Дело мерзкого снеговика Николас Блейк Найджел Стрэнджвейс #1 Только Найджел Стрэнджвейс, литератор и сыщик, способен за мелкой деталью разглядеть хитро сплетенную сеть преступления, на которое полиция давно махнула рукой. В «Убийстве на пивоварне» он пытается понять, что кроется за смертью собаки владельца пивоварни, а в «Деле мерзкого снеговика» – за странным поведением кошки владельца старинного имения. Николас Блейк Дело мерзкого снеговика Глава 1 О, то был я, король-посмешище из снега.      У. Шекспир Великие морозы 1940 года наконец канули в прошлое, и началась вселенская оттепель. Целых два месяца бескрайние плоские равнины с затерявшейся на них Истерхем-Мэнор были покрыты лишь однообразной снежной гладью, расстилавшейся во все стороны и сколько хватало глаз, а старые межевые столбики, превратившиеся в волшебные фигурки, стояли теперь причудливые, молчаливые. Сквозь морозные узоры на окне детской Джону и Присцилле Ресторик открывалась новая картина, как в миле от них деревушка Истерхем постепенно пробуждается к жизни от этого снежного заколдованного сна. То был край ровных плоских полей и продуваемых всеми ветрами, неогороженных дорог; край редких деревень, заносимых крепкими вьюгами, обрушивающими на деревенские дома всю свою накопленную за долгую зиму ярость. Погребенный под сугробом Истерхем был начисто стерт с лица земли, выкопать в снегу коридоры от задних дворов до единственной улицы никак не получалось – их упорно заваливало снегом. И вот уже Истерхем превратился в изрытую недоделанными ходами белую пустыню, а снег сползал с красных черепичных крыш, превращаясь в желтоватую грязь под ногами крестьян, и целыми шапками сваливался с ветвей вязов у дома викария – и их кроны, испокон веков венчавшие далекий деревенский пейзаж, уже снова возвышались над знакомыми земельными наделами в зияющих тут и там прорехах, опять, как раньше… Но Джона и Присциллу деревня интересовала мало. Со свойственной своему возрасту напряженной серьезностью они внимательно рассматривали стоящего у окна на лужайке снеговика. – Королева Виктория будет низложена, – пробубнил Джон, любивший подхватывать у старших всякие пышные словечки и с важностью пускать их в ход. Он специально говорил это слово sotto voce [1 - Вполголоса (лат.). (Здесь и далее примеч. перев.).], потому что знал, что отец не совсем его одобряет. Ну да, все ясно – опять то же самое, что «потаскуха» и «чертовски»! Такие слова очень даже позволены Шекспиру и взрослым, а детям их почему-то произносить не пристало. Во всяком случае, гостивший в доме приятель его матери Вилл Дайке однажды во время ленча сказал именно так, и отец полуприкрыл глаза, всем своим видом изображая негодование, которое, как всегда, болезненно отозвалось в душе у Джона, негодование оскорбленного безразличия под названием «не-при-детях». – Королева Виктория будет низложена, – снова промычал Джон, смакуя слово на языке и глядя, как следующая порция снега съехала по мертвецу-снеговику. – Королева Виктория будет дезинфицирована, – чтобы не отстать от него, ввернула Присцилла, протирая на стекле затуманенный глазок – там, куда уткнулся ее курносый расплющенный нос. – Ну и дура, – заметил Джон ласково. – «Дезинфицирована» – это когда ты попадаешь в горчичный газ. Или если у тебя чертовски здоровенные волдыри, которые могут полопаться. – Тебе нельзя говорить такие слова. – Ну и пускай! Тетя Бетти всегда так говорила. – Она уже взрослая. И между прочим, она умерла. – По-моему, без разницы. Лучше ответь, Мышь, разве тебе не кажется, что с тетей Бетти творилось что-то очень странное? – Странное? О чем ты говоришь, Крыса? – Ну как же, куда ни глянь, всюду одни полицейские, все сбились с ног, дом гудит, как улей… – Они не сбились с ног. Они все сидят кружком с таким видом, будто… будто ждут поезда. Точно, – пояснила Присцилла, – точно так же было, когда мы летом ездили на выходные. Все только и делали, что спокойно себе сидели, а потом вдруг вскакивали и неслись куда-то сломя голову, все были слишком заняты, чтобы поиграть с нами. Никогда не знаешь, что взбредет на ум этим взрослым – оказать тебе особое внимание или голову оторвать. – Но когда ты ездила на выходные, у тебя же под носом не носились полицейские! – Я люблю мистера Стрэнджвейса. Он для меня – самый лучший полицейский. – Вовсе он не полицейский, ты, пятнистая леопардиха! Он – свободный художник. – А что это такое? – Это… ну, это – свободный художник, как Шерлок Холмс. Пока полиция хлопает ушами, он надевает фальшивую бороду и хватает преступников с поличным. – А почему он не может хватать преступников с поличным без фальшивой бороды? Не люблю бороды. Когда доктор Боган лезет целоваться, мне щекотно. – Не будь ослихой. Он надевает бороду… а впрочем, ладно, такие вещи для детей постарше, чем ты. – Никогда не видела мистера Стрэнджвейса в фальшивой бороде. И между прочим, мне столько же лет, сколько тебе, Дважды Крыса! – Ты родилась на десять минут позже! – Женщины всегда старше своих лет, не то что мужчины. Это каждый знает. – Боже, говядина с луком! Ты же не женщина, а ползунок. – Не повторяй за мисс Эйнсли. Она липучая вампирша. – Она не вампирша! Она помогала нам с дядей Эндрю строить снеговика. – Нет, вампирша. У нее кровавые ногти и острые белые зубы. – Это чтобы легче было тебя съесть. У тети Бетти ногти на руках всегда красные. И на ногах тоже. Я видел, когда она приходила ночью. – Какой ночью? – спросила Присцилла. – Той ночью, когда она умерла и отошла в мир иной. Она вошла, посмотрела на меня и снова ушла. Она подумала, что я сплю. Ее лицо было бело, как у покойницы. Я видел это в лунном свете. Она была будто вся из снега, как снеговик. – Это был ее призрак? – ахнула Присцилла. – Не будь ослихой, – ответил Джон чуточку неувереннее, – как она могла стать призраком, если она еще не умерла? – И неудивительно, что по этой затхлой домине начали бродить призраки. – Что это ты там бормочешь? – Это тайна. Я слышала, как папа и мистер Стрэнджвейс… те-с, кто-то идет! Хивард Ресторик вошел в детскую. Отец близнецов, вышедший в отставку, был деревенским джентльменом – с головы до пят. Его волнистые усы были гораздо длиннее, чем допускалось кавалерийской модой, что свидетельствовало о его саксонских предках. Ресторики из Истерхема – древнее Ветхого Завета. Хивард быстро и озабоченно оглядел детскую, словно командир, привычно проверяющий своих солдат, но у которого на этот раз в мыслях засело что-то еще. – Что это такое? – Он указал на разбросанные по полу игрушки. Джон выпятил нижнюю губу, приготовившись к неприятностям. Но Присцилла не очень-то растерялась. Гордо и независимо – так, как делала это ее мать-американка, она тряхнула темными кудрями и ответила: – Мы прибирали шкаф для игрушек, папочка. – Прибирали? Хм. Ах, ну конечно! Джон сам все доделает. А тебе пора заниматься музыкой, Мышка. Глубокий снег и карантин в связи с корью, словно сговорившись, не пускали детей в школу, и их родители занимались с ними сами – от случая к случаю. Всем на удивление, Хивард Ресторик, этот яркий экземпляр породы спортсменов-авантюристов, обладал талантом к фортепиано. Присцилла подбежала к отцу, схватила за руку и решительно потащила к двери. Уже выходя, он взглянул на сына, который опять уставился в окно. – Поторопись-ка, ты, старый дед, – сказал он не то чтобы недобро, но с оттенком явного раздражения, и ребенок от этих слов слегка подобрался. – Прибери все как следует. Не вечно же тебе в окно пялиться! – Мы смотрели, как тает снеговик. – Вот и прекрасно! Пока будешь убираться, он никуда не денется. Кстати, а это твое духовое ружье, как я понимаю, разряжено? Да или нет? – Когда дядя Эндрю дарил мне его, он сказал, что мне можно стрелять из окна по птицам. – Я спросил тебя, мальчик, разряжено ли оно. – Его надо держать наготове на тот случай, если я вдруг увижу птицу, чтобы сразу… – Я же говорил тебе, Джон, никогда не держать ружье заряженным, так ведь? Тебе уже десять лет, пора уметь обращаться с огнестрельным оружием. Давай-ка разряди его при мне, пока ты еще не забыл. Джон всегда делал, что ему велели. Бесстрашный ребенок, он все же старался не провоцировать тот ужасный, затаенный гнев, который занимался в его отце при малейшем непослушании. Джон инстинктивно чувствовал, что, несмотря на доброту и терпение, тот был постоянно на взводе и мог взорваться от малейшей искры. А в последнее время он, ко всему прочему, стал каким-то другим. И все это было связано с неприятной новизной, вторгшейся в домашнюю атмосферу вместе со смертью тетушки Бетти, с этой растерянностью, царящей в доме, которая, как считал Джон, и повлекла за собой разные странности: он не ходит в школу, нескончаемые приходы и уходы полицейских, табачный дым трубок, снеговик, приглушенные, по чти шепотом, разговоры взрослых, которые резко обрываются, стоит только ему или Присцилле войти в комнату. В этом доме, где раньше все работало слаженнее восьмицилиндрового двигателя, поселилась неустроенность. Засунув духовое ружье подальше в угол, Джон вернулся к окну, открыл его и высунулся на улицу. Оттепель чувствовалась везде: в кронах вечнозеленых пихт за теннисным кортом, еще запорошенных снегом, в сыром, мягком воздухе, ласково омывающем лицо, а самое главное – в певучем журчании воды, бегущей по проложенным в саду желобкам к маленькому водопадику в искусственных скалах, и, конечно, во всей остальной – подтаявшей и подгнившей природе. Только снеговик словно не желал таять. Его лицо уже становилось зернистым и ноздреватым, но большая неуклюжая фигура до сих пор оставалась такой же, как ее слепили, и сразу глубоко в душе возникало то ощущение, которое они испытывали, создавая снеговика, – стоило только поглядеть на сильно утоптанный вокруг него снег. Джон вспомнил день, когда несколько недель назад дядя Эндрю, мистер Стрэнджвейс, Присцилла и он вышли во двор, чтобы соорудить снежную фигуру. Мисс Эйнсли тоже была, в алых шерстяных перчатках и пушистых меховых ботинках, так и сыпля непонятными для Джона глупыми нелепостями. Такие женщины просто тонут в собственной болтливости. Она даже принесла себе из кухни стул, но дядя Эндрю быстро столкнул ее и вывалял в снегу, и мисс Эйнсли много смеялась и старалась его побороть, но Джону показалось, что она была не в таком уж восторге, как старалась показать. Тогда дядя Эндрю выхватил у нее стул и поставил его рядом со снеговиком. Он сказал, что это – трон, и снеговик теперь будет королевой Викторией, а мисс Эйнсли ляпнула что-то вульгарное: мол, у нашей доброй королевы будет геморрой, если посадить ее в холод. Джон с Присциллой накатали огромные шары мокрого снега, которые дядя Эндрю водружал друг на друга, выскребывая их и тыкая в них пальцами, пока у него не получилось очень даже похоже на королеву из учебника истории. Вместо глаз снеговику прилепили по монетке в полпенни, а мисс Эйнсли откопала где-то в театральном сундуке дамскую шляпку с вуалью и надела снежной королеве на голову. Но папе почему-то это не понравилось, когда он вышел посмотреть, и пришлось унести шляпку обратно. Глядя теперь на этого снеговика, Джон чувствовал непонятное наслаждение, будто он – Бог и смотрит с небес на землю, приказывая снеговику таять. Одна монетка беззвучно выпала из снежной глазницы. «Господь творит чудеса на наших глазах», – отрешенно пробормотал Джон. Ему захотелось, чтобы на голове появилась трещина, и тут же – будьте любезны! – возникла трещина. – Смотри, Мышь, королева Виктория разваливается! – воскликнул он, забыв, что сестра ушла из комнаты. И в который уже раз ему припомнился сон. Тот сон перешел к нему еще около недели тому назад, но до сих пор невероятно живо стоял перед глазами. Ему снилось, что он проснулся посреди ночи и подошел к окну. Стояла безлунная ночь, сверкающая яркими звездами. За несколько миль от него висела оторванная от земли цепочка сторожевых фонарей на внешних изгородях, словно частокол света. На лужайке у окна отливала слабым, призрачным блеском кряжистая фигура снеговика. Но во сне снеговик все время появлялся и исчезал, как будто (об этом Джон подумал уже утром) кто-то ходил перед ним взад-вперед. Это было так, словно кто-то строил еще одного снеговика, но наутро королева Виктория была, как и раньше, одна, без жениха – разве что слегка обрюзгшая и потрепанная – должно быть, из-за того снега, который прошел ночью; но царственное величие в ней все равно еще сохранялось. Джон никому не рассказывал этот сон, кроме Присциллы, а потом сон на время забылся – пришел восторг от духового ружья, подаренного дядей Эндрю. Но этим утром по лужайке больше не скакала нахохлившаяся дичь со взъерошенными перьями, которую оттепель уже вернула к обычным птичьим делам, и в какое-то мгновение Джон снова вспомнил тот странный сон. На душе было как-то странно и непонятно, но он совсем не боялся этого чувства, наоборот, в этом заключалась интересная новизна, которая чуть-чуть будоражила, словно одна его половина в окне наблюдала, как другая выходит на лужайку. Внизу в гостиной умолк рояль, на котором играла Присцилла, и мир окутало облако тишины – осталось только звонкое бульканье и пение талых вод. Далеко справа, на выгоне, джоновский пони внезапно взбрыкнул копытами и галопом поскакал к изгороди, вздымая в воздух снежное крошево. Вверх по ступенькам взбегала Присцилла. Появилась мама, обутая в веллингтоны [2 - Веллингтоны – высокие сапоги.]. Она разговаривала с садовником. Джон вспомнил, что хотел у Присциллы что-то спросить. – Эй ты! – крикнул он, когда она вбежала в детскую. – Что это еще за чушь была про всякие там привидения? – Сам ты чушь! Я слышала, как они говорили об этом. И мама сказала, что Царапка явно видел привидение. – Кошки не видят привидений. – Царапка – очень умный кот. – Царапка – просто капризный старый вонючка. Ну и где же, по-твоему, он его видел? – В комнате Епископа. Это все, что я слышала. Когда они меня увидели, у них сразу языки отсохли. Вот-вот, точно, а потом кто-то из них сказал, как забавно Царапка скачет по стенам. – Скачет по стенам? Вы точно все спятили. Слушай, Мышь, иди-ка сюда и взгляни на королеву Викторию. У нее сейчас тоже крыша поедет. Дети, толкая друг дружку локтями, высовывались из окна все дальше и дальше. Прямо на глазах по макушке снеговика расползалась трещина. Мягко, словно шторка фотообъектива, съехал по его лицу ком снега. Этого лица не должно было остаться, но оно все равно было. У бесформенного, оплывшего снеговика до сих пор было лицо – почти такое же белое, как покрывающий его снег, мертвое лицо человека – лицо того, кому совершенно нечего тут делать. Джон и Присцилла метнули друг на друга полные ледяного ужаса взгляды и бросились к двери, вот их ноги уже зачавкали по снеговой жиже нижних ступенек… – Папа, папа! – надрывался Джон. – Иди скорее! Там кто-то в снеговике! Ой, это же… Глава 2 Причудливость Фантазии не знала сей радости, пока ей ни пристало собой украсить ярмарку.      У. Купер Полученное женой Найджела Стрэнджвейса письмо стало отправной точкой в тех черных и трагических событиях, которые сыщик впоследствии называл «Дело мерзкого снеговика». Джорджия получила письмо за несколько недель до того самого дня, когда снеговик показал всем свое ужасное нутро. Сидя за завтраком в своем деревенском девонширском доме, Джорджия, от души забавляясь, протянула это письмо через стол Найджелу. Текст на толстой, кремовой бумаге, надписанной: «Дауэр-Хаус, Истерхем, Эссекс», свидетельствовал о невыразимой странности и вычурности натуры отправителя. Найджел принялся громко читать вслух: – «Дорогая кузина Джорджия! Для старой дамы было бы большим удовольствием, если бы ты и твой муж сделали ей честь и навестили ее. Мои дни, как и можно себе представить, в этом мире все сочтены, поэтому ваше общество в течение недели мне было бы как нельзя кстати, разумеется, если вы решитесь на путешествие в такие безнадежные времена. Не пытаюсь скрыть своего смущения по поводу того, какими неудобствами может связать вас эта просьба, но я отставлю в сторону благодарности и скажу, что с вашим появлением я смогу – даже не знаю, как лучше выразиться, мне все-таки хотелось бы верить, что твой муж, чья слава дошла даже до моего деревенского заточения, заинтересуется. Дело, если говорить вкратце, касается кота…» – Ох, ну в самом деле! – запротестовал Найджел. – Не могу же я колесить по всему Эссексу и искать пропавшего кота. – Читай. Там, не просто кот. – «…кота, – повторил Найджел, – принадлежащего Хиварду Ресторику из Истерхем-Мэнор. Я вовсе, надеюсь, не такая уж чудачка, чтобы утверждать, будто здесь нечто большее, чем то, что, выражаясь избитой фразой, мы наблюдаем в поведении этой кошки. При всей непредсказуемости, свойственной всему ее роду, нас все равно интересует, когда такое создание начинает яростно бить тревогу, превращаясь в бредящего дервиша. Невзирая на то что годы мои близятся к закату, я все равно допускаю, что недостаток моего остроумия не переходит в область сверхъестественного, как при случае можно легко себе вообразить. Если бы проницательный мистер Стрэнджвейс почтил своим вниманием эти скудные заметки, это было бы, без сомнения, lux e tenebris [3 - Роскошным таинством (лат.).] и, в чем я нисколько не сомневаюсь, смогло бы удовлетворить мое любопытство – хотя нет, худшие опасения признательной вам кузины, Клариссы Кэвендиш». Переведя дух после прочтения сего необыкновенного послания, Найджел обратился к Джорджии: – Да уж, родственники у тебя себе на уме!.. Что это за чудачка из восемнадцатого века? – Я не видела ее целую вечность, с тех пор, как она поселилась в Истерхеме. Какой-то мой дальний дядюшка оставил ей кругленькую сумму денег, и тогда она купила Дауэр-Хаус, потому что они старались сбыть ее с рук. – Дорогая Джорджия, прошу, не говори загадками в столь ранний час. Зачем бы они стали «сбывать ее с рук» через покупку Дауэр-Хаус? И кто такие «они»? – Ее кузины конечно же! Именно они хотели прибрать к рукам наследство. Об этом говорит не столько покупка дома, сколько то, какой чудной она стала после покупки. – Так сразу и стала? – Как только мы туда доберемся, ты сам все увидишь. – Умоляю тебя, Джорджия! Проницательный мистер Стрэнджвейс вовсе не стремится попасть в военное время в Эссекс, чтобы навестить престарелую сумасбродку и разыскать кошку, которая превращается в бредящего дервиша. – Могу себе представить! Кузина всегда была несколько не в себе. Хотя при всем при этом сохраняла определенную долю очарования. Во всяком случае, если она и тяготеет, как многие старые леди, ко временам Георга III [4 - Георг III (1738—1820) – английский король с 1760 года.], а не королевы Виктории, то это еще не говорит о ее помешательстве. Так дело было решено. Несколько дней спустя они прибыли в Чичестер, в котором, как успела сообщить в своей телеграмме мисс Кэвендиш, можно было найти какой-нибудь транспорт для преодоления последней части пути. Это оказалось занятием не из легких благодаря суровости здешнего края, хотя и в Девоншире жить было не так уж сладко. Ледяной восточный ветер обрушился на путников, стоило им только справиться со станционной дверью; повсюду лежали снега и снега, а оловянно-серое небо лишало мир всякого движения. – Бр-р-р, – пробормотал Найджел, – судя по всему, нам суждено замерзнуть заживо, так и не успев приступить к увлекательной охоте за дикой кошкой. Давай лучше вернемся домой. Даже стойкий исследователь Джорджия, которой полагалось не обращать внимания на такие неудобства, почувствовала что-то похожее на сожаление, вспомнив свой теплый и славный дом на юго-западе. Однако они все-таки нашли таксиста, решившего рискнуть, и устремились вперед по истерхемской дороге. Десятимильная поездка заняла около часа, который почти весь ушел на выкапывание машины из пары сугробов – уже после того, как они чуть-чуть не провалились под лед, когда машина заскользила под прямым углом к реке. Наконец Истерхем показался уже в почти опустившемся пологе темноты. На то, что обычно зовется приусадебными посадками, Дауэр-Хаус смотрел сквозь пальцы, хотя бесконечные снега все равно лишали смысла такие попытки. Но даже это не могло до конца испортить впечатление от дома мисс Кэвендиш – уютного строения из красного кирпича, гордящегося симметрией окон, печной трубы, остро посаженной крыши и уютных слуховых окошек, портика, фрамуг и окованных железом ворот, – все было тщательно укутано снегом – будто элегантная женщина набросила на себя пышные меха незыблемой уверенности в себе, свойственной красоте. – Ну вот, что я тебе говорила, – прошептала Джорджия, – нельзя же жить в таком прекрасном доме и быть сумасшедшим!.. Найджел сильно сомневался в резонности этих слов. Но его оцепеневший от холода мозг в тот момент был занят единственной мыслью – неужели такой огромный дом занимала одна крошечная женщина? Кларисса Кэвендиш, встретившая их в холле, действительно походила скорее на манекен, на миниатюрную копию женщины, будто хлопьями снега, чудесно украшенную филигранью – белокурыми, горделиво уложенными волосами, и с бесподобным цветом лица. Найджел терялся в догадках, было ли это делом рук человеческих или самой природы. – Этот снег просто ужасен, правда? – заметила она звонким и свежим голосом, так подходившим ей. – Должно быть, вы утомились, пока ехали. Я покажу вам вашу комнату, а потом мы с тобой, Джорджия, обязательно выпьем по блюдечку чая. Ну а мистер Стрэнджвейс, я думаю, должен любить клэрри [5 - Так Кларисса называет кларет – красное вино.]. Найджел стал отказываться, объясняя, что не пьет вино в половине пятого вечера. – Тогда его подадут на обед, – ответила мисс Кэвендиш, и Найджелу очень скоро довелось оценить значение этих слов. После чая хозяйка предложила устроить для них экскурсию по дому, и Найджел, уже очарованный всякими чудесными вещицами, обступавшими его в гостиной, – хэпплвайтовскими [6 - Хэпплвайт Джордж – столяр, создавший в начале XVIII века особый стиль английской кабинетной мебели, отличавшейся легкостью, изысканностью и изяществом линий.] креслами, гравировками Бартолоцци, набором миниатюр Козвея, откидным столиком с несколькими превосходными эмалевыми работами Баттерси, кабинетом, начиненным всевозможными веерами, игрушками, табакерками и безделушками тончайшего мастерства, шелковыми драпировками и очагом, словно от самих праотцев, – с удовольствием подхватил эту идею. Что и говорить, дом оказался большим, даже большим, чем он думал. Мисс Кэвендиш шла впереди, отворяя двери из комнаты в комнату, – прямая, как шомпол, точеная фигурка. Каждую из этих комнат населяло свое собственное время, даже электрические лампочки, которые хозяйка зажигала с надменным безразличием к обязательному затемнению, и их хрустальные плафоны, вспыхивавшие искрящимся светом ледяных каскадов, не оскорбляли обителей старых времен: двери все так же были из красного дерева, на стенах переливы зеленого, желтого и голубого переходили в сизовато-серое. – Чудесно, – монотонно твердил Найджел, – прекрасная комната. Он даже пощипывал себя, желая убедиться, что не спит, но не смел взглянуть на Джорджию, поскольку каждая следующая комната, в которой они успевали побывать, кроме гостиной, небольшой туалетной комнатки, спальни мисс Кэвендиш и их собственной, встречала их голой пустотой. Ни один предмет мебели, ни одна занавеска или ковер не завершали прелестной симметрии этих комнат. Уже вернувшись в гостиную, Найджел старательно пытался завести подходящий разговор, чтобы что-то выяснить и при этом не задеть чувств мисс Кэвендиш. Но Джорджия, натура прямая, сразу перешла к делу: – А почему у тебя все комнаты пустые, кузина? – спросила она. – Потому что я не могу позволить себе меблировать их, не нарушая стиля, дорогая, – резонно ответила та. – Лучше я буду жить в маленькой и прекрасной части этого дома, а не во всем доме сразу, безобразно обставленном. Позвольте уж старой женщине иметь свои старушечьи причуды. – Очень даже разумно, – заметил Найджел. – У вас резиновый дом, его можно то растягивать, то сжимать, смотря по состоянию доходов. – Мистер Стрэнджвейс, – объявила Кларисса Кэвендиш, – у меня чувство, что мы с вами начинаем друг друга понимать. – В каждую из этих комнат тебе надо поставить по концертному роялю, и чтобы внизу постояннно дежурили десять пианистов, которые могли бы по команде сразу все вместе играть. Такие высокие потолки должны давать прекрасный резонанс, – мечтала Джорджия. – Меня тошнит от роялей. Этот инструмент подходит только дочкам торговцев, чтобы разучивать гаммы. Лучше всего спинет. Клавикорды [7 - Клавикорды – старинный клавишный инструмент.] тоже подойдут. Ну а в рояле я ничего не слышу, кроме вульгарного и надоедливого шума. Совершенно не понимаю, почему Ресторик играет на нем. – Ресторик? – Хивард Ресторик – владелец Истерхем-Мэнор. В наше либеральное время такие семьи позволяют себе держать эти вещи. Ресторики выстроили Дауэр-Хаус. – Ага, – сказал Найджел, – так это его кошка свела нас всех вместе, да? Расскажите нам о кошке, мисс Кэвендиш. – После обеда, мистер Стрэнджвейс. Такие вещи не должны мешать правильному пищеварению. Стара я, чтобы перескакивать с темы на тему. Часа через два, переодеваясь у себя к обеду, Джорджия сказала Найджелу: – Лишь бы не оказалось, что я совершила глупость. – Дорогая, я радуюсь всему, что ты делаешь. Но почему она такая?.. – А я ее начинаю понимать. Кларисса самых старых голубых кровей, и, по-моему, даже преподавала в Гэртоне [8 - Женский колледж в Кембридже.]. Она прославилась как историк: ее временем стал восемнадцатый век, и она накрепко прикипела к нему. Еще у нее был большой нервный срыв – перетрудилась, ко всему прочему, хотя здесь явно не обошлось и без несчастной любви; когда же она оправилась, часть ее навсегда осталась в эпохе Георга. Не спорю, этот образ мыслей ей не на пользу, но она пережила тяжелые времена и работала гувернанткой, пока ей не выпало это наследство. Раздался слабый игрушечный звон, подымавшийся с каждой нотой, будто заиграла музыкальная шкатулка. Джорджия и Найджел спустились к столу. Грация хозяйки и изумительный цвет лица оттенялись белыми панелями туалетной комнаты, глаза тихо светились. Найджел с трепетом увидел в чертах старой леди живую и независимую девушку, которая жила на свете много лет тому назад. Стоило представить ее себе гувернанткой в подчинении у грубых и властных хозяев, как изнутри вскипала волна протеста… Им прислуживала крестьянка в довольно нелепом наряде – домашний чепец и короткий муслиновый фартук. Еда была замечательна, хотя все блюда готовились словно для одной только мисс Кэвендиш: щепотка соли, тонкий кружочек говядины и прозрачные на свет оладьи. – Надо отпраздновать вашу первую ночь у меня, – сказала хозяйка. – Энни, бутылку клэрри. Стало понятно, что эта бутылка была первой и последней у нее в погребе. Но она обещала быть первосортным «Шато Бейшваль». Найджел хвалил такое вино. – Помнится, Гарри особенно его любил, – проговорила Кларисса Кэвендиш, и словно слабое дуновение каких-сложных чувств пробежало по ее глянцевому личику. — Простите меня, – продолжала она, – за то, что я буду пить шампанское. Я не могу пить ничего, кроме шампанского. Энни взяла открытую под вечер бутылку и до половины наполнила ее бокал. Шампанское было безвкусным, как стоялая вода. Кларисса Кэвендиш добавила в бокал содовой, степенно подняла его и кивнула Найджелу: – Выпьем по стаканчику, мистер Стрэнджвейс. Позади затворенных ставен стенала метель, крепко, как скала, высился старый дом. Тянулась нескончаемая ночь, будто специально выпущенная на волю, чтобы нести на крыльях своих рассказы о призраках, – такая голая и бесприютная снаружи, но теплая и надежная внутри, и Кларисса Кэвендиш, словно угадав замешательство Найджела, указала рукой на двери гостиной и спросила оглушительно звонко, словно профессор, экзаменующий студента: – Мистер Стрэнджвейс, я желаю знать, способны ли вы прикоснуться к сверхъестественному. Глава 3 Незаменимый, безобидный кот.      У. Шекспир – Думаю, что в небесах и на земле есть не только то, что мы видим… – Ну же, сэр, – перебила мисс Кэвендиш, с очаровательной нервностью постукивая унизанными перстнями пальцами по откидному столику. – Не стоит прикрываться цитатами. Найджел начал снова: – Ну что ж, не стану спорить, что мы еще не до конца понимаем законы природы, а природа властна делать исключения из собственных правил, однако нет сомнений, что наш долг перед ней в том и состоит, чтобы разумно истолковать все ее необъяснимые феномены. – Уже лучше. Значит, если бы вам довелось узнать о коте, пытающемся разбить свою голову о стену, то вы бы сперва и не подумали, что это дело рук дьявола, вселившегося в него, или – что всему виной его уязвимость перед призраками, которых видят одни лишь его глаза; вас бы вполне устроила мысль, что эта ярость – следствие нервных растройств у него в организме, да? – Кошачье бешенство? – с возмутительным легкомыслием предположила Джорджия. – Конечно, – кивнул Найджел. – Бедняге нужны какие-нибудь лекарства. Иначе это перейдет в агонизирующую боль. – Царапке не потребовались лекарства, – сурово ответила мисс Кэвендиш. – Через несколько минут после приступа он крепко заснул. – Мне кажется, лучше было бы узнать все с самого начала, – осторожно заметил Найджел. Старая леди будто еще больше приосанилась и сплела пальцы на коленях. Как и раньше, ее пальцы постоянно двигались, будто поигрывали веером. И за все время ее странного рассказа вся она оставалась неподвижной, двигался только рот и темно-карие, с магнетическим блеском, глаза. – Это началось за четыре дня до Рождества. Мы сидели за чаем с Шарлоттой Ресторик, женой Хиварда Ресторика. Она… она американка, – Найджел не сомневался, что мисс Кэвендиш чуть не сказала «колонистка», – но мне она кажется достаточно светской, и, по-моему, она действительно недурна собой. Одному Богу известно, зачем она вышла за Ресторика, ведь он не стоит ее – только усы да внешний лоск, незавидная это доля – быть Ресториком. В конце концов, когда все приглашенные собрались, разговор перешел на тему призраков. В Мэнор есть комната, которую называют комнатой Епископа; говорят, что ее посещают привидения, и Элизабет Ресторик подала идею собраться там ночью всем вместе и, как она выразилась, задать епископу перцу. – Элизабет Ресторик? – спросил Найджел, – кто это? – Это такая бесстыдница, – мисс Кэвендиш живо перескочила на новую тему, – это сестра Хиварда, но намного его моложе. Крошка кого угодно вгонит в краску! Если Хивард унаследовал свою семейную удачливость, то Элизабет, как ни печально, – их дурной норов. Правда, у нее американское образование, и нельзя судить ее строго. Еще вам стоит узнать о Гарольде Ресторике. Это отец Хиварда, который получил должность при посольстве в Вашингтоне. Однажды ему пришлось прожить там несколько лет и вывезти в Америку семью, поэтому детям не удалось получить образования, кроме разве что самого примитивного, которое принято в той стране. Так жалко! Ведь и у Элизабет, и у Эндрю есть способности. – Эндрю? Это что, второй брат? – Да. Он был любимым сыном Гарри, хотя наследником конечно же стал Хивард. Увы, Эндрю умудрился разочаровать отца. Он оказался перекати-полем и не любил общества. Но Эндрю действительно славный парень, и у него нет врожденных пороков, если только не считать пороком то, что он терпеть не может поучения своего братца. А уж тот, вместе с Элизабет, два сапога пара. – Он тоже был тогда на Рождество? – Был. Собрание украсили и последним воздыхателем Элизабет, мистером Дайксом, – это вздорный и дурно воспитанный тип, писатель романов, и еще – мисс Эйнсли, так просто редкостная пустышка! Да, конечно, и доктор Боган. Боюсь, что этот доктор – шарлатан. – Судя по всему, вечеринка оказалась слишком разношерстной для одного дома, – вмешалась Джорджия. – Бесстыдница, сквайр-англосакс, жена-американка, перекати-поле, пустышка и шарлатан. Кларисса Кэвендиш кивнула своей головкой. Пальцы затрепетали и снова устроились на коленях. – Гарри бы этого не одобрил. Но Хивард столь бесхребетен, что если Шарлотта решает кого-то пригласить, то иначе и быть не может. Бедняжка, она же просто снобистка – искренне верит, что каждый гадкий утенок – лебедь. И вот, в конце концов, мы сошлись на мнении, что Сочельник стоит провести в комнате Епископа. – А что вы ожидали там увидеть? – перебил ее Найджел. – О, это глупейшая история! В 1609 году епископ Истчестерский останавливался в имении. К утру его нашли в комнате мертвым. Некоторые дурные люди утверждали, что его отравили хозяева, и после этого разразился скандал. Но тогдашние Ресторики утверждали, что епископ, всем известный своей больной печенью, за ночь до смерти переел оленины и потому скончался. Абсолютно не сомневаюсь, что это – чистейшая правда. А все же кто его знает… Есть одно поверье, что всю ночь из комнаты епископа доносились стоны, а сам епископ, если верить рассказам, появился в батистовом халате, вцепившись в живот и оглушительно стеная. – Все это напоминает очередную старинную историю про привидения, – вставила Джорджия. – В сочельник, за полчаса до полуночи, мы все пошли в комнату Епископа. Это – ужасная стылая комната, в которой сейчас стоят какие-то книги. Шарлотта Ресторик приказала приготовить для нас пунш, чтобы согреться, а за обедом и так было выпито немало вина. Так вот: когда все было готово и пунш пошел в ход, Элизабет и мисс Эйнсли постепенно начали распускаться. Помню, как Ресторик сделал Элизабет замечание, что та сидит на коленях у мистера Дайкса, а та в ответ дерзила, что епископ в свое время и не такое вытворял. Обычная наглость Элизабет вылилась в совершенно безумную и вульгарную сцену. Иногда у нее бывают приступы непонятной злобы, как у ведьмы. Но – какой красивой! Наконец, в разгаре ссоры – а ссорилась только Элизабет, Хивард лишь пытался ее утихомирить – часы пробили двенадцать. Эндрю Ресторик произнес: «Теперь – молчок, Бетти, иначе епископ отложит свой визит». Тогда она затихла. Казалось, его слова отрезвили и всю остальную компанию. Мы сидели в один ряд вдоль стены, напротив камина. И вдруг кто-то сказал: «Смотрите на Царапку». Кларисса Кэвендиш выдержала эффектную паузу. В наступившей тишине Джорджия с Найджелом услышали стенания восточного ветра, мятущегося позади дома. Мисс Кэвендиш сделала нервное движение, и тогда ожерелье у нее на шее зазвенело, будто тонкий, переливчатый звон сосулек. Наконец хозяйка продолжила свой рассказ: – Кот просто лакал молоко из блюдца, которое туда для него поставили. И вот – он завопил, издавая пронзительные, протестующие звуки, как будто кто-то завел ржавые часы, годами стоящие в углу. На негнущихся лапах он вылетел на середину комнаты, выгнув спину дугой и оглушая нас всех монотонными пронзительными воплями, словно в аду. Все сидели, окаменев от изумления. Царапка вцепился в пол. Он выгнулся, как тигр, поминутно вцепляясь в ковер всеми когтями, а взгляд его был прикован к углу комнаты. Внезапно он бросился в этот угол. Не приведи бог еще раз такое увидеть! Он метнулся к стене, с разбегу влепившись в нее головой, и отскочил, как резиновый мяч. Три или четыре раза он с безрассудной яростью набрасывался на стену и книжные шкафы – еще немного, и его мозги должны были вылететь прочь. Все сидели, подавленные этим зрелищем. Одна из женщин – мисс Эйнсли, я думаю, – начала рыдать и визжать, что кот, мол, увидел нечто ужасное, что нам всем не видно. – А что вы об этом думаете? – заинтересованно спросил Найджел. – Думаю, что кот не испугался, а решил спокойно себе поохотиться. От такого объяснения, такого легкого и вполне обычного, у Джорджии внезапно кровь застыла в жилах. – В конце концов, – продолжала старая леди, – Царапка все-таки устал от своих безумных выпадов. Он осторожно прокрался к середине комнаты, потом зачем-то начал ловить свой хвост и вертеться на одном месте, как волчок, безумный дервиш, вдруг сделал у всех на глазах кувырок через голову, упал и мгновенно заснул. Повисла тишина. Найджел рассматривал свой нос, стараясь подольше не встречаться глазами с мисс Кэвендиш. Джорджия, не зная, что сказать, вертела в пальцах мундштук. – Зачем вы все это нам рассказали? – наконец спросил Найджел, поднимая взгляд. Мерцающие странным блеском глаза Клариссы Кэвендиш вперились в него. Необъяснимое возбуждение было в них, они будто бы хотели что-то выпытать у него, словно перед ним была учительница, которая с трудом удерживалась от соблазна дать нерадивому ученику намек на правильный ответ. Она произнесла: – Сперва, мистер Стрэнджвейс, интересно было бы узнать ваше мнение. – Не играет роли, видел кот привидение или нет. Если бы это было оно, кот испугался бы, выгнул спину, фыркал, но не стал бы бросаться на стены. Думаю, что, прежде чем рациональные доводы не будут исчерпаны, рано предполагать присутствие сверхъестественного. Агрессия в поведении животного… кстати, а сколько ему лет? – Три года, – ответила Кларисса. – …Не дает нам основания считать это поведение просто юной игривостью любого котенка. Возможно, кот находился под воздействием наркотиков. Вы сказали, что ему только что дали блюдце молока. Скорее всего, кто-то подмешал наркотики в молоко или сделал коту укол, перед тем как начался ваш сеанс. Встает вопрос: зачем он сделал это? Само собой напрашивается ответ – чтобы напугать собравшихся. Обычная шутка. Ну а если дело серьезнее – то чтобы напугать кого-то одного из них. – Мне кажется, для простой шутки все слишком изощренно и жестоко, – заметила Джорджия. – Вот если бы шутник был одет в батистовый халат и стенал, вцепившись в живот… хотя у меня такое чувство, что Епископ-призрак давно уже отошел на задний план. Мисс Кэвендиш запальчиво кивнула и ликующе хлопнула ладонью по подлокотнику кресла. – Если эта шутка серьезнее, чем простая забава, – подтвердил Найджел, – и была предназначена какому-то конкретному человеку, то в поведении кота должно было быть что-то особенное, что понятно лишь жертве и пугает ее сильнее, чем остальных. Был ли еще кто-нибудь очень сильно испуган, кроме мисс Эйнсли? – Знакомы ли вы с пьесой «Гамлет», мистер Стрэнджвейс? Найджел ответил утвердительно. – Тогда вам известно, что в этой пьесе есть и другая пьеса – которую играют для короля, тот наблюдает за бродячими актерами, а Гамлет не спускает с него глаз. В сочельник оказалось, что не всех околдовало безумство этого кота. Я случайно посмотрела вбок и заметила, что Эндрю Ресторик не отрываясь смотрит на одного из присутствующих. – На кого? – Этого я не могу вам сказать. Стулья стояли полукругом. Эндрю сидел слева, с краю, уставившись на кого-то в противоположном конце, это могла быть и его сестра Элизабет, и доктор Боган, и мистер Дайке. – Значит, и вы были не так уж околдованы, мисс Кэвендиш? – Но, но, сэр, слишком уж вы дотошны! – воскликнула она с напускным кокетством, которое все равно не смогло скрыть ее явное смущение. – Я пока еще могу пользоваться своими глазами и делать свои личные выводы. – Так был ли один из этих троих чересчур напуган? – Не берусь точно судить. Бетти была какой-то квелой, наверное, слишком пьяной, чтобы о чем-нибудь волноваться. Мистер Дайке будто не верил своим глазам, а врач хранил свой фасад сдержанности. Потом я все-таки видела их с Бетти вдвоем, они положили друг другу головы на плечи. – Были ли у этого случая какие-нибудь последствия? Мисс Кэвендиш недоуменно воззрилась на него, будто не поняла, о чем идет речь. – Вы написали в своем письме о каких-то своих худших опасениях, – упорствовал Найджел. – Может быть, вы боитесь, что с этими кошачьими галлюцинациями не так все просто? Что кот – это только начало? К их удивлению, старая леди будто потеряла дар речи. Ее взор утратил осмысленность и с болезненной нетвердостью уцепился за какой-то предмет. Хозяйка совершенно смешалась. И тут, тяжело оперевшись на резную, из слоновой кости с кистями трость, она вскочила на ноги и кинулась через всю комнату в дальний угол, а там, описав пальцем дугу вокруг какой-то гравюры на стене и стоя спиной к Найджелу и Джорджии, произнесла: – Да. Я боюсь. У них в доме какая-то гниль. Я боюсь показывать на нее пальцем, но я знаю, что она есть. Я… – мисс Кэвендиш слегка запнулась, – я особенно неравнодушна к этой семье – особенно к Элизабет и Эндрю. Впрочем, мое чувство не имеет никакого значения, и я прошу вас больше не говорить на эту тему. Но я скажу вам вот что: лучше взглянуть в лицо дьяволу и всему его воинству, чем той власти – откуда бы она ни шла, – которой обладает Истерхем-Мэнор. – Насколько я понял, – мягко ответил Найджел, – вы хотели бы, чтобы я… Кларисса Кэвендиш метнулась от стены вперед, описала полукруг и направила свою трость из слоновой кости прямо на Найджела, как рапиру. Ее голос был так пронзителен, что тот подскочил в кресле. – Я хотела бы, чтобы вы разобрались, что тут не так. Я хотела бы, чтобы вы разобрались, что доктор Боган делает в этом доме: мне он кажется не на шутку отрицательным типом. Еще – чего боится Хивард Ресторик. И что творилось в сердце Эндрю Ресторика, когда он совершенно не обратил внимания на кота, а, наоборот, неотрывно глядел на одного из тех, кто был в той комнате. И еще я хотела бы, – добавила она едва слышным шепотом, – чтобы вы избавили Элизабет от проклятия. Она снова села в свое кресло, испытующе вглядываясь в его лицо. – Они все еще здесь – те, кто были в сочельник? – Они приходят и уходят. Но сейчас они как раз в Мэнор и пока не хотят уезжать. Зимой дороги очень грязные. – Но вы же знаете, – осторожно заметил Найджел, – что я не имею полномочий… – Я все устроила. Насколько я знаю, существует специальное общество по исследованиям психики. Вам придется побыть его членом. Я же так и просила вас: остановиться у меня, а заодно и расследовать случай с котом в комнате Епископа. Все предусмотрено. – Но для исследований психики у меня нет даже первичных знаний!.. – Я изучила их по тем нескольким томам, которые нашлись в моем книжном шкафу. Завтра вы познакомитесь с ними поближе, а ко второй половине дня мы приглашены на обед в Мэнор. Найджел перевел дух. Он чувствовал, что, будь на месте мисс Клариссы кто-нибудь еще, он бы отнесся гораздо скептичнее к таким экзальтированным выходкам, но, вопреки воле самого Найджела, он дал этой леди увлечь себя. Более того, она затронула в его душе струнки любопытства, вызвав непреодолимое желание самому дорисовать реальную картину всех действующих лиц, воспользовавшись тем эскизом, который она только что наметила. – На чем специализируется доктор Боган? – спросил он. – На медицине, если не грешно так говорить. Не попасть бы самой к нему в пациентки! – А вы знаете, кто его пригласил? – Элизабет приводит в дом массу нежелательных личностей. – Значит, она и сама часто бывает не в себе? – Да. Боюсь, что это довольно эксцентричная девушка. Но вряд ли Хивард сможет выгнать ее из дому. Не особенно они проясняют дело, эти ответы мисс Кэвендиш, подумал Найджел. Тогда он сменил тактику: – Кто-нибудь пытался трактовать поведение кота? Неужели никому не пришло в голову осмотреть блюдце? – Мне ни к чему знать, что они потом говорили. Через какое-то время Хивард решил, что лучше будет прервать обсуждение. Он такой человек, что предпочитает не обращать внимания на то, чего не может понять; он лучше навалит сто матрацев, чем станет искать горошину. Даже не знаю, осматривал ли кто-нибудь это блюдце. – Вы сказали, что Элизабет Ресторик и доктор Боган после этого случая положили друг другу головы на плечи. Они что-нибудь говорили? – Ничего существенного, это точно. Я немного глуха и склонна читать по губам. Мне показалось, что доктор Боган сказал Элизабет: «Подклей, Э», но я не придала этому большого значения. Ну что ж, мои милые, у нас был тяжелый день, и не сердитесь на меня, если я удалюсь. Если захотите чашку шоколада перед сном, позвоните Энни. Я так рада, что вы у меня. Старая леди степенно поднялась, поцеловала Джорджию, подала Найджелу хрупкие, в кольцах, пальцы и удалилась на покой вместе со своей резной тростью. Глава 4 И страх накрыл все черной тенью.      Т. Худ Истерхем-Мэнор, как обнаружилось следующим вечером, когда они вылезали из машины, посланной за ними Хивардом Ресториком, был не более чем черной и неуклюжей массой, чернеющей даже в подступившей темноте. Найджелу пришлось выслушать справку мисс Кэвендиш о том, что дом построен в правление королевы Виктории и с тех пор почти не перестраивался. Королева-дева и ее подданные, размышлял Найджел, еще никогда не страдали от такой черноты. Машина уехала, звякнув цепями на покрышках, небольшое облачко снега все еще вспархивало по курсу исчезнувших из виду колес. Парадная дверь открылась. Похоже, Истерхем-Мэнор – одно из тех имений, где входные двери открываются без звонка, а внутри должна царить оживленная атмосфера обеда. Найджел схватил руку Джорджии, торопливо переступая порог, и дворецкий тут же прикрыл дверь позади них. Горничная повела Джорджию и мисс Кэвендиш вверх по ступенькам, чтобы забрать у них пальто. В глазах мисс Кэвендиш это свидетельствовало о щедрости хозяйского гостеприимства. Вопреки тому, что хозяева, заботясь о ней, посылали в Дауэр-Хаус машину, и несмотря на то, что попасть из дома в дом на машине было парой пустяков, она Укутывалась так, будто собиралась на Северный полюс – на ней были шляпка, меховая шуба и кожаный пиджак для гольфа, надетый поверх вечернего платья, и еще – шесть семь нижних юбок, из-за которых на ум приходило сравнение с Ноевым ковчегом. В течение процедуры раздевания Найджел от нечего делать рассматривал убранство холла, в котором очутился. Размеры у того были такие, что можно было бы выставить его на мировой рынок, подняв там немалую бучу. Такой холл радует душу, правда, с другой стороны, со своими огромными дубовыми и кедровыми сундуками, камышовыми циновками, железными flambeaux [9 - Факелы (фр.).] и гербовым оружием по стенам, он был явно под стать всесильной энергии Элизабет – о таком именно холле Шарлотта Ресторик могла бы отозваться как о «чересчур напористом». Да, а она наверняка бы так и сделала, думал Найджел, когда миссис Ресторик, одетая в великолепную золотую lame [10 - Парча (фр.).], лебедем выплыла им навстречу. Его все подмывало обратиться к ней как к миссис Ристалик, до того вся сцена походила на арену с появившейся на ней лукавой, опытной и порочной хозяйкой возмущенно лопочущего зверинца. – Приятно тебя видеть здесь, Кларисса, – сказала она зычным голосом, похожим на крик оленя. – А вот и знаменитая Джорджия Стрэнджвейс. Хивард, разве я не твердила тебе всю жизнь, что мне до смерти не терпится познакомиться с миссис Стрэнджвейс? Хивард Ресторик что-то покорно промычал в ответ благовоспитанным тоном, дергая себя за концы усов. – Очень рад, – наконец пришло ему в голову. – Выдающаяся личность. Доводилось читать ваши романы. – До чего неуклюжи эти мужчины! – кокетливо воскликнула жена. – Миссис Стрэнджвейс не писатель, Хивард. Она – исследователь, ты-то знаешь. Добро пожаловать в Истерхем-Мэнор, мистер Стрэнджвейс. Все-таки исследования психики – это слишком сложно. Хивард, шерри! Бедняжки от холода чуть живы. Я хочу познакомить вас с мистером Дайксом, мистер Стрэнджвейс. Вилл Дайке, вы же понимаете, пролетарский писатель. Как хорошо, что под рукой теперь целых два умных человека. Эвнис, это мистер Стрэнджвейс, который должен раскрыть для нас тайну нашего призрака. Мистер Стрэнджвейс – мисс Эйнсли. В этот момент раздался гонг, в тоне которого звучало не меньше нахальства, чем у Биг-Бена, – колокольная зычность его голоса ничем не уступала самой миссис Ресторик. Вошли двое мужчин: один был стройный и бронзовый, с легкой и спортивной походкой, другой носил бороду, сутулился и имел желтоватый, нездоровый цвет лица. Их представили как Эндрю Ресторика и доктора Дэниса Богана. В этот момент среди беспорядочного многоголосого бормотания возник тонкий и звонкий, как сосулька, голос Клариссы. – А где Элизабет? – спросила она. – Разве она не побудет с нами? Этот довольно невинный вопрос был воспринят весьма странно. Шум голосов мгновенно оборвался, и повисла тишина, заставившая нервы Найджела зазвенеть от напряжения – до того нелепо все это было, как будто Кларисса допустила какую-то непростительную оплошность. Он заметил, что несколько участников приема украдкой поглядели друг на друга, словно оценивая, как отразилась на них реплика мисс Кэвендиш. Возникло ощущение безнадежного ночного кошмара. И среди всеобщего молчания раздался голос хозяйки: – К сожалению, Элизабет нездоровится. У нее опять был приступ, и она не сможет быть сегодня вечером. Для нее это ужасное разочарование. Как она там, доктор Боган? – Пульс все еще слегка учащен. Но уже завтра она должна составить нам компанию. Голос доктора был ровным, словно намасленные волосы хлопотливого официанта, и фраза эта могла бы поставить точку в странной ситуации, но Кларисса Кэвендиш продолжала: – Слишком много коктейлей. Вам следует запретить ей пить. Они подтачивают организм. Замечание вышло жестоким, подумал Найджел, даже чересчур жестоким, потому что исходило из уст мисс Кэвендиш, которая обычно была душой вей компании. Однако реакция на него показала обратное – напряжение рассеялось быстрее, чем возникло. Несколько человек с облегчением засмеялись, и Эндрю Ресторик сказал: – Мисс Кэвендиш, вы просто неисправимы! Вам бы уложить нас под стол с помощью шерри и кларета, лишь бы не дать осушить по маленькому стаканчику разбавленного ангостурой [11 - Ангостура – используемый в качестве тоника и жаропонижающего настой из горькой коры, которая раньше служила благовонием.] джина. – Когда я была молодой, – с готовностью отвечала старая леди, – джин пили совсем понемногу, наливая не выше четверти пенни. Тогда так и говорили – «пьян от пенни», «вусмерть напился с двух пенсов». И снова Найджелу показалось, что на голове у него зашевелились волосы. Как же это было неосмотрительно – сказать «когда я была молодой» и отослать слушателей на двести лет назад, в то столетие, из которого, может быть, и вышла Кларисса Кэвендиш, восседающая сейчас в своем разноцветном одеянии прямо, как палка. – Не выше четверти пенни! – вскричала мисс Эйнсли. – Вот так денечки! Скорее всего, это были те буханки, которые вы тогда продавали по четверти пенни. Мисс Кэвендиш с видом откровенного презрения изучила сквозь лорнет судорожно краснеющую молодую женщину, но предпочла сдержаться. Вилл Дайке громко пробормотал: – Некоторым кажется, что Бетти – забулдыга, стоит только послушать, что о ней говорят. – Ну что вы, Дайке, – возмутился мистер Ресторик, старательно разглаживая свои усы. – Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь распространял… – Ах, ну что вы… Разве мы что-то распространяем? Мы просто уселись кружком, как и подобает воспитанным леди и джентльменам, делая вид, что не замечаем, как в этой комнате гадко пахнет. – Неограненный бриллиант, – шепнула Шарлотта Ресторик на ухо Джорджии. – Но какой талант, какая природная честность, бедняга. Его родили в канаве, правда, в канаве, дорогая! Это же замечательно, как ты считаешь? Дворецкий пригласил всех к столу, и Джоржия была спасена от необходимости высказаться на счет невероятного появления на свет мистера Дайкса. Найджелу досталось место рядом с хозяйкой и напротив Дайкса. Романист, которого он теперь мог изучать с большим удобством, в этой компании напоминал рыбу, вытащенную из воды, – ему нечем было прикрыть свой враждебный настрой. Широкий лоб обрамляла намасленная челка, но отталкивающее впечатление от грубой кожи и выпирающей нижней губы скрашивалось живыми пытливыми глазами и необычайным тембром его голоса. Найджел чувствовал, что здесь у Дайкса никак не получалось ни блеснуть своим пролетарским происхождением, ни в полной мере насладиться обществом знатных особ. В том, как он ратовал за Элизабет Ресторик, было что-то нарочитое. Может, он влюблен в нее? А чем еще можно объяснить его присутствие в таком чуждом для него окружении? Но больше всего Найджелу не давало покоя другое – почему замечание об отсутствии Элизабет породило в этих людях такие острые и странные эмоции? Все ясно, на балаганных подмостках – комики всех сортов и расцветок, и у Найджела возникло чувство, что случай с Царапкой отодвинулся на задний план. Найджел обладал даром, свойственным скорее женщинам, – активно участвовать в беседе и при этом позволять своему вниманию сосредоточиваться на совсем иных вещах. Хотя сейчас он был настороже и следил за остальными обедающими, у него все равно получалось поддерживать с миссис Ресторик связную беседу. Как только Найджел сумел освободить ее образ от начального сходства с миссис Ристалик, он обнаружил в ней самой много интересного. Тут царствовал позитивный американский снобизм, намного более сговорчивый, чем его негативная противоположность – снобизм английский, потому что первый всегда шел от неутомимого желания познать что-то новое. – После обеда нам лучше всего подняться в комнату Епископа, – говорила она, – вам же наверняка понадобится воссоздать картину преступления, мистер Стрэнджвейс. Остальные поддержали эту мысль легким одобрительным смехом, но выражение ее сапфирно-голубых глаз вмиг заставило Найджела насторожиться. «Хоть бы узнать, что она сейчас имела в виду, – раздумывал Найджел. – Разве так говорят о взбесившемся коте? Вслух же он ответил: – Боюсь, что я всего лишь любитель, миссис Ресторик. Не стоит слишком уж на меня надеяться. Не огорчайтесь, если я не выведу вашего призрака на чистую воду. – Ах да! Этот призрак. Ни в одной старинной английской семье не обходится… – она чуть замялась, – без какой-нибудь чертовщины. – Что ж, по-моему, призрак Епископа – достойная чертовщина. А самой вам, миссис Ресторик, доводилось что-нибудь видеть или слышать в этой комнате? – Нет. Боюсь, что мне в этой жизни так и не спятить. – Она повернула голову, приглашая Вилла Дайкса к разговору: – А вы верите в привидения, мистер Дайке? Найджел одним ухом прислушивался к задиристой демагогии романиста, стараясь ничего не упустить из разговора на другом конце стола, где сидели Хивард Ресторик, Эндрю, Джорджия и Кларисса. Высказыванию миссис Ресторик о «картине преступления» полагалось всколыхнуть ответную дискуссию. Хивард и Джорджия обсуждали детективный роман, который они оба читали. Внезапно Эндрю ворвался в разговор: – Проблема детективных писателей в том, что они старательно уклоняются от сути дела. – Сути дела? – спросила Джорджия. – От сути зла. Это – единственная по-настоящему интересная вещь в детективах. Все ваши детективчики «по четыре пенни», где преступники считают, что воровство – самый легкий способ заработать себе на жизнь, и убивают ради наживы или для того, чтобы выплеснуть какое-то надуманное раздражение, совсем не интересны. Среднестатистический преступник из заурядного романа делается все скучнее: это всего-навсего заклепка, чтобы хоть как-то соединить интригу и притянутый за уши сюжет, это только отправная точка для завязки истории, из которой никакая история и не завязывается. Но а как же… – тут приглушенный голос Эндрю Ресторика усилился, привлекая к себе внимание всего стола, – а как же тогда человек, упоенный злом? Тот мужчина или та женщина, что не мыслит своего существования без нанесения зла всем остальным? Собрание было потрясено и молчало. Эта фраза – «человек, упоенный злом» – повергла всех в состояние столбняка, словно Эндрю соорудил из своей салфетки голову Горгоны. И снова Найджел почувствовал всеобщую растерянность. Возможно даже, что это была не столько растерянность, сколько всколыхнувшийся откуда-то изнутри ужас, когда наружу вылезло именно то, чего все со страхом и ожидали. «Нелепо, – подумал Найджел, – вы все тут сходите с ума, как Царапка». Раздался голос Хиварда: – Ох, старина Эндрю, ну что ты! Таких людей все-таки не бывает. Во всяком случае, в реальной жизни точно. Даже в худшем из нас столько добра, разве нет? – А как же Гитлер? – ляпнула глупость мисс Эйнсли. Вилл Дайке вмешался: – Ресторик прав. Это слишком книжный подход. В реальной жизни так не бывает. Но Эндрю Ресторик закрутил гайку: – А все же вы ошибаетесь. Я немного поездил по свету и, уверяю вас, встречал подобных людей. Точнее, троих. Один был американцем из Константинополя – шантажист. Другой – садист-каратель в Бреслау [12 - Индустриальный город на Одере в Западной Польше.], однажды ночью он напился и доверительно сообщил мне, что жить не может без пыток над заключенными. – Эндрю Ресторик сделал паузу. – А третий? – холодно подбодрила его мисс Кэвендиш. – На закуску полагается приберечь что-нибудь особенно ужасное! – Третий, – не спеша начал Эндрю, и Найджелу почудилось, будто того вытащили из пучины боли и глубочайшего оцепенения, – если уж вы задали мне этот вопрос, находится здесь, в этом доме и в этот вечер. – Хватит, Эндрю! – вскричала мисс Кэвендиш. – Ты просто отвратителен! Не смей делать из меня праздничного гуся!.. – Эндрю, ты такой несносный! – вмешалась миссис Ресторик со снисходительностью титана, примиряющего враждебные армии. – Эндрю ужасно нравится тянуть из всех жилы. Теперь он решил довести нас до паники, чтобы к началу нашего ночного сеанса мы были готовы. Я так не играю, Эндрю. Мистер Стрэнджвейс хочет, чтобы все проходило в спокойной и научной обстановке. – Прости, Шарлотта. У меня от моего воображения голова идет кругом, – сказал Эндрю Ресторик, слегка копируя ее тон. – Но я все равно утверждаю, что такие люди есть. Что скажете, доктор Боган? У вас должен быть большой опыт в таких делах. Доктор, внимавший этим аргументам с брезгливо-настороженным видом, задумчиво потянул себя за бороду. Его взор стал рассеянным, будто он просматривал в уме различные истории болезней. – Склонен согласиться с вами, Ресторик. Конечно же в нашей работе нам не попадается таких интересных случаев. Но для врачей не бывает добра и зла. Есть только болезнь или здоровье. Мы никого не осуждаем. Хотя я убежден, что существуют особые неизлечимые мании, когда больной, как вы описали, живет ради зла. Пожалуй что так… Но в этот момент хозяйка решительно привлекла к себе внимание женской половины общества, прервав этот тяжелый разговор. Мужчин бросили, и у Найджела появился случай как следует оглядеться по сторонам. Столовая была так велика, что скорее походила на бальный зал; в дальнем конце находилась оркестровая ниша. Стол освещали электрические свечи в тяжелых железных подсвечниках, в огромном камине горело не менее нескольких деревьев сразу. – Должно быть, это – прекрасный старый дом, – соблюдая приличия, сказал он Хиварду. – С удовольствием бы поводил вас по нему. Всего-навсего здоровый муравейник, если честно. Займемся этим утром. И еще захватим вашу славную жену. Вам надо посмотреть на ребят. Найджел как-то и не подумал, что одиозная Шарлотта Ресторик может иметь детей. Он ответил, что был бы рад. – Да, слушайте, Стрэнджвейс, – продолжал хозяин, на которого вдруг напала меланхолия спаниеля, пойманного с поличным, – этот ваш ночной спектакль… Жена в восторге от этой затеи, где-то и я сам… Я что хочу сказать, все посходили с ума – да уж, что ни говори, это все война, а я лично так мыслю: зачем нам пугать женский пол? Как вы думаете? Из этих бессвязных речей Найджел уяснил для себя только одно: хозяин хочет как-нибудь отменить психологический сеанс, но не желал делать это сам, беря на себя ответственность. Найджел почувствовал, что и ему самому уже хочется выполнить желание Ресторика, особенно из-за какого-то пронизывающего скепсиса, который виделся ему во взгляде доктора Богана – взгляде, предвещающем беду для всех симулянтов. Но обстановка в Истерхем-Мэноре была такой таинственной, что любопытством можно было прорвать любую бдительность. Найджел чувствовал, что он поладит с Хивардом Ресториком и ему придется довести дело до конца, ведь хозяйка так на это надеется! Лучше сделать все легко и без паники – просто под видом выяснения некоторых деталей. И вот где-то час спустя все гуськом потянулись в комнату Епископа. Это помещение было необжитым, мрачным и холодным, невзирая на огонь, полыхающий в камине. Книжные шкафы, через равные промежутки выстроившиеся вдоль стен, были набиты какими-то древними томами в переплетах из телячьей кожи и каким-то копиями с тусклых подслеповатых журналов девятнадцатого века. Потолок нависал так низко, что Найджелу порой приходилось пригибаться, дабы не стукнуться о какую-нибудь особо толстую балку. Холодные сквозняки мышами разбегались по полу, поднимаясь вверх, забираясь под рубашку и гуляя по спине. Однако ничто не смущало Шарлотту Ресторик. Вскочив с кресла и подперев руками свой массивный бюст, с лицом, на котором было написано экстатическое предвкушение великих событий, она объявила, обращаясь к полукругу из кресел, что она счастлива представить им мистера Стрэнджвейса, известного эксперта по исследованиям психики, который с их помощью раскроет тайну комнаты Епископа. Общий эффект от этого заявления, да и от самой комнаты, был таков, что его кровь в жилах будто бы вскипела и застыла разом. Тем не менее он взял слово, не обращая внимания на Джорджию, которая подначивающе подмигивала, и, стойко избегая взгляда доктора Богана, и начал. Дело в том, что миссис Ресторик преувеличила его полномочия. Он всего-навсего простой любитель исследований психики. Но случившееся в сочельник отчего-то его заинтересовало – кстати, а где же Царапка? Шарлотта Ресторик, краснея, справилась, не слишком ли назойливо она себя вела, и оказалось, что в своем вдохновении она и забыла приказать принести кота сюда. Сняв трубку внутреннего телефона, она отдавала распоряжение, а Найджел представлял себе дворецкого, несущего кота на подносе, но Царапка въехал в комнату на руках горничной, до полусмерти напуганной переспективой побыть в комнате с привидениями. Уронив свою ношу на пол, где кот быстро свернулся клубком и тут же уснул на ботинках у Найджела, горничная убежала обратно вниз. Тогда Найджел, решив, что у него нет лучшего способа скрыть свое невежество, стал опрашивать всех собравшихся об их мнении по поводу случая с Царапкой. Показания мало отличались друг от друга. Эвнис Эйнсли, правда, вся дрожала, от светлых волос до изящных пальчиков ног, утверждая, что видела, как по той самой стене, на которую бросался кот, проскочила очень жуткая и зловещая тень. «Самовнушение», – проборомотал доктор Боган, приоткрыв рот и вслушиваясь в выступление Найджела. Эндрю Ресторик высказал на этот счет слишком надуманное мнение, что не может считать себя настоящим свидетелем, поскольку – и мисс Кэвендиш согласилась с этим – он интересовался поведением кота, а не мисс Эйнсли. Хивард Ресторик ограничился тем, что просто пересказал краткую историю комнаты Епископа. И каждый смотрелся каким-то подавленным и вместе с тем – словно бы стыдящимся своих чувств, которые он испытывал во время случая с котом. У Найджела сложилось впечатление, что все они упускают что-то самое важное – быть может, присутствие неуловимой Элизабет Ресторик?.. – Под давлением фактов, – сказал он, – нам придется признать, что все это, вполне возможно, было простым розыгрышем. Кто первый предложил провести сеанс? – Бетти, – сказала Шарлотта Ресторик и лукаво погрозила пальцем своему деверю. – Эндрю, ты уверен, что все это – не одна из ваших с Бетти обычных шуток? До чего несносные ребятишки! – Мы абсолютно невинны, – любезно улыбаясь, отвечал Эндрю. – Но, черт возьми, – сказал Хивард, – нельзя же заставлять кота вытворять такое! Это уж слишком! Мурашки по коже. По собранию действительно пробежал легкий холодок. Хивард торопливо добавил: – Но я вовсе не говорю, что здесь кто-то замешан. Должно быть, эта скотина просто что-то съела. – Кто давал Царапке блюдце молока? – спросил Найджел. Вилл Дайке преодолел возникшее замешательство и ответил: – Бетти. – Ну, это уже абсурд! – фыркнула мисс Эйнсли. – Бетти на такое не способна. Она терпеть не может животных. – К сожалению, – поправил ее Вилл Дайке, – я видел это своими глазами. – Возможно, кто-то попросил ее? – Найджел обвел вопросительным взглядом гостей. Те качали головами или сидели неподвижно. – Что ж, тогда мне самому придется спросить ее. – Проклятье! – вдруг взорвался Вилл Дайке. – Это что – полицейское расследование? Почему все обвинения вечно сыплются на Бетти? – Не будьте крикливым дураком, Дайке, – злобно ввернула мисс Эйнсли, – вы просто попались к Бетти на крючок, вот и вообразили ее ангелом небесным. Вы, скажу я вам… – Придержи язык, сука! – заорал Вилл Дайке. Это прозвучало как что-то невероятное, словно гром среди ясного неба. Найджел почувствовал себя нехорошо. Даже те зловещие ветерки, что носились над обеденным столом, не предвещали такого шторма. В этом доме нервы так оголены, что малейшее их касание вызывало скандал. Лишь миссис Ресторик собралась и держала себя степенно – если только это не было обычной и грозной рассеянностью смерча. Общество направилось к ступенькам за дверью. Внизу подали заключительный фуршет, а затем шофер Хиварда отвез компанию домой, в Дауэр-Хаус. Найджела и Джорджию пригласили прийти завтра, ранним утром. Спустя полчаса, уже лежа в постели, они делились друг с другом мнениями: – Дорогой, может, мы лучше не пойдем? – говорила Джорджия. – Мне там не нравится. Я в жизни так не пугалась. Услышав просительную интонацию в словах Джорджии – женщины, которая в свои тридцать пять лет бывала в опасности чаще, чем кто-то другой, – Найджел вдруг понял, что ее слова не лишены смысла. – А что тебя особенно испугало? – Эндрю Ресторик, когда он сказал, что один из гостей «упоен злом». Один из этих трех примеров. Ты же видел, он говорил всерьез, а не тянул никакие жилы. – Я тоже об этом подумал, – проговорил Найджел. – Кларисса все об этом знает. Дело с котом – только предлог, чтобы ты приехал. – Кого же имел в виду Эндрю? Думаешь, Элизабет? Помнишь, Кларисса сказала: «Я бы хотела, чтобы вы избавили Элизабет Ресторик от проклятья»? Думаю, все это не совсем в моих силах. – А помнишь, когда мы только что приехали и Кларисса спросила, не побудет ли Элизабет сегодня с нами, – как все странно притихли? Как они молча глазели друг на друга? – Да. Мне подумалось, что каждый связан с Элизабет какой-то тайной, и все старались украдкой подсмотреть, не догадываются ли об этом остальные. По-моему, старательно отводить глаза – самая что ни на есть понятная оборонительная реакция, для тех, у кого есть какая-то общая тайна. – И тогда гипотеза о скрытности Элизабет, которая к нам не выходит, сразу проваливается. В ней должно быть что-то особенное. Стоило упомянуть ее имя, как кто-нибудь обязательно начинал выкидывать номера или выходить из себя. – Ладно, давай пока не будем об этом. Надо будет узнать, что там творится на самом деле. Меня волнует другое – будет ли она завтра достаточно здорова, чтобы я смог с ней увидеться. Мне просто не дает покоя вопрос: от чего доктор Боган ее лечит? На другой день Найджелу удалось увидеться с Элизабет Ресторик, но совсем не при тех обстоятельствах, которые он предполагал. Когда на следующее утро они прибыли в Истерхем-Мэнор и, увязая в снегу, добрались до двери, ее открыл дворецкий. Его жирное, белое лицо дрожало, как желе. Срывающимся голосом он сказал: – Миссис Ресторик поручила мне привести вас в ее комнату. О, сэр, случилось самое ужасное. Мисс Элизабет… – Его голос осел. – Ей что – хуже? – Она мертва, мадам. Милли нашла ее сегодня утром. Мертвой. – О, прошу прощения. Мы и не знали, что ей было так худо. По-моему, им не захочется, чтобы мы… пожалуйста, передайте наши глубочайшие соболезнования… – Миссис Ресторик строго наказала мне пригласить вас к ней. Дело в том, сэр, – дворецкий сглотнул, – что мисс Элизабет… повесилась. Глава 5 Господь, что создавал когда-то шею, Не чаял ей такого примененья.      А.Э. Хаусман Пока они ждали в комнате миссис Ресторик, Найджел углубился в воспоминания об одном своем старом деле: главную роль в разгадке сыграла тогда юная ирландка, которая покончила с собой в другой стране и за несколько лет до этого. Поначалу он знал о Джудит так же мало, как теперь – об Элизабет. Лицо Джудит он видел только на старой фотографии. Элизабет была почти такой же таинственной участницей драмы – он знал о ней очень мало, только то, что мисс Кэвендиш рассказывала два дня назад: что Элизабет унаследовала дурной норов семьи Ресториков и что она была красива. А еще – то, что всю прошлую ночь при каждом упоминании ее имени вспыхивала агрессия. Появилась Шарлотта Ресторик. Потрясение и горе сорвали с ее лица некоторую искусственность в речи и манерах, открыв тихое достоинство, сильно тронувшее Найджела. Глядя на изможденные черты, он почувствовал, что трагедия нанесла по ней самый сильный удар. Джорджия постаралась утешить ее. Шарлотта принимала все с мягким благородством, делавшим эти попытки еще неуместнее; наконец она обратилась к Найджелу: – Мистер Стрэнджвейс, я хотела сообщить вам, что вас ничто не задерживает в этом доме, если вы решите уехать. Кроме того, я хотела бы вам признаться. Боюсь, что прошлой ночью я пригласила вас сюда просто из-за дурных амбиций. Мисс Кэвендиш сказала мне, что вы – частный детектив, и я попросила ее пригласить вас в Дауэр-Хаус. Случай в комнате Епископа был всего-навсего отговоркой. Но, насколько мне известно, только мисс Кэвендиш и я знаем о вашей профессии. – Вы ждали, что… что-то случится? – Не знаю. У меня было ужасно тревожно на душе, мы еще об этом поговорим. Я бы хотела, чтобы вы, – она сжала спинку стула так, что костяшки пальцев побелели, – пошли и взглянули на Элизабет. Только это. Я знаю, что здесь что-то не то, но не могу сказать что. Потом возвращайтесь, и мы поговорим. Может быть, все эти вещи за последние недели… я просто себе нафантазировала – была такая неразбериха. Я… – Она зашаталась, потом, словно одернув себя, слишком энергично повернулась к Джорджии: – У меня к вам просьба – не могли бы вы пойти и побыть немного с детьми? Я была бы бесконечно благодарна вам за доброту. Гувернантка Присциллы в отпуске, а они не принимают мисс Эйнсли. Ужасно не хочется отпускать их бродить сейчас по дому. Джорджия с радостью согласилась. Миссис Ресторик написала мужу записку и поднялась с Джорджией наверх. Появился Хивард и повел Найджела в комнату Элизабет. По дороге он извинялся, рассеянно и как-то даже смешно, что втягивает Найджела в такую историю. Он смотрелся намного подавленнее своей жены – так, будто ему было нечем прикрыться от горя, кроме как своим хорошим воспитанием, которое все равно проигрывало эту схватку. – Надеюсь, вы послали за полицией? – спросил Найджел. Хивард вздрогнул. Гримаса отвращения появилась на его лице. – Да, боюсь, что разразится ужасный скандал. Вы же знаете, как это бывает в нашей стране. Скандал да сплетни. Конечно, Диксон сделает все возможное, чтобы унять шум. Это главный констебль. Мой друг. Замечательный парень. Берегите голову, тут низко. Наверху был муравейник, как и говорил Ресторик. Темные низкие коридорчики петляли и заворачивали, пока ты совсем не терял ориентации. Низкие двери. Ступени пугают ногу своей неравномерной высотой. – А за доктором вы посылали? – Я подумал, что не стоит. Тут же Боган, верно? Он ею и занимался. Он мнительно, словно извиняясь, смотрел Найджелу в глаза, и взгляд его говорил так же откровенно, как и слова: «Чертовски неудобно получается – кругом одна неразбериха. И отчего Шарлотте взбрело в голову впутать вас во все это, просто ума не приложу!» Он настолько переигрывал, что Найджел сам пошел ему навстречу: – Мой дядя – младший уполномоченный в Нью-Скотленд-Ярде. У меня есть некоторый опыт по распутыванию таких вещей. Может, я смогу вам чем-то помочь? – Тронут. Тронут. Очень мило с вашей стороны. Ну вот, мы и пришли. Эндрю сказал, что мы не должны ничего трогать. Я… э-э, оставлю вас здесь. Робине… это наш констебль… он скоро будет – когда я звонил, он обещался побыстрее. С этим снегом куда-то попасть – целая проблема. – Произнеся все это, Хивард Ресторик открыл дверь и торопливо удалился со сцены. Зрелище могло быть самым гнетущим из всего, виденного им в жизни, потому что все здесь, даже главная роль, как будто нарочно противоречило понятию о трагедии. Комната оказалась веселой, с более высоким потолком, чем где-либо еще в доме, драпированная миленькими обоями в цветочек и яркими занавесочками в том же духе. Затемняющие занавески были раздвинуты, и свет, отражаясь от снега, наполнял комнату неземным сиянием. По стульям была развешана яркая одежда, в глаза бросалась малиновая туфля посреди комнаты, а зеркала на туалетном столике отражали кристально чистые снопы лучей от нюхательных флакончиков и разных дамских мелочей. Чистый и приятный аромат, похожий на сандаловое дерево, висел в воздухе. В такой комнате должна была жить юная девушка – сама невинность и легкомыслие. И Элизабет Ресторик, которая свешивалась с балки посреди потолка, с тонкой веревкой, дважды обернутой вокруг шеи, до сих пор оставалась юной. Она была девственно нагой. Даже после смерти ее тело было так совершенно, что слегка перехватывало дыхание. Сияя в блеске утреннего снега, с накрашенными красным лаком ногтями на ногах, которые были так близко к полу, что казалось, она стоит на цыпочках, ее тело приковывало взгляд и наполняло сердце странным трепетом. Найджел понял, какой неотразимой красотой обладала девушка при жизни. Нет, она была женщиной, а не девушкой, это читалось на ее лице. На нем, хотя слегка и искаженном самоубийством, – спокойном и будто чуть-чуть улыбающемся, – оставил свой след опыт. Вокруг карих глаз залегли тонкие морщинки, а тонкая кожа на висках казалась немного усталой. Несколько секунд Найджел был так заворожен ее красотой и чуть-чуть кокетливым взглядом, что его сразило, когда он наконец заметил ненормальную странность. Элизабет была накрашена. Поняв это, он уже не мог выбросить из головы сей факт, даже пока шли обычные проволочки расследования. Ее лицо было накрашено, пусть и не идеально – губная помада не совсем точно повторила контуры губ. Что ж, в такие минуты трудно ждать от руки повиновения. Найджелу показалось, что это многое говорит ему об Элизабет – например, ей могло надоесть накладывать свой макияж, глядя в глаза наступающей смерти. Впрочем, возможно, все было и не так, просто она никогда не смывала свой дневной грим. Как заниматься такими вещами, когда на уме у человека страшное? Нет, это не имеет никакого значения, решил про себя Найджел. Просто он слегка утратил чувство реальности, глядя на это милое тонкое лицо в обрамлении спутанных темных волос. Бесцельно свисающая голова словно глядит на свое тело, тело девической невинности. Здесь, как и говорил Хивард, ничего не трогали. Она не оставила никакой посмертной записки, разве что Хивард в своем смертельном страхе огласки мог ее забрать, решив, что так будет лучше. Хивард Ресторик или же еще кто-нибудь из заинтересованных лиц – ведь посмертная записка Элизабет легко могла затронуть не только его персону, подумал Найджел. Хотя вовсе не всем самоубийцам приходит в голову оставлять прощальные послания. И не исключено, что такой способ самоубийства – вывесить себя на всеобщее обозрение в своей нагой красоте – кое-что говорил об обуревавших Элизабет чувствах. Обстановка комнаты больше ничего не дала Найджелу – возможно, до тех пор, пока он не выяснит некоторые вещи. Он вышел и отыскал ступеньки вниз. По пути в комнату миссис Ресторик он увидел внизу, в холле, ее мужа, говорившего с полицейским, который пытался незаметно стряхнуть с сапог облепивший их снег. Если уж, как был убежден Хивард, главный констебль воспрепятствует огласке, то не приходилось сомневаться, что уж простой деревенский констебль тоже должен быть у него в кармане. А как же насчет доктора Богана? И этот держал свой рот на замке? Задача показалась Найджелу еще более сложной. Хотя, конечно, пока у него нет повода думать, что, кроме факта самоубийства семейного эксцентрика, здесь есть что-то еще – то, что необходимо скрывать. Или же просто Хивард собирался объявить об этом при подходящем случае? Шарлотта Ресторик сидела за своим письменным столом. – Ваша жена – душка, – сказала она, – дети от нее уже без ума. А теперь входите и присядьте куда-нибудь. Что вы думаете обо всем? – Могу я сначала задать вам несколько вопросов? – Задавайте, почему бы и нет. – Кто нашел тело? – Милли. Горничная бедной Бетти. Сегодня утром в девять она постучалась к ней – Бетти всегда вставала поздно. Тогда Милли все и увидела, мы слышали ее крик. – Что было потом? Вы все побежали наверх? – Пошли Хивард, Эндрю и я. Тогда мы увидели, что случилось. Я хотела снять ее, бедную, но Эндрю сказал, что в комнате ничего нельзя трогать. – Она не оставила никакой посмертной записки? – Нет. Во всяком случае, мы ее не нашли. Может быть, она где-нибудь заперта. Мы подумали, что до прибытия полиции не надо ничего открывать. – Не приходило ли кому-нибудь в голову проверить, мертва ли она? – О, мистер Стрэнджвейс, мы это знали. И Эндрю почти сразу отправил Хиварда за доктором Боганом. – Была ли дверь закрыта, когда Милли вошла? – Не знаю. У нее есть свой ключ. Позвонить ей? Тут же появилась сама девушка, глаза ее покраснели, она дрожала. Горничная подтвердила, что дверь была заперта. Нет, она не притронулась ни к чему в комнате, она бы ни за что не смогла, хоть за тысячу фунтов! – А затемняющие занавески? Они были раздвинуты или задернуты? – спросил Найджел. Милли ответила, что была слишком перепугана и не заметила. – Они были задернуты, – сказала миссис Ресторик. – Мы и так видели Бетти – при свете, который шел через открытую дверь, но Эндрю раздвинул их, чтобы было больше света. – А до этого там был полумрак? Я имею в виду, когда вы вошли, электрический свет в комнате не горел? И Милли, и миссис Ресторик ответили, что не горел. — – Хорошо, Милли, – сказал Найджел, – а когда вы видели мисс Ресторик в последний раз? – Прошлым вечером в десять часов, сэр. Я поднялась наверх, хотела помочь ей улечься, бедная ее душа. – А она не была в постели? Я думал, что вечером ей нездоровилось. Миссис Ресторик бросила на него быстрый пристальный взгляд: – Ей было нехорошо, поэтому она не и сошла к обеду. Но она не ложилась в постель, а просто оставалась у себя в комнате. Доктор Боган не хотел, чтобы у нее подскочила температура. – Ясно. Так вы помогали ей раздеться, Милли? Я заметил, что вы не унесли ее одежду. – Она велела не уносить, сэр. Найджел удивленно поднял брови: – Вы помните ее слова точно? – Она сказала: «Не беспокойся сегодня о моей одежде, Милли. Ступай, ты славная девушка». И я пошла вниз и все думала, как это странно – мисс Элизабет всегда любила, чтобы ее одежду аккуратно складывали и уносили. – Она казалась усталой? Подавленной? Девушка на мгновение смешалась: – По-моему, с ней должно было быть неладно, если она задумала такое, но мне тогда не приходило в голову, что она печальна, скорее, она была как-то взбудоражена. – А это был последний раз, когда вы ее видели – до сегодняшнего утра? Когда вы уходили, она была в ночной рубашке? – Да, сэр. Она занималась собой перед зеркалом, в рубашке и пеньюаре. Внезапно у Найджела в глазах вспыхнула догадка, и он обратился к девушке: – Занималась собой? Это значит, что она красилась? – Нет-нет, сэр! Она уже смыла свой макияж и накладывала ночной крем. Она так делала каждую ночь. – Да. Я понял, – ответил Найджел после паузы. – Скажите, Милли, вы умеете хранить тайну? – О, сэр, конечно. А что это за… – Прошу вас никому, абсолютно никому – слышите? – не говорить, о чем мы с вами беседовали. Девушка пообещала, и ее отослали. Найджел отметил, что Шарлотта Ресторик пристально его изучает. Поднявшись, он рассеянно подошел к камину и рассеянно походил перед ним, взяв в руки рыбу, стоявшую на каминной полке, – тонкую и причудливую поделку из стекла, но идея, зревшая в его голове, была еще причудливей. – Боюсь, я поняла, куда вы клоните, – прошептала миссис Ресторик. – Этого не может быть. Вы ошибаетесь, мистер Стрэнджвейс. – Насколько хорошо вы знали мисс Ресторик? Она доверяла вам? Были ли у вас причины подозревать, что она замыслила самоубийство? – Я никогда не знала ее по-настоящему, всегда восхищалась ею – она была так прекрасна и полна жизни! Но все же сомневаюсь, что какая-нибудь женщина, – миссис Ресторик слегка выделила это слово, – смогла бы постичь ее всю до конца. Буду с вами откровенна. Вы бы и сами скоро все поняли. Элизабет была привлекательна, совершенна с головы до ног. Одним из нас посчастливилось родиться такими, другим – нет. Да, она не доверяла мне. Она никогда не жила у нас долго, хотя для нее всегда была готова комната. Но Элизабет была скрытна и неуравновешенна – обычно она только и делала, что приезжала и уезжала, – у нее были свои доходы, так распорядился ее отец, и чаще всего она находилась в Лондоне или путешествовала. – Приходило ли вам когда-нибудь в голову, что она может покончить с собой? – Она была весьма эксцентрична, а в последнее время у нее шалили нервы. – В последнее время? – Именно в последний ее приезд сюда. Обострение произошло как раз перед Рождеством. – Чем она болела? Миссис Ресторик слегка сконфузилась: – Лучше спросите об этом у доктора Богана. – Хорошо. Насколько я понял, он был ее официальным лечащим врачом? Он находился здесь все время? Знали ли вы его раньше? – Я многого о нем не знаю. Элизабет привыкла привозить сюда самых разных людей. Он ее близкий друг, у которого она находилась под врачебным наблюдением. Специалист из Лондона. С тех пор как Элизабет приехала, он появлялся тут каждые выходные. – А остальные ваши гости – тогда, перед Рождеством, они все присутствовали? – Эндрю приехал за неделю до остальных. Вилл Дайке и мисс Эйнсли прибыли в один день с Элизабет. Они собирались пробыть здесь ночь или около того, но теперь… – А до этого они все знали друг друга? Шарлотта Ресторик порывисто поднялась с кресла и прошлась взад-вперед. Ее красивое, полное лицо хранило благородство, хотя она и не пыталась скрыть свое волнение. – Мистер Стрэнджвейс, – произнесла она, – все эти ваши вопросы… давайте перестанем играть в прятки. Вы не верите в то, что моя золовка покончила с собой. Найджел оглянулся и прямо посмотрел ей в глаза: – Вы же видели тело. Ее лицо было накрашено. Милли сказала нам, что, когда она выходила, мисс Ресторик смывала с лица макияж. Милли призналась, что ее голос был «взбудораженным». Неужели может быть, чтобы женщина, смыв свой макияж, снова его наложила и тогда покончила с собой, как вы считаете? Миссис Ресторик вцепилась за край стола у себя за спиной. – Мне кажется, вам лучше договорить все до конца, – прошептала она. – Элизабет была взбудоражена, а не подавлена. Она старалась побыстрее отправить Милли из комнаты, словно к ней вот-вот должен был кто-то прийти, потому она и велела ей не беспокоиться об одежде. Она начала смывать с себя макияж, потому что не хотела, чтобы Милли догадалась, что она… кого-то ждет. Сегодня утром ее лицо было накрашено, и она была обнажена. Могу предложить только одно объяснение: Элизабет ожидала кого-то к ночи, и кто-то навестил ее – это был ее любовник. А потом кто-то убил ее. Глава 6 Есть в мире и худшие занятья, чем щупать у женщины пульс.      Л. Стерн Через несколько минут миссис Ресторик позволила Найджелу опросить остальных в доме. Для Найджел а теперь все тут довольно ужасно и уродливо напоминало о ночном происшествии; в гостиной, где собралась вчерашняя компания, чувствовались смущение и натянутость. Миссис Ресторик согласилась с его желанием не давать ни малейшего намека на то, как он истолковал обстоятельства смерти Элизабет. И сейчас она поприветствовала его со смешанным оттенком дружелюбия и деловитости, который даже в данных обстоятельствах создавал впечатление, будто он – старый друг, которого она нагрузила своими проблемами, потому что у него имеется небольшой опыт в таких вещах, и который согласился сделать все, на что способен. – Мистер Стрэнджвейс оказался человеком всесторонним, – пробормотал Эндрю, когда миссис Ресторик кончила говорить, – исследователь психики. Верный друг в беде. Эксперт по… э-э… полицейским делам. Хивард подпрыгнул в кресле и воззрился на своего брата. Мисс Эйнсли, комично открыв рот, уставилась на Найджела, ее желтые от никотина пальцы оттянули нижнюю губу. Доктор Боган, глядя в пол, расплетал себе бороду. Вилл Дайке, заметил Найджел, бросил быстрый взгляд на всех остальных, которые сидели, словно придавленные тяжелым грузом, – Дайке смотрел в окно в неизбывной печали, по его щекам катились слезы. Другие старались делать вид, что не замечают этого позерства. Значит, Дайке и вправду любил ее, думал Найджел, теперь сомнений нет. И он переключил внимание с романиста на всю остальную компанию: – Надеюсь, вы не посчитаете меня слишком бесцеремонным. Полиция тоже привыкла задавать вопросы сразу, и, если опросить всех по кругу, мы добьемся большей пользы. Я не пытаюсь состряпать фальшивое дело, вы же понимаете, все дело в тех важных моментах, о которых некоторые из вас знают. – Найджел умолк, успев понять, как неубедительно прозвучала эта преамбула, и продолжил побыстрее: – Сперва я задам вопрос: кто-нибудь из вас предполагал, что такое могло произойти? Слышал ли кто-нибудь из вас, чтобы мисс Ресторик грозилась покончить с собой? Почему она это сделала? Есть ли у вас какие-нибудь мысли на этот счет? Наступила напряженная, тяжелая тишина. Хивард Ресторик, считавший, что в обязанности хозяина входит разрешать любые затруднения, с натугой вымолвил: – Лично мне совсем не казалось, что… ну, конечно, Бетти была вполне… я считаю, что она была… – …невротичкой, – пришел на помощь Эндрю. Его тон был так жесток, что даже Найджел осекся и взглянул на него с удивлением. Худое, смуглое лицо Эндрю было бледным, словно зимнее небо. Его слова заставили всех встрепенуться. – Бетти была такой, какой ее сделал мир. Она жила, окруженная со всех сторон гнилью, и не могла сама уберечься от пятен. Но ее сердце было чистым. Говорю вам всем, она была сама невинность. И у нее хватило бы силы воли не сводить счеты с жизнью таким легким путем. Я не понимаю ее поступка. Казалось, Вилл Дайке говорил сам с собой. Его голос звучал низким речитативом, словно он спал и видел какой-то кошмар. Умолкнув, он встрепенулся, будто последние слова вывели его из летаргии. Ошеломленно огляделся, потом, вспомнив, что у него на щеках слезы, начал вытирать их рукавом. Тянулись мгновения оскорбленного безмолвия. Тогда Эвнис Эйнсли проговорила: – Ну хорошо, всего неделю назад я случайно услышала, как она говорила мистеру Дайксу, что не может этого вынести, – этого и следовало ожидать, правда, ей всегда удавалось выдавать мужчинам черное за белое. – По-моему, крошка, ты переутомилась, – твердо сказала миссис Ресторик. – Это правда, Дайке? – спросил Эндрю. Романист подобрался в кресле, столь нелепый для этого окружения – со своей масляной челкой, в провинциальной одежде. – Не надо верить всему, что мисс Эйнсли подслушивает сквозь замочную скважину. Но Бетти и вправду мне это сказала. – Что? Господи! Так что же вы?..– в общем безмолвии заикался Хивард. – Это не относится к делу, – упрямо ответил Дайке. – Не относится? – спросил Эндрю. – Значит, предоставим разбираться в этом полиции и мистеру Стрэнджвейсу? – Когда Бетти сказала, что не может этого вынести, она не говорила о самоубийстве. Она говорила о свадьбе. – О свадьбе? – Тон Шарлотты Ресторик ясно свидетельствовал, что это для нее большая новость. – Да, – вскинул голову Вилл Дайке, с вызовом глядя на присутствующих, – она собиралась за меня замуж, но… – За вас замуж? – подавивишись истерическим смехом, воскликнула мисс Эйнсли, – Бетти – и за вас замуж? Дайке вздрогнул, но тут же вновь напустил на себя спесивый вид. Говорил ли он правду, размышлял Найджел, или просто выгораживал ее «доброе имя», делая из себя шута? Последнее было вполне в его духе. Найджел мысленно представил то утонченное, роскошное тело наверху рядом с никчемной физиономией романиста. Хивард Ресторик мямлил что-то глупое: – Ну это, наверное, для вас ужасное потрясение, Дайке. Я даже и не думал, что тут может быть что-то такое. Гнилое дело для нас для всех, я хочу сказать. Бедная Бетти… – Теперь это недоразумение устранено, – раздался возбужденный голос Эндрю, – послушаем еще кого-нибудь. Может, доктор Боган выскажет свое мнение? Взгляд врача медленно скользнул на Эндрю Ресторика. Он умудрялся сохранять и меланхолию, и сдержанность. Найджел предположил, что его практика часто связана с женщинами – меланхолия играла на их материнских инстинктах и могла в каждой разбудить Пандору. – Мое мнение? – медленно проговорил он. – Вы признаете Бетти склонной к самоубийству? – спросил Эндрю. – Я не думаю, что в ней проявлялась именно склонность к самоубийству. А если вы спрашиваете, преобладали ли вчера в сознании мисс Ресторик мотивы саморазрушения, мне придется ответить утвердительно. Это значит, что ее рассудок был тоже болен, а не только тело? – спросил Найджел. – Или это была та самая психическая болезнь, от которой вы ее лечили? – Теперь перейдем к сути дела, – сказал Эндрю. – Чем болела Бетти? Или же спросим по-другому: на чем специализируется доктор Боган? Найджел вдруг вспомнил, как мисс Кэвендиш задала точно такой же вопрос. Доктор Боган совсем не смутился из-за агрессивного тона Эндрю. Он так же сдержанно и размеренно ответил: – Мое дело – нервные болезни женщин. – А! – гадко воскликнул Эндрю. – Дело прибыльное. Как там говорил Лоуренс Стерн: «Есть в мире и худшие занятья, чем щупать у женщины пульс». – Эндрю, ну в самом деле! Доктор Боган – гость в моем доме. Я бы хотела, чтобы ты помнил об этом, – сказала Шарлотта Ресторик. – Да. Жестковато, – согласился ее муж. – Нам придется поднатужиться и сплотиться. Хватит споров. – Я понимаю чувства вашего брата, – уже несколько внушительней заметил доктор Боган. – Он питает ко мне антипатию из-за того, что был слишком зациклен на собственной сестре. Он восстает против моего присутствия из-за профессионального влияния, которое я оказывал на мисс Ресторик. Это абсолютно нормальная и предсказуемая реакция с его стороны. Эндрю Ресторик ощетинился. Идея, что какая-то его реакция может быть предсказуемой, явно не приводила его в восторг. – Давайте все же вернемся к делу, – вступил Найджел. – Если вы точнее изложите нам природу болезни вашей пациентки и объясните свою уверенность в том, что – как вы выразились – вчера в сознании мисс Ресторик преобладали мотивы саморазрушения, возможно, все разъяснится само собой. Мгновение доктор Боган казался захваченным врасплох. – Мисс Ресторик, которая, между прочим, была моим другом, еще и наблюдалась у меня. Она не изъявляла желания, чтобы природа ее нервных растройств была обнародована, хотя, с другой стороны, она сама бы рассказала вам все. Мне пришлось бы изменить и чувству товарищества, и профессиональной этике, если бы я решился разгласить то, что она не хотела говорить даже своим родственникам. Насчет… – Минутку, доктор, – перебил Найджел, – вы старый друг мисс Ресторик? Встречались ли вы с ней раньше в Америке? Поначалу на лицо врача как будто снизошло замешательство. – В Америке? Почему… – Вы же американец, правильно? – настаивал Найджел. – Некоторые ваши словесные обороты… – Я совсем чуть-чуть пожил в Штатах, – отвечал доктор. – Но я не гражданин Америки. Боюсь даже, что я – помесь ирландца и итальянца. Нет, мистер Стрэнджвейс, Америка – большая страна, и я не был знаком с мисс Ресторик, пока ее семья там жила. Это было, насколько я помню, десять-пятнадцать лет тому назад. – Понимаю. Не будет ли ваша профессиональная этика менее задета, если вы расскажете нам о ее суицидальных наклонностях? – Самоубийство, я думаю, может произойти лишь тогда, когда воля к жизни временно утеряна. Если сказать поточнее, когда истрачен запас сил, сдерживающий влияние смерти. – Все ясно. Обставлено в духе Зигмунда Фрейда, – пробормотал себе Эндрю под нос, но все же достаточно громко, чтобы это могло дойти до ушей доктора Богана. – Это кажется ясным только при легкомысленном подходе, Ресторик. В ее случае не было ни заложенной суицидальности, ни суицидальных наклонностей. Ничего, кроме предвечной и нескончаемой войны между волей к жизни и волей к смерти, – войны, в которой в конечном счете всегда побеждает смерть. Иногда позитивные силы дезертируют еще в самом разгаре битвы. Все были захвачены, скорее, самим видом доктора Богана и его вибрирующим голосом, чем его словами. Даже Эндрю Ресторик уставился на него с оттенком неосознанного уважения. – Элизабет, – продолжал доктор, – была очень импульсивной. Вы же знаете, как она умела заставать людей врасплох, ловя всех на их же собственных словах. Даже себя она ловила на слове. Прошлой ночью, когда перед самым обедом я зашел ее навестить, она сказала нечто, владевшее ее мыслями, что заставило меня насторожиться. – Так мы же это и хотели… Стрэнджвейс хочет разобраться в… – вклинился Хивард Ресторик. – Вы хотите сказать, она была не в себе? Она намекала на… – Да, она намекала на самоубийство – теперь я это понял. Но она не была подавлена. Такое чувство, что она была где-то даже возбуждена. Ясно. Она сказала: «Дэнис, я думаю, ты всегда был бы рад поскорее избавиться от истеричной женщины». Мне показалось, что она превозносит мои медицинские заслуги. В том-то и крылась моя ошибка. – Ваше лечение давало хорошие результаты? – спросил Найджел. – Я думал, что да. На первый взгляд. Но я не понимал, с какой силой смерть влияет на нее. Старое клише, когда для прекращения жизни существует больше причин, чем мы обычно себе представляем. – Но если она собиралась замуж?.. Доктор Боган почти в грубой манере пропустил реплику Шарлотты мимо ушей: – Простите меня, но она жила в белом пламени. Когда пламя начало немного стихать, она решила уйти. Нервное состояние Элизабет, если вам так нравится, подталкивало ее к этому поступку. Перед ней лежала вся жизнь с той пустотой, проживая которую ты попадаешь лишь в суету и тусклые повторения, и сознание этого факта открыло смерти ворота в крепость. – Нет! – страдающе вскрикнул Вилл Дайке. – Нет! Это неправда! Кое-что у нее еще было впереди, что-то совсем другое, лучшая жизнь! Вам не сковать меня цепями ваших высокопарных разговоров о воле к жизни и воле к смерти. Говорю вам, она… Доктор Боган поднял руку в спокойном, возражающем жесте, но в этот момент вошел дворецкий, и Вилл Дайке заглох на полуслове. Дворецкий подошел к Хиварду, учтиво склонил голову и что-то прошептал хозяину. – Прибыл главный констебль, – объявил Хивард вставая. – Боюсь, что придется отложить обсуждение. Думаю, он задаст вам пару вопросов, Боган. А вы, Стрэнджвейс, будете участвовать? Главный констебль, майор Диксон, приехал в сопровождении полицмейстера – крупного, худощавого человека по имени Филипс, который будто родился и воспитывался на ферме. Оба относились к Хиварду Ресторику с оттенком почета – тот был явно не лишен влияния в своем округе. Когда знакомства остались позади, все отправились наверх. Полицейские, стоящие перед дверью Элизабет, отдали честь и открыли им дверь. – Господи боже! – вскричал майор Диксон, кислое выражение его лица вспыхнуло от ярости, когда он заглянул в комнату. – Господи, она же!.. Страшное дело, Ресторик. Страшное. Для него-то страшное, и не только по основной причине, подумал Найджел. Да уж, Элизабет удалось даже в смерти натворить шуму, не хуже чем в жизни. Казалось, что на красных губах висящей девушки играло слабое подобие усмешки. – Эндрю сказал, что нам нельзя тут ничего трогать, – извиняющимся тоном проговорил Хивард, – вот мы и не… ох, не срезали ее оттуда. Боган же дал нам понять, что надежды нет. – Когда ее нашли, она была мертва не менее пяти часов, – сказал врач. – Ну да, хм… – Майор Диксон выглядел сокрушенно. – Ладно, Филипс, зовите сюда Робинса и приступайте. Пока двое полицейских делали свое дело, главный констебль начал задавать обычные вопросы – было видно, что ему приходится удерживать себя, чтобы не смотреть на безжизненное тело. Мисс Ресторик не оставила никакого послания? Давала ли она поводы думать, что должна покончить с собой? Кто и когда нашел ее тело? Кто последний видел ее живой? Филипс и Робинс срезали веревку, положили тело на кровать и накрыли простыней. Они уже пытались зубами развязать веревку, затянутую на шее, когда Найджел вмешался: – Подождите. Одну минуту. Я хочу сказать пару слов майору Диксону. Главный констебль изобразил было на лице недовольство, но в тоне Найджела ясно прозвучала настойчивость, и все возражения замерли у него на устах. Найджел желал поговорить с ним наедине. Закрывая дверь, он увидел двух полицейских, вскочивших с кровати и глядевших в их сторону с нескрываемым изумлением. Хивард и доктор Боган тоже выглядели удивленными. Немного пройдя с майором Диксоном по коридору, Найджел вкратце изложил ему свою точку зрения, ту самую, что до этого – Шарлотте Ресторик. – Теперь вы видите, – подытожил он, – совершенно очевидно, что это – не самоубийство. Не берусь судить, но вскрытие было бы нелишним, и еще – хорошо бы осмотреть веревку под микроскопом. – Веревку? – Да. Вы сами видели, что она была дважды перекручена вокруг ее шеи. Не спорю, она могла сделать это и сама. Но с таким же успехом можно считать, что это сделал убийца, два раза обмотав ей шею, чтобы следы от двойной петли перекрыли те синяки, которые он нанес ей, когда придушил ее до потери сознания. Если веревку обмотали вокруг крюка на потолочной балке, а потом подтянули тело вверх, то под микроскопом будет видно, что волокна веревки топорщатся, располагаясь против направления движения веревки. На крюке остались частички угольной пыли. Эта пыль и шея девушки могут кое-что нам сказать. Вот почему я вмешался, когда увидел, что второй полицейский собирался развязать узел. Все предосторожности, когда в комнате старались ничего не трогать, были бы тщетны, успей он это сделать. Найджел проговорил все это самым бесстрастным тоном, на который только был способен, пока майор Диксон с возрастающим ужасом пялился на него. – Простите, я, кажется, позабыл ваше имя, – вымолвил главный констебль, наконец овладев даром речи. Фраза была этакой вежливой разновидностью реплики «Какого черта ты вмешиваешься во все это?» – той самой разновидностью, которая позволяла главному констеблю никоим образом не подвергать сомнению чувство глубочайшего уважения к находящимся в Истерхем-Мэнор. – Стрэнджвейс. Мой дядя, сэр Джон, младший уполномоченный Нью-Скотленд-Ярда. У меня неплохой опыт в таких делах. Миссис Ресторик попросила меня помочь. – Кошмар! Теперь же, верно, подымется шум! – вдруг промолвил майор Диксон. – Самоубийство – и то ужас, ну а убийство! Боюсь, Ресторик просто с ума сойдет, узнав об этом. – Он смотрел на Найджела уже обеспокоенным, заговорщицким взглядом, словно говорил: «Давайте просто забудем наш разговор». Глубоко вздохнув, он немного постоял перед закрытой дверью в комнату, словно на краю ледяной проруби, и тяжело ввалился в комнату. – Филипс, не развязывайте веревку, просто обрежьте ее, потом оберните как-нибудь для экспертизы. Ресторик, у меня к вам пара слов. Кстати, нельзя ли отсюда позвонить? – Конечно. Но… – Робине. Свяжитесь с доктором Анструтером и попросите его заехать. – Анструтер? – напрягся Хивард Ресторик. В его тоне зазвучала властность, показав Найджелу другую сторону его характера – повадки влиятельного землевладельца, не такого уж и бесцветного мужа при Шарлотте Ресторик, которым казался до того. – Будьте уверены, Диксон, доктор Боган – хороший врач и сделает все как нужно – освидетельствует ее смерть и так далее. Моя сестра была его пациенткой, и мне не так чтобы по душе… – Простите, Ресторик, но возникли некоторые осложнения, – держал свою сторону майор Диксон, сопротивляясь довольно гневному выражению лица Хиварда. – Вы говорили с доктором Боганом? Какой нервной болезнью она страдала? – Она страдала нервными расстройствами, которые распознавались с некоторым трудом. Вряд ли я волен объявить вслух их причину, – жестко сказал врач. – В интересах следствия вас могут попросить это сделать. – Тогда мне заново понадобится картина происшествия. Дело явно стопорилось. И Найджел, стоявший у окна, попросил: – В таком случае расскажите о вашем лечении. – Пожалуйста. Я давал ей антидепрессанты, чтобы облегчить приступы, ну и, конечно, гипноз, чтобы облегчить и искоренить ее… – Что ты делал? – воскликнул Хивард Ресторик. – И у тебя хватает смелости заявлять мне в глаза, что ты одурманивал мою сестру? Ситуация складывалась довольно нелепая, однако раздражение, мерцавшее в голубых глазах Хиварда, и его агрессивная поза заставили полицмейстера Филипса встать плечом вперед, чтобы вовремя вмешаться. Но доктор Боган даже не встревожился. – Гипноз – отнюдь не самая редкая форма лечения в наше время, – проговорил он с твердой уверенностью. – Никакой черной магии в нем нет. – Преступление! – бушевал Ресторик. – Если бы я только знал, ты бы и секунды не задержался в моем доме! – Мисс Ресторик была согласна на это лечение. Она была дееспособной. Хивард медленно оглядел его, потом ухватил главного констебля за руку – от его хватки тот взвизгнул. – Гипнозитировал! Ее! Так-то ты подчиняешь себе людей, их тела и души! Откуда мы знаем, что этот молодчик не усыпил ее и не… не приказал ей повеситься? А? Глава 7 О Роза, ты несешь мне хворь!      У. Блейк Такие сцены, как эта – между Хивардом и доктором Боганом, – частенько превращали Истерхем-Мэнор в поле битвы. Первые вспышки ссор возникли еще до гибели Элизабет, в самую первую ночь. Теперь война пошла в открытую. Но и тут, как и на войне, бушевавшей во всей остальной Европе, копья ломались по причине долгой скуки, владевшей всеми, которая, впрочем, быстро разлетелась на куски от первых же агрессивных нападок. Найджел и Джорджия брели в глубоком снегу обратной дорогой в Дауэр-Хаус. Эндрю Ресторик, которому пришло в голову купить в деревне табаку, шел с ними. Джорджия была в восторге от детей Ресторика, Джона и Присциллы, с которыми возилась почти все утро, совершенно отключившись от происходящих в доме событий. – Мне кажется, миссис Ресторик – очень мягкая, только не показывает этого перед ними, – говорила она. – У детей уже нюх на неприятности, и они понимают, что что-то случилось. Но если они узнают все постепенно, им не будет так тяжело. Современные матери с их абсурдными теориями обращаться с детьми как со взрослыми и равными себе сразу ставят их перед фактом, окрашивая проблему только в черное и белое. Устраивают с ними собственный заговор. По-моему, это ошибка, потому что на детские плечи ложится слишком тяжкий груз, слишком много ответственности сразу. – А что, если, – сказал Эндрю после паузы, – делать Для них вид, что все прекрасно? Это сработает? – Он пнул в воздух снег, и его мысли снова съехали к своей персоне. – Например, вот мы с вами. У нас было идеальное детство. Родители были добры и внимательны, но без попустительства. Прекрасный дом. Традиции. Хорошие школы. Привольная сельская жизнь на каникулах. Наконец, путешествия. Моего отца пригласили на работу в посольство в Вашингтоне, и он забрал нас всех с собой. У нас было все, что нужно детям. Теперь поглядите, кем мы стали. Хивард занимается севом на полях, ошивается во всяких военных сельскохозяйственных комитетах и сходит с ума, потому что они не берут его обратно в полк. Я же – разгильдяй-дилетант, семейный неудачник, который даже не способен прослыть романтической белой вороной. А Бетти… – его голос слегка задрожал, – а Бетти повесилась, как баранья туша. – Вы были очень привязаны к ней? – мягко спросила Джорджия. Эндрю дико закричал, еле пересиливая боль: – Бетти была самой отборной сучкой и самым прекрасным существом на всем… Ох, черт побери, она была моя сестра… Не могу выразить это словами, они – пустой звук, когда речь идет о ней – для этого нужен поэт, Шекспир или Донн. А я ничего для нее не сделал. Я позволил ей так поступить. Его легкое, жилистое тело сотрясалось. Джорджия молча взяла его за руку. Он будто и не заметил этого. – А вы уверены, что она убила себя? – прямо заявил Найджел. Сначала его слова не достигли цели, потом Эндрю затих, вглядываясь в него. – Повторите. – Вы уверены, что она убила себя? – Объяснитесь! – отчеканил Эндрю, все больше погружаясь в свое странное состояние управляемой ярости. – Я уверен, что ее убили, – пожал плечами Найджел. – А потом убийца обставил все как самоубийство. Он физически ощущал его глаза, его яростное внимание, жгучее, словно дыхание самой плоти. Оледеневшие камыши у пруда, где они остановились, жестко зашелестели на ветру, и звук этот ворвался в звенящую тишину. Найджел еще раз обрисовал все, что он говорил Шарлотте Ресторик. – Вы же и сами заметили, что в картине преступления было что-то странное, – заключил он, – или зачем тогда вам понадобилось, чтобы никто ничего не трогал? – Это получилось как-то машинально, вроде даже из какого-то детектива. Хивард и все слонялись там, кто-нибудь обязательно наследил бы. Но мне никогда бы не пришло в голову, что это – не самоубийство. Тем более – тогда. – Эндрю одарил их своим раздумчивым, сибаритским взглядом. – Да, первое, что я почувствовал, когда ее увидел, было… Нет, быть не может! Бетти бы этого не сделала, она бы никогда не поступила так. Это только подтверждает ваши выводы, верно? – Почему же вы сразу не подумали, что все совсем по-другому? – А как вы думаете? Идемте дальше. Тут чертовски холодно стоять, на этом лютом болоте. Интересно, почему христианское учение делает ад жарким, там должно быть холодно – прямо как в этих скотских местах, холодно, бесприютно и страшновато. Найджелу пришлось вернуть его к сути дела: – Вчера за обедом отношения накалилась до предела. Вот почему я и спрашиваю – неужели вы не подумали, что не все так просто? – Вы не знали Бетти. С тех пор как она снова приехала сюда, она была постоянно больной и взрывоопасной. А когда она такая, каждый ощущает какую-то дрожь, вибрацию от нее. Это было как раз такое создание, что всю жизнь словно источает радиацию, но вовсе не высасывает соки из других: эдакий сложный инструмент, вышедший из-под контроля, от которого всем становится не по себе. – Его голос перешел в шелестящий шепот, словно жестяной скрежет камыша, оставшегося сзади: – «О Роза, ты несешь мне хворь! Кто тот счастливец, что улегся в ярко-красную кровать блаженства?» – Стало быть, вы не ожидали, что случится что-то особенное? Эндрю резко развернулся на каблуках, глядя ему в лицо: – Вы хотите сказать, будь у меня даже хоть малейшее подозрение, что моей сестре, даже волосу на ее голове, грозит опасность, я бы не… – О ком же вы тогда говорили? За обедом? Или вы просто выдумали того злодея, который живет злом, – того самого, «упоенного злом»? – Ой, я просто тянул из них жилы, – цинично, слегка переигрывая, ответил Эндрю. – В каждой шутке всегда найдется какая-то доля правды. – Боюсь только, что полиция тоже отдаст должное вашей шутке, Ресторик. – Пускай. Я прожил слишком сумасшедшую жизнь, чтобы до сих пор бледнеть от синей униформы. – Дело ваше. – Найджел ткнул своим посохом в одетый снегом межевой столбик на краю деревни, к которой они подходили. – Прелестное, должно быть, место – Эссекс. За что вы так ненавидите доктора Богана? Эндрю Ресторик рассмеялся с деланой веселостью опытного дуэлянта, только что получившего легкое ранение: – Нет-нет, Стрэнджвейс, вам меня этим не поддеть. Я очень не люблю Богана, потому что знаю, что он напыщенный пройдоха и что он не мог принести Бетти добра, но я вовсе не утверждаю, что это он убил ее. Он приподнял шляпу в сторону Найджела, дерзко ухмыльнулся Джорджии и свернул к табачной лавке. – Ну вот, и как он тебе? – сказал Найджел. Его жена молчала, размышляя. – По-моему, – задумчиво сказала она, – если он опередит полицию и найдет убийцу, в Истерхем-Мэнор будет еще одно убийство. – Он такой? – спросил Найджел, слепо доверявший всему, что его жена говорила о людях. – Конечно. Воспитание, нрав – да и вся жизнь, которую он вел, – обязательно подтолкнут его к идее взять правосудие в свои руки. – У Хиварда тоже есть эта черта. – Да. Правда, при каждом своем поступке он первым делом сверяется со своими семейными традициями и положением в обществе. Между прочим, он ревностный отец, хотя излишне строг с мальчиком, но дети его боготворят, и он относится к ним очень нежно. – А Шарлотта? – Ей удалось чуть-чуть поставить меня в тупик. Это гранд-дама, царственный фасад, а за ним – простые, трезвые и расчетливые мозги, вот что. Я ума не приложу, как эти две стороны в ней так мирно уживаются. Хивард, мне кажется, женился ради денег – в наши дни, чтобы содержать в порядке такое имение, нужна уйма денег, а его фермерам, кажется, выделяется денежная помощь. Вообще они с Хивардом смотрятся вполне неплохо – он не из тех, кому нужно общение по душам, – у каждого из них свои дела и интересы. – Но он на многое не способен, как, впрочем, и все те, кем она наполняет свою гостиную, – пролетарские писатели, гипнозитеры, Эвнисы Эйнсли… – Гипнозитеры? – Доктор Боган пользуется гипнозом для лечения. – Найджел описал сцену, которая разыгралась между доктором и Хивардом. – Хивард прост, как дитя. Он связывает гипноз с черной магией гадалок и доктором Мебиусом – считает гипноз черным делом, чтобы овладевать жертвами, их телами и душами. А в случае с Элизабет – скорее телом. – Так-так, может, тут что-то и есть. В случае с Элизабет. – Ну, Джорджия, полно тебе! Солидный специалист с Харли-стрит [13 - Харли-стрит – улица в центральном Лондоне, связанная с именитыми врачами и хирургами.]… – И что это подтверждает? – Во всяком случае, он бы не назвался лондонским специалистом, если бы он им не был. Все слишком шатко. Надо проверить. – «Солидный» – слишком избитое слово. Ты, должно быть, наивен, как наш друг Хивард, если думаешь, что каждый, кто должен вскоре оказаться специалистом в чем-нибудь, обязательно «солидный». Я приведу тебе примеры… – Ладно, ладно, хватит уже всяких догадок вроде «на темной, темной улице». Они свернули к окованным железом воротам Дауэр-Хаус. – Это просто одна из мыслей. Я не скажу пока Клариссе. Не говори ей правду, милый. Она души не чаяла в Элизабет, что бы там ни говорила. Пока Джорджия ходила к своей кузине, Найджел сидел в спальне наедине со своими мыслями. Если ему придется пожить какое-то время в Истерхем-Мэнор, это будет не очень удобно по отношению к гостеприимным хлопотам мисс Кэвендиш. Поручение от миссис Ресторик прозвучало несколько смутно, но он уже понял, что слишком проникся очарованием мертвой женщины и теперь не успокоится, пока до конца не разберется во всем, что связано с ее смертью. Нет – не с ее смертью, а с ее жизнью, которая больше всего имеет сейчас значение – и для него, и для раскрытия этого дела. Пусть полиция ищет только материальные нити. Его же работа – восстановить в уме все мрачные, завораживающие, низменные нюансы жизни той девушки, которую он видел висящей, с усмешкой древнего сфинкса на алых устах, в комнате с запахом сандала. Порывшись в кармане, Найджел вытащил карандаш и бумагу. Когда Джорджия спустя двадцать минут вернулась, она застала мужа развалившимся на стуле у окна, из которого открывался вид на усыпанные снегом деревенские сады. Она подняла с пола валявшийся клочок бумаги и начала читать: «1. Какое отношение имеет Кларисса ко всему этому? Знала ли она или просто подозревала, что Эл. находилась в опасности? «Я бы хотела, чтобы вы избавили Элизабет от проклятия». Шарлотта ли Р. просила ее пригласить меня сюда? 2. Да, она мне сама так сказала. Она знала, какова моя профессия. Так каких же тогда событий ожидала Ш.? 3. Какова природа «нервных расстройств» Эл. и почему Боган это скрывает? (Ответ напрашивается сам собой. Вскрытие должно все подтвердить.) 4. Играет ли кот какую-то роль? Заставить дядю Джона спросить у экспертов, есть ли такой наркотик, от которого кошки бесятся? Шекспировское «Пусть что угодно, но лишь бы не видеть кошачьи прыжки» хорошо перекликается с происходящим. Поэт прекрасно передал мое нынешнее состояние. 5. Почему Эндрю так ненавидит доктора Богана и почему доктор так спокойно реагирует на его нападки? Кто этот «человек, упоенный злом», о котором говорил Эн.? Возможно, сам Эн. Он нисколько не тянул жилы, или меня зовут Адольфом Гитлером. 6. Как далеко способен зайти Хивард в своем стремлении избежать фамильного скандала – неужели устроив еще один, меньший? X. вовсе не ничтожество. 7. Вилл Дайке. Кто пригласил его в дом – Эл. или миссис Р.? Сколько он был знаком с Эл.? Правда ли, что она была с ним помолвлена? Знал ли он, что у нее за «нервные расстройства»? Насколько близко его спальня к спальне Эл.? То же самое – для остальных в доме. 8. Почему Дайке и Эйнсли грызутся между собой? Какова ее роль в общей схеме? 9. И – снова о Царапке. Кто попросил Эл. дать ему блюдце молока перед сеансом в комнате Епископа?» – У меня есть для тебя прекрасная записная книжка, – сказала Джорджия, наконец вглядевшись в крохотные буковки, тесно покрывающие обе стороны клочка. – Для твоих размышлений требуется больше места. – Мне не нужна записная книжка. От них мой костюм напрочь теряет форму. – Найджел с некоторым бахвальством похлопал себя по карману своего нового твидового пиджака, который уже становился, как и прочие его вещи, мятым, как пижама. – Кларисса очень расстроена. Но все равно я чувствую, что ее тревожат не только новости. Она хочет поговорить с тобой после ленча. Может, ты даже найдешь ответ на вопрос номер 1. На ленче Клариссы Кэвендиш не было, зато сразу после него она попросила Найджела зайти к ней в комнату. Держа в руках трость из слоновой кости, она выглядела еще прямее, словно чем-то затянутая, со своими белоснежными волосами, выбившимися из-под капора. Лицо ее тем не менее было щедро накрашено, и вообще ее внешность была абсолютно той же, что и в прошлую ночь; однако стоило ей начать говорить, как стало ясно, что смерть Элизабет пошатнула весь ее восьмидесятилетний запас прочности до самого основания – она больше не произносила слова так четко, как раньше. Попросив Найджела дать ей полный отчет обо всем, что произошло, старая леди сидела в полной неподвижности и с утратившим всякое выражение лицом, птичьи глазки, не мигая, сосредоточились на нем. Когда он кончил говорить, она отозвалась не сразу: – Вы считаете, что бедная Бетти убита? – Да. Пока что – да. Полиция, так или иначе, скоро найдет ответ. – У полиции могут быть свои интересы. Этого и следовало от них ожидать. Но есть вещи, которые им не по зубам. Вы никогда не разберетесь, кто убил ее, бедную, если не узнаете побольше о ней самой. – Я как раз об этом и думал. Поможете? – Буду очень вам благодарна, если вы подложите мне под спину эту подушку. Я немного устала. Найджел подложил. Прямое, маленькое и хрупкое тело обмякло, сделав еле заметный вздох. Это было ей свойственно – напрямую подходить к сути, без стеснения и извинений. – Я уже стара. В молодости я была глупа – глупое и симпатичное создание, как бедняжка Бетти. Да, у Бетти в жизни было много мужчин, в которых можно влюбиться, но уважать их хоть сколько-то было совершенно немыслимо. Я же нашла себе лишь одного, но достойного уважения, и сердце его не принадлежало мне. Этот человек был отцом Бетти, это Гарри Ресторик. Вы поймете, почему я относилась к Бетти как к родной дочери, несмотря на всю ее вину. Старая леди принялась рассказывать Найджелу о детстве Элизабет. То была очаровательная, бесстрашная девочка, очень привязанная к своему брату Эндрю, который был на два года старше ее. Да, эти двое были более близки, чем близнецы. Обаяние обоих часто избавляло их от наказаний за разные проделки, от которых они не могли удержаться по вине своего неукротимого бесстрашия. Их детские годы текли замечательно, мисс Кэвендиш это видела, потому что частенько наведывалась в Истерхем-Мэнор и сидела с детьми, когда их гувернантка брала выходные. Когда окончилась Первая мировая война, Гарри Ресторик уехал с семьей в Америку. В 1928-м, когда Элизабет было пятнадцать, случилась беда. Судьба жестоко обошлась с его прекрасной счастливой семьей, владевшей всем, о чем только можно было мечтать, и удар пришелся по Элизабет – которая блистала, наверное, ярче их всех. – Я так и не знаю точно, как же это случилось, – говорила мисс Кэвендиш, – но Элизабет, которая жила тогда в частной школе, забеременела. Ребенок родился мертвым. Она не сказала родителям, кто был его отец. Гарри вышел в отставку и вернулся домой. Да, его, помещика очень богатого и именитого, такие скандалы сломить не могли – это была всего-навсего очень скверная выходка Бетти. Девочка, говорил он мне, совсем не раскаивается и не понимает того, что натворила. Она стала угрюмой, закрыла от него свое сердце, но – увы! – распахнула его для самых худших порывов. Я и сама не могла сдержать гнев, когда встречалась с Бетти: не так давно она вернулась вместе с матерью. Она очень изменилась, просто горела красотой, но этот огонь в ней был зловещим и тлеющим, а красота – порочной. Она бы непременно вернулась к прежней своей кротости, но спустя два года после этого Гарри и его жена погибли в автокатастрофе. Хивард и Шарлотта пригрели ее, но, стоило ей немного повзрослеть и вступить в права на деньги, оставшиеся от отца, она сбежала. И тогда ее похождения приобрели… – голос старой леди дрогнул, – блеск и безудержность Люцифера. Мисс Кэвендиш примолкла. Ее сверкающие драгоценностями пальцы сделали несколько легких ударов по ручке трости. – Надеюсь, я не превратилась в ее прокурора, – наконец продолжила она своим прежним тоном. – Не сомневаюсь, что после смерти своих родителей Бетти смотрела на меня как на последнее звено, связывающее ее с прошлым, – она не ладила с Хивардом, а Эндрю редко бывал в Англии. Она верила, что я всегда приму ее такой, как она есть. Может быть, я была с ней слишком мягкой. Но разве можно было устоять перед ее прелестью! Она навещала меня время от времени. Да, она рассказывала мне о своих любовниках. Глядя на нее, я и представить себе не могла, что – как бы получше сказать? – все это было чем-то грязным, а не просто способом достичь радости. Дурная слава – так назвал бы это справедливый мир, но я просто глупая старуха, которая в ней, милой, просто души не чаяла и ничего дурного не замечала. Ах, что уж тут говорить – хорошо ли, плохо ли? – теперь это не имеет никакого значения… – Но в последний раз, когда вы видели ее, вы поменяли свою точку зрения? Вы же говорили об «избавлении ее от проклятия». – Вы думаете, что она была избавлена и до этого? Может, и так. Но, как вы выразились, «что-то изменилось». Я не видела ее около шести месяцев. Когда она приехала, как раз перед Рождеством, меня потрясли ее облик и манеры. В ее взгляде таилось какое-то жуткое напряжение, она была не просто больна – казалось, будто ее душа сражалась с болезнью, помешательством. С тех пор как она вернулась из Америки, я ни разу не видела ее такой. Боюсь только, сэр, что и тогда в ее взгляде все равно не было одной-единственной черты, которая появилась в этот раз. – Мисс Кэвендиш умолкла. А затем прошептала одно-единственное слово: – Отвращение. Глава 8 Есть тут такие, кто видел когда-нибудь Лилию Кокаина? Она жила в кокаиновом городе, на холме у кокаиновой реки, Кошка и пес кокаина день-деньской ей ноги ласкали, И ночь напролет ловили крысу из кокаина в подвале.      Аноним Итак, раздумывал Найджел, Кларисса имела непосредственное отношение к детству Элизабет. В те времена та была вовсе не великолепной Элизабет, какой она стала в последние годы и какой она стояла у него перед глазами, и не угрюмой, замкнутой девочкой, только что вернувшейся из Америки, а ребенком, подстрекающим Эндрю вылезти через огромную печную трубу Истерхем-Мэнор на всеобщее обозрение приглашенных на обед и сидящих в саду внизу; ребенком, оседлавшим высоченную изгородь, с выражением глаз, ясно говоривших (Кларисса нарочно это подчеркнула): «Снимите меня, если не побоитесь». Найджел еще раздумывал надо всем этим, когда пришел полицмейстер Филипс, и Найджелу досталось все счастье испытать на себе достоинства его деревенского темпа жизни и медленной, сельской манеры говорить. Снег на дворе, который с каждым днем все больше и больше подтаивал, давал полицейскому большой выигрыш перед Найджелом и Скотленд-Ярдом – приятное досужее обсуждение такого предмета не терпело суеты. И все-таки полицмейстер был оперативен даже при всей своей скорости изложения. Он вынудил Найджела рассказать обо всем, с чем тот лично столкнулся в этом деле, в том числе и о его странном амплуа – раскрывателе кошачьей тайны, при этом с жаром подбадривая его, как учитель, выволакивающий из класса неслуха. Найджелу он нравился больше, чем взрывные и непредсказуемые субъекты из Мэнор, так крепко связавшие себя с жизнью усадьбы. – Очень хорошо, мистер Стрэнджвейс. Очень полезные вещи, – произнес Филипс, когда Найджел окончил. – Мы могли бы на пару покумекать над этим делом, каждый со своего конца. Но майор Диксон собирается звонить в CID [14 - CID – Criminal Investigation Department – Управление уголовного розыска Скотленд-Ярда.], ведь на приеме было много народу из Лондона. Вы понимаете, мы же могли бы все это уладить, но есть небольшая загвоздка – уж слишком известен в этих местах мистер Ресторик. К нему нужен подход. – Вы подтвердили, что это убийство? – Нельзя сказать точно, пока мы не узнаем мнение экспертов о веревке. Но уже кое-что есть. – Филипс по привычке возбужденно перевел дух, окатив Найджела волной воздуха. – Кое-что уже есть. Да. – С сосредоточенностью сумасшедшего он покопался в кармане, выудив оттуда записную книжку, лизнул большой палец и стал переворачивать страницу за страницей: найдя нужную, он вздохнул с таким облегчением, будто нашел потерянного сына. Чтобы добраться до сути дела, этому человеку приходилось вязнуть в трясине приготовлений. Во-первых, тщательный осмотр покрытой снегом местности подтвердил, что ни один посторонний человек не приходил в ночь убийства в Мэнор. Следов борьбы в комнате мисс Ресторик не обнаружено. Той ночью в кровати лежали, но потом постель не забыли заправить. На кровати была мятая ночная рубашка. Это ни о чем не говорит, потому что убийца мог все за собой прибрать. Одна красная туфля нашлась на полу, недалеко от висящего тела, другая под кроватью. Многочисленные отпечатки пальцев были сняты, и теперь с ними работают. Нигде нет и намека на посмертную записку, но полиция перерыла целую кучу писем и счетов, лежащих в бюро. Ближе всего к спальне покойной находятся спальни детей Ресторика, горничной детей, которая ходила за ними в отсутствие гувернантки, и Эндрю Ресторика. Остальная часть гостей спала в другом крыле дома. Ночью никто из них не слышал никаких подозрительных звуков. – А вы опросили детей? – уточнил Найджел. – Миссис Ресторик не хотела их волновать, сэр. Поэтому она сама задавала им вопросы в моем присутствии. Они сказали, что никто из них не слышал ночью никаких шагов мимо своей двери. – Должен сказать, что вам не мешало бы более твердо проявить свои полномочия в этом семействе. – Я говорил им, что это только обычная рутина, но некоторые из них глядели на меня весьма странно. – Кто? – Доктор Боган, сэр. И эта мисс Эйнсли. Конечно, в тот момент мистер и миссис Ресторик уже знали, что нам чего-то недостает. – Я рассказал все Эндрю. – Да что вы говорите? Ну и ну! Он довольно отстранен, но такой приятный в обхождении джентльмен. Помню его в лучшие времена, помню. Какими щедрыми и добрыми были он и бедная мисс Бетти! – Как мистер Дайке воспринял опрос? – Ошарашенно, сэр, – сказал полицмейстер, сделав паузу, чтобы найти подходящее слово, – он был ошарашен. С виду даже не понимал, что происходит вокруг. Этот джентльмен – писатель, так они мне сказали. Всегда любил взять в руки хорошую книгу. – Ну что ж, старина, чем дальше, тем лучше. Но я думаю, что вам еще предстоит засучить рукава и повозиться с этим делом. Филипс глянул на него победным петушиным глазком: – Может быть, и придется. Во-первых, сэр, сегодня мы получили показания от мистера Ивза – это фермер и один из особых констеблей. Он сказал, что прошлой ночью обходил свои угодья и заметил в одном из окон Мэнор щель света. Было десять минут за полночь. Он собирался постучать и сказать им, но, когда подошел к дому поближе, свет погас – вот видите, какой важный джентльмен в округе мистер Ресторик, если этот мистер Ивз решил, что лучше уж будет спокойно шепнуть ему об этом словцо наутро. Мы пошли по его пути, и я попросил его показать, из какого окна был свет. Вся суть в том, что было уж очень темно, и мы не можем быть абсолютно уверены в нем, но он показал на окно мисс Ресторик. – Гром и молния! Это же очень важно! Кто-то выключил в комнате свет в 12.10. Может быть, это была сама Элизабет, еще живая. Если она собиралась покончить с собой, она вряд ли стала бы гасить свет, чтобы перед этим немного поспать. Если предположить, что она решила именно в 12.10 уйти из жизни, то в это тоже как-то не верится – людям обычно не свойственно кончать с собой в темноте: во-первых, это неудобно с практической стороны, а во-вторых, психологические исследования подтвердили, что это ненормально. Получается большая вероятность того, что свет выключила не она сама. А значит, это сделал убийца. Вы проверили отпечатки пальцев на выключателе? – Да, сэр, – отвечал Филипс с медленно нарастающим торжеством. – На выключателе лампы с ночного столика и на выключателе у двери не было никаких отпечатков. Поверхность обоих выключателей заляпана, скорее всего – перчатками. – Вот как? Убийце пришлось повозиться. – Но с дверью дело обстоит совсем иначе, мистер Стрэнджвейс. У этой двери – двусторонний замок. Запасной ключ горничной мог отпереть дверь, несмотря на то что внутренний ключ торчал в замке изнутри. Милли показала, что сегодня утром дверь была заперта, из-за чего и напрашивается вывод о самоубийстве. Но мы-то с вами отлично знаем, что существует много способов повернуть внутренний ключ, находясь снаружи. Он проделал все с помощью нитки и карандаша. Мы нашли следы от нитки, которые остались на краске двери. – Неужто вы нашли и карандаш тоже? Я его не видел. – Закатился под комод у двери. – Есть на нем отпечатки пальцев убийцы? – Нет, сэр, – степенно ответствовал полицмейстер Филипс. – Карандаш был взят из приемной. Они там для того и лежат, если гостям взбредет в голову что-нибудь написать. – Так, хорошо. Еще что-нибудь? – Знаете, сэр, как вы сами видели, рядом с телом не было ни перевернутого стула, ни чего-нибудь другого в этом роде. Конечно, бедная леди могла уйти из жизни – я думаю, что да, так, – со спинки своей кровати. Или даже – с самой кровати. Но обычно все становятся на стул. – Да, на эту деталь особенно уповать нельзя. А что с веревкой? – Миссис Ресторик сказала, что ее отрезали от мотка бельевой веревки, хранящейся у нее в шкафу. Этот шкаф будет дальше по коридору, следом за маленькой чайной. Кто угодно мог взять веревку. Но я все равно приму этот факт на заметку. – Все указывает на то, что это было преднамеренное убийство. – И я так думаю, сэр. – Полицмейстер выдохнул во всю силу своих легких. – Веревку для инсценировки самоубийства заготовили загодя. Карандаш с ниткой – чтобы запереть дверь на внутренний ключ. Дело плохо, сэр, уж слишком хладнокровно все проделано, понимаете? – Ну да. Думаю, что теперь уже можно в общих чертах воссоздать хронологию преступления. В десять вечера Милли покинула мисс Ресторик. Как раз перед этим, как она сказала, та сидела в ночной рубашке, накладывая на лицо ночной крем, только что смыв свой дневной макияж. Получается, что все уже было готово ко сну. Но она была взбудоражена и сказала горничной не уносить одежду. Выходит, что довольно скоро к ней должен был кто-то прийти, и получается, что это было лицо мужского пола, потому что иначе мисс Ресторик не стала бы притворяться перед Милли, смывая на ночь свой макияж, а после ее ухода – не накрасилась бы снова. – С этим «довольно скоро» и вся беда, не так ли, сэр? Вы вот предполагаете, что она сказала Милли не беспокоиться об одежде лишь для того, чтобы та не столкнулась с гостем, который должен был прийти с минуты на минуту. Но уверены ли вы, что он мог прийти к ней так рано? Ему могли встретиться люди. Кстати, вы все сидели в комнате Епископа до 10.30 или около того. – Да. Это любопытно. Но нам придется на время забыть об этом. Кстати, я надеюсь, вы выяснили, когда разошлись все остальные? Полицмейстер снова полез в свою записную книжку: – Собрание начало расходиться вскоре после вашего ухода. Миссис Ресторик, мисс Эйнсли и мистер Эндрю Ресторик отправились на покой в одиннадцать часов. Доктор Боган и мистер Дайке – примерно через десять минут после них. Мистер Ресторик оставался внизу несколько дольше, но лег в постель около 11.30, как он сказал. Все слуги были в постели около 11.00, за исключением дворецкого, который обходил первый этаж и запирал двери и окна в 11.15, а ко сну отошел в 11.20. Тогда мы еще не могли устроить перекрестный допрос, чтобы сверить эти данные. – Значит, около 11.30 все были в постелях. Теоретически убийство могло произойти в любое время между одиннадцатью и полуночью, а у убийцы были дополнительные десять минут, чтобы обставить дело как самоубийство. Но для того, чтобы попасть в комнату Элизабет, ему бы пришлось пройти мимо комнаты Эндрю Ресторика. Возможно, убийца сделал это тогда, когда Эндрю еще не уснул, но в таком случае он сильно рисковал. По логике вещей, он должен был дать Эндрю не менее получаса, чтобы тот погрузился в сон. Значит, он попал в комнату Элизабет с 11.30 до 12.10, до того момента, когда особый констебль увидел, как погас свет. – Соглашусь с вами, мистер Стрэнджвейс, что период между 11.00 и 12.10 для нас наиболее интересен. Но мы еще не знаем, сам ли убийца выключил свет в 12.10. Может быть, у нее побывал кто-то еще? – Да, думаю, что это возможно. Очень может быть, что в этом доме у нее было двое любовников. Кто бы еще решил пойти к ней в комнату в такое время? – Убийце не стоило становиться ее любовником, сэр. А то ему могли указать на дверь. – Что вы знаете о мистере Дайксе? Полицмейстер с крысиным самодовольством поглядел на Найджела: – Мне сказали, что мистеру Дайксу удалось уговорить ее на свадьбу. И тогда она… – «Сказали», вы говорите? – Информация получена от мисс Эйнсли, сэр. А миссис Ресторик наотрез отказалась что-либо сообщить, она сказала, что не выносит таких вещей. Мне это кажется вполне вероятным, мистер Стрэнджвейс, особенно если Дайке понимал, что в доме все время находится тот, кто стремится его оттуда выжить. – Что ж, по-моему, мы кое-как разложили по полкам то, что смогли добыть. Теперь подождем результатов вскрытия. Полицмейстер снова окатил его воздушным потоком и поднялся, направившись к выходу. Найджел провел вечер, читая и играя в пикет с мисс Кэвендиш, – оба были несколько рассеянны. Утром в одиннадцать Найджел услышал в телефонной трубке знакомый голос. Это был его старый приятель – инспектор Блаунт из Управления угрозыска Скотленд-Ярда. Скотленд-Ярд проинформировали. – Удели мне примерно с полчаса, Стрэнджвейс, – произнес вежливый голос со слабым шотландским выговором. Блаунт никогда не тратил время на вступления. – Я прибыл в Мэнор. – Твоя королевская воля. Странно, если бы они догадались тебя сюда подбросить. Ну, как здешняя погодка? Едва не забыл о приличиях. – А, ничего, – без особого интереса отвечал Блаунт. – Только что получил результаты вскрытия. Больная была наркоманкой. Кокаин. Можешь поразмышлять об этом по дороге. – Кокаин? Так я и думал. Сколько времени… Но Блаунт уже положил трубку. Когда Найджел вышел на деревенскую улицу, ударил порыв восточного ветра, пробрав его до мозга костей и, будто стальным обручем, сжав голову. Опаляющее дыхание ветра заморозило в теле все жизненные соки. Сразу за деревней люди выкапывали из сугроба машину – их дыхание небольшим парком подымалось в воздух. Наркоманка, думал Найджел. Бедная Бетти! Так он и предполагал. Все указывало на это – эксцентричность, резкие перепады от возбуждения к депрессии, агрессия. Но это же было и странно. Наркомания не очень-то вязалась с его представлением об Элизабет Ресторик, которое отложилось у него глубоко в душе, – как о женщине, хранящей частицу невинности в самом центре своей разнузданности, о женщине с беспутной, но не порочной натурой. Такой жрице телесного наслаждения были ни к чему искусственные возбудители. Когда Найджел прибыл в Истерхем-Мэнор, то сразу отправился в чайную, которую полиция превратила в свою штаб-квартиру. Несмотря на жаркий огонь, пылавший в большом камине, в комнате было промозгло – словно в вестибюле станционной гостиницы, подумал Найджел, с ее разнокалиберными столами, пачками писчей бумаги и железными пепельницами. И – опять же, несмотря на огонь, на инспекторе Блаунте красовался ночной колпак. Найджел никогда не одобрял людей в таких нарядах. Инспектор, размышлял про себя Найджел, все-таки не нарочно создан природой, чтобы походить на пиратов или кого-нибудь еще в этом духе – из разряда «людей с большой дороги». Но Блаунт все равно упорно считал, что, если ты лыс как колено, надо обязательно прикрывать голову от холодной погоды, даже в помещении. «Моя голова – мой инструмент, – обычно присовокуплял он к своему объяснению, – и я не могу позволить себе схватить простуду». Когда Найджел вошел, в комнате находились также полицмейстер Филипс и сержант-детектив. Блаунт, сидя на письменном столе, пододвинутом поближе к огню, рассеянно помахивал своим пенсне в золоченой оправе в направлении стула. Найджел покорно забрал пенсне из его рук. Что же делать – когда на свете появляется тот, кто умудряется не замечать нелепую и хогартовскую [15 - Хогарт Уильям (1697—1764) – английский живописец, график и теоретик искусства, мастер сатирического бытового жанра, разоблачающего пороки аристократии.] распущенность белого ночного колпака, он всегда смахивает на банковского управляющего, решившегося сообщить клиенту, что тот превысил допустимый кредит. – Я вижу, ты снова во что-то впутался, Стрэнджвейс, – сурово произнес Блаунт, и Найджел повесил голову. – Лучше уж сам расскажи обо всем, хочу услышать это от тебя лично. – Я не имею права приводить слова других людей, – с достоинством ответил Найджел и стал излагать перед Блаунтом собственный взгляд на дело. Сержант-детектив прилежно почесывался. – Хм, – сказал Блаунт, когда он окончил. – Меня интересуют несколько вещей. Какое у тебя… э-э… толкование кошачьих кувырков? – Я склоняюсь к мысли, что в молоко что-то подмешали. Надо проверить, бывает ли наркотик, который так действует. Кокаиновое бешенство давно известно, но не может быть, чтобы кокаин действовал на животных так же, как на людей. Может, это была просто шутка. Но теперь мы уже знаем, что мисс Ресторик оказалась наркоманкой, и можем допустить, что между случаем с котом и убийством есть связь. А вдруг кто-то пытался дать ей этим понять, что он знает о ее пристрастии к наркотикам? – Первый намек шантажиста? Или же предупреждение? Но почему этот человек не сказал все в открытую? – спросил Блаунт. – Понятия не имею. Может, по каким-то причинам он не хотел показывать ей, что это он? Шантажисты любят оставаться анонимами. – Все это теории! – Блаунт размашисто махнул рукой. – Ты уже думаешь на кого-нибудь? – Мисс Кэвендиш – это кузина моей жены, у которой мы остановились, – сказала, что во время кошачьего бешенства Эндрю Ресторик очень внимательно смотрел на сестру. Она сказала, что это было как в «Гамлете». Ты же помнишь то действие, где… – Я смотрел постановки этой пьесы, – сухо ответил Блаунт. – Может быть, Эндрю не знал наверняка, была ли его сестра наркоманкой, и решил кинуть пробный шар. – Это предположение можно принять, но со слишком большой натяжкой, Стрэнджвейс. Во-первых, это подразумевает, что покойная должна была догадаться об участии наркотиков в кошачьих выходках, а во-вторых, что Эндрю – о котором мы говорили как об исключительно добром к своей сестре человеке – не стал высказывать ей свои опасения по-хорошему. Хватит предположений! Будьте добры, попросите войти доктора Богана. Сержант вышел. Блаунт с неохотой снял свой колпак и переместился на стул, спиной к огню. Когда врач вошел, Блаунт выглядел погруженным в бумаги, лежащие перед ним на письменном столе. Выдержав значительную паузу, в которой доктор Боган отсутствующе прореживал пальцами свою бороду, Блаунт посадил кляксу на лист бумаги, поднял глаза и сказал: – Вы лечили мисс Ресторик от наркотической зависимости. – Да, это так. – Доктор не был ни взволнован, ни задет. – Вы прекрасно сознавали, что это должно было вскоре всплыть. Не понимаю, зачем вы скрыли это вчера. – Я сомневался в полномочиях мистера Стрэнджвейса – с одной стороны. С другой – я всегда был другом этой семьи и потому имел как личные, так и профессиональные побуждения как можно дольше хранить их секреты. – Доктор говорил довольно рассудительно, и это расположило к нему Найджела. – Ваше лечение было… э-э… несколько нетрадиционным. Доктор Боган блеснул белыми зубами в быстрой усмешке: – Некоторые мои коллеги называют меня шарлатаном. Пастер тоже терпел такие нападки. – Да-да, конечно, – приглядываясь к нему, отвечал Блаунт. – Но гипноз… – Кокаин – наркотик, вызывающий зависимость. Эта зависимость берет начало в бессознательном. Я уверен в том, что гипноз – самый лучший способ контратаки против нее. – Доктор Боган насмешливо взглянул на инспектора. – У меня есть заявление, подписанное мисс Ресторик, что она согласна вверить себя такому лечению. – Я бы хотел увидеть это заявление, – деревянно сказал Блаунт. – Ваше лечение помогало? – Уверен, что мы шли по пути к выздоровлению. У мисс Ресторик совершенно очевидно наблюдались улучшения. Мы даже провели эксперимент по полному прекращению приема наркотиков. – Как вы считаете, был ли в доме кто-нибудь еще, знавший о ее зависимости? – Насколько я знаю, нет. Но все признаки были налицо, разумеется, если кому-нибудь было под силу их определить. – Ладно. Та-ак. – Блаунт несколько раз энергично шлепнул себя по лысине. – Я бы хотел, чтобы вы поведали нам об истории ее болезни. Со слов доктора Богана выходило, что Элизабет Ресторик вверила себя его лечению шесть месяцев назад. Первый раз они встретились за несколько недель до этого, на банкете в Лондоне. Кокаин она начала принимать незадолго до этой встречи. Еще на начальных стадиях лечения она находилась в частной лечебнице доктора Богана; продержав Элизабет месяц, он выписал ее, но не выпускал из-под своего наблюдения. Курс лечения перестал основываться на самых решительных мерах. Она никогда не говорила ему, кто подтолкнул ее к наркотикам и потом снабжал ее ими, а требовать немедленного ответа – не его метод. Насколько он мог судить, с началом курса лечения она больше не получала никаких наркотиков, кроме поддерживающих доз, которые он ей позволял. Они полностью прекратили принимать наркотики в течение двух недель. После этого пациентка смогла от них отказаться, и именно тогда наступил период неустойчивости в психике. – Как вы думаете, почему она стремилась избавиться от зависимости? Особенно во время лечения? – спросил Найджел, когда врач замолчал. – Я не могу ничего сказать. Может, это диктовалось ее отношениями с мистером Дайксом. Если она питала к нему чувства… – «Если»?.. – Ну, он не очень похож на человека, который может вскружить голову таким, как она. Он сильно отличается от ее круга. – Может, и из-за него… – сказал Найджел. Повисла пауза. Доктор был немного смущен и растерян, отвечая на последний вопрос Найджела. Его роль в этом деле, решил Найджел, довольно естественна и далека от подозрений, все сказанное доктором можно проверить, а сам он вполне заслуживает уважения – своей цельной индивидуальностью. Очевидно, Блаунт чувствовал то же самое. – Мне кажется, вы бы хотели завтра же вернуться к своей работе, – сказал он. – Мы будем поддерживать с вами связь – адрес ваш у нас есть. Показания ваши понадобятся во время расследования. Когда доктор Боган встал, полицмейстер Филипс, которого отослали из комнаты на время разговора, возвратился и что-то шепнул на ухо Блаунту. Тот поднял руку, привлекая внимание Богана: – Минутку, доктор. – В его тоне, кроме обычного благодушия, послышалась жесткость, которую Найджел помнил за ним с давних времен. – Будьте добры, объясните нам, что за бумаги вы жгли в своем камине сегодня утром. Глава 9 И кое-как нападавший снежок немедля превратился в гору.      У. Шекспир Потянулись долгие минуты. Как обычно пишут, время словно замерло. Но в эти минуты вкрапливались и другие, будто происходило медленное переключение скоростей, и тогда время нехотя, с натугой, но ползло дальше. Так все отреагировали на вопрос, заданный Блаунтом. Для Найджела дальнейшие события превратились в подобие сна с размытыми, перетекающими образами. Движения его коллег по комнате походили на смертельно тягучее совещание: словно они крались, а добыча еще только-только показалась, или же подошли к самому краю – к линии горизонта, горящей от залпов вражеских орудий. Но по всему выходило, что если доктор Боган и был добычей, то даже не догадывался об этом. По его челу быстро пробежало облачко недовольства и замешательства, но тут же исчезло. Желтоватое лицо вроде бы чуть-чуть потемнело. Острые глазки заговорщицки прыгнули на Блаунта и снова повторили свой странный трюк, приняв отсутствующее выражение, как в прошлый раз. Однако ответил он спокойным голосом: – В том лечении, которое я проводил с мисс Ресторик, были свои сложности. Может быть, вы слышали о том, что такое «психоперенос» – между психоаналитиком и пациентом. Во время гипноза может возникнуть та же самая опасность. Говоря прямо, пациент может влюбиться во врача. – Вы имеете в виду, – сказал Блаунт, – что те бумаги, что вы сожгли, были… э-э… любовными письмами покойной? Взгляд Богана словно вернулся из заоблачных высот, в глазах заблестел какой-то огонек. – Вы бы сами скоро все узнали: мне говорили, что современные научные методы могут восстановить сожженную бумагу и текст на ней. Его тон располагал к беседе и был адресован тем, кто находился в дальней части комнаты. Полицмейстер Филипс немедленно проболтался: – Все пропало. Пепел разбросали… Раздался хруст, похожий на звук выстрела. Пенсне в руке у Блаунта разломилось надвое – единственный вестник его гнева на вмешательство Филипса. Найджел поглядел на Богана с нескрываемым интересом. Значило ли это, что таким образом он спокойно подтвердил, что именно писал на бумаге? – Вы не ответили на мой вопрос, доктор Боган, – процедил Блаунт. – Вы утверждаете, что жгли любовные письма? – Прошу прощения. Я точно так же, как и вы, хотел бы знать, что написано в этих бумагах, потому что я уже несколько дней ничего не жег в своем камине. Сержант-детектив дико выпучил глаза. Филипс вздохнул. Но Блаунт невозмутимо продолжал: – Понятно. Тогда сообщите, в какое время вы отсутствовали в вашей спальне. – Вчера или сегодня? Когда были найдены эти бумаги? Глаза Блаунта заморгали, признавая, что его ловушка не сработала. – Наутро после убийства. – Я спустился вниз в 8.45. Мы сидели за завтраком, когда горничная увидела тело мисс Ресторик. Миссис Ресторик, ее муж и брат тотчас же кинулись вверх по лестнице, оставив нас с Дайксом за столом. Мисс Эйнсли еще не появилась. Минут через пять, где-то в пять минут десятого, они позвали меня наверх. Я осмотрел тело. Потом я снова спустился вниз. Насколько я помню, до полудня я больше не поднимался к себе в спальню. Блаунт напирал. Но Боган был уверен, что, пока он не спустился к завтраку, в его камине не было никаких горелых бумаг. Шарлотта и Хивард находились уже в столовой, Эндрю и Дайке вернулись чуть позже. Когда он осмотрел тело и спустился, Дайке все еще сидел за завтраком, там же была и Эвнис Эйнсли – приблизительно в 9.20. Трое остальных разошлись за пять-десять минут до этого. – У нас есть показания горничной, убиравшей вашу комнату, что она вошла туда чуть раньше девяти часов и выгребла из камина сожженные бумаги, – сказал Блаунт. – В суете она совсем забыла об этом. Бумаги попали в мусорное ведро, а его содержимое выброшено на мусорную кучу через день после этого. Поэтому пепел рассеялся. Но он оказался в вашем камине вчера утром, между 8.45 и 9.00. – Меня вдохновляет то, что вы принимаете мою версию, – сказал Боган со сверкающей улыбкой, напомнившей Найджелу о его итальянской крови. – Нам надо разобраться с этим, – не отреагировал Блаунт, – пока все, доктор. – Он замолчал, словно ожидая, что тот скажет что-нибудь еще, но Боган просто поднялся и вышел из комнаты. – У него изрядная практика для солидного специалиста, – пробормотал Найджел. – Да. Я думал, что он спросит, когда ему можно будет вернуться в Лондон. Но его уик-энд еще не кончился – если он из тех, кому свойственны длинные уик-энды. Блаунт сообщил Найджелу остальные детали дела. Все факты говорили за то, что убийство произошло между десятью вечера и двумя ночи. Вскрытие не смогло показать, была ли Элизабет задушена, прежде чем ей на шею надели петлю. Веревка, дважды обмотанная вокруг ее шеи, оставила на шее синяки, которые полностью перекрыли те, что могли остаться от удушения. Других признаков насилия на теле не обнаружено. Однако при осмотре веревки под микроскопом было довольно ясно видно, что тело вздернули в то самое положение, в котором его и нашли. – Поэтому самоубийство полностью отпадает, – кивнул Найджел. – А на теле точно нет никаких следов насилия? – Это тоже кое о чем говорит. Только человек, состоящий в интимных отношениях с покойной, мог войти к ней в комнату посреди ночи и спокойно обхватить руками ее шею, не устроив при этом ни борьбы, ни какого-либо шума. Она легко просыпалась. К тому же теперь у нас довольно оснований считать, что она кого-то ждала. – И в этом случае уже нельзя надеяться, что она хоть как-то поранила нападавшего. Никто в доме даже не поцарапан, насколько я видел. – Если ее душили сзади или с помощью подушки, у нападавшего и не должно было быть царапин. В таком случае царапины были бы на его руках и запястьях. Но – вспомни, никаких отпечатков на выключателях, наверное, он был в перчатках. – Ну-у, я думаю, что, если это был ее любовник, он не пошел бы к ней в постель в перчатках. – Ну да, но он мог сделать вид, что уходит, надеть их и тогда вернуться к постели. Все это – одни альковные подробности, Стрэнджвейс. Важно то, что никто, кроме любовника, не подпадает под наши предположения. – Сузить подозрения до Дайкса, или Богана, или какого-нибудь неизвестного N, который был этой ночью в доме? С виду резонно. Но в твоей аргументации сильный недостаток. – Недостаток? Не вижу. – Логический недостаток. Или же логически-психологический недостаток, если точнее. Ты уже допросил Дайкса? – Нет. Сейчас как раз его очередь. – Можно мне сначала побыть с ним минут пятнадцать? Наедине? Блаунт окинул Найджела ледяным взглядом: – Зачем? – Он может поведать мне то, о чем не скажет официальному лицу. Ты же такой чурбан, что на тебя страшно смотреть. – Разумеется, я могу рассчитывать, что ты не служишь в этом деле чьим-нибудь интересам… – Пока нет, – ответил Найджел. Внезапный образ Элизабет Ресторик в ее ослепительной красоте ярко вспыхнул перед глазами. – Что ж, прекрасно. И я могу рассчитывать, что ты поделишься всей существенной информацией? – Само собой. Найджел нашел Дайкса бесцельно слоняющимся по библиотеке и вышел с ним в сад. Романист смотрелся увереннее, похоже, взял себя в руки, хотя глаза его выдавали, что он провел бессонную ночь. Они прохаживались довольно живо, потому что жалил холодный ветер, подбираясь к тихой стороне дома и к лоскутку березовой рощицы, где тонкие ноги берез испуганно цеплялись за сугробы. – Что – обнюхиваете местность для полиции? – вяло спросил Дайке, когда они отошли подальше от дома. – Не любите полицию? – Люди моего класса ее не любят. Полиция – наемный страж общества неравенства, и, кем бы ты ни был, от этой правды никуда не деться. – Я уже приметил вашу позицию. Вот почему я хотел сперва с вами поговорить. Блаунт – малый из Уголовного розыска, это полицейский с головы до ног. Он далеко не чужд справедливости и умеет работать, но он не даст своему сердцу перечить голове. – Вот и мне так кажется. – Если бы он так поступал, то был бы лучшим сыщиком. Но это тоже – как сказать… Думаю, он поставит вас на место и принудит защищаться, и тогда вы будете производить намного худшее впечатление, чем хотелось бы. Дайке уже приготовился злобно ответить, но задумался. Слова Найджела затронули в нем ум романиста – ум аналитика-наблюдателя. – Может, вы и правы. Да. Судя по всему, вы имеете какой-то опыт, молодой человек. Хотя – черт меня подери, абсолютно не понимаю, какое вам дело до этого всего! – Ни за что не говорите ему об этом. И постарайтесь ясно излагать показания. Я – не на вашей стороне, как и ни на чьей другой. Разве что – на стороне Элизабет Ресторик. Все, что вы скажете и что я признаю существенным, я должен передать полиции. Я решил поговорить с вами, потому что чувствую – вы скажете мне то, о чем будете молчать перед дюжиной полицейских. – Разговоры по душам, да? Видно, один из этих молодцов решил дать мне тоник после джина. – Он ткнул пальцем в сторону дома. – Я не говорил, что я что-то скрываю. – Вполне верю. Разве что свой стыд. Вилл Дайке резко остановился и остро впился в него глазами: – Ага, понятно, о чем это вы. О сексуальной стороне. Так вот, осмелюсь заметить, что и у меня есть какой-то разум – люди из рабочего класса, может, и просты, да не носят грязных сердец на рукавах, как эта сука Эйнсли. Узнав всех этих людей, в кругу которых вращалась Бетти, мне уж не привыкать… – Сколько вы были с ней знакомы? – Шесть месяцев. Нет, восемь. Это было в мае. Я встретил ее на одной из этих проклятых издательских вечеринок. Они указали мне на дверь, понимаете? И мы нашли друг друга, потому что все остальные в комнате были жалкими бесцветными рыбами. Разговоры о призраках! Ну да, знаю, Бетти была не ангелом. Но – господи боже! – в ней текла живая кровь! – Вы сказали, что она была не ангелом. А вы знали, что она – наркоманка? Романист от неожиданности хрюкнул, словно его сердце только что пронзили насквозь. – Это правда? – Он вцепился в руку Найджелу. Вчерашние слезы, теперешняя агрессия – все говорило о его ранимости, которую можно было бы назвать бесхарактерностью, если тебя воспитывали как Хиварда, подумал Найджел. – Боюсь, что так. Результаты вскрытия. Кокаин. – Так вот что это было! – бормотал Дайке. – Бедная Бетти. О, злобные, хитрые дьяволы! – Вы подозревали, да? – Эта штучка Эйнсли намекала. И остальные друзья Бетти. «Друзья»! Боже мой! Если бы она мне только сказала! Мы бы сражались с этим бок о бок. Кто, кто приучил ее к этой дряни? – вопросил Дайке с яростным блеском в глазах. – Мы не знаем. Я просто хотел сказать вам, Дайке. Шесть месяцев назад Элизабет вверила себя попечению Богана. Она хотела избавиться от зависимости. Эта дата имеет для вас какое-то значение? – Значение? О, я понял вас. Да, это было шесть месяцев назад, я попросил ее стать моей женой. – Она согласилась? – Она сказала, что я должен подождать. Теперь я понял почему. Она хотела сначала вылечиться. Помню, как она говорила – это было на втором этаже автобуса; мы тогда часто устраивали длинные поездки в Лондон на автобусах – вы же знаете, покупаешь себе билет от одного конца до другого – это было для нее в новинку, мне так кажется, ездить на автобусе, и она сказала: «Вилли, я люблю тебя, бог знает почему – но я слишком сильно тебя люблю, чтобы уже сейчас идти за тебя». Теперь я понял ее слова. Они брели уже в березовой рощице, прокладывая себе дорогу сквозь глубокий снег. Странная обстановка для такой беседы, усмехнулся про себя Найджел. – Какие красивые эти деревья, правда? У нас на заднем дворе тоже одно росло. Все в саже. Словно хорошенькая негритяночка. – Вы были любовниками? – спросил Найджел. – Нет. Так решила Бетти. Но и я не стал бы распыляться на это. Свадьба или ничего, сказал я. И теперь у меня – ничего. Мало-помалу Найджел начинал понимать странную притягательность Вилла Дайкса для Элизабет. А ведь сначала он отнес ее на счет некоего вздорного извращения с ее стороны. Но Вилл, теперь это ясно, был для нее не просто новым капризом, он был ее новым миром. Образное мышление сочеталось в нем со стойкой заурядностью и кодексом чести, который она никогда не встречала раньше. Но и это было не все. Дайке вызвал внутреннюю борьбу двух сторон ее сущности – терпимости и недостатка иллюзий. Он вылечил бы ее. Ко всем остальным мужчинам, которых встречала Элизабет, она начинала испытывать преклонение, которое слишком легко сменялось страстью, а затем – презрением. В отличие от Дайкса, все они были просто не способны почувствовать к ней то же самое, вызвав этим в ней самой уважение к себе. Более того, сама сила страсти Элизабет и ее полная самоотдача отпугивали заурядного волокиту. Такие мужчины, неспособные на такую глубину чувств, боялись увязнуть так же глубоко, как Элизабет, она всегда оставалась ни с чем. Но Вилл Дайке, предположил Найджел, не был ни потрясен, ни напуган: хотя физически Элизабет и могла бы поработить его, какая-то его часть все равно оставалась бы независимой и самодостаточной. Да, Вилл Дайке олицетворял для нее ту цельность и постоянство, за которыми гонится каждый, при любом уровне развития. Впрочем, это не значило, что он не мог ее убить. – Вы понимаете, – произнес Найджел после долгой паузы, – что полиция заподозрит вас? – Заподозрит в убийстве Бетти? Им не привыкать. Никогда не упустят случая задеть парня из рабочего класса. – Не поэтому. Они скажут, что это – преступление на почве ревности и что вы были ее любовником, а убили от ревности, потому что она бросила вас ради доктора Богана. Самое интересное, что их рассуждения в подобном русле часто оказывались правильными. Вилл Дайке сплюнул: – Какая дрянь! У меня чувство, что теперь мне не отделаться от всего этого. Я – и убил Бетти! Что ж, будет мне уроком не бросать родных мне людей. По молчаливому согласию они повернули обратно к дому. – Вы думаете, я бездушный, мистер Стрэнджвейс? Мне надо было сказать, что теперь, когда Бетти нет, моя жизнь кончена? Можете думать все, что хотите. Я счастлив. У меня есть книги, которые я пишу, и у меня есть Бетти – в моем сердце, – чтобы идти дальше. Ребята вроде меня, мы привыкли к грубой изнанке жизни. Не то что эти, тепличные, – он показал большим пальцем в сторону дома, – которые думают, что пришел конец света, стоит лишь погаснуть электричеству. – Я бы не сказал, что Эндрю Ресторик – тепличное существо. – О, он не так уж плох! Но он всегда бежит, стоит только случиться чему-нибудь плохому. Нет, они не прошагали по жизни и сотни миль. Взгляните на всю эту дрянь. – Дайке поддал ногой снег. – Там, откуда я родом, дети катают снежные шары – с камнями внутри; там твоей одежде не хватает тепла, а огонь плохо греет; там случаются забастовки и совсем немного денег в конверте по пятницам. Об этой жизни не складывают песен. Но что из всего перечисленного знают эти бездельники? Может, вот проклятое неудобство – горят трубы! И они все подымают такую суматоху, будто наступил Всемирный потоп, и тогда-то они посылают за одним из нас, чтобы им все починили. Или, не дай бог, поезда немного опаздывают, а эта кривляка Эйнсли опаздывает в город, на встречу с прекрасным специалистом, и вот она… – А на вас это разве не распространяется? – предположил Найджел. – На меня? А какое она имеет ко мне отношение? – Вы же оба постоянно оказываетесь в дураках, судя по вашему поведению за ночь до случившегося. – Мне не нравится ее манера делать намеки! Я тогда не знал, на что она намекала. Я думал, это была самая заурядная ревность. Найджел сдержался, чтобы не улыбнуться. Сама мысль о том, что этот квадратный человек со своей намасленной челкой, грубой кожей и еще более грубыми манерами стал яблоком раздора для двух элегантных женщин, вызывала в нем смех. Оно бы и могло быть так, да только Вилл Дайке слишком уж себя превозносил. – Забавно, правда? Вам смешно. Ну да, в обычных условиях мисс Эйнсли и не взглянула бы на меня второй раз. Такой вот тепличный маленький заскок, дорогуша. – Он передразнил ее манеру растягивать слова. – Но ее начала преследовать идея, что Бетти интересуется мной. И что же Бетти во мне нашла? Она начинает ерзать. Я точно знаю, она причислила меня к великим любовникам, этаким замаскированным Валентино [16 - Рудольф Валентино (1895—1926) – американский киноактер, создавший на экране тип так называемого «латинского любовника», рокового соблазнителя женщин.]!. И тогда она захотела меня сама. Женское любопытство – опасная вещь. Вот почему она меня ревновала. – Угу, понятно. А мисс Эйнсли была старой подругой Элизабет? – Думаю, что да. Это тоже – один из ее «успехов». Беда с Бетти так сильно их всех притягивала – у таких, как эта Эйнсли, нет ни следа благородства. Солнце освещает самые разные вещи. Славная эпитафия для Элизабет Ресторик, подумал Найджел. Ладно, придется работать и с ним. Они вошли в дом, и Найджел проводил Дайкса до приемной. Он надеялся дозвониться в Лондон, но Блаунт сказал, что линия повреждена из-за снегопада. Это значило, что Найджелу предстояла тягучая поездка по железной дороге до Лондона. Сейчас это было необходимо. Он приехал в Истерхем ради какого-то кота, а теперь собирался довести до конца все это дело. Глава 10 Как быстро жиреет поганый сорняк!      Ф. Флетчер Уже к полудню того же дня поезд Найджела с изматывающей медлительностью прокладывал себе путь к Лондону сквозь снежные заносы и обмерзшие полустанки, и тут Джорджия случайно прикоснулась к одному из кусочков разбросанной мозаики той загадки. С согласия своей кузины она пригласила детей Ресториков побыть денек в Дауэр-Хаус. Когда ребята пришли, то смотрелись немного подавленно, поскольку этим утром им рассказали о смерти тети Бетти, но, наигравшись до изнеможения в снежки с Джорджией в саду – при этом Джон сумел установить, что женщины никогда не бросают прямо, – они быстро воспряли духом. Когда игра закончилась, все ушли в дом. Джорджия оказалась в затруднении. Как развлекать детей в доме, три четверти которого были такие же голые, как буфет матушки Хаббард, а последняя четверть – начинена бесценным и хрупким bric-a-brac? [17 - Хлам (фр.).] Проблема решилась, когда с чердака притащили кучу старых чемоданов, свалили в одной из пустых комнат и стали строить из них пиратский корабль. Джон был тут же произведен в капитаны, а Джорджия, совмещая роли жертвы и лоцмана, на время забыла трагедию, затопившую Истерхем-Мэнор. Присцилла же выполняла приказы своего брата-корсара с большой охотой. Когда наступил перерыв в игре, Джорджия прикурила сигарету и шутки ради протянула ее Джону: – Затяжку, капитан? Или вы больше любите жевать табак? Их отклик на столь невинное предложение был совершенно ей непонятен. Дети украдкой поглядели друг на друга, то ли виновато, то ли просто в замешательстве – Джорджия не могла разобрать. Может, им доводилось втихаря курить дома? Джон Ресторик резко отодвинулся от протянутой ему сигареты. – Нет, спасибо. Мы никогда не будем курить, – немного ханжески заметила Присцилла. – Тетя Бетти дымила как паровоз, – сказал Джон, – просто наркоманка! – Это несправедливо. Почему взрослым можно?.. Помнишь, как она развеселилась, когда мы… – О, замолчи, Присцилла! Она же умерла. Скажите, миссис Стрэнджвейс, почему в доме полицейские? Этого вопроса Джорджия и боялась. – Разве ваша мать не сказала вам? – Я не знаю. Она сказала, что тетя Бетти хотела умереть и ушла на небо, вот. Разве полиция приходит в дом каждый раз, когда кто-нибудь так делает? – Да. Есть такой закон. – По-моему, это глупо, – сказала Присцилла. – Человеку уж и спокойно умереть нельзя! Теперь Джорджия оказалась в тупике, чувствуя, что обычный трюк с переменой разговора в данном случае не пройдет. Но дети сами, к ее облегчению, сменили тему. Сидя на чемоданном борту корабля и болтая ногами, Джон важно заявил: – А вы верите в привидения, миссис Стрэнджвейс? – Не знаю, ни одного не встречала, – отвечала она. – А ты? В глазах мальчика зажегся лукавый, таинственный огонек. – О, наш дом просто переполнен ими, – похвастался он. Джорджии показалось, что он нарочно перешел именно на эту тему разговора, что последует продолжение. Перестань нести чушь, Крыса, – сказала Присцилла. – Ты их тоже не видел. А то ты бы и ойкнуть не успел. – Это ты так думаешь, Мышь. – Вы что – говорите о комнате Епископа? – вмешалась Джорджия. Гримаса слабого замешательства показалась на лице Джона, тут же снова сменившись выражением упрямства и насмешливой невинности, словно убеждавшей добрых взрослых теть больше не злоупотреблять детской доверчивостью. Джорджия молча согласилась с этим, и они снова стали играть. Еще не пробило и десяти, как Найджел вернулся из Лондона. Он окоченел от холода, но разыгрывал легкомысленную легкость цивилизованного человека, вынесшего небольшую взбучку от непредвиденной суровости матери-природы. – Пришлось откапывать паровоз из сугроба, – с важностью объявил он, немного глотнув виски мисс Кэвендиш – «стакана духов», как он его окрестил. – Ну а ты-то, откопал что-нибудь в Лондоне? – поинтересовалась Джорджия. – Нет, нам все мало. И представить себе боимся, как лазить на Анды посреди зимы… – Теперь уже не «посреди зимы», – уперлась Джорджия. – …зато среди нас есть человек, сложивший песню о том, как просидел час-другой в сугробе. Да, я знаю. Но вряд ли ученые опередили меня с гипотезой, что снег в Англии так же холоден, как и в Южной Америке. Замечательное виски, Кларисса. – Я так рада, что вам нравится. Умоляю – еще стаканчик. – Спасибо, с радостью. – Значит, ты все же что-то разузнал в Лондоне. У Найджела досадная склонность к драматизации своих маленьких убогих открытий, – пояснила Джорджия мисс Кэвендиш. – Вечно он возникает на пороге, как недовольный лежебока с утра. – Какое театральное сравнение! – заметила мисс Кэвендиш. – И очень даже подходящее. По-моему, лучше не скажешь. – Ну ладно, если вы твердо решили сделать из меня недовольного лежебоку, мне ничего не остается, как замолчать. Но дело вот в чем. Дядя Джон свел меня с одним из своих экспертов по ядам, который сразу распознал, откуда взялось бешенство Царапки. Коту дали гашиш. – Гашиш? Спаси и помилуй! – воскликнула мисс Кэвендиш. – Это же тот самый наркотик, который, если не ошибаюсь, называют «убийцей». Найджел изучал собственный нос. Его рука, крутящая бокал с виски, оторвалась от стекла и рассеянно вытащила на свет весьма интересную вещь. Это была музыкальная шкатулка, и она начала играть – ее тонкие хрустальные звуки, словно перезвон ледяных сосулек, сложились в мелодию «Там, куда ты идешь». Все молча сидели вслушиваясь. Наконец Джорджия сказала: – Между ними есть какая-то связь? Я говорю о наркотике-«убийце» и нашем убийстве. Это все больше становится похоже на одно действие из «Гамлета». – Пусть даже так – все равно получается, что наш убийца еще не сыграл свою роль до конца. – Ну а мисс Ресторик погибла конечно же не от наркотика! – Гашиш, – начала мисс Кэвендиш менторским тоном, – получают из индийской конопли. Сегодня его применяют в основном с целью достижения сенсорного одурманивания. Но те самые «убийцы» входили в секту Мохаммеда, которой правил человек по кличке Старик-с-гор. Эта секта использовала гашиш в качестве стимулятора во время убийств. На поздних этапах он вызывает чрезвычайную агрессию и жестокость. Совершенно ясно, что пережитые котом галлюцинации схожи с теми, которые были У «убийц». – Бог с тобой, кузина! – воскликнула Джорджия. – Тебя послушать, так ты тоже настаиваешь на версии гашиша. – Это сходство заметила бы любая девчонка-школьница, – сурово отвечала старая леди. – О, черт! – вскричал Найджел. – Извините. – Он уронил шкатулку на пол, где та прозвенела несколькими аккордами Генделя и смолкла. – Вы устали, Найджел, я же вижу, – сказала мисс Кэвендиш. – Ах, оставьте, ничего особенного. Со шкатулкой ничего не случилось. Но мы просто не имеем права и дальше лишать вас заслуженного отдыха. Однако с заслуженным отдыхом пришлось немного повременить. Уже наверху, в спальне, Джорджия спросила мужа, почему он уронил шкатулку. – Нет-нет, клянусь, я и не собирался ничего такого вытворять, – отвечал Найджел. – Я был слишком напуган, чтобы шутить. – Но почему? Кларисса же просто сказала, что сходство заметила бы любая девчонка-школьница! – Точно. Девчонка-школьница. – Ну в самом деле! Она же была школьной учительницей, профессор в юбке. Наверняка этой фразой она в Гэртоне не раз осаживала юных выскочек. – Я не об этом думаю. Я вдруг осознал одну взаимосвязь, которую всю дорогу из Лондона тщетно пытался нащупать. Слушай же! В Америке Элизабет Ресторик была девчонкой-школьницей. Потом она сбилась с пути. Идем дальше. Ты знаешь, что такое марихуана – это доморощенная индийская конопля. В Соединенных Штатах со времен последней войны растет тревога по поводу деятельности наркокурьеров, приносящих заразу в школы и продающих марихуану детям под видом сладостей и сигарет. Марихуана создает эротические галлюцинации. В нашем деле гашиш и марихуана заявили о себе как раз перед смертью Элизабет. Было ли это одной из причин трагедии? Уверен, тут должна быть какая-то связь – зачем тогда кому-то понадобилось одурманивать кота этой гадостью? – Думаешь, таким образом ее предупредили? – Или шантажировали! Кот мог служить наглядным примером… нет, это уже ерунда какая-то. У меня глаза слипаются, а у нас еще мало фактов… Когда Найджел уже забывался сном, Джорджия проговорила: – Гадость, поставляемая под видом сладостей и сигарет? – Да. Большая грязь. Спокойной ночи, милая. – Спокойной ночи. Следующим утром он получил записку от Блаунта и послушно побрел через снега в направлении деревенского паба, где его ждал инспектор. Найджел нашел того при полном параде, когда инспектор, облаченный в свой неизменный ночной колпак, питался овсянкой; рядом с его локтем стояла тарелка холодной нарезанной ветчины. – Блаунт, Блаунт, температура уже упала бог знает на сколько ниже нуля, а тут – смотреть, как ты уплетаешь холодную величину… Нет, это выше моих сил! Для тех, кто так дружит с ночным колпаком, этот спартанский рацион не только гадок, но и вреден. – Ох, славно, – отозвался Блаунт, в восторге постукивая себя по лбу, – ох, как славно! Первоклассная ветчина! Изысканная. Просто изысканная. Никогда не забывай о матери-ветчине. Бесподобно! Чудо! Кстати: советую сначала закусывать лососиной. Разглаживает морщины. – Он отправил в открытый рот хороший ломоть ветчины. – Мне часто кажется, что по овсянке можно судить о шотландцах, – мрачно заметил Найджел. – Она такая же бесцветная, как ваши церкви, такая же мокрая и плаксивая, как ваши повадки, такая же тощая и скаредная, как ваш характер, такая же… – Ты что-нибудь выяснил в Лондоне? – спросил инспектор, с недовольством возвращаясь к главной теме. Найджел рассказал ему о своем толковании кошачьего безумства и о своей гипотезе, что оно может быть связано с невзгодами Элизабет Ресторик в девичестве. – Звучит правдоподобно, – медленно выговорил Блаунт. – Но пока непонятно, зачем надо было прибегать к такому невразумительному методу. Возможно, один из этих людей в доме знал, что мисс Ресторик употребляла марихуану, поставив себя вне общества, и решил приспособить это для шантажа. Ясно, что он начал бы свой шантаж незаметно для других и не стал бы устраивать всю эту глупую кутерьму с котом. Ведь в конце концов эксперты обязательно докопались бы, отчего кот спятил. К тому же странно было бы, если бы мисс Ресторик правильно растолковала такие странности. По этой же причине отпадает предположение, что преступник замыслил предупредить ее этим котом о чем-то или же устроил все это для нее в качестве какого-то наглядного примера. – Да. Вполне логично. – Лично я склоняюсь к другой трактовке этого случая. Или это была обычная шутка, никак не связанная с убийством, или же это была попытка убийцы навязать нам мнение, что убийство связано с наркотиками. – А что это дает? – Ну, например, если у убийцы был мотив преступления, абсолютно не связанный с наркотической зависимостью жертвы, о которой он знал, он мог попробовать перенаправить наше внимание на наркотики, чтобы мы запутались. – По-моему, тут есть что-то еще. – Убийство носит все черты преступления на сексуальной почве. А мотив для большинства таких дел – ревность. – О! Вот у тебя уже и зуб на Вилла Дайкса. – У меня ни на кого нет зуба, – вздрогнув, ответил Блаунт. – Я еще не сказал, насколько помнишь, что считаю Дайкса вполне подходящим на эту роль. Но он не единственный человек, чьим мотивом могла быть ревность. Есть еще и мисс Эйнсли, и доктор Боган, может, даже Эндрю Ресторик. Но нашему писателю, прямо скажем, не повезло, – добавил он, подцепив кусок ветчины. – Нам удалось найти щетинку от его одежной щетки в комнате покойной. – От одежной щетки Дайкса? Когда? – Вчера днем. – Но местная полиция уже давно осмотрела всю комнату. – Местная полиция не умеет искать так, как умеем мы. Не то чтобы я их браню. Кусочек щетины застрял в бахроме коврика у кровати, а по цвету он сильно сливался с бахромой. Любой мог пропустить. – А вы допросили Дайкса? – О да! Он сказал, что это подложили. Он намекал на то, что мы сами это подложили, чтобы состряпать дело против него. Писатель ненавидит полицию. – И все равно, это и правда могло быть подлогом. Был же уже подобный случай с Боганом и его бумагами. Не оставалась ли комната без охраны с того момента, когда всем объявили, что это убийство, и до момента, когда вы сами начали искать? – Стыдно признаться, но оставалась. Вчера, после того как я допросил доктора Богана и пока ты разводил дискуссии с Дайксом, Робине признался, что оставил свой пост у лестницы буквально на пять минут. Этот laird [18 - Помещик, землевладелец (шотл.).] – мистер Хивард Ресторик – предложил ему спуститься перекусить. Мистер Ресторик дает понять, что по-своему смотрит на это дело, понимаешь, и Робине… да уж, он пользуется им как своим частным адвокатом. Вот так это и было. Но я не могу особенно опираться на эту улику. Ключ к разгадке любого преступления почти всегда заключается в логике; это только в книжках такими уликами опрометчиво сорят по всему дому. – А где находились все остальные в течение этих пяти минут? Ты это выяснил? – Да. По ходу дела. Миссис Ресторик была в своем будуаре. Эндрю Ресторик и мисс Эйнсли играли в пикет. Доктор Боган был в уборной. Дайке гулял с тобой в саду. Мистер Ресторик был в своем кабинете. – Наверное, он накормил констебля вторым завтраком. – Нет, он сказал ему спуститься вниз и поесть на кухне. – И констебль оставил дверь в комнату открытой? – Боюсь, что да. В любом случае у мистера и миссис Ресторик есть запасные ключи. – Робине спускался по главной лестнице или по задней? – Очевидно, по главной. Мистер Ресторик пошел с ним, а потом заявил, что должен идти к себе в кабинет. – Ладно, с этим вы разберетесь. В каком направлении ты сейчас будешь работать? – Надо взглянуть на это с двух отправных точек. Ревность и наркотики. Нам придется до конца разобраться с твоим другом Дайксом. А также выяснить, что и как связывало всех людей из Мэнор с мисс Ресторик и что предшествовало этим связям, ну и – обычная рутина; должно же как-то проясниться, что послужило подоплекой всего дела: любовная связь или наркотики. То, что ты рассказываешь про гашиш, очень интересно, но в данный момент мне кажется гораздо более важным выяснить, были ли две-три недели назад у кого-то в этом доме наркотики. Найджел решил, что направление поисков правильное. Джорджии пришлось целый час докапываться до информации, из-за которой гашиш снова стал играть в деле руководящую роль, да и сам Найджел уже кое-что прослышал от мисс Кэвендиш. И теперь надо было только правильно обработать все эти сведения, что могли бы подвести к раскрытию преступления. Блаунт снял свой колпак и шлепнул себя по голове, как в кегельбане – по шару, вызвал своего сержанта-детектива, и все трое отправились в поход к Истерхем-Мэнор, провожаемые любопытными взглядами и тайным ликованием доброй половины деревни. – А они – медведи, в этих местах, – заметил Блаунт. – Они когда-нибудь заговаривали с тобой в баре, Лэнг? – Боюсь, что нет, сэр, – отвечал сержант. – Но откупщик не так безнадежен. Он приехал из Лондона, и у него развязался язык в разговоре со мной. – Вот как? – И все о том же – о мистере Ресторике. Уж очень его тут все почитают. Конечно, так или иначе, но в Мэнор всегда есть для них работа. И все равно мистер Ресторик внушает всем какой-то совсем неестественный страх. Пару лет назад мистер Ресторик чуть не задушил одного человека, посмевшего перечить ему. Видно, этот джентльмен с большим норовом. Глава 11 Ее прелестные слова как лезвия блестят, и всяк трепещет до костей, и всякий прячет взгляд.      Э. Дикинсон Джорджия не уставала восхищаться тем гордым спокойствием и приветливостью, которыми отличалась Шарлотта Ресторик в самый разгар бедствий, обрушившихся на ее дом. Когда Джорджия добралась до Мэнор, Шарлотта давала дневные поручения своей экономке; с обаятельной легкостью извинившись перед Джорджией за то, что заставила ее ждать, она дала миссис Лейк еще несколько указаний. Она думала обо всем – о причудах своих гостей, о трудностях с подвозом продуктов по такому снегу, даже о полиции; миссис Лейк она наказала следить, не захочет ли инспектор Блаунт со своими коллегами отобедать в Мэнор, узнать, что бы джентльмены хотели на обед и в какое время им было бы удобнее всего отобедать. – Ах, миссис Стрэнджвейс, – сказала она, когда экономка ушла, – я же со вчерашнего дня даже не поблагодарила вас за то, что вы сидели с детьми. Это было так чудесно с вашей стороны! Они просто переполнены впечатлениями. – Прекрасные дети. Я как раз хотела спросить – нельзя ли мне чуть-чуть посидеть с ними сегодня? – Конечно, дорогая, вы так к нам добры. Но, боюсь, мы вам надоели. – Все замечательно! Если бы я могла снять с вас хотя бы часть этого груза… В такие дни ужасно трудно заниматься делами. Но вы так хорошо управляетесь по хозяйству… – Я знаю, что с виду это бессердечно – заниматься домашними мелочами в такую пору, – сказала миссис Ресторик, спокойно глядя в глаза Джорджии, – но что еще остается нам, бедным женщинам! Наверное, это к лучшему, когда у тебя есть чем отвлечься – у меня просто душа сжимается смотреть, как бедный Хивард мечется по дому. Он принимает все слишком близко к сердцу. Теперь вот боится, что в своей родной стране не сможет и глаз поднять. Джорджия искоса глянула на нее. Прозвучала ли в ее последних словах нотка снисходительной насмешки, или это была обычная американская легкомысленность? Твердое, тяжелое лицо Шарлотты Ресторик ничего не выражало. – Самое главное, – сказала Джорджия, – не травмировать детей. А они знают эту легенду о комнате Епископа? – Уверена, что нет. Это было бы неправильно – говорить с детьми о таких вещах, особенно когда они такие беспокойные. – Но слуги все равно могли… – Им дан строгий приказ – больше не говорить об этом! – авторитетно ответила миссис Ресторик. – А почему вы об этом подумали? Джорджия рассказала ей о том, что вчера днем говорил Найджел. – Только все это могло быть бахвальством, – неубедительно закончила она, – мужчины испокон веков хвастают перед женщинами. – Она зажгла сигарету и постаралась перейти к другой теме: – Скажите, миссис Ресторик, случалось ли вам заставать Элизабет в очень возбужденном состоянии? Мне показалось, что дети как-то не так относятся к курению. – Боже! К курению?! Что за странная мысль! Я уверена, они не курят! – Я тоже. Но вчера я предложила Джону сигарету – просто ради смеха. Он отреагировал очень странно. Вы же знаете, как дети обычно закрываются от того, что их пугает и им непонятно. Джон сказал: «Тетя Бетти дымила как паровоз». Тогда Присцилла начала говорить, что это несправедливо и что она вдруг «ужасно развеселилась», а Джон тут же заставил ее замолчать. У меня было впечатление, что девочка хотела сказать «когда нас поймали на курении». Все это как-то не вяжется с тем, что я знаю о характере вашей золовки. В глазах Шарлотты промелькнуло любопытство и что-то еще. Помолчав, она ответила: – Да, по-моему, я знаю, что тут… да-да, я припоминаю. – И после нескольких наводящих вопросов со стороны Джорджии она заговорила. За несколько дней до смерти Элизабет гости, попив чаю, разыгрывали с детьми скетчи. Во время одного такого скетча, в котором дети играли новичков в лесу, Эндрю в зловещей черной бороде, этакий злой дяденька, предлагал им, на злодейский манер, сигареты. Элизабет, сидевшая с Шарлоттой в отдалении, вдруг напугала всех истошным криком, откинувшись в кресле так, будто была близка к обмороку. Доктор Боган, сидевший по другую руку, отвел ее из комнаты и позже вернулся, объяснив, что случился приступ. Все были очень взволнованы. Как тут не случиться, подумала Джорджия. От этого выплеска сумасшествия из души человека, того самого человека, которого всегда признавали не совсем нормальным, у нее кровь застыла в жилах. – Вся эта история так ужасающе бессмысленна, – поделилась она с Найджелом, когда минут пять спустя все ему пересказала. – Ужасающе. Но не бессмысленна, – ответил он, и его голубые глаза вдруг заблестели от какой-то догадки. – Мне надо пойти и подумать над этим, дорогая. И еще – поговори с детьми. Хочется узнать, говорила ли потом Элизабет им что-нибудь в связи со случившимся. Это очень важно. Найджел слонялся взад-вперед по террасе позади дома, прокладывая дорожку в снегу. Сигареты, размышлял он. Марихуана, продаваемая в виде сигарет. Кота одурманили той же самой гадостью. В каждом из этих эпизодов Эндрю и Элизабет играли ведущую роль. Элизабет была наркоман кой. И она, и Эндрю – оба находились в Америке в одной и той же школе. Свяжем все предпосылки вместе – что мы имеем? Уже дважды возникла ситуация, за которой чувствовались или даже открыто играли роль наркотики. Вполне допустимо, что Элизабет могла распознать причину кошачьего бешенства. Она явно увидела в предложенных детям сигаретах что-то дурное. Предлагал сигареты Эндрю, и он же, вполне вероятно, одурманил кота. Зачем? Чтобы напугать Элизабет? В ту ночь в комнате Епископа брат внимательно приглядывался к ее реакции. Но чего ради ему могло взбрести в голову пугать свою любимую сестру? Чтобы с помощью страха вывести ее на чистую воду? Ага, уже теплее. Какая же тогда чистая вода, если не марихуана? Но он мог просто поговорить с ней по душам. Вдобавок ее последней привычкой был кокаин, а не марихуана. А дети? Боже! Неужели это правда? Неужели в тот раз, когда Эндрю говорил, что в доме есть некто, упоенный злом, он имел в виду Бетти? Неужели Бетти собиралась сделать из этих детей наркоманов, привыкших к тому же самому наркотику, что стал таким блестящим венцом всем ее похождениям? А Эндрю сумел прознать о ее намерениях и устроил этот кошачий фарс, чтобы предостеречь ее? Или – чтобы просто доказать себе, что его подозрения верны? Как Гамлет? Найджел вошел в дом и поделился своими догадками с инспектором Блаунтом, который допрашивал дворецкого в прихожей. Терпеливо выслушав Найджела, Блаунт сказал: – Очень интересно. В этом может что-то быть. Но я не вижу тут четкой связи с убийством. – А как же, черт возьми, тут же… – Только не говори мне, что этот Эндрю Ресторик убил свою сестру, дабы та не успела погубить детей наркотиками. Зачем это ему? Ведь стоило просто рассказать брату о своих подозрениях, и Элизабет никогда больше не подпустили бы к детям. Так что все это – плод твоего воображения. – Ладно, а как насчет этого? – не сдавался Найджел. – Все поступки Элизабет совершались под чьим-то влиянием. Некто использовал ее, чтобы иметь влияние на детей! Этот некто понял, что Эндрю догадался о ее игре, и тогда убил ее, чтобы она не раскололась перед Эндрю. – А некто у тебя получается доктором Боганом? – сухо поинтересовался Блаунт. – Или на эту роль ты выбрал Хиварда Ресторика? Да, твой нынешний образ мышления, не сомневаюсь, может выдать и не такое. Лэнг, попроси мисс Эйнсли войти. Сержант-детектив ввел в комнату Эвнис Эйнсли. Найджелу, что ерзал на подоконнике, первый раз выпала возможность изучить ее как следует, пока Блаунт улаживал необходимые формальности. Женщина около тридцати. У нее были живые, слегка выпуклые глаза невротички – такие женщины встречаются в провинциальных отелях, где живут со своими «хорошо сохранившимися», так же как и они, матерями. Хорошо сохранившиеся внешне и недоброкачественные внутри. Неугомонные, неудовлетворенные, жеманные с мужчинами, имеющие случайные и тщетные связи с теми, кто много старше их самих, – всякими коммерсантами, инженерами и полковниками. От Эйнсли всегда дурно пахло – от ее пудры, а не от нее самой. Она была заядлой курильщицей, но, насколько знал Найджел, не наркоманкой. Говорила она хрипло, растягивая слова, в голосе звучали грубые нотки. Носила строгий твидовый костюм хорошего покроя, волосы – наверное, лучшая деталь ее внешности – были уложены с неприятной, почти железной аккуратностью. – Вы были близкой подругой покойной? – спросил Блаунт. – Да, думаю, что да. Мы делили с ней квартиру – это было четыре года назад. Я же вам об этом уже рассказывала. – И она никогда не пыталась намекнуть вам, что боится… того, что с ней случилось? – О нет. Правда, такие, как Бетти, часто рискуют. – Часто рискуют? – переспросил Блаунт мягким как шелк голосом. – Ну, нельзя же постоянно забавляться с мужчинами и сбегать от них, как она вечно делала! – Имеете в виду то, что Элизабет вызывала в других ревность? – Я видела, как двое мужчин дрались за нее, как звери, – сказала мисс Эйнсли, вздрогнув и скрестив свои тонкие ноги. – В нашем случае кто-нибудь подходит на эту роль? – Нет. – Найджелу показалось, что это слово выскочило у нее невольно. – Я не говорю, что это не могло случиться здесь. Она морочила голову мистеру Дайксу и доктору Богану. Бедная Бетти – должно быть, ужасно так о ней говорить. В конце концов, она не могла ничего исправить. Она же сама увязла во всем этом, правильно? Блаунт прервал обсуждение этой темы. – Но, насколько я знаю, она была помолвлена с мистером Дайксом? – спросил он. – А, этот… Да, вполне возможно. Но она бы не смогла довести это до конца. Не так давно я слышала от нее то же самое. Они даже скандалили по этому поводу. – Глядя на Блаунта, Эвнис слегка стушевалась в конце последней фразы. – Нет, это был не скандал, но голоса их звучали весьма возбужденно, – поправилась она. – Вы не любите мистера Дайкса? – вступил Найджел. – Я считаю его несносным и слишком громогласным коротышкой. Он еще и пацифист. – Возмутительно! – ревностно поддакнул Найджел. – Считаете ли вы, что мисс Ресторик перенесла объект своего внимания на доктора Богана? – спросил Блаунт. – О, это такой приятный и интересный мужчина, правда? А бедную Бетти частенько тянуло узнать, что у кого в штанах. Вместе они смотрелись просто сказочно! Ах, я знаю, что это просто его профессия, ну и само собой – вся эта слава лечащего врача доктора Богана, но мне все равно не верится, что у него когда-нибудь была такая приятная работа. Во всяком случае, я знала одну девицу, которую он обследовал и предложил ей лечение, а через несколько месяцев та стала принимать даже больше, чем раньше. И все таки на Харли-стрит такие люди, что с ними можно хоть на край света. Блаунт жестко вернул ее к сути дела. – Но вы же не знаете наверняка, была ли связь между доктором Боганом и покойной? – спросил он ледяным тоном. Эвнис Эйнсли закурила еще одну сигарету, нервно придавив первую жестом тигриной лапы. – А все зависит от того, что вы подразумеваете под «наверняка». – Она выпустила облако дыма. – Я слышала, как он говорил ей около двух недель назад: «Нет смысла бороться, Бетти, теперь я навеки завладел твоей душой и телом». Сказанное произвело фурор. У Блаунта было профессиональное недоверие к словам невротичек, но мисс Эйнсли продолжала настаивать, что это правда. – Кто-нибудь еще это слышал? Вы кому-нибудь говорили об этом? – Этого не слышал никто. Но я сказала мистеру Дайксу – пусть он мне и не нравится, но показать, откуда ветер дует, было просто человеческим состраданием к нему, как вы думаете? – Как он себя повел? – Ах, он мне не поверил! – Она сердито раздавила окурок о крышку стола. – Он и слушать ничего не желает, что не в ее пользу, глупый коротышка. Он просто обиделся. – А это случилось через несколько дней после того, как вы услышали ее разговор с Дайксом – когда она сказала, что не смогла бы довести это до конца? – Да. Блаунт постучал по зубам золоченой оправой пенсне и искоса взглянул на Найджела. Слезши с подоконника и выпрямившись в полный рост, Найджел прошелся в направлении Эвнис Эйнсли. – Как вы думаете, знает ли кто-то еще в этом доме о том, что Элизабет принимала наркотики, и о том, что разыгрывалось между ней и доктором Боганом? – Даже не знаю. Хотя куда им, с одними глазами-то! – А иногда – и ушами, – заметил Найджел с издевкой. Мисс Эйнсли слегка заскулила: – Что ж поделать, если я кое-что слышу. Бетти была такой нескрытной – я часто говорила ей, но она и внимания не обращала. – Вы пеклись лишь об одном ее благе? Наверное, поэтому у вас и зуб на мистера Дайкса? Или это простая ревность? Блаунт протестующе кашлянул. Эвнис Эйнсли залилась краской. – Наверное, вы и представить себе не можете, что кто-то может ревновать Вилла? С ума сойти, – сказала она. – Но почему в черный список попала именно я? Думаю, мое первейшее право – заботиться о лучшей подруге и не давать ей вступить в неудачный брак. – Ладно, оставим. А Элизабет когда-нибудь рассказывала вам о своих школьных годах? – Любопытные вопросы! Нет, она особо не распространялась. Я догадывалась, что в Штатах ее выставили из школы, но понятия не имею почему. – Мисс Эйнсли с надеждой хлопнула глазами в направлении Найджела, сгорая от любопытства. – А не доводилось ли ей упоминать об этом обстоятельстве? – Думаю, что нет. За все время я услышала от нее разве что одну более-менее странную вещь – что в свое время она чуточку оттянулась. И я еще тогда подумала, что она просто спятила, – она сказала: «Я бы на всю жизнь осталась честной девушкой, Эвнис, если б не подклеила». Как вам нравится?! Подклеила! Но у нее была манера выдумывать своим связям с мужчинами глупейшие собачьи клички – боюсь, что некоторым из них они вполне подходили. Если хочешь узнать все о человеке – спроси Бетти. Ах, бедняжка! – А как мистер Ресторик относился к своей сестре? – Она нравилась ему, как… ну, словно какой-то ящик с динамитом. Я хочу сказать – он, бедный, всегда ходил под Богом – не знал, в какой же момент она рванет и оскандалит его дом предков с головы до пят. Хивард – он, конечно, добр на свой манер, но такой зануда! Похоронил себя заживо в своем доме, чтобы избежать пятна на фамильном гербе. Ну а с Бетти он не мог совладать, вы же понимаете – у той самой было две тысячи в год. По такому случаю их сундуки теперь разбухнут. А уж как им это сейчас нужно! – Как, разве дела Хиварда плохи? – Ох, дорогуша! – игриво воскликнула мисс Эйнсли. – Что я сморозила! Я ничего не говорила. Хивард так состоятелен! Ну да, конечно, грех спорить. Так что вы и думать о том забудьте. Но все равно, эти денежки им пришлись к рукам. Он сможет держать свой дом так, как и сейчас, да и Шарлотта из-за войны лишилась прибыльного дельца. Задав ей еще несколько вопросов, они отправили мисс Эйнсли восвояси. – Чертова баба, – сказал Найджел, с отвращением нюхая запах пудры, повисший в воздухе. Блаунт пригладил прядь несуществующих волос. – Ну и ну. Ну и ну, – произнес он. – Нет, это еще ничего, далеко не самая типичная особь своего пола. Но – полезная. С ней мы обосновали одну из твоих теорий. Дареному коню в зубы не смотрят. – Одну из моих теорий? – Да уж, сэр. «Подклеить» – по-американски значит «курить марихуану». – Вот это да, Блаунт, от твоих познаний просто дух захватывает! Неужели? – Точно. Но тебе больше не пропустить мимо ушей то, что с мистером Дайксом возникают сложности. Теперь мы знаем, что у него был мотив для убийства мисс Ресторик. Из всех прочих ему выпал самый удобный шанс попасть к ней в комнату ночью… – Кроме доктора Богана. – …где была найдена и щетинка от его щетки. – Нет, я до сих пор думаю, что этого быть не могло! Ты согласен, что веревка повешенной говорит о преднамеренности убийства? Я могу представить, как Вилл Дайке душит девушку в самый разгар ссоры, но чтобы он запланировал все наперед – это уж слишком! – Но мы должны верить фактам. Придется тебе подыскать аргумент посерьезнее, чем характер человека, с которым ты говорил всего два-три раза. – А тебе придется подыскать что-нибудь посерьезнее щетинки от щетки. Если Дайке совершил убийство в пылу страсти, он бы не вырезал себе нужный кусок веревки и не захватил бы его с собой. И если он все-таки замыслил убийство заранее, неужели ты думаешь, что он бы рискнул еще до полуночи перейти из одного крыла дома в другой, когда в коридорах ему могли встретиться люди? А если бы кто-нибудь высунулся из комнаты? Ты забыл о врачебной экспертизе, которая установила, что смерть наступила между десятью вечера и двумя ночи. Мы не можем особенно уповать на показания констебля, который, видите ли, видел, как свет выключили в 12.10. Может, она выключила его сама, а ее любовник вошел в комнату потом. Он знал, что дом утихнет после 12.30 или около того. Но я все-таки считаю, что весомее другое – то, что за всю ночь никто не слышал никакого движения. – Всех усыпили? – предположил Найджел. – Нет. Я проверил. – А если тут какой-то интерес Хиварда? Он правда нуждается в деньгах? – Мы сделали запросы по поводу финансового положения каждого, замешанного в этой истории. Но ты же знаешь, в таких делах надо быть тише воды. Пальцы Блаунта с волшебной легкостью проиграли что-то на крышке стола, и жест этот странно не соответствовал его внешней сдержанности. – Я очень сомневаюсь в таком мотиве, – покачал он головой. – Может, ты назовешь меня снобом, но у английских старинных семей водятся всякие традиции – в наши времена они привыкли быть на мели и не станут убивать из-за денег. – Возможно, ты прав. Но лучше уж Виллу Дайксу не знать, что ты делаешь такие выводы. Да, и еще – мы же слышали о бешеном характере Хиварда. Уверен, что Хивард мог замыслить убийство, если бы ему пришлось выбирать между ним и семейным позором; но, даже если бы мы приняли смерть Элизабет за самоубийство, скандал разразился почти такой же, как и в случае разоблачения Хиварда. К тому же ее насильственная смерть означала бы расследование и перемывание грязного белья, поэтому мне и в голову не приходит, какие предпосылки могли бы толкнуть на это Хиварда. – Ладно, мне надо подумать. – Блаунт поднялся и с заботливой торопливостью довел Найджела до двери. – Придется нам просто подклеить это к делу, пока кое-что не разъяснится… Черт! – Это восклицание вырвалось у него, когда он врезался носом в плечо Найджела, который встал перед ним как вкопанный. Найджел невнятно забормотал: – Подклеить это к делу! Подклеить это. Подклей, Э. Ура, Блаунт, я вспомнил! Мисс Кэвендиш сказала мне, после случая с котом, что нечаянно услышала, как доктор Боган прошептал Элизабет: «Подклей, Э». Но здесь никто не звал ее Э – все называли ее Бетти. Видишь? То, что он прошептал ей, очень странно. Он имел в виду «покури марихуаны». Он понял, что кота одурманили марихуаной, и, желая успокоить Элизабет, машинально применил к этому американский сленг. Теперь ты только меня и видел. – Эй, куда это тебя понесло? – крикнул Блаунт, но Найджела уже не было в комнате. Глава 12 Идя по главной улице, ступая по проспекту, Эй, милая, пожертвуй мне хоть мимолетность ветра.      Аноним Непохожесть Эндрю Ресторика на всех остальных в Истерхем-Мэнор, которая уже бросилась в глаза Найджелу, выражалась прежде всего в способности заполнять паузы. «Заполнять паузы» звучало слишком неопределенно в эти первые дни расследования, когда время издевательски зевало в лицо обитателям дома скукой и неопределенностью. Все присаживались кто куда, ерзали на стульях, начинали какие-то партии, или вдруг принимались за работу, или за разговоры, которые так никогда и не приходили к какой-то точке, – раздражительные и потерянные, словно пассажиры вагона, который отцепился и теперь медленно останавливался, а вместе с ним – и вся их жизнь. Только Эндрю всегда смотрелся занятым и самодостаточным. Посторонний мог бы решить, что в его руках – управление ситуацией, и он только ждет удобного момента, чтобы показать, кто тут начальник, – стоило посмотреть на него, восседающего в кабинете Хиварда, слишком старательно распространяя вокруг себя ореол терпения. Хивард же, грызя концы собственных усов и с готовностью отрываясь от бухгалтерских книг, когда входил Найджел, всем своим видом выражал ожидание кого-то, кому можно что-то рассказать, спросить у него совета, – кого-то, сумеющего воссоздать обстановку того мира, где он, Хивард, помещик, джентльмен и человек практического ума, до сих пор имел определенный вес. – Могу я с вами перемолвиться словом? – спросил Найджел у Эндрю. Эндрю с картами в руках сделал ход, одарил его чарующей улыбкой и спросил: – Наедине? – Думаю, можно и втроем. Да-да, я хочу поговорить с вами обоими. Тема довольно серьезная. Видите ли, я хочу выяснить подробности того случая, когда мисс Ресторик выставили из школы в Америке. Голубые глаза Хиварда мгновение оставались бессмысленными, потом зажглись гневом. Он полупривстал из своего кресла-качалки: – Вот как?! Конечно, мы должны быть благодарны вам за помощь, Стрэнджвейс, но ворошить эти гнилые вещи из прошлого… Я не понимаю… – Я бы и сам не стал без крайней нужды. Это – рана для вас обоих. Но мисс Кэвендиш рассказывала мне, что, когда ваша сестра была в свое время в школе, у нее родился ребенок… – Какое ей дело до… – …а если мы будем пренебрегать такими вещами, правосудие станет в тупик. Эндрю ловким движением фехтовальщика крутанул запястьем и перевернул карту. – Правосудие – в тупик? – спросил он. – Да. Полиция, во всяком случае, уже примеривается арестовать Дайкса за убийство. – Найджел рассказал им о найденной щетине от щетки и показаниях мисс Эйнсли. Эндрю нахмурился: – Ну что за женщина, одни неприятности! Подумать только – даже после смерти за Бетти тащатся эти подбитые псы. Подбитые суки, если быть точным. – Не понимаю, зачем она дружила с Эйнсли. – Да уж. Эвнис вряд ли что-то светило в жизни. Ее родители развелись, когда она была еще маленькой, и на ее долю выпала жизнь в гостиницах на пару с матерью. Бетти жалела ее. А Бетти была как раз такой, что не останавливалась на одном лишь чувстве жалости. – Я тоже так решил. Но мы отошли от темы. Думаю, разгадку следует искать в событиях, происшедших намного раньше дня преступления. Марихуана. Длинные ресницы Эндрю, напоминавшие Найджелу об умершей женщине, скрыли выражение его глаз, но тело чуть-чуть выдало его – оно не напряглось, как ожидал Найджел, а как будто расслабилось, избавившись от долгого напряжения. Эндрю швырнул карты в кучу и обратил к Найджелу все свое внимание: – Марихуана? В этом что-то есть. – Какого черта вы тут обсуждаете, вы оба? – ворвался Хивард. – Простите, Стрэнджвейс. Но последние два-три дня у меня в глазах темнеет… – Как у Бетти! Как у Бетти! – пробормотал Эндрю моментально окрасившимся тоской голосом. – Когда ваш кот показал такую прыть, он был под воздействием марихуаны – это доморощенный гашиш. – Господи! Вы что, утверждаете, что эта гадость росла здесь, на моей земле? – вскинулся Хивард. – Нет. Мисс Эйнсли сообщила мне, как ваша сестра однажды обмолвилась ей, что наркотик был первоначальной причиной ее нервных расстройств. Гнусные вещи. Но за границей, в школах Америки, есть люди, которые распространяют марихуану в виде сладостей и сигарет. От этого наркотика начинаются эротические галлюцинации. – Эротические? О, это уже слишком! – пробормотал Хивард, в замешательстве краснея. – Дорогой мой Хивард, – терпеливо сказал Эндрю, – не время тушеваться перед лицом неумолимых фактов. – Прежде всего я хочу знать, – продолжал Найджел, – знал ли кто-нибудь из вас об этом. Наступило молчание. Эндрю даже несколько шутливо наклонился в сторону брата, словно убеждая того брать пример с него. – Судя по всему, я не знал, – наконец произнес Хивард. – Я хочу сказать, мне говорили о Бетти, ну да. Но потом долго ее не видел. Был в армии. Но я никогда не слыхал об этой дряни марихуане. – А вы как? – Найджел повернулся к Эндрю. – Бетти же с давних пор делилась с вами самым сокровенным? – Да, я был с нею в школе, когда это случилось. Тогда шел мой последний учебный год. Мне было об этом многое известно. – Тогда расскажите нам. – Хорошо. Наверное, так будет лучше. Легким, слаженным рывком Эндрю Ресторик поднялся с кресла и занял место у камина, в своем однобортном костюме и с живыми глазами с девичьими ресницами куда меньше своего брата напоминая перекати-поле и белую ворону. Как говорил Эндрю, Элизабет, которую Найджел увидел висящей в зачарованной снежным светом комнате, медленно превращалась в школьницу, озорную, пленительную, юную, с красной лентой в волосах. Она была неукротима, рассказывал Эндрю, полна жизни, пытлива ко всему, что выходило за рамки болтовни друзей и школьных стен. Но судьба встретила ее именно за пределами этих стен. Однажды утром, во время каникул, когда их компания слонялась без дела, к ним подошел какой-то моложавый мужчина. Он завязал с мальчиками и девочками разговор, неожиданно достал сигарету и прикурил ее: «А вы, ребята, не курите, так ведь?» Этого было достаточно для Элизабет. Она всегда слыла самой смелой, остальная компания молча наблюдала. Она взяла сигарету и важно прохаживалась по дороге за воротами школы, пуская дым на виду у всего городка. Эта сигарета конечно же была абсолютно безвредна, как и те конфеты, что незнакомец раздал остальным. Но он начал появляться довольно часто, в то же время и на том же месте, и наконец отвел в сторонку нескольких детей и пообещал им, если только они поклянутся никому не говорить, какие-то особенные сигареты и сладости. Так это и началось. Это был очень обаятельный человек, угощавший их по-свойски, как равных. Его жертвы скоро оценили вкус этих роскошных вещей, что он им приносил, но которые действовали так, что ни один мальчик и ни одна девочка не смели никому рассказать, что с ними происходило. Как и следовало ожидать, им пришлось платить за свое удовольствие. Незнакомец совсем не нажимал на них – поначалу. Но однажды оказалось, что они задолжали ему такие суммы денег, о каких не могли и мечтать. Он был очень вежлив, но довольно ясно дал понять, что будет очень жалко, если их родители узнают об этих долгах. Зло пустило корни и со звериной нетерпеливостью давало ростки. Им уже нужна была эта дрянь, и им приходилось продолжать ее принимать. Тогда же начались и теплые дружеские вечеринки, на которых самые старшие становились поласковее. Элизабет, никогда до этого не забивавшая себе голову такими вещами, совсем увязла в них. А эта необычайная полнота жизни, свойственная Элизабет, многократно усиленная наркотиком, уготовила ей одну-единственную дорогу. Сам Эндрю никогда не становился жертвой этой гадости. «Я тогда был занудой, в то время, – говорил он. — Я даже возражал против курения Бетти, я думал, она курит обычные сигареты. Правда, куда мне было с ней спорить, она же могла согнуть железную полосу вокруг пальца. Милая». Но когда привычка подчинила ее полностью, она стала угрюмой и скрытной. Все, что он говорил им сейчас, она поведала ему втайне, спустя два-три года после того, как пришла беда. Она сказала ему тогда, что у нее будет ребенок. Он догадался, что его отцом и был незнакомец с сигаретами, подкараулил его однажды за школой и набросился на него. Была честная драка, в которой Эндрю хорошо отколотил его и после этого больше никогда не видел в городе. Но Элизабет тут же уверила брата, что незнакомец не был ответствен за ее беременность. «Это мог быть кто угодно, – устало сказала она, – какая разница, кто это был?» – Услышать от нее эти слова было намного кошмарнее, чем все остальное, – горько сказал Эндрю. – Боже, каким же я был глупым юнцом-отличником! Как я мог быть так безразличен к ней! Бедное, милое дитя, Бетти так попалась – неужели теперь и ее любимый брат повернется против нее?! Скоро скандал просочился наружу. Бетти отправили в лечебницу в другой штат, а потом ее родители привезли ее домой, в Англию. Эндрю сбежал и нашел работу в лагере лесорубов: с тех пор он навсегда стал скитальцем. Это была главная часть рассказа Эндрю Ресторика. В свое время Найджел наслушался подобных историй, но ни разу не звучали они в такой до смешного неподходящей обстановке – в кабинете сельского помещика со спортивными журналами, кожаными креслами, справочниками и охотничьими трофеями, с запахом дыма и пчелиного воска и с видом безмятежного Эссекса, дремлющего в проеме окна. Найджел вгляделся в братьев и заметил, что на лице Хиварда отражается борьба между недоверием и оцепенелым ужасом, а Эндрю не может унять дрожь. – Первый раз я кому-то рассказываю об этом, – словно извиняясь, говорил Эндрю. – Исповедь оказывает на человека любопытные психические эффекты. – Господи! – наконец вдохнул воздух Хивард. – Какая мерзость! Если б я только знал – мне бы побыть всего десять минут наедине с этим отродием. И даже не пытались найти его? – О, пытались. Но он спрятался очень хорошо. Конечно, он назвался Бетти и ее приятелям не своим именем. Должно быть, сколотил себе деньжат, если занимался этим всерьез. За эти дозы, что он приносил, детям приходилось расплачиваться, кто как умел, – у одних были богатые родители и масса карманных денег, а другие крали, чтобы иметь наличность. Но даже и тогда он заявлял, что они платят ему только себестоимость – чтобы иметь над ними особую власть. Повисла долгая тишина, которую Найджел разрушил словами: – Так разве это не связано с вашими словами тем вечером, когда вы говорили нам о ней? Вы тогда имели ее в виду, сказав, что в этом доме есть человек, упоенный злом? Вы говорили об Элизабет Ресторик? Кулаки Эндрю опустились на подлокотники кресла, его лицо потемнело, как грозовая туча. – Я не знаю. Идите к черту! Разве вы не видите – это потому, что я не знал… – Он разрыдался. – Это же вы одурманили кошачье молоко и во время скетча предлагали Джону и Присцилле сигареты? – наступал Найджел. Лицо Хиварда было нелепо и страшно. Он поворачивал голову от Найджела к Эндрю и обратно, словно следил за теннисным мячом, слишком быстрым и ускользающим от зрения. – Да, – сказал Эндрю. – Наверное, вы это знаете. Когда шляешься по миру, у тебя развивается шестое чувство опасности. Как только я попал сюда, я заметил, что здесь что-то неладное – что-то неладное с Бетти, или с Боганом, или с ними обоими. Забавно, но я наделен интуицией артиста, хотя не могу написать ни строчки стихов и не могу взять ни одного аккорда, а вот старина Хивард, который напоминает кусок эссекской глины, играет на рояле как нечего делать… Так вот – да, я учуял опасность в самом воздухе. Какое-то время я не виделся с Бетти и ужаснулся тому, как она изменилась. На ее лице лежала печать… я не… не знаю, как сказать… – Отвращения? – процитировал мисс Кэвендиш Найджел. Эндрю взглянул на него как-то странно: – А может, вы и правы. Ну и ну! Я не доверял Богану ни на грамм. Бетти старалась не говорить о нем. Поэтому я немного пошарил у этого отродья в комнате. – Черт, Эндрю, не слишком ли это? Я имею в виду, что отродье – мой гость. – На лице Хиварда отражалась смесь смущения и любопытства. – Да, боюсь, что ужасно неприлично. Я даже открыл запертую шкатулку с деньгами, которую там нашел, – у меня талант отпирать замки. А там было несколько сигарет. Полагаю, и вы не станете запирать обычные сигареты в шкатулку для денег. Тогда я осмелился проверить одну из них на котике. Вышло потрясающе. – Почему не выкурили их сами? – Потому что хотел посмотреть на их реакцию. Вы же видите – я провел Богана сквозь справедливое испытание. Мне казалось возможным, что он конфисковал у Бетти сигареты с марихуаной; я не знал тогда, что он лечит ее от кокаиновой зависимости. Ведь вполне возможно, что она не смогла перенести, когда ее лишили кокаина, и тогда снова вернулась к гашишу, а у Богана есть опыт в таких делах, и он запер от нее сигареты. – Вы изучали их реакцию. И как они себя вели? – Все оказалось безрезультатно. У Богана лицо медика, играющего в покер. Бетти пребывала в каком-то безразличии, зацепиться было не за что. – А что со скетчем? – Примерно то же самое. Найдя эти сигареты и поняв, чем они были набиты, я подумал о том деле в Америке. Я начал вызнавать, не повторилась ли эта история и здесь. Джон и Присцилла… Хивард зарычал и опустил голову на руки. – …И поэтому, когда я играл в скетче, я говорил те же слова, что и незнакомец за школой, когда предлагал им сигареты. Я сказал: «А вы, ребята, не курите, так ведь?» Этого было достаточно, чтобы Бетти впала в безумие. Боган хранил свой обычный фасад солидности. А я тогда спрашивал себя: разве бы Бетти так моментально среагировала на те самые слова, которые она слышала лет двенадцать назад, если бы марихуана – с теми же словами – снова не появилась на сцене? – Очень веско, – подтвердил Найджел. – Вы подумали, что она хотела добраться и до детей? Но разве после всего этого вы не высказали ей свои подозрения в открытую? Взгляд Эндрю был таким, будто тот впал в агонию. – Мне так и надо было сделать, – сказал он с болью. – Но как же вы не понимаете? Она была моей сестрой. Мы были так близки с ней, как самые первые брат и сестра на белом свете. Я не смог даже намекнуть ей о своих подозрениях, что она хочет погубить детей. Я просто не смог. Я струсил. Вдобавок в деле возникло новое толкование, и я хотел все сначала проверить. – Что Боган мог быть злым гением за работой, а Бетти – его сообщницей, вольной или невольной? – Я хочу сказать, – вмешался Хивард. – Надеюсь, Боган не то же самое отродье, что и тот, который уже давал эту проклятую мерзость Элизабет? Он же был в Америке. Я никогда не покрывал отродий. – Надеюсь, вы поймете меня как надо. – Эндрю перешел на шепот. – Я не успел слишком разглядеть Инглмана – так этот малый называл себя тогда. У того было желтоватое лицо и тонкие черные усы, он был примерно того же роста, что и Боган, но голос был совсем другой. Просто ума не приложу. Я говорил, что у меня была драка с ним. Это было двенадцать лет назад. Когда я встретил Богана здесь, у меня возникла какая-то физическая реакция – когда ты полностью сойдешься с кем-то в драке, что-то в тебе всегда будет признавать противника. Но это же не доказательство. И кто его знает – может, моя реакция была обыкновенной антипатией. Как он и сам сказал, я ревновал его к Бетти из-за его влияния на нее. А она тогда очень изменилась. Будто совсем закрылась от меня. – Так, – сказал Найджел. – Думаю, что сличать Богана с Инглманом – не самое важное занятие на данный момент. Вопрос в том, мог ли он убить вашу сестру и зачем ему это могло понадобиться. – Допускаю, у меня против него сильное предубеждение. Но давайте подумаем о нем совсем плохо. Давайте предположим, что он посланник дьявола и вышел из ада. Он держит Бетти в подчинении гипнозом. Найджел вспомнил: «Нет смысла бороться, Бетти, теперь я навеки завладел твоей душой и телом». Были ли эти слова, что подслушала мисс Эйнсли, объяснением всего? – Он собирается использовать ее, чтобы добраться до детей Хиварда. Он говорит ей, что она должна приучить их к сигаретам с марихуаной: у него точно так же могут быть какие-то сласти с отравой. Но я не верю, – продолжал Эндрю с шутовской серьезностью, – я не верю, что душа такого существа не будет сразу же проклята. И еще я не верю, что Бетти так ужасно изменилась с тех пор, как была девушкой. Был ли метод принуждения Богана гипнозом или насильственной конфискацией у нее кокаина, без которого она жить не могла, но я уверен – она бы в любом случае сильно сопротивлялась тому, чтобы из Джона с Присциллой сделали то же, что и из нее. Она же всегда в них души не чаяла, правда, Хивард? Его брат беззвучно кивнул. – Теперь предположим, что Бетти так собрала свою волю, что решила ослушаться приказов, чего бы ей это ни стоило. Она могла бы даже узнать в докторе его, того самого Инглмана – но это, как вы сказали, не самое важное занятие на данный момент. Что бы она сделала? Она бы сделала вид, что согласилась с его злобными планами. Она бы подстроила так, чтобы все явные доказательства обратились против него. Помните, Боган – выдающийся специалист, а его репутация – его уязвимое место. А собрав все улики – возможно, они были письменными, ибо ни кто бы не поверил наркоманке-невротичке, обвиняющей своего врача, – она надавила на него: «Только тронь детей – и я разоблачу тебя». Конечно, Боган не захотел жить при такой угрозе. Бетти знает слишком много. Ему надо забрать назад эти улики, и во время этой попытки он убивает ее. Жженые бумаги в камине у Богана, думал Найджел. Боган шептал Бетти «подклей» после случая с котом: скорее всего, между ними были свои секреты. Все увязывалось. – То, что вы сказали, очень важно, – сказал он. – Не понимаю, почему вы не передали это в полицию. Во взгляде Эндрю была насмешка. – Дорогой старина, мне тоже жалко свою шкуру – она мне еще пригодится. Моя комната – ближайшая к комнате Бетти. Стоит мне рассказать полиции, что у меня были все основания бояться влияния покойной Бетти на детей, – и они бы ни на секунду не усомнились, что это я убил ее. Глава 13 Мой живот так холоден, будто я наглотался снежков вместо таблеток.      У. Шекспир И вновь доктора Богана положили на лопатки. Найджел передал инспектору Блаунту рассказ Эндрю. Сначала Блаунт усомнился в его достоверности: как и всякий полицейский, он испытывал неприязнь к мелодрамам, а признание Эндрю заводило расследование на слишком тернистый путь. Но его добросовестность взяла верх, как и всегда, если это было необходимо для раскрытия преступления. – Ну вот, доктор, – произнес он вкрадчиво, – у нас тут всплыло кое-что, о чем я хотел бы перекинуться с вами словцом. Вы… э-э… конечно же знакомы с эффектами гашиша? Доктор Боган кивнул. Его глаза не мигая уставились на Блаунта. Инспектор выдержал минутную паузу, в течение которой прилежно очинивал карандаш. Но тут его любимая тактика – долгим молчанием заставить оппонента выбраться из своих укреплений – не сработала. Боган, полностью расслабившись, рассеянно теребил бороду, вовсе не проявляя желания принимать эстафету в разговоре. – Ну вот, – отозвался Блаунт, – и готово. До чего здорово этими использованными лезвиями чинить карандаши! – Конечно, – насмешливо отвечал Боган, указывая на свою бороду, – если не бреешься, невыгодность положения только в этом. – Именно. А теперь не окажете ли любезность, рассказав нам, как произошло, что у вас оказались сигареты, набитые гашишем? – Марихуаной, если точнее, – ответил доктор, слегка улыбаясь. – Как я понял, вы намекаете на те, что заперты в моей шкатулке для денег? И у вас, не сомневаюсь, есть ордер на обыск? – Есть. Но эти данные о сигаретах я получил не при обыске. Мне почему-то кажется, что вы не станете возмущаться, если увидите, что одна из них исчезла. – А вот это не совсем связано с делом, – жестко произнес доктор. – Это – один из профессиональных секретов. Блаунт снова замолчал на некоторое время, и снова безрезультатно. Наконец с некоторой досадой произнес: – Я спросил, как у вас очутились… – Ясно. Если я и скрыл этот факт, то по одной причине: мне не хотелось расписываться в неудаче. В тот же день, когда я попал в этот дом, я обнаружил, что моя пациентка курила эти сигареты. У меня и раньше имелись такие подозрения. Я конфисковал сигареты, но ничего не говорил о них, даже когда увидел, что у кота шерсть стала дыбом (я не сомневался, что его одурманили наркотиками), потому что это свидетельствовало о более низкой эффективности моего лечения, чем мне казалось, и потому что этого требовала моя профессиональная этика. – У вас есть предположения, кто взял у вас сигареты для одурманивания кота? – Нет. Сначала я приписал это обычной шутке мисс Ресторик, но потом, когда я открыл свою шкатулку, то увидел, что две сигареты пропали. – Вы спросили, ее ли это рук дело? – Да, сразу же после случая с котом. Она все отрицала. Но боюсь, что наркоманам верить нельзя. Правда, с другой стороны, я и сам не понимаю, зачем ей понадобилось устраивать такие глупые представления. – Сразу же после? – уточнил Найджел. – Это когда вы сказали ей «подклей»? Доктор Боган бросил на него оценивающий взгляд: – Да. Так она говорила о действии сигарет с марихуаной. Это американский сленг, вы же знаете. – Это случилось с ней на последних этапах лечения – курение марихуаны? – Насколько я знаю. – Фамилия Инглман вам о чем-нибудь говорит? На короткое время взгляд Богана принял отсутствующее выражение, и лицо его сделалось почти идиотским. – Инглман? Инглман? О чем-нибудь говорит? Я не совсем понимаю… Я не знаю никого с такой фамилией! – Доводилось ли вам бывать в…?– Блаунт назвал тот американский городок, где Элизабет и Эндрю учились в школе. – Нет, никогда. Насколько я понял, вы предполагаете, что если мисс Ресторик говорила о действии сигарет с марихуаной, используя американский сленг, то ее наркопоставщики должны были быть американцами? Видно, вы окончательно записали меня в преступники. А что, этот Инглман был ее поставщиком? – А сами вы не спрашивали у нее, как звали поставщика? – Спрашивал. Но она мне не сказала. Это был тот же самый, что и с кокаином. Но не мог же я давить на нее, в самом деле. У наркомана легко потерять доверие, если производить впечатление, что подрабатываешь в полиции. Блаунт снял пенсне, подышал на стекла и энергично протер их рукавом. – Ну что ж, спасибо, доктор. На сегодня все. Наведение справок, как вы знаете, начнется завтра. Расследование будет отложено до выяснения дальнейших деталей, и вы сможете вернуться к своим пациентам. У двери Боган искоса посмотрел на них: – А у вас, я вижу, свои источники, инспектор. Блаунт просиял: – О да, у нас тоже есть свои профессиональные секреты… Гм-м, располагает к уважению, – добавил он, когда доктор вышел. – Весьма остроумен. А может быть, просто говорит правду. Таких, как этот, никогда не знаешь. Да уж, да уж… А теперь обратимся к прошлому. Нудное занятие. Пусть американская полиция тоже немного поучаствует. – Ты думаешь, с этим Инглманом может быть что-то связано? – Не знаю. Но я всегда настораживаюсь, если свидетель не проявляет никакого здорового любопытства. Такое впечатление, что он изо всех сил притворялся, когда я спросил про Инглмана и Америку. Готов поспорить, гораздо естественнее на его месте было бы разозлиться и спросить, какого черта я хожу вокруг да около. Инспектор вышел, захватив своего сержанта и одного из местных, чтобы продолжить осмотр здания. Найджел ему не завидовал – искать что-то в таком-то большом и промозглом доме, как Истерхем-Мэнор! Но Блаунт бы все равно это сделал. Если еще оставались какие-то улики, он должен был их найти. Найджел даже поморщился, вспомнив об ужасающем упорстве и скрупулезности Блаунта. Инспектор действовал словно пылесос. Пылесос? И тут Найджела осенило. Горничная в утро перед убийством обошла всю спальню Элизабет Ресторик с пылесосом, поэтому Вилл Дайке не мог потерять там щетинку от одежной щетки в свое предшествующее уборке посещение! Или он был у Элизабет в комнате в ночь убийства, или щетинку подложили! Итак, если предполагать, что Дайке не убивал Элизабет и щетинку подбросили, другие улики – сожженные бумаги в богановском камине – указывали на Богана. Не могло же случиться так, что какая-то третья сторона, убийца, попыталась очернить сразу двух человек из обитателей дома. Найджел и Джорджия возвращались обратно в Дауэр-Хаус. По дороге она рассказывала ему, чем закончилось его поручение. Джон и Присцилла поначалу замкнулись в себе: то, как их тетя откликнулась на невинный маленький скетч, насторожило детей. Тем не менее Джорджии удалось вызвать обоих на откровенность. С их слов, наутро после скетча тетя Бетти вошла к ним в детскую и взяла с них слово не брать сигареты ни у кого, пока они как следует не вырастут. Она «ужасно развеселилась», как описала это Присцилла, когда они сразу же и без всяких вопросов пообещали. – Я вспомнила, что марихуану кладут еще и в сладости, – рассказывала Джорджия, – поэтому спросила их, говорила ли Бетти что-нибудь о сладостях. Они ответили, что тетя просила их сразу же сказать ей, если кто-нибудь даст им сладости, от которых им станет хорошо. Понятное дело, они ответили: «Заметано». Джон был перевозбужден и спросил ее, не собирался ли кто-нибудь отравить их, как Белоснежку. – И что же? – Нет. Не было ни шоколада, ни сигарет. – А Элизабет не предостерегала ли их от каких-то конкретных людей? – Нет. Думаю, они бы мне сказали. А что у тебя? Найджел вкратце пересказал ей показания Эндрю, и за этим разговором их и застали ворота Дауэр-Хаус. – Какое ужасное, жуткое дело! – проборомотала Джорджия. – Я уж начинаю думать, что лучше бы мы сюда не приезжали. Есть одна вещь, в которой тебе стоит разобраться. Эндрю явственно намекнул, что за всем стоит Боган. Да, мне по душе Эндрю, а от Богана у меня мурашки по коже. Но надо выяснить, нет ли у Эндрю какой-то своей особой причины иметь зуб против Богана. – Как же это сделать? – Можно прямо спросить у Богана. Если он даст какое-то объяснение, мы с легкостью все проверим. После полдника Найджел в одиночестве побрел обратно в Мэнор. За поворотом дороги его взгляду предстал дом и весьма любопытное зрелище. Джон и Присцилла катили огромный снежный шар, который все увеличивался, оставляя позади себя полосу обнажавшейся зеленой травы. Эндрю Ресторик подбадривал их, а мисс Эйнсли с весьма заискивающим видом стояла в сторонке, словно хотела принять участие в забаве, но сомневалась, нужна ли она там. Сказочное, как у принцессы, голубое с капюшоном пальто Присциллы, алые шерстяные перчатки мисс Эйнсли, бежевый овечий жилет Эндрю и розовые щеки Джона – все вместе радовало глаз веселой игрой красок на фоне покрытого снегом Истерхем-Мэнор. Дети пронзительно и возбужденно смеялись – трагедия будто совсем истаяла. Эндрю скрылся в доме и через минуту появился снова – уже с кухонным стулом. Довольно бесцеремонно усадив на него мисс Эйнсли, он сказал: – Мы должны изваять статую нашей славной королевы Виктории. Ты будешь позировать. – О, только не я, – смеялась она защищаясь, – я же просто умру от холода, вот и все. – Без паники. Мы не собираемся тебя туда замуровывать. Просто сиди здесь и хлопай в ладоши, чтобы согреться, как королева Виктория. – Но она же не ходила на хоккей! Или ходила? На реплику мисс Эйнсли никто не обратил внимания, и она повернулась к Найджелу: – Вот и мистер Холмс. Может, вы следы ищете? А то их тут сколько хочешь! – А почему вы зовете его «мистер Холмс»? – спросила Присцилла. – Да потому что он – детектив, идиотка! – любезно подсказал Джон. – Так-так, шантрапа, – съехидничала мисс Эйнсли. – Быстро к доске! Джон хмуро отвернулся к своему снежному шару. Эндрю уже приладил его – как постамент для статуи. Сунув в рот сигарету, мисс Эйнсли нервно закурила. Потом сказала: – Видно, брат Хивард такие забавы не совсем одобряет. – Это почему же? – Ну, он же такой зануда со своим этикетом! А книги об этикете не разрешают господам лепить снеговиков, когда их сестер только что… – Заткнись, Эвнис! – Голос Эндрю прозвучал ровно, но со стальными нотками. – Ты вспотел и стал довольно красивый, – внезапно снова возникла та. – От этого профиль Ресториков почти похож на человеческий – правда, мистер Стрэнджвейс? Найджел что-то невнятно пробормотал в ответ. Эвнис с вызовом поглядела на Эндрю: – С таким лицом, как у тебя сейчас, тебя никто не узнает. Какой бы чудесный домушник получился из Эндрю! Хотя, может, уже получился. – Ну и болтовня у тебя, Эвнис, – сказал Эндрю, деловито вылепливая что-то из снега. – Думаю, что мне позволительно и поговорить, раз уж приходится сидеть тут на холоде. Потрогай мои руки – они ледяные. – Дома полно каминов. Мисс Эйнсли от неожиданности вспыхнула, затем повернулась к Найджелу и сказала: – У Эндрю такой тяжелый характер, как вы считаете? Это все из-за его эгоцентризма. Вполне безобидные слова он воспринимает в штыки. Бетти была совсем не такая. Она бы никогда и никому ни в чем не отказала. В ее последних словах прозвучала боль, словно от обиды. Эндрю, нежно улыбаясь ей, подошел, поднял ее со стула, набрал снега и залепил ей рот. Дети завизжали от восторга и стали беспорядочно забрасывать друг друга снежками. Эвнис, отплевываясь и стряхивая с лица снег, тоже засмеялась. – Скотина! – воскликнула она. – Ну, погоди! – Она с нарочитой ленцой бросилась снежком в Эндрю. Что-то в ее жестах, в голосе, в двусмысленном выражении глаз заставило детей прекратить возню. Эндрю рассудительно заметил: – Ну что, теперь согрелась, а, Эвнис? Тебе надо больше двигаться. – От этой вкрадчивой заботливости Найджел испытал неприятное чувство. – По-моему, надо приспособить этот стул для королевы Виктории, – продолжал Эндрю. – Ей нужен трон. Он взял стул и начал облеплять его снегом, стараясь не замечать мрачных взглядов, которые бросала на него Эвнис. Снеговик постепенно рос. У Эндрю оказались умелые руки, и скоро у всех на глазах начала получаться вполне узнаваемая скульптура. Мисс Эйнсли снова сумела выделиться, заметив, что у королевы Виктории от сидения на мокром холодном стуле может быть геморрой. Когда Эндрю заканчивал лепить снеговика, она пошла в дом и вернулась с дамской шляпкой с вуалью, которую откопала в театральном сундуке. Она водрузила шляпку на голову изваянию, и тогда все отступили, чтобы полюбоваться на дело рук своих. Перед ними сидела обрюзглая, более крупная, чем в жизни, снежная фигура королевы, покровительственно взирая на фасад Истерхем-Мэнор, восточный ветер трепал креповую вуаль дамской шляпки. Эндрю дал Джону и Присцилле по полпенни каждому, чтобы те вставили их в пустые глазницы. В этот момент внезапно появился Хивард Ресторик, быстро направлявшийся к ним: – Привет, ребятки. Я вижу, лепите снеговика? – Да, папочка! Он просто классный, правда? Спорим, не угадаешь, кто это? – Ох, дайте подумать. Повар? – Нет-нет! – закричала Присцилла. – Это королева Виктория. – Королева Виктория? Хм, вот как? – В голосе Хиварда довольно ощутимо послышался холод. – О, дорогой, – пропела Эвнис, – мы произвели на свет lese-majeste [19 - Оскорбление величества (фр.).]. Хивард подергал себя за ус. – Простите, – отрывисто произнес он, – но мне не по душе эта шляпка. Джон, будь хорошим мальчиком, отнеси ее туда, где взял. – Бедная я бедная, маленькая! Опять виновата! Это я, сэр, украсила королеву. Ну посмотри, разве не прелесть? По-моему, ей идет. Так кокетливо. Эндрю с насмешкой глядел на них. – Я не имел в виду кокетство, Эвнис, – заметил Хивард. – Ну, не будь старым скупердяем! – резко бросила мисс Эйнсли – она не умела шутить легко. Хивард нахмурился: – Если надо выразиться яснее: мне не кажется, что при данных обстоятельствах эта шляпка здесь уместна. – Ладно, может, она немного и demodee [20 - Старомодна (фр.).],– сказала Эвнис, вскипая гневом. Хивард снял со снеговика предмет спора и сунул его сыну: – Отнеси это назад, старина. Сбегай с ним, Присцилла, ты хорошая девочка. – Когда дети отбежали на порядочное расстояние, он сказал Эвнис: – По-моему, ты меня намеренно не понимаешь. Пусть я и старомоден, но считаю чертовски дурным тоном выставлять напоказ эту шляпку, когда Бетти только что отошла в мир иной. Теперь я ясно выразился? – Да, конечно, Хивард. – Эвнис трясущимися пальцами зажигала сигарету, но в ее голосе зазвучала неожиданная твердость. – Твои чувства позволяют тебе быть правым. Ты же сейчас в большом выигрыше, не так ли? Эвнис настырна, но ты забыл, что Бетти была моей подругой. А я не стыдилась ее, когда она была жива. И не пыталась затыкать ей рот. А сам ты – разве забыл, как она умерла? – Слушай, Эвнис, я не понимаю… – Бетти убили. Знаю, со стороны кого-то это чертовски дурной тон – убивать ее в Истерхем-Мэнор. Но так оно и есть. – Должен тебе напомнить, что ты здесь у меня в гостях. Мисс Эйнсли сняла с языка крошку табаку. – Да, – сказала она, – как и Бетти тогда. Последовало долгое молчание. Хивард отвел от нее свои голубые глаза: – Не понимаю, куда ты клонишь. – Вот как? – любезно осведомилась она. – Значит, нам надо поболтать об этом еще разочек. Наедине. Странной, нелепо триумфальной походкой направилась она к дому; меховые сапоги оставляли небольшие аккуратные следочки на снегу. Глава 14 Решив, что дверь захлопнулась, хотел я ручку повернуть, но тут…      Л. Кэрролл «Во всем чувствуется что-то зловещее, – размышлял Найджел, меряя шагами усыпанную снегом террасу, – похоже, снова пожаловал червь». Ситуация уже смахивала на ночной кошмар. Не то чтобы Найджел верил в возвращение червя. Видел ли кто-нибудь, чтобы червь становился на дыбы и кусал своих преследователей? Найджел сомневался. Разумеется, если только «червь» не означает «змея» – как в нашем контексте. В Эвнис Эйнсли есть чуточку змеиного, это точно. На ее маленькую стычку с Эндрю еще можно не обращать внимания. Он ее привлекает, хотя на эти неуклюжие маленькие вылазки скорее не обращают внимания, а она, откровенно говоря, желает сложить с себя бремя всеобщего посмешища и бьет по его самому слабому месту – Бетти. Она намекает Эндрю, что его любимая сестра была взбалмошной сукой, и вполне заслуженно получает ком снега в рот. Все правильно. В этом нет ничего особенного. Даже при том, что Эндрю не совсем еще избавился от самодовольного пуританского идеализма – называйте как хотите ту полосу отчуждения, которой он отгородился от Бетти после скандала в Америке. А вот упряжка Эвнис-Хивард – совсем другой коленкор. Эвнис, между прочим, знала о своем преимуществе и могла бы удержаться и, во всяком случае, не использовать его – это неважно кончилось для них обоих, когда она по-простецки намекнула, что Хивард знает об убийстве больше, чем говорит, и о своих намерениях принести ему массу неприятностей. А какое еще объяснение можно дать ее фразе, что Бетти тоже была его гостем? И этой – «нам надо поболтать об этом еще разочек»? Дошла ли она уже до настоящего шантажа, вот что интересно. В любом случае теперь понятно, почему Хивард казался таким встревоженным. Найджел бы и сам не хотел, чтобы такие, как Эвнис, наступали ему на пятки. Вот отсюда и чувство, что червь вернулся. Если раздался сильный треск, можно не сомневаться, какие методы они изберут для действия. Но если слабость стала агрессивной, придется поплатиться: это как будто на тебя внезапно напал сумасшедший, слепой или некто, покрытый непроницаемым мраком, – глядя на такого, совершенно не знаешь, каков ход его мыслей, и при всем желании нельзя предугадать следующий его шаг; скорее всего, они и сами этого не знают. Вот что: лучше сразу поговорить с Хивардом, пока еще что-нибудь не стряслось. Это была хорошая мысль. Но она пришла к Найджелу поздновато – его опередили. Когда он вошел в дом и спросил мистера Ресторика, дворецкий вернулся с просьбой миссис Ресторик перенести разговор на полчаса. И Найджел счел эти полчаса годными для беседы с Эвнис Эйнсли. Сначала она старалась быть угрюмой и вызывающей. Но терпение и мягкость Найджела, его повадки эксперта и невозмутимая беспристрастность – качества, которые он сделал своими профессиональными чертами, – быстро сломили ее упрямство. Он понимал, как несчастна женщина, сидящая перед ним, и потому за его с виду безличностным подходом крылась явная симпатия. – Я подумал, что сначала будет лучше поговорить с вами, – сказал он. – Меня очень заинтересовало то, что вы сказали Хиварду. – Вот как? – с дерзким вызовом отвечала Эвнис. – Да. Мне показалось, что вы о чем-то умалчиваете, – о нем и о Бетти. – Я очень любила Бетти, – беззвучно прошептала Эвнис. – Да, не сомневаюсь. Отбросьте мысль, что каждый мужчина – ваш враг. Я не враг. Но все-таки мне кажется, что Бетти не захотела, чтобы вы делали с Хивардом то, что вы, по-моему, с ним делаете. – И что же я, по-вашему, делаю с Хивардом? – Шантажируете его. – Бледно-голубые глаза Найджела невинно уставились на Эвнис. – Это же бросается в глаза, разве нет? – Какие у вас странные мысли. Только из-за того, что я сказала… – Моя дорогая девочка, не надо боксерского матча. Я объясняю это именно так, если вам угодно. Если у вас есть какие-то сведения, из-за которых вы подозреваете Хиварда в большей осведомленности об обстоятельствах смерти Бетти, чем та, что он представил полиции, вам лучше об этом сказать. Выходит, – продолжал он почти равнодушным тоном, – выходит, что Хивард убил Бетти… Мисс Эйнсли при этих словах словно задохнулась и приложила палец к губам. – Вам чрезвычайно опасно оставлять эти данные при себе. Если же вы, наоборот, действуете так по недомыслию или ради шантажа, вам все равно грозит опасность. Хивард заявит в полицию, и вы получите срок за ваш шантаж. Мисс Эйнсли откликнулась на этот веский, правда и нарочитый, совет потоком слез. Она не умела плакать прилично: она зло сопела и хлюпала носом, словно проклиная свою слабость. Наконец, справившись с нервами, сказала: – Ох, гори все синим пламенем! Я проиграла, как обычно. Это несправедливо. Это были мои деньги, правда. – Ваши деньги? – В своем терпеливом дознании Найджел сумел вытянуть из нее, что под конец Бетти обещала оставить Эвнис свои деньги, если умрет, да и раньше снабжала ту довольно щедрыми суммами. Но Бетти слишком затянула с составлением завещания, пока не стало слишком поздно; теперь, из-за того что она умерла, не оставив завещания, ее капитал переходил к ближайшему родственнику. Когда Бетти умерла, Эвнис обратилась к Хиварду, рассказав ему об обещании Бетти, но он отказался признавать ее претензии. Небольшой доход самой Эвнис, тающий по причине войны, приводил девушку в отчаяние. – И вы стали давить на Хиварда? Ладно, с этим покончено. Но вы должны сказать мне как. – Нет, пожалуйста! Я не могу. Вы все равно не поймете. Лучше сначала спросите его, и, если он не скажет, тогда я вам откроюсь. – Хорошо. Только один момент. Знал ли Хивард до смерти Бетти о ее желании оставить вам свои деньги? Говорила ли она вам, что поставила его в известность об этом? – Нет. Да я, по правде сказать, и не знаю. А зачем? Она не собиралась умирать. Теперь Найджел верил, что Эвнис говорит правду, но она была не самым надежным свидетелем на всем белом свете, и он не имел права забывать, как во время допроса у Блаунта она чуточку намекнула на деньги Бетти как на один из возможных мотивов преступления. Подошло время разговора с Хивардом. Входя в кабинет, Найджел не слишком обрадовался, увидев Шарлотту Ресторик подле своего супруга. В своем черном траурном одеянии она выглядела еще внушительнее, чем обычно, ее пышный бюст и твердая уверенность прижимали к земле тонкого и неловкого Хиварда. С порывистостью театрального импресарио она указала Найджелу на стул и сделала краткое вступление: – Я надеюсь, вы не будете возражать, если я побуду здесь, мистер Стрэнджвейс. Хивард сообщил мне о том, что случилось… и о других вещах. Ему не терпится облегчить душу. Хивард был похож на провинившегося школьника и одновременно – на мужчину, возражающего против вмешательства женщины. Этот коктейль чувств был комичен. – Да. Именно так. Хм-м, хм, – начал он. – Боюсь, что слишком поднажал только что на мисс Эйнсли. Нервная женщина. – Он перевел взгляд на Найджела в немой просьбе поддержать его. Однако лицо Найджела выражало лишь крайнее неодобрение. – Дело в том, – барахтался Хивард, – дело в том, что я осмелился сказать ей, вы же все видели, что она играет на моих нервах. Никакого ущемления прав, все хорошо. Простые разногласия. Но смотрится некрасиво. Я хочу сказать… Шарлотта Ресторик, как боевой крейсер на высокой волне, поспешила ему на помощь: – Хивард хочет сказать вам, что мисс Эйнсли знает некоторые вещи, которые она неправильно себе толкует. В ночь, когда Бетти умерла… – Право, Шарлотта. Я сам могу объяснить, – раздраженно перебил ее Хивард. – К сожалению, я немного запутал полицию в том, что я делал той ночью. Я сказал им, что пошел в постель в 11.30. Так я и сделал. Но когда я вошел в свою туалетную, то подумал, что надо бы сходить и пожелать Бетти спокойной ночи. Как вы знаете, ее комната в другом крыле. Чтобы попасть туда, мне надо было пройти мимо комнаты мисс Эйнсли, вот она, видно, меня и услышала, высунулась наружу и увидела, как я пошел в другое крыло. – Зачем? – Э-э… Что? – Зачем она высунулась из своей комнаты? Она что, высматривала, кто ходит мимо ее двери? – Хотел бы я знать!.. Довольно странно, если так. Наверное, совпадение? – Ничего подобного, Хивард! – возразила Шарлотта. – Ненавижу всякие сплетни об Эвнис, мистер Стрэнджвейс, но она страдает жгучим любопытством. Похоже на правду, подумал Найджел, особенно если вспомнить, сколько раз она «случайно услышала». – Она была по-настоящему привязана к Бетти, но ужасно ревновала к ее поклонникам. Поэтому они с мистером Дайксом и не в ладах. Так вот, комната мистера Дайкса – рядом с туалетной комнатой Хиварда. Эвнис вполне могла решить, что это мистер Дайке проходил мимо в другое крыло. – Я понимаю. Да, такое возможно. У вас обоих был такой обычай – желать Элизабет спокойной ночи перед сном? – О нет, – ответил Хивард. – Дело в том, что еще раньше я с ней слегка повздорил – боюсь, мой тон был слишком резок. А ведь я хотел все уладить, вот так! – Повздорили? Из-за чего? – А, так, пустяки, буря в стакане воды, не имеет… – Полиция захочет знать. Хивард подергал себя за ус, явно находясь в затруднении: – Я не одобрял ее манеру общения с детьми. Бедняжка Бетти – ругалась, как новобранец! Я не неженка, но не люблю, когда леди ругаются; думаю, что это не для детских ушей – знаете, как они легко подхватывают дурное. Лучше бы я не расставался с Бетти в таких чувствах, да уж. – Вы пошли пожелать ей спокойной ночи и загладить ссору, а мисс Эйнсли видела, как вы прошли в западное крыло, – подытожил Найджел. – Вы сразу направились в сторону ее комнаты? – Да. – Значит, вы пришли к ней между 11.30 и 11.35? – Примерно. – Видели по пути кого-нибудь еще? – Нет. Я старался идти тихо, вы же понимаете – не хотел будить людей, а получается, что мисс Эйнсли вбила себе в голову неизвестно что… – Хивард замолчал, стушевавшись. – Пока оставим это. Вы пришли к ней в комнату. Что было дальше? – Ну, дверь была закрыта. Я тихонько постучал и позвал ее, раз или два, очень тихо. Ответа не было, я решил, что она уснула, и вернулся к себе в комнату. – Сколько времени у вас ушло на все? – Мой муж вернулся не позже чем через три минуты, я слышала, как он вошел в туалетную комнату, – сказала миссис Ресторик. – Как я понимаю, вы бы увидели свет под дверью, если бы в комнате мисс Ресторик в тот момент горел свет? – Да. Свет был выключен. Это абсолютно точно. Обычно она читала в постели до полуночи, но в последнее время плохо себя чувствовала. – Слышал ли кто-нибудь, кроме вашей жены, как вы вернулись в себе комнату? – Думаю, что нет. Разумеется, нет. – А любопытство мисс Эйнсли не зашло настолько далеко, что она решила понаблюдать, как вы войдете? – Очевидно, нет. Хорошо бы, если так! Чертовски неудобно – вы же видите, она составила себе мнение… ну, все это, что произошло той ночью, навлекает на меня подозрения. – Почему вы не сказали об этом полиции? – Вы спрашиваете это не без задней мысли, мистер Стрэнджвейс, – вмешалась Шарлотта. Она улыбалась дружелюбно, но в голосе возникли высокомерные нотки. Найджел пожал плечами. – Вы не хотели быть замешанным в это дело? – спросил он. – Наверное, да. Теперь мне немного совестно за себя. Но, если честно, я не мог допустить, чтобы об этом узнала полиция. В конце концов, я ничего не слышал у нее в комнате и не видел никого вокруг. Вот я и молчал. Шарлотта, наблюдающая за своим мужем с нежной тревогой, со вздохом выпрямилась. – А как мисс Эйнсли узнала об этом? – спросил Найджел. – Черт возьми, я же только что вам сказал – она видела, как я шел по… – О чем же тогда она говорила сегодня днем? Найджел перехватил взгляд, брошенный Хивардом на Шарлотту, который так же верно, как сигнал тонущего лайнера, говорил «SOS». Но Шарлотта хранила молчание. Наконец Хивард промямлил: – Ох, ерунда, ничего особенного. Вы же знаете, как бывает с этими нервными женщинами. Я говорю… – Нет, Хивард. – Пока муж был в выгодном положении, миссис Ресторик еще сдерживала свой напор. – Вы, англичане, до абсурда благородны! Мистер Стрэнджвейс, Хивард скорее отрежет себе руку, чем скажет что-нибудь плохое о леди. – Ну что ж, давай, дорогая! – Это правда, и ты это знаешь. Я должна все объяснить. После того как бедняжку Бетти убили, Эвнис пришла к моему мужу и сказала, что видела, как он украдкой пробирался к комнате Бетти как раз перед тем, как она была убита, и пообещала никому об этом не говорить, если он распорядится доходами Бетти в ее пользу. Это был откровенный шантаж, и я сказала Хиварду, чтобы он не позволял так легко себя запугивать. – Когда вы впервые услышали об этом, – миссис Ресторик? – Мой муж признался только сейчас, полчаса назад, и попросил у меня совета. Я, конечно, видела, что он чем-то жутко встревожен, но мне и в голову не приходило, что за этим стояла Эвнис. Найджел вгляделся в обоих: – Почему мисс Эйнсли требовала у вас денег Бетти? Я имею в виду – зачем она шантажировала вас на таких крайних условиях? Я скорее представляю ее вымогающей некоторую сумму, а после нее – следующую, ну и так далее… – Уверена, что с ее ролью по вымоганию денег лучше всего справилась бы мисс… – начала Шарлотта, но Хивард оборвал ее с неожиданной твердостью: – Нет! Давай Стрэнджвейсу только нужные факты. Что касается Эвнис, Бетти обещала оставить ей в своем завещании деньги. – Это был первый раз, когда вы что-то узнали о намерениях Бетти? – А… да. Да. Разумеется, – ответил Хивард, заметно переигрывая безразличие. – Не пойму, – покачал головой Найджел, – откуда мисс Эйнсли узнала, что ваша сестра не обнародовала свое решение? В доме ведь не было никаких разговоров, из которых было ясно, что она умрет без завещания, не так ли? – Ну, судя по тому, что мы имеем, не было. Те несколько дней перед смертью Бетти мы все говорили о войне. Во время ленча я нечаянно обронил, что в скором времени надо ожидать бомбежек, поэтому лучше всем нам поторопиться с завещанием. Бетти согласилась – она сказала, что повидается со своим адвокатом, когда вернется в Лондон. Ты помнишь, Шарлотта? – Да. Мистер Дайке сделал выступление о порочности частной собственности и аморальности того, что люди передают по наследству не заработанные своим трудом деньги. – У парня сдвиг на большевизме, – словно извиняясь, сказал Хивард. – Но если узнать его поближе, он неплохой тип. – Меня интересует, могло ли кому-то прийти в голову, – заметил Найджел, глядя на мыски собственных ботинок, – что Бетти, составляя завещание, могла распорядиться в пользу мистера Дайкса. В конце концов, они были помолвлены. – Ресторикам не нашлось что сказать, и Найджел добавил: – Как я понимаю, теперь, когда она умерла без завещания, ее деньги будут поделены поровну между вами и Эндрю? – Конечно, они и должны быть поделены, – ответил Хивард. – Что же мне тогда с ними делать? То есть, если Бетти и вправду обещала их Эвнис, я чувствую, что должен передать их ей. Но, если откровенно, они мне и самому нужны. В наше время жить становится небезопасно, а деньги пригодились бы для защиты таких имений, как мое. – Я говорю Хиварду, что ему надо предложить правительству на время войны устроить здесь госпиталь, – пояснила Шарлотта. – Но им пока явно не нужны госпитали. Интересно, когда же война начнется по-настоящему? Хивард ухмыльнулся: – Шарлотта представляет себя генералом. Уж она бы их всех построила в полном порядке, точно? – Хватит глупостей, Хивард! На этой веселой ноте Найджел и расстался с супружеской парой. Последний взгляд на них, когда уже он закрывал дверь, – на Шарлотту, царственную и могучую в своих черных одеждах, и на Хиварда, с обвисшими усами, заставил Найджел а еще раз задуматься о том, что драма, разыгравшаяся здесь, походила скорее на «Макбета», а вовсе не на «Гамлета». Интересно, насколько откровенны с ним были Ресторики? И не повлияло ли на их откровенность давление со стороны мисс Эйнсли? Обстоятельства, говорившие против Хиварда, казались весьма невинными, однако уж не жена ли научила его, что говорить? Правда, с трудом верилось, даже при всей шаткости финансовых дел Хиварда, что он убил собственную сестру за половинный пай в ее делах, приносивших ей только две тысячи фунтов в год. Хотя, с другой стороны, если бы у Хиварда тогда возник какой-то другой мотив, его жена вполне могла попытаться отвести от него внимание с помощью ложного мотива о наследстве. Если так, ее игра была дерзкой. Да, она была не только умной женщиной, но еще и дерзкой. И все-таки в показаниях Хиварда было что-то, не дававшее Найджелу покоя. По пути в гостиную он как раз обдумывал тот факт, что дверь Бетти была закрыта ночью в 11.30. Углубившись в размышления, он налетел на Эндрю, который внезапно вышел из гостиной. – Какого?.. А, это вы! – воскликнул Эндрю. – Где инспектор? Кто-то… только что хотел меня отравить. Глава 15 Вращался круг фортуны, и не раз Его изменчивой душе давался шанс.      Дж. Драйден Словно по сигналу, сразу после слов Эндрю гостиная взорвалась гомоном голосов. – У меня в молоке, – суетился он вокруг Найджела. – Царапка не стал его пить. Пахнет горьким миндалем. Я сбегаю за Блаунтом. Он понесся по ступенькам наверх. Как только Найджел повернул ручку двери, дверь тут же открыли изнутри. Появились Вилл Дайке и мисс Эйнсли. Эвнис, бледная как смерть, вцепилась Найджелу в рукав. – Я больше так не могу! – кричала она. – Вы должны это прекратить! – Не так все просто, в том-то и беда, – пробормотал Дайке. Доктор Боган стоял посреди комнаты, совершенно потерявшийся, лишенный своей обычной рассудительности. Взгляд Найджела упал на чайный столик, на стоящий на нем стакан с налитым в него до половины молоком, остальные предметы сервиза, на пол, где было блюдце с молоком, и на кота Царапку, с упреком глазеющего на блюдце с коврика у камина. – Что случилось? – спросил Найджел. Все трое заговорили сразу, замолчали. Доктор Боган авторитетно выдвинулся вперед. – Ресторик налил немного молока из своего стакана в блюдце для кота. Кот понюхал его и отскочил. Дайке высказал мысль, что Царапке в наше время лучше побаиваться блюдец с молоком. Ресторик взял блюдце и понюхал его. «Горький миндаль, – сказал он, – это же какой-то яд, разве не так?» Я опознал цианистый калий. Хорошо, что молоко не успели выпить. Тогда я взял его стакан и понюхал. Там тоже был цианистый калий. – О боже! – воскликнула Эвнис. – Нас всех могли отравить! Она обогнула каминный коврик, обреченно плюхнулась рядом с Царапкой и прижала его к груди, глупо всхлипывая. – Я не думаю, что случилось что-то страшное, – сказал Боган. – Судя по всему, целью был только Ресторик. Он не пьет чай – ему всегда приносят стакан молока и ставят перед ним, понимаете. Пока… Он замолк. Будто сговорившись, он и Найджел разом бросились к чайному столику. Театральным жестом Боган передал стол в ведение Найджела, который наклонил кувшин с молоком и осторожно понюхал его. Потом понюхал кошачье блюдце. – Да. Боюсь, что так. В обоих. В кувшине пахнет слабее, чем в блюдце. Значит, в кувшине сильнее разбавлено. В этот момент вошли Хивард с Шарлоттой, и пришлось снова все рассказывать. Состояние Хиварда поменялось. От растерянности не осталось и следа, он впал в ярость. Он пару раз прочистил себе глотку, но так ничего и не успел сказать – вошли Эндрю, Блаунт и сержант-детектив. Глаза Блаунта блестели холодно, он сразу же взял все под контроль: его присутствие будто выстроило всех в один ряд. – Мистер Ресторик ввел меня в курс дела. – Блаунт завладел всеобщим вниманием. – Попрошу всех сесть. Находившиеся в комнате пусть сядут на те места, где сидели в тот момент, когда мистер Ресторик наливал молоко. Эвнис и Боган пошли к софе рядом с чайным столиком, Дайке – к креслу слева от них, пока Эндрю садился за другой конец стола. Блаунт с удовольствием понюхал блюдце и стакан. – Кувшин с молоком – тоже, – пробормотал Найджел. – Что? – воскликнул Эндрю так свирепо, что Эвнис слегка вскрикнула. – Да. Молоко в кувшине тоже отравлено, – сказал Блаунт, сморщив физиономию над кувшином. – Господи Иисусе! – вскричал Эндрю. – Вы хотите сказать?.. Это же коллективное убийство! А я-то думал… – Да, вы не единственная жертва, мистер Ресторик, – сухо объяснил Блаунт. Потом так медленно и с таким обличающим видом оглядел компанию, что даже Найджел слегка поежился. – Дурацкая затея. Неаккуратно. Слишком спонтанно придумано, второпях. Кто-то из вас стал совсем ни на что не годен. Разве трудно было почуять эту гадость в молоке и чае? Сразу было понятно, что никто этого пить не будет. Ну а мы скоро узнаем, кто решил пошутить с молоком. Не лучше ли сразу признаться, без неприятностей? Мертвую тишину нарушил Хивард, который наконец овладел даром речи: – Я… я просто в бешенстве! Вы что, хотите сказать, что один из моих гостей?.. Это все – мои друзья. А как же слуги? Разве они не могли подойти к… – Вот-вот! Давайте теперь свалим все на них, – пробурчал Вилл Дайке. – Леди и джентльмены не травят друг друга. Так не принято. – Заткнитесь, Дайке! – вспыхнул Эндрю. – Сейчас не время для вашей нелепой классовой сознательности. Все в изумлении уставились на него. Покладистый Эндрю был куда привычнее. – Я еще вникну в это, – сказал Блаунт Хиварду. – Не воссоздадите ли вы четверо цепочку ваших последних действий перед тем, как мистер Ресторик налил молоко? Боган, Дайке и Эвнис сидели неподвижно. Эндрю, который взял себя в руки, сказал: – Эвнис, пожалуйста! – Что? Ах да, я поняла, – пролепетала она. – Привет, котик. Дайке сказал: – Как хорошо, что у меня не девять жизней, а одна. Устал я на этой проклятой планете. Эндрю сказал: – Интересно, будет ли он теперь доверять молоку в блюдцах. – Он поднял стакан и сделал вид, будто плеснул немного молока в воображаемое блюдце. Пауза. Дайке сказал: – Да уж. У него просто дар – разбираться в молоке. Чуткий кот. – Вот и я о том, – согласился Эндрю. Непослушными петушиными голосами они проиграли эпизод заново; но в голосе Эндрю вдруг послышалась тревога. – Вот и я о том, – сказал он, – в моем стакане молока меньше, чем было. – Ну да, конечно, – сказал Дайке, – остальное – в блюдце у кота. – Нет, я не об этом! Сейчас у меня в стакане меньше молока, чем было, когда я уходил из комнаты, чтобы привести Блаунта. Я уверен, что было больше. Что скажете, Боган? Он взял со стола свой стакан с полусферическим дном и, балансируя им на ладони, протянул доктору. – Не могу ничего сказать. Я не обращал внимания на уровень жидкости. Но Блаунт уже позвонил в колокольчик. Появилась служанка. – Это вы принесли чайный сервиз? – Да, сэр. – Взгляните-ка на кувшин с молоком. Вы наполнили его до краев? – О нет, сэр. Не совсем до краев, а то бы оно пролилось. Сейчас тут больше молока, чем тогда, когда я держала его в руках. – Вы в этом уверены? – Да, сэр. Блаунт временно отпустил ее. – Вы понимаете, что это значит? – сказал он. – Кто-то перелил часть молока из стакана в молочный кувшин, и получается, что это случилось после того, как мистер Ресторик обнаружил свое молоко отравленным, и до того, как мистер Стрэнджвейс вошел в комнату. Зачем? Напрашивается только один ответ: чтобы создать впечатление, будто были отравлены обе емкости с молоком. Попытка отравить мистера Ресторика не удалась. Преступник хотел запутать следствие, устроив так, что покушение было направлено будто бы на всех и на всякого, решившего попить чаю. И преступник… – Блаунт холодно изучил присутствующих через пенсне, – должен быть одним из вас троих – тех, кто был в комнате: мисс Эйнсли, мистер Дайке, доктор Боган. Дайке хрюкнул. Эвнис откинулась на спинку софы. – Ваш аргумент корректен логически. Но… – вмешался врач. – Еще как! – перебил его Блаунт. – А теперь, видел ли кто-нибудь из вас троих, как это произошло? Но с таким жестким подходом Блаунт ничего не мог добиться. В тот короткий интервал, когда кувшин с молоком был доступен, все они, судя по всему, были возбуждены и сновали в великом смятении вокруг. Никто из них не мог поручиться, что оба других ни на миг не исчезали из поля зрения: такое неожиданное потрясение их слишком взволновало. Найджел подумал, что лично он склонен поставить на Богана. Когда он входил в комнату, Эвнис и Дайке были в дверях, лицом к нему, спиной к Богану, который стоял рядом со столом. Они бы наверняка вышли из комнаты, если бы не встретили Найджела, и тогда Боган оказался бы в самой выигрышной ситуации из всех троих. – Это вошло у вас в привычку – давать коту молоко, мистер Ресторик? – спросил Блаунт. – Нет. Ни в коем случае. Вижу, это отголоски того разговора. Что ж, так мне и надо. – В нашем случае шанс сыграл… э-э… роль непостоянства, – с педантизмом в голосе заметил Блаунт. – Хорошо, знает ли кто-нибудь о местонахождении цианистого калия в этом доме? – Да, – сказал Хивард. – Да. У меня немного есть. Понимаете, это для фотографии. – Будьте добры, сэр, посмотрите, там ли он, где вы его оставили? – Блаунт сделал знак сержанту, чтобы тот сходил с Ресториком. Не прошло и двух минут, а показалось – два часа, прежде чем они вернулись. – Бутылки нет, – объявил Хивард почти в бешенстве. – Я держал ее у себя в кабинете, в шкафу. Она пропала. – Когда вы видели ее в последний раз? – А? Да, в последний раз. Дайте подумать. Ну как же, еще сегодня утром! Открывал шкаф, чтобы взять пачку мундштуков-очистителей. – Насколько я понял, вы держали шкаф на запоре? – Нет. Если честно признаться, то нет. – А надо было! Опасно разбрасываться повсюду цианистым калием. – Но, черт побери, на бутылке было написано «ЯД». Красная этикетка. Сразу заметно… – Вот-вот, – сказал Блаунт с хитринкой в глазах. – Что ж, нам придется найти бутылку и разобраться, когда преступнику представился случай налить отравы в стакан мистеру Ресторику. Должен попросить вас всех оставаться здесь. Сержант Филипс, не уходите от двери и не спускайте с них глаз. – Проклятье! – с жаром вскричал Хивард. – Вы обращаетесь с нами как с преступниками. – Милый, боюсь, что кто-то здесь действительно преступник, – заметила его жена. – Насколько я поняла, вы захотите обыскать и нас, инспектор? – Если не найду бутылку, – отвечал Блаунт. – Значит, вам понадобится кто-то, чтобы обыскать мисс Эйнсли и меня, – могу посоветовать свою экономку. Блаунт мрачно воззрился на нее. Он не мог предположить, что люди могут вмешиваться в его мысли. Но при виде очаровательной улыбки миссис Ресторик сыщик немного смягчился: – Спасибо, мэм. Буду иметь это в виду. Мистер Стрэнджвейс, не могли бы вы составить мне компанию? Найджел последовал за ним. В коридоре Блаунт бормотал: – Абсурд! Хоть на бэрна [21 - От шотл. bairn – ребенок, дитя.] думай! Стареет. Или… – Он подскочил и повернулся к Найджелу: – Думаешь, еще одна обычная шутка? – С цианистым калием? У нас тут Англия, а не Северная Британия. У нас тут в ходу шутки полегче, по эту сторону границы. – Точ-чно! – сказал Блаунт. Найджел еще не встречал других людей, которые умели так смачно произносить это слово, будто расщепляя его на составные части. – Точ-чно! У этого Эндрю какой-то противный блеск в глазах. Может, сам налил себе эту дрянь в стакан? Хотя бы для того, чтобы посильнее меня запутать. Негодяй. Совпадение. Шанс. Специально устроил, чтобы в случае чего за ним числился яд, налитый в его стакан, который он невинно предложил коту. Явно не друг животных. Да уж, да уж… С живостью потирая руки, Блаунт проследовал в комнату экономки, которая пила там с дворецким чай; их оскорбленные взгляды его нисколько не смутили. – Ага! Чай пьете? Прекрасно, прекрасно. Замечательно. Вот что, господин дворецкий, сэр, могу ли я выдернуть вас отсюда на минутку – думаю, миссис… э-э… Лейк нас простит – мне нужно ваше содействие. Дворецкий, вытаращившись, как налим, сидел, будто разбуженный посреди ночи. Они тут же оказались в кладовой с задней стороны холла, там, где готовилось все для чая. Снова понадобилась та горничная, которая только что побывала в гостиной, и тогда было установлено следующее. В 3.45 она начала собирать поднос. Молоко пошло из холодильника с кухни: несколько слуг уже брали его себе оттуда для чая – значит, там оно не могло быть отравлено. Поднос с кувшином молока и стаканом с молоком для Эндрю оставался в кладовой без присмотра, начиная примерно с 3.50 и кончая 4.15, когда горничная внесла поднос в гостиную. Именно так, утверждала она, и было заведено. Найджел напомнил, что между 3.50 и 4.15 он говорил с Шарлоттой и Хивардом в кабинете. В любом случае они не могли добраться до молока. Из показаний дворецкого выходило, что он вошел в кладовую, как только пробило четыре часа, чтобы лично проверить поднос с чаем. – А вы… э-э… наблюдательный человек? – спросил Блаунт. Найджел напрягся. Если глазговский выговор берет верх в его голосе, значит, Блаунт напал на след. – Надеюсь, что так, сэр. Мои обязанности… – Когда вы вошли в кладовую в четыре часа, тут была эта бутылка? Он ткнул своим пенсне в сторону небольшой бутылки, пытавшейся спрятаться в глубокой вазе, стоящей на полке над тем местом, где был поднос. – Боже правый! – воскликнул дворецкий. А что ему оставалось сказать, ведь на бутылке красовалась красная этикетка с надписью «ЯД». – Нет, сэр, этой бутылки тут не было, когда я… – Вы уверены? – Абсолютно, – отвечал тот с суровым упреком в голосе, как в средние века какой-нибудь соборный витражист, отстаивающий верность своего изделия канонам. Блаунт, чуть дыша, обернул бутылку носовым платком, вынул пробку и с великой осторожностью понюхал: – Да. Это он. Видели ее раньше? Дворецкий, помычав и помявшись, признал, что похожая бутылка стояла в шкафу в кабинете хозяина. Через полчаса Найджел проследовал в приемную. Блаунт наконец опросил обитателей дома, и выяснилось следующее. Между 4.00 и 4.15 мистер и миссис Ресторик были в кабинете, а Найджел, Дайке и Эвнис – в гостиной; около пяти минут пятого Эндрю Ресторик вошел в гостиную и оставался там до внесения чайного подноса. Единственным из всех, кто в это время мог перемещаться без ведома остальных, был доктор Боган. Он утверждал, что находился наверху, в своей комнате, примерно до 4.10, тогда сошел вниз, помыл руки в уборной в холле и потом вошел в гостиную, как раз перед тем, как горничная внесла поднос с чаем. Блаунт принял все к сведению. – Если полагаться на показания дворецкого, что в четыре часа в кладовой не было бутылки с ядом, а таким ребятам сразу бросается в глаза все, что стоит не на месте, тогда единственными людьми, которые могли налить в молоко отравы, становятся Эндрю Ресторик и доктор Боган. Не вижу причин, зачем бы Эндрю понадобилось лить себе яд в молоко и предлагать его коту. Значит… – Что и требовалось доказать? Вряд ли. Слишком легко. Если бы это сделал Боган, то, несомненно, он обзавелся бы каким-нибудь алиби. И разве стал бы он оставлять бутылку в таком заметном месте? Она так стояла, будто было специально предусмотрено, что мы найдем ее. – У него не было времени спрятать ее понадежнее. И еще. Я не надеюсь найти там отпечатки пальцев: скорее всего, он брался за нее носовым платком. – Твоя ошибка в том, что ты слишком сосредоточился на периоде с четырех до без пятнадцати пять. Дворецкий мог и ошибиться, и тогда нам придется разобраться с периодом 3.50-4.00. А может, преступник отравил молоко еще раньше и засунул туда бутылку после 4.15, чтобы бросить тень на Богана. – Не может быть! Выходит, что он непременно попадается кому-нибудь на глаза. Дайке, Боган, Эндрю и мисс Эйнсли – в гостиной, мистер и миссис Ресторик – с тобой. – Есть нюансы. С тех пор, как я ушел от Ресториков из кабинета, и до того момента, когда они вошли в гостиную, прошло несколько минут. Они… – Ой, что ты! Ты же не хочешь сказать… – Блаунт был действительно потрясен. – Я вошел к ним в кабинет для разговора только в четыре часа. До этого кто-нибудь из них вполне мог отравить молоко, а потом, после разговора, по пути в гостиную зайти в кладовую и тогда засунуть в вазу бутылку. Они лучше всех в этом доме знают распорядок работы слуг. Они знали, что дворецкий ходит проверять чайный поднос за десять-пятнадцать минут до того, как его вносят в гостиную. Они могли бы расслабиться, сознавая очевидность того, что в четыре часа бутылки там не было, это давало бы им хорошее, но все-таки не безупречное алиби. – Но ради всего святого, откуда могла прийти им в голову мысль отравить Эндрю? Найджел сослался на то, что было сказано Эвнис Эйнсли и Ресториками в беседе с ним. – Теперь понимаешь? – заключил он. – Если Ресторики действительно на мели, у них есть большие основания для убийства и Элизабет, и Эндрю. Деньги Элизабет должны быть поровну разделены между Эндрю и ими. Теперь предположим, что Эндрю умирает без завещания или составляет завещание по их требованиям: все его деньги плюс его доля в деньгах Элизабет тоже переходят к ним, а все вместе – это кругленькая сумма. Тебе придется спросить Эндрю о его завещании. – Ресторик не отравитель, – сердито ответил Блаунт. – Люди с таким норовом – всегда неудачники. – По-моему, леди Макбет тоже была с характером. Блаунт критически посмотрел на него: – Хм. Значит, ты думаешь так. Не объяснишь ли мне тогда, как мистер и миссис Ресторик умудрились перелить часть молока из стакана Эндрю в кувшин, если их даже не было в гостиной? – Они и не делали этого. Это работа Богана, вот что я думаю. Он выкидывает фокусы, разве тебе не ясно? Если те горелые бумаги у него в камине и вправду были подброшены, Боган захотел отвести от себя все остальные подозрения, которые он мог навлечь. – Не могу понять, как он мог бы рассеять подозрения к себе, перелив отравленное молоко из стакана в кувшин. Скорее, он хотел отравить всех вместе, а не только Эндрю. – Я сказал «отвести» подозрения, а не «рассеять». Мы знаем, и он это осознает, что между ним и Эндрю существует своего рода личная неприязнь. Связана ли она как-нибудь с убийством, еще неизвестно. Но теперь он должен избавиться от любых улик, указывающих на то, что он наконец вышел на охоту за Эндрю. – Все это слишком надумано, Стрэнджвейс. И все совершенно бесполезно для того, чтобы навести тень на Ресториков. – Я не хочу наводить на них никакую тень. Но меня смущает эта запертая дверь. – Какая запертая дверь? – Как я тебе рассказывал, со слов Хиварда получается, что, когда он пошел к комнате Бетти около 11.30 в ночь убийства, дверь оказалась заперта. Теперь видишь неувязку? Мы думали, что в ту ночь она кого-то ждала – любовника или кого-то еще. Если бы она ждала гостя, она бы не заперла дверь. Если же дверь была заперта, то она никого не ждала и никто не мог войти внутрь без запасного ключа. У Хиварда есть запасной ключ. Или, другими словами, если дверь не была заперта, то Хивард зачем-то лжет. – Ты совсем запутался в своих выводах, – укоризненно вымолвил Блаунт. – Разве не мог ее любовник уже быть в комнате, когда пришел Хивард? Тогда с закрытой дверью все ясно. Точно. Я не подумал об этом, – потупился Найджел. – Но я кожей чую, что с этой закрытой дверью что-то не то. И впоследствии он оказался прав, невзирая на все логические доводы. Глава 16 Той, прозорливой правотой своею, Простой клубок был от невзгод хитросплетенья      К. Пэтмор Сейчас, уцепившись за гипотезу леди Макбет, Найджел, как лицо неофициальное, полностью проигрывал Ресторикам. Стремясь не раскрыть им своих подозрений, ибо, будь они виновны, это вынудило бы их защищаться, он решил перенести дело в Лондон. Ресторикам он сказал, что эта поездка должна расставить по местам некоторые неточности. Неточности, думал он, пока поезд прокладывал путь сквозь снежные заносы, были пренебрежением к фактам. Все дело превращалось в клубок неточностей, и было практически невозможно отыскать в этой путанице нужную нить. Но уж кому и было тяжело, так это Блаунту. Привыкший арестовывать людей, он только успевал приготовиться к броску на одного из участников этой жуткой игры, как другой тут же подпрыгивал и отвлекал его внимание. Да и сам Блаунт заметил Найджелу перед отъездом – не разбив яиц, не приготовишь яичницу. Он не имел права арестовывать Вилла Дайкса только за щетинку от одежной щетки и за несостоявшуюся помолвку. Он не мог арестовать и Богана только за то, что тот был зловещим типом, который мог снабжать, а мог и не снабжать Элизабет марихуаной пятнадцать лет тому назад и который мог жечь, а мог и не жечь бумаги у себя в камине наутро после убийства. Точно так же он не мог арестовать и Хиварда за запертую дверь, и Эвнис Эйнсли – за ее подвиги в шантаже Хиварда, и Эндрю – за то, что он толковал о людях, упоенных злом. Не было мотивов преступления, подкрепленных действительно весомыми вещественными доказательствами, которые защита не смогла бы развеять по ветру, – вещественных доказательств не хватало даже на то, чтобы было что развеивать. Расследование откладывалось, Блаунт больше не мог удерживать подозреваемых в Истерхем-Мэнор. Само собой, он и не хотел этого делать. Он знал по опыту, что эта стадия дела всегда смахивает на длинный полицейский мундир: рано или поздно, но что-то должно всплыть, кто-то должен проявить нетерпеливость или неосторожность и выдать себя. Он возлагал надежды и на ненавязчивое наблюдение, установленное за квартирой Элизабет в городке, которое, впрочем, пока не давало никаких полезных для дела сведений, но оставался шанс, что преступник, который получался большим охотником до фальшивых улик, подложит что-нибудь и туда. И вот, сидя в тот вечер уже у собственного огня и вслушиваясь в звуки лондонского уличного шума, накатывающие ниже на площадь Блумсбери, словно далекий прибой, Найджел и Джорджия поодиночке погрузились мыслями в эти оставившие след в их жизни события – и все благодаря приглашению мисс Кэвендиш. Истерхем-Мэнор и все его обитатели будто отодвинулись, и Найджел почувствовал, что теперь он наконец сможет построить надежную логическую взаимосвязь. – Эти неточности не дают мне покоя, – вымолвил он после долгой тишины, отстраненно глядя на оживленную жестикуляцию языков каминного пламени. – Неточности. Текущие противоречия. Сколько же на самом деле в этой истории скрытых сговоров? – Забудь о них, – весело откликнулась Джорджия. – Легко сказать – «забудь о них». В этом деле они – словно изначальный каркас дома, который кажется составной частью конечной постройки, но приходит момент – и он рушит все и от логики остаются одни руины. – Не только. Тело Элизабет. Почему снова не вернуться к нему – на исходную точку? – Звучит прекрасно. Только… – Почему умерла Элизабет? – Секс. Деньги. Наркотики. Сама посуди. – Прекрасно. Секс. Это уже говорит о ревности – буре гнева в каком-то человеческом существе. – Дайке или Боган. Вероятнее всего, Дайке. – Или – Эндрю. Его нельзя сбрасывать со счетов. – С определенной точки зрения Эндрю даже больше тянет на роль преступника. Его комната – ближайшая к комнате Элизабет, и у меня до сих пор не укладывается в голове то, что он не слышал стука Хиварда в ее дверь, или же настоящий убийца появился чуть раньше – в конце концов, Эндрю лег только в одиннадцать. В то утро, когда в камине у Богана нашли сожженные бумаги, Эндрю спустился к завтраку на несколько минут позже его, поэтому он и мог их подбросить. Но чего ради стал бы он убивать Элизабет? В чем тогда его мотивация? Это даже важнее – вспомни, как он был к ней привязан. – Мотивация? О, это не так сложно. Только подумай о его прошлом. Умный, обаятельный, разносторонний молодой человек, которому служат традиции и перед которым – блестящее будущее, теряет все – раз и навсегда. Когда это произошло? В Америке, после того как его сестру обесчестили. Он сбегает и находит работу в лагере лесорубов, как он сказал нам. С тех пор он лишь бесцельно слоняется по всему миру. Он знает, что вел себя тогда как надменный болван. Должно быть, он погряз в идеализме женской чистоты, раз так резко обошелся со своей любимой сестрой. И вот тогда… – Я понял тебя. Эта трагедия извратила его идеализм, сделав его ненавистником секса? Идеализм, не основанный ни на чем положительном, превратился во зло. Он обнаружил, что его сестра состоит в любовной связи с Боганом, убил ее и старается повесить убийство на ее любовника. Может быть. Но у нее было столько любовников… Ясно, что Эндрю не мог так разобраться со всеми. Почему же он выбрал Богана? – Потому, мне кажется, что он опознал в Богане Инглмана, причину ее падения. В глазах Эндрю Боган не только ответствен за это, но еще и олицетворяет ту силу, которая убила его юношеский идеализм, его веру в гуманность и сбила с пути к легкой и счастливой карьере. – Должен признаться, звучит правдоподобно. – Есть и другой момент. Если решить, что это было преступление на сексуальной почве, и поэтому заподозрить Эндрю, Богана и Вилла Дайкса, то Эндрю – единственный, кто мог его совершить. Если бы Боган был ее любовником, у него бы не было причин убивать Бетти; если бы он не был им, то ни за что бы не осмелился это сделать, потому что даже тень последующего скандала нанесла бы урон его профессиональной репутации. Он знает, на какую сторону бутерброда мазать масло: он бы никогда не потерял голову от ревности к удачливому любовнику. – Да. Согласен. А Дайке? – Дайке – реалист. Его воспитание сделало из него одиночку. В нашем случае такие, как он, могут совершить убийство в пылу момента. Но убийство было преднамеренным. Здоровые, реалистичные люди не замышляют преднамеренных убийств. А его реакция на случившееся доказывает, что он именно такой. Он был страшно раздавлен. Но для него это был не конец света – он сам дал тебе это понять. Психологически он человек уравновешенный, правильно? Его творческая работа заменит ему все, что отнимет у него мир. Он не был влюблен по уши. Если бы он увидел, что Бетти заигрывает с другим мужчиной, он бы боролся за нее, а не разыгрывал убийство-мелодраму в духе Отелло. – Большое спасибо, Джорджия. Для меня все звучит весьма убедительно. Но как же щетинка от его одежной щетки? – Я не знаю. Кто бы мог подложить ее в комнату Бетти? – Это можно было сделать за пять минут – давай-ка посмотрим. – Найджел вытащил из кармана какие-то клочки бумаги и шлепнул по ним. – Эндрю с Эвнис играли в пикет, у Хиварда, Шарлотты и Богана нет алиби, а Дайке был со мной в саду. Именно Хивард пригласил констебля вниз перекусить, сняв его с поста у двери комнаты. – Тогда я ставлю на Богана. – Почему на Богана, а не на Ресториков? – Потому что с этой точки зрения Ресторики тогда еще не были под подозрением, тогда как Боган уже был – в его камине нашлись эти бумаги. Где, по его объяснениям, он был в те пять минут? – В уборной. Как спускаешься на первый этаж – сразу направо. – Хивард вел констебля вниз именно этим путем? – Да. – Значит, Боган мог слышать, как они говорили, и сообразить, что горизонт на короткое время чист. Дайке оставил свою дверь незапертой? – Так он сказал. – Вот. Тут-то доктор Боган и получил возможность добыть и подбросить этот усик. Он уже был запятнан тем случаем с сожженными бумагами и должен был рыскать с целью хотя бы чуть-чуть отвести от себя подозрения. Его выбор пал на Дайкса, потому что тогда получалось преступление на сексуальной почве, а о тайной помолвке Дайкса с Бетти уже было известно. – Ты думаешь, что случай с цианистым калием явился уже следующей попыткой бросить подозрения на Богана? – Я бы не удивилась, если так. – Ты хочешь сказать, что Эндрю сам все разыграл? – А почему бы нет? Это увязывается с теорией, что он обоснованно ненавидит Богана и хочет его прижать. – Это точно. И Эндрю не к месту взволновался и вышел из себя, когда увидел, что молоко было отравлено не только в его стакане, но и в молочном кувшине. Найджел поднялся и заходил перед камином. Он бросил взгляд на Джорджию и уселся в кресло, источая халдейскую мудрость. – Ситуация проясняется, – сказал он. – Это тебе надо было поручить дело, а не мне. Похоже что нам придется признать доктора Богана чистым, если это действительно преступление на сексуальной почве. – Думаю, что так. К тому же Боган – врач. Наверняка он придумал бы более аккуратный и профессиональный способ убить Бетти, чем эта затея с веревкой. В таких условиях, скорее всего, это была бы передозировка кокаина. И при отравлении Эндрю у него оказалось неплохое алиби. – Да. Такое чувство, будто все критические моменты он просидел в уборной. Не слишком умно. Ну что ж, тогда если это преступление на сексуальной почве, то искомый субъект – Эндрю. Ну а если Боган – Инглман, то это ответ на вопрос, почему у Эндрю такая неприязнь к нему. Ладно, а как насчет денежного мотива? – Не берусь судить. Пока мы не узнаем истинное состояние финансов Ресторика, тут нечего сказать. Кстати, ты выяснил насчет завещания Эндрю? – М-м. Родители оставили ему две тысячи фунтов в год, как и Элизабет. По его воле он оставляет это Джону и Присцилле, а опекуном делает Хиварда. – Значит, если Ресторики убили Бетти и пытались отравить Эндрю, то причиной тому были деньги и Бетти, и Эндрю. Ладно, пусть они даже на грани разорения, в чем я все равно сомневаюсь. Можешь ли ты представить их себе за разработкой двух убийств? – Шарлотту – может быть. Женщина сноровистая, к тому же такие, как она, ни за что не покажут, что творится за их импозантной внешностью. Такие возводят свой внешний фасад бдительно и тщательно, и достойное обладание этим фасадом очень много для них значит. И если она лишится возможности и дальше держать марку, то уже не остановится ни перед чем, лишь бы снова вернуть все на круги своя. Надо сказать, страх бедности – относительной бедности – сущий бич для богатых, из-за него весь мир для них теряет реальность, особенно если они всю жизнь провели в роскоши. А зыбкое будущее отравляет настоящее, и это кошмарное чувство нереальности может стать первым толчком к преступлению. – Это все так, – согласилась Джорджия, – но те несколько тысяч в год, которые она смогла бы извлечь из смертей Элизабет и Эндрю, для такой женщины, как она, были бы не намного лучше смерти. А как же Хивард? Если каждый из них по отдельности поддавался такому жуткому соблазну, то между ними должен был произойти сговор. Вот и подумай: можно ли представить Хиварда в роли второго убийцы? По-моему, нет. – С первого взгляда – конечно нет. Но мы слишком мало знаем об их взаимоотношениях, чтобы строить догадки. Сколь далеко может завести родовое величие безобидного, добропорядочного английского помещика? Истерхем-Мэнор принадлежал этой семье веками. В споре с теми двумя, не слишком благонадежными Ресториками, он может и перевесить и тогда – вынести вердикт, что их час настал. Более того, Кларисса говорила, что в этой семье – дурная кровь. Как знать, может, что-то есть и в Хиварде, а также в Бетти и Эндрю? И так ли уж глуп наш Хивард, что не видит, как жена затмевает его? Думаю, что леди Макбет избежала бы пьесы и лишнего шума, скажи она сразу своему мужу, какой он червяк. – И довела бы его до злобного самовозвеличивания? – усмехнулась Джорджия. – Ну нет! Не пойдет. Шарлотта другая. С таким же успехом ты мог сказать, что это сделала Эвнис Эйнсли. – Эвнис? Если бы только Бетти не вынесла на всеобщее обозрение то, что еще не успела составить завещание, нам пришлось бы принять в расчет и Эвнис – из-за обещанных ей денег. Правда, она вряд ли решилась бы убить Бетти только из расчета на то, что Хивард честно выполнит обещание Бетти. – Чудесно. Вот мы и подошли к наркотикам. Умерла ли Бетти именно из-за них? Найджел вытянул длинные ноги, рассматривая обтрепанные мыски своих клеенчатых туфель. – Если за этим стоят наркотики, то возникают другие версии: что Бетти убили еще и потому, что она могла узнать нечто угрожающее убийце разоблачением – может быть, то, что он был поставщиком наркотиков, или же чтобы помешать ей сделать наркоманом кого-то еще. Думаешь, это уже слишком? Джорджия по-петушиному хитро глянула на него: – Почему же, я согласна. Кстати, можешь сразу же отбросить вторую версию. – Да? – В этом доме она не могла найти себе жертв из числа взрослых, значит, остаются только дети. Все говорят нам, что она души в них не чаяла, и еще мы знаем, что она предостерегала их от сигарет и сладостей. Ясно, что она страшно боялась еще кого-то – человека, от которого исходила эта угроза. – Только если намеченная ею жертва находилась в самом доме. – Нам нельзя сейчас в это влезать. Пусть этим занимается Блаунт. – Идет. Значит, ее убили потому, что она слишком много знала и была опасна для убийцы. И кто у нас теперь на крючке? – На крючке – поставщик наркотиков, – отвечала Джорджия. – Может быть, то же самое лицо, что снабжало ее кокаином. Возможно, тот человек, который угрожал Бетти сделать из детей наркоманов, если она не будет держать язык за зубами. Этот человек оказывал на нее некоторое влияние – не только то, которое давали ему наркотики, иначе Бетти успела бы его разоблачить – сразу, как только приняла решение излечиться от пагубной привычки. – Да. На это влияние указывают и те слова, которыми она предостерегала детей. Почему бы ей просто не сказать им: «Не берите сигарет у такого-то человека»? В самом деле, почему бы не рассказать об этом Хиварду и не вынудить негодяя покинуть дом? Другая неясность – почему преступник убил ее именно тогда? Что такого произошло, что он так заспешил? – Это было в ту ночь, когда ты разбирался со случаем с Царапкой. Боган был последним человеком, видевшим Бетти в живых, за исключением горничной и убийцы. Доктор побывал в ее комнате перед самым обедом. – Думаешь, что за время моего разбирательства со случаем кошачьего бешенства и визитом Богана к ней в комнату что-то выплыло на поверхность и подтолкнуло кого-то к решению убить ее? Вполне возможно. Но тогда у убийцы не хватило бы времени на разработку убийства, нужно было запастись куском веревки, не так ли? Не забывай, они же все были друг у друга на глазах, с обеда до того момента, когда все стали вечером расходиться. Джорджия откинулась в кресле и прикрыла пальцами веки. – Пытаюсь вспомнить, – сказала она. – Нет, не могу взять в толк, как могло во время твоего сеанса что-то произойти, пока… пока убийца еще не знал, что ты – детектив. – Он что – хотел повременить с убийством до появления в доме детектива? – Да, нелогично. Хорошо, я не права. В таком случае не могла ли она быть убитой потому, что убийца вдруг узнал о ее наркотической зависимости? – Получается, Хивард и Эндрю? Чтобы спасти родовое имя от бесчестья? Нет, невозможно! Эндрю безразлична судьба родового имени. Хиварду – нет, но скандал, которым всегда чревата такая смерть, даже если бы все это приняли за самоубийство, в его понятии был бы не менее ужасен, чем скандал с наркоманией. – Согласна. Значит, мы вернулись к первой идее. Некто убил ее, дабы не стало известно, что они оба связаны с наркотиками. Подходит ли кто-нибудь из этого дома на роль ее поставщика? – Эвнис или Боган. Очень мало вероятно – Дайке. Хивард и Шарлотта – с еще меньшей вероятностью. Эндрю – вовсе отпадает: его не было в стране, когда Бетти увязла в наркотиках. – В таком случае – Эвнис. – Блаунт проверяет ее. Ему придется разобраться, не поставщик ли она. Но я сомневаюсь в том, что она могла решиться на такое убийство. Да и вряд ли ей было что терять в случае разоблачения – у нее же нет никакой репутации. Бетти к тому же и не должна была стремиться выдать ее полиции. Если Эвнис действительно снабжала ее, а Бетти решила бы избавиться от наркозависимости, она бы просто сказала: «Нет, спасибо, мне больше не нужна эта гадость». Если бы Эвнис пригрозила ей тем, что втянет детей, Бетти могла бы просто вышвырнуть ее из дома. Нет, Эвнис не стала бы затыкать Бетти рот, прибегая к услугам веревки. И говорить нечего. – Выходит, мы снова приходим к Богану? – Теперь самый главный наш подозреваемый – он. Ему приходится заботиться о своей репутации, ведь все его крупные доходы зависят от нее. Против него легко выстраивается следующая система гипотез. Бетти прибегла к его помощи, чтобы расстаться с кокаином. Он влюбляется в нее. Она отвергает его притязания. Он решает пустить в ход угрозу. В его распоряжении несколько рычагов. Он угрожает ей тем, что выдаст ее зависимость Дайксу и ее семье; грозит ей детьми; ну и, конечно, если он дьявол, то мог использовать и гипноз – в целях, противоположных лечебным, или же делать вид, что он так делает. Это объяснило бы его фразу: «Теперь я навеки завладел твоей душой и телом». Это объяснило бы и выражение отвращения, замеченное твоей кузиной у нее на лице. – Но почему Бетти не могла отказаться вообще иметь с ним что-то общее, когда он предстал перед ней в истинном свете? – Все, должно быть, не так просто. Может быть, ей приходилось бороться с силой гипноза. Вдобавок нет сомнений в том, что его угроза насчет детей приводила ее в ужас. Просто взять и порвать с ним было бы неразумно, если он так плох, как мы его рисуем: он бы выждал время, а потом – добрался до детей. Выходит, ей нужно было время, чтобы успеть собрать на него достаточно улик для полной его ликвидации. Все это очень перекликается с теорией Эндрю. Теперь предположим, что Бетти собрала достаточно улик и с их помощью повела против него войну; в его положении оставлять ее в живых было бы равносильно гибели, тем более при ее неустойчивом поведении, которое могло в любой момент нанести по нему удар. – Выходит, – подытожила Джорджия, – что если за преступлением стоят наркотики, то все указывает на Богана, а если преступление было на сексуальной почве – то на Эндрю. Третьей слабой стороной выступают Ресторики со своим корыстным мотивом. – Тебя послушать, так прямо гора с плеч! – Ни в коем случае. Я совершенно уверена, что все эти версии никуда не годятся – мы что-то упустили. Не могу представить себе Эндрю, убивающего свою сестру, вопреки всем этим смягчающим его вину обстоятельствам, которые мы с тобой отовсюду надергали. А ты? – Да уж, как-то это не так… А как же Боган? – Даже не знаю. Он так сдержан, солиден, так исключительно бесцветен. Нам надо узнать о нем побольше. Если он и вправду наш убийца, то подходит под то описание, которое дал ему Эндрю, – человек абсолютного зла. Но… – Интересно. У меня те же самые ощущения. – Найджел запнулся. – То есть эта его непонятная бесцветность… Он какой-то скользкий, как медуза. Я чувствую, что он может многое. Когда ему нужно, он способен проявить индивидуальность. Но то, что ты вспомнила о нем… – Он – словно особняк с дворецким внутри. Дворецкий всегда характеризует тебя с головы до ног. Ты видишь фамильные драгоценности, портреты, приемные покои, а скорее всего – еще и покои личные. Все великолепно, в безупречной строгости. Но твое внимание неспокойно, в тебе пылает ненасытное любопытство ко всему, связанному с живущим здесь родом. Особняк не может сказать тебе о них ничего… – И тогда слышится шорох колес по гравиевой дорожке, и, выглянув в окно, видишь семерых дьяволов, подкатывающих в ландо. Джорджия неуверенно усмехнулась. Найджел продолжал: – Но все эти фантазии не могут ответить на наш вопрос – совершал ли Боган преступление. Ты хотела сказать… – Три «но». Первое: если это сделал Боган, то почему – именно так? Почему не призвал на помощь свою профессию? Он же врач, верно? – Да. Мне это тоже не дает покоя. – Второе: если это его рук дело, как сожженные бумаги попали к нему в камин? Ты предположил, что их туда подбросил Эндрю, тем самым стараясь убедить нас, что это были письменные улики против Богана, за которые он и убил Бетти. Хорошо. Но вдруг Эндрю подложил ему бумаги потому, что знал, что он – убийца? Почему же тогда он просто не разоблачил Богана? – Нет, это не говорит о том, что он знал, что убийца – Боган. Вовсе не обязательно. Он мог это сделать просто из ненависти к Богану; просто понял, что с Боганом связаны какие-то вещи, которые тот хотел бы скрыть, и пожелал, чтобы его обвинили в убийстве. – Ладно. Уступаю. Мое третье «но» такое: если Боган – дьявол, в чем хочет уверить нас Эндрю, его дьявольская карьера, не начавшись, кончается на Элизабет. Связь между ним и Бетти – единственная связь, существование которой мы допускаем, – кокаин. А как насчет прочих его кокаиновых дел: надо бы посмотреть на остальных его пациентов… Щелкнув пальцами, Найджел вскочил на ноги, подошел к телефону и набрал номер. – Я только что вспомнил, – сказал он. – Эвнис упомянула о девушке, которая вверила себя его лечению, а потом ей стало хуже. Алло! Могу я поговорить с мисс Эвнис Эйнсли? Это Найджел Стрэнджвейс. Добрый вечер, не могли бы вы сообщить мне имя и адрес… После короткого разговора Найджел положил трубку, повернулся и посмотрел на Джорджию. – Ну как, узнал? – спросила та. – Да, узнал. – Неужто ее тоже убили?! – Нет. Но Эвнис сказала, что несколько дней назад Блаунт задал ей тот же самый вопрос. Глава 17 Смелее, Фауст-врач, насыпь же золото горой, И вечность пред тобой, как результат волшебного леченья.      К. Марло Не прошло и недели, как Найджел узнал о результатах блаунтовских розысков. За это время он позволил себе немного отдохнуть, потому что был убежден, что не время делать дальнейшие шаги, пока не станет больше известно о докторе Богане и Элизабет, иначе все обернется пустой тратой времени, тогда как Блаунт располагает для этого гораздо большими возможностями. Поговорив по телефону с инспектором, он понял, что полиция усиленно роется во всем, что связано с Элизабет и врачебной практикой Богана. И вот однажды утром, когда Джорджия только что ушла в свой Комитет по делам беженцев, а Найджел описывал свои размышления и действия в дневнике, внезапно раздался телефонный звонок. Это был инспектор Блаунт. Он хотел, чтобы Найджел пригласил сегодня на обед Эндрю Ресторика и Вилла Дайкса – сам бы он подошел позже. – Значит, ты сделал меня своей приманкой, – сказал Найджел. – Своей подсадной уткой. Своей боевой кобылой. А Скотленд-Ярд покроет мне расходы? – Я как раз подумал, что… э-э… будет удобнее у тебя дома, – отвечал Блаунт и, не тратя больше своего драгоценного времени, повесил трубку. В этот вечер Дайке и Эндрю были оба свободны, и Найджел сумел без труда выполнить просьбу Блаунта. В 7.30 появился Эндрю Ресторик. Несколькими минутами позже перебранка внизу на улице возвестила о прибытии Вилла Дайкса. – Хлыщи проклятые! – воскликнул он, покончив с приветствиями. – Война для них – именины сердца! – Опять не поладили с полицией? – предположил Найджел. – Хуже. Я только посветил фонариком на дверь, когда искал нужный номер, и тут какой-то зануда-юнец в униформе проявил любезность, сказав, что я просто вылитый Гитлер. «Молодой человек, – ответил я ему, – я был антифашистом, еще когда вы удаляли себе зубы мудрости, если они у вас, конечно, были». Джорджия хихикнула: – Наверное, ему это не понравилось. – Он сказал, что всего-навсего выполняет свой долг. Я прямо ответил ему: «Выполняй свой долг, не забывая о приличиях, петушок». Так я ему и сказал. Вот, полюбуйтесь: стоит только дать изнеженному богатею немного власти, и он тут же сядет тебе на шею, как целый Геринг. Да, спасибо вам, какая прелесть – стаканчик шерри. На улице нынче так холодно. – Вам предстоит снова увидеться с полицией. После обеда приедет инспектор Блаунт. – Ох, хм. Я не против него. Как-то привыкаю к этому малому. Последнее время мы с ним порядком пообщались. – Вот как? Он вам что-нибудь рассказывал? Как там у него дела? – спросил Эндрю. – Он не разбрасывается своей информацией; он просил вот что: список всех людей, с которыми я встречался в обществе Бетти, – что-то в этом роде. Я готов восхищаться любым парнем, который хорошо делает свою работу. Блаунт – это то, что надо. Но пусть бы он поскорее разобрался во всем и тогда или арестовал меня, или отпустил бы восвояси. Нехорошо, когда люди в простой одежде разгуливают по таким домам, как этот. Еще соседи скажут. Глаза Эндрю хитро блеснули. – С вашей стороны это прямо какие-то предрассудки изнеженного богатея, Вилл. Романист драчливо выпятил верхнюю губу. Его беспокойные, требовательные глазки метнулись к Эндрю. – Пришло время и вам взять урок у настоящей жизни, Ресторик, – сказал он, – и он состоит в том, что без кучи денег вы больше не сможете позволять себе быть невежей. – Это удар ниже пояса. – Там, откуда я родом, кодекс чести прост, даже груб для вас, осмелюсь сказать, но он до мелочей связан с той жизнью, которую мы ведем; это не ваши надуманные и искусственные условности. – И в кое-каких я очень сильно сомневаюсь, – пробормотал Эндрю. – Ну вот, а я что говорю? Они же – та плата за распущенность, которую вы себе позволяете. Я не стыжу вас. В своем роде вы очень счастливы. Но я скажу вам вот что: там, откуда я родом, вы можете соблюдать кодекс чести, а можете не соблюдать, но ни за что не посмеете смеяться над ним, кем бы вы ни были. А за свою респектабельность вы только потому и держитесь, что вам пришлось бы ее доказывать. Боюсь, правда, что я слишком разговорился, – добавил он, одарив любезной улыбкой Джорджию. Потом встал и прошелся в направлении книжных шкафов: – У вас тут попадаются неплохие книги. Ого, а это что? Предисловия Генри Джеймса. Не одолжите почитать? – Конечно. Вы любите Джеймса? – Да, скорее всего, люблю. Как докер из Тайнсайда [22 - Тайнсайд – индустриальная местность на берегах реки Тайн в Англии.] любит Тадж-Махал. Ему просто не верится, что такая тонкая работа существует на свете. Все эти надуманные состояния ума и рафинированные отношения, которые описывает Джеймс, знаете, по мне – это словно высасывать драму из воздуха. Да, я уважаю его за это. Он столько извлекает из такого жидкого материала. Мне по душе такие ребята. За обедом разговор шел о книгах и о войне. Они обходили стороной тему Элизабет Ресторик, но, как только с едой было покончено, Дайке начал делаться все рассеяннее, а голос Эндрю звучал все тише и тише и движения становились хаотичнее. Все это говорило о том, с каким волнением они ожидали прихода Блаунта. Инспектор появился в самом благодушном настроении. Он смаковал бренди Найджела, яростно шлепал себя по лысине, сушил свою обширную спину над огнем, всем своим видом изрядно смахивая на Сайта-Клауса в штатском, правда, немного зловещего в таких обстоятельствах. – Ага! Бренди. Царский ликер, царский. У-ух-х! Какой букет! А, да. Надеюсь, мои люди не побеспокоили вас, мистер Дайке? – Он как раз говорил нам, что они подрывают его репутацию перед соседями, – сказала Джорджия. – Ох, беда, беда. Придется сказать им, чтобы убирались отсюда. Что делать, приходится присматривать за вами, дорогие мои. – Вы хотите сказать, что боитесь, как бы убийца не пристрелил кого-нибудь из нас? – спросил Эндрю. Вилл Дайке грубо усмехнулся: – Когда он говорит «присматривать», это значит – приглядывать! – Ох, ну в самом деле. Не всегда же. Невинные люди вовсе не заслуживают таких неудобств. «Inter vitae, scelersi– que purus» [23 - Та непорочная, оскверненная грехом чистота внутри нас (лат.).], как говорится. Найджел с досадой отодвинул бутылку с бренди подальше от Блаунта: – Когда ты начинаешь цитировать классиков, самое время расходиться по домам. Надеюсь, ты пришел сюда не только чтобы промочить горло моим бренди? – Конечно нет. Возмутительная мысль! Мне показалось, ты хотел узнать, чем мы занимались. За последнюю неделю прибавилось много нового. Благодаря услугам мистера Дайкса, а также мисс Эйнсли нам удалось поговорить с большей частью друзей мисс Ресторик. Еще мы неплохо изучили занятия доктора Богана. – Блаунт снял свое пенсне, протер его, окинул острым взглядом присутствующих и продолжил: – Я попросил мистера Ресторика и мистера Дайкса прийти к вечеру сюда, потому что они оба играли большую роль в жизни… э-э… мисс Ресторик. Позже мне может понадобиться их содействие. Я надеюсь, вы поняли, что все сведения, которые я собираюсь передать вам сейчас, только для ваших ушей. И не следует считать, что они обязательно связаны с убийством. Все серьезно кивнули. Вилл Дайке заерзал, зажав в руке машинку для набивания сигарет. Эндрю находился в заводном, неодолимом трансе терьера перед крысиной норой. Пыхнув сигарой Найджела, Блаунт начал рассказывать. В первую очередь он объявил, что мнение Хиварда о финансах Ресториков, после тактичных запросов по некоторым местам, было подтверждено. Значительная часть капитала Шарлотты осела в польских холдингах, поэтому завоевание Польши нанесло ее делам сильный удар. Личный доход Хиварда, несмотря на все возрастающую ставку налога на него, пострадал мало, но имение не так давно стало убыточным из-за того, что щедрость владельца превышала его финансовые возможности. – Ваш брат и невестка, мистер Ресторик, не возражали против обнародования этих фактов. Может, и так, подумал Найджел, но зачем объявлять эти факты сейчас, при всех? – Не думаете же вы всерьез, что Хивард и Шарлотта могли убить Бетти ради ее маленького дохода? – спросил Эндрю. – Нам придется раскопать все. В том числе – и положение ваших дел. – Моих дел?.. – А как же, ведь кто-то пытался вас отравить, вы же не отрицаете этого, мистер Ресторик? Кроткость блаунтовского тона насторожила Найджела. Так значит… – Я не могу закрыть глаза на то, что у них был серьезный мотив избавиться от вас и вашей сестры. Еще мы знаем, что в ночь убийства Хивард ходил в комнату вашей сестры. И это не все – у них была возможность отравить молоко, а яд принадлежал вашему брату. На тонком бронзовом лице Эндрю проступило устрашающее выражение. – Дорогой мой инспектор, – начал он, – конечно же вы не всерьез подозреваете моего брата… – У вас чуткий сон, мистер Ресторик. – Я не понял… – Как и у многих тех, кто слоняется по миру и живет в опасных местах. Я и это проверил. Еще я проверил, что все то время, пока ваша сестра втягивалась в кокаиновую зависимость, вас не было в Англии. Это привело меня к недоумению: как могло случиться, что вы, с вашим чутким сном, не проснулись от стука мистера Ресторика в дверь вашей сестры и звуков его голоса, когда он позвал ее? Даже если предположить, что вы уже успели заснуть, это случилось всего-навсего через полчаса после того, как вы легли в постель. – Вы хотите сказать, что я выгораживаю Хиварда? – Возможно. Как бы то ни было, я был бы очень рад любым сведениям, способным снять подозрение с мистера и миссис Ресторик в убийстве вашей сестры – и в попытке убить вас. – Блаунт помолчал. – Если их можно обелить от подозрения в покушении на вас, это уменьшило бы вероятность того, что они убили вашу сестру. Каминное пламя, блеснув на лысине Блаунта, избороздило лицо Эндрю морщинами. Он казался и встревоженным, и сбитым с толку. – Я бы с удовольствием рассказал вам что-нибудь об этом, – наконец вымолвил он. – Но я не слышал Хиварда той ночью, и у меня больше нет соображений о том, кто подлил мне яда в молоко. Все равно Хивард и Шарлотта не единственные, кто мог это сделать. – Да. Мог и доктор Боган. Но для чего Богану нужна ваша смерть? – Я не знаю, – медленно выговорил Эндрю. – Если только он не думает, что я владею уликами, способными обличить его в убийстве Бетти. – А почему же он может так думать, – голос Блаунта мягко, как кошачья лапа, метнулся вперед, – если вы заявляли, что во время убийства спали? Эндрю засмеялся легким, возбужденным смехом, словно фехтовальщик, признающий касание: – Думаете на меня? А может, это просто его страдающая совесть. А может, у меня есть улики, только я о них не знаю. Я дал вам небеспочвенные основания думать, что это сделал Боган; а если бы я доказал его вину, то конечно же не стал бы этого скрывать. – Хорошо, хорошо, лучше пока это оставить. А сейчас я расскажу вам кое-что об этом вашем… э-э… bete noir [24 - Предмет отвращения (фр.).]. О докторе Богане. Найджел в недоумении уставился на кончики своих туфель. Со стороны Блаунта это было и необычно, и непрофессионально – такая доверчивость к подозреваемым; этот хитрый шотландский инспектор редко разбрасывался своей информацией, не получив взамен надежного залога будущей отдачи. Он кидал свой хлеб в воду, только если тот был насажен на крючок. А теперь он старался, как казалось Найджелу, подтолкнуть Эндрю Ресторика к дальнейшим промахам. Доктор Дэнис Боган (со слов Блаунта) приехал в Англию десять лет назад, с багажом знаков отличий Университета Джона Хопкинса [25 - Университет Джона Хопкинса – медицинский университет.]. Он был чист перед американской полицией, и конечно же не было никаких поводов считать его имеющим отношение к одиозному Инглману, разносчику марихуаны. В данный момент они занимались проверкой показаний Богана о роде его занятий в тот период, когда Инглман познакомился с Элизабет Ресторик. Теперь вызывал сомнение только один факт: будучи американским студентом, Боган был человеком сравнительно бедным, но все указывало на то, что ко времени прибытия в Англию у него оказались большие средства. Его собственное объяснение этого, данное Блаунту в частной беседе, звучало довольно правдоподобно. Вскоре после учебы он начал практиковать в Штатах, одна из его пациенток оставила ему наследство, а потом он выгодно приумножил его на Уолл-стрит. Разбогатев, он некоторое время путешествовал по Америке – это был период работы Инглмана – и после этого уехал в Англию. Американская полиция проверяла всю эту часть его жизни, но Блаунт особенно не надеялся, что они смогут взять такой простывший след. Приехав в Англию, Боган какое-то время учился в Эдинбурге, прошел натурализацию и вскоре был занесен в Медицинский журнал. Его репутация в медицинских кругах была прекрасной и посейчас, хотя нетрадиционные методы его лечения не вызывали к нему симпатии со стороны более консервативных коллег. О достигаемых им, однако, лишь среди богатых пациенток профессиональных успехах говорили все. Его удачливость, а может быть, авантюризм давали ему шансы получать клиентуру, чья жизнь сама по себе была тесно связана с капризами моды, в том числе и с лечением. В начале тридцатых годов ажиотаж вокруг психоанализа пошел на убыль, и богатые невротички стали искать себе новые прихоти. И дело было не в том, что в его методах содержалось что-то особенно революционное, кроме регулярного применения гипноза; просто к этому человеку они тяготели больше, чем к его работе. Любая, даже менее притягательная, личность могла бы избрать своим поприщем лечение женских нервных расстройств и пользоваться этой терапией, пока меланхолия не была бы излечена. Как рассказала Блаунту одна из богатых иппохондрических пациенток Богана, она словно лечилась у святого Луки и Распутина сразу, воплотившихся в одном человеке. Те тоже не брезговали денежной мздой в обмен на острые ощущения, а часто – и на лечение. О прошлом доктора Богана, говорил Блаунт, узнали много. Но не стоит проявлять излишнюю подозрительность из-за того, что большинство его пациентов были наркоманами. Правда, наркотики так сильно довлели над делом Ресториков, что Блаунт решил разобраться с заявлением, сделанным Эвнис Эйнсли. Он вошел в контакт с той самой девушкой, о которой потом справлялся и Найджел. Смешивая убедительность с официальной твердостью и с трудом разговорив ее, Блаунт получил сведения о мисс А, как он назвал ее. Мисс А была дочерью богатого магната в социальной сфере, попавшей в зависимость от кокаина – ее родители не знали об этом. Когда привычка стала поглощать ее, она испугалась, что чем-нибудь выдаст себя родителям. Последствия были бы страшными, потому что ее отец имел бешеный и неумолимый характер. Стало быть, ей ничего не оставалось, как по примеру нескольких своих знакомых довериться лечению доктора Богана. С виду лечение шло успешно, но спустя несколько месяцев после того, как лечение было окончено, девушка сорвалась снова. И это было еще не самое худшее. Она начала получать письма с угрозами, что ее родители узнают все, если она не отправит крупную сумму денег по определенным каналам. Она обещала. Но аппетиты шантажиста были такими непомерными, что она вскоре не смогла утолить их. В агонии страха и отчаяния она написала шантажисту письмо, в котором умоляла того встретиться с ней. Свидание было назначено ночью, за одними из ворот Риджент-парка. Шантажист, к удивлению мисс А, оказался женщиной. Ее лицо было плотно закутано, она была сверхмодно одета и абсолютно неумолима. Мольба мисс А не произвела на нее никакого впечатления. Мисс А, попав в безвыходное положение, сделала все, что оставалось ей в таких обстоятельствах. Она призналась во всем родителям. Произошел ужасный скандал с отцом, но в конце концов он смягчился и отправил ее к другому врачу, который сумел достичь цели лечения. Но перед этим произошло еще кое-что, чему Блаунт придавал особое значение. Сразу после встречи с шантажисткой мисс А, под влиянием момента, решает попросить помощи у доктора Богана. Она идет в его частный дом. Не доходя до дома примерно пятьдесят ярдов, она увидела в свете уличного фонаря, как какая-то женщина при виде ее встрепенулась и торопливо пошла прочь. Это была та самая женщина, с которой она час назад встречалась в Риджент-парке. Конечно, она не смогла обосновать это логически. Но чем дальше Блаунт слушал ее, тем сильнее убеждался, что ошибки быть не могло. Она была так напугана видом этого ужасного создания, что тут же забыла о своей затее и взяла такси до дома – потрясенная, она сначала не задалась вопросом, что эта женщина делала там, у дома доктора. У нее даже мелькнула мысль, что доктор Боган, наверное, стал еще одной ее жертвой, и мисс А решила, что даже бессмысленно обращаться к нему за помощью. Но потом она вспомнила, что таинственная женщина во время разговора с ней упомянула что-то, связанное с отношениями между мисс А и ее отцом, о которых ей неоткуда было знать, кроме как от доктора Богана, потому что во время лечения он потребовал у нее полное и исчерпывающее описание этой темы. – Теперь вы сами судите, – заключил Блаунт, – можно ли верить показаниям мисс А. Лично я уверен, что с их помощью мы убедились в связи между доктором Боганом и шантажисткой. Само по себе это не будет иметь в суде никакого веса, и я сомневаюсь, что мисс А сможет опознать эту женщину снова, после такого долгого перерыва, даже если бы нам удалось свести их лицом к лицу. Дело в том, что Боган мог делать со многими пациентками то же самое, что и с одной. Если за шантажом мисс А стоял он, то в деле с Элизабет Ресторик он мог применить те же методы. Эндрю со свистом выдохнул сквозь зубы: – Господи, какая гадость! – Но хитрющая гадость, если все это так, – сказал Вилл Дайке. – Такие, как он, умеют высасывать из женщин любые тайны. У Богана есть возможность действовать под маской профессионального достоинства. Вы думаете, он намеренно так все подстроил, чтобы лечение мисс А пропало впустую? – Трудно сказать. Совершенно ясно, что он испробовал множество bona fide [26 - Добросовестные, настоящие (лат.).] терапий. Теперь мы подумываем очень тщательно исследовать его частную лечебницу и его собственную практику. Скоро нам будет кое-что известно. У него в руках всегда были чрезвычайно сильные козыри, потому что все те люди, что обращались к нему за лечением, были заинтересованы в своем инкогнито. – Когда я представляю бедную Бетти в лапах у этой свиньи, мне хочется сломать ему шею! – закричал Эндрю. Найджел не в первый раз подумал о том, что подлинные чувства почему-то вырываются в избитых театральных клише. – Я думаю, Бетти и сама бы позаботилась о себе, – сказал Вилл Дайке. – А кто знает, что он не пользовал их, уповая на их зависимость? – продолжал Эндрю. – Неврастенички же! Он признал, что давал Бетти болеутоляющие наркотики. Этим способом он вообще мог делать из них морфинисток, а потом – шантажировать. Такие не побрезгуют и наркопоставками – так сказать, ради подработки. Выгребная яма с золотой жилой. – Мы принимаем это во внимание. – Принимаем во внимание! – воскликнул Эндрю. – Вы же должны немедленно остановить его, пока он не натворил еще бед. Вы его еще не арестовали? – Наши специальные эксперты прорабатывают это дело относительно наркотиков. Я тоже расследую это убийство, мистер Ресторик. – Ну да. Но, ради всего святого, тут же… – Нет. – Светлый, пронизывающий, не совсем человеческий взгляд Блаунта метнулся к Эндрю. – Нет, пока у меня нет особых причин считать, что Боган – убийца. Глава 18 Злодей пытается спастись и без погони.      Пословица На следующее утро Найджел, лежа в постели, вынужден был согласиться с резонностью сказанного Блаунтом. Боган мог быть хоть семь раз дьяволом, но это не говорит о том, что убийца – он. Найджел опять взялся за логику Блаунта. Во-первых, если Боган хотел избавиться от Элизабет, почему он сделал это таким способом и в кругу ее семьи, где риск так высок? Насколько легче разыграть самоубийство, проделав все у нее на квартире в Лондоне, – просто передозировка кокаина. Во-вторых, зачем ему могла понадобиться ее смерть? Чего бы он добился, шантажируя ее, сказать трудно. И как говорил Блаунт, таких улик у них не было. Запрос в банк не выявил, что с ее счета когда-либо снимались серьезные деньги без определенных причин. Могло произойти лишь одно – то, что она собирала против него улики. Недавние результаты работы Блаунта доказали, что таких улик было с избытком. С другой стороны, после исчерпывающего разбирательства с ее друзьями и пациентами Богана Блаунту недоставало только одного нужного факта, который говорил бы о попытках Бетти собрать компромат. Ни при ком из них она не упоминала о нем иначе, как о своем друге и враче. Вот и разберись теперь, думал Найджел, снова возвращаясь к началу. Условия и возможности для убийства Бетти были у любого обитателя Истерхем-Мэнор, и у всех у них нашлись самые разные мотивы, но ни у кого не было мотива по-настоящему серьезного, а преднамеренные убийства не совершаются при такой хрупкой мотивации. Целый час в компании с остывающим кофе и горьким ветром, трепавшим деревья за окном, он напрягал свои извилины и обшаривал содержимое памяти, пытаясь пролить новый свет на эту трагедию. Потом потянулся к телефону. Через четыре часа он сидел за уединенным столиком в ресторане «Poisson d'Or» [27 - Золотая рыбка (фр.)]. Ему в лицо смотрел доктор Боган, прилежно работая зубочисткой. Весь ленч они проговорили на нейтральные темы, и Найджелу не раз приходили на ум слова, которыми Джорджия оценила Богана, – особняк, характеризуемый своим дворецким. Какие мысли, какие тайны и беззакония скрывались за дверьми этой непроницаемой личности, в тех комнатах, которые хозяин дома велит дворецкому держать на замке? В Истерхеме Джорджия говорила еще что-то. Пытаясь вспомнить, Найджел спросил напрямую: – Чем вызвано то, что Эндрю Ресторик имеет на вас зуб? Врач положил зубочистку среди остатков своего шоколадного торта. – Возможно, зацикливание на своей сестре, как я уже однажды говорил. Возможно – любая другая антипатия, настолько же необоснованная. – Да, вроде я понял. Но такие антипатии обычно не толкают к тому, чтобы обвинить человека в убийстве. – Что вы говорите! Он хотел это сделать? – Разве вы не знаете? Длинные пальцы доктора Богана запутались в бороде. Он оценивающе посмотрел на Найджела, словно спорил сам с собой, какой вид лечения лучше прописать пациенту. – Это, наверное, та дурацкая выходка с сожженными бумагами? – Не только. – Найджел догадался, что Боган решил провести скрытое расследование. – Вы хотите сказать, что это он подлил цианистый калий себе в молоко? – Вы же сами так думаете. – А точно нет никаких улик? – Улики не относятся к делу. Неужели же вы считаете, что если бы он смог отравить свое же молоко, чтобы очернить вас, то вы бы не отлили немного обратно в кувшин? – Ну что вы, Стрэнджвейс, вы же знаете не хуже меня, что это грубо и беспринципно, – вдруг, сорвавшись чуть ли не на фальцет, закудахтал Боган. Он выглядел хозяином ситуации. Порок, подумал Найджел, цветущий, как комнатная герань. – Я не собираюсь устраивать с вами логические споры, доктор, – сказал он. – Девушка, ваша бывшая пациентка, убита. Были сделаны попытки обличить вас. Этими попытками добились только одного – вынудили полицию провести крайне придирчивое расследование ваших занятий. В результате их, насколько я знаю, ваша профессиональная репутация может погибнуть, а сами вы – получить длительный срок заключения. Но я не заинтересован в этом. Вопрос вот в чем – хотите ли вы быть повешенным. Если хотите, то, не сомневаюсь, идете правильным путем. Выражение светло-карих глаз доктора Богана стало отсутствующим. Это была единственная реакция, последовавшая за таким блицкригом [28 - Блицкриг – молниеносная война (нем.).]. – Вы слишком бесхитростны для знаменитого сыщика, – сказал он. – Но мне придется над вами посмеяться. Моя профессиональная репутация может позаботиться о себе сама. Хотя я вовсе не стремлюсь быть повешенным. Я понимаю, куда вы клоните, – если случаи с ядом и сожженными бумагами были попытками меня обличить, то это сделал убийца; если же нет, то убийцей получаюсь я? – В любом случае с этим придется разобраться, – ответил Найджел. – Ладно, если это вам чем-то поможет и если вы не нашли никаких свидетелей, то я уступлю и скажу, что это я отлил отравленное молоко из стакана в кувшин. – Так я и думал, – живо откликнулся Найджел. – Зачем? – Ваше кипучее воображение само вам ответит. – Потому что в тот момент вы потеряли голову. Вы подумали, что яд может быть еще одной попыткой обвинить вас, и решили создать путаницу, сделав вид, что отрава предназначалась не только одному Эндрю Ресторику. Еще – вы же явно сообразили тогда, что именно Эндрю отравил молоко. Доктор Боган кинул на Найджела загадочный взгляд: – Мои поздравления. Действительно, очень правдоподобно. Но я еще не сошел с ума. На самом же деле произошло то, что я, чисто под влиянием порыва, словно в наваждении, просто захотел посмотреть, как они будут себя вести. Это правда, но, если честно, я не надеюсь на ваше доверие. – Если уж мы играем в открытую, – сказал Найджел, к крайнему удивлению проходящего мимо официанта, – то это вы убили Элизабет Ресторик? – Если уж вокруг нет никаких свидетелей – ступай, человек, слушать не обязательно, – вернее, совершенно не заботясь об этом, могу смело сказать, что не я. – Тогда – Эндрю? Боган пожал плечами, напомнив о своих итальянских корнях: – Кто знает? Пуританин. Страдающий. Озлобленный, хотя с виду лощеный и скучающий. Не исключено. Но почему вы меня спрашиваете? – Мы пришли к выводу, что если убийца – не вы, то существует какой-то человек, который пытался обвинить вас. Нам кажется, что Эндрю очень подходит на роль этого сеятеля обличительных улик. – Нет-нет, так не пойдет. Поосторожней, молодой человек. Если Эндрю – предполагаемый сеятель, которым он, осмелюсь сказать, может быть, это еще не значит, что он убийца. Вполне логично, что он просто пользуется этим убийством, дабы прибавить мне хлопот. Он ненавидит меня. Бесспорно. Он хотел бы, чтобы убийцей оказался я. Но если немного углубиться в его характер, его можно простить за наветы на меня. – Говоря начистоту, вам с Эндрю не позавидуешь, – язвительно заметил Найджел, – даже невзирая на вашу великую неприязнь. Доктор Боган подцепил ложкой кусок сахара, помочил его в кофе и с удовольствием захрустел. Его белые зубы были в отличном состоянии. – Но, по-моему, вендетта тлеет только с одной стороны, – продолжал Найджел. – Я говорю о том, что его довольно буйные нападки в Мэнор вы оставляете без всякого внимания. – Я очень хорошо знаком с безответственным поведением невротиков, – отвечал врач, снова становясь солидным медиком. – Не сомневаюсь, – кивнул Найджел. – Но вы, разумеется, привыкли соблюдать предосторожности в таких случаях? – Не совсем понимаю вас. – Убийца Эндрю или нет, но он для вас – сильная опасность. Этого нельзя недооценивать. Он не унимается в своих усилиях повесить дело на вас – это дело или какие-то другие. Я в этом уверен. – У меня кровь стынет в жилах, сэр. – И по-моему, у него есть за душой еще что-то, о чем он не скажет, пока вся картина не прояснится. Во всяком случае, он частенько намекал нам на это. – Благодарю за участие, Стрэнджвейс, но полиция должна оградить меня от несчастий. Доктор Боган, благосклонно поблагодарив Найджела за ленч, поднялся, чтобы уйти. Нет, все прошло впустую, думал Найджел, наблюдая за сутулой фигурой доктора, пока тот пробирался к выходу, отражаясь в ресторанной плеяде зеркал. Больше всего его поразила не выдержка Богана во время разговора об убийстве, а его абсолютное спокойствие, с которым он принял намек Найджела на то, что полиция разбирается с его лечебной практикой. Только невинный человек или сверхискушенный негодяй могли удержаться от соблазна узнать побольше. Если блаунтовская дедукция хоть на что-то еще годится, они вышли на человека, использовавшего свою профессию как инструмент и прикрытие для самого мерзкого беззакония. Он и глазом не моргнул, узнав, что полиция занимается его делами. Найджел с ленивым сарказмом помахал рукой вслед удаляющемуся Богану. Через несколько минут он вошел в телефонную будку. Набрал номер, рассеянно обозревая улицу и думая, как мало изменился Лондон в войну – пока. – Алло. Я хочу поговорить с инспектором Блаунтом… Да, по делу Ресториков. Это Найджел Стрэнджвейс… О, привет, Блаунт. Это Стрэнджвейс. Я только что встречался за ленчем с доктором Боганом. Он сказал, что не совершал убийства… Да, ты это уже слышал и, не сомневайся, еще услышишь. Слушай, у меня идея… Найджел невольно понизил голос. Когда он кончил, с другого конца провода доносился протестующий писк. – Нет и нет, – говорил Блаунт. – Нет, нет и нет! Наверное, я не смогу. Будут неприятности. Они с меня шкуру спустят. – Другого выхода нет. Тебе придется его подстегнуть, что бы ни случилось. Никаких других… – Нет, – долдонил Блаунт. – Так не положено. Знать ничего не желаю! – Ладно, а что, если попробую я? – Тебе придется взять на себя всю ответственность. Я ничего об этом не знаю, ты меня понимаешь? – О'кей. Если что случится, я доложу. У тебя слежка во всех местах? Прекрасно. Сними ее оттуда, где он живет. Я сам им займусь. – Уж будь добр, – мрачно ответил Блаунт. – Пока. Найджел поспешил домой, чтобы разработать дальнейшую стратегию и сделать еще несколько звонков. И события будто сами стали ложиться под колеса этому замыслу: разве что результаты возникли слишком быстро – те, что он вряд ли ожидал и развитие которых не мог обуздать. На следующее утро приехавший к Найджелу на квартиру Эндрю Ресторик, получивший просьбу немедленно быть, увидел Найджела и Джорджию в мертвящем оцепенении. – Блаунт арестовал Вилла Дайкса, – безжизненно вымолвил Найджел. Лицо Эндрю застыло. – Дайкса? Что же тогда, ради всех святых, он изображал здесь той ночью? Я-то думал, что Дайке вне подозрений. – Понятия не имею. Блаунт – это адский бульдог. Никогда не знаешь, что творится у него в голове. – Это просто вы не знаете… – Я не могу поверить, что Дайке – убийца. Просто не могу. Но полиция никогда не арестовывает, если у нее не хватает оснований. Должно быть, Блаунт придерживает какие-то улики, о которых мы не знаем. Эндрю неуверенно провел пальцем по лежащей рядом с ним книге: – Слушайте. Он не в себе. Я бы оплатил любые расходы… на адвокатов, понимаете? Можно мне попасть к нему и?.. – Он уже вызвал своего, чтобы подготовиться к защите. Но не сомневаюсь, он был бы вам благодарен за финансовую поддержку. Я дам ему знать. Найджелу надо было любой ценой отговорить Эндрю от визитов к Виллу Дайксу, потому что романист, нисколько не томясь тюремной тоской, в тот момент спокойно царапал свой новый роман в соседней комнате этой квартиры. – Что ж, если я могу еще что-то сделать, – сказал Эндрю. – Вам пришлось начать прорабатывать версию Дайкса? – Конечно. Эндрю на мгновение смешался. – У меня есть идея. Если вы могли бы поехать на выходные в Истерхем, я заставлю Шарлотту позвать Эвнис и доктора Богана. Я уверен, там должна быть какая-то зацепка, которую пропустила полиция. Мы могли бы поехать и вместе, правда… Дайкса там не будет. Пока… Голос его с явной нерешительностью упал – то был контраст с всегдашней решительностью его поведения, но у Найджела тут же зародились свои соображения. Как раз кстати было бы услать их всех из Лондона, чтобы не опасаться, что им откроется правда о Вилле Дайксе. Более того, одно время он был убежден, что Эндрю знает больше, чем Найджел старался убедить себя, и проект Эндрю – собрать всех подозреваемых в Мэнор – был таков, словно он рассчитывал получить окончательные eclaircessement [29 - Разъяснения (фр.).]. В тот же вечер Эндрю позвонил ему и сказал, что организовал собрание. Найджел и без того собирался быть в это время в Мэнор. Джорджия отказалась, сославшись на занятость: действительно, кто, кроме нее, останется и присмотрит за Биллом Дайксом? Блаунт тоже считал, что за ним лучше присмотреть: люди в простых одеждах обязывают смотреть за домом. Вдобавок Блаунт известил полицмейстера Филипса о приеме в Истерхем, чтобы местная полиция приняла меры к наблюдению. Это все, что он мог сделать, пока сыщики не прочешут биографию Богана вдоль и поперек и пока на свет не выйдут дальнейшие улики, связанные с убийством. В пятницу вечером все собрались в Мэнор. Эндрю приехал на день раньше. Доктор Боган, задержавшийся в городе, прибыл после обеда. Сонливость, царящая в обществе в тот вечер, свела на нет обсуждение дела. Если бы Эндрю решил взорвать мину, ему пришлось бы ждать до следующего утра. А на следующее утро мина исправно взорвалась – и взрыв этот наделал намного больше разрушений, чем рассчитывал Найджел. Его разбудил стук в дверь, который зазвучал в унисон, хотя и причиняя меньший ущерб, с кузнечным грохотом в его собственной голове. Тем, который всегда был отцом и матерью любых головных болей. – Войдите, – простонал он. Это была горничная, что принесла чай. Он взглянул на часы – цифры и стрелки сразу поплыли по циферблату. Девять часов. Собравшись с силами, он захлопнул крышку. Это все ресторикские обычаи – заставлять гостей сидеть допоздна. Но кормить их снотворным – это уж слишком. Снотворное? Мысль пронзила его плывущее сознание. Он выпрыгнул из постели – это внезапное движение чуть не раскололо его голову на части. Горничная раздвинула портьеры. Вяло отметил, одеваясь, что за ночь нападал свежий снег. За завтраком все казались такими же мятыми, как и он сам. Но двоих не было. – А где Эндрю? И доктор Боган? – спросил он. – Еще не спускались, – ответила Шарлотта, проводя рукой по лбу. – Что, у всех голова болит? – прямо спросил Найджел. Хивард, Шарлотта и Эвнис Эйнсли кивнули. – Должно быть, съели что-то не то. В обед. Лучше спросите у повара, дорогой. – Но Боган не обедал здесь. Ресторик, ваш запасной ключ у вас? Мне кажется, лучше сходить и… – О господи! Только не снова. Не надо снова, пожалуйста. – Миссис Ресторик поднялась, качаясь, со своего конца стола. Ее голос звучал словно издалека и по-детски. – Ну, ну, дорогая, – сказал Хивард. – Что за пожар? Успокойся. Двое опоздали на завтрак, потому что… – Бетти в то утро опоздала на завтрак. – Глаза Шарлотты проводили их до выхода из комнаты. Она, кажется, и не замечала Эвнис Эйнсли, которая безуспешно сжимала ей руки и бормотала слова утешения. Поднявшись, Найджел заглянул через плечо Хиварда и увидел, что спальня Богана стояла абсолютно пустой. Было все так, будто не только сам Боган не ночевал здесь: не было и следа его одежды, вещей, чемоданчика. Как ветром сдуло. – По-моему, мы не ошиблись комнатой… – Конечно, не ошиблись, – сердито ответил Хивард. – Я просто ума не приложу… – Давайте к Эндрю, – сказал Найджел, сжимая зубы. Лучше сразу узнать самое худшее. Он просчитался страшно, непростительно! Хивард вставил свой ключ в следующую дверь. Комната Эндрю пуста не была: одежда, книги, ботинки, развороченная постель. Все, на первый взгляд, было на месте. Все, кроме самого Эндрю. Хивард глупо заглянул под кровать, в гардероб, даже приподнял подушку на полу, словно Эндрю мог спрятаться под ней. – Не к добру это. Нет их, – сказал Найджел. – Чепуха. Это… это какой-то абсурд. Мы… вы должны были спать. – Хорошо бы, если так. Они обыскали ванные комнаты, уборные – каждую комнату в доме. Но Боган и Эндрю, эта странная пара врагов, как сквозь землю провалились. Глава 19 Как ни крути, но той загадки не решить и черту.      Р. Бернс Потрясение словно по волшебству прочистило Найджелу мозги. Голова все еще ныла, но все остальные последствия от снотворного исчезли, словно горный туман. И все же не время было рассматривать это новое происшествие с точки зрения всего того, что уже происходило в Мэнор. Надо действовать. И в первую очередь надо выяснить, почему Робине, местный констебль, которому было поручено наблюдать за домом, не поднял тревоги. Это не заняло много времени. Найджел позвонил полицмейстеру Филипсу и рассказал, что произошло. Филипс уверял его, что в ту ночь Робине должен был быть на службе в доме. Он тотчас свяжется с Блаунтом и подъедет в Истерхем. Следующим Найджел допрашивал дворецкого, который сообщил ему, что Робине в последний вечер развлекался в холле для прислуги. Когда все слуги пошли спать, дворецкий оставил его там, зная, что ему надо стоять у лестницы всю ночь, иногда обходя сад, пока полицмейстер не снимет его с поста. Найджел тут же учинил осмотр пристроек и комнат слуг. Скоро они с Хивардом спустили пропавшего констебля с небес обратно на землю. Того нашли связанным в котельной, с кляпом во рту. Веревка, которой он был умело охвачен, по виду напоминала ту самую, на которой повесили Элизабет Ресторик. К тому же с виду он и казался вполне мертвым. Но когда коснулись его лица, чтобы вытащить кляп, оно оказалось теплым и влажным. Констебль Робине крепко спал! Испарения кокса всю ночь оберегали его спокойный сон, поэтому он не дергался и не нарушил своего уединения, даже когда редко приходящий смотритель заглянул поутру сменить воду в котлах. Найджел сильно встряхнул Робинса. Тот проснулся и зевнул, принимая забавный и недоверчивый вид, когда увидел, куда попал, потом застонал от боли в запястьях и лодыжках, с которых только что сняли веревки. Хивард убежал в дом, чтобы принести немного кофе. Найджел спросил Робинса, что случилось. Констебль был все еще слишком изумлен, его рука ощупывала голову. – Вырубили меня, – тупо сказал он. – Мне за это достанется. – Не волнуйтесь. Это не ваша вина, – сказал Найджел, осматривая синяк у него на голове. Кости вроде не сломаны. На него надели голубой мундир, с той же аккуратностью, с какой связали и унесли. Нападавший явно проявил большую заботу, поместив его именно в котельную, где доблестный страж не страдал бы от грустных ночных последствий. Ибо Робине признал, когда кофе привел его в сознание, что на него напали не здесь. В пять минут второго он вошел в дом после краткого обхода окрестностей. Он сидел у огня в холле для прислуги, когда его внимание привлек шум. Казалось, тот доносился из главного холла, и он пошел проверить. Он снял свой шлем. Это случилось как раз тогда, когда он проходил сквозь вращающуюся дверь из кухонного коридора в главный холл. Кто-то, видно, спрятался за дверью – кто-то, думал Найджел, кто специально начал шуметь, чтобы заманить констебля. Во всяком случае, как только Робине нажал кнопку фонарика, движение сбоку и немного сзади заставило его вскинуть руку для защиты. Но было поздно. Его сшибли с ног, и больше он ничего не помнит, пока не проснулся в котельной, увидев склонившихся над ним Найджела и Хиварда. – Вы не запомнили, как он выглядел? – Да, сэр. Впрочем, постойте. Этот доктор Боган пропал, вы сказали? Должно быть, это он ударил меня, сэр. Теперь я припоминаю. Когда я, защищаясь, выставил руку, то попал ему по бороде. Вот именно. Странно, как легко все можно, забыть. Передав констебля заботам Хиварда, Найджел выбежал на улицу. Как он и думал, сильный снегопад завалил все следы, но колею, оставшуюся от уехавшей машины, – не до конца. Быстро обогнув заднюю часть дома, он наткнулся на шофера Хиварда. Вместе они вошли в гараж. Машина Эндрю Ресторика исчезла. – Не понимаю… разве вы не слышали, как она уезжала сегодня ночью? – Нет, сэр. Я спал в доме и только что проснулся, когда хозяин стал переворачивать все комнаты вверх дном. – Какой номер у машины? Шофер дал номер и описание машины, которые Найджел передал по телефону дежурному сержанту в управление Филипса. Сам полицмейстер уже был на пути в Истерхем. Найджел вернулся в гараж. Он хотел развеять сомнения по поводу одной вещи. На констебля напал Боган. Боган и Эндрю исчезли. Они убежали вместе или же Боган убил Эндрю и где-то выбросил его тело. Если верно второе, то почему Боган не уехал в своей собственной машине? Посмотрев теперь на ее бензомер, Найджел убедился, что в баке осталась только пара галлонов [30 - Галлон – около 4,5 литра.]. А смена Робинса никак не кончалась. Найджел высказал мысль, что тому надо бы сесть на велосипед и проехать вдоль колеи ресторикской машины. Если Боган убил Эндрю и затащил его тело в машину, то наверняка выбросил его не так далеко отсюда. Но славный парень решил дожидаться приказов полицмейстера Филипса. Минут через пятнадцать появился и сам полицмейстер. Ни сильный холод, ни исчезновение двух подозреваемых особо не повредили его добродушию. Обдав Найджела морозным дыханием, он сказал: – Вот и снова встретились, сэр. До чего же чудное дело, как вы думаете? Инспектор Блаунт как будто чуть-чуть впал в детство, когда я ему звонил. – Вполне верю… – Он уже едет. Вот что, сэр, расскажите мне, что тут было, тогда и посмотрим, что можно сделать. Да вы и сами-то неважно выглядите. – Вам бы на мое место – лошадиная доза снотворного. – Ай-ай-ай. – Полицмейстер сочувственно процокал языком. Пока Найджел излагал ему последние новости, полицмейстер по мере их поступления раздавал приказы привезенным с собой людям, а сняв телефонную трубку, подрядил еще нескольких. Потом направился в приемную и, пока Найджел пытался собрать разбегающиеся мысли, с наслаждением потирал руки над огнем и говорил уютно: – Ну вот, мистер Стрэнджвейс, самое время ловить нашу птичку. Может, расскажете мне обо всем? Возьмем да и сами во всем разберемся, сделаем инспектору сюрприз. – Сюрприз получится, как от самого черта, а часам к шести он меня по земле раскатает. Понимаете, это мне пришла в голову блестящая идея – опять собрать всех подозреваемых вместе. Говоря начистоту, когда я объявил, что мистер Дайке арестован за убийство, я надеялся, что Эндрю Ресторик зашевелится. Я твердо верил, что он что-то скрывает по своим особым соображениям. Черт побери, вот уж не думал, что они провернут эту штуку с исчезновением в первую же ночь… – «Они»? Думаете, они действовали сообща? – Нет. Я сказал не подумав. В голове не укладывается… ладно, все равно факты налицо. Эндрю появился позавчера, мисс Эйнсли и я – вчера днем. Доктор Боган – после обеда. Обед был в 7.30. Если бы снотворное подсунули в обед, мы бы уснули гораздо скорее – после такой-то большой дозы, как мне кажется. Когда приехал Боган, миссис Ресторик предложила ему горячее питье. Мы все решили выпить по стакану грога. Так вот, пока отраву готовили, мы разбрелись. Хивард повел Богана в свою комнату, Эндрю вышел, чтобы поставить машину Богана в гараж, миссис Ресторик была на кухне – она сама готовила грог. Мисс Эйнсли и я оставались в гостиной. Через пару минут Хивард вернулся в гостиную, и почти сразу же – Эндрю; потом – Боган; потом – миссис Ресторик и дворецкий с подносом. – Вы хотите сказать, что любой мог подсыпать его? – Нет. Есть сложности. Миссис Ресторик уверяет, что в кухне не было никого, кроме нее и дворецкого, – все горничные ушли спать. И еще – что отрава была у нее все время под присмотром. Ну да, если она сделала это сама, то нам не расскажет, это уж точно. Если не она, то снотворное подлили после того, как поднос попал в комнату. И когда все уже было разлито по бокалам… Черт! Какой же я осел… я же забыл про сахар. Плавленый сахар! Его же можно было посыпать снотворным порошком. Но мы все ходили вокруг и разговаривали, и я ума не приложу, как это можно было сделать. – Они все разобрали себе сахар в питье? – Лично я не заметил, чтобы кто-нибудь не взял. Эндрю обнес всех по кругу. – Если улик больше не будет, то это – полный тупик. – И сомневаюсь, что они будут. После стакана молока для нашего Эндрю, если кто-то увидел бы, как леди или джентльмен посыпают сахар белым порошком, сразу же затрубил бы тревогу. Но вот в чем проблема – в компании, даже улучив момент, это было почти невозможно сделать. Тот, кто хотел быть точно уверенным, что за всю ночь никто из нас не проснется, не стал бы расхаживать с сонным порошком в надежде, что ему неожиданно представится возможность это сделать, правильно? – Даже если он – медик, – согласился полицмейстер. – Что снимает подозрения и с доктора Богана. Хотя именно Боган вырубил констебля Робинса, и Боган несомненно исчез. Ну и что? Поищем соучастника Богана – того, кто уже был в доме и у кого хватало времени для действий ради нашего усыпления. – Тогда, выходит, Эндрю Ресторик – он же тоже удрал. – Похоже на то. Это объяснило бы, почему они всю дорогу так друг друга ненавидели – чтобы создать впечатление, будто они – смертельные враги. И все говорит за то, что Эндрю перестарался. Ясно же было видно, что они ревностно старались оградить каждого от малейших подозрений в том, что они – сообщники. Полицмейстер Филипс почесал в голове: – Да, сэр. Может быть. Но в чем они были сообщниками? В убийстве мисс Ресторик? Зачем бы им понадобилось это делать? – Блаунт раскопал, что Боган, возможно, занимался кокаиновым вымогательством под прикрытием своей работы. Но мы пока не знаем, откуда он получал кокаин и кто был его оптовиком. Может, Эндрю с этим связан? И Элизабет это узнала? Эндрю провел за границей массу времени, это уже может что-то значить. – В этом что-то есть, вот что я думаю, сэр. Но зачем Богану и Эндрю Ресторику понадобилось удирать в такое время и куда? – Они знали, что за ними были хвосты, а в Лондоне опасно шустрить под носом у ребят из Скотленд-Ярда. А в этих местах скрыться попроще. Но вот другое уже совсем непонятно – зачем они удрали в такое время? Быть может, они могли отчего-то решить, что «арест» Вилла Дайкса им чем-то грозит. – А мне напрашивается мысль, что после этого ареста они должны были почувствовать себя гораздо спокойнее. – Да. Если они не догадались о моем плане. – Вот что, сэр, мне не мешало бы сходить и посмотреть, как мои ребята работают там, наверху. Я велел им учинить полный обыск комнаты Эндрю Ресторика. Полицейский ушел, и Найджел начал понимать, как неубедительна была эта его теория. Следующий час он провел, беседуя с обитателями дома. Шарлотта Ресторик вроде бы оправилась от пережитого потрясения, но все равно в ней угадывались смятение и взбудораженность от случившегося. Найджел старательно выспросил у нее все, что касалось поведения Эндрю за время его последнего появления в доме. Он был очень подавлен известием об аресте Дайкса, говорила она – конечно, как и все они, но по нему не было заметно, что он собирается что-то предпринять. Вместо этого почти весь первый день своего приезда он был в Истерхеме, где учил Джона стрелять из духового ружья, которое привез ему из Лондона. Шарлотта снова уверяла, что в тот горячий грог, приготовленный ею вечером, не могли подсыпать снотворное на кухне. Хивард Ресторик сообщил не больше ее, за исключением того, что его брат вчера был какой-то заведенный. Боган не сказал ему ничего особенного, когда Хивард вечером показывал ему его комнату. Первая зорька истины забрезжила для Найджела в словах мисс Эйнсли, хотя сначала он не придал им значения. Они рассуждали о Вилле Дайксе, сказала она Найджелу; она говорила, что так и знала, что он убийца – он просто дьявольски ревновал Элизабет – такие незаметные и скользкие человечки всегда бывают преступниками, вспомните Криппина [31 - Криппин – Холи Харви (1862—1910) – родившийся в Америке английский убийца. Он отравил жену в лондонском доме и уплыл в Канаду со своей бывшей секретаршей. Был пойман с помощью радиотелеграфа и повешен.]. И так далее. Не похоже, говорила она, что Эндрю слишком уж волновался. Но потом он все же сказал: «Дорогая Эвнис, зачем же так трещать? Если бы ты знала, что Дайкса хотят повесить, то хоть немного огорчилась бы». – Словно я и вправду хотела, чтобы бедного человечка повесили, – с обидой в голосе прибавила Эвнис. Как только позволили приличия, Найджел сразу избавился от Эвнис Эйнсли и вышел из дому на улицу. Шагая взад-вперед по заснеженной террасе, отключась от внешнего мира, он обдумывал эти новые известия. А они явственно указывали на то, что он все время чувствовал, – что Эндрю что-то узнал про убийство. Эндрю, судя по всему, знал, кто настоящий убийца, и это не был Дайке. Стало быть, продуманная Найджелом стратегия все же сработала. Но почему же Эндрю пропал? Напрашивался только один разумный ответ: после того как они все пошли спать, он обвинил кого-то в преступлении; тогда этот кто-то убил его и скрылся, утащив с собой и тело Эндрю. Но почему же исчез и Боган? Это просто. Это и школьнику понятно. Потому что Боган и есть этот кто-то, убийца. Да, но существует одно «но», здесь школьник уже ошибся бы. Сонный порошок сразу же опрокидывает всю версию. Даже если считать, что Боган насыпал его в грог, как ему это удалось? В ту минуту он только успел прибыть в дом, а у Эндрю не было времени замести следы. Нет. Нелогично. Эндрю мог намекнуть о том, что знает преступную тайну Богана, еще в Лондоне, возможно пригласив того скоротать выходной. Вам, мол, лучше ехать в Мэнор, а то я вас выдам. Шантажировать вас было весело, но игра окончена. Я не могу допустить, чтобы повесили невинного. Да, шантаж может объяснить двуличное поведение Эндрю. Что-то новое для Богана – самому стать жертвой шантажа. Он вполне мог принять решение об устранении Эндрю и привести приговор в исполнение. Хорошо. Значит, если он на правильном пути и Боган воспользовался ситуацией, чтобы всех усыпить снотворным, что из этого следует? Выходит, он старался не брать этот сахар сам (памятка: проверить, заметил ли кто-нибудь, чтобы он так делал). Он пошел в комнату Эндрю, убил его, пока тот спал, спустился вниз, чтобы устранить констебля и очистить себе дорогу до гаража, а потом – в Буэнос-Айрес, по пути закинув тело в славный здоровенный сугроб. «О'кей, о'кей, – думал Найджел, дернув поводья своего воображения. – Молодец! Но если Боган убил Эндрю, когда тот спал, почему же комната Эндрю в таком виде, будто там разминалась целая дюжина носорогов? Все просто, – ответил Найджел. – Боган перевернул комнату вверх дном, чтобы убедиться, что после Эндрю не осталось никаких чертовых письменных улик против него самого. Да, но что за чудачество! Рыть носом небеса и землю, чтобы только уничтожить все возможные улики своего первого убийства, и тогда сбежать, убедив их, что совершил второе. Но он и не хотел, чтобы мы так думали. Он стремился уверить нас, что они с Эндрю сбежали вместе и оба живые. Стало быть, это значит, что они были соучастниками первого убийства?» – Эй, зачем такие сложности! Найджел с такой злостью выплюнул этот вопрос, будто тот был обращен к самому дьяволу, и редко приходящий смотритель, проходя на этот раз около террасы, встал как вкопанный и спросил, что джентльмену угодно. – Да, мне угодно, – ответил Найджел. – Мне угодно ухватиться хотя бы за одну правильную нить. И еще мне угодно попросить позволения подумать. Но никто не дает мне этого сделать. Редко приходящий сочувственно покачал головой и направился дальше, полусогнувшись под своим свертком. В это время из-за угла крадучись показался Джон Ресторик со своим духовым ружьем. – Эй, мастер Джон! Это вы утащили мою лопату? Из котельной? Вы ее где-нибудь видели? – зычно крикнул смотритель. – Нет. Я не знаю, где она. Гляньте, как я собью этого дрозда! – Что за черт, – пробормотал тот. – Лопата была. И что тут творится… Засунули мистера Робинса за котел, лопату забрали. Не иначе их всех Гитлер попутал! Найджел с удовольствием посмотрел на удалявшуюся спину. Вот слова верующего человека. Однако с лопатой придется разобраться. Глава 20 Не вынесет земная твердь обоих нас, нет места Мне и моему смертельному врагу в единых Небесах!      Р. Саути – Ну, Стрэнджвейс, вот ты и сказал свое слово. Я же говорил, что теория дикой кошки еще сыграет свою роль, и я был прав. Двое подозреваемых исчезли, и больше сказать нечего. Блаунт находился в непреклоннейшем настроении. Глаза сурово поблескивали из-под стекол золоченого пенсне. – Я бы не торопился с выводом, что сказать совсем нечего. Мы вывели их на чистую воду. А еще вы их скоро найдете: в наши дни очень сложно убежать из страны. Как я понял, описания разосланы? – Угу. Только лишняя работа для меня. Теперь всю неделю нас будут заваливать донесениями со всех концов страны, что видели там человека с бородой. Я-то знаю. – Во всяком случае, – немного отвлечешься от войны. Разве не награда за твои мучения, а? – Бывают минуты, когда мне хочется, чтобы тебя отравили. Просто тихо убрали с дороги. – Ну, если так, то не надейся на мою помощь. Мне, наверное, не надо говорить вам, где искать тело Эндрю Ресторика. – Это что – признание? Я должен привести тебе стенографистку? – кисло поинтересовался Блаунт. Слегка поиграл своим золоченым карандашом. – Тело Эндрю Ресторика, ты сказал? – Да. Тело. – Уф-ф-ф! Ну и где же оно? – Зарыто в сугробе. – Да, это… э-э… полезные сведения. В каком сугробе? В твоих заключениях неувязка: ты забыл, что они здесь во множественном числе. – Не дерзи. Из котельной пропала лопата. Смотритель клянется, что работал ею вчера вечером. Местного констебля засунули в котельную. Как раз перед тем, как его вырубили, он нащупал бороду нападавшего. Возможна только одна версия. Боган убил Эндрю и взял лопату, значит, хотел закопать тело. Но земля сильно промерзла. Значит, что он не сможет выкопать настоящую могилу. Значит, что он взял лопату, чтобы выкопать в сугробе яму. Выпавший снег должен был скрыть все следы. – Может быть, ты прав, – отозвался Блаунт, немного смягчившись. – Но тело все равно непонятно где. – Придется вам подождать, пока не отыщется машина, в которой он уехал. Если в ней будет кровь, или волосы, или еще что-нибудь, то считайте, что Боган предал Эндрю земле не здесь. Твои ребята, что идут по следам от покрышек, подскажут тебе, в какую сторону он подался. – Я бы не удивился, найдя волосы Эндрю в машине, особенно – в его собственной, – заметил Блаунт. – Ну, не можешь же ты знать все! Я просто хотел помочь. Я же знаю, что я – всего лишь выпускник Оксфорда с кое-какими зачатками юмора. – Ладно, хватит. Может, ты тогда скажешь мне, зачем Боган убил Эндрю? – С удовольствием. Потому что предполагаемый арест Вилла Дайкса заставил Эндрю раскрыть карты перед Боганом. – Если у Эндрю действительно были какие-то проклятые улики против Богана и Эндрю хотел освободить Дайкса, ради какого дьявола он не передал их полиции? – Пока не знаю. Это меня гложет. Это, а еще – как Боган умудрился подсунуть сонный порошок нам в грог. Я спрашивал Эвнис и Ресториков, но ни один из них не замечал, чтобы на вечеринке кто-нибудь мудрил. Блаунт достал из кармана хитроумный аппарат и с его помощью стал сворачивать себе сигарету. Когда он зажег ее, удалив с языка несколько табачных крошек, то задал вопрос: – С сонным порошком не все просто. Ты меня убедил, что вы могли его получить только через грог. А единственное лицо, которое безнаказанно могло подсыпать его в грог или на сахар, – миссис Ресторик. – Ага, вот-вот! – Ну и что же? Ты мог бы построить на этом какую-нибудь версию. У Ресториков сорвалась их первая попытка убить Эндрю. Они использовали подвернувшийся случай, когда все снова собрались, и попробовали еще раз. Но надо как-то отвести подозрения. Поэтому они убили не только Эндрю, но и Богана, отнесли их трупы в машину – в эту ночь гараж случайно оказался заперт, после того как туда поставили машину Богана, и я не совсем понимаю, как он мог открыть его снова. Так о чем это я? Ах да, Хивард увозит их тела, роет для них обычную могилу, бросает машину и идет домой, пока миссис Ресторик устраивает погром в комнате Эндрю, как будто здесь происходила борьба. Разумеется, они с мужем уже вынесли и спрятали личные вещи Богана, чтобы создать впечатление, будто Боган исчез по собственной воле. Теперь Ресторики вступят во владение деньгами и Эндрю, и Элизабет. Найджел смотрел на Блаунта во все глаза. – Неужели, – сказал он наконец, – неужели ты решился немного потянуть из меня жилы? Инспектор Блаунт проявил чувство юмора. Вот так случай! Так-так-так. И, как ни странно, эта твоя несвоевременная любезность меня вдохновила. Ты увязал мои мысли в очень интересную цепочку. Направляясь в заднюю часть дома, Найджел увидел шофера, в своей профессиональной раскованной манере склонившегося над ресторикским «даймлером». Несколько вопросов, и вот что выяснилось: от гаража было три ключа. Один у шофера, и он клялся, что в последнюю ночь тот был у него в кармане; второй – во владении у мистера Ресторика; а третий обычно висел на крючке в доме, у задней двери. Найджел попросил показать этот ключ. Они пошли в дом. – Вот так номер, – растерялся шофер. – Его нету. – Мистер Эндрю не брал у вас вечером ключ, чтобы поставить в гараж машину Богана? – Нет, сэр. Найджел отыскал Хиварда и задал ему тот же вопрос. Ответ был тем же. Значит, Эндрю воспользовался третьим ключом. – Сколько у вас служит этот шофер? – А? Три года. Очень надежный малый. Дурного не скажу, – отвечал Хивард. Найджел не успел ответить из-за стука в дверь. В кабинет вошел Блаунт: – Я хочу вам кое-что сообщить, мистер Ресторик. Машина вашего брата только что найдена, ее бросили в трех милях отсюда, на Чичестерской дороге. Хивард наморщил складками брови. – Выходит, они никуда и не удрали, – сказал он. – Ни черта не понимаю в этой истории. – Машину загнали в сугроб. – Блаунт внимательно вгляделся в Хиварда. – Что? Загнали в… ее что, загнали туда специально? – Может быть. А может быть, и случайно. – Скорее всего, это Боган вел. Паршивый водитель. Вечно приходилось бегать за Хоуэлзом или Эндрю, чтобы отогнали ему машину в гараж или вывели из гаража. Да уж, там сложновато развернуться. Надо будет расширить двор. – Понятно. Так вот, машина находилась по пути в Чичестер, и мы осмотрели землю вокруг нее. Может, у нас теперь что-то даже и есть. – Она была… э-э… пустая, когда они ее нашли? – Да. К сожалению, никаких вещей, ничего. – Вы теперь в Чичестер? – Хивард, подергивая свой блестящий ус, в задумчивости уставился на Блаунта. – Подвезу, если надо. – Было бы очень мило с вашей стороны. Сидя на переднем сиденье «даймлера» рядом с Хивардом, который внимательно вел машину по занесенным снегом улицам, и под звяканье цепей на покрышках Найджел думал. К примеру, эта небольшая блаунтовская jeu d'esprit [32 - Умственная забава (фр.).] может вполне оказаться правильным растолкованием фактов. Машину Эндрю бросили всего в трех милях от дома. Хиварду пришлось бы лишь немного прогуляться, если это он… Украдкой посмотрев на прямую, словно деревянную фигуру рядом с собой, закутанную в темное твидовое пальто, Найджел попытался представить себе Хиварда с двумя трупами в машине, глубокой ночью и посреди снежной бури вцепившегося в руль. – Трудно, должно быть, ездить тут в темноте при современных ограничениях освещения, – мягко заметил он. – Да. Странно, если бы Боган не зарылся. Я вообще удивляюсь, как ему удавалось добираться до нас. Глаза Хиварда были прищурены, на лбу застыли горькие складки. Ну, подумал Найджел, это еще ни о чем не говорит. Возможно, это лишь последствия лошадиной дозы снотворного, или же он просто делает вид; к тому же он мог спокойно выпить немного снотворного после ночной прогулки с двумя трупами. – Почему он не нанял шофера? – спросил Найджел. – А, у него, наверное, есть. Но сюда он его не возил. Я думаю вот о чем, – продолжал Хивард, преодолевая пробуксовку колес, от которой у Найджела, казалось, желудок подкатывал к горлу. – Когда вы спросили меня про ключи от гаража, я сразу задумался. Как Боган открыл ночью гараж? – Судя по всему, третьим ключом. Тем, которым Эндрю запирал вечером. – Но в этом-то все и дело! Он бы не загнал машину в гараж и не вывел бы ее оттуда, живя у нас. Откуда же он мог знать, где хранится этот ключ? – Если он вправду планировал свой побег, то уж, конечно, позаботился об этом и выяснил заранее, – небрежно отвечал Найджел. Ключ вылетел у него из головы. Его внимание привлекло то, что Хивард почему-то только сейчас не справился с буксующими колесами, может, из-за невольного испуга после его вопроса о шофере? Но как мог встревожить Хиварда такой невинный вопрос – есть ли у Богана шофер? Совершенно фантастический, как пробегающие мимо очертания заснеженных ив, кристаллический узор гипотезы выстроился в голове. А если шофер Богана на самом деле и привез его сюда?.. А если Боган был главной жертвой в событиях прошедшей ночи и преступник использовал его шофера не совсем по назначению? Эндрю «угнал машину»; а вдруг Эндрю умыкнул и шофера тоже? И они с Хивардом – сообщники? Снова роли поменялись. Нет, это невозможно! Масса неувязок. Тогда самое поверхностное расследование обнаружило бы, что шофер приехал в Истерхем вместе со своим хозяином – а на каком месте тогда оказались бы Эндрю и Хивард? Они подъехали к повороту, где стоял автоинспектор, сигналя им снизить скорость. Далее виднелась машина, глубоко увязшая в снегу в придорожном кювете. Машина Эндрю Ресторика. Сержант и констебль у машины отдали Блаунту честь. – Кажется, тут все понятно, – сказал Блаунт после краткого ее осмотра. – Гляди, как сильно она зарылась в сугроб. Так можно въехать только с включенным мотором. Может, случайно, а может, и намеренно. А потом ее бросили. Но исчезнувший преступник, подумал Найджел, не стал бы этого делать намеренно – за несколько-то миль от ближайшей станции! Блаунт отдал распоряжение откопать ее. После этого машину отведут на буксире в Чичестер, где уже эксперты смогут поколдовать над ней. Все, кого смог подрядить Филипс, начали тыкать палками, шестами и лопатами в окрестные сугробы, расходясь неровным полукругом от севшей на мель машины в сторону ее пункта назначения. Если только водитель не сделал петлю в сторону, чтобы зарыть там тело, или не оттащил его подальше от дороги – а из-за темноты и спешки этого просто не могло быть, – им недолго оставалось искать. Хивард, безучастно глядя на брошенную машину, крутил свой ус. Он выглядел каким-то беспомощным, будто это его собственная машина увязла, а вокруг – никого. – Не волнуйтесь так, мистер Ресторик, – сказал Блаунт. – Это еще не конец. Могут быть и другие объяснения. Может быть, поедем дальше? В полицейском участке Блаунта ждали новости. Люди Филипса провели опрос на ближайших железнодорожных станциях. Никто подходящий под описание внешности Богана или Эндрю не был замечен садящимся в поезд в ранние утренние часы. Но только что был звонок из Скотленд-Ярда. Билетер на лондонском терминале этой линии подтвердил, что человек с внешностью доктора Богана прошел через турникет по прибытии пассажирского поезда в 5.20. Бородатый мужчина с желтоватым цветом лица, сутулый. Билетер обратил особое внимание на этого пассажира, потому что тот заплатил за билет ему, сказав, что у него нет времени купить билет в Чичестере. В том поезде было несколько пассажиров, и билетер, которому предъявили описание Эндрю Ресторика, был приведен к присяге, что такого среди них не было. Блаунт со значением посмотрел на Найджела, повернувшись к телефону. – Из этого ничего не следует, – сказал Найджел, больше от упрямства, чем из-за убеждения. – Эндрю мог сойти на другой станции. Может статься, он вообще не садился на поезд. Если они и соучастники, то ни за что не поехали бы в Лондон вместе. – Вариантов нет. Наша гипотеза единственно правильная. Боган убил Эндрю Ресторика. И теперь ему не уйти – на этот раз. Набрав номер Нью-Скотленд-Ярда, Блаунт отдал распоряжения. Розыск врача Дэниса Богана должен был быть ускорен. Каждый порт и аэропорт должен попасть под наблюдение. Теперь это было только вопросом времени… Однако проходил день за днем, минула неделя, но и следа живого Богана или мертвого Эндрю Ресторика не было. Они оба исчезли, будто впитались в снег, что надежно укутывал тот продуваемый всеми ветрами край. Глава 21 Любимая, наши сердца были слеплены так, Будто два близнеца из единого Счастья, Что живут, потрясенные им, как один.      Т. Мур Найджел придавал погоде большое значение. Впоследствии он признавался, что холод этих двух зимних месяцев начисто сковал его мозг, нарушив его нормальную работу. Даже когда ему в лицо полетели большие хлопья истины, это не произвело никакого впечатления на его оцепеневший рассудок. Но, как бы мало Найджел ни доверял ему, через десять дней после исчезновения Эндрю и Богана ему явилась разгадка дела Ресториков – когда полицмейстер Филипс, взглянув на небо с невесомой чародейской искушенностью сельского человека, заметил: «Скоро погода переменится, мистер Стрэнджвейс». Перед мысленным взором Найджела вспыхивали, проносясь, мириады образов. Их первый приезд в Истерхем. Игрушечный теремок Дауэр-Хаус, усыпанный снегом. Белоснежные волосы Клариссы Кэвендиш, гордо уложенные над сверкающим алмазными блестками лицом. Вот они с Биллом Дайксом прохаживаются в лоскутке березовой рощицы. Вот Эндрю лепит снеговика, а Эвнис Эйнсли пытается кокетничать. Джон Ресторик крадется сквозь сад со своим духовым ружьем. Хивард, что стоит у окна, уставившись на ровный и ужасающе белый пейзаж, оборачивается, протестующе морщась, на неверную ноту Присциллы у рояля. Шарлотта, в веллингтонах и с корзинкой на руке. Доктор Боган стряхивает с воротника снег, в последний раз входя в холл. «Навалило снегу, снег да снег кругом, снег да снег». Именно снег укрыл это расследование своим покрывалом, на каждом углу превратившись в сугробы. Это не просто снег, это «снег». За последнюю неделю, если они и не сделали ничего, то блаунтовское расследование хотя бы открыло великую порочность характера Дэниса Богана. Теперь развеялись сомнения, что целые годы Боган, с его гением, существовавшим, как сплав тончайшего коварства и авантюризма, использовал свое профессиональное положение как прикрытие для кокаиновых поставок и шантажа. Отдел по борьбе с наркотиками наконец вычислил и накрыл его оптовиков и источники их товара. Блаунт, допрашивая одного за другим всех из длинного списка пациентов Богана, раскрыл малейшие детали его работы. Наверное, самым опасным даром Богана был нюх на подходящих для дела жертв. Блестящая картина его терапии была гениальна – настолько блестяща, что его не могло затронуть ни одно подозрение. Но при всем этом интимные подробности, которые он выяснял в ходе лечения, часто использовались как материал для шантажа. Та женщина, которую описывала подруга Эвнис, была лишь одной из нескольких агентов, на которых Боган опирался при шантаже. Он выбирал своих жертв с большим умом. Это были люди, всегда сильно боящиеся разоблачения – как правило, молодые женщины, дочери богатых родителей. Но самой ужасной стороной деятельности Богана было его злодейское распутство. Его обычные гонорары за профессиональное лечение позволяли ему быть богатым человеком, не нуждающимся в незаконных связях на стороне. Следствие Блаунта с лихвой доказало очевидность того, что Боган подходит под описанного Эндрю человека, упоенного злом для своего личного блага. Он придавал значение не богатству и положению в обществе, а страшному наслаждению разрушением человеческого тела и души. За непроницаемым фасадом этой личины выдающихся заслуг и самодостаточности скрывался неуемный вкус к власти, гений, столь извращенный, что мог чувствовать этот вкус только в противоестественных условиях. «И вот, – думал Найджел, – мы и вернулись к Элизабет Ресторик – к обнаженному телу, висящему в пахнущей сандалом комнате, кружащим голову, к женщине, которая была страстной, взбалмошной, тщеславной, бесстыдной, но всегда щедрой и никогда не трусливой». Долгие разговоры его с мисс Кэвендиш слишком упростили все. Они укрепили его уверенность в том, что между Элизабет и Боганом может быть все, что угодно, кроме шантажа; доктор бы не стал шантажировать женщину, от репутации которой и так остались одни лохмотья и которая в жизни ничего не боялась. – Раз пришла оттепель, значит, нам осталось его недолго искать, – сказал полицмейстер. – Да. Но как странно! Ваши ребята целыми днями бродят вокруг. Должно быть, Боган нашел для тела какое-то необыкновенно простое место. Понятно, что он не стал бы тащить тело целые мили и там хоронить, а потом пускать машину в кювет рядом с Истерхемом, чтобы сбить нас со следа. – О да, сэр. Несомненно. У него не хватило бы на это времени. Констебля вырубили в час ночи. Повар, как вы помните, показал, что слышал, как машина выезжала из гаража без пятнадцати два. К тому повороту, где машина увязла в сугробе, он успел бы не раньше, чем в 1.50. Чичестер, ближайшая к этому месту железнодорожная станция, за семь миль оттуда, это заняло бы у него не менее двух часов – по глубокому-то снегу. 3.50. А поезд на Лондон уходил из Чичестера в 4.05. Значит, у него оставалось не более пятнадцати минут, чтобы закопать тело. Он даже не успел бы отнести его подальше от кратчайшего маршрута между Истерхемом и станцией. – Остается большой пробел во времени между нападением на констебля и выездом в машине Эндрю. – Мы учитывали это, сэр. В этом интервале он убил мистера Ресторика и обыскал его комнату – вы сами видели, как тщательно он это проделал. – Да. Все правильно. Снова между ними повисла долгая тишина. Они сидели в истерхемском пабе. Едва только пробило полседьмого, маленький частный бар опустел. Да, все очень даже резонно, рассуждал сам с собой Найджел. Но зачем Богану понадобилось так долго сидеть в Мэноре? Скорее всего, потому, что он не мог найти улики против себя в комнате Эндрю. Ясно, что Эндрю сказал ему о существовании этих улик, и тот не поверил, что Эндрю оставил их в каком-нибудь сейфе подальше отсюда, чтобы под страховаться, если с ним что-то случится. Но Эндрю и не подстраховывался. Ни в банке Эндрю, ни у его адвокатов, ни в его лондонской квартире ничего подобного не нашлось. Полиция считает, что Боган нашел и забрал эти улики из комнаты Эндрю. О'кей. Но если так, зачем же он подписался под убийством Эндрю, сбежав и утащив с собой тело? У него было несколько часов, чтобы обставить все как еще одно самоубийство. Полиция сказала, это потому, что у него нервы сдали. Боган был подлым созданием, но у него не сдавали нервы. Даже на ленче с Найджелом в лондонском ресторане, уклонившись от обиняков Найджела, что, мол, полиция расследует его занятия и что в любой момент могут вскрыться беззаконные вещи, которые творились за этой ширмой, – даже тогда он и бровью не повел. Все понятно: как и у всей прочей преступной породы, у него была безумная вера в безошибочность своих действий. Но это не меняло дела. Боган не из тех, у кого шалят нервы. Он не сбежал подальше после убийства Элизабет Ресторик; его маскировка была почти безупречной. Ну хорошо, а зачем же тогда он убил Эндрю? Явно не из-за того, что у Эндрю были улики насчет его наркоделишек и шантажа; полиция сама бы это откопала – рано или поздно. Нет, должно быть, потому, что Эндрю мог изобличить его в убийстве Элизабет Ресторик. А почему Эндрю так долго не выдавал его? Было ли это чем-то вроде игры в кошки-мышки? Месть? Месть! Вот-вот, уже теплее. Убей Боган Эндрю, только чтобы избавиться от того, кто знал за ним убийство Элизабет, и посчитай он, что это знание умрет вместе с Эндрю, то не сбежал бы. Но если же он знал, что игра по-любому окончена, и не сомневался, что это Эндрю схватил его за жабры, он бы обязательно исчез. Эта теория увязывалась и с тем, что Боган подождал приглашения в Истерхем, чтобы получить возможность и совершить убийство, и потом скрыться. В Лондоне, где все подозреваемые были под пристальным надзором, исчезнуть было бы гораздо сложнее. Но на пути все равно остается несколько очень здоровых камней. Как Боган подмешал сонный порошок в грог или в сахар? И еще: если убийство было только из мести и не было нужды обыскивать комнату Эндрю, оставляя после себя еще и эти улики, зачем Боган так медлил покидать дом? Вообще, почему комната Эндрю оказалась в таком разгроме? Борьба исключена, ведь Эндрю должен был быть усыплен снотворным, как и остальные. А если Богану из-за чего-то не удалось усыпить Эндрю и борьба была, почему горничная не слышала шума? Найджел взвыл. Полицмейстер участливо посмотрел на него поверх пивной кружки: – Неважно себя чувствуете, сэр? – Я чувствую себя как Лаокоон [33 - Лаокоон – троянский жрец, которого с двумя его сыновьями раздавили две огромных морских змеи в наказание за затопление Троей троянского коня. Упоминается в «Энеиде» Вергилия.], как какой-то цирковой трюкач, связавший себя семьюдесятью узлами и забывший, как надо освобождаться. Они поднялись, собравшись уходить. На деревенской улице Филипс снова заметил, что погода, похоже, меняется. Найджел не совсем честно отвечал, что и сам заметил какую-то перемену в этой словно навеки опустившейся на землю стылости, но в животе у него возбужденно кольнуло предчувствие грядущих свершений, то самое окрыляющее чувство поэтов, когда к ним идут новые строчки. Распрощавшись с полицмейстером, Найджел зашагал к Дауэр-Хаус, где после исчезновения Эндрю Ресторика собирался пожить. Когда обед был окончен, он уговорил Клариссу Кэвендиш снова вернуться к теме Элизабет и Эндрю. Они очень сдружились за ту неделю. Долгие беседы в прелестной гостиной мисс Кэвендиш сблизили их троих, потому что оказалось, что мисс Кэвендиш от всей души любила молодых Ресториков. На фоне их ущемленных душ и расшатанных нервов величаво выступала ее душевная скорбь. Она никогда не нарушала их привычки к уединению и не пользовалась их взаимной близостью. Они всегда оставались для нее «сонными детьми», знать не зная о любви Клариссы к их отцу. Но все их детство, и потом, когда они, уже взрослые, приезжали в Истерхем, она учила их – с материнским самозабвенным вдохновением, в котором блистала острая академическая грамотность. Сейчас, сидя в кресле с прямой спинкой и упокоив руки на трости из слоновой кости, она в который раз вернулась к своей любимой теме: – Бедная Бетти. Она посетила этот мир, опоздав лет на двести. В наше время, – старая леди с укоризной подняла палец, печально улыбнувшись, – в то время, которое я называю нашим, ее жизнестойкость сумели бы достойно оценить. Исторические книги свидетельствуют: мы были невозможными энтузиастами. Пусть даже и так, но мы не стеснялись своих чувств. Мы теряли разум от любви. Мы выплакивали горе до дна, и наша смерть была для нас достойным венцом. Когда мы пили, мы оканчивали день под столом, а не в исповедальне и не в аптеке. Бетти могла стать истинной царицей своего дома. Вы, конечно, слышали анекдот о герцогине Мальборо, – ее сверкающие черные глаза с капризной ревностью стрельнули в сторону Найджела, – как она говорила своему другу: «Сегодня герцог вернется домой и дважды осчастливит меня в своих ботфортах». Я полностью одобряю такое поведение – боюсь, оно не по зубам этим современным светским людям. Надеюсь также, что не окажусь слишком развязной, если скажу, что такая геройская порывистость отошла в прошлое. Мужчины, если пользоваться штампованными фразами, больше не мужчины. – Из-за этого Бетти и сошлась с Биллом Дайксом? – Метко мыслите, мой милый Найджел. Воспитание мистера Дайкса оставляет желать лучшего, но он, по крайней мере, не роняет достоинства того класса, из которого вышел. Я чувствую, он способен понравиться любой женщине, даже не изображая перед ней ни ангела, ни диктатора, ни свинью. Чем больше я думаю о Хиварде и Шарлотте, тем больше склоняюсь к мысли, что призвание нового мира – разрушить равновесие старого. Любой женщине может прийти в голову идея найти себе вместо мужа лишь постельного партнера, которым можно руководить, но это неестественно, и довольно скоро она это поймет. Вилл Дайке сумел бы одержать над Бетти верх – за это она и не променяла бы его на всех молодых людей, которые ведут себя как коврики. Я заявляю, что эта современная мода на безвольных телков тлетворна для самой женской сути. Бетти нужна была сильная личность. – Думаете, Эндрю тоже жил не в свое время? Кларисса печально смотрела на пляшущие языки огня. В глазах ее показались слезы. – Эндрю – это настоящая трагедия. У Бетти была хоть какая-то жизнь, пусть и похожая на бесплодное цветение. А Эндрю так и не начал жить. Вы можете сказать, что у него было все – внешность, деньги, свободное время, ум; но все равно, он был полностью бесплоден, крайне бесплоден. Я не преувеличиваю. С тех пор как это случилось с Бетти в Америке, его словно демоны преследовали. – Вы хотите сказать, что он не мог простить себе своей глупости – невнимания к сестре? – Это, и не только. Будьте любезны, вообразите тот шок после скандала с бедняжкой Бетти, который испытал юноша, никогда не сталкивавшийся с настоящим злом. Эндрю – а я должна признавать некоторые недостатки даже за своими любимцами – был заученным ослом. Вот почему я и считаю, что его идеи, а они были очень возвышенными, он получил по наследству, а не на основании жизненного опыта. Но даже это меркнет перед лицом их непостижимой целостности друг с другом. Я уже говорила вам, они были как близнецы. Вспоминаю, как в детстве, если Бетти снились кошмары, Эндрю прибегал к ней и утешал. Он говорил мне, что почему-то знает, когда ей снятся кошмары. Ее кошмары будили его, и он был так потрясен, будто те приснились ему самому. И вот тогда, когда Бетти переживала эту ужасную агонию жизни далеко отсюда, Эндрю, я не сомневаюсь, переносил это намного тяжелее, чем обычно полагается любящему брату. – А вы не думаете, что его безумие, в широком смысле этого слова, появилось из-за этого? – Безумие? – В ее тоне прозвучала былая свежесть. – Это слишком слабое слово. Безумие, как и другие качества, можно увидеть по глазам, а по предрассудкам – человека. Вы и сами, например, явившись сюда впервые, решили, что у меня расстройство психики. Точно? Найджел усмехнулся: – Как само Правосудие с весами, я отменяю свой суд. – Ага! Вы у нас, оказывается, хитрец! – воскликнула старая леди с обидчивым восхищением. – Нет. Речь идет не о безумии. То, что случилось с Бетти, легло на него как поругание его собственной невинности. Это та рана, от которой сердце не может оправиться. Не было у него и тех сил, которые позволяют превозмочь тривиальную сторону жизни. Вся его жизнь с этого дня, – голос Клариссы перешел на ломкий шепот, – стала покаянием в грехе, который, через Бетти, лег на его душу. Он лишь боролся со своей нетерпимостью к жизни. Найджел был странно возбужден, почти испуган той силой, которую вкладывал в слова этот хрупкий голос. Ее глаза сияли в блеске каминного пламени, как ягоды ежевики. Руки обнимали трость с игрушечной безмятежностью. – Вот помню, когда Бетти было десять лет… – снова начала она. Часом позже, лежа в кровати, Найджел закурил еще сигарету и сделал естественную попытку очистить голову от всех этих гипотез и неуверенности, которые разрослись вокруг смерти Элизабет Ресторик, словно терновая чаща, окружающая Спящую Красавицу. Постепенно они истаяли, их место заняла мешанина образов, и из их толпы с уверенностью дирижера выдвинулось вперед нечто, о чем в тот вечер рассказывала Кларисса Кэвендиш. Все встало по местам: каждый образ добавлял в общую симфонию свою верную ноту, подчиняясь ведущему и платя свою дань неизбежно выстраивающейся теме. Горящая сигарета обожгла его губы. Он рассеянно затушил ее и взял следующую. Это могла быть сигарета с марихуаной, после всего того, что он здесь видел… На следующее утро Найджел проснулся от журчания воды. Вода булькала в желобках, сбегая по карнизам и повсюду запевая свою протяжную песню. Полицмейстер Филипс был прав. Погода переменилась. Только успев позавтракать, Найджел направился, хлюпая по тающему снегу, в сторону Мэнор. Там он поговорил с Хивардом Ресториком, опросил его слуг, перекинулся словечком с Джоном и Присциллой и осмотрел театральный сундук. С наступлением дня он уже добрался до Лондона и двинулся в контору старшего инспектора Блаунта. – Судя по твоему лицу, ты ужасно доволен собой. Небось дело раскрыл? – Да. Так получилось, что я попал прямо в точку. Наедине сам с собой. Это просто пришло ко мне. Ночью. – Я сейчас ужасно занят, Стрэнджвейс… – Так и надо. Правда. Без шуток. Сегодня утром я поговорил с мальчиком Ресториком. У него все время был ключ к разгадке, а он и не знал об этом. Очень обстоятельно старший инспектор Блаунт разгреб посередине своего письменного стола свободное от бумаг место, протер пенсне, словно собираясь получше рассмотреть Найджела, и язвительно спросил: – И кого же мне арестовать? Найджел назвал имя. Блаунт всем своим добродушным видом старательно выражал недоумение. Его пенсне дрожало. – Эй, приятель, что за новости? Это невозможно. Мы же уже… Взгромоздившись на угол блаунтовского стола, Найджел заговорил. Глава 22 Схватить бы хоть раз мне его за бедро, И всласть накормить древний зуб на него.      У. Шекспир Когда на следующее утро Найджел с Биллом Дайксом и мисс Кэвендиш шли к Мэнор, они услышали звуки рояля вперемешку с журчанием воды – переливчатой песней талого снега. Музыкальная фраза, старательно сыгранная, вторая, потом – пауза. И фраза снова звенит – на этот раз безупречно. – Хивард дает Присцилле урок музыки, – откомментировала Кларисса. – Прекрасно играет, правда? – сказал Вилл Дайке. – Странно, ведь видно же, что такие вещи не для него. – Так никогда и не удостоите нас своими хорошими манерами? Дайке не ответил. Глядя на фасад Мэнор, его подобранную остроконечную крышу и снег на ней, спадающий целыми полосами, он проговорил: – Никогда не думал, что вернусь в этот дом. И надеюсь, что больше уж его не увижу. На нем лежит проклятие. Через несколько минут компания из Дауэр-Хаус сидела в гостиной, вместе с Ресториками и мисс Эйнсли. Урок Присциллы был прерван. Найджел обвел их взглядом, одного за другим. Пальцы Хиварда до сих пор играли гамму на ручке кресла. Шарлотта вернулась из сада и забыла снять свои веллингтоны – на них таял снег, капая на ковер. Эвнис довольно вызывающе рассматривала спину Найджела. Вилл Дайке теребил жилетную пуговицу. Только Кларисса Кэвендиш со своей утонченной, словно цветок камеи, алмазной головкой, казалась абсолютно спокойной. Найджел стал спиной к французским окнам, выходившим на террасу. – Так или иначе, – сказал он, – вам всем интересно узнать, что произошло в Мэнор. Поэтому я думаю, что будет только справедливо, если вы вместе послушаете мои разъяснения. Даже не знаю, с чего начать. Он умолк. Повисла напряженная тишина. – Лучше я сначала объясню, как я докопался до правды. Мне сказал Джон. Рука Шарлотты нечаянно взметнулась к губам, но она мгновенно ее отдернула. – Все хорошо, – успокоил ее Найджел. – Он не знает, что все это значит, да ему и незачем знать. Вчера утром я поговорил с ним. По причинам, к которым я еще подойду, я твердо знал, что он может сообщить мне нечто величайшей важности. Так он и сделал. Он сказал, что в ночь смерти Элизабет ее призрак приходил к нему в комнату. – Призрак? – недоверчиво переспросила мисс Кэвендиш. – Надеюсь, в таких-то вещах мы не будем играть в привидения! – Нет. Он решил, что это был ее призрак, потому что на следующее утро услышал о ее смерти, и потому что – обратите внимание – «ее лицо было бело, как снег». Это его собственные слова. Я хочу, чтобы вы все поняли. В такое время суток никогда не бывало, чтобы к Джону являлся кто-нибудь, кроме Элизабет из плоти и крови. Он не испугался. Она просто вошла в его комнату, очень печальная, нагнулась над его кроватью – он притворился спящим – и ушла. Сейчас мы скажем, что лучше бы мальчику было заговорить с ней. Я спросил его, почему он так не поступил. Не знаю, как объяснить получше, но у меня создалось впечатление, что ее появление его заворожило – знаете, как дети реагируют на психологический надлом во взрослых: они затаивают дыхание и замирают, как мыши. Поэтому он и притворился спящим. – Но почему же сын не сказал ничего полиции? Ничего не понимаю, – перебил Хивард. – Они спрашивали мальчика, не слышал ли он, чтобы кто-нибудь прошел в ту ночь мимо его двери. Вы же знаете, как дети все буквально воспринимают. Он не слышал, чтобы кто-нибудь прошел мимо его двери. Кстати, я хочу добавить, что о таком ночном появлении он обязательно умолчал бы. Я и сам не мечтал ни о чем подобном, но моя жена кое-что у них подслушала. Дети говорили с ней о привидениях. Присцилла откуда-то узнала о комнате Епископа и случае с Царапкой. Но у Джорджии было сильное чувство, что Джон, который крайне перевозбудился, ничего об этом не знал, что его мысли были заняты каким-то другим «привидением». И вот, как только мисс Кэвендиш на следующую ночь кое-что мне рассказала, мне удалось у него все выяснить. – Я что-то вам рассказала? – Черные глаза Клариссы выражали испуг. – Да. Мы говорили о привязанности между Эндрю и Бетти. Что они были словно близнецы. Вы сказали мне, что еще в детстве, когда Бетти снились кошмары, Эндрю мог проснуться и пойти в ее комнату, чтобы ее утешить. У Шарлотты вырвалось внезапное восклицание. – Вы хотите сказать, что эта агония Бетти, когда она умирала, передалась Эндрю? Он пошел и увидел ее – такой?.. – Но, черт возьми, дверь же была заперта, – упрямо вставил Хивард. – Да, дверь была заперта. Во всяком случае, в 11.30. Но Эндрю мимоходом заметил нам, и довольно неосторожно, что у него талант отпирать замки. Пожалуйста, миссис Ресторик. Ее глаза остро впились в лицо Найджела. – С тех пор мне это не давало покоя. Когда в то утро мы нашли Бетти, Эндрю был таким спокойным и деловитым. Он всеми руководил. Я была просто поражена, как у него так получается, он же просто души не чаял в своей сестре. Любой бы подумал невесть что… но, понятно, если он уже был в ее комнате ночью и видел… я боялась, – продолжила она неуверенно, – боялась, что это он ее… но теперь-то вы объяснили, почему он пошел в ее комнату. – Вы совсем недалеко от истины. Но не совсем истины. Вы могли уже давно понимать, что в том, как хорошо он владел ситуацией, было что-то странное, но… – Не совсем истины? – вскрикнула Шарлотта, ее глаза умоляюще остановились на его лице. – Выходит, что вы все еще думаете, что Эндрю мог?.. Найджел открыл рот для ответа, когда все вздрогнули от крика над головой и топота ног, сбегающих по ступенькам. – Папа! Папа! – надрывался Джон. – Иди скорее! Там кто-то в снеговике! – Проклятье! – выкрикнул Хивард. – Так вот куда его засунули. Какой же я болван! Прямо у меня под носом. Хивард уже был на улице, приказывая детям не выходить из дому. Эвнис Эйнсли трясущимися губами прошептала: – О боже! Бедный Эндрю! И я там была, когда он его лепил. Я больше не вынесу. Найджел, стоя в дверях, обернулся к ней: – В снеговике не Эндрю. Там доктор Боган… После полдника все снова собрались в гостиной. Полиция приходила и ушла, тело забрали. Лицо доктора-безбожника слепо таращилось из снеговика, выволоченная в грязи борода прикрывала обмотанную вокруг шеи веревку. – Да, – сказал Найджел, – Эндрю убил Богана. Мне бы и самому надо было догадаться, куда он его дел. Убийство было рассчитано, а мавзолей – выбран. Вот почему Эндрю привез Джону из Лондона духовое ружье. Снеговик стоял под окном детской. Джон захотел бы пострелять в птиц из этого окна. Птицы страшно изголодались, пока стояли морозы – а Эндрю хотел, чтобы ружье отпугивало их от того, что было в снеговике. Шарлотта Ресторик содрогнулась. Ее красивое лицо потемнело от ужаса. – Эндрю, – прошептала она. – Но зачем?.. – Эндрю замуровал Богана в снеговика, просто чтобы выиграть время. Он хотел выбраться из страны и все искусно подстроил, чтобы мы посчитали его убитым и сосредоточились на розысках Богана. – Когда вы узнали об этом? – спросил Вилл Дайке. – Это просачивалось в меня постепенно. Столько всего не увязывалось с гипотезой, что Боган убил Эндрю. Как Боган мог бы подмешать снотворное в грог? Почему комната Эндрю была в таком беспорядке? Конечно же Эндрю сделал это сам, чтобы мы подозревали Богана. Откуда Боган мог бы узнать о третьем ключе от гаража? О том, что висит рядом с задней Дверью? Вы, мистер Ресторик, говорили мне, что он был плохим водителем и всегда давал кому-то другому загонять его машину в ваш гараж и выводить ее оттуда, потому что там сложновато развернуться. Вчера утром я поговорил со слугами. И они, и шофер были абсолютно уверены, что Боган никогда не спрашивал об этом ключе. Как же он мог бы тогда отпереть гаражную дверь, если двумя другими ключами владели вы сами и ваш шофер? Еще одно. Зачем Богану понадобилось столько времени между устранением констебля и угоном машины?.. – Но Робине же сказал нам, что его ударил Боган, – возразил Хивард. – Нет, неправда! Он сказал, что наткнулся на бороду нападавшего. На ту самую – между прочим, – что пропала из вашего театрального сундука и в которой Эндрю изображал злого дяденьку в том самом скетче. Толстая, внушительная черная борода, которая легко подравнивается, делаясь похожей на богановскую. – Значит, Эндрю провел это время разрушая снеговика и выстраивая… выстраивая нового вокруг человека, которого он убил, – покачала головой Эвнис. – О, я не верю! Он не мог заставить себя сделать это. – У Эндрю были необычайно чувствительные и умелые руки. Для него это было не так сложно. Когда Боган приехал, снова пошел снег, и при некотором везении он мог скрыть те следы, которые Эндрю оставил вокруг снеговика. Задумал ли он заранее использовать снеговика, сказать не могу – духовое ружье Джона подсказывает, что да. Даже если бы свежевыпавший снег не пришел ему на помощь, все равно в той части лужайки было очень сильно натоптано. – Ума не приложу, как мы не заметили, что новый снеговик больше, чем старый, – сказала Шарлотта. – Ведь он же был больше, правда? – Снеговик был там слишком долго, он уже стал для всех старым знакомцем. Даже дети останавливались, чтобы с ним поиграть. А после снегопада ему и полагалось быть больше и неуклюжее. Теперь мы можем воссоздать картину действий Эндрю в ту ночь. Он уже подсыпал порошок в грог или сахар, значит, на первом этаже никто не мог проснуться и разбросать вещи у него в комнате. Он надевает бороду, аккуратно выключает констебля и тащит его в котельную, входит в комнату Богана, душит его во сне, складывает вещи Богана в свой чемодан, замуровывает тело в снеговика и уезжает. – А зачем он загнал машину в сугроб? – перебил Хивард. – Хороший водитель, Эндрю-то. Не может быть, чтобы он так мог. – А это было следующим тонким оттенком в картине, где Боган удирает из дому – Боган, который был плохим водителем. Ладно, в следующий раз мы услышали об этом беглеце на лондонском терминале. Он покупал билет. Так вот, скажите-ка мне, разве мог Боган так открыто привлечь к себе внимание? Но Эндрю мог. И вот, со своей фальшивой бородой, со своим бронзовым цветом лица, который на скудно освещенной станции мог сойти и за желтизну, изобразив сутулость, он мог легко повторить облик Богана, который потом и получила полиция при опросе билетера. Именно этот пункт с самого начала заставил меня задуматься: а вдруг кто-то прикинулся Боганом? Вилл Дайке нахмурился: – Значит, вы считаете, что мой мнимый арест заставил Эндрю зашевелиться? Но почему? Я не вижу тут никакой связи. Как это могло вынудить его избавиться от Богана? – А это очень важный момент. Видите ли, выходит, что, прежде чем Эндрю убил Богана, он узнал, что ваш арест был ненастоящим. – Но я же думал, что все зависит… – Если бы полиция вас арестовала, на следующее утро это было бы во всех газетах. Дело Ресториков уже обросло публичными толками, несмотря на войну. Ведь Эндрю обычно читал газеты? – Ну да, читал, – сказала Шарлотта. – В газетах ничего об этом не было. Значит, Дайкса не арестовали. Но Эндрю довел до конца свой план по убийству Богана. Стало быть, он не мог просто стремиться избавить невинного человека от кары. Дело в том, что все это время нас сбивала с толку теория о том, что у Эндрю есть улики, обличающие Богана в убийстве Элизабет. А на самом деле… У Шарлотты вырвался сдавленный стон, хриплый и невнятный, она отчаянно пыталась справиться с ним, справиться со своими руками и лицом. Наконец она не выдержала и проговорила то, о чем все думали про себя: – Пожалуйста, мистер Стрэнджвейс, я прошу вас, скорее снимите с нас эту тяжесть. Вы же хотите нам сказать, что все было совершенно по-другому. Да, это так? Что это у Богана были улики против Эндрю и поэтому ему пришлось погибнуть? Это Эндрю убил Бетти, да? Все замерли. Взгляды с ожиданием самого страшного были прикованы к нему, словно он пришел, чтобы сообщить, как прошла опасная операция над тем, кто был им дорог. Найджел смотрел сосредоточенно, не отрываясь, в глаза Шарлотте Ресторик. – Нет, – наконец сказал он. – Нет, миссис Ресторик. Эндрю не убивал Элизабет. Вилл Дайке прервал возникшее замешательство: – Что за ерунда? Вы хотите сказать, что убийства Богана и Бетти не связаны между собой? – Да. Они не связаны. Я напомню вам о том, что мне сказал Джон, – об Элизабет, которая приходила той ночью к нему в комнату. О ее бледности и ее печали. Она была бледна как смерть в лунном свете, сказал он. Я попросил его вспомнить хорошенько, но он продолжал настаивать. А мы-то видели ее с краской на лице. Разве вы забыли? Они глядели друг на друга, качая головой. – Тогда еще одна подсказка. Когда горничная покидала ее той ночью, Бетти смывала свой макияж и выглядела «взбудораженной». Это и последующие события подсказали нам, что она ждала у себя в комнате любовника; что она начала смывать макияж, только чтобы провести горничную. Но – вы еще не поняли? – если бы она ждала любовника, она бы ни за что не пошла посреди ночи в детскую, такая печальная, такая, будто… – Будто… – словно кто-то насильно вытягивал слова из самой глубины сердца Дайкса, – будто она прощалась с ними. – Прощалась с ними, – как эхо, повторил Найджел. – Да. Именно это она и делала. Это было последнее, что она сделала, перед тем как повесилась. Все молчали, ошеломленные. Наконец Хивард овладел даром речи: – Повесилась? Но вы сами говорили… все говорили, что… что это было убийство, обставленное как самоубийство. – Конечно, это придумано хитро. Но оставался единственный противник – правда. Самоубийство, обставленное как убийство. Даже Боган иногда говорил правду. Помните, как он сообщил нам, что Элизабет намекнула ему на самоубийство: «Дэнис, я думаю, ты всегда был бы рад поскорее избавиться от истеричной женщины»? – Не верю я, – заметила Кларисса, – что Бетти могла лишить себя жизни. Она бы никогда не струсила. – Она бы ни за что не сделала этого ради себя. Согласен. Но ставка была серьезнее. Дети. Вот она и зашла попрощаться с ними. Потому-то она и показалась горничной «взбудораженной». Это было больше чем возбуждение. Это было вдохновение человека, решившегося на подвиг человеколюбия. – Как? Человеколюбия? Я что-то не понимаю, – сказал Хивард. – То есть она пожертвовала собой ради детей? – Именно. Вспомните, разве до этого любовь хоть раз угасала в ней? Вряд ли мы теперь до конца воссоздадим все, что было, но вероятнее всего, что Боган держал ее в своей власти, частично – гипнозом, частично – управляя ею через ее зависимость от наркотиков. Что двигало Боганом, мы тоже никогда не узнаем. Может, он хотел сделать ее своей любовницей, может, это была его мерзкая тяга мучить людские души. В любом случае я полностью уверен, что решающий момент для нее наступил, когда он пригрозил ей втянуть Джона и Присциллу. Марихуана довольно ясно показывает, на что он был способен. – Но я не понимаю, – сказала Шарлотта. – Почему она раз и навсегда не освободилась от него, рассказав нам о детях? – Во-первых, потому, что она искренне верила, что находится под властью его гипноза. Во-вторых, потому, что никто не внял бы словам невротичной, взбалмошной наркоманки против уважаемого доктора. У нее не было против него никаких вещественных улик, вот в чем беда. Он бы сказал, что это плод ее болезненных иллюзий, попытайся она изобличить его. И самое главное – она смертельно боялась Богана. Она знала, что, даже если бы ей удалось подорвать доверие к нему своей семьи, он бы рано или поздно добрался до нее. – Теперь я все понимаю, – сказал Дайке. – Она хотела избавиться от Богана полностью, раз и навсегда. И тогда она убила себя таким способом, чтобы подозрения в убийстве пали на него. – Нет-нет. Это было не так. Вы слишком легко забыли о вещественных уликах. Нет, она повесилась и оставила посмертную записку, возлагая ответственность на Богана. Репутация Богана устояла бы против любых нападок пациентки-невротички, но она бы не выстояла против полицейского расследования самоубийства его пациентки. – Постойте, – сказал Хивард. – Так не пойдет. Там не было никакой посмертной записки. Мы ее не нашли. – Да. Ее уничтожил Эндрю – во всяком случае, он ее унес. Хивард вытаращился на него. – Ах, теперь-то я поняла, как это связано с привязанностью друг к другу бедных детей, – сказала Кларисса. – Да. Физическая агония, высочайшее психическое потрясение, пережитые Бетти во время самоубийства, передались Эндрю, как ночные кошмары в детстве. Он проснулся, пошел к ней в комнату, увидел, что дверь заперта, и, позвав ее, не получил ответа. Он поковырял в замке и вошел. Там было ее висящее тело и посмертная записка. Прочтя ее, он понял, что все его подозрения к Богану оправдались. Я и мисс Кэвендиш уже достаточно говорили о характере Эндрю. Я оставлю наши разговоры в стороне. Замечу только, что слова мисс Кэвендиш об Эндрю лишь подтвердили мою идею о том, что случившееся с Бетти в Америке искалечило его и все время сводило его с ума. Я считаю так: когда он нашел сестру мертвой и прочел ее посмертную записку, это воспламенило смертельную ненависть, которую он и так питал к Богану целые годы. – Неужели Боган и вправду был Инглманом – тем, кто сломал Бетти жизнь? – ахнула Шарлотта. – А также сломал жизнь Эндрю. Да. Он признался нам, что подозревает Богана. Он был так хитер, что и не пытался скрывать эти свои подозрения и неприязнь к Богану. Он даже подчеркивал свою ненависть, понимая, что все равно будет не в силах ее скрыть. Лично я убежден, что он узнал Богана сразу же, как только они встретились. Невозможно забыть того, с кем ты дрался; того, кто нанес тебе смертельную рану. Затея Эндрю с Царапкой и его участие в скетче были отчасти попытками узнать, во что Боган играл с Бетти, а отчасти – желанием просто потрепать нервы Богану. Потом, когда Бетти умерла, чувство справедливого отмщения и сложившиеся условия позволили ему отомстить Богану за те раны, которые тот нанес им обоим. – Так это Эндрю обставил ее смерть как убийство? – спросил Вилл Дайке. – Да. Он разыграл улики постороннего повешения. Он снял ее тело, а потом вздернул его на веревке обратно – так, чтобы мы, проверив веревку, решили, что ее убийца подтянул тело таким образом. Возможно, он кое-что изменил в обстановке – правильно, он же хотел сделать вид, будто это убийство, выданное преступником за самоубийство. Ну а самый блестящий и страшный штрих в этой картине он привнес, нанеся макияж на ее лицо. – Господи! – воскликнул Хивард. – Да. Все очень жестоко. Я заметил, что ее губы были накрашены очень небрежно. Даже Эндрю в такой момент слегка сдал; но в то время для меня это ничего не значило. Он закрыл дверь снаружи с помощью нитки и карандаша – еще одна красивая улика в том, что было совершено убийство, и ушел с посмертной запиской. После этого он затаился, но вовсе не бездействовал. Ясно, что это он под бросил сожженные бумаги в камин к Богану. Но полиция никак не арестовывала Богана. И тогда Боган, который был весьма пронырлив и догадался, что происходит и от кого исходит опасность, решил сам принять участие в происходившем. Он подбросил щетинку от одежной щетки Дайкса в комнату. Он хотел отвести от себя подозрения, но не осмеливался дать нам понять, что Эндрю плетет для него сеть, потому что это для него значило признаться в содеянном. После этого Эндрю выдвигает гипотезу о связи между Боганом и Элизабет, которая была очень близка к истине. Он скромненько подбрасывает нам мотив, с которым Боган мог ее убить. Но Боган до сих пор остается на свободе. Тогда Эндрю устраивает эту неуклюжую затею с отравленным молоком. Он думал, что мы воспримем это как попытку Богана заткнуть рот и ему. Но все пошло не так, как он задумал. Вместо этого внимание полиции привлекли мистер и миссис Ресторик. – Что? Вот, значит, как они?..– взбесился Хивард. – Дорогой, у них же не было выбора, – сказала Шарлотта. – Продолжайте, Найджел. – Теперь Боган опасается следующих действий Эндрю. Он отводит от себя удар, отлив часть отравленного молока обратно в кувшин. Эта закулисная дуэль была очень тяжелой, поверьте мне на слово, – Боган старался предусмотреть следующие ходы Эндрю, а тот кружил вокруг него, как дикий зверь, в поисках слабого места, и в то же время они оба скрывались от полиции. Я знаю, Эндрю наслаждался собой. Но он допустил ошибку. Он слишком перемудрил в попытках очернить Богана, и получилось, что он не успел выиграть. Скоро он начал понимать, что так и не дал нам в руки достаточно улик против Богана, а тут наступило время, когда нельзя было больше ничего сфабриковать. Конечно, неувязка была в том, что, будь Боган убийцей, он бы сумел сделать это врачебными приемами, намного более безопасными, чем те, в которых нас хотел уверить Эндрю. – Минутку, – сказал Дайке. – У себя дома вы рассказали мне и Эндрю, что полиция наседает на закулисную деятельность Богана – шантаж, наркотики и все в таком роде. Почему же Эндрю не выдал его тогда? Боган был уже на подходе, чтобы схлопотать долгий срок и обеспечить крушение всей своей карьеры, ведь так? – Да. Но Эндрю было этого мало. Он хотел убить гадину, а не прижать. Отчасти это диктовалось его личной ненавистью к тому, а отчасти – подлинным и, может быть, обоснованным страхом, что, оставь он Богана в живых, тот рано или поздно до него доберется – не только до него, но и до Джона с Присциллой. И вот, когда стало ясно, что Боган не будет арестован за убийство, Эндрю решает взять правосудие в свои руки. И вымышленный арест Дайкса только подстегнул его. Но как только Эндрю увидел, что в газетах об этом ничего нет, он, должно быть, понял, что это обман. Но он уже чересчур упоен мыслью о личной мести, об убийстве Богана своими руками, чтобы отступать. Как сказала мне Кларисса, Эндрю был словно одержимый демонами. Наступила долгая тишина, словно в палате выздоравливающих. Они все поправятся, думал Найджел, даже Вилл Дайке, а скорее всего, именно он, Вилл Дайке, в котором так сильно стремление к созиданию. Было слышно, как талый снег на крыше сползает и падает, убегая прочь звонкими ручьями. Стоя у французского окна, Найджел глядел наружу, уносясь от террасы взглядом в разбегающиеся просторы полей и рощ, где когда-то бродили двое неразлучных детей, пока мир не встал между ними. Он бессвязно мурлыкал себе под нос мотив «Эннискильнского [34 - Эннискильн – город на севере Ирландии.] драгуна»: А смех ее был словно солнце над морскою водой, Но между нами обрушился мир многотонной бедой. Что делать бедняге, если врагом обернулся весь мир, Словно от снега, не скрыться от взглядов ее семьи? Но в дерзости брови сведи, и исчезни в ночи, За славой военной верхом на удаче скачи. Словно продолжая его мысли, Вилл Дайкс прошептал: Знаете, а я как-то и рад, что это было не убийство. Что Бетти не убили. Я не знаю почему. А, нет, я знаю. Убить себя было делом добровольным, даже если бедная крошка почти спятила в тот момент. Но быть убитой вычеркнутой из жизни – нет, такой конец не для нее. Она была словно принцесса, выгнанная из своего дворца. Не то что я сам, из породы дворцовых людей. Впрочем, ладно, теперь уж взятки гладки. – Но не для Эндрю, – сказала Кларисса. – Что будет с Эндрю? – Этого мы не узнаем, – сказал Хивард с неожиданной теплотой. – Он им не по зубам. Старина Эндрю – парень с головой. – Ладно, так уж и быть, доложу вам, что он сбежал. Он выиграл массу времени, пока полиция искала Богана. А после того, как он пошатался по свету, ему захочется выбраться из страны, даже невзирая на военное время. Но мы о нем еще услышим. Он не из тех, кто позволит другому быть удостоенным подозрений в убийстве Богана. Разумеется, так оно и вышло. Через несколько дней Блаунт получил от Эндрю письмо с испанским почтовым штемпелем, в котором было полное описание самоубийства Бетти и убийства Богана. Найджел прилежно воссоздал ход событий, и даже старший инспектор с ними согласился. – Мы оба в самом начале допустили грубую ошибку, – сказал он. – В конце-то концов, на теле же не было никаких следов насилия, кроме следа от веревки на шее. Мы не должны были дать ему так легко сбить нас с мысли о самоубийстве. Найджел оторвался от последнего абзаца письма Эндрю и рассеянно кивнул. Затем перечел его вслух: «Просто не верится, как сильно тяготеет месть к театральности. Допускаю, что все это и пошло, и буднично, но что я могу поделать – я чувствую колоссальное удовлетворение, что этот дьявол со своим ледяным сердцем и своим «снегом» кончил в снеговике, хотя и признаю, что засунул его туда просто для дела, а не из любви к театральным эффектам… Прощайте все. Мне не стоит «отдаваться в руки правосудия», я изберу стоящий конец вместо печальной никчемности жизни. Когда вы это прочтете, я уже должен буду попасть в Германию – я знаю несколько способов, как это сделать. Там я нанесу столько вреда, сколько смогу, пока они не найдут меня. У меня есть мои друзья, и нам предстоит сделать это общее дело плечом к плечу. Салют». Послесловие Под псевдонимом Николас Блейк британский поэт-лауреат [35 - Поэт-лауреат – британский придворный поэт, награжденный лавровым венком.] Сесил Дей-Льюис (1904—1972) опубликовал двадцать детективных романов. Его главный герой, утонченный интеллектуал Найджел Стрэнджвейс, обучившийся в Оксфорде многим наукам, но не получивший профессии, обладает поразительной способностью, необходимой каждому сыщику-любителю: случайно или благодаря своим обширным знакомствам он всякий раз оказывается в том месте и в той среде, где должно совершиться преступление. Стрэнджвейс отлично сработался с инспектором Блаунтом – грубоватым, практичным шотландцем, следователем Скотленд-Ярда; они питают друг к другу взаимное уважение и составляют идеальный тандем для расследования преступлений. Романы Николаса Блейка полны литературных аллюзий на творчество Шекспира и других классиков британской поэзии; особой любовью автора пользуются Ките, Уильям Блейк (Сесил Дей-Льюис недаром выбрал себе многообещающий псевдоним), Артур Хью Клаф и Альфред Эдуард Хаусман. Ранние, более тяжеловесно написанные романы Николаса Блейка изобилуют игрой слов и лирическими отступлениями, в них часто используются темы классической и елизаветинской литературы. В одном из первых его произведений «Бренна земная плоть» («Thou Shell of Death»), действие которого разворачивается холодным Рождеством в сельском доме, даже модернизирована известная сложная литературная интрига. Автор предлагает здесь свою версию прославленной пьесы Сирила Турнёра «Трагедия мстителя» («The Revenger's Tragedy»), написанной в 1607 г. Бывший воздушный ас Первой мировой войны, истерзанный кошмарами воспоминаний и болезнями, совершает самоубийство, обставляя его как убийство, которое можно инкриминировать его врагам из давнего ирландского прошлого, а в ходе романа враги сами гибнут. Интрига, нередко осложненная умножающимися преступлениями и убийствами, инсценирующими самоубийство, постепенно уходит вглубь сквозь пласты прошлого, открывая наконец изначальные пороки семьи и смертельную вражду близких людей. В романах, опубликованных с 1935-го по 1968 год, сюжеты, основанные на защите одного родственника другим ради семьи, постепенно вытесняются темой уничтожения одного родственника другим из ревности. В лучших романах – «Дело мерзкого снеговика» («The Case of Abominable Snowman»), где действие происходит в сельском доме, «Минута на убийство» («Minute for Murder»), где оно разворачивается в конце Второй мировой войны в вымышленном правительственном учреждении под названием Министерство поддержания боевого духа, и «Решающая улика» («End of Chapter»), где сценой действия служит издательство, – каждый убийца представляет собой сложную, трагическую личность, которая разрывается между защитой и местью или не может сделать выбор между активной жизнью и спокойной смертью. В романах Николаса Блейка уделяется пристальное внимание течению лет. Найджел Стрэнджвейс стареет, меняется, а приметы времени, вроде замечаний о фильмах братьев Маркс, полностью соответствуют датам действия каждого романа. В романах, посвященных 30-м годам, возможные психологические мотивы поведения героев сводятся скорее к «природным», физиологическим, импульсам, немногочисленные персонажи пролетарского происхождения открыто отвергают скучные условности современного мещанского общества и отличаются поразительной честностью. С годами Найджел Стрэнджвейс начинает охотнее склоняться к более глубоким психологическим интерпретациям, а художники-бунтари из рабочего класса оказываются не столь идеальными, хоть и никогда не опускаются до преступления. Роман «Шепот во тьме» («The Whisper in the Gloom») уносит читателя в 50-е годы, и в центре сюжета оказываются переговоры между русскими и британцами с целью расстроить смертоносные планы бесчестного главы картелей, зарабатывающего миллионы на «холодной войне». Этот роман, подобно некоторым другим, можно скорее назвать приключенческим, чем детективным. В иных, например в «Минуте на убийство» или «Голове коммивояжера» («Head of a Traveller»), где события тоже происходят в сельском доме, принадлежащем одолеваемому творческим кризисом поэту, возникает ряд более сложных загадок и разгадок. Порой персонажи Николаса Блейка стереотипны, как, например, американский ученый в романе «Утро после смерти» («Morning after Death»); нередко же их ординарность ограничивается лишь внешним видом, и персонажи вырастают в более сложную личность, в частности в тонких поэтов, упрямых интеллектуалов, обиженных родственников, сексуальных прогрессивных женщин. Может быть, самое интересное в детективах британского поэта – широкий круг многогранных действующих лиц, которые предстают перед нами в проницательных оценках Найджела Стрэнджвейса. notes Примечания 1 Вполголоса (лат.). (Здесь и далее примеч. перев.). 2 Веллингтоны – высокие сапоги. 3 Роскошным таинством (лат.). 4 Георг III (1738—1820) – английский король с 1760 года. 5 Так Кларисса называет кларет – красное вино. 6 Хэпплвайт Джордж – столяр, создавший в начале XVIII века особый стиль английской кабинетной мебели, отличавшейся легкостью, изысканностью и изяществом линий. 7 Клавикорды – старинный клавишный инструмент. 8 Женский колледж в Кембридже. 9 Факелы (фр.). 10 Парча (фр.). 11 Ангостура – используемый в качестве тоника и жаропонижающего настой из горькой коры, которая раньше служила благовонием. 12 Индустриальный город на Одере в Западной Польше. 13 Харли-стрит – улица в центральном Лондоне, связанная с именитыми врачами и хирургами. 14 CID – Criminal Investigation Department – Управление уголовного розыска Скотленд-Ярда. 15 Хогарт Уильям (1697—1764) – английский живописец, график и теоретик искусства, мастер сатирического бытового жанра, разоблачающего пороки аристократии. 16 Рудольф Валентино (1895—1926) – американский киноактер, создавший на экране тип так называемого «латинского любовника», рокового соблазнителя женщин. 17 Хлам (фр.). 18 Помещик, землевладелец (шотл.). 19 Оскорбление величества (фр.). 20 Старомодна (фр.). 21 От шотл. bairn – ребенок, дитя. 22 Тайнсайд – индустриальная местность на берегах реки Тайн в Англии. 23 Та непорочная, оскверненная грехом чистота внутри нас (лат.). 24 Предмет отвращения (фр.). 25 Университет Джона Хопкинса – медицинский университет. 26 Добросовестные, настоящие (лат.). 27 Золотая рыбка (фр.) 28 Блицкриг – молниеносная война (нем.). 29 Разъяснения (фр.). 30 Галлон – около 4,5 литра. 31 Криппин – Холи Харви (1862—1910) – родившийся в Америке английский убийца. Он отравил жену в лондонском доме и уплыл в Канаду со своей бывшей секретаршей. Был пойман с помощью радиотелеграфа и повешен. 32 Умственная забава (фр.). 33 Лаокоон – троянский жрец, которого с двумя его сыновьями раздавили две огромных морских змеи в наказание за затопление Троей троянского коня. Упоминается в «Энеиде» Вергилия. 34 Эннискильн – город на севере Ирландии. 35 Поэт-лауреат – британский придворный поэт, награжденный лавровым венком.