Футбольная горячка Ник Хорнби Главный герой романа анализирует свою жизнь через призму болезненного увлечения футболом. Каждое событие в его жизни прежде всего связано с футбольным матчем любимого «Арсенала», ведь он Болельщик, каких поискать, и кроме футбола в его жизни нет места ничему другому. В романе масса отсылок к истории игр и чемпионатов второй половины 20 века, но, несмотря на это, книга будет интересна не только болельщикам. Ведь на этом примере писатель рассказывает о роли любого хобби в жизни современного человека – с одной стороны, целиком отдавшись любимому увлечению, герой начинает жить оригинальнее и интереснее обычных смертных, с другой, благодаря этой страсти он застревает в детстве и с трудом идет на контакт с другими людьми. Но его любимый «Арсенал» порой побеждает соперников, а укрощенная футбольная горячка бодрит гораздо сильнее. «Футбольная горячка» – это попытка критически взглянуть на свое наваждение; попытка исследовать, что значит для нас футбол; это книга о том, что значит быть фанатом. Ник Хорнби. Футбольная горячка Хочу выразить благодарность Лиз Найтс за ее огромную поддержку, ободрение и энтузиазм; Вирджинии Бовелл за ее терпимость и понимание; Нику Коулмену, Иану Крейгу, Иану Пpииcy, Кэролайн Доуни и Виву Рэдмену Посвящается матери и отцу Вступление. Воскресенье, 14 июля 1991 г. Это все во мне и рвется на волю. Я просыпаюсь около десяти, иду на кухню, завариваю две чашки чая и ставлю по обе стороны кровати. Мы задумчиво потягиваем чай, и между репликами возникают долгие сонливые паузы. Мы обсуждаем дождь за окном, говорим о прошедшей ночи и о том, что я снова курил в спальне, хотя обещал не курить. Она спрашивает, чем я занят на этой неделе. Я размышляю: 1) в среду встречаюсь с Мэтью; 2) у него моя кассета с записью игр чемпионата; 3) Он чисто формальный фанат «Арсенала» и уже пару лет не показывался на «Хайбери» и, значит, не видел никого из новеньких вживе. Интересно, что он думает об Андерсе Лимпаре? Три легко цепляющиеся одна за другую фразы, и через пятнадцать-двадцать минут после пробуждения меня понесло. Я вижу, как Лимпар налетел на Гиллеспи: вот он дернулся, упал на правый бок. ПЕНАЛЬТИ! ДИКСОН УВЕЛИЧИВАЕТ СЧЕТ – 2:0! Мерсон откидывает мяч пяткой… Смит в одно касание бьет с правой в дальний угол ворот… Или вот – прорыв Мерсона на «Энфилде», когда он обводит Гробелаара… Финт Дэвиса и столкновение с Виллой. (Не забывайте, что это июльское утро, когда в чемпионате перерыв.) Временами эти видения охватывают меня целиком – я возвращаюсь на «Энфилд» 89-го, на «Уэмбли» 87-го, «Стэмфорд Бридж» 78-го, и перед глазами мелькает вся моя футбольная жизнь. – О чем ты думаешь? – спрашивает она. Приходится лгать: мне плевать на Мартина Эмиса и Жерара Депардье и, уж конечно, на лейбористскую партию. Но у страдающих наваждениями нет иного выбора. Если каждый раз говорить правду, не удастся сохранить отношений с людьми из реального мира. Нас выкинут на свалку и предоставят гнить с нашими программками «Арсенала» или коллекцией подлинных записей «Стакс рекордс». Двухминутный бред будет становиться все продолжительнее. Нас прогонят с работы, мы прекратим мыться и бриться – начнем валяться на полу в собственном дерьме и в который раз крутить видяшник, стараясь заучить на память весь комментарий, включая высококвалифицированный анализ Дэвида Плита, встречи, состоявшейся 26 мая 1989 года. (Вы думаете, что мне пришлось проверять дату? Ха!) Правда заключается в том, что в обыденной жизни я пугающе часто предстаю полоумным. Не хочу сказать, что размышления о футболе – это какое-то нецелесообразное использование воображения. Возьмите Дэвида Лейси – главного футбольного корреспондента газеты «Гардиан». Тонкий писатель и явно умный человек, он наверняка посвящает игре даже большую часть своего внутреннего мира, чем я. Разница между Лейси и мной заключается в том, что я редко думаю. Я воображаю. Стараюсь словно воочию увидеть каждый гол Алана Смита, представить все поля первого дивизиона, которые мне приходилось посещать, а раз или два, страдая от бессонницы, я начинал перебирать всех виденных мною игроков «Арсенала». (В детстве я знал имена их жен и подружек, а теперь припоминаю только, что Сьюзан Фардж была невестой Чарли Джорджа, а жену Боба Уилсона звали Мегз. Но и эти отрывочные воспоминания кажутся до ужаса бесполезными.) Нельзя сказать, что я думаю об этом в общепринятом смысле слова. Никакого анализа и никакого мыслительного процесса во мне не происходит, поскольку чокнутым не требуется системный взгляд на собственные пунктики. В некотором роде это и есть определение наваждения (что, кстати, объясняет, почему только очень немногие сдвинутые признают себя таковыми. В прошлом сезоне один мой знакомый фанат морозным январским днем по собственному желанию поперся на встречу резерва «Уимблдона» с резервом «Лутона» – и не из чувства превосходства или самоироничной юношеской задиристости, а потому, что ему было попросту интересно. А потом еще изо всех сил убеждал меня, что нисколько не эксцентричен). «Футбольная горячка» – это попытка критически взглянуть на свое наваждение. Почему эта связь, начавшаяся как школьное увлечение, не ослабевает вот уже ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА и длится дольше, чем любая другая, созданная мной по собственной воле? (Я искренне люблю свою родню, но уж слишком они мне навязываются. А из приятелей, с которыми подружился до четырнадцати лет, ни с кем не поддерживаю отношений, кроме одного одноклассника, тоже болельщика «Арсенала».) Так отчего эта привязанность пережила периоды охлаждения, недовольства и даже откровенной вражды? Кроме того, настоящая книга – попытка исследовать, что значит для нас футбол. Я давно осознал потребность говорить о своей особе и своей жизни, но увлечение игрой дает мне возможность рассказать еще об обществе и культуре. (Понимаю, что найдутся люди, которые сочтут мое утверждение откровенной претенциозной чушью – безнадежной попыткой оправдаться за то, что большую часть свободного времени я трясусь на холоде. Им абсолютно чужда моя идея, поскольку они уверены, что я раздуваю метафорическую ценность футбола и посему ввожу его в такие сферы, которым он абсолютно не свойствен. Сразу признаю, что футбол не имеет никакого отношения ни к конфликту на Фолклендах, ни к войне в Персидском заливе, ни к детской рождаемости, ни к озоновой дыре, ни к подушному налогу и многому, многому прочему… Посему сразу приношу извинения за свои трогательно натянутые аналогии.) И еще «Футбольная горячка» – это книга о том, что значит быть фанатом. Я читал авторов, которые определенно любят футбол, но это совершенно иное. Иными я считаю и других – как бы помягче выразиться? – хулиганов. Девяносто пять процентов из миллионов людей, которые посещают стадион, в жизни никого не ударили. Моя книга для тех, кто не входит в первые две категории и кому интересно, что значит – быть такими, как мы. Для меня драгоценны все тонкости этой книги, и я надеюсь, что они затронут струну в душах тех, кому посреди рабочего дня, в середине фильма или разговора может пригрезиться давнишний – десять, пятнадцать, двадцать пять лет назад – удар с лета левой в правый верхний угол ворот. 1968-1975 Домашний дебют.«Арсенал» против «Сток Сити» 14.09.68 Я влюбился в футбол, как потом влюблялся в женщин: внезапно, безоговорочно, необъяснимо, невзирая на боль и разрушения, которые несло это чувство. В мае 68-го (дата, разумеется, с подтекстом, но я скорее склонен вспоминать о Джеффе Астле, а не о Париже) сразу после моего одиннадцатилетия отец поинтересовался, не хочу ли я сходить с ним на финал Кубка Футбольной ассоциации между «Уэст Бромом» и «Эвертоном» – сослуживец как раз предложил ему парочку билетов. Я ответил, что не интересуюсь футболом – даже Кубком, – и это было истинной правдой, насколько я мог судить о собственных вкусах. Но по какой-то извращенной прихоти все же просмотрел весь матч по телевизору. Через несколько недель я наблюдал игру между «Юнайтед» и «Бенфикой», а в конце августа ни свет ни заря вскакивал с постели, чтобы узнавать, как дела у «Юнайтед» на клубном первенстве мира. Я обожал Бобби Чарльтона и Джорджа Беста (и ничего не знал о Деннисе Лоу – третьем из святой троицы, который из-за травмы пропустил игру с «Бенфикой»), обожал с неожиданной для себя страстью. Это продолжалось три недели, до тех пор, пока отец не взял меня с собой на «Хайбери». К 1968 году мои родители расстались. Отец встретил другую женщину и уехал от нас. А я жил с матерью и сестрой в маленьком домике в лондонском предместье. Вполне банальная ситуация (хотя я и не припоминаю никого другого в классе, кто остался бы без одного из родителей – шестидесятые годы преодолели двадцать миль от Лондона по дороге М4 спустя семь или восемь лет), но распад семьи ранил нас всех четверых, что обычно и происходит в случае подобных разрывов. Новая ситуация в семье неизбежно вызвала целый ряд проблем, однако весьма серьезной стала на первый взгляд самая незначительная: вроде бы пустяк – несносное субботнее времяпрепровождение в зоопарке или каком-нибудь аналогичном месте в обществе одного из родителей. Отец, как правило, мог приехать только на неделе. Вполне понятно, что никто из нас не жаждал торчать в помещении перед телевизором. Но с другой стороны, чем занять детей, которым нет еще и двенадцати? И вот мы втроем ехали куда-нибудь в соседний городок или в гостиницу при аэропорте, усаживались в промозглом, пустом ресторане, где я и Джилл, не слишком отвлекаясь на разговоры (ведь дети не любители общаться за столом, тем более что мы привыкли питаться при включенном телевизоре), ели цыпленка или бифштекс – обязательно либо то, либо другое, – а отец тем временем смотрел на экран. Он не знал, чем еще можно занять нас: в городках-спутниках с половины седьмого до девяти вечера по понедельникам не ахти как много возможностей. В то лето мы с отцом отправились на неделю в гостиницу неподалеку от Оксфорда. И там по вечерам сидели в промозглой, пустой столовой, и я, не слишком отвлекаясь на разговоры, съедал бифштекс или цыпленка – обязательно либо то, либо другое. А потом вместе с остальными постояльцами мы смотрели телевизор. Отец много пил. Надо было что-то менять. В сентябре он сделал новый заход насчет футбола и, вероятно, очень удивился, когда я ответил «да». До этого я ни разу не сказал ему «да», хотя никогда не говорил «нет» – вежливо улыбался и что-то бурчал, что означало некоторую заинтересованность, но отнюдь не согласие. Эту черту, выводящую окружающих из терпения, я развил в себе именно тогда и не избавился от нее и по сей день. В течение двух или трех лет отец пытался сводить меня в театр, но я каждый раз только пожимал плечами и идиотски ухмылялся, так что в один прекрасный момент он воскликнул: «Все, довольно!», чего я, собственно говоря, и добивался, потому что относился с подозрением не только к Шекспиру, но и к регби, крикету, походам на лодке и выездам на целый день в «Силь-верстоун» и Лонглит. Я вообще ничего этого не хотел. И отнюдь не потому, что намеревался наказать отца за то, что он нас бросил. Я с удовольствием сходил бы с ним куда-нибудь. Но только не туда, куда он предлагал. Тысяча девятьсот шестьдесят восьмой год, наверное, самый болезненный в моей жизни. После того как разошлись родители, мы были вынуждены переехать в меньший дом. Но случилось так, что некоторое время нам вообще пришлось ютиться у соседей. Да плюс к тому – тяжелая желтуха и занятия в местной классической школе. Надо быть начисто лишенным воображения, чтобы не связать эти события с постигшей меня вскоре арсенальской горячкой. (Интересно, как много других болельщиков-фанатов, проанализировав события своей жизни, сумеют обнаружить, что их наваждение вызвано какого-либо рода фрейдистской драмой? В конце концов, футбол – великолепная игра и все такое, но что отличает людей, которые премного довольны, если посетят полдюжины самых ярких матчей за сезон, – ведь это только разумно ходить на главные встречи, а не на всякую ерунду – от тех, кто считает, что обязан посмотреть все? Зачем ехать в среду из Лондона в Плимут и тратить драгоценный отгул, если результат матча был предрешен еще во время первой встречи на «Хайбери»? А если близка к истине моя теория фанатства как своего рода терапии, можно ли выяснить, что за дьявольщина запрятана в подсознании тех, кто спешит в Лейланд, чтобы посмотреть игры на приз DAF? Наверное, этого лучше не знать.) У американского писателя Андре Дюбюса есть рассказ под названием «Зимний папа». После развода мужчина оставляет с бывшей женой двух своих сыновей. Зимой их отношения становятся напряженными. По вечерам они переходят из джаз-клуба в кино, а оттуда в ресторан и бессмысленно таращатся друг на друга. Но летом, когда есть возможность поехать на пляж, вполне ладят. «Длинный пляж и море сделались их газоном, одеяло – домом, сумка-холодильник и термос – кухней. Они снова жили одной семьей». Литература и кино давно подметили эту тиранию места и рисовали шатающихся по паркам мужчин с детьми и фризби. Но «Зимний папа» значит для меня очень много, потому что идет гораздо дальше – устанавливает, что есть ценного в отношениях между родителями и детьми, и просто, но точно объясняет, почему обречены прогулки в зоопарк. Мне кажется, в Англии Бридлингтон и Майнхэд не дают той степени свободы, что побережье Новой Англии в рассказе Дюбюса. Но мы с отцом открыли эквивалент домашнего очага и субботними вечерами в Восточном Лондоне находили такую среду, в которой чувствовали себя вдвоем комфортно. Мы разговаривали, когда хотели – футбол давал нам какие-то темы, – а если замолкали, молчание не казалось таким угнетающим. День обретал определенность, становился рутиной. Увлечение «Арсеналом» было нашим газоном (и коль скоро газоном английским, мы скорбно взирали на него сквозь привычную сетку дождя). Рыбный бар «Канониры» на Блексток-роуд превратился в нашу кухню, а западная трибуна стала нашим домом. Превосходная, изменившая наши жизни и именно в тот момент, когда перемены были необходимы, мизансцена, правда, доступная не всем: отец и моя сестра так и не нашли точек соприкосновения. Быть может, сейчас все сложилось бы совсем по-другому. Быть может, в девяностые годы девятилетняя девочка решила бы, что она имеет точно такое же право пойти на игру. Но в 1969-м подобная мысль в нашем городе отнюдь не витала в воздухе, и Джилл оставалась дома с мамой и со своими куклами. Я плохо помню ту самую первую игру. Причуды памяти восстанавливают один-единственный гол: судья назначает пенальти (влетев в штрафную, он драматически указует перстом на одиннадцатиметровую отметку – на трибунах рев). Все стихает, когда Терри Нейл бьет. Затем всеобщий стон – Гордон Бэнкс отбивает мяч. Тот отскакивает и удобно ложится на ногу Нейла. Новый удар, и на сей раз – гол. Однако я уверен, что эта картина реконструирована в моей голове благодаря тому, что я давно знаю о подобных ситуациях. А тогда видел только возбуждающую цепь событий, в конце которой все вокруг вскочили на ноги и громко закричали. А я если и поступил подобным образом, то не раньше чем через десять неловких секунд после реакции толпы. Но у меня есть более надежные и, как мне кажется, более значимые воспоминания. Я помню, что атмосфера на стадионе была буквально насыщена исключительным мужским духом – сигарный дым, сочный язык (такие словечки я слышал и раньше, но не от взрослых, и их произносили не с такой эмоциональностью), – и лишь через много лет я понял, что именно это произвело эффект на мальчика, который жил с матерью и сестрой. Пожалуй, я больше смотрел на зрителей, чем на игроков. С моего места я мог насчитать примерно двенадцать тысяч голов. Такое доступно только болельщику (ну, или Мику Джаггеру, или Нельсону Манделе). Отец сказал, что на трибунах столько же народу, сколько жило в моем городе, и должен признать, что это вызвало во мне соответствующий благоговейный трепет. (Мы забываем, что болельщиков по-прежнему немало, хотя после войны их численность постоянно уменьшалась. Менеджеры жалуются на апатию провинции, особенно если посредственная команда из первого или второго дивизиона умудряется в течение нескольких недель избегать хорошей порки. Но вот вам любопытный факт – настоящее чудо: в сезоне 1990/91 года клуб «Дерби Каунти» собирал в среднем семнадцать тысяч болельщиков на каждый матч, хотя занимал последнее место в первом дивизионе. Предположим, что три тысячи из них – настоящие фанаты. Это значит, что многие из остальных четырнадцати приходили по крайней мере восемнадцать раз, чтобы посмотреть наихудший в этом и других сезонах футбол. Невероятно!) Но меня поразило не количество народа и не то, как взрослые дяди громко вопили: «Дрочила!» – и никто на них не оборачивался. Поразило другое: почти все мужчины вокруг были вне себя, словно атмосфера стадиона разбудила в них доселе дремавшие звериные инстинкты. Пожалуй, никто не радовался (в том смысле, в каком я понимал это слово) тому, что происходило на поле. После каждого промаха несколько минут бушевала настоящая ярость. (ПОЗОРИЩЕ! Окаянное позорище, Гулд! СОТНЮ, НЕ МЕНЬШЕ! Мне должны платить сотню в неделю, чтобы я на тебя смотрел!) По мере продолжения игры злость перерастала в неподдельную ярость, а потом свернулась в мрачное недовольство. Да, да, я знаю все эти шуточки. А чего еще ожидать на «Хайбери»? Но я бывал на стадионах «Челси», «Тоттенхэма» и «Рейнджере» – везде одно и то же. Обычное состояние футбольного болельщика – горькое разочарование, каков бы ни был результат игры. Фанаты «Арсенала» в глубине души знают: на «Хайбери» частенько бывал не самый лучший футбол – следовательно, разговоры о том, что «Арсенал» – конюшня, какой не видывал свет, не совсем миф. Но когда случается удача, мы многое прощаем. В тот памятный день «Арсенал» переживал не лучшие времена. Команда ничего не завоевала со дня коронации, и ее унизительные и явные провалы добавляли соли на стигматы болельщиков. Похоже, многие вокруг нас на стадионе видели все встречи каждого неудачного сезона. Я испытал возбуждение, словно бы подглядел крах брачного союза (если бы это был в самом деле брак, детей пришлось бы искать в капусте): один партнер суетился в отчаянной попытке доставить удовольствие, а другой отвернулся к стене, не в силах даже смотреть. Болельщики, которые не помнили тридцатые годы, когда команда победила в пяти чемпионатах и дважды взяла Кубок Футбольной ассоциации (хотя в конце шестидесятых немало оставалось тех, кто помнил), не забыли Джо Мерсера, блиставшего еще сравнительно недавно; сам стадион с художественно декорированными трибунами и бюстами Якоба Эпштейна словно бы не меньше моих соседей осуждал теперешнее сборище. Я, конечно, и раньше бывал на всякого рода зрелищах – в кино, на пантомиме, слушал, как мама пела в хоре «Белая лошадь» в городской ратуше. Но там все происходило по-другому. Зрительская аудитория, частью которой был и я, заплатила за то, чтобы приятно провести время. И хотя иногда начинал капризничать ребенок или зевал какой-нибудь взрослый, я ни разу не замечал искаженных от ярости, от отчаяния или от разочарования лиц. Развлечение-боль – это было нечто новенькое и, кстати, нечто такое, чего я, пожалуй, ждал. Эта идея сформулировала всю мою жизнь – и это не фантазия. Меня часто обвиняют в том, что я слишком серьезно отношусь ко всему, что люблю: естественно, к футболу, книгам и дискам. Меня всегда злит, если я слышу дурную запись или если кто-нибудь плохо отзывается о понравившейся мне книге. Так злиться меня научили суровые мужики на западной трибуне «Хайбери». И, видимо, поэтому я зарабатываю себе на жизнь критическими статьями. Когда я пишу их, у меня в ушах звучат все те же голоса. «ДРОЧИЛА!» Букеровская премия? КАКАЯ ТАМ БУКЕРОВСКАЯ ПРЕМИЯ? Мне должны приплачивать за то, что я это читаю! Вот так все и началось – сразу, без долгих ухаживаний. Теперь я понимаю, окажись я на «Уайт-Харт-лейн» или на «Стэмфорд Бридж»2, все сложилось бы точно так же – сила впечатления от первого свидания всеобъемлюща. Отец предпринял безнадежную попытку предотвратить неизбежное и повел меня на «Сперз», чтобы я увидел, как Джимми Гривз закатил четыре мяча «Сандерленду» и они выиграли со счетом 5:1. Но было поздно – я втрескался в команду, которая победила со счетом 1:0, да и то забив с пенальти. Лишний Джимми Хасбанд. «Арсенал» против «Вест Хэма» 26.10.68 Во время третьего посещения «Хайбери» (безголевая ничья – я уже видел, как моя команда трижды забивала мячи за четыре с половиной часа) всем мальчишкам бесплатно раздали альбомы футбольных звезд. Каждая страничка посвящалась определенной команде первого дивизиона и включала четырнадцать или пятнадцать мест, куда следовало прикреплять наклейки с портретами игроков. И еще небольшой конверт с наклейками, чтобы начать коллекцию. Промоутеры редко в этом признаются, но я точно знаю, что альбом явился последним решающим шагом в социализации процесса, который начался во время игры с командой «Сток Сити». Невозможно перечислить всех преимуществ, которые дает школьнику любовь к футболу (хотя наш наставник по физвоспитанию был из Уэльса и прославился тем, что однажды попытался запретить нам бить по круглому мячу). Половина класса и не меньше четверти учителей любили эту игру. Но нисколько не удивительно, что в первом классе я оказался единственным болельщиком «Арсенала». Ближайшая команда первого дивизиона «Куинз Парк Рейнджерз» гордилась Родни Марчем, в «Челси» играл Питер Осгуд, в «Тоттенхэме» – Гривз, в «Вест Хэме» – трое героев Кубка мира – Хёрст, Мур и Питерс. А самым известным игроком «Арсенала» был, наверное, Ян Уре, и то за свою шумную никчемность и вклад в телесериал «Куиз болл». Но в тот первый мой футбольный сезон мне было не важно, что я остался в одиночестве. В нашем спальном районе ни один из клубов не пользовался абсолютным преимуществом у болельщиков. И кроме того, мой лучший друг, фанат, как его отец и дядя, команды «Дерби», тоже не имел единомышленников. Самое главное – это обрести веру. Перед уроками, во время большой перемены и вместо обеда мы гоняли на кортах теннисный мячик, а на других переменках обменивались наклейками – Яна Уре на Джеффа Хёрста (как ни странно, все портреты обладали одинаковой ценностью), Терри Венейблса на Иана Сент-Джона, Тони Хейтли на Энди Локхида. Поэтому мой переход в среднюю школу оказался нетрудным. Я был чуть ли не самым маленьким в первом классе, но рост не имел большого значения, хотя моя дружба с самым высоким парнем – фанатом «Дерби» – и оказалась весьма кстати. Я не отличался успеваемостью (в конце года меня загнали в поток «Би», где я преспокойно оставался до окончания школы), но уроки давались мне легко. Даже тот факт, что я в числе трех мальчишек носил короткие штанишки, против ожиданий нисколько не травмировал. Ну пусть одиннадцатилетнего парня наряжают словно шестилетнего карапуза, зато он знает имя тренера «Бернли». Впоследствии эта модель срабатывала много раз. В колледже я прежде всего легко подружился с футбольными болельщиками, да и в первый день на новой работе внимательное изучение в обеденный перерыв последней страницы газеты обычно способствует завязыванию отношений. Не спорю, я знаю отрицательные стороны подобной легкости: мужчины замыкаются, общение с женщинами дается им с трудом, их разговоры тривиальны и грубоваты, они не способны выразить собственные чувства, не могут установить контактов с детьми и в конце концов, одинокие и жалкие, умирают. Ну, и что из того? Зато представьте: человек попадает в школу, где еще восемь сотен парней, большинство из них старше, многие выше и сильнее, а он нисколько не комплексует, потому что в кармане пиджака у него есть лишний портретик Джимми Хасбанда – согласитесь, игра стоит свеч. Дон Роджерс. «Суиндон Таун» против «Арсенала» (на «Уэмбли») 15.03.69 В тот сезон мы с отцом еще с полдюжины раз ходили на стадион «Хайбери», и к середине марта 1969 года я по-настоящему пристрастился к футболу. В дни матчей я просыпался, ощущая холод в животе, – это чувство не проходило до тех пор, пока «Арсенал» не вырывался вперед на пару мячей, и только тогда наступало облегчение. А по-настоящему я расслабился только раз – когда накануне Рождества мы вынесли «Эвертон» со счетом 3:1. Моя субботняя болезнь требовала, чтобы вскоре после полудня я уже был на стадионе – за два-три часа до начала игры. Отец относился с юмором к моей причуде, тем более что после двух я становился таким рассеянным, что со мной невозможно было общаться. Предматчевая нервозность проявлялась всегда одинаково, даже если встреча не имела никакого значения. В тот сезон «Арсенал» к ноябрю потерял все шансы выиграть чемпионат – чуть позднее, чем обычно; но, с другой стороны, это означало, что исход игр, которые я ходил смотреть, был абсолютно не важен. Но только не для меня! В те годы мои отношения с «Арсеналом» носили сугубо личный характер – команда существовала только тогда, когда я присутствовал на стадионе (меня не сильно расстраивало, если «Арсенал» проигрывал где-нибудь на выезде). Пусть побеждает со счетом 5:0, если я смотрю игру, а все остальные продувает 0:10 – для меня это будет удачным сезоном, и я запомню, как команда ехала по магистрали М4 в открытом автобусе на встречу со мной. Исключение я делал Только для игр на Кубок Футбольной федерации: мне хотелось, чтобы «Арсенал» выигрывал, несмотря на мое отсутствие. Однако «Уэст Бром» со счетом 1:0 вышиб нас из соревнований. Игра проходила поздно вечером в среду, и мне пришлось лечь спать до объявления результата. Мама записала счет и прикрепила его к книжному шкафу, чтобы, проснувшись, я сразу увидел. Я неотрывно и пристально смотрел на клочок бумаги и чувствовал, что меня предали. Неужели мать меня так мало любила, что не могла написать результат получше? И еще восклицательный знак в конце фразы! Он ранил не меньше счета и казался совершенно неуместным, будто подчеркивал смерть родственника: «Бабуля мирно отошла во сне!» Такие разочарования были для меня вновинку, но, подобно другим болельщикам, я научился с ними мириться. Сейчас, когда я пишу эти строки, мне пришлось двадцать два раза испытать горечь поражения в играх на Кубок Футбольной федерации. Но ни разу я не переживал это чувство с такой остротой, как в тот первый сезон. О Кубке Футбольной лиги я пока ничего не знал, потому что эти игры проходили в будние дни, а мне еще не разрешали ходить на стадион среди недели. Но выход «Арсенала» в финал я воспринял как утешение за то, что посчитал до ужаса неудачным сезоном, хотя на самом деле он был самым заурядным в шестидесятые годы. На покупку пары билетов раскошелился отец, и я понятия не имел, сколько они стоили, но впоследствии в припадке справедливого гнева он дал мне понять, что отнюдь не дешево. И вот в субботу, 15 марта (помнится, в тот день вышло цветное приложение к газете «Ивнинг стандарт» с броской шапкой: «Опасайтесь мартовских ид»), я впервые попал на стадион «Уэмбли». «Арсенал» играл с командой третьего дивизиона «Суиндон Таун», и никто не сомневался, что наши выиграют и впервые в шестидесятые возьмут Кубок. А я сомневался. Долго крепился в машине, но на ступенях стадиона принялся приставать к отцу. Я пытался придать вопросу вид разговора – эдакий треп о спорте между мужчинами, но у меня ничего не получилось: все, что мне требовалось – поддержка взрослого, родителя, папы. Пусть он подтвердит, что зрелище, которое предстоит увидеть, не ранит меня на всю оставшуюся жизнь. Мне следовало сказать: «Понимаешь, даже когда я смотрю обычную игру, из-за страха, что наши продуют, я не могу ни думать, ни говорить, а иногда не могу и дышать. Если ты считаешь, что у „Суиндона“ есть хоть малейший шанс победить – хотя бы один из миллиона, – лучше отвези меня домой, потому что я не выдержу». Если бы я поставил вопрос именно так, отец не осмелился бы вести меня на трибуну. Но он решил, что я спросил из праздного любопытства, и, подобно всем остальным, ответил, что «Арсенал» победит всухую и забьет три или четыре мяча. Я получил поддержку, которую искал и шрам в душе на всю жизнь. Безапелляционность отца мне показалась таким же предательством, как восклицательный знак матери. Я настолько боялся, что происходящее на «Уэмбли» – стотысячная толпа, огромная высота и невероятный шум – словно бы прошло мимо меня. Я только заметил, что это не «Хайбери», и незнакомое окружение лишь добавило нервозности. Я трясся, пока примерно в середине матча «Суиндон» не повел в счете, и тогда страх обернулся горем. Такого нелепого гола команда профессионалов никогда не пропускала: неловкий пас назад (естественно, Яна Уре), полузащитник промахивается, а вратарь (Боб Уилсон), поскользнувшись в грязи, позволяет мячу перекатиться за линию ворот у правой штанги. Только тут я впервые понял, что вокруг сидели болельщики «Суиндона» – что за ужасный западнопровинциальный акцент, что за глупо-невинное ликование и безумное неверие своему счастью! До этого я ни разу так близко не сталкивался с фанатами противника и возненавидел их, как только мог ненавидеть незнакомых людей. За минуту до окончания игры «Арсенал» сравнял счет – неожиданно и очень красиво: мяч отскочил от колена вратаря и нападающий в прыжке забил его головой в ворота. Я изо всех сил старался не расплакаться от облегчения, но мои старания не увенчались успехом. Я вскочил на скамью и, что было сил, заорал в лицо отцу: «Ну, теперь все будет хорошо! Скажи, что все будет хорошо!» Он пошлепал меня по заднице, довольный, что не все потеряно в этот печальный и дорогостоящий день. А потом сказал: «Да, теперь все будет хорошо». И это было его второе предательство. В дополнительное время «Суиндон» еще дважды выходил вперед: сначала после углового, а потом после великолепного шестидесятиярдного прохода Дона Роджерса. С меня оказалось довольно. А когда прозвучал финальный свисток, отец меньше чем за три часа предал меня в третий раз: он поднялся на ноги и принялся аплодировать неудачникам, а я бросился к выходу. Когда он меня догнал, то был просто в ярости. И начал напористо проповедовать свои идеи насчет стойкости (как будто мне было дело до какой-то стойкости), затем мы сели в машину и, не говоря ни слова, поехали домой. Футбол дал нам новое средство общения, но нельзя сказать, чтобы мы использовали его на полную катушку или оценили его по достоинству. Субботнего вечера я абсолютно не помню, но точно знаю, что в воскресенье утром – в День матери – предпочел отправиться в церковь, а не оставаться дома, где существовала опасность узреть отсвет великого матча и впасть в депрессию на всю оставшуюся жизнь. Я понимал, что викарий выразит удовлетворение – ведь паства не соблазнилась на транслируемый по телевизору финал Кубка, но друзья и знакомые станут пихать меня локтями и усмехаться. Однако это были пустяки по сравнению с тем, что предстояло мне в школе в понедельник утром. Двенадцатилетние подростки только и ждали случая, чтобы унизить своего одноклассника, и, конечно же, такой возможности упустить никак не могли. Мое появление было встречено возгласами: «А вот и он!» И не успел я войти, как тут же потонул в визге, хохоте и шуточках ребят, многие из которых, что я бессознательно отметил, перед тем как оказаться на полу, вообще не любили футбол. То, что я – болельщик «Арсенала», в первом семестре почти не имело значения, но во втором приобрело вес. Футбол был по-прежнему объединяющим интересом – в этом смысле ничего не изменилось, но по мере того, как бежали месяцы, определились группки, и мы не скупились на издевки. Все было легко предсказуемо, однако утро в тот ужасный понедельник менее мучительным от этого не стало. Лежа в пыли на полу классической школы, я понял, что совершил роковую ошибку: как бы я хотел перевести часы назад и упросить отца отвести меня не на матч «Арсенала» со «Стоком», а в безлюдную столовую какой-нибудь гостиницы или в зоопарк. Только бы снова не переживать тот неудачный сезон, а вместе с остальными ребятами из класса вытрясать душу из какого-нибудь другого бедолаги – индуса или еврея, на которых постоянно и жестоко наезжали. Впервые в жизни я был изгоем, был не таким, как остальные, и мне это не понравилось. У меня сохранилась фотография – эпизод игры с командой «Куинз Парк Рейнджерз», состоявшейся в субботу через неделю после суиндонской трагедии. Джордж Армстронг ликует, забив победный гол. К нему, триумфально размахивая руками, бежит Дэвид Курт. На заднем плане, на фоне многоквартирного дома – силуэты болельщиков «Арсенала», которые молотят кулаками воздух. Я ничего не мог понять на этой фотографии: неужели игроки способны радоваться после того, как семь дней назад – всего семь дней! – настолько унизились (и унизили меня)? А болельщики? Если они страдали на «Уэмбли» так, как страдал я, то не могут приветствовать гол ни в каком другом матче. Я часто подолгу смотрел на эту фотографию и пытался обнаружить намек на недавнюю травму, какой-нибудь след огорчения или печали. Но ничего не находил. Все забыли об унижении. Все, кроме меня. В мой первый сезон увлечения «Арсеналом» меня предали мать, отец, игроки и товарищи-фанаты. Англия! Англия против Шотландии Май 1969 г. Хотя я постоянно испытываю желание погрузиться в горячую ванну, растворив в воде субстрат Кеннета Уолстенхолма, однако в глубине души понимаю: в конце шестидесятых – начале семидесятых что-то было лучше, а что-то хуже. Сборная Англии, конечно, была в то время лучше: все еще чемпионы мира, в составе команды – великие игроки, и есть шанс, что в следующем году в Мексике удастся отстоять свой титул. Я гордился Англией и радовался, что отец брал меня на проходившие под потоками света прожекторов «Уэмбли» большие игры (возвращение туда после финала Кубка Футбольной федерации превратилось в своеобразную терапию – экзорсизм демонов, которые иначе долгие годы жили бы в моей душе). И хотя не оставалось сомнений, что Колин Белл, Френсис Ли и Бобби Мур лучше Джеффа Томаса, Денниса Уайза и Терри Бутчера, дело было не только в сравнительных качествах, вселявших в меня уверенность в успехе Англии. Сомнения пришли с возрастом, когда – к шестнадцати – семнадцати годам – я лучше узнал тренера английской сборной. Критические способности – вещь ужасная. Когда мне было одиннадцать лет, плохих фильмов не существовало – были фильмы, которые я не хотел смотреть; не существовало плохой еды – только брюссельская капуста; и ни одной паршивой книги – все, что я читал, казалось потрясающим. Неужели сестра не слышала, что Дэвид Кэссиди – это не тот класс, что «Блэк Саббат»? И откуда учителю английского языка знать, что «История мистера Полли» лучше «Десяти негритят» Агаты Кристи? С этого момента наслаждение становилось все более и более иллюзорным. Однако в 1969 году для меня не существовало такого понятия, как плохой английский игрок. Сэр Альф не взял бы человека не на уровне! С какой стати? Я твердо верил, что одиннадцать футболистов, которые в тот вечер разгромили Шотландию – на два гола, забитых Хёрстом и Питерсом, Колин Стейн ответил одним, – были самыми лучшими в стране. (Сэр Альф не выбрал никого из «Арсенала», но для меня это только доказывало, что он знал, что делает.) А отсутствие прямых телевизионных трансляций не позволяло понять, кто хорош, а кто плох: ретроспективы преподносили удачные моменты – отличные игроки забивают мячи, а все «пенки» оставались за кадром. В начале семидесятых я сделался англичанином, то есть возненавидел Англию, как, похоже, половина моих соотечественников. Меня воротило от невежества тренера, его предрассудков и страхов, и я полагал, что мой состав побил бы любую команду мира, но при этом терпеть не мог игроков «Тоттенхэма», «Лидса», «Ливерпуля» и «Манчестер Юнайтед». Меня корежило, когда я смотрел игру английской сборной по телевизору и, как большинство себе подобных, чувствовал, что не имею никакого отношения к происходящему. С тем же успехом я мог быть валлийцем, шотландцем или голландцем. Неужели точно так же везде? Я слышал, что в прошлом итальянцы встречали в аэропорту своих опозорившихся за рубежом парней гнилыми помидорами. Но даже такие шалости были выше моего понимания. Я часто слышал, как англичане говорили о своей команде: «Шла бы она подальше!» Интересно, есть ли итальянский, бразильский или испанский эквивалент этой фразочки? Трудно себе представить. Такое пренебрежение отчасти объяснялось тем, что мы имели очень много примерно равных отнюдь не выдающихся игроков; у ирландцев и шотландцев, например, выбор был ограничен, и болельщики понимали, что формировавшим сборную тренерам приходилось выставлять тех, кто был под рукой. Поэтому чаще случались провалы, а победа казалась настоящим чудом. Немалую роль играли и английские тренеры, многие из которых с презрением относились к игрокам выдающегося мастерства и способностей: к Уоддлу и Гаскойну, Карри и Боулзу, Джорджу и Хадсо-ну – футболистам, чей тонкий дар трудно поддается обузданию, хотя и не идет ни в какое сравнение с парой надутых воздухом кожаных мячей – с подобным презрением мы, грешные, обычно относимся к растлителям детей. (Какая команда мира откажется от Криса Уоддла, который в 1991 году прорывался сквозь миланскую четверку защитников столько раз, сколько хотел?) И наконец, есть среди английских болельщиков (мы к ним еще вернемся) такие, чье поведение в восьмидесятые годы заставляло нас отмежевываться от них. Но к международным матчам отношение было особое. Невозможно, например, без легкой боли пересматривать записи игр на Кубок мира 1966 года без участия Англии. Или ныне знаменитый матч между Северной Кореей и Португалией на стадионе Тудисон-парк" (когда неизвестная азиатская сборная повела 3:0 и только потом сдала игру со счетом 5:3 одной из лучших команд мира). Среди тридцатитысячной толпы преобладали скаусы, которые бешено аплодировали и той и другой стороне. Трудно представить подобный интерес в наши дни. Сегодня тысячи две лоботрясов косились бы на азиатов в одной команде и визжали бы по-обезьяньи при виде Эусебио в другой. Да, это так, я испытываю ностальгию, даже если меня влечет время, которое нам никогда не принадлежало: я уже говорил, что тогда что-то было лучше, а что-то хуже, и единственный способ научиться понимать собственную юность – принять обе части уравнения. В тот вечер в толпе не было гудисонских святош, но она мало отличалась от обычного в те годы окружения, если не считать исключительно эмоционального шотландца, сидевшего перед нами: всю первую половину игры он рискованно раскачивался на скамье, а во втором тайме куда-то запропастился. Многие из нас от души наслаждались игрой, словно в этот вечер футбол превратился в какую-то отрасль развлекательной индустрии. Быть может, подобно мне, люди радовались свободе от неумолимой ответственности и переживаний за свой клуб. Я хотел, чтобы Англия победила, хотя она не была моей командой. Что для меня, двенадцатилетнего подростка из лондонских предместий, значила страна по сравнению с Северным Лондоном, от которого я жил всего в тридцати милях и еще девять месяцев назад даже не задумывался о его существовании? Лагерь. «Арсенал» против «Эвертона» 07.08.69 Во время игры, открывавшей мой первый полный сезон, я оказался в скаутском лагере в Уэльсе. Мне не хотелось туда ехать – я и раньше-то не особенно любил коллективные топы-прихлопы и всякие скаутские выкрики, а тут перед самым отъездом узнал, что мои родители окончательно развелись. Впрочем, это меня не слишком задело, по крайней мере если судить трезво: они уже некоторое время как расстались, и официальный процесс только узаконил их положение. Но с самой первой минуты в лагере я стал отчаянно скучать по дому. Я не представлял, как переживу хотя бы десять дней, и каждое утро начинал со звонка матери за счет вызываемого абонента, а когда она отвечала, пугал ее, жалобно всхлипывая в трубку. И сам понимал, какая я размазня. Ко мне приставили старшего скаута, чтобы он выяснил, что со мной происходит, и я без всяких стеснений рассказал ему о разводе родителей – единственное удобоваримое объяснение моего сопливого желания увидеть мать и сестру. Уловка сработала, и весь остаток каникул скауты-однокашники проявляли по отношению ко мне понимание и жалость. Первую неделю я дулся и ревел, но легче не становилось. А в субботу со своей базы в Мидлендсе меня приехал навестить отец. Суббота была самым тяжелым из всех дней. Меня загнали на какое-то местное поле смотреть первый матч тамошнего турнира, и от этого мое ощущение оторванности от привычной жизни только усилилось. Я уже несколько месяцев скучал по футболу. Лето 1969 года стало первым в моей жизни, когда мне по-настоящему чего-то не хватало. Мы с отцом столкнулись с доарсенальскими проблемами. Меня больше не интересовали спортивные страницы (в те дни, еще до Газзы, еще до циничных и бессмысленных предсезонных баталий, которые претендуют на метадонную замену настоящим турнирам, еще до нелепого безумия современного рынка перекупок, газеты неделями выходили без единого упоминания о футболе), и к тому же нам не разрешали гонять мяч на теннисном корте. Обычно я с нетерпением ждал лета, но эти каникулы сломали все привычное и скорее закабалили, чем даровали свободу – словно июль и ноябрь поменялись местами. Отец приехал в лагерь после обеда. Мы прогулялись к скале на краю поля и сели на каменный уступ. Отец говорил о том, что развод ничего не изменил в нашей жизни и что в следующем сезоне мы будем ходить на «Хайбери» гораздо чаще. Я понимал, что в отношении развода он прав (хотя, если ничего не изменилось, его двухсотмильная в оба конца поездка становилась бессмысленной), но обещания насчет футбола почему-то казались мне пустыми. Будь все так, как он говорил, сидели бы мы сейчас не на скале в Уэльсе, а на стадионе, где играли «Арсенал» с «Эвертоном». Исполнившись жалостью к себе, я клял все подряд: ужасную еду, кошмарные прогулки, тесные, неудобные палатки – эти отвратительные, полные мух норы, в которые нас все время запихивали, и яростнее всего – два пустых места на западной трибуне. Я был ребенком расставшихся родителей, продуктом краха домашнего очага; хотя на самом деле я оказался в скаутском лагере в самом центре Уэльса всего лишь потому, что вступил в скауты. Не в первый раз в моей жизни и, конечно уж, не в последний лицемерная мрачность вытеснила всякое подобие логики. Незадолго до пяти мы вернулись в мою палатку, чтобы узнать счет. Мы оба понимали, что успех отцовской миссии больше зависел не от его способности подбодрить или в чем-то убедить меня, а от того, как обстояли дела в Лондоне. И мне показалось, что в этот раз он усерднее обычного молился, чтобы наши победили. Предыдущие двадцать минут я его почти не слушал. Отец опустился на чей-то спальный мешок – нелепая фигура в безупречной экипировке младшего чина шестидесятых, – и мы принялись настраивать приемник на Радио-2. Когда начались спортивные новости, мои глаза опять увлажнились (в другом, лучшем мире мы бы сидели сейчас на теплом кожаном сиденье рабочей машины отца, пробиваясь сквозь плотный уличный поток, и непрерывно гудели); когда игра закончилась, Джеймс Александр Гордон объявил результат: наши продули со счетом 0:1. Отец устало привалился к брезенту – он понял, что напрасно потерял время, а я на следующий день отправился домой. Наскучивший, наскучивший «Арсенал». «Арсенал» против «Ньюкасла» 27.12.69 – Совершенно достали эти игры по нолям с «Ньюкаслом», – жаловался впоследствии отец. – Не субботы, а сущая скука! На самом деле было всего две ужасные ничьи, но обе в мой первый сезон на «Хайбери», поэтому я понимал, что он имел в виду, и, более того, чувствовал за них свою ответственность. Ответственность и вину за то, во что втравил отца. Он не развил в себе истинной любви к клубу и, я думаю, с тем же успехом повел бы меня на игру любой команды первого дивизиона. Я, пожалуй, был в этом уверен, отчего испытывал неловкость. «Арсенал» пыхтел из последних сил, стараясь забить хоть один гол или свести матч вничью, а я сжимался и беспокойно ждал, когда отец начнет выражать свое недовольство. После суиндонской игры я обнаружил, что верность – по крайней мере в футбольном смысле слова, – в отличие от отваги или доброты, не имеет никакого отношения к моральному выбору. Это нечто вроде бородавки или горба – изначальная данность. Даже браки не настолько нетерпимы: попробуйте-ка застукать болельщика «Арсенала», который решился на ходку к «Тоттенхэму» ради порции внесемейных развлечений. И если «развод» здесь все-таки возможен (просто перестать ходить на матчи, когда дела становятся из рук вон плохи), новый альянс совершенно исключен. За последние двадцать три года я много раз пытался пересмотреть свой «брачный договор» и понимал, что выхода нет. Каждое унизительное поражение («Суиндон», «Транмер», «Уолсхол», «Йорк», «Ротерхэм», «Рексхэм») приходилось принимать с терпением, стойкостью и выдержкой – просто не оставалось ничего другого. И когда я это понял, на меня накатила настоящая тоска. Мне, конечно, ужасно не нравилось, что «Арсенал» был такой скукотонью (теперь я смирился с тем, что он, особенно в ту пору, во многом заслуживал этот эпитет). Я страстно желал, чтобы команда забивала миллионы голов и играла с упорством и жаром одиннадцати Джорджей Вестов, но понимал, что это невозможно, по крайней мере в обозримом будущем. Я не мог защитить слабости моей команды перед отцом – видел их сам и огорчался не меньше, чем он. И при каждой неудачной попытке забить гол или неточном пасе весь сжимался – только бы не слышать вздохов и стонов с соседнего места. Я был привязан к «Арсеналу», а отец ко мне, и с этой ситуацией мы оба ничего не могли поделать. Пеле. Бразилия против Чехословакии Июнь 1970-го До 1970 года мои ровесники и даже люди значительно старше меня больше знали о Яне Уре, чем о самом великом футболисте планеты. Мы понимали, что он, должно быть, очень эффективен, но мало имели тому подтверждений. В 1966 году его команду буквально вышибли из чемпионата португальцы, да и сам он не очень-то вписывался в игру. В 1962 году никто из моих знакомых понятия не имел о Чили. Через шесть лет после публикации Маршала Маклахана «Как понимать средства массовой информации» две трети населения Англии имели о Пеле такое же представление, как полтора века назад о Наполеоне. Мехико 1970-го стало совершенно новой ступенью восприятия футбола. Футбол всегда был всемирной игрой – в том смысле, что весь мир его смотрел и весь мир в него играл. Но в 1962 году, когда Бразилия сохранила за собой Кубок мира, телевидение оставалось скорее роскошью, а не предметом первой необходимости (во всяком случае, еще не существовало технологий, которые позволяли бы вести прямую трансляцию игр из Чили), а в 1966 году латиноамериканцы были представлены слабо. Бразилия вылетела во время группового турнира, Аргентину никто не замечал до четвертьфинала, когда ее выбила Англия – капитан Раттин был изгнан с поля, но отказался уйти, и сэр Альф отозвался о команде как о сборище животных. Последняя латиноамериканская команда в большой восьмерке – Уругвай – проиграла Германии 0:4. Таким образом, 1970 год стал первым настоящим столкновением Европы и Южной Америки, которое лицезрел мир. Когда Чехословакия повела 1:0 в первой игре с Бразилией, Дэвид Коулман заметил: «Подтверждается все, что мы о них когда-то знали». Он говорил о небрежной защите, но показался всем человеком, в чью миссию входило представление одной культуры людям другой. А в следующие восемьдесят минут сбылось и остальное, что мы о них знали. Бразильцы сравняли счет со свободного удара: Ривелино разбежался, ударил со срезкой и закрутил мяч в разреженном мексиканском воздухе (пожалуй, я больше никогда не видел, чтобы гол забивали прямо со свободного удара). Затем Бразилия вышла вперед – 2:1. Второй гол забил Пеле: он принял длинный пас на грудь и переправил мяч в угол ворот. В итоге бразильцы выиграли 4:1, и мы в нашем крошечном, но значимом центре всемирной деревни прониклись к ним уважением. Но дело было даже не в качестве самого футбола, а в искусном и страстном его приукрашивании, словно этот элемент стал таким же обязательным, как угловой или вбрасывание. У меня напрашивается только одно сравнение – с машинами: хотя меня нисколько не интересуют «динки», «корги» и «матчбоксы», я люблю розовый «роллс-ройс» леди Пенелопы и «астон-мартин» Джеймса Бонда. Обе снабжены хитрыми приспособлениями – катапультирующимися сиденьями, тайным оружием, – которые возносят их над скучной действительностью. Попытка Пеле забить гол со своей половины поля ударом свечой или его же финт при обводке перуанского вратаря, когда сам он побежал в одну сторону, а мяч покатился в другую, – те же футбольные эквиваленты катапультирующихся сидений, так что все остальное по сравнению с этим кажется заурядными малолитражками «воксхолл». Даже бразильская манера радоваться забитому голу – пробежка в четыре шага, прыжок, удар кулаком в воздух – отличается от нашей и вызывает одновременно и смех, и зависть. Самое странное, что все это не имело особого смысла – Англия смогла приспособиться. Во втором матче с Бразилией мы, к несчастью, проиграли 0:1; но на подобных турнирах всегда определяют лучших по самым различным показателям: лучшую команду, лучшего игрока, даже два самых красивых промаха (оба остались за Пеле). Мы тоже внесли свою лепту: лучшее предотвращение прорыва (конечно, Бэнкс – Пеле) и лучшая нейтрализация противника (Мур – Жаирзиньо). Примечательно, что наш вклад в этот праздник определялся хорошей организацией защиты, и все девяносто минут Англия демонстрировала себя лучшей командой мира. Я все-таки расплакался после окончания игры (но главным образом потому, что не разбирался в правилах чемпионата и решил, что мы окончательно вылетели, так что матери пришлось объяснять мне хитрости группового турнира). В каком-то смысле бразильцы все нам испортили. Они приоткрыли платонический идеал, которого сами так и не смогли достигнуть. Пеле ушел, и в пяти последующих чемпионатах команда демонстрировала лишь слабые отблески его футбола катапультирующихся сидений, словно 1970 год был их полузабытым сном о них же самих. А мы в своей школе остались с выпущенной к чемпионату коллекцией монет и парой замысловатых финтов, которые пытались повторить, но у нас ничего не получилось, и в итоге это занятие пришлось бросить. Побитый. «Арсенал» против «Дерби» 31.10.70 К 1970 году отец переехал за границу, и у меня выработались новые, не связанные с его нечастыми приездами арсенальские привычки. Мой одноклассник по кличке Лягушонок познакомил меня со своим прозванным Крысенком старшим братом, тоже болельщиком «Арсенала», и мы вместе стали ходить на «Хай-бери». Первые три матча были на редкость зрелищными: 6:2 с «Уэст Бромом», 4:0 с «Форестом» и 4:0 с «Эвертоном». Стояла золотая осень, и все это были плановые игры внутреннего чемпионата. Глупо и старомодно вспоминать цены 1970 года, но я все-таки решусь. Детский билет до Паддингтона и обратно стоил 30 пенсов, на метро до «Хайбери» еще 10, вход на стадион 15 (для взрослых – 25). Таким образом, даже купив программку, можно было съездить на матч, посмотреть игру команд первого дивизиона и уложиться меньше чем в 60 пенсов. (Не исключено, что в моих банальных рассуждениях кое-что есть. Сегодня, чтобы навестить мать, мне приходится выкладывать два фунта семьдесят пенсов – в десять раз больше, чем тогда. А посещение стадиона «Арсенала» в сезон 1990/91 года (конечно же, стоячие места) стоило восемь фунтов – вздорожание в 32 раза. Теперь дешевле отправиться в Уэст-Энд и, сидя в отдельном кресле, наслаждаться игрой Вуди Аллена или Арнольда Шварценеггера, чем торчать стоя на «Хайбери» и смотреть, как «Барнсли» сводит вничью игру на Кубок Рамблоуз. Если бы мне сейчас было на двадцать лет меньше, я бы через двадцать лет не стал бы болельщиком «Арсенала» – для большинства ребят нет никакой возможности каждую субботу разживаться десятью – пятнадцатью фунтами. А при нерегулярном посещении матчей нельзя сохранить интерес.) Великолепие западной трибуны было доступно только отцу, чей кошелек не шел ни в какое сравнение с моим, поэтому мы с Крысенком следили за игрой из загона для школьников, выглядывая из-за спин стоящих впереди. В те годы клуб не одобрял рекламы по периметру поля и всяких «диджеев», и у нас их не было. Фанаты «Челси», возможно, и слушали Битлов и Стоунзов, но на стадионе «Хайбери» нас развлекал Полицейский Метрополитен-оркестр и его солист констебль Алекс Морган (которого в течение всей его хайберийской карьеры так ни разу и не повысили в звании). Он пел хиты из опереток и голливудских мюзиклов – в моей программе игры с «Дерби» значится, что в тот день Морган исполнял «Без женщин жить нельзя на свете…» Кальмана. Странный ритуал. Перед самым началом игры он брал высочайшую ноту и держал ее как можно дольше. Зрители, сидевшие на нижней восточной трибуне прямо за нами, вскакивали на ноги, а фанаты, собравшиеся на северной, готовы были все освистать и ошикать. «Школьный загон» – такой удивительный закуток был только на «Хайбери» с его шутовской оперой, древним итонцем-президентом «Арсенала» и богатой на взлеты и падения историей клуба (райское местечко для Дженнингсов, Дарбишира и Уильяма Брауна, при условии, что они будут вести себя как надо – придут в кепарях, замызганных пиджачках со стаканчиками шербета в кармане) – вот идеальная возможность для двух учеников классической школы из предместий посмотреть большую игру. Но в 1970 году все изменилось, когда на трибунах стали появляться большие шишки и люди в «мартинсах». «Школьный загон» превратился в инкубатор будущих хулиганов и крепких парней из Финсбери-парк и Холлоуэй, которые еще недостаточно подросли или не разбогатели, чтобы смотреть игру с северной трибуны, где стояли их старшие братья. В первые недели мы с Крысенком не обращали на них внимания: в конце концов, все мы болельщики «Арсенала» – так чего же бояться? Но было нечто такое, что нас разделяло. Не наше произношение – мы не так уж и правильно говорили. Скорее одежда, или прически, или аккуратные шарфики, или лихорадочное изучение перед матчем программки, которую мы бережно хранили во внутреннем кармашке тряпичного портфеля. Мы выходили из «школьного загона» за пару минут до окончания игры с «Дерби» при счете 2:0 в пользу «Арсенала» (голы забили Келли и Рэдфорд в первом и во втором таймах), и тут нас отпихнули двое черных (черных!) парней примерно нашего возраста: они были на несколько ярдов выше нас и словно с другой планеты, которая называлась Реальная жизнь, Современная средняя школа и Город. Мое сердце недосчитало нескольких ударов, и я направился к выходу. Парни двинулись следом. Мы прибавили шагу,спеша выбраться из проходов и коридоров, ведущих со стадиона. Я понимал, что обидчики не осмелятся прицепиться на улице посреди огромной толпы покидающих стадион взрослых. Но все сложилось иначе – им нисколько не помешали взрослые, и мы припустили к станции метро. Крысенок успел, а меня поймали: прижали к стене, пару раз врезали мне по лицу, забрали мой красно-белый шарф и оставили меня – побитого и скрюченного – на тротуаре. Люди – эти самые взрослые – по-отечески ободряюще переступали через мое распростертое на тротуаре тело или обходили стороной, а я вспоминал прошлые бесчисленные синяки. Случалось, что в школе мне доставалось гораздо сильнее (я был не только низкорослым, но в придачу еще и задиристым – самое неудачное сочетание), однако там лупили свои, и это мирило со взбучкой. Теперь же все было по-другому. Намного страшнее. Я не понимал, подфартило мне в этой ситуации или крупно не повезло, и хотя сознавал, что, будучи помешан на своей команде, снова приду сюда и встану на это самое место, перспектива раз в две недели огребать по физиономии совершенно меня не радовала. Теперь я уверен, что в ту пору понятия не имел о классовых разногласиях. Через несколько лет, когда я познакомился с таким понятием, как политика, я бы понял, что заслужил тычок в зубы за то, что принадлежу к привилегированному среднему классу белых мужского пола. Более того, ближе к двадцати годам, когда единственным источником моего идеологического воспитания служил альбом группы «Клэш», я, пожалуй, и сам бы задрался, но в то время почувствовал разочарование и стыд. Разочарование потому, что начал подозревать, что существуют такие люди, которые приходят на футбол отнюдь не из Правых побуждений (приверженности к «канонирам» или по крайней мере жажды посмотреть искрометную игру). А стыд потому, что хоть я и был коротышкой и малолеткой, но все-таки мужского пола, коему присуще нечто неизбывно глупое, невыразимое, но тем не менее очень могучее, и это нечто отказывается переносить все, что может быть воспринято как слабость. (Вышеприведенное описание того памятного дня – характерный тип мужского мышления: двое обидчиков против меня одного, я тщедушный, а они здоровые и так далее. Если бы нападавшим был один слепой, однорукий семилетка, память все равно оградила бы меня от подозрения, что мне устроили взбучку какие-то ничтожества.) Но, наверное, самое неприятное заключалось в том, что я не мог поделиться с матерью – мне на несколько лет запретили бы появляться на стадионе без отца. Я сказал, что потерял шарф – бабушкин подарок – в метро и выслушал бесконечные упреки по поводу моей невнимательности и безответственности. И еще мне не позволили, как обычно в субботу, сходить в кафе за чипсами. В тот вечер на меня бы не подействовали никакие теории ожесточающего опыта городских ограничений; я осознавал исключительно лишения пригородные, и они казались мне самыми безжалостными. Вы видели меня по ящику? «Саутгемптон» против «Арсенала» 10.04.71 Я проводил каникулы в Борнмуте, где жили обе мои бабушки, и случилось так, что «Арсенал» играл выездную встречу в Саутгемптоне. Я купил билет на поезд, прокатился по побережью и протиснулся сквозь толпу к местам за угловым флажком. А на следующее утро, когда местная телекомпания показывала запись игры, каждый раз, когда били угловой, я появлялся в левом нижнем углу экрана (кстати, Маклинток забил с углового решающий гол, и «Арсенал» выиграл 2:1). Мрачный паренек за неделю до своего четырнадцатилетия и явно недоношенный… Я не махал руками, не вопил, не толкал соседей – просто неподвижно стоял среди бушующего моря юношеской гиперактивности. Неужели я стал таким серьезным? Ведь во всем остальном я по-прежнему был ребенком: и дома, и в школе, где до шестого класса меня обуревали приступы неудержимого смеха, и на прогулках с друзьями, один или двое из которых уже обзавелись подружками, тогда как мы надрывали бока, гоготали до колик и презрительно фыркали столь потешному обороту событий. (Даже поменяли прозвище: сначала наш приятель был Ларри – за сходство с Ларри Ллойдом, центральным полузащитником «Ливерпуля», а потом превратился в Каза, то есть Казанову, и мы радовались от всей души своему остроумию.) Но когда я смотрел, как играет «Арсенал», то не мог толком расслабиться, по крайней мере пока мне не перевалило хорошо за двадцать. И попади я в объектив у углового флажка в любой момент с 1968 по 1981 год, выражение моего лица было бы точно таким же. Простая истина заключается в том, что одержимость – штука отнюдь не забавная, а одержимые навязчивой идеей не давятся от хохота. Однако есть еще сложная истина: я был недоволен жизнью, и проблема тринадцатилетнего мучимого депрессией подростка состояла в том, что жизнь вокруг била ключом и не давала возможности пребывать в мрачности. Разве удастся впасть в уныние, если тебя постоянно подбивают похихикать? А на играх «Арсенала» хихиканья не было – я по крайней мере не хихикал. И хотя со мной на стадион с удовольствием ходили бы мои друзья, увлечение футболом вскоре стало для меня сугубо единоличным: в следующем сезоне я смотрел около двадцати пяти игр, и семнадцать или восемнадцать из них – один. Я не хотел развлекаться на футболе, потому что развлекался во всех остальных местах и меня от этого воротило. Больше всего я нуждался в таком уголке, где мог сосредоточиться на своих горестях, притихнуть, переживать. Меня изводила хандра, но когда играла моя команда, я мог выпустить ее на свет Божий, позволив ей немного подышать. Как я получил двойной подарок. «Арсенал» против «Ньюкасла» 17.04.71 Немного позже в тот же год обстоятельства стали меняться. Моя любимая команда по-прежнему не хватала с неба звезд и играла без особого жара, но внезапно ее стало трудно победить. В 1970 году завершилась унылая семнадцатилетняя погоня за финальным призом, когда «Арсенал» взял Европейский кубок («Кубок Ярмарок») и, что удивительно, – не без некоторого шика. Выбив «Аякс» Иохана Круифа и победив в полуфинале, мы одолели в финале бельгийский «Андерлехт» со счетом 4:3. А когда «Арсенал» выиграл на «Хайбери» 3:0 во втором туре, взрослые мужчины танцевали и плакали от радости. Меня там не было: мне не разрешили в середине недели вечером пойти на стадион одному. Тысяча девятьсот семьдесят первый год – annus mirabilis <Удивительный (потрясающий) год (лат.)> «Арсенала». Команда завоевала Кубок Футбольной ассоциации и выиграла чемпионат Лиги. Такого успеха в двадцатом столетии удавалось достичь всего три раза. «Арсенал» взял призы в течение одной недели: вечером в понедельник выиграл чемпионат в Тоттенхэме, а в субботу – Кубок, переиграв «Ливерпуль» на «Уэмбли». Я там не был. Не был в Тоттенхэме, потому что мне все еще не разрешали ходить на футбол среди недели одному. Не был на «Уэмбли», потому что, несмотря на обещание, отец не появился с билетами, и даже сейчас, через двадцать лет, я не в силах избавиться от горечи. Я не был нигде (даже на параде в Айлингтоне в воскресенье после финала Кубка – пришлось ехать в Вулвич навещать тетю Ви). Я пропустил все. И поскольку эта книга скорее о восприятии футбола, чем о самом футболе, я не стану писать о том годе двойной победы – лучшем сезоне «Арсенала» в двадцатом столетии, – потому что какой уж тут импрессионизм? Да, я ликующе грохнул карманное радио о стену спальни, когда в Тоттенхэме раздался финальный свисток; у меня от счастья буквально кружилась голова, когда Чарли Джордж забил решающий гол в финале Кубка и упал на спину с раскинутыми руками. Я топтался у школы, представляя, что буду унижать своих одноклассников точно так же, как два года назад они унижали меня, но вместо этого лишь блаженно улыбнулся, и смысл моей улыбки поняли и товарищи, и учителя. Все ведь знали, что я – фанат «Арсенала» и имею право на торжествующую радость. Но сам я думал иначе. Я заработал право на боль во время игры против «Суиндона», но в триумф двойной победы не внес никакого вклада (если не считать посещения дюжины игр Лиги, изнемогающий под весом всевозможных значков школьный пиджак и вырезок из журналов). Те, кто достали билеты на финал и отстояли пятичасовую очередь в Тоттенхэме, могут рассказать гораздо больше. Поэтому перехожу к другому событию: как за две недели до славы я оказался в центре двойного репортажа. В день моего рождения мы с отцом отправились на встречу «Арсенала» с «Ньюкаслом» (не повезло – ужасная игра), и я прижимал к груди карманный приемник, который он мне подарил (тот самый, что я разбил о стену 3 мая) – незаменимая вещь для субботних послеобеденных репортажей. «Лидс» находился в лидирующей группе и в тот день встречался на своем поле с «Уэст Бромом», занимавшим пятое место с конца и за весь сезон не выигравшим ни одного матча на выезде. Был такой смешной комикс про Билли Бутса – захудалого хозяина, превратившегося в суперзвезду благодаря волшебным сапогам. Вот и мое радио стало для меня своего рода волшебной палочкой, по воле которой третьестепенная встреча превратилась в драматическое событие. Когда вскоре после начала второго тайма я включил приемник, «Уэст Бром» вел в счете. Когда я снова включил радио, счет увеличился. Громкоговорители объявили результат, и зрители обезумели. Гол Чарли Джорджа принес «Арсеналу» победу в Кубке, а поражение «Лидса» вывело мою любимую команду на первое место в Лиге. В тот день я получил бесценный подарок – нечто вроде всеобщего мира на Земле или ликвидации бедности, нечто такое, что не купишь и за миллион фунтов, если только отец не подкупил судью в Лидсе за миллион фунтов, иначе как объяснить некоторые решения рефери? По всеобщему мнению, один из голов «Уэст Бром» забил из положения «вне игры» в сотню ярдов. Болельщики выскочили на поле – в результате «Лидсу» запретили проводить несколько встреч нового сезона на своем поле. Помнится, вечером в программе «Матч дня» Барри Дэйвис произнес свое знаменитое: «Люди совершенно сбесились и имели на это полное право». В те дни телекомментаторы предпочитали поощрять беспорядки – высокопарные призывы к восстановлению всеобщей воинской повинности не пользовались популярностью. Если ты, папочка, в самом деле сбил судью с пути истинного, большое спасибо – прекрасная идея! Разве «Лидс» продул бы «Уэст Брому» на своем поле, если бы не мой день рождения? А игра «Арсенала» с «Ньюкаслом» закончилась бы, как водилось, по нолям? Разве мы бы заняли первое место в Лиге? Очень сомневаюсь. Другой город. «Чепси» против «Тоттенхэма» Январь 1972 года Я стал истинным поклонником «Арсенала» – часто бывал мрачным, замкнутым, подавленным, любил поспорить, – а отец предпочитал атмосферу «Стэмфорд Бридж». «Челси» – искрометная и непредсказуемая – была из тех команд, на которые трудно положиться. Отец любил красные рубашки, театральные галстуки, а я, строгий моралист, полагал, что он мог бы вести себя с большим постоянством (как сказал бы Джордж Грэм, отцовство – это марафон, а не спринт). Но каковы бы ни были причины, отец неизменно получал удовольствие от походов на «Стэмфорд Бридж», а не от наших совместных экспедиций на «Хайбери». И можно понять почему. Как-то мы засекли, как из туалета северной трибуны стадиона «Челси» выходил Томми Стил (или это был Алдертон?), а до игры мы забежали в итальянский ресторанчик на Кингз-роуд. В другой раз завернули в челсийский магазинчик, где я купил последний альбом «Лед Зеппелин» и подозрительно принюхался к сигаретному дыму (я был педантичен, как полузащитник «Арсенала»). В «Челси» играли Осгуд, Хадсон, Кук, отличавшиеся напористостью и чутьем – их футбол был совсем не таким, как у «Арсенала» (одна из лучших игр, которую я видел, полуфинал Кубка, окончилась со счетом 2:2). Но еще важнее было то, что «Стэмфорд Бридж» и его окрестности представляли собой другой, хотя и знакомый вариант Лондона. Знакомый, потому что мальчик из среднего класса, выросший в пригороде, всегда его знал. Он ничем не отличался от того Лондона, куда мы ходили в музеи или смотреть кино и пантомимы – шумного, расцвеченного огнями большого города, уверенного, что он и есть центр мира. И люди в те дни в Челси были средоточием мирового народонаселения. Футбол – модной игрой, а «Челси» – модной командой. Модели, актеры, молодые администраторы хотели приветствовать «синих» с удобствами и превратили «Стэмфорд Бридж» (по крайней мере трибуны) в изысканнейше экзотическое место. Но я приходил на футбол не за этим. «Арсенал» и его округа казались мне намного экзотичнее, чем все, что я когда-либо видел на Кингз-роуд, полной блеска старомодных зануд. Футбол привлек меня своей непохожестью. Улочки террасами вокруг «Хайбери», Финсбери-парк, ожесточенные, но законопослушные продавцы подержанных машин… – разве это не экзотика? Лондон, которого не знал ученик классической школы из долины Темзы, сколько бы раз ни отправлялся в «синераму» в казино. Мы хотели разного – отец и я, и чем сильнее он стремился к тому, что олицетворял собой Челси, впервые в жизни получая возможность удовлетворять желания, меня все больше и больше тянуло в другую сторону. Айлингтонский мальчик. «Рединг» против «Арсенала» 05.02.72 Англичанин или англичанка из среднего класса с белого юга страны – существа без каких-либо корней. Они с таким же успехом могли бы принадлежать любому сообществу мира. У ланкаширцев, йоркширцев, шотландцев, ирландцев, черных, богатых, бедных и даже у американцев и австралийцев всегда найдется нечто, с чем заявиться в паб или в бар, о чем всплакнуть, о чем попеть, во что можно вцепиться и держать, если очень захочется, а у нас нет ничего, по крайней мере ничего такого, что мы пожелали бы. Это и порождает насмешки над принадлежностью к какому-либо сообществу, чье прошлое искусственно и заботливо взлелеевается, чтобы создать видимость приемлемой культурной самобытности. Помните, как кто-то пел: «Я хочу быть черным»? В названии сказано все. Каждый встречал людей, у которых было такое желание: в середине семидесятых в Лондоне молодые, образованные белые, обладающие во всех других отношениях нормальным самосознанием, начали перенимать выговор выходцев с Ямайки, что, откровенно говоря, им совершенно не шло. Как мы все хотели превратиться в выкормышей Чикаго Проджектс, или гетто Кингстона, или скверных улиц Северного Лондона и Глазго! В этаких глотающих букву «эйч» и мямлящих гласные панк-рокеров с образованием государственной средней школы! В гемпширских девчонок с бабушками и дедушками из Ливерпуля или Брома! Харфордширцев, распевающих ирландские песни протеста! Еврофилов, которые утверждали, что хотя их матери живут в Ригейте, сердцем они все равно неразрывно связаны с Римом. Пока я не подрос и не понял, что значит быть мальчиком из предместий, мне хотелось происходить откуда-нибудь еще, лучше всего из Северного Лондона. Я начал проглатывать «эйч» везде, где только получалось, зато выговаривал там, где не нужно – в определенном артикле, и это въелось в него так, что не выкинешь никакими силами. И еще я никогда не согласовывал глаголы с единственным числом существительных. Этот процесс начался незадолго до моего первого посещения «Хайбери», продолжался, пока я учился в классической школе в предместье, и угрожающе усилился после того, как я поступил в университет. Зато моя сестра, у которой были те же проблемы с происхождением, пошла совершенно иным путем и в колледже заговорила как девонширская герцогиня. Когда мы представляли друг друга своим друзьям, их брала оторопь. Незнакомцы сразу начинали гадать, кто из нас приемыш: то ли сестра, когда у нее наступили тяжелые времена, попала в нашу семью, то ли это мне так сильно повезло. А наша мать родилась и выросла в юго-западной части Лондона, но больше сорока лет прожила в предместье, и это снивелировало ее произношение. В определенном смысле никого из нас нельзя судить: мямлящих, придуряющихся ирландцами и черными или псевдослоунов. Закон об образовании 1944 года, первое лейбористское правительство, Элвис, битники, Битлы, Стоунзы, шестидесятые… у нас не было иного пути. Я ненавижу «одиннадцать плюс». До войны родители, наверное, наскребли бы денег и устроили бы нас в маленькую частную школу. Там мы получили бы дрянное, убогое классическое образование и отправились бы на работу в банк. Экзамен «одиннадцать плюс», призванный установить систему отбора, снова сделал государственные школы допустимыми для приличных семейств. И мы, послевоенные ученики классических, оказались в культурном вакууме. Так что приходилось срочно чего-то набираться. А что это вообще за штука – послевоенная культура среднего класса предместий? Джеффри Арчер и мюзикл «Эвита», «Фландерз энд Суонн», «Гуны», «Адриан Моул энд Мерчант Айвори», «Френсис Дурбридж презенте» и нелепые выходки Джона Клиза. Неудивительно, что мы все хотели стать Мадди Уотерсом или Чарли Джорджем. Встреча «Рединга» и «Арсенала» в четвертом раунде Кубка 1972 года стала первым и самым болезненным опытом подобного рода. «Рединг»была ближайшей ко мне командой Лиги – нелепый и непоправимый географический казус: ведь «Хайбери» находился от моего дома в тридцати с лишним милях, а «Элм-парк» – всего в восьми. У болельщиков «Рединга» было беркширское произношение. Но что самое странное, это их ничуть не волновало – они даже не пытались подражать лондонцам. Я стоял в окружении местных болельщиков – съездить в Рединг и достать дефицитный билетик было куда проще, чем тащиться в Северный Лондон. И пока я ждал начала игры (привычных для меня девяноста минут), со мной завели разговор болельщики «Рединга» – целая семья: отец, мать и сын – все в бело-голубых шарфиках и с розетками (розетками!). Они стали задавать вопросы о моей команде, стадионе, шутили, подумайте только, – крестьяне, а туда же! – по поводу прически Чарли Джорджа, предлагали галеты, программки, газеты. Беседа начинала мне нравиться. На мой, как мне казалось, безупречный кокни они отвечали отвратительным заднеязычным "р", и наши отношения все больше напоминали приятную картину: «городской хлыщ повстречался с деревенщиной». Все пошло наперекосяк, когда они спросили о школе: они что-то слышали о лондонских единых общеобразовательных школах и вознамерились узнать, правда ли это. Я плел, как мне показалось, целую вечность всякую околесицу о подвигах полудюжины мелкой шпаны из классической школы. И, видимо, настолько убедил себя самого, что Северный Лондон – это что-то вроде деревни между Холлоуэем и Айлинг-тоном, что когда отец семейства поинтересовался, где я живу, я ответил правду. – Мейденхэд? – изумился он. – Так ведь Мейденхэд в четырех милях дальше по дороге! – В десяти, – уточнил я. Но лишние шесть миль не произвели на него впечатления. Я понял, что у него на уме, и покраснел. А он повернулся и окончательно меня добил: – Тебе не следует болеть за «Арсенал», – сказал он. – Тебе нужно болеть за нашу местную команду! Это был самый унизительный момент моего отрочества. Искусно придуманный, стройный мир внезапно рухнул, и его осколки упали к моим ногам. Я надеялся, что за меня отомстит «Арсенал» – разнесет команду третьего дивизиона в пух и прах и покажет, что к чему, ее тупоголовым болельщикам, но мы выиграли всего 2:1 (во втором тайме решающий гол забил крученым ударом Пэт Райc), и в конце игры редингский папаша взъерошил мне волосы и сказал, что по крайней мере мне недалеко добираться домой. Однако печальный опыт меня не остановил: прошло не больше двух недель, и я реконструировал Мейденхэд как район Лондона, но зарекся ездить на выездные игры, проводившиеся поблизости, – только куда-нибудь подальше, где мне непременно поверят, что в моей обители в долине Темзы есть своя станция метро, уэст-эндская диаспора и ужасные, неразрешимые социальные проблемы. Счастье. «Арсенал» против «Дерби» 12.02.72 Чтобы игра по-настоящему запомнилась, чтобы по дороге домой все внутри звенело от удовлетворения, необходимы следующие условия: смотреть игру вместе с отцом; до начала встречи забежать с ним в кафе, но сидеть за столиком только вдвоем; занять места обязательно на верхней западной трибуне между проходом и северными скамьями (потому что оттуда виден тоннель, из которого появляются игроки, и можно первым поприветствовать команду на поле); хорошая игра «Арсенала» и победа двумя чистыми голами; стадион должен быть полным или почти полным – это подразумевает, что противник сильный; нужно также, чтобы игру снимали для телевидения – лучше Ай-ти-ви для субботней передачи «Большой матч», чем для би-би-сишной «Матч дня» (я любил предвкушение); и чтобы отец был тепло одет (он часто приезжал из Франции без пальто, забывая, что в субботу может быть минусовая температура, и так ерзал на стадионе, что я стеснялся уговаривать его посидеть до финального свистка. Но всегда уговаривал. И он так замерзал, что когда мы шли к машине, едва мог говорить. Мне было совестно, но ненастолько, чтобы я рискнул пропустить забитый на последних минутах гол). Очень много условий, поэтому неудивительно, что полное совпадение их случилось только один раз, когда в 1972 году «Арсенал» играл с «Дерби» и, вдохновляемый Аланом Боллом, победил чемпиона Лиги со счетом 2:0 – оба гола забил Чарли Джордж (один с пенальти, а второй после блестящего удара головой). В кафе нам достался отдельный столик, судья не проморгал, как снесли Болла, и отец не забыл пальто. Вероятно, я выдумал эту игру: она стала олицетворять для меня все на свете, превратилась в навязчивую идею. Хотя неправда: «Арсенал» был на самом деле хорош, голы Чарли Джорджа очень зрелищными, стадион переполнен и болельщики радовались успеху своей команды… 12 февраля стал именно таким счастливым днем, каким я его описал. Но сегодня важна нетипичность этой даты. Жизнь никогда не была сплошной победой 2:0 над лидером Лиги после обеда рыбой с гарниром из чипсов. Моя мама и Чарли Джордж. «Дерби Каунти» против «Арсенала» 26.02.72 Я просил, умолял, ныл, и однажды мама сдалась и разрешила мне ездить на игры, проводившиеся на чужих полях. В то время я ликовал, а сейчас возмущаюсь: о чем только она думала? Неужели никогда не смотрела телевизор и не читала газет? Не слышала о хулиганах? Совершенно не представляла, что такое эти печально известные специальные футбольные поезда, которые везли болельщиков через всю страну? Меня же могли убить! Когда я начинаю размышлять об этом сегодня, роль матери кажется мне абсолютно загадочной. Она не хотела, чтобы я тратил деньги на записи «Лед Зеппелин» или на билеты в кино, это понятно, не приходила в восторг, если я покупал книги. Но нисколько не возражала, чтобы я чуть ли не каждую неделю ездил в Лондон, Дерби или Саутгемптон, рискуя напороться на банду каких-нибудь полудурков, что со мной однажды и приключилось/Она никогда не препятствовала проявлению моей футбольной мании; более того, это она купила мне билет на кубковую игру с «Редингом» – поехала в мороз по заснеженной магистрали А4 и стояла в очереди, пока я был в школе. А как-то через восемь лет, вернувшись домой, я обнаружил на обеденном столе невероятно дефицитные билеты на финал Кубка между «Вест Хэмом» и «Арсеналом», которые она купила у сослуживца (за двадцать фунтов – у нее и денег-то таких никогда не было). Отчасти это имело отношение к понятию мужественности, но только не подумайте, что мать поощряла – чаще всего молчаливо, но иногда и активно – мою любовь к футболу ради меня. Она делала это ради себя. Теперь мне кажется, что по субботам мы разыгрывали некую пародию на поведение семейной пары: мать провожала меня на станцию, я ехал в Лондон, делал там свои мужские дела и звонил из автомата на стадионе – сообщить, когда вернусь, чтобы она меня встретила и подвезла домой. Она накрывала на стол, я ел и рассказывал, как провел день. Мама задавала мне вопросы, хотя не имела о предмете разговора почти никакого представления, но ради меня старалась проявить интерес. Если день не заладился, мы ходили вокруг да около, но когда все складывалось хорошо, моя радость переполняла столовую. В Мейденхэде все проводили так вечера с понедельника по пятницу, а мы, в отличие от других, только на выходные. Мне могут возразить: играть роль собственного отца со своей матерью не лучший способ сохранить в будущем психическое равновесие. Но признайтесь, все мы когда-нибудь этим забавлялись. Игры на поле соперника – сродни задержке на работе, и впервые это произошло в моей жизни во время встречи в пятом раунде Кубка в Дерби. В те дни на железной дороге не было таких ограничений, как сегодня (когда отменены специальные поезда болельщиков). Мы могли прикатить в Сент-Панкрас, взять билет дешевле грязи и погрузиться в древний, раздолбанный поезд, в котором коридоры патрулировали полисмены со сторожевыми собаками. Большая часть поездки проходила в темноте – лампочки били сразу же, как только их вставляли в патроны. Поэтому читать было нелегко, но я все равно брал с собой книгу и невероятно долго искал вагон, где сидели мужчины среднего возраста, не горевшие особым желанием привлекать внимание восточноевропейских овчарок. На станции нас встречали сотни и сотни полицейских и сопровождали на стадион таким маршрутом, чтобы центр города оставался в стороне; и вот тут-то прорывались на свет мои городские хулиганские фантазии. Я был в полной безопасности – под охраной не только власти, но и собратьев-болельщиков. Так почему бы не провопить своим, еще ломающимся голосом угрозы противнику? Хотя признаться, я выглядел не слишком круто: низкорослый и к тому же в бесплатных очках Государственной службы здравоохранения (стекла для чтения, черная оправа, фасон как у зубрилки); во время наших марш-бросков я прятал очки в карман, желая казаться хоть чуточку страшнее. Однако те, что рассуждают о неизбежной потери индивидуальности футбольного болельщика, ничего не понимают. Как ни парадоксально, этот процесс невероятно обогащает. Кому захочется постоянно оставаться самим собой? Мне надоедало быть пригородным лопоухим очкариком; хотелось, чтобы где-нибудь в Дерби, или Норвиче, или Саутгемптоне меня боялись лавочники (и они меня боялись!). А возможностей испугать не так уж и много. Я понимал, что люди боялись не меня, когда переходили на другую сторону улицы и волокли за собой детей. Боялись нас, а я был органом общего хулиганского тела. И меня нисколько не волновало, что этот орган – всего лишь никчемный придаток, вроде аппендикса, который запрятан в самой сердцевине толпы. Если путь на стадион воодушевлял своим первобытным порывом, время на трибунах и обратная дорога на станцию вдохновляли гораздо меньше. Сегодня случаи насилия на спортивных аренах почти исключены. Болельщиков тщательно отделяют друг от друга (а тогда стоило пройти турникет, и противник был перед вами); приезжих болельщиков, как правило, не выпускают с трибун, пока не уйдут остальные, и вообще все намного продуманнее. А в первой половине семидесятых во время каждой игры «Арсенала», на которую я ходил, обязательно вспыхивала драка. На «Хайбери» они чаще всего случались в Клок-Энде, где находились чужаки. Бои, как правило, протекали скоротечно: арсенальцы задирались, противник рассеивался, вмешивалась полиция, и все успокаивалось. Угрозы были ритуальными, и главная опасность таилась не в кулаках и ботинках, а в движении толпы. Именно «сутолока», а не что-нибудь иное вызвала трагедию «Эйзеля». Но иногда, особенно во время игр против «Вест Хэма», «Тоттенхэма», «Челси» или «Манчестер Юнайтед», шумиха возникала и на северной трибуне. Если приезжих было много, они старались оттеснить арсенальцев, словно отвоевывали стратегическую высоту. Соответственно и нам смотреть футбол на чужих полях было отнюдь не безопасно. «Предназначенная» для гостей секция не обеспечивала ни малейшей защиты. Наоборот, отправляясь в гостевую, болельщик признавался противнику в своей принадлежности. И на другой стороне стоять было боязно (арсенальцы могли напасть на местных) и вообще бессмысленно: зачем ехать через полстраны и болеть за противника? Поэтому я устраивался где было потише – у углового флага, подальше от наших заводил. Но никогда не наслаждался игрой на чужом поле – постоянно нервничал, и часто не без причины: на стадионе то там, то сям вспыхивали стычки после очередного всплеска рева, которым болельщики приветствовали гол. Бывало, что рев возникал, когда игроки находились в середине поля, и я не раз видел, как они обескураженно оглядывались, пытаясь выяснить, почему обычное вбрасывание из-за боковой вызвало столь сильный приступ голосовой активности. Тот день в Дерби был хуже многих других. Беспорядки начались уже до игры и периодически возникали во время матча. И хотя я спрятался под трибунами, где находились взрослые с малолетками, все равно мне было страшно – настолько страшно, что я не желал победы «Арсеналу». Меня устроила бы ничья или даже поражение, только бы добраться до станции с целой головой. В такие моменты на игроках лежит больше ответственности, чем они могут понять или осознать. Во всяком случае, Чарли Джордж этим качеством похвалиться не мог. Чарли Джордж – один из идолов семидесятых, избежавших ниспровержения, возможно потому, что напервый взгляд он типичный «айдентикит» длинноволосого ветреного бездельника вроде Джорджа Беста, Родни Марча и Стэна Боулза, олицетворявших последний писк двадцать лет назад. Слов нет, он был невероятно одарен, но способности Чарли Джорджа мало использовались в течение его карьеры (он всего один раз играл за сборную Англии, а к концу своего пребывания в «Арсенале» даже не входил в первый состав). Все это плюс его характер, проблемы с тренерами и обожание болельщиков и женщин было в порядке вещей, когда футбол подачей и восприятием стал напоминать поп-музыку. Чарли Джордж немного отличался от принятой бунтарской нормы, как минимум, по двум пунктам: в детстве он большую часть времени проводил на трибунах клуба, за который потом играл. И хотя в этом нет ничего необычного – многие игроки «Ливерпуля» и «Ньюкасла» в мальчишеском возрасте болели за свои будущие команды, – Джордж представлял собой одного из тех гениальных шалопаев, которые перенеслись через ограждение трибун прямо в клубных трусах и майке. Бест был ирландцем, Боулз и Марч – перебежчиками. И только Джорджа «Арсенал» взрастил на северной трибуне и в своей юношеской команде. Однако он вел себя так, словно появился на поле только для того, чтобы его не вытолкали со стадиона. Физически он не соответствовал типу: крепко сложен, ростом выше шести футов, слишком крупный, чтобы стать Джорджем Бестом. В мой день рождения в 1971 году во время встречи с "Ньюкаслом на него в очередной раз нашло, и он схватил совсем не маленького защитника противников за горло и оторвал от земли. Это было не случайное раздражение, а проявление крутизны, и крутые парни на трибунах ничего более убедительного раньше не видели. И второе: он не стал рабом средств массовой информации. Джордж не умел давать интервью (его потрясающая неспособность выражать свои мысли превратилась в легенду); длинные, гладкие волосы Чарли казались какими-то ощипанными, пока в середине семидесятых он сдуру не сделал адский перманент. А в начале сезона 1969/70 года, когда он только-только начинал играть за «Арсенал», его прическа выглядела подозрительно – как попытка отрастить первоклассную шевелюру. И еще Чарли как будто не путался с бабами; его невеста Сьюзан Фардж – я до сих пор помню ее имя – пялилась со всех фотографий, где он не на поле. Джордж был большой звездой; пресса им интересовалась, но не знала, что делать. Пыталась заработать на его имени Яичная торговая компания, но ее слоган «Яйца для вашего стола и для Чарли Джорджа» воспринимался с трудом. Как бы то ни было, неудобоваримость Джорджа спасла его от посягательств прессы – наверное, он был последней звездой класса идола, которому это удалось (но по непонятным причинам сохранился в дырявой, как дуршлаг, памяти моей матери даже после того, как перестал играть. «Чарли Джордж!» – неодобрительно-туманно бросила она, когда в 1983 году я сообщил, что еду на «Хайбери» смотреть игру. Что он для нее значил? Боюсь, я этого никогда не узнаю). В матче с «Дерби» он представлял собой изумительное зрелище. Игра проходила на ужасном, превращающем мышцы в желе зимнем поле. (Ох уж эти зимние поля! Бейсбольное в Дерби, «Уайт-Харт-лейн» и даже «Уэмбли»… Не было ли зимнее травяное покрытие таким же изобретением восьмидесятых, как видеомагнитофоны и мороженые йогурты?) Джордж дважды увеличивал счет. Два потрясных удара – и мы на мотив тогдашнего хита Эндрю Ллойда Уэббера пропели: «Чарли Джордж! Суперзвезда! Сколько голов ты забил сюда?» (На что болельщики «Дерби», как это принято по всей стране, немедленно ответили: «Чарли Джордж! Суперзвезда! Ты бегаешь, как баба, в лифчике всегда!» Трудно не рассмеяться, если вспомнить, что шестидесятые и семидесятые годы слыли золотым веком стадионного остроумия.) Несмотря на дубль Чарли, ближе к финалу противник сквитался, и встреча закончилась вничью, со счетом 2:2, так что в этом смысле мои надежды сбылись, чего нельзя сказать о бесконфликтной дороге на станцию, на что я сильно рассчитывал в случае мирного исхода матча. И виноват в этом Чарли. Он забил гол, описать который не хватило бы целой книги, что само по себе вызывающе, особенно если учесть, что в тот памятный день трибуны и так постоянно вскипали враждебностью. Все понятно – Чарли профессионал, и если появляется возможность забить мяч, он не думает о нашей хрупкой безопасности. Это очевидно. Но стоило ли злить болельщиков «Дерби» и, радуясь успеху, показывать однозначно понимаемый знак победы – «мол, вот вам, разэтакая деревенщина»? Ведь рядом с их сопящей, ненавидящей южный выговор и презирающей кокни, бритоголовой, подкованной железом компанией нам пришлось сидеть на трибунах, а потом, после финального свистка, улепетывать от них на станцию. Вот это мне не очень понятно. Думаю, в какой-то момент чувство долга и ответственности подвело Чарли. Он взбудоражил трибуны и был оштрафован Футбольной ассоциацией. А мы драпали к поезду, и рядом с нашими головами свистели бутылки и банки. Браво, Чарли! Общественная история. «Арсенал» против «Дерби» 29.02.72 Повторная игра завершилась по нолям и была вообще никакой. Но стала единственной игрой первых команд, которую я в свой арсенальский период смотрел на «Хайбери» в середине недели. В феврале 1972 года бастовали рабочие котельных. Для нас это означало спорадическую подачу электричества, свечи и то и дело холодные ужины. А для третьеклассников и футбольных болельщиков, кроме того, походы в приемную Энергетической комиссии, где были выставлены графики отключений по районам – таким образом мы выясняли, у кого смотреть воскресную передачу «Лучший матч». Благодаря кризису «Арсенал» лишился света, и потребовалась переигровка во вторник. Я пошел на игру, несмотря на школьные занятия. Думал, буду один, с десятком таких же чокнутых подростков да кучкой пенсионеров. Но на стадион явилось больше шестидесяти трех тысяч человек – первый раз так много за весь сезон. Я был в ужасе. Неудивительно, что страна летит к псу под хвост! Собственный прогул не позволил мне поделиться своим беспокойством с матерью (в то время я не уловил иронию ситуации). Но что же все-таки происходило? Прибавьте к нашей еще одну толпу в сорок две тысячи с лишком, которая смотрела тридцать-какой-то финал Кубка, где «Вест Хэм» тягался с грозой авторитетов герефордширцами. Тот вторник стал для меня символом блеска семидесятых, как сцена из «Банды с Фенн-стрит» или пачка сигарет «Номер шесть». Быть может, люди и на «Аптон-парке» и на «Хайбери», все сто шесть тысяч человек, намеревались отправиться по одной из узких дорожек общественной истории. Я и Боб Макнаб. «Сток Сити» против «Арсенала» («Вилла-парк») 15.04.72 Кубок Федерации сезона 1971/72 года был каким-то сумасшедшим – бесконечным источником изумления и хитроумных вопросиков. Каким двум командам потребовалось одиннадцать часов, чтобы в четвертом туре решить квалификационный спор? Кто из игроков забил девять мячей, когда его команда со счетом 11:0 обыграла «Маргейт»? За какой клуб он тогда играл? Кто были те два герефордширца, которые забили два гола, принеся своей команде Южной лиги победу 2:1 над «Ньюкаслом» из первого дивизиона? (Вот вам ключ: их имена для болельщиков «Арсенала» обладают особым отзвуком.) «Оксфорд Сити» и «Алвечерч»; Тед Макдугал; «Борнмут»; «Манчестер Юнайтед»; Ронни Рэдфорд и Рикки Джордж. По одному очку за правильный ответ. За семь очков ваш приз – бакенбарды Малкольма Макдональда. А еще были переигровки на Кубок, победный жест Чарли, «Вилла-парк», где в полуфинале со «Стоком» при счете 1:1 с поля унесли нашего вратаря Боба Уилсона (и его заменил Джон Рэдфорд), а за пару часов до начала игры я разговаривал с левым защитником «Арсенала» Бобом Макнабом. Я приехал на стадион «Вилла-парк» вместе с Хисламом – прытким хулиганом из Мейденхэда, с которым мы время от времени встречались в поезде. Я его обожал. На нем был белый халат мясника с грубо выведенными красным проарсенальскими текстовками – в назидание всем, кто осмелится привязаться к нам на трибунах. По дороге домой в поезде 5:35 из Паддингтона он подсаживался ко мне и спрашивал, с каким счетом завершилась игра. И объяснял, что его самого засадили в полицейскую клетку под трибунами и он понятия не имел, что происходило у него над головой. Он дружил с самим легендарным Дженкинсом – лидером северной трибуны (о котором, надо ли говорить, я слыхом не слыхивал). Но вскоре, как и следовало ожидать, я обнаружил, что все это чушь и даже в периоды просветления Хислам не очень-то отражал реальность. Если и был такой человек Дженкинс (хотя его личность – лидера и генерала хулиганов, который планировал тактику – скорее плод городского или даже пригородного мифотворчества), Хислам все равно его не знал. Даже я, грезивший о знакомстве с криминальным типом, начал сомневаться, что каждую субботу с завидной регулярностью арестовывают явно безобидного на вид четырнадцатилетнего парня. Футбольная культура такая аморфная, неизмеримая и огромная (когда я слушал трепотню Хислама о всяких случаях на Кингз-Кросс, на вокзале «Юстон» и в переулках Паддингтона, мне начинало казаться, что ее щупальцы опутали весь Лондон), что неизбежно привлекает не только своих законных фанатов. Если есть желание принять участие в жестокой схватке с болельщиками «Тоттенхэма», не думайте, что она произойдет на трибунах – там драчунов легко утихомирят. Все случится или на станции, или по дороге на стадион, или во вражеском пабе: футбольные слухи настойчивы, но непроницаемы, как смог. Хислам это прекрасно понимал и нагромождал страшную и невероятную ложь; футбол был прекрасным средством удовлетворения его непомерной жажды самообмана. Впрочем, как и моего. Какое-то время мы радовались нашему симбиозу. Он желал уверовать, что был хулиганом, и я хотел того же. Поэтому в тот период он мог плести все что угодно. Отец достал для меня два билета на трибуны (я никогда не рассказывал ему, каково на самом деле мое футбольное одиночество), и Хислам милостиво согласился взять лишний. Но на стадионе еще требовалось найти нужный офис и забрать билеты. «Вилла-парк» в половине второго дня был на удивление многолюдным, да и в офисе мы застали нескольких игроков, которые раздавали билеты женам, родственникам и друзьям. Один из них – левофланговый защитник Боб Макнаб. Я удивился, увидев его – он с января не играл в первом составе: неужели Берти Ми уступит ему место на все три месяца полуфинала Кубка Футбольной ассоциации? Наконец любопытство пересилило застенчивость, и я спросил: – Вы играете, Боб? – Да. Диалоги в автобиографических книгах воспринимаются с известной долей подозрительности. Как это автор сумел дословно запомнить, о чем говорилось, пятнадцать, двадцать, пятьдесят лет назад? Но «Вы играете, Боб?» – один из четырех вопросов, и я ручаюсь за его достоверность, которые я задал игрокам «Арсенала» (для справки, остальные таковы: «Как ваша нога, Боб?» – поправившемуся после травмы Бобу Уилсону; «Будьте добры, вы не дадите ваш автограф?» – Чарли Джорджу, Пэту Райсу, Алану Боллу и Берти Ми; и опять: «Как ваша нога, Брайан?» – Брайану Марвуду перед входом в клубный магазин «Арсенала», когда я уже подрос и немного поумнел). Конечно, я не раз воображал, как общаюсь с кем-нибудь из футбольных звезд. Даже сегодня я частенько веду Алана Смита или Дэвида О'Лири в паб, беру им слабоалкогольное пиво, и мы до самого закрытия рассуждаем о мнимой скупости Джорджа Грэма, выносливости Чарли Николаса или переходе Джона Лукича. Но истина такова, что для нас клуб значил больше, чем для них. Где они были двадцать лет назад? Где окажутся через двадцать лет? Или через два года – эта самая парочка? (На стадионе «Вилла-парк» или на «Олд Траффорд» – будут атаковать ворота «Арсенала» – вот где.) Нет, спасибо, я премного доволен тем, как все было на самом деле. Они игроки, я болельщик, и нечего размывать границы. Люди смеются над тем, что считают неадекватным поведением поклонников кумиров, однако единственная ночь со звездой – в этом есть свой смысл и своя логика. (Было бы мне лет двадцать, и я бы, наверное, выскочил на беговую дорожку и швырнул в Дэвида Рокасла своими трусами, хотя этот вид признания со стороны мужчины, каким бы современным он ни казался, к сожалению, до сих пор считается неприемлемым.) Но многие из нас имели возможность поговорить с игроками на презентации обуви, открытии спортивных магазинов, в ночных клубах или ресторанах, и большинство не преминуло ею воспользоваться («Как нога, Боб?», «Вы играли блестяще, Тони!», «Так вы сделаете „Тоттенхэм“ на следующей неделе?») И что такое эти неуклюжие, неловкие, застенчивые встречи, как не заигрывание и хмельное ощупывание в темноте? Мы не юные, аппетитные нимфетки, мы толстобрюхие взрослые мужчины, и нам абсолютно нечего предложить. Профессиональные футболисты так же красивы и недосягаемы, как модели, и я не хочу становиться щиплющим задницы похотливым дядькой. Все это пришло мне на ум не тогда, когда перед матчем я увидел Боба Макнаба, а уже на стадионе. Два парня рядом со мной стали рассуждать о составе команды, и я сообщил им, что Макнаб снова играет – он сам мне об этом сказал. Они покосились на меня, переглянулись и покачали головами (но когда по громкоговорителю объявили замены, снова посмотрели на меня). Тем временем Хислам взобрался на самую верхотуру, чтобы оказаться в гуще пацанов, и рассказывал каждому, кто его слушал, как он протырился под турникетом (он начал этим хвастаться знакомым и незнакомым, как только мы вошли на стадион). Так кто же из нас фантазер? Я – точно. Никому не дано трепаться с игроками перед игрой. Но протыриваться бесплатно на стадион… какой смысл так врать, если в твоем кармане корешок билета? «Уэмбли» II – кошмар продолжается «Лидс» против «Арсенала» 05.05.72 Классический страшный сон – банальный в своей реалистичности. Я пытаюсь добраться до «Уэмбли», и у меня в кармане билет на финал. До игры уйма времени, но все попытки попасть на стадион приводят к тому, что я двигаюсь в противоположном направлении. Сначала это вызывает только удивленное раздражение, но постепенно порождает панику; без двух три я все еще пытаюсь в центре Лондона поймать такси и начинаю понимать, что не увижу матча. Забавно, но этот сон мне нравился. С 1972 года я видел его шесть раз – всегда, когда «Арсенал» выходил в финал; таким образом кошмар был неразрывно связан с успехом. Я просыпался в поту, однако пот служил предвестником великого дня. Билет на финал Кубка попал ко мне прямо из клуба, а не от всяких «жучков» и не от отца, чем я сильно гордился. (Еще более бурная радость возникала, когда я читал надпись на ярлычке билета, который сберег до сих пор.) Билеты на Кубок распределялись в обмен на пронумерованные специальные ваучеры – их печатали на обороте программки. Собравшие, как я, все программки могли не беспокоиться, что не попадут на матч; система предназначалась для поощрения верных болельщиков, хотя на самом деле поощряла тех, кто не ленился бегать в специальные киоски за пределами стадиона и перехватывать необходимые номера (трудоемкий процесс, также требовавший своего рода верности). Я был на всех играх на своем поле и посетил немало выездных матчей, так что имел законное право, наверное большее, чем многие другие, на место на трибунах «Уэмбли»; поэтому моя гордость происходила из чувства сопричастности, которого мне недоставало в предыдущем году. (Чувство сопричастности! Без него невозможно взять в толк, почему в среду вечером люди тащатся в Плимут на малозначимую игру, без него футбол никогда бы не стал бизнесом. Но до каких пределов оно простирается? Парни, объездившие вдоль и поперек всю страну, – кто кому больше «принадлежит»: клуб им или они клубу? Или старикашка, который забредает на футбол не чаще десяти раз за сезон, но ходит на «Хайбери» с 1938 года… принадлежит ли клуб и ему, а он клубу? Безусловно. Но прошло еще несколько лет, прежде чем я это понял; а в то время считал: без боли – не заработаешь. И страдал вовсю – трясся на трибунах, ревел в шарф, платил бешеные деньги, потому что считал, что без этого нет удовольствия и надежды на лучшие времена.) Сама игра оказалась такой же гнетущей, как все встречи «Арсенала» и «Лидса». Соперничество этих команд сформировалось в своеобразную «историю», и матчи проходили жестко и малорезультативно. В первые две минуты судья показал моему приятелю Бобу Макнабу желтую карточку, и с этого момента не прекращались тычки, перебранки, удары по лодыжкам, злобные жесты и фырканье. Хуже было другое: команды боролись в финале сотого Кубка. Думаю, если бы шишкам из Футбольной ассоциации разрешалось самовольно определять, какие два клуба станут выступать в финале, «Арсенал» и «Лидс» находились бы в их списке на двух последних строках. Предматчевые торжества (а я, как водилось, занял место на трибуне за добрых полтора часа до начала игры) включали шествие по полю под флагами всех предыдущих финалистов Кубка, и воспоминания о тех великих матчах превратили нынешнюю встречу в своего рода пародию. Вы помните Мэтьюза в финале 53-го? Как Берт Трауманн в 5б-м забил гол со сломанной шеей? Двойную победу «Тоттенхэма» в 61-м? Возвращение «Эвертона» в 66-м? Удар головой Осгуда в 70-м? А теперь извольте смотреть, как Стори и Бремер пытаются вырвать друг у друга куски из ляжек. От грубой игры у меня засосало в животе – так же изнуряюще, как три года назад на матче с «Суиндоном». Если уж никто не заботился об изяществе игры (случались моменты, когда казалось, что про мяч совсем забывали), тем более важно было победить: раз уж больше похвастать нечем. В начале второго тайма Мик Джонс прорвался по краю, навесил Алану Кларку, и тот до смешного примитивным кивком головы направил мяч в ворота – «Лидс» открыл счет. Как всегда, этот гол стал единственным в игре: мы попадали в штангу, во вратаря, в небо, выбивали за линию ворот, но все это были символические трепыхания финального матча – арсенальцы прекрасно понимали, что все их усилия тщетны. По мере приближения финального свистка я все сильнее сжимал руками голову от горя – знал, что это чувство поглотит меня целиком, как во время суиндонского матча. Мне было пятнадцать, и я не мог, как в 1969 году, найти утешение в слезах, только помню, что у меня слегка подгибались колени. Я не переживал за команду или за других болельщиков – я переживал за себя и теперь понимаю, что все футбольные горести сводятся именно к этому. Когда наша команда проигрывает на «Уэмбли», мы вспоминаем о коллегах или одноклассниках, с которыми предстоит встретиться в понедельник, и об уже не раз испытанном кошмаре. Как я мог настолько подставиться? Я чувствовал, что у меня не хватает смелости оставаться футбольным фанатом. Неужели можно решиться подвергнуться всему этому снова? До конца жизни ходить на «Уэмбли», чтобы в результате вновь испытать подобный ужас? Я почувствовал, как кто-то обнял меня за плечи, и только тут понял, что рядом стояли три болельщика «Лидса» – старик, его сын и внук. – Не горюй, парень, – произнес старик. – Они еще вернутся. Какое-то мгновение казалось, что он меня поддерживал, пока не прошел самый острый приступ горя и я не обрел силу в ногах. И в ту же секунду к нам протолкались два свихнувшихся болельщика «Арсенала» – горевшие злобой глаза не оставляли никаких сомнений в их намерениях. Я отступил, а они сорвали шарфик «Лидса» с шеи малыша. – Отдайте! – потребовал отец, понимая всю бессмысленность своего протеста, но зная, что должен так поступить, иначе окажется слабым родителем. Короткое мелькание кулаков, и двое взрослых отлетели назад. Напуганный, испытывая приступы тошноты, я кинулся по проходу домой. Только так мог закончиться сотый финал Кубка. Новая семья. «Арсенал» против «волков» 15.08.72 Осенью 1972 года произошли перемены. «Арсенал», самый английский (то есть самый мрачный и жесткий) из всех клубов, огорошил нас континентальным поведением и в полудюжине игр в начале сезона продемонстрировал тотальный футбол (объясняю для тех, кто имеет о футбольной тактике только общие представления: тотальный футбол – изобретение голландцев. Он требует от всех игроков на поле гибкости: защитники должны атаковать, нападающие играть у центрального круга – эдакая версия постмодернизма, и она пришлась по душе интеллектуалам). В ту осень негромкие, одобрительные аплодисменты стали такими же привычными, как шарканье шестидесяти тысяч ног в предыдущем году. Представьте себе, что госпожа Тэтчер возвращается из Брюсселя и начинает вещать об опасностях ура-патриотизма, и вы поймете всю невероятность превращения. В первую субботу сезона мы победили «Лестер», а потом со счетом 5:2 разнесли «волков» (причем голы забили защитники Макнаб и Симпсон). «Я никогда так не восхищался игрой „Арсенала“, – писал на следующее утро корреспондент „Дейли мейл“. – Команда была гораздо лучше, чем в дюжине встреч в год своей двойной победы». «Арсенал» изумительно изменил характер, – вторил ему «Телеграф». – Исчезла былая грубость, прекратилась маниакальная охота за головами противника. А на смену пришли выдумка и импровизация". В первый, но, конечно, не в последний раз я начал думать, что настроение и удача «Арсенала» есть не что иное, как отражение моих ощущений. Не то чтобы мы оба играли блестяще и выигрывали (хотя в последнее время я сдал два школьных экзамена и чувствовал, что преуспел в жизни), но летом 1972 года мне показалось, что жизнь внезапно сделалась какой-то сумбурной и чужеродной, и этому превосходно и необъяснимо соответствовала новая искрометная, континентальная манера моей команды. Игра с «волками» поставила всех в тупик – пять голов, качество проходов (Алан Болл превзошел самого себя), довольное гудение болельщиков и поистине воодушевляющие отзывы обычно враждебной прессы. И все это я наблюдал с нижней восточной трибуны вместе с отцом и его женой – женщиной, о которой всегда думал, если думал вообще, как о Враге. В течение четырех или пяти лет после того, как расстались мои родители, я не задавал отцу никаких вопросов о его личной жизни. Отчасти это и понятно: в том возрасте у меня не хватало ни слов, ни нервов для таких разговоров. Но не все можно легко объяснить: мы оба, в меру своих сил, старались не упоминать о том, что случилось. Когда отец уходил, я знал, что существовала другая женщина, но никогда не спрашивал о ней, и мое восприятие отца было забавно неполным. Я знал, что он работал и жил за границей, но не представлял его жизни: отец появлялся, вел меня на футбол, спрашивал о школе, а потом на очередные два месяца исчезал в неизвестности. Однако рано или поздно мне неизбежно предстояло столкнуться с фактом, что он, как и все мы, вел полноценное существование. И это столкновение произошло в начале 1972 года, когда я узнал, что у отца и его новой жены появились двое маленьких детей. В июле, отправившись в Париж навестить эту даже не снившуюся мне семью, я так и не сумел переварить новость. И поскольку совсем не представлял мизансцены, обычные в таких ситуациях детали совсем не отложились у меня в голове: как Миу Фарроу пригласили сниматься в «Красной розе Каира» прямо из публики, так и я безо всякого участия со своей стороны оказался в чужом, но каким-то образом узнаваемом мире. Мой братик по отцу был маленьким, темноволосым и прятался за сестренку – бойкую, веселую блондиночку на полтора года моложе его… Где я видел прежде этих двоих? В нашем домашнем кино – вот где. Но если это я и Джилл, то почему они говорят наполовину по-английски, наполовину по-французски? И кто я им такой? Брат или третий родитель? А может, посредник из мира взрослых? И откуда здесь взялся бассейн и нескончаемая «Кока» в холодильнике? Я любил этот мир, я ненавидел этот мир; хотел улететь домой первым же самолетом, хотел остаться до конца лета. Когда я все-таки вернулся, пришлось изобретать на ближайшие несколько лет приемлемый modus vivendi – задача, выполнимая лишь в том случае, если в новом мире не вспоминать о мире старом, хотя я так и не избавился от досады, что в нашем крохотном заднем дворике не было бассейна. Так две огромные части моей жизни оказались разделенными проливом, что прекрасно развивало лживость, самообольщение и шизофрению в и без того сбитом с толку подростке. И когда моя мачеха пришла на игру с «волками» на «Хайбери», мне почудилось, что это Элси Таннер забрела в мотель на перекрестке: появление пришелицы из одного мира в другом лишило нас обоих чувства реальности. А потом «Арсенал» начал демонстрировать ювелирные пасы, защитники совершали рейды к штрафной противника и перебрасывали мяч через вратаря с точностью Круиффа, и я окончательно понял, что мир свихнулся. Я сидел бок о бок с врагиней, арсенальцы решили, что они голландцы, и посмотри я внимательнее в сторону табло, наверняка бы заметил, как над ним по воздуху тихо проплывали свиньи. Через пару месяцев мы продули в Дерби 0:5 и немедленно вернулись к старой испытанной силовой игре; а краткость эксперимента усилила впечатление, что все это было особо хитроумной метафорой, являемой мне до тех пор, пока я не постиг ее смысла. Дело жизни и смерти. «Кристал Пэлас» против «Ливерпуля» Октябрь 1972 года Благодаря футболу я пополнял свой кругозор. Я получал представление о географии различных местечек в Британии и Европе не из школьных программ, а по футбольным турне и спортивным отчетам, а хулиганство прививало мне вкус к социологии и обогащало определенным практическим опытом. Я познал ценность вложения времени и чувств в предприятие, которое не способен контролировать, ощутил принадлежность к общности, стремления которой поддерживал безоговорочно и целиком. А во время первого похода вместе с Лягушонком на стадион «Селхерст-парк» впервые увидел мертвеца и задумался о жизни. На обратном пути на станцию мы заметили лежащего на дороге человека – частично прикрытого плащом и с красно-голубым шарфиком на шее. Над ним склонился мужчина помоложе. Мы перешли на другую сторону посмотреть. – С ним все в порядке? – спросил Лягушонок. Незнакомец покачал головой. – Умер. Я как раз шел за ним, когда он скуксился. Он и выглядел как мертвый – был каким-то серым и, насколько мы могли судить, совершенно неподвижным. Это произвело на нас впечатление. Лягушонок почувствовал тему, которая могла заинтересовать не только четвероклассников, но даже пятиклассников. – Кто его сделал? Наши? Тут человек потерял терпение: – Нет! Сердечный приступ. Валите отсюда, паршивцы! Мы отвалили, и на том инцидент и закончился. Но навсегда остался со мной первый и единственный образ смерти, очень поучительный. Шарфик «Пэласа» – банальная домашняя деталь; время – после матча в середине сезона; склонившийся над телом одинокий незнакомец; и, конечно, мы – два идиота подростка с любопытством и даже весело взирающие на трагедию. Меня тревожит перспектива умереть вот так в середине сезона, хотя по теории вероятности я скорее всего умру между августом и маем. Мы тешимся наивной надеждой, что, уходя, не оставим никаких долгов: успокоимся по поводу детей, обеспечив им стабильность и счастье, и сами проникнемся убеждением, что совершили все, что положено в жизни. Несусветная чушь, и обладающие особой моралью футбольные болельщики это прекрасно понимают. У нас останутся сотни долгов. Не исключено, что мы умрем накануне дня, когда наша команда будет бороться за победу на «Уэмбли», или после первого тура Европейского кубка, или когда решается, в каком дивизионе нам играть. И несмотря на все теории жизни после смерти, может статься, что мы не узнаем о результате. Выражаясь метафорически, смерть – такая вещь, которая наступает перед главными призами. Как справедливо заметил по дороге домой Лягушонок, мертвец на мостовой так и не узнает, выстоит его команда в текущем сезоне или нет, и, добавлю, уж тем более не узнает, что в ближайшие двадцать лет она будет прыгать из дивизиона в дивизион, полдюжины раз поменяет цвета, впервые выйдет в финал Кубка и кончит тем, что наляпает на майки ярлык «ВЕРДЖИН». Но ничего не поделаешь – такова жизнь. Мне бы не хотелось умереть в середине сезона, но, с другой стороны, я из тех, кто не отказался бы, чтобы его прах развеяли над стадионом, хотя понимаю, что это запрещено: слишком много вдов обращаются в клуб с подобными просьбами и есть опасение, что такое количество праха из урн повредит дерну. Но как славно было бы думать, что в некоей ипостаси я останусь на стадионе – по субботам буду смотреть первые составы, по другим дням – резерв. И чтобы дети и внуки стали болельщиками «Арсенала» и смотрели игры вместе со мной. Лучше уж разлететься над восточной трибуной, чем быть утопленным в Атлантике или похороненным на какой-нибудь горе. Мне бы не хотелось умереть сразу после игры (как Джок Стейн, который почил через несколько секунд после победы шотландцев над валлийцами в отборочном матче на Кубок мира, или как отец моего приятеля, несколько лет назад расставшийся с жизнью после финального свистка в поединке «Селтика» и «Рейнджерс». Пожалуй, это уж слишком – полагать, что футбольный матч – единственно пригодный антураж кончины болельщика. («Эйзель», «Хиллсборо», «Айброкс» или «Брэдфорд» – трагедии совершенно иного рода, и не о них здесь речь.) Не желаю, чтобы меня запомнили с мотающейся головой и глупой улыбкой в знак того, что именно так я предпочел бы уйти, если бы мог выбирать; пусть gravitas восторжествует над дешевым стереотипом. Выскажусь прямо: я не хочу загнуться на Гиллеспи-роуд после игры, чтобы не прослыть сдвинутым, и все же до сдвинутости мечтаю весь остаток времени носиться привидением над «Хайбери». На первый взгляд эти два желания противоречат друг другу, но только в глазах тех, кто не обременен моей манией, а на самом деле – характеризуют навязчивые идеи и инкапсулируют их дилемму. Мы ненавидим, если нас опекают (есть люди, которые считают меня мономаньяком и, прежде чем заговорить о жизни, медленно терпеливо и односложно интересуются результатом игры «Арсенала», словно статус болельщика предполагает, что у собеседника нет ни семьи, ни работы, ни собственного мнения по проблемам альтернативной медицины), но наша свихнутость неизбежно вызывает снисходительность. Я все это знаю и тем не менее собираюсь отяготить сына именами Лайам Чарлз Джордж Майкл Томас. Полагаю, что я получил все, что заслужил. День градации. «Арсенал» против «Ипсвича» 14.10.72 В пятнадцать лет я уже не казался таким маленьким – в классе были ребята ниже меня. Невероятное облегчение, но оно же не давало мне покоя несколько недель: если я собирался сохранить самоуважение, мне предстоял переход из «школьного загона» на северную трибуну за воротами, где на расположенных под козырьком стоячих местах обитали самые крикливые поклонники клуба. Я продумал свой дебют с огромным тщанием. Большую часть времени в тот сезон смотрел не перед собой на поле, а направо – на шумный, беспокойный сгусток человеческой массы; прикидывал, где безопаснее расположиться и каких участков лучше избегать. Встреча с «Ипсвичем» показалась мне идеальной возможностью для перехода в стан «взрослых болельщиков»: фаны гостей вряд ли решатся «захватить» северную трибуну, а количество зрителей не превысит тридцати тысяч – половины того, что мог вместить стадион. Я приготовился проститься со «школьным загоном». Теперь трудно в точности вспомнить, что меня тогда волновало. На играх с «Дерби» или с «Виллой» я обычно забивался на самую верхотуру. Вряд ли я боялся заварухи, такое всегда страшнее на чужом поле или на трибуне «Арсенала», противоположной северной; не боялся я и людей, рядом с которыми предстояло смотреть игру. Скорее я страшился, что меня вычислят, как тогда в Рединге. Догадаются, что я не из Айлингтона. Что я пригородный чужак. Что хожу в классическую школу и зубрю к экзамену латынь. Но приходилось рисковать. Если вся северная сторона примется скандировать в один голос: «ХОРНБИ ДРОЧИЛА! ХОРНБИ ЗУБРИЛА! ДОЛОЙ ЗУБРИЛ!» – что ж, так тому и быть. Но я по крайней мере попытаюсь. Я пришел на северную трибуну вскоре после двух. Она показалась мне огромной – больше, чем виделась с моего обычного места: широкое пространство серых, крутых ступеней, оснащенных ровным узором металлических оградительных барьеров. Выбранная позиция – самый центр на середине высоты – свидетельствовала о некоторой доле оптимизма (на большинстве стадионов шум всегда зарождался в центре домашней трибуны и уже оттуда распространялся во все стороны) и осторожности (задние ряды не подходили для слабонервного дебютанта). Процедура перехода из одного состояния в другое в литературе и голливудских фильмах гораздо красочнее, чем в реальной жизни, особенно реальной жизни в пригороде. Все, что было призвано меня изменить – первый поцелуй, потеря девственности, первая драка, первый глоток спиртного – происходило будто бы само собой: никакого участия собственной воли и уж точно никаких болезненных раздумий (решения принимались то под влиянием товарищей, то в силу дурного характера, то по совету не по годам развитой подружки), и, видимо, поэтому я вышел из всех формирующих катаклизмов абсолютно бесформенным. Проход турникета северной трибуны – единственное осознанное мной решение на протяжении первых двадцати с лишним лет моей жизни (здесь не место обсуждать, какие решения я должен был уже принять к тому возрасту, скажу одно: я не принял ни одного). Я стремился сделать это и в то же время трусил. Вся процедура преображения состояла из перехода с одного клочка бетона на другой, но важно не это: я самостоятельно совершил нечто такое, чего хотел всего наполовину, и все прошло отлично. За час до начала игры обзор с моего места был просто потрясающим: видны все углы, и даже противоположная штрафная, которая, как я думал, будет казаться маленькой, смотрелась вполне четко. Но в три я уже видел только узкий клочок поля – травяной тоннель от ближней штрафной к дальней боковой линии. Угловые флаги совершенно исчезли, а ворота под нами я мог разглядеть лишь в том случае, если в самые критические моменты подпрыгивал. При каждом прорыве толпа подавалась вперед, и мне приходилось делать семь или восемь шагов вниз, так что, когда я оглядывался, сумка с программой и «Дейли экспресс», которые я положил у ног, оказывались далеко позади, словно я смотрел из моря на оставленное на пляже полотенце. Мне все-таки удалось увидеть в этой игре гол – Джордж Грэм заколотил его с двадцати пяти ярдов, – но только потому, что он был отмечен на табло. Мне, конечно, понравилось мое новое положение: иная категория шума: ритуально-формальный, когда команда выходила на поле (по очереди выкрикивались имена всех игроков); спонтанный рев, если на поле происходило нечто волнующее; обновленно-мощный распев, когда мяч попадал в ворота, или вдохновляющий крик, если команда атаковала (но глухое ворчание, когда дела шли плохо). После первой тревоги мне понравилось, как меня несло к полю, а потом засасывало обратно. И мне понравилась анонимность. Меня никто не раскусил, и я стоял там все последующие семнадцать лет. Больше нет стоячих мест на северной трибуне. После «Хиллсборо» Тейлор в своем докладе рекомендовал сделать все футбольные стадионы сидячими, и клубы решили послушаться рекомендаций. В марте 1973 года я смотрел на «Хайбери» матч на Кубок Футбольной ассоциации против «Челси». Игра собрала 63 тысячи зрителей. Теперь такую толпу не способен вместить ни один стадион страны, кроме «Уэмбли». Даже в 1988-м – за год до «Хиллсборо», за «Арсенал» дважды в течение одной недели болели пятьдесят пять тысяч человек. И вторая из двух этих игр – полуфинал Литтлвудского кубка, в котором мы играли против «Эвертона», осталась в памяти истинно футбольным переживанием: потоки света, дождь и в течение всей встречи – перекатывающийся, нескончаемый рев. Ничего не скажешь, печально. Согласен, футбольные болельщики все еще способны создавать электризующую среду, но атмосфера тех, прежних матчей неповторима – только огромное количество людей и особые обстоятельства способны образовывать единое отзывчивое тело. И еще печальнее, каким образом «Арсенал» решил провести реконструкцию стадиона. Матч с «Ипсвичем» стоил мне 25 пенсов. Новая финансовая политика клуба предполагает введение своего рода облигаций и означает, что с сентября 1993 года вход на северную трибуну обойдется минимум в 1100 фунтов плюс стоимость билета. Даже с учетом инфляции это звучит круто. Возможно, облигационный план имеет для клуба определенный смысл, но не верится, что футбол на «Хайбери» будет когда-нибудь прежним. Крупные клубы устали от своих фанов, и вряд ли их можно за это судить. Молодой пролетариат и сильный пол из низов среднего класса доставляют множество сложных и подчас обескураживающих проблем; директора и председатели могут возразить, что у них появился шанс и они им воспользовались, отдав приоритет семьям из среднего класса – и ведут себя прилично, и готовы заплатить больше. Но этот аргумент не учитывает вопросов честности и ответственности, не учитывает того, какую роль играют футбольные клубы в местных сообществах. Однако не станем затрагивать этих проблем – я считаю, что и без них мотивировка фатально ущербна. Доля удовольствия, которую получает болельщик на больших стадионах, основана на мешанине альтруистических и паразитических побуждений, потому что на северной трибуне «Хайбери», или на «Копе» <«Коп» – трибуна на стадионе Ливерпульского футбольного клуба и прозвище ливерпульских болельщиков>, или на «Стретфорд-Энд» атмосфера возникает благодаря взаимодействию одного со всеми. А атмосфера – основная составляющая футбольной практики. Огромные террасы так же необходимы клубам, как игроки, и не только потому, что заполняющие их зрители чрезвычайно громогласны, поддерживают своих любимцев самозабвенно и приносят клубам изрядный доход (хотя и эти факторы небезразличны) – без них вообще бы никто не приходил на стадион. «Арсенал», «Манчестер Юнайтед» и все остальные считают, что люди платят, чтобы увидеть Пола Мерсона или Райана Гиггза, и так оно и есть. Но многие – те, что выкладывают за место по двадцать фунтов, или крутые ребята в привилегированных ложах расстаются с деньгами еще и для того, чтобы посмотреть на других – на фанов, пришедших увидеть Пола Мерсона (или послушать, как на него орут). Стал бы кто-нибудь покупать ложу, если бы стадион состоял из одних лож? Они продаются потому, что все хотят окунуться в свободную атмосферу, и, таким образом, северная трибуна приносит не меньший доход, чем дорогие места. А кто теперь будет шуметь? Пригородные парнишки из среднего класса со своими мамашами и папашами? А будут ли они ходить, когда поймут, что им самим придется генерировать шум? Поймут, что их надули: всучили билеты на шоу, из которого, чтобы освободить для них места, убрали главное развлечение. И еще одно замечание по поводу болельщиков, которых предпочел футбол: клубы вовсю стараются продемонстрировать свою хорошую репутацию, убедить людей, что у них нет пустых сезонов, потому что новые зрители не терпят поражений. В самом деле, кто пойдет на «Уэмбли» в марте, если команда на одиннадцатом месте в первом дивизионе и успела вылететь из всех кубковых состязаний? Да с какой стати? Других, что ли, дел нет? Вот так и «Арсенал»… больше никаких черных полос длительностью в семнадцать лет, как между 1953-м и 1970-м, согласны? Ни намека на переход в более низкий класс, как в 1975-м и 1976-м, и ничего похожего на те добрых полдесятка лет, когда мы ни разу не добрались до финала, как было между 1981 и 1987 годами. Мы, старички, мирились со всеми твоими грехами, хотя, признайся, бывало, что ты играл плохо, очень плохо. Мы мирились, а вот будет ли мириться новая поросль… совсем не уверен. Целый пакет. «Арсенал» против «Ковентри» 04.11.72 Единственная проблема в связи с моим переходом на северную сторону заключалась в том, что я приобрел и все другие, присущие моему новому статусу атрибуты. Во время второго тайма, когда я смотрел третью игру на террасе (вторая, против «Манчестер Сити», запомнилась исключительно тем, что наш новый игрок Джефф Блокли, которого никак не сравнить с Яном Уре, отбил руками угловой противника; мяч угодил в верхнюю штангу и ударился в землю за линией ворот, а судья не признал гола и не назначил пенальти. Вот уж мы хохотали!), Томми Хатчинсон из «Ковентри» забил ошеломляющий сольный гол. Он перехватил мяч в сорока ярдах по левому краю, оставил за собой вереницу защитников «Арсенала», обвел Джеффа Барнета и закатил мяч в правый угол. Долю секунды на северной трибуне царила гробовая тишина; мы видели, как на противоположной стороне под табло болельщики «Ковентри» скакали, словно дельфины. И тогда у нас вырвался единодушный прочувствованный вопль: «Мы вобьем ваши чертовы бошки в плечи!» Я слышал его и раньше: пятнадцать лет он был ответом на гол любой приезжей команды на всех стадионах страны (на «Хайбери» для разнообразия кричали: «Уедете домой на „скорой помощи“!», «Встретимся на улице!» И еще: «Молча под табло не стой, пусть раздастся голос твой!» – это болельщикам «Арсенала», которые стояли на противоположной стороне, были ближе к фанатам противника, и на них лежала ответственность за возмездие). Но на этот раз я вкладывал в крик настоящую злобу. Я был взбешен этим голом, обижен и потрясен не меньше других на нашей террасе; счастье, что между мной и фанатами «Ковентри» простиралось футбольное поле, иначе, иначе, иначе… не представляю, что бы я сделал, но это был бы ужас № 5. Конечно, во многих отношениях все это смешно, как смешны вообще претензии хулиганствующих подростков, но даже теперь мне непросто посмеяться над собой: половина жизни позади, а я по-прежнему ощущаю неловкость. Очень хотелось бы думать, что в том пятнадцатилетнем орущем парне не было меня теперешнего, взрослого, но подозреваю, что такой взгляд чрезмерно оптимистичен. Многое от пятнадцатилетнего мальчишки неизбежно (как у миллионов других мужчин) остается навсегда, и от этого проистекает часть неловкости; другая же коренится в узнавании взрослого в подростке. Что так, что эдак – дела неважнецкие. В конце концов я понял – понял, что все мои угрозы были абсурдными. С тем же успехом я мог стращать фанатов «Ковентри», что нарожаю для них детей. И еще: я понял, что насилие и сопутствующая ему культура совсем непривлекательны (никто из женщин, с кем я когда-либо хотел переспать, не клюнул бы на меня тогдашнего). Главный, хоть и единственный, урок гласил, что футбол – это только игра, и нечего беситься, если твоя команда проигрывает… Хотелось бы думать, что я его усвоил. Но иногда я чувствую, что злость все еще во мне: когда на чужом поле я окружен болельщиками противника, судья ничего нам, а все им, наши не играют, а тянут резину, Адамс ошибается, и тут к воротам прорывается их центральный нападающий, а затем – со всех сторон дразнящий, ужасающий вопль… Тогда я повторяю два из трех уроков, которые в каких-то отношениях достаточны, а в каких-то нет. Мужественность приобрела более точный, менее абстрактный смысл, чем женственность. Многие склонны считать женственность качеством; но, согласно мнению большого числа мужчин и женщин, мужественность – разделенный с другими набор допущений и ценностей, которые мужчины могут принять или отвергнуть. Вы любите футбол? В таком случае вы также любите духовную музыку, пиво, колотить людей, лапать дам за груди и деньги. Предпочитаете регби или крикет? Значит, обожаете «Дайр Стрэйтс» или Моцарта, вино, щипать дам за задницы и деньги. Macho, nein danke? Вывод: вы – пацифист, вегетарианец, усердно не замечаете прелестей Мишель Пфайффер и считаете, что только пустоголовые кретины слушают Лютера Вандросса. Очень легко забыть, что мы можем выбирать и отсеивать. Теоретически человек способен любить футбол, пиво и духовную музыку одновременно, но при этом питать отвращение к лапанью дам за груди или щипанию за задницы (последние два увлечения вы вольны, если угодно, расставить в обратном порядке); есть такие, кто восхищается Мьюрел Спарк и Брайаном Робсоном. Интересно, что мужчины более склонны к перемешиванию составляющих, чем женщины: одна моя коллега-феминистка буквально отказывалась верить, что я болею за «Арсенал» – ее убеждение сформировалось после одного нашего разговора, когда мы обсуждали дамский роман. Неужели я способен читать такую книгу и в то же время таскаться на стадион? Скажите женщине, что любите футбол, и в ее глазах сразу окажетесь в весьма посредственной категории мужского пола. И тем не менее я должен признать, что моя злобная ярость во время игры с «Ковентри» явилась логическим следствием того, что началось четырьмя годами ранее. В пятнадцать лет я не мог выбирать и отсеивать и не понимал, что культура совсем не обязательно дискретна. Если я шел на стадион, то считал, что обязан со всей возможной страстью размахивать копьем. Вероятно, футбол, учитывая мою периодическую безотцовщину, давал отчасти шанс наполнить пустую тележку в супермаркете мужественности, а я еще не умел определить, что из товаров дрянь, а что стоит сохранить на будущее. Кидал в нее все, что видел – и ту самую попавшуюся на глаза злую, слепую ярость. Мне еще повезло (именно повезло, потому что моей заслуги тут никакой), что вскоре наступило отвращение. Повезло главным образом в том, что женщины, о которых я мечтал, и мужчины, с которыми хотел подружиться (в то время именно в таком порядке, в каком я расставил эти глаголы), в противном случае не имели бы со мной никакого дела. Попадись мне девчонка, поощряющая мою мужскую воинственность, и меня могло бы понести. (Как там гласил девиз эпохи вьетнамской войны? "Женщины говорят «да» мужчинам, которые говорят «нет».) Но есть очень много болельщиков – тысячи, – не желающих и не ощущающих потребности осознать свою агрессивность. Я беспокоюсь за них, я их презираю, и я их боюсь. Многие уже взрослые люди, хорошо за тридцать, с детьми; поздновато им грозиться отрывать соперникам головы, а они все равно грозятся. Кэрол Блекбурн. «Арсенал» против «Дерби» 31.03.73 Я чувствую, что мне пора встать на защиту точности моей памяти и памяти других болельщиков. Я никогда не вел футбольного дневника и начисто забыл сотни и сотни игр; но соотносил свою жизнь с календарем встреч «Арсенала», и всякое значимое событие носило футбольный оттенок. Впервые был шафером на свадьбе – в тот день мы проиграли 0:1 «Сперз» в третьем туре розыгрыша Кубка Футбольной ассоциации, и я слушал репортаж о роковой ошибке Пэта Дженнингса на продуваемой ветрами корнуоллской автомобильной стоянке. Кончилась первая настоящая любовная связь – накануне, в 1981 году, «Арсенал» разочаровал болельщиков ничьей с «Ковентри». Вполне объяснимо, что эти события отложились в памяти – непонятно, почему запомнились другие. Моя сестра вспоминает, что дважды ходила на стадион, но это все, что осталось у нее в голове. А я помню, это было в 1973-м – она побывала на матче с «Бирмингемом» и мы выиграли 1:0 (гол забил Рей Кеннеди, а Лайам Брейди играл впервые). Второй раз она попала на «Хайбери», когда в 1980-м мы выиграли у «Стока» 2:0 (голы забили Холлинс и Сэнсом). Мой брат по отцу приобщился к футболу в январе 1973-го; в тот раз «Арсенал» свел вничью игру с «Лестером» на Кубок, но почему это помню я, а не он – большая загадка. А когда кто-нибудь утверждает, что в 76-м ходил на матч с «Ньюкаслом» и мы выиграли 5:2, я обязательно вмешаюсь и поправлю – 5:3. Зачем? Почему просто не улыбнуться и не согласиться: да, игра была великолепная? Представляю, как мы раздражаем, какими выглядим свихнутыми, но ничего не можем с собой поделать (мой отец в 40-х был таким же, когда дело касалось футбольного клуба Борнмута или крикетной команды Хэмпшира). Какая разница: кто забил и сколько забили? Не спорю, оплошность Пэта в игре с «Тоттенхэмом» не так важна, как женитьба Стива, но для меня оба события замысловато соединились в некое отличное единое целое. Видимо, память одержимого более креативна, чем у обыкновенного человека; не в том смысле, что создает новое, а в том, что причудливо кинематографична – с перескоками и новомодными штучками с делением поля экрана. Кто, кроме футбольного болельщика, рассказывая о свадьбе друга, вспомнит, как на грязном поле у кого-то выскользнул мяч? Одержимость предполагает похвальную живость ума. И живость ума позволяет мне определить дату моего вступления в отрочество: это случилось в четверг, 30 ноября 1972 года, когда отец повез меня в Лондон купить кое-что из одежды. Я выбрал оксфордские штаны, черный джемпер с воротом поло, черный плащ и черные сапоги на высоких каблуках. Я помню этот день, потому что в субботу, когда «Арсенал» победил «Лидс Юнайтед» 2:1, я был на стадионе в новом наряде и чувствовал себя лучше, чем обычно. Новый прикид потребовал новой прически (вроде как у Рода Стюарта, но только не торчком), а новая прическа породила интерес к девчонкам. И одно из этих трех новшеств изменило все. Игра с «Дерби» была поистине грандиозной. После периода апатии, которую вызвало окончание эксперимента с тотальным футболом, «Арсенал» опять стал таким, каким был всегда: коварным, яростным, упорным, труднопобеждаемым. Взяв верх во встрече (кстати, против действующего чемпиона), команда впервые после года двойной победы получала шанс подняться на высшую ступень первого дивизиона: у нее было такое же количество очков, как у «Ливерпуля», который в тот же день играл с «Тоттенхэмом» на своем поле. Читая программу, всякий понимал, как поразительно уравновешено футбольное везение: если бы мы победили «Дерби», то могли бы выиграть чемпионат. Но нам не хватило трех очков, и этот дефицит открылся именно в тот день. В следующую субботу мы встретились в полуфинале с «Сандерлендом» – клубом второго дивизиона – и опять потерпели неудачу. Два поражения побудили Берти Ми фактически распустить команду, но ему так и не удалось собрать новую, и через три года он ушел сам. Если бы мы выиграли хотя бы в одном из тех двух матчей (а мы могли и должны были победить в обоих), новейшая история «Арсенала» сложилась бы совершенно иначе. В тот день была предначертана судьба «канониров» на следующее десятилетие, но я не слишком расстроился. Накануне вечером девушка, с которой я дружил уже три или четыре недели (помнится, за две недели до этого мы вместе смотрели у приятеля запись четвертьфинала со стадиона «Стэмфорд Бридж» между «Арсеналом» и «Челси»), послала меня подальше. Я думаю, что она была красива – с длинными с прямым пробором волосами и нежными глазами лани, как у Оливии Ньютон-Джон. От ее красоты меня охватывало нервное, жалкое молчание, которое я и хранил почти все время, пока продолжалась наша связь; неудивительно, что она ушла от меня к парню по имени Дэз – он был на год старше меня и, что не могло не удивлять, в то время уже работал. Всю игру я ощущал себя абсолютно несчастным (сам не знаю, почему я смотрел ее со стороны под табло – наверное, решил, что сгущенная энергия северной трибуны не соответствовала моему настроению), но не оттого, что происходило передо мной: впервые за пять лет моего увлечения «Арсеналом» я был безразличен к событиям на поле – в голове едва отложился результат: мы проиграли 0:1 и потеряли шанс занять первое место. Команда все еще пыталась сравнять счет, но я инстинктивно чувствовал: гол забить не удастся; даже если центральный полузащитник противника схватит мяч руками и запустит в судью, «Арсенал» не реализует одиннадцатиметровый. Разве мы можем выиграть или хотя бы свести матч вничью, когда я настолько несчастен? Футбол вновь превратился в метафору. Я переживал, что мы продули «Дерби», но меньше, чем из-за измены Кэрол Блекбурн. Настоящее горе – хотя и намного позднее – я испытал оттого, что между мной и клубом появилась трещина. В период с 1968 по 1973 год субботы были средоточием всей моей недели: что бы ни случилось в школе или дома, все это казалось не более чем рекламой в перерыве между таймами большой игры. В то время футбол был для меня жизнью: это не оборот речи – я испытал боль утраты («Уэмбли», 68-й и 72-й), радость (год двойной победы), горечь нереализованных стремлений (четвертьфинал Европейского кубка, игра против «Аякса»), любовь (Чарли Джордж) и тоску (практически все субботы). И все это на «Хайбери». Даже друзьями я обзаводился в юношеской команде. Кэрол Блекбурн дала мне другую жизнь – настоящую, не перевернутую, такую, в которой события происходят со мной, а не с клубом. Согласитесь, сомнительный подарок. Прощай все. «Арсенал» против «Манчестер Сити» 04.10.75 У меня сохранилось несколько программ за сезон 1973/74 года, значит, я посещал какие-то игры, хотя совершенно этого не помню. В следующем сезоне не ходил вообще, а в сезоне 1975/76 года был на стадионе однажды – с дядей Брайаном и младшим двоюродным братом Майклом. Отчасти я охладел к футболу оттого, что «Арсенал» стал совсем уж отстойной командой: ушли Джордж, Маклинток и Кеннеди – их так никем достойно и не заменили, спортивная карьера Рэдфорда и Армстронга склонялась к закату, Болла – не смей потревожить, несколько молодых игроков (Брейди, Стэплтон и О'Лири – все они играли) по понятным причинам еще не вписались в атакующую команду, а новые приобретения оказались просто не на уровне. (К слову, Терри Манчини – веселый, лысый центральный защитник абсолютно без комплексов; его, похоже, приобрели для промоушн-кампании перехода во второй дивизион, события, которое становилось все более неизбежным.) В общем, через семь лет после того, как меня впервые посетила любовь к футболу, «Хайбери» вновь стал печальным домом отжившей свой век команды. Но на этот раз (как и десять тысяч других болельщиков) я ничего такого знать не хотел. Все это я уже видел. Зато не видел старшеклассниц и девчонок из католической школы, которые по выходным работали в Мейденхэдском отделении «Бутс». И поэтому в 1974 году я стал работать не только после занятий (как раньше, чтобы подсобрать денег на футбол), но и по субботам. В 1975 году я все еще учился в школе, но постольку-поскольку. Летом сдал экзамены продвинутого уровня, еле-еле наскреб необходимый балл по двум из трех предметов, а затем с захватывающей дух наглостью решил остаться еще на один семестр – готовиться к поступлению в Кембридж, – не потому, что горел желанием поступать в университет, а потому, что не хотел поступать сразу, а с другой стороны, совершенно не жаждал пускаться в кругосветное путешествие, учить увечных детей, работать в кибуце или делать нечто такое, от чего бы я стал интереснее. Пару дней в неделю я работал в «Бутсе», время от времени забредал в школу и тусовался с ребятами, которые еще не ходили в колледж. Я не очень скучал по футболу. В шестом классе менял компании, а футбольные друзья, с которыми провел все пять лет средней школы: Лягушонок, известный как Каз Лари, и другие – отошли на второй план, стали казаться не такими интересными, как унылые, изысканно лаконичные молодые люди из моей английской группы – и жизнь наполнилась выпивкой, легкими наркотиками, европейской литературой и Ваном Моррисоном. Моя новая компания объединилась вокруг недавно появившегося у нас некоего Генри, который на школьных выборах выдавал себя за неистового анархиста (и, кстати, победил); Генри разоблачался в пабах донага и кончил свою жизнь в заведении для умалишенных после того, как стащил на станции мешки с почтой и развесил письма на деревьях. Вполне понятно, что даже приводящий в изумление Кевин Киган по сравнению с ним поражал непомерным занудством. Я смотрел футбол по телевизору и несколько раз за сезон сходил на «Куинз Парк Рейнджерз», когда они чуть не выиграли чемпионат; Стэн Боулз и Джерри Фрэнсис демонстрировали щегольскую игру, которая никогда не была присуща «Арсеналу». Я стал интеллектуалом, а заметки Брайана Грэнвилла в «Санди тайме» учили, что интеллектуалы должны смотреть футбол ради искусства, а не для души. У моей матери не было ни братьев, ни сестер – все мои родственники происходят с отцовской стороны. Развод родителей изолировал мать, меня и сестру от самой многочисленной части семьи – как в силу нашего желания, так и вследствие географической удаленности. Получалось, что «Арсенал» заменил мне в годы отрочества недостающих родных – так я объясняю события тех лет, но мне самому непонятно, каким образом футбол сыграл в моей жизни ту же роль, что бойкие кузины, добрые тетушки и щедрые дядюшки. Образовалась некая симметрия: когда звонил дядя Брайан, собиравшийся повести своего тринадцатилетнего сына на «Хайбери» смотреть любимый «Арсенал», и приглашал меня, могущество футбола отступало, и мне почти открывались радости семейных уз. Странно было смотреть на Майкла – юную копию меня самого: как он переживал, когда команда продувала 0:3, но потом сквитала два мяча («Арсенал» проиграл 2:3, а вначале казалось, что будет гораздо хуже). Горестное выражение лица ясно говорило, что значит футбол для подростка: в чем еще можно так раствориться? В его возрасте книги казались непосильной работой, а девчонки еще не стали средоточием жизни, каким они сделались для меня. Я сидел рядом и думал, что для меня футбол уже кончен. Он мне больше не требовался. И от этого становилось грустно: последние шесть или семь лет очень много значили для меня, в каком-то смысле спасли мою жизнь. Однако наступала пора двигаться дальше: реализовать свой интеллектуальный и романтический потенциал, а футбол оставить другим – тем, у кого вкусы не так развиты и не так утонченны. Пусть теперь несколько лет им увлекается Майкл, а потом передаст кому-нибудь еще. Приятно сознавать, что хобби не уйдет из нашей семьи и, может быть, однажды я вернусь на стадион со своим сыном. Я не говорил об этом ни дяде, ни Майклу – не хотел показаться парню снисходительным: мол, футбольная горячка – это такая болезнь, которая поражает только детей, но когда мы уходили со стадиона, тайком попрощался с полем. К тому времени я уже достаточно начитался поэзии и, если случался возвышенный момент, сразу узнавал его. Детство умирало – целомудренно и пристойно, – так что же еще оплакивать, если не эту потерю? В восемнадцать лет я наконец вырос. Взрослость не мирилась с одержимостью, которая мной раньше владела. Если требовалось пожертвовать Терри Манчини и Питером Симпсоном, чтобы понять Камю и спать с дергаными, невростеничными гуманитарками, что ж, пусть так оно и будет. Жизнь только начиналась, так что «Арсеналу» пришлось уйти. 1976-1986 Мое второе детство. «Арсенал» против «Бристол Сити» 21.08.76 Оказалось, что мое охлаждение к «Арсеналу» не имеет ничего общего с ломкой характера, девчонками, Жан-Полем Сартром или Ваном Моррисоном, а наоборот – проистекает из неумения Кидда-Степплтона мощно атаковать. После того как в 1976 году ушел Берти Ми, а его преемник Терри Нейл перекупил за 333.333 фунтов у «Ньюкасла» Малкольма Макдональда, моя приверженность клубу таинственным образом начала возрождаться, меня потянуло на стадион, и в начале сезона я возвратился на «Хайбери», полный идиотских надежд, как в начале семидесятых, когда меня одолевала горячка. Если я не ошибался, полагая, что мое охлаждение к футболу было связано с приходом зрелости, значит, эта самая зрелость длилась не больше десяти месяцев, и к девятнадцати годам наступило второе детство. Никто не считал Терри Нейла спасителем. Он явился из «Тоттенхэма», и это не красило его в глазах многих болельщиков «Арсенала». Да и в «Тоттенхэме» Нейл не сделал ничего особенного – только не допустил перехода команды во второй дивизион (хотя такое падение было предрешено). Но он по крайней мере оказался новой метлой, а в нашей команде накопилось по углам немало паутины. Судя по количеству болельщиков, которые пришли на первую под его руководством игру «Арсенала», я был не единственным, кто питал надежды на новую зарю. Но на самом деле Макдональд, Терри и новая эра клуба лишь отчасти способствовали моему возвращению под отчий кров. Просто я снова почувствовал себя школьником, и, как ни парадоксально, произошло это, когда я уже не учился в школе, а поступил на работу: после вступительных экзаменов в университет я подыскал себе место в огромной страховой компании в Сити – видимо, рассчитывал, что, сделавшись частицей города, дам некий выход своему очарованию Лондоном. Но все оказалось не так-то просто. Жить в городе мне было не по карману, и я ездил на работу из дома (почти вся моя зарплата уходила на железнодорожные билеты и выпивку по вечерам). Я даже не завел знакомства с лондонцами (хотя был твердо убежден, что истинные лондонцы – это те, кто живет на Гиллеспи-роуд, Авенелл-роуд или Хайбери-Хилл, но они мне никогда не попадались) – мои коллеги были по большей части такими же, как я, молодыми ребятами из пригородов. И вот, вместо того чтобы начать жизнь взрослого обитателя столицы, я так и остался подростком с окраины – раздражающе безмозглым, каким был в школе (компания, где я работал, со дня на день должна была переехать в Бристоль, и мы все страдали от безделья); мы сидели в ряд за столами и, как один, изображали, что работаем, а вконец озлобившиеся инспектора, хоть и плевали на сидящее в крохотных закутках начальство, взирали на нас свирепее ястребов и, как только времяпрепровождение персонала становилось не в меру шумным, спешили сделать нам выговор. В такой обстановке футбольная тема была обречена на успех, и все длинное, смертельно жаркое лето 1976 года я проговорил о Чарли, сезоне двойной победы и Бобби Гоулде с одним из моих коллег – увлеченным и, следовательно, свихнутым фанатом, который собирался стать полицейским, как я выпускником университета. И вскоре былой пыл снова взял меня за горло безжалостной рукой. Истинные болельщики клуба неизбежно где-нибудь встречаются: в очереди за билетами, в торгующем чипсами киоске или, скажем, в туалете станции техобслуживания; и, согласно этому закону неизбежности, я столкнулся с Киераном через два года – после финала Кубка 1978 года. Он сидел на парапете рядом со входом на «Уэмбли», ожидая друзей – его стяги горестно обвисли в послематчевом унынии, и я понял: не время вспоминать, что, если бы не наши разговоры в конторе в то лето, я бы, наверное, не пришел сюда сегодня и не сник бы точно так же в душе, как он с лица. Но это совсем другая история. После моего возвращения на стадион – игра с «Бристол Сити» – я испытал такое чувство, словно меня обманули. Несмотря на представление Малкольма Макдональда и его пренебрежительный взмах рукой, заставивший предположить все самой плачевное, «Арсенал» выглядел не лучше, чем последние два года: судите сами – команда продула 0:1 на своем поле «Бристол Сити», коллективу, который с трудом переполз из второго дивизиона и четыре года бесславно барахтался в первом. Конечно, могло быть и хуже. Я потел под августовским солнцем, ругался и чувствовал, как накатывала прежняя тоска, без которой я вроде бы неплохо обходился. Так алкоголики совершают роковую ошибку, полагая, что достаточно сильны и могут без особых последствий налить себе по маленькой. Супермак. «Арсенал» против «Эвертона» 18.09.76 У меня сохранилась кассета (если кому интересно – «Самый лучший состав „Арсенала“ Джорджа Грэма»); на ней есть замечательный момент, связанный с Мал-кольмом Макдональдом: Тревор Росс перехватывает мяч на правом краю и пасует на левый до того, как защитник «Манчестер Юнайтед» успевает его атаковать; Фрэнк Стэплтон прыгает, бьет головой – мяч пересекает линию ворот и закатывается в сетку. При чем же здесь Супермак, если он не принимал никакого участия во взятии ворот? Дело в том, что он сделал отчаянный рывок, чтобы дотянуться до мяча, однако явно тщетный, и с поднятыми руками скрылся за правым срезом картинки. Вы ошиблись, если подумали, что он приветствовал автора гола, – Супермак давал понять, что мяч забил именно он (быстрый пытливый взгляд через плечо, и он сообразил, что товарищи по команде не собираются им восхищаться). Игра с «Манчестер Юнайтед» – не единственный пример поразительной способности Макдональда претендовать на то, что происходило рядом с ним. Так, в следующем сезоне в полуфинальном матче на Кубок Футбольной ассоциации против «Ориента», согласно официальному отчету, два мяча забил Малкольм Макдональд. Но на самом деле все происходило не так: он оба раза откровенно мазал – не было бы никаких голов, если бы Супермак не попадал в защитника (каждый раз в одного и того же), после чего мяч описывал потешную дугу, перелетал через вратаря и оказывался в сетке. Но такие мелочи были ниже достоинства Макдональда: он ликовал так, будто прошел через все поле, обвел защитников и забил мяч в левый нижний угол ворот. Судя по всему, он явно не страдал самоиронией. Во время той же самой игры с «Эвертоном» (которую «Арсенал» выиграл 3:1, после чего у нас возродились надежды, что кризис миновал и Терри Нейлу удалось сколотить команду, способную стать победителем Лиги) был еще один прикол. Супермака преследовал защитник: в подкате подняв мяч, он перекинул его через своего набегающего вратаря. Но в тот же миг Макдональд вскинул руки и, поглядывая на товарищей, побежал в сторону северной трибуны. Обычно защитники рады свалить на противника гол в свои ворота, но игрок «Эвертона», возмущенный наглостью Супермака, заявил газетчикам, что арсеналец № 9 даже не коснулся мяча. Однако и после этого честь гола приписывали Макдональду. Его карьера в «Арсенале» оказалась недолгой. После трех сезонов он вынужден был уйти из-за серьезной травмы колена, а в последнем своем сезоне играл всего четыре раза. И тем не менее сумел превратить себя в легенду. Супермак демонстрировал великолепное искусство, когда бывал в ударе, однако такие мгновения на «Хайбери» случались редко. Его звездный час пробил, когда он играл за «Ньюкасл» – довольно посредственную команду, – но благодаря своему честолюбию сумел пробиться в пантеон славы «Арсенала» (см.: «Арсенал», 1886-1986" Фила Соара и Мартина Тайлора – историю команды, где на обложку вынесена фотография Макдональда, а вовсе не Уилсона, Брейди, Дрейка или Комптона). Отчего же символом клуба стал именно Макдональд, сыгравший за «Арсенал» меньше сотни матчей, а не ветераны-арсеналыды, которые провели встреч в шесть-семь раз больше, чем он? Супермак был обаятельным игроком, что и стало причиной такого отношения к нему. Наша команда никогда не радовала обаянием, и поэтому мы притворились, что он лучше, чем был на самом деле. И, помещая на обложку нашей глянцевой книжки его фото, надеялись, что никто не вспомнит, что Супермак играл за «Арсенал» фактически всего два года, а значит, нас будут путать с «Манчестер Юнайтед», «Тоттенхэмом» или «Ливерпулем». Несмотря на процветание и славу «Арсенала», мы никогда не обладали характером этих команд – всегда оставались слишком мрачными и подозрительными к любому, кто отваживался проявлять собственное "я", но не любили это признавать. Миф о Супермаке – своего рода мошенничество клуба, в котором участвовали и все мы. Город четвертого дивизиона. «Кембридж Юнайтед» против «Дарлингтона» 21.01.77 Я подал документы в Кембридж при удачных обстоятельствах и в удачный момент: университет активно искал абитуриентов, учившихся в государственных школах, и, несмотря на полувнятные ответы на вступительных экзаменах и косноязычие во время собеседований, стал студентом. Наконец мой усердно вырабатываемый выговор без буквы «эйч» принес свои плоды, хотя не те, что я ожидал: не признание на северной трибуне, а принятие в Джизус-колледж Кембриджского университета. Я уверен, что только самые старые университеты сохранили такое доверие к провинциальным классическим школам. Что верно то верно, большинство футбольных болельщиков не обременены оксбриджскими степенями (болельщики – народ, и что бы ни писали о них газеты, народ, в массе своей, как известно, не кончал университетов). Но зато у футбольных болельщиков нет криминального прошлого, они не носят ножей, не мочатся в карманы и не делают ничего другого, что им старательно приписывают. В книге о футболе так и подмывает извиниться: за Кембридж, за то, что в шестнадцать лет я не ушел из школы, не сел на пособие по безработице, не залез в шахту и не угодил в заключение, хотя понимаю, что извиняться не следует. Чья же это все-таки игра? Вот несколько фраз наобум из анализа опуса Билла Буффорда «Среди головорезов», сделанного Мартином Эмисом: «любовь к отвратительному», «глаза питбулей», «цвет лица и вонища, как у чипсов с сыром и луком». Эпитеты эти призваны составить типичный портрет болельщика, но типичные болельщики знают, что все это – абсолютная ложь. Я отдаю себе отчет, что мое образование и мои интересы вряд ли позволяют мне назваться представителем большинства на трибунах. Но если судить по увлеченности, знанию игры, умению и способности ее обсуждать в любой ситуации и приверженности команде – тут я ничем не отличаюсь от остальных. Футбол – прославленно народная игра и как таковая служит приманкой для многих людей, давно утративших связь с народом. Некоторые любят футбол, потому что они сентиментальные социалисты, другие – потому что кончали привилегированные школы и сожалеют об этом, третьи – потому что стали писателями, радиоведущими или рекламщиками и, оторвавшись от того, что считали своими корнями, увидели в футболе самый быстрый и наименее болезненный путь возврата. Это они чаще всего рисуют арену как место разгула злобных люмпенов, ибо не в их интересах говорить правду: «питбульи глаза» попадаются редко и скорее всего принадлежат спекулянтам, а на трибунах много актеров, девушек из рекламы, учителей, врачей, бухгалтеров, медицинских сестер и, конечно, соли земли – пролетариев в кепках и громкоголосых сорванцов. Но без многочисленных демонологий от футбола оторвавшиеся от современного мира люди никогда не смогли бы доказать, что они его понимают. «Я бы выразился так, – заключает, прочитав обзор Эмиса, Эд Хортон в своей статье „Когда наступает суббота“, – клеймить футбольных болельщиков рыгающим быдлом значит давать повод другим относиться к нам как к быдлу и, следовательно, приближать трагедии, подобные „Хиллсборо“. Футбол ждет своих авторов – об игре незаслуженно мало пишут. Но меньше всего нам нужны подстраивающиеся под „рубах парней“ снобы». Именно. Я бы не мог сильнее повредить игре, если бы стал предлагать компенсацию, или извиняться за свое образование, или вообще от него отнекиваться. «Арсенал» появился задолго до Кембриджа и остался со мной после университета, а три проведенных в Кембридже года, насколько я могу судить, никому не мешают. Учеба помогла мне понять, что я не одинок: нас было много – ребят из Ноттингема, Ньюкасла и Эссекса, большинство из которых получили образование в государственной системе, и теперь в колледже нам предстояло подправить свой элитарный имидж. Мы все играли в футбол и болели за свои команды, так что быстро нашли друг друга. Как при поступлении в классическую школу, только без наклеек с портретиками футбольных звезд. Во время каникул я ездил на «Хайбери» из Мейденхэда, а из Кембриджа – лишь на самые большие игры – на остальные не хватало денег – и все больше и больше влюблялся в «Кембридж Юнайтед». Я не собирался этого делать, считал, что «Мы» – мой единственный зуд по субботам. Но так уж вышло: «Они» завоевали мои симпатии, чего раньше не удавалось никому. Это было вовсе не предательство «Арсенала» – команды существовали в совершенно разных мирах. Когда оба предмета моего обожания всплывали одновременно где-нибудь на вечеринке, на свадьбе или на другом мероприятии, от которого всеми силами стараешься увильнуть, сразу возникало недоумение: если он любит «Нас», то что находит в «Них»? У «Арсенала» был «Хайбери», великие звезды, толпы болельщиков и весомая история за спиной. «Кембридж» мог похвастаться только убогим стадиончиком «Эбби» (с «Долевой стороной» – аналогом нашей «Стороны под табло», и когда наезжали иногородние плохиши, из-за стены летели кочны срезанной у пенсионеров капусты). На игры, как правило, собиралось не больше четырех тысяч человек; у них не было никакой истории – команда оказалась в Футбольной лиге всего шесть лет назад. И когда выигрывала, громкоговоритель извергал нечто эксцентричное, чего никто и никогда не пытался понять: «Я добыл славную связку кокосов!» Как тут не проникнуться теплотой и покровительственной любовью? Уже через два матча я начал сильно переживать. Этому способствовало то, что команда оказалась первоклассным коллективом четвертого дивизиона. Тренер Рон Аткинсон научил своих подопечных играть в стильный, быстрый футбол в одно касание, приносивший на своем поле результат в три-четыре мяча (когда я первый раз пришел на стадион, «Кембридж» выиграл у «Дарлингтона» со счетом 4:0). К тому же вратарь Уэбстер и защитник Бэтсон имели арсенальское прошлое. Помнится, я видел, как в 1969 году, во время одной из немногих игр за «Арсенал», Уэбстер отбил в свои ворота два мяча; а Бэтсон – в начале семидесятых один из первых черных игроков в Футбольной лиге – после того, как перебрался сюда с «Хайбери», превратился из посредственного полузащитника в классного защитника. Но больше всего мне нравилось, как почти немедленно проявились их сильные и слабые стороны. Современные футболисты первого дивизиона – безликие молодые ребята: одинаково выносливые, как и все в команде, со схожей выучкой, с примерно равными скоростными возможностями, с похожими темпераментами. В четвертом дивизионе жизнь протекала совсем по-иному. В «Кембридже» были и толстые игроки, и тощие, и быстрые, и медленные, игроки на подъеме и игроки на спаде. Центр-форвард Джим Холл двигался как сорокапятилетний мужчина, а его партнер по нападению Алан Байли – парень с нелепой стрижкой Рода Стюарта, который потом играл за «Эвертон» и за «Дерби», отличался быстротой гончей. Стив Сприггс метался в середине поля, словно настоящее динамо; он был невысокого роста, плотный и коротконогий (к моему ужасу, в городе меня несколько раз принимали за него: однажды, за десять минут до игры, в которой был заявлен Сприггс, я стоял, привалившись к стене, ел пирожок с мясом и курил «Ротманс», и какой-то мужичонка показал на меня своему сыну – на Сприггса, как и на всю команду кембриджцы возлагали большие надежды; в другой раз – в туалете городского паба, где мне пришлось вступить в идиотский спор с типом, который отказывался верить, что я не тот, кем, как я и утверждал, я не был на самом деле). Больше всех мне запомнился Том Финни – агрессивный и ловкий крайний нападающий, чьи прыжки и нарушения правил сопровождались ужасающими ужимками в сторону зрителей (вы не поверите, но он даже входил в состав сборной Северной Ирландии, когда та в 1982 году вышла в финал Кубка мира, правда, все время просидел на скамье запасных). Раньше мне казалось, что расти и взрослеть – это два параллельных и независимых от человека процесса. Но теперь думаю, что взросление определяется волей: каждый может решить стать взрослым, но только в определенные моменты жизни. Такие моменты выпадают нечасто: например, в период кризисов в отношениях или когда предстоит нечто новое – ими можно воспользоваться, а можно и не обратить на них внимание. Будь я потолковее, я бы создал себя в Кембридже заново. Запрятал бы подальше прежнего мальчугана, чье увлечение «Арсеналом» помогло ему пройти через детство и отрочество, и превратился бы в кого-нибудь совершенно другого: чванливо-уверенного в своем предназначении в жизни молодого человека. Но я так не поступил. По какой-то причине продолжал держаться за свое мальчишество, и оно вело меня все студенческие годы. А футбол не по своей вине и не в первый и не в последний раз послужил и становым хребтом, и замедлителем развития. Это были поистине университетские деньки. Никаких там «Футлайтс», никакой писанины для плакатиков и газетенок, никакого синего цвета, президентства союза, студенческой политики, клубов, стипендий и выставок – вообще ничего. Я смотрел пару фильмов в неделю, засиживался допоздна, пил пиво, общался с приятными людьми, с которыми до сих пор регулярно встречаюсь, покупал и брал на подержание у друзей записи Грэма Паркера, Патти Смит, Брюса Спрингстина и группы «Клэш». За весь первый курс сходил на одну лекцию, но зато два или три раза в неделю играл за вторую или третью команду колледжа… и ждал очередного матча на «Эбби» или кубковой встречи на «Хайбери». Я сделал все, чтобы любые привилегии, которые Кембридж даровал своим бенифициариям, миновали меня. Если честно, я побаивался этого места, и футбол, как и в детстве, утешил и, словно палочка-выручалочка, примирил меня с окружением. Мальчики и девочки. «Арсенал» против «Лестер Сити» 02.04.77 Но в тот год я не только смотрел футбол, трепался и слушал музыку – у меня появилось новое увлечение: до колик в животе я запал на девчонку из педагогического колледжа. Мы оба сразу расчистили плацдармы (в первые недели она успела обзавестись несколькими поклонниками, а у меня осталась девушка дома) и в течение следующих трех или четырех лет много времени проводили вместе. Она часть моего рассказа. И во многих смыслах. Для начала, она моя первая подружка, которая посетила «Хайбери» (на пасхальные каникулы во время нашего второго семестра); к тому времени все обещания, что наступил сезон новой метлы, развеялись в воздухе: «Арсенал» побил свои же клубные рекорды по продолжительности полосы неудач – команда умудрилась проиграть подряд «Манчестер Сити», «Миддлсбро», «Вест Хэму», «Эвертону», «Ипсвичу», «Уэст Брому», «Куинз Парк Рейнджерз». Но девчонка обворожила команду, как обворожила меня, и в первой четверти игры мы вели 3:0. Первый гол забил дебютировавший Грэм Рикс, а два других на протяжении десяти минут Дэвид О'Лири, который в течение следующей декады добивался успеха еще полдюжины раз. И снова «Арсенал» умудрился так удивить меня, что я запомнил не только наш поход на стадион, но и сам матч. Было необычно сидеть рядом с ней. Руководствуясь ложно понятой галантностью – полагаю, она предпочла бы стоять, – я купил места на нижней западной трибуне. До сих пор помню, как она реагировала на каждый гол. Ряд дружно вскакивал, приветствуя победу (словно этот процесс, как чиханье, происходил совершенно непроизвольно), а она оставалась сидеть и все три раза, когда я опускал на нее глаза, тряслась от хохота. «Так забавно», – объясняла она, и я понимал, что кажется ей забавным. Раньше мне никогда не приходило в голову, что футбол в самом деле смешная игра: очень многое, что производит впечатление до тех пор, пока в это веришь, при взгляде с тыла (а она со скамьи смотрела как раз на уровне мужских тылов, по большей части уродливых) начинает казаться нелепым, как голливудские декорации с изнанки. Наши отношения – впервые для обоих нечто серьезное, продолжительное, с любовью всю ночь, знакомством с родными и разговорами, что когда-нибудь надо завести детей – стали первым открытием собственного двойника среди особей противоположного пола. У меня, естественно, и до нее были подружки, но мы с ней вышли из одного окружения, получили одинаковое образование, отличались схожими подходами и интересами. Наши расхождения были огромными, но они проистекали главным образом из различия полов. Если бы мне выпало родиться девчонкой, я хотел бы родиться именно такой девчонкой, как она. И, наверное, поэтому меня занимали ее вкусы, интересы и причуды, а ее вещи пробуждали во мне восхищение девчоночьими комнатами, которое не угасало до тех пор, пока девчонки имели комнаты (сейчас мне за тридцать, и у них больше нет комнат – у них дома и квартиры, и зачастую они делят их с мужчинами. Печальная потеря). Ее комната помогла мне понять, что девчонки умнее ребят (болезненное открытие). У нее был сборник стихов Евтушенко (кто такой, черт возьми, этот Евтушенко?) и необъяснимая подвинутость на Анне Болейн и Бронте; она любила всех чувственных певцов и бардов и была знакома с идеями Жермен Грир, немного разбиралась в живописи и классической музыке – знания явно сверх программы экзамена повышенного уровня. Откуда что взялось? И что мне было противопоставить? Две книжонки Чандлера в мягких обложках? Первый альбом «Рамонес»? В девичьих комнатах есть множество ключей к их характерам, воспитанию, вкусам. А мальчишечьи, напротив, одинаковы, будто эмбрионы, за исключением разве что приклеенных там и сям плакатов (у меня висел Род Стюарт, отмеченный, как мне казалось, агрессией, подлинностью и уверенностью в себе). А сами комнаты были безликими, как утроба. Справедливости ради надо заметить, что большинство из нас отличается количеством и интенсивностью интересов. У одних ребят круче записи, а другие лучше разбираются в футболе. Одни увлечены машинами, другие – регби. Мы не личности – нами управляют страсти, предсказуемые и поэтому неинтересные; они не отражают и не озаряют нас, как в случае с моей подружкой, и в этом главное различие между мужчинами и женщинами. Я знал женщин, которые любили футбол и несколько раз за сезон ходили на стадион, но до сих пор не встречал ни одной, решившейся на поездку субботним вечером в Плимут. Я знаю женщин, которые любят музыку и даже отличают на собственных полках Мэвис Стейплз от Ширли Броунз, но ни разу не слышал, чтобы хоть одна из них постоянно пополняла и истерически систематизировала коллекцию музыки. Женщины вечно теряют записи или взваливают заботу о своих дисках на других: на брата, дружка либо соседа (обычно мужского пола), и те приводят все в надлежащий порядок. Мужчина никогда такого не позволит. (Среди своих знакомых болельщиков «Арсенала» я замечаю, как люди дергаются, когда им говорят о клубе, который они не знают, – укол нашим душевным силам, подобно грядущему изменению фасона рубашек для других.) Я не утверждаю, что не существует женщин с систематическим складом ума, но их гораздо меньше, чем таких же мужчин. И если уж женщина подвержена мании, эта мания направлена на людей или постоянно видоизменяется. Вспоминая студенческие годы, когда все ребята казались такими же бесцветными, как вода из крана, я прихожу к мысли, что мужчины развивают в себе способность систематизировать факты и собирать футбольные программки, чтобы как-то компенсировать отсутствие характерных отметин. Но это не объясняет, почему один обыкновенный смышленый тинейджер стал интереснее другого обыкновенного смышленого тинейджера только благодаря своему полу. Неудивительно, что моя подружка решила пойти на стадион: а что во мне еще найдешь? (Ну да, она слушала мой альбом «Рамонес».) Что такого, чего бы я в себе еще не открыл и не вытащил на свет Божий? У меня было нечто мое: мои друзья, отношения с мамой и отцом, моя сестра, моя музыка, моя любовь к кино, мое чувство юмора – но ничего, что составило бы индивидуальность, как составляло все, что принадлежало ей; но вот моя единственная и сильная привязанность к «Арсеналу» и все, что ее сопровождало (комканье гласных приобрело неоперабельный характер)… пусть хоть такая изюминка, пара своих черточек к носу, глазам и рту. Женщина как женщина. «Кембридж Юнайтед» против «Эксетер Сити» 24.04.78 Мой приезд в Кембридж вызвал к жизни два самых удачных сезона в краткой истории «Юнайтед». В первый год команда с большим отрывом победила в четвертом дивизионе. На следующий – в третьем дивизионе пришлось труднее, и только в последнюю неделю сезона случился решающий прорыв. В ту неделю «Юнайтед» играл два матча на «Эбби»: во вторник – с лучшим коллективом дивизиона, «Рексхэмом», и выиграл 1:0; в субботу – с «Эксетером». И чтобы подняться выше, требовалась только победа. За двадцать минут до финального свистка «Эксетер» вел в счете, и моя девушка, которая пришла на стадион со своей подружкой и ее приятелем – и все они хотели вживе испытать головокружительное чувство триумфа – повела себя так, как, по моему мнению, ведут себя все женщины в кризисных ситуациях: ей сделалось дурно, и подружка вывела ее в санчасть Святого Иоанна. А мне тем временем не оставалось ничего другого, как молиться о том, чтобы счет сравнялся. И Господь внял моим просьбам: через минуту «Юнайтед» вышел вперед. Но только после того, как игроки выстрелили в ликующую толпу последней пробкой шампанского, мне сделалось неловко за мое безразличие к подружке. Недавно я прочитал книгу «Женщина-скопец», и она произвела на меня глубокое, непроходящее впечатление. И тем не менее разве стоит так уж сильно трепыхаться по поводу угнетения женщин, если на них нельзя положиться, когда надо выстоять последние десять минут перед неминуемо близким триумфом? И как в таком случае быть с человеком, который, вместо того чтобы позаботиться о любимой, молит, чтобы его команда забила гол другой команде из третьего дивизиона Футбольной лиги? Неимоверно безнадежная загадка! Через тринадцать лет я по-прежнему испытываю стыд за свою неспособность и нежелание помочь, и причина моего непроходящего смущения частично кроется в сознании, что я нисколько не переменился. Я не хочу ни о ком заботиться во время игры. И я не способен ни о ком заботиться во время игры. Я пишу эти строки примерно за девять часов до того, как «Арсенал» схватится с «Бенфикой» в борьбе за Европейский кубок – одна из самых важных игр на «Хайбери» за последние годы. Моя девушка пойдет со мной; но что будет, если она невзначай упадет? Хватит ли мне воспитанности, зрелости и здравого смысла, чтобы как должно о ней позаботиться? Или я, не переставая орать на бокового судью, отпихну обмякшее тело в сторону, надеясь, что к концу девяностой минуты (конечно, если не назначат дополнительное время или не потребуются пенальти) моя ненаглядная еще будет дышать? Я прекрасно понимаю, что причина этого беспокойства – все еще живущий во мне мальчуган, которому позволительно буйствовать на трибунах и который уверен, что женщины во время матчей неизменно падают в обморок, что они слабы и их присутствие на стадионе приводит к сумятице и катастрофическим результатам; и все это, несмотря на то, что моя теперешняя подруга смотрела игры на «Хайбери» сорок или пятьдесят раз и никогда не теряла сознания (наоборот, случались мгновения, когда за пять минут до окончания кубкового матча напряжение настолько возрастало, что я сам бывал близок к обмороку: грудь давило и от головы отливала кровь, если такое состояние физически возможно; или еще: когда наши забивали гол, я видел звезды – в буквальном смысле слова; маленькие, размытые пятнышки света – я не шучу, а это не свидетельствовало о моей физической стойкости). Ничего не поделаешь: так на меня действовал футбол. Превращал в человека, который не способен позаботиться о своей даме, даже если бы у нее внезапно начались роды (кстати, я часто воображал, что будет, если мне суждено стать отцом в день финального матча на Кубок). Во время игры я ощущаю себя одиннадцатилетним сорванцом. И когда описываю футбол как способ замедления развития, говорю вполне искренне. «Уэмбли» III – ужас возвращается. «Арсенал» против «Ипсвича» (на «Уэмбли») 06.05.78 . Всем известно, что распределение билетов на финал Кубка – настоящий фарс: болельщики прекрасно знают, что оба играющих клуба получают не больше половины мест и, таким образом, от тридцати до сорока тысяч билетов достаются людям, которые непосредственно не заинтересованы в данной игре. Футбольная ассоциация возражает: мол, финал Кубка для всех, а не только для фанатов играющих команд, и это правда: я полагаю, вполне разумно приглашать на стадион в самый великий футбольный день года судей, игроков-любителей и секретарей местных лиг. Существуют разные способы смотреть игру, в том числе эмоционально-нейтральный. Но эти безупречные служители игры неизменно решают, что их старания лучше окупятся, если они не поедут в Лондон, а позвонят знакомым «жучкам»; девяносто процентов тех, кто получает билеты таким образом, загоняют их спекулянтам, и в конце концов билеты попадают в руки болельщиков, которым они поначалу не достались. Нелепый процесс – скандальный пример идиотизма Футбольной ассоциации: все понимают, что происходит, но никто ничего не предпринимает. На матч с «Ипсвичем» отец достал мне билет по своим каналам, но можно было раздобыть его и в университете, поскольку «синие» традиционно посылали на финал с полдюжины своих. (А в следующем году у меня образовалось два билета: один от соседа по общежитию, имевшему связи с очень большим клубом на северо-западе Англии – тем самым, у которого возникли крупные неприятности с Футбольной ассоциацией из-за бесцеремонного растранжиривания билетов; сосед написал в клуб, рассказал обо мне, и клуб прислал билет персонально для меня.) Хотя наверняка нашлись бы более достойные претенденты, которые целый сезон разъезжали по стране, а не прохлаждались в колледже. Но я по крайней мере был пылким болельщиком одной из команд-финалистов и хотя бы таким образом заслужил место на трибуне. Моим окружением оказались любезные, доброжелательные мужчины среднего возраста – около сорока, совершенно не представлявшие, что значил для нас тот день. Для них это был обычный выходной, а на стадион они пришли просто ради развлечения. Уверен, разговорись я с ними потом, они бы не вспомнили, какой был счет и кто забил мячи. В перерыве они обсуждали политику кабинета, а я слегка завидовал их равнодушию. Мне могут возразить: отдавать билеты на финал Кубка фанатам – все равно что добавлять юности молодым; а эти люди знали о футболе ровно столько, сколько требовалось, чтобы увлечь их на стадион, и они радовались представившейся возможности: наслаждались драматизмом, шумом, движением, а я ненавидел каждую минуту, как всегда во время финалов Кубка с участием «Арсенала». Я болел за «Арсенал» уже десять сезонов – чуть меньше половины всей моей жизни. И за это время команда всего два раза выигрывала Кубок. Еще два раза «Арсенал» выходил в финал и с треском проваливался. Но и эти победы, и эти поражения пришлись на первые четыре года моего увлечения. Тогда мне было пятнадцать, и я вел одну жизнь, а теперь, в двадцать один год, жизнь моя сделалась совершенно иной. Как газовые фонари и экипажи на конной тяге или как спирографы, «Уэмбли» и чемпионаты начинали восприниматься явлениями ушедшего в прошлое мира. Когда в 1978 году мы выиграли в полуфинале Кубка Футбольной ассоциации, появилась надежда, что после хмурых ноябрьских дней наконец проглянуло солнце. Ненавистники «Арсенала» забыли или просто не хотят признавать, что эта команда могла демонстрировать блестящий, даже захватывающий футбол: Рикс и Брейди, Стэплтон и Макдональд, Сандерленд и лучший из всех только в одном сезоне Алан Хадсон… Целых три месяца нам казалось, что они способны осчастливить настолько, насколько можно испытывать счастье на футболе. Если бы я писал роман, «Арсенал» выиграл бы Кубок 1978 года. Победа оправдана ритмически и тематически, а очередное поражение на «Уэмбли» раздражает читателя и противоречит чувству справедливости. Единственным оправданием мне может служить то, что Брейди не вписался и фактически не играл, а Супермак, который отпускал журналистам свои типичные, отнюдь не умные замечания насчет того, что он сделает с четвертым защитником «Ипсвича», был хуже некуда. (Он уже совершал ту же самую ошибку четыре года назад, когда расхвастался перед матчем с «Ньюкаслом», но ничего из обещанного не выполнил.) После фиаско с «Ипсвичем» «Гардиан» задала вопрос спортивной викторины: «Что каждый раз захватывают на финал Кубка, но никогда не используют?» Ответ предполагался – ленты для проигравшей команды: не было случая, чтобы их привязали к ручкам Кубка. Но какой-то острослов написал: «Малкольма Макдональда». Игра шла в одни ворота. И хотя «Ипсвич» добился успеха только однажды во втором тайме, мы даже не приближались к штрафной противника и продули 0:1. Теперь мои проигрыши на «Уэмбли» составляли три из трех, и я был убежден, что больше никогда не увижу «Арсенал» на этом стадионе. Но поражение 1978 года я перенес легче, потому что меня окружали люди, не ощущавшие никакой боли – даже человек с красно-белым шарфиком, впрочем подозрительно чистым, будто только что купленным у входа. Странный парадокс: каждый фанат испытывает личное горе – не сомневайтесь, оно настоящее, и любой из нас считает, что у него оно глубже, чем у остальных, – но переживать он должен на людях, которые проявляют горе иначе, чем он. Многие злятся – злятся на свою команду и на болельщиков противника и выражаются настолько крепко, что это искренне меня огорчает. Мне никогда не хотелось следовать их примеру. Хотелось остаться одному, затаиться в норке и набраться сил, чтобы начать все сначала. А окружавшие меня на этот раз деловые типы выражали дружелюбие, но были абсолютно бесчувственны. Они предложили выпить, я отказался, пожимали мне руку и соболезновали, и тут я сбежал. Для них это была всего лишь игра; так что, может быть, к лучшему, что я провел время в компании тех, для кого футбол – легкое развлечение, вроде регби, крикета или гольфа. Один раз это хорошо – интересно и поучительно: надо же, бывает и такое. Сахарная мышка и пластинки «Баззкокс». «Кембридж Юнайтед» против «Ориента» 04.11.78 А случилось вот что: Крис Роберте купил у Джека Рейнолдса (в «Короле рока») сахарную мышку, откусил ей голову, но прежде чем принялся за туловище, уронил на Ньюмаркет-роуд, и проезжавшая машина раздавила останки сахарного зверька. В тот же день «Юнайтед», которому до того момента во втором дивизионе жилось отнюдь не сладко (две победы за весь сезон: одна на своем поле, другая – на чужом), обыграл «Ориент» 3:1, и так родился ритуал. Перед каждой домашней игрой мы заваливались в кондитерскую лавку, покупали сахарных мышек, выходили на улицу, откусывали им головы так, словно выдергивали чеку из гранаты, и швыряли туловище под колеса проходящих машин. А Джек Рейнолдс стоял в дверях, наблюдал за нами и горестно качал головой. Благодаря нашей опеке «Юнайтед» месяцами избегал поражений на «Эбби». Я прекрасно понимаю, что выгляжу глупо, но с самого начала своего увлечения футболом придерживаюсь всевозможных ритуалов. И не я один. В детстве я всегда брал на стадион замазку, кусок липучки или другую дрянь и нервно мял в руках всю игру (да в придачу курил – курильщиком я стал в совсем юном возрасте). Еще я покупал программки всегда у одного и того же торговца и входил на «Хайбери» через один и тот же турникет. Сотни подобных мелочей должны были гарантировать победу одной из двух моих команд. В 1980 году, во время затянувшегося нервотрепательного полуфинального сражения «Арсенала» против «Ливерпуля», я выключил радио в середине второго тайма. «Арсенал» вел 1:0, а в предыдущей игре противник сравнял счет на последних секундах, и я не хотел этого слышать. Вместо трансляции матча я слушал «Баззкокс» (сборный диск этой группы из альбомов «Синглз» и Тоуинг стеди"), зная, что не успеет проиграть одна сторона, как раздастся финальный свисток. Мы выиграли матч, и я настоял, чтобы мой сосед, в то время работавший в секции грампластинок, ровно в четыре двадцать в день финала завел ту же самую запись. Не помогло. Подозреваю, сосед забыл о моей просьбе. Я старался использовать любые возможности: провоцировал «курительные голы» (однажды «Арсенал» забил мяч, когда трое из нас одновременно закуривали сигареты); в определенные моменты первого тайма заглатывал сырно-луковые чипсы; не записывал прямые трансляции (складывалось впечатление: если я включал видак, команде не везло); надевал счастливые носки, счастливые рубашки, счастливые шляпы, смотрел игру со счастливыми друзьями и избегал тех, кто, по моему мнению, приносил клубу несчастье. Но не помогало ничего (кроме сахарной мышки). Однако что нам оставалось делать, если мы были настолько слабы? Мы посвящали часы каждый день, месяцы каждый год, годы всю свою жизнь тому, что нам не подчинялось; неудивительно, что приходилось прибегать ко всяким странным обрядам, чтобы доказать себе, что мы кое-что можем; так поступают все примитивные существа, если сталкиваются с глубокой и явно непроницаемой тайной. «Уэмбли» IV – катарсис. «Арсенап» против «Манчестер Юнайтед» (на «Уэмбли») 12.05.79 До двадцати шести или двадцати семи лет у меня вообще не было никаких устремлений, а потом я решил зарабатывать на жизнь писаниной, завязал с работой и – вот потеха – принялся ждать, когда мне позвонят издатели или продюсеры из Голливуда. Друзья в колледже могли бы спросить, что я намерен делать дальше – ведь шел уже последний семестр, – но будущее все еще казалось мне интересным и невообразимым, как в четыре или в пять лет, и поинтересуйся они моими планами, я не знал бы, что ответить. Наверное, промямлил бы что-нибудь про журналистику или издательское дело (бесцельные занятия – в студенческом воображении абсолютные эквиваленты вождению поездов или астронавтике). Но в душе я начинал подозревать, что бездарно потратил три года и оба эти поприща не для меня. Я знал людей, которые всю студенческую жизнь только и делали, что писали для университетских газет, и то не могли найти работу. Так на что мог надеяться я? Лучше уж ни о чем не задумываться и ни на что не претендовать. Отсутствие каких-либо соображений по поводу моего собственного будущего я компенсировал грезами о своих любимых командах. Две мои мечты уже реализовались: «Кембридж Юнайтед» перешла из четвертого дивизиона в третий, а затем поднялась во второй. Но третья мечта – победа «Арсенала» в финале Кубка Футбольной ассоциации (самая личная и амбициозная, предполагавшая в качестве неотъемлемого условия мое непременное присутствие во время действия) – оставалась невыполненной. В следующем сезоне «Арсенал» сделал все возможное, чтобы пробиться в финал. Пять игр – и вот уже позади «Шеффилд Уэнсди» из третьего дивизиона (недавно полиция, памятуя о своей народолюбивой миссии, решила, что следует прекратить странную и красивую традицию кубковых соревнований проводить многоматчевые марафоны), затем последовала трудная ничья на поле обладателей Кубка европейских чемпионов в Ноттингеме и победа в повторном матче в Саутгемптоне (два блестящих гола забил Алан Сандерленд). Полуфинал против «волков», несмотря на отсутствие Брейди, сложился довольно просто: во втором тайме счет увеличивали Сандерленд и Стэплтон. И вот мы опять на «Уэмбли». Через десять лет после встречи в финале с «Манчестер Юнайтед» я ждал вестей о судьбе своего сценария, который писал в то время, когда превосходные шансы «Арсенала» впервые за восемнадцать лет выиграть чемпионат, казалось, быстро и безвозвратно улетучивались. Мой текст – пробный набросок планируемой передачи – преуспел больше обычного: состоялись встречи с людьми с четвертого канала, говорились восторженные слова и все как будто было здорово. Но в отчаянии после поражения «Дерби» на своем поле в последнюю субботу сезона я положил работу (которая должна была спасти мою карьеру и восстановить давно стремящееся к забвению самоуважение) на своеобразный жертвенный алтарь: если мы возьмем верх в Лиге, пусть присылают отказ. И прислали, не сомневайтесь, вызвав в моей душе не проходящую месяцами боль. Однако вместе с отказом мы обрели чемпионское звание. С тех пор минуло два года – разочарование давно прошло. Но, вспоминая возбуждение после гола Майкла Томаса, я до сих пор чувствую, как кожа покрывается пупырышками. И знаю, что, заключив сделку, я поступил правильно. В мае 1979 года возможность торгов представлялась весьма обширной и запутанной. В четверг госпожа Тэтчер предприняла попытку выиграть свои первые общенациональные выборы; начинались мои выпускные экзамены; но из трех событий самым главным для меня был, без сомнения, финал Кубка, хотя не менее сильно тревожила перспектива, что госпожа Тэтчер станет премьер-министром. Выдалась бы неделя не такой насыщенной, я бы больше трепыхался по поводу экзаменов (но степень середнячка была мне обеспечена – в британских университетах диплом получали с такой же неизбежностью, с какой встречали очередной день рождения: стоило немного подождать, и все приходило само собой). Но должен признаться в чудовищной истине: я готов был смириться с правительством консерваторов, если это гарантировало победу «Арсенала» в финале. Я едва ли мог предположить, что госпожа Тэтчер станет премьер-министром – рекордсменом по продолжительности пребывания у власти в двадцатом веке (знать бы, интересно – стал бы заключать сделку? Одиннадцать лет тэтчеризма за Кубок Футбольной ассоциации? Ну уж нет! На такое я бы согласился не меньше чем еще за одну двойную победу). То, что тори уверенно победили в четверг, еще не значило, что наши обязательно выиграют в субботу. Я по опыту знал, что сделки – тисканье замазки или счастливые рубашки – еще не гарантировали успех; к тому же другой финалист – «Манчестер Юнайтед» – был сильным соперником, не какой-нибудь «вот всплыл, а назавтра ищи свищи, мол, я к вам только на огонек», вроде… вроде, скажем «Ипсвича» или «Суиндона». «Манчестер Юнайтед» был из тех клубов, которые могли начхать на выборы и насовать нам голов. Но большую часть встречи соперник провел так, словно знал о моем договоре. И мы благополучно этим воспользовались – в первом тайме дважды поразили его ворота. Первый гол «Арсенал» забил на тринадцатой минуте (впервые за четыре игры, которые я смотрел на «Уэмбли», мы вышли вперед), второй – перед самым перерывом, пятнадцатиминуткой отдыха и буйной радости. Большая часть второго тайма прошла в том же духе, пока за пять минут до конца встречи «Манчестер» не забил гол, а за две – после какого-то оскорбительно несуразного и неспешного прорыва – еще один. Продули игру – это понимали и игроки и болельщики. И, глядя, как ман-честерцы прыгают у дальней боковой, я испытал то же чувство, что в детстве: ненавижу этот клуб – он слишком тяжкий груз для меня, и я не в состоянии от него избавиться. Я стоял на террасе с другими болельщиками «Арсенала» прямо за воротами «Юнайтед», но тут, почувствовав головокружение и не в силах больше стоять, опустился на землю – полный боли, гнева, разочарования и жалости к себе. Я видел, что так поступили многие, а прямо передо мной тихо плакали две девчонки – не с надрывом, как ревет молодежь на концертах «Бэй Сити роллерз», а словно испытывали глубокое личное горе. В тот день со мной был американский паренек – друг нашей семьи. Он мило мне сочувствовал, но выглядел явно озадаченным, и это странным образом принесло облегчение: я вспомнил, что футбол – не больше чем игра, что в море происходят гораздо худшие вещи, что в Африке голодают миллионы и что через несколько месяцев может разразиться ядерная бойня; вспомнил, что счет, слава богу, пока 2:2 и у «Арсенала» еще есть шанс (хотя я понимал, что ветер переменился и игроки слишком деморализованы, чтобы одержать верх в дополнительное время). Но ничего не помогало: я был в пяти минутах от осуществления своей единственной сформировавшейся мечты, которой грезил еще в одиннадцать лет. И если другим позволительно расстраиваться, когда их обходят по службе, или им не достается «Оскар», или их роман отвергает лондонский издатель (не забывайте, что они мечтали об этом от силы пару лет), то мне, хранившему мечту десятилетие – половину жизни, – сам Бог велел опуститься на цемент и в течение одной-двух минут избавиться от стоявших в глазах слез. В самом деле, не больше двух минут. Когда игра возобновилась, Лайам Брейди принял мяч далеко на половине «Манчестера» и отправил Риксу (впоследствии он утверждал, что его зажали и он таким образом просто пытался предотвратить третий гол). Я смотрел, но ничего этого не видел. Даже когда Рикс навесил на ворота и вратарь «Юнайтед» Гарри Бейли прыгнул, но промахнулся, а Алан Сандерленд подставил ногу, и мяч закатился прямо перед нами в правый угол ворот. Я не крикнул ничего, что в таких ситуациях привычно рвется из горла: «Есть!» или «Гол!» Я издал просто звук: «А-А-А-Р-Р-Р!» Его породили радость и неверие в случившееся. В этот миг люди вновь очутились на цементе, но теперь они с выпученными глазами безумно прыгали друг на друга и катались по полу. Американский паренек Брайан посмотрел на меня, вежливо улыбнулся и постарался выдернуть руки из шевелящегося под ним людского месива, чтобы вскинуть их вверх и выразить энтузиазм, которого, я сильно подозреваю, он вовсе не испытывал. На выпускных экзаменах я ощущал себя так, словно накачался легким, отупляющим до идиотизма наркотиком. Серые от бессонных ночей, трясущиеся однокашники удивлялись моему настроению. Футбольные болельщики понимали и завидовали (в колледже, как и в школе, я оказался единственным фанатом «Арсенала»). Я получил диплом середнячка без лишних треволнений, а через два месяца, когда отошел от финала Кубка и торжеств закрытия сезона, понял, что 12 мая я достиг всего, чего хотел достигнуть в жизни, и теперь не знаю, что делать с ее остатком. Будущее внезапно показалось пустым и пугающим. Затыкание дыры. «Арсенал» против «Ливерпуля» 01.05.80 Мне, как и многим другим фанатам, трудно воспринимать год таким, какой он есть: начинающимся 1 января и завершающимся через 365 дней. Я собирался сказать, что 1980-й был годом апатичным, бесцельным, пустым, но это неправда: я имел в виду сезон 1979/80 года. Футбольные болельщики именно так и рассуждают: наш год, наша единица времени – от августа до мая; июнь и июль не в счет, особенно в годы, кончающиеся на нечетную цифру, когда нет Кубка мира и европейского чемпионата. Спросите нас о самых удачных и самых неудачных периодах жизни, и мы назовем четыре цифры. Для болельщиков «Манчестер Юнайтед» это будут 66-67, для болельщиков «Манчестер Сити» – 67-68, для болельщиков «Эвертона» – 69-70 и так далее; ничего не говорящая черточка – всего лишь дань календарю, который повсеместно используется в западном мире. Мы, как и все, напиваемся в Новый год, но, в отличие от остальных, только в мае, после финала Кубка, переставляем внутренние часы, даем обеты, предаемся горестям и испытываем обновление, как обычные люди в конце традиционного года. Нам стоило бы дать выходной в сочельник финала Кубка, чтоб мы могли собраться на праздник. Все-таки мы ведь своего рода сообщество внутри большого общества. У китайцев же есть свой Новый год, когда закрываются улицы вокруг Лестер-сквер; лондонские китайцы устраивают традиционные шествия, едят традиционную еду, и на них приходят любоваться туристы. Может, есть способ и нам отмечать окончание еще одного гнетуще-неудачного сезона, нечестное судейство, неудачные пасы назад и ужасные передачи вперед? Мы бы надевали наши чудовищные выходные рубашки, пели бы песни и скандировали всякие речевки; мы бы ели «Вагонз вилз» – излюбленное кондитерское изделие болельщиков, поскольку только его и продают на стадионах – и еще гангренозные гамбургеры; пили бы теплую, люминесцентно-оранжевую бурду из пластиковых бутылок, которую специально для подобных случаев производит фирма с названием что-то вроде «Ставрос оф Эдмонтон». А полиция следила бы, чтоб мы не выходили из рамок… ну, ладно, хватит. Эта ужасающая литания заставила меня осознать, насколько несчастна наша жизнь в течение девяти месяцев года; и когда все кончается, так хочется полновесно прожить каждый день из двенадцати отпущенных мне недель, когда я чувствую себя человеческим существом. Футбол был всегда хребтом всей моей жизни, а в сезоне 1979/80 года и вовсе превратился в целый скелет. Весь тот сезон я вообще ничего не делал – только ходил в паб, на работу (в гараж, в окрестностях Кембриджа – на большее оказался неспособен) и прогуливался со своей девчонкой, чей курс был на год длиннее моего, а главным образом дожидался суббот и сред. Странная вещь, но «Арсенал» как будто шел навстречу моим потребностям в как можно большем количестве футбола: команда сыграла семьдесят игр за сезон, двадцать из которых так или иначе на Кубок. И каждый раз, когда я впадал в апатию, «Арсенал» считал своим долгом сыграть очередной матч. В апреле 1980-го мне до смерти опротивела моя работа, моя неопределенность и я сам. Но стоило мне решить, что дыры в моей жизни настолько велики, что их не заткнет и футбол, как «Арсенал» совершенно обезумел, пытаясь меня развлечь: между 9 апреля и 1 мая команда сыграла шесть полуфинальных игр – четыре с «Ливерпулем» на Кубок Футбольной ассоциации и две с «Ювентусом» на Кубок обладателей Кубков. Но только одна из них – первая с «Ювентусом», состоялась в Лондоне. А остальные приходилось слушать по радио. Тот месяц мне так и запомнился: я работал, спал и ждал прямых репортажей Питера Джоунса и Брайана Батлера со стадионов «Вилла-парк», «Хилл-сборо» или «Хайфилд-роуд». Я неблагодарный радиослушатель, но таковы все футбольные болельщики. Зрители реагируют быстрее, чем комментаторы: рев и вопли трибун на несколько секунд опережают описание события, и я, лишенный возможности видеть поле, нервничаю гораздо сильнее, чем если бы присутствовал на игре или смотрел ее по телевизору. Когда слушаешь радио, кажется, что любой удар в сторону наших ворот метит в верхний угол, каждая передача вызывает во мне панику, а каждый свободный противника попадает во вратарскую. В эпоху, предшествовавшую прямым телевизионным трансляциям, Радио-2 было единственным источником информации о кубковых подвигах «Арсенала» на выезде; я сидел и вертел настройку, переходя от станции к станции, отчаянно стараясь узнать, что же происходит на самом деле, но столь же отчаянно не желая ничего слышать. Футбол по радио – игра, сведенная к своему самому низкому общему знаменателю. Лишенный эстетического наслаждения от зрелища и сопереживания зрителей, охваченных теми же эмоциями, что и ты, и не имеющий возможности обрести чувство безопасности, поскольку не видишь, что твои защитники и вратарь находятся примерно там, где им и положено быть, ты начинаешь испытывать один голый страх. Леденящий, призрачный вой, который издавало по вечерам Радио-2, – нечто отличное от нормального восприятия игры. Последние две из четырех финальных встреч с «Ливерпулем» чуть меня не доконали. В третьей «Арсенал» повел в счете на первой минуте и продержался следующие восемьдесят девять. Всю вечность второго тайма я сидел, вскакивал, начинал мерить шагами комнату, не в состоянии ни говорить, ни думать, пока «Ливерпуль» не сравнял счет перед самым финальным свистком. Это было словно выстрел из ружья, которое целило в меня целый час, но с той лишь неприятной разницей, что выстрел не сразил меня, подобно пуле, – напротив, подхлестнул пройти все с самого начала. Через три дня, в четвертой игре «Арсенал» снова повел в счете, и меня охватил такой ужас, что я выключил радио и вытащил на свет свой оберег – записи «Баззкокс». В тот раз «Ливерпуль» не отыгрался, и «Арсенал» вышел в финал Кубка Футбольной ассоциации. Однако я настолько измотался, издергался и искурился, что мне уже было все равно. Лайам Брейди. «Арсенал» против «Ноттингем Форест» 05.05.80 Целый год я жил под угрозой того, что Лайам Брейди перейдет в другой клуб. Так американские подростки в конце пятидесятых – начале шестидесятых ждали неминуемого Апокалипсиса. Я сознавал, что это непременно случится, и все же тешил себя надеждой: целыми днями только тем и занимался, что скрупулезно читал все газеты, выискивая, не собирается ли он заключить новый контракт, или следил за его отношениями с товарищами по команде, пытаясь обнаружить хоть какой-нибудь намек на прочные связи, которые было бы трудно порвать. Я никогда не испытывал подобного чувства ни к одному игроку «Арсенала»; пять лет он был стержнем всей команды, а значит – частицей меня, и слух об его уходе постоянно витал надо мной и омрачал мне жизнь. Некоторые мои комплексы носили объективный характер: Брейди играл в средней линии и был разыгрывающим, каких с тех пор, как он ушел из команды, «Арсенал» уже не имел. Я, наверное, удивлю тех, кто не очень разбирается в футболе, если скажу, что команды первого дивизиона пытаются обойтись без человека, который умеет пасовать. Для нас, настоящих болельщиков, это не новость: пас вышел из моды сразу после шелковых шарфиков и незадолго до брюк-"бананов". Теперь менеджеры, тренеры, а следовательно, и игроки предпочитают иные способы перемещения мяча с одной половины поля на другую: таранного типа футболисты, от которых соперники отлетают, как от стенки, за счет физической мощи проходят среднюю линию и таким образом обеспечивают продвижение мяча к нападающим своей команды. Многие – да что там многие – все болельщики об этом жалеют. Полагаю, что могу высказаться от имени всех нас: мы любили «игру в пас» – это было красиво и доставляло нам удовольствие (умелый распасовщик мог сделать такую передачу, о какой мы даже помыслить не могли, или так закрутить мяч, что трибуны ревели от восторга – совершенно непредсказуемая геометрия), но тренеры решили, что воспитывать способных на это футболистов слишком хлопотно, и отказались от игры в пас. В Англии хороших разыгрывающих осталось раз-два, и обчелся, зато костоломов – пруд пруди. Мы переоцениваем семидесятые – те, кому сейчас за тридцать. Считаем эти годы «Золотым веком» – покупаем старые рубашки и смотрим старое видео, говорим с тоской и почтением о Кигане и Тошаке, Белле и Саммерби, Гекторе и Тодде. Но совершенно забываем, что команда Англии дважды не прошла отборочный тур Кубка мира, и не хотим вспоминать, что в любом клубе первого дивизиона были игроки, не умеющие играть в футбол (в «Арсенале» – Стори, в «Ливерпуле» – Смит, в «Челси» – Харрис). Комментаторы и журналисты сетуют на поведение нынешних профессионалов: на капризность Газзы, задиристость Фашану, драчливость «Арсенала». И снисходительно хмыкают, когда им напоминают, как цапались Ли и Хантер по пути в раздевалку, когда их удалили с поля, или как наказали Бреммера и Кигана, подравшихся во время игры за Суперкубок Англии. Игроки в семидесятых были не такими быстрыми, не такими сыгранными и, наверное, не такими техничными, но каждая команда имела кого-то, кто умел пасовать. Лайам Брейди был одним из двух или трех лучших распасовщиков последних двух десятилетий, и уже за это его обожали все болельщики «Арсенала». Но я боготворил Лайама еще и за другое: отсеки его – и «Арсенал» изошел бы кровью (он, как и Чарли Джордж, был воспитанником юношеской команды). Плюс ко всему Брейди отличался умом. Его ум главным образом проявлялся в передаче – острой, изобретательной и всегда неожиданной. Он был балагуром: шумным, смешным, во все сующим нос (во время встречи на Кубок мира между Ирландией и Румынией, когда его друг и товарищ по «Арсеналу» Дэвид О'Лири готовился бить решающий пенальти, Брейди крикнул ему из комментаторской кабинки: «Давай, Дэвид, лепи!»). Пока я набирался академической премудрости, все больше и больше людей начинали считать, что футбол – это одно, а работа ума – совершенно иное. Так вот, Брейди был тем связующим звеном, которое соединяло оба этих понятия. Умный игрок – находка для любой команды, особенно если это разыгрывающий, однако футбольный ум – нечто совершенно иное, чем, скажем, тот, что требуется для восприятия «интеллектуального» европейского романа. У Пола Гаскойна футбольного ума навалом (и причем потрясающего, который включает изумительную координацию и молниеносное использование ежесекундно меняющейся ситуации), но в то же время стало легендой полное отсутствие у него элементарного здравого смысла. У каждого футболиста есть свои сильные стороны: у Линекера – предвидение развития игры, у Шилтона – удачный выбор позиции, у Бекенбауэра – тактическая сообразительность. Все это продукт работы ума, а не примитивный атлетизм. Но умственные способности разыгрывающего полузащитника вызывают особенно повышенный интерес болельщиков из среднего класса и спортивных журналистов. И не только потому, что талант Брейди и таких, как он, по-футбольному заметен. Просто он сродни тем качествам, что в культуре среднего класса наиболее ценятся. Вспомните, какими эпитетами награждают подобных футболистов: элегантный, думающий, тонкий, сообразительный, интересный, эффектный… определения, которые вполне подходят для характеристики поэта, режиссера или художника. Складывается впечатление, что одаренный футболист занимает недостойное для себя место и его постоянно пытаются поднять на иную, более соответствующую ему высоту. Разумеется, и в моем определении Брейди есть элемент такого же подхода. Прежний кумир поклонников «Арсенала» Чарли Джордж никогда не был моим в том же смысле, что и Брейди. Я считал его уникальным (на самом деле он ничем не отличался от товарищей – его подготовка очень сильно напоминала подготовку любого футболиста), мне нравилась его манера игры – медлительная и таинственная, и хотя сам я не обладал теми же качествами, мне казалось, что благодаря своему образованию я могу распознавать их в другом человеке. «Поэт левой ноги», – ехидно замечала сестра, когда я упоминал имя Брейди, а делал я это довольно часто, однако в ее иронии заключалась доля правды: было время, когда я мечтал, чтобы футболисты как можно меньше походили на себя, глупо, конечно, но некоторые до сих пор этого хотят. Пэт Невин, выступая за «Челси», сильно вырос как игрок, когда обнаружилось, что он разбирается в искусстве, книгах и политике. Сонная нулевая ничья в сонный понедельник после Пасхи стала последней игрой Брейди на «Хайбе-ри». Он решил, что его будущее за границей, в Италии, и на несколько лет уехал из Англии. Я был на стадионе и смотрел, как он вместе с товарищами по команде делал неспешный почетный круг. Но в глубине души я надеялся, что он еще передумает или клуб поймет, какой непоправимой потерей будет уход Брейди, и не отпустит его. Злые языки говорили, что здесь не обошлось без больших денег, и если бы «Арсенал» захотел, никуда бы он не ушел. Мне такие разговоры не нравились. Я предпочитал думать, что виной всему Италия, ее культура и стиль, которыми Брейди был пленен, ибо местные радости Херфордшира, Эссекса или где он там еще жил неизменно наполняли его экзистенциалистской тоской. Я знал одно: Брейди не хотел уезжать, он разрывался на части, он любил нас так же, как мы любили его, и настанет день, когда он вернется к нам. Через семь месяцев после того, как нашего Брейди похитил «Ювентус», моя девушка ушла к другому – настоящий удар в середине первого унылого постлайамского сезона. И хотя я прекрасно понимал, какая потеря болезненнее – уход Брейди расстроил и опечалил, но, слава богу, не вызвал бессонницы, приступов тошноты и безутешной горечи двадцатитрехлетнего сердца, – он и девушка странным образом соединились в моем сознании. Они оба – и Лайам и Утраченная любовь – еще долго не давали мне покоя, лет пять или шесть, так что неудивительно, что один призрак растворился в другом. После ухода Брейди «Арсенал» перепробовал несколько центральных полузащитников – одни казались лучше, другие хуже, – но все они были обречены, поскольку не могли сравниться с тем, кого вознамерились заменить: между 1980 и 1986 годами в середине поля играли Талбот, Рикс, Холлинс, Прайс, Гэттинг, Питер Николас, Робсон, Петрович, Чарли Николас, Дэвис, Уильяме и даже центр-форвард Пол Маринер. И у меня в следующие четыре-пять лет была целая серия связей – то серьезнее, то легкомысленнее, – так что, видите сами, параллели можно продолжать до бесконечности. А слухи о возвращении Брейди (за восемь лет он сыграл в четырех клубах Италии, и перед каждым новым переходом английские таблоиды разражались жестокими историями о том, что «Арсенал» был на грани подписания с ним нового контракта) стали приобретать характер шаманства. Я сознаю, что приступы жестокой, изматывающей депрессии, накатывавшей на меня в начале и середине восьмидесятых годов, стали следствием не только потери Лай-ама и Утраченной любви. Их вызывало нечто такое, что гораздо труднее понять и что жило во мне намного дольше, чем эти два безупречных человека. Но в периоды удручающего уныния я вспоминал моменты, когда был счастлив, энергичен, удовлетворен и полон оптимизма, а девушка и Брейди были неотъемлемой частью той жизни. Таким меня сделали не только эти двое, но они постоянно присутствовали в былые благословенные времена, и этого оказалось достаточно, чтобы превратить две мои любовные связи в два столпа прежней, счастливой эры. Через пять или шесть лет после своего ухода Брейди приехал домой, чтобы сыграть за «Арсенал» во встрече в честь Пэта Дженнингса. Странный получился вечер. Мы нуждались в Лайаме, как никогда (график удач команды в тот период очень напоминал букву "U"). Я очень волновался, но не так, как обычно перед большой игрой – скорее испытывал волнение былого воздыхателя перед неизбежно болезненным, но долгожданным воссоединением. И наверное, надеялся, что восторженный прием и слезы на глазах болельщиков тронут его сердце и он поймет: мы без него и он без нас лишились своей целостности. Но ничего подобного не произошло. Брейди отыграл матч, помахал нам рукой, а утром улетел в Италию. И в следующий раз мы увидели его в майке «ВестХэма» – он пробил мимо нашего вратаря Джона Лукича с самой кромки штрафной. Нам так и не удалось подобрать ему настоящую замену, но мы нашли несколько человек, обладавших различными достоинствами. Потребовалось немало лет, прежде чем я понял, что этот способ побороть горечь утраты ничем не хуже других. Арсеналофобия. «Вест Хэм» против «Арсенапа» 10.05.80 Всем знакома песня, которую миллуолские фанаты распевают на мотив «Sailing»: «Никто нас не любит, никто нас не любит, никто нас не любит, а нам плевать!» Но мне всегда казалось, что текст слишком мелодраматичен. И если кому и петь такую песню, то болельщикам «Арсенала». Фаны «Арсенала» от мала до велика прекрасно знают, что их никто не любит, и каждодневно выслушивают проявления этой нелюбви. Напичканный всяческой прессой болельщик – тот, кто читает спортивные разделы газет и журналов, специальные футбольные издания и смотрит телевизор все время, пока он включен, – два-три раза в неделю натыкается на пренебрежительные отзывы об «Арсенале» (примерно столько же в эфире звучит какая-нибудь песня Леннона или Маккартни). Я только что закончил смотреть «Saint and Greavsie» и слышал, как Джимми Гривз от имени «восхищенных масс» поблагодарил тренера «Рексхэма» за победу над нами в кубковой игре. На обложку валяющегося повсюду журнала броско вынесено: «За что не любят „Арсенал“?» А на прошлой неделе в центральной газете появилась статья, в которой игроков «Арсенала» корили за отсутствие артистизма, причем среди других – восемнадцатилетнего парня, который еще ни разу не сыграл за первый состав. Мы занудные, нам слишком везет, мы подлые, мы наглые, мы зажравшиеся, мы коварные – и все это, как я понимаю, аж с тридцатых годов. Именно тогда великий Герберт Чэпмен ввел дополнительного защитника и изменил приемы игры, а «Арсенал» заработал репутацию безрезультативной, неэффектной команды. Но во все времена «Арсенал» – и в частности, в 1971 году, когда он добился двойной победы, – использовал угрожающе-умелую защиту как трамплин для успеха (тринадцать игр в тот год в рамках Лиги закончились со счетом 0:0 или 1:0, и справедливости ради надо признать, что они в самом деле казались отнюдь не красивыми). У меня сложилось впечатление, что "Везучий «Арсенал» родился из "Занудного «Арсенала»: шестьдесят лет побед 1:0 – серьезный срок испытания легковерия и терпения болельщиков противника. А «Вест Хэм», как и «Тоттенхэм», напротив, знаменит своей поэтичностью, вкусом и приверженностью легкому футболу (на общепринятом жаргоне «прогрессивному» – слово, которое болельщики моего возраста связывают с группами «Эмерсон, Лейк энд Палмер» и «Кинг Кримсон»). Всем по душе Питере и Мур, Хёрст и Брукинг и «Академия» «Вест Хэма». Точно так же все испытывают неприязнь и отвращение к Стори, Талботу и Адамсу и ко всей манере и принципам игры «Арсенала». Не важно, что «молотков» чаще всего представляют безумно озирающийся Мартин Аллен и звероподобный Джулиан Дике, а «Сперз» – Ван Ден Хаув, Фенуик и Эдинбур. Не важно, что одаренный Мерсон и ослепительный Лимпар играют за «Арсенал». Не важно, что в 1989 и 1992 годах мы забили больше голов, чем любая другая команда первого дивизиона. «Молотки» и «Лиллиуайтс» – Хранители огня и Избравшие верный путь. А мы – «канониры» и «вестготы» с двойняшками в полузащите – царем Иродом и шерифом Ноттингемским, которые только и делают, что поднимают руки, пытаясь доказать, что противник в офсайде. «ВестХэм» – соперник «Арсенала» в финале Кубка 1980 года – в тот сезон находился во втором дивизионе и, благодаря своему более низкому положению, заслужил еще больше слюней. Ко всеобщему восторгу, «Арсенал» проиграл. Сент Тревор Английский забил всего один мяч и поразил пресловутого монстра, гунны оказались отброшенными, и дети могли спокойно спать в своих колыбельках. Что же оставалось нам, болельщикам «Арсенала», которых всю жизнь сравнивали со злодеями? Ничего. Кроме обид и стоицизма. Запомнились из той игры только забитый головой гол Брукинга и вселяющая ужас профессиональная подножка Уилли Янга – таким образом он остановил самого молодого в финале Кубка Пола Аллена, готового забить на редкость замысловатый и романтический мяч из когда-либо виденных на «Уэмбли». Я стоял на террасе среди притихших арсенальцев, и нас оглушали вопли болельщиков «Вест Хэма» и нейтральных зрителей. А я испытывал содрогание от цинизма Янга. Тем же вечером, просматривая по телевизору запись встречи, я неожиданно понял, что даже доволен его поступком. Не потому что Аллен не сумел увеличить счет (игра была сделана, мы продули, и все это не имело никакого значения), а из-за комической гротескности ситуации, отвечавшей антиарсеналь-ским настроениям. Кто еще, как не защитник-монстр из «Арсенала», мог завалить семнадцатилетнего члена «Академии»? Точно не помню, то ли Мотсон, то ли Дэвис – кто-то из них – непомерно возмущался на этот счет. А мне обрыдло слушать, как хорошие парни вызвали на бой плохих, и его праведность показалась провокационной. Вроде того, как в 1976 году Билл Гранди прокрутил по телевидению клип «Секс пистолз», а потом сам же ужасался их поведению. Получается так, что «Арсенал» – это сборище первых истинных панк-рокеров: наши центральные полузащитники задолго до Джонни Роттена начали удовлетворять потребности зрителя в безобидной пантомиме всяческих недозволенностей. Жизнь после футбола. «Арсенал» против «Валенсии» 14.05.80 Футбольные команды необыкновенно находчивы, если хотят заставить страдать своих болельщиков. Они рвутся на «Уэмбли» и там проигрывают, резво начинают сезон и вдруг останавливаются в своем движении; побеждают в трудной игре на чужом поле и сдаются на своем; обыгрывают «Ливерпуль», а на следующей неделе продувают «Скунторпу»; они вас соблазняют: полсезона тешат надеждой, что стали кандидатами на переход в высший дивизион, и неожиданно срываются, а когда вы решаете, что свершилось все самое худшее, выкидывают что-нибудь новенькое. Через четыре дня после того, как «Арсенал» потерпел фиаско в одном финале, он проиграл и другой – «Валенсии», в состязании на Кубок европейских обладателей Кубков. Семьдесят матчей сезона оказались впустую. Мы играли лучше испанцев, но не смогли забить гол, и все решали пенальти. Брейди и Рикс промазали (потом поговаривали, что Рикс так и не оправился после травмы того дня, но что бесспорно: в конце семидесятых он не сумел обрести прежней формы, хотя и выступал за сборную Англии); все было кончено. Насколько мне известно, нет другого английского клуба, который проиграл бы два финала за одну неделю, хотя в последующие годы болельщики «Арсенала», кроме как на проигрыш в финале, больше ни на что надеяться и не могли, так что непонятно, почему я был настолько потрясен. Однако та неделя имела и положительный эффект: после полутора месяцев полуфиналов и финалов, радиорепортажей и беготни в поисках билетов на «Уэмбли» футбольная шумиха улеглась, и мне нечем было ее заменить. Пришлось поневоле задуматься, что делать самому, а не размышлять, что предпримет руководство «Арсенала». Я подал документы в Лондонский педагогический колледж и в очередной (но не в последний) раз поклялся, что больше не позволю футболу подменить настоящую жизнь, сколько бы матчей «Арсенал» ни сыграл за сезон. Часть игры. «Арсенал» против «Саутгепптона» 19.08.80 К первой игре сезона всегда присматриваешься острее. Летом произошли потрясающие переходы: мы купили Клайва Аллена за миллион фунтов; он не понравился в паре товарищеских встреч, и не успел он сыграть ни в одной настоящей игре, как мы махнули его на Кенни Сэнсома (атакующего защитника в духе «Арсенала»). Так что несмотря на уход Лайама и на то, что «Саутгемптон» был не самым эффектным противником, на стадионе собралось свыше сорока тысяч зрителей. Что-то вышло не так: то ли открыли мало турникетов, то ли полиция напортачила, но у входа на северную трибуну со стороны Авенелл-роуд образовалась огромная пробка. Я мог поднять обе ноги и остаться стоять, а в один момент, чтобы освободить хоть немного места и не давить кулаками себе же в грудь и живот, вскинул руки вверх. Ничего особенного: фанаты частенько оказывались в таких ситуациях, когда приходилось несладко, но в тот раз меня сдавили так, что нечем было дышать – я буквальное чувствовал свои легкие. Значит, дела обстояли хуже, чем обычно. А когда я наконец прошел турникет, пришлось опуститься на ступени. И я заметил, что точно так же поступили многие другие. Но я верил в систему: не сомневался, что меня не раздавят до смерти – такого никогда не случалось во время футбольных матчей. «Айброкс» – совсем иное дело: несчастное стечение обстоятельств, к тому же дело было в Шотландии на игре «Олд Ферм», что, как известно, всегда чревато осложнениями. А в Англии кто-то где-то шевелит мозгами и действует система – хотя нам ни разу не объяснили, что это такое, система, которая должна предотвращать подобные катастрофы. Могло показаться, что власти, клуб и полиция пустили все на самотек, но это потому, что мы не понимали, как действовал механизм. В заварухе на Авенелл-роуд болельщики смеялись и строили смешные рожи удавленников, когда им сжимали легкие. А смеялись потому, что буквально в футе находились невозмутимые констебли и конные полицейские и люди знали, что власти гарантируют им безопасность. Разве можно умереть, если помощь настолько близко? Я вспомнил о том дне после трагедии на «Хиллсборо» и подумал, что не единственный раз видел переполненные стадионы и возбужденные толпы. И мне пришло в голову, что я все-таки мог погибнуть – не раз я бывал к смерти ближе, чем предполагал. Власти не имели никакого особого плана – все в самом деле было пущено на самотек. Мой брат. «Арсенал» против «Тоттенхэма» 30.08.80 Многие родители испытали жесточайшее на свете разочарование: их дети стали болеть не за ту команду. Когда я думаю об отцовстве – а это происходит все чаще и чаще по мере того, как мои биологические часы сочувственно тикают к полночи, – я понимаю, что по-настоящему боюсь подобного предательства. Что предпринять, если сын или дочь в возрасте семи-восьми лет внезапно решат, что старикан у них спятил и их команда вовсе не «Арсенал», а «Тоттенхэм», «Вест Хэм» или «Манчестер Юнайтед»? Как поступить? Сумею ли я проявить истинные родительские чувства: признать, что мои дни на «Хайбери» окончены, и купить пару сезонок на «Уайт-Харт-лейн» или «Аптон-парк»? Черт возьми, нет! Во мне самом слишком много детскости, чтобы я пожертвовал «Арсеналом» ради прихотей ребенка! Я объясню ему или ей, что свобода выбора за ними, но в таком случае они отправятся на стадион самостоятельно и на свои средства. Пусть хоть это их встряхнет. Я не раз воображал, как «Арсенал» играет в финале с «Тоттенхэмом». В этой фантазии мой сын – такой же увлеченный, такой же напряженный и отчаявшийся, как некогда был я сам – болеет за «Сперз». Мы не достали билеты на «Уэмбли» и смотрим игру по телевизору. И вот на последней минуте ветеран Кевин Кэмпбелл забивает победный мяч. Я взрываюсь безумной радостью, скачу по гостиной, бью кулаком в воздух, смеюсь, пихаю расстроенного сына, ворошу ему волосы. Мне страшно, что я на самом деле на это способен, а значит, самое разумное – немедленно отправиться на прием к вазоктомисту. Если бы в 1969 году мой отец был болельщиком «Суиндона» и в тот злополучный день реагировал на «Уэмбли» подобным образом, мы бы не разговаривали все последующие двадцать два года. Мне уже случалось преодолевать подобный барьер. В августе 1980 отец со своей семьей после десятилетнего пребывания во Франции и Америке вернулся в Англию. К тому времени моему сводному брату Джонатану исполнилось тринадцать лет, и он с ума сходил по футболу – отчасти благодаря моему влиянию, отчасти потому, что годы, проведенные им в Штатах, совпали с зенитом так и не почившей в бозе Североамериканской футбольной лиги. И пока Джонатан не допер, что на «Уайт-Харт-лейн» гораздо интересней, чем на «Хайбери», я повел его смотреть «Арсенал». До этого он был на «Хайбери» всего один раз, в 1973 году, шестилетним мальчиком и теперь, наблюдая встречу третьего тура розыгрыша Кубка с «Лестером», безотчетно ежился и бесконтрольно таращился на поле, не сознавая, что этот матч – начало нового этапа в его жизни. Игра была неплохой и нисколько не предвещала будущие грустные времена: Пэт Дженнингс, изгой «Тоттенхэма», почти на весь первый тайм выключил из игры Крукса и Арчибальда, и хотя футболисты «Сперз» отчаянно сражались, Стэплтон великолепным ударом расставил точки над "i". Но Джонатана захватил не столько футбол, сколько созерцание насилия. Вокруг нас везде дрались: и на северной трибуне, и на местах, расположенных под табло, и на нижней восточной и верхней западной трибунах. Там и сям накатывали черные волны – это полиция разнимала враждующие стороны. Мой братец невольно пришел в возбуждение; он повернулся ко мне, и его лицо осветилось недоверчивым ликованием. «Невероятно!» – повторял он опять и опять. С тех пор у меня с ним не было никаких проблем: он пошел на следующую игру и на большинство остальных; мы обзавелись сезонными абонементами, и он таскал меня на выездные матчи. Так что все сложилось о'кэй. Но почему Джонатан стал болельщиком «Арсенала»? Потому, что всю жизнь мечтал посмотреть, как одни пытаются укокошить других? Или потому, что он еще маленьким невесть с чего начал брать с меня пример и теперь доверился моему выбору? В любом случае я, наверное, не имел права навязывать ему ни Уилли Янга, ни Джона Холея, не имел права увлекать его в ловушку «Арсенала», что я в итоге все-таки и сделал. Я чувствую себя ответственным, однако нисколько не жалею: если бы я не вывел его на путь истинный, если бы мой брат самостоятельно обрел свою несчастную футбольную планиду, наши отношения были бы совершенно иными, скорее всего, гораздо прохладнее. Но вот забавная штука: мы вместе оказались на «Хайбери» благодаря известным невеселым обстоятельствам прошлого, которые привели к появлению Джонатана на свет: мой отец ушел от нас к его матери и стал его отцом, а я, во многом из-за этого, начал болеть за «Арсенал»; и вот теперь мой бзик, подобно дурной наследственности, передался ему. Клоуны. «Арсенал» против «Сток Сити» 13.09.80 Сколько же подобных игр нам пришлось посмотреть после того, как ушел Брейди и до появления Джорджа Грэма? Команда гостей не претендует на победу на чужом поле, и ее тренер (Рон Саундерз, или Гордон Ли, или Грэм Тернер, или в данном случае Алан Дурбан) нацеливает своих подопечных на ничью; они играют в пять защитников, четыре полузащитника, а центр-форварда ставят от отчаяния перед вратарем на случай, если голкипер совершит какой-нибудь ляп. Без Лайама (а после этого сезона и без Фрэнка Стэплтона) у «Арсенала» не хватает ума и сноровки прорвать оборону: мы либо выигрываем с минимальным счетом (забивая с углового от ближней штанги, с дальней дистанции или с пенальти), либо сводим матч вничью, либо проигрываем 0:1, но это не имеет никакого значения. «Арсеналу» слабо победить в Лиге. Но команда достаточно сильная, чтобы не опуститься вниз. И мы неделю за неделей, год за годом ходим на стадион, прекрасно зная, что предстоящее зрелище принесет нам глубокое разочароваие. Вот и эта игра со «Стоком» была совершенно в том же духе: безрезультатный первый тайм и среди нарастающего недовольства два гола к концу (по иронии судьбы оборону высоченных центральных полузащитников прорвали два самых низкорослых игрока на поле – Сэнсом и Холлинс). Никто, в том числе и я, не запомнил бы этой игры, если бы не пресс-конференция, на которой Алан Дурбан пришел в ярость из-за враждебного отношения журналистов к его команде и его тактике. «Если хотите развлекаться, ступайте в цирк смотреть клоунов!» – заявил он. Его фраза стала самой ходовой футбольной цитатой целого десятилетия. Особенно она понравилась солидным газетам за доходчивую характеристику современной футбольной культуры: в ней ясно звучала мысль – игра пошла псу под хвост, теперь всех тревожит только результат; блеск и дух любительского футбола умер, и никто не подкидывает в воздух шляп. Мысль ясна. С какой стати футбол должен отличаться от других сфер развлекательной индустрии? Разве голливудские продюсеры и уэст-эндские импресарио станут презрительно фыркать по поводу того, что зрители хотят, чтобы их веселили? Так почему же футбольные менеджеры и тренеры воротят от этого нос? Но через несколько лет я начал думать, что Алан Дурбан прав. Не его забота развлекать. Его дело отстаивать интересы болельщиков «Сток Сити», а это значит – избегать поражений на полях соперника, удерживать место в первом дивизионе и, может быть, чтобы развеять подавленное настроение, выиграть несколько кубковых матчей. Фанаты «Стока» придут в восторг, если их команда закончит игру по нолям, так же как болельщики «Арсенала» несказанно обрадуются ничьей на поле «Сперз», «Ливерпуля» или «Манчестер Юнайтед». Мы хотим обойти если не всех, то многих, а каким образом – совершенно не важно. Нацеленность на результат неизбежно приводит к тому, что болельщики и журналисты смотрят игру совершенно по-разному. В 1969 году я наблюдал, как Джордж Бест играл и забивал голы за «Манчестер Юнайтед». Незабываемый по глубине опыт – нечто вроде наслаждения танцем Нижинского или пением Марии Каллас. И хотя я частенько именно так рассказываю об этом опыте молодым болельщикам – или тем, кто по каким-то причинам не видел Беста, – мои разглагольствования – чистейшая липа. Я ненавидел тот день. Каждый раз, когда мяч оказывался у Беста, я приходил в ужас и втайне желал, чтобы Джорджа подбили. Я видел Лоу и Чарльтона, Ходдла и Ардайлза, Далглиша и Раша, Хёрста и Питерса – и всегда испытывал одно и то же чувство: отвращение к тому, что они проделывали на «Хайбери» (даже если впоследствии уверял, что оценил их игру против нас). Свободный удар Газзы в полуфинальной встрече с «Арсеналом» на Кубок Футбольной ассоциации –нечто совершенно потрясающее, один из самых замечательных голов, какие я когда-либо видел… но я всем сердцем желал бы его не видеть – чтобы Газза его не забивал. Целый месяц до этого я молился: «Господи, избави нас от участия в игре Гаскойна». Вот в чем отличие футбола: разве какой-нибудь театрал пожелает, чтобы звезда не участвовала в спектакле? Нейтралы, конечно, наслаждались представлением Газзы, но таких на стадионе было мало. Болельщики «Арсенала», как и я, пребывали в ужасе, а фанаты «Тоттенхэма» пришли в буйный восторг (после того, как Гарри Линекер, обыграв защитника, закатил мяч в сетку), вернее сказать, они тогда совершенно сбесились – два гола за десять минут означали, что «Арсенал» похоронен. Вот вам и удовольствие. Так где же сходство с театралами, если футбольные болельщики подобным образом реагируют на самые великие моменты игры? Оно есть, но отнюдь не прямолинейное. Считается, что «Тоттенхэм» лучше «Арсенала», однако болельщиков у него меньше. А на команды, имеющие репутацию «интересных» («Вест Хэм», «Челси» или «Норвич»), вообще никто не ломится. То, как играет наш клуб, не имеет для нас особого значения, как не имеют значения и его победы. Мало кто сам выбрал, за кого болеть, – большинству это навязали. Наша команда может опуститься из второго дивизиона в третий, продавать лучших игроков, покупать футболистов, заведомо не умеющих играть, и в семисотый раз подряд накидывать мяч своему высоченному центр-форварду, – мы только ругаемся, уходим домой, а через две недели возвращаемся, чтобы снова страдать. Я в первую очередь фанат «Арсенала», а уже потом – просто футбольный болельщик (да, да, мне известны все приколы на этот счет). И я никогда не получу удовольствия от гола Гаскойна в наши ворота или чего-нибудь в том же роде. Однако я знаю, что такое зрелищный футбол, и искренне наслаждаюсь теми относительно немногими матчами, когда «Арсенал» демонстрирует действительно красивую, зрелищную игру. Я способен оценить достоинства чужой команды, но только если она не соперничает с «Арсеналом». Как все, я громогласно сетую по поводу пороков английского стиля и удручающего уродства футбола, в который играют английские команды, но в глубине души понимаю, что все это треп для паба и ничего больше. Жаловаться на скучный футбол – все равно что жаловаться на грустный финал «Короля Лира»: нет никакого смысла, и Алан Дурбан это понимал. Футбол – альтернативный мир, такой же серьезный и непредсказуемый, как настоящий, со своими заботами, разочарованиями, надеждами и иногда душевными взлетами. Я хожу на футбол по разным причинам, но только не ради развлечения. И когда в субботу я замечаю следы паники на угрюмых лицах окружающих меня людей, я понимаю, что они испытывают те же чувства. Для приверженного фаната зрелищный, развлекательный футбол – это нечто подобное рухнувшему в джунглях дереву: можно представить, что такое бывает, но оценить нельзя. Спортивные журналисты и завсегдатаи привилегированных лож – те же индейцы Амазонки, которые в чем-то куда образованнее нас, но зачастую знают гораздо, гораздо меньше, чем мы. Тот самый старый «Арсенал». «Арсенал» против «Брайтона» 01.11.80 Безликая игра двух безликих команд; сомневаюсь, чтобы кто-нибудь ее запомнил, если только не попал на стадион в первый или в последний раз; уверен, что оба мои спутника – отец и брат – забыли эту игру на следующий день. А у меня она отложилась в памяти только потому (только потому!), что тогда я был на «Хайбери» в последний раз с отцом. И хотя мы еще можем вместе сходить на футбол (недавно он даже что-то намекнул в этом роде), тот матч окружен ореолом конца эпохи. Команда была в том же состоянии, что и двенадцать лет назад, отец выглядел так, будто собирался пожаловаться на холод и обозвать «Арсенал» конюшней, а мне хотелось извиниться. Я чувствовал себя, как обычно – донельзя угнетенным, но теперь, сознавая свою угнетенность, страшился ее больше, чем в детстве. И команда была в своем духе: сродни всем этим кошмарикам, которые ее порождали, или это кошмарики были ее порождением, кто поймет? Но кое-что все-таки переменилось, и к лучшему – в особенности в моих отношениях с «другой» семьей. Мачеха перестала казаться мне Врагиней, и между нами появилась теплота, хотя еще несколько лет назад об этом нельзя было даже помыслить. С детьми же я всегда находил общий язык. Но самое главное, мы с отцом незаметно достигли такого состояния, когда футбол перестал быть главным способом нашего общения. Весь сезон 1980/81 года я, пока учился в педагогическом колледже, жил у них в Лондоне – впервые с тех пор, как вырос, и это было чудесно. Все стало складываться между нами (и стой поры продолжается) по-другому. Полагаю, что первый неудачный брак отца еще влиял на наши отношения, но все-таки нам удавалось вполне сносно их поддерживать. Хотя время от времени случались напряги и срывы, не думаю, что они были губительны или что сложности, которые у нас возникали, были сколько-нибудь серьезнее, чем у моих друзей с их отцами – сказать по правде, мы ладили лучше большинства из них. Но в то время я ни о чем таком не думал – победа над «Брайтоном» 2:0 на своем поле не имела особого значения, и я полагал, что мы с отцом еще не раз будем вместе смотреть футбол – к тому же, если вспомнить первый наш поход на стадион, он тоже был не совсем удачным. А пока мы трое сидим на трибуне: отец, наливающий из фляжки чай и ворчащий, что приходится смотреть все тот же самый чертов старый «Арсенал», я, надеющийся, что все переменится к лучшему, и неловко ерзающий на скамье, бледный, замерзший Джонатан, который, как я теперь понимаю, очень хотел, чтобы его брат и отец нашли бы в 1968 году какой-нибудь иной способ решить свои проблемы. Классная работа. «Арсенал» против «Манчестер Сити» 24.02.81 В то время я чувствовал себя совершенно потерянным и оставался в таком состоянии несколько следующих лет. Между одной игрой на своем поле (с «Ковентри») и следующей в середине недели (с «Манчестер Сити») я порвал со своей девчонкой; все, что бог знает сколько лет загнивало во мне, выплеснулось наружу, я начал преподавать в очень трудной школе Западного Лондона, а «Арсенал» свел вничью матч со «Стоком» и продул «Форесту». Странно было смотреть на игроков, которые точно так же выбегали на поле три недели назад: мне казалось, они будут играть совсем с другим настроением, приосанятся и избавятся от небрежности – ведь игра в Ковентри принадлежала совершенно иной эпохе. Если бы «Арсенал» играл каждый день, включая выходные, я бы не пропустил ни одного матча – они служили мне знаками препинания (что-то вроде запятых) между пустыми периодами, когда я слишком много пил, слишком много курил и изумительно быстро скидывал вес. Я запомнил эту игру, потому что она была самая первая, а другие вскоре начал забывать. Бог свидетель, на поле совершенно ничего не происходило, если не считать, что Талбот и Сандерленд умудрились пропихнуть по голу. Однако теперь, в связи с моей новой работой, я стал смотреть на футбол еще с одного ракурса. Мне пришло в голову, как, наверное, многим учителям такого же склада, что мои интересы (в особенности футбол и поп-музыка) пригодятся в классе и я сумею «слиться с детьми», поскольку могу оценить достоинства Джэма и Лори Канингхэма. Но я не понимал, что был столь же ребячливым, как мои интересы. Да, я находил общий язык со школьниками, и это давало мне своего рода допуск в их среду, но на процесс обучения никак не влияло. Самая главная проблема – отчего в моем классе временами царил настоящий кавардак – проистекала именно из нашего панибратства. – Я болельщик «Арсенала», – представляясь трудным второклассникам, заявил я поставленным учительским голосом. – Во придурок! – загундосили они в ответ. На второй или на третий день я попросил третьеклассников написать на листе бумаги название их любимой книги, любимого фильма или любимой песни, пустил лист по кругу, а сам тем временем пообщался с каждым из учеников. Таким образом я обнаружил, что сидевший на задней парте постоянно ухмыляющийся парень с прикольной прической (он отличался самым большим словарным запасом и лучшим стилем письма) тоже увлекается всем арсенальским. Но когда я признался в своей страсти, не случилось ни ожидаемого единения умов, ни братских, продолжительных объятий. – Вы? – Он удивленно поднял на меня взгляд. – Да что вы в этом понимаете? И тут я посмотрел на себя его глазами: какой-то зануда в галстуке, а лезет без мыла туда, куда ему хода нет, да еще улыбается как дурак! Я его понимал. Но в следующую секунду почувствовал, как в глубине моей души закипает ярость, рожденная тринадцатью годами ада на стадионе, к тому же мне совсем не хотелось лишаться самой яркой черты моей личности и превращаться в твидовую, засыпанную мелом безликость, и я взорвался. Рвущаяся из меня ярость выразилась в очень странной форме: мне захотелось схватить парня за лацканы, швырнуть о стену и завопить ему в лицо: «Я понимаю в этом столько, что тебе, гаденыш, не переварить за всю жизнь». Однако я сознавал, что так поступать нежелательно, и поэтому какое-то время что-то нечленораздельно бормотал, а потом, к своему удивлению, разразился (буквально изрыгая их) потоком вопросов: «Кто в шестьдесят девятом забил гол в финале на Кубок Лиги?», «Кто встал в ворота в семьдесят втором на стадионе „Вилла-парк“, когда Боба Уил-сона вынесли с поля?», «Кого мы взяли из „Сперз“ в обмен на Дэвида Дженкинса?» Я сыпал вопросами, и они, словно снежки, шлепались о макушку парня, а остальные ученики взирали на меня в изумленном молчании. В конце концов уловка сработала – по крайней мере мне удалось убедить мальчишку, что я не тот, за кого он меня принимал. И когда состоялась очередная игра (с «Манчестер Сити») – первая после моего взрыва в классе, – мы наутро спокойно и доброжелательно обсуждали острую нужду команды в новом полузащитнике, и до конца моей практики я не имел с этим учеником проблем. Но меня беспокоило другое: в ответ на выходку подростка я вновь призвал на помощь футбол, и это помешало мне повести себя по-взрослому. Учительство, как я считал, профессия зрелых людей, а я застрял в возрасте своего четырнадцатого дня рождения, то есть примерно в третьем классе. Тренер. Моя школа против их школы Январь 1982 года Я, естественно, видел «Кес» и сам смеялся над Брайаном Гловером, когда тот замысловатыми финтами обводил детишек, присуждал себе одиннадцатиметровые и сам комментировал происходящее. А мой друг Рей, заместитель директора школы в Кембридже (где я с некоторых пор работал учителем английского языка первой ступени, потому что там нашлась работа, потому что там нашелся приятель и потому что после года педпрактики я понял, что мне надо как можно дальше держаться от лондонских школ), так вот, он был бездонным источником всяческих историй о том, как директора назначали себя судьями на ответственные матчи и на второй минуте встречи прогоняли с поля пятнадцатилетнего светилу нападающего противника. Я прекрасно понимал, как школьный футбол заставлял педагогов выставлять себя поразительными дураками. Но что остается делать, если ваш пятый класс продувает 0:2 после первого тайма игры в футбольном дерби местных школ (хотя далеко не все школы участвовали в таких чемпионатах)? Приходится в перерыве кардинально менять тактику – у ребят ничего не получается, все девяносто минут они как попало лупят по мячу, а ты от бессилия и отчаяния орешь на них до хрипоты, и вдруг кто-то из твоих парней сравнивает счет. Как тут не подскочить фута на два, не двинуть кулаком по воздуху и не огласить окрестности недостойным и явно не учительским воплем? Но прежде чем ступни снова коснутся тверди, успеваешь вспомнить, кто ты такой и сколько лет твоим ученикам, и начинаешь ощущать себя абсолютным кретином. На поле. «Арсенал» против «Вест Хэма» 01.05.82 Оглядываясь назад, я понимал, что атмосфера на террасах сгущается и рано или поздно что-то непременно должно произойти, и это каким-то образом все изменит. На моем веку в семидесятых было больше насилия – что ни неделя, то драка, – но в начале восьмидесятых, когда появились миллуолские отряды и вестхэмские городские крепыши (а вместе с ними визитки этих групп на телах избитых жертв), английские фанаты с лозунгами в духе «Национального фронта» стали просто непредсказуемыми. Полиция конфисковывала ножи, мачете и другое оружие, зачастую не очень понятного назначения, какие-то штуки с шипами, и тогда же появилась фотография болельщика, у которого из носа торчал дротик. Прекрасным весенним утром 1982 года я повёл сына Рея – Марка (в то время подростка) на «Хайбери» и авторитетно по-стариковски растолковал ему, где и как могут возникнуть неприятности. Показал на правый верхний угол северной стороны и объяснил, что там, вероятно, собрались не надевшие своих цветов фанаты «Вест Хэма», которых либо возьмет в оборот полиция и тогда беды не жди, либо они попытаются пробиться под крышей туда, где собрались болельщики «Арсенала»; но внизу слева, где я стоял уже несколько лет, мы были в полной безопасности. Мне показалось, что он был мне благодарен за науку и опеку. Опытным взглядом я обозрел пространство и уверил мальчугана, что болельщиков «молотков» поблизости нет, и мы спокойно устроились смотреть игру. Но через три минуты после начала игры где-то за нами раздался ужасающий рев, а потом мы услышали звуки ударов. Нас швырнуло вперед, к полю. Снова всплеск шума за спиной – мы обернулись и увидели клубы желтого дыма. Кто-то воскликнул: «Черт возьми, да это же слезоточивый газ!», и хотя кричавший, слава богу, ошибся, среди зрителей возникла паника. Все подались вперед, и нас прижало к низкому ограждению, которое отделяло публику от поля. Другого выхода не было: Марк, я и еще сотни таких же болельщиков прыгнули на священный дерн именно в тот момент, когда «ВестХэм» готовился пробить угловой. Постояв несколько мгновений, мы поняли, что находимся в штрафной площади во время встречи команд первого дивизиона. Но тут раздался свисток судьи, который остановил игру, и наше участие в матче на этом закончилось. Нас препроводили на другую сторону стадиона под табло, и оттуда мы досмотрели игру в подавленном молчании. Но во всем этом присутствовала пугающая ирония. На «Хайбери» по периметру поля не было высокого барьера, иначе мы бы оказались в очень сложном положении. Через пару лет во время полуфинальной встречи на Кубок Футбольной ассоциации между «Эвертоном» и «Саутгемптоном» на стадионе «Арсенала» несколько сотен ополоумевших после победного гола фанатов «Эвертона» выскочили на поле, и Футбольная ассоциация решила (хотя потом опять передумала), что «Хайбери» нельзя использовать для полуфинальных матчей до тех пор, пока клуб не отгородит болельщиков от команд. Вечная благодарность «Арсеналу», который отказался выполнить это требование (помимо соображений безопасности, не захотел, чтобы забор ограничил обзор), хотя и лишился части дохода. А «Хиллсборо» обзавелся ограждением и до 1989 года считался вполне пригодным стадионом для игр такого уровня; пока, как раз на полуфинале Кубка Футбольной ассоциации между «Ливерпулем» и «Ноттингемом», не погибли люди. Виновником их смерти стало ограждение, то есть именно тот фактор, благодаря которому стадион получил разрешение на проведение полуфиналов: забор преградил зрителям дорогу – не позволил спастись на поле, и их раздавили. После матча с «Вест Хэмом» какого-то юного болельщика «Арсенала» пырнули неподалеку от арены ножом, и он умер прямо на улице – печальный итог того мрачного дня. В понедельник в школе я разразился перед обалдевшими второклассниками бредовой, напыщенной речью о природе насилия. Как умел, клеймил их стремление к хулиганскому самоукрашательству: их «доктормартинсы», зеленые летные куртки и волосы торчком – все, что служило своего рода символом хулиганства, но они были еще слишком юны, а я говорил слишком сбивчиво. И только позже я понял, каким казался блевотным, когда втолковывал компании провинциальных подростков, что одеваться круто – еще не значит, что ты сам такой крутой, и что стремление к крутизне – это жалкая мечта. Мюнстерсы и Квентин Крисп. «Саффрон Уолден» против «Типтри» Май 1983 года Я смотрю любой футбольный матч, в любое время, в любом месте и при любой погоде. В возрасте от одиннадцати до двадцати пяти лет я иногда наезжал на Йорк-роуд – вотчину «Мейденхэд Юнайтед Ате-ниан»; а время от времени отправлялся смотреть, как они играли на чужом поле (помню великий день, кажется, на стадионе «Чесхэм Юнайтед», когда они победили «Вулвертон» со счетом 3:0 и завоевали Берк-ширско-Бакингемширский кубок старшеклассников. А на «Фарнборо» из клубного домика однажды вышел человек и попросил приезжих фанатов поутихнуть). В Кембридже, если в тот день не играл «Юнайтед» или «Арсенал», я шел на Милтон-роуд – родину «Кембридж Сити», а когда начал преподавать, вместе со своим другом Реем отправлялся взглянуть на его племянника Леса, который и на вид и безукоризненным поведением напоминал Гарри Линекера, только в облике любителя, и играл за «Саффрон Уолден». Часть развлечения от любительского футбола получаешь благодаря зрителям. Прелюбопытные типы иногда попадаются – такие, у кого явно не все в порядке с головой, и их немало. Возможно, это происходит потому, что им годами приходится смотреть игру определенного качества (на трибунах арен команд первого дивизиона тоже встречаются ненормальные – мы с друзьями год за годом уворачиваемся от одного психа, который все время норовит придвинуться к нам поближе – но там они как-то незаметнее). На «Милтон-роуд» постоянно маячил один старикан – за обезоруживающую женственность его седых кудрей и морщинистое лицо мы прозвали его «Квентин Крисп». Все девяносто минут матча он в защитном шлеме на голове трусил вокруг поля, словно престарелая гончая (с отчаянным упорством стараясь замкнуть круг), и накидывался на боковых судей: «Вот уж я напишу на тебя в Футбольную ассоциацию!» На «Йорк-роуд» была, а может, и до сих пор есть, целая семья, которую за их заморскую и весьма неказистую внешность величали Мюнстерсами. Мюнстерсы постоянно претендовали на роль распорядителей толпы из двухсот зрителей, хотя те в их услугах нисколько не нуждались. А еще мне запомнился Гарри Тейлор: этот слегка подвинутый старичок по вторникам никогда не досматривал игры, потому что во вторник был банный день. И когда он появлялся на стадионе, болельщики на мотив «Харе Кришна» начинали скандировать: «Гарри, Гарри, Гарри, Гарри Тейлор!» Любительский футбол, видимо, по своей природе привлекает подобных людей, и я с полной ответственностью утверждаю, что сам из таких. Я всегда хотел найти место, где мог бы забыться как на футболе, но только чтобы не трястись из-за счета. Меня посетила мысль, что футбол – нечто вроде терапии новой эпохи: неистовое движение передо мной каким-то образом вбирает и растворяет все, что до этого находилось во мне. Но лечебного эффекта никогда не получалось. Я был слишком подвержен накалу страстей: меня отвлекали болельщики, крики игроков («Врежь ему по яйцам!» – так герой «Мейденхэда» Микки Четтертон призывал своего товарища по команде расправиться с особо энергичным фланговым), особая, вконец заезженная фонограмма, которая предваряла зрелище («Кембридж Сити» выходил на поле под музыкальную тему из «Матча дня», но в самый ответственный момент мелодия переходила в неистовый вой). И еще: стоило мне втянуться, как я начинал переживать: «Мейденхэд», «Кембридж Сити» и «Уолден» стали значить для меня больше, чем нужно, так что терапия не работала. Крохотный стадион «Саффрон Уолден» – одно из самых чудесных мест, где я смотрел футбол. Тамошние зрители казались на удивление нормальными людьми. А я ходил туда, потому что ходили Рей, Марк и их пес Бен; и еще потому, что там играл Лес. А когда поближе узнал игроков, мне понравился даровитый защитник, которого звали – ни за что не поверите – Альф Рамзи, по слухам, злостный курильщик, игравший в классическом стиле Гривза: такой же лодырь, забьет один-два гола за игру, а на остальное начхать. Когда «Уолден» приятным майским вечером победил «Типтри» 3:0 и что-то там завоевал, кажется, Эс-секский кубок старшеклассников, на стадионе ощущалась такая теплота, какую никогда не встретишь в профессиональном футболе. Немного приверженных зрителей, хорошая игра, футболисты, которые искренне любят свой клуб (Лес больше никогда ни за кого не играл и жил в одном городе со всеми товарищами по команде). После финального свистка болельщики выскочили на поле, и это совершенно не воспринималось как акт агрессии, бравада или захват пространства: зрители вышли поздравить братьев, сыновей, мужей. А основное ощущение фанатов известных профессиональных клубов – недовольство: с этим ничего не поделаешь – профессиональный спорт, если он дорог поклоннику, всегда раздражает. Но иногда очень хочется от этого отдохнуть, вообразить, будто игроки «Арсенала» все, как один, выходцы из четвертого или пятого округов Лондона, каждый где-то работает, а в футбол играют потому, что им это нравится и нравится выступать за свою команду. Сантименты, да и только, но клубы вроде «Уолдена» вызывают сантименты: иногда хочется, чтобы музыка, которая сопровождает выход арсенальцев на поле, начала бы пробуксовывать, как на стадионе «Кембридж Сити», а игроки переглянулись бы и громко расхохотались. Чарли Николас. «Арсенал» против «Лутона» 27.08.83 Неужели есть хоть малейшая возможность не замечать повсюду предзнаменований? Через два года, летом 1983-го, я завязал с работой, чтобы стать писателем, а через пару недель «Арсенал» против всех ожиданий подписал контракт с главным сокровищем английского футбола – Чарли Николасом, «пушечным ядром», игроком «Селтика», забившим в предыдущем сезоне в Шотландии пятьдесят с чем-то голов. Теперь, когда Чарли был у нас, я чувствовал, что никак не могу провалиться с моими заумными, но трогательными пьесами, первая из которых – о, бездонная сила воображения! – была о том, как школьный учитель превратился в писателя. Теперь просто рассуждать, что не следовало связывать карьеру Чарли со своей, но тогда я был не в силах устоять перед этим соблазном. Оптимизм Терри Нейла, Дона Хоуи и прессы в целом захватил меня. По мере того как летом 1983-го шумиха вокруг Чарли становилась все лихорадочнее (если честно, то таблоиды делали из него идиота еще до того, как он забивал мяч), я начинал верить, что газеты пишут обо мне. Очень может быть, грезил я, что в самом скором времени из меня тоже получится "пушечное ядро' телевизионной драмы и Уэст-Энда (хотя в то время я понятия не имел ни о том, ни о другом, а о сцене вообще высказывался весьма пренебрежительно). Но такое явное и синхронное совпадение всего этого до сих пор меня поражает. Последняя новая заря наступила в 1976 году, когда пришел Терри Нейл и в клубе появился Малкольм Макдональд. Тогда я собирался ехать в университет. Год спустя пришел Чарли (пару месяцев мы лидировали в первом дивизионе и играли хорошо, как никогда). А я оправился после ужасных заварух в Кембридже и перебрался в Лондон начинать новую жизнь. Наверное, футбольные команды, как и каждый из нас, обречены на неизбежную смену этапов в процессе своего существования, а у меня и у «Арсенала» их больше, чем у других, и потому мы так подходим друг другу. В этом смысле Чарли оказался очень точным индикатором моих удач. Вместе с другими сорока тысячами зрителей я был на его первом матче. «Арсенал» играл здорово, и хотя Чарли не забил ни одного мяча, он выполнил свою задачу, и мы победили 2:1. В следующей игре, уже после Рождества, на поле «волков», он стал автором двух голов. Потом во встрече с «Манчестер Юнайтед» выглядел апатичным и выпадал из команды: «Арсенал» сдал этот матч, и хотя счет был 2:3, фактически не начинал играть (надо сказать, что до 27 декабря Чарли не забил ни одного гола на «Хай-бери», а в тот день реализовал пенальти в игре с «Бирмингемом», и мы приветствовали его подвиг так, словно это были целых три мяча и не в ворота «Бирмингема», а в ворота «Тоттенхэма»). Первый сезон Чарли Николаса в «Арсенале» обернулся провалом как для него самого, так и для всей команды. И когда в конце ноября-начале декабря подвели результаты, Терри Нейл оказался не у дел. В это время другое «пушечное ядро» – от литературы – также не попало в цель: я закончил свою высокохудожественную пьесу, но получил ответ с вежливым и ободряющим отказом. Новый мой опус тоже завернули, правда уже не так любезно. Пришлось заниматься самой гнусной работой: частным репетиторством, корректурой чужих текстов, замещением учителей – только чтобы заплатить аренду. К Рождеству положение не изменилось, и, похоже, в течение ближайших нескольких лет какого-то прорыва не предвидится. Эх, надо было болеть за «Ливерпуль» и связать свою судьбу с Рашем, тогда бы к маю получил Букеровскую премию. В 1983 году мне было двадцать шесть лет, а Чарли Николасу только двадцать один; разглядывая на трибунах сотни таких же, как у него, причесок и серег, я внезапно понял, что мои уже редеющие волосы не пригодны для его стиля, и пожалел, что не могу вписаться в общество его подражателей; и еще я понял, что мои герои не стареют, как я: мне будет тридцать пять, сорок пять, пятьдесят, а им – никогда: Полу Мерсону, Рокки, Кевину Кэмпбеллу… я больше, чем на десять лет старше своих любимцев из нынешней команды. Даже ветеран – старина Дэвид О'Лири, чье положение в «Арсенале» совсем не то, что было прежде, – на год младше меня. Теперь Дэвида редко выпускают на поле в первом составе – заботятся о его скрипящих суставах и пошатнувшемся здоровье. Но это не имеет никакого значения – в действительности я все еще на двадцать лет моложе О'Лири и на десять лет моложе всех двадцатичетырехлетних. В каком-то смысле так оно и есть: они делали то, чего я никогда не смогу; иногда мне кажется: если бы я сам забил гол в ворота, что у северной стороны, и выбежал к своим фанатам, то сумел бы наконец распроститься с детством. Семимесячная икота. «Кембридж Юнайтед» против «Олдхэм Атлетик» 01.10.83 Так начался очередной типичный кембриджский сезон. Футболисты «Юнайтед» выиграли одну встречу, пару игр свели вничью и пару раз проиграли. Но они всегда так начинали. В октябре я с друзьями видел, как наша команда со счетом 2:1 обыграла «Олдхэм» (за который, кстати, выступали Энди Горам, Марк Уорд, Роджер Палмер) и скрылась в удобной непроглядности середины таблицы, а мы отправились домой, приготовившись к еще одному сезону пустоты. Таким он и получился. Между 1 октября и 28 апреля «Кембридж» не сумел переиграть «Пэлас» на своем поле, «Лидс» на чужом, «Хаддерсфилд» на своем, «Портсмут» на чужом, «Брайтон» и «Дерби» на своем, «Кардифф» на чужом, «Мидлсбро» на своем, «Ньюкасл» на чужом, «Фулхэм» на своем, «Шрубери» на чужом, «Манчестер Сити» на своем, «Барнсли» на чужом, «Гримсби» на своем, «Блэкберн» на чужом, «Свонси» и «Карлайл» на своем, «Чарльтон» и «Олдхэм» на чужом, «Челси» на своем, «Брайтон» на чужом, «Портсмут» на своем, «Дерби» на чужом, «Кардифф» и «Уэнсди» на своем, «Хаддерсфилд» и «Пэлас» на чужом, «Лидс» на своем, «Мидлсбро» на чужом, «Барнсли» на своем и «Гримсби» на чужом. Тридцать одна игра без единой победы – рекорд Футбольной лиги, причем семнадцать на своем поле… и все семнадцать я видел. И еще кое-что на «Хайбери». Пропустил я только одно поражение «Юнайтед» на своем поле, когда команда в третьем туре розыгрыша Кубка Футбольной ассоциации проиграла «Дерби» – девушка, с которой я в то время жил, решила в качестве рождественского подарка свозить меня в Париж (увидев дату на билетах, я постыдно не сумел скрыть своего разочарования, и она явно обиделась). А вот мой друг Саймон из семнадцати игр Лиги одолел шестнадцать: перед семнадцатой он раскроил голову о книжную полку в лондонской квартире, и его подруге пришлось спрятать ключи от машины, поскольку он на изумление все еще порывался отправиться из Фулхэма на «Эбби». Однако это ни в коей мере не стало испытанием моей преданности: у меня и в мыслях не было отвернуться от команды только потому, что она неспособна никого победить. На самом деле затянувшаяся череда поражений (и неизбежный переход в более низкий дивизион) породила некий драматизм, который в обычных обстоятельствах был бы невозможен. Когда выигрыш стал казаться невероятным исходом, мы начали приспосабливаться к новому порядку вещей: искать удовлетворение не в победе, а в чем-то другом – в голах, в ничьих, в стойкости пред ликом неблагосклонной судьбы (и команда нас не подводила и была поистине несчастна, как только может быть несчастна команда, которая за шесть месяцев ни разу не выигрывала). Все это становилось поводом тихого, подчас самоироничного торжества. А «Кембридж» за год приобрел хоть печальную, но все же славу: если раньше успехи клуба не удостаивались ни единой строки, то теперь о нем регулярно сообщалось в спортивных новостях. Даже через семь лет сказать, что в те годы был там, расценивается в некоторых кругах так, словно ты сам отмечен печатью уникальности. В этот период я уяснил для себя больше, чем за всю свою футбольную историю: понял, что мне не важно, насколько плохо обстоят дела, а результаты не имеют значения. Я уже говорил, что с радостью стал бы одним из тех, кто относится к местным командам, как к местным ресторанчикам, и моментально отворачивается от них, коль скоро там подсовывают несусветную гадость. Но, к сожалению (поэтому-то футбол то и дело сам вляпывается в дерьмо и неспособен его расхлебать), таких болельщиков, как я, очень много. Нам важно потреблять, а потребляемый продукт несуществен. Мелодия победы. «Кембридж Юнайтед» против «Ньюкасл Юнайтед» 28.04.84 В конце апреля «Ньюкасл» с Киганом, Бердсли и Уоддлом приехал на «Эбби». Команда находилась в верхних строках второго дивизиона, и для перемещения в первый ей требовалась победа, а «Кембридж» успел опуститься в самый низ турнирной таблицы. На первых минутах «Кембридж» получил право на пенальти и забил гол, но, памятуя о предыдущих матчах, в этом не было ничего воодушевляющего: за последние месяцы мы познали, насколько бесчисленны способы обращения преимущества в поражение. Однако гол с пенальти оказался единственным в игре; в последние пять минут «Кембридж» так старательно отбивал подальше мяч, словно сражался за Европейский кубок. Большинство игроков, которых призвали в основной состав из резерва, дабы прекратить разложение, еще ни разу не побеждали и теперь обнимались и радостно махали руками обезумевшим болельщикам. Впервые с октября прозвучала победная мелодия «I've Got a Lovely Bunch of Coconuts». Выигрыш у «Ньюкасла» не имел никакого значения – в следующем сезоне «Кембридж» вылетел из второго дивизиона, – но после безрадостной зимы эти два часа показались незабываемыми. В тот день я посетил «Эбби» в последний раз – решил бежать из Кембриджа и от «Юнайтед» обратно в Лондон, к «Арсеналу». Игра с «Ньюкаслом» – чудаковатая, смешная, где-то радостная, где-то надрывающая душу и очень личная, каким обычно не бывает футбол (на стадионе присутствовало не больше трех тысяч болельщиков), стала достойным прощанием с клубом. Иногда мне начинает казаться, что болеть за команду первого дивизиона – бесполезное, неблагодарное дело, – и тогда я чувствую, что скучаю по «Юнайтед». Пит. «Арсенал» против «Сток Сити» 22.09.84 Я постоянно слышу: Тебе надо познакомиться с моим приятелем! Он настоящий фанат «Арсенала». Знакомлюсь и обнаруживаю, что он в лучшем случае следит за результатом состоявшихся игр по воскресным газетам, а в худшем – не может назвать фамилии ни одного игрока со времен Денниса Комптона. Подобные знакомства вслепую ни к чему не приводят: я слишком требователен, и таким горе-болельщикам со мной неинтересно. Так что я совсем ничего не ожидал, когда перед матчем со «Стоком» на Севен-Систерз-роуд меня представили Питу. Но встреча оказалась судьбоносной, и мы, можно сказать, нашли друг друга. Он, как и я, был (и остается) помешанным на футболе, и у него такая же, как у меня, нелепая память. И он тоже девять месяцев в году живет по расписанию игр и программе телетрансляций. И, подобно мне, впадает в мрачность после поражений. Подозреваю, что он бредет по жизни так же, как я, и, не очень понимая, что с ней делать, заполняет пустоты «Арсеналом», вместо того чтобы насытить чем-нибудь иным. Но таковы уж мы все. Мне стукнуло двадцать семь, когда мы с ним познакомились, и если бы не он, через несколько лет я, наверное, отошел бы от клуба. Приближался возраст, когда такие отходы случаются (хотя обычные вещи, к которым совершается при этом приближение – дом, дети, любимая работа, – в моем случае были абсолютно ни при чем). Но встреча с Питом все изменила: мы с новой силой почувствовали вкус ко всему тому, что обостряет футбол, и «Арсенал» опять стал заползать в наши души. Возможно, этому процессу способствовало время: в начале сезона 1984/85 года «Арсенал» несколько недель лидировал в первом дивизионе. Николас играл в полузащите с захватывающим дух мастерством, Маринер и Вудкок составили в нападении такой сыгранный дуэт, какого у нас давно уже не было, защита надежно перекрывала подступы к воротам, и во мне снова вспыхнули искорки надежды – я в который раз поверил: если наступят перемены для команды, они могут наступить и для меня (но к Рождеству, после серии разочаровывающих неудач, мы опять оказались в пучине отчаяния). Быть может, если бы мы с Питом познакомились в начале следующего, неудачного сезона, все бы сложилось иначе – не было бы побудительного мотива настолько сблизиться во время первых, самых важных для нас игр. Хотя, если честно, я сильно подозреваю, что мастерство «Арсенала» тут ни при чем: дело было в нашей общей неспособности продолжать жить без «Хайбери» и в нашей общей потребности сотворить себе иглу, которая защитила бы нас от ледяных ветров середины восьмидесятых и нашего приближаю щегося тридцатилетия. С тех пор как в 1984-м мы познакомились с Питом, я пропустил на стадионе «Арсенала» меньше полудюжины игр (четыре из них в самый первый год – все по причине продолжающихся пертурбаций в моей личной жизни, – однако ни одной за последние четыре сезона) и больше, чем обычно, ездил на чужие поля. И хотя есть такие болельщики, которые десятилетиями не пропускают вообще ни одной игры, я бы удивился итогам своей посещаемости, если бы узнал о них в 1975-м, когда в течение нескольких месяцев думал, что перерос свое увлечение футболом, и перестал ходить на стадион, или в 1983-м, когда мои отношения с клубом были сердечными, вежливыми, но отчужденными. Пит подтолкнул меня к тому, чтобы переступить черту, и временами я не знаю, благодарить его за это или нет. «Эйзель». «Ливерпуль» против «Ювентуса» 29.05.85 Бежав из Кембриджа в Лондон летом 1984-го, я нашел работу преподавателя английского языка как иностранного в школе Сохо – временное занятие, которое тем не менее продолжалось четыре года (все, во что я втравлялся в забытьи, по случаю или с испугу, всегда длилось дольше, чем вроде бы требовалось). Но мне нравилась моя работа и нравились ученики – в большинстве своем ребята из Западной Европы, с удовольствием изучавшие мой предмет. И хотя преподавание оставляло достаточно времени, чтобы писать, я не родил ни строчки и коротал долгие вечера в кофейне на Олд-Кемптон-стрит в обществе других педагогов или толпы очаровательных молодых итальянцев. Прекрасный способ убивать время. Они кое-что понимали в футболе, и эта тема периодически всплывала на занятиях по разговорной практике. И когда 29 мая итальянцы принялись жаловаться, что у них нет телевизора и они не смогут посмотреть, как «Юве» разгромит «Ливерпуль» в финале Европейского кубка, я взял ключи и предложил вместе посмотреть матч в школе. Их было много, а я один и единственный неитальянец. Меня настолько задела их веселая агрессивность и тронул собственный смутный патриотизм, что на весь тот вечер я превратился в болельщика «Ливерпуля». Когда я включил ящик, там все еще трепались Джимми Хилл и Терри Венейблс; я приглушил звук, Чтобы поговорить с учениками об игре, и пока мы дожидались начала встречи, написал на доске несколько терминов. Но когда учебная тема иссякла, ребята стали спрашивать, почему не начинается трансляция и о чем говорят англичане на экране, – только тогда я сообразил, что произошло. Пришлось объяснить симпатичным итальянским парням и девчонкам, что в Бельгии английские хулиганы стали причиной смерти тридцати восьми человек – в основном болельщиков «Ювентуса». Не знаю, что бы я почувствовал, если бы смотрел трансляцию дома. Наверное, то же самое, что и в школе: ярость, отчаяние и невероятный, лишающий сил стыд. Может быть, не потянуло бы так извиняться – снова, снова и снова. Но в уединении комнаты я бы скорее всего расплакался, а в школе не смог. Вероятно, почувствовал, что это уж слишком – рыдающий англичанин перед кучкой итальянцев в день «Эйзеля». Весь 1985 год наш футбол безостановочно шел в том же направлении. Случились ужасные миллуолские беспорядки в Лутоне, когда полицию оттеснили и дела зашли гораздо дальше, чем на английской почве (именно тогда госпожа Тэтчер ввела свою абсурдную систему удостоверений личности); затем беспорядки во время встречи «Челси» и «Сандерленда», когда фанаты «Челси» выскочили на поле и напали на игроков противника. Подобные инциденты происхо дили из недели в неделю, так что «Эйзель» приближался с неизбежностью Рождества. Удивительнее всего было то, что гибель людей повлекла такая безобидная вещь, как набег – обычная практика половины юных болельщиков в Англии, которые таким образом стремились устрашить противника и поразвлечь себя. Но болельщики «Ювентуса» – парни и девицы из среднего класса – этого не знали, да и откуда им было знать? Они не изучали хитроумную психологию английской толпы, которую мы впитали, сами того не замечая. И, завидев летящую в их сторону орущую ораву английских хулиганов, запаниковали и бросились к границе сектора. Ограждение рухнуло, возникла паника, и жертвы были затоптаны. Жуткая смерть. И не исключено, что мы наблюдали, как люди расставались с жизнью. Помните бородатого мужчину, похожего на Паваротти? Он тянул руку, стараясь выбраться, но никто не мог ему помочь. Многие из арестованных болельщиков «Ливерпуля» казались искренне озадаченными. В некотором смысле их преступление заключалось всего лишь в том, что они были англичанами: обычная практика их культуры, перенесенная туда, где ее не поняли, убила людей. «Убийцы! Убийцы!» – кричали в декабре после трагедии на «Эйзеле» болельщики «Арсенала» болельщикам «Ливерпуля». Но я подозреваю, что в аналогичных обстоятельствах любая группа английских фанатов повела бы себя точно так же. Заметьте, что эти обстоятельства включают некомпетентное поведение местной полиции (в своей книге «Чемпионы Европы» Брайан Глэнвилл вспоминал, как бельгийская полиция была поражена тем, что беспорядки случились еще до начала игры. Стоило фликам позвонить в любой городской полицейский участок Англии, и их бы просветили на этот счет). Прибавьте сюда же до удивления ветхий стадион, раздраженные группы противоборствующих болельщиков и некомпетентность футбольных властей. Вот вам почва, чтобы все повторилось вновь. Думаю, именно поэтому я так устыдился событий того вечера: знал, что болельщики «Арсенала» способны совершить то же самое. И еще я знал: если бы на «Эйзеле» играл не «Ливерпуль», а «Арсенал», я бы тоже непременно был там – не дрался, не бежал на соперника, но тем не менее был бы плоть от плоти общности людей, которая породила трагедию своим поведением. Тот, кто обходится с футболом подобным образом – как с ним обходятся сплошь и рядом, – неизбежно пропитывается запахом зверя и должен этого стыдиться. Ибо реальный смысл трагедии заключается в следующем: футбольные болельщики могли видеть в прямой трансляции, скажем, миллуол-лутоновские беспорядки или поножовщину во время встречи «Арсенала» с «Вест Хэмом», прийти в ужас, расстроиться, но при этом не ощутить никакой личной причастности. В большинстве своем мы не понимаем преступников и не отождествляем себя с ними. Однако детские забавы в Брюсселе определенно и безоговорочно принадлежат к континууму на первый взгляд безобидных, но явно угрожающих действий – таких, как враждебные выкрики, презрительные жесты и прочее, – все, чем на протяжении двадцати лет занимается агрессивное меньшинство фанатов. Другими словами, «Эйзель» – это неотъемлемая часть нашей культуры, включая меня, и каждый из нас внес в ту трагедию свой вклад. Никому не удастся, глядя на болельщиков «Ливерпуля», спросить (как спрашивали во время лутонского инцидента и матча «Челси» на Кубок Лиги): «Кто они такие, эти люди?» Потому что нам известен ответ. Мне до сих пор не удается понять, как я смог в тот день смотреть игру. Следовало выключить телевизор, попросить ребят разойтись и однозначно решить, что футбол больше для меня ничего не значит. Впрочем, в течение некоторого времени так оно и было. Все мои знакомые – где бы они ни смотрели трансляцию – тоже не отходили от телевизоров. А у нас в школе никого уже не интересовало, кто завоевал Европейский кубок, хотя все-таки оставался последний неизгладимый след увлечения, заставивший обсуждать сомнительный одиннадцатиметровый, благодаря которому «Ювентус» победил со счетом 1:0. Я надеюсь, что могу объяснить все связанные с футболом абсурдности, но эта – за пределами всякой логики. Смерть стоя. «Арсенал» против «Лестера» 31.08.85 Сезон после трагедии на «Эйзеле» был самым ужасным из всех, какие я помню. И не только из-за плачевной формы «Арсенала», хотя и из-за нее тоже (к сожалению, должен признаться, что если бы мы победили в Лиге или завоевали Кубок, я смог бы смотреть на случившуюся трагедию как бы издалека); все отравляло майское происшествие. Ворота, которые неприметно наклонялись многие годы, перекосились еще сильнее, а зияющие дыры на террасах стали внезапно бросаться в глаза. Атмосфера во время матчей была подавленной. Без выхода на европейские соревнования второе, третье и четвертое места в Лиге потеряли всякое значение (раньше высокие места гарантировали участие в состязаниях на Кубок УЕФА); и, как следствие, игры первого дивизиона во второй половине сезона стали бессмысленнее обычного. Одна из моих учениц-итальянок, обладательница сезонного билета на игры «Ювентуса», узнав, что я болельщик «Арсенала», попросила сводить ее на игру с «Лестером». И хотя мне не часто попадались увлеченные футболом юные европейки, я колебался, несмотря на заманчивую возможность обсудить с ней отличия ее страсти от моей. Дело не в том, что я не хотел брать молодую даму на северную сторону, где стояли наши головорезы (пусть итальянку, пусть поклонницу «Ювентуса», всего через три с половиной месяца после трагедии на «Эйзеле»): и она, и ее приятели уже имели возможность познакомиться с симптомами английской болезни. От моих неуклюжих истовых извинений за фанатов «Ливерпуля» она отмахивалась, но я стыдился всего на свете: ужасного футбола, который демонстрировал «Арсенал», полупустого стадиона и притихших, неактивных зрителей. Однако она заявила, что получила удовольствие и что «Ювентус» в начале сезона бывает таким же квелым (через четверть часа после начала игры «Арсенал» повел в счете и все оставшееся время пытался сохранить преимущество). Я не стал ее просвещать, что это наше обычное состояние. В предыдущие семнадцать лет моего увлечения футболом поход на любой матч всегда приобретал еще и иное значение, кроме несусветно сложного и искаженного прямого восприятия игры. Даже если мы не побеждали, всегда оставались Чарли Джордж и Лайам Брейди, шумные толпы болельщиков, социопа-тические волнения, «Кембридж Юнайтед», отчаянные набеги и бесконечные кубковые переигровки «Арсенала». Но, глядя на все это глазами итальянской девушки, я понял, что после «Эйзеля» все оборвалось – теперь футбол обнажен до своего непосредственного подтекста. А иначе я, как и тысячи других болельщиков, смог бы, без сомнений, бросить свое увлечение. Снова пьянство. «Арсенал» против «Герефорда» 08.10.85 Следует разграничивать хулиганство на домашних матчах и то, что свойственно английским фанатам за рубежом. Большинство болельщиков, с которыми я общался, утверждали, что у нас в Англии спиртное не особенно влияет на насилие (случались акты вандализма даже во время утренних матчей, хотя их специально проводили так рано, чтобы люди не успели забежать в паб). Но плыть за границу на пароме с беспошлинным баром, потом ехать на поезде и коротать двенадцать часов в чужом городе – совсем другое дело. Были свидетельства массового пьянства ливерпульских болельщиков перед трагедией на «Эйзеле» (правда, йоркширская полиция позорно отрицала, что выпивка сыграла свою роль на «Хиллсборо»), и есть подозрение, что многие выходки англичан – в Берне, Люксембурге, Италии – подогревались (если не вызывались) алкоголем. После «Эйзеля» мы запоздало, но мучительно подвергали себя самобичеванию; и всегда в центре внимания оказывалось спиртное, так что в начале нового сезона его продажу на английских стадионах запретили. Это разозлило определенную часть болельщиков, которые утверждали, что выпивка имеет слабое отношение к хулиганству, а смысл акции – уклониться от кардинальных действий. Все не так, жаловались люди: и отношения между болельщиками и клубами, и состояние спортивных арен, где отсутствовали элементарные удобства, и невозможность фанатам представлять свои интересы ни в одном ответственном органе, а теперь еще запрет на продажу алкогольных напитков, хотя все знают, что надраться куда реальнее в пабах, учитывая количество зрителей на стадионе и пропускную способность буфетов, – так что проку от этого запрета ровным счетом никакого. Доводы, конечно, убедительные, но, с другой стороны, разве можно утверждать, что большое количество туалетов на стадионах и представительство болельщиков во всех советах директоров клубов предотвратило бы трагедию на «Эйзеле»? Истина в том, что запрет на продажу алкогольных напитков не принес (и не мог принести) никакого вреда, более того – предотвратил пару-тройку драк. И, как минимум, продемонстрировал наше раскаяние. Эта акция – пусть малая, но все же заметная дань тем, кто в Италии потерял своих близких, потому что какие-то зеленые недоумки слишком много залили за воротник. А что произошло дальше? Клубы взвыли, поскольку это нарушало их отношения с самыми массовыми болельщиками, и в итоге начались послабления. Восьмого октября – через семнадцать недель после «Эйзеля» – я, Пит и еще двое наших приятелей, купив билеты на нижнюю западную трибуну кубкового матча Лиги, с удивлением обнаружили, что мы можем пропустить по стаканчику, чтобы не замерзнуть: правило стало читаться по-иному – из «Никакого спиртного» превратилось в «Никакого спиртного вблизи поля», словно именно сочетание дерна и алкоголя вызывало приступы агрессивности и превращало нас в маньяков. На этом закончилась наша епитимья. Остается задаться вопросом: что предпринимают клубы для доказательства того, что мы способны себя обуздать и, однажды встретившись с какой-нибудь европейской командой, не сотрем в порошок половину ее болельщиков? Полиция что-то делает; болельщики что-то делают (именно постэйзелевское настроение отчаяния породило фильм «Штрафной удар», клубные фанатские издания, Ассоциацию любителей футбола и грамотную, страстную, умную речь Рогана Тейлора, которую он произнес спустя четыре года, после трагедии «Хиллсборо»); а вот клубы – боюсь, что клубы ничего. Провели маловразумительную акцию с запретом продажи спиртного, а когда поняли, что лишились нескольких монет, вернули все на круги своя. Затор. «Астон Вилла» против «Арсенала» 22.01.86 «Арсенал» против «Астон Виллы» 04.02.86 Январская 1986 года четвертьфинальная игра розыгрыша Кубка Футбольной лиги, которая проходила на стадионе «Астон Виллы», – лучшее из всего, что я запомнил: прекрасная арена, где я не был с самого детства, и достойный итог (1:1 – в первом тайме гол забил Чарли Николас, а во втором, при полном преимуществе, удачные моменты не реализовали Рикс и Куинн). И еще историческая деталь: морозный январский воздух (во всяком случае, морозный в той местности) был словно настоян на марихуане – такого я раньше на трибунах не замечал. После Рождества стало наблюдаться нечто вроде мини-возрождения: когда дела пошли совсем неважно, мы в первую субботу обыграли «Ливерпуль» на своем поле, а в следующую «Манчестер Юнайтед» на поле противника (хотя до того продули «Эвертону» 1:6 и три субботы подряд не могли открыть счета: во вторую субботу у себя дома сыграли по нолям с «Бирмингемом» – командой, которая вылетела из премьер-лиги, и таким образом продемонстрировали самый плохой футбол за всю историю первого дивизиона). Мы расслабились и – невероятная глупость – позволили себе на что-то надеяться, но с февраля и до конца сезона все опять пошло наперекосяк. Переигровка четвертьфинала розыгрыша Кубка Лиги с «Виллой» на своем поле – самый кошмарный день в моей жизни и очередной спад в отношениях с клубом. Дело не только в том, как мы проиграли (Дон Хоуи поставил Маринера в полузащиту, а Вудкока посадил на скамью запасных); не только в том, что в розыгрыше Кубка уже не осталось сильных противников и нам открывалась прямая дорога на «Уэмбли» (если бы мы обыграли «Виллу», то встретились бы в полуфинале с «Оксфордом»); не в том, что мы шестой год подряд ничего не завоевывали. Положение было гораздо хуже, хотя и все вышеперечисленное не радовало. Моя нескончаемая депрессия рвалась наружу, а происходившее на «Хайбери» напоминало ночные кошмары. Но и это еще не все: я, как всегда, хотел, чтобы «Арсенал» мне показал, что плохое – не вечно, что есть возможность сломать стереотип и черная полоса близится к концу. А «Арсенал» словно бы задался целью демонстрировать совершенно обратное: мол, пропасть – это навсегда: такие люди и такие клубы неспособны найти выход из пространства, в которое сами себя заключили. В тот и в последующие дни мне не переставало казаться, что и я, и «Арсенал» совершили слишком много ошибок и так долго пускали все на самотек, что уже ничего не исправить; вернулось на этот раз еще более пугающее ощущение, что я навсегда привязан и к клубу, и к этой неполноценной жизни. Меня ошарашило и измочалило поражение (1:2 – на последней минуте). На следующее утро моя девушка позвонила мне на работу и, уловив в моем голосе уныние, спросила: – Что случилось? – А ты разве не слышала? – жалобно отозвался я. Она разволновалась, а когда узнала, в чем дело, на секунду успокоилась – всего лишь на секунду, ибо сразу же вспомнила, с кем имеет дело, а потому постаралась изобразить самое искреннее сочувствие. Я знал, что она не понимает моей боли, но не решился объяснить, что существует такой затор, такой тупик, из которого мне не выбраться, пока не выберется «Арсенал»… глупая, вздорная мысль (совершенно искажающая смысл перевода команды в низший дивизион); но хуже было другое – я искренне в это верил. Расчистка затора. «Арсенал» против «Уотфорда» 31.03.86 Я думаю, что не только результаты игр после памятной встречи с «Виллой» навели совет «Арсенала» на мысль, что пора действовать, хотя сами по себе эти результаты были плачевными (и особенно проигрыш кубковой встречи в Лутоне, который вошел в "Историю «Арсенала» за 1985-1986 годы, выпущенную на видеокассетах, и, как считается, стал причиной отставки Дона Хоуи, хотя всем известно, что это не так и Хоуи ушел после победы 3:0 над «Ковентри», потому что узнал, что председатель Питер Хилл-Вуд вел за его спиной переговоры с Терри Венейблсом). После игры с «Виллой» и до его отставки на северной стороне часто скандировали: «Хоуи, вон!» Но когда он ушел, оставшаяся без руководства команда затрещала по швам, и выкрики возобновились, только уже в адрес председателя. Я к ним не присоединялся: понимал, что совет ведет дела спустя рукава, однако предпринимает хоть какие-то действия. Понимал, что «Арсенал» – сборище чрезмерно оплачиваемых перезревших звезд. Команда никогда не опустится на самое дно, но и не сумеет никого победить, и от этого застоя хотелось в отчаянии выть. Девушка, которая честно пыталась меня понять после игры с «Виллой», но, конечно, не сумела, отправилась со мной на матч с «Уотфордом», и это был ее первый футбольный опыт. Нелепое знакомство: на стадионе не больше двадцати тысяч зрителей, да и те явились только для того, чтобы выразить свое глобальное неудовольствие всем, что происходило (я сам принадлежал к другой категории – я пришел потому, что всегда был там). Игроки «Арсенала» потолкались по полю около часа и пропустили два мяча, и тогда произошло нечто странное: северная трибуна поменяла объект поддержки – громким ревом стала приветствовать любую атаку «Уотфорда» и при каждом промахе (а их насчитывались сотни) удрученно тянула «у-у-у-у!». С одной стороны, смешно, но с другой – безнадежно: болельщики настолько во всем разочаровались, что выразили свое презрение команде наиболее обидным способом – повернулись к ней задом, хотя в каком-то смысле это была палка о двух концах. Но понимание того, что дно достигнуто, принесло облегчение: кто бы ни возглавил команду (Венейблс поторопился дать понять, что он не собирается влезать в это болото), ниже опускаться было некуда. После игры у главного входа состоялась демонстрация, однако, чего добивались эти люди, было неясно: одни требовали возвращения Хоуи, другие просто давали выход накопившейся злости. Мы потолкались среди них, но никто из моей компании не испытывал необходимой для участия в подобном действе ярости. Я не забыл, как по-детски, мелодраматично вел себя, когда после игры с «Виллой» говорил со своей подругой по телефону. Отчасти демонстрация болельщиков была мне даже выгодна, ибо оправдывала в глазах недоумевающей девушки мое дурное настроение: пусть видит, что я не один такой, нас много – тех, кто переживает о судьбе «Арсенала» больше, чем о чем-либо другом. Вот оно – то, что я тщетно пытался объяснить: футбол – не развлечение и не способ ухода от действительности, а особый мир. Я почувствовал себя отмщенным. 1986-1992 Джордж. «Арсенал» против «Манчестер Юнайтед» 23.08.86 Моя мать держит двух котов: одного зовут О'Лири, другого Чиппи – прозвище Лайама Брейди, а на стенах гаража до сих пор видны следы сделанных мною двадцать лет назад надписей мелом: «Рэдфорд за Англию!», «Чарли Джордж!» Если моей сестре Джилл немного помочь, она и сейчас вспомнит имена игроков того состава «Арсенала», который добился двойной победы. Как-то в мае 1986 года Джилл позвонила мне в лингвистическую школу. В тот период она работала на Би-би-си, а корпорация, по мере поступления главных новостей, объявляла их для сотрудников по громкой связи. – Джордж Грэм, – произнесла она. Я поблагодарил и повесил трубку. Вот так всегда в нашей семье. Я чувствовал угрызения совести, ибо футбол вторгается не только в мою, но и в их жизнь. Довольно неожиданное назначение: что бы ни говорил теперь председатель, Джордж был вторым или даже третьим кандидатом. И не получил бы этот пост, если бы не запомнился своей игрой за «Арсенал», когда я только начинал ходить на стадион. Он пришел из «Миллуола», который спас от вылета в низший дивизион, а потом вытянул в более высокий, но я не заметил, чтобы он хватал с неба звезды. И беспокоился, что, не обладая достаточным опытом, Джордж отнесется к «Арсеналу» как к очередной команде второго дивизиона, станет мыслить мелко, экономить и думать не о том, как переиграть другие клубы, а о том, как сохранить пост. И поначалу мои страхи получили подтверждение. За год он приобрел одного Перри Гроувза – за 50 тысяч фунтов у «Колчестера» – и тут же продал Мартина Киоуна, а затем Стюарта Робсона – молодых игроков, которых мы знали и любили. Команда обеднела: Вудкок и Маринер ушли, Кейтон собирался последовать их примеру, а новых футболистов Джордж упорно не покупал. Первую игру «Арсенал» выиграл у «Манчестера» (гол на последних минутах забил Чарли Николас), и мы расходились со стадиона, испытывая чувство настороженного удовлетворения. Но следующие две закончились безвольными поражениями, и в середине октября у Джорджа начались неприятности. Затем последовала нолевая ничья с «Оксфордом» – такая же убогая, как все, что мы видели в последние шесть лет, и зрители на трибунах, выведенные из себя предполагаемой скупостью Джорджа, уже начали выкрикивать в его адрес оскорбления. И тут в середине октября мы разнесли «Саутгемптон» 4:0 (хотя надо признать, что все четыре мяча забили, когда был заменен травмированный вратарь противника) и на пару месяцев захватили лидерство в дивизионе. Однако Джордж сделал гораздо больше: он превратил «Арсенал» в нечто такое, что ни один человек, которому еще не стукнуло пятидесяти, ни разу не видел на «Хайбери», и в буквальном смысле спас всех болельщиков клуба. А счет… в ситуациях, когда фанаты надеялись максимум на один гол, команда стала регулярно забивать четыре, пять и даже шесть. В последние семь месяцев три разных игрока «Арсенала» пять раз делали хет-трик в одном матче. Встреча с «Манчестер Юнайтед» была символична еще и по другой причине: с нее начиналось действие моего сезонного билета. Летом мы с Питом приобрели абонементы, хотя и не связывали с новым тренером никаких надежд – просто мы примирились с безнадежностью своей страсти, перестали притворяться, что футбол – мимолетная прихоть и мы будем ходить не на все, а только на некоторые игры. Я загнал кипу разовых билетов и на вырученные деньги накрепко связал свою судьбу с судьбой Джорджа, о чем потом не раз горько сожалел, впрочем, как правило, недолго. Самая тесная футбольная связь – естественно, между болельщиком и клубом. Однако отношения болельщика и тренера бывают не менее прочными. Игроки не часто способны менять эмоциональный настрой нашей жизни, а тренерам это под силу, и когда назначают нового, у нас возникают мечты грандиознее тех, что вызвал приход предыдущего. Отставка или увольнение тренера «Арсенала» воспринимается не менее болезненно, чем кончина монарха: Берти Ми ушел примерно в то же время, что и Гарольд Уилсон, но нет сомнений, что первое событие значило для меня гораздо больше, чем второе. Премьер-министры, какими бы они ни были оголтелыми, злобными и несправедливыми, не играют в моей жизни такой роли, как тренеры «Арсенала». Четверых наставников «канониров», с которыми меня породнил футбол, я и в самом деле стал воспринимать как родственников. Берти Ми был для меня дедушкой – добрым, немного не от мира сего, из того поколения, которое я не понимал; Терри Нейл – кем-то вроде отчима: свойский, юморной, но не любимый, как бы он ни лез вон из кожи; Дон Хоуи – суровым, флегматичным дядюшкой, нежданно сведущим в карточных фокусах на рождественской вечеринке. А вот Джордж… Джордж был для меня отцом – не таким сложным, как настоящий, но зато более пугающим (он, на удивление, походил на моего старика: высокий, безукоризненно ухоженный мужчина с явным пристрастием к строгой, дорогой одежде). Джордж мне снился не реже, чем отец. В моем воображении он, как и в жизни, был твердым, целеустремленным, загадочным; обычно корил меня, застав за каким-нибудь непотребным делом, чаще всего сексуального свойства, и я жутко раскаивался. А бывало и наоборот – он что-то крал или кого-то бил, и я от унижения просыпался. Я не любил долго вспоминать эти сны или задумываться над их смыслом. Джордж закончил свой пятый год в «Арсенале» так же, как начал первый – игрой с «Манчестер Юнайтед», но на этот раз «Хайбери» захлестнуло радостное чувство уверенности, предвкушения победы: мы выиграли чемпионат 1991 года примерно за сорок пять минут до начала матча – трибуны шумели, пестрели яркими цветами и сияли улыбками. На парапете верхнего западного яруса развернули огромный плакат: «Джордж знает»: всего два слова, но как они перекликались с моими сыновьими чувствами к этому человеку! Джордж действительно знал, чем могут похвастаться немногие отцы, и в тот волшебный день все его непостижимые решения (продажа Лукича, приобретение Линигана и даже упорство с Гроувзом) казались несказанно мудрыми. Наверное, маленькие мальчики мечтают именно о таких отцах – чтобы действовали и не объясняли своих поступков, побеждали, а потом говорили: «Вот, ты сомневался, а я оказался прав. Теперь будешь верить мне». Прелесть футбола в том и заключается, что он позволяет воплотить в жизнь несбыточную детскую мечту. Мечта мужчины. «Арсенал» против «Чарльтон Атлетик» 18.11.86 Характерный штрих: я прекрасно помню ее первую игру, а она нет. Секунду назад я сунул голову в дверь спальни и спросил: с кем мы в тот день играли, какой был счет и кто забил голы? Она сумела сказать только, что победил «Арсенал» и один гол забил Найл Ку-инн (на самом деле счет был 2:0, но второй мяч – заслуга защитника «Чарльтона»). Откровенно говоря, в начале знакомства мы никак не могли поладить (исключительно по моей вине), и совершено не верилось, что наши отношения продлятся хоть сколько-нибудь долго. Теперь она утверждает, что не сомневалась: очень недолго, и потому сырым, холодным ноябрьским вечером отправилась на матч с «Чарльтоном», ибо считала, что впереди не много возможностей сходить со мной на футбол. Игра получилась не «ах», но вполне на уровне – «Арсенал» только начал преодолевать вторую половину своего беспроигрышного марафона из двадцати двух матчей, – зрители были на взводе, на трибунах царило приподнятое настроение, в команде играли молодые ребята (Рокки, Найл, Адаме, Хейес, который почему-то сделался ее любимчиком), и играли хорошо, а в предыдущую субботу все фаны ездили в Саутгемптон смотреть на нового лидера Лиги. Она тянула шею, стараясь увидеть все, что только было возможно, а после встречи мы сидели в пабе, и она заявила, что не прочь сходить на футбол еще разок. Обычные женские фразочки, которые следует понимать так: в другой жизни, а то и никогда. Я ответил: конечно, всегда пожалуйста, и она моментально спросила, играет ли «Арсенал» на «Хайбери» в будущую субботу. «Арсенал» играл – и она снова пошла на стадион и до конца сезона посмотрела почти все наши «домашние» матчи. Даже ездила на «Вилла-парк» и другие лондонские арены, а потом купила сезонный билет. Она до сих пор регулярно ходит на стадион и без труда отличает игроков «Арсенала», но нет никаких сомнений, что ее энтузиазм угасает. А мой, неизменный, все больше раздражает ее по мере того, как мы стареем. Не хочу думать, будто ее увлечение футболом спасло наши отношения – знаю, что это не так. Но сексуальный эффект на первых порах определенно возник, запутав и без того сложную ситуацию. Когда, уже в новом, 1987 году, мы были на «Уимблдоне», мне пришло в голову, что женщина, которая не только терпит футбол, но и сама участвует в наших футбольных ритуалах, для большинства мужчин предмет мечтаний. Многие мужчины жертвуют радостями ночи и покоем семьи, отправляясь, скажем, на «Гудисон-парк», но рискуют, возвратившись домой, натолкнуться на упреки и косые взгляды, между тем мое положение весьма завидное – поход на «Хайбери» составлял органическую часть нашего дня. Однако позднее я задумался: действительно ли мне нужно наше арсенальское единение? Как-то, в период расцвета ее увлечения, я увидел, как некий папаша тащил на стадион карапуза, и сказал ей тогда, что я ни за что не повел бы ребенка на футбол, пока у него самого не проявится интерес. Мои слова вызвали целую дискуссию о том, кому сидеть с нашими будущими детьми. «Что касается игр на „Хайбери“, то можно ходить по очереди», – предложила она. Сначала я решил, что она рассчитывает выбираться на футбол раз в месяц, не чаще, и на этот день оставлять чадо на стороне. Но тут же понял, что значит: «по очереди», и чем это чревато для меня: о половине игр на своем поле я буду получать представление, слушая «Спорт на пятом» или «Кэпитал голд» (последняя передача не такая авторитетная, зато держит в курсе всего, что происходит с лондонскими клубами), а она в это время будет сидеть на моем месте и смотреть, как играет моя команда, с которой я ее познакомил несколько лет назад. Так в чем же, скажите на милость, мое преимущество? Те, чьи подружки презирают футбол, не пропустят ни одной игры, а я, имея, казалось бы, идеальные отношения с женщиной, которая понимает, что «Арсенал» без Смити – совсем не тот «Арсенал», обложусь в гостиной видеокассетами с записями футбольных матчей и, распахнув пошире окно, буду мрачно прислушиваться, не донесет ли ветер рев со стадиона. Нет, не того я ожидал, когда после встречи с «Чарльтоном» она сказала, что хочет еще раз сходить на стадион. И еще: всю свою жизнь я сосуществовал с людьми – матерью, отцом, подружками, соседями по квартире, – которые учились терпеть мои вызываемые футболом настроения, и, надо сказать, делали это с должным юмором и тактом. И вдруг рядом со мной оказалась женщина, претендующая на мою роль, и это мне не понравилось. Скажем, ее восторг в 1987 году после финала Литтлвудского кубка… это был ее первый сезон! Какое она имела право заваливаться после матча в паб, нахлобучив на голову кепку «Арсенала»? Ровным счетом никакого! Для нас с Питом это была первая с 1979 года награда, а она ходила на стадион всего четыре месяца: где уж тут прочувствовать. «Видишь ли, мы не каждый сезон получаем призы», – твердил я ей с бессмысленной и желчной завистью родителя, косящегося на жующего батончик «Марс» отпрыска, которому не пришлось изведать карточной системы военного времени. Вскоре я понял, что единственный способ отстоять свои эмоциональные границы – окружить себя защитным барьером хандры и помнить, что, если дело касается футбола, я, как никто, способен надувать губы и впадать в депрессию, что по части упаднического настроения я могу переплюнуть и свергнуть с трибун любого претендента на трон футбольных страданий. Я знал, что настанет день, когда я положу ее на обе лопатки. Этот день пришелся на конец сезона 1988/89 года. Мы проиграли «Дерби» и, судя по всему, сдали чемпионат, несмотря на то, что очень долго лидировали в первом дивизионе. Безмерно безутешный (в тот вечер мы пошли в «Олд Вик» смотреть Эрика Потера в «Короле Лире», но я не смог оценить спектакль, потому что так и не понял проблем главного героя), я продолжал пестовать свою хандру, пока она не приобрела пугающе чудовищных масштабов. Однако я доиграл представление до конца, вел себя кое-как, и мы, естественно, поругались (по поводу того, идти или не идти к приятелям на чашку чая). Как только началась ссора, я понял, что «Арсенал» снова мой: я загнал ее в тупик, и ей не оставалось ничего иного, как заявить, что футбол – всего лишь игра (слава богу, она не употребила этих слов, но смысл был такой), что впереди следующий сезон и даже в этом еще не все потеряно. Я торжествующе ухватился за ее речи и гневно воскликнул: – Ты ничего не понимаешь! Уже несколько месяцев я мечтал о том, чтобы выкрикнуть эти слова ей в лицо, причем я нисколько не кривил душой: она в самом деле ничего не понимала. И как только мне представилась возможность и я высказал вслух то, что каждый болельщик носит в себе, как потенциальный донор документ на собственные почки, все было кончено. Что ей оставалось? Либо попытаться повести себя еще хуже, чем я, либо отступить, сдать территорию и в дальнейшем расстраиваться только тогда, когда надо поддержать расстроенного меня. Но она слишком мягкий человек, чтобы пробовать перехмуриться, и поэтому выбрала второй путь, и теперь я с полным основанием и с полным удовольствием могу заявить, что в нашем доме я самый верный арсенальский пес. И еще: если у нас появятся дети, приоритет на сезонное место всецело принадлежит моей заднице. Мне, конечно, стыдно, очень стыдно, что пришлось так гнусно поступить, но тогда я в самом деле начинал беспокоиться. Из NW3 в №17. «Тоттенхэм» против «Арсенала» 04.03.87 Если искать в моих воспоминаниях кульминацию, то она приходится на мартовскую среду 1987 года, когда я ехал из кабинета психиатра в Хэмпстеде на «Уайт-Харт-лейн» в Тоттенхэм, чтобы посмотреть переигровку полуфинала Литтлвудского кубка. Загодя я так не планировал: поездка в Хэмпстед была предрешена задолго до того, как выяснилось, что будет переигровка. Но, рассказывая, как «Арсенал» что-то ускоряет, а что-то тормозит в моей жизни и как переплетены наши судьбы, я вижу, насколько символично это совпадение. Гораздо легче понять, почему «Тоттенхэму» и «Арсеналу» потребовалась переигровка, чем объяснить мой визит к психиатру. Поэтому начну с переигровки. Два тура полуфинала дали совокупный счет 2:2, и даже дополнительное время в воскресенье на стадионе «Уайт-Харт-лейн» не выявило победителя – четыре жалких гола за три с половиной часа игры нисколько не отражают иссушающей драмы двух матчей. В первом, на «Хайбери», Клайв Аллен отпраздновал свой типично хищнический прорыв, подпрыгнув в воздух и рухнув с пяти футов на спину – я не видел, чтобы кто-нибудь еще проявлял радость таким эксцентричным образом; затем Пол Дэвис меньше чем с шести дюймов промазал по пустым воротам, Ходдл прекрасно закрутил свободный и угодил в штангу, а бедолагу Гаса Сезара (представителя юной поросли «Арсенала») так безбожно умотал Уоддл, что его пришлось заменить на еще более «зеленого» Майкла Томаса, который до этого матча ни разу не выступал за первый состав. Во второй игре Аллен снова на первых минутах забил гол, и совокупный счет стал 2:0 в пользу «Сперз»; «Арсенал» раскрылся, и игроки «Тоттенхэма» четыре раза выходили с Лукичем один на один, но, к счастью, не сумели поразить ворот; в перерыве диктор, обратившись к болельщикам «Сперз», стал объяснять порядок получения билетов на финальный матч на «Уэмбли» – явная провокация, рассчитанная на то, чтобы окончательно сломить противника. Однако результат оказался прямо противоположным: притихшие было фанаты «Арсенала» словно обрели новые силы, и когда команда вышла после перерыва на поле (позднее мы узнали, что игроки тоже слышали в раздевалке сообщение), трибуны встретили «Арсенал» горделивым несломленным ревом и настолько воодушевили «канониров», что они мало-помалу заиграли и, хотя на бумаге Адаме, Куинн, Хейес, Томас и Рокасл были не чета Уоддлу, Ходдлу, Ардайлзу, Гоуфу и Аллену, сначала как-то сумбурно Вив Андерсон, а затем блестяще Найл забили по голу, обеспечив «Арсеналу» дополнительное время. Мы могли выиграть – «Тоттенхэм» развалился на куски: даже Хейес с Николасом способны были добить его, но, учитывая весь предыдущий расклад – мы сравняли счет только в третьей четверти двух встреч, – переигровка была отнюдь не худшим вариантом. После финального свистка на поле вышел Джордж и подбросил монету, определяя место решающего поединка, а когда он снова посмотрел на нас и указал пальцем прямо в уайт-харт-лейновскую грязь, давая понять, что судьба улыбнулась «Тоттенхэму», болельщики «Арсенала» вновь разразились ревом: в течение нескольких недель «канониры» дважды побили «Сперз» на их поле (в начале января состоялась игра Лиги), а на «Хайбери» свели один матч вничью и один проиграли. В среду мы все приедем сюда поддержать команду. Вот так определилась переигровка – обычное дело в футболе. А если хотите знать, как мы вышли в полуфинал Литтлвудского кубка, извольте: победили «Форест» на «Хайбери» в четвертьфинале, а до того – «Манчестер Сити», «Чарльтон» и «Хаддерсфилд». Пути кубкового турнира прямолинейны, чисты и ясны, и в этом их ярчайшее отличие от кривых, заросших и запутанных закоулков жизни. Как бы я хотел, чтобы мое перемещение на незнакомый дерн ковра психиатра можно было проиллюстрировать схемой игры на вылет! Попробую все же объяснить, как я дошел до жизни такой. Весной 1986 года я разнервничался сверх всякой меры, оттого что через семь лет после окончания колледжа все еще не сумел найти работу, отвечавшую моим устремлениям, и через шесть лет после разрыва с Утраченной девушкой не обзавелся постоянными здоровыми отношениями, а все непостоянные и не очень здоровые, которые так или иначе привлекали третью сторону, оказывались дешевкой. И поскольку я часто общался с директором своей школы, а он в то время увлекался Юнговой премудростью, его пример заразил и меня – так, я стал раз в неделю посещать одну даму на Баундз-Грин. Но уверенности в том, что я поступаю правильно, не было. Неужели Уилли Янг мучил себя терапией? Или Питер Стори? Или Тони Адаме? Тем не менее каждый четверг я в назначенное время являлся в кабинет, садился в кресло и, мусоля листья искусственного цветка, пытался говорить о семье, о работе, о своих связях и, конечно, об «Арсенале». Через пару месяцев моего листоборства с меня слетела защитная шелуха и я потерял остатки своего фальшивого, вконец искореженного оптимизма, который поддерживал меня в течение нескольких прошлых лет. Мной овладела депрессия, как случается с теми, кому не повезло больше других, и я стеснялся этого, потому что не видел для нее никаких особых причин, просто чувствовал, что в какой-то момент сошел с рельсов. Я понятия не имел, в какой момент это произошло, даже не представлял, что это за рельсы. У меня была куча друзей, я пользовался успехом у женщин, работал, регулярно общался с ближайшими родственниками, не переживал серьезных потерь, имел угол, где жить… вроде бы все нормально – не сбился с колеи, так чего говорить о каком-то крушении? Но я чувствовал себя несчастным, хотя это вряд ли поймет безработный или человек, не имеющий любовницы либо семьи. Я понимал, что приговорен к неудовлетворенности: какие бы ни были у меня таланты, они останутся непризнанными, а отношения с людьми будут портиться независимо от моей воли. И поскольку я совершенно в этом не сомневался, нечего было пытаться исправлять ситуацию – искать удовлетворяющую меня работу или строить семейные отношения. Я завязал с писательством (тем, кто родился под несчастливой звездой, нет смысла упорствовать в том, что приносит только унижение и неизменный отказ) и втравился во множество ничтожнейших, лишающих сил трехсторонних отношений, параллельно перебирая осколки трех лет результативной жизни и десяти лет абсолютной пустоты. Будущее не вызывало во мне никакого энтузиазма, и хотя терапия подхлестывала и вытаскивала на свет мою незащищенность, мне казалось, что я все больше в ней нуждаюсь: последние ошметки здравого смысла подсказывали, что большинство проблем кроется во мне самом, а не в окружающем мире, что они носят психологический, а не реальный характер, что я вовсе не рожден под несчастливой звездой, – просто меня гложет тяга к саморазрушению, и нужно, чтобы кто-нибудь покопался в моей голове. Финансовое положение не позволяло мне и дальше пользоваться услугами дамы с Баундз-Грин, и она направила меня к доктору в Хэмпстеде, пообещав, что снова займется мной (с оплатой по льготному тарифу), если он сочтет, что я серьезно болен. Вот так все и совпало. Я уверен, что в Англии полно ненавистников «Арсенала», которым это покажется весьма символичным: мол, отправляющемуся на финал Литтлвудского кубка болельщику «канониров» не обойтись без предварительной консультации с психиатром – пусть расскажет доктору, какой он шизанутый. Я получил нужные мне медицинские направления, не предъявив даже сезонного билета. Прошел пешком из Хэмпстеда по Бейкер-стрит, с Бейкер-стрит на Кингз-Кросс, с Кингз-Кросс на Севен-Систерз, а остаток пути по Тоттенхэм-Хай-роуд проделал на автобусе; начиная с Бейкер-стрит, возвращение от психиатра превратилось в поход на стадион, я почувствовал себя не таким одиноким, и мое существование обрело какой-то смысл (хотя потом мне снова стало хуже, но это уже было предматчевое состояние: при мысли, что предстоит пережить, под ложечкой засосало и во всем теле появилась слабость); я перестал задумываться над тем, откуда и куда направляюсь, поняв, что вернулся на главный путь. Сработал стадный инстинкт; меня радовало, что в толпе теряется индивидуальность. И тогда я вдруг осознал, что никогда не смогу объяснить и даже точно вспомнить, с чего начался тот вечер, и еще я понял, что в каком-то смысле футбол не слишком удачная метафора реальной жизни. Я ненавижу игры между «Арсеналом» и «Тоттенхэмом», особенно на поле противника, где наши болельщики проявляют себя с самой худшей стороны, а теперь и вовсе перестал ходить на «Уайт-Харт-лейн». Несколько лет назад человек за моей спиной громко выкрикнул: «Чтоб твоя жена умерла от рака, Роберте!» А в сентябре 1987-го, перед вынужденной отставкой тренера «Тоттенхэма» Дэвида Плита и сразу после серии непотребных россказней о его личной жизни в бульварных газетенках, я сидел среди нескольких тысяч фанатов, которые скандировали: «Озабоченный! Озабоченный! ПОВЕСИТЬ ЕГО! ПОВЕСИТЬ ЕГО! ПОВЕСИТЬ ЕГО!», и, согласитесь, вполне закономерно ощущал, что обладаю слишком утонченной душой для подобных развлечений. В воздух весело взлетали надувные куклы, а болельщики «Арсенала» взирали на ими же устроенное представление сквозь потешные очки, которые в тот день были обязательным атрибутом истинного фана «канониров», что, как вы понимаете, не очень способствовало высвобождению действительно душевных эмоций. В 1989-м, когда «Сперз» впервые за четыре года победил «Арсенал» на «Уайт-Харт-лейн», после финального свистка на нашей трибуне началось нечто ужасное и невообразимое – вплоть до того, что не осталось ни одного целого сиденья. Это стало последней каплей – я решил, что с меня довольно. Слышались антисемитские выкрики, хотя евреев среди фанов «Арсенала» было не меньше, чем среди болельщиков «Тоттенхэма». Все это становилось нетерпимым, а в последнее время антагонизм между двумя группами фанатов пропитался непростительной ненавистью. Кубковые соревнования – иное дело. Болельщики старшего поколения, которые ненавидят «Тоттенхэм», но не с такой бессмысленно исступленной яростью, как двадцати– и тридцатилетние, обладая сезонными билетами, считают это достаточным основанием, чтобы пуститься в путь, и своей массой разбавляют концентрацию желчи. Кстати, и результаты, и сама игра в кубковых матчах значат гораздо больше, чем в соревнованиях в рамках Лиги, где «Арсенал» и «Сперз» на протяжении двадцати или тридцати лет барахтаются в середине таблицы, отчего усиливается агрессивность болельщиков. Но как ни парадоксально, во время ответственных игр персоналия противника отходит на второй план. По крайней мере не страдает чувствительность среднего класса, и, на моей памяти, никто ни разу не кричал «Озабоченный!» или что-то подобное. Игра получилась быстрой и богатой событиями, как и в прошлое воскресенье. Весь первый тайм мы наблюдали, как прямо перед нами Клайв Аллен прорывался к незащищенным воротам, и с каждым новым его прорывом я все сильнее тревожился за «Арсенал». Слишком много у нас было «зеленой» молодежи (Томас, который заменил в защите Сезара, впервые всю игру находился в полузащите), и хотя футболисты ушли на перерыв при счете 0:0, в самом начале второго тайма Аллену все-таки удалось поразить ворота; вскоре подбили Николаса, и вместо него вышел новичок Ян Эллисон, вряд ли способный спасти матч, – это был конец. Пару рядов передо мной занимали пожилые мужчины и женщины с одеялами на коленях и поблескивающими фляжками с супом, и вдруг они запели ирландскую песню – ни разу не звучавшую на северной стороне, – которую болельщики старшего поколения всегда исполняли на трибунах в большие дни, и их поддержали все, кто помнил слова («И вот он встал и запел, он встал и запел, он встал и запел…»). Ну что ж, подумал я, конец хоть горький и удручающий, зато я буду вспоминать этот момент с теплотой; и тут Эллисон, неуверенно лавируя, прошел по левому краю и, сделав обманный финт, сбил с толку Клеменса, а потом, как-то виновато, пробил в ближний угол ворот. Последовал настоящий взрыв облегчения и неистовой радости, а «Тоттенхэм» развалился, как в воскресенье. В следующие две минуты Хейес перехватил неудачный пас назад и попал сбоку в сетку, Томас с небрежностью, которую мы потом полюбили и возненавидели, пронырнул вдоль боковой и ударил рядом со штангой. Видеозапись сохранила напряжение тех минут: когда Андерсон бежал вбрасывать из-за боковой, болельщиков «Арсенала» буквально колотило от возбуждения. Но этим не ограничилось: на табло уже значилась девяностая минута, когда Рокки остановил грудью поперечную передачу, обработал мяч и пробил мимо Клеменса в сетку; буквально тут же раздался финальный свисток судьи, ряды болельщиков смешались, исчезли и превратились в одну содрогающуюся исступленную человеческую массу. Это был третий или четвертый в моей жизни футбольный эпизод, вызвавший у меня такую горячку, что я позабыл, где нахожусь и что делаю, и на несколько мгновений потерял ощущение реальности. Я почувствовал, как какой-то старик обхватил меня за шею и не отпускал, а когда начал приходить в себя, понял, что стадион пуст за исключением нескольких болельщиков «Тоттенхэма», которые смотрели на нас, не в состоянии от горя и потрясения двинуться с места (мысленно я вижу их белые лица, хотя мы стояли так далеко, что не могли различить оттенка их отчаяния), а внизу ликовали на поле игроки «Арсенала», не меньше нас обрадованные и, наверное, ошарашенные своей победой. Мы оставались на стадионе после финального свистка минут двадцать, потом повопили на улице и закатились в таверну «Арсенала», где нас заперли после закрытия, чтобы мы могли посмотреть повтор игры на большом экране, и в тот вечер я напился. Депрессия, от которой я мучился большую часть восьмидесятых, стала постепенно отпускать меня, и через месяц я почувствовал себя лучше. Но мне этого было мало, хотелось, чтобы чудодейственное лекарство простимулировало бы что-нибудь еще: любовь с порядочной женщиной, крохотный литературный триумф или трансцендентное прозрение, вроде того, когда ты выходишь из комы и начинаешь понимать, что жизнь благословенна и жить стоит – одним словом, что-то достойное, настоящее и значимое. Мне неудобно признаваться, что моя подавленность прошла благодаря победе «Арсенала» над «Сперз» в финале розыгрыша Литтлвудского кубка (куда бы еще ни шло, если бы это был Кубок Футбольной ассоциации, но Литтлвудский!), и я часто пытался понять, почему так получилось. Эта победа очень много значила для болельщиков «Арсенала»: семь лет команда даже близко не подходила к полуфиналу, и мы начинали подозревать, что спад продлится вечно. Можно дать и медицинское объяснение: во время победы над «Тоттенхэмом» на последней минуте полуфинального матча, когда все надежды уже были потеряны, произошел колоссальный выброс адреналина, и этот адреналин каким-то образом исправил химический дисбаланс в моем мозгу. Однако единственный убедительный довод заключается в том, что я перестал ощущать себя несчастным, потому что прорвался годами громоздившийся затор, расчистил его не я, а «Арсенал»; получалось, что я вскочил на закорки игроков и они вынесли меня на свет, который так неожиданно пролился на всех нас. Но, вытащив меня из тьмы, они способствовали тому, что я от них отдалился. Нет, нет, я по-прежнему ревностный поклонник «Арсенала» и посещаю все игры на «Хайбери», испытываю такое же, как и раньше, напряжение, воодушевление и разочарование, однако теперь понимаю, что команда – это одно, а я – совершенно другое и мой успех не зависит от ее успеха. В тот день я излечился от помешательства на «Арсенале», остался опасно одержимым и свихнутым, но всего лишь болельщиком. Обычная суббота. «Челси» против «Арсенала» 07.03.87 В субботу все ринулись в Челси, чтобы продолжить праздник, и он длился целых пятнадцать минут, пока то ли промах Хейеса, то ли пас назад Сезара – точно не помню – не спровоцировал вопль возмущения и разочарования, который мы слышали по субботам несколько предыдущих лет. Среднестатистический футбольный болельщик печально знаменит своей почти варварской несентиментальностью. Но надо сказать, что «Стэмфорд Бридж» не то место, где процветают плаксивая чувствительность и снисходительная терпимость. Игры в Челси – всегда катастрофичны: недаром же там состоялась единственная проигрышная встреча в победном чемпионате «Арсенала» 1991 года. Дорожка вокруг поля отделяет болельщиков от игроков и создает определенную атмосферу. Фанаты на террасах на обеих сторонах стоят на открытом воздухе (и мокнут при приближении каждой тучки), зато меньше шансов попасть в заваруху. Я по опыту знаю, хотя в последние два года не было ярких свидетельств жестоких актов, что слава наших фанатов как отъявленных бандюганов и бездумных мерзких расистов вполне заслужена, и еще: каждый понимает, что стоять безопаснее, поскольку вы находитесь под хорошо организованной и неусыпной защитой полиции, а на трибунах предоставлены сами себе – вас могут узнать, окружить и втоптать в грязь, что и случилось несколько лет назад с одним моим знакомым. Игра между тем шла своим чередом, небо постепенно темнело, а у «Арсенала» дела обстояли все хуже и хуже: мы пропустили гол, что при нашей апатии равнялось множеству голов. А я стоял там, на обваливающейся террасе – ноги сводило от холода, болельщики «Челси» гоготали и показывали на меня пальцами – и ломал себе голову: какого рожна меня сюда понесло – ведь не только чувствовал сердцем, но и разумел головой, что матч получится занудным, игроки ни на что не способны и не пройдет и двадцати минут, как все то позитивное, что воскресила во мне памятная среда, начнет улетучиваться, пока мною вновь не овладеет депрессия, – а сидел бы дома или пошел бы в магазин грамзаписей, и отсветы прежнего сохранились бы еще на неделю. Но именно вот такие поражения 0:1 несчастным мартовским днем на «Стэмфорд Бридж» придают смысл всему остальному, и поскольку их видено так много, победы, которые происходят раз в семь-десять лет, доставляют истинную радость. После окончания игры фанаты «Арсенала» в знак признания недавних заслуг почтили свой клуб уважительным молчанием, но денек получился премерзким – сродни уплате налогов или самой черновой работенке. Когда мы ждали очереди на выход (еще одна особенность стадиона «Челси»: болельщиков команды, играющей в гостях, держат взаперти минут тридцать, пока на улицах не станет безопасно), неприкрытый ужас произошедшего разросся до такой степени, что обернулся превратным ощущением триумфа, так что каждый из нас захотел присудить себе медаль за компанию. Случились две вещи. Во-первых, пошел снег, и стало настолько неуютно, что захотелось посмеяться над своей жалкой жизнью болельщика. И, во-вторых, на поле выкатил человек на трамбовщике и начал ездить взад-вперед. Это был не старый клубный брюзга из футбольного анекдота, а молодой здоровяк с чудовищной стрижкой скинхеда, который явно ненавидел «Арсенал» со всей страстью поклонника своих работодателей. Он катил к нам на нелепом трамбовщике и с радостной, маниакальной улыбкой выставлял палец; потом отъезжал немного, возвращался и снова показывал палец: раз за разом. Туда – сюда – палец. Туда – сюда – палец. А мы поневоле стояли и смотрели на него. В нашем загоне темнело, подмораживало, и, наконец, повалил снег. Обычное футбольное гостеприимство. Золотой день. «Арсенал» против «Ливерпуля» (на «Уэмбли») 11.04.87 Но случается так, что выдаются прямо-таки золотые деньки. Моя депрессия окончательно испарилась: я чувствовал только место, где когда-то болело, и мне даже нравилось это ощущение – словно выздоравливаешь после пищевого отравления, когда вновь появляется аппетит и в желудке приятно подсасывает. До моего тридцатилетия оставалось шесть дней, и мне пришло в голову, что я выздоровел очень вовремя: тридцатилетие – нечто вроде водопада на реке жизни, и если ухнуться в него, не освободившись от лишнего груза, можно запросто утонуть. Я радовался, а «Арсенал» оказался на «Уэмбли» и тоже радовался, потому что для такой молодой команды, возглавляемой новым тренером, Литтлвудский кубок – не какая-нибудь затрапезная жратва, а невообразимый деликатес. Мне только-только стукнуло двадцать три, когда мы были здесь все вместе, а потом и для меня, и для моего клуба наступили семь непредсказуемо ужасных лет; но теперь мы выбрались из тьмы на свет. Тогда тоже был свет – торжествующий весенний апрельский солнечный свет. Даже если помнишь все ощущения, которые возникают, когда кончается зима, сколь бы долго она ни длилась, ничто не напоминает об этом лучше, чем футбольный стадион, особенно «Уэмбли». Ты стоишь под навесом во мраке и смотришь вниз на свет – на пышную сочность зелени, словно смотришь фильм о далекой экзотической стране. За пределами стадиона тоже, конечно, солнце, но кажется, что этого не может быть – таков уж эффект футбольного поля, где всего одно прямоугольное солнечное пятно и потому его можно лучше прочувствовать. И все это уже было до начала матча. И хотя мы играли с «Ливерпулем» (в его, надо признаться, наименее могучей, до бердслиевской и барнсовской, но после далглишевской ипостаси), а значит, были обречены на поражение, я заранее убедил себя, что все это не важно: я вернулся на «Уэмбли», «Арсенал» вернулся на «Уэмбли», и этого вполне достаточно. И когда Крейг обвел Раша и, не торопясь, точно и мощно пробил мимо тянущейся руки нашего вратаря Лукича, я был уязвлен, но не удивлен и решил, что не позволю ни этому голу, ни поражению в матче помешать моему выздоровлению, не позволю осушить источник моего оптимизма. Однако еще до перерыва Чарли, угодив в штангу и вызвав сутолоку в штрафной «Ливерпуля», сквитал счет; во втором тайме команды демонстрировали прекрасное мастерство, великолепный дриблинг и стремление к победе, наш вышедший на замену всеми склоняемый Перри Гроувз проскочил мимо Гиллеспи и отдал поперечный пас Чарли, но мяч ударился в защитника и мягко закатился в ворота мимо растерявшегося Гробелаара. Все происходило настолько медленно и мяч вращался так вяло, что я даже испугался, хватит ли у него инерции пересечь заветную линию, или его отобьют, прежде чем судья зафиксирует гол, но обошлось – гол состоялся. А Николас и Гроувз (один попал к нам из «Селтика» почти за три четверти миллиона фунтов, а другой – из «Колчестер Юнайтед» и обошелся примерно в пятнадцать раз дешевле) выскочили за ворота и вдвоем сплясали прямо перед нами победный танец; они представить себе не могли, что будут когда-нибудь вместе вот так ликовать, и единственный раз за всю более чем столетнюю историю клуба сошлись благодаря своему неповторимому и откровенно случайному общему успеху. Так «Арсенал» завоевал Литтлвудский кубок – конечно, не самый престижный трофей, но и я, и Пит, и все остальные болельщики в течение предыдущих двух лет не могли надеяться и на него, однако не отвернулись от команды. Это была награда за верность. Одно я знаю совершенно точно: радость болельщика, несмотря на кажущуюся очевидность, – это не переживание за других, и если кто-нибудь скажет, что предпочитает делать, а не смотреть, то он явно ничего не понимает. Футбол – та среда, где созерцание становится действием, но не в аэробном смысле, потому что, поверьте, смотреть игру, курить до полной одури, выпить после финального свистка и поесть чипсов по дороге домой – совсем не то, что наслаждаться искусством Джейн Фонды. Накатывающие от поля вверх и обратно своеобразные волны ни с чем не сравнить. Но когда празднуется триумф, радость игроков не ирадиируется вовне. И хотя именно они забивают голы и поднимаются на ступени «Уэмбли», чтобы встретиться с принцессой Дианой, наша радость – не разжиженное отражение радости команды, достигающей нас на галерке террасы в приглушенной форме. Наша радость – не сочувствие чужой удаче, а празднование нашей собственной, как и горе поражения по сути своей – жалость к самим себе. Вот что нужно понять тем, кто хочет знать, как воспринимается футбол. Игроки – наши представители, несмотря на то, что их выбирает тренер, а не мы. Если хорошенько присмотреться, можно заметить, как мы управляем ими, дергая за веревочки. Я часть клуба, а клуб – часть меня, и я заявляю с полной ответственностью, что он использует меня помимо моих желаний и подчас ни во что не ставит, поэтому мое ощущение органического единения основано отнюдь не на заблуждениях и сентиментальном непонимании того, как действует профессиональный футбол. Победа на «Уэмбли» принадлежит мне не меньше, чем Чарли Николасу или Джорджу Грэму (интересно, Николас, от которого отвернулся Грэм, продав его в начале следующего сезона, с такой же, как я, теплотой вспоминает тот триумфальный день?), я трудился для достижения этой победы так же, как и они. Вся разница в том, что я потратил на это больше часов, больше лет, больше десятилетий и поэтому лучше понимаю ее смысл и глубже чувствую, и солнце до сих пор сияет мне, когда я переношусь мыслями в тот апрель. Бананы. «Арсенал» против «Ливерпуля» 15.08.87 Мой компаньон был мал ростом и плохо видел из-за спин других болельщиков на террасе, поэтому я отложил свой сезонный билет и на первую игру чемпионата купил места на западную трибуну. В тот день Смит дебютировал за «Арсенал», а Варне и Бердсли – за «Ливерпуль», было жарко, и «Хайбери» сочился потом. Мы находились на уровне одиннадцатиметровой отметки со стороны табло и поэтому сверху прекрасно видели, как Дэвис сквитал гол Элдриджа, а затем на последних минутах еще один мяч влетел в наши ворота, и болельщики «Ливерпуля», сидевшие чуть ниже и правее нас, буквально взбесились от восторга. В книге «Из кожи вон», посвященной Барнсу и расистским проблемам в «Ливерпуле», Дэйв Хилл лишь мимоходом упомянул о той первой игре («Фанаты „Ливерпуля“ пришли в восторг и оставили все сомнения по поводу разумности летних приобретений команды»). Гораздо больше внимания Хилл уделяет встрече с «Эвертоном», которая состоялась на «Энфилде» через несколько недель в рамках розыгрыша Литтлвудского кубка. Тогда приезжие болельщики вопили: «Ниггерпул! Ниггерпул! „Эвертон“ для белых!» (Кстати, «Эвертон» до сих пор не подыскал себе подходящего черного игрока.) Но та первая игра могла бы дать материал Хиллу: мы прекрасно видели, как во время разминки команд из загона для приезжих фанатов на поле один за другим летели бананы. Так террасам давали понять, что по полю бегает обезьяна, и поскольку болельщики «Ливерпуля» никогда раньше не привозили с собой бананов (хотя с начала десятилетия в «Арсенале» всегда числился хотя бы один черный игрок), оставалось предположить, что обезьяна – это Варне и именно ему предназначались заморские фрукты. Тот, кто видел, как Джон Варне – симпатичный, элегантный мужчина – играет в футбол, дает интервью или просто выбегает на поле, оценит потрясающий комизм ситуации, постояв хоть раз рядом с хрюкающим, донельзя разжиревшим расистом-орангутаном, который издает обезьяньи вопли и швыряется бананами (расисты тоже бывают симпатичными и элегантными, но такие никогда не приходят на стадион). Хотя не исключено, что бананы – отнюдь не проявление расизма, а гротескная форма приветствия: возможно, славившиеся скорым умом и сообразительностью ливерпульцы таким образом здоровались с Барнсом, считая, что он их поймет, ведь встречали же болельщики «Сперз» Ардайлза и Виллу в 1978 году серпантином по-аргентински (в мою теорию трудно поверить, но еще труднее поверить, что среди фанатов так много людей, которые исходят злостью, потому что в их клуб пришел один из лучших игроков мира). Но какой бы истерически смешной ни казалась эта сцена и что бы там ни подразумевали болельщики «Ливерпуля», зрелище получилось тошнотворно отвратным. В «Арсенале» подобной грязи вроде бы не наблюдалось, но существовали другие проблемы – с антисемитизмом. На террасах и на трибунах болели черные ребята, и наши лучшие футболисты – Рокасл, Кэмпбелл и Райт, тоже черные – пользовались большой популярностью. Но до сих пор время от времени можно услышать, как какой-нибудь идиот смеется над черным из команды противника. (Однажды я обернулся, чтобы осадить человека, который вздумал дразнить обезьяной Пола Инса из «Манчестер Юнайтед», и с удивлением обнаружил, что собирался наорать на слепого. Вот тебе на: слепой расист!) А иногда, когда черный совершает промах, упускает шанс, либо, наоборот, не упускает шанса, или начинает спорить с судьей, мое свободное от предрассудков либеральное "я" в панике трясется от дурных предчувствий, и я шепчу: «Пожалуйста, не надо ничего говорить… Пожалуйста, не портите мне все» (заметьте, мне, а не тому бедолаге, который вынужден играть на виду у очередного злобного фашистского штурмовика – вот ведь как современный, свободомыслящий человек потакает жалости к себе). А затем поднимается на ноги какой-нибудь неандерталец, тычет пальцем в Инса, или Уоллеса, или Барнса, или Уокера, и у меня перехватывает дыхание: он обзывает его мудилой, дрочилой или того хуже, но я испытываю нелепое чувство столичной гордости, поскольку при ругательстве отсутствует определение – ведь если бы я смотрел игру где-нибудь в Мерсисайде, на западе или на севере Англии, где нет многорасового сообщества, все было бы совсем по-другому. Не правда ли, странно испытывать благодарность за то, что один человек ругает другого человека мудилой, а не черномазым мудилой? Не стоит говорить, что я ненавижу, когда на некоторых стадионах травят черных игроков. Будь я посмелее, то либо а) схватился бы с особо заядлым обидчиком, либо б) перестал бы ходить на футбол. Перед тем как осадить того слепого, я долго прикидывал, насколько он крут. Насколько круты его кореши? И насколько круты мои? И дернулся только тогда, когда услышал в его голосе плаксивость и понял, что мне не грозит взбучка. Но тот случай – редкость. Обычно я предпочитал думать, что подобные типы сродни тем, кто курит в метро, унижая и белых и черных – всех, кому это неприятно. Что же до того, чтобы не ходить на стадион… скажу так: футбольные арены для всех, а не только для расистских придурков, и если перестанут ходить приличные люди, игра окажется в опасности. Отчасти я верю в это (лидские болельщики потрясающе справились с грязью, которая захлестывала их стадион), к тому же не ходить на футбол я все равно не смогу – не позволит сила моего увлечения. Я хочу того же, чего хотят похожие на меня болельщики: чтобы комментаторы проявляли больше непримиримости, чтобы «Арсенал» настоял на удалении зрителей, которые распевают песни о том, как Гитлер сжигал евреев, чтобы все игроки – и белые и черные – решительно продемонстрировали расизму свое отвращение. (Вот если бы вратарь «Эвертона» Невилл Саутхолл в знак протеста против гнусных выкриков каждый раз уходил с поля, все проблемы решились бы через две недели, но я понимаю, что этого никогда не будет.) Как бы я хотел стать большим и сильным, чтобы самому разбираться с возникающими вокруг проблемами соразмерно своему гневу. Король Кенилуортской дороги. «Лутон» против «Арсенала» 31.08.87 Мои далекие от футбола друзья и родственники не видели более ненормального человека, чем я: они убеждены, что у меня мания, и, вероятно, так оно и есть. Но я знаю тех, кто скажет, что моя активность – все игры на «Хайбери», несколько матчей на полях противника и одна-две встречи второго состава и юношеской команды – не так уж и велика. В присутствии людей, вроде Нейла Кааса, болельщика «Лутона», который повел меня и моего единокровного брата в качестве своих гостей смотреть игру «Арсенала» на «Кенилуорт-ро-уд», когда на «Лутоне» действовал запрет принимать приезжих фанатов, я начинаю чувствовать себя полным дилетантом, каковым они меня и считают. 0 Нейле Каасе нужно знать следующее: 1) Он, естественно, ездит по средам в Плимут и таким образом тратит драгоценный выходной (бывает он также в Вигане, в Донкастере и вообще повсюду; как-то по дороге домой из Хартлпула сломался автобус, и он со всей честной компанией семь раз просмотрел «Полицейскую академию-III». 2) Когда я с ним познакомился, он только-только вернулся из кибуца, но узнав его поближе, я совершенно не мог понять, как это он решился так надолго оторваться от своих «шляпников», и Каас объяснил, что в ту пору лутонские болельщики собирались устроить бойкот домашним играм в знак протеста против альянса с Милтоном Кейсом. Нейл сознавал: как бы искренне он ни поддержал всеобщее начинание, ему не совладать с собой, разве только если он сбежит на другой край света. 3) В результате необычного стечения обстоятельств, о которых здесь нет места рассказывать, он во время игры с «Куинз Парк Рейнджерз» оказался в директорской ложе, где был представлен членам комитета как «следующий председатель города Лутона». 4) Он единолично выжил из клуба Майка Невилла и нескольких других игроков, уверяя, что постоянно находится у тоннеля, откуда появляются команды, и будет жестоко и непрестанно наказывать тех, кто недостоин чести играть за его любимую команду. 5) «Индепендент» как-то отмечала, что на главной трибуне стадиона сидит крикун, который ревет не хуже вола и портит удовольствие от игры всем, кто находится поблизости; посмотрев однажды игру вместе с Нейлом, я должен был с грустью констатировать: да, речь шла именно о нем. 6) Он присутствует на каждой открытой.встрече в Лутоне, где болельщики общаются с тренером и членами комитета, но в последнее время начал сильно подозревать, что больше ему не позволят задавать вопросов. Нейл от этого в полном недоумении, но я-то помню, что некоторые из его вопросов – вовсе не вопросы, а громогласные и нелицеприятные обвинения в непригодности и некомпетентности. 7) Он направил в лутонский комитет предложение увековечить Рэдди Энтика, чей гол на последней минуте на «Мейн-роуд» предотвратил вылет команды во второй дивизион. 8) Утром по воскресеньям (даже если он вернулся после субботней гулянки незадолго до матча) Нейл играл за «Буши-Би» – команду лиги Маккаби, хотя в последнее время имел много дисциплинарных проблем, а теперь, когда я пишу эту книгу, вообще посажен на скамью запасных. Данная литания содержит некую правду о Нейле, но не ту, согласно которой он несколько весело и иронично относится к собственным перегибам, будто они вовсе и не его, а кого-нибудь другого, например, его младшего брата. Удаляясь от «Кенилуорт-роуд», он становится очаровательным, всем интересующимся и неизменно вежливым человеком – по крайней мере, по отношению к незнакомым, и значит, его субботняя ярость – порождение исключительно «Лутона». «Лутон» – клуб небольшой, и у него не так много болельщиков (примерно между четвертью и третью от количества фанатов «Арсенала»). Смотреть ту игру было интересно не из-за футбола – встреча закончилась с сереньким результатом 1:1, хотя сначала мы вели после гола Дэвиса. Забавно было наблюдать, с каким чувством собственника входил на стадион Нейл – будто именно он все эти годы тянул на себе клуб. Он знал каждого третьего болельщика и останавливался, чтобы переброситься словцом то с одним, то с другим. Когда же он посещает выездные матчи, то кажется отнюдь не пылинкой в огромной вражеской армии, а знакомой и узнаваемой личностью среди разношерстных двух сотен человек, а то и меньше – если игра неинтересная и проводится в середине недели. Но для него это развлечение – он Владыка «Лутона», Король Кенилуортской дороги. Так что когда его приятели слышат по телевизору, по радио или по трансляции на других стадионах Лиги, как закончилась субботняя встреча с «Лутоном», они просто думают – Нейл Каас: «Ливерпуль» – «Каас»: 2:0, или «Каас» на последней минуте избежал поражения, или «Каас» взял Литтлвудский кубок… Для меня уже в этом заключается притягательность футбола, хотя я никогда не претендовал на то, чтобы определять «Арсенал» в том смысле, в каком Каас и «Лутон» определяют друг друга. Притягательность эта формировалась долгие годы, но сила ее магнетизма чрезвычайно велика: «Мне нравится, что люди думают обо мне постоянно». Я знаю, что так оно и есть. 26 мая я поздно вернулся домой с вечеринки и обнаружил на автоответчике около полутора десятков вызовов от друзей со всей Британии и из Европы – со многими я не разговаривал уже несколько месяцев; мне часто звонят после провала или успеха «Арсенала» – нередко совсем не интересующиеся футболом приятели, которые случайно бросили взгляд на спортивную страничку в газете или не успели выключить телевизор после блока новостей перед спортивными комментариями (в поисках подтверждения я спустился к почтовому ящику и там тоже нашел благодарственную открытку от одной приятельницы – несколько недель назад я самым примитивным образом помог ей, и с тех пор мы не виделись. Сначала я удивился, с какой стати она благодарит меня, когда прошло столько времени – да и не ждал я никаких благодарностей. Но в постскриптуме значилось: сочувствую по поводу «Арса», и это служило объяснением всему). Даже если предположить, что нечто – Микки Рурк, брюссельская капуста, станция метро «Уоррен-стрит» или зубная боль (у каждого с вами связаны свои ассоциации) – вдруг напоминает о вас и в поезде чьих-то мыслей вы попадаете в отдельный вагончик, то все равно не угадаешь, когда это произойдет. Все непредсказуемо и случайно. Но вот с футболом совсем по-другому, не столь наугад: в такие вечера, как во время чемпионата 1989 года или в дни вроде рек-схэмского провала 1992 года, о тебе думают десятки, может быть, даже сотни людей. И мне приятно, что бывшие подружки или приятели, с которыми я потерял контакт и вряд ли снова сойдусь, сидят перед телевизором, и вдруг у них мелькает мимолетная, но все же мысль – НИК! – и они радуются или расстраиваются из-за меня. Такое происходит только с нами. Моя лодыжка. «Арсенал» против «Уимблдона» 19.09.87 Совершенно не знаю, когда это произошло: не исключено, что я тащился на бал или на какое-нибудь столь же неприятное для меня аналогичное мероприятие. И не сразу осознал, что случилось. Только помню: я играл в мини-футбол, и вдруг лодыжка вспыхнула огнем и стала распухать на глазах. Когда я ехал домой в машине соседа по квартире, меня охватила паника: было без четверти час, а к трем мне надо было попасть на «Хайбери». Дома мне привязали к ноге пакет мороженой фасоли, и я стал прикидывать свои возможности. Сосед, его девушка и моя девушка настаивали, что поскольку я совершенно не могу ходить и страдаю от боли, то надо остаться дома и слушать репортаж по радио, но я знал, что должен попасть на игру: ведь существовали такси, скамьи на нижней западной трибуне и на крайний случай – плечи друзей; паника стала утихать, все остальное было делом логистики. В итоге вышло не так уж плохо: мы доехали на метро до «Арсенала» вместо «Финсбери-парк» – не так далеко идти пешком, – а потом всей компанией стояли не на своем обычном месте под навесом северной стороны, а гораздо ниже, где навеса не было, и хотя весь первый безрезультатный тайм лило как из ведра, но зато передо мной был оградительный барьер, о который можно было опереться, и, когда «Арсенал» забил гол, толпа не потащила меня по террасе вниз. Но промокнуть до нитки (и заставить промокнуть других), трястись от боли и ехать втрое дольше на стадион и обратно – не слишком высокая цена. Во всяком случае, если альтернатива кажется катастрофической. Матч. «Ковентри» против «Арсенала» 13.12.87 Мы с Питом выехали около двенадцати, спешили на трехчасовой воскресный матч и успели вовремя. Игра получилась ужасной – нолевая ничья, жуткий холод, а если учесть, что шла прямая трансляция, мы вполне могли бы остаться дома и посмотреть матч по телевизору. На этом способность самоанализа меня покидает: на кой мы потащились на стадион? Потащились, и все. До 1983 года я ни разу не видел прямой трансляции матча Лиги. И не только я – никто из моего поколения. Когда я был маленьким, футбольных передач было еще мало: час вечером в субботу, час днем в воскресенье и иногда около часа среди недели, когда наши клубы встречались с европейскими командами. А все девяносто минут показывали очень редко. Но еще реже – внутренние игры: финал Кубка и максимум две-три игры чемпионата. Смехотворно. Даже полуфиналы Кубка и решающие встречи Премьер-лиги не удостаивались прямой трансляции. Многим каналам не позволяли показывать матчи и в записи (когда на чемпионате в 1976 году «Ливерпуль» разгромил «Куинз Парк Рейнджерз», голы пришлось смотреть в выпусках новостей. Но таковы были телевизионные правила, которых не понимал ни один человек). Так что, несмотря на спутниковую связь, цветное изображение и двадцатичетырехдюймовые экраны, приходилось приникать ухом к транзисторным приемникам. Наконец клубы поняли, что на трансляциях матчей можно делать большие деньги и ТВ готово их платить. Лига тут же повела себя как монашка из анекдотов: позволяла делать все, что угодно и кому угодно – менять время начала игр, дни встреч, даже команды и цвета их футболок, ее ничто не волновало. А болельщиков – то есть тех, кто платил за места на стадионе, держали за полных идиотов. Дата на билете не имела никакого значения: если Ай-ти-ви или Би-би-си хотели изменить дату – не было никаких проблем. Так, в 1991 году собиравшиеся на ключевой матч в Сандерленд болельщики «Арсенала» обнаружили, что после вмешательства телевидения (начало встречи было перенесено с трех часов на пять), они при всем желании не могли попасть на последний поезд в Лондон – он уходил раньше, чем заканчивался футбол. Но кого это волновало? Ровным счетом никого. На нас всем было наплевать. Я продолжал ходить на «Хайбери» в дни трансляций главным образом потому, что загодя заплатил за сезонный билет. А иначе, провались оно пропадом, ни за что бы не потащился в Ковентри, в Сандерленд или еще куда-нибудь к черту на рога – сидел бы дома и смотрел игру по телевизору, как, не сомневаюсь, и многие другие болельщики. Когда-нибудь телевидение заметит наше отсутствие. Как бы телевизионщики ни поднаторели в работе со звуком, настанет момент, когда им не удастся создать видимость ревущих трибун, потому что никто из нас не придет на игру – мы останемся дома лупиться в ящик. И тогда, я очень надеюсь, тренеры и председатели клубов уделят нам в программе, сетующей на нашу неверность, напыщенные сердитые строки. Никаких извинений не требуется. «Арсенал» против «Эвертона» 24.02.88 Знаю, я часто извинялся, когда писал эту книгу. Но футбол слишком много для меня значил и стал слишком много символизировать, я посетил слишком много игр и потратил слишком много денег, я слишком много волновался по поводу «Арсенала», в то время как следовало волноваться по поводу иных вещей, и требовал слишком много снисходительности от друзей и знакомых. Но иногда поход на стадион позволяет пережить самые стоящие и благодатные мгновения в жизни, как, например, произошло во время полуфинальной встречи второго тура Литтлвудского кубка между «Арсеналом» и «Эвертоном». Она состоялась через четыре дня после другой грандиозной игры – с «Манчестер Юнайтед» на Кубок Футбольной ассоциации, в которой «Арсенал» победил со счетом 2:1 (на последней минуте Мак-клер пробил пенальти высоко над верхней штангой, прямо в беснующееся море болельщиков северной стороны, а Найджел Уинтерберн догнал мяч и запустил обратно к средней линии – первый признак отсутствия дисциплины в новом составе команды); так что выдалась отменная неделя, и зрителей на трибунах было очень много: 53 тысячи в воскресенье и 51 – в среду. Мы разгромили в тот день «Эвертон» 3:1, и совокупный результат получился 4:1 – заслуженная победа «Арсенала», но она далась нелегко. За четыре минуты до перерыва Рокасл ушел от офсайдной ловушки «Эвертона», обвел Саутхолла и пробил мимо совершенно пустых ворот; через три минуты прорвался Хейес, но на этот раз Саутхолл свалил его в шести дюймах от линии штрафной площади. Хейес сам выполнял удар и, как Макклер, засветил высоко над верхней штангой. Зрители разволновались и забеспокоились: повсюду встревоженные лица и непрекращающееся шушуканье – такие драматические моменты дают пищу для обсуждения. Но в начале второго тайма Томас обманул Саутхолла и открыл счет. Я готов был взорваться от радости, а в приветственном реве болельщиков ощущалась особая глубина, которой можно достигнуть, только если весь стадион, конечно за исключением приезжих, и даже те, кто сидит на местах за пятнадцать фунтов – все, как один, вкладывают в этот вопль свою душу. И хотя вскоре Хит сравнял счет, мы продолжали контролировать игру: сначала Рокки реабилитировался за промах, а потом Смит забил третий мяч, и весь стадион ожил. Зрители вопили и обнимались от восторга, радовались тому, как все получилось, и предвкушали очередной финал на «Уэмбли». Здорово сознавать, что в этой победе есть и твоя роль и без тебя, как без тысяч таких же, как ты, игра была бы совсем иной. Удивительно, я еще ни разу не упомянул, что футбол – замечательный спорт, но так оно и есть. Голы тем и ценны, что они не часты. И когда зритель наблюдает голевую кульминацию игры, что случается от силы три-четыре раза за матч, и то если повезет, а если нет, то может не случиться вообще, неизменно возникает и всегда будет возникать непередаваемое возбуждение. Мне нравится отсутствие заданности и то, что коротышки способны побить великанов (вспомните Бердсли и Адамса), что совершенно невозможно в других контактных видах спорта, и то, что лучшая команда не обязательно выигрывает. Мне нравится, что в футболе присутствует атлетизм (при всем уважении к Яну Ботаму, первому скандалисту Англии, должен заметить, что хороших толстых футболистов очень немного) в сочетании с умом. Поэтому игроки выглядят красивыми и пластичными: хорошо рассчитанный удар головой в прыжке или с лету в падении придает телу особое изящество. Но мало того, во время матчей, подобных полуфиналу с «Эвертоном», неизбежно очень редких, создается ощущение, что ты оказался в нужном месте в нужное время. На «Хайбери» во время большой игры и, уж конечно, на «Уэмбли», где игры еще важнее, мне кажется, что я попадаю в самый центр вселенной. Где еще такое возможно? Ну, допустим, вам достался модный билетик на первое представление шоу Эндрю Ллойда Уэббера, но вы понимаете, что оно не сойдет со сцены в течение нескольких лет, так что вам остается одно: похвастаться перед приятелями, что вы смотрели его раньше них, но это, сами понимаете, не совсем прилично, так что в любом случае эффект испорчен. Или вы слушаете Стоунзов на «Уэмбли», но и такие вещи устраиваются из вечера в вечер и лишены уникальности футбольного матча. Эта «новость» не идет ни в какое сравнение с «новостью» об итогах встречи «Арсенала» и «Эвертона»: загляните назавтра в любую газету и обнаружите отчет о вашем вечере, вечере, в который и вы вложили свой вклад, когда вскакивали на ноги и вопили во всю глотку. Нигде, кроме футбольного стадиона, вы не сыщете другого места, где бы смогли настолько же ощутить себя в самой гуще событий. Вы можете сидеть в ночном клубе, смотреть спектакль или фильм, наслаждаться едой в каком угодно ресторане, но в ваше отсутствие жизнь за стенами идет своим чередом. А вот когда я нахожусь на стадионе, мне кажется, что все вокруг замирает в ожидании финального счета. Добро пожаловать в Англию. Англия против Голландии Март 1988 г. В 1988 году я начал работать в Дальневосточной торговой компании, но скоро выяснилось, что мои ученики из среднеуправленческого звена больше страдают от поступающих из головного офиса странных указаний, а не от незнания английского языка. На этом преподавание и закончилось, и я стал заниматься вещами, которые могу обозначить как Всякое разное, поскольку не способен даже на самую общую характеристику своих обязанностей. Писал бесконечные письма адвокатам и длинное эссе о Джонатане Свифте, которое было переведено и посредством факса переправлено в штаб-квартиру; к удовлетворению работодателей, установил, как питие воды влияет на производительность труда, корпел над ландшафтными планами для Хэмптон-Корт, делал снимки музея старых автомобилей Бьюли, ездил встречаться с директорами социальной службы и говорил с ними о проблеме сирот, принял участие в затянувшихся переговорах от имени центров верховой езды в Уорикшире и обсуждал родословную собак в Шотландии. Одним словом – разнообразная работа. Менеджеры трудились на удивление упорно: их оговоренный контрактом рабочий день продолжался с восьми утра до восьми вечера с понедельника по пятницу, а в субботу – с восьми до двух. Но двенадцатичасовая служба всего лишь чисто номинальный повод потрудиться как следует, словно ланч Гордона Гекко – для слабаков. Но когда я объявил своим ученикам, что в город прибывают Гуллит и Ван Бастен, чтобы помериться силами с Линекером и Шилтоном, искушение было настолько велико, что не выдержали даже они – попросили купить билеты и сопровождать их и просвещать. Проходит года два, и я забываю, что это за мука идти на «Уэмбли» смотреть, как с кем-то играет сборная Англии, и снова повторяю ту же ошибку. В 1985-м я отправился на квалификационный матч на Кубок мира через пару недель после того, как умер шотландец Джок Стейн, и наслушался самых препоганых, непристойных, торжествующих песенок; через четыре года там же во время исполнения национального гимна я видел, как пьяницы вскидывали руки в фашистском приветствии. Мне почему-то казалось, что во время встречи с Голландией ничего подобного не произойдет, но я жестоко разочаровался. Мы точно рассчитали время и шли по Уэмбли-уэй за пятнадцать минут до начала игры. В карманах лежали билеты с гарантированными местами, и я радовался, что так умело все организовал. Но у главного входа мы натолкнулись на конный полицейский патруль, который решительно оттеснял всех без разбора владельцев билетов, и нам вместе с сотнями остальных пришлось отступить. Моих спутников охватила паника. Мы перегруппировались и предприняли новую попытку. На этот раз наши билеты стоимостью двенадцать фунтов произвели впечатление: их оценили как свидетельства неподдельного интереса, и нам разрешили приблизиться к стадиону. В ту же секунду началась игра, и Англия сразу же открыла счет, но мы ничего этого не видели, поскольку все еще преодолевали подступы к трибунам. Одна из створок ворот была сорвана, и служащий сообщил, что на арену самочинно прорвалась большая группа болельщиков. На стадионе мы поняли, что наши места уплыли. Все проходы были забиты такими же, как мы, мнущими в руках корешки билетов людьми, которые боялись заикнуться о своих правах сидящим на их скамейках бритоголовым, толстошеим парням. «Вон топают хреновы вонги», – заметил один из бритоголовых, когда я вел своих подопечных туда, откуда мы могли бы видеть хоть кусочек поля. Мы простояли с полчаса, и за это время Голландия сравняла счет и вышла вперед. Каждый раз, когда Гуллит, чью голову украшали неизменные дреды, касался мяча, на трибунах раздавался обезьяний визг, хотя именно благодаря его участию в игре и были распроданы все билеты на матч. Не дожидаясь перерыва, мы ушли со стадиона, я отправился домой и успел вовремя, чтобы посмотреть запись. Мне говорили, что атмосфера на «Уэмбли» изменилась, что после Италии 1990-го газзамания и линекеропоклонство ушли в прошлое и зрительский контингент стал другим. Так бывает, когда команда играет хорошо, но отнюдь не вселяет надежды – стоит ей начать снова играть хуже, как она теряет прежний состав публики. Но то, что плохие команды привлекают на трибуны уродов – всего лишь теория, я не способен подтвердить ее неопровержимыми фактами. Наши тупицы сегодня сомневаются, что существует связь между социальными и экономическими условиями и футболом, но в таком случае как объяснить, что фанаты, скажем, «Бирмингем Сити» обладают явно не такой хорошей репутацией, как болельщики «Сандерленда»? Даже если предположить, что в Западном Мидлендсе страдают от тех же социальных и экономических бед, которые одолевают Северо-восток, как в таком случае объяснить безукоризненное поведение болельщиков «Виллы»? Две команды из одного города: одна играете первом дивизионе, другая чахнет в третьем. Когда «Лидс», «Челси» и «Манчестер» были во втором дивизионе, их фанаты терроризировали всех и каждого; но когда «Миллуол» поднялся в первый, его дурная репутация немного рассеялась. Не думаю, что плохая игра изменяет поведение людей; дело не в том, хотя нельзя исключать элементы компенсирующей гордости («Мы проиграли, зато отменно вам накостыляли»). Скорее тут другое – как бы потактичнее выразиться? – процент свихнутых больше среди тех, кто кричит: «Не бойтесь, будем болеть за вас до конца», чем среди тех, кто возмущается: «Да пошли они куда подальше!» Бузотеров в двадцатипятитысячной толпе болельщиков обычно всего несколько сотен; но при пяти-шести тысячах зрителей их количество остается тем же, в силу чего там, где болельщиков не больше пяти-шести тысяч и меньшинство сразу приобретает вес, репутация клуба падает, и он начинает притягивать на трибуны тех, кто склонен к насилию. На мой взгляд, именно это произошло с «Челси» и «Миллуолом» в конце семидесятых-начале восьмидесятых. И та же участь постигла английскую сборную в период между неудачей в отборочных матчах на Кубок мира в 1974 году и Италией 1990-го. Все это время команда была в отчаянном положении и привлекала к себе отчаянных зрителей. Пока ситуация не изменилась и стадионы не заполнились, клубы не в состоянии были расстаться с людьми, которых следовало бы прогнать. Я помню по крайней мере одного председателя, который явно потакал всяким отпетым личностям, державшим его клуб на плаву, и не способен назвать ни одной серьезной акции английских властей по выдворению хулиганов и привлечению истинных любителей футбола (такие акции если и случались, то проводились самими болельщиками); в глубине души все знают, с какой стороны хлеб намазан маслом. В качестве компенсации я предлагал коллегам сходить на «Хайбери» в такие дни, когда был уверен, что нас никто не потревожит ни на террасах, ни на трибунах. Но они только улыбались, словно считали мои предложения проявлением знаменитого, недоступного пониманию английского юмора. Видимо, думали, что меня каждую субботу теснят конные полицейские, а потом я трясусь в проходе и боюсь потребовать освободить мое законное место. И неудивительно после испытания на «Уэмбли», когда хотелось немедленно позвонить в головную контору и потребовать, чтобы меня перевели куда угодно, только бы подальше отсюда. Гас Сезар. «Арсенал» против «Лутона» (на «Уэмбли») 24.04.88 Финал Литтлвудского кубка обернулся для нас провалом, но я до сих пор переношусь мыслями в тот день: мы вели 2:1, и до конца матча оставалось десять минут. Игра шла в одни ворота – такого я еще ни разу не видел (Хейес угодил в штангу, Смит пробил в перекладину, затем тот же Смит вышел один на один с Дибблом и не сумел его обыграть). Судья назначает пенальти за снос Рокки. Уинтерберн бьет и… Ничего! Снова промах – в сороковой или пятидесятый раз в тот апрельский день. Воспоминания об этой игре, по-прежнему яркие и живые, не дают мне поверить, что другого шанса не будет, и я, когда еду в подземке или читаю книгу, с трудом возвращаюсь к реальности – приходится твердить про себя: «Все, игре конец, больше она никогда не состоится». Понимаете, если бы Уинтерберн не промазал (ну, почему никто не вызвался пробить тот одиннадцатиметровый? Финал на «Уэмбли» – не время испытывать новичков!), мы бы, бесспорно, выиграли 3:1 и сохранили за собой добытый в предыдущем году Кубок. Но Уинтерберн промазал. «Лутон» мобилизовался и, забив за оставшиеся семь минут два мяча, победил 3:2. А болельщики «Арсенала», справедливо или несправедливо, винили во всем одного человека – Огастаса Сезара. История знала много футболистов, которых годами поносили болельщики: Уре, Саммелз, Блокли, Рикс, Чэпмен, Хейес, Гроувз, даже Майкл Томас – всю вторую половину чемпионата и добрую часть следующего сезона. Но Гас – совершенно иное дело. Никто и не думал спорить по поводу его талантов. У Хей-еса, Гроувза, Томаса и Рикса были свои защитники, а у Гаса – ни одного, во всяком случае, ни одного, кого бы я знал. Самый низкий спад в его карьере, видимо, приходится на день ужасного поражения со счетом 0:1 в январе 1990 года на «Уимблдоне», когда любые его безошибочные действия всю игру встречали насмешливой овацией и криками. Не представляю, как человек мог мириться с подобным унижением! Вскоре после того, как я завязал с преподаванием и начал пробовать писать, я прочитал книгу Уолтера Тэ-виса «Энергичный» и был тронут личностью Фаста Эдди, которого в фильме играет Пол Ньюман, точно так же, как был тронут, когда после перехода Чарли Николаса из «Селтика» ощутил в себе качества бомбардира. И поскольку книга была о том, чему я хотел научиться и что всегда получалось с трудом – писать и играть в футбол, – я обратил на нее особое внимание. И настал момент (о, боже, о, боже, о, боже), когда я напечатал нижеследующие строки и приколол над своим столом: «Вся чертова штука заключается в том, чтобы посвятить себя жизни, которую выбрал сам. Выбрал именно ты – многие неспособны даже на это. Ты умен, ты молод и, не устану повторять, талантлив». Когда присущие моему существованию провалы громоздились без меры, эти слова меня успокаивали: проходило время, и я начинал паниковать: у других было то, чего не было у меня: карьера, хорошая квартира, заначка на выходные – все это казалось недостижимым, и тогда друзья и родные брались меня утешать: «Не переживай, – говорили они. – Ты хороший. Наберись терпенья. Все будет о'кэй». И мне удалось поверить, что я хороший: я посвятил себя жизни, которую выбрал – не могут же ошибаться и мои друзья, и друзья Фаста Эдди. Я успокоился и ждал. Но теперь понял, что был глуп и неправ, и понял это благодаря Гасу Сезару. Гас – живое доказательство тому, что зачастую подобная вера в себя и ощущение призвания (я имею в виду не тщеславие, а обычную здоровую уверенность в себе, которая совершенно необходима для выживания) оказываются ужасным заблуждением. Посвятил ли Гас себя той жизни, которую выбрал сам? Безусловно, да. Без этого невозможно оказаться в команде Премьер-лиги. Считает ли Гас, что он хорош? Считает, и оправданно. Судите сами. В школе он был лучше, намного лучше своих одноклассников, поэтому его взяли в школьную команду, а потом в сборную района – как она называлась? – «Ребята Южного Лондона» или что-то в этом роде. Там он тоже был на мили лучше всех остальных, и на скаутском смотре ему предложили поступить в спортивную школу, и не «Фулема», «Брентфорда» или «Вест Хэма», а великого «Арсенала». И это еще не все: вспомните юношеские команды пятилетней давности – большинство имен канули в Лету (вот вам юношеская команда «Арсенала» апреля 1987 года – выбор программки абсолютно случайный: Миллер, Ханниган, Макгрегор, Хиллиер, Скалли, Карстерз, Коннели, Риверо, Каджигао, С. Болл, Эскулант. И из всех пробился один только Хиллиер. Хотя Миллер тоже на слуху как запасной вратарь с весьма высоким рейтингом. Говорят, и Скалли где-то играет за профессионалов, хотя не за «Арсенал» и не за первый дивизион. Остальные испарились – исчезли из поля зрения клуба, который дает своим воспитанникам хороший толчок). Но Гас выжил и продолжал играть за резерв. И вдруг все сложилось наилучшим образом: трудности Дона Хоуи и поток в первый состав молодых игроков: Найл Куинн, Хейес, Рокасл, Адаме, Мартин Киоун. Потом выгнали Вива Андерсона, и на Рождество 1985 года Гас дебютировал в основном составе. Хоуи получил расчет, и его место занял Джордж Грэм, который в свой первый сезон часто использовал Гаса в качестве запасного, так что дела у него шли довольно хорошо, хотя не так хорошо, как у Рокки, Хейеса, Адамса и Куинна, но у них было исключительное начало карьеры. А когда объявили состав символической сборной страны, составленной из игроков до двадцати одного года, там было много арсенальцев и среди них – Гас Сезар. Те, кто выбирал футболистов – как, например, болельщики «Арсенала» – начинали верить в молодежную политику тренера и отдали должное Гасу, хотя он не так часто появлялся в первом составе. И тем не менее его признали, его оценили, и он вошел в двадцатку молодых игроков страны. В этот период вполне простительно, что он немного расслабился. Гас был молод, талантлив, и вполне вероятно, что сомнения в себе, которые вместе с мечтами о будущем посещают каждого, успели развеяться. В таких ситуациях следует полагаться на суждения других (я, например, полагаюсь на мнения друзей, агентов и всех, кто берется прочитать мою писанину и говорит, что все нормально). А если эти люди – тренер «Арсенала» и тренер сборной Англии, тогда, похоже, беспокоиться не о чем. Однако, как выяснилось, они ошиблись. До сих пор Гас удачно перепрыгивал все препятствия на своей дорожке, но даже и на этой поздней стадии вполне можно споткнуться. Впервые мы поняли, что с ним что-то не так, в январе 1987 года, во время игры первого тура полуфинала с «Тоттенхэмом»: Сезар был явно не в своей тарелке и ничего не мог поделать с нападающими «Сперз». Он напоминал кролика, который оказался в лучах фар – прилипал к месту, пока мимо него не проскакивали Уоддл, Аллен или кто-нибудь еще, а потом начинал ужасно и жалко метаться. Наконец Джордж и Тео Фоли положили конец его позору, заменив другим игроком. В следующий раз он вышел на игру против «Челси» за неделю до финала с «Лутоном». Матч закончился вничью 1:1, и вновь в первом тайме возник момент, когда на Гаса набежал Диксон и начал мотать его, увертываясь то туда, то сюда, словно папаша в вашу бытность карапузом, когда играл с вами в садике, затем обошел и пробил по воротам, но мяч, слава богу, пролетел рядом со штангой с внешней стороны ворот. После того как подбили О'Лири и Гас оказался единственным кандидатом на замену, мы поняли, что на «Уэмбли» нас ждут неприятности. Сезар вышел под конец игры. За семь минут до финального свистка мяч угодил во вратарскую, Гас хотел отбить его, но не рассчитал удара и сам опрокинулся навзничь – в этот момент он выглядел не как профессиональный футболист, а как человек с улицы, который выиграл конкурс на право поиграть защитником во время финальной встречи. Уилсон воспользовался заварухой и сквитал счет. Вот и все. Конец истории. Гас числился в клубе еще три или четыре года, но был центральным защитником на самый крайний случай. А после того как Джордж купил Боулда, затем Линигана, затем Пейтса, при том, что Адаме и О'Лири уже играли за «Арсенал», Гас не мог не понимать, что у него безрадужное будущее – он был шестым в очереди на два места. В конце сезона 1990/91 года Гас получил свободный перевод в «Кембридж Юнайтед», оттуда его через пару месяцев отпустили в «Бристол Сити», а оттуда еще через пару месяцев – в «Эардри». Чтобы попасть туда, где он побывал, Гас должен был обладать таким талантом, какого не было почти ни у кого из его поколения (в самом деле, о его ловкости оставалось только мечтать), и все-таки этого оказалось мало. Спорт и жизнь – особенно претендующая на художественность – не абсолютные аналоги. Самое главное в спорте – его жестокая определенность: в спорте не существует таких понятий, как плохой бегун на стометровку или никудышный защитник, которому повезло. Там сразу все видно. И нет непризнанного гениального форварда, прозябающего в неизвестности из-за того, что несовершенна система отбора (замечают всех). В то же время есть множество плохих музыкантов, плохих актеров, плохих писателей, которые вовсе неплохо живут, потому что оказались в нужное время в нужном месте, или потому что знают полезных людей, или потому что неправильно поняли либо переоценили их талант. И все-таки история Гаса – жестокий урок для тех, кто считает значимым свое незыблемое ощущение судьбы (только снова прошу, не путайте ощущение судьбы или предначертанности с тщеславием – Гас Сезар не был тщеславным футболистом). Он понимал, что хорош – точно так же, как любая поп-группа, сыгравшая разок в балагане, сразу проникается уверенностью, что ей прямая дорога в «Мэдисон Сквер Гарден» и на обложки национальных музыкальных изданий, или как писатель, который отправил в издательство «Фабер энд Фабер» только что законченную рукопись и не сомневается, что от «Букера» его отделяет пара лет от силы. Вы живете, ориентируясь на это чувство, доверяете ему, оно циркулирует по венам, словно героин, придает силу и упорство… но ровным счетом ничего не значит. В двух шагах. «Арсенал» против «Шеффилд Уэнсди» 21.01.89 Переезд в другой район имел смысл по нескольким причинам: в Северном Лондоне не так быстро, как в Шепердз-Буш или Ноттонг-Хилл разлетались деньги, общественный транспорт прекрасный (пять минут от Кингз-Кросс, две станции подземки и миллион автобусов). Но если честно, жить в двух шагах от стадиона было осуществлением жалких двадцатилетних мечтаний, так что нечего пытаться рядить это действо в мантию логики. Все было очень даже забавно. Одна квартира имела под крышей террасу, откуда открывался вид на фасад стадиона и буквы «РСЕН» – всего четыре от названия моей любимой команды, но и этого было достаточно, чтобы чаще застучало сердце. И еще: перебравшись сюда, я бы оказался над дорогой, по которой в дни победы проезжает автобус с открытым верхом. Комнаты были меньше и темнее прежних, зато окно гостиной обрамляло западную трибуну – можно оторваться от этой книги, выглянуть наружу и с новыми силами вернуться к клавиатуре. Но в итоге пришлось остановиться на другом жилье – не таком вдохновляющем: с видом на Финсбери-парк. Оттуда, хоть встань на стул и высунь голову из окна, не увидишь ничего, даже трепещущего знамени победителя английской Лиги, которое, когда я писал эту книгу, еще оставалось (но, увы, ненадолго) нашим. И все же! Перед игрой люди парковали машины на нашей улице! А если ветер дул в нашу сторону, то через открытые окна голос из динамиков ясно раздавался даже в глубине квартиры! (Ничего не могу сказать насчет рева толпы, поскольку во время матчей дома не бывал, но хотелось бы думать, что самые громкие всплески радости докатываются и до нас. Как-нибудь соберусь, позаимствую у брата его хитроумный магнитофон «Сони» и ради интереса поставлю рядом с телевизором на стул под окном – пусть крутится.) А самое потрясающее: только не подумайте, что я выдумываю – это произошло на самом деле, – через несколько дней после того, как мы переехали, я шел по улице и наткнулся на грязную, изодранную карточку из пакетика жвачки с портретом двадцатилетнего Питера Маринелло. Не поверите, какое я ощутил счастье: новый район был богат археологическими древностями из моего прошлого. Мы завернули за угол на нашу новую улицу, и в это время передвижной фургон с громкоговорителем объявил, что на стадионе Тудисон-парк" Кевин Ричардсон забил третий, победный гол – это показалось мне хорошим предзнаменованием. Но только в следующую субботу я был на моей дважды домашней игре: прошел по Авенелл-роуд, через турникет на северную сторону не как провинциал, а как лондонец. Чего я ожидал, когда открывал парадную дверь своего дома, выходя на улицу в субботу без двадцати три (надо же, без двадцати три!), и повернул в сторону стадиона? Картинки вроде как в комедийном ролике, посвященном пригороду: в одно и то же время открываются совершенно одинаковые двери и из них выходят совершенно одинаковые мужчины, с одинаковыми портфелями, зонтиками и газетами под мышками. На моей улице все они, конечно, не работяги, едущие в центр, а болельщики «Арсенала» – в плоских кепках и выцветших красно-белых шарфах. Увидят меня, помашут руками и сразу полюбят, и я стану уважаемым членом класса пролетариев-арсенальцев. Но ни одна дверь не отворилась. На моей улице никто не болел за «Арсенал». Кто-то из соседей принадлежал к так называемым «яппи» и не интересовался футболом, другие были скваттерами, приезжими и временными жильцами и не успели приобрести вкус к игре. А остальные… ничего не могу сказать. Подо всех теорию не подгонишь. И потом – нет никакой статистики вкусов. Знаю только, что был там еще один парень, который болел за «Арсенал» и расхаживал в арсенальской рубашке, но и он исчез вскоре после того, как мы переехали. Если бы не машины, которые сновали по улице в поисках места для стоянки, я бы решил, что опять оказался в Мейденхэде. Сильно подозреваю, что я опоздал с переездом лет на двадцать. Болельщики в округе давно рассосались: согласно опросам клуба, большая часть фанатов «Арсенала» проживает в пригородах (недаром же, когда я ездил из Кембриджа, поезда были забиты моими единомышленниками). Лондонский футбол – на стадионах «Челси» и «Сперз», на «Хайбери» и, в меньшей степени, на арене «Вест Хэма» – стал развлечением приезжих. Те, кто приходил на стадионы из Ай-лингтона, Финсбери-парка или Стоук-Ньюингтона, исчезли: кто-то умер, а кто-то продал свое жилье и переехал в Эссекс, Хартфордшир или Мидлсекс. И хотя довольно много людей ходят в клубных рубашках, а хозяева магазинчиков интересуются результатами матчей (я знал одного торговца газетами, который держал киоск прямо на станции; он был настоящим фанатом, хотя его брат болел за "Челси), все равно я чувствовал себя более одиноким, чем мог себе представить в конце шестидесятых и все годы, когда уламывал отца купить дом на Авенелл-роуд, а он неизменно спрашивал: «Больше тебе ничего не надо?» Тирания. «Арсенал» против «Чарльтона» 21.03.89 Теперь я пишу о самом себе. Мальчишка, который продирался сквозь первую половину книги, исчез. Нет и маявшегося в свои двадцать с лишним лет юноши. И мне больше не оправдать себя, как раньше, возрастом или, вернее, молодостью. С годами тирания футбола – по отношению ко мне, а значит, и по отношению к окружающим меня людям – становилась все менее объяснимой, а следовательно, менее привлекательной. Печальный опыт научил моих близких, что решающую роль для меня играет расписание матчей; они поняли или по крайней мере постарались принять, что свадьбы, крестины и прочие особо важные для других семей сборища, которые в других семьях имеют несомненный приоритет, в нашей следует назначать только после предварительных консультаций со мной. Футбол стал чем-то вроде врожденного увечья, с которым приходилось мириться. Ведь если бы я был прикован к инвалидной коляске, родным не пришло бы в голову организовывать какие-то дела на верхнем этаже без лифта – так к чему строить планы зимой на вторую половину субботы? Я ничем не отличаюсь от других в том смысле, что и обо мне время от времени вспоминают знакомые, не имеющие привычки заглядывать в программу встреч первого дивизиона. И посему получаю приглашения на свадьбы, которые приходится хотя и с сожалением, но неизменно отклонять. Однако я всегда придумываю социально приемлемые извинения (что-нибудь вроде семейных проблем или неприятностей на работе), поскольку никто не поймет, если я объявлю, что никак не могу пропустить игру с «Шеффилд Юнайтед». Прибавьте к этому непредвиденные кубковые переигровки, корректировку расписания матчей на неделе, внезапные переносы игр по требованию телевизионщиков с субботы на воскресенье – так что приходится не только отказываться от приглашений, которые накладываются на реальное расписание, но и учитывать всевозможные изменения (или предупреждать заранее, что у меня могут возникнуть дела в последний момент, что не всегда проходит гладко). И с каждым годом это дается мне все труднее и труднее – люди неизбежно обижаются. Матч с «Чарльтоном» перенесли на то время, когда была назначена вечеринка по поводу дня рождения моей близкой подруги, и я знал, что туда приглашены всего пять человек. Почувствовав, что возник конфликт интересов, я, как обычно, запаниковал – достаточно было только представить, что домашняя игра состоится без меня. С тяжелым сердцем я позвонил имениннице и объяснил ситуацию. Я ждал, что она рассмеется и отпустит мне грехи, но не произошло ни того, ни другого: по ее разочарованному, устало-нетерпеливому голосу я понял, что сейчас услышу ужасные вещи: «Поступай, как считаешь нужным» или «Поступай, как знаешь». И ответил, что постараюсь что-нибудь придумать, но мы оба понимали, что ничего придумывать я не буду, и отныне в ее глазах я стал мелким, никчемным червем. Но был доволен, что не пропустил игру, потому что Пол Дэвис эффектно прошел все поле и в прыжке забил лучший гол, который я когда-либо видел на «Хайбери». Такие ситуации чреваты двумя проблемами. Во-первых, я начал подозревать, что мои отношения сложились не с командой, а с «Хайбери»: случись игра на любом другом стадионе – на «Вэлли», «Селхерст-парк» или «Аптон-парк» (не бог весть какое расстояние для фаната) – и я бы не поехал. Так в чем же дело? Почему я такой упертый, когда «Арсенал» играет в одном районе Лондона, и совершенно не переживаю, если он играет в другом? Фантазии, как сказал бы психиатр? Но что я там напридумывал? Что такого случится, если я однажды не появлюсь на стадионе и пропущу игру, возможно, важную для исхода чемпионата, но не доставляющую никакого удовольствия? Вот вам ответ: я боюсь, что во время следующей – после пропущенной – я уже ничего не пойму, даже негодующих выкриков зрителей в адрес кого-нибудь из игроков, и то место в мире, которое я знаю лучше всего и которому целиком и безоговорочно принадлежу, как собственному дому, станет чужим. В.1991 году я не пошел на встречу с «Ковентри», а в 1989-м – с «Чарльтоном», потому что оба раза ездил за границу. Мне было не по себе, но расстояние в несколько сотен миль утихомирило панику, и я ее перенес. Будучи в Лондоне, я пропустил игру всего лишь однажды – в сентябре 1978 года во время матча с «Куинз Парк Рейнджерз» (мы тогда выиграли 5:1, а я стоял в очереди в «Викторию» на «Скайтрейн» Фредди Лейкера. До сих пор помню и счет, и соперника – это что-нибудь да значит) – и, надо сказать, чувствовал я себя до жути не в своей тарелке. Но это когда-нибудь повторится – я точно знаю. Из-за болезни (хотя я ходил на стадион с простудой, с распухшей лодыжкой – со всем, что не требовало частой беготни в туалет), в день первого школьного футбольного матча сына либо школьной театральной постановки сына или дочери (я непременно пойду на первую школьную театральную постановку… если не свихнусь настолько, что пропущу спектакль, и в 2005 году моему ребенку придется объяснять пораженному психиатру из Хэмпстеда, что для отца «Арсенал» был важнее собственных детей), а то еще утрата близкого, работа… И тут мы подходим ко второй проблеме, вытекающей из переносов в расписании, – к работе. Мой брат устроился на службу, которая требует отдачи не только с девяти до пяти, и хотя я не помню случая, чтобы он пропустил из-за работы игру, это только дело времени. Настанет день, и неожиданно назначат совещание, которое не закончится до половины девятого или девяти, и он будет сидеть, уткнувшись глазами в бумаги, а в трех-четырех милях от него Мерс тем временем будет расправляться с защитой соперника. Брату не понравится, но что делать – придется пожать плечами и смириться. Мне такая работа по означенным выше причинам совершенно не подходит. Но если бы пришлось устраиваться, я очень надеюсь, что у меня достало бы сил тоже пожать плечами. Надеюсь, что не поддамся панике, не стану хныкать и надувать губы, и люди не узнают, что мне еще только предстоит познакомиться с требованиями взрослой жизни. В этом смысле писателям повезло больше, чем другим, но я подозреваю, что в один прекрасный день мне придется заниматься каким-нибудь делом в катастрофически неудобное время – скажем, в субботу – и только в субботу – согласится дать интервью очень нужный мне человек или невероятно подожмут сроки, так что понадобится в среду вечером сидеть перед компьютером. Истинные писатели ездят в творческие турне, заходят в гости к Уогану1 и попадаются во всякие другие ловушки, так что не исключено, что придется бороться и с этим. Но еще не теперь. Издатели книги не могут серьезно рассчитывать, что я, описывая этот вид невроза, соглашусь пропустить несколько игр, чтобы помочь им рекламировать мой опус. «Я же ненормальный, – напомню я им, – и моя книга именно об этом. Никаких чтений в среду вечером!» И так еще какое-то время поживу. Пока мне сопутствовало везенье: я уже больше десяти лет на службе и ни разу не оказался в безвыходном положении, чтобы потребовалось пропустить игру. (Даже мое завороженное условностями общественной жизни начальство из Дальневосточной компании нисколько не сомневалось, что «Арсенал» превыше всего.) А может, просто увлечение футболом формировало и направляло мои амбиции? Я предпочел бы думать иначе, поскольку в противном случае есть повод для тревоги: я считал, что в юношеские годы право выбора оставалось за мной, но оказывается, это не так, и давняя игра 1968 года со «Стоком» не позволила мне стать предпринимателем, врачом или настоящим журналистом (подобно многим болельщикам я никогда не помышлял о карьере спортивного комментатора: разве я смог бы вести репортаж о матче, скажем, между «Ливерпулем» и «Барселоной», в то время как меня тянуло бы на «Хайбери» смотреть встречу «Арсенала» и «Уимблдона»? (В страшном сне не приснится – получать хорошие деньги, описывая свою любимую игру.) Я предпочитаю считать свободу ходить на стадион на все игры случайным побочным эффектом избранной мною дорожки – и точка. «Хиллсборо». «Арсенал» против «Ньюкасла» 15.04.89 До нас доходили какие-то слухи от тех, кто пришел на стадион с приемниками, но до перерыва мы не слышали ничего конкретного, и потом, когда не был объявлен счет в полуфинальной встрече «Ливерпуля» и «Фореста», мы еще не поняли пугающего масштаба трагедии. Однако после окончания нашей игры – скучнейшей, разочаровывающей победы со счетом 1:0 – все уже знали, что есть погибшие. А те, кто бывал на «Хиллсборо», когда там игрались великие матчи, визуально представляли, где произошло несчастье; но организаторов игры не волновало беспокойство болельщиков. Только после возвращения домой стало ясно, что произошел не обычный, случающийся раз в несколько лет футбольный инцидент, когда погибает один или двое бедолаг, а власти относят их смерть к естественному риску выбранной нами забавы. Число погибших росло по минутам – семь, два десятка, пятьдесят с чем-то и наконец – девяносто пять. Каждый понимал: если бы люди сохранили хотя бы остатки здравого смысла, ничего бы подобного не случилось. Неудивительно, что родственники погибших настаивали, чтобы чинов южнойоркширской полиции посадили на скамью подсудимых – их роковая халатность привела к катастрофическим последствиям. И хотя совершенно очевидно, что полицейские в тот день напортачили, было бы мстительно несправедливым обвинять их в чем-то большем, нежели обыкновенная некомпетентность. Лишь немногие из нас занимают такое чреватое последствиями положение, при котором профессиональные ошибки влекут за собой смерть людей. Полиция «Хиллсборо» никогда не могла гарантировать настоящей безопасности, сколько бы полисмены ни открывали или, наоборот, ни закрывали ворота. Но такой гарантии не было ни на одной футбольной арене: несчастье могло произойти где угодно. Например, на «Хайбери» – на бетонных ступенях, которые ведут с северной стороны на улицу. Не нужно особой фантазии, чтобы все это живо представить. Или на «Лофтус-роуд», откуда сотни болельщиков могут выбраться исключительно через кофейню. Потом состоялось расследование, посыпались газетные публикации, нещадно винили полицию, служащих стадиона, пьяных фанатов, но все это несправедливо, если безопасность вообще висит на волоске. Дело в том, что большинство стадионов построены сотню лет назад (самой новой арене первого дивизиона «Норвич Сити» пятьдесят восемь лет), как уж тут гарантировать безопасность, когда на игре присутствуют от пятнадцати до шестидесяти трех тысяч человек? Только представьте: все население небольшого городка (в моем родном, например, пятнадцать тысяч жителей) одновременно пытается проникнуть в большой универмаг, и вы получите впечатление о той безнадежности, которая царит на стадионах. Толпы в десять-двенадцать тысяч стоят на крутых, иногда рассыпающихся бетонных террасах, которые хоть и были перестроены, но в основе своей те же, что несколько десятилетий назад. Там было небезопасно даже в те дни, когда в воздух не взлетали никакие другие предметы, кроме шляп болельщиков: в 1946 году на «Болтоне» рухнул оградительный барьер и погибли тридцать три человека, затем, в 1971-м, последовала трагедия на «Айброксе». Когда же футбольные матчи превратились в сборища банд, несчастья стали неизбежными. А разве можно было надеяться на что-либо иное? Если на стадионе шестьдесят с лишним тысяч человек, остается одно – закрыть ворота и усердно, очень усердно молиться Господу. Звоночек на «Айброксе» был первым ужасным предупреждением, на который не обратили внимания – решили, что виной всему особые обстоятельства, но самое главное обстоятельство то, что огромные толпы народа смотрят футбол на старых, не приспособленных для этого аренах. Они строились для поколений болельщиков, которые не водили машин и не слишком полагались на общественный транспорт, а потому стадионы располагались в центре жилых кварталов с узенькими, обрамленными домами улочками. Но лет через тридцать зона проникновения людей неимоверно расширилась – на двадцать, на тридцать, на пятьдесят миль, – а на футбольных аренах все оставалось по-прежнему. Пора было строить новые, выносить их за город, снабжать парковками и обеспечивать дополнительными мерами безопасности; так поступали в остальной Европе, и в результате стадионы в Испании, Португалии, Италии и Франции больше, лучше и безопаснее наших, и это очень характерно: в стране, где в итоге стала разваливаться вся инфраструктура, до болельщиков никому нет дела. Сотни тысяч фанатов идут по узким, извилистым подземным переходам, ставят машины в два ряда в тихих, прилегающих к стадиону переулках, а футбольные власти делают вид, что все в порядке, что ровным счетом ничего не изменилось: ни поведение болельщиков, ни их социальная принадлежность, ни сами арены, которые к середине века выглядели, как и мы, весьма и весьма потрепанными. Можно и должно было очень многое сделать, но проходил год за годом – год за годом одни слова, – минуло сто лет, а воз и ныне там, и вот грянула трагедия «Хиллсборо» – четвертая в Англии за послевоенное время и третья с многочисленными жертвами, что произошло вследствие некоего сбоя в поведении толпы; но она стала первой, когда сетовали не только на несчастливое стечение обстоятельств. Можно, если угодно, винить полицию за то, что она открыла не те ворота в неподходящий момент, но, полагаю, поступать так – значит упускать главное. В отчете Тейлора грамотно и, на мой взгляд, обоснованно рекомендуется перестроить стадионы таким образом, чтобы на них остались только сидячие места. Но это приведет к возникновению других опасностей – например, возможности повторения брэдфордского пожара, который возник благодаря тому, что под трибунами скопилось множество горючего мусора. Скамьи сами по себе не исключают хулиганства, наоборот, если клубы станут вести себя по-глупому, могут способствовать его усилению. Сиденья вполне сойдут в качестве оружия, а длинные ряды зрителей не позволят в случае опасности вмешаться полицейским. Зато сидячие трибуны помогут клубам более точно контролировать местонахождение различных групп фанатов на стадионе. Но самое главное заключается в том, чтобы клубы в полной мере последовали рекомендациям лорда Джастиса Тейлора. В этом, по моему мнению, суть вопроса. Однако в то время доклад Тейлора вызвал шумные разногласия и среди болельщиков, и в самих клубах – по самым разным причинам. Перестройка стадионов – дело дорогостоящее, и многие клубы просто не имели на это денег. Чтобы получить необходимые суммы, пришлось бы значительно поднять входную плату или ввести расчетные схемы, как на аренах «Арсенала» или «Вест Хэма», но это лишило бы возможности ходить на стадион многих молодых рабочих – основу поддержки своих команд. Некоторые фанаты по-прежнему предпочитали стоять (не потому, что так в самом деле лучше смотреть игру: все, кто ниже шести футов двух дюймов, неизбежно страдали от ограниченности обзора; болельщики опасались, что конец террасной традиции приведет к прекращению шума и гибели особой атмосферы, то есть именно того, чем так запоминается футбол, хотя шуму хватает и на «Айброксе», где только сидячие места, – во всяком случае, шумят там не меньше, чем у нас на северной стороне и на местах под табло, вместе взятых; скамьи сами по себе не превращают футбольную арену в церковь). Возможности стадионов грозили снизиться настолько, что среднестатистический болельщик перестал бы посещать футбольные матчи, и тогда многим клубам пришлось бы закрыться. Я выслушал и прочитал мнения сотен болельщиков, которые не соглашались с выводами лорда Тейлора, а сами видели будущее футбола в его слегка подреставрированном прошлом: более безопасных террасах, современных удобствах и всем таком прочем, но только не в радикальных переменах. Больше всего меня поразила их консервативная, почти маниакально-сентиментальная привязанность, сходная с той, о которой повествует моя книга. Стоило какому-нибудь клубу заикнуться о новом стадионе, как тут же следовал вопль. И когда несколько лет назад «Арсенал» и «Тоттенхэм» стали обсуждать возможности совместного строительства (кажется, где-то рядом с дворцом Александры), сейчас же раздались крики: «А как же традиции?» В результате мы остались с самым хилым стадионом в мире. Арена «Луш» в Лиссабоне вмещает 120 тысяч человек, «Бернабеу» в Мадриде – 95, стадион мюнхенской «Баварии» – 75, а стадион «Арсенала» – крупнейшей команды в самом большом городе Европы – будет вмещать меньше 40, и то после завершения реконструкции. Мы не хотели новых стадионов, а теперь не хотим старых, если их придется перестроить ради нашей безопасности и в результате с нас станут взимать больше денег. «А если повести на игру детей? Я же этого не осилю!» А осилите поездку с детьми на Барбадос, проживание в отеле «Le Manoir aux Quaf Saisons» или поход в оперу? Случится революция, осилим все, а до тех пор нечего скулить. «Но что делать маленьким клубам, чьи команды могут не выплыть?» Мне безумно жаль пару тысяч болельщиков какого-нибудь «Честера», на их месте я бы сошел с ума, но это не повод для того, чтобы ставить под угрозу жизни своих фанатов. Если у клуба нет денег на перемены и нет уверенности, что не повторится «Хиллсборо», что ж, пусть закрывается. То, что «Честер», «Уимблдон» и еще два десятка клубов такие бедные – это отчасти вина людей, которым все равно, выживут команды или нет («Уимблдон» – клуб первого дивизиона, и, до того как он был вынужден переехать в другой район Лондона, его стадион находился в густонаселенном квартале, но зрителей приходило мало), – и это говорит само за себя. Но обратная сторона медали – на маленьких стадионах практически нет шансов погибнуть в давке. Глупо заставлять обустраивать сидячие места для фанатов, когда бетонный клочок стоячих мест размером всего-то с гулькин нос. «А что же будет с болельщиками, которые поддерживали клуб в радостях и горестях до самого конца и обеспечивали зарплату игрокам? Неужели клубы способны их сдать?» Этот вопрос подводит к сути футбольных издержек. Я уже говорил: если клубы вытравят своих традиционных болельщиков, то сами окажутся в плачевном положении и, по-моему, поступят совершенно неправильно. Но кто-то должен платить за реконструкцию стадионов, так что повышение платы за вход неизбежно; большинство из нас смирилось, что придется расставаться с лишней парой фунтов, чтобы посмотреть на любимую команду. Однако «Арсенал» и «Вест Хэм» пошли еще дальше – они ввели залоговые схемы, благодаря которым повышение цен оборачивается инструментом замены одних зрителей на других, более обеспеченных, и в этом заключается большая ошибка. Но клубы вольны ее совершать – ведь они не школы и не больницы и не обязаны принимать своих клиентов, независимо от их финансового положения. Характерно, что противники таких новшеств в «Арсенале» пытаются обратить всех в свою веру с упорством крестоносцев, словно клубы имеют перед ними какие-то моральные обязательства. Однако задумаемся, что реально должны нам клубы? За двадцать лет я просадил на футбол тысячи фунтов, но каждый раз, когда монеты переходили из рук в руки, я получал что-то взамен: право на вход, билет на поезд, программку. Чем футбол отличается от кино или, скажем, от музыкального салона? Разница в поразительной степени вовлеченности: до недавнего времени болельщики считали, что до конца жизни будут присутствовать на каждой игре своей команды; а теперь выясняется, что многим это будет не по карману. Но жизнь продолжается. Не исключено, что рост цен повысит качество футбола: команды смогут играть реже, игроки не будут получать столько травм, клубам не придется участвовать в дурацких коммерческих турнирах, только чтобы заработать несколько лишних фунтов. Стоит также оглянуться на Европу: у итальянцев, испанцев и португальцев билеты дорогие, но зато их клубы имеют возможность платить за лучших европейских и латиноамериканских игроков. (И еще они меньше, чем мы, подвинуты на командах низших лиг. Да, у них тоже есть клубы третьего и четвертого дивизионов, но это полупрофессионалы, и не они определяют характер игры. Приоритет всегда отдается первому дивизиону, и от этого улучшается футбольный климат.) А остальной мир по большей части смотрел на футбол холодным, практичным, пронизывающим взглядом. Однажды я увидел на обложке «Экономиста» такую фотографию: в створе ворот бесподобный алтарь из цветов, вымпелов и флагов, сооруженный болельщиками «Ливерпуля», «Эвертона» и других клубов под «коповским» символом на стадионе «Энфилд-роуд». Заголовок над перекладиной гласил: «Игра, которая умерла». Потрясенный, я купил журнал – первый и единственный раз в жизни: понял, насколько сам согласен с журналистами. Еще бы: какое другое издание, как не «Экономист», способно разобраться в неразберихе, в которой погряз футбол, – многомиллионная индустрия, неспособная наскрести пары пенсов. Вот что пишет журнал о неизбежности катастрофы: «Хиллсборо» – не просто злополучный инцидент. Это свидетельство закономерного провала". По поводу состояния футбольных арен: «Сегодня британские стадионы больше напоминают тюрьмы усиленного режима, но только несовершенство правил позволяет клубам и дальше притворяться, будто безопасность зрителей и тюремная архитектура взаимосвязаны». О футбольных чиновниках: «Если речь идет о самодовольстве и некомпетентности, то ничто не сравнится с картелем; а из всех выживших английских картелей нет ничего более застойного, чем Футбольная лига». О футбольных клубах: «Подобно старомодным газетным магнатам, они готовы платить за престиж, который видят в том, чтобы владеть звездами, а не современными стадионами». И о том, что следует сделать: «Умелое управление хорошими стадионами при меньшем количестве клубов должно привлечь обратно тех, кто в последние десять лет охладел к футболу». Эти и другие суждения в журнале – компетентные, хорошо обоснованные, лишенные самолюбования футбольных чиновников, пренебрежительности правительства (если трагедия «Хиллсборо» больше ничему не научила, то хотя бы развенчала смехотворно-непродуманную схему госпожи Тэтчер в отношении болельщиков) и зашоренности зрителей, помогают яснее взглянуть на катастрофу футбола. Только после «Хиллсборо» обыватели начали интересоваться тем, как ведет себя футбол, и стало проясняться, насколько футбольное мышление врезалось в наше сознание. И как явствует из моей книги, мышление это чаще всего трудно назвать мудрым. Через две недели и два дня «Арсенал» встречался на «Хайбери» с «Норвичем» – это был первый наш матч после трагедии. Погода в выходной выдалась замечательная, команда играла великолепно и победила 5:0, так что всем на стадионе, включая меня, стало казаться, что мир не так уж плох. Траур закончился, и на арене опять появились телекамеры. «Арсенал» забивал и забивал, и матч показался нам праздником после двух недель непрерывной мрачности. Усталым, не шумным, но все-таки праздником, что с расстояния прошедших лет совсем уж как-то странно. О чем мы думали в тот день? Как могла состояться переигровка встречи «Ливерпуля» с «Форестом»? Все это вопросы одного порядка. Ведь я сам после трагедии на «Эйзеле» смотрел финальный матч «Ливерпуля» с «Ювентусом». Дело в том, что футбол нисколько не изменился за сто лет: игра вызывает такие чувства, которые подавляют все остальное, в том числе тактичность и здравый смысл. Если через шестнадцать дней после того, как погибли почти сто человек, появилась возможность – а она появилась – насладиться игрой, я, несмотря на возникший после «Хиллсборо» свой новый реализм, иду на стадион. Это в какой-то мере дает понимание футбольной культуры и практики и объясняет, почему стала возможной смерть тех людей. Для нас имеет значение только футбол, и ничего больше. Самый великий миг. «Ливерпуль» против «Арсенала» 26.05.89 За все время, пока я смотрел футбол, то есть за двадцать три сезона, только семь команд выигрывали чемпионаты первого дивизиона: «Лидс Юнайтед», «Эвертон», «Арсенал», «Дерби Каунти», «Ноттингем Форест», «Астон Вилла» и одиннадцать раз – потрясающе! – «Ливерпуль». В первые пять лет верхнюю ступеньку занимали последовательно разные команды, и мне казалось, что приз Лиги – это нечто такое, что время от времени достается каждому, нужно только ждать. Но вот пришли и канули в Лету семидесятые, наступили восьмидесятые, и я начал сознавать, что, возможно, на моем веку «Арсенал» больше никогда не завоюет первого места. В таком предположении нет ничего надрывно мелодраматичного, как могло бы показаться на первый взгляд. В 1959 году болельщики «волков» в третий раз за шесть лет праздновали победу своей команды. Разве могло прийти им в голову, что без малого три декады клубу не удастся выбраться из второго и третьего дивизионов? Болельщикам «Манчестер Сити», которым было около сорока, когда в 1968 году их команда стала чемпионом Лиги, теперь под семьдесят. В основном болельщики смотрят игры на первенство Лиги. И поскольку после Рождества у «Арсенала» обычно не оставалось шансов хотя бы приблизиться к чемпионскому титулу, матчи второй половины чемпионата вообще теряли всякий смысл. Никто не грыз ногтей и не кусал костяшки пальцев, а уши не горели оттого, что к ним все время крепко прижимали приемник: надо же знать, как там дела у «Ливерпуля»; ни на кого не накатывала агония отчаяния, и глаза не лезли от счастья на лоб; если в этих играх и был какой-то смысл, то он определялся не турнирной таблицей, а присутствием на стадионе болельщиков. Лет через десять такого положения чемпионат превращается в нечто, во что вы либо верите, либо нет, как в Господа Бога. Вы соглашаетесь с возможностью его существования и завидуете тем, кто сумел сохранить веру. Между 1975 и 1989 годами я такой веры не имел, но в начале каждого сезона питал надежду обрести ее и пару раз, например, в середине сезона 1986/87 года, когда «Арсенал» восемь недель продержался на первой строке турнирной таблицы, чуть не уверовал в божественную суть чемпионата и был на шаг от того, чтобы покинуть пещеру агностического затворничества. Но в глубине души я сознавал, что мечте не дано сбыться, как сознаю теперь и то, что не суждено осуществиться детским фантазиям: до того, как я состарюсь, лекарства от смерти еще не придумают. В 1989 году, через восемнадцать лет после победы «Арсенала» в чемпионате Лиги, я наивно, хотя не без труда, поверил, что это может повториться. С января по май команда лидировала в первом дивизионе и в последний уик-энд омраченного трагедией «Хиллсборо» сезона оторвалась от «Ливерпуля» на пять очков. Оставалось сыграть всего три матча. «Ливерпуль» был на подъеме, но все считали, что после недавних событий у «красных» сдадут нервы, и они не смогут постоянно побеждать. А «Арсенал» две встречи проводил на своем поле со слабыми противниками. Зато третья была выездная – с «Ливерпулем» и закрывала сезон первого дивизиона. Но стоило новоявленному обращенному пополнить общину верующих в исход чемпионата, как «Арсенал» покатился вниз: позорно продул «Дерби» на своем поле, а затем с трудом свел вничью игру с «Уимблдоном» – командой, которую в день открытия сезона ободрал 5:1. После «Дерби» я еще яростно спорил с подругой за чашкой чая, но после «Уимблдона» вся моя страсть испарилась, и я мямлил нечто невнятное. Как я теперь понимал чувства героинь мыльных опер, которые, испытав крушение любви, не могли решиться на новую связь: я никогда не считал футбол предметом выбора и теперь, вместо того чтобы проявить холодный цинизм, мучился обнаженной незащищенностью. Никогда, никогда не позволю этому повториться – ведь знал же, глупец, что долгие годы не оправлюсь от шока после того, как, вплотную приблизившись к мечте, в итоге потерплю крах. Однако не все еще было потеряно. У «Ливерпуля» оставалось две игры: с «Вест Хэмом» и с нами – обе на «Энфилде». Команды шли настолько близко друг к другу, что для определения победителя требовались сложные вычисления. С каким бы результатом ни победил соперник, мы должны были сохранить определенную разницу в счете, например, если «Ливерпуль» выигрывал 2:0, «Арсеналу» был необходим перевес в один мяч. А при счете 5:1 – победа с разрывом в два мяча. «ЗА „АРСЕНАЛ“ НИКТО НЕ МОЛИТСЯ», гласил заголовок на последней странице «Дейли миррор». На «Энфилд» я не поехал. День матча назначили давно, в то время его исход не казался определяющим, а когда стало ясно, что именно эта игра решит судьбу чемпионата, все билеты уже давно были раскуплены. Утром я сходил на «Хайбери» и приобрел новую арсенальскую футболку, потому что меня буквально подмывало что-то делать, а другого ничего не оставалось, и хотя я понимал, что надевать ее перед телевизором – не лучший способ поддержать команду, но так я чувствовал себя более уверенно. Уже с утра, за восемь часов до начала матча, у стадиона скопились десятки автобусов, и я всем, кого встречал, желал удачи; но от их уверенных ответов (не волнуйтесь, справимся – 3:1, 2:0, а кое-кто замахивался на 4:1) мне стало как-то не по себе, словно эти молодые мужчины и женщины отправлялись на Сомму, где им предстояло расстаться с жизнью, а не на «Энфилд», где максимум, что им грозило – потерять веру. Днем я сходил на работу и, как не старался держать себя в руках, все равно умирал от волнения. А потом пошел смотреть игру к приятелю, такому же болельщику «Арсенала», жившему недалеко от северной стороны. Все в тот вечер было запоминающимся, начиная с момента, когда команды выбежали на поле и наши стали дарить «копам» охапки цветов. По мере развития игры стало очевидно, что «Арсенал» намерен погибнуть, сражаясь, а я поймал себя на том, как хорошо знаю свою команду: лица всех игроков, манеру поведения каждого, и понял, как я их всех люблю. Щербатую улыбку Мерсона и его курчавую негритянскую шевелюру, мужественные и трогательные усилия Адамса разобраться с собственными недостатками, нарочитое изящество Рокасла и умилительное усердие Смита… Я понял, что готов их простить за то, что они так близко подошли к цели и сорвались. Они были молоды и провели фантастический сезон – чего еще желать болельщику от своей команды? Я прямо зашелся, когда в самом начале второго тайма мы забили гол, а потом – за десять минут до финального свистка – у Томаса появился реальный шанс увеличить счет, но он угодил прямо в Гробелаара. Однако тут «Ливерпуль» собрался и сам начал создавать голевые моменты, и когда секундомер в углу телеэкрана возвестил, что все девяносто минут истекли, я готов был приветствовать свою отважную команду не менее отважной улыбкой. «Если „Арсеналу“ суждено проиграть чемпионат, – разглагольствовал комментатор Дэвид Плит, пока Кевину Ричардсону оказывали медицинскую помощь, а „копы“ уже праздновали победу, – пусть это будет вот так поэтично – в последний день сезона, с результатом, хотя и без чемпионского звания». «Но, откровенно говоря, это слабое утешение», – отозвался Брайан Мур. Поистине слабое утешение для нас – болельщиков команды. Наконец, на девяносто второй минуте Ричардсон поднялся и даже сумел остановить в штрафной Джона Барнса; Лукич выбил мяч Диксону, а тот отпасовал Смиту, последовала блестящая передача Смита… и на последней минуте добавленного времени последней игры сезона Томас один прорвался вперед, и у него появился шанс завоевать «Арсеналу» чемпионский титул. «Выход к воротам!» – завопил Брайан Мур. А я держал себя в руках и, вместо того чтобы молиться – забей, ну, пожалуйста, забей, Господи, помоги ему забить, – повторял: мы и так были рядом с победой. В следующее мгновение Томас совершил кульбит; я распластался на полу, а все остальные пританцовывали на моей спине. Восемнадцать лет – и все забыто в одну секунду. Какую можно привести аналогию подобному моменту? В блестящей книге о чемпионате мира 1990 года «Игра на износ» Пит Дэвис замечает: когда футболистам требуется описать, что они ощущают, забивая гол, в ход идет образность из сексуального ряда. Могу сказать, что иногда я их понимаю: например, в декабре 1990-го, когда Смит забил в ворота «Ливерпуля» третий мяч и мы победили 3:0 через неделю после поражения на своем поле 2:6 от «Манчестер Юнайтед». Это был поистине сексуальный момент снятия накопившегося напряжения. А еще был случай четыре или пять лет назад: «Арсенал» тянул резину почти всю игру с «Норвичем», а затем в течение шестнадцати минут забил четыре мяча, и это стало подлинным оргазмом, своего рода улетом из действительности. Ущербность метафоры с оргазмом заключается в том, что оргазм – явление хотя и приятное, но знакомое и повторяющееся, скажем, через пару часов, если человек не забывает употреблять овощи, и к тому же предсказуемое (особенно у мужчин). Занимаясь сексом, ты всегда знаешь, чем все это закончится. Другое дело, если бы я не общался с женщинами лет восемнадцать и еще восемнадцать не рассчитывал предаваться любви и вдруг обломилось… пожалуй, можно было бы обнаружить некоторое сходство с тем, что я пережил во время игры на «Энфилде». При обычном раскладе вещей секс, конечно, более приятное занятие, чем созерцание футбола (никаких унылых ничьих, офсайдных ловушек и расстройств по поводу проигрыша – да к тому же тепло и уютно), но победа на последней минуте чемпионата вызывает ни с чем не сравнимое по силе чувство. Оно не похоже ни на какие описания ярких ощущений. Невероятно трогает рождение ребенка, но в этом нет элемента неожиданности, да и продолжаются роды довольно долго; реализация личных амбиций – продвижение по службе, награды и что там еще – лишена фактора последнего мгновения и элемента бессилия, которые владели мной весь тот вечер. А что еще способно произвести такой же эффект внезапности? Неожиданный выигрыш? Однако обретение крупных сумм денег воздействует на совершенно иные отделы нервной системы и не имеет ничего общего с коллективным экстазом во время футбола. Значит, объяснить это чувство практически невозможно. Я перебрал все варианты и понял, что ни мальчиком, ни зрелым мужчиной не желал ничего другого за все эти двадцать лет (а можно ли вообще желать что-нибудь так долго?). Попробуйте осознать это и будьте снисходительны к тем, кто говорит, что связанные со спортом моменты – самые яркие в их жизни. Не подумайте, что нам не хватает воображения или наши жизни такие уж унылые и бесплодные, просто реальный мир бледнее и скучнее футбола и в нем меньше возможностей нежданного экстаза. После финального свистка (до этого, правда, возник еще один надорвавший сердце момент, когда Томас отдал пугающе небрежный пас назад Лукичу – вроде бы все безопасно, но сердце дрогнуло), я выскочил из двери и, как изображающий самолет карапуз, раскинув руки, кинулся по Блексток-роуд в ближайший винный магазин, а пожилые дамы высовывались из дверей и сопровождали аплодисментами мое поспешное продвижение, словно я был самим Майклом Томасом. Потом я понял, что за бутылку дешевого шампанского с меня содрали какую-то немыслимую сумму – владелец магазина заметил, что в моих глазах начисто отсутствовал светоч разума. Из пабов, магазинов и окружающих домов раздавались выкрики и вопли; вскоре на стадионе стали собираться фанаты: кто завернулся во флаг, кто сидел на крыше гудящей машины, незнакомые люди норовили обняться; подъехали телевизионщики, чтобы снять сцены ликования для выпуска вечерних новостей; из окон высовывались руководители клуба и махали руками веселящейся толпе, а я внезапно понял, что это почти латиноамериканское празднество вполне искупает мое отсутствие на «Энфилде». За двадцать один год увлечения футболом я в сезон нашей двойной победы наконец-то понял, что имею право на радость, даже если сам не побывал на игре. Сидячие места. «Арсенал» против «Ковентри» 22.08.89 Когда мне исполнилось тридцать, со мной произошли кое-какие изменения: я взял кредит; перестал покупать «Нью мьюзикал экспресс» и «Фейс» и, неизвестно почему, начал складывать под шкаф в гостиной экземпляры «Кью-мэгэзин»; я стал дядей; купил сиди-плейер; зарегистрировался у налогового инспектора; я заметил, что некоторые музыкальные жанры – например, хип-хоп и трэш-метал – звучат совершенно одинаково и абсолютно лишены мелодии; я стал предпочитать рестораны клубам и обеды с друзьями вечеринкам; у меня появилось отвращение к чувству переполненности пивом, хотя пинту-другую я иногда пропустить не прочь; мне стало нравиться покупать предметы мебели; у меня развились особые суждения, скажем, по поводу скваттеров, которые живут по соседству, или слишком шумных вечеринок, и эти суждения расходились с тем, что я думал раньше. И еще: простояв более пятнадцати лет на северной стороне, я в 1989 году купил сидячую сезонку. Все эти детали не объясняют в полной мере, как я старею, но кое-какое представление дают. Приходит ощущение усталости. Я устал от очередей, давки и мотания по террасе каждый раз, когда «Арсенал» забивал гол, устал оттого, что во время больших матчей мне обязательно загораживали обзор штрафной, и показалось соблазнительным приходить на стадион за две минуты до начала игры без риска не найти себе места. Я не скучал по террасе: продолжал наслаждаться фоном, который она создавала – ее шумом и колоритом, – и даже больше, чем когда сам там стоял. Игра с «Ковентри» стала первой, которую я смотрел с трибуны, и Томас с Марвудом забили голы прямо передо мной. Нас было там пятеро: естественно, Пит, мой брат, моя подружка (хотя теперь ее место, как правило, занимает кто-нибудь другой), я и Энди – с Крысенком, как его называли во времена, когда мы смотрели футбол из «школьного загона», я столкнулся на северной стороне на второй год после прихода Джорджа, то есть спустя лет десять с момента нашей последней встречи, и понял, что Энди тоже готов распроститься с террасой. Покупая сидячую сезонку, человек обретает права собственника. На террасе я имел свое место, но у меня не было на него прав, и случалось так, что во время важной игры его занимал какой-нибудь амбал, а мне оставалось лишь удивленно изгибать бровь. Но теперь у меня появился на стадионе собственный дом, полный сожителей и соседей, с которыми я был в чудесных отношениях и всегда находил тему для обсуждения, например, актуальность новой тактики в полузащите (или в нападении). Так что я вполне соответствовал стереотипу стареющего болельщика, но нисколько об этом не жалел. Наступает время, когда надоедает жить абы как – одним лишь сегодняшним днем, от игры до игры – и хочется быть уверенным в завтрашнем дне. Курение. «Арсенал» против «Ливерпупя» 25.10.89 Я запомнил эту игру по самым ординарным причинам: заменивший Смита футболист забил мяч на последней минуте и обеспечил нам в кубковом матче победу над старым противником. Но больше всего запомнил, потому что единственный раз за все восьмидесятые, а потом и девяностые оба тайма в моих жилах не было ни капли никотина: в первой половине сезона 1983/84 года я обходился без курения, зато жевал никотиновую резинку и никак не мог бросить, а затем опять вернулся к сигаретам. Но в октябре 1989-го, после визита к антиникотиновому гуру Аллену Карру, я дней на десять завязал, и эта игра пришлась на самую середину мучительного периода, когда меня сильнее всего ломало. Как многим, кто бросает курить, мне казалась, что цель близка. И имея в виду серьезность своих намерений, я не купил ни беспошлинного блока сигарет, ни зажигалки, ни даже семейного коробка спичек, поскольку считал это пустой тратой денег. Теперь я так не поступаю: всегда находится причина сделать запас – особо трудная работа, требующая такой сосредоточенности, которую способны обеспечить только «Силк Кат», или опасения разлада в доме, если я слишком разнервничаюсь. И уж точно и неизменно – «Арсенал». У меня была штилевая пора: шла первая половина сезона – кубковые матчи еще не начались, а чемпионат не раскочегарился. В такие периоды, когда моя команда успела потерять все, что только можно, мне предстояло занудное, но зато без нервотрепки время (вот если бы еще не эта книга и не поджимающие сроки…). Однако бывали годы, например чемпионат 1988/89 года или погоня за двойной победой в 1990/91-м, когда каждая игра с января по май оказывалась решающей, и я не могу представить, как бы обошелся без курева. Два мяча не в нашу пользу через одиннадцать минут после начала полуфинального кубкового матча на «Уэмбли» с «Тоттенхэмом» – как не засмолить? Немыслимо! Что же мне до конца жизни прятаться за «Арсенал»? Неужели любимый клуб вечно будет служить извинением моего курения, моего нежелания соглашаться на работу, которая совпадает с расписанием домашних игр, и постоянных отказов от приглашений на выходные? Мне кажется, игра с «Ливерпулем» продемонстрировала, что вовсе не «Арсенал», а я сам контролирую свои поступки; и хотя я точно помню, что в тот раз удержался, не выскочил на поле и не стал самым глупым образом пожимать игрокам руки, перед следующими матчами все это было забыто, зато я понял, что теперь не время сражаться с курением. Я уже говорил, что год за годом Носил «Арсенал», словно горб, – и это казалось настоящим природным увечьем. Но я носил свой горб с радостью и заботливо лелеял его, ибо взамен получал то, что другим способом никогда не получишь. Семь забитых голов и потасовка. «Арсенал» против «Норвича» 04.11.89 Чтобы матч по-настоящему, как следует, запомнился, чтобы болельщик возвращался домой удовлетворенный и счастливый, требуется соблюдение определенных условий: 1) Голы: чем больше, тем лучше. Кое-кто возражает, утверждая, что легкость победы снижает ее ценность, но сам я никогда не видел в этом проблемы (и наслаждался седьмым забитым мячом во встрече с «Шеффилд Уэнсди» так же, как и первым). Если голы забивают и в те и в другие ворота, лучше, когда твоя команда выступает в роли догоняющей: мне особенно нравится результат 3:2 на нашем поле, и чтобы все решилось на последней минуте, а в начале игры был счет 0:2. 2) Немыслимо ужасные судейские решения: я предпочитаю, чтобы от них страдал «Арсенал», а не противник, но так, чтобы судейские ошибки не повлияли на исход матча. Возмущение – основная составляющая полноценного футбола, поэтому не могу согласиться с комментаторами, когда те заявляют, что судейство было хорошим, если судью вообще не замечали (хотя постоянные остановки в игре мне, естественно, тоже не нравятся). Удовольствие получаешь, когда судья не мешает игре, но заметен и ты можешь орать на него и чувствовать, что он тебя обманывает. 3) Шумные зрители: опыт подсказывает, что зрители шумят сильнее всего, когда их команда проигрывает, но играет хорошо, и именно поэтому результат 3:2 мой самый любимый. 4) Дождь, скользкое поле и тому подобное: футбол в августе на хорошем скользком зеленом поле – зрелище эстетически привлекательное, хотя мне нравится небольшая заваруха в слякоти у ворот. Еще немного грязи – и футболисты вообще не смогут играть, однако ничто не сравнится со зрелищем, когда игрок тянется за мячом или пытается перехватить передачу, но падает и прокатывается десять-пятнадцать ярдов. И то, как мы всматриваемся сквозь дождь, тоже добавляет остроту ощущениям. 5) Противник не реализует пенальти: вратарь «Арсенала» Джон Лукич – король по части одиннадцатиметровых, поэтому таких случаев я видел много. Ужас Брайана Макклера на последней минуте в пятом туре игры в розыгрыше Кубка Футбольной ассоциации 1988 года – такой дикий, что чуть не разбежалась вся северная сторона, – остается моим любимым моментом. Но я сохраняю остатки нежности к тщетным усилиям Найджела Клофа во время матча Лиги 1990 года: он пробил и промахнулся, судья назначил повторный удар, но он снова промахнулся. 6) Игрок противника получает красную карточку: «Неожиданная реакция зрителей», – заметил Барри Дейвис во время четвертьфинального матча на Кубок Футбольной ассоциации между «Портсмутом» и «Форестом», когда игрок «Фореста» Брайан Лоз был отправлен с поля, а пришли в неистовство болельщики «Портсмута»; но разве он ожидал чего-нибудь другого? Для фанатов красная карточка – магический момент, хотя очень важно, чтобы удаление не произошло слишком рано. Если это случается в первом тайме, то ведет к скучнейшей победе команды, играющей в полном составе (вспомните встречу «Фореста» с «Вест Хэмом» в полуфинале розыгрыша Кубка Футбольной ассоциации 1991 года), или к такой реорганизации защиты, которая убивает игру. Зато удаления во втором тайме, да еще в напряженных ситуациях, чрезвычайно драматичны. Если бы мне предложили взять с собой на необитаемый остров одного из удаленных, я бы, не задумываясь, выбрал Джона Хейзела из «волков», которого в 1978 году отправили с поля на последней минуте матча четвертого тура розыгрыша Кубка при счете 1:1. Насколько помню, он с размаху врезал Риксу, когда тот пытался забрать у него мяч, чтобы мы поскорее пробили угловой. После вышеупомянутого корнера Макдональд сбросил с себя апатию и, не обремененный ее грузом, вывел нас вперед – к победе. Еще я помню бесконечный персональный дебош Тони Котона в 1986 году на «Хайбери» – поистине есть нечто особенное в таком поведении вратарей, а потом убийственный наскок Мэссинга на Каниджу во время розыгрыша Кубка мира в 1990 году. 7) Непристойный инцидент (то ли глупость, то ли тупость, то ли хамство): здесь мы вступаем в сомнительную с моральной точки зрения область – абсолютно ясно, что игроки не имеют права разжигать и без того взрывчатую массу зрителей. Свара между «Ковентри» и «Уимблдоном» дождливым ноябрьским днем перед оторопевшими десятью тысячами зрителей – это одно дело, и совершенно иное – драка между «Селтиком» и «Рейнджере», если вспомнить, какое едва сдерживаемое противостояние царит на террасах. Но с сожалением и не без любительской грусти приходится заключить, что ничто так не оживляет скучную игру, как хорошая потасовка. Побочные эффекты тоже небесполезны: происходит единение игроков и болельщиков, интрига обостряется, пульс учащается, и до тех пор, пока игра не превращается в соревнование стенка на стенку, я приветствую потасовки. Будь я спортивным журналистом или комментатором, мне пришлось бы надуть губы, неодобрительно крякнуть и потребовать, чтобы зачинщиков призвали к ответу: если бы зуботычины и легкие наркотики поощрялись властями, то моментально бы потеряли свою привлекательность. К счастью, я лицо не ответственное – я болельщик и не обязан ходить по ленточке моральных обязательств. Во встрече «Арсенал» – «Норвич» в конце 1989 года было забито семь мячей: сначала наши проигрывали 0:2, затем вышли вперед 3:2 и победили со счетом 4:3. Во время матча было назначено два пенальти; один – на последней минуте при счете 3:3 (оба невообразимых решения на совести судьи), но вратарь соперников Ганн защитил ворота, затем мяч отскочил к Диксону, который мягко переправил его в сетку. А потом разверзся ад: почти все, разве что кроме нашего голкипера, принялись размахивать кулаками – казалось, что свалка продолжалась целую вечность, хотя, скорее всего, длилась считанные секунды. С поля никого не выгнали, но не беда: разве можно не наслаждаться такой игрой? Обе команды жестоко наказали, и это справедливо. В подобной ситуации никто не ждет, что Футбольная ассоциация объявит игрокам благодарности за то, что болельщики смогли насладиться незабываемым зрелищем. А учитывая недавние повсеместно обсуждаемые проблемы «Арсенала», драка, если взглянуть на нее из наших дней, теряет некоторый лоск. Однако главное вот в чем: мы расходились по домам, сознавая, что видели собственными глазами самое важное спортивное событие дня, событие, о котором будут говорить неделями и месяцами, которое станет гвоздем новостей и о котором будут судачить в понедельник на работе. Так что, оказывается, нам повезло: мы видели, как взрослые мужики валяли дурака на глазах тридцати пяти тысяч зрителей – ни за что бы не отказался от подобного зрелища! Саддам Хусейн и Уоррен Бартон. «Арсенал» против «Эвертона» 19.01.91 Вот вам малоизвестный факт: футбольные болельщики раньше других узнали, что война в Персидском заливе уже началась. Незадолго до полуночи мы сидели перед телевизором и ждали, когда покажут записи фрагментов кубкового матча между «Челси» и «Тоттенхэмом», как вдруг Ник Оуэн, глядя на бегущую строку, объявил новость и выразил надежду, что в недалеком будущем мы все же побываем на «Стэмфорд Бридж» (учитывая обстоятельства, отчет об этой игре в утренней «Дейли миррор», скажем прямо, смотрелся странновато: «Нападающие „Челси“ волна за волной накатывали на „Тоттенхэм“, так что ему приходилось совсем не сладко», и тому подобное). Ай-ти-ви опередило Би-би-си на несколько минут. Как и все, я был напуган: опасался, что могут применить ядерное и химическое оружие, что втянут в войну Израиль, что погибнут сотни тысяч людей. К трем часам в субботу – через шестьдесят три часа после начала конфликта – я пребывал в таком расстройстве чувств, какого ни разу не испытывал в начале футбольного матча: слишком уж много времени провел перед телевизором и измучился странными снами. Толпа в этот день гудела по-иному – не как обычно. Северная сторона скандировала: «Саддам Хусейн – пидор!», «Саддам, драпай от „Арсенала“!» Первую речевку вряд ли нужно расшифровывать, а вторая апеллировала скорее к болельщикам, чем к игрокам, и воспринималась как самовозвеличивание, а не как насмешка, в ней странным образом отражалось уважение к иракскому лидеру без какого-либо намека на его сексуальные пристрастия. Более последовательной идеологии не стоило ждать. Это был интересный опыт – присутствовать на футбольном матче, отражавшем настроения в предвкушении мировой войны. Как могло случиться, что «Хайбери» оказался центром вселенной, в которой миллионы людей готовились убивать друг друга в тысяче миль отсюда? Очень просто: победный гол Мер-сона – мы выиграли со счетом 1:0 – не смог отвлечь наши мысли от Багдада; но когда на «Энфилде» после свободного удара Уоррен Бартон вывел вперед «Уимблдон» и мы впервые за сезон стали лидерами Лиги, все пришло в норму. Отставая на восемь очков в декабре, теперь мы вырвались вперед. Саддам был забыт, и стадион гудел, как всегда. Типичный «Арсенал». «Арсенал» против «Манчестер Юнайтед» 06.05.91 В мае 1991 года мы снова стали первыми в Лиге – второй раз за три года и третий раз за всю мою жизнь. В финале не было драмы 1989-го; «Ливерпуль» позорно сломался, и мы праздновали победу. Вечером 6 мая, перед нашей игрой на своем поле с «Манчестер Юнайтед», «Ливерпуль» продул «Форесту», и наш матч с «Манчестером» превратился в разгульное, шумное празднество. Именно этот сезон был для «Арсенала» наиболее показательным. И не потому, что мы проиграли всего одну встречу на первенство Лиги и пропустили на удивление мало (всего восемнадцать) голов, хотя статистика говорит сама за себя и свидетельствует о традиционном упорстве команды. Чемпионат был выигран, несмотря на постоянно мешавшие нам почти комичные препирательства и нарушения. «Арсеналу» сняли два очка за то, что через год после потасовки с «Норвичем» мы снова ввязались в драку. Вскоре наш капитан оказался за решеткой, потому что как последний дурак пьяным сел за руль. И это только вершина того, что происходило на улицах: стычки, репортажи бульварных газет об оскорбительном поведении подвыпивших игроков, капризы и массовое проявление недисциплинированности (особенно яркое – в конце 1989 года на стадионе «Астон Виллы», где чуть ли не все наши игроки окружили бокового судью и так размахались руками и раскричались на бедолагу, что приехавшие поддерживать «Арсенал» болельщики не знали, что делать). И так далее и тому подобное. Проступки футболистов грозили клубу и его поклонникам все большей изоляцией со стороны остального хмурящего брови, законолюбивого и ненавидящего «канониров» пространства. «Хайбери» превратился в дьявольское логово посреди Северного Лондона – вотчины отморозков и плохишей. «Засуньте эти два очка себе в задницу!» – снова и снова скандировали зрители во время встречи с «Манчестер Юнайтед», и эти слова словно бы стали припевом арсенальского гимна: сажайте нашего капитана, не любите наших игроков – хрен с вами! Сегодня наш день – демонстрация солидарности и неповиновения – в нем нет места серым зонам чужой радости: мы объявляем праведным все, что вы считаете неправедным. «Арсенал» – это не «Ноттингем Форест», «Вест Хэм» и даже не «Ливерпуль». Мы ни у кого не вызываем симпатий и восторгов, и наши болельщики ни с кем не делятся своими чувствами. Мне совсем не нравится, что последние два года «Арсенал» продирался по турам соревнований с дебошами и всякими пакостями – естественно, не нравится. Я бы предпочел, чтобы Тони Адаме не садился за руль, уговорив перед этим упаковку пива, чтобы клуб не платил ему денег, пока он находился за решеткой, чтобы Ян Райт не провоцировал болельщиков «Олд-хэма», чтобы Уинтерберн не ввязывался в непонятный скандал с фанатом на «Хайбери». Все это по сути Дурные Поступки. Но мои чувства не совсем с этим согласны. У «Арсенала» такая планида – команду должны ненавидеть. И в эпоху, когда другие организуют офсайдные ловушки и играют с лишним защитником, поведение, согласен – не слишком примерное, наших игроков – это попытка поднять ставку и отстоять свою территорию. В конце концов, вопрос, почему «Арсенал» ведет себя подобным образом, не такой уж интересный. Ответ, вероятно, в том, что «Арсенал» – это «Арсенал», и команда понимает отведенную ей роль в футбольном распорядке вещей. Интереснее другое: как такое поведение воздействует на болельщиков? Что происходит с психикой того, кто всю жизнь был верен клубу, который все ненавидели? Неужели болельщики как те собаки, что со временем становятся похожими на своих хозяев? Определенно, да! Все болельщики «Вест Хэма», которых я знаю, обладают врожденным чувством моральной несправедливости, болельщики «Тоттенхэма» отличаются чопорностью и эрзацной утонченностью, болельщики «Манчестер Юнайтед» отмечены отблесками былого величия, а фанаты «Ливерпуля» просто великолепны. Что же в таком случае можно сказать про нас? Трудно поверить, чтобы на нас не повлиял тот факт, что мы любим команду, которую все другие считают в принципе недостойной любви. С 15 мая 1969 года я сознаю, что «Арсенал» требует от меня полной изоляции. Моя подруга считает, что раздражающее сопротивление по любым мелочам и сознательное неприятие всего на свете – это во мне от «Арсенала», и, быть может, она права. У меня, как и у моего клуба, нет толстой кожи. Моя сверхчувствительность к критике означает, что я скорее разведу мосты и буду в одиночестве оплакивать собственную участь, чем, обменявшись рукопожатием, поспешу продолжить игру. В лучших традициях «Арсенала» – скорее поругаюсь, чем проглочу. Игра. Друзья против друзей. По вечерам каждую среду Я начал серьезно играть в футбол или, если точнее сказать, начал любить то, что делаю, а не просто производить движения, чтобы ублажить учителя физкультуры, после того, как стал ходить на стадион. Мы играли в школе теннисными мячиками, играли на улице разодранным пластмассовым мячом – по два-три человека с каждой стороны, играли с сестрой на заднем дворе до десяти голов, и после девятого она грозилась уйти домой, если я посмею забить еще, играли с местным кандидатом во вратари на ближайших площадках после большого воскресного матча, изображая результативную встречу настоящих команд, а я при этом еще вел репортаж. Перед поступлением в университет я играл пять на пять в районном спортивном центре, а в колледже – то во второй, то в третьей сборной. Играл за команду педагогов, когда преподавал в Кембридже, летом дважды в неделю играл с друзьями, а последние шесть-семь лет неизменно посещал небольшое футбольное поле в Западном Лондоне, где собираются энтузиасты округи. Таким образом, я играл в футбол две трети жизни и хотел бы играть как можно дольше в оставшиеся мне тридцать или сорок лет. Я нападающий; или точнее – не вратарь, не защитник и не полузащитник. Я без труда вспоминаю некоторые из голов, которые забил пять, десять или даже пятнадцать лет назад, и до сих пор получаю тайное удовольствие, когда забиваю мяч, хотя понимаю, что когда-нибудь ослепну от своего увлечения. Играю я плохо, но, к счастью, мои друзья играют не лучше. Зато мы очень хорошо умеем получать от игры удовольствие: каждую неделю кто-нибудь из нас заколачивает сумасшедшую банку – изо всей силы пыром или щечкой в угол так, что мяч умудряется пронзить очумелую защиту противника, и потом мы всю неделю втайне и с чувством вины (не о том должны думать взрослые люди) вспоминаем этот подвиг. У некоторых из нас уже нет волос, но мы успокаиваем друг друга, мол, этот изъян никогда не мешал Рею Уиллкинсу или блестящему фланговому – имя вылетело из головы – из «Сампдории». Многие грузнее, чем надо, на несколько фунтов. Большинству – около тридцати пяти. И хотя, к вящей радости слабаков, у нас действует негласное соглашение, запрещающее слишком грубую игру, утром по четвергам я просыпаюсь чуть ли не парализованный: суставы скручивает, тянет ахиллово сухожилие, под коленом горит, а само колено раздувается и пухнет два дня – последствие разрыва связок десятилетней давности (будь я настоящим футболистом – оказался бы на операционном столе); во время игры каждый шаг дается с трудом – сказываются годы и неправильный образ жизни. И через час я от напряжения становлюсь абсолютно красным, а мои футболку и трусы (воспроизведение арсенальской формы старого образца для игры на выезде) хоть выжимай. Судите сами, насколько я приблизился к профессиональному уровню: один или двое из первой команды, игравшей за «синих», команды, в которую входили сильнейшие футболисты университета, пошли в профессиональный спорт (а я, и то только в последний год учебы, был всего лишь в третьем составе). Самый лучший – наш университетский бог – светловолосый нападающий, блиставший талантом, словно настоящая звезда, несколько раз выходил запасным в четвертом дивизионе за «Торки Юнайтед» и даже умудрился забить гол. Другой играл защитником за «Кембридж Сити» – Сити, а не Юнайтед, команду Квентина Криспа, с хилым рейтингом в «Матче дня» и двумя сотнями зрителей. Мы ходили на него смотреть, но он был не в форме. Вот так: если бы я был в университете первым, а не двадцать пятым или тридцатым, то при диком везении мог бы попасть в третьеразрядную полупрофессиональную команду, где бы совсем некудышно смотрелся. Спорт не та область, в которой можно размечтаться кем-то стать, как, например, писателем, актером или начальником средней руки. В одиннадцать лет я прекрасно сознавал, что никогда не буду играть за «Арсенал». Слишком юный возраст для такого ужасного знания. К счастью, даже человек обделенный физическими данными, статью и талантом, может быть профессиональным футболистом, хотя и не будет играть в Лиге. Те же гримасы и жесты: потухшие глаза и опущенные плечи после нереализованного хорошего паса, безумные объятия, если мяч угодил в ворота, сжатый кулак и похлопывание по плечу, если нужно подбодрить товарища, поднятые руки и раскрытые ладони, чтобы показать, что ты в лучшей позиции, чем жмотничающий отдать мяч игрок, демонстрация пальцем того места, куда бы ты хотел, чтобы тебе отдали передачу, а когда тебе точно пасанули, но ты облажался, поднятая вверх рука, что означает признание и того и другого факта. А иногда, принимая мяч спиной к воротам, коротко бьешь и понимаешь, что все сделал как надо. Если бы не брюшко (хотя посмотрите на Молби), и не отсутсвие волос (вспомните Уилкинса и этого из «Сампдории», как его, кажется, Ломбарде?), и не маленький рост (а как же Хиллиер и Лимпар?), если бы не все эти мелочи, ты был бы точно как Алан Смит. Возрождение шестидесятых. «Арсенал» против «Астон Виллы» 11.01.92 Когда я писал эту книгу, мне приходилось преодолевать какое-то внутреннее сопротивление, словно я боялся выплеснуть все это на бумагу, как боялся объяснять, что к чему, психотерапевту: а вдруг все разом исчезнет и от футбола останется только огромная дыра? Ничего подобного не случилось, по крайней мере, до сих пор. Но произошло нечто более пугающее: я начал получать удовольствие от футбольных страданий. Предвкушал новые чемпионаты, поездки на «Уэмбли», победы на последней минуте над «Тоттенхэмом» на «Уайт-Харт-лейн», это понятно, а когда что-нибудь свершалось, бесился, мол, рано, хорошо бы еще потянуть удовольствие. Я так долго маялся переживаниями, тупел и приходил в отчаяние, что, когда «Арсенал» исправился, почувствовал себя слегка, но определенно сбитым с толку. Однако бояться не стоило: как пришло, так и уйдет. Я начал писать эту книгу летом 1991 года. «Арсенал» лидировал в первом дивизионе с большим отрывом и впервые за двадцать лет готовился вступить в борьбу за Европейский кубок. Команда играла в своем лучшем составе, имела блестящие перспективы, прекрасно защищалась, убийственно атаковала и могла похвастаться проницательнейшим тренером. После заключительного матча сезона 1990/91 года, когда мы со счетом 6:1 разнесли «Ковентри», причем четыре мяча забили за последние двадцать с чем-то минут, газеты запестрели заголовками: «Готовы править в Европе», «Канониры» воцаряются на пять лет", «Лучше, чем когда-либо», «Чемпионы положили глаз на самый большой приз». Никогда в жизни я еще не сталкивался с таким радужным оптимизмом. Даже недруги «Арсенала» среди моих друзей прочили команде уверенное восхождение к финалу Европейского кубка и, без сомнений, новую победу в Лиге. В начале сезона команда еще не расчихалась, но к старту розыгрыша Европейского кубка обрела форму и в середине сентября разгромила австрийцев со счетом 6:1 – прекрасная демонстрация, которая, как мы надеялись, надолго запугает весь континент. Следующим противником была португальская «Бенфика». Я летал в Лиссабон на одном из двух самолетов с нашими болельщиками, где мы на пугающе огромном стадионе «Луш» противостояли восьмидесяти тысячам португальцев и закончили встречу достойной ничьей. Но на «Хайбери» нас перебегали, переиграли, и мы продули – все было кончено, как знать, может быть, еще лет на двадцать. А затем после серии невообразимых результатов после Рождества мы выбыли из борьбы за чемпионский титул, и нас вышибли из соревнований за Кубок Футбольной ассоциации – и не кто-нибудь, а «Рексхэм», команда, которая в предыдущем сезоне опустилась на последнюю строку четвертого дивизиона в то время, как мы лидировали в первом. Странно было по следам чемпионата славы и надежд пытаться плакаться, как несчастна моя футбольная жизнь. Но когда сезон рассыпался в пыль и «Хайбери» стал вместилищем неудовлетворенных игроков и недовольных болельщиков, а будущее представлялось до невозможности мрачным, я опять почувствовал себя в своей тарелке. Великий провал 1992 года обладал гипнотической магией. «Рексхэм» – блестящее и подлинное отдохновение после Суиндона – унизил нас достаточно сильно, чтобы оживить детскую боль; но вместе с тем словно бы ожил и старый скучный «Арсенал» шестидесятых, семидесятых и, да, да, восьмидесятых, так что Райту, Кэмпбеллу, Смиту и всем остальным просто пришлось прекратить забивать голы и, подобно своим историческим двойникам, проявить беспомощность. Через неделю после «Рексхэма» во время встречи с «Астон Виллой» я мысленно прокрутил всю свою жизнь. Ничья с никакой командой в ничего не решающем матче на виду беспокойной, временами негодующей, но большей частью терпимой, замерзающей на январском холоде толпы… Единственное, чего мне не хватало – это чтобы Ян Уре споткнулся и упал, а отец, сидящий рядом со мной на скамейке, недовольно ворчал бы себе под нос.