Колокола любви Наталия Вронская Несладко пришлось Лизе Олсуфьевой в жизни. Рано оставшись без отца и матери, она жила на попечении тетки, княгини Ксении Вяземской. А какое дело тетке до племянницы… Но не миновала удача Елизавету: фортуна повернула свой лик в ее сторону. Вот уже девушка и богатая наследница, и живет в столице, и влюбилась она, да в кого! В человека, с которым запрещено иметь близкие отношения! Стыд, грех, да разве с чувством совладаешь? Бедная Лиза… Написано ли счастье на роду у нее? Наталия Вронская Колокола любви 1 Графиня Елизавета Петровна Протасова — камер-фрейлина, ваше превосходительство, кавалерственная дама и миллионщица — решила писать завещание. Давно уже пора, заметил ей братец. Шестьдесят девять лет — не шутка. А как дойдет до дележа наследства, так и передерутся родственники. Родни-то много, каждый почитает себя ближайшим, хотя, может, за всю жизнь раза два всего и виделись. Деньги, опять же, каждому нужны… Как в нынешнем мире без денег? Братец Петр, которому едва сравнялось пятьдесят четыре, сам человек был богатый, жил, как и Елизавета Петровна, в столице, оттого и был самый близкий и любимый родственник. И племянник, сын Петра, Владимир, которому только исполнилось двадцать четыре года, был любимым племянником. Помимо прочего было много и другой родни, о которой заметим вкратце. Потому братец Петр и советовал писать завещание не мешкая. Но к делу такому надобно было подойти со всей ответственностью, дабы кого не обидеть и оделить, а иных и оставить с носом. История семейства Елизаветы Петровны была такова. Отец ее, дворянин Петр Игнатьевич Воейков, в 1748 году женился на дворянке же Анне Столбовой, дочери полного генерала от инфантерии. Детей они прижили троих: старшую дочь Елизавету, как раз именно ту, что намеревалась нынче писать завещание, другую дочь — Анну, и младшего сына — Петра. Старый Воейков был человек богатый, владел более чем двумя тысячами душ, доход имел огромный, земли выслужил от казны немалые. Да и за женой взял сто тысяч приданого и пятьсот душ с деревенькой. И чин Петр Игнатьевич имел немалый. Шутка ли — гофмаршал! Всю жизнь при дворе в почете и уважении. Еще служа при дворе, Петр Игнатьевич выдал дочерей своих замуж. Елизавету, которой тогда сравнялось двадцать девять лет, служившую фрейлиной императрицы, за графа Протасова, генерал-майора с тремястами тысячами дохода и богатыми именьями в Полтавской губернии. Шестнадцатилетнюю Анну — за Григория Олсуфьева, потомка старинного рода дворянского, в свои восемнадцать лет уже имевшего чин коллежского секретаря. Каждой дочери Петр Игнатьевич определил богатое тысячное приданое, однако большую часть состояния, как и водится, закрепил за сыном. Сын этот — Петр Петрович — дослужился до статского советника, ибо к чинам никогда не стремился, карьер делать не желал и вышел в отставку довольно рано. Женился он на небогатой дворянке Дарье Матвеевне Буниной, с которой в мире и согласии жил до сей поры. Вообще Петр Петрович был человек состоятельный и предобрый, каким сделался и сын его — Владимир. У самой графини Елизаветы Петровны детей не было. А вот у сестры ее Анны были дочь и сын, Ксения и Павел, который был младше своей сестры на восемь лет. Ксения была смолоду девицей важной и заносчивой. Мужа ей нашли под стать — князя Александра Вяземского, человека богатого, рода знатного. Блестящая жизнь, что вели супруги, быстро разорила их, ибо гонору им было не занимать, а вот как состояние свое приумножить, ни Ксения, ни Александр не разумели. Прижили они троих детей — сына Евгения, которому теперь было двадцать три года, дочерей Анну и Юлию, которые обе были моложе брата. Семейство Вяземских принуждено было покинуть столицу еще лет пятнадцать тому назад и обосноваться в провинции. В деревню ехать им не хотелось, и они положили, что лучше жить в провинциальном, но городе, чем хотя и в собственной, но деревне. Брат Ксении — Павел — был человек совсем другого склада. Романтический, порывистый, с сестрой он не дружил. Ксения не могла простить брату его слишком пренебрежительного отношения к той вещи, к которой сама относилась весьма трепетно, а именно к чести дворянской или, лучше сказать, к дворянской спеси и гонорливости. Шестнадцати лет Павел поступил в гвардию, быстро получил чин корнета и отправлен был служить в Польшу. Там, едва исполнился ему двадцать один год, он влюбился в местную красавицу Марию Вежховскую, женился на ней и вернулся домой уже с семьей: с женой и дочерью Лизой. Мария была бедна, приданого никакого не имела. Явление Павла с семейством стало потрясением для рода Олсуфьевых. Ксения так и не простила братца за этот мезальянс. Мария, жена Павла, вскоре умерла. Со смертью ее Павел захирел. Он вышел в отставку из военной службы и, следуя уговорам родии, определился на службу статскую, но жизнь его, увы, продлилась недолго, и он также умер, оставив круглой сиротой шестилетнюю Лизу. Маленькая Лиза оказалась в доме тетки своей — Ксении, под опекой ее супруга князя Александра. Все состояние, что было оставлено маленькой Лизе, оказалось во власти ее опекунов. Деньги сироты быстро растаяли в тратах Вяземских, и Лиза оказалась полнейшей бесприданницей. Она росла в зависимом положении и с детства ей внушали мысль о том, что живет она из милости у своей родни. Лиза даже не подозревала, что ее родственники по злобе и по глупости своей лишили ее законно принадлежавшего ей состояния. Мы еще не упомянули о молодых людях, меж которыми старуха и намеревалась поделить свои деньги. Молодой князь Евгений Вяземский служил по статской части и имел перед собой немалые перспективы в своем уезде благодаря громкому имени своего отца. Человек он был не очень хороший: завистливый и злоречивый, однако внешность имел авантажную, и многие девицы заглядывались на его лицо — красивое и холодное. Он умел себя преподнести, изобразив этакого романтического героя-демона, что нынче было весьма в моде. Сестры его — Анна и Юлия — очень походили на брата. Столь же заносчивые, гордячки, характера недоброго и тяжелого. Одной был двадцать один год, другой — девятнадцать. Обе больше всего на свете желали выйти замуж и мечтали о блестящей партии. Но денежное их состояние было весьма недостаточно для таких планов. Наследство двоюродной бабки, на которое все рассчитывали, пришлось бы тут очень кстати. Владимир Воейков, о котором уже упоминалось, приходился Евгению и его сестрам дядей, хотя был старше Евгения всего на два года. Владимир был полной их противоположностью. Характером он был в отца, стало быть, о нем можно сказать, что он — человек доброго сердца и широкой души. Ничего холодного и напускного не было в его лице, и он вовсе не походил на романтического героя. Все в нем было живость, открытость, задиристость, лукавство, притом человек он был решительный, смелый и дельный. Служил он в гвардии, но намеревался выйти в отставку, ибо идеалом своим почитал собственного отца. А тот не имел иной мечты, как только вести частную жизнь, что и воплотил собственным примером. Владимир собирался последовать в скором времени батюшкиному примеру, а пока служил, и служил отменно. Среди начальства своего в полку был на хорошем счету, приятелей у него водилось множество, тетка-княгиня обожала его и зазывала к себе на вечера, которые устраивала довольно часто. Все вокруг полагали, что помимо отцовского состояния он унаследует и состояние графини Елизаветы Петровны Протасовой, и маменьки так и вились вокруг Владимира — такого желанного жениха. Однако сама Елизавета Петровна намеревалась миллионное состояние свое поделить между родней. Для того хотела она посетить семейство Вяземских, чтоб лично составить себе представление об их положении. Они писали, что дела их расстроены, выказывали себя примерной родней и всячески ласкались к старухе. Но то все были письма. Елизавета Петровна, женщина умная и хитрая, много повидавшая на своем веку, мало верила письмам и лести. Ей хотелось лично взглянуть на родственное семейство и понять, достойны ли они ее денег, как она любила выражаться. Итак, вот каково было семейство Елизаветы Петровны, для которого намеревалась она составить завещание. 2 Княжеский дом Вяземских располагался на краю города К. Среди прочих домов он был наиболее роскошным и видным — в три этажа, с флигелями, с парком и садом над рекой, и вид, открывавшийся из него, был прекраснейший. Недалеко от сей городской усадьбы располагался храм Успения Пресвятой Богородицы, выстроенный совершенно во вкусе классицизма, с колоннами и портиком, монументальный и величественный. Все княжеское семейство по воскресным дням торжественно и чинно, друг за другом, шло в него молиться, подавая пример прочим. Но Лиза не любила этой помпезности. Величественный храм, прекрасный сам по себе, вызывал скорее желание разглядывать его и восхищаться гармонией линий, изяществом постройки, росписью, заказанной лучшим мастерам. Но молиться… Молиться она ходила в полном одиночестве в небольшой храм Живоначальной Троицы, который прозывали еще храмом Николая Ратного из-за того, что это был полковой храм расквартированного здесь N-ского уланского полка. Храм этот, небольшой, в старинном духе, находился в самом странном месте. Он вовсе не был заметен с дороги и человеку приезжему найти его было бы невозможно. Он прятался в стороне, среди небольших домов и деревьев, на одной из плоских площадок, столь редких в городе К., расположенном большей частью на холмах. Для посещения Лиза старалась выбирать моменты, когда храм пустовал. Господ офицеров нельзя было заподозрить в особой набожности, поэтому такое случалось довольно часто. А в воскресные дни, когда молебен свершался в обязательном порядке для всех полковых, Лиза бывала в Успенском соборе. На эту ее причуду в доме смотрели косо, подозревая, верно, в каком-то тайном умысле. Но почему-то Лизе не запрещали молиться там, где ей хотелось. Бедная воспитанница, она имела так мало прав и при ее характере, решительном и сильном, ей тяжело было это ограничение. Как бы ей хотелось подобно кузинам иметь богатые наряды, ездить на балы, пользоваться всеобщим восхищением. Тем более что кто-кто, а Лиза более всех в этом доме достойна была восхищения. И не только красотой, которой она превосходила сестер, но и добрым нравом, которым им с ней было не равняться, и разумностью. Лиза была убеждена, что красива она в мать. Почему ее мать была красива? Откуда она это знала? Уж конечно, не из хвалебных слов тетки. Но из теткиных обвинений ее отца в неразумности, в том, что пошел он на мезальянс, и потому-то теперь она, Лиза, живет из милости у родных, как неоднократно и с ядом говаривала Ксения Григорьевна. Случилось бы такое, если бы мать ее не была красавицей, если бы отец не полюбил ее безумно?.. Нет. И Лиза в самые тяжкие моменты бывала этим счастлива, несмотря ни на какие заявления княгини, не любившей ее исключительно. Другие члены семьи относились к девушке по-разному. Князь был к ней безразличен, надо отдать ему должное. Зла открытого он не делал, ему было все равно: есть ли здесь Лиза, нет ли ее. Кузины также старались демонстрировать свое безразличие, но им это скверно удавалось. Они завидовали ее красоте, которую не мог скрыть даже самый дурной наряд. Кузен же не мог порой пересилить собственной зловредности. А Лиза… Лиза точно знала, что это все не будет продолжаться вечно и с нетерпением, как и прочие, ждала приезда двоюродной бабушки — графини Протасовой. На нее была у Лизы вся надежда! — Тетушка! Дорогая! — Ксения Григорьевна ринулась навстречу желанной гостье со всем пылом, на который была способна. — Ну-ну! — осадила племянницу старая графиня. — Будет! Что за страсти? Здравствуй, князь, — кивнула она Вяземскому. Елизавета Петровна преспокойно прошла в комнаты и уселась в кресла, оглядывая все родню, почтительно выстроившуюся перед ней. — Так… Вижу, вижу… Олсуфьевская порода да Вяземская… Ничего от нас, от Воейковых… Впрочем… Ксения, показывай-ка мне своих детей, а то я не пойму, кто тут кто… — Графиня величественно кивнула Ксении Григорьевне, как бы дав повеление говорить теперь. Княгиня оглядела детей и, повернувшись к тетке, сказала: — Позвольте, тетушка, представить вам сына моего Евгения… Молодой человек, имя которого только что назвали, вышел вперед и поклонился старухе. При этом лицо его сохранило обычное надменное выражение. — Что это, батюшка мой, ты так смотришь на меня? — вдруг спросила его графиня. — Чем я тебе не угодила, племянник? Право, ты будто таракана увидал или что похуже, а не свою бабку! — Тетушка! — воскликнула шокированная Ксения Григорьевна. — Да что вы говорите! — Право, сударыня, я вовсе ничего такого не хотел… — пробормотал смутившийся Евгений. — Ну то-то… Такое выражение лица прибереги для иных случаев, для гостиных да для барышень… А это кто у нас? — графиня перевела взор свой на девиц. — Это дочери мои — Анна и Юлия, — ответила княгиня. Девицы присели в реверансе перед бабушкой. — Хорошие девушки… Имя Юлия нынче в моде, я погляжу… А тут кто? Взгляд Елизаветы Петровны упал на Лизу, стоявшую, как обычно, поодаль от кузенов. Увидев направленный на нее взгляд старой графини, Лиза вышла вперед и, улыбнувшись, прямо посмотрела в ответ. — Это моя племянница и воспитанница, Елизавета, дочь брата моего Павла. Сирота, — сказала Ксения Григорьевна. — Так ты сироту пригрела? — повернулась к ней графиня. — Однако что она у тебя так дурно одета? Что ж ты… Дело доброе делаешь, да о такой важной вещи не позаботилась. Для молодой девицы самое важное — приличное платье… Ты, чай, вывозишь ее со своими дочерьми? — Тетушка, я… — княгиня замялась. — Лиза еще очень молода… Елизавета Петровна повернулась к девушке: — Подойди ко мне. Лиза подошла к протянутой руке и поцеловала ее. Тут же она была допущена и к щеке бабкиной, и Елизавета Петровна усадила ее рядом с собой. — Твои кузены, право, весьма аристократичны. Признаться, и в столичных гостиных я не видала ни у кого таких высокомерных и скучающих лиц, хотя подобные выражения нынче в моде. Ответь, дитя, сколько тебе лет? — Девятнадцать, сударыня… — Называй меня бабушкой, Лиза… Стало быть, девятнадцать? А вот тетка твоя говорит, что ты еще слишком молода, чтоб думать о замужестве. По мне, признаться, так самый возраст! Я сама, правда, замуж пошла, когда мне уж двадцать девять сравнялось… Но к чему же тебе тянуть? Или ты сама против? — Я не думала об этом, бабушка, — ответила Лиза. — Но ты выезжаешь? — Нет. — Странно… Ксения, скажи мне, отчего ты не вывозишь в свет свою племянницу? — Но она сама не изъявляла такого желания, — замявшись, ответила княгиня. — Молодые девицы довольно часто боятся света… Дело их родителей и опекунов подготовить своих чад к широкой дороге, затем вывозить и сыскать им достойные партии. Но я посмотрю, ты и одета дурно… Что же, ты сама выбираешь себе платье? Лиза замялась и ничего не ответила. Конечно, нарядами ее занималась тетка. Но той жалко было тратиться на платья бедной племянницы в ущерб собственным дочерям. Довольно обычная история. — У тебя от отца какое состояние осталось? — продолжала меж тем старая графиня. — Тетушка, Павел ничего не оставил дочери. То есть… была некоторая сумма, — быстро говорила Ксения Григорьевна, — но она уже вся вышла… На содержание Елизаветы ушли все средства ее отца… — Так, — сказала графиня. — Дело ясное. Теперь я желаю отдохнуть, — заявила она безо всякого перехода. — Все ступайте прочь, а ты, Лиза, проводи меня в комнату, которую мне приготовили. И надо же какое совпадение, — продолжала старуха, — что ты моя тезка! 3 — Да, Ксения, — графиня с племянницей сидели в саду и вели неприятный разговор, — никак я не ожидала от тебя такого… Ты хочешь, чтобы я заботилась о тебе и твоем семействе, но какой же ты пример сама мне подаешь? Я всего-навсего тетка тебе, сестра твоей матери, какое же у тебя исключительное перед другой родней право претендовать на мои деньги? — Но, тетушка, мы же ваша ближайшая родня! — Брат Петр и его сын Владимир мне так же родня, как и вы… Но ты хочешь, чтобы я отдала предпочтение твоему семейству. Однако сама ты о своей племяннице, дочери твоего родного брата, нимало не заботишься! Как прикажешь это понимать? Разве девочка тебе не родня? Разве не должна ты ей ровно столько же, сколько и родным детям? — Но она только племянница мне! — воскликнула Ксения Григорьевна. — Так же, как и ты мне, дорогая Ксения. Однако от меня ты требуешь таких забот, как если бы ты была мне родной дочерью! Странно… Ты противоречишь сама себе, моя милая… — Ах, тетушка, ну войдите же в мое положение! Брат оставил слишком мало денег на содержание дочери… У меня у самой трое детей! Мы ведем жизнь, конечно, широкую, но мы и должны так жить! Наше положение налагает определенные обязательства на все семейство! Увы, мы разорены… — Вы были разорены потому, что не умели рассчитывать своих средств! — воскликнула графиня. — Впрочем, это беда общая. — Вам легко рассуждать, тетушка, у вас не было детей. Вы не знаете, что надобно своему сыну дать положение в обществе, доставить ему место, которое будет его достойно. Что дочерей надобно выдать замуж… — Дорогая моя! — оборвала ее Елизавета Петровна. — Как раз все эти расчеты мне очень хорошо знакомы. Я живу не в пустыне, а в свете, и прекрасно знаю, чего требуют дети. Но я никогда не делала различий меж своими и чужими и всегда равно помогала всем, кому могла. К тому же взять, к примеру, другого моего племянника — Владимира. Ему никто не «доставал места», как ты говоришь. Он сам своей волей, своими талантами поступил на военную службу и, должна тебе заметить, отличился на ней в лучшую сторону, добавив славы нашему имени! Он лишь на два года старше твоего Евгения, а уж в чине подполковника… А начинал простым поручиком, как и прочие. Был на войне, имеет ордена, был ранен! — Графиня разошлась не на шутку. Племянника она обожала и не знала, какими еще словами подчеркнуть его достоинства. — Тетушка, но два года разница существенная! В двенадцатом году Владимиру было уж семнадцать лет, а Евгению? Всего пятнадцать! Куда бы, на какую войну он отправился? — Ксения, да я не о том! — сказала графиня. — Неважно, служил твой сын или нет… Дело в том, как нынче он может применить свои силы. Ему теперь сколько лет — двадцать три? Что же он, служит? — Да, — ответила Ксения Григорьевна, — по статской линии идет. Тут, конечно, не столица, но перспективы у него немалые, все же наше положение здесь, в К., весьма существенно. — Вот, а ты говоришь нету средств! — Средства есть, но слишком скудные, не к нашему положению! — Ксения, довольно. Я все поняла. — Елизавета Петровна поднялась. — Я теперь хочу прогуляться, а насчет моего завещания я уже знаю, что напишу. Дождитесь лишь моей смерти, и вы тоже все узнаете… — Тетушка! — в притворной заботе воскликнула княгиня. — Зачем такие мысли! — Ну будет… А то я не знаю, для какой нужды приехала… Завещание, смерть… Дела житейские. Кликни мне Лизу, я хочу с ней прогуляться. Очень мне по сердцу пришлась эта девочка. А что касается средств, — внезапно продолжила старуха, — то я теперь же выделю вам некоторую сумму, чтобы вы не с таким нетерпением ждали моей кончины. Старая графиня прогулялась по саду в обществе Лизы, как и намеревалась, а потом отпустила девушку, которую самым подробным образом расспросила о ее родителях, особенно об отце, которого графиня помнила совсем маленьким мальчиком; расспросила и о жизни в доме тетки. Лиза не жаловалась, она по характеру вообще склонна была все воспринимать легко, но весь ее вид и манера держаться говорили об ее зависимом положении в доме Вяземских. Затем Елизавета Петровна расположилась отдохнуть в маленькой гостиной на первом этаже и невольно сделалась свидетельницей одного разговора, который повернул всю эту историю так, как даже и сама графиня не предполагала. Молодые княжны Вяземские сидели за рукоделием по соседству с той комнатой, в которой была Елизавета Петровна. Они сидели несколько поодаль друг от друга, каждая у широкого окна, склонившись над вышиванием и небольшими, но богато инкрустированными столиками, в которых лежали нитки, иголки, ножницы, цветные лоскуты и все то, что необходимо для женской работы. — Право, Юля, какая злая эта наша бабка! Сущая ведьма! — начала разговор старшая сестра. — Молчи, Аннета, не то нам влетит, — отвечала ей младшая. — Ну что такого? Ты же слышала, как maman о ней говорила? А что сказал папенька? Неужели не слыхала? Мне казалось, мы вдвоем подслушивали… — Ах Аня! Прошу тебя, молчи! — сказала вновь младшая. Младшая из сестер несомненно была разумнее старшей. Это обстоятельство с некоторым удовольствием и отметила Елизавета Петровна, слышавшая каждое слово, произнесенное княжнами. — Евгений со мной согласился бы, — заявила княжна Анна. — Да уж я знаю. Что-то вы с ним так спелись в последнее время, — язвительно заметила Юлия. — Мы с ним ближе по возрасту, вот и все, — ответила Анна. — Ему со мной говорить интереснее, чем с тобой. — Какие новости! Всем и так известно, что еще год-два, и ты станешь настоящей старой девой. Нашла чем гордиться! — А ты года через четыре станешь такой же старой девой, как и я! — Дурочка! Разве я нам этого желаю? — сказала Юлия. — Зря ты только так близка с Евгением. Он хотя нам и брат, а надобно будет, так пустит нас побоку, и все. Мы должны старухе угодить. А он пусть как знает! Ему что терять? Он нынче на службе. Там, глядишь, сделает карьеру. Губернаторская дочка с него глаз не сводит, и, ежели нужда станет, он женится на ней и возьмет приданого тысяч пятьсот. А мы? Как денег нет, так и кончено. Ни женихов, ничего! Думаешь, станет нам братец помогать? Да никогда. Дай Бог, если только на содержание возьмет. И будем мы у него в дому приживалками. — Ужас какой ты говоришь, Юля! — Правду я говорю… Ты старуху не брани. Через нее нам счастье может быть. Деньги ее — женихи наши. Ты что думаешь, помещик Афанасьев за тобой ездит от большой любви? — А разве нет? Разве я уж так собой нехороша? — обиделась старшая княжна. — Да не в том дело, Аня! Ты-то хороша. Да только много ли проку от твоей красоты да от громкого имени? У господина Афанасьева поместье небольшое, долги имеются, я слыхала, как о том промеж себя матушка с батюшкой говорили. Они бы тебя, конечно, за него с превеликим удовольствием отдали. Да только ему за тобой приданое надобно. Ежели денег достаточно дадут, то он свое имение поправит, да и тебе только польза при таком обороте. А если нет? Даже когда он женится на тебе, а денег у вас не будет, то охота ли тебе самой в нищете жить? — Нет, сестрица… — Ну так и вот! — Юлия даже отложила рукоделие в сторону. — Ежели старая графиня составит завещание в нашу пользу, то мы мало что ни от кого не будем зависеть, но еще и в столицу поедем и там женихов себе сыщем! Одно только меня беспокоит… — Что, сестрица? — То, что деньги наши окажутся в родительских руках. — Да разве родители нам враги? — изумилась Анна. — Нет, но… Матушка, конечно, все для нас, но папенька… Ты помнишь, что он сделал с Лизиным состоянием? Не такое оно и маленькое было, как они графине говорили. Когда бы папенька его не спустил, то Елизавета теперь была бы завидная невеста. Она, конечно, отчета не потребует, да если и потребует… Что теперь-то, когда денег нет… Но дело дурное… — Так это Лизины деньги, не наши! Что ему до нее — племянница, да и все. А мы родные дочери! Неужели он нас посмеет обделить? — При папенькиной страсти к игре с него станется. — Брось, Юля, maman не допустит. — Хорошо, коли так. — И обе барышни, замолчав, принялись за рукоделие. — Вот, значит, какие тут дела да расчеты, — пробормотала Елизавета Петровна себе под нос. — Благодарю, княжны, за рассказ… 4 Старая графиня сдержала слово. Вернувшись домой в Петербург, она тут же выслала Ксении Григорьевне довольно большую сумму денег и написала ей письмо, в котором особым образом оговорила свое желание — чтобы деньги эти были закреплены за молодыми княжнами. И даже скоро получила ответ от княгини, в котором та благодарила тетушку и сообщала, что княжна Анна уже помолвлена с господином Афанасьевым — тем самым, о котором барышни упоминали в том разговоре, которому была невольной свидетельницей Елизавета Петровна. Но после уж старуха писем не писала и денег не слала, а на это, признаться, Вяземские весьма надеялись. Более всего старая графиня сожалела, что не смогла взять с собой в Петербург Лизу, Елизавету Павловну, как она о ней говорила в беседе с братцем и племянником Владимиром. Едва вернувшись из К., графиня призвала Воейковых — Петра, Дарью и их сына — к себе для подробного рассказа о своей поездке. В красках передала она положение семейства, их надежды, описала молодых людей и свои собственные от поездки впечатления. — Что ж, — сказал брат Петр, — если они так нуждаются, грех будет тебе им не оставить по завещанию солидной суммы. — Позволь, Петр, не такие они люди, чтобы мне хотелось сделать им приятное. Кроме того, этим я могу обидеть твоего сына, — с такими словами графиня ласково посмотрела на племянника. — Тетушка! — воскликнул Владимир. — Упаси Боже! Никакой обиды! Я человек не нищий, папенька, надеюсь, имения не промотает и меня не обделит, — улыбнулся Владимир и посмотрел на отца. — Право, сестрица, — в беседу вступила кроткая Дарья Матвеевна, — Владимир вовсе не обделен ни деньгами, ни вниманием вашим… — Ах Дарья! — оборвала ее графиня. — Я все ж сама хочу решить, как мне распорядиться своими деньгами! А кроме того… Я случаем узнала, что князь Александр промотал состояние Елизаветы Павловны, своей сироты-племянницы. И он тщательно скрывает это. Мне кажется это весьма дурным поступком. Растратил уж чужие деньги, да теперь еще чьи-нибудь ждет, чтоб растратить… — Так оно обычно и бывает, — заметил Петр. — Что же, князь игрок? — Игрок, увы. — Но кто нынче не играет? Такова мода! — Играй, да дело знай! — возразила Елизавета Петровна. — Меру соблюдать надобно. Да и чужим не рисковать тоже хорошо бы. Мало что чужим состоянием, но он рискует чужим счастием! Добро бы только племянница, хотя и это дурно, но он таким же случаем и родных детей без всего оставит. К тому же я свое состояние наживала не для того, чтобы в один прекрасный день князь Вяземский, который мне седьмая вода на киселе, его проматывал. — Рисковать состоянием чужого, но доверенного тебе лица, гораздо хуже, чем рисковать состоянием собственных детей, — тихо заметила Дарья Матвеевна. — Верно! — оборотилась к ней графиня. — Как верно ты сказала! — Признайся, сестра, что ты уже все придумала и решила, — сказал Петр. — Да, брат, именно так. Кроме того, повторю вновь, мне чрезвычайно жаль, что Елизавету Павловну я с собой взять не смогла. — Странно, тетушка, что вы так ее зовете: «Елизавета Павловна». Сколько ей лет, я все хочу спросить? — произнес Владимир. — Девятнадцать, мой дорогой. А называю я ее так оттого, что мне так хочется. — Достойнейший ответ, тетушка. И вполне в вашем духе. Впрочем, вы с нею тезки и она, весьма возможно, похожа на вас? — спросил Владимир. — Я слышал, что имена сообщают своим владельцам определенные качества и все Елизаветы отчасти похожи, так же, как и все Владимиры, Дарьи, Петры и так далее, — заключил молодой человек. — Весьма и весьма возможно, — рассмеялась графиня. — Скажу только то, что эта молодая особа мне очень пришлась по душе! — Кем она мне приходится, дорогая тетушка? — Тебе?.. — задумавшись, графиня посмотрела на племянника. — Да, пожалуй, троюродной племянницей. Впрочем, как и все Вяземские. Только ее фамилия Олсуфьева, ведь она дочь брата Ксении, а Ксения — урожденная Олсуфьева. — Но расскажите же о ней подробнее! — попросила Дарья Матвеевна. — Вы так прониклись к ней… Она, должно быть, очень хорошая девушка. Дарья Матвеевна, со всей своей добротой, со всем участием желала выслушать этот рассказ и по возможности помочь бедной сироте. — Что же… — начала графиня. — Мать ее полячка, роду дворянского, но захудалого. Как мне известно, она была уже вдовой, когда повстречала нашего Павла. За ним прожила она недолго, здоровья была слабого. Но, говорят, была исключительно хороша собой, бедняжка. Сама же Елизавета девушка воспитанная, милая, но характера весьма живого! — Вот как, — заметил Владимир. — И тем, должно быть, вас и привлекла. — Да, дорогой племянник, верно. Я люблю, когда живость характера сказывается явно, а не прячется втуне. Мне кажется, что такой человек виднее со стороны и от него не приходится ждать подвоха. В отличие от всяческих тихонь, которые, глядишь, тише воды, ниже травы, а как до дела дойдешь, то и берегись! Обожжешься! — Но что же еще вы можете про нее сказать? — спросила Дарья Матвеевна. — То еще могу сказать, что девушка она добрая, слова дурного не сказала ни про тетку, ни про своих кузенов-княжат, хотя они довольно испытывают ее терпение. А Ксения меня, право, разочаровала! Так относиться к сироте! Ни приличного наряда, ни развлечений, ничего! Однако замечу: мне показалось, что Елизавета легко мирится со своим положением. — Вот как? — удивился Петр Петрович. — Она такая смиренница? — Ну уж нет! Так бы я никогда не сказала. Ни смиренница, и ничего такого в ней нет. Но она не помнит зла, как мне показалось. А вот к добру очень чувствительна. Все, что вокруг дурного, она старается не замечать или делать вид, что не замечает… — Мечтательница, верно, — опять сказал Петр Петрович. — Может, и так, но я не заметила. Кроме того, все они меня боялись, — при этих словах графиня улыбнулась с каким-то удовлетворением. — Боялись, как бы я не разозлилась, как бы не подумала чего и не лишила их своей благосклонности. А Елизавета… Вот уж в ком страха-то не было! И как она подойдет, возьмет за руку, скажет: «Пойдемте, бабушка, гулять», так я и размякну… Очень я ее полюбила, как родную дочь. Могла бы, так с собой взяла. А знала бы о ней, так раньше бы туда поехала, но… — А не кажется ли вам, сестрица, что она, может быть, рассчитывала тоже на ваши деньги, только решила рискнуть и по-другому на вас воздействовать? — спросила Дарья Матвеевна. — Не кажется, Дарья! Ты всех обстоятельств не знаешь, а я знаю. Она убеждена, что уж кому-кому, а ей моих денег не видать. Она даже мысли в голове не держит, что я могу ей что-либо оставить по завещанию! Я слышала как-то их разговор с Ксенией, и, могу вас уверить, бедная девочка ни на что не рассчитывает. А уж после того, как я уехала… Она бы могла рассчитывать, что я увезу ее с собой, но я этого не сделала. Она плакала при расставании и очень сердечно простилась со мной. В отличие от прочих! — Какой милый портрет, — сказал Владимир. — Жаль, что нельзя во всем убедиться лично. Впрочем, если вы так расположены к Елизавете Павловне, а вы в людях разбираетесь хорошо, ни разу я не видел, чтобы вы, тетушка, ошиблись, то и мы должны к ней расположиться. — Вот ответ, достойный моего племянника! — заявила графиня. — А теперь хватит этих разговоров. Я желаю пить чай. Графиня прозвонила в колокольчик, слуги внесли приборы, расписной чайник, пыхтящий самовар, из которого — и только из него! — постоянно пила чай графиня, сладости и прочее, и тут же все маленькое общество приступило к чаепитию. В то же самое время княжеское семейство, пополнившееся женихом старшей дочери, также приступило к чаепитию. За столом хозяйничала Анна, которой надобно было показать жениху свое умение вести стол. Она и господин Афанасьев были исключительно веселы и счастливы, ибо их мечты неожиданно скоро сбылись. Прочие же сидели отчасти с равнодушными, а отчасти с недовольными лицами. Деньги, переданные в качестве приданого Анне, каждый бы с удовольствием пустил на личные цели, но ослушаться графиню было невозможно. Все боялись потерять ее благосклонность и лишиться еще большего куша, на который все рассчитывали. Но как знать, сколько еще ждать? Быть может, старуха умрет завтра, а может статься, проживет еще с десяток лет. — Старая ведьма… — пробормотал Евгений. Накануне у них с отцом вышел спор из-за денег. Молодой человек требовал, чтобы ему выделили некоторую сумму из средств, присланных графиней, но отец отказал ему наотрез. Собственно, он бы не был так решителен с сыном, если бы не Ксения Григорьевна, которая категорически запретила даже и думать о том, чтобы покуситься на деньги, присланные ее дочерям. Конечно, княгиня обожала сына, но она пуще всех боялась ослушаться тетку. И ведь это была именно ее тетка, а не родственница ее супруга. Стало быть, решать, как поступать, именно ей. В завершение скандала Евгений пожелал графине скорейшей кончины, на что Лиза, которой, как и княжнам, случилось присутствовать при всем этом, бурно возразила: — Как тебе не совестно, братец! Бабушка была к нам так добра! — Молчи! — резко прервал ее Евгений. — Не тебе меня учить, приживалка! И не смей называть меня братом! Ты все время крутилась возле старухи, думаешь, тебе что-нибудь достанется? Как бы не так… Эта старая ведьма нам, только нам должна! — Мне не нужны бабушкины деньги! — в запальчивости заметила Лиза. — И я не желаю ей смерти. Я желаю, чтобы она долго жила и чтобы вернулась сюда! — Думаешь, она тебя с собой заберет? — вставила свое слово княжна Юлия. — Не заберет. В этот же раз не забрала? И в другой не заберет… Лиза, побледнев, вскочила и выбежала из комнаты. Кузина напала на ее самое больное место. Лиза, конечно, не рассчитывала на эти чужие, как ей казалось, деньги. Но она так надеялась, что, быть может, бабушка заберет ее с собой! Она так хотела ей понравиться, чтобы наконец избавиться от этого семейства, от этих людей, которые родными были только по названию, но терпеть ее не могли. А графиня… Лизе казалось, что она понравилась бабушке, а бабушка очень, очень понравилась ей самой! Вот бы жить в ее доме, рядом с человеком, который был так участлив к ней, так заботливо к ней отнесся! — Кроме того, ты ей никто, запомни это! — вдруг прибавил кузине вдогонку Евгений. — Отчего же никто? Она дочь моего брата, — сухо заметила княгиня Ксения Григорьевна. — И имеет ровно столько же прав на наследство графини Елизаветы Петровны, как и мы все. — Маменька! — взорвался Евгении. — Не говорите глупостей! С какой же стати ей быть наследницей? — Тут в другом дело, сынок, — столь же спокойно отвечала княгиня. — Опекунами ее денег будем мы с князем. Евгений молча посмотрел на мать. До него скоро дошел весь гениальный замысел родительницы. — В таком случае, — тихо пробормотал он, — конечно, она нам родня и родня близкая… — Ах, да оставьте же! — раздался возглас. Это наконец заговорил князь. Он досадливо морщился, потому что разговор был ему более чем неприятен. — Опекуны — значит опекуны! Чужие деньги — не свой карман, что тут рассуждать! — А раньше вы, князь, думали иначе, если помните, — ответила ему супруга. — Ксения! — рассердился Александр Петрович. — Сейчас не место для подобных заявлений! — Хорошо. Поговорим после. Теперь окончим этот денежный разговор. Никто и не заметил, как Лиза тенью скользнула от двери, за которой проходило совещание. Выбежав из комнаты, она вовсе не ушла. Девушка была не в состоянии идти. Она прислонилась к двери комнаты с обратной стороны, едва сдерживая слезы, и то, что она услышала… Девушка поняла, что, если даже бабушка ей подарит деньги или оставит по завещанию, она их не увидит… Последнее замечание княгини о том, что князь уже растратил какие-то деньги, не навело ее ни на какие особые мысли. Она лишь поняла, что доверять ни ему, ни тетушке, ни кузенам нельзя, и если что… Если что, то у нее одна надежда — только на себя… 5 — Подслушиваешь? — Евгений подкрался незаметно, как он всегда это проделывал. Лиза подпрыгнула от неожиданности. — Вовсе нет! — возразила она. — Ну я же вижу… — протянул молодой человек. Как неладно, что он застал ее тут! И как только ему удалось проскользнуть сюда так незаметно… Ведь он был в комнате вместе со всеми! — Я вот что думаю, — между тем продолжал Евгений. — Все-таки бабка вполне может оставить тебе деньги… Ты явно ей понравилась. — Он нагло уставился на нее. — Сиротка, бедняжка… Воспитанница… Домашняя мученица! Удивительно, но некоторым это нравится! Вызывает сочувствие, желание помочь… — Это когда человек добр, вероятно… — вдруг сказала Лиза. — Добр? Вот как? Мы, стало быть, все недобрые, а бабка — добрая? Так… Вот она, благодарность. — Он не сводил с Лизы глаз. — Впрочем, ты еще и красива, тут уж ничего не попишешь… Может, этим ты ей глянулась? Сестрицы-то мои те еще курицы… — Перестань! Сейчас же перестань! — Девушка больше всего на свете желала, чтобы кузен замолчал и оставил ее в покое. — Дай мне пройти! — Ну уж нет… — при этих словах Евгений схватил ее за руку. — Если бабка оставит тебе деньги, то… — Что — «то»? Пусти меня! — Лиза даже испугалась. Кузен и раньше, бывало, позволял себе говорить разные гадости, но рук не распускал. — Жаль, что мы с тобой родня, — промолвил он. — А то я бы на тебе женился. Ну разумеется, в том случае, если старая графиня оставила тебе порядочно денег… Мне нужна богатая жена! — Женился! — возмутилась Елизавета. — Да я бы не пошла! — Кто бы у тебя спрашивать-то стал? — рассмеялся Евгений. — Вот еще, барыня какая! Он прижал ее к себе и крепко держал ее руки, чтобы она не вырвалась. — Я закричу! — пригрозила девушка. — Кричи, — равнодушно заметил он. — Вот интересно, что скажет маменька, если я заявлю, что ты, кузина, приставала ко мне? — Я? К тебе? Вот негодяй! — В душе Лиза даже восхитилась подобной наглостью. — А ну-ка… — Евгений вдруг наклонился к ней и поцеловал в губы. — Ты!.. — Каким-то неведомым образом ей удалось вывернуться, но он как клещами вцепился в нее. — Вот гадость-то! — от негодования голос Лизы возвысился и молодой человек, который вовсе не был так бесстрашен, как хотел казаться, и не желал выказывать себя перед собственной матерью, отпустил девушку, боясь, что на ее возглас все сбегутся. Лиза, не медля ни секунды, бросилась прочь. Она успокоилась только тогда, когда накрепко заперлась у себя в комнате. — Ненавижу… — шептала она. — Ненавижу… Лето подходило к концу, как вдруг пришло известие, что старая графиня Елизавета Петровна Протасова скончалась. Завещание! Его ждали, слушание его предвкушали, о нем говорили с нетерпением и жадностью в княжеском семействе. Это было даже неприлично! Семейство оделось в траур. Все в округе знали, что князья Вяземские понесли тяжелую утрату, и все с упоением гадали, каков размер наследства, оставленного им графиней Протасовой. Княжеская фамилия с печальными лицами была у обедни, в полнейшем молчании вкушала пищу три раза в день и вырядила в черное платье всю домашнюю прислугу. Наконец, с нарочным пришло известие о том, что со дня на день следует ждать стряпчего и управляющего брата покойной графини — Петра Петровича Воейкова. Оба должностных лица прибудут в К., чтобы ознакомить заинтересованных лиц с условиями завещания Елизаветы Петровны. В один из первых дней ноября стряпчий Фома Лукич Сдобов и сопровождавший его Сергей Николаевич Алексеев, управляющий Воейковых, тихо прибыли в К. и расположились на постоялом дворе в Ямской слободе, что спускалась по холмистому берегу вниз к реке. Отсюда до княжеского дома пешком было около получаса ходьбы в гору, если идти довольно быстро. Поэтому приезжие решили не брать экипажа, а пешком отправиться к месту назначения, предварительно уведомив князя о своем прибытии. Княжеское семейство расположилось в парадной гостиной, по случаю траура задрапированной черными и лиловыми тканями. Глава семейства, князь Александр Петрович, с невозмутимым и слегка отрешенным видом сидел в креслах. Подле него расположилась княгиня Ксения Григорьевна. Вокруг расселись их дети, все в черном. Девицы чинно сложили руки на коленях. Подле Анны сидел ее жених господин Афанасьев и держал невесту за руку. Как лицо прямо заинтересованное, он в последние дни старался не покидать свою будущую родню на долгий срок. Конечно, свой куш — и довольно солидный — он уже получил. Но ничто не мешало ему надеяться на то, что старая графиня отпишет Анне еще некоторую часть своего состояния. Евгений, с лицом равнодушным и скучающим, сидел близ матери, Юлия — у окна. Лиза сидела поодаль, в темном углу, так, чтобы никто не мог видеть выражения се лица. Смерть бабушки потрясла ее. Девушка сама себе не признавалась, как она рассчитывала на помощь старой графини. Все эти дни она ждала и думала, что ждала не напрасно, что Елизавета Петровна пришлет за ней. Но графиня написала ей только несколько писем, довольно ласковых, в которых сообщила, что здоровье ее сделалось дурно, но она надеется на скорое выздоровление, и тогда… Тогда, быть может… Ах! Сколько было надежды в этом «быть может»! И Лиза уже воображала себя в Петербурге, вдали от тетки и кузенов, счастливой и всем довольной. Она мечтала быть хотя бы простой компаньонкой графини и вовсе не претендовала на ее наследство и на особое к себе расположение, но Елизавета Петровна умерла и все надежды умерли с нею. Теперь Лиза едва сдерживала слезы: среди всех она одна по-настоящему скорбела о покойной. Сегодня утром принесли записку от стряпчего, который упредил, что прилет нынче во втором часу пополудни и все собрались в гостиной в ожидании его. Лиза проплакала все утро, но потом взяла себя в руки и спустилась вниз, когда ее позвали. Фома Лукич, прокашлявшись, надел очки и с самым серьезным видом углубился в бумагу. В руках его было завещание графини. Все, кроме отрешенной от происходящего Лизы, замерли в ожидании. Ксения Григорьевна даже затаила дыхание, надеясь не пропустить ни слова из завещания старухи. — Итак, — произнес стряпчий, — позвольте огласить мне волю покойной. Господин Алексеев, управляющий, сидел поодаль от стряпчего и только наблюдал за тем, чтобы все происходило так, как надобно. — Согласно воле покойной госпожи графини состояние ее распределено следующим образом. — Фома Лукич уставился на бумагу и прочитал. — Моей племяннице госпоже княгине Ксении Григорьевне Вяземской, урожденной Олсуфьевой, завещаю я пять тысяч рублей золотом. Супругу ее, моему племяннику князю Александру Петровичу Вяземскому, завещаю пять тысяч рублей золотом… При этих словах муж с женой переглянулись. Неужели состояние тетки было так мало, что она завещала им сущие гроши по сравнению с тем, на что они рассчитывали? Или, быть может, она больше завещала их детям? — Молодому князю Евгению Александровичу Вяземскому, внучатому моему племяннику, завещаю пять тысяч золотом. Княжнам Анне Александровне и Юлии Александровне Вяземским также оставляю по пять тысяч рублей золотом и каждой из них… Лица княжон вытянулись от любопытства. — И каждой из них, — продолжал Фома Лукич, — оставляю еще бриллиантовые серьги с фермуаром в качестве приданого, которые следует получить от господина стряпчего Сдобова Фомы Лукича, — Сдобов с важностью обвел присутствующих глазами, — который имеет полномочия взять их с собой в К. Тут Сдобов достал из портфельчика, с которым явился, две сафьяновые синего бархата коробочки и, не сходя с места, положил их на стол и открыл. В глаза присутствующим блеснули чудные переливы прекрасно отделанных камней, заключенных в драгоценный металл. В каждой серьге было по три крупных камня, фермуары же по богатству не поддавались описанию. Княжны вскочили, подбежали к столу, и каждая взяла в руки коробочку, любуясь неожиданным даром. Господин Афанасьев уже воображал, как его Анна будет являться в здешних гостиных в подобном уборе и как он станет всем рассказывать, что эти камни были получены ею от графини Протасовой, ее бабки. — И главное… — неожиданно для всех продолжил Сдобов. — Главное? — изумилась Ксения Григорьевна. — А разве это не все? — Отнюдь, — тонко усмехнулся стряпчий. — Здесь показаны первые распоряжения малой частью состояния госпожи графини. — Но… — начала было Ксения Григорьевна и замолчала. — Все свое состояние, исчисляемое в сумме миллион рублей, дом в Петербурге, имения и прочее, что положено тут по описи (вполне подробной, господа!) госпожа графиня завещает своей внучатой племяннице Елизавете Павловне Олсуфьевой… Все дальнейшие слова потонули в восклицаниях гнева, удивления, изумления, потрясения и прочих чувств, на которые теперь были способны Вяземские. — Как? Ей? — Этой нищей сироте? Почему? — В обход нас, своих ближайших родственников? Князья были возмущены и яростно спорили друг с другом, доказывая себе и стряпчему всю несправедливость подобного решения. Один лишь Сергей Николаевич Алексеев спокойно сидел в стороне от всего этого, да еще Лиза, огорошенная неожиданной вестью. Княжны уже ненавидели кузину, ведь им досталось так мало в сравнении с ней. Кузен Евгений, закусив губу, не говорил ни слова, единственный изо всех. Он рассчитывал на большее, на значительно большее! И никто не хотел взять в толк, что Лиза — такая же ближайшая родственница графини, как и все они. Лиза, слышавшая все, сидела ни жива, ни мертва от изумления. Как? Ей? Деньги? Миллион?.. Она закрыла лицо руками. Бабушка! Милая бабушка! Неужели теперь ее жизнь изменится так, как она и не мечтала? — Но кто назначен опекуном? — воскликнула княгиня. — Ведь не может же Елизавета сама распоряжаться своими деньгами? Какие еще опекуны? Лиза вздрогнула. Тут-то и конец ее счастью! Это, несомненно, князь да княгиня! — Опекунами состояния госпожи Олсуфьевой до ее замужества или достижения ею двадцатипятилетнего возраста назначены господа Петр Петрович и Владимир Петрович Воейковы… — Ах! — княгиня со стоном опустилась в кресла. Все кончено! Денег графини им не видать… И однако… Не такая была женщина Ксения Григорьевна, чтобы опустить руки, когда удача была так близко. В ее голове уже созрел план, коварством достойный самого Макиавелли. — Ступай к себе, Елизавета, — сказала вдруг Ксения Григорьевна. — Благодарим вас, господин Сдобов, и вас, господин Алексеев, — княгиня обернулась к Сергею Николаевичу, — за труды. Теперь в столовой накрыт чай, не откажите в любезности откушать. Княжны, ступайте и вы к себе, — сказала она дочерям. После этого княгиня сделала знак мужу и сыну и удалилась, как предводительница маленького, но решительного отряда. Лиза, которая привыкла исполнять приказания тетки, встала и, не глядя по сторонам, отправилась к себе. 6 — Есть только один выход, только один! — княгиня смотрела на мужа и сына. — Какой, Ксения? — князь преспокойно уселся в кресло. — Да и что тебе еще нужно? Мне кажется, нам и так порядочно досталось. Если сосчитать общую сумму того, что нам завещала Елизавета Петровна, то это составит… — Александр Петрович задумался, — двадцать пять тысяч, причем золотом. Да еще бриллианты… — Двадцать пять тысяч! Всего двадцать пять! — вскричала Ксения Григорьевна. — А ей — миллион! Почему? Почему наши дети обделены, а все получила она, дочь моего брата? — Все-таки Елизавета — дочь именно твоего брата… Странно, что ты не хочешь оставить ее в покое, — заметил князь. — Ничего странного. Евгений, я думаю, меня понимает лучше, чем ты, — ответила мужу княгиня. — Верно, матушка права, — сказал князь Евгений. — Я, да и сестры, мы все рассчитывали на большее. В конце концов, нашей княжеской фамилии не помешает больше блеска, чем мы имеем сейчас. И почему-то эта сирота, которую дядя Павел повесил нам на шею, получает все в обход нас. Если бы бабка поделила свое состояние поровну! — вспылил Евгений. — Но нет! Она оставила почти все этой… А мы? Матушка решительно права! — И что? Что теперь делать? — князь Вяземский был недоволен. Ему вовсе не хотелось сейчас что-либо предпринимать, да еще против родственницы. Он был вполне доволен тем, что ему причиталось по завещанию. На какое-то время денег хватило бы, он рассчитался бы с долгами и осталось еще, а думать о будущем он не желал никогда. Но… Раз Ксения что-то задумала, проще было согласиться. — Ты, кажется, сказала, что есть какой-то выход? — спросил князь жену. — Да, — твердо ответила Ксения Григорьевна. — Если бы опекунами старуха назначила нас, то не было бы никакой мороки, но поскольку опекуны — Воейковы, то Елизавета должны будет покинуть наш дом, перебраться в Петербург, а деньги так и останутся под присмотром моих дяди Петра Петровича и братца Владимира. Были бы опекунами мы, то деньги оказались бы в наших руках и рано или поздно мы бы ими распорядились как надобно. — Но позволь, Ксения, — сказал князь, — а опекунский отчет? Мы же не смогли бы в любом случае распоряжаться этими чужими деньгами, как своими… — Это верно, — ответила княгиня, — но в таком случае даже и лучше, что не мы опекуны, как я сейчас понимаю. — Так что вы придумали, maman? — вопросил Евгений. — Мы заставим Елизавету отказаться от своей доли наследства в нашу пользу! — торжествующе вымолвила княгиня. — То есть это как? — изумился князь. — Кто ей позволит? Без согласия опекунов?.. — Если дело провернуть с умом, то, насколько я знаю дядю Петра, он даже не усомнится в содеянном и никогда, слышите, никогда не будет опротестовывать воли Елизаветы! — Но с чего бы ей вдруг от всего отказаться? — спросил Евгений. — О! Скажем, моя любимая племянница решит посвятить себя монастырю. Разве она не высказывала такого желания? — По правде говоря, нет, не высказывала, — заметил князь. — Да кто знает о том! — закричала княгиня. — Достаточно нам сказать, что это было ее всегдашнее желание, и все нам поверят! — Но деньги? — усомнился Евгений. — Деньги! Почему она оставит их нам, а не, скажем, своим опекунам? — Да потому, что мы любили ее, — произнесла княгиня, — заботились о ней, воспитывали ее… И, в конце концов, я ей родная тетка, а кто ей господа опекуны? Так, дальняя родня. И что они для нее сделали? Ничего! А я заботилась о ней с малолетства, любила ее, как родную дочь! Чтобы не вызвать подозрений, нужна самая малость. — Какая? — Некоторую часть от наследства она принесет в дар монастырю, но самую малость… Тысяч пятьдесят, не больше. А все остальное завещает любимой тетке, заменившей ей мать. — Таким образом, матушка, состояние достанется вам? — спросил ее сын. — Евгений, мой мальчик, — нежно ответила ему Ксения Григорьевна, — я, твоя мать, всегда заботилась о твоих интересах, ты знаешь это. Даже сестры твои мне не были так близки, как ты. Подобное решение просто формальность. Логично оставить деньги женщине, заменившей мать, чем кузену или кому-либо другому. Как только я получу их, то тут же передам тебе. — Вот интересно, а я? — спросил князь. А девочки? — Все получат необходимую им сумму. Но согласись, князь Александр, что наш наследник, — твой наследник! — имеет преимущество перед всеми! — Хорошо. Но как ты заставишь Елизавету, Ксения, все деньги оставить нам, а самой пойти в монастырь? — лениво произнес князь. — Я пока не решила, — ответила княгиня. — Но она в нашей власти. Мы можем вынудить ее принять такое решение. Запрем здесь, в доме… Или отправим в наш монастырь, к матушке-настоятельнице. Я хорошо знаю ее, мы с ней в свойстве. Понимая выгоду от пострижения Елизаветы, она пойдет мне навстречу и, я думаю, быстро уговорит или заставит девчонку согласиться стать монахиней. — Теперь не такие времена, чтобы подобное дело можно было провернуть с такой легкостью, с которой вы все здесь расписываете, матушка, — заметил Евгений. — Лет двести-триста назад подобное легко было бы возможно. Но теперь… — И теперь, мой мальчик, поверь, подобный план вполне возможен. Мы живем не в столице, и даже не в Москве. Тут все в нашей власти, никто и не усомнится в нашей порядочности и в доброй воле Елизаветы. Она хочет быть монахиней и… — А не покажется ли странным, что девица, только что получившая такое наследство, вдруг решила удалиться от мира? — спросил князь. — Может и покажется, но благочестие, которым славится наша семья, быстро заставит всех замолчать, — ответила княгиня на это справедливое опасение. — Девушка набожна, имеет в душе призвание к благочестивой жизни и не видит смысла в мирском. Да ею будут восхищаться! — А когда узнают, что свое состояние она принесла не монастырю, а передала родне? — Да какая разница! Главное, чтобы деньги оказались у нас, а тогда мы уедем из К. и… Ах! — всплеснула руками княгиня. — При таких деньгах мы любому заткнем рот! Лиза дрожала. «Так вот, значит, какую вы мне судьбу готовите! Нет, я вам не дамся!» Девушка, только что подслушавшая разговор родственников, кинулась к себе в комнату и заперлась там. Решаться следовало быстро! Что-то надо придумать, но что? Какое счастье, что она, ведомая каким-то внутренним чувством, кинулась следом за теткой и прильнула к двери, за которой проводилось столь важное для нее совещание! Так вот что они задумали! Негодяи… Тетя Ксения, родная сестра отца, как она могла… Лиза до сих пор не могла поверить. Она знала, что тетка не любит ее, что в доме ее едва терпят, но чтобы так… Да, большие деньги сразу показали ей, чего следует ждать от родственников. А что, если и ее опекуны такие же? Да нет, не может быть. Тогда тетка обратилась бы к ним, и они, сговорившись, без особого риска завладели ее состоянием, но княгиня боится, как бы господа Воейковы ничего не узнали… Так… Стало быть, ей надобно только добраться до Петербурга и вверить себя защите неведомой столичной родни. Кто они ей? Двоюродный дед, родной брат графини Елизаветы Петровны, и его сын, то есть ее дядя. Что, если он, этот ее дядя, такой же, как князь Александр: старый, ленивый, вечно брюзжащий игрок, холодный и чопорный… Но может, он больше похож на графиню. Да, там, кажется, еще есть госпожа Воейкова Дарья Матвеевна. Жена… Чья же она жена? Лиза не могла вспомнить. Она слабо разбиралась во всех этих родственных хитросплетениях. Тут девушка будто очнулась. Да вот и план! Надо добраться до Петербурга! Из К. туда без малого неделя пути, а то и больше. Как же она поедет одна? И словно добрый дух шепнул ей на ухо, что надо делать. Нет, нельзя ждать, чтобы тетка пришла к ней и завела свои разговоры. Чего доброго, они тут же ее и запрут. Но в доме еще должны оставаться стряпчий и управляющий, которые приехали с завещанием. Они теперь же собирались назад. Точнее, не сразу теперь, а ранним утром. Сначала в Москву, затем в Петербург, как все и путешествовали в столицу из К. Тут в ее дверь постучали. Лиза вздрогнула — мысли ее прервались, и она замерла от страха. «Вот, начинается», — подумала она. — Лиза, открой, — послышалось из-за двери. Девушка на цыпочках подкралась к двери, так предусмотрительно запертой, прижалась к ней ухом и прислушалась. — Елизавета… — прошелестело вновь. «Кузен! Будь он неладен…» — промелькнуло у нее в голове. — Ты слышишь меня? Я знаю, что ты у себя, сестрица… — Лиза услышала, как он тихо рассмеялся. — Миллионщица… «Молчи! Только молчи!» — приказала она себе. — Ты помнишь наш разговор? — продолжал кузен. — Я бы женился на тебе, Лизавета… Да только вот беда: больно уж близкие мы с тобой родственники… Хотя и при таких обстоятельствах выход найти можно. Я бы тебя любил, Лиза… Отвори, эй… Девушка тряслась от ужаса и гадливости. Сейчас он станет ломиться в ее дверь, а потом… Потом они избавятся от нее! Избавятся, сомнений нет!.. Из-за двери вновь послышался его тихий смех. — Что же, я ухожу… — шепнул Евгений. — Прощай, невеста… Напряженное чуткое ухо Лизы уловило удаляющиеся прочь шаги. Еще с четверть часа не отходила она от двери, прислушиваясь к происходящему за ней. Но все было тихо. Никто не проходил мимо, жизнь в доме будто замерла. Может, они решили, что ее и впрямь нет в своей комнате? Или… Нет, не угадать ей их мыслей! Страшно, страшно!.. Но ничего не поделаешь, надо перебороть страх и действовать согласно тому плану, который сложился у нее в голове. Преодолев наконец свой трепет, девушка выглянула из комнаты и огляделась. Все было тихо. За дверью и впрямь никого не было, никто не поджидал ее, затаясь, с тайным и злым намерением. Даже не было слышно ничьих разговоров. Лиза вернулась в комнату, накинула капот, сверху шаль, в руки взяла шляпку. Потом кинулась к столику и достала из него два рубля, которые были запрятаны у нее с давних времен. Подумав немного, быстро ухватила со стола небольшую шкатулку. В ней она хранила миниатюрные портреты родителей и их письма. Затем Лиза вновь осторожно выглянула наружу и никого не увидала. Она замкнула двери своей комнаты на замок, тихонько пробралась к лестнице и спустилась вниз. Стряпчий Сдобов и управляющий Алексеев уже уходили. Вовремя! С ними никто не прощался из хозяев. Верно, они привыкли к такому обращению, но по отрывочным их репликам, которые едва доносились до нее, девушка поняла, что они не слишком высокого мнения о здешнем гостеприимстве и правилах вежливости. Оно и к лучшему. Они тем вернее согласятся ей помочь, чем более им не поправится княжеское семейство. Стряпчий уже вышел из дому и направился налево, господин же Алексеев пошел направо. Почему они разошлись и какие у кого были дела, Лиза и понятия не имела, но, мгновение поразмыслив, решила отправиться за управляющим. Через парадное крыльцо, вслед за приезжими, Лиза не решилась бы выйти. Она пробралась к черному ходу, через который ходила только прислуга. На ее счастье, и здесь никого не было. Лиза скользнула на улицу, благо уже наступили мрачные осенние сумерки, и, не теряя времени, кинулась за управляющим. Ей быстро стало ясно, что он движется к постоялому двору. Но там ей было бы неудобно объясняться с ним. Да и как зайти одной в такое место, да еще в поисках мужчины? Лиза прибавила шагу и в одну минуту догнала Алексеева. — Сергей Николаевич, — окликнула она управляющего. Молодой человек в изумлении остановился и обернулся к ней. — Елизавета Павловна? — Он без колебаний признал в темной фигуре, остановившейся перед ним, богатую наследницу. — Что случилось? Изумление его было беспредельным. — Что вы делаете здесь, на улице, в этот час? Да еще и одна? Как вас отпустила тетушка? — Я у нее не спрашивала позволения, — ответила Лиза. — Так. И что же произошло? — Алексеев подошел к Лизе и пристально посмотрел на нее. Надо заметить, что Сергей Николаевич был человеком еще молодым. Ему было только двадцать семь лет, поэтому подобное приключение, а он не сомневался, что это именно приключение или какая-нибудь авантюра, вовсе не пугали его, а были по душе. Лиза сделала правильный выбор, последовав именно за ним. Стряпчий, человек пожилой и многое повидавший, скорее всего отправил бы ее домой, но господин Алексеев, а Лиза это поняла моментально, готов был пренебречь условностями и рискнуть. — Мне нужна ваша помощь, господин управляющий, — сказала Лиза. — Вы, я слышала, доверенное лицо господ Воейковых… Это правда? — Да. И вы также можете мне довериться, — серьезно сказал Сергей Николаевич. На холодном осеннем ветру было неловко говорить, к тому же Лиза от волнения и усталости быстро продрогла, но она взяла себя в руки и продолжила: — Мне угрожает серьезная опасность. — Опасность? — удивился Алексеев. — Но где? — В доме тетки, — ответила Лиза. — Только что я услышала один разговор, который испугал меня. — Вот как? — Сергей Николаевич огляделся по сторонам. — Здесь говорить неловко, быть может… — Тут он замялся. — Хотя и в эту вашу гостиницу вас вести мне нельзя… — Все вздор! — пылко воскликнула Лиза. — Я в двух словах вам расскажу! Они просто позавидовали, что бабушка оставила такое большое наследство мне, а не им. Они придумали план, как деньги забрать себе. Настоятельница здешнего монастыря чем-то обязана моей тетке. Они хотят отправить меня в монастырь, заставить принять постриг и чтоб я деньги отписала им! — бессвязно говорила Лиза. — Прямо Дюма-отец какой-то, — прошептал Алексеев. — Но разве теперь такое возможно? Ведь есть же закон… — Послушайте, помогите мне! — кинулась к нему Лиза и схватила его за руки. — Я вижу, вы человек добрый и честный, и я могу вам довериться! К тому же вам верит мой дядя, иначе он не прислал бы вас сюда! Мне надо бежать отсюда, и как можно скорее. Я не могу вернуться в дом! Так или иначе, но они заставят меня поступить так, как им надобно! И вы, и никто не сможет мне помочь! Когда вы в другой раз приедете сюда, хотя бы и только через две недели, то я уже буду монахиней, а деньги бабушки перейдут к ним. Поверьте, мне не жаль денег, — Лиза все крепче и крепче сжимала его руки, — но впервые в жизни у меня появилась свобода выбрать себе жизнь по душе! Освободиться от этой позорной зависимости… Я вас умоляю… — прошептала она. Пока она говорила, Сергей Николаевич так близко наклонился к ней, что сумел разглядеть ее лихорадочно блестящие глаза, сверкавшие перед ним. Он чувствовал крепкое пожатие ее рук, и та энергия, что исходила от нее, то желание действовать, которое она испытывала, невольно передались ему. Он как-то сразу поверил в этот ее рассказ. Ни князь, ни княгиня, ни их дети не вызвали нынче в нем симпатии, а теперь перед ним стояла Лиза, которая вся пылала от волнения, и вот она-то сразу и безоговорочно сделала его своим пленником… — Тогда вам надобно бежать теперь же, — твердо произнес он, мгновенно решившись ей помочь. — Вы не боитесь путешествовать со мной наедине? — Нет, я верю вам, — заявила Лиза. — Хорошо, — улыбнулся Алексеев. — Я не обману вашего доверия. — Теперь вот что: как вы поедете без вещей? Вы взяли с собой что-нибудь? — Нет. Но мне ничего не надо, да и нету у меня своего ничего в том доме… — Так. Что ж, до Москвы доберемся так, а там видно будет. Наша коляска уже готова. Через полчаса мы сможем поехать. — А господин Сдобов? — спросила Лиза. — Он остается здесь, у него еще какие-то тут дела, кажется, семейные. Или вы все же опасаетесь? — Алексеев посмотрел на нее. — Ни капли, — ответила Лиза. — Просто я подумала, что вы же не станете его тут бросать? Но если у него дела… — Вот и ладно! — Алексеев схватил ее за руку и повлек к постоялому двору. Там стояла его коляска, которая должна была отправиться в путь с рассветом. Он усадил Лизу в коляску и приказал ждать его и ничего не бояться. Вскоре он вернулся со своими вещами, которые успел собрать, и с кучером. Кучеру велено было запрягать, и тот, человек бывалый, хотя и ворчал, что «виданное ли это дело ночью с места срываться и ехать в этакую даль!», но в десять минут все у него уж было готово и коляска двинулась со двора. В полнейшем молчании выехали они за пределы города и через какой-нибудь час Лиза настолько успокоилась, что даже задремала, убаюканная быстрой ездой. 7 Только утром в доме Вяземских спохватились о пропаже. Никто и предположить не мог, что Лиза проявит столько решительности и бежит! Был ли этот побег заранее задуман? С кем она бежала и куда? Вся родня с ума сходила. — Близок локоть, да не укусишь, — заметил матери мрачный Евгений. — Все потеряно… Княгиня только и знала, что заламывала руки, да что тут сделаешь? Ехать вдогонку? Только б знать куда! Поначалу они кинулись к стряпчему, но тот ничего не ведал. На постоялом дворе ее никто не видел, управляющий Алексеев съехал еще ночью, но, как их уверили, он с самого начала имел такой план. — Может, она все же уехала с ним? — говорила княгиня. Но Лиза не взяла с собой ни одной вещи, ничего! Только оделась и вышла, будто на прогулку. Господин Афанасьев даже осмелился предположить несчастный случай. И тогда княгиня сказала: — Надо написать письмо в Петербург. Потому что ежели с нашей наследницей что-либо случится, я не желаю, чтобы подумали на нас. — Давно ли вы сделались так пугливы, маменька? — ехидно заметил Евгений. — Молчи! — одернула его княгиня. — И пойми, что тут ни нашей вины, ни нашей выгоды никакой нет! Я напишу дяде Петру, а он пусть сам решает, что предпринимать! Тем временем наши путешественники, миновав Москву и даже запасясь там всем необходимым для дальней дороги, направлялись в столицу. Они уже были совсем близко от Петербурга, менее чем в одном дне пути, и остановились на ночлег на станции. Кроме них там было два офицера да старик-смотритель со своей женой. Место было пустынное, тихое, рядом располагался густой лес, и все наводило на мысли о разбойниках, которые, как говорили, пошаливали в этом краю. За несколько дней пути Лиза чуть ли не сдружилась с Сергеем Николаевичем. Она чувствовала его почти своим братом, и уж точно своим защитником. И он ни на минуту не обманул ее ожиданий. Сам Алексеев был ею очарован и, более того, был в восторге от того, что она вовлекла его в подобное приключение. Его жизнь, как, впрочем, жизнь любого молодого человека, занятого статской службой, была вовсе не весела и наполнена одними только заботами. Но это бегство, прямо как в приключенческом романе, взбодрило его, пробудило доселе неведомые ощущения. И хотя за ними никто не гнался, но это постоянное опасение, ощущение того, что их в любой момент могут остановить, а также и опасения Елизаветы Павловны, которые она иногда высказывала, — все это давало ему непередаваемые ощущения. Он только теперь почувствовал, что живет полной, интересной жизнью. А главное, его спутница настолько доверилась ему, что Сергей Николаевич чувствовал себя значительно более сильным, отважным человеком, чем раньше думал о себе. Он и не предполагал, что может стать этаким рыцарем или героем романа, каким вдруг стал в одночасье. Но скоро ему предстояло снять с себя эту приятную обязанность заботы о Елизавете Павловне. Он немного опасался того, что скажет ему по приезде Петр Петрович, но… Он чувствовал себя абсолютно правым и нигде и ни в чем не преступившим закона и правил приличия. Наступила ночь. Елизавету Павловну он лично устроил в коляске. Все ночи девушка проводила именно так, потому что страшно боялась тараканов, которых на всех станциях, что встретились им на пути, было в каком-то непередаваемом изобилии. Сам Сергей Николаевич свел знакомство с офицерами, так же, как и он, ожидавшими почтовых лошадей, и теперь играл с ними в карты по маленькой. Офицеры были гусарами и, как и полагалось гусарам, были весьма задиристы, решительны и усаты. Они было пытались поухаживать за Елизаветой Павловной, но она так решительно пресекла все их попытки, что они почти смущенно ретировались и предпочли играть в карты с ее спутником. Ротмистр Буянов, правда, не смирился еще с тем, что его отвергли, и обещал, что добьется благосклонности прелестной девушки, в которую, как он уверял, влюбился с первого взгляда. Но весь его внешний вид и характер позволяли думать, что это скорее говорит в нем простой задор, но никак не искреннее чувство. Его спутник, капитан Храбров, был человек более умеренный и, умея остановить разошедшегося приятеля, сохранял относительное спокойствие в помещении, где находился его приятель. Но стоило Лизе удалиться на ночь, как Буянов и Храбров, между прочим, оба близкие приятели поэта Василия Львовича П. и благодаря тому хорошо известные во всех столичных гостиных, вызвали Алексеева на карточный поединок. Впрочем, в карты играли недолго. Скоро потушили свечи и улеглись спать. Алексеев все никак не мог уснуть. Он слышал, как захрапел Буянов, как ворочался Храбров, который, видно, тоже не мог уснуть. За стеной докучливо пел свою песню сверчок, крысы возились в подполе… Храбров и Алексеев, не сговариваясь, поднялись и молча вышли в сени. В небольшом чулане, в который они вели, стояли сундук и кровать. Все так же молча Алексеев улегся на сундук, капитан на кровать. И только оба задремали, как до их слуха донесся тихий разговор. — Не мешкай! Ступай скорее! — твердил старик. — Пока они спят, надобно успеть… Наши будут к рассвету, тогда мы всех убьем! — Как, и девушку? — ответила ему жена. — И ее. А что прикажешь, оставлять? Да как? — А справятся они со всеми? Двое офицеров, да еще молодой господин. — Справятся, не бойся. Да не перечь мне! Слушать более ничего не хочу! Ступай, а не то… Старуха ахнула и промолчала. — Я ведь только за тебя боюсь, — немного погодя прошептала она. — А ты не бойся. Сколько лет творим разбой, а ты вдруг тут забоялась. — Да вишь как их много… Не справимся, боюсь… — Да что ты все заладила: «боюсь да боюсь»! Тьфу! Голоса удалились. Молодые люди поднялись и прокрались назад в горницу. Там, разбудив Буянова, они сообщили ему подслушанный разговор. Тот было вскочил, да Храбров велел ему держаться тихо, чтобы раньше времени не всполошить разбойников. Офицеры проверили свое оружие, да и Алексеев достал свой дорожный пистолет. Решили так, что капитан и ротмистр отправятся будить ямщика да велят ему запрягать коней. Они видели, что на конюшне была тройка, которую им не дали, придерживая для более важного путешественника. Алексеев же отправился к Елизавете Павловне, чтоб поднять ее и сообщить всю историю. Вот так приключение! Девушка не растерялась ни на мгновение. Она молча поднялась, и тут же всякий сон слетел с нее. Тут вмиг все устроилось как надобно. Буянов отворил ворота, вспрыгнул в коляску и вот уже экипаж с четырьмя путешественниками выезжал со двора, как вдруг — погоня! Крик, шум! Старик с работником кинулись наперерез. — Стойте! Ну стойте! Думали, бежать? Работник ухватил поводья, пытаясь остановить лошадей, а старик вскочил на подножку и занес было топор, но капитан Храбров тут выстрелил, и старик упал на землю. Работник от неожиданности выпустил лошадей, и лошади, почуяв свободу, подгоняемые ямщиком, стрелой вылетели со двора и понеслись вперед, к столице… 8 — Да как такое может быть! — воскликнул Петр Петрович. — Это уж совсем никуда не годится! Как молодая девушка могла тайком уйти из дому и пропасть! — Ужасно… — прошептала Дарья Матвеевна. — Я боюсь и подумать, что могло случиться. — Странное дело… И как князь Александр Петрович мог такое допустить? — старший Воейков мерил комнату широкими шагами. — Может быть, нам стоит отправиться туда? Или… Ах, я не знаю! — Дарья Матвеевна посмотрела на мужа и сына. — Ну придумайте же что-нибудь! — Маменька, успокойтесь… — сказал Владимир. — Может, действительно стоит поехать туда? — Он обернулся к отцу. — Но что мы сможем предпринять? — возразил ему Петр Петрович. — Вот скоро приедет наш управляющий, и мы как следует расспросим его о том, что там произошло. Думаю, не более двух дней нам еще ждать его приезда. Сергей Николаевич человек обязательный и обстоятельный. Он все заприметил и все сделал как надобно, я не сомневаюсь. К тому же я склонен более доверять его суждениям, чем суждениям племянницы. Мы расспросим его, а после решим и, ежели надобно, непременно отправимся в К. — Но, быть может, промедление невозможно? — сказала Дарья Матвеевна. — И мы упустим возможность… — Ах Даша! Да не думай ты о плохом! — А если она бежала с… женихом? — вдруг предположила она. — Тогда тем более, — усмехнувшись, заметил Петр Петрович. — Бояться нечего. Вышла замуж, да и кончено! — Ну надо же! Подумать только… — заметил Владимир. — Хороша же у меня племянница… Вот и опекай после этого молодых девиц… Суматоха и различные предположения длились еще целый день, пока виновница переполоха не явилась собственной персоной в дом своих родственников. После ночного происшествия на станции, после того, как под звук выстрела Лиза вместе со своими спутниками бежала от разбойников, девушка уже успела успокоиться. Хотя она и не очень-то испугалась. Лиза никак не предполагала, что обладает такой смелостью. По правде сказать, она, после того как бежала из К., имела возможность задуматься о своем решительном поступке. Последствия этого были непредсказуемы, но… Лиза ни секунды не жалела о содеянном! Оказывается, она была решительной и отважной. И ее полнейшее хладнокровие при нападении разбойников еще более доказало ей это. Конечно, потом, когда она осознала всю опасность, которой они подвергались, когда ее спутники стали осведомляться о том, как она себя чувствует, она немного поволновалась, но совсем чуть-чуть! С гусарскими офицерами они расстались при въезде в столицу. Ротмистр Буянов долго раскланивался и говорил, что надеется на скорую встречу. Сергей Николаевич, жаждавший уже поскорее доставить Лизу в дом ее родственников, велел кучеру ехать во весь опор, и не прошло и получаса, как они стояли перед Петром Петровичем и его женой. Сергей Николаевич представил Воейковым Лизу, а их удивлению не было конца. — Деточка, да как же это! — восклицала Дарья Матвеевна. — Отчего вы никому не сказались? Почему нам пришло письмо от княгини Ксении Григорьевны о том, что вы пропали? — Что за странный поступок? — спрашивал Петр Петрович. — Я все… я все объясню… — отвечала Лиза, поворачиваясь то к нему, то к ней. — Так получилось… Мне пришлось… — Ну где наша беглянка? Я уже все знаю! — услышала вдруг девушка. Она обернулась на голос. Это был Владимир. Он быстро спускался вниз по лестнице, только что узнав о приезде Лизы. Девушка замерла от неожиданности. Вниз спускался стройный молодой человек в офицерской форме. Веселые глаза, привлекательное лицо… Он с любопытством смотрел на нее, и она не могла оторвать от него взгляда. Кто это? Оказалось, что она произнесла эти слова вслух. — Это мой сын, Владимир, — ответил ей Петр Петрович. — Дорогая племянница, — произнес молодой человек и, подойдя к Лизе, поцеловал ей руку. — Вы должны рассказать о ваших приключениях. Что это вам вздумалось таким романтическим образом покидать К.? Мы тут просто сгораем от нетерпения… Говоря все это, Владимир не выпускал ее ладони из своих рук. — Я… Все довольно просто, — смущенно улыбнулась Лиза. — Э, нет! Все потом, потом! Елизавете Павловне следует отдохнуть, — властно сказал Петр Петрович. — Да-да, бедная девочка так устала, — вторила ему супруга. — Да, я действительно устала. — Лиза отняла руку у Владимира. — А еще на нас напали… — Как напали?! — всполошилась Дарья Матвеевна. — Кто? — Разбойники, — преспокойно заметила девушка. — Но Сергей Николаевич и наши спутники успешно отбили нападение… — Какие еще спутники? — Капитан Храбров и ротмистр Буянов… — Да мне они хорошо знакомы, — заметил Владимир. — Кто же не знает сих молодцов в столице? — О Боже! — воскликнула Воейкова. — Какой ужас! Ну срочно, срочно отдыхать! — Да. А вы, Сергей Николаевич, теперь же поведайте нам всю эту историю. И что за разбойники еще такие? — Петр Петрович взял Алексеева под руку и повел в свой кабинет. Вечером, когда все прояснилось, все семейство, а также Лиза и управляющий Сергей Николаевич сидели за чаем. Лиза в который раз пересказывала причины, побудившие ее бежать из дома Вяземских, и Петр Петрович, который и верил, и не верил ее словам, не знал, что и сказать. Алексеев довольно скоро откланялся, отговорившись дорожной усталостью, и ушел к себе. Разговор сделался только семейным. — Не могу поверить, чтобы Ксения была на такое способна… — задумчиво говорил Петр Петрович. — Но как знать… Ради больших денег… Дарья Матвеевна заботливо расспрашивала Лизу о ее жизни и рассказывала, что ближайшие дни они, верно, проведут расхаживая по магазинам и приобретая все то, что может понадобиться молодой девушке при вступлении в свет. Лиза благодарила добрую свою родственницу, которую, по ее повелению, тут же стала называть тетушкой. Как же Дарья Матвеевна не походила на Ксению Григорьевну! А ведь та в отличие от Воейковой была ей родной теткой! Может быть, на характере Ксении Григорьевны сказалось то, что при своем гоноре, при своих ожиданиях она получила от жизни столь мало? Лиза оглядывалась вокруг и видела богатый дом, настоящий дворец, украшенный с роскошью и вкусом, которые возможны только при больших деньгах. Князья Вяземские жили более чем скромно, ежели сравнивать их со здешним домом. Тут вокруг сновала прислуга, к самой Лизе была приставлена горничная, и все, абсолютно все было иным! Здесь она была не бедная родственница и приживалка, а ровня и такая же богачка, как и все Воейковы. Но Лизе казалось, что даже не имей она гроша за душой, в этом доме к ней бы никогда не отнеслись так, как относились в княжеском доме. Очень скоро Дарья Матвеевна, заметив ее усталость, велела ей идти спать, и Лиза, благодарно улыбнувшись, со словами «хорошо, тетушка», произнесенными таким мягким и усталым голосом, отправилась наверх. — Какая милая девушка! — восхитилась Дарья Матвеевна. — Как жаль, что у меня никогда не было дочери… — Вот тебе и дочка, Даша, — заметил ей супруг. — Можешь заботиться о ней, сколько пожелаешь. — Вот как! Оказывается, меня вам было мало, — со смехом сказал матери сын. — Ну что ты! Я более всех на свете люблю тебя. Но дочь — это совсем другое, — мягко заметила Дарья Матвеевна. — Вы желаете променять меня, маменька, на какую-нибудь девчонку? — Ни за что! — засмеялась она. — Глупенький! Владимир склонился к руке матери и поцеловал ее. Дарья Матвеевна тоже поцеловала сына. — Матушка, батюшка, я тоже пойду спать, — заявил Владимир. — Ступай, сынок, с Богом. — Дарья Матвеевна перекрестила его, и молодой человек отправился к себе. Он вовсе не хотел спать. Но и сидеть внизу ему сейчас тоже не хотелось. Надо было подумать, побыть наедине. Все, что сегодня случилось, все это было таким важным, таким существенным. Он лег на диван, не раздеваясь, не зажегши свечу, и стал смотреть в окно, на молодой месяц, который показал уже свои рожки из-за облаков. Владимир вспомнил, как быстро спускался вниз, горя нетерпением увидеть Лизаньку, и как он ее увидел… Он иначе и не называл ее теперь в своих мыслях, только так — Лизанька… Она стояла перед его мысленным взором такая красивая, с немного растрепавшимися вокруг лба темными волосами, с косой, упадавшей на спину, и нежной и немного усталой улыбкой на устах. Но во взгляде ее была решимость, в походке — сила и уверенность, да и в поступках она была вовсе незаурядна! Вся эта история, что Лизанька поведала, повергла его в полнейшее изумление. Как она решилась на такое путешествие с человеком, которого вовсе не знала! Конечно, их управляющий был не только человек дела, но и человек чести, и это было хорошо известно каждому в семье, но она же ничего этого не знала! Какая смелая девушка… Да ведь она же его родственница, его… как это — племянница. Владимир усмехнулся. Какая, право, жалость, что он ее родня и опекун. Молодой человек закрыл глаза и вновь вообразил себе лицо Лизы таким, каким впервые увидел его. Тотчас она встала перед ним, как в тот миг, Владимир даже вздрогнул и открыл глаза. Какая у нее нежная, теплая и крепкая была рука, когда он взял ее в свою руку! Вовсе никакой вялости, как у многих светских девиц, которые томно протягивали ему руку для поцелуя. А как она держалась, с каким достоинством, с какою бодростью! Будто и не было всех этих утомительных дней пути и этого последнего приключения с разбойниками и бессонной ночи… И как же она понравилась ему… — Какая жалость, что она моя родня, — прошептал Владимир. 9 Елизавета быстро освоилась в столице. В несколько дней Дарья Матвеевна провезла ее по всем магазинам и нарядила ее согласно последней моде. Тетушка также показала ей все достопримечательности столицы, начала возить ее по гостиным, вводя в свой круг, и пообещала, что скоро Петр Петрович устроит бал в ее честь, чтобы окончательно познакомить ее с большим светом и сделать Лизу в нем своей. — Ты теперь богатая наследница и будешь желанной гостьей в любом доме, — говорила Дарья Матвеевна. — Но будь осторожна и осмотрительна, а главное, никому не рассказывай свои приключения! Это может плохо отразиться на твоей репутации… — Конечно, тетушка, — улыбалась ей в ответ Лиза. Владимира в эти дни она не видела совсем и, надо сказать, жалела об этом. Он произвел на нее сильное впечатление, такое сильное, что она и сама боялась себе признаться в этом. Новый родственник показался ей не просто красивым, но и весьма приятным, милым и веселым человеком. Он так вел себя с ней, что она очень быстро почувствовала себя как дома. И, более того, она почувствовала, что нравится ему… Но в эти дни им не предоставилось случая увидеться вновь. Дарья Матвеевна сказала Лизе, что он занят по службе, но в день бала явится обязательно. А может, и раньше… — Так ты теперь опекун? Вот так штука, — рассмеялся Бунин. — А она хоть хороша собой, эта наша кузина? — А тебе-то что? Не ты же ее опекун, — усмехнулся Завадовский. — Смейтесь, смейтесь, — пробормотал Владимир. Кирилл Михайлович Бунин был дальним родственником Владимира по матери. Этот молодой человек был поэт, вольная птица, когда-то служил в уланах, но вышел в отставку и теперь проживал состояние родителей да промышлял печатанием собственных стихов, и вполне успешно. Федор Завадовский был сослуживцем Владимира. Все трое приятельствовали и позволяли себе подшучивать друг над другом. — Когда же мы ее увидим? Надеюсь, дядюшка даст бал в честь своей юной родственницы? — Бунин говорил о Петре Петровиче. — Да, бал непременно будет, — ответил Владимир. — Иного никто и не ожидал! — воскликнул Завадовский. — Но ты так и не сказал, какова она из себя? — вновь вопросил поэт. — Вульгарное любопытство, — осадил его Федор. — Но я же хочу знать… — Тебе как родственнику это проще простого. Нанеси визит и… все узнаешь, — посоветовал Завадовский. — Но я хочу знать теперь же! — Хороша, — ответил Владимир. — Очень хороша. — Вот как? — Так хороша, что… — Что? — Что слов нет, — усмехнулся Владимир. — Федор прав. Приходи с визитом и нечего больше расспрашивать! — Что ж, приду… Лиза сидела одна в своей комнате и глядела в окно. Они сегодня с тетушкой так наездились и устали, что Дарья Матвеевна легла отдохнуть перед обедом, а Лиза решила побыть одна у себя. Она уже налюбовалась и новыми платьями, и шляпками, которых теперь у нее было в изобилии, и прочими приятными вещами, что они приобрели сегодня с тетушкой. Теперь она рассматривала из окна улицу и заметила, как Владимир возвращался домой. Девушка обрадовалась, но спуститься вниз не решилась. Ей было неловко. Через некоторое время Лиза все же отправилась в дядюшкину оранжерею. Петр Петрович содержал в доме обширный сад, цветший круглый год. Там росли и цветы, и фруктовые деревья, пели птицы, которых очень любила его супруга. Лизу очаровал этот уголок, и она решила как следует осмотреть его, раз уж ей предоставилась такая возможность. Девушка вошла в оранжерею и ее сразу же опьянил аромат цветов и трав. Особенно сильно пахли лилии, которые как раз расцвели в этом домашнем Эдеме. Она села на скамью и задумалась. О чем она думала? Она бы и сама не ответила на этот вопрос. Неясные мысли бродили у нее в голове. Она вспоминала то, что было с ней, свою жизнь в доме князей Вяземских, это чудное превращение из нищей сироты в богатую наследницу… Что-то будет впереди? Владимир увидел, как Лиза спустилась вниз и вошла в оранжерею. Он совершенно не собирался говорить с ней, но разговор с друзьями направил все его мысли к девушке. В который раз он убедился, что она красива и даже стала лучше, чем в тот первый день, когда он ее увидел. Матушка приложила все усилия для того чтобы украсить девушку и придать ей весь тот лоск, что характерен для светских петербургских барышень. Но она не сделалась ни холоднее, ни неприступнее, чем была. Тот же мягкий наклон головы, те же локоны, которые теперь, уложенные лучшим куафером столицы, вовсе не были растрепаны, а лежали мягкими волнами вокруг ее лба. Белые плечи в плену кружев и цветов ее платья и хрупкие руки, тонкий стан и решительная походка — все это было еще более прелестно, чем он мог помнить. Он забыл все, что собирался делать и, повинуясь порыву, пошел вслед за девушкой в оранжерею. Он увидел, как Лиза села на скамью среди цветов и о чем-то задумалась. Вдруг она обернулась и посмотрела прямо на него. — Владимир Петрович? — сказала она тихим, мелодичным голосом. — Елизавета Павловна. — Он поклонился в ответ. — Я видела, как вы вернулись, — проговорила Лиза. — И первым делом — в оранжерею? Владимир улыбнулся: — Так получилось. Я увидел, что вы идете сюда, и не удержался, чтобы не последовать за вами. — Отчего же мне такое внимание? — спросила она. Молодой человек прошел вперед и сел на скамью рядом с Лизой. — С первой минуты, как вы появились в нашем доме, вы вызываете мой самый живой интерес. — Вот как? Но почему? — Ваше таинственное появление, как в романе… Бегство из дома… — Владимир замялся, подбирая слова, — коварных злодеев. Из замка, в котором вас, как принцессу, держали в заточении… Лиза рассмеялась: — И так, и не так… Я вовсе не принцесса, а дядин дом — не замок… — Да нет, — задумчиво произнес Владимир. — Вы именно принцесса, — при этих словах он пристально и серьезно посмотрел на Лизу. Девушка отчего-то смутилась и покраснела. Владимир опустил глаза и продолжил: — Разве наследство графини не превратило вас из Синдереллы в принцессу, как это и бывает в сказках? — Верно, — тихо ответила она. — И разве вы не бежали, опасаясь за свою будущность? Она наконец подняла голову и, откинув смущение, внимательно посмотрела на собеседника. — Не надо об этом… Я не хочу вспоминать… — Простите, — ответил он. — Я больше не буду! — Владимир рассмеялся. — Итак, как вы находите столицу? Он поднялся со скамьи и встал перед ней. — Не желаете ли пройтись и оглядеть оранжерею, воспользовавшись моими пояснениями? — С удовольствием! — в тон ему ответила Лиза и поднялась. — Так какова столица на ваш вкус? — Весьма прекрасный город, полный удовольствий и удобств… Они шли между цветов и лиан, которые образовывали живой и душистый ковер вокруг них. — Тетушка познакомила меня с некоторыми своими друзьями, — продолжала Лиза, — Приятные и милые люди. — Что ж, хорошо, что вы вынесли именно такое впечатление. Многие ведь говорят, что тут скучно… Их терзают сплин, безразличие и прочее, что порождает наш холодный град Великого Петра. — Думаю, что многие в К. пожелали бы оказаться здесь, даже если бы их после того всю жизнь терзала скука… — А многие здешние жители мечтали бы оказаться в К., — тихо сказал Владимир. — А вы? — спросила девушка. — Вы хотели бы уехать из столицы? — Возможно… — протянул молодой человек. — А может быть, и нет… — Что это за цветок? — девушка протянула руку к белому соцветию, украшавшему длинный зеленый стебель. — Не трогайте его рукой! — предостерегающе воскликнул Владимир. — Это белый олеандр, он ядовит… — Какой красивый, — полуиспуганно сказала Лиза, отдернув руку, — и ядовитый… — Довольно частое явление. Вид совершеннейшей невинности, а суть — злодей, — промолвил Воейков. Лиза поежилась: — Вы так об этом сказали, что… — Что? — Он остановился и посмотрел на нее. — Вы часто обманывались, я думаю? — Внешностью? Нет, — спокойно проговорил Владимир. — Но я видел многих обманувшихся. Здесь такое бывает довольно часто… Но вот посмотрите на эти цветы. — Он указал ей на фиолетовые и розовые гроздья фиалок. — Сколь милы и прелестны! И безобидны… Любуйтесь ими, срывайте их без боязни… Лиза посмотрела на молодого человека и произнесла: — Рвите их, ибо они не могут постоять за себя… Печальная участь! Беззащитные гибнут и не имеют даже возможности отомстить обидчику… Владимир осекся. Потом, отвернувшись к цветам, произнес: — Цветы, увы, беззащитны… Но, к счастью, не всякий настолько злодей, что будет губить их красоту бездумно и хладнокровно. Люди — дело иное. Жертва рано или поздно найдет своего погубителя. Лиза побледнела: — Странный разговор. К чему вы говорите мне такие слова? — О, обычное дело здесь, в столице, когда неосмотрительность губит репутацию. — Вы хотите меня предупредить о чем-то? — спросила девушка. — Разве вас надобно о чем-то предупреждать? Вы весьма разумны, и у меня нет ни одного основания опасаться за вашу будущность. Молодые люди замолчали. Разговор завел их туда, куда они совершенно не рассчитывали зайти. Между ними вдруг зародилось какое-то охлаждение, которое ни он, ни она не могли в себе преодолеть. — Мне надобно пойти к тетушке… — пробормотала Лиза. — Она уже, думаю, ждет меня… — Конечно, я непростительно злоупотребил вашим вниманием, — сдержанно ответил Владимир. — Нет, что вы… — еще тише прошептала Лиза. — Я была рада нашей прогулке… Они вышли из оранжереи, раскланялись, и каждый пошел в свою сторону. Лиза кинулась к себе и заперлась на ключ. Она упала на постель и чуть не расплакалась. Девушка не могла понять, что с ней происходит. Но этот холодный тон, этот странный разговор… Что он имел в виду? От чего предостерегал или… Или, быть может, намекал на что-то? Но на что? Ей было больно и неприятно. Человек, которому она с первого же взгляда решила безоговорочно доверять, потому что он чрезвычайно понравился ей, вдруг проявил себя так странно! А может быть, он имел в виду ее путешествие с господином Алексеевым, когда говорил о репутации, которую так легко загубить? Ведь Дарья Матвеевна предупреждала ее о том, что подобную выходку не стоит предавать известности. Господи! Да что он мог о ней подумать? Владимир, поднявшись к себе, почувствовал, что совершенно потерял и аппетит, и покой. Идя домой, он мечтал об обеде, но теперь понял, что не сможет проглотить ни кусочка. Мысль о еде вызывала отвращение. Он прошелся по комнате и, наконец усевшись, стал ругать самого себя. Кто дернул его за язык? Что за двусмысленности он нес? Лиза, пожалуй, подумала, что он имел в виду это ее бегство из К. Но, хотя это и был решительный и странный поступок для молодой девушки, никто в доме не усомнился ни в ее порядочности, ни в порядочности Сергея Николаевича, который взял на себя такую ответственность. А ведь когда он увидел девушку там, в оранжерее, в нем были совсем иные чувства… Он был… был… Владимир не мог подобрать слова. Очарован? Пожалуй. Или… Нет, более ничего. Молодой человек вздохнул. Какое странное чувство! Нет, он решительно потерялся и ничего не мог понять! 10 Бал прошел с огромным успехом. Блестящий праздник, данный Петром Петровичем в честь юной родственницы, еще долго обсуждался во всех гостиных в степенях превосходных. Какой размах! Какое великолепие! Как хороша Елизавета Петровна, а главное — как она богата! Кому достанется такая невеста? С тех пор приглашения для Лизы сделались весьма частыми, и ни один праздник не обходился без нее. Она будто взяла себе за правило появляться везде, где это только возможно. Лиза не спала, не ела — она вся окунулась в водоворот светской столичной жизни. Дарья Матвеевна даже опасалась за ее здоровье, и не даром: Елизавета простудилась и долго болела. В эти дни, когда вихорь развлечений был где-то в стороне, она была почти одна, много читала и размышляла о произошедшем с ней. Ее частым гостем был дальний родственник Дарья Матвеевны — Кирилл Михайлович Бунин, тот самый молодой поэт, который приятельствовал с Владимиром. Он был с первого же взгляда увлечен Лизой и теперь не упускал ни одной возможности оказаться рядом с девушкой и сделать ей что-нибудь приятное. Он приносил цветы, конфеты, читал стихи и развлекал Лизу как мог в те дни, пока она больная сидела дома и никуда не выходила. Он сделался частым гостем в доме Воейковых, и Дарья Матвеевна подумывала даже, что молодой человек нравится Елизавете, но… Но Лиза ценила его только как приятного собеседника и доброго знакомого, сердце же ее молчало. Также довольно часто ее общество составлял Владимир, который держался по-родственному, опекал ее, приносил разнообразные новости и рассказывал о городских происшествиях. Лизе было приятно его внимание, но он держался так корректно и холодно, что ей было не по себе. Перед ней будто был не тот открытый человек, которого она когда-то видела, а очень сдержанный и хладнокровный родственник: дальний, но полный благорасположения. Однажды ей показалось, что, когда Кирилл Михайлович особенно усердно проявлял свои чувства, Владимир рассердился, побледнел и с такой неприязнью посмотрел на своего приятеля, что Лиза изумилась. Что же это означало? Она боялась себе признаться в вещи очевидной, но совершенно неуместной в их положении. Ей показалось, что Владимир ревновал, но… Как он мог? Ревнуют, когда любят, а разве мог он ее любить? Ведь они были родственниками. Дальними, но все же родственниками… Их любовь, случись она вдруг, была бы беззаконной. Владимир не мог, никак не мог себе позволить такого! Да и она… Но что же она? Девушка не признавалась себе в этом, она гнала всякую мысль о том, что Владимир ей приятен более, чем мог ей быть приятен брат или любой другой близкий родственник. Если бы это был любой другой человек, то Лиза тотчас же призналась бы себе, что влюблена. Но теперь… Теперь она пребывала в замешательстве и печали, не понимая, что с ней происходит. Лиза сидела в совершеннейшем одиночестве. Несмотря на дождь, дядюшка с тетушкой отправились с обязательными визитами, а она, еще не вполне здоровая, оставалась дома. — Елизавета Павловна! — Кирилл Михайлович? — девушка изумленно посмотрела на гостя. — Вот уж никак не ожидала вас, — прибавила она. — Как? — воскликнул Бунин. — Вы здесь в полном одиночестве, всеми покинутая? Лиза рассмеялась его притворному возмущению: — Да, одна! Но я вовсе не скучаю! — Стало быть, я помешал вам? — огорчился поэт. — Ни в коем случае! — Лиза протянула ему руку и весело посмотрела на него. — Будьте моей сегодняшней газетой и расскажите, что творится в свете. — А разве Владимир вас не просветил уже о сегодняшних событиях? Ведь это его привилегия, как я успел заметить. — Увы, нет… — Какое упущение с его стороны! — Так восполните его, — сказала Елизавета. Кирилл Михайлович, приободренный столь ласковым приемом, стал пересказывать все городские сплетни и происшествия, которым был свидетелем со вчерашнего дня. Лиза смеялась его шуткам, расспрашивала всегда к месту и делала острые замечания, которые восхищали влюбленного поэта. Она и не подозревала, что их разговору уже был свидетель, не решавшийся войти и прервать их tete-a-tete. Владимир уже несколько минут стоял у дверей гостиной и не мог войти. Он слышал весь разговор от слова до слова. В нем не было ничего особенного, но Владимир отчего-то медлил, желая быть невидимым. Поэт, увлекшись разговором и окончательно очарованный Лизой, внезапно остановился и проникновенно посмотрел на нее: — Елизавета Павловна, я должен вам сказать… — Что? — Девушка оборотилась к нему, ожидая очередной шутки или остроты. — Елизавета Павловна… — Бунин вдруг неожиданно опустился перед ней на колени и, взяв ее руку, покрыл ее поцелуями. — Милая Елизавета Павловна! — Кирилл Михайлович! — воскликнула пораженная до глубины души Лиза. — Позвольте! Что вы делаете? — Простите меня, милая Елизавета Павловна, но я должен вам сказать… — пылко проговорил поэт. — Я более не могу молчать! Вы не могли не заметить, не могли не понять, что я люблю вас! — Что? Кирилл Михайлович, перестаньте! Встаньте сейчас же! — Она боялась повысить голос, чтобы не привлечь прислугу в свидетели этой сцены. Но один свидетель у них все же был. Владимир, услышав признание поэта, лишился дара речи и всякой возможности что-либо предпринять. Однако через секунду он опомнился и решился было войти, но остановил себя. В какое положение он поставит Лизу? Что, если она ответит Бунину взаимностью? Как он может помешать ей, ее счастию? Ну а если она откажет, то ей будет стыдно даже смотреть на него, на Владимира, если он станет свидетелем подобной сцены. И однако… Однако он едва держал себя в руках. Тоже мне друг! Стоило замешкаться, и вот он уже делает предложение девушке… девушке… Тут Владимир опомнился. О чем это он? О своей родственнице, о своей почти сестре, о Лизе! О Лизаньке… Боже, о чем он думает? Что за мысли приходят ему в голову? Да и чем виноват Кирилл? Он имеет полное право влюбиться и просить руки его… сестры… — Черт побери! — прошептал он сквозь зубы. Страсти кипели в нем, и он чувствовал, что им овладело безумие! — Елизавета Павловна, вы можете прогнать меня, но я должен признаться вам, должен изъяснить свои чувства! — говорил поэт. — Какие чувства, помилуй Бог! — Я люблю вас. Всей душой! Я молю вас — составьте мое счастие, сделайтесь моей женой! — Да что вы, Кирилл Михайлович! — воскликнула Лиза. — Вы, верно, что-нибудь неправильно поняли. Я не подавала вам никакой надежды! — Она даже испугалась. Что, если ей не удастся уговорить его успокоиться и остановиться? — Не пугайтесь, ради Бога, не пугайтесь! Я не причиню вам более никакого беспокойства… — Но я не люблю вас! Нет! — твердо и решительно сказала Лиза. — Елизавета Павловна, — пробормотал Бунин. — Встаньте сейчас же! — велела девушка. Поэт поднялся, оглушенный ее властным тоном. — Елизавета Павловна… — вновь начал он. — Нет, теперь вы послушайте меня, Кирилл Михайлович, — начала Лиза. — Я весьма польщена вашим вниманием к моей скромной персоне… Поэт сделал попытку что-то сказать, но Лиза прервала его движением руки. — Но я не люблю вас, — продолжила она. — И прошу вас более никогда не говорить со мной о… ваших чувствах… — Неужели для меня нет никакой надежды? — спросил поникший Бунин. — Нет, — ответила Лиза. Она ничуть не сомневалась в своих словах и действительно понимала, что для поэта здесь нет никакой надежды. Сердце ее было спокойно и холодно, когда она теперь смотрела на него и даже когда слушала его объяснение. Лиза только боялась, что он позволит себе лишнее, но теперь, когда поэт успокоился и она чувствовала, что он не преступит ее запрета, Лиза сделалась невозмутима и рассудочна. Нет, она не любила Кирилла Михайловича! Более того, происшедшее показало ей самой природу ее истинных чувств. Она поняла, к кому стремится ее сердце, поняла и страшно испугалась. Что подумали бы люди? Что подумал бы и сам Владимир? Лиза не могла допустить и мысли, что он испытывает к ней то же, что и она к нему. Она, только она могла быть так испорчена! Недаром Ксения Григорьевна так была разочарована ею, так всегда твердила о ее дурном и своевольном нраве! Да, ей следовало уйти в монастырь! Определенно, только так и надо было поступить! Поэт уже давно ушел, не заметив ее растерянности, а Лиза все никак не могла прийти в себя. Она и не подозревала, что рядом, за дверью, стоит он — предмет ее сомнений и раздумий — и терзается точно такими же чувствами и сомнениями. И точно так же упрекает себя в недозволенных чувствах и не верит собственным глазам и ушам. Неужели она отказала Кириллу?.. 11 — Что я вижу! — Буянов схватил приятеля за руку. — Это она! О, чудное виденье… — О ком ты? — Храбров беспомощно оглядывался вокруг, пытаясь сообразить, кого имеет в виду его друг. Оба прибыли на бал, устроенный князем Мятлевым в честь именин его супруги с большим опозданием, и теперь созерцали веселье в самом его разгаре. — Да вот же! Ты разве не признал ее? — И ротмистр указал на Лизу, стоявшую подле Дарьи Матвеевны. — Что за чудо эта девушка! Ты помнишь, с каким хладнокровием она смотрела на этих разбойников? — Помню, — рассмеялся Храбров. — Только я не помню, чтоб ты был так влюблен… — Да как же! Я уже тогда готов был изъяснить свои чувства! — Ты — пожалуй. Но она… — Храбров усмехнулся. — Припоминаю… кажется, ее зовут Елизавета Павловна? — Да, верно. — Так вот припоминаю, что Елизавета Павловна не питала к тебе особой благосклонности. Более того, она была холодна и пресекла все твое кокетство. — Мое кокетство? Ты это о чем? — возмутился Буянов. — Да все о том же. Ведь ты неугомонный тип. Смотри, как бы не сделалось худо. В один прекрасный день какая-нибудь милая девица так отошьет тебя, что своих не разберешь! — Да отчего же отошьет? — прищурился Буянов. — Может, совсем напротив? Согласится. — Согласится? — Да, составить мое счастие! — ухмыльнулся ротмистр. — Повеса неугомонный! — Погоди, вот я сейчас приглашу ее на вальс. — И, не слушая замечаний приятеля, Буянов ринулся вперед. Лиза, отдыхавшая подле тетки после мазурки, которая преизрядно ее утомила, с удивлением обнаружила перед собой ротмистра Буянова, которого хорошо запомнила. Ротмистр расшаркался перед Лизой и ее теткой и, не вдаваясь в воспоминания, ангажировал девушку на вальс. Улыбнувшись, Лиза согласилась. Они начали вальсировать. Буянов тут же принялся говорить, как счастлив он ее видеть и как он полон восхищения только при воспоминании о ее храбрости тогда, на станции, перед лицом столь суровой опасности. Лиза, смеясь, возражала и говорила, что вовсе не достойна подобного восхищения. — Отнюдь! — твердил Буянов. — Я восхищен вашим холоднокровием! Поверьте, немного знал я мужчин, обладавших такой выдержкой перед лицом опасности. — Но вы, без сомнения, принадлежите к числу этих невозмутимых храбрецов? — лукаво спросила Лиза. — О нет! Я вспыльчив и безумен в бою! — Должно быть, этим вы повергаете в страх своих врагов и наводите ужас на тех, кто пытается вам противоречить! — Вы смеетесь надо мной? — сдвинул брови Буянов в притворном гневе. — Ничуть! — серьезно ответила Лиза. — Я не сомневался в вашей смелости! Вы не дрогнули перед человеком, перед которым француз дрожал как осиновый лист в достопамятном двенадцатом году, хотя я был очень свиреп только что, подозревая, что вы насмешница! — Благодарю. — Более того, я очарован не только вашей храбростью. В вас нет ни одного качества, ни одного свойства, что не вызывали бы во мне искреннего восхищения. — Нет, перестаньте… Перестаньте немедленно! Я не желаю слушать, — нахмурилась девушка. Впрочем, она совершенно не рассердилась. Ей было приятно это восхищение, хотя, как она и подозревала, оно было более показным и молодеческим, нежели истинным. — Нет, вы не смеете мне запрещать, — продолжал Буянов. — Не отнимайте у меня последнюю надежду, последнее счастие… Лиза весело смеялась и не видела, что Владимир пристально наблюдал за ее веселой болтовней издалека. Он не танцевал и какое-то мрачное удовольствие находил в том, чтобы смотреть, как Лиза кружится в танце и весело и просто говорит что-то своим кавалерам. Буянов, который теперь блистал с ней на паркете, что-то, должно быть, очень приятное говорил Лизе, если она так довольна. Когда танец окончился и ротмистр раскланялся с девушкой, Владимир вздохнул с облегчением. — Кокетка, — прошептал он ревниво. Между тем в другом конце бальной залы, у буфета Буянов пил шампанское в компании с капитаном Храбровым и поэтом Буниным, который неумеренно восхищался красотой Елизаветы Павловны. Он только что танцевал с ней, и это, а также ее безыскусная беседа с ним, будто и не было промеж ними никакого объяснения, преисполнило его новыми надеждами. Бунин приятельствовал с Храбровым и поэтому без стеснения делился с ним своими чаяниями. Но изъяснялся он настолько туманно, что понять его мало кто смог бы. А посему Буянов, который слышал все излияния поэта, но ничего не понял и, занятый только собой, полагая, что лишь вокруг него кипит жизнь и бурлят чувства, вдруг повел следующие речи. — Черт меня побери, если я тотчас же не объяснюсь! — воскликнул он. — Да я буду презирать сам себя, ежели отступлюсь! — Позвольте, — протянул Бунин. — Что значит объяснюсь? Сомневаюсь, чтобы Елизавета Павловна была к вам расположена. — Э, да ты-то откуда знаешь? — Буянов нахмурился. — Не хочешь ли ты сказать, приятель, что более моего осведомлен о предпочтениях прелестной дамы моего сердца? — Вот как? — взвился Бунин. — Елизавета Павловна уж дама вашего сердца? — Тише, тише! — пытался угомонить приятелей Храбров. — Право, стоит ли так спорить о сем предмете? — Шалишь, друг мой! — Буянов стал серьезен и почти строг. — Неужто ты всерьез спрашиваешь? Предмет преважнейший! Елизавета Павловна стоит и не таких споров! Она стоит… — Чего же? — раззадоренный Бунин желал непременно разозлить соперника, которого внезапно увидел в Буянове. Буянов прищурился и, смерив взглядом поэта, медленно произнес: — Такой ангел, как прелестная Елизавета Павловна, стоит и жизни… Я говорю тут, ежели вы не поняли, о поединке, который только один может доказать истинные чувства. — Да ты в уме ли, Буянов? — сказал Храбров. — О чем ты говоришь? Не вижу ни малейшего повода для поединка! — Ты, друг мой, молчи! — насупился ротмистр. — Ты не видишь ничего, потому что не влюблен… А я тут перед собой, — Буянов уставился на поэта, — вижу, кажется, еще одного искателя? — Как же это понимать? Вы желаете драться? Бунин весь подобрался и был уж готов ко всему. — Конечно, будь вы военным, я бы не сомневался, — тянул ротмистр, — но чего ждать от статского? — Уж не подозреваете ли вы меня в трусости, сударь? — Поэт разошелся не на шутку. Буянов смерил Бунина взглядом, впрочем, вовсе не презрительным, а внимательным. — Так вот! — воскликнул поэт. — Никто и никогда не смеет подозревать меня в трусости! Более того, — вдруг понизил он тон, — Елизавета Павловна мне дорога не менее, а может быть, и более вашего, и, как знать, кого из Нас она предпочтет. Бунин уже и позабыл, что Лиза напрочь отвергла его ухаживания. Теперь молодому человеку казалось, что она, узнав о его подвигах, оценит его чувства и по-новому взглянет на его искательства. — Что слышу? Соперник? — прищурился ротмистр. — Друзья мои, утихомирьтесь! Что толку в том, что вы теперь поссоритесь и после будете стреляться? — говорил разумный Храбров. — Разве этим привлечешь к себе сердце девушки?.. — Ах, молчи! — прервал рассуждения приятеля Буянов. — Что же, — обернулся он к поэту, — согласны ли вы на дуэли выяснить, кому будет принадлежать счастие первенствовать в любви? — Дуэль? Полно! — Но Храброва уже никто не слушал. Шампанское изрядно затуманило и влюбленную голову поэта, и мысли бесшабашного гусара. — Дуэль? Непременно, ротмистр! — залихватски усмехнулся поэт. — Итак, это утро мы уж не берем, а послезавтра в шесть часов я жду вас на Петергофской дороге. Впрочем, есть ли у вас секунданты? Может быть, стоит… — О нет, — прервал соперника Бунин, — в друзьях у меня недостатка не будет! Будут и секунданты. Благоволите сообщить, куда их прислать. Буянов назвал адрес и прибавил, стараясь вложить в свой тон как можно более спокойствия и благородства: — Выбор оружия я оставляю за вами, сударь, как зачинщик спора. — Прекрасно, тогда пистолеты. Не угодно ли? — Вполне! — Господа, господа! Опомнитесь! — Храбров не знал, что и говорить. — Ведь ни с того ни с сего стреляться! Без причины! — Позволь, что значит без причины? Любовь уже не причина для благородного поединка? — Какая любовь? Да я впервые слышу, чтобы ты был влюблен! — Храбров, ты попросту меня не знаешь, — спокойно сказал Буянов. — Но все решено. Отправимся домой, надобно как следует выспаться перед дуэлью. Молодые люди преспокойно раскланялись и уж было совсем разошлись, как вдруг Буянов, обернувшись, спросил: — Да вы мне, впрочем, не сказали, кто же будет вашим секундантом? — Подполковник Воейков. Он вам знаком? — спросил поэт. — А как же! Славный брат-офицер! — воскликнул Буянов. — Что, он еще служит? — Да, — ответил Бунин. — И он согласится в сем участвовать? Большой риск… Император не любит дуэлей, а на нем такой чин, да и служит он в столице… — Не беспокойтесь, — сказал поэт. — Я ручаюсь за свой выбор. — Что ж, прощайте… — И все же зря вы это затеяли, господа… — пробормотал Храбров. — Что? Что такое? — Владимир был вне себя. — У тебя дуэль с ротмистром Буяновым? Что за причина? Притом он известный дуэлист, и он убьет тебя… Весь Петербург знает его бешеный нрав и твердую руку! — Причина? Конечно же, любовь! — высокопарно воскликнул Бунин, совершенно не слушая друга. — Но… позволь… — Владимир не мог подобрать слов, — кто она? Я не слышал, чтобы ты был влюблен… Владимир и вправду никак не мог догадаться, в чем тут дело. Он, хотя и был свидетелем объяснения друга с Лизой, но ведь она ему отказала наотрез, стало быть, она тут ни при чем… — Это из-за Елизаветы Павловны, — отвечал меж тем Бунин приятелю. Он не заметил, какое при сих словах сделалось у Владимира лицо. Сначала на нем проступило глубочайшее изумление, а потом недоумение и гнев. — Этот ротмистр вообразил, что может претендовать на взаимность! Что Елизавета Павловна может его полюбить! Да что он думает… — кипятился поэт. — Я не позволю ему! Чтобы Елизавета Павловна!.. Сама Елизавета Павловна могла его полюбить! — Что же, — тихо произнес Владимир, — она разве тебя любит? — Увы, нет, — ответил Бунин, совершенно ничего не замечая вокруг себя. — Но полюбит! Стоит ей узнать, что я дрался на дуэли… — Ты полагаешь, — прервал его Воейков, — что это будет ей приятно? — Возможно… — задумчиво ответил поэт. — Должно быть… А что? — Он посмотрел на Владимира. — Да что с тобой? Что ты, как в воду опущенный? Владимир отвернулся от приятеля и спокойно произнес: — Скажи мне, куда я должен явиться? Бунин растерянно передал ему адрес, названный Буяновым, и Воейков, бросив, что скоро будет, скрылся из виду. 12 «Ненавижу! Ненавижу!» — Владимир кинулся на двор. Срочно бежать отсюда — была его первая мысль. Срочно бежать, не то… Он готов был убить ее, готов был убить себя! Из-за нее уже стреляются! Надо же, такая разумница, такая смиренница… Как она опускала глаза, говоря с ним и намекая на его безрассудства! И вот… Впрочем, что же удивительного? Стоит только вспомнить ее бегство из К., и все сразу сделается ясно. Авантюристка, кокетка! Отчего она бежала от Вяземских? Может быть, там произошла какая-нибудь история… Тетка Ксения что-то знала, от чего-то хотела предостеречь… И монастырь был не угрозой, а самым разумным шагом, который надобно было предпринять? Боже!.. — Я совсем ополоумел, — пробормотал Владимир. Он вскочил на коня и ринулся на улицу. Надо было отправиться к Буянову, договориться о дуэли… Господи! Он — секундант! Он не дуэлист, который станет отстаивать право на ее внимание, но секундант человека, который опередил его! Хотя она отказал Бунину, но вдруг это просто уловка? Уловка, чтобы привлечь еще большее к себе внимание, чтобы влюбить в себя раз и навсегда несчастного поэта, чтобы заставить совершать безумства… «Я с ума сошел. Я сошел с ума! О чем это я? О чем я думаю? Она почти сестра моя, она имеет право… Да она просто должна пользоваться вниманием других мужчин, но не моим! Отчего же я как с ума сошел? Разве я могу… — Мысли его вдруг прояснились и Владимир спросил себя: — Разве я могу любить и ревновать ее?» И, несмотря на разум, несмотря на справедливые суждения, Владимир чувствовал, что способен убить ее теперь! — Однако это просто безумие какое-то, — сказал Храбров. Владимир стоял перед ним с самым мрачным видом. Только что они уговорились об условиях с капитаном. Буянов — виновник вызова — даже не изволил появиться. — И главное, что за причина? Я слов не нахожу, какая глупость! — Глупость? Отчего же? — процедил Владимир. — Девица, кажется, пользуется весьма успешно своими чарами… А что, ротмистр был обнадежен? — Владимир Петрович, я слов не нахожу! — воскликнул Храбров. — И вы туда же! Да глупость это! Никаких авансов, никаких обещаний… Елизавета Павловна, по-моему, весьма разумная и приятная девушка. Да это все Буянов! Он еще тогда, на станции, втемяшил себе в голову, что она ему нравится… А ведь она сразу дала понять, что не потерпит никакого волокитства! Да и выдумать себе, чтоб волочиться за такой особой… Дикость! Это уж приятель мой вообразил, что она без ума от него за то, что он спас ее жизнь от разбойников. Но, по правде, если кто ее и спас, так это господин Алексеев, с которым она путешествовала. Если б он не расслышал того заговора меж смотрителем и его женой, быть может, мы бы теперь все были мертвы. И, конечно, полнейшей глупостью было ротмистру распространяться о своих чувствах при Бунине, дразнить его и прямо вызывать на поединок! — Что? Владимир, в продолжение речи будто пришедший в себя, внимательно посмотрел на Храброва и вдруг переспросил: — О каких разбойниках вы говорите? Да и весь смысл, признаться, от меня ускользнул… Что же все-таки произошло? — Да разве Елизавета Павловна вам не говорила, когда приехала о происшествии на почтовой станции? — Да, говорила, — протянул Владимир. — Так это… Так это были вы! Я вспомнил! — Ну да. И именно тогда Буянов порешил, что влюблен. И принялся дразнить поэта! Глупец! Да оба глупцы! — Но я подумал, что у ротмистра повод был так говорить и настаивать на своих исключительных правах. — Да нет, конечно. — Храбров был поражен такими словами. — Елизавета Павловна безусловно милая и приветливая девушка, но она не кокетка. Это сразу видно… — Вы сняли камень с моей души, — ответил Владимир со столь видимым облегчением, что этого нельзя было не заметить. — Конечно, — сказал Храбров, — вам, как родственнику, это все было более чем неприятно. Это задевало и вашу честь, и честь вашей семьи… Но при всем безрассудстве моего приятеля поручусь, что ничего не станет достоянием сплетников… Все останется между нами о причинах поединка… «Да, конечно, мне как родственнику, — думал Владимир. — Он верно сказал… Мне, как родственнику…» Это слово «родственник» не желало выходить у него из головы. Оно вертелось всю дорогу до дому, все время, что разговаривал он с Буниным, и всю ночь, и все утро по дороге к означенному месту поединка… Надо заметить, что поэту никогда стреляться не приводилось. Позавчера вечером он был безумно смел, ибо шампанское и любовь ударили ему в голову. Вчера перед Владимиром храбрился, а теперь уже и не знал, что делать. Конечно, отказываться от поединка он не будет, но вот как поступают в подобных случаях? Не окажется ли он профаном перед лицом гусарского ротмистра? Поэту не хотелось вызывать насмешки в свой адрес. — Послушай, Владимир, — начал он, — я должен кое-что у тебя спросить… Оба ехали в экипаже, сидя друг против друга. Владимир нервничал, пожалуй, еще больше, чем его друг, но держался. Что будет, когда она узнает о поединке? Этот вопрос мучил его. — Владимир, — вновь позвал его Бунин. — Что? — очнулся тот. — Я хотел спросить… Только ты пойми меня… — Да, — Владимир с удивлением смотрел на поэта. — Что? Я слушаю… — Видишь ли… Я никогда не участвовал в дуэли… Я хотел спросить о правилах… Как мне следует себя вести? — Ты не участвовал в дуэлях? — изумлению Воейкова не было предела. — Так зачем же ты теперь согласился? — Я же объяснил… — пробормотал Бунин. — Из-за любви… Да ты мне попросту скажи, что мне надлежит делать? — Попросту? Изволь, — усмехнулся Владимир. — Попросту тебе надлежит взять в руки пистолет и, сходясь с десяти шагов, выстрелить в противника. И убить его или ранить, как повезет. В противном случае он тебя убьет или ранит. — Да-а, — протянул поэт. — Кирилл, ты что, боишься? — спросил Воейков. — Нет! — вскинулся Бунин. — Как ты мог подумать? Я просто не хочу вызывать насмешек своим незнанием правил поединка! — Конечно, я понимаю… — Владимир озабоченно смотрел на друга. Бедный! Он пока еще не понял, на что согласился. — Впрочем, стороны могут примириться, — начал Воейков. — Нет! Примирение невозможно! — гордо заявил Бунин. — Как знаешь, Кирилл, — ответил ему Владимир. К месту дуэли они прибыли вовремя. Но противники уже их ждали. Храбров, следуя договоренности, раздобыл и привез с собой заспанного доктора, привычного к подобным историям. — Господа, примиритесь! — согласно обычаю произнес капитан. Оба противника молчали. — Полагаю, что примирение невозможно, — ответил Владимир. — Что ж, тогда… — произнес Храбров, — вот оружие. Пистолеты явились на свет Божий, противники взглянули сперва на них, потом друг на друга… Владимир взял саблю и воткнул ее на том месте, к которому предполагалось сходиться. Они с Храбровым отсчитали шаги и поставили дуэлистов друг против друга. Буянов разделся до рубашки, и поэт последовал его примеру. Храбров невольно вздохнул. — Сходитесь! — произнес капитан. Бунин неверными шагами двинулся вперед. Буянов, как человек более решительный, резво двинулся с места и, достигнув определенной ему отметки, вскинул руку с пистолетом, поднял ее наверх и выстрелил… в воздух! Храбров ахнул и закусил губу. «Шельмец! — промелькнуло у него в голове. — Играет со смертью!» Бунин, замерев на миг перед выстрелом и вдруг осознав произошедшее, также поднял руку и выстрелил в воздух. — Молодец! — крикнул капитан. — Оба молодцы! И Храбров кинулся вперед к спорщикам. — Вот это дуэль! Всем бы так! Владимир рассмеялся. У него отлегло от сердца. То, что должно было иметь конец кровавый и трагический, сделалось смешно и вовсе не страшно. Но смех был смехом облегчения, а не обиды. — Храбрец и гусар! — крикнул Буянов, адресуясь к поэту. — Едем в ресторацию и — я настаиваю — будем пить брудершафт! — За мой счет! — в тон ему провозгласил Бунин. — Ну уж нет! — проревел Буянов. — За мой! — Полно, господа, едемте отсюда! Решим все по дороге, — ответил разумный Храбров. — Да надо отпустить доктора… — Я этим займусь, — сказал трясущийся от смеха Владимир. — Пока миритесь! Через пять минут четверка, сделавшаяся вдруг закадычными приятелями, уже катила назад в желании сначала отметить свое примирение в доме Буянова, а уж после отправиться в ресторацию и прокутить там до другого утра. 13 — Барышня! Барышня! — в комнату вбежала горничная, округлившая от страха глаза. — Что я слышала! Девица только что подслушала разговор между Владимиром и его приятелем. — Господа стреляются! — Что? Какие господа? Ты о чем? — Лиза даже подскочила в кресле. — Только что господин Бунин говорил нашему барину Владимиру Петровичу, что будет стреляться с этим, как его там, ротмистром господином Буяновым из-за… из-за… — Горничная тут замялась и опустила глаза. — Из-за чего? Да говори же! — крикнула в нетерпении Лиза. — Из-за вас, — шепнула девушка, подняв лукавые глаза на барышню. — Ух, Елизавета Павловна! Вот это да! — Она была просто в восхищении. — В нашу барышню насмерть влюблены кавалеры, да так, что стреляются! И один — гусар! А то девушка Шубиных хвасталась, что из-за их барышни корнета убили, а из-за вашей, говорит, никого… Вот теперь она замолчит!.. — Параша! — строго прервала горничную Лиза. — Не смей! Слышишь, никому не смей об этом говорить! Клянись тотчас же! Лиза была так серьезна, что побледневшая горничная тут же поклялась и точно клятву сдержала, хотя и страшно сожалела об этом. А Лиза расспросила о подробностях и выяснила, что поединок состоится утром, на рассвете. Она места себе не находила от страха. Вмешаться не было никакой возможности, да станут ли ее слушать? Она пыталась было заговорить с Владимиром, но тот против ожидания так холодно глянул на нее, что она осеклась и более ни слова не сказала. Она порешила ждать, а там уж как Бог даст. Бедный Кирилл Михайлович! Когда утром она проснулась и спросила о Владимире Петровиче, ей доложили, что он давно уехал. Лиза думала, что так или иначе он вернется довольно скоро, но его не было ни к часу дня, ни позже… Что, если и он стрелялся, закралась ей в голову ужасная мысль… А если он погиб?.. Что делать? Как поступить? Тетушка с дядюшкой уехали по собственным делам, она же, сославшись на нездоровье, оставалась одна, если не считать прислуги. Но какой от той прок? Вот уже и вечер, а никого нет… Лиза измаялась, воображая себе самые страшные картины. Мысль о сне даже не закрадывалась в ее бедную голову. Она уж видела, что Владимир убит, что убит и бедный поэт, ее поклонник. Но смерть Бунина была не так страшна, как предполагаемая гибель его — Владимира… Лиза ужасалась этой мысли, ловя себя на том, что все это дурно, дурно… Она оправдывалась перед собой, что переживает о родственнике, но правда была не такова… Не родственные чувства терзали ее, вовсе нет… Наконец внизу стукнула дверь, и Лиза услышала его голос. Прячась за перилами, она встала наверху лестницы и начала вглядываться вниз. Владимир, — это был он, живой и здоровый! — отослал слугу и направился в гостиную. Лиза решилась, отринув всякий страх и все сомнения, спуститься вниз и расспросить его обо всем. Что за глупости, что за дуэли? — Да, теперь же надо поговорить об этом! — твердо сказала она себе и направилась в гостиную. Владимир, проведший неплохой день в компании, теперь едва приходил в себя. Надо же! Дуэль завершилась попойкой в недурной компании… Браво! Он от этого дня ждал худшего… Нет, не удалось ей испортить жизнь ни ему, ни бедняге Кириллу. Ах, женщины! Владимир уж не верил, что Лиза тут ни при чем. Непременно что-то было, раз Буянов и поэт так взвились… — Владимир? — услышал он позади себя неуверенный голос. «Она!» — мелькнуло в голове. Он обернулся. — Что?.. Что с вами?.. «Да он, кажется, пьян, — подумала Лиза. — Вот еще новости…» Она с опаской покосилась на молодого человека, но уйти не решилась. — Елизавета Павловна, — медленно произнес он. — Это вы… Он был вовсе не так уж и пьян, но теперь ему стало дурно. Хмель ударил в голову и вызвал к жизни все те сомнения и переживания, что последнее время не давали ему жить. — Я рад, — продолжал он. — Нам надо поговорить… — Да, надо, — согласилась Лиза, хотя она уже сомневалась в затеянном. Незачем было ей сюда спускаться, право! — А, может, я пойду и мы поговорим завтра? — вдруг испугалась она. — О нет! — воскликнул Владимир. Чтобы не дать ей уйти, он двинулся вперед и внезапно покачнулся. — Вы пьяны… — с отвращением сказала девушка. — Да, пьян, — спокойно ответил он. — Из-за вас… — Из-за меня? — удивилась Лиза. — Из-за меня стрелялись сегодня, из-за меня вы теперь пьяны? Что Кирилл Михайлович… он жив? — Кирилл? — протянул Владимир. — Вас так волнует его жизнь? — Волнует! — Вы, может, любите его? — усмехнулся Воейков. — Прекратите немедленно! Он жив? — Жив. Хотя лучше ему было бы умереть. Ведь вы, кажется, отвергли его чувства? — Да что вы такое говорите? — крикнула Лиза. — Что с ним?.. — Надо же, как вы страдаете, — проговорил он. — Я и не знал, что вы испытываете к нему такие пылкие чувства… Но это все ваше кокетство виной! — обвинил ее Владимир. — Мое кокетство? — Лиза, глядя на него, испытывала самые противоречивые чувства, но гнев был самым сильным. Владимир с трудом дошел до дивана и упал на него. — Возможно, вам приятно было бы узнать, что кто-то погиб из-за вас… Но не обольщайтесь, — говорил он. — Оба живы… Они даже не стрелялись толком… А потом мы все отправились отпраздновать… — Что отпраздновать? — Как что? Что все завершилось таким приятным и дружеским образом… — Он пристально смотрел на Лизу. Она не замечала ни его взглядов, ни его насмешки. — Слава Богу!.. Все живы… — прошептала она. — А главное, жив Кирилл, — прибавил он. Девушка посмотрела на Владимира. Тот не сводил с нее горящих глаз, и она, неверно истолковав его взгляд, бросила: — Да, я рада, что он жив! Неужели вы думаете, что я желала его смерти? — Что вы, вовсе я так не думаю… — голос его становился все тише, но глаза оставались живыми, а взгляд острым. — Кокетка… — шепнул он. — Все из-за вас… — Да я-то тут при чем? — воскликнула Лиза. — При чем? — Владимир, неожиданно даже для самого себя, вскочил. — Я объясню вам… Он подошел к ней и схватил ее за руки. — Перестаньте! Пустите меня! «Господи, и я волновалась за него!» — мелькнуло в голове у девушки. — Стоило вам появиться в нашем доме, и все пошло не так… Я с ума сошел из-за вас! Неужели вы не понимаете? — Он наклонился к ней совсем близко. — Неужели не понимаете?.. — Что? — шепнула Лиза. Она не боялась его, но чувство, которое она теперь испытывала, было настолько странным, настолько незнакомым, что она боялась себя! Владимир обнял ее и, наклонившись к самому ее уху, шепнул: — Все очень просто… Я люблю вас… — при этих словах он поднял голову и посмотрел прямо ей в глаза. — Нет… — ответила ни с того ни с сего Лиза, и не смогла отвести взгляда от его лица. Она обмякла в его руках, потеряла всякую волю и способность думать. Владимир, прижав девушку к себе, тоже будто рассудка лишился. Одной рукой он крепко держал ее, другой нежно ласкал ее локоны, шею… Потом наклонился к ее губам и нежно поцеловал. Лиза замерла, тая от его поцелуя. Она никогда не думала, что испытает нечто подобное, никогда… Губы его скользнули вниз, к ее нежной шее… Страсть, безумие овладели им! Как долго он сдерживал себя, сходил с ума… Но как она отвечала теперь на его ласки, на его объятия! Что же он так тянул-то? — Нет… Нет! — крик отрезвил его и мгновенно привел в чувство. — Что вы делаете? — Лиза оттолкнула его, и он едва удержался на ногах, с такой силой она сопротивлялась. — Как вы смели? Как смели? — Лиза закрыла лицо руками, рыдания душили ее. Да как она смела? Как она могла? Испорченное существо… Лиза закрыла лицо от стыда, от воспоминаний о его поцелуях, на которые она отвечала так охотно! Что она позволила ему? Конечно, если бы она не была так ужасна, то остановила бы его сразу же… Какой позор… Он же ей брат… Почти брат… — Лиза, Лизанька… — растерянно начал он. — Ангел мой! Владимир хотел было ее обнять и успокоить, но она опять оттолкнула его, и тут он увидел ее глаза — растерянные, злые! — Оставьте меня! Надо оттолкнуть его! Оттолкнуть так, чтобы он никогда больше и не думал о таком… Но как? Она любит его, да, любит! Сама себе врать не станет. И он любит ее! Ох, как это тяжело — самой оттолкнуть… Но надо напомнить ему все! Привести его в чувство! — Лизанька, я не понимаю… — говорил он. — Я люблю тебя… Ну не надо, не плачь… — Да как вы можете? — Мысль пришла в ее голову внезапно. — Как можете? Вы же мой… мой брат! — Что? Брат? — Этот факт напрочь вылетел у него из головы. Он с трудом соображал. — Не брат, — возразил он. — Ну какая разница! Мы — родня! Родственники, и все это… все это так дурно, так мерзко, так чудовищно! — Лизанька… — Он все еще пытался взять ее за руки, но она вырывала свои руки и отталкивала его. — Вы бесчестны, — шептала она, — бесчестны… Лиза подняла на него глаза: — Вы — мой брат, — твердо сказала она, — и вы домогались меня, вашу сестру… «Все, после этих слов ничего и никогда больше не будет… Ничего и никогда…» — Я ненавижу вас, вы — чудовище… — прибавила девушка и выбежала прочь. Владимир слышал, как она взбежала по лестнице и закрылась в своей комнате. «Чудовище, чудовище! Вот как она сказала!» Совершенно обескураженный, потерянный, он едва приходил в себя. Он был убит… «Она права, как я мог? Она же… Она мне…» Слово «сестра» Воейков не смог произнести даже в мыслях. — Черт побери! Черт побери! Будь оно все проклято! — крикнул Владимир. Он схватился за голову и зашатался. Гнев, страсть, безысходность сводили его с ума! Невозможность изменить происходящее, невозможность отринуть свои чувства… «Я — чудовище! Она права, я — чудовище. Мне надо бежать, бежать из Петербурга, из этого дома, от нее, от себя! От своего… от своего… преступления!..» — Боже… — прошептал он. Лиза рыдала, рыдала и не могла остановиться. Она оскорбила его, обвинила в страшных вещах… Оттолкнула, и он никогда не вернется! Но это нужно, это необходимо… Иначе… Позор и преступление! Забыть о собственных чувствах, забыть об этой позорной страсти… Но как? — Я же люблю его, люблю!.. — воскликнула она. — Но за что?! Девушка бессильно упала на кровать. — Это невозможно, невозможно… — бормотала она. — Невозможно… Как больно… 14 — Маменька, я решил твердо, — сказал Владимир. Ни переубедить, ни допытаться до причины этого внезапного решения Дарье Матвеевне не удавалось. Сын только что сообщил, что покидает Петербург. Но как? Для чего? Более того, вместо того чтобы оставить службу, как он того желал раньше, Владимир объявил, что будет проситься на Кавказ. Его там убьют! Непременно убьют! Эта мысль не давала покоя Дарье Матвеевне. Петр Петрович, супруг ее, выслушав сына, ничего не сказал. Его решение, конечно, повергло родителя в недоумение. Но старший Воейков не считал себя в праве переубеждать сына. Что бы ни послужило причиной такого поступка, Владимир волен поступать так, как посчитает нужным. Слезы матери, конечно, колебали решимость Владимира, но… Но обстоятельства, которые он никому не мог доверить, тяготили его невыразимо. Все те дни, что прошли после его драматического объяснения с Лизой, он сходил с ума. Он бежал из дому, не виделся с ней и боялся, да, боялся что им придется встретиться вновь! Как они посмотрят друг на друга? Как он взглянет на нее? Совесть его была неспокойна. Неспокойным было и его сердце, вопреки обстоятельствам — любящее и страдающее. Лиза, бледная и печальная, сначала мало обращала на себя внимание родни. Но вскоре Дарья Матвеевна заметила, что девушка стала мало выезжать, а все больше сидит у себя в комнате запершись. Мало того, что Владимир затеял неладное, еще и Лиза, видно, заболела, иначе как объяснить ее затворничество? — Да что за напасть! — сокрушалась добрая женщина. Что же делать? Может, молодые люди помогут друг другу? Молодежь скорее найдет общий язык и поймет, что движет такой же бедовой головой, как и ее собственная. Дарья Матвеевна решила, что Лизе и Владимиру полезно будет поговорить. Раньше они прекрасно общались, теперь же, когда Владимир совсем пропал и перестал бывать дома, они не виделись вовсе. Что может быть проще — заставить их прогуляться и, быть может, излить друг другу свои печали. И, как знать, не уговорит ли Лиза Владимира остаться в столице? Для начала Дарья Матвеевна решила переговорить с Лизой. Утром она постучалась к ней в комнату и, войдя и отметив бледный вид девушки, произнесла: — Милая моя, что с тобой? Лиза, сидевшая в кресле, поднялась навстречу тетушке: — Со мной все в порядке… — Да как же в порядке? На тебе лица нет! И, позволь тебе заметить, уже который день. Ты никуда не ходишь, нигде не бываешь… А раньше так любила веселиться! — Ах, тетушка. — Лиза не знала, что и сказать. — Что хорошего в веселье? — Тебя ли я слышу, дитя мое? — изумилась Дарья Матвеевна. — Ты, которая всегда была так жизнелюбива, так бодра, вдруг говоришь, что нет в веселье проку! Может, проку и нет, но ведь ты была так рада развлечениям! — Напрасно… — пробормотала Лиза. — Я так корю себя за это… Мне бы следовало думать о другом. — Она стиснула тонкие руки и опустила глаза. — О чем же? — Дарья Матвеевна усадила девушку в кресло и сама села рядом. — О чем? — переспросила она. — Быть может, — вяло промолвила Лиза, — мне следовало уйти в монастырь, как того и хотела тетушка Ксения Григорьевна?.. — Вот тебе и раз! — воскликнула Дарья Матвеевна. — С чего вдруг? Что за глупости? И думать не смей! — Но почему? — тихо возразила девушка. — Да потому, что монастырь совсем не для тебя! Тебе бы замуж да детишек побольше! — Ах, тетя! — Лиза вдруг, не сумев сдержаться, уронила голову на руки и зарыдала. — Вот тебе и раз… — пробормотала Дарья Матвеевна. «А не влюблена ли наша девочка часом? Да, Боже сохрани, безответно?» — подумала она. — Лиза, Лиза, — приступила она с расспросами к девушке, — скажи мне, к чему эти слезы? Что случилось у тебя, дитя мое? Лиза только качала головой и ничего не говорила. Да и как бы она высказала, что у нее на душе? Что после этого подумала бы о ней добрая тетушка? Она бы прогнала ее из дому, вот и все! — Детка, — продолжала допытываться Дарья Матвеевна. — Не влюблена ли ты? Лиза зарыдала еще пуще. — Скажи, кто он? Я ручаюсь, что могу тебе помочь! — Женщиной овладел небывалый подъем. — Не может такого быть, чтобы случай был безвыходным. И даже если он не любит тебя, то это пройдет, уверяю! Вокруг так много молодых людей. Все они полны достоинств… Ежели сердце твое нынче потерпело неудачу, то пройдет несколько месяцев, год, и оно полюбит снова! Ах, Лиза! Дарья Матвеевна не говорила, но про себя она уже рассудила так: конечно, склонить молодого человека влюбиться нельзя, но увлечь Лизу кем-нибудь другим — можно. Отчего нет? Она не знакомила племянницу ни с кем, не думала, что так скоро надо выдавать ее замуж. К тому же с таким состоянием, как у Лизы, жених нужен не простой. Мало ли авантюристов охотятся за деньгами? Тут нужно быть чрезвычайно осторожной в выборе. Но раз уж Лиза так страдает, надо поторопиться! — Вот есть у меня на примете, — начала она снова, — сын… — Нет, нет! — воскликнула Лиза. — Вовсе нет! И я не влюблена! — Она подняла глаза и посмотрела на тетушку. — А что тогда? — изумилась Дарья Матвеевна. — Отчего ты плачешь? — Я не могу объяснить… Просто, просто… — Вот и Владимир, — неожиданно для самой себя сказала тетушка. — А что Владимир? — перестав всхлипывать спросила Лиза. — Что удумал… На Кавказ ехать… — На Кавказ? — ужаснулась Лиза. Она ничего не знала! Ни он, ни тетушка с дядюшкой ничего ей не говорили до сих пор. — Но отчего? Зачем? Что произошло? — зачастила девушка и вдруг осеклась. «А ведь это из-за меня, — вдруг пришло ей в голову. — Он погибнет, и я буду виновата». При этих мыслях она замерла и побледнела еще пуще. Вот! Вот и еще один довод! Только монастырь — вот что было ее уделом. Она же, пойдя против судьбы, погубила не только свою жизнь и душу, но и жизнь Владимира, жившего так счастливо, до того как она появилась в этом доме. — И никто не может его переубедить, — продолжала Дарья Матвеевна. — Ни я, ни Петр Петрович… Может быть, ты бы смогла? — Она взглянула на Лизу, пытаясь прочесть ее мысли. — Нет, — испугалась девушка. — Нет! Как я могу? Что я скажу ему? Я бы очень хотела, тетушка, поверьте! — пылко сказала она и повернулась к тетушке. — Но я не знаю! Я боюсь… — Ну что ж… — Дарья Матвеевна придала себе еще более опечаленный вид, чем был у нее до того. — А может, ты нездорова? — перешла она внезапно к другой мысли. — Да! — Лиза с радостью ухватилась за эти слова. — Я нездорова. И более ничего… — Ну что ж… — протянула Дарья Матвеевна. — Коли так… А не послать ли за доктором? — Нет, — Лиза перестала плакать. — Может, тебе стоит развеяться? Поехать куда-нибудь прогуляться? Дарья Матвеевна хотела тут же предложить ей компанию Владимира, но вдруг интересная мысль пришла ей в голову. Лиза сейчас в таком настроении, что откажется от его общества. «Предложу-ка я ей проехаться вместе со мной, — подумала женщина. — А потом сделаю так, что ей придется отправиться с Владимиром. Ее тоску он рассеет быстрее, чем я…» Знала бы Дарья Матвеевна, что она задумала! Тоску Лизы Владимир мог бы рассеять в единый миг, да и она тут же бы убедила его в том, что покидать дом не надо, если б… Если бы он не был ее кузеном… Но она ничего такого не знала и даже ни о чем таком не догадывалась. А посему… — Поедем на набережную гулять, — сказала она Лизе. — На набережную? Теперь такой ветер… — Это весьма полезно, — возразила Дарья Матвеевна. — Нам обеим полезно освежить головы ветром с моря. Нынче дует оттуда… — Но ветер не слишком силен? — с опаской спросила Лиза. — А впрочем… Впрочем, даже если ветер и силен. Даже если она простудится, заболеет и умрет… Все лучше, чем чувствовать себя преступницей, подумала Лиза. — Хорошо. Я тотчас же соберусь… — Вот и славно, вот и хорошо, — пробормотала Дарья Матвеевна. — Я тоже скоренько соберусь… Женщина вышла из Лизиной комнаты и быстро спустилась вниз. Да где же Владимир? Как его поскорее вызвать? Но Владимир будто чувствовал, что задумала его маменька. Он уже был внизу. Его тянуло домой, он хотел как можно больше видеть маменьку и… И Лизу… Как знать, не в последний ли раз они видятся… Конечно, он думает, что Лиза ненавидит его, но желание ее увидеть было так сильно, что он ничего не мог с собой поделать. Настроение его вдруг испортилось, он помрачнел и уже пожалел, что явился сюда. Тут Владимир заметил маменьку, быстро спускавшуюся по лестнице. — Вот кстати, что ты пришел! — воскликнула Дарья Матвеевна, завидев сына. — Что случилось? — спросил сумрачный Владимир. — Свези, мой друг, Лизу на прогулку, — ответила ему мать. — Она что-то бледна нынче. Я бы и сама отправилась, да не могу. А ты сделай милость, сынок… — Но… — Он не знал, что и ответить. — А она не против моего общества? Вы ведь, верно, хотели поехать вместе? — Да, но я теперь не могу! — настойчиво повторила Дарья Матвеевна. — И Лиза вовсе не будет против. Ты знаешь, — шепотом прибавила Дарья Матвеевна, — она так переживает из-за того, что ты решил уехать! Кавказ! Боже мой! — Слезы заблестели у нее на глазах. — Она так плакала… Впрочем, как и я… — Плакала? — обескураженный Владимир впервые подумал, что, быть может, не следует ему так торопиться с отъездом. Стоит ли причинять Лизе еще большее страдание? Не чувствует ли она себя виноватой?.. — Разумеется, матушка, — сказал он, вздрогнув. — Я поеду с Лизой… Конечно… — Вот и хорошо! Я прикажу заложить экипаж… — Дарья Матвеевна тут же вызвала слуг и отдала приказы. Лиза, которая уже собралась, спускалась вниз по лестнице и увидела Владимира, стоявшего внизу и будто ждавшего ее. — Владимир Петрович? — пробормотала она, смутившись. — Елизавета Павловна. — Он был смущен не менее. — Ах, Лиза, — тут показалась Дарья Матвеевна. — Прости меня, голубчик мой, но я не смогу тебя сопровождать. — Лицо ее выражало самое искреннее сожаление. — Вот Владимир составит тебе компанию, ведь тебе необходимо все же прогуляться! — Ну стоит ли так затруднять Владимира Петровича, — начала Лиза. — Он, верно, занят… — Лиза, — с укоризной и печалью сказала тетушка. — Владимир вовсе не занят… Печаль в голосе Дарья Матвеевны остановила девушку. Она вдруг припомнила, что добрая тетушка так страдает из-за того, что ее сын собирается ехать на Кавказ, на почти верную гибель. И как она просила, чтобы Лиза поговорила с ним и убедила его остаться. Что ж, надо взять себя в руки и выполнить просьбу Дарьи Матвеевны. Ведь это именно она виновата в том, что Владимир обрек себя на это испытание! Может быть, он внемлет ее словам и откажется от своего решения? В конце концов, это именно она виновата в том, что Дарья Матвеевна может лишиться своего любимого сына! — Если вы не хотите, Елизавета Павловна, — говорил тем временем Владимир, — я не смею навязывать вам свое общество… В голосе его сквозила невольная обида, которую слышала только она. — Отчего же, — возразила Лиза. — Я с удовольствием поеду с вами. — Она прямо посмотрела в глаза молодому человеку и решительным шагом проследовала к двери. Владимиру ничего не оставалось, как только идти за ней. 15 «Разве я могу просить его остаться? Что он подумает? За кого он примет меня?.. — терзалась Лиза. — Но если я скажу, что этого хочет его матушка? Хочет более всего на свете… А сама я, если он останется, уеду, уеду навсегда! За границу или… Или все же в монастырь?» Как трудно начать разговор! Но надобно… Владимир искоса смотрел на Лизу и тоже не решался ничего сказать. Да и что тут скажешь? Что ни произнеси, все дурно, все неправильно… — Владимир Петрович, — решила наконец Лиза. — Нам нужно поговорить… — Да, верно. Нужно поговорить, — будто эхом подхватил он ее слова. — Матушка ваша страдает оттого, что вы хотите уехать. Зачем? Зачем вы приняли такое решение? — Лиза посмотрела на него. — Вы прекрасно знаете причину… Не можете не знать, — ответил Владимир. — Стало быть, вы желаете дать мне почувствовать мою вину… — тихо сказала она. — Боже меня упаси! — возразил он. — Виноват только я — я один. Я хочу избавить вас от моего общества, которое вам, я это чувствую, неприятно… — Перестаньте! — воскликнула Лиза. Некоторое время оба молчали. Ни он, ни она ничего не могли придумать, чтобы сказать друг другу. Оба чувствовали, что делают что-то не так, что неверно понимают друг друга, но найти слова было очень сложно! Они подъехали к набережной. Владимир помог девушке выйти из коляски, и они, рука об руку, пошли вдоль набережной, по-прежнему ничего не говоря. — Какой сильный ветер, — пробормотала Лиза. День был довольно холодный, ветер и впрямь дул с моря. В этом году ноябрь вообще выдался на редкость промозглым и неприятным. С моря по направлению к городу неслись белые пенистые волны, которые раз от разу становились все больше и больше… — Страшно смотреть туда, — сказала Лиза, указав на воду. — Кажется, что волны вырастают… Злая стихия… Владимир Петрович, нам надо раз и навсегда разрешить все то, что стоит между нами. Я чувствую себя виноватой… Если вы погибнете, то… Она не могла продолжать. — Не сожалейте обо мне, милая Лизанька, — улыбнулся он. — Я того не стою… Не вы, я сам виноват в том, что, забыв разум, поддался чувствам. Я теперь должен сказать… Нет, нет! Не убегайте! — Он сказал это, поняв вдруг, что она сейчас вырвет у него руку. — Это нехорошо… На нас все смотрят, и, если вы сейчас побежите, все решат что-нибудь дурное… Вняв этой просьбе, вполне справедливой, Лиза оставила руку в руке Владимира. — Я должен высказать вам все мои чувства. Я люблю вас, но я не виноват… Разве любовь подчиняется приказам? Нет. Вы знаете это не хуже меня. Но мы обязаны подавить это чувство… Я понимаю это и потому уезжаю. — Вам вовсе не следует уезжать! — пылко возразила Лиза. — Уеду я! — Нет!.. — Кавказ, грядущая гибель — вы не имеете права так поступать с собой… — Только смерть вырвет у меня из сердца это чувство, — сказал Владимир. — Как вы не понимаете? Только смерть! Иначе я всю жизнь буду испытывать это преступное стремление мое к вам! Все жизнь, вы слышите меня? — Вы забудете, — тихо произнесла она. — Пройдет год, два, и вы все забудете… — Нет. Я никогда никого не любил, поэтому никогда не был постоянен. Теперь я люблю и чувствую, что ничто не отнимет это чувство у моей души, — просто сказал он. — Бедный, — прошептала она. — Я уеду. Я. Я уйду в монастырь, буду замаливать этот грех… — Ну вы же ни в чем не виноваты! — возразил он с силой. — Вы будете жить в столице, вы полюбите, вы будете счастливы с другим! — Как вы не понимаете, — спокойно ответила Лиза. — Как не понимаете… Ведь я тоже люблю вас, — говоря так, она смотрела в сторону и не видела, какое при этих словах сделалось у Владимира лицо. — Я так же грешна, как и вы… И так же должна искупить свой грех… — Лиза… Лиза… — Владимир не находил слов. — Лиза, бедная моя… — Нет, не говорите так. Что это? — Она указала на воды залива. Волны, казалось, еще подросли, и белые громады неслись на столицу со всей первобытной дикарской мощью. Любопытствующие, которых немало скопилось на набережной, столпились у ее края, вглядываясь в мятущиеся волны и бурно обсуждая это невиданное и мрачное явление. — Лиза, нам надо уйти отсюда, — сказал Владимир. — Но почему? — Ей не хотелось уходить, а хотелось вместе со всеми наблюдать стихию. Такого разгула природы девушка не видела никогда. — Не хочу пугать вас, но… — Но что? — Она беспечно повернулась к нему. — Наводнение… — ответил Владимир. — Что? — Наводнение. Нам надо уезжать с набережной. Подхватив ошеломленную Лизу, Владимир бросился к коляске. И вовремя! Только они чуть отъехали в сторону города, как волны внезапно перехлынули через каменное препятствие и ринулись на людей. Те с криками бросились врассыпную, кто куда. Лиза лишь успела заметить, как вода, окатив порядочное количество зевак, и не подумала убираться восвояси! За первой волной плеснула вторая, и вот уже воды залива вышли из берегов и устремились за людьми — своими жертвами — в город, в Петербург! Они опережали бегущих, они догнали и их коляску. Пока лошади могли еще идти Лиза в ужасе смотрела по сторонам и видела, как вода мгновенно заливала первые этажи зданий, уносила с собой людей, как принесла откуда-то ветхие деревянные домики… Страх обуял людей! — Мы не успеем! — крикнул Владимир вознице. — Бросай лошадей! Тут особенно мощный прилив поднял экипаж вверх и закружил. Лошади испуганно забились. Возницу смыло с козел и унесло потоком. — Боже! — только и крикнула Лиза. — Спокойнее, мы не пропадем, — ободрил ее Владимир. Однако он не представлял, что можно предпринять. Бороться с водой было бессмысленно. Творившееся вокруг безумие убеждало, что гибель их близка, как никогда. Мимо поток нес тела уже утонувших людей. Но тут волей Провидения экипаж прибило к трехэтажному кирпичному дому, Казавшемуся весьма крепким. В доме никого не было, никто не смотрел на них и не пытался подать помощь. Молодой человек одной рукой ухватился за какую-то железную загогулину, находившуюся на уровне второго этажа — так высоко поднялась вода, а другой рукой он вышиб стекло. Вход был свободен! — Не держись, отпусти руки! — крикнул Владимир девушке. Та судорожно вцепилась в борта коляски. С трудом оторвав Лизу от экипажа, он перехватил ее поперек талии и втолкнул в разбитое окно. Затем, не медля ни секунды, подтянулся на руках и почувствовал, как уносится коляска на разъяренных волнах. Воейков повис над волнами, пытаясь подтянуться и влезть в разбитое окно. Тут из окна показалась Лиза, которая уже пришла в себя. Увидев Владимира, она протянула руки, высунувшись почти по пояс, и, ухватив его за края одежды, стала помогать ему взобраться в помещение. Через минуту он был вне опасности. — Боже! Боже! — Дарья Матвеевна металась по дому. — Наводнение! Владимир! Лиза! — Даша, Даша, успокойся! — Петр Петрович и сам не находил себе места, но внешне держался спокойно. — С ними ничего не произошло, я уверен… — Что за дикая мысль отправить их на набережную! Это я, я во всем виновата! — Это судьба… При чем здесь ты? — Не на Кавказе, так здесь он погибнет! Мой мальчик… — Дарья Матвеевна залилась слезами. — И Лиза! Бедняжка… Боже, Боже, за что? Ее жизнь только начиналась… — Перестань! — крикнул выведенный из себя причитаниями жены Петр Петрович. — Что ты хоронишь их раньше времени? Они живы! Живы!.. — Барыня, барыня! — позвали снизу. Дом Воейковых находился на противоположном набережной конце города. Их место водой никогда не заливало. Они как-то счастливо были избавлены от такой напасти. Поэтому прислуга толпилась теперь внизу, оказывая помощь тем, кто сумел добраться до их дома живым. — Что такое? — Дарья Матвеевна поспешила вниз. — Петр! Петр! — донеслось через какое-то время до ее мужа. Петр Петрович, который до того расхаживал в волнении по комнате, спустился на зов жены. Здесь он увидел возницу, который некоторое время назад увез к набережной молодых людей. Бедняге удалось спастись. Волны выкинули его, не причинив особого ущерба. К тому же он умел плавать, что, верно, и сохранило ему жизнь. — Барин, барыня… — дрожал возница. — Он, он говорит… — начала Дарья Матвеевна, глотая слезы. Возница тут же поведал барину, что его унесло водой от экипажа и он быстро потерял из виду молодых людей. Было это совсем неподалеку от набережной. Он только видел, как экипаж с барышней и молодым барином повлекло водой дольше, но что с ними случилось после, он совсем не может сказать… — Они погибли… Погибли, — пробормотала Дарья Матвеевна и упала в обморок. — Что это? — обомлевшая Лиза смотрела в окно не отрываясь. — Не стой там, ты простудишься, — Владимир подошел к ней. — Да уж… — протянул он, увидев то же, что и девушка. По воде плыл гроб. Деревянная старая домовина, тронутая тлением… — Просто вода подмыла кладбище, — сказал он, поежившись. — Мрачное зрелище. — О-ох… — протянула девушка. — Кто бы мог подумать… — Что? — Кто бы мог подумать, что я увижу такое… Дом, в котором они оказались, был очень прочным. Где были его жители, неизвестно. Ни хозяев, ни прислуги в нем не обнаружилось. Но крепкое строение обещало перестоять наводнение. Хотя весь первый и второй этажи его были залиты водой, до третьего стихия добраться не сумела. И молодые люди сидели здесь, почти успокоившись, и смотрели вниз. Оба вымокли, но ничего из одежды на третьем этаже не обнаружилось. Владимир нашел только какую-то огромную шаль, которую и дал Лизе, дрожавшей от холода. Так прошло довольно много времени. Они имели возможность наблюдать разгул стихии, людей, ею застигнутых, несущиеся деревянные домишки, приплывшие с окраин Петербурга, первых пострадавших от наводнения. Даже Владимир, живший в столице всю свою жизнь, не мог припомнить такого сильного бедствия. Наконец, когда воды поуспокоились, появились лодки, в которых сидели спасенные люди. Владимир, увидев, что скоро подоспеет помощь и для них, обернулся к Лизе: — Скоро нам помогут. Девушка ничего не ответила, только посмотрела на него. Вода стерла с него весь лоск столичного жителя. Намокшие его волосы уже почти высохли и беспорядочными прядями вились вокруг лба. Она подумала, что, верно, и сама выглядит подобным же образом. Что осталось от светской барышни, выехавшей на прогулку? Волосы ее распустились, платье было безнадежно испорчено водой. Лиза сидела на каком-то стуле и укрывалась найденной шалью. — Нам больше не предоставится случая говорить, — сказал Владимир. — Поэтому я хочу… я должен сказать… — Не надо, — Лиза покачала головой. — Я все знаю… Он подошел к девушке и опустился перед ней на колени. — Ты знаешь, это верно… Но простишь ли ты меня? — Владимир взял ее руки в свои. — Обещай мне, что ничего не станешь предпринимать… Не отправишься в монастырь, не уедешь никуда… — Он с глубокой печалью смотрел на ее лицо. — А ты? Ты можешь обещать мне, что не будешь подвергать свою жизнь опасности? — спросила, в свою очередь, Лиза. — Как могу я находиться в покое, зная, что тебе будет плохо? — Она в ответ сжала его руки. — Обещай и ты, что откажешься от мысли отправиться на Кавказ… Владимир опустил голову. Отказаться он мог, но сердце его было неспокойно. Решение его было вполне взвешенно, далеко от сиюминутного порыва. Но теперь она просит его жить… Для чего? — Ты должен жить, потому что я люблю тебя, — сказала Лиза, угадав его мысли. — Ты найдешь отраду и покой, я знаю… — Милая, — прошептал он. Лиза склонилась к нему, и их губы встретились. Это был спокойный, прощальный поцелуй. В нем не было ни страсти, ни страдания. Девушка провела рукой по его волосам и устало вздохнула. Владимир взял эту нежную руку в свою ладонь и поцеловал ее. Потом он поднялся и подошел к окну. — Посмотри! — вдруг воскликнул он. — Да это же… По волнам реки, разлившейся по улицам столицы, военный генерал-губернатор Петербурга граф Милорадович плыл на двенадцативесельном катере, помогая пострадавшим по мере своих возможностей. Владимир, лично знавший графа, высунулся в окно, и жестами и криком стал привлекать к себе внимание. На катере он тут же был замечен. Вскоре до него донесся ответный крик: — Воейков! Владимир! — Михаил Андреевич! Не прошло и получаса, как молодые люди были посажены на катер и уже удалялись от дома, спасшего их от стихии. Дома их ожидала самая радостная встреча. Дарья Матвеевна, лежавшая до того в обмороке, как-то услышала, что сын ее и Лиза вернулись живые и невредимые. Тут же она вскочила, выбежала из своей комнаты и бросилась на шею Владимиру. Плач, крики радости и недоумения наполнили дом. Как? Что? Что с ними было? Как им удалось спастись? — Мать твоя уже тебя схоронила, — смеясь, говорил Петр Петрович. — Того гляди, и сама бы Богу душу отдала! — Маменька! — Владимир нежно обнимал матушку. Дарья Матвеевна крепко ухватилась одной рукой за сына, а другой за Лизу: — Детки вы мои… — бормотала она сквозь слезы радости. — Но вы же все мокрые! Скоре, скорее! — Материнские обязанности тут же взяли в ней верх. — Быстро наверх и переодеваться! В постель! Грелки несите, грелки! — это уже было обращено к слугам. Вскоре Лиза была уже у себя в комнате. Ее переодели, заботливо укутали в плед, принесли несколько грелок и горячее питье. Тут же натопили печь, и уже через полчаса ей стало так жарко, что даже трудно было дышать. Дарья Матвеевна, бегавшая от сына к Лизе и обратно, увидев раскрасневшееся лицо девушки и испарину, выступившую на нем от жары, воскликнула: — Да ты простыла! Заболела! — Тетушка, нет… — пыталась возразить Елизавета. — Мне просто жарко… — Жарко! А отчего? — громко произнесла Дарья Матвеевна. — Оттого, — ответила она сама себе, — что ты простудилась! Срочно лекаря… Владимир, услышав, что послано за лекарем для Лизы, пришел в сильное волнение. Мать сообщила ему, что Лиза заболела, простудилась и как бы ей не сделалось хуже. Молодой человек чуть с ума не сошел от волнения. И лишь после того, как доктор со всей ответственностью заверил, что с молодой девицей все будет в порядке и приказал убрать от нее грелки и печь топить не так жарко, все успокоились и к ночи пришли наконец в себя. 16 После описанных событий прошло несколько недель, Владимир и Лиза, каждый стараясь сдержать обещание, не предпринимали ничего из того, что собирались сделать. Он не просился на Кавказ, чему Дарья Матвеевна была несказанно рада, Лиза не заговаривала более о монастыре. Сказать, что они оставили подобные мысли, было нельзя, но каждый в минуту откровенности пообещал другому, что не станет ничего делать для того, чтобы переменить свою жизнь и отказаться от привычного им быта. Однако с каждым днем молодым людям делалось все сложнее и сложнее видеться. Они стали избегать друг друга: чувства и воспоминания мучили их. Редко теперь можно было застать их вместе. Надобно было что-то предпринимать, чтобы облегчить такое положение. Владимир полагал, что решиться следует ему. Переговорить с Лизой и сказать, что ему следует уехать. Не на Кавказ, быть может, за границу… Выйти в отставку, как он всегда того хотел и… Словом, что дальше, он не думал. Ему казалось, что надо уехать из столицы, далее все как-нибудь само устроится. А если не устроится, то, быть может, Лиза вдали от него успокоится и обретет свое счастие. Раз или два он обиняком заговаривал об этом, но девушка, которая и сама мечтала о спокойствии для них обоих, отчего-то не хотела его отъезда. Знать, что Владимир где-то далеко, что они не увидятся никогда более… Эта мысль была тягостной. Ей казалось, что, пока она знает, что Владимир поблизости, она будет, несмотря ни на что, счастлива. Но может ли она так терзать его?.. Лиза все чаще стала вспоминать родителей, любовь которых казалась ей идеальной и счастливой. Она стала носить с собою миниатюрный портрет матери, будто испрашивая у нее совета и надеясь, что если образ маменьки будет всегда с ней, то и на нее саму снизойдет наконец и то счастье, что испытала ее родительница когда-то. Пусть недолгое, но все же счастье… В один из таких длинных, наполненных тоскливыми размышлениями дней произошло следующее событие. К Петру Петровичу приехал в гости друг юности. Когда-то, еще при императрице Екатерине Алексеевне, пришлось Воейкову служить в Польше. Там свел он дружбу с графом Тадеушем Ольшанским. При теперешнем императоре такая дружба была более чем уместна, поэтому приятели не были разлучены ни личными, ни политическими обстоятельствами. Граф Ольшанский, имея собственные дела в Петербурге, часто бывал в доме Воейковых. Теперь он не изменил своей привычке и, прибыв в столицу, тут же нанес визит Петру Петровичу. Побеседовав с хозяином о том и о сем, граф был препровожден в гостиную, где его представили Лизе. Петр Петрович отправился дать некоторые хозяйственные распоряжения, попросив девушку занять гостя. Впрочем, гостя развлекать особенно не требовалось. Он сам был довольно говорлив и счел своим долгом потешить молодую девушку рассказами из собственной жизни. Граф рассказал о Париже, который посетил совсем недавно, о родной Варшаве, о своем путешествии. Лиза слушала его с удовольствием, заметив, что мать ее была родом из Польши. — Вот как? — удивился граф, но расспрашивать не стал, не заметив в собеседнице желания к откровенности. Лиза же, задумавшись о чем-то о своем, раскрыла миниатюру с портретом матери, которую всегда носила на руке и в рассеянности положила ее на стол. Граф Ольшанский уставился на нее во все глаза. — Позвольте, — сказал граф. — Позвольте, но я, кажется, был знаком с этой дамой. А откуда у вас ее портрет? — при этих словах он посмотрел на девушку. — Это портрет моей матушки, Марии Олсуфьевой. — А-а… А я знал вашу матушку, и довольно хорошо, — просто заметил он. — Также был знаком и с ее семейством. Она ведь урожденная Курцевич, а то семейство в былые времена было весьма известно и богато. Правда, когда я знал их, они уже были бедны… Колесо фортуны! — прибавил граф. — Вы путаете, — улыбнулась Лиза. — Девичья фамилия моей матушки была Вежховская. — О нет, моя дорогая. Это вы путаете, и мне довольно странно это обстоятельство! — воскликнул граф. — Вежховской она стала, когда вышла замуж. То была фамилия ее первого супруга, которого я тоже хорошо знал. — Вот как? — изумленно воскликнула Лиза. — Стало быть, маменька была уже замужем до знакомства с моим батюшкой? — Да. Но ко времени знакомства с господином Олсуфьевым, которого я помню довольно смутно, она овдовела. Но все же странно, — прибавил пан Ольшанский, — что вы не знали этого! Удивительно! Да и то, что вы носите фамилию Олсуфьева… — Но почему? Что ж тут странного, — изумилась Лиза. — Отчего бы мне не носить фамилию моего отца? — Но помилуйте, дитя мое, — рассмеялся граф. — Вас ввели в заблуждение! Вы вовсе не дочь Павла Григорьевича. Ваш отец — пан Томаш Вежховский, первый супруг пани Марии. — Что? — пораженная такой новостью Лиза слова не могла вымолвить. — Да, именно так. Пан Томаш — ваш отец. И я прекрасно помню тот день, когда вы родились, и как были рады ваши родители. Но также я помню и день, когда пан Томаш скончался и в каком бедственном положении он оставил вашу матушку… — Но почему?.. Почему?.. — бормотала Лиза. — Вы спрашиваете, почему вы не носите имени вашего отца? — спросил граф. — Все очень просто. Павел Григорьевич удочерил вас, вы даже были крещены в православие. Об этом почти никто не знал и до сих пор не знает. Все происходило в такой тайне… Но не специально, а случайно. Ваши родители были так влюблены друг в друга, что ни о чем не думали, им все казалось вполне естественным и обычным… Думаю, что вы потому и не знаете о своем отце… Может, мне не стоило вам об этом говорить… — вдруг заволновался пан Ольшанский. — Нет, нет! — воскликнула Лиза. — Боже! Какое счастье, что вы мне все рассказали! Но… Есть ли доказательства моего происхождения? Как можно удостоверить, что я дочь пана Вежховского? — Думаю, — ответил удивленный граф, — это довольно просто сделать. Ваша матушка неожиданно скрылась из Варшавы, но ее друзья и те, кто знал ее саму, ее родителей и ее первого супруга пана Томаша, должны быть живы и все прекрасно помнят… Да и я могу подтвердить ваше происхождение. Но помилуйте! Для чего вам это нужно? Зачем? Вы русская барышня, у вас тут прекрасное будущее… Зачем вам признавать себя полькой? — Вы не понимаете, не понимаете… — прошептала Лиза и вдруг выбежала вон, оставив изумленного графа в одиночестве. Лиза вихрем взбежала наверх. Она знала, что Владимир должен быть у себя. Девушка остановилась у его двери и стала стучать в нее. Дверь распахнулась, и изумленный Владимир, не успев даже ничего сообразить, уже подхватил ее в свои объятия. Лиза не раздумывая бросилась ему на шею и крепко обняла его. — Лиза, Лизанька… — бормотал он в растерянности. — Ты с ума сошла? — Люблю, люблю… — шептала она. — Тебе не надо никуда уезжать… Я знала, я чувствовала… — Она посмотрела ему прямо в глаза и вдруг, не сумев сдержаться, стала его целовать. Он, не раздумывая ни секунды, отвечал на ее поцелуи, все нежнее и крепче прижимая к себе. — Да что случилось? — наконец удалось вставить Владимиру. Лиза, вдруг отпрянув от него, пристально глянула ему в лицо и сказала: — Всякие препятствия между нами устранены… Их и не было никогда! — Как? — Он боялся поверить этим словам. — Говори… Говори же! — Он схватил ее за плечи. Лиза рассмеялась: — Ты видел этого графа, что приехал в гости к твоему отцу? — Да, — все еще ничего не понимая, ответил Владимир. — Так вот: этот замечательный человек рассказал мне, что мы с тобой — не брат и сестра. Мы вообще не родственники! И никогда ими не были и быть не могли! — Что? Не верю… Ты бредишь. — Он вглядывался в ее лицо, пытаясь усмотреть признаки безумия, которое, как ему казалось, овладело ею. — Мать моя была два раза замужем. И первый муж ее был какой-то поляк Томаш Вежховский. Я всегда думала, что Вежховская ее девичья фамилия, но это фамилия ее первого мужа! — И?.. — И я дочь этого пана Томаша! — Как? Как такое может быть? Ты же носишь фамилию… — Да! Но пан граф сказал мне только что, что Павел Григорьевич лишь удочерил меня. И даже крестил в православие, но… Но я не его родная дочь, — прошептала она, протянув к Владимиру руку. Он и верил, и не верил. Но когда ее ладонь коснулась его щеки, то все сомнения отпали. — Неужели правда? — спросил Владимир. — Да, правда, — тут же ответил он себе сам. Ничто теперь не мешало им быть вместе, никакая тайна, никакое несчастье не грозило им больше! Объятия их сделались еще теснее, поцелуи еще жарче… — Я так люблю тебя, — шепнул Владимир. Лиза взглянула на него и улыбнулась: — Я знаю… Эпилог Когда чувства молодых людей стали известны родителям Владимира, то поначалу их охватил ужас. Но когда им стало известно происхождение Лизы и было к тому же подтверждено поначалу словами графа Ольшанского, а затем и иными свидетельствами и даже документами, то и Дарья Матвеевна, и Петр Петрович даже обрадовались такому повороту событий. Конечно, любовь — это прекрасно само по себе. Тем более что смотреть на молодых людей было одно удовольствие, ибо обоюдные чувства их не вызывали сомнений. Тут, конечно, Дарья Матвеевна угадала и причину всех этих происшествий последних дней — и желание Владимира уехать на Кавказ, и бледный вид и переживания Лизы. — Бедные дети! — говорила она. — Как они, должно быть, мучились, считая свои чувства незаконными, даже преступными… Но какая радость, что все разрешилось таким замечательным образом! Нельзя также не сказать, что родители Владимира вовсе не сопротивлялись этой свадьбе еще и потому, что богатое наследство их семьи, которое волею судеб оказалось в руках Лизы, теперь возвращалось назад. Конечно, Владимиру такое соображение даже в голову не приходило, но чем старше становится человек, тем более придает он важности подобным соображениям. Поэтому Петр Петрович с супругой подробно обсудили еще и это обстоятельство и пришли к выводу, что сей брак — событие более чем желанное. Конечно, пришлось приложить огромные усилия для того, чтобы добиться разрешения молодым на свадьбу, но все препятствия были преодолены, все обстоятельства уладились, к общему удовлетворению, и когда до Вяземских дошли вести об этом браке… О! Трудно себе представить, какие чувства испытала Ксения Григорьевна, узнав обо всем!.. Но все хорошо, что хорошо кончается, заметим мы напоследок. Молодые люди были счастливы много лет после всех этих событий. Они были правы: их любовь была не сиюминутным капризом, а сильным и крепким чувством, которое не разрушилось с годами. Само Провидение соединило их, ибо это была одна из тех редких встреч, которая скрепила два любящих и предназначенных друг для друга сердца. Внимание! Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий. Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.