Брошечка Надежда Тэффи Книга Надежды Александровны Тэффи (1872-1952) дает читателю возможность более полно познакомиться с ранним творчеством писательницы, которую по праву называли "изящнейшей жемчужиной русского культурного юмора". Надежда Тэффи Брошечка Супруги Шариковы поссорились из-за актрисы Крутомирской, которая была так глупа, что даже не Умела отличать женского голоса от мужского, и однажды, позвонив к Шарикову по телефону, закричала прямо в ухо подошедшей на звонок супруге его: – Дорогой Гамлет! Ваши ласки горят в моем организме бесконечным числом огней! Шарикову в тот же вечер приготовили постель в кабинете, а утром жена прислала ему вместе с кофе записку: «Ни в какие объяснения вступать не желаю. Все слишком ясно и слишком гнусно. Анастасия Шарикова». Так как самому Шарикову, собственно говоря, тоже ни в какие объяснения вступать не хотелось, то он и не настаивал, а только старался несколько дней не показываться жене на глаза. Уходил рано на службу, обедал в ресторане, а вечера проводил с актрисой Крутомирской, часто интригуя ее загадочной фразой: – Мы с вами все равно прокляты и можем искать спасения только друг в друге. Крутомирская восклицала: – Гамлет! В вас много искренности! Отчего вы не пошли на сцену? Так мирно протекло несколько дней, и вот однажды утром, а именно в пятницу десятого числа, одеваясь, Шариков увидел на полу, около дивана, на котором он спал, маленькую брошечку с красноватым камешком. Шариков поднял брошечку, рассматривал и думал: – У жены такой вещицы нет. Это я знаю наверное. Следовательно, я сам вытряхнул ее из своего платья. Нет ли там еще чего? Он старательно вытряс сюртук, вывернул все карманы. Откуда она взялась? И вдруг он лукаво усмехнулся и подмигнул себе левым глазом. Дело было ясное: брошечку сунула ему в карман сама Крутомирская, желая подшутить. Остроумные люди часто так шутят – подсунут кому-нибудь свою вещь, а потом говорят: «А ну-ка, где мой портсигар или часы? А ну-ка, обыщем-ка Ивана Семеныча». Найдут и хохочут. Это очень смешно. Вечером Шариков вошел в уборную Крутомирской и, лукаво улыбаясь, подал ей брошечку, завернутую в бумагу. – Позвольте вам преподнести, хе-хе! – Ну к чему это! Зачем вы беспокоитесь! – деликатничала актриса, развертывая подарок. Но когда развернула и рассмотрела, вдруг бросила его на стол и надула губы: – Я вас не понимаю! Это, очевидно, шутка! Подарите эту дрянь вашей горничной. Я не ношу серебряной дряни с фальшивым стеклом. – С фальшивым стекло-ом? – удивился Шариков. – Да ведь это же ваша брошка! И разве бывает фальшивое стекло? Крутомирская заплакала и одновременно затопала ногами – из двух ролей зараз. – Я всегда знала, что я для вас ничтожество! Но я не позволю играть честью женщины!… Берите эту гадость! Берите! Я не хочу до нее дотрагиваться: она, может быть, ядовитая! Сколько ни убеждал ее Шариков в благородстве своих намерений, Крутомирская выгнала его вон. Уходя, Шариков еще надеялся, что все это уладится, но услышал пущенное вдогонку: «Туда же! Нашелся Гамлет! Чинуш несчастный!» Тут он потерял надежду. На другой день надежда воскресла без всякой причины, сама собой, и он снова поехал к Крутомирской. Но та не приняла его. Он сам слышал, как сказали: – Шариков? Не принимать! И сказал это – что хуже всего – мужской голос. На третий день Шариков пришел к обеду домой и сказал жене: – Милая! Я знаю, что ты святая, а я подлец. Но нужно же понимать человеческую душу! – Ладно! – сказала жена. – Я уж четыре раза понимала человеческую душу! Да-с! В сентябре понимала, когда с бонной снюхались, и у Поповых на даче понимала, и в прошлом году, когда Маруськино письмо нашли. Нечего, нечего! И из-за Анны Петровны тоже понимала. Ну, а теперь баста! Шариков сложил руки, точно шел к причастию, и сказал кротко: – Только на этот раз прости! Наточка! За прошлые раза не прошу! За прошлые не прощай. Бог с тобой! Я действительно был подлецом, но теперь клянусь тебе, что все кончено. – Все кончено? А это что? И, вынув из кармана загадочную брошечку, она поднесла ее к самому носу Шарикова. И, с достоинством повернувшись, прибавила: – Я попросила бы вас не приносить, по крайней мере, домой вещественных доказательств вашей невиновности, – ха-ха!… Я нашла это в вашем сюртуке. Возьмите эту дрянь, она жжет мне руки! Шариков покорно спрятал брошечку в жилетный карман и целую ночь думал о ней. А утром решительными шагами пошел к жене. – Я все понимаю, – сказал он. – Вы хотите развода. Я согласен. – Я тоже согласна! – неожиданно обрадовалась жена. Шариков удивился: – Вы любите другого? – Может быть. Шариков засопел носом. – Он на вас никогда не женится. – Нет, женится! – Хотел бы я видеть… Ха-ха! – Во всяком случае, вас это не касается. Шариков вспылил: – По-озвольте! Муж моей жены меня не касается. Нет, каково? А? Помолчали. – Во всяком случае, я согласен. Но перед тем как мы расстанемся окончательно, мне хотелось бы выяснить один вопрос. Скажите, кто у вас был в пятницу вечером? Шарикова чуть-чуть покраснела и ответила неестественно честным тоном: – Очень просто: заходил Чибисов на одну минутку. Только спросил, где ты, и сейчас же ушел. Даже не раздевался ничуть. – А не в кабинете ли на диване сидел Чибисов? – медленно проскандировал Шариков, проницательно щуря глаза. – А что? – Тогда все ясно. Брошка, которую вы мне тыкали в нос, принадлежит Чибисову. Он ее здесь потерял. – Что за вздор! Он брошек не носит! Он мужчина! – На себе не носит, а кому-нибудь носит и дарит. Какой-нибудь актрисе, которая никогда и Гамлета-то в глаза не видала. Ха-ха! Он ей брошки носит, а она его чинушом ругает. Дело очень известное! Ха-ха! Можете передать ему это сокровище. Он швырнул брошку на стол и вышел. Шарикова долго плакала. От одиннадцати до без четверти два. Затем запаковала брошечку в коробку из-под духов и написала письмо. «Объяснений никаких не желаю. Все слишком ясно и слишком гнусно. Взглянув на посылаемый вам предмет, вы поймете, что мне все известно. Я с горечью вспоминаю слова поэта: Так вот где таилась погибель моя: Мне смертию кость угрожала. В данном случае кость – это вы. Хотя, конечно, ни о какой смерти не может быть и речи. Я испытываю стыд за свою ошибку, но смерти я не испытываю. Прощайте. Кланяйтесь от меня той, которая едет на «Гамлета», зашпиливаясь брошкой в полтинник. Вы поняли намек? Забудь, если можешь! А.» Ответ на письмо пришел в тот же вечер. Шарикова читала его круглыми от бешенства глазами. «Милостивая государыня! Ваше истерическое послание я прочел и пользуюсь случаем, чтобы откланяться. Вы облегчили мне тяжелую развязку. Присланную вами, очевидно, чтобы оскорбить меня, штуку я отдал швейцарихе. Sic transit Catilina [1 - Так уходит Каталина (лат.).]. Евгений Чибисов ». Шарикова горько усмехнулась и спросила сама себя, указывая на письмо: – И это они называют любовью? Хотя никто этого письма любовью не называл. Потом позвала горничную: – Где барин? Горничная была чем-то расстроена и даже заплакана. – Уехадчи! – отвечала она. – Уложили чемодан и дворнику велели отметить. – А-а! Хорошо! Пусть! А ты чего плачешь? Горничная сморщилась, закрыла рот рукой и запричитала. Сначала слышно было только «вяу-вяу», потом и слова: – …Из-за дряни, прости Господи, из-за полтинниной человека истребил… ил… – Кто? – Да жених мой – Митрий, приказчик. Он, барыня-голубушка, подарил мне брошечку, а она и пропади. Уж я искала, искала, с ног сбилась, да, видно, лихой человек скрал. А Митрий кричит: «Растеряха ты! Я думал, у тебя капитал скоплен, а разве у растерях капитал бывает». На деньги мои зарился… вяу-вяу! – Какую брошечку? – похолодев, спросила Шари-кова. – Обнаковенную, с красненьким, быдто с леденцом, чтоб ей лопнуть! – Что же это? Шарикова так долго стояла, выпучив глаза на горничную, что та даже испугалась и притихла. Шарикова думала: «Так хорошо жили, все было шито-крыто, и жизнь была полна. И вот свалилась нам на голову эта окаянная брошка и точно ключом все открыла. Теперь ни мужа, ни Чибисова. И Феньку жених бросил. И зачем это все? Как все это опять закрыть? Как быть?» И так как совершенно не знала, как быть, то топнула ногой и крикнула на горничную: – Пошла вон, дура! А впрочем, больше ведь ничего не оставалось! notes Примечания 1 Так уходит Каталина (лат.).