Из весеннего дневника Надежда Тэффи Книга Надежды Александровны Тэффи (1872-1952) дает читателю возможность более полно познакомиться с ранним творчеством писательницы, которую по праву называли "изящнейшей жемчужиной русского культурного юмора". Надежда Тэффи Из весеннего дневника …A природа, как уже давно дознано археологами, все делает назло человеку. Недаром говорится: «Гони природу в дверь, она вернется в окно». Вот и теперь: дача не нанята – солнце во все лопатки. В прошлом году переехали рано, начались майские морозы и продолжались вплоть до сентября. Двести рублей за дачу заплатили, на шестьдесят дров извели. А еще уверяют, что человек – царь природы. Очень и очень ограниченный монарх, во всяком случае. Я лично не люблю природы. По-мбому, это – одна фантазия и расход. И всегда простудишься в конце концов. Но вчера утром Жан настроился совсем по-весеннему. Посмотрел на барометр, на термометр Цельсия, на Реомюра, на Фаренгейта, помножил Реомюра на Цельсия, разделил барометр на Фаренгейта и решил, что погода весь день будет великолепная, и нужно ехать подышать свежим воздухом. На мои протесты он ответил, что если человек работает всю неделю, как бешеная собака, то он имеет право в воскресенье насладиться природой. Я поняла, что действительно было бы глупо иметь право и не пользоваться им. Непрактично. И мы поехали. Увязался с нами и beau-frère [1 - Свояк (фр.).] Васенька. Я не люблю с ним ездить. Он ужасно моветонный и легко может скомпрометировать. Он и на этот раз стал что-то очень глупо острить насчет моего зонтика, но Жан сразу поставил его на место (конечно, Васеньку, а не зонтик), и мы поехали наслаждаться воздухом. Ехали на конке. Beau-frère Васенька уронил в щель две копейки и всю дорогу выковыривал их тросточкой. Это было очень неприятно. Соседи могли подумать, что для нашей семьи такую важную роль играют две копейки. Вдобавок он всю зиму сохранял летнее пальто в нафталине, а для поездки обновил его, и я очень страдала при каждом Васенькином движении. Жан сидел с другой стороны, и от него пахло пачулями, нюхательным табаком и перцем. От этой смеси издохнет не только моль, но и любое млекопитающее. Мне было очень скверно. С одной дамой-визави сделался легкий обморок. Но Жан поставил ее на место, и она вылезла на полном ходу. Около Черной речки у меня зазеленело в глазах, и мы вышли на площадку. Там было легче дышать, но очень тесно стоять. Beau-frère Васенька болтал ногой в воздухе, и Жан никак не мог поставить его на место. А нафталин пах, и ветер дул как раз на меня. На площадке стояли какие-то личности, которые, по-видимому, не прочь были завязать разговор. Чтобы поставить их на место, Жан начал говорить о загранице. Они сразу поняли, кто перед ними, и замолчали. – Посмотри, Нинет, как этот мост похож на… на площадь Согласия в Лондоне, – говорил он. Я за границей не бывала, но соглашалась, что похож. Может быть, и правда похож – чего же без толку спорить. – Когда я поднимался на Риги… Ригикульм… Все слушали с завистью, a beau-frère Васенька вдруг загоготал, как дикий вепрь, и говорит: «Врешь, Ванька, никогда ты в Риге не бывал». Вышло ужасно глупо. Все стали ухмыляться, а Васенька начал подпевать: «Вре-ешь, вре-ешь»… Жан, чтобы поставить его на место, сказал, что в обществе не принято петь, когда стоишь на коночной площадке. Но тут вмешался кондуктор. – Како тако обчество? Мы уже второй год, как в город перешедчи. Не обчество, стало, а городские. – Я говорю о высшем обществе, – поставил его на место Жан. – О высшем, а не о конно-железнодорожном. У Черной речки мы вылезли и решили взять извозчика до ресторана. Но извозчик нашелся только один и до того пьяный, что его нельзя было даже поставить на место. Пришлось идти пешком. Ветер дул с Васенькиной стороны, и я все время думала, как дохнет моль. Должно быть, ужасные страдания!… На набережной сидела целая дивизия свежемобилизованных хулиганов и делилась впечатлениями на наш счет. Это было неприятно. У входа в ресторан Жан долго умилялся картиной природы и говорил, что весной пробуждается жизнь. – Какая красота! – твердил он. – Река точно серебро! Берега точно изумруд! Небо точно бирюза!… Горизонт – точно золото! Он говорил очень поэтично, хотя несколько ювелирно. – А этот чудный аромат распускающихся почек!… Beau-frère Васенька потянул носом и с уважением произнес: – Ну! И нюх же у тебя! Действительно, на веранде кто-то почки в мадере уплетает. Мы прошли на веранду, и лакей спросил, что мы желаем на ужин. Но Жан сразу поставил его на место, заказав три стакана морсу. Откушав, мы наняли лодку и поехали к взморью. Я сидела на руле и на какой-то корявой палке. Было очень неловко, но палку вытащить было нельзя. Жан говорил, что лодка при этом перевернется. Beau-frère Васенька болтал веслами, языком и ногами и кричал, что задел веслом рыбу. Жан вспоминал, что был знаком с одним графом, членом яхт-клуба, и показывал, как этот граф рассказывал, как греб один князь. Лодка при этом ползла боком и тыкалась кормой в берега. Рядом с нами плыли на ялике какие-то нахалы и веселились на наш счет. Они не слышали, что Жан рассказывает, и не понимали, что так гребет князь по рассказу графа, а думали, должно быть, что это Жан сам не умеет. Чтобы поставить их на место, Жан велел мне спеть что-нибудь по-французски. Мне было неловко, и я отказывалась. Но в это время нас обогнала лодка. В ней сидела дама с офицером и имела такой гордый вид, точно она только что Порт-Артур сдала. Я не выдержала и запела: «Si tu m'aimais!» [2 - Если бы ты меня любила! (фр.)] Офицер покосился на мой голос, а дама со злости повернула нос не в ту сторону, а ткнула нас рулем. Мы выехали на Стрелку. Закат, как поется в романсе, «пылал бобровой полосой». На самом горизонте, там, где небо целует землю, стояли три мужика и пили поочередно из бутылки. Налево от ресторана несло свежераспустившимися почками. Нафталин относило в сторону. Преобладали табак и перец. На обратном пути Васенька напоролся на крупную рыбу и потерял весло. Пришлось ставить лодочника на место, потому что он запросил за весло очень дорого. Корявая палка, на которой я сидела, оказалась моим же собственным зонтиком, только сломанным пополам. У Жана раздавился котелок, а у Васеньки пропал без вести галстук. Ехали назад опять на конке. Пассажиры смотрели на нас двусмысленно. Жан, чтобы поставить их на место и оправдать несвежесть наших костюмов, рассказывал о значении спорта в жизни великих людей и известных политических деятелей. Нафталин и табак отсырели, стали острее, резче и навязчивее. notes Примечания 1 Свояк (фр.). 2 Если бы ты меня любила! (фр.)