Куршевель. Dounhill. Записки тусовщицы
Наташа Нечаева


Книга Наташи Нечаевой – о непрекращающемся слаломе ночных вечеринок, стремительных трассах встреч и знакомств, захватывающих дух трамплинах многомиллиардных сделок, стремительных спусках милых розыгрышей. Словом, обо всем, чем является сегодня Куршевель – излюбленное место зимнего отдыха российских олигархов.


Наташа Нечаева

Куршевель. Записки тусовщицы

DOUNHILL


SKIP-PASS (ДЕНЬ ПРИЛЕТА)


– Слушай, отстань от нас, а? Ну, чего прилип? Тебе куда? На автобус? Вот и иди!

Я уже почти орала. Шепотом, но все равно орала, потому что этот белобрысый урод шоркался рядом, заглядывая в глаза, и очень мешал.

Мне было видно, как Юлька стоит у багажной ленты, равнодушно пожирая глазами пеструю гомонящую массу, из которой трудно вычленить хоть одно нормальное человеческое лицо. Но это – для меня. Для Юльки же сей бомондный кипеж был привычным, как пузырьки в навороченной джакузи. Пусть стоит. В конце концов, это ее дорогущий чемодан едет там, среди родственничков, светло-кожаный, зубастый от многочисленных молний, набитый до отказа дизайнерским тряпьем. А моя скромная сумочка, скорее всего, вынырнет последней, если грузчики вообще не забудут кинуть ее в багажную прорву на эти вот черные, расползающиеся, как громадные змеи, транспортеры. – Даш, ну мы на склоне увидимся? – снова он.

– Максик, – я вложила в голос всю дарованную природой нежную язвительность, – а не пошел бы ты… на склон… прямо сейчас?

Он приклеился к нам еще в Шереметьеве. Даже не к нам – ко мне. Юлька-то поначалу решила, что именно к нам, то бишь к ней, потому что парень по возрасту мне никак не подходил. Дура! Она, конечно, знала, сколько мне лет, но он-то – ни сном ни духом! Стала строить ему глазки, кокетничать, типа: «Ах, ах, вы тоже в Куршевель? И мы туда же! Говорят, в этом сезоне там ужасно ветрено, просто сдувает. Вот в прошлом году погода была изумительная, солнце, тишина…»

Юлька, кстати, вполне могла говорить об этом со знанием дела. Она уже бывала тут с предками. Потом жаловалась, что время прошло впустую. В одиннадцать папаша загонял ее спать. Племяшка вообще за свои шестнадцать успела исколесить все приличные и модные курорты. И что же? Как говорится, не в коня корм. Хотя. ей-то как раз корм ни к чему. Дома такая кормушка, что на полк голодных солдат пожизненно хватит.

– Даш, ну я пошел?

– Давно пора, – вежливо ответила я. – Иди, Максик. Лыжи смазать не забудь. Или что там у тебя? Сноуборд? Для скорости.

– Язва, – засмеялся он. – Ладно, Куршевель – маленькая деревня. Все на одном пятачке пересекаются.

– Ты же говорил, что в первый раз?

– А Интернет на что?

Еще в самолете, где этот Максик умудрился поменяться местами и оказаться рядом, он радостно доложил, что заканчивает универ, тащится от горных лыж, исколесил во время каникул все горы бывшего СССР, переквалифицировался в сноубордисты и вот теперь, ощущая себя крутым райдером, едет покорять самые модные горы. Типа папашка дал денег, сказал: «Гуляй, сынок, на всю катушку!»

Я, честно говоря, сразу поняла, что этот светловолосый и сероглазый красавчик не тот, за кого себя выдает. Вроде и прикид достойный, и пахнет от него чем-то суперским, а все равно – не то. Глаза, что ли?.. Вон, весь самолет – полный расслабон. Кто винишко потягивает, кто вискарик кушает… Лица сытые, довольные, как у нормальных людей, которые после трудов праведных позволили себе отдохнуть. В глазах такая тишь, будто на кладбище. Вечный покой. Картина Левитана. А у этого – рот не закрывается, реснички хлопают, глазенки стреляют. Небось года три деньги копил, чтобы на этом рейсе оказаться.

Кстати, как он на нем оказался? Ну ладно, в Париж нам по пути было, а в Женеву? Тоже, что ли, курьером служит? Интересно. Думаю, что из всей его болтовни правда только то, что он – студент. Да и то вряд ли московский. Развязности маловато, а любопытства – наоборот. Скорее всего, мальчонка откуда-то из провинции. Может, даже сын какого-нибудь ларечника. Приодет-то все-таки вполне. Хотя… Может, его Armani с местного толчка китайского разлива? Разовый аксессуар?

Мне-то это сразу видно – глаз-алмаз, а Юлька тут же сомлела, говорить стала тягуче, как ее мамаша, при этом беспрестанно высовывая язык, чтобы сексуально облизать верхнюю губу. Кстати, я научила. При умелом использовании этого приема – эффект сногсшибательный. Мужчины неотрывно впяливаются в твой рот, немедленно начинают облизываться сами, глаза тут же наполняются влагой, словно в них капнули «Визионом», а руки непроизвольно тянутся к предмету нечаянного вожделения, то есть к тебе. Так я объясняла Юльке. И на тренировочных занятиях она все это исправно повторяла. А сейчас. Махнула язычищем пару раз, блеск с губ слизала да еще умудрилась розовым перламутром верхний зуб раскрасить. Пришлось ей шепнуть горькую правду. И про зуб, и про белобрысого красавчика.

Уяснив, что новый знакомый всего лишь малообеспеченный студент-провинциал, Юлька к нему тут же потеряла интерес: не ее поля ягода. Стала жеманно зевать, намекая на скуку, исходящую от соседа. А потом устало (она это умела) пожаловалась:

– Даш, ну скажи, почему ко мне всегда липнут провинциалы?

Макс услышал это и, нисколько не обидевшись, разулыбался:

– Девчонки, вы такие блестящие, такие гламурные, такие – из другой жизни, что хочется рядом постоять…

– А чего тогда расселся? – поинтересовалась я.

– Так стюардесса велела, – удивился моему вопросу Макс. – Иначе бы всю дорогу перед вами на коленях провел.

Услышав про колени и, видимо, живо представив, как она потом рассказывала бы подругам о безнадежно влюбленном дурачке, простоявшем всю дорогу от Парижа до Женевы в самолетном проходе, Юлька снова оживилась, а я в этот же момент его возненавидела. Да нет, что я говорю, не возненавидела. Он для меня просто исчез. Растворился, как сахар в чае. Распылился, как освежитель воздуха в ванной. Я про него окончательно все поняла.

Провинциальный умненький мальчик изо всех сил заработал себе копеечку, возможно, даже занял, хотя вряд ли, такие в долг не живут, чтобы вот тут, на французском курорте, подцепить какую-нибудь девочку элитных кровей. С папой, квартирой, машиной и приданым в виде маленькой нефтяной вышки. В Москве у него на это шансов нет, закрытые тусовки не для него, да и чужой он в столице, а тут. Наверное, катается в самом деле хорошо. Может, язык знает. На горнолыжный костюм накопил, снаряжение возьмет напрокат, чем не денди? Задурит голову какой-нибудь Юльке, влюбит в себя, трахнет с удовольствием, причем без презерватива, а потом «прошу руки и сердца вашей дочери, потому что у нас будет ребенок». Молодец. Вот гад!

А я, между прочим, к Юльке приставлена, чтобы именно этого с девчонкой и не случилось. Вот так! Поэтому врагов будем уничтожать на дальних подступах к объекту. Ишь ты, какой шустрый! Просто электровеник! Еще и до Куршевеля не добрался, а уже в поиске. Хотя. В самом деле – молодец. Чего время терять? Это я уже оценила как профессионал и на минуточку увидела в нем себя. Поэтому еще больше разозлилась.

Я – женщина, и мне уже почти тридцать. Через два года. И время мое, я это чувствую, бежит сквозь пальцы, как белый песок в Тунисе. Кстати, Тунис был большой моей ошибкой. Только зря деньги потратила. Потому что в отеле были одни соотечественники и ни одного – с деньгами. Ну, написала репортаж. Дальше что? В Куршевеле уж точно так не лопухнусь.

Я сделала вид, что мне надо в туалет, а по возвращении попросила племяшку передвинуться к окну и заняла место между отчаянно кокетничающими голубками. Во избежание. Вот, зуб даю: Максик мой маневр понял! Что ж, тем лучше. Быстрее отвяжется. Нам с Юлькой сопровождающие не нужны, тем более такие бесперспективные. Юльке – родители не велели, а для меня он, тем более, просто опасен. С какой стати создавать у порядочных и перспективных мужчин ложное впечатление, что я несвободна? Мы едем в Куршевель как одинокие самостоятельные девушки, уставшие от столичной суеты.

Хотя с Юлькой так оно и есть.

– Даш, может, вас подвезти? Меня встречают.

Снова он. На плече спортивная сумка, за плечом – серебристый чехол с бордом. Смотри-ка, и на снаряжение разорился. Ну, денди!

– Спасибо, добрый человек, – выгнула я шею в поклоне. – У нас трансфер до отеля.

– А отель какой?

– Дом колхозника.

– Даш, ну что ты такая колючая? – смеется.

Достал.

– Максик, – не выдержала я, – ты на Юльку глазки не клади, а то обратно собрать не сможешь. Понял? – И я улыбнулась со всем присущим мне очарованием.

– Вы – сестры?

– А тебе-то что?

– Да нет, ничего, просто очень похожи.

– Мы – лесбиянки.

– Оп… – Он подавился! Чем там, не знаю, удивлением или восторгом. Сглотнул. Шмыгнул носом. – Да ладно тебе!

– Не веришь?

– Не-а! Лесбиянок мужики не интересуют. А вас – очень.

– Да пошел ты.

– Даш, ну не злись! Смотри, тут нашего возраста и людей почти нет. Одни папики. Компания-то все равно нужна.

Его слова про «наш возраст» меня смягчили. Уж в чем-чем, а признаваться в том, что мне давно не двадцать, я не собиралась. К тому же, если он не видит серьезной разницы между мной и Юлькой, то он – нормальный пацан! Хотя в данное время все равно – лишний.

– Шучу. – Теперь мне пришлось улыбнуться виновато. – Просто устала. Езжай! Еще увидимся.

– Так отель-то какой?

– Понятия не имею. – Я пожала плечами. – Я, что ли, путевки покупала? Вроде нормальный, в Куршевеле, 1850.

Мне приятно было играть в эту игру, чувствовать себя обеспеченной барышней, которой все равно, какой отель и в каком месте, потому что она наперед знает, что у нее будет только самое лучшее.

– Ого! – уважительно протянул Макс. – Самое крутое место на курорте.

– Понятия не имею. – Я легкомысленно зевнула: – Какая разница? Куршевель он и в Африке – Куршевель.

Тут его кто-то окликнул откуда-то из-за колонны. Он обернулся, махнул рукой:

– Все, Даш, побежал. До встречи!

– Бай-бай, – мило отозвалась я.

С равнодушно-тоскующим видом я присела на краешек пластикового кресла. Изящно выгнула спину и тюльпаном свесила голову набок. Со стороны это должно выглядеть красиво: девушке наскучил перелет, она хочет поскорее оказаться в комфортном номере, а пока сидит и ждет, когда к ее ногам доставят багаж.

* * *


Удивительное дело! Женевский аэропорт просто кишмя кишел нашими соотечественниками. Я бы еще поняла, если бы это был чартер из Москвы, но чтобы столько с парижского рейса?.. Мы, кстати, тоже могли бы лететь чартером, но Ильдару, Юлькиному героическому папаше, потребовалось попутно передать какой-то важный пакет французскому партнеру. Почте он доверить не мог, отрядил нас поработать курьерами. Вернее, подработать. Потому что «за неудобства, причиненные девочкам глупой пересадкой», как выразилась Галка, моя двоюродная сестра, Юлькина мамаша и супруга Ильдара, девочкам, то есть нам, именно нам, а не персонально Юльке, Ильдар отслюнил пятьсот евриков. На кофе. Конечно, можно было бы покочевряжиться, настропалить Юльку выцыганить больше, но во мне, как всегда некстати, заговорила совесть. И так ведь еду на халяву. Да еще и «командировочные» положили.

Представляю, как теперь стану говорить: «Вот когда я была в Париже…» И это будет чистая правда. Врать я не люблю, очень, даже из хвастовства. А так – была в Париже? Была. Да, город не весь сумела посмотреть. Что ж, Лувр я и в Интернете увижу. А Елисейские Поля хоть сейчас описать могу в подробностях. Мне, как профессиональной журналистке, достаточно атмосферу почувствовать, воздуха глотнуть. А дальше. Таланту все равно, что в уме представлять – Париж или Жмеринку. Хотя во втором населенном пункте я тоже не бывала. И даже не знаю, есть ли там аэропорт. Ох, забыла! Теперь же еще я и в Женеве была!

Да, с этой поездкой мне повезло. Не прихвати Ильдар в своей Татарии бронхит, сидела бы я сейчас в Москве, смотрела бы, как за окном мельтешит не то снег, не то дождь, пакость, одним словом, и высасывала бы из пальца очередной шедевр про какую-нибудь эстрадную диву. В лучшем случае – собралась бы в апреле в Египет. С какой-нибудь такой же нищей, как я, подругой. Путевка – семьсот долларов, на развлечения еще пятьсот. И весь каприз.

А тут Ильдарчик – дай ему Бог (или кто там у них – Аллах?) частых бронхитов! – потащился в свои нефтяные владения, куда-то под город Салават, и так там уработался, что простыл. Осложнился бронхитом. Я-то, зная Ильдара, была уверена, что простудился он не на нефтяной вышке, как излагал семье, а на какой-нибудь фотомодели, которую, ради сексуального экстрима, мог и на вышку затащить. Вот и продуло бедолагу. Видели однажды, знаем. Но об этом – ни-ни! Зятек мне за толерантность тогда отвалил пятьсот баксов на часы от Cavalli. Вот они, мои малепусечки. Тикают. К тому же и Галка, моя сестрица, верит мужу свято. И правильно делает: доверие в семье – это главное. Я тоже своему олигархику, когда замуж выйду, во всем потакать стану. Жалко мне, что ли?

Вот Ильдара мне очень жалко. Особенно я его стала жалеть, когда Галка попросила меня сопроводить Юльку в Куршевель. Они всей семьей сюда собирались и шале заранее заказали, да подлая болезнь подкосила отца-молодца. Галка быстро переориентировалась, сняла бронь с куршевельского шале и намылилась в Эмираты. Причем не куда-нибудь, а в самый дорогущий отель – «Парус» или как это? – «Burj Al Arab». Правильно, куда же им, бедолагам, еще податься, ежели Куршевель по климату не подходит?

Видела я этот «Парус» позапрошлой зимой. Мы из своего трехзвездочного туда на экскурсию ходили. Просто пещера Али-Бабы, да и только: золото, кожа, камни-самоцветы, мрамор, красное дерево. 202 VIP-номера, причем 200 – бронируют наши, а два оставшихся – какие-то местные шейхи. Я когда про это услышала, просто раздулась от законной гордости за свою державу. Могла бы и лопнуть, поскольку с таким сильным чувством трудно совладать. Хорошо, море рядом, прыгнула, охолонула. У портье спрашиваем: а простые номера у вас есть? Он расцвел, как бензин в луже. Есть, говорит, очень дешево. Светка меня под бок пихает: спроси да спроси, сколько это – дешево. Вдруг у нас денег хватит? У нее тоже к местам кучкования олигархов непреходящий интерес. Профессиональный. Она в автомобильном журнале трудится.

Спросили. Десять ночей в дешевом номере – 25 тысяч баксов. Вышли мы со Светкой из золотомраморных ворот, как из сказки, а тут прямо возле ступенек шикарное авто останавливается. Белое, длинное, сверкает, как перламутровая ракушка на берегу.

Светка аж задохнулась от восторга. Это, говорит, Rolls-Roy^ Phantom, последняя модель, в Москве таких еще нет!

Глядим, а номера на автозаднице – хохляцкие. Нормально? Оказалось, какой-то киевский дядя только что себе эту миленькую игрушечку купил, расставаться не пожелал – не налюбовался еще – да и притаранил сюда на «Ил-76».

Вот, значит, туда, в семизвездочный «Burj Al Arab», мои родственнички и намылились. На излечение олигархического бронхита. А Юлька заартачилась. Не поеду, говорит, на море, и все! Чего, говорит, я как лохушка буду! Все с горным загаром приедут, а я с морским. А комбез новый зачем покупали? А лыжи? На будущий сезон из моды все выйдет.

Разговор был при мне. Ильдар аж прослезился, поняв и разделив горе дочери. Говорит: Юлдусик, звезда моя (Юлдусик – это Юлдуз. Юлькино настоящее имя. Ильдар в свое время выпендрился и назвал дочурку по-татарски – звезда. Галка не возражала. Она вообще возражать не умеет), ну хочешь, мы с тобой вдвоем во Францию съездим?

Тут уж сестрица моя, дура дурой, но сообразила: у кого, говорит, из нас бронхит? Кому на горячий песок надо?

Ильдар сник – вспомнил.

Короче, Юлька вечер проревела, выторговывая себе горнолыжные каникулы, но разве ж дочурку, умницу, красавицу, одну в развратные джунгли отпустишь?

Галка носилась по квартире, заламывая руки от несчастья, постигшего семью, а Ильдар с мокрым полотенцем на лбу уволокся в спальню и с расстройства уснул. Я закончила переписывать видеофильм, из-за которого и приходила, собралась домой. Тут Галка меня на выходе узрела, и словно третий глаз в ней открылся.

– Дашуня, – говорит, – зайка моя, съезди с Юлькой в Куршевель. Видишь ведь, в каком сумасшедшем доме живу! Ильдар слег, на лечение срочно ехать надо, пока болезнь не запущена, а у Юльки нервы расшатаны до безобразия. Смотри, у нее верхняя губа дергается – нервный тик.

Честно, если б я секунду назад не видела, как племянница в рот «Рафаэллу» впихивает, я бы в этот тик поверила. А так – ест ребенок конфету, кокосовая стружка за губу завалилась, вот и тик… Но я Галку разубеждать не стала. Ей и так переживаний хватает. Поэтому просто сказала:

– Не могу, у меня – работа.

– Дашуня, – сестрица пустила слезу, да такую увесистую, что вместе с ней стекли ресницы, – выручай, солнышко! Ну, за свой счет возьми, или как там у вас? Творческий отпуск. А хочешь, Ильдар тебе больничный купит?

Юлька перестала подвывать, насторожилась и стала делать мне за материной спиной недвусмысленные знаки. От неожиданно наступившей тишины пробудился хозяин дома. Выполз из спальни, испуганный, тихий. Наверное, подумал, что тут уже все с инфарктами валяются.

– Ильдарчик, – подскочила к нему супруга, – уговори Дашутку! Пусть Юльку в Куршевель свозит. И сама развеется. Ну ведь ни сна, ни отдыха на своей работе не видит. Пашет как проклятая. Посмотри, кожа да кости!

– Даша! – твердо, с бронхитной хрипотцой, прокашлял зять. – Выручай семью.

– Нет, – так же твердо ответила я. – Нам, честным журналистам, и здесь хватает работы по расчистке авгиевых конюшен. К тому же на какие шиши я в ваш Куршевель поеду?

– Не вопрос, Дашка! – веско ответил нефтяной магнат. – Ты у нас девушка принципиальная, подачек не берешь, взяток – тем более. Давай решим проблему по-деловому. Типа, я тебя нанимаю на работу на десять дней. В качестве этой. Ну. как ее, которая за детьми присматривает?

– Няни? – осведомилась я, глядя на распустившую сладкие слюни Юльку.

– Типа да. Гувернера.

– Тогда уж – гувернантки.

– Один хрен.

– Путевка, билеты, командировочные?

– Все за мой счет.

– А спецодежда? – хитро поинтересовалась я.

– Какая спецодежда? – опешил Ильдар. – Зачем тебе на курорте спецовка?

– Горнолыжная.

– Дашунька, – заторопилась Галка, – так я же все новое себе купила! А у нас размер один! Пойдем, прямо сейчас примерим!

Глядя на себя в зеркало, я недоуменно рассматривала длинное стеганое пальто, отороченное пушистым белым мехом. Может, я полная идиотка, но как в нем кататься с горы?

– Это самый писк от Dior! – хлопотала вокруг меня Галка. – Смотри! – Она чем-то щелкнула, дернула меня за подол, и, как в известном фильме «Брюки превращаются…», пальто усохло до размеров стильной курточки «бомбер».

Сестрица прошлась по моим бицепсам, защипывая мягкую ткань рукавов вместе с моей кожей, дернула, и я оказалась в восхитительном жилете.

– Штаны покажи! – приказала Юлька.

– Ой, Дашка, штаны вообще улет! Они простеганы пером сибирского гуся, представляешь?

– Нет, – честно ответила я. – А этот гусь, случайно, не из Красной книги?

– Не знаю, – оторопела Галка. – Вряд ли. Красное перо, наверное, просвечивало бы.

– Его осветлили, – сообщила Юлька. – Пергидролем.

– Кого?

– Гуся.

– Не говори глупости! – отмахнулась мать. – Тут все натуральное, никакой химии.

Юлька плюхнулась в кресло и начала ворчливо приговаривать, что ее опять обделили.

– Себе – сибирского гуся, а мне какого-то феникса сраного! Вот скажи, Даш, ты все знаешь, сибирский гусь существует?

– Отвечаю! – влез Ильдар. – Лично охотился. Хотя. Это давно было, до того, как мать себе штанцы прикупила. Теперь, может, весь к Диору улетел.

– Ну вот, – кивнула Юлька. – А птица феникс?

– Не знаю, – задумался магнат. – Не слыхал, чтоб кто-нибудь подстрелил.

– Папа, кончай пургу нести! Феникс – из сказки птичка. Которая из пепла возрождается. А мне маман весь прикид фениксовский купила. Сэкономила на ребенке.

– Ну, ты, Юлька. – не нашлась Галка. – PHENIX – одна из самых известных фирм! Она норвежскую сборную одевает! Тут семь разных слоев, чтоб тепло было!

– Мать, не пыли, – посоветовала Юлька. – Шучу.

– Шуточки у тебя! – обиделась сестрица. И принялась снова хлопотать вокруг меня. – Вот масочка, вот очки. Все от Dior. Это я все по каталогу выписала. Полный эксклюзив.

– Ага, – снова прогундосила племянница. – А у меня – полный ширпотреб!

– Ничего себе, ширпотреб, – возмутилась Галка. – У тебя одни очки от Brico сколько стоят?

Я вертелась перед зеркалом и так, и этак. Нет, все-таки Джон Галльяно – это класс! Я выглядела роскошно! И очень сексуально. Оч-чень!

Купила бы я когда-нибудь себе такой прикид? Ну, если не есть, не пить, носить одни трусы лет десять, то, наверное, вот на эту шапчонку накоплю. Или на одну перчатку.

– Ну, как, Даш? – заискивающе заглянула мне в глаза Галка. Юлька не заглядывала, она давно все поняла. Просто подыгрывала.

– Дашуня, лыжи мерить будешь? – спросил вполне успокоившийся Ильдар.

– На фига? – искренне спросила я.

– Правильно, – одобрил зять. – Надеть тебе их там помогут, а кататься не обязательно. Главное – выйти на гору.

– Папа! – топнуло ножонкой капризное чадо. – Это ты у нас горнопляжник! А мы кататься едем!

– Кто? – изумилась я.

– Горнопляжник, – хмыкнула племянница. – Это те, кто загорать приезжают, а лыжи им по барабану.

– Хорошее слово! – восхитилась я. – Мудрое.

– Неси лыжи! – приказала Галка супругу. – В самом деле, девчонки отдыхать едут, спортом заниматься. Они, как ты, по барам да ресторанам шляться не будут.

Ильдар удивленно оглядел нас с Юлькой, словно говоря: а что, в Куршевеле есть еще, чем заняться? За лыжами, однако, сходил.

– Это Volant! – с восхищенным придыханием сообщила Галка. – Лучшее, что есть сейчас на рынке.

– А модель? – со знанием дела поинтересовалась я, хотя ни единой марки производителей горных лыж не знала, а уж модели – тем более.

– Vertex Genesis Silver. – Из сестрицы просто била законная гордость. Словно вот эти серебристые, в самом деле очень красивые, блестящие лыжики сотворила она сама. Бессонными ночами на собственной кухне.

– Мам, неужели название выучила? – удивленно протянула Юлька, проверяя сказанное матерью по красочной этикетке.

– А то! – важно качнула головой Галина. – Я же кататься на них собиралась, а не загорать!

Отец с дочерью ошарашенно посмотрели на мать и – промолчали. Видно, слов не нашлось.

– Лыжи для круизного катания, – продолжила ликбез Галка. – Исключительно легкие и послушные. Как на склоне, так и на поворотах.

– Ты еще и поворачиваться на них собиралась? – Ильдар уставился на жену с искренним восхищением, словно лишь сегодня с ней познакомился и намертво влюбился с первого взгляда.

Галка метнула на него победоносный взгляд и ответом не удостоила.

Возились мы в тот вечер долго. После меня устроила дефиле Юлька. Потом мы занимались термоформовкой, то есть грели феном лыжные ботинки, чтобы те сели строго по ноге. Потом испытывали на прочность палки, потом устали, и я решила никуда не ехать, а остаться в гостевой комнате. Все родственное семейство обрадовалось этому чрезвычайно. Они все еще побаивались, что я передумаю.


Народ отходил от багажного терминала, важно толкая перед собой тележки с роскошными чемоданами и яркими сумками. Чуть ли не каждый третий бережно придерживал выпирающие сигары лыжных чехлов. «Наши», – удовлетворенно подумалось мне. Имелись в виду, конечно, не соотечественники, а горнолыжники. «Наши» были в основном упитанными самодовольными мужчинками с высокомерными, розоватыми от самолетных напитков глазками. Двигались они качественно и жестко, ставя на блестящий белый пол аэропорта ногу целиком, без всяких там глупостей, типа, носок-пятка. Рядом с ними вышагивали верные подруги, то бишь супруги. В основном.

Не-супруг отличить было вполне легко: по возрасту, одежде, птичьему щебетанию и особенным, рассеянным взглядам, от которых не ускользала ни одна особь противоположного пола. Под коротенькими норковыми курточками практически у всех светились вызывающие декольте. На декольте посверкивали камушки. В ушках – тоже. Девчонки приехали отдыхать. А какой же отдых без брюликов?

Супруги, напротив, по сторонам не смотрели, только вперед, в одном направлении с мужем, как и положено семейным уставом. Одеты они были в роскошные, норковые же манто, бюст не оголяли, принимая скромность за несомненное и вечное достоинство. Как одна, отличались рубенсовской статью, монументальностью памятников известного скульптора Вучетича и такой же поволокой во взоре. Впрочем, поволока ничуть не мешала им зорко приглядывать за безопасностью собственного брака. Напротив, удачно маскировала неусыпный, тотальный интерес.

Я лениво разглядывала и тех и других, попутно размышляя, что, видимо, правы мои коллеги-журналисты, назвавшие олигархических жен хрюшками. Впрочем, стоп! Чего это я на собратьев по цеху напраслину возвожу? Мало нам шишек от читателей перепадает? Как только не честят, как только не унижают. И за что? За правду.

Хрюшками своих боевых подруг кто-то из самих олигархов окрестил. В «Sunday Times», кажется. Банкир какой-то. Ну да! Точно, вспомнила! Раппопорт. Что-то он там блеял, будто жены-хрюшки, с которыми олигархи связали жизнь в студенчестве, – единственные, кто в них, олигархов, верит и дает им ощущение стабильности. Поэтому олигархи жен и не бросают. А те из благодарности прощают им молодых любовниц, потому что понимают, что сами – хрюшки. Во как.

Блин! Ну почему мне в студенчестве не попался будущий олигарх? А попался, наоборот, разгильдяй и охламон Пашка? Хорошо, вовремя развелась. Ребеночка родить не успела. А ведь хотела! Вот сейчас был бы мне и Куршевель, и лыжи с сибирским гусем. Но уж я бы хрюшкой не стала, это точно! Кстати, когда Галка за Ильдара замуж собралась, помню, вся моя рафинированная интеллигентная семейка билась в истерике и вопила: «Мезальянс! Он „звонит" говорит…»

И что? Вот вам и мезальянс! Куршевель, «Парус». А мамаша моя, доктор биологических наук, всю жизнь устремленная в пробирку, колготки лаком заклеивает: дескать, в сапогах все равно не видно. Ильдар, правда, и сейчас лучше говорить не стал, но его неправильные ударения зарабатыванию денег никак не мешают.

Я, конечно, не Галка. Я точно знаю, что мне нужно от жизни. Я – журналистка до мозга костей. Причем хорошая. И этот куршевельский вояж мне нужен для того, чтобы написать гениальный материал о том, как отдыхают наши олигархи. Ну а если еще и получится с кем-нибудь стоящим познакомиться. пуркуа бы и не па?

Нет, ну вот что я за человек? Сама с собой до конца откровенной быть не могу. Издержки профессии, что ли? Хотя. И не в откровенности вовсе дело. Просто сама я еще не решила, что для меня главнее – профессия или замужество. Нет, если, конечно, я не найду стоящего олигарха, тогда – профессия однозначно. А если найду? И он мне скажет: бросай работу?

Щас! На работе я – человек. Уважаемый. Востребованный. И небесталанный, между прочим! Что ж, угробить все свои природные способности среди кастрюль?

Так ведь у всех олигархов – домработницы. Их жены с кастрюлями не пересекаются. А ходить по модным тусовкам я и без мужа-олигарха могу. Как представитель прессы.

Короче, мне нужно идеальное сочетание. Чтобы и муж, и профессия, но чтоб работать в охотку, ваять нетленку, получать разные журналистские премии.

Олигарх он ведь тоже не дурак, если жена не только красавица, но и умница, то к чему любовниц заводить? Вот тогда брак будет счастливым. Он – на нефтяной вышке или на международном симпозиуме, я – в командировке или на вручении Оскара. А отдыхаем вместе. Хоть в Куршевеле, хоть в «Burj Al Arab». Ну и домик на Лазурном берегу – тоже неплохо. Со своим причалом для собственной яхты.

Я живо представила себе белый тугой парус, перекрывающий синее-синее небо, белый шезлонг, белый лед в ведерке с шампанским. Себя в короткой белой юбочке, открывающей вытянутые загорелые ноги. Возле меня, склонив черную кудрявую голову в подобострастном поклоне, стоял официант-араб, смиренно дожидающийся моих распоряжений.

– Мадам, – говорил он мне, – мадам.

– Мадам, – кто-то легонько тронул меня за плечо, – вас зовут!

Я оторвала глаза от бескрайнего бирюзового горизонта, где море в страстном поцелуе сливалось с небом, и обнаружила рядом рыхлую тетеньку в соболином кожушке. Тетенька указывала толстым набриллианенным перстом в сторону резиновых змей. Оттуда, отчаянно подпрыгивая, чтобы быть замеченной, махала перчаткой Юлька:

– Дашка, иди сюда, быстрее!

Толпа, окружавшая транспортеры, рассосалась, по черной восьмерке одиноко кружился в странном задумчивом танце чей-то черный пластиковый чемодан, обтерханный и пыльный. Как он тут оказался? Такой вполне мог выкатиться из хабаровского рейса или откуда-нибудь из Нарьян-Мара, пролетом в Урюпинск.

– Дашка, заснула, что ли? – ворчливо осведомилась племянница. – Зову, зову.

– Что, сама на тележку вещи сложить не можешь? – высокомерно спросила я. – Обязательно надо старую тетку заставлять больные ноги топтать?

– Сумки твоей нет. – Юлька показала на место рядом, где чинно отдыхал ее кожаный монстр в радужном перекрестье лыжных чехлов – моего, серебряного, и ее, золотого. – Весь багаж уже разобрали.

– То есть, – врубилась я, – как это – нет? А где она? Сперли, что ли?

– Кто? – уставилась на меня Юлька. – Кому твой Nike замызганный нужен?

– Дуся, – наставительно произнесла я, еще не осознавая трагедии произошедшего, – не пыхти.

Юлька молча проглотила «Дусю», хотя в иной момент взвилась бы уколотой лягушкой. Дусей я ее называла по аналогии. Ильдар, не признавая общеупотребимого «Юлька», величал свою дочь исключительно национальным именем, иногда для ласковости приправляя к напыщенному «Юлдуз» всякие плебейские суффиксы. Тогда выходило «Юлдусик», «Юлдашка», «Юлдуся». Я, как человек, в этимологии продвинутый, обкорнала имечко, оставив чисто русское «Дуся». И определяла им племяшку, когда та вела себя, на мой взгляд, глупо и неинтеллигентно. В конце концов, ровно наполовину Юлька была чисто русским продуктом.

– Ищи давай, – потребовала Юлька. – Не видишь, мы одни остались!

– Чего искать? – не поняла я.

– Чего-чего, сумку свою!

– И где я ее найду? – До меня, кажется, начало доходить. – Обратно в Париж пешком топать? Искать, где вывалилась по дороге?

– Откуда я знаю! Говорила тебе, возьми материн баул. А ты. Вот и выбросили твою Nike как несоответствующую. Кто в Куршевель с такой сумкой пустит?

– А этот? – Я тупо показала на все еще вальсирующий чемодан. – Этот – лучше?

– Отстань! Этот, может, местный. Специальный. Раз уж он выехал, значит, остальные кончились.

Я с интересом взглянула на племяшку. Иногда ее умозаключения представлялись очень неординарными. Тоже, наверное, журналисткой станет.

Видно, наш растерянный вид все-таки привлек к нам внимание. Не тех, кого хотелось бы, но.

– У дам проблемы? – подкатился к нам форменный лысый швейцарец.

Услышав о нашем горе, долго думал, чесал за ухом, вздыхал, вытирал синим платком красную шею, потом, видно, вытащил из своей жирной памяти инструкцию о том, как надо вести себя в подобных нештатных ситуациях.

В квадратной клетушке без окон с нас взяли заявление о пропаже багажа, ласково успокоив, что Швейцария тут ни при чем, все дело в рассеянных и безответственных французах из Air France, которые, наверное, запулили мою сумку на другой рейс. Может, в Нью-Йорк, может, в Сидней. Как раз туда в это же время летят самолеты.

Юлька обалдело хлопала глазами, а я, как старшая и опытная, не преминула поинтересоваться, за чей счет мы полетим в один из означенных аэропортов вызволять сумку.

– Не стоит хлопот! – вежливо успокоили меня аэропортовские куртуазники. – Мы сами свяжемся с коллегами и сами доставим вам багаж. Swiss air, дескать, всегда на стороне пассажиров..

Я расстроилась. Все-таки, согласитесь, прибавить к собственному географическому списку Нью-Йорк или Сидней мне, как известной журналистке, совсем бы не помешало.

Толкая перед собой багажную тележку, мы вырулили в зал прилета, и вот только тут до меня дошло. Я без багажа! То есть босая и голая. В прямом смысле. Ни сменных джинсов, ни джемперков, ни белья.

Но главное, вместе с сумкой улетело в загадочную Австралию мое вечернее платье от Ргаёа! Единственное, в котором я чувствовала себя вполне достойной олигархического ухаживания. Оно, собственно, было единственным. Галка подарила на день рождения. Сама я за три тысячи баксов никогда бы его не купила.

И что теперь? Хорошо, что горнолыжный сибирский гусь упакован в чехол вместе с лыжами. Ильдар сказал, что так все опытные спортсмены делают, чтобы снаряжение, не дай бог, при перегрузках не сломали. А то ведь грузчики они во всех странах одинаковы. Запулят с десятиметровой высоты, потом склеивай лыжи «Моментом» из осколков. Поэтому наши с Юлькой прикиды пушисто обнимали лыжи, страхуя их от непродуманных и вредительских действий международной погрузочно-разгрузочной мафии.

Это столько же радовало, сколько и огорчало. Неужели в бар или ресторан я в своих гусиных штанах пойду?

– Все, Юлька, съездили в Куршевель, – грустно доложила я племяшке. – Что там у нас с обратным билетом?

– Ты что? – взъярилась Юлька. – Сдурела? Без сумки не обойдешься?

– Без сумки – обойдусь, – понуро согласилась я, – а вот без ее содержимого – вряд ли. У меня же все – там. Ну просто все!

– Все, что нажито непосильным трудом, – язвительно продолжила юная стерва. – Куртки кожаные – три штуки.

– Дуся, – я тяжело смерила родственницу взглядом, – я не дочь олигарха. У меня нет денег, чтобы в местных бутиках купить себе одежду вместо утраченной.

– У меня есть, – пожала плечами Юлька. – Сейчас предкам позвоним, все расскажем. Они из жалости еще подкинут. Да не переживай ты, Дашка, у меня шмоток – целый гардероб, вместе складывали! Что нам – не хватит, что ли?

В принципе Юлькин багаж собирался под моим неусыпным контролем с вполне определенной целью. Размеры-то у нас идентичные! Но Юлькина фраза о том, что предки из жалости окажут посильную финансовую помощь пострадавшей родственнице, мне очень запала в душу. Ее-то я и стала обдумывать. Выказывать преждевременную радость по поводу нечаянной возможности пополнить свой гардероб представлялось мне непедагогичным. Нет, пусть Юлька попереживает, подергается. Во-первых, послушней будет, а во-вторых, может, поймет, что деньги в этой жизни – не главное. Есть и иные, вечные ценности.

Наши с Юлькой мобилы оказались одинаково мертвыми. Забыли отключить в самолете – пожалуйста, полная разрядка. Теперь мы еще и в информационной изоляции?

Юлька достала из сумки празднично-лакированную карточку Travelclub, на всякий случай всученную нам Галкой:

– Надо найти клубный зал ожидания. Там по этой карте что угодно делать можно.

Припарковав багаж почти у выхода, мы потащились в зал ожидания Travelclub, на самый верхний уровень аэропорта, в Международный сектор, откуда можно было позвонить родственникам.

– Девочки, что случилось? – тут же завопила Галка. – Ваш самолет захватил террорист? Вас ограбили? Вы живы?

– Не ори, а, – попросила я. – Без тебя тошно. Короче, вы с Ильдаром сейчас должны решить, и очень быстро, могу ли я оставить Юльку тут одну на эту неделю. Разумеется, я договорюсь, чтоб за ней кто-нибудь присмотрел. Или мы летим назад вместе.

Юлька, прижав нос к моему плечу, истошно зарыдала. Прямо мне в ухо. Пришлось показать ей кулак, чтоб не переигрывала. Девчонка умненькая, в нашу породу, все поняла. Зашмыгала носом, уже не так громко, заскулила, жалобно, протяжно, тонко, будто электрический лобзик включили. Поскольку на нас тут же стали оглядываться люди, пришлось дать племяннице легкую затрещину.

– Дашенька, милая, что там у вас? – билась в истерике непонимания сестрица.

Я передала трубку Юльке. Главный вопрос решился быстро, почти мгновенно, а потом еще минут десять племяшка докладывала озверевшим от одиночества родителям о том, как мы летели, чем кормили в самолете, как долго ждали багаж и прочую лабуду, на которую, честное слово, было жалко и времени, и денег.

– Дашенька, – искательно засюсюкала в трубке сестрица, как только уставшая от разговора Юлька передала ее мне. – Ты только не расстраивайся. Тебе с твоими нервами вредно. Ильдар уже деньги на карту перевел, пока мы с Юлькой болтали. Десять тысяч. Не хватит – звоните сразу. Ему без разницы, откуда переводить, из Москвы или Эмиратов. Все, мои лапулечки, езжайте в отель. А то нам в аэропорт пора, самолет через два часа.

«Лапулечки», вполне удовлетворенные развитием событий, с удовольствием выпили тут же в баре Travelclub капучино и спустились к багажу.

– Так… – столбом остановилась я у тележки. – Еще одна беда.

– Какая? – хмыкнула Юлька. – Что лыжи не сперли? Ты тоже на это надеялась, когда мы багаж тут оставляли? Можно было родителей еще и на это развести!

– Дуся! – строго прикрикнула я. – Как ты можешь? Что за плебейский жаргон?

– Да ладно тебе, Дашка, – отмахнулась развращенная богатством племянница, – от них не убудет.

– И у нас не прибудет, – философски заметила я. – Бумажка с номером машины, которая должна нас ждать, в кармашке сумки осталась. И телефон водителя на ней.

– А чего он нам сам не звонит? – удивилась Юлька. – Вот гад!

– Куда звонить? Телефоны не работают.

– А...

Мы выкатились на площадку перед входом в аэропорт, огляделись. Автомобили сновали чуть ниже, видно, как раз у зала прилета. Тут, где тусовались мы, такси причаливали на секунду, выплевывали пассажиров и тут же уносились обратно. Никто к нам не подбегал. Услуг своих не предлагал.

Короче, не Москва.

Единственный водила, зацепившись за нас взглядом, высунулся из окошка, но и тот на мое недвусмысленное предложение довезти нас до Куршевеля лишь качнул головой, объяснив, что едет в Женеву, а это совсем в другой стороне.

Мы потащились вниз, где резвились в темноте огоньки автомобилей. Почти дошли, попутно сомневаясь, что найдется дурак, готовый везти нас в ночь за 150 километров. А ведь где-то стоял наш персональный «рено», взнузданный трансфером и готовый стартовать в Куршевель. Только – где?

– Дашка, когда мы уже приедем? – загундосила Юлька. – Я на дискач хочу!

– Цыц! – грубо пресекла я родственные мечты. – Нам еще часа два пилить, и то, если повезет.

Нам повезло через пару секунд. Мы с Юлькой еще шныряли глазами по выстроившимся на стоянке машинам, по наитию пытаясь отыскать свой законный «рено», а сзади вдруг возникли ясные столбы света и принялись запеленывать нас в золотую кисею пылинок, приближаясь все ближе.

– Девчонки, – услышали мы знакомый голос, – что, машину найти не можете? Садитесь к нам!

Макс махал нам из окна крохотного белого «пежо».

– Ну, тут уж не до жиру, – рассудила я, разворачивая тележку наперерез «пежо». С паршивой овцы – хоть до Куршевеля добраться!


POWDER (ДЕНЬ ПЕРВЫЙ)


Если в раю иногда случается зима, то она может выглядеть только так. Ласковые голубые горы, волшебные зеленые ели, ослепительно-невинный снег долины, и над всем этим – яркое лазурное небо, чистейшая акварель, без растушевки, с серебряным, в золотой окантовке, евриком солнца посередине.

Я стояла у окна нашего номера в люксовом отеле «Le Lana» и не могла оторвать глаз от сказочной картины, нарисованной куршевельской зимой. Совершенно невероятное и непостижимое сочетание необъятного простора и домашнего уюта – вот что поражало больше всего. Огромность мира за окном подтверждали махонькие пуховые бумбончики далеких крыш курортного городка, игрушечные еловые рощи, радостным пунктиром рассыпавшиеся по пологим склонам, почти неразличимые зернышки разноцветного сверкающего бисера подъемников и ратраков. Чуть ближе ко мне зернышки вырастали до размеров новогоднего конфетти и красиво, как далекие бабочки, порхали над огромными серо-синими цветами и соцветиями лыжных следов, вычерченными на великолепном холсте снега.

«Это и есть трасса», – поняла я…

Хотелось, как на мониторе, увеличить картинку, чтобы разглядеть поближе и людей, и ели, и подъемники. Но прямо над моим окном, сантиметрах в двадцати, висела громадная еловая лапа. Она, как козырек ладони, приставленный ко лбу для уточнения фокусировки, показывала, что этот угол зрения – лучший из возможных и ничего увеличивать не стоит. И именно она же, мохнатая, тепло-зеленая, закутанная в меховую серебристую муфточку из громадных снежинок, создавала ощущение домашнего уютного покоя. Так тяжелая гобеленовая портьера на окне уже одним визуальным ощущением отделяет тепло и удобства жилища от яркого, но холодного пейзажа за окном, словно говоря: любуйся отсюда, из защищенной надежности, нечего тебе делать там, на солнечном морозе.

Несмотря на величие и широту красот, раскинувшихся внизу, я совершенно точно знала, что всю эту долину – с горами, подъемниками, людьми – я могу вот прямо сейчас взять в ладонь. И она поместится! И тогда я сумею потрогать пальцем вот ту, круглую, как обсосанный чупа-чупс, вершину или поздороваться за лапу вот с той надменной елкой, которая сознательно отделилась от остальных, чтобы не портили своей простотой ее аристократическую стать.

Честно говоря, я бы так и простояла тут всю жизнь, наблюдая за тем, как философский камень набирающего силу дня превращает серебряный солнечный еврик в чудесное, кипящее богатством оранжевых и розовых всполохов золото. Серебро над Куршевелем? Да это mauvais ton, господа! Золото и только золото! Причем самой высшей пробы. Какая она там бывает? 999?

– Дашка, зачем окно открыла? Солнце в глаза лезет. – прогундосила из-под одеяла сонная Юлька.

– Вставай, сокровище, нам пора на покорение снежных вершин.

– А что, уже день? Сколько там?

– Одиннадцать.

– Сдурела, да? В Москве – час дня. Не мешай ребенку спать!

– Ладно, – согласилась я. – Спи. Тогда я пошла одна.

– Нет! – соколом взвилась над периной Юлька. – Я с тобой!

Несмотря на выпендреж и яростное желание выглядеть взрослой, племяшка моя была существом ранимым и где-то стеснительным. По крайней мере, одна в свет выходить не любила, комплексуя и дичась.

Ругая тетку-волчицу, то есть меня, Юлька потащилась в ванную, а я принялась за обследование номера.


Вчера с нами обеими случилось что-то совершенно непонятное. Пока мы ехали в машине с Максом и его приятелем Клодом, как выяснилось, студентом из Лиона, мы без умолку болтали, хохотали, изредка поглядывая по сторонам. Изредка – потому, что стекла в «пежо» отчего-то все время запотевали, так что ветродуй справляться не успевал, протирать же их нам было лень. Поэтому из всех ночных дорожных красот нам обломилось только то, что влезало в верхнюю, доступную нашим взорам часть лобового стекла. Макс, сидевший впереди, тоже, кстати, не сильно увлекался заоконными пейзажами, предпочитая им наши с Юлькой живые портреты.

Через час пути, когда мы проехали, по словам Клода, чуть больше половины, я вдруг неожиданно и резко захотела спать. Причем так сильно, что не могла совладать с зевотой, раздирающей рот, а ресницы стали такими тяжелыми, словно я их накрасила свинцом, а не дорогой тушью. Глядя на меня, стремительно скуксилась Юлька и, повозившись немного, пристроилась мне на плечо.

– Что, в сон клонит, девчонки? – знающе ухмыльнулся Макс. – Это потому, что вы кислородом траванулись.

– Чем? – не поняла я, перебирая в ленивой памяти все, что мы ели в самолете и пили в баре аэропорта.

– Кислородом. Мы же в Альпах, а тут этого добра – тройная норма. С непривычки у всех так.

– А у тебя? – не утерпела я даже сквозь надвигающийся сон уколоть выскочку. – Год мышьяк потреблял в качестве противоядия?

Что ответил Макс, я, честно говоря, не расслышала. Звуки сплелись в какую-то цветную дугу и зазвенели мелодичными колокольчиками.

Уже в отеле, куда нас завели попутчики, я сунула на ресепшен наши путевки и паспорта, равнодушно выслушала клехтанье портье, извещающего, что наш водитель до сих пор ждет нас в Женеве и уже много раз звонил, волнуясь и не зная, как поступить. Тупо сжав в руках ключ от номера, не в силах разобрать означенные на нем цифры, я, осознавая ответственность за врученное мне родственное чадо, уцепила сонную Юльку под локоть и поплелась вслед за провожатым в номер.

Состояние было такое, будто я пробежала лыжный марафон по полной выкладке морского пехотинца. Кажется, Макс и Клод от двери нам прощально махали. А может, и нет. Может, они и в отель-то не заходили, передав нас с рук на руки швейцару. Не помню.

Понятно, что, когда мы ввалились в номер, было уже не до созерцания интерьерных изысков и экс-терьерных красот. Оказывается, от альпийского кислорода можно окосеть не хуже, чем от хорошей дозы коньяка. Экономия, однако. Просто аП inclusive. Это, верно, было последней моей разумной мыслью перед долгожданным небытием.

А вот теперь настало время разобраться, что такое отель класса luxe.

Из вчерашнего мне смутно припоминались какие-то невиданные звери, типа сфинксов, охраняющие вход в наше пристанище, вроде на ступеньках в горшках стояли светящиеся огоньками мелкие елочки, за одну из которых Юлька умудрилась зацепиться каблуком, чуть не опрокинув. Да еще, кажется, присутствовала какая-то нескончаемая деревянная лестница, ведущая, судя по длине, прямо на небо. Впрочем, было ли все это наяву или только приснилось, оставалось под вопросом. Я решила не заморачиваться, потому что разъяснение присутствовало непосредственно за порогом номера – сделай шаг да посмотри. Однако для этого шага требовалось, как минимум, умыться и сменить пижаму на цивильную одежду. А это представлялось невозможным по двум серьезным причинам: ванная находилась в Юлькиной оккупации, а переодеваться мне было лень. Поэтому я совершила самое простое и доступное: отлепилась от окна.

Номер, в котором мы так бездарно провели целую ночь, оказался совсем небольшим и очень миленьким. Изысканный стиль кантри, этакая деревенская комнатушка с мебелью из натурального светлого дерева, отороченная по лежачим плоскостям голубым гобеленом в желтых и белых кудрявых листиках. Основное курортное место, как и положено по статусу, отводилось просторной кровати. На ней я и отдыхала от непосильной транспортировки собственного тела с берегов отчизны дальней до куршевельских снегов. Юльке, как младшей и по возрасту, и по социальному статусу, достался тоже не узкий диван-банкетка с нагловато выгнутыми, по стилю чисто французскими поручнями. Ну, понятно, две тумбочки, пара мягких глубоких кресел, в которые, если усядешься, можно полжизни провести в истоме и неге. Столик – аккуратный, чистенький, дерево столешницы просто сияет внутренним светом, будто вчера из-под рук столяра вышло. На столике – круглая ваза с крепенькими желтыми, в тон текстильным листьям, тюльпанами.

Именно тюльпаны, а не Альпы за окном, не плазменный телевизор в углу, не изысканный бар у входа, свежие тюльпаны, упругие, мясистые, с жирными зелеными прожилками на лимонно-желтых, сжатых в кулачок лепестках, определенно дали мне понять, что нахожусь я, во-первых, во Франции, во-вторых, в отеле класса luxe, а в-третьих, на самом дорогом в мире горнолыжном курорте Куршевель.

Основательно готовясь к поездке, как и положено журналисту-профессионалу, я, понятное дело, перелопатила кучу информации по этому благословенному местечку. И теперь совершенно определенно знала, что мы с Юлькой – одни из двадцати тысяч «дорогих россиян», которые тусуются тут непрестанно с декабря по март. Второе мое знание заключалось в том, что каждый из этих двух десятков тысяч тратит в день на куршевельские изыски в среднем четыре тысячи евро. То есть все вместе – 80 миллионов в день, а в сезон, соответственно, восемь миллиардов.

Безусловно, мне льстило даже теоретическое пребывание в этой когорте. Полному и безоговорочному ощущению счастья несколько мешало одно обстоятельство: спустить в день четыре тысячи я не могла по чисто техническим причинам – у меня таких денег не было. С другой стороны, кто про это знал? Я же не собираюсь наизнанку перед каждым встречным свой кошелек выворачивать! А уж тем более – раскрывать секреты своей кредитки. Я чувствовала себя Золушкой, у которой до критического удара курантов оставалась еще чертова уйма времени – целая неделя. В роли доброй феи мнился Юлькин желтокожий чемодан, а волшебная палочка пряталась в банковской карточке, на которую вчера просыпался золотой дождик из олигархического кармана Ильдара.

А потом, извините, я что, полная дура, транжирить в день по четыре тысячи евро? На что? На шампанское по семьсот у. е. бутылка? Или на приторную фуагру, от которой возникает ощущение, будто в рот тебе запихнули толстенный шмат хохляцкого рыночного сала? Нет уж! Свои кровные, заработанные на трудном педагогическом поприще по воспитанию олигархического ребенка, я потрачу с умом. А может, еще и сэкономлю. Кофе, как предупредила Галка, по пятьдесят евро за наперсток, я не люблю. Спиртного почти не пью. То есть не покупаю. От угощения, правда, иногда не отказываюсь, так ведь это не на свои.

Короче, деньги буду тратить рачительно и с прицелом на будущее. То есть если платье, то чтобы из коллекции этого сезона. Если туфли, то только такие, каких в Москве не найти. Ну, и сумочку к туфлям. Можно некоторые аксессуарчики подобрать. Время есть. За неделю и примерить, и купить, и даже успеть обменять, если что, можно. Но ничего из того, что куплю, я надевать здесь не стану. Нам бы Юлькин чемодан вдвоем осилить! А то выпендрюсь в обновке, а чья-нибудь банкирская хрюшка то же самое схватит и припрется в тот же ресторан. Что тогда? Мчаться переодеваться? Еще чего!

Стоп. Пресекла я собственные сладкие мысли. Ты зачем сюда приехала? По бутикам шляться?

Моя журналистская совесть, которой адресовался сей сакраментальный вопрос, стыдливо промолчала.

«Тряпичница! – пристыдила ее я. – Если ты, задрав хвост, начнешь носиться по бутикам и ресторанам, повторяя маршруты куршевельских завсегдатаев, то сама превратишься в одного из них. Делая как все, будешь и мыслить, и ощущать точно так же. И тогда – прощай аналитический подход, прощайте ирония и сарказм, прощайте журналистская честь и совесть, прощайте уважение профессионального сообщества и признание читателей, прощай Тэффи, прощайте Пулитцеровская премия и Нобелевка по литературе».

«Дура, – отчетливо заявила мне проснувшаяся совесть. – А как ты напишешь гениальный материал, не вживаясь в среду? Не поглядев на мир глазами тех, о ком собираешься рассказать? Не пытаясь понять их психологию и физиологию?»

Я подумала. Оснований для возражения не нашлось абсолютно. Да и потом, что за бред – спорить с собственной совестью! Это только насквозь порочные и аморальные типы не прислушиваются к ее голосу, почитая за глупость. Я была нормальным человеком и потому, конечно, со всеми вышеприведенными доводами согласилась.

– Дашка! – выползла из ванной мокроволосая и румяная Юлька. – Ты чего еще в пижаме?

– А что, пора вечернее платье надевать?

– А что, уже можно? – совершенно невежливо, вопросом на вопрос, поинтересовалась племяшка. – Вот если бы мы с ночи где-нибудь зависли, тогда бы на это никто внимания не обратил. А так, если припремся на завтрак в декольте, нас не поймут. Давай собирайся, есть охота, а я пока глаза накрашу.

– Зачем? Мы же на гору идем, а там снег. Тушь потечет.

– А у меня водоотталкивающая, – Юлька уже потрошила пухлую косметичку. – А потом, очки есть. Не пойду же я в люди как чувырла бесцветная.

Спорить я не стала – бесполезно. В Юлькины шестнадцать объяснять ей, что ее ресницы, черные от природы, в туши вообще не нуждаются, представлялось мне бесперспективным. Да и лень было. Хочет – пусть хоть клоуна из себя делает.

Вообще-то племяшка пошла в нашу породу – хрупкая, стройная, невысокая. Волосы пепельные, густые, от корней вьются упругими кольцами. И глаза наши – светло-зеленые с черной окантовкой. Красивые, короче, глаза. Как и волосы. Как и фигура. Только у всех нас – и у матери моей, и у ее старшей сестры – Галкиной родительницы, и у самой Галки – брови и ресницы в цвет волосам, тоже пепельные, скорее, пегие. Потому их надо подкрашивать. Чем гуще, тем лучше. Потому что тогда взгляд становится загадочным, манящим, а сами глаза из светло-зеленых превращаются просто в изумрудные, русалочьи.

На эти глаза в свое время и мой папаша клюнул, и Ильдар запал. А Юльке повезло. От татарского жгучего племени ей перешли по наследству чернющие ресницы и такие же брови. То есть ей косметика и вовсе была ни к чему. Она, правда, этого пока не понимала. Ничего, подрастет – поймет, какие ее годы? В конце концов, свои уроки каждый должен проходить сам. Закон бытия.

* * *


Где-то ближе к часу, по местным меркам к одиннадцати, мы наконец выползли из номера. Миновали мягкий пушистый коридор и оказались на лестнице, ленивым языком облизывающей холл и пространство между этажами. По левую руку среди теплых розово-коричневых колонн кучковались сгрудившиеся вокруг низких столиков кресла. Из больших окон лилось желтое теплое сияние, создавая иллюзию жаркого летнего дня, и точно такой же, чуть розоватый свет посылали вверх на сводчатый потолок сами колонны из превосходно замаскированных светильников.

Мне тут же захотелось присесть в одно из этих кресел, розово-матовых, обволакивающих, закинуть нога на ногу и изобразить утомленно-пресыщенный вид. Лишь огромным усилием воли я подавила в себе эту нечаянную слабость, пообещав, впрочем, что не премину отведать кресельного уюта после напряженного трудового дня.

Сама лестница выглядела аристократически простой. Идеально зализанные перила, крутобокие кегли решетки – все было из натурального светлого дерева, с едва уловимым оттенком розового заоконного солнца. Лестница не кичилась своим изяществом, она сама была воплощенное изящество. По ее ступеням хотелось не идти, а именно ступать, придерживая оттопыренным мизинцем длинный невесомый шлейф вечернего платья.

Справа, там, где перила нависали над пустотой, открывалась практически крепостная стена. Сложенная из розового и коричневого, в тон кресел и лестницы, камня, она казалась одной из боковин огромной печи, зев которой скрывался в другом, недоступном глазу помещении. Ощущение тепла, шедшего от неровных округлых камней было настолько ясным, что я не удержалась и погладила «печурку» рукой. Камни и впрямь были теплыми! Не доверяя первому ощущению, я прижала ладонь к стене и, опираясь на шершавые выступы, стала осторожно спускаться. Стенка оказалась теплой по всей высоте. Не горячей, не нагретой, а именно теплой. Такими бывают каменные городские дома ночью, после жаркого летнего дня, когда воздух влажен и прохладен и тепло идет не от неба или земли, а от сомлевшего за долгую солнечную пытку камня.

Завтракали мы в нижнем ресторане. Над нами нависали крепкие деревянные балки потолка, под нами сверкали плиты кремового пола. Вокруг круглых столов стояли пустые, зачехленные розовым, в изящную клетку, гобеленом, стулья с высокими спинками. На лимонной скатерти меж тонких фарфоровых тарелок посверкивали рубиновые и зеленые стекляшки в виде обточенных камешков. Разбросанные, видно, исключительно для антуража, они придавали чопорной сервировке хулиганистый и задорный вид, словно объясняя: не стесняйтесь, тут все свои! Наплюйте на внешний аристократизм!

Мне этот посыл понравился. Неведомый дизайнер вполне учел обоснованную скованность таких скромниц, как я, попавших в люксовые заросли впервые. И сделал все для того, чтобы я, перебирая камешки, чувствовала себя в своей тарелке.

Юлька трескала ветчину и запивала бутерброды апельсиновым соком, я же, как человек сведущий в европейских традициях, удовлетворилась изящным круассаном с земляничным джемом и текучей нежностью моего любимого сыра Camembert, запив все это наслаждение чаем со сливками.

Одарив неземными улыбками небольшой, но исключительно мужской персонал ресторана, мы наконец выскользнули из дверей «Le Lana» на свет божий, который с непривычки оказался настолько ярким, что ослепил до слез. Проморгавшись на ступеньках, я обнаружила, что с моей памятью и психикой все в порядке: на приступках из вмурованного в штукатурку камня действительно пыжились в непонятных терзаниях два зверя. Конечно, они не были сфинксами. Откуда им взяться в Куршевеле? Хотя. Вдруг кто из наших, проездом из Луксора, завез? В принципе, мог вполне. Но – не догадался. Посему люксовую «Le Lana» охраняли львы. Странно охраняли, доложу я вам. Один пытливо смотрел куда-то в сторону и вдаль, высокомерно не замечая входящих и выходящих, второй же недоуменно пялился себе под нос, намереваясь прилечь и усиленно соображая, не свалится ли он во время крепкого сна с довольно узкой приступочки. Взгляд у обоих львов был томительно-обреченным. Куршевельские кущи никак не заменяли им родной саванны.

Между львиными хвостами и дверью топорщились цветущие бледными огоньками елочки. Значит, и они мне не привиделись. Ура! Отравление кислородом прошло без вреда для моих мыслительных способностей.

– Лыжи-то брать будем? – исключительно для порядка поинтересовалась вновь осовевшая после обильного завтрака Юлька.

– Дуся! – Я в корне пресекла ее сибаритские растленные мыслишки. – А зачем мы сюда приехали?

О чудо! Юлька снова не отреагировал на Дусю. Вот что значит положительный пример и неусыпный педагогический надзор. И суток не прошло, а девчонка из капризного, ноющего создания превращается в нормальную, адекватную девушку. Если так дальше пойдет, Галка со мной не рассчитается. Потому что сопроводить ребенка на курорт – это одно, а вот сделать из нее человека – это уже совсем другое. У некоторых на это жизнь уходит.

– Тогда, может, нам стоит еще и переодеться? – невиннейшим голосом прокурлыкала племянница. – Я-то в кроссовках, мне ничего. А вот у тебя каблуки будут с лыж в снег съезжать. Ноги промочишь.

– Сама знаю! – буркнула я, разворачивая племянницу на 180 градусов и активно вталкивая в гостиничные двери. – Надо же было выяснить, какая на улице погода!

Еще минут через тридцать тщательного переодевания и наблюдения за этим процессом в огромное благодушное зеркало мы, вооружившись лыжами, словно воинственными арбалетами, сами похожие на прекрасных, вполне готовых к завоеваниям и безусловным победам амазонок, важно прошествовали на трассу.

* * *


Никогда прежде не бывавшая на настоящей зимней горе, а тем более курортной, я одномоментно ослепла, оглохла и онемела. Я будто бы следила за кадрами невероятно красивого и захватывающего фильма, но бессюжетное, хоть и крайне занимательное действо прокручивалось не перед глазами, а в глубине головы, прямо в бешено вращающихся мозговых извилинах, совершенно отключенных от реального сознания. Там, на периферии моего разума, царила праздничная вакханалия цвета и движения.

Синие лоскуты неба фланировали на белые отточия вершин, красные, желтые, фиолетовые, золотые и серебряные люди летали по голубому склону, словно невесомые бабочки, организованные хвостатым снежным погонялом в заданную круговерть броуновского движения. Над всем этим, прямо в голубом стоячем и плотном воздухе, висела волшебная взвесь из сверкающих льдистых бриллиантов, горящих лазурью сапфиров, пламенеющих искристых рубинов, травянистых, как еловая хвоя, изумрудов и еще массы иных, неведомых мне камней, очевидно вполне употребимых в местных ювелирных широтах.

Скула левой пологой горы была румяна и улыбчива, а вот подглазье правого склона синело жалобными разводами желто-фиолетового дремучего похмелья. В прогал меж двумя остроухими вершинами тянулись оранжевые жадные щупальца солнца, на ощупь пробующие прочность облитой серебром круглой выпуклой горки, с которой совершали полеты в синюю вечность отчаянные сноубордисты.

Все кипело, сверкало, искрилось, летало и куролесило. Непреходящий заслуженный праздник. Как и должно быть в раю.

Несколько смущало полное отсутствие звука, но, с другой стороны, я точно знала, что просто успела оглохнуть от звона, криков, смеха, скрипа и пения. Пения? Именно. Вон та группа «в полосатых купальниках» – четверо упитанных мужичков и серебристо-голубая, как «мерседес», дамочка – поет «Ой, мороз, мороз». Я не слышу, я чувствую. Что еще так вдохновенно могут исполнять родные русские глотки в перерывах между глотками загустевшего на морозе коньяка?

– Дашка, оглохла, что ли! – дернула меня за рукав Юлька. – Пошли, я нашего инструктора нашла.

– Зачем нам инструктор? – Я неожиданно и счастливо снова обрела дар речи. Причем вместе со слухом и зрением. – Нам инструктор не нужен.

– Здрасте! – вежливо поприветствовала мое возвращение к полноценной жизни родственница. – Ты что, сама учиться собираешься? Кому маман абонемент покупала? Мне? Я в прошлом году научилась.

– Век живи – век учись, – туманно ответствовала я, сообразив, о чем толкает спич моя продвинутая подопечная. – Где там наш тренер?

– Я тут, – вылезло прямо передо мной загорелое обветренное лицо мужчинки годков сорока. – Меня зовут Витя. Пойдемте в ясли. Тут рядом. Лучше три часа с инструктором, чем три недели в гипсе… – хохотнул он. – К концу недели вы у меня будете как Аня Пэрсон и Эвелин Лой.

– Про кого это он блеет? – выдохнула в мое ухо тактичная Юлька.

Я напрягла утомленную морозом и солнцем память. Ни среди актрис, ни среди музыкальных див эти имена не высветились.

– Спортсменки, темнота! – таким же шепотом, чтоб не услышал инструктор, уверенно ответила я Юльке. И тут же сделала широкий шаг в сторону, чтоб любопытная племянница не стала уточнять, в каком виде спорта прославились эти Аня и Лина.

– Помните, что Эвелин на горе выделывала? – чисто по-товарищески улыбнулся тренер. – Даже у меня дух захватывало! Она, кстати, тут как-то была. Но не каталась. В Турине выстрелила она, конечно, конкретно. Никто не ожидал.

«Слава богу, – выдохнула я. – Биатлонистка». И тут же профессионально поддержала разговор:

– А скорость у нее какая? Космическая! Нашим не угнаться.

– Да где там – нашим, – опечалился за родину тренер. – Один Вова Лебедев бронзу в клюве принес. Остальные. – Он горестно вздохнул, искренне сопереживая нашей олимпийской неудаче.

– А когда-то в биатлоне мы были лучшие, – философски заметила я, демонстрируя тесную сопричастность к спорту.

Юлька вдруг насторожилась, споткнулась и неожиданно выпрыгнула прямо перед нами, перекрыв дорогу.

– Дашка, ты че, вообще сбрендила? А вы, – уничтожающе уставилась она на инструктора, – спортсмен, тоже мне! Да у нас по биатлону в Турине сплошное золото! Во-первых, в женской эстафете, а во-вторых, Света Ишмуратова личную пятнашку выиграла!

– Откуда знаешь? – быстро спросила я Юльку, отвлекая ее от продолжения так удачно начатого скандала.

– От верблюда! – презрительно сообщила племянница. – Папан от биатлона тащится. А Ишмуратова за «Роснефть» выступает. У нас дома салют был, когда она в гонке победила. А потом, она же – татарка, по фамилии, что ли, не видно? У папани двойной праздник оказался.

– А при чем тут биатлон? – удивился тренер. – Я о наших дисциплинах говорил. Пэрсон в слаломе золото взяла, Лой – в акробатическом фристайле.

– Вечно влезаешь не по теме! – прикрикнула я на Юльку. – Не разбираешься в спорте, так хоть имей терпение промолчать! Где ты тут в Куршевеле биатлонистов видишь?

Тренер одобрительно кивнул:

– Биатлонисты, они по прямой шпарят. А вот попробовали бы во время браккажа на могуле прицелиться!

Тема вновь обретала опасные для моего интеллекта очертания, и я предпочла соскользнуть на устойчивую равнинную лыжню разговора о погоде.

Инструктор с удовольствием поведал, что в Куршевеле почти 364 дня в году светит солнце, а снег такой, что тут даже ломы начинают летать.

Я живо представила себе тяжелый черный снаряд, со свистом разрезающий солнечный свет, и инстинктивно пригнулась.

– Не, это сленг! – радостно засмеялся тренер. – Летающий лом – это начинающий лыжник. Типа вас.

– Я не начинающий! – обиделась Юлька. – Я в прошлом сезоне тут уже была.

Тренер взглянул на нее с уважением:

– Экстрим, значит, любишь?

– Люблю, – прижмурилась Юлька.

– А знаешь, что главное в экстремальном отдыхе? – наставительно поднял палец к небу инструктор.

– Что? – вытянула шею племяшка.

– Главное в экстремальном отдыхе – вовремя заметить, когда заканчивается экстрим и начинается пиздец! – философски ответил наставник.

Я подавилась собственным возмущением и негодующе открыла рот, чтобы пристыдить распоясавшегося педагога. К счастью, он и сам все понял. Причем мгновенно.

– Ой-ей-ей! – захлопал он себя по губам. – Наобщаешься тут с новыми русскими, потом к детям подпускать нельзя. А хотите, я вам анекдот про горнолыжников расскажу?

– Не стоит, – повела я высокомерным левым глазом, ближним к нему, одновременно пресекая и его здоровую готовность, и Юлькино нездоровое любопытство.

Мужичок оказался понятливым:

– Простите, девчонки, больше не буду. Сорвалось!

Куршевельские красоты взывали к великодушию. Мы простили.

* * *


«Ясли» разместились в уютном треугольном распадке между двух округлых холмиков. Сверху, с площадки, на которую мы вышли, неглубокая долинка внизу представлялась теплым и радостным озерцом, наполненным светящимся оранжевым светом. В этот ласковый водоем то и дело ныряли снаряженные разноцветные купальщики, издавая при этом пугливые визги, писки и прочие малопристойные звуки.

Морально я была совершенно готова к покорению опасных вершин. А вот физически.

С первых шагов нашего захватывающего и, как выяснилось, идеологически небезопасного путешествия в компании инструктора Вити я ощущала некое неудобство меж собственных ног. Какое-то странное покалывание в самом интимном месте. Оно то проходило, то проявлялось вновь, будто бы в меня игриво тыкали тонюсенькой, но очень острой иголочкой. Увы, к садомазохистам, равно как и к иным сексуальным меньшинствам, я не относилась, вернее, относилась отрицательно (консервативность воспитания, что поделаешь), посему навязчивое напряжение, буквально стреноживающее меня, как коня на скаку, изрядно мешало вхождению в горящую избу, то есть на горнолыжный олимп.

Умом я допускала, что именно может колоться. Допустим, это гордый сибирский гусь никак не может простить надругательство, которое проявил Dior, изловив и ощипав вольную птицу, потому и выпускает в меня искусно припрятанное мстительное перо. С другой стороны, допускать этого не хотелось: сам брэнд Dior был настолько мною уважаем и любим, что я не позволяла себе представить технического брака, перечеркивающего весь титанический труд Галльяно. Присутствовала еще и третья сторона, вовсе не романтическая, а потому несколько обидная: настырное перышко могло попасть мне в трусики из гостиничной перины. Что, кстати, тоже не говорило ничего хорошего об аккуратности французов.

То есть, взвесив все за и против, я пришла к однозначному выводу, что родной отечественный гусь тут вряд ли виноват. Дело в Европе, зажравшейся, напыщенной, пофигистской и развращенной русскими деньгами. Это вывод меня успокоил. По крайней мере, он не угрожал моему патриотизму и национальному самоопределению.

Однако, как говаривал классик, скучна теория, мой друг, а древо жизни пышно зеленеет. Настырное подтверждение этих слов определенно мешало мне вкушать радость куршевельского бытия. Я уже и сучила ногами, и подпрыгивала, будто бы пробуя на упругость новенькие ботинки, и изгибалась в разные стороны, в надежде заставить колющий предмет хотя бы немного сместиться в сторону. Больше всего в жизни мне хотелось засунуть руку в белоснежные дизайнерские штаны и почесаться. И честное слово, если б вокруг не было столько восхищенных глаз.

Инструктор тем временем сунул мне в руки лыжные палки и, поставив мои ноги на лыжи, с удовольствием застегнул крепления. Я немедленно ощутила себя погруженной по колени в застывающий цемент, причем каждая моя нога бетонировалась в отдельном тазике.

Юлька победоносно гарцевала рядом, демонстрируя высший пилотаж стояния на месте. Мне и это удавалось с трудом. Лыжи норовили разъехаться в разные стороны, а если учесть, что ноги не гнулись и высились бетонными столбами, то я заподозрила, что любое неловкое движение меня может просто разорвать. На две симметричные части. Единственным пока еще живым местом в моих остолбенелых конечностях были колени. И они ощутимо дрожали. Не от страха, нет, чего мне бояться? От волнения перед волшебным полетом. Наверняка.

Инструктор подробно и тщательно объяснял мне, что я должна делать и чего не должна. Обнимал своей ручищей мою хрупкую талию, демонстрируя, как мне предстоит наклоняться, оглаживал ягодицы, показывая, как следует держать бедра при скольжении. В иной момент я бы не преминула огреть эти загребущие руки хлесткими лыжными палками, которые уже научилась вполне внятно сжимать в кулаках. Но природа словно издевалась надо мной, не давая сосредоточиться ни на чем, кроме колкой пытки в промежности.

Тренер, напротив, расценил мое скромное послушание и напряженное внимание как безусловное одобрение своего педагогического мастерства, посему и распинался, кажется, в десять раз длиннее и активнее положенного.

– Авальман, могул, годиль… – доносились до меня слова какого-то древнего заклинания. – Раскантовка, скользячка, ведельн, камус, зеленка, хелиски.

Он раза три съехал вниз, показывая, как надо держать палки, как тормозить и останавливаться. Движения, которые он демонстрировал, казались настолько простыми и красивыми, что я ничуть не сомневалась: ЭТО получится у меня с первого раз. И – блестяще!

Наконец инструктор затих. Или первоначальный ликбез закончился.

– Все ясно?

Я покорно кивнула.

– Ну. – он внимательно заглянул мне в глаза, – чувствуешь предрасположенность к горнолыжному спорту?

– Это как? – равнодушно, исключительно из вежливости, поинтересовалась я.

– Предрасположенность – это когда кости быстро срастаются! Гы-гы-гы! – Витя громко и весело заржал. Чисто конь на водопое. – Психологический прием! – пояснил он, видно, углядев красноречивое выражение моего лица. – Чтобы снять напряжение!

– Чье? – придавила его взглядом я. Между ног чесалось и свербило так, что я готова была убить всех на месте. Включая подлеца Галльяно и неопознанного будущего мужа-олигарха.

– Давай! – Не удостоив меня ответом, инструктор махнул рукой. – Пошла!

На секундочку отвлекшись от собственных страданий, я опустила глаза вниз. Далеко-далеко, в оранжевом сиянии долины, резвились люди-букашки. Впрочем, нет, они совсем не резвились. Они валялись там, на снегу, полу– или совсем мертвые, убившись при съезде вот с этой гигантской высоты, на которой, как памятник беспримерной глупости, возвышалась я.

Смертельный пятачок окружала внизу толпа зевак. Неудивительно – чужие страдания всегда привлекали чернь. Слева и справа от меня то и дело срывались вниз с обреченным уханьем очередные самоубийцы.

Нет, суицид никогда не был моей сильной стороной.

Я осторожно попятилась назад, но неловкое движение зацементированных креплениями ног вдруг заставило спрятавшуюся в паху вражину кольнуть меня так, что я невольно изогнулась вперед, пытаясь создать трение между собственными филейными частями. Сила тяжести, подчиняющаяся отнюдь не мне, человеку, а каким-то несносным законам физики, мотанула меня вперед, оставив мое же трепещущее сердце позади на чистом снегу и заставив мою бедную голову чуть ли не долбануться о мои же колени. Неудержимо соскальзывая вниз, я в последний раз охватила взором бескрайнюю красоту мира и почему-то издала дикий вопль. Чисто подстреленная лань!

Лыжи несли меня нежно и плавно, и вдруг я поняла: бояться – нечего! Это же так здорово – ощущать под ногами крепкий укатанный наст, ловить губами солнце и понимать, что ты можешь! Можешь управлять лыжами, телом, трассой, то есть всем миром! Мгновенное чувство всепобеждающей эйфории сменило страх. Я глотнула подмороженный кусок солнечного света, напрягла икры, как учил инструктор, и лихо маханула палкой, заходя в крутой красивый вираж.

– Вот вам! – победоносно высказалась я.

То, что со мной произошло что-то непонятное, я сообразила тут же. В лицо вдруг сыпанула колкая снежная пыль, ноги, оказавшись на солидном отлете от туловища, странно и страшно завибрировали, невесть откуда взявшийся штормовой ветер ударил прямо в грудь, заставив мое хрупкое туловище отклониться назад. Голова больно дернулась к спине, я ухватила глазами съежившееся небо, скособочившуюся на сторону верхушку высокой елки, заваливающуюся назад вершину ближней горы. Все это, стремительно переворачиваясь и кружась, рывками отпрыгивало назад, а впереди не было ничего – только белая распоясавшаяся мгла.

Выдернув из остатков сознания недавно полученный урок торможения, я исхитрилась выправиться, сгруппироваться, придавила всей силой собственного веса правую лыжу, смело взмахнула палкой и. полетела!

Мгновенный и яростный восторг полета, будто сильнейший оргазм, вырвал из меня крик радости, и тут же, вместо законного и заслуженного расслабления, меня объял дикий животный ужас. Я поняла, что лечу в бездну.

Райские куршевельские кущи немедленно слились воедино, образовав разверстую гулкую трубу, ошметки эдемских птиц в виде сизокрылых сибирских гусей и возрождающихся из белого пепла фениксов разлетались по сторонам, опаляя мое лицо совсем не райским жаром.

«Я лечу в ад! – сообразила я. – Куда еще можно нестись с такой космической скоростью!»

Тело стало мягким и бескостным, руки и ноги – никчемно-безвольными. Я ощутила себя бездарным куском подтаявшего пластилина, который, шлепаясь на пол, превращается в бесформенную кляксу.

– Мама! – снова завопила я на весь мир.

Думаю, от этого вопля одинаково содрогнулись и рай, и ад.

На пути передо мной вдруг выросла огромная гора, много выше Эвереста. Я взлетела еще выше, неожиданно обнаружив по обе стороны собственного лица какие-то заячьи уши. Шестидесятым, смертельно обостренным чувством погибающей грешницы я поняла, что это мои лыжи раскорячились, предупредительно забрав мое прекрасное лицо в траурную раму. В то же время я четко ощущала, что ноги, мои несчастные, многократно переломанные, пластилиновые ноги, уже просто волочатся по снегу, вместе с остатками лыж, потому что в аду, где я через секунду окажусь, лыжи – атрибут совершенно лишний.

Для катания на раскаленных сковородках, вероятно, придумано что-то иное.

Я снова воспарила. Видно, уже усилием духа, а не тела. Моя несгибаемая светлая девичья воля отчаянно боролась с силами тьмы, жадно засасывающими меня в свою смертельную круговерть.

Выставив вперед руки, как птица крылья, я попыталась взлететь, вырваться, удержаться на этом свете. Мои пальцы в перчатках вдруг страшно и волшебно вытянулись, удлинившись чуть ли не до небес. Понимая это как помощь свыше, я попыталась цепануть длинным сверкающим ногтем близкую елку, чтобы повиснуть на ней, приглушив невероятную скорость последнего полета. Увы, дотянуться я не смогла…

Еще миг – и в лицо мне посыпались обжигающие горячие искры, густой пепел и хрусткая зола.

Я в последний раз поймала затухающими глазами черный диск адского солнца и ухнула в небытие.

* * *


Когда я открыла глаза, через миг, а может, через вечность, солнце надо мной вновь было улыбчиво-желтым, снег – вдохновенно-белым, а недалекие елки привычно зелеными. Тело мое вольно раскинулось на невидном пыльно-белом, вероятно, могильном холмике головой вниз. Из рассыпчатой вершины печального бугорка били в небо два серебряных луча – то победно сияли мои лыжи. Абсолютно целехонькие.

Намертво скованные с ладонями серебристые палки создавали на фоне моего живота перевернутую букву V…

Victoria! Победа!

Я – жива?

Да! Я победила силы тьмы! Господи, как хорошо! Какое чудо, эти горные лыжи!

Мне не хотелось вставать, не хотелось говорить, не хотелось никого видеть. Я устроилась поудобнее, вытянула из сугроба одну ногу и, умело подвернув ее под себя – мастерство, однако! – прилегла щекой на собственный локоть.

Да разве дадут насладиться одиночеством и победой в этом неугомонном, суетливом мире? Совершенно лишний, гнусный, вражеский скрип шагов по снегу я услышала тут же.

– Поздравляю! – завопил, как подорванный, счастливо сияющий инструктор, взвихрив красивым торможением полноцветную радугу из крупных снежинок.

Тут же я увидела вихляющуюся на лыжах, как недоваренная сосиска, Юльку, которая при попытке столь же эффектного торможения категорически завалилась набок.

– Дашка, молодец! – крикнула подползающая племяшка, отплевываясь от снега, изо всех сил изображая, что она сознательно плюхнулась рядом, например, из солидарности. – С первого раза столько проехать! Если б не этот трамплин, то ты б до самого низа домчалась!

– В глаз что-то попало, – объяснила я. – Заморгала, вот с дороги и сбилась.

Юлька вовсю изображала из себя героическую санитарку, стремящуюся ценой собственной жизни вынести с поля боя раненого героя бойца. Герой боец, то есть я, сквозь близкие слезы надежды, с сознанием хорошо исполненного долга, наблюдал за пластунскими ухищрениями сознательной медработницы, спасающей силу и славу нации.

– Спорим, сама не встанет! – услышала я голос откуда-то сбоку.

Повернула голову и узрела двух розовощеких дебилов, с бордами наперевес. Вот, оказывается, кто так мерзко скрипел ботинками, не давая сосредоточиться на радостях одержанной победы.

– А ну, кыш отсюда! – осерчал инструктор. – Спорщики! На пиво зарабатываете?

Парни хохотнули, но не ушли. Видно, их пари носило серьезный мировоззренческий характер, а потому требовало логического завершения.

– Слышь, лыжник, пусть сама встанет, – цыкнул зубом один из них. – Ну, мы, в натуре, на сотню забились!

«Вот она, горькая проза жизни, – удрученно подумала я. – Кому-то – смертельный риск на опасной трассе, а кому-то дармовое пиво. И ведь никакого понятия о том, что за испытание мне пришлось преодолеть! Дикие, дикие люди! Дети гор…»

– Дашунь, вставай! – протянул мне уверенную ладонь инструктор. – Нельзя на снегу лежать – застудишься.

– Сама! – гордо сказала я, пытаясь собрать в кучу раскиданные по склону конечности.

Спорщики напряженно затихли.

«Просто вопрос жизни и смерти!» – мстительно подумала я, подтягивая лыжу вместе с ногой. Лыжа зацепилась за палку, палка схлестнулась со второй лыжей, образовалась нешуточная головоломка, и я никак не могла отыскать узелка, за который следовало дернуть. Изящно завалившись на спину, я тут же перекувыркнулась на живот и застыла в позе пикирующей ласточки, лицом в снег, с ногами, задранными выше головы, потому что лыжи снова воткнулись в снег, вознеся мои настрадавшиеся икры и стопы к самым небесам.

Инструктор Витя, не дожидаясь окончания опасного эксперимента, перехватил меня поперек, приподнял, встряхнул и поставил в правильное вертикальное положение.

– Назад на лыжах пойдешь или как? – спросил он.

– Или как, – согласилась я, наблюдая за тем, как один из дебилов лепит на лоб другому родную российскую сотню.

«Черт, – отругала я себя, – стоило за такие копейки так мучаться!» Потом сообразила, что данная купюра изначально предназначалась не мне, и успокоилась.

Путь наверх был славен, но короток. В моей душе пели фанфары и гремели литавры, чудесным образом складываясь в музыку величавого гимна моей исторической родины. Я чувствовала себя на пьедестале почета, самой высшей его ступени, счастливо понимая, что гимн России играют исключительно в мою честь. От гордости – не за себя, за отечество – глаза мои наполнились горячими и благодарными слезами. Вместе с бравурными аккордами и торжественными голосами хора я возносилась на вершину горы, которую покорила только что, позади меня не менее счастливый и гордый тренер нес мои лыжи.

Я шла легко и свободно. Ноги, вызволенные из цементного плена, были послушны и упруги, колени отлично сгибались, руки слаженно вибрировали в такт походке. И главное, ничего нигде не кололо! Я даже специально поерзала бедрами, пытаясь нащупать виновника моего прекрасного полета – тщетно! И тут я поняла, что и импортный Dior, и родная лапчатая птица совершенно ни при чем! Колол и досаждал мне необъяснимый тривиальный страх. Только и всего.

Смущало единственное: никогда прежде страх не проявлялся так странно, таким способом и в таком месте. С другой стороны – и в Куршевеле я тоже раньше не бывала. Чему удивляться? Новое место, новые ощущения.

Оказавшись наверху, я с удовольствием обозрела прекрасные окрестности. Открывшаяся картина меня несколько озадачила. Горка, с которой я совершила головокружительный и опасный полет, представлялась не просто не очень высокой. Она была. Как бы это выразиться? Вряд ли вообще горкой. Так, бугорок, с пологим склоном. Но ведь этого просто не может быть!

«Обман зрения, – успокоила я себя. – Среди снега и солнца такое случается сплошь и рядом.

Иначе – как бы мне удалось набрать такую скорость?»

Несколько смущала еще одна подробность: я никак не могла отыскать глазами тот самый огромный пик, в который врезалась, влетев под небеса. Прямо подо мной, метрах в десяти, пушистой бородавкой выпирал из снега разворошенный бугорок. Жалкий, замурзанный. Ну, не в него же я впилилась?

Или скорость моего скольжения была такой мощной, что гора просто рассыпалась подо мной, не выдержав бури и натиска? И все, что от нее осталось, – вот этот тщедушный прыщ?

Уточнять я не стала. Зачем заставлять инструктора еще раз вздрагивать от только что пережитого стресса? Ведь если б я не проявила волю и сноровку, а значит, погибла, нашего милого соотечественника тут же поперли бы с работы. Желаю я ему такой судьбы? Нет. Что я, зверь, что ли?

– Ну, что, девчонки, скатитесь еще по разику? – подмигнул наставник. – Успех надо закреплять!

Юлька вопросительно смотрела на меня, всем своим видом показывая, что она – против. Я немного поразмыслила. Оно, конечно, покататься можно, отчего бы не покататься? Но если ребенок так активно не хочет? Может, она проголодалась? Или устала? Или замерзла? Не могу же я думать только о собственном удовольствии! В конце концов, племяшка – тоже человек.

– Покатаемся, – утешила я инструктора. – Только теперь не в этих яслях, а на настоящей трассе.

Юлька взглянула на меня с ужасом и уже открыла рот для категорического, надо думать, возражения. Я приподняла очки и незаметно подмигнула ей, успокаивая. Девчонка тут же обмякла и щелкнула креплениями, вырываясь на заслуженную свободу.

– А не рано вам на трассу? – подозрительно поинтересовался инструктор. – Может, лучше тут?

– Тут – завтра, – сообщила я. – Будем отрабатывать этот. авальман с браккажем.

– Умница, – расцвел Витя. – Запомнила! Ну, осторожнее там. И много не катайтесь, а то завтра ноги будут болеть.

* * *


Пристроив лыжи на плечах, как заправские гонщицы, мы направились по зеленой стрелке на ближнюю трассу.

На площадке, куда причаливали пучеглазые любопытные подъемники, мы остановились.

– Здесь погуляем или выше поднимемся? – спросила я.

– Давай выше, – кивнула Юлька. – Там народ интереснее.

– Девчонки, пойдемте с нами в кулуар! – по-свойски обнял нас за плечи некий развязный тип в красно-желтом покоцанном временем и катанием комбезе.

– Что? – вспыхнула я, вырываясь из наглого захвата. – Да как ты смеешь!

– Новички! – расплылся хулиган. – За версту видно! Кулуар – это не то, о чем вы вдруг возмечтали. Это ложбинка. Ну, между двумя холмиками. Примерно такая! – Он махнул рукавицей прямо перед моим носом, указывая вниз, где уютно синела славная долинка, заботливо прикрытая от ветра локтями двух мускулистых гор.

– Сам иди в свой кулуар! – повторила мой жест отторжения способная племянница. – А мы наверх, на гору.

– Ну-ну, удачи, – растворяясь в солнце, напутствовал нас неудовлетворенный курортник. – Вон ваш grag lifttelesquis подрулил.

Прямо перед нами остановилась желтая кабина подъемника с приплюснутыми к толстому стеклу радостными рожицами отдыхающих.

– Пошли?

– Куда! – дернула меня за рукав Юлька. – Мы ж не шавки какие-нибудь! Нам chair lift нужен!

– Что за жаргон! – возмутилась я. – Если хочешь сказать о себе, будь добра, используй единственное число. Шавка.

– Да не шавки, шапки! – Юлька снисходительно, как старшая и более опытная горнолыжница, хмыкнула. – На grag lifttelesquis ездят только шапки! Ну, те, кто на экскурсию приехал, а кататься не умеет, и снаряжения у них нет. А нам, как спортсменам, надо подниматься на chair lift, видишь, вон красные кресла по канату едут!

Я задрала голову и действительно увидела, как в синей вышине, прямо под легкими смешными облачками, плывут ярко-красные сиденья со счастливыми курортниками. Ноги мои сразу похолодели, руки в перчатках противно взмокли. Ощущать под собой вторично бездонную бездну как-то не хотелось. Глазастенький уютный вагончик grag lifttelesquis представлялся намного надежнее и приятнее.

– Да не бойся ты, – все так же покровительственно успокоила меня Юлька. – Там пристегивают, а вид сверху просто нереальный! Из окошка такого не увидишь.

– Если я за кого и боюсь, то вовсе не за себя, – наставительно проговорила я, расставляя по законным местам возраст и статус. – Кстати, в вагончике не только шапки. Вон, смотри, лыжники загружаются. При полном параде, между прочим! Пошли. Ветер наверху, видишь, как кресла раскачиваются? Простынешь – отправлю к родителям в Дубай!

Упоминание о кровных родственниках произвело на Юльку магическое действие. Я еще ожидала ее ответа, а она уже резво проталкивала в дверь облюбованного мною вагончика-подъемника свои лыжи.

– Юляшка! – услышала я удивленно-радостный мужской бас. – Привет, ребенок! Все-таки решили не изменять принципам? Вроде Ильдар говорил, что в Дубай едет.

– Папа с мамой и поехали в Дубай, – вежливо ответила моя воспитанница. – А я здесь с сестрой.

– Как это родители тебя одну отпустили? – поразился бас.

Я покрутила головой и обнаружила его владельца – симпатичного высокого брюнета, белозубого и загорелого, в черно-белом горнолыжном костюме.

– Очень просто, – дернула плечиком Юлька. – Вы, дядя Марат, не заметили, что я уже детский садик окончила?

– Неужели? – расхохотался бас. – И правда. Красавица, хоть куда! А сестренка где?

– Даша, – выросла я за плечом племянницы.

– Марат, – восторженно пожирая меня глазами, протянул руку мужчина. – Девчонки, а вам вдвоем не скучно? У нас тут компания классная. Присоединяйтесь!

– Спасибо, дядя Марат, – улыбнулась Юлька. – Мы сами.

– Чего сами-то? Самим скучно! А у нас каждый вечер что-нибудь новенькое. И народ веселый.

– Пенсионного возраста? – полюбопытствовала Юлька.

Марат снова расхохотался:

– Не бойся. Кроме меня, тебя никто не знает. А я буду молчать, как партизан на допросе. А потом, преимущество пенсионного возраста в том, что мы совершенно не опасны для подросших дочек своих друзей. Правда, Дашенька? – Он снова уставился на меня. – Вы где живете? Снова в «Килиманджаро»?

– Нет, в «Le Lana», – степенно ответила Юлька. – «Le Kilimandjaro» предлагал только апартаменты, а зачем нам на двоих столько места? А вы где?

– Как всегда, в «Les Airelles». Я консервативен. А потом, такого шеф-повара, как там, во всем Куршевеле не найти. Я даже не знаю, из-за лыж сюда езжу или из-за еды.

– Вы с Викой?

– Нет, зайка. Виктория сейчас на Искье, здоровье поправляет. Если сможет, приедет сюда на пару деньков, но будем надеяться, что нам повезет и такого не случится.

Юлька понимающе хихикнула:

– В прошлом году вы тоже на это надеялись!

Марат крякнул, а пузатенький лысый горнолыжник, стоящий рядом, радостно хлопнул его по плечу:

– Марат, слух о тебе прошел по всей Руси великой!

– Не будем о грустном, – улыбнулся мужчина. – Ну что, где вас подхватить вечером?

– В отеле, где ж еще? – не советуясь со мной, согласилась Юлька. – Не пойдем же ночью одни по темным улицам! Мне папа не велел.

– Умница, – умилился Марат и трогательно чмокнул Юльку в лобик. Потянулся было ко мне, но я предпочла отодвинуться. Только не хватало мне с мужчинами в лоб целоваться! – Ну, мы тут выходим, нас бар заждался.

– Ох, дядя Марат, я смотрю, вы как мой папан, тоже горнопляжник!

– Нет, Юлечка. Я – следующая генерация: горнофляжник.

– Ну да, – согласилась Юлька. – Отец мне рассказывал, что горные лыжи – самый дорогой вид алкоголизма.

– Прав, во всем прав! Мудрый человек твой папа. Жалко, нет его нынче с нами.

– Ничего, – успокоила мужчин Юлька. – Я за него. Если что, сумею поддержать семейные традиции.

Компания дружно расхохоталась и так, хохоча, вывалилась из кабинки Foret на площадку, которая упиралась в массивную деревянную дверь с выжженной надписью «BAR».

– Кто это? – недовольно спросила я у Юльки, намереваясь устроить ей образцово-показательную выволочку за самовольство и неподобающую развязность.

– Дядя Марат? Папкин друг, тоже нефть сосет, только он круче. Очень заводной! Клево, что мы его встретили: с ним не соскучишься!

– Жена, значит, болеет, а он развлекается. Хорош гусь! – умерила я Юлькины восторги.

– Вика? Какая она ему жена? – скривилась племянница. – Не смеши! Положено какую-нибудь миску трахать, вот он Вику и подобрал. Королева красоты Мухосранска и окрестностей. Так-то она девчонка ничего, только дура. Дядя Марат никогда на ней не женится.

– Почему?

– Потому что ноги-сиськи-письки сейчас можно и искусственно нарастить, а мозги новые ни за какие деньги не вставляют. Вот, Дашка, ему б такую жену, как ты. Я бы и сама за него замуж вышла, но старый он больно. Старше папы.

– Юлька, – поразилась я, – что ты несешь?

– Да, ладно, Дашка! Строишь из себя неизвестно кого! Что, помешал бы тебе такой муж?

«Не помешал бы, – мысленно согласилась я. – Очень бы даже не помешал».

Моя голова начала лихорадочно и быстро работать: я ему понравилась, это точно! Любовницы рядом нет, значит, он может себе позволить. А я вообще свободная женщина! Со мной, что уж скромничать, можно и в пир и в мир. К тому же Юлька представила меня как сестру. Ну, не посмеет же он близкой родственнице своего друга предложить просто переспать? Значит, если у нас завяжется роман, это будет нечто серьезное!

Блин, прилететь в Куршевель и в первый же день встретить неженатого олигарха! Вот так удача! Да я буду не я, если не воспользуюсь такой возможностью! Зачем я сюда приехала? Юльке сопли вытирать? Сама вытрет, не маленькая. Нет, все-таки интуиция меня не подвела. Но вида я ему не покажу, дудки! Буду вести себя так, будто бы он мне вообще безразличен. Тем более что прикрытие у меня обалденное: собираю материал о том, как отдыхают олигархи. Потому и им заинтересовалась, чисто из профессиональных побуждений. Таким образом, и интеллект свой покажу, и образованность, а красоту – ее и так видно, не скроешь. Да если еще прикид достойный да туфельки на шпильке. Ноги-то у меня, поди, не хуже, чем у этой Вики. Пусть сравнивает!

На следующей площадке мы вышли из транспортного средства и тут же оказались в веселой толпе, которая гомонила исключительно на родном русском, причем не стесняясь в выражениях и эмоциях. Чувствовалось, что люди хорошо размялись на лыжне и теперь так же откровенно делятся впечатлениями. Спортивные наряды несколько микшировали своеобразие лиц, но все же мой наметанный журналистский взор легко вычленил в народной массе несколько хорошо знакомых физиономий.

Я углядела девичье музыкально-сексуальное трио в полном составе, разнаряженное в сливовый, карамельный и салатный комбинезончики. Лыжи у девиц отсутствовали вовсе, то есть кататься они и не собирались. Может, пели для публики на какой-нибудь открытой площадке? Интересно. Неужели тут, на склоне, есть оборудование для воспроизведения фонограммы? То, что они сами не поют, я знала совершенно точно. Потому что именно я и раскрыла эту тайну в сенсационном материале, за который моя любимая газета чуть под суд не пошла. Поскольку мои отношения с этими блестящими бабочками нельзя было назвать дружественными, то я, дернув Юльку за рукав, предпочла ретироваться в противоположную сторону.

– Какие люди! – тут же услышала я знакомый обволакивающий баритон. – Дашенька, сенсацию ищешь?

Мармеладно-смуглый певец поднял над головой лыжную палку в знак радостного приветствия.

– Валера, – ответно возрадовалась я, – а ты тут что делаешь?

– Как что? – не понял он. – Катаюсь. Чем тут еще заниматься?

– А ты умеешь? – недоверчиво спросила я.

– Обижаешь! Я даже девчонок своих на лыжи поставил. – И он ткнул перчаткой в живописную группку, где присевшая на корточки женщина, его жена, я тут же ее узнала, что-то мудрила с лыжными креплениями на ногах очаровательной малышки. Рядом смирно стояли две девочки постарше. – Ты тут давно?

– Первый день.

– А мы послезавтра уезжаем. У меня сольник в Питере. Но ничего, тут наших много. Аленка Свиридова, Юля Рутберг, Саша Домогаров с Маринкой. Приходи вечером в «Трамплин», там все будут.

Перечисленные им имена меня нисколько не взволновали. Так, для штрихов, конечно, пригодится. Но эти персонажи на скандал не катили. Разве что последняя парочка. Да и та, наверное, уже под тройным прицелом. Поскольку я собралась снимать исключительно сливки, то пришлось ослепительно улыбнуться:

– Не знаю, вечер уже занят.

– Где? С кем?

– Да нас Марат Сафаров на частную вечеринку пригласил.

– О! – уважительно взглянул на меня мармеладный. – Поздравляю! Растешь. Шоу-бизнес, значит, по боку? Будешь олигархические будни протоколировать?

– Да нет, это почти семейная встреча, – устало, будто меня это страшно напрягало, пояснила я. – Не придем – обидится на всю жизнь.

– Слушай, Дашка, а я и не знал, что ты из этих. А чего тогда в этом бульварном листке служишь?

– Жизнь изучаю, – пожала я пуховым диоровским плечом. – Не только ж из окон лимузина на нее смотреть.

Певец с интересом прошелся по мне масляными глазами, заценил, это я отметила, мой прикид.

– На сольник в «Россию» ко мне придешь?

– Когда?

– В феврале.

– Ну, если пригласишь.

– Уже! А потом, может. Ты как насчет японской кухни? У меня друг такое место держит.

– Валера, тебя супруга зовет, – я сладко опустила его на землю. – И дети ждут, чтобы ты им сопельки вытер.

Как только сладкоголосый Орфей отвернулся, мы с Юлькой растворились среди соотечественников.

* * *


Пробираясь сквозь митингующую массу, я еще раза три поздоровалась со знакомыми из московской шоу-тусовки. Впечатление было такое, что мы пересеклись на каком-то столичном мероприятии, где никто не удивляется нечаянной встрече, потому что на то и бомонд, чтобы собираться вместе по поводу и без.

В компании каких-то очень знакомых перекормленных рож витийствовала моя коллега – светская обозревательница большой газеты, особа высокомерная, манерная и очень язвительная. По ее публикациям я знала, что Куршевель для нее – дом родной, равно как и другие супердорогие тусовочные места. Поскольку совершенно несомненным представлялся тот факт, что в скором будущем она утратит свои лидирующие позиции и с моей помощью окажется на обочине большой журналистики, я мило помахала ей перчаткой и улыбнулась. Не знаю, сумела ли она рассмотреть в моем взгляде скорбное сочувствие. Наверное, да, иначе чего бы так окрысилось ее красивое лицо?

«Придется, милочка», – вздохнула я, имея в виду ее невысказанную просьбу не заступать ей дорогу.

Юлька крутила головой, узнавая своих кумиров, и восторженно произносила шепотом их имена.

Неожиданно ровная площадка кончилась, и мы оказались на самом склоне. Эта гора была просто огромной. Лыжники свистели по ней, как стрелы, выпущенные из тугого лука. Залихватские повороты, которые они выделывали по пути, представлялись мне чудом спортивного искусства. Похоже, тут катались лишь очень опытные куршевельцы.

– Скатимся? – робко спросила племяшка.

– Сдурела? – ласково ответила я. – Пусть твой папаша сначала санитарный вертолет купит.

Юлька облегченно вздохнула. Похоже, ей, как и мне, больше нравилось, когда она носит лыжи, а не они ее.

– Ох ты! – вдруг тонко выкрикнула племяшка и невежливо развернула мою голову к ближней стороне склона.

Чуть ниже нас, перпендикулярно основным спускам, катилась изумительная по красоте группа лыжников. Они не гнали, как сумасшедшие, они ловили кайф от элегантных широких поворотов, восьмерок и эллипсов. Они наслаждались жизнью! Это просто читалось и на их лицах, и в их движениях.

В центре группы уверенно и мощно катил высокий атлетический мужчина в серебристо-белом костюме. Вокруг него роились лыжники помельче, тоже исключительно в белом. Они подъезжали все ближе, и я с восторженным удивлением отметила, что мужчина в группе – один. Остальные – девушки. Причем как на подбор: высокие, стройные, с развевающимися из-под шапочек светлыми волосами. Осанка и рост позволяли сделать однозначный вывод: модели. Причем экстра-класса. Группа была невероятно, божественно красива! Словно властелин горы вышел на осмотр своих владений в окружении прекрасных фей.

Прямо перед нами сказочные персонажи затормозили и красивой елочкой, практически не касаясь снега, заскользили наверх.

– Разде-вайсь! – вдруг весело скомандовал снежный повелитель.

Феи, очаровательно улыбаясь, выполнили эту странную команду, и я в тот же миг поняла, для чего сие было сделано.

Лыжные шапочки слетели с голов белыми бабочками-капустницами, обнажив роскошные волосы снежинок – светлые, густые, отличающиеся лишь длиной и блеском оттенков – от платинового до рыжеватого. Девушки одновременно тряхнули головами, расправляя волосы за плечами, как крылья, и изящные розовые ушки тут же загорелись яркими праздничными бриллиантами.

Следом девушки так же синхронно расстегнули куртки, обнажив прелестные выпуклости над стройными животами. С одинаковых по размеру декольте сверкнули, перекликаясь с ушами, огоньки покрупнее.

Властелин горы с удовольствием оглядел свою свиту и снова скомандовал: «Вперед!»

Мгновение – и прекрасное искрящееся видение, словно мираж, истаяло в голубом воздухе.

– Какая красота! – выдохнула я. – Юлька, ты видела?

– Конечно! Это же дядя Миша Рокотов со своим гаремом! Он всегда целый самолет девчонок привозит. Одевает их тут, брюллики дарит.

– За что?

– Мать говорит, что это проститутки, а папаша – наоборот. Вроде как они студентки, и Рокотов им тут спецкурс по экономике читает.

– Умный у тебя папан, – согласилась я. – Кому, как не ему, суть вопроса знать? Жаль, что мне в студенчестве такой профессор не попался. Уж я бы эту экономику исключительно на отлично сдала! Эх, не в том месте училась.

– Ты умная, – завистливо сказала Юлька. – А у меня никакой склонности к естественным наукам. Кроме того, когда ты училась, таких профессоров и не было. Это, как мама говорит, молодая поросль. Типа нашего папани.

– Это точно, – с грустью согласилась я.

Мне так захотелось стать одной из этих девчонок! Конечно, исключительно для того, чтобы через некоторое время остаться единственной.

Отчетливо представилось, как я несусь рядом со смелым и сильным властелином горы в вихре снежных радуг, разбрасывая вокруг бриллиантовые брызги, как постепенно отстают от нас, не в силах справиться с темпом, хилые длинноногие модели, просто заваливаясь по сторонам подкошенными под корень столбами. Как вместе, вдвоем, достигаем мы вожделенной солнечной вершины и застываем там, обнявшись, устремив свои красивые лица в прекрасное будущее.

– Знаешь что, Юлька, – благосклонно обратилась я к племяннице. – Почему это мы с тобой решили за один день все удовольствия получить? Чего мы тут на горе стоим, как две березки на ветру? Умные люди, видела, уже откатались. Давай-ка мы вернемся в отель. По пути где-нибудь в баре кофейку употребим. Что-то мне зябко после такого променада. В ванну бы, чтоб не простудиться.

– Давай! – обрадовалась Юлька. – Ты в ванну, а я как раз по телику сериал посмотрю. А то уже и так вчера серию пропустила.

На сериал Юлька чуть не опоздала, потому что в отеле мы не удержались и зарулили в бар – оттуда так пахло сдобой!

Ох, какие крошечные делают в Куршевеле пирожные! Штуки, наверное, после седьмой или восьмой я подняла глаза на слизывающую с пальцев крем Юльку.

– Не треснешь?

– На себя посмотри, – промямлила та набитым ртом. – Ребенок на свежем воздухе оголодал, а тебе хоть бы что. Купи еще ветчинки, а то меня с голоду мутит.

Не заставлять же бедного ребенка есть в одиночестве! Себе я купила сыра. Потом мы попили свежевыжатый ананасовый сок. Потом проглотили по малепусенькому канапе с черной и красной икоркой, потом выпили по чашечке горячих аристократических сливок…

– Красота, – подвела итог нашему первому выходу в свет Юлька, заваливаясь на диван и перещелкивая кнопки на телевизионном пульте.


Грезя в полудреме о предстоящем сказочном вечере и будущей не менее сказочной жизни с олигархом, который представлялся мне то властелином горы, то Маратом, я провалялась в пенной душистой джакузи больше часа, мысленно примеряя на себя платья и туфли из Юлькиного чемодана. Остановилась я на малахитовом облегающем наряде от Alessandro de Benedetti, который Галка нарыла к какой-то своей тусовке в «Модной точке» на Ленинском. Надела один раз и отдала Юльке. Мол, слишком короткое. Племяшка его так и не обновила, случая не представилось, а я на эту красоту сразу запала. Как раз под цвет глаз, и фигуру облегает, как змеиная кожа. А чуть ниже талии, до колен, три пышных волана. Мне даже самой себя за талию обнять захотелось, когда на себя в зеркало любовалась. К нему очень подойдут черные с зелеными стразами босоножки, Nina Donis, кажется?

Я чуть напрягла воображение и представила себя во весь рост: загадочная томная красавица, с русалочьими глазами, сама как русалка, гибкая, стройная, манящая. Полный улет! Посмотрим, вспомнит Марат, как его Вику зовут, или и свое имя позабудет.

Когда я наконец выползла, телевизор надрывался в рыданиях какой-то бразильянки, а Юлька вдохновенно дрыхла.

«Пусть поспит, – милостиво решила я. – Надышалась воздуха, притомилась. Да и я, пожалуй, подремлю перед решающим вечером своей жизни. Приведу в порядок нервы, отдохну перед бессонной ночью».

При мысли о предстоящей ночи внизу живота что-то сладко заволновалось. Я решительно опустила жалюзи, создавая в комнате иллюзию ночного покоя, и для верности задернула портьеры. Перина, под которую я юркнула, не надев даже пижамы, была удивительно уютной и ласковой. Я представила сильные руки Марата, его загорелое плечо, на которое я с таким удовольствием буду класть уставшую от тягот нелегкой журналистской работы голову, повозилась немного и сладко уснула.


GEAR HURE (ДЕНЬ ВТОРОЙ)


Из сладкого сна я вынырнула совершенно отдохнувшей и счастливой. Мои часики Cavalli показывали девять.

– Юлька, вставай! – сдернула я с племяшки пушистый плед. – За нами скоро заедут, а мы в нижнем белье.

– Кое-кто вообще голый, – обозрела мой красивый обнаженный торс моментально проснувшаяся Юлька. – Слушай, ты такая клевая! Может, тебе вообще не одеваться? Сколько там натикало?

– Девять.

– А, ну еще час-полтора есть. Тут раньше одиннадцати ничего не начинается. Успеем.

Мурлыча себе под нос всякие-разные приятные песенки, мы стали обряжаться в парадно-выходной камуфляж.

Я, как и решила, в Сашуню Benedetti, а Юлька, устроив прямо на полу выставку-продажу дизайнерских шмоток, наконец остановилась на узеньких джинсиках от Andrew Mackenzie, с глазастой золотой ромашкой на бедре и листочком от этой же ромашки на попе. Сверху племяшка облачилась в прозрачную розовую разлетайку Blugirl Blumarine, усыпанную бисером и паетками.

– Как? – крутнулась она передо мной.

– Сверкаешь и искришься, как новогодний фейерверк. С одной стороны – красиво, с другой – ты же не на детсадовскую дискотеку собралась. Скромнее надо быть. И изысканнее.

– Так, чего поменять-то? Штаны или блузон?

– Все равно. Лучше – верх.

Юлька со вздохом стянула с себя сверкающую переливчатую кофтюлю. Повозилась в куче шмоток, выудила трикотажный черный джемпер с голой сетчатой спиной и такой же дыркой впереди, призванной кисейно прикрыть сексуально-поджарый юный живот и розовую пуговку пупочка.

– Ну?

Честно говоря, на этот джемпер от Karen Millen положила глаз я сама, прикидывая, что надену его завтра, именно с джинсами. Не с этими, конечно, а с другими, короткими дудочками цвета индиго от той же Karen Millen, которые все в заклепках, как в чешуе. Однако педагогам часто приходится жертвовать собственным благополучием. История просто кишит такими примерами. Не стала исключением и я.

– Отлично! То, что надо. Сексуально и скромно.

– Разве вместе это бывает?

– Должно быть. Самое сексуальное на свете знаешь что? Невинность!

– А что же ты тогда, Даша. – Юлька горестно покачала головой. – Хотя маман говорила, что сейчас и невинность восстанавливают путем хирургического вмешательства. Не хочешь?

– Во-первых, я не открывала дискуссию по обсуждению моего морального облика, – оборвала я зарвавшуюся девчонку. – А во-вторых, невинность – это состояние души, а не органов тела.

– Во как! – восхитилась Юлька. – А чего ж тогда.

Видно было, что в ее красивой головенке происходит бурный процесс осмысления изреченных мною истин. Однако, зная племяшку с младых ногтей, я опасалась, что этот процесс может завести ее совершенно не в ту сторону, а потому прикрикнула:

– Губу не раскатывай! Дома можешь делать что хочешь. А тут, под моим присмотром, будешь по струнке ходить!

– Ты чего? – изумилась Юлька. – Я же вообще молчу!

– Ты не забыла, кто я по профессии? Мне и твоего молчания достаточно, чтоб понять, о чем ты думаешь!

– Все! – резанула воздух рукой Юлька. – Решено! Ну его к черту этот МГИМО, пусть сами там учатся, если хотят, а я, Дашка, как ты, буду журналисткой.

«Неожиданный финал дискуссии», – подумала я. Но комментировать не стала. В конце концов, выбор профессии – дело сугубо индивидуальное, интимное, можно сказать. Пусть ребенок решает сам.

Я растушевала под бровями искорки травянистого перламутра, припушила объемной тушью ресницы, вывела на веках тонкие темно-серые стрелки. Полюбовалась. Глаза и вовсе стали русалочьими – удлиненными, загадочными, глубокими. Чуточку бледно-розовых румян, темно-коралловый контур, сексуально очертивший рот, и – завершающий штрих – карамельно-оранжевый, как бы светящийся изнутри блеск для губ.

Хороша, черт меня возьми!

Юлька тоже закончила разрисовку физиономии. Если б не ярко-красный, просто пылающий рот, ее макияж можно было бы одобрить.

– Губы! – строго сказала я.

– Чего – губы? – Племяшка почмокала алым бантиком.

– Слишком ярко. Вызывающе. Это выдает отсутствие вкуса.

– Ой-ей-ей! – скривилась Юлька. – Это, между прочим, Valmont! У матери тиснула.

– Матери сколько лет? – не сдалась я. – А тебе? Хочешь, чтоб на тебя пальцем показывали как на деревенскую дурочку?

– А Куршевель и есть деревня, – хмыкнула Юлька, но алую помаду стерла, тут же украсив рот коричневатым блеском. – Теперь нормально?

– Пойдет, – одобрила я. – По крайней мере, мне за тебя не будет стыдно.

– Зануда ты, Дашка, – вздохнула племянница. – Женщина должна быть яркой.

Наш внутриполовой спор примирительно закончился общим взглядом на часы: уже десять! Мы украсили конечности – я выбранными заранее босоножками, Юлька стильными дырчатыми сапожками-казаками из кремовой замши – и томно присели на краешки кресел, ожидая скорых гостей.

Вот что значит развитая и правильно выдрессированная интуиция! Не успела я красиво сложить ноги, чтобы их безупречный рисунок бросился в глаза сразу от входа, как добротная деревянная дверь рассыпалась мелким радостным стуком.

– Войдите, – томно, но достаточно громко, чтоб было слышно в коридоре, протянула я. – Entrez!

– Enter! – тут же куртуазно влезла Юлька, показывая, что и она тоже – полиглот.

В открывшийся дверной проем ворвался сноп яркого света, и в его сиянии возникла мужская фигура. Плечистая, высокая, мощная. Мужчина моей мечты входил в мою жизнь прекрасным солнцем.

– Привет, девчонки! – сказал он, закрывая за собой дверь. – А чего это вы в темноте? И при полном параде? Не ложились еще, что ли? Ну, вы даете!

На пороге нашего номера стоял. Макс.

Минута молчания затянулась, по моим представлениям, где-то на вечность.

Наконец я отлепилась от кресла, встала и, провожаемая восхищенным взглядом нежданного гостя, направилась к окну.

Портьеры, жалюзи.

Солнце жахнуло меня по глазам так, что я отпрыгнула от окна, как горный козел, въехала спиной в кресло и завалилась на него боком, неэстетично задрав над мягким поручнем коленки.

– А я думаю, чего это так есть хочется? – раздумчиво проронила Юлька, совершенно не отреагировав на мое падение. – Теперь – понятно.

– Че тут у вас происходит? – крутил бестолковой головой ранний гость. – Проблемы?

– Проблемы, – согласилась я, выбираясь из пухлой ямы. – Еще какие проблемы.

– Помощь нужна? – деловито и быстро спросил новоявленный Робин Гуд.

– Самая большая помощь на настоящий момент будет, если ты оставишь нас одних.

– Нам надо многое решить, – по-взрослому поддержала меня Юлька.

– Вы меня прямо пугаете, – визитер вежливо попятился к двери. – Страшного-то хоть ничего не произошло? Все живы?

– Пока не знаем, – честно и искренне ответила я. – Иди, Макс, позже увидимся.

– Точно? – Он радостно расплылся. – Ладно. Вот телефончик вам оставлю, как отдохнете и отоспитесь, звякните! Я вас хочу с бордерами познакомить. Такие ребята конкретные! Так катаются!

Он стал царапать на салфетке номер и вдруг хлопнул себя по лбу:

– Вот дурак! Забыл ведь! Так бы и унес с собой! Вам с ресепшена визитку передали. Тоже с телефоном. Просили позвонить.

Он сунул мне в руки гостиничную, в виньетках, картонку, на которой размашисто было выведено: «MARAT» и рядом – одиннадцать совершенно великолепных цифр.

– После обеда-то выберетесь? Жалко время терять!

– Иди, иди, – ласково подтолкнула его я.

– Мы раньше выйдем! – сообщила Юлька. – Сейчас сходим, поедим и сразу позвоним.

– А спать совсем не будете? – обрадовался парень. – Нереально! Жду! Для вас борды взять?

– Да! – крикнула Юлька.

– Нет! – запротестовала я.

– Ладно, в фан-парке разберемся! – улыбнулся Макс, махнув на прощание рукой.

Отчего-то мне показалось, что он больше обращался к Юльке, а не ко мне. Может, над этим и стоило бы поразмыслить, но не сейчас. В такую трагическую минуту, как эта, сознание было настроено вовсе не на повседневные глупости. Странно, конечно, что он вдруг переключился на племяшку, но, скорее всего, мне это просто показалось. Его взгляд, когда я шла к окну, помнился вполне отчетливо. Значит, играет.

* * *


– Дашунь, да не грузись ты так! – потерлась разукрашенной мордахой о мое плечо Юлька. – Ну, подумаешь, захрючили до утра! Зато мы с тобой на весь оставшийся срок отоспались! Теперь будем колбасить, не просыхая!

Я даже не стала делать Юльке замечание по поводу неподобающего жаргона. Вот так бездарно проспать собственное счастье.

– А счастье было так возможно, так близко, – горько произнесла я вслух.

– Даш, ты чего? – Юлька перепугалась. Она всегда пугалась, когда я вдруг начинала говорить стихами. А стихов я знала много. Особенно про несчастную любовь.

– Какой ответ? Одну суровость. Не правда ль? Вам была не новость смиренной девочки любовь? – Моя рука вертела визитку с телефонным номером, а моя голова вертела картинки, как «мой бедный Марат», не дождавшись меня, пускается во все тяжкие.

– И ни одного моста он теперь не построит, – печально заключила я.

– Дашенька, – заискивающе и жалостливо, как безнадежно больную, погладила меня по руке Юлька. – Какой мост? Кто не построит?

– Мой бедный Марат, – объяснила я.

– Нашла бедного! – возмутилась Юлька. – Да он богаче папы!

– Спектакль, – коротко ответила я. – Пьеса так называется «Мой бедный Марат».

– Про дядю Марата? Во, дает! Значит, уже и театр купил? А я не знала. Надо папахену такую мысль подкинуть. Может, мне тогда артисткой стать?

Что толку разговаривать с бестолочью!

– Арбузова пьеса, – пояснила я. – Очень хороший драматург.

– Ясное дело! – кивнула Юлька. – За свои деньги да плохое покупать? Они ж не полные придурки!

Нашу интеллектуальную беседу, сопровождающуюся печальным переодеванием, прервал телефонный звонок.

– Девчонки! – засюсюкала в трубку далекая Галка. – Как вы там?

– Хорошо, – сказала я и передала мобильник Юльке.

– Что делаете? – спросила соскучившаяся мать.

– Только встали, – зевнула примерная дочь.

– А легли когда? Поздно, наверное?

– Конечно! – обиженно шмыгнула носом моя племянница. – Часов в восемь уже спали. Дашка мне шага ступить не дает!

– Умницы! – умилилась Галка. – Правильно. Отдыхайте, набирайтесь сил, а по тусовкам вы и в Москве походите.

– Слышала? – хихикнула Юлька, отключая телефон. – Как приятно быть честной. Непривычно, конечно. Зато теперь мать с отцом со спокойной душой будут шляться по кабакам и прожигать жизнь.

– Главное, чтоб душа за ребенка была спокойна, – философски произнесла я.

– Слушай, давай дяде Марату звони! – распорядилась Юлька. – А то он на нас обидится.

– Я? – Во мне немедленно заговорила девичья гордость. – С какой стати?

– Ну, давай я позвоню, – не стала спорить Юлька. – Какая разница? А то так вся жизнь мимо пройдет. – Тут же вытянула из моих пальцев заветную картонку, набрала номер и защебетала. – Дядечка Маратик, это Юля! Ну, Юлдуз Рашидова! Вы нас простите, мы вчера так накатались, так с трамплинов напрыгались, так от фристайла устали, что пришли и вырубились! Как мертвые! Вы, наверное, заезжали? Да? Нам сказали. Сейчас? В фан-парк собираемся. Нет, мы решили день на лыжах, день на бордах. Конечно! А Дашка вообще мастер спорта международного класса. Конечно, и вас научит. Она такой двойной inverted делает! Полный fun! А как в œrkscrew войдет, вообще туши свет!

Юлька врала так искренне и вдохновенно, что у меня зародилась крамольная мысль: в кого она у нас такая? Может, в роддоме подменили?

Мысль была такой оглушительной, что я пропустила часть разговора.

– Ладно, попробую уговорить, – обещала Юлька. – Но не гарантирую. Вы ж видели, какая она красотка! Вот и делайте выводы. Нет, не замужем. Все перебирает. Ей Вексельберг за один вечер все свои яйца обещал, Рома Абрамович ведь из-за нее разводится! А Рокотов вообще у папы на плече плакал, говорил: «Норильский никель к ее ногам брошу, только уговори…» Думаете, почему он с собой кучу девок возит? Из-за Даши. Чтоб хоть как-то забыться после ее отказа. Думаете, легко такому мужчине такое пережить? Ну, не знаю. Постараюсь. Отлично, договорились! Ровно в девять я на связи.

Я с ужасом слушала этот моноспектакль, имеющий непосредственное отношение к моей скромной персоне. Из всего Юлькиного монолога я четко поняла и не могла не согласиться с правильным выводом о моей красоте. Остальное, особенно описание моих спортивных заслуг.

Может, все-таки не моих? Почему-то повествование об отвергнутых олигархах волновало меня меньше. Может, потому что это в принципе было возможным?

– Слышала? – хвастливо задрала подбородок воспитанница. – Дядя Марат на тебя конкретно запал. Хочет, чтобы ты его на борде кататься научила.

– А ты спроси, я этот борд хоть раз в руках держала? – зашипела я. – Зачем врать?

– Ничего я не врала, – насупилась девчонка. – Сейчас в фан-парк пойдем, Макс научит. Он же обещал!

– А что ты там за термины сыпала, полиглотка несчастная?

– Самая такая, – огрызнулась Юлька. – А еще журналистка! Двойной inverted – это прыжок через голову. Да видела ты это по телику сто раз! Когда райдер на трамплине взлетает, делает сальто в два оборота, то есть бэксайд 720, и приземляется в fakie. Ясно? Запоминай. Тебе же все это показывать придется.

– Конечно, – кивнула я, пытаясь путем аналогий сообразить, что означают непонятные термины.

С райдером и бэксайдом мой тренированный мозг расправился быстро, а вот с приземлением в fakie случился стопор. Не желая ронять свой и без того пошатнувшийся авторитет, я уточнять не стала, решив, что в фан-парке и сама во всем разберусь. Во-первых, не дура, а во-вторых, нет таких сложностей, которые не были бы по плечу журналисту-профессионалу. Я, без сомнения, принадлежала к таковым.

На фоне горячего желания бедного Марата увидеться со мной, чтобы заключить в нежные объятия, несколько тревожило душу Юлькино обещание, что я должна буду изобразить для любимого тот самый двойной inverted. Стоп. Юлька же что-то еще там припоминала! Corkscrew, что ли.

– Юлька, а corkscrew.

– Вот темнота! Видела, когда лыжники или бордеры с трамплина летят и вращаются? Ну, как веретено? Это и есть œrkscrew.

Я представила себя вращающимся веретеном, и меня тут же замутило. Ладно, чего бежать впереди паровоза? Уж если я вчера с одного урока горные лыжи освоила, да так, что смогла и по склону, и с трамплина, то уж какую-то там доску.

– Юлька, – неожиданно мне стало жалко отвергнутых олигархов. С чего бы такое человеколюбие? Климат тут такой, что ли? – Зачем ты про Вексельберга плела? Он же старый! А про Рокотова? Как он мог на плече у нашего Ильдара рыдать? Он же дылда двухметровая. А твой папаша – метр с кепкой, в пупок ему дышит.

– А может, он тогда на стуле сидел, – нашлась Юлька. – Его с горя даже ноги не держали. И вообще, что пристала? Это просто такой маркетинговый ход. Пусть знает, с кем дело имеет!

– Еще бы Путина вспомнила!

– Нет, Путина нельзя. Он в Куршевель не ездит. Дядя Марат бы мне не поверил. А потом, папа говорит, не произносите имя Владимира Владимировича всуе. Это – святое.

– Дура ты, Юлька, – качнула головой я, хотя с последней из озвученных ею сентенций не согласиться было бы большой политической неграмотностью. Поэтому, чтобы не заниматься идеологической демагогией с морально незрелой личностью, я провозгласила план на ближайшее время:

– Завтракать! И на гору!

* * *


На сей раз, чтобы не возвращаться, мы решили одеться сразу, то есть пойти на кормление в полной горнолыжной выправке. Я склонилась над кучкой эксклюзивного Dior, сиротливо скомканного в углу, а Юлька принялась выуживать из-под дивана зафигаченный туда Phenix.

Выворачивая в нужную сторону пуховые штаны, краем глаза я вдруг ухватила какое-то слабое поблескивание. Раз – и пропало. И опять. Слишком живые еще воспоминания о вчерашнем кошмаре развили до немыслимых пределов мою бдительность. Я принялась обследовать внутренность брюк буквально по миллиметру. Если обнаружу брак, держись, Dior! По судам затаскаю! Разорю. Опозорю на весь белый свет.

Мысль о судебной тяжбе с Dior, о которой, конечно, напишут все газеты мира и снимут сюжеты все телеканалы, понравилась мне чрезвычайно. Я уже видела кричащие заголовки: «Русская журналистка против Dior». Нет, не так. «Известная русская журналистка против Dior». Следующий заголовок, пришедший в мою умную голову, был ошарашивающе гениальным: «Жена русского олигарха разоряет Dior!»

В этот момент мои чуткие пальцы нащупали нечто чужеродное. Я похолодела от искомого счастливого предчувствия. Оно! Поднесла пуховый эксклюзив к окну и. выцепила из седалищного шва обломанный пластиковый усик от этикетки.

– Черт! – вслух выругалась я.

– Чего там? – повернула голову уже одетая Юлька. – Штаны порвались?

– Лучше бы они порвались, – сплюнула я с досады.

Вот так всегда. Только-только разгонится творческая мысль, только-только воспарит до вершин гениальности, и – бэмс! Ни славы, ни денег. Как с этим жить?

* * *


Позавтракав в том же ресторанчике, мы, как заправские спортсмены, потопали к трассе. Лыжи решили все-таки взять. Для завершения образа. Мало ли, либо уже откатались, либо собираемся. Кто знает? Идут две обалденные девушки, подставляют нежную юную кожу солнцу, смеются, беседуют. Со стороны – очень эффектно. Не зря же на нас все так пялятся!

Народу по куршевельским тротуарам гуляло немерено. Просто Арбат в будний день. И все такие красивые, нарядные, беспечные. На лицах написано: «У нас нет проблем! Никаких!» На всякий случай я нацепила на физиономию точно такое же выражение. А Юльке и не надо было, у нее и так все зашибись. От природы.

Подъемник споро доставил нас на нужную площадку.

– Максик, – пропела в телефон неугомонная племянница, – встречай! Мы уже пришли.

– Чего это ты с ним кокетничаешь? – пристыдила я девчонку.

– Дашка, ну, скажи, он клевый! Мне кажется, я на него запала. Как Марат на тебя.

– И думать забудь! – пристрожила я.

– Тебе жалко, что ли? – удивилась воспитанница. – Дай ребенку поразвлечься! Я же тебе не мешаю, наоборот! Мы отрываться приехали или где?

– Говорила же тебе, не надо сюда ходить! – навстречу нам вышли две симпатичные девчонки с бордами на плечах. – Одни подонки! Ужас! Пухляк вообще затрахал!

– Труба, – согласно кивнула вторая и тут же красиво повторила по-французски: – Arbate!

Девчонки выглядели почти как мы. Такие же красивые и холеные. Значит, из нашего круга. Значит, можно верить. Если они решили покинуть какое-то место, то, скорее всего, и нам там делать нечего. Не по статусу. Я остановилась, притормозив властной рукой разогнавшуюся к счастью Юльку.

– Слышала?

– Чего?

– Того! Куда мы с тобой идем? Зачем? – Я очень не любила вращаться, даже временно, в среде социального отребья. Конечно, когда требовалось для работы, приходилось. Но уж если думать о репортаже, то я вовсе не собиралась вскрывать в нем куршевельские язвы! Мне нужен гламур и только гламур! Олигархи, красивая жизнь, деньги, летающие над горнолыжными склонами, как стаи перелетных птиц. А описывать быт и бытие каких-то подонков – увольте. Этим я и в Москве наемся.

– Ладно, – неожиданно легко согласилась Юлька. Оказывается, тоже все слышала, мартышка! Просто прикидывалась. – Только Максика дождемся.

– Юлечка! Даша! – Макс призывно махал нам рукой именно с той стороны, куда мы теперь совершенно не хотели идти.

Увидев, что мы стоим соляными столбами, парень подбежал к нам:

– Пошли! Сейчас тут пару раз съедете для тренировки, пухляк ждет!

Я насторожилась.

– Не бойтесь! Никто не зашибет. Тут одни подонки!

– И ты, значит, приглашаешь нас в их общество? – язвительно поинтересовалась я. – А ничего, что мы девушки из приличной семьи?

– Даша! – Макс расхохотался. – Извините, девчонки! Я все время забываю, что вы нашего сленга не знаете. Подонками радикалы, ну, мы, жесткие сноубордисты, называем новичков, мягких бордеров. Они ни олить, ни грабить не могут. Про rewind я вообще молчу. Так, ремерят из пухляка, как собаки из болота.

– Так, а теперь по-русски, – строго приказала я, уловив в глазах Юльки восторженный, почти влюбленный блеск. – Кто кого грабит, кто такой пухляк и кого он затрахал? При чем тут собаки? Для них что, тоже доски делают? Давай излагай. Развернуто и точно.

– Есть, мой генерал, – козырнул мне Макс. Юлька насупилась. Макс тут же уследил Юлькино затухание и предложил: – Давайте на склон выйдем. Я вам все в живых картинках покажу.

– Ей показывай, – гордо вздернула лыжи племяшка. – Я и так все знаю.

– Ладно, – тут же согласился экскурсовод. – А ты просто рядом постоишь, как главное украшение фан-парка.

Юлька от комплимента сложила губки бантиком, потупила глазки, то есть изобразила из себя куршевельскую смиренницу, и, целомудренно покачивая бедрами, пошла за Максом.

За снежным гребешком открылась круглая большая долина. И тут я поняла, что слово «нереально», которое чаще всего использовал Макс и которое я записала ему в минус, как несомненный языковой паразит, сейчас просто идеально вместило в себя все мои ощущения.

– Вау. – выдохнула Юлька. И было от чего.

Голубая глубокая чаша до самых засахаренных краев была наполнена солнечным светом. В ней, как в огромной хрустальной воронке для мартини, бурлил разноцветный коктейль из летающих, парящих, снующих, прыгающих сноубордистов, взметающих бриллиантовые россыпи снежной пыли. На одном из склонов, за серым поребриком, вскипала леденцовой радугой курток и шапок текучая и колышущаяся толпа зрителей. Наверняка в этой гуще масса интересных светских персонажей, подумала я и стала вглядываться пристальней, надеясь узреть знакомые лица эстрадных звезд или известных депутатов.

– Вон туда смотрите, – отвлек меня от профессиональной деятельности Макс. – Видите парня в желтом костюме? Ух ты, какой rewind!

Желтый, как перезрелый лимон, райдер, который только что несся по склону, будто его спустили хорошим пинком, вдруг взлетел на невидимом мне трамплине, бешено крутанулся влево и в тот же миг застыл на долю секунды стоп-кадром. Я не успела еще восхититься этому мгновенному стопору, как ловкий лимончик крутанулся вправо, снова остановился и помчался дальше, сопровождаемый визгом и улюлюканьем. Мне показалось, что он мчался почти так же быстро, как я вчера. Ну, может, чуть медленней. Все-таки борд – это не лыжи.

Чуть правее той площадки, где только что крутился лимон, серебряной молнией вылетел другой бордер. Этот делал вообще что-то непонятное: сначала скаканула вверх его передняя, чуть согнутая нога, сразу же ее догнала задняя, доска почти выровнялась, подскочив над снегом, и тут же спортсмен толкнулся ее хвостом и взлетел еще выше.

– Ollie! – восторженно указал на серебристого Макс. – Видела, как он в халф-пайпе вылетел? Полный fun!

– Знакомый, что ли? Иностранец?

– Кто? – не понял Макс.

– Ну, этот, Олле?

– Нет, это трюк так называется. Он в сноуборде – один из основных. Его Алан Гелфанд придумал. Кстати, его потом так и звали – Ollie.

– Смотри! Grab! – заверещала Юлька, тыча пальцем в другого райдера, вылетевшего на трассу и исхитрившегося подхватить свой борд рукой прямо в полете.

Дальше началось вообще что-то невообразимое. Гора скакала, кружилась, искрила, вопила, летала. Вакханалия невиданных трюков и головокружительных скоростей увлекла меня настолько, что я не сразу расслышала Макса, который, видно, не в первый уже раз звал нас попробовать покататься на доске.

– А Пухляк-то где? – вспомнила я, не в силах оторваться от снежного захватывающего цирка.

Юлька закатилась вдохновенным смехом. А Макс вообще грубо расхохотался:

– Даш, ты же журналистка! Неужели слово не чувствуешь? Пухляк – это свежевыпавший снег. Вон, слева, смотри, там, где не укатано.

Пришлось повернуть голову. Громадный пушистый сугроб шевелился и вздыхал, словно снизу его кто-то сильно подталкивал. Секунда – и на поверхность вылезла синяя шапочка, потом показались руки, шлепающие по разворошенной макушке сугроба, как по воде.

– Вот как раз и ramer. Видишь, разогнался мальчонка, а опыта нет, вот и ушел в пухляк с головой. Теперь разгребается, ремерит то есть.

– А чего так – по-собачьи?

– А как еще из-под сугроба выбраться? Жить-то хочется! – И Макс снова счастливо рассмеялся.

– В горных лыжах то же самое, – с видом знатока оповестила Юлька.

– Горные лыжи – прошлый век, – уверенно высказался Макс. – Борды – вот это fun! Пора вам на доски переходить!

– Не пыли, – скромно посоветовала я. – Сами разберемся, что круче.

В этот момент сзади послышался какой-то дикий свист, приправленный странным громким шуршанием, родной русский окрик «Посторонись!», от которого я инстинктивно сиганула в сторону, и мимо нас, прямо по перилам лестницы, на которой стояли разнаряженные зеваки, пронесся, ухая и взвизгивая, какой-то парень в голубом костюме. Только когда он стрелой вынесся на снег, я увидела, что ноги его прочно вмурованы в желто-черный борд.

– Джибинг! – горделиво приосанился Макс. – Один из видов сноуборда. Можно хоть по перилам, хоть по ступенькам, хоть по деревьям, да хоть вон по тому канату. – Он показал вверх на темную нитку трассы, по которой весело ползали пучеглазые вагончики подъемников.

– А я еще видела, как с горы на надувных матрасах съезжают, – похвасталась Юлька.

– Тюбинг, – согласился Макс. – И такое есть. Но я больше на автомобильной камере люблю.

– Покажешь?

– Вряд ли, тут я их что-то не видел. Ни у кого, видно, ума не хватило в Куршевель с собой покрышку притаранить. Ну, готовы к подвигам?

– Да! – выкрикнула Юлька.

Я скромно промолчала. Что за глупость – совершать подвиги каждый день? Война, что ли? С другой стороны, попробовать очень хотелось. В конце концов, если я за один раз освоила горные лыжи, а их, между прочим, две, то разве с одной доской не справлюсь? Вдруг завтра Марату и в самом деле трюки показывать придется?

Для начала Макс продемонстрировал личный класс владения сноубордом. Прикрыв ладошкой рот, чтобы охать от страха не очень громко (все-таки этот парень стал нам практически родным), я наблюдала, как он носится по склону, подскакивает, крутится, приземляясь то задом, то передом.

– Поняли? Все очень просто, – подкатился к нам крутой бордер. – Главное – не бояться и ловить кайф.

Ловить кайф я была согласна, но вот чтоб не бояться.

– Ну?

– А ботинки? – оглядела свои ноги Юлька. – Мои же в борд не влезут.

Макс задумался, метнулся куда-то в кучу хохочущих бордеров и через пару минут уже гордо, как победным стягом, помахал нам двумя парами ботинок:

– Переобувайтесь!

Юльку поставили на доску первой. Она без конца хихикала и нервно облизывала губы, пока не слизала с них весь сексуальный блеск.

– Слушай, а что это на бордерах такое надето? – подозрительно сравнивала я трясущуюся воспитанницу, облаченную в изящный горнолыжный наряд, и снующих вокруг райдеров, упакованных в шлемы и нечто похожее на рыцарские латы.

– Защита, – легко отозвался Макс. – Бордеры они чаще всего головой бьются.

– Заметно, – согласилась я, продолжая наблюдательный процесс за летающими придурками, то и дело вмазывающимися в снег.

– Можно, конечно, и задницу конкретно отшибить, – продолжил Макс, – локти или запястья.

Но это, когда сложные трюки делаешь. Вам это не грозит. Ну, Юлечка, готова?

Племяшка отчаянно кивнула головой и зажмурила глаза.

– Юлька, – взволновалась я, – глаза открой! Нечего слепую из себя изображать!

Девчонка послушно распахнула ресницы, и я увидела в них такой ужас, что сама крепко зажмурилась. Когда я вновь открыла глаза, племянница счастливо барахталась внизу, а Макс заботливо вытягивал ее из сугроба.

– Дашка, здорово! И совсем не страшно! – крикнула юная райдерша.

Поняв, что опасность миновала и моя подопечная жива-здорова, я принялась пристально отслеживать рост Юлькиной спортивной техники. Племяшка съехала еще раз двадцать! Причем ее визг с каждым разом приобретал все более восхищенный оттенок.

– Хватит! – строго приказала я. – Передохни. Моя очередь.

Юлька с явным неудовольствием соскочила с доски, а я, наоборот, вспорхнула на борд легко и грациозно, как балетная прима. Макс правильно втиснул мои ноги в крепления и защелкнул замки.

То, что сноуборд совершенно противоестественен для человеческой природы, я поняла мгновенно. Вчера, на горных лыжах, я чувствовала себя забетонированной в две емкости, которые с трудом, но можно было за собой волочить. Сейчас, стоя на доске, я обнаружила собственные конечности в одном тазу, причем цемент, сковывающий их, сразу же встал намертво.

– Ну, Даша, давай! Сначала – вот так, потом – так. – Макс еще раз продемонстрировал то, что я должна была проделать с кандалами на своих хрупких ногах.

– Дашка, не бойся, – подбодрила Юлька. – Снег мягкий как пух. Совсем не больно!

Честно говоря, от ужаса я не заметила, как борд скользнул вниз. Я лишь успела взмахнуть руками, как курица крыльями, и тут же, больно стукнувшись боком обо что-то твердое, оказалась в сугробе. Причем ногами пошевелить, как и прежде, я не могла.

– Ай! – заорала я, погружаясь все ниже в мокрую холодную взвесь. – Тону!

Макс с Юлькой оперативно вытянули мое тело и поставили на ноги.

– Ну, боевое крещение состоялось. Давай вторую попытку!

– Нет, – категорически помотала головой я. – Ушиблась. Сильно. – И погладила перчаткой сильно ноющее бедро.

– Ну, Дашка, это ж умудриться надо, на пухляке удариться! – Макс искренне огорчился.

А Юлька, наоборот, обрадовалась. Вот жучка! Племянница, называется! Родная тетка чуть с жизнью не рассталась, едва спаслась, а она.

С другой стороны, мой неудачный сноубордический опыт избавил меня, во-первых, от дальнейших спортивных мук, а во-вторых, завтра я с чистой совестью могу сказать Марату о сильнейшей травме и никаких трюков не демонстрировать. То есть нет худа без добра.

Возле меня остановились два парня, наблюдая, как Макс дрессирует Юльку.

– Вот поскребыш! – хихикнул один.

– Не, смотри, гуффи! Опа! – заорал второй. – Молодец, девка! Регуляр!

Услышав такое количество пошлых оскорблений, адресованных моей воспитаннице, я, нахмурив брови, двинулась прямо на этих охламонов, держа лыжи, как вилы, наперевес.

– А ну, кыш отсюда!

– Ты че? – остолбенели парни. – Пыжница, в натуре?

– Я тебе сейчас покажу и пыжницу, и поскребыша, – пригрозила я, надвигаясь на наглецов, как смертоносное, ощетинившееся пиками и кольями воинское формирование древних времен.

Парни неуверенно отодвинулись назад.

– Да у нее инклинометр сбился! – вынес приговор левый.

Я поняла, что меня оскорбили еще раз и замахнулась лыжами на негодяев.

Парни отпрыгнули от меня, как будто сдавали олимпийский зачет по прыжкам в длину назад. Остановились на безопасном расстоянии, одновременно покрутили пальцами у своих тупых висков.

– Слышь, ты, дитя Куршевеля, правила поведения на склоне знаешь? – Это правый.

Я насторожилась. Может, в запале сделала что-то не то? Но на всякий случай гордо кивнула. Книжечка с этими правилами, кстати, уплыла в творческую неизвестность вместе с моей сумкой. Кому они нужны в Австралии?

– Ну, и какое там первое правило? – продолжил допрос недобитый мною курортник.

– Какое? – наконец открыла рот я, вовсе, впрочем, не собираясь вступать в бессмысленную беседу.

– Запомни на всю жизнь и детей научи! – серьезно сказал левый. – Первое правило горнолыжника – желтый снег не есть!

Они оба весело и победно заржали, как жеребцы, пришедшие к финишу, и дунули вверх по склону. Только тут до меня дошло, что эти придурки, вероятно, разговаривали на этом долбаном бордерском сленге. Гуффи, поскребыш. А если это комплимент? Да, скорее всего! От этой мысли я повеселела, но на всякий случай, как истинный профессионал, решила свою догадку проверить.

– Макс, хватит уже из Юльки поскребыша делать! – тонко заметила я, спустившись к увлеченным друг другом ученице и учителю. – Видишь ведь, какая девчонка способная, то гуффи, то регуляр.

Ответа добровольного тренера я ждала с замиранием. На кону были практически вся моя лингвистическая интуиция и педагогический опыт.

– Да я и сам вижу! – расцвел Макс. – Юлечка нереально талантлива! Прирожденная бордерша!

Уточнять, что именно означают красивые термины, особенно аристократический «гуффи», я не стала. Чего голову забивать? Само прояснится. Когда время придет.

* * *


Мы шлепали совершенно довольные среди куршевельских сосен, отыскивая глазами местечко, где можно было бы перекусить после напряженной, выматывающей тренировки.

Макс распрощался с нами у подъемника, сославшись на неотложные дела, чем несколько опечалил Юльку и порадовал меня. Появляться в присутственных местах в сопровождении личного самовара мне как-то не хотелось.

Поскольку вечером нас совершенно точно ожидал шикарный ужин в кругу приятных мужчин, мы решили не наедаться сверх меры, а перекусить чем-нибудь легким, типа фруктового салата и сыра. Я еще щелкала клювом, разглядывая рождественский сказочный антураж альпийской зимы, запоминая на всякий случай слетающиеся в голову прямо с синих небес сравнения и метафоры, а Юлька уже тащила меня в первый попавшийся бар, у дверей которого кто-то, видно совсем оголодавший, не имея сил спуститься в положенную кандейку, бросил новехонькие ало-серебряные Salomon, причем в двух экземплярах.

– Пиццей пахнет! – пустила слюну Юлька. – Хочу пиццу! С тунцом и сыром!

От зажаристой хрустящей вкуснятины с подтаявшей сырной вязкостью я бы тоже не отказалась. Но есть плебейскую пиццу, в то время как нас буквально с минуты на минуту ждут les truffes и прочие омары с лягушками, мне показалось не слишком аристократично.

Я заказала сырную тарелку, фруктовый салат и кофе. Юлька, не вняв предостережениям, пиццу и чай.

Мы сидели за уютным квадратным столиком в самом уголке и, как могли, отвлекали себя от сногсшибательных съестных запахов, грозящих нашим истосковавшимся организмам голодным обмороком. Сего казуса не случилось лишь потому, что улыбчивый официант приволок огромное деревянное блюдо, истекающее свежайшими сырами.

Юлька, опасливо глядя мне в глаза, протянула цепкую ручонку к тарелке и, не встретив должного отпора, тут же запихнула желтый кусок неведомого мне деликатеса в рот.

– Ешь, – по-матерински вздохнула я, памятуя, что ребенка для нормального развития и роста следует вовремя кормить.

Мое одобрение племянница тут же восприняла как вседозволенность и потянулась за вторым куском. Чтобы не остаться в полных дураках, тем более голодных, я решила поддержать ребенка в ее стремлении продегустировать как можно больше разнообразных сортов сыра. Некоторое время над нашим столиком раздавалось лишь похрюкивание, почавкивание и даже постанывание.

Сырная тарелка убыла на две трети, когда я поняла, что голодная смерть мне больше не грозит, и отвалилась на спинку стула, изобразив пресыщенность избалованной аристократки.

Тут же проявились иные звуки в виде разговоров, смеха и даже громкого спора.

– Да ты в погребах посмотри! 2004-й и 2005-й! Сравни!

– И смотрел, и пил.

– И что? Видел, насколько 2005-й дороже? А почему? Да потому что урожай был отменным! Мне сомелье в «Трамплине» хотел впарить 2004-й дороже 2005-го! Лоха нашел! Я ему пузырем «Латура» по башке настучал, сразу понял, с кем дело имеет!

– А чего тогда рекламы нет?

– Ну, ты тупой! Это ж тебе не наше телевидение! Первый показатель, если лягушатник про свое вино молчит и хитро улыбается, жди беды. Он тебя точно по цене опустит! И торговаться бесполезно. Так что, если хочешь выпендриться, заказывай 2005-й, только бумажник проверь, чтоб не лохануться, когда счет принесут.

– Ну, не знаю. Мне, наоборот, в Шампани рекомендовали 2004-й. Нагреть хотели?

– Так то ж шампанское, а я тебе про «Бургундию» толкую! Нет, насчет «Шампани» – все правильно. Да, у них там в 2005-м «Пино нуар» дохленький уродился. Не в смысле мало, а в смысле – силы не нагулял. То есть – дрочить можно, трахнуть – нет.

– Даш, о чем они говорят? – заинтересовалась Юлька, услыхав последнюю сакраментальную фразу.

– Бойков! – донеслось откуда-то из-за моей спины. – Ты же вчера поклялся не ругаться! – Женский голос был на удивление знакомым, родным, можно сказать.

Я чуть повернула голову и действительно узрела вполне родное лицо: за соседним столиком уплетала пиццу та самая светская обозревательница, которая еще не ведала о том, какую подлянку в моем лице готовит ей судьба. Впрочем, лицо это было очень даже симпатичным. Если скромно умолчать о большем. Может быть, хоть это как-то примирит ее с надвигающимся несчастьем? Она же себя позиционирует как эстетку!

– А когда я ругался? – недоуменно спросил ценитель французских вин. – Димка, я что, матерился?

– Я не слышал, – искренне ответил второй. – Мы же о винах говорили! При чем тут мат?

– Все, Бойков, ты попал! – хищно обрадовалась моя известная коллега. – Помнишь, на что спорили?

– Нет! – взвыл миллиардер. – Я эту бурду пить не буду! Я от нее потом три дня икаю! Лучше я эти семьсот пятьдесят евро куршевельским сироткам отдам. На жвачки.

– Ладно, – толерантно согласилась журналистка. – Но чтоб сироток нашел в течение часа!

– Дашка, – нетерпеливо пнула меня под столом Юлька, – ну о чем они говорят?

Видно, шепот ее был не слишком интимным. По крайней мере, за соседним столом услышали.

– Видишь ли, детка… – Теперь противный голос бил мне прямо меж лопаток. – Мы с этим дядей вчера поспорили, что за каждое ненормативное слово он обязан выпить бутылку шампанского.

– Девчонки! – Тот, винодел, тоже разглядел нашу сладкую парочку с сиротливо опустевшей сырной тарелкой. – А вы, случаем, не сиротки? Давайте дядя Боря вас жвачкой угостит!

Не дожидаясь ответа, он громко протопал в наш угол и припечатал к столешнице несколько новеньких банкнот. А именно – четыре. По двести евро.

– В расчете! – гордо хлопнул он по плечу акулу пера. – Отдал сироткам восемьсот. С тебя – полтинник.

– Бог подаст, – ухмыльнулась соседка сзади. – А вообще-то, мог сироткам и тысчонку дать, не обеднел бы!

– Нет базара! – над столом снова возникла загорелая волосатая рука и на бумажную кучку красиво спланировала еще одна банкнота. Точно такая же. – Это вам на пепси-колу, девчата.

Я окаменела. Во-первых, совершенно не понимала, как себя полагается вести в такой ситуации, а во-вторых, очень боялась, что коллега меня признает. Тогда уж точно я прославлюсь, только раньше времени и не в том качестве.

Однако, после того как деньги были отданы, интерес к нам у посетителей бара иссяк совершенно. Видно, куршевельские сиротки интересовали бомонд ровно столько же, сколько и русские. С перепуга я одним большим глотком осушила кофейную чашку, а Юлька, кажется, не найдя в ситуации ничего сверхъестественного, сгребла со стола импортные деньги и, скомкав, сунула в нагрудный карман.

– Ты что? – зашипела я, поперхнувшись кофейной гущей.

– А что? – ясно и невинно посмотрела на меня воспитанница. – Папа всегда даже копеечку на улице подбирает и Аллаха за щедрость благодарит. Говорит, если человеку за копейкой лень нагнуться, то рубль ему точно не попадется.

Да. Все-таки дети олигархов относятся к деньгам намного проще, чем мы, бедные родственники.

Тут подали пиццу, и я чисто автоматически (кто из нас во время нервного стресса полностью контролирует свои действия?) умяла половину огромной круглой лепешки. Причем даже не поняла, с чем именно был сей итальянский фаст-фуд.

Мы дождались, пока соотечественники покинут заведение, заказали еще по соку, отсидев контрольные пятнадцать минут, и потопали в отель.

– Видишь, Дашка, а ты не верила, что тут деньги просто так сыплются! Раз – и тысяча евриков!

Честно говоря, если бы эта тысяча лежала в моем кармане, я бы чувствовал себя не в пример спокойнее и благодушнее. С другой стороны, кто тут распорядитель кредитов?

– Дай сюда, – протянула я строгую и справедливую руку, – потеряешь.

Юлька, расценив мои действия как совершенно естественные, выудила из кармана мятые бумажки и сунула мне в ладонь.

– Пятьсот мои!

Кто бы стал спорить.

* * *


К девяти вечера мы практически повторили вчерашний, то бишь утренний, маскарад. По нашему общему мнению, сегодня мы выглядели даже лучше: за два куршевельских дня альпийское солнышко приласкало наши мордахи нежным розово-шоколадным загаром.

На мой взыскательный вкус, если мне чего-то и недоставало, то изящного изумрудного колье на открытой шее. Оно очень бы подошло к моим глазам. Но изумруды – дело наживное. Тем более в свете открывшихся перспектив.

Марат позвонил от портье и сказал, что ждет в машине. И тут выяснилась совершенно непредусмотренная деталь: верхней одежды, которая могла бы прикрыть наши вполне раздетые фигуры, ни у меня, ни у Юльки не было. Куртки, в которых мы приехали, вполне годились под джинсы, а вот надеть их с вечерним платьем. Юлька-то, впрочем, могла, все-таки на ней были брючки, а я?

Тоска и безнадега, темные, как небо за окном, только без всяких звездных проблесков, накрыли мое оглушенное бедой существо.

– Как я пойду? По снегу на шпильках? С голыми плечами?

Племяшка лишь огорченно пожала плечами.

– Все, сходили в ресторан, съездили в Куршевель, приобщились к высшему обществу. – Я злобно сбросила туфли и забралась с ногами в глубокое кресло. – Иди, Юлька, чего тебе со мной тут пропадать? Хоть расскажешь потом.

Племяшка было дернулась к двери, но тут же, пристыженная собственной совестью, грустно плюхнулась в соседнее кресло:

– Нет уж, я тебя не брошу.

Мы синхронно вздыхали и шмыгали носами.

«Хорошо, что у меня сумку сперли, – думала я. – Хоть есть на что сослаться. А то и оправданий бы не было».

Марат позвонил вновь минут через десять.

– Дядя Маратик, простите, мы никуда не можем пойти, – залопотала Юлька. – Я вам не говорила, но у нас в Женеве сумка пропала, а там были наши зимние вещи, ну, шубки норковые, моя и Дашина. Поэтому мы тут совершенно голые, а сами понимаете, не можем же мы пойти в ресторан в лыжных костюмах. Хотели сегодня что-нибудь купить, да не успели. Весь день в фан-парке провели. То boardercross, то free riding, то tandem boarding.

Я грустно внимала Юлькиному вранью, проклиная собственное головотяпство: ну что бы нам сегодня не заглянуть в бутики? На маленькую норковую шубку денег бы наскребли.

– Да? – вдруг обрадованно выдохнула Юлька. – Ладно, ждем. – Она повернула ко мне вдохновенную физиономию: – Дядя Марат сейчас к нам поднимется. Сказал, что что-нибудь придумает.

Мое услужливое воображение тут же нарисовало дивную картину: Марат в смокинге и ослепительной шелковой сорочке врывается к нам в номер, падает на колени и бросает к мои ногам шикарное горностаевое манто.

– Алло, дюймовочки! – постучали в дверь. – Можно?

Не вставая с кресла, я картинно подалась к двери, вся – порыв, вся – ожидание и трепет.

– О чем печаль? – улыбнулся вошедший Марат. – Нашли проблему – шубу украли! Чего днем-то не сказали? Сейчас уже все закрыто. А я Ильдару пообещал, что сегодня вечером за вами пригляжу. – Он заговорщически подмигнул мне. – Так что пошли. Авто у дверей. Со ступенек, так и быть, на руках снесу.

– Здорово! – обрадовалась Юлька. – Да меня не надо, я в сапожках, вот только Дашу.

– На то и рассчитано, – глубокомысленно произнес Марат.

Честно говоря, я бы не возражала, если бы он взял меня на руки прямо сейчас и так и понес, через помпезные холлы, по вальяжной лестнице, то есть на виду у вельможных постояльцев. Их, поди, сейчас на нашем пути – пруд пруди.

Марату, я видела (все-таки не девочка, понимаю кое-что), хотелось ровно того же, ну, может, только конечная цель выглядела несколько иначе.

Под его ласкающим взглядом я изящно вставила ноги в туфли, встала, умышленно качнувшись на каблуках, то есть дала ему возможность поддержать меня сильной мужской рукой, а заодно и ощутить гибкость и тонкость моего стана. Мы степенно прошествовали вниз, не встретив на пути ни единого человека. Куда они все делись? Спят, что ли? На ступеньках Марат легко поднял меня на руки и тут же бережно усадил на заднее сиденье просторной машины. Если б Юлька не болталась рядом, тоже желая втиснуться в ароматное, источающее феромоны кожаное нутро, то он точно бы нырнул вслед за мной. И чем бы все это закончилось, трудно представить.

– Куда мы едем? – поинтересовалась Юлька. – В клуб или ресторан?

– Ко мне, в «Les Airelles». Правда, вечеринка сегодня не моя, я на завтра в «Hameau du Cospillotin» народ пригласил, так что имейте в виду, а сегодня Павел Лопонин гуляет, но, думаю, тоже будет неплохо. Только давайте сразу договоримся, если кто-то будет к вам приставать, я имею в виду из гостей, мало ли что им спьяну покажется, – сразу ко мне.

– Как это – приставать? – жеманно не поняла я.

– Ну, это если нас за проституток примут, – пояснила Юлька.

– Юля-я. – одновременно с Маратом возмущенно выдохнули мы.

– Да ладно вам! – отмахнулась девчонка. – Что я, маленькая? Папахен в прошлом году какому-то швейцарцу морду набил, когда тот стал ко мне клеиться и сюсюкать «Лолита, Лолита…». Тут же один подход: или ты с родителями, или с мужем, или проститутка.

Марат крякнул, не имея, видимо, что возразить, а я вообще промолчала: чего с несмышленым дитем спорить?

Машина юркнула под тяжелые хвойные лапы и зашуршала внутри сказочного леса. По обе стороны дороги стояли громадные сонные деревья, чистейший снег на обочинах лениво отражал далекие звезды, с массивных веток то и дело срывались громадные снежинки, желто-голубые в ярком свете фар.

На секундочку в дорожном просвете показался белый нос любопытного месяца и тут же скрылся, дабы не нарушать интимного волшебства.

– «Jaardin Alpin», – пояснил Марат. – Самое красивое место в Куршевеле. – Через минуту приедем.

Действительно, буквально через минуту перед нами выросло сказочное здание, прислоненное боком к высокой снежной горе. Разновеликие крыши, круглая башенка замка, пояски резных балкончиков, перепоясывающие фасад. Отель очень походил на резиденцию снежной королевы. Мне тут же вспомнилось прекрасное белое видение на снежном склоне. Бриллиантовые блондинки и загорелый властелин горы. Конечно, они могут жить только тут, в этом сказочном лесу, среди заснеженных гор и вековых уютных елей, встречая рассветы вот на этих резных балкончиках.

Волшебный замок светился миллионами огоньков, переливчатых, мигающих, ясных. Издалека представлялось, что это просто искрится снег. Не так, как днем на трассах, рассыпчато и радужно, а таинственно, приглашающе, интимно.

– Мы в прошлом году здесь жили, – равнодушно оповестила Юлька. – Тут два ресторана: «La Table du Jardin Alpin» и «Le Coin Savoyard». Мы в какой пойдем?

– В сад. Сегодня все в сад! Но если будете себя плохо вести, поставлю вас в савойский угол!

«Надо же, – чисто профессионально оценила я, – олигарх, а не дурак! И словами играть умеет».

Юлька выпрыгнула первой. Я протянула из автомобиля, как хрупкую драгоценность, свою стройную ногу и тут же оказалась в объятиях Марата. Ах, как бы мне хотелось, чтобы вот так, нежно и трепетно, он внес меня прямо в ресторан! Увы, видно, такое тут было не принято. Сразу же за тяжелой дверью, как только на нас пахнуло приветливым теплом, Марат опустил меня на пол, подхватил нас с Юлькой под руки и повел по лестнице в ресторан.

* * *


Со мной творилось нечто странное. Ощущая тепло и силу мужской руки, я вдруг поняла, что у меня резко упало зрение. Стены расплывались в нескончаемый кремовый холст, я никак не могла опознать низкорослых темнокожих зверушек, и даже люди, снующие туда-сюда по просторному залу, были совершенно безликими.

«Да у меня куриная слепота! – вдруг осознала я. – Не стоило на горе снимать очки. Как же быть? Я точно перепутаю вилку с ножом и назову Маратом какого-нибудь похотливого старого хрыча…»

Однако, скосив глаза, я обнаружила, что профиль спутника наблюдаю вполне отчетливо. «Вот что значит – настоящее чувство, – успокоилась я. – Будь ты хоть трижды слепой, родное лицо все равно не пропустишь».

Как только я успокоилась, ко мне тут же вернулось зрение. Я разглядела высокий расписной потолок, какую-то красивую штуку в центре зала, похожую на печь-голландку и облицованную расписной керамической плиткой. Может, это и был знаменитый старинный камин, про который мне рассказывала Юлька, но лично ко мне он стоял задом, поэтому определить его половую принадлежность с ходу я не смогла. В неопознанных негритятах я признала оленей и на закуску полюбовалась стройным красавцем, принаряженным в белую рубаху, белые же короткие шаровары и соответствующую беретку. Красавец стоял неподвижно, заложив за спину крепкие кулаки. Что именно он собой олицетворял, я заморачиваться не стала. Может, это шеф-повар встречает гостей, а может, такой зефирный секьюрити. Чтобы олигархов не распугать.

Народ гомонил и веселился. Большинство присутствующих были мне совершенно незнакомы, некоторая часть смутно припоминалась по телевизионным сюжетам и фоткам в прессе. Эстрадные звезды отсутствовали, зато в большом количестве присутствовали модели. Они выделялись томной жеманностью взглядов, скукой на холеных лицах и особенной, долговязой развязностью в движениях шарнирных рук и ног. Особенно много их роилось за дальним круглым столом, и я старательно, хоть и незаметно, вытягивала шею, чтобы разглядеть, кого обихаживают эти длиннокрылые сверкающие стрекозы. Мое профессиональное упорство было вознаграждено. Одна из девиц картинно сложилась пополам, что-то, видимо, обронив, и мне открылся центр компании. Конечно, это был властелин горы.

Даже Марат в этот миг почти перестал меня интересовать. Но только на миг. «Лучше синица в руках», – строго напомнила я себе и очаровательно улыбнулась Марату. Впрочем, напрасно. Он оживленно болтал с хозяином вечеринки – известным государственным деятелем регионального масштаба – губастеньким и чубатеньким Павлушей.

Стараниями официанток – крепких девушек в национальных костюмах – наш стол оброс бородой из тарелок, блюд и графинов.

После первого бокала чудесного густого вина «Chateau Petrus» я почувствовала себя абсолютно на месте. Словно бы всю свою жизнь только и делала, что отдыхала в Куршевеле, покоряла альпийские склоны и проводила дивные зимние вечера в окружении сливок отечественного бизнеса и политики.

Мои органы чувств обострились необычайно. Как сквозь увеличительное стекло, я видела огнедышащие бриллианты, подсвечивающие уши, шеи и руки дам, как сквозь четкие динамики, слышала разговоры за самыми дальними столами.

– Мишка сегодня опять ювелирную лавку грабанул! Всем своим телкам купил часы с брюлликами. Взял оптом по 120 тысяч за штуку.

– Че так дешево?

– Да это из прошлой коллекции залежались.

– В Инсбрук-то поедешь?

– Че там делать? Разве что в хижину на снегокатах смотаться? Так я свинину есть не могу – печенку прихватило. А сидеть и смотреть, как вы обжираетесь.

– А энотерапию не пробовал?

– Говорю же – печенка. Только водочку родимую и могу.

– Что-то «Петрюс» сегодня какой-то жидкий. Без цимеса. Из такого только глинтвейн варить.

– Так его только что декантировали! Еще не надышался. Я торчу! Ромка «Петрюсом» устрицы запивает.

– Да хоть селедку! Его дело. Имеет право.

– Не скажи. По мне, под «Петрюс» только говядина идет, и то одного сорта – японская мраморная. Такое вино уважать надо.

– Уважать себя надо, а не вино. Русские мы или французы недобитые?

– А куда Бридман подался?

– В Санкт-Мориц. Они в прошлом году туда с женой поехали, так та потом все уши прожужжала, что тамошние собачки ходят в норковых манто и брюлликах. Короче, они своей шавке справили пальтецо из горностая, вместо пуговиц стразы от Сваровски, и повезли это лысое чудо в Швейцарию. Для посрамления местного собачьего бомонда.

– Слушай, французы совсем обнаглели! Они теперь счет не на два, а на три умножают! Вчера в «Le Chabichou» нас на шестьсот евро обсчитать пытались.

– И что?

– Пришлось поскандалить.

– Ну хоть развлеклись, а то ведь со скуки сдохнуть можно.

– А слышала, как в «Les Caves» наших пытались на двадцать пять тысяч посадить?

– Нет! Расскажи!

– Ты что, об этом весь Куршевель гудел! А, ты же только что из Италии, не слышала. Короче, там наши олигархические детки за три столика заплатили шестьдесят тысяч. Ну, по двадцатке за стол. Правда, всю ночь кутили. Утром им прямо в постельку дополнительный чек приносят. Они с похмелюги и подмахнули: дескать, отвалите, дайте поспать. Нули, конечно, не посчитали. Проспались, тут выясняется: чек-то они подписали на двадцать пять штук! Неслабо, да?

– И что, отдали?

– Щас!

– Кто-то там из них бизнес-школу, что ли, окончил. То есть некоторой экономической грамотой владел. Отбились. Причем без потерь.

– Смотри-ка, неужели кто-то из цветов жизни что-то еще оканчивает?

– Конечно. Кому же отцы передадут нажитое непосильным трудом?

– Ой, слушай, а сколько раз нам чужой счет пытались всучить! Зазеваешься и все – считай себя коммунистом. Я такой нахальной обдираловки, как в Куршевеле, нигде не встречала. Можно путеводитель составить, где какие приемчики используют.

– В «La Via Ferrata» тебе обязательно внесут в счет какую-нибудь лишнюю бутылку, евриков за триста—четыреста.

– Это что! Нам в «Le Bateau Ivre», представь, две звезды Мишлен, гордость курорта, вместо одной бутылки «Chateau Margaux» вписали три!

– А одна на сколько тянет?

– Тыщи на три.

– Слушай, я понять не могу, Мишкин гарем – это модели или проститутки?

– А в чем разница?

– В содержании. Модель порядка на два дороже стоит.

– Но он же эстет, копейки не считает. Ему что пять тысяч, что пятьсот.

– Так эти – кто?

– По виду – модели, по глазам – шлюхи. Но не нашего круга, сразу видно.

– Так вы замок-то купили?

– Да, в Нормандии. Сейчас отделываем.

– А мой собрался виноградник в долине Роны покупать. Будем, говорит, пить вино, сделанное своими руками и ногами.

– Ноги только помыть не забудь! И лак с ногтей снять.

Я восторженно ловила обрывки разговоров, едва успевая крутить головой и отслеживать, кто именно о чем беседует.

Юлька болтала с каким-то изогнувшимся дугой рыжим, веснушчатым мужчинкой, Марат громко хохотал за соседним столиком, обсуждая какой-то телемост между Куршевелем и Красной Поляной, который почему-то так и не состоялся. То есть мне никто не мешал. Практически невидимый официант подливал в мой пустеющий бокал вино, я заедала восхитительную терпкость какими-то вкусностями, изобильно томящимися на столе, и чувствовала себя совершенно счастливой. Я была среди своих. Это был мой круг. Мое общество. Моя жизнь.

* * *


Тихая, словно усыпляющая музыка зазвучала чуть громче, на сверкающий паркет стали выбираться пары. С бокалом в руке ко мне подсел какой-то мелкий лысоватый тип с однозначно знакомым лицом. Лицо странно плющилось и растекалось: видно, меня вновь настигал приступ куриной слепоты.

– Потанцуем?

Тут я сообразила, что этого самого мужичка я только что наблюдала за соседним столом с Маратом. Значит, наш человек, знакомый моего будущего мужа. Надо быть осторожнее.

– Позже, – аристократично повела плечом я. – Мне музыка не нравится.

– Ах, какие ножки! – слюняво причмокнул лысый, скашивая глаза на мои открытые колени. – Ты тут с кем?

– Со мной! – навис над столом Марат. – Борька, уйди, тебе не обломится.

– А что я? – искренне удивился плюгавый. – Вином любуюсь. Видишь, какие ножки? – Он поднес свой бокал к самому носу Марата и легонько крутнул его в пальцах.

– Ну, ты у нас известный знаток, – кивнул мой обожатель. – Девчонки, он вас не обижал?

– Да ты что, Марат? Как я могу? Это ж дети! Вот, объясни, Мишка целый пионерский отряд с собой привез, ты вообще на октябрят перешел. Мода, что ли, на родине такая?

– А ты чаще в пенаты заруливай, – беззлобно хмыкнул Марат. – Небось опять отсюда в Майами рванешь?

– Так ведь дела, сам знаешь. Я там второй банк открыл. Как без присмотра оставить?

Посередине ресторана, как раз у нарядной печки-камина, началось какое-то действо. Народ оживился, захлопал, головы синхронно повернулись в ту сторону.

– Что там? – не утерпела Юлька. – Пойду гляну.

– Сиди, – дернула ее за руку я. – Отсюда все увидишь.

Неведомо откуда на площадке появились три разодетых балалаечника и четвертый, с гармошкой. Зал затих. Музыканты вдохновенно вперились в потолок, глубоко вздохнули и.

– Вдо-оль по Пи-ите-ерской. – ворвался под самый потолок мощный бас. И вслед за басом из-за печки выплыл его обладатель – рослый, дородный мужик. Хорошо мне известный народный артист Отечества – Виктор Десятов.

Пел он здорово. По крайней мере, ничего другого, кроме его баса, в ресторане не было слышно. Когда он затянул третью песню, всеми любимую «Ой, мороз, мороз», весь зал подключился нестройным бэк-вокалом.

Потом оттуда же, из-за печки, выпрыгнула его дочка, тоже певица, они стали петь вдвоем, еще и приплясывая. Публика не на шутку возбудилась. Топот ног, отбивающих под столами в такт музыке, стал просто угрожающим. Наконец общее нетерпение прорвалось отчаянным, разудалым вскриком, и на эксклюзивный паркет парой выскочили пузатые мужики, в которых мой наметанный глаз тут же признал самых говорливых депутатов нашего парламента.

Надо отметить, плясали они так же плохо, как и говорили. Но на удивление столь же самозабвенно. Видать, сильно затосковали без публики.

Дальше началось мельтешение рук, ног, над головами взлетали белоснежные платки, балалайки и вовсе потерялись в этом шуме, но музыка уже мало кого беспокоила.

Марат весело скалился, но в общий хоровод не вступал.

– Русский вечер в Куршевеле! – ни к селу ни к городу вдруг радостно оповестил нас тот самый майамский Борис, все еще обретающийся за нашим столом.

Юлька несколько раз порывалась вскочить и присоединиться к необыкновенному дискачу, и мне стоило больших физических усилий, чтобы все время удерживать ее за восторженно прыгающее колено.

– Ну, Дашка, ну че ты, – проныла племяшка, и я вдруг поняла, что дите изрядно назюзюкалось. Глаза ее туманно плавали, плечи дергались, а рот расползался в неконтролируемой глупой улыбке.

Себя я ощущала совершенно трезвой. Голова была кристально чиста, целые абзацы будущего сенсационного материала просто сами собой складывались в моем мозгу, глаза четко фиксировали малейшие детали набирающего силу праздника.

«Надо же, а кто-то говорил, что нынешние олигархи отдыхают по-другому, культурно и тихо, – вспомнилось мне. – Тогда что я вижу? Ожившие картины из бессмертных пьес А. Н. Островского?»

– Для полного счастья только цыган с медведем не хватает, – вдруг очень громко и категорично высказалась я.

– Как? – встрепенулся плюгавенький банкир. – И вдруг одним махом вознесся на сиденье дивана. – Господа! – зычно крикнул он. – Господа!

Сидящие за столиками рядом заинтересованно отвернулись от танцпола и уставились на Бориса.

– Господа! – вновь выкрикнул банкир и топнул ногой по столешнице. – Приглашаю всех присутствующих в четверг на русский вечер с цыганами! Место встречи – «Le Coin Savoyard».

Все одобрительно закивали, кое-кто даже проорал вежливое «спасибо».

– Дашка, – привалилась ко мне племянница, – давай сходим в туалет.

Мы вполне удачно выбрались из-за стола, держась за перила, обошли площадку с веселящимися гостями. То, что со мной творится что-то неладное, я обнаружила сразу, как только кончились перила. Пол под ногами ходил волнами, блестящие паркетины становились ребром, цепляя каблуки, пространство вокруг стремительно кружилось, расписной потолок все время страшно наклонялся, грозя придавить нас насмерть, а стены странно и призрачно расходились, образуя вместо одного прохода миллион одинаковых.

Я тряхнула головой, прогоняя наваждение, и это мне удалось. На пару секунд. Однако за этот мизерный отрезок времени я успела поймать за волосы взлетающую Юльку и намертво вцепилась пальцами в спасительные перила лестницы.

Стоя наверху и озирая разверзшуюся под ногами бездну, я крепко прижимала к себе почти безвольное Юлькино тело. Мой тренированный и закаленный ум совершенно однозначно известил меня, что этого спуска нам не одолеть. По сравнению с лезирелевской лестницей и горные лыжи, и сноуборд представлялись сущей чепухой, развлечением для дебилов.

– Дашка, я спать хочу, – вдруг захныкала Юлька. – И блевать.

Все-таки мы были очень близкими родственницами. Я страшно захотела абсолютно того же. Гены!

Юлька грудью навалилась на перила, поскольку держать ее в вертикальном положении у меня не хватало сил, и тут же оповестила:

– Я сейчас блевану!

– Нельзя, Юлечка, тут нельзя. Пойдемте скорее! – вдруг возник рядом знакомый голос. – Даша, цепляйся!

– Макс, – узнала я. И даже не удивилась. – Ты за нами?

– А за кем же еще? Да что ж вы так набрались-то?

– «Петрюс» был протухший, – сообщила я.

Макс подхватил нас под руки, почти поднял, и буквально сволок вниз по лестнице.

На улице было так свежо и прохладно, что у меня сразу же прошла тошнота, и я решила никуда не уходить.

– Даша, стой тут! – Макс придвинул меня к стене. – И постарайся не двигаться, чтоб не упасть.

Вроде он подхватил Юльку на руки и куда-то унес. Я вознамерилась было грозно крикнуть, чтоб он оставил девчонку в покое, да не смогла, потому что тошнота снова стремительно поднялась к горлу и сковала язык. Все, на что я была способна, это опуститься прямо на ступеньки и приложиться лицом к холодному снегу.

– Даша! – Сильные руки оторвали меня от земли, я вознеслась куда-то вверх и тут же оказалась в машине.

– Они мне машину не облюют?

Это было последнее, что до глубины души возмутило мой изысканный слух.


OFF PISTE (ДЕНЬ ТРЕТИЙ)


Утро. Лучше бы оно не наступало. Лучше бы я замерзла вчера на ступеньках у этого сказочного замка. Так плохо мне не было ни разу в жизни. Никогда. Я проснулась рано, еще не было семи, проснулась оттого, что страшно хотела пить. Скорее всего, это было предсмертное пробуждение умирающего от жажды. В голове моей больно лопались черные пузыри, в глазах колко плясали черные снежинки, в ушах надрывно вопили похоронные сирены.

Липкий черный пот толчками выплескивался из моего умирающего тела, орошая тяжелую перину. Скинуть ее с себя я не смогла – не хватило сил. Поэтому просто переползла с кровати на пол и, влекомая инстинктом самосохранения, медленными рывками стала продвигаться к бару. Мои несчастные ноги все время за что-то цеплялись, руки подламывались, но все же я добралась до заветного угла и выудила на ощупь из прохладного чрева гостиничной аптечки для алкоголиков бутылку минералки. Она была среди прочих самой большой. Выпила, отдышалась и прилегла доживать свой короткий век прямо тут, на полу. Все-таки умирать, напившись холодной воды, значительно легче, чем просто так, от неудавшейся жизни.

Второе мое возвращение к свету состоялось через полтора часа, в полдевятого. В этот раз я уже могла различать предметы, поэтому с удивлением обнаружила, что пребываю в вечернем платье, колготках и даже туфлях.

На диване, скукожившись в увядающий банан, похрюкивала Юлька. Из-под одеяла высовывалась одна нога в замшевом казаке.

– Юлька, – чужим хриплым голосом пролаяла я, – пить хочешь?

Ответом мне был вполне осознанный мученический стон. Выбиваясь из последних сил, я сумела освободить от дизайнерских колодок несчастные ноги, достала еще одну минералку, отпила сама и поднесла умирающей племяшке.

Юлька приподняла голову, мутно глянула на меня и, присосавшись, вычмокала всю бутылку.

– Хорошо! – откинулась она на подушку, проясняясь глазами и лицом. – Еще дай.

– Нету.

– Ну, сока тогда.

Все-таки умная у меня Юлька! Я как-то не догадалась, что сок тоже можно пить. Наверное, потому, что он базировался в маленьких, несерьезных для настоящего лечения баночках. Будто питание для младенцев.

Сока было много. И разного. Мы выпили все. И тут я сдуру попыталась встать. Зачем? Разве мне на ковре плохо было?

Волна тошноты мотанула меня так, что я едва успела открыть дверь ванной. Следующий час своей молодой никчемной жизни я провела в обнимку с унитазом, горько оплакивая каждый новый спазм, не в силах справиться с надвигающейся неминуемой смертью. Наконец эта костлявая сволочь доконала меня окончательно, и я умерла. Светлая, тихая и смиренная, я лежала на теплом розовом кафеле французского отеля и складывала в уме посмертные стихи на гранитной плите у своего изголовья. Стихи выходили на французском. Это мне не понравилось. Мне совершенно не улыбалось быть похороненной здесь, вдали от родных и друзей. А праздничная панихида в Доме журналиста? А прочувствованные речи о том, что отечественные СМИ потеряли лучшую из своих дочерей?

– Дашка, чего разлеглась? – демонстрируя полное неуважение к безвременно усопшим, в ванну явилась Юлька. – Мне полегчало, искупаться хочу!

Острое чувство ответственности за судьбу этой девочки, врученной мне доверчивыми родителями, заставило меня буквально воскреснуть из небытия: если не я, то кто? Кто защитит ее от превратностей судьбы и вернет в родной дом?

– Может, переоденешься? – поинтересовалась Юлька. – А то у тебя все колготки в стрелках. Позорище!

Вот ежели что и волновало меня в тот момент, так точно – не колготки. Но, дабы не подавать дурного примера, я сумела выйти из ванной, стянуть до последней нитки всю одежду и, чрезвычайно гордая своим поступком, вновь залезла под перину. Мой очищенный от шлаков и ненужной жидкости организм тут же уснул здоровым и крепким сном.

– Дашка! – через секунду растолкала меня несносная родственница. – Хватит дрыхнуть, уже час дня. Давай мойся и пойдем в ресторан. Нам надо крепкого бульона поесть. Папка всегда с бодуна бульончиком лечится.

Я хотела достойно парировать, но вдруг ощутила такой зверский голод, что тут же вскочила с постели. Надо же! Ноги держали меня вполне крепко, голова чуть кружилась, но это – со сна, а тошноты как не бывало!

И только под душем, под крепкими тугими струями чистой воды, ко мне пришло ясное осознание того, что случилось. Так бездарно и глупо потратить вечер! Напиться! Удрать, не сказав ни слова, даже не поблагодарив! Что обо мне подумает Марат? Можно представить. Собственными руками угробить свое счастье. Свое будущее, свою любовь. Стоп, остановила я себя. Любовь-то откуда взялась? Перебор! Ну ладно, не любовь – ее предчувствие. Ее волшебное дыхание. Ведь я это ясно ощущала! Господи, всем этим расфуфыренным красоткам в бриллиантах Марат предпочел меня. А я?

Стоп. Я поняла. Официант возле меня крутился не зря! Мало того что он без конца подливал мне в бокал, то есть откровенно спаивал, так он же, скорее всего, меня и отравил! Бросил в вино какую-нибудь невидимую таблетку. Уж где-где, а во Франции это умеют! Конечно. Его наняли! Ему заплатили!

Кто? Да кто угодно! Мало ли теток мечтает заполучить моего Марата в мужья? Богатый, красивый, умный! Находка, а не мужчина. А он захотел меня. Кому же это понравится? Вот он, волчий оскал высшего общества! Вон она, двойная мораль! Жаль, что об этом вопиющем эпизоде я не смогу ничего написать в своем репортаже. Нескромно будет.

И вдруг меня пронзила острая, как швейная иголка, мысль.

Я знаю, кто меня отравил!

Это она! Моя престарелая коллега! Конечно! Кому ж еще это надо? Понятно, что она сама хотела заполучить в мужья Марата, не зря ходят слухи, что она и светской хроникой занимается специально, чтобы удачно выйти замуж. А потом, она не может не чувствовать во мне конкурентку. Вот и ответ. Целых две причины, да каких! И ведь так удачно замаскировалась, что я ее в ресторане и не видела. Ну, гадина!

Да, теперь я точно знаю, что мое вчерашнее поведение – результат злых козней. Но Марат элементарно думает, что я напилась в зюзю, а потом еще его и продинамила. Какой олигарх это простит? От понимания этой грустной правды жить мне совсем расхотелось, а вот есть – наоборот! Выживший организм требовал немедленной сатисфакции.

Я вылезла из-под душа и встала перед зеркалом.

Я все время делала что-то не то!

Разве я не знала, какое зрелище меня ждет? Одно дело – сообразить лифтинговую маску, потом унавозить мордаху дорогим тоном, чтоб скрыть морщинки и неровности, добавить румян и привести в порядок глаза. Это другим я могу втирать, сколько хочу, что цвет лица у меня – естественный, а кожа нежна и шелковиста от природы. Некоторые, типа Юльки, даже верят. Но правда-то вот она, неприкрытая и голая! Сероватые пористые щеки, темные припухшие подглазья, скорбные дорожки по подбородку от углов губ. Не роза. И даже не ромашка. Так, подвядшая затрапезная гвоздика, пятнадцать рэ за штуку.

И фигура. Конечно, если грудь упаковать в «Анжелику», да еще на поролоне, то под платьем – вполне. А так. Висят две унылые грушки, пупырчатые, мягонькие, как сдувшиеся воздушные шарики. Единственное, чем я могу гордиться, – талия. Только вот под талией практически ничего нет. Конечно, во вчерашнем платье с пышной юбкой вполне могло показаться, что у меня круглая аппетитная попка, а когда разденусь? И ноги. я потому и не ношу критических сексуальных мини, что выше колен мои конечности открывать заказано. Меж бедрами – неровный эллипс, такая большая дыра, что хоть мяч проталкивай, – уродство, короче. Ни на пляж, ни в бассейн. И вот со всем этим багажом я собралась в постель к Марату?

Мне стало не просто грустно – тоскливо. Безнадега выплеснулась из моих глаз капельками жалобных слез. Что я о себе такого возомнила? Куда делся мой трезвый аналитический ум? Нет, если уж природа обделила красотой, остается одно – самоутверждаться в профессии.

От этой горькой мысли есть захотелось еще сильнее, и уже через десять минут мы сидели за знакомым столиком, нетерпеливо ожидая заказанный обед. Не завтракать же, в самом деле, в два часа дня!

* * *


Во время традиционного dejeuner в нашем ресторане было довольно многолюдно. Примерные курортники, вдосталь накатавшиеся и нахлебавшиеся морозного солнца, вкушали европейские яства с отменным аппетитом. Но не думаю, чтоб у кого-то из них он превосходил наш животный голод. По глазам было видно.

Нам быстро принесли «аперитив» – холодную воду и лоханки с овощным салатом. Честно говоря, я не поняла, чего было в эти лоханки напихано. Содержимое испарилось так быстро, а официант оказался столь расторопен, что мы с Юлькой удивленно взирали друг на друга с немым вопросом: ели мы хоть что-то или еще нет?

La soupe d'oignon, который мы ждали, «как ждет любовник молодой минуты первого свиданья», увы, задерживался. То ли там никак не могли поджарить крутоны, то ли сыр плавиться не хотел. А может, лук весь съели. Короче, когда нам все же принесли долгожданные тарелки, мы пребывали в третьем по счету голодном обмороке, а как только запах традиционного французского супа достиг наших ноздрей, с нами чуть не случился четвертый приступ.

Карамельные луковицы шевелились в густом бульоне, как неуклюжие новички, затонувшие в солнечном сугробе. В сердце загорелых долин зажаристых крутонов расползались подтаявшие сосульки расплавленного сыра. Отправив в рот первую ложку, я немедленно поняла, как чувствуют себя слепоглухонемые гурманы. То, что я все-таки буду жить, стало ясно, когда тарелка опустела. В одной из извилин моего измученного мозга нежданно появилась патриотическая мысль: мамин борщ ничуть не хуже. И главное, всегда можно налить добавки. Юлька жалостливо добирала с тарелки чесночные крошки, оставшиеся от гренки. Свет, звуки и речь вернулись к нам вместе со своевременным вопросом: когда подадут второе?

На второе мы заказали Quiche Lorrain, Boeuf Bourguignonne и a'la dauрhinoise. Наверное, диетирующие эстеты пришли бы в ужас. И от количества, и от сочетаемости. Но нам в данный момент эти мелочи были точно по барабану!

Однако, когда принесли дымящийся, ароматный пирог с сыром и беконом, под кодовым названием Quiche Lorrain, стало ясно, что наши организмы, все-таки изрядно разбалансировались под воздействием стрессов и отравляющих веществ. Желудки недвусмысленно сигнализировали, что место в них на исходе. С чего бы? С овощей и супа? Вот так и умирают с голоду якобы сытые люди. Психология – штука тонкая, по большей части необъяснимая.

К моменту, когда нам подали дымящийся Boeuf Bourguignonne и буквально следом бабахнули на стол a'la dauрhinoise, апатия овладела нами настолько, что я ради приличия ковырнула кусок говядины из бургундского гуляша, а Юлька надломила сырную корочку, стыдливо прикрывавшую мякоть запеченного картофеля.

Аппетита не было. Совсем. Вот так. Считай, деньги на ветер. Дома можно было бы все это упрятать в холодильник и употребить, когда настроение вновь поднимется. Тут такой номер не проходил. Не принято, блин. Наше здоровье не волновало никого. Ни официантов, ни соотечественников. Поэтому мы тихонько выползли из-за стола и присели в кресла холла. Следовало обдумать, как жить дальше и что делать.

– Лыжи или сноуборд? – злобно поинтересовалась Юлька.

Я промолчала. Чтобы не поддерживать негативные эмоции.

– А может, пойдем по магазинам? – развила дальше племяшка свое творческое воображение.

– Шопинг-терапия? – задумчиво уточнила я. – Разумно. Болезнь нельзя загонять внутрь, ее нужно выплеснуть наружу.

Скажите, вы видели когда-нибудь больных, с радостью направляющихся на процедуры? Тогда вы можете представить, с каким выражением на лицах мы покинули отель.

* * *


Куршевель кипел, веселился и блистал дизайнерскими изысками одежды и снаряжения. С завистью, которая всегда присуща больным по отношению к здоровым, мы бодрой рысцой поспешили преодолеть расстояние, отделяющее зону катания от зоны лечения. Выползли на Croisette и начали терапевтическую разминку с магазинов, теснящихся в Le Forum. Вначале мы просто заходили во все двери подряд, не обращая особенного внимания на витрины, манекены и вешалки. Примерно в третьем бутике я почувствовала, что лечение начало давать результаты и во мне постепенно возрождается интерес к жизни. Скосив глаза на Юльку, я узрела, что она теребит в руках какую-то атласную, расшитую бисером сумочку.

– Дашка, смотри, какая Channel-ка! Как раз под мой костюмчик, ну, тот, лиловенький, помнишь?

Купили.

В этом же бутике обнаружилась премиленькая блузочка, тонкого жемчужно-серого шелка, затканная на груди крошечными серебряными розочками. Мне она очень подошла. И по цвету, и вообще. Взяли.

– Дашка, чего мы тут приклеились, что ли? – зашептала Юлька. – Все в одном магазе покупать вообще не прикольно. Пошли дальше.

А дальше была меховая лавка.

– Дашка, пойдем купим тебе шубку! – предложила Юлька. – А то ходишь голая по морозу. Чего мы деньги обратно повезем?

Логика племяшки была безупречной, и мы с воодушевлением принялись за примерку.

Первым мне попалось очаровательное манто от Lanvin из стриженой лисы SAGA fox. Рыжий мех удачно оттенил мои глаза, но вот длина оказалась несколько не моей – полы роскошного манто стелились по полу. Я решила кардинально разобраться с размером и набросила на себя скромный черный жакетик из козлика с невероятной красоты воротником из чернобурой лисички.

– Не, – поморщилась Юлька. – Тебя воротник задавил. Зачем такой огромный пришили?

В лисьем мраморном пальто от Sonia Rykiel я почувствовала себя боярыней Морозовой.

– А сани к нему прилагаются? – невинно поинтересовалась я у юноши, суетящегося вокруг нас, как юркий сперматозоид.

– Что? – не понял он.

– На натурбане в ней кататься неудобно, – вежливо пояснила Юлька. – Полы волочиться будут и скорость гасить.

– А вы саночницы? – обрадовался паренек.

– А ты русский? – подозрительно спросила я.

– Нет, я из Эстонии, – смутился юноша. – Но уже три года тут живу. Здесь к продавцам обязательное требование – русский язык.

– Правильно, – важно кивнула Юлька. – Так вам и надо! А то исключили русский из школьных программ, вот вас Европа и учит!

– А не хотите примерить костюм от Louis Vuitton? – предложил парень. – Абсолютная новинка. Вот, смотрите!

На манекене красовалась рыжая юбчонка из обкорнанной под ноль лисы, верх был задрапирован аналогичным капюшоном.

– Да, для санок вполне подойдет, – оценила Юлька. – А у вас нет такого же, но с перламутровыми пуговицами?

– Извините? – не понял эстонец.

– А, проехали, – отмахнулась от него Юлька. – Пошли дальше, в этой лавке ничего подходящего нет.

Парень засуетился, побледнел, залопотал что-то горестное на смеси всех известных языков.

– Так ему и надо, – злорадно подытожила племяшка. – Они наши памятники сносят, а мы у них шубы будем покупать? Щас!

В соседнем меховом бутике мы с удовольствием покрасовались в шерстяном пальто от Jean Paul Gaultier с контрастной отделкой из норки и лисы. Я примерила болеро, собранное, как дорогая мозаика, из тех же животных. Юлька нацепила прямо на джинсы трикотажную юбку, отделанную по подолу и карманам грызуном солнечного, почти золотого цвета.

– Нет, все-таки Gaultier – выпендрежник, – критически оценила она наш облик. – Ну, куда в таком прикиде? Ни тебе на работу, ни мне в школу.

Я представила себя во время часа пик в родном метро и решительно возвратила пальто в дрожащие руки девушки-продавщицы.

Черная норковая шубка Miu-Miu подошла мне идеально: и по длине, и по фасону. Она изящно облегала мою фигуру, разлетаясь невесомыми фалдами у колен. Только вот рукава.

– У них что, меха не хватило? – сварливо поинтересовалась Юлька, узрев мое ошарашенное лицо и обнаженные на четверть руки.

– Да, на кого это пошито? – возмутилась я. – На лилипутов, что ли?

– Нет-нет, не беспокойтесь, – улыбнулась девушка. – Это такая модель. Рукав три четверти делается для того, чтобы драгоценности, украшающие руку дамы, оставались открытыми. В следующем сезоне такой рукав прогнозируется как тенденция.

– Уродство, – вынесла приговор Юлька. – Такое только в Дубае носить. Надо матери присоветовать. Нормальное что-нибудь у вас есть? Чтоб надел и пошел?

– Есть! – обрадовалась девица. – Конечно, есть! Вот, примерьте, манто от Celine. Очень актуально. Видите, горизонтальные полосы из норки SAGA цвета карамели придают силуэту стройность и изысканность, а пояс из крокодиловой кожи подчеркнет вашу тонкую талию.

Действительно, и талию подчеркнули, и выглядела я, как принцесса крови.

– Ну, наконец-то! – одобрила моя критичная племяшка. – То, что надо! Берем.

– Вам упаковать и доставить в отель или наденете прямо сейчас? – обрадовалась продавец.

Я бы, конечно, эту красоту век не снимала. Особенно сейчас, когда на куршевельских улицах трещал мороз и сбивали с ног колючие ветры. Однако выйти из магазина прямо в шубе – значит показать, что у меня, кроме нее, ничего больше нет. Ну, скажите, кого может обрадовать такая правда?

– В отель, – распорядилась я, вручая визитку «Le Lana».

– Карта или наличные? – снова расцвела чайной розой девица.

– Карта. – Юлька, не глядя, выложила на прилавок золотой прямоугольничек.

Продавщица ловко пропустила картонку через терминал.

Я равнодушно отвернулась в сторону. В голове немедленно возникла прелестная картинка: раскрытые в немом восторге рты подруг, восхищенные глаза мужчин, завистливые вздохи коллег. «О! Ах! Вау!» – звучало на разные голоса в моих ушах.

– Простите, – как-то виновато сморщилась продавщица, – тут, видно, какая-то ошибка, на вашей карте недостает средств.

– Еще раз засуньте, – посоветовала Юлька. – Вот, блин, засада! И тут терминалы барахлят!

Меховая девица послушно повторила операцию, подождала.

– Нет, все правильно. Тот же ответ.

– Да у нас там около двадцати тысяч! – со сварливой заносчивостью вспыхнула племяшка. – А вы сказали, она три пятьсот стоит!

– Тридцать три, – прошептала девица.

– Что – тридцать три?

– Манто стоит тридцать три пятьсот. Это же Celine, эксклюзивная вещь, единственный экземпляр.

– Как – тридцать три? – похолодела я.

– Что? – вытаращила глаза Юлька. – Вот за эту лысую крысу тридцать три тысячи? Да мы в Москве за эти деньги сто шуб купим, правда, Даш?

Я кивнула. А что еще оставалось делать?

– Извините, – смутилась продавец. – Но это – новая коллекция. Может, вам что-нибудь попроще предложить?

– Не надо нам попроще, – угрожающе отфутболила ее растерянный взгляд Юлька. – Мы лучше в «Hermes» пойдем. Там постоянным покупателям всегда скидки делают. – Сграбастала с прилавка карточку и дернула меня за руку, вытаскивая из бутика.

– Честно говоря, Дашка, она тебе не очень-то и шла. К тому же короткая. Платье бы торчало. Хорошо, что не купили.

– Конечно, хорошо, – подтвердила я, благодаря всех святых оптом за то, что шубка стоила, к примеру, не девятнадцать пятьсот. Иначе мы бы остались без единой копейки. Причем узнали бы об этом не сразу, а лишь когда собрались бы расплачиваться где-то еще.

– В «Hermes»-TO пойдем? – еще подрагивая от ледяного ветра пронесшейся в миллиметре беды, поинтересовалась я.

– Чего мы там забыли? Это ж самый дорогой бутик. Мамане там в прошлом году впарили туфли за три тысячи евро, а потом оказалось, что они из старой коллекции, уцененка!

– И что?

– Что-что! Она просила, чтоб папаня сходил с ними разобрался.

– А Ильдар?

– Ты че, отца не знаешь? Сказал, раз мать такая дура, пусть в этих лаптях и ходит.

– А что за туфли? Галка не хвасталась.

– Так она их в Москве сразу кому-то подарила, чтоб не позориться.

– Так, – приняла решение я. – Пошли лучше в «Dior», он роднее.

В «Dior», мгновенно разглядев мой наряд, нас приняли за своих. Предложили кофе и принялись трясти перед нами шмотками из новой коллекции.

Для начала показали штук десять премиленьких жакетиков. Молнии, бахрома, накладные карманы, фальшивые лацканы, вышивки, оборки. Похожи жакетики были одним – зауженным в талии силуэтом. То есть на моей фигуре они смотрелись бы идеально. К каждому пиджачку, который демонстрировала девочка-китаяночка, мальчик-альбиносик предлагал сумку. То классическую Lady Dior, то забавную замшевую Piece&Love, а то и расфуфыренную стразами гламурную малышку.

Пару жакетиков я отложила померить, а нам уже совали под нос джинсовый эксклюзив. И снова – цветы, оборочки, бисер, пайетки. Юлька цапнула узенькие джинсики и короткий сюртучок, я элегантно указала на мягкий замшевый пиджак с деревенской аппликацией и роскошную юбку с расшитым широким подолом. К классическим вещам мы остались равнодушны, ничего не присмотрев для примерки. А вот из коллекции Dior Military мы тут же отложили стеганый жилетик с таким же рюкзачком, балетные туфельки камуфляжной расцветки и укороченные стильные брюки с огромными боковыми карманами. Подумав, Юлька прихватила еще поясок и часики на аналогичном ремешке.

Гора отобранной одежды выглядела солидно. Перемерили мы все. В результате Юлька готова была все это и купить. Пришлось ей напомнить, кто из нас пострадавший и кому выделены деньги в качестве компенсации за моральный и материальный ущерб. После кропотливой разъяснительной работы племянница удовлетворилась вещами из Dior Military. Часики, правда, пришлось отдать обратно, поскольку по цене они тянули примерно на половину всех шмоток.

Наступил час моего торжества. Я спокойно, практически безразлично, даже с некоторым маскируемым отвращением указала альбиносу на узкий жакет плюс сумку, замшевый пиджак плюс юбку, белые джинсы со стразами от колена, пару блузок из натурального шелка и короткие брючки, элегантно украшенные этническим орнаментом.

В уме я лихорадочно подсчитывала, на что тянет все выбранное нами добро. Выходило очень дорого, но по деньгам. Тем более по чужим.

Когда мы оплатили покупки, хитрая китаянка мило улыбнулась и сообщила, что она может показать нам самую последнюю коллекцию маэстро, которая только-только была представлена на неделе высокой моды в Париже.

Это ж надо быть такими коварными! А мы что купили? Залежавшееся старье? Ну отчего бы не предложить нам новую коллекцию чуть раньше, пока мы это не оплатили? Вот он, западный мир! Ни гуманизма, ни человеколюбия, одна валюта в глазах. Хотя у китаяночки в ее щелочки вряд ли мог бы поместиться даже цент. Это меня немного утешило.

Перед нами бабочками запорхали платья. Розовое, бордовое, малиновое, цвет заката, тон едва нарождающегося утра. Любое подошло бы мне идеально, я это видела и без примерки. Вот в этом, огненно-алом, я отчего-то привиделась себе утонченной гейшей, склонившейся в томном поклоне. А вот в этом, цвета охры, соблазнительной Чио-Чио-сан.

У Юльки изысканная коллекция никакого энтузиазма не вызвала. Понятно, на дискач в ней не сходишь – или на хвост наступят, или рукав оторвут.

– Примерьте! – предложил альбинос, бережно, как драгоценность, держа на вытянутых руках розовое, как зефир, невесомое чудо.

– Нет, лучше вот это. – Я ткнула пальцем в «утреннюю зарю».

Если бы не длина, то никто бы не смог опровергнуть истину, что Галльяно шил его для меня.

– И сколько оно? – равнодушно спросила я, всем своим видом показывая, что недовольна какой-то невидимой складкой, обезображивающей идеальную линию талии.

– Всего сто двадцать тысяч, – улыбнулся альбинос.

– Надо же, совсем недорого, – пожала плечами я. – Как тебе, Юль?

– Да ну, – скривилась племяшка. – Оно как пеньюар. Спать можно, а в люди выйти – неприкольно.

– Думаешь? Вот и я сомневаюсь. По-моему, Галльяно стал повторяться. Крой неинтересный, да и вышивка. Пижама, одно слово.

Не обращая внимания на вытянувшиеся лица продавцов, я разоблачилась, небрежно бросив платье на стул. Диоровское чудо легло на спинку подсвеченным солнцем облаком. Сердце мое тоскливо сжалось, но усилием воли я заставила его работать в прежнем режиме.

Гордо сообщив адрес отеля, мы покинули гостеприимный бутик.

В соседнем магазине нижнего белья мы углядели сквозь окна какое-то оживление. Зашли. У прилавка, перед двумя ворохами бюстгальтеров и трусиков, лениво курили две дылды.

– Ну, не знаю, может, еще че глянуть? – прогундосила одна.

– Давай завтра, – зевнула другая. – А то вообще со скуки двинемся.

– Так вы ничего не берете? – сник тощий коротышка-продавец.

– С чего решил? – удивилась первая. – Все возьмем. Пакуй.

– Пожалуйста, вот примерочная, – согнулся в благодарности французик.

– На хрена нам твоя примерочная? – пожала плечами вторая. – Лениво мерить. Так берем. Что не подойдет – выкинем.

– Или подарим, – согласилась первая. – Мартышкам нашим невостребованным. Уписаются от счастья.

«Вот это размах», – отметила я, позволяя Юльке вытащить себя обратно на Croisette.

– Все, Дашка, пошли домой, – тут же заныла племяшка. – А то на нас и так, как на этих. ну, как на моделей смотрят.

– Тебя это смущает? – удивилась я.

– Да нет, надоело просто. Мы уже с тобой почти пять часов шляемся.

– Ладно, – смилостивилась я. Все-таки о здоровье ребенка время от времени следовало думать. – Последний бутик, и все.

Честно говоря, я тоже притомилась, да и потом, деньги на нашей курортной карте изрядно подтаяли. Несмотря на мороз. И все же что-то подсказывало мне, что в лечении, столь интенсивно нами предпринимаемом, не хватает какой-то завершающей точки. Этакого восклицательного знака. Об этом я и сказала Юльке.

– Ага, – кивнула та. – Ведерной клизмы на закуску.

– Дуся! – прикрикнула я и тут узрела в открывшейся миленькой витринке такие туфли!..

Кремовые лодочки от Manolo Blahnik, которые я купила, не раздумывая и не торгуясь, вполне потянули на восклицательный знак. Даже на пару. По числу штук.

– У нас на еду хоть осталось? – поинтересовалась Юлька. – Или опять у предков милостыню просить? Кстати, а чего это за весь день маманя ни разу не объявилась? – Племяшка охлопала свои карманы, потом мои. – А где мобила? В номере, что ли, оставили?

– Надо новости по телику посмотреть, – задумчиво проронила я.

– Зачем?

– Думаю, в Эмиратах массовые волнения.

– Да предки твои с ума сходят, куда ребенок пропал! Небось вся русская диаспора на ушах стоит.

– И татарская, – согласилась Юлька.

* * *


Впрочем, шутили мы совершенно напрасно, потому что в отеле нас встретил донельзя перепуганный портье. Оказывается, Галка раз сто уже связывалась с ресепшен, требуя, чтобы на наши поиски отрядили куршевельскую полицию. Кроме того, несчастная мать оповестила о беде всех знакомых, поправляющих здоровье на альпийском курорте, и потребовала немедленно включиться в поиски пропавших девочек. Знакомцы оказались людьми добросовестными, и каждый посчитал своим долгом либо позвонить, либо лично наведаться в «Le Lana». Портье показал нам длинный список телефонов, по которому ему предписывалось сообщить, как только мы объявимся. Внутриклановая солидарность олигархов предстала передо мной во всей красе.

Получается, мы выходили в свет никому не известными отдыхающими, а вернулись всеальпийски знаменитыми личностями. Меня отчего-то это совершенно не радовало. Объясняться-то с Юлькиными родителями предстояло мне!

На ее мобильнике обнаружился сорок один непринятый звонок и семь эсэмэсок.

– Мамулечка, – прощебетала в трубку совершенно спокойная Юлька. – Ты позвони всем тем, кого на уши поставила, и скажи, что мы нашлись. Где-где, в магазинах! Сколько Дашке можно голой ходить? Ты уже и в полицию позвонила? Ну, тогда дай им отбой. У нас все хорошо. Только шубу Даше не купили. А ты сама с трех раз угадай! Нет, по размеру подошло. Нет, и по цвету тоже. Нет, и фасон хороший был. Не понимаешь? А если подумать? Ну, мать, ты просто Эйнштейн. Именно. Сколько не хватило? – Юлька почесала нос, пытаясь произвести в уме сложные вычисления. – Даш, сколько?

– Четырнадцать тысяч, – быстро ответила я.

– Сто четырнадцать, – повторила Юлька. – Нет, дешевле не было. Да, так и ходит практически голая. Да при чем тут стыдно? Холодно! Деньги? Наверное, на два чая с булочкой еще хватит. Нет, бутерброды тут дорогие. Куда-куда, туда! Ты как будто сама в Куршевеле не была. Дашу? – Юлька вопросительно перевела глаза на меня. Я отрицательно затрясла головой. – Нет ее! Новости по телевизору в холле смотрит. Конечно. Откуда в нашем чулане телевизор? Мало ли, что обещали, он не работает. А Дашка же без новостей не может. Журналистка! Да, хорошо, пока. Ладно, не забуду. Народ обзвони! Прямо сейчас! Пока папка деньги нам переводит.

Племяшка вытерла взмокший от непосильных трудов лоб. Шмыгнула носом.

– Даш, что я не так сказала? Папка злится, угрожает, что больше трех тысяч нам не даст. Типа, жирно будет. Вот жмот! Ладно, попросит он у меня пива, когда состарится! Я ему «Фанты» как забубеню! А он ее терпеть не может!

– Эсэмэски проверь, – попросила я Юльку. – Вдруг чего.

– Ой, Максик целых две прислал, – зарумянилась девчонка. – Просил позвонить, как с горы вернемся. О! Дядя Марат! Лично тебе! «Даша, волнуюсь, где вы? Срочно позвоните!» Давай! – Племяшка протянула мне трубку.

«Значит, помнит? – пронеслось у меня в голове. – Значит, не сердится? Значит, не все потеряно? А у меня как раз новые туфли. И юбка, и пиджачок…»

– Здравствуйте, – со всей возможной интимностью выдохнула в трубку я. – Это Даша.

– Дашенька! – завопил Марат. – Наконец-то! Вы в курсе, что вас Интерпол разыскивает?

– В курсе, – уныло согласилась я.

– Даша, куда вы вчера исчезли? Я по-пластунски все сугробы вокруг «Леризеля» прочесал, охрану, которая вас упустила, уволил к чертям собачьим! Сегодня два раза в отель заезжал! Даша, ну нельзя же так! Я почти пожилой мужчина, мне волноваться вредно!

– Извините, – затрепетала дыханием я, – Юлечке внезапно стало плохо, пришлось срочно увезти ее домой.

– Дашка! – топнула ногой племянница. – Заткнись!

– Дашенька, – журчал в трубке Марат, – вы помните, что сегодня моя вечеринка? Я пришлю за вами машину. В десять удобно? Отлично! До встречи!

– Ну, чего ты орешь? – пристыдила я Юльку. – От тебя что, убудет? И потом, я же не сказала, что ты напилась, а плохо может стать от чего угодно. От духоты, танцев, температуры. Понос может быть. Отравление. Или наоборот.

– Так, а у меня что? – обиженно засопела Юлька. – Только не понос!

– Выбирай! – щедро предложила я. – Хочешь, обморок от духоты? Очень аристократично.

– Нет, – воспротивилась племяшка. – Пусть лучше я подвернула ногу и упала.

– И что?

– Головой ударилась, сознание потеряла.

На этом и остановились. Мне тем более было вообще без разницы, хоть сотрясение мозга.

Следующий звонок племяшка сделала Максу и болтала с ним так долго, что я начала опасаться за состояние телефонного счета. Мобильник у нас был один на двоих. Мой, в целях экономии, мы вырубили в первый же день.

К смыслу разговора я не прислушивалась, а вот Юлькины интонации мне очень не понравились. Племяшка ворковала, курлыкала, шептала, пела – словом, бесстыже кокетничала. Меня в который раз посетила мысль: что за тип такой, этот Макс? Допустим, с первого раза я угадала правильно, и он – просто ушлый провинциальный мальчик. Однако его манеры, его прикид, его умение кататься и на лыжах, и на борде.

А вчера? Откуда он взялся в ресторане? Как узнал, что мы – в «Лезиреле» зависли? От нас узнать не мог, потому что мы и сами не знали, куда Марат повезет. Но, надо отметить, появился Макс очень вовремя. Страшно даже подумать, что могло произойти, если бы мы просидели в этом ядовитом гнезде еще часок. Тогда, скорее всего, нас бы уже никто не спас.

И еще вопрос, который не давал мне покоя: кто же из нас двоих все-таки ему нравится? Я или Юлька? Ловелас деревенский! То мне глазки строит, то ребенка охмуряет. Но я-то ладно, опытная женщина как-никак, а Юлька? Вон как щебечет! Будто Джульетта на балконе с Ромео беседует. Да. девушка созрела. Нужен нам такой поворот в спокойном и размеренном отдыхе? Нет. Еще не хватало, чтобы, как говорит Ильдар, Юлька нам в подоле куршевельского ангелочка принесла. Кого обвинят? Вот именно!

Я собралась было провести с племянницей серьезную воспитательную беседу, причем не откладывая, но тут в дверь постучали, и посыльный внес в наш номер красивые хрустящие пакеты с покупками. Много.

До бесед ли тут, когда надо срочно проверить, не забыли ли чего из оплаченного упаковать? С них, торгашей, станется!

* * *


Часы показывали семь, то есть до свидания с Маратом было еще целых три часа.

– Дашка, может, в бар сходим? – предложила Юлька.

– Давай. Заодно прошвырнемся. Мы же с тобой вечером еще ни разу не гуляли.

Куршевель переливался, подмигивал, заигрывал с нами изо всех сил. Мы быстренько заглотили по наперстку традиционного кофе, полюбовались на веселых детишек, облепивших сверкающую карусель, поглазели на роскошные витрины не охваченных нами бутиков и зарулили на крытый каток. Дверь, ведущую на ледяную арену, украшала исключительно русская табличка «Спецобслуживание». Я тупо перечитала ее несколько раз, совершенно не понимая, что она означает и, главное, откуда взялась. Юлька, внимательно разглядывающая внутренности катка сквозь сияющее стекло, вдруг уверенно толкнула дверь, сделав мне знак рукой.

В проеме вырос охранник.

– Закрыто.

– Мы к дяде Роме, нас там папа ждет. – Племяшка, не глядя на стража ворот, прошмыгнула под его рукой, утянув меня за собой.

– Кто такой дядя Рома? – зашипела я. – Куда тебя несет?

– Куда-куда, куда надо! – исчерпывающе ответила племяшка. – А дядя Рома – Березович. Не узнала, что ли? Вон стоит.

Приглядевшись, я действительно увидела мужчину, похожего на известного футболиста и яхтсмена. Рядом с ним возвышался прекрасный и недоступный Властелин Горы. Вокруг стояла шушера помельче, но тоже с вполне узнаваемыми лицами. Все пристально следили за действием, разворачивающимся на льду. Мы тоже уставились туда. За компанию.

В центре голубого ледяного зеркала стояла. корова. Настоящая, рыжая, в белых пятнах. Коровьи рога украшала сверкающая корона. На ногах, привязанные пышными розовыми бантами, свисали колокольчики, хвост серебрился искрящейся радугой из новогодней мишуры. Корова крупно дрожала, и от того корона на голове рассыпала в разные стороны праздничные фейерверки, а колокольцы рвано и жалобно позвякивали.

Вокруг животного кружились в неумелых пируэтах восемь девушек. Четыре блондинки с ослепительно белой кожей, словно облитые густой сметаной, и четыре негритянки, гибкие и губастенькие.

Мужчины громко хохотали, показывая на лед пальцами, похоже, среди них происходил некий спор. О чем они спорили – было любопытно, но совершенно непонятно. Приглядевшись, мы заметили, что голубое поле не совсем голубое. Оно было разграфлено четко, словно шахматная доска, на белые и черные квадраты. У бортиков, это тоже стало видимым не сразу, в свободных красивых позах прилегли такие же, как и на поле, девушки. Белые и черные.

– Ну, ты поставишь мат или нет? – вдруг заорал на весь каток кто-то из мужиков.

«Шахматы, – поняла я. – Это такие шахматы. Те фигуры, что валяются, уже выбыли из игры. А эти, живые, еще сражаются. А корова, значит, королева. Видимо, белая. А где король? И черная королева? Неясно».

В этот момент послышался душераздирающий животный вопль, дверцы противоположного бортика распахнулись, и на лед стремительно ворвалась черная корова. Тоже в короне, с бубенцами и бантами. Девицы бросились врассыпную, кто-то, не справившись со льдом, грохнулся и теперь быстро-быстро отползал к бортикам, чтоб не попасть под ноги черной королеве.

Рыжая отчаянно затрясла головой, взвихрив салют сверкающих искр, и тоже дико замычала. Скорость черной несколько снизилась, и только тут я увидела, что несчастное животное стоит на полозьях типа коньков. Видно, за эти полозья ее и вытолкнули на лед, да скорости не хватило. Теперь коровы стояли друг напротив друга, метрах в пяти, и голосили на весь Куршевель.

Мужики во главе с начальником необъятных северных территорий свистели, улюлюкали, махали руками. Словом, вели себя как завзятые болельщики на чемпионате мира по шахматам. Или, на худой конец, на матче между «Челси» и «Реалом».

Откуда-то из спрятанных динамиков, грянуло «Прощание славянки», черная корова вновь перекрыла истошным мычанием музыку, дернулась, придавая новое ускорение собственному телу, и продвинулась вперед еще на полметра. Рыжая открыла рот, будто собираясь испустить предсмертный вопль, содрогнулась всем телом, и вдруг ноги ее одномоментно подогнулись в коленях. Животное качнулось и боком завалилось на лед.

– Ура! – подпрыгнул, как воздушный шарик, главный российский миллиардер. – Ура!

Музыка мгновенно стихла, будто оркестру плеснули раскаленным сургучом в рот, в динамиках что-то крякнуло, и мужской голос, красивый, дикторский, торжественно объявил:

– Внимание! В бою за шахматную корону Альп победили черные.

В мгновение ока на льду образовалось немереное количество каких-то форменных мальчиков. Черную королеву споро развернули и укатили обратно, рыжую перетянули на парусиновую подстилку и волоком потащили в недра катка.

Шахматные фигуры повскакивали с мест и быстро оказались рядом с мужчинами. Стрельнуло шампанское, взвихрились пенные буруны. Часть жидкости, видно, попала на обнаженные тела младых прелестниц, и вдруг на моих глазах с ближней ко мне негритянки стала сползать кожа! Черные размокшие лохмотья, повинуясь току пенящейся жидкости, сгорали на глазах, открывая белые кости. Это было так жутко и так страшно.

И тут же неказистый мужичонка, припав к отваливающейся руке, стал, причмокивая, слизывать черные лоскуты.

Мне стало дурно, я ухватилась за бортик, потому что поняла: сейчас грохнусь в обморок. Настоящих каннибалов, да еще тут, в Куршевеле, я никак не готова была встретить.

– Дашка, смотри, это же шоколад! – восторженно взвизгнула Юлька. – Телки обмазаны шоколадом! Белым и черным. Гляди, как они их облизывают!

С трудом выплыв из морока дурноты, я заставила себя взглянуть на шахматных победителей. Олигархи щедро обливали девчонок шампанским и тут же радостно слизывали размягчившийся десерт. Со стороны это было похоже на пиршество вампиров.

– Пойдем, – дернула я Юльку. – Их надо в тюрьму сажать за жестокое обращение с животными!

– Здрасте, – хмыкнула девчонка, – жестокое? Смотри, как телкам нравится!

– При чем тут телки? – разозлилась я на Юлькину тупость. – Я о коровах говорю!

Омерзение от увиденного скрашивалось в моей голове одним: среди этих вампиров не было Марата. Да его просто не могло там быть! Потому что он не такой. В конце концов, не все же олигархи – сволочи. Как и везде, среди них тоже должны попадаться порядочные люди. Типа моего Марата.

Желание гулять пропало. Мы вернулись в номер и, принарядившись, принялись ждать. Я пыталась настроить себя на гармоническое согласие с действительностью. Юлька играла с мобильником в какую-то охотничью забаву. Ровно в десять позвонил портье и сообщил, что за нами прибыл автомобиль.

Мне несколько не понравилось, что Марат не поднялся в номер, но привередничать я не стала. После вчерашних эскапад хотелось выглядеть молчаливой и покорной. Ведь два этих качества, собранные вместе, невероятно красят женщину. Вспомнились лирические строчки какой-то поэтессы: «Я сегодня помолчу, я понравиться хочу». Вот я и стану молчать. Загадочные томные взгляды, грациозные движения тела и никаких слов. То, что я умная, он и так уже знает.

Внизу нас встретил незнакомый мордоворот:

– Вы Даша и Юля? Шеф приказал доставить вас в шале.

– А сам он где? – влезла любопытная племяшка.

– Встречает гостей, – коротко пояснил мордоворот.

Ах, ну конечно, он же хозяин сегодняшней вечеринки!

Ехали мы совсем недолго, больше времени ушло на повороты-развороты, чем на саму езду. Я почему-то ожидала вновь увидеть сказочный замок «Les Airelles» с симпатичными олешками по фасаду, а машина вдруг тормознула совершенно в другом месте. Небольшой, почти игрушечный домик с покатой заснеженной крышей выглядывал из-под огромных елей. Над крыльцом горел деревенский фонарь, окна светились ласковым теплым светом. От домика веяло таким уютом, таким домашним радушием, что хотелось как можно быстрей взбежать по деревянным ступеням, чтобы очутиться внутри, услышать, как трещат в печке сухие дрова, как скребутся в окно хвойные лапы.

– «Hameau du Cospillotin», – сказал водитель. – Приехали.

– Что это? – в один голос спросили мы.

– Был хутор, теперь – шале, – пояснил мордоворот. – Босс снял, ему тут нравится. Только свои, никто чужой не сунется.

* * *


По сравнению с роскошью «Les Airelles» и нашей «Le Lana», это шале и внутри выглядело совершенно по-деревенски – уютно и просто. Грубая деревянная мебель, стены, потолок, двери – все из того же дерева, добротного, прочного, тяжелого. Только полы разнообразили впечатление – квадратные, грубо стесанные каменные плиты. В центре холла, на возвышении, обитом тяжелой жестью, странная зубчатая жаровня с открытым огнем, над ней расписной короб шестиугольной призмы дымохода. Все нарочито солидное, словно гордящееся своей незыблемостью и простотой.

– Девочки, наконец-то! Проходите! – обрадовался Марат. – Как вам тут? Нравится? Правда, лучше, чем в наших люксовых бараках? Я в будущем году его на весь сезон сниму. Представляете, это шале всего на десять мест. Пять спален, пять ванных и все остальные навороты. Даже свой винный погреб!

– А для работы? – скромно поинтересовалась я.

– Дашенька, ну нельзя же журналистке, даже такой красивой, слишком много думать о работе! – засмеялся Марат. – Но если захотите – ради бога! Есть отменно оборудованный кабинет.

– Я не пойму, где мы находимся? – подошла к окну Юлька. – Это Куршевель или какая-то деревня?

– Вон, наверх взгляни, – повернул голову племяшки Марат. – Видишь подъемник? Это Cospillot. До Croisette пять минут пешком.

– Самый центр, что ли?

– Именно.

– Здорово! Я и не знала, что тут такое есть.

В столовой за простецким грубым столом уже сидели гости. Нас окинули равнодушными глазами, и не более. Застолье было практически семейным. Один стол, одна компания. На стенах висели простенькие пейзажи зимнего леса, окна прикрывали клетчатые сине-белые занавески, такие же чехлы пестрели на добротных стульях. Толстые белые свечи, приглушенный свет настольных ламп по углам, низкая восьмирожковая люстра над столом. Обычный ужин в деревенском доме. Как выяснилось, и одеты мы с Юлькой оказались весьма уместно: из пяти присутствующих дам ни одна не блистала бриллиантами и вечерним туалетом. Скромные блузы, мягкие брюки, мужчины – в джемперах и без галстуков. Оказывается, олигархи могут отдыхать и так, по-простому.

Из гостей-мужчин я признала алюминиевого магната и знаменитого банкира. Остальные мне были не знакомы. Известная дама оказалась вообще одна – владелица самого раскрученного в стране шоу-балета. Никто ни к кому не приставал, никто никого не перекрикивал. Общие разговоры, приятные шутки, простой и изысканный стиль общения.

Наслаждаясь удивительной атмосферой, я вдруг подумала, что вот среди этих людей, в этом аристократическом обществе, я хотела бы прожить всю свою жизнь. Чтобы так же трещал огонь, горели свечи, сверкали высокие бокалы и мужской взгляд, заинтересованный и нежный, время от времени пробегал по моему лицу, словно спрашивая: хорошо ли мне? Удобно ли? Все ли в порядке?

– Вино? Шампанское? – склонился передо мной пожилой официант в длинном белом фартуке.

Я вспомнила вчерашний отравленный «Chateau Petrus», из-за которого чуть не была пущена с крутого склона вся моя личная жизнь, и скромно ответила: шампанское.

– Я тоже, – присоединилась Юлька.

– «Perrier Jouëts Grand Brut», «Dom Perignon Oenotheque», «Delamotte Brut Blanc de Blancs Champagne», «Krug»? – Официант перечислял названия вин гордо и с таким достоинством, будто он только что изготовил их сам.

Из всего перечисленного мне был знаком только дом некоего месье Периньона. К тому же именно это шампанское мы пили на Новый год у Юльки дома. Его я и выбрала.

– А мне «Деламот», – неожиданно проявила самостоятельность племяшка, подвигая бокал.

– Ты что, пробовала «Деламот»? – поразилась я.

– Откуда? Сама знаешь, у нас дома один «Периньон». Маман на него запала. По-моему, жуткая кислятина. А «Деламот» звучит красиво. Как в «Трех мушкетерах».

– А кто в романе Деламот? – попыталась вспомнить я.

– Откуда я знаю? Я этот отстой не читала. Кино видела. Деламот, д'Артаньян. Мне Боярский нравится. Чего он там еще предлагал? Перье? Это вообще минералка. Че мы, лохи, минералку лакать?

– Лучше шампанское, – согласилась я, пытаясь поймать языком разбегающиеся колкие пузырьки. – Давай, ты мое попробуешь, я – твое. Тогда и решим, что будем пить дальше.

Мы элегантно пригубили вино, каждая свое, и только-только собрались незаметно поменять местами бокалы, как Марат привстал и хлопнул в ладоши:

– Наконец-то! Я уж хотел на поиски вертолет посылать!

В гостиную вошла новая группа гостей – две долговязые блондинки с приклеенными силиконом улыбками и Властелин Горы.

Народ радостно и тепло поприветствовал вошедших и тут же потерял к ним интерес. Как и к нам, когда мы пришли.

«Видно, так принято, – сделала вывод я. – Все гости равны, и нечего тут из себя эксклюзив строить».

Мне все еще было не по себе от зрелища коровьих шахмат. К тому же в одной из вошедших блондинок я узнала губастенькую негритянку, которую смачно облизывал плюгавый мужичок на катке. Эти две красотки, в отличие от всех прочих присутствующих, были в предельно открытых платьях и просто искрились драгоценностями, как перенаряженные новогодние елки.

Властелин подвинул стулья девицам, уселся сам и тут же занялся закусками. Видно, после шоколада захотелось солененького. Блондинки скучно глотали воду.

Бокалами мы все-таки обменялись, но ни я, ни Юлька принципиальной разницы в напитках не обнаружили. Наверное, чтоб разбираться в этих эксклюзивных изысках типа «Grand Cru», надо с младых ногтей потреблять не материнское молоко, а шампанское.

– Марат, а Романа не будет? – спросил кто-то за столом.

– Нет, у него сегодня своя вечерина, в «Les Caves», он туда хор кубанских казаков выписал.

– Да? Главное, чтобы сам солировать не начал.

– Да он же не пьет!

– Господа, – привстал над столом Властелин Горы. – Пока не забыл, прошу в субботу ко мне на прощальный ужин.

Одна из дылд встала, сломавшись сразу в нескольких местах, как марионеточная принцесса, и разнесла по столу черные карточки с золотыми буквами «Byblos, M. ROKOTOVV».

– Простите, господа, вход будет по этим карточкам, чтобы от зевак как-то оградиться, – извинился горный царь, – папарацци достали, а любопытные соотечественники – еще больше.

Публика восприняла данную новацию с одобрительным пониманием.

После полуночи, когда разговор за столом стал несколько громче и раскрепощеннее и уже несколько пар красиво танцевали в соседнем холле, заскочил тот самый мордоворот, который привез нас в шале, и что-то радостно зашептал на ухо Марату.

– Друзья, – встал Марат, – ну вот и обещанный сюрприз! Вы же хотели бардовских песен под гитару? Я обещал. Прошу!

Музыка, и без того тихая, смолкла совсем. В дверь вошел. не может быть! Этот интеллигентнейший человек, доктор наук. Откуда он тут, в Куршевеле? На какие такие шиши? Мои родители, когда по «Культуре» идет программа, где он – ведущий, бросают все дела, даже научные изыскания. И начинается! Телевизор поет, мать подтягивает тоненько и не в лад, отец вторит медвежьим басом. Даже меня это заводит. Тексты всех бардовских песен я знаю с детства, а вот ни слуха, ни голоса у меня нет. Родительский подарок. Отдали дочери все, что имели. Потому, когда предки начинают подвывать, я тоже активно включаюсь в этот хор. Известно ведь, если сама поешь, чужих огрехов не слышно. Наступают духовное единение и просветленность чувств.

Значит, и тут он тоже будет петь? Господи, только бы мне удержаться от соблазна, не опозориться. А то ведь увлекусь.

Именитый бард обнялся с Маратом, пожал руки парочке знакомых «форбсов», кивнул остальным.

– А Сашка где? – спросил Марат.

– Женщин раздевает, – объяснил гость.

В этот момент в зальчик впорхнули еще две блондинки, точные копии тех, что уже были в наличии, полуголые, в бриллиантах от ногтей до ушей. За ними протиснулся. скромный и стеснительный вице-премьер.

– Ну, теперь все в сборе, – удовлетворенно сообщил Марат. – Выпить-закусить?

– Я после полуночи не ем, – доложил вице-премьер. Маханул пузатенькую рюмашку водочки, занюхал икоркой, плюхнулся на диван, облапил двух своих подопечных.

Бард, наоборот, дернул коньячку, зажевал устрицей.

– Ну, где гитара? Петь-то будем?

То, что происходило дальше, повергло меня в культурный шок. Барду вручили роскошную гитару, алюминиевый король сел за фортепиано, оказывается, все это время инструмент скромно стоял в кустах, то есть в холле, не подавая признаков жизни, и начался самый настоящий «вечер у костра». Бард пел свое и не свое, старое и новое, народ, переместившийся от стола на диваны и кресла, вдохновенно подтягивал. Слова, правда, знали немногие: сам бард, вице-премьер, Марат да еще парочка гостей, – зато остальные проникновенно мычали. В общем слаженном хоре не участвовали только блондинки. Они лишь вежливо хлопали глазами – вот выучка! – да перекладывали циркульные ноги, чтобы не затекли.

Я знала все слова! Всех песен! Но зарок, данный себе, не нарушила. Иногда лишь, будучи не в силах сдержаться, особенно когда пошел мой любимый Визбор, немо открывала рот, мысленно вторя тексту. Но ни звука! Ни единого!

– Интересно, эти песни все про Куршевель написаны? – томно спросила одна из вице-премьерских пассий в момент благодушной паузы. – А автор сейчас тут? Про «солнышко лесное» очень прикольно!

– Конечно, – совершенно серьезно кивнул Марат. – А «лыжи у печки стоят» вообще про «Лезирель» писалась. Видела там печку в центре зала? Визбор возле нее лыжи сушил.

– А он кто? – заинтересовалась вторая. – На наших тусах бывает?

– Нет, – качнул головой милый шутник, – он давно Россию покинул.

Один из гостюющих «форбсов», узкоглазый лоснящийся азиат, вдруг громко сказал:

– А давайте этого чувака сюда выпишем! Мы же в прошлом году Элтона Джона привозили! Неужели этот дороже будет?

– Боюсь, всего золотого запаса твоей великой страны не хватит, – язвительно оторвался от клавишей вице-премьер.

– Так большой белый брат поможет! – хохотнул азиат.

Марат что-то тихо шепнул ему на ухо, и «форбс» густо покраснел. Даже сквозь природную смуглость и альпийский загар.

После небольшого перерыва, во время которого все собравшиеся подкрепили силы, чем куршевельский бог послал, концерт продолжился. С бардовских песен перешли на романсы, следом – на патриотическую музыку советских времен.

– Дашка, че-то мне тут влом! – затосковала Юлька. – Тебе в кайф, а я – другое поколение. Я пойду с Максиком погуляю?

– Где ты его сейчас возьмешь? – удивилась я.

– Он у шлагбаума меня ждет, – потупилась племяшка. – Эсэмэску прислал.

– Ну, иди! – сдуру разрешила я, размягченная, как батон в молоке, любимыми песням и общей идиллической атмосферой. – Только чтобы без глупостей! И через час – в постель!

– Ладно, – легко и безропотно согласилась племяшка. – Сама-то когда придешь? Уже три часа.

– Не можем же мы вместе уйти! – пристыдила воспитанницу я. – Это невежливо! Вот сейчас начнут гости расходиться, и я слиняю.

* * *


Расходиться гости начали ближе к пяти. Причем часть из них «разошлась» совсем недалеко – по местным спальням. Остальные томно загружались в автомобили.

– Дашенька, пойдем, я тебе шале покажу, – предложил Марат.

– С удовольствием, – согласилась я, понимая, что мне, как особенной гостье, придется подождать, пока разъедутся не очень близкие, дабы освободить площадку для автомобиля хозяина.

– Смотри, как все тут уютно и по-домашнему. – Марат, приобняв меня за плечи, повел по холлам, узеньким коридорчикам и наконец распахнул тяжелую деревянную дверь. – Нравится?

Небольшая гостиная с угловым диваном, совсем не роскошным, а, напротив, нарочито простецким, с клетчатыми подушками, выходила двумя окнами, образующими хрустальный угол, на горный склон. Рассвет занимался еще несмело, робко, будто раздумывая, стоит ли прогонять такие сказочно-синие сумерки. Звезды потускнели, словно устали от ночной работы, и теперь ютились высоко-высоко, почти растворившись в светлеющем далеком небе. Пейзаж за окном был почти черно-белым, с тусклым оттенком серо-синих тонов, и, вероятно, оттого особенно величественным.

– Нравится? – Марат тепло уткнулся мне в шею.

Я молча кивнула.

– И ты мне нравишься, очень, – жарко сообщил мужчина моей мечты прямо в ухо.

От этого шепота, от сильных рук, крепко держащих меня в объятиях, от мохнатой еловой лапы, одобрительно помахивающей мне из-за окна, со мной приключилось что-то немыслимое. Тело прошили миллиарды тонких горячих иголок, вонзившись сразу во все мои эрогенные зоны, голова странно и страстно закружилась, воздух вокруг сделался плотным и упругим и вдруг стал стремительно закручиваться в разноцветную воронку, втягивая в нее меня, Марата, далекие звезды и серые снега за окном.

Я почувствовала, что не могу больше стоять на ногах, и тут же оказалась вознесенной под облака самыми сильными и нежными руками в мире.

Не отрывая губ от моего лица, Марат осторожно перенес меня в спальню и уложил на кровать.

Он ни на секунду не переставал меня целовать – губы, шея, уши, волосы, руки, грудь. Каким-то невероятным образом я оказалась совершенно раздетой и обнаружила, что мой Марат тоже наг, как в день творения.

Что мои прошлые связи по сравнению с тем, что я испытывала сейчас! Мальчишки, глупые и неопытные, разве могли они понять язык женского тела, разве могли внять ему, обнаруживая все новые и новые точки, прикосновение к которым вызывало во мне тайфун страсти! Оказывается, я совершенно не знала себя! Оказывается, мое тело было просто идеальным инструментом, отзывающимся на самые невесомые прикосновения. Как скрипка, я звучала под смычками его пальцев! Как рояль, отзывалась на каждое поглаживание! Как арфа, была многозвучна и ненасытна.

Оказывается, мне просто нужен был настоящий мужчина. Такой, как Марат.

– Дашенька, какая ты сладенькая, – выдыхал в промежутках между поцелуями мой любимый, – какая крошечная, как Дюймовочка!

Старая истина, что женщины любят ушами, трещала по всем швам! Его губы и руки говорили куда красноречивее, и я прикрывала вспотевшей ладошкой его красивый рот, чтоб он не тратил время и силы на совершенно ненужные разговоры. Я хотела, чтобы он наконец вошел в меня, я хотела вознестись вместе с ним, потому что совершенно точно знала: меня ждет невиданное, неслыханное, истинно райское наслаждение!

– Не спеши, – говорил он, – не надо! Я еще не насладился твоим телом.

Мука ожидания была просто невероятной, но ничего слаще в своей жизни я никогда не испытывала. Из аристократичной скрипки я превратилась в похотливую губную гармошку, которая – вся – предназначалась для его рук и губ. И это перевоплощение меня нисколько не удивляло. Он было совершенно естественным: руки гладили, сжимали и ласкали, губы влажно и страстно извлекали звуки из всех клеточек моего грациозного тела.

Наконец он грубо зарычал и вошел в меня, мощно и сильно, как входят в крутой вираж лыжники на предельной скорости укатанного склона. Я мгновенно оказалась внутри взвихренного обжигающего сугроба, от восторга и наслаждения у меня перехватило дыхание, и тут.

Я не поняла, что произошло! Марат еще раз грозно рыкнул и вдруг обмяк. Масса тяжелого сугроба упала на меня, придавив своей недвижной тяжестью.

– Что? Марат? Что?

Сугроб сполз с меня, обнаженному телу моментально стало зябко, по комнате пробежал обидный леденящий сквозняк.

– Прости, малышка, – сыто промурлыкал Марат. – Устал. Весь день на ногах и выпил лишнего. Давай отдохнем и повторим? – Он сграбастал меня своей ручищей, притянул к себе и набросил одеяло.

– Конечно, – тут же счастливо согласилась я, выражая полное понимание.

Уткнувшись носом в сильное плечо и ощущая на разгоряченном виске размеренное дыхание, я ждала нежного шепота и праздничных слов.

Собственно, для того, чтобы сделать мне предложение руки и сердца, было самое время. В раме окна нарисовались романтические розовые сполохи, мрачная серость сменилась радостной голубизной, день начинался красиво и многообещающе.

– Марат. – прикоснулась я губами к жесткой щеке. – Марат.

– Я люблю тебя, малышка, – сонно прошептал он и повернулся на другой бок.

Не сумев сразу оценить свершившейся метаморфозы, я вдруг услышала странный звук. Булькающий и чмокающий. И тут же его перекрыл громкий и грубый всхрап. Марат спал.

Мое тело еще пылало от неудовлетворенной страсти, но душа, моя нежная и трепетная душа, мгновенно и однозначно примирилась с ситуацией. Действительно устал. Действительно перенапрягся. Пусть отдохнет. Куда спешить? У нас теперь вся жизнь впереди!

Не в силах не только уснуть, но даже задремать, я выскользнула из-под одеяла и пошлепала в ванную.

Ванная оказалась все в том же деревенском стиле: навороченная джакузи была упакована в солидный деревянный короб, вместо привычного туалетного столика громоздилась мощная тумба, на которой стоял роскошный букет ослепительных лилий. Стену подпирала вычурная деревянная скамья, украшенная красивым резным орнаментом. Присев на скамью, я обнаружила, что сиденье теплое! Вот это да! Дерево с подогревом я наблюдала впервые. Да что вообще я в своей жизни видела? Родительскую хрущобу? Хургаду и Анталию? Ну, еще Тунис и галопом по Европам – на автобусе: Германия, Италия, Чехия. А теперь.

«Прощай, прошлая жизнь, – легко вздохнула я. – Расстаюсь с тобой без всякого сожаления». И если Марат захочет, точно так же расстанусь с работой. Буду сопровождать его в деловых поездках по миру и писать романы. А он будет гордиться моей красотой и моим талантом. У кого еще из олигархов есть жена – всемирно известная писательница? То-то и оно!

* * *


Джакузи набралась невероятно быстро, я нырнула в пенное облако, дала телу расслабиться и сбросить напряжение после безумных ласк. Долго, однако, лежать не стала. Мне хотелось быть рядом, когда проснется Марат, в том же, что он пробудится вот-вот, я не сомневалась.

Стоит мне только оказаться у него под боком, и он очнется! А у меня после ванной будет совершенно невероятная свежая и прохладная кожа.

Завернувшись в белоснежный махровый халат, я вернулась в спальню. Марат по-прежнему спал, мило и громко всхрапывая. Окно было уже совершенно светлым, вдали за прорезавшейся горой вставало еще невидимое, но уже вполне оранжевое солнце.

Я чуточку порассматривала спальню, убедившись, что и тут меня не ждут никакие открытия – дерево, добротность, простота. Однако, приглядевшись, обратила внимание, что покрывало, скомканное на полу, равно как и не тронутые нами подушки-думки, расшито невиданной красоты картинами: зеленые елки, летящие лыжники, сказочные домики. Каждая картинка имела свой законченный сюжет и перекликалась с соседними, создавая захватывающую повесть об отдыхе в куршевельских кущах.

«Да, вот такое бы убранство в нашу спальню, – подумала я, – Галка от зависти позеленеет!»

При мысли о сестре тут же прорезалось беспокойство о Юльке: про ребенка-то я совсем забыла! Не натворила ли чего?

«А чего она может натворить? – тут же успокоила я себя. – Переспать с Максом не решится – вдруг я появлюсь в самый неподходящий момент? – а об остальном и беспокоиться нечего. Дрыхнет небось как сурок, нагулявшись по ночному Куршевелю».

Я уже хотела юркнуть к Марату под одеяло, но тут в кармане его брюк, валяющихся посреди спальни, заголосил мобильник.

«Господи, ну у кого хватает ума звонить в такую рань? – возмутилась я. – Надо же понимать, что человеку нужен отдых!»

На правах почти законной супруги я нажала кнопку ответа:

– Да!

– Это кто? – возник в трубке удивленный женский голос.

– Конь в пальто, – вежливо ответила я.

– Слышь, ты, подстилка куршевельская, передай трубу моему импотенту!

– Вы, вероятно, ошиблись, – еще более вежливо отозвалась я.

Телефон затрезвонил снова тут же, не передохнув.

– Тебе сказали, дай Марата! – заорала труба.

– Он спит, – оторопела я и от наглости, и от громкости.

– Разбуди! А то этот пидор самолет проспит.

– Не звоните нам больше, – попросила я. Причем снова предельно вежливо.

Я искала в навороченном телефоне Марата кнопочку отключения, когда он снова взвился несносным звонком.

– Кто там? – поднял голову сонный Марат. – Дай трубу!

«Вот, сука, разбудила все-таки», – мгновенно возненавидела я неизвестную хамку.

– Алло, – хрипло сказал Марат. – Да я. Не ори, уши закладывает. Какая шлюха? Ты че, сдурела? Это горничная! Помню, конечно. – Он взглянул на часы. – Ё! Да уже одет! Щас прыгаю в машину и на вертолетную площадку!

Он вскочил с кровати, подскакивая на одной ноге, стал натягивать брюки. Потом, громко матерясь, все никак не мог застегнуть рубаху.

Я стояла, постепенно врастая спиной в стену, растворяясь с ней, становясь такой же, как она, безликой и равнодушной деревяшкой.

– Дашуня, – повернулся ко мне Марат, – прости! Меня самолет в Шамбери ждет. Хорошо, Вика разбудила, проспал бы к чертовой матери! Сейчас надо будет вертолет брать, иначе не успею, окно вылета пропадет. Дашка, ты чего? – Он увидел, что из моих глаз катятся слезы. – Малышка, ну что ты расстраиваешься? Хочешь, в Москве пересечемся? Ну, тебе же хорошо было? Ну, не плачь! Ну что ты, как маленькая! – Он подошел ко мне, вытер ладонями мое лицо, приподнял за подбородок, торопливо поцеловал. – Ты же свободная женщина, журналистка! Самостоятельный человек. Ну?

Он уже спешно влез в пиджак и теперь натягивал носки.

– Дашунь, я надеюсь, Ильдар о нашем приключении ничего не узнает? Зачем? Ты же понимаешь, ты такая сладенькая, я просто удержаться не мог. Дашунь, ну? Одевайся, я тебя по пути в отель закину. Или тут доспишь? Шале до полудня – мое.

Я представила, что останусь тут одна.

– Подожди. – прошептала я.

Юбка, блузка, пиджак. Бюстгальтер и трусики я засунула в карман, натянув одни колготки.

По пути, торопясь, он чуть ли не подталкивал меня в спину.

– Ну, где твоя шубка? Одевайся!

– Я – так.

– Дашунь… – Он вдруг остановился, внимательно взглянул в мои мокрые глаза. – Вот, – вытащил он из внутреннего кармана пиджака перетянутую резинкой пачку купюр. – Я же обещал тебе шубку! Купи сама, какая понравится! – И совершенно не обращая внимания на мою реакцию, небрежно сунул деньги мне в сумку.

В автомобиле, за рулем которого сидел знакомый мордоворот, я больно щипала себя за ягодицы, сразу за обе, чтоб не разрыдаться в голос.

– Приехали, – оповестил водитель, тормозя у нашей «Le Lana».

– Все, Дашунь, пока. – Марат перегнулся через сиденье и чмокнул меня в щеку. – Вернешься в Москву – звони!

Машина умчалась, а я еще долго стояла рядом с грустными львами, без мыслей, без чувств, без настоящего и будущего, совершенно не понимая, что теперь делать.

Надо было как-то подняться в номер, отпереть дверь.

* * *


Юлька сладко и крепко спала, разбросав по комнате одежду.

Я вошла в ванную, встала под душ. Больше всего в жизни мне хотелось выть в голос, громко, зычно, по-звериному. Но даже этой малости я не могла себе позволить, чтобы не разбудить спящую племяшку. Я стояла под холодным душем, совершенно забыв, что в мире существуют и горячая вода, и немо, а оттого еще более надрывно и горестно рыдала.

Все напрокат! Все чужое!

Эта поездка, этот номер, эта ночь, мечта, мужчина, секс, жизнь! Одежда и та – чужая!

Все – не мое!

Зубы выбивали крупную дробь, слезы смешивались с водой и становились такими же ледяными, и, только когда икры свело судорогой, я поняла, что безумно замерзла.

Как ошпаренная, я выскочила из-под душа, закуталась в халат, накрутила на голову полотенце и забилась под перину.

Согревалась я мучительно долго, и вместе с теплом в мое тело возвращалась жизнь, а вместе с жизнью – сознание, что хуже, чем было, уже не будет. Значит, надо просто успокоиться и смириться.

«Деньги! – вдруг раскаленным прутом огрела меня мысль. – Он сунул мне деньги, как дешевой шлюхе!»

Стоп. Почему – дешевой?

Я протянула руку, ухватила сумку. Вытащила «материальную помощь». На верхней купюре красовалась жирная цифра «500», по фиолетовому полю правильным кругом выстроились пятиконечные звезды. Неведомое мне архитектурное сооружение манило освещенными модерновым окнами. Все остальные банкноты в пачке оказались точно такими же.

Количеством сто штук.

Пятьдесят тысяч евро? У меня?

Из сокрушающего озноба я мгновенно вляпалась в пекло доменной печи. У меня вспотело все, даже ногти.

На шубку?

– Хрен вам! – торжествующе выкрикнула я и показала кому-то неведомому, наверное продавцам мехового бутика, красиво сложенный кукиш.

Я куплю себе квартиру! Однокомнатную, маленькую, на окраине, но – свою! Буду жить там одна, в строгости и покое, и писать гениальные материалы!

Конечно, по нынешним ценам целиком на квартиру не хватит, но на первый взнос – вполне! Я заплачу пятьдесят процентов и получу скидку на дальнейшую оплату. Получится квартира в рассрочку. Но тогда мне не надо пилить на самую окраину! Я могу выбрать кое-что получше!

Господи, спасибо!

Я, как ненормальная, целовала фиолетовенькую пачку, гладила ее, прикладывала к пылающим щекам, вдыхала волшебный запах краски и отлично понимала, что ничего красивее и лучше в моей жизни еще не встречалось.

Юлька завозилась, зачмокала, просыпаясь.

Я быстренько сунула деньги обратно в сумку, сумку же запихнула под подушку: целее будет!

– Дашка, ты дома? – потянулась Юлька. – Чего так долго не приходила? С дядей Маратом загуляла?

– Не пори чушь, – строго сказала я. – Марат улетел по делам к своей Вике. А я беседовала со специалистами о строительстве российского горнолыжного центра в Куршевеле.

Собственно, это мало отличалось от правды. К тому же – удивительное дело – произнесение вслух ненавистного имени Марат больше не вызывало у меня никаких отрицательных эмоций. Перегорело. Переплавилось.

К тому же импотенты меня никогда не интересовали. Жалко бывало, да, но я, извините, не доктор, чтобы половое расстройство лечить. И вообще.

Пожертвовать одним оргазмом за пятьдесят тысяч евро?

Легко!

– И что? – зевнула Юлька. – Будут строить?

– Кого? – опешила я.

– Ну, этот российский центр?

– Не знаю, пока Путин против. Говорит, надо развивать свои курортные зоны. Например, в Красной Поляне. Чтобы в Сочи Олимпиаду провести.

– Что, Путин тоже приезжал?

– Куда?

– На интервью твое.

– Совсем сдурела? Это он на заседании правительства говорил.

– А, так ты в Москву летала.

– Когда?

– Откуда я знаю!

Племяшка могла свести своими вопросами с ума кого угодно, поэтому я демонстративно отправилась в душ. Третий раз за утро. Теперь следовало смыть благородный пот счастья, чтобы никто даже по запаху не догадался, какая удача вдруг мне обломилась. Сумку я прихватила с собой.


JIBING (ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ)


Солнце, горы, ели, снег – Куршевель был прекрасен! По склонам стрижами летали лыжники, в фан-парке разноцветными птичками колибри порхали райдеры и прочие бордеры, над синими долинами тяжелыми альбатросами реяли гордые подъемники, меж кафешек, баров и иных оазисов курсировали нарядные празднично-отрешенные люди.

Деловой мир, с работой, пробками, переполненными вагонами метро, раскисшими мостовыми и хмурыми лицами, пребывал в ином измерении, иной галактике. Кто здесь про него помнил?

Щурясь на солнечный снег, лениво прошествовал Юрий Гальцев, с заботливо укутанным от мороза лысым темечком. Качая бедрами, прошествовала модная актрисуля Катя Редникова. З-заикаясь между глотками коньяка, р-рассказывал о своих несомненных победах в тотальном освоении местных подъемников недобритый Обломов настоящего времени – Артюша Троицкий. «Столичный» отвоеватель Юрий Шефлер тискал модельную девочку. Неприкаянными сиротинами слонялись Александр Мамут, Жорик Дзагуров, Сашуня Оганезов, Митя Чернявский. Трогательно держась за руки, семенила семейная финансовая пара Селивановых. Мелодично подхихикивала Алена Свиридова, аристократично покусывала длинную сигарету Юлия Рутберг.

У меня словно открылось второе зрение. Это же надо было прожить в Куршевеле четыре дня, чтобы наконец разглядеть столько знакомого народа! Или это тепленькая пачка евриков, оттягивающая внутренний карман моего гусиного Dior, сделала меня такой по-доброму глазастой?

– Что за чушь, делать как все? – услышала я знакомый голос. – Мне эта ваша Ксюша Общак совершенно по барабану.

Конечно, я мгновенно его узнала. Это же Мэрил Стрип! Я покрутила головой в надежде увидеть любимую актрису и тут же узрела свою коллегу – платиноволосую редактрису глянцевого модного журнала. Ну да, чего это я? Откуда Мэрил Стрип знать русский? Это же в недавнем голливудском фильме она говорит голосом вот этой моей коллеги!

– Я не езжу туда, где модно, модно там, куда приехала я!

«Профи! – восхитилась я. – Вот так и надо себя подавать! На куршевельском блюдечке с горнолыжной каемочкой!»

– Ну что, девчонки, кататься-то сегодня будем или ну его на фиг? – Нас догнал невесть откуда взявшийся Макс.

Судя по тому, что Юлькина хитрющая мордашка не выразила никакого удивления, мне стало ясно: имеет место тривиальный сговор.

За плечами Макса торчали лыжи.

– Где взял? – строго спросила я. – У тебя же – борд.

– А, махнул не глядя, – отозвался коварный соблазнитель несовершеннолетних.

– Кататься! Кататься! – как ненормальная, верещала Юлька. – Макс обещал меня сегодня виражам поучить! И катапультироваться!

– Чему? – уставилась я на добровольного тренера. – Катапультироваться? – В моей голове пронеслась страшная картина: Юлька, выстреливающая черным ядром из здоровенной пушки и летящая с космической скоростью над Куршевелем, как реактивный истребитель. Добром, понятно, это кончиться никак не могло.

– Даш, чего ты такая пугливая? – засмеялся Макс. – Это же прием такой! Его тренер Онорэ Боннэ для Клода Килли придумал, ну, знаешь, наверное, такого знаменитого горнолыжника?

Конечно, я согласно кивнула головой. Не ронять же авторитет перед этими сосунками.

– Надо просто при старте-толчке перенести вес тела на лыжные палки. Тогда будто выстреливаешь вперед! Лыжи на снег практически не опираются, контакт только у носков, а пятки, наоборот, задраны. При таком старте выигрыш – до нескольких сотых долей секунды!

– Зачем? – тупо спросила я.

– Как зачем? Для результата, для победы. Это же соревнования! Правда, руки должны быть очень сильными. Ну, у Килли ручищи были что надо! Не зря – трижды олимпийский чемпион!

Я скосила глаза на племяшкины «палочки» и тут же успокоилась: нет, катапульта Юльке не грозит. Во всяком случае, в ближайшие сорок лет. Если, конечно, она не займется подъемом штанги. Пусть только попробует! Ильдар ей такую штангу устроит!

– А знаешь, чем ответил Боннэ другой тренер, австриец Эгон Шепф? – продолжал увлекательную лекцию Макс. – Присядкой Шранца!

– Сплясал, что ли?

– Типа того! Он тогда Карла Шранца тренировал, знаешь, да, тоже легенда горных лыж? Его еще Карлом Великим называют, так вот, за несколько метров до финиша надо резко бросить вперед носки лыж, будто присев на задники, тогда лыжи уйдут вперед.

– А лыжник?

– Это уже не важно! Фотодатчик фиксирует на финише именно носки. Выигрыш по времени примерно такой, как и за катапульту. Здорово, да?

– Здорово, – согласилась я. – В отель вернемся – запишу, чтобы не забыть.

– Зачем? – тупо спросили в один голос Макс и Юлька.

– В материал вставлю.

– А!

Я действительно представила себе этот теоретический кусок в своем репортаже. Выходило очень даже стильно. Другие – о шубках-ботиках, а я – о присядке Шранца. Да еще и познаниями в горнолыжном спорте блесну. А то редактор вечно орет, что умному читателю у нас почитать нечего.

Мы не пошли на подъемник, а решили покататься прямо тут, на невысокой горке. Авальманы и браккажи (интересно, правильно я запомнила или нет?) нам были совершенно ни к чему, а для присядки вполне подходил и этот округлый бугорок.

Прогулочным шагом, будто уже изрядно устав от крутых и опасных виражей, я легко и грациозно двигалась по накатанной дорожке, огибающей горку. Каждые пару минут останавливалась, чтобы полюбоваться вновь открывшимися окрестностями. По крайней мере, со стороны это должно было выглядеть именно так. На самом же деле остановки были необходимы, чтобы собрать разъезжающиеся ноги.

Юлька с Максом колготились внизу, отрабатывая присядки и катапульты. Взобравшись на самое ребро, я остановилась, действительно залюбовавшись пейзажем: внизу пузырились цветными вспышками две маленькие лощинки. В одной барахтались и визжали дети, которых родители, впрягшись на манер орловских рысаков, горделиво катали на санках. Вторая была, видимо, тренировочным полигоном: сразу четверо лыжников, взяв одновременный старт, выделывали синхронные пируэты. Несложные, я бы тоже такие вполне смогла, но чтобы одновременно вчетвером. По-моему, это извращение.

Я поглазела на спортсменов и уже собралась двинуться на дальнейшее покорение Альп, как тут из-за высокого скоса горы, прикрытой громадными елями, выстрелила вереница лыжников. Конечно, я узнала их сразу! Властелин Горы со своей прекрасной свитой!

Он несся впереди, гордо и мощно, белоснежные феи летели за ним, легкие, как ангельские крылья. Мужчина заложил крутой вираж, мириады крошечных радуг взлетели из-под его лыж прямо в небеса. Девушки попытались повторить этот сложный маневр. Увы, подиум, по которому они привыкли ходить, не подразумевал ни поворотов, ни виражей.

Прямо, только прямо! И – улыбки! И – в глаза публике!

Две, шедшие сразу за лидером, кое-как сумели вписаться в поворот, закачались и выправились. Две срединные – завалились друг на друга, сцепившись лыжами и палками. А вот с последними вообще приключилась беда. Вернее, с самой последней. Она, видно, набрала слишком большую скорость или, может, слишком хотела догнать своего босса и покрасоваться с ним рядом. Короче, девчонка, разогнавшись, взлетела на самый откос, оттолкнулась от ледяной кромки палками и – кувырнулась вниз, как неваляшка. Ее напарница дико заверещала. Сии не подобающие для царского уха звуки услышал Властелин Горы. Остановился, подождал, пока квохчущие, как наседки в инкубаторе, феи подберут со склона израненную подругу и собственное, раскиданное в спешке снаряжение. Он терпеливо подождал, пока вся стайка окажется рядом, что-то громко и отрывисто сказал, после чего феи лихорадочно склонились над креплениями. Та, неваляшка, дохромала до босса и стала жалобно показывать на свою ногу, видно выпрашивая сочувствия.

Властелин красиво, почти по-голливудски, развернулся, очертив на фоне голубого снега медальный профиль, поднял руку и. вмазал девчонке по щеке! Не оглядываясь и не замечая, что хрупкая снежинка от его пощечины серебристой рыбкой нырнула в снег, снова что-то отрывисто крикнул и полетел вперед по лыжне. Оставшиеся невредимыми сказочные феи снова пристроились за ним, образовав невесомые ангельские крылья, правда, одно крыло теперь было чуть короче другого. Но ведь это вполне могло быть и оптическим обманом? При таком-то солнце и снеге.

Отщелкнув крепления и воткнув лыжи в снег, я спустилась к рыдающей девице.

– Вставай, чего на снегу разлеглась?

– Пошла на х..! – отозвалась бывшая фея.

* * *


В другой раз я бы, конечно, хамке такого не спустила, но тут во мне взыграл дикий профессиональный интерес: еще бы, я стала живым свидетелем ИХ нравов!

На моих глазах золотыми солнечными лучами на чистейшем листе куршевельского снега писалась прекрасная история моей творческой славы. Что – пьяные гулянки? Что – миллионы, струящиеся по ветру? Флер! Предмет черной зависти и неуемного вожделения. А тут – настоящая трагедия. Островский! Достоевский! Шекспир, в конце концов!

Бедная красивая девочка, оказавшаяся в лапах развратного потасканного олигарха, вынужденная терпеть побои за кусок хлеба. Я сорву маски со всех этих обожравшихся икрой и фуагрой «форбсов», икающих, как помоечные бомжи, от шампанского за три тысячи евро!

– Вставай, дура, – миролюбиво, почти по-матерински сказала я, – застудишься, потом детей не будет.

– На хрена мне твои дети? – подняла заплаканную мордаху модель, и я тут же узнала в ней вчерашнюю «шоколадку», томно выспрашивающую про Визбора. Она, видимо, меня тоже признала. – А, это ты. А где же твой папик?

– Какой папик? – недоуменно спросила я. – Я тут с родственницей, а вообще я журналистка.

– Все мы тут древнейшей профессии, – кивнула девица, присаживаясь на лыжи. – У тебя выпить с собой нет?

– Нет.

– Жаль. Я сейчас бы коньячку шарахнула, раз уж работа на сегодня закончилась.

– Работа? Какая работа? – изумилась я.

– Ты че, больная? А мы, по-твоему, тут отдыхаем? Слушай, нога болит, спасу нет! Сгоняй в бар, а? Принеси болеутоляющего.

– А там что, аптека есть?

– Есть, есть. Только вино и шампанское не бери. Коньяк, а лучше – водку. Но сейчас там ее вряд ли найдешь. Она еще до обеда кончается. – Девица сунула мне в руку выуженную откуда-то из теплого декольте двухсотевровую купюру. – Давай быстрее, а?

Поход, покупка и возвращение заняли у меня минут семь. Раненой, наверное, это показалось вечностью.

– Сама-то будешь?

Я отрицательно помотала головой.

– Как хочешь. – Девчонка присосалась к горлышку и, не отрываясь, выхлебала двухсотграммовую фляжечку «Hennessy». – Спасибо, ты нормальная чувиха! Не то что мои подружки. – Слово «подружки» она произнесла так, что стало ясно: попадись они ей темной ночью да в темном углу. – Тебя как зовут? Меня – Алина.

– Даша.

– Хочешь анекдот прикольный? Спускается по красной горнолыжке француз, смотрит – рядом русский с детишками пилит. Дети орут, рыдают на весь Куршевель. Ну, спустились, француз весь взмок, отдышался, спрашивает у русского: «Не страшно было?» – «Мне – нет». – «А чего дети плачут?» – «Так они-то не пьют, вот и перепугались!» Смешно?

– Очень! – искренне сказала я.

– А ты че, правда, журналистка? Сама сюда приехала? На свои? А как вчера у Марата оказалась? Мы так поняли, что он с тобой трахается, пока Вики нет. Он давно говорил, что ему дылды надоели, хочет Дюймовочку поиметь, чтоб насквозь проткнуть! – Девица заржала, а я готова была провалиться сквозь снежную гору. – Пишешь про что? Гламур-тужур?

– Нет, я спортивная журналистка, – соврала я. – Наблюдаю, как наши спортсмены отрабатывают старт-катапульту и присядку Шранца.

– Ни х. я себе! – искренне восхитилась Алина. – И ты че, в этом разбираешься?

Я скромно кивнула.

– Не, нормальная работа – это хорошо, но нудно. Я, например, работать не могу. Здоровье слабое. Пока в тираж не выйду, деньжат скоплю, а если повезет, какого-нибудь папика окручу.

– А деньги-то на чем скопишь? – Эта тема волновала меня весьма предметно.

– Да вот на этом, – девица шлепнула себя по щеке, – и на этом! – шлепок угодил между ног. – Я же не москвичка, из Волгограда приехала. В станкостроительный поступила, там конкурса почти не было. А потом подружка на кастинг зазвала. А что, у меня классика – 90-60-90 и рост сто восемьдесят. Я думала, этого хватит. А там как началось! И психолог, и хренолог, и менеджер, и доктор по сиськам-писькам. Мне еще повезло, когда я пришла, уже по кругу не пускали, типа, берегли для клиентов. Ну, у меня язык нормально подвешен, я кой-чего даже из стихов знаю. В школе-то учила! У меня память – диктофон не нужен! Алик мне почти сразу карточку выдал. Я думала, меня девки удавят!

– За карточку?

– Ну! Ее ж не всем дают и не сразу. Только особо одаренным. А на карточку все время капают денежки. Кап-кап! Кап-кап! – Алину начало развозить. Она удобнее устроилась на лыжах, почти прилегла. – У нас закон: если Алик карточку выдал, с голоду не подохнешь.

– А Алик – это кто?

– Не знаешь? Вот темнота! А еще журналистка. Алик – он миллиардер. У него модельных агентств по всему миру штук десять. Да все девчонки, что при олигархах, от него.

– Сутенер, что ли?

– Не, эстет. Он от красоты тащится, ну и других к ней приучает.

– А к этому ты как попала?

– Как-как, обычно. Устроили нам, новичкам, показ. Для каждого олигарха показ отдельный делается. Телок – штук сорок согнали. Половину сразу отсеяли, типа, рожи глупые. Будто мы на «Что? Где? Когда?» мылились. Вторую половину – на подиум. А в зале – потенциальные клиенты. Но не сами, самим – западло. Они помощников присылают. Вот помощник из двадцатки еще половину отсеял. Осталось – десять. Нас опять со всех сторон, как коров племенных, обсмотрели-обмерили, о себе рассказать заставили, изложить жизненные интересы.

– И что ты сказала?

– Я скромно так глазки опустила и говорю: «Хочу сконструировать новый мультистанок, который бы с помощью компьютерной программы совмещал токарные, фрезерные и слесарные функции, то есть выдавал готовую продукцию».

– Неужели таких еще нет?

– Откуда я знаю? Я ж тогда только-только в институт поступила, станка живого еще не видала. Но эти-то, вот прикол, тоже в производстве – как свиньи в апельсинах! Им мой ответ очень понравился. Я потом листок учета смотрела, так там мой интеллект отмечен десяткой! Типа, хоть сейчас к академику!

– А потом?

– Потом – обычно. Нас десятерых позвали на ужин в ресторан. Там с нами уже общались на всякие отвлеченные темы. Выясняли общую эрудицию, запросы, сексуальные наклонности.

– В смысле?

– Ну, не лесбиянка ли, не садо-мазо или еще что. Олигарха-то беречь надо! Короче, прямо из ресторана нас четверых, прикинь, десятую часть от всех, повезли в загородный дом. Так и познакомились. Он в конце вечеринки такой мешочек бархатный вынес, говорит: девочки, посмотрите, что вам Дедушка Мороз прислал! Ну, я ручонку запустила, хоп, а там сережки с брюлликами. Подарок. Я до этого брюллики только на картинках видела. Ну, потом Канары, Мальдивы, Париж, Милан. На Рождество – сюда, в Куршевель, приехали. Вот уже год с ним тусуюсь.

– Бьет часто?

– Да нет, он не злой. Не любит только, когда ему возражают. Ленке, ее уже с нами нет, как-то волосы с темечка выдернул. Сама виновата. Он говорит, пей шампанское, а она – ликера хочу. Вот и получила на сладенькое. А мне сегодня ни за что попало. Я же лучше всех катаюсь! Если б вчера на льду ногу не растянула. Я – в поворот, а щиколотка раз – и на сторону. Слетела. А он, вместо того чтобы пожалеть.

– Да надо было сдачи дать!

– Ты че, дура? Ему вечером стыдно станет, он мне чего-нибудь подарит. Ленке, между прочим, за то, что облысела, квартиру купил! Трехкомнатную! Нет, нам повезло. Мужик нормальный. И неженатый. Никто глаза не выколет. А вот подружка моя, та самая, которая меня на кастинг притащила, к банкиру попала. Такой дядечка благообразный! Тихий, скромный, матом не ругается, этого своего еврея, ну. забыла. в подлиннике читает. А оказался – садист! Танька вся в синяках. Он, знаешь, их связывает сзади, руки-ноги вместе, и потом как воблу на веревку за шею подвешивает. В такой позе трахает. Иначе кончить не может. Танька боится, что задушится. Вроде кто-то там у них – того.

– А чего терпит?! – возмутилась я. – Смерти ждет?

– Да так-то ждать можно. Он ее в Лондоне поселил. Прилетает только на выходные, а всю неделю она свободна, живи в свое удовольствие! Денег – завались. Квартира – в самом центре, причем на Таньку записана. Я бы тоже так потерпела. Потом найдет себе какого-нибудь англичанина. Знаешь, как там наши девки котируются!

– Ну да. Так он ее и отпустит!

– Конечно, отпустит! Она ему через годик надоест, другую найдет. А квартира, шмотки, деньги и брюллики при ней останутся. Если выживет, конечно. Слушай, Дашка, клевая ты чувиха, пойдем еще выпьем?

В этот момент румяная счастливая Юлька лихо крутанулась прямо передо мной, исполняя заученный вираж.

– Дашка, ну ты вообще! Мы тебя обыскались!

– Ладно, Дашка, пока! Похромаю, – поднялась Алина. – Может, еще пересечемся.

– Это кто? – подозрительно спросил подъехавший Макс.

– Так, знакомая по работе.

– Она что, пьяная?

– Нет, упала, ногу ушибла.

– Ясно, компресс прямо на лыжне делала. – Макс носком лыжи ловко подбросил вверх пустой коньячный бутылек, поймал рукою, сунул в карман. – Разбрасывать-то зачем? Кто-нибудь на скорости наскочит – беда будет.

– Чего ты мне выговариваешь! – огрызнулась я. – Я, что ли, пила?

– Да ладно, пойдем кататься! Должен же я тебя хоть чему-нибудь научить!

– Я не хочу. Мне и так хорошо. Гуляю, воздухом дышу, никого не трогаю. Лучше пойдемте кофе попьем – чего-то я озябла.

– Пойдемте, пойдемте! – застучала палками Юлька. – А потом на сноуборде, да, Макс?

– Посмотрим, – уклончиво ответил наш спутник.

В баре неподалеку, где мы заказали кофе и горячие пирожки с вишней, Макс вдруг словно забыл о существовании Юльки. Он заглядывал мне в глаза, рассказывал анекдоты, умело пародировал известных людей. Я хохотала, как подорванная, а Юлька хмурилась все больше и больше. Наконец она встала, громко отодвинув стул.

– Я в номер пошла. А вы тут развлекайтесь!

Оторопев от такого заявления, я даже не нашлась, что сказать, а Макс равнодушно повернул к Юльке голову и промолвил:

– Иди, деточка, отдохни, как раз тихий час.

– Ты что? – уставилась я на Макса. – Обалдел?

– Да пусть уже идет, – махнул он рукой, – надоела, хоть вдвоем побудем.

– Кто?

– Мы с тобой, Даш, – он накрыл мою руку своей ладонью, – ты думаешь, я с Юлькой просто так валандаюсь? Мне рядом с тобой быть хочется.

– Мальчик, – тут же обидела его я, – ты в себе ли? Да ты мне в сыновья годишься!

– И что? – совершенно не обиделся он. – Выглядишь ты вполне, лет так на двадцать восемь, не больше, твоих сорока никто не даст, а потом. Сейчас в моде такие браки, когда жена старше мужа.

– Каких сорока? Какая жена? – задохнулась от возмущения я. – Ты что, перекатался? Или голову на склоне совсем отшиб?

– Шутка! – он заграбастал мою вторую руку. – Но ты мне очень нравишься, правда!

– А ты мне нет! – Я вырвала свои руки из лап самоуверенного нахала. Хотя, если очень честно, мне совсем не хотелось этого делать. Скорее наоборот, но.

– Стерпится – слюбится, – ласково бросил мне вслед провинциальный выскочка.

* * *


Юлька со мной не разговаривала. Лежала на диване, смотрела телевизор, причем какой-то арабский канал, где бородатый мужик в белом тюрбане что-то таинственно и непонятно курлыкал. Я послонялась по номеру, поразмыслила. Ссориться с племяшкой мне не хотелось. Я вообще не люблю ссориться.

– Юль, – присела я к ней на диван, – не злись! Не нужен мне твой Макс, честное слово!

– А чего тогда заигрываешь? – злобно стрельнуло глазами младшее поколение.

– Я? Да ты что? И в мыслях не было! Видишь же, как быстро я вернулась!

– Могла бы вообще не возвращаться.

– Могла бы, но вернулась. Потому что родственные связи дороже случайных.

– Конечно, – согласился просвещенный ребенок, – от родственных не бывает венерических болезней.

– Ты это о чем? – насторожилась я, памятуя, что прошлую ночь племяшка провела вне моего неусыпного контроля.

– О том! Ты, Дашка, как собака, которую Боярский играл. Ни себе, ни людям.

Я честно попыталась вспомнить, где всенародно любимый актер играл домашнее животное, но так и не вспомнила.

– Вокруг тебя и так пол-Куршевеля хороводы водит, – продолжила обличительную речь Юлька, – а ты у родной племянницы последнее отнимаешь.

Мне стало стыдно.

– Где ты хороводы увидела?

– Только что у подъемника дядю Сему встретила, ну того, помнишь, что в «Лезиреле» со мной разговаривал, а на тебя пялился. Я тогда думала, он кончит!

– Дуся!

– Да ладно тебе, что я, маленькая? Говорит, приходите, Юлечка, сегодня с сестренкой в «Трамплин», будет очень интересно.

– Это такой рыжий, весь в веснушках? Откуда ты его знаешь?

– Здрасте! Это же Бройдер, папкин друган. В прошлом году к нам в Жаворонки приехал, назюзюкались с папаней и в маминых орхидеях заснули.

– Так это он вам цветник испортил?

– Кто же еще? А у него аллергия на пыльцу оказалась, еле откачали. Орхидеи они же такие заразные.

– А Ильдар?

– Знаешь, как маман говорит: нам, татарам, все равно, что наступать – бежать, что отступать – бежать. Папка-то его и спас. Проснулся ночью, комары его, видите ли, зажрали, пивка принес похмелиться. А дядя Сема почти не дышит. Он его сначала пивом поливал. Потом водой, потом маму разбудил, ну тогда и неотложку вызвали. А маман за эти орхидеи знаешь сколько заплатила?

– Знаю.

– Ну вот. Он вчера вообще сначала подумал, что ты – это я. Потому и стеснялся.

– Ничего себе, стеснялся! – присвистнула я. – А когда не стесняется?

– Туши свет! – прикрыла глаза племяшка. – Помнишь, маман рассказывала, как один наш в Ницце по пляжу за англичанином с веслом гонялся? Это дядя Сема.

– А чего гонялся-то?

– Не понравилось ему, как англичанин о русских девушках отозвался.

– Молодец, – одобрила я. – Правильно, своих надо защищать. Догнал?

– Догнал. В ресторан на набережной загнал, а там какая-то французская шишка из правительства с женой отдыхала. Англичанин за их стол спрятался. А дядя Сема это увидел, схватил ведерко со льдом – и англичанину на голову!

– Вот это мужчина!

– Ага. Его тут же арестовали.

– Вот, сволочи!

– Неделю набережную подметал. Папка ему коньяк с закуской носил.

– И что, разрешали прямо там пить?

– Так папка и полицейских не обижал. Через неделю они знаешь как материться научились!

Мне положительно нравился этот дядя Сема! Странно, что я его сразу не разглядела. Это все «Петрюс» отравленный глаза мне замылил.

– Куда, говоришь, он нас пригласил?

– В «Трамплин». Пойдем?

– «Le Tremplin» – самый модный бар? Как хочешь, – равнодушно повела плечом я.

– Тогда – собирайся!

– Так рано?

– Дядя Сема сказал, что сначала барбекю под елками, а потом – клуб.

– Значит, наряжаться не надо?

– Нет. Все по-простому. Только купальники надо взять.

– Зачем? В снегу плавать?

– В бассейне.

– Откуда у меня купальник?

– И я не взяла. Пойдем в «Forum», купим.

– Еще чего! – По правде говоря, щеголять в купальнике среди длинноногих моделей мне не хотелось. Обойдемся.

– Ну и не будем купаться, – согласилась Юлька. – Зима. Холодно.

* * *


Дошлепали мы быстро, Юлька точно знала, куда идти. Идеально круглый, словно вычерченный циркулем, пятачок в окружении рослых пышнобедрых елей уже был полон народа. Одна из елок пестрела зелеными и сиреневыми огоньками. Отблески гирлянд весело прыгали по подвешенным на серебряных жгутах тяжелым бутылкам шампанского «Cristal», праздничным, как елочные шары, лаковым баночкам с родной надписью «Caviar», небрежно, но гармонично разбросанным по лапам, оранжевым мандаринам, розовым яблокам, желтым бананам. На самом верху альпийской красавицы, под направленным лучом прожектора, многоконечной звездой распростерся громадный краб.

Елка, что и говорить, впечатляла.

Женщины, собравшись у жарко пылающего мангала, делились рецептами барбекю. Мужчины прямо под елкой пили коньяк и рассуждали о главном – политике.

В момент, когда мы присоединились к creme-de-créme, речь держал черноголовый упитанный пузан, с лицом, очень похожим на известного депутата бессмертной демократической партии.

– Думаю, господа, настал тот час, когда мы должны создать в России свою партию! – вдохновенно вещал он. – Эта партия объединит все политические силы, весь цвет нашего генофонда, а назовем мы ее «Сексуальная Россия»!

Слушатели, несколько напрягшиеся при слове «партия», бурно зааплодировали.

– Выездные заседания политсовета будем проводить здесь, – продолжал витийствовать депутат, окрыленный такой весомой поддержкой. – И вообще, на кой черт нам нужен Индийский океан или берег турецкий, если есть Куршевель? Сапоги тут можно помыть не хуже, прямо в снегу, купаться будем чуть ниже, на Лазурном Берегу. Поставим в Ницце парочку авианосцев, да и присоединим этот блядский Куршевель к родной России! Чем он хуже Калининграда?

Конец пламенной речи снова утонул в восторженных аплодисментах, криках «браво» и льдистом звоне хрусталя.

– За нашу родину – Куршевель! – басом провозгласил другой пузан, белобрысый и очкастый, с потраченным оспинами лицом, в котором только совершенно слепой бы не признал известного министра-рыночника.

В который раз за неполные пять дней я ощутила тоскливое состояние дежавю. «Где, ну где я уже могла все это слышать? – мучилась моя память. – Причем совсем недавно! В редакции? Но у нас таких придурков не держат. По телику? Вряд ли. Здесь?»

Вспомнила! Конечно! Именно эти лозунги орали полупьяные ходоки на Марше несогласных! Про сексуальную Россию, и про расширение границ, и про авианосцы. Только вот Куршевель там не звучал. Да и откуда? Слово-то редко употребимое, не митинговое.

– Други! Я предлагаю, не мешкая, водрузить над Куршевелем красный флаг! – тонко и азартно высказался еще один депутат, известный поборник коммунистических идеалов, с короткими пшеничными усиками и такой же редкой челкой.

– А на нем начертать звезду Давида! – творчески развил идею кудрявый и губастый банкир, а по совместительству владелец заводов, газет, пароходов.

Коммунист и банкир крепко обнялись, выпили на брудершафт и смачно расцеловались. Бывший вице-премьер, красавец и жуир, которого во времена моей юности прочили в президенты, обнял пузана демократа:

– Хорошо, хоть здесь мы можем быть самими собой и не играть в вечных оппонентов!

– Хорошо, – кивнул пузан. – А тебя Соловьев уже пригласил на программу?

– Обижаешь! С кем же ты будешь насмерть биться у барьера?

– И вечный бой! Покой нам только снится! – торжественно, словно целясь прямо в сердце красавчика, доложил пузан. – Не обманем чаяний родного электората!

Я во все глаза наблюдала это невиданное братание, этот судьбоносный сплав идей и политическое единение непримиримых соперников. Оказывается, благодатный альпийский климат не только способствовал физическому здоровью, но и превосходно просветлял мозги! Иначе чем объяснить столь редкое единодушие непримиримых соперников? Тут, вдали от думских пультов для голосования, укрытые еловыми лапами от всевидящих кремлевских звезд, усталые пахари, денно и нощно взрыхляющие ниву народного благоденствия, становились обычными людьми. Понимающими, добрыми, естественными.

Между гостями то и дело мелькали солнечные веснушки дяди Семы, но к нам он не подходил. Может, стеснялся, а скорее всего, не видел. Мы довольно удачно притулились за раскидистой елью.

– За нас, мужики! – провозгласил владелец значительной части мировых металлических запасов. – За нас, золотую сотню, маленькую четвертушку в национальном ВВП страны!

– За нас! – поддержал главный российский алкоголик, переметнувшийся в недружественную Прибалтику. – И пусть подлые америкосы со своими жалкими шестью процентами ВВП сдохнут от зависти!

– А где Ромка? – вдруг вспомнили братаны.

– Раны зализывает, – хмыкнул молодой очкарик, вроде банкир. – Его же сегодня так опустили. На весь мир опозорили!

– Что? Кто? Как? – заволновалось общество.

– Пинком вышибли с первой строчки! – важно доложил банкир. – Журналюги наши какое-то очередное исследование провели и выяснили, что Рома теперь не самый богатый россиянин. Так что – первое место свободно! Дерзайте, господа!

– Бедный Рома! – пожалел либеральный пузан. – Это ж надо, так на яхту потратиться! Может, ему соболезнование выразить?

– А кто, кто первый? – взволновался металлист.

– Интрига! – пожал плечами банкир. – Может, ты, а может, я.

Законная гордость за коллег, заочно внесших смуту в это высокое общество, заставила меня задрать подбородок к зарождающимся звездам и презрительно хмыкнуть в сторону гомонящих миллиардеров. Правда, сделала я это довольно пристойно и негромко, чтобы не упустить нить разговора. И это было правильно. Потому что именно в этот момент от женской стайки отделилась одна фигура и таинственно прошествовала в нашу сторону.

«Батюшки! – припухла я. – Опять она. Ну, это не к добру…» Хорошо, что мы с Юлькой по-прежнему стояли не на виду и наши лица надежно скрывали мохнатые хвойные лапы.

Моя коллега, та самая, что пыталась отравить меня в «Лезиреле», заговорщически взяла под руки двух банкиров и что-то зашептала им в уши.

– Да ну! – не поверил один.

– Не может быть! – вырвался из ее захвата другой. – Они же разорятся к чертовой матери!

Коллега, насладившись произведенным ею эффектом, вернулась в женскую компанию, впрочем, пристально поглядывая в нашу, мужскую сторону, видимо ожидая реакции.

– Слышь, братва, – принял решение об обнародовании эксклюзивной информации первый банкир. – Тут такая ботва. Пресса говорит, что сегодня в Кицбюэле владельцы люксовых отелей подписали соглашение об ограничении приема русских туристов.

Мгновенно повисла тишина. Как по телевизору перед новогодней речью президента.

– Кто говорит? – зловеще и тихо первым спросил металлист.

– Говорю же, пресса. – И банкир указал на приторно улыбающуюся светскую обозревательницу.

– Женечка, зайка, иди к нам, – ласково, как блудливую собачку, поманил пальцем банкир.

Коллега подошла куртуазно, словно бы нехотя.

– Ну?

– Что – ну? Колись, откуда сквозняк?

– Этот сквозняк, мальчики, послезавтра будет на первой странице «The Guardian». Сегодня шестнадцать из двадцати четырех владельцев самых дорогих отелей Кицбюэля решили выделять вам в сезон не более десяти процентов мест.

– Обоснование? – коротко и деловито спросил водочник.

– Курорт превратился в заповедник для русских. Представители иного цивилизованного мира не могут из-за этого удовлетворить свои потребности в полноценном отдыхе.

– Да кому этот сраный Кицбюэль нужен? – возмутился именитый депутат. – Я там вообще ни разу не был!

– Ты не был, а Лена Ватурина только там и отдыхает.

– Так это из-за нее, что ли?

– А из-за кого еще? В прошлом году она в ресторане за вечер весь месячный запас икры сожрала. Пять кило!

– Ё! Как в нее влезло?

– То, что не съела, в пластмассовый тазик собственного производства сложила и домой увезла!

– Молодцы! – ехидно одобрила моя коллега. – И тут женщина виновата! А кто недвижимость скупает? Кто гуляет так, что Альпы трясутся? Кто голышом по склонам с девками носится? Кто официантов заставил «Боже, царя храни» по бумажке петь? Кто с вертолета доллары разбрасывает?

– Так доллары тут не в ходу, – смутился вдруг один из гостей, – а потом, мы на нитке, как Челентано.

– Ну да, а за этой ниткой пол-Тироля бежало, женщина ногу сломала.

– Да ладно! Ногу она могла и так сломать, сама по себе! Скользко же. А то, что австрияки жадные, как гномы, это всем известно! Я неделю назад там вообще рублями расплачивался! Все берут! Ничем не брезгуют!

– Вот гады! Недобили их в свое время, теперь терпим!

– Ничего! Рома там гостиницу приобрел, у него и будем отдыхать.

– Ну! И Ленка поле для гольфа выкупила, тоже отель собралась строить. Пробьемся!

– Слышь, Жень, а там русских как будут определять, по национальности или по гражданству? – вдруг хитро спросил молчавший доселе коммунист.

– В смысле?

– Ну, у меня, например, чешское гражданство имеется. У Борьки – американское. Лев, у тебя какое?

– Наше, израильское!

– Ну вот, – подвел итог блицопроса ушлый коммунист. – Они нас в дверь, а мы в окно!

Все радостно и облегченно загоготали, а я с гордостью подумала, что нет на свете такой ситуации, из которой не нашел бы выхода истинно русский человек!

Дальше было неинтересно, стали разносить огнедышащее мясо, и политический спор сошел на нет ввиду громкого довольного чавканья и участившегося звона стекла.

Уже направляясь вместе со всеми в близкое здание бара, я напоследок оглянулась на сверкающую елку. Запасливый молодой банкир жадно и быстро срывал с веток лаковые икорные баночки и рассовывал по карманам комбеза. Не привыкшая к такому бесцеремонному раздеванию, елка обиженно и нервно вздрагивала.

* * *


Как я головой ни крутила, но так и не смогла разглядеть в интимной полутьме изысканного бара легендарного дядю Сему. Он куда-то совсем пропал, вместе со своими веснушками. Юлька в компании молодых оторвышей самозабвенно отплясывала на мерцающем пятачке. За столиками клубился приятный люд, трепетными бабочками летали пробки от шампанского, волнами неземной благодати струился эфир элитного парфюма, сноровистыми жуками сновали официанты, неподдельной искренностью улыбок зарабатывающие себе на чай с круассаном.

Я продолжала вслушиваться и вглядываться.

– Дашенька, – подплыла ко мне с высоким бокалом чрезмерно осведомленная коллега. – Я смотрю, ты просто стремительно входишь в высшее общество. Похвально!

– Приходится, – потупилась я. – По полосе в трех номерах надо же чем-то заполнить!

– Так ты в командировке?

– Конечно.

– Неужто ваш бульварный листок расщедрился на такую поездку?

– Вообще-то, мне книгу заказали. А в газете будут только отдельные главы.

– Книгу? И кто же?

Я туманно закатила глаза и пожала плечами.

– Слушай, а почему тебе? – вдруг ревниво спросила светская львица. – Ты же в этом мире новичок, никого и ничего не знаешь.

– Заказчик хочет, чтобы книжка стала бестселлером. Долго подбирал автора. Ему даже стилистический анализ публикаций разных изданий делали, чтоб выяснить, у кого более современный слог и манера. То есть кто напишет беспроигрышную бомбу.

– И что? – В глазах коллеги появились злые искорки.

– Выбрали меня, – спокойно, даже равнодушно ответила я.

– Странно, – поджала губы коллега. – Ты ведь, наверное, вообще тут впервые?

– Тут – да. Мы все время в Кицбюэле отдыхаем.

– Где? – ополоумела дамочка. И тут же расцвела как сентябрьская хризантема. – А ты знаешь, что там происходит?

– Конечно, – кивнула я. – Квота десять процентов. Так этот вопрос еще осенью обсуждался. Хотели вообще пять оставить, их министерство по туризму настояло на десяти.

– Министерство? Откуда известно?

– Я интервью брала.

– И что ты об этом думаешь? – Коллега была уничтожена, я это видела!

– Ничего. Лично меня это не коснется. У нас там свое шале.

– Давай выпьем? – предложила обозревательница. И тут же в одно лицо выхлебала весь свой фужер.

– Я не пью, – вежливо ответила я.

– Совсем?

– Совсем.

На танцевальном пятачке у стойки под рукоплескания публики еще один депутат, которого я до сей поры в Куршевеле не примечала, танцевал с четырьмя полураздетыми дылдами танец маленьких лебедей. Дылды были в сверкающих лифчиках и крошечных, будто скомканная фольга от сигарет, пачках. Депутатская юбчонка казалась несколько длиннее, из-под нее стыдливо помахивали кружевами длинные дамские панталоны. Дылды подкидывали невероятно длинные ноги непосредственно к потолку, народный избранник вел себя скромнее: приподнимал кривенькое колено и уходил в полукниксен.

«Интересно, балетный люд в Куршевель ездит? – подумалось мне. – Наверное, нет. Иначе тут уже голосила бы неотложка».

– Дашка, ты, не ты? – кто-то фамильярно хлопнул меня по плечу.

– Вовка? Откуда? – В подошедшем расхристанном стильном парне я признала очень любимого мною артиста – Вовчика Кристовского из умненькой «итагтаН».

– Да нас Мегафон на свою пати привез. Не слышала, что ли? Завтра рванем! Приходи!

– Не слышала. А куда?

– В «Cap Horn». Я, правда, сам пока не знаю, где это. Найдешь?

– Найду. А что за пати?

– Да хрен знает! Какая-то MegaVille Party. Мегафон гуляет. Тарифы-то растут, надо же прибыль куда-то спускать! – Он подмигнул: – В Москве, понимаешь, все площадки заняты. Пришлось, чтобы мероприятие не отменять, тут, в Куршевеле, ютиться. Вроде программа ничего. Наших много. «Сплины» приехали, «Звери» уже прилетели. «Gabin» будет. Слушай, я жрать хочу! Тут где-то нам стол накрыли, пойду.

– Давай, – махнула я приятному во всех отношениях Вовчику и снова занялась наблюдением.

Неожиданно озвученная мною идея про книгу вдруг показалась мне совершенно зрелой и реальной. А что? Почему нет? Многие так делают. Сначала публикуют куски в газете, потом из них стряпают бестселлер. А то, что я попала в самую точку, бесспорно. Коллега-то чуть кони не двинула!

Внутренним зрением я смаковала собственную фотографию на обложке: в белоснежном костюме от Dior, в модных очках. Я смотрела немного в сторону и вдаль, на пики заснеженных Альп, и профессионально опиралась на палки. Загляденье!

Вдруг в привычном уютном шуме переполненного бара возник чужеродный и тревожный звук: громко и зло залаяла собака. И следом, перекрывая музыку и гомон, раздался выстрел.

* * *


Тишина повисла мгновенно и жутко.

– Всем оставаться на своих местах, – возник зычный и повелительный голос. – Приготовить документы.

Мои глаза, будто подцепленные на острый крючок, вытянулись в сторону звука.

На возвышении, где минуту назад буйствовал диджей, прямо и гордо возвышался. полковник милиции. В родной мышиной форме, с тремя победно сверкающими звездами на погонах.

– Оружие, наркотики, паспорта – на стол! – командовал он. – Перемещение по залу запрещается. Разговаривать запрещается. Внеплановая проверка МВД России. Я – полковник Рябов.

– По какому праву?! – вырос из-за дальнего стола Властелин Горы.

– Сидеть, мразь! – стукнул его дубинкой по плечу ближний милиционер. И только тут я заметила, что суровые парни в милицейской форме и камуфляжники в серых, скрывающих лица масках уверенно рассредоточены по залу и стоят почти у каждого стола. Включая наш.

– Мамочка! – заголосил кто-то в центре, но тут же смолк, видно, тоже прищученный немногословной дубинкой.

Официанты стояли вдоль стен, смешно подняв руки. Моя Юлька прижалась спиной к барной стойке и теперь смотрела на происходящее перепуганными огромными глазами.

Дальше все происходило быстро и четко, как в кино.

По проходам между столов пошли свирепые собаки, жадно обнюхивая сумки, ноги и доступные части тел замерших от страха людей. Камуфляжники обходили столы, собирая выложенное оружие. Оказывается, разнообразных пистолетов на несчастный «Трамплин» набралось немало; чуть ли не через стол слышались тревожное звяканье металла, суровый вопрос «Чье?», после чего признавшегося владельца выводили, вернее, выносили под руки в отдельный закуток, из которого выгнали публику и который плотно обставили автоматчиками. «Зачем им столько оружия? – обмирала от страха я. – Они тут что, дуэли из-за женщин устраивают?»

Хорошо, что у меня с собой была сумка, а в ней – паспорт. Уже подавая документ невозмутимому лейтенанту, оглушенная близким горячим дыханием здоровенной овчарки, я вдруг вспомнила, что в сумке под подкладкой лежит пачка евро. И если сейчас ее найдут. От обморока меня спас тонкий голосок Юльки, показывающей на меня:

– Вон там мои документы, у сестры.

Сумку потрошить не стали, удовлетворившись сличением моей физиономии с фотографией.

– Это не мое! – вдруг на весь зал заорал какой-то мужик. – Мне подбросили!

С трудом выплывая из серого тумана, я увидела, что орет депутат. При этом трясет головой, брызжет слюной и показывает трясущимся пальцем на какой-то маленький пакетик на столе.

– Собаку не обманешь! – мрачно произнес камуфляжник, брезгливо приподнимая пакет за уголок. – Они у нас три года на наркоту тренировались! – Он надорвал зубами уголок, сунул в пакетик мизинец, лизнул. – Кокаин! Молодец, Мухтар!

– Нет! – снова взвился депутат. – Это провокация! Я требую своего адвоката!

– Вот этапируем на Родину, будет тебе и адвокат, и машина с мигалкой, – странно улыбаясь, пробасил на весь зал страшный полковник, по-прежнему стоящий в центре и наблюдающий за ходом спецоперации.

Умные собаки, как стало ясно из дальнейших криков и истерик, обнаружили наркотики еще у пятерых вельможных гостей «Le Tremplin». Я была потрясена и оглушена. Теперь, когда мои сбережения находились в относительной безопасности, я немного пришла в себя и пыталась профессионально фиксировать детали происходящего, чтобы потом как можно точнее воспроизвести их в своей книжке.

На наркодельцов, среди которых оказались еще один депутат, банкир, парочка нефтяных «форбсов» и даже одна незнакомая мне дама, надели наручники и усадили под дулами автоматов за отдельный стол.

– Ну, граждане буржуи, – радостным басом возвестил полковник, – а теперь выкладываем на столы деньги и драгоценности. Снимаем серьги, колечки, часики и цепочки. Не забываем браслеты, если имеются.

– Это грабеж! – услышала я возмущенный голос моей коллеги. – Я напишу об этом в газете!

– На здоровье! – одобрил полковник. – Обращайтесь за информацией. После проверки законности приобретения и декларирования драгоценности и деньги будут возвращены владельцам. В России.

Снова послышались дружное позвякивание и легкий звон металла и камней о столешницы.

Нам с Юлькой снимать было нечего, поэтому наш стол остался девственно чистым.

– Карточки тоже выкладывать? – робко спросила племянница у застывшей рядом маски. – Банковские?

Маска уверенно кивнула, и Юлька бросила на стол все наше общее состояние. Я лихорадочно соображала, как быть. Если начнут трясти сумки, найдут мою заветную пачку. Подтвердить источник происхождения я не смогу. Значит, конфискуют. Тогда ради чего я все это терпела?

Маска вопросительно поглядела на одинокую карточку и перевела глаза на меня. Будто в паровозную топку головой, я демонстративно поставила на стол сумку, громко вжикнула молнией, достала бордовые корочки с золоченой надписью «Пресса» и сунула под нос камуфляжнику.

– Я – журналистка. В командировке.

Он лениво шевельнул удостоверение дулом автомата, кинул взгляд на сумку, потом на нас с Юлькой. Видимо, наш непрезентабельный вид, по сравнению с основной массой оголенных и напомаженных дам, убедил спецсотрудника российских органов в нашей совершеннейшей благонадежности. Маска потерял к нам интерес и, расставив ноги, недвижно застыл в проходе. Что-то в его позе и в полускрытых темным трикотажем глазах показалось мне знакомым. Я несколько раз украдкой скашивала взгляд, пытаясь разобраться в собственных чувствах, но каждый раз быстро отводила его в сторону, опасаясь привлечь ненужное внимание страшного автоматчика.

– Так, – снова зазвучал полковник. – Сейчас вам раздадут спецтару. Каждый присутствующий собирает свое хозяйство в отдельный конверт, пишет на бумажке свою фамилию и вкладывает внутрь. Пакет опечатывают прямо при вас.

В зале снова возникло движение, милиционеры раздавали черные непроницаемые емкости и белые квадратики бумаги.

– А можно, все, что есть на мне, я пожертвую детскому дому? – нервно поинтересовался член правительства из экономического блока. – Анонимно?

– Анонимно – нельзя, – отрезал полковник. – Не положено. Страна должна знать своих героев.

Кто-то надсадно охал. Кто-то попросил вызвать врача. На кого-то грозно зарычала собака.

– Граждане буржуи, соблюдаем спокойствие. Сейчас все встали, построились в колонну и по одному бодро на выход.

– Куда нас? – тоскливо и униженно спросил кто-то.

– В самолет и на родину, – отрапортовал полковник. – Личный приказ президента.

– Вы не смеете! – плачуще взрыднул женский голос. – У меня дети в отеле!

– Спокойствие, граждане! Ваши дети находятся под присмотром квалифицированного педагогического персонала российских детских домов, – успокоил полковник.

Снова стало похоронно тихо. И тут погас свет.

Кто-то из дам тонко и плаксиво взвизгнул, по залу пронесся общий обреченный вздох. Послышались какой-то шум, стоны, словно кого-то в темноте отчаянно и свирепо били.

– Куда, падла, я тебе сейчас покажу, как прятаться!

Снова звуки ударов и тяжелый предсмертный стон.

– Включите свет! – заверещала женщина. – Я боюсь!

И, словно этот крик был сигналом, началась общая истерика с рыданиями, криками, матюками, угрозами, воплями и стонами.

Это было запредельно и жутко.

Особенно потому, что вся эта звуковая вакханалия вершилась в полной, непроницаемой тьме.

Юлька, прижавшись ко мне, дрожала. Я, прижавшись к ней, тоже.

– Убили! – вдруг перекрыл общий шум чей-то надрывный крик. – А-а-а.

Шум, вопли и стоны стали еще громче, еще надсаднее. И вдруг из мощных динамиков, размещенных по всем стенам бара, грянул суровый и страшный рык:

– Горбатый!

Я могла бы поклясться, что слышу голос капитана Жеглова из любимого «Места встречи». Если бы, конечно, не осознавала, что в таком аду вполне возможны слуховые галлюцинации.

– Я сказал – Горбатый! – снова потребовал Жеглов.

Оглушительно грянул выстрел. Вспыхнул свет.

На лестнице, выросшей неизвестно откуда у входной двери, в длинном кожаном пальто и узнаваемой жегловской шляпе стоял. дядя Сема. В его поднятой руке дымился большой старинный пистолет.

– Ну, че, граждане буржуи, струхнули? – весело спросил он. – Программа «Розыгрыш»! Прекрасным дамам – цветы и шампанское, мужественным кавалерам – водку и селедку!

Я огляделась. Вокруг не было ни одного милиционера и ни одного камуфляжника, ни единой собаки. Только растерянные перепуганные гости да черные пакеты на столах. Маски-шоу окончилось.

Распахнулись двери, и в бар улыбающейся вереницей поплыли румяные милиционеры и добрые камуфляжники без масок. Первые несли охапки цветов, которые тут же раздавались смущенным дамам, вторые гордо держали в вытянутых руках блюда с лоснящейся крупной селедкой, принаряженной в кольца репчатого лука. Вслед сотрудникам правоохранительных органов спешили радостные официанты с шампанским и водкой.

Честно говоря, я не предполагала, что у наших creme-de-créme такие отменно крепкие нервы и такая удивительная адаптационная выучка! Уже через пять минут весь «Le Tremplin» весело гомонил, обсуждая пережитый шок.

– Обижаете! – громко ржал за соседним столом веселый и довольный дядя Сема и счастливо подмигивал нам с Юлькой. – Все настоящее! И менты, и спецназ! А полковник – вообще ГРУшник! Профи! Гулять так гулять!

В отличие от наших закаленных подобными испытаниями соседей, мы с Юлькой к такой резкой смене состояний оказались не готовы. Поэтому, когда вся толпа, счастливая и возбужденная, решила переместиться в боулинг, который на всю ночь снял тот же дядя Сема, мы тихонько натянули куртки и улизнули к себе в отель.

Из всех доступных людям удовольствий нам больше всего хотелось единственного – спать.


FREE RIDING (ДЕНЬ ПЯТЫЙ)


Утро начиналось уже вполне привычно: душ, завтрак, трасса. Когда прямо возле нашего подъемника возник светящийся радостью, словно выигравший лимон евриков у наперсточников, Макс, я даже не удивилась.

– Юляш, – он таращился прямо в глаза племяшке, – повторим вчерашний подвиг? Только сегодня на сноуборде?

Девчонка решительно тряхнула головой.

«Ни фига себе, – подумала я. – Вчера руки мне целовал, в любви объяснялся, а сегодня снова с Юльки глаз не сводит? Он больной, что ли?»

Было странно и немножко досадно. С одной стороны, влюбленные Юлькины глазенки вполне компенсировали все мои внутренние метания, а с другой.

Мне-то, понятное дело, этот прыщ белобрысый совершенно не нужен. Но нельзя же быть настолько циничным! В конце концов, можно определиться и остановиться на ком-то одном. А то сейчас снова подаст ребенку надежду на большое и светлое чувство, а потом снова ко мне переметнется.

Оно мне надо? Вот именно!

В уютном деревянном теремке с надписью «GEAR HIRE» мы временно обогатились бордами и ботинками. На сей раз Макс повел нас не в тот фан-парк, где мы уже были, а в другой, чуть просторнее и веселей. Веселье, правда, было довольно сомнительным – ор, писк, мат – словом, все то, что присуще русским людям на экстремальном выгуле собственных организмов.

Наш добровольный инструктор немедленно по самые уши ушел в процесс обучения Юльки, а я стала тренироваться индивидуально, предусмотрительно отойдя от сладкой парочки метров на десять. На моем участке склона было относительно спокойно, рядом пролегала тропинка, и райдеры из вежливости оставили этот маленький кусочек горы в покое.

Немного побарахтавшись в сугробе (проехать на борде самостоятельно и вертикально даже пару метров у меня не вышло), я отстегнулась и, усевшись на доску, как на санки, попробовала скатиться вниз. Этот трюк я освоила моментально и поэтому с удовольствием повторила его несколько раз. Поскольку по натуре и в силу генетической предрасположенности я была девушкой исключительно честной, то теперь с чистой совестью могла рассказывать направо и налево, что освоила борд. Не вдаваясь в излишние подробности.

Я съезжала с горки, наверное, уже в десятый раз, когда услышала рядом веселый голос:

– Дашка, вот смотрю на тебя уже минут пять и никак не пойму: чем ты тут занимаешься, бобслеем или сноубордом? – На тропинке стоял Санек, ди-джей с музыкального телеканала. Вид у Санька был вполне цивильный – джинсы, куртка, ботинки. Будто на арбатский променад вышел.

– Привет, – обрадовалась я. – Ты тут откуда?

– Мегафон оказал посильную материальную помощь. У нас же вечерина сегодня. Знаешь?

– Конечно.

– А че ты тут ковыряешься? Типа, тоже крутая?

– А чем тут еще заняться?

– Точно, скука смертная. Слышала про вчерашнее маски-шоу?

– И видела.

– Во, прикол, да! У наших нуворишей конкретно крышу сносит. Видела, какую Спасскую башню Мегафон отгрохал?

– Где?

– Где-где, тут! Прикинь, из Англии привезли глыбищу льда и скульпторов. Вот они изо льда этого монстра и соорудили.

Я тут же вспомнила непонятную возню на площади и противный визг каких-то неопознанных инструментов, то ли пил, то ли лобзиков. Хотели ведь еще с Юлькой подойти поближе, рассмотреть, что за Ледяной дом там строят, да решили зарулить после бутиков. А потом забыли. Или так устали, что все из головы вылетело. А тут, оказывается, целый Кремль возвели.

– Ну и как башня?

– Полный улет! Точная копия.

– А зачем?

– Типа, чтобы на века закрепить за этой деревней статус зимней русской столицы.

– Ну да, – согласилась я. – В Москве-то уже все обустроили. Пора нашу кузькину мать западу продемонстрировать.

– Ну, ты даешь, Даш! Зачем в Москве вторая Спасская башня?

– Действительно, – почесала лоб я. – Зачем? Как-то не подумала.

– А ты-то тут как? На отдыхе или по работе?

– Сам-то как думаешь? – ухмыльнулась я.

– Ясно. Слушай, поехали с нами?

– Куда?

– Да нам ознакомительную экскурсию устраивают. С высоты, блин, птичьего полета Куршевелем полюбоваться. На вертолете катать будут.

– А это надолго?

– Нет. Где тут долго летать? Это ж тебе не наши бескрайние просторы! Весь Куршевель – она заплатка.

– А, пошли! – решила я. – Только друзьям скажу, чтобы не искали.

Юлька с Максом на мое известие о том, что я их покидаю, практически не отреагировали. Так увлеклись. То ли сноубордом, то ли друг другом. За семейную нравственность я могла не опасаться – столько людей вокруг, да и холодно, не лето все же, поэтому отбыла на вертолетную прогулку с легкой душой и чистой совестью.

Оказалось, что вертолет уже совершил несколько вояжей над Куршевелем и основную массу мегафоновских гостей с достопримечательностями познакомил. Мы с Саньком чудом успели на последнюю экскурсию, где кроме нас тускло парились похмельными выхлопами некие утомленные юноши в белоснежных сорочках, воротнички которых официально топорщились из-под ярких стильных кашне.

Вертолет поднатужился и скаканул вверх. Тут же в большие окна вплыли, покачиваясь, острые верхушки елей, заволновались, изгибаясь то вправо, то влево, шишковатые окрестные горы, запорхали стрекозы, жуки и божьи коровки, усеявшие голубые склоны.

Под розовым солнцем ослепительно блистали ровные прямоугольники одинаковых крыш деревушки Куршевель, игривыми шнурками путались, пересекаясь, дороги. Все это было таким ярким, таким игрушечным, таким ненастоящим, будто подо мной кто-то растянул огромный экран и теперь показывал беззвучный детский мультик.

– …кроме того, вы можете прокатиться на снежных мотоциклах, полетать на дельтапланах, принять участие в снежном сафари, – тоскливо бубнил равнодушный голос экскурсовода. – Сейчас под нами один из двух олимпийских трамплинов для прыжков на лыжах. Слева вы видите один из двух парков для сноубордистов.

Я вперилась вниз, пытаясь разглядеть там брошенную Юльку, ничего не увидела и путем логических умозаключений решила, что это – другой парк.

– …трассы для слалома, большая скоростная трасса для спуска, тринадцать трасс для беговых лыж. высота ледяной башни около сорока метров. общая протяженность трасс – шестьсот километров. сауны, бассейны, турецкие бани, фитнес– и спа-центры, боулинг. рестораны, бары, ночной клуб.

– Ночник всего один, что ли? – громко удивился Санек. – Ну, точно, колхоз «Сорок лет без урожая». Построить не могут? А наши чего клювом щелкают?

– …завлекательное внетрассовое катание.

– А это че такое? По бездорожью, что ли?

– Нет, – просвещенно хмыкнула я, – это типа вчерашних масок-шоу!

Санек откровенно и громко заржал, а белые воротнички посмотрели на нас с высокомерным осуждением.

Мы еще раз облетели три куршевельские долины, поцокали языками, и вертолет с облегчением выплюнул нашу тоскливую компанию на площадку.

– Дашка, давай, до вечера! – махнул перчаткой Санек. – Я, наверное, на репетицию уже опоздал.

* * *


Картина, которая открылась передо мной со склона фан-парка, потрясла меня в сто раз больше, чем все куршевельские красоты.

Юлька с Максом целовались.

Длинное белобрысое чмо нависло над моей девочкой и, нежно тиская ее за бедра, осыпало мелкими поцелуями румяную счастливую мордашку. Конечно, они никого вокруг не замечали!

Мне бы прервать этот публичный блуд, заорать, затопать ногами, но – природная тактичность и воспитанность, куда от них денешься? Опомнилась я только тогда, когда увидела, что прямо на сексуально зацикленную парочку несется во весь опор сумасшедший бордер. Скорость этого придурка была такой, что я поняла: секунда – и моя племяшка уже никогда не познает радостей настоящей любви.

– А-а-а!!!!!!! – заверещала я, кидаясь как коршун на защиту неопытных птенцов.

Чокнутый сноубордист, оглушенный, видимо, моим нечеловеческим воплем, нелепо взмахнул руками, резко крутнулся, тормозя, и, взвинтив до самого неба фонтан снежного взрыва, шмякнулся наземь. Силой вращения его занесло, и он оказался прямо передо мной. Я же, набрав крейсерскую скорость, уже не могла ни остановиться, ни свернуть. На полном ходу, по-прежнему распростерши руки-крылья, мое тело мстительным снарядом вошло прямо в живот райдера-убийцы.

– Ох! – крякнул он. – Твою мать! Ты что, сдурела?

Не обращая внимания на поверженного врага, я гордо переступила через скорчившуюся тушу.

Голубки продолжали целоваться.

Они ничего не слышали и не видели. Словно и не случился только что рядом с ними настоящий акт гражданского мужества. Словно и не их кинулась я спасать, рискуя собственной молодой и перспективной жизнью.

Как бы вы поступили на моем месте? Вот и я. Растерялась.

Позади барахтался пришибленный гонщик, тихо и опасливо матерясь, впереди синело бескрайнее небо, а в центре этого несовершенного мира стояла отрешенная парочка и усиленно зарабатывала себе массированное обветривание лиц.

Немножко понаблюдав, как Макс языком щекочет Юлькины ресницы, я вдруг поняла, что элементарно и бестактно подглядываю. И тут же страшно, до ломоты в деснах, мне захотелось оказаться на Юлькином месте. Чтобы кто-то – не важно кто – вот так же нежно елозил губами по моему лицу, говорил милые глупости, обнимал мое трепетное тонкое тело.

Я стояла, открытая всем куршевельским ветрам, одинокая, ненужная, лишняя, как забытая в сугробе лыжная палка, и тихо завидовала. Мне очень хотелось быть любимой и любящей. Или хотя бы чуточку влюбленной.

Резко отвернувшись, я зашагала назад, наверх. По пути автоматически подала руку все еще барахтающемуся в снегу бордеру-камикадзе. Тот удивленно принял помощь, встал.

– Слушай, – неожиданно для себя самой сказала я, – научи меня кататься на доске!

– Правда, что ли? – расцвел он. – Пошли!

Иван, моего нового знакомого звали именно так, привел меня на левую часть склона, где осваивали премудрости модного катания новички.

– Давай, Даша! Отвечаю, через час ты у меня как птица летать будешь!

– За базар ответишь, – пообещала я.

Ванька весело заржал.

Учителем он оказался отменным! Уже минут через двадцать я вполне уверенно держала ноги на доске, причем ощущая собственные конечности не вмурованными в жесткий бетон, а вполне живыми и послушными. Когда я в десятый раз лихо съехала с высоты метра в полтора, Ванька решил усложнить задачу и показал мне простейший поворот. Потом мы отработали руки, потом стойку, потом.

Если бы мне кто сказал, что за час школы я по уши влюблюсь в сноуборд!..

Легкая, изящная, красивая, я невесомой птичкой летала по снежному пятачку, сурово определенному Ванькой, и чувствовала себя совершенно счастливой.

– Дашка, ты прирожденная сноубордистка! – орал он.

Его черные глаза задорно блестели, смуглые щеки цвели румяными ямочками, из-под шапки выбивались непокорные черные кудри. Мой учитель был очень хорош собой! И я уже благосклонно представляла, как после замечательного и полезного урока мы пойдем к подъемнику, держась за руки, а по пути будем останавливаться и целоваться.

– Дашка, вот ты где! – образовалась вездесущая Юлька. – А мы тебя обыскались! Думали, ты в гостиницу ушла.

– Какая гостиница! Смотри! – И я ловко крутнулась на склоне, технично и грамотно выполнив только что заученный прием.

– Ни фига себе! – поразилась Юлька. – Когда это ты успела научиться?

– Так я же кататься пришла, а не. – «целоваться» – чуть не выболтнул мой шустрый язык.

– Ну вот, Даша, – обиженно прогудел Макс, – а со мной тренироваться не захотела.

– Так у тебя уже есть ученица, – отмахнулась я. – Вот и совершенствуйся. А мы с Ванечкой. Да, Ванюш? – И я интимно чмокнула своего наставника в щеку. – А завтра будем grab отрабатывать. Да, Вань?

– Нет, Даш, grab теперь только в Москве, на Воробьевке. Мы с предками сегодня в Киц уезжаем. Лично я бы в этот Козлоград ни в жизнь не поехал, дыра жуткая, но мать каким-то австрийским друзьям обещала на три дня зарулить.

– Киц? А это что?

– Да Кицбюэль! Курорт горнолыжный.

– А почему Козлоград?

– Да потому что тамошний символ – козел! И название города так же переводится.

– Вань, – мгновенно решила показать свою осведомленность я, – а ты в курсе, что там для русских квоты ввели?

– И ты купилась? – Иван весело расхохотался. – Мать с отцом вчера на какой-то тусе были, там про это узнали, чуть с ума не сошли! В отель притащились, давай своим друзьям звонить! Те пол-Австрии на уши поставили. Ночью! Представляешь? Какого-то министра разбудили. Короче, к утру выяснилось, что это – байда.

– Да ты что! – не поверила я.

– Точно. Вроде завтра уже опровержение в прессе появится. А в России уже кипеж по этому поводу до небес стоит. Ну ладно, все, побежал. Время!

– Уже? – расстроилась я.

– Дык надо! Предки – это святое! А то с довольствия снимут! Я тебе в Москве позвоню, ладно?

– Звони, – печально кивнула я, обреченно понимая, что целоваться на куршевельском ветру мне и сегодня не придется.

Макс, напряженно вслушивающийся в наш диалог, вдруг глупо обрадовался:

– Даш, чего Москвы ждать? Я тебя и сам всему научу. Подумаешь, grab! Да мы с тобой щас ollie забубеним!

– Ты че, в натуре! – оторопел Иван. – Какой ollie? Она же еще стоять толком не может!

– Малыш, – покровительственно похлопал его по плечу Макс, – мы тут сами по-родственному разберемся. O'key?

– Все, Даш, побегу, – заторопился Иван. – До встречи!

Мое несостоявшееся романтическое приключение унеслось в сторону солнца, растворившись в его белых лучах, а мы дружной троицей отправились в ближайшую кафешку, попить чаю и съесть по пирожку.

Совершенно счастливая Юлька пожирала Макса влюбленным взором, кокетничала и хихикала. Макс превзошел сам себя: травил анекдоты, сыпал шуточками и несколько раз под столом пытался погладить мое колено.

– Что делаем вечером? – поинтересовался он, влажно заглядывая мне в глаза, когда Юлька отлучилась по неотложной надобности.

– Идем на вечеринку.

– Даш, может, забьешь на свой бомонд? Погуляем, в баре посидим.

– Мне все равно, давай у Юльки спросим.

– А при чем тут Юлька? – удивился он. – Юлька пусть баиньки идет.

– Слушай, ты! – разъярилась я. – Ты что, думаешь, я не видела, как ты на горе ее облизывал?

– Даш, ты ревнуешь! – не спрашивая, утверждая, вынес радостный вердикт он.

– Да пошел ты! Ты себя вообще кем возомнил? Аленом Делоном? Или, может, Бельмондо?

– Неужели я такой страшный? – удивился Макс. – Все, Даш, обидеть норовишь.

– Короче, если ты не прекратишь свои дебильные ухаживания, ни меня, ни Юльку больше не увидишь. Понял?

– Понял, – согласился Макс. – Юлечка, пойдем в кино? – тут же обратился он к вернувшейся племяшке.

– В какое кино? – обалдела Юлька. – Тут что, кинотеатр есть? Не знала.

– Поищем, – ослепительно улыбнулся прилипала. – Ты знаешь, зачем люди в кинотеатры ходят?

– Зачем?

– Чтобы без помех целоваться!

– Все, Юлька, пошли, – поднялась я. – Нам надо отдохнуть перед вечеринкой.

– Даш, ты иди, – замялась племяшка, – а я потом.

– Нет уж, милая, – схватила я ее за руку. – Я за тебя отвечаю и одну не оставлю. К тому же, – я язвительно прищурилась в сторону улыбающегося Макса, – пока вы занимались фигурным катанием, я побывала на экскурсии. И точно знаю, что ни одного кинотеатра в Куршевеле нет.

– Жалко, – огорчился развратный балбес. – Будем искать.

– Что искать? – с надеждой уставилась на него моя глупая маленькая родственница.

– Место, где смогут уединиться два влюбленных сердца!

Если бы мы сейчас не находились на аристократическом курорте и если бы я не была так хорошо воспитана, я бы точно огрела этого придурка табуреткой по башке. Но. Подхватив Юльку под руку, я чуть ли не силком выволокла ее на улицу.

– Ну, Даша. – заныла племяшка.

– Цыц! – грозно ответила я. – Или я немедленно расскажу Галке, что вы делали в фан-парке.

– А ты видела? – насупилась Юлька.

– Не важно, – отозвалась я.

* * *


Лезирелевский савойский угол оказался ничуть не хуже соседнего альпийского сада. Такой же шикарный, стильный и уютный. Общество, искрившееся в «Le Coin Savoyard», представлялось уже почти родным. Будто одна огромная семья собралась на традиционный родственный ужин. Люди радостно обнимались и целовались, словно расстались не час назад на горе или не вчера вечером в клубе, а минимум лет десять назад.

Конечно, за это время очень многое могло произойти, потому и объятия были чрезмерными, и поцелуи затяжными. В московских клубах и ресторанах я такого единения не встречала. Нас с Юлькой это общее братание как-то миновало. С одной стороны, это радовало, а с другой – казалось несколько обидным: что мы, рыжие, что ли? Вчера, между прочим, маски-шоу пережили вместе со всеми.

– Вот, смотри, как раз два места свободных, – услышала я мерзкий сладенький голосок. – Дашенька, вы не будете против, если мы присоединимся к вашей компании? – Моя великосветская коллега покачивалась на высоченных шпильках, обмахиваясь изящным перламутровым веером.

– Конечно! – приглашающе улыбнулась я. – Будем рады!

Настроение испортилось мгновенно, будто в освещенной комнате вдруг вырубили свет. Прощай, приятный вечер, good bye, мечты и планы, аи revoir, свободные мужчины. Adieu! Farewell!

И тут я вспомнила.

Вообще-то, мне совершенно не свойственна мстительность. Но тут! Если я сейчас. то она тут же.

– Женя, вы информацию про Кицбюэль еще в газету не передавали?

– Обижаешь, Дашенька! Стоит на первой полосе в завтрашнем номере.

– Зря! – Я огорченно покачала головой. – Мой источник из австрийского кабинета официально опроверг эти сведения.

– Как? – Тонкие стрелочки бровей коллеги реактивно взлетели в безвоздушное пространство надо лбом.

– Вот так. Все утренние газеты выйдут с этим известием.

– Не может быть. – Коллега рвано побледнела и тут же пошла лиловыми пятнами. – Вы это точно знаете?

Я утвердительно кивнула.

– Сколько сейчас? – обозревательница воткнулась в свои сверкающие часики. – Твою мать! – громко выразилась она. – Уже печать идет! Вдруг успею? – Вскочила, чуть не сломав каблук, и унеслась, как ракета, в сторону лестницы.

– Куда это она? – хлопая глазами, поинтересовалась ее приятельница. – Случилось что?

– Случилось, – трагически вздохнула я. – Надо срочно снимать материал из номера.

– Успеет добежать?

– До России – вряд ли, а до телефона – если повезет. – Мое настроение приобрело ярко выраженный философский оттенок.

Коллега вернулась примерно через полчаса, злая, как черт, темная, как ночь, и встрепанная, как баба-яга.

– Ну, как? – изобразив на лице все сострадание мира, участливо поинтересовалась я.

– Никак! – хмуро отозвалась светская львица. – Тираж уже отгружают. Все, песец! Причем полный.

Подозвав официанта, она потребовала водки и тут же осушила целый стакан.

– Теперь надо еще и перед этими говнюками оправдываться. – Она показала сверкающим перстом на веселящийся люд. – Что скажу? Витька Роленберг сегодня от сделки с австрийцами отказался в знак протеста. Савосины уже залог за шале внесли, утром отозвали. – Она снова подозвала официанта, маханула еще стакан.

– Женечка, закуси, – придвинула бутерброд с икрой подруга.

– Да пошла ты! – махнула на нее веером уже изрядно окосевшая коллега. – Сама жри!.. Чего ж сказать-то, а? – Она горестно подперла щеку рукой. – Даш, придумайте, вы же умная!

– Скажите, что пошутили, – нашлась я. – Розыгрыш. Как вчера с ментами.

– Думаешь? – коллега оживилась. – Точно! Не только же этим скотам шутки шутить! – Она встала и, покачиваясь, побрела к дальнему столику.

– Что случилось-то? – вытаращилась на меня ее подруга. – Я Женечку такой ни разу не видела!

– Толком не знаю, – пожала плечами я. – Что-то по работе.

Юлька восторженно наблюдала весь этот спектакль, а потом двинула меня ногой.

– Дашка, а как на самом деле?

– Откуда я знаю? – тихо огрызнулась я. – Может, этого Козлограда и на свете-то нет.

– Как это? – ахнула Юлька.

– Да вот так! Мираж. Видение. Флер.

Племяшка, это было видно по ее напряженному лицу, мучительно обдумывала озвученную мною фразу. Я же, вполне довольная собственной предприимчивостью и счастливым освобождением от малоприятной компании, занялась едой и концертным действом.

Чуток поскоморошничала парочка юмористов, спела целых три хита долгоногая фабрикантка, начался стриптиз. Публика, перекормленная развлечениями, реагировала скучно и вяло. Громче всех хлопали солидные мужья при женах. Предусмотрительные курортники, оставившие супруг на хозяйстве, на стриптиз не повелись вообще: пресытились за долгие куршевельские ночи.

– Какая скука, – зевнула подруга Евгении. – Что-то иссякла фантазия у наших олигархов. Или здешний климат не располагает? В прошлом году веселее было. И Элтона Джона посмотрели, и Дженифер Лопес, и Земфиру.

– А Зему кто привозил? – заинтересовалась Юлька.

Земфира считалась в семье Рашидовых культовой певицей. Хоть и не татарка, но все равно очень близко! Алсу, конечно, тоже любили, но после ее замужества отчего-то потеряли к ней интерес. Типа, татарская мама по сцене скакать не должна – так Ильдар заявил.

– Абрамович, кто ж еще? Он ведь от нее без ума! А может, Дерипаска. Короче, только чаевых ей дали полстошку евро.

– А сколько же тогда за концерт? – тупо спросила я, прощупывая пальцами наличие любимой и единственной пачки за подкладкой сумки.

– Никто не знает, – огорченно призналась собеседница. – Наши звезды вообще ужасно скрытные. Вот Робби Уильямса на Новый год привозили, так все знают, что ему заплатили за выход два лимона. Ну, так он и выпивал всю ночь! А Стинг за час лимон оторвал. Лисин его к себе на полтинник привозил.

– Куда, в Липецк? – поразилась я, проклиная собственную неосведомленность.

– Щас! В Москву, конечно, в «Лисью нору». А мой балбес от Стинга с юности тащится, заказал ему «Shape Of My Heart». Расчувствовался, двести тысяч положил!

– Балбес – это сын? – уточнила я.

– Муж! У сына-то такие деньги наличными откуда? Он в восьмом классе, да и не в Москве, а в Англии. Ребенок, кстати, когда узнал, что папаша так Стинга отблагодарил, чуть с ума не сошел! Говорит, в Лондоне за двести фунтов можно целый концерт увидеть! Да и не ходят на Стинга теперь – не модно.

– Ну, то Лондон, а то – Москва, – пожала плечами я, совершенно одобряя реакцию умного мальчика. – У нас тут тоже завтра грандиозная вечеринка, Мегафон устраивает.

– Фуфло! – презрительно махнула рукой соседка. – Рокеров немытых навезли, лучше б Димочку Билана или Борю Моисеева. Хоть посмеялись бы. А вообще, в этом сезоне скучно. Вот сегодня – что за вечер? Что тут спать, что в номере.

– Ну, так и шли бы, – вежливо улыбнулась Юлька. – Что время зря терять?

– Не могу, деточка. Это как часть работы. Надо же будет все супругу доложить: что, да как, да с кем, да что, да за сколько.

– А кто ваш супруг? – набралась я наглости.

– Вячеслав Норкин, – гордо ответила собеседница.

– Дядя Слава? – обрадовалась Юлька.

– Вы знакомы? – насторожилась дамочка.

– Так он же папке квоты распределяет!

– А кто у нас папка?

– Ильдар Рашидов! Я – Юлдуз, его дочь, а это Даша, наша сестра.

– Девчонки, так вы – наши! – возликовала соседка. – А я – Света. А что же Женька. – Она осеклась, словно чуть не выболтала страшную тайну. – Слава богу! А то сижу и не знаю, что можно говорить, а что нет.

– Не бойтесь, – разрешила племяшка. – Тут все свои.

Дамочка расслабилась и, не дожидаясь официанта, тут же набулькала нам всем по полному бокалу шампанского – за знакомство.

* * *


Только успели выпить и заесть крошечными тарталетками с чем-то зеленовато-вкусным, как в тесном воздухе рассыпался гитарный перебор и голос, не узнать который было совершенно невозможно, чисто и высоко затянул:

– О-очи че-ерные.

– Боже, Коля! Обожаю! – взвизгнула дамочка. – Не стареет!

Цыганский десант, появившийся в ресторане, был пестр, разнообразен и весел. Радугами взметывались юбки, смахивая со столов дорогую посуду, серебряный перезвон монист смешивался с брызгами разбивающегося хрусталя, летали над трюфелями и устрицами черные локоны, сверкали очи и зубы, тряслись мелким бесом зазывные плечи. В центре искрящегося хоровода грустно скалился косолапый мишка. На гордое животное нацепили алую, как пионерский галстук, балетную пачку, чуть выше, прямо под челюстью, разместили такой же топорщащийся воротник, меж ушей впендюрили тряпичную розу, покрытую воском, словно с похоронного венка.

Мишка лениво подкидывал зад, будто приплясывал, и всем своим видом демонстрировал абсолютное и неизбывное пренебрежение к живому и неживому окружению.

Цыгане разошлись меж столиков, не прекращая своего страстного танца, седовласый барон с удивительно одухотворенным лицом допел бессмертный хит и припал к минералке. На смену ему зал пронзил новый голос, невероятно сильный и красивый, на этот раз женский, гортанный, страстный, обволакивающий.

Собственно концерт классической цыганской музыки длился недолго, чтобы не притомить измученную альпийским кислородом публику, после чего началось самое главное: массовое народное гулянье. Дамы в вечерних туалетах отплясывали с волоокими цыганскими юношами, пытаясь повторить движения плеч и отрабатывая наклоны назад, солидные мужчины в пиджаках раскидывали в неловкой присядке руки, обнимая уворачивающихся цыганок, сатанели глазами и дыханием.

Неожиданно я обнаружила, что осталась за столиком одна. Юлька кружилась рядом с перетаптывающимся мишкой, что-то пытаясь ему сказать. Впрочем, вряд ли животина ее услыхала: слишком шумно было вокруг. Соседка Света извивалась в объятиях какого-то дородного бородача, пытаясь запрыгнуть на его вытянутые руки, и все время промахивалась.

– Красавыца, чэго сыдышь? Нэ высылишься? – услышала я цыганский голос с ярко выраженным кавказским акцентом. – Пойдем попляшем! А, чавелла!

Возле меня притоптывал жгучий кудрявый брюнет в ярко-желтой рубахе, перепоясанной голубым кушаком. Из-под рубахи фалдили зеленые шелковые галифе, заправленные в мягкие красные сапоги.

Цыган был ярок и хорош. И ко всем прочим достоинствам – сероглаз. Его смуглое лицо с ярким румянцем источало удаль. Я чуть было не встала. Всеобщий разгул оказался настолько заразительным!

– А ну, красавыца, улыбнись! Топни ножкой! Тряхни головкой! Позолоти ручку!

Дурак. Последняя фраза была явно лишней. Вовсе не из репертуара известного цыганского театра, скорее с привокзальной площади. Причем лично я всегда слышала ее исключительно в женском исполнении.

– Ты тут откуда? – зашипела я, дергая за канареечный рукав и усаживая распоясавшегося цыгана на стул. – Что за маскарад? А лицо чем измазал?

– Автозагар! – объяснил Макс. – У солиста живот прихватило, вот я и подменяю.

– Так ты еще и солист? Поешь? Пляшешь?

– Как видишь, – пожал плечами конспиратор. – Моя задача – не давать скучать богатым дамочкам, типа тебя.

– Вали давай! Адресом ошибся. Какая я тебе дамочка? Нашел богачку!

– Тихо, тихо, – приложил он палец к моему рту. – Чего шумишь? Я же не ты, кто меня сюда пустит? Бомонд! Вот и приходится шустрить.

– Зачем?

– Затем! – передразнил он. – Чтоб с тобой быть.

Я подавилась собственным негодованием.

– Но-но! – предупредительно вскочил он, видя, что мои пальцы потянулись к тяжелому столовому прибору. – Не хочешь – не надо. – Он профессионально развел руки, ударил себя ладонью по голенищу и поплыл, заключая в объятия красивую немолодую даму, самозабвенно пляшущую рядом, и не отходил от нее все то время, что длились эти разудалые пляски. А потом, не смущаясь, уселся за ее столик, непосредственно позади нас. Хорошо, хоть спиной к нам: Юлька не узнает.

Запыхавшаяся и взмокшая, вернулась правительственная жена Света. Не найдя общего языка с флегматичным медведем, она уселась на стул, тем не менее довольная. Цыгане и цыганки рассредоточились по столикам. То тут, то там возникало хоровое пение, фальшивое, но очень душевное. Звенели гитары, хлопало шампанское.

– Хорошо! – выдохнула Света. – Все-таки для нас, русских, цыгане – нечто особенное. Родное.

Юлька этническую музыку по младости лет не понимала, а потому, выхлебав полный бокал холодного шампанского, призналась:

– Это все прошлый век. Для пенсионеров. Лучше бы что-нибудь экстремальное.

– Нет, это – вечное, – не согласилась соседка. – А экстрим быстро надоедает. Мой чего только не пробовал! И в метро катался, и, бомжом переодевшись, милостыню просил, и на полигоны с друзьями ездил – в партизан играть, и с диггерами в канализацию лазал.

От вышеперечисленного я онемела.

– Как это – бомжом? – заинтересовалась Юлька.

– Да так! Рванье нацепил, чем-то обрызгался, чтоб воняло, как от помойки, и к Павелецкому вокзалу потащился, милостыню просить. А приятель наш, Мишка Рейман, знаете, наверное? Так он в это время у Курского ошивался. Потом доходы подсчитали. Тот, кто меньше собрал, платит. Мой выиграл!

– И сколько? – обмерла я.

– Не помню. То ли двадцать, то ли тридцать тысяч.

– Рублей?

– Даш, ну кто сейчас на рубли спорит? Конечно, долларов! А вот когда на крыс охотились, мой не потянул – зрение у него неважное. Сколько уговариваю прооперироваться – трусит. Вот и проиграл. Штук двадцать, что ли, завалил. А победитель – Саня Гамут, тот около трехсот укокошил!

– Кого? – в один голос спросили мы с Юлькой.

– Крыс, кого же еще! Они ведь на крыс охотились. Нашли какой-то дом заброшенный, под снос, где-то на бульварах, экипировались соответственно: автоматы, каски шахтерские, чтоб лампочка во лбу горела, приборы ночного видения – и вперед! Часа три они там неравный бой с крысами вели. Домой пришел потный, довольный, как на войне побывал.

– А зачем им все это? – задала я глупейший вопрос.

– Скучно. Вот и ищут развлечений. Это раньше мы то в Африку на сафари, то в кораллы на дайвинг, то с парашюта в джунгли прыгали. Надоело все, а напряжение как-то сбрасывать надо.

– А в партизан как играют?

– Да как дети! На полигон их вывезли, в танки посадили, показали, куда жать, чтобы танк стрельнул. А впереди движущиеся мишени, типа, немцы. Вот они по ним залпами и лупили.

– А откуда у наших партизан танки взялись? – Я усиленно вспоминала курс школьной истории и виденные фильмы про войну.

– Так, трофейные, немецкие, их предыдущая команда отбивала. Там другая игра была.

– Тоже на интерес?

– Конечно. Кто за бесплатно мытариться станет?

– Да, мужчинам проще, – вновь входя в образ великосветской дамочки, жеманно согласилась я. – А нам, женщинам, хоть со скуки подыхай.

– Ну, не скажи! – хихикнула Света. – Мы с девчонками тоже себе экстрим заказали. Только тсс! – Она прижала палец к губам. – Никому! Мой, если узнает, прибьет! Знаешь, как разорется? Ты – жена члена правительства! У меня имидж! Если узнает пресса.

– Так что было-то? – поторопила я.

– Мы проститутками прикинулись!

– Как это?

– Да просто! Приоделись, как полагается, и на Тверскую! Вот это кайф! Некоторые, скажу по секрету, так в образ вошли, что мужья их потом дня три искали.

– Что – прямо так? Не побоялись? – загорелись глазенки у Юльки. – А как же сутенеры? Конкуренция?

Я внимательно вгляделась в родное лицо. Откуда, скажите, пожалуйста, у шестнадцатилетней дочери нефтяного магната такие познания? И такой неподдельный интерес? Выяснилось, что племяшка изрядно накачалась шампанским.

– Так мы все по-умному, – призналась Света. – Профессионала наняли!

– Сутенера?

– Да нет. Того, кто такую развлекаловку устраивает. Он, конечно, заплатил кому надо. А на Тверской сказал, что это сериал снимают, а мы – актрисы. Проститутки, знаете, как оживились! Тоже мечтали в кадр попасть. Дуры!

– Класс! – одобрила Юлька. – Я тоже так хочу!

Я уничтожающе посмотрела на распоясавшегося ребенка, но племяшка постаралась «не заметить» моей реакции.

* * *


Откуда-то из недр «Le Coin Savoyard» притащилась встрепанная светская обозревательница, о существовании которой мы, честно говоря, совершенно забыли, увлекшись интересной беседой.

– Водки нажралась, – пожаловалась она. – И обкурилась. Голова трещит.

– Женечка, аспиринчику дать? – подхватилась добрая Света. – Ты ж знаешь, у меня всегда с собой.

– Давай. Только надо теплой воды попросить, чтобы растворить.

Официант с пониманием отнесся к просьбе дамы. Сгонял внутрь ресторана и объявился с круглым подносиком, на котором стоял высокий стакан с чем-то солнечно-желтым.

– Что принес? – уставилась на стакан страдающая коллега.

– Вы же просили теплое питье, – оскалился добрый француз. – Я отжал свежий сок и подогрел!

– У-у! – взвыла Женя. – Придурок! Я же воду просила! Для таблетки! – Официант снова исчез. – Заставь дурака богу молиться. Привыкли, гады, что им тут за каждый чих чаевые сыпятся, вот и выслуживаются! Ни ума, ни фантазии. Что бы они тут вообще без нас делали? С голоду б подохли!

– Вот и мой так же говорит, – хихикнула пьяненькая Света. – Езжай, говорит, в Куршевель, окажи бедной Франции посильную гуманитарную помощь от советского правительства. – И сунула вновь подскочившему официанту двадцатиевровую бумажку.

– Почему – советского? – не врубилась я.

– Да он у меня убежденный коммунист. Любит, чтобы все было по справедливости.

Пока я пережевывала откровения Светланы, заиграл настоящий оркестр, и какой-то шнырь в смокинге пригласил меня на медленный танец.

Потом было несколько быстрых плясок, потом снова медленный, а когда я вернулась за столик, обнаружилось, что Юльки нет.

Моя коллега, видимо вполне оживленная аспирином, томно свисала с шеи какого-то лоснящегося шевалье, Светлана хихикала на мягком диване, погруженная в объятия цыганского барона, а моя девочка испарилась! Я рысью обежала танцпол, заглянула во все доступные туалеты, даже потерлась некоторое время у мужских кабинок: вдруг спьяну мое сокровище перепутало вход? Тщетно. Нехорошее предчувствие просто раздирало меня на части.

«Успокойся! – строго приказала я себе. – Куда она могла деться с подводной лодки?»

Изысканно подцепив за тонкую ножку бокал с шампанским, я стала поочередно обходить столики: вдруг Юлька за какой-нибудь из них завалилась? Мои старания не пропали даром. Человек, сильно похожий на известного депутата, некоторое время ходил за мной, заглядывая под столы и диваны, а потом тактично спросил:

– Вы не меня ищете?

– Нет. Мы с подругой в прятки играем. На сто тысяч евро забились.

– Чудно! – возрадовался народный избранник. – А почему бы нам не поиграть в эту увлекательную игру всем вместе?

Я всегда знала, что у членов нашего парламента слова не расходятся с делом.

Депутат выскочил к оркестру, схватил микрофон.

– Друзья! – провозгласил он. – А давайте вспомним детство и поиграем в прятки!

Сникшая было публика оживилась.

– Условия! – выкрикнули с одного столика.

– Чур, в темноте! – пискнули с другого.

– Сначала создадим призовой фонд! – поддержали избиратели.

– Даешь общак! – Кто-то кинул под ноги депутату широкополую цыганскую шляпу.

Я не стала включаться в общее действо, хотя могла бы. По игре в прятки в детстве я была абсолютным чемпионом. Однажды по шкафам забралась на антресоли и, наблюдая за родителями, мечущимися в поисках ребенка, уснула. Проснулась часа через два, когда маму уже откачивала «скорая», а отец излагал мои приметы строгому милиционеру.

Могла ли Юлька, знавшая назубок это семейное предание, поступить так же? Могла. Но «Le Coin Savoyard» – не наша хрущоба. Антресолей тут нет.

Как гончая и борзая, вместе взятые, я обежала весь доступный «Les Airelles», заглянула в веселящийся «La Table du Jardin Alpin», исследовала холлы, коридоры и лестницы. Убедившись, что в здании Юльки нет, я кинулась на улицу.

Ели стояли, погруженные в сон. Олени на фасаде равнодушно безмолвствовали.

Может, она меня потеряла и решила, что я уже ушла? И ждет меня дома, в «Le Lana»? Конечно! Она же умная девочка! Понимает, что я стану волноваться. Или устала, весь день все-таки на ногах, да и шампанского многовато для своего возраста выпила. Спит уже, наверное, как сурок!

Во мне поднялась волна родственной нежности к понятливой и послушной племяшке. Через несколько минут я уже выпрыгивала из автомобиля у родных заспанных львов.

В номере Юльки не оказалось.

– Нет, mademoiselle не возвращалась, – мило улыбнулся мне портье.

– Если она придет, вы ее задержите и никуда не отпускайте! – приказала я удивленному служащему.

Где искать? Что я скажу Галке? А Ильдару?

Надо обследовать окрестности. Прочесать каждую елку, заглянуть под каждый куст. И в каждый бар.

Приняв это верное решение, я быстро влезла в свой верный Dior, натянула лыжные ботинки и для верности прихватила лыжные палки. Немного подумав, прихватила и сами лыжи. По крайней мере, мой спортивный вид в такую пору не вызовет подозрений: мало ли, решила устроить себе экстремальное катание под звездами.

Еще пребывавший в состоянии обалдения портье, увидев меня, тайком перекрестился. Я не обратила на этот факт никакого внимания.

Сколько времени я рыскала по окрестностям – бог весть. Отчаяние то накрывало меня холодным льдистым панцирем, то вдруг где-то вдалеке я улавливала звонкий смех, как мне казалось Юлькин, и мчалась туда, волоча за собой тяжелое горнолыжное снаряжение, чтобы наткнуться на совершенно незнакомых людей, развлекающихся на ночных улочках.

В сотый раз оказавшись возле своего отеля, я пошла обследовать тылы: а вдруг?

Снова смех, а потом какой-то капризный крик: «Отстань! Не мешай». Чье-то незнакомое басовитое гудение, снова крик: «Отвяжись, дурак!»

Точно, Юлька!

Я кинулась на звук и увидела странную компанию из трех фигур. Темные фигуры путано перемещались по светлому снегу.

Первая, огромная, как сказочный великан, дергала и тянула к себе маленькую и хрупкую – мою девочку. Вторая – тоже большая, но не такая величественная – дергала Юльку за другую руку. Племяшка верещала, испуганно и пьяно, равно отбрыкиваясь от обоих.

«Ее хотят изнасиловать! – поняла я. – Сволочи! Маньяки!»

– Стоять! – хрипло заорала я, подражая всем на свете Матам Харям, и кинулась к племяшке. Бежать было нелегко: сугробы плюс грозное оружие в виде лыж и палок, которое я, понятно, не бросила.

Я уже почти добежала, почти убила ненавистных преступников, почти спасла девочку, как вдруг тот, что постройнее, изо всех сил шарахнул того огромного, подхватил Юльку на руки и пустился наутек.

– Стой! – снова хотела крикнуть я, но сбившееся от непосильной гонки дыхание вырвалось из горла жалким сипом.

Похитителю бежать было тяжело, к тому же и Юлька, моя умница, сильно брыкалась и голосила.

Я догнала!

Этот гад споткнулся о какую-то кочку и, растянувшись, как подколодная змеюка, выпустил мое сокровище из своих мерзких лап. Подскочив, я изо всех сил саданула лыжами по уголовной башке. Башка крякнула, удивленно обернулась ко мне.

– Дашка? Ты че, сдурела? За что? Я же Юльку спасал!

– Макс?!

– А кто еще? Эта дуреха хотела в проститутку поиграть, папика склеила, а тот решил, что она серьезно. Чуть не трахнул! Хорошо, что я за ними следил.

– Сам дурак, – пьяно скуксилась Юлька. – Это экстрим такой! Он мне тысячу евро обещал!

– Дешевка! – зло выплюнула я. – Я тебе покажу экстрим за тысячу евро! – И резко подняла племяшку за шкирку, вкатив на всякий случай увесистый пендель.


REWIND (ДЕНЬ ШЕСТОЙ)


Наутро я с Юлькой не разговаривала. Не заслужила. Да, по правде сказать, после ночных гонок с препятствиями утро началось не то чтобы совсем утром, а уже после обеда. Была бы эта красотка моим ребенком – точно бы убила, а так. Хотя кормить ее все равно пришлось. Мы лениво поели и снова поднялись в номер.

– Ну, – строго сказала я, – рассказывай!

– Чего рассказывать-то? – удрученно переспросила беспутная олигархическая дочь. – Я ничего не помню.

– Совсем ничего?

– Почти. Ты танцевать пошла, а ко мне этот подсел, ну, депутат, которого ты прибила.

– Не я, а Макс. Дальше!

– Че дальше? В бар почапали, он мне коньяка налил.

– После шампанского. Хорошо! И ты?

– Че я? Выпила.

– И?

– Я у него про его партию спросила.

– Зачем?

– Чтобы разговор поддержать.

– То есть ты еще и беседовать собиралась?

– А как же? Не целоваться же с ним, он такой противный, толстый и старый.

– Ну?

– Он говорит: пойдем ко мне в номер, я тебе партийную литературу подарю. С автографом.

– Что-то я плохо понимаю, ты в проститутку решила поиграть или в партию вступать?

– Какая разница.

– Действительно. Дальше!

– Дальше оделись и пошли к нему в гостиницу, а я все время падала. Больше, правда, ничего не помню.

– Так вы до гостиницы дошли или нет?

– Вроде нет. Не помню.

– А когда он тебе тысячу евро пообещал?

– Так это еще в баре. Он сначала хотел дать всего сто.

– Вот гад!

– Ну! Я и не согласилась.

– То есть торговаться начала?

– Типа, да. Что я, шлюха какая-нибудь, за сто евро отдаваться?

– А за тысячу, значит, можно? Хорошо. Дома папе расскажешь, как пыталась приумножить семейное состояние.

– Даш, прости меня. – Юлька неожиданно разревелась. Громко, по-детски, с подвыванием и соплями до колен.

Какое-то время в воспитательных целях я демонстрировала полную неприступность, а потом мудро решила, что девчонке этого показательного примера хватит на всю оставшуюся жизнь. И, вытребовав полное и безоговорочное послушание на остаток куршевельских каникул, простила ребенка. В конце концов, кто из нас без греха?

Несколько тревожил меня Макс, ненароком посвященный в интимные семейные тайны, но с ним, как я полагала, проблем не будет: улетим в Москву, а там. Был ли тут Макс, не было ли – кому интересно?

– Сегодня у нас культурное мероприятие, – строго возвестила я. – Идем на вечеринку Мегафона. И смотри мне! Если хоть какой-то намек.

– Дашенька, ну ты же меня знаешь, – залебезила вмиг успокоившаяся племяшка, – я же, когда пообещаю.

На всякий случай я показала ей грозный кулак. Именно потому, что знала ее с пеленок.

В уличном баре, где мы решили для бодрости духа испить кофейку, блаженствовала Светлана.

– Девчонки, привет! – махнула она нам. – Садитесь, а то мои все разбежались, перед мегафоновской тусой прихорашиваются, а я решила сегодня по-простому, в чем есть.

«В чем есть» у Светланы было коротенькой норковой курточкой, белой, как альпийский снег, и молочными кожаными брюками, заправленными в суперские белые же сапожки. Если бы не ее увесистый зад, я бы обзавидовалась: таким стильным и дорогим все это выглядело.

– Как вам мой наряд? – не удержалась скромная супруга члена правительства. – Вчера прямо на показе Андрюши Шарова с модели сняла.

– Класс! – лицемерно восхитилась я.

Юлька, выполняя обещание, промолчала.

– На Кубке миллионеров были? – исключительно из приличия спросила Света, полагая, что мы просто не могли там не побывать.

Не желая ударить в грязь лицом и совершенно не представляя, о чем идет речь, я пихнула локтем Юльку. В конце концов, кто из нас дитя бомонда?

– Я в прошлом году даже в нем участвовала, – тут же похвасталась Юлька.

– В этом году все то же самое, – вздохнула Света, явно порицая организаторов за безыдейность и бездуховность. – Блины с икрой, глинтвейн, шоколад. Будто не русские! Нет бы после вчерашнего гулева пивка или рассольчика огуречного!

– Кто победил? – вежливо поинтересовалась я, по-прежнему мало что понимая.

– А, – махнула рукой Светлана, – в детских лыжах Софка Березкина, а среди девушек, конечно, Настя Потанина. Кто бы сомневался! А призы? Нет, ну вы их видели? Типа, бугор из серебра, а к нему метеорит присобачен.

– Зачем?

– Ты у меня спрашиваешь? «Новая лига» выпендрилась. Метеорит – символ скорости.

– Странно, почему не космический корабль? – удивилась я ненаходчивости организаторов.

– Сказала тоже! Космический корабль делать надо! А от метеорита кусок отколол да приклеил. Вот и все затраты. А на открытии башни были?

Оказывается, мы пропустили не одно мероприятие, а два.

– Нет, с лыжни не успели, – расстроенно пожала плечами я.

– И правильно. На хрена вообще они эту ледяную дуру построили? Народ в полдень собрали, типа, презентация. Ну, Солдатенков, как всегда, двух слов связать не мог. Подарок, говорит, от сотовой связи отдыхающим. Нормально, да? Лучше бы сделал все звонки на неделю бесплатными! Тут куранты зазвонили. Настоящие! Одно не пойму: как они их из Москвы вывезли? Наверное, договорились, будто на ремонт забрали. А у нас что звонит? Фонограмму, что ли, крутят? Народ обрадовался, как в Новый год! По родине соскучились! Смехота! Соскучились – езжайте. Через одного в Шамбери самолеты личные стоят. Патриоты хреновы! Нам, простым людям, эти куранты в Альпах нужны? Даш, ну скажи, нужны?

Неожиданно я поняла, что правительственная жена уже изрядно поднакачалась.

– Нам пора, – улыбнулась я. – Встретимся на вечеринке.

– Нет, ты представь, – вслед нам продолжала обличать Света, – только башню открыли, нет бы экскурсию устроить, как положено, почетные гости и все такое, так они детей внутрь запустили! И чьи дети первыми оказались?

– Чьи? – не выдержала интриги Юлька.

– Давидовича! – выкрикнула Света. – Мало ему «Millhouse Capital»! Еще и детей в каждую дырку сует!

На Croisette уже изрядно стемнело. Мы пошатались по площади, соображая, к кому бы нам пристроиться, чтобы добраться до «Le Cap Horn». Все-таки совершать восхождение на высоту 2200 метров, где размещался этот горный ресторан, даже ради Mega Ville Party, нам как-то не очень хотелось. Согласитесь, горные лыжи и альпинизм – вещи не очень близкие. Однако минут через пять наших сомнений башня вдруг осветилась красным светом.

– Во! – показал пальцем кто-то. – Красные фонари зажгли. Значит, скоро всех нас отсюда снимут.

Данная формулировка показалась мне не очень корректной, и я решила выяснить, что она означает.

– Не парьтесь, девчонки, – хохотнул незнакомый парень. – Правильно стоим. Красный фонарь – символ международный. Главное, как повезет.

Нас повезли в «Le Cap Horn».

* * *


Народу в шале было – весь Куршевель. На столах пенилось шампанское «Mumm», пищали Les huîtres, маслянилась Foie gras, слезились Les fromages, светился милый моему глазу каспийский осетр и розовела северная семга. Я едва успевала крутить головой, так много знакомых лиц обнаружилось вокруг. Кроме тех, с кем мы провели последние вечера и ночи и с которыми я мило раскланялась, было много других, если не знакомых, так известных.

Гордо принимал поздравления с триумфом дочери Григорий Березкин, два недвижимостных монстра – Зорин и Сенаторов, судя по лицам, вынашивали коварные планы обрушения рынка столичных квартир. Я даже подошла поближе в надежде поживиться крайне важной для себя информацией (пачка евро на всякий случай, для разнообразия, чтобы воры не засекли, сегодня покоилась в запертом чемодане, обмотанная скомканными шмотками), но тут к ним подскочила знакомая телеведущая Сашка, увидела меня, обрадовалась и потащила знакомиться с горнолыжным олимпийским чемпионом Жан-Люком. Вроде, если я правильно расслышала, Кретье. Понятно, я тут же выдала свои познания о присядке Шранца и о катапульте, чем несказанно удивила Жан-Люка и озадачила невежественную Сашку.

Среди гостей мелькнул замминистра культуры Амунц, и я тут же навострилась в ту сторону, потому что даже в такой сиятельной компании предпочтительно быть в своем кругу. Вдруг этот Амунц меня заметит, захочет познакомиться, а там, глядишь, предложит место в каком-нибудь солидном журнале. Карьера – дело серьезное, и пускать ее на самотек никак нельзя.

Увы, до замминистра я не добежала, потому что начался показ и толпа резко уплотнилась именно по ходу моего следования. Ладно, решила я, Амунц подождет. Куда он денется с высоты 2200 метров?

Честно говоря, коллекция «MegaPolis» Ирки Крупской и Андрея Мельникова, с которыми я познакомилась на фотосессии в Москве, где они мучили бедную Ольку Семину, переодевая ее то в даму полусвета, то в экзотическое дитя порока, меня очень волновала. Особенно из-за названия, которое эти дизайнеры придумали для своего бренда – «Две сорванные башни» – «Two Gun Towers» или «2GT».

Я ожидала модельного фейерверка, от которого у меня вместе с гостями снесет голову, то есть башню. Но показ оказался скромным и, по моим представлениям, совершенно не куршевельским. То ли гламура не хватило, то ли денег на гламур.

Народ, однако, воспринял одежку вполне благосклонно, даже поаплодировал, а потом с еще большим усердием занялся фуагрой и двухстворчатыми моллюсками.

Откуда-то образовался веселый уматурмановский Вовчик, в повязанном вокруг бедер красном джемпере, и сунул мне в рот кусок очищенного банана. А пока я пережевывала, доложил, что сейчас выйдут «Сплины».

«Сплинов» я любила с детства, поэтому уставилась на сцену. Там уже гарцевал какой-то парень, как пояснил Вовчик, промоутер. Парень был изрядно поддат и чрезмерно расхристан. Снизу ему кто-то все время подавал то выпить, то закусить, видно, чтоб насыщался без отрыва от производства. Он смачно маханул очередную рюмашку водки и упустил момент, когда на сцену лениво и мрачно выполз сплиновский лидер. Народ восторженно завопил, промоутер удивленно обернулся, наткнулся взглядом на Сашу Васильева и от неожиданности выплюнул непроглоченную водку прямо тому на ноги.

Сплин остановился, медленно перевел глаза с оплеванных ботинок на варвара, сузил глаза и сжал кулаки.

– Ох, щас он ему вмажет! – вожделенно потер руки Вовчик.

Однако в этот момент на сцене возник новый персонаж – ударник «Сплинов», отчего-то в натянутой на лицо лыжной маске. Публика, как я поняла, весьма осведомленная о вчерашних масках-шоу, углядев прямой намек, затопала ногами и заулюлюкала.

– Дашка, там вчера ментов «Сплины», что ли, изображали? – пискнула Юлька.

– Да нет, – расхохотался Вовчик. – Это Лехе вчера таксист на лице подсветку нарисовал. Ребята из самолета вывалились, хотели сами по Альпам прокатиться, ну в смысле за рулем. А таксист их не понял. Дружеская беседа закончилась в пользу принимающей стороны.

«Сплины» ударили по струнам, Васильев склонил небритое лицо к микрофону.

Уже через пару минут пели и танцевали все!

Вовчик схватил одной рукой Юльку, второй меня. Мы прыгали и дружно орали: «Она жует свой „Орбит" без сахара!»

Неожиданно на уровне моих глаз возникли голые коленки. Я задрала голову и увидела, что часть публики, в основном женского пола, ввиду тесноты в зале, переместилась на столы и теперь вдохновенно скачет между семгой и шампанским. Удивительно, но никто никого со столов не стаскивал, никто не размахивал дубинками и не грозил кулаками. Пляски на возвышенности, видимо, тоже были частью мегафоновской программы.

Юлька, воодушевленная общим подъемом, вдруг оттолкнулась от Вовчика и тоже взлетела на столешницу.

– Дашка, давай тебя закину? – предложил Вован.

– Не хочу, – отказалась я. Только мне не хватало, чтобы потом доложили редактору.

– Во, смотри! Щас Ромка башкой потолок проткнет!

В направлении, указанном глазастым уматурмановцем, веселуха, видно, зашкаливала. Человек десять блондинистых дылд подбрасывали в воздух Рому Зверя. Рома смешно дергал конечностями и эмоционально разевал рот, наверное, благодарил за доставленное удовольствие. Хорошо, что его прочувствованная речь тонула в родственной музыке.

Потом на сцену вышли «Gabin», потом Мегафон разыграл золотые телефонные номера, потом горы взорвал грандиозный фейерверк, а на закуску в небо поднялся громадный воздушный шар, на котором российский сотовый оператор, не тушуясь, увековечил свой логотип.

– А «Зверей» что, не будет? – огорчилась Юлька, поняв, что праздник заканчивается.

– Зверье – завтра, – успокоил ее Вовчик. – Прямо на улице. Сейчас для них растяжку малюют.

– Какую растяжку? – удивилась я, вспомнив перебинтованные грязными тряпичными лентами просветы московских улиц. – За что они ее цеплять будут?

– За горные вершины, – хохотнул Вовчик. – А текст знаешь какой? «Олигархический ерш дарит „зверей" простым людям». Смешно?

– Не очень, – усомнилась я.

– Это тебе – не очень, а миллионеры сегодня после Кубка вопрос текста минут сорок обсуждали. Решили, что смешнее не бывает.

– И кто автор этого афоризма?

– Коллективное творчество. Триумвират. Три первых строчки в «Форбсе». Поэты!

– Дашенька, услуга за услугу, – выплыла из полумрака прямо на меня вездесущая коллега (честно говоря, я думала, что ее уже отозвали из Куршевеля. Нет, жива-здорова и относительно трезва). – Возьмите на карандаш: гости вечеринки съели две с половиной тысячи устриц и двести килограммов foie gras. Вот проглоты! А всего тут было около тысячи дармоедов.

– А выпили сколько? – поинтересовался Вовчик.

– Цифры потребленного спиртного пока уточняются, – любезно отозвалась коллега, конечно же узнав популярного артиста. – Но думаю, что они будут зашкаливать.

– Слушайте, – к нам подрулил гитарист из «Сплинов». – Я вот смотрю на все это и думаю: на хрена? Веришь, нет, – он обнял за плечи Вовчика, – как будто среди космонавтов нахожусь! Мегафон все это не мог в Москве или в Питере провести? Те же бесплатные концерты? Народ бы порадовал. Я вчера речь нашего преемника в Давосе слушал, просто плакал: средняя пенсия в России – сто долларов. А средняя зарплата – аж четыреста! Офигенный экономический рост! Утром хотел на лыжах покататься – прокат восемьдесят евро. Как раз – пенсия.

– Но вы же именно сюда приехали! – уколола его моя коллега. – Значит, тоже хотите приобщиться к этой жизни!

– Она че, дура? – спросил гитарист у Вовчика, кивнув на светскую обозревательницу. – Мы работать приехали, тетя! – уставился он на нее. – А от вашей фуагры у меня лично изжога! – Он смачно сплюнул себе под ноги и запил собственную злость водкой.

Неожиданный демарш сплиновца сбил радостную волну, на гребне которой мы пребывали. Вовчик, распрощавшись, тут же ушел, мы с Юлькой поплелись к машинам. А коллега громко заявила в освободившееся рядом пространство:

– Зачем только этих рокеров на приличные мероприятия зовут? Я всегда говорила, Коля Басков никогда бы себе такого не позволил.

* * *


То ли от шума, то ли от шампанского мы с Юлькой сидели в микроавтобусе какие-то усталые и не сильно задавались вопросом, куда нас везут. Это только потом я сообразила, что конечный пункт следования зависел от выбранного транспортного средства. Сядь мы в большой красно-белый «мерседес», оказались бы в боулинге, где проходил ночной турнир. Выбери одну из расфуфыренных черных машин – скорее всего, прожигали бы жизнь в благословенном «Les Caves». А мы уселись в самую демократичную повозку, в надежде что нас высадят на Croisette и будет возможность тихонечко прогуляться до дома.

Увы, это озарение снизошло на меня только после того, как машина миновала сверкающий огнями «Le Forum» и весело покатила дальше, не останавливаясь.

Компашка в нашем транспортном средстве подобралась весьма изысканная: сильно пьяная эстрадная звезда, которую я видела лихо отплясывающей на столе, ее спутник, массивный человек со смутно знакомым лицом выбывшего в тираж политического деятеля, и двое весьма приятных, но занятых исключительно друг другом мужчин. Одного, кажется кинопродюсера, я частенько наблюдала на премьерах в Доме кино, второй слыл экстравагантным и модным театральным режиссером, получившим недавно за особые заслуги целый театр.

– А куда мы едем? – завертела головой Юлька.

– Как куда? К Лехе! – ответил режиссер.

Ни кто такой Леха, ни зачем мы туда тащимся, я не знала, просто решила положиться на судьбу.

– А в какой ресторан? – продолжила расспрос племяшка.

– У него все шале – ресторан, – хихикнул киношник. – А вы кто? Эскорт?

– Мы – журналисты, – обиделась Юлька.

– То есть к Лехе впервые?

– Ну.

– Тогда слушайте и запоминайте! Кстати, моя фамилия – Лыков, а он – Практюк.

Будто мы с Марса и их не узнали.

– А я – Набокова! – тут же пьяно хихикнула певица. – Запомните или записать?

В этот момент автобусик мягко затормозил у пряничного домика, закутанного в пуховую шаль сугробов. Домик мягко и тепло светился, на огромных елях, теснящихся вокруг, висели желтоватые вытянутые лампочки в форме свечей. Чисто выметенную дорожку с обеих сторон освещали красивые искрящиеся факелочки, на широких деревянных ступенях стояли, чуть ли не в человеческий рост, Дед Мороз и Снегурочка. Все это я разглядела из-за ажурного металлического забора тонкой ручной ковки.

Слева от распахнутых ворот изгородь украшал ряд люминесцентных табличек: «Private possession», «Le domaine privé», «Частное владение».

«Круто!» – решила я и тут же углядела еще большую крутизну.

От калитки справа висела совершенно родная потертая табличка с овчарочьей мордой и полустертой надписью «Осторожно! Злая собака!». Такие «произведения искусства» украшали чуть ли не каждый забор в нашем дачном поселке. Точно такая же скалилась ворам и прочим злоумышленникам с ворот наших шести соток, хотя собак у нас отродясь не бывало.

Под отечественной «овчаркой» сияли две новехонькие таблички. Первая предназначалась криминальным французским элементам и предупреждала: «Dangereusement! Un chien méchant!» – «Опасно! Злая собака!» Вторая целилась в англичан. Тоже известный народ! Не зря Шерлок Холмс именно оттуда: «Dangerously! A malicious dog!»

«Что же это за Леха такой? – ломала голову я. – Куда мы вообще попали?» Утешало единственное: попали не мы одни.

От крыльца уже бежал лакей в красной ливрее, будто действительно выскочивший из русской сказки. Мы вошли в шале и тут же наткнулись на рыжего родного дядю Сему. Стало спокойнее.

– Девчонки, – предупредил дядя Сема, – тут без церемоний. Каждый делает что хочет. Короче, Запорожская Сечь.

– Кто? – Мне показалось, что я ослышалась.

– Или где там Стенька Разин выпивал? Короче, скоро будут княжну топить. Это, конечно, не мои маски-шоу, но тоже должно быть весело. Только к речке близко не подходите!

Какая сечь? Какая княжна? А речка тут откуда? А, ладно, разберемся, не впервой.

Мы вошли в громадный холл. Я, честно говоря, даже озадачилась: как такой мог поместиться в столь маленьком домике?

Посредине холла, перерезая его надвое, струилась ярко-голубая речка.

«Обманка, – решила я, – световой эффект».

Однако речка оказалась самой настоящей. По крайней мере, вода в ней присутствовала и была исключительно мокрой (я рукой попробовала). Сквозь прозрачную синь просвечивали разноцветный галечник и светлый песок. Под водой у речных берегов плавно выгибалась ярко-зеленая растительность, меж узорчатых листьев которой сновали яркие пышнохвостые рыбки.

– Ты когда-нибудь что-либо подобное видела? – ошарашенно обратилась я к Юльке.

– В Эмиратах, в отеле. Но тут круче!

Шириной удивительная речка была метра три, не перескочишь, длина представлялась невнятной: исток терялся в глубине холла, а устье упиралось прямо в дальнюю стену, вернее, под нее, безмолвно втягиваясь в каменный серый грот.

В глубине зала, видимо, у речкиного начала, наблюдалось оживление, шум и крики перемежались диким хохотом и звонкими шлепками. Конечно, моя профессия позвала меня в дорогу.

На крупных светлых голышах, спустив в воду нескончаемые ноги, восседали русалки. Хвосты, усыпанные бисерными блестками, вальяжно возлежали рядом. Кроме хвостов, крепившихся тонкой перепонкой к интимным местам, на русалках больше ничего не было. Длинные белокурые волосы целомудренно прикрывали груди.

Речные дивы, видимо выполняя указания талантливого режиссера, скромно опустив очи долу, плели незамысловатые веночки из петрушки, сельдерея, вкрапляя в них цветные пятна, которые ловко изымали из стоящих рядов горшков с неизвестными мне растениями, цветущими лиловыми и розовыми колокольчиками.

В тихих водах невинной речки колыхался настоящий челн. По крайней мере, я себе представляла его именно таким: узким, как торпеда, с кичливо загнутым носом и алым стягом паруса на мачте, роль которой удачно исполняла лыжная палка. Несколько мужчин, одетых исключительно в костюмы аквалангистов, пристраивали на дно челна тяжелый большой ковер.

«Для княжны», – поняла я.

Самой несчастной, предназначенной для исторического заклания, пока не наблюдалось. Зато чуть поодаль еще несколько мужчин громко спорили, кому быть Стенькой Разиным. Один, уже знакомый лоснящийся азиатский «форбс», был забракован из-за нерусской внешности. Второй – высокий и тяжелый Леонид, страшно похожий на очень известного главу самого крупного в стране металлического холдинга, имел все шансы на победу, но тут вылез хорошо всем знакомый представитель надзорных структур и вежливо сказал:

– Использовать должностное положение в личных целях запрещено действующим законодательством.

– Какое должностное? – огрызнулся Леонид. – Я же не в мартен лезу, а наоборот!

– Если б в мартен, кто бы спорил, – утешил видный налоговик. – А так ты тут хозяин, обязан уступить место гостям.

– Тебе, что ли? – поинтересовался, как теперь выяснилось, легендарный Леха-хозяин. – Ни за что! И так всю кровь выпил!

– Зачем мне? – пожал плечами надзорник. – Вон, кинематограф хочет! – Он ткнул пальцем в нежно улыбающегося киношника, в компании которого мы сюда прибыли.

– Совсем сдурел? – хозяин покрутил у виска толстым пальцем. – Он же этот. Ну. А княжна у нас – баба!

– Поэтому он ее и утопил! – обрадованно крикнул кинодеятель.

До меня эта истина, изреченная с предельным пафосом, доходила долго. Видно, сказывались непосильные эмоциональные перегрузки куршевельского сезона. А когда я все же поняла.

Блин! Вот она, разгадка! А историки головы ломают, чего да как! С другой стороны. Неужели великий атаман предпочитал однополую любовь? Весьма неожиданный расклад, весьма.

Когда я очнулась от своих мыслей, Стенька Разин уже был назначен. Киношник азартно убеждал режиссера, что гомосексуализм легендарного разбойника можно воплотить в совершенно гениальном фильме.

– Это «Оскар», понимаешь? «Золотой лев»! «Золотой медведь»! «Золотой орел»! «Золотая Ника»!

Практюк внимательно слушал, соглашаясь и, видимо, выстраивая в голове мизансцены будущего шедевра.

Назначенный Стенькой известный актер, секс-символ прошлых лет, в широких атласных шароварах и алой, в цвет паруса, рубахе, влез в утлый челн.

– Княжну – в студию! – повелительно рыкнул он.

Княжной оказалась певица Набокова, страшно возбужденная, веселая и пьяная. Дородное тело исторической аристократки было запеленуто в черно-золотое длинное платье, на коротких волосах едва держалось некое подобие короны, исторгавшее легкую звездчатую кисею в виде фаты.

– Наконец-то! Первая настоящая драматическая роль! – возвестила царская дочь вставшей кружком публике.

Оглядев ее мощные телеса, я, честно говоря, оценила шансы на благополучный исход плавания как явно сомнительные.

Стенька красиво встал на фоне алого паруса.

– Плыви, мой челн, по воле волн! – раздался одухотворенный писк кинодеятеля. Режиссер Практюк смахнул скупую слезу.

Княжна довольно ловко шагнула в челн. В этот исторический момент грянула разудалая песня.

– Из-за острова, на стрежень.

По-моему, великое народное произведение исполнял хор МВД. По крайней мере, налоговый бонза напрягся почти по стойке «смирно».

Публика торжественно подхватила знакомые слова. Хор ширился и рос. Привлеченные общей объединяющей идеей, к нашей группе стали прибиваться другие гости, слаженно и воодушевленно включаясь в общее пение. Даже моя Юлька что-то тихонько пищала сбоку.

– Заворачивай эту шлюху в ковер! – крикнул актеру Леха. Одновременно помощники в гидрокостюмах ловко отпихнули плавсредство от речного берега.

Челн качнулся, едва не зачерпнув воды, княжна заверещала, однако умница секс-символ, с ходу вошедший в роль, точным ударом кулака сбил распутную возлюбленную на дно лодки и тут же стал прикрывать ее полами разметавшегося по бортикам ковра.

– …На переднем Стенька Разин, обнявшись, сидит с княжной. – голосил народный хор.

– Куда ты меня кидаешь? – заорала возмущенная певица. – Сказали же, играем по тексту песни. Мы с тобой обниматься и целоваться должны! Леша, скажи ему!

Стеньку, однако, было уже не унять. Вот что значит сила характера и национальный размах!

Он еще раз грозным кулаком успокоил воспрянувшую было княжну, на манер конверта упаковал в ковер и поставил сверху ногу в мягком остроносом сапожке, демонстрируя полную и безоговорочную победу над низменными страстями.

– …Средь казаков слышен ропот…

Ропота и возмущения соратников по освободительной борьбе Стенька дожидаться не стал, показав политическую мудрость и дальновидность. Мощно расправил плечи, ухнул и попытался перехватить княжну поперек туловища. Увы, захват не вышел. Рук секс-символа просто не хватило. Желая упаковать княжну покомпактнее, атаман склонился над бездыханным телом. И в этот момент из недр ковра стремительной пращой вылетела босая голая нога, влепив разбойному казаку прямо в лоб каменную пятку. Разин недоуменно качнулся, взмахнул руками, пытаясь удержать потерянное равновесие. Устрашившаяся безвременной смерти коварная княжна стремительно и мощно стала высвобождаться из пут, раскачивая упитанными бедрами утлую посудину. Еще миг, и она освободилась из коврового плена, полногрудая, красивая, с мстительным огнем в глазах.

– Ах ты, гад! – боднула она очумевшего атамана головой между ног.

Стенька громко всхлипнул, согнувшись от несправедливой боли, княжна добавила увесистый тумак по разбойничьей шее, челн, накренившись, черпанул воды и плавно завалился набок, покрывая черным, как оказалось, резиновым дном героев народного эпоса.

– А-а-а! – заорала, выныривая, княжна. – Спасите, тону!

– Я тебе, сука, щас покажу, как по яйцам бить, – выросло из речной пучины возмездие в образе секс-символа.

В пузырящейся воде началась потасовка, сопровождаемая нецензурными выражениями, надо думать, из старозаветного лексикона разбойничьего воинства.

Народный хор заинтересованно стих, а фонограмма продолжала усиленно надрываться. Наконец Леха сделал какой-то знак, музыка смолкла.

– Выдь на Волгу! Чей стон раздается? – громко и прочувствованно вопросил кинопродюсер.

– Какую песню испортили! – сплюнул прямо на дерущихся разочарованный хозяин.

– А нам-то что делать? – подала голос ближняя русалка.

– Чему обучены, – рыкнул Леха. Не глядя, протянул руку назад и вылил в рот стакашек с коньяком, предупредительно вставленный кем-то в ладонь. С горя.

Русалки оживились, перекинулись парой фраз и, как по команде, не обращая внимания на историческую баталию, вершащуюся прямо под носом, попрыгали в воду. Вернее, опустились, потому как воды оказалось им ровно под перепонки от хвостов.

Публика вожделенно застыла, ожидая чего-то необычного. И дождалась. Первая русалка ухватила за ногу близстоящего налоговика и, сильно дернув за штанину, заставила булькнуть в речку головой вперед. Такая же судьба от сильных и длинных русалочьих рук постигла азиатского «форбса», коммуникационного магната, телеведущего и прочих именитых гостей.

Синяя речка мигом превратилась в переполненное корыто, шумное и веселое. Кроме рыбок, порскнувших к самому устью, никто не испугался. Тут же появились официанты и стали предлагать крошечные подносики с водкой-коньяком (по вкусу) и канапушки с черной икрой. Несколько бутербродов, выскользнув из мокрых рук гостей, заколыхались по течению.

– Слышь, Леха, – обрадовался кто-то из купальщиков, – я тебе тут осетров развожу! Икру мечу. Чтоб к следующему сезону откормил как следует!

Примеру новоявленного рыбовода последовали другие, и вскоре синяя вода превратилась в добротное нерестилище.

– Не хочу ждать! – крикнула супруга владельца сети казино, дамочка смелая и решительная. – Сама буду рыбкой! Как осетра-женщину зовут?

– Белуга, – автоматически ответила я.

– Вот! – восторженно взвизгнула олигархическая жена. – Я буду белужкой! – И, присев на корточки, бултыхнулась головой вниз.

Массовое сумасшествие, начавшееся следом, заставило меня отступить от опасных крутых берегов, а Юлька замешкалась. Поэтому уже в следующую секунду я услышала ее истошный крик из людской гущи:

– Дашка, вытащи меня!

Племяшка очень боялась воды и все никак не могла научиться плавать. Вытащив племянницу, я огляделась. На столах, придвинутых почти вплотную к речке, обнаружилась целая гора полотенец и разноцветных махровых халатов. Оказывается, все было предусмотрено.

Подскочивший служка, с приклеенной рыжей разбойничьей бородой, в красном кафтане и парчовой, лихо заломленной шапке, провел нас с Юлькой в недалекую комнату, где она скинула за ширмой мокрую одежду и облачилась в халат.

– Как я домой пойду? – растерянно взглянула на меня Юлька.

– Во-первых, ваша одежда через десять минут будет сухой, а во-вторых, вас конечно же отвезут домой, – успокоил служка скрипучим, будто механическим голосом. И вдруг добавил совершенно нормально и по-человечески: – Я прослежу.

– Макс? – в один голос воскликнули мы с Юлькой. Но служка уже исчез.

* * *


Мое состояние сложно было определить как нормальное. Выпитое шампанское будоражило ум, живые картины тревожили душу. Прикрыв глаза в ожидании Юлькиной одежды, я представляла себя то сказочной рыбкой, то утопляемой княжной.

Мир, в который выплюнул меня почти неделю назад серебристый авиалайнер, представлялся огромным, прекрасным и совершенно непостижимым. Разве могла я помыслить, что буду проводить время с лучшими представителями нации, пить, есть, беседовать, развлекаться? Теперь все это – в моем распоряжении. И что? У меня никогда не хватит раскрепощенности сигануть в речку, прикинувшись рыбкой. Я никогда не смогу по-свойски обматерить вице-премьера, как только что это сделала певица Набокова. Мне никогда не станцевать на столе, меж блюд с пищащими устрицами.

– Даш, – вырвала меня из плена философского осмысления действительности племяшка, – мне показалось или это на самом деле был Максик?

– Показалось, – махнула рукой я. – Откуда тут взяться Максику? Кто его пустит? Видела же – «Private possession», «Dangerously! A malicious dog!».

– Видела, – кивнула Юлька. – А вчера с цыганами?

Этот наивный детский вопрос заставил меня взглянуть на ситуацию по-иному. Действительно, каким-то образом этому провинциальному выскочке удается просачиваться на все закрытые куршевельские мероприятия.

Первый вопрос: как? Второй: зачем?

Со вторым вопросом мой мозг справился быстро. Ответ нашелся в объяснении самого Макса. Не зря же он столько раз убеждал меня, что я ему безумно нравлюсь. Вот и таскается за мной по всему курорту.

Стоп. Но ведь мы и сами не знали сегодня, что окажемся здесь. А про MegaVille Party, наоборот, знали, но там его не было! Значит.

– Даш, сходи, поищи его, – попросила Юлька. – Он же все-таки вчера меня спас, а я его даже не поблагодарила.

Понятно. Очнувшаяся принцесса ищет своего спасителя – прекрасного принца, исчезнувшего по причине природной скромности.

– А как ты его благодарить собираешься? – поинтересовалась я. – Денег дашь? Благодарность объявишь? Медаль на грудь повесишь?

– Денег у нас с тобой мало осталось, самим надо, да он и не возьмет, – рассудила Юлька. – Медали у меня никакой нет. Хоть спасибо скажу.

– Спасибо? Очень благородно, – одобрила я. – Ладно, пойду поищу.

Народу в холле заметно поубавилось, видно, часть утопленников отправилась на просушку. Вышедшие сухими из воды аквалангисты кружились в вальсе с русалками, подхватив их сверкающие хвосты. Зрелище было диковатым, но красивым.

Посередине речного русла группа вполне одетых мужчин напряженно следила за чем-то, происходящим в воде. Ближний к берегу, супруг недавней белужки и по совместительству главный казиношник бывшего СССР, громко и раздраженно что-то кричал.

Я приблизилась.

– Лиза, вылезай, хватит плескаться в этих помоях!

Синяя речка и впрямь вполне отвечала этому непрезентабельному определению: куски хлеба ноздревато пенились по поверхности, там же плавали банановые шкурки и кожура от мандаринов. Среди всего этого продуктового изобилия, игриво смеясь, выкобенивалась блондинистая Белужка. Взбаламученная шустрыми ногами вода поднимала со дна пузырьки черной икры, недоеденные куски ветчины, зеленые кружки огурцов.

– Лизка, вылезай, – поддержал товарища по утехам Леха-хозяин. – Сейчас воду спускать будем. Все засрали!

– Нет, – Белужка снова взбрыкнула ногами, подняв веер пищевых отходов, – не вылезу! Ловите меня как рыбку, сетью.

– Ну все, Леха, ты попал, – грустно доложил рыбий муж. – Ее теперь только трактором оттуда вытаскивать. Сама не выйдет.

– А сейчас тендер объявим! – нашелся Леха. Взял со стола микрофон. – Люди! Мужики! Кто хочет получить медаль за спасение утопающих?

Ответом было подозрительное молчание.

– Неужели оскудела земля русская на героев? – вопросил хозяин.

– Леха, у тебя тут что, российская территория? Неужели все-таки смог себе экстерриториальность выкупить? – изумился казиношник. – Как удалось? Сколько дал? Ну ее, Лизку, сама вылезет, как замерзнет. Пойдем, расскажи!

– Медаль покажи! – потребовала певица Набокова.

– Какую медаль? – уже успел забыть Леха.

– За спасение утопающих! Хочу медаль! Раз народную артистку не дают, буду народным героем! Показывай!

– Я тебе ее так подарю! – Хозяин, видно, смекнул, что, если рядом с Белужкой в воду плюхнется еще и бывшая княжна, войны миров не миновать. – Сейчас Лизку вытащим и подарю.

– Я не хочу просто так, – заупрямилась певица. – Я хочу Лизку спасти. Давай ты первый спрыгнешь, ее голову под воду сунешь и подержишь, а когда она задыхаться начнет, я тебе по морде дам и Лизку спасу.

– У меня еще есть медаль за отвагу на пожаре. Хочешь? Сейчас костер жечь пойдем! А эту, за утопающего, я уже обещал, извини!

Певица обиженно вильнула бедрами и пошла к столам – ждать обещанного пожара.

– Лизка, ты вылезешь или нет? – взъярился супруг. – Леха, пускай в речку кипяток. Сварим из нее уху к едрене-фене!

– Черт, хоть сам лезь, – выругался хозяин. – Есть тут кто-нибудь нормальный? Десять тысяч даю плюс к медали!

Сказано это было, однако, довольно тихо, видно, чтобы вновь не возбудилась бывшая княжна.

– Я готов, барин! – встал перед хозяином служка в красном кафтане, с рыжей, торчком, бородой.

Макс. Снова он!

– Давай! – обрадовался Леха. – Только не сильно там, чтоб синяков не осталось.

– А я еще столько же добавлю, если ты ее часа на два займешь, – шепнул рыбий муж.

Макс широко перекрестился, сорвал шапку и прыгнул в воду.

– Ах, – дугой изогнулась Белужка, – а где твои сети, рыбак?

– Сказка о рыбаке и рыбке, – почесал нос удовлетворенный супруг.

– Так вот же они, рыбацкие сети! – провозгласил спасатель, срывая с мускулистых плеч кафтан и накидывая его сверху на Белужку.

Рыбка затрепыхалась, забилась, испуская предсмертные стоны. Макс легко обернул ее кафтаном, взвалил на плечо и вылез из помойного месива. Белужка сделала вид, что находится без сознания.

Макс остановился возле казиношника и хозяина, обрадованно чокающихся за счастливое спасение утопающей.

– Барин, ручку позолотите? – раскрыл ладонь он, видно вспомнив вчерашний цыганский набор обязательных словосочетаний. – Десяточку сулили.

– Димон! – крикнул хозяин. – Чирик спасателю!

– И за меня отдай, наличмана с собой нет, – попросил белужий спутник.

– Димон, два чирика!

Макс, с драгоценной рыбиной на плече, важно удалился в сторону заслуженного вознаграждения.

Я обалдела. Вот так, значит, да? То Даша-Даша, любовь-морковь, а то первую попавшуюся шлюху из канавы вытащил и.

Разозленная, я вернулась к Юльке.

– Не нашла? – уныло спросила племяшка.

– Нет, – соврала я. – Наверное, нам с тобой показалось.

– Жалко. А где же он тогда? Ведь не пришел, не позвонил.

– Юлька, а на что ты после вчерашнего рассчитываешь? – жестко оборвала я племяшкины стоны. – Он тебя что, у насильников отбил? Или, может, тебя похитить хотели? Конечно, как порядочный мужчина, он не мог поступить иначе, но вряд ли после этого у него сохранились к тебе какие-то чувства.

– А я прощения попрошу! Я все объясню! – загорячилась Юлька.

– Не трудись. Мужчины такого не прощают, – веско обрубила я ее надежды.

Другой служка, в таком же кафтане и шапке, но без бороды, принес сухую Юлькину одежду.

* * *


Мы немножко пошатались по холлу, перекидываясь любезностями со знакомыми. Подошли к речке. Арена недавней вакханалии изменилась до неузнаваемости. Сама речка словно бы ушла под землю, а на месте синей воды зеленела широкая зеленая тропинка. Я тупо разглядывала удивительную метаморфозу, соображая, как и когда успело зарасти речное русло, да еще так аккуратно. Тайком наклонившись, будто поправляя туфлю, я сорвала травинку, размяла ее пальцами и нюхнула. Стебелек оказался вполне живым и пах влажной свежестью…

– А, – махнула рукой Юлька, – я знаю! Это такой специальный газон. Его просто раскатывают там, где нужно. Как ковер. У нас такой был. Правда, засох через три дня.

Оставалось надеяться, что три дня мы тут не продержимся и присутствовать при увядании чудесной тропинки не будем.

В дальнем конце холла происходил импровизированный концерт. Немного протрезвевшая (или наоборот?) певица Набокова, сидя прямо на полу, босая, но в новом изумрудно-переливчатом платье, сильным низким голосом пела джаз. Пела, надо сказать, превосходно, прикрывая глаза и выдавая классические импровизации.

На тонкой бретельке, поддерживающей в стоячем положении пышную левую грудь, поблескивала круглая серебряная медаль на алой, с синим кантом, торжественной ленте. Правую грудь певицы синхронно украшала другая награда – золотисто-розоватый кружок на синей, в белых полосках, ленте.

Не очень разбираясь в государственных наградах, я подошла поближе. На серебряном круге отчетливо выделялся скрещенный пожарный инвентарь. Да и цвет ленты был соответствующий – языки огня. Значит, золотистая, вторая, – за спасение утопающих. Подробностей я не разглядела, вроде какие-то фигуры, как раз, наверное, герой и жертва стихии.

Надо же, вот настырная! Обе медали урвала! И за пожар, хотя еще ничего не жгли, и Макса грабанула, присвоив незаслуженную награду. Теперь всем будет хвастаться, как геройствовала в Альпах. Поклонники поверят.

Я представила, как взорву эту очередную бомбу в своем материале. Жалко, что фотоаппарат не взяла. Снова придется на Юлькин телефон щелкать. Я и так там всю память забила.

Вообще-то, удобно. Практически никто не догадывается, что ты снимаешь. Вроде просто разговариваешь. Конспирация! А у меня тут такие кадры! Туши свет! Единственного дня нет, когда мы мобильник дома забыли. Но тогда мы только по бутикам шастали, а там – ничего интересного. Зато все остальное. И маски-шоу, и бардовский вечер, и цыганская канитель. А на склонах сколько я наснимала? Да и сегодня! Таблички на шале, рыбка-белужка, сейчас вот эстрадная дива в наградах.

Нет, что ни говори, а мастерство не пропьешь!

Я отхлебнула шампанского из поданного официантом фужера и, примерившись, щелкнула героиню многостаночницу.

– Не целуй меня в шею, мне щекотно, – вдруг услышала я громкий похотливый шепот. Оглянувшись, я узрела вполне просохшую Белужку, которую, не стесняясь, обнимал. Макс.

Рыбка тонко извивалась в его руках, изнывая от вожделения, белобрысый провинциальный выскочка елозил губами по ее открытой шее. Краем ока я ухватила разверстые в немом крике страдания Юлькины глаза, которая тоже обернулась на шум. Больше на парочку никто не смотрел. Даже рыбий муж, оглянувшись, снова перевел глаза на свингующую певицу.

«Сволочь! Альфонс! Лимита недорезанная! – пронесся в моей голове обличительный вихрь. – Юльке голову заморочил, мне в любви признавался, а сам…»

Я готова была прибить его. Растоптать! Утопить! Спалить! Короче, уничтожить.

– Даш, пойдем домой, – потянула меня за рукав Юлька.

– Нет уж, подожди! – мстительно произнесла я, направляя бесстрастное жерло телефона на развратный дуэт. – Сейчас мы их заснимем, а потом на первую полосу!

– Что? – внезапно обернулся к нам рыбий супруг. – Кого это вы собрались на первую полосу? Мою жену? Да вы вообще кто такие? Как тут оказались?

Он грубо схватил нас за локти и потащил прочь от млеющей в джазовых конвульсиях толпы.

– Ну? – мрачно уставился он на нас. – Последний раз спрашиваю: кто такие?

– Мы – журналисты! – храбро ляпнула Юлька.

– Журналисты? Папарацци? – взвыл казиношник. – Кто вас сюда провел? Это – частная вечеринка! Здесь запрещено снимать! А ну дай сюда! – Он требовательно протянул руку к мобильнику. – Охрана!

– Дядя Сема! – заверещала испуганная Юлька, к счастью разглядев у недалекого столика нашего веснушчатого ангела-хранителя.

– Что такое? – подошел олигарх.

– Семен, это кто? – по-прежнему цепко держа нас за локти, спросил защитник осетровых пород рыб.

– Как кто? – удивился милейший дядя Сема. – Ильдара Рашидова дети. Юлечка и Даша. А что такое? Чего ты их заграбастал? Отпусти малышек, им же больно! – И он разжал железные пальцы нашего обидчика.

Тот подозрительно переводил глаза с меня на Юльку и обратно.

– А зачем сказали, что журналисты?

– Пошутили, – пискнула племяшка.

– Какие журналисты, сдурел? – хмыкнул дядя Сема. – Журнал «Веселые картинки»!

– Вот именно, картинки, – кивнул казиношник. – Они Лизку снимали!

– Ничего не Лизку, – обиделась Юлька. – А нашего знакомого, который ее спас.

– Того чувака, что ли? – уже спокойнее сказал мучитель. – Ну, ладно. А слово «журналисты» на таких тусовках забудьте! Прибьют ненароком. Мы эту братию очень не любим!

– Почему? – обидевшись за свою профессию, гордо задрала подбородок я. – Вчера в ресторане полно журналистов было!

– По кочану, – ласково ответил казиношник. – Одно дело – ресторан, место общедоступное, и другое дело – частное пати. Тем более с присутствием таких людей. Скажу Ильдару, чтоб провел с вами воспитательную работу. Пойдем, Сем, тяпнем, что ли?

– Пойдем, – согласился наш вызволитель. – А вы, малышки, больше так не шутите, а то как бы беды не случилось. Альпы большие, снег долго не тает, найдут вас в виде подснежников где-нибудь в сентябре. Журналистки, надо ж додуматься!

Больше испытывать судьбу мы не стали. Тихонько собрались, выскользнули из «Русской сказки» и тут же сели в одну из машин, предназначенных для развоза гостей.


CORKSCREW (ДЕНЬ СЕДЬМОЙ)


Наступившее куршевельское утро оказалось неожиданно хмурым. Почему-то не было солнца, с серого неба сеялся странный мелкий песок – то ли снег, то ли дождь. Окрестности не сияли привычным радостным многоцветьем, а зябко кутались в какую-то сероватую кисею, прикрывая от глаз дальние вершины и ближние распадки.

Что нам говорил лыжный инструктор Витя? Что в Куршевеле 364 солнечных дня и лишь один из них – пасмурный? Значит, повезло. Этот единственный день и достался нам. В качестве последнего.

– Чем займемся? – спросила я у хмурой племяшки. – Чай-кофе-потанцуем?

– Пиво-водка-полежим, – в тон мне ответила находчивая девочка.

– Юлька, да выкинь ты этого придурка из головы! – поняла я причину Юлькиного настроения.

– Не могу, – всхлипнула племяшка. – Знаешь, что он мне говорил?

– Что?

– Ага, так я тебе и сказала! Это – личное.

– Ну и не говори, – согласилась я, дословно представляя себе все то, чем мог этот недоумок вскружить несмышленую племяшкину голову.

– Дашка, может, на склон пойдем? – вздохнула Юлька.

Я поняла, что, памятуя предыдущие дни, она надеется увидеть там своего Макса. Честно говоря, я тоже очень хотела его увидеть. Для того чтобы плюнуть в его наглую белобрысую физиономию!

Под страхом смерти я бы сейчас не призналась даже себе, что. элементарно его ревную. Именно так. И Юлькино личное горе было тут совершенно ни при чем! Вчерашняя картинка с олигархической Белугой не выходила у меня из головы. Но. Если бы он сейчас пришел, покаялся, склонил виноватую голову и тихо сказал, что делал все это ради того, чтобы заработать двадцать тысяч евро. Я бы его поняла, простила. И тогда бы.

А что – тогда? А Юлька? А ее первая любовь?

Хотя нет, уже не первая. Первая любовь у племяшки случилась года три назад к однокласснику Митьке, раздолбаю и двоечнику, которого родители от греха подальше сплавили в закрытый швейцарский пансион. Значит, кое-какой негативный опыт у племяшки имеется, все легче.

А с другой стороны, что мы с Максом станем свои отношения афишировать? Зачем? Не дети же! Тем более что приезжать ко мне в Москву он будет не часто, только на выходные. Так вполне можно и до свадьбы потянуть. А там Юлька в кого-нибудь другого влюбится. Зачем ей Макс? Не пара! И потом, Ильдар свою единственную наследницу за нищего никогда не отдаст.

– Да, Юлька, пойдем, – ласково улыбнулась я племяннице. – Последний день мы с тобой должны провести среди снегов и елок! И накататься до одури!

– На сноубордах? – с надеждой спросила Юлька.

– И на них тоже! Но сначала – лыжи. Сколько занятий с инструктором у нас оплачено? Пять? А мы сколько раз ходили? Один? Вот и пошли. Пусть нас этому. авальману поучит!

Увы, приятный во всех отношениях инструктор Витя оказался выходным. Нам дали грубоватую смуглую девицу-австрийку, которая и по-английски, и по-французски говорила одинаково плохо. Промучившись полчаса и не найдя общего языка, мы сделали ей ручкой и стали кататься сами. Народу на склонах было немного, вероятно, из-за погоды. Знакомых мы не встретили вовсе, поэтому немножко поездили по низким горкам, отрабатывая устойчивость хода, покатались на подъемниках, в надежде найти хоть какую-то компанию, пару раз выпили в барах кофе и горячего шоколада.

– Может, в фан-парк? – с надеждой спросила Юлька.

– Пойдем! – сделала благородный жест я.

У бордеров было гораздо оживленнее, чем на лыжнях, но и тут наблюдалась какая-то заторможенность: ни криков, ни хохота. Поэтому мы не стали брать напрокат доски и ботинки, а пошли на своих лыжах по кромке впадины. Не признаваясь друг другу, высматривали мы одно и то же – Макса.

Пару раз показалось, что нашли, костюм весьма подходил по цвету, но райдер проносился мимо, и выяснялось, что это – совсем чужой человек. Юлька окончательно сникла и уже едва переставляла палки. Бесконечное взглядывание на дисплей мобильника тоже не утешало – ни звонков, ни эсэмэсок. Словом, прощальное катание на альпийских склонах проходило тоскливо и безрадостно.

– Домой хочу! – вдруг выдала племяшка. – В Москву. Надоело!

– Завтра будем дома, – отозвалась я. Мне тоже было грустно.

– Даш, а вечером у нас что?

– Сначала ужин в «Le Byblos» у Рокотова, потом на выбор – либо боулинг в «Le Forum», либо Martell Voyage Courchevel в «Les Caves».

– Куда пойдем?

– Куда скажешь. Мне все равно.

– Мне тоже, – кивнула Юлька. – Я бы на прощанье везде отметилась.

– Значит, так и сделаем. Кто нам помешает?

Племяшка чуточку повеселела. Мы легонько перекусили в нашем отеле пирожными и залегли перед телевизором, надеясь отдохнуть пару часов до вечерних мероприятий.

* * *


После детально изученных мною «Les Airelles», «Le Lana», «Les Caves», «Le Cap Horn», «Le Tremplin» и тем более незабываемой «Le conte de fée russe» «Le Byblos» показался мне совершенно обычным. Да, роскошный, да, изысканный, да чопорный, и это все? Это – та самая обитель олигархов, за номера в которой, как рассказывала Галка, идет самая настоящая охота?

В ресторан «Bayader» этим вечером, словно отмечая прощание с нами, собрались все! Естественно, хозяин вечеринки – Властелин Горы вместе со сверкающими феями. И семейство Потаниных, и Абрамович, и Дерипаска, и Белужка с мужем, и короли недвижимости, и народные избранники, и правительственные члены. Понятно, наши близкие знакомцы – дядя Боря с дядей Семой. Из новеньких я отметила актерскую компанию во главе с младшим Михалковым-сыном, младшим же Лазаревым и единственной Мороз. Конечно же, моя вполне оправившаяся от конфуза коллега вместе с редакторшей глянцевого журнала тоже активно потребляли дармовых лобстеров.

Изначально над собравшимися витал дух аристократического флера и романтической загадочности. Ни кутежа, ни экстрима сегодня не будет, поняла я. Устали.

Светская беседа порхала, как легкокрылая птичка, от столика к столику, вовлекая в разговоры о погоде, природе, котировках на бирже и новом скандале в американском сенате всех присутствующих. Даже Юлька умудрилась что-то вякнуть в ответ на обращение незнакомой дамы о внезапно переменившейся температуре горного воздуха.

Чернокожий пианист за роялем наигрывал чудесные блюзы, светились декольте и голые плечи, сверкали бриллианты и прочие сапфиры-изумруды.

Было скучно.

– Дашка, может, в бар заглянем? – с тайной надеждой спросила Юлька.

– Давай, – равнодушно кивнула я.

Первым нам попался «Cigar Lounge», где вальяжно откинувшиеся в креслах мужи попивали коньячок и дымили эксклюзивными сигарами. Макса, понятно, среди них не оказалось. Поморщившись от сладкого дыма, мы направились дальше, в «Byblos Bar». Тут было несравненно демократичнее. Особенно мне приглянулись сосульки, свисающие из-под барной стойки и красиво подсвеченные розовым, словно закатным солнцем.

Сосульки выглядели настолько натурально, что я ненароком прислонилась к одной из них коленом. Нога ощутила тепло, а я – обман и разочарование.

В глубине бара за бильярдным столом шла оживленная игра. Стучали шары и слышались громкие разочарованные вскрики. Мы подошли поближе. Над дальней лузой склонилась с кием в руках высокая стройная брюнетка, полуголая и незнакомая. Над брюнеткой, обнимая ее за талию, нависал, нежно направляя кий в правильную сторону, Макс.

– Даша. – горько шепнула мне в плечо несчастная девочка.

Белобрысый ловелас, увидев нас, чмокнул в щеку красотку, что-то шепнул ей на ухо и, не спеша, приблизился:

– Привет, девчонки!

Мы дружно промолчали.

– Чего такие кислые? Вы сегодня у Рокотова зависаете? В «Bayader»?

– Пойдем, Даша! – дернула меня за руку племяшка и выскочила из бара.

Я резко развернулась, собираясь последовать туда же.

– Даша, стой! – требовательно остановил меня Макс. – Что с вами такое? Что за кипеж?

– Да пошел ты! – выплюнула я. – Сексуальный маньяк!

– Даша, – он крепко держал меня за запястье, – я все объясню!

– Не надо! – вырываясь, проскрипела я. – Иди к своей. Сколько заработал сегодня?

Он совершенно не обиделся. Видно, не считал свой бизнес чем-то постыдным.

– Да стой ты! Послушай, уведи отсюда Юльку, пожалуйста!

– Еще чего!

– Я тебя очень прошу, так надо!

– А мне можно остаться? – язвительно спросила я. – Или тоже уйти?

– Лучше бы и тебе вместе с ней, – словно размышляя вслух, ответил он.

– Тебе что, неудобно при нас пожилых теток клеить? – прищурилась я.

– Вот именно! – расцвел он. – Неудобно. Вы же завтра улетаете, вам отдохнуть надо. У вас от бессонных ночей даже цвет лица испортился!

– Пошел ты! – повторила я, окончательно вырываясь. – Альфонс недоделанный!

– Максик! Зайка! – позвала от стола брюнетка. И он, конечно же, поскакал на зов, покорно сложив лапки.

«Зайчик!» – во мне все кипело от злости. И за себя, и за Юльку.

Племяшка ждала меня за колонной, глотая слезы.

– Видела? – спросила я. – И вот по нему ты страдаешь? Да это же проститутка в штанах! Все. Наплевать и забыть.

– Да? – шмыгнула носом Юлька.

– Да! – решительно ответила я, утаскивая несчастное дитя в теплое и надежное нутро фешенебельного ресторана.

Мы успели как раз вовремя. Властелин Горы, обошедший своих гостей, взял микрофон:

– Господа, до того как все мы переместимся в «Les Caves» на традиционный Martell Voyage, предлагаю немного развлечься. Конференц-зал приготовлен для арт-охоты. Как вы помните, это совершенно не больно, даже наоборот! Приз – двадцать тысяч евро!

– Какой приз? За что? – закрутила головой я.

– Это так клево, – объяснила мне племяшка. – Папка рассказывал! Короче, арт-охота – это когда стреляют краской. Побеждает тот, кто красивее всех разрисован.

– То есть лучше всех подставился? – уточнила я.

– Дичь имеется на любой вкус. – Рокотов показал на своих улыбающихся фей. – Но если кто-то из дам хочет поучаствовать в качестве живой мишени и побороться за приз – милости прошу!

– Я хочу! – вдруг отчаянно выкрикнула Юлька и рванулась вперед, не давая мне возможности ее остановить.

– Браво, мадемуазель, – зааплодировал Рокотов. – Кто еще?

Быть живыми мишенями вызвались еще несколько дам. Среди них, конечно же, вчерашняя Лиза-Белужка.

– Так, теперь охотники!

Охотников оказалось раз в пять больше. Кинули демократичный жребий, отобрав лишь десять человек.

– Извините, друзья, вы же знаете, Olimpic Lounge рассчитан на шестьдесят мест, а мы там соорудили целые джунгли, и потом, площадка для зрителей.

Публика была настроена благодушно и, конечно, сии неудобства Властелину Горы тут же простила.

* * *


Я не видела, каким был конференц-зал до этой минуты. Но если бы Рокотов не раскрыл истинное предназначение данного помещения, лично мне бы ни в жизнь не догадаться!

Прямо от входа было сооружено некое подобие ступенчатых трибун, на которых, стоя, вполне мог разместиться весь ресторан. Трибуны упирались в прозрачную перегородку, за которой зеленел настоящий сад, вернее сказать, джунгли, как правильно определил Рокотов.

С высокого потолка свисали упругие лианы, заплеталась стеблями за пальмы и фикусы прочая заморская дрянь. Среди темной мясистой зелени кудрявились два роскошных белоцветных олеандра и несколько пышных кустов с ярко-красными цветами.

Вроде бы нечто подобное я видела в Египте, кажется, эти деревья назывались каркадэ, или суданская роза. Остальные растения были мне неизвестны.

Вытягивая шею изо всех сил, я пыталась разглядеть кадки, в которых произрастал и транспортировался сей ботанический сад, но мне это не удалось. Казалось, кусты и деревья растут прямо из красновато-коричневой земли, щедро расцвеченной ярко-зеленой высокой травой. Но главным было даже не это! Чудесный сад-огород, как оказалось, располагался на небольшом уклоне. То есть дальняя его часть несколько возвышалась над ближней, и за счет этого все пространство охотничьих угодий просматривалось как с собственной ладони.

Зрители наконец угнездились на широких приступках, заиграла какая-то не то индийская, не то африканская музыка, под ближнюю раскидистую пальму вышла дичь.

Кроме купальных костюмов, состоящих из двух узких полосок ткани, на девушках ничего не было. Правда, на головах виднелось что-то типа масок с большим прозрачным стеклом во все темечко. По сравнению с дылдами-манекенщицами и упитанными олигархическими женами моя Юлька смотрелась робким воробышком, случайно залетевшим в стаю раскормленных гусей и масштабных буревестников.

– Это нечестно! – шепнула я стоящему рядом дяде Семе. – Юляшка меньше всех! Как ее разрисовывать? Один раз пальнут – и все!

– Поможем, – солидно успокоил меня рыжий олигарх. И я ему сразу поверила.

Следом вышли охотники. В набедренных повязках и высоких, под колено, полосатых гольфах, повторяющих по цвету купальные костюмы дичи. Охотники грозно водили дулами огромных, как мне показалось, автоматов, от созерцания которых лично мне стало жутко.

– А это не опасно? – спросила я у дяди Семы.

– Конечно нет, – хохотнул он. – Это ж маркеры для пейнтбола, стрелять будут только одиночными, никаких очередей, и сила давления на нижний порог отрегулирована. Если не ошибаюсь, это Smart Parts, восьмерка, один из лучших.

Вот сколько раз звали меня друзья и в «Top Gun», и в «Медвежьи озера», и в «Егерь»? Все времени не хватало. Сходила бы хоть раз в пейнтбольный клуб, сейчас чувствовала бы себя вполне спокойно, сама могла бы что угодно и кому угодно рассказать.

Зазвучал мелодичный гонг, дичь синхронно натянула на голову нечто с темечек, оказавшееся именно масками, грохнул барабан, и охота началась.

Дичь благоразумно рассыпалась по непроходимым джунглям, завоеватели кинулись в погоню. Девчонок, видно, здорово проинструктировали: они не ждали, пока стрелок выйдет на след, они нападали сами! Длинноногие, почти вровень с пальмами, рокотовские феи слонялись беспринципно и нагло, вызывая радостный огонь на себя, в результате чего уже в первые пять минут охоты оказались уляпанными с ног до головы синей, желтой, оранжевой и черной красками.

Вчерашняя Лиза, видно, до печенок достала какого-то одного из охотников, потому что была исключительно зеленой, в цвет джунглей. Маскировка, с одной стороны, помогала, а с другой – мешала войти в экстаз жертвенного контакта, потому что делала Лизавету практически невидимой.

Еще одна олигархическая жена, лет тридцати пяти, подставилась как-то очень странно: все ее крупное мясистое тело украшали алые брызги, словно неизлечимая болезнь оставила свой зловещий след в виде кровавой сыпи.

Словом, женщины вопили, мужики рычали и хрипели, и только моя Юлька, дура дурой, пребывала в абсолютно чистом виде. Ни единого пятнышка, ни малейшей полоски! Она ловко уходила от погони, подныривая под кусты, сливаясь с цветами, один раз даже вскарабкалась на пальму, пропуская под собой возбужденного охотника.

Скорее всего, поняла я, в тот момент, когда объясняли правила игры, Юлька углубилась в свои печальные мысли о нашем Максе, вот все и прослушала. Теперь думает, что кто чище, тот выиграл.

Наивная! Чистота – даже не вчерашний, а позавчерашний день. А сегодня – чем ярче, чем экстравагантнее, тем больше шансов.

Охота, видимо, входила в завершающую стадию: модели были просто залиты краской, представляя собой полноценную палитру. Белужка все же умудрилась наткнуться на красный маркер, и теперь на сочной зелени ее тела цвели прекрасные алые пионы. Или маки. Какая разница? Повезло наконец и пышнотелой тете, ее пригрели сразу синим и желтым. Причем с разных сторон. И теперь, если бы синий поменять на зеленый, она бы оказалась – вылитый светофор!

Остальные выглядели просто неопрятно заляпанными, будто вывалявшимися в жидкой грязи. И только моя Юлька оставалась по-прежнему девственно чистой. Дура.

– У меня краска закончилась! – огорченно поднял автомат один из захватчиков.

– И у меня, – присоединился второй.

Тут же из леса вышли еще трое. Звуки выстрелов стали реже, женские крики уже не так будоражили умы и иные части мужских тел. Это было наглядно.

Дичи до срока запрещено было показываться из непроходимых джунглей, потому живые холсты прятались за пальмами. Все, кроме Юльки. Эта ненормальная вдруг ни с того ни с сего вышла на поляну, где отдыхали притомившиеся охотники.

Она возникла перед ними совершенно обнаженная (даже трусики сняла, свинюшка такая!), молочно-белая, тоненькая, светящаяся. Розовые сосочки, как перламутровые пуговички, торчали вперед. По зрителям прошло волнение.

– Ну что, конкистадоры! – обратилась к застывшим мужикам Юлька. – Вот она я, перед вами! Палите!

Охотники, не ожидавшие такой беспримерной подлянки, совершенно ошарашенные девчоночьей красотой, юностью и наглостью, одновременно ломающие голову над тем, как это они все вместе так активно промазали, что на дичи – ни пятнышка, сначала изумленно отвесили подбородки, а потом схватились за оружие.

– Ну? – поддразнила их Юлька, высунув кончик розового, как соски, языка. – Что, нет пороха в пороховницах? Эх вы, а еще олигархи!

Дичь, спрятавшаяся в кустах, солидарно и громко захихикала. Зрители оживились.

– Так их, Юлдуз! – крикнул дядя Сема. – Импотенты конченые!

Охотники напряглись. Похоже, общая победа оборачивалась поражением. Публика на трибунах начала улюлюкать и хихикать, отпуская недвусмысленные реплики по поводу наличия и отсутствия целкости, меткости и иных сугубо мужских качеств.

Юлька, разведя в стороны руки, красиво изгибалась под продолжающуюся этническую музыку. Видно, татарская кровь, почуявшая зов степей, требовала абсолютного повержения противника. Кто-то из охотников, не выдержав пытки насмешками и голым юным телом, первым нажал на крючок. Маркер пукнул и обдал Юльку туманной оранжевой взвесью. И тут же в расстрел невинной девчонки включились, как сумасшедшие, остальные каратели. Оружие жалобно потрескивало, на Юльку просыпались мелкие, почти невидимые брызги.

Палили безумные охотники долго и бестолково. А когда наконец остановились, оказалось, что моя девочка, как совершенная статуя работы Микеланджело, покрыта сияющей переливчатой пленкой. Ни одного из основных цветов различить было невозможно, настолько мелки и невесомы оказались брызги краски, исторгнутые умирающими автоматами. Поэтому тело просто лучилось радужным многоцветьем, словно золотая скульптура сияла под солнцем, вбирая в себя все его оттенки и лучи.

Завороженный народ изумленно застыл, а потом грянули аплодисменты.

Вопрос первого приза был решен быстро и однозначно.

Счастливая Юлька стянула маску, щедро улыбнулась обступившим ее расстроенным каланчам. Вышедший на авансцену Рокотов набросил на импрессионистское создание легкую золотую кисею в виде плаща и водрузил на голову маленькую сверкающую корону.

Дружно и быстро избрали двух вице-мисок. Второй оказалась Лиза, третьей – Светофор.

– По нашим правилам, – довольно доложил Рокотов, – весь оставшийся вечер победительницы радуют гостей росписью ручной работы!

– Это как? – спросила я у дяди Семы.

– Для них будет установлен отдельный столик на возвышении, чтобы каждый мог полюбоваться вблизи, – пояснил он.

– Юлька, – зашипела я, пробившись к самой перегородке, – купальник надень, а то отец прибьет!

– Конечно, – лучезарно улыбнулась мне сияющая королева.

* * *


Быстро и незаметно высокое общество переместилось в «Les Caves», где все давно было готово для предпремьерной дегустации «Martell Grande Creation Extra». И сама дегустация, и дальнейшее вольное потребление привычных уже коньяка «Martell XO» и шампанского «Mumm» проходили в теплой и дружественной обстановке.

Юлька вместе с менее удачливыми олигархинями, как и полагалось, сидела на возвышении, пила шампанское, по моим представлениям снова в излишних количествах, и заедала вино красивыми фруктами. Заработанный приз – пачку евро, перевязанную красивым красным бантиком, племяшка вручила мне. На сохранение. Как на грех, отягощенная неусыпным наблюдением за нравственностью вверенного мне ребенка, я упустила важнейший момент рассаживания по столикам, а когда опомнилась, оказалось, что сесть практически некуда.

– Дашенька, идите к нам, – махнула рукой добрая от коньяка коллега.

Пришлось. За столиком сидела Светлана, уже изрядно датая, видимо надегустировавшаяся изысканного дармового напитка.

– Боже мой! – закатывала глаза коллега. – Как же мне надоели все эти рожи! Поговорить не с кем, глаз положить не на кого. Есть ведь журналисты, которые ездят по стране, пишут о простых людях, проводят расследования, занимаются аналитикой.

– А тебе кто мешает? – удивилась Света. – Хочешь, со своим поговорю?

– Если не я, то кто? – поразилась коллега. – Кому нужная вот эта клоака? Эти бесконечные пьянки, разврат, тупые дешевые игрища.

– Че мучиться-то! – пожала плечами Светлана. – Не хочешь – не надо. Жень, у тебя же имя! Ты же звезда!

– Я – гуманистка, Светочка, – устало оповестила коллега. – И своим друзьям зла не желаю. Вот это все, – она обвела руками зал, – мой крест. Тяжелый, терновый, но ведь кто-то должен! Твоему мужику, например, чего спокойно не живется? Денег не хватает? Зачем он в правительстве штаны протирает? Да затем, что за Россию, родину несчастную свою, переживает. Вот и рвет пупок, не щадя сил. Ты-то тут, а он где?

– Где-где, – тупо мигнула Светлана, – сейчас в Аргентине, потом в Австралию полетит. Дела.

– Вот. А ты говоришь. Не о себе, о людях думать надо. Ой, смотри, Ельцин-мадший пожаловал! – сменила вдруг тему она, мгновенно оживившись.

– Где? – закрутила головой Светлана, которую разговор о супруге, похоже, не очень увлекал.

Понятно, что и я произвела синхронные движения.

У входа стоял высокий черноволосый парень, плечистый и стильный, в синих джинсах, белой рубашке, темном мягком пиджаке. За руку он держал тоже черноволосую высокую девицу. С ними был кто-то третий, я не разглядела из-за мощной спины первопрезидентского внука. Младшего Борю лично и так близко я наблюдала впервые, хотя слухи о его интересной и насыщенной жизни то и дело становились предметом публикаций в моей газете.

К вошедшим степенно подошел распорядитель вечеринки, началась какая-то малоприятная, судя по выражению лица наследника российских демократических традиций, беседа.

– Пойду прогуляюсь, – подскочила коллега. – Что-то душно. – И вихлястой походкой направилась в сторону входа, умело маскируя свой интерес громким разговором по мобильнику, который, как я заметила, был абсолютно темным и немым.

Светская обозревательница остановилась ровно за спинами беседующих, будто просто не нашла места лучше. Честно говоря, я позавидовала: такому профессионализму мне еще надо было учиться и учиться.

Ельцин-младший мрачно выслушал распорядителя, что-то произнес в ответ, решительно схватил за руку спутницу и, развернувшись на каблуках, вышел вон.

– Представляете, – подлетела к столику возбужденная и радостная коллега, – их выставили!

– Как это? – не поняла Света. – Он же – внук!

– И что? Нет свободных мест! – злорадно объявила коллега. – Вот это будет бомба! Олигархи не приняли в свою компанию внука первого президента России!

– А кто нас спрашивал? – удивилась Светлана. – Я бы приняла. Подвинулись бы в крайнем случае.

– Нет! – возвестила Женя. – Тут высокая политика! Этим жестом сказано: ваше время кончилось, господа! Теперь вы на общих основаниях! И «Martell Grande Creation Extra» только за свой счет! Кончилась халява!

– Где ж они «Мартель» купят? Этот, новый, еще же не продают его, – снова удивилась Света. – В России только в апреле появится.

– Вот тогда и попробует! – хищно хлебнула коллега из своего бокала.

– Надо же, скромный, – продолжала размышлять вслух Светлана. – И скандалить не стал. Я бы так не ушла.

– Кто ты и кто он! – наставительно подняла палец светская профи. – Соображать надо!

Признаться, последней озвученной сентенции я не поняла.

Поискав глазами Юльку, я обнаружила ее вдохновенно отплясывающей с Властелином Горы. Рокотов подбрасывал ее вверх, как пушинку, и мое сокровище вспархивало в воздух, увлекая за собой золотые крылья плаща. Вокруг танцующей пары стояли светящиеся феи и ритмично хлопали в ладоши.

«Мне, что ли, потанцевать?» – подумала я и даже уже встала, но тут музыка внезапно оборвалась и вспыхнул яркий верхний свет.

– Tout rester sur les places! La police française! (Все остаются на своих местах! Французская полиция!) – зазвучал резкий, усиленный микрофоном голос.

Мгновенное замешательство в зале сменилось недовольным ропотом и смехом.

– Suffira! (Прекратите!)

– On en a marre! (Это смешно!)

– Да пошел ты со своим дежавю!

– Ну вот, что я вам говорила? – победно высказалась коллега. – Ничего нового придумать не могут! Сплошные répétitions!

– Мишка, ты чего меня копируешь? – завопил дядя Сема, поднимаясь от столика.

Однако то, что произошло дальше, заставило вновь всех замолчать. Зал быстро и бесшумно заполнялся французскими полицейскими. Когда они точно и грамотно рассредоточились по всему пространству, в ресторан вошла еще одна группа – с огромными собаками на толстых кожаных поводках.

– Да ну вас всех к лешему! – взвилась возмущенная коллега. – Ни ума, ни фантазии!

– Être assis! (Сидеть!) – жестко придавил ее плечо ближайший полицейский. Впрочем, тут же улыбнулся и добавил: – S'il vous plaît, soyez aimables!

Ошарашенная обозревательница плюхнулась на место.

– Да пошли вы все! – снова на весь зал крикнул дядя Сема, выражая таким образом свое отношение к бездарному плагиату.

Невозмутимый полисмен, контролирующий данный столик, сделал один короткий взмах рукой, и веснушчатый олигарх кулем повалился в проход. Это уже мало напоминало шутку.

Не понимая, что происходит, еще подозревая вторую часть удачного розыгрыша, но одновременно чисто интуитивно чувствуя первоклассный подвох внутри самой шутки, я взглянула на пятачок, где только что выплясывали Юлька и Рокотов. И тут мне стало по-настоящему нехорошо. Мощные ручищи знатного олигарха уже покоились в наручниках. Один из полицейских подталкивал его в спину, понуждая к выходу. Рядом сникшей тростинкой стояла испуганная племяшка. Феи таращили глаза на свои новые невиданные «браслеты», внезапно украсившие их запястья. Для Юлькиных прутиков наручников, видимо, не нашлось, поэтому ее просто поставили последней в колонну и повели на выход.

– Куда? – заголосила я. – Отпустите!

– Encore une! (Еще одна!) – хватая меня за плечо, громко произнес полицейский и подтолкнул прямо в лапы к другому, формировавшему колонну обреченных. Через секунду на мне щелкнуло железо, рукам стало холодно и больно, я вознамерилась было немедленно заявить о своих правах, но тут же наткнулась на внимательные спелые глаза овчарки, чья ушастая голова была как раз на уровне моего пупка, и – передумала.

«Просто более крутой розыгрыш, – утешила я себя. – Экстрим. Ладно, будет о чем написать в книге!»

За моей спиной усиливался шум, слышались возмущенные выкрики и родной русский мат, но даже оглянуться я не могла, напрочь загипнотизированная янтарным взглядом внимательной псины.

* * *


Соображать и ощущать себя живой я начала только в каком-то тусклом аппендиксе, куда нас, заключенных, втолкнули, выгрузив из зарешеченного автобуса. Определить, где мы находимся и сколько времени провели в пути, было не под силу. Единственное, что я осознала очень четко: все происходящее – не розыгрыш. Это – самый настоящий арест.

В нашей камере, вполне чистенькой и теплой, вдоль стен наличествовали скамейки, на которых и разместилось прибывшее сообщество человек в двадцать. В автобусе, насколько мне помнилось, народу было больше, но, видимо, и камер в здешней тюрьме вполне хватало. Я прижала к себе дрожащую Юльку и стала осматриваться.

На удивление, в этом помещении находились только женщины. С другой стороны, чему удивляться? Насколько мне известно, во всех странах мира тюрьмы делятся по половому признаку.

Вместе с нами в узилище пребывали все рокотовские феи, ополоумевшая и оттого, кажется, даже протрезвевшая правительственная Света, беспрерывно икающая и сильно этим смущенная коллега, квелая, умученная страданием дама-Светофор, неунывающая Белужка-Лиза и еще несколько женщин, совершенно мне незнакомых, одинаково затравленных и испуганных. Впрочем, была одна, худая, коротко стриженная брюнетка, единственная из нас, кто вроде бы совсем не волновалась. Она спокойно достала из сумочки пачку сигарет и щелкнула зажигалкой.

– Сдурела? – громко икнула коллега. – Мы тут все задохнемся!

– Excusez! Pardonnez! (Простите!) – Незнакомка быстро затушила сигарету.

«Француженка», – поняла я.

– Кто-нибудь знает, за что нас? – спросила одна из фей.

– А, Мишка развлекается! – отмахнулась Лиза. – Хочет Семку с его масками-шоу переплюнуть. Сейчас часик отдохнем, а потом нас выведут, будто на расстрел, а там – накрытые столы. Но я за этот розыгрыш лично Мишке глаз выцарапаю!

– Почему только один? – вдруг с легким красивым акцентом поинтересовалась брюнетка.

– Чтобы вторым мог чек в банк подписать на моральную компенсацию!

– Увы, должна вас огорчить, – продолжила француженка. – Это не розыгрыш. Это спецоперация французской полиции по борьбе с организованной проституцией.

– Проституцией? – в один голос выдохнул женский коллектив, и все дружно уставились на рокотовских фей.

– А мы здесь при чем? – покраснела, как морковка, одна из них. – Мы из модельного агентства, у нас тут семинар.

– Знаем мы ваши семинары, – хмыкнула Лиза. – Мишка вам теорию экономии читает или технологию производства никеля демонстрирует? А может, основы морали и нравственности преподает? Рокотов он все может!

Таких умных слов от беспутной Белужки я никак не ожидала, потому взглянула на нее с уважением.

– А брюлликами он вас обвешал за отличную успеваемость и примерное поведение, да? – продолжила Лиза. – А часики по 120 штук евриков – это за сданный зачет? Во, блин, учеба! А я, как дура, в Бауманке пять лет мучилась! Эх, не знала я тогда Мишу.

– Тебя бы на наш семинар не взяли, – ехидно улыбнулась одна из фей. – Ты ростом не вышла.

– Твою мать! – восхитилась Лиза. – Теперь и на семинары по росту выбирают! Во, прогресс! А я думаю, чего мой пентюх все на учебы ездит? Все опыт перенимает? Как какую шмотку из-за бугра привезет в подарок, так обязательно роста на три больше! Понятно теперь, на кого примеряет.

– Не ссорьтесь, девочки, – примирительно вступила Светофор, – кто знает, сколько нам тут торчать. Наоборот, мы вместе должны держаться. Все же соотечественницы.

– Ага, и желательно за руки, – показала на свои скованные запястья ожившая Светлана.

Только тут мы обратили внимание, что наручники отсутствуют лишь на одной из нас – француженке.

– Слышь, Жизель, – перевела стрелку на нее Лиза, – а ты кто такая? В тусе нашей лицо неизвестное, браслетов на тебе нет. А ну, колись!

– Что за жаргон, – поморщилась брюнетка. – Во-первых, меня зовут Мари, я русская, правда, с детства живу во Франции, а во-вторых, я – журналистка. Приехала в командировку взять интервью у Рокотова и вот – попала.

– Наручники? – напомнила бдительная Лиза.

– Я сразу показала документы. С гражданами Франции такое обращение запрещено.

– Ха! – теперь уже вскочила, зазвенев кандалами, мигом перестав икать, моя коллега. – Вот он, ваш хваленый Запад! Вот они, права человека! Я – тоже журналистка, и очень известная, а меня – в железо?

– Надо было показать документ, – спокойно пояснила Мари. – Вас просто не за ту приняли.

– Я что, идиотка, в ресторан паспорт таскать? И за кого, извините, меня приняли?

– Вероятно, за даму легкого поведения. Или за сутенершу.

– Меня? – коллега истерически захохотала.

– Успокойтесь! – положила ей руку на плечо француженка. – Полиция очень быстро разберется и всех невиновных отпустит.

– Невиновных? А кто тут виновные? Кто определил их вину? Суд? Где? Когда?

– Не волнуйтесь. Думаю, что судья уже вызван.

– Так нас будут судить? – жалобно спросила Света. – За что?

– Я не знаю точно. Случайно подслушала разговор полицейских. До того как пришли в «Les Caves», были произведены обыски в «Le Byblos», «Le Lana» и «Les Airelles». В номерах искали наркотики.

Мне стало плохо. Если эти натасканные собаки влегкую находят героин и кокаин, то что им стоит вытащить из Юлькиного чемодана запакованную в мои новые шмотки пачку евро? Или все же деньги не пахнут? А может, пахнут, но по-другому?

– Обыски? – обмерла коллега. – Значит, эта операция готовилась заранее?

– Конечно, – кивнула брюнетка. – У нас ничего не делается, как это. с кондачка.

– Блин, ну чего бы этим лягушатникам не провести свою облаву послезавтра? – сокрушенно выдала Света. – Мы бы все спокойно разъехались.

– Ты че, больная? – саркастично ухмыльнулась обозревательница. – Они специально ждали, когда наши тут все деньги спустят. Знаешь, сколько Миша потратил? Лимонов двадцать, не меньше. Это не считая сегодняшней вечеринки. А остальные? Эти гады сидели, ручонки свои потные потирали, подсчитывали, сколько тысяч в их личных карманах останется.

– Зачем вы так? – укорила француженка. – Во-первых, наши полицейские не берут взяток, а во-вторых, если следовать вашей логике, то месье Рокотова и его друзей лучше всего было бы арестовывать лет через сто, когда все их состояние перекочует в национальный бюджет Франции.

– На, выкуси! – нехорошо засмеялась Лиза, сложив кукиш. – Все состояние! Щас! А жить на что? Или мы обязывались в ваш гребаный Куршевель ездить? Других мест, что ли, нет? Лично я сюда больше ни ногой!

– Вы напрасно так нервничаете, – мягко улыбнулась брюнетка. – Я совсем не одобряю действия нашей полиции, но мне кажется, что русские, мои соотечественники, ведут себя здесь несколько. Indignement. indécemment.

– Неприлично? – снова зашлась коллега. – Нет, вы подумайте!

– В Европе не любят тех, кто бравирует своим богатством.

– Не любят? А как шампанское по две тысячи евро продавать? А чаевые по тысяче брать? А обсчитывать? Да ваш Куршевель давно бы уже загнулся, если б не русские сезоны! С голоду бы подох! – И коллега зло сплюнула.

– Дело не в деньгах, – снова попыталась сбить накал страстей Мари. – За деньги у нас не арестовывают. Вероятно, есть подозрение, что месье Рокотов нарушил закон. А перед законом у нас все равны.

– Дурацкий закон, – убежденно сказала Света. – Как можно члена правительства или миллиардера сравнивать с официантом?

– Нет разницы, кто он.

– Да брось ты, Свет, – вмешалась Лиза. – Они нам просто завидуют!

– Кто? – не поняла француженка.

– Вы! Кто ж еще! Вся ваша вонючая Европа! У вас даже женщин нормальных нет, все повыродились. Вон, посмотри на себя, чувырла чувырлой!

– Я – русская, – напомнила Мари.

– Какая разница? Жила бы в России, была б красавицей, как мы. А так… Жить в обществе и быть свободным от общества никак нельзя. Это, между прочим, Ленин сказал.

– Энгельс, – поправила француженка. – Фридрих Энгельс.

– Какая разница, все равно – наш, коммунист.

– Разве Россия не строит демократию? – удивилась французская журналистка.

– Уже построили! – победно заявила наша. – Потому вы нас и ненавидите.

– Это не так.

– Так, так! Что у вас есть, кроме Лувра и Куршевеля? Ни нефти, ни газа, ни ядерных ракет, ни космических кораблей. Мы – сверхдержава, а вы – заплатка на дряхлом теле Европы! – Моя коллега говорила пафосно и красиво. – У нас ВВП растет, а у вас африканцы автобусы жгут!

– Да, мы все слышали об экономическом росте России и очень рады за вас. Но объясните мне, я не понимаю, у вас четыре миллиона беспризорников, старики жалуются на нищенские пенсии, и в то же время ваши бизнесмены тратят по двадцать миллионов евро за неделю!

– Ну! Вот, я же говорю – завидуют! – злорадно выкрикнула Светлана. – Чего вы в наших карманах-то деньги считаете? Это же этот, моветон!

– Нет, никто не считает. Просто если в стране много бедных, не очень прилично демонстрировать богатство.

– Так мы его и не у себя демонстрируем, – как дурочке, пояснила Лиза. – Наоборот. Мой муж, например, детдом содержит. К каждому Новому году тонну мандаринов и конфет им завозит.

– Вы думаете, для сирот этого достаточно?

– Ни фига себе! Мало, что ли? А государство на что? И так, чуть что, просят оказать спонсорскую помощь. Все жилы вытянули!

– Точно! – поддержала Света. – Помните, Потанин стипендию студентам учредил? Полстошку тысяч долларов отвалил! Профессора ему чуть ноги не целовали!

– Похвально, – улыбнулась Мари. – Это целые сутки аренды шале тут, в Куршевеле.

– Да о чем нам с тобой говорить? – тряхнула головой моя коллега. – Ты хоть и русская, а давно забыла, что это такое. Сгнили вы тут, души в вас нет. Вот и не понимаете наших людей.

– Конечно, – согласилась француженка. – У вас так силен дух коллективизма, что русские даже спортом занимаются синхронно. При Ельцине – теннисом, при Путине – горными лыжами. Теперь вся Европа со страхом ждет, когда вы все пересядете на реактивные истребители.

– Вот! – вскричала Света. – Я так и знала! Им и президент наш покоя не дает! Да! Наш Владимир Владимирович хоть на горных лыжах, хоть на подводной лодке, хоть на истребителе! Все может! А ваш?

– Наш страной руководит. Мы его для этого выбираем.

– Эх, жалко, что Рома яхту купил! – сокрушенно вздохнула Лиза. – Лучше бы – авианосец. Подошел бы к вашим берегам да как шарахнул из всех орудий!

– Откуда в вас столько агрессии? – печально спросила француженка.

– Оттуда! – оповестила Светлана. – Всех не пересажаете! Как делали, что хотим, так и будем делать! Ясно? Так и напиши в своей вшивой газетенке!

Громко скрежетнул замок в двери, вошел невозмутимый полицейский.

– Несовершеннолетние есть?

– Есть! – обрадовалась Юлька.

– Я с ней, – тут же вступила я. – Я – сестра.

– Сейчас вы все напишете свои полные данные с указанием даты рождения и цели пребывания в Куршевеле. – Полисмен протянул несколько листков бумаги и ручки.

– Браслеты снимите! – потребовала моя коллега. – Как писать?

– Конечно, – согласился полицай. И тут же поочередно и быстро освободил наши конечности. – Мари Ланье, – обратился он к журналистке, – вы со мной.

Дамы растирали запястья, тихонько и беззлобно переругиваясь.

– Слушай, – вдруг дернула меня за локоть коллега. – Я поняла. Это – провокация.

– В смысле? – оторопела я.

– Бориски Березовского работа. Точно! Это он французов на наших натравил! Вот гад! Сидит там в своем Лондоне, козни изобретает! Ничего, выведем на чистую воду! Давай вместе эту тему зарядим. Ты у себя, я у себя. Залпом.

– Давай, – тускло согласилась я.

По чести говоря, я сильно сомневалась, что когда-нибудь войду в свою редакцию, включу свой компьютер, увижу в родной газете свое имя. События развивались так странно и так стремительно, что даже сама себя я не могла бы сейчас уверить в том, будто за этой дикой ночью непременно наступит утро.

Через несколько минут вошел тот же полицейский и вывел из камеры всех рокотовских фей и мою Юльку. Меня, кинувшуюся было следом, он вежливо остановил.

Пока племяшки не было, я передумала все. Я расчленила и препарировала всю свою беспутную и бездарную жизнь и поклялась себе, что если Юлька останется жива, то я. то мы.

Однако, что именно я должна была предпринять в случае благополучного исхода, не придумалось. Видно, ввиду тяжелого психического и морального состояния.

Племяшка вернулась первой. И – единственной. Она грустно села рядом со мной.

– Ну? – тревожно уставилась на нее я.

– Спрашивали, какие услуги сексуального характера я оказывала Рокотову.

– Что? – взвилась я.

– То! – всхлипнула Юлька. – Откуда, говорят, у вас двадцать тысяч евро? Я говорю – заработала. Как? Я рассказала.

– Что рассказала-то? – У меня перехватило дыхание.

– Правду.

– И что совсем голая была – тоже?

Племяшка понуро кивнула.

– Дура ты, Юлька! Теперь тебя точно как малолетнюю проститутку привлекут.

– И тебя.

– А меня-то за что? – онемела я.

– Они спросили, кто из взрослых сопровождал меня на увеселительные мероприятия и кто принимал деньги. Я сказала, что ты.

– Спасибо, родная, – искренне поблагодарила я. – Значит, я – твоя сутенерша.

– И они так сказали, – кивнула Юлька.

Объединенные общим горем, мы обнялись и захлюпали носами.

Из камеры поочередно вызывали соседок, кто-то возвращался обратно, кто-то нет. Мы не отслеживали. Мы просто ждали, когда нам объявят приговор. Дождались.

– Юлдуз Рашидова и Дарья Громова! – сурово провозгласил полицейский.

Мы встали. Посмотрели друг на друга. Обнялись. Поцеловались.

– Дашка, прости меня за все, – всхлипнула Юлька. – Вдруг больше не увидимся.

– И ты меня прости, если что, – сдержала рвущиеся из груди рыдания я.

Крепко взявшись за руки, мы вышли из камеры. Дверь за нами с лязгом захлопнулась, навсегда отделяя от милых соотечественниц, от родной речи, от прошлой жизни.

– Они? – вдруг по-русски спросил кто-то.

– Они! – услышали мы веселый голос. – Даша, Юлька, головы-то поднимите! Хватит реветь. Пошли!

В коридоре возле открытой двери стоял Макс. Локтем он прижимал к животу наши сумки, в одной руке держал бутыль с минералкой, на пальце второй висели, как на крючке, наши куртки.

– Ну? – протянул он нам одежду. – Все в порядке? Ну-ну, без слез! Пошли!

Точно понимая, что нас ведут или на расстрел, или на электрический стул, а Макс – наш палач, что, собственно, было совсем неудивительно, учитывая подлость и коварство этого человека, я, загораживая Юльку, покорно протянула кисти для наручников.

– Лови! – Макс сбросил мне куртки.

– Максик, – высунулась из-за моей широкой спины племяшка, – а куда нас?

– Как куда? Домой, баиньки!

Я не поверила. Кто нас отпустит? Этот гад мог придумать что угодно, объявиться где угодно и быть на самом деле кем угодно.

– Веди! – коротко приказала я, дав понять, что ни в какие переговоры мы вступать не станем. Юлька, увы, этой моей мысли прочесть не сумела.

– Максик, а ты за нами пришел, да? – залепетала она.

– Ну а за кем же еще?

– И тебе нас отдали?

– Так я поручился за вашу благонадежность перед французским правительством!

– И тебе поверили?

– Как видишь.

– Так мы свободны? – недоверчиво спросила я.

– Максик, миленький. – Юлька вырвалась из-за моей спины и, повиснув на шее довольного спасителя, стала безрассудно чмокать его куда придется.

– Дуся!

Никакой реакции.

Я силком оторвала от мужского тела распоясавшееся чадо и чмокнула Макса в щеку сама.

– Спасибо.

– Максик! – снова припала к нему Юлька.

– Так, девочки. – Спаситель, кажется, несколько смутился. – Мне надо тут еще всякие формальности оформить, а вы – в машину и в отель. Клод, – обернулся он к полицейскому в форме, – я сейчас вернусь.

Клод? И имя, и лицо показались мне смутно знакомыми.

Макс вытолкнул нас на улицу. Рядом с крыльцом стояла белая машина с черной крупной надписью «Рolice».

Мы застыли.

– Не бойтесь, – подтолкнул нас Макс и махнул рукой водителю. – «Le Lana».

Через несколько минут мы входили в отель. Сами. Одни. Без наручников и полицейского сопровождения. Я взглянула на роскошную лестницу и поняла: подняться пешком просто не смогу, не хватит сил. Ноги меня не слушались. Взглянув на Юльку, поняла, что ее состояние ничуть не лучше.

Роскошный бесшумный лифт, которым мы за неделю не воспользовались ни разу, предупредительно раздвинул двери, зазывая нас вовнутрь. Холеное розоватое дерево, перламутровые кнопки с обозначением этажей, ковер, зеркало.

Справа от панели с цифрами светился белый квадратик.

«Господа, пожалуйста, не пишите на стенах!» – умоляли родные русские буквы.

Машинально отогнув уголок бумажки, я увидела короткое привычное слово, любовно вырезанное на вальяжной панели острым ножом. Икс, игрек и не существующее во французской версии «и» краткое приветливо извещали о том, что мои соотечественники не только проникли, но и застолбились в самом сердце чопорной аристократичной Европы. Буквы были столь основательны и глубоки, что невольно вызывали уважительное представление о вечности. Искоренить их отсюда возможно было только вместе с самим лифтом.


APRES-SKI (ДЕНЬ ОТЛЕТА)


Заснуть после всего пережитого я не смогла.

Просто лежала, укутавшись в перину, и наблюдала, как по небу тихонько крадется бледный рассвет.

Юлька во сне то всхлипывала и дергалась, то, наоборот, глупо хихикала. Я уже упаковала вещи, собрала наши причиндалы из ванной, зачехлила лыжи. До приезда заказанного в аэропорт такси оставалось еще два часа. После обеда мы будем в Москве. Дома. Куршевельские каникулы закончилась. Слава богу, мы остались живы.

А ведь могло быть все что угодно. Мы могли бы просто сгнить в этой тюрьме. Вернее, не мы – я. Юльку, конечно, спас бы Ильдар. Выкупил. Выкрал, в конце концов. А я? Кто бы обо мне вспомнил? Кто бы стал из-за какой-то Даши-сутенерши идти на политический конфликт с дружественным государством? Никто.

Так бы и окончилась моя жизнь где-нибудь в Бастилии. Или в замке Иф. А то и на страшном острове Святой Елены. Серьезно, все могло быть очень плохо, если бы не Макс.

Макс. Белобрысый урод. Кажется, так я величала его в самом начале? Лишнее доказательство, что внешность обманчива. Именно он, а не навороченные олигархи, не заокеанский дядя Сема, не слабосильный Марат, не величественный Властелин Горы, он, простой русский паренек, провинциальная выскочка, спас нас из лап французского правосудия. Не побоялся. Сумел!

Значит, интуиция меня не подвела? Ведь я все время чувствовала в нем нечто особенное! Может быть, именно это и есть предчувствие любви? Зачем я была с ним так груба? Холодна? Зачем отвергала? Мучила? Насмехалась?

А он. Молча страдал. Ему даже пришлось придумать влюбленность в Юльку, чтобы иметь возможность быть рядом со мной! Ему пришлось входить в разные роли и образы – цыгана, официанта, альфонса. И все это с единственной целью – видеть меня. Быть рядом.

Разве такая самоотверженность не достойна награды? Разве Макс не доказал уже, что он – настоящий мужчина и его любовь – чувство, настигшее его буквально с первого взгляда, еще в Шереметьеве, – способна преодолеть все преграды?

Зачем мне олигарх? Чтобы все время думать, с кем он ложится спать этой ночью? Мучиться, что именно он соврал, говоря, будто едет на симпозиум? Бриллианты, меха, машины, яхты, шале. Жила же я без этого двадцать восемь лет. И дальше проживу!

Моя стезя – моя профессия. И пусть я не напишу этот бестселлер про Куршевель, потому что Юлькин телефон с фотками мы где-то потеряли, пусть! У меня еще есть время. А замечательных, острых тем, которыми может заняться талантливый журналист, и без светской жизни олигархов – полным-полно.

Мы построим с Максом небольшую квартиру. Рассказывать будущему мужу о том, откуда у меня пятьдесят тысяч, совершенно незачем. Может, кстати, и его родители что-то подкинут. Он же говорил, что отец – какой-то бизнесмен. И заживем счастливо и спокойно. Наверное, у нас будут дети.

Все правильно, спасенная девушка просто обязана выйти замуж за своего спасителя.

В дверь тихо постучали.

– Макс? – кинулась я.

За порогом стоял портье.

– Мадам, прибыл ваш багаж.

– Какой багаж? – разочарованно удивилась я.

– Этот. – Он указал глазами на стоящую у ног синюю сумку с полустершейся красной надписью NIKE.

– Спасибо, – кивнула я, затаскивая сумку в номер.

Честно говоря, я совсем забыла, что летела сюда с сумкой. Вещи, которые в ней лежали, мало соответствовали моему нынешнему образу. Кроме, конечно, маленького черного платья Prada. Хотя. Пока мы с Максом не встанем на ноги, надо экономить, так что старую одежду выбрасывать рано. Пригодится.

Я снова с нежностью подумала о своем будущем супруге. Вспомнила его сильные руки, широкие плечи, красивые серые глаза. А что, если попросить Ильдара взять Максима в свой бизнес? Почему нет? Семья – это святое. В крайнем случае, Галка уговорит. Должен же он как-то отблагодарить парня за спасение собственной дочери!

В дверь снова постучали.

– Макс! – Я кинулась к нему на шею. – Макс! Ну, где же ты так долго был? Я так соскучилась!

– Погоди, Даш. – Он разомкнул мои истосковавшиеся руки, взглянул на спящую Юльку. – Выйдем, поговорим.

– Куда? Зачем? – не поняла я.

– В холл. – Он выволок меня из номера и усадил в кресло.

«Конечно, он просто боится снова нарваться на отказ. Милый. Глупый!»

– Даш, выслушай меня.

Я плохо понимала, о чем он рассказывает. Вернее, вовсе не понимала. Он – капитан милиции. Опер? Академия МВД. Спецзадание. Потому и умеет кататься на всем, что ездит, и пляшет, как заправский цыган, и может соблазнить любую женщину, и. и. и.

«А Юлька? А я?»

Да, он специально пристал к нам в Шереметьево, чтобы иметь возможность быть в самой гуще олигархической тусовки. Это часть легенды.

«Да? То есть…»

Из родителей у него только мать, живет в деревне под Тулой. А ему до смерти надоела такая жизнь. Вечное безденежье, глупые приказы, тупые операции, которые заканчиваются сразу, как только начальству хорошо заплатят.

«И что?»

Он хочет уйти из органов и жениться.

«Наконец-то!»

Жениться на девушке из богатой семьи. Желательно, на дочери олигарха.

«Но я не дочь олигарха, всего лишь – бедная родственница!»

Юльку для этих целей он присмотрел давно. И, собственно, между ними уже все было. В ту ночь, когда я заработала пятьдесят тысяч евро.

«Он и это знал…»

Короче, я должна ему помочь. Уговорить Галку и Ильдара. Иначе он просто выкрадет Юльку.

«Но Юльке всего шестнадцать!»

Ничего. У мусульман этого вполне достаточно для замужества. Тем более что у Юльки, возможно, будет ребенок.

«Не может быть… Ведь я все это предполагала! Еще в самолете! Сразу! Господи, какая я все-таки умная…»

А когда он станет своим в доме и окружении Ильдара, то конечно же позаботится обо мне. Найдет приличного мужа-олигарха. Выдаст замуж.

«Нет…»

Да. Причем он сделает это в течение года. Он профессионал и слов на ветер не бросает. А за это время у меня будут все шансы прославиться в профессии. Такого фактического материала, как у меня, нет ни у кого. Это не выстрел! Это – бомба!

– Нет, – обреченно качнула головой я, в очередной раз прощаясь со своим несбывшимся счастьем. – Ничего не выйдет. Мы потеряли телефон, на котором были все фотки, а словам никто не поверит.

– Вот! – Он торжествующе вручил мне запечатанный плотный пакет.

– Что это?

– Гарантия твоего блестящего журналистского будущего.

Разорвав склейку, я увидела наш мобильник и пачку цветных фотографий. Властелин Горы, несущийся с феями по склону. Он же в ювелирной лавке, надевающий на руку девушке часы. Он же, бьющий по щеке красавицу Алину. Бардовский вечер. Маски-шоу. Цыганские пляски. Утопление княжны.

Здесь было всё! Здесь были все!

У меня ощутимо задрожали поджилки и вспотели ладони. Я держала в руках даже не бомбу – я обладала ядерной боеголовкой направленного действия! В глубине пакета пряталась катушечка микропленки с негативами.

Макс внимательно следил за моей реакцией. Потом запустил руку во внутренний карман куртки и вытащил обычный почтовый конверт.

– А это – лично тебе. Чтобы всегда помнила о нашем уговоре.

– Что там? – предвкушая еще один сюрприз, я быстро разорвала конверт.

Мужчина и женщина на широкой кровати. Он срывает с нее одежду. Они, голые, занимаются любовью. Ее лицо крупным планом.

Фотографии, как стоп-кадры порнофильма, фиксировали всю сцену нашего страстного соития с Маратом.

Я аккуратно сложила фотографии обратно в конверт.

– А негативы?

– Пусть пока побудут у меня. – Он встал. – Даш, ты посиди тут минут пятнадцать, я пойду невесту разбужу, ладно?

– А деньги? – вдруг вспомнила я. – Юлькин приз в арт-охоте?

– Дашка, ты прелесть, – обернулся он уже от двери. – Не бойся. Из семьи не уйдет!

– Подожди! Последний вопрос.

– Даш...

– Там, в масках-шоу, в камуфляже у нашего стола тоже стоял ты?

– Конечно. – Он пожал плечами. – Я просчитал каждый шаг.

– А моя сумка? Ее пропажа? Тоже?

Не отвечая, лишь легко кивнув головой, он спокойно открыл дверь и вошел в номер.

«Мне его уже не остановить, – поняла я. – А стоит ли?»