Абвер против СМЕРШа. Убить Сталина! Николай Куликов Русский диверсант абвера #2 Новый боевик от автора бестселлера «Русский диверсант абвера». Завершение сверхсекретной операции «Sprung des Tigers» («Прыжок тигра»), которая должна изменить ход Второй Мировой войны. Немецкий агент, прошедший выучку у легендарного Скорцени, против оперативников СМЕРШа и НКВД. Он заброшен в советский тыл со спецзаданием, которое обязан выполнить любой ценой. Его абвергруппе доверена ключевая роль в покушении на Сталина. По его следу идут лучшие «волкодавы» Абакумова и Берии. Его обложили, как волка, засадами и патрулями, его явки провалены, а «парши» (смершевское прозвище немецких агентов-парашютистов) ликвидированы военными чекистами. Серьезно раненный, теряя сознание от потери крови, он держится на ногах лишь благодаря мощнейшему стимулятору фенамину, которым немцы снабжали своих десантников и диверсантов. Но бешеный волк, загнанный до потери инстинкта самосохранения, особенно опасен… Николай Куликов АБВЕР ПРОТИВ СМЕРША УБИТЬ СТАЛИНА! ГЛАВА 1 Яковлев Александр Николаевич, агент Крот 8 октября 1944 г. г. Смоленск. Спиридонов привел меня к одноэтажному длинному деревянному жилому бараку — по соседству таких стояло несколько. Дождь усилился, и на дворе никого не было: только у сараев-дровяников, расположенных метрах в сорока-пятидесяти, какой-то мужик в тельняшке колол дрова. «Что это он, под дождем, — подумал я удивленно, — другого времени не нашел?» — Здравия желаем, товарищи офицеры! Резко обернувшись, я сжал рукоятку пистолета в кармане шинели. Но опасность нам не грозила — это дровосек, после того, как гаркнул свое приветствие, бросил на траву топор и вытянулся по стойке «смирно», пожирая нас с Михаилом глазами преданного пса. — Не обращай внимания! — сказал Михаил. — Ничего особенного, местный дурачок. Вроде бы контуженный на фронте, так я слышал… — И первым вошел внутрь барака. — Дверь не закрывай, здесь темно! Мы оказались в длинном темном коридоре, по бокам которого с обеих сторон угадывались через равные промежутки двери. Спиридонов уверенно подошел к одной из них, пошарил рукой поверх косяка и вынул короткую узкую дощечку, из-под которой извлек ключ. Потом он быстро открыл большой навесной замок и отворил дверь в комнату: по тому, как Михаил уверенно держался и ориентировался, я понял, что раньше он здесь бывал и, скорее всего, неоднократно. — Кто здесь? — Из соседней комнаты, что напротив, выглянула пожилая маленькая и сухонькая женщина в теплой кофте и шерстяном платке, накинутом на плечи. Она вышла в коридор и, подойдя к нам ближе и подслеповато щурясь, повторила вопрос: — Граждане, вы к кому? — Тетя Маша, да я это — Михаил! — откликнулся Спиридонов. — Приехал на пару дней в командировку! Со мной приятель, герой-фронтовик — прибыли только что, даже сестру не успел предупредить! — Ах, Мишенька! — Старушка всплеснула руками, подходя к нему ближе. — А я, дура старая, сразу тебя не признала. Сестра твоя на работе, в магазине — может, внучку послать, предупредить о твоем приезде? — Не надо, тетя Маша! К вечеру она с работы вернется, а мы здесь — будет для нее приятный сюрприз! Я пока тут сам с приятелем похозяйничаю: дровишек наколем и все такое! — Да вам с дороги и отдохнуть надо — не буду мешать… С этими словами женщина направилась к себе: на пороге ее комнаты я успел заметить двух девочек примерно десяти и пяти-шести лет. «Внучки, наверное», — мелькнула мысль. Потом мы зашли в комнату так называемой «сестры». Сразу за дверью была крохотная кухня: в углу кирпичная, побеленная снаружи печь с двумя конфорками. Слева от двери рукомойник, справа у окна стол и две некрашеных табуретки. Около печи аккуратно сложенная вязанка дров и небольшой шкафчик для посуды, подвешенный на стену, — вот и все, что я увидел в этом помещении. На противоположной от входа стене, за занавеской, была вторая дверь: я прошел туда вслед за Михаилом и увидел небольшую чистенькую комнату-спальню. Из мебели тут стояла аккуратно застеленная металлическая кровать с панцирной сеткой, старый платяной шкаф в углу и невысокое трюмо напротив кровати. Окон не было, и Спиридонов ненадолго включил свет, окинув обстановку внимательным взглядом. Потом мы вернулись на кухню: я повесил свою плащ-палатку, а за ней и фуражку на вешалку у входа. Печь не топилась, в помещении было довольно прохладно, и снимать шинель я не стал — только расстегнулся. Ремень с кобурой и портупеей положил на подоконник, а сам сел на табуретку к столу у окна. Напротив расположился Михаил: он даже шинель не расстегнул, а кепку небрежно бросил перед собой на стол. С полминуты мы сидели молча, переводя дух с дороги. Первым заговорил Спиридонов: — Ну вот мы и «дома». — При этом он злобно скривился и сплюнул в сторону печки. Я, конечно, понял его горькую иронию: у нас не только не было своего дома — и Родину мы, похоже, потеряли безвозвратно… — Но бог от меня, видно, еще не отвернулся, — Спиридонов суеверно перекрестился, — если послал тебя прошлой ночью. Если бы не ты, зачем мне с утра пораньше навещать радиста? Пошел бы, как обычно, прямо на работу — там бы меня и «взяли», нутром чую! — Верно чуешь! Я уже тебе говорил, «Смерш» всех «перетрясет» — с кем был связан и даже просто общался твой напарник. На тебя они «выйдут» очень быстро — можешь не сомневаться. — Да я и не сомневаюсь. Естественно, говорили мы очень тихо, придвинув табуретки ближе друг к другу: деревянные стены барака слишком тонки и ненадежны… Михаил закурил, потом пристально на меня взглянул и высказал мысль, которая мне тоже приходила в голову: — Похоже, мы с тобой теперь одной веревочкой повязаны. — Очень может быть, но окончательное решение не за нами. Как со связью? Этот вопрос беспокоил меня больше всего: без связи мне здесь вообще нечего делать. Добраться до линии фронта и попытаться перейти на «ту сторону» я могу и в одиночку: никакие смоленские резиденты вроде Спиридонова мне для этого не нужны. — Я же сказал, Николай, связь будет! В «аварийной» обстановке предусмотрен выход в эфир на запасной частоте и по новым позывным, два раза в сутки — в три ночи и в четырнадцать ровно. Сейчас около одиннадцати, ждать осталось недолго. — Рация далеко? — Рядом, в надежном тайнике — его еще немцы соорудили, незадолго до отступления. Предусмотрительными оказались, сволочи! Меня не удивил нелицеприятный отзыв Михаила о наших теперешних «хозяевах». Есть замечательная фраза: «Победителей не судят!» Что было бы с тем же Сталиным, сумей армии Деникина захватить Москву в девятнадцатом и подавить большевистский мятеж? Висел бы на фонарном столбе в одном ряду со своими соратниками. То же в отношении немцев — раз они проигрывают войну, то автоматически превращаются из победителей в «фашистских сволочей» — даже для таких, как Спиридонов, которые совсем недавно готовы были пятки им лизать… — А что за «сестра» у тебя здесь проживает? — спросил я. — Надеждой ее зовут. Имя наверняка вымышленное: лет ей примерно тридцать или тридцать с небольшим: ничего бабенка, аппетитная… — Как я погляжу, у тебя все бабы аппетитные, — прервал я Спиридонова, — может, по случаю, ты и к ней клинья подбивал? — Что ты! С ней лучше не связываться — такая человека на тот свет отправит и не поморщится! Я ее еще по Пскову знаю: уже тогда про эту Надежду всякое говорили — вроде она у немцев на особом счету и все такое… В общем, ты меня понял — лучше от нее держаться подальше. Знаю точно, что она из донских или кубанских казачек: коммунистов-комиссаров ненавидит люто — у казаков с ними свои счеты… — Как вы поддерживали связь? — снова прервал я Михаила. — Общие дела у вас были? — Да никаких дел не было! Появлялся у нее один-два раза в квартал… Забирал посылки: питание для рации, иногда деньги — вот и все! Соседям она представила меня как двоюродного брата из района. — Понятно. Еще вопросик: в бараке днем, кроме соседки и этих двух девчонок-малолеток, — есть еще кто-нибудь? — Надежда говорила, больше никого. Этот полудурок контуженый болтается — вот и все. Остальные на работе: бабы да подростки — мужиков-то на войну забрали… Я отчасти удовлетворил свое, отнюдь не праздное любопытство, но и «дядю Мишу» весьма интересовал один вопросик: — Ты ночью помянул: забросили вас пару дней назад. Про задание не спрашиваю — не ребенок, но, ежели начистоту: заброска твоя кратковременная — ведь так?! Выполнил задание — и назад! Я прав? Спиридонов говорил с какой-то заискивающей интонацией, заглядывая мне в глаза, словно пытаясь прочитать нужный ему ответ. — Допустим, ты прав! Что дальше? — теперь я вопросительно посмотрел на Михаила, хотя прекрасно понял, к чему он клонит. — Уходить мне отсюда надо — иначе все, хана! Если тебе скоро возвращаться к немцам, свяжись с ними и сообщи, чтоб и я с тобой! — Послушай, Михаил, не будем торопить события: немцы не дураки и должны понимать, в каком ты положении, — мое, кстати, ничем не лучше. Когда выйдешь в эфир, передай о своих чрезвычайных обстоятельствах, плюс мое сообщение — этого вполне достаточно, поверь. А дальше все будет зависеть от полученного ответа — поэтому наберемся терпения и подождем. Спиридонов молча подошел к печке и переложил в сторону сложенные около нее небольшой поленницей аккуратно наколотые чурки. Из деревянного пола в том месте, где лежали дрова, он вынул тщательно подогнанный кусок половицы и извлек из образовавшейся ниши жестяную коробку размером с внушительный том солидной энциклопедии. — Кроме хозяйки, квартира известна только мне, — Михаил выложил коробку на стол. — На случай провала здесь спрятан запасной комплект документов и деньги — так что обузой я тебе не буду! «Предусмотрительно, — подумал я, следя за его манипуляциями, — немцы очень основательно внедрили эту компанию: недаром агенты больше года продержались в русском тылу, а это большая редкость. Я, пожалуй, не припомню другой группы, которая бы сумела уцелеть и активно действовать такой же срок». — Дай-ка взглянуть! — обратился я к Спиридонову. Михаил подвинул мне коробку, потом закрыл нишу в полу и уложил дрова на место. Я в это время просмотрел поддельные паспорта и другие документы: их было два комплекта — на Михаила и, по-видимому, на его напарника-радиста. В таких вещах я знал толк и сразу отметил высокое качество подделок: паспорта, трудовые книжки, различные справки — об эвакуации, о медицинском освидетельствовании и еще целая стопка — все было с положенными отметками, печатями, штампами и записями. Особое внимание обратил на паспорта: похоже, они были подлинными, но только принадлежали когда-то другим лицам — теперь в одном из них красовалась фотокарточка Михаила. Отметки о прописке, даты выдачи, срок действия — все было в полном порядке. — Неплохо сработано: теперь ты Машков Михаил Иванович — с чем тебя и поздравляю! — вернул я бумаги Михаилу. — Второй комплект на твоего напарника, теперь уже бывшего, надо уничтожить — прямо сейчас! — Понимаю, не маленький… Спиридонов (теперь уже Машков) начал разжигать печь: ловко настругал лучинки из сухого полена, и через две-три минуты в топке ярко запылал огонь. Когда пламя разгорелось, он бросил в печку вместе с бумагами напарника свой старый паспорт и еще кучу каких-то бумаг и справок, которые достал из внутреннего кармана шинели. — Все, нет больше кладовщика ОРСа Спиридонова! — Михаил удовлетворенно потер руки, разложив по карманам свои новые документы и, между прочим, три пачки сторублевых советских купюр, которые также находились в коробке. Пустую жестянку он небрежно бросил в угол. Вскоре от топившейся печки в кухне потеплело, и мы сняли шинели. — Перекусить бы тоже не мешало! — сказал «дядя Миша» и достал из бокового кармана пиджака банку рыбных консервов, из другого — кусок черного хлеба, завернутый в газету. «Предусмотрительный… Хотя нет, ни о каких чрезвычайных ситуациях он не думал — просто решил позавтракать у себя на работе», — подумал я, в свою очередь доставая из вещмешка банку тушенки, хлеб и кусок сала в целлофановой упаковке. Глядя на выложенные на стол продукты, я негромко заметил: — Это все! Если задержимся, придется отоваривать на продпункте мой офицерский продовольственный аттестат — что очень нежелательно. Не хочу «светиться» именно здесь, в Смоленске. — Со жратвой проблем не будет, Надежда не даст умереть с голоду — как-никак, заведующая в продмаге. — Надеюсь, ее помощь не потребуется, долго здесь мы не засидимся. — Да уж… Надо отсюда двигать подальше и побыстрее! Мы не спеша поели, напились горячего крепкого чая: воду вскипятили на печке, а заварка у меня была. Михаил закурил, и мы поговорили о каких-то пустяках — надо было коротать время до радиосеанса. В разведке длинный язык до добра не доводит, и обычно агенты весьма скудно делятся друг с другом информацией о себе. Но люди есть люди: что-то ненароком «проскальзывает» в разговорах, о чем-то рассказываем вполне осознанно — особенно, когда между напарниками складываются доверительные отношения. Мы с Михаилом особенно не откровенничали: даже ночью, в пьяном состоянии, он почти ничего не сказал о своем агентурном прошлом. Однако во фразе о «сестре» упомянул, что знает Надежду еще по Пскову, — это раз. Еще запомнились его слова: «Не подчиняюсь никакому абверу!» — это два. Я слышал о так называемом «Предприятии Цеппелин», напрямую подчиненном Главному управлению имперской безопасности в Берлине, а также знал, что в Пскове до недавнего времени находился его так называемый северный филиал. Отсюда сделал вполне логичный вывод, что «дядя Миша» — выпускник разведшколы этого самого «Цеппелина». Между прочим, агентов там готовили весьма основательно: курс обучения разведчиков «дальнего тыла» длился до полугода и больше… — Бывал в Смоленске раньше? — полюбопытствовал Михаил. — Не приходилось. И сейчас не должен был здесь оказаться — обстоятельства вынудили. А ты, помнится, упомянул, что в Смоленске уже больше года, — получается, внедрился в период немецкой оккупации. Так? — Так и было. Вначале меня поселили в местечке Красный Бор, неподалеку от Смоленска — в июле сорок третьего. — Тогда там располагался филиал Смоленской диверсионной школы абвера, — сделал я небольшое уточнение. — В общем… Да. Откуда знаешь, бывал там? — Бывать — не бывал, но слышал. Михаил посмотрел на меня с уважением: — Похоже, человек ты осведомленный, не какая-нибудь мелкая сошка. — Он глянул на часы. — До сеанса связи полтора часа. Не возражаешь, если я вздремну? — Давай… Михаил вышел в соседнюю комнату, и я услышал, как заскрипела сетка металлической кровати, куда он улегся, не раздеваясь. Что касается моей осведомленности, то о структуре и деятельности абвера я немало узнал в период службы в так называемом штабе «Валли». Этот орган состоял из трех отделов, которым подчинялись все абверкоманды и абвергруппы на советско-германском фронте: разведывательные, диверсионные и контрразведывательные. Некоторое время я был прикомандирован к особой команде 1Г при разведотделе «Валли-1». Она занималась обеспечением агентов, забрасываемых в советский тыл, фиктивными документами и была укомплектована немецкими специалистами-граверами, а также знатоками делопроизводства в советских учреждениях и Красной Армии — в том числе из военнопленных. Основной задачей команды был сбор, изучение и изготовление различных советских документов, наград, штампов и печатей воинских частей и предприятий. Бланки трудноисполнимых документов — таких, как паспорта или партбилеты, а также ордена присылали из Берлина. Из разведывательного отдела меня вскоре перевели в диверсионный — «Валли-2». А в августе сорок третьего я получил отпуск, по возвращении из которого вскоре был заброшен в дальний советский тыл… Хлопнула дверь в коридоре, и я непроизвольно потянулся к пистолету: он лежал около меня — только руку протяни. Но, прислушавшись, отчетливо различил детские голоса: «Те самые девочки из комнаты напротив». Дети на некоторое время затеяли шумную возню в коридоре, потом раздался голос тети Маши, которая их отчитала и выгнала играть на улицу. После этого я некоторое время наблюдал за ними в окно: дождь на время прекратился, и девочки устроили возле сараев игру в прятки. Когда дождь полил снова, дети убежали домой — во дворе я больше никого не видел. Хотя нет, около половины второго, когда я уже собирался будить Михаила, мимо окна прошли двое мужчин. В первые секунды, как только они показались, я не на шутку встревожился и снова потянулся за своим «ТТ», но потом успокоился: один из них был тем самым дурачком в тельняшке, который при нашем появлении колол дрова. Сейчас он был в расстегнутой поношенной солдатской шинели без погон и в старой пилотке; рядом с ним шагал невысокий и невзрачный мужичок средних лет, без шапки и на костылях, одноногий инвалид. Вскоре они скрылись за углом соседнего барака, а я прошел в комнату — будить напарника. Он спал на боку, скинув сапоги и укрывшись шинелью, причем правую руку держал под подушкой, куда наверняка сунул пистолет. «Нервишки у тебя не так уж плохи, как мне показалось вначале, — заснул, как невинное дитя». Я потряс Михаила за плечо, и он почти сразу проснулся, как-то резко вздрогнув и уставившись на меня в момент пробуждения с явным испугом в глазах. Потом его взгляд принял осмысленное выражение — Михаил меня узнал и с облегчением шумно выдохнул, прежде чем встать. «Впрочем, — отметил я, — крепкими твои нервы тоже не назовешь…» — Одевайся и пошли — тут недалеко! — негромко сказал он, застегивая шинель на все пуговицы. На вешалке у выхода висел черный клеенчатый плащ-дождевик, принадлежащий, видимо, хозяйке, — сейчас он очень кстати пришелся Михаилу, который накинул его поверх шинели. Я тоже облачился в армейскую плащ-палатку, и мы вышли под дождь, который никак не хотел успокаиваться. В данной ситуации это было нам на руку: меньше прохожих и прочего народу на улицах. А нам не нужны были лишние любопытные взгляды… Приложение 1.1 АНАЛИТИЧЕСКАЯ ИНФОРМАЦИЯ Из аналитической записки начальнику ГУКР «Смерш»: «…Весной 1941 года всем армейским группировкам немецких вооруженных сил приданы по одной разведывательной, диверсионной и контрразведывательной абверкоманде (далее — АК), а армиям — подчиненные этим командам абвергруппы (далее — АГ). Эти подразделения и подчиненные им разведывательные и диверсионные школы абвера являются основными органами разведки и контрразведки на всем протяжении Восточного фронта. Отдел „Валли-1“ руководит разведывательными АК и АГ — им присвоены номера от 101 и выше; отдел „Валли-2“ — диверсионно-подрывными АК и АГ (номера от 201); отдел „Валли-3“ — контрразведывательными АК и АГ (номера от 301). Все три отдела входят в состав штаба „Валли“ (полевая почта № 57219). Помимо упомянутых выше формирований штабу „Валли“ напрямую подчиняются Варшавская разведшкола, разведшколы в местечке Нидерзее (Восточная Пруссия) и ее филиал в г. Арисе. …Обычно в подчинении каждой АК находятся от трех до восьми АГ. …Количество таких абвергрупп достигло к началу 1944 г. ста тридцати…» Подпись:      Начальник отдела ГУКР «Смерш» НКО полковник Барышников Приложение 1.2 ОПЕРАТИВНАЯ ИНФОРМАЦИЯ «О деятельности контрразведывательных органов противника на оккупированной территории Ленинградской области» Докладная записка (выдержки). …В функции 304-й контрразведывательной абверкоманды входит выявление и локализация деятельности разведывательных и партизанских групп и отрядов, а также агентуры органов советской разведки и контрразведки на оккупированной территории Ленинградской области. …В оперативном и административном отношении АК-304 подчинена штабу контрразведки «Валли-3». …На местах абверкоманда и ее группы в оперативном отношении взаимодействуют с контрразведывательной службой отдела 1Ц штаба группы армий «Север», отделами 1Ц 16-й и 18-й немецких армий. …Дислокация штаба АК-304 — г. Псков.      Начальник управления НКГБ СССР по Ленинградской области      Комиссар государственной безопасности 3 ранга (Курбаткин) ГЛАВА 2 По следу немецких агентов 8 октября 1944 г. г. Смоленск. — Черт знает что! Как в басне Крылова «Лебедь, рак и щука» — каждый тянет в свою сторону, а в результате выходит полнейшее дерьмо и свинство!! — подполковник Горобец даже побагровел от возмущения, обращаясь к Миронову. Примерно полчаса назад они прибыли в отдел контрразведки с места происшествия по улице Солнечной — там при попытке задержания немецкого агента погибли двое сотрудников госбезопасности. Враг подорвал себя вместе с офицерами-чекистами гранатой, в результате и сам скончался от полученных ранений. Горобец возбужденно ходил по кабинету, заложив руки за спину: только что на повышенных тонах он разговаривал по телефону с начальником областного управления НКГБ полковником Циннадзе, после чего почти с отвращением бросил на рычаги трубку. Майор сидел на своем обычном месте — на стуле у стены, рядом с дверью, которое всегда занимал, находясь в кабинете начальника отдела. Миронов редко видел шефа в таком гневном состоянии и благоразумно молчал, справедливо полагая, что любые комментарии только «подольют масла в огонь». Да и комментировать тут было нечего: коллеги из госбезопасности, по меткому выражению Горобца, «испортили им всю обедню»! — Мы этого Черепанова только взяли в оперативную разработку, начали выяснять его связи, возможные каналы получения информации — и на тебе! Наши «друзья» гэбэшники тут как тут: ату его! Лови, хватай!! — подполковник все никак не мог успокоиться и продолжал мерить кабинет энергичными шагами. События, связанные с сегодняшней неудачной попыткой ареста, имели предысторию, которая выглядела следующим образом. …Дело о «неуловимом» радиопередатчике с позывными ВОГ, длительное время выходящем в эфир из различных районов Смоленской области, вели не только военные контрразведчики из «Смерша» — им активно занимались сотрудники областного управления госбезопасности. Обе спецслужбы пришли к сходным выводам, а именно: данный передатчик, через определенное время меняя позывные и рабочую частоту, активно действует около года. К сожалению, перехваченные радиограммы долгое время не поддавались дешифровке, но недавно часть из них была расшифрована криптографами из Главного управления контрразведки в Москве. На основании анализа текстов чекисты сделали вывод, что ядро вражеской группы находится непосредственно в Смоленске, откуда ведутся наблюдения за железнодорожными перевозками. Поскольку выход в эфир пеленговался станциями слежения в различных районах области, был сделан вполне логичный вывод: здесь не обошлось без автотранспорта. Во время войны все автомобили на территории Советского Союза (за очень редкими исключениями) являлись государственными, поэтому в Смоленске и области, а также в прилегающих районах соседних областей стали скрупулезно проверять многочисленные автобазы, автохозяйства и транспортные цеха предприятий. Оперативники госбезопасности и «Смерша», обмениваясь полученной информацией, проделали воистину титанический труд: проанализировали маршруты движения сотен легковых и грузовых автомобилей применительно к месту и времени выхода в эфир разыскиваемого радиопередатчика. Причем проверку проводили очень осторожно, не привлекая внимания, — чтобы не спугнуть немецких агентов. Шаг за шагом отсеивая все лишнее, вышли на грузовой «ЗИС-5», принадлежащий автобазе ОРСа железной дороги, — это произошло две недели назад. Сотрудники НКГБ, на «полшага» опередив смершевцев, первыми установили наблюдение за Виктором Черепановым — водителем подозрительного грузовика. Буквально два дня назад Черепанов оказался в поле зрения и военных контрразведчиков, которые собирались «взять его под колпак»: установить «плотное» наблюдение с целью выявления всех связей и источников информации… — Люди Цинцадзе уже две недели «вели» водителя «ЗИСа», а нам ни слова, ни полслова! — возмущался Горобец. — Какое тут, к черту, оперативное взаимодействие! — Конкуренции испугались, — вставил слово Миронов, — решили самолично все проделать, дабы лавры ни с кем не делить! — Именно! Этой ночью, получив данные об очередном выходе в эфир передатчика «ВОГ» и связав этот факт с командировкой Черепанова, они решили по возвращении в Смоленск немедленно его «брать». — Вы ведь послали в район группу капитана Земцова… — Вот-вот, хотели уточнить на месте кое-какие детали, но за нас ребятки из госбезопасности все решили и «уточнили» — да так, что на весь город было слышно! Последнюю фразу подполковник произнес по-прежнему эмоционально, но уже без гнева — чувствовалось, он начал немного отходить и успокаиваться. Когда Горобец сел за письменный стол, то заговорил в своей обычной спокойной манере: — Конечно, погибших жалко. Однако убежден: с арестом они поспешили. Надо было сначала установить контакты, выявить всю цепочку… — Тем не менее не будем, как говорится, «вешать всех собак» на коллег из госбезопасности, — после непродолжительной паузы продолжил Горобец. — Цинцадзе сообщил мне кое-какие любопытные детали, например: водитель Черепанов общался в гараже ОРСа с неким Спиридоновым — тамошним кладовщиком. Конечно, не только с ним — круг общения Черепанова был достаточно широк, и всех его знакомых сейчас проверяют и допрашивают. Но что интересно: именно Спиридонов не вышел сегодня утром на работу, и дома его тоже нет, исчез. А как раз к нему больше всего вопросов: есть кое-какие странности и «белые пятна» в его биографии. Кроме того, в Смоленске Черепанов и Спиридонов появились в одно время, еще в период немецкой оккупации — очень возможно, что это неслучайно! — Внедрять агентов среди местного населения перед отступлением — излюбленный прием абвера. — Вот именно! Но это все лирика — есть моменты куда поинтереснее! Цинцадзе мне сообщил, что они провели обыск в доме у Спиридонова и ничего интересного в общем-то не обнаружили. Зато когда оперативники стали опрашивать соседей, выяснился любопытный факт: накануне ночью у исчезнувшего кладовщика был гость. — Личность установили? — Пока нет. Однако появился он у дома Спиридонова еще вчера утром, и соседи его хорошо рассмотрели — особенно одна женщина, что живет напротив. А теперь послушай приметы неизвестного: одет в форму офицера Красной Армии… Тут подполковник зачитал прямо из ученической тетради, лежащий перед ним на столе, приметы ночного «гостя»: ему их сообщил по телефону начальник областного управления НКГБ. По ходу чтения он многозначительно поглядывал на майора, и в конце концов тот хлопнул себя по лбу: — «Седьмой»?! — По всем приметам — он, голубчик! Вот такая занятная философия у нас вырисовывается! Подполковник энергично встал со стула, поднялся и Миронов: как старый служака, он интуитивно понял — сейчас последует очередной приказ. Майор не ошибся. Минуту спустя начальник отдела дал ему новое задание: — Отправляйся на Деповскую улицу — там в восьмом доме проживал этот Спиридонов. Я сказал «проживал», потому как уверен — там он больше не покажется! — Я тоже так думаю. — Опросишь соседей и особенно ту женщину, что живет напротив, — Блинова ее фамилия. Из госбезопасности с ними уже беседовали, но сам знаешь: любые дополнительные детали лишними не бывают. Миронов нерешительно замялся: было видно, что его мучает какая-то мысль, но он не осмеливается высказать ее вслух. Горобец это заметил. — Ну что еще? — поднял он брови. — Юрий Иванович! — осмелел Миронов. — На вашей шее висит весь отдел — десятки разыскных дел, помимо поисков «Седьмого». Но фактически и тут вы все взяли на себя — я только выполняю ваши поручения. Виноват, товарищ подполковник, но считаю это неправильным! В кабинете на некоторое время воцарилась тишина, потом Горобец вышел из-за стола, почти вплотную подошел к майору и негромко сказал: — Николай Петрович! Я тебя всегда уважал и уважаю как высококлассного профессионала-контрразведчика, но поимку «Седьмого» считаю делом чести. Для меня это не обычное разыскное дело, каких, как ты правильно заметил, отдел ведет десятки. Я разрабатывал и руководил операцией по ликвидации вражеского десанта, во время которой ушел этот гад, — в этом вижу свою личную вину, которую обязан исправить! — Ну, Юрий Иванович, это уж вы через край, насчет личной вины! В нашей работе всякое бывает… — Ладно, майор, я тебя понял! Может, ты и прав. Кстати, Горохов с капитаном Горячевым сейчас проверяют военные комендатуры — наш фигурант вполне мог встать на воинский учет… Да что я объясняю — ты лучше меня все понимаешь! Пусть они тебе все подробно обрисуют — дальше, с учетом результатов твоей поездки на Деповскую улицу, действуй по обстановке. — Так точно, товарищ подполковник! Майор четко повернулся на месте и направился к выходу. Предъявив часовому удостоверение, он вышел на улицу и завел мотоцикл. Шел мелкий моросящий дождик, но майор предусмотрительно накинул плащ-палатку и чувствовал себя вполне комфортно, как всегда, получая удовольствие от быстрой езды. Вскоре Миронов вел BMW вдоль Деповской улицы, внимательно вглядываясь в нумерацию домов — ага, вот и восьмой. Прямо перед ним, на другой стороне улицы, стоял неказистый деревянный дом, в котором проживал исчезнувший кладовщик ОРСа Спиридонов. На двери висел большой замок. Но майор был уверен: внутри дежурят в засаде сотрудники госбезопасности — вдруг какой-нибудь «интересный гость» пожалует, а может, даже сам хозяин (пусть это было маловероятно). Миронов остановил мотоцикл у обочины, рядом с калиткой дома, что напротив: в нем проживала спиридоновская соседка Блинова, которую в первую очередь собирался навестить майор. Он сошел на землю и прошелся метров десять-пятнадцать, разминая ноги и осматриваясь. Дождь внезапно прекратился, а из-за туч показался краешек солнца, и его лучи неярким светом пролились на сырую землю — от этого на пожелтевших и поредевших листьях садовых деревьев и кустов, словно россыпи драгоценных камней, заиграли и заискрились миллионы капелек влаги. Миронов достал пачку «Казбека» и с удовольствием затянулся, соскучившись по куреву в кабинете Горобца, где приходилось сдерживаться. Но не успел выкурить и половины папиросы, как откуда-то с противоположной стороны улицы к нему подошли двое мужчин в штатском. Оба были среднего роста и плотного телосложения, один в черном кожаном плаще и серой фетровой шляпе, другой — в утепленном коротком полупальто и кепке. Тот, что в плаще, остановился в двух шагах, второй подошел вплотную к Миронову (при этом оба держали руки в карманах). Плащ-палатку Миронов снял и положил в коляску мотоцикла, так что его воинское звание можно было определить по погонам на шинели — так к нему и обратился подошедший: — Товарищ майор, прошу предъявить документы! — И добавил чуть тише: — Мы из органов госбезопасности. Незнакомец раскрыл небольшую красную книжечку, майор показал свою, такого же цвета и формата. Только на обложке одной значилось: «Контрразведка Смерш», на другой — «Народный комиссариат государственной безопасности». Миронов успел прочитать воинское звание оперативника и негромко сказал: — Все в порядке, старший лейтенант, я здесь по тому же делу — надо опросить свидетелей — соседей этого Спиридонова. Вы ведь хозяина поджидаете? — Извините, товарищ майор, мы не знали, кто вы! Его ждем, Спиридонова, а также имеем приказ задерживать любого, кто придет по данному адресу! Старлей был еще очень молод — на вид Миронов дал бы ему не больше двадцати — двадцати двух, — его товарищ выглядел не старше. Поскольку майор знал в лицо почти всех сотрудников смоленского НКГБ, а этих ребят видел впервые, то не удержался и спросил: — Недавно в Смоленске? — Так точно, товарищ майор! В их среде не принято было задавать лишних вопросов, тем более из праздного любопытства, поэтому Миронов коротко козырнул и направился к калитке гражданки Блиновой. Оперативники исчезли почти так же внезапно, как и появились, — вернулись на свой пост наблюдения. «Двое во дворе, скорее всего — в сарае, остальные, двое или трое, — внутри спиридоновского дома», — отметил про себя Миронов, которому десятки раз приходилось находиться в подобных засадах. Конечно, людей не хватало, и в таком усиленном варианте засаду долго держать не станут — позже оставят двоих, не больше, да и тех максимум дней на десять. Слишком мала вероятность того, что хозяин вернется… Майор громко постучал в дверь на веранде дома, подождал, потом постучал еще раз — чуть громче. Навесного замка снаружи не было, жилье изнутри закрыто на засов — значит, хозяйка была дома… Наконец он услышал, как хлопнула дверь внутри дома, раздались шаги на веранде, и недовольный женский голос спросил: — Ну что еще надо? Поспать не даете с ночной смены! — Военная контрразведка, прошу открыть дверь! Лязгнула задвижка, и перед офицером предстала симпатичная женщина лет тридцати в легком ситцевом халатике и накинутом на плечи шерстяном платке, которая заговорила не лишенным очарования певучим голосом: — Да что же сегодня такое делается, у меня уже были ваши, вдвоем приходили — все про соседа, дядю Мишу выспрашивали! Еще про офицера задавали вопросы: ну так я им все сказала, больше ничего не знаю! — Майор Миронов, — четко представился контрразведчик, поднеся руку к козырьку фуражки, — вы позволите войти? — Что же с вами поделаешь, — не без легкого кокетства, как показалось Миронову, произнесла женщина, — заходите, товарищ майор! Приложение 2.1 ОПЕРАТИВНАЯ ИНФОРМАЦИЯ Шифротелеграмма №… Орлову Вчера, 7 октября, в шестнадцать сорок неизвестная вооруженная группа, предположительно в количестве пятнадцати-двадцати человек, совершила нападение на железнодорожный узел Нелидово на территории Смоленской области. Были подорваны железнодорожные пути, водокачка и два маневровых паровоза, подожжены несколько цистерн с дизтопливом и обстреляно здание вокзала. Прибывшая на место оперативная группа милиции вступила в бой, после чего нападавшие диверсанты ушли в сторону болот, которые начинаются сразу же за станцией. На месте нападения и боестолкновения, помимо тел убитых железнодорожников и сотрудников милиции (в количестве восемнадцати человек), обнаружены три трупа диверсантов — все в советском военном обмундировании, с погонами и красноармейскими книжками сержантов и рядовых внутренних войск НКВД. В двадцать один час в Нелидово прибыла рота красноармейцев из состава Отдельного батальона контрразведки «Смерш», которые совместно с сотрудниками милиции начали преследовать диверсантов: к полудню те оказались блокированными в самом центре гигантского массива болот, на одном из немногочисленных островков. Преследуемые заняли круговую оборону на сухом пятачке, но островок, где они укрылись, окружен со всех сторон. В настоящее время диверсионной группе выдвинут ультиматум: или плен, или смерть. 08.10.44 г.      Хохлов Шифротелеграмма №… от 08.10.44. Хохлову В случае отказа сложить оружие и сдаться вражеские диверсанты должны быть уничтожены.      Орлов Шифротелеграмма №… от 08.10.44. Орлову Сегодня, 8 октября, в семнадцать тридцать окруженная севернее железнодорожного узла Нелидово вражеская группа после отказа сдаться в результате боестолкновения уничтожена. На месте обнаружено двенадцать трупов в красноармейской форме сержантов и рядовых войск НКВД, снабженных документами советских военнослужащих. При ликвидации группы изъято десять автоматов ППШ, девять пистолетов, восемнадцать гранат, а также коротковолновая приемо-передающая радиостанция немецкого производства, выпуска 1943 года в рабочем состоянии. Среди документов обнаружено: таблицы цифрового кода, шифровальные блокноты с вырванными использованными листами, немецкие крупномасштабные топографические карты ряда районов Смоленской области. Судя по отметкам маршрута движения группы на карте, а также отдельным записям в обнаруженном у одного из убитых диверсантов блокноте, можно сделать вполне определенный вывод: данная разведывательно-диверсионная группа заброшена германской разведкой в первых числах октября с. г. на территорию Смоленской области. Цель заброски: совершение диверсий на железных дорогах и других важных объектах в нашем тылу и, возможно, наблюдение за железнодорожными перевозками.      Хохлов Резолюция: Хохлову для исполнения. Рацию и все документы ликвидированной вражеской разведывательно-диверсионной группы доставить в оперативно-разыскной отдел Управления, подполковнику Горобцу.      Орлов ГЛАВА 3 Парашютисты 8–9 октября. м. Нойкирхен, Восточная Пруссия. Унтершарфюрер СС Крафт. Сам Гитлер дал немецким парашютно-десантным войскам напутствие в виде «десяти заповедей», одна из которых гласила: «Вы — избранные бойцы вермахта…» Унтер-офицер СС Питер Крафт, назначенный по приказу Скорцени заместителем Дмитрия Минкина — командира одной из резервных групп диверсантов-парашютистов, вполне соответствовал этому определению. Подобное назначение немца по национальности и к тому же военнослужащего войск СС подчеркивало особую важность и значимость порученной группе миссии. Второй диверсионный отряд, готовый для заброски в Смоленскую область, возглавлял Рустам Валеев, а заместителем к нему также был назначен немец — обершарфюрер СС Рудольф Преглер. Оба эсэсовца были переведены во Фриденталь из 500-го парашютно-егерского батальона СС. В свое время рейхсмаршал авиации Герман Геринг добился передачи всех армейских парашютистов в подчинение люфтваффе, а их командующим назначил Курта Штудента — за особые заслуги на этом посту 13 июля 1944 года ему было присвоено воинское звание «генерал-полковник парашютных войск». Но одно небольшое подразделение германских парашютистов, а именно 500-й батальон, в виде исключения входил в состав войск СС. Он был сформирован в октябре 1943 года в Чехословакии и принимал участие в целом ряде специальных боевых операций, в том числе под непосредственным руководством Отто Скорцени. Так, в июле 1944 года батальон участвовал в высадке парашютного и планерного десанта в западной части Боснии, где в гористой местности располагалась штаб-квартира руководителя югославских партизан Иосипа Броз Тито: тому лишь чудом удалось скрыться из окруженной деревни в самый последний момент. Причем в одном из домов на окраине села парашютисты обнаружили новую, с иголочки маршальскую форму Тито… Руководил операцией Скорцени, который впоследствии задумал провести высадку эсэсовских парашютистов на остров в Адриатическом море, куда перебрался югославский лидер со своей ставкой. Только открытие второго фронта и высадка англо-американцев на побережье Франции заставили Скорцени изменить планы: 500-й парашютно-егерский батальон СС высадился на планерах в Западных Альпах — в центре французского партизанского района, где совместно со 157-й горно-стрелковой дивизией вермахта осуществил с боями прочесывание целого горного массива. Действующие там бригады французского Сопротивления были частично уничтожены, частично рассеяны… Когда Скорцени понадобились опытные инструкторы-парашютисты для своих спецподразделений во Фридентале, он добился перевода туда Преглера и Крафта — одних из лучших егерей-десантников 500-го. Питер Крафт попал на службу в парашютно-десантные войска в восемнадцатилетнем возрасте еще в сороковом, сразу после призыва в германскую армию. Свою карьеру парашютиста он начинал рядовым 7-й авиационной дивизии (ею в тот период командовал генерал Штудент). Парашютная подготовка немецких десантников проводилась весьма серьезно и тщательно: щуплый и невысокий Крафт до седьмого пота отрабатывал с другими новичками основные приемы десантирования и приземления в гимнастическом зале учебного центра в Штендале. Конструкция немецких парашютов серии RZ была далека от совершенства и имела существенный недостаток: очень сильный рывок при раскрытии — для его смягчения при покидании самолета полагалось оттолкнуться руками от поручней и завалиться вперед, то есть «лечь на живот». Это был знаменитый «нырок» немецких парашютистов — прием, который молодые солдаты отрабатывали на тренировках особенно тщательно. Зато парашюты RZ позволяли совершать прыжки с очень малых высот, что являлось несомненным плюсом в боевых условиях: висеть в воздухе под огнем противника каждую лишнюю секунду было смертельно опасно. По этой причине десантирование германских егерей-парашютистов проводилось с высот в 110–120 м, а в боях против британских войск за средиземноморский остров Крит одна из групп 1-го парашютного полка полковника Бройера (входящего в 7-ю авиадивизию) была успешно выброшена с высоты всего 75 метров! В этой группе получил первое боевое крещение и молодой десантник Питер Крафт. Но сначала ему пришлось немало потрудиться, чтобы пройти тренировочный курс для новобранцев и получить заветный значок парашютиста люфтваффе. В ходе обучения вместе с другими молодыми солдатами он совершил шесть тренировочных прыжков — как предписывалось учебной программой. Из них самым трудным и запоминающимся для Крафта, как это бывает у новичков, оказался первый. Ранней весной сорокового года он в числе двенадцати курсантов занял свое место на скамье, размещенной вдоль фюзеляжа трехмоторного «Юнкерса». Когда самолет достиг нужной высоты в зоне выброски над полем учебного аэродрома, командир отделения, он же выпускающий гаупт-ефрейтор Кох, подал команду «Встать!». Крафт смутно помнил, как новички выстроились в одну линию, зажав в зубах вытяжную стропу рядом с крюком карабина. Все были одеты в специальные, так называемые прыжковые куртки из плотного зеленоватого материала, на спине — парашютные сумки. На голове у всех были стальные каски голубовато-серого цвета, округлой формы, на руках — черные эластичные кожаные перчатки с крагами. Затем выпускающий подал команду «Пристегнуться!», и десантники прицепили крюк к толстому тросу, закрепленному вдоль стенки фюзеляжа, — по нему крюк скользил по мере продвижения парашютиста к двери. Дойдя до двери третьим — двое перед ним уже выпрыгнули, Питер с замиранием сердца увидел далеко внизу поле с белыми пятнами еще не сошедшего снега и маленькие, словно игрушечные, домики наземных служб аэродрома. Ему сделалось невыносимо страшно! Ноги и руки словно налились свинцовой тяжестью: казалось, никакая сила не способна сдвинуть его с места и заставить прыгнуть с этой ужасающей высоты — но все-таки он прыгнул!! Сейчас Крафт уже не помнил, что его вывело тогда из состояния ступора: то ли ободряющее похлопывание по плечу командира отделения, то ли нежелание прослыть трусом перед ожидающими своей очереди товарищами, — кто знает?! Главное, он решился и прыгнул! Потом были другие прыжки: индивидуальные и в группе, при различных условиях полета и со все меньших высот — но тот, самый первый, был незабываем… Последний прыжок, шестой, которым завершался тренировочный курс, выполняли одновременно тридцать шесть десантников с высоты 120 метров с трех самолетов одновременно. На земле Питер четко и грамотно «отработал» и выполнил все учебные тактические задачи, а вскоре получил тот самый парашютный значок: летящего бронзового орла со свастикой в когтях, в обрамлении венка из дубовых листьев. Потом в военной карьере Крафта было многое… Операция «Меркурий» по захвату Крита; в июне 1941-й — Россия: там он помогал диверсантам полка спецназначения «Бранденбург» при захвате мостов через Двину, а также принимал участие в ряде других специальных операций. Потом егеря 7-й авиадивизии, в том числе и Крафт, сражались на земле вместе с солдатами вермахта: на Восточном фронте парашютисты часто использовались как элитная пехота. Он был дважды ранен, награжден Железным крестом 1-го и 2-го класса и несколькими медалями — в том числе «За зимнюю кампанию на востоке 1941–1942 гг.» (солдаты непочтительно называли ее «Мороженое мясо»). Осенью сорок третьего Крафта перевели в 500-й парашютно-егерский батальон СС, где вскоре на него обратил внимание Отто Скорцени — храбрый унтер-офицер особенно отличился при налете парашютистов СС на штаб-квартиру Тито в Дрваре. Таким образом, Скорцени не случайно добился перевода к себе Крафта, а потом и Преглера — не менее опытного боевого десантника. Кстати, оба неплохо владели русским — их отцы до революции 17-го года имели небольшой бизнес в России и там изучили русский язык, знание которого передали сыновьям… Сейчас унтершарфюрер СС Крафт, несмотря на ранний предутренний час, никак не мог уснуть на жесткой койке охраняемого барака на территории авиабазы в местечке Нойкирхен, что в десяти милях от Кенигсберга. Сюда, на этот военный аэродром близ столицы Восточной Пруссии, их, обе группы диверсантов — Минкина и Валеева, — перебросили всего два часа назад транспортным самолетом прямиком из Берлина со всем снаряжением, вооружением и экипировкой для заброски в тыл к русским. Сопровождал полет заместитель Скорцени, гауптман Радль, а сама заброска за линию фронта должна была состояться завтра ночью, то есть менее чем через сутки. Сразу по прибытии обе группы расселили по отдельным баракам и фактически изолировали — теперь они не должны были общаться ни с кем из посторонних лиц. По плану операции у диверсионных групп были разные места выброски, на удалении пятьдесят километров друг от друга: после они должны встретиться в исходной точке близ запасного аэродрома, который необходимо без шума захватить и удерживать по меньшей мере двенадцать часов. «Нас явно хотят использовать как промежуточное звено в какой-то большой игре, конечных целей которой мы не знаем, — по существу нам ничего не объяснили, — томили Крафта тревожные мысли. — Допустим, мы захватили этот русский аэродром, а дальше? Майор Скорцени — даже он в приватной беседе выразился весьма туманно: нужна площадка „подскока“ для взлета и посадки некоего самолета. Что это за секретный перелет в дальний русский тыл? Что будет с нами после выполнения задания? Обещали забрать, но война вещь жестокая, и в большой игре спецслужб жизнь кучки диверсантов для боссов из Берлина ровным счетом ничего не значит. Уж я-то знаю эту арифметику высшего командования, не раз испытал на своей шкуре!» Вот из-за этих размышлений не мог уснуть унтершарфюрер СС. Но больше всего его беспокоила перспектива остаться в глубоком тылу противника — да какого! Это не Франция или Югославия — это Россия! Страшная и непостижимая страна, в которой уже пришлось побывать в сорок первом и куда не было ни малейшего желания возвращаться… Старшина Старыгин. В этом же бараке, буквально в нескольких метрах от унтершарфюрера, за тонкой дощатой перегородкой не спал и беспокойно ворочался еще один десантник из команды Минкина — Крафта — Николай Старыгин. В отличие от командира, сына белоэмигранта, остальные четверо русских из этой группы были бывшими военнослужащими Красной Армии. Причем судьба троих была, если можно так выразиться, очень характерной: чтобы не умереть с голоду, оказавшиеся в плену рядовые Лещенко и Артемьев, а также их командир отделения сержант Иван Лазаренко вступили в ряды немецкой армии в качестве «добровольцев». Сначала (это было в сорок втором) их использовали в качестве невооруженного вспомогательного персонала для несения службы в тыловых частях. Через несколько месяцев перевели в охранный батальон и бросили, во главе с командирами-немцами, на антипартизанские и антиеврейские карательные акции. Так их «повязали» кровавой круговой порукой, лишили всяческой надежды на возвращение и прощение на бывшей Родине. Впрочем, всех остальных военнопленных, которые не пошли на сотрудничество с немцами, Сталин все равно «автоматически» считал изменниками. Подписанный им 16 августа 1941 года приказ № 270 называл пленных дезертирами и предателями. Семьи попавших в плен командиров и политработников подлежали аресту и ссылке, а родственники солдат лишались пособий и помощи, что обрекало их на мучительный голод… Из более шести миллионов советских военнопленных в годы войны погибло около четырех. Из выживших почти половина служили в вермахте, национальных частях СС, вспомогательной полиции и охранных батальонах: в большинстве своем, чтобы выжить, а вовсе не из идейных соображений. Что касается Лещенко, Артемьева и Лазаренко, то теперь это были матерые диверсанты и убийцы, прошедшие полный курс обучения у Скорцени и готовые выполнить любой приказ своих немецких хозяев, — обратной дороги у них уже не было. Четвертый, тоже бывший советский военнослужащий, Николай Старыгин, напротив, в глубине души еще не потерял окончательной надежды вернуться к «своим». Ему удалось скрыть от немцев многое: они даже не догадывались, что он — бывший офицер, капитан Красной Армии и ветеран советских воздушно-десантных войск. Вот бы разинул рот от удивления унтершарфюрер Крафт, «вдалбливавший» Николаю в числе других курсантов азы парашютного дела, если бы узнал, что свой первый прыжок с самолета он совершил еще в далеком тридцатом — когда Крафт еще «под стол пешком ходил»! Для немцев Старыгин был всего лишь старшиной-интендантом: при пленении ему удалось воспользоваться чужими документами и скрыть свою настоящую биографию. Сейчас он не мог заснуть от нахлынувших чувств и воспоминаний — шутка ли, уже через сутки он снова может оказаться на родной земле, у своих! Вот только у своих ли?.. Молодая Советская Россия продемонстрировала успехи воздушно-десантных частей страны еще в начале 30-х годов — одной из первых в мире и задолго до появления подобных соединений в Германии. Днем рождения советских Воздушно-десантных войск считается 2 августа 1930 года. В этот памятный день на войсковых учениях под Воронежем впервые в мире на парашютах было выброшено целое десантное подразделение. В том историческом десантировании участвовал и молодой красноармеец Зотов (скрывающийся сейчас под чужой фамилией) — так что он по праву мог считать себя одним из первых парашютистов РККА. Прошло уже четырнадцать лет, но в воспоминаниях Николай словно наяву видел себя и ребят своего отделения на борту самолета, тихоходного «АНТ-6». Первые выброски советских десантников были очень несовершенны, даже опасны, и требовали от парашютистов феноменального мужества. Красноармейцы-парашютисты в те времена покидали самолет через отверстия в потолке фюзеляжа, осторожно проползали (!) вдоль крыльев и лишь потом группами устремлялись вниз, разом выдергивая вытяжные шнуры! Такое не забывается! Отслужив «срочную», Зотов решил связать свою дальнейшую жизнь с «крылатой» пехотой. А после окончания военного училища, уже будучи лейтенантом с двумя «кубарями» в петлицах и командиром взвода, принимал участие в знаменитых маневрах Киевского военного округа в 1935 году. Парашютный полк в составе тысячи бойцов, в котором он служил, был тогда десантирован точно в заданный район выброски и блестяще «отработал» на земле все поставленные перед ним тактические задачи. Для этого полку было придано пятитысячное подкрепление, десантированное посадочным способом. На тех маневрах среди иностранных гостей присутствовала и немецкая военная делегация, которая по достоинству оценила увиденное — именно в тридцать пятом по приказу Геринга в Германии был сформирован первый воздушно-десантный полк… К сожалению, после нападения Германии на СССР все пошло совсем не по тем оптимистическим сценариям будущей войны, которые были разработаны в советском Генеральном штабе. Да если бы только в Генштабе: вся советская военная доктрина основывалась на том, что «если завтра война», то наша могучая авиация нанесет по врагу уничтожающий и сокрушительный удар. Любой агрессор, напавший на СССР, будет побежден «малой кровью» и «на его же территории». Об этом много говорили в книгах и кинофильмах, пели в песнях… С горечью вспоминал бывший десантник Зотов нашумевшую перед войной книгу Н. Шпанова «Первый удар. Повесть о будущей войне», изданную летом 1939 года. Книгу большим тиражом выпустило Военное издательство Наркомата обороны, и отнюдь не для детей, а в учебной серии «Библиотека командира»! Вот как, по Н. Шпанову, протекали события первого дня войны по часам: «17.00 — германские самолеты пересекли границу СССР. Через одну минуту — воздушный бой. Через 29 минут — последний неприятельский самолет покидает пределы СССР. Еще через четыре минуты — советские истребители прорывают охранение противника и входят в его расположение, подавляют авиацию ПВО врага и расчищают путь бомбардировщикам и штурмовикам. 17.45–19.00. Германский штаб фиксирует полный срыв удара, подготовленного фашистской авиацией: „Ни одно крупное соединение бомбардировщиков, посланных для закупорки большевистских аэродромов, не достигло цели…“ В 19.00 теперь уже советская авиация вылетает для атаки аэродромов, промышленных районов и прочих объектов на вражеской территории. 21.00–22.30. Несмотря на то что советские авиационные колонны удалились более чем на тысячу километров в глубь неприятельской территории, они почти не встречают сопротивления. В результате воздушных боев немцы теряют сбитыми или поврежденными 55 процентов истребителей „Мессершмитт“ и 96,5 процента бомбардировщиков „Хеншель“ (так в книге Шпанова — с точностью до десятых долей процента!). 24.00–02.00. Советские бомбардировщики громят цели. На авиационном заводе „Дорнье“ погашены огни. Немецкие рабочие с нетерпением ожидают момента, когда бомбы будут сброшены на завод, в котором они находятся, и поют „Интернационал“… 03.00. 19 августа. Начальник советских ВВС докладывает Главкому: „Советская авиация содействовала продвижению Красной Армии через границу…“» Комментарии, как говорится, излишни! В реальности все оказалось «с точностью до наоборот»… Практически все самолеты парашютно-десантного полка Зотова, к тому времени уже капитана и командира роты, были уничтожены прямо на аэродроме в первый же день войны. 22 июня немецкая авиация разгромила и вывела из строя 1200 советских самолетов, которые даже не успели ни разу подняться в воздух. Воевать роте Зотова пришлось на земле, в качестве обычной — отнюдь не «крылатой» пехоты: вплоть до роковых событий июля сорок второго года. Часть капитана Зотова находилась тогда на Волховском фронте в составе 2-й ударной армии, брошенной на выручку осажденному Ленинграду. Командующим 2-й ударной, уже безнадежно блокированной возле местечка Мясной Бор, был назначен по личному приказу Сталина сорокалетний генерал-лейтенант Андрей Андреевич Власов. Дальнейшие трагические для советских войск события официальная сталинская пропаганда представила так «Изменник и предатель А. Власов добровольно сдался в плен, сдав врагу вверенные ему окруженные воинские соединения…» Но, справедливости ради, надо сказать, что 2-я ударная армия попала в окружение исключительно из-за преступных ошибок Генштаба и Верховного командования в Москве. Сталин, у которого Власов всегда был на хорошем счету, прислал за генералом специальный самолет, чтобы вывезти его в тыл. Однако Власов приказал отправить в этом самолете тяжелораненых бойцов, а сам с горсткой сопровождавших его красноармейцев попытался пробиться из окружения. Днем 12 июля 1942 года Власов со своими бойцами вышли к деревне Туховежи и укрылись в сарае, но были выданы местными жителями патрулю 18-й немецкой армии. Никакой «добровольной сдачи в плен» не было! Один из красноармейцев, сопровождающий тогда Власова, свидетельствовал впоследствии перед следователями «Смерша»: «Когда нас передавали немцам, те хотели без разговоров всех расстрелять. Генерал храбро вышел вперед и сказал: „Не стрелять! Я генерал Власов. Мои люди безоружны!“»… Капитан Зотов чудом остался в живых в той мясорубке, куда попал вместе с другими солдатами и офицерами 2-й ударной. В последний момент он сорвал с себя нашивки и офицерские знаки различия, воспользовавшись документами убитого старшины. Зачем он это сделал? В той ситуации, умирающий от голода и контуженный, он действовал скорее интуитивно — возможно, сработал инстинкт самосохранения. Как многие советские офицеры, он был членом партии и к тому же еще и парторгом батальона — в глазах немцев почти политруком-комиссаром, за что могли расстрелять на месте. Недаром среди листовок, разбрасываемых немцами с самолетов над окруженными, чаще других встречалась такая: «Бей жида-политрука, морда просит кирпича!» Так не стало капитана Зотова, бравого десантника-парашютиста — вместо него «возродился» и продолжал жить старшина Николай Старыгин, ныне абверовский диверсант. Что подвигло офицера-коммуниста согласиться на вербовку в гитлеровскую разведслужбу? Рассуждал примерно так: «Здесь, в немецких лагерях, сдохну без пользы, пропаду! Если сумею выжить, еще послужу Родине: оказавшись у „наших“, сразу явлюсь с повинной. Пусть посылают куда угодно, хоть в штрафную роту — только бы дали возможность воевать с фашистами!» Из общих лагерей военнопленных на территории Латвии, где поначалу находился Старыгин, согласившихся на вербовку направляли в специальный подготовительный лагерь в Риге. Здесь новички подвергались усиленной антисоветской агитации, занимались строевой подготовкой и, главное, тщательно изучались через внутрилагерную агентуру. После такого «карантина» тех, кто его прошел, направляли в различные разведшколы. Николай попал в школу в городе Валге (Эстония), находящуюся в подчинении абверкоманды-104 и имевшую два отделения — разведчиков и радистов. Одновременно там обучалось до 150 агентов, в основном из военнопленных. Срок обучения колебался от двух до трех месяцев. Курсант Старыгин попал в группу радистов и старательно изучал предлагаемые учебным курсом дисциплины, стремясь поскорее закончить школу и оказаться заброшенным на советскую территорию. Но прилежание и старательность Николая сыграли с ним злую шутку: курсанта-отличника немцы выделили из общей массы и оставили в числе преподавателей, среди которых было немало русских. А летом сорок четвертого его направили во Фриденталь к Скорцени, который набирал высококлассных радистов для своих диверсионных подразделений. Между прочим, радист считался подготовленным, если мог принимать и отправлять без ошибок до восьмидесяти знаков азбуки Морзе в минуту. Старыгин «отбивал на ключе» до трехсот — неудивительно, что его взяли в группу Минкина как высокого профессионала. …Николай, утомленный бессонницей, сел на койке и натянул сапоги на босу ногу. Потом в трусах и майке, накинув сверху шинель, вышел из барака на ночной холод «подымить». Почти у самых дверей столкнулся со своим инструктором, унтер-офицером Крафтом, который докуривал сигарету, стоя на пороге. Немец спросил на довольно приличном русском языке: — Почему не спать, Николай? Это не есть хорошо — надо спать, копить сила перед выброска! — Так точно, герр Крафт, только вот покурю самую малость… — Отставить, старшина! — резко оборвал его немец. — Нихт «герр Крафт»! Обращаться строго по устав Красный Армия — «товарищ майор»! Действительно, унтер-офицер был одет в советскую военную форму: галифе и гимнастерку с майорскими погонами, — у Старыгина, кстати, шинель тоже была советского образца, со знаками различия старшины. Таковы были правила: перед заброской их экипировали в красноармейскую форму, обеспечили соответствующими документами и выдали советское вооружение. Они говорили теперь только по-русски и обращались друг к другу строго по советским военным уставам. Еще вчера диверсанты прошли через руки парикмахера, который остриг их в строгом соответствии с принятой в Красной Армии «модой». Перед заброской агентов приучали к русскому куреву, а также выдали соответствующее вещевое и пайковое довольствие: помимо советских консервов и других продуктов, в вещмешках у каждого имелись даже куски черствого черного хлеба — как у «настоящих» русских солдат. Не был оставлен без внимания и акцент, с которым говорил по-русски унтершарфюрер Крафт: по советским документам он значился как майор НКВД Петерс, латыш по национальности. Выбросив окурок, немец ушел в барак, а Старыгин остался наедине с невеселыми думами: «Спросят: „Где же ты был, когда миллионы бойцов Красной Армии гибли на фронтах и кровь свою проливали за Родину? В тылу у немцев отсиживался, прихвостень фашистский, — нет тебе прощения!“ — Николай даже поежился. — Что скажу в ответ? Чем оправдаюсь? Удастся ли увидеть жену, дочку, старушку-мать?» Николай понуро побрел в барак: до заброски оставалось менее суток… ГЛАВА 4 Встреча с Лотосом 8 октября 1944 г. г. Смоленск. Александр Николаевич Яковлев, агент Крот. Дождь лил как из ведра, и около сараев во дворе было безлюдно — резервная рация находилась в одном из них, самом дальнем. Внутри дровяника, под поленницей у стены, была вырыта и выложена кирпичом довольно глубокая яма — наподобие овощной. Ее прекрасно замаскировали: массивная металлическая крышка лаза была присыпана слоем земли да еще заложена сверху дровами. Вниз вела небольшая деревянная лесенка, по которой и спустился Михаил. Дверь мы закрыли изнутри на крючок, а наблюдать за окрестностями я мог через щели между досками: вокруг лежал пустырь, дальше тянулись развалины, и, похоже, среди этого серенького безлюдья вряд ли кто мог нас заметить. Раскинув антенну-проволоку под потолком сарая, Михаил снова полез в яму, и вскоре я услышал оттуда характерное постукивание. Не удержался и заглянул вниз: при тусклом свете восковой свечи он «отбивал» ключом пятизначные колонки цифр своей и моей радиограмм. Поневоле всплыли в памяти уроки радиодела в разведшколе: по необходимости я вполне мог самостоятельно выступить в роли радиста. Закончив свои манипуляции, Михаил негромко сказал: — Через двадцать минут будет ответ, подождем. Он даже не стал подниматься наверх и молча курил там же, около рации, сидя на каком-то деревянном ящике. Наконец, приняв ответную радиограмму, он вылез на «свет божий»: мы быстро свернули и опустили вниз антенну, потом закрыли тяжелую стальную крышку, которую замаскировали слоем земли и дровами. — Не боишься держать рацию в сарае? — спросил я. — Может быть, надежнее в комнате — у твоей «сестрички»? — Там еще опаснее — кругом полно жулья! К ней полгода назад воры уже забирались. Хорошо, тайник с паспортом и деньгами не обнаружили. А сарай привлекает меньше внимания, потому как поживиться тут особо нечем, разве что дровами… Вскоре, сидя за кухонным столом, я держал листок бумаги с расшифровкой текста, который после прочтения бросил в ярко горевший в печи огонь: возвращаясь, мы не забыли прихватить из сарая по большой вязанке дров. Ответ из разведцентра был краток и вполне предсказуем: Ждите указаний. Следующий сеанс связи сегодня в восемнадцать ноль-ноль. — Что скажешь? — подал реплику Михаил. Он расположился за столом напротив меня и очищал от ружейного масла куском ветоши револьвер, который прихватил из тайника в сарае. «Один пистолет у тебя уже есть, — подумал я, — теперь вот второй прихватил. Зачем? Для большей уверенности?» Вслух же сказал: — Такой ответ я и ждал! Конкретные указания получим в шесть вечера. Послушай, Михаил, до сегодняшнего дня этой рацией точно не пользовались? — Абсолютно точно! Ежели ты беспокоишься насчет того, как бы нас не запеленговали, — можешь не волноваться, «работаем» с этой точки впервые. — Вот и отлично! Ответ Михаила меня успокоил, потому как вопрос я задал отнюдь не праздный. Для определения места выхода в эфир работающей рации станции слежения должны синхронно и с нескольких удаленных друг от друга точек определить направления — так называемые пеленги на действующий передатчик. Точки пересечения этих пеленгов образуют «треугольник ошибок», внутри которого и должна находиться искомая рация. Но площадь «треугольника» бывает достаточно велика и может составлять целые городские кварталы, куда входят десятки и сотни домов. Уточнить такие, весьма приблизительные, координаты практически невозможно с одного-двух коротких выходов в эфир — для этого требуется, особенно в городских условиях, многократная пеленгация. Тем не менее определенный риск в наших действиях присутствовал, но иного выхода не было. Переносить рацию на другое место ради двух или трех сеансов связи было еще рискованнее, тем более в дневное время. Михаила, похоже, беспокоили те же мысли, что и меня: — Нутром чую, нельзя нам здесь долго задерживаться — слишком опасно! — Согласен. Давай так: ты уже поспал часок — сейчас моя очередь. — Какой разговор, отдыхай… Теперь я по примеру «коллеги» скинул сапоги и улегся прямо в галифе и гимнастерке поверх полушерстяного одеяла, которым была накрыта кровать в соседней комнате. Пистолет засунул под подушку — как и гранату: что бы ни случилось, поднимать «лапки кверху» и сдаваться на «милость» чекистам я не собирался. — …Эй, Николай, долго будешь дрыхнуть?! Открыв спросонок глаза и увидев Михаила, который с силой тряс меня за плечо, я не сразу вернулся в реальность, почти с удивлением осматриваясь по сторонам. — Поднимайся, пора! — поторопил напарник. Я быстро встал и взглянул на часы: «Ого, уже половина шестого — почти два часа проспал!» В обычной обстановке меня разбудили бы даже негромкие шаги «дяди Миши» — еще до того, как он подошел к кровати. Сейчас сказалось нервное напряжение последних трех суток, поэтому я спал как убитый. Но даже такой короткий отдых меня прекрасно освежил и взбодрил — я снова был готов к активным действиям… Наше второе посещение сарая для проведения шестичасового радиосеанса не обошлось без неожиданности. Когда мы уже возвращались, не забыв прихватить по вязанке дров, — увидели у входа в барак соседку, тетю Машу. В стареньком пальто и с кошелкой в руках, она разговаривала с двумя мужчинами: один из них был в синей милицейской форме с погонами старшины на шинели, другой — в штатском. Михаил непроизвольно замедлил шаг и обеспокоенно посмотрел в мою сторону — взглядом я дал ему понять: «Спокойно, возьми себя в руки». Не знаю, хорошо ли он меня понял, но в дальнейшем держался вполне достойно. Я сам, честно говоря, в первые секунды немного оцепенел, но потом постарался себя успокоить — повода для паники пока не было. — Да вот и они сами! — сказала тетя Маша, повернувшись в нашу сторону и обращаясь к милиционеру. — Я же вам сказала — они в сарай пошли, за дровишками! — Старшина Мамедов, здешний участковый! — представился милиционер, приложив руку к фуражке. — А вы кто будете, граждане? — Да я же тебе толкую — это брат Надежды и его друг, приехали в гости… — снова заговорила тетя Маша, но старшина ее оборвал: — Помолчи, пожалуйста, Мария Петровна, мы тут сами разберемся! Говорил он с легким южным акцентом и наружность имел типично азиатскую: чернявый брюнет с аккуратными усиками. Молодой еще, не больше тридцати… Но опасаться надо было второго — я это сразу понял (взгляд у него был цепкий, с прищуром и какой-то недобрый, недоверчивый — чекистский взгляд). На вид я бы дал ему лет сорок. «С участковым все ясно, но этот наверняка энкавэдэшник или смершевец — с ним надо держать ухо востро!» — Старший лейтенант Лемешев! — положив дрова на землю, я козырнул в ответ и достал документы из внутреннего кармана шинели, при этом добавил: — Может быть, пройдем в комнату, там и поговорим — не стоять же под дождем! Мамедов глянул на штатского, который едва заметно кивнул, после чего старшина со мной согласился: — Ну что же, пройдемте. Вы, Мария Петровна, пока посидите в своей комнате. — Так я же за хлебом собралась… — Позже сходите! — резко произнес до сего момента молчавший «штатский». Обиженно поджав губы, старушка удалилась к себе. В комнате старшина предложил нам с Михаилом присесть к столу, сам же приступил к проверке документов, начав с меня. «Штатский» остался стоять в дверях, не спуская с нас настороженного взгляда, причем правая рука его оставалась в кармане полупальто, где наверняка у него было оружие. Левой же он брал передаваемые ему участковым документы и внимательно их изучал — после чего небрежно откладывал на стол. Так они просмотрели мое офицерское удостоверение, отпускной билет, справку из госпиталя — потом паспорт и целую кучу справок Михаила. Строго по закону я мог отказаться, как «офицер Красной Армии», предъявлять свои документы милиционеру — на это имел право только военный патруль. Но в таком случае они предложили бы пройти с ними в ближайшую комендатуру. А зачем мне это надо? Здесь, в бараке, я чувствовал себя вполне уверенно: в случае возникновения опасной ситуации я мог мгновенно ликвидировать обоих — пусть «штатский» и держался весьма настороженно. На улице это сделать было куда сложнее — нас могли увидеть случайные прохожие или из окон. Уйти же из комендатуры в случае разоблачения было еще проблематичнее… Так что я вполне осознанно пригласил проверяющих сюда — тем более наши бумаги были в полном порядке. — Значит, Машков, из района… — участковый снова взял со стола паспорт Михаила. — Утверждаете, что приехали навестить сестру… — Именно так. Прибыл в командировку по линии райпо, — подал голос Михаил, — имеется соответствующее предписание. Здесь, в городе, встретил Николая Лемешева — героя-фронтовика и старого знакомого. Вот, предложил переночевать у сестренки… — Старший лейтенант может сам за себя ответить! — довольно резко «осадил» Михаила «штатский». А я подумал не без восхищения: «Ай да „дядя Миша“ — шпарит, как по писаному! Ищут, скорее всего, именно его — вернее, пропавшего кладовщика Спиридонова. До меня они добраться пока не должны бы… Хотя чем черт не шутит — надо быть настороже…» «Штатский» между тем продолжал — больше обращаясь непосредственно к старшине, хотя говорил вроде бы для всех: — Документы как будто в порядке, но есть вопросы! — при этом он многозначительно посмотрел на Мамедова. — Думаю, товарищу старшему лейтенанту и гражданину Машкову необходимо пройти с нами в отделение — тут недалеко! Я мгновенно напрягся и почувствовал какой-то неприятный холодок в груди — так всегда было перед тем, как мне предстояли решительные действия. «Надо „кончать“ обоих и немедленно! Наверняка у них имеются приметы Спиридонова и Михаил вызвал подозрения! — вихрем пронеслось в голове. — А может, даже мои приметы…» Наибольшую опасность представлял «штатский» у дверей, до него было не более полутора метров — он как раз достал правую руку из кармана и взялся за дверную ручку. Я напружинил правую ногу и сделал вид, что хочу подняться с табуретки, — на самом деле приготовился нанести ему удар левой ногой в пах. С участковым, который стоял от меня в полуметре, я мог справиться без труда: он даже руку не успел бы донести до кобуры — не то что пистолет достать. Но именно старшина круто изменил ситуацию и тем самым спас жизнь себе и своему напарнику — он вдруг сказал: — Можно поступить проще, товарищ оперуполномоченный! Он говорит, — старшина кивнул на Михаила, — что к сестре приехал. Ну, так я ее хорошо знаю: Надежда Николаевна надежный и проверенный товарищ, член партии. Она тут рядом, завом в продмаге работает — пошлем за ней соседку, через пять минут будет! Это не то что до отделения полчаса тащиться. Если Надежда Николаевна подтвердит, что Машков точно ее брат, значит, так оно и есть, — я за нее ручаюсь! — Ну смотри… — после недолгой паузы проговорил «штатский», — тебе виднее, участок-то твой… «Неужели пронесло?! — подумал я с облегчением. — Хорошо, не успел нанести удар. Если бы мы их здесь ликвидировали, наше непростое положение осложнилось бы еще больше…» Через шесть-семь минут в коридоре раздались торопливые шаги, потом дверь распахнулась и на пороге появилась невысокая и симпатичная черноволосая женщина лет тридцати, в бежевом плаще и в резиновых сапожках, с непокрытой головой. Видимо, шла она очень быстро, поэтому несколько запыхалась и щеки ее порозовели — с порога она сразу направилась к Михаилу, заключив его в горячие «родственные» объятия: — Здравствуй, Миша! — Тут она укоризненно поглядела на участкового: — Ты что же, Рустам, брата моего чуть не арестовал? Тетя Маша говорит: «Беги, девка, а то твоего Мишу сейчас в милицию заберут!» Несколько смущенный старшина начал оправдываться и объяснять, что Михаила никогда не видел, но сразу же послал за ней соседку: при этом называл ее то Надеждой Николаевной, то Надеждой. Из чего я заключил, что они были достаточно хорошо знакомы. «Впрочем, — рассудил я, исходя из своего жизненного опыта, — если она заведующая в продуктовом магазине, то наверняка „подкармливает“ местных „шишек“ — того же участкового». — Пойдем, Мамедов! — коротко приказал «штатский», который, как я и полагал, в этой паре был старшим. — Извините, Надежда Николаевна, служба! — уже на ходу произнес старшина, поспешив вслед за ним. Дверь в коридор была открыта, и там собрались любопытные соседи: тетя Маша, две немолодые женщины и еще парнишка лет четырнадцати — в этот вечерний час люди уже начали возвращаться с работы домой. — Все, можно расходиться — представление окончено! — властным голосом работника советской торговли заявила Надежда и захлопнула перед их любопытными носами дверь. Потом она долгим и оценивающим взглядом посмотрела на меня и спросила «брата»: — Ну а это кто? Познакомь нас! — Друг мой, Николай — герой-фронтовик! — преувеличенно громко (для соседских ушей) ответил Михаил. Потом подошел к ней вплотную и что-то шепнул в самое ухо. Она еще раз взглянула в мою сторону: — Понятно. Тогда ждите, скоро вернусь. — Жратвы захвати, сколько сможешь, — долго мы здесь не задержимся, — тихо произнес Михаил. — Денег дать? — Не надо. Она удалилась стремительной походкой (судя по звукам шагов в коридоре), а Михаил, закрыв дверь на защелку, облегченно выдохнул: — Пронесло… — Это точно, — ответил я. В ожидании «сестры» Михаил засел за расшифровку шестичасовой радиограммы «оттуда» — текст на небольшом клочке бумаги все это время был у него в кармане брюк. Через некоторое время я держал в руках дешифровку, которую сразу после прочтения отправил в огонь. Текст ее накрепко врезался мне в память: Агентам Кроту и Сове срочно передислоцироваться в район лесных массивов в ста двадцати километрах северо-восточнее райцентра Карманово Смоленской области. Подобрать подходящую площадку для приема десанта в количестве шести человек и груза. Координаты сообщить в Центр не позднее 23 часов 9 октября. Десант должен быть выброшен в ночь с 9 на 10 октября — точное время, пароль для встречи и расположение на земле сигнальных костров сообщим позднее — после получения от вас координат места высадки. До соединения с прибывшим десантом старшим является агент Крот. Далее поступите в распоряжение командира группы парашютистов. Желаем вам успехов.      Вернер — Как быть со сроками? — обеспокоенно посмотрел на меня Михаил. — Уже через сутки мы должны быть на месте, а это, если не ошибаюсь, под двести километров! — Надо достать автомобиль и сегодня же ночью двигаться дальше! Какие мысли по этому поводу? — спросил я его и с улыбкой добавил: — Думай! Ты ведь у нас птица мудрая — Сова, как-никак! — А ты, выходит, Крот! К тому же теперь мой командир, — пробурчал он хмуро, не поддержав мой шутливый тон. — Так как с транспортом? — Есть кое-какие соображения: один вариантик ухода из города я продумал заранее. Но хотелось бы знать — этот десант, он для чего? Та же цель, что у твоей группы? Может, поделишься?.. — Узнаешь в свое время, — решительно охладил я чрезмерное любопытство напарника. — Давай-ка лучше обсудим наше положение! Я достал из вещмешка планшетку с картой Смоленской области, которую аккуратно расстелил на кухонном столе. Светомаскировочная штора на окне была опущена, и мы не боялись любопытных взглядов. Сова начал объяснять свой план, который мне показался весьма дельным. Пока мы обсуждали наши дальнейшие действия, прошло часа полтора, наконец в коридоре раздались энергичные шаги и в дверь несколько раз постучали — видимо, стук был условный, и Михаил уверенно произнес: — Это она! Когда он открыл, в комнату вошла хозяйка — в том же плаще, что и при «разборках» с участковым Мамедовым, — только теперь в простеньком черном платке; в руках она держала средних размеров клеенчатую сумку. Анна Шевченко, она же завмаг Надежда Котова. Ее настоящее имя было Анна. Отец ее, ротмистр Николай Иванович Шевченко, из донских казаков, с восемнадцатого года состоял адъютантом казачьего генерала Шкуро: вместе они участвовали в боях с турками в составе кавалерийского корпуса генерала Баратова во время Первой мировой. Потом прошли весь крестный путь Белой армии и оказались в конце концов на чужбине — в эмиграции. Генерал Шкуро поначалу осел в Париже, а Николай Шевченко выехал с единственной и горячо любимой шестилетней дочкой в Югославию: мать Анны умерла от сыпного тифа еще в девятнадцатом, и девочка осталась на попечении отца. В 1933 году Аня окончила русско-сербскую гимназию и даже поступила на медицинский факультет Белградского университета. Получить заветный диплом врача девушке не позволило тяжелое материальное положение семьи: отец перебивался случайными заработками шофера такси, грузчика, официанта и даже циркового наездника. В конце двадцатых в Югославию перебрался из Парижа генерал Шкуро — Андрей Григорьевич стал частым гостем в их маленькой комнатушке на окраине Белграда. Здесь бывали многие русские офицеры, немало которых осело на югославской земле после бегства из России в Гражданскую. Казачьи офицеры, за редким исключением, люто ненавидели большевиков, и многие из них состояли в Русском общевоинском союзе (РОВС) — антисоветской эмигрантской белогвардейской организации с центром в Париже. В шестнадцать лет отец привел Анну в молодежную ячейку Белградского филиала РОВС, где она прошла военно-спортивную подготовку. Идеологическая обработка здесь велась на «должном уровне» — в юные головы накрепко вдалбливали ярый антикоммунизм и антисоветизм… В сорок втором, уезжая в Россию, отец сказал на прощание: «Помни, дочь: наши главные враги — большевики. В борьбе с ними хороши все средства и любые союзники — будь то Гитлер или сам Сатана! Если даже часть России окажется под немцами — а всю ее огромную территорию небольшой Германии не удержать, — даже тогда у русского народа останется шанс выжить, а затем возродиться из пепла. При большевиках такого шанса не будет: еще несколько десятилетий их правления — и русской нации придет конец: сталинское рабство приведет к вырождению и полной деградации. Мы, казаки, народ вольный — умрем, но на колени не встанем! А бог нас рассудит»… Когда германские войска в 1942 году заняли казачьи районы Кубани, Дона и Терека, бывшие белые генералы Шкуро и Краснов с помощью немцев сформировали для борьбы против большевиков 15-й казачий корпус (у многих казаков были давние счеты и обиды на Советскую власть, и среди них нашлось немало добровольцев, вступивших в рядовой состав корпуса). Корпус возглавлял известный немецкий генерал Гельмут фон Панвиц. В командный состав входили немцы и русские эмигранты из казаков — среди них оказался и отец Анны. Весной сорок третьего Николай Шевченко погиб от рук партизан-подпольщиков на одном из хуторов в южнорусских степях. Неудивительно, что его дочь, воспитанная отцом в крайней ненависти к большевикам и всему советскому, решила мстить: вскоре она оказалась в числе курсантов одной из разведшкол специального органа «Цеппелин». Кстати, при зачислении с ней долго беседовал подполковник СС Грейфе, после чего в разговоре со своим помощником Краусом заметил: «Запомни, Отто, из этой русской вполне может получиться королева шпионажа — новая Мата Хари. Обрати на нее особое внимание!» Снова Яковлев-Крот. — Надолго ко мне? — спросила Надежда (ее настоящее имя «Анна» я узнал много позже). — Уйдем сегодня ночью, — негромко ответил Михаил. Сейчас, без посторонних, уже не было нужды разыгрывать родственные чувства — женщина молча поставила сумку на пол, сняла плащ и развязала платок. В скромном костюме и длинной юбке она выглядела, тем не менее, очень женственно и привлекательно. Но вела себя подчеркнуто сухо и почти не разговаривала: Михаил, пожалуй, был прав, когда говорил: «К такой не очень-то подкатишься». Впрочем, какие уж тут «подкаты» — в нашем теперешнем положении! Встретиться бы с ней в другой обстановке… После получения последней радиограммы от немцев я был старшим нашего «дуэта», поэтому на правах командира, не вдаваясь в излишние подробности, коротко объяснил Надежде сложившуюся обстановку. Что касается наших дальнейших действий, то и тут я был весьма лаконичен: помянул лишь о том, что сегодня ночью мы переберемся в лесные массивы севернее Смоленска, где должны ожидать дальнейших указаний из разведцентра. Она выслушала и молча кивнула, не задавая лишних вопросов, — только уточнила, что нам понадобится в дорогу, помимо продуктов. Я сказал, что мы заберем рацию из тайника в сарае. На скорую руку Надежда приготовила нехитрый ужин: кашу из пшенного концентрата, заправленную свиной тушенкой, — получилось весьма недурно. На протяжении вечера к нам несколько раз настойчиво пытались зайти «на огонек» не в меру любопытные соседки — конечно, под «благовидными» предлогами занять то соли, то перца. Их можно было понять: не каждый день к ним в барак заходили мужики вроде меня и Михаила — в тылу «наш брат» был в дефиците. Но Надежда всякий раз энергично их выставляла, громко объявляя на весь коридор: — Имейте совесть, бабы! Брат устал с дороги, да и товарищ тоже! Дайте людям отдохнуть! Словно щедрый интендант, она выдала нам две буханки хлеба, четыре большие банки тушенки, шмат сала в чистой белой тряпочке, несколько банок рыбных консервов, бутылку спирта — даже папиросы не забыла (к радости курящего Михаила). Этот почти «семейный» ужин и какие-то очень домашние сборы в дорогу с укладкой продуктов в мой армейский вещмешок — словно на рыбалку или в туристический поход, — все это до боли в сердце вдруг напомнило мне мирную жизнь в Москве, маму, школу… Даже не знаю, что на меня нашло, но в душе словно некая струна дрогнула: вдруг захотелось завыть от какой-то безысходной тоски и одиночества — так матерый одинокий волк воет в ледяной пустыне на безмолвный и равнодушный лунный диск в ночном небосводе… Когда настало время прощаться, я спросил Надежду: — Не боитесь оставаться? Нас с Михаилом активно ищут — как бы на вас не вышли! Она взглянула на меня своими пронзительными черными глазами и, усмехнувшись, сказала: — Бог не выдаст — свинья не съест! Михаил пожал ей руку и напомнил о третьем члене своей разведгруппы: — Не забудь про железнодорожника, оставь условный знак — пусть «заляжет на дно»! Очень осторожно, чтобы никто из соседей не услышал наших шагов по коридору, мы ушли через окно в кухне: на часах была полночь. В просвете между тяжелыми осенними тучами вдруг выглянула большая полная луна, и я подумал: «Полнолуние! Осталось только завыть — как матерому волку! Впрочем, почему — „как“? Если вдуматься, я и есть одинокий, бездомный бродяга-волк: без семьи, дома, Родины…» В этот момент я вдруг вспомнил Еву, ее последнее письмо. Может быть, еще не все для меня потеряно в этой жизни? В любом случае мы еще повоюем… Анна Шевченко. Проводив Михаила и его напарника — «старшего лейтенанта», она аккуратно, стараясь не шуметь, притворила окно и задернула светомаскировку. Электричество в их район давали только днем, и Анна зажгла керосиновую лампу, «прикрутив» фитилек на самый маленький огонь. Потом подсела к столу на кухне, подперев подбородок рукой — эта привычка перешла к ней от отца, — и крепко задумалась. Она неподвижно сидела три-четыре минуты, потом решительно встала и направилась в соседнюю комнату. Казалось, после недолгих раздумий женщина пришла к какому-то конкретному решению, — так оно и было. Анна Шевченко окончательно поняла, что сегодня ночью наступило время «умереть» ее второму обличью — завмагу и члену партии Надежде Котовой. Под этим прикрытием она продержалась в Смоленске почти год: теперь пришло время уходить — здесь становилось чересчур «горячо». Приход Совы с «коллегой» всего лишь ускорил реализацию плана, придуманного еще две недели назад, — видимо, ей просто нужен был толчок, вроде сегодняшнего визита этих двоих. «А старлей очень даже ничего, хорош парень! — вдруг подумала Анна, укладывая небольшой дорожный чемоданчик. — Похоже, я ему тоже понравилась — по глазам было видно». Она оставалась прежде всего молодой и красивой тридцатилетней женщиной в расцвете сил, а уж потом агентом «Цеппелина» под экзотическим псевдонимом «Лотос», который для нее придумал сам оберштурмбаннфюрер СС Грейфе. Впрочем, ей часто приходилось забывать о том, что она «баба», и заниматься совсем не женскими делами. Но женская сущность все равно брала свое — недаром участковый Мамедов у нее в любовниках вот уже полгода состоял… Собрав вещи, она поставила чемоданчик рядом с кроватью и посмотрела на будильник: час ночи. Потом потушила керосинку и, раздевшись в темноте, легла в холодную постель: вполне можно было поспать часа три. На рассвете она навсегда покинет этот опостылевший барак и временно укроется на более надежной квартире: поможет ей в этом недалекий, но жадный до баб и денег Рустамчик — не зря она столько времени делила с ним ложе и всячески «подкармливала» казенными продуктами из своего магазина. Как говорится, долг платежом красен, товарищ участковый уполномоченный! Приложение 4.1 ОПЕРАТИВНАЯ ИНФОРМАЦИЯ Шифротелеграмма Колыгину Ошибочно задержанных офицеров войск НКВД по охране тыла 49-й армии Шилова А. П. и Калюжного Б. Г., командированных в г. Вязьма Смоленской области, немедленно освободить. Задействованный с 1 октября с. г. условный секретный знак — точка вместо запятой в середине последнего предложения — содержится только в командировочных предписаниях военнослужащих территориальных органов НКВД. На документы войск НКВД по охране тыла Действующей армии эта мера не распространяется. Начальник Управления контрразведки округа указывает Вам на проявленную халатность, так как необходимые распоряжения по данному вопросу содержатся в директиве №… от 28.09.44 г.      Горобец ГЛАВА 5 Разговор в кабинете Сталина 9 октября 1944 г. г. Москва. Во второй половине дня через южные, Боровицкие, ворота в Кремль въехал большой черный лимузин и проследовал через всю его территорию к северным, Никольским воротам, всегда накрепко запертым. Здесь, рядом с Никольской башней, находилась служебная резиденция Сталина в Кремле — в северном углу большого трехэтажного старинного здания, построенного еще при Екатерине II. Кабинет Верховного главнокомандующего, служебные помещения и примыкавшая к ним кремлевская квартира Сталина были расположены на втором этаже. В автомобиле, подъехавшем к подъезду сталинской резиденции, на заднем сиденье находились два человека в генеральской форме, впереди, рядом с шофером, — офицер охраны. Оба генерала вошли в подъезд, где в вестибюле два молодых лейтенанта проверили у них пропуска и молча козырнули. Поднявшись по устланной ковром лестнице на второй этаж, генералы оказались в секретариате: в приемной находился только секретарь Сталина Поскребышев. Он хорошо знал вошедших, но поздоровался сухо, не удостоив рукопожатия и даже не поднявшись со своего рабочего места за большим письменным столом рядом с дверью в кабинет Сталина. — Товарищ Сталин назначил вам к шестнадцати тридцати, но сейчас он занят, у него важная встреча — попрошу подождать! — негромко сказал он. Произнося эту фразу, секретарь только на секунду оторвал взгляд от бумаг, которые сосредоточенно просматривал. Поскребышев ежедневно видел столько важных персон, что приход начальника Главного управления контрразведки «Смерш» генерал-полковника Виктора Абакумова не был для него событием. Вместе с Абакумовым прибыл известный авиаконструктор Яковлев. Посетители молча сели на стоящие вдоль стены стулья — их здесь был целый ряд — и принялись терпеливо ждать. Абакумов с плохо скрываемым волнением в голосе задал лишь один вопрос, кивнув в сторону кабинета Верховного: — Кто там у него? Секретарь ответил почти равнодушно: — Маршал Василевский и генерал Антонов. Похоже, ответ несколько успокоил начальника контрразведки: он с видимым облегчением вздохнул. Яковлев тоже был предельно напряжен: все знали крутой нрав Хозяина (как называли Сталина между собой его приближенные). Случалось, людей арестовывали сразу на выходе из сталинского кабинета, и больше этих бедолаг никто не видел — родным попросту сообщали стандартную фразу: «Десять лет без права переписки», что на практике почти всегда означало «расстрел». Но бывало и наоборот: когда в апреле 1939 года авиаконструктор Яковлев, страшно волнуясь, впервые переступил порог кабинета Сталина, то вскоре вышел оттуда награжденным орденом Ленина, автомобилем «ЗИС» и премией в 100 тысяч рублей — за разработку новейшего истребителя «Як». У генерал-полковника Абакумова, пожалуй, все же было больше оснований для тревоги: вчера в пригороде Москвы был арестован немецкий агент, который сразу начал давать признательные показания. На первом же допросе он сообщил следователю просто ошеломляющие факты! «И все бы ничего, попади он в руки „моих людей“! — в который раз за истекшие сутки сокрушенно думал Абакумов. — Так нет же, арестовали его сотрудники этого надутого бабника Берии!» Генерал-полковник достал из кармана форменных брюк с широкими красными лампасами платок, вытер пот со лба: мало того, что арестованный, имея чин капитана Красной Армии, служил в элитном батальоне связи в пригороде Москвы и при этом уже три года был действующим агентом абвера, окопавшись под самым носом Главного управления контрразведки! Оказалось, этот капитан Федотов вполне может быть причастен к готовящемуся покушению на Сталина! Это обстоятельство могло иметь для Абакумова самые серьезные последствия: ведь именно подчиненная ему служба в первую очередь несла ответственность за выявление и нейтрализацию шпионов и диверсантов. Но военная контрразведка оказалась явно не на высоте, и задержали Федотова энкавэдэшники, да и то — во многом благодаря чистой случайности. А произошло следующее: два дня назад с одного из скрытых постов НКВД вокруг Ближней дачи Сталина был замечен военнослужащий, который, прогуливаясь под руку с молодой женщиной, явно пытался максимально приблизиться к забору, ограждающему запретную зону. Обеспечение внутренней безопасности дачи осуществляли люди генерала Власика — начальника личной охраны Сталина, которому генерал подчинялся напрямую. Но охрану автотрассы из Кремля в Кунцево и прилегающей к Ближней даче территории несли сотрудники НКВД — ведомства, возглавляемого Лаврентием Павловичем Берией. Что касается подозрительной парочки, капитана Красной Армии и его спутницы, то признаков шпионских или иных враждебных действий в их поведении вроде бы не просматривалось — однако долгая дневная прогулка вокруг запретной территории сталинской дачи, да еще под мелким моросящим дождем, насторожила энкавэдэшников. Старший поста скрытого наблюдения вовремя доложил об этих двоих своему начальству, и к капитану с его спутницей успели на всякий случай приставить «хвост» — двух сотрудников службы наружного наблюдения НКВД. Из агентурных источников советской внешней разведки стало известно, что руководством спецслужб гитлеровской Германии резко активизирована работа по подготовке терактов против высших руководителей Советского государства, в том числе против Верховного главнокомандующего. В связи с этим была усилена охрана всех резиденций Сталина, причем с использованием специальных новейших технических устройств — что, кстати, и помогло в задержании капитана Федотова. За подозрительной парой установили слежку — в открытую их документы решили пока не проверять, чтобы не спугнуть, — и, как оказалось впоследствии, это было правильным. Однако в тот первый день офицер со спутницей очень даже квалифицированно (что только усилило подозрения) сумели оторваться и уйти от «наружки». Сотрудники, которые их «вели», доложили, что «подопечные» настолько грамотно «проверялись» от возможной слежки, что наверняка были искушенными в такого рода делах людьми. Охрана Ближней дачи была усилена, и вот вчера, в ночное время, около нее снова появился неизвестный в форме советского офицера: на этот раз он попытался скрытно приблизиться к забору и что-то закопать. Между прочим, у вражеского агента, которым оказался этот человек, имелись все шансы остаться незамеченным — ночи в октябре под Москвой уже достаточно темные, а передвигался он с осторожностью и ловкостью кошки. Откуда он мог знать об усиленных мерах безопасности, а также о последних достижениях ученых в области оптических систем — приборах ночного видения?! Эта чудо-техника еще только внедрялась в войска — у нас и на Западе, а первые образцы испытывались (и небезуспешно!) как раз здесь — на спецобъекте в Кунцеве… При себе задержанный имел странное цилиндрическое устройство размером с обычный тубус, в котором студенты носят чертежи. Именно его Федотов попытался закопать у забора сталинской дачи. Поначалу капитан пытался «качать права»: возмущался незаконным, по его мнению, задержанием — подумаешь, заблудился ночью и «не туда» забрел! Но, когда пришел ответ из технического отдела и оказалось, что бывшее при нем странное цилиндрическое устройство не что иное, как мощный передатчик, так называемый «радиомаяк», — Федотов тут же начал давать «чистосердечные» признания. Поскольку арестовали его сотрудники НКВД, то на допрос он попал к следователям из наркомата внутренних дел: показания, которые дал Федотов, оказались настолько важны, что о них доложили лично наркому Берии. Выяснилось, что капитан Федотов знал о времени предстоящего посещения Сталиным дачи в Кунцеве, о чем сообщил немцам, использовав батальонную радиостанцию. Закопав у забора Ближней «радиомаяк», Федотов должен был через сутки передать на «ту сторону» решающую радиограмму, в которой подтвердить время прибытия на дачу Верховного в сопровождении нескольких ближайших соратников, членов Политбюро. Что могло произойти в дальнейшем, не попадись этот предатель-капитан в руки энкавэдэшников, трудно было даже представить! Когда поздно ночью Берия позвонил Абакумову и торжественным голосом поведал тому о предотвращении крупного теракта в отношении товарища Сталина, начальник контрразведки вначале ему не поверил. Но утром, когда Лаврентий Павлович при личной встрече на Лубянке с нескрываемым злорадством в голосе изложил детали готовившегося покушения на вождя, у Абакумова, по его выражению, «волосы дыбом встали». Выслушав наркома, он только спросил: «А Верховный уже в курсе?» На что услышал ответ, которого и ожидал: «Товарищу Сталину лично мной доложено о подготовке вражеской операции, которую сорвали сотрудники нашего наркомата!» «Торжествуешь, Лаврентий, — неприязненно подумал тогда о своем собеседнике Абакумов, чувствуя неприятный холодок в груди, — ну-ну, посмотрим…» Ожидая вызова в кабинет Верховного, генерал-полковник сейчас мысленно повторял тезисы своего короткого доклада, который приготовил в связи с последними событиями. Сегодня утром он провел расширенное совещание по «делу капитана Федотова» со своими заместителями Барышниковым и Мешиком, с участием ведущих сотрудников Главного управления контрразведки. Абакумов не терял надежды заполучить арестованного капитана в свое ведомство: для дальнейших допросов и проведения других следственных действий — с тем, чтобы перехватить инициативу у Берии в «раскручивании» такого «перспективного дела». Теперь начальник ГУКР «Смерш» с волнением поглядывал на часы в приемной — уже шестнадцать сорок пять! Когда Сталин чересчур долго держал человека перед дверью кабинета, это считалось плохим признаком. «Возможно, там сейчас решаются какие-то неотложные военные вопросы, — успокаивал себя Абакумов, — недаром начальник Генштаба и его первый заместитель — оба на приеме. К тому же со мной Яковлев, у которого прекрасные отношения с Верховным, — его бы Хозяин не стал просто так „мариновать“ в секретариате». Наконец без десяти пять дверь кабинета отворилась и оттуда вышел маршал Василевский. Александр Михайлович рассеяно кивнул ожидающим приема генералам, которые встали в его присутствии, затем начальник Генерального штаба Красной Армии спешно покинул секретариат. Поскребышев скрылся в кабинете с красной папкой в руках, через минуту вышел уже без нее и обратился к посетителям: — Можете войти, товарищ Сталин вас ждет! Кабинет Верховного представлял собой большую комнату со сводчатым потолком, с тремя окнами, выходящими на кремлевский двор. Белые стены от пола в рост человека были облицованы светлой дубовой панелью, а через весь кабинет постлана ковровая дорожка к письменному столу — на нем книги и бумаги. За столом — кресло, слева от которого на небольшом столике — несколько телефонных аппаратов. Справа от письменного стола, между окнами, располагались черный кожаный диван и книжный шкаф. Вдоль противоположной стены тянулся длинный стол для совещаний, с двух сторон к которому были придвинуты ряды стульев. Налево от входа, на полу, стояли большие часы в деревянном корпусе. В целом обстановка производила впечатление простоты и скромности — ничего лишнего здесь не было. Над письменным столом висел портрет Ленина работы художника Герасимова, на противоположной от окон стене — портреты Маркса и Энгельса. С началом войны к ним прибавились портреты Суворова и Кутузова в красивых золоченых рамках. К моменту появления Абакумова и Яковлева Сталин, сидя в дальнем конце длинного стола, покрытого зеленым сукном, читал какой-то текст на листе бумаги и тут же вносил в него поправки толстым синим карандашом. На Верховном была голубовато-серая маршальская форма: мундир со стоячим воротником и золотыми погонами, брюки с широкими красными лампасами и легкие шевровые ботинки. Не поднимая головы от редактируемого текста, в ответ на почтительное приветствие вошедших, Сталин негромко сказал с ярко выраженным грузинским акцентом: — Проходите и присаживайтесь, товарищ Яковлев. Абакумов остался стоять, Яковлев же сел у края длинного стола — недалеко от заместителя Василевского генерала Антонова. Тот, похоже, только что закончил доклад и сейчас собирал в стопку разложенные перед ним карты. Алексей Иннокентьевич Антонов пользовался особым расположением Верховного, который всегда считался с мнением заместителя начальника Генштаба: вдвоем они проводили здесь долгие часы, обсуждая положение на фронтах и планируя будущие операции. Сложив карты, Антонов встал: — Разрешите идти, товарищ Сталин? — Идите, товарищ Антонов. Справку по итогам операции «Багратион» подготовьте к завтрашнему дню. Сталин оторвал наконец взгляд от бумаги на столе. — Слушаюсь, товарищ Сталин! — по-военному коротко ответил Антонов. После чего покинул кабинет, бесшумно прикрыв за собой дверь. Сталин встал и, заложив руки за спину, неспешно прошелся несколько раз по ковровой дорожке из конца в конец. В кабинете повисла напряженная тишина… Затем Верховный подошел почти вплотную к стоящему по стойке «смирно» генерал-полковнику и, подняв голову (Абакумов был значительно выше ростом), спросил глуховатым голосом: — Как вы себя чувствуете, товарищ Абакумов? — Хорошо, товарищ Сталин, не жалуюсь! — четко ответил начальник контрразведки, глядя ему прямо в лицо. Все, кто напрямую общался с могущественным «Хозяином», знали, что он любит короткие, четкие и прямые ответы — без вихляний. При этом ни в коем случае не следовало смотреть в сторону, только в глаза Сталину. — А что скажет товарищ Абакумов по работе контрразведки «Смерш»? Может быть, чем-то нужно помочь? — продолжил вождь нарочито вежливо. — Не стесняйтесь, говорите: может быть, есть какие-то просьбы? На лице Сталина, среди оспин, появились мелкие красные пятна — это было явным признаком недовольства и раздражения. Генерал прекрасно отдавал себе отчет в том, что причина сегодняшнего неурочного вызова и этого разговора кроется во вчерашнем аресте капитана-шпиона. Абакумову уже доложили, что два часа назад здесь успел побывать Берия, с которым у него сложились далеко не простые и скорее неприязненные отношения: в них присутствовали элементы скрытой, а иногда явной конкуренции и ревности к успехам соперника в борьбе за влияние на Сталина. Абакумов был уверен, что нарком внутренних дел попытается максимально использовать эпизод с арестом Федотова в целях укрепления в глазах «Хозяина» своего авторитета и личных позиций — в ущерб его, абакумовским. Зная Сталина не первый год, он понимал, что юлить и изворачиваться не имело смысла, тем более Лаврентий Павлович наверняка уже представил всю картину в самом невыгодном для контрразведки «Смерш» свете — еще бы, «прохлопали» такого матерого врага прямо у себя под носом! Мало того, чуть не допустили теракта в отношении «Самого»! — Просьба есть, товарищ Сталин! — отозвался генерал-полковник. — Нарком внутренних дел сообщил мне о задержании его сотрудниками некоего капитана из батальона связи, подозреваемого в шпионаже в пользу Германии. Подобные дела подведомственны военной контрразведке, и сегодня же утром я потребовал от товарища Берии передачи этого дела в «Смерш». Но ответа по существу мы пока не получили — исходя из чего, товарищ Сталин, я просил бы вашего указания… — Почему же так получилось?!! — с негодованием прервал его Сталин. — Как называется служба, руководителем которой мы вас назначили, — вы не забыли, товарищ Абакумов?! — Никак нет, товарищ Сталин! Вверенная мне военная контрразведка названа «Смерш» — «Смерть шпионам»! — Так почему же гитлеровские шпионы и диверсанты разгуливают чуть не под нашими окнами?! — все больше выходил из себя Сталин. — Нарком Берия доложил мне сегодня, что готовилось покушение на жизнь Верховного главнокомандующего и товарищей из Политбюро на Ближней даче! Враг пытался заложить какое-то хитрое радиоустройство — наверняка с целью проведения теракта! Что об этом известно военной контрразведке?! Вы что там, спите?! — Товарищ Сталин! Контрразведка «Смерш» в лице всех сотрудников центрального аппарата поднята по тревоге для полного и всестороннего расследования этого дела, а также для предотвращения подобных попыток впредь! Уверен, что вражеская агентура будет нами выявляться и уничтожаться самым решительным образом! — Мало пользы от пустого хвастовства! Какие конкретные мероприятия вы планируете в рамках данного дела? Какие меры предпринимаете по недопущению терактов в отношении руководителей партии и правительства? Абакумов ждал подобных вопросов, они подробно обсуждались утром на совещании в Главном управлении. И сейчас он постарался обстоятельно перечислить как планируемые «Смершем» мероприятия, так и свои соображения и выводы. Кстати, его ничуть не удивил тот факт, что частный и малозначимый, казалось бы, вопрос поимки одного немецкого агента обсуждается здесь — на самом «верху». Только несведущий человек мог думать, что Сталин занимается исключительно «глобальными» вопросами и решает только важнейшие стратегические проблемы. Отнюдь нет! Верховный часто вникал в так называемые мелочи, разбирался с незначительными, на первый взгляд, ситуациями — в этом был стиль его работы и в конце концов сущность созданной им Системы, в которой один человек, как мудрый отец в многочисленном семействе, отвечал за все! Тем более поимка Федотова была связана с возможным покушением на его, Сталина, жизнь, а к вопросам личной безопасности «Отец народов» относился с болезненным вниманием. Достаточно сказать, что из-за боязни возможной авиакатастрофы он совсем не пользовался самолетами. К тому же в «деле Федотова» столкнулись интересы двух могущественных силовых ведомств, а Сталин, как большой мастер закулисных интриг, умело поддерживал ревностное соперничество между их руководителями, Абакумовым и Берией, — к ним следовало добавить и руководителя НКГБ Меркулова. Кроме того, Сталин, как народный комиссар обороны (он занимал эту должность наряду с постами Верховного главнокомандующего и Председателя ГКО), назначил своим заместителем именно Абакумова, тем самым оказав ему высочайшее доверие, — поэтому спрос с него тоже был особый… Генерал-полковник между тем продолжал свой доклад: он подробно остановился на так называемом радиомаяке и выдвинул свою гипотезу относительно причин его установки: — Мы считаем, товарищ Сталин, что данное устройство устанавливалось с целью наведения на Ближнюю дачу вражеских самолетов для ее бомбардировки в определенное время, по сигналу немецкого агента Федотова. Возможно, гитлеровцы создали специально для этой цели единичный экземпляр самолета дальнего радиуса действия. Не исключено, что фашистские летчики-фанатики даже готовы пожертвовать собой и потом не смогут вернуться назад, на свои аэродромы — это один из вариантов, но могут быть и другие. — Смертельно раненный фашистский зверь опасен вдвойне… — задумчиво проговорил Сталин, словно отвечая каким-то своим внутренним мыслям и рассуждениям. — Этот вопрос мы обсуждали сегодня с авиационными и техническими специалистами, которые были здесь с товарищем Берией. Верховный говорил теперь более спокойным голосом — доклад Абакумова, по всей видимости, произвел на него благоприятное впечатление. — Что касается немецкой авиации и ее возможностей, то здесь нам может помочь товарищ Яковлев. При этих словах авиаконструктор, до сих пор не сказавший ни слова, встал со своего места, но Сталин остановил его медленным движением руки: — Садитесь, товарищ Яковлев. — С этими словами он и сам расположился на краю кожаного дивана между окнами, по обыкновению широко расставив колени. Абакумов же продолжал стоять в двух шагах от входной двери — сесть ему так и не предложили. — Разрешите задать несколько вопросов генералу Абакумову, товарищ Сталин? — обратился авиаконструктор к Верховному. — Да, конечно, спрашивайте, товарищ Яковлев, не стесняйтесь! Для этого мы вас сюда и пригласили: вместе посоветоваться и обсудить интересующие нас вопросы. Александр Сергеевич Яковлев прекрасно разбирался в иностранной авиационной технике, знал все типы и возможности германских самолетов. До войны, будучи в 1940 году в командировке в Германии, он посетил ведущие немецкие авиазаводы и ознакомился с их самой современной продукцией: истребителями, бомбардировщиками, транспортными самолетами. Неудивительно, что именно его пригласили сегодня в Кремль в качестве технического консультанта. Задав несколько вопросов начальнику контрразведки и быстро уяснив суть обсуждаемой проблемы, Яковлев уверенно заговорил: — Товарищ Сталин! Со всей ответственностью могу заявить: возможности дальней бомбардировочной авиации немцев, учитывая теперешнюю военно-стратегическую обстановку и удаленность их аэродромов от Москвы, не позволяют нанести бомбовые удары по нашим объектам вблизи столицы. — Товарищ Яковлев, а вы не исключаете появления у гитлеровцев каких-то новых, неизвестных нам самолетов или иных летательных аппаратов с резко увеличенным радиусом действия? — подал реплику Сталин, который подошел к письменному столу и начал набивать табаком свою знаменитую трубку. — Полностью исключаю, товарищ Сталин! Мы внимательно следим за всеми их новейшими авиационными разработками, знаем тактико-технические данные всех стоящих на вооружении люфтваффе самолетов — они не способны к таким дальним перелетам. Их основные истребители «Мессершмитт-109» в разных модификациях и «Фокке-Вульф-190» исключаем сразу: дальность их полета лишь незначительно превышает пятьсот километров — немногим более у пикирующих бомбардировщиков Юнкерса. Более крупные бомбардировщики «Хенкель-111», «Дорнье-217» или транспортный «Ю-52» тоже не годятся. Разведчик «ФВ-189», так называемая «рама»? Исключено. Нет, товарищ Сталин, я убежден: нет у немцев никаких средств для дальних перелетов. — А что вы скажете, товарищ Яковлев, о гитлеровских ракетах — как они хвастливо заявляют, «чудо-оружии»? — задал очередной вопрос Верховный, раскуривший трубку и снова неспешно меряющий шагами ковровую дорожку. — Мы знаем, товарищ Сталин, что немцы начали бомбардировку Лондона реактивными беспилотными самолетами-снарядами. Кроме того, по агентурным данным, разрабатывают и испытывают новый тип так называемой баллистической ракеты. Однако радиус действия этих ракет невелик и не превышает четырехсот километров. — Что же получается, товарищи генералы, этот самый «радиомаяк» вражеский агент устанавливал вроде бы без всякого умысла? — остановился посредине кабинета Верховный и перевел взгляд с авиаконструктора на начальника контрразведки. Абакумов понял, что ему самое время вмешаться в разговор и доложить свои соображения. — Разрешите высказать свое мнение, товарищ Сталин? Аналогично думают и мои коллеги в Управлении: если немцы не имеют дальней авиации, они могут попытаться реализовать другие варианты. — Какие варианты? Говорите, мы для этого здесь и собрались. — Допустим, что фашистские пилоты-фанатики согласятся совершить перелет в один конец и даже погибнуть вместе с самолетом, направив его на цель в районе Москвы по примеру японских камикадзе-смертников. — Но им не хватит для этого топлива! — подал реплику Яковлев. — Допустим также, — продолжал рассуждения генерал-полковник, — немцам удастся каким-то образом дозаправиться на нашей территории — пусть это звучит почти невероятно! — Что же следует из ваших рассуждений? — хмыкнул в усы Верховный. — Немцы свалятся на нас, как снег на голову? — Никак нет, товарищ Сталин, не свалятся! У нас крепкая и надежная система ПВО на подступах к столице, и гитлеровцы это знают — не раз обжигались в сорок первом и позднее. Им не прорваться! Но предпринять такую попытку немцы вполне способны! Кроме того, они могут попытаться совершить удар подло, исподтишка. Например, направить специальную группу агентов-диверсантов для захвата самолета здесь, на нашем аэродроме. Затем, имея на борту специальное переносное радиооборудование, они могут с помощью радиомаяка направить этот самолет на цель, сами же могут выпрыгнуть на парашютах. — Это ваша прямая обязанность, товарищ Абакумов, и ваших коллег-чекистов, товарищей Берии и Меркулова, — не допустить подобных вражеских вылазок, обеспечить надежную охрану наших аэродромов! — Верховный вплотную подошел к генералу и, повысив голос, предупредил: — И не допускать впредь, чтобы гитлеровские шпионы и диверсанты разгуливали по Москве прямо под вашим носом! Вам все понятно?! — Так точно, товарищ Сталин! Я как раз хотел доложить, что военной контрразведкой предпринимается все возможное и даже невозможное для защиты вашей жизни и обеспечения личной безопасности. То же самое относится ко всем руководителям нашей партии и правительства. Ваша жизнь, товарищ Сталин, для всего советского народа… — Ну все, достаточно! — резко оборвал Абакумова Верховный. — Вы еще добавьте: «Да здравствует ВКП(б) и ее вождь, великий Сталин!» Идите и работайте, товарищ Абакумов! Я надеюсь, вы все хорошо поняли?! Сталин повернулся к авиаконструктору: — Спасибо, товарищ Яковлев. Вы как специалист очень толково нас проконсультировали. — Спасибо, товарищ Сталин! Всегда готов помочь. Вот только, пожалуй… Я сейчас тут прикинул… — задумчиво произнес авиаконструктор. — В чем дело, товарищ Яковлев? Вас что-то беспокоит? Говорите! Абакумов, который уже собирался уходить, напряженно замер и повернулся в сторону Яковлева — тот посмотрел на начальника контрразведки, потом на Верховного и неуверенно проговорил: — Нашу систему ПВО вокруг столицы и режимных объектов вражеский самолет не преодолеет… Но такой шанс имеет небольшой по размеру, низколетящий и скоростной объект — это может быть, по крайней мере теоретически, реактивный самолет-снаряд — наподобие немецких «ФАУ». Правда, у этой ракеты небольшая дальность полета, но товарищ Абакумов обмолвился здесь о полете в один конец… — Вы хотите сказать, — перебил его начальник контрразведки, — что если обеспечить доставку подобной ракеты самолетом ближе к цели… — …То вполне возможно допустить ее применение для бомбардировки важнейших объектов вокруг Москвы и даже в самой столице! — закончил фразу авиаконструктор уже более уверенным голосом. Приложение 5.1 ДОСЬЕ Из характеристики на члена ВКП(б) с 1930 года Абакумова Виктора Семеновича, русского, из рабочих: …Родился в апреле 1908 года в Москве в семье истопника, бывшего рабочего фармацевтической фабрики. Мать — прачка. В 1921 году окончил четырехклассное начальное училище в Москве. Был рабочим на заводе, упаковщиком в Московском союзе промысловой кооперации на складах Центрсоюза… В 1930 году вступил в коммунистическую партию и назначен заместителем начальника административного отдела торгово-посылочной конторы Наркомторга РСФСР. …В октябре 1931 года получил назначение заведующим военным отделом Замоскворецкого райкома комсомола. В 1932 году по партийной мобилизации направлен в ОГПУ… От практиканта дорос до оперуполномоченного, а в 1937 году переведен в 4-й (секретно-политический) отдел Главного управления государственной безопасности НКВД СССР, где к ноябрю 1938 года его повысили до начальника отделения. …С 5 декабря 1938 года исполняющий обязанности начальника Управления НКВД по Ростовской области. 27 апреля 1939 года утвержден в этой должности. …25 февраля 1941 года т. Абакумов назначен заместителем наркома внутренних дел. 19 июля 1941 года возглавил Управление Особых отделов НКВД… 4 февраля 1943 года т. Абакумову присвоено звание комиссара госбезопасности 2-го ранга, а 19 апреля Особые отделы преобразованы в Главное управление контрразведки «Смерш» в составе Наркомата обороны: т. Абакумов назначен начальником ГУКР «Смерш» НКО СССР и заместителем наркома обороны т. Сталина И. В. … ГЛАВА 6 Предприятие «Цеппелин» 9 октября 1944 г. г. Берлин. Созданный в начале 1942 года разведывательно-диверсионный орган «Предприятие „Цеппелин“» был подчинен 6-му управлению РСХА — как и отдел 6S, руководимый штурмбаннфюрером СС Скорцени. Поэтому передача полномочий по руководству диверсионным обеспечением операции «Прыжок тигра» от Скорцени к начальнику «Цеппелина» штандартенфюреру СС Хенгельгаупту не являлась чем-то необычным: обе службы и ранее работали в тесном контакте. Тем более руководство всей операцией оставалось в руках их «общего» шефа, бригадефюрера СС Шелленберга. Центральным органом «Цеппелина» был «Руководящий штаб», который до весны 1943 года находился в здании 6-го управления в берлинском районе Грюневальд, а затем передислоцировался в район Ваннзее — на Потсдамерштрассе, 29. До января 1944 г. «Цеппелин» возглавлял оберштурмбаннфюрер СС Грейфе, а после его гибели в автокатастрофе — полковник СС Хенгельгаупт. Вчера поздно вечером Скорцени ввел полковника и его заместителя оберштурмбаннфюрера СС Герхарда Глонца в курс дела по всем вопросам сверхсекретного плана ликвидации Сталина. А сегодня утром в штаб «Цеппелина» поступило экстренное сообщение из Москвы, которое поставило под удар всю операцию «Прыжок тигра», уже вступившую в активную фазу. Курьер доставил Глонцу радиограмму от особо доверенного агента, в которой сообщалось: Закодированный знак от «Константина» отсутствует. Сигнала нет. На службе 8.09. он не появился.      Сорока Начальник «Цеппелина» еще ночью отбыл самолетом в Растенбург, в Ставку фюрера на срочное совещание, где должен был обсуждаться план операции «Стража на Рейне» — крупномасштабного наступления немецких войск на Западном фронте, в Арденнах. Таким образом, в Берлине решать все вопросы по «Прыжку…» должен был подполковник Глонц. Надо сказать, что особого восторга по этому поводу он не испытывал — это при том, что сорокавосьмилетний Глонц был опытным профессионалом-разведчиком и трудности его не пугали — наоборот, подобно Скорцени, он энергично брался за выполнение самых трудных и почти «безнадежных» заданий. Невысокий и худощавый, с седыми редкими волосами и нездоровым цветом лица, Глонц производил впечатление этакого «гнилого интеллигента» — как полушутя называл его здоровяк Хенгельгаупт. Но это был как раз тот случай, когда говорят: «Внешность обманчива!» — ибо за тщедушным видом скрывался человек исключительно волевой, целеустремленный и крайне работоспособный. Выходец из баварской крестьянской семьи, он всего сумел добиться сам: в 1919 году, после демобилизации из армии, Глонц поступил на службу в полицию Мюнхена. Любопытный факт: некоторое время он служил в криминальном отделе вместе с Генрихом Мюллером — теперешним шефом гестапо. Упорно продвигаясь вверх по служебной лестнице, в 1933 году Глонц был назначен инспектором-криминалистом. После прихода к власти нацистов старательный, дисциплинированный и исполнительный инспектор был зачислен в Главное управление СД (служба безопасности). Работая в отделе, занимавшемся борьбой с коммунистами, марксистами, профсоюзами и другими оппозиционными группами, Глонц проявил не меньше рвения, чем в борьбе с криминальным миром. В 1939 году Главное управление СД вошло в состав РСХА, и гауптштурмфюрер СС Глонц оказался в 6-м Управлении, так называемом СД-заграница. В органе «Цеппелин» он служил с момента его образования и под руководством прежнего шефа Генриха Грейфе принимал участие в разработке весьма амбициозного плана покушения на Сталина — операции «Возмездие». Убить советского лидера должен был немецкий агент Таврин, русский, из военнопленных, бывший офицер Красной Армии. Акцию готовили весьма тщательно, почти целый год: с конца 1943 по сентябрь 1944 года — как раз специально для нее был изготовлен портативный реактивный гранатомет «Панцеркнакке», помещавшийся в рукаве шинели Таврина. На заводах Мессершмитта по заказу Главного управления имперской безопасности для доставки Таврина в русский тыл был изготовлен уникальный четырехмоторный самолет «Арадо-332» с радиусом полета четыре тысячи километров, вооруженный девятью крупнокалиберными пулеметами. Самолет мог совершить посадку на неподготовленной лесной поляне — для этого он имел двенадцать пар специальных широких катков-гусениц с каучуковым покрытием. У истоков этой операции стоял Грейфе: он был ее идейным вдохновителем и организатором — именно ему принадлежал выбор главного исполнителя акции, Петра Таврина. После гибели Грейфе вся черновая работа по подготовке «Возмездия» легла на плечи Герхарда Глонца, которому к середине 1944 года было присвоено звание «подполковник СС» — тогда же он был назначен заместителем начальника «Цеппелина»… Даже сейчас, после полного провала плана убийства Сталина руками несостоявшегося диверсанта-террориста Таврина, Глонц был убежден: было сделано все возможное и лишь нелепая случайность привела к срыву операции на начальном этапе… В ночь с 4 на 5 сентября 1944 года с рижского аэродрома поднялся в небо четырехмоторный «Арадо-332». В огромном грузовом отсеке, размерами напоминающем товарный вагон, находились всего два пассажира и закрепленный на расчалках советский мотоцикл «М-72». Немецкие летчики должны были доставить пассажиров и груз в дальний советский тыл, в район Ржева — там самолет должен был совершить посадку на неподготовленную площадку, а затем возвратиться в Ригу. Один из пассажиров — коренастый мужчина лет тридцати пяти с простым и открытым лицом — одет в форму майора Красной Армии. Из-под расстегнутой армейской плащ-палатки проглядывала гимнастерка с Золотой Звездой Героя Советского Союза и целым «иконостасом» боевых орденов: Ленина, двух Красного Знамени, Александра Невского, Красной Звезды. Надо отметить, что немецкая разведка снабжала своих агентов, как правило, поддельными наградами — но в данном случае Таврину были выданы подлинные. Его снабдили безупречными документами, согласно которым он, Таврин Петр Иванович, занимал должность заместителя начальника отдела контрразведки «Смерш» 30-й армии 1-го Прибалтийского фронта. Рядом с ним в самолете находилась молодая женщина в форме младшего лейтенанта: по легенде его «сослуживец», секретарь отдела «Смерш» Шилова Лидия Яковлевна. Согласно фиктивному командировочному предписанию «майор Таврин» и его спутница должны были доставить в Москву «особой важности срочный пакет». В столице они собирались сменить документы и легализоваться под видом военнослужащих, находящихся в длительном отпуске после ранения. Из агентурных источников в «Цеппелине» знали маршруты движения правительственных автомашин по московским улицам: выбрав удобное место, Таврин должен был произвести выстрел из «Панцеркнакке» по автомобилю Сталина. Более точно указать нужную машину мог не кто иной, как агент Сорока, — по плану операции он должен был выйти с Тавриным на связь. Мало того, на случай, если бы не удался вариант с «Панцеркнакке», Таврина снабдили специальным автоматическим пистолетом с отравленными и разрывными пулями для стрельбы по Сталину с близкого расстояния. Например, во время торжественного заседания в Кремле по случаю очередной годовщины Октябрьской революции — получить туда пропуск ему должен был помочь все тот же «Сорока»… …«Арадо-332» уже третий час находился в полете и до запланированного места посадки оставалось не более тридцати минут, как вдруг с земли неожиданно ударили зенитки! Вот оно, нелепое невезение — самолет уже пошел на снижение и его заметили с какого-то охраняемого объекта! Заметили совершенно случайно! Такого развития событий никто в «Цеппелине» предусмотреть, конечно, не мог. Задымился один из моторов, и самолет перестал подчиняться летчикам — зенитные снаряды нанесли крылатой машине серьезные повреждения. Пришлось совершить аварийную посадку — совсем не там, где было запланировано! В довершение всех бед (для немцев, разумеется) приземлился «Арадо» вблизи населенного пункта — выбирать-то уже не приходилось! Самолет заметили местные жители и вызвали по телефону подкрепление: вскоре место посадки было оцеплено и экипаж захвачен в плен — из-за повреждений самолет взлететь уже не мог. Таврин со своей спутницей поначалу сумел оторваться на мотоцикле от погони, но вскоре был схвачен сотрудниками НКВД — не помогли даже «сверхнадежные» документы… С этой, так тщательно готовившейся и так бездарно завершившейся попытки покушения на Сталина прошло чуть больше месяца. И вот — пожалуйста, перед ним, Глонцем, снова поставлена та же задача! То, что он не испытывал от этого восторга, — еще мягко сказано! Лучше сказать, оберштурмбаннфюрер СС в первый момент был попросту «раздавлен» вдруг «свалившимся» на его голову особым, государственной важности заданием. Второго подряд провала Глонцу не простят — пусть даже возглавлял операцию Шелленберг, а со стороны «Цеппелина» — его шеф Хенгельгаупт. «Козлами отпущения» в подобных громких акциях, в случае провала, обычно оказываются отнюдь не высшие руководители, а исполнители уровня Глонца — он это прекрасно понимал. Вот в случае успеха, тогда да — на первый план выйдут «тузы»! Тем не менее приказы не обсуждаются: подполковник с присущей ему настойчивостью взялся за реализацию «своей» составляющей «Прыжка…» — агентурной и диверсионной. Рано утром Глонц разговаривал по телефону с заместителем Скорцени: капитан Радль доложил о полной готовности двух групп к выброске в Смоленскую область уже в предстоящую ночь. Тут все шло по плану — хотя нет, первая группа под командой Крота-Яковлева угодила в засаду. Однако ситуация не вышла из-под контроля и была поправимой. Серьезнейшая неудача, почти катастрофа, случилась в Москве — это следовало из радиограммы от агента Сороки. Как раз этот вопрос подполковник обсуждал лично с Шелленбергом, от которого вернулся в свой кабинет на Потсдамерштрассе всего полчаса назад — ровно в двенадцать дня. К начальнику 6-го управления Глонц был вызван почти сразу после получения радиограммы от Сороки — как он понял из телефонного разговора с Шелленбергом, тому ее также недавно доставили. Помимо заместителя начальника «Цеппелина», бригадефюрер вызвал к себе для обсуждения создавшегося положения штандартенфюрера СС Шмидта из 4-го управления и полковника люфтваффе Дитца. Кроме того, Шелленберг во время встречи с ними неоднократно разговаривал по телефону с доктором Дорнбергером, находящемся в Пенемюнде на ракетном полигоне. — Итак, господа, из радиограммы от нашего источника в Москве, полученной сегодня рано утром, следует вполне определенный вывод: радиомаяк около сталинской дачи в Кунцеве не заложен, поскольку не подает сигнала, — начальник 6-го управления нервно расхаживал по кабинету, обращаясь к сидевшим вокруг приставного столика офицерам. — Наш человек в русской столице имеет специальный радиопередатчик с расширенным диапазоном частот, который можно использовать как устройство для приема радиосигналов от «маяка» — так вот, «маяк» молчит! — Прошу извинения, господин бригадефюрер, но, может быть, наш агент просто не успел произвести закладку «маячка» из-за каких-то помех: возможно, он это сделает чуть позже! — высказался гестаповский полковник. — Вряд ли он это сделает вообще! — Шелленберг быстро подошел к письменному столу, открыл лежащую там посередине тонкую папку и достал небольшой лист бумаги — текст радиограммы. — Кроме фразы «сигнала нет», наш агент сообщает: «Закодированный знак от „Константина“ отсутствует …на службе 8.09. он не появился». Что это значит, может пояснить Глонц. — После закладки радиомаяка агент «Константин» должен был оставить сегодня в шесть утра на одном из домов в пригороде Москвы, недалеко от места, где он проживает, условный знак — нанести мелом стрелку. Так вот, этого он не сделал и, мало того, не появился утром на службе! — сообщил Глонц. — Это точно установлено? — поинтересовался Шмидт. — Точнее некуда! — отозвался Шелленберг, продолжавший нервно расхаживать по кабинету. — Садитесь, Глонц. Сегодня около девяти утра мы получили эту самую радиограмму, которую я сейчас зачитал. Могу сказать только одно: человек, ее пославший, вне всяких сомнений, заслуживает нашего полного доверия! — Но что же теперь делать? — растерялся полковник Дитц. — Неужели придется свернуть всю операцию? — Ни в коем случае! — повысил голос Шелленберг. — Операция будет осуществлена — это не мое личное мнение, господа! Перед вашим приходом мне звонил начальник Главного управления и передал распоряжение самого рейхсфюрера: «Операцию „Прыжок тигра“ необходимо довести до победного конца!» От себя обергруппенфюрер добавил: «Любой ценой!» В кабинете на некоторое время воцарилось напряженное молчание. Бригадефюрер сел в кресло за письменным столом и снова заговорил, но теперь уже более спокойным голосом: — Я консультировался с доктором Дорнбергером, и он считает, что еще не все потеряно. Разумеется, в ход операции придется внести существенные коррективы — для этого, господа офицеры, мы собрались на это экстренное совещание! Времени на «раскачку» уже нет! Штандартенфюрер Шмидт! — Слушаюсь, господин бригадефюрер, — вытянулся тучный гестаповец. — Вы отвечаете за режим секретности операции и в связи с вероятным провалом в Москве ценнейшего агента еще раз самым тщательным образом проверьте списки лиц, допущенных к информации по «Прыжку тигра». Вы меня поняли — самым тщательным, исключающим какие-либо «утечки»! — Так точно, господин бригадефюрер! — Я приказал выдать вам дополнительные, совершенно секретные материалы по «Константину» — возьмите их у моего помощника. Идите и работайте! Когда штандартенфюрер вышел, Шелленберг посмотрел на полковника люфтваффе: — Теперь поговорим с вами, Дитц! …Сирена воздушной тревоги вывела Глонца из состояния задумчивости: он стоял у окна кабинета и вспоминал недавний разговор у бригадефюрера. Тут было над чем поразмышлять! В бомбоубежище он не пошел — не до этого! То, что он услышал в кабинете начальника 6-го управления, походило на какую-то безумную авантюру — тем не менее не подлежащую обсуждению и утвержденную самим рейхсфюрером! Впрочем, многое из того, что происходило в Третьем рейхе — в последнее время особенно, — напоминало Глонцу трагическую фантасмагорию: вся эта пустая болтовня о каком-то таинственном «чудо-оружии», которое вот-вот появится и изменит ход войны, или рассуждения о скором развале союзнической коалиции и даже войне России с Америкой вызывали у оберштурмбаннфюрера лишь горькую усмешку — в чудеса он не верил! Но Глонц был прежде всего офицером СС — полученный приказ для него не подлежал обсуждению: его следовало выполнять! Итак, в связи с арестом «Константина» (что представлялось наиболее вероятным) руководством РСХА было принято решение: нанести ракетный удар по резиденции Сталина не ночью, а в дневное время! Поскольку днем советский вождь работал в своем кремлевском кабинете, то объектом для управляемой «ФАУ» должен был стать именно Кремль — точнее, служебная резиденция Сталина в северной его части. Новая диспозиция завершающей стадии «Прыжка…», со слов Шелленберга, выглядела так: в ночь с 10 на 11 октября молниеносной атакой диверсантов захватывается аэродром «подскока» в тылу русских — примерно в пятистах километрах к западу от Москвы. Далее, после получения от них соответствующего сигнала, с авиабазы Нойкирхен в сопровождении эскорта ночных истребителей люфтваффе взлетает бомбардировщик «Хенкель» с управляемой ракетой под фюзеляжем. Приземлившись ночью на захваченном аэродроме, он остается там до рассвета — что вполне возможно, если атаку произвести быстро и без шума. При этом диверсанты, экипированные в форму советских военнослужащих, должны в случае необходимости сыграть роль аэродромной охраны — внешне ничто не должно указывать на то, что аэродром оккупирован. А дальше все зависело от радиограммы из русской столицы, которую предстояло получить утром 11-го числа от агента Сороки. Подполковник Генштаба Красной Армии Митрохин, он же с 1942 года особо ценный агент «Цеппелина» под псевдонимом Сорока, имеющий знакомых в кремлевском окружении Сталина и занимающий довольно высокое служебное положение, должен был выяснить время прибытия Сталина в Кремль — в том случае, если советский вождь будет ночевать на Ближней или другой подмосковной даче. Если же Сталин на ночь останется в своей кремлевской квартире — об этом также обязан был известить именно Сорока, сообщив сведения по рации (которой он пользовался в исключительных случаях) в немецкий разведцентр. В дальнейшем операция могла развиваться по двум сценариям. Если Сталин ночует в Кремле — взлет «Хенкеля» производится в восемь утра: примерно через час он должен быть в двухстах километрах от Москвы. Здесь производится отделение «ФАУ» и ее самостоятельный полет в течение двадцати минут: навести ракету на цель в светлое время суток пилот должен по наземным ориентирам. Кстати, как заявил Шелленберг, имеется специальный макет Кремля со всеми постройками на его территории — по нему пилот «ФАУ» получит абсолютно точное представление о местонахождении Сталина. Если тот прибудет в Кремль с дачи позже, о чем и сообщит Сорока, — соответственно будет скорректирован взлет «Хенкеля» — до этого момента он должен быть тщательно замаскирован. Начальник 6-го управления приказал полковнику люфтваффе срочно разработать маршруты самолета-носителя и «ФАУ» в связи с новой оперативной обстановкой. Когда Дитц убыл выполнять задание, оберштурмбаннфюрер задал Шелленбергу вопрос: — Но что же, в таком случае, будет с пилотом управляемой ракеты? По существу, ему придется катапультироваться над центром Москвы, причем в дневное время — шансов спастись у него не будет никаких! — Послушайте, Глонц! — с нескрываемым раздражением ответил бригадефюрер. — Тысячи и тысячи наших солдат ежедневно гибнут на фронтах! На карту поставлено само существование немцев и Германии! Что значит при этом жизнь одного человека, а если понадобится — и наша с вами?! Подполковнику показалось, что Шелленбергу, как и ему, не очень нравится тот вариант развития операции, который он только что довел до подчиненных: «Наиболее вероятно, что все окончательно решено „наверху“, — в конце концов над Шелленбергом тоже имеются начальники и бригадефюрер не всесилен…» Особенно Глонцу претила та спешка, с которой сейчас перекраивались первоначальные планы ночной атаки Ближней дачи Сталина — на его взгляд, она имела куда больше шансов на успех в отличие от дневной «лобовой». Однако время сомнений и рассуждений прошло, надо было действовать — Глонц подошел к письменному столу в углу своего небольшого кабинета и взял трубку телефона: — Алло, коммутатор?! Говорит оберштурмбаннфюрер Глонц, личный код 13–86. Свяжите меня с объектом под номером 971 — да, весьма срочно! Приложение 6.1 ОПЕРАТИВНАЯ ИНФОРМАЦИЯ Документ 1 ПРОТОКОЛ ДОПРОСА ТАВРИНА ПЕТРА ИВАНОВИЧА (фрагмент) Таврин П. И., 1909 г.р., уроженец с. Бобрик Нежинского района Черниговской области УССР, русский, в 1942 году на фронте вступил в кандидаты в члены ВКП(б), образование незаконченное высшее, до войны работал начальником Туринской геологоразведочной партии Исыковского приискового управления, прииск «Урал-Золото». В Красную Армию призван 14 августа 1941 г. Вопрос: С какими заданиями вы были переброшены германской разведкой через линию фронта? Ответ: Я имею задание германской разведки пробраться в Москву и организовать террористический акт против руководителя советского государства И. В. Сталина. Вопрос: И вы приняли на себя такое задание? Ответ: Да, принял. Вопрос: Кто вам дал это задание? Ответ: Это задание мне было дано начальником Восточного отдела СД в Берлине подполковником СС Грейфе. Вопрос: Кто персонально должен был осуществить террористический акт? Ответ: Совершение террористического акта было поручено лично мне. Для этой цели руководителем органа «Цеппелин-Норд» майором СС Краусом Отто я был снабжен отобранными у меня при задержании пистолетами с комплектом отравленных и разрывных пуль, специальным аппаратом под названием «Панцеркнакке» и бронебойно-зажигательными снарядами к нему. Вопрос: Что это за аппарат? Ответ: «Панцеркнакке» состоит из небольшого ствола, который при помощи специального кожаного манжета закрепляется на правой руке. Аппарат портативный и может быть замаскирован в рукаве шинели или пальто. В ствол помещается реактивный снаряд, который приводится в действие путем нажатия специальной кнопки, соединенной проводом с электрической батареей, спрятанной в кармане одежды. Стрельба производится бронебойно-зажигательными снарядами. Перед переброской через линию фронта я тренировался в стрельбе из «Панцеркнакке», при этом снаряды пробивали бронированные плиты толщиной 45 мм… …Работниками германской разведки, в частности Грейфе и Краусом, мне было также указано, что, если представится возможность, я должен совершить террористический акт и против других членов советского правительства. Вопрос: Против кого именно? Ответ: Против В. М. Молотова, Л. П. Берии, Л. М. Кагановича… Допросили: начальник отдела НКВД СССР по борьбе с бандитизмом — комиссар госбезопасности 3-го ранга (Леонтьев). Зам начальника 2-го управления НКГБ СССР — комиссар госбезопасности (Райхман). Начальник отдела ГУКР Смерш НКО — полковник (Барышников). Документ 2 Спецсообщение по «ВЧ» УПРАВЛЕНИЯМ КОНТРРАЗВЕДКИ СМЕРШ ФРОНТОВ И ВОЕННЫХ ОКРУГОВ. (в дополнение к «спецсообщению» №… от 04.10.44 г.) …6-м управлением РСХА и военной разведкой абвер в его составе предпринимаются активные попытки к организации проведения теракта в отношении Верховного главнокомандующего ВС СССР маршала И. В. Сталина. По имеющимся сведениям, с этой целью могут быть задействованы самолеты германских люфтваффе дальнего действия, которым (предположительно) понадобятся подготовленные площадки в нашем тылу для промежуточной посадки и дозаправки топливом (т. н. аэродромы «подскока»). В связи с этим активизировать оперативно-разыскные мероприятия по выявлению и ликвидации вражеской агентуры, в первую очередь в районах расположения аэродромов — как действующих, так и запасных. Организовать четкое взаимодействие в этом вопросе с территориальными органами НКВД-НКГБ, а также с командованием войск по охране тыла Красной Армии на местах. Не исключено использование германской разведкой специально сконструированного по заданию 6-го управления РСХА самолета «Арадо-332», способного совершать посадки в непогоду и на неподготовленные, неровные площадки ограниченных размеров.      Москва, ГУКР (Смерш) Документ 3 Спецсообщение по ВЧ. Смоленск, Горобцу До сих пор не задержан командир группы немецких агентов-парашютистов, который скрылся 06.10.44 г. с места десантирования в 228 км к западу от г. Смоленска. Начальник Главного управления контрразведки считает необходимым предупредить вас о неполном служебном соответствии.      Москва, Барышников ГЛАВА 7 Яковлев Александр Николаевич, агент Крот 9 октября 1944 г. г. Смоленск. Прожив год с небольшим в Смоленске, Михаил-Сова неплохо изучил город. Так же уверенно, как утром, он снова вел меня по безлюдным ночным улочкам и глухим проулкам, через пустыри и развалины. Мы пробирались на его «родное» предприятие — автобазу ОРСа. Таким образом, мы начали практическую реализацию плана, разработанного три часа назад на кухне в квартире его «сестры». Точнее, я попросту согласился с доводами Михаила, который изложил мне свой вариант угона автомашины и выезда за пределы Смоленска — эту «домашнюю заготовку» он детально продумал заранее, зная, что рано или поздно придется, по его выражению, «рвать отсюда когти»: «Уходить из города будем на грузовом „ЗИСе“ — на базе их несколько. Я там каждую щель в заборе знаю, все ходы-выходы: не зря почти год „оттрубил“. Охраны, считай, никакой — пожилой пьяница сторож с допотопной берданкой. Где шофера ключи от машин держат — тоже знаю». — «Не слишком рискованно? — задал я почти риторический вопрос. — Вдруг чекисты оставят на твоей работе засаду?» — «В доме на Деповской точно оставят, а что касается автобазы — вряд ли… Представь: склады, хозпостройки, ремонтные боксы, гаражи — да еще подъездные пути с вагонами и различным грузом вокруг — территория гектаров шесть-семь, а то и больше! Тут не меньше роты потребуется, ежели все это хозяйство оцепить, — да им в голову не придет, что я сунусь на свое предприятие…» Я не мог не согласиться с его доводами, и теперь, осторожно передвигаясь следом за Совой по ночному безлюдному городу, некоторое время вспоминал короткую встречу с Надеждой — по всему чувствовалось, что женщина она незаурядная. Дальнейшие бурные события заставили меня почти забыть о ней, и я не мог даже представить, что очень скоро судьба сведет нас вновь… — Минут десять, и мы на месте, — обернувшись, тихо сказал Михаил. Он шел впереди с моим вещмешком через плечо, я же нес средних размеров обитый кожей деревянный чемодан — внутри была рация. Насколько я понял, сама Надежда этим резервным передатчиком не пользовалась: значит, у нее имелись какие-то другие каналы связи. Дождь прекратился, но небо по-прежнему было затянуто тучами, сквозь которые иногда пробивался тусклый лунный свет. Вскоре мы вышли к высокому деревянному забору, поверх которого была протянута колючая проволока. — Ну вот, мы на месте! — Сова остановился и повернулся ко мне. — Дальше действуем, как условились. Он прошел метров сорок вдоль забора, потом ухватился за одну из досок и сдвинул с места. Заглянув в образовавшуюся дыру, Михаил бросил туда вещмешок и затем пролез сам: через некоторое время по его сигналу я подал ему чемодан, потом протиснулся следом. Минут пятнадцать, стараясь не шуметь, мы пробирались среди штабелей из пустых бочек, досок, мимо каких-то деревянных строений — то ли складов, то ли гаражей. Наконец, Михаил придержал меня за углом небольшого сарайчика и жестом показал: «Выгляни!» Впереди, метрах в пятидесяти, при слабом лунном свете, пробивающемся сквозь рваные клочья плывущих по небу туч, я увидел ту самую караульную будку — о ней мне заранее рассказал Сова. Это был обычный, сколоченный из неструганых досок сарай, именовавшийся «караульным помещением». Над плоской крышей дымилась труба: внутри была печка-буржуйка, и она топилась — значит, сторож был там. Как объяснил Сова, тот обычно спал на лавке, укрывшись казенным полушубком, причем собаки с ним не было. Поэтому я мог абсолютно спокойно подойти к этой «караулке» и постучать в дверь. Далее, по нашему плану, на вопрос сторожа я должен был ответить что-то невнятное, вроде: «Свои, Петрович (так его все называли), открывай, холодно — у меня тут кое-чего имеется для сугрева!» Как пояснил Михаил, к старику иногда действительно наведывались шоферы пропустить стаканчик — в ремонтных боксах им частенько приходилось возиться с машинами даже по ночам. Тем более Петрович это дело очень даже уважал и всегда имел нехитрую закуску на такой слушай. Убивать его я не собирался — в этом не было никакой нужды. Следовало просто его «отключить», потом связать и уложить на лавку с кляпом во рту. Он бы даже не успел толком меня рассмотреть, а мы с Совой спокойно осуществили бы задуманный план. На деле все вышло иначе: на мой стук никто не отзывался, хотя колотил в дверь я достаточно громко и долго. «Наверное, крепко спит и не слышит, — подумал я сначала, — тем более, если не дурак выпить, то, возможно, „перебрал“». Но, когда я посильнее надавил на дверь, к моему удивлению, она со скрипом начала открываться (а Михаил говорил, что сторож всегда запирается на засов). Я оглянулся на своего напарника, который осторожно выглядывал из-за сарая, потом указал жестом, что захожу внутрь, и переступил порог. Конечно, нервы были напряжены до предела: из кармана шинели я достал пистолет, в другом сжимал гранату — вдруг засада! В сторожку я пошел «налегке», оставив чемодан около Михаила, и был готов к любым неожиданностям — но, похоже, на этот раз все обошлось благополучно. Внутри тесного помещения никого не было: пустая лавка, стол у окна, две тумбочки и железная печка в углу — вот все, что я увидел. Но печка топилась, значит, этот Петрович был где-то неподалеку! Михаил говорил, что время от времени он делает обходы и, возможно, как раз сейчас шатается по территории, а это «Не есть карашо!» — как любил повторять мой инструктор — немец во Фридентале, который обучал нас парашютному делу. Я даже фамилию его вспомнил: «Крафт. Унтер-шарфюрер СС Питер Крафт… Ну, да черт с ним — сейчас о другом надо думать: необходимо срочно найти и нейтрализовать сторожа!» Аккуратно прикрыв дверь, я направился к Михаилу. Когда до угла сарая, за которым он ждал, оставалось не более десяти метров, оттуда донесся незнакомый голос. Говорившего, как и напарника, я пока не видел и в первый момент, на какие-то доли секунды, буквально остолбенел — в голове молниеносно начали «прокручиваться» всевозможные варианты: Чекисты?.. Сторож?.. Случайные работяги?.. Или ночные налетчики-бандиты?.. В правой руке, как бы само собой, у меня появился «ТТ», готовый к бою — крадучись, я начал подбираться к сараю. Мысль о появлении чекистов-смершевцев, мелькнувшую в голове в первые мгновения, я начисто отбросил — не их почерк. При наличии здесь засады нас, во-первых, захватили бы одновременно. Во-вторых, они это делают без шума и пустой болтовни: никаких голосов до меня сейчас не доносилось бы. Я обошел сарайчик с противоположной стороны с тем, чтобы зайти — так мне казалось — неизвестному в тыл. «Или неизвестным? Сколько их там: один, два, несколько…» — лихорадочно соображал я. Осторожно заглянув за угол, я наконец увидел говорившего: он был один, стоял ко мне спиной и громко отчитывал Михаила. Даже не вслушиваясь в смысл его слов, я сразу решил, что это и есть тот самый сторож — догадался по внешнему виду. На нем был расстегнутый овчинный тулуп и зимняя шапка-ушанка с одним торчащим «ухом», а в руках он держал ту самую берданку, о которой упоминал Сова, — сторож как-то странно водил своим ружьем в разные стороны, и потому я хорошо разглядел ствол, даже находясь позади. Легкий ветерок донес до меня запах винного перегара, и я понял, отчего этот Петрович так размахался вверенным ему оружием, — он был изрядно пьян. Когда я вслушался в его речь, то понял: Михаила он узнал, да и как он мог не узнать кладовщика, проработавшего здесь целый год! — Мишка, да нешто ты не слыхал про Витьку Черепанова, шофера нашего?! — доносились до меня его пьяные разглагольствования. — Говорят, он на бомбе подорвался! «Все это было бы смешно, если бы не было грустно, — вспомнилась мне где-то вычитанная фраза. — Анекдотичный сторож в треухе и с берданкой, а между тем ситуация весьма серьезная — он узнал Сову!» — Да не ори ты на всю округу, Петрович, я не глухой! — пытался между тем несколько утихомирить его Михаил. — Лучше объясни толком: кто подорвался и что тебе известно? — А то известно, что этот самый Витька-Череп подорвался не один, а прихватил на тот свет с десяток чекистов! Днем они тут по автобазе шастали, ну которые из «органов», и, говорят, про тебя спрашивали! — Кто спрашивал? — Да чекисты эти, кто же еще! — После этой фразы сторож, чуть покачнувшись, вдруг отступил на шаг, и дальше в его голосе послышались агрессивные интонации. — Чегой-то ты темнишь, Михаил Петрович, ой темнишь! Какой такой у тебя сейчас выезд, да еще посреди ночи?! Мне никаких указаний насчет поездок не было — зато начальник автобазы насчет тебя дал указание — ежели, говорит, Спиридонов на базе появится, сразу звони, а его самого придержи! Во как! И телефончик дал! Ты что думаешь, сторож — он лапоть деревенский, ядрена вошь?! Ну-ка, заворачивай в караулку, а там разберутся! С этими словами он направил на Сову свое допотопное ружье, и я понял, что мне пора действовать. «Медлить нельзя — а то этот пьяный болван еще пальнет сдуру! И орет так, что за километр слышно!» — подумал я, собравшись, словно сжатая пружина. Разведчик-диверсант на задании должен уметь устранять любые препятствия на пути к цели, не колеблясь ни секунды. Если начнешь комплексовать — проявлять жалость, сочувствие, доброту, благородство или иные христианские добродетели, — тебе конец! Здесь все диктует жесткая целесообразность и иезуитская логика: «Цель оправдывает средства!» Сейчас, по этой логике, сторож должен быть немедленно устранен — вот и все! Как говорят американцы: «Ничего личного — только бизнес!» Конечно, очень непросто вполне нормального человека (а психи или иные «патологические уроды» в разведке не нужны) «натаскать» так, чтобы он действовал в определенных обстоятельствах подобно бесчувственному боевому механизму. Но надо признать, в абвере и СС у меня были хорошие учителя: выхватив из сапога боевой нож-финку, я с силой метнул его в левую сторону широкой спины бедолаги-сторожа… Труп сторожа оттащили внутрь сарая с метлами, около которого он случайно натолкнулся на моего напарника, — видимо, возвращаясь с обхода территории. Меня не удивил тот факт, что сей «доблестный страж» находился на посту в пьяном виде — даже суровые законы военного времени не останавливали русского человека перед неодолимым соблазном «заложить за воротник». В караулке мы с Михаилом перевернули все «вверх дном» — якобы в поисках денег, выпивки, одежды или еды. Карманы убитого мы тоже вывернули наизнанку и даже сняли с трупа еще довольно приличные сапоги. Таким образом, мы решили хитро инсценировать бандитский налет с грабежом и убийством — все должно указывать на заурядную уголовщину. Конечно, истинных своих следов в виде отпечатков пальцев или других улик мы с Совой старались не оставлять. Михаил резво добежал до небольшого здания бытовки, где находились раздевалки и другие подсобные помещения, — от «караулки» до него было метров сто. Оттуда он вернулся с маленьким черным чемоданчиком в руках: до войны с такими обычно ходили в баню. Потом мы завесили небольшое окно сторожки одеялом, и я включил карманный фонарик, осветив стол, — Сова выложил туда бумаги, принесенные в чемоданчике. — Сейчас оформим необходимые документики и можем смело отправляться в путь! — пояснил он свои действия. Подсев к столу, Михаил достал из кармана шинели авторучку и начал быстро писать. Я заглянул ему через плечо и увидел, что Сова проставляет сегодняшнюю дату в уже заполненных, со всеми печатями и подписями, бланках: путевом листе, накладной, пропуске и еще каких-то бумагах. Фамилию он старательно вписал уже новую — Машков. Еще при обсуждении в бараке плана выезда из города Михаил рассказал мне, что все эти бумаги заготовил заранее — на случай бегства. Он их прятал в рабочей раздевалке, в нише под половой доской, за большим шкафом. «Предусмотрительный», — подумал я, уважительно глядя на его действия. Потом мы направились в гараж. Сорвав навесной замок с наружных ворот одного из боксов (ломик прихватили из сарая, куда вытащили тело сторожа), мы выбрали один из приглянувшихся нам грузовых «ЗИСов» — тут их стояло с десяток. Ключи от замка зажигания нашлись тут же, в углу бокса: Сова прекрасно знал здесь «все и вся», включая нехитрый шоферский тайник, где эти ключи хранились. Впрочем, я мог бы обойтись и без ключей: в абвере обучали приемам обращения с автомобильными замками. В кузов мы покидали несколько тюков мануфактуры, которые прихватили с одного из складов — для инсценирования ограбления. Причем Михаил, как бывалый кладовщик, аккуратно вписал весь этот товар в свои накладные, не забыв указать в нужной графе путевого листа государственный номер автомобиля. В пути, особенно на выезде из города, нас наверняка будут проверять на постах НКВД, внимательно просматривая все необходимые документы. С территории ОРСа мы выехали благополучно: за рулем Михаил, я на месте пассажира — никто нас, похоже, не видел. С момента нашего проникновения на этот объект прошло всего шестьдесят минут — я засек по часам. Вот что значит действовать слаженно и четко! На выезде из Смоленска нас действительно «тормознули» на КПП энкавэдэшники, и поначалу все шло вполне гладко. У Совы с бумагами был полный порядок: не зря заготовил заранее целый чемодан! Сам он держался вполне спокойно и уверенно: в конце концов за год работы кладовщиком ему не раз приходилось бывать в таких поездках в качестве экспедитора. Один из проверяющих, пожилой старшина, даже запомнил его в лицо — к счастью, только в лицо, а не по фамилии. Это был первый опасный момент: я крепко сжал в кармане свой «ТТ», когда старшина, осветив фонариком лицо Михаила, вдруг брякнул: — А тебя, шофер, я вроде уже видел, лицо мне твое знакомо! Но Сова не растерялся и ответил, как надо: — Я вас тоже запомнил, гражданин начальник, вы меня уже не раз проверяли! — Как его фамилия? — прокричал, высунувшись в окно небольшого вагончика-поста, офицер, видимо, старший наряда. Я глянул на часы: половина третьего. Опять пошел нудный ночной дождик, и выходить на улицу старшему энкавэдэшнику явно не хотелось — его офицерского звания в темноте я не разглядел. — Машков, экспедитор ОРСа! — ответил громким голосом старшина, листающий бумаги. Вслух он очень тихо, почти про себя, комментировал их содержание. — Так, путевой лист в порядке… ночной пропуск… накладная… Потом повернулся к стоящим поблизости двум бойцам с автоматами на изготовку: — Ну-ка, хлопцы, пошукайте в кузове! — В списках Машкова нет! — прокричал из окна офицер. — Ясно, товарищ капитан! — откликнулся старшина. «В списках наверняка фамилия Спиридонов — именно под такой разыскивают Михаила», — подумал я с некоторым облегчением, но окончательно расслабляться было рано. Нам не давали команды выйти из машины, только приказали заглушить мотор: до сих пор мы с Совой находились в кабине. Но, когда старшина приказал солдатам проверить кузов под брезентом, Михаил соскочил на землю и принялся суетливо и скороговоркой объяснять что-то по поводу груза, накладных и болтать какую-то чепуху насчет погоды и нелегкой шоферской доли. «Ничего у меня напарничек, ведет себя грамотно — в паре с ним „работать“ можно», — про себя я одобрил поведение Совы, а старшина между тем подошел к кабине с моей стороны. Я тоже вышел из машины, и старшина, первым отдав честь, обратился теперь уже ко мне: — Прошу предъявить документы, товарищ старший лейтенант! Козырнув в ответ, я протянул ему офицерское удостоверение личности и отпускной билет. Отметка смоленской комендатуры наверняка опять сыграла положительную роль: мои документы не вызвали особых вопросов. Вопросы были ко мне, но тоже вполне безобидные: «Куда еду?.. Зачем?.. Почему ночью?..» Я объяснил насчет семьи фронтового друга — короче, рассказал ту же бесхитростную историю, что и в комендатуре. — В кузове все «чисто», груз согласно накладной! — послышался голос солдата из-под брезента. — Ладно, проезжай! Старшина вернул нам документы и уже заторопился было вместе с бойцами в теплое помещение поста — но тут произошло непредвиденное… ГЛАВА 8 По следу немецких агентов (продолжение) 9 октября 1944 г. г. Смоленск. Капитан Горячев. Жалко ребят… Только что санитарный фургон увез тела троих убитых энкавэдэшников: капитана и двух солдат. С ними же отправили в бессознательном состоянии тяжело раненного в живот старшину — итого четверых. А диверсантов было, между прочим, всего двое: так следовало из показаний оставшегося в живых совсем еще молодого солдатика — единственного, кто уцелел на этом КПП. Такая вот арифметика: двое против пятерых, и конечный результат явно не в нашу пользу. Вывод напрашивался сам собой — здесь побывали весьма опытные и квалифицированные вражеские агенты. Мы уже почти наверняка знали из показаний рядового Прохорова, кто они: солдат подробно описал приметы нападавших. Майор Миронов, как только услышал о старшем лейтенанте в компании с невысоким мужчиной в штатском, сразу же воскликнул: — Седьмой! Черт побери — это тот самый старлей, а с ним кладовщик Спиридонов! Когда еще раз подробно допросили Прохорова, мои сомнения окончательно отпали: «Миронов прав — это они!» — Давай-ка в отдел, здесь и так все ясно! — обращаясь ко мне, устало произнес Миронов, потом повернулся к капитану, пишущему протокол: — Земцов, все оформите и тоже в отдел: Фоменко из госбезопасности вас «подбросит». Я вышел вслед за майором из помещения КПП, где мы снимали показания. Разумеется, он сел за руль мотоцикла, я устроился в коляске, и мощный BMW резво взял с места. У разгромленного поста народу и без нас хватало: следователей НКВД, гэбэшников в штатском и прочих официальных лиц — многих я хорошо знал, общались по работе. Собственно, картина была вполне очевидной: мы это поняли сразу, как только выслушали единственного свидетеля, способного давать показания, — то бишь рядового Прохорова. «Мы» — это я, Миронов и капитан Земцов. Накануне мне с Гороховым пришлось изрядно помотаться по адресам офицеров, вставших на воинский учет в городе за последние два дня: таких, похожих по приметам на разыскиваемого старлея, набралось шесть человек. Притом не факт, что Седьмой остался в прежнем звании и не «повысил» себя, скажем, до капитана или майора, — поэтому проверяли не только старших лейтенантов. К двум часам ночи нам удалось разыскать и проверить четверых — их можно было вычеркнуть из списка подозреваемых. Оставались двое — оба в звании «старший лейтенант»: Лемешев Николай Николаевич и Кудрявцев Тимофей Егорович. Безусловно, Седьмой мог вообще не вставать на воинский учет, тем не менее надо было «отработать» и такой вариант. Юрий Иванович разрешил нам отдохнуть пару часиков, и в половине третьего ночи я рухнул почти без сил, даже не снимая гимнастерку и галифе, на койку в офицерском общежитии. А уже через час меня будил посыльный из отдела — тревога! Когда, наскоро обувшись, небритый и неумытый, на ходу застегивая шинель и надевая ремень с кобурой, я добежал до отдела контрразведки — благо, до него от общежития рукой подать, — Миронов уже заводил мотоцикл. Рядом курил небритый и невыспавшийся Земцов: в эти дни всем доставалось. Впрочем, когда у нас были «легкие» дни? Но последняя неделя выдалась особенно напряженной. Я устроился в коляске, Земцов, как более молодой (ему недавно «стукнуло» двадцать пять), расположился позади майора. О том, что случилось, наклонившись к моему уху и стараясь перекричать треск мощного двигателя, на ходу рассказал Земцов: дежурный по отделу пятнадцать минут назад принял сообщение по телефону о нападении на пост НКВД на выезде из города. Вскоре я воочию увидел место происшествия, куда мы прибыли следом за сотрудниками госбезопасности — кстати, это они позвонили нам в отдел… Надо отметить, что между контрразведкой «Смерш», госбезопасностью и НКВД не всегда складывались ясные и безоблачные отношения: очень часто сферы их деятельности пересекались и переплетались в такой тугой узел, что, как говорится, «Черт ногу сломит!». Наркомат государственной безопасности СССР был образован незадолго до войны, а в январе 1941 года в его ведение была передана разведка. Однако с началом войны НКГБ был вновь слит с НКВД, во главе которого находился Берия. В последние два военных года НКГБ был восстановлен, и возглавил его Меркулов. Кроме того, из состава НКВД была выделена военная контрразведка «Смерш», подчиненная Наркомату обороны. Вот такие перипетии и сложные трансформации пережили за последние годы эти силовые органы… Безусловно, нападение на контрольно-пропускной пункт, совершенное немецким парашютистом-диверсантом и его напарником (а мы это знали почти наверняка), относилось к ведению военной контрразведки — тут не могло быть никаких сомнений. Тем более весь наш оперативно-разыскной отдел фактически уже пятый день (с 6-го числа) интенсивно этим делом занимался — проводил розыск Седьмого. Когда мы с Мироновым лихо подкатили к отделу, было уже около семи утра. Дежурный внизу сообщил, что Горобец буквально десять минут назад интересовался нами и по прибытии велел немедленно идти к нему. Дождь шел почти не переставая, к тому же я забыл взять на выезд плащ-палатку, так что моя шинель промокла почти насквозь — не помог даже кожаный верх мотоциклетной коляски. Раздевшись в гардеробе, мы проследовали на второй этаж и через минуту стояли перед подполковником в его кабинете. Подполковник Горобец. В эту ночь ему удалось поспать не больше двух часов, как, впрочем, и в предыдущую, — да вся последняя неделя была просто сумасшедшей! Этот беглый немецкий диверсант стоил ему уже немало седых волос. Главное, Седьмой все время опережал их, по крайней мере, на шаг — вот как сейчас, на этом злосчастном КПП! Миронов и Горячев сидели за круглым столиком в углу кабинета и пили свежезаваренный крепчайший чай, который за истекшую бессонную неделю подполковник потреблял литрами. Помимо крепкого чая, сотрудники их ведомства (конечно, в случае крайней необходимости) принимали для поддержания работоспособности куда более сильные тонизирующие препараты — например, таблетки «кола». Но Горобец избегал подобной «фармацевтической дряни» (как он выражался). Пока офицеры пили чай, он размышлял над только что услышанным докладом об их поездке на место происшествия: «На наше счастье, остался в живых этот молоденький рядовой Прохоров, — именно благодаря его показаниям мы уже знаем, кем совершено нападение»… — Николай Петрович, — Горобец подсел к офицерам, — что же все-таки спровоцировало диверсантов на открытие огня? Как пояснил этот солдатик, документы у них были якобы в порядке и их уже собирались пропустить. — Так точно! Прохоров находился все время в помещении поста, рядом с капитаном Стрельцовым, старшим по КПП. Но из окна он все хорошо рассмотрел: как машину «ЗИС», так и ее пассажиров. Так вот, проверку уже закончили, когда Стрельцов обратил внимание на шофера грузовика: его приметы совпадали с приметами кладовщика этого же ОРСа Спиридонова — их разослали по всем постам. Шофер Машков (старшина прокричал капитану его фамилию, и Прохоров ее запомнил) встал как раз напротив автомобильной фары, осветившей его лицо, — тогда-то капитан и разглядел его в открытое окно. Короче, по рассказу Прохорова, офицер вышел из КПП и направился к грузовику, а ему сказал: «Приготовь оружие — этот шофер очень похож на разыскиваемого Спиридонова, будь начеку!» — Он что же, хоть и рядовой, а даже фамилию кладовщика запомнил? Удивительно! — Да ничего удивительного, Юрий Иванович, — подключился к разговору Горячев, — их всех там накануне инструктировали, и даже отпуск обещали за этого самого Спиридонова. Кстати, приметы Седьмого у них тоже имелись, но не такие четкие, а на кладовщика даже фотография есть — из отдела кадров ОРСа. — Понятно. И что же дальше… — А то, что перестреляли наших вояк к едрене фене! — со злостью проговорил капитан. — Двое пятерых! — Да не горячись ты, Виктор, — это тебе не смершевские «волкодавы», обычные солдаты, — осадил Горячева майор и повернулся к начальнику отдела. — Дальше, товарищ подполковник, Прохоров почти ничего не успел разглядеть. Когда он услышал выстрелы, выскочил наружу и даже успел дать очередь по кабине автомобиля, а потом раздался взрыв — видимо, диверсанты успели бросить гранату. Когда очнулся и, как он выразился, «сам себя ощупал» — оказалось, цел и невредим. — Тут есть вопросы по времени, товарищ подполковник, — заметил Горячев. — Я прикинул, и получается, он не меньше получаса «очухивался» и «ощупывался» — это прежде, чем позвонить по телефону и объявить тревогу. — Ну, с этим разберемся! — Горобец допил чай и встал, потом по своей давней привычке начал неспешно прохаживаться по кабинету. — Меры к розыску «ЗИСа» и, естественно, его пассажиров приняты? — Так точно! — поднялся Миронов, но подполковник жестом велел докладывать не вставая. — Ориентировки сообщены по всем постам и отделениям госбезопасности, НКВД и контрразведки. Организовано преследование диверсантов. — Понятно, — перебил его Горобец, — этот вопрос я обсуждал по телефону с генералом Орловым, — все управление подключилось к розыску! Дело становится очень серьезным — пора наконец этого Седьмого остановить, чтоб его!.. В этот момент зазвонил телефон на письменном столе подполковника. — Ясно. Будем ждать, — отозвался он в трубку и, положив ее, пояснил: — Это Горохов, с аэродрома. Я не успел сказать: ждем двух весьма важных «гостей» из Москвы — из Главного управления. И пока не забыл: Николай Петрович, я прочел твой вчерашний рапорт по опросу соседей Спиридонова на Деповской улице — значит, никаких зацепок? — Никаких. То, что у кладовщика гостил старлей, по описанию похожий на разыскиваемого фигуранта, — абсолютно точно, соседи его видели. Он даже ненадолго заходил к гражданке Блиновой, ее дом наискосок от спиридоновского. Я с ней, по вашему указанию, беседовал в первую очередь и ничего существенного не выяснил. Но что-то меня не то чтобы насторожило… Как бы это сказать… — Ну… Не тяни резину, майор! — В общем, Юрий Иванович, мне показалось, что она чего-то недоговаривает. Вроде как чем-то смущена. — Точно недоговаривает или показалось? — Скорее, показалось… — Тогда это все лирика! Тем более женская душа, как известно, потемки! — Юрий Иванович, а если эта Блинова просто-напросто влюбилась в майора? — повернул разговор в шутливое русло капитан. — А он ничего так и не понял! Горобец неожиданно рассмеялся этой незамысловатой шутке, вслед за ним захохотал и Горячев. Видимо, нервное напряжение последних дней требовало хоть какой-то разрядки — засмеялся и сам майор. — Так вот, насчет московских «гостей», — вернулся подполковник к прерванному разговору. — Я беседовал вчера по «ВЧ» с полковником Барышниковым: дело по розыску Седьмого поставлено на контроль у начальника Главного управления, и ему придается самое серьезное значение. Открылись новые важные обстоятельства, о которых нам доложит полковник Громов, — с ним прилетела весьма важная «птица» — бывший обер-лейтенант абвера Берг, который добровольно перешел на нашу сторону и в настоящее время активно сотрудничает с контрразведкой Смерш. — Этот Берг, он что, знает «Седьмого»? — высказал догадку Горячев. — Именно! По нашей информации и с помощью своей центральной картотеки в Москве сумели установить его личность. Немца мы можем использовать в качестве опознавателя: он лично был знаком с разыскиваемым — его настоящее имя Яковлев Александр Николаевич. Обер-лейтенант Берг. Полковник Громов. Подчиненная абверкоманде-103 так называемая Борисовская разведшкола размещалась не в самом городе Борисов, а в шести километрах от него по дороге на Минск, в деревне Печи — в бывшем военном городке. Летом 1942 года обер-лейтенант Берг преподавал там ряд дисциплин, в том числе радиодело. С тех пор прошло более двух лет, тем не менее он прекрасно запомнил курсанта Яковлева, которому при зачислении присвоили кличку Крот. Будущим агентам категорически запрещалось называть свои настоящие фамилии и расспрашивать об этом других — в школе Крот носил вымышленную фамилию Розовский. Обучение там проходили одновременно до 120 человек, и запомнить всех своих курсантов обер-лейтенант, конечно, не мог — но вот Яковлева запомнил, причем совсем не случайно. В школе готовили агентов-разведчиков и радистов: первоначально Крот прошел двухмесячный курс обучения разведчика. После этого его должны были перебросить в советский тыл. Но по личному распоряжению начальника школы капитана Юнга Яковлев-Розовский был оставлен еще на четыре месяца и получил вторую специальность — радиста. Таким образом, подготовка агента Крота длилась шесть месяцев — случай уникальный, — в связи с чем его не мог не запомнить старший преподаватель Берг. Кстати, обер-лейтенант как-то поинтересовался у капитана Юнга, с чем связано такое особое отношение, — на что тот ответил: «Указание сверху. Яковлев не обычный военнопленный, завербованный в лагере. Он перешел к нам добровольно и настроен яро антисоветски, соответственно, наше руководство имеет на него большие виды — отсюда и особый подход». Осенью сорок второго Берг расстался с Яковлевым, который прошел полный курс обучения и покинул разведшколу. Но, как оказалось, обер-лейтенант не забыл этого «особого» курсанта… В конце июля 1944 года Иоганн Берг, к этому времени уже заместитель начальника абверкоманды-103 и кандидат на присвоение очередного офицерского звания, будучи в служебной командировке на одном из участков Восточного фронта в Латвии, перешел на сторону советских войск. Дело в том, что небольшая часть офицеров абвера, среди них и Берг, не участвуя активно в заговоре против фюрера 20 июля, тем не менее поддерживала связь с заговорщиками (за что в конце концов был арестован сам глава абвера Канарис). Когда гестапо стало производить массовые аресты по «делу о заговоре», он понял, что рано или поздно доберутся и до него. Поэтому здраво рассудил, что плен все же лучше петли на шее… В кабинете Горобца раздалась характерная трель телефона внутренней связи: дежурный внизу доложил, что прибыл Горохов с двумя «москвичами» — полковником и каким-то штатским. Начальник отдела приказал проводить гостей к нему в кабинет и даже вышел в коридор, чтобы на правах радушного хозяина поприветствовать полковника Громова — как-никак работник центрального аппарата! Вскоре он вернулся с высоким и худым офицером в длинной шинели, на полшага сзади шел лейтенант Горохов, доставивший приезжих из аэродрома — с этой целью в его распоряжение была выделена «эмка» с сержантом Пастуховым за рулем. — С Юрием Ивановичем мы уже давненько знакомы, с лейтенантом Гороховым познакомились в аэропорту, — громким басом произнес Громов, входя в кабинет, — теперь давайте знакомиться с вами! Он подошел с Миронову и Горячеву, которые встали со своих мест за столиком, где недавно пили чай. Офицеры пожали друг другу руки и представились, после чего Громов снял шинель и фуражку, повесив все на вешалку у входа. Теперь он был в той же повседневной форме, что и остальные: офицерской гимнастерке, подпоясанной новеньким кожаным ремнем, и брюках-галифе, заправленных в обычные яловые сапоги «со скрипом». На плечах — защитного цвета полевые погоны с двумя просветами, а на груди полковника эффектно выделялась единственная награда, которую он постоянно носил, — Золотая Звезда Героя Советского Союза. Ее Громов получил в сорок третьем за боевую операцию, о деталях которой не распространялся даже среди своих ближайших сотрудников: она была связана с обеспечением безопасности лидеров «Большой тройки» — Сталина, Рузвельта и Черчилля во время встречи в Тегеране. Тогда нацистские спецслужбы готовили на них покушение, которое не состоялось благодаря усилиям спецгруппы сотрудников НКВД — в ее состав входил и Громов… В свои сорок два этот рано поседевший человек имел богатый послужной список: в частности, в тридцать восьмом году он принимал участие в ликвидации руководителя украинских националистов Коновальца, которую агенты НКВД провели на территории одной из западноевропейских стран. Непосредственным исполнителем этой громкой акции был легендарный чекист-ликвидатор Павел Судоплатов (в 1944 году уже генерал-лейтенант) — именно он принес на встречу с Коновальцем и вручил тому бомбу, замаскированную в коробке из-под торта. «Прикрывал» Судоплатова Василий Громов, тогда еще капитан Особого отдела Наркомата внутренних дел. А в 1940 году, незадолго до убийства на территории Мексики Льва Троцкого, совершенного неким Меркадером и организованного чекистами по прямому указанию Сталина, — туда под видом корреспондента одного из парижских белоэмигрантских изданий выезжал именно Громов… — Юрий Иванович, о цели моего прибытия из телефонного разговора с Москвой вам, надеюсь, известно! — едва раздевшись, перешел к делу полковник. — Поэтому попрошу доложить всю последнюю оперативную информацию по Кроту! Руководство придает его скорейшей поимке или ликвидации первоочередное значение — об этом сообщу чуть позже. Кстати, чтоб вы знали, Крот — это агентурная кличка Седьмого — как вы обозначили его в своих шифровках в Главное управление. — Товарищ полковник! У меня в кабинете находятся офицеры-разыскники, которые как раз занимаются активными поисками этого Крота, — разрешите им присутствовать при нашем разговоре! — обратился к Громову начальник отдела. — Безусловно! Это даже замечательно, что все уже в сборе, — времени на «раскачку» нет! Слушаем вас, товарищ подполковник! Горобец коротко доложил о последних событиях, связанных с Кротом, — нападении на КПП. Предыдущую информацию по данному делу Громов уже знал из его ежедневных донесений в Москву по ВЧ. Полковник слушал, не перебивая, и лишь изредка делал пометки в блокноте. Горобца он знал почти полтора года — с момента своего перевода из НКВД в контрразведку «Смерш» — при этом уважал того за работоспособность, настойчивость и упорство. Однако считал, что порой подполковнику не хватает оперативного опыта… — По ночному нападению и принятых мерах преследования вражеских агентов ситуация ясна! — встал со стула у стены Громов. — Как говорил один мой знакомый: «Ясно, что ничего не ясно!» Вы пока можете сесть, Юрий Иванович. Горобец подсел к столику, за которым уже находились Миронов и Горячев. Недалеко от входа, рядом с полковником, расположился лейтенант Горохов — чуть покрасневший от оказанного ему доверия присутствовать на важном совещании в обществе Героя Советского Союза. Не вдаваясь в детали ночного задержания немецкого агента в районе сталинской дачи в Кунцеве (они не подлежали широкой огласке), Громов пояснил: — По агентурной информации, товарищи офицеры, немецкая разведка готовит покушение на Верховного главнокомандующего товарища Сталина. Негромкий ропот присутствующих встретил это заявление, при этом Горохов не выдержал и воскликнул совсем по-мальчишески: — Вот сволочи! — Разговорчики, лейтенант! — одернул его Миронов. — Спокойно, товарищи, я разделяю ваше негодование, — понимающе кивнул головой Громов. — Для осуществления своих замыслов враг может использовать дальнюю авиацию, для чего ему понадобятся так называемые площадки «подскока» в нашем глубоком тылу. В связи с чем совсем не случайно со мной прибыл бывший сотрудник абвера обер-лейтенант Берг: он окажет содействие в опознании и, следовательно, скорейшем задержании Яковлева-Крота… — Вы полагаете, что задание Крота — как раз организация захвата одного из запасных аэродромов на территории области? — не удержался Горобец. — Скажем так, наши аналитики в Москве изучили ситуацию и сделали вывод: это наиболее вероятное задание, с которым был выброшен вражеский десант — тот первый, уничтоженный — под командованием Яковлева. Не исключено, что выброска может быть повторена — и не без участия все того же Крота-Яковлева. — Каким образом мы можем использовать этого немца Берга? — поинтересовался Миронов. — Я имею в виду его статус. — Он военнопленный — этим все сказано! Но, поскольку активно нам помогает, мы это учитываем, майор! Сейчас он ожидает внизу, с дежурным. Позже мы с ним побеседуем, а пока хочу пояснить: немца необходимо переодеть в военную форму — чтобы не выделялся. Бежать ему здесь некуда и не имеет смысла, но приставить к нему автоматчика для сопровождения надо — так будет спокойнее. — Понятно. На постой мы его определим здесь, в отделе, — сказал Горобец. — Разумно. В районе поиска Крота мы будем задерживать для выяснения личности всех военнослужащих и гражданских лиц, похожих на него по приметам — пусть даже отдаленно. Документы у него наверняка сработаны профессионально, а на разного рода запросы по месту службы задержанных и тому подобные мероприятия иногда уходят недели. — Здесь нам и пригодится Берг! — не выдержал лейтенант Горохов, который уже давно порывался вставить хотя бы реплику. — Как вы догадались, товарищ лейтенант?! — преувеличенно восхищенно, придав лицу комическое выражение, воскликнул Горячев. Все громко рассмеялись, а Горохов покраснел еще больше. — Да вы не смущайтесь! — подбодрил его полковник. — В принципе все правильно: всех подозрительных лиц будем предъявлять немцу для опознания непосредственно на месте. Как говорится, «дешево и сердито»! А сейчас, товарищи офицеры, — шутки в сторону! Деньки нам предстоят «горячие»! Громов достал из коричневого кожаного портфеля, который привез с собой, подробную карту Смоленской области со своими пометками — ее расстелили на письменном столе. — Попрошу подойти всех ближе, — обратился к присутствующим полковник. — Хочу поделиться с вами некоторыми своими соображениями. Итак, для начала отметим КПП, на который сегодня ночью произошло нападение… ГЛАВА 9 И один в поле воин… (Яковлев А. Н., агент Крот) 9 октября 1944 г. Смоленская область. Как там в Библии, у мудреца Екклесиаста? «Все вернется на круги своя…» Вот так же у меня: как и три дня назад, я снова быстро передвигался, почти бежал по осеннему смоленскому лесу. Только теперь, помимо армейского вещмешка с продуктами через плечо, у меня в руках был чемодан с рацией. Труп Совы я оставил в кузове «ЗИСа», который загнал в придорожный густой подлесок: хоронить напарника не было времени, да и смысла — все равно найдут с собаками и раскопают — для опознания и прочих следственных действий. А ведь этот злосчастный КПП мы уже почти проскочили! Надо же было вмешаться этому капитану! Несмотря на внешнее спокойствие, нервишки у Михаила все же не выдержали: неожиданно выхватив пистолет, открыл стрельбу. Впрочем, не исключено, что другого выхода попросту не было, — мне оставалось только поддержать его огнем, еще успел кинуть гранату. Когда запрыгнули в машину и уже тронулись с места, прозвучала длинная очередь из автомата, и несколько пуль прошили кабину навылет. За рулем оказался я, и поначалу в горячке боя и последующего бегства даже не заметил, что мой напарник мертв: пуля вошла ему в затылок и там застряла — выходного отверстия не было. Но это я увидел чуть позже, когда проехал не менее километра: тем более умер Сова мгновенно, не издав ни звука. Не могу сказать, что его смерть меня сильно шокировала, — за три года войны на моих глазах и даже руках гибли многие… Конечно, к смерти нельзя привыкнуть, но притерпеться можно — а с Михаилом мы и знакомы-то были всего три дня. Убедившись, что Сове уже ничем не поможешь, я гнал грузовик по шоссе на предельной скорости часа полтора: дальше свернул на проселочную дорогу. Маршрут движения мы подробно обсудили еще в Смоленске, и Сова объяснил мне по карте, как можно добраться до нужного нам квадрата в объезд постов на центральном шоссе. Тело напарника я укрыл куском брезента в кузове, потом вел грузовик по «проселку» еще пару часов, периодически сверяясь с картой и поглядывая на компас — дорога шла в нужном направлении. Сова даже пометил ее на карте почти незаметным следом от ногтя. «Как чувствовал, что ехать мне придется в одиночку», — подумалось мне. Три или четыре раза на моем пути встречались небольшие деревеньки с убогими темными избами, возникающими, словно призраки, из ниоткуда — в лучах света от фар моего «ЗИСа». Людей я не видел, возможно, в этот ранний предрассветный час они еще спали. Вокруг расстилались поля, потом дорога снова шла лесом. Мои опасения насчет того, что машина может забуксовать или даже безнадежно застрять, к счастью, не оправдались: почва тут была по большей части песчаная, и дорожная колея вполне проходимая. Около шести утра я покинул машину, но сначала срубил несколько молодых елей (топор предусмотрительно захватили из того же сарая, где хранилась рация) и замаскировал брошенный в лесу грузовик… К десяти из-за туч вдруг выглянуло солнце. Уже часа полтора, как рассвело: смешанный осенний лес на глазах преобразился и похорошел. Места тут шли глухие: до ближайшего райцентра километров пятьдесят, а мелкие населенные пункты, ориентируясь по крупномасштабной карте, я старался обходить стороной. От места, где я бросил грузовик, до района, в котором необходимо было подобрать пригодную к приему десанта лесную поляну, по прямой было километров пятьдесят. Приличное расстояние, если еще учесть, что путь мой был довольно извилист! Не зря последние два месяца во Фридентале приходилось усиленно заниматься физподготовкой — Скорцени придавал этому большое значение. Два раза в неделю, иногда в ночное время, нас заставляли совершать десятикилометровые марш-броски, да не в спортивной форме и легких тапочках — в тяжелых сапожищах с полной боевой выкладкой немецкого пехотинца, включая противогаз в стальном футляре, каску, оружие, саперную лопатку и прочее — всего килограммов на десять-двенадцать! Так что я находился в неплохой спортивной форме, и теперешний переход меня не пугал. Примерно к одиннадцати я решил сделать получасовой привал и как следует подкрепиться — стараниями Надежды продуктов хватало, тем более на одного. Выбрав сухое место под высокой сосной, я расстелил плащ-палатку и выложил из вещмешка хлеб и тушенку. Воду в армейский котелок набрал еще раньше, проходя мимо небольшого лесного озерца: предварительно бросив сразу две обеззараживающие таблетки, отпил несколько глотков. Потом достал из вещмешка финку-нож и вскрыл консервную банку, а когда начал резать хлеб, вдруг услышал позади себя подозрительный звук — вроде бы ветка хрустнула. «Сзади кто-то есть — случайно наступил на сухую ветку! — молнией пронеслось в голове. — А может быть, это ветер или мелкий зверек?!» В таких ситуациях надо рассчитывать на самое худшее — на «авось пронесет» лучше не надеяться! Поэтому, не меняя позы и не оглядываясь, я первым делом незаметно сунул финку в правый сапог. Потом потихоньку опустил руку в карман шинели, где у меня лежал пистолет, — еще не будучи уверен, что сзади меня действительно кто-то находится. Однако в следующую секунду мои сомнения разрешились сами собой. — Руки! — раздался негромкий хриплый голос за спиной. — Руки в гору, мать твою! Правую из кармана вымай тихо-тихо, чтобы я не нервничал, — а то прошью тебя из «шмайса» от башки до жопы! Делать было нечего: я медленно поднял обе руки высоко над головой — выхватить пистолет, не видя противника и даже не зная, сколько их, — было бы неразумно. При этом я оставался в «сидячем положении»: до поры до времени лучше не делать резких телодвижений. — Федька! Ну-ка, проверь этого офицерика! — услышал я все тот же хриплый голос. Послышались шаги, и прямо перед собой я увидел высокого и худого парня лет двадцати, с непокрытой лохматой головой, небритого и в потрепанной солдатской шинели без ремня. Он нагнулся и бесцеремонно проверил мои карманы, вытащив из шинели «ТТ», причем действовал левой рукой — правую, с револьвером, прижимал к себе. Эх, был бы он один… Но спиной и затылком я все равно незримо ощущал присутствие второго, «хрипатого». — У него «тэтэшник» в кармане! — обращаясь к напарнику, шепеляво произнес Федька, у которого не хватало нескольких передних зубов. — Хорошо смотрел? — снова услышал я голос за спиной. — А то! Не впервой… — с этими словами Федька распрямился и отступил на шаг, при этом мой пистолет небрежно сунул в карман. Сзади послышались неторопливые шаги, и справа от меня, примерно в двух метрах, наконец-то показался второй: уже немолодой, невысокий бородатый мужчина в старой телогрейке черного цвета, солдатских галифе и помятой кепке, на ногах, как и у парня, — разбитые и грязные кирзовые сапоги. Самым для меня существенным и неприятным было то, что в руках он держал направленный в мою сторону немецкий «шмайссер». — Ты чего лыбишься, Федор? Рот аж до ушей раскрыл! — обратился он к парню, не спуская с меня настороженного взгляда маленьких и недобрых глаз. «Ничего хорошего для меня эта встреча не сулит… Кто они: дезертиры, бандиты, бывшие полицаи, до сих пор скрывающиеся по лесам?.. Впрочем, какая разница — в живых они меня вряд ли оставят — кем бы они ни были…» — проносились тревожные мысли. — Сапоги у него хорошие, почти новые, — ответил ему Федор все с той же дурацкой улыбочкой. Потом, уже обращаясь ко мне, прошепелявил: — Сам снимешь или нам самим снимать — с твоего трупа? При этом оба громко заржали. «Вот он — мой шанс! — мелькнула, словно лучик надежды, спасительная мысль. — Только спокойно, не форсировать события: для начала усыпить их бдительность, сыграть испуг…» — М… м… мужики… Товарищи… Вы это чего?.. Чего это задумали? — запричитал я, заикаясь и изобразив на лице неподдельный испуг. — И… интенданты мы… Насчет закупок фуража в колхозах!.. Нам без сапог никак невозможно! Если вам насчет еды, стало быть, подкрепиться после дальней дорожки — милости прошу! Вот тушенка, хлеб! В вещмешке еще имеется… — Ну ты, фуфло! — шагнул ко мне «бородатый» и угрожающе передернул затвором «шмайссера». — Считаю до трех! В его глазах я прочитал уже не опаску и настороженность, а нескрываемое презрение к трусливому «завхозу-интенданту» — значит, пока все шло в русле разыгрываемого мной «мини-спектакля». — Братцы!.. Товарищи дорогие!.. Только не убивайте!.. Все… все отдам — только не убивайте! — заскулил я плачущим голосом и принялся трясущимися руками стаскивать левый сапог. — Смотри-ка, Федька, нашел себе товарищей! — усмехнулся «борода». — Партийный, наверное… — с неожиданной злобой, уже без улыбки, поглядел на меня молодой. «Похоже, с Советской властью у них свои счеты! — подумал я, просчитывая в уме дальнейшие действия. — Только мне от этого не легче! Если даже „откроюсь“ — мол, „свой“ я, с коммунистами воюю и все такое — во-первых, не поверят; во-вторых, в любом случае „кончат“… Кто бы они ни были раньше, сейчас это уже самые обыкновенные бандиты — у них все „на лбу написано“…» Я наконец стянул с ноги сапог и, внутренне собравшись, прошептал одними губами: «Господи, благослови!» Потом тем же плачущим голосом обреченно сказал: — Ладно, мужики, ваша взяла… Носи, парень, на здоровье — сейчас и второй сниму! С этими словами, стараясь не делать преждевременных резких движений, я легонько, по высокой дуге левой рукой кинул сапог молодому. Дальше все пошло на сотые доли секунды, словно в замедленном кино: вот Федька медленно и почти рефлекторно поднял обе руки — в одной револьвер — пытаясь ухватить и поймать сапог, который летит ему прямо в лицо… Вот «борода» на мгновение отвлекся и проводил летящий сапог взглядом… Кажется, тот летел медленно-медленно, а моя правая рука неуловимым движением одной только кисти уже выстреливала разящий стальной клинок, извлеченный из-за голенища правого сапога… Нож вошел в горло «бородатого», и я тут же переключился на второго: из положения «сидя», как учил инструктор по «джиу-джитсу», резко выбросил вперед и одновременно в сторону правую ногу — при этом жестко уперся ладонями в землю. Подсечка удалась, я зацепил сильным и резким круговым движением ногу парня, после чего он потерял равновесие и начал заваливаться на спину. Самое любопытное, что сапог он все же поймал и сейчас, даже падая, не выпускал из рук. У меня в запасе было не больше двух-трех секунд: болезненный удар по голени шокировал «молодчика» на очень короткое время, а в руке у него оставалось оружие. Сейчас все мое внимание сосредоточилось именно на револьвере: мгновенно оказавшись на корточках, я прыгнул на противника сверху и захватил кисть руки, в которой был пистолет. В это время он выстрелил, но я уже успел отвести ствол в сторону — теперь у парня не было ни малейшего шанса. Ребром ладони наотмашь я резко ударил его по горлу, прямо по выступающему острому кадыку… Трупы я присыпал опавшей листвой, даже не обыскав и не проверив хотя бы содержимое их карманов — эти двое, кто бы они ни были, меня абсолютно не интересовали. Собрав свои вещи, я постарался как можно быстрее покинуть место недавней скоротечной схватки: выстрел из револьвера мог привлечь внимание — не исключено, что у этих двоих были поблизости сообщники. Я снова бежал не меньше двух часов, прежде чем решился сделать повторный привал и все-таки подкрепиться: голод давал о себе знать. Дождя не было, и с самого утра светило солнце. Я выбрал сухое место на пригорке, снова под высокой сосной — мне нравились эти стройные и благородные деревья. Пока жевал неизменную тушенку с хлебом, размышлял над своими многочисленными «приключениями» в советском тылу с момента выброски — всего-то за трое с половиной суток! Вывод был неутешительным: с самого начала все пошло наперекосяк, через «пень-колоду»… Я считал, что операция по захвату русского аэродрома почти наверняка была обречена на провал. Девяносто девять процентов успеха подобных мероприятий зависят от таких факторов, как скрытность и внезапность. А в данном случае шуму наделали более чем достаточно: сначала при выброске, потом сегодня ночью — на КПП. Смершевцы ведь тоже не дураки — вполне могут «допереть» до истинных целей и задач, которые пытаются осуществить здесь немцы. Тем более каналы информации у них весьма разносторонние, включая агентурные сообщения, а также показания задержанных агентов и даже перебежчиков. В половине шестого я достиг последнего заметного ориентира перед конечной точкой своего сегодняшнего перехода: лесного озера под названием Верхнее. От него я двигался уже в темноте, ориентируясь исключительно на фосфоресцирующую стрелку компаса. Слава богу, вышел точно в нужное мне место — хоть в чем-то повезло в череде преследующих меня неудач и чрезвычайных происшествий последних дней. Впрочем, мне пока везло в главном: я был еще жив и находился на свободе. К девяти вечера, изрядно вымотанный и уставший, я прибыл в исходный квадрат: еще через час, уже в полной темноте, вышел на большую лесную поляну. Она была отмечена на моей карте еще на «той стороне» как возможное место для приема десанта и даже специального самолета (типа «Арадо») — таких «площадок» на карте было указано десятка два, в разных районах Смоленской области. Все они были расположены в достаточно глухих и удаленных от населенных пунктов местах. Разложив на земле чемодан с рацией, я закинул проволочную антенну на сук невысокой березки, потом настроился на частоту абверовского разведцентра. Поймав знакомые позывные, я «отбил» текст шифровки со следующим коротким сообщением: Сообщаю координаты исходной точки для встречи десанта… Жду дальнейших указаний.      Крот Ответ был стандартным — при свете электрического фонарика я расшифровал его через пять минут: Кроту. Следующий сеанс связи ровно через час. Ждите дальнейших указаний. С приветом.      Вернер Итак, через час… Минувший день был солнечным, земля немного прогрелась и еще не успела остыть: я расстелил на траве под березкой плащ-палатку и лег на спину, заложив руки за голову. Нынешняя осень выдалась в этих краях дождливой, но относительно теплой — не по-осеннему ласковый ветерок трепал мои короткие волосы и сейчас, когда не было дождя, можно было вполне комфортно переночевать даже на открытом воздухе. Правда, под утро могут ударить заморозки — так ведь и спать в эту ночь мне вряд ли придется: я был уверен, что десант выбросят именно сегодня. Подошло время очередного сеанса связи. Я вышел в эфир и принял очередную радиограмму: Кроту Выброска по указанным вами координатам сегодня ночью от 02 часов. Наземные ориентиры: три зажженных костра в форме треугольника. Пароль при встрече «Висла». Поступите в распоряжение командира десанта. С приветом.      Вернер «Ну, вот! — подумал я, прочитав текст. — За что боролись, на то и напоролись… Впрочем, этого следовало ожидать — немцы наверняка не отказались от реализации плана, порученного моей (теперь уже уничтоженной) группе. Что же, поживем — увидим…» Я собрал рацию, потом немного подумал и посветил фонариком вокруг себя: метрах в десяти, на самой опушке, я увидел поваленное старое дерево с вывернутыми и торчащими из земли корнями. Туда, в углубление между корней, я и засунул чемодан с рацией, хорошенько замаскировав и запомнив это место. Вокруг, на всякий случай, посыпал спецсредством от собак. Потом пошел собирать сучья и ветки для костров. ГЛАВА 10 Запасной аэродром «Соколовка» 10 октября 1944 г. Смоленская область. Унтершарфюрер СС Питер Крафт. Недаром перед заброской его мучили самые дурные предчувствия — похоже, к вечеру первого дня пребывания в смоленских лесах они начали сбываться. Впрочем, если все пойдет по плану, то первые же сутки в русском тылу станут и последними: завтра они должны вернуться обратно. Но это при благоприятном исходе операции — а если нет?! Тем более с момента десантирования прошло всего четырнадцать часов, а за этот относительно небольшой промежуток времени случились уже два крупных «прокола». Хотя поначалу все шло как нельзя лучше… По прихоти судьбы в район десантирования группу Минкина — Крафта доставил тот же транспортный «Юнкерс», что и четверо суток назад диверсантов Крота. Командир экипажа майор Юргенс обратил особое внимание на явное усиление плотности зенитного огня русских средств ПВО — как при перелете через линию фронта, так и на дальних подступах к Москве, уже над Смоленской областью. Ветеран двухсотой эскадрильи люфтваффе, обеспечивающий разведывательно-диверсионные полеты по выброске агентов в дальний тыл противника, Юргенс не мог не отметить возросшую активность германских спецслужб именно на данном направлении — кратчайшем к Москве. За последние три недели только на территорию Смоленской области было выброшено на парашютах около десятка небольших групп агентов, причем часть из них наверняка в качестве отвлекающего маневра. «Возможно, я ошибаюсь, но в этих местах готовится какая-то крупная диверсионно-террористическая операция, — размышлял майор. — И, судя по плотности заградительного зенитного огня, это заметили и русские…» Тем не менее десантирование группы Минкина прошло, как говорится, «без сучка без задоринки»: унтершарфюрер Крафт даже суеверно перекрестился, оказавшись на земле. «Может, не все так плохо, как я представлял себе „дома“?» — подумал он, привычными движениями бывалого десантника подтягивая за стропы купол парашюта. Встречающий группу на земле агент Крот всегда вызывал у Крафта некоторое подобие симпатии — насколько вообще он был способен симпатизировать русским. По крайней мере, майор Скорцени отзывался об агентурных качествах Крота достаточно высоко. Сейчас этот русский сноровисто тушил сигнальные костры: последний из трех он раскидал и погасил после того, как вокруг собрались все шесть парашютистов. Они хорошо знали Крота — вместе обучались на специальных курсах Скорцени, — поэтому здоровались с ним за руку, как со старым знакомым. Называли друг друга строго по агентурным кличкам. Командир группы Минкин, он же Дрозд, приказал уничтожить следы костров и спрятать парашюты: их закопали в неглубокую яму, вырытую саперными лопатками — сверху замаскировали опавшей листвой. Двадцатидвухлетний Крафт, несмотря на молодость, был здесь самым опытным бойцом: начиная с высадки на остров Крит весной сорокового, он уже пятый год бессменно находился на полях сражений Второй мировой. Его ровесники, бывшие красноармейцы Лещенко, Артемов и Лазаренко — агенты Рыба, Музыкант и Апостол, не имели такого богатого фронтового опыта, но прошли неплохую подготовку по диверсионному делу у самого Скорцени. Командир Дрозд, плотный тридцатилетний мужчина среднего роста, участвовал во многих ответственных операциях германских спецслужб — за что трижды награждался медалью «За храбрость». И, наконец, Старыгин, он же Телеграфист — кличку получил в соответствии со своими блестящими навыками работы на ключе радиопередатчика… Да еще Крот — похвальный отзыв о нем штурмбаннфюрера Скорцени говорил сам за себя. Таким образом, Крафт по праву считал эту группу сильным боевым подразделением, способным выполнить поставленную перед ними задачу. Тем более к вечеру их силы должны были удвоиться после соединения с группой Валеева — Преглера. Однако здесь их ожидало первое разочарование, можно сказать, крупный «прокол» — в четыре утра обе группы должны были произвести радиообмен, но он не состоялся. К этому времени диверсанты Дрозда стремительным марш-броском удалились уже на значительное расстояние от места выброски и устроили первый небольшой привал в хвойном лесу. — Николай, готовь рацию — через пять минут сеанс связи с «центром», — распорядился Дрозд. — Остальным отдыхать, привал двадцать минут! Можно курить. Пока Телеграфист настраивался на нужную частоту, сам командир отошел в сторону — покурить и, видимо, о чем-то переговорить наедине с Крафтом — вскоре он подозвал к себе и Крота. Остальные молча расположились прямо на траве. Ближе к утру поднялся ветер, который раскачивал верхушки высоких елей. Но внизу было тихо, а на небе, не затянутом тучами, мерцали далекие звезды. Даже в окружающей природе, казалось бы, нейтральной, Крафту чудилась некая враждебность. «А вдруг нас здесь бросят на произвол судьбы, не пришлют самолет — что тогда?» — лезли в голову тревожные мысли. — Товарищ майор, возьмите радиограмму! — обратился к Дрозду (тот, как и Крафт, был в форме майора НКВД) радист, записавший на небольшом листке из блокнота ряды цифр. Командир взял шифровку и через несколько минут зачитал стоящим рядом Крафту и Кроту расшифрованный им с помощью специальной таблицы текст: Дрозду Группа Султана в обусловленное время на связь не вышла. Пробуйте двусторонний радиообмен на запасной частоте. Дальнейшие действия согласно плану. Не падайте духом.      Вернер — Шайзе! — не выдержал немец и, в нарушение правил поведения в русском тылу, негромко выругался на родном языке — что, кстати, в переводе означало «дерьмо». — Майор Петерс! — одернул его Дрозд, который на правах старшего не преминул поддеть бывшего инструктора. — Никаких «иностранных» выражений! В крайнем случае, только на латышском — на «родном» языке, так сказать. Минкин слыл острым на язык даже в подобной непростой ситуации в его фразах нет-нет да и проскальзывал весьма язвительный «военно-полевой» (как он выражался) юмор. Однако Крафт не принял такого легкомысленного, по его мнению, настроя — взволнованно заговорил, отчего его русский язык приобрел еще больший акцент: — Ваш постоянный глупый шутка сейчас неуместен, товарищ командир, — надеюсь, теперь мой фраза правилен. Так вот: ты обязан выполнять приказ любой цена — даже в одиночку, без поддержка группа Валеефф — Султан! — Не надо меня учить, Крафт! — Дрозд намеренно назвал заместителя немецкой фамилией, как бы давая понять, кто здесь старший и, следовательно, кому позволено некоторое отклонение от правил — в отличие от подчиненных. Петерс чуть покраснел — в темноте это было незаметно, и со злобой подумал: «Проклятый русский! Во Фридентале я бы не так с тобой разговаривал!» Он уже хотел сказать что-то резкое, но тут вмешался Крот: — Не время для споров! Надо попробовать связаться с резервной группой напрямую и при любом результате двигаться дальше! Унтершарфюрер знал, что Яковлев имеет воинское звание «фельдфебель», а это на две ступени выше его унтер-офицерского чина. У него, как у истинного немецкого солдата, безоговорочно сработал рефлекс «чинопочитания» — хотя формально Крот не был его командиром, Петерс тут же прикусил язык. — Николай! Попробуй связаться с группой Султана — сейчас как раз время радиообмена! — негромко подал команду Дрозд. — Частота 5.200! — Слушаюсь! — откликнулся Телеграфист и снова склонился над рацией. Но резервная группа, которая должна была десантироваться час назад примерно в шестидесяти километрах севернее, упорно молчала. Командир собрал десантников и поставил боевую задачу — двигаться лесом в направлении населенного пункта Соколовка, что в пятидесяти километрах. — Товарищ майор! — обратился к Минкину Апостол. — А там что? Что за операция? — Узнаете на месте! — резко оборвал его Дрозд. — А пока — никаких лишних вопросов! Строго говоря, о предстоящем захвате аэродрома знали трое: Минкин и Крафт — как руководители абвергруппы, еще Яковлев — в силу того, что перед его уничтоженным отрядом стояла та же задача. — Еще десять минут передохнем — и вперед! — приказал Дрозд. Однако, когда пришло время отправляться дальше, обнаружился еще один «прокол» — да какой! Исчез радист Старыгин! Никто ничего не понимал: рация оставалась на месте, сам Телеграфист тоже, казалось — вот только что находился рядом! И вдруг — как сквозь землю провалился! Минут двадцать пытались искать его в ночном глухом лесу в радиусе двухсот-трехсот метров, но это ничего не дало. В подавленном настроении отряд двинулся дальше — рацию понес Крафт. «Проклятие! — размышлял он, продираясь сквозь кустарник вслед за командиром. — Не зря меня мучили дурные предчувствия!» Потом унтер-офицер беззвучно зашевелил губами — возможно, начал молиться своему немецкому богу в надежде, что где-то там, наверху, его услышат и помогут выбраться живым из этой чужой и враждебной страны… Полковник Громов. Запасной аэродром, расположенный примерно в ста восьмидесяти километрах от Смоленска и обозначенный на штабных картах как Соколовка — по названию расположенного поблизости небольшого поселка торфоразработчиков, — назвать аэродромом в полном смысле этого слова было, конечно, нельзя. Даже с приставкой «запасной» он подпадал под понятие «аэродром» с очень большой натяжкой. По существу, это было огромное поле с двумя полуразвалившимися ангарами по бокам и какими-то деревянными постройками, напоминающими обычные сараи для хранения дров или хозяйственного инвентаря. В одном из таких «сараев», оборудованном печкой-буржуйкой и официально именуемом «караульным помещением», круглосуточно несли службу пятеро солдат во главе с сержантом из состава войск НКВД по охране тыла. К октябрю 44-го этот аэродром «подскока» утратил свое былое значение, а всего лишь полгода назад за одни только сутки транзитом он пропускал по нескольку десятков боевых самолетов. Это были «Илы», «Яки», «Лавочкины» — собранные на авиазаводах Урала и Сибири и совершающие перелет на фронт. Кроме того, здесь приземлялись для дозаправки американские истребители «Аэрокобра», которые советские летчики через Аляску и Дальний Восток перегоняли по союзническим поставкам из США. Затем, в связи с изменившейся стратегической обстановкой и продвижением советско-германского фронта далеко на запад, маршруты перелетов изменились, и аэродром «Соколовка» оказался в стороне от основных авиатрасс. Тем не менее он продолжал числиться в качестве резервного и поддерживался в «рабочем состоянии» — включая наличие авиационного топлива в зарытых в землю цистернах — и при этом, естественно, охранялся… С двенадцати дня полковник Громов находился в приподнято-возбужденном состоянии: произошло событие из разряда тех почти невероятных удач, которые в работе контрразведки случаются крайне редко. В военном госпитале он лично допрашивал диверсанта из группы Крота по фамилии Калныньш, когда его попросили подойти к телефону в кабинете дежурного врача. Кстати, сюда полковник прибыл в надежде выяснить какие-то новые детали по яковлевской группе — чтобы еще раз попытаться проанализировать вероятные цели ее заброски. И вдруг — неожиданно, такая удача! Дежурный по оперативно-разыскному отделу контрразведки сообщил, что с Громовым срочно хочет переговорить Горобец, и переключил его на кабинет подполковника. Тот взволнованным голосом доложил, что в их отдел недавно позвонил начальник Кармановского райотдела НКВД с важнейшей новостью: к ним явился с повинной человек в форме советского военнослужащего, утверждающий, что он агент-парашютист абвера. Якобы выброшен сегодня ночью в составе немецкой диверсионной группы из шести человек — еще один агент, седьмой, встречал их на земле. — Что он сообщил о цели заброски? — нетерпеливо спросил Громов. Дежурный врач, пожилой подполковник медицинской службы, оставил его в кабинете одного, и можно было говорить вполне свободно, не опасаясь «посторонних ушей». — О задании командир им не сообщил, но назвал населенный пункт, куда они должны выдвинуться сегодня к исходу дня: Соколовка! — Та самая, рядом с запасным аэродромом? — Именно, товарищ полковник! — Так… Юрий Иванович, слушай меня внимательно: немецкого агента необходимо срочно доставить в Смоленск. Ты меня понял? — Я уже распорядился, Василий Петрович: энкавэдэшники доставят его примерно через час — прямиком ко мне в отдел. — Отлично! Жди — я тоже к тебе выезжаю, прямо сейчас! Предварительно кое-что обсудим. …Через час и десять минут в той же полуподвальной комнате, где неделю назад майор Миронов допрашивал агента Раскольникова — того самого, который «встречал» группу Крота, — находились четверо: Громов, Горобец, младший лейтенант-стенографист и явившийся с повинной немецкий парашютист. Это был бывший советский офицер, капитан воздушно-десантных войск Зотов — он же старшина Старыгин, он же абверовский агент по кличке Телеграфист. Допрос, больше напоминающий беседу, длился уже минут пятнадцать, и вопросы чаще задавал Громов, причем делал это достаточно энергично и напористо. Контрразведчиков «поджимало» время: необходимо было принимать быстрые и решительные меры по нейтрализации диверсионной группы, в состав которой входил Телеграфист. — Значит, так, Николай Зотов. — Полковник подошел к понуро сидевшему на табурете коротко остриженному худому человеку в красноармейской форме без погон и посмотрел на него с высоты своего немалого роста. — То, что пришел сам, зачтется, но никаких гарантий дать не могу. Позже тебя подробно допросит следователь, потом твои показания будут досконально проверяться — в общем, сам понимаешь… Конвойный! В дверях показался солдат-конвоир. — Увести! — дал команду Громов. Когда Зотова вывели, он негромко произнес: — Выходите, Берг! Оказывается, во время допроса в комнате находился еще один человек, пятый, — он скрывался за ширмой в углу. Сейчас бывший обер-лейтенант абвера вышел оттуда и молча замер в двух шагах от полковника: руки по швам, спина прямая, подбородок вздернут — настоящий прусский служака. На вид Бергу можно было дать не более тридцати пяти: выше среднего роста, подтянутый, он производил впечатление истинного служаки — даже в солдатской форме без погон не потерял былого офицерского лоска. «Что ни говори, а дисциплина у них в крови, — мысленно усмехнулся Горобец, глядя на вытянувшегося перед полковником немца. — Причем это не страх и не подхалимаж — хотя иногда и такое бывает. Но главное — „орднунг“! Порядок и дисциплина!» Пока шел допрос Зотова, подполковник сидел сбоку письменного стола (в центре, на месте следователя, располагался Громов) и делал какие-то пометки в своей потрепанной записной книжке. Обращаясь к Бергу, он с полуулыбкой сказал: — Да вы расслабьтесь, совсем не обязательно тянуться по стойке «смирно». — Вот именно! — Громов стоял в центре комнаты, опираясь руками на стул, где недавно сидел задержанный, и внимательно смотрел на Берга. — Узнали кого-нибудь? — По описаниям членов диверсионной группы, которые сейчас дал этот Зотов, могу сказать вполне определенно: двоих я знаю. Бывший сотрудник абвера говорил на довольно чистом русском языке, почти без акцента. — Кого же? — нетерпеливо спросил полковник. — Один из них агент Крот, он же Розовский, он же Яковлев. — Все-таки «всплыл», голубчик! — подал реплику Горобец. — Второй — унтершарфюрер СС Крафт! — невозмутимо продолжал Берг. — Он немец, из команды Скорцени. С командиром по кличке Дрозд лично не знаком, но слышал, что он из белоэмигрантов и весьма подготовленный и опытный агент, — судя по отзывам моих коллег, которые с ним непосредственно работали. — Так… — Громов некоторое время молча ходил из угла в угол, потом повернулся к Горобцу: — Что скажешь, Юрий Иванович? Скорцени подобрал серьезную публику — похоже, их цель — именно аэродром. Хотя охрану железнодорожного узла и моста поблизости мы тоже усилим. — В принципе оперативная обстановка мне ясна: теперь необходимо действовать, время не терпит! — Согласен! Берг, пока отправляйтесь в отведенное вам помещение! Вы, младший лейтенант, — Громов повернулся к стенографисту, — можете быть свободны! Когда в комнате остались двое, он и подполковник, Громов спросил: — Навел справки по аэродрому? — Так точно. Связывался с энкавэдэшниками: охрана там пятеро солдат плюс сержант — итого шестеро. — Понятно. Пока ехал к тебе из госпиталя, кое-что продумал — действовать будем так… Далее полковник коротко изложил свои соображения: он предлагал организовать на запасном аэродроме весьма хитроумную засаду. Оперативники-смершевцы, переодевшись в форму рядовых солдат, должны будут сыграть роль аэродромной охраны — кроме того, часть контрразведчиков скрытно разместится в караульном помещении и, возможно, в каких-то других постройках. — Я бывал там месяца два назад с проверкой — отрабатывали антидиверсионные мероприятия. Аэродром этот знаю: в ангарах можно хоть роту укрыть, — уточнил Горобец. — Ну, роту не требуется, а до сорока оперативников сосредоточить там необходимо. Из показаний Зотова следует, что может появиться вторая диверсионная группа — та, с которой потеряна связь. — Да, учитывать ее надо. Что касается людей, то на роль аэродромной охраны я бы порекомендовал офицеров из оперативно-разыскных групп майора Миронова и капитана Земцова — как раз шесть человек. Надежные ребята. — Тебе виднее, Юрий Иванович! Все согласования с Москвой и генералом Орловым беру на себя — у него же людьми и транспортом разживемся, думаю, человек двадцать он выделит. Остальной личный состав изыскивай у себя в отделе. — Изыщем, товарищ полковник! — отозвался Горобец. — Тогда действуй! Максимум через два часа надо отправляться в Соколовку. Где тут у вас ВЧ-связь? Проводи! Перед поездкой в Смоленск полковник Громов имел продолжительный разговор с начальником Главного управления контрразведки Абакумовым. Виктор Семенович поставил перед подчиненным деликатную задачу: поскольку данное дело связано с возможной подготовкой покушения на самого Сталина, необходимо любой ценой перехватить инициативу в расследовании у «конкурентов» — госбезопасности и НКВД. Поэтому Громов ехал сюда не в самом лучшем расположении духа, ибо понимал: в случае провала его смоленской «миссии» грозный шеф с него «три шкуры сдерет». Но сейчас ситуация неожиданно изменилась! Впереди отчетливо вырисовывалась перспектива успешного захвата одной или даже двух диверсионных групп противника! А если в придачу удастся выманить на аэродром «подскока» самолет противника, задействованный в возможном покушении на Верховного, — тогда даже в самых смелых радужных мечтах трудно представить те лавры, которые могут увенчать его «скромную» персону! Громов не был карьеристом, однако при мысли о реальной возможности заслужить генеральское звание — конечно, в случае успеха (о чем намекал генерал-полковник Абакумов) — у него начинало приятно кружить голову. Генерал-майор Громов! Звучит! «Не кажи „гоп“! — „остудил“ он свою не в меру разбушевавшуюся фантазию. — Эта операция может преподнести массу непредсказуемых „сюрпризов“!» Он стоял перед аппаратом ВЧ-связи и обдумывал предстоящий доклад в Москву — все мероприятия по данному делу Громов должен был согласовывать лично с начальником Главного управления… Александр Яковлев, агент Крот. Объявилась группа Султана! Оказалось, при десантировании «вслепую» у них безнадежно повредило рацию — мало того, один из агентов сломал обе ноги. Беднягу оставили там же, в лесу, с трехдневным запасом продуктов и обещаниями забрать в ближайшее время. Конечно, никто его не заберет — таковы жестокие издержки профессии разведчика-диверсанта. Понимал ли это сам несчастный? Не знаю. Остальные члены группы Валеева — по агентурным кличкам громко именовавшегося Султаном — благополучно вышли в исходную точку вблизи запасного аэродрома через три часа после нашего прибытия. Радость встречи омрачало одно существенное и крайне неприятное обстоятельство: пропажа Телеграфиста. У нас почти не было сомнений, что этот гад сбежал, — что ставило под угрозу всю операцию. Успокаивало, если можно так выразиться, только одно: беглец не знал о цели нашего перехода в район Соколовки. Конечно, чекисты тоже не дураки, взглянут на карту: ага, вот оно что, запасной аэродром совсем рядом! Но, кроме него, в радиусе около десяти километров находятся еще два важных объекта: железнодорожный мост и узловая станция. Логичным было считать, что советская контрразведка в первую очередь «прикроет» от вероятного нападения именно эти две цели. А запасной аэродром — это, по существу, большое поле — кому он нужен? Очень хотелось так думать: тем более нам не оставалось ничего другого. В конце концов захват аэродрома был нашим единственным шансом благополучно улететь «домой». Впрочем, насчет этого «шанса» в мою душу закрадывались очень большие сомнения — они только усиливались по мере приближения времени штурма… Приложение 10.1 ОПЕРАТИВНАЯ ИНФОРМАЦИЯ Документ 1 Начальнику РСХА обергруппенфюреру СС Кальтенбруннеру Совершенно секретно. Весьма срочно Рапорт Провал мероприятия по закладке радиомаяка вблизи дачи Сталина в Кунцеве, а также неудачная попытка десантирования группы Крота-Яковлева не могли не вызвать ответной реакции со стороны советской контрразведки. Велика вероятность того, что русские догадываются о наших намерениях произвести в самое в ближайшее время удар с воздуха по спецобъектам в Москве или ее пригородах. В подтверждение данного тезиса — последнее донесение из Москвы от агента «Сороки» (радиограмма № 672/20 от 10.10.44 г. — текст прилагается), в котором указывается на усиление мер по охране аэродромов противника, включая запасные и резервные. Уверен, что русские не знают о наших намерениях применить секретное оружие — управляемую ракету. Тем не менее убежден: в создавшейся обстановке посылать в дальний русский тыл новейшую крылатую ракету «ФАУ-1» нельзя, так как возникает реальная угроза ее захвата противником. Прошу Вашей санкции на временную приостановку всех мероприятий по программе «Прыжок тигра» — вплоть до особого распоряжения. Подпись:      бригадефюрер СС Шелленберг Резолюция Кальтенбруннера: «Согласен. Операцию приостановить. Обеспечить эвакуацию десантных групп — тем более в их составе немецкие военнослужащие СС». Приложение к рапорту. Радиограмма № 627/20 от 10.10.44 г. (окончание) «…в разговоре этот полковник контрразведки упомянул о предполагаемом авиаударе немцев по спецобъектам в столице и пригородах. В связи с этим русские активизировали антидиверсионные мероприятия вблизи аэродромов, а также усилили их охрану — включая резервные и запасные аэродромы, — чтобы не допустить их использования в качестве посадочных площадок при авиаперелетах к Москве. Прошу ускорить прибытие курьера с деньгами и питанием к рации.      Сорока» Документ 2 Директива №… от 10.10.44 г. Совершенно секретно. Весьма срочно Штандартенфюреру СС Хенгельгаупту, оберштурмбаннфюреру СС Глонцу Все мероприятия по операции «Прыжок тигра» немедленно приостановить — до особого распоряжения. Обеспечить эвакуацию из района Соколовка спецгрупп Дрозда и Султана воздушным путем, для чего отдать им приказ о захвате запасного аэродрома сегодня ночью — с целью кратковременной посадки специального самолета «Арадо-332», который будет за ними выслан. Координировать свои действия с командованием 200-й эскадрильи люфтваффе. Подпись:      бригадефюрер СС Шелленберг Документ 3 Радиограмма Дрозду Произвести силами обеих групп захват аэродрома «Соколовка» сегодня ночью, в удобное для вас время — но не позднее 03.00. За вами будет выслан самолет — после подтверждения от вас радиограммой успешного захвата. Желаю удачи.      Вернер ГЛАВА 11 Аэродром «Соколовка» (продолжение) 11 октября 1944 г. Смоленская область. Капитан Горячев. Весь сегодняшний день я находился в отличном настроении, испортить которое не мог даже этот надутый индюк подполковник Ковальчук, парторг из Управления. О его фронтовых «подвигах» мне рассказал майор Миронов, и с тех пор я испытывал к данному субъекту стойкую неприязнь — при том, что встречались мы крайне редко. Миронова я уважал и поэтому был уверен: если Петрович кого не любит — значит, человек того заслуживает. Так вот, по поводу отличного настроения: утром я получил письмо из дома. Жена писала, что все у них хорошо, дочка растет — в свои три годика Верочка уже довольно бойко разговаривает, правда, буква «р» ей никак не дается — ну, так это дело наживное! Нина сообщала, что по-прежнему работает бригадиром колхозной полеводческой бригады, конечно, работы много, устает — но никто у них не жалуется. Как говорится: «Все для фронта, все для победы!» В школе меня помнят и передают горячий привет — особенно от директора Антонины Ивановны и бывших учеников, хотя многие из «моих» старшеклассников уже сами воюют на фронтах. Старики, родители Нины, «скрипят» помаленьку, но возраст сказывается — как ни крути, обоим за семьдесят (моя жена у них «поздняя», самая младшая из трех сестер и двух братьев — Анна Ивановна родила ее в сорок восемь). Конечно, я не был наивным дурачком и все прекрасно понимал: живут они, как и весь наш народ в тылу, трудно и голодно — да разве об этом пишут в письмах на фронт. Наоборот, стараются нас подбодрить, успокоить, чтобы воевали со спокойной душой, — главное, что мои домашние живы-здоровы, а все остальное приложится! Вот добьем фашиста, вернемся домой — заживем еще лучше, чем до войны! Между прочим, неделю назад получил весточку и от мамы, из Иркутска. У нее тоже вроде бы все нормально. В общем, как поет мой любимый Леонид Утесов: «Все хорошо, прекрасная маркиза!» Эту песенку я напевал про себя, прохаживаясь медленным шагом, как и положено солдату-часовому, вдоль кромки летного поля. Посмотрел на наручные часы: около двух ночи, скоро меня должен сменить Миронов. Сюда, на запасной аэродром «Соколовка», нас скрытно привезли внутри обычного автофургона с надписью «Хлеб» еще в семь вечера. Я, Миронов, Горохов и капитан Земцов с двумя оперативниками, Сашей и Олегом — все шестеро еще в Смоленске были экипированы в форму рядовых энкавэдэшников. «Настоящих» солдат, охранявших этот аэродром, незаметно вывезли на той же хлебной машине, что нас привезла. Чуть позже, когда окончательно стемнело, к аэродромным ангарам подъехали еще три грузовых «Студебеккера» с брезентовым верхом: мы включили прожектора, чтобы издалека было видно — разгружаем ящики со снабжением, выкатываем бочки со смазкой, в общем, пополняем запасы материально-технического снабжения. На самом деле прибыли и укрылись в одном из аэродромных ангаров еще тридцать пять офицеров-контрразведчиков. Вот теперь мы были готовы к встрече непрошеных гостей! Впрочем, нет — очень даже «прошеных»! Мы их очень ждали и надеялись, что встреча состоится именно сегодня ночью, — для этого была разработана спецоперация «Захват» по нейтрализации двух опаснейших немецких диверсионных групп. Руководил ею прибывший из Москвы полковник Громов, он же лично ставил перед нами боевую задачу. …Было это в три часа дня, в кабинете Горобца, куда нас срочно вызвали: шестерых офицеров, выбранных на самую ответственную роль, — так называемых «подсадных уток»… — По имеющимся у нас сведениям, которые сообщил один из диверсантов, явившийся с повинной, сегодня ночью на запасной аэродром «Соколовка» может быть совершено нападение двумя группами немецких диверсантов — это, в общей сложности, двенадцать человек, — сообщил Громов. — Буду краток: вам, шестерым, предстоит сыграть во всей операции по захвату самую опасную, но и самую главную роль. Враг может заранее наблюдать за обстановкой на летном поле и при этом ни о чем не должен догадаться: ни о подмене солдат охраны, ни о засаде в ангарах. Помимо Громова, из начальства присутствовали «наш» подполковник и парторг Ковальчук. «Чует, гад, что наградами пахнет, — еще бы, такая каша заваривается, — шепнул мне на ухо сидящий рядом Миронов. — Небось, уже дырочку под орден проделал в кителе… Но на рожон Ковальчук не полезет, помяни мое слово, в радиусе километра от аэродрома его во время операции не найдешь!» Кстати, майор как в воду глядел! Когда зачитывали диспозицию или, иными словами, подробно разбирали, кто где будет находиться и что делать, — парторг оказался назначенным генералом Орловым возглавлять какую-то непонятную «группу связи», с дислокацией аж в поселке торфоразработчиков, за пять километров от аэропорта… …Я перестал беззвучно шевелить губами, напевая легкомысленную песенку о «прекрасной маркизе» и внутренне напрягся: мне показалось, что в ближайших к летному полю кустах — метрах в двадцати со стороны леса, что-то негромко лязгнуло, словно передернули затвор. «Ага, похоже, зашевелились гады, — подумал я, почувствовав, как учащенно забилось сердце. — Спокойнее… Взять себя в руки и приготовиться — время для них самое подходящее, два часа ночи»… Но как бы я себя ни успокаивал, нервное напряжение было таким сильным, что на лбу и висках выступили крупные капли пота — это в холодную осеннюю ночь! За три года войны приходилось бывать во всяких переделках, но в роли часового я «выступал» впервые. Вспомнились напутствия Горобца: «Выманить диверсантов на себя — вот ваша задача. Не предпринимать до самого последнего момента никаких действий — только ждать! Не спугнуть их, не дать уйти… У артиллеристов это называется „вызвать огонь на себя“!» Легко сказать! На мне была солдатская шинель и сверху плащ-палатка с поднятым капюшоном, на голове пилотка, через правое плечо на ремне винтовка, трехлинейка системы Мосина с примкнутым четырехгранным штыком. Все, как положено обычному часовому. Плюс еще кое-что: в карманах шинели два пистолета «ТТ», снятые с предохранителя и готовые к бою — я неплохо стрелял одновременно с обеих рук. В боковом кармане брюк-галифе — граната, а за голенищем сапога — штык-нож. Так что, господа диверсанты, посмотрим, чему вас там обучал хваленый гитлеровский диверсант Скорцени. Здесь вам не Италия: на спецкурсах полгода назад мы подробно разбирали операцию немецких парашютистов по освобождению фашистского диктатора Муссолини. Уверен: у нас такой «фортель» даже близко не прошел бы, русский «Смерш» — это вам не итальянские карабинеры! Подбадривая себя подобными оптимистическими мыслями, я не переставал чутко контролировать окружающую обстановку: можно сказать, весь превратился в зрение и слух. Теперь я был на сто процентов уверен — рядом в кустах кто-то есть. Не спеша, медленным движением якобы полусонного солдата, я снял винтовку с правого и перевесил на левое плечо. Это был знак для ребят из ангара, которые за мной пристально наблюдали: «Приготовиться! Заметил что-то подозрительное!» До них было метров пятьдесят, и в лунном свете (облаков почти не было) они неплохо меня видели — я в этом не сомневался, как не сомневался и в том, что в критической ситуации мне помогут. На другой стороне поля, метрах в двухстах, одиноко маячила фигура такого же, как и я, «солдата-часового» — капитана Земцова. Но лес и густой кустарник подходили почти вплотную к аэродрому с моей стороны — поэтому мы были уверены, что штурм диверсанты начнут именно отсюда. Очень хотелось держаться как можно дальше от этого опасного места, но я, наоборот, подошел к кустам еще ближе и повернулся к ним спиной, боковым зрением уловив едва заметное шевеление веток, хотя ветра совсем не было. Боялся ли я? Конечно. Но в моих действиях был вполне трезвый расчет: они уверены, что имеют дело с обычными солдатами-тыловиками, справиться с которыми опытному диверсанту не составляет никакого труда, — это их и подведет! Напасть они должны одновременно — на меня, второго часового, караульное помещение — но все ребята, как и я, в полной боевой готовности, ждут… Спиной и затылком я почувствовал, что сзади ко мне кто-то осторожно приближается: очень медленно и почти бесшумно… Почти… Живой человек, пусть даже хорошо обученный диверсант — это все-таки не бестелесное привидение. Я уловил еле различимый шорох травы — ближе, ближе… Чуть повернул голову влево и боковым зрением — нет, даже не увидел, а скорее почувствовал приближение темной фигуры подкрадывающегося человека. У обычного солдатика-часового не было бы ни единого шанса… Только не у меня! Диверсантам не нужен шум, поэтому они постараются обойтись исключительно холодным оружием — для чего им надо подобраться ко мне вплотную. Похоже, один из них уже совсем рядом… Не могу объяснить рационально, как это происходит с научной точки зрения, но в минуты смертельной опасности у меня в голове словно невидимый переключатель срабатывает — щелк! После этого куда-то уходит весь мандраж, мозг начинает работать быстро и четко, тело наливается силой — вот как сейчас! Я был готов к смертельному единоборству. При этом уверен: нож они не кинут, захотят действовать наверняка — стремительным броском с завершающим ударом под сердце. Так и есть! Краем левого глаза, не оборачиваясь, я зафиксировал словно летящую на меня быструю тень… К этому моменту я уже снял винтовку с плеча и поставил прямо перед собой, уперев прикладом в землю, а голову немного опустил — со стороны казалось: устал часовой, оперся на свою «трехлинейку» и дремлет, бедолага… Неожиданно резко присев, быстрым боксерским приемом я «ушел» всем корпусом чуть вправо с разворотом назад — одновременно, круговым движением винтовки нанес молниеносный штыковой удар по ходу вращения корпуса — назад и влево. Безусловно, нападавший не ожидал подобной прыти, да еще от какого-то полусонного солдата-тыловика. В результате удар достиг цели: сначала я ощутил, как штык входит в чужую плоть, потом, под тяжестью навалившегося на меня по инерции тела, я рухнул на траву. Но почти сразу вскочил на ноги, отбросив в сторону теперь уже мертвого врага — штык пронзил его грудь и вышел со спины, несчастный при этом не успел издать ни звука. Я даже не пытался высвободить винтовку, не было времени: передо мной, словно из-под земли, выросла фигура еще одного диверсанта. Это не было для меня неожиданностью, потому как знал их тактику: один нападает, другой страхует. Теперь этот «страхующий» бросился на меня с ножом, весьма умело применив коварный выпад вперед — как это делают фехтовальщики. «Значит, желаете по-тихому, без стрельбы, — промелькнула мысль. — Годится, нам это тоже подходит!» Того, что пронзил штыком, я и разглядеть толком не успел. Зато хорошо рассмотрел второго, увернувшись от его опасного броска и оказавшись с ним лицом к лицу, на расстоянии не более метра. В лунном свете были отчетливо видны по три маленьких звездочки на погонах его шинели — «старший лейтенант», мать твою! Роста он был чуть выше среднего, худощав, лицо, как у нас говорят, без особых примет. Только нос с небольшой горбинкой, а в остальном — даже «зацепиться» взглядом не за что. Таких тысячи. Словесный портрет подобных типов в розыске помогает мало — по опыту знаю. Но я-то «сфотографировал» его «железно» — запомнил на всю оставшуюся жизнь. Выхватив штык-нож из-за голенища, теперь уже я сделал выпад — сначала ложный, потом чуть не зацепил его предплечье, даже шинель слегка распорол. И тут раздались выстрелы — сначала несколько одиночных, откуда-то со стороны караульного помещения, потом от ангара, где засели «наши» — очередями из автоматов и пулеметов. Дальше не было смысла «играть в индейцев»: драться на ножах, сохраняя тишину. Мы это поняли одновременно. Противник мой, попятившись назад и не выпуская финку из правой руки, почти мгновенно выхватил пистолет левой — из кармана шинели, как и я. Эта последняя деталь мне особенно отчетливо запомнилась перед тем, как мы практически в одно мгновение нажали на спусковые крючки. Выстрелы наверняка прозвучали слитно — как из одного оружия. Только этого я — уже не услышал: одновременно с неимоверно сильным ударом в грудь у меня в голове словно граната взорвалась — ярчайшей вспышкой! Затем опустился мрак… Подполковник Горобец. Он с задумчивым видом стоял у самой кромки воды, а вернее, жидкой болотной грязи: дальше начиналась непроходимая топь, через которую не мог пройти ни зверь, ни человек. Так, по крайней мере, объясняла стоящая рядом невысокая миловидная женщина средних лет в стареньком ватном пальтишке, кирзовых сапогах и темном полушерстяном платке: — Нету тут хода — дальше идут места совсем гиблые, непролазные. Если кто сюда сунется, почитай, пропал человек! Еще до войны, помню, коровы колхозные по недосмотру пастуха забрели в эти места, так… — Вера Николаевна, — перебил ее подполковник, — а все-таки, если он туда сунулся? Там, дальше, есть какие-нибудь островки твердой почвы или что-нибудь в этом роде — где бы можно было отсидеться некоторое время? — Да что вы, какое отсидеться! — всплеснула руками женщина. — Бог с вами! Там на десятки километров сплошная трясина! «Она наверняка знает, что говорит, — подумал Горобец, — все-таки из местных. Скорее всего, так оно и есть…» Вера Николаевна была председателем здешнего колхоза, родилась и выросла в этих местах — вот и пригласили ее контрразведчики в качестве проводника. Тем более деревня, где она проживала, находилась неподалеку. Кстати, по карте, которую подполковник держал с руках, выходило то же самое — на добрую сотню километров вокруг сплошные непроходимые топи. Уже полностью рассвело, и Горобец глянул на наручные часы: десять утра. Он страшно устал, болела голова: сказывалась бессонная ночь — к тому же никак не отпускала тупая ноющая боль в левой стороне груди, даже валидол не помогал. «Не мальчик уже по лесам да болотам бегать, как-никак шестой десяток разменял…» — лезли в голову невеселые мысли. — Товарищ подполковник! Юрий Иванович! — услышал он голос Миронова откуда-то слева, из-за густых невысоких молодых елей. — Подойдите сюда! Тут у нас богатый «улов» обнаружился! Вместе с колхозной председательшей и двумя сопровождающими его солдатами-автоматчиками Горобец обогнул еловые заросли и метрах в двадцати, на небольшой лужайке увидел группу военных: пять или шесть человек, среди них Миронов, стояли полукругом и что-то внимательно разглядывали. Неподалеку молодой и румяный младший сержант с усилием сдерживал нетерпеливо рвущуюся с поводка и повизгивающую от возбуждения здоровенную овчарку. — Амур, сидеть! Сидеть, кому говорят! — безуспешно пытался успокоить он собаку. Тут же, на расстеленной плащ-палатке, прямо на земле расположился бравого вида усатый старшина с рацией — на голове у него были наушники. Радист безуспешно пытался связаться с неким «Тюльпаном», непрерывно повторяя: — Тюльпан, я Роза — отзовитесь… Тюльпан, я Роза… — Товарищ подполковник! Сюда! — Миронов увидел подошедшего начальника и энергичным жестом отодвинул в сторону старшего лейтенанта Васильева, который находился здесь с бойцами из 23-го батальона. — Ну-ка, расступитесь! На пожухлой траве у ног военнослужащих лежал мокрый армейский вещмешок, рядом в беспорядке валялись высыпанные из него предметы: пара банок тушенки, размокшая буханка черного хлеба, кусок сала, фляжка, обрывки газеты и еще какие-то мелкие вещички — спички, перочинный нож, пачка папирос «Казбек», ложка… — Вот он обнаружил, — кивнул майор на невысокого и немолодого младшего сержанта. — Доложите товарищу подполковнику! — Младший сержант Зыкин! — вытянулся солдат. — Вольно. Слушаю вас, товарищ Зыкин, — негромко произнес Горобец и подумал: «Похоже, все-таки утонул». — Вон там, товарищ подполковник, метров семьдесят-восемьдесят в глубь болота! — указал рукой сержант. — Видите, на кочке невысокая березка растет. Я как раз здесь к воде вышел, вместе с Петровым. Нас собака вывела. Ну, смотрю в разные стороны: оружие, как положено, на изготовку — вдруг, думаю, этот гад где-то рядом затаился… — Разрешите мне, товарищ подполковник! — нетерпеливо вмешался Миронов. — А то сержант Зыкин свой рассказ до вечера не закончит. Короче: под березкой он заметил пилотку — вот она! Майор протянул Горобцу обычную армейскую офицерскую пилотку со звездочкой зеленого цвета — как и положено к полевой форме одежды. — Далее, — энергично продолжал Миронов, — когда сержант с кочки на кочку добрался до этой самой пилотки, то обнаружил в придачу вещмешок — он зацепился лямкой за ветку деревца и лишь поэтому не утонул! При этих словах майора Зыкин обиженно стоял, отвернувшись в сторону. Горобец это заметил, улыбнулся солдату: — Да вы, товарищ младший сержант, на майора не обижайтесь. Он у нас из тех, про кого в старину говорили: «На ходу подметки рвет!» Энергичный товарищ! Окружающие, в том числе и Зыкин, сдержанно посмеялись над незамысловатой шуткой. А Горобец, ни к кому конкретно не обращаясь, задумчиво произнес: — Похоже, утонул «наш» беглый диверсант… — А я что говорю! — как показалось подполковнику, с каким-то удовлетворением воскликнула председательша. — Наши болота никто еще не переходил! Вот и ваш беглый утоп, а как же иначе! «Каждый кулик свое болото хвалит! — усмехнулся про себя Горобец. — Но если отбросить шутки в сторону, выходит, что на сей раз операция „Захват“ успешно завершена. Почти успешно: выманить вражеский самолет нам все-таки не удалось. Зато диверсанты или уничтожены, или взяты в плен. Вот и последний — Яковлев, он же Крот, утонул в болотной жиже. Что же, закономерный финал…» Так закончилась погоня, которую контрразведчики упорно вели от самого аэродрома с трех часов ночи… Тогда, сразу после боя, туда прибыли Громов и Горобец: ранее они находились в штабном трофейном автобусе всего в километре. В ангаре, где засели в засаде контрразведчики, была рация — о ходе операции ее руководителю, полковнику Громову, докладывали каждые пять минут. Собственно, сам бой длился не более десяти-двенадцати минут: десять диверсантов были уничтожены, двое взяты в плен — один из них, немец Крафт, в бессознательном состоянии. Кстати, именно он подорвал находившуюся при нем рацию, уничтожив все коды и шифровальные таблицы. Таким образом, контрразведчикам пришлось отказаться от идеи вызвать сюда немецкий самолет, тем не менее они могли праздновать вполне заслуженный успех — если бы не одно маленькое «но». Исчез один из диверсантов: некто Яковлев. Об этом однозначно заявил бывший абверовский обер-лейтенант, а ныне смершевский опознаватель. Осмотрев трупы и мельком глянув на оставшихся в живых, Берг уверенно заявил: — Яковлев-Розовский, он же Крот, как это по-русски, испарился… — Похоже… — озабоченно произнес полковник, потом обратился к Горобцу: — Что скажешь, Юрий Иванович? — Мистика какая-то… — растерянно пробормотал тот. — Снова Крот. Ушел, как неделю назад с той поляны… — Да что вы, на самом деле! — досадливо поморщился Громов. — Этот «испарился», вы — «мистика»! От меня не уйдет! Полковник быстрым шагом направился к автобусу: налаживать связь с командованием двух рот из состава 23-го батальона — они расположились в резерве в поселке Соколовка. Горобец сразу хотел проследовать за Громовым, но дорогу неожиданно преградил Миронов — лицо майора было мрачнее тучи: — Горячев ранен. — Тяжело? — Да. Пуля попала в область сердца… С ним сейчас Горохов. По рации вызвали санитарную машину из поселка, а пока перевязали своими силами… — Ты, майор, вот что! Проследи, чтобы капитана побыстрее отправили в больницу. Пусть с ним едет Горохов, а ты сразу возвращайся ко мне. Опять этот Седьмой, или, как там его — Крот. Как сквозь землю провалился! — В курсе… Разрешите идти, товарищ подполковник? — Да. Потом сразу ко мне! Затем были почти семь часов непрерывного преследования: силами двух рот — с приданными им служебно-разыскными собаками, шестью прекрасно выдрессированными овчарками. Вражеский агент, путая следы, уводил преследователей все дальше в глубь лесов, в сторону огромного болотного массива. И вот, похоже, погоня окончена… Горобец, словно о чем-то размышляя, задумчиво смотрел куда-то вдаль — в сторону бескрайних болот. Однообразная унылая равнина с редкими, поросшими травой буграми-кочками, островками воды, немногочисленными карликовыми березками, казалось, уходила куда-то за горизонт — да так оно и было. Наконец подполковник, словно встряхнувшись, повернулся к стоящим позади подчиненным и твердым голосом приказал: — Все, можно возвращаться! Не подлежит сомнению — вражеский диверсант утонул! Как говорится: «Собаке собачья смерть!» Военнослужащие радостно загудели, а Миронов достал из-за ремня ракетницу и выстрелил вверх — над лесом на парашютике повисла яркая красная ракета, сигнал отбоя. — Старшина! — крикнул подполковник сидящему около рации усатому радисту. — Сообщи Первому: «Операция „Захват“ завершена. Возвращаемся на базу. Второй». Передавай открытым текстом — теперь уже можно! ГЛАВА 12 Монах (Яковлев А. Н., агент Крот) 11–25 октября 1944 г. Смоленская область. …Когда мы со смершевцем практически одновременно выхватили пистолеты, я успел за какую-то миллионную доли секунды не то чтобы подумать — вдруг разом осознать: «Все кончено!!» От пули увернуться невозможно, и спасло меня чудо, иначе никак не скажешь: когда пятился назад, не спуская с противника глаз, и одновременно с ним (засек по его взгляду) нажал на курок — за мгновение «до этого» я оступился! Банально оступился, угодив правой ногой в неглубокую канавку! В тот же миг, заваливаясь назад — на спину, я «схлопотал» пулю: но не в сердце, а выше — в левое плечо. Возможно, это падение сохранило жизнь и смершевцу: моя пуля также ушла чуть вверх. К тому же меня спасло еще одно обстоятельство: пуля прошла навылет, не задев кость и верхушку легкого. Правда, крови я потерял изрядно. То, что мы напоролись на засаду и передо мной не обычный солдат-часовой, а оперативник из контрразведки, я понял сразу — еще до того, как мы схватились на ножах. Когда «часовой» на моих глазах мастерским приемом насадил на штык Султана, которого я страховал, меня сразу же пронзила мысль: «Засада!» Потом, уже с простреленным плечом и под аккомпанемент завязавшейся перестрелки, зажав рану рукой, пригибаясь и падая на землю — где ползком, где короткими перебежками, — я бросился к ближайшему лесочку. Там, разогнувшись, бежал еще не меньше километра. Вещмешок, который перед схваткой оставил на опушке, захватил с собой: каким бы тяжелым он сейчас ни казался, без медикаментов и бинтов мне конец. Задыхаясь, упал на землю и лежал без движения минуты две или три, затем усилием воли заставил себя сесть, прислонившись спиной к широкому стволу какого-то дерева. Скинул шинель и гимнастерку, закусив губы от боли в плече, а нижнюю рубаху, пропитанную вокруг раны кровью, просто-напросто разорвал. Потом я лег на шинель и прямо на входное пулевое отверстие вылил остатки спирта из фляжки: обожгло нестерпимо, аж дыхание перехватило! Перевел дух, затем достал из вещмешка индивидуальный пакет и небольшую металлическую коробку — походную аптечку. Щедро промазал йодом из пузырька входное и выходное пулевые отверстия и, подложив специальные тампоны с антисептиком, тщательно и туго перебинтовал плечо. Драгоценного времени потерял немало, зато теперь мог двигаться дальше, не боясь истечь кровью. Когда оделся, уже на ходу положил в рот две фенаминовые таблетки и вскоре почувствовал некоторый прилив сил. Но ненадолго, потому как рана и потеря крови давали о себе знать: сейчас мои силы были далеко не те, что в ночь выброски или вчера, когда единым махом я одолел больше полусотни километров. Единственное, чего у меня хватало с избытком, так это злости — я повторял про себя, сжав зубы: «Врете, товарищи комиссары, так просто я вам не дамся! И не сдамся, не надейтесь!» Несколько часов я петлял по лесу, пугая след и периодически присыпая пути отхода антисобакином — при этом забирался все глубже в непролазную чащу, в сторону бескрайних и непроходимых болот. Об этом я с уверенностью мог судить по карте, которая уже не раз меня выручала. Наконец на небольшой лесной лужайке я в полном бессилии повалился на землю: сердце готово было выпрыгнуть из груди, глаза застилал кровавый туман — возможно, у меня начинался жар. При этом я продолжал упорно повторять: «Не возьмете… Не на того напали…» Все то зло, против которого я восстал и с которым боролся — как мог и как его понимал, — вдруг представилось мне в виде невысокого усатого человека в полувоенном френче, с трубкой в руке, который, обращаясь ко мне глуховатым голосом с грузинским акцентом, все время повторял: «На колени, колхозный червь! На колени…» Конечно, все это было в бреду, но я и сейчас отчетливо помню ту фантастическую картинку, которую нарисовало мое воспаленное сознание. Я как будто видел огромные весы, наподобие аптекарских, с двумя чашами. На одной чаше весов я — маленький человек, «колхозный червь», винтик огромной государственной машины. На другой — само Государство: с фабриками, заводами, пушками, танками, пароходами и паровозами, огромной армией, милицией, «Смершем» и прочим, прочим… А на вершине этой уходящей в заоблачную высь пирамиды Сам: вождь и учитель, «отец народов». «Сколько же все это весит? Сколько весит Государство?..» — подумал я почти с суеверным ужасом. На одной чаще весов я, на другой — Оно. И один-единственный, почти риторический вопрос: «Кто кого перевесит? Кто кого?..» Как ни странно, но пока эти воображаемые весы почему-то находились в равновесии, и я никак не мог понять — почему? А потом вдруг отчетливо понял: от меня зависит, куда качнутся чаши весов! Только от меня!.. Когда раздался лай собак, все мои видения в один миг исчезли, словно испарились. Я понял, что сбить со следа погоню мне не удалось и планы отсидеться в глухом лесу денек-другой рухнули. Меня гнали в угол, прижали к непроходимой трясине — это был конец. Почти не помня себя, повторяя в горячке: «Не возьмете…», я обреченно полез в болото. Перебираясь с кочки на кочку, цепляясь за пучки болотной травы и ветки редких березок — где по пояс, где по грудь в грязной жиже, — я упорно продолжал свое безнадежное движение навстречу гибели. Конечно, долго так продолжаться не могло: сначала я потерял рюкзак, потом оставил в жидкой грязи правый сапог. В борьбе с жуткой трясиной у меня не было шансов. Когда понял, что окончательно обессилел и дальше уже не двинусь с места — не смогу вытащить непослушное тело, по пояс, а потом по грудь намертво стиснутое скользкими сильными щупальцами болотного спрута, — из последних сил вытащил из кармана шинели пистолет. Лучше застрелиться, чем глотать жидкую вонючую грязь. Когда поднес «ТТ» к виску, услышал простуженный хриплый голос: «Держи! Палку держи, ядрена корень!» Мне показалось тогда, что небеса раздвинулись, и я еще подумал: «Неужели у бога такой хриплый голос?» Затем по моему плечу (хорошо хоть здоровому) больно стукнул длинный березовый хлыст: отбросив пистолет, я судорожно вцепился в него обеими руками и даже зубами. Своего спасителя на берегу я пока не видел — глаза застилал кровавый туман, — но, уже теряя сознание, почувствовал, как чьи-то сильные руки потащили меня из ненасытного чрева трясины… …Через какое-то время я почувствовал, как кто-то легонько хлопает меня по щекам и уже знакомый хриплый голос повторяет: — Давай, парень, очухивайся! Очухивайся, ядрена корень, не донести мне тебя… Слышь, парень, очухивайся!.. Еще не открывая глаз, подумал: «Что со мной было?» И сразу все вспомнил — до того момента, как человек с этим самым голосом кинул мне палку. Потом все куда-то поплыло, и сейчас я начал понимать, что, по-видимому, потерял на время сознание. Такого со мной еще не было ни разу в жизни. Зачем-то сосчитав про себя до трех, я широко открыл глаза — и зажмурился! Меня ослепил яркий солнечный свет. «День-то сегодня солнечный, а я и не замечал», — подумалось некстати. А может быть, как раз кстати — кто знает?! Главное, что я был жив! Пусть окруженный со всех сторон врагами, пусть в почти безнадежном положении — но я жив, черт возьми! Меня захлестнула переполняющая все мое естество волна дикой и безграничной радости, почти абсолютного счастья — я жив!! — Ага, вроде очухался! Глаза-то открывай, вижу ведь — душа твоя в тело возвернулась! — снова услышал я над собой голос человека, которого еще не видел. Теперь уж осторожнее, чуть прищурившись, я снова открыл глаза и наконец смог разглядеть лицо склонившегося надо мной человека. Его длинная седая борода сразу же бросилась мне в глаза, в первые мгновения заслонив все остальное. Потом, приглядевшись, я увидел перед собой пожилого длинноволосого мужчину — не мужика, а именно мужчину, ибо в лице его без труда читалась некая интеллигентность. На вид я бы ему дал не больше пятидесяти: хотя седина сильно его старила. Крупные черты лица как бы заострились из-за невероятной худобы — при этом большие карие глаза излучали некий внутренний свет, словно идущий из глубины души этого человека. «Блаженный какой-то… Или святой — вроде юродивого…» — подумалось мне. Главное — он явно не был чекистом-оперативником из советских «органов», будь то «Смерш», НКВД или госбезопасность — этих я отличал сразу… — Давай, парень, вставай потихоньку, пойдем отсюда. Мне тебя на себе не донести, — заговорил бородач. — Ты кто? — спросил я первое, что пришло в мою затуманенную, словно свинцом налитую тяжелую голову. — Человек я, тварь божья, — ответил он просто, потом добавил: — Люди кличут Монахом. Ты меня так и называй. — Куда же мы пойдем? — спросил я. — Рядом тут, километра два, может, чуть больше… — Ты что, дядя, какое «рядом» — тут одна трясина вокруг! — произнес я в недоумении и попытался встать. — Постой, парень, я помогу! Бережно поддерживая, он помог мне встать на ноги. Я оглянулся и увидел, что находимся мы на крошечном островке твердой земли, где даже две березки росли. Но вокруг, насколько хватало глаз, расстилался унылый «болотный пейзаж»: редкие деревца, какие-то чахлые кустики, кочки и покрытая зеленой тиной топь. — Положись на меня и пока ни о чем не спрашивай — всему свое время, — упредил мои дальнейшие вопросы мой спаситель. Он велел идти строго за ним, в метре позади, след в след. Потом медленно побрел по пояс в воде — одним-единственным, ему только известным путем. Собрав последние силы, пошатываясь от слабости, я двинулся следом — а что мне еще оставалось? Этот Монах оказался довольно высоким человеком, на голову выше меня. Одет он был в потертую кожанку черного цвета, повязан поверх шеи грязным красным шерстяным шарфом — что было на ногах, я не успел разглядеть. Так мы брели около часа, не меньше. Я совсем обессилел, замерз и уже почти ничего не видел и не осознавал. Когда мы вдруг вышли на твердую землю, я словно провалился в какую-то бездонную темную яму… Через несколько дней после того, как я окончательно пришел в себя, Монах рассказал: без памяти, в горячечном бреду я провалялся почти трое суток и лишь изредка приходил в себя — на короткое время. Я смутно припоминал бессвязные обрывки кошмарных видений, где меня преследовали какие-то люди, почему-то в черных кожаных одеяниях — они все время пытались утопить меня в зловонной луже, а я задыхался, пытался вырваться, звал на помощь — при этом беззвучно, как рыба, открывал рот в немом крике. На самом деле, как потом рассказывал Монах, кричал громко и даже от этого порой приходил в сознание. В такие минуты он поил меня из металлической кружки теплым противным отваром. Еще помню, как он возился с моей раной на плече: чем-то промывал, потом обкладывал, заматывал — и так много раз. После коротких минут возврата к реальности я снова впадал в беспамятство, снова за мной гнались в кошмарных видениях люди в черном… Потом я открыл глаза и каким-то внутренним животным инстинктом, который, наверное, сохранился в нас еще от первобытного человека, отчетливо понял — выкарабкался! Оглядевшись, я увидел, что нахожусь в каком-то подобии землянки — на фронте такие сооружения именовались блиндажами. Только эта, в отличие от фронтовых, была вырыта совсем неглубоко: ее бревенчатая крыша даже выступала над поверхностью земли — это я сразу понял по крошечному окошку под самым потолком, затянутому куском целлулоидной пленки. Тусклый дневной свет, скупо проникающий внутрь через грязный целлулоид, все же позволял разглядеть убогую внутреннюю обстановку сего жилища: два топчана, застеленных сухой травой (на одном находился я), грубый стол из неструганых досок, железная печка в одном углу, в другом — куча какого-то тряпья. Помещение, если можно так его назвать, имело форму квадрата, примерно три на три метра — с земляным полом и земляными же стенами, завешанными драной мешковиной. Хозяина не было, но печка топилась — однако в землянке было холодно и при дыхании появлялся пар. «Фантастика! — подумал я при виде этого, с позволения сказать, жилья. — Неужели он здесь действительно живет?» Сверху на меня была наброшена моя же шинель и еще трофейное шерстяное одеяло — такие выдавали на фронте немецким солдатам в зимних условиях. Откинув все эти покрывала, я попытался встать. Не сразу, потому как от слабости кружило голову и по всему телу шла какая-то противная дрожь, но я все-таки сумел сесть. Потом услышал, как открывается дверь и внутрь, чуть пригнувшись и почти доставая головой до потолка, вошел Монах. Одет он был все в ту же длинную кожанку с шарфом, теплые ватные брюки и высокие резиновые сапоги, какие бывают у рыбаков или охотников, шапки на нем не было, и длинные седые волосы растрепались в разные стороны, словно от ветра. Поглядев на меня своими большими магнетическими глазами, он удовлетворенно хмыкнул: — Поднялся, паря? Вот и ладненько. Значит, помогли мои травушки заговоренные, а еще мох целебный, которым я рану твою обкладывал. Матушка природа, с божьей помощью и молитвой чудодейственной, лечит не хуже самых искусных лекарей — вот так-то, парень! — Да кто ты такой? — снова, не удержавшись, задал я все тот же, что и при нашей первой встрече вопрос. — Я уже сказал, Монах я, божий человек. А тебя как звать-величать? — Александр… Я, вопреки правилам, назвал свое настоящее имя, потому как отчетливо почувствовал — здесь не место для всех этих шпионских конспиративных игр. — Вот и ладненько! Значит, Александр. Давай-ка, парень, для начала откушаем, что бог послал. Слаб ты очень… Я прожил у него почти девять дней. За это время достаточно окреп, поправился и если не восстановил полностью былую форму, то к дальнейшему движению к цели был вполне способен. А цель у меня была одна: возвращение на «ту сторону» — за линию фронта. За то время, что прожил в землянке у своего спасителя, Монах не задавал мне никаких вопросов: кто я, откуда, от кого спасался — абсолютно никаких. Я был ему за это очень благодарен, потому как правду сказать не мог, а врать этому человеку мне не хотелось. Впрочем, в один из вечеров (днем он обычно где-то пропадал) Монах неожиданно разоткровенничался и рассказал немного о себе. Оказалось, до начала тридцатых годов он действительно имел прямое отношение к церкви, но не в качестве монаха: он был сельским священником, батюшкой — коих на Руси когда-то особенно почитали крестьяне. В тридцать втором церквушку закрыли — потом из нее сделали колхозный амбар, а отца Андрея (так его звали) отправили в трудовой лагерь для перевоспитания. Попал он на строительство легендарного Беломорско-Балтийского канала. — Эх, парень, повидал я там всякого… — неторопливо рассказывал мой собеседник. — Сколько же там людей русских погубили! На костях канал этот построили… Потом он рассказал мне, что был выпущен из лагеря в тридцать шестом, попал на поселение в Архангельскую область. А в тридцать восьмом его снова забрали… В начале войны, где-то недалеко от этих мест, разбомбили эшелон с заключенными, которых перевозили куда-то на восток, подальше от линии фронта. В том эшелоне был Монах — так он снова оказался в родных местах, вроде бы на свободе — а вроде и нет… Когда сюда пришли немцы, ему даже разрешили служить в церкви. Но это его не радовало: слишком много горя, смерти, людских страданий принесла немецкая оккупация. Впрочем, отец Андрей старался, как мог, помогать людям хотя бы словом божьим. Но вот вернулась Советская власть, и перед Монахом встал выбор: что же дальше? Формально он беглый зэк — значит, опять за колючку, на верную смерть? Он выбрал свободу: летом укрывался на этом небольшом островке, который не был отмечен ни на одной карте и известен лишь немногим из окрестных стариков-староверов. Зимой прятался у местных верующих — так продолжалось уже год. «Изловят тебя, непременно изловят», — мысленно посочувствовал я и посоветовал: — Уезжать вам отсюда надо. Если есть хорошие знакомые, из бывших ваших прихожан — пусть помогут достать хотя бы справку из сельсовета. Таких, как вы, сейчас много: без документов, из оккупированных областей — десятки миллионов оказались в подобном положении. Вполне можно с ними смешаться, выправить себе новые бумаги! — Хорошо, я подумаю, — только и ответил он, посмотрев на меня как-то странно. Расстались мы хорошо. Вместо утопленного в болоте сапога Монах откуда-то достал мне пару вполне сносных немецких солдатских сапог. Подозреваю, что в свое время они могли быть сняты с убитого — но что же делать, не мог же я идти босиком! Через сутки с небольшим я был около того самого тайника на краю лесной поляны, где две недели назад оставил чемоданчик с рацией, — там же находились таблицы позывных, коды, шифровальные таблицы. Поэтому мне без труда удалось связаться с разведцентром. А еще через сутки я получил «посылку»… …Я взглянул на наручные часы: десять двадцать утра. Несмотря на все передряги последних двух недель, в результате которых я был ранен и чудом не утонул в трясине, часы шли на удивление точно. «Значит, до встречи еще час сорок минут, — отметил, присаживаясь на весьма кстати подвернувшийся пенек, — что же, подождем». Я был еще слаб, и десятикилометровый переход по лесу меня изрядно вымотал — впрочем, за последние три-четыре дня мое состояние значительно улучшилось. Отсюда, из придорожного молодого сосняка на самой опушке, я хорошо просматривал перекресток проселочных дорог, куда должна была подъехать та, кого я ждал. Или подойти — этого я не знал. Места здесь были глухие, до ближайшего райцентра километров тридцать. «Вряд ли тут появится кто-то посторонний, — подумал я, обозревая в бинокль окрестности, — видно, что здешними дорогами пользуются нечасто». Впрочем, особенно рассматривать было нечего: с моего «наблюдательного пункта», расположенного на возвышенности, я видел лишь уходящие за горизонт бескрайние лесные массивы. С момента моей выброски прошло всего девятнадцать дней, но окружающая природа за это время разительно переменилась — в последнюю неделю особенно. Подул северный ветер, резко похолодало: по ночам начались заморозки, а вчера даже выпал мокрый снег. С деревьев облетали последние листья, и я с грустью подумал: «Финита ля комедиа — как говорят французы. Набегался по лесам досыта! Пора отсюда выбираться, да побыстрее…» Честно говоря, я совсем было потерял всякую надежду на спасение, но вчера госпожа Фортуна, похоже, снова повернулась ко мне лицом: немцы с самолета сбросили для меня «посылку». Впрочем, не только для меня. В большом брезентовом тюке грузового парашюта находилась экипировка, документы, деньги, еда, оружие и даже медикаменты на двоих. Именно второго агента, женщину, я сейчас и ожидал. Немцы не страдают излишней сентиментальностью: из-за одного-единственного разведчика-диверсанта, притом русского — то есть меня, они вряд ли стали бы посылать транспортный «Юнкерс» в дальний советский тыл. Наверняка все дело в этой незнакомке, которую в радиограмме мне было приказано встретить, сопроводить до линии фронта и лично переправить на «ту сторону». Выходит, она была моим пропуском назад?.. Утро выдалось солнечным и безветренным: мне стало жарко в шинели; я расстегнул две верхние пуговицы и снял фуражку. На плечах у меня красовались новенькие полевые погоны майора военно-медицинской службы, поверх шинели — хромовый офицерский ремень с портупеей и кобурой, в которой покоился новенький «ТТ». Мои размеры, внесенные в «Личную карточку агента», позволили немцам подобрать для меня вполне приличный гардероб — в точности по моему росту и габаритам, не исключая почти новых яловых сапог. Документы тоже были в полном ажуре — об этом я мог судить вполне профессионально, недаром когда-то состоял в специальной команде 1Г! Пригревшись под ласковыми солнечными лучами, я не то чтобы задремал — так, слегка расслабился… Я услышал отдаленный звук приближающегося автомобиля и мельком глянул на часы: до обусловленного времени еще час. Такие вот рандеву — мероприятия более чем рискованные. Не исключено, что вместо той, которую я ожидал, сюда могут нагрянуть опера из контрразведки — кстати, поэтому я пришел много раньше — понаблюдать за окрестностями. После всего, что мне довелось пережить за последнее время, было бы крайне нелепо оказаться в лапах «Смерша». Пригнувшись, я осторожно выглянул из-за сосновой ветки: мимо медленно прогромыхала старая разбитая «полуторка» — в ее кузове, ближе к кабине, стояли несколько металлических бочек. Когда машина исчезла за деревьями, я снова вернулся на «свой» пенек и задумался о Монахе: если бы не он, кормил бы я сейчас болотных пиявок… …Громкий треск работающего двигателя снова вернул меня к действительности: «Мотоцикл! — определил я на слух. — Притом „наш“, советский — вон как тарахтит, „родимый“!» Действительно, со стороны Смоленска к перекрестку приближался мотоцикл с коляской. Я поднес к глазам бинокль, и в первый момент меня чуть удар не хватил: мотоцикл был синий, милицейский, а за рулем сидел человек в форме! «Неужели готовят засаду с оцеплением?!» — пронеслось в голове. Но потом я успокоился: во-первых, мотоцикл был только один, что на засаду не тянет. Во-вторых, в коляске я разглядел женщину. Черты ее лица я пока не различал — слишком велико было расстояние, но вскоре по фигуре, по манере держаться, когда она ступила на землю, безошибочно определил — она! Женщина неспешно подошла к дорожному указателю и, очевидно, разглядев мою условную пометку карандашом, которую я нанес почти два часа назад, махнула водителю рукой. Тот, даже не заглушив двигатель, моментально развернулся и через минуту скрылся за поворотом… Я взглянул на часы: около двенадцати, прибыла почти минута в минуту. Выждав еще пять минут и убедившись, что все в порядке и «хвоста» за ней нет, я вышел из сосняка и спустился с пригорка к перекрестку. Она меня сразу узнала — та самая Надежда, к которой меня привел Сова! — Здравствуйте, товарищ майор! Не подскажете, в каком направлении город — в восточном или северо-восточном? — произнесла она условную фразу-пароль. — Вы ошибаетесь, гражданка! Город в юго-западном направлении! Это был отзыв, услышав который Надежда облегченно вздохнула: — Так вот вы какой, Крот! — А вы, насколько я понял из радиограммы, Лотос? Честно говоря, она приглянулась мне еще тогда, в бараке: невысокая, черноволосая, с ладной фигурой и красивым, чуть смуглым лицом — этакая горячая южанка-казачка… Сейчас, при дневном свете — в скромном драповом пальто и шерстяном платке, с небольшим саквояжем в руках, она показалась мне еще симпатичнее. Впрочем, она была первой женщиной, которую я видел за последние две недели, — может, в этом все дело? — С вами был напарник, что с ним? — спросила Надежда. — Погиб. Она нахмурилась, промолчав. — Этот милиционер, который вас сюда привез — он что, знакомый? — поинтересовался я. — Да вы же с ним встречались. Помните, участковый Мамедов? — Надеюсь, он не в курсе нашей деятельности? — Нет, конечно. Считает меня растратчицей. Укрывал у себя последние две недели, после вашего ухода. Тогда я решила, что и мне пора «лечь на дно», — стало очень опасно. А Мамедов этот, он у меня в руках — пил, ел, гулял — все на мои деньги. Я про него много чего знаю… Сказала, уезжаю в деревню, к родственнице… — А теперь, как говорится, к делу. Неподалеку я спрятал «посылку»: там ваша военная форма, документы и все остальное. Теперь вы младший лейтенант медицинской службы Кравцова Светлана Николаевна. Кстати, моя подчиненная! Пойдемте в лес, тут километров пять ходу — по дороге я вам все объясню! — Слушаюсь, товарищ майор! — с легкой иронией произнесла она. ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ Из дневника А. Н. Яковлева «Сегодня, 6 ноября 1944 года, я начал вести дневник. Конечно, бумаге много не доверишь, тем не менее отдельные вехи моей биографии я решил таким образом фиксировать. Раньше у меня не было подобного желания (к тому же и писать, признаться, я не любитель), а вот теперь, после недавнего возвращения „оттуда“, появилась потребность многое вспомнить и переосмыслить. Вчера здесь, во Фридентале, был небольшой банкет по случаю моего награждения Железным крестом второго класса. Кроме того, я был произведен в чин лейтенанта вермахта, стал офицером. Если честно, особой радости я не испытываю — после третьей „ходки“ в советский тыл осталась лишь физическая, да и душевная усталость. А может, сказывается недавнее ранение? Награду мне вручал сам Отто Скорцени: теперь он оберштурмбаннфюрер СС — повышен в звании за успешное выполнение операции в Будапеште. Хотя запасной аэродром в Смоленской области мы не захватили, Скорцени заявил, что я проявил личную храбрость и вел себя как герой. К тому же вывел из советского тыла особо ценного агента „Лотос“… О том, как мне это удалось и чего стоило, — разговор особый… Еще о самом главном: я получил недельный отпуск и завтра отправляюсь в небольшой городок на юге Германии, к Еве. Там я должен наконец-то увидеть сына. Своего сына!» * * * …В палате для выздоравливающих Смоленского эвакогоспиталя в этот ночной час все уже крепко спали. Капитану Горячеву снилось лето, зеленый деревенский луг, по которому он шел с женой и дочкой. Молодой козленок, взбрыкивая, весело прыгал вокруг них. Все трое радостно смеялись, отчего на лице спящего капитана проступала неясная улыбка. Похоже, он выздоравливал.