Острый серп луны Наталья Алексеевна Суханова Рассказ Натальи Сухановой из сборника «Весеннее солнце зимы». Наталья Алексеевна Суханова Острый серп луны — Дедушка! — закричала Ина. — Дедушка, не уходи! Она меня убьет! Но дедушка, закрыв руками уши, бросился бежать. Раза два Ина вывертывалась, но мать настигала ее: — Ну что? Что… твой дедушка? Спас? Спас? От ненавистной матери? Когда после Ина орала на своей кровати, она так ненавидела мать, что трудно было дышать, и она решила, что умирает, и зло обрадовалась этому. Теперь мать расстреляют, как сына тети Маши, когда он убил женщину. И суд спросит дедушку, почему он не защитил Ину, а уехал к себе домой. И дед скажет: — Разрешите, я сяду? — и положит толстую таблетку под язык, а мокрый платок под рубашку на грудь. — Но что я мог сделать?! — заплачет он. — У меня больное сердце! Я не думал, что она убьет Иночку! — Но ведь она вам кричала? — скажет суд, и дедушка забормочет: — Я не имел права… я боялся вмешиваться. Потом он выбросит таблетку из-под языка и платок из-под рубашки, зарыдает и скажет: — Я тоже хочу умереть! Зачем мне жить, если Иночка умерла! Дверь отворилась, вошла мать, вся еще в красных пятнах, и села к Ине на кровать. — Вот видишь, — сказала она, — мне опять пришлось тебя бить. А разве маме приятно бить дочь? Ина вцепилась пальцами в одеяло. — Я хочу, чтобы ты была хорошая девочка. Затылок Ины свело от напряжения, но она не поворачивала головы. — Ты должна понимать, что мама думает о тебе, а не о себе. — В голосе матери снова слышалось раздражение: — Если ты будешь такая упрямая, тебя никто любить не будет… Тебя будут дразнить в школе «дутый пузырь». Дутый пузырь! Дутый пузырь! — В голосе матери все нарастало раздражение: — Молчишь? Потому что ты упрямая! Маму нужно слушаться, слышишь? Дедушка тебе не защита, запомни это раз и навсегда! Ты что, не слышишь? Твой дедушка трус! Старый трус! Видела, как он задавал стрекача? Съежившись и зло блестя глазами, Ина плюнула. Мать закричала, вскочила, схватилась за кровать, пытаясь перевернуть ее. С кухни прибежала бабушка, стала оттаскивать мать. — Ты что, совсем с ума сошла? Отберут у тебя дитя, безумная! — Пусть только попробуют! — Дедушка напишет папе! — крикнула Ина. — Папа отстрелит тебе голову. — И все время, пока ее, извивающуюся от злых слез, умывала под краном бабушка: — Я не люблю мамку! Она дура… поганая… гадкая… — Перестань! — сердилась бабушка. — Если бы ты была хорошая, ты бы мать не выводила из себя. Из-за тебя одной все кругом больные. — Нет! — снова закричала девочка. — Она дура паршивая! Ее суд убьет! Так что уже и бабушка разозлилась, отвесила ей затрещину и заперла одну в комнате. Час девочка выла, разбрасывая игрушки, стягивая и топча покрывало. Никто к ней не входил. Потом бабушка открыла дверь. — Иди есть, — сказала она, не глядя на Ину. За столом сидела мать. Ина села за стол и, глядя на мать, столкнула со стола тарелку. Мать вскочила, надела плащ, убежала из дому. — Сейчас пойду на все четыре стороны, — сказала громко Ина. — Скажу дедунечке, пусть он отвезет меня на границу, где милый папочка. Отца Ина не помнила. Он ушел в армию, когда она была совсем маленькая, говорила из каждого слова всего по две буквы. В праздник они смотрели с дедом парад. Мимо проходили солдаты, а дедушка говорил: — Вот, Иночка, такой и твой папа, мой сын. Скоро уже он вернется, тогда кончатся наши мучения. Ина видела в городе и других солдат, которые шли обыкновенно по улице. Но отца представляла всегда таким, какими были солдаты на параде: с сильно повернутым суровым лицом, с замедленным громким шагом. Во дворе не было ни Вовки, ни Лиды, ни Светки, ни Тани. Тузик мотал что-то в глубине двора. Вглядевшись, Ина увидела, что это кукла — может быть, Танькина, а может, Светкина. «Ну и пусть! — подумала она. — Прибегут: ой-ой-ой, где моя кукла? А ее уже Тузик истрепал». Нужно бы отогнать Тузика, но Ина повернулась и ушла в дом. Бабушка на Ину не смотрела и не разговаривала с ней. Никто ее не любил. Она опять вышла на крыльцо. Тузик хлебал на веранде из миски. Кукла лежала в углу двора лицом вниз — побитая, никому не нужная. Ина подошла, подняла ее, отряхнула. У куклы не было одной руки, а другая болталась на резиночке. Одна половина лица была веселая, другая — размытая, грустная. Кто-то пытался подрисовать ей выцветший глаз, не дорисовал и сделал усы. Ина слюной стерла их. — Бедное дитя! — сказала она. — Бедное дитятко! Виляя туловищем, приближался Тузик. — Пошел прочь! — заругалась Ина. — Скотина бездушная! Кукла всем тельцем прижалась к Ине. — Не бойся, крошечка! — прошептала Ина. — Ты будешь моя доченька, моя Мариночка, тебя никто не тронет. Был уже вечер. Ина сидела на крыльце, укутав куклу в одеяло. Светка подошла поближе, пригляделась и заорала на весь двор: — Ой, Танькину куклу подобрала! Побирушка-рушка! — Что ты врешь! Что ты врешь! — закричала Ина. — У меня эта кукла еще два года, мама купила мне! — Да?! Да?! — закривлялась Светка. — Мама тебе купила! А может, папочка тебе купил? Это Танькина кукла! Она ее выбросила, а ты подобрала! В мусорный ящик лазила! Ха-ха! У тебя микробы будут! Заразная! Заразная! — Сплетница! Сплетни разводишь! — гордо сказала Ина и зашептала кукле: — Спи, малышечка, спи, крохотка! Ине было беспокойно, она бы, может, лучше ушла домой, но Светка подошла слишком близко, и, бросив куклу, Ина подскочила и толкнула Светку, и еще толкнула, и уже готова была удрать, как вылетела Светкина мать: — Да что это за ужас такой? Всех детей колотит, хулиганка эдакая! Будешь?! Будешь еще?! — А ну, убери руки! — закричала из окна Инина мать. — Ты родила ее, чтобы бить? Родила? Свою девчонку колоти, а мою не трогай! Жить она вам не дает! Поперек горла встала! — Так и знай: еще раз мою Светку тронет — я ей уши оборву! — Руки коротки! — Чего она сделала? — выскочила на крыльцо бабушка. — Чего она вам всем мешает? Чего она вам покоя не дает? Она к тебе, Светка, касалась? Она тебя затрагивала? — У нее Танькина кукла! — Какая еще Танькина? Какая еще Танькина? — завопила Ина. — …Когда не так, можете нам сказать, а руки распускать на ребенка… — …Всех детей во дворе колотит!.. — Танькина кукла!.. — …Сплетница-газетница! — …В милицию заявлю! А ты — марш домой!.. — …Хулиганка! — Вы — хорошие! …Втолкнутая матерью в комнату, Ина живо к ней обернулась. — Всегда ко мне лезет! — с бойкой плаксивостью затараторила она. Но у матери были с ней свои счеты: — У тебя что, мало игрушек? Чего ты всякую пакость подбираешь? Что это за ребенок такой — ни минуты покоя! Выброси эту пакость сейчас же! — Отдай! — завопила в неистовстве Ина. — Раскричались на радость соседям! — закивала бабушка. — Отдай! Отдай! Отдай! — бежала Ина за матерью. — Ну что ты опять с ума сходишь? — сказала матери бабушка. — Завтра она забудет про эту куклу. Чего тебя черти ломают? Себя не жалеете — дайте хоть мне покой! Целый день Ина возилась с куклой. Она не пошла на улицу, боясь, как бы Маринку не отобрала Танька. Ина таскала куклу с места на место. То волосы ей расчешет и ленточку вплетет, то платье постирает. На этот раз играла Ина шепотом — чтобы никто не сказал, что от нее голова болит. Шепотом они поиграли с куклой в Золушку. Чистили игрушечную посуду до блеска и песком, и зубным порошком. Потом садились в уголочке петь песенку: Хо-ро-ша я, хо-ро-ша, да пло-хо о-дета. Ни-кто замуж не берет девушку за э-то! Прилетала волшебница, делала Золушке — Маринке длинное платье с серебряными звездочками из фольги и подводила ей черным карандашом уголки глаз. Потом Золушка-Маринка шла по каменным плитам через королевский сад. На деревьях листьев не было — одни цветы «Серебристый ландыш» («Не хватай мамины духи! Куда цветы на пол поставила?»). Между цветами-деревьями висели прекрасные фонарики из маминых бус — и вот на крыльце дворца стоял сам принц и улыбался, и приглашал во дворец на танцы. Танцы были разные, и вальс, и чарльстон, и «летка-енка». И Золушка-Маринка, как в «летке-енке», махнула ножкой — так туфелька и пролетела через весь дворец, и принц побежал и быстренько подобрал туфельку, но уже было двенадцать часов, и Золушка-Маринка спешила по длинным королевским лестницам… Потом Ина уложила Маринку спать: — Нужно спать! Хорошие девочки должны спать! Ах ты, моя глупышка! Ну куда же я из дому уйду! Ты спи, а я пока обед приготовлю! То-то бедная доченька, по которой столько дней плакала Ина и разыскала наконец по газетам, то-то родненькая доченька спала наконец в своей мягкой постельке рядом с ней, милой родной мамочкой! …На бульваре облетали листья. Ина, Светка и Таня прыгали и ловили их. По аллее шел длинный старый человек. — Дядя! — крикнула Ина. — А что это, дождь, да? — Нет, это листики падают, — рассеянно ответил старик, и только когда девочки расхохотались, усмехнулся и он: — Пошутили, да? Обманули дядьку? Он сел на скамейку и смотрел смеющимися глазами на девочек. — Дядя, что это, снег? — Нет, это проходные билетики. — В кино, да? — А у меня три билетика — я буду три картины смотреть! — А у меня пять! — А у меня тоже… пять! — Э, нет, — сказал дядя, — в это кино пускают только по самым красивым билетикам! — У меня красивый! — А у меня получше еще! — А мой листик наполовину летний, наполовину зимний! — крикнула Ина, и старик посмотрел на нее ласково, потому что она хорошо сказала, и лист у нее был очень красивый: большой, и желтый, и зеленый. Но тут же верх взяла Светка. Она подобрала такой лист, что старик даже головой повертел: — Ай да лист! С таким листиком уже не только в кино — в волшебную страну попасть можно! Вот если бы кусочек коры, мы бы сделали волшебный корабль. И Танька сразу же притащила кору — кто бы подумал, что она может так быстро сообразить. Всегда такая размазня, а тут… Старик внимательно осмотрел кусок коры, несколько раз провел по ней пальцем, потом достал складной ножик, открыл лезвие, примерился и вырезал корабль, потом открыл лезвие поменьше и поскреб кору изнутри, там, где она была цветом, как мамины праздничные чулки. Затем освободил из ножика маленькое шило и провертел дырку. Оглядев сделанное, старик послал девочек искать прутики и палочки. И опять выбрал не Инин прутик, а Светкин. А Ине бы очень нужно было, чтобы ее прутик понравился старику, потому что, пока она смотрела, как ловко он орудует ножиком, ей пришла в голову одна мысль. — А вы кто? Может, вы инженер? — спросила она. — Нет, детка, не инженер. Он обстругал прутик, продел его в лист — и это оказался парус. — Ну вот, готово! Что же мы возьмем на корабль? — Чемоданы, — позаботилась Танька. — Ежика! — придумала Светка, и старик одобрительно взглянул на нее. Сколько уже раз он смотрел так на Светку, и Ина буркнула: — Твой еж колючий и съест лист. Старик покачал головой: — Это корабль волшебный. — Это же волшебный корабль! — подхватила Светка и посмотрела презрительно. Стали придумывать дальше, что возьмут, и Светка совсем перезабила корабль всякой дрянью, а Танька одно зудела: «Чемоданы взять… посуду… еще пальто…» Словно это не был волшебный корабль, на котором есть и посуда, и все. Ина могла бы придумать гораздо лучше, но с этими выскочками разве интересно играть? Да и дело у нее было серьезное — не до сказок. Но тоже, где тут поговоришь, когда галдят. И от беспокойства, заботы и ущемленного самолюбия она вдруг сказала с нажимом: — А на моем острове (потому что волшебные корабли уже пристали к островам, и каждый должен был придумать, что будет на его острове), на моем как раз же никто не будет отдирать кору с деревьев и протыкать листья. Похоже было, что старик смутился или загрустил. Он посмотрел внимательно на Ину, даже положил ей руку на голову, вздохнул и, отряхнув с колен крошки от коры, поднялся. — Возьмите-ка этот кораблик, девчушки, — сказал он, и Светка сразу схватила, хотя и Танька протянула руку. Танька уже пыхтела, уже готова была поругаться со Светкой, чей корабль, но Светка крикнула: — Спасибо, дядечка! — и посмотрела с превосходством на Таньку: мол, видишь, кому дядечка подарил? Ина стояла, опустив глаза, но видела, что старик уходит, и, когда он был уже далеко, решилась и побежала за ним. Светка с Танькой враз остановились и уставились вслед. — Ты что, малышка? — спросил старик. — А я с вами погуляю, — улыбаясь как можно приветливее, сказала Ина и, обернувшись, скорчила рожу Светке с Танькой, на всякий случай, чтобы они не вздумали увязаться. И эти сразу обиделись и ушли. Теперь можно было и о деле поговорить. — У меня папа тоже всякие штучки умеет делать, — начала она издалека. — Только мой папа сейчас в армии. А вы все умеете делать? — Всего никто не умеет. — Вы можете кукольную руку сделать? — Это надо посмотреть. А куда же рука-то делась? Любимая кукла? — Ага. Только вы этим, что с вами играли, не говорите, хорошо? — А что они, смеются над твоей куклой? — Они вообще… — Это нехорошо. Над несчастьями нехорошо смеяться. — Выкидывать тоже нехорошо. — А ты разве хочешь выкинуть? — Я не хочу выкидывать. — И правильно. Лучше мы ее починим. Если сумеем. — Да конечно, сумеете, — подбодрила его Ина. — Вон в том доме я живу, — показал старик на двухэтажный дом. — Может, зайдешь ко мне в гости? — Я не знаю. Когда-нибудь спрошу у мамы с бабушкой и зайду, — сказала рассудительно Ина, не отставая, однако, от нового знакомого ни на шаг. Они уже вошли в дом и поднимались по лестнице, и старик спросил: — А тебя ругать не будут? Ина пожала плечами и перевела разговор на другое: — Мы тоже раньше на втором этаже жили… В комнате у старика было тесно от мебели, и он ходил между ней как-то несмело, словно мебель была не его. Ина даже засомневалась, сможет ли он починить куклу, но на полочке увидела кораблики с парусами, с пушками; старик сказал, что сам их сделал, и Ина успокоилась. — А у моего дедушки тоже такое пианино, — похвасталась она, оглядывая комнату. — Мой дедушка — учитель по музыке. Это он сказал назвать меня Инессой. Только так меня будут звать, когда я вырасту взрослая. А это с кого портрет? У меня тоже очень красивая мама. — Все мамы красивые. — У меня мама такая красивая, что как артистка. Туфли Ина сняла еще у порога. А теперь села на диван так, как учила ее сидеть в гостях мама — не ерзая и не болтая ногами. — Вот мы сейчас перекусим немного! — Спасибо, я не хочу! — ответила Ина и осталась собой довольна, и немного испугалась, как бы ее ответ не приняли всерьез. — О, ты не знаешь, что у меня есть! Ты ела когда-нибудь варенье из лепестков роз? — У нас бабушка умеет варить варенье из арбузных корок. — Это хорошее варенье. Я тоже умею. А теперь, ну-ка, быстро мой руки и — к столу! Они пили чай, и Ина прикидывала, рассказать или нет девчонкам о чаепитии, варенье из лепестков роз и прочем: как бы они тогда тоже не напросились в гости. — А вы один живете? — спросила она, чтобы все время был интересный разговор. — Да, после того, как умерла моя жена. — А у нас одного дедушку на войне убили, а другой бабушки не было. — Что-то я не совсем тебя понял, но это не важно. — А что же вы делаете, когда один сидите? — Книги читаю. — А, — сказала сочувственно Ина, — конечно, что же еще делать, не в прятки же играть. Старик рассмеялся: — Забавная ты девчушка! — Со мной не заскучаешь, так и бабушка говорит. Потом старик немного показал ей кораблики: как они ходят и что как называется. — Убрать паруса! — тихонечко нараспев кричал старик. — Руби мачту! Ей уже давно пора было домой, но в комнате еще столько оставалось неосмотренного, да и жалко было старика, который как останется один, так вздохнет и сядет читать книги. Прощаясь, Ина благонравно вздохнула: — Ой, дома меня, наверное, заждались. Еще волноваться будут. Вы не скучайте — я скоро приду. — Ты где была? — спросила мать, захлопнув за ней дверь. — Она с дядькой-стариком ходила! — кричала на веранде Светка. — Он не хотел ее брать, а она… — Ты где была? — Мы собирали листики, а Светка все выхвалялась… — Ну? — Дедунечка старенький — я ему помогла. — Тебе разрешают с чужими людьми алалакать? А? Почему Светка не шляндает? Почему Танька не шляндает? В кого ты уродилась? — Старикам же помогать надо. — Ты слышишь, баба, старикам помогать надо! Она помогает тебе? Я вот ей помогу! Я — помогу! — Он мне куклу обещал починить! — с обидой выкрикнула Ина. — Он кораблики мне показывал! — Ко-раб-лики? Ты что же, в дом к нему ходила? Он тебя звал еще? — Звал. — Угощал? Конфетками кормил? Тон матери не понравился Ине. — Ничего не угощал! — Угощал, я вижу. В глаза смотри, дрянь такая! По головке гладил? — Ничего он меня не гладил! — Сколько же ты у него сидела? А? Что вы делали? Что вы делали, говори! — Да не сидела, не сидела я у него! — пугаясь, крикнула Ина. — Баба, ты слышишь? Отвезем мы ее в больницу, помяни мое слово! Узнаю, что ты еще раз к старику ходила, запорю, так и знай! Я тебя лучше до смерти запорю, чем ты под забором будешь валяться! Не пускай ее, баба, гулять! Пусть дома сидит, если гулять по-хорошему не умеет! Чего ревешь?! Я тебя трогаю?! Чего нюни распустила? Тогда заплачешь — да поздно будет! Замолчи! Замолчи, я сказала! З-замолчи!! Все равно был дождь, и никто не гулял. Ина посадила Маринку на кресло, и они стали играть в волшебные корабли. — А на моем корабле будет бархатная комната, вся в зеркалах! — сказала Ина. — А на моем — шелковая! — тоненько сказала кукла. — На моем будут принцессы ходить в длинных платьях! — А на моем — в брючках! Потом они решили объединить свои корабли, и острова тоже, и поиграли еще, что у них будет на островах, соединенных большим Ворошиловским мостом. Дождь перестал. Во двор вышли Вовка, Танька, прибежал из соседнего двора маленький Генка, и, кривляясь и хохоча, они играли в веселую игру. Танька посылала Генку к Вовке: — Пойди и скажи ему: я причесываюсь веником! Вовка отсылал Геночку обратно: — Пойди и скажи: крокодилы едят галоши, а я — лягушек! — Пойди и скажи; вместо дров я рублю колбасу! — Скажи: крокодилы живут в болоте, а я — на небе! Ина высунулась в форточку и крикнула: — Геночка, пойди и скажи: я ехал на велосипеде и руками крутил колеса, а ногами держался за руль! — Генка! Орел похож на воробья! — Вместо галош я ношу корыта! — А ну, закрой форточку! — распорядилась бабушка. — Куда, раздетая, высуваешься? Наказанная — и сиди смирно, а то матери расскажу! Форточку Ина закрыла, но в окно следила за игрой, и Маринку рядом поставила, чтобы та тоже смотрела. Против ожидания, мать пришла веселая и ласковая: — А посмотри, что я принесла! Нет-нет, сначала пообедай, покажи маме, какая ты умная девочка! Бабу слушала? Хорошо себя вела? Ина не только все съела, но и встала вымыть за собой тарелку и прекрасно видела, как бабушка и мама переглянулись: смотри-ка, мол, какие дела творятся! Но Ина ничуть не показала, что видит переглядывание и перемигивание. С тем же благовоспитанным видом она еще и со стола стерла. Очень это была интересная игра. Ина огляделась; что бы еще сделать? Но мать уже взялась за сверток. Она развернула бумагу, разрезала шпагат, сняла крышку, приподняла коробку — и в ней распахнула глаза огромная кукла. Такой большой куклы у Ины еще никогда не было. Такой большой куклы не было ни у кого во дворе. — Ах, бо-оже мой! — сказала бабушка. — Ай, я сама хочу играть в такую куклу! — Взрослые не играют! — засмеялась мама. — Я снова хочу быть малой! У меня такой куклы за всю жизнь не было! — Такой куклы и у меня не было, не то что у тебя: вон она и моргает, и ходит, и «мама» говорит! — Ай! Ай! Смотри, Инка, какой тебе мама подарок сделала! За то, что ты ее не слушаешь! Я бы тебе такого подарка не сделала, пока не заслужишь. — Она больше не будет расстраивать маму! Она будет хорошей девочкой, правда, доченька? Ишь, какая красавица кукла, словно киноактриса какая-нибудь или леди! Знаешь, баба, везу я эту коробку, а парень в автобусе и так и сяк: «Девушка, что это вы везете? Наверное, свадебный наряд?» — О-о, скажи, далеко то времечко! — Кто это, говорит, такой счастливец, что на вас женится? Что за красавец? — Да уж скажи, такой красавец, что и на люди не покажешь! — Я слушала, слушала, да и ляпнула: «Везу куклу дочке». Не верит: «Что вы, девушка! Это вы, наверное, сами еще в куклы играете?» — Ага! — Так я уже сошла, а он, чудак, мне из окна машет, руки к сердцу прикладывает! — Раньше прикладывать надо было, а теперь уже, скажи, на моей шее хомут! — Вот чудак! Студент, наверное… Ты ж, Иночка, смотри, аккуратно с куклой обращайся: такая красавица! А свою уродину можешь теперь выбросить. На что, скажи, нам такая уродина, когда у нас красавица есть! Только тут Ина вспомнила о Маринке. Та тихо сидела в углу и смотрела в сторону. Делая вид, что не замечает Маринкиной обиды, Ина сказала: — Вот тебе сестренка. И не капризничай, не будь упрямой нехорошей девочкой! — Мамулечка, можно я с новой куклой погуляю? — Только осторожно, доченька, не замазюкай. — А можно я красное платье надену? — Да уж что с тобой сделаешь — наряжайся. Подожди, доченька, я еще бантик тебе повяжу! А куколке мы сейчас завиток расчешем — как в парикмахерской! Маринка грустно смотрела в сторону. — У тебя жар! — сказала Ина строго. — Не капризничай, тебе нельзя гулять. Мы скоро придем. Во дворе Ину сразу обступили. — А мне тоже, — сказала Светка, — мне тоже на рождение мама такую куклу купит. Маленькая Лида захныкала: — Дай куку! Дай куку! Хочу! Хочу! — Возьми, Лидинька, куку за лучку! — сказала Ина. — Будем гулять с кукочкой, дя? Ну вот, холосая девоцька! А тепель куке надо спать! — Давайте играть! — жадно глядя на новую куклу Ины, сказала Светка. — Давайте играть в дочки! Ина командовала, кому быть мамой, кому сестренкой куклы, что и как с ней делать. Она становилась все жестче и капризнее, и в конце концов девочки с ней поругались. Когда она вернулась в дом, Маринка не спала, о чем-то думала. — Умница, доченька! — сказала Ина лживым голосом. — Ну вот, а теперь температуры нет, теперь ты можешь поиграть! — Ну что, погуляла? — спросила мать. — Да ну их: «Да-ай мне! Да-ай мне!» — А ты бы поделилась, — посоветовала бабушка. — Я делилась! — Думаешь, людей задобришь? — возразила бабушке мама. — Я всю жизнь каждому «здрасте», каждому «до свидания», все равно из проституток не выходила. У них капроны-нейлоны, а я штапель надену — они мне завидуют. — Потому что рожами не вышли. — Ничего, Иночка, ничего, красавица моя. А ты скажи: вот у вас мамки инженеры, а куклу такую вам не купят. А моя мамка мне купила, и все! И хоть повылупитесь! — «Да-ай мне! Да-ай мне!» А сами роняют, пачкают! — И не давай! Пусть сами покупают! Все равно хорошей для них не будешь. А ты береги куколку. И все же Ине было скучно и нехорошо. Куклы сидели на окне, не глядя друг на друга. Новая улыбалась сама себе, Маринка грустно смотрела перед собой. На ночь Ина положила их рядом в большую коробку. — Ты уже большая девочка, — сказала она строго печальной Маринке. — Ты же не ребеночек, чтобы спать с мамой. Но когда сама легла, все не спалось. Тогда она встала и взяла Маринку к себе. Каждый день мать завела хвалить подаренную куклу: — Хорошая у тебя новая кукла. А волосики — с начесом! Я бы тоже такую прическу хотела. Правда, баба? Ох, кукла! Наверное, у царевых дочек таких не бывало. Ну-ка, приведи свою куколку, возьми ее за ручку, доченька! Ина вела. — Ха-ха-ха! — заливалась мать всякий раз, как впервые. — Ты посмотри: идет и головой качает! А пищит, пищит-то! А свою страшилу помойную ты, дочка, выброси. Свою одноглазую чудищу! А то смотришь на нее и сама окривеешь, xa-xa-xa! Правда, баба? Ты, доча, новую куклу береги. И большая вырастешь — она тебе на память останется; может, еще твои дети играть будут, скажут: вот какая кукла была у мамы! — Тогда уж, поди, танцующие куклы будут! — замечала бабушка. — А свою страшилу выброси на помойку, откуда взяла! Ну, чего надулась, как пузырь? Ну, зареви, зареви! Заплачь — дам калач! Зареви — дам три! Будешь такой противной — подарю новую куклу племяшке! Попомни мое слово! Каждый такой разговор начинался с восхищения и кончался руганью: — Ты видела, баба, такую бессовестную девчонку? Ей приведи слона на ленточке — она и тогда кукситься будет! Вон дед твой шкандыляет в гости. Пожалуйся, пожалуйся ему на маму, какую она тебе куклу купила!.. Здравствуйте!.. Да вон мать ее совсем замучила: вместо того чтобы себе какую косынку купить, куклу ей говорящую подарила! — Что же ты, Иночка? — увещевал дед. — Разве не рада кукле? — Рада, — вмешивалась бабушка. — Чуть мать за порог, сейчас готово дело: стягивает все с куклы, на свою чудищу рядит. Давеча думала — ресницы обдерет, всё глаза ей ковыряла. — А ты, баба, мне не говорила! — Да чего же зря расстраивать? — Нельзя так, Иночка, нельзя, милая! — пугался дед. — «Девочка, милая»! Я ей поковыряю! — Да не отрывала, не отрывала я! — Не ври! Господи, что за наказание? А все вы, все вы ей потакаете! Вон вы только на порог — у нее морда набок! …Теперь мать, возвращаясь с работы, каждый раз спрашивала, играла ли Ина с новой куклой или «опять со своей страшилой». — У-у, злая девчонка, — говорила она. — Все — от упрямства. Все — назло! Ну, подожди, я еще пока смотрю, а лопнет мое терпение — худо будет, ты меня знаешь… С тех пор как мать запретила ей брать в постель Маринку («Не смей ложить! Не смей ложить с собой помойную заразу!»), Ина оставляла ее в коробке, шепотом успокаивала, чтобы та не боялась одна ночью, а утром, если матери не было дома, бежала к ней. Но в этот раз коробка оказалась пуста. — Куда вы ее дели? Куда вы ее дели? — кричала Ина, а баба словно оглохла. — Бабушка, родненькая, куда вы ее дели? Бабуленька, я всегда буду тебя слушаться! Бабуленька, скажи! Но баба молча ворочалась от стола к печке. — Баба, скажи! Баба, скажи! — заливалась Ина и, когда бабушка вдруг закричала, даже испугалась, задрожала от неожиданности. — Ну, чего, чего ты ревешь? Ходила врач, велела выбросить помойную куклу, чтобы ты не заразилась и не умерла! Понятно тебе? Перестань реветь, нервов у меня больше на вас нет! Выбросили твою страшилу!.. Вернись! Вернись сейчас же — хуже будет! Но Ина уже неслась через двор на улицу. В каком-то доме, в подъезде, сидя на каменных ступенях, она долго выла, размазывая слюни и стуча зубами. Кто-то встал над ней: — Ты что, девочка? Кто тебя обидел? Ты заблудилась? Может, ты потеряла деньги и боишься идти домой? Но она только сильнее распустила слюни и уперлась, когда ее хотели поднять. Голос ушел. Отчаяние было все меньше, но и радость не возвращалась. Ничего не хотелось. Она пошла к трамваю. Жил дедушка далеко, денег у нее не было, и она села в вагончике так, словно едет с кем-то. Только на окраине кондуктор спохватилась, что Ина одна: — Девочка, ты куда же едешь? Ина молчала. — Ты, может, потерялась? Ина покачала головой. — Что же ты молчишь? Где твои мама, папа? — Я еду к дедушке, — прошептала Ина. — Одна? Что? Ты хоть знаешь, где дедушка-то живет? Что? За переездом? Да кто тебя отпустил-то? А? — Может, там мать с ума сходит, — вмешался кто-то. — Я всегда одна езжу, — соврала шепотом Ина, но, видимо, ей не поверили: качали головами, вздыхали, приглядывались. С трамвая она сошла под неотступным взглядом кондуктора и неторопливым шажком примерной девочки пошла по низкорослой аллейке, но откуда-то налетела на нее бабушка, сзади ковылял дед, и кондуктор не отправляла трамвай — смотрела в свое окошко. — По всему городу гоняешь меня! Вон и деда подняла с кровати! А ну, домой! — дернула ее за руку бабушка. — Не пойду, — шепотом сказала Ина. — Да цела, цела твоя уродина! Господи, навязались вы на мою шею, когда я уже от вас отдохну! Лидочкина мать водила их в зоопарк и купила по открытке с белым медведем. Однако бабушка смотреть открытку не стала, а, поспешно отряхнув Ину в коридоре, подтолкнула к двери: — Ну-ка, ступай, покажись. Папа приехал! У стола стояла красиво одетая мама, а за столом сидел никакой не солдат — щупленький, в брюках и рубашке, дядя. — Здравствуй, доченька! — сказал он ей. Руки были незнакомые, но когда он притянул ее к себе и поцеловал, что-то в нем стало похожее на Маринку, и тогда она обняла его за шею и сказала, жалея, что он уже не солдат: — Зачем ты снял военную одежду? — Надоело, доченька! — потягиваясь и прохаживаясь по комнате и все поглядывая на маму, говорил папа. — Теперь я человек личный, семейный. Заходили соседи — и тогда мать оживлялась и ласковее смотрела на папу. Когда же соседи уходили, она как бы гордилась перед ним — наверное потому, что он такой маленький. Прибежал дедушка. Они с папой бросились обнимать друг друга, но мама сразу ушла в другую комнату, папа все оглядывался на ту комнату, и дед загрустил и стал собираться к себе. Вечером пришли гости. Среди них был один настоящий солдат, папин товарищ. Хоть и без ружья, но весь он был одно слово — солдат, и мама ему все время улыбалась, а он говорил: «Потрясемся?» — но совсем не трясся, а только чуть притопывал, а мама тряслась и подпрыгивала очень весело, но папа, хоть и улыбался, был невеселый. И тогда Ина подошла к матери и громко и капризно сказала: — Я хочу спать. Мама попробовала не обратить на нее внимания, но не тут-то было. — Я хочу спать. Кончилось тем, что Ину за руку, уволокли в кровать бабушки, но зато Ина уверенно взяла Маринку и, чувствуя себя победительницей, заснула. Когда Ина проснулась, мама уже ушла на работу, а папа был грустный. Он лег читать книжку, но у Ины были свои планы. Точно зная, что в первый день дочкам не отказывают, она увела его в игрушечный магазин. — Ну, расскажи, доченька, как вы тут жили. — Я росла, — рассеянно ответила Ина, занятая выбором игрушек. — А мама часто ходила в кино, на танцы? И хотя большая часть ее мыслей была за прилавком, Ина ответила так, как ему приятнее: — Куда от меня пойдешь-то? — Значит, воспитывала? — повеселел маленький отец. — Воспитывала, — вздохнула Ина и показала на выбранную игрушку. Но это было еще не все. Возвращаясь из магазина, она свернула на знакомый бульвар. — Видишь, какие листья: наполовину летние, наполовину зимние? Однако отец не заметил, ни как красиво она это сказала, ни то, что листьев почти и нет уже и они совсем зимние. Ина не стала повторять, а показала на двухэтажный дом: — Тут старенький дедулечка живет. Не наш, а другой. К нему нужно зайти. — Может быть, в следующий раз? — возразил неуверенно отец, но Ина покачала головой: — Он очень старенький. Он даже помереть может. И всё книги читает. Когда старик открыл дверь, отец рассыпался в извинениях: — Может, мы не вовремя… Дочка тащит и тащит… — Ах да, — сказал, вспомнив, старик, — кукла с оторванной рукой, да? — Вы уж простите… Я даже не понял… — Да ну что вы! Входите. Я одинокий вдовец — людям рад. — Дядя, можно я завтра принесу куклу починить? — Ну, конечно. Я уже думал, ты ее выбросила. — С этой куклой беда, — покачал головой отец. — Я уж и не разберусь, кто прав, кто виноват. Знаете, до скандалов доходит. Жена говорит — упрямый бездушный ребенок, чурбан ей дороже матери. — Бывает, — кивнул старик. — Все ведь не так просто. Еще Маркс писал что-то такое насчет вещей, что они как бы несут в себе родовую сущность человека… Ну, а кукла в детстве — это… Я, помню, сам в детстве… Ина ушла с конфетами к кораблям, а старик и отец пили чай, и обрывки их разговоров доносились до занятой игрой девочки. Старик ласково улыбался, отец раскраснелся. — …Жена моя «я» свое любит. Она красивая, ну а я, сами видите. Вы не думайте, она не гуляла… Просто ей досадно, что я ростом мал. — Это по молодости. Потом пройдет… — …У нас ребенок… — …живую душу поломать нетрудно… — Я же тоже это думаю. Для себя решить просто, а разве, хотя бы я, вправе лишать… — Человека вырастить — сложная штука… — …Я ведь ему приемный сын, а так получилось, что, кроме меня, у него никого и нет. Душа у него, как у женщины, нежная. — Мужчина-то иногда еще нежнее женщины. — Совершенно правильно. Это очень верно… …Всю дорогу домой отец был весел. — Молодец, дочка, — два раза сказал он ей, — с умным человеком меня познакомила. И она от гордости серьезная была: все хорошо она сделала — и отца развеселила, и о Маринке договорилась. Однако когда она проснулась ночью — от дыма, или от света, или еще от чего, — отец почему-то сидел возле, в трусах и майке, и курил, и чуть не плакал. Ей даже досадно стало: столько она старалась — и к старику его водила, и все — и вот зря. И еще ей было досадно, что он такой не солдат. — Зря ты снял военную одежду, — опять сказала она. — Спи, доченька, — погладил он ее по голове, и снова она испытала смешанное чувство — непривычности этой руки и нежной жалости к отцу, как к Маринке. — Завтра сходим к дяде-старичку, — сказала она, улыбаясь сонно и ободряюще. — Сходим, — безрадостно согласился он. Он ушел, и было грустно, и смыкались глаза, и неподвижно висел в окне острый серп луны. — Спи, малышка, — вздохнула она, бережно прикрывая Маринку. — Спи — мама с тобой.