ник. Джек в темноте пожал плечами и кивнул, как бы подтверждая, что это само собой разумеется.

— Я хочу, чтобы ты отпустил её, — сказал Ник. — Отпусти Скарлетт.

Джек сощурился, всматриваясь в темноту, затем ответил:

— Это там алтарь, да?

— Наверное.

— Брошь, кинжал и чаша?

Он улыбался. Ник видел эту улыбку — странную, восторженную, совершенно неуместную на этом лице улыбку человека, которого только что осенило. Скралетт ничего не видела, кроме темноты, которая застилала ей глаза, но тоже услышала восторг в голосе Джека.

Некто Джек сказал:

— Значит, Братство распалось, и Собрания больше нет. Но если Джеков-на-все-руки больше нет, и остался я один, то что с того? Я могу основать новое Братство, сильнее прежнего.

— СИЛА, — отозвалась Гибель.

— Отлично, — произнёс некто Джек. — Да вы только посмотрите. Мы находимся в месте, которое мои братья искали тысячи лет, и всё готово для церемонии. Волей-неволей поверишь в Провидение, разве нет? А может, это воплощение молитв всех Джеков, что были до нас, чтобы в самый чёрный день мы вот таким образом возродились.

Ник чувствовал, как Гибель вслушивается в то, что говорил Джек. В усыпальнице нарастал шорох восторга.

Некто Джек сказал:

— Сейчас я протяну руку, мальчик. Скарлетт, мой нож по-прежнему у твоего горла, так что не вздумай рыпаться, когда я перестану тебя держать. Мальчик, ты вложишь в мою руку чашу, кинжал и брошь.

— СОКРОВИЩА ГИБЕЛИ, прошептало трёхголосое существо. — ОН ВСЕГДА ВОЗВРАЩАЕТСЯ. МЫ ЖДЁМ ХОЗЯИНА.

Ник наклонился, взял с алтаря предметы и вложил их в раскрытую руку. Джек улыбнулся.

— Скарлетт, сейчас я тебя отпущу. Когда я уберу нож, ты должна лечь лицом вниз на пол и положить руки на голову. Пошевелишься или попробуешь бежать — и твоя смерть будет болезненной. Поняла?

Во рту у неё пересохло. Она сглотнула и сделала неуверенный шаг вперёд. Её правая рука, которую Джек заломил ей за спину, теперь затекла, она не чувствовала ничего ниже плеча. Она легла, положив щёку на плотно утрамбованную землю.

Мы трупы, — подумала она, и это была уже спокойная мысль, без страха и отчаянья. Ей казалось, будто всё это происходит с какими-то другими людьми, точно она смотрит фильм, в котором сюрреалистический сюжет внезапно превратился в триллер "Убийство во мгле". Она расслышала, как Джек хватает Ника…

Голос Ника произнёс:

— Отпусти её.

Некто Джек сказал:

— Если сделаешь всё, как я скажу, то я не убью её. Даже пальцем не трону.

— Я тебе не верю. Она же тебя видела и сможет узнать.

— Нет, — уверенно сказал Джек. — Не сможет.

Затем, после недолгой паузы, он с заметным восхищением произнёс:

— Подумать только! Десять тысяч лет прошло, а кинжал всё ещё острый. Мальчик, иди и встань на колени перед алтарём один. Руки держать за спиной. Давай.

— МЫ ТАК ДОЛГО ЖДЁМ, — сказала Гибель, но Скарлетт услышала только шорох, как будто нечто огромное извивалось по полу.

Джек, который всё расслышал спросил:

— Хочешь узнать своё имя, мальчик, прежде чем я пролью твою кровь на алтаре?

Ник почувствовал, как холодный нож коснулся его шеи. И в этот миг он вдруг понял. Всё замедлилось. Всё стало ясным.

— Я знаю своё имя, — сказал он. — Я — Никто Иничей. Так меня зовут.

Он встал на колени на холодный пол алтаря. Теперь ему всё казалось простым.

— Гибель, — позвал он. — Ты всё ещё ждёшь хозяина?

— ГИБЕЛЬ ХРАНИТ СОКРОВИЩЕ ДО ВОЗВРАЩЕНИЯ ХОЗЯИНА.

— Что ж, — сказал Ник. — Разве ты, наконец, не обрела хозяина, которого ждала?

Он почувствовал, как Гибель извивается и растёт, скрипя, как тысяча мёртвых веток, словно в усыпальнице шевелится нечто массивное и змееподобное. И тогда Ник впервые увидел Гибель. Впоследствии он никому не смог бы рассказать, что именно он увидел. Она была огромна — да; у неё было тело гигантской змеи — да; но что там было вместо головы?.. Их было три, три головы и три шеи. Лица были мертвы, как будто это были маски, склеенные из трупов людей и животных. И эти маски были покрыты синими узорами, придававшие мёртвым лицам окончательно чудовищный вид.

Лица Гибели стали виться вокруг Джека, как щупальца, будто собираясь то ли схватить его, то ли погладить.

— Что происходит? — спросил Джек. — Что это? Что оно делает?

— Это Гибель. Она охраняет это место. Она ждёт хозяина, который прикажет ей, что делать дальше, — ответил Ник.

Джек подбросил каменный нож в руке.

— Красота, — сказал он сам себе. — Ну разумеется. Она ждала меня. Очевидно, что я и есть её новый хозяин.

Гибель обвила своими кольцами усыпальницу.

— ХОЗЯИН? — звала она, словно собака, уставшая от терпеливого ожидания. — ХОЗЯИН? — повторила она, словно пробуя слово на вкус. И оно оказалось вкусным, так что Гибель повторила его, со вздохом радости и облегчения:

— ХОЗЯИН…

Джек посмотрел на Ника.

— Тринадцать лет назад я упустил тебя. И вот мы снова встретились. Конец одного Ордена, начало другого. Прощай, мальчик, — одной рукой он опустил нож к его горлу, в другой он держал кубок.

— Ник, — сказал Ник. — Не «мальчик», а «Ник», — он повысил голос. — Гибель! — позвал он. — Что ты будешь делать с новым хозяином?

Гибель вздохнула:

— ЗАЩИЩАТЬ ЕГО ДО КОНЦА ВРЕМЁН. ГИБЕЛЬ НАВЕКИ СОЖМЁТ ХОЗЯИНА В СВОИХ КОЛЬЦАХ И СПАСЁТ ОТ ОПАСНОСТЕЙ МИРА.

— Так спаси его, — сказал Ник. — Сейчас.

— Я твой хозяин, — сказал Джек. — Ты будешь мне повиноваться.

— ГИБЕЛЬ ЖДАЛА ТАК ДОЛГО! — победно воскликнули три голоса Гибели. — ТАК ДОЛГО… — она стала сжиматься вокруг Джека огромными ленивыми кольцами.

Некто Джек уронил чашу. Теперь у него было по ножу в каждой руке — в одной каменный, в другой с чёрной костяной рукояткой. Он закричал:

— Уйди! Не трогай меня! Не приближайся! — он взмахнул ножом, но Гибель уже обвилась вокруг него и одним сокрушительным движением сомкнула свои кольца.

Ник бросился к Скарлетт и помог ей подняться.

— Я хочу это видеть, — сказала она. — Хочу видеть, что здесь происходит.

Она достала брелок с фонариком и включила его…

Скарлетт увидела не то же самое, что видел Ник. Она, к счастью для себя, не видела Гибель. Зато она видела Джека и ужас, застывший на его лице — похожее выражение она как-то видела на лица мистера Фроста. Этот ужас вновь превратил его в милого дядьку, который когда-то подвёз её домой. Он парил в воздухе — сперва в пяти, затем в десяти футах над полом, яростно размахивая двумя ножами в тщетных попытках вонзить их в нечто, чего даже не видел.

Невидимая сила подняла мистера Фроста, Джека или кем он там был и увлекала всё дальше от них, пока он не оказался распростёртым на противоположной стене усыпальницы, беспомощно дёргая руками и ногами.

Скарлетт показалось, что его втягивало в стену, точно скала хотела его поглотить. Вскоре от него не осталось ничего, кроме лица, которое отчаянно умоляло Ника отозвать чудовище, спасти его, пожалуйста, пожалуйста… Затем лицо тоже исчезло в стене, и голос умолк.

Ник подошёл к каменному алтарю. Он поднял с земли каменный кинжал, чашу и брошь и вернул их на место. Чёрный металлический нож он трогать не стал.

Скарлетт сказала:

— Ты же говорил, что Гибель никому не может причинить вреда. Я думала, она умеет только пугать.

— Да, — сказал Ник. — Но ей нужен был хозяин, чтобы его защищать. Она сама так сказала.

— То есть, ты знал? Знал, что так выйдет…

— Да. Я на это надеялся.

Он помог ей подняться по ступенькам и выйти в распотрошённый мавзолей Фробишеров.

— Я здесь потом приберусь, — обыденно произнёс Ник. Скарлетт старалась не смотреть на разбросанные по полу останки.

Они вышли на кладбище. Скарлетт глухим голосом повторила:

— Ты знал, что так выйдет.

На этот раз Ник ничего не ответил.

Она смотрела на него, словно не понимая, кто перед ней стоит.

— Ты всё знал. Что Гибель заберёт его. Ты поэтому меня там спрятал? Да? Чтобы я была приманкой?

— Всё совсем не так, — сказал Ник. Затем добавил: — Смотри, мы ведь живы, всё позади! И он больше нам не страшен.

Скарлетт чувствовала, как в ней поднимаются гнев и ярость. Страх прошёл, теперь ей хотелось кричать и ругаться, но она подавила это желание.

— А что с остальными? Ты их тоже убил?

— Я никого не убивал.

— Так где же они?

— Один — на дне глубокой могилы со сломанной ногой. Трое остальных… ну, очень далеко отсюда.

— И ты их не убил?

— Конечно, нет, — сказал Ник. — Это же мой дом. Зачем мне надо, чтобы они болтались тут вечно? — затем он добавил: — Послушай, теперь всё в порядке. Я с ними разделался.

Скарлетт отшатнулась от него и сказала:

— Ты не человек. Люди так себя не ведут. Ты не лучше их. Ты чудовище.

Ник почувствовал, что кровь отхлынула от его лица. После всего, что пришлось пережить этой ночью и всего, что случилось, это оказалось труднее всего принять.

— Нет, — сказал он. — Всё совсем не так.

Скарлетт попятилась.

Она сделала шаг назад, затем другой, и хотела броситься бежать, повернуться и бежать прочь, без оглядки, по залитому лунным светом кладбищу. Но в этот миг высокий мужчина в чёрном бархате взял её за руку. Он сказал:

— Боюсь, вы несправедливы к Нику. Однако, для вас, несомненно, будет лучше обо всём забыть. Давайте пройдёмся и побеседуем о событиях последних нескольких дней, чтобы выяснить, о чём следует помнить, а о чём лучше бы и не вспоминать.

— Сайлас, — попросил Ник. — Не надо. Не заставляй её забыть меня.

— Так будет безопаснее, — просто сказал Сайлас. — И для неё, и для всех нас.

— А разве… у меня что, нет права голоса? — спросила Скарлетт.

Сайлас ничего не ответил. Ник шагнул к Скарлетт.

— Послушай, всё закончилось. Я знаю, что это было ужасно. Но. Мы же это сделали. Ты и я. Мы их победили.

Её голова мелко дрожала, словно отрицая всё, что она видела и всё, что пришлось пережить.

Она посмотрела на Сайласа.

— Я хочу домой. Пожалуйста…

Сайлас кивнул. Они с девочкой пошли вниз по дорожке, которая уводила прочь с кладбища. Ник смотрел им вслед, надеясь, что Скарлетт оглянется, улыбнётся на прощанье или хотя бы посмотрит на него без этого страха в глазах. Но Скарлетт не обернулась. Она просто ушла.

Ник вернулся в мавзолей. Нужно было чем-то себя занять, и он начал поднимать сваленные гробы, убирать останки и беспорядочно вываленные кости. Он вконец расстроился, обнаружив, что никто из многочисленных Фробишеров и Петтиферов, собравшихся поглазеть на уборку, не знал, какие кости куда нужно складывать.




Скарлетт привёл домой какой-то мужчина. Впоследствии её мать не могла точно вспомнить, о чём они говорили, кроме того, что — к её огромному огорчению — милый Джей Фрост был вынужден срочно уехать из города.

Они беседовали, сидя на кухне, про жизнь и мечты, и к концу разговора мать Скарлетт каким-то образом пришла к выводу, что лучше бы им вернуться в Глазго: Скарлетт будет счастлива жить поближе к отцу и снова встретиться со своими старыми друзьями.

Когда Сайлас ушёл, мать и дочь продолжили обсуждать на кухне переезд в Шотландию, и Нуна пообещала Скарлетт купить ей телефон. Они уже практически не помнили, что к ним приходил Сайлас, и его это вполне устраивало.

Вернувшись на кладбище, Сайлас нашёл Ника в амфитеатре у обелиска. Он сидел с застывшим лицом.

— Как она?

— Я забрал её воспоминания, — сказал Сайлас. — Они вернутся в Глазго. У неё там друзья.

— Как ты мог заставить её забыть меня?

— Люди не хотят помнить о невозможном. Без этой памяти им спокойнее живётся, — объяснил Сайлас.

— Она мне нравилась, — сказал Ник.

— Мне жаль.

Ник хотел улыбнуться, но не смог.

— Те люди… они говорили о том, что потерпели поражение в Кракове и Мельбурне, и в Ванкувере. Это из-за тебя, да?

— Я был не один, — сказал Сайлас.

— Мисс Люпеску? — увидев выражение лица наставника, он тут же добавил. — С ней всё хорошо?

Сайлас покачал головой. На мгновение его лицо сделалось таким, что Нику трудно было на него смотреть.

— Она отважно сражалась. Она сражалась за тебя, Ник.

— Гибель забрала Джека, — сказал Ник. — Ещё троих засосало в упырь-врата. И ещё один ранен, но жив, он на дне могилы Карстерса.

— Это последний из Джеков, — сказал Сайлас. — Мне нужно успеть поговорить с ним до рассвета.

На кладбище дул холодный ветер, но ни мальчик, ни мужчина не замечали его.

— Она меня испугалась, — сказал Ник.

— Да.

— Но почему? Ведь я спас ей жизнь. Я не злой человек. И я такой же, как она — живой.

Потом он спросил:

— Расскажи, как погибла мисс Люпеску?

— Как герой, — сказал Сайлас. — Сражаясь. Защищая других.

Глаза Ника потемнели.

— Ты мог бы принести её сюда. Похоронить её здесь. Тогда мы с ней могли бы разговаривать.

— Это было невозможно, — сказал Сайлас.

Ник почувствовал жжение в глазах.

— Она называла меня Нимини, — сказал он. — Больше никто меня так не назовёт.

— Может, сходим, купим тебе еды? — предложил Сайлас.

— Вдвоём? Ты хочешь, чтобы я пошёл с тобой? Вышел с кладбища?

— Никто не пытается тебя убить. По крайней мере, сейчас. Они много чего больше не будут пытаться делать. Так что пойдём. Чего тебе хочется?

Ник хотел сказать, что не голоден, но это было бы неправдой. Его подташнивало, у него кружилась голова, и он был порядком измождён.

— Может, пиццу? — предложил он.

Они пошли через кладбище прямо к воротам. По пути Ник видел обитателей кладбища, которые молча пропускали мальчика и его наставника. Они просто наблюдали.

Ник пытался сказать им спасибо за помощь, выразить свою благодарность, но мёртвые ничего не говорили.

Огни пиццерии были яркими. Слишком яркими для Ника. Они с Сайласом сидели в глубине, и Сайлас показывал ему, как пользоваться меню и как заказывать еду. (Сайлас заказал для себя стакан воды и немного салата. Он ковырялся в нём вилкой, которую так ни разу и не поднёс к губам).

Ник увлечённо ел пиццу руками. Он не задавал вопросов. Сайлас всё расскажет, когда придёт время, или не расскажет.

Сайлас сказал:

— Мы знали о них… о Джеках… очень-очень давно, но видели только результаты их деятельности. Мы подозревали, что за этим стоит какая-то организация, но они слишком хорошо скрывались. А потом они пришли за тобой и убили твою семью. Тогда постепенно я напал на их след.

— Вы — это ты и мисс Люпеску? — спросил Ник.

— Мы и другие вроде нас.

— Стражи Чести, — сказал Ник.

— Где ты это услышал? — спросил Сайлас. — Неважно. Как говорится, от детей ничего не утаить. Да. Стражи Чести.

Сайлас взял свой стакан с водой. Он поднёс стакан ко рту, намочил губы и поставил стакан обратно на чёрную столешницу.

Поверхность стола была почти зеркальной. Если бы кто-нибудь обратил на это внимание, то заметил бы, что высокий человек в ней не отражается.

— Ладно. Значит, с этим покончено… со всем этим, — сказал Ник. — Ты останешься?

— Я дал слово, — сказал Сайлас. — что буду здесь, пока ты не вырастешь.

— Я уже вырос, — сказал Ник.

— Нет, — сказал ему Сайлас. — Почти, но пока ещё нет.

Он положил на стол десятифунтовую купюру.

— Та девочка, — сказал Ник. — Скарлетт. Сайлас, почему она так меня испугалась?

Но Сайлас ничего не ответил, и вопрос повис в воздухе. Мужчина и юноша вышли из ярко освещённой пиццерии в ожидавшую их темноту, и вскоре ночь поглотила их.




Глава 8

Расставания и прощания


Временами он переставал видеть мёртвых. Это началось месяц или два назад, в апреле или мае. Сначала это случалось довольно редко, но теперь повторялось всё чаще.

Мир менялся.

Ник брёл по направлению к северо-западной части кладбища, к зарослям плюща, который свисал с ветвей тиса и почти блокировал дальний выход с Египетской аллеи. Он увидел рыжую лису и большого чёрного кота с белой грудкой и лапами. Они разговаривали, сидя посреди дорожки. При виде Ника, они испугались и бросились в подлесок, как будто их застигли на месте преступления.

"Странно," — подумал Ник. Он знал эту лису с тех пор, как она была детёнышем, да и кот шнырял по кладбищу, сколько Ник себя помнил. Они его знали. В хорошем настроении они даже позволяли ему гладить себя.

Ник попробовал проскользнуть сквозь плющ, но обнаружил, что дороги нет. Он опустился, раздвинул плющ и прополз сквозь заросли. Он аккуратно продвигался по дорожке, избегая выбоин и дыр, пока не дошёл до внушительного надгробия, отмечавшего место упокоения Алонсо Томаса Гарсии Джонса (1837–1905, Путник, склони свой посох).

Ник приходил сюда каждую неделю на протяжении последних месяцев: Алонсо Джонс путешествовал по всему миру и с удовольствием рассказывал Нику о своих похождениях. Как правило, он начинал со слов "Со мной никогда не происходило ничего интересного", затем уныло добавлял: "И ты уже слышал все мои истории", а затем его глаза вспыхивали, и он произносил: "Вот разве что… я не рассказывал тебе…?" — и, какими бы ни были следующие слова, — "…о том случае, когда мне пришлось бежать из Москвы?" — или"…как я потерял на Аляске золотую шахту, стоявшую целое состояние?" —

или"…как стадо бежит в пампасах", — Ник всегда мотал головой и выражал интерес, и вскоре оказывался захваченным рассказами об отчаянной храбрости и великих приключениях, поцелуях прекрасных дев, злодеях, застреленных из пистолета или поражённых мечом, мешках золота, брильянтах размером с кончик большого пальца, о затерянных городах и бескрайних горах, о паровозах и клипперах, о пампасах и океанах, пустынях и тундре.

Ник подошёл к высокому надгробию, с вырезанными перевёрнутыми факелами, — и стал ждать. Но никто не появлялся. Он звал Алонсо Джонса, даже стучал по его камню, но ответа не было. Ник склонился, чтобы засунуть голову в могилу и позвать своего друга, но вместо того, чтобы проскользнуть сквозь землю, подобно тени, он больно стукнулся об камень. Он вновь позвал, но ничего и никого не увидел. Тогда он осторожно пошёл из лабиринта серых и зеленоватых камней обратно на дорожку. Три сороки, увидев его, вспорхнули с ветвей боярышника.

Он не видел ни души, пока не достиг юго-западного склона кладбища, где, наконец, заметил знакомую фигуру матушки Слотер, маленькую, в своём высоком чепце и накидке. Она брела между камнями со склонённой головой и изучала полевые цветы.

— Эй, мальчик! — крикнула она. — Здесь такие настурции. Будь добр, сорви несколько штук и положи на мой камень.

Ник нарвал красных и жёлтых настурций и понёс их к надгробию матушки Слотер, такому потрескавшемуся, истёртому и побитому непогодой, что теперь оно гласило лишь:









С_О__Р








что озадачивало всех местных историков уже сотню лет. Ник с уважением положил цветы перед камнем.

Матушка Слотер улыбнулась ему.

— Ты хороший мальчик. Не знаю, что бы мы делали без тебя.

— Спасибо, — сказал Ник. Затем добавил: — А где все? Вы первая, кого я сегодня встретил.

Матушка Слотер внимательно посмотрела на него.

— Что это у тебя на лбу? — спросила она.

— Ударился о могилу мистера Джонса. Она оказалась непроницаемой, и я…

Но матушка Слотер поджала губы и покачала головой. Светлые старческие глаза изучали Ника из-под чепца.

— Я назвала тебя мальчиком, да? Но время летит, и передо мной уже молодой человек, верно? Сколько тебе лет?

— По-моему, около пятнадцати. Хотя чувствую я себя как всегда, — начал Ник, но матушка Слотер прервала его.

— Я тоже себя чувствую, как в те дни, когда я была милой крошкой и плела венки из маргариток на старом пастбище. Ты — это всегда ты, и это неизменно, но ты всегда меняешься, и с этим также ничего не поделать.

Она села на свой разломанный камень и сказала:

— Я помню ту ночь, когда ты здесь появился. Я ещё сказала: "Нельзя его отпускать", и твоя матушка со мной согласилась, а все с нами начали спорить, пока не появилась Всадница. Она сказала: "Люди кладбища! Прислушайтесь к матушке Слотер! Есть ли хоть капля милосердия в ваших костях?" И тогда все со мной согласились, — она умолкла и затрясла своей маленькой головкой. — Здесь мало происходит такого, чтобы отличить один день от всех остальных. Меняется время года. Плющ растёт. Надгробия перекашиваются. Но когда ты здесь появился… В общем, я рада, что это случилось, вот и всё.

Она встала, оторвала лоскут от своего драного рукава, плюнула на него и, потянувшись насколько смогла, стёрла кровь со лба Ника.

— Так-то лучше, теперь ты выглядишь поприличнее, — сказала она со всей серьёзностью. — Невесть когда мы в следующий раз увидимся. Что ж, береги себя.

Чувствуя себя несчастнее, чем когда-либо прежде, Ник пошёл обратно к гробнице Иничеев. Он обрадовался, увидев, что родители стоят снаружи и дожидаются его. Однако, когда он подошёл ближе, его радость превратилась в беспокойство: мистер и миссис Иничей почему-то стояли по обе стороны могилы неподвижно, будто герои на витраже. Их лица были непроницаемы.

Отец сделал шаг вперед и сказал:

— Вечер добрый, Ник. Как поживаешь?

— Бывает хуже, — ответил Ник. Мистер Иничей всегда именно так отвечал своим друзьям на этот вопрос.

Затем мистер Иничей сказал:

— Мы с миссис Иничей всю жизнь мечтали о ребёнке. Мы и мечтать не могли о таком прекрасном юноше, как ты, Ник. Он посмотрел на своего сына с гордостью.

Ник сказал:

— Да… мне очень приятно, но… — он повернулся к матери, надеясь, что она объяснит ему, что происходит, но она исчезла из вида. — Куда она пропала?

— Ох. Н-да, — неловко протянул мистер Иничей. — Это же Бетси. Сам знаешь, с ней бывает. Иногда так бывает, что не находишься, что сказать. Понимаешь?

— Нет, — ответил Ник.

— Я полагаю, Сайлас ждёт тебя, — сказал ему отец и исчез.

Уже минула полночь. Ник направился к старой часовне. Дерево, которое росло из водостока на шпиле, упало во время последней грозы, прихватив с собой часть траурно-чёрной черепицы.

Ник ждал на серой деревянной скамейке, но Сайласа не было.

Задул порывистый ветер. Стояла летняя ночь, одна из тех, когда сумерки длятся бесконечно. Было тепло, но Ник почувствовал, как по рукам побежали мурашки.

Чей-то голос произнёс у его уха:

— Скажи, что скучал по мне, дурашка.

— Лиза? — спросил Ник. Он не видел и не слышал ведьму уже больше года — после ночи Джеков-на-все-руки. — Где ты была?

— Наблюдала, — ответила она. — Леди не обязана отчитываться за всё, что делает.

— За мной наблюдала? — спросил Ник.

Голос Лизы у самого его уха произнёс.

— Вот, ей-богу, жизнь как не в коня корм, Никто Иничей. Один из нас по дури не живёт. И я не о себе. Ладно. Скажи, что будешь по мне скучать.

— А куда ты собралась? — спросил Ник. Затем добавил: — Конечно, я буду по тебе скучать, куда бы ты ни ушла…

— Так много дури, — прошептал голос Лизы Хемпсток, и он рукой почувствовал её прикосновение. — Слишком много.

Её губы коснулись его щеки, затем уголка губ. Затем она нежно поцеловала его. Он совершенно растерялся, ноги его подкосились, и он не знал, что делать.

Её голос произнёс:

— Я тоже буду скучать по тебе. Всегда.

Ветерок взъерошил его волосы, а может быть, это была её рука. Затем он понял, что остался на скамейке один.

Он встал.

Ник подошёл к двери часовни, поднялся на камень у входа и достал запасной ключ, оставленный давно умершим сторожем. Он открыл большую деревянную дверь, даже не пытаясь проскользнуть сквозь неё. Она протестующе скрипнула.

В часовне было темно, и Ник поймал себя на том, что щурится, пытаясь что-нибудь разглядеть.

— Входи, Ник.

Это был голос Сайласа.

— Я ничего не вижу, — сказал Ник. — Слишком темно.

— Уже? — спросил Сайлас. Он вздохнул. Ник услышал шелест бархата, затем чиркнула и загорелась спичка. Она зажгла две больших свечи, в деревянных подсвечниках, стоявших в глубине помещения. При свете свечей Ник увидел, что его наставник стоит около большого кожаного сундука, — такие обычно называют "пароходный кофр" — он был достаточно большим, чтобы высокий человек мог свернуться и спать внутри. Рядом с ним стоял чёрный саквояж Сайласа, который Ник уже видел раньше, но который всё ещё производил на него впечатление.

Подкладка пароходного кофра была из белого шёлка. Ник протянул руку, чтобы погладить её, и почувствовал на дне кофра сухую землю.

— Ты здесь спишь? — спросил он.

— Да, когда я далеко от дома, — ответил Сайлас.

Ник был ошеломлён: Сайлас был здесь, сколько Ник себя помнил, и даже дольше.

— Разве твой дом не здесь?

Сайлас покачал головой.

— Мой дом очень далеко отсюда, — сказал он. — То есть, если он всё ещё обитаем. В моих родных краях были большие неприятности, так что я толком не знаю, что найду по возвращении.

— Ты возвращаешься? — спросил Ник. Вещи, которые раньше были незыблемыми, теперь менялись. — Ты действительно уходишь? Но… ты же мой наставник.

— Я был твоим наставником и до сих пор защищал тебя. Но теперь ты вырос и можешь позаботиться о себе сам. Моя защита требуется в другом месте.

Сайлас захлопнул крышку своего кожаного кофра и принялся застёгивать ремешки.

— А я могу здесь остаться? На кладбище?

— Не стоит, — ответил Сайлас, и голос его прозвучал ласковее, чем когда-либо на памяти Ника. — Каждый человек должен прожить свою жизнь, Ник, даже если она будет очень короткой. Настал твой черёд. Ты должен жить.

— Можно мне с тобой?

Сайлас покачал головой.

— Мы ещё увидимся?

— Возможно, — в голосе Сайласа звучала доброта и что-то ещё, чего Ник не понял. — Увидишь ты меня снова или нет, но я не сомневаюсь, что тебя увижу.

Он прислонил кофр к стене и подошёл к двери в дальнем углу.

— Следуй за мной.

Ник пошёл за Сайласом вниз по спиральной лестнице в склеп.

— Я взял на себя смелость собрать для тебя чемодан, — объяснил Сайлас, когда они спустились.

На ящике с заплесневелыми псалтырями стоял маленький кожаный чемодан, миниатюрная копия саквояжа Сайласа.

— Здесь всё твоё имущество, — сказал Сайлас.

— Сайлас, расскажи мне о Стражах Чести, — попросил Ник. — Ты — Страж, мисс Люпеску была им. А кто ещё? Вас много? Что вы делаете?

— Мы делаем недостаточно, — сказал Сайлас. — В основном, мы охраняем пограничные зоны. Мы защищаем границы.

— Границы чего?

Сайлас не ответил.

— Уничтожаешь таких, как Джек и его люди?

— Увы, иногда приходится. Мы делаем то, что должны.

Его голос звучал очень устало.

— Но это же было правильно! То, что мы уничтожили Джеков. Они были ужасными. Настоящими чудовищами.

Сайлас шагнул к Нику, отчего юноше пришлось поднять голову, чтобы посмотреть в его бледное лицо. Сайлас сказал:

— Не всё, что я делал, было правильным. Когда я был моложе… Я был ещё хуже, чем Джек. Я делал вещи страшнее, чем любой из них. И тогда это я был чудовищем, Ник, и я был хуже любого чудовища.

Ник не допускал и мысли, что наставник мог шутить или лгать. Он знал, что Сайлас говорил ему правду. Он спросил:

— Но ты больше не такой, да?

— Люди меняются, — сказал Сайлас и надолго замолчал. Ник подумал, что, возможно, он пытается что-то вспомнить. Затем он услышал:

— Для меня было честью служить твоим наставником, мой мальчик, — его рука скрылась внутри плаща, затем появилась вновь, держа старый потёртый бумажник. — Это тебе. Возьми.

Ник взял бумажник, но не открыл его.

— Там деньги. Достаточно, чтобы ты начал новую жизнь среди живых, но не более того.

— Сегодня я ходил к Алонсо Джонсу, — сказал Ник, — но его там не было, или был, но я его не видел. Я хотел, чтобы он мне рассказал о далёких местах, в которых он побывал. Острова и дельфины, и ледники, и горы. Места, где люди странно одеваются и едят странную пищу… — Ник помедлил, затем продолжил. — Все эти места… они же никуда не делись? То есть, там снаружи — целый мир. Значит, я смогу всё это сам увидеть? И всюду побывать?

Сайлас кивнул.

— Там снаружи целый мир, да. Во внутреннем кармане твоего чемодана лежит твой паспорт. Он выдан на имя Никто Иничея. Достать его было нелегко.

— А если я передумаю, — сказал Ник, — я смогу сюда вернуться? — и тут же ответил на свой вопрос. — Нет. Если я вернусь, это будет то же место, но уже не дом.

— Хочешь, я провожу тебя до ворот? — спросил Сайлас.

Ник покачал головой.

— Лучше я сам. Послушай, Сайлас… Если ты когда-нибудь попадёшь в беду, зови меня. Я приду на помощь.

— Я, — произнёс Сайлас, — никогда не попадаю в беду.

— Понимаю. Конечно, не попадаешь. Но всё-таки.

В склепе было темно, пахло плесенью, сыростью и старыми камнями, и впервые помещение показалось Нику очень маленьким.

— Я хочу узнать жизнь, — сказал Ник. — Хочу держать её в своих руках. Хочу оставить след на песке необитаемого острова. Хочу играть с людьми в футбол. Я хочу… — сказал он и задумался. А потом закончил: — Я хочу всё.

— Это хорошо, — сказал Сайлас. Затем он поднял руку к лицу, будто хотел убрать волосы из глаз. Это был крайне нехарактерный для него жест. Он сказал:

— Если когда нибудь так случится, что я попаду в беду, я обязательно позову тебя.

— Несмотря на то, что так не бывает?

— Ты сам всё понимаешь.

В уголке рта Сайласа появилось нечто, выражавшее то ли улыбку, то ли сожаление, а может, это была просто игра теней.

— Тогда, прощай, Сайлас, — Ник протянул ему руку, как когда-то в детстве, и Сайлас пожал её своей холодной кистью цвета слоновой кости, и это было рукопожатие от всего сердца.

— Прощай, Никто Иничей.

Ник взял чемоданчик. Он открыл дверь, чтобы выйти из склепа и, не оглядываясь, стал подниматься.

Ворота были давно закрыты. Направляясь к ним, Ник размышлял, получится ли пройти сквозь них как прежде, или придётся возвращаться в часовню за ключом. Однако, дойдя до входа, он обнаружил, что калитка распахнута, словно бы в ожидании, словно кладбище прощалось с ним.

У открытой калитки его ждала бледная полная фигура. Когда он к ней подошёл, она улыбнулась, и под луной в её глазах блеснули слёзы.

— Привет, мама, — сказал Ник.

Миссис Иничей потерла глаза рукой, затем промокнула их своим передником и вздохнула.

— Ты уже придумал, что будешь делать дальше? — спросила она.

— Узнавать мир, — сказал Ник. — Влипать в неприятности. Выпутываться из неприятностей. Смотреть джунгли, вулканы, пустыни, острова. И людей. Я хочу познакомиться с кучей народа.

Миссис Иничей ответила не сразу. Она посмотрела на него молча, а потом запела, и Ник вспомнил эту песенку. Это была колыбельная, которой она его баюкала, когда он был совсем ещё крошкой.



		Спи, малыш ты мой родной,



		Сладко до рассвета.



		Этот мир весь будет твой,



		Знаю я об этом…











— Я тоже знаю, — прошептал Ник. — Так и будет.



		Будешь много танцевать,



		Целовать любимых,



		Обнаружишь древний клад



		И отыщешь имя…











В этот момент миссис Иничей вдруг вспомнила последние строчки колыбельной, посмотрела на сына — и допела:



		В жизни всё —



		Беду и радость —



		Все пути разведай.











— Все пути разведай, — повторил Ник. — Нелёгкая задача, но я постараюсь.

Он попытался обнять маму, как в детстве, но с тем же успехом он мог бы попробовать схватить туман. Теперь он стоял на дорожке совершенно один.

Он шагнул вперёд, за калитку, и ступил на дорогу, которая вела прочь от кладбища. Ему показалось, что он услышал голос:

— Я очень горжусь тобой, сынок, — но, возможно, ему это только послышалось.

Летнее небо начало светлеть на востоке. Именно туда Ник и направился: вниз с холма, к людям, к городу, к восходу.

В сумке был паспорт, в кармане были деньги. На его губах была улыбка, правда, пока ещё неуверенная. Мир был намного больше, чем маленькое кладбище на холме. В нём ждали опасности и тайны, встречи с новыми людьми и поиск старых, и ему предстояло совершить множество ошибок и пройти множество дорог, пока, наконец, не настанет время вернуться на кладбище или прокатиться на белоснежном коне великой Всадницы.

Но между тем днём и настоящим была целая Жизнь, и Ник вошёл в неё, с глазами и сердцем, готовыми ко всему.




БЛАГОДАРНОСТИ


Во-первых, я в бесконечном неоплатном долгу перед Редьярдом Киплингом, которому обязан за массу вещей, живущих в моём сознании — и, наверняка, в моём бессознательном тоже, — из-за его великолепного двухтомника "Книга Джунглей". Я прочёл оба тома, будучи ещё ребёнком, и впал в невероятный восторг — я до сих пор живу под впечатлением. Если вы знаете о "Книге Джунглей" только по диснеевскому мультику, советую вам непременно прочитать книгу.

"Книгу кладбищ" меня вдохновил написать мой сын Майкл. Когда ему было всего два года, он как-то разъезжал на своём трёхколёсном велосипеде по кладбищу, и мне вдруг на ум пришла идея для книги. Двадцать с чем-то лет спустя книга появилась на свет.

Начав её писать (а я начал с четвёртой главы), я продолжил только потому, что моя дочь Мэдди постоянно спрашивала, что было потом, иначе бы я не продвинулся дальше первой пары страниц.

Рассказ "Надгробие для ведьмы" первыми издали Гарднер Дозуа и Джек Данн. Мы обсуждали содержание книги с профессором Джорджией Грилли, и её высказывания помогли мне скомпоновать мои идеи.

Кендра Стаут показала мне самые первые упырь-врата и была очень любезна, пройдя со мной по нескольким кладбищам. Ей я впервые прочитал начальные главы, и она была совершенно очарована Сайласом.

Художница и писательница Одри Ниффенеггер также является гидом по кладбищам. Она провела меня по заросшему плющом дивному месту, под названием Западное Кладбище Хайгейт. Многое из её рассказов проникло в шестую и седьмую главы.

Многие из моих друзей читали эту книгу в процессе написания, и каждый давали мудрые советы. Среди них были Дэн Джонсон, Гэри К. Вульф, Джон Кроули, Моби, Фара Мендельсон, Джо Сандерс и другие. Они указывали на места, где нужно было что-то исправить. И всё же, мне не хватало Джона М. Форда (1957–2006), моего строжайшего критика.

Изабель Форд, Элиза Говард, Сара Одедина и Кларисса Хаттон были редакторами по обоим сторонам Атланики. Именно они облагородили книгу. Майкл Конрой был режиссёром потрясающей аудиоверсии. Мистер Маккин и Мистер Ридделл сделали чудесные иллюстрации, каждый в своём стиле. Меррили Хайфец — лучший в мире агент, а Дори Симмондс обеспечила успех в Великобритании.

Я писал эту книгу во многих местах. Среди них: дом Джонатана и Джейн во Флориде, коттедж в Корнуолле, гостиничный номер в Новом Орлеане. Я так ничего и не написал в доме Тори в Ирландии, потому что был болен гриппом, но она, тем не менее, помогала и вдохновляла меня.

На этом я заканчиваю писать благодарности, хотя уверен, что забыл ещё десятки очень важных людей. Простите. В любом случае, спасибо вам.

Нил Гейман



		I said



		she’s gone



		but I’m alive, I’m alive



		I’m coming in the graveyard



		to sing you to sleep now








    

Тори Амос, “GRAVEYARD” ("Кладбище")