Прогулка под зонтиком Николай Борисович Дежнев Рассказ опубликован в книге «Прогулки под зонтиком», издательство АСТ 2002 г., в книге «Игра в слова», издательство Время 2005 г., в авторском сборнике в серии «Библиотеке Огонька», 2008 г. Николай Дежнев Прогулка под зонтиком Феликсу — Что стоишь, заходи! — Звук голоса разнесся над тихой водой. Я стоял на крошечной пристани, раскрытой ладонью протянутой городом к реке. Сам городок, маленький и зеленый, лежал за моей спиной на высоком берегу. От досок настила к нему вела ветхая, вросшая в косогор лестница, увенчанная почерневшей от времени ажурной беседкой, какие в старые времена любили ставить над открывавшимся взгляду простором. Было время белых ночей. Призрачный свет, рассеянный и неверный, растворялся в холодном, насыщенном влагой воздухе, наполнял до краев плоскую чашу низины. На другом берегу, изумрудно зеленея, раскинулись луга, и дым костра ночного столбом уходил в высокое небо. Лягушачий хор заливался в осоке. — Пошевеливайся! — Матрос нетерпеливо махнул рукой. — Пароход у нас веселый, не пожалеешь… Где-то открылась дверь, и прямоугольник света, ломаясь, упал на палубу. Я ступил на скрипучие доски сходней. Пристань качнулась, подалась куда-то в сторону и вскоре совсем растаяла в серебристой мгле. Матрос ушел, проявив к моей судьбе полнейшее безразличие. — Вам ведь не хотелось уезжать, правда? Вас что-то связывает с этим городом? Я обернулся. После долгого сидения тело ныло и холод скованности выходил из меня крупной дрожью. Я рассчитывал сидеть до утра и уже задремал, когда, открыв вдруг глаза, увидел перед собой пароход. Беззвучно и плавно он выгребал из лежавшего на воде тумана. Так в детстве в сладком сне является нам окутанный седыми облаками сказочный замок. Женщина приблизилась. В причудливом свете ночи я увидел ее лицо. Теперь, вспоминая, я нахожу его красивым, как, впрочем, со временем становится красивым все безрассудно утраченное нами. Меня поразили глаза, в их выражении я прочел ожидание чуда. Наши взгляды встретились, и сердце мое сжалось от неосознанной тревоги. Мне стало страшно от пришедшего вдруг понимания неотвратимости потери. — Вы тоже это почувствовали? — Она пыталась рассмотреть меня в черной тени навеса. — Как-то сразу стало неуютно и тревожно… Наверное, всему причиной освещение. Оно точь-в-точь как при затмении, и поэтому беспокойно на душе. — Она помолчала, глядя на серебрившуюся у борта воду, добавила: — И еще, конечно, одиночество. Человек ведь обречен быть одиноким. Нам так легко докоснуться друг до друга, но понять… — Она так и сказала — «докоснуться», как, наверное, говорила в детстве. — Мы едины в момент душевного порыва, но стоит ему пройти, как человек снова низвергается в темницу своего «я». Беспричинная тревога, должно быть, сродни температуре, только болеет не сердце, а душа… Она замолчала, замерла, облокотившись на поручень. Где-то внизу играла музыка, чувствовалось движение. Мимо проплывали расплывчатые силуэты берега. Вода журчала под бортом, будто само время несло наш пароходик по реке вечности. Иногда берег придвигался, и тогда из зеленого размытого пятна к нам тянулась одинокая ветка. — Я знаю, что вы думаете. — Женщина улыбнулась в пространство. — Впрочем, может быть, вы и правы. Только чувствовать и ощущать потребность в чувствах — разве это сумасшествие? Сгоришь?.. Конечно, сгоришь, как свеча… Ее окликнули. Не помню имени, не помню слов. Она заторопилась, взяла меня за руку и сильно сжала: — Я найду вас, мне с вами хорошо. Вы все так тонко чувствуете и говорите… В следующее мгновение ее уже не было рядом. Внизу с новой силой грянула музыка, и пароход содрогнулся. Я постоял еще немного, прислушиваясь к плеску волн и стараясь хоть что-то понять. Тщетно. Предутренний туман ложился на луга. Внизу, в теплом до духоты чреве парохода, гремел карнавал. Белые короткие вспышки прожекторов выхватывали из темноты танцующие пары. Свет гас, но я все еще видел застывшие лица и позы людей. Оркестр неистовствовал. Кто-то сунул мне в руку стакан. Я сделал глоток. Горло обожгло, но блаженное тепло уже растекалось по скованному телу. Кто-то хлопал меня по плечу, толкал, подливал еще. Все говорили разом, и от этого и от грохота оркестра все плыло у меня перед глазами. Хаос царил на земле, хаос царил в зале, и я был частичкой этого хаоса, затерявшейся среди других и оттого счастливой. — Всех благ не заграбастаешь! — пел кто-то в черном, извиваясь у микрофона. — Бум! Бум! Бум! — вторил ему барабан. — Всех денег не нахапаешь! Ша, ша, ша… — звенели медью тарелки. — Всего, что ни нальют тебе, не выпьешь никогда!.. Меня тащили в круг, и вот я сам уже выделывал замысловатые па и зависал, и растворялся в согретом телами плотном воздухе. Все смешалось и плыло в моей бедной, блаженной голове, и черная маска обезьяны уже грозила мне пальчиком, призывно смеясь большим женским ртом. Обезумевший прожектор метался по залу, певец завывал… я увидел ее! — Пустите, пустите меня! — заорал я что было сил и начал расталкивать танцующих, но они лишь смеялись, еще теснее смыкая круг. Когда я наконец выбрался на палубу, она была уже там. Похолодало. Нежный цвет зари тоненькой каемкой окрасил горизонт. Туман почти совсем рассеялся и лишь кое-где лежал клочками на воде. — Вон, видите, — она показала рукой, — это колесо обозрения, а рядом качели и гигантские шаги. Когда ветер, все скрипит и стонет на разные голоса, и от этого становится жутко. — Зачем они здесь посреди поля? — Как вы любите слово «зачем»… — Женщина покачала головой. — Зачем они здесь?.. Зачем мы здесь?.. Просто так уж устроена жизнь, прогулка под радужным зонтиком. Впрочем, все это лишь игра в слова, а от них устаешь. — Она зябко передернула плечами. — Вот уже и рассвет. Ночь иллюзий прошла, а утром… утром мы все, все забудем. Что мне до вас? Что вам до меня?.. Она пошла вдоль борта, придерживаясь рукой за поручень. Сто тысяч псов завыли разом, сто тысяч кошек заскребли у меня на сердце. Моя бедная пьяная душа рвалась на части. — Я… я увижу вас завтра? — Непременно! — Она обернулась, улыбнулась грустно и устало. — Только берегитесь, утро не знает миражей и снисхождения ночи! Когда я открыл глаза, был день. Уборщица в синем халате переходила от стола к столу, собирала пустые бутылки. Тяжелый запах застарелого табачного дыма и кислых окурков висел в воздухе, не давал вздохнуть полной грудью. Я все вспомнил. Заспанный и мятый, я пересек разоренный зал и вышел на солнечный свет, вышел в город, куда стремился попасть всего лишь несколько часов назад. Я ничего не чувствовал, ни о чем не думал, и на душе у меня было пусто и пыльно, как в заброшенном колодце. — Брось, — сказал мой друг, — не трави себя. Знаем мы, как это бывает. Видишь ли, — сказал мой друг, — живем тускло, вот несбывшееся и бунтует. Ты все придумал, — сказал мой друг, — а это опасно, несбывшееся отравляет… Он прав, мой бедный друг. Он всегда прав, оттого, наверное, с ним ничего никогда не происходит. Прошли годы. Я вспоминаю мою незнакомку. Что мне до нее? Что ей до меня? Время давно уже затянуло ту обнаженность чувств, до которой мне так мимолетно удалось прикоснуться. Но тогда почему порой вдруг так сладко защемит сердце и ощущение потери влечет меня бежать в ночь, чтобы еще хоть раз увидеть выгребающий из тумана призрачно-белый пароход?..