Золотой берег
Нельсон Демилль


Тихое течение жизни аристократического района Нью-Йорка нарушено известием: одно из поместий приобрел глава итальянской мафии Фрэнк Беллароза. Особенно потрясен адвокат Джон Саттер, чье владение оказалось по соседству с виллой мафиози. Однако он и не подозревает, что вскоре ему придется выступить в роли защитника на суде, где будет рассматриваться дело по обвинению Белларозы в убийстве, и этот процесс приведет к трагическим последствиям и для него, и для его подзащитного...


Нельсон Демилль

Золотой берег


Человек проживает не только свою собственную жизнь, он проживает также, сознательно или бессознательно, жизнь своей эпохи и жизнь своих современников.

    
Томас Манн, «Волшебная гора»


Посвящается трем подающим надежды писателям — моим друзьям: Райану, Лорен и Алексу


Часть первая


Сами по себе Соединенные Штаты являют собой грандиозную поэму...

    
Уолт Уитмен. Предисловие к «Листьям травы»


Глава 1


Моя первая встреча с Фрэнком Белларозой произошла солнечным субботним днем в апреле. Это случилось в питомнике Хикса, услугами которого местные жители пользуются едва ли не сотню лет. Мы с ним катили свои тележки, нагруженные рассадой, удобрениями и тому подобной чепухой, по направлению к припаркованным на стоянке машинам. Он первым заговорил со мной:

— Мистер Саттер? Джон Саттер, если не ошибаюсь?

Я поднял голову и увидел человека в поношенных джинсах и синей рубахе. Сперва я принял его за служащего питомника, но когда разглядел получше, то понял, что не раз видел это лицо на фотографиях в газетах и по телевидению.

К сожалению, Фрэнк Беллароза отнюдь не из тех знаменитостей, с которыми приятно иногда столкнуться нос к носу. Нет, это знаменитость в чисто американском стиле. Говоря без обиняков, он — гангстер. В некоторых странах люди, подобные Белларозе, тщательно скрываются от глаз публики, в других они становятся обитателями президентских дворцов, в Америке же они просто живут, подчеркивая при этом, что относятся к особому, криминальному миру. Правда, их преступную деятельность невозможно доказать, и это ставит их в один ряд с обычными гражданами-налогоплательщиками. Беллароза — один из тех, кого имеют в виду прокуроры, когда предупреждают отпущенных под залог о недопустимости контактов с «известными лицами из преступного мира».

Итак, знаменитый представитель этого мира приближался ко мне, а я, убей меня Бог, не мог догадаться, откуда он меня знает, чего от меня хочет и зачем протягивает мне руку. Тем не менее, я пожал его руку и сказал:

— Да, я действительно Джон Саттер.

— Меня зовут Фрэнк Беллароза. Мы теперь с вами соседи.

«Что?!» Я изо всех сил старался сохранить невозмутимый вид, но уголок моего рта все же судорожно дернулся.

— О! — произнес я. — Это просто...

Это просто кошмарный сон.

— Да-да. Рад был встретиться с вами.

Таким образом, мы с моим новым соседом поболтали ни о чем пару минут, не забыв обратить внимание на сделанные покупки. Он приобрел саженцы помидоров, баклажанов, сладкого перца и базилика. В моей тележке были незабудки и ноготки. Мистер Беллароза посоветовал мне посадить еще что-нибудь съедобное. Я объяснил ему, что питаюсь ноготками, а жена — незабудками. Он счел это весьма забавным.

На прощание мы вновь обменялись рукопожатиями, не обговорив никаких планов нашей следующей встречи, и я сел в свой «форд» модели «бронко».

Встреча была самой что ни на есть обычной, но, включив зажигание, я внезапно испытал что-то вроде предчувствия надвигающихся перемен. Не скажу, что это предчувствие было хорошим. Скорее наоборот.


Глава 2


Из питомника я направился домой.

Возможно, читателю будет полезно получить кое-какие пояснения по поводу того района, в который Фрэнк Беллароза решил переселиться вместе со своей семьей. В двух словах: это лучший район в Соединенных Штатах, по сравнению с ним Беверли-Хиллз или Шейкер Хейтс просто убожество.

Это место и районом-то в привычном для нас смысле не назовешь. Точнее будет сказать, это созвездие вилл и особняков в колониальном стиле, разбросанных по нью-йоркскому Лонг-Айленду. Местные жители называют его Северным побережьем, а в Штатах и за их пределами прижилось название Золотой Берег, хотя даже торговцы недвижимостью произносят эти слова с придыханием и вполголоса. Это обиталище уважаемых семей, их уважаемых состояний. Здесь царствуют вековые вкусы и традиции. Здесь твердо знают, за кого надо голосовать, не говоря уже о том, кому может быть позволено владеть этой землей. Провинциальная джефферсоновская демократия здесь не в чести.

Нувориши, подыскивающие новое жилье и отдающие себе отчет в том, что собой представляет это место, испытывают вполне понятное смущение, когда на рынке недвижимости в результате чьего-то банкротства появляется одно из здешних роскошных владений. В таком случае новоявленный богач или отступает, отдавая предпочтение менее престижному Южному побережью, или идет на покупку, испытывая невыразимый трепет при мысли о собственном ничтожестве и ясно осознавая, что у новых соседей уже не разживешься рюмочкой «Джонни Уокера».

Но, насколько я понимаю, человеку, подобному Фрэнку Белларозе, нет никакого дела до соседей-небожителей и до их ледяного высокомерия. Он, по-видимому, совершенно не отдает себе отчета в том, на какую священную землю вступает, переселившись на Золотой Берег. А если и отдает, то его это, вероятно, совсем не занимает. В ходе нашего минутного разговора он произвел на меня впечатление примитивного дикаря-завоевателя. Знаете, что-то вроде представителя варварской цивилизации, расположившегося в покоях поверженных аристократов.

По его словам, выходило, что он поселился по соседству со мной. Мое владение носит название Стенхоп Холл, его — «Альгамбра». Здешние поместья известны скорее по названиям, чем по номерам, но из уважения к американской почтовой службе все они приписаны к одной и той же улице — Грейс-лейн и к одному предместью — Лэттингтон. Я знаю свой почтовый индекс, но, так же как и мои соседи, очень редко им пользуюсь, предпочитая традиционные для Лонг-Айленда названия. Так что мой адрес звучит следующим образом: Стенхоп Холл, Грейс-лейн, Лэттингтон, Лонг-Айленд, Нью-Йорк. И письма, представьте, доходят.

Моя жена Сюзанна и я в настоящее время не живем в самом Стенхоп Холле, массивном пятидесятикомнатном особняке из вермонтского гранита. Одних счетов за отопление этого роскошного сооружения было бы достаточно, чтобы разорить нас к февралю. Мы обитаем в доме для гостей, пятнадцатикомнатном строении, возведенном в начале века, которое вместе с десятью акрами из двухсот, составляющих все владение, мы с женой получили в качестве свадебного подарка от ее родителей. Письма для нас, однако же, доставляются в дом прислуги, расположенный при въезде в поместье. Здесь, в шести комнатах, проживают Джорджа Этель Аллард.

Алларды в свое время были теми, кого называли прислугой. Теперь они живут в свое удовольствие. Джордж служил управляющим поместьем при отце моей жены Уильяме и даже при ее деде Августе. Моя жена носит их фамилию — Стенхоп. В большом доме в настоящее время никто не живет, за ним и за поместьем присматривает по привычке Джордж. Алларды не платят за свое жилье у ворот, поселившись там с той поры, когда прежних сторожей уволили со службы. Это было в пятидесятых годах. Джордж умудряется как-то прожить на свои старые сбережения. Он все так же стремится все делать сам, но здоровье уже не позволяет. Мы с Сюзанной считаем, что помогаем старикам в большей степени, чем они нам, — среди местных обитателей это нередкий случай. Джордж и Этель в основном заняты поддержанием порядка у въезда в усадьбу, они подстригают кустарник, подкрашивают ограду, подравнивают заросли плюща на доме у ворот и на ограде, высаживают весной рассаду в цветниках. Все остальное поместье существует как Бог на душу положит, дожидаясь лучших времен.

Я свернул с Грейс-лейн и въехал на брусчатку у ворот — мы обычно оставляем их открытыми: как-никак это для нас единственный выход на Грейс-лейн и в Божий мир вокруг нас.

Джордж появился в воротах, на ходу вытирая руки о штаны. Опередив меня, он открыл дверцу машины.

— Доброе утро, сэр.

В Джордже неистребима старая школа, он — представитель того небольшого, но славного класса верных слуг, век которых был так недолог в истории нашей великой демократии. Иногда мне хочется почувствовать себя снобом, но в присутствии Джорджа я просто теряюсь — уж очень он услужлив. В отличие от моей жены — она родилась в достатке и воспринимает услужливость как нечто само собой разумеющееся. Я открыл заднюю дверцу своего «бронко» и обратился к Джорджу:

— Поможете?

— Конечно, сэр, конечно. Постойте, дайте я сам все сделаю. — Он вытащил из машины ящики с ноготками и незабудками и поставил их на дорожку. — Великолепная рассада, мистер Саттер. Просто повезло в этом году. Вот эти я посажу здесь у ворот, а потом помогу вам с посадками у вашего дома.

— Да что вы, я справлюсь. Кстати, как себя сегодня чувствует миссис Аллард?

— Хорошо, мистер Саттер, вы так внимательны, спасибо вам.

Наши разговоры с Джорджем всегда напоминают мне реплики из какой-то старой пьесы. Бывают, правда, исключения, тогда, когда Джордж примет что-нибудь горячительное.

Джордж родился прямо здесь, в поместье Стенхоп, около семидесяти лет назад и сохранил немало воспоминаний о шумных двадцатых годах, о Великой депрессии и о золотой эре тридцатых. Здесь, на Золотом Берегу, даже после катастрофы 29-го года по-прежнему устраивались приемы, регаты, матчи по поло, но, как признался однажды Джордж: «Из всего этого ушла душа. Люди потеряли веру в себя, а война и вовсе положила конец добрым старым временам».

Я, конечно, знаю о тех событиях из книг, да и просто через ощущения, оставленные прошлым в земле Золотого Берега, но Джордж располагает воистину бесценной информацией о подробностях тех лет, он может рассказать много интересного о великих мира сего, живших здесь, кто на кого имел зуб, кого к кому ревновали, кто застрелился в порыве отчаяния. Здесь всегда существовало, да, наверное, существует и по сей день то негласное братство прислуги, членство в котором оплачивается только одним — рассказами о былых временах, звучащими в их скромных домах и в местных пивных. Здесь сочиняются новые романы о «пути наверх» и о «пути с вершин», и одному Богу известно, какая глава будет сочинена про нас с Сюзанной.

Умение держать язык за зубами не относится к добродетелям, свойственным Джорджу, зато его нельзя упрекнуть в отсутствии преданности. Однажды я случайно услышал, как Джордж признался садовнику, пришедшему обрезать деревья, что на Саттеров очень приятно работать. Хотя, по существу, Джордж работает не на нас, а на родителей Сюзанны, Уильяма и Шарлотту Стенхоп. Они сейчас проживают в Хилтон Хед и пытаются пристроить Стенхоп Холл, пока тот не погреб их под своими развалинами. Но это уже другая история.

Этель Аллард — это также особая история. Она всегда приветлива и любезна, но в ней клокочет вековая классовая ненависть. Не сомневаюсь: если бы рядом с ней кто-нибудь водрузил красный флаг, Этель вооружилась бы булыжником и пошла бы в атаку на мой дом. Насколько я знаю, отец Этель был до поры до времени удачливым владельцем небольшого магазина. Его разорили богатые клиенты, которые, надоумив владельца давать им товары в долг, потом просто забыли с ним расплатиться. Вероятно, они сами к тому моменту разорились. Случилось это, как вы, наверное, догадались, в 1929 году. С тех пор дела семьи стали совсем плохи. Богачам перестали верить, они превратились в банкротов, в самоубийц. Они бежали из своих домов, от своих долгов, теряя по пути и свое честное имя. Богатым трудно сочувствовать, и, положа руку на сердце, я могу сказать, что понимаю точку зрения Этель Аллард.

Но времена меняются, как-никак прошло шестьдесят с лишним лет, и, вероятно, настало время пересмотреть свои взгляды на то, что уцелело.

Америка, что ни говори, сохранилась, особенно здесь, на Золотом Берегу, лишь пейзаж слегка переменился.

Джордж тем временем продолжал разговор:

— Так вот, мистер Саттер, это уже не в первый раз: какие-то мальчишки забрались в Стенхоп Холл и устроили там вечеринку...

— Сильно набедокурили?

— Да нет, не очень сильно. Правда, оставили после себя много бутылок из-под ликера. И еще я нашел целую кучу... этих...

— Презервативов.

Джордж кивнул.

— Я, конечно, прибрался, заменил выбитое стекло куском фанеры. Хотя надежнее было бы железо.

— Так закажите. Запишете на мой счет.

— Хорошо, сэр. Вы же понимаете, сейчас весна...

— Да, я в курсе. — Молодая кровь играет, и местный молодняк не в силах устоять перед зовом природы. Сказать по правде, я и сам в юности частенько забирался в покинутые усадьбы. Немного вина, несколько свечей, транзистор, настроенный на музыкальную станцию, а иногда и огонь в камине, но это уже когда полный разгул — могли и поймать. Заниматься любовью в развалинах — что может быть лучше. Мне показалось любопытным, что презервативы снова вошли в моду. — Никаких следов наркотиков?

— Нет, сэр, только ликер. Может быть, все-таки стоит вызвать полицию?

— Нет. — Судя по всему, местная полиция не прочь сунуть свой нос в дела обитателей Золотого Берега, но мне совершенно не улыбается перспектива стоять посреди пятидесятикомнатного дома и наблюдать, как полицейские из кожи вон лезут, чтобы произвести впечатление. В конце концов, нам не нанесли никакого ущерба.

Я опять сел в машину и въехал в ворота — из-под шин взметнулись остатки щебня. Понадобится как минимум пятьсот кубических ярдов гранитного щебня по шестьдесят долларов за ярд, чтобы получить покрытие толщиной в один дюйм. За долгую зиму дорогу совсем развезло. Надо будет упомянуть об этом в письме к тестю.

Мой дом, то есть дом для гостей, находился примерно в двухстах ярдах от ворот. Узкая дорожка, ведущая к нему, также нуждалась в подсыпке. Слава Богу, само здание было в приличном состоянии. Крыша, покрытая медным листом, водостоки и виниловые рамы, похоже, прослужат еще долго.

По стенам дома стелется плющ, сейчас он только начинает распускать свои темные листочки. Кстати, его тоже надо подстричь. На заднем дворе — сад с розами. Чем не картинка из старой доброй Англии?

На углу дома припаркован зеленый гоночный «ягуар» — подарок жене от ее родителей. Еще один признак приверженности английским традициям. Вообще местные жители — страшные англоманы, видимо, это влияние местной почвы.

Я вошел в дом и громко крикнул:

— Леди Стенхоп!

Сюзанна откликнулась из сада — я направился туда через заднее крыльцо. Оказывается, она там неплохо устроилась в массивном железном садовом кресле. По-моему, только женщины способны сидеть на таких сооружениях.

— Доброе утро, моя леди. Позволено мне будет нарушить ваш покой?

Сюзанна сидела с чашкой чая, над которой в холодном апрельском воздухе поднималась струйка пара. Среди розовеющих кустарников цвели желтые крокусы и лилии, на циферблат солнечных часов уселась птица. Природа пела, но должен заметить, что сама Сюзанна пребывала в непривычно спокойном для нее состоянии.

— Ты уже совершила прогулку верхом? — поинтересовался я.

— Да, именно поэтому на мне костюм для верховой езды и от меня пахнет конским потом, Шерлок.

Я присел на железный столик, вкопанный перед креслом.

— Ты никогда не догадаешься, кого я сейчас встретил в питомнике Хикса.

— Ни за что не догадаюсь.

Я взглянул на жену. Если мне будет позволено стать ненадолго женолюбом, должен буду заметить, что она потрясающе красива. У нее огненно-рыжие волосы (верный признак извращенной натуры, если верить моей тетке Корнелии), а также кошачьи зеленые глаза, настолько яркие, что люди при первой встрече с Сюзанной, как правило, теряют дар речи. У нее веснушки и припухшие губы (у мужчин сразу же возникают нездоровые ассоциации). Тело аккуратное и крепкое, о таком может только мечтать женщина сорока лет, родившая двоих детей. Секрет ее фигуры и благополучия, по ее же словам, заключается в ежедневных прогулках верхом в любую погоду — летом, осенью, зимой, весной в дождь и в снег. Я от нее без ума и не могу оставаться спокойным, находясь с ней рядом, однако бывают моменты, когда она, как сейчас, например, холодна и высокомерна. Кстати, тетя Корнелия об этом тоже меня предупреждала.

— Я видел нашего нового соседа, — объявил я.

— О, человека из этой загадочной корпорации?

— Нет, нет. — Как и многие остальные крупные владения на Золотом Берегу, «Альгамбра» перешла в корпоративное владение — так гласила запись в бумагах округа. Сделка была совершена в феврале, оплата наличными, до всеобщего сведения этот факт был доведен через неделю. Торговец недвижимостью клялся, что не знает, кто стоит за этой сделкой, но после некоторого анализа и сопоставления фактов все пришли к выводу, что владение купили либо иранцы, либо корейцы, либо японцы, либо наркобароны из Южной Америки, либо мафия. Хорошенькое соседство! Как вскоре выяснилось, все эти ребята недавно уже приобрели недвижимость на Золотом Берегу. Такие деньги могут быть только у них, больше ни у кого. Защитных механизмов нет, страна распродается.

— Тебе знакома такая фамилия — Фрэнк Беллароза?

Сюзанна на мгновение задумалась.

— Нет, не думаю.

— Мафиозо.

— Неужели? Он что, наш новый сосед?

— Именно это он мне и заявил.

— Он сказал, что он из мафии?

— Конечно, нет. Я видел его фото в газетах и по телевидению. Неужели ты не слышала эту фамилию? Епископ Беллароза.

— Он — епископ?

— Нет, Сюзанна. Это его мафиозная кличка. У них у всех есть клички.

— В самом деле? — Сюзанна отпила глоток чая и рассеянно оглядела сад. Моя жена, как и многие здешние обитатели, не слишком хорошо знакома с окружающим миром. Она читает Троллопа и Агату Кристи, никогда не слушает радио, а телевизор использует только для того, чтобы просматривать на нем видеозаписи старых фильмов. О погоде она узнает из автоматической телефонной службы. О местных событиях ей рассказывают газеты хороших новостей и модные журналы, которые регулярно доставляются местным обитателям. Что касается плохих новостей, то в их отношении она руководствуется философией Торо — если вы прочли об одной железнодорожной катастрофе, вам уже ни к чему читать обо всех остальных.

— Тебя огорчает эта новость? — спросил я.

Она пожала плечами.

— А тебя?

Как адвокат, я не люблю, когда мне отвечают вопросом на вопрос, поэтому я ограничился шуткой:

— Нет, не огорчает. По крайней мере, теперь за нашей улицей будет присматривать ФБР. А также детективы из местной полиции.

Сюзанна, видимо, какое-то время переваривала услышанное. Затем промолвила:

— Так этот человек... как его фамилия?

— Беллароза.

— Да-да. Я поговорю с ним о возможности прогулок верхом через его территорию.

— Хорошая мысль. Мне кажется, тебе удастся его уговорить.

— Я постараюсь.

Мне вспомнился анекдот, глуповатый, но подходящий к ситуации, который я тут же и выложил:

— Христофор Колумб вступает на берег Нового Света и приветствует группу туземцев «Buenos dias!» или, может, «Buon giorno», а один из туземцев поворачивается к своей жене и говорит: «Ну и сосед у нас появился!»

Сюзанна вежливо улыбнулась.

Я встал и направился к калитке, оставив Сюзанну одну с ее утренним чаем, с ее настроением и ее возможными проблемами по поводу согласования конных прогулок с доном из мафии.


Глава 3


Один из неписаных местных законов гласит, что если вы пересекаете чужую территорию пешком, то вы вторгаетесь в частное владение; если же въезжаете верхом, вы делаете это по праву уважаемого соседа.

Трудно сказать, ознакомился ли уже мистер Фрэнк Беллароза со сводом этих правил и, если ознакомился, будет ли он им следовать. Тем не менее в ту же субботу, во второй половине дня, я вторгся на его территорию, проехав сквозь посадки из сосен, которыми была отмечена граница между двумя владениями. Я ехал на Янки, второй лошади моей жены, шестилетнем мерине с запутанной родословной. У Янки всегда спокойный нрав, в отличие от Занзибар, высокопородной арабской кобылы, на которой выезжает моя жена. Янки спокойно выдерживает длительную скачку и даже взмыленный не подхватывает пневмонию. Занзибар же постоянно нуждается в дорогостоящем ветеринарном уходе. Именно извечные капризы Занзибар и привели к появлению Янки. То же самое относится и к нашим машинам: пока мой «бронко» возит за двоих, «ягуар» Сюзанны проходит ремонт в автомастерской. Видимо, это цена, которую приходится платить за высокое качество.

Выехав из перелеска, я оказался в поле, служившем прежде выпасом для лошадей. Теперь здесь появился кустарник, грозивший со временем превратиться в лес.

Я был уверен, что Беллароза, как и многие представители его мира, больше беспокоится о собственной безопасности, чем о неприкосновенности своих владений, и почти наверняка ожидал, что в какой-то момент меня остановят люди с короткой стрижкой в костюмах и остроносых ботинках — охрана.

Я ехал полем, направляясь к группе вишневых деревьев. Наступали сумерки, вечер был мягким, от влажной земли поднимался приятный аромат свежести. Только размеренно постукивали копыта Янки по сырой земле, с деревьев доносилось пение птиц. В общем, чудный вечер в пору ранней весны.

Мы с Янки въехали в вишневую рощицу. На неухоженных деревьях уже зеленели первые листочки, пробивались розоватые цветы.

В центре рощицы находился заброшенный бассейн, выложенный мозаикой, покрытой прошлогодними листьями. Вокруг него возвышалась колоннада с обвалившимися перемычками. В дальнем конце бассейна виднелась статуя Нептуна, вся заросшая мхом. Морской бог давно потерял трезубец из поднятой вверх руки, поэтому больше напоминал сатира, готового пуститься в пляс. У ног Нептуна лежала каменная рыба, когда-то из ее рта бил фонтан. В «Альгамбре» есть несколько таких уголков, воспроизводящих древнеримские развалины. Теперь, по иронии судьбы, они и сами превратились в настоящие руины.

Сам главный дом в «Альгамбре» выстроен в испанском стиле, с арками, балкончиками и красной черепичной крышей. Колонны, поддерживающие главный портик, были вывезены с развалин Карфагена в 20-х годах. Тогда было модно прихватывать с собой громоздкие сувениры с археологических раскопок. Никто к тому же не чинил запретов.

Не знаю, что бы я сделал, будь у меня куча денег, но тешу себя мыслью, что продолжал бы вести достаточно скромный образ жизни. Хотя сдержанность в запросах, скорее всего, диктуется самими условиями нашей жизни, когда вокруг более чем достаточно всего необходимого для нормального бытия. Сдержанность была совсем не в ходу в шумных двадцатых годах. Человек может быть продуктом только своего времени, а не какого-то иного.

Я проехал по руинам старого сада, затем поднялся по склону холма. В четверти мили к востоку в тени притаилось главное здание «Альгамбры». Свет был включен только в одной из комнат второго этажа, я знал, что там находится библиотека.

Библиотека «Альгамбры», как и многие другие комнаты в здешних особняках, обставлена мебелью, вывезенной из Европы. Первые владельцы и создатели «Альгамбры», мистер и миссис Джулиус Дилуорф, во время своей поездки в Европу в двадцатых годах приглядели для себя резную дубовую библиотеку их английского хозяина, пэра, чье имя я вспомнить не в состоянии. Дилуорфы предложили ему продать всю библиотеку целиком. Предложение было неожиданным, но заманчивым. Старый джентльмен, вероятно, нуждавшийся в наличности по причине разорения в период Первой мировой войны (той самой, во время которой обогатились Дилуорфы), согласился, и сделка состоялась.

Я понаблюдал какое-то время за окном библиотеки, затем заставил Янки повернуть назад и поехал вниз по склону, направляясь к вишневому саду.

На этот раз среди колонн у пруда паслась белая лошадь. В седле темнела знакомая фигура женщины в джинсах в обтяжку и в черном свитере. Когда я подъехал ближе, она на мгновение обернулась. Это была моя жена Сюзанна, но, судя по ее взгляду, я понял, что сейчас она не такая, как всегда. Имеется в виду, что моя жена обожает разыгрывать спектакли. Итак, включившись с ходу в игру, я окликнул ее:

— Кто вы?

Она повернулась ко мне и вместо ответа спросила ледяным голосом:

— А вы кто?

Я еще не уяснил себе свою роль, поэтому пришлось импровизировать.

— Я — хозяин этих земель. Вы заблудились или намеренно вторглись в мои владения?

— Ни то ни другое. Судя по вашей оборванной одежде и полудохлой кляче, никакой вы не хозяин.

— Перестаньте оскорблять меня. Вы здесь одна?

— Была, пока вы мне не помешали, — ответствовала она.

Я принудил Янки встать бок о бок с белой арабской кобылой.

— Ваше имя?

— Дафна. Теперь ваш черед представиться.

Я еще не успел придумать для себя имя, поэтому грозно произнес:

— Вам следовало бы знать имя того, на чьей земле вы оказались. Слезайте с лошади.

— С какой стати?

— Это мой приказ. Если вы ослушаетесь, мне придется применить силу, а вам отведать моей плетки. На землю, говорят вам!

Она неохотно спустилась на землю.

— Привяжите лошадь.

Она привязала лошадь к вишневому дереву и встала, глядя на меня в упор.

— Снимайте одежды.

Она замотала головой.

— Не стану.

— Нет, вам придется подчиниться, — крикнул я. — Быстрее!

Помедлив, она сняла свой свитер, обнажив крепкие торчащие груди. Она стояла со свитером в руках и исподлобья смотрела на меня.

— Остальное тоже снимать?

— Да.

Она швырнула свитер на землю, сбросила сапожки и носки. Затем стянула с себя джинсы и трусики и положила их на траву.

Я подъехал к ней вплотную и оглядел в слабеющем закатном свете ее обнаженное тело.

— Теперь вы не будете столь надменны, Дафна?

— Нет, сэр.

Вообще идея о необходимости разнообразить любовные утехи принадлежит Сюзанне, но, сказать по правде, я совсем не жалуюсь на то, что мне приходится играть все новые роли в ее сексуальных фантазиях. Иногда эти спектакли срежиссированы самой Сюзанной, иногда (как сейчас, например) они являются плодом импровизаций. Действие разыгрывается на разных сценах, в зависимости от сезона: зимой мы занимаемся этим в конюшне или, когда нам хочется вновь окунуться в нашу юность, у горящего камина в заброшенном особняке.

Это был наш первый спектакль на открытом воздухе в начинающемся сезоне. Есть что-то особенное в фигуре женщины, стоящей обнаженной среди поля или в лесу, что-то пробуждающее первобытные инстинкты у обоих полов. Хотя такое поведение и нарушает кое-какие законы, касающиеся общественной нравственности. Поверьте мне на слово — к таким мелочам, как укусы муравьев или даже шмелей, очень быстро привыкаешь.

— Что вы собираетесь делать? — спросила она.

— Все, что мне будет угодно. — Я смотрел на длинные рыжие развевающиеся волосы Сюзанны, покорно ожидающей моих приказаний. У Сюзанны не было актеров среди ее предков, но способности к игре были, видимо, у нее в крови: ничто не выдавало в ее поведении, что она — моя жена. Она была просто голой, беззащитной женщиной, которую вот-вот изнасилует незнакомец. У нее даже подрагивали колени, ей было страшно.

— Пожалуйста, сэр, делайте со мной все, что вы собирались, но делайте это скорее, скорее.

Из меня выходит не самый лучший импровизатор, я скорее аккуратный исполнитель тех ролей, которые мне отводит Сюзанна. По крайней мере, тогда я хоть знаю, в какой исторической эпохе я действую. Иногда я представляю римлянина, иногда — варвара, рыцаря или аристократа, а она — рабыню, крестьянку или же надменную дворянку, попавшую в лапы черни.

Я подъехал еще ближе и взял в руки ее вздернутый вверх подбородок.

— Ты смущена?

— Да, сэр.

Должен заметить, что Сюзанна частенько выступает в роли хозяйки положения, а я разыгрываю обнаженного раба на аукционе или узника со связанными руками. Если вы подумали, что мы — какие-нибудь извращенцы, то спешу сообщить вам, что мы оба зарегистрированные члены республиканской партии и епископальной церкви. Мы усердные прихожане, только если речь не идет о сезоне прогулок на яхтах.

Как бы там ни было, я вообразил, что мы находимся в семнадцатом веке, или что-то около этого, так, по крайней мере, выходило из напыщенного диалога, который мы успели разыграть. Я выдал еще одну высокопарную фразу:

— Ты ли та Дафна, коя является супругой сэра Джона Уортиштона?

— Да, я — та самая, сэр. А вы — не кто иной, как лорд Хардвик? Я пришла молить о вашем участии в заступничестве за мужа моего перед его светлостью королем.

Я действительно почувствовал свое — мужское — достоинство и пожалел, что надел на прогулку такие тесные штаны.

— Да, — молвил я. — Я плоть от плоти славного рода Хардвиков.

Жена моя не могла сдержать улыбки.

Она упала на колени и обвила руками мой сапог.

— О, умоляю вас, ваша честь, передайте мое прошение его величеству королю Карлу.

Я не силен в истории, но не в ней сейчас суть. Суть несколько в другом.

— Чем ты можешь отплатить за оказанную услугу? — произнес я.

— Я сделаю все, что вы прикажете.

Вот в этом суть. Спектакль окончательно разогрел меня, и я решил приступить к последнему акту.

— Встань, — скомандовал я. Она встала, я схватил ее за запястье и освободил свою ногу из стремени. — Поставь правую ногу в стремя.

Ее обнаженная ступня коснулась стремени, я рывком поднял ее и посадил перед собой. Мы оказались лицом к лицу в тесном английском седле. Она обвила меня руками и прижалась ко мне грудями. Я пришпорил Янки — он двинулся вперед.

— Вытащи это, — приказал я.

Она расстегнула молнию и извлекла мой член своими горячими ладонями.

— Вложи его в себя, — не унимался я.

Она вздохнула и произнесла:

— Я делаю это только во имя спасения моего супруга. Он был доселе моим единственным господином.

Мне в голову пришло еще несколько заумных фраз, но власть над интеллектом уже захватили гормоны.

— Вложи его в себя! — зарычал я.

Она приподнялась и села на мой член, издав возглас, полный изумления.

— Теперь держись. — Я сильнее пришпорил Янки, и он перешел на галоп. Сюзанна обхватила меня покрепче и обвила свои сильные ноги вокруг моего торса. Она уткнулась лицом в мое плечо и начала постанывать по мере того, как галоп становился все яростней. Это было уже отнюдь не игрой.

Происходящее полностью захватило меня. Я неплохо держусь на коне, но к подобным экспериментам не совсем готов. Янки шел бодрым галопом через вишневую рощу, затем через луг. Над нами витал запах конского пота, сырой земли, наших тел и мускусный аромат Сюзанны.

Боже, ну и скачки! Сюзанна тяжело дышит у меня на плече, я тоже задыхаюсь, а что творится на седле, и передать невозможно.

Сюзанна кончила первой и вскрикнула так громко, что вспугнула фазана с ветки дерева. Я кончил вторым и неосознанно так натянул поводья, что Янки чуть не рухнул на землю.

Лошадь встала и начала щипать траву, как будто ничего не произошло. Сюзанна и я оторвались друг от друга, пытаясь отдышаться. Наконец я произнес:

— Ну и... вот это скачки...

— Простите меня за то, что я вторглась на вашу землю, сэр, — улыбнулась Сюзанна.

— Я солгал. Это была не моя земля.

— Ничего страшного. У меня тоже нет мужа в заточении у короля.

Мы рассмеялись.

— Что ты там делал? — спросила она.

— То же, что и ты. Совершал прогулку верхом.

— Навестил нашего соседа?

— Нет, — ответил я. — Но я видел, что у него горит свет.

— Я собираюсь поговорить с ним.

— Возможно, тебе стоит сначала одеться.

— Возможно, разговор будет удачнее, если я останусь как есть. Он приятный мужчина?

— Он неплох. Для тех, кто любит итальянский тип.

— Вот и хорошо.

Я развернул Янки.

— Я подвезу тебя до Занзибар и до твоей одежды.

— Нет, я слезу и пройдусь пешком. — Она выпрямилась.

— Я бы тебе не советовал.

— Не беспокойся. Дай мне руку.

Сюзанна спустилась на землю и пошла назад. Я окликнул ее.

— У тебя не остается времени на разговоры с Белларозой. Мы приглашены сегодня к Элтонам.

Она махнула рукой, чтобы показать, что услышала мои слова. Я глядел вслед моей жене, в голом виде пересекавшей луг и затем скрывшейся в тени вишневых деревьев. Я повернул к дому.

Через минуту или около того мое достоинство уже свободно помещалось в штанах.

В постели мы также занимаемся любовью, так что вы не думайте. И получаем от этого удовольствие. Просто я считаю, что браки, основанные на примитивных привычках, крайне недолговечны, так же как люди, не умеющие подниматься над суетой. Они просто рискуют свихнуться в какой-то момент. С другой стороны, я отдаю себе отчет в том, что у сексуальных фантазий также есть опасный предел, за которым начинается безумие. Мы с Сюзанной несколько раз приближались к этой границе, но вовремя останавливались.

Я вновь пересек сосновую границу между участками. Мне не хотелось, конечно, оставлять Сюзанну, бродящую в таком виде по темному лесу, но, когда она говорит, что все в порядке, это следует понимать как «оставь меня в покое».

«Ну что же, — подумал я, — рассада куплена и высажена, разбитые окна в главном доме закрыты фанерой, на обед у нас был цыпленок со спаржей, его доставили из ресторана, мне удалось съездить в поселок и зайти по делам, вечером состоялась прогулка верхом и приятное дополнение к ней. В общем, получилась интересная, продуктивная и полноценная суббота. Я обожаю субботы».


Глава 4


На седьмой день Господь Бог отдыхал. Позже существа, созданные на шестой день творения мира, сочли, что им следует поступать так же.

Джордж и Этель Аллард свято чтили свой выходной, как и большинство трудящихся того поколения, которое помнило шестидневную рабочую неделю и десятичасовой рабочий день. Мне же, грешному, пришлось в этот день отдыха заняться обрезанием плюща на нашем доме.

В настоящее время я по воскресеньям не работаю, но за мелкими домашними делами частенько обдумываю то, что мне предстоит сделать в понедельник.

Мы с Сюзанной занимались обрезкой плюща до десяти часов утра, затем привели себя в порядок и оделись, чтобы ехать в церковь.

Сюзанна села за руль своего «ягуара». У ворот мы сделали остановку, чтобы захватить с собой Джорджа и Этель. Они уже ждали нас на крыльце дома. Джордж был в своем парадном коричневом костюме, а Этель — в бесформенном платье в цветочек, которое всякий раз заставляет меня вспоминать о рисунках на обоях в сороковые годы.

У Аллардов была своя машина — старый «линкольн», который им оставили Стенхопы-старшие, когда в 1979 году переехали в Хилтон Хед, Южная Каролина. Джордж в те времена периодически исполнял обязанности шофера, да он и сейчас неплохо водит машину. Но так как в церкви Святого Марка теперь служат только одну службу, нам кажется нелепым не подбросить стариков, а просить их подвезти нас просто неловко. Может быть, я излишне щепетилен, но мне хочется соблюсти грань между моей игрой в хозяина усадьбы и добровольного помощника стариков-управляющих делами имения. К тому же за многие годы мы успели привязаться друг к другу. С Джорджем вообще никаких проблем нет, проблемы иногда возникают с «красной» Этель.

Алларды сели в машину, и мы пришли к единому мнению, что нам дарован еще один превосходный весенний день. Сюзанна выехала из ворот и помчалась по Грейс-лейн. Надо сказать, что все дороги на нашем Берегу изначально были конскими тропами и с тех пор так и остались довольно узкими. По обе стороны разрослись деревья, встречается много поворотов, и ездить по ним, как вы понимаете, довольно опасно.

Грейс-лейн осталась, кстати, дорогой в частном владении. Это значит, что здесь не действуют ограничения скорости. Поэтому Сюзанна полагает, что можно давать семьдесят, а я считаю, что только сорок. За состояние дороги отвечают владельцы усадеб вдоль нее. В то время как большинство дорог на Золотом Берегу перешло в собственность местных властей или штата и теперь обходится налогоплательщикам в сто тысяч долларов за милю, местные богатые обитатели в силу своей природной гордости и упрямства (что неотделимо одно от другого) настояли на своем праве распоряжаться дорогой и спасли несчастных налогоплательщиков от дополнительных затрат.

Сюзанна выжала семьдесят километров, и я почувствовал, как полотно дороги едва выдерживает издевательскую скорость «ягуара».

Судя по всему, быстрая езда подействовала на пожилую чету на заднем сиденье успокаивающе: они не проронили ни слова. Мне это подошло. С Джорджем мы уже обговорили все вопросы по хозяйству, а остальные темы были исчерпаны много лет назад. Иногда на обратном пути мы обмениваемся мнениями по поводу церковной службы. Этель очень нравится пастор Джеймс Хеннингс. Скорее всего, потому, что он, как и многие из епископальной братии, гораздо левее Карла Маркса по политическим взглядам.

Каждое воскресенье нас пытаются разжалобить, напоминая о слабом здоровье наших близких и о необходимости поделиться последним с остальными бедными двумя миллиардами людей.

На Этель особое впечатление производят проповеди о социальной справедливости, равенстве и тому подобном. И так мы сидим и внимаем, мы — пестрая смесь из нескольких потомков знати, чернокожих, испано-язычных и трудящихся-англосаксов. Мистер Хеннингс излагает нам свое видение Америки и мира, а нам не дано даже задать ему пару вопросов после проповеди.

Во дни моего отца и деда в этой же самой церкви звучали слова о необходимости смирения, послушания, об ответственности и тяжком труде. Теперь говорят о революциях, безработных и гражданских правах. Были правыми, стали левыми. Мои родители, Джозеф и Гарриет, от таких проповедей пришли бы просто в ужас. Не думаю, что церкви предназначены для подобных вещей.

Это касается, кстати, любой церкви. Сюда, в отличие от клубов, приходят все желающие. В результате человек вынужден изображать смирение перед Богом в присутствии десятков совершенно чужих людей. Я не сторонник домашних церквей, но, как мне кажется, в прежние времена было лучше — каждый знал, к какой службе ему приходить, и все были довольны.

Сказав это, я должен кое-что добавить, чтобы не показаться сторонником антидемократических взглядов. Во-первых, я ни в коем случае не считаю себя выше других людей. Во-вторых, я искренне верю, что Бог создал всех равными и свободными. Меня пугает только моя социальная неопределенность, неуверенность в том, какое место принадлежит мне в так называемой демократии. Я не знаю, как прожить полноценную и полезную жизнь среди развалин разрушенных традиций. Преподобный Хеннингс думает, что у него есть ответы на мои вопросы. Я же уверен в обратном.

Мы подъехали к поселку Локаст-Вэлли — Сюзанна сбавила скорость. Поселок наш неплох, чистенький, с маленькой железнодорожной станцией в центре. Отсюда я езжу на свою работу в Нью-Йорк. В этом поселке немало магазинчиков и модных бутиков, которые открылись здесь задолго до того, как появились слова для их обозначения.

Церковь Святого Марка находится на северной окраине города. Готический храм из темного камня ярко сверкает новенькими стеклами, завезенными из Великобритании. Он был построен на пожертвования жен миллионеров, отобравших деньги у мужей, собиравшихся проиграть их в покер. Было это в 1896 году. И жены, и мужья давно уже на небесах.

Сюзанна нашла парковку рядом с роскошным «роллс-ройсом». Мы поспешили в церковь, так как колокола уже возвестили о начале службы.

* * *


На обратном пути слово взяла Этель.

— Я полагаю, — молвила она, — пастор Хеннингс был абсолютно прав, когда говорил о том, что каждый из нас просто обязан взять на пасхальную неделю под свою крышу хотя бы одного бездомного.

Сюзанна нажала на газ и крутанула руль. Это заставило чету Аллардов резко отклониться влево и на время замолчать. Однако чуть позже Джордж, когда-то также усердный прихожанин, заметил:

— Я думаю, пастору Хеннингсу не мешало бы самому исполнять то, что он проповедует. Он и его жена проживают совсем одни в огромном доме.

Джордж чует лицемеров за версту.

— Миссис Аллард, считайте, что я разрешил вам взять одного бездомного на пасхальную неделю. — Я ожидал, что мне на шею накинут веревку и начнут душить, но вместо этого услышал ответ:

— Пожалуй, я напишу мистеру Стенхопу и получу разрешение от него.

Тронут. Одним коротким предложением она напомнила мне, кто хозяин имения, а заодно выдала амнистию отцу Сюзанны: тот по своим взглядам на общественные проблемы напоминал мне штурмовика третьего рейха.

Сюзанна гнала машину в гору, соблюдая свою обычную скорость, и, вынырнув на ровное место, едва не врезалась в «триумф» 1964 года выпуска. Она вылетела на встречную полосу, с которой ей сразу же пришлось убраться, так как навстречу спешил «порше».

Вероятно, Сюзанна вырабатывала у стариков условный рефлекс по Павлову — всякий разговор, выходящий за рамки обсуждения погоды или лошадей, должен был теперь четко ассоциироваться у них с угрозой гибели в автомобильной катастрофе.

Поэтому я не стал развивать предыдущую тему.

— Что-то в этом году мало дождей, — сказал я.

— Но в земле еще осталась влага от мартовского снега, — подхватил Джордж.

Сюзанна сбросила скорость.

Примерно в половине случаев машину вожу я, летом у нас трехмесячный сезон на яхтах, так что получается, мы рискуем жизнью не так уж часто — всего раз двадцать за год.

Кроме того, я заметил, что, когда Сюзанна за рулем, я чувствую себя гораздо ближе к Богу, чем когда нахожусь в церкви.

Вы можете спросить, зачем нам вообще все это надо или почему, к примеру, мы не ездим в какую-то другую церковь. Я отвечу. Мы ездим в церковь Святого Марка, поскольку ездили туда всегда: мы оба прошли там крещение, там же нас и обвенчали. Мы ездим туда потому, что туда же ездили и наши родители. Наши дети — Каролина и Эдвард, — когда приезжают на каникулы из школы, тоже посещают именно церковь Святого Марка.

Я езжу в эту церковь по той же причине, по которой хожу ловить рыбу на Фрэнсис Понд, хотя последний раз там поймали рыбу лет двадцать назад. Я езжу, соблюдая традиции, я езжу по привычке, это, если хотите, ностальгия. Я хожу ловить рыбу и езжу в церковь, так как до сих пор верю, что это стоит делать, правда, ни рыбы, ни присутствия святого духа за все эти двадцать лет я так и не обнаружил.

Сюзанна въехала в ворота и остановилась. Алларды пожелали нам хорошего дня и ушли в свой дом к своему воскресному жаркому и газетам.

Мы двинулись дальше. Моя жена первой нарушила молчание:

— Не понимаю, почему он не подошел к двери?

— Кто?

— Фрэнк Беллароза. Я же говорю, я подъехала вчера на лошади к самому дому и окликнула его. Потом позвонила в колокольчик у черного хода.

— Ты была голой?

— Конечно, нет.

— Ну тогда все понятно. Ему просто не было никакого интереса разговаривать с совершенно одетой, неприступной женщиной, приехавшей верхом. Он же итальянец.

Сюзанна улыбнулась.

— У него такой громадный дом. Скорее всего, он просто не услышал колокольчика.

— Ты подъезжала к дому с фасада?

— Нет, там полно какой-то техники, все перерыто, к тому же нет освещения.

— Что за техника?

— Бетономешалки, строительные леса, что-то вроде этого. Похоже, что он собрался перестраивать весь дом.

— Понятно.

Сюзанна подрулила к нашему крыльцу.

— Я хочу раз и навсегда решить с ним вопрос о проезде верхом через его участок, Давай сходим к нему вместе?

— Нет, мне не хочется. Кроме того, я думаю, не слишком удобно приставать к соседу с какими-то проблемами, пока мы как следует не познакомились.

— Ты прав. Будем следовать традициям. Глядишь, и он ответит тем же.

Я не был в этом уверен, но кто знает. Иногда хорошее соседство может изменить и облагородить новичков. Но относится ли это к здешним местам? Внешне — да, иранцы и корейцы начинали одеваться так же, как и местные. Но изменились ли они внутренне? Мне иногда представляется странная картина: человек пятьсот арабов, азиатов и индийцев дружно аплодируют на осеннем матче по поло. Я вовсе не расист, я просто не могу понять, зачем состоятельным пришельцам покупать здесь дома, носить нашу одежду и перенимать наши манеры. Хотя, по идее, мне следовало бы этим гордиться. Я и горжусь. У меня никогда не возникало желания поселиться в палатке в пустыне и есть руками верблюжатину.

— Джон, ты меня слушаешь?

— Нет.

— Хочешь пойти со мной и нанести визит вежливости Фрэнку Белларозе?

— Нет.

— Почему нет?

— Пусть он сам придет к нам.

— Но ты только что сказал...

— Не важно, что я сказал. Я не собираюсь туда идти. И тебе не советую.

— От кого я слышу эти речи?

— От лорда Хардвика. — Я вылез из машины и пошел к дому. Сюзанна заглушила мотор и последовала за мной.

Мы вошли в дом, и в нем сразу установилась та гнетущая тишина, которая всегда наступает после ссоры между мужем и женой. Сравнить ее можно только с теми мгновениями тишины, которые отделяют вспышку ядерного взрыва от страшного грохота. Пять, четыре, три, два, один. Наконец Сюзанна произнесла:

— Ладно. Можем и подождать. Хочешь чего-нибудь выпить?

— Да, с удовольствием.

Сюзанна прошла в столовую и вынула из шкафа бутылку бренди. Я достал из буфета стаканы — она их наполнила.

— Будешь пить так?

— Добавь немного воды.

Она налила из-под крана довольно много воды и протянула мне стакан. Мы чокнулись. Затем прошли на кухню.

— Существует ли миссис Беллароза? — спросила Сюзанна.

— Не знаю.

— Ты не заметил, носит ли мистер Беллароза обручальное кольцо?

— Я не обращаю внимания на такие вещи.

— Неправда, ты все замечаешь, если речь идет о хорошенькой женщине.

— Чепуха, — отмахнулся я. Но, в сущности, она права. Если женщина хорошенькая, а у меня подходящее настроение, мне нет дела до того, одинока она или замужем, беременна или разведена. Может быть, потому, что я никогда не иду дальше флирта. Что касается телесной верности, я очень лояльный мужчина. В отличие от Сюзанны. За ней нужен глаз да глаз.

Сюзанна взгромоздилась на большой круглый стол, стоящий посередине нашей, в английском стиле, кухни.

Я открыл холодильник.

— Мы же сегодня обедаем с Ремсенами в клубе, — напомнила мне она.

— Во сколько?

— В три.

— Я возьму яблоко.

— Я их скормила лошадям.

— Тогда мне придется попросить овса. — Я нашел в холодильнике банку новозеландской вишни. Ягоды я съел стоя, сплевывая косточки в раковину. Затем допил бренди. Вишни с бренди — неплохое сочетание.

Никто из нас не вымолвил ни слова, только слышно было, как тикают часы на холодильнике. Наконец я не выдержал:

— Послушай, Сюзанна, если бы этот парень был иранским торговцем коврами, импортером из Кореи, то я с удовольствием играл бы роль хорошего соседа. Мне было бы наплевать, что обо мне подумают другие. Но мистер Фрэнк Беллароза — гангстер, судя по газетам, он — главарь нью-йоркской мафии. А я — адвокат, не говоря уже о том, что являюсь уважаемым членом местной общины. Телефоны Белларозы прослушиваются, за домом ведется наблюдение. Я должен быть чрезвычайно осторожным в отношениях с этим человеком.

— Я понимаю твою позицию, мистер Саттер. Добавлю только, что Стенхопов также считают уважаемыми членами общины.

— Не надо сарказма, Сюзанна. Я говорю как адвокат, а вовсе не как сноб. Я прожил здесь едва ли не половину своей жизни, и у меня репутация честного и добропорядочного человека. Обещай мне, что ты не станешь первой вступать в контакт с ним или с его женой, если, конечно, она у него есть.

— О'кей, но не забывай о том, что писал Толкиен.

— И что же?

— "Не следует сбрасывать со счетов живого дракона, если вы живете поблизости от него".

Действительно, не следует. Поэтому я и пытался взять в расчет появление на горизонте мистера Фрэнка Белларозы.


Глава 5


Обед в клубе «Крик» с Ремсенами, Лестером и Джуди, начался вполне удачно. Разговор затронул важные вопросы, касающиеся жизни местной общины (новый сосед, чей участок граничит с территорией клуба, подал жалобу на организаторов клубного тира со стрельбой по тарелочкам: по его мнению, эта стрельба угрожала жизни и здоровью его детей и собак). Не были забыты и международные события (регата в Саутгемптоне в мае месяце), а также животрепещущие экологические проблемы, а именно: бывший участок старого Гуnри отошел к застройщикам, и теперь они добивались разрешения построить на ста акрах земли двадцать коттеджей стоимостью два миллиона долларов каждый.

— Неслыханно, — возмущался Лестер Ремсен, который, как и я, не был миллионером, но имел в собственности прекрасный дом (перестроенный каретный сарай в прошлом) и десять акров земли на том же участке старого Гутри. — Неслыханно и экологически преступно, — добавил Лестер.

Владения Гутри когда-то представляли собой триста акров прекрасной земли с главным домом, получившим название «Медон», так как он был точной копией восьмидесятикомнатного дворца Медон под Парижем. В пятидесятых годах семья Гутри снесла этот особняк, в противном случае им пришлось бы платить огромные налоги.

Некоторые из местных обитателей назвали, снос дворца святотатством, другие нашли в этом нечто символическое, так как Уильям Д.Гутри, основатель династии и один из младших компаньонов клана Рокфеллеров, сам когда-то снес в этих местах деревушку Лэттингтон — примерно шестьдесят домов и магазинов, так как она, вероятно, мешала его строительным планам. Таким образом, в Лэттингтоне не существовало торгового и культурного центров, по этой причине мы и ездим в Локаст-Вэлли на церковную службу, в магазины и так далее. Но, как я уже говорил, в те времена американские деньги запросто скупали обнищавшую Европу, и скромная деревушка Лэттингтон не смогла устоять перед предлагаемой тройной ценой, как не мог устоять перед ней английский аристократ, чья библиотека переселилась в «Альгамбру».

Возможно, происходящее ныне — всего лишь возмездие или ирония судьбы: спекулянты, богатые иностранцы и гангстеры скупают руины, а также все вокруг них у обанкротившихся и воющих под бременем налогов потомков американской аристократии. Я не принадлежу ни к тем ни к другим, поэтому отношение у меня двойственное. Да, во мне тоже есть капля «голубой крови», и я частенько ощущаю ностальгию по былым временам, но на мне не лежит бремя вины, которое отягощает людей, подобных Сюзанне: ведь когда-то их капитал, словно бульдозер, прошелся по чьему-то прошлому, сметая все на своем пути.

Лестер Ремсен продолжал:

— Застройщики обещают сохранить наиболее ценные деревья и оставить десять акров в виде парка, если мы бесплатно предоставим им экспертные услуги. Может быть, ты встретишься с ними и определишь деревья, которые стоит сохранить?

Я кивнул. Я являюсь чем-то вроде специалиста по древесным породам, впрочем, не я один, у нас в округе создано целое общество любителей леса. Совершенно неожиданно мои услуги начали пользоваться спросом, так как возросшие экологические требования стали применять в качестве защиты от агрессивных застройщиков. По иронии судьбы, именно по этой причине не могут быть проданы двести акров владений Стенхопов. Меня это устраивает, но тесть выражает недовольство. Вообще-то, это запутанная история, но волею судьбы я оказался одним из ее главных героев. Позже я расскажу об этом подробнее.

— Я найду добровольцев, и мы пометим редкие деревья, присвоим каждому из них название и так далее. Как давно они начали разметку участка? — спросил я у Лестера.

— Недели три тому назад.

— Я сделаю все, что смогу.

Меня всегда поражала одна вещь — сколько ни строй домов стоимостью в несколько миллионов долларов, на них все равно найдутся покупатели. Кто эти люди? И откуда они берут деньги?

Затем мы с Лестером обсудили проблему тира со стрельбой по тарелочкам. Согласно вчерашнему номеру «Лонг-Айленд ньюсдей», судья наложил временный запрет на пользование тиром, даже не приняв во внимание тот аргумент, что стрельба по тарелочкам практиковалась здесь уже на протяжении полувека, еще до того как новый владелец приобрел усадьбу или даже родился. Я, кстати, вполне понимаю эту точку зрения. Природа все больше страдает от человека, не говоря уже о том, что и люди начинают страдать друг от друга, производя бесконечный шум и доставляя окружающим одно только беспокойство. Слава Богу, давно запретили охоту на фазанов и оленей, а местный охотничий клуб в последние годы своего существования изобретал немыслимые маршруты для псовой и конной охоты. В конце концов им остались только задворки усадеб. Новые переселенцы ни в чем не собирались уступать.

Я понимаю, что сейчас мы всего лишь пытаемся наверстать упущенное за прошедшие двадцать — тридцать лет. Я понимаю это, но не испытываю горьких чувств. Наоборот, меня радует, что хоть что-то сохранилось. Говоря об охране природы, я говорю «Боже, благослови Америку» — страну эволюции, а не революций.

— Разве вы не можете поставить глушители на ружья? — вмешалась в разговор Сюзанна.

— Глушители запрещены, — сообщил я ей.

— Почему?

— Чтобы их не применяли гангстеры, — объяснил я, — и не убивали бы людей бесшумно.

— О, клянусь, я знаю, где мы можем раздобыть глушитель. — Она заговорщически улыбнулась.

Лестер Ремсен недоуменно взглянул на нее.

— Как бы то ни было, — заметил я, — половина удовольствия при стрельбе — это звук выстрела.

Ремсен согласился со мной, но все же поинтересовался у Сюзанны, где она могла бы раздобыть глушитель.

Сюзанна бросила на меня быстрый взгляд и сделала вывод, что время затронуть эту тему еще не настало.

— Это шутка, — сказала она.

Обеденный зал клуба по случаю воскресенья был полон. Вы должны понять, что местные клубы — это не что иное, как крепости, держащие оборону под натиском гуннов, высадившихся на нашем берегу и возводящих свои хоромы из сосны и стекла за время, которое когда-то требовалось, чтобы успеть лишь отшлифовать мраморный пол в особняке Стенхопов. Конечно, прежние особняки строились с размахом и выглядят чересчур роскошно, но нынешние своей похожестью друг на друга и скоростью размножения вызывают ассоциации с вирусами.

Что касается клубов, то они бывают нескольких видов: общинные клубы, яхт-клубы, клубы верховой езды и так далее. Я состою в двух клубах — в клубе «Крик», общинном клубе, где мы сейчас обедаем с Ремсенами, и в «Сиуанака Коринф» — яхт-клубе, коммодором которого является Уильям К.Вандербильт. У меня собственная яхта — тридцатишестифутовый «Морган», — которая стоит у причала клуба.

Клуб «Крик» в прессе называют клубом для избранных, что звучит несколько напыщенно, или клубом «тугих кошельков», что звучит довольно странно, так как не отражает сути. Здесь, конечно, есть богатые люди. Но в том, что касается нуворишей, богатство вовсе не является определяющим фактором. Чтобы хорошенько понимать нравы истеблишмента Восточного побережья, надо отдавать себе отчет в том, что вы можете быть бедным и даже демократом, но вас непременно примут в клуб, если за вами крепкие семейные корни, соответствующее образование и достойный круг знакомых.

Ремсен и я, как уже упоминалось, вовсе не богаты. Но мы оба успешно прошли вступительное собеседование сразу по окончании колледжа. Это лучшее время для вступления в клуб. Впереди у вас карьера, а членство в клубе может сыграть определяющую роль. По правде говоря, мне еще помог и мой акцент. У меня тот акцент, который можно было бы назвать акцентом выпускника Восточного побережья, так как у меня за плечами колледж Святого Фомы Аквинского на Пятой авеню Манхэттена, университет Святого Павла и Йельский университет. Неплохо иметь такой акцент. Но в здешних местах больше распространен другой акцент (кстати, его знают повсюду в Америке). Это так называемый акцент Локаст-Вэлли. Он чаще отмечается у женщин. Главная его особенность — умение разборчиво говорить, практически не раскрывая рта, почти как чревовещатель. Это целое искусство, Сюзанна владеет им в совершенстве. Когда она и ее чертовы подружки сидят за соседним столиком, то сначала кажется, что они просто шипят друг на дружку. Но потом начинаешь различать отдельные слова и целые предложения. У меня так никогда не получалось.

Название клуба произошло от местности Фрост Крик, тянущейся вдоль линии Северного побережья Лонг-Айленда. Здесь расположено около дюжины клубов, в том числе и гольф-клубы, но среди них стоит отметить только один — «Пашшнг рок». Этот клуб считается более престижным, чем «Крик», там гораздо строже соблюдается табель о рангах. Но зато у них нет тира со стрельбой по тарелочкам. Впрочем, у нас тоже теперь его нет. В списках нашего клуба фамилия моей жены до сих пор соседствует с фамилией ее родителей, ведь именно за ними числится главный дом Стенхоп Холла. По-моему, этот список может стать весьма опасным документом, если вдруг разразится революция. Мне бы не хотелось, пожалуй, чтобы его копия попала в руки Этель Аллард. А то придется, напялив на голову красный колпак, стоять возле своего дома и кричать толпе, штурмующей ворота усадьбы: «Мы уже захватили это здание! Вперед, к главному дому, он там, на холме!» Боюсь только, что Этель Аллард разоблачит меня перед восставшими.

Сюзанна отвлеклась от своей черники и спросила Лестера:

— Вы случайно не знаете, кто приехал жить в «Альгамбру»?

— Нет, — ответил Лестер, — я сам собирался вас спросить. Ходят слухи, что уже в течение месяца к усадьбе каждый день подъезжают грузовики.

— Никто еще не видел хозяев, но говорят, что на днях прибыли фургоны с мебелью. Вы думаете, кто-то уже переехал? — вмешалась Джуди Ремсен.

Сюзанна покосилась на меня, затем ответила:

— Джон столкнулся с новым владельцем, когда ездил за рассадой к Хиксу.

Лестер навострил уши, ожидая пояснений.

Я поставил чашечку с кофе на стол.

— Этого человека зовут Фрэнк Беллароза.

Воцарилось молчание, затем Джуди задумчиво проговорила:

— Мне кажется, я где-то слышала эту фамилию... — Она повернулась к Лестеру, который глядел на меня с таким видом, как будто я только что неудачно пошутил.

— Фрэнк Беллароза?! — выдавил он из себя.

— Да.

Лестер никак не мог прийти в чувство, затем нервно откашлялся.

— И ты с ним разговаривал?

— Да. Неплохой парень.

— Может, с тобой он и неплохой, но...

Джуди наконец вспомнила, в какой связи она слышала эту фамилию.

— Гангстер! Главарь мафии!

К нам тотчас же повернулось несколько лиц от соседних столиков.

— Именно так.

— Он здесь? Ты хочешь сказать, он твой новый сосед?

— Да.

— И что ты думаешь по этому поводу? — выдохнул Лестер.

Я пожал плечами.

— Лучше иметь соседом гангстера, чем полсотни брокеров-нуворишей с их крикливой ребятней, газонокосилками и бесконечными барбекю на свежем воздухе. — Я ответил искренне, и мой ответ показался мне весьма разумным. И все же лучше бы мне этого не говорить. Мало ли как они это воспримут, пойдут судачить, склонять на все лады.

Лестер Ремсен долго смотрел на меня, затем вернулся к своему яблочному пирогу. Джуди, не раскрывая рта, обратилась к Сюзанне:

— Передай мне, пожалуйста, взбитые сливки.

— О, конечно, дорогая. — Моя жена ответила в той же манере; мне показалось, что звук шел как бы из носа.

Я поймал взгляд Сюзанны — она озорно подмигнула. Мне стало чуть легче. Я не жалел о том, что сказал, но мне следовало бы вспомнить, что Лестер сам был брокером.

Так начинались мои невзгоды.


Часть вторая


Бизнес Америки состоит в том, чтобы заниматься бизнесом.

    
Калвин Кулидж


Глава 6


Следующая неделя прошла как обычно. В понедельник я отправился в свой офис в Локаст-Вэлли, во вторник, среду и четверг работал в конторе на Манхэттене. Пятницу я опять провел в Локаст-Вэлли. Я постоянно следую этому расписанию, так как оно, с одной стороны, дает мне возможность чувствовать себя адвокатом с Уолл-стрит, а с другой — не позволяет превратиться в клерка, снующего каждый день между домом и Нью-Йорком.

Я являюсь партнером адвокатской конторы «Перкинс, Перкинс, Саттер и Рейнольдс», фирмы, в которой работал мой отец. Фирму, в зависимости от вашего вкуса, можно назвать небольшой, старой, престижной, уолл-стритрвской, в общем, как вам больше нравится. Вы, надеюсь, поняли, о чем идет речь. Наш офис на Манхэттене расположен в престижном моргановском здании на Двадцать третьей улице. Наши основные клиенты — не фирмы, а состоятельные граждане. Обстановка в офисе мало изменилась с 20-х годов, я называю его «закат англосаксонской аристократии». Здесь пахнет средством для ухода за потертой кожей, дорогим трубочным табаком и респектабельностью.

В 1920 году этот особняк забросали бомбами анархисты — тогда погибло и было ранено около четырехсот человек, и до сих пор на фасаде видны следы от осколков. Каждый год в годовщину взрыва мы получаем угрозу снова взорвать здание. Это стало традицией. Добавлю, что во время Великой депрессии из окон нашего здания выбросилось шесть человек, я думаю, это рекорд для частного особняка. Так что к эпитету «престижный» я вынужден добавить «исторический» и «злополучный» особняк.

Мой офис в Локаст-Вэлли ничем особенным не примечателен. Это здание в викторианском стиле на Берч-Хилл-роуд, одной из главных улиц нашего поселка. Мы работаем в нем с 1921 года, и здесь ни разу не случалось ничего необычного. Наша клиентура сплошь из Локаст-Вэлли — это преимущественно пожилые люди, основной заботой которых стало периодическое лишение их племянников и племянниц наследства, а также пожертвования на приюты для бездомных животных.

Работа в Нью-Йорке — это акции, еще раз акции и налоги на акции. Это интересно, но лишено смысла. Работа в провинции — это завещания, передача собственности и юридические консультации. Здесь больше смысла, но совершенно неинтересно. Таким образом, я беру отовсюду лучшее и обретаю равновесие.

Большинство людей из нашей пожилой клиентуры — это старые знакомые моего отца, господ Перкинсов и Рейнольдса. Первый из Перкинсов — Фредерик — был приятелем Дж. Пирпонта Моргана и одним из самых известных игроков на рынке ценных бумаг Уолл-стрита до тех пор, пока 5 ноября 1929 года не стал не менее знаменитым самоубийцей — он выбросился из окна. Вероятно, бешеные скачки курса сыграли дурную шутку с его психикой. Мой отец однажды так выразился о том происшествии: «Слава Богу, он никого не пришиб, когда шмякнулся об асфальт, нас до сих пор трепали бы за это по судам».

Как бы то ни было, второй Перкинс — Юджин, сын Фредерика, вовремя ушел на пенсию и удалился в Негс-Хед, Северная Каролина. Обе Каролины оказались престижным убежищем для престарелых джентльменов, в отличие от Флориды, которую единодушно отвергли, как место для житья неподобающее.

Последний из моих старших партнеров, Джулиан Рейнольдс, тоже, можно сказать, удалился от дел. Он просиживает целые дни в просторном угловом офисе и смотрит в окно на нью-йоркскую гавань. Мне неизвестно, что он там высматривает. Кстати, он занимает тот самый кабинет, который столь странным образом покинул когда-то Фредерик Перкинс. При этом я не хочу сказать ничего плохого о планах самого Джулиана Рейнольдса. Моя секретарша Луиза каждый вечер ровно в пять прерывает бдение моего партнера, и он отбывает в своем лимузине в квартиру на Саттон-плейс, откуда открывается роскошный вид на Ист-Ривер. Думаю, что старого джентльмена гложет ностальгия по прежним временам.

Мой отец, Джозеф Саттер, ушел на пенсию еще до того, как его об этом могли бы попросить. Это произошло три года назад, я вспоминаю тот день с волнением. Он вызвал меня в свой кабинет, приказал занять его место в кресле и ушел. Мне казалось, что он вот-вот вернется, однако он не возвращается до сих пор.

Мои родители живы и здоровы, хотя вам, возможно, показалось нечто обратное. Саутгемптон находится в восточной части Лонг-Айленда, а точнее, всего лишь в шестидесяти милях от Лэттингтона и Локаст-Вэлли, но мои родители решили сделать это расстояние непреодолимым. Между тем мы никогда не ссорились, просто своим молчанием они как бы говорят: «У тебя все отлично, сынок, не так ли?» По крайней мере я воспринимаю их поведение именно так.

Как вы успели понять или знали до этого, очень многие из «белых англосаксов-протестантов», принадлежащих к высшему обществу, избрали именно такой способ общения со своими отпрысками, напоминающий взаимоотношения лосося со своими миллионами икринок. Вероятно, у моих родителей также были достаточно прохладные отношения с их родителями. Со своими детьми — девятнадцатилетней Каролин и семнадцатилетним Эдвардом — мне удалось установить более теплый контакт, вероятно, это объясняется общими тенденциями к потеплению на планете. Однако то, что мы теряем в смысле сердечности, мы наверстываем за счет верности традициям, правил поведения и покоя. Бывают, однако, часы, когда мне не хватает общества моих детей и даже хочется получить весточку от родителей. Однако теперь у нас есть летний домик в Ист-Хэмптоне, это в нескольких милях от Саутгемптона, так что в июле и в августе мы бываем в гостях у моих родителей и обедаем вместе, даже не обращая внимания на то, голодны мы в тот момент или нет...

Что касается родителей Сюзанны, я звоню им раз в месяц, чтобы поведать о делах в имении, но в гости к ним еще ни разу не попадал. Сюзанна время от времени летает к родителям, но звонит им очень редко. Стенхопы также почти не посещают свою усадьбу, если только у них нет каких-то неотложных дел. Наше общение сводится к минимуму — к обоюдному удовлетворению сторон, а с приобретением телефакса мы вздохнули еще свободнее.

Брат Сюзанны — Питер — никогда не был женат. Он путешествует по свету в поисках смысла жизни. Судя по обратным адресам его нечастых писем — Сорренто, Монте-Карло, Канны, Гренобль, — он ищет в правильном направлении.

У меня имеется сестра, Эмили. На ее долю выпало проживание в семи не самых лучших городах США на протяжении десяти лет. Она всюду следовала за своим мужем — сотрудником Ай-би-эм. В прошлом году Эмили, еще весьма хорошо сохранившаяся женщина, наконец нашла новый смысл жизни в районе Галвестона, Техас. Он предстал перед ней в образе молоденького студента по имени Гэри. Сейчас она подала на развод.

Итак, в пятницу, во второй половине дня, я покинул свой офис в Локаст-Вэлли и направился в клуб «Крик», чтобы пропустить стаканчик. Это также традиция, и, признаюсь честно, гораздо приятней многих остальных.

Я въехал на территорию клуба и по гравийной дорожке, окаймленной великолепными американскими вязами, проследовал к главному зданию. «Ягуара» Сюзанны на стоянке не было. Она частенько приезжает сюда, чтобы выпить стаканчик чего-нибудь. Затем мы ужинаем в клубе или в каком-то другом месте. Я поставил свой «бронко» на свободное место и вошел в дом.

Обладатели крупных наследств или люди, которых за таковых принимают, пользуются несколькими приятными преимуществами перед остальными смертными. Среди них — возможность ездить на машине любой марки. Один из самых богатых людей, которого я лично знаю, Вандербильт, ездит на «шевроле» 1977 года выпуска. Люди воспринимают это как причуду или как выражение простоты нравов. Это вам не Калифорния, где марка автомобиля на пятьдесят процентов определяет общественный вес его владельца.

Кроме того, важно не то, какой автомобиль, важно, какие парковочные наклейки у него на бампере. У меня красуются наклейки Локаст-Вэлли, клуба «Крик», клуба «Коринф» и теннисного клуба в Саутгемптоне. Больше ничего объяснять не надо, это что-то вроде медалей у ветерана, только нет необходимости носить их на груди.

Итак, я вошел под своды клуба «Крик», старинного особняка, некогда частной резиденции. Здесь очень теплая, домашняя обстановка, ничего крикливого. Несколько комнат для обедов, игры в карты, просто для уединения. В глубине — зал для коктейлей, он выходит окнами на поле для игры в гольф и в поло. Вдали виднеется побережье, на нем клубу принадлежат несколько пляжных домиков. У нас есть настольный теннис, большой теннис, возможно, сохранится тир для стрельбы по тарелочкам, а также иные всевозможные развлечения для души и тела. Это оазис земных удовольствий примерно для трехсот давно знакомых между собой семей. Когда-нибудь они окончательно переселятся сюда, и это будет называться "Общежитие клуба «Крик».

Я вошел в зал, заполненный людьми, пребывающими в пятничном настроении, которое всегда напоминает мне идиотский смех в раздевалке после победы в бейсбольном матче.

Последовали привычные похлопывания по спине, приветствия, возгласы «как дела, Джон?» и тому подобное. Из необычного я отметил только подмигивание Бэрил Карлейль, которую мне всегда хочется шлепнуть по заднице, но законы клуба этого не дозволяют.

Я огляделся и сразу увидел, кто есть и кого нет. Один англичанин однажды заметил, что предпочел бы быть членом клуба, а не представителем человеческой расы, так как в клубе в отличие от расы есть свой устав и все друг с другом знакомы. Кажется, он прав.

За столиком у окна сидел Лестер Ремсен в компании Рендала Поттера и Мартина Вандермеера.

Я прикинул, что, пожалуй, лучше всего присоединиться к Лестеру, которого я не видел с прошлого воскресенья, и направился к его столику. Лестер приветствовал меня несколько холодновато, другие двое, судя по выражению их физиономий, уже прослышали обо мне нечто не совсем хорошее. Подошла официантка, я заказал джин с мартини.

Если уж речь зашла о порядках в клубах, то всем известно, что одно из правил налагает запрет на деловые разговоры. Члены клуба приглашаются к отдыху от тягот дня. В наше время добавили бы, что таким образом устраняется неравенство между членами клуба и простыми гражданами. Американцы всегда серьезно относятся к своим экономическим правам, не отстают от них и американские суды. Однако бизнес Америки заключается в том, чтобы заниматься бизнесом, поэтому Рендал и Мартин все же углубились в деловую беседу, а я воспользовался этим, чтобы обратиться с вопросом к Лестеру Ремсену.

— У меня есть одна клиентка, женщина лет семидесяти. Так вот, недавно она пришла, чтобы проконсультироваться по поводу пятидесяти тысяч акций «Чейз нэшнл бэнк». Время их выпуска — 1928 и 1929 годы...

Лестер наклонился ко мне.

— Ты имеешь в виду, что у нее на руках сертификаты этих акций?

— Ну да. Она притащила в мой офис в Локаст-Вэлли целый чемодан этих сертификатов. Они достались ей в наследство от мужа, он умер в прошлом месяце.

— О Боже, — воскликнул Лестер, — никогда в жизни не видел сертификаты «Чейз нэшнл». Теперь ведь этот банк называется «Чейз Манхэттен», ты знал об этом?

— Нет, не знал. Я как раз хотел расспросить все подробности у тебя. — Конечно, я прекрасно об этом знал, но мне приятно было видеть, как разглаживается нахмуренное лицо Лестера и на нем начинает играть довольство собой.

— А как они выглядят? — поинтересовался Лестер. Некоторых мужчин возбуждает фильм «Шлюха» — Лестера же, по всей видимости, возбуждали сертификаты старых акций. Причем это случалось при любых обстоятельствах.

— Они такого светло-зеленого оттенка с замысловатым черным шрифтом и выгравированным изображением здания банка. — Я, как мог, описал вид сертификатов, но по глазам Лестера можно было подумать, что у описываемого предмета огромные груди. — Так вот, — продолжал я, — послушай лучше, в чем загвоздка. На обратной стороне сертификатов имеется следующая надпись: "Указанное число акций данного сертификата может быть обменено один к одному на акции «Амерекс корпорейшн». — Я пожал плечами, давая понять, что не понимаю в этом ни бельмеса. Я на самом деле не понимал.

Лестер приподнялся на стуле.

— "Амерекс" теперь превратился в «Америкэн экспресс», а тогда это была совсем скромная компания. Там действительно так написано?

— Да. — Даже я был слегка возбужден этой новостью.

— "Америкэн экспресс" шел по тридцать три с половиной при закрытии торгов. Это составляет...

Я увидел, как между глаз Лестера включился главный компьютер. Через секунду он выдал:

— Это будет один миллион шестьсот семьдесят пять тысяч. А для «Чейз Манхэттен» курс закрытия был на сегодня тридцать четыре с четвертью... — Лестер сдвинул брови, закрыл глаза и открыл рот. — Это будет один миллион семьсот двадцать тысяч пятьсот.

Лестер ни разу не произнес слова «долларов». В клубе никто не произносит это слово. Вероятно, служение деньгам накладывает некоторые табу, так же, как у древних иудеев было запрещено употреблять слово «Бог».

— Так значит, эти сертификаты действительны в любом случае? — уточнил я.

— Я не могу сказать точно, пока не осмотрю их, но, судя по тому, что ты рассказал, так оно и есть. И, конечно, цифры, которые я назвал, не учитывают разницу в номиналах между нынешними акциями и акциями 1929 года. Это может быть коэффициент 1:10 или 1:10,5.

Это значит, что речь идет о сумме в десять с половиной миллионов. Имеются в виду доллары. Приятное известие для моей клиентки, впрочем, она никогда не испытывала недостатка в деньгах.

— Вдова будет просто счастлива, — сказал я.

— Она получала дивиденды по этим акциям?

— Не знаю. Но я занимался делами ее покойного мужа и могу уточнить это по бумагам.

Лестер задумчиво покачал головой.

— Если по какой-то причине «Чейз» или «Америкэн экспресс» потеряли контакт с этими акционерами, то должна была набежать еще кругленькая сумма по дивидендам.

Я кивнул.

— Моя клиентка слабо разбирается в этих делах. Ты же знаешь этих старых вдов.

— Конечно, знаю, — сказал Лестер. — Если хочешь, я с удовольствием проверю информацию по этим бумагам. Тебе нужно только прислать мне ксерокопии сертификатов. Мы узнаем, какой коэффициент у этих акций, сколько они сейчас стоят, и уточним, какие по ним положены дивиденды.

— Ты возьмешься за это? Буду очень признателен.

— Их придется проверить на подлинность, а затем обменять на сертификаты современного образца. А еще лучше передать их в управление какой-нибудь брокерской конторе. Не стоит хранить такие вещи дома. Я вообще удивляюсь, как они еще остались целы.

— Хороший совет. Пожалуй, я открою у тебя счет на имя моей клиентки.

— Можешь привезти эти сертификаты прямо ко мне в офис в понедельник. И по возможности захвата свою клиентку. Ей надо будет расписаться в бумагах; а я договорюсь о передаче ее бумаг в управление нашей конторе и все такое.

— Было бы лучше, если бы ты сам зашел ко мне в офис примерно в половине пятого в понедельник.

— Конечно, зайду. Где сейчас хранятся акции?

— В банковском хранилище. Но мне не хотелось бы, чтобы они там долго лежали.

Лестер о чем-то задумался, затем расплылся в улыбке.

— Знаешь, Джон, у тебя есть возможность обратить эти бумаги в наличные. Ты ведь полностью распоряжаешься акциями своей клиентки.

— Зачем мне это нужно?

Лестер натужно рассмеялся.

— Если ты позволишь мне провернуть эту сделку, мы заработаем миллионов десять на двоих. — Он снова рассмеялся, показывая этим, что пошутил.

— Ха, ха, ха, — не отстал от него и я. — Даже по нынешним правилам на Уолл-стрит это будет расценено как неэтичное поведение. — Я улыбнулся, сделав вид, что оценил шутку Лестера. Лестер тоже расплылся в улыбке, но по его глазам я понял, что он-то точно не оставил бы лежать десять миллионов в банковском хранилище.

Через несколько минут к нам присоединились Рендал и Мартин, и речь зашла о гольфе, теннисе, стрельбе по тарелочкам и яхтенном спорте. В этот вечер пятницы во всех пабах Америки только и говорили, что о спорте, то есть о футболе, бейсболе, баскетболе, но здесь, в клубе, упоминание о них сочли бы дурным тоном.

Другие запретные темы весьма обычны — религия, политика и секс. Таковы неписаные законы клуба. Когда мы подошли к «запретной» теме секса, Бэрил Карлейль, сидевшая рядом со своим ублюдком-мужем, поймала мой взгляд и улыбнулась мне. Если бы мы с моими соседями сидели в обычном баре, не обошлось бы без шуточек типа: «Джонни, кажется, эта девчонка совсем не прочь», но в клубе, казалось, никто ничего не заметил. Лестер опять затянул песню о тире со стрельбой по тарелочкам, а я взвешивал про себя «за» и «против» небольшого флирта с Бэрил Карлейль.

— Джон?

Я понял, что ко мне обращается Рендал Поттер.

— Да?

— Лестер мне рассказал, что на днях ты видел Фрэнка Белларозу.

Видимо, во время моих размышлений тема разговора переменилась. Я покашлял для порядка и начал:

— Да... было дело. Мы и виделись-то на бегу. В питомнике у Хикса.

— Хороший парень этот Фрэнк?

Я покосился на Лестера, который упорно не желал смотреть мне в глаза и признаваться в том, что проболтался.

— Правильней было бы назвать его «вежливым парнем», — ответил я Рендалу Поттеру.

Ко мне склонился Мартин Вандермеер. Мартин — прямой потомок знаменитых Никербокеров, то есть представитель того типа людей, которые постоянно напоминают англосаксам, что их предки встретили когда-то первое судно англичан пушечным огнем в бухте Нового Амстердама.

— В каком смысле вежливый? — уточнил Мартин.

— Ну, может быть, ему больше подходит слово «солидный», — ответил я, подыскивая нужные прилагательные и спасая свою репутацию.

Мартин Вандермеер закивал головой в неподражаемой манере чопорных голландцев.

Не подумайте, что я испугался реакции этих людей, нет, чаще случается так, что они побаиваются меня. Но тут был особый случай — я дал маху, назвав главаря мафии приятным парнем и подчеркнув, что предпочитаю его соседство соседству сотни Лестеров Ремсенов. Надо было исправлять положение. Кстати, политики заняты этим постоянно. Не понимаю, чем была недовольна эта троица, ведь жить по соседству с Фрэнком Белларозой предстояло мне, а не им.

Рендал, не скрывая жгучего интереса, спросил:

— А телохранители с ним были?

— Я видел только водителя, который помог погрузить ему рассаду в багажник. Он ездит на черном «кадиллаке». — Я ухмыльнулся, чтобы показать, какого я мнения о черных «кадиллаках».

— Интересно, они всегда ходят с оружием? — произнес Мартин.

Я подумал, что, пожалуй, стану теперь клубным экспертом по мафии, поэтому важно заметил:

— Нет, главари не ходят с оружием. Им это ни к чему. Зачем им неприятности с полицией?

— Но разве не Беллароза убил колумбийского наркодельца несколько месяцев назад? — не отставал Рендал.

По правде сказать, мне не очень хотелось, чтобы меня держали за специалиста по мафиозным разборкам, поэтому я просто пожал плечами. Помнится, еще в январе я читал какие-то статьи об этом деле — меня тогда удивило, что столь крупная фигура, как Беллароза, оказался замешанным в историю с банальным убийством.

— Как ты думаешь, что он делал у Хикса? — задал вопрос Лестер.

— Может быть, он подрабатывает там по выходным? — предположил я. Мы посмеялись и заказали себе еще по одной порции спиртного. Мне очень хотелось снова посмотреть на Бэрил Карлейль, но я боялся, что на этот раз мое внимание к ней не останется незамеченным.

В дверях зала показалась жена Мартина, Полина. Она замахала руками, как ветряная мельница, пытаясь привлечь внимание мужа. Мартин в конце концов заметил ее и поднял свою тушу из-за стола.

Рендал извинился и отошел, чтобы поговорить со своим племянником. Лестер Ремсен и я какое-то время сидели молча, затем я сказал:

— Сюзанна напомнила мне, что в прошлое воскресенье я неудачно выразился. Если это на самом деле так, то поверь, я не имел в виду ничего плохого. — Эта форма извинения принята у англосаксов-протестантов. Если правильно употребить слова, то всегда остается некоторое сомнение, была ли вообще нужда в извинениях.

Лестер махнул рукой.

— Ну что ты. Забудь. Кстати, ты успел взглянуть на «Meдон»?

Так англосаксы милостиво принимают формальное извинение.

— Да, я заезжал туда сегодня утром. Оказалось, что весь участок зарос, однако ценные деревья будет не так уж трудно отметить, — ответил я.

Мы поговорили о «Медоне». Лестер, надо вам сказать, вовсе не помешан на любви к природе. Просто он, как и большинство местных жителей, прекрасно понимает, что любовь к природе можно использовать в качестве оружия против нежелательных пришельцев. Это обстоятельство привело к появлению странного союза между бедными студентами-экологами, богачами — владельцами недвижимости и представителями среднего класса. Так как я сам представитель среднего класса и борец за чистоту природы, то являю собой нечто неоценимое.

— Я не желаю иметь по соседству с собой кучу вагончиков для жилья, хоть они и стоят по два миллиона каждый! — воскликнул Лестер. Вагончиками Лестер называет современные дома. Я кивнул в знак согласия с его возмущением. — А мы не можем добиться того, чтобы «Медон» разделили на участки, по крайней мере, по двадцать акров?

— Можем. Но только после того как застройщик представит свой план на экологическую экспертизу.

— Ладно. Придется следить за этим. А что с твоим имением?

Стенхоп Холл, как вы уже знаете, не мое имение, но Лестер решил, что лесть поможет ему что-нибудь разнюхать про дела моей семьи. Я удовлетворил его интерес.

— Покупателей пока нет. Ни на весь участок в двести акров с домом, ни на дом с участком в десять акров. Я дал объявления в двух вариантах.

Лестер понимающе кивнул. Будущее Стенхоп Холла покрыто туманом неизвестности. Как вы понимаете, такой огромный дом, может быть, кому-нибудь и снится, но средств на его ремонт и содержание не хватит даже у арабского шейха, особенно если учесть падающие цены на нефть.

— Замечательный дом, — заметил Лестер. — О нем наверняка есть упоминания.

— Да. В 1906 году, когда его построили, он был отмечен как лучший американский дом журналом «Таун энд кантри». Но времена меняются. Неплохим выходом из положения мог бы стать снос дома, как это уже случилось с дворцом «Медон». Тогда можно было бы добиться от оценщиков переоценки участка. Это, кстати, не затронуло бы наш с Сюзанной дом: мы платим за него отдельный налог. А дом, где живут Алларды, защищен завещанием старого Стенхопа.

— А что за люди проявляют интерес к вашему имению? — спросил Лестер.

— Это те, кто думают, что особняк из пятидесяти комнат можно купить за полмиллиона. — Сказать по правде, я надеялся продать за полмиллиона только те десять акров, что окружают дом. Сам особняк при постройке обошелся в пять миллионов долларов. В нынешних ценах это двадцать пять миллионов. Кроме чисто эстетических проблем, в случае сноса дома моему уважаемому тестю придется подумать, во сколько обойдется и сам снос гранитного особняка, построенного в расчете на тысячу лет. Да прибавить к этому расходы на вывоз мрамора с учетом нынешних законов об охране природы. Мрамор везли сюда из Вермонта по железной дороге. Может быть, вермонтцы захотят получить обратно обломки прежней роскоши?

Сюзанну, кстати, вообще не волнует судьба главного дома и остальных строений, за исключением конюшен и теннисных кортов. Это симптоматично. Вероятно, с этими зданиями — домом, бельведером и «храмом любви» — у нее не связано никаких приятных воспоминаний. Ее огорчил только пожар, в котором сгорел домик для игр. Это было что-то вроде кукольного домика для Ганзеля и Гретель, размером с небольшой деревянный коттедж и в плохом состоянии. Остается только вообразить, что она одна играла в этом домике с куклами и считала его своим.

Лестер продолжал расспросы:

— Есть какие-нибудь известия от управления по парковому хозяйству округа?

— Да, человек с фамилией Пинелли заявил, что у округа на Золотом Берегу достаточное количество парковых территорий. Но разговор еще не закончен. Пинелли поинтересовался, есть ли у дома архитектурные особенности, не упоминается ли он в истории.

— Ну вот, — обрадовался Лестер, — конечно, там есть архитектурные особенности. Кто был архитектором?

— Макким, Мид и Уайт, — ответил я. Лестер не силен ни в истории, ни в архитектуре, однако, помимо любви к природе, у него совершенно неожиданно проявилась любовь к архитектурной истории Золотого Берега. — Что касается истории, то я знаю, что здесь несколько раз останавливался Тедди Рузвельт по пути в Ойстер-Бей, кроме того, в доме обедал Линдберг, когда приезжал к Гугенхеймам. Был кто-то еще, но мне кажется, что округу надо бы кое-что посолиднее, чем семейные обеды.

— Может быть, придумать историю? — шутливо предложил Лестер. — Например, как Тедди Рузвельт набросал в вашем доме какой-нибудь важный договор или речь.

Я воздержался от комментариев.

— Если продавать участок властям штата, то возникают проблемы с Грейс-лейн. Это же до сих пор частная дорога. Бюрократам это не понравится. Мне тоже не особенно улыбается перспектива, когда по выходным мимо моего дома будут сновать толпы народа.

— Да, это понятно, — поддержал меня Лестер.

— И последнее, Лестер. Если власти штата назначат цену, то почти вся эта сумма пойдет на налоги. Это известный трюк.

Лестер не спросил меня, какова эта сумма. Возможно, он уже видел цифры в газете «Локаст-Вэлли сэнтинэл», они были опубликованы под рубрикой «налоговые нарушения».

Хотите верьте, хотите нет, но общая сумма налогов на Стенхоп Холл, набежавшая за долгие годы, составляет теперь около четырехсот тысяч долларов. Можете сами проверить. Вы, наверное, подумали: «Если бы я задолжал четыреста тысяч налоговых платежей, меня давно бы продали за долги вместе с домом и детьми». Возможно. Но у богатых все по-другому. У них есть мудрые адвокаты. Вроде меня.

Однако и я уже исчерпал все приемы, которым меня научили в Гарварде, и мне все труднее отодвигать продажу имущества на торгах за неуплату долгов. Обычно я не работаю бесплатно, но Уильям Стенхоп не предложил мне никакого вознаграждения, поэтому в виде исключения для тестя я изменил своим принципам. Богатых отличает то, что они не спешат оплачивать свои счета, а когда наступает срок оплаты, сами решают, сколько им платить.

Лестер, видимо, прочел мои мрачные мысли, потому что вдруг сказал:

— Наверное, твой тесть признателен тебе за твои услуги?

— Да, конечно. Он же совершенно не в курсе нынешних законов. Он не прочь продать имение и по частям. Но даже если я найду покупателей на двести акров, куда девать дом? Уильям вообразил, что дом можно снести или передать его застройщикам, чтобы они сделали что-то вроде клуба. К сожалению, и то и другое стоит бешеных денег.

— Да, этот дом — сплошная головная боль, — просветил меня Лестер. — Но ты, насколько я понял, хлопочешь больше о земле, а не о доме?

— Конечно. Но и земля эта не моя. Я в точно такой же ситуации, как и ты, Лестер. Я живу на клочке земли в совершенно покинутом имении. Мне принадлежит всего пять процентов от площади участка.

Лестер задумался.

— Возможно, от головной боли лучшее лекарство — успокоительное.

«Успокоительное» в данном контексте — это какая-нибудь некоммерческая организация, вроде частной школы, религиозного прихода или медицинского учреждения. Старые имения часто сдают в аренду подобным организациям — и никто не остается в обиде. Я тоже не против, если рядом будут бегать монашенки, умственно отсталые или, на крайний случай, учащиеся частной школы.

— Ты ни разу не обращался в фирму в Глен-Ков, которая занимается сдачей в аренду для некоммерческих организаций? — спросил Лестер.

— Обращался. У них много предложений на сдачу и почти никого, кто хотел бы взять землю в аренду. — Организации стараются сразу выкупать весь участок. Имение Астора приобрела Ай-би-эм под свой загородный клуб, а в имении Пратта проводят теперь конференции. То же самое с имением Вандербильтов в Олд-Бруквиле. Его выкупила корпорация «Банфи Винтерс». Она как следует отделала его и устроила там свою штаб-квартиру. Конечно, любой из этих вариантов лучше вселения двадцати брокеров с их шумными семействами.

К несчастью, Уильям Стенхоп настолько удалился от дел, что совершенно не в состоянии оценить мои усилия. Это называется «конфликт интересов». С его стороны налицо просто непорядочное поведение. Ну что же, в конце концов, мне нет дела до его собственности. В результате он получит только то, что затратил.

Вы должны понять, что мой тесть при желании мог бы оплатить налоговую задолженность в два счета. Но он предпочитает ждать, пока появится покупатель или когда имение выставят на торги. Он сидит и бережет свое состояние и будет сидеть на деньгах до конца дней своих.

Если вам интересно, я могу назвать стоимость того, что имеет Уильям Стенхоп и его наследники. Если участок разделить на куски по десять акров и за каждый кусок взять по миллиону, что совсем недорого для Золотого Берега, то получится сумма в двадцать миллионов долларов, минус налоги.

По моему разумению, Сюзанна унаследует столько, что хватит и на грума для ее конюшни, и на садовника, чтобы помогать мне с Джорджем. И еще останется.

Вы спросите, какая доля богатств принадлежит мне. Отвечу. Вы должны учесть, что богатые люди никого не подпускают к своим деньгам. Об этом же гласит и брачный контракт, который был подготовлен адвокатом старого Стенхопа. Я в те времена представлял сам себя в качестве адвоката. Говорят, что в таких ситуациях адвокат обычно выглядит глупцом. Что же, теперь у Уильяма Стенхопа есть глупый адвокат. С чем его и поздравляю.

С моими детьми, Эдвардом и Каролин, дело обстоит лучше. Их деньги переданы в управление трастовой компании. Справедливости ради отмечу, что идея брачного контракта принадлежала отнюдь не Сюзанне. Мне не нужны деньги Стенхопов, но пусть они избавят меня и от своих проблем.

— Ни я, ни Сюзанна не заинтересованы ни в распродаже Стенхоп Холла, ни в превращении его в машину для добывания денег. Но если этот оазис превратится в проходной двор, то нам придется решать, уезжать или оставаться. Такое тоже возможно, — выпалил я.

— Куда уезжать, Джон? Куда ехать таким людям, как мы?

— В Хилтон Хед.

— В Хилтон Хед?

— Или в любой другой земной рай, где уже точно ничего не изменится.

— Но мой дом здесь, Джон. Ремсены живут на этой земле почти две сотни лет.

— Так же как и Уитмены, и Саттеры. Ты же сам знаешь. — Должен сказать, что наши с Лестером семейства связаны какими-то давними узами, но мы никогда не обсуждаем эту тему. Соседство с миллионерами всегда склоняет к некоторому снобизму. — Мы здесь только на время, отнюдь не навсегда. Ну, в общем, ты понимаешь.

— Ты что, хочешь бросить все, бросить работу? Разве вы с Сюзанной переезжаете? Появление Белларозы это что, последняя капля?

Иногда мне кажется, что Лестер искренне симпатизирует мне, поэтому я принял его вопрос за беспокойство о нас, а не за выражение злорадства.

— Я уже размышлял над таким вариантом. Но Сюзанна о нем ни газу но упоминала, — ответил я.

— И куда ты собрался уезжать?

До того, как он меня спросил, я еще не знал ответа, но в это мгновение меня осенило.

— Я бы поехал поближе к морю.

— Куда?

— К морю, к морю. Туда, где у кромки прибоя в воздухе висит водяная пыль. Из-за нее за дома просят совсем недорого.

— О...

— К тому же из меня получится неплохой мореход. Я куплю шестидесятифутовую яхту и отправлюсь в плавание. — Я уже сам увлекся своей мечтой. — Сначала я бы поплыл вдоль побережья до Флориды, затем повернул бы на Карибы...

— А как же Сюзанна? — перебил он меня.

— А что с ней такое?

— У нее же лошади, дружище, ее лошади.

Я задумался. По правде говоря, с лошадьми на яхте будут большие проблемы. Я заказал еще стаканчик.

Мы сидели молча и пили. Я уже начал ощущать последствия четвертой порции мартини. Я оглянулся, чтобы посмотреть на Бэрил Карлейль, но напоролся на взгляд ее идиота-мужа. Состроив ему глупейшую улыбку, я повернулся к Лестеру.

— Отличный парень.

— Кто?

— Муж Бэрил Карлейль.

— Он же придурок.

Лестер набирается подобных слов у себя на работе. Другое его словечко — «мочалка». Шикарные словечки, только мне пока не выдается случай употребить их.

Мы посидели еще, народ уже начинал понемногу рассасываться. Интересно, где сейчас носит Сюзанну, не назначали ли мы с ней встречу в другом месте? Сюзанна любит выдумывать, что говорила мне то-то и то-то, хотя на самом деле ничего подобного я от нее не слышал. Ей нравится пилить меня за забывчивость. По словам моих друзей, это вообще свойственно всем женам. Я заказал еще порцию, надеясь освежить свою память.

В голове у меня перемешались лошади и яхты, и я пытался примирить одно с другим. А перед глазами стояла Занзибар, стреноженная и погруженная на палубу моей новенькой шестидесятифутовой шхуны.

Мой взгляд упал на Лестера, тоже предавшегося своим собственным мечтам. Вероятно, ему виделись местные аристократы, в конном строю штурмующие «вагончики для жилья» и выкидывающие из них нуворишей.

* * *


Вдруг у меня за плечом раздался голос Сюзанны.

— Привет, Лестер, — сказала она. — Ты уже перестал на нас дуться? Ну и правильно, тебе это совсем не идет.

Сюзанна иногда любит выражаться весьма прямолинейно.

— О чем ты? — Лестер сделал вид, что не понял. Сюзанна также сделала вид, что не слышала его вопроса.

— А где Джуди?

Лестер на этот раз чистосердечно признался:

— Я не знаю. — Он задумался и добавил: — Мне надо ей позвонить.

— Перед этим неплохо бы выяснить, где она, — заметила Сюзанна. — О чем это вы тут с Джоном болтали?

— Об акциях и о гольфе. — Я опередил Лестера, так как боялся, что он опять затянет песню про Стенхоп Холл. Сюзанне это не понравилось бы. Я повернулся к Лестеру. — Пока ты вспоминаешь, где твоя жена, может быть, поужинаешь с нами? — Мне не следовало заказывать четвертый или пятый мартини. Нет, пятый пошел хорошо. Но четвертый был лишним.

Лестер, пошатываясь, поднялся.

— Теперь я вспомнил. У нас к ужину должны быть гости.

— Ты не забыл, что обещал дать мне рецепт? — спросила Сюзанна.

Ее явно раздражал Лестер. Бедный Лестер промямлил:

— Да-да, конечно, дам. Вы не хотите присоединиться к нам? Я позвоню, предупрежу.

— Спасибо, у нас уже есть планы насчет ужина, — ответила Сюзанна за нас двоих.

Не знаю, так ли обстояло дело на самом деле. Сюзанна никогда не посвящает меня в свои планы.

Лестер пожелал нам хорошего вечера. Сюзанна посоветовала ему осторожней вести машину.

Я встал и с помощью стены принял вертикальное положение, потом посмотрел на Сюзанну и улыбнулся ей.

— Рад тебя видеть.

— Ты меня видишь одну или в нескольких экземплярах? — уточнила она.

— Я совершенно трезв, — заверил я ее, затем сменил тему разговора: — Я видел здесь Карлейлей. Не пригласить ли их к нам на ужин?

— С какой стати?

— Разве она не твоя подруга?

— Нет.

— Я думал, что да. Мне всегда нравился... — я не мог вспомнить имя, — ... ее муж.

— По-моему, ты всегда считал его занудой, — поправила меня Сюзанна. — У нас уже есть планы на сегодняшний вечер.

— С кем мы ужинаем?

— Я тебе уже говорила сегодня утром.

— Нет, ты ошибаешься. С кем мы ужинаем? Где? Я не могу вести машину.

— В этом я не сомневаюсь. — Она подхватила меня под руку. — Мы ужинаем здесь, в клубе.

Мы прошли через все здание к противоположному крылу и очутились в самой просторной из наших обеденных комнат. Сюзанна препроводила меня к столу, за которым уже расположились супруги Вандермеер.

Я понял, что жена Мартина также не сочла нужным ставить своего супруга в известность о планах на ужин.

Мы с Сюзанной уселись за стол, застеленный белой скатертью, и приступили к светской беседе с четой Вандермееров. Иногда мне кажется, что Эли Уитни был прав, когда говорил про полную взаимозаменяемость представителей высшей прослойки среднего класса. Любой из сидящих за столиками в этом зале мог меняться местами весь вечер. Разговоры при этом шли бы, не прерываясь, своей чередой.

Я понял, что моя раздражительность против собратьев по классу — это результат каких-то изменений во мне самом, а не следствие их изменившегося поведения. То, что прежде внушало мне чувство покоя, теперь раздражало меня. Меня уже не устраивали компромиссы и привычки, составлявшие часть моей жизни. Мне надоело быть смотрителем Стенхоп Холла, мне надоели бесконечные разговоры о «добрых старых временах» и о «возмутительных новых порядках». Меня трясло от светских бесед, меня тошнило от старых леди, таскающих чемоданы с десятью миллионами долларов в мой офис. Прежние радости превратились в нестерпимые муки.

Но еще удивительнее было то, что всего неделю назад я не ощущал ничего подобного. Непонятно, откуда ко мне вдруг пришло это озарение. Но с озарениями всегда одна и та же история — они посещают вас без предупреждения, вы наталкиваетесь на них, даже не подозревая, как это случилось. Что вы делаете с этими озарениями потом, это уже другая история.

Тогда я и не подозревал, что готов пуститься в страшную авантюру. Не ведал, что мой новый сосед уже решил включить меня в число ее участников.


Глава 7


Субботнее утро прошло как обычно, если не считать легкой головной боли, связанной, надо думать, со вчерашним ужином в теплой компании с Вандермеерами. Кроме того, чета Аллардов подхватила простуду и пришлось зайти проведать больных. Я приготовил им чай в крохотной кухне сторожевого домика, ощущая себя простым деревенским парнем. Я даже задержался, чтобы выпить с ними чашку чая. Джордж успел раз шесть извиниться за то, что заболел. Этель на время болезни из сварливой старухи превратилась в плаксивое создание. В этом образе она мне нравится гораздо больше.

Хочу рассказать, что, когда началась Вторая мировая война, Джордж Аллард пошел защищать свою родину, как, впрочем, и все остальные здоровые мужчины из Стенхоп Холла, да и из других имений. Во время одного из исторических экскурсов Джордж поведал мне, что уход слуг значительно осложнил жизнь тех семейств, которым удалось в период Великой депрессии сохранить свою недвижимость. Служанки также устремились поближе к высоким армейским окладам. Видимо, Джордж невольно причисляет меня к местным аристократам и пытается уязвить напоминаниями о тяжелых временах, которые пережили Стенхопы и их соседи во время войны. Ну что же, Джордж, когда я представляю себе Уильяма Стенхопа, гладящего свои брюки, в то время как его слуга высаживается с десантом в Нормандии, у меня и в самом деле появляется комок в горле.

Уильям, кстати, тоже послужил родине в эти годы. Эту историю рассказывают в двух вариантах. Я изложу вариант Этель: Уильям Стенхоп, используя семейные связи, получил назначение в береговую гвардию США. Его папаша Август Стенхоп, не знавший, что делать со своей семидесятифутовой яхтой под названием «Морской сорванец», продал ее правительству за один доллар — так поступали многие яхтсмены во время войны. «Морской сорванец» был переоборудован в «морского охотника» за подводными лодками, а его шкипер превратился не в кого иного, как в лейтенанта Уильяма: Стенхопа. Этель утверждает, что произошло это совсем не случайно. Как бы то ни было, «Морской сорванец», свежевыкрашенный в серый цвет, оснащенный локатором, глубинными бомбами и пулеметом пятидесятого калибра, был благополучно возвращен к пристани клуба «Сиуанака Коринф». Отсюда лейтенант Стенхоп патрулировал побережье Лонг-Айленда, всегда готовый дать отпор германскому подводному флоту и защитить американский образ жизни. Время от времени Уильям наведывался в винный погребок Марты и выпивал кружку-другую пивка. Он даже не требовал себе жилья от правительства США, довольствуясь Стенхоп Холлом.

Возможно, Этель права, считая военную службу Уильяма Стенхопа одной из наиболее ярких иллюстраций проклятого американского капитализма, привилегий и семейственности. Хотя я знаю много других случаев, когда представители привилегированных классов честно исполняли свой долг и даже жертвовали своей жизнью. Но Этель отмахивается от любой правды, которая не соответствует ее предубеждениям. В этом смысле она точно такая же, как Уильям Стенхоп, как я, как любое другое человеческое существо. Это свойственно всем людям: и хорошим, и плохим. Нет нужды добавлять, что Уильям никогда не угощает своих друзей или домашних рассказами о своей воинской службе.

Так вот, в 1945 году Джордж вернулся со своей тихоокеанской службы с малярией, у него до сих пор время от времени случаются приступы. (Однако в этот раз я был уверен, что речь шла о банальной простуде. Я предложил вызвать врача, но Этель гордо воскликнула: «Разве он может нам помочь!»)

Джордж и Этель сыграли свадьбу как раз накануне его ухода в армию, и Август Стенхоп по тогдашнему обычаю устроил свадебный прием в своем роскошном особняке.

Несколько лет назад, случайно разговорившись с одним из моих старых клиентов, я узнал, что папаша Август, которому в то время было лет пятьдесят с хвостиком, не преминул воспользоваться отсутствием мужа, сражавшегося на Тихом океане с нашими будущими союзниками, и приударил за Этель. Судя по всему, время и усилия, затраченные Этель, принесли ей в дальнейшем щедрые дивиденды. Семья Аллард, в отличие от остальных слуг, сохранила свое место при доме. Кроме того, им милостиво был дарован сторожевой домик, за который им не пришлось платить ни пенни. Интересно, знает ли Джордж о том, что его хозяин поохотился в его владениях? Но даже если он об этом и догадывается, то все равно сохраняет убеждение, что поводом для щедрот старого ловеласа послужила его многолетняя верность, а вовсе не неверность его супруги. Возможно, он прав. Хорошего помощника найти труднее, чем хорошую подстилку.

Обычно я пропускаю сплетни мимо ушей, но эту я выслушал до конца. К тому же ее можно отнести не к разряду сплетен, а к жанру очерков об общественных нравах.

Я допивал чай, смотрел на Этель и улыбался. В ответ она подарила мне жалобную гримасу. Над ее головой висела старая фотография — Джордж в белой морской форменке и Этель в светлом платье. Надо отдать ей должное, в молодости она была привлекательной женщиной.

Меня интересовал не сам факт измены молоденькой невесты со старым хозяином, меня задевало то, что Этель Аллард, христианка и социалистка, пошла в постель к собственнику, а затем, возможно, шантажировала его, приложив к этому определенные усилия.

Такие нравы, если к ним хорошенько присмотреться, могут иметь последствия более разрушительные для общества, чем депрессии, войны и растущие налоги.

Кстати, у Аллардов имеется дочь, Элизабет, которая похожа на Джорджа, что несколько успокаивает меня в плане появления на горизонте новых претендентов на наследство. Так случилось, что Элизабет стала владелицей процветающего магазинчика с филиалами в трех близлежащих поселках, то есть пошла по пути своих дедушек и бабушек. Сюзанна никогда не преминет послать своих новых знакомых в один из магазинчиков, несмотря на то что сама она ненавидит заниматься покупками. Однажды я видел фамилию Элизабет в газетах, она упоминалась в связи с деятельностью фонда по поддержке республиканской партии. Боже, благослови Америку! Дорогая Этель, ну где еще от социалистов рождаются республиканцы и наоборот?

Я попрощался с Аллардами и предложил им звонить мне или Сюзанне, если что-то понадобится. Сюзанна, несмотря на свою надменность, всегда помнит о том, что «положение обязывает». Это одна из тех немногих черт, которая восхищает меня в старых аристократах Восточного побережья. Они всегда заботятся о тех, кто на них работает. Надеюсь, Этель учтет это, когда вспыхнет ее Великая революция.

* * *


Послеобеденное время я провел, болтаясь по Локаст-Вэлли, затем меня потянуло наведаться к Макглейду в местный паб на кружечку пива. Здесь уже собралась обычная субботняя компания, в том числе обе команды игроков в софтбол, победители и проигравшие, — каждый имел собственное мнение об игре. Были здесь и независимые строительные подрядчики, уже успевшие обсудить со своими заказчиками цены по контрактам, а также любители пробежек по выходным в своих стодолларовых кроссовках, кажущихся подозрительно новенькими. Были и бегуны, одетые попроще. Разнообразие спортивных костюмов поражало глаз. Например, рядом со мной расположился старый джентльмен в розовеньком твидовом жакете и зелененьких шерстяных штанах, расшитых дюжиной маленьких уточек. Такого не найдешь ни в одном каталоге! Я же был одет в самый стандартный костюм, поверх него — ветровка. Некоторые склонились над столами, вероятно, изучая список порученных им женами дел, весьма у многих из бумажников при расплате за пиво высовывались розовые квитанции химчистки. В другой части зала, где был ресторанчик, собрались нарядно одетые женщины с сумками. Они болтали о домашнем сыре и салате-латуке. На дворе действительно чувствовалась суббота.

В хороших пабах, как и в церквах, все общественные различия стираются, за стойкой ты чувствуешь насущную необходимость общаться со своим соседом.

В зеркале на стене бара я заметил отражение сантехника, сидевшего неподалеку, и пошел к нему со своей кружкой пива. Он как-то уже работал у нас в доме, и я решил обсудить с ним проблему замены лопнувшей трубы на кухне. Сантехник предлагал поставить пластмассовую трубу вместо чугунной — я не соглашался, так как считал, что это дорого. Он спросил у меня совета, как усыновить сына второй жены. Я назвал ему сумму моих услуг. Ему показалось дороговато. Тогда мы поговорили о бейсболе. О бейсболе здесь можно говорить: это не клуб.

Я пообщался еще с несколькими знакомыми, затем с владельцем паба, а также со старым джентльменом в зеленых штанах с уточками. Он оказался вовсе не представителем одряхлевшей знати, а дворецким из имения Фипсов, донашивающим костюмы своего хозяина. Такое часто встречается в нашей округе, но с каждым годом дворецких остается все меньше.

День был слишком хорош, для того чтобы проводить в пабе более одного часа, поэтому я собрался уходить, но перед уходом дал моему сантехнику адрес дешевого юриста. Он, в свою очередь, рекомендовал мне дешевого слесаря. Колесо американского бизнеса продолжало крутиться.

Я сел в свой «бронко» и направился к дому, решив проехать мимо своего офиса — просто затем, чтобы убедиться, что он находится на прежнем месте. Вспомнил о десяти миллионах, спрятанных в сейфе. Не так уж сложно было бы уговорить миссис Лаудербах — такова была фамилия моей клиентки — подписать документы, необходимые для превращения акций в наличные, а после этого надолго отправиться куда-нибудь подальше, например в Рио-де-Жанейро. В этом деле мне даже не понадобились бы услуги Лестера Ремсена. Но я никогда не злоупотреблял чьим-либо доверием и не похитил у своих клиентов ни пенни. И никогда не сделаю этого. Вот такой я добродетельный. И день казался мне великолепным.

Хорошее настроение сохранялось до тех пор, пока я не подъехал к воротам Стенхоп Холла. Здесь, как говорится, на солнце нашла тень. Я никогда прежде не замечал, что это место действует на меня так отрицательно. Просто с этого момента вид усадьбы начал вызывать у меня головную боль. Не то чтобы мне надоела жизнь на природе. Я бы не стал называть это кризисом. Я назвал бы это Откровением, Моментом Истины, Обретением Правды. К сожалению, как и большинство мужчин среднего возраста, я понятия не имел, что с этой правдой делать. Но с удовольствием выслушал бы советы по этому поводу.

Итак, я остановился у ворот и посмотрел на дом Аллардов. Хозяева сидели на веранде, слушали радио и читали газеты. Этель погрузилась в экземпляр «Нью рипаблик». Это, должно быть, единственный экземпляр, который доставляется к нам в округ по подписке. Джордж склонился над номером «Локаст-Вэлли сентинэл». Он читает эту газету вот уже шестьдесят лет, чтобы быть в курсе, кто умер, а кто женился, у кого появились дети, кто не заплатил налоги или собирается заняться перепланировкой своего участка. Наконец, о том, кто заболел гриппом и решил известить об этом через печать.

Я взял почту, свою и Сюзанны — ее доставляют к сторожевому домику, — и собрался уже ехать дальше. Этель крикнула мне вдогонку:

— Вас хотел видеть один джентльмен. Он не назвался.

Иногда по телефонному звонку можно определить, кто вам звонит. Ударение, которое сделала Этель на слове «джентльмен», показало мне, что речь на самом деле идет вовсе не о джентльмене.

— Человек с темной шевелюрой в черном «кадиллаке»? — уточнил я.

— Да.

Этель никогда не добавляет «сэр», поэтому Джордж решил вмешаться.

— Да, сэр. Я сказал ему, что сегодня вы не принимаете посетителей. Надеюсь, я поступил правильно? — Джордж сделал паузу и добавил: — Я не знаю этого человека и не думаю, что вы его знаете.

«Или хочу знать, Джордж», — прибавил я мысленно. Я улыбнулся, представив себе мистера Белларозу, которому говорят, что мистер Саттер сегодня не принимает. Интересно, знает ли он, что это обозначает всего лишь то, что хозяина нет дома?

— Что мне сказать, если он появится снова? — спросил Джордж.

Я ответил так, словно ответ у меня был давно готов. Возможно, это и на самом деле было так.

— Если я дома, проводите его ко мне.

— Да, сэр, — ответил Джордж, умело соединив в одной реплике исполнительность слуги и неодобрение действий хозяина.

Я тронулся в сторону дома.

Поворот к моему дому я проехал и направился к главному особняку. Между моим домом и основным зданием располагается теннисный корт, который находится в полном ведении Сюзанны. За кортом начинается холм, заросший деревьями, — я остановил машину у его подножия и вышел наружу. Через лужайку от меня, ныне заросшую дикими цветами и травами, возвышался Стенхоп Холл. Дом был выстроен в стиле, который характеризуется архитектурными справочниками как подражание французскому и итальянскому ренессансу. Однако снаружи он украшен не европейским мрамором, а простым американским гранитом. Вдоль фасада идут колонны с капителями в ионическом стиле, в центре здания расположен открытый портик с классической колоннадой. Крыша плоская, вдоль нее по всему периметру дома устроена балюстрада. Строение несколько смахивает на Белый дом, но отличается более солидной архитектурой.

Когда-то особняк был окружен парком, разбитым на террасах. Каждый год в эту пору начинается цветение роз, лавра, разноцветных азалий — природа празднует торжество свободы от человеческой опеки.

Кроме европейских черт в доме есть также масса деталей, характерных только для Америки. В задней части дома устроены большие окна во всю стену, чайная комната построена в виде теплицы, чтобы в ней и утром было много света. На крыше сооружен солярий. Отопление и электрическая проводка сделаны по-американски основательно.

Но, отвечая на вопрос Лестера Ремсена, необходимо все же признать, что никаких архитектурных достоинств у дома все же не имеется. Это типичный особняк европейского типа, хотя Макким, Мид и Уайт, планируя его, видели в нем образ американского дома нового типа. Их мнение подхватили те, кто в 1906 году провозгласил, что «подобного дома нет нигде в стране».

Архитекторы и их клиенты той поры стремились подражать увядающей европейской культуре. Не знаю, что у них было при этом на уме, мне не дано влезть в их шкуру, но я искренне симпатизирую их стремлению найти себя, я отлично понимаю их замешательство перед вопросами, мучающими американцев с самого начала, — «Кто мы? Зачем мы здесь? Куда мы идем?».

Мне не раз приходила в голову мысль, что здесь имеет место пародия не только на европейские модели в архитектуре, но и в более широком смысле. В Америке, в отличие от Европы, такие имения никогда не были источником доходов от использования земель под посевы, под выпас скота, под виноградники. Здесь не знали радостей сбора плодов земли — «роллс-ройсы» хозяев появились вовсе не в результате их сельскохозяйственных трудов.

Я и сам чувствую, что в моей крови нет влечения к земле, хотя предками моими были фермеры и рыбаки. Я способен только к рыбной ловле. Мои познания в выращивании фруктов и овощей равны нулю, на что и указал мистер Беллароза при нашей первой встрече. Я вспомнил, как гордо он катил свою красную тележку с рассадой овощей, купленной по баснословным ценам в элитном питомнике. Я решил, что и мистер Беллароза — это тоже пародия.

Весь этот глупый Золотой Берег являлся пародией, американской аномалией в стране, которая была пародией на весь остальной мир. Да, что ни говори, обретение истины не приносит счастья, оно лишь дает вам свободу.

И конечно, меня ожидало еще много неоткрытых истин. Ими пока обладали другие, у меня же все было впереди.

Я снова окинул взглядом Стенхоп Холл. Роскошный бельведер — еще одно американское приобретение из Европы — виднелся позади главного здания в тени сикомор. Чуть дальше находился парковый лабиринт — забавное развлечение для английских светских дам и кавалеров прошлого века. Впрочем, они, вероятно, предпочитали это развлечение утехам в «храме любви».

Дальше начинался главный спуск с холма и виднелись верхушки сливового сада, в котором часть деревьев уже погибла. Этот сад, по словам Сюзанны, когда-то называли священной рощей. В центре ее располагался «храм любви» на древнеримский манер — округлая беседка с колоннадой. Фриз ее был украшен барельефами на эротические темы. В куполе «храма» есть круглое отверстие, через него в определенные часы проникает лунный или солнечный свет, освещающий две статуи из розового мрамора, одна из них изображает мужчину или же бога, другая — грудастую Венеру, попавшую в его объятия.

Назначение этого сооружения всегда было для меня загадкой. Кстати, эти «храмы» построены во многих здешних усадьбах. Остается только предположить, что в те времена пуританских нравов лишь нагота классических статуй была доступна для обозрения, да и то только миллионерам. Голые груди и задницы на самом деле были не произведениями искусства, а средством разжигания страсти для тогдашних богачей.

Не знаю, отваживались ли леди тех времен посещать этот порнографический храм, но мы с Сюзанной частенько наведывались сюда летними вечерами. Сюзанна любила изображать девственницу-весталку, захваченную врасплох во время молитвы Джоном-варваром. Она лишалась здесь невинности раз шестьдесят, что можно считать своеобразным рекордом.

«Храм» был также пародией, но пародией прекрасной. Сюзанна вовсе не была девственницей, а я — грубым варваром, но наши судорожные оргазмы были всамделишными. Даже в Диснейленде с реальными людьми происходят реальные приключения.

Я понял в те минуты, что, несмотря на мое недавнее разочарование моей «страной чудес», мне всегда будет не хватать ее, я буду по ней скучать.

Я снова сел в мой «бронко» и поехал в сторону дома.


Глава 8


Лестер Ремсен появился в моем офисе в Локаст-Вэлли в понедельник во второй половине дня, чтобы принять на себя хлопоты о десятимиллионных проблемах миссис Лаудербах. Точная цифра, по словам Лестера, составляла десять миллионов сто тридцать две тысячи пятьсот шестьдесят четыре доллара и несколько центов. В нее входила сумма невыплаченных за шестьдесят лет дивидендов, на которые, к сожалению, не полагалось никаких процентов.

У миссис Лаудербах на это время был назначен визит к парикмахеру, и она не смогла присоединиться к нам, но я обладал правом подписи в качестве ее доверенного лица и был готов подписать все необходимые бумаги. Лестер и я поднялись в библиотеку на втором этаже здания, которая служила нам кабинетом. Мы разложили на столе бумаги.

Лестер начал пояснения.

— Вот это документы по бухгалтерскому учету. Как ты думаешь, она захочет на них взглянуть?

— Кто ее знает? — Я пожал плечами.

Лестер улыбнулся, и мы начали кропотливую работу над бумагами, к которой у меня было еще меньше интереса, чем у миссис Лаудербах. Когда мы уже были близки к завершению нашей работы, я заказал кофе. Лестер наконец протянул мне бумаги для подписи, я расписался и вернул ему один экземпляр. Лестер, казалось, думал о чем-то постороннем, он положил документы на стол и спросил:

— Сколько ей лет? Семьдесят восемь?

— Ей было столько, когда мы с тобой начали копаться в этих бумагах.

Лестер не заметил моей шутки.

— Ты являешься также доверенным лицом по ее завещанию? — поинтересовался он.

— Точно.

— Могу я спросить, кто наследники?

— Спросить ты можешь, но я не смогу ответить, — сказал я, однако добавил: — У нее трое детей.

Лестер кивнул.

— Я знаю ее дочь Мэри. Она замужем за Филом Кроули. Они живут в Олд-Вестбери.

— Так оно и есть.

— Никогда не знал, что у Лаудербахов так много денег.

— Да и сами Лаудербахи об этом не подозревали.

— Ну, жили-то они всегда хорошо. Ведь это им принадлежала усадьба «Бичз»? — Он взглянул на адрес миссис Лаудербах в бумагах. — А теперь они переселились в дом в поселке Ойстер-Бей.

— Да.

— Они, кажется, продали «Бичз» какому-то иранскому еврею?

— Я этим не занимался. Хотя, да, припоминаю. Они продали имение за хорошую цену, новый владелец поддерживает усадьбу в прекрасном состоянии.

— Мне все равно, кто там новые владельцы, пусть они будут хоть иранскими евреями, — улыбнулся Лестер. — По крайней мере, это лучше, чем главарь мафии.

«Лучше, чем двадцать Лестеров Ремсенов», — мысленно добавил я. Лаудербахи, в самом деле, воспользовались услугами крупной юридической фирмы, неизвестной в округе, для того чтобы оформить продажу своего имения. Такое часто случается, когда покупателями выступают лица со странными фамилиями. Вероятно, причина в том, что местные адвокаты не хотят заниматься сделками, которые не одобряют другие клиенты. Это было верно для Лаудербахов, но для нынешних Соединенных Штатов, в которых, как и на Золотом Берегу, уже не делают вид, что все в порядке, это уже не так. Нынешнее положение напоминает мне ситуацию, когда все бросают свои дома и устремляются в аэропорт. Не знаю, согласился бы я заниматься такими делами, хотя, должен сказать, я ничего не имею против иранских евреев. Но некоторые мои клиенты и соседи имеют.

— Так ты не думаешь, что мистер Лаудербах знал о том, что у него хранится десять миллионов в виде акций? — спросил Лестер.

— Не знаю, Лестер. Если бы знал, обязательно посоветовал бы ему открыть счет в твоей конторе. — Я подумал и добавил: — У него было много других источников существования. Но не в этом дело. Любые деньги можно истратить. Просто у мистера Лаудербаха не хватило жизни, чтобы издержать весь свой капитал.

— Но дивиденды должны быть пущены в оборот. А они не взяли ни пенни из этих денег. Получается, что они дали «Чейз Манхэттен» и «Америкэн экспресс» огромную ссуду!

Деньги, которые не крутятся, служат для Лестера источником огорчений. Уж его-то дети не теряют своих дивидендов. Их деньги крутятся как бешеные.

Лестер склонился над завещанием Эрнеста Лаудербаха.

— Значит, ни Мэри, ни двое других детей, Рэндольф и Герман, по этому завещанию ничего не получили?

— Нет, не получили. — Лестер имел право изучать это завещание, так как ему необходимо было установить право собственности миссис Лаудербах на все ее имущество. Мой отец когда-то составил пятую, и последнюю, редакцию завещания Эрнеста Лаудербаха, но акции в нем упоминались только как «ценные бумаги и другие финансовые средства, которыми я буду располагать на момент моей смерти». Ясно, что никто, включая и детей Лаудербаха, не был в курсе того, что лежало в сейфе в подвале их дома в Ойстер-Бей. Они ничего не знают об этом до сих пор, иначе я давно бы услышал об их пожеланиях от адвокатов.

— Где сейчас Герман и Рэндольф? — поинтересовался Лестер.

— Герман уехал в Вирджинию, а Рэндольф занимается бизнесом в Чикаго. А почему ты спрашиваешь?

— Мне хотелось бы получить в управление и их долю, когда они ее унаследуют. Поэтому и спрашиваю.

Лестер и я отлично понимали, что речь шла о возможности того, что Мэри, Рэндольф и Герман как раз не унаследуют эти ценные бумаги. Но я, прикинувшись простаком, сказал:

— Я рекомендую тебя им и скажу, что ты очень умело управлял бумагами их матери.

— Спасибо. Они, вероятно, знают об этом? — Лестер показал на пачки сертификатов.

Я пропустил его вопрос мимо ушей, а заодно и то, что имелось в виду под этим вопросом.

— Лестер, вот что я хочу сказать тебе относительно управления ценными бумагами. — Я старался говорить твердо, но вежливо. — Не следует вести на них рискованную игру для миссис Лаудербах. Они и сами по себе хороши. Оставь их так, как есть, и проследи только за тем, чтобы она вовремя получала свои прошлые и будущие дивиденды. Если ей понадобятся деньги, чтобы уплатить налоги на недвижимость, я сообщу тебе, и мы продадим часть акций дядюшке Сэму.

— Джон, ты же знаешь, я не собираюсь стричь купоны с чужих денег.

Лестер, надо честно признать, соблюдает брокерскую этику, иначе я вообще не стал бы иметь с ним дел. Но он занят таким делом, в котором искушения настолько велики, что доставили бы немало волнений и самому Иисусу Христу. Сейчас был как раз один из таких случаев: десять миллионов лежали перед ним на столе красного дерева. Я почти явственно различал маленького черта, притаившегося за левым плечом Лестера, и ангела на правом плече. Каждый из них что-то нашептывал ему на ухо. Я не хотел вмешиваться в их разговор, но все-таки высказал свое мнение:

— Не важно, кто знает об этих деньгах, не важно, кто в них нуждается, кому они положены. Не имеет также значения и то, что Агнес Лаудербах они, возможно, вообще не нужны.

Лестер пожал плечами и переключился на другую тему:

— Интересно, почему Лаудербахи расстались с имением, если они знали о своем огромном состоянии?

— Никто не желает иметь на своей шее дом из пятидесяти комнат и двести акров земли, Лестер. Даже если у людей есть деньги, они не любят бросать их на ветер. Вот тебе, предположим, сколько нужно ванных комнат?

Лестер пощелкал языком, затем спросил:

— А ты разве не купил бы Стенхоп Холл, если бы у тебя было десять миллионов?

— Ты хочешь сказать, пять миллионов, коллега?

Лестер скромно улыбнулся и исподтишка взглянул на меня, чтобы проверить, не дразню ли я его. Затем он опустил глаза и смерил взглядом гору сертификатов, разбросанных по столу.

— Разве ты не купил бы себе яхту и не отправился бы на ней в плавание? — не отставал он.

Я пожалел, что доверил свою мечту Лестеру. Мне не захотелось отвечать на его вопрос.

— Или представь себе, как вы с Сюзанной переселяетесь в большой дом. — В комнате повисла тишина. Лестер воображал, что он сделал бы с пятью миллионами долларов, а я, по всей вероятности, прикидывал, что сделал бы с десятью, так как я не собирался, взяв на себя грех и совершив преступление, делить то и другое с Лестером Ремсеном.

Я предположил, что Лестер из той породы людей, которые, будучи сами по себе кристально честными, любят иногда разыгрывать из себя негодяев и смотреть, какое это производит впечатление.

Лестер продолжал говорить таким тоном, как будто речь шла о какой-то ерунде:

— Все очень просто, Джон. Я посмотрел бумаги и убедился в этом. С такой суммы можно сделать большие деньги. Если все провернуть аккуратно, потом даже не придется уезжать из страны. Просто надо проследить, чтобы эти ценные бумаги не фигурировали в завещании старой леди после ее смерти.

Лестер развивал свою мысль, ни разу не употребив таких опасных слов, как «уклонение от уплаты федеральных налогов, похищение, мошенничество, подлог». Я слушал его больше из любопытства — я вовсе не нуждался в том, чтобы меня учили, как нарушать закон.

Не знаю сам, почему я честный человек. Вероятно, в этом есть заслуга моих родителей, которые всегда дорожили своей честью, как самой большой ценностью. Когда я рое, это было в пятидесятые годы, с алтаря неслись не слова о социальной несправедливости, а призывы любить своих ближних. Это были Десять заповедей и Золотое правило, и хотите верьте, хотите нет, но у молодежи формировались какие-то жизненные кредо. Мое кредо было: «Я каждый день буду стремиться к тому, чтобы больше давать, чем получать». Не знаю, откуда я это взял, но с такими принципами самое лучшее — это пойти в брокеры. Кстати, я старался жить по этому правилу лет до восемнадцати, может, чуть дольше.

Однако десятки миллионов людей моего поколения были воспитаны на тех же принципах, но некоторые из них стали ворами, а некоторые и кое-кем похуже. Так почему я честен? Что удерживает меня от соблазна забрать себе десять миллионов долларов и отправиться на пляжи Ипанемы, где бродят полуголые красавицы? Именно это хотел выяснить Лестер. Именно это хотел выяснить я.

Я посмотрел на стопки сертификатов, а Лестер прервал свою лекцию о том, как легко и безопасно можно похитить десять миллионов, чтобы сообщить мне:

— Никому нет дела, Джон. Все правила игры выброшены в мусорную корзину. Это не моя и не твоя вина. Это просто так есть, и с этим ничего не поделаешь. Мне смертельно надоело разыгрывать благородство, когда бьют ниже пояса, а судья в это время смотрит в сторону.

Я не отвечал.

До недавнего времени одной из причин моей честности было довольство собственной жизнью, я являлся частью социального механизма, и мое место меня совершенно устраивало. Но когда тебе надоел твой дом, почему бы не украсть семейный автомобиль и не уехать подальше? Я взглянул на Лестера, который теперь пытался убедить меня выразительным взглядом.

— Как ты сам однажды заметил, деньгами меня не прельстишь, — сказал я.

— Почему тебя не прельстишь деньгами?

Я посмотрел на него.

— Не знаю.

— Деньги сами по себе ничего не значат. Они не могут быть ни плохими, ни хорошими. Вспомни, у индейцев вместо них были раковины. Все зависит от того, что ты собираешься с ними делать.

— И как ты собираешься их доставать, — добавил я. Лестер пожал плечами. — Возможно, в данном случае мне просто неловко обманывать старую леди. Другое дело, если бы у меня был опытный противник. Найди мне такого, и мы вернемся к нашему разговору. — Я указал на стол. — Сертификаты я отправлю завтра в твой манхэттенский офис курьерской почтой.

Лестер выглядел и разочарованным, и ободрившимся одновременно. Он собрал со стола бумаги в свой портфель и поднялся.

— Ну... на что была бы похожа наша жизнь, если бы мы не могли иногда помечтать?

— О мечты, сладкие мечты...

— Я-то иногда мечтаю. Тебе тоже следовало бы этому поучиться.

— Не будь козлом, Лестер.

Лестер сразу пришел в чувство. Вероятно, я правильно употребил слово.

— Не забудь, что мне понадобятся карточки с образцами подписи миссис Лаудербах, — сухо заметил он.

— Я с ней увижусь завтра: она идет к кому-то в гости, по пути я ее и перехвачу.

Лестер протянул мне руку, мы обменялись рукопожатиями.

— Я признателен за то, что ты устроил для меня клиента. За мной ужин, — сказал Лестер.

— Ужин — это то, что надо.

Лестер распрощался, кинув взгляд на десять миллионов, лежащие на столе.

Я отнес сертификаты на первый этаж и запер их в сейф.

* * *


Остаток недели, которая, кстати, была Страстной неделей перед Пасхой, я провел так, как и предполагалось. В четверг вечером, то есть в Великий четверг, мы отправились на службу в церковь Святого Марка вместе с Аллардами, которые к тому моменту уже поправились. Преподобный мистер Хеннингс омыл ступни ног дюжине мужчин и женщин из нашего прихода. Этот обряд, если вы помните, восходит к евангельскому эпизоду, когда Христос омывает ступни своим ученикам. Он призван символизировать умаление великих перед простыми смертными. Я не считал, что мне пора мыть ноги, но Этель была другого мнения и поэтому пошла к алтарю вместе с толпой других мужчин и женщин, которые, видимо, заранее настроились на этот обряд, так как женщины были без колготок, а мужчины без носков. Я, конечно, не собираюсь подшучивать над своей верой, но этот обряд кажется мне чрезвычайно странным. К нему не часто прибегают, но, судя по всему, мистер Хеннингс получает от него большое удовольствие, и это мне кажется любопытным. В какой-нибудь из Великих четвергов я тоже отправлюсь к алтарю, чтобы преподобный мистер Хеннингс омыл мои ступни. Когда я сниму носки, окажется, что на каждом ногте у меня нарисована забавная рожица.

Итак, по окончании церковной службы Джордж и Этель пожаловали к нам в гости с чистыми ногами. Сюзанна, вероятно, сочла этот ужин Тайной вечерей, так как она не собиралась больше ничего готовить до самого понедельника.

Пятница была Великой пятницей. В последние годы я заметил, что жители нашей округи переняли европейский обычай не работать в этот день. Была закрыта даже фондовая биржа, не говоря уже о фирме «Перкинс, Перкинс, Саттер и Рейнольдс». Не знаю, о чем это свидетельствует, о пробуждении религиозного чувства или о желании людей иметь три выходных дня. Во всяком случае, я заранее объявил, что мой офис в Локаст-Вэлли будет в этот день закрыт. Я также обрадовал своих служащих и озадачил моих партнеров по Уолл-стриту, объявив, что офис в Локаст-Вэлли будет закрыт и в пасхальный понедельник, что тоже соответствует европейской традиции. Я старался не отстать от веяний времени.

Сюзанна и я в компании с Этель и Джорджем пошли в церковь на трехчасовую службу, которая знаменует то время, когда «небеса потемнели и земля содрогнулась» и Христос умер на кресте. Я вспоминаю одну Великую пятницу, когда я был еще мальчиком и вышел на паперть церкви Святого Марка. Был солнечный день, однако в одну минуту небеса на самом деле потемнели и раздался гром. Я помню, как я стоял, не смея оторвать глаз от неба и ожидая, когда содрогнется земля. Взрослые, стоявшие рядом, посмеивались надо мной, затем из церкви вышла моя мать и увела меня под своды храма. День, как я уже говорил, был самый обыкновенный, солнечный, по-моему, в сводках погоды и речи не было о дожде или грозе.

Церковь Святого Марка уже наполнилась прихожанами, одетыми в праздничные одежды. Преподобный мистер Хеннингс, великолепно выглядевший в своем пасхальном облачении, начал службу. На этот раз в его проповеди не было социальных инвектив, за что я и возблагодарил Бога. Хеннингс устраивает нам подобные передышки еще во время воскресных служб на Пасху и на Рождество, однако тогда его, бывает, уносит в рассуждения о материализме и коммерциализации.

После службы мы подбросили Аллардов до их дома, припарковали свой «ягуар» и отправились на прогулку по усадьбе, наслаждаясь погодой и цветущей растительностью. Я представил себе, как это место выглядело в прежние времена, — несколько садовников с помощниками стригли, вскапывали, поливали бы усадебный парк. Теперь все в запустении, уже лет двадцать никто даже не сгребает листья. Парк еще не вернулся в дикое состояние, но — как и многое другое кругом, включая меня, — пребывает в переходном периоде между порядком и хаосом.

Эдвард и Каролина не приехали на этот раз к нам на пасхальные каникулы — у них были планы попутешествовать с их друзьями, поэтому у Сюзанны и у меня невольно возникали воспоминания о тех днях, когда дети были детьми, а праздники отмечались всей семьей.

Мы поднимались по холму к Стенхоп Холлу, когда Сюзанна проговорила:

— Помнишь, однажды на Пасху мы открыли большой дом и устроили для детей игры с пасхальными яйцами?

Я улыбнулся.

— Мы тогда припрятали сто яиц на двадцать человек детей, но было найдено только восемьдесят. Где-то в доме до сих пор гниют двадцать яиц.

— Мы еще тогда потеряли одного мальчишку. Джэми Лернера. Он проплакал в северном крыле целых полчаса, пока мы его обнаружили.

— Разве мы его тогда нашли? По-моему, он до сих пор живет здесь и питается пасхальными яйцами.

Держась за руки, мы обошли большой дом и вышли на заднюю лужайку. Присели на скамейку в старом бельведере. Помолчали.

— Куда уходят годы? — грустно произнесла Сюзанна.

Я пожал плечами.

— У тебя какие-то неприятности? — спросила она.

Когда этот вопрос задает супруга, он таит в себе опасные последствия. Я ответил «нет», что в устах мужа звучит как «да».

— У тебя появилась женщина?

— Нет. — Если правильно выбрать тон, это будет означать «нет, нет и еще раз нет».

— Тогда что же?

— Не знаю.

— Ты стал каким-то чужим в последнее время, — заметила она.

Сюзанна бывает порой такой чужой и далекой, что мне приходится набирать дополнительный код, чтобы докричаться до нее. Люди подобного сорта считают, что такое право есть только у них. Я ответил фразой из обычного супружеского набора:

— Ты тут совсем ни при чем.

Некоторые жены, услышав эту фразу, испытали бы облегчение, но Сюзанна не принадлежала к их числу. Она не засмеялась и не бросилась мне на шею. Напротив, она едко заметила:

— По словам Джуди Ремсен, ты в разговоре с Лестером сказал, что собираешься отправиться в кругосветное плавание.

Если бы Лестер был рядом, я бы врезал ему по носу.

— Именно так Джуди Ремсен передала наш разговор с Лестером? — с сарказмом спросил я.

— Да. Так ты собрался прокатиться на яхте вокруг света?

— В тот момент это казалось мне неплохой идеей. Я же был пьян. — Объяснение было не очень ловким, поэтому я, чтобы придать ему больше правдоподобности, добавил: — Но я размышлял над этим планом.

— А какое место в этих планах уделялось мне?

Сюзанна иногда удивляет меня вспышками какой-то удивительной беззащитности. Если бы я стремился манипулировать ею, это дало бы мне много козырей. Но Сюзанна и так дарит мне очень много.

— Ты никогда не хотела переселиться в Ист-Хэмптон?

— Нет.

— Почему «нет»?

— Потому, что мне нравится здесь.

— Но ты же любишь Ист-Хэмптон, — напомнил я.

— Это неплохое место, чтобы провести там часть лета.

— А почему мы не едем в кругосветное плавание?

— А почему ты не едешь в кругосветное плавание?

— Хороший вопрос. — Хороший, но с подковыркой. Самое время надавить на беззащитность. — Я мог бы это сделать.

Сюзанна встала со скамейки.

— Будет лучше, Джон, если ты сам спросишь себя, от чего тебе хочется убежать.

— Не надо подвергать меня анализу, Сюзанна.

— Тогда я скажу тебе, что тебя беспокоит. Твои дети не приехали домой на Пасху. Твоя жена стерва. Твои друзья идиоты. Тебя тошнит от твоей работы. Тебе не нравится мой отец. Ты ненавидишь Стенхоп Холл. Алларды действуют тебе на нервы. Ты недостаточно богат, чтобы влиять на события, и недостаточно беден, чтобы оставить попытки что-то изменить. Можно продолжать?

— Безусловно.

— Ты потерял контакт со своими родителями, а может быть, они с тобой. У тебя слишком много собутыльников в клубе. Привлекательные женщины уже не принимают всерьез твои попытки ухаживать за ними. В твоей жизни нет цели, возможно, нет и смысла, а также и надежды. И ничто не гарантировано, кроме налогов и смерти. Итак, мы подходим к среднему возрасту представителя среднего класса Джона Саттера.

— Благодарю за информацию.

— О, извини, я забыла упомянуть дона из мафии, который превратился в нашего соседа.

— Возможно, это единственное светлое пятно в мрачной перспективе.

— Возможно.

Сюзанна и я переглянулись, но ни она, ни я не объяснили, что имелось в виду под последними репликами.

— Ну вот. Ты ведь нуждался в хорошей клизме для мозгов.

Я улыбнулся. Мне в самом деле стало лучше, возможно, я был счастлив обнаружить, что мы с Сюзанной не потеряли человеческий контакт.

Сюзанна обняла меня за шею, и мы пошли к выходу из бельведера. Этот жест, хотя он и мальчишеский, временами кажется мне очень интимным, более интимным, чем объятия.

— Я бы предпочла, чтобы у тебя появилась женщина. Я бы быстро с ней разобралась, — произнесла Сюзанна.

— Некоторые привлекательные женщины относятся ко мне всерьез, — заверил ее я.

— О, я в этом не сомневаюсь.

— И правильно делаешь.

Мы покинули бельведер и направились к сливовой роще. Рука Сюзанны по-прежнему обнимала меня за шею. Я не любитель копаться в собственник чувствах, но иногда этим все же следует заниматься. Это помогает не только самому человеку, но и людям, его окружающим.

Я слегка замедлил шаг и взглянул на Сюзанну.

— Кстати, в прошлую субботу к нам заезжал Епископ. Джордж объяснил ему, что я не принимаю по выходным.

— Джордж сказал это епископу Эберли?

— Нет. Епископу Фрэнку.

— О... — Сюзанна засмеялась. — Ах, этому Епископу. — Она помолчала. — Я думаю, он вскоре снова нас навестит.

— Ты так думаешь? — удивился я. — Интересно, что ему было нужно?

— Скоро узнаешь.

— Очень зловеще звучит, Сюзанна. Я думаю, он просто хотел нанести визит вежливости.

— Кстати, тебе для информации. Я разговаривала с Элтонами и с Депоу — они слыхом о нем не слыхивали.

Элтоны владеют усадьбой «Уиндем», она граничит с «Альгамброй» с севера, а Депоу живут в домике в колониальном стиле с десятью акрами земли. Вход на их участок расположен как раз напротив ворот, ведущих в «Альгамбру».

— Похоже, что мистер Беллароза выделил нас из всех остальных соседей, — заключил я.

— Ты же уже встречался с ним. Вероятно, он услышал от тебя что-то заманчивое.

— Вряд ли. — Я до сих пор удивлялся, каким образом он узнал меня. Меня это несколько обескураживало.

Я подтолкнул Сюзанну к тропинке, выложенной позеленевшим от мха камнем. Она хотела упереться, но затем уступила. В конце этой тропинки чернели руины домика для игр. Обгорелые бревна обросли плющом, сохранился только камин. Как в настоящей сказке, в этом месте было что-то зловещее.

— Почему ты привел меня сюда? — спросила Сюзанна.

— Ты начала копаться в моих мыслях — я тоже решил узнать, почему ты никогда не заглядываешь в этот угол парка.

— Откуда ты это взял?

— Я никогда не видел тебя здесь, никогда не замечал отпечатков копыт твоей лошади.

— Мне просто неприятно смотреть на эти обгорелые руины.

— Но ты не ходила сюда и до пожара, мы никогда не играли здесь с тобой в наши игры.

Она ничего не ответила.

— Вероятно, тебе не нравится заниматься сексом там, где остались какие-то детские воспоминания?

Сюзанна молчала.

Я прошел туда, где когда-то была входная дверь, но Сюзанна осталась на месте. На земле валялись осколки цветочного горшка, стекла и обломки обгоревшей кровати, вероятно, упавшей во время пожара со второго этажа.

— Так это были хорошие или плохие воспоминания? — не унимался я.

— И то и другое.

— Расскажи мне о хороших.

Она шагнула внутрь развалин, нагнулась и подобрала осколок цветочного горшка.

— Летом мы часто уходили сюда на всю ночь. Нас была дюжина девчонок, мы не спали до утра, шутили, смеялись, пели песни, страшно дрожали, если слышали какой-нибудь шум.

Я улыбнулся.

Сюзанна смотрела на обгорелые бревна, до сих пор сохранившие запах гари, хотя прошло уже лет десять.

— Здесь было много хорошего, — добавила она.

— Рад за тебя. Пойдем отсюда. — Я взял ее за руку.

— Ты не хочешь послушать про плохие воспоминания?

— Если честно, нет.

— Сюда иногда наведывались слуги и устраивали себе вечеринки. Занимались любовью. — Она помолчала. — Я поняла, что они занимаются любовью, когда мне было тринадцать лет. Они всегда запирали дверь. С тех пор я перестала спать в этой кровати.

Я молчал.

— Ты понимаешь, что я хочу сказать? Это был мой дом. Место, которое я считала своим.

— Я понимаю.

— А... однажды... мне было пятнадцать лет, я пришла сюда. Дверь не была закрыта. Я вошла внутрь, поднялась наверх: мне нужно было что-то забрать из спальни... а эта парочка лежала здесь, они были голые, они спали... — Сюзанна взглянула на меня. — Вероятно, я получила тогда травму. — Она попыталась улыбнуться. — В наши дни пятнадцатилетних девчонок этим не удивишь, они все это видят на экране телевизора.

— Да. — Я не мог поверить, что тот случай до сих пор волнует ее. Тут было что-то другое, я чувствовал, что она собирается рассказать об этом.

Она помолчала, потом продолжила:

— Моя мать в какой-то момент стала приходить сюда вместе с мужчиной.

— Понимаю, — сказал я, хотя и не понял, видела ли она здесь свою мать и с кем.

Сюзанна прошла по сгнившим половицам к обломкам кровати.

— И здесь я потеряла свою невинность.

Я молчал.

Она повернулась ко мне и грустно улыбнулась.

— Вот такой это был домик для игр.

— Пойдем отсюда.

Сюзанна направилась вслед за мной по тропинке между кустов роз. Я замедлил шаг, подождал ее и пошел рядом.

— Так это ты сама подожгла этот дом? — спросил я.

— Да.

— Извини.

— Ничего страшного.

Я обнял ее за плечи и произнес шутливым тоном:

— Я не рассказывал тебе, как однажды в детстве в Великую пятницу испугался потемневшего неба?

— Много раз. Лучше расскажи мне, как ты потерял невинность.

— Я же тебе рассказывал.

— Ты рассказывал мне три разные истории. Но могу поспорить, что я была первой женщиной, с которой ты лег в постель.

— Возможно. Но не последней.

— Ну и ловелас. — Она больно ущипнула меня.

Мы молча шли по роще. Я провел ладонью по ее щеке и понял, что она плачет.

— Все будет хорошо, — пообещал я.

— Я слишком стара, чтобы верить сказкам, — сообщила она мне.

По предложению Сюзанны мы свернули в сливовую рощу, затем направились к «храму любви». Больше половины деревьев уже погибло, но даже от оставшихся исходил сильный аромат, пропитавший все вокруг.

Мы вышли на поляну, где стоял круглый «храм», и, не говоря ни слова, поднялись по ступенькам и открыли тяжелую, обитую медью дверь.

Заходящее солнце лишь слегка подсвечивало настенные барельефы на эротические сюжеты. Сюзанна прошла по мраморному полу к статуям Венеры и обнаженного римлянина. Обе фигуры из розоватого мрамора были выполнены в сидячей позе. Судя по всему, они только что слились в поцелуе; скульптор посадил их так, что все детали ниже пояса оказались на виду. Римлянин отбросил свой фиговый листок, его пенис был в возбужденном состоянии. Как я уже говорил, для 1906 года эта скульптура была очень смелой, а возбужденный пенис некоторые и в наши дни считают чем-то порнографическим.

Женщины, кстати, вполне могут поместиться у этого самца на коленях и испытать мощь его мужской стати. В Древнем Риме во время сатурналий девственницы часто именно таким способом лишали себя невинности. У них для этого служила статуя Приапа, который всегда был готов им помочь.

Не надо забывать, что статуи и сам «храм любви» были возведены по заказу прадедушки Сюзанны, Сайруса Стенхопа. Видимо, он передал потомкам кое-что и из своих привычек. Сюзанне досталась наследственная предрасположенность к бурным любовным утехам от обеих линий своих предков, которые, судя по всему, постоянно были в готовности скинуть панталоны и задрать рубахи.

Я уже упоминал, что мы с Сюзанной также не забывали этот «храм любви», но ни разу моя жена не прибегала к помощи статуи способом, описанным выше. Мужское достоинство римлянина было мощней моего оружия, но не настолько, чтобы вызвать у меня ревность.

Итак, мы очутились в этом языческом храме в Великую пятницу, вернувшись после церковной службы. У нас только что состоялся очень откровенный разговор в бельведере, а также имела место эмоциональная беседа у развалин домика для игр. Если говорить честно, эта череда событий оставила у меня в душе малоприятный осадок, и я не был убежден, что сейчас время и место для любовных утех.

Сюзанна, со своей стороны, была вполне уверена в том, чего ей хочется.

— Я хочу тебя, Джон, — сказала она.

Эти слова означают, что мы не будем разыгрывать очередную пьесу, а займемся любовью как обычные муж с женой. Они означают также, что Сюзанна чувствует себя сейчас неуютно, что у нее приступ меланхолии.

Поэтому я обнял ее и поцеловал. Целуясь, мы сели на мраморный постамент статуи почти в той же позе, что и скульптура над нами. Мы сбросили свою обувь и, не переставая целоваться, расстались со своей одеждой, помогая друг другу. Я лег спиной на холодный мрамор, а Сюзанна оседлала меня и, приподнявшись, села на мой член. Закрыв глаза, она изгибалась на мне, из уст ее неслись тихие стоны.

Я поднялся и привлек ее к себе. Она выпрямила ноги. Мы целовались, бедра Сюзанны вздымались и опускались.

Тело Сюзанны напряглось, затем расслабилось, но она продолжала свой танец на мне, и ее тело вновь обрело упругость. Она проделала это раза три, она уже тяжело дышала, но не останавливалась, пока не достигла еще одного оргазма. Она может продолжать до тех пор, пока не потеряет сознание, что с ней однажды и случилось. Я не препятствовал ей, и она наконец добралась до финального оргазма.

Она лежала, уткнувшись головой в мою грудь, ее длинные рыжие волосы рассыпались по моим плечам. Я услышал, как она, переводя дыхание, шепнула:

— Спасибо тебе, Джон.

Нам было хорошо вдвоем. Я потрепал ее волосы, погладил спину и ягодицы.

Через отверстие в куполе я видел, как солнечный свет уходил с неба, уступая место сумеркам. Прямо надо мной нависали мраморные влюбленные, снизу их объятия казались еще более жаркими, а формы — огромными, словно после девяноста лет непрерывных поцелуев они дошли наконец до пика своей страсти.

Должно быть, мы оба на какое-то время отключились, так как, открыв глаза, я обнаружил, что в «храме» совсем темно и холодно. Сюзанна поцеловала меня в шею своими теплыми губами.

— Как хорошо, — сказал я.

— Тебе уже лучше?

— Да. А тебе?

— Да, — призналась она. — Я люблю тебя, Джон.

— И я люблю тебя.

Она поднялась и скомандовала:

— Подъем!

Я встал. Сюзанна взяла мою рубашку, надела ее на меня, застегнула пуговицы и завязала галстук. Затем настал черед трусов, носков и брюк. Когда женщина раздевает вас, это очень эротично, но лишь Сюзанна одевает меня после близости, и я нахожу это весьма волнующим. Она надела на меня ботинки и зашнуровала их, затем встряхнула мою куртку и тоже помогла мне ее надеть. Потом Сюзанна поправила мои волосы и, сказала:

— Ну вот, теперь ты выглядишь так, как будто только что вышел из церкви. .

— Но если бы кто знал, что творится у меня в трусах...

Она улыбнулась; а я не отрываясь смотрел на нее, стоящую передо мной абсолютно голой.

— Я так благодарен тебе, — прошептал я ей.

— Я очень рада.

Я попытался одеть ее, но надел трусики задом наперед, к тому же запутался с застежками бюстгальтера.

— Джон, как же так, ты ведь умел раздевать меня в темноте одной рукой! — воскликнула Сюзанна.

— Сейчас совсем другой случай.

Наконец совместными усилиями мы справились с ее одеждой и двинулись по направлению к дому.

— Ты знаешь, ты права. Я имею в виду твои слова о моих нынешних ощущениях. Я не люблю жаловаться на проблемы, но они действительно существуют, — признался я.

— Возможно, — отозвалась Сюзанна, — тебе необходима какая-нибудь, цель в жизни. Я постараюсь что-то придумать для тебя в этом смысле.

— Хорошая мысль, — согласился я. Как потом выяснилось, именно тогда я сморозил самую большую глупость в своей жизни.


Глава 9


В Страстную субботу я прогулял церковную службу, посчитав, что с меня уже достаточно преподобного Хеннингса и Аллардов. Сюзанна также уклонилась от проповеди — она провела утро за чисткой конюшни, в этом ей помогали двое юнцов из колледжа, приехавших на каникулы к родителям. Такая работа меня не привлекала, но я решил постоять рядом и выпить бутылочку-другую. Свой «бронко» я остановил прямо у конюшни. Меня сразу же поразил сногсшибательный запах навоза и громкий, со стонами, смех, доносившийся из помещения.

Занзибар и Янки, привязанные снаружи к большому каштану, щипали траву и, видимо, были благодарны людям, гнущим на них спины. Я считаю, что лошади должны сами убирать за собой. Когда-то я любил лошадей. Теперь я их ненавижу. Я очень ревнив.

Добавлю, кстати, что Сюзанна, которая может быть холодна как лед с мужчинами ее возраста, иногда неравнодушна к юнцам. По-видимому, это материнский инстинкт: она же годится в матери этим школьникам. Но не только. Вот это «не только» и беспокоит меня. Так вот, они там, в конюшне, видимо, чувствовали себя на седьмом небе, разгребая лошадиное дерьмо.

Я достал из багажника ящик с напитками и поставил его на каменную скамейку.

Перед входом в конюшню уже выросла приличная навозная куча, со временем этим навозом удобрят розы, растущие на заднем дворе нашего дома. Может быть, именно по этой причине я не выношу запаха роз.

Для начала я открыл бутылку яблочного сока и, поставив одну ногу на скамейку, стал пить прямо из бутылки. Мне хотелось предстать в настоящей мужской позе, когда кто-нибудь выйдет из помещения. Если бы у меня с собой были табак и бумага, я бы свернул еще и самокрутку. Я ждал, но никто не выходил, только смех звучал все громче.

Я окинул взглядом длинное, в два этажа здание конюшни. Построенное из кирпича, с черепичной крышей, оно по архитектуре было ближе к нашему дому, чем к главному зданию усадьбы. Слава Богу, они не додумались тогда построить конюшню в стиле классицизма, с римской колоннадой. Конюшня строилась в то же время, что и большой дом, — в те времена лошади были более надежным и престижным видом транспорта, чем автомобили. Здесь имелось тридцать стойл для скаковых, упряжных и ломовых лошадей, а также просторный каретный сарай, в который помещалось не меньше двух дюжин карет, многочисленная упряжь и тому подобное. На втором этаже размещался сеновал, здесь же были жилые помещения для некогда живших здесь конюхов и кучеров. В двадцатые годы каретный сарай превратился в гараж, а кучеры и грумы — в шоферов и механиков.

Сюзанна и я иногда ставим в этот гараж наш «ягуар», а Джордж постоянно держит здесь свой «линкольн», так как относится к тому поколению, которое считает, что необходимо беречь свою собственность. Большой дом, наш дом для гостей и сторожевой домик были построены без гаражей, так как если у кого-то возникала нужда вызвать экипаж или машину, то он просто звонил в каретный сарай. У нас в доме до сих пор осталась кнопка с надписью «КАРЕТНЫЙ САРАЙ», я периодически нажимаю ее, но никто не приходит.

Как бы то ни было, конюшня находится на земле Стенхопов, а это осложнит дело, если земля будет продана. Выходом из положения была бы постройка небольшой деревянной конюшни на участке, принадлежащем Сюзанне. Если мы не живем в большом доме, то с какой стати лошади должны жить в большой конюшне? Но Сюзанна боится травмировать своих животных и согласна на единственный вариант — перенести часть старой конюшни по кирпичику на новое место. Она хочет сделать это как можно скорее, пока налоговая служба не сунула свой нос в старую конюшню для ее оценки. Сюзанна договорилась со своим отцом, он разрешил ей перемещать любые строения со своего участка. Она уже выбрала место для новой конюшни рядом с прудом. Осталась ерунда — найти команду Гераклов, специализирующихся на перемещении конюшен, да сотню рабов им в помощники. Сюзанна хотела поделить все расходы со мной пополам. Не знаю, что и сказать, надо еще раз взглянуть на наш брачный контракт.

Я допил сок и заложил большой палец за ремень, ожидая, что хоть кто-нибудь выйдет из конюшни с лопатой лошадиного дерьма. Для пущей важности я нашел соломинку и принялся ее жевать.

Выдержав минуту или две в этой позе, я решил, что пора кончать эту глупую игру и надо просто зайти самому в конюшню. Но не успел я дойти до входной двери, как мне на голову свалилась охапка сена из окна на втором этаже. Похоже было на то, что они там вовсю резвились на сене. Здоровая деревенская забава для настоящих американцев. Чувствуя себя оплеванным, я развернулся, сел в свой «бронко» и взял с места в карьер. Я слышал, как Сюзанна звала меня, высунувшись из окна, но я уже мчался прочь, разметав по пути колесами навозную кучу.

* * *


Во второй половине дня, после жаркой дискуссии по поводу моей ребячливости и обидчивости, мы надели белые теннисные костюмы и пошли на корт, где у нас была назначена встреча с нашими постоянными партнерами по теннису. Для апреля стояла довольно жаркая погода, и после нескольких обменов ударами в ожидании наших гостей Сюзанна сняла с себя свитер и спортивные брюки. Должен вам сказать, что эта женщина в теннисном костюме выглядит очень аппетитно, и, когда она наклоняется за мячом, мужчина на корте на минуту-другую забывает о теннисе.

Итак, мы поиграли еще минут десять; я старался подавать мяч в разные концы площадки, а Сюзанна упрашивала меня не быть таким враждебным к ней. Наконец она заявила:

— Джон, так играть просто невозможно. Успокойся.

— Я спокоен.

— Если мы выиграем, я выполню любую твою сексуальную прихоть.

— Как насчет того, чтобы поваляться в сене?

Она рассмеялась.

— Твое желание будет исполнено.

Мы поиграли еще немного, и, как ни странно, я в самом деле немного успокоился и больше не мучил Сюзанну сложными подачами. Но обрести счастье и душевный покой мне так и не удалось. Иногда какая-нибудь мелочь, вроде валяния Сюзанну в сене, надолго выводит меня из равновесия и толкает к мщению и раздорам.

Вскоре появились наши партнеры, Джим и Салли Рузвельт. Джим — один из представителей клана Рузвельтов, живущих в Ойстер-Бей. Рузвельты, Морганы, Вандербильты являются чем-то вроде местных природных достопримечательностей, они к тому же самовоспроизводятся, подобно фазанам, и, как фазаны, почти не требуют ухода. Иметь Рузвельта или фазана на своем участке — это предмет гордости, если же вы имеете того или другого к обеду, то это, соответственно, социальный или кулинарный изыск. Сам Джим, между тем, обычный парень со знаменитой фамилией и собственной трастовой компанией. Но важнее то, что в теннис я обыгрываю его на все сто. Я уже упоминал о местном акценте, когда говорят, почти не раскрывая рта. Так вот с этим акцентом знаменитая фамилия звучит совсем не так напыщенно, как она звучала в свое время. Знай наших!

Девичья фамилия Салли Рузвельт была Грейс. Она из рода тех Грейсов, которые владели океанскими лайнерами. Грейс-лейн также названа в их честь, но ни в коем случае не в честь самой Салли. Впрочем, местные жители полагают, что эта дорога названа в честь особого духа благоволения[1 - Одно из значений этого слова — «милость, благоволение» (англ). — Здесь и далее прим. перев.], который, по их мнению, разлит над этой местностью. Кроме того, что она из рода Грейсов, Салли совсем не дурна собой, и если уж речь зашла о сеновале, то я с удовольствием провел бы с ней там время между сетами. Но ни Сюзанна, ни Джим, ни сама Салли, казалось, даже и не думали подыграть мне в этом смысле. Поэтому я стал плохо соразмерять силу удара и начал проигрывать.

Примерно часов в шесть, на середине игры, я заметил, что по нашей главной дороге поднимается черный сверкающий «Кадиллак-Эльдорадо». У теннисного корта машина притормозила, нас отделяла от нее только полоса кустарника. Наконец автомобиль остановился, из него вылез Фрэнк Беллароза собственной персоной и направился в нашу сторону.

— Похоже, этот человек ищет тебя, — заметил Джим.

Я извинился, положил свою ракетку на землю и покинул корт. Мистера Белларозу я перехватил ярдах в тридцати от площадки.

— Привет, мистер Саттер. Кажется, я помешал вашей партии в теннис?

«Конечно, помешал, собака. Чего тебе нужно?» — Нет, естественно, я не произнес вслух ничего подобного.

— Ничего страшного, — сказал я.

Он протянул руку, я пожал ее. Рукопожатие было кратким, без выламывания рук.

— А я не играю в теннис, — поведал мне Фрэнк Беллароза.

— Я тоже.

Он рассмеялся. Мне нравятся люди, которые понимают мой юмор, но в данном случае я предпочел бы сделать исключение.

Беллароза был одет в серые брюки и голубой блейзер — так принято одеваться здесь по субботам, и, сказать откровенно, он меня удивил. Но зато на ногах у него вызывающе красовались ужасные белые лакированные ботинки, а его пояс был, пожалуй, чересчур туго затянут. Из-под блейзера виднелся свитер-водолазка, неплохой, но давно вышедший из моды. Ни колец с печаткой, ни дурацких цепочек на нем не было, но зато он носил часы «Ролекс Ойстер», которые, на мой непросвещенный взгляд, свидетельствуют о проблемах со вкусом у их владельца. На этот раз я заметил, что у него на пальце поблескивает обручальное кольцо.

— Чудесный день, — с искренним чувством проговорил мистер Беллароза.

По всей видимости, день у него сложился лучше, чем у меня. Могу поспорить, что миссис Беллароза не валялась сегодня утром в сене с двумя студентами.

— Да, необычайно тепло для этого времени года, — согласился я.

— Хорошо тут у вас, — сказал он.

— Рад, что вам нравится.

— Вы здесь давно?

— Три сотни лет.

— Как это?

— Я имею в виду мою семью. А семья моей жены построила этот дом в 1906 году.

— Вы серьезно?

— Можете сами убедиться.

— Да-а-а. — Он изучающе посмотрел вокруг. — Хорошо.

Я бросил взгляд на мистера Фрэнка Белларозу. Он не принадлежал к тому коротконогому лягушачьему типу людей, с которыми у большинства ассоциируется образ типичного дона из мафии. Нет, скорее, это был очень мужественный мускулистый тип, он, я думаю, запросто бы вытащил какого-нибудь бедолагу, залитого его сообщниками в бетон. У него были заостренные черты лица, смуглая кожа, глубоко посаженные глаза и римский нос с горбинкой. Волосы черные с отливом, поседевшие на висках. Он оказался меньше меня ростом на несколько дюймов, но во мне шесть футов, так что его рост можно назвать вполне нормальным. На вид ему было лет пятьдесят, но это я легко мог проверить, хотя бы по тем же протоколам судебных заседаний.

На его лице блуждала легкая улыбка, она как-то не очень вязалась с тяжелым взглядом его глаз и с его неспокойной биографией. Кроме этой улыбки, ничто в его внешности или манерах не наталкивало на сходство с епископом. Не скажу, что он был красавцем, но, вероятно, некоторые женщины находили его привлекательным.

Фрэнк Беллароза вновь обратил внимание на меня.

— Ваш человек... как его имя?..

— Джордж.

— Да-да. Он сказал, что вы играете в теннис, но я могу проехать и посмотреть, не закончили ли вы игру. Однако он предупредил меня, что я ни в коем случае не должен отрывать вас от тенниса. — Тон мистера Белларозы указывал, что он недоволен Джорджем.

— Ничего страшного, — в очередной раз заверил его я.

Джордж, конечно, понял, кто перед ним, хотя мы ни разу не разговаривали о нашем новом соседе. Просто Джордж всегда был стражем ворот и хранителем давно сгинувших титулов, поэтому вы могли рассчитывать на его радушный прием, только если являлись обладателем титула «леди» или «джентльмен». Если же вы — бизнесмен или наемный убийца, то вам следует въезжать в другие ворота, расположенные дальше по улице. Я подумал, что мне надо будет поговорить с Джорджем и просветить его по поводу личности мистера Белларозы.

— Чем могу служить? — спросил я.

— Не беспокойтесь. Я просто зашел поприветствовать вас.

— Очень приятно. Мне следовало бы первому сделать это.

— Да? Почему?

— Ну... потому что так принято.

— Да? Пока ко мне не зашел ни один из моих соседей.

— Странно. Возможно, люди еще не в курсе, что вы переехали. — Разговор становился несколько глупым, поэтому я произнес: — Ну что же, благодарю за визит. Добро пожаловать в Лэттингтон.

— Спасибо. У вас найдется минута для меня? Хотел кое-что преподнести вам. Пойдемте со мной. — Он повернулся и жестом пригласил меня последовать за ним. Я оглянулся, не видят ли меня с корта, и пошел следом.

Беллароза остановился у своего «кадиллака» и открыл багажник. Я ожидал увидеть там бездыханное тело моего Джорджа, однако вместо этого Беллароза извлек оттуда пакет с рассадой и протянул мне.

— Вот, держите. Я купил чересчур много. У вас в самом деле нет огорода?

— Нет. — Я глазел на пластиковый пакет. — Но теперь будет.

Он улыбнулся.

— Да. Я даю вам всего понемногу. На рассаде есть бирки, так что вы не перепутаете, где что. Овощи лучше высадить там, где много солнца. Не знаю, какая у вас тут земля. Здесь хорошая почва?

— Ну... немного кислая, глинистая, словом, суглинок, кажется, это называется водно-ледниковые отложения...

— Как?

— Ледниковые... то есть встречается галька...

— Да, я вижу, у вас тут ничего не растет, кроме деревьев, кустарника и цветов. Попробуйте посадить овощи. В августе будете меня благодарить.

— Я благодарю вас уже в апреле.

— Ну, не стоит. Нет, на машину не ставьте.

Я поставил пакет с рассадой на землю.

Беллароза вытащил из багажника еще один пакет, полный каких-то красноватых листьев.

— Вот, — молвил он. — Это салат. Видели уже такой? Он напоминает салат-латук.

Я взял пакет и стал разглядывать листья с вежливым интересом.

— Прекрасно.

— Я сам его вырастил.

— Да? Должно быть, у вас на участке теплее, чем у нас.

Беллароза рассмеялся.

— Нет, я вырастил его в помещении. В нашем доме есть такая комната, ну вы знаете, что-то вроде оранжереи... дама из бюро по торговле недвижимостью называла это...

— Зимним садом?

— Да. Как оранжерея, только она встроена в дом. Так вот, я распорядился, чтобы ее привели в порядок в первую очередь. Там не оставалось ни одного целого стекла, а газовый котел вышел из строя. Работа обошлась мне в двадцать тысяч баксов, но зато уже теперь у меня созревает зеленый лук и латук.

— Довольно дорогой лук и латук, — заметил я.

— Да, но какая, к черту, разница.

Должен вам сказать, что акцент у Белларозы был явно не местный, то есть не тот, с которым говорят в Локаст-Вэлли. Он был похож на бруклинский, но не в чистом виде. Так как акценты имеют в нашем кругу большое значение, я научился довольно хорошо различать их на слух. Я могу более или менее верно определить, из какого из пяти районов Нью-Йорка происходит мой собеседник, могу иногда даже определить пригород Нью-Йорка. Могу сказать, в какой университет ходил обладатель акцента, учился ли он в Йельском университете. Фрэнк Беллароза в Йеле не учился, но что-то в его манере говорить — возможно, его словарь — указывало на причастность к какому-то неплохому университету. В его произношении явно чувствовался также говор бруклинских улиц. Чтобы проверить свою догадку, я спросил:

— А где вы жили до того, как переехали в Лэттингтон?

— Где? Да в Вильямсберге. — Он посмотрел на меня. — Это в Бруклине. Вы знаете Бруклин?

— Не очень хорошо.

— Потрясающее место. Вернее, было потрясающим. Там сейчас слишком много... иностранцев. Я вырос в Вильямсберге. Вся моя семья оттуда. Мой дед жил на Хэвмейер-стрит, когда переехал туда.

Я сделал вывод, что дедушка мистера Белларозы переехал туда из другой страны, несомненно из Италии, и что немцы и ирландцы, обитатели Вильямсберга, вовсе не встретили его с распростертыми объятиями и шницелями. Когда на этом континенте жили только индейцы, первым европейцам достаточно было убить их, чтобы иметь жизненное пространство. Следующим волнам иммигрантов пришлось несколько тяжелей: им уже надо было покупать землю или брать ее в аренду. Но мистер Беллароза вряд ли правильно понял бы мою иронию, поэтому я лишь сказал:

— Надеюсь, вам понравится Лонг-Айленд.

— Я давно знаком с этим районом. Когда-то я учился в одной из здешних школ-интернатов.

Он не стал уточнять, а я не настаивал, хотя мне было интересно узнать, в какой школе-интернате он учился.

— Еще раз спасибо за салат, — произнес я.

— Его надо есть свежим. Он только что с грядки. Лучше всего добавить растительного масла и уксуса.

Интересно, будут ли его есть без масла и уксуса лошади?

— Конечно, мы так и сделаем. Ну...

— Это ваша дочь?

Беллароза заглядывал через мое плечо. Я обернулся и увидел, что к нам подходит Сюзанна.

— Это моя жена, — объяснил я мистеру Белларозе.

— Да? — Он не отрывал глаз от Сюзанны. — Я уже ее видел. Она ехала верхом по моему участку.

— Да, она иногда ездит верхом.

Он переключился на меня.

— Послушайте, если она хочет совершать эти прогулки верхом через мой участок, то ради Бога. Вероятно, она давно уже ездит этим путем, еще до того как я приобрел эту землю. С какой стати обижать женщину?

У меня двести акров, места достаточно, а лошадиный навоз, говорят, полезен для почвы. Верно?

— Особенно он хорош для роз.

Сюзанна подошла прямо к Фрэнку Белларозе и протянула ему руку.

— Я — Сюзанна Саттер. А вы, должно быть, наш новый сосед.

Беллароза замешкался, прежде чем пожать ее руку, и я догадался, что в его мире не принято обмениваться рукопожатиями с женщинами.

— Фрэнк Беллароза, — представился он.

— Рада видеть вас, мистер Беллароза. Джон сказал, что встретил вас в питомнике Хикса пару недель назад.

— Да, было такое.

Беллароза не отрываясь смотрел Сюзанне в глаза, но я заметил, что на пару секунд его взгляд упал на ее ноги. Честно говоря, мне совсем не понравилось, что Сюзанна не надела свои спортивные брюки и предстала перед совершенно посторонним человеком в теннисном костюме, который не скрывал практически ничего.

— Извините, что мы первыми не нанесли вам визит, — мы просто не были уверены, что вы уже переехали и готовы принимать гостей, — проговорила Сюзанна.

Беллароза, видимо, не знал, что сказать. С этикетом у него были серьезные проблемы. Должен заметить, что Сюзанна частенько входит в роль леди Стенхоп, когда хочет поставить людей в неловкое положение. Не знаю только, защищается она таким образом или нападает.

Беллароза, однако, вовсе не испытывал неловкости. Он просто держался с Сюзанной не так раскованно, как со мной. Возможно, его отвлекали ноги Сюзанны. Он слегка наклонился к ней.

— Я только что говорил вашему мужу, что видел вас пару раз верхом на лошади, вы скакали через мой участок. Так вот, я хотел сказать, что совсем не возражаю.

Я подумал было, что он снова скажет о пользе лошадиных фекалий для своей земли, но он лишь улыбнулся мне. Я не ответил на его улыбку. «Воистину сегодня День лошадиного дерьма», — подумал я.

— Очень любезно с вашей стороны, — проворковала Сюзанна. — Должна вам сказать, однако, что здесь существует обычай беспрепятственно пропускать соседей, едущих верхом, на любой из участков. Вы, кстати, можете установить границы для таких прогулок. Но учтите, если вдруг снова разрешат псовую охоту, то эти границы не будут соблюдаться. Лошади ведь следуют за собаками, а собаки бегут на запах дичи. Впрочем, о псовой охоте сообщают заранее.

Фрэнк Беллароза послал Сюзанне долгий взгляд, и некоторое время они, не мигая, смотрели друг на друга. Однако затем Беллароза удивил меня, сказав довольно холодным тоном:

— Вероятно, мне придется узнать здесь об очень многом из того, что мне пока неизвестно, миссис Саттер.

Мне показалось разумным переключить разговор на такую тему, в которой мистер Беллароза знал бы толк, поэтому я подхватил с земли пластиковый пакет.

— Сюзанна, мистер Беллароза вырастил этот салат-латук в своем зимнем саду в «Альгамбре».

Сюзанна оглядела пакет и обернулась к мистеру Белларозе.

— О, да вы привели его в порядок! Как здорово! — воскликнула она.

— Да. Ремонт идет по всему дому.

— А это — рассада... — добавил я, указывая на другой пакет. — Овощи для нашего огорода.

— Вы так внимательны, — восхитилась Сюзанна.

Беллароза улыбнулся.

— Ваш муж сказал, что вы питаетесь цветами.

— О нет, сэр, только шипами. Спасибо, что заглянули к нам.

Беллароза сделал вид, что не понял намека на конец разговора, и повернулся ко мне.

— Как называется ваша усадьба? У нее ведь есть имя, верно?

— Да, — ответил я. — Стенхоп Холл.

— Что это означает?

— Ну... она названа по фамилии прадеда Сюзанны, Сайруса Стенхопа. Именно он построил все здесь.

— Понятно. А мне тоже нужно будет как-то называть свою усадьбу?

— У нее уже есть название.

— Да, я знаю. Мне уже сказали. «Альгамбра». Я получаю почту на этот адрес. Здесь даже нет номеров домов, представляете? Но я должен присвоить усадьбе новое название или нет?

— Можете, если хотите, — вмешалась Сюзанна. — Некоторые так и делают. Другие оставляют старые названия. У вас уже есть какая-нибудь идея на этот счет?

Фрэнк Беллароза задумался, затем покачал головой.

— Нет. Пока сойдет «Альгамбра». В этом есть что-то испанское. Я еще подумаю.

— Если мы можем вам чем-нибудь помочь в поисках названия, — сказала Сюзанна, — не стесняйтесь, обращайтесь к нам.

— Спасибо. Мне стоит повесить у входа табличку с названием усадьбы, как вы думаете? Я видел, что многие так делают. У вас, правда, таблички нет.

— Это как вам самому будет угодно, — заверил я нашего нового соседа. — Но если вы поменяете название, не забудьте поставить в известность почтовое отделение.

— Да-да, непременно.

Явно чтобы его подразнить, Сюзанна добавила:

— Некоторые даже пишут на табличках свою фамилию. Но другие, особенно обладатели известных фамилий, этого избегают.

Беллароза посмотрел на нее и улыбнулся.

— Я не думаю, что было бы разумно писать свою фамилию на табличке и вывешивать ее на всеобщее обозрение. А как вы считаете, миссис Саттер?

— Я тоже такого же мнения, мистер Беллароза.

Теперь, кажется, был мой черед испытывать неловкость.

— Ну, — сказал я, — нам, кажется, пора возвращаться к нашим гостям.

Беллароза замешкался на мгновение, потом объявил:

— У меня завтра небольшой пасхальный обед. Будут несколько моих друзей — хорошая компания. Ничего экстравагантного. Традиционная итальянская пасхальная кухня. — Он улыбнулся. — Я собираюсь поехать в Бруклин и купить capozella. Это голова ягненка. Но остальные части ягненка тоже будут на столе. Мы ждем гостей к двум часам. Согласны?

Я не был уверен, что правильно понял насчет головы ягненка.

— К сожалению, мы уже приглашены на пасхальный обед в другое место, — ответил я.

— Да? Ну, может быть, удастся заглянуть к нам хотя бы на десять минут? Я покажу вам свой дом. Выпьем. О'кей? — Он повернулся к Сюзанне.

— Мы, конечно, постараемся навестить вас. Но в любом случае желаем вам хорошо отпраздновать этот день.

— Спасибо. — Беллароза захлопнул багажник и пошел садиться в машину. — Вы не будете возражать, если я сделаю небольшой круг по вашему участку?

— Конечно, конечно, — закивала Сюзанна. — Вам лучше будет подняться по этой дороге к большому дому и объехать его кругом.

Имей я желание досадить Сюзанне, я мог бы сказать, что большой дом выставлен на продажу, но я счел, что у нас на сегодня и так хватит тем для разговора.

Беллароза смотрел на нас поверх своей машины, а мы смотрели на него. Я бы уподобил эту встречу пробе сил между двумя представителями разных культур. Сюзанна и я так воспитаны, что никогда не унижаем тех, кто ниже нас по социальной лестнице. Если только они не корчат из себя равных нам. В этом случае приходится их морально уничтожать. Но мистер Беллароза вовсе не строил из себя аристократа. Он был тем, кем был, и не пытался выдать себя за кого-то другого.

Я вспомнил свое первое впечатление об этом человеке. Он тогда предстал передо мной победителем, с некоторым любопытством взиравшим на завоеванную им страну. Его слегка забавляли обитатели этой страны, но их культура не производила на него ни малейшего впечатления. Эта культура даже не смогла защитить себя от людей, подобных Фрэнку Белларозе. Это впечатление, как выяснилось позже, было абсолютно верным, и, как я узнал от самого Фрэнка Белларозы, такой подход вообще очень характерен для итальянского склада ума. В тот момент я был просто счастлив, что этот человек покидает нас. Конечно, я понимал, что мне вновь суждено вскоре увидеться с ним, возможно, даже завтра за обедом с головой ягненка. Но я совершенно не понимал и не мог себе представить, до какой степени разрушительным окажется для всех троих наше сегодняшнее знакомство.

Беллароза расплылся в улыбке, и меня вновь поразило ее несоответствие его лицу. Затем, не утруждая себя подбором витиеватых фраз, он произнес:

— Я буду вам хорошим соседом. Не волнуйтесь. Мы с вами поладим. — Беллароза нырнул в свою машину и уехал.

Я протянул Сюзанне мешок с салатом.

— Это надо есть с уксусом и растительным маслом, — сообщил я и добавил: — Мне кажется, ты была с ним излишне высокомерна.

— Я? А как насчет тебя? — поинтересовалась она. — Кстати, как ты относишься к тому, чтобы заглянуть к ним и отведать кусочек уха ягненка?

— Мне что-то не хочется.

— Возможно, это было бы любопытно, — задумчиво произнесла она.

— Сюзанна, на тебя это не похоже.

Она хрипло рассмеялась.

— Да? Правда, что ли? — Продолжая хохотать, она направилась обратно на теннисный корт. Я опустил мешок с рассадой на землю и пошел за ней.

— Ты считаешь, мне следует заняться в этом году посадкой овощей?

— А почему бы нет? — Она снова расхохоталась. — В этом что-то есть.

Последнюю фразу следовало бы продолжить: «В этом есть что-то пугающее». Это понимали и я, и Сюзанна. Пугающее не в том смысле, что мы будем дрожать от страха перед перспективой отправиться в гости к Белларозе или будем бояться не посадить подаренную им рассаду, нет, дело было в другом. Этот человек имел такую власть, которая позволяла ему стереть в порошок всякого, кто его не устраивал. И несмотря на высокомерие Сюзанны и на мою привычку смотреть на вещи свысока, мы не могли позволить себе обращаться с Фрэнком Белларозой так, как мы позволяли себе обращаться с Ремсенами, Элтонами и Депоу. Для этого имелась достаточно веская причина: Фрэнк Беллароза был профессиональным убийцей.

— Может быть, «Каза Беллароза»? — спросила Сюзанна.

— Что?

— Название для его усадьбы. Пожалуй, я закажу ему табличку на новоселье. Представляешь, на перламутровом фоне! «Каза Беллароза»!

Я ничего не ответил. Мне показалось, что Сюзанна начала немного заговариваться.

Сюзанна вытащила лист салата из пакета и набросилась на него.

— Чуть-чуть горчит. В самом деле, стоит добавить растительного масла и еще чего-нибудь. Но вкус очень приятный, свежий. Хочешь попробовать?

— Нет, спасибо.

— Может быть, нам стоило представить мистера Белларозу Рузвельтам? Как ты думаешь? Что-нибудь вроде этого: «Джим и Салли, позвольте мне представить вам нашего нового друга и соседа, Фрэнка Епископа Белларозу». Или: «Вот наш дон Беллароза». Чтобы у них глаза на лоб полезли.

— Хватит глупостей, — попросил я Сюзанну. — Лучше скажи, что ты о нем думаешь.

Она ответила, не задумываясь ни на минуту:

— У него вид дикаря, но дикаря довольно милого. Он хорошо себя держал, даже несмотря на то что я вела с ним себя высокомерно. — После паузы она добавила: — Он достаточно приятный мужчина, я ожидала худшего.

— Мне он не показался приятным, — не согласился я. — И потом, он довольно странно одевается.

— Он одевается точно так же, как и половина наших соседей.

Мы вернулись на корт. Джим и Салли перебрасывали друг другу мяч. Я извинился. Кстати, должен заметить, что прерывать партию в теннис без серьезных причин — это признак дурного тона.

Джим в ответ на мои извинения произнес:

— Сюзанна сказала, что это, скорее всего, ваш новый сосед.

— Да, это был он. — Я взял свою ракетку и вышел на корт. — Так чья была подача?

— Это был Фрэнк Беллароза? — спросила Салли.

— Кажется, я должен был подавать, — сказал я, сделав вид, что не расслышал ее реплику.

Сюзанна сама решила ответить Салли.

— Мы его называем просто Епископом.

Троим из нас это прозвище показалось забавным. Я повторил:

— Моя подача, счет два-ноль.

Сюзанна продемонстрировала Рузвельтам пакет с салатом, и они все втроем уставились на него, как будто это были образцы марсианской флоры.

— Уже становится темно, — пытался я отвлечь их внимание.

— Что он хотел? — спросил Джим Сюзанну.

— Он хотел, чтобы мы попробовали его салат и посадили у себя овощи.

Салли прыснула со смеху.

— А еще он хотел узнать, — продолжала Сюзанна, — стоит ли ему вешать у входа надпись «Альгамбра». И еще. Он приглашает нас завтра на пасхальный обед.

— Не может быть! — застонала Салли.

— На обед у него голова молодого барашка, — не унималась Сюзанна.

— Ради Бога, — взмолился я. Я никогда не видел, чтобы теннисная партия прерывалась на разговоры. Такое случилось всего один раз в теннисном клубе, когда ревнивый супруг погнался с ракеткой за любовником своей жены. Да и то, как только они исчезли с корта, партия была продолжена. Я сказал: — Или мы играем, или не играем. — Затем собрал свои вещи и покинул корт. Остальные трое, не прерывая разговора, двинулись за мной.

На улице еще не похолодало, и Сюзанна вынесла в сад бутылку старого портвейна. На закуску был сыр и крекеры плюс салат-латук, который и мне показался довольно пикантным.

Я пил портвейн, смотрел на закат солнца, вдыхал аромат навоза из розария и пытался слушать пение птиц, но мне это плохо удавалось, так как Сюзанна, Салли и Джим продолжали промывать косточки Фрэнку Белларозе, и то и дело до меня долетали реплики Сюзанны: «это восхитительное злодейство», «он дикарь, но дикарь очень любопытный», «он просто интригует». По-моему, этот человек был так же интригующ, как железобетонная плита. Но женщины всегда почему-то видят в мужчинах то, чего мужчины не замечают. Салли была на самом деле заинтригована описанием Фрэнка Белларозы. Джим также заслушался и ни на что больше внимания уже не обращал.

Если вас интересует иерархия, сложившаяся за столом у нас в саду, то я скажу вам о ней несколько слов. Стенхопы и Грейсы, представленные дамами, сидящими напротив меня, по нынешним американским стандартам олицетворяют собой «старые состояния», так как в нашей округе самые старые состояния были нажиты людьми не раньше чем лет сто тому назад. Но представитель клана Рузвельтов, сидящий сбоку от меня, счел бы состояния Стенхопов и Грейсов сравнительно «новыми» и имел бы все основания так думать. Сами Рузвельты никогда не были сказочно богаты, но зато их корни тянутся к первым переселенцам в Новый Свет, у них знаменитая фамилия, они послужили американскому народу на общественном поприще, чего не скажешь ни об одном из Стенхопов.

О Саттерах я вам уже говорил, но следует знать, что по матери моя фамилия Уитмен, она из рода самого знаменитого поэта Лонг-Айленда Уолта Уитмена. Таким образом, нас с Джимом можно причислить к знати, а наших жен, несмотря на их богатство, красоту и изысканные манеры, только к низшим классам. Понятно? Но теперь все это не имело значения. Теперь значение имел только Фрэнк Беллароза и его положение в обществе.

Из болтовни Сюзанны с Рузвельтами я понял, что они воспринимают Фрэнка Белларозу совсем иначе, чем я. У меня вызывало беспокойство то, что Фрэнк Беллароза — преступник, убийца, рэкетир, вымогатель и так далее. Но Сюзанна, Салли и даже Джим смотрели на вещи шире, их больше интересовала его черная сверкающая машина, его лаковые белые туфли, а также его величайшее, преступление, заключавшееся в покупке «Альгамбры». Вероятно, значение имело и то, что Сюзанна в присутствии таких людей, как Салли Грейс, ведет себя совсем иначе.

Кроме того, меня поразил сам факт того, что эти трое увидели в мистере Белларозе некий предмет для развлечений. Они говорили о нем, словно он был гориллой в клетке, а они зрителями. Я почти завидовал их отстраненности, их полной уверенности в том, что они не участвуют в круговороте жизни, а только взяли билеты на лучшие места, чтобы посмотреть на жизнь со стороны. Это высокомерие было воспитано у Сюзанны и Салли с самого детства, а у Джима просто было в крови. Вероятно, я тоже способен на такое чувство. Но я родом совсем из другой семьи, у нас все работали, а высокомерным можно быть лишь тогда, когда тебе не надо зарабатывать на жизнь.

Внимая словам Сюзанны, я хотел напомнить ей, что ни она, ни я вовсе не являемся зрителями; нет, мы сами участвуем в представлении, мы находимся внутри клетки вместе с гориллой, и все ужасы и страхи совершенно реальны, мы можем испытать их в любую минуту.

По моему предложению тему разговора наконец сменили и перешли к обсуждению предстоящего сезона катания на яхтах. Рузвельты пробыли у нас до восьми часов, затем распрощались.

Я высказал Сюзанне свое мнение:

— Не вижу ничего забавного или интересного в этом мистере Белларозе.

— Тебе не следует смотреть на вещи так узко, — обронила Сюзанна и налила себе в бокал еще портвейна.

— Он же преступник, — стоял я на своем.

Она тоже не собиралась сдаваться.

— Если у рас, господин советник юстиции, есть доказательства этого, то почему бы вам не позвонить в полицию?

Она напомнила мне о подоплеке этого дела: если общество не в состоянии избавиться от Фрэнка Белларозы, как прикажете сделать это мне? Законы беспомощны, об этом говорят все, включая Сюзанну и Лестера Ремсена. Но я не уверен в этом до конца. Поэтому я сказал Сюзанне:

— Ты же прекрасно знаешь, о ком идет речь. Беллароза — это признанный главарь мафии.

Она допила свой портвейн, выдохнула и призналась:

— Знаешь, Джон, я чертовски устала, был такой длинный день.

День и в самом деле тянулся очень долго, я сам чувствовал, насколько я физически и морально измотан. Тем не менее я язвительно заметил:

— Да, игры на сеновале отнимают уйму сил.

— Заткнись. — Она встала и пошла к дому.

— Так мы выиграли у Рузвельтов или нет? — поинтересовался я. — Мне положен мой сексуальный каприз?

Она замешкалась на пороге дома.

— Безусловно. Но только выбор у тебя невелик. Я, например, пойду сейчас отдыхать.

Раз так, ладно.

Она открыла дверь, которая вела в кабинет.

— Кстати, ты не забыл, что на девять часов мы приглашены к Депоу? Будет что-то вроде пасхального ужина. Будь готов к этому времени. — С этими словами она скрылась в доме.

Я налил себе еще бокал портвейна. Не припоминаю, что мы были куда-то приглашены. Не припоминаю и не собираюсь припоминать. Мне вдруг пришло в голову, что люди, которые находят Фрэнка Белларозу приятным мужчиной, «дикарем, но очень милым», «интригующим» и так далее, которые могут целый час болтать о нем не переставая, те же самые люди видят во мне лишь обычного мужчину, довольно скучного для них и легко предсказуемого в своих поступках. Если вспомнить об играх на сеновале, состоявшихся сегодня в первой половине дня, то, пожалуй, есть основания подозревать, что Сюзанну потянуло на приключения.

Я встал, взял со стола бутылку портвейна и шагнул из сада в темноту. Я шагал до тех пор, пока не уткнулся в кустарник. Это был наш садовый лабиринт. Ноги сами понесли меня по его узким тропинкам. Вскоре я понял, что окончательно заблудился. Тогда я растянулся на траве, допил из горлышка все, что оставалось в бутылке, и заснул прямо под звездным небом. К черту этих Депоу.


Глава 10


Птичье пение раздавалось прямо у меня под носом, но когда я открыл глаза, то не увидел ровным счетом ничего. В панике я вскочил на ноги. Теперь я понял, что стою в облаке тумана, окутавшем все вокруг. Когда я увидел это облако, мне показалось, что я уже умер и попал на небеса. На дне бутылки оказался глоток портвейна, его было достаточно, чтобы подсказать мне, что я еще жив, хотя и нахожусь в безобразном состоянии. Постепенно я припомнил, где я и как сюда попал. Воспоминания были не из приятных, поэтому я тотчас постарался о них забыть.

У меня над головой уже заиграли первые лучи занимающегося дня. Голова раскалывалась, я чертовски замерз, все тело страшно ныло. Я протер глаза и зевнул. Наступило пасхальное воскресенье, и Джон Саттер воистину воскрес.

Видимо, ночью подушкой мне служила бутылка из-под портвейна. Убедившись, что теперь она окончательно опустела, я с горьким чувством вздохнул и выбросил ее.

Я отряхнул свой спортивный костюм и застегнул до горла молнию на куртке. Людям средних лет не рекомендуется спать всю ночь на холодной земле, особенно если они перед этим изрядно наклюкались. Это вредно для здоровья и для репутации. «О Боже... моя шея!»

Я покашлял, почихал и проделал все остальные утренние процедуры. Судя по всему, организм функционировал успешно, чего нельзя сказать о моем мозге, который до сих пор был не в состоянии охватить пониманием все, что я успел натворить вчера.

Я сделал несколько шагов на ощупь, понял, что способен двигаться, и устремился к выходу, по пути цепляясь за ветки разросшегося кустарника. Я пытался определить верный путь по отпечаткам моих туфель и по обломанным вчера веткам, но вскоре выяснилось, что следопыт из меня никакой. Я потерялся. Вернее, потерялся я еще вчера — теперь меня можно было считать пропавшим без вести.

По мере того как рассветало, все легче было различить восток и запад. Помня, что выход из лабиринта на восточной стороне, я двинулся вперед, стараясь держаться этого направления, но вновь и вновь оказывался в тупике. Талантливый создатель этого лабиринта несомненно обладал садистскими наклонностями.

Через полчаса непрерывной беготни я выбрался наконец на поляну и увидел солнце, встающее над бельведером.

Я сел на скамейку у входа в лабиринт и попытался собраться с мыслями. Выходило, что вчера я не только нагрубил Сюзанне, но и пропустил светский ужин. Сегодня утром не попал на пасхальную службу, а Сюзанна и Алларды, наверное, начали уже волноваться, куда я пропал. Вернее так: Сюзанна и Этель просто волновались, а Джордж не на шутку переживал.

Интересно, пошла ли Сюзанна в гости к Депоу с извинениями насчет отсутствия мужа или начала звонить в полицию и просидела всю ночь на телефоне? Меня в первую очередь интересовало, конечно, то, переживал ли кто-нибудь за меня или нет. Погруженный в эти мысли, я вдруг отчетливо услышал глухой топот копыт по влажной земле. Я попытался разглядеть лошадь и всадника, но солнце слепило глаза, и я ничего не мог увидеть. Тогда я встал и бросился вперед.

Сюзанна остановила Занзибар футах в двадцати от меня. Ни Сюзанна, ни я не промолвили ни слова, но глупая лошадь вдруг начала ржать. Ее ржание показалось мне весьма презрительным и, как это ни странно, вывело меня из себя.

Видимо, мне следовало ощущать вину и угрызения совести перед Сюзанной, но ничего подобного я не чувствовал.

— Ты ищешь меня или просто выехала прогуляться? — спросил я.

Наверное, в голосе у меня было что-то такое, что заставило ее воздержаться от язвительного ответа. Она просто сказала:

— Я искала тебя.

— Ну, теперь, когда ты меня нашла, можешь ехать дальше. Мне хочется побыть одному.

— Хорошо, — ответила она и начала разворачивать Занзибар. — Ты собираешься поехать с нами на одиннадцатичасовую службу?

— Если я и поеду, то на своей машине.

— Ладно. Увидимся позже. — Она пришпорила лошадь — Занзибар понеслась быстрее ветра. Если бы у меня было с собой ружье, я с удовольствием всадил бы заряд дроби в ее породистую задницу.

«Ну что же, — подумал я, — все нормально». Мое самочувствие несколько улучшилось. Я начал прохаживаться, разминая мышцы, затем слегка пробежался, с удовольствием втягивая в себя холодный утренний воздух. Какой роскошный рассвет и сколько удовольствия получаешь, когда начинаешь утро вот так, с легкой пробежки по упругой влажной земле, с повышения в крови уровня эндорфинов, бета-блокираторов и еще Бог знает чего. Целый час я провел, выделывая курбеты, ходя на голове, не задумываясь, зачем я это делаю, и испытывая дикий восторг.

В заключение я забрался на высокое дерево на границе нашего участка. С него открывался восхитительный вид на территорию клуба «Крик». Какое-то время я сидел на дереве, испытывая ни с чем не сравнимую радость погружения в детство. Потом я спустился вниз и еще немного пробежался. Приблизительно часам к десяти я почувствовал, что так устал физически и так воспрянул духом, как никогда в жизни. Даже похмелье как рукой сняло. Меня вдруг понесло к соснам, которые отделяли участок Стенхопов от «Альгамбры». Пот тек с меня ручьем, удаляя из организма токсины.

Я пробежал через луг, сердце колотилось как бешеное. Добежал до вишневой рощи и до сада, где совсем недавно мы с Сюзанной разыграли нашу сексуальную драму.

Наконец я рухнул на мраморную скамейку и огляделся. Импозантная статуя Нептуна все так же стояла в конце бассейна, но теперь в руках у морского бога появился бронзовый трезубец. «Ты только посмотри...» Я заметил также, что изо ртов всех четырех рыб у ног Нептуна бьют фонтанчики, а вода от них собирается в огромной морской раковине, уже оттуда попадая в вычищенный до блеска бассейн. «Черт побери...»

Я встал и нагнулся к фонтану, который не работал по меньшей мере лет двадцать. Упав на колени, я умылся водой из раковины, затем провел рукой по ее поверхности. «Да, Фрэнк, дела у тебя идут...»

Я набрал в рот воды и выпустил ее струйкой на манер каменных рыбок.

Мое внимание привлек шум за спиной. Я обернулся. Футах в тридцати от меня на тропинке, которая вела к дому, стояла женщина в платье в цветочек и в розовой шляпке, с накинутой на плечи белой шалью. Она также увидела меня и застыла как вкопанная. Можно себе представить, как выглядел человек, плескающийся в фонтане в грязном спортивном костюме, с взъерошенными волосами. Я выплюнул остатки воды и сказал:

— Привет.

Она повернулась и пустилась бежать со всех ног. В какой-то момент она обернулась, чтобы узнать, не гонятся ли за ней. Женщина выглядела лет на сорок пять и была плотного телосложения, со светлыми крашеными волосами. С утра она уже успела густо накраситься, видимо, ей пригодились краски, которыми красят пасхальные яйца. Даже в праздничном пасхальном платье она выглядела безвкусной простушкой. Но в целом она была неплохо сложена. Правда, мне не нравится этот тип, я предпочитаю американский стандарт, к примеру, мою Сюзанну. Но, проведя все утро в занятиях, свойственных больше дикарю или ребенку, я понял, что нахожу нечто крайне сексуальное в этой раскрашенной бабенке с ее большими грудями и задницей. В какой-то степени она напомнила мне Венеру из «храма любви».

Она все еще поглядывала из-за плеча, не бегу ли я за ней. Вероятно, мне следовало представиться, но, сообразив, что она из семьи Белларозы, я решил, что делать этого при таких обстоятельствах не следует. Я уже собирался покинуть чужой участок — как и полагается уважаемому адвокату и джентльмену, — но в эту минуту мне вспомнилась победа, одержанная над Сюзанной, и я опустился на четвереньки и зарычал.

Женщина побежала еще быстрее, потеряв по дороге свои туфли на высоких каблуках.

Я поднялся на ноги и вытер рот рукавом куртки. Славно повеселились. Возможно, мой поступок не совсем вписывается в рамки нормального поведения, но не мне же ставить медицинские диагнозы себе самому. Я прогуливался вдоль бассейна, когда заметил на другой стороне кое-что новенькое. Я подошел поближе и увидел, что это гипсовая статуя. Такие дешевые украшения часто можно встретить в итальянских парках, рядом обычно помещается статуя розового фламинго.

Приглядевшись, я понял, что статуя изображает Деву Марию, на руках у нее младенец Христос. Соседство христианского символа с языческим богом морей показалось мне странным. Богоматерь, нежно обнимавшая своего младенца, совершенно не воспринималась в обществе полуголого бога с поднятым вверх трезубцем — они просто противоречили друг другу.

Я вспомнил, как поразило меня нелепое сочетание этих двух культур, когда я был в Риме. Наш экскурсовод, напротив, нисколько не смущаясь, восхищенно рассказывал нам о статуе Богоматери, на пьедестале которой резвились голые нимфы.

Я решил тогда, что сами итальянцы являются одновременно и христианами, и язычниками. В них сочетаются жестокость и милосердие, католичество и религия Древнего Рима. Словно кто-то ошибся, насадив религию, чуждую этой стране и этому народу, которому по темпераменту больше подошло бы язычество.

Получается, что Фрэнк Беллароза, восстановивший трезубец у Нептуна, нуждался и в том, чтобы иметь где-то рядом символ любви и надежды. Ему нужно было и то и другое. Интересный факт.

Послышался яростный лай собаки, доносившийся от дома и становившийся все громче. Я предпочел размышлять о причинах этой озлобленности у собаки где-нибудь в другом месте. Может быть, я был сумасшедшим, но глупым я точно не был.

Я побежал в сторону Стенхоп Холла. На бегу я понял, что страшно проголодался: я ведь ничего не ел со вчерашнего дня. Собаки, а их было не менее двух, тем временем уже догоняли меня.

Я прибавил ходу и как вихрь пронесся через сосны, разделявшие наши участки. Но и здесь я не снижал темпа, так как понимал, что собаки и охранники, которые бегут за ними, могут увлечься и продолжить погоню на моем участке.

На моем пути лежал небольшой пруд — как раз сюда Сюзанна собиралась переносить свою конюшню. Не долго думая, я нырнул в холодную воду и быстренько перебрался на другую сторону. Следопыт, как вы помните, из меня получился никудышный, но зато я, оказывается, хорошо владел техникой запутывания следов.

Я продолжал бежать, но слышал, как за спиной у меня заскулили собаки, на берегу пруда потерявшие след. Я подозревал, что собаки преследовали меня вместе с охранниками, но убедился в этом только сейчас, когда услышал звук ружейного выстрела. Я инстинктивно прибавил ходу. Когда все запасы глюкозы, адреналина, эндорфина и всего прочего были израсходованы, я упал на землю, замер и прислушался.

Полежав несколько минут, я встал и осторожно начал пробираться сквозь кустарник. В какой-то момент я достиг тропинки, которая вела к калитке на Грейс-лейн. Я пошел по ней и вскоре увидел сквозь разросшиеся вишневые деревья сторожевой домик Аллардов. По моему разумению, охранники не стали бы так далеко углубляться на чужой участок, поэтому я шел не спеша. Как однажды кто-то изрек, нет большего счастья, чем побывать под пулями и остаться в живых. Я чувствовал себя великолепно, лучше всех на свете. Жаль только, что я не мог рассказать о случившейся со мной истории. Вот в чем я действительно нуждался, так это в друзьях, которые с удовольствием выслушали бы рассказ об этих приключениях. Можно было бы рассказать Сюзанне, но она уже перестала быть моим другом.

Я вошел в наш дом со стороны сада и по настенным часам в кабинете понял, что неверно оценил время. Одиннадцать часов уже прошло, и Сюзанна уехала на службу в церковь. Я снова осознал, что теперь меня это совершенно не трогает. Всегда приятно бывает понять, что какие-то вещи вас больше не волнуют, но в следующий момент, как правило, вы начинаете лихорадочно соображать, что же вас все-таки волнует.

Я пошел на кухню и обнаружил на столе записку. В ней говорилось: «НЕ ЗАБУДЬ, ЧТО К ТРЕМ ЧАСАМ МЫ ПРИГЛАШЕНЫ К ТВОЕЙ ТЕТУШКЕ». Я скомкал записку и забросил ее в угол. К черту тетушку Корнелию! Я открыл холодильник и начал хватать что попало, без разбора, оставляя после себя открытые банки, разорванные упаковки и огрызки фруктов. В заключение я слопал пригоршню черники, захлопнул дверцу холодильника и отправился наверх.

Быть дикарем, конечно, приятно, но и горячий душ — стоящая вещь. Я разделся, принял душ, но бриться не стал. Переоделся в джинсы, рубашку и ботинки и покинул дом еще до того, как появилась Сюзанна.

Я запрыгнул в свой «бронко» и поехал по заросшей дороге, которая вела к запасному выезду на Грейс-лейн. В старых усадьбах предусмотрены не только отдельные выходы и лестницы для прислуги, но и целая система тропинок и дорог, построенная так, что хозяева и слуги не могли случайно встретиться. Это был прообраз современного Диснейленда, где целая армия рабочих и служащих, скрытая от глаз посетителей, обслуживает их всем необходимым и приготовленная еда и чистые номера в гостиницах появляются как по мановению волшебной палочки.

Подъехав к пруду, я вышел из машины и исследовал землю вокруг него. Здесь действительно было много следов собачьих лап, я нашел также стреляную гильзу от ружья. Гильзу я положил в карман, довольный, что мне ничего не показалось и все было на самом деле. Я сел в машину и выехал к запасным воротам. На них висел замок, но у меня в машине была связка ключей от всех запоров Стенхоп Холла, так что я быстро с ним справился. Таким образом, я выехал на Грейс-лейн в нескольких сотнях ярдов от главных ворот.

Я поехал на север, чтобы не встретиться с «ягуаром» Сюзанны. По дороге я пытался сообразить, куда же мне податься. Сбежавшим из дома мужьям следует представлять, куда им направляться, хотя, как правило, они не имеют об этом ни малейшего понятия. Поэтому эти бедолаги обычно едут куда глаза глядят, избегая лишь мест, где у них могут поинтересоваться, каково чувствовать себя в шкуре сбежавшего мужа.

Проезжая мимо ворот «Альгамбры», я заметил двух джентльменов в черных костюмах. Они явно стояли здесь не случайно.

Я до сих пор чувствовал себя выбитым из колеи событиями вчерашнего дня. При этом я отдавал себе отчет, что вряд ли мне кто-то поможет. Если я облегчу душу какому-нибудь случайному собеседнику, то ему будет довольно трудно уловить связь между играми на сеновале и эпизодом с Белларозой и моими дальнейшими приключениями. Люди, как правило, плохо понимают друг друга. Я, конечно, добавил бы: «И это еще не все», — но ведь при этом я имел бы в виду лишь то, что творится в моей голове, а не в реальном мире. Так что понять меня было бы трудно.

Итак, я кружил по окрестностям и сам не понял, как очутился в Бейвилле, это что-то вроде города «синих воротничков», расположенного на престижном побережье Лонг-Айленда. В этом местечке редко встретишь аристократов, но и мужланы с «БМВ» здесь также не прижились.

Основные занятия жителей этого крошечного городка — рыбная ловля, прокат яхт и содержание разного рода питейных заведений. Трудно себе представить, как на таком маленьком участке суши поместилось столько баров. Некоторые из этих заведений были «крутыми», другие — еще «круче», а самым «крутым» был бар под названием «Ржавая якорная труба». Если вам любопытно, якорная труба — это отверстие на носу корабля, через которое проходит якорная цепь. Вероятно, бары и рестораны Лонг-Айленда уже исчерпали запас неиспользованных морских словечек, но это место на самом деле напоминало ржавую якорную трубу. Бар был открыт для жаждущих приобщиться к пасхальным напиткам. Я припарковал «бронко» между стареньким пикапом и стайкой мотоциклов и вошел внутрь.

Наверное, в ночное время этот бар имел свой шарм, свой стиль и все, что угодно. Но в воскресный полдень, особенно на Пасху, он производил гнетущее впечатление. Примерно так, скорее всего, выглядит предбанник перед газовой камерой.

Я нашел себе место на табурете у стойки бара. Стены заведения были украшены обычной морской атрибутикой, но, на мой взгляд, она мало чем отличалась от барахла, которое можно найти на любой помойке. Компанию за стойкой мне составляли трое мужчин и женщина в забавном наряде из черной кожи, несколько алкоголиков и четверо молодых людей в джинсах и майках, играющих в игры на телевизионных приставках. Они были в состоянии, которое можно описать как нечто среднее между кататоническим бредом и пляской святого Витта. Вероятно, за стойкой присутствовал неполный набор, характерный для данного заведения, в углах, очевидно, можно было обнаружить более красочные персонажи.

Я заказал себе порцию пива и закуски. На этих закусках следовало ставить надпись «Опасно для здоровья», но я смело принялся за них. Примерно в миле отсюда находился престижнейший яхт-клуб «Коринф», и посещавшим его джентльменам я посоветовал бы заглядывать в этот бар, чтобы потом хвастаться перед другими подвигом «настоящего мужчины». Но сейчас был не сезон, я сидел за стойкой, хлебал пойло, которое называлось пивом, и жевал отвратительные «закуски», а заодно наблюдал за клубами дыма, поднимающимися к потолку.

Я заказал себе еще кружку пива и шесть небольших бифштексов. Когда, казалось, уже никто не проявит ко мне интерес и никто не будет оскорблен моим присутствием, раздался голос, принадлежавший одному из закованных в кожу мотоциклистов.

— Ты что, живешь здесь где-нибудь поблизости? Вам следует знать, что даже в джинсах и в рубашке, небритый, Джон Уитмен Саттер не похож ни на одного из завсегдатаев бара, особенно после того как он откроет рот и произнесет несколько слов. Вам также следует знать, что в такой вопрос вкладывается всегда нечто большее.

— Лэттингтон, — ответил я.

— Ля-ля-ля, — пропел мой сосед по стойке.

Я искренне рад, что у нас в округе нет классовой неприязни, иначе мне пришлось бы услышать нечто очень грубое от джентльмена в коже.

— Ты что, заблудился? — спросил он.

— Если я здесь, значит, заблудился.

Окружающие нашли мой ответ остроумным. Юмор вообще легко прокладывает мосты через пропасть, отделяющую культурных людей от кретинов.

«Кожаный» задал еще один вопрос:

— Видать, твоя старушка дала тебе под зад коленом?

— Нет, она сейчас лежит в больнице Святого Фрэнсиса в коматозном состоянии. Автокатастрофа. Плохо ей, бедняжке. А детей забрала тетка.

— О, извини, парень. — «Кожаный» тут же заказал мне кружку пива за свой счет.

Я изобразил на лице страдальческую улыбку и снова уткнулся в свои бифштексы. Они не так уж плохи, а еще если их зажевать орешками да запить пивом, так вообще становятся съедобными. Я научился этому приему в Нью-Хэйвене. Так мы между собой называем Йельский университет. Нью-Хэйвен. И звучит не так напыщенно.

К тетушке Корнелии я должен был прибыть к трем часам. Там на Пасху у нас всегда происходит что-то вроде семейного сбора. Тетка живет в Локаст-Вэлли, это в пятнадцати минутах езды отсюда. Сейчас было без чего-то два. Тетка Корнелия — это сестра моей матери, и, если вы припоминаете, у нее есть своя теория относительно рыжих волос. Интересно, что она скажет, если увидит своего племянничка, сидящего без пиджака и галстука за стойкой бара, небритого и пахнущего пивом и солеными орешками.

Надо честно признать, что Сюзанна, со своей стороны, всегда очень мила с моими родственниками. Нет, она не близка с ними, а именно мила. Ее собственная семья совсем не велика, даже если сосчитать всех самых дальних родственников, разбросанных по всему свету. Их и родными-то не назовешь.

Итак, я торчал в этой «трубе» уже целый час, размышляя о том о сем, когда место рядом со мной заняла новая посетительница. Должно быть, она вынырнула из какого-нибудь темного угла заведения, так как входную дверь никто не открывал. Я взглянул на нее и получил в ответ широкую улыбку. Я уставился в зеркало, но и там наши глаза встретились. Она снова улыбнулась. Вероятно, она была очень дружелюбно настроена.

Ей было лет тридцать, но можно было дать и все сорок. Она была разведена и жила сейчас с человеком, который время от времени поколачивал ее. Работала она официанткой, а с детьми сидела ее мать. Здоровье у нее было неважнецкое. Она должна была бы ненавидеть мужчин, но не ненавидела. Она играла в лотерею и отказывалась признавать тот факт, что в ее жизни уже не будет ничего хорошего. Впрочем, ничего этого она о себе не сказала, она вообще не вымолвила ни слова. Просто у людей, которых вы можете встретить в «Ржавой якорной трубе», все это написано на лбу. Даже удивительно, как такая процветающая нация, как американцы, может порождать таких несчастных людей. А может быть, все дело просто в том, что некоторые люди рождаются неудачниками и на Марсе в 3000 году тоже будет стоять где-нибудь бар «Ржавая якорная труба», посетителями которого будут люди с плохими зубами, татуировками и одетые в черную кожу. Они будут рассказывать друг другу истории из своей жизни, жаловаться на неудачи и на то, как кто-то вставляет им палки в колеса. Я услышал, как рядом сбросили на пол туфли.

— Ноги гудят по-черному.

— Почему? — поинтересовался я.

— О, да я пропахала все утро. Даже на мессу не попала.

— А где ты работаешь?

— В ресторане «Звездная пыль» в Глен-Ков. Знаешь это место?

— Да, конечно.

— Что-то я тебя там никогда не видела.

И никогда не увидишь.

— Хочешь угощу?

— Давай. Закажи «мимозу» Терпеть не могу, когда приходится пить, а еще не вечер. Но сейчас мне надо промочить горло.

Я сделал жест бармену.

— Одну «мимозу». — Повернулся к своей соседке — Будешь бифштексы?

— Нет, спасибо.

— Меня зовут Джон.

— Салли.

— Не Салли Грейс?

— Нет, Салли Энн.

— Рад нашему знакомству.

Появилась ее «мимоза» — мы чокнулись, поболтали, затем она спросила:

— А что ты делаешь в этой дыре?

— А что, разве мне здесь не место?

— Да нет, знаешь ли. — Она рассмеялась.

Мне было приятно осознавать, что меня здесь принимали за инородное тело даже до того, как я раскрыл рот и обнаружил свой акцент. Соответственно, если бы кто-то из этих людей оказался в клубе «Крик», я бы тоже поинтересовался, как они туда попали.

— Просто я в разводе, один как перст и ищу любви где только можно, — абсолютно серьезно сообщил я.

Она снова весело расхохоталась.

— Да ты, видно, сумасшедший.

— В моих клубах сегодня выходной день, моя яхта стоит в сухом доке, а моя бывшая жена улетела с детьми в Акапулько. У меня был выбор — пойти на обед к главарю мафии, к своей тетке или сюда.

— И ты пришел сюда?

— А разве ты не сделала бы то же самое?

— Нет, я бы пошла на обед к главарю мафии.

— Интересная мысль. Твоя фамилия случайно не Рузвельт? — поинтересовался я.

— А твоя случайно не Астор? — хихикнула она.

— Нет, моя Уитмен. Знаешь такого поэта Уолта Уитмена?

— Конечно. «Листья травы». Я проходила это в школе.

— Боже, благослови Америку.

— Это тоже он написал?

— Возможно.

— Так ты его родственник?

— Что-то вроде этого.

— Тоже поэт?

— Пытаюсь им стать.

— А ты богатый?

— Был. Все проиграл в лотерею.

— Господи, сколько же ты купил билетов?

— Все, которые были.

Она опять захихикала. Я был в ударе. Я подвинул свой табурет поближе к ней. Когда-то она была милашкой, но годы, как говорится, взяли свое. При этом у нее сохранилась прекрасная улыбка, веселый смех, все зубы и, как я предполагал, доброе сердце. Я мог заметить, что нравлюсь ей, а если еще немного постараюсь, то она и полюбит меня. Многие мои однокурсники баловались с дешевыми девчонками, но я себе такого никогда не позволял. Возможно, теперь я пытался наверстать упущенное. Кстати, в здешних местах есть обычай, сохранившийся до сих пор, — в среду вечером у прислуги выходной, и все бары на побережье заполнены очаровательными девчонками из Ирландии и Шотландии, приехавшими сюда на работу. Но это уже другая история. А что касается дела, то я должен признаться, что давненько не был один на один с женщиной из народа и не знал точно, как себя с ней вести. Вероятно, лучше всего быть самим собой. Кстати, с Салли Энн я ощущал себя значительно лучше, чем с Салли Грейс. При этом я чувствовал себя на коне. Мы еще немного поболтали, Салли прыскала со смеху уже в свою третью «мимозу», а компания в коже, похоже, начала подозревать, что ее надули с рассказом о жене, лежавшей в коматозном состоянии.

Я мельком взглянул на часы и понял, что пробило три. Следовало выбирать между Салли Энн и визитом в ее лачугу и посещением званого ужина у тетушки Корнелии. Скажу честно, мне не нравилось ни то ни другое.

— Ну, — сказал я, — мне пора.

— О... ты спешишь?

— Да, по правде говоря. Мне надо прихватить на вокзале герцога Суссекса и затем отправиться к тете Корнелии.

— Серьезно?

— Ты мне дашь свой телефон?

Она уставилась на меня, потом глупо улыбнулась.

— Я думаю...

— У тебя есть визитная карточка?

— Погоди... сейчас посмотрю... — Она запустила руку в свою сумочку и вытащила огрызок карандаша, которым, очевидно, записывала заказы клиентов. — Ты хочешь, чтобы я написала номер на карточке?

— Можно и на салфетке. — Я протянул ей чистую салфетку, и она нацарапала на ней свое имя и телефон.

— Я живу здесь, в Бейвилле. Почти у самого берега.

— Можно только позавидовать. — Я положил салфетку в карман, туда же, где уже лежала гильза от ружья. Мой карман потихоньку превращался в свалку. — Непременно позвоню, — пообещал я и сполз с высокого табурета на пол.

— До конца этого месяца я работаю по вечерам. С пяти вечера до полуночи. Поэтому сплю как попало. Так что звони когда захочешь, не стесняйся. К тому же у меня включен автоответчик.

— Понял. До свидания. — Я оставил на стойке деньги и вынырнул из «Ржавой якорной трубы» на свет Божий. Конечно, где-то в мире есть место и для меня, но вряд ли «Ржавая якорная труба» входит в число этих уголков.

Забравшись в свой «бронко», я понял, что теперь мне придется выбирать между доном Белларозой и тетушкой Корнелией. Я помчался на юг вдоль побережья, надеясь, по всей видимости, на то, что в ход событий вмешается провидение и что-нибудь случится с моей машиной.

Но в результате я оказался на Грейс-лейн. Я проехал мимо ворот Стенхоп Холла, они были закрыты. Алларды, вероятно, отправились в гости к своей дочери, а Сюзанна закатилась либо к моей тете, либо к Фрэнку в гости. Там она уже отъедает нос у бедного ягненка и прикидывает, что ей делать со мной.

Я проследовал дальше — до начала каменного забора, ограждавшего «Альгамбру». Здесь я притормозил и заехал на площадку, устроенную напротив ворот.

У ворот продолжали нести вахту двое джентльменов в черных костюмах — они сразу же уставились на меня. За их спинами у сторожевого домика стоял огромный, футов шести, если не считать ушей, пасхальный кролик. В лапах он держал большую пасхальную корзину, в которой, как я подозревал, были припрятаны раскрашенные к празднику ручные гранаты.

Я снова взглянул на двух помощников кролика: они продолжали сверлить меня глазами. Я не сомневался, что хотя бы один из этих охранников — «солдат» дона Белларозы — преследовал меня сегодня утром с собаками.

Дорога, ведущая в «Альгамбре» к главному дому, в отличие от нашей была прямой, в рамке ворот вы могли прекрасно наблюдать главный дом усадьбы. Она была вымощена булыжником, а не гравием и обрамлена рядами деревьев. Сегодня вдоль этой дороги стояла целая вереница машин, в основном черного цвета, с удлиненными кузовами. Я подумал, что эти машины и эти люди в черном пригодятся как нельзя кстати, если вдруг возникнет надобность организовать траурную процессию.

Наблюдая эту картину, я понял, что Фрэнк Беллароза, пожалуй, умеет организовывать большие приемы. Вероятно, подсознательно он подражал приемам, описанным в «Великом Гэтсби», на которых гости могли делать все, что им заблагорассудится, а хозяин имел возможность издали наблюдать за происходящим.

Любопытно, что, устраивая столь пышный прием по случаю Пасхи, Беллароза тем самым невольно повторял то, чем в двадцатых годах занимались здешние миллионеры, соревнуясь друг с другом в демонстрациях дурного вкуса. Так, например, Отто Кан, один из богатейших людей Америки, если не всего мира, устраивал соревнования по поиску пасхальных яиц на своей усадьбе площадью в шестьсот акров с главным домом в сто двадцать пять комнат. В числе гостей были миллионеры, знаменитые актеры, писатели, музыканты и девочки от Зигфельда. Чтобы сделать поиски яиц более увлекательными, в каждое из них запрятали по чеку на тысячу долларов. Народ был в восторге — еще бы, такой оригинальный способ отпраздновать воскресение Иисуса Христа!

Я знаю, что сам я не пошел бы на прием только из-за чеков на тысячу долларов — это годовая зарплата многих людей в двадцатые годы, — но на девочек от Зигфельда можно было бы посмотреть.

Сейчас имела место похожая история — меня вовсе не привлекала голова ягненка, но я был бы не прочь взглянуть на Фрэнка Белларозу, его семью и его клан. Пока я взвешивал «за» и «против» такого поступка, один из охранников, которому, видимо, надоело глазеть на меня, сделал рукой приглашающий жест. Так как я имел полное право стоять на Грейс-лейн в любом месте, при этом нисколько не мешая приему у мистера Белларозы, я опустил стекло и показал охраннику жест, известный как итальянское приветствие.

Человек, видимо, до крайности обрадованный моим знакомством с итальянскими обычаями, ответил мне тем же жестом.

В тот же момент к воротам подъехал лимузин с затемненными стеклами. Он притормозил у въезда в ворота. Стекла были опущены, охрана заглянула внутрь, а пасхальный кролик вручил вновь прибывшим подарки из своей корзины.

Неожиданно я услышал резкий стук с другой стороны автомобиля и обернулся. В окне белело лицо мужчины, он энергично предлагал мне опустить стекло. Я замешкался, но потом все-таки внял его просьбе.

— Да? — произнес я самым мужественным голосом. — Что вам нужно? — У меня бешено забилось сердце.

Мужчина просунул руку и показал мне запечатанное в пластик удостоверение с фотографией, затем еще раз подставил мне свое лицо для сравнения.

— Специальный агент Манкузо, — представился он. — Федеральное бюро расследований.

— О... — выдохнул я. Это уж слишком. Фантастика. Прямо здесь, на Грейс-лейн, — мафия, шестифутовый пасхальный кролик, муж, сбежавший от жены, а теперь еще и этот парень из ФБР. — Чем могу быть полезен?

— Вы ведь Джон Саттер, верно?

— Если вы — ФБР, значит, я — Джон Саттер. — Я сообразил, что они определили меня по номеру машины, связавшись с полицией в Олбани. Возможно, они заочно познакомились со мной еще несколько месяцев назад, когда Фрэнк Беллароза переехал сюда и стал моим соседом.

— Вероятно, вам известно, зачем мы здесь находимся, сэр?

В голове у меня мелькнуло несколько саркастических реплик, но ответил я просто:

— Вероятно, да.

— Вы, конечно, имеете право припарковывать машину в любом месте, и у нас нет полномочий просить вас уехать отсюда.

— Совершенно верно, — подтвердил я. — Эта улица находится в частной собственности. В том числе и в моей частной собственности.

— Да-да, сэр. — Манкузо оперся ладонями на открытое окно моей машины и положил подбородок на руки. Со стороны это, наверное, выглядело как болтовня старых знакомых. Ему на вид было лет пятьдесят, я обратил внимание на его необычно широкие зубы. Глаза и щеки как бы ввалились, словно он долгое время ничего не ел. На голове у него была лысина, она явно не украшала его, так как хохолок, оставшийся на макушке, делал его похожим на клоуна.

— Я даже не уверен, что вы имеете право находиться здесь, — добавил я.

Мистер Манкузо поморщился, словно, я его обидел. А может быть, он просто учуял запах орешков и бифштексов, исходивший от меня.

— Ну ладно, — молвил он, — вы специалист в области права и я специалист в области права, и мы можем обсудить эту проблему как-нибудь в другое время.

Не понимаю, почему я так взъелся на этого парня? Может быть, он слишком агрессивно требовал, чтобы я опустил стекло? А может быть, я еще не вышел из своего утреннего дикарского образа. Как бы то ни было, я вдруг понял, что говорю так, как будто уже нахожусь на службе у дона Белларозы. Я постарался успокоиться.

— Ну так в чем все-таки дело? — поинтересовался я.

— Да вот, видите ли, у нас есть необходимость сделать несколько фотографий, а ваша машина загораживает нам кадр.

— Фотографий чего?

— Сами знаете.

Он не уточнил, а я не стал спрашивать, откуда они фотографируют. Они могли это делать только из дома Депоу: он как раз находился напротив «Альгамбры». Это показалось мне любопытным, но не сверхъестественным, так как Депоу всегда были известны как люди, поддерживающие полицию. Стало быть, теперь они решили присоединиться к движению против сил зла. В ближайшем будущем Аллен Депоу, очевидно, оборудует пулеметное гнездо на чердаке своего дома и будет подавальщиком патронов у своих новых друзей. Что ж, на Грейс-лейн грядут серьезные перемены.

Я посмотрел в сторону дома Депоу, затем перевел взгляд на «Альгамбру». Вероятно, ФБР фотографирует номера машин, въезжающих в «Альгамбру», с помощью телескопической оптики, а возможно, даже делает снимки гостей, когда они выходят из автомобилей. Я понял, что блокирую обзор для фотографов, но, видимо, дело было не только в этом.

— Я уже собирался уезжать отсюда, — тихо произнес я.

— Спасибо, — поблагодарил Манкузо, но не сдвинулся с места. — Насколько я понимаю, вы остановились здесь из любопытства?

— Нет, я в числе приглашенных.

— Да? — Он, казалось, был удивлен, но не сильно. — Так вот, если у вас возникнет желание поговорить с нами, — Манкузо протянул мне визитную карточку, — звоните, не стесняйтесь.

— Звонить по какому поводу?

— По любому. Вы собираетесь заезжать?

— Нет. — Я положил визитную карточку в карман вместе с гильзой и салфеткой. Скоро придется заводить портфель для этого мусора.

— Если вы хотите заехать внутрь, мы не будем возражать против этого.

— Благодарю вас, мистер Манкузо.

Он зыркнул на меня своими выразительными глазами.

— Я имею в виду, что мы понимаем ваше положение. Вы же соседи и все такое.

— Вы и наполовину не понимаете, что происходит. — Я снова посмотрел в сторону «Альгамбры» и увидел, что двое охранников и «кролик» переговариваются между собой и поглядывают на нас. В день, когда даже состоятельные люди не могут позволить себе пообедать в ресторане (если это, конечно, не ресторан «Звездная пыль»), дон Беллароза смог заставить двух охранников, «кролика» и еще нескольких вооруженных людей прислуживать себе! Я повернулся к Манкузо, который также встречал Пасху вне своей семьи, и с усмешкой спросил:

— Когда же мы сможем проводить мистера Белларозу в края не столь отдаленные?

— Я не уполномочен отвечать на такие вопросы, мистер Саттер.

— Сказать по правде, мистер Манкузо, не нравится мне все это.

— Да и нам тоже, поверьте.

— Почему же вы не арестуете этого человека?

— Мы пока собираем доказательства, сэр.

Я почувствовал, как во мне нарастает гнев, и понял, что бедный мистер Манкузо в качестве представителя сил общественной импотенции получит сейчас из моих уст порцию праведного негодования. Я нанес удар.

— Фрэнк Беллароза является на протяжении уже трех десятилетий признанным преступником, а между тем он продолжает жить лучше, чем вы или я. А вы все собираете доказательства.

— Да, сэр.

— Может быть, в этой стране выгодней быть преступником?

— Нет, сэр, вы ошибаетесь. Рано или поздно, возмездие наступит.

— Тридцать лет — это рано или поздно?

— Ну, мистер Саттер, если бы все честные граждане были так настроены, как вы, да еще помогали бы...

— А вот этого не надо, мистер Манкузо, не надо. Я не судья, не добровольный помощник полиции. Честные граждане, между прочим, платят правительству налоги, для того чтобы оно выполняло свои обязанности. И правительство обязано избавить нас от Фрэнка Белларозы. А уж тогда я займу место на скамье присяжных.

— Да-да, сэр, — сказал он. — Но адвокаты не могут быть присяжными.

— Если бы мог, я бы им стал.

— Да, сэр.

Я разговаривал с несколькими типами из федеральных органов — агентами налоговой службы, ФБР и им подобными — и знаю, что когда они начинают говорить: «Да, мистер налогоплательщик», то можно считать разговор законченным.

— Благодарю вас, сэр.

Я нажал на сцепление.

— По крайней мере, теперь в округе будет более спокойно.

— В таких ситуациях всегда так бывает, сэр.

— Иронизируете?

— Да, сэр.

Я посмотрел мистеру Манкузо прямо в глаза.

— Вы знаете, что такое capozella?

Он засмеялся.

— Конечно. Моя бабушка все время заставляла меня отведать хоть кусочек. Это деликатес. А почему вы спрашиваете?

— Просто проверяю. Arrivederci[2 - До свидания (итал.).].

— Счастливой Пасхи, — пожелал он. Манкузо выпрямился, и теперь я наблюдал только его живот. Я нажал на газ и, снявшись с тормоза, помчался по Грейс-лейн.

Эта дорога заканчивается разворотом у усадьбы, которая называется «Фокс Пойнт». «Фокс Пойнт» может в скором времени превратиться в мечеть, но об этом позже.

Я развернулся и поехал обратно по Грейс-лейн. Я проехал мимо «Альгамбры» и посмотрел на то место, где недавно стоял мистер Манкузо. Он уже ушел, это было естественно, но недавние события казались мне дурным сном, поэтому я вытащил из кармана его визитную карточку и уставился на нее. Я вспомнил, что утром с той же целью подобрал гильзу, и сказал себе: «Возьми себя в руки, Джон».

Мистер Манкузо еще некоторое время занимал мои мысли. С виду он походил на клоуна, но дураком явно не был. В нем чувствовалась какая-то уверенность, и мне, честно говоря, нравилось, что по следу итальянца идет итальянец. Бог знает по какой причине ФБР до сих пор не могло справиться с Белларозой. Но теперь, кажется, с приходом агентов-итальянцев дело начинало меняться к лучшему. Мне это напомнило использование римским сенатом наемников. Довольный своим анализом и почти успокоенный своей встречей со странно выглядевшим мистером Манкузо, я направился в гости к тетушке Корнелии.

* * *


Через десять минут я уже был в поселке Локаст-Вэлли. Тетя Корнелия проживает в большом викторианском доме на тихой улице, совсем недалеко от моего офиса. Об этом доме у меня с самого детства сохранились теплые воспоминания. Муж моей тетки, дядя Артур, — неудачник, вышедший на пенсию. Он растратил свое наследство на проекты, которые не принесли ничего, кроме расходов. Но он не забыл главного правила белых англосаксов-протестантов: «НИКОГДА НЕ РАССТАВАЙСЯ С КАПИТАЛОМ», поэтому капитал его, управляемый профессионалами, возрос и приносит ему доход. Надеюсь, он больше не будет лезть в самостоятельный бизнес. Трое его сыновей, мои безмозглые кузены, имеют в крови папину склонность к проматыванию денег. Им следует каждое утро повторять, как заповедь: «Никогда не расставайся с капиталом». Тогда у них все будет в порядке.

Улица, где жила тетя Корнелия, была сплошь заставлена машинами, так как здесь проживали чьи-то тетки, бабушки и матери. Перефразируя Роберта Фроста, можно сказать, что на этой улице каждый дом был родным домом для кого-то.

Я нашел парковку для своей машины и пошел к дому. На крыльце я сделал глубокий вдох и открыл дверь.

Дом ломился от гостей, каждый из которых был в родственных отношениях со мной и со всеми остальными присутствующими. Я не знаток в этом деле, никогда не знаю, с кем я должен расцеловаться, чьи дети крутятся под ногами и все такое. Я все время попадаю впросак, спрашивая у разведенных, как чувствует себя их вторая половина, интересуясь у обанкротившихся родственников, как идут их дела в бизнесе. Мне также несколько раз довелось спросить о здоровье давно умерших сородичей. Сюзанна, которая не имеет здесь родственных уз ни с кем, кроме меня, ориентируется в этой каше гораздо лучше. Она всегда знает, кто умер, кто родился, кто женился, — она просто ходячая энциклопедия нашей семьи. Я был бы даже не прочь, если бы сейчас она сопровождала меня, шепча на ухо: «Вот это твоя кузина Барбара, дочь твоей тетки Анны и твоего покойного дяди Барта. Муж Барбары ушел от нее, он нашел себе „голубого“ приятеля. Барбара в расстроенных чувствах, но держится хорошо, только стала ненавидеть мужчин». Получив такую информацию, я смог бы более легко общаться с Барбарой, хотя тем для разговора было бы маловато, разве что женский теннис.

Итак, все они собрались здесь, негромко переговаривались между собой, держа в левой руке бокалы, жевали жвачку, а я мысленно метался, пытаясь каким-то образом избежать конфуза. Я поприветствовал нескольких человек, но в разговор не вступал, а продолжал перемещаться из комнаты в комнату так, словно единственной моей целью было попасть в ванную.

Я заметил Джуди и Лестера Ремсенов. Они всегда причисляют себя к нашим родственникам, но никому еще не удалось выяснить, каковы наши родственные связи. Возможно, Лестер просто сам в какой-то момент ошибся и не может исправить эту промашку вот уже тридцать лет, так как боится показаться смешным.

Перебегая из комнаты в комнату и избегая попасть в западню, я на ходу заметил свою мать, отца и Сюзанну, но не подошел к ним. Я осознавал, что одет не так, как положено, и небрит. Притом, что вокруг даже дети были в наглаженной одежде и в начищенных ботинках.

Я добрался до бара и приготовил себе виски с содовой. Кто-то в этот момент похлопал меня по плечу, и я, обернувшись, увидел мою сестру Эмили. Я сразу сообразил, что из Техаса она вряд ли смогла бы до меня дотронуться. Мы обнялись и расцеловались. Мы с Эмили остались близки, несмотря на разделявшие нас годы и расстояние. Если и есть на свете человек, который мне не безразличен (Сюзанна и дети не в счет), то это моя сестра Эмили.

В человеке, стоявшем за ее спиной, я опознал ее новую любовь. Он улыбнулся мне, Эмили представила нас друг другу.

— Джон, это мой друг Гэри.

Мы обменялись рукопожатиями. Гэри, загорелый красавец-мужчина, выглядел лет на десять младше Эмили. У него был ярко выраженный техасский акцент.

— Очень рад знакомству с вами, мистер Саттер.

— Зовите меня просто Джон. Эмили мне много говорила о вас. — Я покосился на сестру и еще раз отметил, что она словно помолодела с момента нашей предыдущей встречи. В глазах ее сиял огонь новой страсти, очень красящий ее. Совершенно искренне я радовался за нее, и она это ценила. Минуты три мы поболтали, затем Гэри извинился и оставил нас. Мы с Эмили вышли в другую комнату.

— Джон, я так счастлива.

— Ты просто вся светишься.

Она пристально посмотрела мне в глаза.

— А с тобой все в порядке?

— Да. Я, того гляди, свихнусь. Великолепное ощущение, скажу тебе честно.

Она засмеялась.

— Я выгляжу как загулявшая бабенка, а ты — как старый ловелас. Отец с матерью в шоке.

Я усмехнулся. Мои родители вовсе не ретрограды, но очень любят строить из себя хранителей семейных устоев, когда кто-то из детей выкидывает номера. Я не осмеливаюсь применить к ним слово «лицемеры».

— У вас с Сюзанной все в порядке? — спросила Эмили.

— Не знаю.

— По ее словам, ты в данный момент глубоко несчастен, а она очень желает тебе помочь. Она даже просила, чтобы я поговорила с тобой.

Я поболтал в стакане виски с содовой и немного отпил. Сюзанна понимает, что кроме нее есть только один человек, который способен поговорить со мной по душам.

— Большинство проблем Сюзанны — это ее собственное изобретение. Мои проблемы — это мое изобретение. В этом и заключается главная проблема. — Я подумал и добавил: — Мне кажется, нам обоим в какой-то момент стало скучно. Необходима разрядка.

— Вот и разряжайтесь друг на друге.

Я улыбнулся.

— Но при помощи чего прикажешь разряжаться? Вызвать друг друга на дуэль? К тому же в нашем конфликте нет ничего серьезного.

— А я считаю иначе.

— Тут замешаны я и она — больше никто. По крайней мере, с моей стороны дело обстоит именно так. — Я допил виски и поставил стакан на полку. — Мы с ней и сейчас прекрасно чувствуем себя в постели.

— Не сомневаюсь в этом. Тогда тащи ее немедленно наверх, там наверняка найдется постель.

— Ты так считаешь? — Почему-то люди, влюбившиеся в кого-нибудь по уши, думают, что тот, кто последует их примеру, найдет рецепт на все случаи жизни.

— Джон, она действительно беспокоится за тебя.

Я не могу сердиться на Эмили, но тут я все же высказал свое мнение тоном, не терпящим возражений:

— Сюзанна — самовлюбленная, взбалмошная особа, которой нет дела ни до кого. Для нее существуют только Сюзанна Стенхоп и ее кобыла Занзибар. Иногда еще Янки. Поэтому давай не будем больше спорить.

— Но она же любит тебя.

— Да, вероятно. Но мою любовь она считает чем-то само собой разумеющимся.

— Ах, — вздохнула видящая все насквозь Эмили. — Ах!

— Перестань ахать! — Мы оба рассмеялись, затем я сказал совершенно серьезно: — Я стал другим вовсе не для того, чтобы привлечь ее внимание. Я на самом деле стал другим.

— Объясни, что ты имеешь в виду.

— Ну вот, например, вчера вечером я напился и заснул под открытым небом. Потом вышло так, что я рычал по-собачьи и до смерти напугал одну почтенную матрону. — Своему давнему другу Эмили я мог откровенно рассказать, что со мной произошло сегодня утром. Мы так хохотали, что кто-то — не разглядел, кто именно, — заглянул в комнату и сейчас же в испуге захлопнул дверь.

Эмили схватила меня за руку.

— Знаешь такую шутку: «Назовите лучшее средство групповой терапии для мужчин». Мужчины отвечают: «Вторая мировая война».

Я на всякий случай улыбнулся.

Эмили продолжала:

— Кроме всяких возрастных проблем, Джон, есть еще одна очень важная вещь — мужчина в какой-то момент стремится во что бы то ни стало показать свою мужскую суть. Свою суть именно в биологическом смысле. Ему нужно пострелять на войне, дать кому-нибудь по башке, в крайнем случае — поохотиться или полезть в горы. Именно поэтому у тебя получилось такое утро. Я жалею, что у моего бывшего мужа никогда не было такого срыва. Он в свое время всерьез вообразил, что его бумажки — это и есть самое главное в жизни. Это ничего, что ты сорвался. Только теперь надо сделать так, чтобы извлечь из этого срыва пользу для себя.

— Ты просто гениальная женщина, Эмили.

— Я просто твоя сестра, Джон. И я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя.

Мы помолчали, чувствуя себя довольно неловко, затем Эмили спросила:

— Твой новый сосед, этот Беллароза, он имеет отношение к твоим нынешним проблемам?

Имеет. Хотя я не совсем еще осознавал, каким образом появление Фрэнка Белларозы могло толкнуть меня на переоценку жизненных ценностей.

— Возможно... — ответил я вслух. — Понимаешь, этот парень плевать хотел на все законы, он живет на грани, а в то же время кажется совершенно довольным жизнью. Он чувствует себя как рыба в воде. Сюзанна считает его интересным человеком.

— Понимаю, тебя это здорово задевает. Как и всякого нормального мужчину. Но Сюзанна говорила, что к тебе он очень хорошо относится. Так?

— Вероятно.

— И ты хочешь не отстать от него.

— Нет... но...

— Будь осторожней, Джон. Сатана умеет расставлять сети.

— Это понятно. — Я переменил тему. — Ты долго пробудешь здесь?

— Гэри и я улетаем завтра утром. Если хочешь, заходи к нам сегодня в гости. Мы поселились в восхитительной дыре — в кемпинге на берегу. Едим крабов, запиваем их пивом, бегаем по пляжу и кормим комаров. — Она помолчала. — И занимаемся любовью. Если хочешь, приходите вместе с Сюзанной.

— Посмотрим.

Эмили положила свою руку на мою ладонь и заглянула мне в глаза.

— Джон, тебе надо уезжать отсюда. Этот мир себя уже изжил. Так, как здесь, в Америке уже нигде не живут. Тут скопилась трехсотлетняя история секретных протоколов, старых обид и закостенелых традиций. Вы живете на Золотом Берегу, как в золотой клетке.

— Все это я знаю.

— Подумай над этим хорошенько. — Эмили направилась к двери. — Ты собираешься еще немного поиграть в прятки?

Я улыбнулся.

— Еще чуть-чуть.

— Я принесу тебе выпивку. Опять виски с содовой?

— Угадала.

Эмили вышла и вернулась через минуту с высоким бокалом, полным льда и содовой, а также с бутылкой виски.

— Не уходи, не попрощавшись, — попросила она.

— Не исключено, что мне так и придется поступить.

Мы поцеловались, и она ушла. Я сел на табурет и начал потягивать виски, оглядывая комнату, в которой оказался. Тетя Корнелия использовала ее для хранения посуды: на полках стояли ряды бокалов, лежали приборы, стопки скатертей и салфеток. Возможно, Эмили права. Этот мир наполовину лежит в руинах, наполовину уже превратился в музей. Вокруг нас следы прежнего величия, это не самая лучшая среда для нашего коллективного сознания. Но что находится там, на остальной части Америки? Молочные магазины «Куинз», супермаркеты «К.Мартс», прицепные вагончики, комары? Есть ли там епископальная церковь? Как и многие из моих предков, я объездил весь свет, но почти нигде не был в самой Америке.

Я встал, встряхнулся и снова окунулся в кипящий котел большого семейного сбора.

Я пошел наверх, зная, что там обычно бывает меньше народа. Раньше здесь была детская, в которой некогда играл и я. Оказалось, что комната сохранила свое предназначение — здесь сидели с десяток ребятишек. Они не играли в игру моего детства «веришь не веришь», они смотрели по видео фильм ужасов. Вероятно, один из них притащил кассету сюда за пазухой.

— Счастливой Пасхи! — пожелал им я. Несколько голов повернулось ко мне, но остальные, видимо, уже не воспринимали человеческую речь и жадно поглощали рецепты изощренных убийств.

Телевизор я сразу выключил, пленку перемотал. Никто из ребят не проронил ни слова, но несколько человек, видимо, прикинули в уме, как лучше разрезать меня электрической пилой.

После этого я подсел к ним и рассказал несколько историй о том, как когда-то я играл в этой самой комнате.

— А однажды, — вещал я, обращаясь к Скотту, которому было лет десять, — твой папа и я придумали, что мы заперты в лондонском Тауэре и сидим на одном хлебе и воде.

— Зачем? — спросил он.

— Ну, мы себе это вообразили.

— Зачем?

— Так вот, мы начали делать из бумаги самолетики и писать на них послание с просьбой о помощи. Эти самолетики мы запускали из окна. Чья-то служанка нашла одну из наших записок и вызвала полицию. Она подумала, что на самом деле кто-то попал в беду.

— Ну и глупая, — заключил Джастин лет двенадцати. — Наверное, она была из Мексики — эти, которые говорят по-испански, все такие.

— Да, но они же по-английски читать не могут, дурная твоя голова, — вмешалась девочка.

— Служанка, — с досадой продолжал я, — была черной. Здесь в округе работало много черных служанок, они все умели читать по-английски, а эта была вдобавок очень беспокойной женщиной. Так вот, приехала полиция. Тетя Корнелия позвала нас вниз, чтобы полицейские поговорили с нами. Нам прочитали нотацию, а затем, когда полиция уехала, нас на самом деле заперли, только уже в подвале.

— Что это такое, подвал?

— Она заперла вас? За что?

— А вы потом отомстили этой служанке?

— Да, — ответил я, — мы отрезали ей голову. — Я встал. — Ну, хватит пасхальных рассказов. — Никто из детей не понял моих изысканных шуток. — Вы сыграйте лучше в «монополию», — предложил я.

— Вы нам вернете пленку?

— Нет. — Я вышел из комнаты, забрав с собой кассету. Счастливей я не стал, зато кое-что понял.

Я почувствовал, что снова сижу запертым в подвале. Но поразмышлять об одиночестве мне не пришлось, так как в коридоре я столкнулся с Терри, жгучей блондинкой, она жена моего кузена Фредди, это один из безмозглых сыновей дяди Артура.

— Привет, — сказал я. — Куда направляешься?

— Привет, Джон. Хочу посмотреть, чем занимаются дети.

— Они в порядке, — сообщил я ей. — Играют в куклы.

Она улыбнулась.

— Нет желания поразмяться со мной? — спросил я.

— Джон, ты слишком много себе позволяешь.

Я прошел к двери в конце коридора и открыл ее.

— Вот через эту дверь я когда-то лазил на чердак. Не хочешь забраться туда?

— И что мы будем там делать?

— Там свалены старые тетушкины платья. Может, ты захочешь примерить некоторые из них?

— А как на это посмотрит Сюзанна?

— Об этом лучше спроси у нее самой.

Терри немного нервничала: то ли не знала, как от меня отстать, то ли как ей половчей присоединиться ко мне. Я закрыл дверь на чердак и пошел к лестнице.

— Видимо, мы слишком старые для того, чтобы играть в «веришь не веришь». — Я начал спускаться.

— А это что у тебя? — спросила она, показывая на кассету в моей руке.

— Ужасы. Пойду выброшу на помойку.

— О... эти дети... Слава Богу, что ты забрал это у них.

— Такая у меня работа. Цербер.

Она засмеялась.

— Фредди никогда бы этого не сделал.

— Возможно, он прав. Возможно, мы уже потеряли это поколение. Но наш долг перед человечеством в том, чтобы все-таки попытаться его спасти.

— Да-да. — Она посмотрела на меня и улыбнулась. — Какой-то ты сегодня странный, Джон.

— Потерял себя, теперь вот не знаю, где искать.

— Ты сумасшедший.

— Ну и что? — Я уставился на нее.

Она ничего не сказала, но я видел, что удар попал в цель. Оставалось только развить успех. Чтобы вам было понятно, Терри — из тех женщин, которые привыкли к тому, что вокруг них крутятся мужики. Она умеет вертеть ими как захочет. Знает все способы. Но сейчас она стояла как вкопанная, на нее было жалко смотреть. Мне оставалось сделать всего один шаг. Но я вдруг почувствовал, что виноват. Перед кем? Почему? Я не знал. Поэтому я сказал:

— Ну что ж, до встречи.

— Джон, я не могла бы поговорить с тобой о завещании? Мне кажется, пора его составить.

— Если его нет, конечно, надо составить.

— Я могу зайти к тебе?

— Да. Я бываю в Нью-Йорке по вторникам, средам и четвергам. По понедельникам и пятницам я в офисе в Локаст-Вэлли. Заодно и пообедаем.

— Хорошо. Спасибо.

Я побежал вниз по лестнице, не чувствуя под собой ног. Я снова был на коне. Я был притягательным, я был неотразимым, я был загадочным. Я поверил в это, и так оно и случилось. Мне даже не понадобился пиджак за тысячу долларов и галстук от «Гермеса» за девяносто. Я обладал властью над мужчинами и женщинами. Над детьми, конечно, тоже. Я хотел уже сообщить об этом Сюзанне, но потом решил, пусть лучше сама догадается.

Я также понял, что мне теперь стоит быть настороже, так как предстояло пройти через комнату, полную родственников. Эти люди наверняка уже поджидают добычу, они очень ловко умеют загонять свою жертву в угол. Я не должен отдать им свою победу.

Я распахнул дверь, шагнул в комнату и постарался сделать вид, что не замечаю двух моих кузенов, окликающих меня по имени. Мало ли кого на свете зовут Джоном?

Я выскочил на улицу, спрыгнул с крыльца и понесся вниз по улице, задержавшись лишь на одну секунду, чтобы выбросить видеокассету в канаву. Я залез в свой «бронко» и умчался прочь.

Уже смеркалось, я поехал медленней. Окна были открыты, я с наслаждением вдыхал в себя прохладный воздух.

Я люблю водить машину: в эти минуты и часы я недосягаем для окружающих. У меня в машине нет телефона, нет автоответчика, нет факса, телекса и пейджера.

У меня есть только радиоприемник. Да и тот всегда настроен на одну и ту же станцию — она передает прогноз погоды для флота. Прогнозы мне нравятся, так как от них есть несомненная польза, а потом, эту информацию всегда можно проверить самому. И дикторы, которые читают прогноз, делают это всегда ровным, спокойным голосом, а не дурачатся, как идиоты с других радиостанций. О приближении урагана они сообщают так же сдержанно, как о наступлении солнечной, тихой погоды.

Я включил приемник, и бесстрастный голос сообщил мне о погоде сегодняшнего дня, ни словом не упомянув о том, какой чудесный выдался день для пасхального парада на Пятой авеню. Я узнал, что к нашим краям приближаются слоисто-кучевые облака и в понедельник с утра ожидаются дожди, сопровождаемые северо-восточным ветром силой от десяти до пятнадцати узлов. Были даны также рекомендации для малотоннажных судов. Ну что ж, посмотрим, что будет завтра.

Я ехал куда глаза глядят час или около того, потом начал замечать, что машин становится все больше. Тогда я повернул в сторону дома. Воскресные вечера никогда не были моим любимым временем суток, в эти часы у меня неважное настроение, и я рано ложусь спать.

Сюзанна вернулась домой уже после того, как я улегся и потушил свет.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросила она.

— Нет.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Великолепно.

— Твоя мать и тетя Корнелия очень переживали за тебя.

— Им следовало спросить у меня, как я себя чувствую.

— Но ты же их избегал. Твой отец расстроился из-за того, что не сумел поговорить с тобой.

— У него было больше сорока лет, чтобы со мной поговорить.

— А со мной ты хочешь поговорить?

— Нет, я хочу спать. Спокойной ночи.

— Эмили передает тебе привет и наилучшие пожелания. Спокойной ночи. — Сюзанна спустилась вниз.

Я лежал и смотрел на темный потолок. Давно я себя не чувствовал так хорошо, притом что и так паршиво мне никогда еще не было. «Что случилось со мной за эти дни?» — вопрошал я себя и давал ответ: я сжег прежних кумиров и стал поклоняться новым. Старой вере пришел конец, но, приобщившись к новой, я обрел новые неслыханные силы. Возможно, я преувеличивал, но одно ясно — за эти несколько недель я стал другим человеком.

Посвятив еще пару минут метафизике, я перевернул страницу ушедшего дня. Где-то вдалеке прогрохотал раскат грома, и я вообразил, что плыву один в лодке по бушующему морю. Волны перехлестывают через лодку, снасти стонут под напором ветра. Ощущение было приятным, но я знал, что позже, когда шторм разыграется в полную силу, я не смогу в одиночку справиться с рулем и парусами. Размышляя о том, что же мне тогда делать, я уснул.


Глава 11


Как и было обещано, в понедельник, наступивший после Пасхи, лил дождь, ветер был северо-восточным. Он навеял жителям Кейп-Кода и Саунда воспоминания об ушедшей зиме.

Поднявшись с постели на заре, я обнаружил, что Сюзанна спала где-то в другом месте, скорее всего, в комнате для гостей. Приняв душ и наспех напялив на себя джинсы и свитер, я отправился в Локаст-Вэлли, где и позавтракал в кафетерии.

В первый раз за десять лет я читал за утренним кофе «Нью-Йорк пост». Интересная газета, что-то вроде бифштекса для изголодавшегося ума.

Я заказал еще одну порцию кофе на вынос и поехал в свой офис, он находился всего в нескольких кварталах от кафетерия. Я поднялся наверх в свой кабинет, бывший когда-то гостиной, и развел огонь в камине. Устроившись в кожаном кресле, я положил ноги на каминную решетку и начал читать «Лонг-Айленд-мансли», потягивая кофе из картонного стаканчика. В журнале оказалась статья о том, как лучше подготовить к летнему сезону ваш летний домик в Ист-Энде. Она навела меня на мысль, что, в сущности, мне есть куда отправиться в изгнание, если я буду объявлен персоной нон грата в Стенхоп Холле.

Мой летний домик в Ист-Энде был выстроен в чисто колониальном стиле в 1769 году. Вокруг него раскинулся фруктовый сад. Дом находится в моей собственности, а также в собственности Сюзанны и банка.

Мои предки по отцовской линии были первооткрывателями восточной оконечности этого острова. Они прибыли из Англии в 1660-х годах, когда Новый Свет был на самом деле новым. У меня даже хранится оригинал дарственной на землю, которая была пожалована Элиасу Саттеру королем Карлом Вторым в 1663 году. Этот участок земли охватывает около трети современного побережья Саутгемптона. Теперь это одно из престижнейших мест Восточного побережья, и, если бы Саттеры до сих пор владели этой землей, мы были бы миллиардерами.

Эта дальняя восточная оконечность острова, выдающаяся в Атлантику, представляет собой изумительное место для отдыха, ландшафт которого очень отличается от Золотого Берега, но если говорить о жителях, их деньгах и семейных связях, то можно обнаружить много общего. Но что еще важнее, здесь живет гораздо меньше народа и здесь очень пристально следят за сохранением природы. Если вы вознамерились поставить всего лишь почтовый ящик, на вас немедленно наложат штраф.

Связь моих предков с землей на Ист-Энде всегда была для меня лишь отвлеченным понятием. Только теперь я начал размышлять о том, не пришла ли пора переселиться с земли Стенхопов на землю Саттеров.

Я попытался представить себя в роли провинциального адвоката с офисом в маленьком домике на побережье, с гонораром тысяч тридцать в год. Вот я бегу с удочкой на берег, так как прошел слух, что у доков начался клев.

Интересно, смогла бы Сюзанна прожить там целый год? Ей, конечно, понадобились бы лошади, но там есть прекрасные места для прогулок верхом. Можно кататься по холмам Шинкока, по берегу моря, по пляжам из белого песка. Может быть, именно там мы снова найдем дорогу друг к другу?

Я люблю время от времени приходить в свой офис в выходной день, чтобы поработать над накопившимися делами, но искать здесь убежища от домашних проблем мне еще не приходилось. Я отложил журнал, закрыл глаза и стал слушать, как потрескивают дрова в камине, как за окном стучит дождь и свистит ветер. Ни с чем не сравнимое ощущение.

Послышался звук открываемой входной двери. Я нарочно не стал ее закрывать, чтобы мог войти кто-то из моих сотрудников, пожелавших заняться делами или подобно мне ищущих убежища от семейных проблем. Хлопнула дверь, раздались шаги в прихожей. В нашем офисе работают двенадцать человек — шесть секретарей, двое клерков, двое моих младших партнеров и две девушки, которым этим летом предстоит сдавать экзамены на юриста. Одну из будущих адвокатов зовут Карен Талмедж, она пойдет далеко, так как девушка с головой, умеет себя подать и полна энергии. Она также хороша собой, но это я так, к слову.

Я надеялся, что в офис пожаловала именно Карен, поскольку я был не прочь обсудить с ней некоторые животрепещущие проблемы юриспруденции. Но уже через минуту я почувствовал, что мне глубоко наплевать, кто нарушил мой покой — Карен, моя жена, секретарша, сексапильная Терри или мои маленькие племянники и племянницы с электрическими пилами. Я просто хотел быть один. Никакого секса, никакого насилия.

Я прислушался и понял, что шаги медленные и тяжелые, это вовсе не легкая дробь женских каблучков. Возможно, это почтальон или посыльный, а может быть, случайный клиент, который не знал, что в понедельник после Пасхи у меня выходной. Незнакомец явно плохо ориентировался в доме, он долго бродил по первому этажу, разыскивая кого-то.

Я уже собирался сам спуститься вниз и узнать, что ему нужно, когда заскрипели ступеньки лестницы и меня окликнул мужской голос.

— Мистер Саттер?

Я поставил стаканчик с кофе на стол и поднялся с кресла.

— Мистер Саттер?

— Я здесь, — отозвался я. Шаги приблизились, я сказал: — Вторая дверь налево.

В дверях моего кабинета возник Фрэнк Беллароза в бесформенном дождевике и серой фетровой шляпе.

— А, — воскликнул он. — Вот вы где. Я увидел у подъезда ваш джип и решил зайти.

— У меня «бронко», — заметил я.

— Да-да. У вас найдется для меня несколько минут? Я хотел бы с вами поговорить об одном деле.

— Вообще, у нас сегодня выходной, — сообщил я ему. — Сегодня ведь понедельник после Пасхи.

— Да? О, у вас тут камин. Разрешите, я присяду.

Я разрешил, указав ему на деревянное кресло. Мистер Беллароза снял свой мокрый плащ и шляпу и повесил их на вешалку у двери. Затем он сел.

— Вы католик? — поинтересовался он.

— Нет, я приверженец епископальной церкви.

— Да? И вы устраиваете в этот день выходной?

— Да. Иногда. Клиентов в такие дни почти не бывает. — Я поднял с подставки кочергу и случайно бросил взгляд на Белларозу. Его внимание в этот момент было сосредоточено не на мне, не на огне в камине, а на тяжелом предмете у меня в руках. «У него очень примитивные инстинкты», — подумал я. Я помешал угли в камине, затем, стараясь не делать резких движений, положил кочергу на подставку. Меня так и подмывало спросить у Белларозы, не подумал ли он обо мне чего дурного, но я не решился портить наши взаимоотношения сомнительными шутками.

— А у вас бывают выходные? — полюбопытствовал я.

— Да. — Он улыбнулся.

Усевшись в кресло напротив своего гостя, я спросил:

— А вообще, вы чем занимаетесь?

— Я как раз об этом хотел с вами поговорить. — Он положил ногу на ногу и несколько раз прокатился в своем кресле взад и вперед, словно никогда прежде не сидел в кресле на колесиках. — У моей бабки было такое же кресло, — задумчиво проговорил он. — Она каталась на нем целыми днями, держа в руках две палки — тогда, знаете, еще не было кресел-каталок, — так вот, она отталкивалась этими палками и ездила по дому. А если кто-нибудь пытался прежде нее войти в кухню, она била палкой по ногам.

— Зачем?

— Не знаю. Никогда не спрашивал.

— Понятно. — Я незаметно оглядел Белларозу. Сегодня он надел практически такой же костюм, как и в прошлый раз, но другого цвета — пиджак теперь был серым, а брюки голубоватого цвета. Ботинки черные, свитер белый. Но что меня поразило, так это то, что из-под пиджака виднелась портупея.

Он поднял на меня глаза и спросил:

— К вам на участок никогда не забредали странные личности?

Я закашлялся.

— Был один такой случай. Ничего серьезного. А почему вы спрашиваете?

— К нам забрел вчера утром какой-то мужик. До смерти перепугал мою жену. Мои... садовники сумели быстро его выгнать.

— Люди иногда любят прогуливаться по чужим участкам. Бывает так, что ребятишки балуются по ночам.

— Это был не ребенок. Белый мужчина, лет пятидесяти на вид. Похож на пациента, сбежавшего из психушки.

— Да? Он каким-то образом напугал вашу жену?

— Да. Он рычал на нее, как собака.

— О, Боже. Вы вызвали полицию?

— Нет. За ним погнались мои садовники с собаками. Он убежал на вашу территорию. Я хотел позвонить, но не нашел вашего телефона в справочнике.

— Спасибо, что предупредили. Буду начеку.

— Не за что. Теперь моя жена хочет обратно в Бруклин. Может быть, вам удастся убедить ее, что здесь вполне безопасное место.

— Я позвоню ей.

— Звоните. Или заходите в гости.

— Спасибо. — Я вытянулся в кресле и уставился на потрескивающие поленья. «Пятьдесят лет». Вероятно, у нее плохое зрение.

Ветер за окном подул сильнее, дождевые капли с силой колотили по стеклу. Мы сидели молча, по крайней мере, один из нас ломал себе голову о причине столь неожиданного визита. Наконец мистер Беллароза нарушил молчание:

— Так вы уже посадили рассаду в землю?

— Нет еще. Но я уже попробовал ваш салат.

— Да? Понравилось?

— Очень. Надеюсь, мы получили от вас и эту рассаду?

— Да. Там все помечено. Там есть салат, есть базилик, есть зеленый перец, есть баклажаны.

— А оливок там нет?

Он засмеялся.

— Нет. Оливки растут на деревьях, которые выращивают веками. Здесь они не произрастают. Вы любите оливки?

— Да, с мартини.

— Правда? Я здесь буду выращивать инжир. Купил пять саженцев красного и пять саженцев зеленого инжира. Но в здешнем климате надо обязательно закрывать деревья на зиму. Их полагается оборачивать специальной бумагой и присыпать листьями, тогда они не замерзнут.

— В самом деле? Садоводство — это ваше хобби?

— Хобби? У меня нет хобби. Все, что я делаю, я делаю всерьез.

Я в этом не сомневался. Я допил свой кофе и бросил стаканчик в огонь.

— Итак...

— Жаль, что вас вчера не было с нами. Очень много потеряли. Интересные люди, полно вкусной еды и питья, — посетовал Беллароза.

— К сожалению, мы никак не смогли выбраться. Как голова ягненка?

Он снова рассмеялся.

— Это еда для стариков. Если на столе нет этого блюда, старики начинают думать, что ты совсем заделался американцем. — Он задумался, потом добавил: — Знаете, когда я был ребенком, я совсем не ел кальмаров, осьминогов — всю эту нечисть. А теперь ем — и ничего.

— Но до головы ягненка дело еще не дошло?

— Нет. Не могу, хоть режьте. Господи, они вытаскивают ему глаза, отрезают язык, отъедают нос, потом едят мозги. Брр. Вот бараньи ребрышки — это другое дело. А вы здесь что едите на Пасху?

— Молодого барашка. Без головы, но зато в мятном соусе.

— Вы знаете, что я заметил? В этой стране чем старше становится человек, тем больше его тянет к обычаям своей родины. Я сам это вижу на примере моих племянников, моих детей. Поначалу они терпеть не могут ничего итальянского, потом, постепенно, им хочется все больше следовать родным традициям и все такое. То же самое с ирландцами, поляками, евреями. Вы обращали внимание?

Никогда не замечал, чтобы Эдвард и Каролин танцевали вокруг майского шеста или ели копченую селедку. Но у некоторых наций возврат к старым традициям действительно наблюдается. Ничего не имею против, лишь бы при этом не совершалось человеческих жертвоприношений.

— Я хочу сказать, — продолжал Беллароза, — что людям свойственно стремиться к истокам. Возможно, в американской культуре они не находят того, что им нужно.

Я посмотрел на Белларозу с интересом. Я, конечно, не считал его полным идиотом, но уж, во всяком случае, не ожидал услышать от него таких слов, как «американская культура».

— У вас есть дети? — спросил я.

— Да, конечно. Трое. Все мальчики. Боже их благослови, они здоровы и довольны жизнью. Старший, Фрэнки, женат, он живет в Джерси. Томми учится в колледже в Корнелле. Изучает гостиничный бизнес. Я уже присмотрел ему гостиницу в Атлантик-Сити, он будет там управляющим. Тони в интернате. Это школа Ла Саль, та, в которую я сам когда-то ходил. Там учились все мои сыновья. Вы знаете этот интернат?

— Да, знаю. — Интернат военной академии Ла Саль — это католическое учебное заведение, расположенное на южном берегу Лонг-Айленда в Оакдейле. У некоторых моих друзей-католиков учились там дети, сам я когда-то побывал там по делам одного благотворительного фонда. Интернат находится на территории бывшего имения, оно в свое время принадлежало клану Зингеров, тех, которые производят швейные машинки. — Очень хорошая школа, — сказал я.

Беллароза улыбнулся. Не без гордости, как мне показалось.

— Да уж. Меня там выучили на совесть. Там ерундой не занимаются. Вы читали Макиавелли? Его «Князя»?

— Да. Читал.

— Я могу цитировать его целыми страницами.

«И, — подумал я, — могли бы написать к нему продолжение». До меня доходили слухи, и теперь они подтвердились, что в эту школу попадают дети из вполне определенных семей, таких, как у мистера Белларозы. Выпускники Ла Саль занимали достаточно высокие посты в некоторых латиноамериканских странах, можно вспомнить того же генерала Сомосу, бывшего диктатора Никарагуа. Из этой же школы вышел ряд политиков, юристов, военных, деятелей церкви, которые прославились на своем поприще. Интересная школа, что-то вроде католического варианта престижной протестантской школы Восточного побережья. Что-то вроде.

— А глава администрации Белого дома Джон Сунуну случайно не ваш выпускник? — поинтересовался я.

— Да. Я его знал. Он был выпускником 1957 года. А я закончил в 1958-м. Я был знаком также с Питером О'Мэлли. Вы его знаете?

— Президент компании «Доджерс»?

— Да. Ну и школа у нас была! Эти братья-христиане из кого угодно могли вытрясти душу. Сейчас там, наверное, порядки помягче. Распустились. Как и везде. А тогда они меня так встряхнули, что я до сих пор не забыл.

— Наверное, вам это пошло на пользу, — произнес я. — Возможно, и вы когда-нибудь станете богатым и знаменитым.

Он пропустил мою шутку мимо ушей.

— Да. Если бы я не прошел эту школу, я бы сейчас гнил в тюрьме, это точно. — Он засмеялся.

Я улыбнулся. Теперь мне становилось кое-что понятно насчет мистера Белларозы, в частности его почти безупречное произношение и прозвище Епископ. Я всегда замечал некое противоречие в названии «католическая военная школа», но на определенном уровне противоречий, по-видимому, не было.

— Итак, — сказал я, — вы были солдатом?

— Если вы имеете в виду солдат из армии, то нет.

— А какие еще существуют солдаты? — изображая невинность, спросил я.

Он посмотрел на меня и, прежде чем ответить, надул губы.

— Мы все солдаты, мистер Саттер, ибо жизнь есть война.

— Жизнь — это конфликт, — согласился я, — и от этого она становится интереснее. Но война — это нечто совсем другое.

— Конфликты я привык улаживать по-своему.

— Тогда я могу вам посоветовать относиться к конфликтам, как к хобби.

Он, судя по всему, оценил мой юмор и улыбнулся. Затем речь вновь зашла о его альма-матер.

— В Ла Саль я пробыл шесть лет и научился ценить военную организацию, субординацию и все такое. Это мне помогло в моем бизнесе.

— Я думаю, — согласился я. — Я служил какое-то время офицером в армии и до сих пор применяю на практике те приемы, которым меня научили.

— Тогда вы понимаете, что я имею в виду.

— Да, я понимаю. — Ну вот, дожили. Я сижу и болтаю с главарем одной из могущественнейших преступных группировок Нью-Йорка о еде, детях, школьных годах. У нас был совершенно светский разговор, если не считать моих намеков на его дела. Беллароза оказался приятным собеседником, он не задирал нос, не говорил пошлостей. Если бы этот разговор записали на пленку, а потом прокрутили в суде, то многие бы начали попросту зевать. Но о чем еще я должен был с ним говорить? Об убийствах и торговле наркотиками?

Хорошо еще, что он не претендует ни на что большее, чем на право быть обычным соседом. Но, будучи адвокатом, я все равно ждал какого-то подвоха, а как порядочный член общества был начеку. Я понимал, что ничего хорошего от этих отношений ждать не приходится, но обрывать разговор не хотелось. Да, Эмили, ты права, сатана умеет расставлять сети. Оглядываясь назад, я не могу сказать, что я был в полном неведении, что меня не предупреждали об опасности.

— Религиозные дисциплины, которые вам преподавались в Ла Саль, тоже оставили неизгладимый след? — спросил я его.

Он задумался, потом изрек:

— Да. Они умели прививать страх Божий.

Я вспомнил статую Богоматери у пруда.

— Да, у вас было хорошее начало, — глубокомысленно произнес я.

Беллароза кивнул. Затем окинул взглядом мой кабинет — темное дерево, кожа, бронза, охотничьи трофеи. Наверное, подумал про себя: «Вот она, проклятая англосаксонская аристократия». А вслух сказал:

— Я вижу, у вас почтенная юридическая контора.

— Да. — Тогда я подумал, что его слова относились скорее к мебели и возрасту нашей фирмы. Но, как выяснилось, этот комплимент предназначался мне лично. — Я навел справки. Мой адвокат сразу назвал мне вашу фамилию, — добавил он.

— Понимаю. — Помню, в тот момент у меня мелькнула дикая мысль, что он хочет предложить мне место, и я решил, что два миллиона в год меня вполне устроят.

— Так вот, — продолжал он, — какое дело. Я собираюсь приобрести одно предприятие на Глен-Ков-роуд, и мне нужен юрист, который смог бы представлять мои интересы при заключении контракта и покупке.

— Могу ли я считать, что с данной минуты мы перешли к деловому разговору?

— Да. Можете начинать отсчет времени, советник.

Я сделал паузу, потом произнес:

— Вы только что упомянули, что советовались с вашим адвокатом.

— Да, этот парень знает вашу контору.

— Тогда почему вы не используете его для этой сделки?

— Он находится в Бруклине.

— Так оплатите ему расходы на дорогу.

Беллароза улыбнулся.

— Возможно, вы его знаете. Это Джек Вейнштейн.

— О, — промолвил я. Мистер Вейнштейн был известен как адвокат мафии — тоже своего рода знаменитость Америки второй половины двадцатого столетия. — Разве он не может справиться со сделкой по недвижимости?

— Нет. Он очень хитрый еврей, вы понимаете. Но недвижимость — это не его профиль.

— В чем же тогда, — спросил я с иронией, — его профиль?

— Он занимается немножко тем, немножко этим, но только не недвижимостью. Мне нужен парень с Лонг-Айленда, вроде вас, — человек, который бы знал здесь все ходы и выходы. — Он добавил: — Мне думается, вы знаете, как сделать все по закону, мистер Саттер.

«А вы, — подумал я, — знаете, как обойти закон, мистер Беллароза». Вслух же я сказал:

— У вас наверняка имеется фирма, которая представляет ваши коммерческие интересы?

— Да. У меня есть хорошая фирма в Нью-Йорке. «Беллами, Шифф и Ландерс».

— Не они ли занимались приобретением «Альгамбры»?

— Они. Вы сами раскопали эти сведения?

— Нет, это было опубликовано официально. Так почему бы вам не использовать их?

— Я же сказал вам, мне нужна местная фирма для местных сделок.

Я вспомнил свой разговор с Лестером Ремсеном по поводу ценных бумаг семейства Лаудербах и сказал Белларозе:

— Я берусь отнюдь не за все дела, мистер Беллароза. Не буду ничего скрывать от вас и скажу, что мои клиенты из тех людей, которые очень следят за тем, чем занимается их адвокатская контора.

— Что имеется в виду?

— Имеется в виду то, что я могу потерять очень многих клиентов, если вы станете одним из них.

Он, казалось, совсем не обиделся на эти слова, вероятно, у него был свой взгляд на эти вещи.

— Мистер Саттер, фирма «Беллами, Шифф и. Ландерс» — это очень уважаемая фирма. Вы знаете эту контору?

— Да.

— У них нет никаких проблем из-за меня.

— Но они работают в Нью-Йорке. А здесь у нас совсем другие порядки.

— Да? Я этого не заметил.

— Вот я и хочу, чтобы вы это заметили сейчас.

— Но послушайте, мистер Саттер, у вас же есть офис в Нью-Йорке. Займитесь моими делами оттуда.

— Я не могу этого сделать.

— Почему?

— Я же говорю вам, мои клиенты... нет, просто я сам не хочу представлять ваши интересы. Вы знаете почему.

Мы сидели друг против друга и молчали, а в моей голове проносились мысли, и ни одна из них не была приятной. Наверное, не следует спорить с вооруженными людьми, но я надеялся, что на этом наш разговор будет закончен. Однако Фрэнк Беллароза не привык, чтобы ему отказывали. Он в этом смысле мало чем отличался от большинства американских бизнесменов. Он знал, чего хотел, а хотел он моего согласия.

Я же не желал соглашаться.

Он положил ногу на ногу и закусил нижнюю губу, видно, размышлял. Наконец он произнес:

— Давайте я объясню вам суть сделки. Если вы скажете «нет», мы пожмем друг другу руки и расстанемся друзьями.

Я что-то не мог припомнить, когда мы стали с ним друзьями, и был весьма огорчен этим свершившимся фактом. К тому же мне не хотелось выслушивать детали его сделки, но я уже не мог отбрыкиваться от него, не прибегая к оскорблениям. Обычно в таких ситуациях я более покладист, но Фрэнк Беллароза заставил меня сменить манеры, хоть он сам и не подозревал об этом. Я ставил ему в вину то, что мы с Сюзанной поссорились. Эта ссора привела к другим поступкам, к целой цепи поступков, так что в результате на свет появился совершенно другой мистер Саттер. Ура! Так вот, в этом новом своем качестве я никак не мог пойти на сотрудничество с ним. Мне проще было даже подсказать ему другой адрес.

— Могу порекомендовать вам фирму в Глен-Ков, которая с удовольствием заключит для вас сделку.

— О'кей. Но прежде позвольте мне посоветоваться с вами по поводу этого дела. Просто по-соседски скажите мне свое мнение. Без договора, без бумаг и без оплаты. — Он улыбнулся. — Дело в том, что я покупаю бывший демонстрационный зал «Америкэн моторз» на Глен-Ков-роуд. Вы знаете, где это?

— Да.

— Отличное место. Может принести большой доход. Я подумываю использовать его для дилерства с «Субару». Или с «Тойотой». То есть с японцами. Как вы считаете, это будет выгодно?

— Лично я не покупаю японские машины. И большинство моих знакомых тоже этого не делают, — с неохотой ответил я.

— Неужели? Хорошо, что я спросил. Вот видите, что я имел в виду. Вы знаете местные порядки и честно говорите свое мнение. Другие потребовали бы баксы, а потом наврали бы.

— Возможно. Дам вам еще один бесплатный совет, мистер Беллароза, — не покупайте здесь ничего, и тогда вам не придется решать, какой тип дилерства выбрать. Все дилерские сделки здесь очень жестко контролируются, все сферы влияния поделены. Есть также много других требований, которые вы вряд ли способны выполнить. Вам следует об этом знать.

— Вы спрашиваете меня, знаю ли я о сферах влияния? — Он рассмеялся. — К вашему сведению, я могу получить то дилерство, какое сам захочу.

— Серьезно?

— Серьезно.

Стоило бы познакомить Белларозу с Лестером, только вряд ли они понравятся друг другу и будут верить один другому. Но в одном эти люди были схожи — они во что бы то ни стало пытались убедить вас, что все вокруг одним миром мазаны. Я совершенно искренне верю, что коррупция в стране не так страшна, как ее изображают. Но некоторые люди вроде Фрэнка Белларозы используют это гипертрофированное изображение, чтобы деморализовать, а затем подкупить бизнесмена, адвоката, полицейского, судью или политика. Но я на такие фокусы не покупаюсь.

— Так вот, — продолжал он, — я предлагаю заплатить шесть миллионов за здание и участок земли. Вы знаете это место. Как, по-вашему, стоит оно таких денег?

— Я не знаю, какая сейчас ситуация на рынке, — сказал я. — Но у меня такое впечатление, что вы уже обговорили сделку и теперь ее осталось только оформить.

— Это и так и не так. Всегда можно продолжить обсуждение, правда же? Владельцы просят с меня больше, но я сделал им самое выгодное для себя предложение. Теперь остается доказать им, что это и их самое выгодное предложение.

— Это новый подход в бизнесе.

— Нет. Я всегда так делаю.

Я смотрел на Белларозу, а он сидел и улыбался мне.

— Я не хочу никого обманывать, но не хочу и сам оказаться обманутым. Так, предположим, мы останавливаемся на шести. Что получается? Шестьсот тысяч, мистер Саттер, и это всего за несколько дней работы.

Можете назвать это моментом истины. Кстати, их у меня было уже немало за последние недели. Похитить десять миллионов у несчастной вдовы — это аморально. Заработать шестьсот тысяч на службе у мафиози — это на границе аморальности. Я сказал:

— Мне показалось, мы сошлись на том, что я даю вам бесплатный совет чисто по-соседски.

— Мы сошлись и на том, что вы выслушаете суть сделки.

— Я выслушал. Теперь объясните мне, каким образом вы сможете получить для себя любое дилерство.

Он отмахнулся. Было очевидно, что он считает это сущей ерундой.

— Никаких проблем с покупкой этого бизнеса нет. Это очень просто. Поверьте мне.

— О'кей. Я вам верю. — Я наклонился к нему. — Но, возможно, происхождение денег для этой сделки — это не такое простое дело. А?

По его взгляду я понял, что зашел слишком далеко, испытывая его выдержку.

— Пусть об этом болит голова у правительства, — холодно сказал он.

С этим трудно было спорить, так как только вчера я то же самое пытался доказать мистеру Манкузо. Я поднялся с кресла.

— Искренне благодарю вас за доверие ко мне, мистер Беллароза, но вынужден порекомендовать вам контору «Купер и Стайлз» из Глен-Ков. Там не будет проблем ни со сделкой, ни с гонораром.

Беллароза также встал и взял с вешалки свои плащ и шляпу.

— Я прочитал про местную почву. Это действительно суглинок, как вы и говорили.

— Рад, что не ошибся.

— Я посадил несколько саженцев винограда. Столовый виноград сорта «Конкорд». В книге советуют высаживать здесь именно этот сорт.

— Книгам стоит верить.

— Но я хотел бы выращивать виноград на вино. Здесь кто-нибудь сажает винные сорта винограда?

— Только не в наших краях. Правда, у «Банфи Винтерс» из Олд-Бруквиля были удачные опыты с «шардоннэ»[3 - Сорт винограда и производимого из него вина.]. Вам стоит с ними поговорить.

— Да? Вот видите, я был прав, — сказал он. — Вы замечательный человек, мистер Саттер. Я сразу это понял. Значит, долой японские машины, да здравствует «шардоннэ»!

— Денег за совет не беру, как договорились.

— Тогда я подарю вам ящик вина с первого урожая.

— Спасибо, мистер Беллароза. Но не забудьте, продажа вина без уплаты акцизных пошлин запрещена.

— Все будет в порядке. Что вы думаете о дилерстве с «Саабом»?

— Неплохой вариант.

— А как насчет «Каза бьянка»? «Белый дом» по-итальянски. Вместо «Альгамбры». А?

— Неоригинально. Подходит больше для пиццерии. Подумайте еще на эту тему.

Он улыбнулся.

— Передавайте мои поклоны миссис Саттер.

— Обязательно передам. Наилучшие пожелания вашей супруге. Надеюсь, она скоро забудет о том неприятном случае.

— Да. Женщины отходчивы. Вы ведь позвоните ей, правда?

Я распахнул дверь перед мистером Белларозой, и мы обменялись рукопожатиями.

— До свидания, — сказал он мне на прощание.

Дверь захлопнулась.

Я подошел к окну и посмотрел, как он пересекает Берч-Хилл-роуд под дождем.

В поселке Локаст-Вэлли живет не только средний класс. Есть люди и попроще. Когда мне было тринадцать лет и я ходил в школу Святого Павла, мне доводилось встречать на улице колоритные личности. Странно, но многие из них почему-то принимали меня за своего. Один из них, Джимми Курцио, по виду настоящий наемный убийца, всегда здоровался со мной за руку. Этот монстр был неподражаем в своих симпатиях ко мне. Однажды, как сейчас помню, он стоял в нашем школьном дворе в окружении своих «шестерок» и, когда я проходил мимо, сказал им: «Замечательный парень».

Я проследил, как Фрэнк Беллароза подходит к своей машине, и не удивился, заметив, что его шофер — а может быть, это был охранник — выскочил из «кадиллака» и открыл ему дверь. В наши дни Вандербильты и Рузвельты сами водят свои машины, но от дона Белларозы вы этого не дождетесь.

Я отошел от окна, помешал поленья в камине. «Да, я замечательный парень». А Фрэнк Беллароза еще замечательней, чем я о нем думал. Мне следовало бы знать, что в таком деле глупые люди не восходят так высоко и не живут так долго.

Эта сделка, размышлял я, конечно, не выдумана им. Но это была приманка, меня проверяли. Я понимаю это, и он не сомневался, что я все понимаю. Мы с ним замечательные ребята.

Но почему именно я?

Если вдуматься, а он наверняка это сделал, то его предложение было весьма выгодным. В самом деле, какую великолепную пару мы могли бы составить: мое положение в обществе — его обаяние; моя честность — его лживость; мое умение управлять финансами — его умение воровать; мой диплом юриста — его пистолет.

Было о чем подумать, не так ли?


Глава 12


Я слонялся по большому старому дому на Берч-Хилл-роуд весь день, не обращая внимания на телефонные звонки, поглядывая из окна на дождь и иногда даже делая кое-что из работы на завтра.

Кроме почтальона, никто так и не появился, и я помимо своей воли был раздосадован стремлением моих сотрудников во что бы то ни стало использовать дарованный мною выходной. Если бы я умел печатать, я бы составил для них грозное предупреждение.

Примерно в пять часов вечера раздался звонок факс-аппарата, и я подошел к нему из чистого любопытства. Полоса этой мерзкой бумаги выползла наружу, и я прочитал текст, написанный от руки:

ДЖОН,

Я ВСЕ ПРОСТИЛА. ПРИХОДИ ДОМОЙ. ТЕБЯ ЖДЕТ ХОЛОДНЫЙ УЖИН И ГОРЯЧИЙ СЕКС.

СЮЗАННА.

Я поразмышлял над этим посланием, затем измененным почерком написал ответ и отправил его на номер моего домашнего факса:

СЮЗАННА,

ДЖОНА СЕЙЧАС В ОФИСЕ НЕТ. Я ПЕРЕДАМ ЕМУ ТВОЕ ПОСЛАНИЕ, КАК ТОЛЬКО ОН ПРИДЕТ.

ДЖЕРЕМИ.

Джереми Райт был одним из моих младших партнеров. Получить послание от Сюзанны было все-таки приятно, но я не нуждался в том, чтобы меня прощали. Это не я барахтался в сене с двумя студентами, это не я считал Фрэнка Белларозу приятным парнем. К тому же меня бесило, что она отправляет такие фривольные послания по факсу. Но я был рад видеть, что она вновь обрела свое чувство юмора, которого ей так не хватало в последнее время, если, конечно, не считать за юмор ее веселый смех на сеновале.

Я уже собирался отойти от факса, когда снова раздался звонок и выползло новое сообщение:

ДЖЕРРИ,

НЕ ХОЧЕШЬ ЛИ РАЗДЕЛИТЬ СО МНОЙ УЖИН И ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ?

СЬЮ.

Я понял, что она узнала мой почерк. Ответ был таков:

СЬЮ,

БУДУ ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ МИНУТ.

ДЖЕРРИ.

По дороге домой я заметил, что тучи уходят и начинает проглядывать солнце, неся с собой теплую погоду. Лонг-Айленд — это небольшой клочок земли, но даже здесь погода бывает неодинаковой в разных местах. Кроме того, она в этих краях очень изменчива, и это делает жизнь и катание на яхте не таким однообразным.

Я свернул в наши ворота и помахал Джорджу — тот стоял на лестнице и обрезал нижние ветви у бука.

Подъезжая к дому, я подводил итоги прошедших битв и предвкушал грядущие любовные утехи.

Сюзанна распахнула входную дверь, она была в костюме праматери Евы.

— Джерри! — крикнула она, потом охнула и прикрыла одной рукой рот, а другой низ живота.

— Очень смешно.

Ужин был и в самом деле холодный — салат, белое вино и наполовину оттаявшие крабы. Сюзанна никогда не умела готовить, но в этом нет ее вины. Хорошо еще, что она знает, как включать плиту, ведь о существовании кухни на первом этаже Стенхоп Холла она узнала в двадцать лет. За ужином мне прислуживала обнаженная красотка, чего же еще оставалось желать?

Сюзанна сидела у меня на коленях, кормила меня из рук ледяными крабами, вливала в рот белое вино и вытирала мои губы салфеткой. Она не лезла в разговоры, я тоже, но чувствовалось, что у нас все пошло на лад. Ужинать, когда у вас на коленях сидит голая женщина, довольно приятное занятие, тем более если еда не ахти какая вкусная.

— Ну, с холодным ужином покончено, — сказал я. — Что будет на десерт?

— Я.

— Подходит.

Я встал, не выпуская ее из рук.

Она замотала головой.

— Не здесь. Я хочу заниматься любовью на пляже.

Некоторые женщины, стремясь уйти от однообразия, меняют партнеров; Сюзанна предпочитала менять декорации и костюмы.

— Звучит заманчиво. — Однако, говоря по правде, я бы предпочел теплую постель и все остальное прямо сейчас, а не после утомительной езды до пляжа.

Сюзанна оделась, мы спустились к ее «ягуару». Я сидел за рулем, верх машины был открыт, и лицо обдувал свежий весенний ветер. Приближалось то время суток, когда сумеречные длинные тени делают окружающий мир непохожим на самого себя.

— Ты хочешь поехать на пляж прямо сейчас?

— Нет, когда станет совсем темно.

Мы помчались по направлению на юго-запад; где-то в той стороне утопало в море дневное светило. Путь наш лежал мимо живописных холмов, лужаек, прудов и редких рощиц.

Я попытался разобраться в событиях последних недель, открывших для меня новый мир, о размерах которого я прежде не подозревал, но понял, что это пустая затея.

Здесь, всего в каком-то часе езды от Манхэттена, текла совсем другая жизнь. Северное побережье Лонг-Айленда почти незнакомо обитателям ближайших пригородов, а тем более горожанам. На первый взгляд кажется, что жизнь здесь замерла, остановившись 29 октября 1929 года.

Полумифический Золотой Берег, надо вам пояснить, с севера граничит с маленькими бухточками, пляжами, живописными заливами. Совсем другой пейзаж на юге. Здесь можно увидеть образцы послевоенной застройки — домики-вагончики, жилье «по доступным ценам», от десяти до пятнадцати тысяч. Бывшие знаменитые картофельные поля Лонг-Айленда после войны отступили под натиском призывов «обеспечить героев войны жильем».

Однако здесь, на другой оконечности Золотого Берега, развитие шло не так бурно. Огромные усадьбы — это вам не картофельные поля, их уничтожить не так просто.

Я бросил взгляд на Сюзанну.

— Ненаглядный мистер Беллароза сегодня заглянул в мой офис.

— Неужели?

Сюзанна не клюнула на слово «ненаглядный», а даже если и клюнула, то не показала виду. Женщины редко заглатывают приманку, если речь идет о ревности. Они либо пропускают намеки мимо ушей, либо смотрят на вас как на психа.

Мы снова ехали в молчании. Небо совсем очистилось от туч, последние солнечные лучи пускали зайчиков по мокрым листьям деревьев.

Золотой Берег, к вашему сведению, охватывает не только Северное побережье Лонг-Айленда, но включает в себя и холмы, которые тянутся на пять — десять миль в глубь берега. Эти холмы остались после отхода ледников во время ледникового периода, который был двадцать тысяч лет тому назад. Они представляют собой не что иное, как морену, оставленную этим ледником. Я собираюсь объяснить это мистеру Белларозе в ближайшие дни. Когда в эти места вернулись индейцы каменного века, они обнаружили, что им достался прекрасный кусок недвижимости, включающий в себя новую флору, изобилие рыбы у побережья и прочие прелести. Почти все потомки этих индейцев в наше время уже покинули этот благословенный край, их осталось примерно столько же, сколько владельцев роскошных усадеб.

Наконец любопытство все же доконало Сюзанну, и она спросила:

— Что он принес тебе на этот раз? Овечий сыр?

— Нет. Он хотел, чтобы я представлял его интересы в одной из сделок с недвижимостью.

— Правда? — Сюзанну это, видимо, позабавило. — Он сделал предложение, от которого ты не смог отказаться?

Я улыбнулся.

— Что-то вроде этого. Но я отказался.

— Он был огорчен?

— Не могу сказать с уверенностью. Судя по его словам, сделка была вполне законной, но с такими людьми никогда не знаешь, что может случиться.

— Не думаю, чтобы он стал предлагать тебе что-то незаконное, Джон.

— Есть белое, есть черное, а между ними — сотни оттенков серого. — Я вкратце рассказал о сделанном мне предложении и добавил: — Беллароза сказал, что предложил свою лучшую цену и ему надо доказать продавцу, что эта цена является лучшей и для него. Мне показалось, что здесь может идти речь о выкручивании рук.

— Возможно, ты преувеличиваешь опасность этого человека?

— Но, кроме всего прочего, мне надо думать о своей репутации.

— Это верно.

— Мой гонорар от этой сделки должен был составить около шестисот тысяч долларов. — Я покосился на Сюзанну.

— Дело не в деньгах.

Если ваша фамилия Стенхоп, то такое утверждение верно. Возможно, есть только одна вещь, которой можно позавидовать у богатых, — они могут позволить себе без сожаления отказываться от грязных денег. Я не богат, но тоже не лишаю себя этой роскоши. Вероятно, это качество помогает мне чувствовать себя нормально рядом с богатой женой.

Я подумал, не рассказать ли Сюзанне о моих вчерашних утренних приключениях в «Альгамбре», но сейчас, по прошествии времени, этот инцидент представлялся мне довольно глупым. Особенно тот эпизод, когда я рычал на бедную женщину. Однако о встрече с мистером Манкузо Сюзанне, пожалуй, стоило знать.

— За «Альгамброй» ведет наблюдение ФБР, — поделился я.

— Неужели? Откуда ты знаешь?

Я объяснил, что, проезжая мимо ворот «Альгамбры», увидел пасхального кролика и двух громил-охранников. Сюзанне эта картинка показалась забавной.

— Так вот, — продолжал я. — Я притормозил на минуту, чтобы полюбоваться на них, и тут из кустов вылез этот тип, Манкузо, и представился мне как агент ФБР. — О том, что я раздумывал, не пойти ли в гости к Фрэнку Белларозе, я не упомянул.

— Что тебе сказал этот человек?

Я пересказал свой короткий разговор с мистером Манкузо. В это время мы ехали мимо клуба «Пайпинг рок». День заканчивался неплохо, и погода наконец наладилась, в воздухе витал тот непередаваемый аромат, который всегда бывает после весеннего дождя.

Сюзанну история заинтересовала, но я удержался от соблазна приукрасить ее, чтобы довершить эффект, и просто добавил в конце:

— Оказывается, Манкузо знает, что такое «capozella».

Сюзанна рассмеялась.

Я снова перевел внимание на дорогу. Невдалеке от обочины лежал довольно большой камень, расколотый на две равные половины. Между половинками рос высокий дуб. Так выглядят традиционные индейские захоронения. На камне были выбиты слова:

ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ПОСЛЕДНИЙ ИЗ ПЛЕМЕНИ МАТИНЕКОКОВ.

Эта могила является частью кладбища сионской епископальной церкви, поэтому на стволе дуба имеется металлическая табличка, которая гласит: «НАХОДИТСЯ ПОД ОХРАНОЙ».

Итак, после тысяч лет существования в этих лесах и долинах от матинекоков остался только этот камень. Они исчезли всего за несколько десятков лет, будучи не в состоянии ни осознать надвигающихся событий, ни противостоять им. Сюда пришли колонисты — сначала голландцы, затем англичане — мои предки — и оставили свои следы на картах и в ландшафте. Они дали новые названия рекам и прудам, холмам и рощам, лишь изредка даруя жизнь древним индейским названиям.

Но в наши дни, по иронии судьбы, эти названия вызывают ассоциации вовсе не с колонистами и индейцами, а с событиями, длившимися всего пятьдесят лет и получившими название Золотой эры. Если вы в разговоре с жителем Лонг-Айленда упомянете Лэттингтон или Матинекок, то он сразу подумает о здешних миллионерах и их роскошных усадьбах, он вспомнит кипучие двадцатые и безумные последние дни Золотой эры на Золотом Берегу.

— О чем ты задумался? — спросила Сюзанна.

— О прошлом, о том, на что оно было похоже. Интересно, мне понравилось бы жить в огромном доме? Тебе, например, нравилось?

Она пожала плечами.

Сюзанна и ее брат Питер жили вместе с родителями в Стенхоп Холле еще в те времена, когда были живы их бабушка и дедушка. В доме, где имеются пятьдесят комнат и почти столько же слуг, могут жить, не стесняя друг друга, несколько поколений большой семьи.

После смерти бабушки и дедушки в середине семидесятых жизнь в Стенхоп Холле изменилась, слуг пришлось уволить, налоги возросли, но отец и мать Сюзанны продолжали держаться за старый дом до тех пор, пока цены за отопление не подскочили в четыре раза. Тогда они устремились в более теплые края.

— Тебе там нравилось? — повторил я свой вопрос.

— Не знаю. Мне не с чем было сравнивать. Я думала, что так живут все, до тех пор... пока не повзрослела. Мне казалось, что у всех есть лошади, служанки, садовники, няньки. — Сюзанна засмеялась. — Звучит глупо, но это так. — Она задумалась. — Но не принимай меня совсем уж за идиотку. Мне почему-то хочется сейчас чаще видеться со своими родителями.

Я ничего не ответил. Я достаточно насмотрелся на Уильяма и Шарлотту еще тогда, когда они изображали из себя лорда и леди в своем Стенхоп Холле. Дед и бабка Сюзанны были еще живы, когда мы с ней поженились и переехали жить в подаренный ей на свадьбу дом — отписанный ей одной, я об этом уже упоминал. Дед и бабка в то время стали совсем старыми, но я помню, что они были очень приличными людьми, всегда заботились о своей прислуге. Правда, о своих деньгах они позаботиться так и не сумели.

Однажды я спросил Сюзанну — но выбрал для этого, вероятно, не самый удачный момент, — откуда взялись деньги у ее семьи.

— Не знаю, — довольно искренне ответила она. — Насколько мне известно, никто к этому не прикладывал никаких усилий. Деньги просто были, о них имелись записи в толстых кожаных книгах, которые мой отец хранил запертыми в чулане.

Сюзанна, конечно, темнит, но так делают почти все люди ее круга. Я думаю, что старые состояния — это, по определению, «состояния, в происхождении которых невозможно разобраться». Но начиная с 1929 года, пройдя через Великую депрессию, через войну, через девяностопроцентные налоги пятидесятых годов, поток этих денег становится все мельче и уже, и недалек тот день, когда они исчезнут так же незаметно, как и возникли.

Сюзанна — я об этом уже упоминал — вовсе не бедная женщина, но, если меня попросят уточнить размер ее состояния, я буду в затруднении. Но она, конечно, не так богата, как были ее дед с бабкой. Я спросил ее:

— Как ты относишься к тому, что люди, подобные Белларозе, спокойно ворочают миллионами, а большая часть денег Стенхопов улетучивается через налоги?

Она пожала плечами.

— Мой дедушка обычно говорил в таких случаях: «Почему бы мне не отдать половину моих денег американскому народу? Я ведь когда-то получил от него все эти деньги».

Я улыбнулся.

— У него были очень прогрессивные взгляды.

Но, с другой стороны, некоторые из богачей сумели распорядиться своими капиталами гораздо лучше, чем Стенхопы, и они до сих пор достаточно богаты. Есть и другие — Асторы, Морганы, Грейсы, Вулворты, Вандербильты, Гейтсы, Уитни, которые просто купаются в деньгах. Они могут спать спокойно, их капиталам ничто не может угрожать, кроме, пожалуй, социальной революции.

— Ты никогда не ощущала, что тебя обокрали? Ведь если бы ты жила, предположим, восемьдесят лет тому назад, ты могла бы позволить себе любые королевские прихоти.

— Что толку думать об этом? Никто из знакомых, тех, кто находятся в таком же, как я, положении, никогда об этом не задумываются.

Сюзанна вообще мало рассказывает о своей прежней жизни в Стенхоп Холле. В их среде не принято говорить о закрытой жизни больших имений с чужаками, а чужаками могут считаться и супруги, если они не выросли в таких же больших имениях. Некоторых, впрочем, иногда прорывает, если, конечно, никто не записывает их слов. Я продолжил допрос.

— У тебя были свой грум и конюший?

— Да.

Это «да» прозвучало примерно так: «Конечно, да, идиот. Неужели ты думаешь, что я сама выгребала навоз из конюшен?»

— А твои дед и бабушка общались с людьми своего круга? Устраивали приемы, например?

— Да, я помню несколько приемов, — кивнула она и сама решила рассказать подробнее. — Однажды дедушка пригласил на Рождество около сотни гостей, они все танцевали в большом зале. Летом тоже устраивались один или два приема. На открытом воздухе или под тентами. — Она подумала и добавила: — Старики любили еще собираться в библиотеке и разглядывать старые фотографии.

Мы снова ехали молча. Не так уж много мне удалось вытянуть из Сюзанны.

Джордж Аллард куда более интересный источник информации, если речь заходит об истории Золотого Берега. Правда, Джордж чаще рассказывает всякие анекдотические случаи, вроде истории о миссис Холлоуэй, которая держала шимпанзе в своей гостиной в «Фоксленде», ее имении в Олд-Уэстбери. От Джорджа можно также узнать, какова была здесь жизнь между двумя войнами. Сюзанна ограничивается только воспоминаниями о своем детстве. Джордж все собирается поведать мне одну историю о Сюзанне-ребенке. Он считает, что это очень смешная история. Я же полагаю, что именно в детстве надо искать ключ к разгадке личности человека.

Судя по тем сведениям, которые у меня имеются, Сюзанна была избалованной, капризной маленькой стервой, но окружающие продолжали ей твердить, что она гениальный и удивительный ребенок. Она и осталась такой до сих пор. Правда, теперь из общительной молодой женщины, на которой я когда-то женился, она превратилась в необычайно замкнутую и сосредоточенную на себе особу. Она живет в созданном ею самой мире. Я бы не сказал, что это делало ее несчастной. Точнее, так: она прикидывает, стоит ли ей становиться несчастной. С другой стороны, в отношениях со мной она вполне счастлива, мы, слава Богу, ладим друг с другом.

Что касается нашего образа жизни, то он весьма похож на жизнь наших соседей, мы наслаждаемся комфортом, хотя и живем среди остатков прежней, не сравнимой с нашей, роскоши. Должен заметить, что Сюзанна, с ее доходами, могла бы обеспечить полный штат слуг для нашего дома, включая и конюшего (желателен старик), но с обоюдного молчаливого согласия мы продолжаем жить на мои гонорары. Они, безусловно, весьма внушительны по американским меркам, но не позволяют иметь слуг. Сюзанна сама вполне справляется с заботами по дому и по саду, а я не чувствую себя обделенным, когда вижу, что мы не собираемся переезжать в Стенхоп Холл и заводить пятьдесят человек прислуги.

— На каком из пляжей ты хотел бы заняться любовью? — спросила меня Сюзанна.

— На таком, на котором нет острых булыжников. С меня хватит и одного такого случая.

— Разве такое с тобой случалось? Наверное, это было еще до меня. Я не помню. Как ее звали?

— Дженни.

— Не Дженни Тилман?

— Нет.

— Ты должен потом рассказать мне эту историю.

— Охотно. — В нашей погоне за супружеской верностью в ходе двадцатилетнего брака Сюзанна и я не только сочиняем сцены из прошлого, но и рассказываем друг другу настоящие эпизоды нашей добрачной жизни. Однажды я прочитал, что такая практика помогает оживить отношения. Иногда бывает, что после таких рассказов один из партнеров лежит и молчит, а второй кусает себе губы, жалея о том, что перестарался в живописании сцен. Но, как говорится, волков бояться — в лес не ходить. — Чем ты сегодня занималась? — полюбопытствовал я.

— Сажала рассаду, подаренную нам не к ночи будь помянутым персонажем. — Она засмеялась.

— Как, под дождем?

— Но эти растения любят дождь. Я посадила их в одном из старых цветников у Стенхоп Холла.

«Вероятно, Сайрус Стенхоп, а также господа Макким, Мид и Уайт перевернулись в гробу при таком кощунстве», — подумал я.

Я свернул на ничем не обозначенную дорогу, по-моему, я по ней никогда прежде не ездил. Большая часть дорог на Северном побережье не имеет никаких указателей. Иногда это делается, как говорят, нарочно. Некоторые из дорог как бы ведут в никуда, и так оно часто и оказывается.

На современной карте этого района вы не увидите, где находятся поместья местных знаменитостей, это вам не карта Голливуда, но когда-то такие карты существовали. Они использовались местной аристократией, для того чтобы знать, куда ехать, если в приглашении на обед указано: «Мистер и миссис Холлоуэй сочтут за честь видеть вас к обеду у себя в „Фоксленде“ 17 мая в восемь часов вечера».

У меня есть одна такая карта. Она сделана в 1928 году, на ней указаны все большие и малые поместья, а также фамилии их владельцев.

— Ты никогда не встречалась с первыми владельцами «Альгамбры», с Дилуорфами? — спросил я Сюзанну.

— Нет, но они дружили с моими дедом и бабушкой. Дилуорф погиб во время Второй мировой войны. Но я хорошо помню то время, когда в этом имении в пятидесятых годах жили Вандербильты.

Создавалось впечатление, что клан Вандербильтов в то или иное время построил или купил чуть ли не половину домов на Золотом Берегу, что позволило торговцам недвижимостью направо и налево утверждать, что «в этом доме когда-то жили Вандербильты».

— А потом это поместье купили Барреты?

— Да. Кэти Баррет была моей лучшей подругой. Но им пришлось расстаться с этим домом из-за больших налогов в 1966 году — как раз в тот год, когда я пошла в колледж. Насколько мне известно, они были последними владельцами «Альгамбры».

Я кивнул, затем решил проверить леди Стенхоп еще раз.

— Мой дед однажды рассказал мне, что нашествие миллионеров на Лонг-Айленд было воспринято местными жителями без малейшего восторга. Они здесь прожили больше сотни лет. Так вот, эти старожилы, в том числе и моя семья, считали вновь пришедших — а среди них были и Стенхопы — аморальными, заносчивыми и неприятными личностями.

Сюзанна расхохоталась.

— Саттеры и Уитмены смотрели на Стенхопов свысока?

— Несомненно.

— А ты, оказывается, сноб.

— Только по отношению к богатым. С массами я очень демократичен.

— Естественно. Ну а куда мы поместим мистера Белларозу? В раздел аморальных хищников или в главу о сбывшейся американской мечте?

— Я пока пребываю в раздумье по этому поводу.

— Я помогу тебе, Джон. Ты, так же как и я, с облегчением вздохнул, узнав, что «Альгамбре» не грозит участь быть расчлененной на сотню мелких участков. Это эгоистично, но можно понять. С другой стороны, ты хотел бы, чтобы по соседству у тебя жил человек, чье богатство не так непосредственно связывалось бы с преступлениями.

— Но ведь есть люди, которые зарабатывают деньги честным трудом.

— Да, есть. Они живут в вагончиках.

— Как ты цинична.

Сюзанна сменила тему разговора.

— Я сегодня разговаривала по телефону с Каролин и Эдвардом.

— Как у них дела?

— Прекрасно. Они очень скучали по нас в эту Пасху.

— Да, без них все как-то совсем по-другому, — сказал я.

— Пасха в этом году была, безусловно, не такой, как обычно, — заметила Сюзанна.

Я не среагировал. Что касается детей, то надо отметить, Каролин еще не совсем привыкла к своей роли студентки Йельского университета. Я также никак не могу сжиться с мыслью, что теперь в Йель принимают девушек. Раньше Каролин ходила в мой колледж Святого Павла, и это тоже было для меня совершенно непривычно. Но мир меняется, и для женщин, возможно, он становится лучше. Эдвард заканчивает колледж Святого Павла, что льстит моему мужскому самолюбию, но будет поступать в университет Сары Лоуренс, в нем училась Сюзанна. Я рад, что дети пошли по стопам родителей, но их выбор меня несколько смущает. Каролин, по-моему сделала правильные выводы, но Эдвард, судя по всему, предпочел безмятежное существование. Но в итоге все у них будет хорошо.

— Когда я учился, я приезжал домой на все праздники, — сообщил я.

— Я тоже, если не считать одного Дня благодарения, о котором лучше не вспоминать. — Она засмеялась, затем уже серьезно добавила: — Они теперь быстрее взрослеют, Джон. В самом деле. Меня так опекали, что я не имела ни малейшего представления о деньгах и о сексе до тех пор, пока не пошла в колледж. В этом тоже нет ничего хорошего.

— Да, я тоже так думаю, — согласился я. Сюзанна ходила в местную школу «Френдс академи», это старое и престижное учебное заведение, которое находится под управлением квакеров. Жила она дома, а в школу ее возил личный шофер. «Френдс академи» выбирали многие из местных обитателей, так как считали, что во времена тяжелых потрясений их потомки должны научиться находить в жизни простые радости. Мы думаем, что наш прошлый опыт важен для будущего наших дней, однако часто все бывает совсем иначе. Но я рад, что моя жена в школьные годы между девятью утра и тремя часами дня училась непритязательности. Это когда-нибудь пригодится.

Сюзанна сказала:

— Звонила твоя мать. Они уже вернулись в Саутгемптон.

Мои родители не из тех, кто звонит только затем, чтобы сообщить о своих передвижениях. Однажды они поехали в Европу, и я узнал об этом только несколько месяцев спустя. Наверняка звонили они неспроста.

— Она интересовалась, почему ты так странно вел себя на Пасху. Я объяснила ей, что у тебя выдалось несколько тяжелых дней.

Я пробормотал что-то невразумительное. Моя мать, Гарриет, довольно холодная в общении, но в определенном смысле замечательная женщина. В свое время она придерживалась весьма либеральных взглядов. Она была профессором социологии в Пост-колледже, том самом, который был основан в бывшем поместье зерновых магнатов Постов. Колледж слыл весьма консервативным, в нем училось много студентов из богатой округи, и Гарриет в пятидесятых годах поимела немало неприятностей из-за своих взглядов.

Работать ей не было никакой надобности, так как отец и без того обеспечивал семью всем необходимым, да и в самом колледже многие хотели, чтобы она ушла. Но в шестидесятые годы пришло ее время, и она стала одним из местных апологетов контркультуры.

Я помню, приезжая на каникулы, всегда заставал ее носящейся в своем «фольксвагене» по общественным делам. Мой отец, будучи человеком достаточно либеральным, не возражал, но в качестве мужа вовсе не выказывал восторгов по поводу этой бурной деятельности.

Время, однако, взяло свое, и Гарриет Уитмен-Саттер состарилась. Теперь она уже не любит крепких выражений, не терпит распущенности в сексе, наркотиках и не понимает сына, являющегося на празднование Пасхи небритым и без галстука. И это та самая женщина, которая организовывала студенческие стачки!

— Я позвоню ей завтра, — сказал я Сюзанне.

Сюзанна и моя мать отлично ладят между собой, несмотря на социальные и экономические различия. У них очень много общего.

Мы опять нырнули в приятное молчание, и я осмотрел окрестный пейзаж. По-моему, путешественник, ориентирующийся не по карте, а по местности, без труда сможет понять, что находится не где-нибудь на задворках Гудзона, а в месте, где сам воздух дышит торжеством частной собственности и огромных состояний.

На здешних трехполосных трассах мимо его взора проплывут образцы испанской архитектуры, подобные «Альгамбре», особняки эпохи Тюдоров, французские замки и даже огромные и роскошные дворцы, подобные Стенхоп Холлу. Впечатление такое, будто для всех представителей европейской аристократии выделили по участку земли в одном и том же месте Нового Света. К 1929 году Золотой Берег Лонг-Айленда был поделен примерно на тысячу крупных и малых поместий, здесь сконцентрировалась большая часть богатств Америки, а возможно, и всего мира.

Навстречу нам проскакали шестеро всадников. Сюзанна и я помахали им руками, они замахали в ответ.

— Ой, вспомнила, я же хотела заняться переносом конюшни на новое место, как только установится хорошая погода, — воскликнула Сюзанна.

Я промолчал.

— Нам понадобится письменное согласие нашего нового соседа, — не унималась она.

— Откуда ты знаешь?

— Я проверяла. Конюшня будет располагаться ближе чем в ста ярдах от его границы.

— В гробу я видел его согласие.

— У меня есть документы для подписи. Осталось только представить план и получить подпись.

— В гробу я видел его подпись.

— Это же ерунда, Джон. Просто пошли ему документы и объясни, что надо делать.

Тяжело спорить с женщиной, с которой вскоре предстоит заниматься любовью, но я сделал еще одну попытку.

— А ты не можешь найти для конюшни другое место?

— Нет.

— Ладно. — Мысль о том, что придется просить мистера Белларозу об одолжении, вовсе меня не радовала, особенно в свете того, что я отказался вести его дела. — В конце концов, это твоя земля и твоя конюшня. Я заполню все бумаги, а ты уж возьми на себя переговоры с соседом.

— Спасибо. — Она обняла меня за шею. — Мы же с тобой друзья, не так ли?

— Да, но я ненавижу твоих мерзких лошадей.

— Джон, ты так хорошо смотришься, когда голый. Разрешишь мне нарисовать тебя в таком виде, сейчас ведь стало совсем тепло.

— Нет, — отказал я. У Сюзанны в жизни четыре страсти: лошади, пейзажная живопись, бельведеры и — время от времени — ваш покорный слуга. Общество любителей бельведеров — это группа местных женщин, которая поставила себе целью сохранение этих памятников парковой архитектуры. «Почему именно бельведеры?» — спросите вы. Не знаю. Но весной, летом и осенью они устраивают изысканные пикники в этих самых бельведерах, одеваются по этому случаю в платья эпохи королевы Виктории или короля Эдуарда и приносят с собой зонтики, обязательные к этим нарядам. Сюзанна не любительница шумных сборищ, и я не могу точно сказать, что ее привлекает в этих полубезумных играх. Но скептик, живущий во мне, говорит, что все это делается для прикрытия. Возможно, они там рассказывают сальные анекдоты, возможно, перемывают кому-то кости, исповедуются и взаимно прощают случаи супружеской неверности. А может быть, просто устраивают ленчи. Но меня эти сборища бесят.

Что касается пейзажной живописи, то тут все чисто. Сюзанна даже завоевала определенную известность своими набросками маслом. Основной сюжет ее картин — руины Золотого Берега, они выполнены в стиле художников Ренессанса, писавших развалины Римской империи, с их колоннами, обвитыми одичавшим виноградом, обрушившимися арками и стенами. Природа на этих полотнах берет верх над творениями Золотого века.

Самая известная работа Сюзанны — это портрет ее глупой лошади Занзибар. Нет, с виду он совсем неплох, никто не спорит. На картине Занзибар стоит в лунном свете на одной из лужаек Лорелтон Холла, бывшего поместья Тиффани. Сюзанна мечтает написать и мой портрет в обнаженном виде в этом же антураже. Но, несмотря на то что она моя жена, я все же стесняюсь позировать ей в качестве натурщика. Кроме того, у меня есть подозрение, что она изобразит меня на картине в виде кентавра.

Покупателями картин Сюзанны выступают местные нувориши, заселившие своими убогими домами старые поместья. Они платят по три — пять тысяч долларов за холст, и на эти деньги Сюзанна вполне в состоянии прокормить своих двух лошадей. Лично я считаю, что она могла бы писать дополнительно еще несколько картин в год, чтобы купить мне новый «бронко».

— Почему ты не хочешь позировать мне голым?

— А что ты собираешься делать с этой картиной потом?

— Повешу ее над камином. Я добавлю тебе еще три дюйма, мы устроим коктейль, и вокруг тебя будут виться очарованные женщины. — Она рассмеялась.

— Сюзанна, вы забываетесь! — Я свернул в направлении Хэмпстед-Бей, где находилось несколько уединенных пляжей, — на каждом из них мы хотя бы по разу уже занимались любовью. Морской воздух действует на меня удивительным образом.

Я размышлял о том, почему Сюзанна выбрала основной темой своей живописи развалины поместий и как ей удается придать этим развалинам столь живописный вид. В самом деле, на ее полотнах проступала удивительная красота этих мест. Старые фонтаны, бельведеры, храмы, беседки, оранжереи, павильоны, статуи делали местность похожей на заброшенный аттракцион для игры в прошлое. Трудно было узнать в этих изображениях скучную и пыльную действительность, что несомненно говорило о таланте моей супруги.

— Ты когда-нибудь рисовала голых мужчин? — спросил я ее.

— Не скажу.

Мы проехали мимо ворот бывшего поместья «Фоксленд», теперь оно превратилось в филиал Нью-Йоркского технологического института. Большая часть всех этих имений стала школами, научными центрами или пансионатами. Другая часть превратилась в музеи. Лучше всего сохранились сторожевые домики, в них до сих пор живет прислуга, которой бывшие хозяева завещали недвижимость за многолетнюю преданность. Эти дома тоже стоят немалых денег, а тот дом, где ныне живут Алларды, и вовсе мог бы уйти за несколько сот тысяч долларов. Если Алларды удалятся на вечный покой, Уильям Стенхоп непременно продаст их дом.

Такой особняк, в котором обитаем мы с Сюзанной, и подавно предел мечтаний для нынешних нуворишей. Но для Сюзанны, жившей когда-то в Стенхоп Холле, это шаг назад.

Когда мы подъехали к очередному земельному владению, Сюзанна сказала:

— Иногда я даже не могу вспомнить названия поместья, если новый владелец не оставляет табличку со старым названием. — Она кивнула в сторону новых домов, тянущихся за забором. — Как называлось вот это место, например?

— Это была часть поместья Хеджесов, но имени последнего владельца я, хоть убей, не помню.

— Я тоже, — сказала она. — А дом сохранился?

— Думаю, что его снесли. Он был прямо здесь, за этими деревьями.

— Точно, — вспомнила Сюзанна. — Это был особняк в английском стиле. И жили тут Конрои. Я ходила в школу с их сыном Филиппом. Очаровательный мальчишка.

— Я, кажется, помню его. Такой прыщавый пижон.

Сюзанна ущипнула меня за руку.

— Сам ты пижон.

— Зато кожа у меня чистая. — Теперь мы ехали на запад. Солнце било прямо в глаза — я опустил козырек. Иногда эти поездки бывают приятными, иногда — нет.

— Ты думала насчет переезда? — спросил я.

— Нет.

— Сюзанна... Пройдет еще лет десять, и ты не узнаешь этих мест. Американцы идут на нас в наступление. Ты понимаешь, что я имею в виду? Здесь будут закусочные, супермаркеты, пиццерии — все это уже проникло сюда, и это только начало. Наступит день, когда мы не найдем уединенного пляжа, чтобы заниматься на нем любовью. Ты же видишь, все уходит в прошлое.

Сюзанна ничего не ответила, бесполезно было пытаться проникнуть в ее внутренний мир.

Эти места чем-то напоминают мне американский Юг по окончании Гражданской войны, только Золотой Берег пал жертвой не военных действий, а экономической катастрофы. Юг был расчленен на двенадцать более мелких штатов, а здесь то же самое произошло на скромном участке в девяносто квадратных миль.

Сказалась близость огромного города, возросшие налоги, изменившиеся нравы. Каждый волен судить по-своему, но человеку всегда было свойственно пытаться удержать ускользающее время.

Я снова посмотрел на Сюзанну. Она сидела с закрытыми глазами, откинув голову на спинку сиденья, казалось, она посылает небу поцелуй своих пухлых губ. Я уже собирался наклониться к ней, как она, уловив мое намерение, сама положила руку на мое бедро и сказала:

— Я люблю тебя.

— А я тебя.

Сюзанна начала поглаживать меня по бедру, я заерзал.

— Не знаю, удастся ли мне дотерпеть до пляжа.

— Тогда на пляж, мой рыцарь.

— Слушаюсь, госпожа.

* * *


Солнце уже село, и сквозь листву деревьев проглядывал свет от окон большого дома. Я решил поехать на север через поселок Си-Клифф, затем у бывшего поместья Томаса Гарви свернуть на запад. Дальше мне предстоял путь мимо древней стоянки индейцев, ныне превращенной в этнографический музей, посвященный тем же индейцам. Злая ирония судьбы.

Сама территория парка была в это время уже закрыта, но я знал объездной путь через яхт-клуб «Хэмпстед-Харбор». Здесь у клуба мы и оставили машину.

Я взял из багажника одеяло, и мы с Сюзанной, взявшись за руки, пошли к пляжу, который узкой полоской тянулся у подножия невысокой скалы. На пляже было пустынно, за исключением группы людей ярдах в ста от нас — они сидели у костра.

Небо было безлунным, но звездным, в море по направлению к пристани Хэмпстед-Бей тянулась вереница яхт.

Стало значительно прохладнее, от холмов дул несильный ветер. Мы нашли неплохое место, где прилив устроил что-то вроде песчаного залива между двумя выступами скалы. Здесь мы были защищены от посторонних глаз. Мы расстелили одеяло, сели на него и стали смотреть на воду.

В ночном пляже есть что-то успокаивающее и одновременно вдохновляющее; величие моря и огромного неба делало любые слова жалкими, зато придавало движениям тел ни с чем не сравнимую грацию.

Мы разделись и любили друг друга под звездами, а потом долго лежали обнявшись и вслушивались в песню ветра — там, над скалой, под которой мы нашли себе убежище.

Вскоре мы оделись и, взявшись за руки, пошли прогуляться по пляжу. На другом берегу бухты виднелся Сэндс-Пойнт, когда-то там жили Гулды, Гугенхеймы, Август Белмонт и Асторы.

Мне припомнился «Великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда. В нашей округе давно спорят о том, где находился дом, послуживший прообразом места действия знаменитого романа. На эту тему написано даже несколько литературных эссе. Я считаю, что больше всего подходит колоссальный дом «Фалэз», принадлежавший Гарри Ф.Гугенхейму. Здесь все почти так же, как в романе, включая прибрежный пейзаж. «Фалэз» сейчас превращен в музей. В данный момент там нет света, но если бы его зажгли, он был бы виден даже отсюда.

А на той стороне бухты, где находились мы, чуть дальше по пляжу расположен большой дом в колониальном стиле. Я уверен, что именно здесь могла жить любовница Гэтсби, Дэйзи Бьюкенен. Длинный пирс у дома Дэйзи уже не существует, но местные жители утверждают, что он точно был расположен здесь. Именно зеленым огоньком этого пирса любовался с противоположного берега Гэтсби, да я и сам видел этот зеленоватый свет, и Сюзанна тоже его видела. Он горел там, где кончался пирс.

Я не знаю, что значил этот свет для Джея Гэтсби, символом чего он являлся. Но для меня он значил очень многое. Когда я видел его, все мои страхи улетучивались и исчезали в морском тумане и я снова чувствовал себя ребенком, плывущим в лодке с моим отцом среди электрических буйков бухты Хэмпстед-Бей. Когда я вижу этот зеленый свет, я без труда погружаюсь в то блаженное время невинности, я снова окунаюсь в ту тихую, спокойную ночь с ее чарующими ароматами моря и мерным плеском волны о борт нашей лодки. И мой отец протягивает мне свою руку.

Сюзанна также утверждает, что этот зеленый свет очень много значит для нее, но она не может выразить это словами.

Я обязательно хочу рассказать своим детям об этом зеленом свете, я хочу, чтобы они тоже нашли свой зеленый огонек, чтобы вся усталая нация обрела в конце концов мир и покой, чтобы каждый мужчина и каждая женщина однажды почувствовали звуки и запахи летнего дня своего детства, чтобы они поняли, какое это счастье, когда твоя мать или твой отец протягивает тебе руку.

Зеленый свет на краю несуществующего пирса Дэйзи — это не будущее, это мое прошлое, и это единственный талисман покоя и счастья, который еще сохранился у меня.


Глава 13


К среде я уже подготовил все документы, необходимые для того, чтобы получить от местных властей разрешение на постройку конюшни на участке, принадлежащем Сюзанне. Я не стал упоминать, что эта конюшня уже фактически существует на территории, являющейся собственностью Стенхопов, так как они и так задолжали кругленькую сумму местным и федеральным властям. Поэтому часть конюшни, которую мы собираемся перенести на новое место, может быть обложена налогами, поскольку является частью недвижимого имущества должника. Но если сносить дома во избежание налогов — это законно, то законно также и переносить их на другую территорию, где за эти строения будут действительно выплачивать налоги, причем довольно большие. Честно скажу, я не знаю, как можно выжить в этой стране, если у тебя нет юридического образования. Даже я с дипломом Гарварда не всегда могу отличить законное действие от беззаконного, так как законы множатся словно грибы после дождя.

Я не забыл также составить бумагу, на которой требовалась подпись мистера Белларозы. В среду за ужином я сказал Сюзанне:

— Пора отнести эту бумагу нашему соседу и обсудить с ним наши планы.

— Я займусь этим, — пообещала Сюзанна.

— Прекрасно. Мне бы этим заниматься совсем не хотелось.

— Это же моя конюшня. Я все сделаю. Передай мне, пожалуйста, вон тот кусочек рулета.

— Рулета? Мне казалось, что это пудинг.

— Не важно.

Я передал это «не важно» Сюзанне и сказал:

— Я советую тебе пойти в «Альгамбру» завтра днем. Там обязательно будет миссис Беллароза. Она, конечно, шагу не может ступить без согласия мужа, но зато передаст эти бумаги своему дуче, а тот сразу проконсультируется со своими советниками.

Сюзанна улыбнулась.

— Значит, рекомендуешь поступить именно так, мой советник юстиции?

— Да, так.

— Ладно. — Она на мгновение задумалась. — Интересно, как она выглядит.

Я подумал, что, скорее всего, она похожа на блондинку с большим бюстом, поэтому я и посылаю Сюзанну, а не иду сам. А вслух сказал:

— Передай мне... вон то, что там.

— Это шпинат. Мне кажется, я его переварила.

— Тогда я лучше выпью вина.

* * *


На следующий день Сюзанна позвонила в мой офис в Нью-Йорке и сообщила:

— Дома у них никого не оказалось, я оставила бумагу в сторожевом домике. Там живет парень по имени Энтони, судя по всему, он понял, что от него требуется.

— Хорошо. Ты не называла его хозяина доном Белларозой?

— Нет, так его называет сам Энтони.

— Ты шутишь.

— Нет, я серьезно. И я хочу, чтобы отныне Джордж называл нас «дон» и «донна».

— Мне больше нравится «сэр Джон». До встречи, я вернусь в половине седьмого.

В тот вечер за ужином — у нас был стейк «аи poivre» с молодой спаржей и картофелем, доставленным горячим из ресторана, — я вернулся к той же теме.

— Я бы позвонил Белларозе, но у меня нет его телефона.

— Нашего номера тоже нет в справочнике. Но я написала номер телефона на моей визитной карточке.

— Ну... тогда все в порядке. — Кстати, на визитной карточке Сюзанны написано: СЮЗАННА СТЕНХОП-САТТЕР, СТЕНХОП ХОЛЛ. И больше ничего. Вам покажется бессмысленным использовать такие карточки, однако они все еще в ходу в наших кругах; гости оставляют их на серебряном подносе, если хозяев не оказалось дома. Иногда их просто передают сторожу или горничной. Мистеру Белларозе следовало оставить свою карточку Джорджу, когда он впервые появился у наших ворот и услышал, что попал в неприемные часы. У меня тоже есть такие карточки, но лишь по той причине, что Сюзанна заказала их для меня лет двадцать назад. Я использовал четыре из них, в основном для того чтобы сообщить свое имя девушкам, с которыми знакомился в барах.

Я размышлял о роли визитных карточек в современном обществе, когда раздался телефонный звонок.

— Я возьму трубку, — сказал я и произнес: — Алло.

— Алло, мистер Саттер. Это Фрэнк Беллароза.

— Здравствуйте, мистер Беллароза. — Я покосился на Сюзанну, которая воспользовалась моментом и переложила всю спаржу на свою тарелку.

— Передо мной сейчас бумага, которую составила ваша жена, — сообщил Беллароза.

— Да-да.

— Так вы собираетесь строить конюшню?

— Да, если с вашей стороны не будет возражений.

— Мне-то что до этого? А запахов от этой конюшни не будет?

— Не думаю. До вашего дома достаточно далеко. Но сама конюшня будет стоять на границе с вашим участком, поэтому нам необходимо ваше письменное согласие.

— Да?

— Да. — Сюзанна уже прикончила спаржу и теперь доедала мой стейк. Когда она готовит сама, у нее почему-то нет такого зверского аппетита. — Прекрати.

— Что прекратить? — спросил Беллароза.

Я переключился опять на разговор.

— Нет-нет, ничего. Так вот, если вы не возражаете, поставьте, пожалуйста, свою подписи под документом и отправьте его по почте в управление округа. Буду очень вам признателен.

— А зачем вам мое согласие?

— Я же говорю, так как строительство будет вестись ближе чем в ста ярдах от границы участков, то закон...

— Закон? — воскликнул Беллароза, словно я употребил в разговоре с ним какое-то ругательство. — К черту закон. Мы соседи, в конце концов. Начинайте вашу стройку. Я подписываю бумагу.

— Спасибо.

— Я сейчас смотрю на план, который вы тоже прислали, мистер Саттер. У вас уже есть строители для этого дела?

— Нет, я послал этот план только для того... правила требуют, чтобы я показал вам этот план...

— Да? Зачем? О, да здесь камень и кирпич. Я мог бы помочь вам.

— Дело в том, что... мы фактически переносим на новое место старую конюшню.

— Да? Это та самая, которую я видел, когда был у вас? Там, где лошади находятся сейчас?

— Да.

— Вы передвигаете всю конюшню?

— Нет, только часть ее. Там на плане указано...

— Зачем? По-моему, дешевле построить новую.

— Это так. Подождите, не вешайте трубку. — Я прикрыл рукой микрофон трубки и сказал Сюзанне: — Фрэнк считает, что построить новую конюшню будет дешевле. И положи на место этот чертов картофель!

— Джон, следи за своей речью, — с этими словами Сюзанна отправила в рот последнюю картофелину.

Я вернулся к разговору с Белларозой.

— Дело в том, что эта конюшня представляет собой в какой-то мере памятник архитектуры, — объяснил я и сам удивился тому, зачем это делаю. Мне было неприятно, что он втянул меня в этот разговор.

— Так вы уже нашли людей, которые могли бы это сделать?

— Пока нет. Но в нашей округе есть несколько неплохих фирм, занимающихся реставрацией.

— Да? Послушайте, у меня в поместье работает сотня парней. Они приводят все в порядок. Если хотите, я пришлю к вам их бригадира. Суббота, утром, подойдет?

— Очень любезно с вашей стороны, но...

— Можете не сомневаться — ребята отличные. Мастера из Европы. Таких вы здесь не найдете. Все без исключения чистюли. Вы хотите перенести конюшню? Нет проблем. Эти парни могут запросто передвинуть Сикстинскую капеллу на другое место, если их благословит на это Папа Римский.

— Ну...

— Послушайте, мистер Саттер, мои рабочие знают толк в строительстве. Они учились ходить с тачкой в руках. Бригадира зовут Доминик. Он говорит по-английски. За его работу я лично могу поручиться. Эти ребята не халтурят. И цена будет нормальная. Суббота, утром. Как насчет девяти часов?

— Ну... в общем, нормально, но...

— Очень рад, что могу вам помочь. Так, значит, надо просто расписаться, больше ничего?

— Да.

— Тогда приятного аппетита. Об этом деле не беспокойтесь. Считайте, что все сделано.

— Спасибо.

— Можете быть уверены.

Я повесил трубку на рычаг и повернулся к столу.

— Нет проблем.

— Ну и хорошо.

— Осталось что-нибудь поесть?

— Нет. — Сюзанна вылила мне остатки вина. — О чем это вы спорили в конце разговора?

— Он хочет прислать Доминика, чтобы тот осмотрел фронт работ.

— Кто это Доминик?

— Дядя Энтони. — Я потягивал вино и обдумывал неожиданный поворот событий.

— Тебе не стыдно, что ты не занялся этим делом сам, а послал меня? — спросила Сюзанна.

— Нет. Есть разница между моей профессиональной и частной жизнью. Я не могу иметь с ним никаких дел по работе. Я могу общаться с ним как сосед. Вот и все.

— Это на самом деле так?

Я пожал плечами.

— Я не просил его присылать сюда Доминика. Что-то мистер Беллароза становится излишне навязчив.

— Должно быть, ты ему понравился. Когда он приезжал к тебе в офис, у тебя не сложилось такого впечатления?

— Возможно. Он считает, что я отличный парень.

— Разве это не так?

— Так. Однако если бы я был на самом деле отличным парнем, я не дал бы вовлечь себя в эти разговоры. Он ведь хочет, чтобы я заплатил подешевле. Тогда ему будет проще взять меня в оборот.

— Да, и это верно. Возможно, ты не такой отличный парень, каким кажешься.

— Что у нас на десерт?

— Я.

— Опять? Вчера было то же самое.

— Сегодня я украшу себя взбитыми сливками.

— А вишни будут?

— Обойдешься без вишенок.

* * *


В субботу утром ровно в девять часов к нам явился Доминик. Он припарковал свой грузовичок на дороге к главному дому и прошел последние сто ярдов пешком странной вихляющей походкой. От кофе он отказался, в дом тоже не пожелал заходить, и нам с Сюзанной пришлось сесть в «бронко» и отвезти его к конюшне.

Доминик выглядел лет на сорок и походил на гориллу, увлекающуюся поднятием штанги. Он был одет в рабочий комбинезон, и я обратил внимание, что он уже успел неплохо подзагореть на апрельском солнце. Мне не показалось, что он говорит по-английски, он даже не пытался делать вид. Сюзанна когда-то училась итальянскому и решила продемонстрировать ему свои способности. Но во время этих попыток он смотрел на меня, видно, хотел, чтобы я стал переводчиком или хотя бы заткнул ей рот.

Итак, мы стояли и чувствовали себя довольно неловко, а Доминик в это время осматривал конюшню.

Сюзанна попыталась еще раз объяснить Доминику, что требуется передвинуть лишь центральную часть, а крылья здания оставить на прежнем месте.

— Мы хотим также перенести на новое место эту брусчатку. Вот эти ворота тоже. И эту крышу. И собрать все там в таком же виде. — Она показала в глубь участка. — Intatto, tutto intatto. Capisce?[4 - В неприкосновенности, в том же виде. Вы поняли? (итал.)] Вы сможете это сделать?

Он посмотрел на нее так, словно она выразила сомнение в его мужских качествах.

— Мы можем сфотографировать это строение со всех углов, — предложил я.

— Да-да, — подтвердила Сюзанна. — Я не хочу передвигать все это колоссальное здание, Доминик.

Доминик в первый раз улыбнулся.

— Сколько это будет стоить? — спросил я. Меня это интересовало в первую очередь.

Доминик вынул из кармана лист бумаги, что-то написал на нем и протянул мне.

Я взял листок в руки и с интересом посмотрел на него. Там была только одна цифра, никаких расчетов. Но цифра была вдвое меньше того, что я предполагал. За свою жизнь я сталкивался с разными способами взяток, подкупов и подношений. Это был один из таких случаев. Но что я мог сделать? Сюзанна настаивала на этом строительстве, а Фрэнк Беллароза тоже был настроен весьма решительно. Я сказал Доминику то, что, вероятно, никогда не говорят подрядчику.

— Вы что-то мало просите.

Он пожал плечами.

— У нас мало накладных расходов. Дешевая рабочая сила.

Сюзанна тоже взглянула на цифру.

— Когда вы сможете начать? — спросила она.

— В понедельник.

— В понедельник какого года?

— В понедельник, в по-не-дель-ник. Это послезавтра, миссис. Три недели, и все будет закончено.

Это выглядело как воплощение мечты домовладельца. Да так оно и было. Я сказал Доминику:

— Мы подумаем.

Он удивленно посмотрел на меня, как будто я ляпнул какую-то глупость.

— Пожалуйста. — Доминик кивнул головой в сторону «Альгамбры».

Он не провел ладонью по горлу, но по его лицу было понятно, что, если он явится к своему повелителю без моего согласия, ему несдобровать. Сюзанне, судя по всему, было наплевать на эти мелочи.

— О, Джон, давай не будем торговаться. Если цена кажется тебе слишком низкой, выплатишь им премию, только и всего. — Она засмеялась. — Стало быть, начинаем в понедельник, Джон. Capisce?[5 - Capisce? (итал.). — Понял?]

Я повернулся к Доминику и сказал то, чего мне не следовало говорить:

— Я согласен.

— Molto bene[6 - Molto bene (итал.). — Очень хорошо.], — воскликнула Сюзанна.

Доминик прямо-таки сиял от сознания того, что ему придется работать за гроши.

— Хотите, я выпишу чек? — спросил я у него.

Он замахал руками.

— Нет-нет. Мы работаем на мистера Белларозу. Договаривайтесь с ним. О'кей?

Я кивнул.

— На время работ надо будет перевести лошадей в конюшню мистера Белларозы, — сказал Доминик.

Сюзанна замотала головой.

— У нас достаточно места в другой части конюшни.

— Но, миссис, конюшня на том участке уже вычищена специально для вас. Мы будем так шуметь здесь... — Он изобразил стук отбойного молотка. — Для лошадей это плохо.

— Ну хорошо, я переведу их к вам в понедельник, — согласилась Сюзанна.

Мы снова сели в «бронко», и я подвез Доминика до его грузовичка. Проводив его до машины, я спросил:

— Мистер Беллароза сейчас дома?

Он кивнул.

— Попросите его позвонить мне.

— О'кей.

Я протянул Доминику мою визитную карточку. Он повертел ее в руках, видимо, пытаясь понять, где указан мой телефонный номер.

— Мистер Беллароза знает номер моего телефона, — пояснил я. — Просто отдайте ему эту карточку и скажите, что я просил его позвонить.

— О'кей.

Я дал ему еще стодолларовую бумажку. Он не глядя сунул ее в карман.

— Большое спасибо.

Мы пожали друг другу руки.

— До понедельника. — Я направился к своему «бронко». Когда мы приехали домой, я продемонстрировал Сюзанне клочок бумаги с оценкой работ.

— Беллароза решил оплатить наши хлопоты.

Она мельком взглянула на бумагу.

— С чего ты взял?

— После пятнадцати лет практики мне грех не знать здешние расценки. Тем более что твой отец всегда заявлял, что с него требуют слишком много денег.

Сюзанна была в хорошем настроении и на мои выпады не реагировала. Она улыбнулась и сказала:

— Дареному коню в зубы не смотрят, как писал святой Джером.

Хорошо, когда ваша жена получила классическое образование и свободно цитирует римских святых четвертого века. Я многозначительно посмотрел на нее.

— Но еще более мудрый человек сказал: «Бесплатных завтраков не бывает».

Я налил нам кофе. В это время зазвонил телефон — я поднял трубку.

— Алло.

— Мистер Саттер?

— Мистер Беллароза?

— Обо всем договорились? — спросил он.

— Почти, — ответил я. — Но я сомневаюсь, что он выполнит работу за такую плату.

— Уверяю вас, выполнит.

— Каким образом?

— У него дешевые рабочие, мало накладных расходов, к тому же материал — ваш.

Я покосился на Сюзанну, которая пристально смотрела на меня.

— Хорошо. Кому я должен платить?

— Вы платите мне. С ребятами я сам договорюсь.

Меньше всего на свете мне хотелось, чтобы мой чек оказался у мистера Белларозы.

— Я заплачу вам наличными, — сказал я.

— Я беру наличными охотно, но мне казалось, что люди, подобные вам, мистер Саттер, предпочитают иметь обо всем отчет.

«Не обо всем, Фрэнк», — ответил я мысленно. А вслух произнес:

— Расчеты в наличных пока, слава Богу, считаются у нас законными. Мне действительно понадобится отчет. Но это должна быть расписка на бланке подрядчика.

Беллароза рассмеялся.

— Придется заказать бланки для Доминика. Но тогда у вас действительно появятся накладные расходы.

— Возможно, вам стоит заказать для него и печать.

Беллароза был, очевидно, в веселом расположении духа: он снова расхохотался.

— О'кей. Вам, наверное, нужно иметь документ на тот случай, если вы будете продавать эту недвижимость? Угадал? О'кей. Без проблем. Слушайте, а что это за чудную карточку вы мне передали?

— На ней указана только фамилия, — сказал я. — Таким образом, вы знаете, что она моя.

— Да. Но здесь еще написано: Стенхоп Холл. А где номер телефона, индекс и так далее?

— Это визитная карточка.

— Не понимаю.

— Я тоже не понимаю. Просто это традиция.

— Да?

— Так вот, — продолжал я, возвращаясь к главной теме. — Я еще хотел вам сказать, что Доминик произвел впечатление настоящего профессионала, с ним было очень приятно общаться. — «Так что не убивайте его», — добавил я мысленно.

— Да-да. Он спец по цементу и кирпичам. Это у него в крови. Знаете что? Вы слышали о термах Каракаллы? Это впечатляет. Сейчас такое ни за какие деньги не построят. Им две тысячи лет, мистер Саттер. Как вы думаете, все эти местные дома простоят две тысячи лет?

— Посмотрим. Что касается лошадей, то мы вам очень благодарны, но на время ремонта мы поместим их в платный манеж...

— Зачем? Зачем выбрасывать деньги на ветер? У меня тут есть прекрасная конюшня. В ней все приготовлено, все вычищено. Я однажды отдал свою собаку в платный приют, так она там сдохла.

— Но мы с вами тоже были в платном интернате, — напомнил я. — И ничего, до сих пор живы.

Он оценил мою шутку. Не знаю почему, но в разговорах с ним меня все время тянет на шутки. Наверное, оттого, что смех у него очень заразительный.

Его смех еще булькал в трубке, когда он сказал:

— Нет, я должен обязательно пересказать это моей жене. Послушайте, мистер Саттер, не думайте, у меня не осталось неприятного осадка после того разговора. Бизнес это бизнес, а наши отношения — это наши отношения.

— Вы правы. — Я оглянулся на Сюзанну. Она читала местную газету, расстелив ее на столе. — Моя жена и я благодарим вас за вашу помощь.

— Не за что. Кстати, почему это в названии усадьбы есть имя вашей жены?

Я замялся, затем ответил:

— Это ее собственность. В моих владениях сейчас ремонт.

— Ха-ха-ха! — Вероятно, он записал себе это для памяти. А я, будучи на пятьдесят процентов уверенным, что наш разговор подслушивают, отчетливо произнес:

— Если стоимость работ окажется больше запланированной, я настаиваю на том, чтобы оплатить разницу. Я не могу принять от вас подарка, мистер Беллароза. Я ничем не обязан вам, вы ничем не обязаны мне, давайте и дальше придерживаться этого правила.

— Мистер Саттер, вы ничего не взяли с меня за хороший совет, который дали мне на днях. Так что я ваш должник и просто отдаю долг.

Я понял, что мне нужно тщательно подбирать слова в разговорах с ним, так как он, оказывается, мастерски умеет припоминать, что было сказано раньше. Мое неосторожное слово может быть использовано против меня самого.

— Так теперь мы в расчете? — спросил я.

— Да. Если только вы разрешите мне использовать конский навоз для моего участка. Но, послушайте, у меня есть телефонная карточка — системы NYNEX. Что за карточка у вас? Вот она передо мной. Что с ней делать?

— Это... это трудно объяснить... В наше время такие почти не используют. — Мне было стыдно, я подшутил над бедным Домиником. Но это Сюзанна виновата, она первая начала. — Это вроде... вроде рукопожатия, — промямлил я.

На другом конце линии воцарилось молчание — Беллароза пытался переварить услышанное.

— О'кей, — наконец сказал он. — Передайте привет вашей жене. Всего доброго, мистер Саттер.

— И вам всего доброго, мистер Беллароза. — Я повесил трубку.

Сюзанна оторвалась от чтения газеты.

— Что это — «вроде рукопожатия»?

— Визитная карточка.

Сюзанна сделала недовольное лицо.

— Но это же не совсем так, Джон.

— Тогда сама объясни ему. — Я не стал присаживаться, а взял свою чашку со стола. — Мне это не нравится.

— Но ты же сам варил кофе, Джон.

— Я имею в виду наше положение, Сюзанна. У тебя что-то с головой?

— Не смей меня оскорблять. Кстати, ты тоже не следишь за своей речью, ты употребляешь слишком много местоимений. Я тебе уже об этом говорила.

Я почувствовал, как у меня начинает болеть голова.

Сюзанна смягчила тон.

— Послушай, я понимаю все твои опасения. В самом деле. И я совершенно согласна, что не стоит работать на этого человека. Но, Джон, мы не можем полностью игнорировать его. Он наш сосед.

— Сосед? Мы живем в поместьях, каждое из которых имеет площадь в двести акров. На Манхэттене люди не знают, как зовут их соседей по лестничной клетке.

— У нас здесь не Манхэттен, — сообщила она мне. — Мы знакомы со всеми нашими соседями.

— Неправда.

— Ну хорошо, скажем, я с ними знакома. — Сюзанна встала и подлила кофе в свою чашку. — Кроме того, я не хочу, чтобы нас считали... да-да, расистами. Если бы он был негром и мы избегали бы его? Как это, по-твоему, выглядело бы?

— Он не негр. Он итальянец. И недавно переселился в наш округ. Так что же, мы не можем относиться к нему так, как хотим? Он нам не нравится. Не важно, негр он или белый. Пойми, именно эта возможность свободно выражать свои чувства делает Америку великой страной.

— Но он же тебе нравится. — На кухне воцарилась тишина, было слышно только тиканье таймера. — Я же твоя жена, Джон. Я все вижу.

— Скажем так, я его не ненавижу. — Я сделал паузу. — Но он же преступник, Сюзанна.

Она пожала плечами.

— Это слова. А если бы он не был преступником, он бы тебе нравился?

— Возможно. — Я вовсе не расист и не такой уж большой сноб. Многие мои друзья — католики. Некоторые из них — итальянцы. В клубе «Крик» половина членов — итальянцы. Можно сказать, что сейчас сметены многие этнические барьеры и предрассудки. Это хорошо, так как новые люди внесли свежую струю в затхлую жизнь этой страны. Это как переливание крови. Но я должен заметить, продолжая это сравнение, что переливать слишком много чужой крови — это тоже опасно. Кроме того, донорская кровь должна быть совместимой с кровью больного.

В нашем кругу допускаются только определенные занятия, определенные увлечения. Гольф, теннис, яхтенный спорт и верховая езда — это приемлемо. Театры, концерты, изящные искусства и все такое — это тоже приемлемо, но несерьезно, если только вы не еврей. Белые англосаксы-протестанты очень следят за соблюдением традиций.

Как вы понимаете, мы не против католиков и иудеев, если они подчиняются определенным правилам. Гарри Ф.Гугенхейм, в свое время один из богатейших людей Америки, друг Чарлза Линдберга, был ярым республиканцем и при этом евреем. Семья Гугенхеймов приоткрыла доступ в наш круг евреям.

Перед последней войной у нас было много уважаемых католиков с французскими фамилиями — Бельмонты, Дюпоны. С ирландскими католиками тоже не возникло проблем, если они говорили о себе, что они шотландско-ирландские протестанты. Не было проблем и с итальянцами, имеющими герцогские или графские фамилии или, на худой конец, фамилии, слегка напоминающие благородные.

В наши дни мы принимаем в наши ряды итальянцев, славян, испанцев и даже негров. Но на индивидуальной основе. Все эти новые иранцы, арабы, корейцы и японцы пока стоят в стороне. Кто знает, будут с ними проблемы или нет.

Но в одном я абсолютно уверен: Фрэнк Епископ Беллароза никогда не будет принят в наши ряды.

— Проблема не в личностях, — объяснил я Сюзанне, — а в профессии. В том деле, которым он занимается.

— Это понятно, — кивнула она. — Я начинаю для себя открывать, что он, оказывается, очень известная фигура. Его все знают. Наш сосед — знаменитость.

— Повезло нам. — Я прикончил свой кофе. — Кстати, если тебе доведется говорить с ним по телефону, помни, что все его разговоры прослушиваются сразу несколькими спецслужбами.

Она поглядела на меня с удивлением.

— В самом деле?

— На сто процентов не уверен, однако, судя по всему, это так и есть. Но поскольку вы не собираетесь вести разговоры о продаже наркотиков и о наемных убийствах, просто помни о том, что не следует говорить вещи, которые впоследствии могут использовать против тебя.

— Что, например?

— Откуда я знаю? Например, о визитных карточках или о новом названии для «Альгамбры». Что-то вроде этого.

— Теперь поняла. — Она задумалась. — Никогда бы не догадалась, что его телефон может прослушиваться. Я такая наивная.

Сюзанна иногда использует это слово. Вероятно, в этом безумном мире богатая, укрытая от житейских забот женщина в самом деле может оказаться наивной. Но когда Сюзанна общается с людьми, ей нет равных. Она все схватывает на лету и очень уверена в себе. Сказывается хорошее воспитание.

— Ты узнал номер его телефона? — спросила она.

— Нет.

— Хочешь, я спрошу?

— Он сам даст его, когда сочтет нужным.

— Когда это случится?

— Когда он увидит, что этот номер телефона нам нужен.

Наступила пауза. Сюзанна внимательно посмотрела на меня.

— Чего он хочет, Джон?

— Не знаю. Возможно, он хочет, чтобы его уважали.

— Возможно.

— И еще, наверное, он хочет, чтобы я стал его адвокатом.

— Конечно, — согласилась Сюзанна. — Ты же хороший адвокат.

— Но и этого, пожалуй, ему мало, — заметил я.

— Наверняка, — улыбнулась Сюзанна. — Не исключено, что ему нужна твоя бессмертная душа.

Будущее подтвердило догадку Сюзанны, только Фрэнку и этого оказалось мало.


Глава 14


Следующие недели не принесли никаких новых событий, если не считать таковым перенос конюшни на новое место. Перед тем как началась разборка здания, Сюзанна сфотографировала его со всех сторон. В кадр попал также Доминик и дюжина его соотечественников. У меня до сих пор хранятся эти фотографии. На некоторых из них Сюзанна стоит рядом со строителями, и по их лицам видно, что им ужасно весело. Должно быть, ее сексуальность каким-то загадочным образом связана с конюшнями.

Итак, на дворе стоял май, и все вокруг было в цвету. Огород Сюзанны успешно пережил весенние заморозки, холодные дожди и нашествие сорняков, которые, видимо, продолжали считать сад своей вотчиной.

Я все ждал, когда же мистер Беллароза наведается к нам, чтобы проследить за ходом работ, но он так и не появился. Сюзанна тоже не заметила его приезда, а «если он и приезжал, — добавила она, — то забыл оставить свою визитную карточку». Звонков от Белларозы давно уже не было, и я начинал думать, что переоценил его интерес к нашей семье.

Сюзанна, естественно, каждый день посещала «Альгамбру», чтобы проведать своих лошадей, но, по ее словам, ни разу не видела ни самого дона, ни его супругу. Она, однако, подружилась с Энтони, который по всем признакам работал сторожем на полную ставку, если этот термин применим к «солдатам» мафии. Сюзанна также сообщала, что конюшня «Альгамбры» в плохом состоянии, но ее недавно как следует вычистили, а один из сторожей Белларозы помогает ей обеспечивать лошадей свежей водой, сеном и всем прочим. Я со своей стороны не испытывал никакой нужды в поездках верхом и кормлении лошадей, поэтому в «Альгамбру» не ездил.

Еще одна бригада строителей из поместья дона к этому времени заложила фундамент для конюшни, которая пока существовала в виде аккуратно сложенных кирпичей и черепицы. Люди Белларозы пользовались служебным входом, так что мы их практически не видели, если только сами не приходили на стройку. Но чем больше я наблюдал за этими людьми — их было ежедневно от десяти до двадцати человек, и работали они по восемь — десять часов шесть дней в неделю, — тем очевидней становился для меня тот факт, что я заключил за совсем небольшие деньги удивительно выгодную сделку. Но, с другой стороны, как приятно было сознавать себя мужем, делающим подарок своей жене. Поймите меня правильно, я вовсе не перекладываю на нее вину за то, что произошло. Мы все партнеры в этой жизни и должны сознавать общую ответственность за других, за себя и за наши поступки. Поэтому люди, подобные нам, добровольно заключают себя в клетку обязанностей и долгов по отношению к другим. Это делает нас легкой добычей для тех, кто понимает, что мы не в состоянии сами выбраться из этой клетки.

Джордж Аллард, должен заметить, тоже не был в восторге от этой стройки, но виду не показывал, только задавал мне время от времени вопросы типа: «Как вы считаете, сэр, следует ли нам посадить кустарник на освободившемся месте между двумя крыльями старой конюшни?»

Неплохая идея. С исчезновением центральной части здания два оставшихся крыла производили удручающее впечатление. Следовало послать фотографию этого места Уильяму Стенхопу на память о сделанном им подарке своей дочери и в самом деле посадить кустарник, чтобы не отпугнуть потенциальных покупателей. Не то чтобы я беспокоюсь об этом, нет, но почему не сделать приятное Джорджу, искренне переживающему за судьбу старого поместья?

Джордж, кстати, по мере сил следил за порядком на месте стройки, подбирал бумажки и пустые банки из-под пива и, должно быть, действовал строителям на нервы. Сюзанна рассказывала мне, что однажды она наблюдала, как рабочие, подшучивая над Джорджем, измеряли его рулеткой, в то время как двое из них делали вид, что копают ему могилу. Ничего не скажешь, это были истинные помощники главаря мафии.

Я появлялся на стройке очень редко, но, когда я там бывал, все вели себя очень уважительно и любезно. Как мне кажется, итальянцам нелегко дается уважительность по отношению к другим, зато сами слуги босса всегда ждут от окружающих почтительного отношения к себе. Сюзанна же наведывалась на стройку едва ли не каждый день и, мне казалось, была там всегда желанной гостьей. Она держалась с рабочими запросто и вовсе не строила из себя леди Стенхоп, как она это делает, общаясь с нашими знатными соседями. Иногда я наблюдал издалека, как она ходит по стройплощадке, а рабочие смотрят на нее словно удав на кролика. Итальянцы вообще очень темпераментны. Многие женщины чувствовали бы себя неловко в окружении дюжины рабочих с голым торсом. Сюзанна, надо сказать, ощущала себя словно рыба в воде.

Однажды в будний день я пришел к пруду, желая посмотреть, как продвигается работа. Уже в восемь часов утра на стройке копошились человек шесть рабочих.

Я смотрел, как они снимают последние кирпичи старой конюшни и аккуратно укладывают их в кузов грузовика. Теперь на месте центральной части здания возвышались лишь деревянные стойла, их должны были снести в последнюю очередь, да пол из булыжника, который предполагалось перенести на новое место. В разверстой стене левого крыла виднелась старая кузница с горном, я не видел ее лет пятнадцать, а пользовались ею лет семьдесят назад, не меньше.

Над кузницей раскинул свои ветви старый каштан. Не знаю, по какой причине, но существует традиция сажать рядом с кузницей именно каштан. Вероятно, в прежние времена кузнец выбирал его тенистую крону, чтобы заниматься своим горячим ремеслом. Но в данном случае сначала построили конюшню с кузницей, а уже затем пересадили каштан. На Золотом Берегу всегда чтили традиции.

Я заметил, что на каштане совсем нет листьев, хотя по времени они уже должны были появиться. Дерево, видимо, умирало: для него семьдесят лет были не паузой, а целой жизнью. Возможно, в тот день у меня было какое-то мистическое настроение, но я точно помнил, что в прошлом году каштан был с листвой. Я разбираюсь в деревьях. Если бы еще я умел так же хорошо разбираться в собственных проблемах.

Я приблизился к одному из рабочих и спросил:

— А где Доминик?

Человек махнул рукой в сторону Стенхоп Холла. Я пошел в этом направлении, поднялся на холм, и большой дом предстал перед моими глазами. Рядом с домом стоял Доминик, он, уперев руки в бока, любовался портиком здания.

Я сомневался, что мне стоит проделывать еще двести ярдов в костюме и в галстуке, тем более что на десять часов утра у меня была назначена встреча, но что-то толкнуло меня вперед.

Доминик услышал мои шаги по гравию, обернулся и пошел мне навстречу.

— Привет, — сказал я. — Нравится этот дом?

— О Мадонна! — воскликнул он. — Это просто чудо.

В устах итальянца и каменщика-профессионала это прозвучало как высшая похвала.

— Не хотите ли купить? — предложил я.

Он засмеялся.

— Дешево, — добавил я.

— Дешево или недешево, у меня все равно нет денег.

— У меня тоже. А построено, значит, хорошо? — поинтересовался я.

Он кивнул.

— Великолепно. Кругом каменная резьба. Фантастика.

Доминик безусловно испытывал чисто художественный интерес к этому зданию, но каким образом он вообще узнал о его существовании? Я посмотрел ему в глаза.

— Возможно, мистер Беллароза хотел бы купить этот дом?

Он пожал плечами.

— Он сейчас дома?

Доминик утвердительно кивнул.

— Он просил вас взглянуть на дом?

— Нет.

— Скажите ему, что этот дом тоже простоит две тысячи лет. — Я мягко повернул Доминика в другую сторону. — Идите вон через ту сливовую рощу, там увидите храм в древнеримском стиле. Знаете, кто такая Венера?

— Конечно.

— Она в этом храме. У нее потрясающий зад и фантастические груди.

Он смущенно рассмеялся и покосился на меня.

— Идите, идите. — Я подтолкнул его. — Очень красивый храм. Настоящий Древний Рим.

Доминик не выразил особого энтузиазма, однако пожал плечами и направился в сторону священной рощи. Я крикнул ему вслед:

— И загляните по дороге в лабиринт.

Я пошел обратно к дороге и ненадолго задержался у огорода, посаженного Сюзанной. Растения уже вымахали на шесть — восемь дюймов, грядки были тщательно прополоты от сорняков. Неподалеку лежал пустой мешок из-под удобрений. Сюзанна умело ухаживала за своим огородом.

Я направился к своему дому. Будет совершенно естественно, если Фрэнк Беллароза заинтересуется Стенхоп Холлом. В самом деле, это настоящий итальянский дворец, он наверняка понравится ему больше, чем простенькое оштукатуренное здание «Альгамбры».

Конечно, Стенхоп Холл по площади в три раза больше «Альгамбры». Хватит ли у Белларозы денег, чтобы сделать подобную покупку? Организованная преступность — дело денежное, однако только часть этих денег может быть легализована.

На протяжении нескольких последних недель я посылал секретаршу из моего нью-йоркского офиса в библиотеку, с тем чтобы собрать материалы о Фрэнке Белларозе. Из принесенных ею газетных и журнальных статей я извлек немало интересных фактов о деятельности босса одного из крупнейших преступных кланов. Как особо важная новость подавалось сообщение о том, что недавно он приобрел поместье на Лонг-Айленде. Но это я уже знал. Я также обнаружил сведения о том, что он является владельцем станции техобслуживания шикарных лимузинов, а также содержит несколько цветочных магазинов (должно быть, цветы ему нужны для организации похорон). Еще он владеет автотранспортной компанией, сетью оптовой торговли для ресторанов, строительной фирмой (вероятно, именно она помогает мне в настоящее время), а также корпорацией «HRH Trucking» — именно эта корпорация является номинальным владельцем «Альгамбры».

Вероятно, как раз от этих предприятий Беллароза получает легальный доход. Но я подозреваю — и окружной прокурор такого же мнения, — что Фрэнк Беллароза является совладельцем еще целого ряда фирм, учреждений и компаний. Эти факты, конечно же, не внесены в официальный реестр.

Так способен он купить Стенхоп Холл или нет? А если способен, то будет ли он здесь жить? И что вообще на уме у этого человека?

Я зашел в дом и взял из кабинета свой дипломат. Так как время поджимало, а место для стоянки на станции — это всегда проблема, то я попросил Сюзанну подбросить меня до поезда.

По дороге она спросила меня:

— Что-то случилось сегодня утром?

— О... нет. Просто задумался.

До станции Локаст-Вэлли мы добрались, когда до отхода поезда оставалось несколько минут.

— Когда вернешься домой? — осведомилась Сюзанна.

— Надеюсь успеть на поезд в четыре двадцать. — Это значит, что я постараюсь проскочить до наступления часа пик и буду в Локаст-Вэлли в 5.23. — Придется взять такси. — В переводе для жены это означает: «Ты за мной приедешь?»

— Я за тобой приеду, — сказала Сюзанна. — Или лучше сделаем так: я буду ждать тебя в баре Макглейда и закажу что-нибудь выпить. Если ты будешь в настроении, можем там же и поужинать.

— Звучит заманчиво.

Сюзанна в последнее время была сама любезность. Не знаю, являлось ли это результатом моих пасхальных безумств или она просто радовалась, видя, как воплощаются ее мечты о переносе конюшни на новое место. В возрасте пяти-шести лет я еще кое-как понимал противоположный пол, но за прошедшие с тех пор сорок лет полностью утратил эту способность.

— Твой огород выглядит прекрасно, — похвалил я.

— Спасибо. Не понимаю, почему раньше мы не сажали у себя овощи?

— Возможно, потому, что их удобней покупать в виде консервов.

— Но это же так здорово — наблюдать, как они растут. Интересно, что с них можно будет собрать?

— Ты разве не повесила на них бирки? Каждый горшочек с рассадой был помечен.

— Разве надо было это сделать? Как же быть теперь?

— Ничего страшного. Подрастут — узнаем. Но я помню, какую рассаду нам давали, — там был салат, базилик, зеленый перец, баклажаны.

— В самом деле?

— Можешь не сомневаться. — Я услышал гудок поезда. — До встречи. — Мы поцеловались, я вышел из машины и очутился на платформе как раз в тот момент, когда к ней подходил поезд.

По пути на Манхэттен я старался привести в порядок свои растрепанные мысли. В первую очередь мне было непонятно молчание Белларозы. Я ничего не имел против, но почему-то это странным образом действовало на нервы.

Потом мне пришла на память одна из историй про Муссолини. Великий дуче любил держать толпы своих приверженцев на площади в течение долгих часов. Солнце палило, люди сходили с ума от усталости и от предвкушения встречи с вождем. Наконец на закате появлялся герой торжества, толпа забрасывала его цветами и вопила от восторга, люди бились в истерике.

Правда, те люди были, в отличие от меня, итальянцами. Если Беллароза решил поиграть на моих нервах, то он просчитался.

* * *


Как оказалось, мне не пришлось слишком долго ждать появления дуче.

Я попал на нужный поезд и в 5.23 уже шагал по платформе в Локаст-Вэлли. Я пересек Вокзальную площадь и вошел в бар Макглейда. По выходным он представляет собой неплохой ирландский паб, в будни здесь можно устроить деловой ленч, а с пяти до семи вечера он дает приют измученным пассажирам поездов из Нью-Йорка.

Сюзанна сидела у стойки бара и болтала с женщиной, которую она мне представила как Тэппи. Тэппи тоже была членом общества любителей бельведеров, она ждала мужа, который, очевидно, опоздал на поезд. Судя по ее виду, муж опаздывал на все поезда, начиная с трех часов. В этом баре всегда можно встретить женщин, которые ждут своих вечно опаздывающих супругов. Иногда эти женщины так-таки и не дожидаются своего мужа и уезжают с чужим. Я отметил про себя, что стоит присмотреться к любительницам бельведеров.

Сюзанна и я извинились перед Тэппи и уединились за одним из столиков. Сюзанна была в прекрасно сшитом красном платье, которое, по моему мнению, выглядело чересчур роскошно для раннего ужина в баре. Но если бы она оделась слишком скромно, это тоже бы мне не понравилось, поэтому я не стал делать ей замечание.

Мы уже приканчивали незамысловатый и безвкусный ужин, когда я сказал:

— Надо дать шеф-повару этого бара твой рецепт картофельного пюре.

— Ты так считаешь? — Она улыбнулась. — Но ты же всегда говорил, что пюре у меня получается сырым и водянистым.

Так оно и было на самом деле, однако вслух я сказал:

— Одна надежда на вкусный десерт сегодня вечером.

— Как насчет пирожных и кофе экспрессо?

— В ирландских пабах такое не подают, — заметил я.

— И плюс к этому немного самбукки?

— О, нет, нет, Сюзанна, не соблазняй меня.

— Это совершенно реально. Сегодня днем мне позвонила Анна Беллароза. Она приглашает нас зайти к ним на чашечку кофе. Около восьми. Я сказала, что мы придем.

— И ты даже не перезвонила мне?

— Ты бы наверняка отказался.

Теперь я понял, почему на ней это платье.

— Я не пойду.

— Послушай, Джон, это же гораздо приятней, чем ужин с головой ягненка в доме, полном этих paesanos[7 - Крестьяне, мужики (итал.).].

— Полном кого?

— Не важно. Нам надо туда пойти. Если мы не пойдем сейчас, нам всю жизнь придется делать вид, что мы от них прячемся.

— Вовсе не обязательно.

— Джон, но его люди передвигают нашу конюшню.

— Твою конюшню, ты хочешь сказать.

— Это будет выглядеть как неблагодарность. Надо соблюдать приличия.

— Я не собираюсь идти на поводу у людей, которые пытаются меня запугать, подкупить или поставить в неловкое положение, приглашая ни с того ни с сего в гости. К тому же я взял с собой полный портфель работы. — Я выразительно похлопал по своему дипломату.

— Ну сделай это для меня. — Она надула свои восхитительные пухлые губки. — Пожалуйста.

— Ладно, я подумаю. — Я посмотрел на часы. Было семь пятнадцать. Я подозвал официантку и заказал двойное виски. Я тянул свое виски, пытаясь обрести согласие с собой и с Сюзанной, а она болтала не закрывая рта. Я оборвал ее на середине предложения. — Анна Беллароза носит очки?

— Очки? Откуда я знаю? По телефону этого не заметишь.

— Верно.

— А почему тебя это интересует?

— Просто так. Мне кажется, я ее где-то видел и не знаю, узнала ли она меня. Я видел ее в городе. Она блондинка, у нее еще были такие солнечные очки с большими стеклами.

— Очки? Почему ты думаешь, что это была она? Не понимаю.

— Я тоже не понимаю. — Я снова отпил виски, стараясь восстановить в памяти сцену у фонтана, и решил, что мои шансы быть неузнанным в моем официальном костюме — пятьдесят на пятьдесят. Я также напомнил себе, что мне ни в коем случае не следует становиться на четвереньки и пускать воду изо рта фонтанчиком.

Наконец в половине восьмого я сказал Сюзанне:

— Я посмотрел кое-какие материалы, касающиеся прошлого мистера Белларозы. Оказалось, что в 1976 году он попал за решетку. На два года. За уклонение от уплаты налогов. И это, как ты сама понимаешь, только вершина айсберга.

— Ну и что же. — Сюзанна пожала плечами. — Он ведь заплатил свой долг перед обществом.

Я едва не поперхнулся кубиком льда.

— Ты что, серьезно?

— Это фраза из одного старого фильма. Неплохо звучит.

— Как бы то ни было, предполагается, что мистер Беллароза вовлечен в распространение наркотиков, вымогательство, содержание притонов, подкуп должностных лиц, в заговоры с целью убийства и так далее, и так далее. Кроме того, прокурор Южного района Нью-Йорка мистер Альфонс Феррагамо в настоящий момент расследует дело о причастности Фрэнка Белларозы к делу об убийстве. Он проходит по нему как подозреваемый в совершении преступления. Так ты и сейчас готова пойти на чашечку кофе к этому человеку?

— Джон, но я обязательно должна посмотреть, как они отремонтировали «Альгамбру».

— Ты можешь побыть серьезной хоть одну минуту?

— Извини.

— Послушай меня, читай по моим губам, это важно. Готова? Так вот, я — законопослушный гражданин. И я не собираюсь идти на поводу у тех, кто эти законы нарушает.

— Я тебя выслушала. Теперь выслушай меня. Если хочешь, читай по губам. Готов? Уклонение от уплаты налогов? Пожалуйста, этим занимался наш Билл Тэрнер, один год условно. Махинации с ценами? Это Дик Коннерс, наш старый партнер по теннису, он отбыл два года в тюрьме. Наркотики? Я назову тебе по крайней мере восемь человек-наркоманов, с которыми мы поддерживаем отношения. А кто этот адвокат, который собирался улизнуть на деньги клиентов в кругосветное путешествие?

Получив такой отпор, я склонил голову и уткнулся в свой бокал. Прикончив виски, я сказал:

— Хорошо, Сюзанна, распад нравов идет полным ходом, согласен. Но согласись и ты, что он выглядит не так отвратительно, когда закон нарушают старые знакомые. — Я улыбнулся, чтобы показать, что это всего лишь шутка.

— Как ты любишь строить из себя умника! Но хорошо еще, что ты отдаешь себе в этом отчет.

— Да уж. — Я переключился на то, что происходило вокруг нас. Пассажиры дневных электричек уже начинали покидать бар, а любители вечерних поездов еще не появились. Наступало затишье. Тэбби или Тэппи, как ее там, продолжала ждать своего мужа, который, если и существовал в действительности, то, должно быть, отправился из Нью-Йорка в другую сторону. Как и всякий женатый человек, я частенько прикидываю, как себя чувствуют люди, шагающие по жизни в одиночку.

Эти мысли невольно заставили меня вспомнить о моей родственнице — восхитительной Терри, жене моего безмозглого двоюродного братца Фредди. Она и в самом деле позвонила мне в офис по поводу своего завещания, и мы назначили с ней встречу во время ленча на следующей неделе. Если вы назначаете встречу клиенту из провинции в вашем нью-йоркском офисе, за этим всегда стоит нечто большее, чем просто встреча. Однако я уже заранее решил, что с Терри у меня романа не будет. Этот идиотский флирт ни к чему хорошему не приводит. С Бэрил Карлейль тоже надо кончать. С тех пор как мы обменялись сладострастными взглядами пару недель назад, имело место еще несколько красноречивых взглядов. Но я уже не тот, что прежде. Я — верный муж. Никаких Терри, никаких Бэрил, кончено с Салли Энн и с Салли Грейс. Моя жена — единственная женщина, которая пробуждает мой интерес. Я — тихое домашнее существо.

Кто-то бросил монетку в музыкальный автомат и выбрал мелодию пятидесятых годов. «Тебя уж нет со мной» — пели «Скайлайнерс». Песня возродила во мне воспоминания о годах, когда я был еще невинен, или, лучше сказать, не так опасен для окружающих.

Я перегнулся через стол и взял Сюзанну за руку.

— Мир вокруг нас стремительно меняется, а мы словно стоим на вершине горы, над схваткой. Мы, представители вымирающей расы, цепляемся за наши древние ритуалы и соблюдаем старые обычаи. Иногда мне кажется, Сюзанна, что мы выглядим нелепо.

Она пожала мою руку.

— Вот тебе еще одна цитата из святого Джерома: «Великий Рим рушится, но мы будем твердо стоять, не склоняя голов».

— Великолепно.

— Ты готов ехать?

— Да. Как ты думаешь, мне следует целовать ему руку при встрече?

— Достаточно будет рукопожатия. — Она посмотрела мне в глаза и добавила: — Считай, что в этот вечер тебе предстоит сражение, Джон. Тебе необходима встряска.

Тут она попала в точку. Сражения и авантюры. Почему мужчины предпочитают их теплому очагу и горячим объятиям супруги? Почему они идут на войну? Почему я пошел тогда в «Альгамбру» в гости к дракону? Потому что мне нужна была встряска. Хотя теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что лучше было устроить сражение прямо в баре у Макглейда — предложив Сюзанне сыграть в видеоигру «Танковая атака».


Часть третья


Широки врата и пространен путь, ведущие в погибель.

    
Евангелие от Матфея, 7:13


Глава 15


Вот и «Альгамбра». Мы запоздали, но ненамного. Всего минут на десять. Я сам сидел за рулем «ягуара» Сюзанны и подъехал вплотную к воротам. Возле закрытых ворот с моей стороны было укреплено переговорное устройство. Я нажал кнопку вызова. Никто не ответил, но ворота начали медленно открываться. Современная техника всегда казалась мне странной затеей. Но нельзя не признать, что она позволяет нам прекрасно обходиться без слуг, горничных и прочих помощников. И иногда даже придает нашему существованию то чувство покоя и безопасности, которое раньше создавали сторожа и управляющие поместьями.

Но мистер Фрэнк Беллароза пользовался услугами и техники, и помощников: как только я въехал в ворота, передо мной выросла широкоплечая фигура «гомо сапиенс». Я остановился, фигура направилась ко мне. Мужчина выглядел лет на тридцать, он был одет в темную шелковую рубашку, с трудом застегнутую на груди из-за поразительного обилия волос на этой части тела. Поверх рубашки он накинул спортивную куртку — она плохо скрывала наличие портупеи с кобурой на боку.

Человек наклонился к окну, его не слишком дружелюбная физиономия принялась изучать мое лицо.

— Чем могу помочь? — спросил он.

— Саттеры приглашены к мистеру Белларозе.

Он заметил Сюзанну и улыбнулся.

— О, здравствуйте, миссис Саттер.

— Привет, Энтони.

— Как же я не узнал вашу машину?

— Ничего страшного, Энтони.

— Мистер Беллароза ждет вас.

Этот разговор велся в нескольких дюймах от моего лица, но я для них словно не существовал. Они еще не успели закончить свою беседу, как я нажал на газ и «ягуар» помчался по дороге к дому.

— Я вижу, ты стала здесь частым гостем, — поддел я Сюзанну.

— На самом деле этот Энтони довольно приятный парень.

— Да, но денег на его манеры пожалели. — Я поехал медленнее. Люблю звук, который производят шины о брусчатку.

Подъезд к «Альгамбре» представляет собой, как я уже упоминал, дорогу длиной в четверть мили, совершенно прямую и обсаженную с двух сторон тополями. Деревья полностью покрылись листвой, а садовые фонари освещали тысячи цветов, высаженных вдоль дороги. Виднелись белые оштукатуренные стены «Альгамбры» с красной черепичной крышей. Я всегда с волнением подъезжаю к этим особнякам, они выстроены так, чтобы своим величием подчеркнуть ничтожество гостей и высокий титул хозяев. К сожалению, Беллароза не знал о традиции, согласно которой при приеме гостей зажигают огни во всех окнах фасада. Его дом с погашенными окнами выглядел неприветливо, включен был только фонарь у входной двери.

Насколько вы сами можете понять, я был не в самом лучшем расположении духа. Поэтому, несмотря на некоторое волнение, решил излить часть своей желчи.

— Теперь я понимаю, почему Беллароза купил именно этот дом, — он выглядит как «Вилла Прохиндея».

— Не смей употреблять это слово.

— Но это же любимое словечко Белларозы.

— Не важно, — сказала она. — Это просто дом в испанском стиле, неплохо, кстати, построенный. Здесь жили и Вандербильты, Джон.

— Вандербильты жили повсюду, Сюзанна. — Я въехал на площадку перед домом, посредине которой имелся мраморный фонтан с подсветкой. — Полюбуйся, бездна итальянского вкуса — фонтан для гостей.

— Прекрати, Джон.

Я поставил машину у фонтана, мы вышли и направились к входной двери. На крыльце я обернулся и помахал рукой в сторону ворот. Вид отсюда был очень величественный. Несмотря на избыток освещения в саду, приятно было видеть, что поместье обретает новую жизнь.

— Неплохо, — промолвил я. За воротами виднелся дом Депоу, он стоял на холме. Я еще раз махнул рукой.

— Кому ты там машешь? — поинтересовалась Сюзанна.

— Мистеру Манкузо, — ответил я.

— Кому? О!.. — Она, видно, не знала, что сказать, поэтому спросила: — Ты готов?

— Вероятно, да. — Я повернулся к дому. Дом был заново оштукатурен, у левого крыла еще стояли леса. На лужайке было сложено несколько поддонов черепицы, валялись мешки с цементом и тачки. — Ты знаешь, каким образом итальянцы учатся ходить? — спросил я Сюзанну.

— Нет, Джон. Расскажи.

— Они учатся ходить с тачкой в руках. — В моих устах это прозвучало не так забавно, как это получилось у Белларозы.

— Как же они катят тачку, если еще не умеют ходить? — спросила Сюзанна.

— Нет, ты не поняла. Видишь ли... ладно, Бог с ними. Послушай, нельзя ли устроить так, чтобы в 9.45 у тебя заболела голова?

— У меня уже сейчас от тебя голова болит, — сказала она и добавила: — А почему, собственно, голова всегда должна болеть у меня? Люди могут подумать, что мне скоро пора ложиться в гроб. Почему бы тебе не объявить в 9.45 о том, что у тебя разыгрался твой геморрой?

— Мы что, начинаем ссориться?

— Нет, просто ты будешь вести себя так, как я тебе скажу.

— Слушаюсь, мадам.

Мы поднялись по каменным ступеням к массивной дубовой двери.

Сюзанна показала на колонны портика.

— Ты знаешь, что это настоящие колонны, вывезенные из Карфагена?

— Слышал.

— Это невероятно.

— Это называется грабеж, — отреагировал я. — Вы, миллионеры, ограбили Старый Свет ради того, чтобы украсить свои дома.

— Деньги для этого и существуют, — сообщила мне леди Стенхоп. — Если помнишь, все камины в Стенхоп Холле происходят из различных дворцов Италии.

— Да, я помню этот дворец в Венеции, в котором на месте камина было пустое место. — Я дернул за цепочку звонка. — Ну что, настало время для десерта, не так ли?

Сюзанна меня не слышала. Она не могла оторвать взгляда от колонн из Карфагена и даже обвила руками одну из них.

— Итак, — сказала она в раздумье, — спустя две тысячи лет с тех времен, когда предки Фрэнка Белларозы разрушили и разграбили Карфаген, Фрэнк Беллароза и награбленное встретились здесь, на другом конце земного шара.

— Это слишком отдает философией, Сюзанна. Давай сегодня вечером лучше поговорим об овощах и о цементе.

Сюзанна прошипела мне в ответ:

— Если ты сегодня правильно поведешь свою игру, советник, ты еще до наступления ночи можешь превратиться в советника одной важной персоны.

— Не смешно, — сказал я.

— Кстати, если он вздумает похлопать меня по заднице, ты должен будешь вступиться за меня и врезать ему.

— Если он похлопает меня по заднице, я ему непременно врежу. А твоя задница — это твое дело, дорогая. — Я ущипнул ее сзади, она взвизгнула, и в этот момент массивная дубовая дверь отворилась и на пороге появился сам мистер Беллароза. Он улыбался.

— Benvenuto a nostra casa[8 - Добро пожаловать в наш дом (итал.).].

— Grazie[9 - Благодарю вас (итал.).], — проговорила Сюзанна.

— Проходите, проходите, — сказал дон Беллароза, снизойдя до английского.

Я обменялся с ним рукопожатием, а Сюзанна была расцелована в обе щеки — итальянские манеры. Кажется, вечер обещал быть долгим.

Мы вошли в просторный вестибюль, что-то вроде атриума, как это теперь называют. Пол вестибюля был покрыт плиткой из красного мрамора, а вдоль стен шла колоннада из розового мрамора — она поддерживала арки, на которых, в свою очередь, громоздились колонны второго этажа. Там же, на втором ярусе, была устроена галерея. Вместо потолка был стеклянный купол с перегородками из причудливых железных секций. Но что выглядело еще более поразительно, так это десятки клеток с птицами, подвешенные вверху каждого из рядов колоннады, среди горшков с экзотическими цветами и лианами. Птицы верещали, свистели и пели, не умолкая. Все это напоминало нечто среднее между вольерой для птиц в зоопарке в Рио-де-Жанейро и большим цветочным магазином в Нью-Йорке.

Мистер Беллароза, как всегда любезный и скромный, сказал:

— Чертовски приятный холл, не правда ли?

— Великолепно, — задыхаясь от восторга, проговорила Сюзанна.

Беллароза выжидательно уставился на меня.

— А как вы выгребаете птичий помет из клеток на такой высоте? — поинтересовался я.

Сюзанна бросила на меня уничтожающий взгляд, но Фрэнк любезно удовлетворил мой интерес. Оказывается, для этой цели у него были предусмотрены специальные лестницы на колесах высотой тридцать футов. Очень любопытно.

— Я смотрю, вы нарядились, — проговорил Беллароза, оглядывая меня.

Я понял, что он ни разу не видел меня в моем костюме от «Брукс Бразерз», и, чтобы он не подумал, что я «нарядился» специально для него, сказал:

— Я приехал прямо с работы.

— А!

Сам Беллароза, к слову, был одет в серые брюки и белую рубашку с короткими рукавами. Новый стиль. Я бросил взгляд на его ноги и убедился, что его вкус не изменился — он носил сандалии с носками. К тому же носки были желтые. Я хотел обратить внимание Сюзанны на эту деталь, но не нашел удобного случая. У нас принято носить костюм с галстуком, что, конечно, не так удобно, как домашняя одежда. Женщины же одеваются так, как они всегда одеваются. Меня несколько раздражало яркое платье Сюзанны. Но красный цвет был ей к лицу, так что я одновременно и гордился ею, и ревновал ее.

Беллароза повернулся к Сюзанне.

— Как продвигаются дела с конюшней?

— Они... продвигаются к полному разрушению, — ответила Сюзанна. — Но смогут ли ее собрать в прежнем виде?

Беллароза мило улыбнулся. Ха-ха. Он сказал:

— Доминик свое дело знает. Он даже может устроить вам несколько римских арок в конюшне.

Они вместе рассмеялись. Хо-хо-хо. Ха-ха.

— Проходите. — Мистер Беллароза жестом пригласил нас следовать за ним. — Почему вы решили задержаться на самом пороге?

«Потому что вы нас здесь задержали, Фрэнк», — объяснил я про себя.

Мы проследовали за хозяином налево в одну из арок и очутились в длинной и пустой комнате, в которой пахло свежей краской. Беллароза остановился и спросил меня:

— Что это за комната?

— Это тест на сообразительность?

— Нет, дело в том, что мы не можем придумать, для чего предназначена эта комната. У нас уже есть гостиная, есть столовая, есть еще много-много других комнат. А для чего приспособить эту?

Я огляделся.

— На ванную комнату она, вроде, не похожа.

Вмешалась Сюзанна.

— Это же... да-да, это же самая настоящая столовая. Беллароза озадаченно уставился на нее.

— Вы уверены?

— Да. Я же бывала в этом доме при прежних хозяевах.

— Этот идиот-дизайнер... но тогда что за комната находится там? — Он указал на соседнее помещение.

— Это комната для завтраков, — сказала Сюзанна.

— Для завтраков?

Я собирался было пошутить по этому поводу, но потом передумал.

— Это не так уж важно, — успокоила Сюзанна Белларозу. — Планировку старых домов часто меняют. Так что делайте так, как удобней вам самим.

— Только не следует, — поспешил я на помощь, — готовить еду в ванной комнате или идти в ванную, чтобы...

— Джон, — перебила меня Сюзанна, — мы поняли твою мысль, дорогой, можешь не продолжать.

Мы проследовали вслед за мистером Белларозой через помещение, которое только что было признано столовой, затем оказались в комнате для завтраков. Эта комната оказалась довольно просторной, рядом с ней находилась буфетная, а дальше — кухня. Беллароза, казалось, не был смущен тем, что принимает нас в вечернее время в комнате для завтраков, ведь до недавнего времени он полагал, что это столовая. Но мне все же удалось пронаблюдать, как он выпутывается из положения. Он подвинул нам два стула на конце длинного обеденного стола.

— Садитесь, — скомандовал он. Мы сели. Мистер Беллароза отошел к сервировочному столику, чтобы принести нам поднос с аперитивами и бокалами. — Вот. Угощайтесь. Не вздумайте стесняться. Я вернусь через пять минут.

Он вышел в буфетную, я увидел, что он удаляется через кухню в дом. Пять, четыре, три, два, один...

— Джон, ты страшный зануда.

— Спасибо за комплимент. — Я осмотрел одну из бутылок. — Как насчет самбукки, дорогая?

— Джон, еще раз прошу тебя вести себя прилично. Я не шучу.

— Ладно. Мне тоже не улыбается перспектива быть пристреленным. — Я налил нам по бокалу самбукки. На подносе стояла тарелка с кофейными зернами, я бросил в каждый из бокалов по зернышку. Первый бокал я поднял за Сюзанну.

— Твое здоровье.

— Centani[10 - Твое здоровье (итал.).].

Мы выпили.

— Так что он сказал про «Коза ностра»? — спросил я.

— Nostra casa, Джон. Наш дом. Добро пожаловать в наш дом.

— О! Но почему же он не сказал это по-английски? — Потягивая свой аперитив, я оглядывал комнату. Ее окна выходили на юг и на восток, как и у всех подобных комнат, — это позволяло за завтраком наслаждаться первыми лучами солнца. Теперь в таких комнатах, впрочем, и обедают, и ужинают, а семья Белларозы, по моему подозрению, завтракала вообще на кухне. Хорошо еще, что нас принимают в комнате для завтраков, а не в подвале.

Как раз когда я смотрел в окно, на лужайке в саду вдруг вспыхнули садовые фонари, осветившие красным, синим и зеленым светом аккуратные газоны. Я сказал Сюзанне:

— Детекторы среагировали на появление в саду группы захвата. Если начнется стрельба, ложись немедленно на пол.

— Джон!

— Извини.

— И пожалуйста, говори потише.

Я поклялся и налил нам еще по бокалу. Мне нравится самбукка. Она напоминает мне тянучки из лакрицы, по центу штука, во времена моего детства. Я продолжал осматривать комнату. Мебель была темного дерева, в средиземноморском стиле. Вероятно, весь дом обставлен такой мебелью.

Сюзанна также обратила внимание на обстановку и дала вполголоса оценку:

— Неплохо. Он сказал, что у них работал дизайнер. Но, очевидно, он не из местных, иначе я была бы в курсе.

— Именно поэтому они и не используют никого из местных, в противном случае ты уже была бы в курсе, какой номер бюстгальтера у миссис Белларозы.

Она улыбнулась.

— Одно ясно: тот, кого они используют, не в состоянии отличить столовой от комнаты для завтраков.

— Но, слава Богу, ты весьма тактично вывела их из этого жестокого заблуждения, — сказал я.

Она засмеялась.

— А что, по-твоему, об этом не следовало говорить?

Я пожал плечами и налил себе второй или третий бокал. Теперь я подобрел и решил, что не стоит больше терзать Сюзанну своими шутками, так как она почти ни в чем не виновата.

— Кто-нибудь жил в этом доме после того, как уехали Барреты? — спросил я.

— Нет. Дом так и стоял пустой. — Она помолчала, затем добавила: — Когда я училась на первом или втором курсе, я приехала на каникулы домой, и тут позвонила из города Кэти Баррет. Я с ней сто лет до этого не виделась. Встретила ее на станции в Локаст-Вэлли и привезла сюда. Мы погуляли здесь, вспомнили свое детство. Грустно было. Я помолчал.

— Затем, через несколько лет, — продолжала Сюзанна, — это место облюбовали бездомные. Здесь было что-то вроде коммуны для хиппи. Они жили без электричества и без воды, жгли в каминах все, что могло гореть. На них все жаловались, но полиция не спешила принимать меры.

Я кивнул. Шестидесятые годы были чем-то вроде теста на выживаемость системы от анархии, и, как вскоре выяснилось, система оказалась вполне жизнеспособной.

— Помню, мой отец страшно злился на полицейских. Он все рассказывал им, что даже банк не церемонился так долго с Барретами, а они ведь были собственниками.

Я снова кивнул. Здесь в свое время была действительно особая мораль, и она помогала одерживать верх даже над властью денег. Позднее дела пошли хуже, и на многое стали смотреть сквозь пальцы. Потом пришел Фрэнк Беллароза, он уже знал, что ему ничего не грозит. Руки у вас коротки, ребята, вот что он хотел сказать своим появлением.

— А вдруг и теперь можно надеяться на полицию, которая вышвырнет мистера Белларозу вон? — предположил я.

— Только если он перестанет платить налоги, Джон.

— Верно. — Я припомнил, что сам я появился в этих краях примерно тогда, когда исчезли хиппи, припомнил, что несколько раз в «Альгамбре» устраивались шоу всякими модными дизайнерами. Сам я эти шоу не посещал, но знающие люди рассказывали, и выходило, что эти эстеты приносили своими изысками больше вреда для дома, чем сотня наивных хиппи.

Я припомнил также, что в семидесятые годы в «Альгамбре» проходили благотворительные вечера. Если в поместье работал водопровод и электрической компании платили за включение электричества, то такое поместье часто использовали для всякого рода шоу, показов мод, съемок фильмов и так далее. В домах, прежде принадлежавших Асторам, Вандербильтам и им подобным, теперь могли на время устроиться те, у кого была пачка долларов в кармане и желание весело провести время.

Сюзанна однажды пошла без меня на один из таких благотворительных вечеров — он был посвящен спасению популяции осетров или что-то вроде этого. Я думаю, уже в те времена разрушение достигло такой степени, что организаторам вечеров следовало опасаться за жизнь их участников.

Я знаю еще как минимум двенадцать домов, которые постигла та же участь, что и «Альгамбру».

— Если я не ошибаюсь, ты была в этом доме как раз перед самым переездом сюда Белларозы? — спросил я.

— Да, прошлой осенью, с Джессикой Рейд и еще с несколькими приятельницами. Мы просто решили заглянуть сюда из любопытства, тем более что у Джессики были ключи, она ведь работает в фирме по торговле недвижимостью. Впрочем, ключи нам не понадобились, все замки были сломаны.

— Вероятно, ни у кого из вас не возникло желания купить этот дом?

— Да, он был в ужасающем состоянии. Здесь даже поселились белки, а птицы свили себе гнезда.

— Ну, положим, птицы здесь и сейчас есть.

— В общем, это было ужасно, ужасно. Особенно для меня, я ведь помнила, как уютно было в этом доме. Но теперь в него вновь возвращается жизнь. Удивительно, что можно сотворить, затратив несколько сот тысяч Долларов.

— Да, всего несколько сот тысяч. А представь, если затратить несколько миллионов? А между тем ремонт здесь еще не закончен. Возможно, именно этот домишко доконает бедного дона. Придется ему в конце концов самому засучить рукава. Ремонт — это бездонная бочка.

— Вот видишь — у нас ремонт и у них ремонт, появляются общие интересы.

— Да, он мне как-то сказал, что миссис Беллароза хочет перенести бассейн на шесть футов влево.

— Джон!

— Прости. — Я налил себе еще. Возможно, самбукка все-таки не умиротворила меня. Возможно, она, наоборот, озлобляет людей. Я посмотрел на часы. Прошло уже больше чем пять минут, и я начал подумывать, что Беллароза опять применяет тактику Муссолини. Тут я заметил телефонный аппарат на маленьком столике в углу комнаты. Это было какое-то сложное устройство со многими каналами, один из которых, судя по горящему индикатору, был сейчас занят. Дон решает свои дела по телефону.

Обведя еще раз комнату взглядом, я увидел на стене гравюру в невзрачной рамке. На ней был изображен Христос с разведенными в стороны руками. В груди его полыхало ярко-красное сердце. Внизу шла надпись: СВЯЩЕННОЕ СЕРДЦЕ ХРИСТОВО. Я указал Сюзанне на эту картину.

Она внимательно осмотрела ее, затем сказала:

— Очень характерный католический сюжет.

— Очень похоже на мишень для стрельбы.

— Не святотатствуй. — Сюзанна даже повернулась ко мне спиной. — Учти, что они — очень религиозные люди. А религиозные люди никогда не дадут себя вовлечь... — она понизила голос до шепота, — ... в сделки с наркотиками, в устройство притонов, ни во что подобное.

— Надо же, никогда бы не подумал, — сухо заметил я.

Должен признать, что, несмотря на решительный настрой, я немного волновался перед встречей с миссис Белларозой. Не из-за того, что я оскорбил ее или обидел, нет — я ведь всего лишь, встав на четвереньки, немного порычал на нее, — просто мне трудно было бы объяснить мой поступок, зайди о нем речь при встрече.

Не дай Бог, она еще окажется истеричкой, начнет кричать: «Фрэнк, Фрэнк, это он! Это он! Убей его!»

Тогда прощай наше мирное соседство. Возможно, мне вообще не стоило появляться здесь, но где гарантия, что я не встречусь с миссис Белларозой где-нибудь в другом месте? Хотя, если пройдет побольше времени, она может забыть, как я выглядел, а я, возможно, отращу себе усы.

Тут мне в голову пришла одна удачная мысль. Я небрежно достал из кармана пиджака мои очки для чтения и надел их. Затем я придвинул к себе несколько бутылок и принялся изучать этикетки.

Краем глаза я заметил, что Сюзанна наблюдает за мной.

— Что-то интересное? — спросила она.

— Да, вот послушай. «Капелла» — это уникальный ликер, производимый на основе сорта орехов, которые произрастают только в Италии. «Капелла» производится и разливается в бутылки в Турине...

— Ты что, пьян?

— Пока нет. — Я налил нам еще по бокалу самбукки.

— Пожалуй, тебе стоит остановиться.

— Но он же просил не стесняться.

Мы выпили содержимое наших бокалов, не произнося ни слова. Огонек на телефоне погас, затем аппарат звякнул и зажегся индикатор. Я представил себе дона на кухне. Он следит за приготовлением кофе и десерта и одновременно записывает на обоях фамилии тех, кого предстоит застрелить.

— Ты что, так и собираешься сидеть в очках?

Я повернулся к Сюзанне.

— Да.

— С какой стати?

— А почему ты никогда не рисовала здешние интерьеры? — спросил я, пытаясь переменить тему разговора.

Сюзанна сначала ничего не могла ответить, затем произнесла:

— Здесь все было так печально. Но я, кстати, отсняла целую пленку цветных слайдов, когда приходила в этот дом с Джессикой. Большую часть в вестибюле. Тебе интересно будет посмотреть, как это выглядело.

— Расскажи.

— Я лучше покажу тебе слайды. А зачем ты нацепил...

— Расскажи мне, как это выглядело.

Она пожала плечами.

— Ну... стекла были все выбиты, кругом страшная сырость. На полу даже начала расти трава, на стенах был мох, какая-то плесень. Просто настоящий символ разрухи и упадка. Знаешь, я думаю, что смогла бы нарисовать картину со слайдов.

Я посмотрел на нее.

— Мне бы не хотелось, чтобы ты продавала им свои картины.

— А не подарить ли им такую картину на новоселье?

Я покачал головой.

— Им это понравится, Джон. Итальянцы обожают искусство.

— Без сомнений. — Я кивнул головой на висящую на стене репродукцию с Христом. — Послушай, Сюзанна, это уж чересчур экстравагантно. Эту картину ты будешь писать несколько месяцев. И потом — ты ведь никогда прежде никому не дарила картины за так. Даже своим родителям. Ты запросила со своего отца за картину с «храмом любви» шесть тысяч долларов.

— Он ее сам заказал. Это другое дело. А я хочу написать картину, на которой этот вестибюль будет в руинах, я хочу это сделать, понимаешь? К тому же мы пришли сюда с пустыми руками, а мы ведь обязаны ему, он нам очень помог с конюшней.

— Нет, тут мы с ним в расчете: я дал ему бесплатно один совет. И тебе хочу дать бесплатный совет — не следует ставить себя в положение обязанной перед этим человеком.

— Но я не чувствую, что мы его чем-то отблагодарили, поэтому я хочу...

— А как же твоя мысль о вывеске для его поместья? А может быть, испечь им пирог? Нет, это слишком просто. А как насчет бушеля отборного навоза для его огорода?

— Ты кончил?

— Нет.

Но прежде чем мы успели сцепиться, вошел мистер Беллароза. Он пятился задом, таща за собой агрегат для приготовления кофе.

— О'кей, вот и кофе. — Он поставил агрегат рядом со столом и включил его в сеть. — Вы любите кофе экспрессо? — Сам он сел во главе стола и налил себе рюмку «капеллы». — Этот напиток еще не пробовали? — спросил он меня.

— Нет, — ответил я. — Но уже успел прочитать, что он готовится из итальянского ореха.

— Да, это что-то вроде лесного ореха. Где вы это прочитали?

— На этикетке. — Я улыбнулся Сюзанне.

— О да. — Он взял из тарелки горсть кофейных зерен и добавил два в мой бокал и два в бокал Сюзанны. — Надо или вообще не класть зерен, или класть три. Не больше и не меньше.

Будь я проклят, если спрошу у него, зачем так нужно. Но Сюзанна схватила приманку.

— Почему?

— Традиция, — ответил Беллароза, — или скорее суеверие, — поправился он. — Итальянцы очень суеверны. Три зернышка приносят счастье.

— Поразительно, — восхитилась Сюзанна.

А по-моему, чушь собачья. Я спросил Белларозу:

— А вы тоже суеверны?

Он улыбнулся.

— Я верю в то, что человеку или везет, или не везет. А вы разве нет?

— Нет, — ответил я, — я — христианин.

— Какая связь?

— Прямая, — сообщил я ему.

— Да? — Он на мгновение задумался. — Да, я понимаю, что вы имеете в виду. Но у итальянцев большое значение имеют плохие и хорошие приметы: три монетки в фонтане, три зернышка в бокале самбукки и все такое.

— Это язычество, — сказал я.

Он кивнул.

— Да. Но к этому следует относиться с уважением. Ведь кто знает? — Беллароза поглядел на меня. — Кто знает... — Он переменил тему разговора. — К сожалению, не могу угостить вас кофе капуччино. Когда я был недавно в Неаполе, я купил великолепный аппарат для приготовления этого кофе. Прямо в ресторане купил. Я отправил его сюда, но боюсь, что в аэропорту Кеннеди его кто-то прибрал к рукам. Парень из Неаполя божился, что отправил его, и я ему верю. А в аэропорту никто ничего не знает. Как вам это нравится? И после этого федеральные власти жалуются на разгул организованной преступности. А разве организованная преступность ворует аппараты для приготовления кофе? Нет. Я скажу вам, кто их ворует, — melanzane[11 - Баклажаны (итал.).]. — Он посмотрел на Сюзанну. — Capisce?

— Баклажаны?

Беллароза улыбнулся.

— Ну да. «Баклажаны». Черные. А еще испанцы и эти продажные охранники из аэропорта. Они воруют. Но как что-то случается, так сразу виновата организованная преступность. Чепуха это. Страну обворовывает дезорганизованная преступность. Все эти наркоманы и бездельники. Capisce? — Он поочередно поглядел на нас обоих.

Я, собственно, потерял дар речи после этого страстного монолога.

— Капиш, — с трудом выдавил я.

Беллароза захохотал.

— Ка-пи-и-шь. Вот так. Давайте еще по одной. — Он наполнил мой бокал, а я в уме произнес еще раз: «Capisce».

Сюзанна — я уже упоминал, что в каких-то случаях она была на удивление наивной, — спросила главаря одной из крупнейших нью-йоркских группировок:

— И вы не написали заявление о пропаже в таможню?

— Конечно, написал, — сказал Беллароза. — Казалось бы, мне должны были помочь, верно? А вместо этого история попала в газеты, и они начали высмеивать меня на весь Нью-Йорк.

— Как это?

Беллароза бросил взгляд в мою сторону, затем объяснил Сюзанне:

— Они считают, что это я обокрал аэропорт.

— А, поняла. Они решили, что здесь есть повод для иронии.

— Да, для иронии. — Беллароза сделал несколько осторожных глотков из своего бокала. — О, как приятно. — Он посмотрел на Сюзанну. — Моя жена уже идет. Она хотела убедиться, что все приготовлено безупречно. Я говорил ей: «Отдохни. Они же наши соседи. Они очень приятные люди». — Он подмигнул мне. — Но вы же знаете женщин. Из всего делают проблемы. Так?

— Воздержусь от комментариев, — дипломатично ответил я. Именно в этот момент дверь распахнулась. Я поправил на носу очки и приготовился встать, но это была не миссис Беллароза. В комнату вошла служанка, молоденькая девушка в простом темном платье и с подносом в руках. Она поставила поднос на край стола и стала выставлять на стол чашки, соусницы, приборы, салфетки и тому подобное. Затем она удалилась, не произнеся ни слова, не поклонившись, — даже итальянского приветствия мы от нее не дождались.

— Это Филомена, — пояснил Беллароза. — Она оттуда.

— Откуда оттуда? — поинтересовался я.

— Оттуда, из Италии. Она почти не говорит по-английски, но меня это не смущает. Они, кстати, быстро учатся говорить, эти paesan[12 - Крестьянки (итал.).]. He то что испанки. Если хочешь преуспеть в этой стране, надо знать язык. Бедная Филомена, она так некрасива, что вряд ли найдет себе здесь жениха. Я сказал ей, что если за три года проживания в моем доме она не выучит язык, то я дам ей приданое и отошлю обратно в Неаполь. Пусть сама ищет себе мужа. Но нет, она хочет во что бы то ни стало остаться здесь и выйти замуж за американца. Придется искать ей слепца.

Я внимательно посмотрел на Белларозу. Вот он, настоящий дон, падроне, во всем своем величии. Он вершит людские судьбы, он жесток, но справедлив.

— Вы говорите по-итальянски? — спросила его Сюзанна.

Он сделал выразительный жест рукой.

— Cosi, cosi[13 - Говорю, говорю (итал.).]. Можно сказать, что говорю. Неаполитанцы меня понимают. Я ведь и сам такой. Неаполитанец. Но сицилийцы — это другое дело, их никто не понимает. Они не итальянцы. — Он слегка наклонился к Сюзанне. — Вы где учили итальянский?

— Почему вы думаете, что я учила итальянский?

— Мне так сказал Доминик. — Он улыбнулся. — Вот его слова: «Падроне, эта американка с рыжими волосами говорит по-итальянски!» — Беллароза засмеялся. — Он был поражен до глубины души.

— Откровенно говоря, я знаю этот язык не очень хорошо. Я его учила в институте. Выбрала итальянский потому, что мне предстояло писать диплом по изящным искусствам.

— Да? Ладно, тогда мне придется вас проэкзаменовать.

Так мы проговорили еще какое-то время, и я покривлю душой, если скажу, что разговор был неинтересный. Этот человек умел поддерживать компанию и рассказывать истории, и, хотя ни о чем серьезном или важном сказано не было, он вел беседу с такой живостью, с такими жестами и мимикой, что содержание уходило на задний план. Беллароза наполнял наши бокалы самбук-кой, потом передумывал и предлагал нам испробовать амаретто. Он тотчас же наливал амаретто в новые стаканы и говорил, говорил.

Наш хозяин явно наслаждался жизнью, да и неудивительно: он великолепно знал ей цену и знал, что эта жизнь может для него окончиться в любой момент. Я без обиняков спросил его:

. — В доме тоже есть охранники или вы ограничились Энтони в качестве стража у ворот?

Он удостоил меня долгим взглядом и после паузы ответил:

— Мистер Саттер, богатый человек в этой стране, как, впрочем, и в Италии, должен защищать себя и свою семью от насилия и шантажа.

— Только не в Лэттингтоне, — заверил его я. — У нас здесь очень строго следят за порядком.

Беллароза улыбнулся.

— У нас тоже есть строгий порядок, мистер Саттер, вы о нем, возможно, знаете. Порядок этот таков: никто не смеет прикоснуться к хозяину в его доме или перед лицом его близких. Так что никому из соседей не следует волноваться на этот счет. О'кей?

Разговор становился интересным.

— Возможно, вам стоит прийти на собрание жителей округа и рассказать им об этой традиции, — предложил я.

Беллароза бросил на меня мимолетный взгляд, но промолчал.

Закусив удила, я продолжал атаку:

— Так почему же вы все-таки держите здесь охранников?

Он наклонился ко мне и тихо сказал:

— Вы спрашивали, чему меня учили в Ла Саль. Я вам скажу чему. Даже заключив с противником перемирие, следует заботиться о том, чтобы охрана была начеку круглые сутки. Это уберегает противника от соблазна напасть на вас, а вам дает возможность спокойно спать. Так что не волнуйтесь. — Он потрепал меня по плечу. — Здесь вы в безопасности.

Я улыбнулся и сделал еще одно полезное замечание:

— У вас получается двойная охрана, мистер Беллароза, благодарите американских налогоплательщиков. Capisce?

Он засмеялся, затем презрительно хмыкнул.

— Да. Они охраняют меня спереди, а я слежу, чтобы никто не напал со стороны задницы, — пояснил он. — Стало быть, вам известно, что меня пасут, так, мистер Саттер? Кто это вам сообщил?

Я уже собирался ответить, но почувствовал, как кто-то толкнул меня под столом ногой. Толчок этот, конечно, не мог означать: «Продолжай, дорогой, ты так славно беседуешь».

— Может быть, — сказала Сюзанна, — миссис Белларозе нужна моя помощь на кухне?

— Нет-нет. Там все в порядке. Она такое затеяла... Я вам скажу, потому что знаю. Она начиняет пирожные кремом. Знаете, если покупать эти пирожные с творожным кремом в кондитерских, это не всегда бывает вкусно. Поэтому моя жена покупает только рожки из теста, сама готовит крем и начиняет, начиняет. Ложкой.

Сюзанна кивнула — как мне показалось, она была несколько озадачена.

Меня тоже удивила непосредственность нашего соседа и его трудолюбивой жены. Он явно не пытался строить из себя кого-то перед нами. Не знаю, был ли я этим тронут или раздосадован.

Наконец дверь отворилась и в зал вплыла пышная блондинка — в руках у нее был огромный поднос с горой пирожных, которых хватило бы на угощение целому китайскому городу средней величины. Лица за горой пирожных почти не было видно, но, судя по тому, как женщина вытягивала вперед руки, бюст у нее был внушительных размеров. По этому признаку я мигом осознал, что передо мной миссис Беллароза. Я встал, то же самое сделал мистер Беллароза. Он взял поднос из рук женщины и сказал:

— Вот моя жена Анна. — Беллароза поставил поднос на стол. — Анна, это мистер и миссис Саттер.

Анна обтерла ладони о свои обширные бока и улыбнулась.

— Привет. — Она и Сюзанна пожали друг другу руки, затем Анна повернулась ко мне.

Наши глаза встретились, наши руки сплелись, наши губы улыбнулись, но ее брови удивленно взлетели вверх.

— Очень приятно познакомиться, — произнес я.

Она продолжала внимательно вглядываться в меня, и я почти физически ощущал, как в ее извилинах идет мучительный процесс узнавания. Клик-клик-клик. Она спросила:

— Мы не встречались с вами где-нибудь?

Это «где-нибудь» заставило меня насторожиться.

— Мне кажется, я видел вас в «Лопаро», — сказал я, упомянув название итальянского магазина в Локаст-Вэлли. Я там сроду не бывал.

— Да-а, — протянула миссис Беллароза с сомнением. — Нет-нет, — тут же спохватилась она. — Нет... Я попробую вспомнить.

Если бы я был настоящим мужчиной, я бы сорвал с носа очки, встал на четвереньки и предстал бы в своем истинном обличье. Но я не считал, что кому-нибудь станет от этого лучше.

— А почему мы стоим? — воскликнул мистер Беллароза. Он уже задавался этим вопросом, когда мы топтались в вестибюле. — Садитесь, садитесь, — скомандовал он. Мы сели, он налил своей супруге амаретто. Разговор пошел своим чередом.

Миссис Беллароза расположилась прямо напротив меня, мне это не понравилось. Единственным преимуществом было то, что с этого места я мог сразу уловить в ее лице признаки воспоминаний об ужасном пасхальном утре в парке. Для вашего сведения сообщу о наряде моей визави. На ней было то, что я назвал бы парадным вариантом пижамы ярко-оранжевого цвета, — мало того, ткань переливалась всеми оттенками радуги, стоило хозяйке сделать хоть малейшее движение. В ушах болтались огромные кольца, которые вполне можно было использовать в качестве антенны для радиоприемника и успешно ловить голос далекого Неаполя. На шее висел золотой крестик, затерявшийся в разрезе ее мощного бюста. На каждом втором пальце имелось золотое кольцо, а запястья были унизаны браслетами. Интересно, упади она в бассейн, ее потянет ко дну золото или, наоборот, вытолкнут на поверхность эти огромные шары грудей?

Пару слов о внешности хозяйки. Не сказать, что она была уродкой. Все зависит от вкуса. Макияж был, пожалуй, излишне густым, но под ним проглядывала неплохо сохранившаяся кожа. Карие глаза, пухлые губы, густо покрытые помадой цвета пожарных машин, и волосы искусственной блондинки. Я заметил, что у корней волосы были своего естественного, темного цвета. Довольно миловидная женщина. Она оказалась смешливой и удивительно грациозно двигалась. Духи были подобраны со вкусом.

Не знаю, как должна выглядеть супруга главаря мафии — мне раньше их видеть не доводилось, — но думается, что Анна Беллароза выглядела лучше многих. Иногда на меня накатывает жуткая мужская спесь — к счастью, это бывает редко, — и я пытаюсь представить своих новых знакомых женского пола в постели. Именно под этим углом я и взглянул на Анну Белларозу.

Когда я учился в колледже, у нас было принято разделять женщин на пять типов в зависимости от того, какой свет предпочтительно иметь в спальне. Сначала шли женщины, с которыми стоит иметь включенными лампы мощностью в 100, 70 и 30 ватт, затем женщины, с которыми следует ограничиться ночником, и наконец те, с кем лучше спать в полной темноте.

Анна Беллароза поймала мой взгляд и улыбнулась. Улыбка у нее была очень милой. Поэтому я, с учетом выпитого спиртного, решил, что с ней не грех вкрутить в патрон лампочку и на 70 ватт.

У Фрэнка Белларозы наготове был тост:

— За наших новых соседей и новых друзей.

Я выпил, но на всякий случай скрестил пальцы под столом. Все-таки я суеверный.

Мы продолжали беседу. Сюзанна произвела серьезные опустошения на подносе с пирожными и удостоила Анну Белларозу и ее мужа комплиментами за все, что они сотворили в своей «Альгамбре». Мы перебрали несколько названий для поместья, я предложил «Каза канолли». «Канолли» — так назывались пирожные, с которыми мы расправлялись. Фрэнк Беллароза проявлял интерес к огороду, опекаемому Сюзанной, а Анна спросила, не хочу ли я снять галстук и пиджак. Я, естественно, не захотел. Так продолжалось десять или пятнадцать минут, лед недоверия, как говорится, растаял, и Фрэнк Беллароза предложил:

— Называйте меня просто Фрэнк. О'кей? А мою жену — Анна.

Сюзанна, конечно, не возражала.

— А меня зовите Сюзанной.

Настал мой черед. Я сказал:

— А я — Джон.

— Ну вот и отлично, — резюмировал Фрэнк.

Никогда еще я не был на «ты» с доном из мафии. Удивительно волнующее состояние. Мне не терпелось рассказать об этой новости в клубе «Крик».

Миссис Беллароза встала и налила нам кофе. До пирожных мы дотягивались сами. Кофе и пирожные были великолепны. Тут жаловаться не на что.

Как это обычно бывает, когда встретятся родители, разговор заходит о детях. Не важно, идет ли речь о лицах королевской крови или о ворах и проститутках. Дети — вот кто уравнивает всех нас в правах, или, говоря иными словами, они предлагают путь к общему взаимопониманию. За этим разговором я даже чуть-чуть расслабился, во-первых, из-за мирного настроя миссис Белларозы и, во-вторых, из-за того, что, как ни странно, чувствовал себя за этим столом удивительно уютно.

Анна Беллароза рассказала нам о своих сыновьях, их было трое, затем добавила:

— Я не хочу, чтобы они занимались семейным бизнесом, но Тони — он учится в Ла Саль — во что бы то ни стало хочет пойти по стопам отца. Он его просто боготворит.

— Меня ввел в семейный бизнес мой дядя, — поведал нам Фрэнк. — Отец меня предупреждал: «Держись от этого дела подальше, добра тут не жди». Но разве я его слушал? Нет. А почему? Потому что мой дядя казался мне героем. Он всегда имел деньги, машины, роскошные шмотки, женщин. У моего отца не было ничего. Дети всегда выбирают лучшую роль, так? Теперь я оглядываюсь назад и понимаю, что моего отца тоже можно назвать героем. Он гнул спину шесть дней в неделю, чтобы у детей всегда была еда на столе. А ведь нас у него было пятеро. Нелегко нам приходилось. Но вокруг нас были деньги, много денег. В Америке вообще слишком много денег. Страна богатая, здесь даже дурак может разбогатеть. Поэтому люди и говорят: «Почему бы и мне не попробовать?» В этой стране, если ты беден, ты хуже, чем преступник. — Он поглядел на меня и повторил: — В Америке, если ты беден, ты хуже, чем преступник. Ты — ничто.

— Однако некоторые предпочитают быть бедными, но честными, — заметил я.

— Не знаю ни одного. Вот мой старший, Фрэнк, он хоть и неспособен к нашему делу, но тоже найдет себе работу, я уже присмотрел для него неплохое местечко в Джерси. Томми, это тот, который учится в колледже в Корнелле, хочет стать управляющим большой гостиницей в Атлантик-Сити или в Лас-Вегасе. Тони учится в Ла Саль, с ним особый случай. — Беллароза улыбнулся. — Этот малыш хочет пойти по моим стопам. И знаете, он своего добьется, он у меня такой.

Я закашлялся, потом справился с собой и заметил:

— Не так-то легко воспитывать детей, когда кругом секс, наркотики, «Нинтендо»[14 - Название одной из фирм, производящей электронные игры.].

— Да. Кстати, секс — это не так уж плохо. А что делают ваши дети?

— Каролин учится в Йельском университете, а Эдвард в июне заканчивает школу Святого Павла, — ответила Сюзанна.

— Так они собираются стать юристами?

— Каролин готовится к этой карьере. Эдвард пока в нерешительности. Видимо, он предполагает, что получит неплохое наследство от своих деда и бабушки, поэтому не испытывает особого рвения.

Такие Вещи Сюзанна не рассказывала никому, и мне в том числе, так что я был несколько раздосадован ее откровенностью перед совершенно посторонними людьми. Но, с другой стороны, Беллароза был настолько далек от круга наших обычных знакомых, что особого значения это не имело. Однако я чувствовал, что должен заступиться за сына.

— Просто Эдварду еще только семнадцать лет, — сказал я. — Его в данный момент интересуют одни лишь девчонки.

Беллароза захохотал.

— Точно, так и бывает. Он уже в этом году заканчивает колледж?

— Нет, — пояснил я. — Школа Святого Павла — частная средняя школа, в ней готовят к поступлению в университет. — Разговор с этими людьми напоминал изобретение колеса. Я спросил Белларозу: — У тебя был грант для учебы в Ла Саль?

— Нет. Мой дядя оплатил учебу. Тот самый дядя, который вовлек меня в семейный бизнес. Да и моему старику стало тогда легче: одним голодным ртом меньше.

— Понятно.

Анна поведала нам еще об одной своей проблеме:

— Фрэнк проводит слишком много времени на работе. Он даже не успевает как следует отдохнуть дома. Но даже здесь он или беседует по телефону, или принимает людей по делам. Я все время ему твержу: «Фрэнк, так нельзя, ты сам себя гробишь».

Я взглянул на Белларозу, чтобы понять, оценил ли он иронию, заложенную в последней фразе своей жены, но тот казался совершенно невозмутимым. Целых полсекунды мне казалось, что я впал в заблуждение и Фрэнк Беллароза — всего лишь работяга-предприниматель.

В разговор вмешалась Сюзанна:

— Джон не задерживается на работе, но приносит домой целый портфель бумаг. Хотя по субботам он никогда не работает, не говоря уже о воскресеньях.

— И еще он прихватывает пасхальные понедельники, — подхватил Беллароза. — Отказался говорить со мной о делах в этот день. — Он покосился на меня. — У меня есть среди знакомых пара протестантов. Они действительно не работают по воскресеньям в отличие от католиков. А что, если у тебя важный процесс назначен на понедельник?

— Тогда, — сообщил я, — я тружусь и в воскресенье. Господу Богу, очевидно, неугодно, если я буду выглядеть дураком перед судьей-католиком или иудеем.

Ха-ха-ха. Хо-хо-хо. Даже я улыбнулся своей шутке. Самбукка творила со мной чудеса.

Беллароза схватил бутылку и подлил спиртного в наши чашки с кофе.

— Так у нас принято.

Пар, поднимавшийся от кофе, несколько раз затуманивал мои очки, и я протирал их носовым платком, не снимая. Сюзанна бросала на меня взгляды, полные изумления. Анна Беллароза тоже смотрела на меня с любопытством. До сих пор разговор, слава Богу, не касался злосчастного случая, происшедшего в пасхальное воскресенье, и я надеялся, что беседа о том, насколько безопасно могут чувствовать себя местные жители, уже не возобновится. Но Сюзанна опять затронула эту опасную тему.

— Ты скучаешь по Бруклину? — спросила она Анну.

Я понял, куда может завести нас этот невинный вопрос.

Анна посмотрела на своего мужа.

— Мне запрещено говорить на эту тему. — Она рассмеялась.

Беллароза хмыкнул.

— Ох уж эти бруклинские итальянки! Перевези их хоть на виллу Боргезе, они и там будут ворчать, как хорошо было в Бруклине.

— О, Фрэнк, ты не представляешь себе, что такое сидеть целый день дома. Сам небось частенько наведываешься в Бруклин.

— Вы только послушайте! Сидеть дома! Да у нее есть машина с шофером, и она ездит повидаться со своей матерью и своими безумными родственниками, когда ей заблагорассудится.

— Это все не то, Фрэнк. Я чувствую себя здесь такой одинокой. — Тут ее озарило, я увидел, что для меня зажегся сигнал опасности. Но прежде чем я успел переменить тему разговора, она воскликнула: — А что было утром на Пасху! — Она поглядела на меня. — Я решила прогуляться возле нашего бассейна, там в саду. И тут этот человек, — она вздрогнула, — этот маньяк, он стоял на четвереньках, как какой-нибудь зверь, и рычал на меня.

— Неужели? — удивился я, поправляя на носу очки.

— Боже! — ужаснулась Сюзанна.

Анна повернулась к Сюзанне.

— Я побежала и на бегу потеряла мои туфли.

— Я уже рассказывал Джону про этот случай, — ввернул Беллароза. — Он сказал, что не слышал ни о чем подобном в здешних местах. Верно, Джон?

— Вы вызвали полицию? — спросила Сюзанна.

— У меня здесь своя охрана, — напомнил нам Беллароза. — Так что беспокоиться не о чем.

— Здесь так жутко по ночам, когда Фрэнк в отъезде. Так тихо кругом, — пожаловалась Анна.

— Возможно, — предложил я, — вам стоит записать на пленку бруклинский шум.

Анна Беллароза мило улыбнулась — по ее улыбке было видно, что мысль, поданная мной, не так уж плоха. Беллароза обратился ко мне:

— Стоит вам сделать им что-нибудь хорошее или пойти у них на поводу, как они начинают видеть в вас полное ничтожество.

Я покосился на Сюзанну, чтобы увидеть ее реакцию. Она улыбалась. Должен вам сказать, что Сюзанна вовсе не принадлежит к феминисткам. Женщины ее круга считают, что феминизм — это удел представительниц среднего класса. Особы ее круга владеют собственностью, живут хорошо налаженной жизнью и даже не понимают, какие могут быть проблемы у женщин. Равная оплата за равный труд — это для них такая же далекая вещь, как голодающие дети в Африке. Возможно, им более или менее понятны проблемы женщин-руководительниц, которым платят меньше, чем их коллегам-мужчинам. Я говорю обо всем этом только для того, чтобы вы поняли — для многих женщин слова Белларозы прозвучали бы как оскорбление. Но для Сюзанны Стенхоп, чья фамилия входит в список четырехсот богатейших семей США, слова какого-то Фрэнка Белларозы мало что значили. Точно так же и для меня не было бы ничего оскорбительного в словах Салли Энн из забегаловки «Звездная пыль» о том, что все мужчины — алкоголики, лгуны и садисты. Другими словами, все определяется лицом говорящего.

Беллароза тем временем выдал еще одну реплику, она, вероятно, должна была примирить женщин с его предыдущими выпадами против женского пола.

— Итальянцы-мужчины просто неспособны идти на поводу у женщин. Именно поэтому итальянки с ними постоянно ругаются. Но, с другой стороны, они же и уважают своих мужей за бескомпромиссность. Но когда итальянцы не могут поладить между собой и не идут на компромисс, вот тогда возникают проблемы.

«Которые быстро решаются, — добавил я мысленно, — например, через убийство».

— Так ваш Фрэнки сейчас в Нью-Джерси? — спросил я.

— Да. Я помог ему с покупкой хорошего бизнеса в Атлантик-Сити. Никто из моих сыновей не будет работать на чужого дядю. Они не потерпят никого над собой. Наоборот, другие будут им подчиняться. В этом мире такой закон — или ты босс или ты никто. Ты же сам себе хозяин, Джон?

— Что-то вроде этого.

— Никто не набрасывается на тебя, если ты опоздал, нет?

— Нет.

— Ну вот, значит, ты — босс.

Вот так мы и ушли от разговора о пасхальном утре. С мистером Белларозой проделать этот трюк было несложно, так как сам он перескакивал с одной темы на другую с необыкновенной легкостью и правила светской беседы писались явно не для него. Вот в деловом разговоре он был совсем другим. Я знаю этот тип людей. И я знал также, что миссис Беллароза больше не вернется к неприятной для меня теме.

Разговор наш продолжался, и ему не было конца, мы уже выпили чашек двадцать кофе и прикончили вторую бутылку самбукки. Гора пирожных стала ниже дюймов на шесть. Еще в самом начале вечера я понял, что отказываться от еды и питья было бесполезно. «Mangia, mangia»[15 - Ешьте, ешьте (итал.).], — приговаривала миссис Беллароза, не дожидаясь даже, пока я дожую предыдущее пирожное. «Пейте, пейте», — командовал мистер Беллароза, наполняя наши чашки и бокалы всем, что попадалось ему под руку.

Три раза я отправлялся в ванную и каждый раз прикидывал, не стоит ли мне облегчить желудок по примеру древних римлян. Перефразируя святого Амвросия, я убеждал себя: «Будучи в Риме, следует и блевать, как римляне». Но я так и не смог перебороть себя.

Возвратившись после одного из своих походов в ванную, я обнаружил, что миссис Беллароза удалилась (по всей вероятности, на кухню), а Сюзанна и Фрэнк остались за столом одни. До того как они заметили меня, я услышал, как Сюзанна упомянула слово «вестибюль», и испугался, не сделала ли она предложение нарисовать эту часть дома в разных видах. Но когда я сел, Сюзанна уже переменила тему разговора и сообщила мне:

— Я рассказывала Фрэнку о нашей поездке в Италию несколько лет назад.

— В самом деле?

Миссис Беллароза вернулась из кухни в сопровождении Филомены, они принесли огромное блюдо шоколада. Я старался не смотреть на эту коричневую гору и попросил миссис Белларозу дать мне содовой. Филомена поставила на стол нечто под названием «Пеллегрино». Я налил себе стакан этой минералки, и мне стало немного легче.

Так как разговор спокойно продолжался, не требуя моего участия, я принялся разглядывать Анну Белларозу. Она явно держалась подобострастно перед своим супругом, как того, по всей видимости, и требовал подписанный ею брачный контракт. Но время от времени в ней вспыхивал ее природный итальянский огонь, и ее супруг был вынужден отступать. Исходя из моих наблюдений, я заключил, что Анна Беллароза в качестве супруги дона Белларозы обладала статусом королевы и правами рабыни. Будучи матерью его детей, она была почитаема как Богоматерь. Родив, вскормив и воспитав трех сыновей, она отдала их во власть своего мужа, который теперь определял всю их жизнь, а в случае с Тони, возможно, и смерть. Да, эта семья очень сильно отличалась от моей.

Я отметил также про себя, что, несмотря на веселый смех и хорошее чувство юмора, у Анны Белларозы были очень грустные, усталые глаза: годы постоянного беспокойства потушили некогда сверкавший в них огонь.

Беллароза неожиданно встал из-за стола, и я уже было подумал, что вечер закончен. Однако он сказал:

— Анна, покажи Сюзанне дом, она хотела его осмотреть. Джон, пойдем со мной.

Мы двинулись в столовую, и Беллароза сообщил своей жене:

— Это — столовая. Там, где мы сидели, — комната для завтраков. Я хочу, чтобы ты узнала у Сюзанны о назначении остальных комнат. Так что вам будет что рассказать друг другу.

Оказавшись в вестибюле, Беллароза взял меня за руку и повел по лестнице. Поднимаясь по ступенькам, он сверху вниз посмотрел на жену.

— Потом соберемся в гостиной. Оранжерею я покажу нашим гостям позже. Я хочу сам это сделать.

Я заметил взгляд Сюзанны, ее улыбку, она как бы говорила: «Кажется, тебе предстоит интересный разговор». Я знаю этот ее взгляд. Вот чего я решительно не мог понять, так это того, почему Сюзанне было так интересно в этом доме. Головная боль, которая должна была разыграться в 9.45, так и не разыгралась, а я, желая предстать перед хозяевами настоящим мужчиной, решил, что не стоит говорить о моем геморрое. Я не стал также жаловаться на желудок, жестоко страдавший от сочетания ужина в ирландском пабе и итальянского десерта. Я послушно дал увлечь себя вверх по лестнице моему новому приятелю Фрэнку.

Мы без особых усилий взбирались по довольно крутой лестнице, и я отметил, что Беллароза, так же как и я, умеет скрывать свое опьянение. Мы поднялись на второй этаж и прошли по подковообразной галерее, опоясывающей вестибюль. Вдоль галереи тянулся ряд дубовых дверей, Беллароза остановился возле одной из них.

— Нам сюда.

— Что здесь?

— Библиотека.

— Мы что, будем читать?

— Нет, просто покурим сигары. — Он подтолкнул меня внутрь помещения.

Я шагнул в полумрак библиотеки. Лучше бы я этого не делал.


Глава 16


Фрэнк Беллароза указал на черное кожаное кресло.

— Садись.

Я сел, снял наконец свои очки и положил их в нагрудный карман пиджака. Беллароза расположился в кресле напротив меня. Я не думал, что он носит при себе оружие, да ему, вроде, и некуда было его спрятать. Но, когда он сел, я заметил у него под мышкой какое-то утолщение. Он понял, что я проявляю интерес к этой особенности его фигуры, и пояснил:

— У меня есть лицензия.

— У меня тоже.

— На ношение?

— Нет, на вождение. Но я ничего не вожу в моем доме.

Он улыбнулся.

В штате Нью-Йорк очень трудно получить лицензию на ношение оружия, и меня заинтересовало, как Фрэнку Белларозе удалось это сделать.

— Лицензия получена в Нью-Йорке? — спросил я.

— Да. У меня есть небольшое охотничье угодье на севере штата. Они даже не задавали мне много вопросов, когда выдавали лицензию. Я могу носить оружие где угодно, за исключением самого города Нью-Йорка. Для города нужно специальное разрешение, мне его не дали. Но мне оружие необходимо именно там. Какая-то шантрапа носит оружие, а мне нельзя! У них ведь нет лицензии, верно? Поэтому я хожу по Нью-Йорку без защиты, и любой негодяй с пистолетом может пристрелить Фрэнка Белларозу.

«Какая несправедливость!» — подумал я. А вслух сказал:

— А как же твои телохранители?

— Это да. Но иметь свою «пушку» тоже необходимо. Иногда эти телохранители разбегаются и оставляют тебя одного. Иногда у них накануне вечером появляется новый хозяин, а ты об этом еще не знаешь. Capisce?

— Да. Я просто не представлял, насколько опасна твоя профессия.

— Да ты и не можешь представить.

— Согласен.

Между нами на низком столике лежала коробка настоящих гаванских сигар. Беллароза открыл коробку и протянул ее мне.

— Я не курю.

— Ну-ну, угощайся.

Я взял сигару. По правде говоря, все адвокаты моего класса умеют курить сигары, это входит в некоторые из общепринятых ритуалов. Я вынул сигару из металлического футляра и отломил кончик серебряными щипцами, которые мне протянул Беллароза. Он помог мне прикурить при помощи золотой настольной зажигалки, затем прикурил сам. Мы выпустили по нескольку колец ароматного дыма.

— Контрабанда? — спросил я.

— Возможно. Если нам что-то надо, мы готовы торговать хоть с дьяволом. Но в сигарах у нас нет нужды, поэтому пусть Кубой занимаются другие. Черт с ней. Верно? Дерьмо собачье эта Куба.

С разговорами на международные темы было покончено. Теперь настал черед местных новостей.

— Так это твой кабинет?

— Да. Когда я впервые его увидел, здесь все было покрашено в белый и розовый цвета. Даже пол. Та дама, которая присматривала за этим домом, очень любила, чтобы все было покрашено. Она говорила, что такой стиль очень нравился тем, кто устраивал здесь шоу.

— В этом доме проводились конкурсы дизайнеров, — сообщил я.

— Все комнаты выглядели так, словно здесь жил сумасшедший художник.

Я огляделся кругом. Да, это была именно та библиотека, о которой однажды мне рассказывала Сюзанна, — ее перевезли сюда из одного английского особняка в 20-х годах. Шкафы из темного дуба были доверху заполнены книгами, но, видимо, уже из более позднего собрания. У одной из стен виднелся камин, у другой — двойная застекленная дверь вела на балкон, именно свет из этой двери я видел, когда совершал верховую прогулку в апреле. В центре большой комнаты стоял дубовый стол с крышкой, покрытой зеленым сукном. В нише одной из стен было устроено что-то вроде места для секретера, там стояли компьютер, телекс, факс и копировальная машина. Мафия шла в ногу с научно-техническим прогрессом.

— Удаление краски со стен и пола обошлось мне в пять тысяч. Еще пять пришлось потратить на книги. Книги сейчас идут по десять баксов за фут.

— Прости, не понял.

— Здесь пятьсот футов книжных полок. Книги стоят по десять долларов за фут. В итоге мы имеем пять тысяч. — Он помолчал. — Но здесь есть и несколько моих книг.

Я понял, что в этом доме разговоры о деньгах в порядке вещей. Поэтому заметил:

— В результате ты сэкономил несколько баксов.

— Да. Я привез сюда книги, которые читал в колледже.

— Макиавелли.

— Да. И еще Данте. Святой Августин. Ты читал его?

— Да. А святого Иеронима ты читал?

— Конечно. Его избранное. Я же говорил тебе, эти братья-христиане привили мне вкус к этим авторам. — Он легко поднялся со своего кресла, подошел к шкафу, нашел нужную книгу. — Вот он, святой Иероним. Мне очень нравится. Послушай. — Он процитировал: — «Моя страна стонет под натиском варварства, ее жители молятся только о том, чтобы набить свое брюхо, они живут лишь сегодняшним днем». — Он захлопнул книгу. — Так что же изменилось? Ничего. Верно? Люди не меняются. Если бы этот человек не был священником, он бы сказал: «Молятся только о том, чтобы набить свое брюхо и удовлетворить свою похоть». Мужчины бегут туда, где есть жратва и бабы. Голова им ни к чему, они думают низом живота. А думать надо головой. И задумываться о последствиях, прежде чем засунешь свой член туда, куда не следует:

— Легко сказать.

Беллароза засмеялся.

— Да уж. — Он оглядел книжные шкафы. — Иногда я сижу здесь вечером и читаю свои книги. Порой мне даже кажется, что мне следовало стать священником. Вот только... знаешь... похоть проклятая. — Он добавил: — Эти бабы, они меня с ума сводят.

Я кивнул в знак солидарности.

— Так ты, значит, не настоящий епископ?

Он снова рассмеялся и положил книгу на место.

— Нет. Мой дядя называл меня епископом, так как у меня голова была полностью забита тем, чему меня учили в Ла Сале. Он обычно так представлял меня своим друзьям: «Это мой племянник, епископ». И потом заставлял процитировать что-нибудь по-латыни.

— Ты знаешь латынь?

— Нет. Только то, что мы когда-то зазубрили наизусть. — Он подошел к сервировочному столику, взял с него бутылку и две рюмки, потом снова сел и разлил жидкость по рюмкам.

— Это граппа. Пробовал когда-нибудь?

— Нет.

— Похоже на бренди, но покрепче. — Он поднял свою рюмку.

Я поднял свою, мы чокнулись, и я опрокинул жидкость в рот. Мне следовало прислушаться к предупреждениям Белларозы. Я могу пить все, что угодно, но это было нечто особенное. Я почувствовал, как мне обожгло глотку, потом скрутило желудок, и я едва не опорожнил его на столик с сигарами. Сквозь туман в глазах я заметил, как Беллароза следит за мной поверх своей рюмки. Я закашлялся.

— Mamma mia...

— Вот-вот. Это нужно пить медленно. — Он уже прикончил свою рюмку и налил себе еще. Затем протянул бутылку мне.

— Нет, спасибо. — Я попытался отдышаться, но в комнате было полно дыма от сигар. Я положил сигару и вышел на балкон.

Беллароза последовал за мной, прихватив сигару и свою рюмку.

— Прекрасный вид, верно? — заметил он.

Я кивнул в знак согласия. Свежий воздух пошел мне на пользу. Живот отпустило.

Беллароза указал своей сигарой вдаль.

— Что там такое? Сейчас плохо видно. Мне это напоминает поле для игры в гольф.

— Так оно и есть, это поле для гольфа клуба «Крик».

— Какого клуба?

— "Крик". Это местный клуб.

— Да? Они играют в гольф?

— Конечно. На поле для гольфа.

— Ты тоже играешь?

— Немного.

— Я плохо представляю себе эту игру. Это интересно?

— Наверное, когда-то было интересно, — ответил я и добавил: — В этом клубе также увлекаются стрельбой. Ты умеешь стрелять?

Он засмеялся.

Я посчитал, что пора предстать перед Фрэнком в образе настоящего мужчины.

— Я неплохо стреляю из ружья.

— Да? Я стрелял из ружья всего один раз.

— По тарелочкам или по птицам?

Он помолчал.

— По птицам. Это были утки. Ружье — это не мое оружие.

— Как насчет винтовки? — поинтересовался я.

— Это уже лучше. В Нью-Йорке я был членом «винтовочного» клуба. «Итальянский винтовочный клуб». Ты, наверное, о нем слышал?

Я в самом деле слышал. Это любопытное заведение в Маленькой Италии, большинство членов которого никогда не держали в руках охотничьей винтовки. Зато они считают, что винтовочный тир в подвале прекрасно подходит для стрельбы из пистолета.

— Какая у тебя была винтовка? — поинтересовался я.

— Не помню.

Я попытался вспомнить, с помощью какого оружия убили колумбийского наркобарона. Вероятно, из пистолета. Да, точно, пять пуль в голову с близкого расстояния.

— Как, теперь полегче? — спросил он меня.

— Да.

— Хорошо. — Беллароза продолжал потягивать из рюмки свою граппу, курить свою контрабандную сигару и обозревать свое поместье. Он снова показал куда-то вдаль сигарой. — Вон в том направлении я обнаружил фонтан со статуей Нептуна. Как раз там бедную Анну до смерти перепугал этот псих. Ты видел это место?

— Да, я все здесь объездил верхом.

— Ах да, я и забыл. Так вот, я отремонтировал весь этот уголок парка. Бассейн, фонтан, статую. Я также поставил там статую Богоматери и попросил знакомого священника освятить это место.

— Как, священник освятил статую Нептуна?

— Конечно. А что тут такого? Кстати, там еще есть эти римские руины. Сломанные колонны и все такое. Мой архитектор сказал, что это место так и строили — в виде руин. Это правда?

— Да.

— Зачем?

— Тогда была мода на руины.

— С чего это?

Я пожал плечами.

— Возможно, это было напоминанием людям о том, что ничто не вечно.

— То есть: Sic transit gloria mundi[16 - Так проходит земная слава (лат.).].

Я взглянул на него.

— Да. Именно так.

Он задумчиво кивнул и принялся жевать свою сигару.

Я обозревал окрестности «Альгамбры». В ясном небе висела половинка луны, с моря дул свежий ветерок, несший с собой дыхание моря и аромат майских цветов. Что за ночь!

Беллароза, казалось, тоже был заворожен этой красотой.

— А им все Бруклин подавай. К черту Бруклин! Когда мне надо развеяться, я еду в Италию. У меня есть там одно местечко, недалеко от Сорренто.

— Я бывал в Сорренто. Где там у тебя дом?

— Не скажу. Понял, что я имею в виду? Это то место, куда я когда-нибудь удалюсь на покой. Только пять человек знают, где находится этот дом. Я, моя жена и мои дети.

— Мудро.

— Да. Надо думать о будущем. Но пока мне нравится жить здесь. С Бруклином покончено.

С Золотым Берегом также было покончено, только Фрэнк Беллароза был не в курсе.

— В Бруклине у нас был прекрасный дом, — поведал мне Беллароза. — Старой постройки. Пять этажей. Великолепный. Но к нему вплотную примыкали другие дома, да и двор был совсем крошечный. А я всегда мечтал о большом участке земли. Мои предки были крестьянами. Я купил ферму, которая им когда-то принадлежала. Но землю я оставил им, пусть пользуются бесплатно. За мной остался только дом. Он тоже такой же белый, оштукатуренный, как этот. С красной черепичной крышей. Только гораздо меньше по размерам.

Мы помолчали, потом он снова заговорил:

— У вас тут, оказывается, есть даже храм. Мне Доминик рассказал. И в храме статуя Венеры.

— Точно.

— Так вы что, язычники? — Он рассмеялся.

— Время от времени.

— Понятно. Я был бы не прочь взглянуть на этот храм.

— Почему бы и нет?

— И еще я бы осмотрел большой дом.

— Хочешь купить?

— Возможно.

— Полмиллиона.

— Я знаю. — Он посмотрел на меня в упор. — Мог бы и побольше запросить.

— Нет, не мог, цена-то полмиллиона. Она включает в себя десять акров земли.

— Да? А сколько стоит все поместье?

— Около двадцати миллионов.

— Мадонна! У вас что здесь, месторождение нефти?

— Нет, кроме грязи, ничего нет. Да и той не так уж много. Зачем тебе покупать еще одно поместье?

— Не знаю... Возможно, построю здесь дома. Как ты думаешь, это будет выгодно?

— Пожалуй. Прибыль может составить от пяти до шести миллионов.

— А какие проблемы?

— Придется добиваться разрешения на раздел участка на более мелкие части.

— Да? От кого?

— От службы кадастра. На даже при их согласии твои соседи и борцы за чистоту окружающей среды затаскают тебя по судам.

Он задумался. Вероятно, прикидывал, кому дать взятку, кому сделать выгодное предложение, а кого просто запугать.

— Кстати, — добавил я, — это поместье принадлежит родителям моей жены. Ты знаешь об этом?

— Да.

— Поместье не включает в себя мой дом и дом сторожа, он может жить здесь до самой смерти. Зато храм продается вместе с поместьем. А там у Венеры такая грудь!

Он засмеялся.

— Я наслышан. Придется подумать.

— Отлично. — Я представил себе Уильяма Стенхопа, сидящего рядом с главарем мафии во время заключения контракта, и решил, что не буду требовать гонорара за подготовку такого великолепного зрелища. Только вряд ли эта сделка состоится. Уильям Стенхоп и Шарлотта периодически приезжают сюда навестить своих друзей, их приглашают на похороны, свадьбы. Они сохранили членство в клубе «Крик» и останавливаются в коттеджах клуба, когда приезжают сюда. Если же Фрэнк Беллароза купит поместье, они здесь больше не появятся. Несмотря на мою нелюбовь к мафиози и агентам ФБР, следящим за ними, меня такая перспектива вполне устраивала.

— А каким образом ты нашел «Альгамбру»? — спросил я.

— Однажды я заблудился. — Он усмехнулся. — Я ехал по скоростной трассе, собирался пообедать в ресторане в Глен-Ков. У меня была назначена встреча с моим другом. Мой дурак-шофер свернул не там, где надо, и мы стали кружить по здешним дорогам. По пути я заметил большие дома, и, сказать по правде, они произвели на меня впечатление. Я попросил шофера сбросить скорость у ваших ворот и вскоре увидел вот этот дом. Он напомнил мне итальянские дома как раз в тех местах, которые я люблю, около Сорренто. Понимаешь? Я увидел, что в доме никто не живет, так что после обеда направился прямо в фирму по торговле недвижимостью. Я даже не знал точного адреса, просто объяснил, как выглядит дом. Понимаешь? Она потратила на поиски целую неделю, эта дура из фирмы. Прислала мне фото. «Этот дом?» — «Этот». Я звоню ей. «Сколько?» Она говорит мне. Оказывается, дом принадлежит банку, но к нему уже присматриваются люди из налогового управления. Я так понял. Словом, банк хочет побыстрей сбагрить этот дом. Поэтому я плачу банку, плачу налоги, да еще какой-то тип по фамилии Баррет берет с меня определенную сумму. В итоге выходит десять «лимонов». Мадонна! Но что поделаешь, мне понравились здешние тополя. Я показал дом моей жене, он ей не понравился. Боже...

— Ты хочешь сказать, что купил дом, не посоветовавшись с женой?

— Ну да. Я ей сказал: «Мне этот дом нравится, так что сделай так, чтобы он понравился тебе». Она начала ныть: «О, Фрэнк, это развалина, это хлев». Эти чертовы женщины даже не могут представить себе, как будет выглядеть вещь после ремонта. Понимаешь? Поэтому я нанимаю работяг, они не разгибаются здесь целую зиму. Весной я везу сюда Анну, всю дорогу она плачет. Я думал, она перестанет ныть, когда увидит, во что превратился дом. Ан нет! Он, видите ли, слишком далеко расположен от того места, где живет ее безумная мать и ее истерички-сестры. «Здесь нет магазинов, Фрэнк. Здесь не с кем общаться!» И пошло, и пошло. Да к черту твои магазины, к черту твое общение. Верно? — Он посмотрел на меня. — Верно?

— Верно. К черту.

— Ну вот. — Он допил свою граппу и снова принялся за сигару. — Мадонна, с ними с ума сойдешь! Ей, видите ли, надо посещать церковь. Она привыкла ходить в церковь три-четыре раза в неделю и разговаривать со священниками. Они тоже итальянцы. Некоторые совсем недавно сюда перебрались. А церковь и здесь, кстати, неплохая. Я был там несколько раз. Это собор Святой Марии. Ты знаешь это место? Но священники здесь — или американцы, или поляки, а с ними она разговаривать не может. Представляешь? Но священник, он же всегда священник, верно?

— Ну...

— Так вот, я хочу, чтобы Сюзанна помогла Анне освоиться здесь. Понимаешь? Пусть повозит ее с собой, познакомит с людьми. Может, и ты покажешь мне свой клуб. Этот «Крик». Если мне там понравится, я вступлю.

Мне опять стало не по себе.

— Ну...

— Да-да, я понимаю, не все сразу. Так ты поговори с Сюзанной.

Мне пришла в голову неплохая мысль.

— Сюзанна является членом клуба любительниц бельведеров. Она может взять Анну с собой на следующее заседание.

— А что это за богадельня?

«Хороший вопрос, Фрэнк». Я попытался объяснить ему про викторианские наряды и пикники.

— Не понимаю.

— Я тоже. Пусть Сюзанна сама все объяснит Анне.

— Ладно. Ну-ка, взгляни туда. — Он показал вниз.

Я слегка нагнулся и увидел роскошный испанский внутренний дворик, освещенный мягким светом фонарей.

— Видишь? Рядом с жаровней. Это специальная плита для пиццы. Это я ее установил. Могу теперь сам готовить пиццу, могу жаркое. Нравится?

— Очень практично.

— Да.

Я покосился на Белларозу. Он поставил рюмку на поручень, бросил сигару. Скрестив руки на груди, он стоял и обозревал свой дворик размером с небольшую площадь. Беллароза почувствовал, что я наблюдаю за ним, и рассмеялся.

— Да-да. Похож? — Он выпрямил спину и надул живот, подражая Муссолини. Оглянулся на меня. — Ты об этом подумал? Думал, Фрэнк Беллароза изображает из себя дуче? Признавайся.

— Воздержусь от комментариев.

Он засунул руки в карманы.

— Знаешь, все итальянцы хотят быть похожими на дуче, на Цезаря, на босса. Никто не хочет быть подчиненным. Вот почему Италию так ненавидят, вот почему людям вроде меня приходится нанимать людей, подобных Энтони. Дело в том, что всякая мразь с ружьем и амбициями на пятьдесят центов спит и видит, как бы кокнуть босса. Capisce?

— Ты доверяешь Энтони?

— Не-е-т. Я не доверяю никому, кроме своей семьи. Я не доверяю моим «солдатам». Возможно, тебе я буду доверять.

— А по ночам ты хорошо спишь?

— Сном младенца. Я же говорил тебе, у нас не убивают в кругу семьи.

— Но ты же носишь здесь оружие.

Он кивнул.

— Ну да. — Беллароза помолчал, затем добавил: — Видишь ли, недавно у меня появились некоторые проблемы, приходится принимать меры предосторожности. Пришлось даже усилить охрану.

— Но ты же сказал, что дом неприкосновенен.

— Да. Но теперь здесь орудуют испанцы, ребята с Ямайки, те же азиаты. Они играют не по правилам. Они не знают, что если живешь в Риме, то надо жить по римским законам. Кто это сказал? Святой Августин?

— Святой Амвросий.

Он посмотрел на меня, и наши глаза встретились. Кажется, у этого человека серьезные проблемы, внезапно осенило меня.

— Давай вернемся в дом. — Беллароза первым прошел в библиотеку и устроился в кресле. Налил себе граппы. Я сел напротив.

Мой взгляд упал на книги из колледжа, о которых он только что говорил. Я не мог разглядеть фамилии авторов, но почти не сомневался, что на этих полках можно было найти очень многих великих мыслителей, философов и теологов, и сам Фрэнк Беллароза на самом деле внимательно изучил их работы. Однако при чтении он упустил в них главную мысль, мысль о Боге, человечности и милосердии. Или, что еще хуже, он прекрасно понял эту главную мысль, но сознательно отказался от нее, предпочтя ей жизнь во зле, так же как это сделал его сын. Как это страшно.

— Ну что же, спасибо за угощение. — Я посмотрел на часы.

Беллароза как будто не услышал моих слов и остался все так же сидеть в своем кресле с рюмкой граппы в руках. Затем он заговорил:

— Ты, возможно, читал в газетах о том, что меня обвиняют в убийстве одного человека. Колумбийского наркобарона.

Это уже выходило за рамки обычной светской беседы за рюмкой бренди и сигарой. Я не знал, что отвечать. Затем после паузы отозвался:

— Да, читал. Газеты сделали из тебя героя.

Он улыбнулся.

— Вот до чего вас всех запугали. Им, видите ли, нужен герой, этим газетчикам. Вот и сделали им меня. Понимаешь? Я-то прекрасно вижу, в чем дело.

Он действительно все понимал. Я был поражен.

Он продолжал:

— Эту страну до смерти запугали. Людям хочется верить, что придет человек с автоматом и вычистит всю грязь, которая накопилась. Так вот, скажу честно, я не собираюсь делать эту работу за правительство.

Я кивнул. То же самое я недавно сказал мистеру Манкузо.

— Фрэнк Беллароза работает только на Фрэнка Белларозу, больше ни на кого. Фрэнка Белларозу интересует только его семья и его друзья. Пусть никто не воображает, что я буду решать чужие проблемы. Да, я часть этих проблем, я это осознаю. У тебя другая точка зрения?

— Нет, точно такая же.

— Прекрасно. Значит, мы понимаем друг друга.

— Так куда же мы движемся?

— Бог его знает.

Я взял свою рюмку и пригубил ее. Вкус у граппы не стал лучше.

— Альфонс Феррагамо, во всяком случае, не считает тебя героем.

— Верно. Этот сукин сын имеет на меня большой зуб.

— Возможно, ты его чем-то не устраиваешь. Например, тем, что ты, как и он, — американец итальянского происхождения.

Беллароза снисходительно улыбнулся.

— Ты думаешь, дело в этом? Ошибаешься. Ты еще ничего не знаешь об итальянцах, друг мой. Причина в том, что Альфонс Феррагамо мстит. Это называется кровная месть. Вендетта.

— Но за что?

Он ответил не сразу.

— Я расскажу тебе, в чем тут дело. Однажды я выставил его в суде дураком. Не я сам, конечно. Мой адвокат. Но это значения не имеет. Это было семь-восемь лет назад. Феррагамо выступал в качестве государственного обвинителя на процессе по моему делу. Обвинение было таким слабеньким, что его ничего не стоило разрушить. Мой адвокат Джек Вейнштейн так издевался над обвинением, что даже присяжные падали со смеху. Альфонс был вне себя от злости. Я просил Вейнштейна не дразнить его, но он не послушался. Еще тогда я понял, что Феррагамо припомнит мне этот случай. Теперь этот мерзавец стал прокурором Южного района Нью-Йорка и мне придется либо уживаться с ним, либо сматываться.

— Понимаю. — Сказать по правде, я не верил объяснениям Фрэнка насчет причин мести Феррагамо. Скорее всего, этот прокурор был просто усердным служакой, только и всего. Посчитав, что на сегодня с меня достаточно впечатлений, я сказал: — Завтра мне рано вставать.

Беллароза не отреагировал на мой намек, он продолжал:

— Феррагамо не в состоянии накопать ничего против меня, поэтому он пустил через газеты слушок о том, что я убил этого колумбийского босса Хуана Карранцу.

Я вытаращил глаза от удивления.

— Не могу поверить, чтобы федеральный прокурор был способен на такие вещи. Сфабриковать дело!

Он посмотрел на меня, как на дурачка.

— Он вовсе не хочет фабриковать против меня дело. Тебе действительно предстоит многое узнать.

— Неужели?

— Да. Видишь ли, Феррагамо хочет натравить на меня колумбийцев. Capisce? Он хочет, чтобы они сделали всю грязную работу за него.

Я привстал с кресла.

— Убить тебя?

— Да-да.

В это поверить было еще труднее.

— То есть ты хочешь сказать, что федеральный прокурор пытается организовать твое убийство?

— Да. Что, не веришь? Ты кто — юный бойскаут? Утренний подъем флага, салют, бойскауты! Да, видно, ты ни бельмеса не смыслишь в том, что происходит.

Я промолчал.

Беллароза нагнулся ко мне.

— Альфонсу Феррагамо нужен мой труп. Ему больше не хочется встречаться со мной в суде. С него хватило и одного раза. Capisce? Он целых восемь лет ждал, когда выдастся удобный случай. И если меня подстрелят колумбийцы, он сделает так, чтобы все поняли, кто стоит за этим. Тогда он будет счастлив, тогда он отомстит. — Беллароза впился в меня глазами. — О'кей?

Я покачал головой.

— Не все думают так, как ты. Почему не представить себе, что этот человек просто выполняет свою работу. Он, возможно, думает, что ты на самом деле кого-то убил.

— Чепуха. — Он откинулся на спинку кресла и припал к рюмке.

— Мне пора идти.

— Нет, сиди, где сидишь.

— Не понял.

Мы обменялись взглядами. Наконец-то я увидел настоящего дона Белларозу. Это продолжалось секунды две, не больше. Потом в кресле напротив меня снова оказался Фрэнк. Должно быть, все дело было в освещении. Он сказал:

— Дай мне закончить, советник. О'кей? Ты хороший парень, но ты не знаешь некоторых фактов. Мне, в общем-то, наплевать, если ты считаешь, что это я убил колумбийца. В каждом деле есть две, три, четыре стороны. Парни вроде тебя видят две, максимум три стороны. Поэтому я открою тебе еще одну. Когда ты выйдешь отсюда, ты станешь более информированным гражданином. — Он улыбнулся. — О'кей?

Я кивнул.

— Так вот, когда эти мерзавцы из Вашингтона назначили Феррагамо прокурором, они знали, что делают. Они все предусмотрели заранее, эти ребята из Министерства юстиции. Они хотят, чтобы колумбийцы прикончили меня, чтобы потом мои ребята прикончили колумбийцев, а они будут стоять в стороне и потирать руки. Власти довольны. Недовольны только «баклажаны» — черные, так как им придется держать себя поскромнее, ведь теперь и ими могут заняться. Понимаешь? Что, не по себе от этих разговоров?

— Да нет, продолжай...

— Так вот, когда ты в следующий раз будешь разговаривать с Манкузо, можешь передать ему все, что я тебе сейчас сказал. Манкузо — нормальный полицейский. Он ничего не имеет против меня лично, а я ничего не имею против него. Мы, стало быть, относимся друг к другу с уважением. Он верит в закон. Я его уважаю, хотя считаю, что закон — это чушь собачья. Главное, что он не хочет допустить стрельбы на здешних улицах. Очень ответственный человек.

— Ты хочешь, чтобы я передал наш разговор Манкузо?

— Ну да. Что в этом странного? Пусть он идет потом к Феррагамо и объяснит ему, что я в курсе его планов.

— По-моему, ты слишком начитался Макиавелли.

— Ты так думаешь?

— По-твоему, выходит, что не только Феррагамо, но и генеральный прокурор, а также Министерство юстиции в Вашингтоне находятся в сговоре с целью твоего убийства и провоцирования войны между мафиями?

— Так оно и есть. Ведь почему Альфонс так задержался на этой должности? Ясно, что он увяз с делом об убийстве Карранцы. А если министерство не убирает его и не предлагает замять это дело, то, следовательно, и оно завязано в этом деле.

— Твоя логика...

— Затем, когда два самых крупных игрока будут разбираться друг с другом, власти примутся за мафию с Ямайки и за прочих «баклажанов». Потом дело дойдет и до азиатов. Разделяй и властвуй. Так это называется?

Я пожал плечами.

— Мое дело — сделки с недвижимостью.

— Ну да. Будем считать, что ты меня понял. Так как ты относишься к этому, будучи честным гражданином?

Мне было очень тоскливо при мысли о том, что силы правопорядка в этой стране настолько беспомощны, что для борьбы с Белларозой используют гангстерские приемы.

— Будучи честным гражданином, я бы... я был бы возмущен такими действиями правительственных структур, — промолвил я.

— Понятно. Но сама мысль тебе понравилась, не так ли? Одни негодяи убивают других. Хорошо, правда?

— Нет.

— Чепуха, это же всем выгодно.

— Тогда воздержусь от комментариев, — произнес я. — А почему ты не опубликуешь свою версию в газетах, если ты так в ней уверен?

Он расхохотался.

— Ну ты скажешь!

— Увидишь, они напечатают.

— Напечатают, как же! Когда я сдохну, вот тогда они напечатают. Видишь ли, в нашем бизнесе не лезут со своими проблемами в печать. Если ты начинаешь болтать о чем-нибудь в газетах, ты подставляешь своих друзей, некоторые из которых даже не подозревают, что на свете существует мафия. Ты начинаешь бороться в прессе против своих врагов, а потом твои друзья пускают тебе пулю в лоб.

— Зачем ты мне все это рассказываешь?

— Потому что ты — адвокат.

— Я не твой адвокат, — сказал я. — Тебе, во всяком случае, нужен не адвокат. Тебе нужны телохранители. — «Или психиатр», — добавил я мысленно.

— Верно. Но мне еще нужен совет человека со стороны. Я выслушал моих друзей, моих советников, моего адвоката Джека Вейнштейна. Теперь я хочу выслушать человека, который видит вещи несколько иначе, чем люди, окружающие меня.

— Хочешь хороший совет? Бросай все и поезжай в Сорренто.

— В нашем бизнесе не бросают дела ни с того ни с сего. Не уходят на пенсию. Разве римские цезари уходили на пенсию? С людьми, которых ты водил за нос, нельзя помириться, нельзя прийти к властям и сказать: «Извините, я сейчас заплачу налоги, которые я укрывал, и верну все предприятия, купленные мною на „грязные“ деньги». Нельзя идти в клетку к тигру, он просто сожрет тебя с потрохами. Надо оставаться там, где ты сидел — верхом на тигре, — и не выпускать вожжи из рук.

— Да нет же, ты можешь запросто уехать в Сорренто.

Он пожал плечами.

— А мне, может быть, нравится моя работа. Она не дает мне скучать.

— Любишь власть?

— Конечно. Вот состарюсь, тогда и отправлюсь в Сорренто. Когда устану от власти, от бизнеса, от женщин. Но пока я полон сил, у меня еще есть впереди несколько лет.

— Возможно, ты ошибаешься и их у тебя нет.

Он взглянул на меня.

— Я не тороплюсь. Колумбийцам никогда не свалить Фрэнка Белларозу. И властям тоже не удастся этого сделать. Capisce?

— Теперь понимаю.

Мы продолжали сидеть друг против друга. Мне казалось, что он ждет от меня совета. Как адвокат, я мастер давать советы, но не привык это делать бесплатно и по-дружески. Я спросил:

— Так что, мы закончили разговор?

— Почти. Вот какое дело. Феррагамо, как видно, не ограничится обвинениями в прессе. Он этого дела так не оставит. Верно?

— Верно.

— Он предъявит мне обвинение, и начнется судебное разбирательство.

— Точно.

— Так вот, я хотел бы, чтобы ты стал моим защитником.

— Если я отказался представлять твои интересы в сделке с недвижимостью, то с какой стати я соглашусь защищать тебя в качестве обвиняемого по уголовному делу?

— Во-первых, из-за денег, во-вторых, из-за чувства справедливости.

Он даже не запнулся, когда произнес последнее слово, а вот я едва не проглотил свой язык. Я покачал головой.

— Я не занимаюсь уголовными делами. У меня другая специализация.

— Да нет же, ты сможешь. Ты же адвокат.

— Какие улики Феррагамо собирается представить в суде в качестве доказательств?

— Да у него ни черта нет. Но ты же наверняка слышал такое выражение: «суд присяжных Нью-Йорка может предъявить обвинение даже сандвичу с ветчиной». Слышал?

— Да.

Большое жюри присяжных в Нью-Йорке заседает всегда за закрытыми дверями. Двадцать три человека присяжных рассматривают дела в отсутствие обвиняемого и его адвоката. Поэтому, имея на руках лишь материалы обвинения, Большое жюри обычно голосует за предание обвиняемого суду. Можно было с уверенностью сказать, что в случае с Белларозой так и будет. Я спросил:

— Так ты думаешь, что Феррагамо пытается запугать тебя тем, что передаст дело в суд?

— Да. Обычное жюри присяжных оправдало бы меня, так как у Феррагамо нет доказательств моей вины. В этом случае судебный процесс не состоялся бы. Но Феррагамо выбрал другую тактику — он созывает пресс-конференции. Он чертовски любит пресс-конференции. Он рассказывает всем, что мафия взялась за отстрел колумбийцев, ребят с Ямайки, и так далее, и тому подобное. Это же вранье! Мы же все занимаемся своими делами и друг другу не мешаем. Затем он заявляет: «Беллароза лично пристрелил Хуана Карранцу, чтобы преподать урок цветным». Понимаешь? Поэтому колумбийцы воют от ярости, они же все очень крутые. Да они хуже итальянцев, я тебе скажу. Сейчас у них в планах решить все mano a mano[17 - Полюбовно (исп.).]. Карранца был у них большим человеком. Но мне теперь придется опасаться своих собственных людей. И знаешь почему? Потому что они не хотят кровавой бани, они толстые и сытые. А южноамериканцы — голодные и злые. Они новички и поэтому землю роют. Они не слишком умные, но дело свое делают. Возможно, из-за своей тупости они не лезут ко мне со своими пушками. Так вот что они делают, эти южноамериканцы. Они идут к моим друзьям и говорят им: «Давайте решим эту проблему еще до того, как Фрэнка будут обвинять в суде, до того как у нас у всех появятся неприятности. У нас хватает своих проблем, зачем нам еще одна головная боль с этим Белларозой?» И мои приятели могут в ответ сказать: «Мы разберемся с Фрэнком». Понимаешь? Эти сукины дети могут продать меня, лишь бы спасти свои шкуры. Даже притом, что они отлично знают о моей непричастности к смерти Карранцы. Десять, двадцать лет назад итальянец сказал бы цветному на такое предложение: «Пошел к черту, пока я не оторвал тебе яйца!» А теперь, как видишь, все по-другому. Весь мир перевернулся с ног на голову. Понимаешь?

Да, это-то я понимал. Выяснилось, что даже мафия с трудом приспосабливается к обновившемуся Новому Свету.

— История, которую ты, Фрэнк, мне только что рассказал, совершенно потрясающая. Но я не вижу для тебя никакого выхода из этого положения, — проговорил я.

Он залился смехом.

— Подожди, может быть, тебе в голову придет хорошая мысль. Мне действительно нужен классный адвокат для переговоров с Феррагамо. Он — ключевая фигура в этом деле. Надо, чтобы он созвал еще одну пресс-конференцию и заявил, что у него появились новые улики по делу Карранцы или что у него нет никаких улик. Тебе нужно поговорить с ним именно об этом.

— Но, возможно, я не верю в то, что рассказываешь ты.

— Поверишь, если увидишь лицо Феррагамо, когда он узнает, что я в курсе его игры.

Насколько я понял, Беллароза был человеком, доверяющим своим инстинктам. Ему не нужны были неопровержимые доказательства для того, чтобы отдать приказ об уничтожении человека, которого он заподозрил бы в предательстве. Все, что ему требовалось, чтобы отдать такой приказ, — это бегающие глаза, случайно оброненное слово или фраза. Вот и в случае с Феррагамо он сначала придумал мотив преступления, а потом сразу обвинил в этом преступлении человека. Я вовсе не имею ничего против инстинктов, я сам доверяю своему чутью, когда выступаю в суде, а полицейские вообще каждый день руководствуются чутьем в своей работе. Но Фрэнк Беллароза, которому его инстинкты помогли выжить и остаться на свободе, пожалуй, чересчур доверился своей способности подозревать об опасности, отличать друзей от врагов и читать мысли других людей. Именно поэтому я и очутился здесь — Фрэнк Беллароза в два счета прикинул, кто я, и решил, что я буду ему служить. Интересно, верно он рассудил или нет.

Беллароза продолжал:

— Генеральный прокурор Нью-Йорка Лоуэнштейн даже слышать не хочет об этом деле. Я узнал от близких к нему людей, что он считает все эти обвинения чепухой. Что ты об этом думаешь, советник?

— Не могу сказать ничего определенного. И повторяю, я — не специалист по уголовным делам.

— Разве тебе не хочется позабавиться? Подумай.

— Подумаю.

— Ладно. — Он откинулся в кресле. — Послушай, на следующей неделе я заключаю эту сделку по недвижимости. Я обратился в ту фирму, которую ты мне посоветовал. Они дали мне парня по фамилии Торренс. Ты его знаешь? Толковый?

— Да.

— Хорошо. Не люблю, когда меня обманывают.

— Сделки с недвижимостью — это довольно простая вещь, если не упускать из виду несколько деталей.

— Тогда этим следовало заняться тебе, советник.

Я взглянул на Белларозу. Нельзя было понять, огорчен ли он или считает, что я свалял дурака.

— Ладно, это дело прошлое, — буркнул я.

— Да. Но знай, ты первый человек, который отказался от такой суммы денег.

— Неужели? Обидно.

— Да? Ну, бывало, что люди отказывались от взяток. Но не от законного вознаграждения. А оно было законным.

— Это дело прошлое, я же сказал.

— Ладно. Теперь, что касается жюри присяжных. Я понял, к деньгам ты относишься спокойно. Я предлагаю тебе пятьдесят за разговор с Феррагамо и еще пятьдесят в случае, если Большое жюри не будет рассматривать это дело.

— Если бы я специализировался по уголовным делам, я брал бы с тебя три тысячи в час в обычное время и двойную цену за работу в суде. Я не беру вознаграждение наличными за тот или иной исход дела, но и не возвращаю денег.

Беллароза улыбнулся, его улыбка мне не понравилась.

— Должен тебе честно сказать, некоторые твои шутки — удачные, а некоторые — нет.

— Я знаю.

— Ты иногда любишь строить из себя Бог знает кого.

— Это я тоже знаю.

Он кивнул.

— Вокруг меня много людей, которые готовы лизать мне задницу, а чуть зазеваешься, они же воткнут тебе нож в спину.

— Сочувствую.

— Да что ты, это же жизнь.

— Извини, я так не считаю.

— Это моя жизнь. А кроме того, вокруг меня есть и люди, которые меня уважают. Они не целуют меня в зад, они целуют мне руки.

— А кто-нибудь любит тебя?

Он улыбнулся.

— А вот на это мне глубоко наплевать.

— И все же это хорошая штука, Фрэнк, подумай над этим.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Хочу сказать тебе еще одну вещь. Вы пришли на эту землю триста лет тому назад. Верно? Поэтому вы вообразили, что все, кто пришли после вас, это незваные гости или что-то в этом роде. Но мои предки жили в том местечке под Сорренто на протяжении тысячи лет. Может быть, и две тысячи лет, еще во времена Древнего Рима. Возможно, один из моих предков был римским солдатом, который завоевал в свое время Англию и увидел там местных жителей, одетых в звериные шкуры и живущих в шалашах. Capisce?

— Я достаточно хорошо знаю историю, чтобы оценить величие древнеримской цивилизации, — ты можешь, конечно, гордиться своими предками. Но сейчас мы ведем разговор о мафии, а не о вкладе Древнего Рима в западную культуру.

— Это как посмотреть.

— Ну что ты, так считает большинство людей.

Беллароза погрузился ненадолго в задумчивость, затем сказал:

— О'кей. Теперь тебе надо принять решение и перестать увиливать от ответа. Или ты встаешь, идешь вон к той двери, забираешь свою жену и забываешь о том, что на свете есть я. Или ты остаешься и выпиваешь со мной вот эту рюмку.

Итак, мне надо было всего лишь встать и выйти. Тогда почему же я остался сидеть? Я смотрел в глаза Фрэнку Белларозе. Что я узнал за эти несколько часов? Я узнал, что Беллароза не только приятный собеседник, но и непростой человек. Значит, Сюзанна была права, он — действительно интересный человек. Возможно, именно это было подарком для меня от Сюзанны, именно это было моим испытанием. Я поднял рюмку.

— Так из чего это сделано?

— Из винограда. Похоже на бренди. Я же говорил тебе.

Мы чокнулись и выпили.

Он встал.

— А теперь пойдем к нашим женам.


Глава 17


Мы вышли из библиотеки. Когда мы миновали галерею над вестибюлем, я сказал:

— Почему ты не обратишься сам к этим колумбийцам и не объяснишь им, что тебя хотят подставить?

— Цезарь не может унижаться перед грязными варварами и вступать с ними в объяснения. В гробу я их видел.

Я понял, что моя прямолинейная англосаксонская логика к данной ситуации плохо применима, но все же сделал еще одну попытку.

— Римский император, однако, пошел на переговоры о мире с вождем гуннов Аттилой.

— Да, я знаю. — Мы начали спускаться по лестнице. — Из этого ничего хорошего не вышло. Он просто уронил свое достоинство, а против римлян снова началось наступление. Послушай, если твои враги хотят отрезать тебе яйца, то предполагается, что у тебя есть яйца. Иначе ты уже не мужик, а баба. Но и в этом случае тебя в живых не оставят.

— Понимаю. — Было очевидно, что мой первый совет в качестве советника главаря мафии был отвергнут. — Но Феррагамо именно на это и рассчитывает. Он предполагает, что ты не пойдешь на мировую с колумбийцами.

— Верно. Он тоже итальянец, поэтому прекрасно это понимает.

— Если ты сам не хочешь встречаться с колумбийцами, пошли кого-нибудь. Но только не меня.

— Это одно и то же. Забудь про этот вариант.

Мы прошли через вестибюль. Эта ситуация была мне интересна в качестве интеллектуальной головоломки, и мне очень хотелось найти правильный ответ. Но я также понимал, что мой интерес к делам Белларозы был куда шире, чем просто желание помочь ему отыскать выход из создавшегося положения.

— Тогда пригласи колумбийцев к себе, — предложил я. — Назначь им встречу на своих условиях.

Он обернулся ко мне, и я увидел на его губах снисходительную улыбку.

— Да? Возможно, они и придут. Но во всех твоих советах есть одно общее — мне надо просить их о перемирии. А я их в гробу видел. Если они считают, что справятся со мной, пусть попробуют. Они получат хороший урок.

Mamma mia, этот парень был крепким орешком. Я припомнил его слова, сказанные в моем офисе. «Жизнь — это война». И слова, произнесенные им в комнате для завтраков. «Итальянцы ни у кого не идут на поводу». Кажется, эта проблема была мне не по зубам. И все же я решил попытаться еще раз.

— Найди настоящего убийцу Карранцы и передай его в руки генерального прокурора Лоуэнштейна.

— Этим пусть занимается полиция.

— Тогда отдай его колумбийцам. — Я не мог поверить, что сказал это.

— Не могу.

— Почему?

— Потому что я знаю, кто убил Карранцу. Этого человека уже убрали полицейские. Это сделали ребята из Отдела по борьбе с распространением наркотиков. Они влепили ему пять пуль в голову — почерк мафии, как они сами сказали.

— Откуда у тебя такие сведения?

— Я знаю людей, которые это сделали. И сделали они это вовсе не из-за любви к справедливости и порядку. Я тебе это говорю, чтобы ты не обманывался на их счет. Они также не мстили за своих погибших коллег. Они пристрелили Карранцу только из-за того, что он обманул их в одной из сделок.

Боже, какой ужас. В каком мрачном мире жил этот человек. И все это происходило прямо здесь, в Америке. Конечно, я читал о подобных вещах, но совсем другое дело слышать о них от знающего человека.

— Разве колумбийцы не знают об этом? — спросил я.

— Они тупые, ничем не интересуются, у них нет своих источников. Это просто разбойники с большой дороги. А у меня везде есть свои информаторы — в прессе, в полиции, в правительстве, в судах. — Беллароза остановился и положил руку мне на плечо. — Понимаешь, все те, кого правительство называет мафией — сицилийцы, неаполитанцы, — мы живем здесь уже сто лет. Да Господи, мы уже стали частью истеблишмента. Вот поэтому этим остолопам из Министерства юстиции не так-то просто добраться до нас. Но вот что я тебе еще скажу. По сравнению с новичками мы просто паиньки. Мы соблюдаем все правила игры. Мы не убиваем полицейских, не убиваем судей, мы не врываемся в дома и не убиваем семьи. Мы помогаем деньгами хорошим людям, поддерживаем церковь, оказываем услуги. Если правильно ведешь эти дела, совсем не обязательно преступать закон. А взять этих южноамериканцев и черных? Они же сразу хватаются за оружие. Половина этих мерзавцев торгуют наркотиками, и, следовательно, сами они — наркоманы. Но разве Феррагамо занимается этими опасными людьми, этими психами? Нет. Этот мешок с дерьмом тратит время и деньги на нас, на тихих paesanos, потому что он понимает нас, нашу психологию. И еще он очень честолюбив. Он хочет сделать себя имя. Capisce? И он знает, что мы его не тронем. А разве Феррагамо тот человек, который нужен стране, налогоплательщикам? Нет. Ладно, черт с ним. Может быть, какой-нибудь черный перережет ему однажды глотку, чтобы отобрать часы. А между тем, заметь, мы ведем себя очень достойно. Пусть он или колумбийцы нанесут первый удар. Верно?

— Ты абсолютно прав.

— Ладно, пошли поговорим с нашими женщинами. — Он взял меня под руку и повел между колоннами в проход, который вел в гостиную.

Комната была футов восемьдесят в длину и примерно сорок в ширину. Высокий потолок куполом уходил вверх. Вдоль одной из стен шел ряд полукруглых окон. Комната, к сожалению, никак не могла служить гостиной. Она была слишком большой даже для этого дома. В свое время она, вероятно, использовалась в качестве зала для игры в мяч. В дальнем конце комнаты стояло несколько стульев, там сидели Сюзанна и Анна, они казались одинокими и потерявшимися в этом огромном пространстве.

Беллароза и я преодолели восьмидесятифутовую дистанцию — я вспомнил, что мне надо надеть очки. Я сел, прежде чем Беллароза скомандовал: «Садись». Сам он остался стоять.

— Дом просто великолепен, — сказала Сюзанна, обращаясь к Белларозе.

— Да. — Беллароза расплылся в улыбке.

— О чем это вы разговаривали так долго?

— О Макиавелли, — ответил я.

Сюзанна улыбнулась.

— Джон не самый лучший рассказчик. Но он удивительно хорошо умеет слушать.

— Твой муж — прекрасный человек.

Сюзанна засияла от гордости. Впрочем, нет, она просто скрестила ноги и поудобней устроилась на стуле.

Анна обратилась к своему повелителю:

— Сюзанна, оказывается, знакома с теми людьми, которые жили здесь до нас. С Барретами. Она часто оставалась ночевать в комнате для гостей.

— Считай, что эта комната твоя на тот случай, если ты разругаешься со своим мужем, — с улыбкой произнес Беллароза.

Сюзанна улыбнулась в ответ. Но почему мне было не до улыбок?

Анна продолжала:

— Сюзанна знает всю историю этого дома, Фрэнк. Оказывается, эта женщина из фирмы наврала нам насчет Вандербильтов, которые якобы жили здесь.

— Насчет состояния водопровода она тоже наврала.

У Анны были и еще новости.

— А это вовсе не гостиная, Фрэнк.

— Боже, а что же это?

— Это комната для игры в мяч.

— Что?

— А комната, в которой у нас стоит телевизор, — это гостиная. — Она повернулась к Сюзанне. — Объясни, что это такое.

— Это комната, куда гости удаляются после ужина, — пояснила Сюзанна. — Но и с телевизором она совсем не плохо смотрится.

Далее Сюзанна прочитала нашим соседям краткий курс по внутреннему устройству приличного дома. Интересно, однако, что сделала она это с юмором и безо всякого высокомерия. Она вовсе не давала им понять, что они недостойны дома, в котором живут. Это была новая Сюзанна.

Тем временем я пытался сообразить, каким образом вечер, начавшийся с ужина в ирландском пабе, закончился для меня ужином в качестве одного из членов семьи Белларозы. Вероятно, все это мне приснилось, мне следовало закрыть глаза и начать все сначала, с того момента, как я высадился с поезда из Локаст-Вэлли.

Беллароза сказал, обращаясь к Сюзанне:

— Пойдем. Я покажу тебе мою гордость. Мою оранжерею.

Меня это приглашение как бы и не касалось, поэтому, когда Сюзанна поднялась со своего стула, я остался сидеть. Леди Стенхоп и сквайр Беллароза проследовали к выходу. Я повернулся к Анне, мы улыбнулись друг другу.

Она погрозила мне пальчиком.

— И все-таки я тебя где-то видела.

— Ты не бывала в «Плато Ритрит»?

— Нет...

— Значит, мне показалось. А может быть, ты видела мою фотографию в газетах. Или на почте.

— В газетах?

— В местных газетах, — кивнул я. — Кстати, я узнал твоего мужа именно по фотографиям в газетах. Я увидел его и сразу узнал.

Анна, похоже, была смущена, а я пожалел, что сказал об этом. До этого момента мне казалось, что она не посвящена в дела мужа, и я решил продолжать воспринимать ее в этом качестве до тех пор, пока не выяснится обратное.

— Возможно, этот переезд не так уж плох для нас, — сказала она. — Быть может, Фрэнку удастся познакомиться здесь с приятными людьми, такими, как вы с Сюзанной... — Она понизила голос. — Некоторые люди, с которыми Фрэнк ведет дела, мне совсем не нравятся.

Она еще не знала, что я почти превратился в одного из «этих людей». Я не был, однако, очень удивлен по поводу того, что жена Епископа Белларозы считала его добрым человеком, который нуждается лишь в паре хороших провожатых на пути к спасению. Она и понятия не имела о приверженности своего мужа к прегрешениям и даже к пособничеству силам зла.

Мы повели светский разговор. В какой-то момент я снял очки и взглянул моей собеседнице прямо в глаза. Она сначала ничего не сообразила, потом до нее начало доходить. Я уже думал, что она сейчас вскочит со стула и помчится в другой конец комнаты. Но она, вероятно, отвергла возникшую мысль как абсолютно абсурдную и вернулась к нашему разговору.

Обычно в подобных ситуациях, оставшись наедине с женщиной, я всегда занимаюсь легким флиртом. Просто для того, чтобы не показаться невежливым и продемонстрировать, что под строгим костюмом во мне еще жив мужчина. Иногда, честно признаюсь, я флиртую только из-за того, что мне хочется уложить эту женщину в постель. Но недавно я поклялся больше ни с кем не заигрывать, по крайней мере, до следующего Великого поста. Кроме того, даже без этой клятвы я не собирался делать это с женой Цезаря. Бедная Анна, вероятно, ни один мужчина не ухаживал за ней с тех пор, как Фрэнк женился на ней. Я в открытую любовался ее мощной грудью, а она улыбалась мне в ответ.

Если честно, то после разговора с Фрэнком от ее речей тянуло в сон. Она была милой, немного забавной, но на сегодняшний вечер я был сыт по горло бруклинским акцентом. Я поскорей хотел уйти.

Анна слегка наклонилась ко мне.

— Джон, — шепотом сказала она.

— Да, Анна...

— Хочу спросить тебя об одной вещи.

Верх ее пижамы — я, кажется, забыл об этом упомянуть — был с огромным разрезом. Поэтому, когда Анна наклонилась ко мне, я живьем увидел ее огромные груди. Черт побери, они весили больше, чем вся Сюзанна.

— Джон... я понимаю, это прозвучит глупо, но...

— Да, я слушаю. — Я старался не опускать глаза и смотреть ей в лицо.

Ее рука потянулась к крестику, который свободно болтался в ложбинке на ее груди, и зажала его в ладони.

— Я спросила Сюзанну, она пыталась меня успокоить... но все же, скажи мне, верно, что здесь встречаются привидения?

— Привидения?

— Привидения. Понимаешь? В этом доме. Как и во всех старых домах. Как по телевизору... — Теребя свой крестик, она испытующе смотрела мне в глаза.

— О... — Я задумался, затем припомнил одну историю про привидения. — Да, есть одна история, мне рассказывали... но тебе, пожалуй, лучше о ней не знать.

Она свободной рукой дотронулась до моей.

— Расскажи.

— Ну ладно... Так вот, несколько лет назад здесь жила гувернантка, которая присматривала за детьми Барретов, за Кэти и... Майлсом. В какой-то момент она начала подозревать, что в девочку... ну, в общем, в нее вселился дух ее прежней гувернантки. Это была женщина по фамилии Джессел...

— О! — Она сжала мою руку. — Нет-нет!

— Да, и что еще страшней, Майлс тоже оказался пленником духа бывшего управляющего поместьем, злодея по имени Питер.

От ужаса у Анны округлились глаза.

— О, нет, Джон. Ты думаешь... я имею в виду человека, которого я видела... так он мог быть?..

Мне такая мысль в голову не приходила. Но почему бы и нет? Пусть лучше он, чем я. Я сказал:

— Ну, Питер, насколько я помню, был примерно моего возраста, моего телосложения...

— О Боже!

— Может быть, мне лучше не продолжать?

— Нет-нет, говори. Мне надо знать.

— Хорошо. Так вот, мне рассказывали, что гувернантка сделала поразительное открытие. Она убедилась, что духи, вселившиеся в детей, продолжали удовлетворять свои извращенные сексуальные потребности...

— О, нет! — Она отпустила мою руку и перекрестилась. Затем откинулась на спинку стула. — В этом доме?! Где? В какой комнате?

— Ну... в гостиной. — Я не хотел, чтобы она упала в обморок, поэтому сказал: — Думаю, достаточно. Я совершенно не верю в эти сказки...

— Нет, Джон. Расскажи мне все до конца. Расскажи.

Как приличный гость, я пошел навстречу пожеланиям хозяйки.

— Некоторые люди считали, что у гувернантки любовная связь с Майлсом, который был не чем иным, как проводником воли злодея Питера. Другие говорили, что гувернантка также занимается лесбийской любовью с Кэти, то есть с призраком мисс Джессел...

— Ты имеешь в виду, что гувернантка... что двое детей?.. Подруга Сюзанны, Кэти Баррет, и ее брат... и гувернантка?..

— Кто знает? — Прочитав несколько романов, где главными персонажами были призраки, я запомнил из них не слишком много. Но где-то мне на самом деле встречалась история про страшные сексуальные извращения. — Не могу сказать, что тут правда, что — нет, я только знаю, что в 1966 году Барреты внезапно уехали отсюда и больше никогда не возвращались. С тех пор в доме никто не жил до... — тут была бы к месту зловещая музыка, переходящая в крещендо, — ...нынешнего времени. Но не говори Сюзанне, что я рассказал эту историю: она до сих пор дрожит, когда вспоминает об этом.

Она кивнула головой и попыталась отдышаться. На ней и в самом деле лица не было.

— Да... Я не буду... О, Джон, они еще здесь?

— Барреты?

— Нет, призраки.

— Ну... не знаю. — Я боялся переборщить, поэтому добавил: — Сомневаюсь. Их интересовал только секс.

— О Боже! — Она еще раз перекрестилась. — Прежде чем переехать сюда, мы позвали священника и освятили дом.

— Тогда о чем волноваться? Не о чем. Разреши, я налью тебе шерри? Или граппы?

— Нет, со мной все нормально. — Она продолжала сжимать в ладони свой крест, не давая мне хорошенько рассмотреть ее пышные прелести.

Я взглянул на часы. Прошло уже минут двадцать с тех пор, как Сюзанна и Фрэнк удалились, и я уже начинал нервничать по этому поводу.

Я откинулся на спинку стула и скрестил ноги. Мы с Анной перебросились еще несколькими фразами, но было заметно, что женщина чем-то сильно обеспокоена. Наконец, не выдержав ее беспредельной глупости, я сухо заметил:

— Христианам не к лицу верить в призраков.

— А как же Святой Дух?

— Святой Дух — это Святой Дух. Это другое дело. — Меня уже начал утомлять этот разговор. — Ну пригласи еще раз священника. Пусть он проверит тут все, — посоветовал я.

— Да-да, обязательно.

Наконец явились Сюзанна и Фрэнк. Обращаясь ко мне, Сюзанна сказала:

— Тебе тоже интересно будет взглянуть на оранжерею. Там столько цветов, тропических растений, пальм. Чего только нет!

— Цуккини там есть?

В разговор вступил Беллароза:

— Я высадил все овощи в открытый грунт. Мой садовник следит за этим. Как только растение подрастает, оно оказывается на улице. Понимаете?

Сюзанна и Фрэнк сели. Настало время потолковать об овощах, и я решил отключиться. Я снова припомнил наш разговор с Фрэнком на балконе. Все это было так ново для меня, что я не знал, как к этому относиться. Но, насколько я понял, мы заключили что-то вроде соглашения.

Напольные часы в другом конце комнаты пробили двенадцать. При этих ударах все замолчали. Я воспользовался паузой, чтобы сказать:

— Боюсь, что мы засиделись у вас. — На нашем языке это означает: «Не могли бы мы побыстрей убраться отсюда?»

Беллароза рассудил по-своему.

— Нет, если бы я хотел, чтобы вы ушли, я бы сам сказал вам об этом. Так что не торопитесь.

— Кажется, разыгрался мой геморрой, — сообщил я присутствующим.

Миссис Беллароза, видимо, отошедшая от страхов перед призраками, посочувствовала:

— Да, от этого можно сойти с ума. После моих беременностей я так мучилась.

— Вот и Сюзанна тоже. — Я встал, избегая уничтожающего взгляда Сюзанны.

Вслед за мной со стульев поднялись все остальные. Мы вышли из комнаты для игры в мяч. Я попытался развеселить Сюзанну, изображая шаркающую походку дона Белларозы. Она наконец улыбнулась и ущипнула меня за руку.

В вестибюле я немного посвистел по-птичьи — заснувшие было пернатые сразу отозвались, и воздух наполнился свистом, пощелкиванием и щебетом.

Беллароза оглянулся на меня.

— Неплохо у тебя получается.

— Спасибо. — Меня еще раз ущипнули за руку.

Мы уже стояли у двери и готовы были попрощаться, как Сюзанна вдруг сказала:

— Мне хотелось бы преподнести вам подарок в честь новоселья.

Я надеялся, что она ограничится пирогом, но не тут-то было.

— Я люблю рисовать поместья на нашем Золотом Берегу и...

— Она берет по девятьсот долларов за комнату, — вмешался я, — но для вас она распишет все комнаты бесплатно.

Сюзанна продолжала:

— Я рисую маслом руины. У меня есть фотографии вашего вестибюля, когда здесь была полная разруха, — объяснила она. — Часть работы я могу сделать по фотографиям, но, для того чтобы соблюсти пропорции, учесть освещение, мне надо поработать на месте.

Бедная миссис Беллароза была явно сконфужена.

— Ты хочешь нарисовать все так, как было до ремонта? Это же были развалины.

— Руины, — поправила ее Сюзанна. Она любит точность, когда речь заходит о ее профессиональных интересах.

Фрэнк тоже не остался в стороне.

— Кажется, я понял твой замысел. Анна, это будет похоже на те картины, которые мы видели в музее в Риме. Древнеримские руины, а на них растут деревья. Там еще бывают парусники и люди с мандолинами. Верно? Ты это хочешь нарисовать?

— Да. — Сюзанна посмотрела на Анну Белларозу. — Не бойся, это будет очень красиво.

Анна уставилась на своего мужа.

— Звучит заманчиво, — сказал Фрэнк. — Но я хотел бы заплатить за эту работу.

— Нет, это будет мой подарок для вас обоих.

— Ладно. Можешь начинать, когда захочешь. Для тебя наши двери всегда открыты.

Мне показалось, что Фрэнк был уже в курсе ее предложения. Вероятно, Сюзанна успела переговорить с ним, когда меня и Анны не было рядом. Сюзанна всегда добивается того, чего хочет.

Я двинулся к дверям.

— Спасибо за приятный и интересный вечер, — сказал я, прощаясь.

Сюзанна гнула свою линию.

— Анна, ты обязательно должна дать мне рецепт крема для пирожных.

Я снова почувствовал тяжесть в желудке.

— У меня нет рецепта, — ответила миссис Беллароза. — Я делала все на глаз.

— Вот это да! — воскликнула Сюзанна. На этом разговоры, слава Богу, закончились. Началось прощание. — Не помню такого приятного вечера. Нам всем надо обязательно встретиться у нас. Будем вас ждать.

Удивительно, но Сюзанна сказала это совершенно искренне.

Анна улыбнулась.

— О'кей. Может быть, прямо завтра?

— Я позвоню, — пообещала Сюзанна.

Фрэнк открыл дверь.

— До дома вам вроде недалеко. Только не попадайтесь в руки полиции. — Он засмеялся.

Я пожал руку хозяину и поцеловал в щеку хозяйку. Анна и Сюзанна расцеловались, затем то же самое Сюзанна проделала и с Фрэнком. Кажется, на этом церемонии были закончены, я направился к двери, но по пути остановился и положил визитную карточку на столик.

Мы с Сюзанной направились к машине. Сюзанна хотела сама сесть за руль, поэтому она решительно заняла водительское место. У подъезда мы развернулись и помахали рукой нашим соседям, все еще стоявшим на пороге. Сюзанна выехала на дорогу, ведущую к воротам.

Обычно после таких визитов мы не обмениваемся друг с другом впечатлениями, так как от них очень устаешь, а иногда просто из-за того, чтобы не дергать друг друга по мелочам, — вроде легкого флирта на вечеринке, танцев в обнимку, едких реплик и тому подобного.

Когда мы подъехали к воротам, они медленно открылись и из сторожевого домика вышел Энтони. Он помахал нам рукой, мы ответили ему тем же. Сюзанна повернула направо на Грейс-лейн и наконец нарушила молчание:

— Я чудесно провела вечер. А ты?

— Да.

Она поглядела на меня.

— Что значит это «да»?

— Да.

— Ладно. Так ты рад, что мы к ним съездили?

— Да.

Она свернула в открытые ворота Стенхоп Холла и остановила машину. В отличие от Белларозы, у нас здесь нет электропривода, поэтому я вышел из машины, закрыл ворота и повесил на них замок. В сторожевом домике было темно: Алларды, естественно, уже спали. Именно из-за этого в позднее время я предпочитаю проделывать оставшийся путь пешком. От машины, едущей по гравию, много шума, к тому же из-под колес летят эти проклятые камни. На следующий день Джордж ворча собирает их лопатой.

— Ты едешь? — спросила Сюзанна из машины. — Или нет?

Народы воюют время от времени. Супружеские пары находятся в состоянии войны постоянно, лишь изредка заключая перемирие. Не будь циником, Саттер.

— Я иду, дорогая, — сказал я и направился к машине.

Сюзанна медленно поехала к нашему дому.

— Тебе не следовало оставлять там свою визитную карточку, — заметила она.

— Почему?

— Ну... потому что. Кстати, о чем это вы так долго беседовали с Фрэнком?

— Об убийствах.

— Анна — нормальный человек. Немного... простовата, но славная.

— Да.

— Фрэнк тоже, оказывается, может быть очень милым. Он только со стороны кажется грубым.

«Может, поспорим?»

— Анна, по-моему, к тебе неравнодушна. Она весь вечер не сводила с тебя глаз.

— В самом деле?

— Ты находишь ее привлекательной?

— У нее рубенсовские формы. Почему бы тебе не нарисовать ее обнаженной, порхающей по своему вестибюлю?

— Я не рисую голых женщин. — Она остановила машину напротив нашего дома, мы вышли — я открыл ключом дверь. Не сговариваясь, мы сразу прошли на кухню, и я налил нам по стакану содовой. — Вы обсуждали какие-то дела? — поинтересовалась Сюзанна.

— Убийства.

— Очень смешно, — фыркнула она. — Так вы с Анной вспомнили, где могли видеть друг друга?

— Да, в Локаст-Вэлли. В аптеке. Мы вместе покупали лекарство от геморроя.

— Какой ты находчивый, Джон.

— Благодарю за комплимент.

— А зачем ты все время был в очках? Ну-ка, прояви еще раз свою находчивость.

— Пока я в очках, Фрэнк не посмел бы ударить меня по лицу.

— Великолепно. Ты сумасшедший, ты знаешь об этом?

— Кто бы говорил...

Сюзанна допила свою содовую и направилась к двери.

— Я так устала. Ты идешь наверх?

— Через минуту.

— Спокойной ночи. — Она замешкалась на пороге, потом повернулась ко мне. — Я люблю тебя.

— Очень хорошо. — Я сел за стол и под мерный перестук часов принялся разглядывать пузырьки в своем стакане. «Убийство», — сказал я самому себе. Но он не совершал этого убийства. Я верил ему. На его счету множество мошенничеств, возможно, он даже убивал кого-то. Но это убийство совершил не он.

Как я уже упоминал, у меня давно было предчувствие, что однажды мы с Фрэнком Белларозой перейдем от разговора об овощах к более серьезным темам. Но мое предчувствие этим и ограничивалось. Начиная же с того момента, когда я, вместо того чтобы уйти, принял его предложение выпить с ним, стали вдруг происходить вещи, совершенно неожиданные для меня.

Вспоминая тот вечер, я могу сказать, что, будь Сюзанна настроена скептически в отношении этой четы, я бы согласился с ней и, возможно, больше не переступил бы порога их дома. Но, к моему великому удивлению, леди Стенхоп вздумала заниматься живописью в «Альгамбре», а это означало то, что она будет каждый день видеться с доном и донной Беллароза. Вероятно, мне следовало заранее предвидеть связанные с этим опасности, и, возможно, я их предвидел. Но, вместо того чтобы потребовать от Сюзанны отказаться от своих планов, я промолчал. Было очевидно, что мы оба отвечали взаимностью на интерес, проявленный к нам со стороны Фрэнка. Я видел в этом испытание для себя и хотел доказать Сюзанне, что я не просто скучный адвокат, зарывшийся в бумаги, но и человек, способный нести на себе печать мрачной загадочности. Сюзанна... словом, тогда я этого не понимал, это выяснилось позже.

Итак, налицо было совпадение целого ряда событий. С одной стороны, инцидент на сеновале, случай на теннисном корте и весеннее томление Джона Саттера. С другой — близость к нам владений дона Белларозы и его проблемы. Все это свело нас вместе. Такие вещи случаются, как это ни парадоксально, и если говорят, что у каждого есть своя судьба, то случай со мной как раз и был тому подтверждением.

Но все эти мысли пришли потом. В тот вечер я плохо соображал, и на мою способность мыслить здраво сильно повлияло желание во что бы то ни стало доказать, что я не хуже других. Вскоре вам станет ясно, почему не следует задерживаться допоздна в гостях по рабочим дням.


Часть четвертая


Теперь перейдем к более детальному рассмотрению Борьбы за Существование.

    
Чарльз Дарвин, «Происхождение видов»


Глава 18


Супруги Беллароза так и не появились в нашем доме на следующий день, как это предполагала Анна. Скажу больше, у нас, насколько я понимал, вообще не было в планах встречаться с ними в ближайшее время. Сюзанна занимается расписанием наших приемов и визитов и ведет толстый журнал в кожаном переплете по примеру своей матери. У Стенхопов, насколько мне известно, в свое время даже был специальный секретарь для подобных дел — сейчас такая профессия окончательно изжила себя. Я в этих вопросах разбираюсь плохо, поэтому целиком полагаюсь на жену. У меня даже нет права вето, как вы могли уже понять. Так что о времени их визита я ждал указаний свыше.

Сюзанна начала свои этюды в вестибюле «Альгамбры», и это, учитывая также ее лошадей, находящихся в этом поместье, заставляло ее посещать наших соседей едва ли не каждый день. Сюзанна, кстати, сделала выбор в пользу масляных красок, а это означало, что картина будет готова не раньше чем через шесть недель.

Между Сюзанной Стенхоп-Саттер и миссис Анной Беллароза, судя по всему, сложились отношения трогательной дружбы, возможно, даже истинной дружбы, если верить словам Сюзанны. Этот союз, я был в этом уверен, всячески поощрялся Фрэнком Белларозой, который стремился не только к тому, чтобы его жена обзавелась подругами, но и хотел, чтобы она отстала от него с дурацкими разговорами про переезд из милого ее сердцу Бруклина в необжитый и опасный край.

Сюзанна почти никогда не упоминала о встречах с Фрэнком, а я не задавал ей вопросов. Я представлял его поведение следующим образом — он второпях заглядывал к Сюзанне, сидящей за своим мольбертом, обменивался с женщинами парой фраз и удалялся к себе на целый день. Или, что более вероятно, садился в свой лимузин и направлялся в Нью-Йорк, с тем чтобы усердно заняться своей противозаконной деятельностью.

По моему разумению, управлять огромной преступной империей — это тяжкий труд, особенно с учетом того, что император не может сказать все по телефону или передать по телексу или факсу. Нужны личные встречи, переговоры, пожимания рук, нужно видеть лицо собеседника, его жесты. Без этого невозможно управлять подпольной организацией, будь она криминальной или просто политической. Я вспомнил, что мафия и возникла как подпольная организация сопротивления во время оккупации Сицилии. Наверное, так оно и было, тем более что эта особенность во многом объясняет живучесть этой организации на территории Америки. Но, возможно, их методы становятся несколько старомодными в конце второго тысячелетия. Возможно.

Однажды вечером Сюзанна сказала мне:

— Я наблюдала одну очень странную сцену у наших соседей.

— Какую?

— Я видела, как мужчина целовал руку Фрэнку.

— Почему тебе показалось это странным? Мои младшие партнеры по фирме целуют мне руку каждое утро.

— Давай без шуточек, пожалуйста. Я тебе скажу еще одну вещь. Каждого, кто входит в дом, заводят в раздевалку и обыскивают. Я слышала звук металлоискателя, знаешь, когда его включают.

— Тебя тоже обыскивают?

— Конечно, нет, — ответила она. — У него что, паранойя?

— У него — нет. Но слишком многие хотят видеть его мертвым. Разве ты не понимаешь?

— Мне кажется, понимаю. Но это так странно... Я имею в виду то, что это происходит по соседству.

— С тобой еще не беседовал мистер Манкузо?

— Нет. Он что, собирался?

— Возможно.

Но, кроме этого короткого разговора, других упоминаний о Фрэнке практически не было.

Что касается Анны, здесь у Сюзанны было больше новостей. Она поведала мне, что Анна не катается верхом, не играет в теннис, не любит выходить в море на яхте и вообще не увлекается никаким спортом. Это меня не удивило. Сюзанна хотела однажды усадить ее на Янки, но Анна не решилась даже подойти к животному. Однако выяснилось, что Анна проявляет интерес к живописи. По словам Сюзанны, она любит присутствовать при ее работе и задает массу вопросов. Сюзанна посоветовала ей купить себе мольберт и краски и предложила давать ей уроки рисования, но Анна не выразила большого энтузиазма: ее пугает все новое. Несмотря на то что Сюзанна была явно очарована обаянием Анны, мне все же показалось, что она в отчаянии от ее робости. Поэтому я решил просветить ее.

— Смысл существования Анны только в приготовлении еды, уборке дома, супружеском сексе и заботе о детях. Не тревожь ее ничем другим.

— Но, судя по всему, ее муж не против, чтобы она осваивала какие-нибудь новые для себя занятия.

«Твой муж тоже хотел бы этого, Сюзанна. Он бы не возражал, если бы ты научилась готовить и следить за порядком в доме», — подумал я про себя. Я бы, конечно, в любом случае предпочел Сюзанну, а не Анну в качестве спутницы жизни, но, если бы удалось совместить лучшие качества обеих женщин, получилась бы идеальная жена. Но тогда я не смог бы жаловаться на жизнь, а это скучно.

Сюзанна также сообщила мне, что Анна задает ей массу вопросов о том, «как здесь вести себя». По-моему, вопросы эти задавал ей Фрэнк, а не Анна.

Что касается освящения «Альгамбры», то Сюзанна сообщила мне в один из дней, что Анна привезла из Бруклина двух священников. «Они выглядели очень мрачными, — поведала Сюзанна. — Они окропили весь дом святой водой, а Анна крестилась каждую минуту. Я притворилась, что ничего не замечаю, но это было так странно. Анна сказала, что они просто освящали дом, но мне показалось, что за этим стоит что-то другое».

— Они очень суеверные люди, — сказал я. — Ты случайно не пугала их историями про призраков?

— Нет, конечно, нет. Я, наоборот, пыталась ее убедить, что в «Альгамбре» нет призраков.

— Ну, я думаю, после того как дом обрызгали водой, она будет чувствовать себя лучше.

— Надеюсь. Знаешь, у меня даже мурашки по телу пошли, когда я увидела этих, в сутанах.

Однако были в этой новой для меня ситуации и приятные моменты. Например, итальянская кухня. Нет, Сюзанна не научилась готовить, она умеет готовить так же, как я умею летать. Просто теперь она почти каждый вечер приносила с собой порцию ужина из дома Белларозы. Это были пластмассовые контейнеры с равиоли, зити, парминьяном из баклажан, а также жареные цуккини и другие блюда с труднопроизносимыми названиями. Вы не поверите, впервые за двадцать лет я стал с нетерпением ждать того часа, когда вернусь домой и поужинаю.

Сюзанна также притащила новую рассаду помидоров и цуккини, чтобы высадить ее на своем огороде, на котором уже рос редис, базилик, зеленый перец и баклажаны. Она не говорила мне об этих приобретениях, я сам увидел их, когда однажды прогуливался по поместью. Каждое растение имело бирку с названием, поэтому мы были в курсе того, что выращиваем. Вероятно, Сюзанна позаимствовала у кого-то справочники по огородничеству, так как теперь ее плантация выглядела образцово, и к лету можно было рассчитывать на обильный урожай. Стенхоп Холл превращался — по крайней мере в том, что касается овощей, — в натуральное хозяйство, и все четверо его обитателей могли теперь жить спокойно, не опасаясь заболеть цингой или куриной слепотой.

С этой точки зрения перемены в моей жизни, последовавшие после установления культурных контактов с соседним натуральным хозяйством, были весьма благотворными. Столкновение культур пока не материализовалось ни в чем конкретном, но для этого еще имелось время.

Не было сомнений, что между мной и Фрэнком Белларозой установились личные взаимоотношения, но я пока не определил точно их природу, а если и сделал это, то еще не поставил в известность никого, включая и самого себя. Но какова бы ни была их сущность, пока эти взаимоотношения были приостановлены, так как до самого конца месяца я не услышал от моего соседа ни слова.

Что касается деловых отношений, то весь наш разговор в библиотеке казался мне не чем иным, как бредом. Должно быть, Фрэнк сожалел теперь, что был откровенен со мной, и именно это и объясняло его длительное молчание. По моему разумению, он, конечно, не мог вообразить, что ему удалось нанять меня в качестве своего адвоката.

В последнюю среду мая Сюзанна отправилась на очередное собрание общества любителей бельведеров. Оно проходило в старом поместье «Фокс Пойнт», находившемся в самом конце Грейс-лейн. Она упомянула об этом уже после собрания, и, когда я спросил, не пригласила ли она с собой Анну, Сюзанна ответила отрицательно и не стала вдаваться в объяснения.

Я понимал, что наши отношения с супругами Беллароза в конце концов превратятся для нас в серьезную проблему, и пытался объяснить это Сюзанне. Однако моя жена не из тех людей, кто обдумывает все наперед. Наверное, у всех есть друзья, соседи или родственники, с которыми лучше не афишировать свое знакомство. В большинстве случаев мы руководствуемся субъективными суждениями, и, к примеру, наш самый тупой кузен может быть очень неплохой приправой к дружескому коктейлю. Но в случае с Белларозой речь не шла о моем личном восприятии, это была общая точка зрения — с ним вместе нельзя показываться в приличном обществе. Да, мы могли бы пойти с ним в клуб «Крик», могли бы даже сесть за стол, и нас бы обслужили. Но только один раз.

Поэтому, если бы у Саттеров и четы Беллароза возникла мысль пообедать где-нибудь в ресторане, то лучше это было бы сделать в другом районе (но и это таило в себе опасность. Я сам в этом убедился, когда обедал на Южном побережье с одной моей клиенткой. Она была молода, красива и обожала прижиматься ко мне даже во время обсуждения самых важных вопросов. Как раз в такой момент в ресторан вошли наши соседи Депоу. Но это уже другая история).

Мы могли бы поехать в ресторан на Манхэттен, в этом городе легко затеряться, но даже там я иногда наталкиваюсь на своих знакомых в совершенно неожиданных местах.

Кроме того, обеды в ресторанах главарей мафии у меня почему-то обязательно ассоциируются с их убийствами, когда потоки крови заливают ни в чем не повинных посетителей и все такое. Наверное, у меня паранойя, но такое случается довольно часто, а значит, может случиться и в нашем случае, поэтому я, если вдруг все-таки поеду обедать с доном Белларозой, надену свой старый костюм.

Я верю Белларозе, когда он говорит, что мафия поддерживает высокие профессиональные стандарты в том, что касается убийств, и невинные посетители ресторана страдают от этого зрелища не больше, чем от изжоги. К тому же ужин или то, что от него осталось в результате перестрелки, превращается в бесплатное удовольствие как для зрителей, так и для участников: его оплачивает заведение. Поэтому убийства, безусловно, должны совершаться в самих ресторанах, а не у входа в них (как это случилось не так давно в одном из лучших заведений Нью-Йорка). В этом случае хозяин не в праве выставить вам счет. Ну а если говорить серьезно, то, конечно, дело это опасное — недавно двое ни в чем не повинных джентльменов были застрелены на глазах у их жен, так как убийцы перепутали их со своими жертвами. Это случилось в одном из ресторанчиков Маленькой Италии.

Итак, обедать или не обедать, вот в чем вопрос? С учетом предполагаемого намерения прокурора Альфонса Феррагамо развязать разборки между гангстерами, я бы, откровенно говоря, предпочел обед на дому, привезенный из китайского ресторана. Но что, если моя безумная жена предложит им поужинать в городе? Если принять во внимание все факторы, я не знаю, что хуже — ужин в клубе «Крик» и последующий за этим общественный остракизм или ужин на Манхэттене в одном из тех заветных мест, которые так расписывал Фрэнк. Там великолепно кормят, хозяин — настоящий сицилиец, и все сидят на банкетках, прислонившись спинами к стене.

Конечно, есть и другие варианты — я совсем не считаю, что эти две сильные личности, Фрэнк и Сюзанна, способны затащить меня туда, куда я не хочу. Если разговор зайдет об ужине, я буду настаивать на том, чтобы Фрэнк и Анна пришли к нам, выпили, закусили и после кофе убирались бы к себе.

* * *


За несколько дней до Дня поминовения Доминик и его бригада уложили последние камни в здании конюшни. Это была воистину мастерская работа по разрушению и возведению вновь старой постройки. Было даже как-то странно наблюдать, как приметная часть паркового пейзажа исчезла в одном месте и возникла в другом. Доминик и его помощники, похоже, и в самом деле были способны передвинуть Сикстинскую капеллу на целый квартал, если бы их благословил на это Папа Римский. А уж если бы они получили благословение от своего дона, они запросто могли бы передвинуть мой дом, установив его во внутреннем дворике «Альгамбры». Не опасно ли будет уезжать в отпуск?

Наконец настал тот торжественный день, когда Занзибар и Янки возвратились домой. Я предлагал оживить церемонию флагами и цветочными гирляндами, но Сюзанна предпочла более строгий и скромный ритуал, на который был приглашен лишь Доминик. Я предположил, что он пришел за деньгами, но, когда я попросил у него счет, он только махнул рукой в сторону «Альгамбры». Я выдал ему премию в размере пяти тысяч наличными, и он был весьма доволен и даже выказывал нетерпение поскорее уйти, словно торопился поделиться со своими работниками.

Я через посредничество Сюзанны послал Фрэнку записку, но прошла еще неделя, а счет за выполненную работу так и не пришел. Теперь я был многим обязан этому человеку: он угостил меня ужином, сэкономил мне кучу денег да еще и кормил бесплатно едва ли не каждый день.

Сюзанна как-то сказала, что итальянская кухня ее очень возбуждает, — я тоже заметил, что наша интимная жизнь, и без того неплохая, теперь стала еще интереснее. Возможно, миссис Белларозе удалось подобрать нужное сочетание приправ и специй. Однажды вечером, за одним из ужинов, доставленных из «Альгамбры», я сказал Сюзанне:

— Боже, ты знаешь, у тебя даже грудь похорошела. Обязательно возьми рецепт этих равиоли.

— Ну-ну, Джон, лучше посмотри на себя, — ответила она, — ты сам подрос на дюйм там, где надо, я не имею в виду объем талии.

Тронут. Но, откровенно говоря, я считал, что наши возросшие сексуальные аппетиты разыгрались не по причине хорошего питания, а просто потому, что стояла прекрасная весенняя погода, а в эту пору у меня, например, всегда начинается движение соков, если употребить сравнение с растительным миром. Когда вы в зрелом возрасте, то надо радоваться даже тому, что у вас просто все получается, я так считаю. Сюзанна и я были довольны друг другом, когда занимались любовью в спальне и на кухне. В других местах у нас получалось хуже, так как Сюзанна казалась все время погруженной в какие-то свои мысли. Поэтому однажды я спросил ее:

— Тебя что-то беспокоит?

— Да.

— Что?

— Так, некоторые вещи.

— Вещи? Например, недавние волнения в Курдистане?

— Вещи, которые происходят вокруг. Просто вещи.

— Послушай, в июне к нам приезжают наши дети, в июле я буду работать только по полдня, а в августе мы отправимся в Ист-Хэмптон.

Она пожала плечами.

Вспоминая бессмертные слова Фрэнка Белларозы по поводу вечного недовольства женщин, я сказал:

— Слушай, а может, тебя тянет вернуться обратно в Бруклин?

Я надеялся, что с переводом лошадей на старое место визиты Сюзанны к соседям станут более редкими, однако вскоре мне пришлось убедиться в своих заблуждениях на этот счет. Меня, конечно, не бывало дома в дневное время, но, когда я звонил, Сюзанны постоянно не оказывалось на месте, а на мои послания на автоответчик никто не отвечал.

К тому же и Джордж, верный слуга, время от времени отлавливал меня по возвращении домой и говорил примерно так: «Миссис Саттер весь день не было дома, а то бы я ее спросил...» — и задавал какой-нибудь пустяковый вопрос. Джордж не мастер тонких намеков, хотя и полагает себя таковым. Он явно не одобрял наши отношения с четой Беллароза. Джордж благороднее короля, святее епископа и больший сноб, чем Астор и Вандербильт, вместе взятые. Очень многие старые слуги ведут себя так, возможно, пытаясь заставить своих молодых хозяев почаще вспоминать жизненные принципы своих предков, которые в их глазах были образцами благопристойности, обладали изысканными манерами и так далее. Слуги вообще отличаются очень избирательной памятью. В общем, Джордж был нами недоволен, и я понимал, что в какой-то момент, за кружкой крепкого пива, он изольет душу своим коллегам из других поместий, и слухи пойдут все выше и выше. Если до меня дойдет нечто подобное, я выскажу Джорджу все, что я думаю о причинах благосклонности его старого хозяина к его семье. Хотя нет, пожалуй, не буду. Я люблю Джорджа. А он любит меня и Сюзанну. Но все-таки он — ужасный болтун.

Что касается Этель, то я не мог четко определить ее отношение к самому Белларозе и нашим с ним контактам. Она не высказывала своих суждений по этому поводу. Я подозреваю, это происходило по причине того, что ей трудно было найти место для Белларозы в ее теории классовой борьбы. Доктрина социализма, как мне кажется, достаточно туманно освещает вопросы преступности. Тем более что Этель опирается в основном на классиков социального радикализма девятнадцатого века, которые считали, что капиталистическое угнетение порождает преступность и преступников. Поэтому, вероятно, Этель не могла определить, кто такой Фрэнк Беллароза — жертва свободного предпринимательства или ее классовый враг. В чем я и Этель, возможно, сошлись бы, так это в определении, данном Марком Твеном: «В Америке нет прирожденных преступников, если не считать конгрессменов».

Итак, однажды я был в городе и мне понадобилось обязательно связаться с Сюзанной, чтобы предложить ей поужинать в ресторане в компании двух моих клиентов — мистера и миссис Петерсон, которые были старыми друзьями ее родителей и случайно зашли в этот день ко мне на работу. Я позвонил домой и оставил два сообщения на автоответчике, затем, не получив ответа, перезвонил в сторожевой домик и попал на Этель. Она доложила мне, что миссис Саттер с самого утра верхом на Занзибар отправилась в «Альгамбру» и с тех пор не возвращалась. Насколько ей известно. Что бы вы стали делать, если бы жена сторожа сообщила, что ваша супруга находится в соседнем поместье? Возможно, вы послали бы за ней слугу, что и предложила мне Этель, то есть она была готова послать к соседям Джорджа. Она также посоветовала перезвонить прямо в «Альгамбру». Я сказал, что не стоит беспокоиться, ничего важного нет. Хотя как тогда понимать мой звонок в сторожевой домик? Я еще раз попытался связаться с Сюзанной и оставил еще одно сообщение на автоответчике, указав время и название ресторана, в котором мы собирались ужинать.

Дело в том, что у меня до сих пор не было телефона Белларозы. Сюзанна призналась, что у нее тоже его нет. Будучи в «Альгамбре», я заметил, и Сюзанна это подтвердила, что ни один из аппаратов не имел таблички с номером. Это были, конечно, меры безопасности: таким образом вы избавлены от излишнего любопытства посторонних, собирающих телефоны знаменитостей.

Поздно вечером того же дня, возвратившись домой после ужина с Петерсонами (Сюзанна так и не объявилась), я сказал своей жене:

— Я весь день пытался найти тебя.

— Да, я прослушала твои сообщения, кроме того, Этель тоже говорила мне о твоем звонке.

Я никогда не спрашиваю: «Где ты была?», потому что за этим следует вопрос: «А где ты был?», а вслед за ним: «С кем ты была и что вы делали?» Расспрашивать вашу супругу о том, где она провела день или вечер, — это признак дурного тона. Вероятно, из-за таких вопросов Салли Энн и заработала свой первый синяк под глазом. Вместо этого я произнес:

— Было бы неплохо иметь возможность связываться с тобой, когда ты в «Альгамбре». Что для тебя удобнее — чтобы я посылал к тебе Джорджа или чтобы ты дала мне телефон Белларозы?

Она пожала плечами.

— Мне их телефон вроде ни к чему. Так что можешь присылать Джорджа.

Мне показалось, что Сюзанна не поняла моего намека.

— Джордж тоже не всегда бывает на месте, — пояснил я. — Возможно, ты все-таки узнаешь телефон Белларозы, Сюзанна. Я уверен, что в какой-то момент и у тебя возникнет какой-нибудь повод позвонить им.

— Не думаю. Я прихожу к ним и ухожу от них тогда, когда мне надо. Если же мне необходимо оставить для них какое-нибудь сообщение, я делаю это через Энтони, Винни или Ли.

— Кто, позволь мне спросить, эти самые Энтони, Винни и Ли?

— Энтони ты видел, это охранник. Винни его сменщик. Они живут в сторожевом домике. Ли — это подружка Энтони. Она тоже живет вместе с ними. Там три спальни.

— Так. Значит, Ли — это женщина. А с кем же проводит время бедный Винни?

— У Винни есть своя подружка — Делия, она приходит к нему время от времени.

Мысль о том, что на Грейс-лейн повадились люди из Бруклина, не вызывала у меня восторга. Ну хорошо, я уже примирился с мыслью о главарях мафии и их соратниках в черных лимузинах, но уголовники и их марухи — это уж слишком.

— Мне не нравится этот бордель по соседству, — заметил я.

— О, Джон, неужели? А что прикажешь делать Энтони и Винни? Они же проводят целые дни в одиночестве. Двенадцать часов дежурства, двенадцать часов отдыха. Семь дней в неделю. Им нужна разрядка. Кроме того, Ли занимается домашними делами.

— Любопытно. — Но что было еще более любопытно, так это то, что леди Стенхоп, оказьюается, считала этих мафиози симпатичными людьми. Но я, ограниченный, высокомерный Джон Саттер, не был столь снисходителен. Я предложил: — Пожалуй, нам стоит познакомить Энтони, Винни и Ли с Аллардами. Пусть обмениваются опытом.

Получив в ответ молчание, я вернулся к главной теме.

— Пойми, Сюзанна, темной грозовой ночью проще позвонить в «Альгамбру», чем идти в сторожевой домик и отвлекать людей.

— Послушай, Джон, если тебе нужен телефон, ты сам можешь спросить его номер. Только и всего. Как дела у Петерсонов?

— Они очень жалели, что не сумели увидеться с тобой. — Стало быть, вопрос о телефонном номере предстояло решать мне. Теперь вы понимаете, что я имел в виду, когда говорил об упрямстве Сюзанны. Это все ее рыжие волосы. Не иначе.

Что касается номера телефона Белларозы, то я в нем не очень нуждался, разве только в тех случаях, когда мне нужно было связаться с Сюзанной, которая, как видно, стала частью королевской свиты в «Альгамбре». Тот факт, что Беллароза не давал о себе знать ни в письменном, ни в устном виде, подтверждал мою мысль о том, что наши отношения не были отношениями между клиентом и его адвокатом. И я решил, что, когда он мне позвонит, я прямо скажу ему, что не собираюсь иметь с ним никаких дел. К несчастью, судьба, некогда благосклонная ко мне, теперь, как видно, по какой-то причине предала меня и даже больше того — толкнула меня в смертельные объятия дона Белларозы.

* * *


В ту пору у меня было много дел на работе, особенно в моем офисе на Манхэттене. Моя адвокатская практика имеет отношение и к финансовым вопросам, и к закону. Если точнее, то мои клиенты заинтересованы в том, чтобы уберечь как можно больше своих денег от посягательств правительства. Азартное состязание между налогоплательщиками и Федеральной налоговой службой началось еще в 1913 году, когда была принята поправка о подоходном налоге. В последние годы благодаря таким людям, как я, налогоплательщикам удалось выиграть несколько раундов в этом состязании.

Результатом этой продолжительной борьбы было создание мощной и разветвленной налоговой системы, в которой я и моя фирма играем весьма важную роль. Мои клиенты — это в основном люди (или наследники тех людей), которых особенно сильно задел кризис 1929 года. Те, кто оправился от него, столкнулись с проблемами выплаты подоходного налога, который к пятидесятым годам доходил до девяноста процентов. Многие из этих людей, очень неглупые во всех отношениях, были, однако, не готовы к налоговым поборам, осуществляемым Вашингтоном. Некоторые, обуреваемые глупым комплексом вины и альтруизма, видели в этих поборах дань чести и справедливости. К ним, в частности, принадлежал отец Сюзанны, который был готов отдать половину своих денег американскому народу. Но когда речь заходила больше чем о половине их богатств, многие из этих миллионеров начинали чувствовать себя неуютно. К тому же стало очевидно, что те несколько долларов налогов, которые действительно доходили до американского народа, как правило, попадали не к тем людям и использовались ими не по назначению.

Поэтому, говоря проще, те из моих клиентов, кто умел делать деньги в наше непростое время, не знали, как их сохранить. Они уже были научены горьким опытом и не собирались повторять свои ошибки. Все мы в процессе социального дарвинизма превратились в существ, которые на расстоянии чувствуют опасность новых налогов, угрожающую с Капитолийского холма.

Эти люди, мои клиенты, нанимают меня, чтобы быть уверенными в законности тех способов ухода от налогов, которые придумывают они сами или их советники. Они не хотят из-за этого попадать в тюрьму. Моя деятельность в данной ситуации совершенно законна, в противном случае я не стал бы даже влезать в это дело. Мы работаем под лозунгом: «Уклоняться от уплаты налогов — незаконно уходить от их уплаты — законно». И я бы добавил, последнее — это наш гражданский и моральный долг.

Поэтому, когда, к примеру, новый налоговый закон отнял возможность прятать деньги в трастовых компаниях для детей-наследников (трасты Клиффорда), некий сообразительный юрист (мне бы очень хотелось, чтобы им был я) изобрел так называемый псевдотраст Клиффорда, который обеспечивал то же самое, то есть перевод денег в форме, свободной от налогообложения, в пользу детей-наследников. Этот способ настолько сложен и хитер, что вся Федеральная налоговая служба ломает голову над тем, как найти к нему ключ. Это игра, возможно, даже война. Я хорошо играю в эту игру, я умею все делать чисто и законно. У меня есть для этого способности — пока я переигрываю своих соперников из Федеральной налоговой службы, и, если бы там появились такие же светлые головы, как моя, мне было бы даже интереснее.

Хотя я действую в точном соответствии с законом, мне время от времени приходится защищать своих клиентов в суде, чтобы решить спорный вопрос. Но ни один из моих клиентов не сел в тюрьму за уклонение от уплаты налогов и не сядет, если только не соврет мне или не скроет от меня чего-нибудь. Я стараюсь внушить своим клиентам честное отношение к делу. Если вы жульничаете в покере, в жизни или в налогах, вы роняете свою честь, а в конечном счете выходит так, что вы обманываете самого себя и лишаетесь одного из изысканнейших удовольствий в жизни — победы над противником в честном и открытом бою. Вот чему учили меня в университете.

Само собой разумеется, что противная сторона не всегда играет честно, но в этой стране у вас всегда есть возможность крикнуть «фол» и отправиться в суд для разоблачения нарушителя правил. Возможно, что в другой стране, где отсутствует честная и независимая судебная система, я бы не стал играть по правилам. Я ведь веду речь о выживании, а не о самоубийстве. Но здесь, в Америке, система еще работает, и я в нее верю. Во всяком случае, верил до одиннадцати часов утра того дня. К полудню я перешел в новую фазу моей жизни и превратился в существо, которому угрожает опасность и которому во что бы то ни стало надо развить в себе новые навыки выживания, с тем чтобы не попасть в тюрьму. Но об этом чуть позже.

Итак, я сидел в своем офисе на Уолл-стрит в это приятное майское утро и работал. Мое летнее расписание строится следующим образом — три дня я работаю, а на четыре устраиваю себе выходные, которые провожу в своем летнем домике в Ист-Хэмптоне. Это в июле. А август у меня свободен полностью. В июле я обычно заканчиваю работу пораньше, чтобы отправиться с Сюзанной в яхт-клуб и провести остаток дня под парусом. Мы плаваем до темноты, а иногда, если есть настроение, и до зари, которая в море просто восхитительна.

У нас с Сюзанной припасены шесть неплохих сексуальных сценариев для постановки их на яхте. Иногда я изображаю моряка, потерпевшего кораблекрушение, и Сюзанна втаскивает меня на борт. Она почти голая и весьма энергично пытается вернуть меня к жизни. В другом варианте я представляю пирата, который берет яхту на абордаж и врывается к несчастной пассажирке, когда она находится в душе или готовится ко сну. Затем следует драма в двух актах, где Сюзанна сначала прячется и отлынивает от работы, а затем я подвергаю ее изощренному наказанию в лучших морских традициях. Лично я больше всего люблю тот сценарий, когда я выступаю в роли простого матроса, а Сюзанна разыгрывает владелицу судна. Сюзанна командует мной, заставляет меня проделывать вещи, унижающие мое достоинство, и в какой-то момент я восстаю. Все это я говорю к тому, что мне не терпится поскорее заняться любовью в открытом море и я тороплю майские и июньские дни, чтобы пробиться сквозь них к долгожданному Дню независимости.

Я понимаю, многим покажется, что я слишком роскошно живу, устраивая себе отдых со Дня независимости до Дня труда, но я его заработал. Кроме того, в отпуске я корплю над своими собственными налогами, я специально откладываю это дело на летние месяцы.

Упоминаю об этом потому, что в тот день, когда я сидел в своем офисе и думал о своем отдыхе и своих налогах, по селектору позвонила моя секретарша Луиза. Я поднял трубку.

— Да?

— Вас спрашивает мистер Новак из Федеральной налоговой службы.

— Скажите ему, пусть позвонит в сентябре.

— Он говорит, что звонит по неотложному делу.

Я почувствовал нарастающее раздражение.

— Хорошо, тогда узнайте у него, по поводу какого клиента он звонит, найдите нужное досье, а он пусть подождет у телефона. — Я собирался уже повесить трубку, когда Луиза сказала:

— Я уже спрашивала его об этом, мистер Саттер, но он ничего не ответил. Он настаивает на разговоре с вами лично.

— О... — Кажется, я понял, о чем пойдет речь. Но с какой стати Федеральная налоговая служба пристает ко мне с расспросами про Фрэнка Белларозу? Потом я подумал, что это звонит мистер Манкузо из ФБР, прикрывшись чужой фамилией. Но и это было не слишком похоже на правду. Фрэнк Беллароза внес в мою жизнь новые моменты, поэтому подобный звонок окрашивался в его цвета, которые, надо сказать, были совсем не радужными.

— Соедините меня с ним, — сказал я Луизе.

— Хорошо, сэр. — Я услышал щелчок, затем в трубке раздался сладкий голосок, который мне сразу не понравился.

— Мистер Джон Саттер?

— Да.

— С вами говорит Стивен Новак, сотрудник Федеральной налоговой службы.

— Да?

— Мне необходимо зайти к вам и обсудить некоторые вопросы.

— Какие вопросы?

— Серьезные вопросы, мистер Саттер.

— Касающиеся кого и чего?

— Мне бы не хотелось говорить об этом по телефону.

— Почему? — Я решил пошутить. — Разве ваши телефоны прослушиваются Комитетом восставших налогоплательщиков? — Я ожидал, что в ответ услышу понимающее цоканье языком, но в трубке было тихо. Плохой признак. Я также был готов к обращению «сэр», но и его не последовало. Я пододвинул поближе свой календарь. — Как насчет следующей среды, скажем, в...

— Я буду у вас через полчаса, мистер Саттер. Пожалуйста, никуда не уходите и уделите мне час вашего времени. Благодарю вас.

Трубку повесили. «Какая наглость...» Я позвонил Луизе и попросил перенести все встречи со следующего часа.

— Когда появится мистер Новак, задержите его у себя минут на пятнадцать.

— Хорошо, сэр.

Я встал, подошел к окну и посмотрел на Уолл-стрит. Деньги. Власть. Престиж. Могущество капитала и его неприступность для посягательств извне. Однако мистеру Новаку за пятнадцать секунд удалось сделать то, для чего некоторым не хватило бы пятнадцати дней или недель: он преодолел все укрепления и барьеры и будет сидеть у меня в офисе в тот же день, когда позвонил. Невероятно.

Конечно, по его надменному тону я понял, что речь пойдет о каком-то деле с уголовной окраской. (Если это будет простое гражданское дело, я выброшу его из окна.) Итак, вставал вопрос, по поводу какого преступника решил потревожить меня мистер Новак? По поводу Белларозы? По поводу одного из моих клиентов? Но Новак не был бы так высокомерен, если бы хотел склонить меня к сотрудничеству. Следовательно, сотрудничество со мной ему было не нужно. Следовательно...

* * *


В одиннадцать пятнадцать мистер Стивен Новак появился у меня в кабинете. Он был из породы тех людей, чей голос по телефону полностью соответствует внешности.

После формального и сухого рукопожатия мистер Новак предъявил мне свидетельство своих полномочий, из которого следовало, что его обладатель является специальным агентом, а не просто сотрудником, как он представился по телефону. Если вам еще не доводилось встречаться с подобными людьми, поясню, что они работают в составе отдела уголовных расследований Федеральной налоговой службы.

— Вы неверно представились по телефону, — заметил ему я.

— Как это?

Я объяснил ему «как это» и добавил:

— Вы разговариваете с адвокатом, мистер Новак, потрудитесь соблюдать корректность. — Конечно, он разозлился и теперь будет ждать удобного случая, чтобы нанести ответный удар. Но я предчувствовал, что он и без того собирался это сделать. — Садитесь, — скомандовал я.

Он сел. Я остался стоять и смотрел на него сверху вниз. Это я разыгрывал из себя важную персону. Мистеру Новаку на вид было лет сорок, а в Федеральной налоговой службе люди в таком возрасте уже делают себе карьеру и становятся профессионалами. Иногда бывает, что они присылают ко мне мальчиков, юнцов, у которых еще чернила на дипломе не высохли. Таких я разжевываю и выплевываю еще до того, как они откроют свои кейсы. Но Стивен Новак держался хладнокровно и, похоже, знал себе цену, как всякий полицейский, считающий, что у него за спиной вся мощь закона. Его, судя по всему, не смущала обстановка моего респектабельного офиса, атмосфера потомственной и почтенной юриспруденции. Это не предвещало ничего хорошего.

— Так чем могу вам служить, мистер Новак?

Он скрестил свои ноги и вынул из кармана маленький блокнот. Затем, не говоря ни слова, начал листать его.

У меня появилось желание выкинуть его из окна, но это ни к чему бы не привело: они бы прислали другого.

Я стал рассматривать Новака. На нем был ужасный серый парусиновый костюм, в такие костюмы одевают выпущенных из тюрьмы заключенных. На ногах — туфли на резиновой подошве с верхом из искусственной кожи, которая блестит, даже если ее ничем не начищать. Его рубашка, его галстук, его носки, часы, даже его прическа были до крайней степени вульгарны, и я почувствовал себя оскорбленным, что он явился ко мне в таком непотребном виде. Я, кстати, на дух не переношу людей, которые не хотят раскошелиться на приличный костюм.

Но самое противное в нем было то, что этот человек явился сюда, чтобы разрушить мою жизнь. Мог бы по этому поводу и приодеться.

— Мистер Новак, — сказал я, — может быть, я смогу найти то, что вы ищете сейчас в своем блокноте?

Он поднял на меня глаза.

— Мистер Саттер, в 1971 году вы купили дом в Ист-Хэмптоне за пятьдесят пять тысяч долларов. Верно?

Возможно, вам этот вопрос покажется совершенно безобидным, но я, признаться, совсем не жаждал его услышать. Я ответил:

— Да, я купил дом в Ист-Хэмптоне в начале семидесятых приблизительно за эту цену.

— Так. И вы продали его в 1979 году за триста шестьдесят пять тысяч долларов. Верно?

— Похоже на правду. — Никогда еще мне не удавалось так выгодно вкладывать деньги.

— Таким образом, чистая прибыль на вложенный капитал составила триста десять тысяч долларов. Верно?

— Нет. Имел место доход в триста десять тысяч долларов. Между доходом и чистой прибылью есть разница, мистер Новак. Уверен, вас учили этому в университете, если, не дай Бог, забыли сделать это в Федеральной налоговой службе. — Полегче, Саттер.

Он смотрел на меня в упор.

— Так какова была ваша чистая прибыль?

— Вы вычитаете накладные и прочие расходы и получаете то, что в мире частного предпринимательства называется чистой прибылью.

— Так какова же она, мистер Саттер?

— На данный момент я не имею об этом понятия.

— Точно так же, как и мы, мистер Саттер, в силу того, что вы не декларировали ни доллара из этих ваших доходов.

«Тронут, мистер Новак». Я перешел в атаку.

— А почему я должен был декларировать это как доход? Я купил другой дом в Ист-Хэмптоне приблизительно за четыреста тысяч долларов. Таким образом, доход был сведен к нулю. Может быть, вы укажете мне статью налогового кодекса, которая предусматривает санкции за нулевой доход?

— Мистер Саттер, в вашем распоряжении было восемнадцать месяцев, чтобы использовать свое право на погашение дохода через покупку нового дома. Вы же произвели покупку через двадцать три месяца после продажи. Вы купили свой дом на Берри-лейн в 1981 году. Таким образом, налоговое событие имело место, и вы обязаны были, подсчитав ваши доходы, заплатить налог на вложенный капитал. — Он сделал паузу и добавил: — Вы не декларировали солидную сумму дохода.

Агент был, конечно, прав, иначе он не сидел бы здесь, а был бы выброшен мной в коридор. Но не подумайте, что я мошенник, моему поступку имелось объяснение.

— Дело в том, что первоначально у меня было намерение строить новый дом. Закон, как вы, должно быть, слышали, в этом случае предусматривает период в двадцать четыре месяца для вложения капитала.

— Но дом, купленный вами на Берри-лейн и до сих пор принадлежащий вам, не построен вами, — возразил мистер Новак. — Вы его купили в готовом виде, я проверял.

— Да, это так. Но у меня имелся договор на покупку участка земли под строительство дома, который был расторгнут продавцом участка в одностороннем порядке. Я начал процесс против продавца, но мы заключили мировую. В суде имеются материалы, подтверждающие мои слова. Таким образом, как вы сами видите, мистер Новак, мое намерение строить дом имело место, и не моя вина, что строительство не состоялось. Тем временем отпущенный законом срок уже подходил к концу, я понимал, что не успею найти землю и начать строительство, хотя лично я считаю этот срок просто издевательским и нарушающим права граждан. Итак, лишенный возможности построить дом, я купил его на Берри-лейн. Это очень хороший дом, если будете в тех краях, заезжайте. — Я мило улыбнулся. — Уклоняться от уплаты налогов — незаконно, но уходить от их уплаты — это вписывается в рамки законов. Я ушел от уплаты налогов. Благодарю вас за то, что вы потратили на меня драгоценное государственное время, мистер Новак. Мне приятно наблюдать, на что используются средства налогоплательщиков. — Я подошел к двери и, открыв ее, добавил: — Я пошлю вам всю документацию, имеющую отношение к этому делу, вам не будет необходимости копаться в документах в Ист-Хэмптоне. Пожалуйста, оставьте свою карточку секретарю.

Но мистер Новак не спешил уходить. Он остался сидеть на стуле и продолжал гнуть свою линию.

— Мистер Саттер, вы не выполнили требования по покупке дома в срок до восемнадцати месяцев. Таким образом, имело место налоговое событие. Вы ничего не можете сказать или сделать, чтобы изменить это налоговое событие. Вы нарушили закон.

Теперь вы понимаете, как мыслят эти люди. Мистер Новак был уверен, что я не только совершил преступление против налогового законодательства, но и перечеркнул навеки свою жизнь, не известив правительство о наступлении налогового события. Вероятно, ангелы в небе уже оплакивают мою несчастную судьбу. Признайтесь, всем своим видом говорил мне мистер Новак, покайтесь, и мы освободим вас от этого греха, прежде чем вы будете сожжены в очистительном огне. Нет уж, благодарю. Я закрыл дверь, чтобы не расстраивать Луизу, и двинулся к мистеру Новаку, который привстал или, вернее, приподнял свою задницу над стулом.

— Мистер Новак, — начал я спокойным тоном. — В такой великой стране, как наша, человек невиновен, пока его вину не доказал суд. — Тут я увеличил громкость. — Это главный принцип нашего правосудия, основа наших гражданских свобод. Вместо этого Федеральная налоговая служба требует от американских граждан, чтобы они сами искали доказательства своей невиновности. Это неверно, мистер Новак, неверно. — Я включил полную громкость. — Если у вас есть доказательства моей вины, я требую, чтобы вы их предъявили мне. Сейчас!

Он хранил свое хладнокровие, отказываясь быть втянутым в перебранку. Он был профессионалом.

— Мистер Саттер, — произнес он, — нравится вам это или нет, но в области нарушений налогового законодательства бремя доказательства невиновности лежит на вас.

— Хорошо, — холодно сказал я, — тогда слушайте внимательно. У меня было намерение, этот факт я могу доказать в налоговом суде, построить дом. Кстати, недавно принятый закон предусматривает двадцатичетырехмесячный срок для постройки или покупки дома в целях погашения налога на вложенный капитал. Как вы видите, мистер Новак, ничто не вечно, не говоря уже о налоговом законодательстве, которое меняется чуть ли не ежедневно. Итак, вы знакомы с моей точкой зрения по данному вопросу, мистер Новак. Мне больше нечего сообщить вам, но, если вы хотите как-то использовать остаток часа, который я обещал уделить вам, вы можете посидеть здесь и почитать Налоговый кодекс США. Я тем временем буду работать.

Мистер Новак понял мой намек и встал.

— Мистер Саттер, по вашему собственному признанию и в результате моих расследований, вам надлежит уплатить налог на вложенный капитал плюс проценты и пени. — Он вынул из кармана пиджака листок бумаги, просмотрел его и добавил: — По моим подсчетам, если вы не сможете предъявить счета по накладным расходам, ваша прибыль на вложенный капитал на год продажи дома составила триста десять тысяч долларов. Принимая во внимание структуру налогов на тот период, а также проценты и пени — штрафы за невнесение доходов в декларацию, штрафы за уклонение от уплаты налогов, — вы должны Соединенным Штатам сумму в триста четырнадцать тысяч пятьсот тринадцать долларов.

Клянусь, лучше бы я в тот момент сидел. Я сделал глубокий вдох. Этой минуты мистер Новак ждал долго, возможно, несколько месяцев, и я не собирался давать ему возможность вкушать радость победы. Я покачал головой.

— И все-таки мой доход равен нулю.

Он протянул мне бумагу, но я не стал ее брать, поэтому он положил ее на мой стол и произнес:

— Ваше намерение на законном основании уйти от уплаты налогов совершенно неосновательно.

— Ошибаетесь, — сказал я, — согласно гражданскому налоговому праву мое намерение очень даже основательно. Вы какой университет заканчивали? — Мистер Новак ответил мне улыбкой, от которой мне стало не по себе. — И не ждите, что я соглашусь на компромиссный вариант. Моя позиция останется неизменной — все налоги я уже уплатил и никому ничего не должен. А если вы попытаетесь наложить арест на мое имущество, я начну против вас судебный процесс. — К сожалению, эта угроза была настолько невыполнимой, что мистер Новак лишь ехидно усмехнулся. Федеральная налоговая служба обладает всеми возможными полномочиями на арест вашего имущества, и вернуть его обратно можно только через суд, да и то не всегда. Я добавил: — Я также буду жаловаться своему знакомому конгрессмену.

На мистера Новака моя тирада не произвела ни малейшего впечатления.

— Обычно, мистер Саттер, — промолвил он, — мы рассматриваем такие случаи как ошибку клиента при расчетах, если он согласен с нашими выводами. Но так как вы достаточно хорошо подкованный человек, а кроме того, специализируетесь на налоговых консультациях, то Федеральная налоговая служба вынуждена рассматривать ваш случай как умышленное уклонение от налогов. Как мошенничество. Должен поставить вас в известность, что кроме мер гражданского порядка против вас возможно применение мер уголовного преследования.

Я ведь это предчувствовал. Независимо от того, кто вы, сколько дипломов висит у вас на стене, при словах «меры уголовного преследования» сердце у вас начинает стучать как бешеное. Я сам знаю двух человек, обладавших влиянием и деньгами, куда большими, чем у меня. Им довелось провести часть жизни в местах, как говорится, не столь отдаленных. Когда они вернулись назад, это были совсем другие люди. Я посмотрел в глаза мистеру Новаку.

— Взрослым людям не пристало носить парусиновые костюмчики.

В первый раз во время нашей встречи мистер Новак проявил нечто похожее на эмоции: он покраснел, но, я боюсь, вовсе не из-за своей убогой одежонки. Кажется, я вывел его из себя. Однако он довольно быстро взял себя в руки и сказал:

— Пожалуйста, приготовьтесь к полной аудиторской проверке всех ваших налоговых отчислений, начиная с 1979 года по настоящее время. Не забудьте про тот год, когда вы не продекларировали ваш доход. Вся документация должна быть представлена аудитору, который свяжется с вами сегодня во второй половине дня. Если вы добровольно не представите документы, нам придется прибегнуть к их изъятию.

Мои бумаги по налогам были в Локаст-Вэлли, так что мне придется ехать туда после обеда. Теперь я понял, что чувствует человек, загнанный в угол. Я прошел к двери и открыл ее.

— И запомните, мистер Новак, в свободном мире никто не носит туфли из искусственной кожи. Вас в них могут принять за шпиона.

— Я член общества охраны природы, — провякал он. — Я не ношу кожаную обувь из принципа.

— Тогда ради всего святого, любезнейший, не позорьтесь и носите парусиновые туфли для тенниса, что ли. Или резиновые галоши. Но только не искусственную кожу. До свидания.

Он удалился, не произнеся ни слова. Когда я собирался закрыть за ним дверь, мне в голову пришла подходящая мысль и я заорал ему вслед:

— Козел! — У Луизы едва не выпала вставная челюсть. Я захлопнул дверь.

Несмотря на свой спокойный, патрицианский нрав, я был несколько встревожен перспективой расстаться с тремя сотнями тысяч долларов и провести какое-то время в федеральной тюрьме. Я налил себе из графина воды, подошел к окну и, открыв его, начал вдыхать те остатки воздуха, которые еще сохранились здесь на высоте моего этажа.

Итак, свершилось: кошмар, преследующий всех состоятельных людей с достатком выше среднего, стал явью — я дал маху, и мне придется платить шестизначную сумму.

Теперь послушайте и попытайтесь проникнуться жалостью ко мне. Я работаю как проклятый, я вырастил двух детей, я служу на благо общества и нации. Я плачу налоги... ну, может быть, не все, но большую их часть... наконец, я отслужил в армии во время войны, в то время как другие уклонились от исполнения гражданского долга. Это же несправедливо!

Теперь слушайте дальше и проникайтесь негодованием. Общество стонет от засилья наркодельцов и мафиозных донов, которые живут как короли. Уголовники чувствуют себя хозяевами улицы, убийцы разгуливают на свободе, миллиарды тратятся на социальную помощь бездельникам, а денег на строительство тюрем нет. Конгрессмены и сенаторы вытворяют такое, за что меня, простого смертного, давно бы упрятали за решетку. Гигантские корпорации недоплачивают в казну такие суммы, что правительству было бы достаточно потребовать с них лишь малую часть, чтобы заткнуть все бюджетные дыры. И они еще смеют называть меня преступником?! Да они спятили!

Я понемногу пришел в себя и начал наблюдать за тем, что творилось внизу. Моему взору предстал Уолл-стрит — финансовое сердце нации; власть и деньги, направляемые по его кровеносной системе, заставляли мир кружиться вокруг своей оси. Но при всем при этом казалось, что Уолл-стрит не принадлежит Америке, а его обитатели — не что иное, как паразиты. Вот и мистер Новак вступил на эту территорию с явным предубеждением, и я бы, по всей видимости, не стал эти предубеждения развеивать. Возможно, мне не стоило прохаживаться по поводу его туфель из искусственной кожи. Но как еще прикажете мне защищаться? Я же научился кое-чему в Йельском университете. Я улыбнулся. И почувствовал себя немного лучше.

Теперь послушайте мои весьма разумные доводы по поводу данной ситуации. Уголовный умысел доказать будет весьма сложно, хотя и возможно. Присяжные, набранные из числа моих друзей по клубу «Крик», наверняка признают меня невиновным. Но федеральное жюри присяжных в Нью-Йорке может оказаться не столь снисходительным. Однако, даже если мне удастся избежать уголовного наказания, мне грозит уплата... я взглянул на листок, лежащий на моем столе... 314513 долларов, что значительно больше, чем так называемая прибыль от продажи дома. Это немалые деньги даже для преуспевающего адвоката с Уолл-стрит. Тем более для адвоката честного.

Сюзанне также, по идее, грозит уплата половины этой суммы. Хотя мы заполняем отдельные декларации из-за сложных доходов от траста, а также из-за требований брачного контракта, все же половина дома в Ист-Хэмптоне находится в ее собственности. Но, конечно же, даже в наш век женского равноправия Новак потащит в тюрьму меня, а вовсе не Сюзанну. Типичная картина.

В любом случае, рассуждая здраво, мне следует позвонить в адвокатскую контору Стенхопов и поставить их в известность о возникшей проблеме. Они, должно быть, обратятся в Федеральную налоговую службу и предложат им ограбить меня, а их клиентку благородного происхождения оставить в покое. А вы думали, что женитьба на девушке из супербогатой семьи — это сплошное удовольствие и благополучие? Попробуйте сами, узнаете. Мне также понадобится помощь одного из моих партнеров. В деле, касающемся своих собственных денег, трудно быть объективным. Нужно также нанять адвоката по уголовным делам.

Последняя мысль вызвала у меня следующую ассоциацию — Уголовщина = Беллароза.

Я подумал о своем дружке Фрэнке. Помнится, мистер Беллароза за годы своей многотрудной жизни однажды попал за решетку и именно по делу об уклонении от уплаты налогов. Но совершенно очевидно, что он продолжает действовать в том же духе, так как не декларирует доходы от наркотиков, притонов, азартных игр, рэкета и прочей своей деятельности.

Вот так я и стоял, обозревая Уолл-стрит, испытывая жалость к самому себе, проклиная несправедливость окружающего мира и сжимая кулаки при мысли о том, что тысячи преступников разгуливают как ни в чем не бывало на свободе, а правительство в это время преследует честных граждан.

Именно тогда, как я предполагаю, со мной и начала происходить эта странная вещь — я стал терять веру в систему, взрастившую меня. Я — прирожденный сторонник этой системы, приверженец законности и порядка, патриот и республиканец — вдруг почувствовал, что становлюсь чужим в своей стране. Я думаю, что для честного человека и законопослушного гражданина — это нормальная реакция в том случае, если его причисляют к людям, подобным Аль-Капоне и Фрэнку Белларозе. Я также полагаю, что это чувство зрело во мне уже на протяжении достаточно длительного времени.

Я припомнил слова Фрэнка Белларозы: «Ты кто, бойскаут, что ли? Утренний подъем флага, салют, бойскауты!»

Да, я был таким. Но теперь я осознал, что вся моя предыдущая жизнь честного человека и гражданина может быть сведена всего лишь в положительную характеристику, которая ляжет на стол судьи.

Моя логика — нет, мой инстинкт выживания — толкали меня к тому, что если я хочу остаться свободным гражданином, то мне следует перестать быть честным гражданином. Итак, мне предстоит сделать выбор — добровольно сдаться на милость победителей или крикнуть: «Эй, вы, свиньи, попробуйте поймать меня!» Я выбрал второе. «Эй, вы, свиньи, попробуйте поймать меня!»

Я знал, что есть один человек, который наверняка сможет мне помочь. Жаль только, у меня не было номера его телефона, а то я сразу же позвонил бы ему.


Глава 19


— Кесарю — кесарево, — процитировал Фрэнк Беллароза. — Но, — добавил он, — не более пятнадцати процентов от чистой прибыли.

Я даю своим клиентам примерно такие же советы, но рекомендую им платить семнадцать процентов от суммы общего дохода и, кроме того, выставляю им счет за оказываемые услуги. Видимо, нечто подобное имеет в виду и Фрэнк Беллароза.

Был вечер пятницы, и я сидел на своем обычном месте в клубе «Крик». Народу в клубе собралось много, и все вокруг выглядело примерно так же, как я описывал ранее, с той лишь разницей, что теперь напротив меня сидел Епископ.

Даже не оглядываясь по сторонам, я чувствовал, как выпученные глаза окружающих в растерянности перебегают с меня на моего приятеля Фрэнка. Лестер Ремсен расположился за соседним столиком, с ним были Рендал Поттер и Аллен Депоу, который, если вы помните, оказал властям неоценимую услугу, предоставив свой чердак для наблюдательного пункта. Оттуда следили за «Альгамброй».

Преподобный мистер Хеннингс также присутствовал, он сидел вместе с тремя посетителями за угловым столиком у окна. На нем была спортивная куртка, наброшенная на костюм для гольфа. В руке он держал бокал красного вина. Я заметил, что служители епископальной церкви и католичества на публике употребляют в основном красное вино. Вероятно, поступая так, они не хотят порочить свой образ: у алтаря ведь тоже подносят красное вино, а отнюдь не холодное пиво.

За другим ближайшим столиком, очевидно предназначенным для потомков голландских родов, устроились Джим Рузвельт, Мартин Вандермеер и Сирил Вандербильт. Последний, видимо, забрел сюда из клуба «Пайпинг рок» в поисках разнообразия.

Народу становилось все больше, и, говоря словами поэта, приверженца философии дзэн-буддизма, все здешние были здесь. Плюс еще кое-кто. У меня возникла странная мысль, что люди узнали про Саттера, приведшего с собой Белларозу, и прибежали поглазеть на это зрелище. Впрочем, нет. Это был обычный вечер пятницы.

Фрэнк щелкнул пальцами, призывая старого Чарли, официанта, который, обслужив миллион клиентов, теперь позволил себе удовольствие расположиться в зале для коктейлей на правах члена клуба и пить, курить и разговаривать. Чарли, естественно, не обратил никакого внимания на щелканье Фрэнка. Тогда Фрэнк щелкнул пальцами еще раз и крикнул:

— Эй.

Я подмигнул ему и сказал:

— Я сейчас принесу выпивку. — Я встал и направился к стойке бара.

Бармен Густав приготовил мой мартини еще до того, как я дошел до стойки.

— Сделай еще виски с имбирным элем, — попросил я Густава. По его ухмылке сразу стало ясно, что он думает об этом напитке.

Ко мне подошел Лестер. Его, вероятно, послали соседи по столику: их разбирало любопытство.

— Привет, Джон.

— Привет, Лестер.

— Кто это с тобой?

— Это Антонио Пюльези, всемирно известный тенор.

— Он похож на Фрэнка Белларозу, Джон.

— Удивительное сходство.

— Джон... это не дело.

Виски с элем было готово, я записал его на мой счет.

— Что это значит, Джон? — не унимался Лестер.

— Он мой сосед, — уточнил я. — Просто захотел прийти сюда со мной. — Что было, кстати, сущей правдой. Мне бы самому такая мысль в голову не пришла. Я понял, что вопросы Лестера выводят меня из себя.

Лестер продолжал меня допрашивать.

— Ты что, собираешься еще и обедать здесь?

— Да, мы собираемся. К нам присоединятся Сюзанна и миссис Беллароза.

— Послушай... Джон, как член руководства клуба и как твой друг...

— И мой кузен.

— Да... и это тоже... я считаю своим долгом сказать тебе, что сегодня вечером многие были очень раздосадованы и обескуражены...

— Что-то я не вижу здесь ни одного раздосадованного лица.

— Ты знаешь, что я имею в виду. Я понимаю твое положение и ничего не имею против, когда приглашают посторонних выпить что-нибудь, тем более это бывает не так часто. — Он добавил sotto voce[18 - Шепотом (итал.).]: — Это относится и к меньшинствам. Можно устроить здесь иногда ленч с друзьями. Но только не ужин, Джон, и, пожалуйста, без женщин.

— Лестер, — не вытерпел я, — несколько месяцев назад ты пытался вовлечь меня в мошенничество и склонял к присвоению чужого имущества. Не мог бы ты теперь оставить меня в покое и убраться к черту? — Я забрал бокалы со стойки и вернулся за свой столик.

Когда я поднес ко рту свой мартини, я отметил, что у меня слегка подрагивает рука.

Фрэнк взболтал содержимое своего стакана.

— Ты забыл принести шерри.

— Я не официант, черт побери.

Как вы понимаете, Фрэнк Беллароза не привык, чтобы с ним так разговаривали. Но так как случай был особый, он не нашелся что ответить и продолжал помешивать свой коктейль.

Настроение у меня тогда было препаршивое, сами знаете, по какой причине. По-моему, конфликт с налоговой службой в чем-то схож с семейной ссорой. Я спросил мистера Белларозу:

— Так что на моем месте сделал бы ты? Откупился бы от этого типа? Пустил бы ему пулю в лоб?

Глаза Белларозы округлились, словно он был шокирован моими предложениями. Мне это показалось забавным.

— Никогда, слышишь, никогда не следует обижать федеральных агентов, — назидательно изрек он.

— Если бы ты встретил мистера Новака, ты сделал бы исключение.

Он улыбнулся, но промолчал.

— Так что, его надо подкупить? — не отставал я.

— Нет. Ты — честный человек. Не делай того, что тебе не свойственно. Это ничего не даст. — Он замолчал, потом добавил: — У этого парня в пиджаке наверняка был спрятан микрофон, а он, в свою очередь, предполагал, что ты тоже без него не обошелся.

Я кивнул. По правде говоря, мне было бы легче расквасить морду мистеру Новаку, чем предложить ему взятку.

Я окинул взглядом моего визави. Мистер Беллароза был одет в свой обычный костюм, состоящий из пиджака и водолазки. Должно, быть, он когда-то давно увидел этот фасон на рекламном плакате с роскошным особняком в качестве фона. С тех пор он менял только расцветки. На этот раз пиджак был зеленым, а водолазка канареечного цвета. Само по себе это сочетание не очень бросалось в глаза, так как сезон твидовых пиджаков закончился и местные завсегдатаи облачились в идиотские одежды веселеньких цветов, они напоминали мне тропических птиц. Слава Богу, Беллароза не додумался надеть серый, сверкающий акульей кожей костюмчик. Я все же сделал ему замечание.

— На твоем месте я оставил бы «Ролекс» дома, Фрэнк.

— Да?

— Да. Некоторым простительно носить такие часы. Тебе — нет. Купи себе часы спортивного фасона. А из обуви — лучше мокасины или «доксайды». Знаешь, как они выглядят?

— Конечно.

Вряд ли он знал, мне кажется. Я прикончил свой мартини и подозвал Чарли, обойдясь без щелканья пальцами. Заказал еще порцию.

— И шерри для этого джентльмена.

— Джентльмен предпочитает зеленый или красный шерри, сэр? — Чарли обратился с вопросом ко мне, словно я привел с собой на поводке бульдога и заказывал ему миску молока.

— Красного! — пролаял Беллароза.

Чарли исчез в одно мгновение.

В зале появились женщины, они пришли к своим мужьям или присели за столиками в ожидании супругов. Я приметил Бэрил Карлейль — она была, как всегда, со своим мужем, черт-знает-как-его-зовут. Она сидела ко мне в профиль, и я разглядывал ее, пожевывая пластмассовую трубочку для коктейлей. Хорошая баба. Бэрил повернулась ко мне, и мы обменялись взглядами, в которых можно было прочесть: «Ну что, не продолжить ли нам наши игры?»

Беллароза тоже покосился на Бэрил, затем на меня.

— О, да здесь попадаются стоящие экземпляры. Мне кажется, эта уже готова с тобой на все.

Я был рад, что он подтвердил мои предположения, однако на всякий случай сообщил ему:

— О сексе тут не говорят.

Он улыбнулся.

— Не говорят? А о чем же говорят? О деньгах?

— Мы говорим о бизнесе, но никогда о деньгах.

— Как же это?

— Это не так легко, верно. Послушай, Фрэнк, мне нужен адвокат — специалист по налогам. Не тот, который был у тебя, когда ты загремел за решетку, а тот, благодаря которому ты сейчас на свободе.

Напитки были доставлены, Беллароза помешал вишенкой в своем бокале, затем положил ее в рот.

— Мне нужен твой налоговый адвокат, — поторопил я его с ответом.

Он медленно жевал свою вишню.

— Адвокат тебе не нужен. Адвокаты необходимы, когда дело доходит до суда. А тебе нужно разобраться с этим делом еще до суда.

— Согласен. Но как?

— Прежде чем ответить на вопрос «как», надо ответить на вопрос «почему».

— На вопрос «почему» я ответ уже знаю. Я не собираюсь расставаться с тремя сотнями тысяч долларов и идти в тюрьму на несколько лет. Вот тебе «почему».

— Но ты не понимаешь «почему». Почему ты не хочешь всего этого?

— Потому что я не собирался никого обманывать.

— Вот этого не надо, парень.

Я пожал плечами и принялся за свой мартини. Я осмотрелся кругом, чтобы оценить сложившуюся обстановку. Кто-то сразу отводил взгляд, а некоторые, и в их числе Мартин Вандермеер и отец Хеннингс, посмотрели мне прямо в глаза недобрым взглядом. В противоположность им Бэрил подарила мне улыбку, она словно давала мне понять, что мы с ней можем начать все сначала. У меня было такое чувство, что возбуждение Бэрил объяснялось в первую очередь тем, что рядом со мной сидел мистер Беллароза. Бэрил из тех женщин, которые, даже находясь в браке, не прочь побаловаться со шпаной. По-моему, я был для нее сейчас воплощением ее идеалов — что-то вроде гангстера с дипломом.

Я снова взглянул на Белларозу. Видимо, мы зашли в тупик, мне предстояло отыскать ответ на вопрос «почему». Я попытался припомнить некоторые положения философии Фрэнка, изложенные им в «Альгамбре». Наконец я сказал:

— Новак сам имеет против меня зуб, вот почему. Я переспал однажды с его женой и оставил ее в горах в Кэтскилле одну во время снежной бури.

Беллароза улыбнулся.

— Вот теперь ты ближе к истине. — Он взял из вазочки горсть отвратительного сухого печенья и отправил его в рот. Я собирался как-то пожаловаться администрации клуба на это безобразие с печеньем, но с этого вечера мне, видимо, придется воздерживаться от любых жалоб.

Беллароза проглотил печенье и заговорил:

— О'кей, давай теперь я расскажу тебе, как я все это представляю. В этой стране все болтают о демократии, а, по-моему, тут идет бесконечная классовая борьба. Не веришь? Поверь, приятель, это так. Вся здешняя история — это история борьбы трех классов: высшего, среднего и низшего. Мне об этом рассказали еще тогда, когда я учился в Ла Саль. Ты понимаешь, что имел в виду мой учитель истории, когда говорил про эти вещи?

— Думаю, что понимаю, Фрэнк. Я, слава Богу, тоже учился, правда, в Йельском университете. Ну, хорошо. А как же быть с классом преступников?

— Все то же самое. Ты разве не знаешь, что есть разные классы преступников? Ты думаешь, я и «баклажан» — торговец крэком[19 - Название одного из видов наркотиков.] — одно и то же?

Я грешным делом так и думал, но, когда он предложил взглянуть на проблему с исторической и экономической точек зрения, я понял, что ошибался. Возможно, с Фрэнком Белларозой у меня на данный момент было больше общего, чем с преподобным Хеннингсом, например, которому явно не нравились ни мои деньги, ни я сам. Я сказал:

— Жена моего сторожа, Этель, тоже сторонница теории классовой борьбы. Надо вас как-нибудь познакомить. Вот смеху-то будет.

— Да, но ты меня, видимо, не до конца понял. Это совсем не то, что в Европе с их безумными политическими партиями и болтовней. И я еще раз повторяю: у нас существует классовая борьба.

— Так вот почему Новак прицепился ко мне. Он что, коммунист?

— Что-то вроде этого. Но он, правда, вряд ли сам об этом подозревает.

— Как я не догадался? А он меня все пытался убедить, что он борец за охрану природы.

— Да. Кроме того, идет и другая война — между мерзавцами из правительства и нормальными людьми, которые не желают знаться с этим правительством. Эта война длится так же давно, как и классовая борьба. В чем тут суть? В том, что правительство изо всех сил пытается изобразить, что оно заботится о бедняках и об идиотах. И те на самом деле верят, что оно о них заботится. Capisce? И что же остается нам, людям вроде тебя и меня? Нам надо, с одной стороны, прикрывать свои яйца, чтобы их не отрезала всякая шпана, а с другой — не спускать глаз со своего кошелька, в который норовит залезть правительство. Верно?

Он был, безусловно, прав. Но когда я объясняю это своим клиентам, я употребляю другую лексику. Возможно, именно по этой причине меня всегда понимают.

Беллароза продолжал:

— Федеральная налоговая служба ополчилась против тебя вовсе не потому, что ты нарушил закон, и все такое. Если бы дело обстояло так, я бы тебе не позавидовал, но все гораздо проще. Они прицепились к тебе, потому что ты им не нравишься.

— Но, Фрэнк, — возразил я, — за тем, что они дела-: ют, чаще всего не стоит никакой философии. Это в основном случайность или бюрократическая глупость. Я знаю, я с ними сталкиваюсь каждый день. Не думаю, что ФНС или Новак ополчились лично против меня.

— Важно, с чего все начинается. А начинается с того, что они охотятся за определенными людьми. Это не случайность и не глупость, приятель. Это запланировано. А если это так, то это называется война. Поэтому, когда тип вроде Новака шьет против тебя дело, это всегда оборачивается именно личным конфликтом. Так ты его не на шутку разозлил, говоришь?

Я улыбнулся.

— Ну, совсем чуть-чуть.

— Да-а. Это твоя первая ошибка.

— Я знаю.

— Послушай, советник. Новак — это мелкая сошка, он зарабатывает тридцать, может быть, сорок тысяч в год. Ты зарабатываешь, скорее всего, в десять раз больше. Это похоже на ситуацию со мной и с Феррагамо. Тот же случай. Потому что и тот и другой находятся на государственной службе, а таких людей не следует оскорблять.

— Но он меня достал.

— Понятно. Они это делать умеют. Но послушай, Новак пошел работать в ФНС не для того, чтобы сохранять твои сбережения. Он пошел туда из-за своих принципов, и эти принципы надо понимать.

— Я понимаю.

Беллароза перегнулся ко мне через стол.

— У этого Новака есть власть, сечешь? Он способен вздрючить и тебя, и меня, да-да. И он горы свернет ради этого, ведь он не обладает этой властью больше нигде — ни в банке, ни в офисе, даже у себя дома, возможно, он — ничтожество. Какой у тебя может быть дома авторитет, если ты приносишь в год тридцать тысяч? — Беллароза посмотрел мне прямо в глаза. — Попробуй влезть в его шкуру хотя бы на один день.

— Ну уж нет, я туфли из синтетики не ношу.

— Да? Вот видишь. А поживи-ка, как он, в его гнусной квартире или паршивом домишке. Задумайся, покупать или не покупать костюм, в котором тебя и похоронят. Посчитай-ка, во что семье обойдутся продукты, учеба детей и так далее. И при всем этом он ведь еще боится, что на него косо посмотрит шеф, что правительство урежет ему зарплату. А потом позвони мистеру Джону Саттеру в его роскошный офис. Ну-ка расскажи, как ты будешь относиться к этому пижону-юристу?

О Господи, мне стало даже почти жалко Стивена Новака.

— Все это я понимаю, но я хотел бы знать...

— Так вот, тебе надо, во-первых, понять, с кем ты имеешь дело, и уразуметь, что эти люди набрасываются только на людей с положением. На людей вроде меня и, да-да, не удивляйся, на людей вроде тебя. На людей, чьи проблемы с уплатой налогов могут стать сенсацией. Знаешь почему?

— Да, Фрэнк, знаю, налоги — это мой хлеб. Федеральная налоговая служба любит устраивать сенсации по той причине, что с их помощью она может напугать миллионы простых налогоплательщиков. И люди уже покорно несут им свои денежки.

— Да им плевать на уплату налогов для правительства! Ты так до сих пор ничего не понял. Им важно только одно — запугать человека. Это делается, чтобы показать, на чьей стороне власть. А еще большую роль играет зависть. Парень вроде Новака не в состоянии стать таким же богатым, как ты или я, но у него есть мозги и он понимает, что, прикрываясь интересами государства, он может разорить и тебя, и меня. Поэтому он — опасный человек.

Я кивнул. Беллароза в самом деле прекрасно озвучивал мысли Макиавелли в современном изложении.

— Возьми того же Феррагамо, — продолжал Беллароза. — Он прикидывается, что защищает справедливость, равенство, демократию, заботится об интересах бедных и о жертвах преступников и так далее. Вранье. Дело совсем в другом, приятель. Дело все в той же чертовой власти. Дело в зависти, в зависти к конкретным людям. А сверху все это приправлено чепухой, но чепухой, приятной для слуха. Послушай, я могу отвезти тебя в Бруклин, где в одном квартале за день происходит столько преступлений, сколько не случается и за целый год в вашем гнусном шикарном округе. Ты встретишь там Феррагамо? Ты встретишь там Новака, требующего, чтобы торговцы наркотиками заполнили налоговую декларацию? И вот что я тебе скажу, советник. Дело не в том, что ты прожил жизнь, как я, или так, как ты ее прожил. Если они решили засадить тебя за решетку за мошенничество, они все равно посадят тебя на пять или на десять лет, кем бы ты ни был: преступником или адвокатом. А скостят тебе срок только после того, как тебя посадят, не раньше. Capisce? И скажу тебе еще кое-что, что тебе наверняка не понравится. Когда ты смотришь на присяжных, они тоже смотрят на тебя и прикидывают, на сколько лет тебя упрятать. Когда я смотрю на присяжных, половина из них думают, что я уже подкупил другую половину, и прикидывают, останутся ли они в живых, если проголосуют за обвинительный приговор. Вот что значит власть, приятель! У меня она есть, а у тебя ее нет. Со мной никто не захочет связываться. И вот еще одно соображение для тебя: если ты думаешь, что правительство взъелось на тебя из-за того, что ты не заплатил налоги, если ты считаешь, что дело только в этом, значит, ты ничего не понял из нашего разговора. Так что поразмысли над этим хорошенько.

Я уже думал об этой проблеме и как настоящий патриот отверг в очередной раз мысль о продажности властей.

— Все это твои фантазии, Фрэнк, — произнес я.

— А я тебе скажу, что у меня просто не хватает фантазии, чтобы представить все так, как есть на самом деле. — Он откинулся на спинку стула и доел печенье, которое еще оставалось в вазочке. — Теперь ты понимаешь «почему». Значит, ты созрел для разговора с мистером Мельцером. Он объяснит тебе «как».

Несколько мгновений я не мог произнести ни слова, потом понял, что следует спросить:

— А кто такой, этот мистер Мельцер?

— Он в свое время работал на них. Был большой шишкой в ФНС. Сейчас занимается частными консультациями. Понимаешь? Разбогател на продаже секретов противника. Он лично знает всех этих мерзавцев. Улавливаешь? Жаль, я поздно его встретил. Но, возможно, тебе он сможет помочь.

Я задумался. Да, предатели, продающие ружья индейцам, в самом деле существуют. Но я бы никогда не стал рекомендовать их своим клиентам. Насколько я знал, они занимаются темными делами, поддерживая личные контакты с сотрудниками ФНС, возможно даже давая взятки и шантажируя своих бывших коллег. Их клиенты никогда не знают, как обделываются делишки. Нет, Джон Саттер, мистер Принципиальность, никогда бы не стал рекомендовать предателей из ФНС своим клиентам. Даже если бы это было законно. Он чтит адвокатскую этику.

Должно быть, на лице у меня были нарисованы неуверенность, скептицизм и, возможно, даже разочарование, так как Беллароза сказал:

— Мистер Мельцер гарантирует тебе с самого начала, что против тебя не будет возбуждено никаких дел. Никаких уголовных преследований, никакой тюрьмы.

— Каким образом он может это гарантировать?

— Это его бизнес, друг мой. Если желаешь действовать самостоятельно, ради Бога. Если же хочешь воспользоваться помощью Мельцера с его гарантиями, что ты никогда не увидишь, как выглядит изнутри федеральная тюрьма, тогда дай мне знать. Но решай быстро, пока мерзавцы не раскрутили это дело. А то и Мельцер не поможет.

Я взглянул на Белларозу. Действительно, он давал личные гарантии того, что я не попаду за решетку. Мне, конечно, придется уплатить примерно триста тысяч долларов, но зато я не буду подписывать чеки, сидя в тюремной камере. Что чувствовал я в тот момент? Облегчение? Благодарность? Признательность моему новому другу? Бьюсь об заклад, что нет.

— О'кей, пусть будет Мельцер, — кивнул я.

— Вот и хорошо. Он сам с тобой свяжется. — Беллароза вновь стал оглядываться вокруг. — Приятное место.

— Да.

— Сюда принимают католиков? Итальянцев?

— Да.

— Мои сыновья смогут приходить сюда, если я стану членом клуба?

— Да.

— Как здесь готовят?

— Не так, как твоя Анна.

Он засмеялся, потом посмотрел на меня изучающим взглядом.

— Так ты поможешь мне вступить? О'кей?

— Ну... тебе понадобятся три рекомендации. Понимаешь?

— Да. Я же состою в нескольких клубах. Найди тех, кто будет меня рекомендовать. Я здесь никого не знаю.

Начинается.

— Я же говорил тебе, Фрэнк, если я даже найду рекомендующих, тебя не пропустит комитет клуба.

— Да? Почему? — Слово «почему», кажется, нынче вечером будет главным вопросом. — Ну-ну, расскажи.

— О'кей, потому что этот клуб — один из самых закрытых и престижных клубов Америки и его члены не захотят... ну, в общем, как бы ты сам охарактеризовал себя, Фрэнк? Если откровенно.

Он промолчал, поэтому я пришел ему на помощь.

— Главарь мафии? Глава преступного клана? Какую профессию ты укажешь в анкете? Какого рода доходы ты декларировал в прошлом году? Что напишем — гангстер?

Он снова промолчал, и я продолжил:

— Понимаешь, эту организацию нельзя ни запугать, ни подкупить, ни пролезть в нее с помощью знакомых политиков. У меня больше шансов стать доном мафии, чем у тебя — членом этого клуба.

Беллароза задумался, и было заметно, что он не особенно рад услышанному, но я все же решил выложить все «хорошие» новости.

— Тебя не желают видеть здесь даже в качестве гостя. Если я еще раз приведу тебя сюда, мне придется в дальнейшем играть в гольф на общественном корте, а стрельбой по тарелочкам заниматься в подвале Итальянского винтовочного клуба.

Он допил свой бокал и теперь хрустел остатками льда так, что у меня мороз пошел по спине.

— О'кей, — сказал он наконец. — Тогда тебе придется оказать мне другую услугу.

Я в этом не сомневался.

— Если это будет законно и в моих силах, я, конечно же, окажу тебе услугу.

— Хорошо. Мне пришла в голову одна мысль. Ты будешь моим адвокатом в суде по делу об убийстве. Вот и будем квиты.

Шах и мат. Я сделал глубокий вдох и кивнул.

— Отлично. Но за услуги я не плачу, учти, — добавил он.

— Я за них счета не выставляю.

Беллароза улыбнулся.

— Но твои расходы я покрою.

Я пожал плечами. На какое-то мгновение мне представилась жуткая картина — дон Беллароза протягивает мне руку. Потом в газете клуба появляется фотография с надписью под ней: ГЛАВАРЬ МАФИИ И ЗНАМЕНИТЫЙ АДВОКАТ ЗАКЛЮЧАЮТ СДЕЛКУ В КЛУБЕ «КРИК». Но Беллароза, слава Богу, не собирался обмениваться рукопожатиями, и я счел за лучшее переменить тему разговора.

— Я, кстати, остался должен тебе за конюшню.

— Да. Во сколько Доминик оценил свою работу?

Я назвал ему сумму, которую писал мне на листке бумаги Доминик, но при этом добавил:

— По-моему, он вышел за пределы этой сметы.

— Эти парни в первые годы работы здесь просят не много. Затем они выучивают английский и начинают понимать что к чему. Вот тогда они дерут с клиентов семь шкур. — Он ухмыльнулся. — Это называется «американская мечта».

Тут он, по-моему, немного ошибался.

— Эти парни даже зарплату себе попросили ниже минимальной, — сообщил я.

Он пожал плечами.

— Ну и что из этого? Откуда они узнают, что им положено больше? Пусть и расплачиваются за свое незнание. Верно?

— Да, но я подозреваю, что ты сам приплатил им за эту работу. Мне кажется, ты хочешь сделать так, чтобы я остался тебе должен.

Он ничего на это не ответил, но потом спросил:

— Ты ценой и работой доволен?

— Да.

— Все, на этом кончаем.

— Кому я плачу?

— Ты платишь мне. Зайди как-нибудь, выпьем кофе. Наличные, чек, мне все равно.

— Хорошо.

Беллароза поудобней устроился на стуле, закинул ногу на ногу и некоторое время молча смотрел на меня. Затем сказал:

— Теперь, когда ты знаешь, что не отправишься за решетку, ты выглядишь значительно лучше.

Я выглядел бы еще лучше, если бы знал, что за решетку отправляется Фрэнк Беллароза. Черт бы его побрал.

— Слушай, — вдруг воскликнул он, — твоя жена в самом деле здорово рисует!! Правда, она не позволяет мне смотреть на свою картину. Гонит меня, но я все равно подглядываю, когда она уходит. Она у тебя настоящий художник.

— Рад, что тебе нравится.

— Да. Надо присмотреть хорошее место, куда повесить эту картину. Анне она тоже очень нравится. Теперь она понимает, о чем говорила Сюзанна. Помнишь? О руинах. Анна и Сюзанна, кажется, нашли общий язык.

— Рад слышать. Готовка твоей жены пришлась нам очень кстати. — Теперь, когда мы закончили серьезный разговор о делах, я снова вернулся к моей строгой и аристократической манере разговора. Я видел, что на Фрэнка это произвело впечатление. А то он, возможно, подумал, что мы с ним стали закадычными друзьями, которые не прочь поболтать о взятках, убийствах и возбужденной Бэрил Карлейль. Нет, пусть знает, что, несмотря на наши дружеские отношения, я могу держаться гордо и высокомерно, как горный орел. Думается, он уже это осознал. Вот кого он покупает — орла. А не каких-нибудь дешевых свиней.

Я вдруг осознал, что шум в зале поутих. Взглянув в сторону двери, я увидел, что к нам направляется Сюзанна, а рядом с ней идет Анна Беллароза.

Анна была одета в очередной свой костюм пижамного типа, на этот раз изумрудно-зеленый, но такой же свободный, как и предыдущий. На ногах — белые туфли, усыпанные искусственными бриллиантами. На ней было навешано столько золота, что этого количества хватило бы, чтобы изменить цену на этот металл на бирже.

Анна ловила на себе взгляды окружающих, и чем ближе она приближалась к нашему столику, тем яснее становилось, что она оказалась в центре внимания всей публики. Ее лицо приняло глуповато-смешливое выражение, и мне стало за нее даже неловко. Бедная Анна. Интересно, понимает ли она, почему все вокруг уставились на нее? Да потому что она была очень странно одета, потому что у нее были груди, от размера которых становилось дурно, и потому, что каждый из присутствующих сразу же понял, что она — жена главаря мафии.

Сюзанна, естественно, держалась как королева, ее совершенно не смущала ее компаньонша, которую она сопровождала так, словно та была особой королевской крови.

Фрэнк и я встали при их приближении, и мы все обменялись приветствиями и поцелуями. Как я и предполагал, все посетители не пожалели потратить четырех долларов на коктейль, лишь бы не пропустить зрелище. Никто не собирался уходить.

Надо вам сказать, что, несмотря на мои объяснения с Фрэнком, ни мне, ни Сюзанне не угрожала участь отверженных. Нет, Джону Уитмену Саттеру и Сюзанне Стенхоп-Саттер может быть позволено многое. Люди полагают, что чем древнее род, тем более эксцентричными могут быть его представители. Если в шестидесятые и семидесятые Рокфеллеры и Рузвельты позволяли себе обедать за одним столом с черными и с босяками, то почему бы Саттерам не поужинать с преступником? Возможно, именно это теперь станет модным? А что? Взять и поужинать с преступником в клубе «Крик». Высокий класс.

Конечно, самыми нетерпимыми к появлению здесь четы Беллароза окажутся нувориши, которые сами пролезли сюда совсем недавно, и Фрэнк Беллароза напоминает им слишком многое из их убогого прошлого.

Сюзанна выглядела просто потрясающе в своем простом белом шелковом платье, едва достающем до колен и подчеркивающем ее загар. Мы все сели, и к нам сразу же подошел Чарли, хотя его никто не подзывал. Леди Стенхоп не нуждается в том, чтобы подзывать официантов. Они чувствуют это и возникают рядом сразу при ее появлении. Уже одного этого достаточно, чтобы оставаться ее мужем.

Были заказаны напитки, и завязался светский разговор.

— Ты сегодня великолепно выглядишь, — сказал я Анне.

Она улыбнулась, глаза блеснули. Она явно была ко мне неравнодушна. Не знаю, по какой причине, мой взгляд опустился на ее бюст, и там я снова обнаружил золотой крестик, затерявшийся между двух огромных живых холмов. Не был ли это тайный знак с ее стороны?

Сюзанна обратилась с вопросом ко мне и к Фрэнку:

— Ну что, деловые разговоры закончены?

— Да, Фрэнк мне очень помог, — ответил я.

— Прекрасно, — отозвалась Сюзанна. Обращаясь к Фрэнку, она сказала: — Мои адвокаты посоветовали мне пойти на сепаратную сделку с налоговым ведомством. С тем чтобы оставить Джона одного разбираться с этим делом. Представляете? В кого мы превращаемся?

Беллароза, услышав, что у Сюзанны есть свои собственные адвокаты, мог бы задать точно такой же вопрос. Но, надо отдать ему должное, он сразу понял подтекст этого вопроса.

— Ведомства приходят и уходят, — заявил он. — Законы тоже не вечны. А вот хранить преданность своей семье, своему роду, своей жене или мужу надо всегда. — Он взглянул на меня. — А если ваша жена подарила вам детей и ведет себя достойно, то надо быть преданным и ей. Capisce?

Фрэнк, конечно, не был знаком со Стенхопами. Я что-то пробурчал ему в ответ.

Беллароза продолжал:

— Если вы предаете семью, будете вечно гореть в аду. Если же семья предает вас, то никакое наказание за это не будет чрезмерным.

Все это звучало так, как будто кто-то у кого-то украл деньги. Я бы не возражал, если бы Фрэнк читал мне свои заповеди с глазу на глаз, но в присутствии Сюзанны мне вовсе не хотелось представать в виде олуха, ловящего каждое слово из его убогих сентенций. Поэтому я решил вмешаться.

— А что ты имеешь в виду под предательством? К нему относится, например, супружеская измена?

Забыв о том, что здесь о сексе не говорят, Беллароза ответил:

— Мужчина может изменить своей жене, не предавая ее. Такова мужская натура. А вот жена не может изменить, не предав при этом своего мужа.

Я, конечно, предполагал, что он скажет нечто подобное, мне просто хотелось, чтобы это услышала Сюзанна, — сам не знаю, откуда у меня появилось такое желание. Такого рода сентенция могла бы перерасти в оживленный спор между двумя современными обычными супружескими парами, однако у нас был особый случай. Беллароза если и имел слабость, то только одну — он был несколько старомоден, словно вышел из пятидесятых годов, к тому же мышление его ограничивалось рамками его культуры, происхождения и профессии.

Он, конечно, осознавал, что вокруг него существует совсем иной мир, и хорошо понимал человеческую натуру, именно поэтому он и высказал эту сентенцию и именно поэтому эта тирада была в какой-то степени верной. Но он совершенно не понимал, что в Америке таких вещей не говорят. Нельзя уничижительно говорить о неграх и латиноамериканцах, а уж о женщинах и подавно. Нельзя также пренебрежительно отзываться о меньшинствах, бедняках, иммигрантах и других социальных группах, которые сейчас пользуются особым расположением властей. Фрэнк Беллароза не был деликатным человеком. Да он в этом и не нуждался, и это была одна из причин, по которой я ему немного завидовал.

Я покосился на Сюзанну, которую высказывание Фрэнка ничуть не оскорбило, а наоборот, позабавило своей первобытностью.

Анна, естественно, держала при себе свои мысли по этому поводу.

— Но мужчина должен быть осторожен, — продолжал Фрэнк, — когда он изменяет с другой женщиной. Многие великие люди загубили свои жизни, так как эти женщины заставляли их предавать семью, забывать друзей, что было на руку их врагам.

Я чувствовал, что Беллароза не скоро остановится, и попытался сменить тему разговора.

— Фрэнк сказал, что ему понравилась твоя картина, — поведал я Сюзанне.

Сюзанна улыбнулась, затем строго взглянула на Белларозу.

— Если будешь продолжать подглядывать, разрисую тебе лицо.

Боже мой, неужели она уже фамильярничает с главарем мафии?

Вот так мы и беседовали, давая тем самым нашим соседям обильную пищу для пересудов на выходные дни.

В восемь часов мы перешли в комнату для ужинов и обменялись приветствиями с несколькими знакомыми, а также представили им супругов Беллароза, не упомянув, впрочем, ни один из титулов Фрэнка. Никто из этих людей не смерил Белларозу презрительным взглядом, а ведь лет двадцать — тридцать назад без этого не обошлось бы. Большинство современных американцев охвачено эпидемией вежливости, словно на них сбросили кучу бомб с веселящим газом. Теперь эти некогда чопорные люди готовы обмениваться рукопожатиями с обвиняемыми в убийстве, разговаривать на улице с грабителями, которые их же и грабят, и, возможно, скоро начнут открывать двери ворам, чтобы не показаться неучтивыми. Так что, как я и предполагал, мы не стали свидетелями безобразных сцен, связанных с появлением супругов Беллароза.

Мы сели за наш столик, заказали напитки, обсудили меню и выслушали, какие фирменные блюда нам сегодня могут предложить. Нами занимался Кристофер, метрдотель, в котором Фрэнк сразу же опознал «голубого».

Затем мы заказали ужин официанту Ричарду, пожилому типу, который был знаменит тем, что запоминал заказы, не записывая ни слова. К сожалению, его былая слава осталась в прошлом, и теперь вам приходится либо довольствоваться тем, что он соизволит принести, либо смущать старика, отсылая его назад с его блюдами. Я обычно предпочитаю съедать то, что он приносит.

Я попросил принести особый сорт «бордо», который, как я знал, прекрасно подходит к тем блюдам, которые мы заказали. Я назвал этот сорт, даже не заглядывая в карту вин. Это мой старый ресторанный трюк, он обычно поражает людей до глубины души. Фрэнк и Анна, казалось, не обратили на это никакого внимания.

Сюзанна со смехом объяснила чете Беллароза, что они могут и не получить того, что заказывали, а то и вообще ничего не получить. Им это не показалось забавным, в отличие от местных аристократов, которые уже привыкли к своеобразию наших клубных заведений.

Сюзанна закончила рассказ словами:

— Если нам повезет, Ричард принесет нам не то вино с совсем другой едой, и, возможно, это сочетание окажется не таким уж плохим.

Супруги Беллароза, казалось, были раздосадованы. Они не верили, что такое возможно.

— А почему его не уволят? — поинтересовался Фрэнк.

Я объяснил, что члены клуба не позволят увольнять старого официанта.

Фрэнк вроде бы понял, ведь он сам был хозяином, padrone, доном, которому надо быть преданным. Я спросил его:

— Разве ты уволил бы человека, состарившегося у тебя на службе?

— Думаю, что нет, — ответил он с улыбкой. — Но я не знаю никого в моем бизнесе, кто дожил бы до седых волос. — Беллароза рассмеялся, и даже я не мог не улыбнуться. Сюзанна тоже захихикала, а Анна сделала вид, что ничего не слышала или не поняла. Думаю, если бы было можно, она бы перекрестилась. Фрэнк продолжал шутить: — Иногда приходится убирать ненужных людей с их постов, а иногда приходится просто убирать людей.

Трое из нас засмеялись. Анна изучала рисунок обоев на стенах.

Появились закуски, причем только две порции из них соответствовали тому, что мы заказывали.

Итак, мы приступили к ужину. Я расслабился, справедливо полагая, что никто из нас не будет застрелен за столом. Сюзанна также чувствовала себя раскованно, она не опасалась, как я уже говорил, общественного осуждения — больше того, она просто наслаждалась этим вечером. По правде говоря, с супругами Беллароза было интереснее ужинать, чем с Вандермеерами, например, они были еще забавнее сейчас, когда между нами установились дружеские отношения. У Фрэнка имелся неистощимый запас шуток, причем самых разных, оскорбительных для черных и цветных, для женщин и даже для итальянцев. Но он их рассказывал, нисколько не смущаясь и в такой неподражаемой манере, что они звучали совершенно безобидно, и мы хохотали до упаду.

Окружающим было явно завидно. Подали основные блюда, из них с нашими пожеланиями совпало только одно. Но мы не обратили на это внимания. Сюзанна начала называть меня consigliere, «советником» по-итальянски. Фрэнку это показалось забавным. Я, хотя уже и был пьян, так не считал.

Ричард несколько раз порывался убрать у Фрэнка зеленый салат, к которому тот не притронулся. Фрэнк попросил не уносить его, а когда Ричард в очередной раз потянулся за ним, схватил его за запястье.

— Послушай, приятель, — вспылил Фрэнк. — Я же просил оставить этот чертов салат в покое.

Это происшествие заставило всех замереть на несколько секунд. Ричард начал отступать назад, едва ли не кланяясь и потирая запястье. Я рад, что этот небольшой инцидент имел место, так как он показал мне, что такое Фрэнк Беллароза и прав ли Альфонс Феррагамо в своих оценках. Как и большинство людей, находящихся в оппозиции к обществу, мистер Беллароза был чрезвычайно вспыльчив и мог превращаться из добродушного собеседника в агрессивного нахала в долю секунды. Я убедился, что даже Сюзанна, которая находила его милым и интересным, теперь начала повнимательнее приглядываться к нему.

Фрэнк понял, что ему не следовало распускать руки в такой компании.

— Итальянцы всегда едят салат после основных блюд, — объяснил он. — Это способствует пищеварению. Вероятно, этот тип не знал этого.

«Теперь, кажется, будет знать, Фрэнк».

Фрэнк принялся за свой салат.

Минут пятнадцать спустя все забыли или сделали вид, что забыли о неприглядном поведении Фрэнка. Фрэнк даже попытался загладить свою вину перед Ричардом, рассказав несколько довольно неудачных анекдотов об итальянских официантах и заверив Ричарда, что тот спокойно может убирать все со стола. Ричард все же не был вполне уверен в своей безопасности и уронил тарелку.

Мы заказали кофе и десерт, а Фрэнк добавил к заказу четыре бокала марсалы, объяснив Ричарду, что итальянцы часто пьют марсалу перед или вместе с десертом, а иногда и с сыром. Ричард, которому все это было до лампочки, прикинулся восхищенным.

Ужин закончился мирно, без кровопролития и прочих инцидентов, если не считать того, что Фрэнк все порывался заплатить за него даже после того, как я ему объяснил, что деньги в клубе не в ходу. Наконец, огорченный тем, что ему не удалось в очередной раз оставить меня в должниках, он сунул несколько купюр в боковой карман пиджака Ричарда.

Настоящих пьяниц трудно оттащить от стола, поэтому, поужинав, мы отправились в комнату, где подавали ликеры. Официантка, зевая, начала объяснять нам, что время позднее, однако в этот момент она увидела Фрэнка Белларозу, который, как я заметил, уже положил на нее глаз во время ужина. Она улыбнулась и спросила:

— Что желаете?

Фрэнк взял на себя труд заказать напитки для всех.

— Самбукка, и не забудьте положить по три зернышка кофе в каждый бокал на счастье. Понятно?

— Да, сэр. — Она побежала исполнять заказ.

Фрэнк предложил мне сигару, я взял ее. Мы закурили. Бокалы прибыли в сопровождении вазочки с зернами, так что мы сами могли сотворить собственное счастье.

— Надо мне отвести вас в одно место на Мотт-стрит, — промолвил Фрэнк. — Это в Маленькой Италии, знаете? Называется «У Джулио». Там я покажу вам, что такое настоящая итальянская кухня.

— А пуленепробиваемые жилеты обязательно надевать? — спросил я.

Никогда не знаешь, покажется ли твоя шутка смешной, если имеешь дело с такими людьми, как Беллароза. Сюзанна захихикала. Анна сдвинула брови. Но Фрэнк расхохотался.

— Нет. Их дают прямо там, на месте, вместе с салфетками.

Мы допили наши бокалы, и я встал, нетвердо держась на ногах.

— Кажется, клуб уже закрывают.

— Тогда поедем ко мне. — Фрэнк тоже встал.

Сюзанна мгновенно согласилась, а я отказался. Обычно в подобных случаях мы реагируем одинаково, и нам достаточно взгляда, чтобы принять решение. Но этим вечером мы явно не понимали друг друга.

— У меня завтра тяжелый день, — объяснил я Сюзанне. — А ты поезжай, если хочешь.

— Пожалуй, я поеду домой.

Фрэнк, казалось, не был ни огорчен, ни обрадован, а Анна как-то странно взглянула на меня, словно она и я чувствовали симпатию друг к другу, а эти двое только мешали нам.

Сюзанна и Анна прибыли в клуб на «кадиллаке» Фрэнка с его шофером-телохранителем за рулем. Мы с Сюзанной с готовностью приняли приглашение Фрэнка подвезти нас до дома, так как оба еле волочили ноги.

Мы вышли в ночь, полную ароматов. Шофер Фрэнка подъехал в ту же секунду, как будто мы были грабителями, только что обчистившими магазин.

Мы все расположились на заднем сиденье, чего, конечно, не стали бы делать люди, плохо знающие друг друга. Не понятно, каким образом получилось так, что мы сели в следующем порядке: Сюзанна, Фрэнк, Анна и я. Машина тронулась, а мы все продолжали шутить и смеяться. Из-за необъятных размеров бедер Анны сидеть в машине было довольно тесно, так что вполне понятно, что Сюзанна оказалась почти на коленях у Белларозы.. Анна, со своей стороны, была крайне смущена и едва ли не паниковала по той причине, что ее правое бедро и грудь были в непосредственной близости от моего левого бедра и руки соответственно. То, что происходило слева, ее не особенно интересовало. Удивительно.

Так мы смеялись и шутили, и все выглядело достаточно глупо. Солидные люди, перебравшие лишку, забавлялись, а поутру им будет неловко даже вспоминать о том, что было вечером накануне.

Шофер, которого Фрэнк называл Ленни, все время поглядывал на нас в зеркальце, а один раз даже оглянулся и с любопытством посмотрел на меня. Ленни ухмылялся, и я был бы не прочь врезать ему по его идиотской морде или попросить Фрэнка пристрелить нахала.

Выяснилось, что Ленни отлично знает дорогу, он с уверенностью повел машину мимо ворот Стенхоп Холла к нашему дому. Интересно. Ленни помог Сюзанне сойти с колен своего шефа. Я обошелся без помощи, если не считать за таковую неловкое движение Анны, которая своими бедрами едва не сбросила меня на землю.

Сюзанна и я помахали на прощание в затемненные стекла «кадиллака», вошли в дом и поднялись в спальню. Мы разделись и упали в постель. Мы с Сюзанной круглый год спим голыми, это означает для нас, что медовый месяц еще не закончился и мы еще не состарились. Правда, испанка из прачечной жалуется: «В белье из Стенхоп Холла нет ни ночных рубашек, ни пижам, но, Боже, какие простыни!»

Сюзанна повернулась ко мне и ощупала меня, найдя мое мужское достоинство в самом жалком состоянии.

— Боюсь, я сегодня слишком много выпил, — пояснил я.

Сюзанна такие отговорки всерьез не принимает, они звучат для нее как вызов. А если она за что-нибудь возьмется, то разбудит и мертвого.

— Представь себе, — скомандовала она, — что я — Анна Беллароза, что вы с Фрэнком на одну ночь обменялись женами.

— О'кей. — Между Сюзанной и Анной, согласитесь, есть немало внешних различий, так что надо было пустить в ход все мое воображение. Сюзанна выключила ночник, чтобы мне было легче фантазировать.

— А я сейчас с Фрэнком, — сообщила мне она, — на заднем сиденье его машины. Мы стаскиваем с себя одежды, а шофер возит нас по окрестностям поселка.

Мне эта картина не очень понравилась, но что-то но мне осталось к ней неравнодушным. Это «что-то» напряглось в руке Сюзанны, и она захихикала.

— Вот видишь, — воскликнула она, — все получается. — Она добавила: — Ну а теперь ты будешь трахать Анну Белларозу. Она до этого не спала ни с одним мужчиной, за исключением собственного мужа, она смущается, она боится, но очень возбуждена. И ты понимаешь, что ей понравится, как ты ее трахаешь, а тебе интересно, когда и как ты вернешь ее мужу, и когда он вернет тебе меня, и что мы тогда скажем друг другу.

Господи, какое же развитое воображение у моей жены! Она знает, как меня завести. Это меня немного смущает. Теперь, когда она об этом сказала, я вспомнил, что по дороге, в машине, мне тоже приходила в голову мимолетная мысль об обмене женами.

Значит, я лежал теперь на спине, а Сюзанна сжимала в своей руке мой пенис, который восстал как межконтинентальная ракета из своей шахты. Я услышал ее слова:

— О Боже, Джон, он у тебя больше, чем у Фрэнка.

— Что?

Она продолжала говорить с бруклинским акцентом:

— Я не могу, чтобы это вошло в меня. Пожалуйста, не засовывай в меня это. Мой муж убьет меня, если узнает. Он убьет и тебя.

— Он сейчас трахает Сюзанну, — заметил я. — Твой муж трахает сейчас мою жену.

— Я изменяю моему мужу, Боже, прости меня, — стонала она.

— Мы просто занимаемся любовью, — успокоил ее я, затем перевернулся и забросил ее ноги себе на плечи.

— Что ты делаешь? — кричала она. — Что ты собираешься делать?

Я вошел в нее, и она издала возглас изумления. Пока я любил ее, она стонала, всхлипывала, затем успокоилась и начала получать удовольствие. Она глубоко дышала, и между вдохами я уловил несколько слов на итальянском, которые я не понял, но которые звучали очень хрипло и сексуально.

Ну что, скажете, что мы психи? Нет, мы знаем, где надо остановиться, вот что важно. Но у меня было чувство, что в этот раз мы вышли за пределы дозволенного. Фантазии — это хорошо, но впускать в свою спальню таких людей, как супруги Беллароза, — это по-настоящему опасно. Что с нами происходит?

После этого мы лежали, необычно далекие друг от друга, и Сюзанна сказала:

— Я думаю, нам стоит уехать отсюда на весь твой отпуск.

— Вместе?

Она помолчала, потом ответила:

— Конечно. Нам надо уехать отсюда, Джон. Теперь. Пока не поздно.

Мне не хотелось спрашивать ее, что она имела в виду под «пока не поздно».

— Сейчас я не могу уехать. Слишком много дел.

Она долго ничего не говорила, затем произнесла:

— Помни, что я тебя об этом просила.

И надо отдать ей должное, даже с учетом того, что случилось, я никогда не забуду об этой ее просьбе.


Глава 20


Июль. Самые амбициозные планы мужчины, который хочет, засучив рукава, поработать летом, частенько рушатся, а то лето и вовсе обещало быть самым гнусным с тех пор, как я попал в армию.

Как и говорил Фрэнк Беллароза, мистер Мельцер сам позвонил мне. Мы встретились по настоятельной просьбе мистера Мельцера у меня дома. Он прибыл точно в назначенное время, в шесть часов в среду. Я пригласил его в свой кабинет.

Мистер Мельцер оказался седовласым джентльменом. Он говорил очень тихо, что удивило меня еще во время нашего разговора по телефону. Оказалось, что голос его вполне соответствует его внешности. Он был одет в темно-серый костюм, довольно шикарный и со вкусом подобранный. Ботинки на его ногах были из самой настоящей натуральной кожи и стоили по меньшей мере тысячу долларов. О, мистер Мельцер, вы, кажется, неплохо устроились в жизни. Я бы хотел, чтобы мистер Новак посмотрел на своего бывшего коллегу.

Мы устроились у меня в кабинете, однако я не предложил мистеру Мельцеру ничего, кроме стула.

Из-за того что он был предателем, я ожидал, что у него будет бегающий взгляд, но он, напротив, держался совершенно спокойно и временами даже важно, давая понять, что тема нашего разговора была серьезной и в силу этого речь шла о больших деньгах.

Мистер Мельцер не вызвал у меня антипатии, как это было в случае с мистером Новаком, но он мне показался довольно скользким типом, и, как я предполагаю, приобрел он эту «скользкость» уже после того, как покинул Федеральную налоговую службу, ведь, как правило, ее сотрудники не допускают, чтобы их «смазывали» взятками. Так что ботинки из настоящей кожи ящерицы были на ногах мистера Мельцера не напрасно.

Минут через пятнадцать после начала разговора он сообщил мне:

— Моя обычная ставка по таким делам — двадцать тысяч долларов.

Это было вполне приемлемо. Я попросил бы больше, если бы занимался таким делом. Но затем он добавил:

— Кроме того, мне полагается половина из того, что вам удастся сберечь от налогообложения.

— Половина! Адвокатам по закону положено брать с клиента не больше трети от того, что им удается истребовать по гражданским делам.

— Но я не адвокат, мистер Саттер. Поэтому мои доходы не регламентируются никакими законами. Кроме того, как вы понимаете, мне приходится нести весьма солидные расходы.

— Но у вас нет даже офиса.

— У меня есть другие статьи расходов. Вам, скорее всего, неинтересно знать, какие именно.

— Нет, неинтересно. — Я посмотрел ему в глаза. — Вы гарантируете, что против меня не будет применено мер уголовного преследования?

— Никаких уголовных мер, мистер Саттер.

— Хорошо. Считайте, что я вас нанял.

— Кстати, судя по тому, что вы мне сказали, вы действительно должны отдать правительству большую часть этих денег. Возможно, даже все. Но я могу сделать так, чтобы эта сумма значительно уменьшилась. У меня ведь есть для этого стимул. Понимаете?

Действительно, нет прилежнее бывшего государственного служащего, который открыл для себя смысл слова «стимул».

Он продолжал:

— Я также постараюсь установить реальные сроки платежа, но предупреждаю, как только они согласятся на меньшую сумму, они захотят получить ее как можно быстрее.

— Ладно. Но я не хотел бы больше ни видеть, ни слышать Новака.

— Я поговорю об этом со Стивом.

«Со Стивом?!»

— Когда и в каком виде вы хотели бы получить свой гонорар? — спросил я.

— Выпишите мне чек, и если можно, сейчас.

— Сейчас как раз нельзя. Я вышлю вам чек на следующей неделе. Но хотел бы, чтобы вы принялись за работу сегодня же. — Когда мои клиенты заявляют такое, я удивленно поднимаю брови, как всякий адвокат.

Но мистер Мельцер только рукой махнул.

— Вы друг мистера Белларозы, так что можете платить, когда хотите. С этим проблем нет.

Последнюю фразу можно было понять по крайней мере двояко. Я встал, Мельцер также поднялся. Он подошел к окну.

— Вам легче будет выйти через дверь, — заметил я.

Он негромко засмеялся.

— Я любовался здешними местами, пока ехал к вам. — Мельцер поглядел в окно. — Впечатляющий вид.

— Был когда-то.

— Да, был. Невероятно, в какой роскоши жили состоятельные люди до введения подоходного налога, правда, мистер Саттер?

— Да.

— Когда я был на государственной службе, мне всегда было больно видеть, как с таким трудом заработанный капитал уплывает от владельцев в виде налогов.

— Мне тоже от этого больно, мистер Мельцер. На самом деле. Я рад, что вы это тоже осознали. — Я помолчал и добавил: — Но мы все должны платить налоги, и я вовсе не возражаю против налогов в разумных пределах.

Он отошел от окна, улыбнулся мне, но ничего не сказал.

Я направился к двери.

— Вы уверены, что вам не понадобятся мои налоговые декларации?

— Да, думаю, что не пригодятся. Я действую несколько иными методами, мистер Саттер. Меня больше интересуют те документы, которые имеются у них на вас...

— Понимаю. А как мне позвонить вам в случае необходимости?

— Я сам позвоню вам через недельку. — Мистер Мельцер также направился к двери, но замешкался и произнес: — Вы, должно быть, очень переживаете по поводу этой истории и, наверное, размышляете о людях, которые не платят налоги в разумных пределах, как вы только что выразились.

— Ну что ж, пусть живут с этим смертным грехом, мистер Мельцер. Я же лично просто хочу уладить мои дела с дядюшкой Сэмом. Я — патриот. И бывший бойскаут.

Мистер Мельцер снова улыбнулся. Вероятно, он вообразил, что я ничего не знаю об играх с налогами. Поэтому он решил меня просветить.

— Люди, которые полностью избегают всех налогов, живут действительно богато. Но уверяю вас, они рано или поздно все равно попадут за решетку. И это справедливо.

Очень похоже на то, что проповедовал мистер Манкузо. Вероятно, такая уверенность в торжестве справедливости свойственна всем правительственным чиновникам. Должно быть, они знают что-то такое, чего не знаю я.

— А я буду счастлив сидеть на процессе по их делу в составе жюри присяжных, — высказался я.

Он сделал еще шаг по направлению к двери, затем снова повернулся ко мне.

— Возможно, я воспользуюсь когда-нибудь вашими услугами. Мои дела идут неплохо, как вы понимаете, но юридического образования у меня нет.

— Вот поэтому они у вас и идут неплохо, а не идут очень хорошо.

Он захихикал.

— Вас хорошо знают в манхэттенском отделении Федеральной налоговой службы. Вам это известно?

Я подозревал об этом, но не был уверен.

— Они что, играют в дартс с моим портретом на мишени? — съязвил я.

— Когда я работал там, у нас была целая галерея в комнате для отдыха. — Он улыбнулся, но мне было не до смеха. — Там были, конечно, не фотографии, а фамилии и номера плательщиков страховых взносов. Но не людей, уклоняющихся от уплаты налогов, а адвокатов, которые сумели нас переиграть. Как видите, мои бывшие коллеги этого не прощают. Я тоже слышал о вас, хотя и не знал вас лично. — Он сделал паузу, затем сказал: — Так что, как это ни парадоксально, но вам приходится теперь обращаться ко мне за защитой. Вас это удивляет?

За иронией судьбы часто стоит разыгранная комбинация, и, похоже, он намекал именно на это. Я внимательно посмотрел н? него.

— Вы думаете, в данном случае это что-то вроде вендетты с их стороны?

Он выдержал многозначительную паузу, затем ответил:

— Кто может сказать наверняка? Бюрократы иногда совершенно непредсказуемы. Однако суть в том, что даже если они хотели насолить вам, то нужен был предлог. Он и подвернулся.

Что-то он как-то неожиданно подвернулся. Ну что же, если самая достойная смерть для охотника на львов — это гибель в пасти льва, то самая достойная смерть для специалиста по налогам — это смерть в тяжелых объятиях налоговой службы.

Мистер Мельцер вернулся к исходному пункту этого разговора.

— Так я хотел бы позвонить вам и посоветоваться по некоторым делам.

Посылать его подальше сейчас было явно несвоевременно, поэтому я сказал:

— Я принимаю в свои обычные рабочие часы.

— Хорошо. А как вы посмотрите на то, чтобы поработать со мной на постоянной основе? Например, мы могли бы создать с вами фирму.

Боже мой. Мне делают больше предложений, чем проститутке с Двенадцатой авеню. Я сухо ответил:

— Вряд ли человек, которому грозит наказание за уклонение от уплаты налогов, будет вам хорошим партнером, мистер Мельцер.

— Ну, вы слишком скромны.

— А вы слишком любезны.

— Мистер Саттер, я в состоянии удвоить ваши доходы всего за один год.

— Я тоже мог бы это сделать, если бы захотел, мистер Мельцер. Всего вам доброго.

Он понял мой прозрачный намек и удалился, покачивая головой.

Мне захотелось принять душ, но вместо этого я решил выпить. Я ослабил узел на галстуке и расположился в своем кресле, вытирая платком пот со лба.

В этих старых домах совершенно нечем дышать, даже кондиционер вряд ли помог бы. К тому же эти аппараты безобразно выглядят, а в нашем кругу привыкли больше обращать внимание на внешний вид, а не на комфорт. Вот почему даже в жару мы не снимаем пиджаки и галстуки. Иногда мне кажется, что мы — сумасшедшие. А иногда я даже уверен, что так оно и есть.

Я потягивал из бокала джин с тоником, мой обычный летний напиток. Я употребляю для него только настоящий, горький, как хинин, «Швепс», чтобы отгонять малярию, и настоящий «Будлс», чтобы отгонять от себя действительность.

«В два раза увеличу ваши доходы». Боже, мы ведь были нацией, которая производила товары, строила железные дороги и пароходы. Теперь мы занимаемся оказанием нелепых услуг, заключаем «бумажные» сделки и проматываем капитал, накопленный двумя столетиями честного труда.

Если Мельцер способен увеличить мой годовой доход до 600 тысяч, то, значит, его собственный доход составляет не меньше миллиона. А что он делает, чтобы заработать этот миллион? Он улаживает проблемы с налогами, которые возникают у людей в результате деятельности его бывших коллег. А сам этот мужлан, должно быть, закончил второразрядный университет и еле-еле получил диплом по бухгалтерскому учету. Я налил себе второй стакан.

Коммунизм умер, а американский капитализм заходится в мучительном кашле. Кому же достанется в наследство Земля? Только не «нищим духом», как это проповедует преподобный Хеннингс. Только не таким, как Мельцер, ибо паразиты не выживут, если мертв организм. И не Лестерам Ремсенам, которые, хотя и торгуют акциями шахт и заводов, не в состоянии отличить уголь от коровьего дерьма. И, конечно, землю унаследую не я и не мои дети, так как мы — представители вымирающего рода.

Выживут люди, подобные Стенхопам, которые уже давно оторвались от всяких корней и приспособились к самостоятельному плаванию. Выживут подобные Белларозе, если научатся ладить с новыми породами хищников. Только эволюция, но ни в коем случае не революция. Вот на чем стоит Америка. Но это должна быть ускоренная эволюция.

Я взял свой джин и тоник и вышел на заднее крыльцо. Сюзанна, которая приучилась этим летом пить кампари с содовой (вероятно, потому что этот напиток подавали в «Альгамбре»), присоединилась ко мне.

— Ну как, все в порядке? — поинтересовалась она.

— Да. Но мне придется занять у тебя двадцать тысяч.

— Я завтра выпишу чек.

— Спасибо. Отдам долг, как только продам часть своих акций. Какой процент возьмешь?

— Я беру один процент в неделю, начисляемый ежедневно. У тебя есть девяносто дней на уплату всей суммы долга, иначе ноги обломаю.

Я удивленно уставился на нее.

— Где ты этому научилась? У соседей?

— Нет-нет, я читаю книжку про мафию.

— Зачем?

— Зачем? Ты читаешь книжки о породах местных деревьев, я читаю книжки о местных хищниках. — Она брезгливо скривилась. — Эти ребята не очень-то приятные типы.

— Не спорю.

— Но процент дохода они извлекают гораздо больший, если сравнить его с тем, который мне предлагает моя идиотская трастовая компания.

— Так отдай Белларозе свои деньги, пусть он вложит их в свои махинации.

Она задумалась, затем проговорила:

— Мне почему-то кажется, что Фрэнк не такой, как все. Он пытается действовать законно на сто процентов.

— Он что, сам тебе об этом сказал?

— Конечно же, нет. Это Анна сказала. На тоже не прямо. Она даже и мысли не может допустить, что он является главой крупнейшего преступного клана Нью-Йорка. Вероятно, как и я, она ни разу не читала об этом в газетах.

— И тем не менее Фрэнк Беллароза преступник номер один в Нью-Йорке и, возможно, даже во всей Америке. Он не смог бы сделать законным свой бизнес, даже если бы захотел. Но он никогда не захочет этого.

Она пожала плечами.

— Ты видел эту статью в сегодняшнем номере «Таймс»?

— Да. Ты что, начала читать газеты?

— Мне посоветовали прочитать эту статью.

— Понимаю. — Статья была посвящена сообщению, сделанному Альфонсом-Феррагамо, федеральным прокурором Южного района Нью-Йорка. Мистер Феррагамо сообщал, что «он в данный момент представляет доказательства Федеральному жюри присяжных, касающиеся причастности мистера Фрэнка Белларозы, известного представителя уголовного мира, к убийству Хуана Карранцы, гражданина Колумбии и торговца наркотиками. Дело рассматривается на федеральном уровне, так как подозреваемый в убийстве и его жертва вовлечены в преступную деятельность международного масштаба. Поэтому правительство США требует рассмотрения этого убийства с учетом отягчающих обстоятельств».

Мне всегда нравился неподражаемый стиль «Нью-Йорк таймс», где к каждой фамилии добавляется «мистер» и в изобилии можно найти определения «известный», «якобы имевший место» и так далее. Все так прилично и красиво. Слышали бы они, как выражался Беллароза у себя в кабинете: «чертов Феррагамо», «чертов Карранца», «дерьмовое правительство», «баклажаны» и все в таком роде. Надо будет почитать еще завтрашние номера «Нью-Йорк пост» и «Дэйли ньюс», чтобы оценить истинный масштаб события.

Сюзанна переключилась на семейную тему:

— Каролин и Эдвард приезжают домой завтра или послезавтра. Но, к сожалению, они пробудут у нас всего лишь несколько недель.

— Ясно. — Никто из моих детей в этом году не спешил с возвращением домой. Каролин поехала к родителям своей подруги в Кейп-Код, а Эдвард задержался в колледже по какой-то неясной причине, скорее всего связанной с его амурными делами. — И куда же они уезжают от нас через несколько недель? — спросил я.

— Каролин собирается по студенческому обмену поехать на Кубу. Это какая-то миротворческая акция, а кроме того, она хочет попрактиковаться в испанском языке. Эдвард вместе со своими сокурсниками едет на Кокоа-Бич, у них уже заранее снят домик. Вряд ли они будут укреплять там мир между народами.

— Как сказать. Ведь мир между народами начинается с достижения согласия с самим собой, а значит, и с решением сексуальных проблем.

— Какая глубокая мысль, Джон!

Я думаю, эта ирония была горькой. Должен вам сказать, что поездки детей полностью оплачиваются Сюзанной. Деньги Стенхопов вообще сыграли нехорошую роль в воспитании Каролин и Эдварда. Я не скажу, что наши дети избалованны; они умеют напряженно учиться и достигают хороших результатов. Но за ними с младенчества присматривала нянька, нанятая на деньги Стенхопов, затем они провели школьные годы в интернатах, в которых от детей многого не требуют. В результате к настоящему моменту я почти не знаю своих детей. Я не знаю, о чем они думают, что они чувствуют, не знаю, что они за люди. То же самое касается Сюзанны. Думаю, мы упустили что-то важное в жизни, и наши дети также были лишены этого.

Итак, июль, по всей вероятности, пошел насмарку.

* * *


Однажды утром в мой офис в Локаст-Вэлли позвонил Лестер Ремсен. Он звонил по общественным делам. Точнее, он пытался вернуть меня в лоно приличного общества.

— Джон, — произнес он. — У нас в клубе было вчера собрание. Мы обсуждали твой поступок.

— Кто присутствовал на этом собрании?

— Ну... это не важно.

— Для меня важно, так как речь шла все-таки обо мне.

— Важнее была тема нашего разговора. Мы говорили...

— Если это так существенно, Лестер, то я с удовольствием ознакомлюсь с протоколом вашего собрания на следующем аналогичном мероприятии. Я не потерплю, чтобы обо мне говорили за моей спиной какие-то анонимы-самозванцы, которые сами созвали какое-то собрание. У нас правовое общество, а я, как-никак, служитель права — адвокат. Capisce?

— Что?

— Понимаешь?

— Да, но...

— Кстати, мне только что звонила миссис Лаудербах и сказала, что ты предложил ей продать половину ее акций «Америкэн экспресс» и купить акции «Юнайтед боксит». Зачем ты это сделал?

— Зачем? Я тебе сейчас объясню. — Он начал излагать мне ситуацию на фондовом рынке.

— Что такое бокситы? — прервал его я.

— Это... ну, знаешь... это необходимо... я бы сказал, что они относятся к минералам...

— Это сырье для производства алюминия. Рабочие добывают его с большим трудом из-под земли для того, чтобы народ мог пить пиво из алюминиевых банок.

— Какая разница? Я же говорю тебе, сейчас эти акции идут по десять с половиной — самый низкий уровень за два года, а стало известно о том, что эту компанию хочет купить «Америкэн бисквит». Это очень перспективная фирма. Они делают потрясающее спортивное снаряжение.

— Кто делает бисквиты? «Ю-Эс-стил»?

— "Ю-Эс-Икс". Так сейчас называется «Ю-Эс-стил». Они сейчас делают... ну, в общем, сталь.

— Оставь в покое акции миссис Лаудербах, Лестер, иначе я сам тебя от них избавлю.

Он что-то пробормотал, но, перед тем как повесить трубку, сказал:

— Послушай, Джон, давай еще раз вернемся к тому, с чего я начал. Я бы хотел поговорить с тобой откровенно. Это останется между нами.

— Говори.

— Прежде всего, Джон, я считаю, что ты должен передо мной извиниться.

— За что?

— За то, что ты мне сказал в клубе.

— А я думаю, что тебе самому стоит извиниться передо мной за то, что ты пытался втянуть меня в мошенничество.

— Не понимаю, о чем ты говоришь. А я прошу тебя извиниться за то, что ты послал меня к черту.

— Извини.

— Ладно... О'кей... тогда перейдем к другому вопросу. Этот случай с Белларозой. Должен сказать тебе, Джон, что лет двадцать назад тебя после такого поступка попросили бы навсегда покинуть клуб. Сейчас времена более либеральные, но мы все же обеспокоены попытками новых и незнакомых людей проникнуть в наш клуб. Мы бы не хотели, чтобы у нас появилась репутация такого места, куда могут приходить подобные люди. Пусть даже в качестве гостей. И уж ни в коем случае нельзя допустить, чтобы эта мафиозная личность превратилась в постоянного посетителя.

— Лестер, я не хочу причинять ни тебе, ни другим членам клуба неудобств. Я сам не меньший сноб, чем вы. Но тем не менее если Джон Саттер захочет поужинать в клубе хоть с самим дьяволом, то это никого не касается, если при этом не нарушаются правила поведения в клубе.

— Джон, черт побери, но я же говорю о здравом смысле, о правилах приличий, о сохранении достоинства, наконец...

— Если кто-то из членов клуба предлагает внести в наш устав статью о недопущении в клуб подозрительных личностей или даже самого дьявола, то я, возможно, проголосую за такую поправку. К счастью, времена джентльменских договоренностей и секретных протоколов прошли, друг мой. Не осталось джентльменов, а секретные протоколы — незаконны. Если мы хотим выжить, нам надо лучше адаптироваться или становиться сильнее и действовать. Нельзя больше просто стоять и жаловаться на то, что трудно танцевать на палубе тонущего корабля. Понимаешь?

— Нет.

— Тогда я скажу другими словами. Так вот, я предсказываю, что к концу этого века Фрэнк Беллароза станет членом нашего клуба или же этого клуба вообще не будет существовать. На его месте разобьют парк или выстроят супермаркет. Туда уже сможет войти всякий, а мы будем жаловаться на недостаток места для парковки и на шумливых детишек.

— Возможно, ты прав, — неожиданно согласился Лестер. — Но до тех пор, Джон, мы очень попросили бы тебя не приводить в клуб мистера Белларозу даже в качестве гостя.

— Я подумаю об этом на досуге.

— Пожалуйста, подумай, — сказал Лестер. — Мои наилучшие пожелания Сюзанне.

— Передавай привет Джуди. И еще, Лестер...

— Да?

— Пошел ты к черту.

* * *


Я решил на время воздержаться от посещения клуба «Крик», во-первых, из-за моего разговора с Лестером, но больше из-за того, что предпочитаю проводить июль в яхт-клубе «Сиуанака Коринф».

Итак, в пятницу вечером, через день после возвращения домой Эдварда и через два дня после того, как вернулась Каролин, Сюзанна, я и оба наших отпрыска отправились на ранний ужин в яхт-клуб, вслед за которым должна была последовать трехдневная поездка на яхте.

Мы сели в мой «бронко», нагруженный выше крыши пивом, едой и рыболовными снастями. Все было как в добрые старые времена, с той только разницей, что Каролин теперь сидела за рулем, а Эдвард не вертелся как юла на сиденье. Он спокойно смотрел по сторонам, как юноша себе на уме, — возможно, на уме у него была девушка, которую он оставил в колледже. А Каролин стала настоящей женщиной, и кто-то, но не я, научил ее водить машину. Куда летят годы?

Наконец мы прибыли на территорию яхт-клуба. Этот клуб, основанный Уильямом К. Вандербилътом, расположен на Центральном острове, который в наше время практически превратился в полуостров с заливами Ойстер-Бей, Колд-Спринг-Харбор и Лонг-Айленд Саунд. Это царство старых денег. Здесь совсем не помешало бы установить на дорогах знаки, запрещающие проезд.

По дороге из гравия мы приблизились к зданию клуба, трехэтажному особняку с черепичной крышей и боковой верандой. Он был выстроен в 1880 году и представлял собой нечто вроде гибрида, сочетавшего в себе архитектуру домов с крышей из деревянной черепицы с архитектурой в стиле классицизма, правда, колонны и прочие детали были не из мрамора, а из выкрашенного в белый цвет дерева. Вероятно, форма этих колонн и дала клубу второе название — «Коринф». А сиуанака — это название индейского племени, которое когда-то жило в этих местах. Так что полное название клуба тоже представляло собой гибрид двух цивилизаций — общим у них было то, что обе уже давно исчезли.

Одним словом, это был очень приятный домик, без всяких претензий, но сохранивший все свои достоинства и удачное сочетание чисто американского стиля с некоей фривольностью.

Каролин припарковала машину, мы вышли и направились к клубу.

Столовая клуба выходит окнами на Ойстер-Бей, мы выбрали столик у большого окна. Отсюда была видна наша яхта. Тридцать шесть футов в длину, класса «Морган». Название у нее — «Пауманок», так называли индейцы нынешний Лонг-Айленд.

Я заказал бутылку местного вина — «Банфи шардоннэ», его производят в бывшем поместье Вандербильтов, которое сейчас представляет собой настоящую ферму. Возможно, и нам удастся спасти Стенхоп Холл, превратив его в плантации олив или инжира. Вот только где взять столько денег на дополнительное освещение? Итак, я налил нам вина, и мы чокнулись за нашу встречу.

Я считаю, что детям надо разрешать пробовать вино как можно раньше. Это дает им возможность видеть в спиртном самую обычную вещь, а не тайну и не табу.

Еще бы, ведь его вам предлагает мать или отец. Это сработало в моем случае, в случае с Сюзанной — мы никогда не злоупотребляли алкоголем в юности. Я не говорю при этом о зрелом возрасте.

Мы поговорили о школе, о поездке Каролин в Кейп-Код и о нежелании Эдварда покидать колледж, которое и в самом деле было связано с девушкой, студенткой последнего курса близлежащего колледжа в Дартмуте. Мне кажется, что многие решения в жизни Эдварда будут обусловлены его страстями. Это нормально. Я сам такой и считаю себя вполне нормальным.

Потом разговор зашел о местных новостях и о планах на лето. Эдвард на третьем бокале разговорился. Каролин же ничем не проймешь, из нее не вытянешь ни слова, пока она сама не захочет заговорить. Каролин также необычайно проницательна, в этом она похожа на свою мать. Она спросила меня:

— У тебя все нормально?

Я решил, что не буду прикидываться и скажу правду.

— У нас возникли кое-какие проблемы. Вы слышали о наших новых соседях?

Эдвард встрепенулся.

— Да! Фрэнк Епископ Беллароза. Он что, угрожает вам? Да я с ним в два счета разберусь. — Он засмеялся.

— Наоборот, он и его жена — очень милые и приятные люди, — сказала Сюзанна.

Я не был в этом уверен, но добавил:

— Мы ему, вероятно, понравились, но не знаем, как реагировать на это. То же самое касается и других людей, соседей, знакомых. Так что вам могут при встрече всякого наговорить, не удивляйтесь.

Эдвард на это ничего не ответил, он вообще такой — если что взбрело ему в голову, то он добьется своего. Он с энтузиазмом воскликнул:

— А как он выглядит? Я могу с ним встретиться? Я хочу потом хвастаться, что знаком с ним. О'кей?

Эдвард ведет себя всегда очень непосредственно, несмотря на годы учебы в частной школе и на то, что большинство его родных корчат из себя аристократов.

Он похож на сорванца со своей копной рыжеватых волос, которые торчат в разные стороны. Рубашка у него все время вылезает из штанов, на галстуке и пиджаке постоянно какие-то пятна, а мокасины выглядят так, словно их долго жевала корова. Конечно, многое из этого делается нарочно, этот вид бездомного оборванца был всегда моден в колледже Святого Павла. И вообще, Эдвард — неуправляемый, но добрый мальчишка с дьявольским характером. — Если хочешь повидаться с нашим соседом — просто стучи к нему в дверь, — посоветовал ему я.

— А что, если его головорезы схватят меня?

Каролин закатила глаза. Она всегда считала своего братика неспособным на решительные поступки, трусишкой, хотя никогда и не говорила об этом. Они, несмотря на это, хорошо ладили между собой, но, возможно, благодаря тому, что виделись очень редко.

— Но ты же сразу уложишь их на лопатки, Шкипер, — поддразнил я Эдварда.

Он улыбнулся, услышав свое детское прозвище.

Каролин сказала, обращаясь ко мне и к своей матери:

— Я бы не потерпела, чтобы другие указывали мне, с кем мне дружить, а с кем — нет.

— Мы и не идем ни у кого на поводу, — заверила ее Сюзанна. — Но некоторые наши друзья огорчены. Это произошло, собственно, из-за одного случая в клубе «Крик». — Сюзанна вкратце рассказала о случившемся. В заключение она добавила: — Вашему отцу позвонили один раз по поводу того вечера, а мне — целых два раза.

Каролин обдумывала сказанное. Она превратилась теперь, как я уже говорил, в молодую женщину, уверенную в себе и в своем будущем. Ей наверняка будет сопутствовать успех в юридической карьере. Я даже сейчас могу представить ее в очках в строгой оправе и с папкой в руках. Леди-адвокат — так мы их называем в нашем кругу зубров адвокатуры.

— У вас есть конституционное право вступать в отношения с любым лицом, — безапелляционно заявила она.

— Мы это знаем, Каролин, — улыбнулся я. Студенты часто воображают, что открывают в колледже не известные никому вещи. Я тоже несколько лет думал, что получаю в Йеле уникальную информацию. — Наши друзья также имеют это право, и некоторые из них используют его, прекращая всяческие с нами отношения.

— Да, — согласилась Каролин, — наряду с правом свободной ассоциации в обществе есть также право на отказ от ассоциации.

— И в связи с этим мой клуб имеет право исключить меня из своих рядов.

На этом пункте Каролин споткнулась, так как по натуре она привержена либерализму.

— Почему вы не уедете отсюда? — спросила она. — В этих краях нет ничего, кроме анахронизмов и дискриминации.

— Поэтому нам здесь и нравится, — сказал я и получил в ответ нахмуренные брови. Каролин напоминает мне ее мать в том, что касается всяческой общественной деятельности, она является членом сразу нескольких организаций в своем студенческом городке. Я считаю эти организации весьма подозрительными, но не высказываюсь на этот счет, так как не спорю о политике с теми, кому еще нет сорока. — Куда же, по-твоему, мы должны уехать? — полюбопытствовал я.

— Поезжайте в Галвестон, поселитесь на пляже рядом с тетей Эмили.

— Неплохая мысль. — Каролин тоже обожает Эмили, так как та не побоялась пойти против законов супружеской морали и превратилась сейчас в вольную обитательницу пляжей. Каролин, впрочем, на подобное не решилась бы. Ее поколение не такое дикое и необузданное, каким было наше. Они лучше одеты и не покинут родной дом, не взяв с собой кредитную карточку. Но надо отдать ей должное, Каролин — очень искренняя девушка. — А возможно, нам стоит поехать с тобой на Кубу и посмотреть, как там обстоят дела с борьбой за мир.

— А почему мы ничего не заказываем? — спросила Сюзанна, которой всегда кажется, что я насмехаюсь над ее дочерью.

Каролин сказала, обращаясь ко мне:

— Не думаю, что Куба — это подходящее место для вас. Но, побывав там, начинаешь многое понимать.

В разговор вмешался Эдвард:

— Кому нужна твоя Куба, Кари? Поехали с нами на Кокоа-Бич, познакомлю тебя со своими приятелями. — Он захихикал.

— Не очень-то мне будет интересно с твоими грубиянами-друзьями, — ледяным тоном ответила она.

— Да? А почему же ты не отходила от Джеффри, когда он приезжал к нам на Рождество?

— С чего ты взял?

— С того и взял.

Я посмотрел на Сюзанну, и мы улыбнулись друг другу. Я сказал ей:

— А почему же ты никак не можешь вызвать мастера и починить свою машину?

— А почему же ты не приучишься убирать за собой носки?

Каролин и Эдвард поняли намек, заулыбались и замолчали.

Мы поговорили о Джордже и Этель Аллард, о Янки и Занзибар, о переносе конюшни на новое место и о других изменениях, произошедших с Рождества. Мы заказали ужин и еще бутылку вина, хотя я понимал, что мне не стоит пить больше двух стаканов перед выходом в море.

За едой Каролин снова заговорила о Белларозе.

— Он знает, чем ты занимаешься, пап? Он не спрашивал у тебя совета по налогам?

— Все наоборот, — ответил я. — Это я у него консультировался по поводу налогов. Это длинная история. Он, кстати, хочет видеть меня своим адвокатом, если ему будет предъявлено обвинение в убийстве.

Эдвард снова воспринял это как шутку.

— Убийство? Ну и ну! Не шутишь? Он что, убил кого-то? Ты собираешься его вытащить?

— Я не думаю, что он совершил убийство, в котором его обвиняют.

— А почему он хочет, чтобы его защищал именно ты? — спросила Каролин. — Ты же не занимаешься уголовными делами.

— Вероятно, мне он доверяет. Он, наверное, думает, что я смогу представить его в выгодном свете. Вряд ли он стал бы просить меня о защите, если бы был виновен. Он рассуждает, видимо, так: я верю в его невиновность, следовательно, жюри присяжных поверит мне.

Каролин кивнула.

— По твоим словам выходит, что он — славный малый.

— Да, такой же, как я.

Она улыбнулась мне.

— Мы все уверены в этом, пап.

Эдвард тоже улыбнулся.

— Берись за это дело. Задай им жару. Будешь сразу знаменитым. Ты уже решился?

— Пока не знаю.

— Я никогда не вмешивалась в дела вашего отца, — неожиданно заговорила Сюзанна, — но, если он возьмется за это дело, я его буду поддерживать.

Сюзанна редко публично заявляет о поддержке своего мужа, так что это заявление заинтриговало меня.

Так мы сидели и ужинали, всем было хорошо, мы расслабились — все было почти так же, как в старые добрые времена, но мне казалось, что это происходит с нами уже в последний раз.

Наши отношения с Каролин и Эдвардом были основаны на тех чувствах, которые возникли в пору их детства. Теперь они повзрослели, у нас у всех появились свои проблемы. Я помню, что отдалился от своего отца примерно в этом возрасте. С тех пор мы страшно далеки друг от друга. Но я все же помню, как он держал меня за руку в тот вечер.

Видимо, этот разрыв биологически предопределен. Возможно, когда-нибудь и мы с Сюзанной будем общаться со своими детьми, как со взрослыми. Мне всегда казалось, что даже животные узнают своих родителей, тех, которые вскормили их, и непременно подают какой-то сигнал об узнавании. Может быть, он расшифровывается так: «Спасибо».

Эдвард, жуя яблочный пирог, проговорил:

— Я хотел бы поехать с вами в Ист-Хэмптон в августе. На пару недель, пока не начнутся занятия.

Я покосился на Сюзанну.

— Возможно, нам придется продать наш дом в Ист-Хэмптоне, — сообщил я, — и не исключено, что это надо будет сделать еще до августа.

Эдвард уставился на меня так, словно ослышался.

— Продаете? Продаете летний дом? Но почему?

— Проблемы с налогами, — объяснил я.

— Эх... а я-то строил такие планы...

— Ну что же, тебе придется изменить свои планы, Шкипер.

— Эх, жалко.

Эдвард, судя по всему, не очень расстраивался, это обычная реакция детей на проблемы с деньгами у родителей. Каролин, я заметил, испытующе смотрела на нас с Сюзанной, пытаясь понять, в чем тут дело. Несмотря на весь свой интерес к обездоленным, ее едва ли трогали денежные проблемы. Возможно, она подумала, что ее родители собираются разводиться.

Мы закончили ужин, после чего Каролин и я отправились на пирс, где был пришвартован «Пауманок». Сюзанна с Эдвардом пошли к машине, чтобы подогнать ее поближе к пирсу.

Когда мы шли к причалу, я обнял Каролин за плечи, а она обняла меня.

— Пап, мы что-то совсем перестали разговаривать, — посетовала она.

— Вы здесь не часто появляетесь.

— Мы могли бы говорить по телефону.

— Могли бы. Давай так и будем делать.

Мы замолчали. Каролин внимательно посмотрела на меня.

— Здесь, кажется, произошло немало событий?

— Да, но волноваться из-за этого совсем не стоит.

— У вас с мамой все нормально? — спросила она. Я понял, что она имела в виду, и ответил довольно резко:

— Отношения между мужем и женой не касаются никого, кроме них самих, запомни это, Кари. Детям тоже не надо вмешиваться. Когда ты выйдешь замуж, ты сама увидишь, что я прав.

— Не уверена, что это так. Мне ведь важно, чтобы у вас все было хорошо. Я люблю вас обоих.

Каролин, в который течет кровь Стенхопов и Саттеров, наверняка не просто было произнести такую фразу.

— А мы любим тебя и Шкипера. Но наше счастье и благополучие совсем не напрямую связаны с браком, — пояснил я.

— Значит, у вас есть проблемы?

— Да, но они не касаются наших отношений. Мы уже говорили на эту тему. Все, на этом разговор окончен.

Мы дошли до пирса и остановились, глядя друг другу в глаза. Каролин сказала:

— Мама просто сама не своя. Уж я-то вижу.

Я ничего не ответил.

— И ты тоже сам не свой, — добавила она.

— Ну, сегодня я вполне принадлежу самому себе, как ты видишь.

Подъехал «бронко», мы выгрузили наши пожитки на причал. Сюзанна отправилась ставить машину на стоянку. Каролин начала передавать вещи Эдварду — я стоял на яхте и принимал их из рук сына. Мы занимались этим молча, потому что это был мой экипаж и мы уже давно научились понимать друг друга без слов.

Вернулась Сюзанна. Она прыгнула на борт и стала раскладывать вещи по местам: на палубе и в каюте. Затем и дети присоединились к нам и помогли мне подготовиться к отплытию.

До заката оставался еще примерно час. Мы оттолкнулись от причала, я завел мотор и отогнал яхту подальше от берега. Здесь мы поставили паруса. Эдвард ставил грот, Каролин — стаксель, а Сюзанна — спинакер.

Дул легкий южный ветерок, и, когда мы вышли на траверз Плам-Пойнт, он понес нас на север, в открытое море.

Яхты класса «Морган» — идеальный вариант для плавания вдоль побережья Лонг-Айленда, походов под парусами в сторону Нантакета, Мартаз Вайньярд, Блок-Айленда и дальше, до Принстона. Недостатком «Моргана» для плаваний в бухточках и заливах является его сравнительно большой киль, зато в открытом море на нем можно чувствовать себя в полной безопасности. Дело в том, что прообраз этой яхты был создан Дж.П. Морганом для своих детей, и он заложил в его конструкцию большой запас устойчивости. Это настоящая клубная яхта, она прекрасно смотрится и достаточно престижна, не имея при этом излишеств.

На ней можно было бы даже совершить переход через Атлантику, но это не совсем безопасно. Теперь, когда дети подросли, семейный «Морган» — это, вероятно, не совсем то, что мне нужно. Вот что мне действительно подошло бы, так это быстроходный «Союзник», яхта длиной в пятьдесят пять футов, на которой можно отправляться в любую точку земного шара. Конечно, для этого понадобится и команда, минимум — двое, а еще лучше — трое или четверо человек.

Я представил себя у руля «Союзника», направляющим яхту на восток, в сторону Европы. На горизонте садится солнце, нос яхты разрезает волны. Я вижу мою команду за работой: Салли Грейс драит палубу, Бэрил Карлейль варит мне кофе, а моя очаровательная Терри массирует мне спину. На камбузе Салли Энн из харчевни «Звездная пыль» готовит завтрак, а на бушприте яхты красуется чучело головы Занзибар.

Я взял курс на запад, мимо Бейвилля, где при желании можно было бы разглядеть огни затрапезной «Ржавой якорной трубы». Яхта шла навстречу заходящему солнцу, огибая Матинекок-Пойнт. Далее мне нужно было свернуть на юг, чтобы попасть в Хэмпстед-Харбор.

Я шел вдоль побережья, мимо Кастл Гулд и Фалэз, затем повернул к центру залива, приказав команде убрать паруса. Эдвард и Каролин бросили якорь, и яхта начала медленно кружиться вокруг своей оси, подгоняемая ветром и начинающимся приливом.

Вдалеке, на восточном берегу, виднелась деревушка Си-Клифф, ее огни были едва различимы отсюда. В нескольких сотнях ярдов от Си-Клифф находится Гарви-Пойнт. Совсем недавно на этом пляже мы с Сюзанной занимались любовью.

Солнце опустилось за холмы Сэндс-Пойнта, на небе начали загораться звезды. Я смотрел, как они вспыхивают, завоевывая все пространство неба с востока на запад.

Никто из нас ничего не говорил, мы просто открыли несколько банок пива и выпили, наблюдая величайшее из зрелищ на земле — закат солнца на море: окрашенные в розовый цвет облака, черная полоса со звездной россыпью и поднимающаяся луна; и чайки, летящие над темными волнами.

За этим закатом надо наблюдать очень внимательно, иначе вы упустите важные детали. Поэтому мы сидели тихо, как мыши, до тех пор пока не поняли, что настала ночь.

Сюзанна сказала:

— Кари, давай приготовим чай. — Они встали и ушли с палубы.

Я взобрался на крышу рубки и прислонился к мачте. Эдвард последовал за мной. Мы оба смотрели на темные воды.

— Тебя тянет обратно в колледж? — спросил я.

— Нет.

— А ведь потом ты будешь вспоминать это время, как лучшее в своей жизни.

— Это мне все говорят.

— Так все и правы.

Он пожал плечами. Его явно интересовал другой вопрос.

— Что за проблемы у вас с налогами?

— Я задолжал кое-что казне.

— Да?.. И ты должен будешь продать дом?

— Вероятно, да.

— А подождать нельзя?

Я улыбнулся.

— Чего подождать? Что ты поживешь там в августе?

— Нет... подождать, пока мне исполнится двадцать один год. Тогда я смог бы дать тебе денег, которые лежат в моем трасте.

Я ничего не ответил, так как в горле у меня стоял комок.

— Мне же все эти деньги ни к чему, — добавил он.

Я прокашлялся.

— Вообще-то, дед и бабушка Стенхопы давали эти деньги для тебя. — «Их хватит удар, если они узнают, что ты поделился ими со мной», — мысленно добавил я.

— Это все равно будут мои деньги. Я хотел бы предложить их тебе, раз они тебе нужны.

— Я дам тебе знать.

— О'кей.

Мы послушали, как вдалеке волны бьются о прибрежные скалы. Я посмотрел на восток. Там, к северу от Гарви-Пойнт, приблизительно в пятистах ярдах от того места, где мы стояли на якоре, я мог различить большой белый дом в колониальном стиле. Я показал на него Эдварду.

— Видишь вон там большой дом?

— Да.

— Рядом с ним был когда-то длинный пирс, он начинался вон там, где растут два высоких кедра. Видишь их?

— Да.

— Теперь посмотри на то место, где когда-то кончался пирс. Видишь что-нибудь?

Он посмотрел на темную воду и сказал:

— Нет.

— Посмотри внимательней, Шкипер. Сосредоточься.

Он начал вглядываться в темноту, затем произнес:

— Возможно... что-то есть...

— Что?

— Не знаю. Когда я смотрел, мне показалось... как это называется? Ну, эти водоросли, которые слегка светятся зеленым светом. Да, это явление биолюминесценции... Да, теперь вижу.

— Видишь? Очень хорошо.

— Почему?

— Это твой зеленый огонек, Шкипер. Думаю, что он означает «Иди».

— Идти куда?

Я не силен в подобных разговорах, но я во что бы то ни стало хотел сказать ему это, поэтому слова сами сорвались с моих губ.

— Иди туда, куда ты хочешь идти. Будь тем, кем ты хочешь быть. Для меня этот зеленый свет — это прошлое, для тебя он — будущее. — Я взял его ладонь в свою. — И не теряй его из виду.


Глава 21


Оглядываясь назад, я думаю, что мне следовало пересечь Атлантику и больше никогда не возвращаться в Америку. Это было бы чем-то вроде деколонизации Саттеров и Стенхопов. Мы доплыли бы до Плимута, сожгли бы «Пауманок», открыли бы небольшой рыбный ресторанчик на пляже и зажили бы счастливо.

Но американцы не эмигрируют, по крайней мере, их абсолютное большинство. А тот, кто эмигрирует, не находит счастья за океаном. Мы создали свою собственную страну и культуру, и просто-напросто не вписываемся в чужой пейзаж; даже в стране своих предков мы — чужие люди. Там нас могут вытерпеть недели две, когда мы приезжаем в отпуск. По правде говоря, хотя я и восхищаюсь Европой, я нахожу европейцев ужасными занудами, особенно тогда, когда они начинают рассуждать о нас, об американцах.

Поэтому мы не стали пересекать Атлантику и не удалились в эмиграцию, зато получили массу удовольствия, проведя весь уик-энд в море под парусами и при хорошей солнечной погоде.

Встав на ночь на якорь в Хэмпстед-Харбор в пятницу вечером, мы на рассвете отплыли в сторону Коннектикута и зашли в порт Мистик, чтобы прогуляться по городу и по магазинам. Но примерно час спустя после начала прогулки Сюзанна объяснила Эдварду и Каролин, что она должна вернуться вместе со мной на яхту, чтобы забрать забытый там бумажник. Каролин и Эдвард улыбнулись с таким видом, словно все поняли. Я был немного смущен. Сюзанна сказала, что мы встретимся в ресторане «Моряк» через три часа.

— Через три часа? — переспросил Эдвард, продолжая улыбаться.

Конечно, неплохо, что ваши дети знают о вашей активной сексуальной жизни, но совсем не обязательно создавать у них впечатление, что вы не можете обойтись без этого пару дней. Сюзанна холодно отреагировала на улыбки Эдварда, сказав ему:

— Да-да, через три часа, смотрите, не опоздайте.

Я вынул свой бумажник и дал каждому из детей денег и только в этот момент осознал, что вся история с забытым бумажником выглядит теперь уж совсем нелепо. Но наши дети как воспитанные люди не стали заострять на этом внимание.

По дороге к причалу я все-таки заметил Сюзанне:

— Надо признаться, для меня это было неожиданностью.

— О, ты очень хорошо с ней справился, вот только с бумажником промашка вышла. — Она рассмеялась.

— Ну, они и так все поняли, — произнес я. — Помнишь, мы всегда отправляли их спать, а сами забирались на крышу рубки и занимались любовью?

— Я помню, как ты объяснил им, что если они услышат шум на крыше, то пусть не пугаются, это папа с мамой занимаются гимнастикой. Встать-сесть.

— Вперед-назад.

Мы рассмеялись.

Итак, мы снова отчалили на нашей яхте и вышли за пределы трехмильной зоны, туда, где уже разрешены сексуальные излишества. Мы нашли место, где поблизости не было других яхт.

— Ну и что ты задумала? — спросил я Сюзанну.

Она, оказывается, задумала спуститься вниз. Когда же она поднялась на палубу, на ней уже не было никакой одежды. Мы продолжали идти под парусами, я стоял у руля, а она вытянулась передо мной и доложила:

— Капитан, старший матрос Синтия явилась для отбывания наказания.

О Боже. Я смотрел на эти кошачьи зеленые глаза, сверкающие на солнце, на эти волосы, развевающиеся на ветру. Я люблю ее тело, ее длинные ноги, ее шелковистую кожу и роскошный куст рыжих волос внизу живота.

— Явилась для отбывания наказания, — повторила она.

— Хорошо, хорошо. — Я на мгновение задумался. — Тебе надо будет отдраить палубу.

— Слушаюсь, сэр.

Она спустилась вниз и вернулась с ведром и щеткой в руках, затем перегнулась за борт и зачерпнула в ведро морской воды. Она встала на четвереньки и начала ползать по палубе у моих ног.

— Не вздумай капнуть мне на ноги, — предупредил я, — а не то велю надавать тебе по заднице.

— Да, сэр... о-о-о! — Она опрокинула ведро и залила водой мои мокасины. Думаю, она это сделала нарочно.

Сюзанна встала на колени и обхватила меня за ноги.

— О, капитан, пожалуйста, простите меня! Пожалуйста, не бейте меня! — И она уткнулась головой в низ моего живота.

Знаете, для женщины, которая в реальной жизни имеет характер оторвы и даже точнее — стервы, у Сюзанны есть какое-то странное второе "я". Я имею в виду, что наиболее желанные и возбуждающие роли для нее — это роли забитых и беззащитных женщин. Когда-нибудь я спрошу у моего знакомого психиатра, что это может значить, не называя при этом, естественно, имен.

Итак, я заставил Сюзанну убрать паруса и бросить якорь, чтобы примерно наказать ее. Я привязал ее за запястья к мачте, и она получила дюжину ударов ремнем пониже спины. Нет нужды пояснять, что эти удары были всего лишь легкими похлопываниями, но Сюзанна при этом стонала и умоляла меня остановиться.

Вот так мы провели весь следующий час. Сюзанна исполняла множество моих поручений все в том же голом виде — приносила мне кофе, полировала медные части корпуса, чистила палубу. Дома я не могу заставить ее даже раз в году почистить тостер, а в голом виде она готова исполнять роль рабыни целый день. Ну что же, это полезно для нее и, совершенно очевидно, для яхты.

Примерно через час она сказала мне:

— Пожалуйста, сэр, позвольте мне одеться.

Я сидел, прислонившись спиной к рубке, и потягивал из чашки кофе.

— Нет, — запретил я. — Ты должна теперь встать на четвереньки и раздвинуть ноги.

Она сделала все, как я велел, и терпеливо ждала, пока я допью свой кофе. Я тоже встал на колени, расстегнул брюки и вошел в нее сзади. Оказалось, она уже истекала соком, и не прошло и десяти секунд, как она кончила, а через пять секунд настал и мой черед.

* * *


На обратном пути в Мистик Сюзанна, уже одетая, была задумчива. Казалось, ее мучает какая-то неразрешимая проблема. На протяжении всего последнего месяца на нее то накатывали приступы чувственности, то она пребывала в состоянии крайней задумчивости и отстраненности. Я привык с годами к причудам ее характера, но на этот раз случай был явно особый. Как верно заметила Каролин, Сюзанна была сама не своя. Но, к слову сказать, и я не находил себе места.

Когда мы причалили, я сказал ей:

— Возможно, ты права — нам стоит уехать. Мы могли бы спуститься на яхте до Карибского моря и исчезнуть на несколько месяцев. К черту цивилизацию.

Она помолчала, потом произнесла:

— Тебе следует уладить свои проблемы с налогами, пока не завели уголовного дела.

Она была права. Как и большинство американцев, я чувствовал, как правительство вторглось в мою жизнь, и, сказать по правде, ощущение было не из приятных.

— Ладно, — кивнул я, — но, как только я разделаюсь с этим, мы уедем.

— Тебе не кажется, что ты в долгу перед Фрэнком? — вдруг спросила она.

Я посмотрел на нее.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты же обещал ему, что будешь защищать его в суде по делу об убийстве. Когда ты разговаривал об этом с Эдвардом и Каролин, ты дал понять, что еще не принял окончательного решения.

Я ничего не отвечал, разглядывая линию горизонта. Ненавижу, когда лезут в мои дела или напоминают мне о том, что я когда-то сказал. Кстати, я не припоминаю нашего разговора с Сюзанной, в котором я бы поведал ей о моем обещании быть защитником Белларозы.

— Вы же решили оказать друг другу взаимные услуги, не так ли?

— Да, возможно, так, — сказал я и добавил: — А тебя это разве касается?

— Я считала, что ты сам сделал этот выбор. И не исключено, что опыт защиты по уголовному делу окажется для тебя полезным.

— Ты действительно так думаешь? А ты понимаешь, что после этого процесса мне придется покинуть контору «Перкинс, Перкинс, Саттер и Рейнольдс»? Защиту главаря мафии мне никто не простит. Я уже не говорю о том, как на это отреагируют наши знакомые.

Сюзанна пожала плечами.

— Мне на это плевать, Джон, да и тебе, признайся, тоже. Ты и так уже давно выкинул эту чушь из головы. — Она сделала паузу. — Так что выполняй свое обещание.

— Хорошо. Можешь не переживать на этот счет.

* * *


Во второй половине дня в субботу мы отплыли из Мистика и направились к югу вдоль побережья Лонг-Айленда, обогнув Монток-Пойнт при сильном ветре и сложных течениях.

Примерно милях в десяти к юго-востоку от Монтока мы увидели в море стаю китов. Мы повернули к ним, но они не дали нам приблизиться и уплыли. Говорят, что увидеть китов — это добрая примета, а в последние годы они встречались довольно часто. Но час спустя нам довелось лицезреть уже не столь приятное зрелище. Всего в пятидесяти ярдах от нашей яхты из глубин моря всплыла башня огромной черной подводной лодки, она была похожа на гранитную скалу, и волны, разошедшиеся после ее всплытия, раскачали яхту. На башне имелись только цифры, никаких надписей, и Эдвард выдохнул:

— О Боже... это наша?

— Нет, не наша, — ответил я.

— Русская?

— Она государственная. Русская или американская. У Саттеров нет в собственности ни одной ядерной подводной лодки.

На этом, как мне тогда показалось, и завершилось превращение Джона Саттера из лояльного налогоплательщика и патриота в гражданина мира. Или, вернее, в гражданина моря.

Пользуясь тем, что у нас в запасе было еще несколько часов светлого времени суток и дул юго-западный ветер, я направил яхту вновь к побережью Лонг-Айленда и пошел в западном направлении вдоль великолепных пляжей с белым песком. Мы прошли мимо Ист-Хэмптона и Саутгемптона, затем свернули в залив Шинкок, проплыли мимо одноименного заповедника и причалили у пирса яхт-клуба в Саутгемптоне.

На следующий день, в воскресенье, мы отчалили при сильном ветре, прошли вновь вдоль Монток-Пойнт и зашли в залив Грейт Пеконик. Для малых и средних яхт плавание под парусами в Грейт Пеконик — это ни с чем не сравнимое удовольствие, так как при полной иллюзии, что вы находитесь в открытом море, вы пользуетесь всеми преимуществами безопасного плавания в заливе. Здесь можно увидеть немало интересных яхт, полюбоваться прекрасными видами побережья, на что мы и потратили почти целый день. Эдвард осматривал берега при помощи бинокля и обнаружил четырех женщин, загорающих без верхней части купальника. Он предложил мне тоже посмотреть на них в бинокль, но я сказал, что меня подобные вещи не интересуют. Сюзанна и Каролин, со своей стороны, попросили его дать им бинокль, если он обнаружит на пляже голого мужчину. Ну и экипаж у меня подобрался.

В воскресенье вечером мы причалили у бывшей деревушки китобоев Сэг-Харбор, чтобы пополнить запасы провизии. Сюзанна, как вы помните, не увлекалась готовкой даже в своей современной кухне, так что ждать от нее кулинарных подвигов на камбузе не приходилось. Сюзанна и Эдвард считали, что закупка провизии должна заключаться в посещении ресторана на Мэйн-стрит, но я и Каролин воспротивились. Так как капитаном яхты являюсь я, то сделали все по-моему. Теперь вы понимаете, почему я люблю прогулки на яхтах. Мы прошлись по притихшим в воскресный вечер улицам деревушки и наткнулись на закусочную, где и закупили холодного пива и сандвичей, после чего вернулись на свою яхту, которая стояла у пирса там, где Мэйн-стрит упирается в море. Когда мы сели на палубе, чтобы выпить пива и закусить невзрачными бутербродами, Сюзанна, обращаясь ко мне, сказала:

— Если у нас после этой прогулки на яхте начнется цинга, в этом будешь виноват ты.

— Я полностью отвечаю за яхту «Пауманок» и ее экипаж, мадам. Я являюсь капитаном корабля и не потерплю неподчинения.

Сюзанна взболтала банку с пивом, открыла ее и плеснула пивной пеной мне в лицо.

Обычно такие сцены мы с Сюзанной разыгрываем в качестве прелюдии перед тем, как заняться любовью, но сейчас с нами были дети, и мне ничего не оставалось, как изображать невинное веселье. Ха-ха. Но, клянусь, это игра уже начала меня возбуждать. Я всегда почему-то легко возбуждаюсь, когда нахожусь на яхте.

В тот вечер мы играли в карты, разговаривали, читали и отправились спать довольно рано. Плавание под парусом очень изматывает, и я нигде так крепко не сплю, как на яхте.

Мы встали на заре и взяли курс в сторону дома. В заливе Гардинерс мы прошли вокруг одноименного острова. Семья Гардинеров прибыла в Новый Свет практически одновременно с семьей Саттеров, но остров, дарованный им еще Карлом Первым, до сих пор является их собственностью. Нынешний его владелец Роберт Дэвид Лайон Гардинер обладает тем, что можно было бы назвать единственным наследуемым титулом в США, он известен как шестнадцатый лорд Манора. Мой отец, хорошо знакомый с ним, называет его Бобом.

Плавание вокруг довольно большого острова было непростой задачей, однако команда справилась с ней великолепно. Когда мы покидали северную оконечность острова, я не мог не задуматься о том, что земля — это символ покоя и благополучия, что она не должна быть предметом купли и продажи, не должна быть предметом дележа. Но в наши дни это недоступный идеал, я понимал это. Все же надо признать, я завидовал шестнадцатому лорду Манора.

Мы обошли стороной Ориент-Пойнт и, спустив паруса и позволив яхте плыть по воле волн, решили наконец порыбачить. Сюзанна, Каролин и я занялись ловлей тунца, используя в качестве приманки кусочки сельди, купленные на предыдущей стоянке. Энтузиаст Эдвард вооружился огромным удилищем с леской, выдерживающей сто фунтов, и открыл охоту на акул.

— Я собираюсь поймать большую белую акулу, — сообщил он.

— Смотри, как бы она тебя не поймала, — хмыкнула Каролин.

Эдвард достал из холодильника целого цыпленка, которого он берег для приманки, и наживил его на большой крюк, прикрепленный к металлическому тросику. Он был настроен весьма решительно и тотчас же закинул наживку в море.

Нам удалось поймать шесть тунцов, которых мы посадили в садок, чтобы капитан потом почистил их свежими. А Эдвард и в самом деле подцепил акулу, правда небольшую, их много в здешних водах в июле месяце. Но, судя по тому, как гнулось удилище и как прыгала акула, она весила не меньше двухсот фунтов. Эдвард аж весь заходился от восторга.

— Есть! Есть! Она у меня на крючке!

На нашей яхте нет специальных приспособлений для ловли крупной рыбы, поэтому Эдвард просто встал на колени и уперся изо всех сил, чтобы акула не стащила его за борт. Акула вполне была способна накренить яхту, хотя катушку он предусмотрительно закрепил. Эдвард уже удерживал в руках не удилище, а саму леску и настолько выбился из сил, что едва шевелил языком. Но акуле еще не удалось до конца сломить его. Помню, у меня в детстве был подобный случай: я на глазах у своего отца пытался справиться с большой голубой акулой. Я не позволил никому перерезать леску и не отдал снасть, чтобы передохнуть. В результате примерно через час, мертвый от усталости, я упустил не только акулу, но и удилище с дорогой катушкой. Так что теперь я как бы наблюдал за самим собой в молодости.

Парусная яхта — это не совсем то, что требуется для охоты на акул, и пару раз я даже опасался, что Эдвард улетит за борт, если акула пойдет на глубину и яхта накренится. Примерно час спустя я предложил:

— Давай ее отпустим.

— Нет.

— Тогда давай я тебя подменю.

— Нет.

Каролин и Сюзанна уже не ловили тунца, а молча наблюдали за Эдвардом. Эдвард, конечно, не мог отступить на глазах у женщин и у своего отца. Я пытался найти для него достойный выход из положения, но ничего не мог придумать. В конце концов, это его проблема, а не моя.

Каролин вылила на Эдварда ведро морской воды, затем вытерла его махровым полотенцем. Сюзанна поила его из своих рук кока-колой, и он выдул три банки.

Было видно, что Эдвард чувствует себя неважно, от палящего солнца кожа на его спине покраснела, он лихорадочно облизывал пересохшие губы. Он как-то странно поводил глазами, и я опасался, как бы его не хватил солнечный удар. Руками и ногами он обвил основание мачты, но если рыба окончательно разъярится, то ей, пожалуй, ничего не будет стоить утащить Эдварда вместе с мачтой.

Я уже желал, чтобы он упал в обморок, свалился за борт, чтобы леска наконец лопнула. Все, что угодно, но только не видеть, как он мучается.

Каролин не переставала его уговаривать:

— Отпусти ее, Эдвард. Отпусти.

Он уже не мог говорить, поэтому только мотал головой.

Не знаю, чем бы все это кончилось, но Сюзанна решила взять дело в свои руки и ударом ножа перерубила натянутую леску.

Минуту или две Эдвард не мог понять, что произошло, затем он упал на палубу и заплакал.

Нам пришлось отнести его вниз и уложить на койку, укутав во влажные полотенца. Прошел еще час, прежде чем он смог начать двигать руками и ногами.

Мы поплыли в сторону родной пристани. Эдвард был спокоен и молчалив, затем объявил во всеуслышание:

— Спасибо, что помогли.

— Нам следовало выбросить тебя на съедение акулам, — сказала Каролин.

— Акулам? — удивился я. — А я думал, он сражался с дохлым цыпленком.

Сюзанна улыбнулась и обняла своего сына.

— Ты упрям и глуп, как твой отец.

— Спасибо за комплимент, — отозвался Эдвард.

* * *


К причалу яхт-клуба «Сиуанака Коринф» наша яхта подошла поздно вечером в понедельник. Мы обгорели на солнце и падали с ног от усталости. Яхта — это что-то вроде лакмусовой бумажки для определения состояния семейных отношений. Пребывание в узком кругу посреди морской стихии или сближает людей, или подталкивает их к мятежу и убийствам. Когда мы привязывали яхту к причальной стенке, мы улыбались друг другу, море подействовало на Саттеров волшебным образом.

Но в море нельзя остаться навсегда, на необитаемых островах вам никто не сможет даже удалить аппендикс. Поэтому мы привязывали свою яхту и возвращались к нашей суперсовременной жизни, чтобы дальше крутиться в ее отчаянном ритме.

Я прекрасно понимал, что у вновь возникшей сплоченности Саттеров есть серьезный изъян, трещина, которая пробежала между мужем и женой. Нас больше не удерживали вместе наши дети, они просто свели нас опять на некоторое время, пока были с нами рядом. В тот вечер, сидя в одиночестве у себя в кабинете, я вдруг понял, что с нетерпением жду конца этого лета, жду, когда дети разъедутся по своим школам. Тогда мы с Сюзанной сможем наконец поговорить откровенно, сможем опять быть свободными в нашем соединении или разрыве.

* * *


В пятницу мы все вчетвером поехали в контору по торговле недвижимостью Хэмптона, и в преддверии летнего сезона я выставил наш дом для срочной продажи. К несчастью, лето уже несколько недель как началось, и большинство «денежных мешков» с Манхэттена давно позаботились о качественном летнем отдыхе. Этот факт в сочетании с нестабильностью на фондовом рынке, высокими пошлинами на недвижимость и очередной глупостью в подоходных налогах не самым лучшим образом подействовал на рынок продажи недвижимости. Тем не менее я выставил цену в полмиллиона, которую агент по недвижимости исправил на 499000 долларов.

— Нет, — сказал я, — я же написал: полмиллиона.

— Но...

— Я не делаю ставку на идиотов. Предлагайте дом по моей цене. — Он повиновался. Даже если я выручу полмиллиона, мне не видать большой прибыли, так как, выплатив налоги, комиссионные агенту по недвижимости, Мельцеру, ФНС и, конечно же, новый налог на вложенный капитал, я, скорее всего, останусь с жалкой пачкой долларов. Боже, как грустно. Еще грустнее становилось от того, что я любил этот дом, и это был единственный уголок на земле, который принадлежал мне лично.

Остаток пятницы мы провели за упаковкой тех личных вещей, которые не хотели демонстрировать возможным покупателям. Мы почти не разговаривали, и это подчеркивало печальную реальность случившегося. Другой реальностью был тот факт, что при желании Сюзанна могла бы покрыть мой долг из своих средств. Я не знаю точно, сколько у нее денег (я всего лишь ее муж и адвокат по налогам), но по приблизительной оценке у нее не меньше шестисот тысяч долларов, из которых она получает в виде процентов тысяч пятьдесят на булавки. Она, конечно, не тратит всех этих денег, а вкладывает их в акции или во что-то еще. Но просить наследницу старинного состояния поделиться капиталом — это все равно что предложить монашке заняться любовью.

К тому же я не думаю, что Сюзанна так привязана к дому в Хэмптоне или к нашему дому, как я. Для этого есть весьма прозаические причины, но имеется и психологический момент, в котором она вряд ли отдает себе отчет, а именно — на чьей земле стоит тот или иной дом. Итак, мы разобрались с домашними делами, сходили в магазин и перекусили в последний раз на крыльце нашего дома.

— Если я приеду из Флориды, а дом еще не будет продан, сможем мы тут пожить пару недель? — спросил Эдвард.

— Не знаю, смогу ли я найти время, — ответил я.

— Пап, но ты же всегда в августе берешь отпуск, — сказала Каролин.

— Да, потому что налоги, хоть они и неотвратимы, как смерть, все-таки могут один месяц подождать. Но в этом году у меня есть клиент с проблемой поважнее, чем налоги, и все будет зависеть от него. Но я постараюсь, обещаю вам.

Дети начали ворчать, так как они прекрасно понимали, что «я постараюсь» на папином языке означает «нет».

— Нет, правда, — заверил их я, — все зависит от того, как будут развиваться события. А в крайнем случае вы можете приехать и пожить сами, без меня, если дом еще не будет продан. Может быть, и ваша мать захочет присоединиться к вам.

— Посмотрим, — сказала Сюзанна.

Видимо, это «посмотрим» стало, в нашей семье ключевым словом, так как будущее начинало представать перед нами в своем загадочном облике и обещало быть совершенно непредсказуемым.

* * *


В семь часов вечера клан Саттеров совершил свою ежегодную поездку в Саутгемптон, чтобы навестить бабушку и дедушку Саттеров. Они живут в доме из дерева и стекла, в котором предусмотрено все, что может дать человеку американская цивилизация в конце двадцатого века. Весь дом управляется компьютерной системой: по сигналу от датчиков открываются и закрываются жалюзи, включается и выключается оросительная система в саду, гасится свет в комнате, если в ней никого нет больше пяти минут, и так далее. Правда, в доме отсутствуют датчики, реагирующие на запах мочи, и приходится самим время от времени чистить унитаз.

Моя мать предложила нам сразу ехать в ресторан, а не рассиживаться дома с коктейлями, поэтому мы снова вернулись в машину. Мои родители сели в свой автомобиль, и мы договорились, что встретимся на улице Иова. Это очень примечательная улица, одна из старейших в Америке, она существует с 1640 года, хотя на ней не осталось ни одного дома, датируемого столь ранними временами. Но, говоря о библейском Иове, надо сказать, что ни одно из испытаний, посланных ему Богом — повторяю, ни одно, — не может сравниться по тяжести с обедом в компании с Джозефом и Гарриет Саттер.

Возможно, я несколько преувеличиваю. Но я могу заявить следующее: иногда я предпочел бы быть запертым в подземелье и питаться акридами, чем идти обедать в ресторан с моими родителями.

На этот раз для нас был заказан столик в новомодном заведении под названием «Дыра Бадди». Существует такая закономерность — чем скромнее («Пицца Сэмми», «Гамбургеры Билли») или отвратительнее название («Дыра Бадди»), тем экстравагантнее кухня или обычаи в ресторане. Мои родители, сохранившие вкус к авангарду, не могут обойти стороной эти места, в которых вас потчуют останками американского литературного мира (которых почти не видно из-за взбитых сливок), бывшими актерами, никому не известными художниками и прочими отбросами из Европы, которые прикатили сюда явно в надежде облегчить кошельки американских миллионеров.

Сам я лично предпочитаю заведения классического типа, где царит полумрак, а вам в тарелку не свешиваются ветки спаржи. Там в меню есть то, что можно назвать «старинной кухней», вы можете побаловать себя жирной индейкой и легким десертом из киви.

Как я и предполагал, ресторан оказался весьма экстравагантным. Нас провели к столику на двоих, вокруг которого было расставлено шесть стульев. Скатерть отсутствовала. На полу под столом сидела кошка, это должно было свидетельствовать об оригинальности заведения, но я точно знаю, что этих кошек берут напрокат и они путешествуют из ресторана в ресторан в паре с тропическими растениями. Я уже видел эту полосатую толстую кошку в четырех ресторанах. С трудом переношу эти убогие заведения, вы, должно быть, это уже поняли. Поэтому не надо удивляться тому, что случилось позже.

В дополнение к прочим безобразиям в зале стоял такой шум, как будто здесь запустили фонограмму из "Приключений «Посейдона» на том месте, где судно терпит бедствие. Инженеры, регулировавшие систему кондиционеров, должно быть, не учли, что в ресторане могут появиться люди.

Мы заказали напитки у неподражаемо дружелюбной студентки колледжа, которая, судя по всему, не поняла, что перед ней находятся не самые милые люди на свете.

Мой отец как патриарх поднял бокал, чтобы, как я понял, предложить тост — все последовали его примеру. Но оказалось, что он всего лишь проверял, не осталось ли на бокале капель воды. Обнаружив их следы, он подозвал официантку и сделал ей выговор. Она так невнятно что-то бормотала и так восхищенно разглядывала капли воды на бокале, что я подумал, не накурилась ли она травки.

Получив новый бокал, мой папаша вновь обследовал его, затем поставил на стол. Тогда тост предложил я:

— За нашу встречу, за лето в любви и мире, за здоровье всех присутствующих!

Мы чокнулись и выпили. Мерзкое ползучее растение пыталось обвить меня своими щупальцами вокруг шеи, я не выдержал, оборвал часть отростков и кинул их на пол, туда, где о мои ноги терлась толстая кошка. В тот момент, когда я уже собрался отшвырнуть противное животное в другой конец зала, студентка колледжа, видимо наглотавшись еще и галлюциногенов, уронила на пол полный поднос еды, и кошка, которая, подобно собаке Павлова, знала, что за звуком должна последовать кормежка, сорвалась с места, точно ракета.

— Пожалуй, я посоветую этот ресторан Лестеру и Джуди, — сказал я Сюзанне.

При всем при этом нам удалось немного поговорить, хотя мои родители не признают светских бесед. Их не интересуют семейные новости, они и слышать не хотят о Лэттингтоне и Локаст-Вэлли, о моей адвокатской конторе. Интерес к делам их внуков у них такой же, как и интерес к делам их детей, то есть — нулевой.

И все же я сделал попытку.

— Вы не получали известий от Эмили в последнее время? — поинтересовался я. Я не видел сестру с самой Пасхи, и только в мае от нее пришло одно письмо.

— Она пишет, — ответил мой отец.

— Когда было последнее письмо?

— В прошлом месяце.

— И что она пишет?

— У нее все в порядке, — вступила в разговор моя мать.

— Каролин на следующей неделе улетает на Кубу, — сказала Сюзанна.

Мою мать, как выяснилось, это искренне заинтересовало.

— Молодец, Каролин. Правительство не имеет права запретить тебе эту поездку, — провозгласила она.

— Нам сначала придется лететь в Мехико. На Кубу из США нет рейсов, — уточнила Каролин.

— Какой ужас.

— А я еду во Флориду, — сообщил Эдвард.

— Как хорошо, — среагировала моя мать.

— Желаю приятного отдыха, — добавил отец.

Кажется, завязался оживленный разговор, поэтому я тоже решил подкинуть одну фразу.

— Эдвард хотел бы провести здесь пару недель в конце августа. Если вы уезжаете, он мог бы присмотреть за домом, — предложил я.

— Если мы уедем, то за домом будет присматривать служанка, — отрезал отец.

Ни один из них не спросил, почему Эдвард не может остановиться в нашем доме в Ист-Хэмптоне, поэтому я сам заговорил об этом:

— Мы продаем наш летний дом.

— Сейчас нет большого спроса, — заметил мой отец.

— Мы продаем дом из-за проблем с налогами.

Он ответил, что ему жаль, что так получилось, но по его лицу было видно, что он не понимает, как специалист по налогам мог попасть в такую глупую историю. Поэтому я вкратце объяснил ему суть проблемы, предполагая, что старый лис подкинет мне пару полезных советов. Он выслушал меня.

— Мне кажется, я еще давно предупреждал тебя, что это к добру не приведет. — Это все, что он сказал.

Добрый мой папаша, спасибо за совет.

— Вы знаете, какой сосед у нас появился? — спросила Каролин.

— Да, мы слышали об этом на Пасху, — ответил отец.

— Мы с ними даже подружились некоторым образом, — сказал я.

Моя мать оторвалась от изучения меню.

— Он готовит совершенно фантастический соус, — заявила она.

— Откуда ты знаешь?

— Я же пробовала его, Джон.

— Как, ты ела его у Белларозы?

— Нет. Где это?

Я пропустил вопрос мимо ушей.

— Он добавляет туда базилик, который выращивают на маленькой ферме на побережье Северного моря. Он специально ездит за ним каждый день в семь часов вечера в аэропорт, — продолжала она.

— Кто?

— Бадди-Медведь. Хозяин этого ресторана. Он — шиннекок, но превосходно готовит блюда итальянской кухни.

— Хозяин — индеец?

— Коренной американец, Джон. Шиннекок. Десять процентов дохода от ресторана перечисляется в пользу индейской резервации. Он очаровательный человек. Мы постараемся тебя с ним познакомить.

Я заказал себе еще одну двойную порцию джина с тоником.

Вот так мы и сидели. У моих родителей не возникало даже мысли поинтересоваться, как поживают родители Сюзанны. Их так же мало интересовали мои коллеги по юридической фирме Алларды — им ни до кого не было дела. Они даже не спросили Каролин и Эдварда об их учебе. Есть порода людей, и к ней принадлежат мои родители, которые готовы сгорать от любви ко всему человечеству, но проявляют полное равнодушие к конкретным людям.

Правда, бывают исключения. Моя мать, например, любила Бадди-Медведя.

— Ты обязательно должен с ним познакомиться, — подчеркнула она.

— О'кей. И где же он? — поинтересовался я.

— По пятницам он обычно бывает здесь.

— Может быть, он отправился на совет индейских вождей? — предположил Эдвард.

Моя мать холодно взглянула на него, затем обратилась к отцу.

— Надо будет заказать у него грибы. — Затем она объяснила мне и Сюзанне: — Он сам собирает грибы для своего ресторана. Знает особые места и никому не раскрывает этот секрет.

Я был совершенно уверен, что Бадди-Медведь закупает грибы, как и всякий владелец, ресторана, на оптовом рынке, а для бледнолицых клиентов готовит лапшу, которую те сами и вешают с удовольствием себе на уши. О Боже, лучше бы мы пообедали с Фрэнком Белларозой, честное слово.

Мою мать, очевидно, сильно беспокоило отсутствие владельца ресторана, поэтому она стала выяснять у официантки, где он находится.

— О, вы знаете, т — ответила официантка, — он очень-очень занят. Он сейчас сам готовит что-то на кухне. Представляете? А вы что, хотели с ним поговорить?

— Да, когда у него найдется минутка для нас, — попросила моя мать.

«На кой черт он мне сдался, этот индеец? Не знаете?»

По настоянию моей матери я был вынужден заказать порцию лапши с приправами, в которой как минимум три ингредиента были собственноручно собраны Бадди-Медведем. Это базилик, грибы и какой-то отвратительный индейский щавель, который по вкусу напоминал свежескошенную траву.

После того как мы съели все, что было на тарелках, моя мать обратилась к отцу.

— А теперь закажем индейский пудинг. — Она обернулась к нам. — Бадди умеет готовить настоящий индейский пудинг. Вы обязательно должны его попробовать.

Поэтому вскоре перед нами оказалось шесть настоящих индейских пудингов, или правильнее — пудингов коренных американцев, но я могу поклясться, что видел точно такие же в магазине. Впрочем, к пудингу полагалось бренди, так что я не стал жаловаться.

Был принесен счет, и мой отец, как обычно, оплатил его. Мне не терпелось поскорей уйти, но, как назло, в этот момент в зале появился индеец и начал обходить столики. Так что нам пришлось сидеть и дожидаться, когда он подойдет к нам.

— Эдвард, — сообщил я, чтобы заполнить паузу, — на прошлой неделе подцепил акулу. В ней было не меньше двухсот фунтов веса.

Мой отец отреагировал, обращаясь почему-то ко мне, а не к моему сыну.

— Недели две назад в Монтоке кто-то поймал акулу длиной в пятнадцать футов, — вяло сказал он.

— Я ничего не имею против, если их ловят, чтобы затем съесть, — заметила моя мать. — Но ловить их из спортивного интереса — это безнравственно.

— Согласен, — кивнул я. — Надо всегда съедать то, что тебе попадается. Иначе нельзя. Акулы так хороши на вкус. Кстати, Эдвард сражался с акулой целый час.

— И еще, — добавила моя мать. — Мне не нравится, когда живым существам наносят увечья, а затем отпускают их. Это бесчеловечно. Надо сделать все, чтобы не допустить этого и избавить несчастное существо от страданий.

— А потом съесть его, — напомнил я ей.

— Да, а потом съесть его. Бадди всегда подает блюда из акулы, когда ему удается ее поймать.

Я покосился на Эдварда, Сюзанну и Каролин. Затем сделал: глубокий вдох и сказал своему отцу:

— Помнишь, пап, как однажды я подцепил на крючок ту голубую акулу?

— Да?

— Нет, ничего, я просто так сказал.

Наконец Бадди-Медведь добрался до нашего столика. Он был грузным мужчиной и нисколько не походил на индейца, за исключением, может быть, длинных черных волос. В общем, это был обычный белый человек, возможно, с небольшой долей индейской и даже негритянской крови. Но с большими амбициями. Моя мать сразу же схватила его за левую руку — правой он энергично размахивал, сопровождая жестами свои речи.

— Так, — сказал Бадди-Медведь, — вам все понравилось?

Моя мать начала расточать похвалы одному из самых отвратительных блюд, которые мне когда-либо доводилось есть.

Несколько минут продолжался беспредметный разговор, во время которого моя мать не выпускала из рук локоть мистера Бадди. К несчастью, последний из шиннекоков уже торопился к другому столику. Перед тем как отпустить своего кумира, моя мать игриво предупредила его:

— Я прослежу за вами и узнаю, где вы собираете ваши грибы.

Он загадочно улыбнулся.

— Щавель у вас бывает к обеду каждый день или только после того как вы накосите травы? — спросил я.

Он снова улыбнулся, но на этот раз без загадки на устах. Смысл этой улыбки был таков: «А пошел ты...»

Эдвард сдерживался изо всех сил, чтобы не рассмеяться.

На этом мы покинули «Дыру Бадди» и вышли в вечернюю прохладу улиц Саутгемптона.

— Мы могли бы пригласить вас к себе, но у нас завтра такой тяжелый день, — вздыхая, обратилась ко мне моя мать.

Я больше не мог сдерживать себя.

— Послушайте, у нас же нет с вами ничего общего, да и не было никогда. Поэтому давайте покончим с этими бессмысленными летними встречами и обедами, — предложил я. — Вам же на все на это глубоко наплевать, не так ли?

— Какое право ты имеешь так говорить! — взорвалась моя мать.

— Да ладно вам, — пролепетал отец.

Уже в машине, на пути к дому, Сюзанна спросила меня:

— Ты не будешь жалеть о том, что сказал?

— Нет.

— Ты что, серьезно? — Каролин округлила глаза.

— Да.

— А мне их даже жаль, — пробурчал Эдвард.

Эдвард, может, и не любит все человечество, зато он любит конкретных людей. И всех жалеет. Каролин не испытывает жалости ни к кому. Сюзанна вообще не знает, что такое жалость, ну а я... иногда мне жалко самого себя. Но я работаю над собой.

Вообще-то, не так уж и трудно говорить людям в лицо, что ты о них думаешь, так как они уже обычно знают это про себя и, наверное, даже удивляются, почему никто не сказал им этого раньше.

Я понимал также, что разрыв с родителями был хорошей репетицией для прекращения отношений с другими людьми. Сюзанна очень неглупая женщина, чтобы не понять этого.

— Джуди Ремсен сказала мне, что недавно ты послал Лестера куда подальше. Кто следующий в твоем списке? — поинтересовалась она.

Я не растерялся, достал из кармана квитанцию на бензин и стал внимательно ее изучать.

— Так, сейчас посмотрим... осталось еще девять фамилий. Завтра позвоню твоим родителям, тогда останется семь...

Она ничего не ответила, так как с нами были дети.

В Стенхоп Холл мы вернулись в понедельник, и несколько дней в доме царило оживление, так как к детям приходили их друзья. В небольших дозах мне это оживление по душе, особенно по праздникам — на Рождество, на День благодарения, на Пасху — это напоминает мне, вероятно, мои собственные школьные годы.

Дети из богатых семей, как правило, знают, как себя вести. Их с детства приучают к правильному ведению беседы со взрослыми. Они, конечно, с ними и вовсе бы не общались, но раз уж приходится, то ребята делают это умело. В жизни их ждет успех и счастье.

Каролин и Эдвард заказали себе билеты, естественно, на разные рейсы, так что мне предстояли две поездки в аэропорт Кеннеди, причем в неудобное время. Именно в такие минуты я начинаю жалеть, что у нас нет шофера. Мы могли бы отправить наших детей на такси, но, после того как я послал к черту своих родителей, я чувствую себя несколько... словом, не так, как всегда.

Дети наконец улетели, дом затих. Несколько дней подряд шли дожди. Я ездил в свой офис в Локаст-Вэлли, чтобы хоть чем-то заполнить дни, но много не наработал, только нашел один нужный мне документ, касающийся дома в Ист-Хэмптоне. Один из дней я провел за подсчетами моих расходов, пытаясь вычислить, какой же доход на капитал я получу после продажи дома и уплаты всех долгов. Я мог бы, как и прежде, вложить эти деньги в покупку нового дома и избежать налогов, но я знал, что не буду покупать новый дом в ближайшем будущем, возможно, даже — никогда. Эта мысль, возникшая внезапно, поразила меня до глубины души. Не то чтобы мне не хватало денег на эту покупку, нет, просто я принял решение не загадывать на будущее. Современная жизнь толкает человека к предсказуемости его будущего — рассрочка на тридцать лет, депозиты на семь лет, стабильные ставки и программы обеспечения в старости. Но последние события показали мне, что я неспособен предсказывать или планировать свое будущее, так черт с ним, с этим будущим. Поживем — увидим, я ведь всегда хорошо ориентировался, когда попадал в другие страны, так почему же я не сориентируюсь в будущем?

Прошлое — это другое дело. Вы не можете его изменить, но можете убежать от него, оставив там воспоминания и старых знакомых. Теперь моей целью стало плавание в бесконечном настоящем, я, как капитан на собственной яхте, должен был держать только главный курс, лишь слегка изменяя его в зависимости от ветров, течений и того, что появится на горизонте.

Я уже собирался покидать свой офис, как зазвонил телефон, и моя секретарша Анна вошла в мой кабинет, вместо того чтобы связаться со мной по селектору.

— Мистер Саттер, я знаю, вы просили не соединять вас ни с кем, но звонит ваш отец.

Я снова присел за стол, и, непонятно по какой причине, передо мной опять возникла картина: мы плывем с моим отцом в лодке, я вижу, как его рука сжимает мою. Потом моя рука выскальзывает из его ладони, я пытаюсь вновь поймать ее, но отец уже отвернулся, он разговаривает с кем-то, возможно, с моей матерью.

— Мистер Саттер?

— Скажите ему, что я не хочу с ним говорить, — ответил я секретарше.

Она, казалось, совсем не удивилась, просто кивнула и вышла. Я смотрел на зеленый огонек на моем телефоне, через несколько секунд он погас.

Из офиса я направился прямо в яхт-клуб. Я прошел к своей яхте, забрался в каюту и стал слушать, как по крыше барабанит дождь. В такую погоду лучше не выходить в море, но если очень надо, то, в общем, большой опасности нет. При таком ветре и дожде вы вполне сможете плыть, не подвергая свою жизнь опасности. Бывают шторма, при которых опасность неизмеримо больше, бывают очень опасные ураганы, представляющие прямую угрозу. Бывает так, что выйти в море означает неминуемую смерть.

Море учит многим простым навыкам, без которых не обойтись и в обычной жизни. Но мы всегда склонны забывать прописные истины или вспоминаем их с опозданием. Вот почему мы, как и моряки, иногда попадаем в беду.

Мы можем быть капитанами своей судьбы, подумал я, но не ее хозяевами. Или, как говорил мне, еще мальчишке, мой старый инструктор по парусному спорту: «Бог посылает тебе погоду, малыш. То, что она сделает с тобой или ты с ней, зависит от того, насколько ты хороший моряк».

Это то, что касается подведения итогов.


Глава 22


Рассвет утром в пятницу был светлым и ясным. Сюзанна уже давно встала и отправилась на прогулку верхом.

Занятия живописью в соседней усадьбе подошли к концу, и предполагалось, что скоро нас пригласят на просмотр — как только Анна Беллароза найдет подходящее место для картины, а Сюзанна подберет подходящую раму. Я сгорал от нетерпения, когда же настанет этот день. Шутка.

Я пил уже третью чашку кофе, решая, чем мне сегодня заняться, когда раздался телефонный звонок. Я поднял трубку и услышал голос Фрэнка Белларозы.

— Что у тебя сегодня? — спросил он.

— Семь.

— Что?

— Сегодня я встал в семь. Больше ничего. А у тебя?

— А мне надо кое-что у тебя спросить. Здесь поблизости есть какой-нибудь пляж?

— Здесь поблизости несколько сот миль пляжей. Тебе какой нужен?

— Я приметил тут одно место, знаешь, где заканчивается шоссе. Там еще есть знак «Проход воспрещен». Это что, ко мне относится?

— Это называется Фокс-Пойнт. Это частное владение, но пляжем пользуется вся Грейс-лейн. Там давно никто не живет, и владельцы усадьбы разрешили посещать пляж всем желающим.

— Вот и хорошо. Я прогуливался там на днях. У меня и в мыслях не было нарушать какие-то там запреты.

— Ты ничего и не нарушил. — Он что, свихнулся, что ли? Я добавил: — Да это и грех-то небольшой.

— Да. Там, где я раньше жил, тоже существовали всякие запреты, знаешь? Не гадь там, где живешь, и не плюй на тротуар. Если тебе очень не терпится, езжай за пределы Маленькой Италии и тогда уже делай что хочешь.

— Но в ресторанах устраивать стрельбу не возбраняется, не так ли?

— Это другое дело. Послушай, давай прогуляемся с тобой в это место.

— В Маленькую Италию?

— Нет, в Фокс-Пойнт. Жду тебя у ворот через пятнадцать — двадцать минут.

— У сторожевого домика?

— Да. Покажешь мне этот пляж.

Я понял, что ему надо что-то обсудить со мной, но он не хочет делать этого по телефону. В наших телефонных разговорах никогда не проскакивало то, что я являюсь его адвокатом. Я предполагал, что он собирается преподнести этот факт в качестве сюрприза для Феррагамо в нужный момент.

— О'кей? — уточнил он.

— О'кей.

Я допил кофе, натянул свои джинсы и мокасины и выждал двадцать минут, чтобы потом совершить десятиминутную прогулку до ворот «Альгамбры». Вы думаете, этот сукин сын уже прохаживался там? Нет. Тогда я подошел к сторожевому домику и постучал в дверь. Мне открыл Энтони-Горилла.

— Что? — спросил он.

Через его плечо я мог видеть одну из комнат домика. Она совсем не была похожа на подобную комнату у Аллардов, и в ней находилось еще одно гориллоподобное существо, видимо, это был Винни. За столом вместе с ним сидели две женщины, сильно смахивающие на проституток. Должно быть, это были Ли и Делия. Винни и проститутки, как мне показалось, нагло ухмылялись, глядя на меня.

Горилла снова повторил свое приветствие:

— Что?

Я переключил внимание на него.

— Ты что, не в курсе, почему я сюда пришел? Если меня позвали, ты должен сказать: «Доброе утро, мистер Саттер. Мистер Беллароза ждет вас». А свое «что» оставь при себе. Capisce?

Прежде чем Энтони успел извиниться или сказать что-то еще, на пороге появился дон Беллароза собственной персоной. Он что-то сказал Энтони на итальянском, затем сошел с крыльца и, взяв меня под руку, повел прочь.

Беллароза был в своем обычном костюме, то есть в блейзере, водолазке и брюках. Цвета на этот раз были выбраны соответственно — коричневый, белый и бежевый. Я заметил также, что он приобрел себе пару мокасин, а на левой руке носил теперь часы спортивного фасона «Порше», ценой долларов в двести. Кажется, он начал вживаться в образ обитателя здешних мест, вот только осталось растолковать ему, что нельзя носить нейлоновые эластичные носки.

Мы шли по Грейс-лейн в сторону Фокс-Пойнт.

— Таких людей, как Энтони, лучше не выводить из себя, — предупредил меня Беллароза.

— Пусть лучше он больше не выводит меня из себя.

— Да?

— Послушай. Если ты пригласил меня на свою территорию, то твои головорезы должны относиться ко мне с уважением.

— Да? Так ты тоже заговорил об уважении? Ты что, итальянец, что ли? — удивился он.

— Послушай, Фрэнк, ты сегодня же предупредишь своих молодцов, включая твоего шофера Ленни и этих недоумков с их стервами, что дон Беллароза относится к мистеру Саттеру с уважением и требует этого же от остальных.

Он молча смотрел на меня.

— Хорошо, но только не заставляй больше меня ждать тебя. О'кей?

— Постараюсь.

Мы пошли дальше по Грейс-лейн. Интересно, сколько людей сейчас наблюдало за нами из своих «башен из слоновой кости»?

— Слушай, тут ко мне заходил твой сын, — вдруг сказал Беллароза. — Он рассказывал тебе?

— Да. Он говорил, что ты провел его по всему поместью. Очень любезно с твоей стороны.

— А, ерунда. Хороший парень. Мы с ним поболтали немного. Он похож на тебя, верно? И так же любит задавать вопросы в лоб. Он меня спросил, откуда я взял столько денег на восстановление этой усадьбы.

— Ну, я не учил его задавать такие вопросы. Надеюсь, ты ему объяснил, что он лезет не в свое дело?

— Нет. Я сказал, что много работал в выгодной сфере бизнеса.

Надо будет поговорить с Эдвардом о невыгодности преступных занятий и о расплате за грехи, напомнил я себе. Урок Фрэнка Белларозы, преподанный им его детям, вероятно, был менее сложен и укладывался в три слова: «Старайся не попасться».

Мы дошли до конца Грейс-лейн, здесь дорога делает разворот вокруг скалы высотой футов в восемь. Существует легенда, согласно которой пиратский капитан Кидд, закопавший свои сокровища на Северном побережье Лонг-Айленда, использовал эту скалу в качестве исходной точки на карте, показывавшей, где зарыт клад. Я рассказал об этом Белларозе.

— Поэтому это место и называется Золотым Берегом? — спросил он.

— Нет, Фрэнк. Оно так называется потому, что здесь живут богатые люди.

— Понял. Кто-то уже откопал клад?

— Нет, но я могу продать тебе карту.

— Да? А я предложу тебе в обмен документ о моем праве собственности на Бруклинский мост.

Да, в случае с Фрэнком Белларозой мой юмор явно не срабатывал.

Мы пошли дальше, ко входу в Фокс-Пойнт. Сторожевой домик этого поместья был выстроен в виде миниатюрного замка. Вдоль стен усадьбы тянулись густые заросли деревьев и кустарника, так что с улицы невозможно было увидеть, что происходит за забором. Я вынул ключ и открыл замок на воротах.

— Как тебе удалось попасть внутрь? — спросил я Белларозу.

— Когда я проходил мимо, ворота были открыты, а на пляже резвились какие-то люди. Я тоже могу получить такой ключ?

— Вероятно, да. Я закажу для тебя дубликат. — Обычно те, кто открывает замок, ленятся запирать его за собой, именно поэтому Беллароза и попал в усадьбу. Но в этом человеке было нечто такое, что заставляло придавать большое значение даже мелочам. Мне все казалось, что за ним по пятам следуют его головорезы, что за ним продолжает следить Манкузо, и, хотя позади нас на дороге никого не было видно, я все же закрыл ворота на замок. — У тебя есть с собой оружие? — спросил я.

— А Папа Римский носит крест?

— Мне кажется, да. — Мы продолжали наш путь по дороге, которая когда-то была вымощена тоннами морских ракушек, но с годами совсем заросла травой. Деревья, росшие по бокам дороги, образовали подобие туннеля — сквозь него можно было пройти, едва не задевая годовой о ветки.

В каком-то месте туннель делал поворот и шел вниз по склону — вскоре в конце его забрезжил свет. Наконец мы оказались на самом пляже, великолепной полосе гальки длиной в милю. Растительность здесь постепенно переходила от высоких деревьев к полосе кустарника, от него — к зарослям высокой травы, а дальше — сплошная галька.

— Отличное место, — восхитился Беллароза.

— Спасибо за комплимент, — сказал я, создавая тем самым у него впечатление, что я имею какое-то отношение к этому месту.

Дорога вдоль побережья вывела нас к руинам большого дома поместья Фокс-Пойнт. Дом, построенный в начале двадцатых годов, имел очень смелую архитектуру для того времени: в конструкции использовалось много стекла, крыши частью были плоскими, а все трубы выведены наружу. Около двадцати лет назад дом сильно пострадал от огня, но в это время в нем уже никто не жил: последние обитатели покинули усадьбу в пятидесятых годах. На дом уже надвинулись песчаные дюны, он стал похожим на останки древнего ископаемого. Я еще помню, как он выглядел раньше, правда, я видел его только с яхты, издалека. Тогда мне часто нравилось представлять себя живущим в этом доме и любующимся морем с его балконов.

Беллароза осмотрел руины, затем мы направились к пляжу. Фокс-Пойнт считалось шикарным поместьем даже по стандартам Золотого Берега. Конечно, сейчас большинство купален, пирсов, пляжных павильонов было разрушено штормами и ветрами. Из всех строений более или менее сохранились два: бельведер и дворец удовольствий. Но бельведер уже опасно накренился, и скорее всего, совсем скоро он тоже разрушится из-за подвижки грунта.

Беллароза указал рукой на бельведер.

— У меня на участке такого нет. — Он внимательно осмотрел восьмигранное строение. — Его можно будет перенести ко мне в усадьбу?

— Да, только поторопись, а то его скоро заберет себе море.

— Никто возражать не будет?

— Нет, всем наплевать. Правда, существует Общество любителей бельведеров, но они там все чокнутые.

— Понятно. Твоя жена обожает рисовать эти вещи.

— Да. И устраивать в них пикники.

— Точно. Скажу Доминику, чтобы пришел и все посмотрел.

Я окинул взглядом бухту Саунд. Стоял ясный солнечный день, на воде играли блики, вдали пестрели разноцветные паруса яхт, горизонт у Коннектикута был ясен. Прекрасный день для тех, кто еще жив.

Беллароза отвернулся от бельведера и устремил свой взгляд на сооружение, расположенное дальше от берега на крепком грунте и массивном фундаменте. Он показал на него.

— А это что? В прошлый раз я тоже обратил на него внимание.

— Это называется дворец удовольствий.

— То есть место для развлечений?

— Да. Для развлечений. — Самые богатые и беспечные обитатели Золотого Берега выстраивали эти сооружения в своих поместьях где-нибудь подальше от главного дома и развлекались в них. Дворец в Фокс-Пойнте использовали в годы Второй мировой войны под склад военного снаряжения, так как он был выстроен в виде большого ангара из кирпича и стали. Но если взглянуть на него сверху, можно было увидеть, что большая часть крыши сделана из веселеньких голубых стеклышек, поэтому, если иногда мне удается полетать над этой местностью на спортивном самолете, я без труда отличаю этот дворец от всех остальных.

— Как же они тут развлекались? — поинтересовался Беллароза.

— Занимались любовью, играли в азартные игры, выпивали, устраивали теннисные турниры. Можешь сам продолжить список дальше.

— Покажи-ка мне этот дворец.

— Пойдем.

Мы прошли сотню ярдов и проникли внутрь через разбитую стеклянную дверь.

Гимнастические кольца, висевшие под потолком этого дворца удовольствий, делали его несколько похожим па современный спортивный зал, а пол из мозаичной плитки и мозаика на окнах наводили на мысль о влиянии модернизма на архитектора. Дворец неплохо сохранился, если учесть, что им никто не пользовался с 1929 года.

В одном из крыльев здания находился крытый корт с крышей из голубого стекла. Крыша, очевидно, протекала, и все теннисное поле заросло какой-то травой, которой, видимо, пришлось по вкусу голубоватое освещение. Сетка давно исчезла, так что Беллароза растерянно рассматривал еще одно странное сооружение ушедшей эпохи.

— Это что? — спросил Беллароза.

— Зал для игры в мяч.

— Не шутишь?

Мы прошли в другое крыло, в котором располагался гимнастический зал. За ним виднелся крытый голубым стеклом бассейн. Здесь же был солярий. В западном крыле находились апартаменты для гостей, кухня и комнаты слуг.

Пока мы обходили дворец, Беллароза был непривычно молчалив и лишь однажды заметил:

— Эти люди жили, как римские цезари.

— Да, они ни в чем себе не отказывали.

Мы прошли в восточное крыло, в котором располагался большой зал для игры в мяч, похожий на огромную пещеру.

— Madonna! — восторженно воскликнул Фрэнк.

— Да уж, — согласился я. Мне вдруг пришло на память, что где-то здесь имелась особая комната, в которую удалялись, чтобы выпить спиртного во времена «сухого закона». Но я не смог отыскать ее. Даже я, проживший всю жизнь на Золотом Берегу, находился под впечатлением от безумной роскоши, которой окружали себя здесь прежние обитатели. Совершив крут, мы вернулись к бассейну, выложенному мозаикой.

— Почему бы нам не устроить здесь римскую оргию? Ты приведешь сюда дикого медведя, — предложил я.

— Да, черт побери, должно быть, у этих людей было много друзей.

— У богатых всегда много друзей.

— Послушай, а это место продается?

Я так и знал. Этот тип хотел знать цену всего, что его окружало, и купить все, что он не смог бы украсть.

— Да, продается. Ты что, собрался скупить всю Грейс-лейн?

— Я люблю собственность. Люблю иметь много земли. — Он захохотал.

— Тогда поезжай в Канзас. Здешняя земля стоит по миллиону долларов за акр.

— О Боже! Кто же ее купит за такую цену?

«К примеру, главари мафии», — подумал я, а вслух сказал:

— Иранцы.

— Кто?

— Иранцы ведут сейчас переговоры с семьей, которая владеет этим поместьем. Их фамилия Моррисон, они живут сейчас в Париже. У них куча денег, но они не хотят тратиться на восстановление усадьбы. Они, по-моему, даже отказались от американского гражданства.

Фрэнк, видимо, начал обдумывать услышанное. Мы вышли через разбитую дверь на улицу.

— А какого черта сюда лезут иранцы? Что они хотят здесь сделать?

— Здесь ведь много выходцев из Ирана. Они хотят в складчину купить это поместье и превратить дворец удовольствий в мечеть. Возможно, на эту мысль их натолкнула крыша из голубого стекла.

— Мечеть? Это что, церковь у арабов?

— Да, у мусульман. Иранцы — мусульмане, они не арабы.

— Все они чурки в их песках.

Зачем я что-то объясняю этому человеку?

Он ткнул пальцем в мою сторону.

— И вы что, позволите им это сделать? — спросил он.

— Кого ты имеешь в виду?

— Сам знаешь кого. Вас, здешних. Вы что, допустите это?

— Отсылаю тебя к Первой поправке к американской Конституции — созданной, как ты, наверное, знаешь, здешними — там говорится о свободе вероисповедания.

— Да, но, господи, ты слышал когда-нибудь, как эти люди молятся? У нас в квартале жили несколько арабов. Какой-то шут взбирался на крышу и выл как гиена. Мне что же, придется выслушивать здесь то же самое?

— Возможно. — Мы продолжали нашу прогулку по поместью, я свернул в сторону бельведера.

Видно было, что мое сообщение не обрадовало Фрэнка.

— Эта баба из бюро по недвижимости мне ни слова об этом не сказала, — проворчал он.

— Она и мне про тебя ничего не сказала.

Он задумался, очевидно прикидывая, как отнестись к моим словам: как к личному оскорблению или как к намеку на его мафиозность.

— Чертовы иранцы... — снова заворчал он.

Самое время было преподать ему урок гражданского права и напомнить основные принципы американской жизни. Но, подумав, я решил отказаться от нотаций, это все равно что учить свинью петь: вы даром тратите время, а свинью это раздражает. Поэтому я сказал:

— Ты можешь сам купить эту землю.

— Сколько за все? — спросил он.

— Здесь не так много земли, как в Стенхоп Холле или в «Альгамбре», но участок граничит с морем, поэтому цена будет приблизительно десять — двенадцать миллионов.

— Немалые деньги.

— Но цена все время растет. Если ты начнешь перекупать землю у иранцев, они повысят ее до пятнадцати миллионов.

— Я не занимаюсь такими вещами. Ты просто должен свести меня с нужными людьми, с владельцами.

— Ты предложишь им свой наилучший вариант и убедишь их, что это и их лучший вариант?

Он взглянул на меня и улыбнулся.

— Ты быстро учишься, советник.

— Что ты станешь делать с этим участком?

— Не знаю. Пусть здесь будет бассейн. Я разрешу всем пользоваться пляжем. Чертовы арабы не позволили бы этого, у них ведь строгости насчет женской одежды. Знаешь? Они даже в море купаются с этими дурацкими лоскутами на голове.

— Никогда бы этого не подумал. — Интересно, он на самом деле собирается покупать Стенхоп Холл и Фокс-Пойнт и сохранить за собой «Альгамбру»? Или просто пускает пыль в глаза? Для человека, которому грозит обвинение в убийстве и у которого куча врагов, у него чересчур много далеко идущих планов. Настоящий мужик. Этого у него не отнимешь.

Мы поднялись по тропинке к бельведеру и вошли внутрь восьмигранного строения. Оно было целиком деревянное, краска из-за близости моря облупилась. Внутри оказалось очень чисто, очевидно, благодаря стараниям любительниц бельведеров. Хорошо бы, они научились еще и красить их.

Беллароза осмотрел строение.

— У вас на участке есть такой же. Мне нравится. Приятно посидеть, потолковать. Надо будет прислать сюда Доминика, пусть посмотрит. — Он присел на скамейку, которая шла вдоль стен бельведера. — Садись, поговорим.

— Я постою. Ты говоришь — я внимательно слушаю.

Он достал из кармана сигару.

— Будешь? Настоящая, кубинская.

— Нет, спасибо.

Он развернул обертку сигары и закурил при помощи своей золотой зажигалки.

— Я попросил твою дочь привезти мне с Кубы настоящих «Монте-Кристо». Твой сын должен был передать ей мою просьбу.

— Был бы признателен, если бы ты не втягивал моих детей в контрабанду.

— Не бойся, если ее поймают, я о ней позабочусь.

— Я сам адвокат. Я о ней и буду заботиться.

— Что она делает на Кубе?

— Откуда ты узнал, что она едет на Кубу?

— Твой сын мне сказал. А сам он едет во Флориду. Я дал ему несколько полезных фамилий.

— Что за фамилии?

— Моих друзей. Эти люди всегда помогут ему, если он назовет им мою фамилию.

— Фрэнк...

— А что такого? На то они и друзья. Вот на Кубе у меня друзей нет. Так почему твоя дочь решила туда поехать?

— Будет там бороться за мир.

— Да? Здорово. Но кому это нужно? Возможно, я увижусь с ней, когда она опять здесь появится.

— Конечно. Тебе же надо будет забрать свои сигары.

— Да. Как дела с твоими подоходными налогами?

— Мельцер, кажется, все улаживает. Спасибо.

— Не за что. Так уголовного дела не будет?

— Во всяком случае, он так сказал.

— Хорошо. Мне не хотелось бы, чтобы мой адвокат сел в тюрьму. Сколько берет с тебя Мельцер?

— Двадцать сразу и половину того, что он для меня сбережет.

— Неплохо. Если срочно понадобятся наличные, обращайся ко мне.

— Под какой процент даешь?

Улыбаясь, он вынул изо рта сигару.

— Для тебя процент будет таким же, как в банке.

— Спасибо, у меня пока с деньгами проблем нет.

— Твой сын сказал, что ты продаешь летний дом, чтобы рассчитаться с налогами.

Я ничего не ответил. Я не мог себе представить, что Эдвард мог об этом рассказывать.

— На этом рынке недвижимость не продают, ее покупают, — добавил Беллароза.

— Спасибо за совет. — Я поставил ногу на скамейку и стал смотреть на море. — Так о чем ты хотел со мной поговорить?

— Ах, да. О Большом жюри присяжных. Они собирались в прошлый понедельник.

— Я читал об этом.

— Да, этот чертов Феррагамо обожает общаться с прессой. Так вот, они предъявят мне обвинение в убийстве через две, максимум через три недели.

— Может быть, и не предъявят.

— Ну да. Может быть, и Папа Римский — еврей, — усмехнулся он.

— Но он носит крест.

— Не знаю, в курсе ли ты, как это все происходит. Значит, сначала генеральный прокурор получает обвинительное заключение от Большого жюри присяжных. Ему вручают его в запечатанном конверте, и обвинение оглашается только в момент его предъявления. Прокурор идет с этим обвинением и ордером на арест к федеральному судье, чтобы тот подписал этот ордер. Обычно эта процедура происходит по понедельникам, так что рано утром во вторник они присылают агентов ФБР, и те приходят за тобой в шесть-семь часов утра. Улавливаешь?

— Нет, я ведь занимаюсь налогами.

— Они приходят пораньше, чтобы застать человека дома и взять его еще тепленьким, знаешь, как в России. Capisce?

— Почему именно во вторник?

— Вторник это хороший день для больших новостей. Понимаешь? Понедельник — не то. Пятница — тоже. О выходных вообще речи нет. Ты думаешь, Феррагамо — дурак?

Я чуть не расхохотался.

— Ты серьезно?

— Да, это все серьезно, советник.

— Аресты по подозрению в убийстве вроде никак не связаны с выпусками новостей.

Теперь была его очередь смеяться. Ха-ха-ха.

— Тебе пора повзрослеть, — добавил он.

Это замечание меня немного задело, но я сдержался, так как мне было интересно его слушать.

— Но они могут арестовать тебя и в среду, и в четверг, это тоже хорошие дни для горячих новостей, — сказал я.

— Да, верно. Они могут. Но для крупной рыбы они всегда приберегают вторник. Таким образом, у них на раздувание шумихи в газетах есть среда и еще как минимум часть четверга. А если они придут за тобой в четверг, а тебя не окажется дома, тогда им остается только пятница. Они в дерьме и ни в какие новости не попадают.

— Да. Теперь понятно. Итак, они арестовывают тебя во вторник. Что дальше?

— Так вот. Они везут меня отсюда на Федерал-плаза, в штаб-квартиру ФБР, и мурыжат меня там какое-то время. Затем они отвозят меня на Фоли-сквер, там находится Федеральный суд. Понял? Туда меня доставляют уже в наручниках примерно в девять, в десять часов. К этому времени этот чертов Феррагамо собирает там чуть ли не половину журналистов со всего мира, все они суют мне в лицо микрофоны и все снимают своими камерами. Затем следует еще несколько процедур, и только после этого обвиняемому разрешается вызвать своего адвоката. — Он поглядел на меня. — Понимаешь?

— А что, если в тот момент адвокат находится, скажем, на Кубе?

— Он там быть не должен. Мне нет необходимости даже звонить ему, так как он приходит ко мне каждый вторник часов в пять утра выпить чашечку кофе. Каждый вторник, начиная со следующего.

— Понимаю.

— Вот. Поэтому когда заявляются ребята из ФБР, то мой адвокат следит, чтобы все было по закону. Потом мой адвокат садится в машину вместе с Ленни и едет вслед за мной на Федерал-плаза и на Фоли-сквер. Он не скрывается на Кубе, а постоянно находится рядом со своим клиентом. Capisce?

Я кивнул.

— Кроме того, мой адвокат носит с собой дипломат, в котором лежат наличные и документы, подтверждающие право собственности на недвижимость. Это будет необходимо, когда адвокату нужно будет освобождать своего клиента под залог. Мой адвокат получит в виде денег и документов четыре-пять миллионов.

— Тебя никто не освободит ни под какой залог, Фрэнк, если тебе предъявлено обвинение в убийстве со стороны федерального жюри присяжных.

— Ошибаешься. Слушай внимательно. Мой адвокат должен будет убедить судью, что Фрэнк Беллароза — ответственный человек, он имеет многочисленные связи в обществе, в котором он живет, он владеет шестнадцатью предприятиями, за которыми требуется каждодневный присмотр, у него, наконец, есть жена и дети. Мой адвокат расскажет судье, что его подзащитный никогда прежде не обвинялся в совершении преступлений, связанных с насилием, он знал заранее о визите агентов ФБР, не предпринимал попыток к бегству и последовал добровольно за представителями закона. Мой адвокат был тому свидетелем. Мой адвокат скажет судье, что знает мистера Белларозу лично, как друга, он знаком также с миссис Белларозой, он является соседом супругов Беллароза и может лично гарантировать, что его подзащитный не скроется от правосудия. Понимаешь?

Еще бы я не понимал.

— О'кей. Таким образом, судья, вроде бы и не помышлявший об освобождении под залог, вынужден теперь серьезно отнестись к заявлению адвоката. К тому моменту Феррагамо уже поставлен в известность о том, что Фрэнк Беллароза был готов к аресту, что у него наготове залог и имеется высококвалифицированный адвокат Поэтому Феррагамо мчится в суд и начинает давить на судью. «Ваша честь, это очень серьезное обвинение, та-та-та. Ваша честь, это опасный человек, он убийца, та-та-та». Тут мой адвокат вступает в схватку с федеральным прокурором и говорит о том, что освобождение под залог вполне обосновано, что обвинение построено на песке, та-та-та. У нас вот здесь в дипломате имеется пять миллионов, и я даю личную гарантию, ваша честь. Джон Саттер, адвокат с Уолл-стрит, готов поручиться своей репутацией. Так? Феррагамо не готов к такому повороту событий, теперь получается, что его самого взяли тепленьким. Он из кожи вон лезет, только бы запрятать этого Белларозу за решетку, к «баклажанам». Если это удастся, у него в семье будет праздник, он будет со своими друзьями смотреть новости и упиваться победой, а я в это время буду сидеть на нарах и отбиваться от педиков-негров. Понимаешь, о чем я говорю?

У Фрэнка была своеобразная манера выражать свои мысли.

— Понимаю, — тем не менее сказал я.

— Так. И ты понимаешь, что этого нельзя допустить, советник. Ты не должен этого допустить.

— Я припоминаю, ты мне говорил, что Феррагамо заинтересован в том, чтобы ты после предъявления обвинения оказался на свободе. С тем чтобы твои друзья или твои враги смогли прикончить тебя еще до суда.

— Да. Верно, я это говорил. Объясняю, в чем дело. Феррагамо знает, что если он засадит меня в тюрьму, то я направлю протест по поводу отказа в освобождении под залог. Верно? Но это затянется на несколько недель. И когда меня во второй раз привезут к судье, Феррагамо заявит, что на этот раз он не имеет ничего против освобождения под залог. Он подмигивает судье и что-то шепчет ему на ухо. Мол, теперь ФБР будет присматривать за мистером Белларозой. Но все это чепуха, у него на уме совсем другое. ФБР и так следит за мной уже двадцать лет, и мне от этого ни жарко ни холодно. Но судья тоже подмигивает Феррагамо и отпускает меня. Но учти, перед этим я две-три недели провел в тюрьме. Понимаешь? Поэтому Феррагамо пускает слух, что я начал колоться, что я начал сдавать своих друзей одного за другим только для того, чтобы мне скостили срок. Поэтому к моменту выхода из тюрьмы я уже мертвец. Так вот, советник, именно поэтому так важно, чтобы я вышел на свободу именно из здания суда в тот же день. Тогда у меня будет возможность контролировать все, что происходит. Понимаешь?

— Да. — Теперь я прекрасно понимал, почему именно я, а не Джек Вейнштейн должен был защищать в суде мистера Фрэнка Белларозу. Это должен быть обязательно Джон Уитмен Саттер, потомок знаменитого Уолта Уитмена, сын знаменитого Джозефа Саттера — легенды Уолл-стрит, муж Сюзанны Стенхоп (фамилия входит в число четырехсот богатейших семей Нью-Йорка). Кроме того, он — старший партнер известной фирмы «Перкинс, Перкинс, Саттер и Рейнольдс», член престижнейших клубов «Крик» и «Сиуанака Коринф», не говоря уже о том, что он — уважаемый член общины епископальной церкви, выпускник Йельского университета, обладатель диплома Гарварда, друг Рузвельтов, Асторов и Вандербильтов. Совершенно случайно он также оказался другом обвиняемого. Так вот, этот самый знаменитый Джон Саттер лично гарантирует в открытом судебном заседании, что его подзащитный мистер Фрэнк Беллароза не нарушит условий освобождения под залог. И судья не сможет не прислушаться к этому заявлению, ему будут внимать многочисленные журналисты, находящиеся в зале. Они разнесут эту новость по всем телеканалам трех штатов, а возможно, и всей страны. Этот негодяй — гений! Но когда он успел продумать все это? Неужели еще тогда, когда окликнул меня в питомнике Хикса? Еще тогда? Мистер Саттер! Вы ведь мистер Саттер, не так ли?

Но он, конечно, мог придумать все это еще раньше. Он уже знал заранее, кто я, он знал, что я — адвокат, что я — его сосед. У него уже был наготове изложенный мне сейчас сценарий, который предупреждал поползновения его врагов. Что еще более поразительно, так это то, что он считал меня послушным исполнителем его воли даже после того, как я несколько раз отшивал его. Так что не случайно, что этот человек жив и до сих пор на свободе, — и это при том, что его враги — федеральные и местные спецслужбы, колумбийцы, мафиози и прочие уже на протяжении тридцати лет охотятся за ним. Дело не в том, что они ленивы или нерасторопны. Дело в том, что им далеко до Фрэнка Белларозы, он для них слишком сильный соперник.

В свое время я был бы счастлив увидеть его за решеткой... возможно, даже мертвым. Но теперь все это стало представляться мне уже не столь однозначным. Так бывает, когда вам попадается на крючок акула. Вы ненавидите ее, боитесь, но спустя два часа начинаете испытывать к ней уважение.

Слова Белларозы прервали мои размышления.

— Итак, ты все понял? — спросил он.

Я кивнул.

— Мы должны во что бы то ни стало покинуть зал суда до того, как у них начнется перерыв на ленч, — продолжал он. — Я не собираюсь ждать в камере суда, пока они перекусят. Лучше мы сами отправимся куда-нибудь и отпразднуем победу. Может быть, в кафе «Рим». Это недалеко от здания суда. Надо угостить тебя жареными кальмарами. Примерно в это время Феррагамо соберет одну из своих чертовых пресс-конференций. Он пропустит ленч, чтобы успеть к пятичасовому выпуску новостей. Верно? Он объявит о предъявлении обвинения, о моем аресте и все такое. Он будет не прочь объявить и о том, что я за решеткой, но вместо этого ему придется глотать неприятные вопросы репортеров и нагоняи от начальства. Но что-то ему все-таки удалось, он счастлив, он встретится со своей подружкой и трахнет ее, а потом поедет домой на вечеринку. А мы в это время покрутимся по городу, снимем хорошие номера в гостинице, посмотрим новости, пригласим друзей. Ты можешь сделать несколько заявлений для прессы, но не увлекайся этим. И напомни, чтобы я позвонил своей жене. Ты же знаешь, как жены в этих случаях переживают. Хотя нет, ты, наверное, не знаешь. Я тебе скажу. Им эти аресты очень не по душе. Поэтому, возможно, твоей жене лучше отвлечь Анну чем-нибудь, хотя бы до того момента, пока подъедут ее родственники, и они начнут все вместе рыдать, варить и жарить что-нибудь на кухне. О'кей? Но о том, о чем мы сейчас говорили, твоей жене — ни слова. Capisce? И будь на месте в течение ближайших двух-трех недель. Ты не собираешься уезжать куда-то в отпуск или по другим делам?

— Думаю, что нет.

— Отлично. Будь наготове. Постарайся высыпаться по понедельникам. Договорились? Проговаривай про себя свои выступления в суде. Сделай так, чтобы этим хреновым обвинителям жарко стало. Мы должны выглядеть в суде как надо. — Он посмотрел на меня. — И никакой тюрьмы, советник. Никакой тюрьмы. Я тебе это обещал, теперь ты обещай мне то же самое. Понял?

— Обещаю, что сделаю все, что в моих силах.

— Хорошо. — Он встал и похлопал меня по плечу. — Послушай, есть тут еще одна проблема. В Бруклине у меня помидоры созревали размером с бычьи яйца. А здесь в середине июля висят какие-то зеленые шарики для пинг-понга. А у вас помидоры вон какие, и это на тех кустах, которые я вам дал. Помнишь? Наверное, все дело в почве. Не то чтобы я очень переживаю по этому поводу. В общем, это трудно понять. Так чего я хочу? Давай поменяемся. Ты мне отдаешь эти помидоры, а я тебе взамен что-то другое. У меня в этом году неплохо уродилась фасоль. О'кей? По рукам?

Я фасоль терпеть не могу, но мы ударили по рукам.


Глава 23


Несколько дней спустя после памятного разговора в Фокс-Пойнте я решил заняться мелким ремонтом своей яхты. Было утро рабочего дня, и я, как обычно, увиливал от своей работы в офисе. Мои партнеры не жаловались в открытую на мое частое отсутствие, так как, с одной стороны, они не ждали от меня ничего другого летом, а с другой стороны, они считали меня человеком ответственным, который не допустит полного краха фирмы. Тут они заблуждались, на моем столе накапливались горы неразобранных документов, на звонки никто не отвечал, офисом в Локаст-Вэлли никто не руководил. Впрочем, люди даже лучше работают, когда никто не стоит у них над душой.

Мне нравится ухаживать за яхтой, но плавать на ней все же приятнее. Дело только в том, что для полноценного плавания нужно как минимум два человека, а в рабочий день не так-то просто найти себе компаньона. Каролин и Эдвард уехали, а Сюзанна относится к плаванию под парусом прохладно, примерно так же, как я к прогулкам верхом, так что она отказалась составить мне компанию.

При желании можно было бы найти кого-нибудь из моих друзей, но в последнее время я старался избегать людей. Некоторые нанимают экипаж из школьников, которым все равно нечего делать во время каникул, но и эта мысль была мне не по душе, я не хотел видеть на борту других детей вместо моих собственных. Поэтому в тот день я решил ограничиться приведением яхты в порядок.

Еще издали я услышал скрипучие шаги. Кто-то направлялся в ботинках на кожаной подошве в мою сторону. Было время отлива, так что мне пришлось распрямиться на палубе и прищурить глаза, чтобы разобрать, кого это несет. В первый момент я разглядел только одно: этот человек был одет явно не по сезону — в костюм. Он остановился у края пирса и сказал:

— Разрешите пройти на борт?

— Только не в этих ботинках.

Тогда мистер Манкузо из ФБР послушно снял свои ботинки и спрыгнул на палубу из тикового дерева в носках.

— Доброе утро, — приветствовал он меня.

— Buon giorno, — ответил я.

Он улыбнулся, продемонстрировав два ряда неестественно широких зубов.

— Боюсь, с моим появлением ваша жизнь не покажется вам такой безоблачной, как раньше, — заявил он.

— Ну что вы, я уже женат, мне бояться нечего. — На этот раз я пошутил удачно. Он улыбнулся еще шире. Видно, он был из тех, кто улыбается нечасто, но мой юмор он оценил. Словом, его настроение мне понравилось.

— У вас найдется несколько минут? — спросил он.

— Для моей страны, мистер Манкузо, у меня нет ничего, кроме времени. Денег у меня в обрез, терпение тоже кончилось. — Я снова принялся за свою работу, которая состояла в том, что я сматывал в бухту полудюймовый канат.

Мистер Манкузо аккуратно поставил свои башмаки на палубу и стал наблюдать за мной. Затем окинул взглядом яхту.

— Отличное судно.

— Благодарю за комплимент.

— И место здесь отличное. — Он махнул рукой, показывая на здание клуба. — Экстракласс.

— Стараемся. — Я закончил сматывать канат и посмотрел на мистера Манкузо. Его лицо имело все такой же землистый оттенок, как и тогда в апреле. На нем был легкий бежевый костюм, неплохо сшитый, хорошие рубашка и галстук и, как я мог теперь видеть, прекрасные носки. Но забавный хохолок на голове все так же портил впечатление.

— Хотите, побеседуем здесь, мистер Саттер? Или пойдем в каюту? Или поговорим в другом месте?

— Несколько минут — это сколько?

— Может быть, полчаса — час.

— Вы когда-нибудь ходили под парусом? — спросил я его после минутного раздумья.

— Нет.

— Сейчас вам представится такая возможность. Кстати, пиджак и галстук вам лучше снять.

— Мне тоже так кажется. — Манкузо скинул пиджак, под которым оказалась портупея с кобурой. Он был вооружен, насколько я мог понять, браунингом.

Я осмотрелся вокруг.

— Возможно, это лучше снять в каюте, — предложил я и показал вниз. — Каюта там.

— Согласен. — Он нырнул вниз и появился через несколько минут без галстука и босиком. Брюки и рукава рубашки были засучены. Вид у него стал еще более нелепым. Я встал у руля и завел мотор.

— Знаете, как надо отчаливать? — спросил я.

— Это-то я смогу.

Он действительно неплохо с этим справился. Через несколько минут мы выбрались на простор. Я стоял у руля, хотя предпочел бы заняться парусами. Однако с таким членом экипажа, как Манкузо, лучше было отплыть подальше от берега и уже тогда ставить паруса.

Я повел свою яхту «Пауманок» через Плам-Пойнт в бухту Колд-Спринг, затем повернул на север к Саунду. Только здесь я заглушил мотор. Не покидая руля, я скомандовал мистеру Манкузо:

— Видите эту лебедку? Сделайте несколько оборотов — таким образом мы установим грот.

Он последовал моим указаниям, и грот был поднят. Подхваченная легким бризом, яхта заскользила по заливу. Я показал ему, как ставить остальные паруса. Бедному мистеру Манкузо приходилось ползать по палубе в своих хороших штанах, которые, боюсь, ему придется выбросить после нашей прогулки. Но он, казалось, был в прекрасном настроении, так же, впрочем, как и я. Ему, наверное, не терпелось поговорить со мной, но пока он довольствовался тем, что работал подручным.

Он довольно быстро всему научился: усвоил, по крайней мере, терминологию и уже через час мог отличить гик от спредера и бакштаг от оверштага.

Как я уже говорил, ветер был несильный, но он дул с юга и нес нашу яхту прямо к Саунду. Милях в трех от Ллойдс Нек я показал ему, как убирать паруса. Учитывая направление ветра и то, что был отлив, мы могли спокойно дрейфовать, не опасаясь, что нас снесет к мелям у берега. Я вернулся к рулю и снова стал изображать из себя капитана.

— Ну как, понравилось? — спросил я мистера Манкузо.

— Да, действительно здорово.

— Когда ветер покрепче, да волны повыше, да темень непроглядная, плавать еще интереснее, уверяю вас. Особенно если и мотор у вас заглохнет.

— Что же в этом интересного?

— Как что? Неужели неинтересно видеть, как наступает твой смертный час?

— Да, в самом деле интересно.

— Но смысл, конечно, в том, чтобы не погибнуть. Поэтому вы начинаете бороться со стихией и пытаетесь добраться на яхте до берега. Возможно, спасение в том, чтобы запустить мотор на полную мощность и пойти против ветра. А иногда надо всего лишь стать на якорь. В море нельзя делать глупостей. Это вам не бумажки перебирать.

— Примерно раз в год мне приходится решать, применять оружие или нет. Так что я понимаю, о чем вы говорите, — сказал он.

— Хорошо. — Решив, что на этом разговоры на тему «Ты меня уважаешь?» можно закончить, я спустился вниз и принес нам две чашки кофе из термоса. — Вот. — Я поставил одну из них перед Манкузо.

— Спасибо.

Я стоял у руля в своих потертых джинсах и майке, одной рукой управляя яхтой, а в другой держа чашку с кофе. Видок у меня был — что надо. Со своего мостика я сверху вниз смотрел на мистера Манкузо в его нелепом наряде. Он имел весьма бледный вид.

— Кажется, вы хотели о чем-то поговорить со мной? — произнес я.

Он, казалось, начал мучительно вспоминать, о чем же он хотел поговорить, словно предмет для разговора уже потерял для него всякую значимость. Наконец он промолвил:

— Мистер Саттер, вот уже почти двадцать лет, как я служу в ФБР.

— О, у вас, должно быть, интересная биография.

— Да. Большую часть этого времени мне приходилось участвовать в различных операциях по борьбе с организованной преступностью. Моя специализация — это мафия.

— Сахару хотите? К сожалению, не могу предложить молока.

— Нет, спасибо. Так вот, я повидал немало из жизни преступного мира. Должен вам сказать, мистер Саттер, в этом мире нет никакой романтики.

— А кто говорил, что есть?

— Они ломают жизнь людям, мистер Саттер. Продают наркотики детям, вовлекают девчонок в проституцию, вымогают деньги у честных бизнесменов. Они дают деньги под процент, а потом вытряхивают все, что есть за душой у тех, кто взял у них в долг. Они занимаются подкупом профсоюзов и политиков...

— Не уверен, кто кого подкупает в данном случае.

— Они убивают людей...

— Они убивают себе подобных. Но они не трогают полицейских, бизнесменов, судей, обычных людей, таких, как мы с вами. Я понимаю, о чем вы говорите, мистер Манкузо, но простой человек больше обеспокоен и запуган уличной преступностью, насилием, угоном машин, вооруженными ограблениями и наркоманами. Я сам знаю людей, которые пострадали именно от этого типа преступлений. И напротив, не знаю ни одного, кому угрожала бы мафия. Capisce?

Услышав последнее слово, он улыбнулся, затем кивнул в знак согласия.

— Да, я понимаю это, мистер Саттер. Но и вы должны признать, что организованная преступность угрожает непосредственно всему обществу...

— Да, я это признаю. Я уже говорил вам, что первым занял бы место на скамье присяжных, если бы был начат процесс против мафии. Не уверен, что так поступило бы большинство честных людей. Знаете почему? Потому что они запуганы, мистер Манкузо.

— Вы правы, мистер Саттер. Люди действительно запуганы бандитами...

— Конечно, и именно поэтому они боятся входить в число присяжных. Но это отдаленная перспектива. А вот что действительно представляет каждодневную опасность, так это уличная преступность.

— ФБР не занимается патрулированием улиц, мистер Саттер. Вы говорите сейчас о вещах, которые нас не касаются.

— Хорошо, давайте поговорим о мафии. Так почему же человек боится в том случае, когда ему приходится становиться присяжным или свидетелем по делу, связанному с организованной преступностью? Я вам скажу почему. Все дело в том, что вы не справляетесь со своими обязанностями.

Кажется, впервые за время нашей беседы мистер Манкузо изобразил на лице неудовольствие. Надо признать, он проявил немало терпения, но теперь я, кажется, его достал. Я, кстати, всего лишь провоцировал его, хотел, чтобы он стал уверять меня, что ФБР контролирует ситуацию, что порядок начинает обеспечиваться, что через несколько недель, максимум через месяц, я смогу совершенно спокойно разгуливать ночью по Нью-Йорку, не опасаясь за свою жизнь. Но он не стал этого обещать. Хотя и попробовал сообщить мне кое-какие обнадеживающие сведения.

Он поставил чашку на палубу и встал.

— Должен вам сказать, мистер Саттер, что со своими обязанностями мы справляемся. Скажу больше — мы выигрываем войну у организованной преступности.

— Вы не сообщали об этом мафии?

— Они и так это прекрасно знают. Они знают об этом больше, чем американский народ, которого потчуют в основном плохими новостями. Так что, если позволите, я могу предложить подходящий заголовок для грядущих газетных статей: МАФИЯ ОТСТУПАЕТ.

Я улыбнулся, но промолчал.

— Начиная с 1984 года, — продолжал он, — федеральное правительство добилось осуждения сотен преступников, действуя в соответствии с актом РИКО — системой мер против вымогательства и коррупции. Мы сумели вернуть в казну миллионы долларов, мы уничтожили или добились почти полного прекращения деятельности практически всех двадцати четырех преступных группировок в стране. В Америке остался только один форпост мафии, и он находится в Нью-Йорке. Четыре из пяти преступных кланов в Нью-Йорке уже разрушены уголовными преследованиями, смертями их главарей и отходом их от преступной деятельности. Все эти знаменитые доны уже сошли со сцены. Остались довольно невзрачные фигуры. И только один преступный клан сохраняет свою силу, только один главарь представляет серьезную опасность.

— Кто бы это мог быть?

Мистер Манкузо, завершив этот самодовольный монолог, улыбнулся.

— Вы сами знаете кто.

— Нет, скажите вы, о ком речь, — настаивал я.

— Речь идет, естественно, о Фрэнке Белларозе и ваших с ним взаимоотношениях.

— Понимаю. — Мистеру Манкузо удалось заинтриговать меня. Я вдруг понял, что теперь он может ответить на несколько моих вопросов, а не наоборот. Я задал первый.

— Насколько богат мистер Беллароза? — спросил я.

— Мы считаем, что общий доход от незаконных операций его империи составляет около шестисот миллионов долларов в год...

— Шестьсот миллионов? Mamma mia.

Мистер Манкузо улыбнулся.

— Да. Но я не в курсе, какова его чистая прибыль и какой частью этой прибыли он может распоряжаться лично. Мы совершенно точно знаем, что имеется четырнадцать фирм, зарегистрированных на его имя...

— Шестнадцать.

Мистер Манкузо уставился на меня, затем продолжил:

— ...четырнадцать или больше фирм, облагаемый налогом доход от которых составил за прошлый год пять с половиной миллионов долларов.

— И он уплатил налоги?

— О да. Он заплатил даже лишнее. Федеральная налоговая служба возвратила ему около двухсот тысяч долларов. Несколько лет назад у него были серьезные проблемы с уплатой налогов, и ему пришлось почти полтора года пробыть за решеткой. Поэтому к уплате налогов от своей законной деятельности он подходит очень серьезно, — добавил мистер Манкузо. — Я не удивлюсь, если он обратится к вам с просьбой помочь ему в этом вопросе.

— А почему вы предполагаете, что ему не хватает этих пяти с половиной миллионов в год?

— Здесь есть несколько моментов, мистер Саттер. Беллароза — не обычный человек. Он принимает решения совсем не так, как это делаем мы с вами. Этот человек пробился на вершину могущества в одной из крупнейших преступных группировок Нью-Йорка по трупам как минимум девяти человек, которых он убил сам или через наемных убийц. Эти люди, как он считал, представляли для него опасность, они мешали ему на пути к трону. Таких персонажей немало в истории человечества. Фрэнк Беллароза стремится к власти. Деньги для него — лишь средство. Понимаете?

— Да.

— Поймите также, что ему нравится быть все время на грани между жизнью и смертью. Вам, возможно, в это трудно поверить, мистер Саттер, но он получает удовольствие от того, что за ним охотятся убийцы. Он воспринимает их попытки прикончить его как своеобразную дань чести. Capisce?

Я улыбнулся помимо воли.

— Capisce.

— Нет, следует отвечать capisco. To есть «я понимаю». Capisce?

— Capisco.

— Очень хорошо. Поработайте над произношением. Насколько я знаю, ваша жена немного говорит по-итальянски. Может быть, она поможет вам?

Я ничего не ответил, мы некоторое время молчали. Пока «Пауманок» скользил по волнам, я вдруг сообразил, что мне следует, пожалуй, дать понять мистеру Манкузо, что я являюсь адвокатом того человека, о котором сейчас идет речь. Но так как он не задавал по этому поводу вопросов, а сугубо личных тем мы не касались, то я решил пока не раскрываться. Мне хотелось побольше узнать о моем клиенте, а так как этот самый клиент категорически не признавал существование мафии, а тем более тот факт, что он является ее главарем, то мистер Манкузо представлял для меня самый лучший источник информации.

— Каковы размеры его клана? Я имею в виду не деньги, а численность, — спросил я.

Мистер Манкузо испытующе посмотрел на меня.

— Это опять-таки приблизительные оценки, — ответил он. — Согласно им, Беллароза контролирует группировку из трех тысяч человек.

— Большая компания.

— Да. Костяк этой организации составляет около трехсот человек, которых мы называем «боссами». Это люди, прошедшие «крещение» через убийство. Понимаете, что это означает?

— Боюсь, что да.

— Все они — итальянцы, в основном выходцы из Неаполя и с Сицилии.

— А вы откуда, мистер Манкузо?

— Я чистокровный римлянин, мистер Саттер, как со стороны отца, так и со стороны матери.

— Интересно. А мистер Феррагамо?

— Я слышал, что его предки из Флоренции. Там очень культурный народ. А почему вы спрашиваете? — улыбнулся Манкузо.

— Пытаюсь понять подтекст, мистер Манкузо.

— Уверяю вас, мистер Саттер, здесь нет никакого подтекста.

— Может быть, и нет. Расскажите мне теперь об этих сицилийцах и неаполитанцах.

— Возможно, было бы интересно проследить, куда тянутся корни клана Белларозы, — задумчиво произнес Манкузо. — Это следовало бы учитывать при разработке мероприятий против этой преступной группировки.

— Понятно. Итак, в ней три сотни основных членов и около трех тысяч исполнителей.

— Да. А на вершине пирамиды — Фрэнк Беллароза. У него есть заместитель, человек, которого зовут Сальваторе д'Алесио, он же — Салли Да-Да. Он женат на сестре жены Фрэнка Белларозы. То есть доводится ему свояком. Для этих людей семейные отношения — определяющий фактор. Если кровных уз не обнаруживается, они смотрят, кто с кем связан через браки. Если нет и таких связей, они устанавливают родство через крещение. Вы знаете, наверное, у них есть крестные отцы и крестники. Эти связи важны для укрепления преданности. Преданность и уважение — это их главные добродетели. Потом уже все остальное. Именно поэтому в их ряды так трудно внедрить агента, именно поэтому эти кланы существуют веками.

— И поэтому бледнолицые англосаксы-протестанты вроде меня пытаются представить их в романтическом свете, — продолжил я его мысль.

— Возможно.

— Но вы-то видите их насквозь, мистер Манкузо.

— Думаю, что да.

— Ладно. Итак, имеется еще заместитель. А где место consigliere?[20 - Советник (итал.).]

— Он по рангу следует за заместителем. Такая иерархия в чем-то уникальна. Доверенный советник иногда имеет больше власти, чем заместитель главаря. Он является тем человеком, который передает приказы «бригадирам», а те уже — своим подчиненным. Зачем вам все это знать?

— Просто хочу получше узнать моего соседа. А такой человек, как Джек Вейнштейн, занимает какое место?

— Вейнштейн? Адвокат Белларозы?

— Да. Где его место?

— Если адвокат — не итальянец — а я думаю, что в случае с Джеком Вейнштейном дело обстоит именно так, — то он, скорее всего, занимает очень неопределенное положение. Вейнштейн два раза успешно защищал Белларозу в суде, это было еще до того, как он стал главарем клана. Поэтому Беллароза испытывает к нему благодарность, так же как мы бываем благодарны хирургу, спасшему нам жизнь. Понимаете?

— Да.

— Почему вы спрашиваете про Джека Вейнштейна, мистер Саттер?

— Профессиональное любопытство. К тому же мне уже порядком надоела возня с чужими налогами в качестве моей профессии.

Манкузо улыбнулся, но в его лице чувствовалась обеспокоенность.

— Это все абстрактные разговоры, мистер Саттер. Разрешите, я расскажу вам одну конкретную историю о Фрэнке Белларозе. Их много, но я расскажу одну, так как могу поклясться в ее достоверности. Когда Беллароза был еще «бригадиром», он вызвал к себе на беседу человека, которого звали Вито Позилико. Беседа должна была состояться в клубе на Мотт-стрит. Когда Позилико явился, Беллароза заказал кофе, они сели и начался разговор. В ходе беседы Беллароза обвинил Позилико в утаивании денег, которые тот получал в результате вымогательства у строительного подрядчика. Подрядчик, кстати сказать, честный бизнесмен, заплатил Позилико пятьдесят тысяч долларов за обеспечение порядка среди рабочих во время строительства какого-то крупного здания. Беллароза забрал себе половину этой суммы — двадцать пять тысяч долларов, — но заявил Позилико, что тот вытряхнул из подрядчика больше — сто тысяч. Позилико отрицал это и пообещал представить веские доказательства своей правоты «бригадиру». Фрэнку Белларозе вовсе не хотелось, чтобы он оказался не прав, тем более что этот спор происходил на глазах у других людей. Он хотел, чтобы Позилико выразил свое уважение к нему, чтобы он сознался в неправоте, попросил пощады. Или, если уж он так настаивал на своей невиновности, чтобы сделал это, показав, что он напуган. Но Вито Позилико тоже обладал самолюбием, и хотя он всячески выказывая почтение, тем не менее был очень тверд в отрицании своей вины. Он сказал: «Фрэнк, хочешь, через пятнадцать минут подрядчик будет здесь? Ты сам у него спросишь». Позилико поднес к губам чашку, чтобы отхлебнуть кофе, а Фрэнк Беллароза в этот момент достал откуда-то кусок свинцовой трубы и с размаху вмазал ею по пальцам Позилико, разбив чашку и зубы своему подчиненному. Затем он встал и начал избивать его этой трубой так, что у малого не осталось ни одной целой кости. Это вам в качестве иллюстрации.

Ну и ну. Я отошел от руля и прислонился спиной к ограждению. Да, мне совсем не трудно было представить Белларозу со свинцовой трубой в руке, с сигарой во рту, ломающим человеку кости только за то, что тот вызвал у него подозрения в утаивании денег. Он и Ричарду сломал бы руку за то, что тот унес его салат, будь мы в его клубе, а не в моем. И этот человек нравился Сюзанне! Я безучастно смотрел, как, предоставленный сам себе, поворачивается штурвал. Зло и преступление в полной мере можно понять только тогда, когда о них рассказывают в форме конкретной истории. От сообщения об убийстве девяти человек на пути к власти становится немного не по себе, но подробный рассказ о том, как Фрэнк размозжил лицо Вито Позилико обломком свинцовой трубы, производит чрезвычайно сильное впечатление.

Мистер Манкузо прервал ход моих мыслей:

— Что общего может быть между вами и этим человеком?

— Вы выполняете здесь задание вашего руководства, мистер Манкузо, или пытаетесь спасти мою душу?

— И то и другое, мистер Саттер, так как в данном случае обе эти миссии совпадают по смыслу. — Он внимательно посмотрел на меня, затем сказал: — Я не знаком с вами, мистер Саттер, но много знаю о вас. Я знаю, что вы верующий человек, законопослушный гражданин, глава семьи, удачливый и уважаемый адвокат и член престижных клубов, вы — ветеран войны. Фрэнк Беллароза — это язва на теле общества, это неисправимый преступник, человек, который вечно будет гореть в аду.

Последние слова меня несколько удивили, и Манкузо, видимо, заметил это.

— Не стану спорить с вами. Заканчивайте свою мысль, — произнес я.

— Нам нужна ваша помощь.

— Что вы имеете в виду?

— У нас есть санкция суда на прослушивание телефона Белларозы. Но вы, конечно, в курсе, что он не ведет по телефону важных разговоров, поэтому...

— Так вы подслушивали мои разговоры с ним?

— Да. Мы знаем о деле с конюшней, о том, что он попросил вас прогуляться с ним в Фокс-Пойнт. К счастью, у вас прекрасное чувство юмора. Я рад, что ему не удалось запугать вас. Он почти не реагирует на ваши саркастические замечания. Интересно почему?

— Вероятно, я слишком тонко шучу, мистер Манкузо.

— Возможно. Так вот, мы в курсе, что вы с вашей женой уже были у него в гостях, у нас есть фотографии, где вы машете нам рукой, есть фотографии, снятые во время вашей прогулки с ним в Фокс-Пойнте. Мы знаем также, что вы ходили вместе с женами в ваш клуб, что это привело к определенным проблемам во взаимоотношениях с вашими друзьями. Мы также слышали несколько разговоров вашей жены с миссис Белларозой и с самим мистером Белларозой. — Он посмотрел на меня, потом добавил: — Ваша жена проводит довольно много времени в поместье вашего соседа, не так ли? Насколько мы поняли, она рисует что-то в «Альгамбре»? Так?

— Моя жена — профессиональный художник. Художники, писатели и проститутки работают на заказ любого лица, если им платят наличными.

— Но адвокаты так не поступают?

— Все зависит от суммы.

— Ваша жена не брала денег за картины, которые она рисует для Белларозы.

— Откуда вы знаете?

— Есть вещи, которые я знаю, и с удовольствием поделился бы ими с вами, мистер Саттер, если бы вы оказали мне кое-какие услуги.

Я промолчал.

— Мы хотели бы, — сказал он, — чтобы вы установили в доме Белларозы два-три подслушивающих устройства. Одно — у него в кабинете, одно — в вестибюле и, возможно, одно — в оранжерее, где он часто беседует со своими головорезами. Еще одно — обязательно на кухне: там он постоянно занимается делами, так как является истинным итальянцем. — Мистер Манкузо обнажил свои зубы в улыбке.

— Как насчет спальни?

— Нет, этим мы не занимаемся. — Он добавил: — Да там ничего интересного и не происходит. — Он подошел ко мне и взял меня за руку, словно пытался удержать равновесие. — Так мы можем рассчитывать на вас?

— Нет.

— Почему нет?

— Ну... потому что я — его адвокат.

Он отпрянул назад, словно я только что ему сообщил, что у меня заразная болезнь.

— Вы серьезно?

— Да. Если точнее, он хочет, чтобы я представлял его в суде по делу об убийстве Хуана Карранцы. — Я наблюдал за лицом мистера Манкузо, и, честно признаюсь, на нем не было ни тени удовольствия.

Он отошел к другому борту и стал смотреть на море.

Я понял, что совершил тактическую ошибку, раскрыв секрет, который Беллароза, возможно, хотел сохранить до того момента, пока его не придут арестовывать. Но это была небольшая промашка, я знал, что совершу еще немало ошибок, так как прежде занимался лишь налогами и оформлением сделок по недвижимости. К тому же Беллароза сам хотел, чтобы я поговорил с Манкузо о Феррагамо.

— Хотите знать, почему я согласился защищать его? — спросил я.

Не оборачиваясь ко мне, Манкузо ответил:

— Я могу строить разные предположения, мистер Саттер, но одно я могу сказать совершенно точно — это не связано с деньгами.

— Нет, не связано. Я просто отплачиваю ему за оказанную услугу. Но главная причина в том, что я уверен — Беллароза не совершал именно этого преступления.

— Уверены? Почему вы в этом уверены? — обернулся он ко мне.

— Среди прочих причин та, что Беллароза убедил меня, когда сказал, что Альфонс Феррагамо, федеральный прокурор, состряпал это дело, чтобы запрятать его за решетку. Вернее, не запрятать за решетку, а натравить на него колумбийцев или его собственных друзей, которые не захотят иметь неприятностей с колумбийцами. — Я внимательно посмотрел на мистера Манкузо.

У него очень выразительные черты лица, это, наверное, не лучший вариант для полицейского, и я сразу увидел, что ему мое заявление не показалось абсурдным. Я понял, что Беллароза прав, когда он обращает внимание на лицо человека.

— Хотите, я перескажу вам то, что говорил мне Беллароза? — предложил ему я и за десять минут рассказал всю историю.

— По словам Белларозы, вы — честный человек, — добавил я в заключение. — Если это так, тогда скажите мне откровенно, вам это кажется возможным?

Он долго стоял, молча уткнувшись взглядом в палубу.

— Федеральный прокурор никогда не станет рисковать своей карьерой и тем более свободой только для того, чтобы отомстить кому-либо, — ответил он.

— Да, три месяца назад я бы в это тоже не поверил, но, — я попытался изобразить итальянский акцент, — но теперь я много чего узнал о вас, мистер Манкузо, и я думаю, что мистер Беллароза был прав, когда говорил о замысле мистера Феррагамо. Capisce?

Мистера Манкузо мой ломаный английский не развеселил.

— Так что лучше спасайте душу федерального прокурора, мистер Манкузо, — добавил я уже без акцента. — Напомните ему, что мстительность — это грех. Если он откажется от своих замыслов — я откажусь от своих. Скажите ему, что существуют другие пути, кроме фабрикации уголовного дела против мистера Белларозы. Посоветуйте ему играть честно.

Мистер Манкузо ничего не ответил.

Я взглянул на часы.

— Давайте-ка ставить паруса. Сначала грот.

Мы поставили паруса и двинулись домой, преодолевая ветер и отлив. Примерно через час напряженной работы с парусами измочаленный мистер Манкузо взмолился:

— Не можем ли мы завести мотор?

— Завести можно, но я считаю, что идти на парусах почти против ветра очень поучительно. Это проверка навыков и терпения. К тому же это так похоже на настоящую жизнь.

— По-моему, это совершенно бесполезное занятие, — сделал вывод мой матрос.

Мы обошли вокруг Плам-Пойнта, теперь направление ветра стало для нас более благоприятным. Мистер Манкузо уже мог только ползать по палубе на коленях, держась за поручни. Должно быть, так ему легче было наслаждаться пением ветра в парусах и видом яхты, рассекающей волны. Я посоветовал ему надеть спасательный жилет или привязаться к мачте, но он заверил меня, что прекрасно плавает.

— Это ваши люди устроили мне неприятности с налоговой службой? — крикнул я сквозь свист ветра и грохот волн.

— Нет, но мы в курсе этой истории, — прокричал он в ответ.

— Естественно, вы в курсе.

— Я это не организовывал. Клянусь вам, — добавил он.

— Возможно, это сделали не вы, а кто-то из вашей конторы, — предположил я.

— Нет, мы не играем ни в какие игры с налоговой службой. Это незаконно, к тому же мы им не доверяем.

— Значит, мне не стоит рассчитывать на вашу помощь?

— Мы могли бы замолвить за вас словечко. Но обещать я ничего не могу.

А вот Фрэнк Беллароза и мистер Мельцер могли обещать мне уладить это дело без всяких условий. Как это все грустно и печально.

— Так вы хотите, чтобы я похлопотал за вас? — продолжал надрываться мистер Манкузо.

— Конечно. Скажите им, что я примерный прихожанин и очень хороший моряк.

— Непременно. Вы поможете нам установить микрофоны?

— Нет, не могу.

— Да нет, можете. Но прежде вам следует подать в отставку с поста его адвоката. Это вопрос этики.

Ого, мистер Манкузо заговорил об этике.

— Опустите гик, — крикнул я.

— Что?

— Парус, который у вас над головой.

Он опустил гик, затем грот и стаксель. Я завел мотор. Если у вас недостаточно опытная команда, лучше не рисковать и входить в порт на моторе. А то на виду у всего яхт-клуба можно протаранить чью-либо яхту.

Мы прошли вдоль пирса, и мистер Манкузо довольно ловко зачалил причальный канат. Мы пришвартовали «Пауманок» и спустились в каюту, чтобы забрать свои вещи.

Мистер Манкузо, затягивая ремни портупеи, сказал мне:

— Вы защищаете Фрэнка Белларозу вовсе не потому, что верите в его непричастность к этому убийству, мистер Саттер. На такой поступок в общем-то способен любой адвокат. Нет, вы его защищаете, потому что любите играть с огнем, вам нравятся острые ощущения. Это что-то вроде плавания под парусом штормовой ночью. Я понимаю, жизнь может наскучить, и людям с деньгами и кучей свободного времени иногда хочется встряхнуться. Некоторые играют в азартные игры, другие участвуют в гонках на яхтах или автомобилях, штурмуют вершины. Кому-то нужен роман на стороне, а некоторым мало и всего этого, вместе взятого.

— Как, одновременно?

— Но учтите, мистер Саттер, за эти развлечения надо платить, у них могут быть неприятные последствия. Игры с огнем небезопасны.

— Это я знаю, мистер Манкузо. Где вы получили ваше юридическое образование?

— В Джорджтауне.

— Великолепно. Хотите, я дам вам возможность увеличить вашу зарплату в два раза? Нам нужен католик. Вы же отработали уже свои двадцать лет в ФБР?

Он улыбнулся.

— Я годы не считаю, мистер Саттер, а просто хочу довести до конца то, что начал. Если понадобится еще двадцать лет, чтобы покончить с мафией в Нью-Йорке, я, даст Бог, останусь на своем посту еще на двадцать лет.

— Помните, я вам делал очень заманчивое предложение.

— Спасибо за заботу. Это действительно заманчиво. Но вот о чем я хочу предупредить вас, мистер Саттер, дьявол умеет очень ловко расставлять свои сети и...

— Как вы сказали?

— Дьявол очень ловко умеет расставлять свои сети. Вы понимаете?

— Да...

— Соблюдать Божьи заповеди скучно. Дьявол обещает куда большую награду за служение ему, но поверьте, мистер Саттер, Бог тоже умеет быть благодарным. Да вы и сами это знаете.

— Конечно, я это знаю. Я — честный человек. И я не совершаю никаких бесчестных поступков, защищая Фрэнка Белларозу.

Мистер Манкузо надел пиджак и поднял с пола свои носки и ботинки.

— Быть заодно с Фрэнком Белларозой — это неэтично, аморально и невыгодно. Крайне невыгодно. — Он подошел ко мне вплотную. — Послушайте меня, мистер Саттер, забудьте о том, что я просил вас установить микрофоны в доме Белларозы, и о том, что он непричастен к этому убийству. Этот человек — дьявол. Вы мне симпатичны, мистер Саттер, и я хочу дать вам хороший совет. Попросите Фрэнка Белларозу держаться подальше от вас и от вашей жены. — Говоря это, он даже схватил меня за руку. — Мне хочется, чтобы вы знали правду и не заблуждались. Послушайте меня. Этот человек сломает вам жизнь, разрушит вашу семью. И это произойдет по вашей вине, мистер Саттер, а не по его. Ради Бога, попросите его оставить вас в покое.

Он был абсолютно прав, поэтому я произнес в ответ:

— Благодарю, вы мне тоже нравитесь, мистер Манкузо. Вы восстанавливаете мою веру в людей, но, к сожалению, веру во все остальное вы восстановить не в силах. Я подумаю о том, что вы мне сейчас сказали.

Мистер Манкузо выпустил мою руку.

— Спасибо за прогулку, мистер Саттер. Счастливого вам дня. — Он поднялся по ступенькам и скрылся из виду.

Минуту спустя я тоже вышел на палубу и увидел его сидящим на пирсе и надевающим ботинки. Люди, находившиеся на пирсе, с любопытством наблюдали за человеком в костюме, только что покинувшим мою яхту. Вероятно, некоторые из них подумали, что мистер Манкузо — друг мистера Белларозы, так же как и сам мистер Саттер, и что Саттер и его дружок из мафии только что утопили в море пару трупов.

— Феррагамо и Беллароза принадлежат к одной шайке, — крикнул я. — А нам с вами стоит еще раз совершить прогулку на яхте.

Он помахал мне на прощание рукой и скрылся за большой яхтой класса «Союзник», в которой было целых пятьдесят пять футов длины и которую я с удовольствием купил бы, если бы у меня было триста тысяч долларов.

Я достал из каюты флакон с полировальной пастой и стал начищать медные детали яхты, пока они не засверкали на солнце.


Глава 24


Через неделю после того дня, когда мы с мистером Манкузо совершили прогулку на яхте, Джордж Аллард приступил к посадке саженцев на месте, освободившемся после переноса конюшни. Я вызвался ему помочь. Работа оказалась не из легких, можно было бы нанять кого-нибудь, но я люблю сажать деревья, а Джордж горел желанием сэкономить несколько долларов для этого старого скряги Стенхопа.

Когда мужчины работают вместе, то, независимо от классовых различий, между ними устанавливается нечто вроде естественного товарищества. Поэтому вскоре я с удивлением обнаружил, что мне интересно разговаривать с Джорджем, а Джордж тоже расслабился, пошучивал и даже позволял себе делать нескромные замечания в адрес своего хозяина.

— Мистер Стенхоп, — поведал он, — предложил мне и моей жене десять тысяч долларов за то, чтобы я покинул свой дом. А кто, по его мнению, будет выполнять всю ту работу, которую сейчас делаю я?

— Должно быть, у мистера Стенхопа появился покупатель на все это поместье, — высказал я свое предположение.

— Разве у него есть покупатель? Кто это?

— Не знаю точно, Джордж, могу только сказать, что мистер Стенхоп давно собирался продать поместье вместе со сторожевым домиком или продать сторожевой домик отдельно.

— Я, конечно, не хотел бы создавать никому проблемы, но... — замялся Джордж.

— Вам не надо об этом беспокоиться. Я читал завещание Августа Стенхопа — из него совершенно ясно, что вы с Этель являетесь пожизненными владельцами этого домика. Только не давайте Уильяму Стенхопу возможности давить на вас, не соглашайтесь ни на какие его условия. В этих местах вы не сможете снять домик, подобный вашему, меньше чем за двадцать тысяч в год.

— Я это знаю, мистер Саттер. Мне его подачки не нужны, я не соглашусь, даже если он предложит большую сумму. Это же мой дом.

— Вот и хорошо. Нас тоже очень устраивает, что вы здесь живете.

День стоял жаркий, для человека его возраста работа была тяжеловатой. Но мужчины не любят показывать свою усталость, поэтому Джордж продолжал работать на равных со мной.

— Ну, пока хватит. Давайте продолжим часа в два, — предложил я, когда мы проработали до полудня.

Я пошел к себе домой и перекусил в одиночестве, так как Сюзанна была в отъезде, затем написал письмо моей сестре Эмили. Вернувшись на место работы, я обнаружил Джорджа распластанным на земле среди еще не посаженных деревьев. Я встал на колени и наклонился к нему. Он лежал без всяких признаков жизни. Джордж Аллард был мертв. Ворота Стенхоп Холла остались без сторожа.

* * *


Траурная церемония состоялась в похоронном зале Локаст-Вэлли. На ней присутствовали слуги из других поместий, которые знали Аллардов на протяжении многих лет. Интересно, что в зале можно было также заметить нескольких представителей старшего поколения хозяев поместий, они напоминали призраков, пришедших проститься с умершим свидетелем их былой роскоши.

Стенхопы, естественно, сочли своей обязанностью прибыть на похороны. Они, конечно, не желали Джорджу смерти, но, если бы вам довелось присутствовать при их разговорах со старым слугой, у вас непременно сложилось бы впечатление, что они с нетерпением ждали этого трагического события.

Брат Сюзанны, Питер, все еще пытающийся отыскать смысл жизни — на этот раз в Акапулько, — не смог променять эту очередную попытку на созерцание смысла смерти.

Мне было жаль, что Каролин никак не успевала приехать, чтобы проститься со старым слугой. А вот Эдвард прилетел из Кокоа-Бич.

Многие наши родственники из Локаст-Вэлли и Лэттингтона тоже побывали в похоронном зале, так как все они знали и любили Аллардов. По словам тетушки Корнелии, мои родители недавно отправились в Европу, так что мне никогда уже не узнать, приняли ли бы они решение попрощаться с Аллардом или нет, хотя, если честно, мне на это, в общем-то, наплевать.

Эмили не собиралась приезжать из Техаса, так как была почти незнакома с Аллардами, но она прислала чек для Этель. Это традиция — собирать деньги для вдовы старого слуги в случае его смерти. Вероятно, этот обычай пошел с тех времен, когда еще не было страховок и программ социальной поддержки. Довольно большое число людей передали мне чеки или наличные, чтобы я вручил их вдове. Уильям Стенхоп, конечно, не мог не знать об этом обычае, однако он не дал ни цента. Очевидно, по его понятиям, Алларды и так были у него в долгу. Вероятно, он также подсчитал, сколько денег потеряет из-за того, что Этель продолжит жить в домике у ворот, а Джордж займет часть семейного участка на кладбище. Кстати сказать, этот участок слишком велик, если учесть всех живущих ныне Стенхопов. Словом, этот скряга решил остаться верным своим принципам.

У четы Беллароза не было видимых причин для того, чтобы присутствовать на траурной церемонии, однако я давно заметил, что итальянцы относятся к похоронам с особым чувством. Поэтому Фрэнк и Анна появились в похоронном зале на десять минут во второй половине дня — их приход вызвал в зале волнение, словно они были национальными знаменитостями. Супруги Беллароза преклонили колена у гроба и перекрестились, затем проверили, доставлен ли венок, который они послали — он был такой большой, что его пришлось нести двум служащим, — и после этого удалились. Все выглядело так, словно они ходят на похороны каждый день.

Ремсены зашли в похоронный зал в пятницу вечером, уже после того как прозвонил к закрытию колокольчик и перед тем чудесным временем, которого ждут всю неделю, собираясь пойти в клуб «Крик». Они подчеркнуто держались подальше от меня, но перекинулись парой слов с Сюзанной.

Некоторые думают, что в присутствии смерти люди стремятся к более широкому взгляду на жизнь и острее чувствуют ее смысл. Так думают. Но, если быть честным, в похоронном зале я ощущал то же, что и вне его. Так с какой стати Лестер Ремсен или Уильям Стенхоп будут испытывать иные чувства?

А все эти Депоу, Поттеры, Вандермееры и некоторые другие, которым, наверное, нетрудно было бы из чувства приличия заехать попрощаться, прислали вместо этого венки. Я не стал читать надписи на лентах, а, наверное, надо было бы, так как эти люди и на мои похороны наверняка пошлют только венки. А вот Джим и Салли Рузвельт пришли на церемонию — Джим был чрезвычайно внимателен к Этель, он просидел возле нее целый час, держа ее за руку. Салли очень идет черный цвет.

Мы похоронили Джорджа Алларда после церковных церемоний в церкви Святого Марка. Был погожий субботний день. Кладбище находится в нескольких милях от Стенхоп Холла — это место без всякого названия дало последний приют ушедшим на вечный покой богачам. Здесь же, словно по примеру древнеегипетских фараонов, похоронены и их слуги (правда, никто из них не был лишен жизни в момент смерти хозяина), а также любимые кошки и собаки и даже пара пони, один из которых был причиной гибели своего наездника. Престарелый обладатель богатств решил быть эксцентричным и после своей смерти.

Как я уже сказал, Джордж был захоронен на участке кладбища, принадлежавшем Стенхорам. Это довольно большой кусок земли — в скором времени, по иронии судьбы, только он и останется в собственности у Стенхопов, если говорить о побережье Лонг-Айленда.

У могилы собралось человек пятнадцать, преподобный Хеннингс прочитал подобающие моменту молитвы. Присутствовали: вдова Джорджа Этель, дочь Аллардов Элизабет, ее муж с двумя детьми, Уильям и Шарлотта Стенхоп, Сюзанна, Эдвард и я, а также какие-то люди, с которыми я был незнаком.

По пути на кладбище траурный кортеж, как и положено, проехал мимо дома покойного, и я заметил, что кто-то повесил на воротах Стенхоп Холла траурный венок. Я думал, что этот обычай уже канул в прошлое. Почему о нем забыли, я не могу понять, ведь нет ничего более естественного, чем сообщать таким образом, что в доме траур, и никто в эти дни не нуждается в предложениях купить энциклопедии или товары фирмы «Авон».

— Пепел к пеплу и прах к праху, — произнес преподобный Хеннингс, бросая горсть земли на крышку гроба. В такие минуты действительно нужен священник. Но Хеннингс всегда производит на меня впечатление актера в роли священника на гастрольных спектаклях бродвейской труппы. Почему мне так несимпатичен этот человек? Может быть, потому, что он так ловко научился дурачить людей? Кстати, Джордж видел его насквозь.

Хеннингс тем временем уже произносил надгробную речь, но я отметил, что он ни разу не упомянул о рае. Правильно, ни к чему говорить о месте, где ты никогда не был и куда никогда не попадешь.

Мне почему-то было радостно (хотя радость тут совершенно неуместна), оттого что я оказался последним, кто видел Джорджа в живых, что мы с ним успели поговорить, что он умер в своих родных местах и к тому же за работой, которую любил. Я поведал Этель и ее дочери Элизабет об этом нашем последнем разговоре с Джорджем и, конечно же, приукрасил свой рассказ, чтобы хоть немного развеять их печаль. Но главное это то, что в день своей смерти Джордж чувствовал себя счастливым человеком, а на такой исход большинству из нас остается только надеяться.

Я сам, к примеру, предпочел бы умереть на моей собственной земле, если бы она у меня была. Но еще больше мне хотелось бы встретить свой последний час на моей яхте, в открытом море, и быть погребенным в морских волнах. Мысль о том, что мне предстоит скончаться за письменным столом, чрезвычайно угнетает меня. Но если бы мне пришлось выбирать, когда и где мне умирать, я бы предпочел быть застреленным в восьмидесятилетнем возрасте молодым ревнивцем, заставшим меня в постели своей восемнадцатилетней жены.

Надгробная речь отзвучала, каждый из нас бросил по цветку на крышку гроба, и мы потянулись обратно к своим машинам.

Я уже собирался сесть в «ягуар» к Сюзанне, когда оглянулся назад и увидел, что Этель все еще стоит у могилы. Лимузин, который мы заказали для нее и ее семьи, уже собирался отъезжать — я дал шоферу знак остановиться. Заднее стекло лимузина опустилось.

— Мама просила оставить ее на время одну. Шофер вернется за ней, — пояснила Элизабет.

— Понятно, — кивнул я и добавил: — Давайте, я лучше сам заеду за ней. — Людям, не так уж часто сталкивающимся со смертью, бывает нелегко принимать на себя не свойственные им обязанности.

— Это так любезно с вашей стороны, — грустно улыбнулась Элизабет. — Спасибо. Мы будем ждать вас у церкви. — Их машина уехала, а я обратился к Сюзанне: — Где Эдвард?

— Он поехал вместе с моими родителями.

Похоронные церемонии весьма сильно различаются у разных конфессий в этой стране, несмотря на сближение других обычаев и ритуалов, например, таких, как свадьбы. В наших краях члены общины церкви Святого Марка после похорон собираются в особой комнате, где стараниями женщин из общины уже накрыт стол с едой и легкой выпивкой (хотя в эти минуты хочется чего-нибудь покрепче). Это, конечно, не поминки, а просто повод еще раз поговорить о покойном и поделиться о нем воспоминаниями в кругу близких людей.

По дороге к церкви я все время думал о решении Этель нарушить традиции и побыть подольше рядом со своим покойным супругом.

— Так любезно с твоей стороны предложить свои услуги, — заметила Сюзанна.

— Я вообще очень любезный человек, — буркнул я.

Сюзанна на это ничего не ответила, а чуть погодя спросила:

— Ты будешь плакать на моей могиле?

Вероятно, предполагалось, что я немедленно дам утвердительный ответ, однако мне надо было подумать.

— Это будет зависеть от обстоятельств, — наконец ответил я.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, например, если мы разведемся...

— И все равно ты мог бы поплакать на моей могиле. Я бы плакала даже в том случае, если бы мы были в разводе несколько лет, — убежденно сказала она.

— Говорить-то легко. А много бывших жен ты видела на похоронах мужей? Брачные узы могут уцелеть, а могут и порваться. Вот кровное родство — это навсегда.

— Ты что, итальянец, что ли? — со смехом поинтересовалась она.

— Что ты сказала?

— Ничего... кстати, недавно ты посоветовал двум твоим ближайшим родственникам — если точнее, отцу и матери — убраться куда подальше.

— И тем не менее они придут на мои похороны, а я — на их. Мои дети будут и на твоих, и на моих похоронах. А вот что касается нас с тобой, это еще неизвестно.

— Я на твоих буду. Можешь мне поверить.

Тема разговора была мне не по душе, поэтому я сменил ее.

— Ты думаешь, Этель, оставшись одна, будет нормально чувствовать себя в сторожевом домике? — спросил я.

— Я буду навещать ее почаще. Мы можем приглашать ее к обеду несколько раз в неделю.

— Хорошая мысль. — Хотя, если честно, я так не считал, поскольку прекрасно обошелся бы и без ее общества. А как человека, конечно, мне ее искренне жаль, хоть она и социалистка. Наверное, ей было бы лучше жить с ее дочерью-республиканкой, но вряд ли это возможно.

А еще я заметил, что на похоронах Уильям Стенхоп все время присматривался к Этель, словно прикидывал, какой размер гроба подойдет ей. У меня не было сомнений, что в ближайшие дни Уильям обратится ко мне с просьбой поговорить с Этель и посоветовать ей покинуть дом у ворот. Он наверняка вынашивает планы сбыть этот домишко какому-нибудь удачливому художнику за четверть миллиона долларов. А если речь зайдет о том, чтобы продать поместье тому же Белларозе, то, как я и говорил Джорджу, Уильям будет готов выгнать из него всех оставшихся слуг (он и их бы продал, если бы была возможность).

Естественно, я заверю своего тестя, что сделаю все возможное, чтобы выбросить Этель на улицу, а на самом деле поступлю наоборот, так же как сделал с Джорджем пару дней назад. Уильям Стенхоп — порядочная свинья, он настолько самовлюблен, что воображает, будто я буду бесплатно помогать ему обогащаться, потому как я муж его дочери. Ну и скотина!

— Отец с матерью неплохо выглядят, — заметила Сюзанна. — Загорелые, стройные.

— Хорошо, что нам удалось с ними увидеться.

— Они собираются задержаться еще на три-четыре дня.

— Почему не больше?

Она искоса посмотрела на меня. Я понял, что мне не доверяют. Я пока не послал Уильяма или его жену к черту, как собирался. Возможно, это и к лучшему, потому что этот скандал осложнит и без того запутанные отношения с Сюзанной.

Мы подъехали к церкви — Сюзанна открыла дверцу машины.

— Это так трогательно, — сказала она, — то, что Этель задержалась там. Они же были вместе почти полвека, Джон. Таких браков сейчас не бывает.

— Не бывает. Ты знаешь, почему мужья умирают раньше жен?

— Нет. Почему?

— Потому что они стремятся к этому.

— Ладно, до встречи. — Сюзанна вышла из машины и направилась к церкви. А я поехал обратно на кладбище.

Конечно, похороны — это всегда повод для раздумий. Еще бы, если нужно доказательство того, что вы смертны, то лучшего, чем эта яма в земле, не найдешь. Поэтому вы начинаете размышлять, как встретите свой последний час, как прожили свою жизнь, имеется ли в ней хоть какой-нибудь смысл. Ведь Хеннингс и его сподвижники избавили вас от страха перед адскими муками и не обещают никакого рая. Тогда какая разница, что вы делали на земле? Я-то еще не потерял этого смысла, я все еще верю в добро и зло и, нимало не смущаясь, скажу, что верю и в существование цветущих райских садов. Я знаю, что Джордж уже там, хоть Хеннингс и забыл упомянуть об этом в своей речи.

Покончив с этими размышлениями, человек задумывается, достаточно ли хорошо ему живется на земле. Я пока еще могу вкушать радости жизни, но отчетливо помню те времена, когда мне жилось лучше — в моем доме. Поэтому встает извечный вопрос — переезжать ли в новый дом или пытаться отремонтировать старый?

Я въехал в ворота кладбища и проследовал к участку Стенхопов. Вот ведь как получается, Стенхопы, которым при жизни нужно было так много земли, после своей смерти все разместились на одном акре, и даже еще осталось свободное место.

Не доезжая до свежевырытой могилы, я остановился и увидел, что могильщики уже почти засыпали ее землей. Этель куда-то исчезла.

Я вылез из машины и направился к могильщикам, намереваясь спросить у них, где Этель. Однако на полпути я повернул к южной части участка Стенхопов, туда, где уже давно выстроились ряды могильных плит из розового гранита.

Этель Аллард стояла спиной ко мне перед могильным камнем с надписью — АВГУСТ СТЕНХОП.

Я сразу почувствовал, что вторгаюсь в частную жизнь другого человека. По правде сказать, я оказался здесь не случайно, я подозревал, что Этель должна была пойти именно сюда. Прежний Джон Саттер наверняка спрятался бы в кусты и стал ждать, однако теперь вместо этого я сказал:

— Этель, пора уезжать.

Она безо всякого удивления взглянула на меня из-за плеча и кивнула. Еще немного постояла у могилы, затем положила на нее белую розу, которую держала в руке.

Потом повернулась и подошла ко мне. В глазах у нее стояли слезы. Мы направились к моей машине.

— Я любила его, — прошептала она.

«Кого?»

— Да, вы любили его, — сказал я вслух.

— А он как нежно любил меня.

— Мы все видели это. — «Кого она имеет в виду?» Этель начала плакать, я обнял ее за плечи. Она склонила голову мне на плечо.

— Теперь уже ничего не будет. Все в прошлом, — всхлипнула она.

Эхе-хе. Ну и странные же мы люди.

— Надо быть благодарным за то, что было. Это лучше, чем ничего.

— Мне до сих пор его не хватает.

— Я понимаю вас, поверьте. — Все-таки это был очень странный разговор, учитывая обстоятельства, при которых он происходил. А мораль всего этого такова: СТРЕМИТЕСЬ К СЧАСТЬЮ, РАЗМЫШЛЕНИЯ ОСТАВЬТЕ НА ПОТОМ.

Я посадил ее в машину. На пути к церкви мы не проронили ни слова.

* * *


На следующее утро после похорон Эдвард и я закончили посадку деревьев и кустарников. Когда мы копались в земле на солнцепеке, Эдвард время от времени поглядывал на меня, словно хотел убедиться, не отдам ли я концы на этой работе.

— Передохни, пап, — наконец не выдержал он.

— Я в прекрасной форме. Это тебе стоит передохнуть.

Мы с ним сели под каштаном и выпили минералки. Дети редко задумываются о смерти, и это естественно. Но когда они сталкиваются с ней, то не всегда воспринимают ее правильно. Некоторые просто отмахиваются от этого, некоторые становятся сентиментальными. Мы немного поговорили о смерти. Никаких открытий мы не совершили, но, по крайней мере, кое-что на эту тему было высказано вслух.

Эдварду повезло: все четверо его дедушек и бабушек пока живы. Впрочем, повезло, наверное, не самое удачное слово. Фактически похороны Джорджа Алларда были первыми в его жизни. Каролин в свои девятнадцать лет вообще ни разу не сталкивалась со смертью. Мне кажется, все мы в современном американском обществе воспринимаем смерть как нечто неестественное, поэтому кончина человека и горе его близких расцениваются нами как обман и нечестная игра.

— Смерть — это естественный этап существования, — сказал я. — Я бы не хотел жить в мире, в котором нет смерти, Эдвард. В прежние времена смерть называли последним воздаянием. Так оно и есть.

— Это я понимаю. Но как быть с теми случаями, когда умирают дети?

— Это труднее понять и пережить. У меня нет ответа.

Так мы и говорили о смерти. Родители-американцы чрезвычайно озабочены Первым Разговором с Детьми о Сексе — когда его следует начать, о чем надо сказать? Я думаю, родителям стоит уделять столько же внимания подготовке к разговору о смерти близких людей.

Мы закончили работу.

— Ты не против, если я завтра полечу обратно во Флориду? — спросил Эдвард.

— Вы хорошо проводите там время?

— Да.

— Тогда возвращайся. Как там девчонки?

— Ну... в порядке.

— Вас учили приемам безопасного секса в школе?

— Да.

— Может быть, у тебя есть еще вопросы на эту тему?

— Нет. Сыт по горло этими уроками.

— Возможно, ты хочешь узнать о приемах настоящего секса? — улыбнулся я.

— Конечно, — ухмыльнулся он. — Если тебе что-нибудь известно по этому поводу.

— Ладно, будь поаккуратней, шутник. — Кажется, я догадываюсь, откуда этот парень набрался таких шуточек.

Мы вернулись в дом, приняли душ и отправились на прогулку верхом. Эдвард — на Занзибар, я — на Янки. Когда мы ехали через поместье Белларозы, я спросил Эдварда:

— Ты когда-нибудь рассказывал мистеру Белларозе о моем намерении продать летний дом, чтобы рассчитаться с налогами?

— Нет. — Он удивленно посмотрел на меня. — С какой стати я стал бы ему говорить?

— Он от кого-то узнал об этом.

— Точно, что не от меня, — заверил Эдвард, а минуту спустя, сделав невольный намек, сказал: — Я видел картину, которую нарисовала мама. Потрясающе. А ты ее видел?

— Пока нет.

Мы ездили верхом до самых сумерек, затем встретились с Сюзанной в рыбном ресторане в Саунде и вместе поужинали. Поговорили об акуле, которую не удалось поймать, о подводной лодке, которую довелось увидеть, об ужине в «Дыре Бадди», который был и забавным, и грустным одновременно. Мы говорили о вещах, которые вскоре станут семейным преданием о лете перемен, развития и смерти.

На следующее утро я отвез Эдварда в аэропорт. Перед тем как он прошел за стойку, я пожал ему руку и долго провожал его взглядом, пока он не скрылся в толпе пассажиров.

Уильям и Шарлотта Стенхоп остановились в одном из коттеджей клуба «Крик», а не у нас дома, за что я сразу же возблагодарил Бога. Уильям решил воспользоваться приездом на похороны Джорджа, чтобы передать свои дела в штате Нью-Йорк.

По предложению Сюзанны сквайр Стенхоп договорился о встрече с Епископом из «Альгамбры». Они встретились сначала в «Альгамбре», затем прошли в Стенхоп Холл, прогулялись по его территории, попинали ногами кирпичи построек и ударили по рукам. Я при этом не присутствовал, но могу представить, как два эти старых сатира бодались рогами и рыли землю копытами в священной роще.

В тот вечер мы ужинали в Локаст-Вэлли вчетвером: Сюзанна с Джоном и Уильям с Шарлоттой. Уильям выбрал неплохой итальянский ресторан с хорошей кухней и умопомрачительными ценами. Отец Сюзанны обладает несомненным вкусом в выборе ресторанов, чего не скажешь о моих родителях. Но так как Уильям — мой клиент, предполагалось, что я отнесу двухминутный деловой разговор вместе с оплатой за весь ужин на счет нашей адвокатской конторы. Уильям всегда так поступает, хотя его сделки не принесли нам ни цента прибыли. Он даже ни разу не рассчитался со мной лично. Тем не менее я всегда плачу за эти ужины по своей кредитной карточке.

Итак, Уильям изложил суть своего дела.

— Джон, — сказал он, — твой сосед купил у меня не только дом, но и всю усадьбу. Контракт мы составим завтра утром. Два миллиона он дает в качестве задатка, остальные восемнадцать — после оформления документов. Я приеду в твой офис в Локаст-Вэлли к десяти часам утра, и мы обговорим все детали. Его сторону представляет контора «Купер и Стайлз» из Глен-Ков. Ты их знаешь, так что проблем тут быть не должно. Давай постараемся обделать это дельце за пару недель. Деньги у него есть. К чему ждать? Сразу же сообщи в налоговую службу, чтобы они сняли мою недвижимость с аукциона. Деньги к ним поступят примерно через месяц. Это надо сделать в первую очередь. Потом позвони Куперу и Стайлзу и скажи, что уже завтра во второй половине дня они получат контракт. Я хочу, чтобы они ознакомили с ним своего клиента буквально на следующий день. Пусть не тянут волынку. Целая Японская империя была сдана после подписания документа размером в одну страничку.

«Ты-то откуда знаешь? Ты же не вылезал из кабака в то время?»

— Слушаюсь, сэр.

— И помни, Джон, все должно быть строго конфиденциально.

— Да, сэр.

— По-моему, — продолжал Уильям, — этот идиот думает, что он сможет разрезать усадьбу на участки и продавать их по отдельности. Я хочу упредить его заранее. Ты скажешь об этом Куперу и Стайлзу и намекнешь, что ты не хотел бы, чтобы об этом узнал их клиент. Да они и не скажут, им ведь охота получить их гонорар.

— Да, сэр. — Фрэнка Белларозу можно считать кем угодно, но уж идиотом он точно не был.

— Может быть, он думает, что сможет подкупить или запугать чиновников, которые отвечают за раздел земли. В таком случае он получит хороший урок, он узнает, как решаются такие дела в нашем обществе.

— Возможно, эта земля ему понадобилась, чтобы закапывать трупы, — предположил я.

Уильям посмотрел на меня с раздражением. Он не понимает моего юмора, вероятно, именно поэтому я его так ненавижу.

— В собственность Белларозы переходит также домик у ворот. Он был очень огорчен, когда узнал, что дом передан в пожизненное владение Аллардам. Но я сказал ему, что, если он предложит вдове разумную сумму в качестве отступного, она уедет. Если уж он не сможет выкурить ее — никто не сможет. — Уильям изобразил на своем лице что-то вроде улыбки, от которой меня чуть не стошнило. — Этот сукин сын хочет удержать с меня полмиллиона на то время, пока дом у ворот будет занят.

Надо оговорить это в контракте и продумать, не сможем ли мы взять письменное обещание с Этель о ее переезде. Тогда мы представим его Белларозе, и, возможно, этого ему будет достаточно.

— Да, сэр.

Он сделал паузу, потом произнес:

— Я узнал, Джон, почему ты не захотел ужинать сегодня в клубе «Крик». Оказывается, ты стал причиной скандала. Мне это очень неприятно.

Тебе будет еще неприятнее, когда твои друзья узнают, кому ты продал Стенхоп Холл.

— Да, сэр, сожалею, что все так получилось, — промолвил я.

Он пристально посмотрел на меня.

— Хочу дать тебе один совет. Не связывайся с этим человеком.

— Но вы же только что продали ему Стенхоп Холл.

Он перестал жевать — его желтые глаза превратились в щелки.

— Это бизнес, это совсем другое.

— Точно так же можно назвать то, что связывает с ним меня. Кстати, круг наших знакомых определяю не я, а ваша дочь.

Повисло то, что называют мертвой тишиной. Я надеялся, что Сюзанна выступит на моей стороне. Но это не в ее правилах. Поэтому я плачу ей тем же.

Наконец Шарлотта Стенхоп нарушила молчание.

— Бедная Этель. Она выглядит такой несчастной. — Она повернулась ко мне. — Как ты думаешь, ей не тяжело будет жить одной? — У Шарлотты странный голос: все время кажется, что она вот-вот запищит, как птенец. Она прекрасно воспитана и на первый взгляд производит впечатление приятной женщины, однако на самом деле в душе она так же кипит злобой, как и ее супруг. — Джон? Ты думаешь, Этель не тяжело будет жить одной?

— Я выясню это у нее, когда пройдет время, приличествующее для такого трагического события, — ответил я.

— О, конечно. Бедняжка, ей было бы гораздо легче, если бы она поселилась у своей дочери.

Так мы сидели и разговаривали за едой, вернее сказать, они разговаривали. Я тихо закипал.

Уильям опять вернулся к теме продажи дома. Он обратился к моей жене:

— Я сожалею, Сюзанна, если эта продажа принесет вам какие-то неудобства. Но это должно было случиться. А насчет того, что на этой земле начнется строительство, беспокоиться не надо. Теперь, когда поместьем владеет Беллароза, ты и я будем жертвовать по пять — десять тысяч в Фонд охраны природы. Анонимно, конечно, — он ничего не узнает. В случае чего они затаскают его по судам. Кстати, Беллароза сказал, что предоставляет вам полное право пользоваться этой землей для верховых прогулок, огородничества, для чего хотите. Он обещал даже подписать бумагу на этот счет.

— Очень мило с твоей стороны, что ты его об этом попросил, — сказала Сюзанна нашему благодетелю.

— Знаешь, все могло быть гораздо хуже, — улыбнулся Уильям своей дочери. — А так вы, по крайней мере, знакомы с этим новым владельцем. Он очень хорошо отзывается о вас. — Уильям помолчал. — А он не прост, этот Беллароза. Если откровенно, я ждал увидеть головореза.

Еще бы он сказал плохое о человеке, который отстегнул ему двадцать миллионов. Но больше всего меня раздражало то, что он не пролил ни слезинки по случаю потери своего фамильного поместья. Даже я, который почти ненавидел это место, чувствовал ностальгию по прежним временам, а ведь эта земля не принадлежала многим поколениям моей семьи.

Но его, похоже, это совершенно не трогало.

— Сюзанна, я рад, что ты успела перенести конюшню на новое место...

— Я заплатил за половину работы, — вставил я.

Уильям покосился на меня, затем снова отвернулся к своей дочери.

— Беллароза сказал, что он хочет передвинуть «храм любви» на свою территорию. Он говорит, что один из его мастеров, Доминик, тот, который передвигал конюшню...

— Ты — козел!

— Прости, не понял. — Он испуганно воззрился на меня.

— Ты — дерьмо, прорва ненасытная, наглая рожа, старый хрен, козел вонючий.

Шарлотта начала хватать ртом воздух. Сюзанна продолжала как ни в чем не бывало есть свой десерт.

— Ты... ты... ты... — только и смог выдавить из себя Уильям.

Я встал и похлопал его по спине.

— Эй, скряга, не забудь заплатить за ужин. — Я взял Сюзанну за руку. — А ты пойдешь со мной.

Она встала, не говоря ни слова, и прошла вслед за мной к выходу.

По дороге домой она задала единственный вопрос:

— Как ты считаешь, реально передвинуть «храм любви»?

— Да, там же только колонны и перекрытия. Почти то же самое, что перенести детские кубики. Если делать все осторожно, то почему нет? Это легче, чем передвинуть конюшню.

— Интересно. Я думаю, не пойти ли мне на курсы по строительству и архитектуре. Мне это помогло бы в моих занятиях живописью. Ты же знаешь, мастера Возрождения изучали строение человеческого тела на трупах и скелетах, прежде чем создавать свои шедевры. Может быть, и мне не хватает таких знаний? Как ты думаешь?

— Возможно, ты права.

Мы въехали в ворота Стенхоп Холла. В окнах сторожевого домика света не было: Этель уехала погостить к своей дочери.

— Мне будет так не хватать Джорджа, — призналась Сюзанна.

— Мне тоже. — Я не стал выходить из машины и закрывать за собой ворота, так как собирался через пять минут выезжать обратно. Сюзанна, конечно, заметила это и всю дорогу до нашего дома хранила молчание. Я остановил «ягуар» у крыльца. Сюзанна вопросительно посмотрела на меня.

Прошло несколько мгновений, затем я сказал:

— В дом я заходить не буду. За вещами заеду завтра.

— Куда ты едешь?

— Это тебя совершенно не касается.

Она открыла дверцу, потом обернулась ко мне.

— Пожалуйста, останься сегодня со мной. — И добавила: — А если поедешь, возьми свою машину. — Она протянула ладонь и улыбнулась. — Ключи, пожалуйста.

Я заглушил мотор и отдал ей ключи. Сюзанна открыла входную дверь — мы вошли в дом. Я прошел на кухню за своими ключами, она поднялась наверх, в спальню. Когда я уже направлялся к выходу, раздался телефонный звонок. Наверху подняли трубку. Я услышал, как Сюзанна ответила:

— Да, пап, со мной все в порядке.

Я открыл дверь, чтобы выйти, когда услышал еще одну фразу:

— Да, но, возможно, он именно так думает о тебе, иначе он не стал бы ничего говорить. Джон всегда очень точно выбирает слова, чтобы выразить свои мысли.

Хотя я не люблю подслушивать чужие разговоры, в этот раз я все же задержался у двери.

— Нет, он не будет извиняться, и я за него тоже не буду просить прощения. — Пауза. — Жаль, что мама так расстроилась. Думаю, Джон мог бы добавить кое-что еще, если бы ее не было с нами. — Опять пауза. — Хорошо, папа. Я позвоню тебе завтра. Да, папа.

— Скажи этому сукину сыну, чтобы он подыскал себе другого бесплатного адвоката, — крикнул я.

— Не вешай трубку, папа, — услышал я. — Джон только что сказал... передаю его слова: «Скажи этому сукину сыну, чтобы он подыскал себе другого бесплатного адвоката». Да... — Она крикнула мне: — Отец говорит, что по тебе психушка плачет, что ты позор для своего отца, что ты безмозглый болван.

— Скажи ему, что он недостоин мизинца своего отца.

— Пап, Джон говорит, что он не согласен с твоими оценками. Спокойной ночи. — Я услышал, как она положила трубку. — Спокойной ночи, Джон, — крикнула мне Сюзанна.

Я поднялся наверх.

— Мне понадобятся мои туалетные принадлежности, — сказал я.

Я вошел в спальню, чтобы забрать свои вещи. Сюзанна, пока говорила по телефону с отцом, успела раздеться и теперь, закинув ногу на ногу, лежала поверх покрывала и читала журнал. Она была совершенно голая.

В голых женщина есть что-то такое, ну вы сами понимаете, а тем более я только что насмерть разругался с ее отцом, а тут лежит она, его дочь, абсолютно голая. Я вдруг понял, что должен изнасиловать ее, чтобы закрепить мою победу. Я так и сделал. Кажется, она осталась довольна.

Настоящий дикарь на моем месте после этого удалился бы, показывая тем самым презрение к ней и к ее роду, но я смертельно устал, было поздно, поэтому я немного посмотрел телевизор и свалился спать.


Часть пятая


Плевать мне на общество.

    
Уильям Генри Вандербильт. Ответ на вопрос газетного репортера, 1882 год


Глава 25


Несмотря на провозглашение мною намерения уйти из дому, а может быть, благодаря ему, наши дела с Сюзанной пошли на лад. Мы единодушно согласились, что в последнее время я испытывал стрессы из-за финансовых и профессиональных проблем, что смерть Джорджа нанесла нам обоим сильную душевную травму, что, наконец, продажа Стенхоп Холла сыграла свою негативную роль и привела к скандалу в ресторане и обещанию уйти из дому. Однако я заверил Сюзанну, что по-прежнему считаю ее папашу отъявленным мерзавцем. Она сделала вид, что согласна с этой оценкой.

Как бы то ни было, к концу июля мистер Мельцер позвонил мне домой и объявил, что он уладил мои проблемы с Федеральной налоговой службой. В итоге я должен был выплатить в течение шестидесяти дней двести пятнадцать тысяч долларов, после чего дело можно было считать закрытым. Мистер Мельцер, казалось, был чертовски доволен своей работой.

— Я спас для вас девяносто девять тысяч пятьсот тринадцать долларов, — сказал он.

— Но я буду вынужден выплатить вам пятьдесят тысяч долларов и уже заплатил почти двадцать тысяч. Таким образом, мистер Мельцер, если произвести несложные арифметические подсчеты, то окажется, что вы сберегли мне около тридцати тысяч долларов. На таких условиях я бы и сам мог выполнить эту работу.

— Но сделал-то ее я, мистер Саттер. — Он закашлялся. — Кроме того, не забывайте об уголовных мерах против вас. Одно это стоит...

— Пусть они снизят ставку на десять тысяч или вы уменьшайте свои комиссионные.

— Но...

Я повесил трубку. Выдержав некоторое время, примерно через час, мистер Мельцер позвонил снова.

— Они согласны на двести десять тысяч долларов, мистер Саттер. Больше я ничего не могу сделать. Со своей стороны я готов уменьшить свой гонорар на пять тысяч. С учетом того, что они по-прежнему способны возбудить против вас уголовное дело, я советую вам согласиться.

— Не понимаю, мистер Мельцер, почему мафия и Федеральная налоговая служба до сих пор не объединились.

Мистер Мельцер захихикал.

— Их мучает профессиональная ревность, — ответил он. — Вы сможете подписать чек на эту сумму в течение шестидесяти дней?

— Да.

— Прекрасно. Я лично переправлю этот чек в ФНС и прослежу, чтобы он был надлежащим образом принят. Это входит в число моих обязанностей.

Намек был несколько грубоват.

— Вероятно, вы сможете одновременно забрать у меня и свой чек.

— Это будет очень кстати.

— Хорошо. Позвоните мне через месяц.

— Договорились. Благодарю вас, мистер Саттер. Было очень приятно работать с таким любезным человеком.

Я не мог ответить таким же комплиментом, поэтому сказал:

— Мне этот случай послужит хорошим уроком.

— Очень, очень приятно было познакомиться.

— Кстати, мистер Мельцер, а не знаете ли вы случайно, каким образом ФНС обнаружила эту мою оплошность с налогами?

— Я наводил справки именно по этому вопросу. Прямого ответа я не получил, но можно предположить, что копание в ваших налоговых декларациях прошлых лет было неслучайным.

— Можно ли сделать вывод, что существовал человек, заинтересованный, чтобы у меня появились проблемы?

— Мистер Саттер, я же говорил вам, вас недолюбливают в ФНС.

— Но меня недолюбливали с тех пор, как двадцать лет назад я начал портить их игру. Почему же они начали копаться в моих бумагах именно сейчас?

— Я думаю, они были в курсе вашей оплошности уже давно, мистер Саттер. В их обычае накапливать компромат на людей.

— Понимаю. — Мне все-таки трудно было в это поверить. Они действуют всегда жестко, но честно. Это касается даже денег, которые вы по недосмотру переплатили им.

— Должен сказать, — продолжал мистер Мельцер, — что на вашем месте я не стал бы затевать расследование подобного рода. — Он добавил: — Тогда вам пришлось бы снова прибегнуть к моим услугам.

— Мистер Мельцер, вы мне больше никогда не понадобитесь. И никакое правительственное ведомство не может меня запугать. Если я увижу, что меня начинают преследовать, я этого дела так не оставлю.

Мистер Мельцер помолчал, потом произнес:

— Мистер Саттер, вы редкостный человек, таких больше не осталось. Советую вам, проглотите свою обиду, забудьте о потерях и заживите прежней жизнью, друг мой. Если вы попытаетесь выступить против сил куда более могущественных, чем вы, ничего хорошего из этого не выйдет.

— А я люблю подраться.

— Как вам будет угодно. — Он сделал паузу. — Кстати, если позволите, я буду вам позванивать, чтобы получать кое-какие профессиональные советы. Это будут, естественно, строго конфиденциальные услуги.

— Скажу вам больше, эти ваши желания неосуществимы. Всего вам доброго.

* * *


В жизни бывают удивительные совпадения, вы сами это знаете. Как раз на следующий день после разговора с Мельцером, в один из моих редких визитов в офис на Уолл-стрит, раздался телефонный звонок. Звонил мистер Вебер из конторы по торговле недвижимостью в Ист-Хэмптоне. Он сообщил мне, что у него для меня есть хорошая новость. А именно, нашелся покупатель, готовый за триста девяносто тысяч долларов приобрести мой летний дом.

— Я вовсе не считаю это хорошей новостью, — сказал я.

— Мистер Саттер, рынок летнего жилья перенасыщен. Это единственно серьезное предложение, которое у нас имеется. К тому же этот человек смотрит сейчас и другие дома.

— Я рам перезвоню. — После этого я обзвонил всех торговцев недвижимостью, у которых я выставил свой дом на продажу, и услышал от них массу извинений и плохих новостей. Я попробовал связаться с Сюзанной, так как дом наполовину принадлежал ей, но она, как обычно, отсутствовала. Этой женщине нужно всегда иметь при себе пейджер, радиотелефон или, в крайнем случае, колокольчик для ее лошади. Я снова набрал номер Вебера.

— Я предлагаю среднюю цифру между моим и его предложением. Назовите ему цену в четыреста сорок пять тысяч долларов.

— Попытаюсь.

Мистер Вебер перезвонил мне через полчаса. Интересно, его клиент сидит сейчас у него в офисе?

— Ваш потенциальный покупатель также предлагает среднюю цену — четыреста семнадцать тысяч пятьсот долларов. Советую вам соглашаться, мистер Саттер, потому что...

— ...потому что рынок перенасыщен, лето заканчивается, индекс фондового рынка снижается каждый день на шестнадцать пунктов с четвертью. Благодарю вас, мистер Вебер.

— Не за что. Мне просто хотелось, чтобы вы были в курсе ваших дел. — Мистер Вебер уже чуял запах своих комиссионных, которые из расчета шести процентов составляли двадцать пять тысяч долларов.

— Мне нужно четыреста двадцать пять тысяч, вы можете доплатить недостающую сумму из своих комиссионных.

В трубке установилось молчание. Мистер Вебер понял, что он получит или жидкие комиссионные, или вовсе ничего, и сделал свой выбор. Он прокашлялся, как это делал мистер Мельцер, и сказал:

— Это можно устроить.

— Так устраивайте. — В обычных условиях я действовал бы более агрессивно, но сейчас у меня просто не было другого выхода, кроме как принять условия сделки. Время работало против меня.

— Значит, будем считать, что мы договорились, — засуетился мистер Вебер. — Мой клиент хочет вселиться в дом немедленно. Вот такое он выразил желание. Он намерен жить в этом доме весь август. Предлагает сто долларов в день до дня окончательного оформления сделки. Я знаю, что вы могли бы получить больше, сейчас самый сезон, но эта аренда входит составной частью в условия сделки. Поэтому я предлагаю...

— Его фамилия случайно не Мельцер?

— Нет. Его фамилия — Карлтон. Доктор Карлтон. Он психиатр из Нью-Йорка. У него прием на Парк-авеню. В августе он не работает, а у него жена и двое детей, так что сами понимаете...

— Моя семья тоже хочет пользоваться этим домом в августе, мистер Вебер.

— Но тогда сделка не состоится, мистер Саттер. Он настаивает.

— Что же прикажете делать мне в этом случае? Поехать в город и гонять крыс?

— Я могу вам найти другой дом, вы снимете его на август...

— Не беспокойтесь. Делайте по-вашему.

— Да, сэр. Доктору Карлтону ваш дом очень понравился. Ему очень понравилась также ваша мебель.

— Сколько?

— Плюс десять тысяч. Наличными.

— Хорошо. Он видел в моем кабинете фотографию моей жены и детей?

Мистер Вебер захихикал. Смешное занятие — заключать сделки.

— Если этот мужлан хочет по дешевке снять летний домик под предлогом покупки дома, я ему яйца потом оторву.

— Не понял, сэр.

— Возьмите с него задаток. Один процент. Сегодня же. Я хочу, чтобы документы были оформлены за одну неделю. Предоплата — двадцать процентов.

— Через неделю. Но...

— Контракт я вам отправлю по факсу сегодня, во второй половине дня. Держите этого субъекта под контролем, мистер Вебер. Если возникнут проблемы, сразу звоните мне.

— Да, сэр. Вы собираетесь приобретать какую-то недвижимость на Восточном побережье? — поинтересовался он.

— Что у нас там к востоку от Монток-Пойнт?

— Океан.

— Сколько это будет стоить?

— Там все бесплатно, мистер Саттер.

— Тогда беру. — Я повесил трубку. Мадонна, верно говорят, беда не приходит одна. Да, подумал я, неужели ты сломался, Саттер? Тебе же нет еще и сорока пяти.

Из города я приехал поездом. С Сюзанной мы встретились у Макглейда за ужином, как и планировали утром. Я объяснил ей условия сделки.

— Я звонил, чтобы посоветоваться с тобой, — сказал я. Согласитесь, я приложил больше усилий, чем Беллароза, который купил «Альгамбру» без ведома своей жены.

Сюзанну, судя по всему, продажа летнего дома нисколько не трогала. Однако с женщинами всегда надо быть настороже. Перефразируя Черчилля, можно сказать: «Женщины либо находятся у ваших ног, либо подступают с ножом к горлу».

Я вытащил свой калькулятор и, попивая свой третий джин с тоником, стал производить расчеты.

— Мы платим Мельцеру, мы платим Федеральной налоговой службе, платим комиссионные агентству по торговле недвижимостью, а также проценты по закладной. Далее, мы совершенно точно откладываем часть денег для выплаты налога на вложенный капитал, так как не покупаем другой дом, теперь прибавляем десять тысяч за мебель, около трех тысяч за аренду, вычитаем налоги... и что же в итоге? В итоге мы получаем немного денег на карманные расходы...

Сюзанна начала зевать. Богатым всегда бывает скучно, когда речь заходит о деньгах.

Я набросал несколько цифр на своей салфетке.

— В результате мы получаем девяносто три доллара, — заключил я. Собственность стоимостью в полмиллиона долларов превратилась в пыль. — Я взглянул на Сюзанну. — Что же сделает правительство с такой кучей денег?

— Мы будем заказывать ужин?

— Мне это не по средствам. Я лучше напьюсь. — Я снова пересчитал расходы и понял, что на хороший ужин денег у меня нет. Поэтому я заказал еще один джин с тоником.

— Кстати, ты учел двадцать тысяч долларов, которые ты остался должен мне? — спросила она.

— Извините, миссис Саттер, в данном случае, финансовая ответственность обоюдна.

— Да, я знаю это, Джон. Но ведь все произошло не по моей вине.

Учтите при этом, что ей эти двадцать тысяч долларов нужны так же, как мне конюшня на новом месте. Я прокашлялся, как это делали господа Мельцер и Вебер.

— К чему ты об этом заговорила? — спросил я.

— Мои адвокаты хотели бы знать...

— Твой отец...

— Ладно... Меня, собственно, не деньги интересуют. Просто они считают, что неразумно иметь собственность в общем владении.

— Речь пока идет о моей собственности, Сюзанна. Претензий на твою собственность у меня нет. У нас случайно была недвижимость, записанная на тебя и на меня. Теперь ее нет. У тебя со мной очень жесткий брачный контракт. Я адвокат, я в этом разбираюсь. Поверь мне.

— Я верю, Джон, но... Деньги мне сейчас не нужны, но я хотела бы иметь расписку. Так... мне посоветовали мои адвокаты.

— Хорошо. — Я написал расписку на двадцать тысяч долларов, подписал ее и поставил дату. Все это я проделал на обороте меню. — Это теперь законный документ. На названия блюд можешь не обращать внимания.

— Ты зря бесишься. Ты же адвокат, должен понимать...

— Я понимаю, что на протяжении двадцати лет оказывал бесплатно юридические услуги твоему отцу. Я понимаю, что оплатил из своего кармана половину стоимости работ по переносу конюшни.

— Но там стоит и твоя лошадь.

— Мне не нужна эта дурацкая лошадь. Пусть она сдохнет.

— Какие ужасные вещи ты говоришь. Кстати, яхту ты же купил только на свое имя.

— На чеке тоже стоит только мое имя, леди.

— Ладно... я не хотела об этом говорить, но... ты никогда, с тех пор как мы женаты, не платил проценты по закладным и по аренде.

— А что сделала ты, чтобы войти во владение этим домом? Родилась с серебряной ложкой в заднице?

— Пожалуйста, не хами, Джон. Мне так противно говорить об этих деньгах. Давай не будем. Пожалуйста.

— Нет, нет и нет! Будем говорить. Давай все-таки хоть раз по-настоящему обсудим денежные проблемы.

— Пожалуйста, говори потише.

Не знаю, стал бы я говорить потише или нет, но тут в музыкальный автомат опустили монетку, и все, кто до этого слушал нас, стали слушать Фрэнка Синатру, его песню «Мой путь». Отличная песня. Думаю, что парень у стойки бара завел ее специально для меня. Я показал ему мой поднятый большой палец. Здорово!

— Это так неприятно. Я совсем не привыкла к таким разговорам, — сказала Сюзанна.

— Извини, я, кажется, погорячился, — признался я. — Ты, конечно, абсолютно права. Положи эту расписку в свою сумочку. Я верну долг, как только смогу. Мне понадобится несколько дней.

Ей, очевидно, стало не по себе.

— Забудь о том, что я говорила, — произнесла она, сминая мою расписку в комок. — Я в этих делах ничего не понимаю.

— Тогда имей в виду на будущее, что наши дела — это наши дела, и не надо впутывать в них твоего отца. Я настоятельно рекомендую тебе нанять собственного адвоката, который не будет иметь ничего общего с твоим отцом. Именно с этим адвокатом я хотел бы решать все вопросы, которые могут возникнуть. — Включая и вопрос о нашем разводе.

Сюзанна покраснела. Насколько я мог понять, она колебалась сейчас, выбирая, броситься ли ей к моим ногам или подступить с ножом к горлу.

— Хорошо, Джон, — наконец сказала она и, взяв со стола меню, начала его изучать. Лица ее я не мог видеть.

О ее рыжих волосах я уже упоминал. Судя по всему, сейчас ее хорошее воспитание вступило в конфликт с плохими генами. Наверное, из предосторожности следовало бы убрать подальше от нее столовые ножи, но, возможно, она восприняла бы это как оскорбление. Я все еще не успокоился, но мне надо было выяснить у нее один важный для меня вопрос.

— Мне не понравилось, что твой отец звонил тебе в тот вечер, чтобы проверить, все ли с тобой в порядке. Он что, думал, что я тебя изобью?

Она покосилась на меня из-за меню.

— Конечно нет, это было бы глупо. Но он действительно очень зол на тебя.

— Почему? Потому что ему пришлось заплатить за ужин?

— Джон... то, что ты сказал, было слишком грубо. Но он просил меня передать тебе, что он согласен принять от тебя извинения.

Я захлопал в ладоши.

— Какой милый человек! Это просто чудо какое-то! — Я смахнул несуществующую слезинку со своих ресниц.

Песня закончилась, мы снова стали предметом внимания со стороны аудитории.

Сюзанна перегнулась ко мне через стол.

— Ты очень изменился, Джон. Ты знаешь об этом? — произнесла она.

— А ты разве не изменилась, Сюзанна?

Она пожала плечами и снова погрузилась в чтение меню.

Потом опять взглянула на меня.

— Джон, если ты извинишься, нам всем станет легче. Всем. Даже тебе, хоть ты этому и не веришь. Сделай это для меня. Пожалуйста.

Было время, причем совсем недавно, когда я откликнулся бы на эту просьбу. Но время это прошло и больше, видимо, никогда не возвратится.

— Я не собираюсь извиняться и делать вид, что раскаиваюсь, — выпалил я. — А раскаиваюсь я только в одном — в том, что я тогда не схватил его за галстук и не вывозил его морду в пироге.

— Ты на самом деле так сердишься на него?

— Сердишься — это не то слово. Я его ненавижу.

— Джон! Но он мой отец.

— Не уверен в этом.

После этого мне пришлось ужинать в одиночестве. Но я сообразил, что теперь мне надо привыкать к этому. Однажды мое остроумие могло мне выйти боком. Оно и вышло.


Глава 26


Эта пожилая супружеская пара появилась у меня в офисе и объявила, что их браку скоро исполнится пятьдесят лет и что они хотят развестись. Они выглядели лет на девяносто — если вы слышали этот анекдот, можете дальше не читать, — поэтому я спросил у них: «Извините за вопрос, но почему вы так долго откладывали свой развод?» И старый джентльмен прошамкал в ответ: «Мы все ждали, когда умрут наши дети».

Если честно, иногда я испытываю такие же чувства. Сюзанна и я снова помирились, я извинился за то, что поставил под сомнение факт ее рождения от ее отца и тем самым намекнул на то, что ее мать — развратница. Но даже если Шарлотта однажды и наставила рога мужу, то что это меняло? Ведь все равно вопрос, является ли ее отец отъявленным мерзавцем или нет, остается открытым. Я, честно говоря, думаю, что является. Если я его снова встречу, я добавлю несколько дополнительных словечек к его характеристике. Сюзанна, конечно, и сама прекрасно знает, что он собой представляет, поэтому она не очень сердита на меня, она настаивает только на том, что Уильям — ее отец. Возможно.

Я продолжал жить в доме Сюзанны, не платя за постой; мы разговаривали с ней время от времени, но старались не употреблять сложных предложений и отделывались короткими репликами.

По понедельникам я ложился спать пораньше, как того требовал мистер Беллароза. По вторникам я вставал до зари и приходил к моему соседу на чашечку кофе. Сюзанна не спрашивала меня о причинах столь ранних визитов в «Альгамбру», а я, следуя инструкциям моего клиента, не говорил ей о возможности его ареста.

ФБР теперь, конечно, было в курсе того, что я превратился в адвоката Фрэнка Белларозы, но мой клиент не хотел, чтобы они знали о моих дежурствах по вторникам у него дома. По этой причине я вынужден был пробираться в «Альгамбру» по задворкам усадьбы, чтобы меня не заметили с наблюдательного поста в поместье Депоу.

Несколько раз мы с Алленом Депоу встречались в Локаст-Вэлли, и он, очевидно, не осознавая своего нравственного ничтожества, свойственного всем помощникам полицейских и стукачам, приветствовал меня так, словно мы продолжали оставаться друзьями. Когда же мы столкнулись с ним в одном из магазинов лицом к лицу, я поинтересовался:

— Ты не боишься оставлять свою жену в окружении этих типов, которые днюют и ночуют у вас в доме? Тебе ведь, кажется, часто приходится летать по делам в Чикаго.

— Они живут в дачном домике на колесах, он стоит на заднем дворе, — холодно ответил он вместо того, чтобы дать мне за такие слова по морде.

— Слушай, Аллен, могу поспорить, что как только ты уезжаешь, они все-таки залезают в твой дом под предлогом того, что им нужна то чашка воды, то стакан молока.

— Зря смеешься, Джон. Я делаю то, что считаю правильным. — Он заплатил за масло для смазки автоматов или не знаю за что и быстро вышел из магазина.

Да, возможно, он делал то, что он считал правильным. Может быть, это на самом деле было правильно. Но я также знал, что он оказался одним из тех членов клуба, кто предложил исключить меня из его рядов.

Итак, в любой день, не говоря уже про вторники, я был готов вскочить рано утром с кровати и бежать в «Альгамбру», чтобы засвидетельствовать арест Фрэнка Белларозы силами ФБР. Это ожидание возбуждало.

Стояло самое начало августа. В прошлые годы в это время я уже отдыхал в Ист-Хэмптоне. Однако вместо меня теперь там отдыхал доктор Карлтон, черт бы его побрал, — он пользовался моей мебелью, солнечными ваннами Ист-Энда и аристократическим уютом дома постройки восемнадцатого века. Я говорил с этим психиатром по телефону, чтобы поторопить его с оплатой покупки, и он спросил меня:

— Извините, мне просто интересно, почему вы так спешите?

— Моя матушка брала слишком много денег из моего банка и забывала класть их обратно. Это трудно объяснить, док. Давайте все оформим на той неделе, ладно?

Так что мне предстояло съездить еще раз в Ист-Хэмптон, а потом отдать деньги этим ищейкам из ФНС. Но другие ищейки охотились за моим клиентом, и я должен был и тут оставить их с носом. Трудно даже поверить, что всего несколько месяцев назад я жил спокойной и размеренной жизнью, порядок которой нарушался лишь редкими разводами моих приятелей, разоблачениями их амурных похождений и изредка чьей-нибудь смертью. Моей самой большой проблемой была скука.

После нашего семейного скандала у Макглейда я позвонил Лестеру Ремсену.

— Продай на двадцать тысяч моих акций или других ценных бумаг и передай чек моему секретарю в Локаст-Вэлли, — попросил я его.

— Сейчас не время продавать что-то из твоих бумаг. По ним сейчас наблюдается хороший рост. Советую тебе воздержаться от этого шага, — стал отговаривать он меня.

— Лестер, я тоже читаю «Уолл-стрит джорнэл». Делай, пожалуйста, то, о чем я тебя прошу.

— Кстати, я как раз собирался тебе звонить. У тебя есть потери...

— Большие?

— Около пята тысяч. Если хочешь, я могу назвать точную цифру — тогда ты мне вышлешь чек, а если у тебя сейчас туго с деньгами, то можно просто продать часть твоих акций, чтобы покрыть потери.

— Продавай все, что хочешь.

— Хорошо. Твой портфель ценных бумаг сейчас не в лучшем положении.

На языке Уолл-стрит это значит: «Вы по-идиотски вложили свои деньги». Лестер и я знакомы много лет, мы отлично понимаем друг друга. А сейчас вот таким образом мы говорили о моих акциях. Я вдруг почувствовал, что меня тошнит и от акций, и от Лестера.

— Продавай все. Немедленно, — сказал я.

— Все? Почему? Сейчас на рынке затишье. Подожди до сентября, акции пойдут вверх и...

— Слушай, Лестер, мы говорим об акциях уже двадцать лет. Ты не устал от этих разговоров?

— Нет.

— А я устал. Знаешь, если бы я все эти годы занимался поисками сокровищ капитана Кидда, я потерял бы меньше денег.

— Чепуха.

— Закрывай мой счет, — сказал я и повесил трубку.

Итак, в тот день часы показывали шесть утра, был первый вторник августа, и я, одеваясь, чтобы идти к Белларозе, размышлял о том о сем. Даже если бы доктор Карлтон не жил в моем доме, я не смог бы отдыхать там этим августом, так как обещал моему клиенту быть всегда поблизости. Вероятно, для того чтобы быть уже совсем рядом, мне следовало поселиться в «Альгамбре», но вряд ли дон пожелал бы, чтобы я наблюдал за его бизнесом и его контактами с известными персонажами преступного мира. Да и я не жаждал всего этого.

Занималась заря. Я уже направлялся на мою утреннюю прогулку, держа в руках дипломат, в который в случае ареста мне предстояло уложить пять миллионов долларов наличными и в виде документов на право собственности. Это были средства для освобождения под залог.

Однажды, находясь в доме Белларозы, я уже имел возможность ознакомиться с этими документами и проверить их. Таким образом, мне удалось заглянуть в один из уголков огромной империи дона. Большинство из этих бумаг представляли собой документы на владение недвижимостью — суд без сомнения принял бы их в качестве залога. Там имелось также определенное количество именных ценных бумаг. Общая стоимость купчих и акций была около четырех миллионов долларов, этого с лихвой хватило бы для любого залога. Но для верности Беллароза заготовил еще полиэтиленовый пакет с миллионом долларов наличными.

Это была уже моя третья прогулка в «Альгамбру». Пели птицы, воздух был еще свеж после ночи. Над землей стелился туман, он доставал до уровня моих плеч, и у меня появилось странное ощущение, будто я бреду в своем костюме от «Брукс Бразерз» и с дипломатом в руках прямо в рай для белых англосаксов-протестантов.

Я дошел до бассейна, где Дева Мария продолжала созерцать языческого Нептуна. Тут из тумана вынырнула фигура. Это был Энтони, который выгуливал питбуля. Собака принялась лаять на меня.

— Доброе утро, мистер Саттер, — приветствовал он меня.

— Доброе утро, Энтони. Как себя чувствует дон?

— Он уже встал. Я провожу вас к нему.

— Спасибо, я сам дойду. — Я пошел по тропинке к дому. Энтони может быть очень любезен, если с ним познакомиться поближе.

Я подошел к заднему крыльцу дома. Вероятно, сигнализация еще не была отключена: лампочка у двери продолжала гореть. Я позвонил в звонок. Сквозь стеклянную дверь я увидел, как Винни, узнав меня, прячет под полой пиджака кобуру.

— Проходите, советник. Хозяин на кухне, — сказал он.

Я вошел с заднего входа в вестибюль и, пока пересекал его, успел заметить Ленни, водителя. Он сидел на стуле за одной из колонн и пил кофе. На нем, так же, как на Винни, был хороший костюм. Они явно ждали гостей и были готовы к поездке на Манхэттен. Как только я приблизился, Ленни встал и пробормотал приветствие — я попросил его повторить то же самое почетче. Это выглядело забавно.

Я в одиночестве прошествовал через темный еще дом: через столовую, через комнату для завтраков, через буфетную и наконец оказался в пещероподобной кухне, в которой стоял запах свежесмолотого кофе.

Кухня была полностью переоборудована. Беллароза рассказывал мне, во сколько ему обошлась переправка в Штаты полумили кухонных шкафов, полуакра итальянской кафельной плитки и мраморных столешниц для столов. Все оборудование, однако, было американского производства.

Дон сидел во главе удлиненного кухонного стола и читал газету. Он был одет в синий в полоску костюм и голубую рубашку (она лучше смотрится по телевизору, чем белая). Галстук — темно-вишневый, из переднего кармана пиджака выглядывал платок того же цвета. Его газетная кличка была Денди Дон, и теперь я понял, почему его так называли.

Он поднял на меня глаза.

— Садись, садись. — Беллароза указал мне на стул — я сел справа от него. Не отрываясь от своей газеты, он налил мне кофе.

Я отхлебнул маленький глоток. Вероятно, подумал я, в доме истинного итальянца никогда не встретишь круглого стола, так как за круглым столом могут сидеть только равные. Удлиненный овальный стол имеет вершину — там было место хозяина дома. Я сидел от него по правую руку и размышлял, был ли в этом какой-то тайный знак или я придавал этому слишком большое значение.

Он покосился на меня из-за газеты.

— Так что, советник, сегодня утром они придут? — спросил он.

— Надеюсь. Я не люблю рано вставать.

— Да? Ты не любишь. Но ведь не тебе отправляться в тюрьму, — рассмеялся он.

Но я не нарушал в течение тридцати лет законы.

Он опустил газету на стол.

— По-моему, жюри присяжных заседало три недели. Для обвинения в убийстве этого достаточно. Вот по делам о коррупции они заседают иногда целый год, копаются во всех твоих делах, выясняют, откуда у тебя то, откуда это. С деньгами всегда сложно разбираться. С убийством легче.

— Это точно.

— Судя по этой газете, все случится сегодня.

— Тебе видней.

— Я знаю, ты думаешь, что они не осмелятся предъявить мне обвинение. Ты полагаешь, что уже уладил все через Манкузо.

— Я этого не говорил. Я сказал ему только то, что ты просил сказать — насчет Феррагамо. Я знаю, что Манкузо такой человек, который сможет передать мои слова Феррагамо и, может быть, даже его начальникам. Неизвестно только, что из этого выйдет.

— А я тебе скажу, что из этого выйдет. Ничего. Потому что этот подонок Феррагамо не отступит, раз уж он передал дело на рассмотрение Большого жюри. Он не захочет выглядеть смешным. Но я рад, что ты поговорил с Манкузо. Теперь Феррагамо знает, что думает по этому поводу Беллароза. — Он внимательно посмотрел на меня. — Но тебе не следовало сообщать, что ты стал моим адвокатом.

— Как же иначе я мог бы с ним говорить, представляя твои интересы?

Он пожал плечами.

— Не знаю. Возможно, если бы ты промолчал, он был бы с тобой откровеннее.

— Это неэтично и незаконно, Фрэнк. Тебе нужен двуличный адвокат или бойскаут?

— О'кей. Будем играть в открытую, — улыбнулся он.

— Я буду играть в открытую.

— Ну, это одно и то же.

Мы опять стали пить кофе, и дон поделился со мной половиной своей газеты. Это была «Дэйли ньюс», утренний городской выпуск. Кто-то доставил ему свежий номер, только что вышедший из-под типографского пресса в Бруклине. Я просмотрел заголовки статей, но не обнаружил никаких указаний на возможность его ареста, никаких заявлений Феррагамо.

— Я тут ничего не нашел о тебе, — сказал я.

— Да. Этот подонок не так уж глуп. У меня есть свои люди в газетах, и он это знает. Он приберег свою новость для вечернего выпуска. Так что мы сможем прочесть это вечером. Этот стервец любит газеты, но телевидение он любит все-таки больше. Хочешь перекусить?

— Нет, спасибо.

— Уверен? Я могу позвать Филомену. Давай, поешь. Потом будет не до еды. Поешь сейчас.

— Я на самом деле не голоден. Правда. — Сами знаете, как итальянцы относятся к еде: они бывают ужасно недовольны, когда вы отказываетесь, и просто счастливы, когда вы что-нибудь съедите. Почему им это так важно, не представляю себе.

Он показал на пухлую папку, лежащую на столе.

— Вот эти бумаги, — сказал он.

— Хорошо. — Я уложил папку с купчими и акциями в свой дипломат.

Беллароза вытащил из-под стола полиэтиленовый пакет. В нем было сто пачек стодолларовых купюр по сто купюр в каждой пачке, итого один миллион долларов. Он неплохо смотрелся.

— Смотри не соблазнись по пути в суд, советник, — шутливо предупредил он.

— Деньгами меня не соблазнишь.

— Да? В самом деле? А вдруг я явлюсь в суд, а ты кокнул Ленни и скрылся с моими деньгами? Я сижу в тюрьме и получаю от тебя открытку из Рио. «Пошел ты к черту, Фрэнк», — пишешь ты. — Он засмеялся.

— Мне ты можешь доверять. Я адвокат.

Мои слова вызвали у него бурный смех. Итак, теперь в моем большом дипломате, который скорее можно было назвать маленьким чемоданом, лежали бумаги и деньги. Боже, сколько макулатуры!

— Ты проверил, все документы в порядке? — спросил Беллароза.

— Да.

— Как видишь, я законопослушный бизнесмен.

— Не надо, Фрэнк. Еще не время, чтобы молоть эту чепуху.

— Да? — Он опять засмеялся. — Но ты сам можешь убедиться. Здесь, в этом портфеле находятся бумаги на Стенхоп Холл, на мотель во Флориде. У меня есть еще один мотель в Лас-Вегасе, а также земля в Атлантик-Сити. Это единственная ценность на свете — недвижимость. Землю не изготовишь ни на каком заводе, советник.

— Верно. За исключением Голландии...

— А ведь были времена, когда землю отнимали после большой драки. Теперь только передают бумажки из рук в руки, — ухмыльнулся Беллароза.

— Точно.

— Они ведь могут отобрать мою землю, мою собственность.

— Нет, она будет только заложена. Потом тебе ее вернут.

— Нет, советник, как только они увидят то, что лежит у тебя в портфеле, у них разыграется аппетит. Следующим шагом Феррагамо будет возбуждение дела по акту РИКО. Они наложат арест на всю мою недвижимость, а потом отберут ее у меня. А с теми документами, что лежат в портфеле, сделать это будет куда легче. Из-за этого проклятого убийства я вынужден открывать им все, чем я владею.

— Возможно, ты прав, — согласился я.

— Ну и черт с ними. Пусть все правительства провалятся к чертям собачьим. Им лишь бы наложить лапу на мои богатства. К дьяволу их. У меня еще кое-что есть в запасе.

Кто бы сомневался. Манкузо был прав. У него еще много чего осталось.

— Слушай, я говорил тебе, что уже предложил свою цену за «Фокс-Пойнт»? Девять миллионов. Я разговаривал с тем адвокатом, который заправляет делами наследников. Хочешь заняться этой сделкой?

Я пожал плечами.

— Почему бы и нет?

— Ладно. Я скажу тебе сколько. Девяносто тысяч.

— Это в том случае, если они согласятся на девять. Не забывай про иранцев, — заметил я.

— Пошли они куда подальше. Они же не владельцы. Они покупатели. А я имею дело только с владельцами. Я объяснил этому адвокату, что мое предложение — это наилучшее предложение для его клиентов. Он постарается, чтобы его клиенты это поняли. А о новых предложениях от иранцев они больше не услышат ни слова. Capisce?

— Конечно.

— Теперь у нас будет где искупаться. Я разрешу всем пользоваться пляжем. Никому не придется оглядываться на этих черномазых из пустыни с их паранджами.

— Ты не мог бы больше не употреблять этого слова?

— "Capisce"?

— Нет, другое.

— Что, черт побери, ты имеешь в виду?

— Ладно, забудь.

Он пожал плечами.

— В общем, ты можешь рассчитывать на девяносто тысяч через несколько месяцев. Рад небось?

— Да, есть немного, — кивнул я. — Похоже, тебя совсем не беспокоит это обвинение в убийстве, предстоящие обвинения в вымогательстве, не волнует то, что тебя могут укокошить в любой момент.

— А, все это ерунда.

— Вовсе не ерунда, Фрэнк.

— А что прикажешь мне делать? Лечь и умереть от горя? Если есть дела, надо ими заниматься. Это разные вещи.

— Нет, все это взаимосвязано.

— Чепуха.

— Не забудь, что я тебя предупреждал. — Я налил себе еще кофе и стал наблюдать в окно, как из-за пелены тумана восходит солнце. Если есть дела, надо ими заниматься. Я припомнил историю из учебника, по которому мы занимались в колледже Святого Павла. В ней рассказывалось о двух римских аристократах, которые, стоя на окраине своего города, обсуждали цену участка земли, находившегося в отдалении от них. Продавец расписывал преимущества этого участка, его плодородную почву, его близость к городу. Потенциальный покупатель старался сбить цену. Наконец они ударили по рукам. Ни тот ни другой ни во время переговоров, ни после них не упомянули об одной вещи — земля, о которой шла речь, в это время находилась у неприятеля, который использовал ее в качестве плацдарма для предстоящей атаки на Рим. Мораль этой истории для учеников Древнего Рима — и, очевидно, для моих современников из колледжа Святого Павла — состояла в том, что благородные римляне (и будущие члены американского истеблишмента) должны проявлять наивысшую храбрость и уверенность в себе даже перед лицом смерти и разрушения, то есть заниматься своим делом без излишних сомнений и с непоколебимой верой в будущее. Или, как говорили мои предки, «закусив удила».

— Я не знал, что ты уже оформил документы на Стенхоп Холл, — сказал я Белларозе.

— Да. На прошлой неделе. А ты разве в этом не участвовал? Ты не помогаешь своему тестю оформлять бумаги? Какой же тогда из тебя зять? А?

— Я посчитал, что возникнет конфликт интересов, если я буду представлять его сторону в этой сделке и твою сторону на судебном процессе.

— Да? Ты в самом деле так думаешь? — Он наклонился ко мне. — Слушай, могу я сказать тебе одну вещь?

— Конечно.

— Твой тесть тот еще фрукт.

Мне в голову пришла совершенно дикая мысль. Я мог бы попросить Белларозу убрать Уильяма. А что? Это тоже сделка.

Это тебе от зятя, сукин ты сын. Бах! Бах! Бах!

— Эй, ты меня слушаешь? Я тебя спросил, как тебе удается ладить с твоим тестем?

— Он живет в Южной Каролине.

— Да? Это хорошо. Хочешь взглянуть на картину?

— Подожду, пока ее повесят.

— Мы по этому случаю устроим вечер. Сюзанна будет почетной гостьей.

— Превосходно.

— Как у нее дела? Она теперь здесь не часто появляется.

— Неужели?

— Да. Она сегодня дома? Может быть, она составит компанию Анне?

— Почему бы нет? Я, правда, не знаю, какие у нее на сегодня планы.

— Да? У тебя очень современная жена. Тебе это нравится?

— А как дела у Анны?

— Она понемногу привыкает к здешней жизни. Сейчас все ее безумные родственники разъехались, и она успокоилась. Донна Анна. — Он помолчал и как бы к слову добавил: — Насчет привидений она тоже больше не переживает. — Он недобро улыбнулся. — Тебе не стоило рассказывать ей эту дикую историю.

Я прочистил горло.

— Жаль, что она приняла это так близко к сердцу.

— Да? Черт знает что за история! Дети трахаются! Мадонна! Я ее многим рассказывал. Не знаю только, правильно ли я ее понял. Однажды я рассказал ее своему другу Джеку Вейнштейну. Отличный мужик, вроде тебя. Он утверждает, что есть такая книга. Что ты пересказал эпизод из книги. Это не история с «Альгамброй». Зачем ты это наплел?

— Чтобы повеселить твою жену.

— Что-то она не веселилась по этому поводу.

— Тогда, значит, чтобы самому повеселиться.

— Вот как? — Он продолжал смотреть на меня недобрым взглядом. — Нет, тут что-то другое. Анна думает, что ты и был тем типом, который начал лаять на нее у бассейна. Это был ты?

— Да.

— Зачем ты это сделал?

Я представил себя замурованным в бетон на дне бассейна в том случае, если я и на этот раз отвечу: «Чтобы самому позабавиться».

— Послушай, Фрэнк, прошло уже много месяцев. Забудем об этом, — предложил я.

— Я ни о чем не забываю.

Это точно.

— Ну тогда прими мои извинения.

— О'кей. Это другое дело. Учти, что другим я таких вещей не прощаю. — Он пристально посмотрел на меня и постучал по лбу рукой: — Ти sei matto. Capisce?[21 - умать надо. Понимаешь? (итал.)]

Когда люди жестикулируют, их лучше понимаешь.

— Capisco, — ответил я.

— У всех у вас с головой не в порядке.

Мы с ним опять углубились в чтение газеты, но несколько минут спустя он обратился ко мне с вопросом:

— Сколько я плачу?

— Ничего не платишь. Это просто услуга за услугу.

— Нет. Услугу ты мне уже оказал, поговорив с Манкузо. Если спасешь меня сегодня от тюрьмы, получишь пятьдесят тысяч.

— Нет, я...

— Соглашайся, советник, ты мне еще можешь понадобиться. А то потом будем поздно: они загребут все мои денежки, обвинив меня в вымогательстве и коррупции.

Я пожал плечами.

— Ладно.

— Вот так-то лучше. Видишь, ты уже почти заработал девяносто плюс пятьдесят, даже не успев позавтракать. — Беллароза погрозил мне пальцем. — И не забудь внести эти доходы в твою декларацию, — засмеялся он.

Я тоже изобразил на лице улыбку. Пошел ты к черту, Фрэнк.

Мы еще поговорили о наших семьях.

— Твоя дочь все еще на Кубе? — поинтересовался Беллароза.

— Да.

— Если будешь звонить ей, скажи, что мне нужен четвертый номер.

— Извини, не понял.

— "Монте-Кристо", номер четыре. Я забыл сказать твоему сыну, чтобы он передал ей. Это такие большие сигары. Номер четыре.

Я не собирался спорить с ним по поводу контрабанды, поэтому просто кивнул.

— Как ты думаешь, — спросил он, — эта старушка останется жить в сторожевом домике?

— Я советовал ей именно так и сделать.

— Да? Сколько ей нужно дать, чтоб она убралась оттуда?

— Нисколько, Фрэнк. Это ее дом. Забудь об этом. Он пожал плечами.

Я подумал, не сказать ли ему о планах Уильяма Стенхопа задействовать Фонд охраны природы, чтобы препятствовать разделу Стенхоп Холла на мелкие участки. Но понял, что не стоит этого делать. Уильям собирался поступить некрасиво, но это было бы в рамках закона — к тому же он рассказывал мне о своих планах довольно долго, прежде чем я послал его к черту.

— Что ты собираешься делать со Стенхоп Холлом? — все же полюбопытствовал я.

— Не знаю. Посмотрим.

— Там можно будет закапывать трупы.

Он улыбнулся.

— А где сейчас твой сын Тони? — спросил я его. На прошлой неделе я встретил здесь этого юного студента из Ла Саля — своей манерой держаться он мне показался очень похожим на отца. Недаром Фрэнк так гордился им. Я назвал этого мальчишку Маленьким Доном, но, конечно, только про себя.

— Я отослал его к старшему брату до конца лета, — ответил Беллароза.

— К какому старшему брату?

Он посмотрел на меня.

— Не важно к какому. Забудь, что ты про это слышал. Понял?

— Конечно. — Боже, прежде чем задавать этому человеку самые невинные вопросы, следует трижды подумать. Впрочем, богатые и известные люди часто ведут себя подобным образом; у меня много знакомых, которые не любят распространяться о том, где находятся их дети. Но мне они всегда могут об этом рассказать, если я спрошу.

— А твой сын все еще во Флориде? — спросил он.

— Может быть, да, может быть, нет.

Он снова улыбнулся и принялся опять за газету. Теперь он начал разгадывать кроссворд.

— Американский писатель, имя Норман, шесть букв, на конце "р".

— Мейлер.

— Никогда не слышал. — Он вписал слово в кроссворд. — Да, подходит. Ты гениальный парень.

В кухню вошла Филомена. Она была на самом деле уродлива, на такое лучше с утра не смотреть. Они с Фрэнком о чем-то поговорили, и я понял, что он по-итальянски говорит неважно, так как она без конца его переспрашивала. Затем она вывалила на стол целую кучу бисквитов с итальянскими надписями. С Белларозой она разобралась — теперь пришел мой черед.

— Она хочет, чтобы ты позавтракал, — пояснил Фрэнк.

Я подчинился и принялся за еду. Бисквиты были неплохие, особенно если их еще намазать маслом, что я и делал. Белларозе тоже пришлось позавтракать. Филомена наблюдала за нами и жестами показывала мне, чтобы я не смел останавливаться. Беллароза что-то грубо сказал ей — она не осталась в долгу. За завтраком хозяйкой была она.

Наконец Филомена нашла себе другое занятие, и Фрэнк отодвинул от себя тарелку.

— Как она мне осточертела, — пробурчал он.

— Куда же ее денешь?

— Слушай, у тебя нет мужика, который бы согласился забрать ее? — спросил он.

— Нет.

— Ей двадцать четыре, скорее всего, целка, готовит — пальчики оближешь, умеет шить, поддерживать чистоту — вообще работает как вол.

— Беру ее себе.

Он рассмеялся и похлопал меня по плечу.

— Да? Хочешь итальянку? А если я все расскажу твоей жене?

— Мы с ней уже обсуждали этот вопрос.

Мы выпили еще по чашке кофе. Было около восьми утра, и я уже начинал подумывать, что это поздновато для ареста, но в этот момент, крадучись словно кошка, в кухню вошел Винни.

— Хозяин, они здесь, — прошептал он. — Энтони позвонил от ворот. Они идут сюда.

Беллароза махнул рукой, и Винни исчез. Он повернулся ко мне.

— Ты проспорил мне пятьдесят долларов.

Мне показалось, что он хочет получить свой выигрыш сразу, поэтому я протянул ему купюру, и он спрятал ее в карман.

— Вот видишь? — сказал он. — Феррагамо — подлец. Он наврал с три короба жюри присяжных, и они дали ему добро на предъявление обвинения. Меня арестуют за то, чего я не совершал. А ведь он знает, что я не убивал Хуана Карранцу. Теперь на улицах города может пролиться кровь, и пострадают невинные люди.

Лица, у которых нелады с правосудием, начинают вещать так, как будто они святые или жертвы произвола.

Я это неоднократно замечал на примере моих клиентов, которые занимались бухгалтерскими приписками.

Беллароза встал из-за стола.

— Четырнадцатого января этого года, в тот день, когда Хуан Карранца был убит в Джерси сотрудниками Отдела по борьбе с наркобизнесом, у меня было неопровержимое алиби, — заявил он.

— Ну и хорошо, — сказал я, вставая и забирая свой дипломат.

— Ты не спрашивал меня об этом алиби, так как ты не специалист по уголовным делам.

— Да, верно. Мне следовало спросить.

— Так вот, когда все это случилось, я находился здесь. Как раз в тот день я приехал сюда, чтобы получше рассмотреть это поместье. Я провел весь день в «Альгамбре», здесь, в восьмидесяти милях от того места, где был убит Хуан Карранца. Ему прострелили голову, когда он сидел в машине на стоянке на Гарден-Стейт. Но меня там не было. Я находился здесь.

— С тобой кто-нибудь был?

— Конечно. Со мной всегда ездят ребята. Ленни сидел за рулем. Был и еще один парень.

Я покачал головой.

— Это не пройдет, Фрэнк. Это не алиби. Кто-нибудь из здешних видел тебя?

Он посмотрел мне прямо в глаза. Не знаю почему, но я не понял, куда он клонит.

— Так что выкинь это алиби из головы, Фрэнк, — сказал я.

— Советник, если ты скажешь судье во время слушаний об освобождении под залог, что ты в тот день видел меня, то Феррагамо останется с носом, а я буду свободен уже через две минуты. Возможно, мне даже не придется оставлять залог. — Он ткнул в меня пальцем.

— Нет. — Я двинулся к двери.

— Но ты же мог видеть меня. Вспомни, что ты делал в тот день. Ты ездил на верховую прогулку?

— Нет.

Он подошел ко мне поближе.

— Может быть, твоя жена в тот день выезжала верхом? Возможно, она видела меня? Наверное, мне стоит с ней поговорить.

Я бросил портфель на пол и пошел на него.

— Ты, сукин сын, — зашипел я.

Мы стояли примерно в футе друг от друга, и у меня в голове вертелась история с обломком свинцовой трубы.

— Я не собираюсь лжесвидетельствовать в твою пользу, и моя жена не станет этого делать, — сказал я твердо.

В комнате повисла тишина. Мы стояли и пристально смотрели друг другу в глаза.

— О'кей, — наконец произнес Фрэнк. Если ты считаешь, что сможешь избавить меня от тюрьмы, не делая этого, тогда и нет нужды в таком заявлении. Только помни — ты обязан не допустить, чтобы меня упекли в тюрьму.

Теперь я ткнул в него пальцем.

— Не вздумай еще раз предложить мне это, Фрэнк. И никогда не толкай меня ни на какие противозаконные действия! Или ты сейчас же извиняешься передо мной, или я ухожу.

По выражению его лица ничего нельзя было понять, но мысли этого человека явно блуждали где-то далеко. Потом он как бы опомнился и посмотрел на меня.

— О'кей. Извини, ладно? Пойдем. — Он взял меня под руку, я прихватил дипломат, и мы вышли в вестибюль.

Ленни и Винни стояли возле маленького окошка у входной двери.

— Они что-то затеяли, — сообщил Винни.

Беллароза отстранил их от окошка и сам посмотрел в него.

— Черт меня побери... — Он повернулся ко мне. — Ну-ка, взгляни на это.

Я подошел к окну, ожидая увидеть все что угодно: танки, группы захвата, вертолеты и все такое. Я думал, что увижу машины и в них — не меньше дюжины людей: нескольких агентов ФБР в штатском, местных полицейских и детективов в форме. Но вместо всего этого по центральной аллее усадьбы брел не спеша всего один мужчина в штатском. Он поглядывал на цветы, на деревья, словно человек, вышедший на загородную прогулку. Мужчина постепенно приближался, и я узнал его. Я повернулся к Белларозе.

— Манкузо.

— Да?

Ленни, припавший к другому окну, воскликнул:

— Он один. Этот сукин сын идет сюда в одиночку! — Он взглянул на своего босса. — Давай я прихлопну этого козла.

Я не считал эту мысль очень удачной.

— Да, вот это мужик. Настоящий мужик! — прошептал Беллароза.

Винни был оскорблен.

— Они не имеют права этого делать. Они не имеют права посылать одного человека.

Мистер Манкузо, конечно же, был не один — за его спиной стояла вся мощь закона. В то утро он преподал хороший урок не только Белларозе и его людям, но и мне.

— Он уже здесь. — Ленни полез правой рукой за пазуху. Я надеялся, что он вынет оттуда блокнот для заметок, но он вытащил револьвер. — Мы же прихлопнем его, шеф, верно? — Его голос звучал не очень уверенно.

— Заткнись. Спрячь эту пушку. Вы двое отойдите от двери. Туда. Советник, ты стань вот здесь, — скомандовал Беллароза.

Ленни и Винни отошли в глубь вестибюля за колонны, а я встал рядом с доном.

В дверь три раза постучали.

Фрэнк Беллароза подошел к двери и открыл ее.

— Надо же, какая встреча!

Мистер Манкузо показал свое удостоверение, хотя и без того все знали, кто он такой, и перешел прямо к делу.

— У меня имеется ордер на твой арест, Фрэнк. Идем, — сказал он.

Но Беллароза не сдвинулся с места. Они оба стояли и смотрели друг на друга, словно ждали этого момента долгие годы и теперь хотели им насладиться.

— У тебя крепкие нервы, Манкузо, — произнес наконец Беллароза.

— А ты с этой минуты находишься под арестом. — Манкузо достал из кармана пару наручников. — Руки вперед.

— Послушай, приятель, разреши мне прежде отдать кое-какие распоряжения. О'кей?

— Я тебе не приятель, Фрэнк. Ты что, оказываешь сопротивление при аресте?

— Нет, нет. Просто я хотел сказать пару слов моей жене. Никаких фокусов с моей стороны не будет. Я вас ждал. Вот, смотри, и адвокат наготове. — Он отступил в сторону и показал на меня. — Видишь? Вы вроде знакомы? Он может подтвердить мои слова.

Мистер Манкузо и я обменялись взглядами. Мне показалось, что он не удивился, увидев меня здесь.

— Мистер Манкузо, — произнес я, — вы сами смогли убедиться, что мой клиент ждал этого ареста, он не оказал сопротивления и не сделал попытки скрыться. Ему нужно совсем немного времени, чтобы поговорить со своей женой. Это законная просьба. — Я не был уверен, так ли это на самом деле, но мои слова прозвучали убедительно. Кажется, именно так говорят в фильмах.

— Хорошо, Фрэнк. Десять минут. Можешь обняться и поцеловать ее на прощание, — разрешил Манкузо. — И никакой пальбы, предупреждаю.

Беллароза засмеялся, хотя я не сомневался, что в эту минуту он с удовольствием размозжил бы ему голову свинцовой трубой.

Манкузо оглядел вестибюль, увидел Ленни и Винни и убедился, что больше никого нет.

— Benvenuto a nostra casa[22 - Добро пожаловать в наш дом (итал.).], — проговорил Фрэнк.

Мистер Манкузо ответил что-то по-итальянски. Если бы я не знал, что Манкузо не любит ругательств, я мог бы поклясться, что он сказал: «Пошел ты к черту». Возможно, он ругается только по-итальянски. Как бы то ни было, но после его слов физиономии Фрэнка, Ленни и Винни сразу стали довольно кислыми.

Затем Фрэнк все же выдавил из себя улыбку, извинился и пошел по лестнице на второй этаж.

Мистер Манкузо перевел свое внимание на Ленни и Винни.

— Есть? — спросил он у них.

Они оба кивнули.

— Лицензия имеется?

Они снова кивнули.

— Ваши бумажники. — Он протянул руку.

Они оба положили бумажники ему на ладонь, и он вытряхнул из них все содержимое на пол, доставая лицензии на ношение оружия.

— Винсент Адамо и Леонард Патрелли. Чем зарабатываете на жизнь, ребята? — спросил он.

— Ничем.

Он бросил им их бумажники.

— Убирайтесь.

Они замешкались, потом собрали с пола деньги и кредитные карточки и скрылись.

Мистер Манкузо оглядел вестибюль, посмотрел вверх на клетки с птицами, на галерею.

— Хотите кофе? — предложил я.

Он покачал головой и стал прогуливаться по вестибюлю, заглядывая в горшки с пальмами и в нижние клетки с птицами. Затем начал рассматривать мраморные колонны.

Это был совсем другой мистер Манкузо, совсем непохожий на того, с которым я плавал на яхте. В какой-то момент он повернулся ко мне и пригласил сесть в кресло, стоящее возле него.

Я сел, он подкатил поближе другое кресло и устроился напротив меня. Мы молча сидели и слушали, как поют птицы.

— Какие у вас проблемы, мистер Саттер? — спросил он.

— Проблемы? Какие проблемы?

— Вот я вас и спрашиваю какие. У вас явно возникли затруднения, иначе вы не явились бы сюда. Семейные неурядицы? Трудности с деньгами? Учтите, таким путем вы не решите этих проблем. Или вы хотите что-то кому-то доказать? Что вас беспокоит?

— В данный момент — ничего.

— Впрочем, счастливы вы или несчастны, это не мое дело.

— Ваше дело — заставить меня исповедоваться перед вами?

— Да, возможно. Послушайте, я разрешу Белларозе вызвать его адвоката, Джека Вейнштейна. Вейнштейн приедет прямо в федеральный суд. Я дам вам пять минут, чтобы вы поговорили с Белларозой и объяснили ему тем или иным образом, что вы не сможете представлять его в суде и просите впредь оставить вас в покое. Поверьте мне, мистер Саттер, он поймет вас.

— По-моему, это не в вашей компетенции вторгаться в отношения между адвокатом и его клиентом.

— Давайте не будем говорить сейчас о законах, мистер Саттер. Вы сами понимаете, для меня как федерального агента не имеет значения, кто будет адвокатом Белларозы. Но как человеку и гражданину, мне это небезразлично.

— Спасибо за откровенность, — сказал я. — Однако я не могу уйти отсюда, мистер Манкузо. Только мне известно, как я сюда попал и по какой причине. И я останусь здесь до конца, что бы ни случилось. Понимаете?

— Я всегда все понимаю. Но почему бы вам не рассмотреть другие варианты?

— Возможно, мне следовало сделать это раньше.

Еще несколько минут мы сидели молча, затем я услышал тяжелую поступь Белларозы, спускающегося с лестницы.

Манкузо поднялся и встретил его у нижней ступеньки лестницы с наручниками в руках.

— Готов, Фрэнк?

— Конечно. — Беллароза вытянул руки и Манкузо надел на него наручники.

— Руки на стену, — скомандовал Манкузо. Беллароза повиновался, и Манкузо быстро обыскал его. — Все в порядке, — сказал он и обратился ко мне: — Так как вы все равно здесь, объясните вашему клиенту его права.

Я не помнил наизусть формулу разъяснений прав задержанного и поэтому почувствовал себя несколько неловко. (Я же всю жизнь занимался налогами и сделками по недвижимости.) Манкузо пришел мне на помощь, воспользовавшись для этого шпаргалкой.

— Ваш клиент понимает свои права? — спросил он.

Я кивнул.

Манкузо взял Белларозу за руку и собрался уже уводить его, когда я сказал:

— Мне хотелось бы ознакомиться с ордером на арест.

Мистер Манкузо с недовольным видом вытащил бумагу из кармана пиджака и протянул мне. Я внимательно изучил ее. Никогда раньше не видел ордеров на арест, и мне показалось любопытным взглянуть на него. Я считал, что уже начал зарабатывать свои пятьдесят тысяч и хотел загладить свой промах с разъяснением прав своему клиенту. Однако я почувствовал, что и Манкузо и Беллароза всем своим видом выражают нетерпение. Я вернул ордер обратно. Интересно, не надо ли мне потребовать копию для моего архива?

Манкузо довел Белларозу до двери. Я последовал за ними.

— Вы направляетесь сейчас с штаб-квартиру ФБР на Федерал Плаза? — спросил я Манкузо.

— Точно.

— Сколько времени вы там пробудете?

— Столько, сколько нужно, чтобы оформить документы на арестованного.

— После этого вы отвезете моего подзащитного прямо в Федеральный суд на Фоли-сквер?

— Точно.

— Когда это будет?

— Когда мы туда приедем, мистер Саттер.

— Там будут репортеры?

— Это не моя забота, мистер Саттер.

— Понимаю, это забота мистера Феррагамо, он сам должен обеспечить это цирковое представление.

— И это тоже не мое дело.

— Я собираюсь отслеживать каждый шаг моего клиента, мистер Манкузо, поэтому требую от всех представителей власти, чтобы они действовали в рамках закона и профессиональной этики, — предупредил я.

— Можете на это рассчитывать, мистер Саттер. Если позволите, я уведу арестованного. На дороге нас ждет машина.

— Конечно. — Я перевел взгляд на Фрэнка Белларозу. — До встречи на Федерал Плаза.

Беллароза, старавшийся казаться невозмутимым, несмотря на наручники, шутливо произнес:

— Не забудь портфель, не вздумай заезжать по дороге в кафе и, ради Бога, не потеряйся. Capisce?

Я отметил, что Фрэнк теперь не так красноречив, как прежде, но все, что он сказал, мне было понятно.

— Capisco.

Беллароза засмеялся.

— Видишь, еще несколько месяцев, и я научу его ругаться по-итальянски, — проговорил он, обращаясь к Манкузо.

— Пошли, Фрэнк. — Манкузо повел Белларозу к двери.

Я застыл в дверном проеме, ко мне подошли Ленни и Винни. Мы смотрели, как Манкузо ведет Фрэнка Белларозу вниз по дороге, к воротам, у которых стоял Энтони. Эта сцена врезалась мне в память на всю жизнь. Не думаю, что она произвела такое же глубокое впечатление на Ленни, Винни и Энтони — скорее всего, они не сделали из происшедшего даже элементарного логического вывода о том, что преступать закон невыгодно.

— Вы готовы ехать, советник? — обратился ко мне Ленни.

Я кивнул и взял свой дипломат. Ленни вышел, чтобы подогнать «кадиллак» к подъезду.

Я оказался один на один с Винни, который, видимо, до сих пор сокрушался в душе, что дом не был окружен группами захвата и десантниками.

— Нет, его все-таки следовало пристрелить, этого мерзавца. Вы так не считаете? Что он о себе мнит, черт бы его побрал!

— Вероятно, он считает себя представителем закона.

— Да? А пошел он... — Винни выскочил на крыльцо.

Я собирался последовать за ним, когда услышал шум сзади себя и обернулся. По лестнице в одной ночной рубашке и шлепанцах спускалась Анна — она голосила во всю мощь своих легких. Я попробовал юркнуть за дверь, но она увидела меня.

— Джон! Джон! О Боже! — завопила она.

Мадонна! Только этого мне не хватало.

— Джон! — Она летела на меня как пятитонный грузовик с бампером невероятных размеров. — Джон! Они забрали Фрэнка! Они забрали его! — Произошло столкновение. Бам-м-м! Через мгновение она обхватила меня своими могучими руками, и только поэтому мне удалось избежать падения на пол. Она спрятала голову у меня на груди и начала проливать слезы на мой галстук от «Гермеса». — О, Джон! Они арестовали его!

— Да, я же был здесь.

Она продолжала рыдать и сжимать меня в объятиях. Madonna mia. Эти чудовищные груди и эти могучие руки сейчас задушат меня.

— Сюда, сюда, — простонал я. — Не плачь. Тебе лучше присесть.

Я еле усадил ее в кресло, мне казалось, что весит она не меньше тонны. У нее под рубашкой ничего не было, и я с удивлением обнаружил, что от этой нечаянной близости плоть моя взволновалась, несмотря на ранний час и необычные обстоятельства. Мне в голову пришла дикая мысль, но я тут же отогнал ее от себя: очень уж не хотелось помирать в то утро.

Она теперь сидела в кресле, но продолжала держать меня за руки.

— За что они забрали Фрэнка? — пытала она меня.

Ха-ха, Анна, просто не представляю.

— Уверен, что тут какая-то ошибка. Не надо переживать. Сегодня вечером я привезу Фрэнка домой.

Она дернула меня вниз, и наши лица оказались на одном уровне. Я заметил, что, несмотря ни на что, она успела причесаться, попользоваться косметикой и надушиться своими изысканными духами. Она посмотрела мне прямо в глаза.

— Поклянись. Поклянись мне, Джон, что ты привезешь Фрэнка домой, — потребовала Анна.

Mamma mia, ну и утречко выпало мне сегодня. Когда занимаешься контрактами по недвижимости, такого не увидишь.

— Клянусь, — прохрипел я.

— Могилой своей матери. Поклянись могилой своей матери.

Насколько я знал, мать моя Гарриет на тот момент была жива и здорова и отдыхала в Европе. Действительно, многие почему-то думают, что мои родители умерли, да я и сам иногда так считаю.

— Клянусь могилой моей матери, что я привезу Фрэнка домой, — поклялся я.

— О... Боже! — Она начала целовать мне руки и бормотать слова благодарности. Я ухитрился бросить взгляд на свои часы.

— Анна, мне надо ехать на встречу с Фрэнком. — Я встал, она продолжала держать меня за руки. — Мне на самом деле надо ехать...

— Советник, нам пора, — крикнул мне Винни. Он увидел вцепившуюся в меня Анну и сказал: — О, здравствуйте, миссис Беллароза. Извините, но я вынужден увести мистера Саттера, ему надо ехать в суд.

— Анна, позвони Сюзанне. — Я наконец высвободил свои руки. — Вместе вам будет лучше. Сходите в магазин, поиграйте в пинг-понг. — Я поспешил к выходу, прихватил на ходу свой дипломат и выскочил на улицу.

* * *


Ленни гнал «кадиллак» по автостраде, ведущей к Манхэттену.

— Заметили, как великолепно держался дон? — спросил он.

— Да, он ничего не боится, — отозвался Винни и обернулся ко мне. — Верно, советник?

По правде говоря, эти двое уже успели порядком утомить меня, восхваляя на протяжении последних пятнадцати минут своего шефа так, как будто он был арестован КГБ за свои демократические взгляды и его ждали пыточные камеры на Лубянке.

— В данном случае ему бояться нечего, разве что лихачей на автостраде, — заметил я.

— Да? — взвился Винни. — Меня дважды арестовывали. Им надо обязательно сразу показать, что ты настоящий парень, иначе они тебя с дерьмом смешают. Посмотрел бы я на вас, если бы вам светил срок в десять или двадцать лет.

— Винни, — сказал я. — Если не хочешь, чтобы тебе дали срок, не нарушай законы. Capisce?

Ленни расхохотался.

— Вы только послушайте. Он говорит, как Джек Вейнштейн. А скажите, советник, что бы вы делали, если бы вас бросили в камеру, в которой уже сидит десяток черномазых и латинос?

— Я, пожалуй, предпочел бы оказаться в машине с двумя гангстерами-итальянцами.

Они сочли это хорошей шуткой и загоготали, захлопали по передней панели, а Ленни даже несколько раз просигналил. Я заметил, что итальянцы прекрасно воспринимают шутки по поводу их нации. Есть, правда, другие шутки, которые они на дух не переносят. С ними надо быть начеку.

— Дон собирается устроить сегодня ленч в кафе «Рома». Так ведь оно и будет, верно, советник? — Винни вопросительно уставился на меня.

— Надеюсь. В противном случае мы закажем ленч из кафе «Рома» прямо ему в камеру.

На этот раз мой юмор не был оценен.

— Не слишком удачная шутка, советник, — высказался Винни.

— Если из здания суда вы выйдете без дона, вам придется самому добираться домой, — добавил Ленни. Это прозвучало не как угроза, но как намек на нее.

— Это мои трудности. Ваше пело довезти меня до места, — сказал я.

Какое-то время все молчали, это меня вполне устраивало. Вот так я и ехал — в черном «кадиллаке» в сопровождении двух головорезов из мафии. Я направлялся прямо в пасть федеральной уголовной системы.

Часы показывали девять, час пик был уже позади, но движение на автостраде все еще оставалось оживленным, поэтому вряд ли можно было рассчитывать на то, что нам удастся обогнать Манкузо, да я к тому же и не знал, в какой машине он уехал с Белларозой. Однако, как вскоре выяснилось, нас тоже не обошли вниманием — мы ехали в сопровождении четырех серых «фордов».

Первым их заметил Ленни.

— Поглядите-ка на этих ублюдков, — процедил он.

Я так и сделал. В каждой машине было по два человека — они посматривали на нас, все время меняя порядок построения, но не отставая ни на секунду. Неожиданно одна из этих машин, шедшая впереди нас, резко замедлила ход, и Ленни пришлось нажать на тормоза.

— Сволочи!

Четыре серых «форда» зажали нас со всех сторон и вынудили ехать со скоростью не более десяти миль в час. Водители машин, следовавших за нами, были в истерике. Они гудели не переставая, выкрикивали ругательства и чуть ли не бились лбами о баранки своих автомобилей. Видимо, эти фокусы им пришлись не по душе.

Мы устроили то, что в сообщениях по радио называют «массовыми заторами». Это случилось невдалеке от туннеля Мидтаун.

Это была, конечно, не просто грубая выходка, а весьма неуклюжая попытка изолировать меня от моего клиента. Чувствовалась рука Феррагамо. Значит, скорее всего, в этих машинах находились не агенты ФБР, а люди из Министерства юстиции.

— Езжай прямо в Федеральный суд на Фоли-сквер, — велел я Ленни.

— Но дон приказал следовать за ним в штаб-квартиру ФБР.

— Делай, что я сказал.

— Но он же убьет нас.

— Делай, что я сказал!

Винни, у которого мозги работали чуть получше, произнес:

— Он прав. Нам надо ехать прямо в суд.

Теперь Ленни начал прозревать.

— О'кей, — кивнул он. — Но скажу тебе честно, Винни, что-то мне все это не нравится.

Я устроился поудобнее: такими темпами мы не скоро доберемся до места. Вряд ли Манкузо причастен к этим играм, размышлял я, скорее всего он получил по радио приказ везти арестованного сразу в Федеральный суд. Документы Белларозы могли оформить прямо в суде, а не в ФБР. В таком случае главарь крупнейшей мафиозной группировки Нью-Йорка предстал бы перед судьей без своего адвоката. Судья прочел бы обвинение и спросил бы, признает ли обвиняемый свою вину. «Не признаю», — сказал бы Беллароза, и судья постановил бы взять его под стражу без освобождения под залог. Фрэнк мог бы обещать что угодно, но его не стали бы слушать. Обвинение в убийстве — это серьезное обвинение, понадобилось бы не меньше двух недель, чтобы организовать судебное слушание об освобождении под залог. В этом случае для сохранения собственной жизни мне было бы лучше уехать в Рио и слать оттуда почтовые открытки.

Я взглянул на дипломат, лежавший рядом со мной на сиденье. О документах можно было бы поторговаться, но, главное, там был миллион долларов наличными. Бразильцы не стали бы задавать много вопросов, если бы я захотел положить их в банк, ну, может быть, спросили бы, какого цвета чековую книжку мне выдать.

Я посмотрел на часы. Должно быть, Манкузо уже доставил арестованного на Фоли-сквер, но процесса оформления им не избежать, а он займет какое-то время: должен быть произведен наружный досмотр, сняты отпечатки пальцев, сделаны фотографии, необходимо заполнить учетные документы. Только после этого они могли доставить Белларозу в зал суда. У меня еще оставалась возможность добраться до здания суда, мгновенно выяснить, в каком зале будет рассматриваться дело Белларозы, и добежать до этого зала. Пока это было еще возможно.

Я вспомнил, как однажды спешил на оформление сделки по недвижимости в Ойстер-Бей и моя машина заглохла... хотя, пожалуй, это некорректное сравнение.

Так что же я могу сделать? Я записал номера сопровождавших нас машин, затем взял с сиденья газету и начал ее просматривать. Команда «Метц» разбила «Монреаль», и от звания чемпиона ее теперь отделяли всего две игры.

— Эй, как насчет «Метца»? — спросил я своих приятелей с переднего сиденья.

— Вы тоже смотрели вчера этот матч? — обернулся ко мне Винни.

Мы немного поговорили о бейсболе. Я понял, что у нас троих кроме общего шефа и общего страха за свою жизнь оказалось еще нечто общее.

На заднем сиденье машины имелся радиотелефон, и я при желании мог бы позвонить Сюзанне, но у меня такого желания не возникло. В следующий раз она получит известие обо мне из послеполуденного выпуска новостей. Но потом я вспомнил, что она не читает газет, не смотрит телевизор и не слушает радио. Может быть, сегодня она сделает исключение? Благодарю за устроенное тобой испытание, Сюзанна.

Мы подъехали к туннелю, я взглянул на часы. Времени оставалось в обрез.


Глава 27


В туннеле мы оторвались от нашего эскорта и выехали на автостраду. Ленни умел водить машину лучше, чем разговаривать, и это еще слабо сказано. Мы невообразимо быстро сумели проскочить через узкие, забитые машинами улицы Манхэттена. Но чем ближе мы подъезжали к Фоли-сквер, тем медленнее двигался поток машин. Я посмотрел на часы. Было девять часов сорок минут — по моим прикидкам Манкузо и Беллароза уже тридцать минут как находились в здании суда. Шестеренки уголовного правосудия вращаются не слишком быстро, но они могут завертеться с бешеной скоростью, если рядом стоит кто-нибудь вроде Альфонса Феррагамо и обильно поливает их маслом.

Вот колеса нашего «кадиллака» действительно вращались еле-еле. Мы практически застряли на Сити Холл Парк, а первые слушания в суде должны были начаться уже в десять часов. Черт бы их побрал. Я подхватил свой дипломат и открыл дверцу машины.

— Куда это вы? — спросил Винни.

— В Рио! — Я выскочил из машины еще до того, как до него дошел смысл этих слов.

На улице было жарко и душно, не то что в «кадиллаке», оборудованном кондиционером. Бежать в костюме и ботинках оказалось довольно затруднительно, но я утешал себя мыслью, что всем адвокатам время от времени приходится совершать такие пробежки. Я летел через Центральную улицу к Фоли-сквер и репетировал свои реплики в суде: «Ваша честь! Подождите секунду. Я принес деньги!»

Улицы и тротуары в этом районе города были полны машин и пешеходов, большая часть которых служила на государственной службе, а значит, не имела никаких причин торопиться куда бы то ни было. Тем не менее мне встретились еще несколько человек в костюмах от «Брукс Бразерз», которые спешили так же, как и я. Я принял их за адвокатов. Пристроившись за одним из бегунов, я уже через десять минут был на Фоли-сквер. Пот лил с меня ручьем, рука ныла от тяжелого дипломата. Я в приличной форме, но пробежка через отравленный выхлопными газами Манхэттен равноценна трем сетам в напряженной партии в теннис.

Я отдышался у основания лестницы, поглазел на огромное здание суда, затем сделал глубокий вдох и стал подниматься наверх по каменным ступеням. Мне вдруг представилось на секунду, как я теряю сознание и добрые сограждане развязывают мой галстук и избавляют меня от моего дипломата ценой в пять миллионов долларов. Тогда мне уж точно придется скрываться в Рио.

Но уже через мгновение я оказался в тени высокой колоннады вестибюля Федерального суда. Я пересек его и благополучно прошел через арку детектора. Но охранник Федерального суда, заинтригованный моим растрепанным видом и массивным дипломатом, попросил меня продемонстрировать его содержимое. И вот в разгар рабочего дня, когда вокруг снуют десятки людей, я подхожу к стойке охранника и выставляю на всеобщее обозрение дипломат с кучей денег. Если вам когда-либо приходилось открывать перед таможенником чемодан с вашим грязным бельем, вы можете представить мои ощущения.

Охранник, довольно пожилой человек, стоял заложив большие пальцы за ремень, и жевал жвачку. Несмотря на свою ковбойскую позу, одет он был явно не по-ковбойски: носил вполне гражданский костюм, брюки и пиджак, только на лацкане его пиджака поблескивал значок Федерального суда. На ногах этого стража порядка и вовсе были какие-то шлепанцы. Пистолета у него я не заметил и решил, что, возможно, он носил оружие в наплечной кобуре. Вид его меня разочаровал, но я не стал делать ему замечаний.

— Что это? — спросил «ковбой».

Это деньги, садовая твоя голова.

— Это деньги для освобождения под залог, господин охранник, — сказал я.

— О, да?!

— Да. Мой клиент был арестован сегодня утром.

— В самом деле?

— Да. И мне надо спешить, чтобы не пропустить...

— А почему вы так запыхались?

— Я бежал, чтобы не опоздать на слушания.

— Вы очень нервничаете?

— Нет, я просто долго бежал.

— А у вас есть при себе документы?

— Да, конечно. — Я вытащил бумажник и показал ему свое водительское удостоверение и карточку союза юристов. К нам подошли еще несколько служащих, они глазели на меня и на деньги. «Ковбой» пустил мое водительское удостоверение по кругу, и все полюбовались моей фотографией. Причиной такого ажиотажа была, по всей видимости, куча «зеленых» в моем кейсе, поэтому я поспешил его захлопнуть.

После того как мое удостоверение погуляло по вестибюлю и с ним ознакомились все, включая уборщиц, оно снова вернулось ко мне.

— Кто ваш клиент, советник? — спросил «ковбой».

Я помедлил с ответом, потом сказал:

— Беллароза Фрэнк.

Брови охранника взлетели вверх.

— Вот как! Разве этого мерзавца уже арестовали? Когда это случилось?

— Он был арестован сегодня утром. Извините, я очень спешу, мне надо попасть в зал суда еще до того, как мой подзащитный предстанет перед судьей.

— Не волнуйтесь. В лучшем случае он увидится с судьей к полудню. Вы что, первый раз здесь?

— Да. Я хотел бы поговорить с моим клиентом еще до слушания в суде. Так что мне надо идти. — Я сделал несколько шагов в сторону лифтов.

— Подождите!

Я остановился. Прихрамывая, охранник двинулся ко мне — у него была такая походка, словно он всю ночь скакал на лошади или его мучил геморрой.

— Вы знаете, где находится комната для арестованных?

— Нет.

— Я вам объясню. Вы поднимаетесь на третий этаж...

— Спасибо.

— Погодите. Эта комната находится между помещением, где с арестованных снимают отпечатки пальцев и фотографируют и... — Он замолчал и подошел ко мне вплотную. — Вы не хотите зайти в душевую?

Вероятно, я выглядел излишне возбужденным и «ковбой» не мог не заметить этого. Он снова подозрительно посмотрел на меня, поэтому мне пришлось взять быка за рога.

— Послушайте, любезнейший, дело моего подзащитного в силу неординарности его случая, будет рассмотрено очень быстро. Я не исключаю, что оно уже рассматривается судьей и не хотел бы пропустить это заседание, чтобы не вызвать недовольство моего клиента. — Я чуть не добавил: «Capisce?», хотя мужчина был больше похож на выходца из Ирландии.

— Все ясно, советник, — усмехнулся охранник. — Вы ни за что не хотите пропустить это заседание. Так вы поняли, куда идти?

— На третий этаж?

— Верно. Ваш клиент уже получил обвинительное заключение и арестован или он арестован и только ждет, что ему будет предъявлено обвинительное заключение?

— Первый вариант.

— О'кей, тогда вам надо идти не к мировому судье, а туда, где располагаются окружные судьи. Это Первый департамент.

Боже мой, он еще будет читать мне лекцию об устройстве федеральной судебной системы. По правде говоря, я не был знатоком этого вопроса, да меня это и не интересовало. Мне просто надо было, пока не поздно, попасть на третий этаж. Но я не хотел показывать ему, что нервничаю, а то он, чего доброго, станет снова проявлять услужливость или подозрительность. Я улыбнулся.

— Первый департамент, верно?

— Да, верно. Третий этаж. — Он взглянул на свои часы. — Э, да уже одиннадцатый час. Вам надо поспешить.

— Да, мне пора. — Удерживая себя от того, чтобы не побежать, я быстро пошел по направлению к лифтам. Охранник крикнул мне вслед:

— Надеюсь, вам хватит этих денег?

Надеюсь, у меня хватит времени, «ковбой». Я вошел в лифт и нажал кнопку третьего этажа.

Как назло, этот лифт доставил меня в тот отсек, где располагались мировые судьи. Я моментально сориентировался и поспешил дальше по коридору, вдоль стен которого на стульях сидели арестованные в наручниках, сопровождавшие их агенты ФБР, а также охранники суда, адвокаты, свидетели, и никто из этих людей не выражал удовольствия по поводу своего пребывания здесь. Коридоры любого суда по уголовным делам производят удручающее впечатление, тут царит атмосфера человеческой низости, ничтожества и озлобленности.

Я свернул в один из боковых проходов. Федеральные суды сильно отличаются от судов штата и муниципальных судов. Прежде всего, здесь другой состав преступников, это, к примеру, мошенники с Уолл-стрит и другие «мастера» делать деньги из воздуха, которые были настолько глупы, что пользовались в своих аферах услугами федеральной почты или создавали свои филиалы в других штатах. Здесь также можно встретить шпиона или перебежчика и даже конгрессмена или члена кабинета министров (хотя, к сожалению, это происходит не часто). Я слышал, а теперь убедился собственными глазами, что с увеличением числа случаев наркобизнеса на федеральном уровне состав обвиняемых в этих преступлениях изменился в худшую сторону. Я видел эти рожи наяву и теперь понимал, почему Фрэнк Беллароза, человек не робкого десятка, стремился избежать конфликтов с этими хищниками нового поколения.

Я проходил мимо них по коридору, и мне становилось не по себе, хотя все они сидели в наручниках. От них исходил ужасающий запах, он пропитывал все вокруг. Я уже однажды столкнулся с этим запахом в суде штата, это был запах героина, сладковатый сначала, но потом, когда принюхаешься, в нос ударит смрад мертвечины. Я чуть не задохнулся, пока шел по этому коридору. Джон Саттер, что ты здесь делаешь? Возвращайся к себе, на свой родной Уолл-стрит. Но нет, говорил другой голос, надо пройти через это до конца. Ты мужик или овца с дипломатом? Двигай вперед.

Я двинул вперед через смрадный коридор мировых судей и наконец добрался до Первого департамента — здесь обвиняемых содержали без наручников и воздух был значительно лучше. Я обратился к дежурному:

— Скажите, дело Фрэнка Белларозы уже слушалось?

— Беллароза? Это тот мафиози? Я даже не знал, что его дело будет слушаться здесь.

— Он должен быть здесь. Я его адвокат. Куда мне нужно обратиться?

Он пожал плечами.

— Сегодня делами по предъявлению обвинений занимается судья Розен.

— В каком зале он заседает?

— Она. Судья Розен — женщина.

— Сколько судей занимаются этими делами?

— Она одна. Так всегда бывает по утрам. А вы что, впервые здесь?

— Да. Где ее зал суда?

Он объяснил мне, куда идти, и добавил:

— Она сущая стерва, если речь идет об освобождении под залог, особенно это касается всяких мафиози.

Услышав эту ободряющую новость, я быстрым шагом направился к нужному залу, стараясь не выказывать беспокойства, которое все больше овладевало мной. Наконец я очутился перед дверью с надписью: «СУДЬЯ САРА РОЗЕН».

Заседание уже шло полным ходом. Когда я вошел, секретарь суда подозрительно покосился на меня. На скамейках сидели человек тридцать, в основном мужчины, — адвокаты, сотрудники полиции и несколько обвиняемых, которые были без наручников, так как их, видимо, сочли не опасными. Я поискал глазами синий костюм своего клиента и хохолок Манкузо, но не обнаружил ни того ни другого.

Тем временем рассмотрение очередного дела о предъявлении обвинения было в самом разгаре. Обвиняемый и его защитник стояли перед судьей Сарой Розен. Справа от обвиняемого находился помощник федерального прокурора, молодая женщина лет двадцати пяти. Она стояла ко мне в профиль и почему-то напомнила мне мою дочь Каролин. В зале было тихо, но участники процесса говорили едва ли не шепотом, поэтому я не мог разобрать ни слова. Единственное, что я услышал, это слова обвиняемого, который сказал: «Не признаю себя виновным».

Уголовное судопроизводство в Америке, по сути, представляет собой пьесу об общественных нравах, написанную в восемнадцатом веке, которую актеры пытаются приспособить к веку двадцатому. Процедура предъявления обвинения с зачитыванием вслух всех обвинений, с обсуждением возможности освобождения под залог в открытом суде, по-моему, все-таки очень архаична. Но я полагаю, что это лучше, чем решать эти вопросы келейно, за закрытыми дверями, как это происходит в других судебных системах.

Секретарь суда знаком попросил меня сесть, что я и сделал.

Рассмотрение дела закончилось, обвиняемого увели из зала суда в наручниках, прошение об освобождении под залог было отклонено. Плохой знак.

Судебный исполнитель объявил следующее дело.

— Джонсон Найдшел!

В зал суда из боковой двери ввели высокого негра в белом костюме. Он все время потирал запястья, видимо с него только что сняли наручники. Его адвокат встал со своего места и направился к судье. По всей видимости, джентльмен, представший перед судьей Розен, был уроженцем Ямайки и обвинялся либо в торговле наркотиками, либо в незаконной эмиграции, а может быть, и в том и в другом. На слушание подобного дела уйдет минут пятнадцать — в том случае, если будет еще обсуждаться вопрос о залоге. Тем временем Феррагамо мог сыграть с нами злую шутку, организовав рассмотрение дела моего клиента в бруклинском Федеральном суде. Тогда Фрэнку останется предложить в качестве залога только свои часы «Ролекс». В зале суда было прохладно, но я истекал потом. Думай, Саттер, думай.

В этот момент я услышал, как сзади меня открылась дверь — несколько человек вошли в зал и заняли места на передних скамьях. В ложе присяжных я заметил двух мужчин и женщину, это были художники-моменталисты, чьи рисунки из зала суда появятся завтра в газетах. По-моему, для такого рода дел это было что-то новенькое.

В нескольких футах слева от меня сидел адвокат, который заполнял какие-то бумаги, используя в качестве подставки свой дипломат. Я наклонился к нему.

— Вы давно здесь сидите? — спросил я.

Он поднял на меня глаза.

— С девяти часов.

— Вы не знаете, дело Фрэнка Белларозы уже слушалось?

Он покачал головой.

— Нет. А что, его дело должно слушаться здесь?

— Не знаю. Я его адвокат, но впервые веду дело в Федеральном суде. Как мне узнать...

— Тишина в зале! — рявкнул толстый секретарь суда, скорее увидевший, как я наклоняюсь к собеседнику, а не услышавший что-либо. Эти типы упиваются своей ничтожной властью, кичатся своими дурацкими мундирами со значками и тем, что они вооружены. Я вспомнил слова Марка Твена: «Если вы хотите увидеть, что такое отбросы общества, подойдите к дверям тюрьмы и полюбуйтесь на смену караула». Тем не менее я подчинился, продолжая лихорадочно соображать, что же мне делать.

Слушание дела высокого негра уже началось, его действительно обвиняли в торговле наркотиками. Помощник прокурора, адвокат и судья Розен высказывали свои точки зрения. По всей видимости, защитник не слишком ловко справлялся со своими обязанностями, так как судья сокрушенно покачивала головой, помощник прокурора стояла с каменным выражением лица, а обвиняемый разглядывал носки своих ботинок. В конце концов в зал был вызван охранник, и обвиняемый превратился в заключенного. «Она настоящая стерва, когда речь заходит об освобождении под залог». Кажется, это в самом деле так. Если перед ней предстанет Фрэнк Беллароза, я просто не вижу, на каком основании можно будет добиться от нее освобождения «под залог» для обвиняемого в убийстве.

Чем дольше я сидел в зале, тем более убеждался, что в этом деле с самого начала все обернулось против меня. Я был уже почти уверен, что мой клиент сейчас находится в Федеральном суде Бруклина. Конечно, я мог бы потребовать рассмотрения ходатайства об освобождении под залог, мог бы собрать необходимые документы и добиться своего через какое-то время. Но меня нанимали не для этого, совсем не это нужно было моему подзащитному. Я встал, взял свой дипломат и вышел из зала.

Я направился к комнатам, где содержались арестованные, — они находились в глубине коридора — и поговорил с дежурившим там охранником. Здесь мне тоже не удалось узнать ничего нового. Мой клиент исчез так же загадочно и бесповоротно, словно его поглотил ГУЛАГ.

Я нашел телефон-автомат и позвонил в оба моих офиса, но и туда от Белларозы не поступало никаких сообщений. Я сел на скамью в коридоре, обдумывая, что делать дальше. Вдруг передо мной как из-под земли вырос охранник, который только что объяснил мне, что среди арестованных моего подзащитного нет.

— Хорошо, что вы еще не ушли, советник. Ваш клиент, Беллароза, сейчас находится в Федеральном суде Бруклина.

— Вы уверены? — Я встал со скамейки.

— Я только что узнал это от моего начальника. Как жаль. Мне так хотелось посмотреть на него.

— Я возьму у него автограф для вас, — крикнул я на бегу, направляясь к лифту. Промчавшись пулей через вестибюль, я слетел по ступенькам и стал голосовать у обочины, надеясь поймать машину. В Бруклин я мог попасть минут через двадцать. Вскоре возле меня остановилось такси, я открыл дверцу и уже собирался садиться, как вдруг заметил, что рядом стоит автомобиль телевизионщиков из Эн-би-си. Меня как громом ударило. Я вспомнил людей, которые пробирались к первым скамьям в зале суда, целых трех художников в ложе присяжных. Черт бы тебя побрал, мерзавец! Я даже не захлопнул дверцу такси и со всех ног припустил обратно в здание суда. Мерзавец, мерзавец Феррагамо! Чертов сукин сын! Задыхаясь, я снова одолел высокую лестницу у входа, там было целых сорок шесть ступенек. Пять миллионов долларов обрывали мне правую руку.

Я прошел через металлоискатель и улыбнулся «ковбою», который проводил меня удивленным взглядом. На всякий случай, стоя в ожидании лифта, я следил за ним краем глаза. Потом сел в лифт и снова поднялся на третий этаж.

Я помчался прямо в Первый департамент и распахнул дверь зала судьи Розен как раз в ту минуту, когда секретарь суда рявкнул:

— Беллароза Фрэнк!

По рядам пронесся шепот, люди даже привстали со своих мест. Некоторые, чтобы лучше видеть, стали пересаживаться на боковые скамейки, и мне пришлось пробираться к передней площадке через толпу.

— Порядок в зале суда! Всем сесть! Сесть! — кричал судебный исполнитель.

Из-за чьего-то плеча я успел мельком увидеть, как в зал через боковую дверь вводят Белларозу.

— Присутствует ли в зале защитник Фрэнка Белларозы? — выкрикнул секретарь суда, пока я продолжал протискиваться вперед.

— Я здесь! — выдохнул я, добравшись до перегородки, отделяющей аудиторию от отсека, где располагался судья.

Беллароза повернулся ко мне, но не улыбнулся. Он только кивнул головой, давая понять, что оценил мою находчивость в перипетиях нынешнего сумасшедшего утра. Я ощутил прилив гордости, несмотря на то что отличился вовсе не в деле служения человечеству или, по крайней мере, идеалам западной демократии.

Я прошел через проход в перегородке и положил свой дипломат на столик представителя защиты. Бросив взгляд на судью Розен, я увидел, что мое появление ее нисколько не удивило. Отсюда я сделал вывод, что она не участвовала в этих играх. Помощник же прокурора не могла скрыть своего изумления. Она растерянно огляделась вокруг, словно ища поддержки.

— Адвокат обвиняемого, вы зарегистрировались в суде? — обратилась ко мне судья Розен.

— Нет, Ваша честь, я только что прибыл.

Она посмотрела на меня. Клянусь, я видел ее где-то раньше. Судья пожала плечами.

— Ваше имя?

— Джон Саттер.

— Внесите в протокол, что обвиняемый обеспечен защитой. — Затем судья Розен поставила Фрэнка Белларозу в известность о его правах. — Вы поняли? — спросила она его тоном, подчеркивающим ее полное равнодушие к его знаменитой личности.

— Да, Ваша честь, — ответил Беллароза своим приятным голосом.

— Вы понимаете смысл предъявленных вам обвинений?

— Да, Ваша честь.

— Вы имели возможность ознакомиться с копией обвинительного заключения?

— Нет, Ваша честь.

— Вам была вручена копия обвинительного заключения, мистер Саттер? — повернулась она ко мне.

— Нет, Ваша честь.

— Мисс Ларкин, по какой причине обвиняемый и его защитник не смогли ознакомиться с копией обвинительного заключения? — обратилась судья Розен к помощнику федерального прокурора.

— Я не знаю, почему этой копии нет у обвиняемого. А защитник не присутствовал на процедуре оформления документов обвиняемого сегодня утром.

— Сейчас он присутствует. Выдайте ему копию обвинительного заключения, — сказала судья Розен.

— Да, Ваша честь.

Я подошел к столу обвинителя, и мисс Ларкин протянула мне пухлую папку.

— Возможно, вы хотите не спеша ознакомиться с этими документами, — проговорила она. Я посмотрел ей в глаза. Мисс Ларкин добавила: — Я не буду возражать по поводу переноса слушания на более позднее время.

— Нет, я против этого.

— Мистер Саттер, отказываетесь ли вы от законного права вашего клиента на публичное оглашение обвинительного заключения? — спросила судья Розен.

У меня не было оснований отказываться, и в принципе я мог бы настоять, чтобы в течение ближайших нескольких часов нам зачитывали строчку за строчкой обвинительное заключение. В восемнадцатом веке, когда у людей было больше времени, а обвинения писались от руки и были значительно короче, их зачитывание вслух являлось частью спектакля, где зрители знакомились с выводами жюри присяжных. Но нет лучшего способа вывести из себя судью Розен, кроме как настоять на каком-нибудь праве защиты, которое отнимает больше двух минут. Поэтому я решил воздержаться.

— Несмотря на то что мы не имели возможности ознакомиться с обвинительным заключением, мы отказываемся от нашего права на публичное оглашение обвинительного заключения.

— Вы ознакомились с ордером на арест, мистер Саттер? — спросила судья Розен.

— Да.

— Вы слышали формулировку обвинения, зачитанную мной?

— Да, слышал.

Судья Розен обратилась к Фрэнку Белларозе:

— Признаете ли вы себя виновным в преступлении, сформулированном в предъявленном вам обвинении?

— Не признаю. — Его голос вибрировал от возмущения по поводу неслыханной несправедливости.

Судья Розен кивнула, явно не обратив никакого внимания на ответ. Когда-нибудь кто-то из обвиняемых крикнет ей: «Да, признаю свою вину», а она не услышит этого и не занесет признание в протокол.

— Вы также имеете право на освобождение под залог, — затем объяснила она Фрэнку Белларозе.

Право-то он имел, но вряд ли она позволит ему им воспользоваться.

— Однако, в силу того что обвиняемому предъявлено обвинение в убийстве, я не могу согласиться на освобождение под залог, мистер Саттер. К тому же по федеральному закону, в том случае если дело связано с наркотиками, перестает действовать презумпция невиновности по отношению к обвиняемому. Но, как я полагаю, вы хотите сказать нечто такое, что опровергнет это положение закона.

— Да, Ваша честь. Могу ли я переговорить с моим подзащитным?

— Если вам так угодно.

Я наклонился к Белларозе.

— Нас пытались задержать, — шепнул я ему и вкратце пересказал, что с нами произошло.

— Вот видишь, они играют не по правилам, — сказал он и добавил: — Я слышал кое-что об этой судье. Это та еще стерва. Они нарочно подгадали, чтобы я попал именно к ней. Понимаешь?

Я посмотрел на судью Розен. Ей было лет сорок пять, не такой уж солидный возраст для федерального судьи.

Она выглядела, пожалуй, даже привлекательной, если вам нравятся женщины с суровой внешностью. Мой мальчишеский вид мог сыграть мне на руку только в том случае, если она неравнодушна к мужчинам такого типа. Но в этом деле надо было использовать все средства. Судья Розен повернулась к заместителю федерального прокурора.

— Мисс Ларкин. Вы имеете что-то сказать по этому поводу?

— Ваша честь, учитывая презумпцию виновности в делах такого рода, федеральная власть настаивает на содержании Фрэнка Белларозы под стражей. Если же суд склонен выслушать аргументацию защиты в пользу освобождения под залог, то федеральная власть хотела бы воспользоваться имеющимся у нее правом на трехдневную отсрочку для подготовки к слушаниям об освобождении под залог, — ответила мисс Ларкин.

— На каком основании?

— За этот срок федеральные органы соберут все необходимые доказательства для суда в пользу решения о содержании обвиняемого под стражей.

— Вы согласны с этим, мистер Саттер? — обратилась ко мне судья Розен.

— Нет, Ваша честь, не согласен.

— На каком основании вы не согласны?

— Я не вижу никаких причин для того, чтобы мой подзащитный еще в течение трех дней содержался под стражей. Федеральные власти занимаются расследованием этого дела с января. Они уже выяснили все, что только можно, о моем клиенте и вряд ли смогут узнать что-то новое в течение предстоящих семидесяти двух часов.

— Ваша требование судом отклоняется, — объявила судья Розен помощнику прокурора.

Мисс Ларкин это не обрадовало.

— В таком случае, Ваша честь, федеральный прокурор, по всей вероятности, будет настаивать на своем личном присутствии при обсуждении вопроса об освобождении под залог.

— Почему?

— Из-за серьезности обвинения... и из-за неординарности личности обвиняемого, — пробормотала мисс Ларкин.

— Мистер Саттер, не хотели бы вы использовать это время для переговоров с вашим подзащитным, мы могли бы снова заслушать ваше дело во второй половине дня, — предложила судья Розен.

— Нет, Ваша честь. Мой подзащитный не признает себя виновным, поэтому мы настаиваем на освобождении обвиняемого под залог в сто тысяч долларов на время вынужденной паузы.

При этом заявлении брови судьи Розен взлетели вверх. Она обернулась к мисс Ларкин.

— Если мистер Феррагамо хотел присутствовать на слушании этого дела, ему следовало уже сейчас быть в зале суда. Адвокат обвиняемого настаивает на обсуждении вопроса об освобождении под залог даже на это время. Я полагаю, вы знакомы с обвинительным заключением и с материалами по этому делу, мисс Ларкин. Я уверена, что вы сами сможете изложить аргументы федеральной власти в пользу заключения обвиняемого под стражу.

Подтекст всего этого состоял в том, что нет необходимости беспокоить федерального прокурора, так как освобождения под залог и так не будет, и поэтому слушание должно продолжаться. Но мисс Ларкин, несмотря на свой юный возраст, уже имела обостренный нюх на неприятности и понимала, что она может и не справиться с поставленной задачей.

— Ваша честь, — сказала она, — могу ли я попросить вас послать секретаря суда, чтобы он позвонил мистеру Феррагамо и передал мою просьбу о желательности его присутствия в суде? Тем временем мы могли бы продолжать.

Судья Розен сделала знак своему помощнику, и тот исчез за дверью комнаты судей. Интересно, сколько времени понадобится Феррагамо, чтобы добраться сюда?

Я оглянулся назад: зал был набит битком. В ложе присяжных три художника уже вовсю рисовали в своих блокнотах. Я пригладил мои растрепанные волосы.

— Мистер Саттер, начинайте излагать аргументы защиты в пользу освобождения под залог, — обратилась ко мне судья.

— Да, Ваша честь. — В наступившей тишине было слышно, как поскрипывают перья журналистских ручек. Выступления в суде не пугают меня, как многих адвокатов. Но в данном случае я, признаюсь, нервничал, и причиной моей нервозности были не аудитория, не мисс Ларкин, не судья, а мой клиент, которому непременно надо было быть на свободе через десять минут.

Я начал говорить обычным голосом, но понял, что каждое мое слово доносится до самых задних рядов.

— Ваша честь, во-первых, я хотел бы привлечь ваше внимание к тому факту, что мой клиент уже заранее из газет знал, что федеральный прокурор собирает доказательства его виновности для представления Большому жюри присяжных. Он при этом не предпринял ни малейшей попытки к бегству. Более того, предполагая, что будет выписан ордер на арест, он попросил меня быть с ним в момент его взятия под стражу. Он также ждал этого события, и, когда оно произошло сегодня в восемь часов утра, я был свидетелем того, что мой подзащитный не пытался скрыться или оказать сопротивление. — Я перевел дыхание и добавил: — Если лицо, осуществлявшее арест, мистер Манкузо, находится в зале, он может подтвердить мои слова.

Судья Розен бросила взгляд на боковую дверь, затем в зал суда.

— Присутствует ли здесь мистер Манкузо? — спросила она.

— Да, я здесь, Ваша честь, — раздался голос с боковых скамеек.

Пока мистер Манкузо пробирался через стоящих в проходе людей, я решил переброситься парой слов с Белларозой.

— Они пытались направить меня в бруклинский суд. Твой приятель Альфонс, оказывается, порядочная свинья.

— Да, нам с самого начала следовало предполагать-, что они станут делать гадости. Они же так и не повезли меня в штаб-квартиру ФБР. Манкузо кто-то позвонил по радиотелефону, и мы приехали прямо сюда. Теперь ты понимаешь, что я говорил правду. Чертов Феррагамо.

Манкузо предстал перед судьей в нескольких футах от нас. Беллароза нарочно заговорил громче, с тем чтобы Манкузо услышал его слова.

— Они собирались заманить тебя в штаб-квартиру ФБР и там водить за нос до тех пор, пока не закончится судебное заседание. Но я им тоже подложил свинью, я затягивал мое оформление здесь как только мог. Я им испортил семь бланков для отпечатков пальцев. — Он засмеялся и ткнул в меня пальцем. — Я знал, что ты догадаешься, как надо себя вести. Ты — гений. Ну что, скоро вместе выйдем отсюда?

— Возможно.

— Мистер Саттер, вам нужно время, чтобы переговорить с подзащитным? — поинтересовалась судья Розен.

— Нет, Ваша честь, — сказал я.

— Пожалуйста, изложите обстоятельства ареста обвиняемого, — обратилась судья Розен к Манкузо.

Мистер Манкузо изложил обстоятельства. Точно, профессионально, без эмоций, опустив в своем рассказе лишь разговор, который состоялся между ним и мной по поводу кризисов у мужчин в зрелом возрасте.

— Вы можете утверждать, мистер Манкузо, что обвиняемый ждал вашего появления и не предпринимал попыток скрыться или оказать сопротивление? — спросила судья Розен.

— Да, могу это утверждать.

— Благодарю вас, мистер Манкузо. Пожалуйста, останьтесь здесь, у места обвинителя.

— Да, Ваша честь. — Манкузо повернулся и взглянул на меня и Белларозу. Его глаза не выражали ничего, кроме чувства страшной усталости.

Он занял свое место на скамье обвинения.

Судья Розен снова переключила свое внимание на меня.

— Сведения о том, что обвиняемый не предпринял попыток скрыться или оказать сопротивление, подтверждаются. Однако я не могу согласиться с освобождением под залог, основываясь только на этом факте. Если вы не сумеете найти другие аргументы и не сделаете это достаточно быстро, мистер Саттер, я буду вынуждена согласиться с заключением подзащитного под стражу до начала процесса по его делу.

Это было не совсем то, чего мы хотели. Поэтому я перешел в наступление.

— Ваша честь, я бы хотел привлечь ваше внимание к тому факту, что мой подзащитный никогда не обвинялся в совершении насильственных преступлений ни в одном из штатов. Он, таким образом, никак не может быть причастен к лицам, склонным к насилию. — В зале пронесся смешок. — Далее, Ваша честь. Мой подзащитный — честный бизнесмен, который... — В зале кто-то прямо-таки покатывался со смеху, люди так циничны в наше время — ...который должен осуществлять каждодневный контроль за деятельностью своих компаний. Его отсутствие может нанести им непоправимый ущерб и отрицательно сказаться на благосостоянии тех людей, которые связаны с его бизнесом...

Смех в зале теперь стоял довольно громкий, поэтому судья Розен, которая слушала меня также с улыбкой на лице, вдруг помрачнела и ударила своим молотком по столу.

— Порядок в зале, суда!

Мисс Ларкин, как я заметил, тоже улыбалась, улыбались и репортеры, и секретарь суда. Только Фрэнк и Джон не улыбались.

Судья Розен знаком попросила меня приблизиться к ее столу. Я повиновался. Теперь наши лица были в нескольких дюймах друг от друга. При желании мы могли бы с ней поцеловаться.

— Мистер Саттер, — прошептала она, — раз уж вы попросили, я дам вам возможность высказаться, но выглядит все это, поверьте, очень глупо. К тому же вы расходуете мое время, а себя выставляете на посмешище. Я понимаю, что ваш клиент оказывает на вас давление, так как хочет оказаться на свободе, но вам не следует беспокоиться по этому поводу. Он может побыть под стражей и подождать следующего заседания по поводу освобождения под залог, на котором вы сможете представить более весомые доказательства, чем ваши собственные характеристики его как честного гражданина и человека. Мне предстоит сегодня еще много слушаний, мистер Саттер, и я бы хотела перейти к ним поскорее. — Она вздохнула и добавила: — Несколько дней или недель в тюрьме не принесут ему вреда.

Я посмотрел ей прямо в глаза.

— Я так не считаю, Ваша честь. По крайней мере, позвольте мне высказаться до конца. Мы не могли бы переговорить с вами в комнате для судей?

— Нет, ваш подзащитный ничем не отличается от других, дела которых слушались сегодня в суде.

— Нет, он все-таки отличается от них, Ваша честь. Вы знаете это не хуже меня. В зале суда полно журналистов, и они явились сюда вовсе не для того, чтобы подготовить репортажи об устройстве федеральной судебной системы. Они были специально приглашены сюда федеральным прокурором, чтобы стать свидетелями того, как Фрэнка Белларозу выводят из зала суда в наручниках. Пресса узнала об этом событии раньше, чем вы или я.

— Возможно, вы правы, мистер Саттер. Но эти соображения никоим образом не влияют на общий принцип отказа в освобождении под залог лицам, обвиняемым в совершении убийства.

— Ваша честь, мой подзащитный может быть причастен к деяниям так называемой организованной преступности, а может быть, и непричастен. Но если он тот, кем пытается представить его пресса, то вы должны отдавать себе отчет, что фигура такого масштаба не появлялась в федеральном суде на протяжении нескольких десятилетий.

— Что из этого? — Она внимательно посмотрела на меня. — Мистер Саттер, я вижу, что вы не специалист по уголовным делам и не знакомы с особенностями федеральной судебной системы. Верно?

Я кивнул.

— Так вот, мистер Саттер, здесь совершенно иной мир, отличный от того, из которого вы явились.

Можете повторить это еще раз, леди. Но, Боже мой, неужели я на самом деле произвожу впечатление закоренелого адвоката с Уолл-стрит или, что еще хуже, семейного адвоката с Лонг-Айленда?

— Я нахожусь здесь с тем, чтобы все совершалось по закону, Ваша честь, — прошептал я судье Розен. — Я могу не знать каких-то особенностей судопроизводства, но я знаю, что мой клиент находится под защитой Конституции и имеет право на полноценную процедуру обсуждения вопроса об освобождении под залог.

— Он получит такую возможность. Через неделю.

— Нет, Ваша честь, я требую, чтобы обсуждение этого вопроса состоялось сейчас.

Ее брови возмущенно взлетели вверх, она готова была отшвырнуть меня в сторону и отправить Белларозу за решетку, но на мое счастье вмешалась мисс Ларкин. Ей, по всей видимости, совсем не по душе пришлось мое перешептывание с судьей, из которого она не могла уловить ни слова.

— Ваша честь, могу я высказаться? — спросила она.

— Да, говорите, — кивнула ей судья.

Мисс Ларкин подошла ближе к столу судьи, но заговорила обычным голосом, не повышая тона:

— Ваша честь, если человек обвиняется в убийстве, то для правосудия не имеет значения, как он вел себя в момент ареста. Не время и не место также выслушивать другие доводы защиты в пользу освобождения под залог. Федеральные власти уверены в том, что обвиняемый совершил это убийство, что он представляет опасность для общества и имеет возможности и веские причины для того, чтобы скрыться из страны, если будет освобожден под залог.

Судья Розен, минуту назад готовая вышвырнуть меня вон, теперь почувствовала себя обязанной дать мне последнее слово.

— Мистер Саттер. — Она взглянула на меня.

Я покосился на мисс Ларкин, которая так напоминала мне мою Каролин. У меня даже возникло желание по-отечески пожурить ее.

— Мисс Ларкин, ваше утверждение о том, что мой подзащитный представляет опасность для общества, просто смехотворно, — сказал я и вновь обратился к судье Розен: — Ваша честь, у этого в зрелых годах человека есть дом, жена, трое детей. У этого человека нет уголовного прошлого. — Я невольно оглянулся на мистера Манкузо, который в этот момент состроил такую гримасу, словно я только что больно наступил ему на ногу. Я продолжил: — Ваша честь, у меня вот в этом портфеле имеются названия и адреса тех компаний, которыми управляет мой клиент. — Ну, может, не всех, но большинства. — Здесь лежит также паспорт моего клиента, который я готов оставить суду в качестве залога. Здесь также...

Именно в этот момент боковая дверь зала суда распахнулась, и в зал ворвался Альфонс Феррагамо. Выглядел он, надо сказать, не очень радостным. Это был высокий, худощавый мужчина с орлиным носом и глазами, похожими на устриц. Волосы редкие, рыжеватые, с проседью, а губы тонкие и бледные, им явно не хватало крови или губной помады.

Появление федерального прокурора вызвало в зале волнение: почти все узнали его, поскольку столь важную персону не обходили вниманием ни телевидение, ни фоторепортеры. Феррагамо прозвали итальянским Томом Дьюи, и, подобно Тому Дьюи, он давно положил глаз на пост губернатора штата и даже был бы не прочь занять и самый главный дом в Вашингтоне. Основной проблемой Феррагамо на данный момент было, по-видимому, то, что его физиономия никому не нравилась. Но никто не хотел ему об этом говорить.

Судья Розен, естественно, была знакома с ним и, когда он вошел, приветствовала его кивком головы.

— Продолжайте, — сказала она мне.

— Здесь у меня также находится значительная сумма, предназначенная для передачи в качестве залога. Она достаточна, чтобы...

— Ваша честь, — прервал мои слова Альфонс Феррагамо, нарушая тем самым правила поведения в суде, — я не могу поверить, что суд мог даже согласиться на обсуждение вопроса об освобождении под залог в случае, когда человек обвиняется в совершении умышленного и дерзкого убийства, убийства гангстерского, убийства, связанного с борьбой преступных кланов в сфере наркобизнеса.

Этот мерзкий тип продолжал расписывать убийство Хуана Карранцы с таким обилием прилагательных и эпитетов, что я даже удивился. Он к тому же делал особое ударение на некоторых словах — мне это показалось очень неприличным для речей, произносимых в зале суда.

Судья Розен тоже была не в восторге от Альфонса Феррагамо, ворвавшегося подобно гангстеру в зал суда и не следившего за своей речью.

— Мистер Феррагамо, — сказала она, — речь идет о лишении человека свободы, и представитель защиты желает изложить нам некоторые факты, которые могут повлиять на решение вопроса об освобождении под залог. Мистер Саттер как раз излагал эти факты перед тем, как вы вошли сюда.

Но Альфонс не понял намека и снова пустил в ход свое красноречие. Он явно волновался, и по той или иной причине — из-за личной мести или стремления к справедливости — страстно желал только одного: посадить Фрэнка Белларозу за решетку. Тем временем мисс Ларкин, которой лучше удавалось вести дело, по большей части держа свой рот закрытым, решила вовсе устраниться и тихонько села на скамью обвинения рядом с мистером Манкузо.

— Ваша честь, — продолжал Феррагамо, — обвиняемый является закоренелым гангстером, человеком, которого Министерство юстиции считает главарем крупнейшей преступной группировки, человеком, который, судя по материалам нашего расследования и по показаниям свидетелей, совершил убийство, мотивы которого связаны с борьбой в сфере наркобизнеса. — Сделав классическую оговорку по Фрейду, он добавил: — Это не личная месть, это факт. — После этого присутствующим оставалось только гадать, что же такое «личная месть».

Ясно было, что этот человек давненько не выступал в суде. Мне тоже не часто доводится появляться в этом заведении, но даже я по сравнению с этим клоуном выглядел приличнее. Я слушал, как мистер Феррагамо делал все, что в его силах, чтобы испортить дело, почти выигранное обвинением. Несколько раз меня подмывало вмешаться, но я напоминал себе слова, сказанные одним из последователей Макиавелли Наполеоном Бонапартом: «Никогда не мешайте вашему противнику, когда он делает ошибки».

Я взглянул на судью Розен и увидел, что она была явно не в восторге от этого выступления. Но даже судье следует дважды подумать, прежде чем попросить федерального прокурора заткнуться, и чем больше Феррагамо разглагольствовал, тем больше у меня появлялось шансов изложить все мои аргументы.

Самым интересным было то, что Феррагамо начал говорить о вещах, не имеющих никакого отношения к вопросу об освобождении под залог. Он излагал якобы имевшиеся у Белларозы проблемы, касающиеся торговли наркотиками, говорил о его сложных отношениях с колумбийскими и прочими мафиозными группировками. Вероятно, он вообразил, что попал на пресс-конференцию.

— Торговля героином, прежде традиционно сосредоточенная в руках «Коза ностры», то есть итальянской мафии, теперь является лишь малой частью наркооборота. Преступный клан Белларозы пытается взять под свой контроль торговлю кокаином и крэком. Для этого ему нужно устранить всех возможных соперников. Вот почему и произошло убийство Хуана Карранцы.

Дружище Альфонс, почему бы тебе тогда не нарисовать мишень на лбу у Белларозы и не отвезти его в колумбийский квартал? Я посмотрел на Фрэнка и увидел, что он загадочно улыбается.

— Мистер Феррагамо, — вмешалась наконец судья Розен. — Я думаю, все мы понимаем, что вы уверены в причастности обвиняемого к совершению этого убийства. На то и нужен суд. Но предварительное заключение — это не наказание, а мера предосторожности, и мистер Беллароза считается невиновным, пока его вина не доказана судом. Я бы хотела услышать ваши доводы в пользу того, по какой причине он должен быть заключен под стражу.

Тут мистер Феррагамо задумался. Фрэнк Беллароза продолжал преспокойно стоять. Будучи предметом всеобщего внимания, сам он не произносил ни слова. Но один его вид внушал уважение к нему со стороны присутствующих. Он не огрызался на оскорбительные реплики Феррагамо, но при этом не изображал из себя и жертву. Он стоял так, словно слушал через наушники «Травиату», ожидая, когда к остановке подойдет автобус.

Вместо того чтобы отвечать на прямой вопрос, поставленный судьей Розен, Альфонс Феррагамо решил дать ей несколько советов. Судье, естественно, не понравился его тон, но смысл этих советов она поняла прекрасно. Он хотел сказать примерно следующее: «Послушайте, леди, если вы освободите этого человека под залог, общественное мнение, то есть пресса, изничтожит вас. А если, оказавшись на свободе, он скроется из страны, то для вас будет лучше отправиться вместе с ним». А заключение было следующим, хоть я и не цитирую дословно: «Судья, вам не следует лезть не в свое дело. Стучите вашим молотком по столу и пусть арестованного уводят в камеру».

Эта нотация судье Розен пришлась не по душе, но какие-то выводы она для себя сделала. Однако, возможно, из-за желания досадить Феррагамо, она снова повернулась ко мне.

— Мистер Саттер, вы имеете что-то сказать?

Я опять пошел в атаку, а этот сукин сын все время пытался оборвать меня на полуслове. Я потихоньку набирал очки, но было ясно, что противоположная сторона все же выигрывает с большим отрывом. Вопрос об освобождении под залог, как вы сами понимаете, всегда решается в пользу обвиняемого с большим скрипом, это вам не суд присяжных, так что максимум, что мне пока удавалось сделать, это как можно дольше оттягивать тот момент, когда судья Розен ударит по столу молотком и на этом слушание закончится. Что же заставляло эту женщину выслушивать меня, подталкивающего ее к опасному решению, которое могло запросто стоить ей карьеры и положить начало слухам о ее сговоре с мафией или о том, что она спит с итальянскими гангстерами? Ответ мог быть только один: судью Розен взбесила наглость Феррагамо, и, возможно, в глубине души она уже начала сомневаться в своем твердом решении отказать в освобождении под залог. Короче, она была заинтересована в справедливом решении дела.

Я продолжал восхвалять Белларозу, словно речь шла о выдвижении его на получение премии «Рыцарей Колумба».

— Этот человек, — живописал я, — имеет прекрасную репутацию в том районе Бруклина, где он прожил практически всю жизнь, начиная с рождения. Не так давно он стал моим соседом, и я познакомился с ним лично. — В этом месте по залу пошел шепот, но, однажды выбрав курс, я уже должен был, используя терминологию парусного спорта, держаться этого направления. — Моя жена и жена подзащитного подружились. Мы побывали друг у друга в гостях (тут я приврал), я познакомился с другими членами его семьи... — О, черт! Неудачное слово. В зале раздался смех, но по столу ударил молоток судьи.

— Порядок в зале!

Я взял себя в руки и продолжил:

— Ваша честь, я могу дать личные гарантии того, что мой подзащитный не покинет южный район Нью-Йорка и появится в суде по своему делу в назначенный ему день. Я повторяю, Ваша честь, мой клиент, несмотря на публичные обвинения и выпады против него, является законопослушным гражданином, исправным налогоплательщиком, человеком, у которого есть множество друзей и сем... и родственников по всей стране. Среди его друзей много известных бизнесменов, политиков, представителей духовенства... — Сзади раздались жидкие смешки, но, кажется, мне удалось заработать еще несколько очков. Впрочем, счета никто не вел.

— Далее, Ваша честь...

Феррагамо, видимо, не мог так долго обходиться без упоения своей речью, поэтому он снова оборвал меня на полуслове.

— Ваша честь, — вскипел он. — Это просто смешно. Обвиняемый — не кто иной, как известный всем гангстер...

Теперь настала очередь судьи Розен перебить говорившего.

— Предмет обвинения в данном судебном слушании, мистер Феррагамо, убийство, а не вымогательство. Если бы обвиняемый подозревался в вымогательстве и имел такие прочные отношения с обществом, о которых нам только что поведал его защитник, я бы давно дала свое согласие на освобождение его под залог. Меня не интересуют подозрения в вымогательстве, меня интересуют обвинения в убийстве, а также вопрос о том, скроется ли от правосудия человек, обвиняемый в совершении убийства, связанного с соперничеством в сфере наркобизнеса.

Феррагамо это заявление не понравилось. Он посмотрел на Белларозу, и их взгляды впервые за время заседания встретились. Затем он перевел глаза на меня, как бы говоря: «Кто ты такой, чтобы вмешиваться в конфликт между Феррагамо и Белларозой?»

— Хорошо, давайте сосредоточимся на этом аспекте дела, — обратился Феррагамо к судье. — Должен заявить, что этот человек обладает огромными возможностями не только в этой стране, но и за рубежом, и вполне понятно, что...

— Ваша честь, — прервал его я, видя возможность вступить в прямую схватку с моим противником, — я упомянул ранее, что имею при себе паспорт моего подзащитного...

— Ваш клиент, мистер Саттер, может купить себе пятьдесят паспортов, если захочет! — с негодованием воскликнул Феррагамо.

Кажется, впервые в жизни я сорвался в суде на крик.

— Мистер Феррагамо, я дал суду слово чести! Я лично гарантирую, что...

— Кто вы такой, чтобы лично гарантировать?..

— А кто вы такой, чтобы сомневаться в этом?..

И пошло, и пошло, быстро переходя в неприличную для зала суда перепалку. Всем присутствующим такое развлечение пришлось по вкусу. Всем, кроме судьи Розен, которая обрушила на стол удар своего молотка.

— Хватит! — Она взглянула на меня. — Мистер Саттер, суд ценит ваши личные гарантии и поражен вашей предусмотрительностью, выразившейся в том, что вы принесли портфель, полный денег. — Смех в зале. — Суд также принял к сведению вашу готовность предоставить в качестве залога паспорт вашего подзащитного. Несмотря на это, ваша просьба об освобождении под залог откло...

— Ваша честь! Еще одно слово, если можно.

Она закатила глаза, но затем усталым жестом позволила мне продолжать.

— Ваша честь... Ваша честь...

— Да, мистер Саттер? Говорите, прошу вас.

Я сделал глубокий вдох, поймал взгляд Белларозы и заговорил:

— Ваша честь, исходя из обвинительного заключения... из текста заключения... обвинение констатирует, что убийство Хуана Карранцы имело место четырнадцатого января этого года в Нью-Джерси. Так вот, Ваша честь, мой подзащитный имеет алиби на этот день. Я не думаю, что сейчас время говорить об этом алиби, но я вынужден лично заявить о его наличии перед судом. Поэтому, если вы мне позволите...

В зале суда повисла тишина. Ее нарушил голос Феррагамо.

— О каком алиби вы говорите, мистер Саттер? Я бы хотел услышать, какое алиби вы имеете в виду. — Он взглянул на судью. — Ваша честь, у меня в распоряжении имеется пять свидетелей, которые дали свои показания под присягой, перед лицом Большого жюри присяжных о прямой причастности Фрэнка Белларозы к убийству Хуана Карранцы. Большое жюри присяжных постановило одобрить обвинительное заключение именно на основании этих свидетельств. О каком еще алиби может говорить здесь представитель зашиты? — Он воздел руки к потолку в трагическом жесте. — Это просто неслыханно! На самом деле, мистер Саттер. На самом деле. Вы просто заставляете нас даром терять время.

Он на самом деле был взбешен. На самом деле. Но я тоже был вне себя. Чем больше этот подонок говорил, тем больше я убеждался в том, что все это делалось в расчете на публику и для удовлетворения собственных амбиций.

— Мистер Феррагамо, — обратился я к нему громко — так, чтобы все в зале слышали мои слова. — У меня записаны номера четырех машин, которые пытались задержать меня, чтобы я опоздал на это судебное заседание. Я уверен, что если проверю, кому принадлежат эти машины, то окажется, что они принадлежат ведомству федерального прокурора. Я также не сомневаюсь, что вы замешаны в незаконных действиях, направленных на то, чтобы...

— Как вы смеете? Как вы смеете?

— Нет, как вы смеете? — отреагировал я, передразнивая его манеру делать ударение на некоторых словах. — Как смеете вы мешать...

— Вы с ума сошли?!

Признаться, мне в тот момент было жарко. Нет нужды говорить о том, что лучше не иметь в числе своих врагов человека, обладающего такой властью, но, черт побери, у меня теперь были враги во многих солидных организациях — в Федеральной налоговой службе, в ФБР, в клубе «Крик», в семье Стенхопов и в среде их адвокатов и так далее. Пусть прибавится еще один, не страшно.

— Вовсе не я демонстрирую ненормальное поведение в зале суда, — сказал я.

— Что?

Толпе такие вещи нравятся. Конечно же, все любят скандалы. Всего десять минут назад они сидели здесь, позевывая от скуки, выслушивая однообразные постановления судьи. Вдруг является Фрэнк Беллароза, за ним его расхристанный адвокат, который к тому же оказывается слегка ненормальным, и наконец аж сам Альфонс Феррагамо, в какой-то момент совершенно потерявший над собой контроль. Я посмотрел в зал и увидел репортеров, строчивших без отдыха в своих блокнотах, рисовальщиков, бросающих быстрые взгляды то на разворачивавшееся действие, то в свои блокноты, словно они следили за игрой в пинг-понг. Зрители в зале улыбались и буквально пожирали нас глазами, словно до этого они присутствовали на скучном оперном представлении, и вдруг, к своему удовольствию, обнаружили во втором акте смелую эротическую сцену.

Тем временем я и Альфонс схватились не на шутку, уже забыв о предмете спора и думая только о выяснении отношений. Судья Розен дала нам еще минуту на обмен ударами, видимо, не желая лишать зрителей такого зрелища, но затем ударила своим молотком по столу.

— Достаточно, джентльмены, — с издевкой сказала она и обратилась ко мне: — Мистер Саттер, вы выдвинули серьезное обвинение, но оно не является темой нашего заседания, даже если ваши слова подтвердятся. Что же касается алиби, которое, как вы утверждаете, ваш подзащитный имел на день совершения преступления, то такое заявление может быть рассмотрено для решения вопроса об освобождении под залог. Тем не менее я не вижу, каким образом вы сможете подкрепить ваши утверждения. Если только ваши свидетели находятся здесь, в зале суда. Но даже если это так, мистер Саттер, то я не в состоянии отложить слушания по другим делам для того, чтобы приводить сейчас к присяге ваших свидетелей. Извините, мистер Саттер, но вопрос об освобождении вашего подзащитного под залог можно решить лишь на заседании суда, которое будет назначено в ближайшем будущем... — Ее молоток опять завис над столом.

— Ваша честь, — быстро заговорил я. — Ваша честь, в тот день, четырнадцатого января этого года...

— Мистер Саттер...

— В тот день мой подзащитный осматривал усадьбу, граничащую с моей, это на Лонг-Айленде. И хотя в то время я не был лично знаком с ним, я узнал его, так как неоднократно видел его по телевидению и в газетах, я узнал, что это был он, мистер Фрэнк Беллароза.

Судья Розен наклонилась ко мне и подождала, пока шум в зале утихнет.

— Мистер Саттер, так вы хотите сказать, что вы можете подтвердить алиби, мистера Белларозы?

— Да, Ваша честь.

— Вы видели его четырнадцатого января?

— Да, Ваша честь. В тот день я был дома. Я проверил это по моему ежедневнику. — На самом деле я ничего не проверял, хотя мне и следовало сделать это, прежде чем пойти на лжесвидетельство. — Я поехал на прогулку верхом и увидел мистера Белларозу в сопровождении двух других джентльменов. Они осматривали территорию соседней усадьбы, которую мой подзащитный впоследствии купил. Я увидел их, они помахали мне в знак приветствия, я в свою очередь тоже махнул им рукой. Мы не разговаривали, а лишь обменялись этими жестами. Я находился всего футах в тридцати от мистера Белларозы и сразу же узнал его. Это было около девяти часов утра. А где-то около полудня я видел, как они садятся в черный «кадиллак». Как известно, мистер Карранца был убит в полдень, когда его машина выезжала со стоянки на Гарден-Стейт в Нью-Джерси, то есть примерно в восьмидесяти милях от того места, где в тот момент находился мистер Беллароза.

Что мог на это сказать мистер Феррагамо? Только одно слово.

— Лжец, — бросил он.

Я ответил ему надменным взглядом белого аристократа, и он отвел свои устричные глаза в сторону.

Судья Розен целую минуту сидела молча, возможно, она в эти минуты жалела о том, что когда-то ей так сильно захотелось стать судьей. Наконец она нарушила молчание.

— Какую сумму вы можете представить суду в качестве залога, советник?

— Пять миллионов, Ваша честь. Четыре миллиона в документах на владение имуществом, один миллион наличными.

— Хорошо. Залог принимается. Оформите его у секретаря суда на первом этаже. — Она ударила молотком по столу как раз в тот момент, когда Феррагамо заорал о своем протесте. Судья Розен словно не услышала его криков.

— Следующий! — провозгласила она.

* * *


— Вот видишь, я знал, что ты с этим справишься, — сказал Фрэнк Беллароза, когда мы спускались вместе с ним на первый этаж: я должен был оформить залог у секретаря.

Я чувствовал страшные колики в животе, голова раскалывалась, в глаза словно кто-то насыпал песка. В довершение всего болело сердце. Ни в каком кошмарном сне я не мог вообразить, что мне придется лжесвидетельствовать в суде по какой бы то ни было причине. А делать это только для того, чтобы спасти от тюрьмы главаря мафии, и вовсе невообразимо.

Но при этом я никогда не мог бы также представить себе, что меня обвинят в уклонении от уплаты налогов с возможностью привлечения к уголовной ответственности, и все это произойдет из-за досадной оплошности с моей стороны, совершенной много лет назад. Никогда не мог я прежде даже предположить, что федеральный прокурор способен сфабриковать уголовное дело для того, чтобы свести личные счеты, что лицо такого уровня будет строить козни с целью задержать мой приезд в суд и прибегать к обману, чтобы заставить меня отправиться в суд в Бруклине. Да, я прекрасно знаю, что нет ничего хорошего в том, чтобы отвечать злом на зло, — это один из первых уроков этики, который я усвоил еще будучи ребенком. Но неотъемлемой частью жизни и процесса взросления является наша способность совершать те поступки, которые необходимы для выживания. Когда ставки поднимаются от бейсбольных карточек и нескольких центов до вопроса жизни и смерти, вам иногда приходится вносить в правила уточнения. Идти на компромисс, могли бы вы сказать. А иногда бывает необходимо и солгать.

История человечества полна примеров, когда люди жертвовали своей жизнью, не желая идти на компромисс. Когда-то я восхищался такими людьми. Теперь я считаю, что большинство из них поступало довольно глупо.

— Теперь ты понял, что это за фрукт? — спросил меня Беллароза.

Я промолчал.

— Ты не на шутку раздразнил его. Я тебя, кстати, об этом не просил. С его стороны все это — сведение личных счетов, а я отношусь к этому делу совсем иначе. Capisce?

— Фрэнк, заткнись.

* * *


Пока я шел по длинным коридорам здания суда, я пребывал все в том же полубессознательном состоянии. Между тем вокруг нас так и вились репортеры со своими блокнотами. Слава Богу, что в здание суда не допускают журналистов с фотоаппаратами и диктофонами, но зачем впускают сюда этих безумных писак, это выше моего понимания. Свобода прессы — это одно дело, но, когда она мешает вам пройти по коридору, вы чувствуете законное возмущение.

После того как мы покинули здание суда, в котором я оставил содержимое своего тяжелого портфеля и свою «невинность», на ступеньках мы вновь натолкнулись на толпу репортеров. Они уже успели перегруппироваться и выдвинули теперь в первые ряды своих телеоператоров и фотокорреспондентов.

Репортеры безостановочно задавали свои коварные и идиотские вопросы, но все, что они получали в ответ от дона, это реплики типа: «Эй, а что это вы здесь делаете?», «Нет, никаких автографов!», «Хотите, чтоб я улыбнулся? А больше ничего не хотите?» и так далее.

Оказалось, что он знал многих репортеров по имени.

— Эй, Лоррен, давненько не виделись. Где это ты так загорел? — И Лоррен улыбался, глядя на этого милого человека.

— Тим, а ты все работаешь на эту газетенку? Они что, не знают, что ты любишь заложить за воротник? Ха-ха-ха!

Один из тележурналистов сунул свой микрофон под нос Белларозе и задал вопрос:

— Существует ли на самом деле борьба за контроль над торговлей кокаином между мафией и медельинским картелем?

— Кто с кем борется и за что? По-английски не можете сказать?

— Считаете ли вы, что Альфонс Феррагамо борется против вас по мотивам личной мести? — спросил какой-то более сообразительный репортер.

— Нет, просто ему наболтали что-то против меня, а он должен как-то действовать, реагировать. А так мы с ним старые приятели, — спокойно поделился Фрэнк, раскуривая сигару «Монте-Кристо» номер четыре.

Все вокруг засмеялись.

— Счастливы ли вы, что оказались почти сразу же на свободе?

— Должен вам сказать, что завтрак, которым меня сегодня угостили, был самым отвратительным в моей жизни. Это явилось для меня жестоким наказанием. — Он выпустил дым от сигары на своих интервьюеров.

В ответ раздался взрыв хохота, и так как всем стало ясно, что мистер Беллароза не собирается делать никаких сенсационных заявлений, то присутствующие решили переключиться на смешные аспекты этой истории. Фрэнк умел смешить.

— Во сколько вам обошелся этот костюм, Фрэнк? — спросил кто-то.

— Я сшил его за гроши. У меня есть знакомый портной на Мотт-стрит. Я не могу тратить на костюмы бешеные деньги. А вот тебе, Ральф, действительно стоит разориться на хороший костюм.

Таким образом Фрэнк развлекал присутствующих на всем пути вниз по сорока шести ступенькам. Нас окружало не менее пятидесяти журналистов с теле— и фотокамерами. Кроме того, вокруг начала собираться толпа зевак в несколько сотен человек. Для того чтобы собрать толпу в Нью-Йорке, много не надо.

Меня тоже не оставляли без внимания, особенно те, кому не удавалось пробиться к дону. Но я повторял как заклинание: «Без комментариев, без комментариев, без комментариев».

Мы спустились уже к основанию лестницы, однако толпа вокруг нас стала настолько плотной, что я просто не понимал, как мы сможем добраться до Ленни, который должен был ждать нас с машиной на улице.

— Сколько весят пять миллионов долларов? — спросил меня один из репортеров.

На этот вопрос глупо было бы отвечать: «Без комментариев», поэтому я сказал:

— Вес был достаточно большой, чтобы вселить в меня сомнения в необходимости столь внушительного залога.

Как я вскоре убедился, этих людей ни в коем случае нельзя поощрять. Ответив одному репортеру, я тут же привлек к себе общее внимание. Меня стали засыпать вопросами. Я поймал предостерегающий взгляд Белларозы сквозь клубы выдыхаемого им сигарного дыма.

— Мистер Саттер, — обратился ко мне один из корреспондентов. — Вы сказали в суде, что по дороге вас пытались задержать четыре неизвестные машины. Каким образом они это делали?

— Без комментариев.

— Они что, блокировали проезд?

— Без комментариев.

— Вы в самом деле считаете, что в этих машинах находились люди из ведомства Альфонса Феррагамо?

— Без комментариев.

Так мы и общались. Микрофон постоянно находился у меня под носом и фиксировал мою дежурную фразу. Я заметил невдалеке «кадиллак», припаркованный в неположенном месте у сквера, с Ленни за рулем. Затем я увидел Винни, который приближался к нам в сопровождении двух полицейских.

Тем временем вопросы прессы уже начинали действовать мне на нервы. Я посмотрел на своего клиента, который чувствовал себя словно рыба в воде в окружении этих агрессивных персонажей. Но при этом он отнюдь не стремился к созданию рекламы самому себе. Он просто умело расправлялся с вопросами, но ничего не говорил в отличие от своих предшественников, которые любили поболтать с прессой и в результате этого оказывались раньше срока в могиле.

Одна настойчивая и неугомонная тележурналистка, лицо которой мне было знакомо по передачам одного из телеканалов, начала доставать меня по поводу подтвержденного мною алиби.

— Вы уверены, что действительно видели именно Фрэнка Белларозу?

— Без комментариев.

— Вы хотите сказать, что не уверены, что это был Фрэнк Беллароза?

— Без комментариев.

— Но вы сказали, что это был Фрэнк Беллароза.

Она пристала ко мне, словно мы с ней были муж и жена.

— Мистер Саттер, — продолжала донимать меня репортерша, — мистер Феррагамо располагает пятью свидетелями, которые видели Фрэнка Белларозу на месте преступления. Вы хотите сказать, что все они лгут? А может быть, лжете вы сами?

Это было уже слишком, и, возможно, от собственного нервного перенапряжения или под влиянием ее визгливого голоса я взорвался.

— Свидетели Феррагамо — лжецы, и он сам это прекрасно знает. Все это дело сфабриковано, это не что иное, как проявление личной мести в отношении моего клиента и попытка посеять рознь между... — тут я понял, что пора остановиться. Затем я посмотрел на Белларозу, который приложил палец к губам.

— Рознь между кем? Мафиозными группировками?

— Рознь в его собственном клане, рознь с его заместителем, рознь с Салли Да-Да? — спросил кто-то, должно быть, представитель какой-то мафиозной прессы.

Разборки внутри мафии меня никогда не интересовали, но репортеры, видимо, полагали, что я прекрасно разбираюсь в этих вопросах.

— Так с кем разборки? — спросил меня еще кто-то. — С колумбийскими наркобаронами? С дружками Хуана Карранцы?

— Правда ли то, что мафия пытается вытолкнуть с рынка наркотиков колумбийцев?

— Мистер Саттер, вы заявили в суде, что Альфонс Феррагамо приказал своим людям задержать вас в дороге, верно?

Кажется, этот вопрос уже задавали.

— Мистер Саттер, хотите ли вы сказать, что федеральный прокурор сфабриковал это дело против вашего клиента?

«Мистер Саттер, та-та-та». Я представил себе телевизор, включенный на программу новостей в клубе «Крик». Интересно, как изменяет внешность людей телевидение, в худшую сторону или нет? Надеюсь, что нет.

Я чувствовал, как в висках стучит кровь. «Поглядите-ка на него. Да он растолстел. Да он весь потом обливается. И галстук у него развязался. Интересно, сколько ему заплатили? Должно быть, его отец в эти минуты в гробу перевернулся». К их сведению, мой отец жив и здоров и находится сейчас в Европе.

Наконец двое полицейских под предводительством Винни пробрались к нам сквозь толпу. Фрэнк помахал прессе ручкой, улыбнулся и пошел вслед за Винни и полицейскими. Я последовал за ним. Мы добрались до улицы, и Ленни подогнал машину к тротуару. Меня ужасно бесило то, что правительство разрешает прессе устраивать эти представления, но не принимает никаких мер против столпотворения. До недавнего времени я вообще не подозревал, сколько глупостей делает правительство.

Винни подошел к «кадиллаку» и открыл заднюю дверцу. Беллароза нырнул внутрь.

* * *


— Не принимай это близко к сердцу, Фрэнк, — сказал один из полицейских.

— Спасибо, ребята. Я ваш должник, — улыбнулся Беллароза.

А ведь в большинстве случаев стражи порядка не могут снизойти даже до того, чтобы внятно объяснить противоречивые правила парковки. Но это было вчера. А сегодня полицейский, стоя возле открытой дверцы машины, пока я забирался на заднее сиденье, взял под козырек. Что за гнусная страна!

Винни прыгнул на переднее сиденье, и Ленни тронулся с места, сначала медленно, чтобы выбраться из толпы, затем дал полный газ.

Мы поехали по направлению к Всемирному торговому центру, затем свернули на Уолл-стрит. Ленни явно хотел оторваться от тех машин, которые могли следовать за нами.

Проезжая мимо своего офиса, я вдруг почувствовал острую ностальгию по этому месту, хотя по-прежнему продолжаю оставаться партнером этой адвокатской конторы.

Мы покрутились по городу, никто из нас почти не разговаривал, разве что Ленни и Винни поздравили своего босса со счастливым исходом дела. Они делали это так усердно, словно в этом была его заслуга. Ненавижу подхалимов.

— Ты хорошо поработал, советник. С самого начала и до конца, — обратился ко мне во время этого извержения комплиментов Беллароза. Я промолчал. — Но с прессой надо говорить осторожней. Они могут все переврать, — добавил он.

Я кивнул.

— Им не факты нужны. Им нужна сенсация. Иногда в сенсации могут быть факты, иногда — какая-нибудь забавная тема. Мафия и все такое — это для них забавно. Большие «кадиллаки», сигары, шикарные костюмы. Почему-то это им кажется забавным. Capisce? Ну и черт с ними! Пусть лучше думают так, чем относятся к этому серьезно. Нам надо стараться поддерживать такое их отношение, давать им для этого повод. Ты должен их позабавить. Так действуй. Пусть все выглядит уморительно, как хорошая шутка. Понимаешь?

— Capisco.

— Да. А с этой бабой в судейской мантии ты здорово обошелся. Феррагамо же сам себя обманул. Слишком много болтает. Каждый раз, когда он открывает рот, это начинает кого-нибудь раздражать. Сейчас он взбешен, но он придет в еще большую ярость, когда пресса начнет приставать к нему с вопросами о задержании вашего автомобиля и о фабрикации уголовного дела. Кстати, тебе не стоило распространяться на эту тему.

— Фрэнк, если тебе не нравится, как я...

— Да нет, ты все делаешь нормально. Просто я хочу дать тебе несколько маленьких советов. О'кей? Но самое главное, что я теперь на свободе. Верно?

— Верно.

Мы продолжали кружить по Манхэттену. Беллароза приказал Ленни притормозить у газетного киоска. Винни вышел и купил «Пост» для Фрэнка, «Уолл-стрит джорнэл» для меня и несколько журналов на медицинские и проктологические темы для себя. Он поделился этими журналами с Винни. Остановившись у светофора они принялись разглядывать картинки. Люблю, когда люди занимаются самообразованием.

У меня на руках имелось несколько документов, выданных мне при оформлении залога: расписка на пять миллионов долларов, предупреждение об изъятии залога в случае нарушения требований суда и кое-какие другие материалы. Я внимательно просмотрел их. Мне также были вручены ордер на арест и полный текст обвинительного заключения — документ на восьмидесяти страницах. Надо будет все это почитать на досуге, а пока я просто наскоро пролистал его, обнаружив, что все улики против Белларозы сводились к показаниям пяти очевидцев. Никаких прямых улик не было, свидетели имели испанские фамилии.

Я никогда не расспрашивал Белларозу о подробностях этого убийства и очень смутно помнил, что писалось по этому поводу в газетах. Из текста обвинительного заключения следовало, что Хуан Карранца, будучи за рулем своего «корвета», выехал со стоянки на Гарден-Стейт примерно в полдень четырнадцатого января через выход у «Ред Бэнк». С ним в машине находилась его подружка Рамона Веларде. Перед выездом со стоянки им перегородил дорогу другой автомобиль, и «корвет» вынужден был остановиться. В этот момент из машины, следовавшей за автомобилем Карранцы, вышли двое мужчин, приблизились к «корвету», и один из них произвел одиночный выстрел в голову Карранцы. Затем убийца открыл дверцу машины и сделал еще четыре выстрела. Подружка убитого осталась жива и невредима. Убийца бросил пистолет ей на колени и сел вместе со своим товарищем в переднюю машину. После этого они скрылись, оставив свою машину стоять на месте.

Свидетелями убийства были — Рамона Веларде и четыре человека, которые ехали в машине, следовавшей за автомобилем убийц. Каждый из этих четырех чистосердечно признался, что являлся телохранителем Хуана Карранцы. Я отметил, что ни один из них не стрелял в убийц их шефа. Они заявили, что посадили Рамону Веларде в свою машину и скрылись с места происшествия, даже не предприняв попытки догнать убийц, так как поняли, что их патрон убит итальянской мафией, и не захотели тоже стать ее жертвами. Полиция Нью-Джерси определила, что это убийство связано с наркобизнесом и вымогательствами, и передала дело ФБР. По анонимному звонку агенты ФБР вышли на Рамону Веларде, а она указала на четырех телохранителей — их удалось разыскать в течение нескольких недель. Все пятеро согласились выступить в качестве свидетелей на предстоящем процессе.

То, каким образом удалось идентифицировать убийцу, осталось для меня загадкой. Да, Рамона Веларде находилась от убийцы всего в нескольких футах, но я не мог представить, как она могла увидеть лицо человека, стоящего возле приземистого «корвета». Единственное, что попадало в поле ее зрения, — это рука и пистолет. Телохранители же могли видеть убийцу и его помощника только со спины. Они, однако, утверждали, что эти двое несколько раз оглядывались в их сторону. Все четверо заявили, что узнали в убийце Фрэнка Белларозу. Рамона Веларде также выбрала фотографию Белларозы из серии представленных ей снимков.

Когда я читал описание этого гангстерского убийства, оно действительно казалось исполненным по классическим канонам разборок итальянской мафии: блокирование автомобиля жертвы, оставленные в живых подружка убитого и его телохранители (это делается, чтобы убийство не превратилось в бойню; в последнем случае неминуемы негативные оценки в прессе). Как и положено, брошенная на месте преступления машина оказалась ранее угнанной, пистолет был «чистым» и в картотеке полиции не значился. Непрофессионалы пользуются одним и тем же оружием многократно, и баллистикам потом ничего не стоит доказать, что на нем «висит» множество убийств. Итальянцы же всегда покупают себе новое оружие и используют его только один раз, всегда оставляя на месте преступления.

Читая обвинительное заключение, я размышлял и о показаниях свидетелей. Вполне возможно, что все произошло именно так, как они описали, но за единственным исключением: они не видели лица убийцы. Я не детектив, однако не требуется большого ума, чтобы сообразить, что человек, подобный Белларозе, даже если бы он лично захотел расправиться со своим конкурентом, не стал бы делать это среди бела дня, зная, что половина населения Нью-Йорка знает его в лицо.

Но, очевидно, кто-то в штаб-квартире ФБР или в ведомстве федерального прокурора увидел в случившемся прекрасную возможность спровоцировать разборки в преступном мире. Почему бы в этом деле не приписать совершение убийства главарю самой крупной мафиозной группировки? Если Беллароза был прав, утверждая, что преступление совершили сотрудники Бюро по борьбе с наркобизнесом, тогда понятно, почему они выбрали именно тот почерк убийства, который характерен для разборок в преступном мире. Они могли сымитировать пальбу из «узи», чтобы подумали на колумбийцев; нападение с ножом или мачете (походило бы на месть выходцев с Ямайки); взрыв бомбы, характерный для корейской мафии. Но они выбрали самый безопасный, самый простой в выполнении способ: они убили Карранцу по-итальянски.

Я вдруг понял, что у меня в голове уже складываются доводы защиты на предстоящем процессе, но, кроме того, я подсознательно пытался убедить сам себя, что защищаю невиновного человека. Стараясь быть объективным и непредвзятым судьей, я еще раз взглянул на это дело и убедился, что имеются веские основания для того, чтобы сомневаться в причастности Белларозы к этому убийству.

Просматривая бумаги, я время от времени поглядывал на Фрэнка. Он это заметил.

— Здесь указано, как зовут людей, свидетельствовавших против меня? — поинтересовался он.

— Да, это одна женщина и четверо мужчин.

— А, да, подружка Карранцы. Я помню, об этом писали в газетах. И что же, она утверждает, что видела меня?

— Да.

Он кивнул, но ничего не сказал.

— Все они находятся под защитой федеральной программы помощи свидетелям, — предупредил я его.

— Ну и хорошо, их никто трогать не собирается. -Он улыбнулся.

— Кстати, присяжные вряд ли будут воспринимать этих людей как нормальных свидетелей. Они же все иммигранты.

Он пожал плечами и снова погрузился в чтение газеты.

Ленни остановил машину у дверей одного из кафе на Бродвее. Винни принял у нас заказы на кофе и пошел их выполнять.

Потом мы поехали через Голландский туннель по направлению к Нью-Джерси, затем вернулись на Манхэттен через туннель Линкольна.

Раздался звонок радиотелефона. Беллароза попросил меня взять трубку.

— Алло?

— Мистер Беллароза в машине? — Голос в трубке показался мне знакомым.

— Нет, он поехал заказать мессу в церкви. — Я неплохо научился реагировать в таких ситуациях. — А кто это говорит?

Беллароза ухмыльнулся.

— Это Джон Саттер? — ответил мой собеседник вопросом на вопрос.

— Это слуга мистера Саттера.

— Мне не нравится ваш юмор, мистер Саттер.

— Он многим не нравится, мистер Феррагамо. Так чем могу служить? — Я посмотрел на Белларозу.

— Если позволите, я бы хотел поговорить с вашим клиентом.

Беллароза уже протянул руку, чтобы взять трубку, поэтому я передал ее ему.

— Алло, это ты, Эл... — заговорил Фрэнк. — Да... Да, он, можно сказать, новичок в этих делах. Понимаешь? — Он послушал, что говорит его собеседник, затем произнес: — Ты тоже, приятель, играешь не по правилам. Так что не тебе на это жаловаться. — Он снова стал слушать с гримасой смертельной скуки на лице. — Да, да, да. И что? Послушай, делай то, что считаешь нужным. Разве я на что-то жалуюсь? Я вообще сижу и помалкиваю.

Я, естественно, не знал, что говорит его собеседник, но все равно не мог поверить своим ушам, даже слушая только одного Белларозу. Эти двое разговаривали так, словно речь шла о партии в теннис и они не могли договориться, кто был прав в этой игре.

— Ты что, думаешь, я использовал для залога «грязные» деньги? Но ведь это легко проверить, Эл. Если окажется, что ты прав, забери их себе. Я в этом случае сам приду и сяду за решетку... Да, можешь даже не тратить время. Не занимайся ерундой, не стоит. — Он покосился на меня, потом снова заговорил по телефону: — Он отличный малый. Такое дело выиграть — не шутка! И порядочный гражданин. Очень порядочный гражданин, с большими связями. Так что оставь его в покое, Эл. Если будешь к нему приставать — тебе не поздоровится. Capisce?

Обо мне? Неужели он говорит обо мне?

— Поверь, мне очень жаль, что тебя вывели из себя. Но, возможно, ты сам виноват. Подумай, о'кей? — посоветовал Фрэнк Беллароза федеральному прокурору США. — Да. Конечно, посмотрю. Ты ведь будешь выступать по телевидению сегодня вечером? — Беллароза рассмеялся. — Да. О'кей. Обязательно посмотрю. — Он повесил трубку и снова принялся за чтение газет.

Madonna mia. С этими людьми можно свихнуться. На публике они изображают из себя настоящих американцев, а между собой общаются так, как будто живут в Древнем Риме.

Какое-то время все в машине молчали.

— Ну, все о'кей? — спросил Беллароза у своих головорезов, наконец оторвав взгляд от газеты.

— Вроде за нами сейчас никого нет, шеф, — ответил Ленни.

— Ты голодный? — поинтересовался у меня Беллароза, взглянув на часы.

— Нет.

— Хочешь выпить чего-нибудь?

— Не откажусь.

— Ну и отлично. Тут недалеко есть хорошее место, — сказал он и приказал Ленни: — Езжай на Мотт-стрит. Пора перекусить.

Кафе «Рома» — очень известное заведение в Маленькой Италии. Я несколько раз приглашал туда своих клиентов из других городов. Но я точно помнил, что находится оно вовсе не на Мотт-стрит.

— Так нам же надо ехать на Мюльберри-стрит, — сказал я, обращаясь к Белларозе.

— С какой стати?

— Кафе «Рома» находится на Мюльберри-стрит.

— А, понял. Но мы не туда едем. Мы перекусим «У Джулио» на Мотт-стрит.

Я пожал плечами.

Беллароза понял, что я не оценил должным образом его решение, и сделал вывод, что не помешает немного просветить меня.

— Вот что тебе еще стоит запомнить, советник: между тем, что ты говоришь, и тем, что делаешь, есть большая разница. Ты говоришь, что едешь в одно место, а едешь непременно совсем в другое, понимаешь? Не следует давать информацию людям, которые в ней не нуждаются, или тем, кто может продать ее на сторону. Ты же юрист, ты должен это знать.

Я, конечно, об этом знал, но никогда не держал от других в секрете название кафе, где я обедал или ужинал.

Но, надо признать, никто и не стремился пристрелить меня за обедом или ужином.


Глава 28


Маленькая Италия находится совсем неподалеку от Фоли-сквер и рядом с Полис Плаза. Штаб-квартира ФБР на Федерал Плаза тоже в двух шагах от этого места, равно как и уголовные суды города и штата Нью-Йорк. Эта географическая близость представляет собой немалое удобство для адвокатов, сотрудников правоохранительных органов, а также для некоторых лиц, живущих в Маленькой Италии и состоящих на той или иной службе в федеральных органах власти. До ресторана «У Джулио» мы могли бы при желании добраться за пять минут после того, как покинули Фоли-сквер. Но вместо этого, с учетом всех обстоятельств, дорога заняла не менее часа. С другой стороны, как раз подошло время ленча.

Ресторан «У Джулио» оказался старомодным заведением, занимающим весь первый этаж дома начала века, шестиэтажного, с многочисленными пожарными лестницами по фасаду. Внутрь ресторана можно было попасть через две стеклянные двери, расположенные по бокам от большой витрины — сейчас она была наполовину завешена шторой из плотной красной ткани. На стекле витрины золотыми буквами тускло блестела надпись: «У ДЖУЛИО».

Больше здесь никакой вывески не было — ни меню ресторана, ни информации, какие кредитные карточки тут принимают. Заведение не производило впечатления очень гостеприимного места. Как я уже говорил, я частенько наведывался в Маленькую Италию, чтобы пообедать или поужинать здесь со своими клиентами. Но ни разу я даже не обратил внимания на этот ресторан, а если бы и обратил, то вряд ли переступил бы его порог. По правде говоря, мне (да и моим клиентам) больше по душе сверкающие чистотой, уютные рестораны на Мотт-стрит, где всегда полно туристов и провинциалов, которые таращатся друг на друга и пытаются угадать, кто же тут настоящий мафиози.

Ленни отъехал, чтобы поставить машину на стоянку, а Винни направился в ресторан. Вероятно, именно он должен был в случае чего принять огонь на себя. Я в это время стоял на тротуаре рядом с Белларозой, который, прижавшись спиной к стене, оглядывал улицу.

— Почему мы стоим на улице? — спросил я его.

— Будет лучше, если хозяин ресторана заранее узнает, кто пришел к нему на ленч, — ответил Беллароза.

— Ясно. Значит, ты не можешь войти туда первым, я правильно понял?

— Не могу. Так нам всем будет спокойней.

— Согласен.

За время этого разговора Беллароза, продолжая озираться по сторонам, ни разу даже не взглянул на меня.

В Маленькой Италии много прекрасных ресторанов, и все они соперничают между собой. Особенно везет в этой борьбе тем, кому удается заполучить к себе знаменитость вроде дона Белларозы. Но популярность заведения вырастет еще больше, если эту знаменитость пристрелят за обеденным столом. Я представил себе жуткий заголовок в газете: «ДЕНДИ ДОН И ЕГО АДВОКАТ ЗАСТРЕЛЕНЫ ЗА ОБЕДОМ В РЕСТОРАНЕ МАЛЕНЬКОЙ ИТАЛИИ».

— В этом ресторане никого не убивали? — поинтересовался я у своего подзащитного.

— Чего-чего? А... нет-нет, слава Богу. Хотя, погоди, кажется одного здесь все-таки пристрелили. Но это было давно, во времена «сухого закона». Очень давно.

Кстати, как ты относишься к жареным кальмарам? Calamazetti fritti.

— Довольно спокойно.

Из-за входной двери высунулась голова Винни.

— Все в порядке, шеф, — сообщил он.

Мы вошли вовнутрь. Помещение ресторана оказалось небольшим — что-то вроде узкого коридора, вытянувшегося вдоль фасада здания. Столы были застланы традиционными красными скатертями. Пол выложен плиткой, потолок выкрашен простой белой краской. Над головой тихо гудела вентиляция, распространяя по залу чесночный запах. На стенах висели дешевые репродукции с видами солнечной Италии. Словом, убранство было непритязательным, зато давало представление о настоящем итальянском кафе.

Посетителей здесь оказалось не много; официанты в красных пиджаках, не слишком утомленные работой, с любопытством пялились на дона Белларозу. К нам подлетел человек в черном костюме, он еще издалека протянул руку для рукопожатия, и они с доном сердечно приветствовали друг друга по-итальянски. Беллароза называл этого человека Патси, и, хотя он не удосужился представить его мне, я догадался, что это был метрдотель.

Патси провел нас к столику в глубине зала, у стены. Уютный столик, сидящие за ним располагали прекрасным сектором обстрела.

Появился Ленни, они с Винни заняли столик у окна: оттуда хорошо была видна входная дверь. Теперь, в случае чего, наш и их сектора обстрела перекрывали друг друга, а это — главное условие удачного ленча в ресторане «У Джулио».

Патси являл собой само гостеприимство, официанты не уставали кланяться на пути к нашему столику, а в довершение всего из кухни прибежали мужчина и женщина, вероятно, владельцы ресторана. Я боялся, что они падут пред нами ниц, но, к счастью, этого не случилось. Все угодливо улыбались, за исключением Фрэнка, который хранил на лице маску полной безучастности, — таким я его еще никогда не видел.

— Ты часто сюда наведываешься? — поинтересовался я у него.

— Да, — сказал он и что-то заказал хозяину на итальянском. Человек бросился исполнять волю дона с такой прытью, что я испугался за его жизнь. Однако он вернулся целым и невредимым с бутылкой кьянти и двумя бокалами. Бутылку откупорил Патси, но разливал вино Фрэнк. После небольшой суматохи нас наконец оставили в покое. Фрэнк чокнулся со мной.

— Salute! — провозгласил он по-итальянски.

— Твое здоровье, — кивнул я. Мы выпили по бокалу вина, которое напоминало по вкусу траппу, разбавленную какой-то кислятиной.

— О-хо-хо... отлично! Спецзаказ. Доставлено прямо из Италии. — Он со смаком обтер губы тыльной стороной ладони.

По мне, так лучше бы они там и оставили эту гадость.

В ресторанчик вошли еще несколько человек; я повнимательнее присмотрелся к публике. В этот час здесь собрались по большой части местные жители, в основном мужчины — почти все они были людьми пожилыми, одетыми в поношенные костюмы. Галстуки здесь носить, очевидно, было не принято. Слышалась английская и итальянская речь.

Однако среди них я заметил несколько типов помоложе и в хороших костюмах. Подобно вампиру, с первого взгляда определяющему себе подобных, я понял, что эти ребята — служащие с Уолл-стрит. Эти искатели новизны, должно быть, только сегодня открыли для себя этот ресторанчик, как когда-то Колумб открыл Америку.

За несколькими столиками сидели люди, в которых с известной долей уверенности можно было распознать коллег Фрэнка по его бизнесу. В самом деле, Фрэнк кивнул им, и они кивнули ему в ответ. Несмотря на почти домашнюю обстановку и сильную жару, лишь несколько человек, в том числе и ребята с Уолл-стрит, сняли свои пиджаки. Вероятно, у всех остальных под пиджаками была портупея, или им хотелось, чтобы окружающие думали, что она у них есть. Фрэнк, естественно, был без оружия, так как его совсем недавно обыскивали. Зато у Ленни и Винни наверняка имелись при себе «пушки». У меня же и не могло быть никакой амуниции, за исключением моей трехсотдолларовой ручки «Монблан» и «золотой» карточки «Америкэн экспресс».

— Ты доволен тем, как все обошлось? — спросил я моего клиента.

— Все прошло так, как прошло. У меня к тебе претензий нет, — пожал он плечами.

— Ну и отлично. Может быть, ты хочешь, чтобы мы с тобой определили стратегию защиты на предстоящем процессе?

— Я же говорил тебе, все это дело выеденного яйца не стоит. Никакого процесса не будет.

— Мне кажется, ты ошибаешься. Как никак, у Феррагамо есть пять свидетелей, которые давали показания перед Большим жюри присяжных. Так что тебя запросто могу обвинить в причастности к убийству.

— Она дали эти показания только потому, что Феррагамо им чем-то пригрозил. Они были свидетелями убийства, но меня видеть они никак не могли.

— О'кей, я тебе верю, — кивнул я.

— Вот и хорошо. Хочу тебе сказать, что сегодня ты поработал отлично.

— Я так не считаю. Я просто наврал судье.

— Да брось ты, не бери в голову.

Хозяин заведения — как оказалось, его звали Лючио — приблизился к нашему столику с салатницей, полной жареного лука, нарезанного кольцами. Официант поставил перед нами по маленькой тарелке.

— Mangia[23 - Ешь (итал.).], — приказал Фрэнк, накладывая себе на тарелку целую гору лука.

— Спасибо, я не хочу.

— Да брось ты, ешь.

В салатнице был, конечно, вовсе не жареный лук, это просто я пытался обмануть себя, чтобы скрыть отвращение. Я положил немного этой гадости себе на тарелку, потом взял один кусочек в рот и запил его целым бокалом кьянти. Ну и ну!

Прямо на скатерти справа от нас лежал неразрезанный батон итальянского хлеба. Фрэнк отломил несколько кусков и передал часть мне. Тарелки под хлеб нигде не было видно, да ее, по всей видимости, и не могло быть. Но хлеб оказался очень вкусным, такого я раньше не пробовал.

— Теперь ты сам убедился, насколько я законопослушный гражданин, — не переставая жевать, заявил Фрэнк. — Манкузо пришел меня арестовывать, и я спокойно дал надеть на себя наручники. А как ты думаешь арестовывают всех этих грязных латинос? В их клуб врывается целый батальон вооруженных до зубов полицейских, они начинают избивать латинос и выволакивать их наружу. Почти наверняка в такой потасовке кому-нибудь проламывают голову или кого-то подстреливают. Чувствуешь разницу? И после этого ты считаешь Манкузо героем? Да брось ты. Он же заранее знал, что я ему ничего не сделаю.

— И все-таки согласись, Фрэнк, для такого поступка необходимо определенное мужество.

— Ну конечно, — улыбнулся он. — Особенно много мужества нужно, чтобы постучать в дверь и сказать: «Вы арестованы», да? Ты думаешь, теперь Манкузо станет героем? Героем окажется Феррагамо, это он будет разыгрывать дальше свой спектакль. Ты сам увидишь это в первом же выпуске новостей.

Официант без всякого заказа принес нам еще одну тарелку с чем-то, что напоминало эскалопы, залитые сверху томатным соусом. Беллароза переложил часть этого кушанья на мою тарелку, рядом с жареным кальмаром.

— Это одна из разновидностей омаров, знаешь, такие с панцирем, — пояснил он. — Очень вкусно.

— А из меню ничего нельзя заказать? — поинтересовался я.

— Лучше попробуй это. Попробуй обязательно. — Он начал уминать то, что принесли. — Давай, ешь.

Я приготовил кусок хлеба, налил себе вина и лишь затем засунул в рот кусок «омара», сразу же запив его вином и зажевав хлебом.

— Понравилось?

— "Очень вкусно".

Он рассмеялся.

Так мы сидели, пили, ели и разговаривали. Как я заметил, остальные посетители ресторана также не пользовались меню, а обговаривали заказ устно на смеси итальянского с английским. Официанты были очень благожелательны, любезны и с готовностью исполняли малейшую прихоть клиентов. Да, это вам не французские официанты.

Мне подумалось, что этому ресторану по меньшей мере лет сто, то есть он старше, чем клуб «Крик», старше, чем «Сиуанака Коринф». И с годами здесь, наверное, мало что меняется — это касается и интерьера, и кухни, и посетителей. Маленькая Италия всегда была бастионом итальянских традиций и культуры, который держит оборону против всяческих изменений, наступающих на него со всех сторон. Если бы мне пришлось ставить на одно место из двух — на Маленькую Италию или на Золотой Берег, я бы поставил на Маленькую Италию. Я бы поставил на ресторан «У Джулио», а не на клуб «Крик».

Я с интересом посматривал на Фрэнка Белларозу. Здесь он держался очень раскованно — совсем не так, как в клубе «Крик». Кроме всего прочего, он был частью этого мира, частью этого ресторанчика и частью Мотт-стрит. Расслабив узел галстука и засунув за воротник салфетку, он орудовал вовсю за свои столиком, зная, что никто не заберет у него никакого блюда, никто не покусится на его достоинство.

— Ты же из Бруклина, а не из Маленькой Италии, — напомнил я ему, когда мы начали осушать вторую бутылку кьянти.

— Да, но прежнего Бруклина больше нет. Почти все разъехались. А здесь сохранился старый дух. Понимаешь?

— Почему так получилось?

— Дело в том, что почти каждый итальянец из Нью-Йорка хотя бы раз в жизни появляется здесь. Большинство приходят сюда один-два раза в год. Они получают удовольствие от этих посещений, так как обитают теперь на окраинах, а там, где они жили раньше, поселились черномазые или латинос. Туда им дороги нет, поэтому они и приходят сюда. Понимаешь? Это как бы общий родной дом для всех итальянцев в Америке. — Он засмеялся. — А ты сам откуда родом?

— Из Локаст-Вэлли.

— Да? Повезло, до родины рукой подать.

— Если честно, она с каждым днем становится все дальше от меня.

— Знаешь, я люблю бывать здесь, бродить по этим булочным, вдыхать запахи кондитерских, наслаждаться ароматом сыра в местных ресторанах. Особенно много народу бывает здесь на день Святого Януария, слышал о таком? Этот святой — покровитель Неаполя. На день Святого Антония тоже устраивают праздник. Здесь можно попробовать итальянские блюда, встретиться со старыми друзьями, пожить итальянской жизнью. Понимаешь?

— Так ты за этим приходишь сюда?

— Да, иногда. А бывает, я приезжаю сюда по делам, встречаюсь с людьми. Здесь находится мой клуб.

— Итальянский Винтовочный клуб?

— Да.

— Можешь как-нибудь взять меня с собой?

— Конечно. Ты же брал меня в свой клуб. — Беллароза улыбнулся. — Я несколько раз водил туда Джека Вейнштейна. Ему очень понравилось. Я как следует поил его, а потом мы шли в подвал, чтобы он пострелял по мишеням. У меня там есть одна силуэтная мишень, на ней написано «Альфонс Феррагамо». — Он расхохотался.

— А мою фотографию повесили на стенке в Федеральной налоговой службе и норовят попасть в нее, когда играют в дартс, — улыбнулся я.

— Да? В дартс? К черту дартс! — Он направил на меня указательный палец и начал щелкать большим, как бы взводя курок. — Ба-бах. Ба-бах. Вот так надо делать дырки в мишенях.

Он допил свой бокал вина и налил нам еще. Я, кажется, распробовал кьянти. Когда дело дошло до третьей бутылки, это вино показалось мне весьма благородным.

Я снова оглядел ресторан. Оказалось, что теперь все столики были заняты, в зале стоял шум.

— Мне нравится это место, — признался я Белларозе.

— Вот и славно.

Надо сказать, что мое самочувствие значительно улучшилось. Так, наверное, чувствуют себя те, кто чудом спасся от смерти. От шока, вызванного своим лжесвидетельством в суде, я еще не оправился, но я работал над этим. С этой целью я достал из кармана свою записную книжку и открыл ее на дате «четырнадцатое января». Я пишу чернилами, так как с юридической точки зрения моя записная книжка может считаться вполне официальным документом, если она вдруг понадобится в качестве доказательства. С другой стороны, я всегда использую одну и ту же ручку — «Монблан» — и одни и те же чернила, так что новую запись практически невозможно отличить от старых. Хотя, честно признаюсь, подделки я не люблю.

И вот, ощущая легкую дрожь в пальцах и сознавая, как много зависит от того, что там написано, я прочитал под этой датой: «НЕБОЛЬШОЙ СНЕГ. ДО ПОЛУДНЯ — ДОМА. ЛЕНЧ С СЮЗАННОЙ В КЛУБЕ „КРИК“. ПОСЛЕ ОБЕДА — РАБОТА В ОФИСЕ В ЛОКАСТ-ВЭЛЛИ. СОБРАНИЕ СОТРУДНИКОВ — 16.00».

Меня, естественно, больше всего интересовала первая половина дня. ДО ПОЛУДНЯ — ДОМА. Ездил ли я в тот день на верховую прогулку? Возможно. Проезжал ли я через «Альгамбру»? Не исключено. Видел ли я трех мафиози, прогуливавшихся по усадьбе? Я уже сказал, что видел.

Я собирался захлопнуть книжку, когда мой взгляд упал на запись, сделанную 15 января: «7.40 УТРА. РЕЙС № 119 НА ПАЛМ-БИЧ». Если бы я улетел всего на сутки раньше, Феррагамо и ФБР раскопали бы это, изъяв у меня записную книжку или другими способами. Тогда Джону Саттеру пришлось бы потеснить Фрэнка Белларозу в тюремной камере. Но мне повезло. ДО ПОЛУДНЯ — ДОМА. Удача не оставила Джона Саттера и на этот раз. Будь я католиком, я бы перекрестился и прочел молитву. Я положил записную книжку в карман.

— Тебе надо еще куда-то заехать? — спросил Беллароза.

— Нет, просто хотел кое-что проверить.

— Ну и как, сходится?

— Да, сходится.

— Вот и отлично. — Беллароза взглянул мне прямо в глаза. — Grazie[24 - Спасибо (итал.).], — произнес он, и я понял, что именно этого слова благодарности и признательности я так ждал, — более того, я прямо-таки жаждал услышать его.

— Давай как-нибудь приедем сюда со своими женами, — предложил Беллароза. — Тебе точно понравится. По вечерам здесь старик-итальянец играет на аккордеоне, потрясающе поет толстая певица. Твоей жене тоже понравится.

— А с тобой не опасно ходить по ресторанам?

— Тебе-то с какой стати беспокоиться? — Он ударил ладонью себя в грудь. — Целиться будут в меня, я буду для них мишенью. Ты думаешь, ты кому-нибудь нужен? Главное, сам не вылезай вперед и не пялься в лица подозрительным личностям. Понимаешь? — Он расхохотался и похлопал меня по плечу. — Смешной ты, ей-богу.

— С тобой тоже не соскучишься. — Я чокнулся с ним бокалом этого напитка богов и спросил: — Ну а другие? Латинос? Ребята с Ямайки? Они разве играют по правилам?

Фрэнк в это время взял в рот горсть оливок и, еще не прожевав их, ответил:

— Есть одно правило, которое обязательно для всех. Если они являются в Маленькую Италию, чтобы пристрелить кого-нибудь, они не делают этого в ресторане. Такое возможно в Нью-Йорке, но только не в этом квартале. Это правило соблюдают все. Так что можешь не бояться.

Мне всегда нравился Нью-Йорк тем, что здесь уживаются множество национальностей. В этом котле все сплавились в одно целое. «Пусть бедный, нищий и босой найдут здесь кров и...» Дальше не помню. Забыл. Мы все забыли эту старую песню.

Беллароза наклонился ко мне.

— Но если тебя этот так беспокоит, — произнес он, — почему бы тебе не получить лицензию на право ношения оружия?

— Нет, это не для меня.

— Да? Но если ты собираешься наведываться в эти места, тебе стоит приобрести «пушку».

— Зачем?

— "Если ты безоружен, то кроме всех прочих напастей тебя постигнет презрение окружающих", — процитировал он. — Кто это сказал?

— Мать Тереза?

— Ну ты даешь! — Он захохотал. — Макиавелли. Верно?

— Верно. Кстати, как, по-твоему, я выиграл сегодняшнее дело?

— Несомненно. Слушай, я ведь должен тебе за это пятьдесят тысяч.

— Нет, мне ничего не надо.

— Не говори ерунду. Ты все равно их получишь.

Официант тем временем принес нам сырное ассорти. Я не совсем понял, почему вдруг настал черед этого блюда.

— Вот это сыр «прочьютто», ты знаешь, наверное? Это «страччино», а вот это «талелджио», — начал мне объяснять Беллароза. — Вот этот крайний сыр, он с червячками, я не советую тебе есть его.

— Извини, не понял.

— Тут есть червячки. Маленькие такие. Понимаешь? Они придают этому сыру неповторимый аромат. Но их, естественно, не едят. Сыр разламывают вот таким образом, и все червячки выползают. Видишь? Видишь?

— Где тут туалет, — спросил я, вставая.

— Вон там, — он показал большим пальцем в угол коридора у себя за спиной.

Я пошел в туалет, тесный и убогий, вымыл руки и лицо. Червячки? Только этого не хватало.

Дверь в туалетную комнату открылась, и вошел Ленни. Он встал у раковины рядом со мной и начал причесывать свою шевелюру.

— Вам нравится наш ленч, советник? — спросил он меня.

— По-моему, тебе лучше находиться в зале и не спускать глаз с двери.

— Винни сейчас работает за двоих. — Ленни вымыл руки. — Чертов город. Руки надо мыть каждые полчаса. — Он снял с вешалки полотенце, на котором виднелись следы грязи. — Вы адвокат дона, так что на вас нет подслушивающего устройства. Верно?

— Подслушивающего устройства? Ты что, спятил?

— Нет. Такие фокусы делают довольно часто. Иногда выходят в туалет, чтобы снять микрофон или надеть его. Если я вижу, что люди, разговаривающие с доном направляются в туалет, я сразу начинаю подозревать, что у них за пазухой или микрофон, или пистолет.

— Ты, парень, видно насмотрелся фильмов про шпионов.

— Возможно, — усмехнулся он. — А вы что, против? — Он протянул ко мне свои вымытые руки.

Я застыл, но потом кивнул в знак согласия. Этот сукин сын быстро обшарил меня.

— О'кей. Обычная проверка. Каждый должен делать свое дело.

Я положил на край раковины монетку в двадцать пять центов.

— Это тебе, Ленни. За хорошую работу. — Я вышел в зал. О, Господи, кажется, они меня доведут. Я вернулся к столику и увидел, что сыр с червячками уже убрали с блюда.

— Вот. Сказал, чтоб убрали, — сообщил Беллароза. — Специально из-за тебя. Ну как там, уютно, в этом сортире?

— Где?

— В сортире. Так называют туалет в Маленькой Италии. Раньше для этого дела приходилось выходить на задний двор. Понимаешь?

— Да, понял. — Я увидел, что Ленни тоже вернулся в зал и, покосившись в мою сторону, сел за свой столик. — Это ты послал его обыскать меня? — спросил я Белларозу.

— Нет, просто это его работа. Слушай, я в курсе, что Манкузо предлагал тебе работать против меня, а ты отказался. Вообще-то, я тебе больше доверяю, чем многим из моих ребят. Но когда я уверен, что говорю с человеком и нас никто не подслушивает, я лучше себя чувствую.

— Мистер Беллароза, примите, пожалуйста, к сведению, что адвокат никогда не станет, никогда не посмеет работать против своего собственного клиента.

— Ну да. А может быть, ты просто пишешь книгу, — расхохотался он. — Ладно, к черту, забудь об этом. Давай ешь. Это называется «монтече». Тут нет никаких червяков. — Он положил кусочек сыра на сухарик, который он называл «фризале», и поднес его прямо к моему рту. — Давай пробуй!

Я попробовал. Неплохо. Потом сделал несколько глотков кьянти и положил в рот маслину. Да, ленч у этих людей сильно отличается от нашего. Например, на столе все еще оставались ранее принесенные блюда, и Беллароза снова принялся поглощать жареных кальмаров.

— Манкузо мне рассказал, что однажды ты избил одного из твоих людей обломком свинцовой трубы и переломал ему все кости, — сказал я.

— Да? — Он посмотрел на меня. — Зачем это он тебе рассказывает такие истории? Что это он задумал? Уж не хочет ли он сказать этим, что я негодяй?

— Да, в этой истории ты выглядишь, прямо скажем, некрасиво.

— Этому Манкузо стоит попридержать свой чертов язык.

— Дело не в Манкузо, Фрэнк. Дело в том, что ты избил человека обломком свинцовой трубы.

— Подумаешь, какое дело! — Он оторвал еще кусок хлеба и обмакнул его в томатный соус. — В молодости иногда приходится делать такие вещи, которые делать совсем не хочется. Когда произошел этот случай, я еще не был боссом. Боссом был человек, которого надо было знать. Он сейчас уже в могиле. Но когда он говорил мне: «Фрэнк, надо сделать то, надо сделать это», я не смел его ослушаться. Capisce?

Я ничего не ответил.

— Это такой же принцип, как в армии или в церкви. Ты выполняешь приказы. Теперь я отдаю приказы, но делаю это помягче. Сейчас другие времена. Не очень-то много желающих идти в наш бизнес. Приходится лучше обходиться с людьми, деликатнее.

— Ага, и награждать их «Голубым Крестом» или орденом «Голубого щита».

— Да. — Он счел мою шутку забавной. — Если ты переломаешь им ноги, они тебя не поймут. Лучше наградить их «Голубым Крестом».

Дальше продолжать этот разговор не имело смысла. Главное, он теперь знал, что я в курсе особенностей его руководящего стиля. По правде говоря, у меня самого иногда возникало желание избить моих партнеров свинцовой трубой, но в этом случае я как бы предоставлял им право точно так же обходиться со мной. Тут мне снова вспомнилось изречение синьора Никколо Макиавелли.

— "Врага следует либо приручить, либо уничтожить", — процитировал я Фрэнку слова его соотечественника.

— Да. — Оторвавшись от еды, он внимательно посмотрел на меня. — Это ты к вопросу о том, следует ли кого-то злить? Так, советник? Рад, что ты это понимаешь. В моем деле возможны только два варианта: либо ты относишься к человеку с уважением, либо убираешь его с дороги. Я не о трубе говорю, труба не самый лучший способ. Тот мужик имел зуб против меня, поэтому, когда наши отношения чуть-чуть наладились, мне пришлось прикончить его. Понимаешь? Да, врага следует либо приручить, либо уничтожить. Не стоит оставлять в живых людей, которые собираются тебе мстить.

— Поэтому ты угостил его ужином и отправил к праотцам.

— Да. — Он ненадолго задумался, потом сказал: — Я объясню тебе главное заблуждение, в которое нас вводят священники... главную ошибку всех религий. Я имею в виду то место, где говорится о том, что, если тебя ударят по одной щеке, ты должен подставить другую. Глупости! Если ты последуешь этому совету, тебя все начнут колошматить. Но иногда действительно приходится идти на уступки. Вот взять этот случай с Феррагамо. Все, что я могу здесь сделать, — это убедиться в том, что он до меня не доберется. Улавливаешь? И если обстоятельства таковы, что ты не можешь избавиться от человека, то не надо злить его, даже когда он наступает тебе на больную мозоль.

— Но ты вызываешь у Феррагамо злость уже самим фактом своего существования.

— Да. — Он улыбнулся. — Но это его проблемы. А ты разозлил его сознательно, ты просто взял и размазал его по стенке.

— Ну и что? Что он может мне сделать?

— При желании он может здорово навредить тебе. Не исключено, что он отомстит, причинив вред твоим друзьям. Возможно, тебе следует позвонить ему и предложить встретиться, чтобы обсудить это дело. Он не станет возражать. Он будет доволен, если ты проявишь к нему уважение.

— Но этот человек — мерзавец, Фрэнк. Уже весь Нью-Йорк об этом знает.

— Вот поэтому-то он так и ценит проявленное к нему уважение.

Мы оба прыснули со смеху.

— Слушай, а ведь этот малый может стать в какой-то момент губернатором, — сказал Фрэнк. — Или даже президентом. Не зли его, ладно? Тогда он, глядишь, сделает тебя генеральным прокурором.

Ну, это вряд ли. Став адвокатом Фрэнка Белларозы, я тем самым отрезал себе все пути к любой государственной должности. Не могу сказать, чтобы я так уж стремился сделать карьеру судьи, нет, но все-таки в глубине души всякий адвокат лелеет эту мечту. Однажды меня избрали в городской совет Лэттингтона, но я потерпел фиаско на этом поприще и зарекся занимать такие посты по крайней мере ближайший десяток лет.

— Так что лучше позвони ему, — настоятельно порекомендовал Фрэнк. — Я дам тебе номер его домашнего телефона.

— Фрэнк, но ты учти, что он все равно не снимет с тебя ни одного обвинения, — предупредил я его.

— Да я знаю. Я не об этом говорю. Я думал, ты понял мою мысль.

— Ты хочешь сказать, что я должен перед ним извиниться?

— Тебе, конечно, не нужно говорить: «Мистер Феррагамо, сожалею, что выставил вас в суде негодяем и дураком». Об этом даже не надо упоминать. Просто поговори с ним и прояви к нему уважение. Он простит тебя именно потому, что он дурак. Capisce?

Ну вот, объявился клиент, который хочет, чтобы я позвонил обвинителю, — и вовсе не для того, чтобы уладить дело или договориться о новых слушаниях, а затем, чтобы извиниться, что вдоволь поиздевался над ним в суде. Боже мой! Не помню, чтобы в Гарварде нас учили этому.

— Хорошо, я ему позвоню, — пообещал я. — И я проявлю уважение к его должности.

— Ну вот и договорились. А вообще, такие мерзавцы частенько пролезают наверх, на высокие посты. Ты думал, среди цезарей не бывает недоумков? Бывает, но что с этим поделаешь? Приходится приспосабливаться. — Он налил мне еще вина. — А теперь черед пасты[25 - Общее название для итальянских макаронных изделий.]. Ты готов?

Мы сидели за столом уже почти час — я съел много хлеба, сыра, оливок — словом, того, что было съедобно. Выпил немало кьянти.

— Ладно, паста так паста, — вздохнул я.

— Это не обычная паста, здесь подают lingue de passero, в переводе — «язычки попугаев».

— А просто мясо здесь нельзя заказать?

— Это же не настоящие языки попугаев. Это название блюда. А ты думал, что итальянцы едят языки попугаев?

— Но вы же едите червяков, едите бараньи мозги.

— Я тебе не червяков предлагаю, а «язычки попугаев». Этот вид пасты изобрели в маленьком городке Фаро Сан-Мартино в провинции Абруццо. Моя жена родом именно оттуда. Вообще-то, они там все довольно тупоголовые. Но пасту делают отменную. — Он приложил два пальца к губам и издал чмокающий звук. — Magnifico. Мы будем есть это блюдо с соусом puttanesca. Что значит «соус шлюхи».

— Как ты сказал?

— Соус шлюхи. Шлюхи. Не знаю, почему его так назвали. Возможно, потому, что в него кладут анчоусы. — Он рассмеялся. — Понимаешь?

— Думаю, что понимаю.

Беллароза поднял кверху палец — рядом возник официант. Фрэнк сделал выразительный жест рукой. Официант щелкнул пальцами — двое его подручных бросились к нашему столику и в мгновение ока очистили его от грязной посуды.

Я поглубже устроился в кресле. Типы с Уолл-стрит уже ушли, вслед за ними покинули ресторан и еще несколько человек — по виду местные коммерсанты. Но все старики остались сидеть, потягивая свое вино и кофе. Остался и человек удивительным образом похожий на Фрэнка. Как я понял, в ресторане подавали два вида ленчей — американо-итальянский и чисто итальянский. Извинившись, Фрэнк встал из-за стола, однако направился не в туалет, а к соседнему столику, за которым сидели четверо мужчин в темных костюмах. Они сердечно приветствовали его, но в их жестах также можно было заметить и некоторую сдержанность. К их столику подбежал официант с чистым бокалом, и один из мужчин налил Белларозе кьянти. Они все чокнулись, негромко пробормотав друг другу: «Salute». Затем они выпили, и, склонившись над столом, прочитали молитву. А может, мне это только показалось.

Боже мой, подумал я, эти люди существуют на самом деле. Прямо здесь, в одном из ресторанов Маленькой Италии, да к тому же в двух шагах от меня, сидят пятеро мафиози и попивают вино. Жаль, я не захватил с собой свою видеокамеру. «Вот, посмотрите, дети, это ваш папочка сидит за ленчем с главарем мафии. А вот дон пошел поговорить со своими приятелями-мафиози. Видите?» Камера показывает двух человек, сидящих у двери. «Видите, дети? Это телохранители. Видите дверь?» Дверь крупным планом. Так, а теперь снова в кадре столик с мафиози.

Однако за неимением видеокамеры я просто сидел и с любопытством поглядывал на эту компанию. Они о чем-то говорили, оживленно жестикулируя. Один из них резко опустил руку вниз, словно пряча что-то под стол, другой прикоснулся указательным пальцем к правому глазу. Беллароза время от времени постукивал костяшками пальцев по столику, один из мужчин выразительно провел ребром ладони поперек горла. Однако они ни разу не коснулись пальцами друг друга.

Я заметил также, что их лица сохраняют бесстрастное выражение — именно такое, какое было у Белларозы, когда он вошел с ресторан. И все же нетрудно было догадаться о теме их разговора.

Я не слышал ни слова из того, о чем они говорили, но не сомневался, что Беллароза рассказывает им о событиях сегодняшнего утра. Возможно, они уже знали о его аресте из сообщений по радио или откуда-то еще и, конечно же, их интересовали все подробности произошедшего в суде. Но сам факт того, что Фрэнк Беллароза сидел вместе с ними «У Джулио», напрочь опровергал слухи о его сотрудничестве с Альфонсом Феррагамо.

Другой темой разговора мог быть сам Альфонс Феррагамо. Кажется, и в этом случае я догадывался, как протекала их беседа. «По поводу этого дела с убийством Карранцы нам надо держаться вместе, — убеждал своих приятелей Фрэнк. — Мы ведь не позволим цветным вынуждать нас делать вещи, которые мы не хотим делать? Так? И мы не должны допустить, чтобы чертовы власти сеяли между нами рознь. Правильно? Я не хочу, чтобы итальянская кровь текла по тротуарам. Наш бизнес не пострадает только в том случае, если мы будем действовать сообща и добьем этих проклятых цветных. Согласны? Нам нельзя идти на сепаратные сделки с цветными, корейцами, „баклажанами“, с властями, с Управлением по борьбе с наркобизнесом и так далее. Capisce?»

Как же это случилось? Если бы я наблюдал нечто подобное всего четыре месяца назад, я не смог бы сказать ни слова о теме их разговора. Я бы ничего не понял. Теперь я понимаю почти все. Мадонна! Что со мной происходит? Непостижимо, но все-таки что-то происходит, причем весьма интересное.

Я взглянул на Ленни и Винни, на их уютный маленький столик в углу зала. Спиртного у них не было, но они купались в облаках сигаретного дыма и чашку за чашкой пили кофе. Итальянцы, похоже, способны часами просиживать за столиками и поглощать пищу. Ленни и Винни казались весьма довольными тем, что они просто сидят и поглядывают на входную дверь. Но, очевидно, наблюдение за дверью было для них действительно важной работой. При этом они не забывали посматривать также и на посетителей ресторана, особенно на тех четверых, которые сидели рядом с их шефом. Но посетители, должно быть, все поголовно были знакомы официантам и метрдотелю, так что вряд ли кто-нибудь из них поднялся бы, чтобы открыть огонь. Поэтому основным объектом наблюдения двух охранников все-таки оставалась входная дверь. Чтобы им помочь, я тоже стал смотреть на дверь. Минут через пятнадцать Фрэнк вернулся за наш столик.

— Извини, советник, надо было обсудить дела.

— Ради бога.

Принесли пасту. Фрэнк сразу же принялся за нее.

— Ну, как тебе? Запах как от шлюхи. Да? Нет?

— Без комментариев.

Я положил себе немного пасты, которая и в самом деле, наверное, напоминала язычки попугаев. Она оказалась довольно вкусной, рыбный соус тоже был неплохим, но я уже насытился.

Беллароза оторвал ломоть хлеба и вывозил его в соусе из моей тарелки.

— Надо доесть. Не стесняйся.

Ненавижу, когда в мою тарелку залезает даже Сюзанна. Однако я послушно взял хлеб из его руки и стал жевать.

— Ты просил напомнить о звонке твоей жене, — сказал я, посмотрев на часы.

— А, позже.

— Может быть, все-таки не мешает ей сообщить, что ты уже на свободе?

— С ней все в порядке.

— Она очень переживала, когда тебя увели.

— Да? А ведь я велел ей оставаться наверху. Видишь? Они все разучились повиноваться.

— Все-таки позвонить...

— Что это ты вспомнил о моей жене? Из-за этого соуса? — Он рассмеялся. — Этот «соус шлюхи» заставил тебя вспомнить о моей жене?

Я решил не отвечать на его шуточки. Я просто съел еще немного пасты и запил се вином.

Беллароза прикончил свою пасту, а потом переложил остатки с моей тарелки на свою.

— Ты ничего не ешь. Что, не нравится?

— Просто сыт. — Я еще раз взглянул на часы. Половина третьего. — Я пообещал твоей жене, что сегодня во второй половине дня привезу тебя домой.

— Да? Зачем? Я же тебе говорил, что мы останемся здесь на пару деньков. Мне надо встретиться с моими людьми. Потом я хотел попросить тебя сказать пару слов для прессы. У нас заказан шикарный номер в отеле «Плаза». Так что несколько дней мы пробудем в городе.

— Несколько дней?

— Да.

— Фрэнк, но у меня дела, встречи...

— Чем я могу помочь? Мы с тобой договаривались, советник.

По правде говоря, никаких деловых встреч у меня не было. За пятьдесят тысяч можно несколько дней и поболтаться по городу.

Фрэнк доел остатки моей пасты.

— Мы пошлем домой машину, чтобы нам привезли кое-что из одежды. Твоя жена тоже сможет передать что-нибудь для тебя.

— Не знаю, передаст ли.

— Конечно. На то они и жены.

— Это не про мою жену, приятель.

Беллароза сделал взмах ладонью так, будто по мановению его руки тарелки должны были исчезнуть со стола, но вместо этого рядом со столиком словно из-под земли вырос официант и быстро убрал посуду.

Другой официант принес две порции салата.

— Способствует пищеварению, — пояснил Фрэнк. Он сбрызнул помидоры с зеленью маслом и уксусом сначала в своей тарелке, затем в моей и приказал: — Ешь.

Я принялся за салат.

— Уксус помогает лучше переваривать пищу, — сказал Фрэнк.

— А чему способствует масло?

— Действует как слабительное. Ешь.

— Мне больше ничего не заказывай, — предупредил я, чувствуя, что после салата в меня уже ничего не полезет.

— Да ладно тебе, нам же теперь надо выбирать основное блюдо. Иначе для чего ты сюда пришел? — Беллароза подозвал официанта, и они стали обсуждать меню на итальянском. Затем Беллароза повернулся ко мне. — Что ты предпочитаешь? Телятину? Цыпленка? Свинину? Рыбу?

— Баранью голову.

— Да? — Он сказал что-то официанту, я разобрал только слово capozella[26 - Баранья голова (итал).]. Они оба рассмеялись. Он снова повернулся ко мне. — Здесь готовят фирменное блюдо из цыпленка. Великолепное, очень легкое. О'кей? Закажем одну порцию на двоих.

— Давай.

— Хочешь анекдот? Тупой черномазый входит в пиццерию и говорит: «Принесите мне целую пиццу». Официант его спрашивает: «Вам ее разрезать на восемь или на двенадцать частей?» А тупица черномазый отвечает: «На двенадцать, я страшно голоден». Понял?

— Думаю, что да.

— Теперь ты расскажи анекдот.

— Белый англосакс-протестант заходит в магазин «Брукс Бразерз» и спрашивает продавца: «Сколько стоит этот костюм-тройка?» А продавец отвечает: «Шестьсот долларов». Тогда англосакс говорит: «Отлично, я его беру». — Я снова принялся за свой салат.

Выждав несколько секунд, Беллароза спросил:

— Это все? И это анекдот? Тут нет ничего смешного.

— В этом вся соль.

— В чем?

— У белых англосаксов-протестантов нет чувства юмора.

— Но у тебя-то оно есть, — произнес он после паузы.

— Это ты так считаешь, а больше никто так не думает.

Он пожал плечами.

Мы выпили, а тем временем подоспело блюдо из цыпленка, которым можно было бы досыта накормить половину посетителей ресторана в клубе «Крик». Беллароза разделил порцию на две части.

— Это блюдо называется polio scarpariello. Повтори. Polio... scarpa...

— Scarpariello. Цыпленок по-сапожницки. Возможно, это блюдо придумал сапожник. А может быть, его делают из старых башмаков.

— И какая же это часть цыпленка? — поинтересовался я, приподняв вилкой здоровый кусок мяса.

— Это не цыпленок, а колбаса. Она является составной частью этого блюда. Ее обжаривают в масле с чесноком и грибами.

— Да, в самом деле, очень легкое блюдо.

— Ешь. И вот это попробуй. Это листья цикория с маслом и чесноком. Чеснок, кстати, хорошо отбивает рыбный привкус во рту. Ты должен все попробовать.

— Принесите мне бутылку газированной воды и стакан со льдом, — попросил я официанта.

— Да, сэр, — промолвил он и передо мной мгновенно появилась бутылка зеленоватого стекла с надписью «Пеллегрино». Я запомнил это название на будущее. Пока Фрэнк расправлялся с цыпленком и колбасой, я выпил целых три стакана.

Часы показывали уже половину четвертого, но в ресторане еще сидели люди. Четверо друзей Фрэнка уже ушли, но несколько стариков продолжали пить кофе и читать газеты. Двое из них мирно дремали. Винни и Ленни все так же потягивали кофе и дымили сигаретами.

Открылась дверь — я инстинктивно насторожился. Вошел человек лет пятидесяти, в черном костюме и темных солнцезащитных очках. Позади него шел второй, помоложе, и обшаривал глазами людей за столиками. Я дотронулся до руки Белларозы и показал взглядом на вошедших. Ленни и Винни, судя по всему, уже были начеку. Новые посетители, видимо, сразу заметили телохранителей и не стали делать резких движений — они застыли у двери, выжидательно глядя на нас. Официанты тоже замерли, упершись взглядом в носки своих туфель. Старички искоса взглянули на новых гостей и снова принялись за кофе и газеты.

Фрэнк встал и вышел из-за стола. Человек в черном костюме, сняв свои очки, пошел ему навстречу. Они встретились на середине ресторанного зала и обнялись. Я понял, что объятия эти были скорее проявлением уважения, а не искренних чувств.

Фрэнк со своим дружком присели за свободный столик. Спутник этого человека, телохранитель или кто-то еще, по приглашению Ленни и Винни присоединился к ним. Я вновь стал смотреть на Белларозу и его «коллегу» по бизнесу. Наблюдая за этими людьми, нетрудно было определить, кто из них занимал более авторитетное положение. Если Фрэнка Епископа Белларозу можно было бы отнести к властительным особам типа Цезаря Августа, то вошедший мужчина имел ранг пониже, но ненамного. Он помог Фрэнку прикурить сигарету, но проделал это так, что было ясно — он не испытывал при этом восторга и в другой раз мог этого и не сделать. Беллароза, со своей стороны, нарочно пускал дым прямо в лицо собеседнику. Оба они улыбались, но, скажу честно, я не хотел бы, чтобы кто-нибудь улыбался мне таким образом.

Разговор длился минут пять, затем человек в черном костюме похлопал Белларозу по плечу, видимо, поздравляя его с выходом на свободу. Они оба встали, снова обнялись, и в сопровождении своего спутника мужчина ушел.

Официанты снова забегали по залу. Я слегка расслабился, но отметил, что Ленни и Винни все так же пристально следят за дверью.

* * *


Фрэнк опять сел рядом со мной.

— Этот парень когда-то работал на меня, — произнес он.

— Ты имеешь в виду того парня, которому ты переломал кости?

— Нет, это был другой.

— Где-то я видел это лицо. В газетах его фотографии не печатали?

— Бывало и такое.

Фрэнк, как я мог заметить, выглядел слегка рассеянным. Очевидно, его «коллега» сообщил ему нечто такое, что его расстроило. Что именно — об этом я скорее всего никогда не узнаю.

Наверное, дон Беллароза занимался теперь своего рода политикой — «связями с общественностью». Вероятно, ему предстояло встретиться еще со многими людьми. Радости от этого он явно не испытывал, но намеревался выполнять свои обязательства до конца. Беллароза ни за что не пошел бы на компромисс или на сговор с черными, латиноамериканцами или с женщинами. Но с себе подобными он просто обязан был прийти к соглашению, однако, выдерживая при этом правильное соотношение между демонстрацией превосходства и проявлением уважения.

Наконец Беллароза вышел из своей задумчивости.

— Будешь пить кофе капуччино, экспрессо или по-американски? — спросил он.

— По-американски.

Он жестом вызвал официанта и сделал заказ. Кофе вскоре принесли — вслед за этим появился еще один официант, который держал в руках большой поднос с пирожными. Боже мой, как в них все это влезает? Мой приятель Фрэнк, исполняя одновременно роль хозяина и официанта, обстоятельно рассказал мне о каждом из этих пирожных и настоял на том, чтобы я выбрал хотя бы два из них. Я выбрал, но он тут же объяснил мне, что это совсем не то, что нужно, и поменял их на два других.

Я принялся за пирожные, для которых еще нашлось место, и выпил кофе. Потом мы поболтали с Патси, с Лючио и его женой, а также с несколькими официантами. Все были счастливы, оттого что ленч закончился без кровопролития.

— Вам понравилось? — улыбнулся мне Патси.

— Все было очень хорошо.

— Приходите к нам ужинать. О'кей?

— Конечно, придем.

Лючио и его супруга были не так разговорчивы, как Патси, но я попытался вызвать их на откровенность.

— Вы давно владеете этим рестораном?

— Ресторан принадлежал моему отцу, а также отцу моего отца, — гордо ответил Лючио.

— Так это вашего дедушку звали Джулио?

— Да. Он приехал из-за океана и открыл этот ресторан. — Он показал на пол.

— В каком году это было?

— Точно не знаю. — Лючио пожал плечами. — Должно быть, в 1900-м.

Я кивнул. Какой-нибудь ловкий предприниматель давно бы повесил надпись: РЕСТОРАН «У ДЖУЛИО» НАХОДИТСЯ В СЕМЕЙНОЙ СОБСТВЕННОСТИ с 1899 ГОДА. (Прошлый век звучит солиднее.) Но, судя по всему, Лючио больше беспокоили его доходы за день и то, чтобы клиенты остались довольны его кухней. Возможно, именно в этом и заключалась причина его успеха и успеха его предков.

В зал вышел шеф-повар в своем фартуке и колпаке, который он, прежде чем отвесить поклон дону, предусмотрительно снял. Боже мой, можно подумать, что Беллароза был кинозвездой или представителем высшей знати. Но, в сущности, он являлся для них важной особой, он был мафиозо, а эти люди, в большинстве своем выходцы из Сицилии и Неаполя, видимо, хранили верность старым традициям.

Все были настроены куда как дружелюбно, но, тем не менее, я чувствовал себя не в своей тарелке. Для Лючио и его братии я был, наверное, важной персоной, но все же не важной персоной-итальянцем. Словом, я чувствовал себя точно американский турист в Италии.

Фрэнк встал из-за стола, я поднялся вслед за ним. Стулья были мгновенно отставлены в сторону. Присутствующие посылали нам лучезарные улыбки. Еще минута — и они падут пред нами ниц.

До меня вдруг дошло, что единственной вещью, которую нам забыли подать, был счет за ленч. Вместо этого Фрэнк вынул из кармана брюк пачку денег и начал разбрасывать по столу пятидесятидолларовые купюры. Патси получил свои пятьдесят, шеф-повар тоже пятьдесят, по стольку же досталось и троим официантам. Беллароза даже вызвал двух подручных официантов и вручил им по десять долларов. Этот человек знал, как проявлять заботу о людях. Мы все обменялись buon giorno и ciao.

Ленни уже исчез, а Винни стоял у входа и осматривал окрестности. Сквозь стекло я видел, как Ленни подогнал «кадиллак» прямо к входу в ресторан, Винни распахнул заднюю дверцу. Затем он подал знак через стеклянную дверь, и только тогда Беллароза покинул ресторан. Я вышел вслед за ним, стараясь, однако, соблюдать дистанцию. Беллароза нырнул в машину, я сел рядом с ним, а Винни запрыгнул на переднее сиденье. Ленни дал полный газ. И этот человек хочет, чтобы мы пришли сюда с женами? Это несерьезно, Фрэнк.

Хотя, возможно, все это были лишь обычные меры предосторожности, которые Беллароза будет принимать даже тогда, когда в преступном мире воцарятся мир и спокойствие. Может быть, он просто очень осторожный человек. Возможно, я в самом деле могу пригласить Сюзанну на ужин с четой Беллароза? Возможно, мы останемся живы? Кто знает?

Мы поехали к югу от Мотт-стрит по обычным узким улочкам старой части Манхэттена.

— Отель «Плаза», — сказал Фрэнк, обращаясь к Ленни.

Ленни свернул на запад к Каналу, затем на север к Мюльберри. Сейчас мы были в самом сердце Маленькой Италии. Беллароза не отрываясь смотрел в окно, подзаряжаясь от родного пейзажа. Не знаю наверняка, но, кажется, он, будучи знаменитостью, просто не имел возможности свободно разгуливать пешком по этим улицам — он мог только созерцать их через затемненные стекла своего автомобиля. Мне стало немного жаль его.

— Я тут подумал, может быть, с тебя уже достаточно этого дерьма? — спросил он, повернувшись ко мне.

Может, и достаточно. Может, и нет. Я ничего не ответил.

— Ты сделал все, что от тебя требовалось, — продолжал он. — Избавил меня от тюрьмы. Понимаешь? Теперь моими делами может заняться Джек Вейнштейн. Он знает, как надо вести себя с этими мерзавцами из ведомства федерального прокурора.

— Тебе решать, Фрэнк.

— Да. Дело может принять неприятный оборот. А у тебя хорошая адвокатская практика. Хорошая семья. Хорошие друзья. Тебе могут испортить репутацию. Может, тебе с женой поехать в отпуск в какое-нибудь тихое место?

Какой заботливый у меня приятель. Я не мог понять, куда он клонит.

— Тебе решать, — повторил я.

— Нет, на этот раз решать тебе. Я не хочу на тебя давить. Сделаем так, как ты скажешь. Никаких проблем. Хочешь, я высажу тебя сейчас у железнодорожной станции? Поедешь себе спокойно домой.

Вероятно, для меня теперь настал момент освобождения под залог или принесения клятвы на верность. Этот человек вертел другими как хотел. Но я уже был в курсе этих его способностей.

— Возможно, ты прав, — сказал я. — Ты во мне больше не нуждаешься.

— Верно. — Он похлопал меня по плечу. — Я в тебе больше не нуждаюсь. Я тебя просто люблю, приятель.

Я думал, что читаю его мысли, и ошибся. Итак, мы поехали вместе в отель «Плаза».

Одного я не предполагал — того, что в этот вечер к нам в гости заявится половина мафиози со всего Нью-Йорка.


Глава 29


Отель «Плаза» — мой самый любимый отель в Нью-Йорке. Я был рад, что хоть в чем-то наши с Фрэнком вкусы совпадали.

Мы поселились в просторных апартаментах с тремя спальнями. Окна выходили на Центральный парк. Персонал отеля должным образом оценил, кто мы такие — вернее, кто такой Беллароза, — но подобных почестей, как в ресторане «У Джулио», нам не оказывали, никто не проявлял излишней нервозности.

Фрэнк Беллароза, Винни Адамо, Ленни Патрелли и Джон Уитмен Саттер расположились в просторной гостиной своих апартаментов. Прислуга принесла нам кофе и самбуку, а также «Пеллегрино» для меня (я убедился, что эта вода — отличное противоядие против чересчур обильных трапез по-итальянски). Часы показывали без двадцати пять, и, как я сам понимал, все мы ждали пятичасового выпуска новостей.

— Не хочешь позвонить своей жене до того, как начнутся новости? — спросил я у Фрэнка.

— Ах да! — Он снял трубку и набрал номер. — Анна? О... — Он хихикнул. — Как там у вас? Не узнал твой голос. Да. Я в порядке. Нахожусь в отеле «Плаза». — Беллароза замолчал, слушая, что ему говорят. — Да. Освободили под залог. Нет, не сложно. Твой муж постарался. — Он подмигнул мне, затем снова стал слушать. — Да, мы устроили небольшой ленч, кое с кем повидались. Да, раньше позвонить не мог... Нет, нет. Не буди ее. Пусть поспит. Я позвоню позже. — Опять пауза. — Да, он здесь, рядом со мной. — Он кивал, пока моя жена что-то говорила ему, затем спросил: — Хочешь с ним поговорить? — Беллароза покосился на меня и сказал в трубку: — О'кей. Тогда он перезвонит тебе позже. Послушай, мы собираемся побыть тут еще несколько дней... Да. Упакуй ему что-нибудь из одежды. И скажи Анне, что мне нужен мой синий костюм и еще серый, тот, что я заказывал в Риме... Да. А также рубашки, галстуки, белье и все такое. Передай это Энтони, пусть он пошлет кого-нибудь сюда. Сегодня вечером. О'кей?.. Включи телевизор, сейчас будут новости. Послушай, что они говорят, но не верь ни одному слову... Да. — Беллароза засмеялся, потом опять замолчал. — Да... О'кей... До встречи. — Он положил трубку, затем, словно опомнившись, сказал мне: — Твоя жена передает поклоны и поцелуи.

Кому она их передает?

Раздался стук в дверь — Винни вскочил и скрылся в коридоре. Ленни вытащил свой пистолет и положил его на колени. В номер вошел официант, он прикатил сервировочный столик с бутылкой шампанского, блюдом сыра и вазой с фруктами.

— С наилучшими пожеланиями от управляющего гостиницей, сэр, — произнес он.

Беллароза сделал знак Винни, тот дал официанту чаевые. Официант раскланялся и, пятясь задом, вышел.

— Будешь шампанское? — спросил у меня Беллароза.

— Нет.

— Хочешь, позвони своей жене и попроси ее передать еще что-нибудь?

— Нет.

— Я сейчас наберу номер. Вот... — Он передал мне телефон. — А хочешь, иди в спальню, там тоже есть телефон. Соединилось. Говори...

— Не сейчас, Фрэнк, положи трубку.

Он пожал плечами и положил трубку на рычаг.

Винни включил телевизор на программу пятичасовых новостей. Я не ожидал, что будет специальный выпуск, однако на экране появился Джефф Джонс.

— Наш спецвыпуск посвящен Фрэнку Белларозе, главе одного из пяти крупнейших преступных кланов Нью-Йорка, — начал ведущий. — Он был арестован сегодня утром в своем доме-дворце на Лонг-Айленде силами ФБР. Белларозе было предъявлено обвинение, поддержанное федеральным жюри присяжных, в совершении убийства Хуана Карранцы, известного наркобарона колумбийской мафии, расстрелянного в упор на автостоянке в Нью-Джерси четырнадцатого января нынешнего года.

Джефф Джонс продолжал свой рассказ, считывая текст с телеподсказчика так, словно для него все это действительно было новостью. Откуда они только берут этих людей?

— Совершенно неожиданно для всех судья Сара Розен освободила Белларозу под залог в пять миллионов долларов после того, как адвокат известного лидера преступного мира Джон Саттер выразил готовность лично подтвердить алиби своего подзащитного.

Джонс какое-то время что-то болтал и по этому поводу. Интересно, помнит ли Сюзанна, что было утром четырнадцатого января? Впрочем, это было не важно, ведь она наверняка прикроет меня, так же как я прикрываю Фрэнка Белларозу. О, какие сети мы плетем, как спутаны они. И так далее. В шестом классе школы мистер Салем читал мне эти стихи.

— Мы предлагаем вам репортаж Барри Фримена в прямом эфире. Он сейчас находится у дома Фрэнка Белларозы на Лонг-Айленде. Барри?

Возникла картинка ворот «Альгамбры».

— Вот это дом Фрэнка Белларозы, — начал свой репортаж Барри. — Многие из поместий на Золотом Берегу имеют собственные имена, и этот дом, расположенный на участке в двести акров с лужайками, рощами и садами, носит название «Альгамбра». У ворот находится домик сторожа, вы видите его сзади меня, здесь в настоящее время живет охрана, два, а может, и более телохранителей Фрэнка Белларозы.

Камера показала сторожевой домик.

— Мы звонили в звонок, стучали в ворота, но никто нам не открыл, — поведал Барри Фримен.

На экране появился вид сквозь ворота на аллею, ведущую к дому, и на сам дом.

— В этом доме проживает Фрэнк Епископ Беллароза со своей супругой Анной Белларозой, — продолжил свой рассказ Фримен.

— Какое к черту это имеет отношение к делу? — прошипел Фрэнк.

Фримен немного рассказал об образе жизни богатого и знаменитого обитателя «Альгамбры».

— В кругу друзей и в прессе Беллароза больше известен под прозвищем Денди Дон, — заявил Фримен.

— Не советую никому так называть меня в лицо, — прорычал Фрэнк.

Винни и Ленни захихикали. Они явно были воодушевлены телевизионной славой своего шефа. Камера снова показала Фримена.

— Мы опросили нескольких жителей поселка, спросили их мнение об их соседе, — повествовал Фримен, — но никто не пожелал высказаться по этому поводу. Скорее всего, дон еще не вернулся с Манхэттена, поэтому мы намерены ждать его здесь у ворот и, как только он появится, попытаемся взять у него интервью.

— Долго вам придется ждать, мерзавцы, — прокомментировал Фрэнк.

— Вам слово, Джефф, — передал эстафету Фримен.

— Спасибо, Барри, — включился ведущий Джефф Джонс. — Мы выйдем с вами на связь сразу же, как только Фрэнк Беллароза появится у вас. А пока мы хотели бы показать, что происходило сегодня утром у здания Федерального суда на Манхэттене. Дженни Альварес рассказывает.

Пустили видеопленку со съемками, сделанными сегодня утром: Фрэнк Беллароза и Джон Саттер прокладывают себе путь по ступенькам Федерального суда, а репортеры забрасывают их вопросами. Мой синий галстук от «Гермеса» на экране выглядел изумрудно-зеленым волосы были немного растрепаны, но на лице сохранялось вполне приличное выражение сдержанного оптимизма. Я заметил также, что прилипчивая корреспондентка, донимавшая меня своими вопросами, следовала за мной от самых дверей суда, хотя тогда я обратил на нее внимание только на нижних ступеньках. По надписи на ее микрофоне я догадался, что она представляет именно тот телеканал, который мы сейчас смотрим. Вероятно, она и была Дженни Альварес.

— Мистер Саттер, мистер Саттер, — прыгала она на меня.

Должно быть, я понравился ей с первого взгляда. Впрочем, она тоже была ничего себе.

Но поначалу ни Фрэнк, ни я не сказали репортерам ничего путного, поэтому камера показала нас вновь уже на нижних ступеньках лестницы, откуда открывался прекрасный вид на статую Великого Цезаря, стоящего на фоне классических колонн судебного здания и высокомерно взирающего на мечущихся у его ног репортеров. В одном из кадров я увидел, что вверху на ступеньках выстроились секретари и дежурные суда. Среди них был и мой знакомый «ковбой».

— Не мешало бы мне похудеть, — заметил Фрэнк. — А то и пиджак уже не застегивается.

— Вы великолепно выглядите, босс, — выразил свое мнение Винни.

— Чертовски здорово выглядите, — подтвердил Ленни.

Теперь настала моя очередь.

— Да, фунтов десять сбросить не мешает.

— Да? Хотя, наверное, все дело в костюме, — заключил Фрэнк.

Я снова переключил внимание на телевизор. Были слышны кое-какие вопросы, кое-какие ответы, но в сумме все происходящее казалось всего лишь театральным представлением, уличным спектаклем. Но потом оператор этой назойливой журналистки дал мой крупный план.

— Мистер Саттер, мистер Феррагамо располагает пятью свидетелями, которые видели Фрэнка Белларозу на месте преступления. Вы хотите сказать, что все они лгут? А может быть, лжете вы сами? — спросила меня Дженни Альварес.

— Свидетели Феррагамо — лжецы, — ответил этот тупоголовый Джон, — и он сам это прекрасно знает. Все это дело сфабриковано, это не что иное, как проявление личной мести в отношении моего клиента и попытка посеять рознь между...

— Рознь между кем? — не отставала миссис Прилипала.

И так далее.

Фрэнк сидел молча, но чувствовалось, что ему было очень не по душе оттого, что этот репортаж смотрят в Маленькой Италии, в Маленькой Колумбии, в Маленькой Ямайке, в Чайнатауне и в прочих районах, где живут хорошо вооруженные люди с большими кулаками, которых одержимость жаждой мести может толкнуть на то, что в официальных сообщениях называется убийствами, связанными с наркобизнесом.

Я снова взглянул на экран. Картинка, изображающая колонны здания суда, исчезла, и вместо нее возник серый фон какого-то строения или забора. На этом фоне стояла миссис Альварес, которая, видимо, успела переодеться после нашего свидания на Манхэттене, сменив свой утренний строгий костюм на вызывающе яркое красное платье. Возле рта она держала удлиненный фаллический символ в виде микрофона. Но взяла ли она его в рот? Нет. Вместо этого она заговорила:

— Итак, мы находимся в Стенхоп Холле. Вернее, у его ограды и ворот. Прямо здесь, за воротами вы видите домик сторожей, обитательница которого только что пыталась прогнать нас отсюда.

Забавно, но я не сразу узнал это место. В мире телевизионных образов возникает какое-то искажение пространства. Люди или места, хорошо знакомые вам, вдруг словно сжимаются и теряют прежний облик. Но тем не менее пришлось признать, что на экране действительно был Стенхоп Холл.

— Отсюда вы не можете видеть дом из пятидесяти комнат, но именно там проживают Джон Уитмен Саттер и Сюзанна Стенхоп Саттер, — сообщила нам Дженни Альварес после короткой лекции об истории усадьбы.

Она, конечно, ошибалась. Сюзанна действительно когда-то жила в этом доме, но это было давно. Надо написать об этом миссис Альварес.

Дженни Альварес продолжала говорить о «голубой крови», о высшем обществе, о родственниках Сюзанны и о прочей чепухе, а затем подошла к главной мысли своего рассказа.

— Что же заставило Джона Саттера, уважаемого и удачливого адвоката из известной на Уолл-стрит конторы «Перкинс, Перкинс, Саттер и Рейнольдс», заслуженно пользующегося прекрасной репутацией у своих влиятельных друзей и клиентов, защищать Фрэнка Епископа Белларозу по делу в обвинении его в убийстве? Какие отношения существуют между этими двумя людьми, между этими двумя семьями? Действительно ли Джон Саттер видел Фрэнка Белларозу утром четырнадцатого января, то есть как раз в тот день, когда Хуан Карранца, как следует из обвинительного заключения, был убит в Нью-Джерси? Это ли является мотивом того, что Джон Саттер взялся за это дело? Или тут кроются какие-то иные причины?

Да, тут есть еще кое-что, миссис Прилипала.

— Зачем они льют на тебя все это дерьмо, советник?

— Наверное, потому что я принял на себя огонь прессы.

— Да?

— Шучу.

Миссис Альварес не унималась. Откуда она взяла все это дерьмо, было ясно — от мистера Манкузо или от мистера Феррагамо. Это называется расплатой. «Вот тебе за это, Саттер». Спасибо, ребята.

— Слушай, — шутя, сказал Беллароза. — Кто сегодня герой дня? Ты или я? Я и не знал, что ты так знаменит. Я встал и пошел в мою спальню.

— Куда ты?

— В сортир.

— Не можешь потерпеть? Пропустишь же самое интересное.

— Там пропускать нечего. — Я прошел через спальню в ванную. Снял с себя пиджак и вымыл руки и лицо. — О Боже... — Все-таки, кроме своих собственных причин моего присутствия здесь, существует и факт явной невиновности Фрэнка Белларозы в убийстве Хуана Карранцы. — Не виновен, — сказал я громко. — Не виновен. — Я посмотрел в зеркало и попытался честно взглянуть в глаза самому себе. — Ты весь в дерьме, Саттер. Да, на этот раз ты вывозился в дерьме с головы до ног, парень с Золотого Берега. Ну, признайся же хотя бы самому себе, что это так.

— Нет, — ответил я сам себе. — Я делал только то, что считал нужным. Это называется приобретением опыта, Джон. Приобретением ценного опыта. Все прекрасно.

— Посмотрим, что ты скажешь через недельку-другую.

Я единственный человек, который может переубедить себя самого с помощью весомых аргументов, поэтому я отвернулся от зеркала, прежде чем будут сказаны слова, о которых я потом пожалею.

Я сбросил с себя одежду на пол и встал под душ. О, это было великолепно. В жизни есть три самые ценные вещи: бифштекс, душ и секс. Я долго стоял, позволив воде потоками струиться по моему телу.

К завтрашнему утру об этой истории раструбят все газеты. «Дэйли ньюс», основная газета, рупор мафии, вынесет ее на первую полосу. Так же поступит «Пост». «Ю-эс-эй тудей» тоже уделит этой истории немало внимания, а «Уолл-стрит джорнэл», хотя и не увидит в ней ничего сенсационного, все-таки упомянет о ней. Я боялся только одного: вдруг они решат, что главный герой этой истории не Фрэнк Беллароза, а Джон Саттср из фирмы «Перкинс, Перкинс, Саттер и Рейнольдс». Тем самым они уничтожат меня начисто. Горе мне!

И к завтрашнему утру все обитатели Лэттингтона, Локаст-Вэлли и других районов Золотого Берега, даже те, кто пропустил передачи радио, двенадцати каналов телевидения и сообщения центральных газет, прочтут о своем земляке в выпуске «Ньюсдей» — местной газете Лонг-Айленда. Я даже представил этот заголовок: «УМНИК С ЗОЛОТОГО БЕРЕГА ПО УШИ В ДЕРЬМЕ». Возможно, они придумают что-нибудь и похлеще. Но левоцентристская «Ньюсдей» в почти чисто республиканском округе ни за что не откажет себе в удовольствии отыграться на отпрыске из благородного семейства, попавшем в передрягу. Уж они-то попляшут на моих костях.

Я попытался представить, как это отразится на моих партнерах, на моих служащих и секретарях. Вряд ли они будут в восторге, когда обнаружат, что мистер Саттер ввел в круг клиентов фирмы личность из криминального мира. Пока потоки воды продолжали низвергаться на мою голову, в мозгу уже формировался яркий образ того, как мои отец с матерью, путешествуя по Европе, листают свежий выпуск «Интернэшнл геральд трибьюн» в поисках очередной истории о голодающих народах и политических репрессиях и вдруг натыкаются на статью о мистере Фрэнке Белларозе, главаре нью-йоркской мафии. «Это случайно не сосед нашего сына, забыла, как его звать?» — спросит мать. А отец ответит: «Да, кажется... смотри-ка, здесь упоминается Джон Саттер. Должно быть, это наш Джон». И мать скажет: «Да, скорее всего. Послушай, я рассказывала тебе об этом прелестном маленьком кафе, которое я сегодня видела на Монмартре?»

Безусловно, мои друзья из клуба «Крик» проявят к этой истории куда больший интерес. Я представил Лестера, Мартина Вандермеера, Рендала Поттера, Аллена Депоу и нескольких других, сидящих в креслах, кивающих с видом знатоков, или, возможно, покачивающих головами в знак недоверия, или делающих другие, приличествующие этому поводу жесты. И Лестер заявляет во всеуслышание: «Вся беда в том, что Джон оказался бесхарактерным человеком. Мне так жаль Сюзанну и детей».

Джим и Салли Рузвельты, в отличие от других, были настоящими друзьями и не стали бы судить меня строго. Я всегда могу рассчитывать, что, если я их попрошу, они выскажут мне свое мнение прямо в лицо. Тем не менее еще примерно месяц я буду избегать встреч даже с ними.

Далее идут мои родственники, мои дяди и тети, включая тетю Корнелию и дядю Артура, а также моих многочисленных двоюродных братьев с их женами и целую орду остальных туповатых сородичей, с которыми я вынужден общаться по случаю Пасхи, Дня благодарения, Рождества, а также свадеб и похорон. Слава Богу, День благодарения уже был три месяца тому назад, свадеб вроде бы не намечалось и никто не собирался давать дуба (хотя я не удивлюсь, если после сегодняшних событий это случится с тетушкой Корнелией). Если они перестанут меня замечать, я буду только рад, но боюсь, что они, наоборот, не дадут мне проходу со своими вопросами относительно моей тайной жизни в качестве советника мафии.

Оставались еще Каролин и Эдвард. Хорошо, что я успел предупредить их о возможном развитии событий. Поэтому, если сейчас они услышат об этом из других источников, они смогут сказать: «Да, мы знаем об этом. Мы во всем доверяем нашему отцу». Чудо-дети. Правда, я подозреваю, что Каролин выкажет некоторую холодность в отношениях со мной, но в душе она будет очень переживать. Она все время живет внутренней жизнью. Эдвард, по всей вероятности, заведет себе альбом, в который станет наклеивать вырезки из газет. Хотя, если честно, мнение детей, включая и моих собственных, меня совсем не интересует.

Что касается моей сестры Эмили, то она уже прошла через возрастное отторжение ценностей зажиточных классов и спокойно живет у берега истины. Она будет ждать меня там и, Господи благослови ее, не станет выпытывать у меня подробности моего путешествия; ее будет интересовать только факт моего прибытия.

Этель Аллард. Да, вот здесь все не так просто. Если бы я заключил пари на крупную сумму денег, я бы предположил, что Этель в глубине души обрадуется тому, что еще один представитель благородных кровей не устоял перед соблазном нечестивого обогащения. Особенно это касается меня, так как до сих пор моя репутация была непогрешима. То есть я не бил свою жену (правда, только по ее собственной просьбе), не изменял ей в сторожевом домике, не залезал в долги, усердно посещал церковь, почти никогда не напивался и всегда относился к Аллардам с уважением. «Но, — сказала бы она, — какие добрые дела совершили вы, мистер Джон Саттер, за последнее время?» Увы, таких дел я не совершал, Этель. Увы.

Хорошо, что Джордж уже никогда не узнает об этой истории: это убило бы его. А если бы он остался жив, старик доконал бы меня своей надменностью и осуждающими взглядами, и тогда я сам убил бы его.

Но даже в куче лошадиного дерьма можно найти жемчужное зерно. А именно — мистер Хеннингс, наш священник, совершенно точно, тайно и явно был бы счастлив, оттого что я наконец показал свое истинное лицо. Лицо подручного гангстера, который, вероятно, приторговывает наркотиками, чтобы удовлетворить свое пристрастие к алкоголю. Честное слово, оттого что он испытывает удовлетворение, я был бы счастлив. Я не мог дождаться воскресенья, когда я приду в церковь и положу на блюдо для пожертвований пакет с тысячей долларов.

Затем шел черед женщин. Это Салли Грейс Рузвельт, которой образ дона Белларозы, нарисованный моей женой, показался столь привлекательным. Это Бэрил Карлейль — она теперь, я уверен в этом, от возбуждения выпрыгнет из своих трусов, когда увидит меня. Это и другие женщины типа очаровательной Терри, которые наверняка станут воспринимать меня более серьезно после этого случая.

И вот, как говорится, мы приближаемся к ключевым фигурам. Возможно. Хотя для характеристики моего отношения к Шарлотте и Уильяму Стенхопам я могу уделить лишь полсекунды — мне на них глубоко наплевать. Остается Сюзанна. Нет, я не могу винить ее в том, что произошло, в том, что я оказался сейчас в отеле «Плаза» с гангстером и обвиняемым в убийстве, с субъектом, смерти которого желают по меньшей мере двести человек. Я не могу возложить на нее вину за мое решение стать адвокатом дона Белларозы. Она была не виновата в том, что теперь к нам обоим приковано внимание прессы, которая не успокоится, пока не узнает о нас всю подноготную. Нет, я не обвиняю ее в этом. И тем не менее вы сами можете убедиться, что почти все это произошло по ее вине.

Вернее, речь тут идет скорее не о вине, а о потере чувства ответственности. Если коротко, то это она сочла Фрэнка Белларозу более интересным и более мужественным типом, чем ее собственный муж. Ее мужу, которому вовсе не безразлично, что думает о нем его жена, это очень не понравилось. Ее муж оказался очень ревнивым. Ее муж считает себя во всем равным Фрэнку Белларозе, а во многих отношениях даже выше него. Но провозглашать такие вещи нет никакого смысла. Это надо доказывать на деле.

И поэтому, когда представилась такая возможность — а она, по иронии судьбы, представилась благодаря опять же Фрэнку Белларозе, — муж, движимый больше гордыней, чем здравым рассудком, приступил к разрушению собственной жизни только для того, чтобы показать всем, кто он такой.

Сожалел ли я о своем поступке? Ничуть, поверьте. Я даже чувствовал себя лучше, чем когда бы то ни было, но, конечно, понимал, что пожалеть мне еще придется.

Я вышел из-под душа, вытерся и, вглядываясь в запотевшее зеркало, изобразил на лице вымученную улыбку. Улыбайся, болван, ты получил, что хотел.

Это была безумная ночь. Телефон звонил не переставая, постоянно входили и выходили какие-то люди. Было ясно, что дон вовсе не прячется, а просто перенес свой «двор» из «Альгамбры» в «Плазу».

Еще с вечера начались звонки из информационных агентств, прессы и с телевидения — вероятно, слух о том, что Беллароза находится именно в этом отеле, распространился через прислугу или через гостей дона. Но на такие звонки Беллароза не отвечал, а мне посоветовал до завтрашнего утра не делать никаких заявлений. Несколько бойких, если не сказать назойливых, репортеров пытались прорваться в наши апартаменты, но были встречены Винни, опытным стражем ворот дона Белларозы. Он избрал любопытную тактику борьбы с журналистами.

— Впустить я вас впущу, но потом уже не выпущу, — предупреждал он их.

На такое приглашение никто не откликнулся. Но я могу поклясться, что слышал голос Дженни Альварес, спорящей с Винни.

Официанты установили в гостиной барную стойку и всю ночь приносили в апартаменты еду. Телевизор не выключали, он был настроен на сводную программу новостей, где каждые полчаса крутили сюжет о Белларозе, внося в него незначительные дополнения. Текста я не мог разобрать из-за рокота голосов в номере, но зато раз в полчаса имел возможность наблюдать, как по ступенькам суда спускаются Беллароза и Саттер.

Большинство из тех людей, которые прибывали в гостиницу, были, по всей вероятности, вассалами великого padrone[27 - Отец, пастырь (итал.).], капитанами и лейтенантами его собственной организации. Они обнимались с ним, целовали его, а самые незначительные личности довольствовались рукопожатиями. Некоторые из пожилых людей, взяв дона за руку, кланялись. Они явно прибыли сюда за тем, чтобы выразить преданность своему хозяину. У меня возникла странная ассоциация — эта империя Белларозы напомнила мне средневековое княжество, в котором никакие законы или правила поведения не писались на бумаге, но были негласно соблюдаемы, где клялись на верность под страхом смерти, где все решалось при помощи интриги, и путь к власти лежал через странную смесь принципов наследования, молчаливого согласия и дворцовых убийств.

Все присутствующие были одеты в типичные для мафии костюмы синего, серого или черного цветов, изредка в полоску. В таких же костюмах ходили и на Уолл-стрит, с небольшой, правда, разницей, которая состояла в том, что рубашки здесь были шелковыми, блестящими, а галстуки — однотонными. Тут и там поблескивали золотые браслеты на запястьях, дорогие часы, заколки для галстуков с драгоценными камнями, а на каждом мизинце левой руки красовался перстень с бриллиантом. За исключением моего мизинца.

Говорили в основном по-английски, но время от времени кто-нибудь вставлял словечко по-итальянски, которое я, конечно, не понимал. Я уже жалел, что целых восемь лет учил в школе французский язык. Что теперь делать с этим французским? Орать на официантов? Да, однажды мне пришлось прибегнуть к этому в Монреале, но то совсем другая история.

Однако не все гости приходили, чтобы отдать дань уважения и выразить свою верность дону. Некоторые вели себя очень сдержанно, их лица не выказывали никакой радости, а обнимались и целовались они только для виду. Это были люди, пришедшие сюда за информацией. Среди них я заметил тех четверых, что были в ресторане «У Джулио», а также человека со стальным взглядом, который там же навестил дона в сопровождении своего телохранителя. С этими людьми Фрэнк удалился в спальню — они вышли оттуда рука об руку минут через десять-пятнадцать, но я не мог даже предположить, кто же из них одержал верх в их короткой схватке.

В апартаментах постоянно присутствовали не меньше сотни человек, одни уходили, их место занимали новые, и часам к десяти у нас перебывало человек триста, не меньше. Наверное, так выглядит празднование Рождества в офисе крупной фирмы.

Беллароза почти не обращал на меня внимания, но, тем не менее, настоял, чтобы я оставался в гостиной. Возможно, он хотел пустить мне пыль в глаза или погрузить меня в атмосферу жизни настоящей мафии. Он лишь изредка представлял меня гостям, а если и делал это, то я получал, конечно, не объятия и поцелуи, а лишь рукопожатия, сопровождаемые плохо скрытым недоумением. Но это меня совсем не оскорбляло. Я заметил, что эти люди придают очень мало значения знакомству с тем или иным лицом, будь это даже итальянец, что могло бы показаться странным, но лишь человеку со стороны. Американцы в этом смысле куда более щепетильны — помню, однажды меня представили даже прислуге и собакам знатного хозяина. Но сейчас, при сложившихся обстоятельствах, главными принципами были секретность, обет молчания и атмосфера заговора. Эти принципы исключали пустые разговоры, в том числе упоминание имен и фамилий.

Я бы назвал все происходящее чем-то вроде чисто итальянского приема. Поэтому, когда появился Джек Вейнштейн, я вдруг понял, что еще никогда не был так рад лицезреть адвоката-еврея. Вейнштейн сам подошел ко мне и сам представился. Вероятно, он совсем не испытывал профессиональной зависти по отношению ко мне.

— Вы проделали отличную работу, — сразу сказал он. — Мне бы ни за что не удалось избавить его от тюрьмы.

— Видите ли, мистер Вейнштейн... — начал я.

— Джек. Зовите меня Джек. А вас как зовут, Джек или Джон? Давайте перейдем на ты.

Вообще-то меня зовут мистер Саттер.

— Зови меня Джон, — тем не менее предложил я. — Видишь ли, Джек, я не уверен, что мне и дальше стоит заниматься этим делом. Я не специалист по уголовному праву, я даже не в курсе, какие порядки существуют на Фоли-сквер.

— Не беспокойся, друг мой. — Он потрепал меня по плечу. — Я этого дела не упускаю из виду. Но ты здорово приложил судью и присяжных. Они этого никогда не забудут.

Я улыбнулся и краем глаза посмотрел на своего собеседника. Это был высокий, худощавый мужчина лет пятидесяти с хорошим загаром на лице, темными глазами и носом, который можно было бы назвать римским или семитским. Вообще, Вейнштейн вполне бы сошел за одного из соотечественников Белларозы. Джованни Вейнштейн.

— Только тебе не следовало оскорблять Феррагамо, — сообщил он мне. — Говорить ему насчет его неадекватного поведения в суде. Сумасшедшие очень не любят, когда их называют сумасшедшими.

— Ну и черт с ним.

Вейнштейн только улыбнулся на это. Я решил высказать свою точку зрения.

— Как ты, наверное, знаешь, Фрэнк считает, что это дело до суда не дойдет. Он думает, что или его... ну ты понимаешь... еще до суда, или Феррагамо откажется от своих обвинений за недостатком доказательств.

— Именно поэтому Фрэнк все это и затеял. — Он оглянулся по сторонам и заговорил шепотом: — Весь этот большой сбор. Это называется налаживанием контактов с общественностью. Он должен продемонстрировать, что его не удалось запугать, что партнеры по бизнесу поддерживают его, а сам он по-прежнему является наилучшим руководителем. — Джек улыбнулся. — Capisce?

— Capisco, — ответил я.

Вейнштейн захихикал. Да уж, есть чему радоваться.

— Я не буду надоедать тебе со своим мнением по поводу заявления, которое ты сделал на ступеньках суда. Я сам несколько раз давал маху, когда только начинал работать на этих людей. Но советую тебе впредь быть поосторожнее. Кстати, у этих людей есть несколько словечек, которые следует знать. Например, «приятель» и «поговорить». Если кто-нибудь из присутствующих здесь обратится к тебе так: «Эй, приятель, выйдем, поговорить надо», — ни в коем случае не выходи. То же самое, если предложат: «Давай выйдем». Capisce?

— Конечно. Но...

— Просто я хочу немного просветить тебя относительно некоторых нюансов, слов с двойным смыслом и так далее. Будь всегда настороже. И не обращай внимания на их жесты и на выражения лиц. Ты все равно в этом никогда не разберешься. Просто внимательно слушай, наблюдай, следи за руками, за своим выражением лица и поменьше говори. Ты же белый англосакс-протестант. Вы это делать умеете.

— Да. Я предполагал, что здесь надо вести себя именно так.

— Ну и отлично. Хорошо, что ты был на месте, когда все это произошло. Ведь как обычно бывает: прокурор штата или даже федеральный прокурор достигают договоренности с адвокатом, и обвиняемый является как бы для добровольной сдачи в руки правосудия. Тогда нет необходимости арестовывать человека дома, на улице или в офисе. Но иногда эти негодяи решают действовать в наглую: они приходят и надевают на людей наручники. Это же полный идиотизм.

Я пожал плечами. По-моему, тут все дело в том, с какой стороны на это посмотреть: или вы зритель и следите за развитием событий по телевизору, или это вас выводят в наручниках.

— Мы были уверены, что они придут за Фрэнком во вторник, так как наш человек позвонил мне накануне вечером и сказал, что арест состоится в семь часов утра. Я не удивился, поскольку предполагал, что они выберут этот день.

— Какой «ваш человек»?

— В ведомстве Феррагамо... о... забудь, что я тебе сказал.

— Да, конечно. — Я задумался. Фрэнк, сукин сын, оказывается, просто надул меня на пятьдесят долларов. Он разбрасывает налево и направо деньги в ресторане, обещает мне сумасшедшие гонорары, а сам в то же время обманывает меня из-за пятидесяти долларов. Конечно, дело тут вовсе не в деньгах, а в его неуемном желании быть первым, пускать людям пыль в глаза. И так поступил со мной человек, который поведал мне о своем алиби за две минуты до ареста, потом сказал, чтобы я забыл об этом, и тут же напомнил, что он не хочет провести ни одного дня в тюрьме. Да, с этим типом надо держать ухо востро.

— Понимаешь, что я имею в виду? Я думал, ты в курсе дела. Никогда не знаешь, что у этих людей на уме. И после этого они говорят о хитрости евреев. Черт, да этот человек... ладно, не будем об этом. — Вейнштейн огляделся по сторонам, затем сказал: — Латиноамериканцы никогда не полезут убивать его, так как для них это создаст массу проблем. Им это не нужно. Однако... — тут он снова оглядел людей, толпящихся в гостиной, — кое-кто из присутствующих здесь, может, и захочет разделаться с Фрэнком, если почувствует, что тот ослаб, или сочтет, что за ним больше нет реальной силы. Мне напоминает это стаю голодных акул. Если самая большая акула ранена и за ней тянется кровавый след, то скорее всего жить ей осталось недолго. Понимаешь?

Я кивнул.

— И это произойдет не потому, что он не справился со своей работой или чем-то им не нравится. Для них это история, а они живут только сегодняшним и завтрашним днями. Основное для этих людей, советник, это не попасть в тюрьму и сделать как можно больше денег.

— Нет, — возразил я. — Не попасть в тюрьму и заработать больше денег — это только внешнее. На самом деле, главное для этих людей — уважение. Внешний блеск. Мужество. Capisce?

— Согласен с твоим замечанием. — Он улыбнулся мне. — Ты быстро входишь в курс дела. Когда немного освободишься, позвони мне, мы обсудим кое-какие вопросы. Заодно и позавтракаем.

— Договорились, но только чтобы ленч был в одном из ресторанов Маленькой Италии.

Он снова улыбнулся, потом отвернулся от меня и поприветствовал кого-то на итальянском. Они обнялись, но не поцеловались. Вот так поступят и со мной, если я не буду осторожен.

Неожиданно ко мне подкатился низенький и толстенький человек и, прежде чем я успел отпрянуть в сторону, пнул меня своим животом.

— Эй, я тебя знаю, — завопил толстяк. — Ты работаешь на Джимми, верно? На Джимми Губу. Точно?

— Точно, — признался я.

— Поли, — протянул он мне для знакомства свою пухлую потную руку.

— Джонни, Джонни Саттер. — Мы обменялись рукопожатиями.

— Так ты крестник Аньелло, верно?

— Угу.

— Как у него идут дела?

— Отлично.

— У него ведь был рак. Он что, выздоровел?

— А... да.

— Крепкий парень. Ты видел его на похоронах Эдди Лулу? В прошлом месяце. Ты был там?

— Конечно.

— Ну вот. Аньелло входит в зал, от него осталась ровно половина, и эта чертова вдова от страха едва не падает в гроб, где лежит Эдди. — Толстяк засмеялся, я посмеялся вместе с ним. Ха-ха-ха. Он спросил меня: — Ты в этот момент был там?

— Мне рассказали, когда я пришел.

— Не понимаю, почему он не носит шарф или еще что, у него же и от лица осталась половина.

— Я посоветую ему это, когда мы будем с ним обедать.

Мы поговорили еще несколько минут. Обычно мне хорошо удаются светские беседы, но с этим Поли довольно трудно было найти точки соприкосновения.

— Ты играешь в гольф? — поинтересовался я.

— В гольф? Нет. А почему ты спрашиваешь?

— За этой игрой хорошо отдыхаешь.

— Да? Хочешь отдохнуть? Зачем? Вот состаришься, тогда и отдохнешь. Или когда помрешь. А чем сейчас занимается Джимми?

— Да все той же ерундой.

— Да? Если он хочет жить, пусть будет поосторожней. Это, конечно, не мое дело, но на его месте я бы оставил на время эти игры с наличными. Понимаешь?

— Я передам ему твое мнение.

— Да? Ладно. Занимаясь этими делами, надо уметь вовремя остановиться, а то в один прекрасный день можно так подзалететь, что своих не узнаешь. Джимми следует об этом помнить.

— Я ему напомню.

— И еще. Скажи Джимми, что Поли передает ему привет.

— Конечно скажу.

— Напомни ему про то место на Кэнел-стрит, на которое мы собирались взглянуть.

— Непременно.

Поли отчалил и пошел тыкаться своим животом в кого-то другого. Я направился было к бару, но в этот момент кто-то похлопал меня по плечу. Я обернулся и увидел широкоплечего джентльмена, лицом напоминающего кроманьонца.

— О чем это с тобой говорил Толстый Поли? — спросил этот урод.

— Да все о той же ерунде.

— О какой такой ерунде?

— А кого это так сильно интересует?

— Послушай, приятель, если ты не знаешь, кто я, тебе лучше спросить об этом, черт бы тебя побрал.

— О'кей. — Я подошел к стойке бара и налил себе бокал самбуки. Как они смеют, возмущался я, принимать меня, Джона Уитмена Саттера, за одного из себе подобных. Я посмотрел в зеркала за стойкой. Да нет, вроде бы выгляжу, как всегда. Вот только изо рта несет «соусом шлюхи» и чесноком.

Я все же решил обратиться к стоящему рядом со мной молодому человеку.

— Кто это? — спросил его я, указывая на «кроманьонца».

— Ты не знаешь, кто это? — изумился парень. — Откуда ты, из Чикаго? А может, с Марса?

— Я просто забыл сегодня очки.

— Да? Если ты не знаешь, кто это, тебе лучше этого и не знать.

Эта фраза прозвучала как итальянская поговорка, поэтому я решил не настаивать.

— Ты играешь в теннис? — поинтересовался я у своего собеседника.

— Нет. — Парень наклонился ко мне и прошептал: — Это Салли Да-Да.

— Понял. — Теперь у меня было целых трое знакомых с именем Салли: Салли Грейс, Салли из трактира «Звездная пыль» и этот человек, которого, по словам Манкузо, кажется, звали от рождения Сальваторе, но который, хотя и дожил до солидного возраста, так и не научился толком говорить. Как себя чувствует маленький Салли? Да-да-да. Салли хочет бай-бай?

— Салли — это свояк Епископа? — спросил я.

— Да. Салли — муж сестры жены Епископа. Как ее зовут, кстати?

— Анна.

— Да нет, я имею в виду эту чертову сестру.

— Мария?

— Да... хотя нет, а впрочем, какая разница. А зачем тебе нужно знать, кто такой Салли Да-Да?

— Он мне сам велел расспросить, кто он такой.

— Да? Зачем это?

— Он хочет знать, о чем мы беседовали с Толстым Поли.

— С Толстым Поли вообще ни о чем не следует говорить.

— Почему?

— Если ты не в курсе, то скоро узнаешь.

— Наверное, потому, что Толстый Поли слишком много болтает?

— Верно, угадал. И добром это не кончится.

— И делишки Джимми Губы тоже добром не кончатся — добавил я.

— Почему?

— Он слишком увлекся играми с наличными.

— Опять? Он что, рехнулся? Зачем он это делает?

— Он очень прислушивается к мнению своего крестника.

— Какого крестника?

— Аньелло. Нет, Джонни. Нет... — что-то я совсем запутался.

— Я думал, ты скажешь, что он слишком часто прислушивается к мнению своего крестника Джоя, — рассмеялся парень. — Джой — это я. А ты кто такой?

— Джон Уитмен Саттер.

— Кто?

— Адвокат Епископа.

— А... Да-да... Я видел тебя по телевизору. А что, Джек получил отставку?

— Нет, Джек с нами. А я — что-то вроде боевого авангарда.

— Понятно. А что тебе нужно от Салли Да-Да?

— Ничего. Мы с ним просто поговорили.

— Послушай, тебе следует держаться подальше от этого человека. Пусть лучше с ним сам Епископ говорит.

— Сарisсо. Grazie. — Я прошел к окну и стал смотреть на панораму Центрального парка. Вообще, все приемы очень похожи друг на друга. Верно? Надо просто немного выпить, разогреться, а потом походить по залу, поговорить. Этот прием отличался от остальных только тем, что на нем отсутствовали женщины. Я, кстати, понял, что вполне могу обойтись и без них. Capisce?

* * *


Примерно в десять вечера в номер вошел коротышка носильщик и вкатил тележку с четырьмя чемоданами, один из которых очень походил на мой. Ленни проводил носильщика в наши спальни. Интересно, испытывала ли леди Стенхоп восторг, когда упаковывала мои вещи? Хорошо, что ее попросил об этом Фрэнк, а не я.

В одиннадцать вечера кто-то включил другой канал новостей и увеличил до максимума звук. Присутствующие притихли и сгрудились вокруг телевизора.

Главной темой по-прежнему оставался арест Фрэнка Белларозы, но на этот раз большая часть передачи была посвящена пресс-конференции Альфонса Феррагамо. Я не сомневался, что ведомство федерального прокурора будет решительно возражать против раздуваемой прессой вокруг этого ареста сенсационности и слишком снисходительного отношения к дону Белларозе и его адвокату. Так что ничего хорошего я не ждал.

После короткого вступления ведущего камера вновь показала перспективу ступенек дворца правосудия и на них — дона Белларозу в компании со мной, загорелым, высоким и безукоризненно одетым. Ничего удивительного, что меня так любят женщины.

После этого небольшого сюжета дали картинку пресс-конференции; видимо, она состоялась где-то в недрах Фоли-сквер. Крупным планом был показан Альфонс Феррагамо — он выглядел более собранным, чем в зале суда. Люди в комнате рядом со мной отпускали любопытные замечания в его адрес, типа «сукин сын», «мерзавец», «дерьмо собачье» и «педераст». Я порадовался, что среди нас не было матери бедного Альфонса.

Мистер Феррагамо пошелестел бумагами и зачитал написанное заранее заявление.

— Сегодня утром, в семь часов сорок пять минут, — начал он, — агенты Федерального Бюро Расследований, работающие в составе Федеральных сил по борьбе с организованной преступностью, которые включают в себя также Полицейское управление Нью-Йорка и Отдел по борьбе с наркобизнесом, в координации с полицейским управлением округа Нассау, осуществили арест Фрэнка Белларозы в его доме на Лонг-Айленде.

Готов поклясться, что я во время ареста видел только одного Манкузо. Должно быть, все остальные размещались на Грейс-лейн и просили его о них не упоминать.

— Арест явился кульминацией семимесячного расследования, проведенного полицией Нью-Джерси совместно с ведомством федерального прокурора и ФБР. Доказательства, представленные Большому жюри присяжных, указывают на прямую причастность Фрэнка Белларозы к убийству известного колумбийского наркодельца Хуана Карранцы.

Феррагамо продолжал ораторствовать, помахивая петлей от виселицы для моего клиента, а мне было весьма любопытно наблюдать за реакцией сидящих рядом со мной в комнате людей. Я мог видеть лицо самого Белларозы — оно не выдавало никаких чувств, никакого беспокойства. Но многим его коллегам было явно не по себе. Одни погрузились в задумчивость, другие бросали в сторону босса быстрые взгляды.

Феррагамо завязал последний узел на веревке, заявив:

— Федеральные свидетели показали на закрытых слушаниях, что внутри преступной организации, возглавляемой Белларозой, существуют серьезные разногласия и что убийство Хуана Карранцы было совершено без одобрения со стороны этой организации и еще четырех преступных кланов Нью-Йорка. Убийство было исполнено самим Белларозой и той частью его организации, которая стремится к завоеванию лидерства в сфере торговли наркотиками и к изгнанию с этого рынка колумбийцев, а также выходцев с Карибских островов и из Восточной Азии. Это обвинение, — продолжал Феррагамо, — лишь первое в цепи тех, которые будут выдвинуты в ходе войны, объявленной организованной преступности. Расследование охватило и другие аспекты противоправной деятельности Фрэнка Белларозы, в том числе ему будут предъявлены обвинения в вымогательстве, подпадающие под действие акта РИКО. Что же касается других фигур из организации Белларозы, то в отношении них также ведется следствие.

Это заявление не вызвало у собравшихся аплодисментов. С одной стороны, они понимали, что прокурор нарочно сгущает краски, дабы вызвать панику и тем самым спровоцировать доносительство. Но с другой стороны, у каждого из этих людей в тюрьме находились друзья или родственники. Манкузо не напрасно говорил, что многие банды были разрушены изнутри благодаря умело организованным слухам. Но в составе тех банд имелись люди, которым и такой поворот дела был выгоден: они видели в этом возможность очистки кланов от ненужных фигур. Старую кровь время от времени необходимо обновлять. Войны между гангстерами тоже преследуют эту цель.

И, говоря о гангстерских войнах, Феррагамо был прав на сто процентов.

— Ведомство федерального прокурора, — поведал он, — и прочие правоохранительные органы разного уровня обеспокоены борьбой за контроль над рынком наркотиков, которая может привести к возникновению нового типа гангстерских стычек на улицах Нью-Йорка. Это будут столкновения между различными этническими группировками преступников, которым до сего времени удавалось жить в относительном мире друг с другом. — Феррагамо, оторвавшись от текста заявления, посмотрел в зал.

В наступившей тишине слышно было только дыхание собравшихся у телевизора. Затем репортер из зала пресс-конференции задал Феррагамо вопрос:

— Ожидали ли вы, что Беллароза предстанет перед судом в сопровождении адвоката с Уолл-стрит и с залогом в пять миллионов долларов?

В зале раздался смех, а некоторые из сидящих у телевизора повернули головы ко мне.

— Мы имели кое-какие сведения на этот счет, — улыбнулся Феррагамо.

Затем возникла опять миссис Прилипала, она же Дженни Альварес.

— У вас имеется пять свидетелей, — обратилась она к Феррагамо, — которые заявили, что они были очевидцами того, как Фрэнк Беллароза застрелил Хуана Карранцу. Однако адвокат мистера Белларозы Джон Саттер утверждает, что в то утро он видел Белларозу на Лонг-Айленде. Кто же из них лжет?

Альфонс Феррагамо выразительно пожал плечами.

— Пусть этот вопрос решает суд присяжных, — произнес он и добавил: — В любом случае тот, кто солгал, предстанет перед судом за лжесвидетельство.

Включая и тебя, Альфонс. Я не собираюсь отдуваться один.

После пресс-конференции подошел черед репортажа о пожаре в Южном Бронксе. Видимо, его решили показать в программе новостей только потому, что, согласно общей точке зрения, в Южном Бронксе уже нечему гореть. Мне даже кажется, что телевидение все время пускает в ход одни и те же кадры пожара, снятые когда-то очень давно.

Ленни прошелся по другим телевизионным каналам, но только в одной из программ мы застали последние реплики Феррагамо на пресс-конференции. Вероятно, везде было одно и то же.

Ленни опять переключился на сводный канал новостей: передавали спортивные известия. «Метц» в очередной раз победил, выиграв у «Монреаля» со счетом шесть-ноль. Ура.

Почему это они все пялятся на меня? Кажется, пришла пора уходить в тень — я встал и направился в свою спальню. Открыв дверь, я сразу понял, что ее решили использовать как комнату для совещаний. На кровати и на стульях сидели шестеро неулыбчивых людей, среди них — Салли Да-Да.

— Да? — Он вопросительно уставился на меня.

— Это моя комната, — сообщил я.

Они все переглянулись между собой, потом снова вытаращились на меня.

— Да? — Видимо, они ничего не поняли.

— Ладно, даю вам десять минут, — сказал я, закрыл дверь и опять пошел к бару. Я не возражаю, пусть сидят там сколько нужно.

Народу поубавилось: осталось человек тридцать. Я заметил что Джек Вейнштейн тоже уже ушел. Взяв бокал, я подошел к окну, раскрыл его и стал вдыхать свежий ночной воздух.

Ко мне присоединился Фрэнк Беллароза со своим бокалом в руке и с сигарой во рту. Мы оба молча смотрели на парк и на огни большого города.

— Ну как тебе сегодняшний вечер? — наконец спросил он.

— Любопытно было посмотреть.

— Ты поговорил с Джеком?

— Да. Отличный парень.

— А с кем еще ты говорил?

— С Толстым Поли. Еще с кем-то. Имен я не припомню.

— А моего свояка видел?

— Да. Он сейчас устроился в моей спальне, с ним еще пять человек.

Беллароза ничего не сказал.

Мы опять стали смотреть в окно, мне вспомнился наш с ним разговор на балконе его дома. Он и сейчас предложил мне сигару, помог прикурить. Я выдохнул в окно кольцо дыма.

— Ты понимаешь, что здесь происходит? — спросил он.

— Думаю, что понимаю.

— Да. Нам предстоит долгая и тяжелая борьба, советник. Но наступит день, когда мы выиграем первый раунд.

— Понятно. Кстати, я хотел бы получить назад свои пятьдесят долларов.

— Что?

— У вас, оказывается, есть свой человек в ведомстве Феррагамо.

— Да? От кого ты узнал?

— Какая разница от кого.

Беллароза порылся в кармане и достал пятидесятидолларовую купюру. Я взял ее.

— Хочешь еще одно пари? — предложил он.

— Какое пари?

— Спорим, что это был последний раз, когда ты подловил меня? — Он засмеялся и похлопал меня по плечу.

Мы продолжали пускать в окно клубы дыма.

— Многие из этих моих приятелей, — сказал Беллаза, — считают тебя волшебником или кем-то в этом роде. Capisce? Они очень уважают твой мир и думают, что вы до сих пор держите власть в своих руках. Наверное, это действительно так. Но не исключено, что эта власть начинает от вас ускользать. Возможно, если англосаксы и итальянцы объединят свои усилия, им еще удастся удержать контроль над Нью-Йорком. А может быть, они могли бы даже вернуть себе контроль над всей страной.

Я ничего не ответил, потому что не мог понять, чего больше в его словах — серьезности, юмора или безумия.

— У тебя же есть это... ну как ее?.. Аура, что ли, — продолжал он. — Ты словно подключен к каким-то высшим силам. Про это часто по телевидению говорят, И многие из моих приятелей в это верят.

— Словом, ты не зря потратишь свои пятьдесят тысяч долларов.

— Да. — Он засмеялся.

— Ты наверняка понимаешь, — сказал я, — что никакой особой властью я не обладаю. У меня есть определенные знакомства во влиятельных финансовых и коммерческих кругах, но к политике я не имею никакого отношения.

Фрэнк пожал плечами.

— Ну и что из того? Кто об этом знает? Только ты да я.

— Ладно. Пора спать. Могу я вышвырнуть твоего свояка из моей комнаты?

— Подожди еще немного, — попросил он. — Уже через полчаса появятся первые выпуски газет. «Пост» и «Дэйли ньюс» мне доставят тепленькими, прямо из под пресса. Я послал туда своих людей. — Фрэнк вдруг встрепенулся. — Слушай, а ты позвонил своей жене?

— Нет. А ты своей?

— Да она сама мне перезванивала. С ней все в порядке. Передает тебе привет. Ты ей очень нравишься.

— Она прекрасная женщина. И хорошая жена.

— Да, но когда она начинает переживать о чем-нибудь, хочется лезть на стенку. Ох уж эти женщины. Мадонна! — Беллароза закатил глаза и добавил: — Возможно, это и к лучшему, что мы проведем несколько дней без них. Понимаешь? Когда с ними расстаешься на время, они начинают лучше к тебе относиться.

Интересно, стала ли Анна лучше относиться к своему мужу, когда он вернулся домой после двух лет тюрьмы? Наверное, стала. Возможно, и Сюзанна оценит меня по достоинству, если я отсижу пять лет за лжесвидетельство. А может, и нет.

* * *


Где-то в полночь, когда в номере осталась примерно дюжина человек, в гостиную по очереди вошли двое курьеров, каждый с пачкой газет. Одна из них была «Пост», на ней еще даже не просохла краска, другая — «Дэйли ньюс». Посыльные сложили газеты на стол.

Я прочел шапку из «Пост»: «ПОПАЛСЯ, ФРЭНК!» Да, «Пост» не церемонится. Под заголовком во весь разворот была помещена фотография: Фрэнка Белларозу в наручниках ведут по коридору Федерального суда. Его сопровождает Манкузо. Из подписи под фотографией я узнал, что Манкузо, оказывается, зовут Феликсом. Что ж, это говорит о многом.

Было ясно, что, несмотря на запрет фоторепортажей в здании суда, Феррагамо все же удалось сделать так, что в утренних газетах появилась фотография Белларозы в наручниках. Фотографии бывают красноречивее тысяч слов и, возможно, принесут тысячи голосов, когда придет черед ноябрьских выборов.

Беллароза взял себе экземпляр «Пост» и стал изучать фотографию.

— А я выше Манкузо. Видишь? Феррагамо обожает, когда рядом с арестованным находятся несколько рослых агентов ФБР. Манкузо же он не любит по многим причинам, в том числе и из-за того, что тот ростом не вышел. — Беллароза рассмеялся.

Все присутствующие, включая меня, Фрэнка, Ленни, Винни, Салли Да-Да и его головорезов, а также несколько других «коллег», взяли себе по номеру каждой газеты. Я взглянул на «Дэйли ньюс». В шапке этого номера стояло: «БЕЛЛАРОЗЕ ПРЕДЪЯВЛЕНО ОБВИНЕНИЕ В УБИЙСТВЕ».

Здесь также было фото во весь разворот: Беллароза поднял руки в наручниках вверх в победном жесте. Подпись под фотографией гласила: «Фрэнк Беллароза, известный главарь нью-йоркского преступного клана направляется под стражей в федеральный суд».

— Тебе понравится этот снимок. — Я протянул газету Белларозе.

— Да. Хороший кадр. Запоминающийся.

— Вы отлично выглядите, шеф, — сказал Винни.

— Да. Классные снимки, босс, — подхватил Ленни.

Все присутствующие тоже рассыпались в комплиментах по поводу победного снимка. Интересно, эти профессиональные подпевалы не утомляют Фрэнка?

Я заметил, что Салли Да-Да не поздравляет Белларозу, а углубился в чтение «Ньюс». Мне этот человек сразу не понравился, и он это, видимо, понял. Я ему тоже не внушал симпатию, и я прекрасно знал это, так что мы были в расчете. Но мало сказать, что он мне не нравился, я еще и не доверял ему.

Я перевернул страницу «Дэйли ньюс» и увидел небольшую фотографию Фрэнка в компании с человеком, лицо которого показалось мне знакомым. Из подписи под ней следовало: «Беллароза покидает зал суда вместе со своим адвокатом Джоном Саттером». Ничего удивительного, что этот человек показался мне знакомым.

Беллароза в это время читал «Пост».

— Эй, послушай, что они здесь пишут, — обратился он ко мне и начал читать вслух: «Беллароза явился для решения вопроса об избрании меры пресечения в сопровождении адвоката Джона Саттера из Лэттингтона, Лонг-Айленд, человека аристократического происхождения, чем вызвал удивление и даже шок у судебных обозревателей». — Беллароза посмотрел на меня. — Ты что, в самом деле аристократ?

— Конечно, — ответил я.

Он засмеялся и принялся читать дальше:

— "Саттер является мужем Сюзанны Стенхоп Саттер, наследницы одной из самых богатых семей Золотого Берега". — Он снова поднял на меня взгляд. — Это что же получается? И жена твоя тоже аристократка?

— Чистокровная, — подтвердил я.

— Они вылили тут на тебя целый ушат помоев, советник, — сказал он, пробежав статью. — Они не забыли про твою фирму, про твои клубы, про все остальное.

— Это приятно.

— Да? Откуда, ты думаешь, они достали эту информацию? Это все твой дружок Манкузо и этот мешок с дерьмом Феррагамо. Верно? Они решили всерьез взяться за тебя.

И как здорово они это делают, мог бы добавить я. Впрочем, чего еще можно было от них ожидать? Если люди, подобные мне, лезут на рожон, власти оказываются тут как тут, и пресса начинает забрасывать человека грязью. В этом обществе, как и в клане Белларозы, есть свои неписаные законы. Если вы их нарушаете, вам ломают не кости, как это принято у гангстеров, — вам ломают жизнь.

Я снова просмотрел статью в «Дэйли ньюс». Там, где говорилось про меня, я не нашел следующих слов: «Джон Саттер — добропорядочный гражданин и семьянин, отец семейства. Он честно выполнял свой гражданский долг во время службы в армии, он чтит традиционные американские ценности. Саттер пожертвовал тысячи долларов на акции милосердия, он заботится о людях, работающих у него по найму, и прекрасно играет в гольф».

Вместо этого было написано: «Сам Саттер подозревался Федеральной налоговой службой в уклонении от уплаты налогов».

А я-то думал, что решил эту проблему. Впрочем, разница все-таки есть — во времени употребляемого глагола. «Подозревался». Интересная штука, эта журналистика. Почти искусство. Не знаю, стоит ли мне послать редактору письмо или сразу начать судебный процесс. Скорее всего, я не буду заниматься ни тем ни другим.

Я налил себе виски с содовой и, не пожелав своим новым знакомым «спокойной ночи», удалился в свою спальню и закрыл за собой дверь.

На кресле лежал мой чемодан. Я раскрыл его. Сюзанна оказалась на высоте положения и уложила туда все, что нужно. Там оказался туалетный набор, мой серый костюм, а также синий летний костюм. Были положены подходящие по цвету галстуки, носовые платки и рубашки. Сюзанна не забыла и про белье, которого хватило бы на две недели, что, видимо, можно было расценивать как тонкий намек.

Распаковывая чемодан, я наткнулся на адресованное мне письмо. Оно начиналось с обращения «Дорогой Джон», что меня не удивило, так как Сюзанна всегда помнила, как меня зовут. Но раньше она ко мне так не обращалась, и это вывело меня из себя. Я пошел в ванную чистить зубы и читать письмо. Вот что в нем говорилось:

Дорогой Джон,

по телевизору ты смотрелся великолепно, я, правда, не уверена, что зеленый галстук подходит к синему костюму. Или это что-то с цветом в телевизоре? Мне показалось, что ты здорово расправился с этой журналисткой, у которой вид шлюхи. Я провела весь день с Анной, на которую ты произвел неизгладимое впечатление. Она передает тебе свою благодарность. Домой мне пришлось идти через задний двор, так как у ворот обоих поместий толпятся репортеры. Сколько времени продлится это безобразие? На твоем автоответчике набралось множество посланий, но я ни одного не слушала. Из твоего нью-йоркского офиса пришел факс, они просили тебя перезвонить им. Срочно. К чему бы это? Как повезло Фрэнку, что ты видел его в тот самый день! Была ли я с тобой на той прогулке верхом? Позвони мне сегодня вечером, если у тебя будет время.

С любовью,

Сюзанна.

Да, это она, аристократка Сюзанна Стенхоп. Анна Беллароза провела весь день в рыданиях и плаче, а Сюзанна в это время ухаживала за цветочками. Вот такие мы, полюбуйтесь на нас. Мы можем глубоко переживать, сердиться, сожалеть, но виду никогда не подадим. А что в этом хорошего? Это просто проявление самолюбия, которое, вопреки всеобщему мнению, не приносит счастья даже самому лишь внутренне страдающему человеку.

Но письмо Сюзанны было, пожалуй, чересчур sangfroid[28 - Хладнокровный (франц.).], если употребить французское слово. С другой стороны, я вообще не ожидал, что она напишет мне письмо. Интересно, а Белларозе она тоже написала?

Я разделся и, поскольку пижаму она мне не положила, лег спать в трусах. Нет, все-таки звонить я ей не буду.

Я выпил виски и стал слушать рокот Манхэттена восемью этажами ниже. Во рту у меня по-прежнему стоял привкус рыбного соуса и чеснока. Ничего удивительного в том, что Италия — единственная европейская страна, где отсутствуют легенды о вампирах: просто от этого запаха все вампиры сбежали в Альпы.

Должно быть, я ненадолго отключился, так как внезапно вскочил, вспомнив о данном мне поручении. Я должен сказать Джимми Губе, что Толстый Поли хотел обязательно взглянуть еще раз на то место на Кэнел-стрит. Еще важнее была информация о том, что Джимми следует быть поосторожнее с наличными.

Зазвонил телефон, это была Сюзанна. Я поговорил с ней, но, по правде говоря, мне казалось, что все это происходит во сне.

Снова раздался телефонный звонок. На этот раз на проводе была Дженни Альварес с интересным предложением.

— Заходи ко мне, — пригласил я ее. — Скажи Ленни и Винни, что я просил тебя пропустить. Я в первой спальне по левую сторону.

Чуть позже в дверь ко мне постучали, и она вошла.

— Если я тебе нравлюсь, то почему же ты ведешь себя так по-свински по отношению ко мне? — спросил я ее.

— А мне так хочется, — прозвучало в ответ.

Сбросив туфли, но оставив на себе свое сексапильное красное платье, она вытянулась на кровати рядом со мной. Это было настоящее искушение. Я хотел поцеловать ее, но боялся, что у меня до сих пор изо рта пахнет анчоусами и чесноком.

Не помню точно, что случилось потом, но, когда я проснулся, ее уже не было. Да и вряд ли она вообще приходила сюда.


Глава 30


На следующее утро за чашкой кофе я обзвонил нескольких редакторов и журналистов газет, чьи имена дал мне Беллароза. По поручению Фрэнка я сообщил им следующее: Фрэнк Беллароза заинтересован в том, чтобы процесс по его делу состоялся как можно скорее, всякая отсрочка со стороны ведомства федерального прокурора будет воспринята им как отсутствие доказательств его вины. Мистер Беллароза считает себя невиновным и готов доказать это в открытом судебном заседании.

По идее, это должно было подтолкнуть Феррагамо к ускорению подготовки к процессу, а так как, судя по всему, дело было сфабриковано, то Феррагамо предстояло либо отказаться от своих обвинений, либо согласиться на суд с ничтожными шансами на победу. Феррагамо ни то ни другое не устраивало; он хотел только одного — чтобы кто-нибудь как можно быстрее застрелил Белларозу.

Допив свой кофе в гостиной, я вновь отправился в спальню и набрал номер Сюзанны.

— Привет, — сказал я.

— Привет.

— Мне придется на несколько дней задержаться в городе. Я звоню, чтобы ты знала и не беспокоилась.

— Я поняла.

— Спасибо, что передала мне вещи.

— Не за что.

— И все равно спасибо. — Когда муж и жена переходят на этот бесстрастный тон, можно подумать, что они совершенно чужие друг другу, и, наверное, это так и есть на самом деле.

— Ты прочитал мою записку? — спросила Сюзанна.

— Записку?.. Ах да, конечно.

— Джон...

— Да?

— Нам надо серьезно поговорить.

— О записке?

— Нет, о нас.

— Не о нас, Сюзанна, о тебе.

— А что говорить обо мне? — промолвила она после паузы. — Неужели ты обо мне беспокоишься?

— Ты звонила мне вчера вечером? — спросил я. — Мы с тобой разговаривали?

— Нет.

— Значит, мне это приснилось. Но сон был так похож на правду, Сюзанна. Наверное, мое подсознание хотело мне сказать что-то важное. Что-то, что я уже знал, но боялся признаться себе в этом. С тобой такое случалось?

— Наверное.

— Так вот, во сне я понял, что у тебя роман с Фрэнком Белларозой.

Ну вот, я и сказал это. Она какое-то время молчала, потом спросила:

— Так ты поэтому в плохом настроении? Потому что тебе приснилось, что у меня роман с Фрэнком Белларозой?

— Я думаю, это был не сон. Это было прозрение. Именно это тревожило меня уже много месяцев, Сюзанна, и именно это отдалило нас друг от друга.

В трубке повисла тишина, потом Сюзанна сказала:

— Если ты начал что-то подозревать, Джон, тебе следовало сразу выяснить, справедливы ли твои подозрения. Вместо этого ты встал в позу. Ты сам для себя решил, что непременно должен стать адвокатом мафии, ты оттолкнул от себя всех друзей, всю семью. Возможно, в том, что случилось с нами, ты виноват не меньше, чем я.

— Я в этом не сомневаюсь.

И снова наступила тишина, никто из нас не хотел возвращаться к разговору о супружеской измене. Но разговор начат, и его следовало закончить.

— Итак, да или нет? Скажи мне.

— Тебе приснился дурацкий сон, — ответила она.

— Хорошо, Сюзанна. Если ты даешь такой ответ, я его принимаю, так как ты никогда не лгала мне.

— Джон... нам надо поговорить об этом... не по телефону. Мы наверное, очень много скрываем друг от друга. Ты знаешь, что я никогда не сделаю ничего, что могло бы причинить тебе боль... я так сожалею, что ты носил эту тяжесть все эти месяцы... ты же такой хороший, ты мой единственный. Я это теперь поняла и не хочу тебя терять. Я люблю тебя.

Это звучало так слезливо-сентиментально, было так совершенно непохоже на Сюзанну, что смахивало скорее на искреннее признание в супружеской неверности или, вернее, на мольбу о помиловании. Мне от этого стало очень не по себе: сердце билось как сумасшедшее, а во рту пересохло. Если вам доводилось когда-нибудь уличать свою жену в супружеской измене, вы поймете мое состояние.

— Ладно, поговорим, когда вернусь домой, — наконец промолвил я и повесил трубку. Я остался сидеть, тупо уставившись в одну точку, должно быть, ожидая, когда она перезвонит, но телефон молчал.

Вы должны понять, что до моего появления в суде и последовавшей за этим атаки со стороны прессы я не был готов к обсуждению отношений между Белларозой и Сюзанной. Но теперь, распрощавшись со своей прошлой жизнью и снова обретя себя, я созрел для того, чтобы выслушать мою жену на предмет ее шашней с Фрэнком Белларозой. Более того, я все еще любил Сюзанну, был согласен простить ее и начать все сначала, поскольку, если можно так выразиться, мы оба спутались с Фрэнком Белларозой. И Сюзанна была права, когда говорила, что в случившемся я виноват так же, как и она. Однако Сюзанна еще не была готова рассказать мне, что на самом деле произошло между ними, но и ему пока не решалась сказать, что их отношения закончились.

Поэтому, не получив от нее признания, я оставался пока в подвешенном состоянии мужа, который подозревает, что ему наставили рога, но не уверен, было ли это на самом деле, и потому не может пока требовать развода или простить свою неверную жену, а просто вынужден делать вид, что ничего не произошло. Одним словом, такой муж превращается в дурака.

Или, по-вашему, я должен был спросить Фрэнка: «Эй, приятель, ты что, спишь с моей женой, что ли?»

В то же утро, но позже, Беллароза и я отправились на деловую прогулку. Ленни и Винни уже подогнали «кадиллак» ко входу в отель. Мы опять поехали в Маленькую Италию, чтобы выпить кофе в клубе Белларозы. Между клубом «Крик» и Итальянским Винтовочным клубом, как вы сами понимаете, общего мало, ну, может быть, только то, что и тот и другой — частные заведения и их члены прилагают немало усилий, стараясь облапошить государство в свою пользу. Возможно, у этих двух клубов есть и другие общие черты, но я их не заметил.

На это утро у Белларозы было назначено несколько встреч в клубе, представляющем собой что-то вроде ресторана с закрашенными краской окнами. Само помещение состояло из узких кабинетов, где можно было выпить кофе и поговорить.

Большую часть времени на меня не обращали никакого внимания; присутствующие в основном изъяснялись по-итальянски, но иногда, когда беседа проходила на английском, мне говорили примерно следующее: «Советник, тебе будет совсем неинтересно это слушать». Хочу добавить, что они не ошибались в своих оценках.

В результате я выпил неимоверное количество кофе и прочитал все утренние газеты, а также вдоволь насмотрелся на старичков, которые лихо бились в карты. Игры я не знал, так что просто следил за ее участниками.

Примерно час спустя мы покинули клуб и снова сели в машину. Небо затянуло тучами, но день разгорался жаркий: потоки горячего воздуха поднимались от машин и от не успевшего остыть за ночь асфальта. Жители провинции не могут летом выдержать на Манхэттене больше недели — я надеялся, что и мы пробудем здесь не дольше. Хотя, как я уже понял, этому человеку бесполезно задавать вопросы о времени и месте.

Мы остановились у кондитерской «Феррара», и Беллароза купил для Анны дюжину пирожных, которые были уложены в красивую коробку, перевязанную зелеными и алыми лентами. Беллароза сам отнес коробку в машину. Я не могу вам объяснить, почему вид этого взрослого человека, несущего маленькую коробку, перевязанную цветными лентами, поразил меня своей цивилизованностью, так как на Аристотеля, созерцающего бюст Гомера, он явно не походил. Однако было что-то глубоко человечное в этом жесте, я увидел за ним мужчину, мужа, отца. И, да-да, не удивляйтесь, любовника. Хотя я всегда считал Белларозу настоящим мужчиной, на этот раз я окончательно убедился, что был прав, когда думал, что он производит сильное впечатление на женщин. Пусть не на всех, но на некоторых точно. Я мог представить себе Сюзанну, леди Стенхоп, страстно желающую, чтобы ею овладел этот грубый варвар. Может быть, это ассоциировалось у нее с ее матерью, которую она когда-то застала в постели с садовником или конюхом, не помню точно. Возможно, об этом мечтают все высокорожденные леди — быть изнасилованными мужчиной, который ниже их по социальной лестнице. Не понимаю, почему это так шокирует мужчин? Ведь они сами в большинстве своем всегда не прочь позабавиться со своими секретаршами, официантками или даже служанками. У женщин тоже есть свои прихоти. Хотя не исключаю, что у Сюзанны Стенхоп и Фрэнка Белларозы были какие-то более сложные взаимоотношения.

Итак, остаток утра мы провели в Маленькой Италии, в Гринвич-Виледж и его окрестностях, делая время от времени остановки, иногда для разговоров, иногда для того, чтобы купить провизию. Вскоре в машине стоял густой аромат от сыров и пирожных и еще от какой-то жуткой соленой рыбы под названием «баккала», которую, наверное, нельзя было положить в багажник из-за страшной жары.

— Все это я собираюсь чуть позже отправить домой, — объяснил мне Беллароза. — Анна очень любит эти кушанья. Хочешь тоже послать что-нибудь своей жене?

Когда он называл Сюзанну «моей женой», вместо того чтобы просто называть ее по имени, меня это бесило. Интересно, как он к ней обращается, когда они одни?

— Давай остановимся, купим чего-нибудь? Может быть, цветы?

— Нет.

— Хочешь, я пошлю эти пирожные от «Феррара» твоей жене от твоего имени?

— Нет.

Он пожал плечами.

— Ты звонил домой сегодня утром? Все в порядке? — спросил он, когда мы ехали по направлению к Мидтауну.

— Да. А как твоя жена? Ты звонил ей сегодня утром? Все в порядке? — ответил я вопросом на вопрос.

— Да, все нормально. Я интересуюсь по той причине, что, если дома возникли какие-то проблемы, ты можешь спокойно ехать туда, не беспокоясь о делах. Мы ведь друзья, верно?

— Я вел себя в суде так, как надо?

— Конечно, ты был великолепен.

— Все, вопрос исчерпан.

Он снова пожал плечами и стал смотреть в окно.

Затем мы остановились у итальянского яхт-клуба на Тридцать четвертой улице. Беллароза вошел внутрь один. Минут через пятнадцать он вышел с коричневой сумкой в руке и сел в машину. Что, вы думаете, лежало в этой сумке? Наркотики? Деньга? Секретные сообщения? Нет. Она была доверху наполнена маленькими скрученными вручную сигарами.

— Это из Неаполя, — пояснил Фрэнк. — Здесь таких не достанешь.

Он закурил одну из них, и я сразу понял, почему их здесь не достанешь. Пришлось открыть окно.

— Хочешь? — спросил он.

— Нет, — отказался я.

Тогда он передал сумку Ленни и Винни, и они тоже взяли по штуке. Все трое были прямо-таки счастливы, попыхивая своими контрабандными сигарами. Что ж, сегодня это сигары, а завтра из недр яхт-клуба выплывет что-нибудь еще. Любопытно.

В три часа, вместо того чтобы поехать на ленч в какой-нибудь итальянский ресторан, мы остановились у тележки итальянца-продавца жареной колбасы. Это было возле Таймс-сквер. Беллароза вышел из машины и поприветствовал продавца — старик, чуть не плача от радости, обнял и поцеловал дона. Не спрашивая нас, что мы хотим, Беллароза купил нам по порции жареной колбасы с луком и перцем. Я попросил у продавца майонез. Мы съели колбасу, стоя у машины и разговаривая со стариком-продавцом. Беллароза подарил ему головку овечьего сыра из Маленькой Италии и три сигары из своей сумки. Думаю, мы совершили удачную сделку.

Если судить человека по тому, какую компанию он предпочитает, то Фрэнка Белларозу можно было бы отнести к популистам, которые общаются с массами, как это делали первые цезари, позволяя обнимать себя, целовать себя и обожать себя. Про знатных граждан он тоже не забывал, но, если судить по приему в «Плазе», он держался с ними с холодным достоинством.

Продавец с тележки на время нашего ленча прекратил обслуживать других клиентов, чтобы уделить побольше внимания нам. Обед, таким образом, состоялся на улице; мы, в своих дорогих костюмах, обливались потом на жаре Таймс-сквер, в то время, как наш «кадиллак» загораживал проезд другим машинам. Забавная сценка, подумалось мне.

Мы вытерли руки бумажными салфетками, сказали «буон джорно» и сели в машину.

Фрэнк, все еще дожевывая кусок колбасы, обратился к Винни:

— Скажи Фредди, чтобы он передал своим — на эту колбасу надо набавить цену, на пятьдесят центов за фунт. — После этого, повернувшись ко мне, он сказал: — Это хороший продукт, его все едят: те же латиноамериканцы, те же «баклажаны»; они любят это дерьмо. А где же им еще перекусить? В ресторане «Сарди»? А в кафе подают всякую муру. И там тоже недешево. Поэтому они едят на улице и заодно глазеют на телок. Верно? За это тоже надо платить. Нравится тебе колбаса? Так будь добр заплатить за нее ее цену. Заплатят? Заплатят, как миленькие. Поэтому поднимаем цену на колбасу. Решено.

— Итак, вопрос мы обсудили, — сказал я. — Не пора ли проголосовать?

— Проголосовать? — Он расхохотался. — Ну что ж, давай проголосуем. Фрэнк голосует «за». Все, голосование окончено.

— Неплохо ты устроился, — заметил я.

— Неплохо, — согласился он.

Сказать по правде, на меня произвела большое впечатление забота Белларозы о самых дальних уголках его империи. Вероятно, он полагал, что если решить вопрос с ценой на колбасу, то все важные проблемы решатся сами собой. Он, должно быть, предпочитал вникать во все сам, как в своей личной, так и в профессиональной жизни. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду.

* * *


Мы переехали Ист-Ривер и попали в ту часть Бруклина, которая называется Вильямсберг. Видимо, мы направлялись к мосту Вильямсберг, но в этот момент я потерял ориентацию. Бруклин — это для меня тайна за семью печатями, и я надеюсь, мне никогда не придется изучать этот район в подробностях. К сожалению, со мной рядом сидел гид, который то и дело объяснял мне что-нибудь, словно меня это интересовало больше всего на свете.

— А вот на крыше этого дома я первый раз в жизни трахнул девчонку, — поделился со мной Беллароза детскими воспоминаниями.

— Как интересно! — восхитился я.

Потом мы остановились у красивой старой церкви, выстроенной в стиле барокко.

— Это моя церковь, — пояснил Беллароза. — Собор Святой Лючии.

Мы вышли из машины, взошли на паперть и постучали в двери. Нам открыл старый священник. Состоялась обычная процедура с объятиями и поцелуями.

Меня вместе с Белларозой проводили в комнатку на втором этаже, где к нам присоединились еще два священника и где нам подали кофе. Эти люди поглощают дикое количество кофе, но дело вовсе не в кофеине, а, видимо, в том, что за этим напитком они как бы причащаются, так же как христиане, разламывающие хлеб. Всюду, куда приходил Фрэнк Беллароза, к столу подавали кофе, а также какие-нибудь сладости.

Итак, мы пили кофе, болтали о том о сем, но только не о наших вчерашних проблемах с законом. Священники принадлежали к старой итальянской школе, по именам к ним не обращались, поэтому здесь не было глупостей с «отцом Чаком» или с «отцом Баззи». Но, с другой стороны, у них были такие сложные имена, отчества и фамилии, что все они мне казались кем-то вроде «отцов Парторе Каччиаторе». Поэтому я называл их просто отцами.

Старший из священников рассказывал о кознях епископа, на этот раз настоящего, который хотел закрыть собор, так как паства за последние годы значительно поредела и мало кто жертвовал на нужды храма. Святой отец деликатно объяснял нам, что латиноамериканцы, живущие в их квартале, считают, что монетка в десять центов, положенная в кружку для сборов, покрывает все расходы храма.

— Но поймите, старики из нашей округи не могут посещать другие храмы, — обратился ко мне этот священник. — Они хотят, чтобы именно здесь по ним отслужили погребальную мессу. И, конечно же, у нас есть бывшие прихожане, такие, как мистер Беллароза. Они будут очень огорчены, когда приедут сюда однажды и обнаружат, что двери храма заперты.

Старик, может хватит? Говори сразу, сколько нужно.

— Содержание собора обходится примерно в пятьдесят тысяч долларов в год, — прокашлявшись, сообщил наконец святой отец. — Эти деньги идут на отопление храма и на еду для пасторов.

После этих намеков я не полез в карман за бумажником, но сам дон, видимо не желавший порывать со своим приходом, выписал чек для пожертвований и положил его на стол лицевой стороной вниз.

Посидев еще несколько минут, мы распрощались и, получив благословение от святых отцов, покинули их.

— Никто не в состоянии так легко вытряхнуть из меня деньги, как католические священники, — завел разговор Фрэнк, очутившись на улице. — Мадонна, они сейчас облегчили меня на пятьдесят тысяч долларов! Что с ними делать? Ты знаешь?

— Просто говори им «нет».

— Да ты что? Как это я скажу им «нет»?

— Ты качаешь головой и говоришь: «Нет».

— Это невозможно. Они знают, у кого есть деньги, и заставляют его чувствовать себя виновным во всех смертных грехах. — Он хихикнул и добавил: — Знаешь, меня ведь крестили в этой церкви, так же как и моих родителей, и моих детей, здесь мы с Анной обвенчались, и Фрэнки тоже венчался здесь, здесь похоронены мой отец, моя мать...

— Понятно, — прервал его я. — У меня тоже есть своя церковь. Я жертвую на нее пять долларов в неделю и по десять на Пасху и на Рождество.

— У нас тут совсем другие обычаи.

Вместо того чтобы сесть в машину, Фрэнк обернулся и стал смотреть на жалкую церковь, на убогие улочки родного квартала.

— В детстве на ступеньках этой церкви мы играли в расшибалочку. Знаешь эту игру? — спросил он.

— Слышал.

— Ну вот. В эту игру играли дети бедняков. А вы во что играли? В гольф? — Он улыбнулся.

— Я играл на фондовой бирже.

— Да, — рассмеялся он. — Так вот, здесь мы играли в расшибалочку. Я и мои друзья... — Он замолчал, затем добавил: — Отец Кьяро, это самый старый из тех пасторов, с которыми мы только что разговаривали, обычно выходил из церкви и разгонял нас. А если ему удавалось поймать кого-то из мальчишек, он волок его за ухо в церковь и заставлял делать какую-нибудь грязную работу. Видишь эти ручки на дверях? Они бронзовые, но сейчас не поймешь, из чего они сделаны. Бывало, я их так отдраивал, что они блестели как золотые.

— Он все так же хватает тебя за шиворот, Фрэнк. Этот старый пастор не оставил своих привычек.

— Да. Сукин сын. — Он засмеялся.

— Как ты сказал?

— Так ругался мой отец, — пояснил Фрэнк. — Он произносил так: Су-у-укин ты сы-ы-ы-н.

— Понял. — Я попытался представить себе маленького толстяка Фрэнка на этих улицах, играющего в мяч, стреляющего из рогатки, встающего на колени на причастии и так далее. Мне нетрудно было вообразить все это, я сам люблю вспоминать свое детство. Это признак того, что до старости не так уж далеко, верно? Но для Белларозы это были не просто воспоминания. Я думаю, он предчувствовал, что посещает родные места в последний раз и должен позаботиться о соборе Святой Лючии, чтобы потом, когда придет его время, пасторы этого собора позаботились о нем. За последние годы в прессе публиковалось немало статей о священниках, у которых были проблемы из-за того, что они занимались похоронами людей вроде Фрэнка. Вероятно, его это беспокоило и даже пугало, так как он привык воспринимать церковь как посланницу Бога, который один вправе прощать грешных. Возможно, предвидя грядущие проблемы со своим отпеванием, он заранее подготавливался к своему концу. Так, во всяком случае, мне казалось.

Беллароза сунул руки в карманы и кинул взгляд на улицу, идущую вниз.

— Раньше по этой улице можно было спокойно пройти даже ночью, и никто бы тебя не тронул, — сказал он. — Только старухи высовывались из окон и кричали: «Фрэнки, иди сейчас же домой, пока твоя мать тебя не прибила». Как ты думаешь, сейчас так кто-нибудь кричит соседским детям?

— Сомневаюсь.

— Вот и я тоже сомневаюсь. Хочешь взглянуть, где мы жили, когда я был ребенком?

— Давай сходим.

Не садясь в машину, мы пошли по раскаленной улице — так когда-то ходил по ней маленький Фрэнки. Ленни и Винни медленно ехали за нами на «кадиллаке». Теперь в этом квартале жили в основном чернокожие; люди провожали нас взглядами, но, вероятно, им часто приходилось быть свидетелями того, как блудные сыны возвращаются на родные улицы, и они прекрасно понимали, что за пазухой у этих сынов обязательно есть пистолет, поэтому спокойно продолжали заниматься своими делами, в то время как Фрэнк занимался своим.

Мы остановились напротив закопченного пятиэтажного кирпичного дома.

— Мы жили на самом верху, — сказал Фрэнк. — Летом жара в квартире стояла страшная, зато зимой мы не мерзли, у нас же еще было такое старое паровое отопление, знаешь? Я жил в одной комнате с двумя своими братьями.

Я молчал.

— Потом, мой дядя забрал меня отсюда, — продолжал он, — и послал учиться в Ла Саль. Спальни в интернате показались мне тогда хоромами. Я начал понимать, что за пределами Вильямсберга существует совсем другой мир. — Он помолчал. — Знаешь, что я тебе скажу? Тогда, в пятидесятые годы, я был счастлив здесь.

— Мы все были тогда счастливы.

— Да.

Мы снова сели в машину и проехали несколько кварталов до более приличной улицы. Он показал мне другой пятиэтажный дом, где они с Анной прожили большую часть времени после свадьбы.

— Этот дом до сих пор принадлежит мне, — объяснил Фрэнк. — Я оборудовал на этажах квартиры и поселил здесь своих стариков-родственников. Моя старая тетка тоже здесь. Все, что могут, они платят церкви. Понимаешь? А церковь заботится обо всем. Хороший дом.

— Хочешь попасть в рай? — спросил я.

— Да, но не на этой неделе. — Он засмеялся, потом добавил: — Нам все зачтется, советник.

Мы стали крутиться по итальянскому кварталу Вильямсберга — сам он был небольшой, но нам, как оказалось, предстояло нанести массу визитов, и часть из них объяснялась не ностальгией по детству, а делами Фрэнка. Как я уже говорил, преступной империей нелегко управлять, поскольку ни телефоном, ни почтой не воспользуешься. Приходится много ездить и навещать людей. Фрэнк был настоящим менеджером мафии, рабочий день которого расписан по минутам.

После Вильямсберга мы поехали в более оживленный итальянский квартал Бенсонхерста, далее — в Бей-Ридж, в Кони-Айленд, где также было много остановок и много встреч с людьми; все они проходили в основном в ресторанах, в задних помещениях магазинов, в местных клубах. Я был, откровенно говоря, поражен огромным количеством филиалов и дочерних предприятий фирмы Фрэнка Белларозы — казалось, речь шла об огромной корпорации. Что еще более любопытно, в природе, похоже, не существовало списка этих филиалов. Беллароза просто в нескольких словах объяснял Ленни, куда ехать дальше: «Теперь к Паскуале из рыбной лавки», и мы ехали к Паскуале. Мне трудно было понять, как в куриных мозгах нашего водителя помещается столько информации, но потом я сообразил, что, вероятно, все дело в хороших стимулах.

Мы покинули Бруклин и направились в Озон Парк, Куинс, который также оказался итальянским кварталом, У Фрэнка там жили родственники, мы навестили их и поиграли на аллее возле дома в бочи, итальянские кегли. С нами играли несколько стариков в потертых джинсах и старых майках. Затем мы пили домашнее вино на заднем крыльце дома, это было ужасное, ужасное пойло, страшная кислятина, от которой появлялась во рту оскомина. Слава богу, один из стариков догадался добавить в мой стакан льда, содовой и что-то еще. Потом он нарезал туда персиков. Фрэнк приготовил себе точно такой же напиток. Получилось что-то вроде итальянской сангрии, винного коктейля. У меня возникла мысль, не открыть ли под это дело производство и не начать ли продавать эту смесь в ресторанчики типа «Дыра Бадди». Пусть клиенты запивают этой смесью свежескошенную траву. Как вам эта идея?

Во второй половине дня мы отправились дальше и сделали еще несколько остановок возле некоторых домов в пригороде Куинс.

Итак, вчера в отеле «Плаза» Фрэнк пообщался с «сильными» его мира, с боссами и шефами его формирований. Теперь он встречается со своими служащими, набирает голоса, как политик перед выборами. Но, в отличие от политиков, он, судя по всему, никому ничего не обещал, а в отличие от книжного главаря мафии, никому не угрожал. Он просто «демонстрировал себя людям». Фрэнк знал, что делает.

У этого человека, я бы сказал, был природный инстинкт власти. Вероятно, он инстинктивно осознавал, что настоящая власть основывается не на терроре, не на слепой приверженности идее и не на абстрактной вере в необходимость организации. Настоящая власть основана на личной преданности, в данном случае — на личной преданности дону Белларозе со стороны продавца жареной колбасы, со стороны всех, с кем он сегодня встречался. Этот человек на самом деле был прирожденным харизматическим лидером — последним из рода великих донов.

Хотя Беллароза и являл собою воплощение зла, я все же сочувствовал ему, мне было искренне жаль человека, окруженного со всех сторон врагами. Ничего удивительного, я испытываю жалость и к гордому Люциферу, когда смотрю постановку «Потерянного рая», в которой непокорного ангела низвергают Бог и целая толпа ангелов-гермафродитов. Должно быть, в моей душе есть какой-то серьезный изъян.

Когда стемнело, мы отправились на Манхэттен. Нью-Йорк это город, в котором смешалось множество наций и языков, но у меня никогда не было ни возможности, ни желания знакомиться с их представителями. И тем не менее я должен признать, что знакомство с жизнью итальянской общины произвело на меня глубокое впечатление. Этот мир показался мне юным и умирающим одновременно.

— Мне раньше представлялось, что все эти итальянские обычаи ушли в прошлое, — заметил я, когда мы мчались по Манхэттену.

— Они и остались в прошлом, — подтвердил Беллароза, который сразу понял, что я хочу сказать. — Все это было в прошлом еще тогда, когда мой отец брал меня ребенком в компанию взрослых и они попивали свое вино и беседовали. Такие вещи всегда кажутся достоянием прошлого.

По-моему, старые иммигрантские культуры продолжают воздействовать на жизнь новых поколений этих иммигрантов, да и вообще на американское общество. Но самобытность их, тем не менее, иссякает по мере того, как люди растворяются в общей для всех культуре и, что еще более парадоксально, по мере того, как эти культуры заполняют вакуум, образующийся вследствие так называемого ослабления культуры белых англосаксов-протестантов. Но что еще не менее важно для судеб Америки, это то, что из глубины сцены все явственней выступают культуры новых иммигрантов. Что кроется за этим в будущем, ни я, ни Фрэнк не понимаем и не хотим понимать.

— Хорошо провел этот день? — спросил Фрэнк, когда мы подъезжали к небоскребам Манхэттена.

— Да, любопытно было посмотреть.

— Да. Понимаешь, иногда мне позарез надо поехать и встретиться со всеми этими людьми. Встретиться, поговорить. Когда я сижу в «Альгамбре», я чувствую себя отрезанным от мира. Так нельзя. Надо ехать и общаться. Даже если кто-то намеревается тебя пристрелить, пусть он сделает это на улице, а не в «Альгамбре». Понимаешь?

— Да, понимаю. Но разве на этот случай тебе нужен адвокат?

— Нет, мне нужен друг.

У меня на языке вертелось несколько вариантов саркастических реплик, но я промолчал. Молчание это говорило о многом.

— Я собираюсь произвести тебя в звание почетного итальянца. Джек Вейнштейн уже стал им. Как ты на это смотришь? — спросил Фрэнк.

— Я не против. Но не хотелось бы, чтобы наряду с этим я превращался бы в почетную мишень.

Он сделал вид, что улыбнулся моей шутке, но, как я заметил, шуток по поводу своего возможного убийства он не любил.

— Со всеми, с кем нужно, я поговорил, — сообщил Фрэнк. — Можешь не волноваться. Ты же обычный гражданский человек, им и останешься, — добавил он, чтобы успокоить меня.

Великолепно. И что, по-вашему, я должен доверять этим людям? Ладно, кажется почти все они являются членами Итальянского Винтовочного клуба и, в случае чего, попадут точно в цель, а не изувечат. Я на это очень надеялся.


Глава 31


Мы вернулись в отель «Плаза». Ленни и Винни были отпущены на ночь. Фрэнк и я заказали себе ужин в номер.

Мы ужинали и разговаривали — в основном об овощах и недвижимости. Я резал ножом свою отбивную и заодно размышлял, какой полной неизвестности и приключений стала бы моя жизнь, вонзи я сейчас этот нож в сердце Белларозы.

Видимо, он прочел мои мысли, так как сказал:

— Советник, ты, вероятно, считаешь, что жизнь твоя исковеркана и тому виной я. Ошибаешься. Ты сам сломал свою жизнь, и сделал это задолго до нашей встречи.

— Возможно, — кивнул я. — Но, во всяком случае, выбраться из этой ямы ты мне тоже не можешь помочь.

— А я думаю наоборот. Ведь это я помог тебе выкинуть из головы всю эту дурь. Теперь тебе осталось только продолжить начатое.

— Спасибо за совет.

— Не за что. Далее. Ты наверняка полагаешь, что перед тобой сейчас сидит тупой негодяй, у которого на уме одно — нахапать побольше денег. Опять ошибаешься.

Меня этот разговор начал раздражать.

— Только недоумки могут считать тебя тупым. Я знаю, что ты совсем не такой, — произнес я.

— Да, — заулыбался он. — Это старый прием -прикидываться дурачком. Так действовал Клавдий, чтобы спасти свою жизнь и впоследствии стать императором. Есть у меня парень — он занимается тем же, чем и я, — так он тоже строил из себя простачка целых десять лет, зато власти все это время давали ему спокойно работать. Понимаешь? А Феррагамо на самом деле туп как пробка, а считает таковым меня, поэтому мне все время удается обводить его вокруг пальца, а он настолько глуп, что даже не понимает этого. — Беллароза радостно рассмеялся.

Мы снова принялись за отбивные и молча жевали до тех пор, пока не настал черед кофе.

— А ты иногда прикидываешься дурачком? — спросил он меня.

— Иногда.

— То есть я имею в виду такую ситуацию: ты что-то знаешь, но не показываешь виду. Ждешь момента. Зажал свое самолюбие в кулак и терпишь насмешки. Выжидаешь.

— Иногда в подобных случаях я вообще не раскрываюсь. Просто даю возможность моему сопернику свихнуться от сомнений в том, знаю я что-то или не знаю, — уточнил я.

— Понятно, — кивнул он. — Но ты лучше приведи пример. Конкретный.

Мы молча посмотрели друг другу в глаза.

— Ну, например, эта история с Федеральной налоговой службой, — начал я. — Ты сам велел Мельцеру отправиться к его бывшим коллегам по ФНС и разузнать, нельзя ли накопать на меня компромат. Что они и сделали. После этого ты направил меня все к тому же Мельцеру. Он помогает мне, а я оказываюсь у тебя в должниках. Ловко придумано.

Фрэнк, делая вид, что занят своим десертом, молчал.

— Что было бы, не обратись я к тебе со своей проблемой? — поинтересовался я.

Он пожал плечами.

— В этом случае, — продолжал я, — ты нашел бы для меня другую проблему. Или, возможно, мне понадобилась бы от тебя еще какая-нибудь услуга вроде согласия на строительство конюшни. Не знаю, было ли это подстроено или нет, но я нисколько не сомневаюсь, что ты имел возможность нашептывать все, что нужно, в ухо моей жене и тем самым оказывать на меня давление.

Мой собеседник явно знал, что мы с Сюзанной разругались насмерть, значит, он должен был ощущать свою вину за то, что случилось. Судя по его виду, он и чувствовал себя неважнецки. Кроме политических, этнических, классовых и всех прочих разногласий, которые разделяют людей в обществе, существуют еще и самые простые причины для конфликтов между людьми — это насилие, убийство и соперничество из-за женщин. Если проще, мужчина всегда недоволен, когда другой начинает трахать его подружку. Беллароза явно чувствовал себя неуютно, иначе он не стал бы молчать в такой ситуации. Он, вероятно, ждал, когда я сам заведу разговор о Сюзанне и о нем. Но поскольку в данной ситуации оказался загнанным в угол он, а не я, то я решил — пусть он подольше помучается.

Не говоря ни слова, я встал из-за стола и подошел к столику, на котором нам оставили записки, принятые по телефону в наше отсутствие. Среди них была записка от Сюзанны. Она оставила мне свой новый номер телефона, так как от старого пришлось отказаться: должно быть, достали журналисты и сердобольные родственники. Я выбросил записку с номером в мусорную корзинку и вышел в коридор.

Спустившись в холл гостиницы, я столкнулся не с кем иным, как с Дженни Альварес, женщиной в красном, правда, на сей раз платье на ней было совсем другого цвета.

— Привет, мистер Саттер, — воскликнула она.

Дженни была одета в платье из черного шелка, напоминавшее вечернее. Она выглядела очень даже неплохо, и я уже собирался у нее уточнить, действительно ли мы с ней провели эту ночь вместе, но потом счел, что это прозвучит глупо.

— Привет, — вместо этого сказал я.

— Хочешь, я угощу тебя в баре? — предложила она.

— Я не пью.

— Кофе?

— Извини, я спешу.

Ее это явно обидело, словно мы в самом деле были вместе этой ночью. Меня во многом можно заподозрить, но только не в хамстве, поэтому я все же согласился пойти с ней в бар и выпить чего-нибудь. Мы сели за столик, она заказала виски с содовой, я попросил, чтобы принесли две порции.

— Я читала заявление, которое ты сделал сегодня для прессы, — сказала она.

— Не думал, что тележурналисты читают газеты. Мне казалось, что они вообще ничего не читают.

— Откуда столько высокомерия?

— Ладно, не буду.

— Кстати, почему бы тебе не дать мне интервью?

— Ничего не получится.

— Это займет совсем немного времени. Можем организовать его прямо здесь, в «Плазе». Устроим прямой эфир для выпуска новостей в одиннадцать часов.

— Но тогда я не доживу до утреннего выпуска новостей.

Она засмеялась, как будто это была шутка. Но я так не считал.

— А мистера Белларозу ты можешь вызвать сюда?

— Не думаю.

— Мы могли бы записать хорошее интервью с вами и запустить его в одиннадцать тридцать. Этот выпуск смотрит вся страна. У вас появилась бы возможность изложить свою точку зрения.

— Лучше мы представим ее в суде.

Так мы и продолжали препираться некоторое время. Миссис Альварес, видимо, думала, что она сможет меня переубедить, я же, если честно, не хотел посылать ее к черту, так как мне нравилось быть рядом с ней. У нее были роскошные пухлые губы.

Мы заказали еще по порции виски. Она, вероятно, не могла себе представить, что кто-то в Америке не хочет вылезти на телеэкран. Наконец, утомленный ее назойливостью, я сказал:

— Сегодня ночью мне приснилось, что я спал с тобой. — Судя по ее виду, можно было предположить, что она давно привыкла ко всем этим штучкам, но, тем не менее, мои слова произвели на нее впечатление. — Послушай. Можно я буду звать тебя Дженни?

— Да.

— Так вот, Дженни, ты же должна знать, что эти люди на телеэкранах не появляются. Проще организовать интервью с премьером правительства Советского Союза, чем с Фрэнком Белларозой.

Она закивала головой, но больше, как мне показалось, для того, чтобы побыстрее сообразить, как настоять на своем.

— Но ты же не в мафии... — не унималась она.

— А у нас в стране вообще нет мафии.

— Послушай, ты можешь нам доверять. К нам на ток-шоу согласился прийти даже мистер Феррагамо...

— Он согласился бы сняться и в «мыльной опере», если бы это повысило его популярность.

— Да ладно тебе, — захихикала она. — Мистер Саттер... Джон, разве ты не понимаешь, что эта передача может помочь твоему клиенту?

Так мы начали третий раунд нашей борьбы и заказали по третьей порции виски. Она продолжала расписывать мне все преимущества моего появления на телеэкране, но я почти не слушал ее.

— Сон, кстати, был очень правдоподобный, — гнул я свое.

— Знаешь, — сказала она, — если ты боишься появляться на телеэкране...

— Да-да, что тогда? — заинтересовался я.

— Тогда мы можем сделать смазанное изображение...

— Что?

— Ну, ты наверняка знаешь про этот прием. Можно «смазать» изображение и исказить до неузнаваемости голос человека. Никто не узнает, что это был ты.

— Если только ты не представишь меня по фамилии.

— Не смешно. Так какой может быть тема...

— На тебе было твое красное платье.

— Но интервью «инкогнито» — это уже нечто другое. Свою точку зрения будет излагать не Джон Саттер, а неизвестный источник. Мы снимали такие интервью, когда делали передачи об организованной преступности. Ты мог бы рассказать...

— У тебя есть квартира в Нью-Йорке?

Третий раунд закончился вничью, мы с надеждой приступили к четвертому. В баре отеля порция виски стоила семь долларов, так что один из нас уже «налетел» на пятьдесят шесть долларов, плюс налоги и чаевые. На соседнем столике стояла вазочка с отличным жареным миндалем, а за нашим — с отвратительным печеньем в виде рыбок. Такое впечатление, что оно есть всюду.

Дженни, поглядывая на часы, продолжала меня уговаривать.

— Сегодня у тебя эфир? — поинтересовался я.

— Не думаю, что мне удастся сделать сюжет, ты же не соглашаешься на интервью.

— Но тебе все равно заплатят за работу?

— Возможно. Послушай, ну выйди в эфир хотя бы в тот выпуск, который будет в одиннадцать тридцать. Все материалы уже готовы, но нам нужно дать авторитетную оценку этого дела.

— Это значит, что вы не будете «смазывать» мое изображение?

— Главное, это дать оценку. Мне нужен человек, который компетентно расскажет о различных аспектах этого дела. Так называемые эксперты меня не устраивают. Я хочу, чтобы американскому народу рассказали об обратной стороне проблемы.

— О какой такой обратной стороне?

— О конституционности акта РИКО, о преследовании некоторых этнических групп правительством под видом борьбы с преступностью. О заявлении Феррагамо по поводу возможной уличной войны между латиноамериканцами и итальянцами. Обо всех этих вещах. Я на самом деле хочу осветить проблему именно с этих позиций.

— Получится хорошее шоу. Обязательно посмотрю.

— Давай пойдем и поговорим с мистером Белларозой. Вдруг он согласится на интервью. А может быть, он даст согласие на интервью своего адвоката.

— Ладно, посиди здесь. — Я встал из-за стола, пошел к телефону и позвонил в наш номер. Занято. Я вовсе не собирался говорить Белларозе о предложении миссис Альварес, просто хотел выяснить, в номере он или нет. Вернувшись назад, я сообщил: — Он сказал «нет». А «нет» означает «нет», и ничего больше. — Пока меня не было, она забрала вазочку с миндалем с соседнего столика. Я взял себе горсть.

— А про себя ты как решил? — спросила она. — Выйдешь в эфир?

— И что я за это буду иметь?

— Я скину ради тебя свое красное платье.

— До или после эфира?

— До. — Она еще раз посмотрела на часы и добавила: — Можешь меня трахнуть, но только не обмани.

Мы оба улыбнулись. Что же, если очень хочется, сны могут сбыться. Но этот сон показался мне плохим. Я поднялся со своего места.

— Извини. Боюсь, что я не смогу выполнить свои обязательства по этой сделке. Спасибо за интересный разговор. — Я ушел, оставив ее платить по счету.

В вестибюле у портье я просмотрел сообщения, переданные для меня. Они были в основном от журналистов из газет, с радио и телевидения. Большинство адвокатов по уголовным делам использовали бы эту возможность для того, чтобы составить себе имя и состояние. Но адвокаты гангстеров вроде Джека Вейнштейна и Джона Саттера довольствуются только тем, что без конца повторяют «без комментариев», и теми деньгами, которые они получают и которые могут быть изъяты по акту РИКО, так как это деньги мафии. Да, для моей карьеры здесь никаких перспектив не предвиделось.

Я уже направился к дверям, чтобы немного прогуляться, как и собирался ранее, но вновь наткнулся на Дженни Альварес.

— Можно один вопрос? Личный. Ни в какие интервью это не войдет, — сказала она.

— Разговоры на личные темы вообще-то лучше вести в постели. Ну да ладно, валяй.

— Хотелось бы знать, почему ты связался с Фрэнком Белларозой?

— Это длинная история. В самом деле.

— Я спрашиваю потому, что видела твое поместье на Лонг-Айленде. Я и не подозревала, что в наши дни люди могут так жить.

— Я живу всего лишь в домике для гостей. Ты все напутала в своей передаче. А кстати, какая разница, где я живу?

— То, где ты живешь, очень важно. Это же телевидение, Джон. Мир грез. А ты — звезда. Ты выглядишь, как звезда. Ты ведешь себя, как звезда. Ты прекрасно одет, у тебя прекрасные манеры, прекрасное произношение. Ты — великолепен.

— Спасибо за комплимент.

— Я говорю это даже несмотря на то, что ты хорошенько выставил меня с этим счетом.

— Это мой самый «звездный» поступок за всю неделю. Послушай, Дженни... ты очень хорошенькая, я бы с удовольствием пригласил тебя в свой номер, но мне кажется, ты нарочно дразнишь меня, потому что тебе от меня что-то надо. Но это точно не секс. Так вот, имей в виду: ни секса, ни информации ты от меня не дождешься. Знаешь почему? Потому что я — верный муж, кроме того — импотент, и у меня проблемы с психикой. Поэтому...

— Поэтому что?

В этот момент я увидел Ленни и Винни, приближающихся к нам со стороны бара. Они недоуменно уставились на меня. Вероятно, они заметили меня еще в баре и им было непонятно, почему я провожу время в компании с тележурналисткой. Дженни Альварес достаточно хорошо знают в Нью-Йорке, и даже такие кретины, как Ленни и Винни, время от времени смотрят передачи новостей. Так вот, эти два болвана делали какие-то идиотские жесты, показывая, что они хотят поговорить со мной.

— Кто эти люди? — поинтересовалась миссис Альварес.

— Это мои помощники-юристы. — Лучшим выходом из создавшейся ситуации было бы представить дело так, будто я пристал к миссис Альварес вовсе не с целью предательства, а с намерением затащить ее в постель. Неплохо придумано? Поэтому я обнял Дженни за талию и повел ее к лифтам.

— Выпьем у меня в номере, — шепнул я ей.

Ленни и Винни сели в лифт вместе с нами.

— Это Дженни Альварес, — представил я мою спутницу своим «приятелям».

Они переглянулись.

— Дон хочет ее видеть? — поинтересовался Винни.

— Нет, это я хочу ее видеть. Нам надо побыть с ней вдвоем, и я попросил бы, чтобы нас не беспокоили.

Они оба хмыкнули, прыснули и скисли. Вот как надо с ними обращаться.

Лифт остановился на восьмом этаже. Ленни открыл дверь своим ключом, и мы все вошли в номер. Беллароза лежал на диване и смотрел телевизор.

Дженни Альварес подошла прямо к нему и, когда он встал, представилась.

— А, это вы, — сказал Беллароза. — Та самая леди, которая не дала Джону скучать. Так вы теперь друзья?

— Да, мы теперь друзья, — улыбнулась ему Дженни.

Вы думаете, после этого она сразу начала приставать к Фрэнку, чтобы он дал ей интервью? Ошибаетесь. В тот вечер она прекрасно справлялась с ролью светской дамы.

— Джон пригласил меня в свой номер, чтобы угостить. Надеюсь, мы не помешали вашим делам? — спросила она.

— Нет, никаких дел, мы на отдыхе, — ответил Беллароза.

— Пойдем ко мне в комнату, — предложил я Дженни Альварес. Я захватил со стола бутылку виски и лед из бара, а она взяла два бокала и бутылку содовой.

Я повел ее в свою спальню и уже хотел было войти вслед за ней, как почувствовал, что мне на плечо опустилась рука Белларозы. Он прикрыл дверь.

— Ты что, не мог вызвать местную шлюху? — спросил он. — Очень нужно было приводить сюда эту стерву с телевидения?

— Я сам решаю, с кем мне проводить свободное время, — сухо ответил я. — Но, чтобы ты знал, мои отношения с этой женщиной есть и будут исключительно платоническими.

Беллароза поглядел на бутылку виски и пакет со льдом в моей руке и улыбнулся. Вероятно, мое заявление показалось ему просто идиотским. Он был представителем другой цивилизации.

— Деловыми наши отношения также не являются, — добавил я.

— Да? Тогда давай договоримся — никаких постельных откровенностей. Не наговори ей лишнего. Понимаешь?

Я сделал шаг к двери, но он остался стоять на месте, загораживая проход.

— Что у тебя на уме, советник? — спросил он. — Тебя что-то беспокоит?

— Если ты сегодня вечером позвонишь моей жене, а бьюсь об заклад, что так и будет, тогда ты поймешь, что меня беспокоит.

— Ладно. — Беллароза немного помолчал. — Я с ней поговорю. По-моему, ты что-то не так понял. Такое вообразить! Знаешь, что я тебе скажу? Подобные мысли до добра не доводят. Из-за таких мыслей всякое бывает, доходит и до убийства. Так что лучше выбрось это из головы. — Он взял меня за плечи и встряхнул. — О'кей?

Я понял, что счет два-ноль не в мою пользу, если говорить об этом любовном треугольнике.

— Ладно, Фрэнк, — сказал я. — Не будем больше об этом. Дай мне пройти.

Он открыл дверь в мою комнату — я вошел с бутылкой виски и со льдом, захлопнув дверь за собой ногой.

— Ты уверен, что я вам не помешала? — переспросила Дженни Альварес.

— Уверен. Устраивайся поудобнее, где тебе нравится.

Мы сели в кресла напротив друг друга. Между нами стоял столик с напитками.

Когда я раскладывал лед по бокалам, то заметил, что рука у меня подрагивает. Обвинять свою жену в измене — это очень неприятно, но обвинять в покушении на честь своей жены мужчину, который известен как безжалостный убийца, — это уже опасно. Однако на душе у меня было удивительно спокойно, словно я избавился от тяжелой ноши и переложил ее на плечи тех людей, которые и были повинны в моих несчастьях в первую очередь. Если хладнокровно проанализировать эту ситуацию, то вообще можно было сделать вывод, что для меня никаких проблем не возникнет. Они появятся только в том случае, если я создам их сам. Я также знал, что в такого рода ситуациях очень трудно уберечься от таких вещей, как чувство ревности, сердечные муки и прочие проявления супружеских неурядиц. Но пока я был выше этого, я мог просто сидеть и спокойно напиваться в приятной компании.

— Хороший у тебя номер. Выходит, что преступать закон — выгодное дело, — заметила Дженни Альварес.

— Спасибо за то, что ты не стала приставать к Белларозе с предложениями об интервью, — ответил я на это.

— Я же пришла сюда просто для того, чтобы выпить с тобой за компанию.

— Верно. — Я хоть и циник по натуре, но ей сейчас верил. Для разнообразия иногда приятно верить в то, что говорят люди. Я смешал виски с содовой, мы чокнулись и выпили. Но, если честно, я порядком нервничал.

— Тебе сегодня не надо выходить в эфир? — спросил я.

— На этот вечер у меня назначено свидание только с тобой. Если в эфир не выходишь ты, значит, и мне нечего там делать. Правда, в какой-то момент делами все-таки придется заняться. Но сейчас уже поздно, они не станут разыскивать меня до моего эфира. Поэтому на сегодня я свободна. Очень приятное ощущение.

Итак, она, видите ли, поменяла все свое расписание только для того, чтобы выпить в моей компании. А мне что делать в такой ситуации? Вышвырнуть ее за дверь после первого бокала? Попросить прислугу отеля, чтобы нам принесли «монополию»?

— Польщен оказанным мне вниманием, — сказал я, прочистив горло.

Она улыбнулась. О, какие у нее губы. Надо вам сказать, что я не любитель красоток испанского типа, но эта женщина произвела на меня сильное впечатление. У нее был естественный загар, карие глаза с загадочным блеском и густые темные волосы, которые свободно падали ей на плечи. Когда она смеялась, у нее появлялись ямочки на щеках — мне очень хотелось их потрогать.

— Насколько я понимаю, ты разведен? — спросила она.

— Не слышат про такое.

— А я слышала.

— От кого?

— От тех людей, которые живут с тобой в одном номере.

— Да? Странно, но даже я об этом не знаю.

— Большинство мужчин в подобной ситуации сказали бы «да», — улыбнулась она.

— Я не принадлежу к большинству мужчин. Я люблю говорить правду. А ты замужем?

— Была. Я рожала ребенка на телеэкране. Помнишь такую передачу? Она шла два года назад.

Я в самом деле припомнил какую-то пошлую и топорно сделанную передачу, которая в подробностях рассказывала о беременности и родах тележурналистки. Вообще-то я редко смотрю телевизор и до этого момента не мог узнать в Дженни героиню того репортажа.

— Вспомнил. В зале, где проходили роды, было дикое количество телекамер. Все это выглядело очень вульгарно.

— На телевидении совсем другие критерии, — пожала она плечами.

— Помню, там также присутствовал гордый муж.

— Мы с ним развелись.

— Поэтому новых родов и младенцев на экране пока не предвидится.

— Пока, — улыбнулась она.

Мы еще немного поговорили, я следил за тем, чтобы не перебрать. Когда я превышаю свою дозу, у меня возникают проблемы в постели. И это как раз в те моменты, когда хочется больше всего. С алкоголем шутки плохи.

— Послушай, — обратился я к ней. — Я просил тебя подняться ко мне, чтобы у этих двух головорезов не возникло никаких сомнений на мой счет. Понимаешь?

— Думаю, что понимаю. Так ты хочешь, чтобы я тут изобразила страстные стоны, а потом тихо удалилась?

— Ну... нет. Мне просто нравится быть с тобой. Но... Я просто хотел тебе объяснить, почему я пригласил тебя сюда.

— Теперь я в курсе. А хочешь знать, почему я согласилась прийти сюда?

— Потому что я вызываю у тебя интерес.

— Точно. Ты мне очень интересен. В тебе есть загадка. Честно сказать, я заинтригована.

— Приятно слышать. Однако должен тебе сказать, что вообще-то меня считают очень скучным человеком.

— Это невозможно, — улыбнулась она. — Наверное, это было когда-то давно?

— Нет, недавно — в апреле, в марте. Я наводил скуку на окружающих. Именно поэтому от меня ушла жена.

— Но ты же сам говоришь, что ничего не знаешь об этом.

— Ну да, меня же не было дома несколько дней. Возможно, мне следует позвонить домой и послушать, что моя жена наговорила на автоответчик.

Но звонить домой я не стал. Мы поговорили о том о сем, но о Фрэнке Белларозе не упомянули ни разу. Во время этого разговора мне пришла в голову мысль, что существует множество способов избавиться от Фрэнка Белларозы, не прибегая к помощи ножа. Можно, например, передать кое-какую информацию в прессу и на телевидение через мою собеседницу. При этом я не раскрывал бы своего имени, а она гарантировала бы надежность своего анонимного источника. Через нее я мог бы передать такие сведения, которые в два счета отправили бы дона в тюрьму или в могилу. Таким образом, никто уже не стал бы обвинять меня в лжесвидетельстве, а я избавился бы от этого мрачного персонажа, испортившего мою жизнь. Я упоминаю об этой мысли потому, что она давно сидела во мне. Видимо, я слишком долго общался с этим опасным человеком. Но я был настроен на то, чтобы обойтись в отношениях с ним безо всякой личной мести. Какое бы зло он мне ни причинил, оно все равно останется на его совести, и, возможно, наступит день, когда ему придется держать ответ за содеянное. «Мне отмщение и Азъ воздам», — сказал Господь. Поэтому я выкинул из головы мысли о мести и снова вернулся к теме нашего разговора.

— Учти, в любом случае я ничем тебе не обязан. Даже если ты пробудешь здесь всю ночь, ты все равно не получишь от меня никаких сведений.

— Я же сказала тебе, что я здесь только потому, что ты вызываешь у меня интерес. Сексом за информацию я не расплачиваюсь, а ты вроде тоже не из тех, кто предлагает женщине постель в обмен на услуги. По-моему, именно в такую игру мы играли там, внизу.

— Но здесь игра уже другая. Кроме того, я уже давно не играю ни в какие игры.

— Да? Но мне все-таки интересно с тобой. Кстати ты видел себя по телевидению?

— Конечно.

— У тебя были растрепанные волосы.

— Я знаю. И галстук у меня был ядовитого цвета, хотя на самом деле он вполне обычный. Могу показать.

— О, я верю на слово. Так иногда бывает из-за телекамеры.

Раздался телефонный звонок, но я не стал поднимать трубку. Дженни позвонила на телестудию и сказала, что она появится у них только к утру. Я выпил еще виски с содовой, а она просто виски. В какой-то момент мы с ней сбросили туфли. В моей комнате стоял телевизор — мы посмотрели ее выпуск новостей в одиннадцать часов. Изложение дела Белларозы заняло одну минуту, потом шли короткие репортажи об откликах в прессе, в том числе мое заявление. Феррагамо появился на экране на десять секунд. «В настоящее время мы проверяем алиби мистера Белларозы на день совершения преступления, — заявил он, — и, если обнаружим улики, которые противоречат этому алиби, мы потребуем отмены освобождения под залог и вновь возьмем мистера Белларозу под стражу. Мы также примем предусмотренные законом меры в отношении лица, которое засвидетельствовало это алиби».

Десять секунд. Этот человек был профессионалом.

— Он имеет в виду тебя, я правильно поняла? — спросила миссис Альварес.

— Да, по всей видимости, — ответил я.

— Какие меры? Что они могут тебе сделать?

— Ничего. Я же сказал правду.

— Следовательно, пять федеральных свидетелей солгали? Нет, не отвечай. Не будем о делах. Извини, это я по привычке. Извини. — Она задумалась, потом, все же не выдержав, сказала: — Но какой в этом смысл, Джон?

— А какой смысл в том, чтобы обвинять Фрэнка Белларозу в совершении убийства средь бела дня на улице города?

— Никакого, но... ты уверен, что видел его?

— Это что, для интервью?

— Нет, просто личный вопрос.

— О'кей... Я могу утверждать, что это был он.

— Если ты будешь говорить о делах, я уйду, — улыбнулась она.

— О, извини, больше не буду.

Начали передавать спортивные новости. Я был страшно доволен, что «Метц» опять наголову разбили монреальцев со счетом девять-три.

— Здорово играют ребята, — заметил я.

— Возможно. Но «Янки» все равно обойдут их в финале.

— "Янки"? Да они и до финала-то не дотянут.

— Чепуха, — сказала она. — Ты видел, как играют «Янки» в этом сезоне?

— Там и смотреть не на что.

Мы поговорили таким образом еще немного — ясно было, что она разбирается в этих делах, но болеет только за одну команду.

— У них нет даже хорошего лидера в нападении, — попытался я объяснить ей свой взгляд на эти вещи.

— Зато у них есть слаженная командная игра, приятель, поэтому они могут эффективно действовать по всему полю.

Ее упорство начало меня раздражать. Я попробовал опять объяснить ей некоторые основы игры в бейсбол, но она оборвала меня на полуслове.

— Слушай, — сказала она. — Хочешь, я проведу тебя в ложу прессы на стадионе «Янки»? Тогда ты увидишь, как играет эта команда, и мы сможем обстоятельно поговорить об их игре.

— В Бронкс я не поеду, даже если ты мне заплатишь. А как играют «Янки», мы можем вместе посмотреть по телевизору.

— Хорошо. На следующей неделе они должны играть против Детройта. Я хочу, чтобы ты обязательно посмотрел эту игру.

В общем, ночь удалась, мы повеселились на славу, а на следующее утро я чувствовал себя немного лучше по сравнению со вчерашним днем. Capisce?


Глава 32


Мы провели в «Плазе» еще несколько дней, но ни Фрэнк, ни я ни напрямую, ни намеком ни разу не упомянули о том, что моя жена оказалась у него в любовницах. На мой взгляд, однако, эта проблема угнетала его. Я же делал вид, что ничего не замечаю. Я не хочу сказать, что играл с ним в какую-то игру: он не был человеком, с которым стоило играть в какие бы то ни было игры. Но, судя по всему, он испытывал вполне понятные чувства, как и все мы, смертные, и, видимо, понимал, что переступил за рамки даже тех принципов, которые провозглашал Макиавелли. То есть он по-крупному согрешил и теперь мучился. Я мог бы посоветовать ему обратиться к одному из своих святых отцов, чтобы тот устроил ему краткую исповедь по телефону. «Восславь Святую Марию, Фрэнк, и да простятся тебе грехи твои. До встречи на церковном причастии». — Вот так примерно это могло бы выглядеть.

В один из этих дней я встретился за ленчем с Джеком Вейнштейном, к которому испытывал определенную симпатию. На другой день я позвонил Альфонсу Феррагамо, к которому питал явную антипатию. Но с Альфонсом я поговорил очень любезно — так, как мне и советовал мой клиент. Мы с мистером Феррагамо пообещали друг другу играть честно и в открытую, но оба, конечно, лгали.

Альфонс (а не я) затронул тему сотрудничества моего клиента с Министерством юстиции в обмен на снятие обвинения в убийстве.

— Он не виновен в убийстве, — заметил я.

— А мы думаем иначе, — сообщил мне Феррагамо. — И вот что еще я хочу сказать. Я могу поговорить с Вашингтоном на предмет обеспечения пожизненной безопасности для Белларозы в том случае, если он заговорит.

— А как насчет отпущения грехов?

— Это пусть решает его священник, — хмыкнул Феррагамо. — Я говорю о гарантиях безопасности для него в обмен на информацию. Хорошую информацию.

Хорошая информация? Какую такую информацию хочет получить этот сукин сын от дона всех донов — может быть, местонахождение оптового склада торговцев марихуаной на Стейтен-Айленд? У Белларозы полно первоклассной информации, только он не будет сообщать ее федеральным органам юстиции.

— Мы гарантируем ему неразглашение информации и безопасность за сообщение любых сведений под присягой, — сказал Альфонс, и на этот раз условия уже не соответствовали полностью тем, о которых он упоминал чуть раньше. На этого человека нельзя полагаться. Я задумался. Если бы человек, подобный Фрэнку Белларозе, начал говорить, мафии в Нью-Йорке был бы нанесен сокрушительный удар. И, возможно, именно по этой причине «коллеги» Фрэнка предпочитали видеть его мертвым, а не живым. Просто он слишком много знал, и у него была слишком хорошая память.

— Мистер Феррагамо, — произнес я. — Мой клиент не может сообщить ничего по делам об организованной преступности. Но даже если бы он располагал этими сведениями, он, скорее, предпочел бы говорить не с вами, а с генеральным прокурором штата.

Мои слова задели его за живое. Когда имеешь дело с федеральной формой правления, всегда есть возможность сыграть на различиях в интересах разных уровней власти. Этому нас учили на занятиях по гражданскому праву. Если точнее, не учили, а должны были научить.

— Это не самая лучшая мысль, мистер Саттер. В этом случае будет невозможно обеспечить защиту вашего клиента от обвинений со стороны федерального правосудия, — предупредил меня Альфонс.

— А разве сотрудничество с вами не избавит моего клиента от обвинений со стороны прокуратуры штата Нью-Йорк? — возразил я.

— Ну... в таком случае можно попробовать добиться совместных гарантий его неприкосновенности. Вы на это намекаете?

— Возможно. Кроме того, нам хотелось бы, чтобы не налагались взыскания за шесть случаев неправильной парковки в Нью-Йорке.

Он сделал вид, что смеется. Тогда я понял, что мне удалось стать хозяином ситуации.

— Итак, мистер Саттер, — продолжал он, — прошу вас изложить своему клиенту мое предложение. Вы производите впечатление разумного и толкового человека. Возможно, именно такому человеку, как вы, удастся убедить вашего клиента в необходимости подобного шага.

— Я передам ему ваши слова. — Вы должны понять, что любой американский прокурор спит и видит, чтобы ему хоть раз в жизни представилась такая возможность — заставить главаря мафии целый год надиктовывать свои показания на магнитофон и выдать еще тысячи своих сообщников. Если честно, эта сделка была выгодной и для Фрэнка. Фактически Феррагамо тем самым даровал ему жизнь. Но среди «коллег» Фрэнка очень мало людей, которые идут на такого рода соглашения, а уж с предложениями о сотрудничестве с федеральным правосудием вы могли бы подходить к кому угодно в Америке, но только не к Фрэнку Белларозе. Но Альфонс сделал предложение. Моей обязанностью было удостовериться, что у него серьезные намерения, и передать наш разговор моему клиенту.

— Кстати, мистер Феррагамо, хочу вам сразу сказать: мы хотим, чтобы процесс по этому делу состоялся как можно раньше. Если он будет откладываться, мне придется жаловаться через прессу, — пригрозил я федеральному прокурору.

— С моей стороны не будет задержек, мистер Саттер. Мое ведомство подготовило все в срок.

Вранье.

— Отлично. Когда я буду иметь возможность поговорить со свидетелями со стороны обвинения?

— Скоро.

Вранье.

Надо также отдавать себе отчет в том, что федеральные прокуроры не так уж часто напрямую общаются с представителями защиты, а если и делают это, то не скрывают при этом своего высокомерия. Однако мистер Феррагамо, видимо, уже успел прочитать обо мне в газетах и скорее всего у него создалось впечатление, что я обладаю какой-то определенной властью, так что он был со мной любезен, по крайней мере, во время того разговора. Свою роль играло и то обстоятельство, что я должен был убедить Фрэнка сдаться властям. Но существовал еще вопрос о моем лжесвидетельстве, и здесь он, по-видимому, терялся в догадках.

— Я смотрел ваше выступление по телевидению вчера вечером, мистер Феррагамо, — пошел я в атаку, — и мне не понравились ваши намеки на то, что я солгал по поводу местонахождения моего клиента в тот день.

— Я не говорил, что вы солгали, и не упоминал вашу фамилию. Я только сказал, что мы занимаемся проверкой алиби.

— То есть, вы хотите сказать, что послали своих следователей на Лонг-Айленд и на мои фирмы, чтобы выяснить, где я был четырнадцатого января этого года. Мне это не нравится.

— Если в этом будет необходимость, мистер Саттер, мы так и сделаем, — сказал он и добавил: — Но вы же могли просто обознаться, мистер Саттер, не так ли?

— Я уверен, что видел именно того, кого я видел.

— Если вы так настаиваете на своем и десять лет тюрьмы за лжесвидетельство вас не пугают, тогда, вероятно, вы сами должны прекрасно знать, где вы были четырнадцатого января. Ведь на следующий день вы улетели на отдых во Флориду, верно?

Боже мой, сначала Федеральная налоговая служба, теперь этот прокурор. Почему они так настойчиво стремятся упрятать меня за решетку? Наверное, я им очень не нравлюсь.

— Вы напрасно тратите свое время и деньги американских налогоплательщиков, мистер Феррагамо, — ответил я. — Хотя я отдаю должное вашей дотошности и оперативности.

— Спасибо за комплимент. Подумайте о нашем разговоре. Все, что мы можем предложить вашему клиенту, мы можем предложить и вам.

Я прикусил губу, язык, а также ручку.

— Благодарю за оказанное внимание, — только и мог проговорить я.

* * *


На следующий день я переговорил на эту тему с Джеком Вейнштейном в его офисе в Мидтауне, так как по телефону такие вещи не обсуждаются. Я изложил ему весь свой разговор с Феррагамо.

— Я прекрасно знаю, что ответит Фрэнк на это предложение, — добавил я, — но пойми, Джек, для него это, возможно, последний шанс спасти свою жизнь и начать новую.

— О'кей, Джон, — сказал Вейнштейн после долгой паузы. — Предположим, что я — Феррагамо, я обвиняю тебя в лжесвидетельстве и тебе светит десять лет тюрьмы. Мне нужна от тебя вся информация, которую ты имеешь о своих друзьях, родственниках, все, что касается их махинаций с налогами, страховками, баловства с кокаином и марихуаной. Словом, касательно всех тех мелких преступлений, которые ты наблюдал на протяжении всей жизни рядом с ними. После этого в тюрьму отправляются твои партнеры, семья твоей жены, твои школьные товарищи, а ты сам остаешься на свободе. Что ты ответишь мне на такое предложение, Джон?

— Я отвечу: «Пошел ты к черту, Альфонс».

— Вот именно. А у тех людей, на которых мы работаем, отношение к таким делам другое, гораздо более серьезное. У них врожденное чувство недоверия к правительству, они строго соблюдают свой кодекс чести и молчания. Понимаешь?

— Да, но мир изменился, Джек. На самом деле.

— Я знаю. Но этим людям никто еще об этом не сообщал. Подойди сам к Фрэнку и скажи, что мир изменился и что ему лучше заложить всех своих коллег. Иди и объяви ему это.

Я поднялся, собираясь уходить.

— Вероятно, — сказал я напоследок, — Фрэнк Беллароза играет по старым правилам из-за того, что он в состоянии пока удерживать свой старый мир под своим контролем.

— Думаю, что на этот раз ты прав. Но ты все же передай ему предложение Феррагамо. Только постарайся уложиться за пару минут.

— Понял.

— Слушай, как тебе название «Вейнштейн и Саттер»?

«Не слишком здорово, Джек», — подумал я про себя. Но улыбнулся и сказал:

— А как тебе название «Саттер, Вейнштейн и Мельцер»?

— Мельцер? — заржал Джек. — Да я с ним обедать рядом не сяду.

Я вышел из офиса Вейнштейна, осознавая, что, несмотря на мои противоречивые чувства по отношению к благополучию, здоровью и свободе Фрэнка Белларозы, я все-таки сделал свое дело.

Но чтобы убедиться в этом до конца, я в этот же день передал Фрэнку предложение Феррагамо. Двух минут мне не понадобилось, так как через тридцать секунд после начала разговора Беллароза сказал:

— Пошел он к черту.

— Это твое окончательное решение?

— Пошел он куда подальше, к чертям собачьим. Он, по-моему, не понимает, с кем имеет дело.

— Ну, положим, он только сделал предложение. Не воспринимай это как личное оскорбление. Он просто выполняет свою работу.

— Пусть он катится к дьяволу со своей работой.

Гордыня губит нас — так, кажется, говорят в таких случаях.

* * *


В один из вечеров я, Фрэнк, Ленни и Винни отправились в Итальянский Винтовочный клуб. Вместе с другими стрелками, вооруженными револьверами и винтовками, мы спустились в подвал и всю ночь занимались тем, что пили и стреляли по мишеням. Неплохое развлечение, напоминает охоту на пернатых в Хэмптоне. Не хватает только прекрасного осеннего пейзажа, благородных джентльменов в твидовых пиджаках, марочного шерри и пернатых. Но для Манхэттена и это неплохо.

Ленни и Винни, как выяснилось, оказались прекрасными стрелками — мне следовало сразу об этом догадаться. Однако я не сделал этого и в результате потерял двести долларов, после того как начал заключать с ними пари.

Вот я и оказался в тире, где развлекаются мафиози в компании с любовником моей жены и с его дружками. От спиртного наше зрение потеряло зоркость, и мы начали мазать. Один из коллег поднес дону портрет Феррагамо, нарисованный на мишени. Художник не обладал талантом Микеланджело, но портрет был неплохой: на нем всякий мог бы узнать Альфонса с его выпученными глазами, горбатым носом и тонкими губами. С тридцати футов Фрэнк всадил пять-шесть пуль прямо в «яблочко» мишени. Все были в восторге. Недурной результат для человека, который вылакал дозу, способную свалить многих с ног. Но, откровенно говоря, на меня этот эпизод произвел неприятное впечатление.

* * *


Несколько следующих дней мы по большей части провели в номере, отвечая на телефонные звонки и принимая гостей. Я предполагал, что у человека, подобного Белларозе, должна быть «подружка» или даже много «подружек», или, по крайней мере, какая-нибудь девица на ночь. Но за все время нашего пребывания в отеле «Плаза» я не заметил у него никаких склонностей к подобного рода развлечениям. Возможно, он на самом деле хранил верность своей жене и любовнице.

Что касается моих любовных похождений, то мной от него было получено следующее указание:

— Ты можешь водить сюда кого угодно, но, пожалуйста, не приводи больше журналисток. Ей же надо во что бы то ни стало выудить из тебя хоть какую-нибудь информацию, как ты не понимаешь?

— Да нет, ей просто нравится быть вместе со мной.

— Как же, знаю я их. Они ложатся под мужиков и делают карьеру. В нашем деле, слава Богу, таких нет и не может быть.

Действительно, в бизнесе Фрэнка не было ни одной бабы. Пожалуй, если правительству не удастся поймать этих ребят на вымогательстве или на убийствах, им можно будет предъявить обвинение в дискриминации по половому признаку.

— Послушай меня, советник, — сказал в дополнение Фрэнк. — По-моему, лучше якшаться с самим дьяволом, чем со шлюхой, которая хочет сделать себе имя на скандалах.

Что прикажете на это отвечать? То, что у нас с Дженни Альварес особые отношения, и это мое личное дело? Но поймите, мне трудно было корчить из себя высокоморального типа после того, как меня видели с бутылкой виски в руках, заталкивающим эту красотку к себе в спальню. Согласны? Так заслуживал ли я морали, прочитанной мне Фрэнком Белларозой? Да, заслуживал.

— В мужском бизнесе должны быть только мужики, — не унимался Фрэнк. — Женщины играют совсем по другим правилам.

— Бывает и мужчины играют по другим правилам, — сообщил я ему.

— Да. Но некоторые из них все же соблюдают правила. Вот я, например, стараюсь, чтобы в моем бизнесе были завязаны только члены моей семьи. Понимаешь? Только мои родственники. Вот почему я хочу сделать тебя почетным итальянцем. — Он расхохотался.

— Так я буду сицилийцем или неаполитанцем?

— Я сделаю тебя римлянином, — снова зашелся он от смеха, — так как большинство римлян страдает геморроем.

— Польщен.

— Ну вот и отлично.

В самом деле, все, кто был завязан в бизнесе Фрэнка, были мужчинами, итальянцами, в большинстве своем выходцами с Сицилии или из городка в окрестностях Неаполя, откуда произошел род Белларозы. Это обстоятельство безусловно облегчало ведение дел, но очень препятствовало проникновению в эту среду свежих идей из внешнего мира.

Возможно, роль связующего звена с внешним миром играл для Белларозы Джек Вейнштейн. Он явно не имел никакого отношения к солнечной Италии. Совершенно случайно я узнал, что семьи Вейнштейна и Белларозы познакомились между собой, когда те и другие жили в Вильямсберге. Надо вам сказать, что этот район Бруклина преимущественно населен не итальянцами, а немцами, евреями и ирландцами. Здесь воистину царило смешение многих языков, хотя, если быть точным, на бытовом уровне общения между представителями различных наций почти не происходило. Тем не менее иммигранты, жившие в Вильямсберге, все же отличались от других колоний Нью-Йорка, которые зачастую представляли собой совершенно автономные образования, отделенные от внешнего мира. Итальянцы из Вильямсберга, особенно те из них, кто жил поблизости от собора Святой Лючии, посылали своих детей в школу и те дружили с детьми других национальностей. Уже это свидетельствовало об их открытости. Обо всем этом мне сообщил сам мистер Беллароза, и, хотя он не употреблял таких слов, как «автономные образования» и прочее, я его прекрасно понял. Таким образом, его дружба с Джеком Вейнштейном насчитывала уже немало лет. Это был любопытный факт. При этом Джек не хотел, да и вряд ли мог, попасть под действие законов мафии. Он был кем-то вроде Генри Киссинджера при президенте, если вы позволите мне провести такую аналогию. Так что у меня не имелось ни желания, ни возможности вписаться в структуру преступного клана Белларозы. Для них я мог быть лишь благородным римлянином, больше никем.

* * *


В воскресенье мы наконец покинули отель «Плаза» и вернулись на Лонг-Айленд. Наш кортеж состоял из трех машин, каждая из которых была под завязку набита итальянцами и продуктами итальянской кухни. Я ехал в средней машине кортежа вместе с Белларозой и задыхался от запаха сыров и дешевых сигар. Интересно, что мне потом делать с моим костюмом — долго кипятить его или сразу выбросить на помойку?

Что касается Сюзанны, то она больше не звонила, вернее, она больше не звонила мне. Я также ей не перезванивал, да у меня и не было такой возможности, так как ее новый номер телефона я выбросил. Поэтому, если честно, я немножко нервничал в преддверии возвращения домой.

— Наши женщины встретят нас с распростертыми объятиями. — Беллароза был настроен оптимистично.

Я промолчал.

— Они наверняка полагают, что мы только и делали, что развлекались в Нью-Йорке. Едешь на работу, а они думают, что ты едешь веселиться. А ты в это время бегаешь по городу как собака, заколачиваешь деньга. Верно я говорю?

— Верно.

— Анна, наверное, приготовит сегодня на вечер все мои самые любимые блюда. — И он начал расписывать мне свои излюбленные блюда этим напевным тоном, который употребляют итальянцы, когда говорят о еде. Я, кстати, даже кое-что понял из его монолога, как никак я почетный итальянец. Вероятно, разговоры о еде разожгли в нем аппетит, так как он, не медля, открыл коробку с бисквитами и развернул упаковку сыра, который источал аромат давно не стиранных носков. Позаимствовав у Винни ножик, Беллароза начал уписывать этот свой сыр. Завтрак бизнесмена.

— Будешь? — спросил он меня, не переставая жевать.

— Нет, спасибо.

— Знаешь, как в итальянских кварталах называют контейнер для мусора?

— Нет, не в курсе.

— Столовка на колесах. — Он захохотал, довольный шуткой. — Теперь ты рассказывай.

— Знаешь этот анекдот про тупого мафиозо, который решил, что полицейская машина должна непременно взлететь в воздух? Знаешь, что с ним случилось?

— Нет.

— Он обжег себе рот о выхлопную трубу. Машина так и не взлетела.

Этот анекдот ему так понравился, что он опустил вниз перегородку из плексигласа, отделявшую нас от передних сидений, и тут же пересказал его Ленни и Винни. Они заржали, хотя я не был уверен, что они поняли, в чем соль.

Какое-то время мы ехали молча, я пытался привести в порядок свои растрепанные мысли. Несмотря на недомолвки между мной и доном, я все-таки продолжал оставаться его адвокатом и, как он утверждал, его другом. Я мог бы в это поверить, если бы не одно обстоятельство: я нужен был ему как человек для подтверждения его алиби, а это сильно меняло дело.

Откровенно говоря, у меня отсутствовало всякое желание служить ему дальше в качестве адвоката, быть его другом и свидетелем его алиби. Я мог бы сообщить ему об этом еще несколько дней назад, но по причине того, что он был освобожден под залог, я чувствовал, что мне трудно рвать с ним сейчас все связи. Если судить с адвокатской точки зрения, с точки зрения участника судебного процесса, мое заявление являлось не чем иным, как лжесвидетельством, даже при том, что оно было сделано не под присягой. Опять же с точки зрения адвоката, если я откажусь от своего заявления, то буду исключен из своей, юридической корпорации, а кроме того, получу пулю в лоб. Таков жребий почетного итальянца, если взглянуть на это дело с обратной стороны. Его жизнь состоит не только из поглощения вина и спагетти, в ней есть также закон омерты — обета молчания. В таком случае я становлюсь врагом всех этих сицилийцев и неаполитанцев. Поэтому я должен соблюдать клятву верности дону, не высказанную вслух, но обязательную для исполнения. Mamma mia! Как могло такое случиться с усердным прихожанином епископальной церкви?

Беллароза поддел ломтик сыра на кончик ножа и сунул его мне под нос.

— Вот. Ешь. Не люблю, когда со мной рядом сидят и смотрят, как я ем. Mangia.

Я послушно взял у него сыр и положил в рот. Вкус был неплохой, но запах — отвратительный.

— Понравилось? — Беллароза не мог скрыть своего удовлетворения.

— Molto bene[29 - Очень вкусно (итал.).], — промямлил я. Теперь мы были не только сообщниками в преступлении, но и говорили и пахли одинаково.

— Слушай, — обратился он ко мне после паузы, — я знаю, ты злишься на меня, думаешь, что это я устроил тебе эту историю с Мельцером. Но пойми, в жизни все непросто. Иногда жизнь бьет тебя так, что надо благодарить Бога, что остался в живых. Но зато в следующий раз ты становишься крепче и уже знаешь, как уклоняться от ударов.

— Спасибо тебе, Фрэнк, за все, что ты сделал для меня. Я и не думал, что это так полезно для здоровья.

— Да ладно тебе.

— Только больше не делай мне таких подарков, прошу тебя.

— О'кей, но еще несколько советов. Бесплатных, Не делай мне тоже таких подарков, как этот твой разговор с этой шлюхой-журналистской. Не пытайся отплатить мне. Послушай меня, я тебе только добра желаю. Ты мне нравишься, и я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

— Фрэнк, я не собираюсь затевать вендетту, мстить тебе, как это принято у вас. Мне здорово попало — я утерся и извлек для себя урок. Вот и все. Если бы я начал мстить тебе за историю с Мельцером и за прочие дела, мы бы сейчас с тобой здесь не разговаривали. Так что давай так: что было, то прошло. На этом кончаем наши дела и расстаемся друзьями. Capisce?

— Да-а-а, — протянул он после долгой паузы. — Ты, конечно, парень меткий, но, бьюсь об заклад, ты не станешь поднимать на меня руку.

— Еще раз обманешь меня, тогда и поглядим.

— Да?

— Да.

Этот наш разговор был ему явно не по душе, но он, помолчав, все же сказал:

— Ладно, с моей стороны больше никаких обманов не будет, так что не будем тебя испытывать. О'кей?

— Договорились.

Беллароза протянул мне руку, я пожал ее. Ни я, ни он, пожалуй, не смогли бы объяснить, что значило это дружеское рукопожатие. Фрэнк наверняка не верил в мой отказ от мести, так же как и я не верил ему, зная, что при первом же удобном случае он не преминет обмануть меня.

— Слушай, приходите ко мне на ужин сегодня вечером, — сказал он тоном примирения, когда мы уже приближались к Лэттингтону. — У нас же полно еды. Анна пригласила гостей. Все мои родственники. Никаких разговоров о делах.

— А мы что уже стали родственниками?

— Нет, но быть приглашенным на такой семейный вечер — это большая честь.

— Благодарю, — ответил я, ничего не пообещав.

— Вот и славно. Сюзанну тоже с собой возьми. Думаю, Анна уже ее пригласила. — Фрэнк вдруг заулыбался. — Слушай, есть идея. Давай посвятим этот вечер ее картине. Там будут все свои, я как раз хотел показать им то, что она нарисовала. Давай?

У меня было такое впечатление, что об этом его плане все приглашенные родственники уже давно знают. В приличном обществе такие вечера устраивают специально для того, чтобы примирить рассорившихся супругов. Но у Фрэнка, как обычно, реализовывалось сразу несколько задумок.

— Твоя жена будет сегодня почетной гостьей, — сообщил он. — Ты не возражаешь?

Как вы сами понимаете, перспектива провести вечер в компании мафиози со своей, можно сказать, бывшей женой в качестве почетной гостьи была не слишком лучезарной.

— Ну что, придете? Ждем вас к шести, — напомнил он.

Винни неожиданно зашелся от смеха и опустил стекло.

— Так вы сказали: «Обжег свой рот о выхлопную трубу?» Теперь понял!

Лучше бы я поехал домой поездом.


Глава 33


Кортеж въехал в ворота Стенхоп Холла и направился к главному зданию, недавно перешедшему в собственность Белларозы. Машины остановились у скромного домика Сюзанны, я попрощался с моими криминальными друзьями и поволок свой чемодан ко входу в дом.

«Ягуар» Сюзанны был припаркован перед домом, но, поскольку здесь проживают любители верховых прогулок, этот факт вовсе не означал, что дома кто-то есть. Я вошел и сразу понял, что хозяйка отсутствует. Итак, радостная встреча откладывалась.

Я направился в свой кабинет и стер все двадцать шесть сообщений, записанных на автоответчик, затем взял стопку факсов и, не читая, сжег их в камине. Письма я все же просмотрел, так как испытываю уважение к посланиям, написанным от руки. Но такое письмо было только одно, от Эмили; его я отложил в сторону. Все остальное — деловые письма, счета, рекламу и прочую муру — я также предал огню.

Затем, усевшись в кресло, я прочел письмо Эмили:

"Дорогой Джон,

Где это ты раскопал такой жуткий галстук? Я пыталась поправить цвет в своем телевизоре, но галстук подошел к твоему костюму только тогда, когда твое лицо приобрело зеленоватый оттенок. Кроме того, мне пришлось убедиться, что ты до сих пор не носишь с собой расческу. Я видела эту женщину, по виду испанку, ее фамилия, кажется, Альварес. Такое впечатление, что она либо ненавидит тебя, либо влюблена в тебя по уши. Выясни, что из этого правда. У нас с Гэри все в порядке. Если хочешь, приезжай. До скорого.

Целую тебя,

Твоя сестра".

Я положил письмо в ящик стола и пошел на кухню. У нас там на стене висит доска для семейных сообщений, но в данный момент на ней была прикреплена только одна бумажка с надписью: «ЗАНЗИБАР, ВО ВТОРНИК — К ВЕТЕРИНАРУ». Пошла она к черту, эта кобыла. Она и читать-то не умеет, да и в кухню ее не пускают.

Я отнес свой чемодан наверх в бывшую спальню хозяина, а ныне — спальню любовницы. Переодевшись в джинсы, мокасины и майку, я направился в ванную. Во рту у меня до сих пор сохранился вкус этого жуткого сыра. Я прополоскал рот мятным эликсиром, но это не помогло. Должно быть, эта зараза проникла ко мне в кровь.

Я вышел из дома и сел в свой «бронко». Он долго не заводился, так как в мое отсутствие им никто не пользовался. Бедный Джордж Аллард не мог этого сделать, он умер. Наконец мотор заурчал — я двинулся к воротам, намереваясь съездить навестить мою яхту. Когда я подъехал к сторожевому домику, на крыльце появилась Этель, она была в своем воскресном платье в цветочек.

Я остановил «бронко».

— Привет, Этель.

— Здравствуйте, мистер Саттер.

— Как поживаете?

— Все хорошо, — ответила она.

— Выглядите вы отлично, — заметил я, хотя это и не соответствовало действительности. Просто я всегда очень легко общаюсь с вдовами, сиротами и инвалидами.

— Конечно, не мое это дело, — сказала Этель, — но, по-моему, пресса обращается с вами совсем неподобающим образом, мистер Саттер.

Неужели это говорит Этель Аллард? Она даже употребила любимое выражение Джорджа «не мое это дело». Наверное, в нее переселился дух ее покойного мужа.

— Спасибо за эти слова, миссис Аллард, — произнес я.

— Понимаю, как вам тяжело сейчас, сэр.

Вероятно, в эту минуту мне следовало поднять глаза к небу, чтобы увидеть, как оттуда улыбается Джордж.

— Я очень сожалею, — сказал я Этель, — что многочисленные визитеры доставляют вам массу неудобств.

— Ничего страшного, сэр. Это моя работа.

Вот это да!

— И все же. Для этого нужно столько нервов. Боюсь, что это продлится еще какое-то время.

Она кивнула головой, можно даже сказать поклонилась — так делал Джордж, когда хотел показать, что он все слышал и понял. Это уже было, пожалуй, чересчур.

— Ну что ж, берегите себя, — проговорил я на прощание и выехал из ворот.

— Миссис Саттер ездила сегодня утром в церковь вместе со мной, — крикнула она мне вслед.

— Хорошо, — отозвался я, притормозив.

— Она сказала, что вы должны приехать сегодня.

— Да, и что?

— Она просила передать вам, что появится в поместье сегодня во второй половине дня. Миссис Саттер сказала, что будет заниматься огородом или ухаживать за лошадьми. Просила, чтобы вы разыскали ее. — Этель вздохнула и добавила с дрожью в голосе: — Знаете, в последнее время она ходит сама не своя.

Ты тоже на себя непохожа, дорогая Этель. И никто из нас не похож на себя. В тот момент я многое отдал бы за то, чтобы снова перенестись в тот апрель, когда все было так мирно и скучно. Но с Сюзанной я не хотел встречаться с любом случае; к тому же я собирался полюбоваться на мою яхту. Однако я не мог никак не прореагировать на слова Этель.

— Спасибо, — сказал я ей. — Я обязательно разыщу ее.

Я снова тронулся с места и, развернувшись у ворот, поехал по главной аллее усадьбы.

Доехав до конюшни, я вышел из машины и заглянул вовнутрь. Сюзанны здесь не было, обе лошади стояли в своих стойлах. Тогда я направился к главному дому, однако на огороде Сюзанны тоже не оказалось. Проехав мимо бельведера и лабиринта из кустарника, я и там не обнаружил ее присутствия.

Я вдруг понял, что еду уже не по земле, принадлежащей Стенхопам, а по владениям дона Белларозы. Впрочем, я находился на его территории уже давно, так как главная аллея относилась к главному дому и, следовательно, также принадлежала ему. Если только проныра-юрист не включил в договор пункт об общем доступе к дому. Но какая мне разница, я же все равно не являлся владельцем этих земель. Пусть об этом болит голова у Фрэнка и Сюзанны. Но мне, поверьте, в те минуты было очень жаль самого себя. Еще бы — без земли, без денег, без власти, без работы да еще с рогами. Но зато я был свободен. И мог оставаться таковым до тех пор, пока не сойду с ума или не обзаведусь вновь землей, деньгами, властью, работой и женой, пусть той же самой. Проезжая мимо сливового сада, я заметил соломенную шляпку, лежащую на камне, и остановил машину. Подойдя поближе, я увидел, что рядом со шляпкой лежит букет полевых цветов, связанных лентой от шляпки.

Я в нерешительности потоптался на месте, потом все же направился в сад. Сливовые деревья были посажены нечасто, и хотя в этом старом саду они здорово разрослись, здесь оказалось довольно светло, сад просматривался почти насквозь.

Она шла среди деревьев в простом белом хлопковом платье, неся в руках корзинку. Она собирала сливы, их было не так много в этом старом умирающем саду. Я смотрел на нее и, хотя из-за бликов солнца, наполнявших сад, не видел ее лица, мне все же показалось, что она чем-то сильно удручена. Если вы находите эту сцену несколько театральной, то могу сказать в свое оправдание, что и мне она в те минуты показалась таковой. То есть я подумал, что она нарочно попросила Этель направить меня в этот печальный сад. Но, с другой стороны, на Сюзанну это было совсем непохоже, она никогда не разыгрывала сцен, никогда не прибегала к другим женским хитростям. Поэтому, если она сама все подстроила, это уже говорило о многом. И если бы я застал ее собирающей овощи, которые нам подарил Беллароза, то это тоже говорило бы о многом. Верно? Ну ладно, хватит этой огородной психологии. Она почувствовала, что не одна в саду, подняла на меня глаза и робко улыбнулась.

Теперь можете вообразить нас бегущими, как в замедленном кино, навстречу друг другу по священной роще. Корзинка летит в сторону, сливы катятся по земле, блики солнца пляшут на наших радостных лицах, мы бросаемся друг другу в объятия. Вообразили?

А теперь посмотрите на Джона Саттера. Он стоит, засунув руки в карманы своих джинсов, и смотрит на свою жену холодным отстраненным взглядом. Ее робкая улыбка становится совсем робкой.

Тем не менее она первая сдвинулась с места.

— Привет, Джон, — тихо сказала она.

— Привет.

Она продолжала идти мне навстречу, корзинка слегка покачивалась в ее руке. За то время, пока я ее не видел, она загорела, на лице высыпали веснушки. Я заметил, что она босиком, сандалии лежали в корзинке. Ей нельзя было дать больше девятнадцати лет в тот момент, и, когда она вплотную подошла ко мне, сердце у меня в груди билось как сумасшедшее. Достав из корзинки несколько слив, она протянула их мне.

— Хочешь?

У меня был предок, который однажды польстился на фрукт, предложенный ему женщиной в саду. Это повлекло за собой кучу неприятностей.

— Нет, спасибо, — сказал я.

Мы стояли молча друг против друга.

— Этель сказала, что ты хотела поговорить со мной, — нарушил я молчание.

— Да, я хотела тебе сказать: «Добро пожаловать домой, Джон».

— Извини, но это не мой дом.

— Нет, он твой, Джон.

— Послушай, Сюзанна, один из первых уроков, который выучивают дети, родившиеся не в особняках, состоит в следующем: бесплатных завтраков не бывает. За свою распущенность надо платить. Ты сделала свой выбор, Сюзанна, так будь добра, отвечай теперь за свои поступки.

— Благодарю тебя за протестантскую мораль для среднего класса. Верно, меня воспитывали совсем по-другому, но это позволило мне приспособиться к новым условиям жизни куда лучше, чем это сделал ты. Я была тебе хорошей женой, Джон, и заслуживаю куда лучшего обращения.

— Неужели? Не хочешь ли ты сказать, что не спала с Белларозой? Ты что, отрицаешь это?

— Да, я это отрицаю.

— Я не верю тебе.

— Тогда почему ты не задашь этот вопрос ему? — Ее лицо залилось краской.

— В этом нет необходимости, Сюзанна, ты же уже успела сообщить ему о нашем с тобой разговоре. С какой стати я должен верить тебе или ему, если с самого начала было ясно, что вы заодно. Я же не идиот.

— Нет, ты мудрый адвокат. Вот только в последнее время стал чересчур подозрительным и циничным. — Она замолчала и посмотрела мне в глаза. — И все же я хочу сказать тебе еще кое-что. Да, в самом деле я и Фрэнк стали друзьями, мы действительно много общались, много говорили, в том числе и о тебе. Если эти разговоры считать супружеской изменой, что ж, я могу только извиниться.

Я смотрел ей в глаза. Мне очень хотелось поверить ей, но у меня имелось слишком много косвенных улик.

— Сюзанна, — обратился я к ней, — признайся, что у тебя был с ним роман, и я прощу тебя. Я не ставлю никаких условий и обещаю, что после этого мы никогда не будем касаться этой темы. Даю тебе честное слово. Но ты должна признаться в этом сейчас, в эту минуту и больше не лгать мне. — Я перевел дыхание и добавил: — Это предложение действительно только сейчас.

— Я уже объяснила тебе, как выглядели наши отношения, — проговорила она. — Мы близко общались, но это не имело никакого отношения к сексу. Возможно, мы общались слишком близко, но это можно поправить, уверяю тебя. Я еще раз извиняюсь за то, что так доверялась этому человеку. Я понимаю, что тебя это бесит, понимаю. Но мне нужен ты, только ты. Мне было так одиноко без тебя.

— Мне тоже не хватало тебя, — сказал я, и это было правдой. Неправдой было ее признание в менее тяжком грехе. Это старый трюк. Я понял, что она решила стоять на своем до конца. Упорству Сюзанны можно позавидовать, она будет давать свидетельские показания восемь часов без перерыва, и любой, даже самый опытный, адвокат свихнется, но ему не удастся сбить ее с толку. Она приняла решение лгать мне, вернее, такое решение принял Беллароза и внушил это ей, имея на то свои причины. Думаю, если бы здесь был замешан кто-то другой, она все-таки сказала бы мне правду. Но этот человек возымел над ней такую страшную власть, что она могла спокойно, не мигая, смотреть мне в глаза и врать, хотя все в ней, в том числе и ее благородное воспитание, восставало против этой лжи.

В тот момент я чувствовал себя ужасно. Наверное, я легче перенес бы даже ее откровенное признание: «Да, я спала с ним все эти три месяца». Мне было страшно за нее, я понимал, что ей труднее, чем мне, противостоять разрушающему влиянию дона Белларозы. Инстинкт подсказывал мне, что сейчас не следует нажимать на нее и припирать ее к стенке.

— Хорошо, Сюзанна, — произнес я. — Я понимаю, что он совратил тебя в несколько ином смысле. Да, меня бесят ваши с ним отношения, они вызывают у меня ревность, даже при том, что не имеют никакого отношения к сексу. Возможно, было бы проще, если бы все сводилось к физическому влечению, а не к метафизике. — Тут я приврал, потому что в первую очередь я мужчина, а уж потом всепонимающий муж-интеллектуал. Более того, на мой взгляд современный муж-интеллектуал стоит даже не на втором, а на третьем или на четвертом месте. Однако такой ответ был вполне уместен, учитывая ее признание в чисто эмоциональной супружеской неверности.

— Тебя он тоже совратил, Джон, — сказала Сюзанна.

— Это верно, не отрицаю.

— Так мы можем остаться с тобой друзьями?

— Можем попытаться. Но есть вещи, которые до сих пор приводят меня в ярость. Возможно, и ты испытываешь подобные чувства.

— Да, — воскликнула она, — меня бесит то, что ты подозреваешь меня в измене и вот уже несколько месяцев делаешь вид, что мы с тобой чужие друг другу люди.

— Наверное, нам надо какое-то время пожить отдельно.

Она проглотила это, затем сказала:

— Меня больше устроило бы, если бы мы с тобой решили наши проблемы, живя вместе. Мы можем спать в разных спальнях, но я хочу, чтобы ты был дома.

— У тебя дома, хочешь ты сказать.

— Я дала указания своим адвокатам, чтобы они включили этот дом в нашу общую собственность.

Не правда ли, жизнь полна неожиданностей?

— Дай им еще одно указание — не делать никаких исправлений, — промолвил я.

— Почему?

— Я не хочу иметь недвижимость в своей собственности, если возникнут проблемы с налогами. А обладать собственностью вместе с тобой я не хочу ни при каких обстоятельствах. Но за красивый жест благодарю.

— Ладно, — кивнула она. — Так где ты будешь жить это время?

— Что-нибудь придумаю. Несколько дней покатаюсь на яхте. Боюсь, я не смогу составить тебе компанию на сегодняшний вечер.

— Если хочешь... я могу попросить Анну все отменить, — неуверенно произнесла она.

— Нет-нет, Анна расстроится, не надо. Передай ей, что я очень сожалею, что не смог быть с вами.

— Непременно.

— Увидимся через несколько дней. — Я повернулся, чтобы уйти.

— Джон?

— Да?

— Я вдруг вспомнила. Тут заезжал мистер Мельцер, это было, кажется, в четверг или в пятницу.

— И что?

— Он говорил, что ты собирался сделать как бы первый взнос в уплату за это дело с налогами.

— Ты объяснила ему, что мы еще не успели продать дом в Ист-Хэмптоне?

— Да. Он сказал, что попытается как-то выкрутиться, но вид у него при этом был очень озабоченный.

— Хорошо, я свяжусь с ним. — Я помолчал, потом добавил: — Сюзанна, нам придется начинать все сначала.

— Мы могли бы уехать отсюда на какое-то время, когда все уладится, — проговорила она. — Будем вдвоем — только ты и я. Можем поплыть на яхте на Карибы, если хочешь.

Она пыталась все наладить, а я к этому не стремился. Мне было слишком больно, и от новых порций лжи вряд ли стало бы легче. Мне вдруг захотелось сказать ей, что я переспал с очень известной тележурналисткой, и я бы так и сделал, если бы посчитал, что кому-то из нас это принесло бы хоть какое-то облегчение. Но вины за собой я не чувствовал, поэтому мне не было нужды исповедоваться, а Сюзанна в моей исповеди, продиктованной мстительностью, и подавно не нуждалась.

— Подумай о моем предложении, Джон, — попросила она.

— Подумаю.

— Знаешь, мне звонили и Эдвард, и Каролин. Они передают тебе привет. Оба собираются написать тебе письма, но, ты сам понимаешь, это займет какое-то время. — Она улыбнулась.

— Я позвоню им, когда вернусь. До встречи через несколько дней.

— Будь осторожней, Джон. Может быть, не стоит выходить одному в море?

— Я далеко не поплыву, так, буду болтаться по Саунду. Это не опасно. Со мной все будет в порядке. Желаю тебе хорошо провести сегодняшний вечер.

Я повернулся и пошел к машине.

— Не уплывай на Карибы без меня, — крикнула она мне вслед.

* * *


Примерно через час я уже был в яхт-клубе. По дороге я заехал в магазин в Бейвилле и закупил пива, копченой колбасы и хлеба. На пиве, копченой колбасе и хлебе можно продержаться дня три, после этого вас начнет мучить изжога и куриная слепота.

Я в один прием перетащил все мои припасы на пирс и уже собирался перепрыгнуть на борт яхты, когда заметил небольшой картонный квадратик, аккуратно запечатанный в пластик и подвешенный к мачте. Наклонившись, я прочитал:

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Арест имущества произведен властями США.

Данное имущество конфисковано у Джона Саттера по причине неуплаты им налогов Федеральной налоговой службе. Санкция на конфискацию имущества дана начальником местного управления Федеральной налоговой службы.

Лица, попытавшиеся тем или иным способом завладеть данным имуществом, будут нести полную уголовную ответственность в соответствии с законом.

ФЕДЕРАЛЬНАЯ НАЛОГОВАЯ СЛУЖБА

Некоторое время я пялился на эту надпись, не в силах понять, как она могла очутиться на моей яхте. Потом взял мою провизию и перегрузил ее на борт.

Я уже собирался отчаливать, когда заметил, что люди, копающиеся у своих яхт на пирсе, посматривают на меня с подозрением. Если бы я стремился к тому, чтобы меня окончательно унизили, то именно сейчас это и произошло, хотя могло быть и хуже. Не будем забывать, что именно здесь, на Лонг-Айленде, в колониальные времена людей заколачивали в деревянные ящики и топили, как котят, здесь же на них надевали колодки и принародно избивали кнутом. Так что маленький картонный квадратик — это в общем-то ерунда. Мне же не вешали его на шею.

Я завел мотор и вывел «Пауманок» в бухту. На двери, ведущей в каюту, я обнаружил точно такой же квадратик, как и тот, что висел на мачте. Еще один был укреплен у руля. Таким образом, я никак не мог отрицать, что не видел этого предупреждения, не так ли?

Я выключил мотор и пустил яхту по воле волн и ветра. Стоял тихий воскресный августовский вечер, было чуть холоднее, чем обычно, но все равно чудесно.

Мне действительно не хватало на Манхэттене всего этого: запахов моря, широких горизонтов, одиночества, тишины и спокойствия. Я открыл банку пива, сел на палубу и стал пить прямо из банки. Потом сделал себе бутерброд с колбасой и съел его, запив еще одной банкой пива. После пяти дней ресторанного сервиса и ужинов в номере было так приятно обслужить самого себя, сделать бутерброды и попить пива.

Пока моя яхта дрейфовала по бухте, я погрузился в размышления о смысле жизни, а точнее, о том, правильно ли я вел себя и говорил с Сюзанной. Мне казалось, что правильно, я оправдывал свое в общем-то снисходительное отношение к ее лжи тем, что она и в других, более спокойных обстоятельствах вела себя как ненормальная. Я не собирался уничтожать ни ее, ни наш с ней брак и действительно хотел, чтобы все наладилось, С одной стороны, мы с ней все еще любили друг друга, но с другой — нас угнетала нелепость создавшегося положения, когда у одного из супругов — роман, а второй осведомлен об этом. (То, что я сделал, можно было бы назвать «приведением в чувство» жены, изменившей мужу. Ведь сам Беллароза во время нашего совместного ужина в клубе «Крик» объяснил, как поступают в таких случаях.) После этого супруги могут не спать вместе, но им совершенно необязательно разбегаться в разные стороны и подавать на развод. Тем более что какие-то чувства еще остались. Бывают и менее цивилизованные выходы из такой ситуации: можно, например, устроить безобразную сцену ревности, можно сойти с ума от отчаяния и хвататься за нож или за пистолет. Но в данном случае дело приобрело настолько странный оборот, что невольно я и сам чувствовал себя виноватым в том, что произошло.

К тому же Сюзанна так и не призналась прямо в своей измене, и это еще больше осложняло дело. Если употребить юридические термины, я предъявил обвинения, но не представил никаких доказательств. Поэтому обвиняемая имела полное право не отвечать и на мои обвинения никак не реагировать. И хотя Беллароза своим молчанием признал, что роман имел место, тем не менее мои улики были исключительно косвенными в том, что касается вины самой Сюзанны. Поэтому мы, должно быть, вообразили, что если будем какое-то время избегать разговоров на эту тему и друг друга, то все это забудется и окажется, что как будто ничего и не произошло. Это был случай как бы обратный тем сексуальным спектаклям, которые мы вместе с ней ставили; благодаря этому приему мы обманывали сами себя, превращая действительные события в мелодраму под названием: «ДЖОН ПОДОЗРЕВАЕТ СЮЗАННУ В СУПРУЖЕСКОЙ ИЗМЕНЕ».

Примерно после десятой или одиннадцатой банки пива ко мне пришло ясное осознание того, что на пути нашего действительного и окончательного примирения стоит Фрэнк Беллароза.

Тем временем закат багровел, надвигались тучи и пора было отправляться в обратный путь, к причалу. Я встал, спустился, пошатываясь, в каюту и взял топорик, прикрепленный к стене у лестницы, после чего прошел в переднюю часть яхты и со всей силы рубанул топором по обшивке из стекловолокна, проделав ниже ватерлинии дыру размером дюймов в пять. Я вытащил топор и стал смотреть, как вовнутрь хлещет вода. Затем еще несколько раз ударил по обшивке, проделав новые отверстия. Морская вода стала заполнять каюту и коридор.

Я отправился наверх, достал из ящика флаг и вымпелы и поднял их на мачте.

Гордый своим идиотским поступком, я нашел на палубе тонущей яхты надувной спасательный плот, надул его, положил в него остатки провизии и сел сам. Я открыл еще одну банку пива и стал потягивать его, наблюдая, как яхта подо мной все глубже погружается в воду.

Вот вода уже начала заливать палубу, слегка поднимая меня и спасательный плот.

«Пауманок» тонул долго. В какой-то момент вода наконец полностью покрыла его палубу, и мой плот отправился в самостоятельное плавание. Яхта продолжала медленно погружаться в воду вместе со своим флагом на мачте и с сигнальными вымпелами, из которых я сложил мое напутственное слово окружающему миру: «ПОШЛИ ВЫ ВСЕ К ЧЕРТУ!»

Стало совсем темно, я поплыл к берегу. Отсюда было почти невозможно разглядеть мачту моей яхты с флагом и вымпелами. Она так и торчала посреди бухты, видно здесь было не так уж глубоко.

Прилив понемногу относил меня к берегу, я пил пиво и продолжал размышлять. Мой поступок, если рассудить здраво, был глупейшим, не говоря о том, что его могли запросто квалифицировать как тяжкое преступление. Ну и что с того? Со мной ведь тоже обошлись по-свински. Верно? Я предполагал, что к этому приложил руку Феррагамо, а также этот мерзкий мистер Новак. Возможно, не обошлось и без участия Манкузо, а также моего «благодетеля» Мельцера. Ничего хорошего не выйдет из ваших попыток противостоять силам куда более могущественным, нем вы сами. Так, кажется, он сказал. Ну что ж, я совсем не прочь продолжить борьбу.

Вот потеря моей яхты меня искренне огорчала: это суденышко за долгие годы стало как бы частью меня самого. «Пауманок» был моим козырем, моим кораблем в другие галактики, моей машиной времени. Именно поэтому они и отняли его у меня. Ну что ж, могу повторить то, что уже передали мои сигнальные вымпелы: «ПОШЛИ ВЫ К ЧЕРТУ!»

Конечно, если бы я действовал не так глупо и импульсивно, я смог бы вернуть «Пауманок» обратно после того, как рассчитался бы с налогами. Но здесь дело было в другом. Теперь они уже не смогут использовать эту яхту, как самое чувствительное оружие против меня. Это было отличное судно, и его нельзя рассматривать как предмет для конфискации, оно достойно лучшей доли. Я сам выбрал для него эту долю. Выпив еще пива, я устроился поудобнее и стал ждать, когда меня прибьет к берегу.

Около полуночи, насчитав миллион звезд на небе и загадав дюжину желаний по падающим звездам, я встряхнулся и сел на плоту.

Прикончив последнюю банку пива, я сориентировался и начал подгребать к берегу. Когда впереди уже показался причал, я спросил себя: «Что же еще плохого может стрястись со мной?» Никогда не задавайте себе такого вопроса.


Часть шестая


В два часа пополуночи впереди на расстоянии двух лиг появилась земля.

    
Христофор Колумб. Корабельный журнал Первого плавания, 12 октября 1492 года


Глава 34


— А теперь попробуй «сфольятелли», — посоветовал Фрэнк Беллароза. Сюзанна послушно взяла пирожное и положила его на свою тарелку рядом с двумя другими, которые он тоже очень советовал ей «попробовать». Странное дело, эта женщина, которая вполне могла бы позировать для рекламы о пользе лечебного голодания, была в состоянии «пробовать» десятки кушаний и при этом даже глазом не моргнуть.

Анна Беллароза теперь следила за своей фигурой, она объявляла нам об этом за ужином раз шесть и каждый раз говорила, что возьмет «только один кусочек». Этих кусочков она набрала столько, что ими можно было бы кормить все голодающее население Калькутты в течение целой недели. Она также положила себе пару пирожных и насыпала в свой кофе заменитель сахара.

Все это происходило в ресторане «У Джулио» в середине сентября. Если точнее, была пятница, семнадцатое сентября. Скоро вы поймете, почему мне так запомнилась эта дата.

Что касается торжества по поводу представления картины Сюзанны, то, насколько я понял, все были в восторге от ее живописи и в тот вечер прекрасно провели время. Великолепно. У меня имелась уважительная причина для неявки на эту вечеринку. Если вообще кого-либо интересовало объяснение моего отсутствия, то оно выглядело так: «Меня не было, к сожалению, с вами, так как я топил свою яхту. Хотел насолить федеральным властям». Кстати, о яхте. От Федеральной налоговой службы никаких сигналов не было, возможно, они даже не подозревали, что яхту у них уже увели. Для них она значила куда меньше, чем для меня. Наверное, в конечном итоге это был бесполезный жест, но я не жалел о своем поступке. Если бы меня спросили, зачем я это сделал, я бы ответил: «Я утопил ее так, как мои предки топили чай в Бостонской бухте. Или убейте меня, или дайте мне свободу». Не исключено, что после этого меня на год упекли бы за решетку и наложили штраф не меньше чем на шестизначную сумму.

Сделка по продаже дома в Ист-Хэмптоне была, однако, к тому времени уже практически оформлена, так что с налоговыми органами я собирался рассчитаться в течение ближайших нескольких недель. Тогда я мог бы взять свой акваланг, доплыть до яхты и снять с нее таблички о конфискации.

Что касается моей супружеской жизни, то я внял совету Сюзанны и стал жить с ней под одной крышей. Правда, супружество наше имело место больше на бумаге, так как хотя мы и жили в одном доме и вместе ходили в церковь и рестораны, но спали в разных спальнях. Может быть, наших предков и устраивала такая форма брака, но для наших современников она представляется совершенно неприемлемой.

Итак, мы сидели «У Джулио», на эстраде пела толстая певица. Репертуар ее состоял из сентиментальных песенок, выжимающих слезу из старых мафиози, и бравурных гимнов, которые заставляли их вскакивать с мест. Я мог судить о репертуаре, естественно, только по мелодиям.

Публика оказалась несколько иной по сравнению с той, которую я наблюдал при первом посещении. Но и сейчас здесь можно было заметить тех же старичков и нескольких типов с Манхэттена, которые забрели сюда в поисках новых приключений и ресторанных открытий. Ну что ж, им будет о чем рассказать своим друзьям на следующий день. Но в дополнение к ним в зале присутствовало довольно много прытких молодых итальянцев в обнимку со своими подружками, которые все как одна походили на Анну в молодости, они просто лопались от желания тут же выйти замуж за своих кавалеров.

И еще в зале сидел бородатый старичок, он держал на коленях — как это называется, аккордеон? — и аккомпанировал толстушке, пока та распевала свои песенки. Потом Фрэнк дал ему двадцатку, и он заиграл «Санта Лючию». Должно быть, это была песня, занимавшая первые места в хит-парадах мафиози, так как они хором затянули ее, и к ним присоединилась даже Сюзанна — она откуда-то знала все слова этой песни. Вообще песня неплохая, я сам начал мычать что-то в такт музыке. В зале яблоку некуда было упасть, пахло чесноком и духами, и все веселились от души.

Сюзанна, судя по ее виду, была в восторге от ресторана и от его завсегдатаев. Ее редкие визиты на Манхэттен ограничивались Мидтауном, Бродвеем и Ист-Сайдом, она, вероятно, никогда не бывала в старых кварталах, населенных иммигрантами, лишь лет пять назад я возил ее в Чайнатаун. Если бы я знал, что ей здесь так понравится, я бы все время возил ее не в клуб «Крик», а в Маленькую Италию, в Чайнатаун или в латиноамериканский Гарлем. Но я этого не знал. Да и она раньше не подозревала об этих своих пристрастиях.

С той ночи, когда я утопил свой «Пауманок», произошли два события, о которых стоит упомянуть. К нам из южных краев приехали Эдвард и Каролин. Эдвард привез хороший глубокий загар, а Каролин — еще более глубокое понимание чаяний кубинского народа и коробку сигар «Монте Кристо» номер четыре. Поэтому на День труда весь клан Саттеров собрался вместе, и мы неплохо провели время, несмотря на то что «Пауманок» покоился на дне бухты, а наш летний дом в Ист-Хэмптоне был уже продан. Кстати, я не говорил Сюзанне, что утопил яхту, и рассказал об этом, только когда Эдвард и Каролин изъявили желание прокатиться на ней. Тогда я решил признаться и сказал:

— Власти развесили на моей яхте предупреждения о конфискации, и это выглядело так похабно, что я вывел яхту на середину бухты и утопил ее. Думаю, что ее мачта до сих пор торчит из воды, и если вы присмотритесь, то увидите, что на ней сигнальными вымпелами обозначено: «ПОШЛИ ВЫ ВСЕ К ЧЕРТУ!». Надеюсь, она не чинит препятствий для судоходства, а если это не так, то пусть ею занимается служба береговой охраны.

После этого наступило молчание.

— Ты правильно поступил, пап, — нарушил его Эдвард.

Каролин поддержала брата. Сюзанна не сказала ни слова.

Тем не менее мы совершили несколько других однодневных прогулок — посмотрели рассвет над Манхэттеном, искупались на территории «Фокс-Пойнта» и даже сыграли в гольф в клубе «Крик», несмотря на то что многие поглядывали на нас с высокомерием. На следующий день я подал заявление о выходе из клуба. Мотив моего решения был несколько иной, чем у Гаучо Маркса — одного из старожилов Золотого Берега, который однажды заявил: «Я не хочу состоять ни в одном клубе, который станет считать меня своим членом». Нет, я сделал это просто потому, что полагал: если я принадлежу к их числу, то, значит, разделяю их взгляды. А я их не разделял. Capisce?

На следующий день после Дня труда Сюзанна решила навестить своих родителей в Хилтон Хед и оставила меня, Эдварда и Каролин догуливать последние дни студенческих каникул без нее. Эти дни мы провели великолепно, большей частью прогуливаясь по Стенхоп Холлу пешком или на лошадях. Каролин пришла в голову мысль составить фотопортрет усадьбы, и два дня я был занят тем, что поставлял ей сведения об истории этого места. Каролин вообще по натуре не склонна к сентиментальности, но тут она, видимо, поняла, что для таких вещей у нее скоро не будет ни времени, ни возможностей. Однажды Эдвард, Каролин и я, прихватив с собой спальные мешки, провели ночь в главном доме, на мраморном полу, устроив себе пикник при свечах в старой столовой.

Мы уже почти осушили бутылку вина, которую захватили с собой, когда Каролин произнесла:

— Пап, ты очень изменился за последнее время.

— Разве? Каким образом?

— Ты стал более... — Каролин ненадолго задумалась. — Словом, ты повзрослел. — Она улыбнулась.

— И у меня «ломается» голос, — улыбнулся я ей в ответ. Я, конечно, понимал, что она имеет в виду. Последние несколько месяцев были для меня временем борьбы и испытаний — вероятно, именно это и закалило мой характер. Большинство мужчин-американцев, принадлежащих к зажиточным представителям среднего класса, так никогда и не становятся взрослыми, если им не повезет и они не попадут на войну, не потерпят банкротства, не переживут развод или другое стихийное бедствие. Поэтому тем летом я обрел признаки мужественности, правда, от этого не стал чувствовать себя более счастливым.

— А ты как думаешь, твой старик изменился? — поинтересовался я у Эдварда.

— Да вроде бы, — ответил Эдвард, который вообще-то никогда не любил разговоров о тонкостях человеческой психологии. — А ты можешь опять стать тем же самым?

— Нет, обратной дороги нет, — сказал я.

Через пару дней я взял напрокат микроавтобус и развез детей по школам. Первым делом мы поехали в колледж Сары Лоренс. Эдвард немного нервничал перед началом нового этапа в своей жизни, но я успокоил его, сказав, что специализация по изящным искусствам, которую он выбрал, это почти то же самое, чему меня учили в Йельском университете. На этих занятиях я четыре года просто спал. Ободренный таким напутствием, он смело переступил порог бывшей школы для девочек, впервые как следует расчесав свои непослушные волосы и надушившись каким-то жутким лосьоном.

Каролин и я отправились в Йельский университет. Я радовался встрече со своей альма-матер, годы учебы оставили у меня приятные воспоминания, если не считать тех студенческих волнений в середине шестидесятых.

— Вы с мамой уже официально развелись? — спросила меня Каролин, когда мы подъезжали к Нью-Хэйвену.

— Нет, мама просто поехала навестить своих родителей.

— Вы что, решили пожить раздельно?

— Нет.

— А почему вы спите в разных спальнях?

— Потому что мы не хотим спать в разных городах. Все, конец разговора.

Итак, я привез ее в Йель. Будучи студенткой второго курса, Каролин в этом году начинает учиться в так называемом колледже, то есть в течение последующих трех лет будет жить по пансионной системе. Она, кстати, поселилась именно в моем колледже, который называется «Джонатан Эдвардс». Это великолепное старинное здание готической архитектуры, стены его увиты плющом, по углам расположены башенки, а само строение имеет вид квадрата с большим внутренним двором. Клянусь, это самое прекрасное место на земле — я хотел бы приехать сюда и остаться здесь навсегда.

Я помог ей перенести сумки с одеждой и электроникой, которые занимали половину микроавтобуса и едва поместились в ее комнате. У нее была отличная комната, похожая на мою, с обшитыми дубовыми панелями стенами. В гостиной имелся настоящий камин. Я познакомился с ее соседкой, блондинкой из Техаса по имени Холси, и мне сразу захотелось вновь переселиться в свой родной колледж и начать учиться заново. Учиться ведь никогда не поздно.

Но я отвлекаюсь. Мы с Каролин пошли в магазинчик Лиггета и по традиции вместе с десятками других студентов и их родителей закупили для учебы тетради и всякую всячину. Сумками с покупками мы опять заполнили полмикроавтобуса, а потом пошли пешком вниз по Йорк-стрит, туда «где за столиком у „Мури“ целый день тусуется Луи». Не спрашивайте меня, что это значит.

«Мури» — это частный клуб, я состою в его членах уже четверть века, но появлялся здесь совсем редко. Возможно, мне придется распрощаться и с этим клубом, так же как и с клубом «Крик». Возможно, мне придется расстаться также со своей работой, со своей супругой, а может, и с самой жизнью. Кто знает? Нет, с клубом «Мури» я ни за что на свете не расстанусь, это значило бы разрубить себя на части, ведь в этих стенах живет частичка Джона Саттера, а без нее он неполный. Вероятно, я в самом деле был какое-то время бедной заблудшей овечкой, но здесь я наконец-то почувствовал себя дома.

Мы с Каролин и с сотней других детей и родителей поужинали в клубе «Мури». Я заметил, что многие семьи были представлены только одним родителем. Каролин, кстати, еще не является членом этого клуба и, похоже, никогда им и не станет, так как она вообще против членства в каких бы то ни было клубах. Тем не менее я угостил ее историями про клуб «Мури», она сидела и смеялась моим рассказам. Иногда, правда, я замечал скуку в ее глазах, а порой она бросала на меня осуждающие взгляды. Возможно, старые шутки стали теперь чем-то обычным, а обычные вещи являются проявлением экстравагантности. Не знаю. Но ужин удался на славу, отец и дочь целых несколько часов понимали друг друга.

Дубовые столы клуба «Мури» были сплошь испещрены вырезанными на них именами и инициалами, и, хотя мы не смогли отыскать мою надпись, не потревожив наших соседей по залу, мне все-таки удалось раздобыть для Каролин острый перочинный ножик, и она принялась вырезывать свои инициалы. А я пока пошел переброситься парой фраз со своими бывшими однокурсниками.

Я проводил Каролин обратно до колледжа, мы поцеловались на прощание. Сев в микроавтобус, я решил, что мне, пожалуй, лучше сразу отправиться домой на Лонг-Айленд, чем дальше бередить душу воспоминаниями о своей юности.

Что касается моей юридической карьеры, то сотрудничество с «Перкинс, Перкинс, Саттер и Рейнольдс» казалось мне весьма проблематичным. Я посчитал, что должен получать теперь половинную зарплату, так как половину времени провожу в офисе в Локаст-Вэлли, хоть дверь там и закрыта на замок и на звонки никто не отвечает. Но я еще чувствую некоторую ответственность за дела своих старых клиентов и стараюсь, по мере возможности, привести их в порядок или передать другим адвокатам в более или менее приличном виде. Мой бизнес на Уолл-стрит, похоже, подошел к концу. Тамошние клиенты разрывают контракт с адвокатом, если тот не отвечает на два их звонка подряд, поэтому по отношению к ним у меня нет глубокого чувства ответственности. Но мне еще надо урегулировать отношения с моими партнерами. Вероятно, в какой-то момент я наведаюсь на Уолл-стрит и решу все вопросы.

Теперь о судебном процессе «Правительство США против Фрэнка Белларозы». Дело движется гораздо медленнее, чем это обещал мистер Феррагамо. До сих пор не только не назначена дата начала процесса, но я не имею даже возможности побеседовать ни с одним из федеральных свидетелей по этому делу.

— Они все находятся под защитой федеральной программы, — поведал мне в телефонном звонке Альфонс. — Мы прячем их в надежном месте, они очень запуганы: ведь им придется выступать в открытом судебном процессе против главаря мафии.

— У нас нет такого понятия — «мафия», — возразил я.

— Ха-ха-ха, — загрохотал Альфонс и пояснил: — От показаний Большому жюри они не отказывались, а теперь у них дрожат коленки.

— У четырех колумбийских головорезов и у подружки наркобарона дрожат коленки?

— Почему бы и нет? Вот по этой причине, мистер Саттер, я и ходатайствовал об отсрочке судебного процесса. Я буду держать вас в курсе дел, — пообещал он и добавил: — Зачем вы так спешите? По-моему, вам нет никакого резона торопиться. Возможно, в какой-то момент свидетели откажутся от своих показаний.

— Возможно, они лгали с самого начала, — уточнил я формулировку.

— Какой интерес им это делать?

И он и я знали ответ на этот вопрос, но мне было велено не злить его больше.

— Может быть, — сказал я, — они просто обознались. Ведь все итальянцы похожи между собой, не так ли?

— Ну, это преувеличение, мистер Саттер. Я, к примеру, совсем не похож на Фрэнка Белларозу. Кстати, о тех, кто обознался. Я выяснил, что четырнадцатого января вы обедали вместе со своей женой в вашем местном клубе. Обед был в час дня.

— Что с того? Я увидел Белларозу первый раз около девяти часов, а затем около полудня.

— Но вы же должны были после верховой прогулки пойти домой, принять душ, переодеться. А в клубе вы появились уже в час дня.

— Меня недаром зовут суперменом.

— Хм-м, — промычал Альфонс, вероятно, вообразив, что он — следователь Порфирий Петрович, «раскалывающий» бедного Раскольникова, я же считал его обыкновенным занудой.

Теперь, как никогда раньше, я был уверен, что дела у Альфонса пробуксовывают, и так будет продолжаться до тех пор, пока кто-нибудь с улицы не решит эту проблему за него. Ну что ж, ждать ему оставалось недолго.

Что касается моих отношений с родственниками и друзьями, то они также пребывали в «замороженном» состоянии. Частично из-за того, что я затаился и нигде не показывался. В наши дни осуществить такое не слишком просто. Попробуйте, если не верите. Мне пришлось отключить мой домашний факс, сменить номер телефона, а всю поступающую ко мне корреспонденцию перевести на абонентский ящик в почтовом отделении, где я никогда не показывался. К тому же Этель оказалась весьма свирепым сторожем, и, когда она на воротах, никому не удается проникнуть в усадьбу. А когда она отсутствует, ворота на замке.

Дженни Альварес. Эти отношения тоже, можно сказать, «заморожены», что в общем-то хорошо для обеих сторон в тех случаях, когда мужчина и женщина не могут до конца разобраться в своих чувствах. Честное слово, нет никакого смысла усложнять ситуацию, она и без того достаточно запутана. Я даже не знаю, вспоминает ли Дженни Альварес обо мне, — было бы лучше, если бы оказалось, что она меня забыла. Хотя при этом я испытал бы боль и разочарование. Но почти каждый вечер я вижу ее по телевизору в одиннадцатичасовом выпуске новостей. Сюзанна даже поинтересовалась, не стал ли я телеманьяком, не могущим прожить и часа без свежих новостей. У супругов, которые что-то замышляют, действительно обычно начинаются отклонения в поведении, но можно ли судить об этом по вниманию к выпускам новостей, вот в чем вопрос. Скоро вы убедитесь, что, оказывается, можно.

Я продолжал смотреть эти выпуски и надеялся, что в один прекрасный вечер Дженни Альварес не выдержит и закричит из студии: «Джон! Джон! Я не могу без тебя!» или хотя бы во время одного из репортажей с мест она отвернется от этого толстого ведущего (его, кажется, зовут Джефф) и скажет: «Ну вот, видишь, я повернулась к тебе, Джон». Но ни того ни другого не случилось, по крайней мере, в те вечера, когда я смотрел телевизор.

Я переехал в одну из комнат для гостей, самую маленькую и плохо обставленную, мы селили в нее обычно тех людей, от которых хотели как можно скорее избавиться.

— Я понимаю причины, по которым ты отказываешься спать со мной в одной постели, но рада, что ты решил не уезжать из дома. Я очень хотела, чтобы ты остался, — однажды призналась мне Сюзанна.

— Хорошо, я остаюсь. Сколько мне нужно будет платить за проживание?

— За эту комнату я буду брать с тебя не больше двадцати долларов, а если ты захочешь переехать в большую, то будешь платить всего-навсего двадцать пять.

— Я останусь в маленькой.

Мы продолжали шутить, и это было добрым знаком. Верно? Вот когда все ходят мрачные, то, значит, дела совсем плохи. Так мы и жили в состоянии полной неопределенности, дожидаясь того момента, когда один из супругов либо начнет паковать вещи, либо бросится в объятия другого с клятвами в вечной любви, что на языке супружества обозначает примерно дней тридцать.

Если честно, то особенно обиженным, мстительным и злым я бывал по утрам. Но уже к полудню я начинал смотреть на вещи философски, я смирялся со своей участью и желал, чтобы все шло своим чередом. По вечерам же меня мучило одиночество, я готов был все простить и забыть, не ставя при этом никаких условий. Но на следующее утро все начиналось сначала. К несчастью, Сюзанна однажды позвонила мне из Хилтон Хед в восемь утра, когда я пребывал еще в первой фазе своего дневного цикла, и я наговорил ей много такого, о чем жалел уже вечером того же дня.

— Как там поживает этот старый хрен Уильям? — Вот такие примерно вопросы стал задавать я ей по телефону.

— Уймись, Джон, — пыталась она меня образумить.

— Не хочешь ли побеседовать с Занзибар? — не унимался я.

— Иди лучше выпей кофе, потом перезвонишь.

Я ей, кстати, уже перезванивал ночью, но ее не было на месте. Ну что ж, через недельку-другую она вернулась домой — к тому времени я перестал быть дикарем и образумился.

Итак, мы сидели все вместе «У Джулио» и ужинали, что само по себе уже было странным с учетом всех обстоятельств. Но мой клиент так сильно настаивал на приглашении, что я не мог отказаться, хотя о причинах такой настойчивости оставалось только догадываться. Возможно, он просто очень любил бывать в Маленькой Италии, ведь там все знали, кто он такой. Эта известность, однако, могла выйти ему боком. Если за ним действительно шла охота, то одному из посетителей ресторана ничего не стоило позвонить своему приятелю, который запросто мог оказаться головорезом. Один телефонный звонок — и убийца уже знает, где искать Фрэнка Епископа Белларозу. Но я не думаю, что семнадцатого сентября того года дело обстояло именно так. Я почти уверен, что в тот день босса «заложил» его же охранник, Ленни.

Как бы то ни было, я принял приглашение участвовать в этом ужине: отказавшись, я поступил бы вопреки законам мудрого Макиавелли. Объясню подробнее. Я до сих пор еще не простил старого Фрэнка и миссис Саттер, хотя и старался не подавать виду, что злюсь на них. В противном случае это их насторожило бы, а такой вариант меня не устраивал. Солгал ли я тогда Фрэнку и самому себе? Собирался ли я все-таки расквитаться с ним? Попробуйте догадаться сами. Пока я не имел ни малейшего представления о том, что нужно делать, но хотел, во-первых, чтобы они ни о чем не подозревали, а во-вторых, чтобы у самого меня были развязаны руки.

Мы слушали музыку, пили кофе и заедали его пирожными. Безопасность обеспечивали Ленни и Винни, устроившиеся за их любимым столиком, мы же сидели за любимым столиком Фрэнка, расположенном в дальнем углу ресторана. Фрэнк восседал на своем излюбленном месте, лицом — к залу, спиной — к стене.

— Как мило с твоей стороны, что ты угощаешь своих людей ужином за свой счет, — сказала в какой-то момент Сюзанна. — Другие просто отсылают машину с шофером до того момента, когда надо будет возвращаться.

Не знаю, чего было больше в этом замечании — наивности или многозначительности. Я уже упоминал, что Сюзанна любит иногда изображать из себя наивное создание, но действует она всегда с большим умом.

Я украдкой взглянул на Анну Белларозу. Мы с ней не разговаривали с того самого утра, когда арестовали Фрэнка. Бесспорно, она была благодарна мне за избавление ее мужа от тюрьмы, но я также не сомневался в том, что истинная итальянка никогда сама первой не позвонит, не напишет письма и не явится в гости к мужчине, если только этот мужчина не ее отец или брат. Насколько же забиты эти женщины, подумал я, как же они зависимы от своих мужей во всем, что касается их мнений и даже чувств. У Анны не было даже водительского удостоверения. Интересно, нет ли у нее незамужней сестренки для меня? Если нет, тогда придется просить у дона руки Филомены.

Могло показаться, что мы прекрасно проводим время за ужином, однако это ни в коей мере не соответствовало действительности. Фрэнк, с одной стороны, начал менять свое отношение к Сюзанне, с другой — перестал нахваливать меня, как лучшего адвоката в Нью-Йорке. Он явно пытался продемонстрировать мне, что между ним и моей женой ничего нет. В то же время он прилагал немало усилий к тому, чтобы мы с Сюзанной помирились. У Белларозы имелись несомненные способности во многих областях, но в деле примирения супругов он оказался весьма неуклюж.

От его безуспешных попыток Сюзанна чувствовала себя совсем неуютно. Кроме того, как вы сами понимаете, она страшно нервничала.

Временами в разговоре возникали напряженные паузы. Фрэнк сник, как только понял, что его задумка на этот вечер не удалась. Анна тоже не могла этого не заметить. Интересно, догадывается ли она, в чем причина? Временами я готов был сообщить ей: «Твой муж, дорогая, трахает мою жену». Но если эта женщина не верит, что ее муж — главарь мафии, то с какой стати она поверит, что он ей изменяет? Да и, в любом случае, что она сможет сделать? Ничего.

В конце ужина Фрэнк расплатился наличными. Ленни и Винни уже ждали его у двери.

— Посидите пока здесь и попейте кофе, — распорядился Фрэнк, обращаясь к нам. — А я пойду, посмотрю, как там с машиной.

Анна потупилась и смиренно кивнула. Она знала свое место. Сюзанне, конечно, не терпелось поскорее выйти на свежий воздух, но она тоже осталась сидеть на своем месте, так как, подобно Анне, не могла ослушаться приказа Большого Фрэнка. Мне же вовсе не хотелось оставаться в женской компании, в то время как Настоящий Мужчина пойдет на разведку. Поэтому глупый Джон встал со своего места и сказал:

— Я пойду с тобой.

И пошел. Мы с Белларозой приблизились к двери. Я увидел, что Винни уже стоит на тротуаре и осматривает окрестности. Подъехала наша машина — длинный черный «кадиллак», который Фрэнк специально заказал для этой поездки в компании по прокату автомобилей. Ленни сидел за рулем. Винни подал нам знак, мы вышли из дверей и очутились на тротуаре.

Стоял прекрасный вечер, уже слегка чувствовалась осень. По улице прогуливались несколько прохожих, но никто из них не казался подозрительным. Ведь, как обычно, ни одна живая душа, кроме самого дона Белларозы и его жены, не знала, где он будет проводить сегодняшний вечер. Даже я и Сюзанна до последнего момента не знали об этом, хотя я и предполагал, что он повезет нас ужинать именно к «Джулио». Ленни и Винни также, наверное, больше склонялись к этому варианту, но вообще мы могли направиться в любой из трех тысяч ресторанов Нью-Йорка, Нью-Джерси, Коннектикута или Лонг-Айленда. Винни весь вечер был у нас на виду. А Ленни отсутствовал какое-то время, пока ставил машину в гараж в конце улицы. Как я уже говорил, в принципе, любой из посетителей ресторана мог позвонить по телефону, но я нисколько не сомневаюсь, что своего шефа заложил именно Ленни-кретин.

Их было двое, оба одеты в длинные черные плащи, на руках — перчатки. Откуда они появились, я не могу сказать, они выросли словно из-под земли, и друг от друга нас отделял только лимузин. Возможно, они сидели на корточках с той стороны, где находится водитель, и выпрямились в тот момент, когда Винни дернул за ручку и в салоне «кадиллака» зажегся свет. Должно быть, это послужило сигналом, невольно поданным Винни для того, чтобы эта парочка появилась из своего укрытия, так как я четко помню, что эти два события оказались взаимосвязаны. Винни продолжал держаться за ручку двери, которая, по всей видимости, была заблокирована изнутри, затем забарабанил кулаком в боковое стекло.

— Эй, Ленни, открой эту чертову дверь, ты что, заснул, дурень? — заорал Винни. Тут он поднял глаза и увидел поверх автомобиля этих двоих. Я услышал, как он пробормотал: — О Матерь Божья...

Хочу вам заметить, что в тот вечер за ужином, когда женщины вышли «припудрить носики» (такой предлог выдвинула Анна для посещения туалета), я сказал Белларозе:

— Фрэнк, тебе не кажется, что это не самое лучшее место для ужина?

— Тебе не нравится музыка?

— Брось. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

— А-а, к черту. — Таков был его ответ.

Я попробовал выбросить из головы эти мысли. Все равно сделать я ничего не мог и поэтому больше об этом не заговаривал. Надо еще иметь в виду, что самолюбие Белларозы не позволяло ему вносить серьезные изменения в свой образ жизни. К тому же мистер Павлин хотел во что бы то ни стало распустить хвост перед миссис Саттер. Теперь понятно?

Но вернемся к кошмарам того вечера. Я пялился на этих двух ребят и через секунду осознал, что на меня уставились дула двух двуствольных дробовиков. Расстояние до них было футов десять, не больше. Оба стрелка использовали в качестве опоры для стрельбы крышу лимузина, хотя с такого расстояния промазать было очень трудно. Все это, конечно, произошло очень быстро, в доли секунды — при этом убийцы действовали без спешки и хладнокровно, словно для них это была каждодневная работа.

— Фрэнк... — прошептал я и толкнул его в бок.

Винни, естественно, полез за своей «пушкой», но первый же выстрел отбросил его на пару футов назад и буквально снес ему череп, его мозги полетели в меня и в Белларозу.

Фрэнк повернулся лицом к убийцам как раз в тот момент, когда первый выстрел обезглавил Винни. Беллароза сделал шаг назад и поднял руки — словно для того, чтобы закрыться от дроби.

— Эй, эй! — закричал он.

Один из стрелков дал залп из обоих стволов, и Фрэнк, стоявший в футе-двух от моего левого плеча, получил дробь из двух стволов прямо в грудь. Его сбило с ног и отбросило назад; падая, он вышиб витринное стекло ресторана «У Джулио».

Тот, кто первым же выстрелом снес голову Винни, уставился мне в лицо, а я таращился на ружье, нацеленное на меня. Но я же мирный адвокат, так чего мне опасаться? Верно? Верно, я вас спрашиваю? Тогда почему же он целится в меня? Я понял, что сейчас увижу вспышку от выстрела, но звука выстрела уже не услышу. Люди, переживавшие в своей жизни такие моменты, говорят, что в эти мгновения «перед глазами проходит вечность». Ну что ж, они правы. В те секунды у меня перед глазами промелькнула вся моя жизнь.

Пожалуй, я имею возможность рассказывать вам сейчас о случившемся только по той причине, что второй стрелок подмигнул мне, а я, желая сказать последнее слово, поднял руку вверх в итальянском приветственном жесте. Убийца улыбнулся, отвел от меня свой дробовик и выстрелил. Я услышал, как заряд дроби просвистел слева от меня, словно стая пчел, вслед за этим раздался стон Белларозы. Я посмотрел в его сторону и увидел, что он лежит на спине, его туловище распростерто на полу ресторана, а ноги торчат наружу. Брюки разорваны в клочья. Я понял, что последний выстрел изуродовал дробью его ноги. На уровне лодыжек, по носкам текла кровь, туфли с него в какой-то момент слетели, кровь была и на тротуаре.

Сзади я услышал как будто звук еще одного выстрела. Обернувшись, я увидел, что убийцы нырнули в лимузин, а звук, который я принял за выстрел, был всего лишь звуком захлопнутой с силой дверцы. Длинная черная машина не спеша тронулась с места. На мостовой валялись брошенные дробовики. Взглянув себе под ноги, я увидел Винни, его обезглавленное тело истекало кровью в паре футов от меня. Я сделал шаг назад.

Ни на улице, ни на тротуаре рядом со мной никто не бежал, не кричал, все свидетели этой сцены замерли на своих местах. Такие вещи, конечно, случаются на Мотт-стрит далеко не каждый день, но люди здесь сообразительные, никто из них не будет говорить потом, что слышал, как дети баловались хлопушками. Нет, все прекрасно понимали, что здесь произошло, но сделали вид, что ничего не видели.

Из глубины ресторана, однако, доносились вопли. Могу себе представить, что там творилось — битое стекло повсюду, тело Белларозы, распростертое у окна, и кровь, заливающая белую плитку на полу.

На улице делать было нечего, поэтому я повернулся и вошел в ресторан. Необходимо заметить, что между тем моментом, когда я увидел двух вооруженных людей, и моментом, когда я вошел снова в двери ресторана, прошло не больше двух минут. Сюзанна и Анна находились все еще за своим столиком в углу, правда, как и все остальные посетители, они вскочили на ноги. Анна смотрела на меня расширившимися от ужаса глазами. Сюзанна также глядела на меня, затем ее взгляд скользнул поверх моего плеча, словно ища Фрэнка Белларозу. Похоже, ни та ни другая до сих пор не осознали, что именно Фрэнк Беллароза проломил своим телом витрину ресторана. Я повернулся к окну и понял причину их неведения: дело в том, что Фрэнк, разбив витрину, сдернул на себя красную тяжелую портьеру с окна, и она закрыла его лицо и часть тела. Кроме того, у разбитого окна уже успела собраться небольшая толпа из посетителей ресторана. Руки Фрэнка были раскинуты в стороны, голова уперлась в ножку стола, стоявшего недалеко от окна.

Битое стекло сплошь покрывало низкий подоконник пол и самого Фрэнка Белларозу.

Немую сцену, в которой замерли ее участники, нарушил вопль Анны.

— Нет! Нет! — закричала она. — Фрэнк! Это Фрэнк! Боже! О Боже!

Я сделал несколько шагов по направлению к телу и тут же увидел слева от себя Сюзанну, во все глаза смотревшую на Белларозу. Она была бледна, но, кажется, держала себя в руках. Потом она повернулась в мою сторону, и наши взгляды встретились. По-моему, у меня вся одежда и даже лицо были заляпаны кровью, ошметками мозгов и еще чем-то — я был уверен, что это не моя кровь, а то, что осталось от головы Винни. Сюзанна, конечно, не могла этого знать, однако она не сделала никакой попытки приблизиться ко мне, чтобы поинтересоваться, как я себя чувствую.

Анна же, распихивая в стороны официантов, ринулась к своему мужу. Она упала на колени прямо на битое стекло, в кровавое месиво на полу, и взяла голову мужа в свои руки. Она страшно завывала, затем, начав гладить окровавленное лицо Фрэнка, зашлась в рыданиях.

Я в этот момент, видимо, отключился, так что не могу утверждать, что описываю все именно так, как это происходило. Возможно, и Сюзанна была в шоке, поэтому так странно реагировала на происходящее.

Но мне удалось взять себя в руки — я опустился на колени в огромную лужу крови рядом с Анной. Я собирался утешить ее и попытаться увести от тела. Но в этот момент портьера соскользнула с лица Фрэнка, и на меня взглянули его глаза. Это не был взгляд мертвеца, Фрэнк просто смотрел на меня широко открытыми глазами, которые были даже полны слез и подергивались от боли. Его грудь начала медленно вздыматься и опускаться — он дышал. Откинув в сторону красную портьеру, я увидел, что, несмотря на изрешеченные дробью галстук, рубашку и пиджак, в груди его не было ни одной большой, открытой раны, а ведь выстрел из двуствольного дробовика должен был наверняка превратить его сердце и легкие в кровавое месиво. Я разорвал рубашку у него на груди и, конечно же, удостоверился, что на нем надет бронежилет, в ткани которого застряли десятки медных дробинок.

Я снова перевел взгляд на лицо Белларозы и заметил, что его губы медленно шевелятся, но что еще более важно, я увидел, по какой причине образовалась огромная лужа крови на полу: в его шею сбоку вонзился осколок стекла. Из раны на уровне воротника на пол продолжала хлестать кровь. Он истекал кровью.

Скверное дело, не так ли? Однако, вот оно, быстрое и простое решение всех моих проблем. Хотя, пока Фрэнк не заплатил мне за мои услуги, я мог засчитать это только как приобретение нового жизненного опыта. Он не стал бы возражать против такой формы оплаты.

Тем временем все посетители ресторана и официанты продолжали толпиться вокруг раненого. Врача в этом заведении, естественно, не было, и никто не понимал, что Беллароза сейчас нуждается в первой медицинской помощи. Анна по-прежнему голосила, сжимая в ладонях голову своего мужа.

Фрэнк снова открыл глаза — мы посмотрели друг на друга. Мне показалось, что он улыбнулся, но, возможно, я ошибался. Несомненно, этот дробовой залп переломал ему ребра, я понимал, что, если его начнут переносить в другое место, осколки ребер повредят легкие. Но пока у него кровь горлом не шла и дыхание было ровным, хотя и очень слабым. Так что же делать? Ты бойскаут или кто! Да, в сущности, я и есть бойскаут. Из отряда «Орел», если быть точным.

Итак, я расстегнул воротник рубашки Фрэнка и увидел, что, скорее всего, повреждена сонная артерия. Нащупав ладонью пульс ниже раны, я зажал в этом месте пальцами сосуд, и кровь перестала течь. Затем я приподнял его голову и прижал к ране салфетку. Мне было неизвестно, каковым будет результат моих манипуляций, но мистер Дженкинс, командир нашего отряда бойскаутов, наверняка мог бы гордиться действиями своего бывшего ученика.

— Пожалуйста, отступите назад, — сказал я, обратившись к толпе. — Кто-нибудь, уведите его жену. Благодарю вас.

Вот так я и сидел, весь в ошметках головы бедного Винни, в луже крови Фрэнка Белларозы, намертво вцепившись пальцами в горло дона, именно в том месте, где я хотел их сомкнуть несколько раньше, но с другой целью. Словом, если все взвесить, то этот вечер никак нельзя было счесть лучшим вечером в моей жизни.

Краем глаза мне удалось взглянуть на свои часы — я увидел, что уже почти двенадцать. Лицо Белларозы стало белым как полотно, поэтому щетина на его подбородке казалась черной. Однако дыхание было ровным, пульс — удовлетворительным. Я чувствовал, как «соус шлюхи» поднимается у меня по пищеводу вверх, но усилием воли переборол приступ рвоты.

Снова взглянув на лицо Фрэнка, я заметил, что он смотрит на меня, хотя взгляд его затуманен.

— Держись, Фрэнк, — сказал ему я. — Все в порядке, ты — молодец. Все будет хорошо. Тебе сейчас надо просто расслабиться. — И так далее. С тяжелоранеными надо обязательно разговаривать, чтобы у них не наступило шоковое состояние. Тем временем мне на помощь никто не приходил, во рту у меня пересохло, голова кружилась, меня тошнило. Держись, Саттер.

Я услышал вой полицейской сирены и, выглянув в окно, увидел, что на улице собралась толпа, образовав полукруг возле обезглавленного тела Винни. Сирена выла прямо под окном, затем к ней присоединился и сигнал «скорой».

Оторвав взгляд от окна, я снова посмотрел в зал и в нескольких футах от себя увидел Сюзанну. Она сидела на стуле, закинув ногу на ногу и скрестив руки на груди, словно страшно злилась на меня за что-то.

Рядом с рестораном появились полицейские, я взглянул в окно и увидел одного из них.

— О Господи! Где же его голова? — воскликнул он.

У меня на галстуке.

В зал ресторана ввалились двое полицейских, держа наготове свои «пушки». Они сразу оценили ситуацию и убрали оружие.

— У этого человека повреждена артерия, — предупредил я их. — Поэтому не просите меня отойти в сторону. Позовите сюда ребят со «скорой помощи».

Они так и сделали.

Двое санитаров выслушали меня и взялись за дело. Они осторожно положили Белларозу на носилки на колесах — так, чтобы не повредить ему легкие осколками ребер. Полицейский в это время вместо меня продолжал зажимать артерию на шее Фрэнка.

Я отошел в сторону и дал профессионалам выполнять свои обязанности. Полицейские, видимо, сразу узнали — от официантов, а не от меня, — кто такой этот тяжелораненый. Теперь им предстояло решать, зажимать рану или оставить этого человека истекать кровью по дороге в госпиталь Святого Винцента. Это уже были не мои проблемы.

Теперь я мог отправляться домой, на этот вечер приключений было достаточно. Но наша машина умчалась с неизвестными людьми, в неизвестном направлении, а наш шофер Ленни-крыса сейчас, вероятно, уже сидит в самолете, летящем в Неаполь.

Пока я приходил в себя, приехала бригада следователей и сразу же вообразила, что я должен во что бы то ни стало отправиться вместе с ними в полицейский участок и подробно рассказать им о случившемся.

— Отложим до завтра, — предложил я. — Сейчас я в шоке.

Но они настаивали на своем, и тогда я заключил с ними сделку: они отвозят Сюзанну на Лонг-Айленд, а Анну — в госпиталь Святого Винцента. В обмен на это я еду с ними в полицейский участок. В этом городе ничего не следует делать задаром, особенно когда имеешь дело с полицейскими. Верно, Фрэнк?

Пока мы договаривались, Лючио, владелец злополучного заведения, принес мне горячее влажное полотенце, и я стер с лица и с рук то, что осталось от головы Винни, а также кровь Фрэнка.

— Извините, что все так вышло, — пробормотал я, обращаясь к Лючио, хотя в случившемся никакой моей вины не было. Но никто же вокруг не собирался извиняться за разбитое окно, за скандал и за бесплатный ужин. А мне, честно говоря, нравились Лючио и его жена. Он, однако, быстро утешится, ведь теперь его ресторан попадет в число тех знаменитых заведений, где вместе с ужином вас всегда попотчуют рассказом об имевших здесь место перестрелках.

Подумав об этом, я сразу вспомнил о прессе. Они наверняка уже мчались сюда на всех парах, а я вовсе не горел желанием встречаться с репортерами и выслушивать их глупейшие вопросы типа: «Видели ли вы лица убийц, стрелявших во Фрэнка Белларозу?» Возможно, я бы остался, если бы наверняка знал, что сюда приедет Дженни Альварес, но сейчас была ночь с пятницы на субботу, и она, скорее всего, сидит у себя дома с книжкой в руках.

Поэтому я сказал следователю:

— Забирайте меня отсюда.

— О'кей. Поехали.

— Минутку. — Все еще держа в руках полотенце, я подошел к стоявшей в стороне Анне. Ее поддерживали сразу трое полицейских. — С ним все будет в порядке, — произнес я. — Обещаю.

Она посмотрела так, словно не узнала меня, глаза ее застилали слезы. Но потом протянула руку и дотронулась до моей щеки.

— Джон... О Джон... — еле слышно проговорила она.

— Я постараюсь заехать в госпиталь, — сказал я.

Я отошел от Анны и направился к Сюзанне, все еще сидевшей на том же стуле.

— Тебя отвезет домой полиция. А мне надо ехать с ними в участок.

Она кивнула.

— У него есть шанс выкарабкаться, — сообщил я.

Она снова кивнула.

— С тобой все в порядке?

— Да.

Мне опять показалось, что она чем-то очень недовольна. То, что произошло, в самом деле почти никого не устраивало.

— О'кей. До встречи, — кивнул я.

— Джон?

— Да?

— Ты спас ему жизнь? Я правильно поняла?

— Да, я попытался это сделать.

— Но зачем?

— Он мой должник.

— На твоем месте я не стала бы этого делать, — проговорила она.

Любопытно.

— Увидимся дома. — Я повернулся и направился к следователю, который ждал меня, но снова услышал за спиной голос Сюзанны:

— Джон.

Я оглянулся. Она улыбнулась мне, затем сложила свои пухленькие губки в поцелуй. Мадонна, да она сумасшедшая. Но чем я лучше, если до сих пор люблю ее?

Я пошел вслед за следователем на улицу. Полиция к этому времени уже очистила и оцепила целый квартал на Мотт-стрит. Сине-красные вращающиеся «мигалки» бросали отсветы на окна домов, улица была совсем непохожа на ту Мотт-стрит, которую я наблюдал совсем недавно.

— Это ваша жена? — поинтересовался следователь.

— Да.

— Красивая.

— Спасибо за комплимент.

Мы прошли к обычной машине, на которой не было даже «мигалки».

— Вы, случайно, не его адвокат? Не Саттер? Адвокат Белларозы? — спросил он меня.

— Точно, он самый.

— Наверное, поэтому они и не стали стрелять в вас. Адвокатов они не трогают.

— Значит, мне повезло.

— Ваш костюм пропал, мистер Саттер, — заметил следователь, открывая для меня дверцу машины.

— Ерунда, он все равно был старым. — А вот галстук я надел сегодня в первый раз.

* * *


Следующие несколько часов я провел в полицейском участке Южного Мидтауна в компании двух следователей, рассказывая им о событиях, которые произошли у выхода из ресторана и заняли в общей сложности не более десяти минут. Я отвечал на все вопросы, несмотря на то что в качестве адвоката, а тем более адвоката потерпевшего, я имел полное право в любой момент развернуться и уйти. Тем не менее, когда они попытались узнать мою точку зрения по поводу того, кто мог быть организатором преступления, я попросил их задавать вопросы только фактического плана. Однако один из следователей никак не унимался и время от времени продолжал расспрашивать меня о Салли Да-Да. Пришлось послать его к самому Салли Да-Да, чтобы он у него выведывал все, что ему нужно. Но мистер Да-Да, как выяснилось, в настоящий момент находился во Флориде. Ах, как кстати!

Мы вновь и вновь ходили по одному и тому же кругу вопросов, и тот из полицейских, который играл роль «плохого» следователя, спросил меня:

— Зачем вы спасли ему жизнь?

— Он был моим должником, — ответил я.

— Теперь он обязан вам своей спасенной жизнью, — заметил «добрый» следователь. — Так что сумма долга увеличивается.

— Как он сейчас? — поинтересовался я.

— Все еще жив, — ответил «добрый».

Я рассказал им анекдот о мафиозо, который очень хотел, чтобы полицейская машина взлетела в воздух. Но, видно, они были очень утомлены и среагировали довольно вяло. Я и сам уже весь иззевался, однако меня усердно поили кофе.

Полицейский участок Южного Мидтауна — необычный: это как бы штаб-квартира полиции, контролирующей эту часть Манхэттена. На втором этаже, где мы сидели, было полно следователей. Рядом находилась большая комната, в которой хранился архив с фотографиями, — здесь я провел целый час, просматривая одну за другой папки с надписью: «Нахалы». Забавное название.

За этот час я увидел больше итальянских рож, чем в своем Лэттингтоне за десять лет, но ни на одной из фотографий не опознал тех двух стрелков с дробовиками. Я вспомнил фразу, которую слышал в каком-то фильме про гангстеров, и произнес:

— Возможно, они использовали гастролеров. Вы сами знаете — из Чикаго приехать сюда ничего не стоит. Проверьте вокзалы.

— Вокзалы?

— Ну да. И еще аэропорты.

Потом мы перешли от фотографий в анфас и в профиль к слайдам. Скрытая камера сделала снимки нескольких дюжин мафиози в самых непринужденных позах.

— Этих людей никогда не арестовывали, поэтому у нас нет их фотографий из досье, но они тоже могли пойти на это убийство.

Я смотрел слайды до тех пор, пока глаза у меня не начали слезиться. Я опять стал зевать, у меня разболелась голова.

— Мы очень ценим вашу помощь следствию, — попытался ободрить меня следователь.

— Нет проблем, — сказал я. Но неужели я собирался указывать пальцем на снимки убийц, если бы мне показались знакомыми их лица? Неужели я намеревался быть свидетелем в суде на уголовном процессе? Нет, этого я не стал бы делать, а вот убийц на снимках опознал бы. Несмотря на все мои метания последних месяцев, я продолжал оставаться добропорядочным гражданином, и, доведись мне увидеть лица убийц, я без сомнения сказал бы: «Стоп! Вот один из них». — Но никто из изображенных на слайдах не показался мне знакомым.

Правда, в какой-то момент знакомые лица все же появились, и я даже заморгал от неожиданности. Очередная серия снимков явно была сделана из поместья Депоу: на заднем плане виднелась «Альгамбра». Съемка производилась в пасхальное воскресенье — на слайдах, отснятых с помощью телескопического объектива, множество важных людей вылезали из своих черных машин.

— Эй, а я помню этот день, — сообщил я.

Здесь был Салли Да-Да со своей женой, сестрой Анны, и Толстый Поли под руку с женщиной, которая лицом больше походила на его брата; здесь были лица, которые я помнил по ресторану «У Джулио», по отелю «Плаза», но ни одно из них не имело отношения к тем людям, которые целились в меня из дробовика.

Затем на экране появился ночной вид «Альгамбры», на ее фоне умник Джон Саттер махал рукой в камеру, рядом с ним Сюзанна в красном платье бросала на него нетерпеливый взгляд.

— Вот этот парень! — воскликнул я. — Я никогда не забуду его лица!

Оба детектива заржали.

— Вылитый убийца, — сказал один из них.

— А глаза-то, смотри, как поблескивают, — заметил другой.

Наконец просмотр слайдов завершился. Положа руку на сердце, могу честно сказать, что киллеров я на них не признал.

— Послушайте, — все же предложил я этим ребятам, — я согласен еще раз просмотреть все эти снимки, но только не сейчас.

— Их имеет смысл смотреть только сразу, пока лица не забылись, — сказал один из них.

— Но сейчас все это чересчур свежо в памяти. Я помню только четыре дула.

— Мы понимаем.

— Ладно. Тогда спокойной ночи.

Но оказалось, что меня вовсе не собираются отпускать. Мне предстояло еще несколько часов провести с женщиной-полицейским, художницей-моменталисткой.

Приятная женщина, это несколько скрасило тоску наших ночных занятий. У меня появилось искушение описать ей внешность Альфонса Феррагамо, но потом я понял, что полицейские слишком серьезно относятся к таким вещам. Да и я, признаться, тоже. Поэтому я все же попытался выразить в словах то впечатление, которое оставили у меня в памяти эти два типа. Трудное дело, есть учесть, что все происходило ночью, а половину их лиц закрывали массивные дробовики. Линда — так звали художницу — дала мне посмотреть зарисовки носов, глаз, ртов и так далее, это было забавно, что-то вроде составления паззла; мы долго трудились, сидя плечом к плечу над листом бумаги. Она пользовалась хорошими духами, по ее словам, это были «Обсешн». Что касается меня, то мой дезодорант уже давно перестал действовать, а ошметки мертвечины на моей одежде начали издавать неприятный запах.

Ей все же удалось составить два довольно удачных фоторобота, которые с небольшой натяжкой можно было признать портретами двух стрелков. Но к тому времени я уже буквально падал со стула, в глазах у меня все двоилось.

— Вы очень наблюдательны, — заметила Линда, — не каждый способен столько запомнить при таких обстоятельствах. Некоторые вообще ничего не могут сказать из-за шокового состояния. Не могут даже вспомнить был ли убийца негром или белым человеком.

— Спасибо за комплимент, Кстати, я не забыл упомянуть, что у одного из них на щеке был прыщ?

— Неужели? — улыбнулась она. Затем взяла новый лист бумаги и сказала: — Посидите минутку, не двигаясь. — После этого она набросала углем мой портрет. Для меня это, честно говоря, было большой неожиданностью. Она передала этот набросок мне. Должно быть, эта женщина так набила руку на портретах преступников, что я на ее рисунке тоже получился этаким пижоном-уголовником.

— Безумно хочется спать, — пожаловался я.

За окном уже светало, но моим надеждам на отдых вновь не суждено было сбыться. В полицейский участок Южного Мидтауна явился не кто иной, как мистер Феликс Манкузо из Федерального Бюро Расследований.

— Решили посетить трущобы? — пошутил я.

Но ему, очевидно, было не до шуток. Да и мне, по правде сказать, тоже.

— Как дела у моего клиента? — поинтересовался я.

— Он жив, но состояние тяжелое. Очень большая потеря крови — врачи опасаются, что это могло отразиться на деятельности мозга.

Я промолчал.

Мистер Манкузо и я поговорили с глазу на глаз минут десять-пятнадцать, я был с ним откровенен. Он, видимо, поверил моим утверждениям о том, что следователям я сказал все, что знал, и большего от меня добиваться просто бесполезно, бессмысленно также ждать от меня, что я узнаю кого-нибудь по фотографиям или слайдам. Я, однако, высказал предположение, что в заговоре принимал участие Ленни Патрелли.

— Нам уже известно об этом, — сказал он. — Мы обнаружили этот лимузин на автостоянке у аэропорта Ньюарка. Труп Ленни Патрелли лежал в багажнике.

— Какой ужас.

— Вас тоже могли убить, вы в курсе? — спросил Манкузо.

— Да, я знаю.

— Они и теперь могут решить убрать вас.

— Точно, могут.

— Ну и как, вы считаете их отличными ребятами за то, что они оставили вас в живых? Вы им благодарны?

— Да, был благодарен. Но теперь эта благодарность улетучивается.

— Как вы смотрите на то, чтобы вашей безопасностью занялись федеральные службы?

— Нет, у меня и без того хватает проблем. Я не думаю, что нахожусь в списках приговоренных.

— Вас там не было, но вы можете в них появиться. Вы же видели эти рожи?

— Да, видел, но ведь этот наш разговор не для прессы, не так ли?

— Нет, конечно, но убийцы понимают, что вы видели их с близкого расстояния, мистер Саттер. Скорее всего, они не ожидали, что вы окажетесь на месте преступления, они также не могли знать, кто вы такой. Киллеры не убивают людей, чье убийство им не заказано и не оплачено. По всей вероятности, они приняли вас за полицейского или за священника в гражданской одежде. Поэтому решили, что лучше оставить вас в живых и не иметь потом неприятностей с теми людьми, которые заказывали это убийство. Но сейчас ситуация изменилась. — Он пристально поглядел на меня.

— Меня на самом деле все это совершенно не волнует, — сказал я. — Эти люди, как вы сами сказали, киллеры-профессионалы, к тому же явно приезжие. Они сейчас наверняка уже далеко-далеко отсюда, мистер Манкузо, и я не удивлюсь, если через какое-то время их тела обнаружат где-нибудь в багажнике автомашины.

— Да вы и впрямь смелый человек, мистер Саттер.

— Скорее, я просто реально смотрю на вещи, мистер Манкузо. Не пытайтесь запугать меня. Я и так достаточно запуган.

— О'кей, — кивнул он. Затем вновь впился в меня своим цепким взглядом и сказал: — Но я ведь предупреждал вас, не так ли? Я же предупреждал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Я говорил вам. Верно?

— Верно. А я говорил вам, мистер Манкузо, что к этому покушению имеет кое-какое отношение мистер Феррагамо. Так? Поэтому, если вы хотите побеседовать с соучастником этого умышленного злодеяния, то можете обратиться прямо к нему.

Бедный мистер Манкузо, он выглядел очень измотанным, усталым и раздосадованным.

— Не нравится мне все это. Эта бойня, — сказал он.

Я признался Святому Феликсу, что мне эти игры тоже не по душе. Касательно бойни я также сообщил ему следующее:

— Боюсь, что эта кровь и мозги на моем костюме начинают смердеть. Будет лучше, если я отправлюсь домой.

— Хорошо. Я подброшу вас. Куда вы собирались ехать?

— В отель «Плаза», — подумав, ответил я.

— Нет, по-моему, вы собирались к себе домой.

Возможно, он был прав.

— О'кей. Вы не против?

— Нет.

После некоторых формальностей, в частности моего обещания не уезжать пока из города, мы покинули полицейский участок Южного Мидтауна и сели в служебную машину мистера Манкузо. Направляясь на восток к автостраде, мы помчались через туннель Мидтаун. Всходило солнце, наступало чудесное ясное утро.

Должно быть, ему и мне одновременно в голову пришла одна и та же мысль.

— Наверное, вы счастливы, оттого что остались живы? — спросил меня Манкузо.

— Точно, счастлив.

— Рад это слышать.

Я тоже был рад.

— Как дела у миссис Белларозы? — поинтересовался я.

— Когда я видел ее несколько часов назад, она была в порядке. А как миссис Саттер? Как она пережила все это?

— Когда я в последний раз видел ее, она держалась молодцом.

— Учтите, что в таких случаях шок может наступить спустя некоторое время. Так что приглядывайте за ней.

Мне следовало приглядывать за ней еще с апреля. Вероятно, Манкузо намекал именно на это.

— Она сильная женщина, — сказал я.

— Ну и хорошо, — закончил он разговор на эту тему.

Мы еще немного поболтали о том о сем, двигаясь навстречу восходящему солнцу. Надо отдать ему должное, он не пытался, пользуясь случаем, выудить из меня нужную ему информацию. В благодарность за это я не стал донимать его разговорами о Феррагамо.

Вероятно, темы, на которые мы говорили, были не слишком занимательные: я не заметил, как уснул, и проснулся только тогда, когда мы подъехали к воротам Стенхоп Холла и Манкузо ткнул меня в бок. Сюзанна оставила ворота открытыми. Манкузо подвез меня к дому — я вылез из машины и промямлил ему свою благодарность за помощь.

— Наши люди будут присматривать за вашим участком, — пообещал Манкузо. — Мы же все равно здесь работаем.

— Прекрасно.

— Рисунок заберете? Похоже, это ваш портрет.

— Оставьте его себе. — Шатаясь, я побрел к двери, открыл ее и ввалился в дом. На лестнице, ведущей на второй этаж, я начал сбрасывать с себя свои окровавленные одежды, оставляя их прямо на ступеньках: пусть теперь с ними разбирается леди Стенхоп. В ванную комнату я вошел уже совершенно голым (если не считать кольца Йельского университета). Сразу залез в ванну и включил душ. Мадонна, ну и паршивая же выдалась ночь.

Затем я доплелся до своей комнатушки и упал на кровать. Я неподвижно лежал, уставившись в потолок, а в это время утреннее солнце заливало комнату золотистым светом. Внизу раздались шаги Сюзанны, я услышал, как она поднимается по лестнице. Судя по звукам, она подбирала мои разбросанные вещи.

Через несколько минут в дверь постучали.

— Войдите, — произнес я.

На пороге появилась Сюзанна — в руках у нее был стакан апельсинового сока.

— Выпей, — предложила она, подойдя ко мне.

Я взял у нее сок и выпил его, хотя меня и так мучила изжога от кофе.

— Полицейский, который подвозил меня до дому, сказал, что ты счастливчик, — поделилась Сюзанна.

— Просто я попал в полосу везения. Завтра займусь затяжными прыжками с парашютом.

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. — Она покачала головой и добавила: — Мне тоже повезло: ты вернулся домой.

Я ничего не ответил. Сюзанна продолжала молча стоять рядом со мной.

— Он умер? — наконец спросила она.

— Нет. Но состояние критическое.

Она кивнула.

— Как тебе все это нравится? — поинтересовался я.

— Не знаю, — ответила она. — Возможно, ты поступил правильно.

— Время покажет, — вздохнул я. — Я страшно устал.

— Конечно, тебе надо поспать. Ты больше ничего не хочешь?

— Нет, спасибо.

— Отдохни хорошенько. — Она вышла и закрыла за собой дверь.

Пока я лежал, глядя в потолок, меня неотвязно преследовала мысль о том, что поступил-то я, может, и правильно, но уж очень невпопад. Разумеется, человек должен по возможности спасать жизнь умирающего. Но мой разум твердил, что мир облегченно вздохнул бы, избавившись от Фрэнка Белларозы. Особенно та его часть, где жил я сам.

Но я все-таки спас ему жизнь и пытался убедить себя, что сделал это сознательно, потому что так было надо. Однако на самом деле, я сделал это для того, чтобы он познал страдание, я жаждал видеть его униженным, убедившимся, что в него стреляли его собственные люди. Я хотел, чтобы он предстал перед судом общества, а не пал жертвой суда всякого сброда, который не имеет никакого законного и морального права лишать жизни кого бы то ни было, в том числе и кого-то из своих рядов.

Кроме того, он действительно был моим должником.

Но, проговаривая самому себе всю эту правду, я все-таки не мог не признать, что по-прежнему люблю этого человека. Мы же с ним понравились друг другу с самой первой встречи. И, если в эти минуты Фрэнк Беллароза находился в сознании, он наверняка думал о том, что ему повезло: с ним рядом оказался отличный мужик, который спас его от смерти. Mamma mia, по этому поводу надо обязательно устроить праздник и заказать на дом большую пиццу.

Хочу сказать, что попытки одновременно очистить свою голову от мыслей и в то же время помириться со своей совестью очень изматывают. Поэтому я переключился на фантазии, связанные с Линдой — художницей из полиции, и на этом заснул.


Глава 35


Этот крепкий сукин сын выжил, конечно же, в первую очередь благодаря моим навыкам первой медицинской помощи, которые я усвоил, будучи скаутом и в армии. Пресса много шумела по поводу моей роли в спасении жизни Фрэнка Белларозы — один из этих наглых фоторепортеров даже поместил мой снимок с надписью во всю страницу: «А ВЫ БЫ СТАЛИ СПАСАТЬ ЖИЗНЬ УМИРАЮЩЕГО ГЛАВАРЯ МАФИИ?» Опрос дал следующие результаты. Все шесть человек, ответы которых были помещены в газете, заявили, что «да», они бы сделали это, исходя из гуманности, христианских принципов и так далее. Вероятно, Салли Да-Да, если бы ему задали подобный вопрос, ответил бы несколько иначе. Я подозреваю, что после этого случая он был очень зол на меня.

Наступила середина октября, если точнее, был День Колумба, и, вероятно, это каким-то образом повлияло на мое решение навестить мистера Фрэнка Белларозу, который уже две недели как выписался из больницы и теперь долечивался у себя дома, в «Альгамбре».

Мы не виделись и не разговаривали с ним со времени того злополучного ужина «У Джулио», я даже ни разу не послал ему записку или цветы. Это он, кстати, должен был посылать мне цветы. Но я все время следил за сообщениями о состоянии его здоровья. Я несколько раз завтракал на Манхэттене в компании с Дженни Альварес, и она снабжала меня самыми свежими новостями из жизни мафии. Последняя из новостей заключалась в следующем: в отличие от других неудачных попыток убрать боссов мафии, при которых этот босс выживает и получает как бы отсрочку смертного приговора в обмен на признание лояльности новым боссам, смертный приговор в отношении Фрэнка Епископа Белларозы до сих пор оставался в силе.

Кстати, мои отношения с миссис Альварес перешли на уровень духовного и интеллектуального общения. Проще говоря, мы больше не трахались. Да, все-таки странная штука жизнь.

Итак, в тот мягкий осенний день, в праздник Колумба, я шел по заднему двору «Альгамбры» и рядом со статуей Девы Марии был остановлен двумя вооруженными винтовками М-16 мужчинами в синих плащах со значками ФБР. Я представился, они попросили меня предъявить документы, хотя было видно, что эти люди знали меня в лицо. Я достал свое водительское удостоверение, один из охранников связался по радио с домом. Судя по разговору, который я слышал, охрана в доме пошла выяснить у дона Белларозы, хочет ли он меня принять. Вероятно, Фрэнк дал согласие, так как один из фэбээровцев сказал, что он должен меня обыскать. После этой процедуры я был препровожден к дому.

Я, конечно, знал, что в «Альгамбре» теперь новая охрана. Во-первых, двух бывших телохранителей дона уже не было в живых. Во-вторых, Энтони и его приятели, все лето крутившиеся в усадьбе, куда-то вдруг исчезли, не знаю, по собственной ли воле или по решению властей. Охраной занимались федеральные службы, и Фрэнк, хотя и находился теперь в большей безопасности, чем раньше, стал пленником, подобно птицам, жившим у него в клетках. Нет, он не был под арестом, а просто, как пишут в прессе, перебежал на другую сторону. Разве можно его за это винить?

Пока мы шли к дому, один из агентов ФБР сказал мне:

— Имейте в виду, что он отказался от ваших услуг как адвоката, и поэтому ваши с ним разговоры не являются больше профессиональным секретом.

— Примерно так я и представлял себе это. — Большинство агентов ФБР имеют юридическое образование, и этот парень в безликой униформе и с винтовкой за плечом вполне мог в другое время заниматься адвокатской деятельностью. Люблю наблюдать, как адвокаты выполняют грубую мужскую работу. Это придает образу нашей профессии новые оттенки.

— Его жена сейчас дома? — поинтересовался я.

— Сегодня ее нет. Она время от времени уезжает к своим родственникам.

— А мистер Манкузо здесь?

— Не могу сказать точно.

Мы пересекли внутренний дворик, заваленный осенними листьями, прошли мимо печи для приготовления пиццы. Я заметил, что ее дверцы уже успели проржаветь. У дверей черного хода нас встретил другой охранник, в костюме; он проводил меня в вестибюль.

Весь вестибюль был заставлен корзинами с цветами, некоторые из них уже завяли, пахло, как в похоронном бюро. Я наугад вытащил несколько карточек из букетов. Мадонна, эти люди оказывается обожают свежесрезанные цветы. На карточке, засунутой в самый большой букет, было напечатано: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ, ФРЭНК. НАДЕЕМСЯ НА ТВОЕ СКОРОЕ ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ. ЦЕЛУЕМ. СЭЛ И МАРИЯ. Ну и ну! Неужели эти цветы от Салли Да-Да? Как же зовут сестру Анны? Вроде Мария. Неслыханная наглость.

В вестибюле мне встретились еще несколько федеральных агентов, один из них провел по моей одежде металлоискателем.

Прибор вдруг зазвенел, и парень попросил меня:

— Выложите все, что у вас в карманах, сэр.

— Прибор зазвенел из-за того, что у настоящих мужиков железные нервы, — сообщил я ему, но карманы все же очистил. На мне был охотничий твидовый пиджак, и как назло в боковом кармане оказался складной нож, им я пользуюсь, когда надо удалить заклинившую гильзу. Странно, что его не нашли во время обыска. Впрочем, я не стал все это рассказывать, так как фэбээровец и так нервничал.

— Позвольте забрать у вас это, сэр, — произнес он.

Я протянул ему нож, он снова провел по мне металлоискателем. Во время этой процедуры я заметил женщину-сиделку, она шла по своим делам через вестибюль. Это была женщина в летах, вовсе не девчонка в коротком халатике, и выглядела она сурово — наверное, из тех, кто ставит клизму с ледяной водой без вазелина.

Охранник увязался за мной наверх, но я сказал ему:

— Если он у себя в кабинете, то я дорогу знаю, можете не провожать.

— Мне придется проводить вас до двери, сэр, — проговорил он.

Боже мой, каким мрачным становится этот дом.

Мы дошли до запертой двери кабинета, агент ФБР стукнул в нее один раз и открыл. Я вошел в помещение, дверь за мной закрыли.

Беллароза сидел в том же самом кресле, что и в тот день, когда мы с ним пили граппу. На нем был темно-синий банный халат в полоску, на ногах — шлепанцы. В этом наряде он казался безобидным старичком. Я обратил внимание, что он давно не брился.

Продолжая сидеть, Беллароза протянул мне руку и сказал:

— Извини, для меня встать, это целая проблема.

Я пожал его руку. Его загар теперь уступил место болезненной бледности, я заметил несколько красноватых шрамов на его лице и шее — следы от дроби.

— Как ты, Фрэнк? — спросил я.

— Могло быть и хуже.

— Выглядишь ты неважнецки.

— Да, — усмехнулся он. — Все время сидишь в помещении. Никаких прогулок. Они до сих пор находят в моих ногах дробинки, а грудь ломит так, словно по мне проехал грузовик. Вот, хожу теперь с палочкой. — Беллароза взялся за палку, стоявшую у кресла. — Прямо как моя покойная бабка. Колочу ею всех, кто пытается пролезть вперед меня. — Он замахнулся и, слегка прикоснувшись палкой к моей ноге, засмеялся. — Точь в точь как моя бабка. Ну, садись.

Я сел в кресло напротив него.

— Хочешь кофе? Филомена пока осталась у нас, помогает по хозяйству. Все остальные удрали. Вместо них эти чертовы агенты. Даже сиделки, и те переодетые агенты. Так хочешь кофе?

— Не откажусь.

Фрэнк взял со столика рацию и прорычал: «Кофе!» Потом положил рацию на стол и улыбнулся.

— Я им скучать не даю.

Выглядел он действительно паршиво, но никаких признаков поражения мозга я не заметил. Он по-прежнему хорошо соображал, хотя и был слегка заторможен, но это объяснялось, скорее всего, действием лекарств.

— Как Анна? — поинтересовался я.

— С ней все нормально. Она сейчас гостит у своей сумасшедшей сестры в Бруклине.

— У Марии? У той, которая замужем за Салли Да-Да?

Фрэнк поднял на меня глаза и кивнул.

— Ты в курсе, что ФБР подозревает в покушении на тебя твоего свояка? — спросил я.

Он пожал плечами.

— Ведь именно он сейчас заправляет делами, верно? — продолжал я.

— Какими делами?

— Ну, твоей империи.

— Империи? — Беллароза усмехнулся. — Знать не знаю ни о какой империи.

— Тебе видней. А то может случиться так: ты просыпаешься однажды утром, а в усадьбе уже нет ни одного охранника с М-16. Ты один со своей палкой, а в дверь стучится Салли Да-Да. Capisce?

— Да уж, тебя мне только и слушать, — усмехнулся он. — Ты заговорил, как этот чертов Манкузо.

— В газетах пишут, что ты пошел на сотрудничество с властями.

— Опять вранье. — Он хмыкнул. — Очередное вранье Феррагамо. Он хочет загнать меня в угол. Этот тип опять спит и видит, как меня укокошат.

По правде говоря, я и сам не верил, что Фрэнк Беллароза работает теперь на Альфонса Феррагамо.

— Послушай, Фрэнк, — сказал я. — По словам Джека Вейнштейна, я больше не твой адвокат. Но если бы я им был, то посоветовал бы тебе пойти на сотрудничество с властями. Я полагаю, что ты хотя бы обдумываешь такой шаг, иначе вряд ли тебя охраняли бы агенты ФБР.

Он поигрывал с рукояткой своей трости, и в эти минуты был совсем похож на старика.

— Меня охраняют, — наконец произнес он, — потому что являюсь свидетелем по делу об убийстве. Об убийстве Винни. Так же обстоит дело и с тобой. Понимаешь? Они не хотят, чтобы со мной расправилась организованная преступность. — Он улыбнулся.

— Фрэнк, пойми, ты ничем не обязан теперь тем людям, которые пытались убить тебя. Это, возможно, твой последний шанс остаться на свободе, остаться в живых. Ты сможешь уехать отсюда вместе с Анной и начать новую жизнь.

Он молча смотрел на меня целую минуту, затем спросил:

— А тебе-то какое до этого дело?

Хороший вопрос.

— Ну, скажем, я беспокоюсь за Анну. Кроме того, я всегда был за справедливость. Я ведь честный гражданин.

— Да? Тогда послушай, что я тебе скажу, мистер Честный Гражданин. Фрэнк Беллароза с властями не общается и не будет общаться.

— Но тебя же пытались убить твои собственные люди, Фрэнк.

— Мы просто не поняли друг друга, вот и все. Ты же знаешь, как все случилось: меня пытался подставить этот чертов Феррагамо. Но теперь мы с моими людьми обо всем договорились.

— Договорились? Тогда почему бы тебе не прокатиться на машине вместе с Салли Да-Да?

— Слушай, советник, ты ведь ничего не понимаешь в этих вещах.

— Я видел, как два ствола этих чертовых дробовиков поставили точку на твоем бизнесе. Я видел, как голова Винни разлетелась на куски, словно тыква, а ты влетел в витрину. И после этого ты говоришь, что я ничего не понимаю.

— Вот видишь, я не зря плачу своим адвокатам бешеные деньги, — улыбнулся он.

Что касается денег, то я до сих пор не получил от него ни цента, но я не собирался поднимать сейчас эту тему.

— Кстати, не мог бы ты объяснить мне, почему я получил отставку? — поинтересовался я.

— Как тебе сказать? — пожал он плечами. — На то было несколько причин. Что тебе говорил Джек?

— Он не распространялся на эту тему. Просто сообщил, что я могу теперь отдохнуть и должен этому радоваться. Он также сказал, что может вызвать меня в качестве свидетеля твоего алиби, если судебный процесс все же состоится. Перспектива, надо сказать, не слишком радостная.

— Да. Ну ладно, посмотрим, как пойдет дело. — Он помолчал и добавил: — Власти тебя не любят. Поэтому я решил сделать им небольшой подарок и отпустил тебя.

— Интересно. А какого подарка ты ждешь за это от них?

Фрэнк промолчал в ответ на мой вопрос. Потом сказал:

— Но это не значит, что мы перестанем быть друзьями. Теперь нам даже проще быть добрыми друзьями и соседями. Верно?

— Возможно. Титул почетного итальянца пока остается за мной?

— Безусловно, — рассмеялся он. — Мало того, я произвожу тебя в ранг почетного неаполитанца! Знаешь почему? Потому что ты приветствовал того парня по-итальянски, когда он раздумывал, стрелять в тебя или нет.

Откуда он, черт побери, об этом знает? Впрочем, лучше его не спрашивать.

Беллароза после нашего разговора повеселел и сказал:

— Слушай, ты все трахаешь эту шлюху Альварес или как?

— Я женатый человек, ты же знаешь.

Он улыбнулся.

— Кстати, это она сказала мне, что, по слухам, твой свояк все еще не оставил мысли отправить тебя в могилу, — сообщил я. — А ты разрешаешь своей жене ездить в его дом.

— Это разные вещи.

Видимо, я до сих пор не разобрался в тонкостях итальянской семейной жизни. Я попытался представить себе ситуацию, когда Сюзанна регулярно ездит в гости к людям, собирающимся меня прикончить. Впрочем, зачем мне что-то выдумывать, ведь так и происходит на самом деле всякий раз, когда она отправляется в Хилтон Хед. Но старый хрен Уильям может только воображать меня лежащим в гробу, ему слабо нанять убийцу.

— Салли прислал тебе цветы, — заметил я. — Он, случайно, не приезжал навещать тебя?

Беллароза не стал прямо отвечать на мой вопрос, только сказал:

— Этот парень с Сицилии. У сицилийцев есть такая поговорка: держись ближе к друзьям, а к врагам еще ближе. Capisce?

— Понимаю. Только мне кажется, что вы не в своем уме. А я — в своем уме, Фрэнк, — и поверь мне: все вы с ума посходили.

Он пожал плечами.

— Как ты считаешь, этим двум ребятам заплатят за то, что они чуть-чуть промазали? — спросил я.

— Они останутся с теми деньгами, которые получили в задаток, — улыбнулся он. — Второй половины суммы им не видать. Я бы на их месте действовал по-другому.

— Это как?

Он ответил так, как будто много думал об этом.

— Дробовики — это неплохое оружие, если нужно уложить человека и вышибить из него мозги. Понимаешь? Но после этого надо подойти к жертве и сделать контрольный выстрел в голову. Пулей. Теперь ведь многие носят бронежилеты. Верно?

— Да, Фрэнк, техника может быть разной, согласен. Но как случилось, что на тебе был бронежилет, а на мне — нет?

— Я же тебе говорил, ты — штатский человек. Тебе не стоит об этом беспокоиться. Слушай, тебе нужен бронежилет? Возьми один из моих, у меня их несколько. — Он засмеялся.

Раздался стук в дверь, вошел агент ФБР, вслед за ним — Филомена с подносом. Я встал, чтобы помочь ей, но она дала мне понять, что я ей мешаю, и я снова сел на свое место. На свете не так уж много женщин, чье лицо могла бы украсить борода, так вот Филомена — одна из них.

Она поставила поднос на стол и налила две чашки кофе. Фрэнк что-то сказал ей по-итальянски, она в ответ огрызнулась и пошло-поехало. Пока они препирались, она успела добавить в его кофе сливки и сахар, а также намазать для него маслом бисквит. Несмотря на все их перепалки, они, видимо, были неравнодушны друг к другу.

— Скажи ей, что она мне нравится, — попросил я Белларозу.

Он улыбнулся и заговорил с ней по-итальянски.

Она посмотрела на меня и прокаркала что-то не слишком вежливое.

— Она сказала, что у тебя прекрасная жена и тебе следует вести себя пристойно, — перевел Беллароза. — Итальянки полагают, что, если ты говоришь им комплимент, то у тебя на уме, как бы их скорее трахнуть. Они считают всех мужиков свиньями.

— Они правы.

Филомена бросила на меня еще один гневный взгляд и покинула комнату.

Я отхлебнул кофе и заметил, что Беллароза не притрагивается к своей чашке и к бисквиту.

— Фрэнк, — обратился я к нему. — Я вовсе не собираюсь здесь агитировать, но должен сказать, что тебе лучше оставить эти штучки в духе Макиавелли и просто подумать о своих жене и детях. Я это говорю, потому что мне небезразлично, что с тобой будет.

Он задумался, потом ответил:

— Скажу тебе одну вещь, советник. Дело в том, что сейчас многое изменилось, это правда. Двадцать лет назад никто даже и не думал исповедоваться перед ФБР или Отделом по борьбе с наркотиками. А теперь появились ребята, которые хотят служить и нашим и вашим. Хотят делать деньги, красиво жить, а чуть припрет и впереди замаячит даже небольшой срок, они поднимают лапки. Понимаешь? Готовы закладывать всех подряд. А ведь в нашем деле как: или ты готов отсидеть двадцать лет и выйти чистым, или тебе вообще лучше не заниматься нашим бизнесом. У них же теперь такие амбиции, они все мечтают быть средним классом! Хотят каждую ночь спать со своей женой или с любовницей, провожать своих детей в школу и даже непременно играть в гольф. Когда был жив мой дядька, то мужик сидел за решеткой двадцать лет молчком. Зато, когда он выходил на свободу, его обнимала жена, дети целовали ему руки, а его партнеры все рассказывали ему как на духу. Понимаешь? А где теперь эти мужики? Поэтому федеральный прокурор и предлагает сделки всем подряд. Но я с властями на сделки никогда не пойду, даже если надо будет спасать свою шкуру. Мои друзья должны понять, что Фрэнк Беллароза — это не пугливая крыса. Половина из них судят по себе. Знаешь, чему меня научили в Ла Сале? Руководить можно только тогда, когда сам подаешь пример. Честь не продается. Если эта организация продолжает существовать, то я должен всем показать, как надо себя вести. Пусть они даже пытались меня убить, пусть меня сторожит ФБР, я все равно должен показывать пример. Так должен поступать мужик, советник. Настоящий мужик. Capisce?

Разумеется, я это понимал. Пусть все горит синим пламенем, главное — остаться мужиком.

— Capisco, — сказал я.

— Ну вот. — Он улыбнулся. — Конечно, сейчас эта организация совсем не такая, какой была когда-то, но стиль и традиции остались. Смотри, ведь тебя они не трогают, верно?

— Они знают, что такое получить «плохую прессу». Одно дело убить тебя, совсем другое — пристрелить меня.

— Да. О нас продолжают писать с уважением. Мы хотим, чтобы пресса хорошо отзывалась о нас. Нам нужна хорошая пресса. «Баклажаны» и латиноамериканцы стреляют в кого попало, а потом удивляются, что их никто не любит. Верно?

— Техника может быть разной, я же тебе говорил это.

— Ну да, но у этих тварей и техники-то никакой нет.

Честно говоря, мне совсем не хотелось обсуждать достоинства и недостатки соперничающих преступных группировок. Но Беллароза сел на своего любимого конька. Вот видишь, распинался он, даже Салли Да-Да был не прочь отправить тебя на тот свет, но и он понимал, что прессе это не понравится и вообще это не дело. Поэтому джентльмен Джон Саттер прошел через кровь и огонь и только малость подпортил свой костюм и галстук. Он находился под защитой авторитета власти и всеобщего уважения. Голубая кровь не будет литься на улицах Маленькой Италии! Поэтому неудивительно, что Фрэнк не посоветовал мне надеть в тот вечер бронежилет. И все же, лично я предпочел бы, чтобы он был на мне, когда я стоял там, под дулами этих дробовиков.

Я исподволь наблюдал за Белларозой. Несмотря на то что его лицо осунулось, судя но брюху, выпиравшему из-под халата, аппетита он не потерял. Конечно, получить в грудь, пусть закрытую бронежилетом, заряд дроби из дробовика 8-го калибра, это не очень полезно для здоровья. Видя перед собой эту развалину, нельзя было не задаться вопросом, не отразилось ли его физическое состояние на ясности ума. Внешне он держался неплохо, но какие-то неуловимые отличия все же проглядывались. Возможно, на его психику действовало присутствие в доме агентов ФБР. В такой ситуации любой загрустит.

Фрэнк попросил меня достать бутылку самбуки, она была запрятана за книгами на одной из полок. На той же полке я обнаружил вазу, в которой стоял букет из ноготков. Это были большие ноготки, такие же, какие мы с Джорджем посадили этой весной в Стенхоп Холле. Их срезали совсем недавно. Любопытно.

Я подал ему бутылку, он налил хорошую порцию в чашку из-под кофе, залпом выпил ее и тут же налил вторую.

— Будешь? — спросил он меня.

— Рановато для выпивки.

— Ну да, — согласился он. — Эта стерва-сиделка даже выпить мне толком не дает. Якобы это вредно, когда принимаешь антибиотики. Пошла она куда подальше, самбука лучше всяких антибиотиков. Верно? На, поставь ее на место.

Я снова спрятал бутылку за книги. Боже мой, как изменились порядки в «Альгамбре»! Теперь и мне взгрустнулось. Я посмотрел на часы, словно собираясь уходить. Беллароза увидел это и проговорил:

— Посиди еще минуту. Мне надо кое-что тебе сказать. — Жестом он подозвал меня поближе к себе. — Сядь сюда, на эту подушку. — Он ткнул пальцем в потолок, видимо желая показать, что в кабинете все прослушивается.

Я присел на подушку совсем рядом с ним.

Фрэнк наклонился ко мне и заговорил шепотом:

— Позволь мне дать тебе один совет. Я, конечно, не в курсе всех дел, но кое-что знаю точно. Феррагамо имеет на тебя большой зуб. Вовсе не из-за того, что он хочет, чтобы мое алиби лопнуло, нет. Просто ты страшно разозлил его тогда, в суде, а потом спас мне жизнь — это расстроило все его планы. Так что теперь он собирается тебе мстить. Будь наготове.

— Понял, — кивнул я. Парадокс — Фрэнку Белларозе предлагают сделку, а мне грозят десятью годами за лжесвидетельство. И единственным человеком, который мог бы стать свидетелем обвинения на этом процессе, является сам Фрэнк Беллароза. Беллароза прекрасно понимал это, он понимал также и всю парадоксальность этой ситуации.

— Слушай, советник, — улыбаясь, сказал он, — я тебя никогда не выдам. Даже если они подвесят меня за яйца и мне придется кого-то заложить, тебя я Феррагамо не сдам, знай это.

Вот что делает этот человек: сначала он устраивает вам серьезные неприятности, потом помогает из них выбраться. Затем говорит, что вы у него в должниках за его благодеяние. Вы расплачиваетесь с ним и попадаете в еще более неприятную ситуацию. И так далее, и так далее. Вероятно, теперь он ждал, что я начну его благодарить за все это. Так же тихо, как он, я произнес:

— Пожалуйста, Фрэнк, не оказывай мне больше никаких услуг. Еще немного твоих благодеяний, и я окажусь на том свете.

Беллароза захохотал, но, должно быть, его ребра еще не зажили, так как он весь скривился и побелел от боли. Хлебнув остатки самбуки из чашки, он отдышался, затем выпрямился в кресле и спросил:

— Как поживает твоя жена?

— Какая?

— Сюзанна. — Он улыбнулся. — Твоя жена.

— Почему ты меня спрашиваешь? Она же сюда сама приходит.

— Ну да... я давненько ее не видел.

— Я тоже ее давно не видел. Она только вчера вернулась домой.

— Да. Навещала детей в их колледжах. Так?

— Точно. — А перед этим Сюзанна уезжала навестить своих родителей в Хилтон Хед, заодно она съездила в Ки Уэст к своему брату Питеру.

Мы с Сюзанной не вступали в длинные разговоры, но иногда обменивались короткими фразами, и я попросил ее, чтобы она больше не наведывалась в соседнюю усадьбу. Она сделала вид, что согласилась, но все равно поступила по-своему. Если судить по букету ноготков, она была здесь не далее как вчера. Должно быть, этот эпизод стерся из памяти Фрэнка.

Наверное, мне следовало переехать в другое место, но решиться на это было трудно. С одной стороны, я чувствовал, что в случившемся с нами есть и моя вина. Кроме того, Сюзанна так часто уезжала, что мне не было смысла торопиться с отъездом. Мы с ней могли не разговаривать неделями, а мои финансы, надо честно признать, были в плачевном состоянии. Ну и кроме всего прочего, я все еще любил ее, а она любила меня и просила не покидать ее.

Вот так я и жил — холостяком в доме своей жены. Жизнь моя была практически разбита, впереди маячила мрачная перспектива оказаться свидетелем на процессе главаря мафии или стать жертвой мафиозных разборок. Я был отверженным, я был капитаном без корабля, я был обузой для моей адвокатской конторы. Моя фирма, кстати, прислала мне официальное письмо на адрес офиса в Локаст-Вэлли. Я решил его прочитать. В письме содержалась просьба ко мне выйти из состава учредителей фирмы «Перкинс, Перкинс, Саттер и Рейнольдс». Под этой просьбой стояли подписи всех старших партнеров фирмы, как действующих, так и находящихся в отставке, даже тех, кто с трудом мог вспомнить свою фамилию. Все подписи, кроме моей. Там же была подпись Джозефа П. Саттера. Браво, папаша!

Так что к черту «Перкинса, Перкинса, Саттера и Рейнольдса». Пусть скажут спасибо, что их не отделали обломком свинцовой трубы. Кстати, они могли бы предложить мне что-нибудь в обмен на мой уход.

— Я рад, что она не сердится на меня, — сказал Беллароза.

— Кто? — уставился я на него.

— Твоя жена.

— А почему она должна на тебя сердиться?

— Ну как же, из-за меня чуть не убили ее мужа, — ответил он.

— Да что ты, Фрэнк. Она буквально на днях сказала мне: "Джон, я жду не дождусь того момента, когда Фрэнк поправится и мы вновь сможем пойти с ним в тот же ресторан.

Он попробовал сдержать смех, но не смог, и снова скорчился от боли.

— Слушай... перестань... ты же меня доконал... — простонал он.

— Ладно, Фрэнк, — произнес я, вставая с кресла. — Есть еще один разговор. Не такой веселый. Ты прекрасно знаешь, что мы с Сюзанной практически не разговариваем, и тебе отлично известно, по какой причине. Если она хочет приходить сюда, это ее дело. Но ты не должен говорить о ней так, словно речь идет о какой-то ерунде. О'кей?

Беллароза уставился перед собой — это выражение лица, как я уже выучил, означало то, что он не прочь сменить тему разговора.

— Мне пора, — сказал я и двинулся к двери. — Может быть, сказать сиделке, чтобы принесла «утку»?

Он никак не среагировал на мою шутку.

— Слушай, — воскликнул он, — я же вроде не поблагодарил тебя за то, что ты спас мне жизнь?

— Да, не припоминаю.

— А знаешь почему? Потому что «спасибо» в нашем бизнесе это чепуха. Спасибо говорят только женщинам или посторонним. А тебе, советник, я скажу так: я — твой должник.

— Боже, Фрэнк! Надеюсь, ты не будешь оказывать мне услуги?

— Ну да. Услуги. Ты же не понимаешь, что такое услуги. Если ты имеешь дело с итальянцами, то услуги, это вроде как деньги в банке. Мы копим услуги, мы торгуем ими, мы пересчитываем их, как ценные бумаги, отдаем их под залог и получаем под них проценты. Я должен тебе огромную услугу. Услугу ценой в жизнь.

— Оставь ее себе.

— Нет, ты должен сказать мне, чего ты хочешь.

Я посмотрел на него. Итальянский джинн просит, чтобы вы загадали желание. Но джиннам верить нельзя, вот в чем штука.

— Если состоится процесс по делу об убийстве Карранцы, — наконец изложил я свою просьбу, — и я попрошу, чтобы Джек Вейнштейн не вызывал меня в качестве свидетеля твоего алиби, то согласишься ли ты на такой вариант под угрозой приговора за несовершенное тобой убийство?

Он ответил не задумываясь:

— Ты просишь это — ты это получаешь. Я обязан тебе жизнью.

Я кивнул.

— Дай мне еще подумать. Может быть, я попрошу тебя о большей услуге, — сказал я.

— Конечно. Заходи ко мне, не стесняйся.

Я уже открыл дверь, но на пороге опять повернулся к нему.

— Хочешь анекдот? Стоят индейцы на берегу, понимаешь, и к ним спускается с корабля Колумб. Колумб их приветствует: «Buon giorno». А один из индейцев оборачивается к жене и говорит на своем языке: «Черт, и с таким дерьмом придется жить по соседству». — Закрывая дверь, я услышал, как он хохочет и кашляет, постанывая от боли.


Глава 36


Прошло некоторое время, и я решил съездить в свою контору на Уолл-стрит и уладить все дела. Я сидел в своем кабинете, бывшем кабинете моего отца, и не мог понять, зачем я растратил столько лет жизни на эту никчемную работу. Но затем усилием воли я заставил себя приступить к работе и сделал здесь то, что я уже проделал в своем офисе в Локаст-Вэлли. А именно: я написал памятные записки по каждому клиенту и каждому делу и вложил все документы в конверты, надписав, какому адвокату какое дело направить. Я сделал в данном случае больше, чем мой отец в свое время, не говоря уже о Фредерике Перкинсе, который выпрыгнул когда-то из окна соседнего кабинета.

Но, несмотря на мою сознательность и лояльность, меня ждали на Уолл-стрит в доме номер 23 примерно так же, как ждут падения индекса Доу-Джонса на четыреста пунктов. Тем не менее я добросовестно отработал там целую неделю, не разговаривая ни с кем, кроме своей секретарши Луизы, которая тоже косо посматривала на меня, так как на протяжении последних нескольких месяцев ей пришлось тащить на себе воз в одиночку и отвечать на многочисленные вопросы клиентов и партнеров, касающиеся тех дел, которые вел мистер Саттер.

Чтобы не тратить время на дорогу домой и обратно, а также по другим причинам, я всю эту неделю ночевал в клубе Йельского университета на Манхэттене. Это огромный, очень удобный особняк на Вандербильт-авеню, там имеются прекрасные номера. Завтраки и ужины также заслуживают всяческих похвал, а в баре царит очень дружелюбная обстановка. В комнате для коктейлей установлен дисплей, на котором постоянно мелькают самые свежие показатели фондового рынка, так что вы в любой момент можете понять, по средствам ли вы пьете и закусываете. Имеются также гимнастический зал, плавательный бассейн и корты для игры в сквош. Все клиенты — выпускники Йельского университета. Что еще нужно мужчине? Возможно, кто-то в моей ситуации остался бы тут на всю жизнь, но в последние годы клуб не поощряет чрезмерно долгие сроки проживания здесь загулявших на стороне мужей, а с некоторых пор — и загулявших жен. Что касается последних, то, естественно, имелась опасность отведать новых приключений, но приключениями я уже был сыт по горло, поэтому после ужина обычно читал газеты в зале для отдыха, выкуривал сигару и выпивал немного хорошего портвейна, как это делают прочие ветераны клуба, а затем отправлялся спать.

Правда, однажды я пригласил на ужин Дженни Альварес, и она сказала по поводу клуба:

— Так вот в каком мире ты живешь.

— Если честно, я никогда не придавал всему этому значения.

Мы поболтали о чемпионате по бейсболу, она ехидничала по поводу разгромного поражения «Метц» в матче с «Янки». Кто бы мог подумать?

Мы говорили обо всем на свете, но только не про Белларозу и не о телевидении. О сексе мы также не упоминали, видимо, желая показать друг другу, что наша крепкая дружба основана исключительно на совпадении наших интересов. Но, как вскоре выяснилось, у нас не было почти никаких общих интересов, если не считать бейсбола. Потом мы разговорились о детях, она показала мне фото своего сына. И хотя было очевидно, что наши чувства друг к другу еще не остыли, я все-таки не пригласил ее подняться к себе в номер.

Итак, я жил в Йельском клубе уже вторую неделю, что было довольно-таки удобно, так как это избавляло меня от необходимости общаться со своими родственниками и друзьями на Лонг-Айленде. По выходным дням я навещал Каролин и Эдварда в их колледжах.

К середине следующей недели я исчерпал запас отговорок по поводу своего отсутствия в Лэттингтоне, поэтому покинул клуб и поехал в Стенхоп Холл. Там выяснилось, что Сюзанна собралась в очередную поездку в Хилтон Хед и в Ки Уэст. Наверное, нам, как людям, имеющим время и деньги, для того чтобы избегать неприятного общества, можно позавидовать, и для этого есть веские основания. Но в моем случае деньги уже подходили к концу, так же как и время, а боль от всего, что произошло, не унималась. Надо было что-то предпринимать.

— Если мы навсегда уедем из этих мест, — сказал я Сюзанне перед ее отъездом, — то, мне кажется, я смогу забыть прошлое. Мы сможем начать все сначала.

— Я по-прежнему люблю тебя, Джон, — проговорила она, — но я не хочу никуда уезжать. И не думаю, что этот отъезд был бы нам на пользу. Мы можем решить наши проблемы здесь, здесь же можем и разойтись.

— Ты все еще ходишь к нашему соседу? — спросил я ее.

Она кивнула.

— Я попросил бы тебя не делать этого.

— Я буду делать то, что сочту нужным.

— Делать что?

Она не ответила прямо на мой вопрос, а сказала:

— Ты тоже навещаешь нашего соседа. А ведь ты уже перестал быть его адвокатом. Зачем же ты туда ходишь?

— Сюзанна, мои посещения и твои посещения — это разные вещи. И не спрашивай меня, почему это так, можешь нарваться на грубость.

— Хорошо. Но я хочу сказать, что тебе тоже не следует туда ходить.

— Почему? Из-за меня возникают какие-то сложности?

— Возможно. Там и так все достаточно сложно.

Закончив таким образом разговор, она уехала в аэропорт.

* * *


Но несмотря на совет Сюзанны, примерно неделю спустя, в дождливый ноябрьский день, я решил пойти к Белларозе и взять с него деньги, которые он был мне должен, а также, что важнее, получить от него еще одну услугу. Из-за дождя я предпочел пройти через главный вход. Трое агентов ФБР восприняли мое появление довольно холодно, и я с некоторой тоской вспомнил об услужливых Энтони, Ленни и Винни.

Я стоял под навесом сторожевого домика и наблюдал, как агент ФБР, говоривший по телефону, бросает на меня настороженные взгляды. Двое других фэбээровцев стояли возле меня со своими винтовками.

— У меня что, документы не в порядке? Или дуче сегодня не принимает? В чем проблема? — спросил я.

Один из охранников пожал плечами. Спустя некоторое время фэбээровец, который разговаривал по телефону, вышел из домика и сообщил мне, что к мистеру Белларозе нельзя.

— Моя жена приходит и уходит, когда ей вздумается, — возмутился я. — Ну-ка, идите снова к вашему чертову телефону и скажите, чтобы меня пропустили.

Он повиновался, хотя было заметно, что мое требование не вызвало у него особого восторга.

После этого один из охранников проводил меня к дому и передал другому охраннику в костюме и с галстуком. Меня снова обыскали с помощью металлоискателя. Они почему-то не могли сообразить, что, если бы я захотел убить Белларозу, то мог бы сделать это голыми руками.

Оказалось, что все цветы из вестибюля уже вынесли, от этого он казался больше и пустыннее. Затем я увидел, что клетки с птицами также исчезли. Я спросил о причинах их исчезновения у одного из агентов ФБР.

— О птицах некому было заботиться, — ответил он. — Кроме того, их крики действовали на нервы нашим ребятам. — Он улыбнулся и добавил: — Мы оставили только одну «певчую пташку», она там, на втором этаже. — Меня проводили наверх, но на этот раз в спальню Белларозы.

Часы показывали только пять вечера, но Фрэнк уже был в постели. Он сидел, опершись спиной на подушки, вид у него был нездоровый.

В хозяйской спальне в «Альгамбре» я оказался впервые. Я понял, что эта комната была лишь частью спальных апартаментов, в которые входила также небольшая гостиная слева от меня и комната для одевания справа. Видимо, за ней находилась ванная. Сама спальня была не очень большой, тяжелая мебель с обивкой из красного вельвета в средиземноморском стиле делала ее еще меньше и создавала гнетущее впечатление. В комнате имелось всего одно окно, в которое сейчас хлестал дождь. Будь я на месте больного, я бы предпочел лежать в вестибюле.

Беллароза знаком пригласил меня сесть на стул рядом с кроватью; вероятно, это было место сиделки.

— Я лучше постою, — сказал я.

— Так чем могу служить, советник?

— Вот, пришел за обещанным.

— Да? Я могу оказать тебе услугу? Говори, чего ты хочешь.

— Начну с начала. Я пришел также и для того, чтобы получить долг. Я послал тебе записку и счет недели две назад.

— Ах, да. — Он взял со столика рядом с кроватью стакан красного вина и сделал несколько глотков. — Да... знаешь, я же теперь несвободный человек.

— Что ты хочешь сказать?

— Продался, как шлюха. Делаю то, что они говорят.

— Они сказали, что ты не должен платить по моему счету?

— Ну да. Они говорят, по каким счетам я должен платить, по каким — нет. Ты в числе последних, советник. Это все твой приятель Феррагамо. Но я попробую поговорить с кем-нибудь повыше по этому поводу. О'кей?

— Не трудись. Я спишу это как приобретение нового опыта.

— Как знаешь. Хочешь вина?

— Нет. — Я прошелся по комнате и заметил, что на столике у кровати лежит книга. Но это был не Макиавелли, а альбом с видами Неаполя.

— Больше всего меня бесит то, что теперь я не могу помогать своим людям, — пожаловался он. — Для итальянца это все равно что лишиться яиц. Capisce?

— Нет. И я отказываюсь capisce всю эту муть.

Беллароза пожал плечами.

— Так, значит, ты теперь работаешь на Феррагамо? — спросил я.

Этот вопрос ему явно не понравился, но он промолчал.

— Не можешь мне объяснить, откуда вдруг в Стенхоп Холле появились эти чертовы бульдозеры? — поинтересовался я.

— Да, могу. Они готовят площадки под фундаменты, прокладывают дороги. Федеральная налоговая служба заставила меня продать эту усадьбу фирмам по торговле недвижимостью.

— Ты что, серьезно? Все летит в тартарары, а ты решил обрадовать меня еще и тем, что теперь у меня по соседству поставят вагончики для жилья.

— Какие еще вагончики? Там будут прекрасные дома. У тебя будет куча хороших соседей.

В конце концов, земля эта никогда не была моей, так что мне в общем-то было наплевать, во что ее превратят.

— Что сделают с главным домом? — все-таки спросил я.

— Не знаю. У фирмы есть предложение от японцев. Они хотят устроить в нем что-то вроде дома отдыха для своих. Понимаешь? Жизнь стала такая нервная, им нужно место для отдыха.

Да, новости были невеселые. Главный дом превращался в дом отдыха для переработавших японских бизнесменов, а вокруг должны были появиться тридцать или сорок новых домишек. И все это на месте великолепной усадьбы.

— Как тебе удалось получить разрешение на раздел земли? — спросил я.

— У меня теперь друзья в высоких сферах. В ФНС, к примеру. Я же тебе говорю, им нужны большие деньги, поэтому с их помощью я избавился от того, что у меня было. Феррагамо выдвинул против меня обвинение по акту РИКО, он тоже хочет получить свою долю, пока все не досталось ФНС. Эти волки рвут меня на части.

— То есть ты хочешь сказать, что ты банкрот?

Он пожал плечами.

— Ты помнишь, советник, однажды я тебе уже говорил это. Кесарю — кесарево. Так вот, кесарь пришел за своей долей.

— Но ему нельзя отдавать больше пятнадцати процентов, так ведь, Фрэнк? — улыбнулся я.

Он в ответ изобразил на своем лице улыбку.

— Возможно, на этот раз он получит больше. Но на оставшиеся деньги я тоже смогу хорошо пожить.

— Ну что ж, приятно слышать. — Я посмотрел на него внимательней. Он действительно производил впечатление побитого пса. Чувствовал он себя наверняка неважно, да и дух его был тоже сломлен, из глаз исчез блеск. Вероятно, именно это я рассчитывал увидеть, когда спасал его жизнь, но сейчас я не испытывал никакой радости. Хотя это и противоестественно, мы часто подсознательно завидуем бунтовщикам, пиратам, преступникам. Их существование доказывает, что жизнь ломает не всех, и не на всех современное государство набрасывает свой намордник. Но жизнь и государство в конце концов добрались и до самого выдающегося преступника и уложили его на лопатки. Это был неизбежный конец, он и сам понимал это, когда строил планы, которым не суждено было сбыться.

— Что будет с «Альгамброй»? — спросил я.

— О, ее тоже придется продать. Власти изъявили желание снести этот дом. Негодяи. Наверное, не хотят, чтобы люди говорили: «Вот здесь, в этом доме жил Фрэнк Беллароза». Ну и черт с ними. Я договорился, что здесь подрядчиком на строительстве домов будет Доминик. Я попрошу его, чтобы он построил на этом месте уменьшенные копии «Альгамбры», белые особнячки с красными черепичными крышами. — Он рассмеялся. — Забавно будет, да?

— Наверное. А что «Фокс-Пойнт»?

— Его купили арабы.

— Иранцы?

— Ну да. Пошли они... Вот вы все кривились, когда видели меня своим соседом, — теперь извольте любоваться на этих черномазых из песков. Они будут раскатывать в свои замки на роскошных лимузинах, а их попы — завывать по соседству от вас. — Он попробовал засмеяться и закашлялся.

— Как твое здоровье?

— Нормально. Вот только простудился немного. Чертова сиделка. Они уволили Филомену, не сказав об этом мне, и вроде бы даже выслали ее из страны. Анне разрешают находиться здесь только несколько дней в неделю. Она опять живет в своем Бруклине. Мне даже поговорить тут не с кем. Только с этими чертовыми агентами.

Я кивнул. Министерство юстиции при желании может кому угодно испортить жизнь, а если на человека еще накинется и Федеральная налоговая служба, то вообще пиши пропало.

— Что ты получаешь взамен всего этого? — спросил я. — Свободу?

— Да. Свободу. Я свободен. Мне простили все мои грехи. Взамен я должен плясать под их дудку и заложить всех, кого знаю. Боже, эти мерзавцы хуже коммунистов. — Он посмотрел на меня. — Ведь это ты советовал мне так сделать, верно? Продайся, Фрэнк, начни новую жизнь. Это был твой совет?

— Да, это был мой совет, — сказал я.

— Вот, я и последовал ему.

— Нет, ты сам принял это решение, Фрэнк. Мне кажется, самый важный итог того, что произошло, — это представившаяся тебе возможность начать новую жизнь. Я полагаю, что ты переедешь отсюда в другое место и начнешь жить под новой фамилией.

— Да. Теперь я нахожусь под защитой специальной программы для свидетелей. На следующем этапе, если я буду хорошо себя вести, мне дадут возможность жить под другой фамилией. В своей новой жизни я хотел бы стать священником. — Он устало улыбнулся и выпрямился. — Слушай, выпей со мной вина. — Беллароза достал с нижней полки столика чистый стакан и наполнил его до краев. Я взял стакан и сделал несколько глотков. Это было кислое кьянти хорошей выдержки. Ничего себе больной — пить такое пойло.

— Считается, что никто не должен знать, куда я уезжаю, но тебе скажу: я еду в Италию к себе на родину. — Он похлопал по альбому с видами Неаполя, лежащему на столике. — Забавно, но мы все продолжаем считать Италию своей родиной. А ведь здесь живет уже третье поколение моей семьи. Я в Италии был всего раз десять за последние тридцать лет. И все равно говорю о ней, как о родине. А вы считаете своей родиной ну... Англию, например?

— Нет, не считаем. Может быть, очень редко — в мыслях, но никогда — на словах. Моя семья живет здесь очень давно, Фрэнк. Я — американец. И ты тоже. На самом деле ты американец в такой степени, что даже сам не можешь себе представить. Понимаешь?

— Да понимаю, понимаю, — засмеялся он. — Хочешь сказать, что в Италии мне не понравится? Но зато там я буду в безопасности, там будет куда лучше, чем здесь в тюрьме или в могиле. Федеральные власти уже согласовали вопрос о моем переезде с итальянским правительством. Возможно, когда-нибудь ты приедешь ко мне в гости.

Я ничего не ответил. Мы оба молчали и потягивали вино из стаканов. Наконец Беллароза заговорил, но обращался он, казалось, не ко мне, а к своим «коллегам» по бизнесу, к тем самым, кого он закладывал сейчас десятками.

— Старинный обет молчания, — начал он, — больше не действует. Не осталось настоящих людей, нет героев, нет тех, кто стоит на своем до конца. Это относится к людям по обе стороны Закона. Мы все превратились в бумагомарак, и полицейские, и воры, мы идем на сделки, когда нам это выгодно, чтобы сохранить свою жизнь, свои деньги, свое здоровье. Мы способны продать все, что угодно, да еще бываем счастливы, когда нам предлагают такую возможность.

Я снова ничего не сказал.

— Я ведь уже сидел однажды в тюрьме, советник. Скажу тебе, что это место не для таких людей, как мы с тобой. Это место для молодых, для цветных, для крутых. А такие, как я теперь, на рожон не лезут. Мы стали похожи в этом на вас. Мы стали чертовски уязвимыми.

— Возможно, тебе удастся твоя затея с фермой близ Сорренто?

— Да. — Он расхохотался. — Фермер Фрэнк. Только одна надежда и осталась. — Беллароза внимательно посмотрел мне в глаза. — Забудь слово «Сорренто». Capisce?

— Да, я слышу, что ты говоришь, — сказал я шепотом. — Еще один совет, Фрэнк. Не верь властям, хотя они и будут клясться, что сохранят твой адрес в тайне. Если они пошлют тебя в Сорренто, не оставайся там слишком долго.

— Вот видишь, я был прав, когда произвел тебя в ранг почетного неаполитанца. — Он подмигнул мне.

— Насколько я понимаю, Анна едет с тобой, так что следи за тем, какие марки наклеены на письмах, которые она будет отправлять домой в Штаты. Особенно, если они адресованы ее сестре. Она ведь едет с тобой, верно?

— Да. Конечно, — ответил он после паузы. — Она же моя жена. Что же ей еще делать? По-твоему, она должна пойти учиться в колледж или поступить на работу в Ай-би-эм?

— Она так же настроена против нового переезда, как это было, когда ты переезжал сюда?

— Ты еще спрашиваешь? Да она сроду не хотела никуда уезжать из дома своей матери. Когда-то женщины-иммигрантки приезжали сюда из солнечной Италии без гроша в кармане и кое-как прилаживались к жизни в Нью-Йорке. А теперь дочки и внучки этих женщин закатывают истерики, когда у них ломается посудомоечная машина. Понимаешь? Но, кстати, и мы не лучше них. Верно?

— Верно, — кивнул я. — Но, может быть, в Италии она скорее приживется, чем в Лэттингтоне?

— Нет. Все замужние итальянки — несчастливы, когда становятся вдовами, но и замужем у них счастья нет. Я же говорил тебе, ты не можешь их осчастливить, поэтому не обращай на них внимания. Но дети мои продолжат учиться здесь, в Штатах. Анна сходит с ума по этому поводу. Возможно, когда-нибудь они захотят приехать в Италию и жить там. Кто знает? Возможно, я когда-нибудь смогу вернуться сюда. И не исключено, что в один прекрасный день ты зайдешь в пиццерию в Бруклине и увидишь меня за стойкой. Вам разрезать пиццу на восемь или двенадцать частей, сэр?

— На двенадцать. Я страшно голоден. — Мне и в голову не приходило представить себя входящим в пиццерию в Бруклине, а вообразить Фрэнка Белларозу за стойкой оказалось вообще выше моих сил. Да и ему такое могло только присниться в кошмарном сне. Все это было просто спектаклем, поставленным для меня или для агентов ФБР, которые нас подслушивали. Такой человек, как Беллароза мог залечь на время на дно, но навсегда выйти из игры он ни за что не согласился бы. Как только ему удастся ускользнуть из лап Министерства юстиции, он сразу же займется каким-нибудь теневым бизнесом. Если он и окажется в пиццерии, то не продавцом, а ее владельцем.

— Интересно знать, о какой такой услуге ты хотел меня попросить? — полюбопытствовал он.

— О'кей, Фрэнк. — Я поставил стакан с вином на стол. — Мне хотелось бы, чтобы ты объявил моей жене, что между вами все кончено и ты не берешь ее с собой в Италию, как она, вероятно, себе воображает. Я также прошу тебя сказать ей, что ты воспользовался связью с ней только для того, чтобы найти подход ко мне.

Мы молча смотрели друг на друга, потом он кивнул.

— Считай, что все это уже сделано.

Я двинулся к двери.

— Мы с тобой больше не встретимся, но, надеюсь, ты простишь меня, если я не подам тебе руки на прощание, — проговорил я.

— Конечно.

Я открыл дверь.

— Джон, — позвал он.

Кажется, впервые за все время Беллароза назвал меня по имени, и, по правде говоря, меня это удивило. Я обернулся. Он все так же сидел на своей постели.

— Что еще?

— Я скажу, что воспользовался ею, если ты на этом настаиваешь, но знай, что на самом деле все было не так. Ты должен знать об этом.

— Я знаю.

— О'кей. Ну вот мы и в расчете, советник. Пройдут годы — мы будем вспоминать об этом времени, как об одном из лучших эпизодов нашей жизни. Это было время, когда мы дарили и получали дары в ответ, время, когда мы обогащались, узнавая друг друга. Согласен?

— Конечно.

— И будь осторожен. Теперь за тобой охотятся двое моих земляков — Феррагамо и еще один тип. Но ты, надеюсь, с ним разберешься.

— Конечно, разберусь.

— Ладно. Удачи тебе.

— Тебе тоже. — И с этими словами я ушел.


Глава 37


Я решил навестить Эмили — она жила в Галвестоне — и упаковал все необходимые вещи для такого продолжительного путешествия. Посещение родственников — это возможность на время уехать из дому под благовидным предлогом. Сюзанна эту возможность уже использовала — теперь настал мой черед.

Я собирался поехать на своем «бронко», а не лететь самолетом, так как штаты к западу от Нью-Йорка надо не пролетать, а проезжать на автомобиле, чтобы посмотреть на пейзажи, встретиться с людьми. В общем, я считал, что это был шаг в правильном направлении.

Я уже заранее представлял, как буду останавливаться в «Макдональдсах», ночевать в мотелях, покупать кока-колу или «семь-одиннадцать» в банках. Меня несколько смущало, что мне придется заправлять машину бензином: я плохо представлял, как это делается. Вероятно, я поступлю так — встану на обочине и понаблюдаю, как заправляются другие. Думаю, что там все просто — сначала платишь деньги, потом заливаешь в бак бензин.

Выезжать я собирался утром, на рассвете. Прошло всего несколько дней со времени моего последнего визита к Фрэнку Белларозе, и в один из них как раз вернулась из своей поездки в Хилтон Хед и Флориду Сюзанна, загорелая и подтянутая. Она сообщила мне, что ее брату очень понравился Ки Уэст, и он решил осесть там и заняться чем-нибудь серьезным.

— Что имеется в виду? — поинтересовался я. — Он, что, надумал наконец подстричься?

— Не будь циником, Джон.

Известие о моей длительной поездке она восприняла со смешанным чувством. С одной стороны, мое отсутствие снимало напряженность в нашей тогдашней ситуации, но с другой — ей явно было скучно без меня. Да, трудно одновременно любить сразу двух мужчин.

Вечером накануне моего отъезда я занимался упаковкой чемоданов. В этот момент в мою крошечную комнату вошла Сюзанна.

— Пойду прокачусь верхом, — сказала она.

Она была одета в брюки, сапоги, водолазку и твидовый жакет. Ей очень шел этот наряд, да и загар был к лицу.

— Всю усадьбу распахали бульдозеры. Смотри, Сюзанна, будь осторожна.

— Я знаю. Но сейчас вечерами светло как днем.

Да, это действительно было так. В небе стояла полная луна, ночи были такими тихими и ясными, что я едва не изъявил желание составить ей компанию. Скоро обе усадьбы превратят в шумные поселения, «Фокс-Пойнт» станет иранской территорией, а соседи и вовсе перестанут с нами разговаривать. Поэтому, судя по всему, прогулкам верхом в ближайшее время суждено было закончиться. Возможно, я упускал свой последний шанс. Но в тот вечер я все же решил отказаться от прогулки, так как почувствовал, что Сюзанна хочет побыть одна.

— Может быть, я буду кататься допоздна, — сказала она.

— Ладно.

— Если ты уже будешь спать, когда я вернусь, тогда разбуди меня завтра, Джон, перед своим отъездом.

— Хорошо.

— Спокойной ночи.

— Приятной прогулки.

И она уехала. Когда я сейчас вспоминаю те минуты, то отчетливо вижу, что Сюзанна вела себя совершенно нормально. Но я уже говорил вам, она и так была сумасшедшей, а тут еще и полнолуние.

* * *


Примерно в одиннадцать часов я собрался ложиться спать, так как хотел встать до рассвета, чтобы в первый день своего путешествия проехать как можно больше. Но Сюзанна к тому времени еще не возвратилась, а вы знаете, как неохотно ложатся в постель мужья и жены, когда одного из супругов нет дома. Вероятно, причиной такого поведения частично является беспокойство, частично — ревность, но что бы то ни было, тот, кто ждет дома, все время вслушивается в тишину — не подъедет ли к дому машина; так бывает, даже если супруги перессорились и не разговаривают друг с другом.

В тот вечер я ждал, конечно, не машину, а топот лошадиных копыт; теперь, когда конюшня стала ближе к дому, эти звуки легко можно было уловить. Но как ни странно, к дому подъехала именно машина, сначала мелькнул свет фар, затем послышался шорох шин по гравию. В тот момент я находился в спальне на втором этаже и как раз собирался раздеваться. Спустившись вниз, я услышал, как хлопнула дверца автомобиля и кто-то позвонил в дверь.

Неизвестная машина у порога дома и поздний звонок не всегда означают приятные новости. Я открыл дверь: передо мной стоял мистер Манкузо, на его лице застыло странное выражение.

— Добрый вечер, мистер Саттер, — произнес он.

— Что случилось? — вот все, что я мог проговорить дрожащим от волнения голосом.

— Ваша жена...

— Где она? С ней все в порядке?

— Да. Извините, я не хотел сказать... в общем, она жива и здорова. Но вам придется поехать со мной.

Не переодеваясь, как был — в джинсах и в рубашке, я сел к нему в машину, и мы поехали. По дороге к воротам мы не обменялись ни словом. Проезжая мимо сторожевого домика, я увидел Этель Аллард, выглядывавшую из окна, — наши с ней взгляды встретились. Неужели у меня такое же встревоженное лицо, как у нее?

Мы выехали на Грейс-лейн и свернули налево к «Альгамбре».

— Он мертв? — спросил я у мистера Манкузо.

Тот искоса взглянул на меня и кивнул.

— Вероятно, на этот раз он был без бронежилета?

— Да, без него, — подтвердил он и добавил: — Это зрелище не для слабонервных.

— Ничего, я недавно наблюдал, как парню снесло голову.

— Да, верно. Мы оставили все, как было, вы сможете посмотреть на него. Полицию мы пока не вызывали. Я заехал за вами и везу вас туда по своей собственной инициативе, мистер Саттер, я решил, что будет правильно, если вы сможете поговорить со своей женой до того, как придут детективы из окружного управления.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Вы передо мной в долгу не были, так что получается, что теперь я ваш должник.

— Что ж... Тогда вот моя просьба к вам: попробуйте собрать и склеить осколки того, что осталось от вашей жизни. Я бы очень хотел, чтобы у вас это получилось.

— Будет исполнено.

Манкузо, казалось, не спешил, словно все еще сомневаясь в душе, правильно ли он поступает, так что по дороге к главному дому «Альгамбры» мы ехали довольно долго. Я заметил, что во всех окнах горит свет.

— Какая роскошь, — промолвил Манкузо. — Но, как сказал Христос, что за польза человеку, если он приобретет весь мир, а душу свою потеряет.

Я не считал, что Святой Феликс понимал истинную природу Фрэнка Белларозы.

— Он не продавал свою душу, мистер Манкузо. В своем бизнесе он занимался тем, что покупал, а не продавал.

Он снова искоса взглянул на меня.

— Думаю, что вы правы.

— Миссис Беллароза здесь? — спросил я.

— Нет, она в Бруклине.

— Поэтому здесь оказалась моя жена.

Он промолчал.

— Для мистера Белларозы и для миссис Саттер было очень удобно, что миссис Беллароза постоянно уезжала в Бруклин, не так ли? — добавил я.

Он снова промолчал.

— Вы не только смотрели на это сквозь пальцы, вы еще и содействовали этому.

На этот раз он ответил:

— Это было не наше дело, мистер Саттер. Это было ваше дело. Вы знали обо всем.

— Конечно же, вам нужно ублажать ваших свидетелей, мистер Манкузо, но при этом вовсе необязательно превращаться в сутенера.

— Я понимаю, как вам тяжело, мистер Саттер.

— А я понимаю также, мистер Манкузо, что и вы, и я здорово извозились в грязи, и нам уже никогда не стать такими чистыми и непорочными, какими мы были на Пасху.

— Да, — согласился он, — очень грязное дело. Я даже не могу сказать в данном случае, что цель оправдывает средства. Но со своими моральными проблемами я буду разбираться сам и не сомневаюсь, что вы тоже сможете разобраться со своими.

— Попытаюсь.

— Если говорить с профессиональной точки зрения, то никто из нас не может радоваться, что Фрэнк Беллароза умер, не успев сказать нам всего, что он знал. Никто не радуется и по поводу того, что сделала миссис Саттер. И мы заслужили то, что получили теперь: мы же нарушали правила и разрешали ей приходить сюда в любое время, даже не проверяя ее. Так что нам придется за это отвечать. Возможно, это вас утешит.

— Нисколько.

Машина остановилась у парадного входа «Альгамбры», я вылез из нее и вошел в дом. В вестибюле стояли целых шесть агентов ФБР, двое в полевой форме с карабинами за спиной, четверо в гражданских костюмах. Все они обернулись и посмотрели на меня. Двое из них подошли и, обыскав меня, прошлись по мне металлоискателем. Лучше бы они все это проделали с моей женой.

Первое, что я заметил, была пальма, которая вместе с кадкой завалилась набок у входа в столовую. Керамическая кадка разбилась, и из трещины на выложенный плиткой пол высыпалась земля и вылезли корни. Наполовину скрытый большой кадкой и листьями пальмы, на полу лежал человек. Я подошел к нему.

Фрэнк Беллароза лежал на спине, руки и ноги раскинуты в стороны, халат распахнулся: под ним ничего не было, только голое тело. На шее, на руках и ногах виднелись шрамы от ран, нанесенных ему выстрелами из дробовика. Были также три свежие раны — одна в области сердца, вторая — на животе, третья — в паху. Интересно, куда она сделала первый выстрел?

Вокруг все было залито кровью: тело убитого, его халат, пол и даже ветви пальмы. На всех трех ранах кровь уже почти свернулась, и они походили на розетки из красного заварного крема. Пятна крови были также и поодаль от тела. Мне стало ясно, что он упал, проломив ограждение, со второго этажа. Подняв голову вверх, я увидел, что стою прямо под тем местом, где находится дверь его спальни. Я снова посмотрел на Белларозу. Его глаза оставались широко открытыми, но на этот раз в них не было ни жизни, ни боли, ни слез. Только вечность. Я встал на колени и закрыл ему глаза.

— Пожалуйста, не трогайте ничего, мистер Саттер, — послышался за моей спиной голос Манкузо.

Я поднялся и бросил последний взгляд на Фрэнка Белларозу. Мне вдруг пришла в голову мысль, что итальянцы во все времена понимали, что в основе всех жизненных проблем всегда находятся люди, у которых слишком много власти, слишком много харизматического влияния, слишком много амбиций. Итальянцы возводили таких людей в ранг полубогов, и в то же время ненавидели их за те же самые качества. Поэтому для них убийство Цезаря, дона или дуче являлось актом преодоления психологического комплекса, они видели в этом поступке спасение и грех одновременно.

Возможно, Сюзанна, которая в жизни и мухи не обидела, впитала эту страсть к разрушению идолов вместе со спермой своего любовника, решив применить метод Белларозы для решения проблемы Белларозы. Кто знает? А может быть, умник Джон просто придумал все это.

Манкузо похлопал меня по плечу и привлек мое внимание к дальнему углу вестибюля.

Сюзанна сидела, закинув ногу на ногу, в кресле, стоящем между одной из колонн и пальмой. Она была полностью одета в свой костюм для верховой езды, хотя ни тогда, ни позже я не знал и не узнаю, была ли на ней одежда, когда все это случилось. Однако, ее длинные рыжие волосы, обычно спрятанные под шапочкой для верховой езды, сейчас в беспорядке рассыпались по плечам. В остальном моя жена выглядела так, словно ничего не произошло. И еще: в те минуты она была очень красива.

Я приблизился к ней на несколько футов, она подняла на меня глаза, но даже не шелохнулась. Теперь я увидел, что рядом с колонной стоит агент ФБР, который наблюдает за ней, вернее, сторожит ее. Сюзанна покосилась на него — агент кивнул, — встала и пошла ко мне. Удивительно, подумал я, как быстро даже люди благородных кровей приучаются к тюремным порядкам. Скажу честно, смотреть на это было тяжело.

Теперь нас разделяло расстояние в несколько футов. Я заметил, что у нее заплаканные глаза, но сейчас, как я уже сказал, она была абсолютно спокойна. Вероятно, присутствующие при этой сцене ждали, что мы бросимся обнимать друг друга или один из нас закатит скандал и накинется на другого с кулаками. Я понимал, что все шесть или семь агентов готовы в последнем случае немедленно принять меры. Охрана явно пребывала в напряжении: они и так уже потеряли одного человека, которого должны были охранять.

— С тобой все в порядке? — спросил я наконец свою жену.

Она кивнула.

— Где ты взяла оружие?

— Он дал мне его сам.

— Когда? С какой целью?

Казалось, Сюзанна не слышит моих вопросов и на время отключилась, что, в общем-то, нормально при данных обстоятельствах. Но затем она пришла в себя и как ни в чем не бывало ответила:

— Он дал мне пистолет, когда вернулся домой из госпиталя. Агенты ФБР обыскивали дом, и, чтобы они не нашли пистолет, который был у него спрятан, он отдал его мне.

— Понятно. — Да, ты дал маху, Фрэнк. Но, впрочем, если бы не оказалось пистолета, она убила бы его ножом или кочергой от камина — всем, чем угодно. Никто не сравнится в ярости с рыжеволосой женщиной, которой пренебрегли. Поверьте мне, я знаю.

— Ты уже делала какие-нибудь заявления? — спросил я.

— Заявления?.. Нет... Я только сказала... Я забыла...

— Не говори ничего ни им, ни полиции, когда она сюда явится.

— Полиции?..

— Да, они уже едут сюда.

— Разве я не могу пойти к себе домой?

— Боюсь, что нет.

— Меня посадят в тюрьму?

— Да. Я постараюсь, чтобы завтра тебя освободили под залог. — Если получится, добавил я про себя.

Она кивнула и впервые улыбнулась. Ей стоило это немалого труда, но все равно улыбка была искренняя.

— Ты хороший адвокат, — сказала Сюзанна.

— Да. — Я видел, что она бледна и едва стоит на ногах, поэтому посадил ее снова в кресло. Сюзанна посмотрела в ту сторону, где лежало тело, потом перевела взгляд на меня.

— Я убила его, — произнесла она.

— Да, я знаю. — Я встал на колени перед креслом и взял ее руки в свои. — Хочешь что-нибудь выпить?

— Нет, спасибо, — сказала она и добавила: — Я сделала это для тебя.

Я сделал вид, что не слышал ее слов.

Прибыли полицейские из окружного управления — офицеры в форме, следователи в штатском, судмедэксперты, санитары, фотографы и прочие типы, которые работают на месте преступления. Видно было, что их внимание привлекла скорее роскошь «Альгамбры», чем мертвое тело ее хозяина, но они, верные своему долгу, занялись последним.

Сюзанна наблюдала за их суетой с таким видом, словно все это не имело к ней ни малейшего отношения. Мы с ней молчали, я продолжал стоять на коленях у ее кресла и держать ее руки в своих.

Я заметил, что Манкузо разговаривает со здоровым как бык полицейским с багровым лицом, время от времени они бросали взгляды на меня и на Сюзанну. Спустя несколько минут здоровяк направился в нашу сторону — я поднялся на ноги. К нему присоединилась женщина-полицейский.

Приблизившись к нам, мужчина обратился ко мне:

— Вы ее муж?

— И ее адвокат. А вы кто такой?

Тон моего вопроса ему явно не понравился, но с такими людьми лучше начинать с грубости, потому что все равно кончится именно этим.

— Лейтенант Долан, отдел по расследованию убийств, — представился он. Затем повернулся к Сюзанне. — Вы Сюзанна Саттер?

Она кивнула.

— О'кей, миссис Саттер, сейчас я познакомлю вас с вашими правами в присутствии вашего мужа, который, как я понимаю, является и вашим адвокатом. — Долан достал из-за пазухи одну из таких же карточек-шпаргалок, какие я видел у Манкузо, и начал читать вслух. Боже мой, неужели за двадцать лет службы они не могут запомнить несколько строчек простого текста? Я не хвалюсь, но могу сказать, что способен цитировать наизусть целые главы из «Кентерберийских рассказов». А ведь прошло двадцать пять лет, и читали мы их на средневековом английском.

— Теперь вы знаете ваши права? — спросил Долан Сюзанну.

Она снова кивнула.

— Она понимает? — Он поглядел на меня.

— Не совсем, — сказал я, — но для протокола можете записать, что понимает.

— Вы хотите сделать сейчас какие-либо заявления? — Он снова повернулся к Сюзанне.

— Я...

— Нет, — прервал я ее. — Она явно не собирается делать никаких заявлений, лейтенант.

— Хорошо, — кивнул Долан. Он дал знак женщине в полицейской форме, та приблизилась.

— Пожалуйста, встаньте, миссис Саттер, — попросил Долан.

Сюзанна встала.

— Вы арестованы по обвинению в совершении убийства, — произнес он. — Пожалуйста, повернитесь.

Женщина-полицейский, взяв Сюзанну за плечи, заставила ее повернуться и собиралась уже защелкнуть наручники на запястьях, прижатых к спине, но я схватил ее за руки.

— Нет, спереди, — сказал я и посмотрел на Долана. — Она не будет душить вас наручниками, лейтенант.

Лейтенанту очень не хотелось отменять свой приказ, но, осмотревшись по сторонам, он прошипел женщине-полицейскому:

— Спереди.

Прежде чем на Сюзанну надели наручники, я помог ей снять ее твидовый пиджак. Затем наручники сомкнулись на ее запястьях. Так их носить удобнее, менее унизительно и, кроме того, на плечи можно накинуть пиджак или пальто, что я и сделал.

К этому времени мы с Доланом начали лучше понимать друг друга, но, надо сказать, то, что мы поняли, не понравилось ни мне, ни ему. Обращаясь к своей помощнице, но так, чтобы я тоже услышал его, Долан сказал:

— В момент задержания миссис Саттер была подвергнута обыску федеральными агентами — они утверждают, что оружия у нее нет, но вы должны обыскать арестованную еще раз в полицейском управлении и обратить особое внимание на наличие яда или других средств самоубийства. Кроме того, ночью должно быть организовано особо тщательное наблюдение за задержанной из-за возможности самоубийства. Я не хочу, чтобы мы потеряли эту арестованную. — Он покосился на меня, затем произнес: — О'кей, можете увести ее.

— Подождите, — вмешался я. — Я хочу поговорить с моей клиенткой.

Однако лейтенант Долан оказался вовсе не таким любезным, каким был мистер Манкузо при похожих обстоятельствах несколько месяцев назад.

— Если хотите поговорить с ней, поезжайте в полицейский участок.

— Я собираюсь сделать это здесь, лейтенант. — Я взял Сюзанну за левую руку, а женщина-полицейский продолжала держать ее за правую. Бедная Сюзанна. В первый раз с тех пор, как мы с ней познакомились, она оказалась в ситуации, которую была бессильна контролировать.

Но прежде чем ситуация вообще вышла из-под контроля, в нее вмешался Манкузо. Он подошел и, похлопав Долана по плечу, предложил ему отойти в сторону. Они о чем-то пошептались, затем лейтенант вернулся к нам и знаком показал своей помощнице, чтобы она отпустила Сюзанну.

Я взял скованные руки Сюзанны в свои, мы посмотрели друг на друга. Она ничего не сказала, только крепче сжала мои ладони.

— Сюзанна... ты понимаешь, что произошло? — наконец спросил я.

Она кивнула. Мне показалось, что она осознала опасность, которая ей грозит.

— Джон. — Она посмотрела мне в глаза. — Извини, что все так случилось. Мне следовало подождать, пока ты уедешь.

Это было бы действительно неплохо, но Сюзанна, видимо, не хотела так просто расставаться со мной. Поэтому я сказал:

— Возможно, тебе вообще не следовало его убивать.

Она думала в этот момент о чем-то другом или, может быть, не хотела слушать мое мнение, так как ни с того ни с сего заявила:

— У меня к тебе одна просьба. Там, на заднем дворе, привязана Занзибар. Ты не мог бы отвести ее домой? Она не может простоять там всю ночь.

— Я обязательно позабочусь о ней.

— Спасибо. А заглянешь завтра утром к Занзибар и Янки?

— Непременно.

— Так завтра днем я снова буду дома?

— Возможно. Если мне удастся добиться освобождения под залог.

— Моя чековая книжка лежит на письменном столе.

— Не уверен, что они принимают личные чеки, Сюзанна. Но я постараюсь что-нибудь придумать.

— Спасибо, Джон.

Похоже, наш разговор подошел к концу, ведь забота о лошадях уже была проявлена и я узнал, где лежит ее чековая книжка. Возможно, для сарказма момент был неудачный, но, если бы я сказал вам, что настроение у меня было совсем безрадостное, я бы солгал. Однако решить, радоваться мне или плакать я не мог до тех пор, пока не понял до конца, что же произошло. И я не нашел ничего лучшего, как спросить:

— Зачем ты его убила?

Она посмотрела на меня так, словно я задал очень глупый вопрос.

— Он же разрушал нашу жизнь, ты знаешь об этом.

О'кей. Видимо, на этом предполагалось поставить точку. И с этого момента можно было начать строить нашу жизнь заново, если бы мы захотели. Она сама создала возможность для этого. Все, конец истории. Но ничего хорошего на лжи не построишь, поэтому я не выдержал и произнес:

— Сюзанна, скажи мне правду. Он объявил тебе, что между вами все кончено? Он сказал, что не расстанется с Анной ради тебя? Что не возьмет тебя в Италию? Он сказал тебе, что воспользовался связью с тобой только для того, чтобы найти подход ко мне?

Она смотрела на меня, а вернее, сквозь меня, и я понял, что она опять погрузилась в какие-то свои мысли. Наверное, для этого разговора следовало выбрать другое время, но мне не терпелось узнать, успел ли Беллароза сообщить ей, что воспользовался ею лишь для того, чтобы подобраться ко мне. Меня интересовало, не это ли стало причиной его смерти. Вам, наверное, любопытно, знал ли я или хотя бы подозревал о последствиях, когда излагал Белларозе свою просьбу. Это сложный вопрос. Мне надо над ним подумать.

— Если ты сделала это ради нас, Сюзанна, — проговорил я, — то мне остается только поблагодарить тебя за попытку спасти наш брак и нашу совместную жизнь. Но тебе не надо было убивать его.

— Нет, надо. Он был настоящий дьявол, Джон. Он соблазнил нас обоих. Не становись на его сторону. Он всегда становился на твою сторону по любым вопросам, и вот ты тоже пытаешься его выгородить. Теперь я ненавижу вас обоих. Мужчины все одинаковые, не правда ли, они обязательно защищают друг друга, но он был непохож на других мужчин, я сходила по нему с ума, но старалась держать себя в руках, правда старалась, но не могла уйти от него, даже тогда, когда ты попросил меня сделать это. А он пользовался этим, пользовался мной, он обещал, что спасет Стенхоп Холл, но ничего не сделал, ничего, и тебя он использовал, как хотел, и ты понимал, что происходит, поэтому не смотри на меня так...

Сюзанна продолжала захлебываясь говорить одно и то же, и я уже боялся, что с ней начнется истерика, но я знал, что завтра она опять будет прежней Сюзанной. Правда, она не перестанет быть сумасшедшей, но хотя бы будет спокойнее относиться к тому, что случилось сегодня.

Я притянул ее к себе и стал перебирать пальцами ее волосы. Она перестала бормотать и посмотрела на меня. Ее зеленые кошачьи глаза смотрели прямо мне в душу, в них была небесная чистота.

— Я сделала это потому, что этого не смог сделать ты, Джон, — сказала она. — Я хотела возвратить тебе твою поруганную честь. Это следовало сделать тебе. Ты поступил правильно, когда не дал ему умереть, но потом ты должен был убить его.

Возможно, если бы мы жили в другом веке или в другой стране, она была бы права. Но не в нашем веке и не в нашей стране. Хотя, наверное, подобно Фрэнку Белларозе и подобно Сюзанне, мне следовало действовать, основываясь на самых примитивных инстинктах, исходя из опыта пятидесяти тысяч лет существования человечества. Вместо этого я рассуждал, философствовал, думал о высоких материях, а мне надо было всего лишь прислушаться к своим чувствам. А ведь они всегда шептали мне: «Он — угроза твоему существованию. Убей его».

— Поцелуй меня, — попросила Сюзанна, подставляя мне свои восхитительные пухлые губы.

Я поцеловал ее.

Она спрятала голову у меня на груди и всплакнула, затем отошла в сторону.

— Ну, — сказала она сухим, холодным тоном, — а теперь в тюрьму. Я хочу быть завтра на свободе, советник.

Я улыбнулся.

— Скажи мне, что ты любишь меня, — потребовала она.

— Я люблю тебя.

— А я всегда любила тебя, Джон. И всегда буду любить.

— Я знаю.

Женщина-полицейский приблизилась к нам, вежливо взяла Сюзанну за руку и повела ее к выходу.

Я, не отрываясь, смотрел ей вслед, но она ни разу не обернулась. Сознавая, что являюсь объектом внимания всех присутствующих в вестибюле, я решил как можно быстрее уйти и не мешать им заниматься своим делом.

Я направился на заднее крыльцо, чтобы, как и обещал, забрать Занзибар. Мои шаги гулким эхом отдавались в пустом вестибюле. Краем глаза я заметил, что тело Белларозы, покрытое, все еще лежит на прежнем месте. Фрэнка Белларозу окружали люди, у которых он вызывал сейчас живой интерес: фотограф, двое лаборантов и коронер.

Когда я проходил мимо тела, мое внимание привлек какой-то предмет справа от меня. Я остановился и с любопытством уставился на него. Им оказался большой мольберт с укрепленной на нем картиной в лакированной раме — очень красивой раме, надо сказать. Здесь был изображен полуразрушенный вестибюль «Альгамбры». Картина, была написана мастерски, возможно, это была лучшая работа Сюзанны. Впрочем, я не разбираюсь в искусстве. С разбитого стеклянного потолка на вестибюль лились потоки солнечного света, на стенах живописными пятнами белели куски оставшейся штукатурки, по колоннам вился дикий виноград, из вздыбившегося пола поднималась буйная растительность. Но в этом сюжете я видел не романтический взгляд на распад творения человеческих рук, а отражение распада, царившего в душе творца картины, не ушедший навсегда мир былой славы, а разрушенный мир некогда крепкого душевного здоровья. Но что я могу знать о человеческой психологии? Я размахнулся и со всей силы ударил кулаком по холсту — картина и мольберт полетели на пол.


Глава 38


Наступил январь, дни стояли холодные и короткие. Стрелки часов еще только приближались к четырем часам пополудни, но уже почти стемнело; однако мне яркий дневной свет был ни к чему.

Ажурные железные ворота «Альгамбры» были проданы и заменены на простые стальные, створки которых соединялись цепью, но не слишком плотно, так что я смог без труда проскользнуть между ними.

Я миновал сторожевой домик, который теперь использовался под офис по продаже строящейся недвижимости, но сегодня, в воскресенье, здесь никого не было. Закутавшись в свою парку, я брел вверх по длинной дороге к главному дому. Булыжник с дороги также был продан и вместо него под ногами хрустела замерзшая грязь, местами попадались и незамерзшие лужи, так что я шел медленно, не торопясь. Цветов по краям дороги уже, конечно, не было, но тополя еще остались, они стояли голые и серые от инея.

У парадного входа еще существовал фонтан, но осенью из него забыли спустить воду — его мраморная облицовка растрескалась, и весь он был полон льда. На том месте, где когда-то стоял дом, высилась большая груда щебня, камней и черепицы — это все, что осталось от крыши, стен и колонн. Они в самом деле снесли бульдозером весь дом, как и предсказывал Беллароза. Но был ли это акт мести или обыкновенное желание застройщика избавиться от белого монстра, занимавшего слишком много места, я не знал, да и не мог знать.

Было воскресенье, ниоткуда не доносился шум строительной техники, нигде не виднелось ни души. Стояла глубокая тишина, как бывает зимним вечером, когда слышно, как похрустывает ледок под ногой и поскрипывают деревья, раскачиваемые ветром. Я мог бы также признаться, что мне в какой-то момент послышался топот копыт по мерзлой земле, но это было бы неправдой: я всего лишь на мгновение вспомнил о наших с Сюзанной зимних прогулках верхом.

Мне подумалось также о январе прошлого года, о черном «кадиллаке», который стоял здесь или же не стоял, и о человеке, которого я то ли видел, то ли нет. И я понял, что, если бы он не потерялся в тот день и не набрел бы случайно на это место, все могло бы быть сегодня по-другому, скорее всего, лучше, так как худший вариант и представить себе трудно.

Что касается смерти Белларозы, то я до сих пор не мог разобраться в чувствах, которые она у меня вызвала. В первые мгновения я испытал огромное облегчение, почти радость, если честно. Ведь этот человек доставил мне столько горя, он кроме всего прочего соблазнил мою жену (или все у них было по-другому?), и его смерть решала для меня множество проблем. Даже вид его мертвого тела, распростертого на полу, полуголого, залитого кровью, не вызвал у меня никаких чувств. Но теперь, спустя некоторое время, я вдруг ощутил, что мне начинает его не хватать, что он ушел навсегда, что я потерял друга. И все-таки, как я уже упоминал, я до сих пор испытывал смешанное чувство.

Возле кучи строительного мусора я заметил четыре длинных, сколоченных из досок ящика и, приглядевшись, понял, что в них лежат четыре колонны из Карфагена, уже готовые к отправке, не знаю, правда, куда. Ясно, что не обратно в Карфаген — скорее всего, на строительство дома другого богатого человека или в музей; а может быть, правительство конфисковало их за долги и они будут Бог знает сколько времени валяться забытыми на каком-нибудь складе.

Я продолжал прогуливаться, обходя гору мусора и направляясь к заднему двору усадьбы. Вокруг повсюду виднелись кипы сложенных стройматериалов, строительная техника. Я заметил столбики с привязанными к ним веревками, их было множество, они напоминали зажимы, которыми обозначили края огромной раны.

Я прошел дальше и увидел, что уже заложены фундаменты около полусотни новых домов, и, хотя строители пощадили большинство деревьев, ландшафт безвозвратно переменился, по земле протянулись газовые и водопроводные трубы, воздух пересекли провода, а часть дорожек была уже забетонирована. Еще несколько сотен акров земли перешли из природного состояния в ведение пригорода, и сотни новых людей готовились сейчас к переезду на новое место. Они должны были прибыть сюда со своими проблемами, со своими назревающими разводами, с их жаровнями на пропане, с их почтовыми ящиками с номерами, со своими надеждами на то, что на новом месте им будет лучше, чем на старом. Американская мечта, как вы понимаете, постоянно нуждается в новых землях.

Поместье Стенхоп Холл также застраивалось, и несколько домов уже были почти готовы; их построили из дерева и теплоизоляционных плит с застекленными крышами, с огромными гаражами и с системами кондиционирования воздуха. Надо признать, довольно неплохо, но, с другой стороны, и ничего хорошего.

Главный дом, как и предполагалось, был целиком продан какой-то японской фирме, но я ни разу не видел японцев, бегающих по дорожкам или делающих гимнастику на поляне перед домом. Вокруг особняка и в нем самом было так же пустынно, как и в прошедшие двадцать лет. В баре «Макглейд», где я в последнее время провожу свои вечера, прошел слух, что японский народец собирается разобрать дом по камешку и отослать в Японию, чтобы там восстановить его. Правда, никто в «Макглейде» не может объяснить, зачем им это нужно.

«Храм любви» также уцелел, и застройщик Стенхоп Холла использовал его изображение в качестве рекламы на своих проспектах, обещающих всю роскошь и величие Золотого Берега тем первым ста покупателям, которые заранее оплатят часть стоимости своих «вагончиков», которые он строит на этой земле.

Сливовый сад уничтожен, так как никто из будущих владельцев не хочет видеть на своем заднем дворе десять акров умирающих сливовых деревьев. Но бельведер и лабиринт из кустарника являются частью главного дома и имеют шанс на выживание, хотя я не рекомендовал бы восточным бизнесменам с их взвинченными нервами забредать в этот лабиринт.

Итак, Стенхоп Холл и «Альгамбра» разделены, как трофеи на войне, стены и ворота больше не ограждают их от посторонних взоров и незваных гостей, а сами роскошные особняки либо разрушены, либо используются для занятий спортом. Но это уже не мои проблемы.

Я дошел до того места, где когда-то был мраморный бассейн и фонтан, — теперь здесь вырыли очередной фундамент и проложили дорогу: она пересекла территорию бывшего парка. Нептун и статуя Девы Марии исчезли, возможно, их просто закопали в землю.

Я повернулся и снова направился к горе строительного мусора по тропинке, на которой я встретил в пасхальное утро Анну Белларозу. Это воспоминание вызвало у меня улыбку. Пройдя дальше, я оказался во внутреннем дворике несуществующего дома, он остался прежним, правда, фонари и печь для пиццы уже исчезли.

Я пересек дворик и вновь посмотрел на разрушенный дом. Хотя половину строительного мусора уже увезли, я все же мог определить, где располагались какие комнаты, где был раньше вестибюль, и даже мог указать место, где лежало мертвое тело Фрэнка Белларозы.

Справа от меня находились кухня и комната для завтраков, в которой нас так часто принимал Беллароза, слева — комната для игры в мяч, именуемая гостиной. За этой комнатой располагалась оранжерея — теперь от нее остались лишь горы битого стекла, досок и горшков.

Я обошел вокруг дома и снова пробрался по завалам к парадному входу, где был разрушенный фонтан и где когда-то притормозил «ягуар» Сюзанны. Я на мгновение восстановил в памяти эту сцену, похожую на рекламный плакат, прославляющий роскошь быта, когда мы стояли у дверей «Альгамбры» и ждали, что нам откроют.

Я пошел вниз к воротам, ветер дул мне в лицо. Поверх ограды на другой стороне Грейс-лейн виднелись освещенные окна дома Депоу. Радостное зрелище, но только для тех, кто в хорошем настроении.

По дороге я вспомнил нашу последнюю встречу с Сюзанной. Это было в ноябре на Манхэттене. Судебные слушания проводились в Федеральном суде на Фоли-сквер, я присутствовал на них, но не как адвокат или муж Сюзанны, а как свидетель событий, сопутствующих смерти федерального свидетеля Фрэнка Белларозы. Как вскоре выяснилось, мне не пришлось даже давать показания под присягой, судебной комиссии понадобилось всего несколько часов, чтобы дать рекомендацию Большому жюри не рассматривать это дело, так как, хотя Сюзанна Саттер и не могла быть оправдана за свои действия, ответственности за них все же не несла. Эта формулировка показалась мне несколько туманной, но по некоторым признакам можно было понять, что речь шла об ограниченной дееспособности и о гарантиях со стороны Стенхопов в том, что они возьмут на себя опеку над своей дочерью. Надеюсь, что Уильям и Шарлотта не имеют в виду под опекой занятия рисованием и стрельбу из пистолета. В общем, власти в этом деле спустили все на тормозах, и Леди Правосудие решила сделать себе аборт. Я не виню власти в том, что они не стали разбираться в этом запутанном и неоднозначном деле, я рад такому исходу, ибо моя жена создана вовсе не для тюрьмы.

По окончании слушаний я столкнулся с Сюзанной на ступеньках Дворца правосудия. Она стояла в окружении своих родителей, их адвокатов и двух семейных психиатров. Уильям явно не выказал восторга при виде меня, Шарлотта тоже гордо вздернула свой носик вверх. Все было как в старом кино. Моей теще, кстати, следовало быть поосторожнее, ступеньки там крутые.

Сюзанне удалось вырваться из кольца Стенхопов — она, улыбаясь, приблизилась ко мне.

— Привет, Джон.

— Привет, Сюзанна. — Я поздравил ее с успешным завершением судебного процесса. Она вся светилась от радости, что, в общем, естественно после того, как тебя обвиняют в убийстве, а ты выходишь на свободу, да еще при том, что свидетелями этого убийства были шестеро агентов ФБР. Впрочем, они не могли точно припомнить, как все произошло.

Мы немного поговорили, в основном, о наших детях, а не о нашем разводе.

— Ты на самом деле сумасшедшая? — поинтересовался я у нее в какой-то момент.

— Достаточно сумасшедшая для того, чтобы выйти из суда свободной, — улыбнулась она.

Я улыбнулся в ответ. Мы оба сошлись в том, что нам очень жаль бедную Анну, но, возможно, теперь ей стало легче, хотя мы и не верили, что это действительно так. Сюзанна спросила меня, был ли я на похоронах Фрэнка.

— Да, конечно, — ответил я.

— Мне тоже следовало прийти, — сказала она, — но я побоялась, что это будет не совсем удобно.

— Да, это могло показаться неудобным, — согласился я и подумал: «Ведь это ты убила его». Но, похоже, она уже абстрагировалась от этого неприятного эпизода.

Сюзанна, кстати, выглядела прекрасно. На ней был серый шелковый костюм, очень подходящий для появления в суде, и туфли на высоких каблуках, которые ей, видимо, не терпелось сбросить.

Я не знал, увижусь ли с ней снова, поэтому сказал:

— Я все еще люблю тебя.

— Скажи по-другому: «Я буду любить тебя всегда».

— Буду любить тебя всегда.

— И я тоже.

Мы расстались там, на ступеньках суда, — она отправилась в Хилтон Хед, а я на Лонг-Айленд. Я жил теперь в сторожевом домике, несколько потеснив Этель Аллард, которая настояла на том, чтобы я переселился в сторожку, когда Сюзанна продала свой дом. Этель и я стали ладить друг с другом лучше, чем прежде. Я возил ее по магазинам и в церковь по воскресеньям, хотя сам я ни в магазины, ни в церковь больше не хожу. Жизнь идет своим чередом — я рад, что имею возможность помочь человеку, который нуждается в помощи, а Этель довольна, что ей наконец-то удалось приютить у себя бездомного. Отец Хеннингс тоже одобряет этот шаг.

Дом, в котором я и Сюзанна провели двадцать два года совместной жизни, в котором мы вырастили двоих детей, был куплен энергичной молодой парой, переведенной на новое место службы в их мощной корпорации. Раньше они работали в Дюбюке или в Дюлюте, точно не помню. Им предстоит головокружительная карьера по служебной лестнице в их родной корпорации. Они уезжают на Манхэттен рано утром и возвращаются поздно вечером. Они, видимо, не до конца отдают себе отчет, в каком месте живут, но с нетерпением ждут, когда в новые дома переселятся новые жильцы, чтобы наладить здесь игру в боулинг или во что-то подобное.

Дженни Альварес и я встречаемся время от времени. Она увлеклась сейчас какой-то бейсбольной звездой из клуба «Метц», но я стараюсь в ваших разговорах не затрагивать эту тему.

На похоронах Белларозы я действительно присутствовал, как я и сказал Сюзанне. Месса прошла в соборе Святой Лючии — монсеньер Кьяро отслужил прекрасную службу и очень хорошо говорил об усопшем, так что деньги по чеку были, видимо, получены вовремя.

Сами похороны состоялись на старом кладбище Бруклина. Это были настоящие похороны главаря мафии — сотни черных «кадиллаков» и так много живых цветов и венков, что они закрыли по дюжине могил по разные стороны от его могилы. Там был, конечно, Салли Да-Да — мы с ним раскланялись; был Джек Вейнштейн — мы договорились как-нибудь позавтракать вместе, но не уточнили дату. Были также Энтони, его освободили под залог по какому-то делу, Толстый Поли и еще человек с наполовину исчезнувшим лицом — как я понял, именно он должен был быть моим крестным отцом; там присутствовали также прочие персонажи со здоровыми лицами, многих из них я помнил по вечеру в отеле «Плаза» и по ужину «У Джулио». Анна в трауре выглядела не очень хорошо, даже можно сказать совсем нехорошо. Она стояла в окружении такого количества рыдающих женщин, что не видела меня, но это к лучшему.

Вместе с Анной здесь были, конечно, и трое ее сыновей — Фрэнки, Томми и Тони. Фрэнки, старшего, я сразу узнал — этакий толстый увалень, который выглядел скорее невинным, чем опасным. Томми, студент из Корнелла, представлял собой типичного американского юношу, у которого есть все шансы сделать карьеру в любой из лучших компаний Америки. Тони, которого я видел раньше, присутствовал на похоронах в форме студента Ла Саля, он был подтянутым и хорошо сложенным парнишкой, но если вы приглядитесь внимательней, то увидите, что под униформой спрятался маленький Фрэнк Беллароза. Вы увидите глаза, которые оценивают мгновенно все и вся. Он посмотрел на меня, и я понял, что он и меня оценил в одну секунду. Сходство с его отцом было настолько разительным, что я заморгал, чтобы убедиться, не привиделся ли мне призрак. В какой-то момент во время службы у могилы, я перехватил взгляд, которым Тони смотрел на своего дядю Сэла, он же Салли Да-Да; на месте дяди Сэла я бы не спускал глаз с этого мальчишки.

Мистер Манкузо также присутствовал на церемонии, но тактично держался в стороне вместе с четырьмя фотографами, которые делали снимки на память или с какой-то другой целью.

Я вспомнил слова, которые произнес у могилы монсеньер Кьяро, цитируя святого Тимофея: «МЫ НИЧЕГО НЕ ПРИНОСИМ В ЭТОТ МИР И ПОЭТОМУ НИЧЕГО НЕ УНОСИМ С СОБОЙ В МОГИЛУ». Это что-то новенькое, раньше я слышал, что «Мы приходим на эту землю лишь однажды».

Вот обо всем этом и вспоминал я, когда брел по дороге между тополей, которые так нравились Фрэнку Белларозе. Я думал также о том, что во всем есть свои приливы и отливы, есть время строить и время разрушать, есть короткие вспышки счастья в истории и в жизни мужчин и женщин, есть восторг и есть цинизм, есть мечты, которые сбываются, и мечты, которым не суждено сбыться никогда.

А было, знаете ли, время — и оно было не так давно, в моем детстве, — когда все вокруг верили в будущее и с нетерпением ждали его и стремились ему навстречу. Однако сейчас все, кого я знаю или кого знал, стараются, наоборот, замедлить ход времени, так как будущее все больше представляется местом, в которое не хочется попасть никогда. Хотя, возможно, это не глобальное культурное или национальное явление, а всего лишь дающий о себе знать мой возраст, да и сумрачное время года.

Но настанет черед весны — это так же точно, как то, что зиме придет конец. Верно? А я уже присматриваюсь к пятидесятифутовому «Союзнику». Эту яхту я смогу купить зимой за бесценок, правда, если мне удастся получить свою долю в моей престижной адвокатской фирме. Тогда на Пасху мы с Каролин и Эдвардом испытаем яхту в недельном плавании, а летом я буду готов выйти в открытое море с моими детьми, если они согласятся приехать, или с кем-то еще, кто захочет составить экипаж яхты «Пауманок-II». Я сделаю остановку в Галвестоне, чтобы увидеться с Эмили, а затем, если мне удастся завлечь ее и Гэри или других двух-трех человек, любящих приключения, мы отправимся в кругосветное путешествие. А что, почему бы и нет? Ведь живем-то один раз.

Я проскользнул через ворота «Альгамбры» и пошел по Грейс-лейн к сторожевому домику, где Этель уже приготовила для нас жаркое.

И возможно, подумал я, вернувшись обратно в Америку, я поеду в Хилтон Хед и мы посмотрим, на самом ли деле «всегда» значит «всегда».


notes


Примечания


1


Одно из значений этого слова — «милость, благоволение» (англ). — Здесь и далее прим. перев.


2


До свидания (итал.).


3


Сорт винограда и производимого из него вина.


4


В неприкосновенности, в том же виде. Вы поняли? (итал.)


5


Capisce? (итал.). — Понял?


6


Molto bene (итал.). — Очень хорошо.


7


Крестьяне, мужики (итал.).


8


Добро пожаловать в наш дом (итал.).


9


Благодарю вас (итал.).


10


Твое здоровье (итал.).


11


Баклажаны (итал.).


12


Крестьянки (итал.).


13


Говорю, говорю (итал.).


14


Название одной из фирм, производящей электронные игры.


15


Ешьте, ешьте (итал.).


16


Так проходит земная слава (лат.).


17


Полюбовно (исп.).


18


Шепотом (итал.).


19


Название одного из видов наркотиков.


20


Советник (итал.).


21


умать надо. Понимаешь? (итал.)


22


Добро пожаловать в наш дом (итал.).


23


Ешь (итал.).


24


Спасибо (итал.).


25


Общее название для итальянских макаронных изделий.


26


Баранья голова (итал).


27


Отец, пастырь (итал.).


28


Хладнокровный (франц.).


29


Очень вкусно (итал.).