Последняя жертва
Наталья Никольская


Валандра


Одна предприимчивая девица выкрала у криминального авторитета Троши негативы и фотографии, компрометирующие очень влиятельного чиновника, и предложила тому купить у нее негативы. Не подумала девица, что откусила кусок больше, чем могла проглотить. И была убита. Злополучная пленка исчезла... Чиновник обращается в фирму «Кайзер» с просьбой найти негативы и передать ему. Начальник службы безопасности Вершинина начинает расследование и вскоре выясняет, что за пленкой идет настоящая охота...


Наталья Никольская 

Последняя жертва


Глава первая 


Валера Толкушкин повернулся на дерматиновом диване и посмотрел на часы, висевшие над пультом. «Четвертый час. Похоже, сегодняшнее дежурство будет спокойным», — подумал он и сел, опершись руками о стол. Он пододвинул к себе пачку сигарет, закурил и посмотрел на свое искаженное отражение в натертом до блеска боку электросамовара. 

На другом таком же диване дремал Маркелов. Валера посмотрел на него. В это время на пульте замигала красная лампа, и помещение дежурки наполнилось резким пульсирующим звуком. «Ну вот, сглазил», — подумал Толкушкин, быстро сунул ноги в кроссовки и, подбежав к пульту, открыл регистрационный журнал. 

— Вадик, — повернув голову, крикнул он Маркелову, — подъем. 

— Не глухой, слышу, — отозвался Маркелов, опуская ноги на пол, и поморщился, — да выключи ты эту сирену. 

Толкушкин щелкнул тумблером на панели пульта, и в комнате воцарилась тишина. 

— Далеко ехать? — Маркелов подошел и тоже склонился над журналом. 

— Да нет, рядом совсем — на Шевченко. Трауберг Маргарита Львовна. 

— Я буду ждать в машине, — Вадик повернулся и пошел к выходу. 

— Я уже иду, — Валера сделал в журнале последние отметки и тронулся следом. 

Серая майская ночь встретила их прохладой и сыростью. Как говорили синоптики, такого холодного мая не было с тысяча девятьсот восемнадцатого года. Сев в «Ниву», полученную два дня назад из ремонта, Маркелов вставил ключ в замок зажигания. 

Мамедов, сидевший в ту злополучную ночь, когда на него был совершен наезд, за рулем, чудом остался жив. Он успел в последнее мгновение свернуть на тротуар, спасаясь от мчавшегося прямо на него ЗИЛа-самосвала, и теперь находился в больнице с сотрясением мозга и переломом плеча. 

Маркелов повернул ключ и, не давая двигателю прогреться, плавно выехал со двора. Мокрая после дождя дорога отражала свет фонарей и огни рекламы. По Рабочей «Нива» доехала до Вольской, потом свернула на Шевченко. У поворота к дому их нагнал милицейский УАЗик, озаряя пространство синими всполохами. Водитель УАЗика, узнав «кайзеровскую» «Ниву», несколько раз мигнул фарами. 

— Хорошо хоть сирену не врубили, — подковырнул ментов Толкушкин. 

Обе машины почти одновременно въехали во двор дома сталинской постройки и остановились у углового подъезда. Двери УАЗика распахнулись, и с заднего сиденья выпрыгнули два автоматчика в шлемах и бронежилетах. С переднего сиденья вышел старший лейтенант Силантьев и, указал пистолетом, который держал в руке, в сторону подъезда. 

— Третий этаж, квартира двадцать два. 

Автоматчики бросились в подъезд. Толкушкин с Маркеловым, поприветствовав лейтенанта, двинулись следом за ним. Силантьев остановился не доходя несколько ступеней до лестничной площадки третьего этажа, а автоматчики — перед металлической дверью, оклеенной пленкой под красное дерево. Один из них, который был повыше, взялся за ручку и, повернув ее, потянул дверь на себя. Другой, выставив вперед оружие, ринулся внутрь. 

Подождав, когда оба автоматчика скроются за дверью, лейтенант тоже вошел в квартиру. Толкушкин с Маркеловым, стоя на лестничной площадке между вторым и третьим этажами, наблюдали за действиями тревожной группы. 

— Ну что, пошли? — Толкушкин посмотрел на Маркелова и начал неторопливо подниматься. 

Просторная вытянутая прихожая до потолка была отделана узкими панелями под бук и освещалась мягким рассеянным светом, льющимся из галогенных светильников, направленных в потолок. По обе стороны высокого зеркала в старинной резной раме висели бра в виде газовых фонарей девятнадцатого века. 

— Руками ничего не трогать, — лейтенант выглянул в прихожую. 

— Не первый год замужем, — буркнул Маркелов. 

У одной стены большой, почти квадратной гостиной, служившей одновременно и спальней, стоял разложенный диван-экспресс. Рядом с новеньким «сони-тринитроном» — пара кресел с причудливо изогнутыми подлокотниками. Встроенный шкаф-купе. Старинный — громоздкий и немного аляпистый — сервант, на полках за узорчатым стеклом — слабо поблескивающий фарфор и хрусталь. Чуть поодаль — книжный шкаф… 

Стены гостиной до уровня подоконника были отделаны темно-коричневым деревом, а выше — зелеными, цвета майской травы, шелковыми обоями. Освещала комнату бронзовая люстра с хрустальными подвесками. 

Силантьев с автоматчиками стояли на светло-бежевом ковровом покрытии и смотрели на обнаженное тело молодой женщины, лежавшей на полу. Ее руки и ноги были связаны прозрачным скотчем, полоской такого же скотча был заклеен рот. На месте глаз зияли кровавые провалы. 

Все вокруг было забрызгано кровью. Толкушкин, выглянувший из-за спины Маркелова, отпрянул, усиленно борясь с подступившей к горлу тошнотой. 

— Валера, — повернулся к нему Маркелов, — сгоняй в ларек, купи чего-нибудь попить. 

В другой раз Толкушкин бы начал сопротивляться приказанию старшего товарища, но сейчас безропотно повернулся и вышел. 

Лейтенант сел на диван и снял трубку телефона, висевшего на стене. 

— Алло, Горохов? Это Силантьев. У меня здесь труп на Шевченко. Я пришлю машину, отправь мне кинолога с собачкой, срочно. И бригаду криминалистов. 

Он повесил трубку и снял с пояса рацию. 

— Олег, дуй живо в отдел, заберешь там дежурного кинолога и мигом обратно, понял? 

— Понял, — прохрипел в ответ голос водителя. 

— Снова этот маньяк объявился, — ни к кому конкретно не обращаясь произнес Силантьев, — уже пятое убийство… И везде этот дурацкий знак оставляет. 

Маркелов посмотрел на тело, куда указывал палец лейтенанта, и заметил, что на груди у жертвы было вырезано что-то вроде яблока, внутри которого была сделана надпись латинскими буквами. 

— Скорее всего, жертва его знала, и в квартиру они вошли вместе, — продолжал лейтенант, — а сигнализация сработала, когда он уходил. 

Маркелов подавил приступ зевоты и отвернулся. 

— Значит, к нам претензий не будет. Тогда я пойду. 

— Иди, — Силантьев посмотрел на высокого автоматчика, — Вова, сходи, разбуди соседей — нам понадобятся понятые. 

Попрощавшись с лейтенантом, Вадим направился к выходу и в дверях столкнулся с Толкушкиным, державшим под мышкой двухлитровую бутыль спрайта. 

— Пойдем, нам здесь больше делать нечего. К нам претензий быть не может, — добавил он, видя, что Толкушкин удивленно вращает глазами. 

Они спустились вниз и сели в машину. Развернувшись на пятачке у подъезда, Маркелов вырулил на дорогу. 

* * *


30. месяц — неразборчиво, 1999. 

Черт бы побрал эти ремонтные работы! Выключают воду — ни умыться, как говорится, ни подмыться… Что хотят — то и творят! Совдеп хренов! 

Но самое главное — нельзя инструменты вымыть… Сполоснул, конечно, из чайника, но разве это дело? Что же мне теперь с собой бидончик прихватывать? Смех — смехом, а придется… Или это предупреждение? 

Может, не угоден тебе труд мой, Господи? Или это случайность? Ох, верно, бес меня попутал, если я заговорил о превратностях судьбы, о нечаянностях всяких, забывая о промысле твоем, Господи! 

Накажи раба твоего, подай знак… Или это и был знак, только я из-за своей гордыни все еще мню себя твоим избранником? 

Нет уж… Просчитывать все надо тщательнее, чтобы не оказаться в дураках даже перед Господом. Учитывать все возможные и невозможные нюансы, вносить в стратегию и прожекты прихотливую динамику жизни… Тактика, тактика… 

Жизнь… Разве справедливо, Господи, что даешь ты ее и дурным, и правым равной чашей? Нет, я не встаю с колен, не смотрю на тебя как равный, просто понять силюсь: какой же смысл вкладываешь ты в эту уравниловку? 

Ужели дурные, оборотни, волхвы черные достойны видеть творение рук твоих, Боже? А сколько нечисти нынче развелось, сколько кривды и гордыни? И ты спокойно взираешь на это, не поразишь молнией эти Содом и Гоморру? 

Знаю, знаю — ты меня призвал к этому, дал мне в надел этот край неправедный, чтобы я очистил его от всякой мрази и гнили! 

И она, эта стерва с рыжим лобком и наглыми глазами, — одна из многих, коим еще предстоит суд твой строгий и непредвзятый… 

Ух, падла, сопротивляться задумала! Но я-то ей быстренько рот скотчем залепил… В следующий раз осмотрительнее надо быть. А то поиграть задумал… 

Тело… Мерзость, непристойность, грех. Дух, дух и еще раз дух! Что тело? — гниющая оболочка… Я освободил ее — выпустил на свободу душу. И полетела она, полетела… Попробуй догони, поймай! А темница — в другой темнице, в крови и пыли. 

Наследил, конечно… 

Или ты осуждаешь меня, Господи? Вина моя — в истовом служении тебе! Дым стелется над вотчиной твоей, паства твоя — лишившееся пастуха стадо. 

Но у тебя есть я, Господи, слуга твой вечный, преданный и терпеливый! 

Доллары, Господи? 

Ты же знаешь, как слаба плоть человеческая… Нет, не воля, а именно — плоть! Ведь ее питать нужно… 

Ты же сам такими создал нас, грешных, но ищущих света! 

И я указываю его ближним моим, закрываю им глаза в этой жизни, чтобы они смогли распахнуть их в иной, праведной, вечной… 

А для этого мне нужно поддерживать в себе эту проклятую бренную жизнь, дабы не споткнуться, не упасть, не выронить из рук меча, карающего неправых… 

* * *


Итак, давайте знакомиться: меня зовут Вершинина Валентина Андреевна. Мои подчиненные, сотрудники отдела безопасности фирмы «Кайзер», которую я возглавляю вот уже три года, между собой называют меня Валандрой. Меня это не только не задевает, но даже нравится. 

Составленное из имени и отчества, звучащих довольно банально, это прозвище, как мне кажется, таит в себе некую загадку, аллюзию и намек. 

На что? 

Для начала скажем, что Валандра запросто рифмуется с «саламандрой». Не слышится ли вам что-то ускользающе-волшебное и сказочное в этом прозвище? 

И потом, оно созвучно с именем одного из самых обаятельных героев Булгакова — Воландом. 

Только попрошу не путать его с разными там вульгарными «шлендрами», «шлындрами» и более нейтрально-корабельной «полундрой»! 

Наша фирма занимается не только производством стальных дверей, установкой сигнализации и контролем за объектами, на которых данная сигнализация установлена. Служба безопасности фирмы «Кайзер» проводит также всякого рода расследования. Таким образом, сотрудники отдела безопасности «Кайзера» осмеливаются полагать себя детективами, каждый раз на практике доказывая себе и окружающим правомочность подобного полагания. 

К нам обращаются как простые смертные, так и высокопоставленные чиновники, когда заходит речь о необходимости сохранить их репутацию в неподмоченном состоянии. Видели бы вы, как они тушуются, в какое замешательство, а порой и агрессию впадают, когда в интересах дела приходится расспрашивать их на предмет каких-нибудь деликатных подробностей биографии или отношений с ближними! 

За баранкой «Кайзера», погремывая рюмочным хрусталем и утопая в мягких подушках собственных ягодиц, сидит Мещеряков Михаил Анатольевич — мой непосредственный начальник, с которым я на протяжении трех лет веду один и тот же напряженный словесный поединок и который упорно твердит, что это именно он нас кормит. 

Он, естественно, возглавляет список сотрудников «Кайзера», с которыми на манер драматурга я и хочу вас познакомить. 

Итак, Мещеряков Михаил Анатольевич — бывший сотрудник органов, отдавший не один год своей бурной жизни оперативно-следственному отделу. Умен, хороший организатор, пройдоха, тертый калач. Жадноват, трусоват, фатоват. Основное хобби — вмешиваться в мою личную жизнь, изображая умудренного опытом, заботливого отца. 

Деловит, плодовит (в смысле идей), полиглот (в смысле количества спиртного, проглатываемого за единицу времени), чадолюбив, зануден, иногда назойлив до умопомрачения. 

Работать с ним можно, особенно когда он сидит у себя в кабинете на втором этаже и не сует свой сизый нос в мои дела. Но такое бывает крайне редко, обычно он всем и вся интересуется, не давая ступить и шагу, чтобы не погрозить своим толстым пальцем из-за угла и не разразиться какой-нибудь «притчей во языцех». 

Мамедов Алискер — секретарь-референт, моя правая рука, который сейчас валяется на больничной койке. Дело в том, что пару недель назад Алискер попал в дорожно-транспортное происшествие. Через полтора-два месяца он вернется «в строй», а пока я терпеливо и артистично должна разыгрывать из себя левшу. 

Мамедов деловит, подтянут, сообразителен, всегда гладко выбрит, красив, умен, темпераментен на восточный манер, впечатлителен, любвеобилен — ох уж эти женщины, вечно он попадает в какие-то истории из-за них и с ними. 

Парень хваткий, настоящий универсал! 

Маркелов Вадим — компьютерный маньяк-виртуоз, сосредоточенный на процессорах, мониторах, сайтах, файлах и прочей ерунде и потому рассеянный в обычной жизни. Но это — недостаток всех людей, занимающихся усиленной мозговой деятельностью и в силу природных характеристик склонных к интроверсии. 

Приветлив, ироничен, исполнителен, спокоен — иногда до индифферентности. 

Толкушкин Валера — писатель-одиночка, маргинал, вольная птичка, настолько вольная, что за те неполных три месяца, которые он трудится в «Кайзере», успел схлопотать выговор. Мой сотоварищ по литературе, первый читатель и критик детективного чтива, выходящего из-под моего пера. Советчик, оппонент и в чем-то — культурный наставник. Зубоскал и насмешник. 

Универсал, как и все прочие. Даже его эпизодическое разгильдяйство не может заставить меня расстаться с ним. Ребята считают его моим любимчиком… Конечно, я — за равноправие, но… 

Ганке Валентин Валентинович — старший из сотрудников. В прошлом — виртуоз-медвежатник, в настоящем — специалист по замкам, простым и сейфным. Сановит, осанист, пунктуален, обходителен, неизменно корректен и невозмутим. Отличное чувство юмора и такта. Всегда безукоризненно одет, подстрижен и выбрит. предмет его особой гордости — густые холеные усы, которые от тщательно расчесывает специальной расчесочкой. 

Практически никогда не расстается со своим дипломатом, в регулярно аэрируемых отсеках которого покоятся его аккуратно разложенные «хирургические» инструменты. Выходец из семьи поволжских немцев, ведущих свой род из северной Вестфалии, в свою работу он привык вкладывать неспешную основательность и филигранную скрупулезность своего народа. 

Чета братцев Антоновых — Александр и Николай. 

Сыщики-водолазы, скалолазы. Основное их занятие — добыча информации. Оба прекрасно водят машину, стреляют, препираются с Толкушкиным, который высмеивает их невежественно-прохладное отношение к символико-мистической системе знаний и ассоциаций, за период своего существования в избытке накопленных восточной и западной культурной традицией. 

Александр старше брата всего на полчаса, но ужасно горд этим обстоятельством. 

Болдырев Сергей — в прошлом — автогонщик, а ныне — водитель кайзеровской «Волги», на которой разъезжает безрукая в данный момент кайзерша, то бишь — я. Крепкий парень, с крестьянской жилкой и трезвым взглядом на жизнь. Прекрасный семьянин. Исполнителен, теплолюбив, обидчив. 

Кажется, все. Вообще-то я рада, что мне удалось сколотить такую команду. Каково это — руководить мужчинами? — спросите вы. Пока справляюсь, а там… 

Телефонный звонок оторвал Вершинину от записей, она отодвинула тетрадь и поднесла трубку к уху. 

— Валентина Андреевна, доброе утро. Это Маркелов. Я не слишком рано? 

— Нет, Вадим, я уже давно не сплю. Что-нибудь случилось? 

— Нет, то есть да, случилось. У нас дежурство кончается… 

— Вадим, что ты мнешься как кисейная барышня, выражайся яснее. 

— Сегодня ночью был вызов на Шевченко. С сигнализацией все в порядке, только вот в квартире обнаружили труп. Ну, я и хотел у вас узнать, будем снимать с пульта? 

— Оставь пока. В понедельник посмотрим, когда кончается срок действия договора, а там, может, объявятся родственники или наследники. Как фамилия владельца квартиры? 

— Маргарита Львовна Трауберг. 

— Хорошо, Вадим, до понедельника. 

— Всего хорошего, Валентина Андреевна. 

Вершинина положила трубку и пошла будить Максима. Подойдя к сыну, она потрепала его по стриженому затылку. 

— Макс, вставай, завтрак готов. 

— Ну, мам, — недовольно пробормотал Максим, — ты даже в каникулы не даешь выспаться. 

— Вот отправлю тебя к бабушке с дедушкой, у них отоспишься. 

— Я к ним не поеду, — твердо заявил Максим, сев на постели. 

— Это еще почему? — удивилась Вершинина. 

— А компьютер… 

— О, Господи, — успокоилась она, — я уж подумала, и вправду что-то случилось. Ну, какие проблемы? И железо твое отправим. 

— Тогда другое дело, — тут же повеселел Макс. 

— Ну, иди умываться. Нам сегодня еще в больницу надо заехать — Алискера проведать. 

* * *


Утром в понедельник, как обычно по будням, за Вершининой заехал Болдырев. Он позвонил из машины. 

— Жди, Сергей, я скоро, — ответила она и, положив трубку, направилась в ванную. 

Вечером приезжал Виктор Ромашов. Привез несколько бутылок красного вина, мяса, фруктов, зелени. Конечно, сегодня она проспала. «Перекушу на работе», — подумала Вершинина. Выйдя из ванной, она выглянула в окно. День обещал быть теплым, поэтому плащ она брать не стала. 

Надев туфли, взглянула на свое отражение в зеркале: на нее смотрела высокая эффектная блондинка, короткое каре обрамляло лицо с крупными правильными чертами. «Надо не забыть отправить компьютер Максу», — она улыбнулась зеркалу и вышла из квартиры, заперев за собой дверь. 

Болдырев ждал в черной кайзеровской «Волге». Доехали они быстро, но когда Вершинина вошла в свой кабинет, располагавшийся на первом этаже двухэтажного здания, где размещалась администрация фирмы «Кайзер», часы на стене показывали девять тридцать. 

Она шагнула было к своему рабочему столу, но увидев, что ее кресло занято, остановилась. В нем, откинувшись на спинку, сидел ее шеф. Его жирные ляжки-окорока с трудом помещались в кресле. Он перевел свой взгляд с часов на Вершинину. 

— Да, Валентина. Ты опоздала на полчаса, — укоризненно произнес он, держа в руках полуистлевшую сигарету. 

— Могу я раз в году немного задержаться? — с раздражением сказала она. — Между прочим, я еще не завтракала. 

Видя, что Мещеряков не собирается освобождать ее место, она подошла к столику с электрочайником и, посмотрев на красный поплавок, щелкнула рычажком. 

— Вот если бы ты была замужем, Валентина… 

Она не дала ему закончить. 

— Если бы я была замужем, я бы опаздывала гораздо чаще: кроме себя и сына мне пришлось бы собирать на работу еще и мужа. И вообще, Миша, когда ты перестанешь читать мне нотации?… 

— Не раньше, чем ты выйдешь замуж. 

Почему-то он считал себя обязанным устроить личную жизнь Вершининой и постоянно пытался ее знакомить со своими не обремененными узами Гименея друзьями и с друзьями своих друзей, ну и так далее. 

— Миша, роль свахи тебе совершенно не идет, — Вершинина достала из холодильника батон и кусок сыра и принялась делать бутерброды. 

— Валентина, — Мещеряков вдруг резко сменил тему, — мы потеряли перспективного клиента. 

Он имел в виду одного банкира, который трясся над каждой копейкой. 

— Твой перспективный клиент зануда и скупердяй, — бросила Вершинина. — Он хочет, чтобы мы работали на него задаром. Я объяснила, что по соотношению цена-качество наши услуги выгоднее, чем у конкурентов, но он и слушать ничего не хотел. 

— Не умеем мы работать с клиентом, — гнул свое Мещеряков, — надо учиться. 

— Подхалимничать я никогда не научусь, — Вершинина зло посмотрела на шефа. 

На эту ее реплику он прореагировал на удивление спокойно. 

— Ну зачем же утрировать, я просто говорю, что нужно быть терпимее и мягче, может быть. 

— Я была бы терпимее, если бы один зануда не капал мне ежедневно на мозги. 

— Что ты имеешь в виду? — и без того красное лицо Мещерякова побагровело. 

Чайник закипел и отключился. Вершинина разорвала пакетик с кофе «три в одном» и высыпала его содержимое в чашку. 

— Ты мне составишь компанию? — она проигнорировала вопрос шефа. 

— Нет! — заорал Мещеряков. — И вообще, какого черта ты так со мной разговариваешь? 

— Ну как я с тобой разговариваю, Миша? — Вершинина добавила в чашку воды и начала размешивать дымящийся напиток. 

— В общем, так, Валентина, — Мещеряков немного отошел, но дышал все еще тяжело, — или ты перестраиваешься и начинаешь работать по-новому, или… 

— Что или? — прервала его Вершинина, — уволишь меня? 

— Работай пока, — Мещеряков тяжело поднялся с кресла. — Кстати, что у вас произошло вчера ночью? 

Вершинина всегда удивлялась его осведомленности: он мог целыми днями сидеть в своем кабинете или «принимать на грудь», как он выражался, или бродить вроде бы безо всякого дела по коридорам, но всегда был в курсе всего происходящего в «Кайзере» и, в частности, в службе безопасности. 

— В квартире на Шевченко обнаружили труп хозяйки, — она откусила кусок бутерброда и сделала маленький глоток кофе, — я сама еще толком не выяснила. 

— К нам претензий не будет? — хмуро поинтересовался Мещеряков. 

— Нет, с сигнализацией все в порядке, так что не переживай. 

— Что значит «не переживай», — снова начал распаляться шеф, меряя кабинет своими большими шагами, — кто же за вас еще будет переживать, если не я, а? Вы, понимаешь, можете себе позволить опоздать на работу, уйти раньше времени домой или по своим делам, попасть в больницу, а я должен все контролировать, учитывать каждую мелочь, следить, чтобы вы не натворили каких-нибудь глупостей. Знаешь, Валентина, каково в наше время руководить такой организацией, как наша? — Мещеряков уставился на Вершинину своими водянистыми глазками. 

— Миш, — Вершинина допила остатки кофе и начала убирать со стола, — у меня коньяк есть, не хочешь попробовать? 

— Какой еще коньяк? — оторопел Мещеряков, — опять твои грязные намеки? 

— Ну какие могут быть намеки? — она направилась к сейфу и, отперев его, достала бутылку «Дербента», — просто мне подарили, а я в коньяках ничего не понимаю. 

— Ну-ка дай сюда, — Мещеряков потянулся за бутылкой, — надо попробовать. У тебя рюмки-то есть? 

— Рюмки есть, — она заперла сейф и села на свое кресло, которое еще сохранило тепло мещеряковских ягодиц, — только мне еще договора посмотреть надо, вдруг родственники этой Трауберг объявятся. 

— А, ну ладно, работай, — Мещеряков направился к двери. 

Когда он вышел, Вершинина с облегчением вздохнула. «Хоть покурю спокойно». Из пачки «Кэмела» она достала сигарету, прикурила от «дракоши», из пасти которого вырвалось пламя, и пододвинула к себе «Московский комсомолец», который лежал на столе рядом с телефоном. 

На последней странице был напечатан астрологический прогноз на неделю. 

«Астрологическое небо конца мая — одно из самых тяжелых за весь год. Тридцатого мая состоится лунное затмение, влияние которого уже ощущалось на протяжении прошедшей недели. Давно замечено, что в период лунного затмения возрастает эмоциональная чувствительность, повышается обидчивость и внушаемость, люди становятся более нервными и раздражительными». 

Вершинина не стала читать дальше, а перевела взгляд вправо, где был дан прогноз по знакам зодиака, и нашла Козерога: 

«КОЗЕРОГ запросто может лишиться работы, а заодно и хорошей репутации на этой неделе. Об этом вы узнаете уже в первый день недели. Однако все может ограничиться только крупным разговором с начальником». 

«Вот и не верь после этого звездам и предсказателям», — подумала Вершинина и, стряхнув пепел с сигареты, стала читать дальше. 

«Удержаться на рабочем месте помогут коллеги, которые болеют за вас. Мужчины не должны сейчас слушать советов жены. В отношения с любимым человеком могут вмешаться родители». 

Она отложила газету и задумалась. Она уже собиралась встать, чтобы найти на полке договор, как дверь в кабинет приоткрылась, и в образовавшуюся щель заглянул Толкушкин. 

— Валентина Андреевна, к вам пришли. 

— Кто? 

— Лев Трауберг, — таинственно произнес Валера. 

— Что ж, зови, — она вздохнула и затушила окурок в пепельнице. 


Глава вторая 


Трауберг был мужчиной среднего роста, с брюшком, немного обрюзгшими чертами лица и огненно-рыжей шевелюрой, озарившей вершининский кабинет похлеще любого солнца. Несколько сединок в густой курчавой копне волос не умаляли их охряного блеска и силы. Крючковатый нос почти касался верхней губы. 

«Запоминающаяся внешность», — подумала Вершинина, как только посетитель пересек порог ее кабинета. 

Она поздоровалась в ответ на его картавое «здгасьте» и предложила сесть. На Трауберге был строгий темный костюм и ослепительно-белая рубашка. Узел галстука был немного ослаблен. Как-то смущенно поглядев на Валандру, он приземлился в кресло и тяжело задышал. 

— У меня к вам дело, — медленно проговорил он так, словно у него спирало дыхание от каждого произносимого им слова. 

— Мне доложили о вашем приходе, мы… ждали вас. Нужно решить вопрос с сигнализацией… 

— Я, честно говоря, не за этим к вам пришел… Это сущая мелочь… — он беспокойно заерзал на кожаном сиденье, — вы ведь в курсе, что произошло… 

— Лев… простите, не знаю вашего отчества, — Вершинина стряхнула пепел. 

— Земович, — поспешил сказать гость, часто заморгав. 

— Так вот, Лев Земович, для нас эта мелочь имеет определенное значение… Хотя я вас понимаю и очень сочувствую. Но ведь вы сами знаете, что никакие слова соболезнования… 

— Спасибо, — сухо поблагодарил Трауберг, едва взглянув на Вершинину. 

Было видно, что он с трудом сдерживает свои эмоции. 

— Я хочу, — сказал он и закашлялся, — чтобы вы… 

— Воды? 

— Да, будьте любезны, — с трудом выдавил он, мотая рыжей головой. 

Вершинина поднялась с кресла и, подойдя к журнальному столику, налила из высокого графина воды. Она протянула стакан гостю и вернулась на свое место. 

— Спасибо, — более проникновенным голосом поблагодарил Трауберг, — я хочу, — повторил он после нескольких глотков, — чтобы вы нашли убийцу моей дочери. 

Поставив стакан на стол, в ожидании ответа он сделал скорбное выражение лица и теперь, наклонив голову вперед, смотрел исподлобья. 

— Насколько мне известно, речь идет о серийном убийце, о маньяке… — начала было Вершинина. 

— Найдите этого подонка! — неожиданно закричал побледневший Трауберг, — я заплачу, — уже более спокойно добавил он. 

— Успокойтесь, Лев Земович, попейте еще воды, — Вершинина затушила сигарету в огромной хрустальной пепельнице и откинулась на спинку кресла. 

Трауберг сделал несколько лихорадочных глотков и, снова водрузив стакан на стол, некоторое время молчал, собираясь с мыслями. 

«Нелегко ему, — сочувственно подумала Вершинина, — а все-таки выражается ясно, четко формулирует». Она почувствовала к посетителю что-то похожее на симпатию. 

— Я навел о вас справки, — быстро и неожиданно деловито заговорил он, — на вашем счету нет ни одного не раскрытого убийства… 

— Стараемся, — скромно заметила Валандра, пожимая плечами. 

— Вы поможете мне? — его голубые глаза, не мигая, смотрели на нее. 

— Лев Земович, — мягко обратилась она к Траубергу, — вы не подождете немного, мне надо поговорить с ребятами? 

— Конечно, конечно, — Трауберг замотал головой. 

— Я скоро приду, — Вершинина направилась к двери. 

В дежурке было необычно свежо. Сидя за столом, на котором возвышался пульт, Болдырев ежеминутно, как гончар, выдувал себе на руки все новые порции горячего внутриутробного воздуха, демонстративно растирая их. 

— Хватит прикидываться! — язвительно хихикнул Толкушкин, который ломал голову над очередным кроссвордом, — пора радиаторов и прочей дряни миновала. 

— Молчи, умник! — огрызнулся Болдырев, — много ты понимаешь! 

— Не грусти, Серега, — подхватил Маркелов, — скоро лето! Недельки через две, помяни мое слово, установится настоящая «болдыревская» погодка — сорок градусов в тени, — иронично посмотрев на рыкающего и чертыхающегося Болдырева, Маркелов вновь сосредоточил внимание на мониторе. 

— Слышал я, ночка у вас неспокойная… 

— Вадим, Валера, — мне надо с вами поговорить, — обратилась к задирам вошедшая в дежурку Валандра. 

— О вчерашнем? — проницательно спросил Толкушкин. 

— Опишите мне все виденное и слышанное вами в деталях, — что и как. Кажется у нас клиент намечается, догадываетесь, кто? 

— Папаша той девушки, которую мы в квартире обнаружили с… — Маркелов замялся. 

— Трауберг Лев Земович, прошу любить и жаловать. Ну так что, еще раз, как все было? — Валандра строго посмотрела на ребят. 

— Значит так, — взял инициативу Толкушкин, — приехали мы на Шевченко… 

* * *


Вернувшись в кабинет, Вершинина застала Трауберга сокрушенным и поникшим. Он тупо смотрел в пол, непрерывно покачивая головой туда-сюда. 

— Вам плохо? — обеспокоенно спросила она, вглядываясь в его бледное лицо. — может, еще воды? — Валандра перевела взгляд на пустой стакан, стоявший на столе. 

— Пожалуйста, если можно… — произнес он слабым голосом и продолжил бессмысленное движение головой влево-вправо. 

Валандра заново наполнила стакан и протянула его Траубергу. 

«Воспоминания замучили, при мне-то он еще кое-как сдерживался, а стоило мне уйти — совсем никакой стал!» 

Она закурила. 

— Может, закурите? — обратилась она к понурому Льву Земовичу. 

— Не курю, — отозвался он и, опустошив стакан наполовину, поставил его на стол. — Трудный день, — тоном библейского мудреца произнес Лев Земович. 

— Еще бы, — Вершинина сочувственно посмотрела на него. 

— Такое горе… — его слабый голос сбился на всхлип, извините… 

— Ну что вы, я понимаю. 

Вершинина замолчала, давая посетителю время прийти в себя. 

— Ну так что, продолжим? — мягко сказала она, заметив, что Трауберг немного приободрился. 

— Конечно. Вы согласны мне помочь? — он поднял на Вершинину свои голубые глаза. Она кивнула. 

— Лев Земович, как я вам уже сказала, речь идет о серии убийств. Мне очень жаль, что ваша дочь пополнила список жертв этого маньяка… Пятое убийство — один и тот же почерк. Можно только предполагать, где этот подонок знакомился со своими будущими жертвами: на улице, в кафе, в баре, на дискотеке, на рынке… 

Ясно одно. У всех этих женщин было что-то общее: во внешности, в манере поведения ли, в разговоре, может быть, какой-либо определенный род деятельности, социальный статус, какие-нибудь психологические особенности, которые маньяк умеет сходу различать. Серийные убийцы — неплохие психологи. 

Не исключено, хотя и маловероятно, что убийца входил в круг знакомых всех этих женщин. Необходимо проверить окружение, друзей, знакомых. Мы, вне всякого сомнения, будем еще связываться с милицией, нам нужна информация, чтобы произвести хотя бы предварительный анализ и сделать кое-какие сопоставления… 

Зачем я все это вам говорю? — Вершинина в упор посмотрела на Трауберга. Он, казалось, внимательно слушал ее. — Просто хочу подготовить вас к разговору. Вы должны будете искренне отвечать на мои вопросы, какими бы деликатными и щекотливыми они ни были, иначе я не смогу вам помочь, вы меня понимаете? 

— Да, да, конечно. — Трауберг крутил в руках авторучку. — Только я хотел бы сначала узнать… — он замялся. 

— Спрашивайте, не стесняйтесь, — любезно сказала она, туша сигарету в пепельнице и морщась от дыма. 

— В какую сумму мне обойдется расследование? — выдавил из себя Трауберг, как-то вкрадчиво заглядывая Вершининой в глаза. 

— Какими будут дополнительные расходы, я вам точно сказать не могу, а насчет премии за раскрытое убийство… — Валандра на минуту задумалась, краем глаза наблюдая за Львом Земовичем. Он прямо-таки сгорал от нетерпения. Наконец, не в силах сидеть без движения, он вынул из кармана пиджака безупречной чистоты клетчатый носовой платок и промокнул испарину, выступившую на лбу. 

— Пять тысяч долларов, — отрезала Вершинина. 

— Пять тысяч?! — словно не веря своим ушам, тупо переспросил Трауберг. 

— Вы считаете, что это много? — усмехнулась Валандра. 

— Согласитесь, сумма солидная, — Трауберг замотал головой. 

«Прямо-таки ритуальное движение», — иронично подумала Вершинина. 

— Солидная, — согласилась она, — но во-первых, это только при условии, что убийство будет раскрыто, а во-вторых, одному Богу известно, чем придется заниматься моим ребятам, как им придется рисковать… Да и вообще, из этой суммы каждому сотруднику перепадет долларов триста пятьдесят-четыреста, а по нынешнем временам… 

— Так ведь и четыреста долларов — сумма приличная! — упорствовал Трауберг. 

— Как сказать… — Вершинина закурила уже третью сигарету. 

— А дешевле никак не получится? — юродивым тоном спросил Трауберг. 

— Боюсь, что нет, — невозмутимо ответила Вершинина. 

— Вы ведь понимаете, что значит для отца… 

— Понимаю и очень вам сочувствую, но не могут же мои люди работать бесплатно? — уже резко возразила она. 

«Вот ведь как получается: торгуемся над трупом девушки… Пошлю его куда подальше. Еще к состраданию меня призывает, намекая на то, что я хочу копейку заработать на его отцовском горе». 

— Может, у вас нет такой суммы? — полюбопытствовала она, мысленно уже простившись с Траубергом, но памятуя о наказе своего шефа по поводу умения разговаривать с клиентом. 

— Дело не в этом, — окончательно разочаровал ее Лев Земович, — деньги у меня есть, но я принципиально против. 

Тон его голоса стал назидательно-раздраженным. 

«Ну Шейлок, не иначе… Наверно, сидел тут, прикидывал, в какую сумму обойдется ему все предприятие. Может, и его подавленное состояние, в котором я его застала, вернувшись из дежурки, объясняется тяжкими раздумьями на этот предмет? — довольно цинично заключила она, — А все-таки интересное существо — человек!» 

Последняя реплика, обращенная не то к себе, не то к столь почитаемому ей Ларошфуко, портрет которого висел над журнальным столиком, была приправлена уже здоровой дозой оптимизма. 

— Лев Земович, простите, где вы работаете? 

— У меня два ювелирных магазина. 

— Значит, пять тысяч — для вас не проблема? 

— Но вы же еще говорили о накладных расходах… — осторожно заметил Трауберг, потирая вспотевшие ладони. 

— Говорила, но поверьте, я не прибавлю ни цента… 

— Дело не в этом, я вполне вам доверяю, но… Не могли бы мы, скажем, остановиться на трех тысячах? — Трауберг часто заморгал. 

— Не хотелось бы вас разочаровывать, но на трех тысячах мы не поладим, — отчеканила Валандра. 

«Господи, надо же быть таким упертым!» 

— Ладно, — неожиданно согласившись, махнул рукой Трауберг. — Пять так пять! 

— И накладные расходы, — напомнила Вершинина. 

— Само собой, — снова проявил сговорчивость Трауберг. 

— Хорошо, тогда приступим. 

Покончив с внутренней борьбой, Трауберг как-то просветлел и преобразился. Он даже повеселел. Его лицо, которое минуту назад сводило точно судорогой, разгладилось и порозовело. 

— Ваша дочь жила с вами? 

Трауберг опять закашлялся. 

— Нет, у нее была своя квартира, в ней-то как раз… — он замолчал и опять принялся за прочистку горла. 

— Понятно, — протянула нахмурившемуся Траубергу руку помощи Валандра. — Вы часто виделись с Маргаритой? 

— Я живу с другой семьей уже двадцать лет. С матерью Маргариты я разошелся, когда ей было четырнадцать лет. 

— Значит, ей было тридцать четыре? 

— Да, седьмого апреля исполнилось. — Трауберг опять погрустнел. — Она умерла… 

— Я знаю, — не поняла Валандра, кого Лев Земович имеет в виду. 

— Я говорю о Кларе, матери Маргариты. — пояснил он. — Я, конечно, помогал им, но с Маргаритой мы виделись не часто… — Трауберг опять захрипел и потянулся за стаканом с водой. 

— Может, кофе? 

— Спасибо, не откажусь, — гость осушил стакан. 

Вершинина подняла трубку с рычага одного из трех стоящих перед ней телефонных аппаратов и набрала трехзначный номер. 

— Валера, — сказала она в трубку, — зайди, пожалуйста, на минутку. 

Валандра нажала на рычаг и, продолжая прерванный разговор, обратилась к посетителю: 

— Лев Земович, вы сказали, что давно живете с другой семьей. Кроме Маргариты дети у вас еще есть? 

— Сын, Марк. Он учится в университете, мечтает уехать в Америку. — Трауберг невесело усмехнулся. 

— А вы что же, против? — полюбопытствовала Вершинина. 

— Конечно! Если ты еврей и у тебя есть возможность вернуться на историческую родину, то негоже предпочитать ей страну ушлых и малокультурных янки. Или оставайся на земле, которая тебя взрастила, или — возвращайся на родину! — торжественно произнес Трауберг. Его глаза горели одновременно праведным негодованием и гордостью за свой маленький, но избранный народ. 

«Кредо так кредо!» — иронично заметила про себя Валандра. 

На пороге кабинета возник Толкушкин. 

— Валентина Андреевна… — раскрыл он было рот. 

— Валера, организуй-ка нам со Львом Земовичем кофе. 

— В один миг! — бодро отозвался Валера и, включив электрочайник, отправился мыть чашки. 

— А где работала Маргарита? 

— Преподавала историю в лицее, знаете, тот, новый, на Мальцева. 

— Да, да, шикарное здание. А она поддерживала отношения с братом? 

— Виделись они не часто, да я, откровенно говоря, не поощрял даже их эпизодических встреч. Сами понимаете, — Трауберг натолкнулся на полный недоумения взор Валандры, — взаимные претензии, зависть, размолвки… 

— Со стороны Маргариты, это понятно, но Марку-то что было завидовать, ведь вы жили с ним? 

— Я помогал Маргарите, я имею в виду материально… Вы же знаете, как эгоистичны дети, привыкшие к привилегированному положению в семье. Я говорю о тех, у кого нет ни брата, ни сестры, — пояснил Трауберг. 

— То есть вы хотите сказать, что Марк — именно такой ребенок? Но ведь он знал о существовании сестры. 

— Тем более, — оживился Трауберг, видно, не желая упустить случая поговорить на жизненно важную для него тему. — Маргарита — моя первая дочь, и Марк, привыкший к повышенному вниманию, мне кажется, неуютно себя чувствовал, когда речь заходила о его сестре. 

Вошел Толкушкин. Вода уже закипела. Он высыпал содержимое двух пакетиков «три в одном» в чашки и залил кипятком. 

— Спасибо, Валера, — поблагодарила его Валандра, когда он поставил чашки на стол. 

— Это все? — Толкушкин вопросительно посмотрел на свою начальницу. 

— Да, можешь идти. 

Толкушкин направился к двери. 

— Вы хотите сказать, что Маргарита теоретически и практически была как бы лишена дочерних и сестринских прав, но в сознании брата пребывала как постоянный намек, упрек в свой собственный адрес и даже как скрытая угроза? Именно поэтому вы не поощряли их отношений? — снова обратилась Валандра ко Льву Земовичу. 

— Да. Мне кажется, что у Марка всегда было какое-то чувство вины, от которого он хотел избавиться. — Трауберг беспокойно заморгал, — хотя, может, я преувеличиваю… 

— Значит, вы говорите, что Марк практически не общался с Маргаритой? 

— Можно сказать, что так. — Трауберг потупился. — Я считал, что так будет лучше для них обоих. Меньше раздражения, меньше обид… 

— А с кем общалась Маргарита на работе? Может, вы знаете каких-нибудь ее подруг, друзей, знакомых? — Вершинина сделала осторожный глоток кофе. 

— Точно я вам сказать не могу. Наверное, с учителями общалась, с коллегами… У меня ведь с дочерью не было особо теплых, доверительных отношений, хотя она была мне дорога. — Трауберг закашлялся. 

— Может, она все-таки говорила вам о каких-то конкретных людях? 

— Знаю, что она была дружна с преподавателем математики — Людмилой. Отчество ее мне не известно… Та при мне несколько раз звонила Маргарите домой… 

— А еще? Дворовые друзья, подруги… 

— Да нет. В детстве, может быть, такие и были. Вообще-то Марго была довольно скрытной, вечно, как ее мать мне говорила, копалась в себе. В подростковом возрасте, а наш развод с Кларой пришелся как раз на этот трудный и ответственный период. Маргарита не была неуемной и раздражительной, как другие дети. Она ни в чем нам не противоречила, да и к разводу отнеслась на удивление спокойно. Хотя мы с Кларой насчет этого не обольщались. 

— То есть? 

— Были почти уверены, что она переживает в душе, только вида не показывает. 

— Этакая пай-девочка? 

— Не то чтоб уж совсем мы не знали с ней хлопот, но по сравнению с другими детьми Марго была послушным ребенком. Правда, потом Клара начала мне жаловаться на нее. В двадцать один Марго влюбилась в какого-то разгильдяя, учившегося на инязе, стала нервной, нетерпимой, начала противоречить и даже из дома несколько раз уходила. Когда я пробовал вмешиваться, она меня не слушала, смотрела на меня как на пустое место… Хотя Марк в этом плане свою сестру переплюнул. 

— Что, совсем не слушается? 

— Вбил себе в голову эту Америку — никакого сладу с ним нет! Машину он все просил у меня… Так я ему не купил — вдруг продаст, да и рванет в свою Америку, никому ничего не сказав, кто его знает? — Трауберг хитро прищурился. — Я ведь ему ни в чем не отказываю. Когда сам за границей бываю, покупаю ему и одежду, и технику… Но денег в руки не даю. Вот он и бесится, все грозится уйти из дома. Я ему говорю: Марк, сейчас не времена хиппи, и в родне у нас привыкли к приличиям… Ох, не знаю, что с ним дальше делать буду. — Трауберг снова вынул платок и промокнул лоб. 

— А что же стало с тем, как вы выразились, разгильдяем, в которого влюбилась Маргарита? — поинтересовалась Валандра. 

— В Англию по окончании университета свалил. Английский-то он знал, видать, не плохо, если ему там стажировку предложили… 

— А что же Маргарита? 

— Да как-то поостыла она к нему, разочаровалась… Он ей здорово досаждал своими похождениями да пьянками. Потом он, правда, завязал, за ум взялся. Ой, да все равно ничего путного у них бы не вышло. У нас есть одно негласное правило: выходить замуж только за своего. 

— И сколько длилось Маргаритино увлечение? 

— Два года, хотя точно сказать не могу. Андрей ведь ей из Англии писал, приглашал, но Марго отказалась ехать к нему да и вообще вскоре перестала на его письма отвечать. А однажды, когда он позвонил (она сама мне об этом сказала в порыве откровения), повесила трубку в середине разговора. 

— Она не жаловалась на свою работу? 

— Да нет, даже наоборот — ей она очень нравилась! Она все методы какие-то новые внедряла, всерьез поговаривала о научной карьере. Она ведь после учебы на истфаке в аспирантуру поступила, но потом бросила. А недавно опять решила попробовать свои силы в науке. Вот только… — Трауберг закрыл лица руками. 

— Успокойтесь, — сказала Вершинина, чувствуя себя полной дурой: о каком покое могла идти речь, когда твой ребенок погиб?… 

— Извините, — Трауберг хлебнул полуостывший кофе и отрешенно уставился в окно — там, на синеве неба, курчавилась и росла густая облачная пена. — Сегодня дождь обещали, — тихо проговорил он, точно на эту мысль о дожде делал ставку как на лекарство от душевной муки. 

«Его гнетет еще и то, что он не особенно много уделял внимания дочери», — проницательно подытожила Вершинина. 

— Вы не знаете, в последнее время она с кем-нибудь встречалась? Я имею в виду отношения с противоположным полом. 

— Не зн-а-ю, — протянул Трауберг, все еще находясь во власти своих невеселых дум. — В последнее время мы виделись с ней реже, чем когда-либо. 

— А когда умерла мать Маргариты? 

— Семь лет назад от рака. 

— И с тех пор Маргарита жила одна? 

— Одна. Может, у нее и были какие-нибудь временные связи, но мне об этом ничего не известно. Правда, один раз я встретился у нее с одним парнем, который, кстати, у меня тоже доверия не вызвал. 

— Она представила вам его? 

— Его звали Виталием, они познакомились в кафе… 

— И чем же он вам не понравился? — полюбопытствовала Валандра, покончив с кофе и закурив. 

— Вертлявый какой-то, подвижный чрезмерно и болтал без умолку. Но не дурак, — авторитетно заявил Лев Земович. 

— Маргарита часто посещала кафе? 

— Нет, не думаю — она была занятым, серьезным человеком. Но отдохнуть-то никому не возбраняется. 

— А ваша дочь не собиралась уехать, например, в Израиль? 

— Да нет, — неуверенно пожал плечами Трауберг, — ей и здесь жилось неплохо. Я регулярно снабжал ее деньгами, у нее были хорошие перспективы, работа ей нравилась… 

— Ясно, — Вершинина глубоко затянулась. — А где еще бывала Маргарита? 

— В библиотеках, в кино она не ходила — у нее дома была собрана отличная фильмотека. 

— А чем Маргарита интересовалась кроме работы? 

— Книгами, музыкой. Она посещала консерваторию, филармонию, старалась не пропустить ни одного концерта классической музыки. Ходила в театр, но не так часто, как на концерты. 

— Вы не задавали Маргарите вопрос: почему она все еще не замужем? 

— Задавал, даже пробовал знакомить с сыновьями своих друзей. 

Вершинина подумала о тех же усилиях, предпринимаемых Мещеряковым. 

— Она сознательно не выходила замуж? 

— Маргарита говорила, что рутина семейной жизни — не для нее. Мне кажется, ее вполне устраивали свободные отношения. Хотя, кто знает, может быть позднее… Да какое это имеет теперь значение? 

— В квартире ничего не пропало? 

— Пропала крупная сумма денег. — Трауберг поморщился как от зубной боли. — Три тысячи пятьсот долларов. 

— Вы так уверенно называете сумму… 

— Эти деньги дал Маргарите я. Она собиралась поехать летом в Англию. 

— К своему давнему приятелю? 

— Может, и так. Хотя она говорила, что Англия — не единственная страна, которую она хочет посетить. Шенгенская виза стоит двести долларов, остальные деньги нужны были непосредственно на то, чтобы оплатить дорогу, проживание и всякие приятные мелочи. 

— Кто-нибудь кроме вас и Маргариты знал об этом? 

— Нет. В этом я абсолютно уверен. Хотя… может быть, она с кем-то поделилась… И все-таки — это не в ее характере. Но я не пойму, вы же сказали, что преступление — дело рук маньяка… Разве маньяки крадут деньги? — он вопросительно воззрился на Вершинину. 

— Значит, крадут, если деньги исчезли. Маньяки тоже разные бывают… Лев Земович, — решила сменить она тему, — я конечно, понимаю, что вы не были посвящены во все подробности взрослой жизни вашей дочери, но все-таки попытайтесь вспомнить, может быть, Маргарита еще говорила вам о каких-нибудь друзьях и знакомых? Сыновья ваших друзей, например. Вы точно знаете, что она ни с кем из них не захотела встречаться? 


Глава третья 


Через полчаса после того, как за Траубергом закрылась дверь кабинета, Вершинина по внутреннему телефону пригласила в кабинет Толкушкина и Маркелова и в очередной раз пожалела, что Алискер попал в больницу: обычно она ставила перед ним задачу, а он уже распределял обязанности между сотрудниками. Теперь же приходилось все им разжевывать самой. 

Она уже собиралась передать обязанности Мамедова кому-то из оставшейся пятерки, но потом, мысленно перебрав их всех, решила, что лучше справится с этим сама. «Действительно, как без руки», — подумала она, закуривая очередную сигарету: диалог с Траубергом отнял много сил. 

— Так вот, ребята, — начала она без особых предисловий, когда Вадим с Валерой устроились в креслах рядом с ее столом, — наша задача — найти убийцу Маргариты Трауберг. Так как вы видели место убийства собственными глазами, вы и начнете. Если понадобится помощь — подключим остальных. 

— Это же маньяк, Валентина Андреевна, — лицо Маркелова стало серьезным, — его милиция уже почти полгода ищет. 

— Ты хочешь сказать, что его невозможно найти? — Вершинина слегка наклонила голову, глядя ему в глаза. 

— Не то чтобы нельзя, — неуверенно произнес Маркелов, но потом решил обратить свое сомнение в шутку, — но наверное, это сделать будет не просто. 

— Никто и не говорит, что это будет просто, — улыбнулась Вершинина, — но мы ведь не ждем манны небесной. Будем работать — никуда он от нас не денется. Начнем с определения круга ее знакомых, соседей, сослуживцев. Кстати, работала она в лицее на улице Мальцева. Я думаю, этим займется Маркелов. А ты, — она перевела взгляд на Толкушкина, — сходи к Траубергу, возьми фотографию дочери и проверь ближайшие к ее дому кафе, может, кто из обслуги узнает ее. 

Вершинина протянула Валере визитную карточку Льва Земовича. 

— Шансы, конечно, невелики, — продолжила она, — но сейчас мы и такую возможность не можем сбрасывать со счетов. Если кто-то ее опознает, выясни, с кем ее там видели. 

— Да уж, задачка, — Валера взял визитку и почесал затылок. На столе требовательно зазвонил внутренний телефон. 

— Слушаю, Михаил Анатольевич, — при подчиненных она всегда обращалась к шефу по имени-отчеству. 

— Валентина, — голос Мещерякова звучал намного мягче, чем во время утренней проповеди, — поднимись ко мне, будь добра. 

— Хорошо, сейчас буду. 

Она опустила трубку и посмотрела на Толкушкина с Маркеловым. 

— Вопросы есть? 

— Вроде, нет, — за обоих ответил Вадим. 

— Тогда — вперед, — скомандовала Валандра, поднимаясь, — меня шеф вызывает. Если будут какие заминки, сразу звоните мне. Или сюда, или в машину, или на сотовый. Удачи вам. 

— Спасибо, — они вышли. 

Вершинина поправила перед зеркалом прическу и направилась к Мещерякову. Он сидел за столом, на котором стояла початая бутылка «Дербента», крохотное блюдце с тонко нарезанными дольками лимона и два пузатых бокала, один из которых был пустым. 

— Дегустируешь? — с улыбкой спросила Вершинина. 

Она прошла по мягкому ковру и села в кресло, изящным движением закинув ногу на ногу. 

— Ага, — кивнул Мещеряков, — неплохой коньяк. Давай по маленькой, — он плеснул из бутылки в порожний бокал и придвинул его Вершининой. 

— Ты что, для этого меня пригласил? 

Сперва она хотела отказаться, но потом, решив, что глоток коньяка ей не помешает, взяла бокал в руки. 

— Не только, — ответил Мещеряков, — давай за успешное расследование… 

— Какое расследование? — сделала удивленное лицо Вершинина. 

— Я видел, как от тебя выходил этот рыжий еврей, — объяснил Мещеряков. 

— Черт бы тебя побрал, Миша, — усмехнулась Валандра, — я уж подумала было, что ты в моем кабинете установил скрытую камеру. 

Довольный Мещеряков выпил коньяк и положил на язык дольку лимона. 

— Ну, рассказывай. 

— Да пока, собственно, нечего рассказывать, — она тоже сделала глоток из своего бокала, — только договор заключили. 

— И сколько же ты с него срубила? — в первую очередь Мещерякова интересовала финансовая сторона дела. 

— Пять тысяч, плюс накладные расходы. Двадцать процентов аванс, — сухо отчиталась Вершинина. 

— Молодец, Валентина, — он плеснул себе еще коньяка, — можешь ведь, если захочешь. 

Она не поддалась его веселому настроению и сделала еще глоток из бокала. 

— Собственно, я сама собиралась к тебе зайти. 

— Да, а что такое? 

— У тебя ведь есть приятели в прокуратуре… 

— Есть, ну и что? 

— Маргарита Львовна, предположительно, погибла от руки маньяка. Ты читал, наверное, об этом у нас все газеты писали. Похоже, что это его пятое убийство. 

— Вот в чем дело, — присвистнул Мещеряков, несколько ошарашенный этим заявлением, — ну, а при чем здесь прокуратура? Ты что, хочешь ознакомиться с материалами дела? — Он отрицательно покачал головой. — Ничего не получится. 

— Да не нужны мне материалы, — Вершинина досадливо поморщилась, — можешь ты мне хотя бы фотографии достать? 

— Фотографии жертв? 

Она кивнула. 

— Ну это-то еще можно попробовать, — неуверенно произнес Мещеряков. 

— Так попробуй, Миша, — она твердо посмотрела ему в глаза, — и чем скорее, тем лучше. 

— Скорее, скорее, — недовольно пробурчал шеф, но потянулся к телефонному аппарату. 

Пока он пытался дозвониться, Вершинина встала и с бокалом, на дне которого еще плескались остатки коньяка, подошла к окну. Солнце светило вовсю, как бы наверстывая упущенное время. Тополиный пух, подгоняемый порывами ветра, создавал иллюзию снегопада. Каким-то непостижимым образом пух проникал даже сквозь плотно закрытые окна и одинокими снежинками кружил по кабинету, носимый потоком свежего воздуха из кондиционера. 

Она допила, наконец, коньяк, приятным теплом разлившийся по телу и, подойдя к столу, опустилась в кресло. Мещеряков закрыл трубку ладонью и поднял на нее глаза. 

— Кто там из твоих сможет забрать фотографии? 

— Коля Антонов. 

Мещеряков снова прижал трубку к уху. 

— Запиши, Семен, придет Антонов Николай. Ну хорошо, с меня причитается. До встречи. 

Он опустил трубку и вздохнул с таким облегчением, словно с плеч его свалился чугунный слиток весом не меньше тонны. 

— Завтра к часу дня все будет готово, — выдохнул он. 

— А быстрее нельзя? 

— Это тебе на фотостудия «Кодак», а прокуратура, черт побери, — выругался он. — Скажи спасибо, что не через неделю, а завтра. Пакет будет у дежурного на фамилию Антонова. Пусть возьмет с собой паспорт. 

— Спасибо, — поблагодарила Вершинина и встала, — если у тебя все, я пойду, мне надо работать. 

— Может, еще по одной? — предложил Мещеряков. 

— Извини, Миша, в другой раз. 

— Ну и правильно, — он кивнул головой и взялся за бутылку. 

* * *


Как определить, что движет убийцей? Какие мысли, чувства кроются в его сознании и в подсознании? Что им движет? Чувство вины? Мести? Какие-то нереализованные желания? Может быть. Для этого надо иметь хотя бы какую-то информацию. А что у меня имеется на настоящий момент? Практически ничего. Хотя почему — ничего? Известно, что преступник был знаком с жертвами, во всяком случае с Маргаритой Трауберг, или проник в ее квартиру хитростью. Но это уж очень неправдоподобно. Наверняка, она бы не впустила к себе незнакомого человека. Кстати, можно ведь посмотреть, когда она открывала дверь последний раз. 

Я сняла трубку внутреннего телефона. 

— Слушаю, Валентина Андреевна, — раздался в трубке голос Ганке. 

— Валентин Валентиныч, Болдырев там? 

— Здесь. 

— Пусть принесет мне регистрационный журнал. 

Через минуту в кабинет своей неторопливой походкой вразвалку вошел Болдырев. 

— Вот, вы просили… — он положил журнал на стол. 

Я поблагодарила его и открыла журнал на странице, вверху которой было написано: суббота, тридцатое мая тысяча девятьсот девяносто девятого года. 

Итак, что у нас получается? Маргарита вышла из дома в восемь утра, скорее всего, отправилась в школу, вернее в лицей. Хотя кто знает, работают ли они по субботам? Я снова сняла телефонную трубку и набрала номер Маркелова. Он отозвался почти сразу. 

— Вадим, ты в лицее? 

— Да. 

— Хорошо. Узнай, в какое время Маргарита Львовна пришла на работу тридцатого мая, как провела этот день и когда ушла домой? Запомнил? 

— Да. 

— Когда выяснишь все это, позвони мне. 

— Хорошо. 

Иногда Маркелов бывает чересчур скупым на слова. Я положила трубку и снова уткнулась в журнал. Так, ушла в восемь, вернулась в два. После этого выходила примерно на полчаса после пяти, может быть, в магазин? Затем вышла в последний раз — в восемь вечера. Вернулась в девять сорок пять, теперь уже ясно, что не одна, и в три пятнадцать ночи, дверь уже открывал убийца, чтобы выйти из квартиры. К этому времени Маргарита была уже мертва. 

Вот такая вот получается картина. В общем-то, не картина пока еще, а эскиз или, лучше сказать, набросок. 

Девушка-подросток в четырнадцать лет переживает драму — развод родителей. Живет после этого с матерью в однокомнатной квартире, видимо, нося в душе груз переживаний. Отец их поддерживает материально, но мужской ласки ей явно не хватает. В двадцать один год у нее все-таки появился приятель, но в нем, как мне кажется, она не нашла того, чего недодал ей отец. Поэтому вбила себе в голову, что на мужчин, в принципе, нельзя положиться. Исходя из этого, трудно себе представить ситуацию, в которой бы Маргарита могла пригласить к себе в дом малознакомого мужчину. 

А кто тебе сказал, что он был ей малознаком? И вообще, почему убийцей не могла быть женщина? Ну, это уж ты хватила через край! Давай все-таки прыгать от печки, то есть от предположения, что убийца — мужчина. Что-то я не припомню случая, когда серийный убийца был женщиной. Значит, она все же пригласила его домой. 

Мою мысль перебил телефонный звонок. Звонил Маркелов. 

— Я насчет Маргариты Львовны. Она пришла на работу примерно полдевятого, хотя занятий у нее в этот день не было. В десять провела сорокапятиминутную консультацию. В двенадцать началось заседание педагогического совета, которое закончилось около часа. Домой ушла полвторого. 

— Все? 

— Это то, о чем вы просили узнать… 

— Ага, спасибо, Вадим. Да, вот еще что: закончишь с лицеем, пообедай и поговори с ее соседями. Особое внимание обрати на вечернее время субботы. Конкретно — без пятнадцати девять — в это время она вернулась домой в сопровождении мужчины. Дождь пошел только ночью, поэтому наверняка кто-нибудь был во дворе и мог видеть их вместе. 

— Я понял. 

— Действуй. 

Положив трубку, я продолжала обдумывать ситуацию. 

Каким должен быть мужчина, чтобы понравиться Маргарите? Наверное, он должен быть похож на ее отца. Хотя — нет. Ведь подсознательно, а может, и сознательно она чувствовала, что отец предал ее, бросив ее мать и уйдя к другой женщине. Значит, это должен быть мужчина, который бы мог понять ее терзания, или, по крайней мере, сделать вид, что понимает. Разделять, наконец, ее точку зрения на искусство… 

Да брось ты, Валентина. Может быть, все не так сложно? У тебя вырисовывается прямо не маньяк, а эстет какой-то. Может быть, он просто самец, от которого за версту несет мужской силой?… Нет, тут ты неправа. Если мужчина излучает мощную сексуальную энергию, которую мне хочется называть харизмой, обладает некой животной притягательностью, против которой не могут устоять многие, даже самые образованные, интеллигентные или закомплексованные женщины, то у него не будет недостатка в поклонницах. Он никогда не станет маньяком-убийцей и всегда найдет себе женщин, для удовлетворения своих сексуальных желаний. Женщины как кошки на валерианку бросаются на таких мужчин. 

Маньяки, напротив, отягощены разного рода сексуальными проблемами, которые имеют своим источником психологические травмы. Они бывают часто закомплексованы, хотя наличие комплекса не говорит, конечно, что его обладатель — обязательно маньяк. Но вот как он справляется с периодическими выплесками сексуальной энергии, как укрощает свое либидо… 

Ведь полным-полно полудохлых застенчивых интеллигентов, обделенных этой самой сексуальной харизмой. Кто знает, какие шквалы неудовлетворенного либидо потрясают их заботливо выпестованный внутренний мирок, который тем не менее спасает их. Ибо каким бы хрупким и уязвимым он ни был, он выполняет роль громоотвода, отдушины. 

Человек направляет свою сексуальную энергию в русло социально приемлемой практики. Фрейд вообще считал всю культуру эфемерным облаком над вечно клокочущей пучиной страстей. 

Я, сверх-Я, Оно… Я — как компромисс между Оно и сверх-Я. Так что же это получается: значит, маньяк не может, так сказать, осуществить этот жизненно важный компромисс? 

Фрейд писал о репрессивных функциях культуры. Как облако ни эфемерно, а подавляет оно на славу! И тот же Фрейд, веривший в могущество подсознательных импульсов, призывал на место Оно поставить Я. 

Как ни крути, а без культурной надстройки далеко не уедешь… 

Ну, Валентина, ты еще затронь тему уровней фиксации либидо! Маньяк твой явно пережил какую-то, мягко говоря, неприятную ситуацию, причиной которой явилась конкретная женщина. Неудачный сексуальный контакт, охлаждение, изначальное непреодолимое равнодушие с ее стороны, измена, кидание — тут есть из чего выбрать! 

В общем, застопорилось либидо, зафиксировалось… Неудовлетворенное Я, бунтующее Оно и ничтожно тонкий слой сверх-Я, то есть культуры, как системы образцов знания и поведения, которым должно подражать. Не слушаешься? Та же культура, общество прибегнут к предупреждениям, угрозам, а потом и репрессивным мерам подавления. 

Так что же, маньяк — ницшеанец? Ну ты скажешь тоже! 

Итак, травма, влекущая за собой проектирование травмирующей ситуации в будущем, но только в качестве ответных защитных мер пережившего травму. Меры в данном случае — это физическое насилие. Вечное возобновление — либидо буксует. Клинический невроз. 

Не удался контакт с женщиной, давай-ка я подстрахуюсь, то есть из живой, которая может противоречить и сопротивляться, которую нужно очаровывать, убеждать, покорять, с которой нужно вести словесный поединок, меряться силой характера, отстаивать свою точку зрения, прислушиваться одновременно к ее мнению, уважать ее взгляды, делиться с ней своими переживаниями, быть открытым и т. д., и в игре-борьбе с которой можно проиграть, давай-ка из этой опасной своей непредсказуемостью личности я сделаю что-то вроде безмолвной мумии, давай-ка превращу ее в полено, с которым можно делать все что угодно… Она будет сохранять внешний облик той, живой, такой манящей и отталкивающей из-за своего произвола… 

Эта бездыханная кукла будет покорно все сносить, эта аппетитная ледышка даже не пошелохнется, когда на ее мертвенно-бледной коже ты оставишь кровавый знак своего могущества. 

* * *


Валандра взглянула на часы: половина третьего. Обычно она не обедала в кафе и ресторанах, хотя вполне могла себе это позволить, предпочитая или домашнюю пищу, или легкое перекусывание прямо на рабочем месте. Но сегодня был такой теплый солнечный день, практически первый теплый день в этом году, что ее невыносимо потянуло на улицу. Кроме того, довольно напряженная работа в первой половине дня утомила ее и она решила расслабиться. 

Она закрыла тетрадь с записями, быстро привела себя в порядок и стремительно вышла из кабинета. 

— Сергей, — окликнула она Болдырева, заглянув в дежурку, — поехали. 

— Уже иду, — засуетился он, неуклюже поднимаясь с дивана. 

— Куда едем, Валентина Андреевна? — поинтересовался Сергей, когда они уселись в «Волгу», и ее двигатель ровно заработал. 

— Куда-нибудь в центр, — махнула рукой Валандра, закуривая. 

Сергей удивленно уставился на нее: не часто она так неопределенно указывала адрес. 

— Ну что смотришь? — она усмехнулась, — я еду обедать, куда-нибудь на проспект. 

— Понял, — кивнул Сергей и нажал на газ, — тогда я вас прямо в начале проспекта высажу. 

Проспектом в Тарасове называли Немецкую улицу, которой вернули ее первоначальное название. А в совдеповские времена она называлась проспектом Кирова, а в среде продвинутой молодежи просто проспектом. Именно в те времена одному из тарасовских градоначальников пришла в голову идея сделать из нее пешеходную улицу, как Арбат в Москве. 

Сказано — сделано: через некоторое время с улицы убрали транспорт, замостили плиткой и она стала пешеходной. В прессе она сразу же получила неофициальное название Тарасовский Арбат, а уже в постперестроечные времена даже стала выходить газета с таким названием. 

В летнее время многочисленные кафешки выносили пластиковые столики с зонтиками и стулья, давая возможность посетителям потягивать в тени пивко и наслаждаться прохладой в знойные дни. 

Именно на этот проспект и направлялась Вершинина, надеясь перекусить и подышать относительно свежим воздухом. Через несколько минут Болдырев остановил «Волгу» перед перекрестком. 

— Не жди меня, — сказала Вершинина, выбираясь из машины, — обратно я сама дойду. 

— Как скажете, — Сергей флегматично пожал плечами и подождав, когда дверца закроется, тронулся с места. 

На проспекте было многолюдно. Народ толкался у стендов с солнцезащитными очками, возле фотографа, на плечах которого сидела обезьянка в пестром наряде, возле киосков с видео— и аудиокассетами, на террасах кафе. 

Вершинина остановила свой выбор на кафе под большим синим навесом. Народу здесь было меньше, чем в других подобных заведениях. На красных пластиковых столах стояли стаканчики с салфетками. Да и официантки этого кафе доброжелательно улыбались. 

Валандра подошла к стойке и принялась изучать выставленные в витрине блюда. Взглянув на цены, она поняла, почему здесь было мало народа. Двухсотграммовая порция шашлыка стоила пятьдесят два рубля, пицца среднего размера тянула на двадцать пять, сэндвичи с салями и с сыром по девять, спиртное же стоило почти вдвое дороже, чем в магазине. 

«Ладно, — махнула она рукой, — не бегать же по всему проспекту…» 

Она устроилась за свободным столиком так, чтобы было видно фланирующих по проспекту граждан. Справа от Вершининой за соседним столиком также одиноко сидел за кружкой пива мужчина лет тридцати с небольшим. На нем были голубые джинсы и зеленая джинсовая рубашка с закатанными до локтя рукавами. Слева в небрежной позе со светло-коричневой сигаретой, распространявшей приторно-шоколадный запах, устроилась молодая кудрявая блондинка в темно-бордовой маечке в обтяжку и длинной черной юбке с высоким разрезом на боку. На столике перед ней стояла бутылка «Балтики»-девятки. 

Чернявая стройная официантка с бэйджем на веселеньком желтеньком фартучке не заставила себя долго ждать и шустро подошла к столику. 

— Что будем кушать? — задорно спросила она, не глядя на Вершинину. 

Валентина заказала салат из крабов и две порции шашлыка с луком. 

— Может быть, вина? — предложила Елена Равильевна, имя которой Вершинина прочла на бэйдже. 

— Пожалуй, красного, киндзмараули, — согласилась Вершинина, — у вас есть? 

— Конечно, — улыбнулась Елена. 

— Тогда — киндзмараули. 

— Я бы вам посоветовал взять лучше ахалшени. 

Вершинина повернула голову направо и увидела, что мужчина за соседним столом кивает. 

— Это еще почему? — спросила Вершинина, не успев даже удивиться, с чего это незнакомый мужчина лезет со своими советами. 

— Возьмите, возьмите, я вам сейчас объясню, — настаивал сосед. 

— Ну хорошо, давайте ахалшени, — кивнула Вершинина официантке, искоса поглядывая на непрошеного советчика. 

Он подождал, пока отойдет официантка и, спросив у Вершининой разрешения, пересел за ее столик. Теперь она могла его хорошенько рассмотреть. Длинное худощавое лицо, прямой взгляд чуть раскосых темно-карих глаз, немного заостренный нос, упрямо сжатые губы. Длинная темная челка, распадаясь надвое, открывала высокий гладкий лоб. Когда он пересаживался за ее столик, она прикинула, что он, пожалуй, одного роста с ней. «Симпатичный малый, — подумала Вершинина, — если он еще и не дурак к тому же, то можно будет совместить приятное с приятным — поболтать за обедом просто так, ни о чем». 

— Карпов Виталий Михайлович, психолог, — он слегка улыбнулся, — можно просто Виталий. 

— Валентина, — представилась Вершинина. 

— Прошу меня простить, за бестактность, — Виталий развел руками, — но киндзмараули здесь озерского разлива, а ахалшени — настоящее грузинское. 

— Так уж и грузинское? — усомнилась Валентина, доставая из кармана пиджака сигареты. 

— Ну, может, и не совсем грузинское… — он снова улыбнулся, — но гораздо лучше, чем киндзмараули. 

— А вы что же, разбираетесь в винах? 

— Не то чтобы очень, — Виталий сделал несколько глотков пива и поставил кружку на стол, — просто заходил сюда несколько раз, вот и продегустировал. 

Вершинина достала сигарету и зажала ее меж губ, шаря по карманам в поисках зажигалки, но Карпов опередил ее, достал свою и перегнулся через стол, прикрывая пламя от ветра свободной рукой. Поблагодарив его, она замолчала. 

— Хотите, я угадаю, где вы работаете? — улыбка снова заиграла на губах Карпова. 

— Лучше не пытайтесь, — усмехнулась Вершинина, — могу поспорить, что у вас это не получится. 

— Что, пари? — Виталий хитро улыбнулся. 

— Вы проиграете. 

— Это будет ударом по моему профессионализму, — похоже, он загорелся не на шутку, — даете мне три попытки, и если я не угадаю — за мной сегодня ужин. Идет? 

«Неплохой способ завязывать знакомство, — усмехнулась про себя Вершинина, — пригласить на ужин просто так — вроде не очень-то удобно, а тут, если проиграет, хороший повод, как бы даже обязан чем-то тебе. Если же случайно угадает — сразу поднимется в глазах новой знакомой. Правда, теперь не те времена, чтобы отказываться от ужина. 

— Судя по вашему независимому виду, манере разговаривать и довольно строгому оценивающему взгляду, вы — какая-нибудь крутая начальница. 

Вершинина рассмеялась. 

— Вижу, я не далек от истины, — широко заулыбался Виталий, поднося кружку ко рту. 

— А я вижу, что ложной скромностью вы не страдаете… — усмехнулась Валандра. 

В этот момент к ним подошла официантка и принялась деловито выставлять на стол содержимое подноса. 

— Я не только не страдаю разного рода комплексами, но и сам стараюсь лечить людей от них. 

— О! Вино действительно прекрасное! — она пригубила из фужера, наполненного заботливой рукой психолога, — не хотите? 

— Спасибо, нет. Я сегодня решил по пиву… 

— Так комплексы — это что-то вроде заболевания? — Вершинина с интересом посмотрела на своего нечаянного собеседника. 

— Вот именно, — подхватил он, ставя пустую кружку на стол, — только заболевания не вирусного характера… Речь скорее идет о врожденных увечьях, поддающихся тем не менее лечению и корректировке. 

— Уж больно это смахивает на волшебную практику Христа… — задумчиво проговорила Валандра. 

— Вы имеете в виду исцеление калек, слепых и прочих? — Виталий буравил ее своими темными глазами. 

— Да. Однако я теряюсь в догадках… Что является первоисточником: или это ваше призвание и ваша повседневная работа избавила вас от ложной скромности, или, наоборот, отсутствие последней позволило вам со спокойной совестью практиковаться на людях? 

— Вы не верите в психотерапевтический эффект общения врача и пациента? — спросил несколько задетый Виталий. 

— Отчего же… — Вершинина наконец приступила к салату, — просто всегда оставляю за собой право сомневаться даже в том, во что другие слепо верят от рождения. 

— Овал олва гибати ала литлаки хова ишек, — со значением подняв указательный палец, торжественно процитировал на незнакомом наречии Виталий. 

— А это что за тарабарщина? — Вершинина, опустив на тарелку нож и вилку, подняла на него глаза. 

— Условие познания — сомнение. Так гласит арабская мудрость. 

«Сколько, однако, в нашей большой деревне оригинальных людей», — подумала Вершинина, опять возвращаясь к салату. 

— Девушка, — громко, но любезно обратился Виталий к маячившей у дальнего столика официантке, — можно вас попросить еще кружечку? 

— Минуту, — веско произнесла та и устремилась к стойке. 

— Вы лишены ложной скромности, но явно не лишены актерского дарования, — иронично заметила Валандра, отодвигая пустую тарелку, — или это пиво на вас так действует? 

— Профессия психотерапевта предполагает изрядную долю актерского таланта. 

— Психотерапевта? — Вершинина пододвинула к себе тарелку с шашлыком, — вы, кажется, представились психологом. 

— Не пытайтесь меня поймать на слове, — он поправил челку, свалившуюся ему на глаза, — в наше время профессии психотерапевта и психолога как бы взаимопроникают друг в друга. Ну, может быть, не у всех, — он улыбнулся, — во всяком случае, так получилось у меня. Приходится работать в Центре планирования семьи, подрабатывать в лицее и, кроме того, у меня есть индивидуальные клиенты. Это позволяет мне иногда пообедать в кафе или пригласить на ужин красивую женщину. 

— Я должна это воспринимать как комплимент? — Вершинина снова наполнила свой фужер. 

— Именно так вы это и должны воспринимать, — улыбка не сходила с его губ. 

Официантка принесла Карпову пиво и забрала кружку и пустые тарелки. 

— Итак, я продолжаю угадывать, — сделав несколько глотков из кружки, он поставил ее на стол, — значит, вы занимаете руководящий пост, один из руководящих постов в небольшой коммерческой фирме, которая занимается, предположим, торговлей? Нет, — он покачал головой, — не тот тип. 

Видя, что Вершинина не отвечает ни да, ни нет, он продолжил свои умозаключения: 

— Скорее всего, вы работаете в сфере услуг, — теперь он уже ожидал какого-нибудь ответа. 

— Предположим, что вы правы. 

— Ага, — Виталий удовлетворенно потер руки, — осталось определить сектор этой сферы. Вы директор ателье по пошиву одежды. 

Вершинина отрицательно покачала головой. 

— Тогда — служба знакомств. 

— У вас осталась всего одна попытка, — Валандра поднесла фужер с вином к губам и сделала несколько глотков. 

— Но я чувствую, что близок к разгадке. 

Его темные глаза блестели, и Вершинина видела, что Виталию по-настоящему хочется отгадать ее профессию. Он надолго задумался, закурил и, наконец, обрадованно произнес, выпуская дым через тонкие ноздри: 

— Знаю, вы — руководите нотариальной конторой. 

— Я вас предупреждала… — усмехнулась Вершинина, — отодвигая пустую тарелку. 

Виталий огорченно потянулся к пиву. 

— Валентина Андреевна, — перед их столиком внезапно появился Толкушкин, держа в руках несколько фотографий, — здравствуйте, — кивнул он Виталию, и посмотрел на Валандру, — я решил пройти по проспекту, возле дома Трауберг почти нет кафе. 

— Хорошо, Валера, — она кивнула, — вечером поговорим. 

— Ну, я тогда продолжу. 

Толкушкин нацепил на лицо дежурную улыбку и направился к Елене, стоявшей за стойкой. 

— Кто же вы, если не секрет? — Виталий посмотрел Вершининой в глаза. 

— Я работаю в фирме «Кайзер», слышали про такую? 

— Конечно, — разочарованно произнес Виталий. Возможно, таким образом он хотел привлечь к себе внимание, — но что вы там делаете, если это не секрет, конечно? 

— Руковожу службой безопасности. 

— Вот это да! — он даже приоткрыл рот, — кто бы мог предположить: такая красивая дама и вдруг — служба безопасности. А это ваш сотрудник? — он показал глазами на Толкушкина, оживленно беседующего с официанткой. 

— На этот раз вы правы, — Вершинина допила вино, и закурила. 

— Тем не менее ужин за мной, — произнес Виталий. 

— Это была беспроигрышная лотерея, — Вершинина откинулась на спинку стула, — так что вы мне ничего не должны. 

— Должен, не должен, какое это имеет значение? Я просто приглашаю вас. Вы что, против? Примите к сведению, что своим отказом вы убьете меня. 

— Вы действительно артист, — она улыбнулась и, заметив, что Елена и Толкушкин закончили беседу, сделала знак официантке. 

— Двести сорок восемь рублей, — отчеканила та с улыбкой, подойдя к столику. 

Получив сдачу, Вершинина встала из-за стола. 

— Когда вы освобождаетесь сегодня? — Виталий легко поднялся со стула, — я вас встречу. 

— Думаю, в семь тридцать. 

— Я обязательно приду. 

— Как хотите. 


Глава четвертая 


В шесть вечера Маркелов и Толкушкин сидели в кабинете Вершининой. 

— Ну что, Вадик, — Вершинина отложила в сторону договор, — начнем с тебя. Что удалось узнать? 

— На работе, — сосредоточенно начал Маркелов, — Маргарита Львовна поддерживала с коллегами довольно ровные отношения, но была очень замкнутой. За все время работы на совместные вечеринки оставалась всего пару раз, да и то уходила первой. 

Единственным человеком, с которым у нее были более-менее близкие отношения, была Людмила Филатова — преподаватель математики. Я с ней говорил, наверное, с полчаса, но единственное, что мне удалось у нее узнать, это то, что Маргарита фактически не имела друзей. 

— А как же Людмила? — поинтересовалась Вершинина. 

— Они вместе ходили на концерты. Филатова говорит, ей казалось, что Маргарита брала ее с собой просто для компании, то есть, чтобы показать возможным ухажерам, что она не одна. 

— Но ведь Филатова — женщина! 

— Ну и что, она использовала ее, как выразилась Людмила, в качестве громоотвода. Если кто-то из мужчин оказывался слишком назойливым, Маргарита просто оставляла его с Людмилой и потихоньку сваливала. 

— Она как-то объясняла потом свое поведение? 

— Сама — нет, а Людмила не спрашивала. 

— Интересно, почему? 

— Как почему, — Маркелов начал горячиться, — Маргарита ведь оплачивала их совместные походы в театры и на концерты, знаете ведь, какая у учителей зарплата. Вот она и боялась, что Маргарита больше не будет ее приглашать. 

— Понятно. 

— Ну, по работе все. Теперь — соседи. Я опросил практически всех, кто оказался дома. Никто ничего не заметил. Я зайду еще вечером, опрошу тех, кто работает. 

— А вообще, с мужчинами ее кто-нибудь видел в последнее время? 

— Кроме отца и брата к ней никто не заходил. 

— Брата? — переспросила Вершинина. 

— Да, а что? — удивился Маркелов. 

— Ничего, просто Лев Земович сказал, что она практически не поддерживала с ним отношений. 

— Не знаю, — Маркелов пожал плечами, — я понял, что Марк заходил к ней два-три раза в месяц. 

Вершинина сплела пальцы рук и задумалась. В кабинете воцарилось молчание. Наконец, как бы что-то решив, она спросила: 

— У тебя все? 

— Все. 

— Теперь ты, Валера. Кстати, дай-ка мне фотографии, — Вершинина протянула руку. 

Толкушкин достал из кармана клетчатой рубашки несколько фотокарточек, и Вершинина стала их рассматривать. У Маргариты Трауберг было простое веснушчатое лицо с пухлыми губами и крупноватым носом. Кудрявые светло-рыжие волосы были уложены в прическу, открывающую лоб и уши. Положив фотографии на стол, Валандра посмотрела на Толкушкина. 

— Что же ты молчишь? 

— У меня пока ничего, — пожал плечами Валера, — надо будет еще завтра поработать, обслуживающий персонал почти во всех кафе работает в две смены. 

— Хорошо, с утра и начинай, — она повернулась к Маркелову, — а у тебя еще и на сегодня есть работа. 

— Есть, — согласился Маркелов. 

— Ладно, все свободны. 

Вершинина попрощалась с ребятами и достала из ящика стола тетрадь. 

* * *


И что же мы имеем? Похоже, что Маргарита жила своим замкнутым мирком, никого туда не допуская. Ни мужчин, ни женщин. Филатова не в счет, ее она использовала в качестве прикрытия для своих вылазок на культурные, так сказать, мероприятия. 

Марк Трауберг. Интересно, кем он был для Маргариты? Нет, то что у них общий отец, это понятно. Но он один из немногих мужчин, которые могли к ней приходить, вернее даже сказать, один из двух, если принимать во внимание Льва Земовича. 

Надо будет с ним встретиться. 

Сняв телефонную трубку, я набрала номер Льва Земовича. 

— Трауберг у аппарата, — услышала я его картавый голос. 

— Добрый вечер, это Вершинина. 

— А-а, Валентина Андреевна, — Трауберг, как бы даже обрадовался, узнав меня, — чем могу служить? 

— Лев Земович, мне необходимо поговорить с вашим сыном. 

— Да? Не понимаю, каким образом?… А впрочем, вам виднее. 

— Хорошо бы, если бы он смог зайти завтра до обеда. 

— Да-да, конечно. Вам еще ничего не удалось?… Хотя, я понимаю. 

— Лев Земович, — успокоила я его, — как только мы что-нибудь узнаем, я сразу же вам сообщу. Так вы пришлете сына? 

— Склероза у меня еще нет. Я обязательно ему сообщу о вашей просьбе. 

* * *


Вершинина закрыла тетрадь и положила ее в сумочку. Прежде чем выйти из кабинета, она посмотрела на себя в зеркало и поправила прическу. 

Болдырев ждал ее в дежурке, беззлобно отвечая на подколы Ганке, которому предстояло провести ночь за пультом вместе с Колей Антоновым. 

— Между прочим, — говорил Болдырев, — в армии я был механиком-водителем танка. Я машину знал, как свои пять пальцев: на спор гусеницей закрывал спичечный коробок. 

— Ну ты и сказочник, — Ганке усмехнулся в усы, — я вот однажды на спор сейф открыл вязальной спицей. 

Вершинина вошла в дежурку и кивнула Сергею: 

— Поехали, нужно Алискера проведать. 

Тут она увидела Антонова, сидевшего на диване с бокалом чая в руках. 

— А ты сегодня дежуришь? 

— Да. А что? 

— Тебе нужно будет завтра к часу зайти в прокуратуру. Там на твое имя будет пакет. Заберешь его и принесешь мне. К сожалению, я не знала, что ты сегодня работаешь в ночь. 

— Ничего страшного, — произнес Николай, — мы привычные. 

Вершинина вслед за Болдыревым вышла на улицу, захлопнув за собой дверь. Она села на переднее сиденье «Волги» и опустила стекло. 

— Вы уже уезжаете? — услышала вдруг Валандра мужской голос. 

Она повернула голову к окну и увидела Карпова. На нем были светлые полотняные штаны, такой же пиджак, рукава которого были завернуты до середины предплечья, и черная майка. Он поднял руку и посмотрел на часы в серебряном корпусе. 

— Хорошо, что я пришел на десять минут раньше, — он улыбнулся. 

— О, Господи, я совсем забыла. Приношу вам свои извинения. Садитесь в машину. 

Карпов открыл дверцу и ловко устроился на заднем сиденье. Болдырев взглянул на Вершинину и плавно тронул «Волгу» с места. 

— Можете не извиняться, вы ведь не успели скрыться от меня. Наши планы не изменились? — Виталий склонился к переднему сиденью. 

— Мне только нужно заехать в больницу, это недалеко. 

— С вами я готов ехать даже на кладбище, — пошутил Карпов. 

— Не торопитесь, всему свое время. 

— А кто у вас в больнице? — поинтересовался он. 

— Моя правая рука. 

— Не понял? 

— Мой секретарь, — Вершинина закурила и села вполоборота, — он попал в автокатастрофу. 

— А вы без него как без рук. Понятно. 

В вестибюле больницы было прохладно и пахло дезраствором. Карпов, увязавшийся за Вершининой, окинул взглядом посетителей, ожидавших медсестру, и направился к высокому худому мужчине с зачесанными назад русыми волосами. Тот сидел на стуле, поодаль от других посетителей, уставившись в одну точку, и нервно постукивал ногой. На коленях он держал потертый пластиковый пакет. 

— Геннадий, сколько лет… — Карпов улыбнулся и протянул ему руку. 

Тот вздрогнул, сделал неловкое движение рукой, и пакет, свалившись с его коленей, упал на каменный пол. Раздался звук бьющегося стекла, и под пакетом образовалась небольшая лужица, распространяя по вестибюлю запах куриного бульона. 

— Извини, как-то неловко получилось, — Карпов растерянно смотрел то на своего приятеля, то на Вершинину, то на пакет, лежащий на полу. 

— Мама завтра останется без обеда… 

Геннадий поднял пакет, из которого капал бульон, раскрыл его и достал оттуда пакет поменьше, в котором лежала зелень и пара помидоров. Потом, не переставая что-то бубнить себе под нос, подошел к корзине для мусора и бросил в него пакет с осколками. 

— Ты не переживай, Ген, — успокаивал его Карпов, — купим сейчас курицу — сваришь маме супчик. 

Неизвестно, чем бы закончился этот небольшой инцидент, если бы не вышла медсестра, которая носила передачки. Подождав, пока она заберет пакеты и сумки у пришедших раньше, Вершинина отдала ей сверток с соком и фруктами для Алискера. 

— Мамедов сегодня выписался, — сестра вернула Вершининой сверток, — он сам настоял. Доктор возражать не стал, сами знаете, как у нас сейчас в больницах. 

— Тогда, может быть, возьмете своей маме, — она протянула фрукты Геннадию, который стоял рядом. 

Его и без того длинное лицо вытянулось еще больше. 

— Бери, — толкнул его в бок Карпов, — а курицу мы все равно купим. 

— Ну, вы долго еще? — поторопила их сестра. 

Геннадий неуверенно взял сверток, переводя взгляд с Виталия на Вершинину, и отдал его медсестре вместе со своим. 

— Коркина, двенадцатая палата. 

Дверь за медсестрой закрылась. 

— Познакомьтесь, — сказал Виталий, — это Коркин Геннадий, я его уже лет пять не видел, а это — Валентина. 

— Очень приятно, — Коркин улыбнулся, сверкнув золотыми коронками, — и спасибо вам за фрукты. Если интересуетесь литературой, заходите в университет, у меня там книжный прилавок. Есть кое-что интересное. 

— Вы торгуете книгами? — спросила Валандра. 

— Надо как-то жить. Больших денег это не приносит, но это все же лучше, чем торговать пивом или сигаретами. 

— А что если нам поужинать втроем, — Виталий посмотрел на Вершинину, — вы не возражаете? 

— Честно говоря, мужское общество мне надоело на работе, — усмехнулась Валандра, — но, по-моему, компания может быть довольно интересной. 

— Боюсь, что я сейчас на мели, — Коркин виновато улыбнулся. 

— Ладно, Гена, сколько не виделись, — Карпов хлопнул его ладонью по плечу, — ради такого случая — я угощаю. Ну что, пошли? 

Не слушая слабого отнекивания Коркина, он потащил его к выходу. 

* * *


В ресторане было не так оживленно, как поначалу представлялось Вершининой. Днем Тарасов выглядел как залитая солнцем деревня или как один сплошной евразийский базар, вечером он походил на опьяненный рекламными огнями и гвалтом веселящихся толп вполне европейский город. 

Насколько были оправданы эти претензии, мог судить каждый, кто с наступлением сумерек отправлялся фланировать по нарядному проспекту, другим центральным улицам или заседал на террасах кафе, разглядывая не столько своего собеседника, сколько слоняющихся по авеню точно для какого-то торжества разодетых граждан. 

Одно из таких счастливых кафе самым наглым образом отбирало хлеб у держателя ресторана и его немногочисленной, но хорошо выдрессированной обслуги. Не помогали даже работавшие на полную катушку кондиционеры. Всем непременно хотелось дышать «свежим» воздухом, словно сумерки прибивали пыль не хуже фонтанирующей влаги поливальных машин. 

— Кажется, нам повезло, — весело сказал Карпов, имея в виду немногочисленных посетителей ресторана, уверенным шагом направляясь к столику у окна. 

— Здесь изрядно накурено, — с недовольной миной заметил Коркин, брезгливо поводя ноздрями. 

— Да, Ген, ты очень рискуешь — каждая выкуренная сигарета сокращает жизнь как минимум на пять минут, — хохотнул Карпов. 

Професссионально-галантным жестом он выдвинул из-за стола стул с мягким сиденьем и полукруглой резной спинкой и пододвинул его Вершининой. 

— Зато музыка здесь неплохая, — сказала она, выкладывая на белую скатерть сигареты и зажигалку. 

Предупредительная официантка, чье густо накрашенное лицо лоснилось дежурно-гостеприимной улыбкой, поспешила к ним. 

— Меню, пожалуйста, — произнесла она вкрадчиво и выжидательно. Ее основательно прокуренный голос, облитый сиропом приторной любезности, здорово рассмешил Карпова и позабавил Вершинину. Он плохо вязался с довольно резкими жестами девицы и ее снисходительно-сюсюкающей манерой общения с посетителями. 

— Ну и коллаж, — Карпов наклонился к самому уху Вершининой, — вопиющая дисгармония! Никакой каллокогатии, — добавил он, обращаясь уже к Коркину. — Что скажешь, Гена? 

Тот часто заморгал и смущенно произнес: 

— Ну что ты, в самом деле… 

— Да никто ничего не просек, ишь ты, деликатный какой! — он с веселой иронией посмотрел на своего приятеля, а потом перевел взгляд на невозмутимо изучающую меню Валандру. 

— Салат паради, свинину по-французски и ванильное суфле, — деловито сказала она и подняла глаза на Карпова, — ну, а что касается выпивки, тут я, Виталий, полностью полагаюсь на вас. 

— Я просто изнемогаю под грузом ответственности, — с юмором отозвался он, ловя на себе припорошенный недоверчивостью взгляд официантки. 

Очевидно, общение с подобного рода балагурами не входило в число приятных для нее вещей. 

— А мне, девушка, — Карпов нарочно, как показалось Вершининой, выдержал театральную паузу и со значением произнес, — салат из помидоров, котлеты из телятины с картофелем фри и со всеми вашими прибамбасами, а на десерт я, пожалуй, возьму-у-у…малиновый мусс… 

— Выберете, пожалуйста, другой десерт, — сказала с прохладцей девица в белом переднике, — мусса нет. 

— Ну тогда, — Виталий опять опустил глаза в меню, — мороженое с абрикосовым джемом, а ты что будешь, Геннадий? 

— Салат из капусты, свинину по-французски и шоколадное мороженое. 

— Так, а из вина возьмем мукузани и крымский мускат, на десерт, — сказал Карпов, одарив официанту многозначительным взглядом, словно давая ей понять, что он кое-чего кумекает в застольных обрядах. 

— Хорошо, — девица записала пожелания в миниатюрный блокнотик и, спрятав его в карман передника, засеменила к другому столику. 

— Ну, теперь два часа ждать придется, — пробубнил Коркин. 

— Напрасно, Геннадий, ты так думаешь, — приободрил приятеля Карпов, — или все дело в твоей неудовлетворенности… 

Виталий лукаво посмотрел на Коркина и, натолкнувшись на его холодный, если не враждебный взгляд, пояснил: 

— Я имею в виду выпивку, Геннадий, нечего на меня так смотреть. Точно я — бедный Илиодор, а ты — тот белый конь под не менее белым ангелом, который этого самого Илиодора копытом мочит. 

— Ну ты, знаток библии, — тонкие губы Коркина растянулись в полупрезрительной ухмылке, — поосторожней на поворотах, а то ведь я и обидеться могу. 

— Я не только библию знаю, но и весьма неординарно ее толкую. Возьмем, например, новый завет… историю Христа… Да, кстати, Ген, ты смотрел веберовскую «Иисус Христос — суперзвезда»? 

— Ну, смотрел, — равнодушно сказал Коркин. 

— Так вот, тот классный сексуальный ниггер, который роль Христа исполнял, он, так сказать, поверг меня в искушение произвести переоценку ценностей. 

— Заразился ницшеанством? — язвительно спросил Коркин. 

— Можно сказать и так. В общем, этот самый ниггер как ни одна страница библии, воспроизводящая эпизод сделки и предательства, открыл мне трагизм образа Иуды. 

Вершинина с интересом слушала Карпова. 

— Предательство? — она вопросительно посмотрела на него. 

— Именно. Разве эмоции, пережитые Иудой в ситуации предательства, менее захватывающи и драматичны, чем истовая вера Христа? Вера, не знающая сомнений, — серьезно сказал Карпов, — есть ли что-нибудь более одиозное? 

Вершинина заметила, что Коркин еле сдерживается. 

— Цинизм нынче в моде, — язвительно бросил он, — я не против критики, но кто возьмется отрицать могущество веры, ведь за нее люди жизнью платили! 

— Ребята, давайте о чем-нибудь нейтральном, — дипломатично предложила Валандра. 

— Не люблю нейтральных бесед, — упрямо ответил Карпов. — Я, Ген, не знаю, во что ты веришь, знаю только, что сила искусства в отличие от религии — безгранична. И потом, вспомни шашни римских пап с Карлом Великим. Хитер бобер был. 

— Не богохульствуй, — обиженно насупился Коркин. 

— Так ты что же, Ген, серьезно в Бога веришь что ли? — не унимался Карпов. 

— А ты? — вопросом на вопрос ответил Коркин. 

— В самой глубине души… — задумчиво произнес Карпов, отрешенно уставясь в пространство над головой приятеля. 

— В этом мы схожи, — уже более миролюбиво заметил Коркин. 

Он даже хотел улыбнуться, но улыбка получилась какой-то жалкой и натянутой. 

— Да расслабься ты! — Виталий похлопал Геннадия по плечу. — А что начальницы службы безопасности, как они относятся к Богу? — шутливо обратился он к Валандре. 

В этот момент к ним приблизилась все та же сиплоголосая официантка и, опустив на стол поднос, с сосредоточенным видом принялась выставлять на скатерть тарелки, рюмки и фужеры. 

— А о наших питейных запросах вы не забыли? — нагловато влез Карпов. 

— Одну минуту, — прохрипела официантка и, удалившись с пустым подносом в руках, вскоре принесла бутылки с веселым зельем. 

— Только ты Ген, не обижайся, я ведь о твоем полном и безоговорочном удовлетворении пекусь… Может, ты водки хочешь? 

— Нет, не хочу, — опять нахмурился Коркин. 

— Виталий, — строго сказала Вершинина, — по-моему, это перебор. 

— Да нет тут никакого перебора, — задиристо возразил он. 

— Ты мне говорил, что помогаешь людям избавиться от комплексов, но по-моему, у тебя у самого подростковый комплекс, — иронично заметила она, — тотальная жажда противоречия. 

— Я смотрю, вы и в психологии разбираетесь, — хитро улыбнулся Карпов, — а насчет комплекса могу сказать, что со всем соглашаться — признак приспособленчества и равнодушия. 

— Вот это ты загнул! — Коркин поднял глаза от тарелки, на которой аппетитной светло-зеленой горкой возвышалась мелко нашинкованная капуста. Ярко-оранжевые вкрапления моркови, листик петрушки и фиолетово-малиновая горстка клюквы на краю тарелки превратили заурядный овощ в оригинальное блюдо. — По-твоему, если два человека придерживаются одного мнения по какому-нибудь вопросу, они — непременно конформисты? 

— Конформист тот из них, кто, не думая, принимает мнение другого, — парировал Карпов, деловито насаживая на вилку сочащееся сметаной и красным соком колесико помидоры. 

— Но ведь должен существовать какой-то консенсус! — вмешалась Вершинина. 

— Не наше слово, — хихикнул Карпов, — до чего не наше! — скроив серьезную мину, он медленно покачал головой. — Я вам сейчас случай расскажу — обхохочетесь! 

Иду, значит, я пару дней назад слегонца поддатый вдоль ограды «Липок» со стороны дома Офицеров. Иду не один — с девушкой. Девушка осушила не больше — не меньше бутылку забористого «Толстяка» и несла ее, жертва интеллигентности, в руках, потому что ни одной урны в поле зрения не было. Ну, мы с ней дурачились немножко, смеялись, жестикулировали. 

И не заметили… — понизив голос, Карпов явно бил на театральный эффект, — у входа в дом Офицеров целая бригада ментов лясы точила. А они-то нас заметили. Двое отделяются, значит, от всей этой честной компании, переходят дорогу. Тот, что в штатском, ведет такого грозного барбоса на поводке — ну, прямо, полицай времен Второй мировой. 

А мы вроде как бежавшие из концлагеря партизаны, — Карпов захихикал. — Подходят с такими крутыми серьезными харями и давай нам про сто шестьдесят вторую статью заливать: мол, в нетрезвом виде появляться в общественном месте строго запрещается. Я достаю спокойно блокнотик, записываю фамилию, чин того дылды, что в форме, спрашиваю, чего они хотят. Они отвечают, что забрать нас хотят, говорят, что я, мол, на девушке висну и они очень сомневаются, донесет ли она меня до дома. 

Я, конечно, смотрю на них как на полных кретинов, каковыми они, к слову будет сказано, и являются, и заверяю их, что до дома — рукой подать, что я в нормальной физической форме и не собираюсь захламлять вверенный сержанту Аслоняну партией и правительством участок своим бренным телом. Тут девушка говорит:«Давайте попробуем найти консенсус». На что, беспокойно повращав глазами, мент в штатском откликнулся очень интересно. 

— Что же он сказал? — нетерпеливо полюбопытствовала Вершинина. 

— «Вы что, нам угрожаете?» — спросил. Я чуть не рассмеялся ему в лицо. Не знакома наша милиция с такими словами… ха-ха! С другой стороны, что же здесь странного? Я недавно статью читал, что даже в высшем личном составе высшее образование имеет только горстка… Вот вам и консенсус, — с некоторой горечью подытожил он, отодвигая тарелку с недоеденным салатом. 

— Ну и о чем кроме тупости ментов свидетельствует твоя история? — скептически спросил Геннадий. 

— Эх, давайте лучше выпьем! — проигнорировав вопрос Коркина, он посмотрел на Валандру. — И выпьем за то, чтобы в органах наконец узнали, что означает это славное латинское слово и чтобы оно не толковалось настолько превратно, что в любой момент могло бы подвести под монастырь интеллигентов всех регалий и званий. 

Карпов наполнил бокалы. 

— Консенсус нужно выстрадать! — воскликнул он, смахнув несуществующую слезу. — Вы согласны со мной, Валентина? 

— Согласна, — Валандра с улыбкой поднесла фужер к губам. 

Коркин тоже поднял бокал. 

— Но самое главное для человека — открытый для продуктивного спора консенсус с самим собой. — Карпов поставил наполовину опорожненный фужер на стол. 

— А если такой консенсус проблематичен и даже невозможен? — поинтересовалась Валандра. 

— В таком случае мы имеем невротиков, истериков, шизофреников, маньяков… 

— Опять ты со своей психологией! — с досадой произнес Коркин, — в университете, помню, с ума по всяким фрейдам да юнгам сходил и сейчас даже в такой приятной непринужденной обстановке все норовишь зациклить всех на своих определениях… 

— А мне любопытно, — Валандра ободряюще посмотрела на Карпова, как бы приглашая его продолжить, — меня как раз сейчас интересуют маньяки. 

Подогретый спиртным и вниманием со стороны Валандры, Карпов пустился в размышления. 

— Если вас интересует психология маньяка — пожалуйста. Такой человек, обычно в детстве, получает психическую травму, которую он не может правильно осмыслить или просто не может изменить ситуацию. Он не может отделаться от этой мысли, она постоянно возникает в его мозгу, как незаживающая рана. Первоначальный опыт сопровождается таким шквалом отрицательных эмоций, что предвосхищая такую ситуацию в будущем, человек старается обезопасить себя и вырабатывает определенную систему реагирования на эту периодически возобновляемую ситуацию. 

Олицетворением этой несправедливости выступает определенный человек, несущий какие-то признаки, черты того толком неосмысленного прошлого, которое без конца напоминает о себе. Жертва необходима маньяку как свидетель его извращенной реабилитации в своих собственных глазах и перед миром. То есть, жертва сливается с этим миром, и в глазах жертвы маньяк ловит отражение своего могущества. Жертва удостоверяет его существование, как это не парадоксально звучит, она избавляет его от одиночества. Любое насилие — это проект неудавшейся любви. 

— А если маньяк оставляет на месте преступления какие-то знаки, следы, могущие его выдать, как это связывается с твоей теорией? — с интересом спросил Коркин. 

— Это лишь подтверждает мое предыдущее высказывание о том, что маньяк всегда ищет свидетеля. Одних он убивает, с другими он заигрывает. В принципе, как это не странно звучит, он хочет быть разоблачен, потому что в своем разоблачителе он видит равного себе. Жертва — всегда ниже, а реабилитировать себя в полной мере, пусть на свой извращенный манер он может лишь перед равным. 

— Что-то вроде игры в кошки-мышки? — Вершинина почти забыла об остывающем мясе. 

— Ага, что-то вроде этого, — Карпов наполнил фужеры, — вот я недавно прочел про нашего доморощенного маньяка, что он оставляет на телах своих жертв рисуночек один в виде яблока с надписью внутри, и все это он вырезал очень острым ножом. 

— Ты так легко об этом говоришь, — Коркин неодобрительно посмотрел на своего приятеля, — неужели и здесь не можешь обойтись без фиглярства? 

— Лучше быть настоящим фигляром, чем лицемерным святошей, — Карпов успевал и есть, и разглагольствовать, — если желаете, могу вам дать дзенскую трактовку различных психических отклонений… 

Вершинина приготовилась слушать. Она была довольна тем, что время не потеряно даром и Карпов поможет ей разобраться в психопатологии. 


Глава пятая 


Без пяти девять следующего дня черная «кайзеровская» «Волга» въехала во двор и остановилась. Вершинина взглянула на часы на приборном щитке и неторопливо вышла из машины. Уже при въезде она увидела малиновую «ауди» Виктора Ромашова, стоявшую рядом с бежевой «шестеркой» Антоновых. 

Ромашов был приятелем Вершининой уже больше года, и у них сложились неплохие отношения. Единственное, что немного раздражало в нем Вершинину, это его постоянные разговоры о женитьбе. 

Виктор работал брокером на фондовой бирже, был веселым, непосредственным человеком. Обычно он приезжал к Валентине в субботу, привозил мясо, фрукты, вино, и они ужинали при свечах, а с утра в воскресенье брали с собой Максима и шли развлекаться в город. 

В эти выходные он не появился, и Вершинина подумала, что он уехал в очередную командировку или на курсы повышения квалификации. Проведя ночь в небольшой, уютной квартире Карпова с золотыми рыбками в аквариумах и бесчисленным количеством комнатных растений на подоконниках и специальных стойках, она чувствовала себя немного не в своей тарелке. 

Виктор стоял со скрещенными на груди руками, присев на капот своей «ауди». Голова его была чуть склонена набок: весь его вид как бы имел целью призвать Валентину к ответу. Она почувствовала внезапное раздражение, видя серьезное лицо своего друга. 

— Не нужно смотреть на меня как на провинившуюся школьницу, — сказала она, приблизившись к нему. 

Виктор оттолкнулся руками от машины и встал перед Вершининой. Усы его нервно подрагивали. 

— Я звонил тебе вчера до часу ночи. 

— Ты хочешь, чтобы я перед тобой отчитывалась? 

Она смерила его с ног до головы насмешливым взглядом и попыталась пройти мимо, но он схватил ее за локоть. 

— Нам нужно поговорить, — вся его холеность скатилась с него. 

— Только не сейчас, у меня много работы, — она попыталась вырваться, но пальцы Виктора клещами сдавили руку. 

— Валентина Андреевна, у вас проблемы? — услышала она сзади голос Мамедова. 

Обернувшись, она увидела своего помощника. На нем были серые брюки с отливом и свободная черная рубашка с коротким рукавом. Левое плечо до локтя было закатано в гипс, предплечье поддерживалось черной шелковой повязкой, перекинутой через шею. 

Он подошел вплотную к Ромашову, взял его правой рукой за запястье и отстранил от Вершининой. Виктор, хотя и был на полголовы выше Алискера, послушно убрал руку, недоуменно глядя на него. 

— Ты здесь что делаешь? — Вершинина глядела на Мамедова с укором, — у тебя ведь постельный режим. 

— Не могу сидеть дома, мне и в больнице надоело, — виновато произнес Мамедов, — лучше я в конторе побуду. 

— Ты сейчас, дружок, снова в больницу загремишь, — пришел в себя Ромашов, угрожающе надвигаясь на Алискера. 

— Только не делай резких движений, мистер Крутой, — Мамедов даже не пошевелился, только напряг мышцы ног и здоровой руки. 

— Только драки мне еще здесь не хватает! — воскликнула Валандра, — иди в контору, Алискер, свои проблемы я могу решить и сама. 

— Как скажете, — Мамедов пожал плечами и, бросив предупреждающий взгляд на Ромашова, пошел прочь. 

— Нам нужно поговорить, — лицо Ромашова из грозного сделалось просто серьезным. 

— Вот что, Виктор, если хочешь поговорить — поговорим, — Вершинина снова повернулась к своему приятелю, — только не делай из этого трагедию. 

— Я приехал вчера вечером из командировки, пытался тебя разыскать, но тебя нигде не было: ни на работе, ни дома, и сотовый не доступен. Ты что, прячешься от меня? 

— Никто от тебя не прячется. 

— Сегодня утром я к тебе тоже заезжал… 

— Витя, мне нужно идти работать, — Вершинина повернулась в сторону входа, — давай пообщаемся вечером. 

— Ладно, — согласился Ромашов, хотя был явно неудовлетворен ее ответом, — только ты не пропадай опять. 

Когда Валандра закрывала за собой входную дверь, она услышала визг резины резко стартанувшего ромашовского «ауди». 

Вершинина вошла в кабинет, сняла пиджак и осталась в темно-серой маечке с американским вырезом: горлышко как у водолазки и открытые плечи. Тонкий трикотаж майки соблазнительно облегал и подчеркивал ее пышный бюст. Бежевые брюки классического покроя с тонким черным поясом гармонично сочетались с темным верхом. 

Она взяла со стола пачку «Кэмела», достала сигарету и закурила, с наслаждением затягиваясь. Подойдя к окну, щелкнула тумблером кондиционера. После этого села за стол и откинулась на спинку кресла. 

Раздался стук в дверь. 

— Войдите, — ответила она, ожидая увидеть Алискера, но вместо него в комнату вплыла ехидно улыбающаяся студенистая физиономия ее шефа. 

«Господи, он же все видел, — подумала она, — сейчас начнется…» 

* * *


После ухода Мещерякова, который сегодня был сама любезность, но все-таки упомянул Вершининой, чего ему стоило заказать фотографии в прокуратуре, в кабинет вошел Маркелов в сопровождении Мамедова. 

— Присаживайся, Алискер, мы пока с Вадиком потолкуем. 

— В общем, я поговорил со всеми жильцами, — Маркелов сел в кресло, — как назло, все были на дачах. Две бабульки, которые обычно сидят на лавочке, смотрели телевизор и вышли во двор только без десяти десять, после программы «Время». 

Соседи, у которых общая стена с квартирой Маргариты Львовны, говорят, что ничего не слышали — звукоизоляция в этих домах отличная. 

— Днем-то хотя бы ее видели? 

— Да, видели. И утром, когда уходила на работу, и в обед, когда вернулась из лицея. Клавдия Петровна, это одна из бабулек, встретила ее в булочной сразу после пяти, они даже с ней поговорили. 

— О чем? 

— Так ни о чем, о работе, о погоде. 

— Маргарита Львовна не говорила, что вечером собирается уходить? 

— Нет, — Маркелов достал сигарету и закурил, — но когда она уходила, ее тоже видели. 

— Кто же? — Вершинина внимательно смотрела на Маркелова. 

— Снова эта Клавдия Петровна и ее подружка. 

— А когда эти бабульки, как ты говоришь, ушли смотреть телевизор? 

— Без пяти девять. 

— Жаль, жаль, — Вершинина постукивала карандашом, который держала в руках, по крышке стола. — Ладно, — решила наконец она, — тебе еще одно задание. Возьми в Центральной городской библиотеке подшивки всех местных газет и поищи материалы, которые там есть по этому маньяку. Все что найдешь, тащи сюда. 

— Понятно, — лаконично ответил Маркелов, — ну, я пошел? 

— Давай. 

* * *


Марк Трауберг, как он сообщил Вершининой по телефону, сегодня сдавал экзамен по общему языкознанию, поэтому мог прийти только после двенадцати. Валандра как раз собиралась попить кофе, чтобы взбодриться, когда услышала деликатный стук в дверь. 

— Войдите, — она включила чайник и вернулась на свое место. 

— Здравствуйте, — в дверях стоял худощавый парень в белой рубашке без галстука, сером жилете и темных брюках. — Я вам звонил сегодня… 

— Вы — Марк Трауберг? — на всякий случай спросила Валандра. 

— Да. 

У Трауберга-младшего была густая пшеничная шевелюра, точеный профиль и довольно жесткий взгляд, который причудливым образом уравновешивался мягкой линией губ и округлым подбородком. 

— Ну, как экзамен? — полюбопытствовала Вершинина, прикуривая от «дракоши». 

— Сдал на «отлично», — неловко улыбнулся Трауберг. 

— Да вы проходите, садитесь, — она указала на кресло для посетителей. 

— Спасибо, — Трауберг присел на краешек кресла. 

— Алискер, — Вершинина набрала трехзначный номер по внутреннем телефону, — зайди, пожалуйста, ко мне. 

Она повесила трубку и обратилась у Марку: 

— Отец, наверное, вам сказал, что мне нужно с вами поговорить? 

— Да, я в курсе. — просто ответил Трауберг, ставя локоть на стол и подпирая ладонью подбородок. 

— Ваш отец попросил меня провести расследование, связанное с гибелью вашей сестры. Я задам вам несколько вопросов, на которые попрошу вас искренне ответить, ничего не утаивая и не искажая, идет? 

На пороге появился Алискер. 

— Входи, входи, — сделала Вершинина приглашающий жест Мамедову. — Это мой заместитель, — взглянула она на Трауберга, — он будет присутствовать при нашем разговоре. 

Трауберг пожал плечами, что означало: «Мне все равно». 

— Вы учитесь на романо-германском? 

— Да. На немецком отделении. 

Чайник выключился, и Алискер принялся было за пакетики «три в одном», но Валандра остановила его. 

— Я сама справлюсь, сиди уж! — она подошла к журнальному столику и, взяв у Алискера пакетик, надорвала его. 

— Ты будешь? — спросила она у Мамедова. 

Он отрицательно покачал головой. 

— А вы, Марк, составите мне компанию? 

— С удовольствием. — Трауберг часто заморгал, и это движение век напомнило Вершининой суетливого Трауберга-старшего. 

— Пожалуйста, — Валандра поставила на стол небольшой поднос, на котором поблескивали две чашки. 

— Спасибо, — вежливо отозвался Марк, пододвигая к себе чашку. 

— Итак, приступим. Меня интересуют ваши отношения с сестрой и вообще любая информация о ней. Понимаю, может быть, вам трудно будет говорить обо всем этом, я имею в виду различного рода семейные разногласия… 

— Я готов, — просто сказал Трауберг, поднимая глаза на Вершинину, — что вы хотите узнать? 

— Какие у вас были отношения с Маргаритой? 

— Нормальные. — лаконично ответил Трауберг и сделал маленький глоток кофе. 

Вершинина недоверчиво посмотрела на него. 

— То есть? — с недоумением спросила она. 

— Я не знаю, что сказал вам отец, но к Маргарите я всегда относился должным образом и она мне платила тем же. 

— Что значит «должным образом»? 

— Иногда я навещал ее на работе, мы довольно непринужденно общались, обсуждали прочитанные книги, кинофильмы, говорили о музыке. Я не могу сказать, что в нашем общении не было шероховатостей, а в отношениях — небольших трещинок, но, если принять во внимание наше с ней семейное положение, то есть ситуацию, при которой отец — общий, а матери — разные, то мы с ней неплохо уживались. 

Даже напротив, в некотором роде дружили. Маргарита не была открытым человеком и весьма неохотно вступала в какие-либо доверительные отношения, можно даже сказать, что избегала контактов с окружающими… Чтобы завоевать ее расположение, нужно было не один месяц поддерживать с ней отношения, постепенно проникать в ее внутренний мир, находить общие темы, деликатно говорить о дорогих ей вещах. Иногда она казалась мне излишне обидчивой… Этакая недотрога. 

Трауберг перевел дыхание. Слушая его ясное изложение, Вершинина почему-то не могла избавиться от впечатления хорошо выученной роли. 

«Или я ошибаюсь»? — мысленно спросила она себя. 

— Вы часто бывали у нее дома? 

— Примерно раз в месяц, а то и реже. 

— Этих посещений хватило, чтобы, как вы выразились, «проникнуть в ее внутренний мир»? 

— Нас связывали не только общие литературные и музыкальные пристрастия, но и кровные узы, — Трауберг многозначительно посмотрел на Валандру. — Маргарите все быстро надоедало. Более частые посещения показались бы ей непростительной назойливостью. Она подобно кактусу нуждалась в эпизодической поливке, если можно так выразиться. 

— Значит, Маргарита была вполне самодостаточным человеком? 

— Вполне. — Трауберг допил кофе. 

— Простите за интимный вопрос, у вас было чувство вины по отношению к Маргарите? 

— Точно вам сказать не могу. Если оно и присутствовало, то я не давал ему пробиться наружу. 

— Может быть, ваши визиты к сестре, мягкое к ней отношение и многое другое было вызвано стремлением заглушить это самое чувство? — не отступала Валандра, мысленно не без иронии сравнивая себя с инквизитором. 

— Не думаю, — меланхолично проговорил Трауберг, отводя глаза в сторону. 

— А где, если не секрет, вы были в минувшую субботу вечером? — она в упор смотрела на него. 

Повисла минутная пауза. 

— Не ожидали такого вопроса? — въедливо спросила Валандра. 

— Отец мне рассказывал о разного рода приемах, при помощи которых работники органов пытаются извлечь на свет божий несуществующие вещи… — беззлобно усмехнулся Марк. 

— Так где вы все-таки были в теплый субботний вечер? 

— У своей девушки. 

— Как ее зовут и где она живет? 

— Я должен вам сообщать… 

— Должны, — строго сказала Валандра, — речь идет об убийстве вашей сестры. Положение обязывает. 

— Цыбина Оксана, Бабушкин взвоз пятнадцать, квартира шестнадцать. 

— Это у самой «Ротонды»? — спросил Алискер, записав координаты в блокнот. 

— Да, — вяло отозвался Трауберг, — вы что, и ее допрашивать будете? 

— Не допрашивать, а расспрашивать, — поправила его Вершинина, — а вы что, против? 

— Да нет. Просто не хотелось бы обременять… — Марк замялся. 

— Это не займет много времени, — успокоила его Валандра, — всего несколько вопросов. 

— Я что-то вас не пойму, зачем вам это? Маргарита пала от рук маньяка. Вам, мне кажется, нужно работать в этом направлении, а не причинять неудобств порядочным людям. 

— Я не совсем хорошо понимаю, что такое «порядочные люди», — усмехнулась Вершинина, — и потом позвольте мне напомнить вам, что расследование убийства вашей сестры поручено мне, а потому я и буду решать, в каком направлении нам работать, — одернула она Трауберга. 

Ей он казался излишне рассудительным для своих лет. Валандре больше нравились молодые люди, в которых действительно кипело «безумие юности». А подобные Траубергу «засушенные фрукты», которые еще не успели толком созреть, но уже лишились молодых соков, навевали на нее скуку. 

— Что ж, — более миролюбивым тоном сказала она, — давайте вернемся к маньяку. Принимая во внимание замкнутый характер Маргариты и высокие культурные планки, устанавливаемые ею для своих потенциальных партнеров, мне, скажу откровенно, трудно представить ее знакомящейся на улице с каким-нибудь мужчиной. Такому мужчине нужно было бы обладать поистине неотразимым обаянием, как сейчас говорят, харизмой. Вы не видите здесь противоречия? 

— Вполне возможно, что Маргарита знала этого мужчину в течение определенного времени… — предположил Трауберг, — и с ним она познакомилась вовсе не на улице. 

— А где же по-вашему? 

— На концерте, в библиотеке… 

— Преподаватель математики, с которой Маргарита была дружна, сказала, что ваша сестра специально приглашала ее на всякие культурные мероприятия, чтобы избежать нежелательного знакомства или назойливого ухаживания. Она ни словом не обмолвилась относительно хотя бы одного случая подобного знакомства. Вы полагаете, что она что-то забыла или утаила? Или, может, все же были такие концерты, походы в музеи и прочее, когда Маргарита была совершенно одна? 

— Я не раз видел Людмилу и разговаривал с ней. На меня она произвела хорошее впечатление… Но что касается ее забывчивости или намеренного утаивания какой-либо информации, то здесь я могу только гадать. Не исключен и такой вариант, при котором Маргарита и Людмила познакомились с кем-то пара — на пару, а сейчас Людмила по каким-то своим соображениям не хочет об этом говорить… 

— Резонно, — Валандра перевела лукавый взгляд на Мамедова, — а знаете, какая мысль мне еще пришла в голову… 

— Какая? — искренне заинтересовался Трауберг. 

— Может, вы все не так уж хорошо знали Маргариту, может, она не так уж трудно сходилась с людьми или даже, наоборот, именно с незнакомыми людьми общаться ей было проще и свободней? Ведь есть же такой феномен: со своими родными, бывает, никак не находишь общего языка или просто язык не поворачивается им в чем-то признаться, а перед незнакомцем каким-нибудь душу открываешь… Вы понимаете, о чем я говорю? 

— Понимаю, — неуверенно сказал Трауберг, хотя по его недоверчивому взгляду Вершинина видела, что она его не убедила. 

— Интересно, кто же это все-таки был: человек, которого Маргарита хоть немножко знала или, как говорят, «первый встречный»? 

— Вы пригласили меня для того, чтобы я вместе с вами гадал на кофейной гуще? Мне, поверьте, сейчас не до этого! 

— Понимаю, — Вершинина закурила по второму кругу, — вы знали о первой любви Маргариты? 

— Знал, и что же? 

— После того, как она рассталась с Андреем, она встречалась с кем-нибудь еще? 

— Какие-то эпизодические связи… 

— Вы видели кого-нибудь из эпизодических знакомых Маргариты? 

— Видел. Одного, по-моему, звали Владимиром, другого — Виталием. 

— Чем они занимались? 

— Первый работал в какой-то фирме, менеджер что ли… А другой… я видел его совсем недавно… То ли филолог, то ли философ, то ли психолог. 

— А как они выглядели? 

— Владимир — среднего роста, коренастый, в костюме, перстень с большим черным камнем на руке, а другой… Таких мой отец вертопрахами называет. 

— Какой контраст: образец солидности и… Как выглядел этот «вертопрах»? 

Трауберг усмехнулся. 

— Худощавый, темные волосы, хитрые глаза, подвижный очень, болтун… 

— Спасибо. — Вершинина затушила сигарету в пепельнице. — С кем еще дружила Маргарита? 

— Ой, толком не знаю. Мы не так часто виделись… И потом она не любила обсуждать своих знакомых… 

— Понятно. А вы общались с Маргаритой исключительно потому что она была неординарным человеком? 

— И кроме того моей сестрой, — подчеркнул Трауберг, косясь на записывающего что-то в блокнот Мамедова. 

— У вас не было других интересов? — прищурилась Валандра. 

— Что вы имеете в виду? — громко спросил Трауберг, которого этот вопрос явно задел. 

— Может быть, какие-то денежные вопросы? 

— Маргарита не была тем человеком, с которым я стал бы решать свои денежные вопросы, если бы такие возникли. — гордо отчеканил Трауберг. 

— Так у вас никогда не было денежных затруднений? 

— На что вы намекаете? 

— Ваш отец сказал, что никогда не давал вам крупных сумм, — Вершинина смотрела на него в упор, — он сам покупал вам все необходимое. 

Трауберг вспыхнул. 

— Какое это имеет отношение к делу? — недовольно спросил он. 

— Вопросы задаю я, а вас еще в начале нашей беседы я просила отвечать на них внятно и искренне, — спокойно парировала Вершинина, — и не нужно говорить со мной таким высокомерным тоном. Сестра не давала вам денег? 

— Нет, — раздраженно ответил Марк, — мне хватало отцовских. 

— А как насчет вашей мечты уехать в Америку? 

— С этим придется подождать, — Марк вздохнул, — я не спешу. Рано или поздно мне удастся убедить отца. 

— Разумно, — Вершинина задумчиво посмотрела в окно, а потом перевела взгляд на Марка. 

— А когда вы виделись с Маргаритой в последний раз? 

— Недели две назад. 

— А конкретнее? 

— По-моему, пятнадцатого… или шестнадцатого… — неуверенно проговорил Марк, — помню, что вроде пятница была. 

— Пятница? — переспросил Мамедов, быстро листая блокнот. — Щас, календарь найду. Та-а-ак, пятница… пятница была пятнадцатого числа. 

— Вы пришли на работу к Маргарите? 

— Да. 

— Во сколько примерно это было? 

— Около четырех. Мы собирались вместе пойти на концерт, а по дороге решили заглянуть к Оксане. 

— Девушки были знакомы? 

— Болтали пару раз. Они не особенно стремились развивать отношения. 

— Понятно. И как же прошел вечер? 

— Мы были на концерте. 

— Втроем? 

— Нет, я и Маргарита. Оксана не такая меломанка, как мы, вернее, у нее другие вкусы. 

— А после концерта? 

— Я проводил Марго и пошел домой. 

— Вы были в консерватории или в филармонии? 

— Не пойму, — спохватился Трауберг, — какое все это имеет отношение к тому, что случилось с моей сестрой? 

— Еще немножко, потерпите. Так где вы были? 

— В консерватории. 

— Что было в программе? 

— Чайковский, Шопен, Бетховен. 

— А вы знали, что Маргарита незадолго до убийства получила от вашего отца солидную денежную сумму? 

Трауберг сделал удивленное лицо. 

— Впервые от вас слышу. 

— Ну что ж, Марк Львович, спасибо вам за помощь, не смею вас больше задерживать. Если мне потребуется еще какая-нибудь информация, я позвоню. 

— До свидания, — Трауберг поднялся и направился к двери. 


Глава шестая 


— Ты вообще, собираешься идти домой, или мне отправлять тебя под конвоем? Время уже второй час. 

— Сейчас, Валентина Андреевна, только дождусь Николая с фотографиями. 

Алискер сидел в вершининском кабинете в кресле у столика с чайником, держа в правой руке недопитую чашку чая. 

— В любом случае, я не позволю тебе работать, — Вершинина прохаживалась по кабинету с сигаретой, — даже и не мечтай. 

Ей тоже не терпелось взглянуть на фотографии. Она уже собиралась было позвонить Антонову на сотовый, но тут он сам появился в дверях кабинета, держа в руках объемистый коричневый пакет. 

— Спасибо, Коля, — поблагодарила его Вершинина, — можешь идти отдыхать. 

Коля попрощался с Вершининой и с Мамедовым и вышел из кабинета. Разорвав пакет, Валандра высыпала его содержимое на стол. Мамедов подошел и встал рядом. 

Это были большие, размером с лист писчей бумаги, черно-белые фотографии, явно выполненные профессиональным фотографом. Все они были разделены на пять стопочек, по нескольку фотографий в каждой. На обороте каждой фотографии были дата, фамилия, имя и отчество жертвы и еще кое-какие пометки. 

Вершинина обошла стол и села в свое кресло, Алискер пристроился в кресле для посетителей. Взяв одну стопку фотографий в руки, Вершинина начала их разглядывать. На них был изображен труп Маргариты Львовны, снятый с разных сторон. Отдельно, крупным планом было дано лицо жертвы с выколотыми глазами и участок груди, на которой был запечатлен знак, оставленный маньяком: яблоко, внутри которого была сделана надпись «TARSUS». 

На обороте одной из фотографий с общим видом было написано: «Тридцатое мая тысяча девятьсот девяносто девятого года четыре часа двадцать минут. Трауберг Маргарита Львовна, тысяча девятьсот шестьдесят пятого года рождения.» Ниже был написан ее адрес. 

Вершинина передала фотографии Мамедову и взяла другую стопку. 

— Ну, посмотрел? — спросила она Алискера, когда последняя стопка фотографий прошла через их руки. — Иди, скажи Болдыреву, чтобы отвез тебя домой. 

— Погодите минутку. 

Он достал из заднего кармана брюк небольшой блокнот и вынул из него численник. 

— Давайте-ка посмотрим. 

— Что? 

— Вот, смотрите. Первая жертва — Береговая Людмила Петровна — двадцать седьмое декабря прошлого года, в январе — никого. Следующая жертва — Ермонская Елена Викторовна — седьмое февраля этого года, затем — четырнадцатое марта, девятнадцатое апреля и тридцатое мая. Это не может быть простым совпадением. 

— Ты хочешь сказать, что все убийства были совершены в воскресенье? — посмотрела на него Вершинина. 

— Вот именно. Кроме апреля. Девятнадцатое апреля был понедельник. 

— Здесь указано не время убийства, а время, когда были сделаны фотографии. Маргарита Трауберг, скорее всего, была убита вечером двадцать девятого мая, а в три пятнадцать преступник покинул место убийства, это зафиксировано у нас в журнале. 

— Тогда с большой долей вероятности можно предположить, что и всех остальных он убил в субботу. 

— А как же девятнадцатое апреля? 

— Значит, труп был обнаружен не сразу, это можно проверить в прокуратуре. 

— Если даже это и так, — Вершинина закурила, — что нам это дает? 

— У преступника есть своя система. 

— Да, есть, — согласилась Вершинина, — и, разгадав ее, мы сможем быстрее отыскать этого маньяка. 

— Как вы думаете, что означает это яблоко и надпись «TАРСУС» внутри? 

— В этом знаке зашифрованы его фамилия и адрес, — усмехнулась Вершинина, — кстати, ты знаешь, — она вспомнила вчерашний разговор в ресторане, — это предположение может быть недалеко от истины. 

— Вы скажете тоже, — скептически произнес Алискер, — может быть, там есть и год его рождения? 

— Может быть… — задумчиво произнесла Валандра. 

— А вы знаете, Валентина Андреевна, это словечко Тарсус чем-то мне знакомо. Скорее всего, это что-то латинское или греческое. Нет, все-таки латинское. 

Мамедов взял одно фото с вырезанным знаком и начал его рассматривать. 

— Это может быть все что угодно: имя собственное, географическое название или просто обозначение предмета, — задумчиво произнесла Вершинина. 

— А места убийств никак не связаны одно с другим? 

— Три убийства в центральных районах, два на окраинах, — ответила Валандра, взглянув на оборотную сторону фотографий. 

— Нужно еще попробовать посмотреть по карте, — загорелся Мамедов, — я видел какой-то фильм, там маньяк из мест, где он убивал свои жертвы, составлял крест или что-то в этом роде. 

— Карты у нас нет, — Вершинина сняла трубку внутреннего телефона, — алло, Шурик, скажи Сергею, пусть доедет до ближайшего киоска «Роспечати», купит карту Тарасова и принесет мне. 

Она положила трубку и потянулась за сигаретой. Алискер тоже закурил. 

— А что вы думаете по поводу брата Маргариты? По-вашему, он мог убить? 

— Не знаю, — Вершинина сделала неопределенный жест, держа сигарету в руке, — нужно поговорить с его девушкой, Оксаной. 

— Если он убил, то может предупредить ее. 

— Скорее всего, он не имеет к убийству сестры никакого отношения — кишка тонка. 

— Зачем же встречаться с Оксаной? 

— Для успокоения совести, как говорят… 

Дверь кабинета приоткрылась, и в проеме появился Болдырев. 

— Можно? 

— Заходи, — Вершинина поманила его пальцем, — принес? 

— Вот, — он положил на стол перед Вершининой голубой прямоугольник сложенной карты и повернулся, чтобы уйти. 

— Погоди, — остановила его Валандра, — сейчас отвезешь домой этого инвалида-работоголика. 

— Так нечестно! — возопил Мамедов, — мы еще не смотрели карту. 

— Хорошо, — смилостивилась Валандра, — только после — сразу домой. 

Она освободила стол, отодвинув в сторону фотографии, и расстелила на нем карту. Алискер подошел, вынул из блокнота ручку и начал отмечать жирными точками места, в которых произошли убийства. Болдырев, хоть и не понимал сути происходящего, с интересом наблюдал за его действиями. 

— Твоя память, Алискер, похоже, не сильно пострадала, — улыбнулась Вершинина, намекая на недавнее сотрясение. 

— Не жалуюсь, — Мамедов закончил свою работу и выпрямился, чтобы лучше видеть общую картину, — это вы меня хотите на пенсию отправить. 

В это время вошел Толкушкин. Поздоровавшись со всеми, он приблизился к столу. Таким образом, в кабинете образовалось что-то вроде военного совета. 

— Есть что-нибудь? — Вершинина обратилась к Толкушкину. 

— Кое-что, — таинственно произнес он. 

— Ладно, погоди немного, сейчас этого полководца домой спровадим и поговорим. 

— Вы пока начинайте, — пошел на хитрость Мамедов, — а я здесь над картой немного поколдую. 

— Нечего здесь колдовать, — раскусила его Вершинина, — я и так вижу — никакой системы. 

— Попробуем соединить их прямыми линиями, — не унимался Мамедов, — где-то у нас здесь была линейка. 

Он начал шарить на столе под картой и, не найдя чертежного инструмента, принялся искать его на полке. 

— Вот она! — обрадованно провозгласил он, держа линейку над головой. 

Но Вершинина уже сложила карту. 

— Все, — она строго посмотрела на него, — на сегодня тебе достаточно. 

— Ладно, — вздохнув, он положил линейку на стол и посмотрел на Болдырева, — поехали. 

— Поехали, инвалид. 

Болдырев с Мамедовым вышли. Когда за Алискером закрылась дверь, Вершинина опустилась в кресло, взглядом приглашая Толкушкина сделать то же самое. Едва он устроился и хотел было открыть рот, как дверь снова отворилась, и в кабинет заглянул Мамедов. 

— Завтра я все равно приду. 

Валандра собиралась уже рявкнуть на него как следует, но он исчез. 

— Ну что там у тебя, Валера? — она облегченно вздохнула и приготовилась слушать. 

— Удалось кое-что выяснить… 

— Не тяни резину, Валера. 

— Я разговаривал с девчонками из второй смены в том кафе, где вы вчера обедали, показывал им фотографию Трауберг. Одна из них узнала ее. 

— Так, так, интересно… 

— Трауберг частенько бывала в этом кафе, не на террасе, а внутри, — пояснил Толкушкин, — девушка была свидетелем, как пару раз к Трауберг подсаживались особы мужеского пола, — пошутил Валера. 

— Серьезней давай, — Валандра строго посмотрела на него, — что за мужчины, как они выглядели? 

— Один — блондин, крепкий, коренастый, солидный на вид, лет тридцати-тридцати пяти, другой — бойкий, темноволосый, все время смеялся. Девушка сказала, что он часто в их кафе захаживает. 

— Более подробного описания нет? 

— Ну, она говорит, что он выше среднего, худощавый, довольно мускулистый, симпатичный, остряк, правильные черты лица, и взгляд такой, она сказала, веселый и лукавый. Одет обычно в джинсу. 

Валандра на минуту задумалась. Ее отрешенный вид вызвал у Толкушкина беспокойство. 

— Валентина Андреевна, вы слушаете меня? 

— Слушаю, слушаю, Валера. 

— Что-то не так? 

— Просто сопоставляю факты… Брат Маргариты дважды заставал ее в обществе мужчин, чей внешний вид совпадает с твоими описаниями. 

— Но самое интересное то, что двадцать девятого, то есть в день убийства, тот худой опять появился в кафе. Девушка хорошо это помнит. Он… подождите, — Толкушкин открыл блокнот, который держал в руке и, найдя нужную страницу, прочел, — наш паренек заказал пиццу, пиво, а потом еще и мороженое. 

Валандра усмехнулась. 

— А что смешного? — обиженно спросил Толкушкин. 

— Вид у тебя слишком серьезный и деловой, все взял на карандаш! 

— Так вы же сами к серьезности призывали… 

— Призывала… Значит, двадцать девятого этот темноволосый парень был в кафе, что дальше? 

— Примерно через полчаса, как он уселся за стол, к нему подошла… Кто бы вы думали? 

— Маргарита Трауберг? 

— Именно, — с торжествующим видом сказал Толкушкин, — они поздоровались, она села за его столик, он заказал ей…, — Толкушкин опять опустил глаза в блокнот, — шашлык и красное вино. 

— У девушки хорошая память, — удовлетворенно подытожила Вершинина, — так ты говоришь, он часто бывал в этом кафе? 

— Часто, и не упускал случая познакомиться с какой-нибудь приятной дамочкой… 

— Что, кроме Трауберг были еще какие-нибудь прецеденты знакомства? 

— Да. Парень этот приходил туда обычно в конце недели, затевал с какой-нибудь милой фройляйн разговор… Бывало, покидал кафе под руку с теми, кого ему удавалось… — Толкушкин хитро улыбнулся. 

— Ты думаешь, мы близки к разгадке, Валера? Я читаю это в твоих глазах. Пафос победителя — это неплохо, но радоваться преждевременно… 

— Валентина Андреевна, — в зеленых глазах Толкушкина мелькнула тень упрека, — что же мне теперь, с постной физиономией ходить, пока все не раскроется? 

— Я просто не хочу, чтобы ты обольщался. Вот тебе задание: бери машину, дуй к Цыбиной. 

— Кто такая? 

— Цыбина Оксана — подружка Марка Трауберга, проживает: Бабушкин взвоз пятнадцать, квартира шестнадцать. Записал? 

— Так точно. — Толкушкин снова поднял глаза на Вершинину. Он грыз конец авторучки, ожидая дальнейших распоряжений. 

— Расспроси ее. Меня интересуют ее отношения с Маргаритой, как часто они виделись, о чем говорили и так далее. Марк сказал, что знакомство у них было шапочное, проверь это. 

Расспроси ее также об ее отношениях с Марком: как давно они знакомы, как проводят время, какие строят планы на будущее и все такое… Так, еще вот что, пусть она тебе расскажет, как провела пятнадцатое мая, куда ходила, кого принимала у себя. Может, она сообщит тебе что-то интересное о семейных делах Трауберг. Не забудь также у нее спросить, виделась ли она с Марком двадцать девятого мая и когда вообще встречалась с ним? Я имею в виду вторую половину мая. Понял? 

В глазах Толкушкина застыло недоумение. 

— Понять-то я понял, — облизнул пересохшие губы Валера, — вот только зачем нам все это надо? Мне кажется, мы сейчас на том парне из кафе сфокусировать внимание должны… 

— Еще один гуру, — с оттенком раздражения сказала Валандра, — тут меня Трауберг-младший донимал своими вопросами и своей надоедливой рассудительностью: что нам делать, как нам делать… А теперь еще и ты! Думать и решать — моя забота, а твое дело — выполнять приказ! Дискуссия допускается, но только в разумных пределах, — отчеканила она, поднося зажигалку к зажатой в углу рта сигарете. 

— Ну, я пошел? — спросил погрустневший Толкушкин. 

— Нечего на меня смотреть, словно я тебя в карцер посадила, дуться потом будешь и лучше — в другом месте. Выполняй! И звонить мне не забывай, никакой самодеятельности в духе пархоменских штучек Мамедова! — она глубоко затянулась и выпустила в потолок подернутое едкой сединой сизое облачко дыма. 

Толкушкин молча вышел из кабинета. Как только дверь захлопнулась за ним, Валандра открыла тетрадь и принялась выводить круглым почерком: 

Не слишком ли я была строга с ним? Может, мне еще покаяться? Нет, это не нервы, не усталость… Хотя вчерашняя ночь здорово меня подкосила. Тантрический секс — не мое хобби. Я понимаю, что нужно расслабляться, заниматься этим (жирным шрифтом) не меньше часа. Но когда твое такое домашнее, такое теплое и естественное желание поспать на протяжении всей ночи глушится любовной лихорадкой ненасытного партнера — от этого можно действительно сойти с ума. 

Ну и темперамент у этого парня! Еще одна такая ночь — и у меня совсем пропадет желание заниматься сексом. Так что же это — биологическая несовместимость? 

Утомленная оргазмами — ха-ха! Хорошее название, например, для серии любовных романов. 

Виталий — «вита», что означает «жизнь». На самом деле, — живее не придумаешь! 

А не тот ли это парень, который… 

* * *


Выйдя от Вершининой, Толкушкин прошел прямиком в дежурку. Антонов-старший, сидя на дерматиновом диванчике, читал роман Алистера Маклина. Оторвавшись от книги, он поднял глаза на вошедшего. 

— Дай ключи от машины, — с кислой миной произнес Толкушкин, еще не отойдя от выговора Вершининой. 

— Куда это ты собрался? — Антонов достал из кармана связку ключей. 

— По делам, — Толкушкин не склонен был вести беседу. 

— Что это ты какой грустный? — Антонов не торопился отдавать ключи, крутя их в руках. 

— Взгрустнулось, — бросил Валера, — давай быстрей, Валандра отправила на задание. 

— Слышал анекдот про коров? — хохотнул Антонов и не дожидаясь ответа начал рассказывать: — Встречаются две коровы. Одна спрашивает другую: «Ты че такая грустная?» «Так, — отвечает, — взгрустнулось. А ты чего такая бледная?» «Так, — говорит, — взбле…» 

— Да знаю я твой дурацкий анекдот, — не дал ему закончить Толкушкин, подошел и выхватил у него ключи, — ауффидерзеен. 

— Какие мы нервные, — кинул ему вслед Антонов и снова уткнулся в книгу. 

На улице легкий теплый ветерок крутил мириады снежинок, сброшенных тополями. Валера сел за руль антоновской «шестерки», запустил двигатель и, сделав глубокий вдох, медленно выдохнул. «Спокойно, Валера. Нет пророка в своем отечестве…» Внимательно посмотрев по сторонам, он тронулся с места. 

Постепенно к нему возвращалось его обычное — бодрое и оптимистичное — расположение духа. Когда он, свернув с улицы Чернышевского, остановил «шестерку» на Бабушкином взвозе, он окончательно пришел в себя, и даже реклама похоронного агентства, возвещавшая о «недорогих» похоронах, не смогла вывести его из равновесия. 

Он запер машину и, перейдя улицу, вошел в подъезд, крыльцо которого было в нескольких метрах от агентства. Подъезд оказался проходным. Сверившись с запиской, Валера неторопливо начал подниматься, поглядывая на номера квартир на дверях. Толстые стены старой пятиэтажки хранили приятную прохладу, но запахи… 

Шестнадцатая квартира оказалась на четвертом этаже. Валера остановился перед деревянной дверью, выкрашенной серо-зеленой краской, и надавил кнопку звонка. Вскоре за дверью послышались легкие торопливые шаги и она распахнулась. 

Перед Валериным взором предстала миниатюрная девушка лет двадцати в черных бриджах в обтяжку и светло-сиреневом трикотажном топе на узких бретельках, открывающем пупок. Русые волосы на затылке были стянуты в узел, открывая выпуклый лоб. Карие глаза блестели из-под прямых бровей. 

— Марк, — радостно произнесла она, но увидев, что ошиблась, замерла в нерешительности, — вам кого? 

— Вас, если, конечно, вы — Оксана Цыбина, — не растерялся Толкушкин. 

— Что вам нужно? — она смешно, как-то по-детски нахмурилась. 

«Как все просто получается в кино и в книгах, — подумал Толкушкин, — герои сходу знакомятся с прекрасными блондинками, безо всяких проблем затаскивая их в постель. А как здесь объяснить все этому милому созданию?» 

— Понимаете, — начал он, — мне нужно с вами поговорить. Дело в том, что я участвую в расследовании убийства Маргариты Трауберг. Вы, наверное, знаете, что она убита. Да, вот мои документы. 

Он достал визитку и лицензию и протянул Цыбиной, которая с серьезным видом принялась их рассматривать. 

— Проходите, — она отошла в сторону, пропуская Толкушкина, и закрыла дверь, — направо, пожалуйста. 

Сделав несколько шагов по коридору, не блиставшему особыми изысками, но чистому, Валера очутился в просторной комнате с диваном, по которому были разбросаны маленькие пестрые подушки, двумя шкафами — книжным и платяным —, низким столиком, рядом с которым стояла пара кресел, и письменным столом, заваленным книгами. На противоположной от дивана стене стояла стойка с аудиоаппаратурой. 

— Присаживайтесь, — любезно предложила хозяйка комнаты, указав на кресло, — скоро должен прийти Марк. 

— Он нам не помешает, — Толкушкин удобно устроился в кресле, с удовольствием рассматривая стройную фигурку Оксаны, — кстати, я кажется не представился, засмотрелся на вас. Меня зовут Валера. 

— Я уже прочла в ваших документах, — она улыбнулась и протянула визитку и лицензию, которые все еще держала в руках. 

— Визитку оставьте себе, — Валера спрятал лицензию и закинул ногу на ногу. 

— Хотите кофе? — предложила Оксана и, не дожидаясь согласия, выпорхнула за дверь. 

Через несколько минут она возвратилась, неся на небольшом подносе две миниатюрные чашки. По комнате сразу распространился кофейный аромат. Цыбина поставила поднос на столик и опустилась в свободное кресло. 

— Так о чем же вы хотели со мной поговорить? — она взяла чашку и поднесла ее к губам. 

— Вы давно знакомы с Марком? 

— Года полтора. 

— А с его сестрой? 

— Ой, даже не знаю, — она опустила чашку, — я вообще видела ее два-три раза. 

— А последний раз когда вы ее видели? — Валера глотнул кофе, глядя на Цыбину поверх чашки. 

— Последний раз? — переспросила она и задумалась, — пару недель назад. Марк собирался пойти с ней, кажется, в консерваторию, и они зашли ко мне вместе перед концертом. 

— А вас Марк не приглашал на концерт? 

— Ну, конечно, приглашал, — она улыбнулась, — просто мне нравится другая музыка. 

— Какая же? — поинтересовался Толкушкин. 

— Я люблю рок и джаз. Хотите, поставлю что-нибудь? Я только недавно купила. 

Она легко поднялась и направилась к стойке с аппаратурой. Взяв кассету, Оксана вставила ее в магнитофон и, нажав кнопку, села на диван. 

— Идите сюда, — она показала на место рядом с собой, — из кресла не так хорошо слышно. 

Валера охотно выполнил ее просьбу, а из колонок уже вырывался фальцет Саммервиля. 

— А вы не помните, когда Марк с сестрой ходил на концерт? — спросил Валера, едва закончилась первая композиция. 

— Кажется, это было перед выходными, — Оксана наморщила лоб, — да, точно, в пятницу. 

Толкушкин раскрыл блокнот, в котором он делал пометки на странице с календарем. 

— Пятнадцатого? 

— Да, пятнадцатого. Классно, правда? — спросила Цыбина, когда Джимми выдал очередной пассаж. 

— Замечательно, — согласился Толкушкин. — Оксана, а с отцом Марка вы знакомы? 

— Нет, — она покачивалась в такт музыке, — я не напрашивалась, а Марк тоже не изъявлял желания представить меня. 

— Вы часто виделись с Марком после того концерта? 

— Так же как обычно, два-три раза в неделю. 

— А в субботу он к вам заходил? Я имею в виду прошлую субботу. 

— Нет, то есть, да, заходил. Мы слушали музыку, пока родители не вернулись с дачи. 

— Они вернулись поздно? 

— В десять или позже, — Цыбина пожала плечами, — какое это имеет значение? 

— Скорее всего, никакого. 

В этот миг дверь в комнату распахнулась, и на пороге появился Марк Трауберг. Увидев Оксану и незнакомого ему парня, покачивающихся под музыку на диване, он затрясся мелкой дрожью. 

— Кто это? — спросил он Цыбину и, набычившись, пошел на Толкушкина. 

— Ой, Марчи, — смутилась Оксана, — сейчас я тебе все объясню. 

— Сука! — непонятно, к кому обращаясь, прогундосил он и, размахнувшись, ударил Толкушкина, целя в голову. 

Но Валера успел отклонить голову, и кулак Марка только чуть зацепил его за ухо. Толкушкин, поймав Марка за рукав рубашки, потянул его в направлении удара, так что тот с разгона врезался головой в спинку дивана. 

Цыбина заверещала как резаная, вскочила и бросилась к нему. Трауберг поднимался, держась рукой за шею. Толкушкин стоял уже слегка расставив ноги, готовясь отразить новое нападение, если таковое последует. 

— Марк, это же сыщик, — Оксана схватила своего дружка за руки, пытаясь успокоить его. 

Но он, казалось, ничего не слышал. Оттолкнув Цыбину так, что она упала на диван, он снова ринулся на Толкушкина, размахивая кулаками. Прикрыв левой рукой голову, Валера правой вполсилы коротко ударил Марка в живот. Тот охнул, хватая воздух ртом, повалился на столик, перевернул его и замер на мгновенье на полу, облив себя остатками кофе. 

Не давая ему опомниться, Толкушкин очутился верхом на Марке, заломив ему для надежности руки за спину. 

— Успокойтесь, Марк, — произнес он, переводя дух, — что же это вы какой нервный! 

— Ты убил его! — заорала Цыбина и, подбежав к Толкушкину сзади, вцепилась ему в волосы. 

Это был тот случай, когда мужчина может себе позволить ударить женщину. Немного развернувшись и продолжая сидеть на Трауберге, Валера наотмашь хлестнул Цыбину по щеке. Пальцы ее рук разжались, выпуская волосы Толкушкина, и она плюхнулась своей обтянутой бриджами попкой на пол. 

— Больше так не делай, — погрозил ей Толкушкин, — ничего с твоим другом не случилось — сейчас очухается. 

Он уже начал подниматься с Марка, когда в комнату вошел парень среднего роста, лет двадцати пяти. Он был в белой майке и черных джинсах. На плече у него висел потертый кожаный кофр, какими пользуются фотографы. 

— Почему дверь нараспашку? И что у вас здесь за ледовое побоище? — с интересом спросил он и, не дождавшись ответа, подошел к Цыбиной, — привет, сестренка, — он наклонился к ней и чмокнул ее в щеку. 

Цыбина подползла на коленях к Марку, который уже пришел в себя и принял сидячее положение. Обняв его, она стала гладить его по голове. Толкушкин, поставив столик на ножки, подошел к фотографу. 

— Валерий Толкушкин, сыщик, а вы, как я понимаю, брат Оксаны? 

— Алексей Цыбин, — парень кивнул и протянул ему руку, — фотокорреспондент. 

— Мы расследуем убийство сестры Марка Трауберга, — пояснил Толкушкин, — я разговаривал с Оксаной, а он залетел, ничего не выслушал и набросился на меня. Пришлось его утихомирить. 

Он посмотрел на Марка, которого все еще утешала Цыбина. 

— Ну, я пойду, пожалуй, — Толкушкин направился в сторону двери. 

— Я провожу вас, — Цыбин поставил кофр на кресло и пошел следом. 


Глава седьмая 


Тишину вершининского кабинета, нарушаемую лишь тихим жужжанием кондиционера, разрезал телефонный звонок. Отложив бумаги в сторону, она сняла трубку. Звонил Мамедов. 

— Валентина Андреевна, я здесь у себя нашел Словарь античности. В нем есть слово Тарсус. 

— И что же это такое? — с интересом спросила Вершинина. 

— Записывайте. Тарс, от латинского слова Tarsus, город на северо-востоке Малой Азии, эллинизирован Селевкидами, с шестьдесят шестого года до нашей эры главный город Киликии, родина апостола Павла, место погребения Юлиана Второго Отступника. Записали? 

— Да. Это все? 

— Все что удалось пока найти. 

— А кто такие Селевкиды? 

— Наследники Селевка Первого. 

— Понятно, — произнесла Вершинина в трубку, хотя ей ничего не было понятно, — ты завтра все равно собирался на работу. Я отправлю за тобой Сергея, а ты не забудь захватить этот твой Словарь античности. Впрочем, ты ведь никогда ничего не забываешь. 

— Стараюсь. Тогда до завтра? 

— До завтра, Алискер. 

* * *


Знойный день сменился удушливым вечером. Оставив пиджак на работе, Вершинина без особой охоты шла на встречу к Карпову, с которым договорилась посидеть в кафе. Ее раздражало то, что он определенно ей нравился. Она очень дорожила свободой и весьма настороженно относилась к любому новому увлечению. Валандра, без сомнения, хотела иметь равного партнера, но едва она с кем-то знакомилась, тайный внутренний голос начинал вещать ей о возможном разочаровании и, что важнее всего, — об утрате независимости и собственного «я». 

Любой психолог объяснил бы ей, что страхи эти ложные, хотя и характеризуют ее как человека с высоким уровнем избирательности, требовательно относящегося к себе и окружающим. 

Она всячески понукала себя, убеждала в том, что подобное, излишне рефлексивное отношение к жизни, желание все предусмотреть и предвосхитить, если идти у него на поводу, обеднит ее существование, сузит его, лишит авантюрных красок и головокружительных открытий. 

В ней боролись два человека: один — логик и прагматик в одном лице, другой — бессознательный мечтатель и естествоиспытатель. 

Чем в ее жизни был Виктор Ромашов? — спрашивала она себя, вместе с толпой фланирующих останавливаясь на красный свет и снова трогаясь с места, едва светофор моргнул желтым глазом. 

И отвечала себе, честно и искренне: любовником, который до определенного времени устраивал ее, который был всегда под рукой, если не принимать в расчет его работы и командировок, чем-то вроде надежной гавани, где можно было бросить якорь в один из выходных дней, неприхотливым, заботливым другом, умеющим поддержать в трудную минуту… 

Была ли в их отношениях та неукротимая страсть, о которой слагают стихи и пишут в романах? Никто не спорит, им хорошо было в постели… Но достаточно ли этого? Не были ли иногда их шумные постельные сцены мятными пилюлями, призванными освежить тягучую рутину «нормального» секса? 

Сегодня на работе, зевая и бодрясь всяческими способами, она готова была послать куда подальше своего нового знакомого. Но ближе к вечеру в ней пробудилось самое настоящее плотское желание. Она не могла отогнать от себя воспоминаний о худом, мускулистом теле Виталия, о его самозабвенных ласках, о его лихорадочных жадных поцелуях, с которыми так контрастировала выказанная им на первичном этапе прямо-таки дзен-буддийская отстраненность и виртуозная неспешность прикосновений и поглаживаний. 

И потом, он так ярко переживал оргазм… Валентина поймала себя на мысли, что ей во сто раз приятней доставлять наслаждение, чем переживать его самой. 

Сердце ее забилось, кровь ударила в виски. 

«Нет, надо успокоиться, прийти в себя… Ну что ты, Валентина, в самом деле!» — повторяла она про себя, тем не менее ускоряя шаг. 

«Я, пожалуй, не смогу сегодня вести с ним умных бесед… А если он пойдет к стойке, я с ума сойду, глядя на его обтянутые джинсами ягодицы. Господи, может, не идти? Пока не поздно… Нет, даже если бы ты ничего не чувствовала к нему, все равно пришлось бы пойти… Почему? Потому, что девяносто девять из ста, что Виталий — именно тот парень, который не просто просиживает штаны в этом самом заведении, куда она сейчас направлялась, а знакомится, как сказал Толкушкин, с разными приятными дамочками, а потом некоторых из них провожает под локоток… Он был знаком с Маргаритой Трауберг, может быть, она тоже была без ума от его ласк?» 

Валандра не могла определить, что гонит ее к этому кафе: взбунтовавшаяся плоть, любопытство, непонятно откуда взявшаяся ревность или потребность прояснить ситуацию с Трауберг? 

Учащенно бьющееся сердце, липкая влажность ладоней, коленная дрожь… 

Валандра была в бешенстве, и поэтому когда приблизилась к столику, за которым как ни в чем не бывало сидел виновник ее досадного смятения и неутешительных раздумий, первое, что она сделала — обдала его притворным холодом. 

Едва взглянув на Виталия, который явно не мог понять, чему он обязан видеть отчужденное выражение на лице Валентины, она небрежно поздоровалась и резким движением опустилась на нагретый солнцем пластиковый стул. 

«Ничего, ему полезно», — цинично подумала она и еле сдержала улыбку, обнаружив много общего между своим недовольством и поведением капризной девочки. 

— Что-то случилось? — мягко спросил Виталий, стараясь по лицу Валандры догадаться о том, что ее гнетет и гложет. 

— Ничего не случилось, просто я себя неважно чувствую, вот и все. 

Она достала из сумки пачку сигарет, зажигалку и уже хотела было закурить, как ее изломанную нервными жестами руку своей на удивление прохладной рукой перехватил Виталий. 

— Ты и в самом деле какая-то не такая… — он смотрел ей в глаза, — неприятности на работе? 

Участливая интонация его голоса раздражающе подействовала на Валандру. 

«А вот ладонь у него приятная, покойная такая…» 

Ценой громадного усилия воли она отмахнулась от этой глупой мысли и вырвала руку. 

— На работе как раз все нормально, — резко сказала она, беря зажигалку. — не надо… 

Она отстранила Виталия, который потянулся за зажигалкой. 

— Ты сегодня агрессивная какая-то… — тихо произнес он. 

— Слышала уже. У меня мало времени. Если у тебя нет никаких других планов, пойдем к тебе. — отчеканила она, с трудом узнавая свой голос. 

— Прямо сейчас? — удивился он. 

— Что ты из себя сосунка строишь?! Решай: или сейчас или никогда! — она вперила в него почти гневный взгляд. 

— Я никого из себя не строю, мне вполне достаточно того, кем я являюсь, — попробовал он ее осадить, — тебе заказать чего-нибудь? 

— Ясно, — Валандра вскочила со стула, на ходу сгребая в ладонь пачку сигарет и зажигалку, — прощай. 

Виталий тоже стремительно встал и теперь в упор смотрел на Валентину, удерживая ее за руки. 

— Отпусти, не привлекай внимания! 

На них действительно устремились удивленно-заинтересованные взгляды посетителей. 

— Хорошо. — выдохнул Виталий, — сейчас возьмем машину и поедем. 

* * *


В комнате вовсю работал кондиционер, лихорадочно поглощая огромные порции горячего воздуха и выдыхая драгоценную прохладу. Шикарные комнатные растения, среди которых было много вьющихся, медленно, но верно завоевывали уставленные томами и брошюрами книжные полки. Рыбки в аквариумах ни на минуту не прекращали своего призрачного движения. Колыхание плавников, которые у скалярий напоминали тонкую, слабо поблескивающую вуаль, обвалакивало дремой усталый мозг Валентины, пеленало, точно кокон, ее раслабленно-счастливое тело. 

Виталий с закрытыми глазами лежал рядом. Было чудовищно жарко. По их обнаженным телам струился пот. Наконец, Валандра очнулась. 

— Прикури мне сигарету, — хрипло сказала она. 

— На, держи, — Виталий протянул ей сигарету и поднес зажигалку. 

— Так ты говоришь, что был знаком с Маргаритой Трауберг? — спросила она, отгоняя знойную сновиденческую одурь. 

— Я хотел работать с ней. У нее были определенные проблемы… — Виталий замялся. 

— Какая-нибудь мания или общее психическое расстройство? — иронично спросила Валандра, глубоко затянувшись. 

— Проблемы с противоположным полом, страх разочарования, боязнь лишиться своего «я» и так далее. Не думал, что все так кончится для нее… — с сожалением в голосе произнес он. 

— Никто не думал. Господи, какая отвратительная, мерзкая насмешка судьбы: бояться контактов с мужчинами и пасть от руки сексуального маньяка! — не удержалась от восклицания Вершинина. 

— Хотя я и разговаривал с ней всего пару раз, она была мне глубоко симпатична, — Виталий снова закрыл глаза. 

— Ты спал с ней? — прямо спросила Валандра. 

— Нет, не спал, — твердо ответил он, — если я сказал, что питал к Маргарите симпатию, то это совсем не значит, что я с ней спал. Я всегда неравнодушен к милым интеллигентным женщинам, но для того чтобы я загорелся — ты понимаешь, о чем я, — одной интеллигентности или интеллекта мало… 

— Чем же еще должна обладать женщина, чтобы прельстить тебя? — сгорая от любопытства, спросила Валандра. 

— Она должна быть… секси. Взгляд, посадка головы, походка, манеры, ну и фигура, конечно. 

— Губа у тебя не дура, — пошутила Вершинина, — я ведь тоже могла бы стать твоей пациенткой. 

— Ты? — искренне удивился Виталий. Он открыл глаза и сел в кровати, облокотившись на высоко взбитую подушку, — тебя что-то беспокоит? 

— То же, что беспокоило и Трауберг, — с усмешкой ответила Валандра, — страх разочарования. 

— Ты совсем не похожа на Маргариту. Ты — волевая, энергичная, целеустремленная. Вон, взяла и затащила меня в постель… — засмеялся Виталий. 

— Что ты сказал? — с притворной угрозой спросила она, резко приняв сидячее положение и хватая Виталия за шею, — повтори еще раз! 

— Сдаюсь, сдаюсь, — захлебываясь смехом, он попробовал разжать ее хватку. 

Наконец, Валандра отпустила его. 

— Я же говорил, что на Трауберг ты не похожа, — он потирал шею, — силища-то какая! Проблемы, говоришь… Нет у вас, гражданка, никаких проблем. Скорее всего, они будут возникать у твоих партнеров, — пошутил он. 

— Может быть, — медленно проговорила она, став вдруг задумчивой и отрешенной. 

— А если у тебя и отыщется какая-нибудь мизерная проблемка, ты легко справишься с ней сама. Могу тебе только сказать, что для таких женщин как ты, то есть женщин с резко выраженным симптомом независимости и организаторскими способностями, ничто так не вредно как длительное сексуальное воздержание. — в его темных глазах забегали озорные огоньки. 

— Если иметь такого любовника как ты, то можно запросто лишиться организаторских способностей, а вкупе с ними и независимости, — иронично парировала Валандра. — Вообще-то неплохое хобби — слоняться по кафе… — намекнула она на воскресное времяпрепровождение Виталия. 

— Согласен. Люблю наблюдать за людьми — профессиональный интерес, милочка. А у тебя разве люди не вызывают любопытства? 

— Вызывают, и по роду службы, и вообще. Но что касается нынешнего момента, ничто не занимает меня так, как психология того маньяка, от руки которого погибла Трауберг. — она пристально взглянула на него. — У меня есть еще кое-какая информация… 

— Что за информация? — оживился Виталий. 

— Ты мне лучше скажи, скольким женщинам ты мозги запудрил? 

— Не запудрил, а лишь слегка припудрил, — отозвался с юмором Виталий, — а где еще, по-твоему, я должен с прекрасным полом знакомиться? Есть у меня, конечно, психологини… 

— Это что за штучки? 

— Так я называю неоперившихся студенток факультета психологии, чей неустойчивый мозг и общая моральная неустойчивость провоцируют иногда меня на разного рода авантюры в духе Дон-Жуана… 

— Хитер ты, братец, как я погляжу, — шутливый тон Валандры подействовала на Виталия возбуждающе: едва она успела закончить реплику, он обнял ее и попытался подмять под себя. 

— Во мне проснулся маркиз де Сад, — захохотал он, преодолевая игривое сопротивление Валандры. 

— Да подожди ты, — ей удалось сбросить его с себя, — успеем еще, давай лучше поговорим. 

— Поговорим? — разочарованно протянул Виталий, — о чем же? О твоих шелковых трусиках? 

— Хватит придуриваться. Мне действительно нужно кое-что обсудить с тобой… 

— Что, например? Психические отклонения маньяка, который вместо того, чтобы бабам зубы заговаривать, а потом трахать их под приятную музыку, глаза им выкалывает и убивает? 

— Представь себе! 

— Я же тебе уже говорил, что может руководить этим калекой. Невроз навязчивых состояний. Для него — это его не дающая ему покоя, я бы сказал, нереализованная ситуация из прошлого, травма. 

— Помнишь, мы говорили о знаке, который он вырезает ножом на коже своих жертв. Я видела снимки тех несчастных женщин… Так вот, надпись внутри яблока означает название города, столицы Киликии. 

— Об этом ничего в газетах не сообщалось, — Виталий с недоумением пялился на Валентину. 

— Тарс, родина апостола Павла, — продолжала Валандра, — что ты можешь по этому поводу сказать? 

Она вперила в него цепкий взгляд. 

— Дело пахнет керосином — вот что могу сказать… — усмехнулся он. 

— А яснее выражаться можешь? — Валандра сгорала от нетерпения. 

— Могу. 

Виталий нацепил на лицо маску невозмутимого профессора психиатрии медицинского колледжа имени Альберта Энштейна и принялся объяснять: 

— Так вот, в случае с Тарсусом я могу дать следующую разнарядку: Оно — бессознательное, этот сливной бачок для Эроса и Танатоса, понимаешь, о чем я говорю, бурлит и норовит прорвать заслон цензуры. Самые нескромные наши желания трансформируются и преображаются, и только в таком модифицированном, наштукатуренном виде подаются на блюдечке с голубой каемочкой нашему сознанию, этакому неженке! Нашему «Я» не позавидуешь, ведь в его функцию входит занудная дипломатия и вечное примиренчество. Оно (бессознательное) всегда не согласно с диктатом Сверх-«Я», которое в свою очередь пытается всячески подавлять Оно. 

А наше «Я» мечется как сумасшедшее между Бессознательным и культурой, утрясая конфликты и сглаживая противоречия. 

Действия маньяка направлены на определенных людей. В быту он может оказаться милым и интеллигентным человеком, добрым, отзывчивым… хорошим семьянином и так далее. 

Он сдерживает свою агрессивность, подавляет, так сказать. Результатом же подавленных влечений является чувство вины. Совесть становится тем суровее и чувствительнее, чем больше человек воздерживается от агрессии против других. Но однажды крышку котла срывает, и тогда вся накопившаяся разрушительная энергия устремляется вовне. 

В сумке, которую Вершинина оставила на столе, зазвонил сотовый. 

— Будь другом, подай сумку, — попросила она Виталия. 

Тот встал и, сверкая крепкими ягодицами, подошел к столу. Поднял сумку за ремешок и, вернувшись, плюхнулся на постель. Вершинина быстро достала телефон и, откинув крышку с микрофоном, произнесла: 

— Да. 

— Валентина, — она узнала голос Виктора, — ты где? 

— Я пока что занята. 

— Занята? — недоверчиво переспросил Ромашов, — мы же с тобой договорились. 

— Да, я помню, — спокойно ответила она, — просто немного задержалась. 

— Так мне ждать тебя? 

— Жди, я скоро. 

Она спрятала телефон. 

— Что-то срочное? — полюбопытствовал Виталий. 

— Не то, чтоб очень… Давай продолжим. О чем ты говорил? 

— Ты сегодня не останешься? 

— Нет, но некоторое время еще побуду. 

В голосе Виталия звучала досада, и Валандра была благодарна ему за это. 

— Агрессия, — продолжил Виталий свои рассуждения, — поначалу нацеленная на внешний мир, трансформируется в агрессию Сверх-«Я» против «Я». Религия — часть Сверх-«Я». Твой маньяк руководствуется импульсами Оно, преобразованными в религиозный императив Сверх-«Я». 

Вот такое неутешительное превращение. Упорно вытесняемый им мотив, порожденный нереализованной энергией либидо, извратился до неузнаваемости, став религиозным фантомом. 

— Ты можешь выражаться яснее? 

— Твой маньяк, скорее всего, идентифицирует… 

— Стой, поняла! 

— Ты еще закричи: эврика! — усмехнулся Виталий. — Ты как хочешь, а я — в душ… Так ты знаешь, в каком направлении… 

— Знаю, — не дала договорить ему Валандра. — иди, я тут немного понежусь, а потом по… 

Виталий закрыл ей рот глубоким долгим поцелуем. 

— Я скоро. 

Он спрыгнул с дивана и направился в ванную. 

«Чушь какая-то, не может он быть убийцей. Найти с женщиной общий язык — для него не проблема. А маньяк, он ведь тоже должен знать, как понравиться женщине… То, что он частенько проводит время в кафе, еще ни о чем не говорит… Да и как самец он — хоть куда! На кой ляд ему вся эта свистопляска с выкалыванием глаз? Нет, интуиция меня не обманывает. Иначе… иначе я бы не легла с ним в постель… 

А тут еще Виктор на хвосте…». 

Ее передернуло, едва она представила себе сцену объяснения с Ромашовым. 

«Значит, маньяк персонифицирует себя с… апостолом Павлом. Только этого мне не хватало! Надо признаться, религиозные сюжеты — не мой конек. Надо почитать библию, все, что касается Павла. А вон как раз и она!» 

Валандра поднялась с постели и подошла к книжному шкафу. Но прежде чем достать с полки библию в черном клеенчатом переплете, она сняла другую книгу, в глянцевой обложке. 

Название гласило: «Фрейд, психоанализ и современная западная философия». Автор — доктор философских наук Валерий Лейбин. Вершинина уже сто раз пожалела о том, что не удосужилась как следует изучить Фрейда. Кое-какие его работы, конечно, она читала, но сейчас чувствовала нехватку знаний по психоанализу. Она открыла книгу наугад. Ее обостренное внимание тут же привлек один абзац, в котором резюмировалось то, о чем автор, очевидно, размышлял на протяжении многих страниц. 

Вершинина прочла: 

«… невротик — человек, психика которого находится во власти «вытесненного» бессознательного. В этом случае конфликтные ситуации получают только видимость разрешения. В действительности же у невротика нарушаются логические связи между прошлым и настоящим, в результате чего незнание становится у него патогенным, вызывая сомнения, мучения и страдания, так как смысл происходящего и причины, породившие внутреннее беспокойство, ускользают из его сознания». 

«Очень по теме», — подумала она и, пристроив книгу на полке, достала библию. 

Ее интересовали «Жития святых апостолов». Перелистывая страницы, она наткнулась на… две стодолларовые купюры, на одной из которых красовались два бурых пятнышка. 

«Кровь!» — руки у Вершининой задрожали. Она медленно опустилась в кресло, и, будучи не в силах оторвать взгляд от этих пятен, в полной растерянности держала купюры на весу, зажав их между пальцев. 

Шум воды в ванной стих. Вершинина слышала, как Виталий что-то мурлыкал себе под нос. Отбросив колебания, она положила чистую купюру на страницу ближе к корешку, захлопнула том и водрузила его на прежнее место. Купюра с бурыми отметинами незаметно для появившегося на пороге комнаты Виталия скользнула в ее сумочку. 

— Кстати, — Карпов, казалось, продолжал только что оборванную мысль, — твой маньяк, скорее всего, не осознает, что творит зло в тот момент, когда совершает насилие и, возможно, что раскаивается в минуты просветления, когда его оставляет священное безумие. 

Вершинина смотрела на него немигающим взглядом. 

— Что-нибудь не так? — он сделал к ней несколько шагов. 

— Все нормально. 

Она уже натянула майку и начала надевать брюки. 

— Ты что, уже домой собираешься? — раздосадовано спросил он. 

Его чресла были обернуты полотенцем. Он подошел к Валентине и, прежде чем она успела что-то сообразить, потащил ее к дивану. 

— Не-ет, — протянула она, освобождаясь от обхвативших ее за талию рук Карпова, — мне пора. 

— Да что с тобой? — он ослабил хватку, но не отпустил ее. 

— Неужели не понятно? — она наконец вырвалась и, быстро застегнув молнию на брюках, подошла к зеркалу. 

— Что мне должно быть понятно? — Виталий остался лежать на диване, подперев голову ладонью. 

Приведя себя в порядок, Валентина опустила помаду и тушь в сумочку и вышла в прихожую. 

— Не хочешь принять душ? — Карпов прислонился плечом к косяку двери и смотрел, как Валентина обувается. 

— Дома приму, — бросила она и выбежала на лестничную площадку. 


Глава восьмая 


Кондиционер в кабинете Вершининой работал в полную мощь своих механических легких, но не справлялся с навалившейся на город жарой. Природа, казалось, спохватилась, и с начала июня начала выдавать на гора градусы Цельсия, стараясь наверстать упущенное в мае. 

Когда Валентина Андреевна ровно в девять утра стремительно вошла в кабинет, ее там уже поджидала целая компания: кроме Алискера, здоровой рукой промокавшего потный лоб, там были Маркелов с пакетом в руках и Толкушкин, сидевший на кресле с сосредоточенным видом. 

— Ого, сколько вас здесь! — Валандра окинула всех взглядом и, заняв место за столом, закурила, — начнем… — она еще раз оглядела присутствующих, — …с Маркелова. Что у тебя? 

Вадим подсел к столу, открыл пакет и вынул из него около двух дюжин листов белой бумаги с ксерокопиями газетных заметок. 

— Просидел в библиотеке до самого закрытия, — гордо произнес он, — я там на оборотной стороне отметил в какой газете и какого числа была напечатана каждая заметка. 

— Молодец, — похвалила Валандра и начала рассматривать статьи. 

К некоторым из них прилагались фотографии. Она уже собиралась было отложить всю стопку в сторону, как взгляд ее наткнулся на знакомую фамилию. Под одной из фотографий было напечатано: «Фото А. Цыбина». 

— Это что, родственник Оксаны Цыбиной? — Вершинина посмотрела на Толкушкина. 

Валера подошел к столу. 

— Скорее всего — ее брат, Алексей. Он пришел, когда я уже собирался уходить. 

— Понятно, — кивнула Вершинина, — погоди пока, я закончу с Вадимом. 

Маркелов, развернувшись в кресле, приготовился слушать. Достав из сумочки стодолларовую банкноту, которую она заранее упаковала в полиэтиленовый пакет, Валандра протянула ее Вадиму. 

— Там есть пятна. Предположительно, пятна крови. Отнеси в лабораторию Зое Михайловне, пусть определят группу крови. 

— Срочно? — Вадим взял пакет с купюрой. 

— Да, хорошо бы к вечеру. 

Вадим встал и направился к выходу. 

— Ну, теперь ты, Валера, — кивнула Валандра Толкушкину, — пообщался с Цыбиной? 

* * *


Выслушав доклад Толкушкина и отпустив несколько нелицеприятных для последнего фразочек по поводу его «неумения» контролировать ситуацию(имелась в виду выходка Марка и чрезмерно, на взгляд Валандры, жесткая реакция Валеры), Вершинина попросила его еще раз повторить тот минимум информации, который Толкушкину все же удалось добыть несмотря на припадок ревности Трауберга-младшего. Немного поразмышляв, она принялась изучать ксерокопии газетных заметок. Алискер, сидя в кресле у столика с чайником, потягивал прямо из бутылки принесенное с собой пиво. Минут двадцать они сидели молча, потом Вершинина, затушив очередную сигарету, подняла глаза на Мамедова. 

— Что-то здесь не так. 

— Вы имеете в виду Маргариту Трауберг? — Алискер поставил бутылку на стол. 

— Да. 

— И что же? 

— Пока точно не могу сказать, но она как бы немного выпадает из общего ряда. Не могу этого утверждать на сто процентов, тем более расхождения не такие уж существенные. Все предыдущие жертвы — блондинки, Трауберг — рыжая. Потом, вот еще что, — продолжала свою мысль Вершинина, — все предыдущие жертвы занимали относительно высокие руководящие должности типа главного бухгалтера и директора кафе, а Маргарита, хоть и не нуждалась в деньгах, работала преподавателем в лицее. 

— Но это же мелочи, — возразил Мамедов, — не может же маньяк с такой точностью подбирать себе жертву. 

— Но ведь выбирал, — не сдавалась Вершинина, — выбирал именно тот тип женщины, которая когда-то заставила его страдать. Кстати, я предполагаю, что преступника зовут Павел. 

— Почему именно Павел? — недоверчиво произнес Мамедов, делая очередной глоток пива. 

— Ну, посуди сам. Тарс — город, где родился апостол Павел. 

— Почему тогда не Юлиан, ведь он там похоронен? 

— Не Юлиан. Понимаешь, в свое первое миссионерское путешествие на Кипр апостол Павел проповедовал там слово Господа. И был там волхв Елима, исполненный всяческого коварства, который совращал с прямых путей Господних. И тогда именем Господа Павел ослепил этого сына диавола, и на того напал мрак. 

— Поэтому-то он и ослепляет свои жертвы? 

— Видишь ли, Алискер, в Библии не сказано, как именно Павел ослепил этого волхва, он просто сказал: «…ты будешь слеп и не увидишь солнца до времени.» Ну, а этот извращенец просто выкалывает своим жертвам глаза. 

— Я и не знал, что вы изучаете Библию, — удивился Мамедов. 

— Приходится изучать, — вздохнула Валандра, — вчера несколько часов читала Деяния Апостолов, и это — после изнурительных разборок с Виктором! 

— Значит, нам нужно искать Павла? — Алискер тактично пропустил мимо ушей замечание о Ромашове. — Сколько их может быть в Тарасове? 

— Нет, — Вершинина отрицательно покачала головой, — искать преступника по одному только имени, да и то предположительному, — занятие не только неблагодарное, но и малоперспективное. Нужно расшифровать его фамилию. 

— Вы думаете, она как-то связана с яблоком? Может быть, он хотел изобразить какой-нибудь другой фрукт, апельсин, например? 

— Да нет, — Валандра достала пакет с фотографиями, — не похоже это на апельсин. 

Она отделила все фото с изображениями знака, оставляемого преступником. 

— Смотри, — она положила фотографии и подождала, пока Мамедов подойдет к столу, — вот здесь, у черешка, характерная для яблока впадинка, и внизу тоже. На апельсине таких нет. 

— Может быть, — предположил Мамедов, — это какой-то определенный сорт яблок? Нужно заняться изучением сортов. Этак мы станем селекционерами. 

— А ты не иронизируй, Алискер, — Вершинина сделала серьезное лицо, — лучше скажи мне, что у тебя ассоциируется с яблоком. 

— Яблоко раздора, например, — начал перечислять Мамедов, — кислое яблоко, зеленое яблоко, яблочный джем, яблочный пирог, компот, сок, мусс, — он перевел дух, — можно еще долго перечислять. 

— Должна же быть какая-то зацепка, — Вершинина закурила. 

— Будем думать, — Алискер подошел к столу, на котором он оставил пиво, и залпом допил остатки. 

* * *


До вечера ничего существенного не произошло, не считая визита Мещерякова, впрочем, не слишком утомительного. В час Вершинина отправила отчаянно сопротивлявшегося Мамедова домой, перекусила на рабочем месте и размышляла, куря сигареты одну за другой. 

В начале пятого появился Маркелов. Он достал из кармана рубашки пакетик с завернутой в него купюрой и протянул его Вершининой. 

— Там внутри заключение, — произнес он, — четвертая группа, резус-фактор отрицательный. 

— Редкий резус-фактор, — Вершинина сняла телефонную трубку, — можешь быть свободен, Вадим. 

Она набрала рабочий номер Льва Трауберга. После нескольких длинных гудков трубка ответила немного сипловатым женским голосом: 

— Магазин «Смарагд», добрый день. 

— Здравствуйте, мне нужно поговорить с Траубергом. 

— Простите, кто его спрашивает? 

— Вершинина. 

— Минуточку, я сейчас узнаю. 

В трубке раздалась незатейливая мелодия «Ах, мой милый Августин» в сильно замедленном темпе. Наконец, она оборвалась, и Вершинина услышала голос Льва Земовича с грассирующим «Р»: 

— Валентина Андреевна, рад вас слышать. Вы таки хотите мне что-то сообщить? 

— Пока хочу у вас кое-что выяснить. 

— Я вас внимательно слушаю. 

— Вы знаете, какая группа крови была у вашей дочери? 

— Группа крови? — в трубке повисло недолгое молчание, — нет, не знаю, но если это важно… 

— Очень важно, Лев Земович, я, конечно могла бы выяснить это по-другому, но… 

— Понимаю, понимаю, — Вершинина представила себе, как Трауберг кивает своей носастой головой с рыжей шевелюрой, — я вам перезвоню. 

Опустив трубку на аппарат, Валандра снова откинулась на спинку кресла и приготовилась ждать. Она достала из полупустой пачки «Кэмела» сигарету, подняла «дракошу»-зажигалку, из пасти которого в очередной раз вырвалось пламя, и закурила. 

Она расслабилась, и многочисленные образы потекли чередой перед ее внутренним взором: семейство Трауберг во главе со Львом Земовичем, чем-то смахивающим на еврея-старьевщика из романа Густава Майринка; Геннадий Коркин, стоящий за книжным прилавком; Мещеряков с пустым стаканом в руке, Ромашов, сидящий за рулем малинового «ауди»; Карпов, у которого в руках был учебник психологии, мертвые женщины, на груди у которых было вырезано яблоко с надписью Тарсус… 

Телефонный звонок заставил ее вздрогнуть. Сигарета почти до фильтра истлела в руке: еще бы немного — и она обожгла бы пальцы. 

— Алло. 

— Валентина Андреевна? 

— Да, Лев Земович. 

— У Маргариты была четвертая группа… — в голосе Трауберга послышались трагические нотки. 

— А резус, — Вершинина почти кричала в трубку, — резус-фактор какой? 

— Резус-фактор отрицательный. Надеюсь, это поможет вам отыскать убийцу моей дочери. 

— Не сомневайтесь. И спасибо вам. 

— До свидания. 

Вершинина услышала в трубке короткие гудки, но еще несколько минут прижимала ее к уху. Потом нашла визитку Карпова, которую он ей всучил в ресторане, и набрала номер его домашнего телефона. Она еще не знала, что скажет ему, но ей и не пришлось ничего выдумывать — Карпова дома не оказалось. 

Телефон лицея она пропустила — там уже шли каникулы — и позвонила в Центр планирования семьи. Глубокий хорошо поставленный женский голос сообщил ей, что Виталий Михайлович с сегодняшнего дня в недельном отпуске за свой счет. Неизвестно на что надеясь, Валандра все же набрала телефон лицея. 

После долгих поисков и выяснений ей наконец-то сообщили, что Карпова, скорее всего, не будет до сентября. 

Валандра подошла к зеркалу и, проверив макияж, вышла из кабинета. 

— Сергей, — заглянула она в дежурку, — поехали. 

— Уже иду, — Болдырев вскочил с дивана и вразвалочку направился к выходу. 

Войдя в прохладный вестибюль университета, Вершинина сразу же увидела возле правой стены длинный лоток с книгами. Бородатый мужчина лет сорока сидел на стуле с раскрытой книгой в руках. 

Заметив Вершинину, он отложил книгу и встал. 

— Что-нибудь ищете? — с улыбкой спросил он. 

— Скорее, не что, а кого, — пояснила Вершинина, — мне нужен Коркин. 

— А, Геннадий, — мужчина с сожалением пожал плечами, — его сегодня не было. 

— Вы не знаете, когда он будет? 

— Он мне не докладывает, — равнодушно ответил продавец. 

— Мне его срочно нужно увидеть, может, вы знаете, где он живет? 

— Нет, не знаю, — снова пожал плечами бородач, — не хотите ли книги посмотреть? 

— Спасибо, в другой раз, — Вершинина развернулась и направилась к выходу. 

— Давай в адресный стол, — сказала она Болдыреву, садясь в машину. 

— Кого-то ищете? — спросил было Сергей, но увидев сосредоточенное лицо Валандры, замолчал. 

Адресный стол располагался рядом с центральным стадионом. Поднявшись на несколько ступенек и открыв стальную дверь, выкрашенную голубой краской, Вершинина очутилась в тесном помещении, где стояло два стола и несколько стульев. Заполнив бланк, она отдала его девушке, сидящей в конторке за окошком. 

— Ждите, — ответила та, отдавая ей сдачу. 

Минут через двадцать томительного ожидания Валандра получила адрес Коркина. 

Возвратившись в машину, она коротко бросила Болдыреву: 

— Кутякова, семнадцать. 

Кайзеровская «Волга» обогнула парк «Липки», к которому в поисках развлечений, в ожидании знакомств и приключений уже стягивалась гуляющая молодежь, и по одной из узких улочек устремилась к Московской. 

Валандра равнодушно глядела на проносящиеся за окном здания, на жалкие, купированные из-за каких-то высших эстетических соображений кроны деревьев, на мелькающие лица прохожих. 

В ее мозгу свербила одна и та же мысль: «Неужели убийца — Карпов? Неужели он? А ведь я с ним спала, о Господи!» Она пыталась отогнать от себя этот кошмар, но он преследовал ее точно идея фикс. 

«А что же он в таком случае со мной не расправился? Но я-то не блондинка… Трауберг тоже не была блондинкой… Куда же он пропал? Планирует очередное дельце? Фу, ну и мерзость! Группа и резус крови на купюре те же, что и у Трауберг. Можно, конечно, было произвести более глубокий анализ, но к кому, кроме Зое Михайловны, я могу обратиться в подобной ситуации? И вообще, не слишком ли много совпадений?» 


Глава девятая 


Болдырев остановил машину во дворе ничем не примечательной, протянувшейся на пол-улицы девятиэтажки. 

Миновав кордон престарелых околоподъездных сплетниц, Вершинина поднялась на лифте на шестой этаж и, выйдя из кабины, остановилась перед фирменной металлической дверью, в правом верхнем углу которой красовался до боли знакомый значок «Кайзер». Она нажала кнопку звонка, напротив которой была прикреплена миниатюрная табличка с цифрой «сто двадцать шесть». 

Вскоре до нее донесся звук отпираемой двери, который сменился торопливым шарканьем ног. «Слава Богу, дома кто-то есть», — подумала Валентина. 

Повисла пауза. Вершинина поняла, что ее рассматривают в кайзеровский глазок. Наконец, дверь с сухим металлическим лязгом открылась, и Вершинина увидела на пороге миловидную седоволосую женщину, одетую в пестрый длинный халат. Одна рука женщины от запястья до локтя была закована в гипс. 

— Добрый вечер, мне нужен Коркин Геннадий. Вы его мама? — догадалась Вершинина. 

— Да, — любезным голосом ответила женщина, — его нет дома, он — в командировке. Может, что-то ему передать? 

— Да нет, не надо. Мне хотелось бы поговорить с ним лично. 

— Ничем не могу вам помочь, — хозяйка отвела в сторону здоровую руку, выражая этим жестом сожаление и досаду. 

— Извините, не знаю, как к вам обращаться… 

— Алевтина Павловна. Да вы проходите, чайку попьем, — предложила она с улыбкой. — Вам Геннадий-то зачем нужен? — осторожно полюбопытствовала Алевтина Павловна, видя, что Валандра пребывает в нерешительности. 

— Да я приятеля его ищу, с которым он учился в университете, Карпова Виталия. Вы случайно его не знаете? 

— Как же, как же… — Алевтина Павловна закивала. 

— Вы давно его видели? 

— Давно-о… Как университет закончили, так он больше не появлялся, — Алевтина Павловна поправила здоровой рукой выбившуюся из прически густую седую прядь, — да что же вы стоите? Проходите! 

Она деликатно посторонилась, пропуская Валандру, которая явно ей приглянулась. 

— Сейчас чайку попьем. Вас как зовут? 

— Валентина Андреевна, можно просто Валентина, — Вершинина уже стояла у двери, ведущей непосредственно в квартиру Коркиных. 

— Не стесняйтесь, — радушно пригласила Валандру Алевтина Павловна, — проходите. 

Она толкнула дверь. Очутившись в небольшой опрятной прихожей, Вершинина быстрым привычным движением сняла туфли и на минуту замерла перед красивым овальным зеркалом в тяжелой бронзовой оправе со множеством прихотливых завитков. 

«Старинное», — подумала она, поправляя волосы. 

Она тронула тусклую бронзу. 

— Какое у вас красивое зеркало, настоящее произведение искусства! — восхищенно сказала Валандра. 

— Да-а, — со вздохом протянула Алевтина Павловна, умели в старину делать! Это мне от моего отца по наследству досталось, — с гордостью в голосе произнесла она, ласково поглаживая застывшие в бронзе вьющиеся виноградные лозы, гроздья и листики. 

— У вас тоже жарко, — сочувственно покачала головой Валандра, решив, что не мешает расспросить Коркину на предмет отношений ее сына с Карповым. — Как же это вы управляетесь, с больной рукой-то? 

— Да Гена обещал в воскресенье приехать, — в глазах Алевтины Павловны засияла нежность. 

«Вот именно, — подумала Валандра, — не «появилась», не «возникла», не «промелькнула» или что-то в этом роде, а — «засияла»! Не забыть потом употребить в романе… Господи, о чем это я?» — как бы спохватилась она. 

Валентина прошла в единственную комнату и устроилась на мягком диване с высокой удобной спинкой. Обстановка квартиры являла собой причудливую смесь «старого» и «нового»: от притулившегося в углу комода, от низкого, немного громоздкого, заставленного не посудой, а книгами серванта веяло ни мало — ни много серебряным веком, тогда как от роскошного дивана, кресел из одного гарнитура, от телевизора и магнитофона «Фунай», проигрывателя для лазерных компакт-дисков несло оголтелой современностью. Все свободное пространство стен между мебелью было поглощено черно-белыми и цветными снимками в профессионально изготовленных деревянных рамках. 

— Он у меня заботливый! Нанял даже домработницу, приходящую, — уточнила Алевтина Павловна, — она недавно ушла. В магазин ходит, прибирает, стирает. Мы с ней подружились. 

«Сдружиться с таким мягким и интеллигентным человеком, как вы, Алевтина Павловна, — не проблема!», — мысленно обращаясь к своей собеседнице, заметила Валандра. 

— Вам повезло с сыном… 

— Ой, и не говорите! — всплеснула она здоровой рукой, — лучшего и не пожелаешь! В больницу ко мне каждый день приходил. Не только покушать приносил, но и — цветы, представляете? Как любимой женщине! — гордо сказала она, в то же время смутившись и немного потупившись. 

— А это вы? — Валандра показала на висевшую на противоположной стене черно-белую фотографию, на которой была запечатлена молодая пара: красивая женщина с благородными чертами лица и тяжелыми русыми косами, свернутыми на темени в аккуратные кольца, и темноволосый мужчина, чей прямой пристальный взгляд и плотно сжатые губы излучали волю и решимость. 

Упрямая складка на лбу и резко выступающие скулы дополняли впечатление. 

«Тяжелый в жизни, наверное, был человек!» — подумала Валандра, симпатии которой были на стороне русоволосой красавицы. 

— Это мы с Колей, только поженились… — мечтательно пояснила Алевтина Павловна. 

Валентине показалось, что глаза Коркиной слегка увлажнились. 

«Надо же, какая чувствительная, нервы или возраст?» 

— А это кто? Старинная фотография… — Валентина встала и подошла к серванту, над которым висел снимок, напоминающий скорее портрет. 

Изображенный на фотографии бородатый мужчина в темном священническом облачении, с массивным простым крестом на груди чем-то был неуловимо похож на Геннадия. Так по крайней мере показалось Вершининой, а она была очень наблюдательной. 

— Это мой отец — Павел Преображенский, — гордо сказала Алевтина Павловна, — погиб в годы репрессий. 

— Надо же… — задумчиво процедила Валандра, вглядываясь в лицо Преображенского. 

Свое благообразие и красоту Алевтина Павловна унаследовала от отца. Тот же правильный овал лица, высокий, благородного очерка лоб, тот же глубокий, вдумчивый и одновременно благожелательный взгляд. 

— Гена очень гордится дедом, его подвижничеством и верностью христианскому идеалу любви к ближнему. Это фото для него все равно что икона. 

— Я смотрю, Геннадий увлекается религиозной литературой? — Валандра перевела взгляд с «иконы» на полки серванта, где выстроилась целая батарея томов и брошюр, названия которых не оставляли никаких сомнений в их православном содержании. 

— «Увлекается» — не то слово! — радостно воскликнула Алевтина Павловна, — он весь в этом! — она вытянула вперед здоровую руку и стремительно нарисовала в воздухе некое подобие эллипса, чьи очертания призваны были вместить в себя всю религиозную литературу, группировавшуюся на пыльных полках. 

— Он мне тут ничего не велит трогать — даже пыль протирать не разрешает! Всегда сам… 

— А что-то я икон у вас не вижу? — деликатным тоном спросила Валандра. 

— Есть у меня парочка, только Гена мне строго-настрого запретил их вешать! 

— Почему? — удивилась Вершинина, взгляд которой снова переместился на фото Преображенского. 

— У него дед заместо иконы. Он так прямо мне и заявил! Не знаю толком: плохо это или хорошо… — в голосе Алевтины Павловны поубавилось победных литавров. 

Валандра обернулась к ней и молча пожала плечами. 

— А что же это мы чай не пьем? — спохватилась Алевтина Павловна, — вы сидите, а я сейчас, — она было направилась бодрым шагом в кухню, но около самой двери остановилась. 

Снова занявшая свое место на диване Валандра вопросительно посмотрела на нее. 

— Чтоб вы не скучали, — Алевтина Павловна засеменила к серванту, открыла правую нижнюю створку и достала большой фотоальбом, обтянутый бордовым бархатом, — вот, посмотрите, — она положила свою драгоценность Валандре на колени. 

— Это я еще успею сделать, — Вершинина бережно переложила альбом с колен на диван, — давайте-ка я вам лучше помогу. 

— Сидите! Сама управлюсь, — Алевтина Павловна махнула правой рукой, — я уже приноровилась. Чай-то — это не стирка, не уборка! 

— И все-таки, — настаивала Валентина, которая уже поднялась с дивана и готова была идти на кухню. 

— Ну раз уж вы так хотите… — неуверенно проговорила хозяйка. 

— На кухне и попьем, — предложила Валентина, — чего сюда таскать-то? 

На кухне царил образцовый порядок: чистые накрахмаленные занавески, ослепительно-белый кафель, с которым у Валандры почти всегда ассоциировалась больница, сверкающие такой же белой поверхностью стенные шкафчики, на подоконниках — ухоженная комнатная флора. 

— Откройте вон ту створку, там чашки, — Алевтина Павловна указала на шкаф, стоявший в углу. 

— А вот и чайник поспел, — Валандра поставила на стол две бледно-розовые с золотой каемочкой чашки и сняла с плиты пыхтящий чайник, в котором весело булькал кипяток, — Алевтина Павловна, я вас прошу, сидите, я сама. 

Вскоре благодаря дружным усилиям хозяйки и гостьи на столе появились вазочки с абрикосовым вареньем, печеньем и конфетами, незатейливая эмалированная масленка, плетеная тарелочка с хлебом и маленькая баночка со свежими листиками мяты. 

— Ну вот, — Алевтина Павловна обвела стол удовлетворенным взглядом, — кажется, ничего не забыла. 

— Какая прелесть, эта мята! — Валандра положила себе в чашку благоухающий сладкой прохладой узкий листик. 

— Это у меня Гена на даче выращивает… — с затаенной нежностью и восхищением в голосе пояснила Алевтина Павловна, — я ведь, знаете, на даче-то не бываю, давление… 

Она тяжело вздохнула. 

— А так хотелось бы! Раньше-то я, бывало, там все лето проводила. Да какое там лето — от зимы до зимы! А теперь вот — совсем расклеилась! 

— Да какие ваши годы, Алевтина Павловна, — шутливо сказала Валентина, — съездите вы еще на дачу, и не один раз! 

Ей хотелось приободрить Алевтину Павловну. 

— Не-ет, — сокрушенно протянула та, — ушли мои годы. Мне теперь до гробовой доски эта квартира прописана. 

Она грустно покачала головой. 

— Неужели так серьезно? — Валандра заглянула ей в глаза. 

— Шкалит и шкалит… Двести да двести двадцать. Вы думаете, почему я руку-то сломала? Упала… Да так неудачно! Смещение большое, вот в больницу и попала. Одно утешение — Геннадий. 

— Да-а, — сочувственно протянула Вершинина, — а где у вас дача? 

— В Квасниковке. Местность живописная, заливы… эх! 

— У моей бабушки там была дача, — соврала Валентина. 

— Она жива? 

— Нет, умерла семь лет назад. 

— Сколько же ей лет было? — поинтересовалась Алевтина Павловна, — вы себе еще чаю-то наливайте, не стесняйтесь! 

— Бабушка моя пожила на славу. Умерла в девяносто три года, — на этот раз Валандра сказала чистую правду. 

— Хорошо, — Алевтина Павловна задумалась, — если вы в нее, то и вам на роду написана долгая жизнь. 

— Дача у нее на Песочной была, — вспомнила Вершинина одну из Квасниковских улиц. 

— Да что вы! — воскликнула Алевтина Павловна, — а у меня на Речной. Это ж совсем рядом! 

— У вас какой дом? 

— Двенадцатый, — глаза Алевтины Павловны заблестели. 

— А у нас — шестой. 

— Надо же! — известие о том, что ее дача находилась в непосредственной близости к мифической загородной резиденции гостьи прямо-таки развеселила Алевтину Павловну. 

— Извините, — Валандра привстала, — мне в туалет нужно. 

Коркина с понимающей улыбкой кивнула. Вершинина проскользнула в прихожую, достала из сумки мобильный и только потом пошла в туалет. Переместившись в ванную, она включила воду и набрала номер дежурки. 

— Маркелов слушает, — зазвучал спокойный тенор Вадима. 

— Вадик, сколько там вас? 

— Я, Толкушкин, Коля Антонов и Валентиныч, а что? 

— Дай-ка мне Валеру. 

— Слушаю, Валентина Андреевна, — раздался бодрый голос Толкушкина. 

— Здесь для тебя и Валентиныча задание одно есть. 

— Какое? — загорелся Валера. 

— Адресок один… 

Переговорив с Толкушкиным, Валандра вернулась к чаепитию. 

— А Геннадий куда уехал? — полюбопытствовала она, когда Алевтина Павловна несмотря на все ее протесты налила ей третью чашку. 

— В Москву, за книгами, он ведь предприниматель. 

— И часто он в столицу ездит? 

— Раза два-три в месяц, сами понимаете, дело такое… 

— А Карпова он только по университету знает? 

— Да нет, они в одной школе учились, но подружились только в университете, вот как бывает. 

— А к вам Виталий часто захаживал? 

— Да почитай каждую неделю, а что? 

— Алевтина Павловна, если вам не трудно, расскажите мне о нем. Он интересует меня как человек… 

* * *


— Валентиныч, собирайся, Валандра нам задание нашла, — запихивая сотовый в карман светлых летних брюк, сказал Толкушкин. 

— Наконец-то, — со смаком потянулся Ганке, — а то сидим тут, от духоты загибаемся! Вадим, — обратился он к Маркелову, неотрывно следящему за экраном монитора, — ты бы лучше кондиционер починил. Телек-то твой никуда не убежит! 

— Вот Шурик завтра выйдет, и займемся, — Вадим даже не посмотрел на Ганке, — до завтра как-нибудь протянете, тем более, что вам теперь прогулка светит. 

— Не прогулка, а обыск. Ох, и любит наша Валандра это дело! — пошутил Валентиныч. 

— Пошли, Валентиныч, хватит ля-ля травить! — скомандовал Валера, направляясь к двери, — все взял? 

— Инструменты всегда при мне. А ты-то хвост больно не распускай. Забыл, как Валандра тебя щучила? — невозмутимо отпарировал Ганке. 

— Ну, чао, я в машине, — Толкушкин хлопнул дверью. 

— Поди ж ты, какой важный стал! — Ганке стоял над открытым дипломатом, проверяя сохранность и исправность своих магических железяк. 

— А этот жирный чего сегодня прибегал? — поинтересовался Маркелов. 

— Мещеряков? — уточнил Ганке, — срочно Мамедова куда-то угнал. Заказ что ль какой-то… — предположил Валентиныч, который, осмотрев свой инвентарь, захлопнул дипломат, и подойдя к зеркалу, расчесывал свои роскошные густые усы. 

— Не пойму, что это он нас везде сует? 

— Дураков ищет. Пару раз заказы ему пролоббировали, так он решил уже, что это — наша работа, — отозвался с усмешкой Ганке. 

— Хрен моржовый! — не выдержал Вадик. 

— С каких это пор интеллигенты такими словесами балуются? — пошутил Ганке. — Ладно, я пошел. 

— Удачи! — Вадим оторвался, наконец, от компьютера, махнув Ганке рукой на прощание. 

Неспешной размеренной походкой Валентиныч вышел из конторы и направился к бежевой «шестерке», сидя за рулем которой, Толкушкин изнемогал от жары. 

— Ничего себе прогулочка — сорок градусов в тени! — воскликнул он, когда Валентиныч занял свое место на переднем сиденье и набросил ремень. 

— Зато Болдырев доволен — не будет мерзнуть теперь! — в своей обычной иронической манере ответил Ганке. 

— Может, искупаемся? Там же Волга… 

— Тебе, Толкушкин, за что платят и платят очень неплохо, за то, чтоб ты пляжничал? — Ганке надел солнцезащитные очки. 

«Шестерка» выехала на соседнюю улицу. Тротуары были залиты солнечным светом. Пробегая по стеклам витрин, он снопами ослепительных искр обрушивался на крыши авто, зажигая новые галактики вихрящихся бликов. 

— Очки надень, — посоветовал Толкушкину Ганке, — а то врежешься куда-нибудь, костей не соберем! 

* * *


В конторе Вершинину поджидал Мещеряков, которому явно нечем было заняться. Войдя в кабинет, она обнаружила его сидящим в ее кресле. Он беспокойно крутился туда-сюда. 

— Где это ты, Валентина, все пропадаешь? — с ноткой раздражения спросил он, — у нас тут выгодный заказчик нарисовался, а тебя — ищи-свищи! 

— Знаешь, Миша, какой мой самый большой недостаток? — отнюдь не добродушно усмехнулась Валандра. 

— Какой? — Мещеряков как-то бессмысленно заморгал своими маленькими глазками. 

— Неспособность быть одновременно в двух разных местах, — усмешка не сходила с ее лица. 

— Скажешь тоже! — взорвался Мещеряков, — умная стала? Только из меня дурака делать не надо! Понятно? Между прочим, проработку заказа я поручил твоему Мамедову. 

— Он же еще окончательно не выздоровел… — удивилась Валандра. 

— Пришел на работу — значит, выздоровел! — отчеканил Михаил Анатольевич, — заказ-то действительно важный! 

— Ну говори, Миша, не томи, — Вершинина села в кресло у журнального столика. 

Мещеряков выдержал эффектную паузу, небрежным жестом поправил штанину и, артикулируя каждый слог, медленно произнес: 

— Банк, Валентина, и какой ты думаешь? — «Волга-кредит», — Мещеряков горделиво приподнял подбородок. 

— Ну-у! — симулируя радостное изумление, воскликнула Валандра. 

— Вот тебе и ну! Не знаю, куда деньги девать будем, — пошутил Мещеряков, картинно потирая руки. 

Хотя он и стремился этим жестом спародировать алчность, служившую мишенью для порой резких и язвительных упреков и насмешек Вершининой, она как никто другой знала, что эта самая алчность является одной из составных частей его натуры. 

— Прекрасно, Миша, прекрасно, только я вот не пойму, почему ты всю работу по оформлению заказов повесил на моих сотрудников? У тебя что, персонала не хватает? 

— Ну что мы, Валентина, рядиться будем? — пренебрежительно хмыкнул Мещеряков, — денежки-то никому карман не трут. И потом, твои ребята, надо отдать им должное, особенно этот Мамедов, неплохо в этом направлении работают. 

— Мы и расследования проводим неплохо, — твердо произнесла Валандра. — Ты, Миша, частенько забываешь, что этими ребятами руководит та, за которой ты ведешь неусыпную слежку, вплоть до того, в котором часу она приходит на работу, а в котором уходит. К тому же, принялся меня еще и среди дня караулить! А я ведь, Миша, делом Трауберг занимаюсь, на месте, как ты видишь, не сижу. 

— Ой, ладно, ладно, — как всегда отмахнулся Мещеряков. 

— А с этого расследования и ты, и весь «Кайзер» кое-что поимеет… — Валандра хитро сощурила глаза. Она затронула слабую струну своего шефа, охарактеризовав которого как «жадноватого», она погрешила бы против истины. Он был не то чтобы прижимистым, расчетливым и бережливым, он был именно алчным, ибо в обычное скопидомство и скупердяйство вкладывал экспансивную страсть и экспрессивную энергию завоевателя и первопроходца, истекающего слюной при виде новых земель и сокровищ. 

— Ну и как же проходит расследование, на «барыши» от которого ты думаешь переоснастить весь «Кайзер»? — язвительно пошутил он. 

— Отлично. — оптимистично отчеканила Вершинина, прикуривая от «дракоши». Теперь она стояла около своего стола и думала, когда же Мещеряков уберет с ее кресла свои тучные ягодицы. 

— Ободряюще, но излишне лаконично, — охарактеризовал Михаил Анатольевич ответ Валандры. 

— К понедельнику, думаю, многое прояснится… Нам удалось расшифровать надпись внутри яблока… Ты же знаешь, этот маньяк оставляет на телах своих жертв определенный рисунок… 

— А делает он это ножом… — заметил Мещеряков. 

— Я вижу, ты в курсе, — сухо констатировала Вершинина, — преступник, по всей видимости, идентифицирует себя с апостолом Павлом. 

— А тот чем занимался? — насмешливо спросил Михаил Анатольевич. 

— Проповедовал слово Божье в синагогах по субботам (все убийства совершены в субботу), скитался по Греции и Македонии, преследуя ту же цель, один раз ослепил волхва… Тебе ведь известно, что этот маньяк выкалывает своим жертвам глаза? 

— Известно, — Мещеряков брезгливо выпятил губы, — что еще? 

— Сейчас я бьюсь над расшифровкой смысла этого самого яблока… 

— И что, думаешь, оно означает? 

— Мне кажется, имя собственное… — задумчиво сказала Вершинина. 

— Когда кажется, креститься надо, — хихикнул Михаил Анатольевич, — подозреваемые есть? 

— Есть. 

— Уж не тот ли, с которым ты вчера в кафе отношения выясняла? — Мещеряков посмотрел на Вершинину с хитрой провоцирующей усмешкой. 

Удивительно, но факт: что бы ни происходило в личной жизни Вершининой, Мещеряков знал об этом все или почти все. Как бы подтверждая это замечание, которое сотни раз вызывало у Валандры недоумение и раздражение, Михаил Анатольевич, видя, что «поймал» ее, проницательно добавил: 

— Как же теперь разбираться с тем верзилой на «ауди» будешь? 

— Ни деликатности у тебя, Миша, ни такта! — возмутилась Вершинина, — ты что, частного детектива нанял, чтобы за мной следить? 

— Зря, Валюха, обижаешься, я же тебе не чужой и за тебя переживаю, — при очередном вращательном движении кресло под Мещеряковым издало пронзительный скрип, — ну что ты как белка в колесе — туда-сюда? 

Валандра действительно нервно прохаживалась по кабинету. 

«Этак он все мое кресло разворотит, шпион чертов!» — негодующе подумала она. 

— Или уже разобралась с детиной своим? Я-то ведь не слепой, видел, как Мамедов твой контуженный с ним чуть не подрался… — на губах Михаила Анатольевича играла кисло-сладкая улыбочка. 

— Так мы о деле будем говорить или о моих личных проблемах? Вообще-то, Миша, я бы хотела тебя попросить об одной вещи… 

— Какой же это вещи? 

— Дай мне время до понедельника, не капай на мозги! — сказала в сердцах Валандра. 

— Это так ты, значит, со своим начальником разговариваешь?! 

Валентина Андреевна видела, что возмущение Мещерякова наигранное. Она вернулась в кресло у журнального столика и приготовилась терпеливо ждать завершения мещеряковского визита. 

— Чем же ты до понедельника намерена заниматься? — не унимался любопытный Мещеряков. 

— Гадать буду — на кофейной гуще, — язвительно усмехнулась Вершинина, — дай мне время, Миша, — взмолилась она, не приставай с расспросами! 

— Финал у этого дела будет? — требовательно спросил Михаил Анатольевич. 

— Будет, будет, — поторопилась успокоить шефа Вершинина. 

— Нет, а все-таки, что же, крыша у этого психа на религиозной почве что ли съехала? — Мещеряков, похоже, не думал закругляться. 

— И на религиозной тоже. Но первоначальный толчок дала нереализованная сексуальная энергия и отрицательный опыт общения с представительницей прекрасного пола. 

— Вон оно как! — простодушно воскликнул Мещеряков, хотя Валандра знала, что и это простодушие — напускное. 

— Одно на другое наслоилось… 

— Тебе-то это не грозит, а? — плутовато подмигнул он Валандре, опять принимаясь за свое. 

* * *


Я осталась довольной результатами работы Толкушкина и Ганке. В пятницу нежданно-негаданно позвонил Карпов. Услышав в трубке его задорно-мелодичный голос, я едва не подпрыгнула от удивления. Свое исчезновение он объяснил интенсивными занятиями психотерапией с одной из своих клиенток. Занятия проводились у нее на квартире, что вызвало во мне недоверие и настороженность. Клиентка, по словам Карпова, щедро вознаградила его за проведенную с ней работу. 

Я, со своей стороны, весьма скептически отнеслась к практикованию им метода «интенсивного погружения», как он обозвал свою новую концепцию. 

Он наивно уверял меня, что с клиенткой у него ничего не было, что он немедленно хочет видеть меня и так далее и тому подобное… 

Мне было все равно. После двух бессонных ночей, проведенных в раздумьях об этом проклятом яблоке, я чувствовала себя блаженно-рассеянной. 

Разгадка, почти что озарение, посетила меня сегодняшним утром. Мне самой нужно было срочно увидеться с Карповым, поэтому я попросила его приехать прямо в контору. 

Войдя в кабинет, он… 

Телефонный звонок оторвал Вершинину от записей. 

— Слушаю. 

— Валя, ты не забыла? Мы с дедом и Максимом ждем тебя, — Вершинина услышала голос матери, — они на даче, а я вот приехала — Клавдия Степановна просила ее квартиру надолго без присмотра не оставлять… 

— А где сама Клавдия Степановна? — равнодушно спросила Вершинина. 

— Где, где, — недовольно отозвалась мать, — на юга умотала с Гришей своим. Так ты приедешь? 

— Приеду, — сказала Валандра, хотя она чертовски устала и ехать ей никуда не хотелось. 

Позавчера родители сами приезжали к ней с Максимом, и они договорились, что проведут субботу на даче. Максим загорел и даже как-то повзрослел. 

Мать осторожно наводила справки о Ромашове, Валентина отвечала неохотно и уклончиво. В итоге Вера Гавриловна успокоилась на том, что «все бывает» и взяла с дочери клятвенное обещание, что в субботу она приедет на дачу. 

Переговорив с матерью, Валандра поставила на плиту чайник и вернулась к своим записям. 


Глава десятая 


К пяти вечера в понедельник в кабинете Вершининой собрались все приглашенные. Пришлось принести стулья из других комнат, занимаемых администрацией «Кайзера», и расставить их амфитеатром вокруг стола Валандры. Размещением гостей занимался Алискер, проинструктированный Вершининой. 

В первом от стола ряду справа налево сидели Марк Трауберг, Антонов-старший, Карпов, Маркелов и брат Оксаны Цыбиной, согласившийся присутствовать только при том условии, что ему будет позволено время от времени вставать и делать снимки. 

Следующий ряд занимали Коркин, Толкушкин, Цыбина и Антонов-младший. 

Льву Траубергу предложили кресло для посетителей, стоявшее перед вершининским столом. Кресло напротив него Алискер оставил себе. 

Мещеряков, не одобрявший затею Вершининой, но все же, скрепя сердце, согласившийся на «это мероприятие», как он выразился, устроился позади всех, на кресле у чайного столика. Его соседом был Семен Семенович, — приятель из прокуратуры. 

Еще четыре стула, стоявшие вдоль боковой стены, занимали дюжие бойцы в камуфляже, с автоматами, которые они держали меж колен. 

Некоторые из собравшихся искоса поглядывали на автоматчиков, нервно поводя плечами. 

— Что ж, — Вершинина поднялась из-за стола, — кажется, все устроились. Прошу прощения, если кому-то не очень удобно, но лучшего предложить не могу. Будем надеяться, что это мероприятие, — она взглянула поверх голов на своего шефа, — не отнимет у нас слишком много времени, впрочем, — добавила она, обведя взглядом сидящих в «амфитеатре», — это будет зависеть и от вас тоже. 

В кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь жужжанием кондиционера. 

— Вы все, — продолжила она, — кто в большей, кто в меньшей степени осведомлены о проводимом службой безопасности фирмы «Кайзер» расследовании серии убийств, произошедших в нашем городе за последние полгода. 

Мамедов, сидя напротив Льва Земовича, краем глаза поглядывал на симпатичную мордашку Цыбиной. 

— Я прошу прощения, — Лев Трауберг поднял глаза на Валандру, — я так до конца и не понял, для чего вы нас здесь всех собрали? В конце концов, я имею право это знать. 

— Действительно, — поддержал его сын, — у меня, например, экзамены, а мне приходится, по вашей прихоти, просиживать здесь штаны, да еще в обществе этих людей с автоматами. 

— Я как раз собиралась об этом сказать, — Вершинина посмотрела на старшего Трауберга, — так вот, у меня есть основания полагать, что присутствующие здесь люди помогут пролить свет на это запутанное дело. 

— Вы хотите сказать, — встрял Цыбин, поправляя «никон», висевший у него на шее, — что убийца находится среди нас? 

По кабинету пробежал приглушенный ропот. 

— Я этого не говорила, — Вершинина сурово посмотрела на Алексея. 

— Тогда для чего здесь эти люди? — не унимался Цыбин, кивнув головой в сторону бойцов. 

— На этом настоял присутствующий здесь представитель городской прокуратуры Семен Семенович Жмакин. 

Вершинина посмотрела в угол, где за столиком восседал Мещеряков со своим приятелем. Все без исключения присутствующие повернули головы в сторону Жмакина, который как-то неловко приподнялся с кресла и кивнул. 

— Еще вопросы есть? — Валандра выждала несколько секунд. — Нет? Тогда продолжим. 

Она опустилась в кресло и устроилась поудобнее. 

— Двадцать девятого мая в своей квартире была зверски убита Маргарита Львовна Трауберг. По просьбе ее отца — Льва Трауберга — мы принялись за расследование этого кровавого преступления. 

Оказалось, что это уже пятое подобное убийство, совершенное в нашем городе. Вы все наверняка читали в местных газетах, что с периодичностью примерно в один месяц, в квартирах обнаруживали трупы молодых женщин с выколотыми глазами. Более того, убийца оставлял на телах жертв свой знак — яблоко, внутри которого было написано слово Тарсус. 

— А что обозначает этот знак? — поинтересовался Цыбин. 

— Не торопитесь, молодой человек, я еще дойду и до этого, — осадила его Вершинина. 

— Из квартиры Маргариты Трауберг, — продолжила Валандра, внимательно следя за гостями, — пропала крупная сумма денег. Анализ этого факта не вызвал у нас никаких противоречий, так как и из квартир предыдущих четырех жертв убийца тоже забирал деньги. Одни только деньги, заметьте, никаких драгоценностей или других ценных вещей, могущих натолкнуть на его след. 

— Значит, это был не маньяк, — снова встрял Алексей, — а умный человек, который вполне отдавал себе отчет в своих действиях? 

— Хороший вопрос, — кивнула Вершинина, — только в нем есть неточность. 

— Какая же? 

— Маньяк — человек, которым овладевает навязчивая идея, мания, и это вовсе не значит, что он должен быть глупцом. Скорее, наоборот. 

— Как же может умный человек совершать такие зверства? — Оксана Цыбина подняла руку как в школе, задавая свой вопрос. 

— В мире каждый час, каждую минуту творится множество злодеяний, — заметила Вершинина, — и не меньшая, если не большая, их часть совершается далеко не глупцами. Но мы немного отвлеклись. 

В нашем случае определенно действовал маньяк, и он был человеком умным и хитрым. Для того чтобы доказать себе и другим, что он очень умный (люди, страдающие психическими расстройствами, постоянно нуждаются в этом), он и оставлял на груди жертв знак, в котором зашифрованы имя и фамилия. 

Как он действовал? Он посещал городские кафе, довольно дорогие, где знакомился с одинокими женщинами определенного типа. В нашем случае это были самостоятельные женщины, занимающие руководящие посты, добившиеся в жизни определенного успеха, но обделенные вниманием и лаской со стороны мужчин. 

— Но Маргарита не была руководителем, — заметил Трауберг-старший. 

— На этом я остановлюсь позже, Лев Земович, — Вершинина крутила в руках пачку «Кэмела», — а пока разрешите мне продолжить. 

Лев Земович вытер свой крючковатый нос клетчатым платком и пожал плечами. 

— Убийца умело располагал к себе будущую жертву, и добивался, что она приглашала его к себе домой в субботу. Почему именно в субботу? — Вершинина сделала паузу, — дело в том, что Тарсус или Тарс — город, где родился апостол Петр. Мне пришлось основательно проштудировать Библию, чтобы выяснить, что апостол Павел, по своему обыкновению, говорил из Писаний по субботам. 

Маньяк же, судя по всему, отождествил себя с библейским апостолом. Это подтверждается также и тем, что он ослеплял своих жертв, как это сделал однажды апостол Павел, ослепив сына дьявола. 

— Значит, в слове Тарсус зашифровано имя убийцы? — не выдержал Цыбин. 

— Я тоже сначала думала, что это его имя, но оказалось, что это имя его родственника, а точнее деда — Павла Преображенского. Я правильно говорю, Геннадий? 

Вершинина, а вслед за ней и остальные посмотрели на Коркина, с самого начала, казалось, безучастно сидевшего рядом с Толкушкиным, и не проявлявшего к происходящему ни малейшего интереса. У обычно спокойного Виталия, который по просьбе Вершининой уговорил Коркина прийти с ним, от заявления Валандры вытянулось лицо. 

— Гена? — чуть слышно проговорил он. 

Два автоматчика быстро поднялись со своих мест и не говоря ни слова встали за спиной Коркина. 

— Что это за концерт? — спросил он, глядя на Валандру. 

Он сохранял внешнее спокойствие, но в его голосе звучало возмущение. Потом он перевел взгляд на своего бывшего однокурсника. 

— Ты для этого привел меня сюда? 

— Валентина… — удивленно протянул Карпов. 

— Прошу всех сохранять спокойствие, — Вершинина поднялась из-за стола, вытянув вперед руку, потом снова обратилась к Коркину: 

— Я и не надеялась, что вы легко сдадитесь. Я права? 

— Не понимаю, о чем вы говорите, — Коркин был совершенно спокоен, можно даже сказать, чересчур спокоен. 

— Не понимаете… — Валандра, словно соглашаясь с ним, покачала головой, — тогда, если позволите, я задам вам несколько вопросов. Где вы были двадцать шестого декабря прошлого года, шестого февраля, тринадцатого марта и семнадцатого апреля этого года? 

Коркин усмехнулся. 

— Вы бы смогли ответить на этот вопрос, если бы его задали вам? Конечно, я не могу помнить этого. 

— Тогда я вам немного помогу, — Валандра снова села за стол, — все эти числа выпадают на субботу. Это вам ни о чем не говорит? 

Коркин пожал плечами и задумался. 

— Скорее всего, я был в Москве. Как вы знаете, у меня небольшой книжный бизнес, и пару раз в месяц мне приходится ездить туда за новыми поступлениями. Обычно я уезжаю в среду или в четверг, а возвращаюсь в пятницу, субботу или воскресенье. Это может подтвердить продавец, да и мама тоже. 

— Действительно, ваша мама сказала, и у нас нет оснований ей не верить. что вы в это время были в Москве. 

— Ну вот… — Коркин развел руками, как бы говоря, что же вы от меня еще хотите? 

— Но все дело в том, что она просто-напросто не знала, что вы приезжали раньше, а точнее, в пятницу вечером. Вы ночевали на даче (у вас даже не дача, а дом с печным отоплением), а в субботу шли в кафе или сразу к новой знакомой, если договаривались о встрече заранее. 

— Но это же все блеф, — на лице Коркина не дрогнул ни один мускул, — и вы сами прекрасно это знаете. 

— Вы гениальный артист, Коркин, — Вершинина улыбнулась кончиками губ. 

— Благодарю, — отпарировал он. 

— Вы предусмотрели практически все, — Валандра смотрела ему прямо в глаза, — вы знаете, я начала даже подозревать в этих убийствах Карпова, — она взглянула на Виталия, — его видели в кафе с Маргаритой Трауберг. А когда я обнаружила у него в квартире доллары с кровью, группа и резус фактор которых оказались такими же, как и у последней жертвы… И к тому же он после этого исчез… Это было, хотя и очень маловероятным, но совпадением, и он сам развеял мои сомнения, когда позвонил мне. 

— Но мы снова отвлеклись, — Вершинина опять устремила свой взор на Коркина, — я сказала, что вы предусмотрели практически все. Во-первых, вы не встречались со своими будущими жертвами перед тем как убить их, больше одного-двух раз, во-вторых, вы не оставили ни в одной квартире отпечатков пальцев — мы это уже проверили. 

Вы даже подготовили себе алиби с этими вашими поездками, но тут вы прогадали. Вы, наверное, даже не предполагали, что может дойти до этого. Дело в том, Коркин, что для того, чтобы успеть к субботе, вам приходилось лететь вечерним рейсом «Аэрофлота» в пятницу. Это мы тоже выяснили. Можете это как-то прокомментировать? 

— Я не политический обозреватель или журналист, чтобы комментировать всякие бредни, — Коркин спокойно закинул ногу на ногу и обхватил руками колено. 

— Молчать — это ваше право, тем более, что вам нечего мне возразить, — с достоинством произнесла Валандра, — но вы правы — то, что вы прилетали в пятницу, еще не есть доказательство того, что вы убивали в субботу. 

Но вот как быть с вашим знаком? Подсознательно вы желали, чтобы вас раскрыли, но вам нужен был достойный противник, который бы сумел расшифровать ваши послания. Хотите послушать, как это получилось? 

Коркин хмыкнул, как бы говоря, что все это чушь собачья, и переменил ногу. 

— По поводу имени — Павел — вы уже знаете мои умозаключения, а вот с фамилией было сложнее. Это яблоко — оно несколько суток не давало мне покоя. Не буду спорить — мне в этом помог Мамедов, — Вершинина благодарно взглянула на Алискера, — когда я попросила его назвать ассоциативный ряд, связанный со словом «яблоко». И хотя он не произнес ключевой фразы, но подвел меня к этой мысли. 

Яблочный Спас. Когда эта аллюзия возникла в моем мозгу, я поняла, что близка к разгадке — ведь это православный праздник. Я крутила ее и так и этак, но у меня ничего не получалось. И тут, словно какое-то озарение, мне приходят на память строчки из стихов Пастернака: 
		Шестое августа по-старому, 


		Преображение Господне. 


Мне пришлось заехать в церковь, чтобы подтвердить свою догадку: в этот день отмечался Яблочный Спас. 

Остальное оказалось делом техники. Как бы сама собой из христианского Преображения сложилась фамилия — Преображенский. Вместе с именем получилось — Павел Преображенский. Надо обладать поистине изощренным умом, чтобы придумать такое. А у вас, Геннадий Николаевич, мне кажется, именно такой ум, не правда ли? 

— Наверное, такой ум у вас, уважаемая, — Коркин застыл, глядя на Вершинину, словно превратился в сидячую ледяную статую, которая шевелила губами, — надо же, выдумать такое. Используя ложные посылы, можно, конечно, построить логический ряд, но он тоже будет ложным. 

— Да, — согласилась Вершинина, — моя теория бездоказательна, но назвать ее ложной нельзя. Мы, наконец, добрались до главного. Мы проверили ваш домик в Квасниковке, который вы используете как дачу. 

Коркин стал еще более неподвижен, чем он был минуту назад, если, вообще, такое было возможно. 

— Знаете, что мы там нашли? — Валандра достала из пачки сигарету и крутила ее между пальцами, — ваш дневник, в котором вы описали все свои преступления. 

Коркин никак не прореагировал на это откровение, продолжая сверлить Вершинину немигающим взглядом. 

Все остальные были так захвачены происходящим, что не заметили, как Семен Семенович поднялся со своего места и замер в стойке, как подружейная собака, почуявшая дичь. 

— Как вы это объясните? — спросила Вершинина, с трудом выдержав обжигающий взгляд Коркина, в глубине души восхищаясь его хладнокровием. 

Коркин с трудом нацепил улыбку на свое лицо, но произнес совершенно спокойно, будто разговаривал с приятелем за рюмкой водки: 

— Вы как хороший игрок приберегли свой основной козырь к концу игры. Если бы вы сразу спросили меня об этом, я бы давно все объяснил. Я, как вы знаете, торгую литературой и сам решил попробовать что-нибудь написать. Может быть, мой первый опус получился не слишком удачным, но я буду работать, не зря же я закончил университет. 

Сказав это, он расслабился и откинулся на спинку стула. Его бледное лицо немного порозовело. 

— Но в вашем дневнике стоят даты, которые мог знать только преступник, — табак из сигареты, которую Вершинина крутила в руках высыпался на стол, — в газетах их нельзя было найти. 

— Господи, — облегченно произнес Коркин, возведя очи горе, — это же простое совпадение. Не можете же вы меня арестовать только на основании этого. 

Тяжелое, липкое, как кисель, молчание, растеклось по комнате. 

— Слишком много совпадений, Геннадий Николаевич, — Валандра бросила испорченную сигарету в пепельницу, — но у меня еще не все козыри кончились. Мы нашли в тайнике, очень ловко оборудованном в печке, трехгранный клинок, которым вы убивали тех несчастных женщин, на телах которых вырезали свои знаки. 

Коркин сжался в комок, наклонившись вперед, потом вознес руки к воображаемому небу. 

— Господи, — тихо произнес он, но все его услышали в повисшей тишине, — подкинули… 

Затем сложил руки вместе и с разворота ударил сжатыми кулаками стоявшего позади него и немного справа милиционера в голову. Тот пошатнулся, выпустив из рук автомат, который ловко подхватил Коркин, одновременно ударив милиционера ногой в бедро. Нога бойца подкосилась и он, вскрикнув, опустился на пол. 

Быстро сняв автомат с предохранителя и передернув затвор, Коркин нажал на спусковой крючок, направляя ствол поверх голов собравшихся. Короткая очередь прошила портрет Ларошфуко, висевший на левой стене. 

— Всем сидеть, исчадия ада! — заорал Коркин. 

Он отшвырнул ногой стул, перепрыгнул через упавшего бойца и оказался у двери. Второй боец, стоявший рядом, ничего не успел предпринять и в нерешительности застыл на своем месте. Два автоматчика, сидевшие вдоль стены, вскочили с автоматами наизготовку, стрелять не решались и стояли, поглядывая на Семена Семеновича. 

— Сидеть, я сказал, — завопил Коркин, направив короткий ствол на автоматчиков, — оружие — на пол! 

Автоматчики послушно сели, бросив «Калашниковых», и как загипнотизированные смотрели на Коркина. Дождавшись, когда третий боец положил свой автомат у ног, Коркин ногой открыл дверь и оглянулся — в коридоре никого не было. 

— Что, мадам Вершинина, не вышло? — он нервно рассмеялся. — Должен признаться, вы мне нервы потрепали изрядно! Но Господь не оставляет своих детей, не бросает их на произвол судьбы, — Коркин дико озирался по сторонам, вращая глазами. — Снова он мне протянул свою божественную длань. Вы еще обо мне услышите! 

Он дал еще одну очередь поверх голов и выскочил в коридор, закрыв за собой дверь. Толкушкин, который сидел ближе всех к выходу, бросился к двери. 

— Валера, назад! — остановила его Вершинина. 

Толкушкин замер у двери. В этот момент она отворилась, и в проеме появился Ганке с автоматом, который он держал за ствол. 

— Заберите там этого придурошного, — невозмутимо произнес он. 

Милиционеры бросились на выход, выставив вперед автоматы. 

— Что ты с ним сделал? — Вершинина, наконец, позволила себе закурить. 

— Да ничего особенного, — Ганке подошел к поваленному стулу, поставил его и замер за последним рядом «амфитеатра», — я заметил через приоткрытую дверь дежурки, как он пронесся мимо и побежал к выходу. Пока он там возился с замком, я подошел потихоньку сзади и приложил ему кулаком по затылку. 

Валентиныч продемонстрировал, как он это сделал. 

— Ну, и…? — Вершинина с удовольствием затягивалась сигаретным дымом, выпуская его через тонкие ноздри. 

— Что, «ну, и»? — переспросил Валентиныч, пожимая плечами, — он и лег у двери. 

Накопившееся напряжение сразу же спало и всех прошиб смех. Вошел один из милиционеров и доложил Жмакину, что Коркин задержан. Цыбин без устали щелкал своим «никоном», озаряя помещение фотовспышками. Семен Семеныч начал поздравлять Мещерякова, подошел даже к Вершининой, чтобы выразить ей свою благодарность, но она остановила его, вставая: 

— Мы еще не закончили, Семен Семенович, если вы присядете, я бы хотела продолжить. 

— Что значит — продолжить? — Лев Земович, даже привстал со своего места, — разве преступник не задержан, кстати, при вашем непосредственном участии? 

— Да, Коркин — преступник, — Вершинина отвела глаза, — но он не убивал вашу дочь. 

— То есть как не убивал? — нестройным дуэтом пропели Жмакин и Трауберг. 

— Так и не убивал, — Вершинина жестом показала, чтобы все заняли свои места, — он просто не мог этого сделать, потому что в тот раз он действительно прилетел из Москвы только в воскресенье — тридцатого мая. 

— Кто же тогда убил мою Марго? — нахмурил густые брови Лев Земович. 

— Мне тяжело вам об этом сообщать, — Вершинина снова потянулась за сигаретой, но сделав над собой усилие, не стала закуривать, — но Маргариту убил ее брат и ваш сын… Марк. 

— Что она такое несет, папа?! — взвизгнул Марк, вскакивая с места, — да как вы смеете?! — теперь это адресовалось Вершининой. 

— Сядь, Марк, — осадил сына Трауберг, — надеюсь, госпожа Вершинина соизволит нам объяснить… 

— Соизволю, соизволю, — вздохнула Валандра, опускаясь в кресло, — мне только нужно задать несколько вопросов. Но сначала я вам кое-что расскажу. 

Рассматривая фотографии жертв маньяка, я обнаружила некоторые несоответствия, а именно: у трупа Маргариты Трауберг руки и ноги были связаны скотчем другого цвета и немного не так, как у предыдущих четырех жертв. И это яблоко с надписью выглядело немного удлиненным. В остальном все было вроде бы также. Нет не совсем все, еще Маргарита как бы выпадала из общего ряда, это был не тот тип, на который была направлена агрессия маньяка. 

— Но это же мелочи, — заметил Лев Земович, — у преступника мог просто кончиться скотч, или рука дрогнула, когда он вырезал свой знак. 

— Конечно, все могло быть и так, — согласилась Вершинина, — но меня это почему-то насторожило и я проконсультировалась со Жмакиным. Правильно, Семен Семенович? 

— Да, — подтвердил Жмакин, — так все и было. 

— Оказалось, что ваша дочь, Лев Земович, убита не трехгранным клинком, который использовал Коркин, а ножом с плоским лезвием. Так, Марк? 

— Мне ничего об этом неизвестно, — Марк вскинул голову. 

— Действительно, тебе об этом не было известно, иначе ты бы подготовился получше. 

Вершинина буквально пришпилила его к стулу своим пристальным взглядом, потом посмотрела на Оксану. 

— Скажите, Цыбина, когда Марк попросил вас сказать, что в субботу вечером двадцать девятого он был у вас, он как-то объяснил вам свою просьбу? 

Цыбина молчала, поставленная в тупик хитро сформулированным вопросом. Она взглянула на Марка со второго ряда, где она сидела, но Марк не мог к ней обернуться — этим он выдал бы себя. Тут Оксана поняла, что врать бесполезно и разрыдалась. 

— Он мне сказал… он сказал… ничего он мне не сказа-а-л, — немного придя в себя, выдавила она со всхлипом, — он сказал, что так надо, и что тогда мы сможем уехать из этой гадкой страны. 

— Дура, дура, какая же ты дура! — крикнул Марк, вскакивая. 

Занявший место Коркина бравый боец положил ему на плечо руку и легко усадил на место. 

— Сидеть, — негромко произнес он. 

Марк сразу как-то сник и сбился в комок. 

— Ты признаешься, что убил свою сестру? — спокойно спросила Вершинина. 

— Да, да, я убил ее! — поток слов хлынул из него, как вода из опрокинутого ведра. — Все всегда доставалось только ей!.. — он посмотрел на Трауберга-старшего. — Когда я в пятницу пришел к тебе в магазин за очередной подачкой, я услышал из-за приоткрытой двери твой разговор с директором. Он спросил тебя, зачем так много денег, а ты ответил, что Маргарита собирается поехать в Англию. Именно тогда у меня созрело окончательное решение: убить ее, забрать деньги, а чтобы меня никто не заподозрил, свалить все на маньяка. 

— Так вот для чего ты просил меня показать фотографии жертв, неопубликованные в газетах, — произнес Цыбин, — чтобы рассмотреть все детали? 

— Да, я хорошо подготовился. Я знал, что квартира Марго на сигнализации, и позвонил ей, чтобы разведать обстановку. Все сложилось так удачно: она сказала, что собирается в магазин, но скоро будет. Я прибежал, прошмыгнул незаметно по двору и стал дожидаться у дверей ее квартиры, когда она вернется, чтобы войти вместе с ней. У нее позже была еще какая-то встреча, и я решил подождать, пока она вернется. 

Все оказалось так просто… 

— Подробности расскажешь в прокуратуре, — оборвала его Вершинина. 

* * *


— Ты окончательно с ним рассталась? — лежа на животе, Карпов гладил заведенную за голову руку Вершининой. 

— Скорее всего, — не открывая глаз, проговорила она, — я благодарна Виктору, он всегда поддерживал меня, да и с Максимом не просто ладил, а сумел стать ему другом. Именно поэтому я не хочу, не имею права его обманывать, — голос Валандры дрогнул, — не думай, что это так просто мне далось. 

Дело даже не в том, что ты такой неотразимый, дело в принципе. Ничто не заставляет меня так страдать, как ложь. Поверь, я не выпендриваюсь, это действительно так. 

— А что по этому поводу говорит Ларошфуко? — улыбнулся Виталий. 

— Честно говоря, он мне изрядно надоел, этакий всезнайка-скептик! Забыла, кому принадлежит мысль, что точность в афоризме почти всегда приносится в жертву лаконичности. 

— Верно замечено, только, пожалуйста, по возможности реже произноси это слово — «жертва». 

— Постараюсь, чувствительный ты мой, — Валандра приподняла веки и усмехнулась, — считай, что я пала жертвой твоих красивых глазок. 

— Черт, я же просил! — аффектированно поморщился Карпов, — советую тебе именно так завершить твою очередную нетленку. 

Валандра весело рассмеялась.