Усадьба
Мэри Пирс


История Мартина Кокса, простого каменщика, собственными силами добивающегося успеха в жизни, и Кэтрин Ярт, женщины из знатной, но обедневшей семьи, – это история человеческого благородства и верной любви, противостоящих своекорыстию и непорядочности.


Мэри Пирс

Усадьба


ГЛАВА ПЕРВАЯ


Прежде благосостояние семьи Тэррэнтов, как и многих других глостерширских семей, основывалось на производстве шерсти и высококачественных тканей; поместье в Ньютон-Рейлз было основано в 1565 году Уильямом Тэррэнтом, который владел рядом сукновальных фабрик в окрестностях Чардуэлла, расположенного в верхней части долины. Уильям и его ближайшие потомки вкладывали излишки своих доходов в землю, пока поместье, лежавшее у подножия Холма Быка, что у южной оконечности Котсуолдских гор, не охватило более тысячи акров. Оно было разделено на четыре фермы, после чего Тэррэнты покончили с торговлей и зажили спокойной жизнью типичных сельских хозяев.

На протяжении девятнадцатого века, тем не менее, их дела постоянно ухудшались, иногда из-за расточительности некоторых членов семьи, иногда оттого, что семью преследовали неудачи, и к 1815 году большая часть поместья была продана. Осталась лишь ферма Хоум-Фарм. Позже, при Джоне Тэррэнте, и ее пришлось продать, и остался только дом да пятьсот акров земли, на которой он стоял. Теперь это называлось «Ферма старого поместья».

Основной доход приносили Тэррэнту акции каналов и треста, занимавшегося взиманием подорожных пошлин, которому, впрочем, угрожало распространение железных дорог. Он также владел несколькими коттеджами в Чардуэлле и в окрестных деревнях, но больше тратил на их ремонт, чем выручал за аренду. Итак, к 1884 году дохода Джона Тэррэнта едва хватало, а иногда и не хватало на то, чтобы покрыть расходы на содержание дома и земли, в зимние месяцы время от времени приглашать нескольких друзей да содержать с полдюжины лошадей.

Над главным входом в дом в камне была высечена дата его постройки, изображение овцы, почти стершееся от времени, и герб Тэррэнтов: квадрат, разделенный крестом, в каждой четверти которого дважды были проставлены инициалы родоначальника. Джон Тэррэнт гордился своим происхождением и всегда показывал гостям овцу и герб.

– Мы тогда были состоятельными людьми, и все наше благосостояние дала нам шерсть, – любил повторять он. – Но мы уже не те, что были наши предки, в наши дни деньги не задерживаются в руках.

А иногда шутливым тоном он говорил своим детям, мальчику и двум девочкам, что они должны заключить выгодные браки, чтобы удача вновь повернулась лицом к семье Тэррэнтов.

– Хотя я даже не хочу думать о том, как буду без Кэт вести дом и все свои дела. И кроме того, ее избранник должен быть особенным, чтобы я согласился отдать ее ему.

Кэтрин было восемнадцать, а близнецы, Хью и Джинни, были на три года моложе сестры.

– А что же я? – спросила Джинни. – Я разве не заслуживаю кого-то особенного?

– Если я смогу найти его, моя девочка, то у тебя будет самый благородный, самый красивый муж во всей Англии. И хорошо бы ему быть и самым богатым, потому что у тебя нет таланта Кэт растянуть малое на долгий срок.

Джинни, светловолосая и голубоглазая, с тем очарованием, которое так присуще портретам Ромнея, посмотрела на отца с озорной улыбкой.

– А у тебя самого есть этот дар, папа?

– У меня есть особый дар, как ты знаешь, ограбить Питера, чтобы заплатить Полю, и поскольку я практикую это уже больше тридцати лет…

– А какую жену ты подыщешь для Хью?

– Ну-ка, дай-ка мне подумать!

Но тут Хью, оторвавшись от книги, решил высказать свое мнение.

– Я не думаю, что я гожусь для женитьбы. Она связывает человека. Мне кажется, если ты не имеешь ничего против этого, папа, мне лучше остаться холостяком.

– А кто же позаботится о продолжении рода?

– А о нем нужно заботиться? У нас и так все довольно неплохо. Что до меня, то я согласен войти в историю как последний представитель нашей фамилии.

Затем он умышленно повернул лицо к свету. На горле у него был шрам – результат ожога, полученного в раннем детстве, когда из-за невнимательности няни от свечи загорелась его детская кроватка.

– Да и кто захочет выйти замуж за такого урода? Я уж не говорю о своей злосчастной астме.

– Мой дорогой мальчик! – воскликнул Тэррэнт. – Неужели ты считаешь, что не будешь любим из-за этого физического недостатка? Ты просто недооцениваешь женщин. Они даже не будут замечать твоего шрама…

– Тебе не стоит беспокоиться об этом, ты же знаешь. Меня самого это совершенно не волнует. Обычно я даже не вспоминаю о нем.

– Да, конечно, и мы тоже. И все твои друзья. И точно так же будет с той молодой женщиной, на которой ты решишь жениться. Так что давай закончим этот глупый разговор, что ты будешь обойден счастьем.

Хью с серьезным видом склонил голову.

– Я вынужден подчиниться, отец. Но я все-таки надеюсь, поскольку мне нет пятнадцати, что мне еще немного будет позволено насладиться свободой.

Он вернулся к своей книге, и лицо его было абсолютно бесстрастным и спокойным. И это не было позой: жизнь, как обнаружил Хью Тэррэнт, предлагала столько интересного, такое количество удовольствий и развлечений, что в ней не было места тщеславию. Для него не имело никакого значения, как он выглядел. Его ум был занят массой других вещей. А если он и обсуждал свой шрам, то лишь философски-иронично.

– Хорошо, что это случилось со мной, а не с Джинни. Она бы не перенесла этого так легко, как я.

Однажды, разглядывая себя в зеркале, после того, как Кэтрин только что остригла ему волосы, он сказал:

– Неплохо, что я отмечен таким образом. В противном случае я был бы слишком хорошеньким.

Внешне близнецы были похожи на свою умершую мать. У них были такие же густые пшеничного цвета волосы, которые слегка вились, и такие же яркие голубые глаза. Оба были невысокого роста, изящно сложены, с узкой костью. Кэтрин, со своей стороны, пошла в породу Тэррэнтов и ростом, и манерой держаться, и спокойным безмятежным взглядом; как у всех Тэррэнтов, у нее были темные каштановые волосы, шелковистые и прямые, слегка отливающие медью, серые глаза и кожа, которая, казалось, светилась изнутри. Хотя ей было всего лишь восемнадцать, она выглядела старше, может быть потому, что последние пять лет на ней лежала вся ответственность на ведение дома; ей пришлось заменить мать близнецам, а последние полтора года быть их гувернанткой.

Хотя Джон Тэррэнт часто говорил о необходимости экономии, но лишь благодаря бдительности и практичности Кэтрин удавалось сводить концы с концами. Она следила за тем, чтобы нигде ничего не пропадало, она требовала от Джоба Робертса, садовника, чтобы овощей и фруктов к столу хватало на круглый год; у нее был старый потрепанный экипаж, переделанный под одну лошадь. А когда ушла гувернантка мисс Стерди, она решила обучать близнецов самостоятельно.

– Что бы мы делали без Кэт и без ее таланта изворачиваться? – повторял Тэррэнт. – Это она ведет дом и не дает мне залезть в долги.

– Я тоже умею изворачиваться, папа, – жалобно сказала Джинни, – но ты никогда не хвалишь меня.

– Потому, что я знаю, как ты это делаешь. Ты экономишь шиллинг на починке своей шляпки и надеешься взамен получить новое платье.

– На протяжении последних трех или четырех месяцев у меня не было ни одного нового платья.

– А как давно у Кэт не было новых платьев?

– О, Кэт никогда не волновали новые вещи.

– Тем не менее, ей удается, – продолжал Тэррэнт, – выглядеть элегантной. И тебе следует учиться у нее, как добиваться того же без расточительности.

О, папа! – воскликнула Джинни, покачав головкой с укором. – Тебе ли говорить о расточительности, когда лишь три недели назад ты купил этот ковер, чтобы положить его в нише у окна большой залы! На те деньги, что ты заплатил за этот ковер, я могла бы купить двадцать новых платьев и сколько угодно новых шелковых шалей.

– И без сомнения они все скоро надоели бы тебе. А мой ковер будет долго радовать вас всех после того как я умру. То же касается и нашего дома. Нужно много денег – больше, чем иной раз я могу достать, – чтобы содержать его, но разве тебе хотелось бы, чтобы мы отказались от этого дома?

– Нет, – ответила Джинни с легким вздохом. – Ты же знаешь, что мне не хотелось бы этого, папа.


Старый дом в Ньютон-Рейлз был построен из хорошего костуолдского камня. Он простоял уже почти три сотни лет, и мог простоять еще столько же. Но более поздние пристройки, кухонное крыло и часть конюшни, уже начинали разрушаться, потому что сорок лет назад они были построены из худшего камня, добытого в самом поместье.

Все ремонтные работы в Рейлз делались Руфусом Коксом, местным каменотесом и каменщиком. В этом году его пригласили отремонтировать часть стен в конюшне и расширить каретный сарай. Работа заняла много времени, потому что единственным помощником Руфуса был его сын, Мартин, которому было всего пятнадцать лет. Да и камень им пришлось носить с Ратленд-Хилл. Но теперь все было закончено. Ремонт, как все, за что брался Кокс, был сделан отлично.

Тэррэнт стоял в конюшне и с удовольствием оглядывался. Единственное, что его раздражало, это то, что новая кладка была свежей и светлой по сравнению со старым камнем, обработанным непогодой. Но разница, как он знал, со временем сотрется; главным же было то, что работа закончена, все здания опять в порядке.

Над широким входом в каретный сарай в камне были высечены солнечные часы: это был новый камень и новые часы. Старые почти полностью стерлись, так что с трудом можно было различить на них римские цифры. На новых все было видно четко, они показывали чуть больше четырех часов. Тэррэнт, прищурившись от солнца, прочитал высеченную надпись: «Я считаю только солнечные часы. Делай так же и ты».

За его спиной, в саду, прибирался Руфус Кокс. Он уже сложил свои инструменты в сумку и теперь маленькой щеткой сметал грязь с верстака. Тэррэнт подошел к нему.

– Твой сын отлично поработал, он высек и часы и изречение именно так, как я хотел.

– Надеюсь, что так, – ответил Руфус. – В этом и состоит его работа, чтобы делать все как следует. Мы скоро останемся без заказов, и он и я, если не будем делать так, как нас просят.

– Ну это уж вряд ли. Этого не может случиться с человеком твоей квалификации. Здесь для тебя всегда найдется дело. Нужно будет отремонтировать конец кухонного крыла – это следующая большая работа. Но боюсь, с ней придется подождать до тех пор, пока я не разбогатею.

– Хм! – насмешливо хмыкнул Руфус. – К чему говорить о ремонте кухонного крыла. Это здание нуждается не в ремонте, я говорил об этом много раз и могу повторить еще. Когда ваш отец строил это крыло, он хотел сэкономить деньги и взял камень из своей собственной каменоломни, если это можно так назвать. Но этого не следовало делать, мистер Тэррэнт, сэр. Этот камень подходит лишь на ограждения да на загоны для скота, но на строительстве дома нет никакого смысла экономить, потому что в конце концов это обойдется дороже. Плохой камень, плохо лежит. Этот конец здания должен быть полностью разрушен и построен заново, начиная с фундамента.

– Да, согласен, – сказал Тэррэнт. – Но откуда взять деньги, а? Подскажи мне, и эта работа – твоя, можешь начинать хоть сейчас. Я ведь и так должен тебе за три месяца работы, а это кругленькая сумма, не так ли?

Взглянув на покрытое серой щетиной лицо Кокса, на его длинный прямой нос и клинообразный подбородок, он добавил все тем же шутливым тоном:

– Ты уж не особенно торопись присылать мне счет за работу, ладно? У меня сейчас небольшие сложности. Для таких людей, как я, настали трудные времена.

Руфус, окончив сметать мусор с верстака, положил щетку в сумку с инструментами и молча взял в руки метлу с длинной ручкой. Он пару раз взглянул на Тэррэнта из-под белых от пыли ресниц.

– Да, я знаю об этом. Сейчас для всех трудные времена. Но ведь и в прошлом я никогда не давил на вас, мистер Тэррэнт, не буду делать этого и сейчас. Я пришлю вам счет как положено, а вы оплатите его тогда, когда вам будет удобно.

– Спасибо тебе, Кокс. Ты хороший человек. Я был уверен, что ты все поймешь.

И Тэррэнт, устранив эту маленькую проблему, опять принялся расхваливать работу Кокса и его сына.

– Кстати, а где же Мартин? Он уже ушел домой?

– Он повез домой остатки камня, – ответил Руфус. – Он сейчас вернется, чтобы забрать верстак и инструмент.

– Хороший помощник тебе, он ведь уже подрос. Он много работает и будет таким же первоклассным каменщиком, как ты.

Разговаривая, Тэррэнт достал из сумки с инструментами скрученный грязный листок бумаги и развернул его на верстаке. На нем были заметки, рисунки, измерения, но в словах кое-где были грамматические ошибки, хотя рисунки и диаграммы были выполнены очень умело.

– Это работа Мартина, правда?

– Да, это все его работа.

– Знаешь, она хорошо выполнена.

– Неплохо, мистер Тэррэнт. Думаю, что неплохо.

– Ты только подумай, Кокс! Для юноши в пятнадцать лет! Чем ты недоволен? – воскликнул Тэррэнт. – Ты не хочешь признавать того, что твой собственный сын умен?

– Ум это хорошо, но само по себе это ничего не дает. – Руфус перестал мести и стоял, опершись на метлу. – Я иногда беспокоюсь о мальчике. Это правда, я научил его всему, что знал сам: читать, писать, я обучаю его ремеслу каменщика, но…

– Но что же не так? – спросил Тэррэнт.

– Ему немного не хватает воспитания, – сказал Руфус. – Ему нужно общаться с другими ребятами.

– Но у него нет такой возможности, ведь он целыми днями работает в каменоломне. Молодой человек не может научиться там жизни. Да и твоя дочь тоже.

– Моему сыну Мартину нужно общение. С людьми, которым есть что сказать. С образованными людьми, такими как вы.

– Тебе следовало послать его в школу, – сказал Тэррэнт.

– Может быть, и следовало. Но мне нужна его помощь. А кроме того, обучение в школе, если она хорошая, стоит уйму денег, я думаю.

– Проклятье, Кокс! – воскликнул Тэррэнт. – Я уверен, что дело обстоит не совсем так! Ты первоклассный каменщик, работающий в своей собственной каменоломне, где ты добываешь лучший камень во всей округе! Ты не можешь быть нищим, я просто убежден в этом!

– Нет, я не нищий, и рад, что могу сказать это. Я никогда и не говорил, что я нищий, мистер Тэррэнт. Но вы ведь тоже не отправили своего сына в школу, мистер Тэррэнт, сэр?

– Это потому, что у моего мальчика астма, и врачи говорят, что ему лучше обучаться дома. В противном случае я бы непременно послал его в школу, даже если бы мне пришлось отдать за обучение последний пенни.

– Я уверен, что вы бы так и поступили, сэр. Я уверен в этом. И я сделал бы для Мартина то же самое, если бы у меня был этот самый последний пенни. Но сейчас трудные времена, как вы изволили заметить, и не только для таких джентльменов, как вы, но и для всех остальных тоже. Сейчас мало строят, а это означает, что нет спроса на мой камень, сейчас ведь депрессия в торговле. В газетах пишут, что времена улучшаются, и я молюсь Богу, чтобы это было правдой, но здесь, в Чардуэлле, да и во всей округе, этого пока что не заметно. Но давайте вернемся к моему сыну Мартину…

– Да, конечно, – согласился Тэррэнт. – Мне понятно, чему ты хочешь его научить, и я думаю, что лучше всего ему было бы приходить к нам. У нас сейчас нет гувернантки – мы урезаем наши расходы где только можем, – обучением близнецов занимается Кэтрин. Так что, если ты пожелаешь, присылай Мартина к нам.

– Это чрезвычайно любезно с вашей стороны, сэр. Да, это действительно так. Это как раз то, чего бы мне хотелось.

– Тогда я рад, что предложил тебе это.

– Я что хочу сказать: мальчика прежде всего нужно обтесать.

– Обтесать?

– Да. Нужно убрать все острые углы.

– Да, понимаю, – согласился Тэррэнт.

– Ему нужны общие знания, вот что ему нужно, ну и еще кое-какие вещи. Я хочу, чтобы он умел общаться… держать себя. Я хочу сказать… чтобы каких бы людей он ни встретил на своем пути, он не чувствовал бы себя ниже их.

– А как часто ты сможешь освобождать его от работы?

– Не знаю. Это трудно сказать. Я подумаю и решу.

– Хорошо, присылай его в понедельник в половине девятого, ну а там мы посмотрим. Я сообщу об этом детям и объясню Кэт, чего ты хочешь для Мартина. Она и сама потом поймет, что ему нужно, в этом я уверен, и она сделает для него все возможное, как для брата и сестры, можешь не сомневаться.

– Я убежден в этом, сэр. Я знаю, что она так и сделает. – Руфус приподнял края своей шляпы. – И Мартин сделает для нее все возможное. Итак, в половине девятого в понедельник. Он будет здесь, сэр, и точка!

– Это правильно, Кокс. Тогда все решено. – И Тэррэнт отвернулся, вежливо кивнув на прощание.


Улыбаясь тому, как Руфус окольным путем заключил с ним сделку, он вошел в дом с черного хода и поднялся наверх в классную комнату, зная, что застанет там своих детей за чаем. У него уже вошло в привычку присоединяться к ним два или три раза в неделю, болтать об их занятиях и выпивать с ними чашку чаю. Сегодня, правда, он торопился, потому что у него была назначена встреча, и хотя выпил чаю, но сделал это быстро, на ходу, сразу же объяснив причину своего появления.

– Кэт, у тебя теперь будет новый ученик. Сын Руфуса Кокса, Мартин. Кажется, Руфус хочет, чтобы Мартин получил воспитание. Я думаю, что ты справишься с этим. Надеюсь, у тебя нет возражений?

– Думаю, что нет, – ответила Кэтрин. – Когда он придет?

– В половине девятого в понедельник, а в дальнейшем ты все решишь сама.

– А чему я должна буду научить его?

– Ну, Руфус говорил очень неопределенно, но я думаю, он хочет, чтобы Мартину был придан некоторый глянец. Боюсь, что это может оказаться невыполнимой задачей, но, по крайней мере, мальчик достаточно смышленый. И мне кажется, ему стоит помочь.

– Да, конечно. Я разговаривала с ним несколько раз, и мне тоже кажется, что он очень понятливый.

– Превосходно! Превосходно! – сказал Тэррэнт. Он допил чай и поставил чашку с блюдцем на поднос. – Я знал, что могу на тебя положиться.

Джинни, которая до сих пор молча слушала, теперь заговорила с некоторым высокомерием.

– Ты не спрашиваешь меня или Хью, папа, не против ли мы, чтобы здесь был Мартин Кокс.

– Если ты хочешь сделать приятное своему отцу, моя девочка, то ты не будешь против. Работа, которую для нас сделал Руфус, стоит больших денег, а он был настолько любезен, что согласился ждать сколько угодно, чтобы я смог расплатиться. Хороший поступок заслуживает в ответ того же, а хорошим поступком с нашей стороны будет помощь Мартину.

– Он явится сюда в своем фартуке, папа, который весь покрыт пылью и пропах потом?

– В чем бы он ни пришел, – ответил Тэррэнт, – пожалуйста, будь вежлива с ним.

– Вопрос в том, – возразила Джинни, – будет ли он вежлив с нами?

– Я всегда находил его очень вежливым.

– Я тоже, – поддержала отца Кэтрин.

– Ну, я никогда не разговаривала с ним, – ответила Джинни.

Хью слегка фыркнул:

– Хотя ты и не разговаривала с ним, моя дорогая, ты часто находила причину, чтобы прогуляться по саду именно в том месте, где находился он. И ты всегда делала это так, чтобы он тебя заметил в твоем пышном наряде.

– Это неправда! – воскликнула Джинни. – Я просто ходила смотреть, как продвигается работа.

– Как, Джинни кокетничает, – спросил Тэррэнт, – хотя ей лишь недавно исполнилось пятнадцать?

Но его удивление было притворным, потому что он знал, что его младшая дочь искала и добивалась восхищения с того момента, когда только начала говорить.

– Боже, помоги молодым людям в ближайшие несколько лет! – продолжал он. – Между ними будут сплошные ссоры, пока эта девочка не повзрослеет. И все начнется, похоже, с Мартина Кокса.

– Бедняжка! – пренебрежительно сказала Джинни. – Сын каменщика? Что он мне?

– Сын каменщика или нет, он достаточно симпатичный молодой человек. – И, повернувшись к своей старшей дочери, Тэррэнт сказал: – Кэт, твоей обязанностью будет защищать Мартина от Джинни.

Кэтрин просто улыбнулась на это, а Хью заговорил в ответ:

– Мы проследим за этим, папа, но, хотя я и знаю его совсем немного, мне кажется, что он прекрасно сможет постоять за себя сам.

– И это хорошо, – сказал Тэррэнт. – Ну, а теперь мне действительно нужно идти.

Как только за ним закрылась дверь, Джинни опять прорвало:

– Очень мило со стороны нашего отца приводить в дом всяких неотесанных парней, но ведь общаться с ними придется нам…

– Всего одного неотесанного парня, если уж ты употребляешь это слово, – сказала Кэтрин.

– И как ты собираешься учить эту деревенщину, ведь он так отстал от нас?

– У меня будет время решить это до его прихода.


В конюшне Руфус закончил прибираться и теперь с нетерпением ждал возвращения сына с лошадью и телегой. Когда тот, наконец, появился, Руфус подошел, взял лошадь под уздцы и осторожно развернул так, чтобы телега оказалась около верстака.

– Что задержало тебя так долго? Я думаю, сплетничал со своей сестрой?

– Сломалась одна из печей для обжига извести. Обвалилась часть трубы. Пришлось чинить ее.

– Теперь все в порядке?

– Надеюсь, что да.

– Что значит, что ты надеешься?

– Я хочу сказать, что все в порядке. Она работает.

– Хм! – произнес Руфус, метнув на него острый взгляд. – Ну, а теперь помоги-ка мне поднять верстак, нечего заниматься пустой болтовней.

Вместе они аккуратно подняли верхнюю плиту верстака и осторожно положили ее на телегу. Потом погрузили камни поменьше, на которых плита лежала. Руфус положил на телегу сумку с инструментом, взобрался сам и взял поводья. Мартин сел рядом с ним, и они медленно выехали со двора, в последний раз взглянув на конюшню и на каретный сарай, где они столько поработали.

– Теперь все смотрится лучше, чем тогда, когда мы начинали, – сказал Руфус. – И этот новый камень, который мы положили, будет служить намного дольше, чем тот, что мы убрали.

– Да, – согласился Мартин. – Это то, чего я не могу понять, – почему люди, которые владеют таким домом, делают пристройки из плохого камня.

– Эти люди думают, что на этом могут сэкономить, но они не правы, – сказал Руфус. – Нельзя экономить на камне. Это ненадолго. Если это не станет ясно тебе самому, это станет ясно твоему сыну. Дешевое всегда в конце концов обходится дорого, особенно, когда строишь из камня.

Они проехали под аркой и выехали на проселочную дорогу, и Мартин, взглянув на дом, в одном из окон заметил тонкую фигурку в бледно-голубом платье, которая тотчас же отпрянула от окна и отвернулась. Он взглянул на дом лишь мельком, но узнал, кто стоял у окна, по белокурым волосам и по особой манере двигаться. И хотя теперь она была невидима, он чувствовал, что она наблюдает за ним откуда-то, возможно высоко вздернув подбородок, как это делала обычно. Пожалуйста, она может наблюдать за ним, если ей того хочется, но он не позволит ей думать, что его это трогает сколько-нибудь. Он отвернулся, сопротивляясь желанию еще раз взглянуть на окно.

Длинная проселочная дорога из Ньютон-Рейлз спускалась с холма через парк, где, благодаря первому летнему теплу, пышно цвели каштаны. Когда они достигли первого поворота дороги, мальчик позволил себе еще раз обернуться на дом, который был теперь на расстоянии двух сотен ярдов. Он стоял на небольшом возвышении, а за ним поднимался холм. Его серые каменные стены и покрытая лишайником крыша мягко светились в лучах теплого послеполуденного солнца, а многочисленные окна бросали яркие блики благодаря маленьким прямоугольным граням. Около западной веранды распустились бледные цветы глицинии, а одна из стен фронтона была полностью заплетена зеленым плющом. В парке, окружавшем дом, росли экзотические кедр и дикая маслина, а также местные клен, бук, жимолость, сирень и шиповник.

Есть, думал Мартин, прекрасные дома, больше и красивее этого; здесь же, в Южном Костуолдсе, он мог перечислить по меньшей мере с полдюжины таких, но в Ньютон-Рейлз было что-то такое, что затрагивало его душу. Он не мог объяснить, что это было. Не мог объяснить, что он чувствовал. Он лишь знал, что по мере того как телега катится дальше и дом скрывается за деревьями, его охватывает чувство утраты.

– Итак, до свидания, Рейлз, – сказал он, садясь прямо на сиденье. – На год или два мы расстаемся, пока мистер Тэррэнт не позовет нас опять.

– Ты можешь не прощаться, – сказал Руфус, – потому что вернешься сюда в понедельник утром, чтобы начать заниматься в классе вместе с мисс Джинни и мистером Хью.

– Занятия? Какие занятия? – спросил Мартин.

– Занятия, на которых ты сможешь научиться тому, что в будущем тебе, возможно, пригодится. Эти знания помогут тебе в жизни занять свое место. Подумай о Тэррэнтах и о том, какие они… Они всегда так уверены в себе… Всегда у них слово наготове… Никогда не сомневаются в том, что делать… Образование сделало их такими, и эти знания они могут передать тебе.

Нахмурившись так, что брови сошлись на переносице, Мартин пристально смотрел вперед, его лицо с острым подбородком и высокими скулами выражало упрямство. Перспектива возвращения в Рейлз и причина этого вызывали в нем противоречивые чувства: сначала радостное возбуждение, потом холодный страх. Что бы ни говорил отец, он отлично понимал, что стоит за этим предложением.

– Ты будешь платить за эти уроки?

– Конечно же, нет, – ответил Руфус.

– Тогда это любезность?

– Вот именно.

– Тогда я не знаю, хочу ли я ходить туда, – быть признательным им за их благотворительность.

– Будь проклята признательность! – сказал Руфус. – Мы работали более двенадцати недель, отремонтировали все конюшни, но мы не получим ни пенни еще Бог знает сколько времени. И так всегда. «Не торопись, Кокс, присылать мне счет за работу. Сейчас трудные времена». Хорошо, я пойду ему навстречу и на этот раз, но я хочу иметь что-нибудь в ответ. Так что не говори глупостей о признательности по отношению к ним.

– Ты хочешь сказать, что нам не заплатят ни за нашу работу, ни за тот камень, который мы доставляли, в ближайшие полгода? – В мятежные мысли Мартина словно добавили жара. – А как же мы будем жить, если нам придется так долго ждать?

– О, вот теперь ты задаешь разумные вопросы, мой сын! Мы будем жить так, как сможем, будем отказывать себе во всем, жить на то, что я сумел сэкономить до настоящего времени. И именно поэтому мы должны пользоваться случаем, чтобы получить что-нибудь взамен.

– Будь я проклят, если я хочу учиться у них! Я бы предпочел, чтобы нам заплатили то, что должны, и тогда мы смогли бы прилично жить, иметь приличную пищу на столе. Да, мы могли бы жить в нормальном доме, а не в той берлоге, где мы живем сейчас. О, когда я думаю, на что похожа наша жизнь по сравнению с жизнью этих людей! Даже их собаки живут лучше, чем мы! И тем не менее они просят нас подождать денег, которые мы заработали своим потом!

– Да, ты прав, – согласился Руфус. – Так обстоят дела в этом мире. Таких, как мы, притесняют. Я простой каменщик, в этом все дело, я достаточно умен, когда работаю с камнем, но у меня нет должного образования, потому что мне все время приходилось работать. Но тебе всего лишь пятнадцать, и у тебя есть шанс продвинуться. Поучись немного и, может быть, твоя жизнь будет лучше моей.

– Но как это может помочь мне, если я тоже всего лишь каменщик?

– Я не знаю как именно, сынок. Многое будет зависеть только от тебя. Но я точно знаю, что учение – это ценная штука, и теперь у тебя есть шанс получить это.

– А как же моя работа? Мы должны начать новый коровник в понедельник, это во-первых, и потом мы должны отремонтировать каменный дом в Бринк-энд.

– Я смогу отпускать тебя лишь по утрам. Мне, конечно, будет трудновато, но я привык к трудностям и хочу дать тебе шанс в жизни.

– Но я еще не уверен, что хочу пойти, – проворчал Мартин, кинув взгляд на парк, простирающийся на другой стороне.

– Ты сделаешь так, как я говорю, и хватит об этом, – отрезал Руфус. Затем, взглянув на угрюмое лицо мальчика, он добавил: – Мне казалось, что ты хочешь учиться. Ты всегда задавал много вопросов, и я уж не помню, сколько раз заставал тебя за чтением одной из тех старых книжек, которые давал тебе Парсон Талбот. Теперь тебе предоставляется возможность учиться должным образом, с людьми, которые понимают, что к чему, и мне кажется, что ты должен быть хоть немного благодарен мне за то, что я беспокоюсь о тебе.

– Но я не буду чувствовать себя свободно с людьми такого сорта. Да и в их доме тоже.

– Тебе будет сначала неловко, я знаю, но чем больше ты будешь находиться среди таких людей, тем более свободно ты будешь себя чувствовать. Учатся не только по книгам – есть и много других премудростей. Ты многому можешь научиться у Тэррэнтов и им подобных, просто находясь рядом с ними, и когда-нибудь – кто знает? – может быть, из этого выйдет толк. И хватит споров, потому что нравится тебе это или нет, все уже решено.

* * *


Покинув Ньютон-Рейлз, они повернули направо через ворота и поехали под гору к Чардуэллу. Не доезжая до города, пересекли мост и свернули на дорогу к Ратленд-Хилл. Через пару миль дорога разветвлялась на две тропинки, одна из которых вела к ферме Хей-Хо, а другая в каменоломню Скарр, пробитую сбоку в горе.

Плоская открытая часть каменоломни смотрела на юг, светлая каменная пыль сверкала в лучах солнца, а над ней волнами поднимался жар. Внутри каменоломни каменные уступы поднимались террасами, камень в нижней части был чистым, потому что тут недавно производились выработки, а наверху он был темным от дождей, местами порос травой и мелким кустарником. Внизу лежало пять или шесть огромных каменных глыб, обработанных несколько недель назад. Они лежали в ряд, просыхая, ожидая, когда их расколют на блоки, а перед глыбами лежали уже готовые блоки, каждый площадью в ярд. В отдалении, на другой стороне рабочей площадки, были сложены запасы обработанного, готового к использованию камня.

Некоторое количество камня они использовали сами, остальное продавали другим каменщикам, которые тоже занимались строительством в Чардуэлле и его окрестностях. В последнее время продавалось совсем мало, но Руфус тем не менее настаивал на том, чтобы запасы все время пополнялись, поэтому каждую свободную минуту отец и сын трудились в каменоломне, отбивая сырой камень и превращая его в готовые блоки. Для строительства ферм и коттеджей в основном использовался бут, но для более красивых зданий, особенно в городах, предпочтительнее был тесаный камень, который должен был быть красиво отделан. Этим занималась сестра Мартина. Она добивалась красоты камня, проводя по его еще влажной поверхности прочным стальным гребнем. Мартину было непонятно, почему они все должны были так много работать, и иногда он ворчал по этому поводу.

– Почему мы все время должны обрабатывать камень, если не используем и не продаем и двадцатой части его?

А Руфус, покачивая головой, повторял:

– Потому что настанет такой счастливый день, когда все переменится, и мы должны быть готовы к этому.

Вокруг внешнего края каменоломни, где склон спускался вниз, годами скапливались отходы: каменная пыль, бесполезные осколки, которые выметались с центральной части, старые чайники и кастрюли, проеденные ржавчиной, зола, сажа, очистки овощей. Руфус и его двое детей жили в самой каменоломне, в коттедже, построенном из грубого камня сбоку горы. Руфус построил эту хижину сам более тридцати лет назад, когда он впервые пришел в каменоломню молодым двадцатидвухлетним человеком. Тогда он был еще холостяком, построил хижину наскоро, что соответствовало его простым холостяцким потребностям. Она состояла из одной низенькой комнаты, которая на ночь разделялась занавеской. Пища готовилась на открытом очаге. Когда Руфус женился, – тогда ему было тридцать четыре года, – он пристроил еще маленькую кухню. Это было единственное усовершенствование, которое он посчитал необходимым.

Летом в коттедже было жарко – в иные времена непереносимо жарко, – а в сырую погоду совсем наоборот, вода струилась по поверхности скалы, которая была внутренней стеной хижины, и на каменном полу собирались лужи. Зимой в доме тоже было сыро, огонь в очаге не мог просушить его. Даже в летние месяцы, когда были открыты окна и дверь, в доме пахло сырым камнем и землей и в воздухе висела сырость.

«Как будто мы живем в пещере», – говорил иногда Мартин своей сестре.

В чудесные жаркие летние дни Нэн выносила на воздух все постельное белье и развешивала его проветриваться. Она раскладывала на солнце одеяла, подушки, матрацы, переворачивала их снова и снова. Но даже высушенные и проветренные, они все равно источали запах сырости, казались влажными на ощупь, когда их вновь заносили в дом.

– И так будет всегда, – говорил Мартин, – пока мы будем жить в этой норе. – Хижина вызывала у него отвращение. – Если бы не ты, – говорил он Нэн, – если бы ты не проветривала ее, нас бы всех уже разбил паралич или мы бы умерли от чахотки, как наша мать.

– Ах, Мартин, не говори так. – Темные глаза Нэн наполнялись страхом. – Какой ужасной смертью умерла наша бедная мама! Столько страданий, столько боли! Я часто думаю об этом, когда остаюсь одна. Иногда я просто не могу выбросить эти мысли из головы.

– Знаю, знаю, – отвечал Мартин. Внутренне он корил себя за то, что говорил так жестоко. – Я не имел в виду то, что сказал. Мы намного сильнее нашей мамы. Мы пошли в отца. Мы тверды, как дуб.

– Да, я думаю, что это так, – соглашалась Нэн. – Мы все достаточно здоровы, все трое. Но эта старая хижина… – Она вздохнула. – Чего бы я только ни отдала, чтобы жить в доме, где чисто, сухо и хорошо пахнет. У холма в Фордовере, или, возможно, в самом Чардуэлле. Вот этого мне хочется больше всего – коттедж в самом Чардуэлле, где вокруг есть соседи, где все время что-то происходит.

– У тебя на примете есть что-то определенное?

– Да, – виновато ответила Нэн. – Один из коттеджей недалеко от старой церкви… с небольшим садиком… Я всегда останавливаюсь и смотрю на них, когда хожу на могилу мамы. Вот где я хотела бы жить, если бы на то была моя воля.

– Чтобы бой церковных часов будил тебя по ночам?

– И грачи кричали в вязах.

– Коробейники и лоточники подходили к дверям…

– И оттуда недалеко… Ах, только подумать, что там можно было бы жить!

– А как насчет запаха от ручьев, когда туда спускают отходы фабрики?

– О, я совсем не возражаю против этого! Я просто закрою окна и двери и подожду, пока все это не развеет ветер. – Нэн робко рассмеялась. – Ах, Мартин, – страстно сказала она. – Ты думаешь, что это возможно? Отец говорит, что когда-нибудь так и будет. Он говорит, что мы должны быть терпеливы и должны доверять ему, и когда-нибудь мы будем жить так, что даже и представить себе сейчас не можем.

– Да, но он никогда не говорит, когда это будет и каким образом. Но у тебя когда-нибудь должен быть приличный дом! У чардуэлльской церкви, если ты захочешь. Если этого не сделает отец, то это сделаю я сам.

– Как ты это сделаешь?

– Я не знаю. Я думаю, что в этом я похож на отца. Но как-нибудь я этого добьюсь, могу поклясться на Библии, если ты хочешь.

Мартин и его сестра были очень близки; им всегда было о чем поговорить и они всегда были согласны друг с другом; они черпали утешение друг в друге, и это скрашивало их жизнь. Хотя Мартин был на два года моложе Нэн, он чувствовал себя покровительственно по отношению к ней, потому что его жизнь не была такой однообразной и скучной. Он понимал, что по сравнению с ней ему повезло, потому что, работая, ему приходилось бывать в разных местах, в городках, расположенных в долине, или в окрестных деревнях. Единственным развлечением Нэн была прогулка по пятницам в Чардуэлл за продуктами. Не считая этого, она редко покидала каменоломню, и когда ее отец и брат отсутствовали, она не видела ни единой живой души с раннего утра, когда они уходили на работу, и до позднего вечера, когда они возвращались, а в летние месяцы они, как правило, возвращались около десяти часов вечера. И нет ничего удивительного в том, что она с таким восторгом слушала все, что они могли ей рассказать, но поскольку Руфус не терпел пустой болтовни, то на долю Мартина выпадало рассказывать ей все, что они видели днем.

Но этим теплым летним вечером Руфус, вернувшись из Ньютон-Рейлз, сам был расположен поговорить, поскольку он был доволен сделкой, которую заключил с Джоном Тэррэнтом.

– Это может помочь твоему брату, – сказал он. – Он умный мальчик, такого не каждый день встретишь, но ему нужен шанс, чтобы занять в этом мире подобающее место. Это было мудро с моей стороны заговорить об этом таким образом, и мистер Тэррэнт понял все с полуслова.

Мартин ничего не говорил, но Нэн видела, что у него есть сомнения насчет этого; позже, когда они остались одни, она спросила его:

– Ты не хочешь ходить в Рейлз учиться?

– Нет, не хочу.

– Но ты ведь часто повторял, что хотел бы ходить в школу.

– В школу – да, – сказал Мартин, – но не к ним, не в Рейлз.

– Но ведь тебе же нравилась эта семья, правда? Ты всегда говорил, что нравилась.

– Да, может оно и так. Но после того, как отец сказал мне сегодня, что мистер Тэррэнт не заплатит нам еще месяца три, а то и больше, я уже не уверен в этом. Почему эти люди заставляют нас так много работать, а потом еще требуют, чтобы мы ждали наших же денег?

– Я не знаю. Но всегда было так. Отец повторял это много раз.

– Это несправедливо. Мы и так живем в доме, который годится разве что для свиней.

– О, Мартин, не говори так! Тебе выпадает такое счастье. Если бы это случилось со мной, я была бы на седьмом небе.

– Да. – Он молча посмотрел на нее, тронутый тем, что его сестра, даже слегка завидуя ему, все равно так рада за него. – Жаль, что ты не можешь пойти туда вместо меня.

– Все, что ты узнаешь в Рейлз, – продолжала Нэн, – ты сможешь рассказать мне.

– Да. Я об этом как-то не подумал.

– Какие они, дети мистера Тэррэнта? Они разговаривали с папой или с тобой?

– Мисс Кэтрин разговаривала с нами несколько раз о работе, которую мы делали, и мистер Хью тоже. Но еще одна, ее зовут мисс Джинни, никогда не разговаривала с нами. Она лишь проходила мимо с высоко поднятым носом.

– А дом? Он хорош?

– Он не просто хорош, он великолепен. И потом в нем есть еще что-то такое… Это трудно объяснить словами… Какое-то особенное чувство.

– Ощущение счастья?

– Да, правильно. А как ты догадалась?

– Потому что, когда ты рассказывал о нем, мне передавалось это ощущение. Покоя и счастья. Света и простора летом, тепла и уюта зимой. Ощущение безопасности и доверия… Ты чувствуешь то же самое?

– Да. И я не знаю, отчего это происходит. Я нигде больше не чувствовал себя так, как там. Я даже ни разу не был внутри дома – только на кухне. Но я каким-то образом знаю каждую комнату… Не знаю, почему. Я не могу понять этого.

– Тогда тебе должны понравиться занятия там. Ведь правда?

– Но интересно, к чему это может привести? И что из этого выйдет в конце концов? Этого я не могу себе представить – что у папы на уме.

– Я уверена, что уж куда-нибудь тебя это приведет.

– Да, но куда?

– Для начала, прочь из этой хижины, я надеюсь.

– О, если бы это было так… – Его глаза блеснули. – Если это поможет нам выбраться отсюда… если у нас будет лучшая жизнь… тогда я, наверно, должен туда ходить и постараться извлечь из этих занятий как можно больше.

Он вышел из хижины и прошел через каменоломню туда, где его отец уже работал, обтесывая большую сырую глыбу камня. Мартин взял свой топор и начал обрабатывать следующую глыбу, откалывая от нее все лишнее, пока одна из ее сторон не стала ровной. Эта была простая механическая работа, его ум был свободен, и он мог помечтать, и, поскольку Нэн вселила в него оптимизм, его мысли были уже не такими мрачными.

* * *


В понедельник незадолго до половины девятого Мартин прибыл в Ньютон-Рейлз. Он пришел на несколько минут раньше, надеясь застать Кэтрин одну перед уроками.

– Мисс Кэтрин сейчас занята, – сказала горничная и провела его наверх в классную комнату. – Она придет, как только сможет.

Так что Мартин, войдя в комнату, застал близнецов сидящими за столом у окна и разговаривающими по-французски; перед ними лежала карта Франции. Они замолчали, когда он вошел, но Джинни, оглядев его с головы до ног, сделала какое-то замечание на французском языке, о смысле которого нетрудно было догадаться. Он был одет в свой лучший воскресный костюм из коричневой саржи, который был ему слишком мал, и новые ботинки, которые были ему велики; он стоял в проеме двери, мешая горничной закрыть ее. Он внезапно увидел себя их глазами: неуклюжая фигура, невеселая и грубая, у которой из рукавов пиджака слишком сильно вылезали запястья. Он снял шляпу, и его густые каштановые волосы, хотя Нэн и привела их в порядок, упали ему на брови.

– Заходи, Мартин, – сказал Хью. – Повесь свою шляпу на крючок и садись рядом с нами. Моя сестра Кэт еще не пришла. Она занимается хозяйством: там какие-то непредвиденные осложнения.

– Он не знает, что такое осложнения, – сказала Джинни, и хотя она притворилась, что говорит тихо, было очевидно, что она хотела, чтобы Мартин расслышал ее слова.

– Он это узнает, – сказал Хью, – возможно, он это запомнит, как первое новое слово, которое он выучил в этой комнате.

Потом, когда Мартин сел за стол, он продолжил:

– Сейчас мы изучаем Французскую революцию, и обсуждали судьбу короля Людовика. Моя сестра не испытывает к революционерам и к тому, что они делали, ничего, кроме отвращения, а я спорю с ней, доказывая, что Бурбоны сами навлекли на себя все это. Интересно, а какое твое мнение?

– А кто такие Бурбоны?

– Монархи.

– Тогда я думаю, что ты прав.

– Почему ты так думаешь? – спросила Джинни.

– Потому что они жестоко обращались с крестьянами долгие годы.

– А как они обошлись с королем Людовиком? На цареубийство ты смотришь сквозь пальцы?

– Я не знаю, что такое цареубийство. Я лишь знаю, что они отрубили ему голову.

Брат и сестра рассмеялись, но смех Хью, как обычно, был совершенно беззлобным. Мартин сразу же понял это, поэтому заговорил о своем промахе с Хью совершенно свободно.

– Кажется, я сейчас выучил еще одно новое слово, а ведь мои занятия еще не начинались.

– Полагаю, ты думаешь, – сказала Джинни, – что если ты выучишь достаточное количество новых слов, ты станешь от этого джентльменом?

Мартин ничего не ответил, но выпрямился на своем стуле с высокой спинкой. Через мгновение она опять заговорила.

– Именно поэтому ты пришел сюда – чтобы немного пообтесаться? Мне кажется это бесполезным занятием, и я не завидую своей сестре. Но чего ты пытаешься добиться этим?

Поскольку Мартин упрямо молчал, она повернулась к брату.

– Он никогда не станет джентльменом, не правда ли, даже если будет учиться вместе с нами?

– Это зависит от того, – заметил Хью, – что ты имеешь в виду под словом «джентльмен».

– Иногда ты бываешь утомительным. Каждый знает, что такое джентльмен.

– Кто же это, в таком случае?

– Без сомнения, это тот, кто не похож на него, который работает, чтобы прожить, – сказала Джинни. – Это тот, у кого нет таких грубых, красных рук и грязных поломанных ногтей, кто не носит такой нелепой одежды и не говорит с таким грубым глостерширским акцентом.

Хью посмотрел на лицо Мартина и увидел, как оно потемнело.

– Не принимай близко к сердцу то, что говорит Джинни. Она просто рисуется, вот и все. – Потом он сказал в своей ленивой манере: – А что ты думаешь: кто такой джентльмен? У тебя есть идеи на этот счет?

– О да, есть идеи.

– Поделись тогда ими. Я весь внимание.

– Джентльмен, – произнес Мартин с нажимом, – это человек, который может себе позволить не оплачивать свои счета.

Хью рассмеялся, закинув голову, но его сестра была возмущена.

– Какие ужасные вещи он говорит! Только потому, что наш папа должен им за работу, которую они сделали! А что бы случилось с такими людьми, как вы, если бы такие, как мы, не давали им работы? Вы бы голодали! Прийти сюда, просить об уроках, а потом говорить такое! Это просто наглость…

– Я не просил об уроках.

– Это сделал твой отец за тебя.

– Возможно, но не я. Я никогда бы не попросил. Ни за что. Лучше проглотить мыло.

– Ты в любой момент можешь уйти отсюда. Никто тебя не держит.

– Я так и сделаю через минуту, если ты желаешь. – В минуте шестьдесят секунд, я начинаю считать…

– Джинни, прекрати, – вмешался Хью. – Папа вряд ли будет доволен, если ты выгонишь Мартина.

В это мгновение вошла Кэтрин, держа в руках стопку бумаги и книги.

– Доброе утро, Мартин. Прошу прощения, что опоздала. Ты мог подумать, что я невежлива. – Она стояла у стола и смотрела на него, сразу же заметив тень на его лице и то, что его губы были крепко сжаты. – Можно спросить, что здесь произошло?

Мартин, избегая ее взгляда, что-то пробормотал в ответ. Вместо него ответил Хью.

– У нас был спор. Нет необходимости говорить, что его начала Джинни, а Мартин, не зная ее, позволил себя спровоцировать.

– Если бы ты слышала, что он сказал… – начала было Джинни.

– Лучше я не буду слушать это, – остановила ее Кэтрин. – Перебранка в классной комнате, какова бы ни была ее причина, должна быть прекращена, когда начинаются уроки. Мы и так задержались…

– Это не наша вина, – сказала Джинни. – Мы здесь уже почти полчаса.

– Именно поэтому я не намерена больше терять время, – ответила Кэтрин. Она взяла два листка бумаги и положила по одному перед каждым из близнецов. – Это вопросы, которые вам следует изучить, о последствиях революции, о том, как она повлияла на Европу. Мы с вами обсудим это немного позже. А тем временем мы с Мартином пройдем в музыкальную комнату и обсудим программу его обучения.

– Получишь удовольствие, в этом я уверена!

– Займись своей работой, – сказала Кэтрин.


Музыкальная комната была смежной с классной. Они соединялись двухстворчатой дверью. Обставлена она была так же просто, но здесь стояли фортепиано, виолончель, арфа и два пюпитра. Стол перед окном был покрыт темно-зеленой бархатной скатертью, на нем стояла высокая ваза с папоротником и белыми маргаритками. Кэтрин отодвинула вазу в сторону и села у стола. Она пригласила Мартина сесть напротив, и после того, как он неловко сел, они некоторое время молча смотрели друг на друга. Взгляд Кэтрин был открыто изучающим, взгляд Мартина был менее настойчивым, менее откровенным, менее уверенным. Хотя они и разговаривали раньше, а особенно часто в последние три месяца, обстоятельства теперь переменились, теперь им нужно было оценить друг друга заново. И хотя Мартин ощущал себя свободнее с этой девушкой, чувствуя ее добрый интерес к нему, он был все еще под впечатлением того, как вела себя ее младшая сестра; он все еще болезненно чувствовал, что среди этих красивых, уверенных в себе людей он выглядит неловким и неотесанным. Кэтрин заметила это; она читала его ощущения по его лицу, но не могла понять всего, о чем он думал, и что-то в нем тревожило ее.

– Мартин, – спокойно произнесла она, – ты здесь против своей воли?

Этот вопрос застал его врасплох. Он в смущении посмотрел в сторону.

– Не совсем против моей воли. Но это была идея моего отца, а не моя, и я не уверен, что из этого что-нибудь получится.

– Почему нет? – спросила Кэтрин.

– Во-первых потому, что я здесь не очень-то желанен.

– Разве я дала тебе это почувствовать?

– Нет, не вы, ваша сестра. Да она и права, потому что мне не место здесь. Я как жаба, попавшая в вино.

Кэтрин улыбнулась.

– Жаба быстро привыкнет к вину, а ты скоро привыкнешь к нам.

– Все равно я при этом останусь жабой.

– Нет, если ты хочешь быть кем-то иным.

Наступила пауза. Он посмотрел на нее. Напряжение постепенно оставляло его.

– А вы можете помочь мне стать кем-то иным?

– Думаю, что прежде, чем ответить на этот вопрос, я должна знать, чего хочет для тебя твой отец.

– Я не знаю, чего он хотел. Мне самому хотелось бы это знать. Шанс пробиться в этой жизни, говорит он, но как и где, это для меня загадка.

– А ты хочешь, того же? Добиться чего-то в этой жизни? Ты недоволен, что ты каменщик?

– Нет, мне нравится моя работа, но мне бы хотелось…

– Чего?

– Мне бы хотелось расстаться с той жизнью, которой мы жили до сих пор. Мы так живем там, в Скарр… Мне бы хотелось чего-то лучшего… лучшей жизни для моей сестры и для меня… хотелось бы иметь шанс продвинуться.

Наступило долгое молчание. Мартин молчал и думал, не слишком ли он много о себе воображает. Но молодая женщина, сидевшая напротив, смотрела на него ясными серыми глазами, которые излучали лишь интерес и сочувствие, рядом с ней он чувствовал себя спокойно.

– Вы не можете изменить мою жизнь, я знаю, но можете ли вы помочь мне, чтобы я сам смог ее изменить? Можете ли вы вложить в мою голову знания, которые помогут мне чего-нибудь добиться? Помочь мне узнать и понять жизнь других людей, за пределами каменоломни, где я живу?

– Да, думаю, что я смогу помочь тебе. У тебя отличные мозги. Нужно просто заставить их работать в нужном направлении.

– А вы знаете, с чего начать? – спросил он, слегка насмехаясь над самим собой.

– Я буду знать это лучше после того, как ты постараешься выполнить мое задание.

Она положила перед ним листок бумаги, на котором были написаны вопросы. Оставила ему несколько чистых листов бумаги, карандаш, точилку, ластик и линейку для черчения.

– Я хочу, чтобы ты ответил на эти вопросы, используя при этом так много слов, как только сможешь. Не спеши, пусть это у тебя займет столько времени, сколько тебе нужно. Я зайду через час и посмотрю, как у тебя идут дела, а если я тебе понадоблюсь до того, я буду в соседней комнате с близнецами.

Через минуту он остался один, пристально глядя на листок с вопросами, первый из которых гласил: «Что ты можешь увидеть из окна этой комнаты?» Сидя на стуле, он мало что видел, но когда встал, увидел сад, мужчину и мальчика, работающих там, клумбы с цветами, изгородь из тиса, за которой опять простирался сад.

Он сел и прочитал остальные вопросы. «Что ты видишь в этой комнате?», «Какие книги ты читал?», «Расскажи, что ты знаешь об этих людям: Колумб, Альфред Великий, лорд Эшли, лорд Нельсон, Роберт Брюс».

Он перечитал вопросы и огляделся, размышляя.

За закрытой дверью он слышал спокойный голос мисс Кэтрин, когда та разговаривала с близнецами; через открытые окна комнаты слышал чириканье маленьких птичек в саду. Никогда раньше он не сидел в такой комнате, где было так много солнечного света, где был такой ароматный воздух, где было так интересно, где все его существо охватили покой и наслаждение.

Но на вопросы мисс Кэтрин нужно было ответить. Нужно было как-то преодолеть страх и начать писать на этом чистом листе. «Что ты можешь увидеть через окно этой комнаты?» Он тихо передвинул стул так, чтобы можно было выглянуть из окна, не вставая, придвинул к себе стопку чистой бумаги, взял карандаш и начал писать.


Занятия в классной комнате в Рейлз всегда проводились по установленному образцу: за часом формального обучения следовал час обсуждения. Такой порядок был заведен еще гувернанткой, мисс Стерди, и Кэтрин, которая продолжила занятия после нее, решила следовать ей в этом. Таким образом, ее превращение из ученицы в учительницу не вызвало никаких больших перемен, близнецы восприняли это спокойно, и оказывали ей то же уважение, которое оказывали и мисс Стерди, хотя манера их общения с Кэтрин была более простой и непринужденной.

Она тоже восприняла новую роль естественно, и поскольку они уже были хорошо подготовлены и обладали живым, смышленым умом, учить их было несложно. Но обучение Мартина Кокса было совершенно другим делом; он владел лишь самыми элементарными знаниями; и когда через час она читала его ответы на вопросы, то обнаружила, что он не знаком с грамматикой, правописанием, пунктуацией. Таким образом, в ближайшем будущем это было ее важнейшей задачей.

Но несмотря на то, что его грамматика была небезупречна, он имел чувство слова. Это частично объяснялось перечнем книг, которые он прочитал: «Жизнь Нельсона», «Жизнь Рена», «Священное писание», «Робинзон Крузо», «Айвенго» и «Путешествие пилигрима» (три раза). Описывая то, что он видел в комнате, он просто перечислил окружающие его предметы, но, рассказывая о том, что видел за окном, он писал: «Садовники разговаривают, вместо того, чтобы работать», «птицы кормят своих птенцов, которые спрятаны среди ветвей», «спаниель пришел на веранду с тремя щенками, а сейчас он лежит, а они ползают по нему». Его общие знания, хотя и беспорядочные, говорили о склонности к размышлению. О Колумбе он лишь написал, что «это был моряк, который доказал, что земля круглая, и открыл Америку». Но он написал целую страницу о Нельсоне и о его гибели при Трафальгаре; и полстраницы о лорде Эшли, закончив описание такими словами: «Он был хорошим человеком, хотя и был лордом, он помогал бедным».

Кэтрин, прочитав это вслух, откинулась на стуле и посмотрела на него.

– Похоже, что ты не очень высокого мнения о лордах, хотя Нельсон был одним из них.

Мартин нахмурился.

– Я не хотел, чтобы это так прозвучало. Я просто хотел сказать, что лорды редко помогают бедным, а этот помогал. – Помолчав, он добавил: – Словами иногда очень трудно выразить то, что хочешь сказать. Они говорят совсем не то, что тебе хотелось бы.

– Со временем это будет не так, – сказала Кэтрин. – За несколько уроков ты выучишь несложные правила, и мне кажется, что с них лучше всего сейчас и начать.

Пока Кэтрин давала урок Мартину, Хью и Джинни занимались самостоятельно в классной комнате, но ровно в одиннадцать часов Хью просунул голову в музыкальную комнату и объявил, что «напиток» прибыл.

– Нам принести его сюда?

– Да, конечно, – ответила Кэтрин.

Она отодвинула книги и бумаги в сторону, и поднос был поставлен перед ней. На нем было печенье, фруктовый пирог и кувшин свежеприготовленного лимонада.

Кэтрин начала резать пирог, а Хью разливал лимонад. Джинни, которая сидела напротив Мартина, смотрела на него ясным голубым взором.

– Что ты уже выучил? Что-нибудь о яблочном пироге, я полагаю?

– Нет, – ответил он, глядя в сторону.

– Тогда что же? – спросила она.

– Тебя это не касается.

– Правда! – воскликнула Джинни. – С ним разговаривать, все равно, что пытаться выдавить кровь из камня.

– Разговор, – заметила Кэтрин, – не должен принимать форму допроса. – Она поставила перед юношей тарелку с большим куском пирога. – Но у нас есть традиция, Мартин, обсуждать всем вместе то, что мы узнали на уроке.

– Я тоже должен это делать? – спросил Мартин.

– Нет. Но мне хотелось бы показать близнецам, что наш час занятий не прошел даром.

– Итак! – сказала Джинни, опять поворачиваясь к нему. – Так что же ты уже выучил?

– Глаголы, в основном, и еще существительные.

– А что же прилагательные?

– И их тоже.

– И ты действительно знаешь, что все это означает?

– Полагаю, что да.

– Очень хорошо. Позволь мне проверить. Что такое, например, я? Существительное, глагол или прилагательное?

Мартин бесстрастно посмотрел на нее.

– Думаю, что ты – это все вместе.

– Как так может быть?

– Хорошо. «Воображала» – это существительное, я полагаю. А «дерзкая» – это прилагательное. А когда воображала дразнит человека, как ты все время поступаешь со мной, тогда, я думаю, что это глагол.

На мгновение Джинни потеряла дар речи, ее замешательство усиливалось тем, что ее брат и сестра, вместо того, чтобы посочувствовать ей, открыто смеялись над тем, как Мартин расправился с ней.

– Вот так. Ты теперь удовлетворена? – спросила ее Кэтрин.

– Ты не возражаешь против того, чтобы этот деревенщина грубил мне?

– Я думаю, что Мартин не будет грубить тебе, как только ты перестанешь грубить ему. Давайте восстановим мир и насладимся отдыхом. Мартин, ты ничего не ешь. Тебе не нравится фруктовый пирог?

– Нет. Он мне очень нравится. Он взял большой кусок торта, и два или три раза откусил от него. Он пережевывал пирог с набитыми щеками. Джинни смотрела на него с отвращением. Она ела пирог очень деликатно. Кэтрин, разговаривая со своими тремя учениками, отрезала еще один кусок пирога и положила его на тарелку Мартина. Этот кусок тоже был быстро съеден, а за ним и третий, потом последовало печенье, и все было смыто лимонадом. От четвертого куска пирога он твердо отказался.

– Думаю, что с меня достаточно, – сказал он.

– Я тоже так думаю, – пробормотала Джинни. – Какая прожорливость. Обжора.

Кэтрин же, наблюдая за ним, не думала, что это просто жадность. Она подозревала, что его тело так же недокормлено, как и его мозг, а ведь именно в этом возрасте и то и другое развивается у мальчиков так быстро.

«Ничего удивительного, что он такой тонкий», – думала она.


Когда он уходил в половине первого после окончания своих первых занятий, она дала ему с собой две книги из библиотеки: «Путешествия Гулливера» и «Английский словарь». Еще она дала ему общую тетрадь и несколько заданий, которые он мог бы выполнить в свободное время. Это поможет развить его мозг, но что делать с его физическим развитием?

«Нужно будет переговорить с поваром», – подумала она.

Участие Кэтрин к Мартину Коксу было вызвано чувством вины, которое еще более усилилось во время разговора за ленчем, когда отец поинтересовался успехами ее нового ученика.

– Он очень способный, – ответила она. – И у него есть свое собственное мнение. Но…

Прежде чем она успела что-то добавить, Джинни перебила ее:

– Ему следовало бы поучиться хорошим манерам. И я думаю, что тебе следует знать, папа, что прежде чем Кэт пришла в классную комнату, Мартин Кокс успел сделать замечание по поводу того, что ты должен его отцу.

– Правда? – спросил Тэррэнт, слегка приподняв брови. – А как зашел этот разговор?

– Вина целиком лежит на Джинни, – заметил Хью. – Она насмехалась и издевалась над ним, потому что он не джентльмен, а я просто без всякой задней мысли спросил его, кто, по его мнению, является джентльменом. А он ответил: «Это человек, который может себе позволить не оплачивать счета».

– Тогда, как ты совершенно справедливо заметил, виновата Джинни. А мальчик, конечно же, совершенно прав, такие люди, как мы, всегда могут иметь кредит. – Тэррэнт повернулся к своей младшей дочери: – Мне печально слышать, моя дорогая, что ты вела себя подобным образом, особенно после того, как я попросил тебя помочь этому мальчику.

– Я старалась быть с ним любезной, папа, но он такой чурбан и так хмуро на всех смотрит, что быть с ним любезной очень сложно.

– Тогда ты должна была постараться сильнее, – ответил ей Тэррэнт.

После ленча, когда он прошел в свой кабинет, Кэтрин тоже поднялась из-за стола и последовала за ним. Ей хотелось поговорить с ним наедине.

– Я хочу поговорить об этих несчастных деньгах, которые ты должен Руфусу Коксу.

– Я должен деньги не только Руфусу. Я и другим тоже должен. Но почему тебя это беспокоит, моя дорогая?

– Я просто хочу узнать, стоит ли заставлять Коксов долго ждать денег, коль они так бедны.

Тэррэнт улыбнулся.

– Тебе не следует беспокоиться. Руфус не так беден, как кажется. Если верить местным сплетням, он достаточно зажиточный человек.

– Но справедливы ли эти сплетни, как ты думаешь?

– У меня есть основания верить им, потому что я слышал от одного своего старого приятеля, чье имя мне не хотелось бы упоминать, что Руфус ссужает деньги под шесть или семь процентов. Так что тебе не стоит о нем беспокоиться, как ты понимаешь.

– Я беспокоюсь, – мягко возразила Кэтрин, – не о самом Руфусе Коксе, а о его сыне.

– Да, – с грустью сказал Тэррэнт. – Боюсь, что его сын и дочь не получают ничего от того, что имеет их отец. Я даже сомневаюсь, знают ли они, что он не бедный человек, каким кажется.

– Но это же чудовищно! – воскликнула Кэтрин, и ее голос, обычно такой спокойный и мелодичный, в этот момент прозвучал резко. – Одно дело отказывать себе во всем, но другое дело лишать нормальной жизни своих детей… – Она замолчала и глубоко вздохнула. – Если то, что я узнала, правда, то они живут в ужасном доме, а наблюдая за Мартином сегодня утром, я пришла к выводу, что он недоедает.

– Возможно, это правда. Но заплачу ли я Руфусу сейчас, или через три месяца, не будет иметь никакого значения для его детей. А что касается его заботы об обучении мальчика, я не знаю, что за этим кроется. Возможно, у Руфуса есть какие-то идеи на этот счет… или ему просто нравится получать что-то бесплатно. Но если Мартин действительно хочет учиться…

– Да, он хочет этого страстно.

– Тогда мы уже помогаем ему всем, чем мы можем. Исключая, может быть, питание?

– Я думала, что ты согласишься, папа, мы могли бы и тут что-нибудь сделать.

– Превосходно, – сказал Тэррэнт. – Я оставляю это за тобой, моя дорогая Кэт, делай то, что ты сочтешь нужным.

* * *


К часу дня Мартин прибыл на ферму, где этим утром Руфус начал строительство нового коровника. Мальчик достал свою рабочую одежду из телеги и переоделся в амбаре. Потом он присоединился к отцу, который закусывал хлебом и сыром.

– Ну, как дела?

– Не знаю. Думаю, хорошо.

– Чему тебя учили?

– Во-первых, английской грамматике. Потом геологии.

– Геологии? Что это такое?

– Это о камне и о других вещах, которые образуют земную кору.

– Я думал, что о камне ты знаешь все.

– Я знаю другое, – сказал Мартин. – А это о том, что было в самом начале, тысячи лет назад, как образовались ископаемые, которые мы находим теперь.

– О чем ты говоришь? – сказал Руфус. – Я же сам рассказывал тебе это тогда, когда ты был крошкой и задавал вопросы о старых раковинах.

– Да, но это было все, что ты рассказал мне, а там еще много всего другого.

– Геология! – воскликнул Руфус. – Все, что тебе нужно знать о камне, это то, чему я учил тебя все эти годы. Что может знать об этом мисс Кэтрин? Насколько я знаю, она не каменщик. Она не работала в каменоломне. Похоже, ты напрасно теряешь с ней время.

– Это была твоя идея послать меня туда.

– Да, я разволновался.

– Мне не ходить?

– Нет, мы немного повременим. – Руфус доел последнюю крошку, приподнял бровь на сына. – Ты ведь не возражаешь против этого, хотя ты и нервничал по этому поводу. Как бы там ни было, сейчас ты выглядишь более спокойным, чем нынешним утром. Ну, а теперь пора заканчивать отдых, у меня для тебя тут тоже есть занятия геологией, тебе придется наверстывать, у тебя ведь и так полдня был выходной.


ГЛАВА ВТОРАЯ


В этом году было чудесное лето, и часто в июне или июле занятия проводились на открытом воздухе: иногда на вымощенной камнем террасе, иногда в летнем домике, а иногда в саду, – в зависимости от времени дня и от того, искали ли Кэтрин и ее ученики прохлады или солнца.

Тюдоровский сад, огороженный каменными стенами, вдоль которых росли виноград и смоковницы, был любимым местом молодых Тэррэнтов, его еще называли «запутанным» садом. Его пересекали многочисленные тропинки, между которыми были разбиты правильной формы клумбы с розами; здесь росли бергамот, кустарниковая полынь, иссоп, шалфей, лаванда, розмарин, рута и дубровник. В центре сада росло тутовое дерево, вокруг которого стояли деревянные скамейки; в саду вообще было много скамеек: между клумбами, вдоль стен, между смоковницами и виноградником.

Для Мартина, которому все в Рейлз было в новинку, эти укромные уголки ассоциировались с тем, что он изучал: изучение алгебры – с громким жужжанием пчел среди ветвей деревьев у летнего домика; запах свежескошенной травы на лужайке перед террасой напоминал о путешествиях Марко Поло; имена королей и королев Англии он повторял вслух под воркование голубей, сидящих на тутовом дереве.

Иногда, по предложению Кэтрин, Хью брал на себя роль учителя, – как правило, математики; и поскольку к этому предмету у Мартина были способности, через несколько недель он уже не только решал те задачи, которые давал ему Хью, но и предлагал свои собственные.

Однажды, когда оба мальчика были заняты этим уже больше часа, Джинни, рисовавшая в дальнем конце террасы портрет Кэтрин, нетерпеливо поглядывала на них, потом сказала:

– У нас было правило, что каждым предметом мы занимаемся полчаса, но с тех пор, как появился Мартин Кокс, о правилах вспоминают в последнюю очередь. Они же просто играют, на самом деле они ничего не изучают.

– Мартин изучает.

– Да, но Хью нет.

– Это неважно, – сказала Кэтрин. – Это хорошо, что рядом с ним есть мальчик, с которым он может посостязаться в остроумии.

– Почему, – спросил Джинни, – ты всегда на стороне Мартина Кокса?

– А почему, – возразила ей Кэтрин, – ты всегда на противоположной?

– Я до сих пор не забыла того, как он сказал, что папа не оплачивает счета.

Сама Джинни напрямую не принимала никакого участия в обучении Мартина, но любила указывать на его ошибки. Иногда она запоминала эти ошибки и упоминала о них тогда, когда они оставались вдвоем.

– В этом слове ты не так ставишь ударение. И надо говорить отличен «от», а не отличен «к». А когда моя сестра выходит из комнаты, ты должен встать и открыть ей дверь.

– Что-нибудь еще? – спрашивал Мартин.

– О да, тысячи вещей, но по твоему лицу я не вижу, чтобы ты хотел услышать о них.

– В любом случае, скажи мне о них.

– Только если ты хочешь учиться.

– Уверяю, что я научился от тебя очень многому.

– Что ты имеешь в виду?

Мартин пожал плечами и отвернулся. Он не мог долго препираться с ней подобным образом, во всяком случае, когда они были одни, и раньше или позже упрямо замолкал. Сначала он считал это слабостью, в каком-то смысле так оно и было, потому что ее замечания мучили его, но, с другой стороны, в его молчании была сила, потому что Джинни, как все избалованные дети, не переносила, когда на нее не обращали внимания. Какой бы он ни был, ей все равно нужно было его внимание, и иногда он улыбался про себя, презирая ее за тщеславие и наслаждаясь сладкой местью.

Эти мгновения продолжались недолго; он чувствовал себя неловко в ее обществе и, зная, что она критически наблюдает за ним, он смущался и делал еще больше ошибок. Очень часто с его языка слетали простонародные словечки. Он и физически был неловок. Уступая ей дорогу, он нечаянно наступил на щенка спаниеля, который громко завизжал. Джинни схватила щенка на руки и с яростью набросилась на Мартина.

– Какой неповоротливый и неуклюжий! Почему ты не следишь за тем, что делаешь? – сказала она, а когда Мартин протянул руку, чтобы погладить щенка, отступила назад.

– Я сделал это нечаянно, – оправдывался он.

– Да? Я в этом не уверена!

А щенок крутился у нее на руках, виляя хвостом и пытаясь лизнуть ее в лицо.

– Похоже, ему не очень больно.

– Тебе было бы все равно, даже если бы ты убил его, – сказала она. – По-видимому, ты равнодушен к собакам.

– Кто это сказал?

– Это видно по тебе.

– Клянусь, я люблю их, хотя и не делаю из них таких дураков, как ты из этого щенка.

– Нет, уж лучше наступать на них! И вообще, что это ты топаешь по дому в таких тяжелых башмаках?

– Я шел в классную комнату за книгой, которая нужна мисс Кэтрин.

– Да, кстати еще и об этом! Я полагаю, что ты не будешь называть мою сестру «мисс Кэтрин», как ты это делал до сих пор.

– А как же мне называть ее?

– Так как она старшая дочь моего отца, ее по праву следует называть «мисс Тэррэнт».

– Но никто не называет ее так. Ни повар, ни горничные, да и вообще никто. Все называют ее мисс Кэтрин.

– Я отлично знаю, как они ее называют, но мне казалось, что твой отец отправил тебя сюда учиться хорошим манерам, и если ты хочешь все делать правильно, то тебе следует ее называть мисс Тэррэнт, как я тебе сказала. Хотя, если ты хочешь подражать слугам, то это твое дело.

– Да. И поскольку сама мисс Кэтрин не возражает, я буду продолжать называть ее так.


Он посещал Рейзл нерегулярно, это зависело от решений отца, которые бывали внезапными и непредсказуемыми.

– Ты мне будешь нужен сегодня утром, сынок, ты поможешь мне поднять те блоки. Так что можешь пойти в Рейлз после обеда.

Или у них бывал заказ на камень, и они были заняты три или четыре дня подряд.

– Ничего страшного. С этим ничего не поделаешь. Вместо этого ты сможешь побольше позаниматься на следующей неделе.

Мартин ненавидел эти неожиданные перерывы. Он чувствовал, что Тэррэнтам это могло показаться невежливым.

Он смущался и краснел, а Джинни, естественно, указывала ему на это, не выбирая слов. Но мисс Кэтрин, конечно же, была сама доброта.

– Ты должен приходить тогда, когда тебя отпускает отец, – говорила она. – Для нас это не является неудобством.

Она всегда старалась облегчить его положение и делала это очень спокойно. Если он бывал в поместье во время ленча, его всегда сажали за стол; если он опаздывал к ленчу, Кэтрин звонила горничной и просила принести холодного пирога, ростбиф с картофелем и салатом. Мартин сначала очень неохотно принимал знаки этого гостеприимства, но Кэтрин удалось преодолеть его сопротивление, и в придачу ему вручался еще пакет для Нэн: вареная свинина, холодная баранина с овощами. Он никогда раньше не питался так хорошо, как в те дни в Ньютон-Рейлз. Некоторые блюда вообще были для него внове.

– Как, ты никогда раньше не ел салат-латук? – спросила Джинни с изумлением.

– Нет, никогда.

– Тебе нравится? – поинтересовалась Кэтрин.

– Да, – ответил он. – По вкусу напоминает дождь. Обед в поместье сначала заставлял его нервничать, но потом все оказалось так просто, что он забыл свои страхи и, наблюдая за другими, учился правильно вести себя за столом.

Джон Тэррэнт был человеком широких либеральных взглядов, он поощрял своих детей высказываться по всем интересующим их вопросам. Сначала Мартин почти не принимал участия в этих беседах, он не умел говорить так, как близнецы, но иногда мистер Тэррэнт поворачивался к нему и прямо спрашивал его мнение.

Однажды они обсуждали чартистов.

– Что ты думаешь по этому поводу, Мартин? Как ты считаешь, их требования справедливы? – спросил он.

– Да, сэр, я так считаю.

– Итак, ты считаешь, что все люди должны иметь право голоса?

– Да, все.

– А почему ты так думаешь? – спросил Тэррэнт.

– Потому что я считаю справедливым, чтобы люди сами могли решать, как им жить.

– Я согласен с тобой, – сказал Хью.

– А я – нет, – возразила Джинни, – потому что большая часть простых рабочих не будут знать, что делать с этим правом голоса, если им его дадут.

– Они будут это знать, – заметил Хью, – если они будут образованны.

– Господи, кто их будет образовывать?

– Те из нас, кому уже посчастливилось получить образование.

– Тупые все равно останутся тупыми, будут они образованны или нет.

– Ах, моя дорогая девочка! – воскликнул Хью. – Полно тупых людей и среди аристократии.

– Да, это правда, – поддержал его Мартин. – Некоторые из них сидят в Парламенте.

Хью, его отец и Кэтрин рассмеялись при этом. Они посмотрели на Мартина так, что к его лицу прилила краска удовольствия и смущения. Лишь Джинни осталась равнодушной, она смотрела на него оценивающе, как будто ей доставлял удовольствие вид его покрасневшего лица, а не его спокойный ответ.

– Полагаю, что коль ты чартист, – сказала она, – ты был бы рад революции?

– Нет, не был бы, – ответил он.

– Как, ты не хотел бы увидеть, как покатятся головы? – спросила она с нарочитым удивлением.

– Ну, одна или две, разве что.


Позже, когда занятия были окончены, Джинни встретила его в большой приемной.

– Что это за книгу ты берешь из дома? – спросила она.

Когда он показал ей, она воскликнула:

– «Потерянный рай». Господи благослови! И что ты хочешь дать понять этим?

– Прежде всего, я хочу понять, что хотел сказать автор.

– Ты считаешь, что годишься для того, чтобы судить, как мне кажется.

– Полагаю, что я могу иметь свое мнение.

– Моя сестра разрешила тебе взять эту книгу?

– Да.

– Ну, надеюсь, что ты будешь обращаться с ней осторожно. Это очень хорошее издание, и если с ней что-нибудь случится…

– Ничего не случится.

Кэтрин давала ему читать книги с самого начала, и он очень дорожил ее доверием. Поэтому, приходя домой, он сразу же прятал книги под соломенный тюфяк на своей кровати, где они были в полной безопасности. Он тщательно мыл руки, перед тем как сесть читать, и никогда не оставлял книги там, где отец мог отшвырнуть их или пролить на них свой чай.

Нэн знала, где были спрятаны книги, и иногда, когда оставалась одна, она с разрешения Мартина читала, если ей удавалось урвать с полчаса от домашней работы до возвращения отца. Хотя Руфус и решил, что его сын нуждается в образовании, у него и мысли не возникало, что у дочери могут быть те же потребности. Мужчины должны пробиваться в этой жизни, женщины же просто сидят дома. И Руфус хмурился, замечая, что Мартин делился своими знаниями с Нэн.

– Не вижу ничего хорошего в том, чтобы забивать девушке мозги историей и всем прочим. Это вызовет у нее неудовлетворенность, вот и все. Если у вас так много свободного времени, то для вас обоих найдется работа.

Когда Нэн заканчивала домашние дела, она должна была работать в каменоломне: обрабатывать камень и складывать блоки; следить за печами для обжига, даже затачивать пилу. Эта работа требовала величайшего терпения и сноровки. Она работала так с девяти лет и считала это само собой разумеющимся. Но Мартина это возмущало, особенно зимой, когда из-за холодных ветров ее руки покрывались трещинами. В них попадали пыль и известь, и они кровоточили. Даже летом ее руки были всегда покрыты болячками, и Мартин злился на отца за то, что он заставляет ее делать эту работу. А сейчас, когда он сравнивал жизнь Нэн с жизнью девушек в Рейлз, его это еще больше возмущало. Но когда он заводил с отцом разговор об этом, то слышал один и тот же грубый ответ:

– А что же ей делать весь день, если она не будет притрагиваться к камню?

– Она нашла бы чем заняться, если бы у нее была возможность, – отвечал Мартин. – Работа с камнем – это мужское дело. Это очень тяжело.

– Она жаловалась?

– Нет, но…

– Тогда мне кажется, – говорил Руфус, – что ты можешь заняться свой работой, сын, а сестра пусть занимается своей.

Но, как Руфус не хотел слушать Мартина, когда тот заступался за сестру, так и Мартин не желал слушать Руфуса, когда тот говорил, что учить Нэн – это потеря времени.

– Если ты не будешь разрешать мне заниматься с Нэн, то я тоже перестану ходить на занятия, – говорил он. – И потом, когда я рассказываю Нэн то, что выучил сам, это помогает мне все лучше запомнить.

– Хм, – скептически говорил Руфус. – Хочу тебе сказать, что ты горазд выдумывать причины, чтобы сделать все по-своему.

Хотя он и продолжал ворчать, он не запрещал ничего открыто.

Было чистой правдой, что Нэн помогала Мартину лучше все запомнить. Это кроме того помогало ему лучше разобраться во всем. Но помимо всего этого он испытывал наслаждение, делясь с ней тем, что он получал в Рейлз.

– Дом внутри так же хорош, как ты его представлял?

– Да, в нем множество чудесных вещей. Библиотека, в которой полно книг. Везде прекрасные картины. Ковры на полу. Серебряные ложки и вилки, ножи с ручками из слоновой кости. Ах, я не могу передать этого словами. И тем не менее Тэррэнты считают себя бедными.

– Ты по-прежнему злишься, что их отец должен нам деньги?

– Ну, я по-прежнему думаю, что это неправильно, но как я могу злиться на них, когда они так добры ко мне. Все, кроме мисс Мадам, но я не хочу принимать ее в расчет.

– Почему она так обращается с тобой?

– Чтобы указать мне мое место, я думаю.

– Может быть, она немножко влюблена в тебя и поэтому так себя ведет?

– Ну, а теперь ты говоришь глупости.

– Только подумай – вдруг ты и мисс Джинни Тэррэнт когда-нибудь поженитесь! – воскликнула Нэн, бросив работу и глядя на него.

– О, только подумать! – сказал Мартин и наградил Нэн саркастическим взглядом.

– Ты очень симпатичный юноша, ты знаешь.

– Нет, я этого не знаю.

– Конечно знаешь.

– Ну, мне нужно будет стать еще кем-то, прежде чем Джинни Тэррэнт выйдет за меня замуж. А ей придется стать чем-то большим, чем она есть сейчас, прежде чем я решу жениться на ней.

– Значит, ты не влюблен в нее, даже если она и влюблена?

– Нет, и не собираюсь этого делать, и все об этом, – сказал Мартин. – Она испорченная, тщеславная, язвительная воображала, которая пытается убедить меня в моем ничтожестве. Ну и пусть, будь она проклята! Ей не удастся сделать из меня олуха.


Несколькими днями позже в Рейлз произошел случай, благодаря которому ко всеобщему изумлению отношение Джинни Тэррэнт к Мартину изменилось совершенно и навсегда.

Это было теплым и солнечным июльским утром. Занятия проходили на террасе. Кэтрин и Мартин сидели за столом и обсуждали сочинение, которое он написал, а близнецы занимались немного поодаль. Внезапно в саду раздался громкий лай: такой тревожный, в нем было столько страдания, что молодые люди вскочили на ноги. Когда они посмотрели через перила, то увидели, что спаниель Тесса находится на лужайке ярдах в пятидесяти от них и на кого-то нападает. Они видели, как собака бросалась вперед и яростно лаяла; под вязом что-то двигалось. Затем собака взвыла от боли и стала тереть морду лапой.

– Что случилось, Тесса? – крикнула Кэтрин.

Она хотела спуститься с террасы.

– Осторожно, это гадюка! – крикнул Мартин. Он видел, как что-то извивается в траве. – Не подходите близко, мисс Кэтрин, пожалуйста!

Он перемахнул через перила на клумбу и побежал по лужайке к собаке, которая теперь жалобно скулила и терлась мордой о землю. Прежде чем Мартин успел добежать до нее, появился щенок Тессы, Сэм, и, увидев в траве гадюку, пошел прямо к ней, оскалив зубы и угрожающе рыча. Гадюка, уже раненная Тессой, извивалась на земле. Щенок успел отпрыгнуть, но он мог опять ринуться вперед. Мартин схватил его и отскочил на безопасное расстояние.

Подоспели Кэтрин и близнецы, Мартин сунул вырывающегося щенка в протянутые руки Джинни. Хью поднял Тессу. Кэтрин стояла, уставившись на змею. Потом, увидев, что Мартин приближается к ней, с тревогой крикнула:

– Мартин, не надо! Оставь ее, с ней разделается садовник!

Но Мартин уже одной ногой наступил на гадюку, а другой с силой ударил ее в голову, и этот удар тут же убил ее; тело змеи выгнулось дугой, а хвост два-три раза ударил по земле, прежде чем она окончательно замерла.

Тут подоспели садовник Джоб и один из его помощников. Кэтрин приказала обследовать весь сад на случай, если там еще окажутся гадюки. Сейчас главное волнение вызывала Тесса, которая скулила на руках Хью, прижимавшего ее к своей груди. Ее отнесли в конюшню, где грум, Джек Шерард, разрезал ей опухшую щеку, в которую ее укусила гадюка, выдавил отравленную кровь и присыпал ранку известью.

– Она, поправится? – спросила Джини. – Она не умрет, да, Джек?..

– Думаю, что все будет в порядке, мисс Джинни. Еще хорошо, что змея не укусила щенка, у того было бы меньше шансов. Собаки постарше менее восприимчивы к укусам гадюки, но молодые – это другое дело, они, как правило, погибают через два-три часа.

Итак, Мартин совершенно неожиданно стал кем-то вроде героя, и история о том, как он спас щенка с риском для жизни была вскоре рассказана повару и горничным, а потом и Джону Тэррэнту, когда тот вернулся из Чарвестона.

– Из рассказа моих детей следует, что ты вел себя с большим присутствием духа, и я благодарен тебе, мой мальчик. Надеюсь, что если будут обнаружены другие гадюки, Джоб расправится с ними так же хорошо.

Мартин, хотя и был польщен, все-таки чувствовал себя неловко в центре внимания. Он решил все разъяснить.

– Для меня не было особой опасности, – сказал он. – Никакая гадюка не смогла бы прокусить такие ботинки, как мои.

– Нет, была опасность, – возразила Кэтрин. – Потому что, когда ты брал Сэма, гадюка могла укусить тебя в руку.

– Конечно, была опасность! – воскликнула Джинни. – Гадюка могла тебя ужалить, а Джек говорит, что укус гадюки вызывает самую мучительную агонию.

До этого она не произносила ни слова, потому что была сильно напугана. То, как Мартин расправился со змеей, поразило ее. Теперь к ней вернулся дар речи, в которой слышалось уважение. Она смотрела на него совсем другими глазами, даже с некоторым восхищением, но, зная, что Хью будет дразнить ее, она добавила неловко:

– Глупо скромничать по этому поводу. Ты проявил ловкость и храбрость и можешь признать это.

Она подняла щенка и, повернув его мордочку к Мартину, сказала:

– Ты очень везучий щенок. Скажи спасибо Мартину за то, что он спас твою жизнь.

После этого случая Джинни стала относиться к нему совершенно иначе. Она, как и вся семья, обожала собак, а Сэм был ее любимцем. Так что она была в долгу перед Мартином, и поэтому стала его другом. Она, конечно, все равно посмеивалась над ним, критиковала его манеры и речь, но теперь не пыталась выставить его дураком; она хотела, чтобы он все делал правильно. Теперь она помогала ему заниматься, подбадривала его, хотя и делала это слегка насмешливо.

– Ты становишься довольно умным, – сказала она ему, когда он хорошо отвечал на вопросы о Войне Роз. – Скоро мы сделаем из тебя ученого.

А в знак своего расположения она просила его что-нибудь для нее сделать.

– Мартин, ты не поточишь мой карандаш? Ты делаешь это лучше, чем я. Ты не принесешь мне мой альбом? Я оставила его в летнем домике.

Хью, глядя как Мартин проходит мимо, заметил:

– Заслужить хорошее отношение со стороны моей сестры – сомнительная награда, мне кажется. Она заставит тебя бегать по ее поручениям, пока на твоих ногах не появятся мозоли.

– О, Мартин не возражает, – ответила Джинни. – Ему нравится делать это для меня.

– Я не знаю, – сказал Мартин.

– Ну, нравится это тебе или нет, если ты хочешь обучиться манерам джентльмена, ты должен смириться с этим.


Однажды утром, когда Мартин опоздал к началу занятий, он застал у Тэррэнтов гостей. Он вошел в сад через боковые ворота и уже собирался подняться на террасу, когда увидел небольшую группу, стоящую внизу у цветника. Он хотел сразу же уйти, но его уже заметила Джинни. Через секунду она была рядом с ним, взяла его за руку и потащила вниз по ступеням террасы знакомиться с гостями. Это были мистер и миссис Ист со своими внуками, Джорджем и Леони Уинтер, которые приехали из Чейслендс, поместья, граничащего с Ньютон-Рейлз. Если они и были удивлены тем, что им представили этого плохо одетого юношу, то они были слишком вежливы, чтобы показать это.

– Это Мартин Кокс, – сказала Джинни. – Он занимается вместе с нами и очень хорошо убивает змей.

Тут же была рассказана история о гадюке, позвали Тессу, которая уже прекрасно себя чувствовала, показали место, куда ее укусила змея.

– Я надеюсь, – произнесла миссис Ист, нервно оглядываясь, – что здесь больше нет гадюк.

– Успокойтесь, – заверил ее Тэррэнт. – Слуги проверили весь сад и с тех пор постоянно следят за этим. Я уверяю вас, что нет никакой опасности.

Вся семья и гости прогуливались вокруг пруда, а Мартин вдруг обнаружил, что и он прогуливается вместе со всеми, в той же компании, как будто это самая естественная вещь на свете. Это было естественно для Тэррэнтов, но не для самого Мартина, который все еще выискивал возможность скрыться. Но тут к нему подошла Джинни и взяла под руку.

– Даже если бы здесь еще были гадюки, – сказала она, – то нет причин волноваться, поскольку тут Мартин, и он расправится с ними.

И она слегка пожала его руку.

Прогулка продолжалась, все разбились на группы. Впереди шли Тэррэнт и Кэтрин с миссис и мистером Ист; за ними Хью с Джорджем и Леони; замыкали шествие Мартин и Джинни. Леони Уинстер было столько же лет, сколько и близнецам, ее брат был несколькими годами старше, и этот молодой человек во время прогулки все время оборачивался и смотрел на Мартина и Джинни.

– Джордж и Леони наши старые друзья и ближайшие соседи, – сказала Джинни. – Их родители умерли несколько лет назад, а мистер Ист их опекун. Исты живут с ними в Чейслендс, но Джордж является единственным наследником поместья отца, и в следующем году, когда он станет совершеннолетним, он вступит в свои права. Исты возвратятся в Лондон, а Леони поговаривает о том, чтобы поехать с ними. Джордж самый взрослый мой поклонник. А также самый богатый, пока, по крайней мере.

– Значит, ты выйдешь за него замуж? – спросил Мартин.

– Ну, не думаю, – сказала Джинни. – Хотя было бы чудесно жить в двух шагах от Ньютон-Рейлз и быть хозяйкой Чейслендс. Но я знаю Джорджа всю свою жизнь, и… в мире так много других мужчин… Я чувствую, что кто-то более красивый и необыкновенный ждет меня где-то, если только у меня будет возможность встретиться с ним. – Она вздохнула, а потом рассмеялась. – Бедный Джордж! Он очень увлечен. Разве ты не замечаешь, что он все время смотрит на нас? Он ревнует, потому что я иду с тобой рядом.

– Может быть, ты именно поэтому и делаешь это? И именно поэтому виснешь на моей руке?

– Конечно! – согласилась она без смущения и сморщила нос. – Ты не возражаешь?

– Нет, меня это совершенно не волнует, – ответил он. – Но если бы я был старше…

– Тогда что? – спросила Джинни.

– Тогда все было бы по-другому, только и всего.

Через несколько минут группы распались, и Мартин, беседуя с мистером Истом, слышал, как Джинни звала Джорджа в сад, чтобы посмотреть на урожай ягод на тутовом дереве.


Нэн была счастлива узнать о том, что Джинни к нему переменилась. Она была рада слышать, как она представила его гостям. На Руфуса это тоже произвело впечатление, он даже задал несколько вопросов.

– Мистер Ист, ты сказал? Это тот, который распоряжается имением Чейслендс от имени своего подопечного? Как он к тебе отнесся?

– Он был очень дружелюбен со мной.

– Это хорошо. Нужно, чтобы тебя знали. – Руфус цыкнул зубами. – Ты говорил ему о каменоломне?

– Да, потому что мистер Тэррэнт упомянул об этом, и он сказал, что, похоже, слышал о нас.

– Ты не спросил, не нужен ли им камень для строительства в их поместье?

– Нет.

– Тогда ты дурак, – сказал Руфус. – Ты упустил хороший шанс.

– Мистер Ист сказал мне, что все ремонтные работы для них делают Фоудеры из Райблкомбра, которые добывают камень на Хокер-Хилл.

– Он мог поменять их на нас.

– Если бы я стал говорить об этом с мистером Истом, он посчитал бы это дурным тоном.

– Дурным тоном! – воскликнул Руфус. – Это что еще за слова такие? Из тех, что ты выучил у Тэррэнтов, я полагаю?

– Я думал, что именно для этого ты и послал меня туда, – для того, чтобы я выучил эти слова.

– Я послал тебя туда для того, чтобы ты выучился чему-нибудь полезному, а не этому драгоценному жаргону. Мистер Ист владеет поместьем. Это означает, что он деловой человек, и именно о деле ты и должен был говорить. Ничего не происходит само по себе.

– Кроме этого, он еще и джентльмен, а когда джентльмен обсуждает деловые вопросы, то он делает это по особым правилам.

– Да ну? – спросил Руфус.

– Более того, – продолжал Мартин, – когда мистер Ист сказал мне, что в его поместье работу делают Фоулеры, он тем самым предупредил меня не рассчитывать на деловые связи с ним.

– Откуда ты это знаешь?

– Потому что я видел, что у него на уме. Потому что он хотел, чтобы я это понял.

– Хм, – буркнул Руфус скептически, не отводя взгляда от лица Мартина. Но слова сына произвели на него впечатление, и подумав, он коротко кивнул. – Хорошо, пусть будет так, сын. Должен признать, что ты, наверно, прав. Я доверяю тебе и надеюсь, что со временем из этого что-нибудь да и выйдет.

Руфус искренне уважал своего юного сына и именно поэтому он многого ожидал от него. Мальчика отличал быстрый ум, чувствительность, которая позволяла ему понимать мысли и желания других людей, чего сам Руфус не умел никогда. Он был очень восприимчивым и теперь, по истечении нескольких месяцев, Руфус заметил перемену в нем, которая произошла в результате занятий в Ньютон-Рейлз. Его речь значительно улучшилась, исчез акцент, но что еще важнее, она стала свободной. Под руководством Кэтрин Тэррэнт он учился выражать свои мысли; употреблять трудные слова и оформлять мысли во фразы так, что любой мог понять их. Это придавало ему уверенность в себе, и теперь, когда он говорил, его речь звучала внушительно.

Все это Руфус замечал, но иногда его удовлетворение смешивалось с негодованием; его не оставляло чувство, что мальчик становился слишком независимым. Может быть, это происходило от презрения к тем знаниям Мартина, которые находились за пределами его собственного понимания.

– Поэзия! Какой от нее прок? Куда тебя это приведет? – повторял он. – От этого у тебя во рту не появится хлеб, а на теле – одежда, так зачем же тратить время на эту чепуху?

Он часто возмущался этим, после того как услышал, как Мартин и Нэн наизусть читали отрывки из «Ромео и Джульетты», когда работали вдвоем в каменоломне.

– Забивать сестре этим голову! Кое-что просто неприлично! – говорил он. – «Джульетта! Я буду лежать с тобой рядом!». Что это за разговор?

– Это не неприлично, это грустно, – отвечал Мартин. – Потому что Ромео думает, что Джульетта умерла, и собирается убить себя, чтобы лежать рядом с ней в могиле.

– А девушка уже умерла или нет?

– Нет, она просто спит. Но когда она проснется и поймет, что он выпил яд, она заколет себя его кинжалом.

– И она умрет на этот раз?

– Да, они оба умрут.

– Это для них даже лучше. И потом, они навлекли на себя беду. Противозаконно отнимать у себя жизнь. Они подумали об этом, а?

– Это лишь выдумка, – сказал Мартин, – ничего этого на самом деле не было.

– Тогда в чем же смысл всего этого? – спросил Руфус.

– Ну… это заставляет задуматься, – объяснил Мартин. – Ты чувствуешь все так, как будто это происходит с тобой. Это дает возможность думать, когда делаешь скучную, монотонную работу. Но это не просто история… это еще и поэзия… слова строятся так, что звучат гармонично. Это особый язык, который проникает глубоко, в самую суть вещей… вещей, о которых часто думаешь, но о которых невозможно говорить.

Последовала долгая пауза, на протяжении которой отец и сын смотрели друг на друга, один тяжелым, насмешливым взглядом, другой застенчивым, но уверенным. В конце концов Руфус вздохнул.

– Эта монотонная работа, о которой ты говоришь, помогает нам зарабатывать на жизнь, не забывай об этом.

– На жизнь, да. На такую, как наша.

– Если ты хочешь улучшить ее, сын мой, то ты должен попросить мисс Кэтрин учить тебя чему-нибудь полезному, а не поэзии и всей прочей ерунде, которую ты читаешь.


Но мисс Кэтрин учила его и полезным вещам, например искусству писать письма, и Руфус, увидев, как пишет Мартин, одобрил это без колебания.

– Вот это хорошо. В этом есть смысл. Ты хорошо учишься, и я горжусь тобой.

Первое письмо было написано Мартином под диктовку Кэтрин, которая хотела проверить его орфографию и пунктуацию. Некоторые из писем были написаны якобы торговцам, одно владельцу питомника, где заказывалось двадцать саженцев, другое в часовую фирму с просьбой прислать каталог. Остальные были написаны как будто друзьям: одно о принятии приглашения на обед, другое с отказом и сожалениями. Позже Кэтрин дала ему прочитать страницу с письмами читателей в «Чардуэлл газетт» и дала задание написать на них ответы.

Так случилось, что однажды там было напечатано письмо мистера Ханта, осуждающее строительство коттеджей из красного кирпича в Уэмблфорде, деревне, где до сих пор строили исключительно из камня.

«Я слышал, что камень хорошего качества сейчас можно найти не ближе, чем в Боуден-Хилл, и что затраты на транспортировку говорят против его использования. Но безусловно все здравомыслящие люди, которые занимаются строительством в этом районе, должны быть готовы к дополнительным издержкам, чтобы их работа соответствовала существующему стилю».

Эта тема была близка Мартину, и он написал письмо в поддержку мистера Ханта с сильной и простой выразительностью. Мисс Кэтрин, как всегда, слегка исправила стиль, поправила ошибки, но по существу это было его собственное произведение. Окончательный вариант письма заканчивался следующими словами:


«Очевидно, что слишком поздно предотвратить использование красного кирпича для строительства коттеджей, о которых упоминал мистер Хант, но тот, кто сказал, что камень хорошего качества можно добыть не ближе, чем в Боуден-Хилл, был либо дезинформирован, либо повинен во лжи, и я хотел бы прояснить ситуацию. Камень высшего качества можно добывать в каменоломне Скарр, на Ратленд-Хилл, близ Чардуэлла, которая принадлежит моему отцу, Руфусу Коксу, каменщику высокой квалификации, большого опыта и хорошей репутации. Эта каменоломня находится от Уэмблфорда более чем в одной миле, так что затраты на транспорт будут меньше, чем на доставку кирпича из Киннингтона.

С уважением, искренне Ваш, Мартин Кокс».


На мисс Кэтрин письмо произвело сильное впечатление, и на близнецов тоже. И хотя Мартин написал его только для тренировки, Кэтрин предложила отправить его в «Чардуэлл газетт».

– Правильно, а почему бы и нет? – сказала Джинни.

– Оно действительно хорошо написано? – спросил Мартин.

– Конечно, хорошо, – сказал Хью. – Я дам тебе марку.

Через неделю письмо было опубликовано. Первыми его, конечно, увидели Тэррэнты, так как им доставляли газеты, и когда Мартин пришел на занятия, Кэтрин положила газету перед ним.

– Вот! – произнесла Джинни. – Я знала, что они напечатают его. Какой ты умный! Ты делаешь нам честь.

Мартин покраснел от удовольствия и изумления.

– Хвалить по праву следует учительницу. – Он повернулся к Кэтрин. – Это была целиком ваша идея, чтобы я научился писать письма.

– Мы не достигли бы этого, – ответила она, – если бы ты не был таким способным учеником.

Когда он принес газету домой, его отец и сестра снова и снова перечитывали письмо. Они не могли поверить своим глазам, а Руфус был очарован, увидев свое имя, имя Мартина и название своей каменоломни.

– Хорошее письмо. Ты хорошо написал его. И что главное, в нем правда.

На протяжении следующих недель в «Чардуэлл газетт» обсуждался вопрос кирпича и камня, который подняли господа Хант и Кокс.

Результатом письма Мартина явилось то, что многие люди со всей округи приезжали в Ратленд-Хилл, чтобы увидеть каменоломню Скарр. Многие приходили просто из любопытства.

– Любопытные бездельники! – ругался Руфус. – Задают глупые вопросы и отнимают у нас время!

Но одним из посетивших каменоломню был строитель из Чарвестона, Роберт Клейтон, который недавно получил заказ на реконструкцию старого моста через Эйл, что между Чидкотом и Ньютон-Эшки.

– Я думал, что будет разумно брать камень с Боуден-Хилл, но вы значительно ближе к Ньютон-Эшки, я решил приехать и проверить заявление вашего сына в газете о том, что вы можете поставить камень высокого качества.

Кроме того, Клейтон сомневался, что каменоломня, где работают всего два человека, может поставить требуемое количество, но когда он увидел запасы уже обработанного камня, все его сомнения развеялись. Оставалась лишь проблема транспортировки.

– Одна телега и одна лошадь? И это все, что у вас есть? – с изумлением спросил он.

– Не беспокойтесь насчет этого, – успокоил его Руфус. – Я могу нанять лошадей и телеги, чтобы доставить вам камень. Я и прежде так делал, когда у меня бывали большие заказы.

– В таком случае мы, может быть, обсудим объем поставок и стоимость? Теперь я могу подписать заказ и мы будем заниматься делом вместе, мистер Кокс.

Вскоре Клейтон подписал контракт и сделал заказ на камень; Руфус нанял лошадей и телеги с надежными людьми. И в течение следующих трех недель более полутора тысяч тонн камня было доставлено в Ньютон-Эшки для ремонта старого моста.

Встретив Мартина впервые, Клейтон был удивлен, что автору письма, опубликованного в «Чардуэлл газетт» всего лишь пятнадцать лет.

– Из него вырастет хороший бизнесмен, мистер Кокс.

– Да, я знаю это, – сказал Руфус.

Через несколько недель ремонт моста был закончен, и Клейтон пообещал, что если у него еще будет работа в этом районе, то он опять обратится в Скарр за камнем. Время показало, что он был человеком слова. Через Клейтона Руфус получил еще несколько заказов от строителей в долине, и был очень доволен, потому что доходы от этого были результатом обучения Мартина в Рейлз.

– Я правильно сделал, что послал тебя туда. Я знал, что из этого выйдет что-нибудь хорошее.

Тэррэнты тоже были довольны, что письмо Мартина имело такие результаты.

– Означает ли это, что ты теперь будешь богатым? – спросила его Джинни.

– Похоже, что нет, – ответил Мартин.


Он не мог понять, почему несмотря на продажу камня, они жили все так же скудно, как и раньше. На столе не появилось лучшей еды, не было денег, чтобы купить одежду: Нэн по-прежнему все штопала. Они продолжали жить в каменоломне, в хижине, которая была чуть побольше ниши, выдолбленной в скале. Мартина все это тяготило, пока однажды, в приступе ярости, он не заговорил об этом с отцом.

– Когда мы сможем жить в настоящем, приличном доме, в городе, с другими людьми, вместо того, чтобы жить одним в пещере, как первобытные люди? Разве мы не можем сейчас позволить себе снять коттедж?

– Ты так думаешь, не правда ли? – спросил Руфус. – Как только у нас появилось немного денег, ты тотчас хочешь выбросить их на ветер? Похоже, ты забыл обо всех дополнительных расходах, связанных с наймом лошадей, телег, людей.

– Что же, у нас нет никакой прибыли? – саркастически спросил Мартин. – Неужели расходы полностью съели ее, и мы все такие же бедные, как и раньше? Мне кажется, что здесь что-то не так, если мы продали весь камень и остались ни с чем.

– Тебе так кажется? А что ты знаешь, мальчишка, о том, как нужно вести дела?

– Я ничего об этом не знаю, – отрезал Мартин, – потому что ты никогда мне ничего не говоришь.

– А что тебе хотелось бы знать?

– То, о чем ты сейчас говорил, о деловой стороне всего этого… Доходы, расходы, и все такое, и во что выливается работа в конце концов.

– В пятнадцать лет, сын мой, ты хочешь знать больше, чем я. И нет сомнения, что через несколько месяцев ты захочешь взять все в свои руки и править всем сам!

– Нет, я вовсе этого не желаю…

– Ну, а если ты этого хочешь, то я тебя разочарую. Теперь слушай меня и помни, что я тебе скажу. Арендую эту каменоломню я. Я плачу ренту. Все бумаги на мое имя. Когда я умру, аренда будет твоя, ты будешь распоряжаться каменоломней сам, но пока этот день не настал, я здесь хозяин, а ты просто рабочий, и тебе лучше помнить об этом.

– Нам придется ждать, пока ты умрешь, прежде чем мы сможем переехать в приличный дом?

– Нет, не так долго. Но еще немного. Будь терпелив, сын мой. Я хочу чувствовать себя в большей безопасности и поднакопить еще сбережений, а уж потом думать о доме.

– Но ведь можно снять коттедж в Чардуэлле и совсем недорого.

– Правда? – спросил Руфус. – У тебя есть что-нибудь на примете?

– Да. В Шейди-Лейн за восемнадцать пенсов в неделю сдается чудесный коттедж.

– И ты можешь позволить себе заплатить восемнадцать пенсов?

– Да, если бы ты платил мне за работу.

– Какую работу? – спросил Руфус. – Половину своего времени ты проводишь в Рейлз, сидишь там за столом, учишься, гуляешь по саду. Лишь половину своего времени ты занимаешься настоящей работой, но то, что ты зарабатываешь, мальчик, уходит на твое содержание! Ты еще не взрослый человек! И не скоро им станешь. Ну а там мы посмотрим.

Мартин, пристыженный и подавленный, сказал последнее слово в свою защиту:

– Ты сам послал меня в Рейлз, а теперь говоришь о том, что я теряю там время. Но вспомни, это я написал письмо в газету, и это принесло нам пользу, потому что мистер Клейтон купил у нас камень.

– Я не забыл о письме, сын. Ты хорошо сделал, и я горжусь тобой. И поскольку я уверен в том, что ты хороший мальчик, я подумаю о том, что ты говорил мне. Но я твой отец, не забывай об этом, и твой долг уважать меня. Я старше и мудрее тебя, и я лучше знаю, что делать. Взять хотя бы камень. Сколько раз ты говорил мне: «Зачем мы должны обрабатывать камень, если мы не можем продать его?» И сколько раз я отвечал тебе: «Когда-нибудь все переменится. Камень понадобится. Попомни мои слова». Теперь ты видишь, что я был прав. И теперь ты знаешь, что такое может случиться снова, поэтому нам следует поторопиться, чтобы у нас в запасе всегда было что продать. Так что займись настоящей работой и дай отдохнуть языку.


Чудесное лето подошло к концу, дни становились короче. Осень в Рейлз означала красные виноградные листья, которые кружились за окном классной комнаты. Она означала белый туман, который расползался по саду и парку, в котором утопали разноцветные деревья: буки охристого цвета, американские клены – алого, тюльпановое дерево – бледно-лимонного и золотого. Осень означала прохладу, топящиеся камины в доме, запах горящего дерева.

– Я люблю осень, – сказала Джинни, вернувшись как-то поздно со своей утренней верховой прогулки. – Какое время года тебе нравится больше всего, Мартин?

– Я не знаю… Здесь красивы все времена года. Даже ноябрь, холодный, мокрый и темный, казался в Ньютон-Рейзл не таким мрачным, потому что здесь были уют и тепло. Как бы рано он ни приехал, на столе в классной комнате горела лампа, отбрасывая круг света на красную бархатную скатерть, был растоплен камин. Как только он приезжал, горничная Энни приносила ему чашку горячего шоколада. Часто он приезжал очень рано и какое-то время классная комната была целиком в его распоряжении, и он занимался самостоятельно, пока не появлялись Кэтрин и близнецы. Он был очень благодарен им за эту любезность.

Иногда его мучило чувство вины, что он наслаждается этим уютом и роскошью, а его сестра Нэн остается дома узницей хижины в каменоломне, где вода струится по внутренним стенам, образуя на полу лужи, где дым, вырываясь из очага, заполняет всю кухню копотью.

– Не знаю, почему только у меня такая счастливая судьба, – говорил он ей. – Но одно я знаю точно: как только у меня появится возможность, я сделаю для тебя все, что будет в моих силах.

– Ты не должен чувствовать себя виноватым, Мартин, ты и так делишься своим счастьем со мной. Ты учишь меня всему, что узнаешь сам. Ты рассказываешь мне о Ньютон-Рейлз. Мне кажется, что я знаю там все так же хорошо, как и ты. И мне кажется, что я знакома со всей семьей.

Нэн никогда не могла вдоволь наслушаться, что говорят или делают Тэррэнты, какие платья носят девушки, какую музыку они любят и какие песни поют. Каждая мелочь имела значение для нее. И Мартин, зная это, припоминал все и доставлял ей этим огромную радость. Иногда он поддразнивал ее.

– Мистер Хью кладет в чай сахар, а девушки – нет. Они, конечно, наливают молоко, но после того, как нальют чай. Ты должна запомнить все это, а то вдруг тебе когда-нибудь посчастливится наливать молоко в чай.

– Я думаю, ты не расскажешь им, что я расспрашиваю о них.

– Конечно, нет.


Однажды в конце ноября Руфус вручил Мартину конверт, чтобы тот передал его мистеру Тэррэнту.

– Это счет за работу, которую мы сделали ранним летом, – пояснил он. – Он просил нас дать ему время, прошло уже шесть месяцев. Я думаю, что этого достаточно.

Мартин взял конверт и хмуро посмотрел на отца.

– Полагаю, что в этом случае у меня больше не будет занятий?

– Почему это? – спросил Руфус.

– Потому что, насколько я понял, вы с ним так договаривались. Я брал уроки в обмен на то, что ты разрешил ему оплатить счет позже.

– Мисс Кэтрин все равно учит брата и сестру, не так ли? Тогда она и тебя может продолжать учить. Я не вижу в этом никакого беспокойства ни для нее, ни для ее отца. Это ничего им не стоит, ведь правда?

Джон Тэррэнт, получив в этот день счет, когда присоединился к детям за чаем, посмотрел на Мартина с удивлением.

– Счет за работу? Господи благослови! Уже подошло время оплаты? Как быстро летит время. – Он отложил конверт в сторону. – Скажи отцу, что я заплачу сразу же, как только смогу.

Когда он покинул комнату, конверт остался на столе. Кэтрин заметила это, взяла его и чуть позже зашла к отцу в кабинет.

– Ты не забудешь оплатить счет, папа?

– Конечно нет, моя дорогая. Но с Руфусом ничего не случится, если он немного подождет. Я сейчас в затруднении. Джинни так быстро из всего вырастает, да и до Рождества осталось лишь несколько недель.

– Но и у Коксов будет Рождество. Это несправедливо, папа, что мы будем купаться в роскоши, а счет останется неоплаченным.

– Я сомневаюсь, что это что-либо изменит в том, как Коксы будут встречать Рождество.

– Боюсь, что ты прав, и это очень огорчает меня. Но все равно счет должен быть оплачен. Работа выполнена шесть месяцев назад, и нечестно с нашей стороны, папа, откладывать оплату.

– С нашей? – переспросил удивленно Тэррэнт и покачал головой. – Когда это ты поступала нечестно, Кэт, за все свои восемнадцать лет? – Он открыл счет, посмотрел на него и тихонько вздохнул. – Хорошо. Я оплачу. Даю тебе честное слово.

Когда Мартин пришел в следующий раз, конверт лежал на столе в классной комнате.

– Отец просил передать это тебе с выражением нашей благодарности, – сказала Кэт.

Джинни, сидя рядом с Хью за столом, наблюдала за Мартином с удовлетворением.

– Теперь вы знаете, мистер Кокс, что джентльмены оплачивают счета?

– Да, – с отсутствующим видом согласился Мартин, положив конверт в карман.

– Что-нибудь не так? – поинтересовалась Кэтрин.

– Я хочу спросить о занятиях, – неловко сказал Мартин. – Теперь, когда этот проклятый счет оплачен, я не знаю, как мне быть, приходить мне на занятия или нет?

– А ты хочешь?

– Да.

– Тогда я буду счастлива учить тебя.

– Конечно, ты должен по-прежнему приходить! – воскликнула Джинни. – Тебе еще нужно так много узнать!

Но в основном речь сейчас шла о подготовке к празднику. На Рождество должен был состояться прием, на котором будут певцы, а потом еще будет святочный вечер с танцами и музыкантами. Еще нужно будет нанести визиты соседям, а это означало, что занятий не будет по крайней мере две недели. Мартин получил приглашение на рождественский вечер, но неловко отказался.

– Что, слишком занят? – съязвила Джинни. – Будешь развлекаться в Скарр? – Но, увидев выражение его лица, она раскаялась: – О, Мартин! Не смотри так! Я просто пошутила. Я не хотела причинить тебе боль.

– Я знаю, – пожал он плечами. – Кости все целы. Это ты расстроилась.

– Но почему ты не сможешь прийти?

– Во-первых, у меня нет приличной одежды. И потом, я не подхожу этому обществу.

Джинни хотела переубедить его, но ее остановила Кэтрин.

– Мартину лучше знать. Если мы будем настаивать, ему будет неловко.

– Но по крайней мере ты можешь остаться на сегодняшний ужин, в кругу нашей семьи, – сказала Джинни. – А теперь пойдем украшать дом.

Взяв Мартина за руку, она повела его в большой зал, где на коврах лежало огромное количество падуба. А потом открылась боковая дверь и два помощника садовника, улыбаясь во весь рот, внесли высокое зеленое рождественское дерево.

– Ты видел все это когда-нибудь раньше?

– Нет, никогда.

– Помоги нам нарядить его, – сказала Джинни.


Возвращаясь домой, Мартин думал о Рождестве в Ньютон-Рейлз, о том, как оно будет отличаться от Рождества в Скарр. Хотя они с Нэн могли бы украсить хижину зеленью, но у них не было денег на подарки. Нэн, как правило, вязала перчатки или шарфы для брата и отца из шерсти, которую сама подбирала на горных пастбищах, а потом пряла. Мартин рисовал для нее что-нибудь или вырезал из камня. А Руфус лишь приносил домой бумажный пакетик с орехами и изюмом или с сушеными яблоками, купленными за пенни на ярмарке в последний вечер перед Рождеством.

На этот раз их рождественский обед должен был быть намного лучше, чем обычно. Тэррэнты дали Мартину гуся, а к нему зелени и свежих овощей, и еще рождественский пудинг с изюмом. Нэн чуть не заплакала, увидев эти дары:

– Ах, какой у нас будет пир! – воскликнула она.

И когда на Рождество она подала эту аппетитно зажаренную птицу с шалфеем и луком, картофелем и брюквой, даже у Руфуса вырвался возглас одобрения:

– Я не ел такого гуся уже много лет! – сказал он. – Но осторожнее, девочка! Этой птицы нам не хватит надолго, если ты будешь резать ее такими толстыми кусками.

В дополнение к еде Мартин получил персональный подарок от юных Тэррэнтов. Это была книга в мягком коричневом переплете, напечатанная на тонкой бумаге, отделанная позолотой. На титульном листе рукой мисс Кэтрин было выведено: «Нашему другу Мартину. Рождество 1844 года, от семьи из Ньютон-Рейлз». Он, в свою очередь, подарил им аммонит: одну из окаменелостей, которые он находил, обрабатывая камень; это был самый большой и красивый из его коллекции, он был почти идеальной формы и отполирован так, что на нем был виден рисунок бледно-янтарного цвета.

– Им понравилось? – спросила Нэн.

– Не знаю. Кажется, да. Они знают, что у меня нет денег и понимают, в каком я положении.

Брат и сестра шли по холму. Отец, не привыкший к хорошей пище, уснул в кресле у огня, и они оставили его там. Они шли вместе по тропинке навстречу сильному северному ветру, кружившему редкие снежинки.

– Ты когда-нибудь думала о том, – спросил Мартин, – что отец не так беден, как говорит нам?

– Да, у него отложено немного денег, – ответила Нэн, – он всегда говорил нам об этом.

– Да, но сколько? И для чего? Какой прок откладывать деньги, если от этого никакой пользы?

– Отец говорит, что когда-нибудь будет. Что мы должны быть вооружены, если настанут тяжелые времена.

– Тяжелые времена! – воскликнул Мартин. – А ты знала какие-нибудь другие?

– Отец лучше знает, – возразила Нэн.

– Ты думаешь? Будь я проклят, если я думаю так же. Обещания! Это все, что у нас есть. Это все, что, имела наша мать. Он ей обещал приличный дом, а вместо этого она получила ящик в земле. – Он помолчал, потом опять заговорил: – Иногда я думаю, что он так привык скупиться, что не знает, как остановиться.

– Не говори об отце, – попросила его Нэн. – Давай поговорим о чем-нибудь другом.

– О Тэррэнтах? – спросил он, дразня ее.

– Да, об их доме, о том, как он выглядит в это время года.

Он рассказывал ей о большом зале, о том, как он украшен к Рождеству.

– Это самая большая комната во всем доме, но несмотря на это, она очень уютная. Там почти всегда горит огонь в камине, даже летом, если день сырой. У огня стоят стулья и кресла, там еще есть мебель, такая же старая и красивая, как сам дом. Одна стена почти целиком состоит из окон. В зале стоит рождественское дерево, которое мы наряжали… Ах, если бы ты видела, Нэн!.. Зеленые ветви почти сплошь увешаны золотыми и серебряными шарами… украшены маленькими восковыми свечами разных цветов, но их не зажигают, как сказала мисс Джинни, потому что мистер Тэррэнт боится пожара. Весь дом украшен падубом и плющом, и еще там стоит музыкальная шкатулка…

– Ты хотел бы пойти на этот праздник? Поговорить и потанцевать с девушками?

– Да, если бы у меня была приличная одежда и если бы я не боялся сказать или сделать что-то не так.

– И мне хотелось бы, чтобы ты пошел. Тогда ты бы смог рассказать мне все. – Нэн посмотрела на него и рассмеялась. Ее волосы и брови были запорошены снегом. – О чем мы говорили, пока ты не ходил в Рейлз? И о чем мы будем говорить потом, когда ты перестанешь?

– Я не знаю, – ответил Мартин. – Я не хочу думать об этом.

Они повернули назад к Скарр, а ветер подгонял их под гору.


Он думал о будущем очень часто, конец занятий в Рейлз казался ему концом жизни.

В это время он как бы жил двумя противоположными жизнями. Одной жизнью была жизнь в Скарр: жалкое существование, неуютное и пустое. Другой – в Ньютон-Рейлз: богатство, спокойное, неторопливое течение жизни, но в то же время праздничное, потому что занятия, чтение книг открывали для него мир, – по крайней мере, в его воображении. Каждый час, который он проводил с Тэррэнтами, приносил ему открытия, темы для размышлений, возбуждал любопытство, жажду знаний. Это были бесконечные споры и обсуждения, иногда – серьезные, иногда – нет, но он постоянно чувствовал, что действительно живет.

Его связывали с этой семьей странные отношения. Он часто видел их, много времени проводил в их доме, хорошо знал их, – казалось, он живет той же жизнью. Но это было лишь иллюзией, их жизни сильно отличались друг от друга, и конец занятий означал для него конец дружбы. Все будет вскоре забыто, по крайней мере ими, он знал это и старался не привязываться к ним слишком сильно. Он знал, что будет жить независимой жизнью, но не мог представить, какой она будет.

А пока, бывая в Рейлз, он впитывал в себя все его богатства: впечатления, происшествия, звуки и запахи. Все, что казалось ему ценным, отпечатывалось в его памяти. Иногда это были сами занятия: спокойный голос мисс Кэтрин, объясняющей сонет, или взволнованный рассказ мисс Джинни об императорах Рима. Иногда ему запоминались маленькие сценки: две девушки в музыкальной комнате: мисс Кэтрин за фортепиано, мисс Джинни поет; запоминались песни, которые они играли и пели.

Музыка, которую услышал Мартин в Ньютон-Рейлз, была открытием для него. Помимо знакомых ему песен, он услышал то, чего никогда не слышал раньше: нежные сонаты Гайдна, величественные прелюдии и фуги Баха. Сильное впечатление на него произвел Шопен, вещи которого часто играла мисс Кэтрин. Ему с трудом верилось, что эту музыку сочинили обыкновенные люди, жившие на земле.

Джинни наслаждалась его удивлением и любила расспрашивать его:

– Кто тебе больше нравится больше, Бетховен или Шопен? – спросила она его однажды.

– Мне они оба по-своему нравятся, но у Бетховена, по-моему, больше души.

– Во всей музыке есть душа, глупый. Иначе это не было бы музыкой.

– Ты права, – согласился Мартин. – Я перед тобой как чистый лист бумаги.

– О Боже, – ответила Джинни. – Ты говоришь, как Хью.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ


В апреле ему исполнилось шестнадцать лет, а через несколько недель был день рождения близнецов. Это была неделя после Троицына дня. Тэррэнты гостили у своих друзей, но когда они вернулись, то заговорили о праздновании дня рождения в Ньютон-Рейлз, которое должно было состояться двадцать первого мая.

– На этот раз ты должен обязательно прийти, – сказала Джинни.

Она отмела все его возражения.

– Если у тебя нет подходящей одежды, то ты должен достать ее, вот и все. И то, что ты не умеешь танцевать, не важно. До праздника еще неделя. У тебя полно времени.

Его сестра Нэн тоже была приглашена – это, конечно, была идея мисс Кэтрин, и Мартин, в состоянии крайнего возбуждения, сообщил эти новости в Скарр.

– Праздник в Рейлз? – спросил Руфус. – С танцами и всем прочим? Думаю, что тебе надо пойти.

– Нам обоим будут нужны новые вещи, – заметил Мартин. – Вечерние костюмы, особые туфли. Мы не можем пойти в той одежде, которая у нас есть.

– Твоя сестра не пойдет, сынок. Ты пойдешь один. Это и так дорого мне обойдется, но по крайней мере в этом есть какой-то смысл, потому что ты молодой человек и тебе нужно пробиваться в жизнь.

– А как же Нэн? – воскликнул Мартин. – Неужели она не имеет права получить хоть какое-то удовольствие?

– Мартин, замолчи, – сказала Нэн и сжала его руку.

– Нет, не замолчу! Я должен сказать. – Он опять повернулся к отцу. – Если Нэн не пойдет, я тоже не пойду.

– Как хочешь. Мне все равно. – Руфус допил чай и поставил кружку. Встал и потянулся за шапкой. – Не тебе указывать мне, мой мальчик, чем быстрее ты это поймешь, тем будет лучше и для тебя и для меня.

Он вышел из хижины. Мартин и Нэн переглянулись.

– Тебе не следовало так говорить с отцом. Это нехорошо с твоей стороны.

– Я сказал то, что думал.

– Мартин, глупый, я же все равно не пойду. Очень мило со стороны Тэррэнтов пригласить меня, но мне не будет там хорошо. Ты другое дело – ты привык к ним. А я не буду знать, что сделать или сказать. Я там буду не на своем месте.

– Я тоже. Я же там никого не знаю, кроме самих Тэррэнтов.

– Пожалуйста, если не ради себя самого, пойди ради меня. Как иначе я узнаю о празднике в Ньютон-Рейлз?

Убежденный Нэн, Мартин решил пойти. Руфус, услышав об этом, в тот же вечер повел его к портному, чтобы сшить костюм к предстоящему событию. И хотя они выбрали для костюма самый дешевый материал на полках мистера Данне, тот и вида не показал, что удивлен выбором заказчика. Несмотря на то, что по настоянию Руфуса все было сшито на вырост, все равно это был самый замечательный костюм, какой Мартин надевал в своей жизни. Под руководством мистера Данне было подобрано все остальное: белая рубашка, запонки для манжет, чудесный белый галстук, пара туфель для танцев и пара лайковых перчаток.

– Мне кажется, что ты очень красивый, – сказала Нэн, когда увидела его в этом наряде.

– Я не чувствую себя красивым. Я чувствую себя так, как будто я ничто, только одежда.

– Ты не будешь волноваться во вторник вечером? Я думаю, что не стоит.

– Легко говорить. Вот если бы ты пошла со мной.

– Я мысленно буду с тобой, – сказала она ему.

– Тогда ты мысленно следи за тем, чтобы я не выставил себя дураком.


Вечер был чудесным и теплым, столь необычно теплым для мая, что в Рейлз были открыты все ставни и в комнату врывался запах цветущих растений и молодой травы. Даже в большом зале были широко распахнуты окна и двери, потому что здесь собралась большая часть гостей в ожидании танцев. С пола были убраны ковры, большая часть мебели была сдвинута. С галереи, где расположились пятеро музыкантов, лилась мягкая, спокойная музыка. Столовая и гостиная были открыты. Мартин заметил столы, уставленные блюдами. Сновали взад и вперед горничные, и Мартин видел, как мисс Кэтрин разговаривала с Джобом, который сегодня исполнял роль дворецкого.

У главного входа близнецы встречали гостей, но Мартин не стал входить через главный вход, он прошел через конюшни, через ту часть дома, где жили слуги, там он почистил костюм от дорожной пыли и переменил туфли. Теперь он стоял в углу большого зала с бокалом вина в руке, стараясь успокоиться и рассматривая прибывающих гостей. Большей частью они были его ровесниками: сыновья и дочери местной аристократии из Чардуэлла. Некоторых он знал, потому что когда-то выполнял работу в их домах; но хотя один или два из них кивнули ему, проходя мимо, по их глазам было видно, что они не узнали его, потому что кто же ожидал увидеть каменщика среди этого собрания знати.

Все больше и больше гостей заполняло зал, все больше взглядов останавливалось на нем, и Мартин уже не сомневался, что является предметом не только внимания, но и изумления. Дома, когда он осматривал себя в зеркале, которое для него держала Нэн, его костюм казался ему просто чудесным, он был горд, что на нем такие вещи, но здесь, в Ньютон-Рейлз, наблюдая за девушками в их воздушных нарядах, за молодыми людьми в элегантных костюмах, он понял, как смешно и нелепо выглядит его собственный вечерний наряд. И когда он это понял, его лицо начало гореть.

Одна маленькая группа неподалеку – молодой человек и две девушки – отпускали замечания совершенно открыто. Юноша, которому на вид было девятнадцать или двадцать лет, чьи кудри блестели от фиксатуара, а на жилете были перламутровые пуговицы, пристально смотрел на Мартина несколько секунд, открыто изучая его со слабой улыбкой и приподняв брови. Затем он повернулся к своим спутницам, сделав замечание, которое вызвало взрыв хохота среди них.

– Нет, я не знаю, кто он такой. Он мне совершенно незнаком. Как и его портной, слава Богу.

Потом все трое отошли подальше к группе, которая стояла у ступеней. Мартин молча смотрел в бокал вина. Потом, когда он опять поднял глаза, перед ним стояла Джинни и улыбалась.

– Вот где ты прячешься! Ты не входил через главный вход. Думаю, что ты проскользнул через задний. Что случилось? Ты весь красный.

– Вечер теплый.

– Ну да.

– Да. Ну хорошо. Если хочешь знать, я услышал, как надо мной смеялись, точнее, над моей одеждой.

– Юноша или девушка?

– Я не уверен.

Джинни с удовольствием рассмеялась.

– Иди сюда, скажи мне, кто это был.

– Вон тот расфранченный щеголь, с черными кудрями, который благоухает и сияет.

– Все лучше и лучше! – Опять рассмеялась Джинни. – Мне даже не нужно оглядываться, чтобы узнать, кто это. – Но она все-таки повернулась и посмотрела. – Да, так я и думала. Это Сидни Херн.

– Один из Хернов с Бринк-энд-Милл?

– Да, он старший сын Оливера Херна. Но не стоит обращать внимание на то, что говорит Сидни. Они все ужасные снобы, представители этих семей, а Сидни больше всех о себе воображает.

– Если ты так считаешь, зачем же ты пригласила его?

– Потому что если бы мы этого не сделали, то и нас никогда не пригласили бы в Эймбери-хаус. Кроме того, иногда Сидни бывает по-своему очарователен. Но он не имел права быть грубым с тобой, и я собираюсь ему об этом сказать.

– Лучше тебе этого не делать, – сказал Мартин. – Я предпочитаю сражаться сам.

– Хорошо, допивай вино и пойдем со мной, я представлю тебя некоторым гостям.

В этот момент к ним подошел высокий молодой человек, чье свежее, открытое лицо сразу же узнал Мартин.

– А кое-кого ты уже знаешь, – произнесла Джинни. – Ты помнишь Джорджа Уинтера из Чейслендс? Вы встречались прошлым летом, когда он приезжал к нам с сестрой, бабушкой и дедушкой.

– Конечно, я помню, – сказал Мартин.

– Я тоже, – сказал Джордж; его взгляд был прямым и открытым. – Вам удалось убить еще гадюку?

– Не в Рейлз. Только в каменоломне. Они доставляют нам много беспокойства в горах.

– Где-то здесь моя сестра Леони. Она будет рада опять вас увидеть. – Джордж оглянулся, но Леони нигде не было видно. – Наверно, она на террасе с Хью. – Он повернулся и заговорил с Джинни. – Я надеюсь, что могу рассчитывать на удовольствие танцевать с вами первый танец – если вы еще не приглашены?

– На первый танец? Боюсь, что приглашена. Я обещала его Мартину. – Джинни достала крошечную карточку. – Я запишу вас на второй.

Джордж поклонился и отошел. Мартин смотрел на улыбающуюся девушку.

– Ты сказала, что обещала танец мне…

– Не беспокойся. Это кадриль. Это как раз для тебя.

– Ты отдаешь предпочтение мне, чтобы держать на поводке Джорджа Уинтера?

– Думаю, тебе не приходит в голову, что я предпочитаю танцевать с тобой.

– Нет, не приходит.

С галереи, где сидели музыканты, раздались аккорды. Один из музыкантов подошел к балюстраде и попросил гостей приготовиться к танцам и занять свои места. Смеясь и разговаривая, гости подчинились. Несмотря на огромные размеры зала, все едва разместились в нем, танцующим не хватало места, чтобы выполнять фигуры.

– Ты выглядишь очень сердитым, – сказала Джинни, выступая рядом с Мартином, рука в руке.

– Мне нужно сосредоточиться, иначе я все сделаю не так.

– О, это не имеет значения. Это часть веселья.

– Только для тех, кто наблюдает.

Он благополучно добрался до конца танца, и Джинни была очень довольна им.

– Ну вот видишь! Это совсем неплохо. – Она подняла к нему раскрасневшееся лицо, обмахивая себя маленьким шелковым веером. Потом, смеясь, она помахала и на него. – Ну, а теперь, если ты еще дышишь, принеси нам напитки.


Когда он вернулся с двумя бокалами, то увидел, что она беседует с Сидни Херном. Она посмотрела на него озорным взглядом и представила их друг другу.

– Кокс? – спросил Херн. – Я слышал это имя?

– Возможно, что да, – ответил Мартин. – Моего отца хорошо знают в округе. Он каменщик. И я тоже. Мы выполняли работу на фабрике вашего отца около восемнадцати месяцев назад. Пристройка к вашему паровозному депо.

– Правда? Я не знал об этом. Мой отец мало занимается сейчас заводом. Этим занимается управляющий. Что касается меня, то я никогда там не был.

– Нет? – сказал Мартин. – Тогда вам бы следовало.

– Зачем? – спросил Херн, глядя на него с недоумением.

– Если бы вы или ваш отец побывали там, то обнаружили бы, что там нарушается закон.

– О чем вы говорите?

– Я говорю про закон о детском труде, который запрещает труд детей в возрасте до девяти лет на каких бы то ни было фабриках. Но такие маленькие дети работают в Бринк-энд. По крайней мере, так было восемнадцать месяцев назад.

– А вам какое до этого дело?

– Нарушение закона касается всех.

– Бринк-энд – не единственная фабрика, где работают такие маленькие дети. Большинство фабрик в Долине делают то же самое.

– Тогда, значит, вы все-таки знаете об этом?

– Я во всяком случае знаю, что сами ткачи не обращают никакого внимания на закон. Они хотят, чтобы их дети начинали работать как можно раньше, потому что им нужны деньги.

– Они не были бы им так нужны, если бы им платили нормальную заработную плату, которая позволяла бы им растить детей, не превращая их в рабов.

– Я полагаю, что вы один из тех, кто считает, что дети бедняков должны ходить в школу до девяти лет?

– Да.

– Господи, а кто будет платить за их обучение?

– Те, у кого есть деньги.

– Вы и себя сюда включаете?

– Нет, не включаю.

– Что замечательно, что все, у кого нет денег, всегда готовы диктовать тем, у кого они есть, на что их надо тратить.

– Это делали не только те, у кого ничего нет. Я могу привести в пример лорда Эшли.

– Да? Этот лорд ваш приятель?

– Нет. Он был другом бедных.

– Но вы бедны. Вы сами так сказали.

– Не настолько, – ответил Мартин, – чтобы продавать себя в рабство на Бринк-энд-Милл.

– Послушайте, Мэсон, или как вас там зовут…

– Кокс, а не Мэсон, – поправил Мартин.

Два молодых человека смотрели друг на друга молча, глаза в глаза. Но мисс Джинни, хотя ей и нравился их спор, теперь сочла нужным прервать его.

– Я хочу напомнить вам, джентльмены, что вы оба гости в доме моего отца, поэтому не следует спорить таким образом. – Улыбнувшись обоим, она добавила: – Вам обоим должно быть стыдно, и я думаю, что вам следует извиниться передо мной за такое поведение.

Наступила пауза. Сидни Херн заговорил первым:

– Мисс Вирджиния, вы совершенно правы. Я прошу прощения за то, что позволил себя спровоцировать, и я надеюсь, что вы простите меня, согласившись подарить мне два танца.

Джинни грациозно кивнула, дала ему свою карточку и карандаш и наблюдала, как он вписывает свое имя. Когда он закончил, она еще раз улыбнулась ему, а он, кивнув ей и бросив испепеляющий взгляд на Мартина, отошел прочь и присоединился к группе гостей неподалеку. Джинни отхлебнула из своего бокала и посмотрела на Мартина.

– Теперь ты чувствуешь себя лучше, – сказала она, – когда отомстил бедному Сидни?

– Возможно.

– Ты еще не попросил у меня прощения.

– Хорошо. Я прошу прощения.

– Это трудно сравнить с извинениями Сидни, но думаю, что этого достаточно. – Она поставила пустой бокал. – Теперь заканчивай с напитками и пойдем со мной, я представлю тебя другим гостям, прежде чем снова начнутся танцы.

– Сейчас, – сказал Мартин, – я бы предпочел просто постоять и понаблюдать.

– Но ты должен пригласить какую-нибудь хорошенькую девушку танцевать, а ты не можешь этого сделать, не будучи представленным. – Она посмотрела на его упрямое лицо и сказала: – Я не знаю, зачем ты пришел, если не хочешь веселиться.

– Я веселюсь по-своему, но… – он окинул взглядом зал, – мне недостает храбрости, чтобы танцевать с девушкой, с которой я только что познакомился. Кроме того, все молодые леди, возможно, откажут мне, думая, что я ниже их.

– Ну, по крайней мере, ты можешь пригласить Кэт, – сказала Джинни. – Для этого не нужно храбрости. А поскольку она одна из хозяек, это просто твоя обязанность пригласить ее.

– Да, так я и сделаю. Немного позже.

– Хорошо, тогда я тебя покидаю.


Позже он стоял у распахнутого окна, откуда лился теплый летний воздух, с третьим бокалом вина в руке. Хотя была уже половина восьмого, было все еще светло, вечернее солнце освещало половину зала, оставляя другую в тени.

Для него было облегчением побыть одному, и хотя он по-прежнему приковывал внимание, это его больше не волновало. Джинни была абсолютно права: он почувствовал себя лучше после разговора с Сидни Херном, ярость в какой-то степени очистила его мозг, вернула ему уверенность в себе, теперь он видел, как просто чувствовать презрение к другому человеку. Херн презирал его за то, что он каменщик и плохо одет, а он презирал Херна за снобизм и лицемерие. Это открытие – что каждый человек может смотреть свысока на другого – заставило его по-новому посмотреть на свою жизнь, и сознание того, что кто-то стоит выше него, уже не вызывало у него беспокойства. Он пришел по приглашению, и если Тэррэнты принимали его как друга, то какое ему дело было до Херна?

Внезапно он почувствовал уверенность в себе, как будто теперь все было возможно, ничто в мире не могло испугать его, и это ощущение пронзило удовольствием все его существо. Тут он сообразил, что к этому может иметь отношение выпитое вино. До этого вечера он никогда не пил вина. Возможно, он слегка опьянел. Он осушил бокал и улыбнулся сам себе. «Этот, – подумал он, – должен быть последним. Следующий может все испортить».

С галереи раздалась музыка, и молодежь внизу встретила ее аплодисментами. Мартин наблюдал, как все занимают места для танца следом за двумя ведущими парами: Джинни танцевала с Джорджем Уинтером, Хью с сестрой Джорджа Леони.

Потом был вальс. На этот раз партнером Джинни был Сидни Херн. Мартин наблюдал, как они кружатся в танце и ведут беседу, которую Джинни, без сомнения, находила очаровательной. Мартин обвел взглядом зал и увидел, что Кэтрин присоединилась к танцующим; ее партнером был высокий, темноволосый молодой человек, старше большинства присутствующих гостей. Ему было около двадцати пяти, но его уверенность в себе делала его даже старше. Он и Кэтрин составляли такую поразительно красивую пару, что многие провожали их глазами, но они не замечали этого.

Мартин почувствовал, как кто-то прикоснулся к его плечу. Рядом с ним стоял Хью.

– Ты не танцуешь.

– Ты тоже.

– Мне нужен отдых. Мне следует с уважением относиться к моим бедным легким.

– Кто танцует с мисс Кэтрин?

– А, – произнес Хью, обернувшись, – это Чарльз Ярт с Хайнолт-Милл.

– Мне кажется, что я его раньше никогда не видел.

– Чарльз долго отсутствовал, он путешествовал за границей по делам отца. Но два месяца назад его отец перенес удар и Чарльз вернулся, чтобы заниматься фабрикой. Мой отец встретил его на заседании Треста и пригласил к нам. С тех пор он здесь частый гость.

Хью замолчал, наблюдая, как танцевали Кэтрин и ее партнер, которые пронеслись мимо всего в нескольких ярдах.

– Чарльз очень увлечен Кэт, как ты сам видишь, да и она очень к нему привязана. Джинни, которая думает, что знает все признаки, считает, что скоро будет помолвка. Но это пока в секрете.

– Да, конечно, – согласился Мартин и, помолчав, спросил:– Это хорошо для нее, как ты считаешь?

– С точки зрения происхождения или с точки зрения богатства?

– Нет, каков он как человек? – спросил Мартин.

– Ну, – сказал Хью, взвешивая вопрос. – Я не знаю человека, который был бы достаточно хорош для Кэт… но он кажется весьма порядочным, папа очень высокого мнения о нем.

– У него вид человека, – заметил Мартин, – которого редко мучают сомнения.

– Он определенно с самомнением. Он считает, что торговля шерстью нуждается в оживлении, он в плену модных идей. Он хочет расширить Хайнолт-Милл, поставить новое оборудование, но его отец и слышать об этом не хочет. Торговля тканями переживает упадок, мистеру Ярту приходилось бороться последние двадцать лет. Но Чарльз думает, что следует все изменить. Некоторые с ним согласны. Чарльзу хочется быть одним из тех, кто восстановит былую славу Глостершира.

– Будем надеяться, что он преуспеет, потому что от этого всем будет лучше. Но мне кажется, что эти новые ткацкие станки уже опробовались несколько лет назад, но не оправдали ожиданий.

– Да, но их усовершенствовали с тех пор.

Пока Мартин разговаривал с Хью, к ним подошел Джон Тэррэнт.

– Ну, Мартин. Я рад, что ты пришел. Надеюсь, что тебе здесь нравится?

– Спасибо, сэр. Очень.

– Почему вы не танцуете, молодые люди? Разве здесь недостаточно хорошеньких девушек?

– Здесь сколько угодно хорошеньких девушек, – ответил Хью, – но им придется подождать, папа, а летние ночи тоже молоды.

Вальс окончился; пары остановились; некоторые аплодировали, глядя на галерею, музыканты встали, поклонились и сели. Пары гуляли по залу, Джон Тэррэнт двинулся дальше, приветствуя гостей своих детей, останавливаясь, чтобы поговорить с каждым.

Солнце уже село, в зале становилось темно, но тут появился Джоб с тремя горничными. Они внесли зажженные канделябры и расставили их по всему залу на столах и полках. Когда они разносили канделябры, Мартин обратил внимание на то, что за ними очень внимательно следит Джон Тэррэнт. По его нахмуренному виду было ясно, что он чем-то недоволен. Вдруг у него вырвалось восклицание, и он кинулся через зал, потому что одна из горничных, Присси, несла два канделябра, и когда она ставила один, то сделала это так неловко, что на пол упало несколько свечей.

Мартин инстинктивно рванулся вперед, Хью тоже, но другие молодые люди, которые были ближе к месту происшествия, уже окружили горничную, взяли у нее канделябры и поставили их осторожно на стол. Она убирала свечи с пола. Тут подошел Тэррэнт. По его лицу было видно, что он в ярости, хотя говорил он, как обычно, очень сдержанно.

– Присси, в этом доме есть правило, и я думаю, оно известно, что не следует носить более, чем по одной лампе. Свечи и лампы это очень опасные вещи, и я надеюсь, что мне больше не придется об этом напоминать. – Повернувшись, он посмотрел на других горничных, которые стояли неподалеку. – Вы тоже можете это запомнить. Присси не единственная виновная. Теперь продолжайте, и благодарите Бога, что не случилось ничего худшего.

Все три горничные присели и удалились. Молодые люди улыбались, а те, которые кинулись к Присси, теперь заступались за нее. Среди них была Джинни. Заметив испорченные свечи, она сказала:

– Не сердись на нее, в этом нет никакой опасности, папа. Они упали на каменный пол. Им хотелось принести все свечи, прежде чем мы опять начнем танцевать.

– Все равно они поступили неверно. И я настаиваю, чтобы это правило не нарушалось. Эти свечи испорчены, дочка? Их следует заменить.

– Нет, эти в порядке, папа.

Джинни взяла одну из зажженных свечей, и от нее зажгла остальные так осторожно, что не упала ни одна капля воска. Тэррэнт, кивнув, отвернулся. Он пересек зал и остановился около Кэтрин, которая стояла во время происшествия рядом с Чарльзом Яртом. Хью опять повернулся к Мартину.

– Мой отец, как видишь, боится огня. Даже слишком. Возможно, это из-за несчастного случая в детской, когда нам с Джинни было по два года. Зажженная свеча стояла на полке и каким-то образом упала в мою колыбель. Вспыхнул огонь, я был обожжен. Я, конечно, ничего не помню, но я знаю, что случилось вот из-за этого. – Хью поднял свое нежное и красивое лицо и показал уродливый шрам на горле и подбородке. – Отсюда строгие правила моего отца.

– Ты мог сгореть, – сказал Мартин.

– Нет сомнения, что так бы оно и было, но проснулась Джинни. Она увидела огонь и начала кричать. Прибежала няня, и я был спасен. – Хью мягко усмехнулся и произнес, иронизируя над самим собой:– Так был спасен сын и наследник и – кто знает, что нас ждет впереди, – член парламента.

– Возможно, даже, – добавил Мартин, – будущий премьер-министр.

– О! – воскликнул Хью, глядя на Мартина ясным взглядом. – Я полагаю, что это возможно.

Вошли горничные с лампами – на этот раз каждая несла по одной – и Кэтрин, покинув Чарльза Ярта и своего отца, направилась к Энни, чтобы напомнить ей о том, что свет нужен и на галерее, для музыкантов. Затем она остановилась, и Мартин, извинившись перед Хью, воспользовался случаем и подошел к ней. Хотя он и нервничал, но решительно поклонился.

– Мисс Кэтрин, – произнес он, прочистив горло. – Я надеюсь, что вы окажете мне честь потанцевать со мной, если у вас есть свободный танец.

Ее серые глаза улыбались ему. Она отлично понимала, что его речь потребовала от него мужества; а он знал, что она была довольна им. Но она не сказала ни слова одобрения, она восприняла его хорошие манеры как должное.

– Честно говоря, у меня много свободных танцев, и я буду рада, – ответила она.

– Надеюсь, что один из них – кадриль, потому что, боюсь, я не умею танцевать ничего другого.

– Ну, не могу в это поверить, я видела, как ты учился танцевать вальс с Джинни несколько дней назад, когда Хью играл на скрипке.

– Да, но мое исполнение было далеко от совершенства, – сказал он.

– Ну хорошо, пусть это будет кадриль, – Кэтрин просмотрела карточку. – Это будет следующий танец, так что ты можешь остаться рядом со мной и поговорить, пока не начнется музыка.

– Да, – сказал он, внезапно онемев.

– Бедный Мартин. Боюсь, что этот вечер – сплошные страдания для тебя. Но держишься ты очень хорошо.

– Это часть моего обучения.

– Ну, думаю, что когда-нибудь ты будешь получать удовольствие от этого. Со временем тебе будет проще, во всяком случае опыт всегда полезен.

– Хотите сказать, – спросил он, вспоминая слова Джинни, – это поможет мне развлекаться в Скарр?

Кэтрин внимательно посмотрела на него:

– Ты не всегда будешь в Скарр. Так или иначе, с Божьей помощью ты изменишь свою жизнь и будешь жить так, как захочешь. Я просто убеждена в этом.

– Если это будет так, – сказал Мартин, – то это будет целиком ваша заслуга.

– Нет, не целиком, – возразила она. – Ты и сам постарался. Когда ты впервые пришел к нам, мой отец сказал, что тебе стоит помочь, и он был прав. У тебя талант к обучению. И что самое главное, тебе нравится учиться.

На какое-то время Мартин опять потерял дар речи, больше всего на свете он ценил одобрение Кэтрин, и от ее слов краска залила его лицо.

– Кажется, – сказал он, – что я должен добиться чего-нибудь только для того, чтобы оправдать вашу веру в меня.

– Да. Иначе я буду разочарована.

Музыканты заиграли кадриль, пары двинулись по залу, занимая свои места. Мартин повернулся к Кэтрин и поклонился. Она сделала реверанс и подала ему руку. Он гордо повел ее в танце.


Он вернулся домой в Скарр уже после полуночи, когда хижина была в темноте. Нэн, тем не менее, не спала, и, когда он проходил мимо ее кровати, она села и зашептала ему.

– Тебе понравился праздник?

– Что-то понравилось, что-то – нет.

– Ах, дорогой, – прошептала она разочарованно.

– Все в порядке. Я рад, что пошел. Хорошего было больше.

– Расскажешь мне завтра?

– Да. Спокойной ночи.

На протяжении последующих нескольких дней, когда брат и сестра оставались вместе, они без устали обсуждали праздник, пока Нэн не была удовлетворена тем, что ей известна каждая мелочь. Руфус, со своей стороны, поинтересовался лишь некоторыми фактами.

– Было много людей?

– Между сорока и пятьюдесятью.

– Аристократия, конечно?

– В основном, да. Включая сыновей некоторых фабрикантов. Если ты относишь их к аристократии.

– А куда ты их относишь, хотел бы я знать?

– Я точно не знаю.

– Разговаривал с кем-нибудь?

– С одним.

– И все было в порядке?

– Я бы так не сказал.

Руфус, услышав от Мартина отчет о разговоре о Сидни Херном, был сильно недоволен.

– Я не для того разрешил тебе пойти на вечер, чтобы ты приобретал себе там врагов. Не твоя забота, что дети работают на фабрике Хернов, а уж говорить им о том, что они нарушают закон, это самая большая глупость, какую я слышал со дня своего рождения. Раньше мы делали для них работу, но теперь я сомневаюсь, что они предложат нам что-нибудь, и все благодаря твоей глупости. Твое дело соглашаться с такими людьми, а не спорить с ними.

– Даже если они ясно дают понять, что смотрят на меня сверху вниз?

– Тебе не стоит волноваться по этому поводу. Лучше дождаться благоприятного случая. – Руфус помолчал, его взгляд по-прежнему был суров. – Надеюсь, что ты больше ничего не сказал невпопад кому-нибудь из тех, с кем ты там познакомился.

– Нет, – ответил Мартин, и желая отвлечь внимание отца от этой темы, он еще раз повторил слова Хью Тэррэнта о планах Чарльза Ярта. – Кажется, он собирается расширять Хайнолт-Милл и устанавливать там новые ткацкие станки. Он считает, что торговля шерстью оживится, если внедрить современные методы.

– Расширять, да? – Руфус был весь внимание. – Для этого ему будет нужен камень. Если он, конечно, не собирается использовать кирпич!

– Я не знаю, что он собирается делать. Пока это только разговоры. И, кажется, старый мистер Ярт против всего этого.

– Да, но он болен, – сказал в ответ Руфус. – Я сам это недавно слышал. У него, бедняги, был удар, и, возможно, он долго не протянет. Молодой мистер Ярт – единственный сын. И единственный наследник. Когда его отец умрет, у него будут развязаны руки. Это означает работу для строителей, мой мальчик, и, естественно, работу для нас. – Он похлопал Мартина по спине. – Я всегда говорил, что наше время еще придет, и, может быть, нам недолго осталось ждать.

Иногда Мартин жалел о том, что рассказал о молодом Ярте и о его планах, потому что для его отца это стало навязчивой идеей. Он говорил о том, что будут устанавливать новые ткацкие станки, как о давно решенной вещи, которая означает процветание всей области и каменоломни Скарр в частности.

– Ты больше не видел молодого Ярта, не знаешь, что у него на уме? – спрашивал он всякий раз, когда Мартин возвращался из Райлз.

– Нет, я видел его лишь однажды, на празднике. Но даже там я не разговаривал с ним, потому не может идти и речи о том, чтобы спрашивать его о его планах.

– А что Тэррэнты? Они никогда не говорят о нем?

– Нет, не говорят.

Говоря это, Мартин лгал, потому что близнецы иногда упоминали о молодом человеке, но не в связи с ткацкими станками. Они говорили, что Чарльз Ярт просил руки Кэтрин, и отец дал ему разрешение обратиться к Кэтрин, и что между ними есть взаимопонимание.

– Они все равно что помолвлены, – сказала Джинни. – Но помолвку нельзя огласить, потому что мистер Ярт очень болен.

Это было сказано ему по секрету, и он не мог его выдать. Он даже не рассказал этого своей сестре Нэн, но она как-то интуитивно поняла это, потому что недавно видела Кэтрин в Чардуэлле в экипаже вместе с сестрой на ярмарке.

– Ты говорил мне после праздника, что у мисс Кэтрин есть поклонник?

– Да. Но я сделал это без разрешения, и это должно остаться между нами. Мисс Кэтрин почти помолвлена, но это не оглашено, потому что старому мистеру Ярту стало хуже.

– О, как это грустно для всех них.

– А почему ты спрашиваешь об этом сейчас?

– Потому что в ней сейчас что-то такое… что-то в выражении лица… О, я не могу объяснить этого точно, но я тут же вспомнила, как ты рассказывал мне, как она танцевала с мистером Яртом и что мистер Хью говорил о том, что они чувствуют влечение друг к другу. Как только я ее увидела, то сразу же подумала: «Она помолвлена».

– А как ты узнаешь о подобных вещах?

– Я не знаю. Я просто чувствую, и все. Она и мисс Джинни проехали от нас совсем близко. На площади была ужасная давка – как всегда в дни ярмарки, – они ехали очень медленно, и я хорошо их разглядела. Они обе очень привлекательны, но сильно отличаются друг от друга. Одна темная, а другая светлая, никогда не скажешь, что они сестры.

– Они не только внешне разные, – заметил Мартин, – они разные во всех отношениях.

– О да, я знаю, ты ведь так много мне о них рассказывал. Но даже по внешности можно судить об их различиях. Я хочу сказать, что можно увидеть, какие они внутри… что они за люди… просто по тому, как они себя держат и как смотрят на других людей. – Нэн замолчала, подыскивая слова, которыми можно было бы охарактеризовать сестер Тэррэнт, с которыми она никогда не была знакома. – Разница вот в чем: мисс Джинни хорошенькая и знает об этом, – сказала она, – а мисс Кэтрин красивая и не знает об этом.


Этим летом Джинни становилась все более неугомонной. Классная комната стала скучна для нее. Она чувствовала, что пора расправить крылья. В сентябре она собиралась провести месяца три или больше в Лондоне вместе со старыми друзьями семьи, у которых был дом на Бэлмэн-сквер. Именно поэтому ее так утомляли обычные уроки. Учить стоило лишь то, что может пригодиться во время сезона в Лондоне.

Она непрестанно занималась музыкой, выписывала последние фортепианные пьесы и песни. Она изучала журналы мод и волновалась, достаточно ли хороши для Лондона ее новые наряды, сшитые в Чарвестоне. В шестнадцать лет она чувствовала себя настоящей женщиной. В то же время она понимала, что она слишком невыдержанна и, следуя совету сестры, читала руководства по хорошим манерам и репетировала грациозную походку, к восхищению всей семьи.

Поездка в Лондон занимала все ее мысли. Она не могла говорить ни о чем другом, лишь о тех приемах, которые ей обещали Уилсоны, и о знакомствах, которые она надеется завести.

– Кто знает? – сказала она однажды. – Может быть, я вернусь оттуда помолвленной?

– Искренне надеюсь, что нет, – сказал ее отец. – Потому что я хотел бы узнать молодого человека и многое о нем, прежде чем ты дашь ему слово.

– О, папа! Я никогда не буду помолвлена с человеком, если он не будет подходить со всех точек зрения, особенно, что касается его доходов.

– Неужели ты так меркантильна, моя дорогая?

– Я помню о том, как ты говорил, что мы должны выйти замуж удачно.

– Удачно – да, но могут быть иные соображения, а не только денежные интересы. Я искренне надеюсь, что ты выйдешь замуж за человека, которого действительно полюбишь.

– О, я буду любить его, будь уверен! Если, конечно, он будет достаточно богат!

Тогда как Джинни хотела, чтобы время летело быстрее, Мартин желал, чтобы оно шло медленнее. Для него лето проходило слишком быстро.

– Еще лишь десять недель, – говорила Джинни. – Всего лишь девять… Восемь…

А у него при этом падало сердце, потому что это означало для него не только конец занятий, но и конец посещений Ньютон-Рейлз. Будущее казалось ему пустым и бесцветным. Он ничего не говорил об этом Тэррэнтам, хотя иногда они разговаривали так, словно их дружба с ним будет продолжаться всегда.

– Ты, конечно же, будешь приходить к нам, – говорила Джинни. – Когда я вернусь из Лондона, а Хью – с континента…

– Я думаю, что ты придешь до того, – вставляла мисс Кэтрин. – Мы с отцом будем дома, мы будем всегда рады видеть тебя и знать, как продвигаются твои дела.

– Благодарю, мисс Кэтрин. Вы очень добры.

Но он знал, что не будет посещать их. Он уже решил это. Они были очень добры к нему, и он будет им благодарен за это всю свою жизнь. Но он не будет навязываться – эта мысль была ему невыносима. Возможно, через год или два его и отца опять позовут, чтобы отремонтировать дом, но это будет совсем другое дело. Это будет в далеком будущем, возможно тогда расширится естественная пропасть, которая отделяет его от семьи из Рейлз.

А пока, с болью в сердце, он извлекал из оставшегося времени как можно больше. Теперь он приходил в Рейлз всего лишь один раз в неделю – отец считал, что этого вполне достаточно, – так что каждое мгновение этого дня должно было быть насыщенным. Занятия па террасе, прогулки по саду с Хью, шутки, обсуждения, дружба: узнает ли он когда-нибудь что-либо подобное?

Послеполуденное солнце в саду; старый дом, прохладный и спокойный среди деревьев; две девушки около клумбы: Кэтрин в белом, а Джинни в розовом, склонились над кустами роз, которые тоже все белые и розовые, срезают их и складывают в плоскую корзинку, которую держит на руке Кэтрин.

– Почему ты так на нас смотришь? – спрашивает Джинни.

– Кошке не позволено смотреть на королеву?

– А которая из нас королева, Господи?

– А какой из меня кот? – увертывается он.


Она кокетничала с ним совершенно открыто в эти дни, и вся семья поддразнивала ее за это. У нее было прекрасное настроение, особенно в последние недели она жила, как будто закусив удила. Однажды ей пришло в голову, что они должны разыграть сцены, которые она выберет из «Много шума из ничего».

– Я буду играть Беатрис, а Мартин – Бенедикта.

– Естественно, – пробормотал Хью.

– Кэт будет Геро, конечно, а ты – Клаудио. А также Дон Педро и Леонато.

– А дерево мне тоже изображать?

– Нет, мы будем разыгрывать сценки в тюдоровском саду. Это будет прекрасной сценой, а Бенедикт будет прятаться за тутовым деревом.

Но театральные опыты Джинни были внезапно нарушены грозой, обрушившей такие потоки воды, что актеры были вынуждены спасаться из сада под крышу летнего домика. У всех четверых перехватило дыхание от бега и смеха, все стояли мокрые, смотрели друг на друга и отряхивались. Больше всех пострадала Джинни, поскольку как актриса она нарумянила щеки и накрасила губы. Потоки воды смыли краску, и она стекала по ее лицу и шее на бледно-желтое платье. Платье, сшитое из органди, намокло и прилипло к телу. Ее светлые волосы растрепались.

– О, моя леди Надменность, ты ли это? – спросил Мартин, играя роль Бенедикта, глядя в изумлении на ее лицо. – Ты еще жива?

С минуту Джинни смотрела на него. Ее унижение усугублялось тем, что брат и сестра аплодировали сценке, а она, как ребенок, не знала, разозлиться ей или расплакаться. Но в конце концов возобладал юмор, она поджала губы и кинулась на него с притворной яростью, колотя его грудь своими сжатыми кулачками.

– Ах, ты! Ты! Ты! – восклицала она, скрежеща маленькими белыми зубками. – Ты грубиян! Я иногда готова тебя убить!

Смеясь, она норовила попасть в него острыми кулачками, а он, защищаясь от них и от ее близости, обхватил ее руками. Она была пленницей в его объятиях, он чувствовал ее тонкую фигуру, тепло, исходящее от ее тела через влажную одежду. Чувствовал изгиб ее талии и бедер, а когда она повернулась, – мягкое, но упругое прикосновение ее груди.

Он ослабил объятия, и она выскользнула, затанцевала по всему летнему домику, подхватив юбку так, что она раздулась. Казалось, она занята лишь собой, но глубокий взгляд, который она метнула на него, говорил о том, что она в восторге от своей женской силы, и выражал без стеснения и стыда ее удовольствие.

Кэтрин и Хью наблюдали. Они уже привыкли к кокетству сестры и просто с удовольствием наблюдали за ней. Но позже в доме, когда они сушились и переодевались, в какой-то момент Хью и Мартин остались одни в классной комнате. Девушки были в соседней комнате за дверью и упражнялись на фортепиано. Вдруг Хью заговорил просто, но значительно, о поведении своей сестры.

– Джинни просто сама не своя в эти дни. Она напропалую кокетничает со всеми. Это потому, что она взволнована предстоящей поездкой в Лондон. Она не принимает во внимание того, что может причинить боль, мой отец говорит, что она разобьет немало сердец, прежде чем успокоится.

Юноши уважали друг друга. Между ними установилось полное взаимопонимание.

– Тебе не стоит волноваться, – сказал Мартин. – Она не разобьет моего сердца, обещаю тебе.


В августе прошли грозы, и это означало конец лета. Сентябрь был скучным и холодным, но когда Мартин появился в Рейлз в последний раз, выглянуло солнце и потеплело. Тэррэнты проводили его до дверей, все пожали ему руку, он всех поблагодарил за все, что они для него сделали, а особенно мисс Кэтрин.

– Ты ведь будешь приходить навещать нас, правда, Мартин?

– Конечно, будет, – сказал Тэррэнт. – У меня будет работа для него и его отца, как только я найду деньги, чтобы оплатить ее.

– Джентльмен, – вмешался Хью, – может позволить себе не оплачивать счета. – Он посмотрел на Мартина с мягкой улыбкой. – Ты помнишь? Первый день, когда ты пришел сюда? Ты тогда сказал нам это.

– Да, я хорошо об этом помню, но хотел бы, чтобы вы забыли, – сказал Мартин.

Джинни взяла его под руку.

– Я провожу тебя немного и попрощаюсь с тобой наедине, – заявила она.

Они шли вместе через сад, и их сопровождали две собаки, Тесса и Сэм, которые бежали впереди.

– Ты будешь скучать по мне? – спросила Джинни.

– Да, – ответил он. – Мне всех вас будет не хватать.

– Ты будешь обо мне думать, когда я уеду?

– Да, буду, и сейчас, и потом.

– И это все?

– Почему? – сказал он. – А ты будешь думать обо мне?

– Конечно, буду! – Он сжала его руку. – Но я буду так ужасно занята, будут приемы, концерты, прогулки по городу.

– А мне нечем будет заняться, – сухо сказал он. – Я буду просто зарабатывать себе на жизнь, вот и все.

– Да, – сказала она, внезапно нахмурившись. – Какая тяжелая работа, целый день таскать камни. Мне бы хотелось, чтобы ты не работал так. Ты заслуживаешь лучшего. А этот ужасный старый злой отец даже не платит тебе. Тебе следует поговорить с ним об этом. Тебе нужно уметь постоять за себя.

– Я пытался пару раз, но пока это не принесло никакой пользы.

– Тогда ты должен пытаться еще и еще, пока он не поймет этого. Ты теперь не просто мальчик. Ты более или менее взрослый, ему пора начать обращаться с тобой как со взрослым. Если хочешь, можешь сказать ему, что я так сказала.

Они шли под руку, беседуя, вдоль зеленой аллеи, по ступеням мимо летнего домика, по тропинке мимо круглого пруда, пока не подошли к воротам парка.

– Здесь мы должны попрощаться.

– Да, – согласился он и протянул руку.

– Ах, не будь глупым! – воскликнула она. – Я не для того прошла весь этот путь с тобой, чтобы пожать тебе руку. Я могла сделать это и в доме.

– Почему же ты этого не сделала?

– Потому, разумеется, что я хотела, чтобы ты поцеловал меня.

– Я так и думал.

– Конечно, думал. Ты знал это все время.

Они пристально смотрели друг на друга, она, откровенно его провоцируя, он, колеблясь, дразня ее и наслаждаясь этим, показывая ей, что его ей не удастся подразнить.

Тем не менее, когда она подошла к нему, его руки мгновенно обвились вокруг нее, а когда его губы коснулись ее рта, она и не подумала отстраниться. Рот Джинни был нежным, но настойчивым, когда она целовала его, совсем не дразня, с искренним наслаждением, давая ему понять, что этот поцелуй доставляет ей такое же удовольствие, как и ему.

Наконец, она отстранилась, задохнувшаяся и покрасневшая, дотронулась кончиками своих пальцев до его губ, как будто поставила на них печать.

– Ты первый, кого я так поцеловала.

– Сомневаюсь, что я буду последним. Возможно, когда ты вернешься из Лондона, я уже буду лишь одним из многих.

– Так вот как ты обо мне думаешь? – Она подняла лицо, смеясь над ним. – Как бы там ни было, нет сомнений в том, что ты первый – самый первый. Это что-нибудь значит для тебя?

Мартин обдумывал ответ.

– Сначала реши, что это значит для тебя, – сказал он, – и тогда ты узнаешь, что это значит для меня.

– Такая неискренность не идет вам, синьор Бенедикт, – заметила она. – Ну, а теперь до свидания.

Она приблизилась к нему и поцеловала в щеку. Потом, бросив на него последний ясный взгляд, она поспешила прочь, почти бегом, вдоль по дорожке. Она остановилась лишь один раз, чтобы помахать ему рукой, прежде чем скрыться из вида.

Когда она исчезла, он стоял, глядя на старый дом, видя, как лучи солнца, падая под углом на окна, вспыхивают на стекле, как язычки пламени. Молча простившись, он вышел через ворота и пошел через парк, срезая, где можно, путь, пока не добрался до каменоломни в Скарр.

Пока он шел, он чувствовал дразнящий вкус на губах, потом вспомнил, что Джинни, несколькими часами раньше, ела тутовые ягоды. На ее губах был красный сок. Сладкий и острый, он был сейчас и на его губах.


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ


Осенью этого года железнодорожная ветка подошла к Чардуэллу, пересекая долину «Великой Западной линией». Чудесным октябрьским днем Мартин и Нэн шли к вершине Ратленд-Хилл, чтобы посмотреть, как пройдет трехчасовой поезд по мосту через реку Каллен. Для Нэн открытие ветки было огромным событием, ее возбуждение просто не знало границ. Даже когда поезд пропал из виду, она все еще продолжала смотреть ему вслед, а потом всю дорогу домой говорила лишь об этом.

– Только подумать, что люди путешествуют через нашу долину, некоторые из них, без сомнения, очень важные, едут по серьезным делам. Ах, как бы мне хотелось прокатиться на этом поезде и увидеть разные города на пути! А тебе?

– Тебе лучше спросить об этом отца.

– Ты думаешь, он нам позволит?

– Нет, но нет ничего плохого в том, чтобы спросить, – сказал Мартин.

Ответ отца, когда его об этом попросили, был именно таким, каким он и должен был быть.

– Кататься на поезде? Просто ради удовольствия? Спуститесь с небес на землю! – сказал он.

– Но другие люди ездят. Есть специальные экскурсионные билеты всего за восемнадцать пенсов, в честь открытия дороги.

– Я могу лишь сказать, что у некоторых людей больше денег, чем ума. Но я не из них, так что выбросьте это из головы.

Но хотя Руфус и не одобрял идею прокатиться по железной дороге просто ради удовольствия, он приветствовал появление самой дороги и ожидал от этого больших прибылей. С одной стороны, теперь в район было проще и дешевле доставлять уголь, что означало снижение стоимости электроэнергии для сукновальных фабрик в Каллен-Вэлли. С другой стороны, железнодорожная ветка означала оживление торговли, поскольку теперь продукция фабрик могла быстро развозиться по всей Англии, а также отправляться морем за границу.

– Процветание! Вот что это значит! Это коснется и нас! – предрекал Руфус.

– Да? – спросил однажды Мартин с ноткой цинизма в голосе. – А как мы узнаем о том, что процветаем? Будет ли у нас приличный дом и нормальная еда? Будут ли мне платить недельную зарплату и обращаться со мной, как со взрослым человеком?

– О, будут перемены, и очень скоро! Я всегда обещал их вам, и вы должны мне верить. У вас впереди вся жизнь, и она будет сильно отличаться от моей. Ты станешь кем-то в эти дни. Я клянусь тебе в этом. На Библии. И это будет очень скоро, насколько я могу судить по сегодняшним событиям. Скоро будут доставлены новые станки – в этом нет никаких сомнений, – а когда это случится, то нужен будет камень для новых фабрик. О да! Помяните мои слова.

– А как же мы сможем поставить так много камня, ведь нас всего двое, у нас одна-единственная лошадь, да и та на последнем издыхании?

– О, когда придет время, мы наймем рабочих. Тогда все будет по-другому. Для начала нам нужно будет новое оборудование. Дополнительные лошади, дополнительные телеги. Это означает, конечно, что нужно будет вкладывать деньги, но с этим ничего нельзя поделать. О да, ты можешь не смотреть на меня так, мой сын! Но я уже все продумал и я точно знаю, что мы будем делать, когда придет время.

А пока что, работая в каменоломне, они пользовались все теми же инструментами и приспособлениями, что и всегда, часть которых была самодельная, а другая – совсем старая, как, например, подъемная лебедка.

– Мне кажется, что было бы разумнее часть денег истратить сейчас, – сказал Мартин, – и купить новое оборудование, начиная с лебедки, вместо той рухляди, которая у нас сейчас.

– Зачем, с ней что-нибудь случилось?

– Все, – заметил Мартин. – Она не всегда удерживает груз, это произошло вчера, и не первый раз, как ты знаешь. Этим утром опять вылетел крюк. Это уже в третий раз, по крайней мере.

– Мне казалось, что ты все починил.

– Да, если можно назвать починкой то, что я забил крюк на место. Но он теперь слабо держится, хотя внешне все в порядке. Здесь все держится кое-как, все это следовало бы выбросить много лет назад. То же самое касается и нашей старой телеги, которая разваливается под нами. Да и старый, бедный Биффин. Он уже пережил свои лучшие годы давным-давно.

– Все в свое время, мальчик. Все в свое время. Здесь все переменится, будь уверен. Когда настанет подходящий момент.

– О, когда! – сказал Мартин. – Надеюсь, что доживу до этого момента, вот и все.

Этой зимой они работали в Роуэлле, возводя маленькую методистскую часовню, которая должна была служить дюжине деревушек, затерянных среди холмов. Горная местность была открыта всем ветрам, и часто им приходилось работать под порывами холодного северовосточного ветра, который приносил с собой дожди. Поскольку погода была плохой, и Руфус часто промокал до нитки, он сильно простудился. Мартин и Нэн пытались убедить его побыть дома, но он и слышать об этом не хотел.

– Наш рабочий день и так слишком короток в это время года, а я обещал мистеру Уилкинсону, что мы закончим работу к Пасхе.

Вскоре он разболелся очень серьезно. Мартин, который спал вместе с отцом, однажды ночью был разбужен его ужасным кашлем, и обнаружил, что отца бьет дрожь и он весь в жару. Он едва дышал и жаловался на ужасную боль в боку.

– Думаю, что у меня воспаление легких, – сказал он, и когда Мартин через несколько часов привел доктора, тот подтвердил его диагноз.

Доктор Уайтсайд, молодой и энергичный человек, новый в этом районе, был поражен обстановкой внутри хижины и после того, как осмотрел пациента, сказал об этом. Мрачно смотрел он на мокрую заднюю стену, на сырой пол под ногами.

– Я бывал в бедняцких поселениях, но никогда не видел ничего подобного. – Он обращался к Мартину и Нэн. – Почему вы живете в таком месте? Ваш отец считается хорошим каменщиком и у него есть права на эту каменоломню. Он, конечно, не настолько беден, чтобы ему приходилось жить в таких ужасных условиях.

Брат и сестра переглянулись. Они вышли вслед за доктором на улицу, и здесь Мартин ответил на его вопрос:

– Мой отец не любит тратить деньги.

– Тогда он некоторым образом сам виноват, что заболел.

– Он выздоровеет? – спросила Нэн.

– Да, я думаю, что он выкарабкается. Но его выздоровление зависит от некоторых условий. Во-первых, он все время должен быть в тепле, но я не представляю, как этого можно добиться в такой норе. За ним нужно ухаживать, а когда он начнет поправляться, ему следует избегать любого напряжения, иначе он надорвет себе сердце. – Доктор достал записную книжку из кармана и записал несколько слов. – Приходите в половине девятого, я приготовлю ему лекарство. Ему нужно лекарство от кашля и сердечное. Завтра я опять приду. А сейчас давайте ему побольше пить, а есть следует только что-нибудь очень легкое, ячмень и молоко.

Он молча посмотрел на них: его взгляд выражал сильное сомнение.

– Теперь, что касается вашего собственного здоровья. Живя в таком месте рядом с больным отцом, вы тоже можете заболеть. К несчастью, тут ничего не поделать. Но следует как можно чаще проветривать помещение. И еще – это особенно важно – вы должны как следует питаться. Сейчас, глядя на вас, я могу сказать, что до этого далеко. – Взгляд доктора задержался на Мартине. – Вы должны убедить своего отца, что вам нужна хорошая пища. Горячая пища с мясом и овощами. Сыр, масло и яйца. Свежие фрукты, если вы можете их достать, и портер. И, ради Бога, вы оба должны избегать сырости и холода.

В следующее мгновение, когда Нэн вошла в дом, он сказал несколько слов наедине Мартину:

– Основная тяжесть ухода за отцом ляжет на вашу сестру. Но пока отец болен, вы являетесь главой семьи, и на вас лежит ответственность за нее.

– Да, я знаю. Я прослежу.

Руфус лежал в постели, его голову поддерживали подушки, он был укрыт одеялами. Его шея и лицо покраснели, дыхание было болезненно затруднено. Он посмотрел на Мартина горящими от жара глазами.

– Похоже, что мне придется полежать, я неважно себя чувствую. – Он говорил хриплым, почти неслышным голосом. – Этот молодой доктор так прямо и сказал.

– Да, мы будем ухаживать за тобой. И за собой тоже. Доктор беспокоится обо мне и Нэн, как бы мы тоже не заболели воспалением легких. Он говорит, что мы должны лучше питаться, так что мне нужны деньги, чтобы все купить.

– Как много?

– Ну, я не знаю.

– Под матрацем… вон там…

Мартин нашел под тюфяком маленький холщовый мешочек. Его отец протянул было к нему руку, но Мартин отступил от кровати и положил мешочек к себе в карман.

– Эй! Мальчик! – задохнулся Руфус. – Ты…

– Тебе не стоит беспокоиться, отец. Я буду расходовать их с умом, обещаю тебе. Лежи спокойно, а то тебя опять будет мучить кашель.

Мартин прошел в кухню, где стирала Нэн. Он достал мешочек из кармана, высыпал содержимое на скамейку, и его сердце подпрыгнуло при виде этих монет. Золотых, серебряных и медных монет было приблизительно на двадцать фунтов. Нэн в изумлении уставилась на него, пока он считал деньги, складывая их столбиками.

– Отец дал тебе все эти деньги?

– Не совсем. Я взял их у него. А сейчас я пойду в город, чтобы купить еду и лекарство отцу. Я позавтракаю, когда вернусь.

На этот раз, вместо того чтобы идти пешком, он взял лошадь и телегу, а когда вернулся, Нэн поняла, почему он это сделал. Он привез уголь. И еды, такой, какой никогда раньше не видели в этом доме. Тут было три фунта вареной говядины, толстый ломоть сала, мешок муки. Тут были морковь, пастернак, лук, брюква, картофель. Было также много апельсинов, яблок, бобов, яйца, масло, бекон и сыр; какао, кофе и чай; сахар и целый бумажный пакет печенья. Была также бутылка бренди. При виде всей этой роскоши Нэн почти потеряла сознание.

– Ах, Мартин! Сколько же ты истратил? Что скажет отец, когда узнает?

– Не беспокойся об отце. Я за все отвечаю, пока он болен.

– Ты внезапно стал очень смелым.

– Жаль, что не раньше.

– Ты привез лекарство?

– Оно там, в свертке. Доктор написал, как нужно принимать.

Мартин вышел из дома, чтобы разгрузить уголь. Он принес часть его в дом, остальное, прикрыв, оставил в куче на земле. Затем он почистил телегу, чтобы в ней опять можно было возить камень для часовни. Утро было сухим, но как только он вошел в дом, начался дождь.

Прежде чем сесть завтракать, он зашел поговорить с отцом, который, поев немного, сидел, опираясь на подушки. Цвет его лица стал немного лучше, но дыхание было все таким же трудным, и Мартин содрогнулся, услышав, как хрипят легкие его отца.

– Отец. Мне очень жаль, что ты так болен.

– Да? – хрипло спросил Руфус. Он скептически посмотрел на сына. – А… может быть… ты… доволен? – Ужасное хрипение в горле. – Где… мои… деньги? – спросил он.

– Они пока останутся у меня, вдруг мне нужно будет купить еще что-нибудь? И кроме того, доктор сказал, что пока ты так себя чувствуешь, то я глава семьи.

– Тебя это устраивает, правда?

– До тех пор, пока ты не выздоровеешь.

– Часовня, – шепотом сказал Руфус. – Тебе… придется… работать… одному… Ты сможешь?

– Да, я справлюсь. Старайся не волноваться. Думай только о том, чтобы выздороветь.

– Ты хороший мальчик. Я полагаюсь на тебя.

Руфус закрыл глаза и уснул.


Хотя болезнь и была очень серьезной, он поправился без особых осложнений, во-первых, потому что от природы был крепок, частью же оттого, что за ним заботливо ухаживала Нэн. К счастью, ни она, ни Мартин не заразились. Они только очень уставали, потому что приходилось часто вставать ночью к отцу. Мартин был уверен, что все кончилось благополучно благодаря советам доктора, которым они неуклонно следовали.

В хижине теперь было постоянно тепло, потому что они все время топили. Занавеска, которая разделяла комнату, была убрана, чтобы мог свободно циркулировать воздух, а маленькое окошко было постоянно открыто. Доктор Уайтсайд одобрил все это. Он навещал их каждый день, и уже к четвертому или пятому посещению нашел Руфуса значительно окрепшим, температура у него была почти нормальной.

– Думаю, что через день или два вы уже сможете вставать и сидеть у окна. Но вам не следует выходить на улицу и переутомляться. Сердце у вас еще не в полном порядке, вам нужен покой в последующие три или четыре недели, по крайней мере.

– А что такое с моим сердцем?

– Болезнь дала осложнение на него.

– Но это пройдет?

– Это зависит от вас, мистер Кокс, если вы хотите услышать мой совет. Но я знаю наверняка: еще одна зима в этом доме – и у вас может случиться еще одна пневмония, которая может закончиться для вас печально.

– Вы говорите откровенно, молодой человек?

– Но вы ведь это предпочитаете?

– Я люблю, когда говорят прямо. Если вы считаете, что мне стоит поберечься, что ж, так тому и быть.

– Вы разумный человек, мистер Кокс, и вы должны быть счастливы, что у вас такие сын и дочь, которые так ухаживают за вами.

– Да, они хорошие дети, оба. Я счастливый человек, как вы уже сказали.

К удивлению своих детей Руфус в последующие недели выказал покорность, принимая помощь, когда она ему требовалась, но все-таки стараясь избавить их от хлопот. В течение дня, оставаясь с Нэн, он сидел у огня, читая старые альманахи. Позже, почувствовав себя лучше, он делал кое-какую несложную работу: колол щепки для огня, чинил кожаные перчатки, которыми он иногда пользовался, работая в каменоломне. Иногда он разговаривал с Нэн, когда та занималась домашней работой, но ему нечего было особенно сказать ей, он ждал, когда с работы вернется Мартин.

– Ну, как твои дела? Ты не забыл про известь? А как с водой? Мне кажется, что настало время открыть другой бочонок.

– Все хорошо. Этим утром приходил мистер Уилкинсон. Похоже, он всем доволен. Он говорил, что тебе не стоит беспокоиться о том, чтобы все закончить к Пасхе. Он сказал, что тебе нужно выздоравливать. Но я полагаю, что все будет готово в срок. Завтра я буду делать дверную перемычку и надеюсь, что скоро подведу все под крышу.

– О, твои дела идут хорошо, – сказал Руфус. – Это огромное облегчение для меня – знать, что, пока я болею, работа не стоит на месте. Но тебе, наверно, трудно, сынок, делать все одному.

– Это неважно, – сказал Мартин. – Меня это не беспокоит.

По сути, ему нравилось работать одному на строительстве часовни в Роуэлл-Кросс. Ему нравилась независимость. Он много работал, ему хотелось все закончить к Пасхе. Он знал, что отец будет очень доволен. Да и заказчик тоже. Но главное – он сам будет доволен собой.


Тем утром он был в каменоломне с первыми лучами солнца, собираясь грузить на телегу перемычку двери часовни. Перемычка была большой и тяжелой: десять футов длиной, один фут толщиной и два с половиной фута шириной. Она весила, по крайней мере, тонну с четвертью. Чтобы поднять камень, в лебедку нужно было впрячь Биффина.

Мартин начал с того, что передвинул камень на подъемные цепи, затем, собрав концы их вместе, продел крюк в кольца, другие концы он привязал к хомуту Биффина, который стоял спокойно, ожидая команды Мартина.

– Хорошо, Биффин. Стоять! Теперь, осторожно… Вот так.

Старая лошадь двинулась с места, потянув за собой цепи. Он взял лошадь за хомут, начиная понукать ее.

– Осторожно! – говорил Мартин. – Вот так. – Мартин старался избежать резкого рывка, чтобы не вырвался крюк, когда натянутся цепи. – Тихо, осторожно! Ну! Вот так.

Лошадь, давно привыкшая к этой работе, тянула медленно и непрерывно, перемычка поднялась в воздух. Мартин опытным глазом прикинул вес, опять крикнул лошади:

– Теперь стой, Биффин! Стой, мой мальчик! Лошадь остановилась, Мартин опять посмотрел на железный крюк. Держит хорошо, подумал он и отошел за телегой, подвел ее и установил под раскачивающейся перемычкой.

Камень был на восемнадцать дюймов длиннее, чем телега, его следовало уложить так, чтобы эти восемнадцать дюймов были сзади, где с телеги была снята задняя стенка. Мартин был уже готов укладывать камень, но вдруг увидел, что старый крюк начал открываться. Одновременно он услышал тихое скрежетание цепей.

Придерживая камень обеими руками, он тихонько окликнул лошадь – обычным голосом, чтобы не испугать ее.

– Теперь назад, Биффин. Осторожно назад. Вот так. Биффин послушно подал назад, камень начал медленно опускаться.

– Тихо, Биффин. Тихо, мальчик.

Направляя камень, он взглянул наверх и увидел, что крюк открывается дальше, медленно, но неуклонно, как будто у него была своя собственная воля. Потом, совершенно внезапно, камень накренился в его сторону, затем приостановился, но лишь на мгновение. Инстинктивно он налег на него, стараясь оттолкнуть его от себя. И тут открылся крюк, цепи распались и перемычка рухнула на телегу, поломав боковые стенки и вдребезги разбив ось. Мартин стоял рядом с телегой и, не успев отступить назад, упал на спину. Его нога попала под проломленную ось и ее придавило между лодыжкой и голенью. Он почувствовал, как все его тело пронзила острая боль. Сознание затуманилось; он чувствовал, что проваливается в темноту; но потом он услышал голоса и смутно увидел, что над ним склонились отец и сестра.

– Не могу двинуть ногой, – едва произнес он сквозь плотно сжатые губы. – Ее крепко придавило.

– Я знаю, я только что посмотрел, – сказал отец. – На ней лежит ось – на лодыжке.

– О, Мартин, – Нэн была в слезах. – Что же нам теперь делать?

– Ты поспешишь за помощью на ферму.

– Но это же займет много времени!

– Мальчик прав! – сказал Руфус. – Беги на ферму и скажи им, что случилось. Скажи, что требуются двое сильных мужчин, и попроси их кого-нибудь послать за доктором. А я останусь здесь с Мартином.

– Да, да. Хорошо, я уже бегу.

Нэн побежала так быстро, как только могла. Руфус достал старый мешок, свернул его и подложил Мартину под голову.

– Отказал крюк?

– Да, – ответил Мартин.

– Я виноват. Я знаю это. Ты говорил, что когда-нибудь это случится. – Руфус говорил хриплым голосом. Его лицо посерело от горя. – Тебе очень больно, мой мальчик?

– Да, больно.

– Я принесу тебе бренди, который ты купил, когда ездил за продуктами. Возможно, это немного поможет.

Руфус отошел на несколько шагов, но в это мгновение за его спиной раздался треск ломающегося дерева. Он поспешил обратно. Под тяжестью камня телега продолжала оседать. Давление на ногу Мартина усилилось, и он закричал от боли. Его лицо было искажено, глаза закрыты, он, выпрямившись, лежал на спине. Когда через некоторое время он открыл глаза, то увидел, что его отец стоит около телеги. Он опять закричал, на этот раз от страха.

– Нет, она слишком тяжелая! Это убьет тебя!

– Не будь глупым! – ответил отец. – Проклятая телега продолжает оседать, и если ты оттуда не выберешься, то можешь потерять ногу.

Он тщательно выбрал место, слева от придавленной ноги Мартина, и взялся за тот конец камня, который высовывался с телеги.

– Ну! Готов? Хорошо! Начали!

Согнув ноги в коленях и напрягая плечи, Руфус изо всех сил старался распрямиться и приподнять камень. Ему удалось это сделать: камень приподнялся немного, но при этом он начал двигаться, и Руфус с коротким рычанием положил его на место.

– Отец, не надо! – закричал Мартин. – Ради Бога, оставь все как есть!

Руфус не отвечал. Он тяжело дышал, его лицо налилось кровью. На лбу и шее надулись вены, глаза ничего не видели. Он был полон решимости поднять камень, и это придавало ему сил. Он переменил положение, взялся за камень, и опять изо всех сил попытался приподнять его так, чтобы он скользил не на него, а к краю телеги. Он держал камень секунды три, до тех пор пока Мартин не выбрался из-под телеги.

– Все в порядке, отец! Я выбрался! Я свободен!

Лежа на спине, он видел, что отец положил камень, потом услышал треск ломающегося дерева и увидел, как сломался другой конец оси. Камень одним концом рухнул на землю, подняв при этом облако пыли.

Какое-то мгновение Руфус оставался в том же положении, в каком был, когда положил камень: его ноги были согнуты, спина тоже, голова утонула между плечами. У него уже не было сил, чтобы разогнуться, и он упал на колени. Мартин пополз к нему, и он медленно, медленно падал, пока не опустился на землю. Так случилось, что он сел на землю рядом с одним из столбов лебедки, и прислонился к нему. Он пытался восстановить дыхание, его больные легкие и надорванное сердце не давали ему сделать это.

Мартин, наконец, дополз до отца и сел рядом с ним. Он смотрел на отца с ужасом, видя, как наливается кровью его лицо, как пульсируют вены на висках и шее, как он пытается дышать, несмотря на ужасную боль.

– Отец! – закричал мальчик. – Зачем ты сделал это сам? Я же говорил тебе, чтобы ты все оставил как есть! – Он протянул руку и дотронулся до руки отца. – Потерпи, отец, если можешь. Скоро придет доктор. Скоро придет.

Руфус слышал. Он повернул голову. Он пытался что-то сказать, но боль пронзила его сердце. Его правая рука вырвалась из руки Мартина и схватилась за грудь, левая рука дергалась, хватая воздух. Его лицо посинело, глаза выкатились, рот превратился в черную дыру, из которой вырвался последний беззвучный крик.

Мартин смотрел на отца, не в силах помочь ему. Всхлипывая, он чувствовал, что не может смотреть на это, но не мог и отвернуться, потому что это было бы предательством. Глаза отца остановились на нем, моля о чем-то, он не мог ответить на эту мольбу, мог лишь разделить его агонию. Раздался последний хриплый звук, и мучение было окончено. Голова отца упала на грудь, руки замерли, тело, казавшееся теперь очень маленьким, медленно обмякло и сползло на один бок, прямо в протянутые руки Мартина.

Когда, через некоторое время, прибежала Нэн, приведя помощь с фермы, она застала такую картину: ее отец был мертв – это она поняла сразу, – а брат прижимал его тело к себе, и, раскачиваясь из стороны в сторону, горько-горько плакал.


Люди перенесли тело на скамью и накрыли полотняной простыней. Мартина перенесли в хижину и уложили на кровать. Потом они пошли к лошади, которая все еще была впряжена в телегу; кроме того, нужно было снять камень для большей безопасности. К этому времени подоспел доктор, и все покинули хижину, сказав на прощание несколько слов соболезнования Нэн.

– Если мы понадобимся, ты только позови. Мы зайдем проведать вас попозже.

Доктор, услышав, что Руфус мертв, не стал осматривать тело – это может подождать, заметил он, – но сразу же прошел в хижину, чтобы осмотреть поврежденную ногу Мартина и услышать рассказ о том, как все произошло.

Пока Мартин рассказывал, доктор ножницами разрезал брюки и ботинок, чтобы осмотреть ногу. У Нэн, которая стояла рядом, вырвался крик. Носок тоже пришлось разрезать, и открылось страшное зрелище: нога была багрово-черной от колена до щиколотки. Хотя повреждения были ужасными, но сухожилия не были задеты, и доктор заметил что все могло закончиться значительно хуже.

– По крайней мере, нет переломов. Уже за это можно благодарить Бога! По сути, вы очень удачливый молодой человек. Если бы телега упала прямо на вас с камнем весом в тонну… Мне не нужно говорить вам, что ваш отец, без сомнения, спас вашу ногу.

– Да, но убил себя.

– Он знал, какая опасность угрожала его сердцу. Я предупредил его достаточно ясно. Из этого следует, что он сделал свой выбор.

Доктор объяснил, как лечить раненую ногу Мартина: холодные компрессы через определенные промежутки времени, и покой; ногу следовало положить на подушки.

– Возможно, пройдет две или три недели, прежде чем вы сможете ходить; но я пришлю кого-нибудь с парой костылей для вас. Еще я пришлю лекарство, которое поможет снять опухоль. Вам, молодые люди, в следующие дни придется заниматься многими делами: организацией похорон и так далее. Вам придется нанять транспорт.

Затем доктор вышел, чтобы осмотреть тело их отца. Через несколько минут он вернулся и, сев за стол, написал свидетельство о смерти.

– Тело не должно оставаться на улице. Но и сюда вы его не можете занести. С вашего разрешения я могу попросить владельца похоронного бюро Джессопа заняться всем этим. Он может перевезти тело вашего отца в подходящее место до похорон.

– Но нам нужно встретиться с мистером Джессопом, чтобы обсудить организацию похорон?

– Да, но сначала вам нужно поговорить со священником. Нужно также зарегистрировать смерть. Я запишу все это вам. Я думаю, эти люди помогут вам, но если возникнут какие-то трудности, то вы можете обратиться ко мне.

– Спасибо, доктор. Это очень любезно с вашей стороны.

Проводив доктора, Нэн приготовила миску с водой, чистые тряпки и вернулась к Мартину. Она намочила ткань и приложила к ноге Мартина. Он вскрикнул от боли.

– О, Мартин, прости! – Она посмотрела на него страдающими глазами.

– Это не твоя вина. Этому не поможешь. И мне сейчас уже лучше. Компресс смягчает боль.

– Правда?

– Да. Клянусь.

Он протянул к ней руку, чтобы она успокоилась. Ее лицо было таким же бледным, как и его, потому что она, как и он, была почти в шоке. Какое-то время они оба молчали. Они были одни в этом мире, случившееся сблизило их еще больше. Наконец Нэн заговорила, она сумела взять себя в руки, хотя ее голос все еще дрожал:

– Бедный папа, он лежит там один. Я не могу поверить в то, что он умер. Бедный Мартин, тебе пришлось смотреть, как он умирал. Сначала это утро казалось таким обычным… таким чудесным… отец чувствовал себя намного лучше… Он стоял у окна и наблюдал, как ты возишься с этим камнем. Он сказал, что каждый день молится о том, чтобы поскорее вернуться к работе… А теперь – о, Мартин! – теперь он умер. Что мы будем делать?

– Сначала ты приготовь чай, – сказал Мартин. – Это нужно и мне, и тебе. Мы будем чувствовать себя лучше, тогда обо всем и подумаем.

Раньше им никогда не приходилось принимать решения. Теперь придется делать это. Они обсудили все вместе, и Нэн записала все те вопросы, которые остались нерешёнными.

– Нам не нужно беспокоиться о деньгах, – сказал Мартин, – у меня еще осталось больше восемнадцати фунтов в мешочке отца. Мы сможем заплатить за похороны… И сделать все, как говорил доктор… Я уверен, что у отца были отложены еще деньги, по сколько их, я не имею представления.

Это навело их на мысль, что им следует заглянуть в сундучок отца, – маленький деревянный сундучок, обитый железом, который всегда был заперт и ревниво охранялся отцом. Он стоял под кроватью, на которой теперь лежал Мартин. Нэн достала его и поставила на стул. Она нашла ключ во внутреннем кармане пиджака отца, который висел на крючке за дверью. Дрожащими руками, как будто делала что-то недозволенное, она отперла сундучок и откинула крышку.

Но внутри не было денег; там были лишь какие-то записи отца и конверт, на котором было написано: «Здесь моя Воля и Завещание. Завещание хранится у Мистера Сэмсона Годвина, Сейдж-стрит, Чардуэлл. Я, Руфус Фредерик Кокс, оставляю все, чем владею, моему дорогому сыну Мартину, который должен будет заботиться о своей сестре».

Мартин, когда Нэн прочитала эти слова, саркастически улыбнулся:

– Нам придется немного подождать, пока мы узнаем, насколько мы богаты. Но я должен заботиться о тебе– то есть делать больше, чем делал сам отец.

– Мартин, ты не должен говорить такие вещи.

– Я лишь говорю правду. А правда не меняется только оттого, что кто-то умер.

– Это вопрос уважения.


Чтение записей отца было для него внове. Пока Нэн занималась домашней работой, он лежал и читал записки о «Выполненной работе» и о «Поставках камня». Читая их, он, казалось, слышал ворчание отца. Потом, изучая в подробностях «Оплату счетов» и «Получение платы», он впервые в жизни узнал кое-что о расценках на работу, хотя способ расчетов отца был таким, что Мартину пришлось долго изучать записи, прежде чем он в них что-то понял. Там были записи, которых он не понимал вообще: «Получено от мистера Кинга 2.6.8 фунта; получено от мистера Беннета 1.15.0 фунта». Он точно знал, что люди с такими именами никогда не заказывали камень из каменоломни и для них не выполнялось никакой строительной работы.

Он был занят разгадыванием этих записей, когда от доктора привезли обещанные костыли. Он осторожно поднялся с кровати и стал учиться ходить с их помощью, сначала по хижине, потом по каменоломне под наблюдением Нэн. Пока он занимался этим, приехали люди из похоронного бюро, привезли в крытой повозке гроб. Нэн опять расплакалась, когда увидела, как отца кладут в гроб и увозят.

– Бедный папа, – повторила она опять.

Она стояла не двигаясь, и слезы струились по ее лицу.

Мартин, опираясь на костыли, тоже наблюдал за повозкой, пока та не скрылась из виду. Нога опять сильно болела. В лодыжке боль была такая, как будто нога все еще была придавлена телегой. Да и вся нога горела так, будто и кости и плоть плавились от боли. Он не сумел сдержать стона, и Нэн тут же оказалась рядом с ним. Она довела его до дома и уложила на кровать; после того как боль слегка затихла, он крепко заснул.


Следующим утром Нэн сходила в Чардуэлл и вернулась с пони и маленьким экипажем, который она выбрала потому, что он был низким, и Мартину было легко забраться в него. Сначала они поехали к мистеру Хиксону, викарию церкви Святого Луки, потом к мистеру Джессопу, в похоронное бюро. Когда все было улажено с похоронами, они отправились на Сейдж-стрит, где, после небольшого ожидания, их провели к мистеру Сэмсону Годвину, юристу. Он поднялся им навстречу из-за своего письменного стола. Это был седовласый человек, лет за пятьдесят, очень учтивый и обходительный. Он усадил их обоих в кресла, сел сам и с интересом поглядывал на них, пока Мартин рассказывал ему о причине их визита.

– Ваш отец был старым и уважаемым моим клиентом, – сказал он. – Я знал его около тридцати лет. Его смерть так неожиданна. Он был таким крепким человеком. – Он посочувствовал молодым людям и заговорил об их отце, вспоминая его двадцатилетним человеком, только что арендовавшим каменоломню Скарр. – Я оформлял эту сделку для него, да и все другие документы, касающиеся его деятельности, и, конечно, его последнюю волю и завещание.

Мистер Годвин повернулся к высокому буфету, достал оттуда черную металлическую коробочку, одну из многих, которые стояли на полках, и поставил ее на письменный стол. На крышке было имя: «Р. Кокс». Мартин и Нэн с удивлением переглянулись. Они молча смотрели, как мистер Годвин открыл ее и достал оттуда пачку документов.

– Последняя воля вашего отца вам известна. Вы, Мартин, являетесь наследником. Что касается до сути, я давно понял, что ваш отец держал все свои дела в строжайшей тайне.

– Да, мы ничего не знаем, – согласился Мартин.

– Ну, давайте посмотрим. – Мистер Годвин достал один из документов. – У вашего отца есть депозитный вклад в банке на сумму в пятьсот фунтов. – Он передал бумагу Мартину. – Это приносит около двух процентов прибыли.

Мартин, нахмурившись, смотрел на бумагу. При упоминании суммы в пятьсот фунтов его сердце сильно забилось. Он с трудом мог поверить в это. Но вот оно, написано черным по белому.

– Да, хорошо, – хрипло сказал он. – Мы думали, что просто где-то оставлена маленькая сумма.

Мистер Годвин мягко улыбнулся и достал еще два документа.

– В настоящее время еще семьсот фунтов выдано в долг двум джентльменам вашего города, мистеру Кингу с Юнити-Милл и мистеру Беннету с пивоваренного завода. Мистер Кинг занял четыреста фунтов на два года, мистер Беннет триста фунтов до декабря. В настоящее время они выплачивают лишь семь процентов. Это что касается закладных.

Он передал им документы. Каждый был перевязан зеленой ленточкой. Теперь Мартину стали понятны записи отца, и это было для него как гром среди ясного неба.

– Мой отец одалживал деньги, он был значительно богаче, чем мы думали. – Он передал документы Нэн, которая смотрела на него недоверчивыми глазами. – Он оставил тысячу двести фунтов в общей сложности.

– Нет, мистер Кокс, это не все. – Он передал еще два документа. – Одна тысяча фунтов вложена в железнодорожную компанию и пятьсот фунтов – в дорожный трест. Капитал вашего отца, таким образом, составляет более двух тысяч семисот фунтов, но железнодорожные акции сейчас стоят значительно больше, чем восемь лет назад.

– Насколько больше?

– Возможно, что процентов на сорок.

– Итак, у моего отца было более трех тысяч фунтов.

– Да. Но следует учитывать расходы на официальное утверждение завещания, что составляет два с половиной процента от всей суммы. И полтора процента за мои услуги. Но и после этого остается значительная сумма, с чем, я думаю, вы согласитесь. – Мистер Годвин улыбнулся. – Благодаря тому, что ваш отец так много работал, вы теперь очень счастливый молодой человек.

Мартин сидел молча, глядя на документы в своих руках. Да, он был счастливым молодым человеком, но в данный момент не испытывал радости. Сначала он испытал возбуждение, услышав о сумме в пятьсот фунтов, потом недоверие, которое затем переросло в отвращение, теперь же он ощущал лишь горькую ярость. Он тяжело дышал, его ноздри раздувались, губы были крепко сжаты. Нэн наблюдала за ним. Она все понимала. А мистер Годвин, добрый человек, который кое-что знал о жизни брата и сестры в каменоломне Скарр, желал бы как-то иначе принести свои поздравления. После короткого молчания он заговорил вновь:

– Боюсь, что размеры вашего наследства потрясли вас. Учитывая, что вы плохо себя чувствуете, это и понятно. Может быть, вы хотите отложить дальнейшее обсуждение?

Мартин поднял глаза. Он был очень бледен. У него ужасно ныла нога, и он старался скрыть это.

– Нет, я хочу обсудить все сейчас. У меня есть несколько вопросов. Во-первых, сколько должно пройти времени, прежде чем я смогу тратить эти деньги?

– Ну, строго говоря, тогда, когда будет оформлено вступление в наследство, что займет несколько недель. Но на практике закон разрешает те расходы, которые должны быть оплачены немедленно. Но мне необходимо сообщить вам еще кое-что, отвечая на этот вопрос. Я хочу объяснить ситуацию, вытекающую из того, что вы несовершеннолетний. Это означает, что сейчас вы не можете сами распоряжаться наследством, пока не достигнете возраста двадцати одного года.

– Вы хотите сказать, что я не могу тратить эти деньги еще четыре года или даже больше? Но если так…

– Пожалуйста, – мягко перебил его мистер Годвин, – послушайте меня, и я объясню вам все подробно.

– Когда ваш отец писал завещание, мы обсуждали с ним возможность, что он может умереть, когда вам еще не будет двадцати одного года, и на этот случай он назначил меня исполнителем его воли, опекуном его состояния. Другими словами, теперь я ваш опекун, что означает, что я контролирую ваше состояние, пока вы не достигнете совершеннолетия. Но вам не следует расстраиваться. Это просто означает, что я буду защищать ваши интересы, пока вы не можете делать этого сами. Моя обязанность как опекуна помогать вам всеми способами, и если ваши траты будут разумными, с моей точки зрения, то между нами не возникнет никаких проблем. Но если вы решите приобрести недвижимость, строения или землю, то сделка должна заключаться от моего имени. Не вините меня за это, мистер Кокс. Вините закон. Хотя должен сказать, что это очень разумный закон.

– Я хочу купить приличный дом. Могу ли я сделать это?

– Конечно. Но от моего имени.

– А что с каменоломней? – спросил Мартин. – Я могу взять аренду отца?

– Если арендодатель согласен, то да. Но сделка тоже должна быть от моего имени.

– А если я захочу что-нибудь изменить там? Купить новое оборудование? Нанять людей?

– Если эти изменения будут разумны, я не помешаю вам. Мы, конечно, должны будем встретиться с агентом и рассказать ему о том что вы хотите, но я не думаю, что возникнут какие-либо трудности. Чем больше камня вы добудете, чем больше его продадите, тем больше заплатите по договору аренды, и никто не будет возражать против этого.

Наступило молчание. Мистер Годвин улыбался.

– Есть ли у вас еще вопросы?

– Да. Мне еще долго ждать совершеннолетия. Я думаю, что вы будете выполнять обязанности опекуна за плату.

– Моя обычная плата за такого рода услуги – пять гиней в год, хотя могут быть и дополнительные расходы, если возникнут какие-то сложности.

– Пять гиней, – произнес Мартин. – Это кажется разумным.

– Думаю, могу обещать вам, мистер Кокс, что вы найдете меня вообще разумным человеком. Ваш отец доверял мне. Я надеюсь, что вы тоже будете доверять мне. Осталось еще несколько вопросов, которые нам следует обсудить, и я полагаю, лучше всего начать с покупки дома.


Покинув контору мистера Годвина, брат и сестра почти не разговаривали. Во-первых, на улице было много народа. Во-вторых, Мартину нужно было благополучно добраться до экипажа. Они молчали до тех пор, пока не выехали из города на дорогу, которая вела к Фордоверу. Тут, наконец, Мартин дал волю своим чувствам.

– Эти деньги! Счастье! – сказал он, сжимая кулаки. – Три тысячи фунтов! Только подумай! А отец все эти годы говорил, что едва сводит концы с концами!

– Да, я знаю, – отвечала Нэн. – Я до сих пор с трудом верю всему этому.

– И эта нищета на протяжении многих лет! Ничего не иметь! Заставлять работать тебя в каменоломне до трещин на руках, от которых ты плакала. Заставлять нас – и нашу маму тоже – жить так, как живут крысы в норе. Мама болела шесть месяцев, а отец лишь обещал ей: «Когда-нибудь, Энни. Когда-нибудь». Мама умерла от его обещаний. И все это время у него были эти деньги, лежали год за годом, ничего не делали, их становилось все больше! – Мартина захлестнула волна горечи. Его молодой голос дрожал. – О, Нэн, я ненавижу его за это! Я никогда не прощу ему этого. Никогда! – сказал он.

– Замолчи, не надо говорить этого. Ты так не думаешь на самом деле, я знаю.

– Но я думаю так! Все это – правда!

– Отец думал о тебе. Все, что он делал, он делал ради тебя. Даже умер оттого, что поднял камень, чтобы спасти твою ногу.

– Я знаю это! Но я не просил его убивать себя. А если бы он не был таким жадным, если бы не дрожал над каждым пенни, то мы могли бы починить лебедку, и ничего не случилось бы. Он бы не умер, а я не испытывал бы эту проклятую боль в ноге!

Нэн ничего не сказала, она просто отвезла его домой. Она уложила его на кровать, подложив подушки под больную ногу. Затем она поехала в Меер и объяснила, почему остановлены работы по строительству новой часовни в Роуэлл-Кросс. Когда она вернулась, Мартин спал. Он проспал еще несколько часов, а когда проснулся, ярость его поутихла, но чувство горечи осталось.

– Ты понимаешь, что если бы эти три тысячи фунтов были вложены, мы могли бы прилично жить на проценты с них, вообще не работая?

– Ты именно это и собираешься сделать? – спросила в изумлении Нэн.

– Нет. Я просто хочу показать тебе, как с нами обращались все эти годы, потому что ты, похоже, не понимаешь, какую огромную сумму денег нам оставил отец.

– Понимаю. Я не дура.

– Тогда почему же ты не злишься? – спросил ее Мартин.

– Потому, – мягко ответила она, – что ты злишься за нас обоих. – Затем, помолчав, она добавила: – Ты будешь по-прежнему работать каменщиком, когда заживет нога?

– Скорее всего, да. А если мне разрешат взять в аренду Скарр, то я буду работать здесь. Но теперь тут будет все не так, как было раньше. Да, я обещаю тебе это! Отец всегда верил, что наш камень лучший в округе. Он всегда говорил, что настанет день, когда вырастет потребность в нем; всегда повторял, что нужно быть готовыми к этому. Но я хочу подготовиться к этому дню так, как отец и не мечтал. Я хочу вложить часть денег в саму каменоломню, потому что я тоже верю в наш камень. В десять раз больше, чем отец.

Нэн молчала. Он посмотрел на нее.

– Но не только в каменоломне должны произойти изменения. Вся наша жизнь должна перемениться. Прежде всего нам надо найти приличный дом. Не снять, заметь, а купить наш собственный дом, прямо сейчас же. Мы купим нормальную мебель – дубовую или красного дерева – ты сама выберешь. У тебя будет плита, на которой ты будешь готовить, с духовкой, сияющая медью. Конечно, ты купишь себе новую одежду, самые модные шляпки!

Нэн улыбнулась. Она была тронута его словами, но в ее улыбке была тоска, и Мартин заметил это.

– Что случилось? Тебе не нравится думать о том, что скоро у нас будут все те вещи, о которых ты мечтала долгие годы?

– Нет, конечно, я довольна. Просто мне хотелось бы, чтобы ты помнил о том, что за все это нам следует благодарить нашего отца.

– О, я хорошо об этом помню! Но я также хорошо помню, на что была похожа наша жизнь до сих пор. Мы жили, не имея самого необходимого, а у него были деньги. И ты хочешь сказать, что не видишь в этом ничего плохого?

– Все, что я хочу сказать, это то, что отец думал, что он делает как лучше.

– Ну, мои идеи отличны от его и отныне я один буду решать, что лучше. И завтра, когда мы опять поедем в город, мы посмотрим, какие дома там продаются.

– Я думаю, нам стоит немного подождать. Неприлично заниматься этим, когда со смерти нашего отца прошло всего тридцать шесть часов.

– А когда это будет прилично? – спросил Мартин.

– Я думаю, что мы, по крайней мере, должны заняться этим после похорон, – сказала Нэн.

* * *


Двумя днями позже они стояли на церковном кладбище и наблюдали, как опускают гроб их отца в могилу, рядом с гробом матери. Когда ушли люди из похоронной конторы, викарий мистер Хиксон проводил их до ворот кладбища и помог Мартину, который был все еще на костылях, сесть в экипаж.

Это был чудесный, солнечный день, в воздухе чувствовалась весна, птицы трудились над постройкой и починкой своих гнезд в ветвях деревьев. Они ехали мимо домов с садиками перед ними, огороженными низкими каменными стенами. Это были дома, которыми так восхищалась Нэн, когда приходила к церкви проведать могилу матери. И теперь, проезжая по улице, она вдруг увидела на воротах одного из домов белую табличку, на которой было написано «Продается с аукциона». Внизу было приписано имя аукциониста. Это был коттедж в самом конце улицы – за ним начинались поля и пастбища – и Нэн, не веря своим глазам, указала на дом Мартину:

– Мартин, посмотри.

– Господи, благослови!

– Ты думаешь?..

– Это то, что нужно.

Коттедж был пуст, они это видели, окна были без занавесей. Торги должны были состояться в марте, десятого числа, а разрешение на осмотр можно было получить у мистеров Томсона и Харгривза. После короткого обсуждения Мартин сошел у коттеджа, а Нэн поехала за ключом.

Неловко, оттого что был на костылях, он открыл ворота и вошел во дворик. Слева, недалеко от тропинки, была невысокая каменная стена, отгораживающая садик от соседей. Поскольку была ранняя весна, сад был почти голым, но кое-где были видны вечнозеленые растения, а на вишневых деревьях и смородиновых кустах уже набухли почки.

Поскольку коттедж был крайним, его сад был шире остальных. За домом росли фруктовые деревья – яблони и сливы, по другую сторону был огород с кустами малины и грядками брокколи. Когда Мартин вплотную подошел к ограде, он увидел поля и пастбища, по которым протекал ручей. В двух или трех сотнях ярдов от дома ручей впадал в Лим, а еще через сотню ярдов от этого места стояла фабрика «Шервез». Мартин не видел фабрики из-за деревьев, которые росли на берегу реки, но он слышал шум водяных колес и монотонный стук работающих станков.

Он повернулся и пошел обратно по направлению к дому. Вскоре приехала Нэн с ключами.

– Мистер Томсон предложил сопровождать меня, но я подумала, что будет лучше посмотреть все самим.


Да, это было действительно лучше, потому что никто их не стеснял. А Нэн, которая за всю свою жизнь не входила в приличный дом, могла вволю восхищаться, потому что дома в этом районе были действительно хорошие. В передней гостиной, например, была не только каминная чугунная решетка, но и дубовая полка над камином, покрытая резьбой в виде виноградных листьев и плодов. А в кухне была именно такая сверкающая плита, о которой говорил Мартин. За кухней было помещение с паровым котлом и керамической раковиной.

Нэн не могла насмотреться на все это. Она переходила из одной комнаты в другую, поднималась в спальни и снова спускалась вниз. Но больше всего ее притягивали две гостиные и кухня, потому что она уже воображала, как разгорается хороший уголь в плите, представляла стоящую там мебель – похожую на ту, что она видела на ферме Хей-Хо. И конечно же, ей нравилась маленькая гостиная с голубыми полосатыми обоями на стенах и белым потолком. И везде было так чисто и сухо! Потолок, стены, каменный пол – все было таким сухим, что суше не бывает, и это, после Скарр, казалось ей просто чудом. Правда, Мартин нашел влажное пятно на стене кухни, под одним из окон, но что означало одно маленькое пятно, размером с ладонь, когда все остальное было абсолютно сухим!

– Да, это не страшно, – согласился Мартин. – Это хорошо построенный дом, тут нет никаких сомнений.

– Это не просто дом – это дворец, – сказала Нэн.

– Значит, тебе он нравится?

– О, Мартин, а тебе разве нет?

– Да, – ответил он, улыбаясь. – Я думаю, он нам подойдет.

– Я не могу в это поверить. Только подумать, мы с тобой будем жить в таком доме! – Но тут ее лицо затуманилось. Она посмотрела на него со слезами на глазах. – О, дорогой! Это плохо с нашей стороны, смеяться и говорить так, когда нашего отца только что предали земле.

– Я не вижу в этом плохого. Отец умер, но мы живы. Живые должны заниматься делами. – Он повернулся и направился к двери. – Пойдем посмотрим сад, – сказал он.


В Чардуэлле продавались и другие дома, среди них было несколько просто чудесных, и на протяжении следующих трех недель, по совету мистера Годвина, Мартин и Нэн осмотрели их все. Но никакой так их не очаровал, как дом под номером шесть рядом с церковью, и они с нетерпением ожидали начала торгов.

Нога Мартина медленно поправлялась. Опухоль уже почти опала, боль утихла. В конце второй недели он уже пытался потихоньку ходить без костылей, а еще через неделю вообще мог обходиться без них. Скоро он вернулся к строительству часовни в Роуэлл-Кросс, наняв двух человек в помощь по объявлению в «Чардуэлл газетт». Он купил новую крепкую телегу и новую лебедку.

Эти два человека, которых он нанял, были не только опытными каменщиками, но и каменотесами. Раньше они работали в Стеннетс, известной каменоломне в шестнадцати милях от Скарр, но она была выработана, и они потеряли работу. Старший из двух, Томми Ник, был мастером в Стеннетс. Ему было за сорок, он был невысокого роста, но очень крепок и удивительно силен. Другому, Бобу Селлмэну, было около двадцати. Мартин хорошо ладил с ними обоими, они были умны, трудолюбивы, на них можно было положиться; работа на строительстве часовни продвигалась вполне удовлетворительно. Мартин сообщил им, что если они хотят, он может предложить им постоянную работу, и рассказал им о своих планах насчет Скарр. Они были заинтересованы в работе и назвали Мартину имена еще трех человек, своих приятелей, которых это тоже могло заинтересовать.

– А что сделали с оборудованием, когда Стеннетс закрылась? – спросил Мартин. – Оно было продано?

– Да, его купил Рэдли Браун. Но если вы хотите оснастить все как следует, вам надо обратиться к «Уэттл и Сын», владельцам литейного цеха. Там можно купить самое лучшее оборудование.

– Хорошо. А вы могли бы пойти со мной, чтобы дать совет.

Вечером десятого марта Мартин и Нэн отправились на торги. Мистер Годвин присоединился к ним, поскольку, как опекун Мартина, он должен был подписать сделку. Дом обошелся в сто девяносто пять фунтов. Мартин и Нэн торжествовали, а мистер Годвин пригласил их на обед, чтобы отпраздновать это событие. Он поднял бокал вина, пожелав им уюта и долгих лет жизни в новом доме и всяческих успехов Мартину в деле расширения Скарр.

Обещание мистера Годвина, что Мартин найдет в его лице разумного человека, полностью оправдывалось, его опекунство никогда не было назойливым. Он внимательно наблюдал за Мартином, его советы всегда были дельными, но в то же время он давал молодому человеку свободу действий, позволяя все делать самому. Он был очень вежливым и деликатным, и через короткое время Мартин и Нэн считали его своим хорошим другом. Однажды, когда Мартин высказал удивление по поводу того, что ему предоставляется так много свободы, мистер Годвин улыбнулся и сказал:

– Я знаю о вас больше, чем вы думаете. Не только от вашего отца, но и от моих хороших друзей из Ньютон-Рейлз. Кэтрин Тэррэнт очень высокого мнения о вас – о вашем уме и вашей честности, – а это хорошая рекомендация. Ну, вот. Я смутил вас. Но это лишь дань должному.


Нэн с трудом сдерживалась те три недели, которые предшествовали покупке дома. Но теперь наконец она могла заходить в дом, когда ей было угодно, наводить в нем чистоту, ухаживать за садом и – что было огромной радостью для нее – могла познакомиться с соседями. Они с Мартином купили мебель, которая им понравилась, не говоря уже о ковре, занавесях, посуде и о новой кухонной утвари.

– О Боже, сколько же нам нужно вещей теперь, чтобы жить в этом коттедже! И сколько ты тратишь денег! Что скажет мистер Годвин, когда получит все счета?

– Мы истратили чуть больше трехсот фунтов, включая стоимость самого дома. Нам только кажется, что мы купили много, потому что до этого у нас всего было слишком мало.

– Но какие у тебя планы по расширению каменоломни? – спросила она. – Как много придется потратить денег на это?

– Я пока что точно не знаю. Я думаю над этим. Но, конечно же, я не буду рисковать. Мы никогда не будем больше бедными, если тебя это пугает. Если мои планы осуществятся, все будет как раз наоборот. Пройдет время – и кто знает? – мы станем богатыми.

Нэн, улыбаясь, смотрела на него некоторое время. Взгляд был довольный и счастливый, но было в нем что-то еще, как будто она хотела что-то выяснить.

– Есть какие-то причины, почему ты хочешь стать богатым? – спросила она. – Что-то связанное с определенным человеком?

– Это не имеет никакого отношения к Джинни Тэррэнт, если ты на это намекаешь.

– Ты уверен?

– Абсолютно.

– Я думала, что тебе хочется этого – быть с ней на равных.

– Я не влюблен в Джинни Тэррэнт. Я уже говорил тебе это.

– Ты говорил, что не позволишь себе этого.

– Да? Хорошо. Это то же самое.

– Если это не имеет никакого отношения к Тэррэнтам… почему ты хочешь быть богатым?

– Потому что, – сказал Мартин с оттенком нетерпеливости, – это намного лучше, чем быть бедным.

– Мартин, – сказала Нэн.

– Что?

– Прошло уже шесть недель с тех пор, как похоронили отца. Не думаешь ли ты, что настало время взять инструменты и выбить его имя на камне рядом с маминым.

– Я был очень занят. Ты же знаешь. И я сомневаюсь, что его самого это волновало бы. Когда он поставил камень на могилу матери, прошло больше года со дня ее смерти.

– Это потому, что он ждал, когда осядет земля на ее могиле.

– Тогда мне тоже лучше подождать год, чтобы земля успела осесть.


Однажды, когда Мартин вернулся домой из Роуэлла, Нэн протянула ему письмо. Его принес слуга из Ньютон-Рейлз. Оно было от Кэтрин Тэррэнт с выражениями соболезнования по поводу смерти его отца.


«Прошу прощения, что не написала раньше, но мы с отцом были в отъезде, навещали друзей в Шроншире и Уэльсе, и услышали о несчастном случае в каменоломне лишь вчера, когда вернулись. Мой отец присоединяется ко мне в выражении соболезнования Вам и Вашей сестре в связи с Вашей потерей, и мы также надеемся, что Ваша нога благополучно зажила.

Джинни пока осталась в Лаголлене, а Хью путешествует по Шотландии с другом, но они вернутся через две или три недели, и я надеюсь, что Вы сдержите свое обещание и навестите нас всех.

Искренне Ваш друг, Кэтрин Тэррэнт».


Мартин протянул письмо Нэн, и она прочитала его вслух.

– Как мило с ее стороны написать нам. Ты навестишь их?

– Не знаю. Я подумаю.

– Но ты ответишь на письмо?

– Да, конечно.


Работа над часовней в Роуэлл-Кросс была закончена незадолго перед Пасхой. К тому времени была оформлена покупка коттеджа, и Мартин с Нэн переселились туда.

Апрельским вечером они впервые обедали за новым столом красного дерева, сидя на высоких стульях тоже красного дерева, обитых зелено-золотистой парчой; они ели с бело-зеленого фарфора и оглядывали всю эту роскошь.

Погода была теплой и солнечной; одно из окон было широко распахнуто, и в комнату врывался воздух, напоенный благоуханием цветущих растений.

– Ты можешь поверить в то, что это мы?

– Нет. Это, должно быть, кто-то другой.

– Как меняется вкус чая, если его пить из фарфоровых чашечек…

– Он становится еще лучше, – заметил Мартин, – если его помешать серебряной ложечкой.

– Так чудесно, что здесь рядом с нами живут соседи.

– Они кажутся дружелюбными.

– Да. Миссис Бич так помогла мне… Так же и миссис Колн, которая живет через дом от нас… Они говорят, что надеются, что мы будем здесь счастливы.

– Ты думаешь, что так и будет?

– Что за вопрос!

– У тебя действительно будет большая компания. Возможно, она тебе покажется даже слишком большой.

– О нет! – воскликнула Нэн. – Ты никогда не услышишь от меня жалобы на это!


Они ничего не взяли с собой из Скарр, кроме недавно купленной одежды да нескольких драгоценных книг Мартина. Ничто остальное не стоило того, чтобы перевозить, как сказал Мартин. И однажды, когда он был в каменоломне один, он вытащил из хижины всю самодельную мебель, свалил ее на старую сломанную телегу и поджег все это. Затем взял самый тяжелый молот и ударил им несколько раз по хижине. Понадобилось лишь несколько ударов, чтобы стены и крыша хижины рухнули, подняв облако пыли. Он стоял и смотрел, как все рушится, дождался, когда крыша завалилась, затем обошел все вокруг и методично закончил работу разрушения.

Через двадцать минут от хижины осталась лишь гора камней и бревен, которые торчали теперь, как поломанные ребра. Он вытащил бревна и бросил их в костер. Груда камней выглядела уродливо и жалко, и он долго свозил их на тачке к склону холма. Сюда сбрасывались все отходы каменоломни, здесь их трудно было отличить от остального мусора.

Вскоре от хижины остался лишь след на скале. Он испытал огромное удовлетворение – даже подъем – и опять занялся костром, который постепенно затухал. Лопатой с длинным черенком он подтолкнул в середину костра недогоревшие бревна. Огонь вспыхнул с новой силой, искры уносились высоко в небо.

Он положил лопату на землю и обошел молчаливую каменоломню. Она больше не была его домом, и он благодарил за это Бога, но она оставалась местом его работы, центром его планов и надежд. Он поднял глаза на скалу, которая нависала над ним, и внезапно его охватило возбуждение. Эта каменоломня была королевством его отца. Теперь она принадлежит ему. Но он намеревался править ею по-другому и уже испытывал нетерпение.

Он быстро отвернулся и сложил инструменты в сарай. По пути его взгляд остановился на лебедке, которая стояла в стороне, и внезапно ему вспомнилась смерть отца, – как он сидел, прислонившись к столбу и как его тело изгибалось от боли, когда уже переставало биться его сердце. Потом он вспомнил себя, – как он держал отца в своих объятиях, а его лицо было мокрым от слез.

Он действительно плакал в тот день? Возможно, что так. Потому что тогда он еще ничего не знал о сбережениях отца. Когда ему стало все известно, им овладела злость, и эта злость вытеснила другие чувства. Но теперь все эти чувства вернулись как волна, принеся с собой и чувство вины; вины, потому что отец пожертвовал собой ради него; вины, потому что смерть отца означала свободу и независимость для него, и он радовался им; вины, потому что когда им владела злость, он не ощущал потери. Теперь, внезапно, все эти чувства вернулись: неожиданная боль в сердце; он опять оглядел каменоломню, как маленький мальчик, который остался один. Впервые с момента смерти отца, он осознал конец всего прошлого и даже на какое-то мгновение пожалел, что разрушил старую хижину.

Конечно, это были глупые сожаления. Он нетерпеливо передернул плечами. Но когда через несколько минут он, покинув каменоломню, ехал в маленькой повозке, то рядом с ним лежала сумка с инструментами. То, что говорила Нэн, было справедливо: настало время сходить на могилу родителей и выбить имя отца на камне.


ГЛАВА ПЯТАЯ


Еще не было официально утверждено завещание отца, а планы Мартина по реконструкции каменоломни уже начали воплощаться в жизнь, потому что мистер Годвин, который полностью одобрял его идеи, считал, что это дело первостепенной важности.

– Перемены, которые предвидел твой отец, безусловно уже не за горами. Каллен-Вэлли пробуждается. Наши фабриканты начинают понимать, что они должны идти в ногу со временем, если хотят успешно соревноваться со своими конкурентами с Севера. Вопрос в том, кто первый внедрит новые станки, – некоторые даже держат пари на это. Фаворитом считается Херн из Бринк-энд, а следом за ним идет Ярт из Хайнолта. Это у нас два самых значительных человека, и ожидается, что они будут первопроходцами.

– Я слышал, что старый мистер Ярт против новых ткацких станков, – заметил Мартин, – хотя его сын горой за них.

– Старый мистер Ярт больной человек. Он перенес тяжелый удар и сейчас прикован к инвалидному креслу. Он и сейчас против новых станков, но он уже больше не руководит фабрикой, его сын занимается этим по доверенности.

– Тогда его сын сам может решать, устанавливать ли ему новые ткацкие станки?

– Да. Он так и сделает, это почти наверняка. Со своей стороны, если бы я держал пари, то поставил бы на него, потому что Чарльз Ярт честолюбивый молодой человек, который всегда хочет быть первым. Но Херн, или Ярт, или кто-то другой – никто не может строить без камня. Так что дай мне знать, какое оборудование тебе необходимо, а я напишу доверенность на покрытие твоих расходов.

Итак, через несколько недель каменоломня в Скарр была полностью переоборудована, и хотя камень по-прежнему добывался вручную, старым традиционным способом, тут появился новый механический кран, который двигался по рельсам и переносил глыбы сырого камня от скалы к навесам у восточного края каменоломни. Здесь же располагались и другие здания, которые в целом составляли как бы миниатюрный городок: конюшни на двадцать лошадей; склады для упряжи и для инструментов; кузница, где можно было без промедления подковывать лошадей. Была также контора Мартина, и, по предложению мистера Годвина, появилась вывеска размером десять футов на пять, которая была помещена над входом в каменоломню. На ней белыми буквами на черном фоне было написано: «Каменоломня Скарр, Ратленд-Хилл. Строительный камень высокого качества. Арендатор: М. Кокс, Чардуэлл».

Мартин нанял на работу двадцать человек, и это место, такое тихое во времена его отца, стало теперь оживленным. Это сначала казалось ему очень странным: слышать звук многих инструментов и многих людских голосов; каменщики переговаривались; каменотесы кричали. Кран гремел, разъезжая по рельсам туда и обратно.

Иногда, оставаясь один, Мартин смотрел на каменную скалу, поднимающуюся уступами вверх в голубое весеннее небо, и позволял своей памяти путешествовать в прошлое, находя там покой и тишину, испытывая облегчение от этих старых воспоминаний. Затем он пожимал плечами и высмеивал себя, чувствуя, что эти воспоминания вызывают в нем сожаления, слабость, на которые он смотрел с юношеским презрением. Все старое ушло, и это было к лучшему. И несмотря на то, что шум часто раздражал его, его деятельность вызывала у него удовлетворение. Потому что именно такой каменоломня и должна быть: в ней должно добываться огромное количество камня, как это было в прежние времена, пятьдесят или шестьдесят лет назад, когда в Долине строились новые фабрики, когда фабриканты, богатея, строили огромные новые загородные дома. Тогда в этом районе работало с полдюжины каменоломен, и Скарр была лучшей среди них благодаря качеству добываемого в ней камня. Теперь она снова возрождалась к жизни, и слава ее возвращалась. Пророчество его отца сбывалось: «Наш день придет. Помяни мое слово. А когда это случится, мы будем готовы к этому». Но Мартин уже был готов к этому – и совсем не так, как думал его отец. К концу апреля запасы обработанного камня были уже так велики, что это поразило бы отца, если бы он мог их увидеть.

* * *


Он теперь не строил. Работу каменщика он отложил до лучших времен. Все его время и энергия были отданы каменоломне. Часто он работал так же много, как и в былые дни, но теперь, после тяжелого рабочего дня его ожидал уютный дом, комфорт. Его ожидала горячая вода, огромное белое пушистое полотенце, каждый день новое. Его ожидали чистая рубашка и белье, хорошо сшитый костюм из дорогой ткани. Затем он садился за стол и ему подавалась не тощая баранина, которая была привычной едой в Скарр, но отличный кусок мяса.

После обеда, если погода была хорошей, он пару часов проводил с Нэн в саду или лениво прогуливался по улице, останавливаясь поговорить с соседями. И, напоследок, еще одно удовольствие – сидеть в замечательной гостиной с новой книгой в руках и читать вслух Нэн, в то время как она занималась рукоделием: не штопкой рубашек, как прежде, а вышивкой, что ей так нравилось, или тонким шитьем, которому она выучилась у соседки, миссис Бич. Ее руки стали гладкими и мягкими, потому что она больше не работала в каменоломне, она теперь гордилась ими и каждый день на ночь натирала их мазью, приготовленной на меду. Теперь у нее была одежда не серого и коричневого цвета, но очаровательные платья из хлопка и шелка бледно-голубых или бледно-зеленых летних тонов, сшитые мисс Грей с Беннетт-стрит.

– Тебе нравится это платье, Мартин?

– Да, оно тебе очень идет.

– А оно не слишком кричащее?

– Нет, совсем нет. Тебе так только кажется, потому что до сих пор у тебя был бедный гардероб. Я думаю, что ты можешь положиться на вкус мисс Грей.

У Нэн не было никаких проблем со знакомствами. Соседи вскоре уже приглашали ее на чай, и она была рада ответить на их гостеприимство. Они вовлекли ее в жизнь города: кружок вышивания, музыкальный клуб, Фонд помощи школам, Комитет помощи больницам – все это означало для нее новый круг знакомств. Нэн была застенчива, ее новая жизнь была настолько чудесна, она так радовалась всему новому, что никогда не бывала разочарована или обижена. Даже если она сталкивалась со снобизмом, это не задевало ее. Наделенная даром быть счастливой, она ни на что не обращала внимания, никто не мог унизить ее.

Мартин купил фортепиано и нанял мистера Ллойда, лучшего учителя в Чардуэлле, который давал ей уроки музыки три раза в неделю. Она обучалась танцам с миссис Свит и пению с мисс Андерхил. Уроки обходились Мартину более чем в шесть гиней в семестр, и Нэн это очень беспокоило. Особенно уроки пения – это казалось ей жуткой расточительностью. Но Мартин отметал все ее возражения.

– Тебе нравится?

– Да, но….

– Тогда у тебя должно все это быть. Я настаиваю на этом.

– О, Мартин, – восклицала Нэн, глядя на него глазами, полными слез. – Ты так добр ко мне!

– Чепуха, – отвечал он грубовато. – А кто добр ко мне, хотел бы я знать?

Они всегда были очень близки. Они были привязаны друг к другу, живя в Скарр, и теперь делили все радости новой жизни, наслаждаясь свободой и будущим, которое лежало перед ними.

– Я видела мисс Джинни Тэррэнт сегодня в экипаже, когда она ехала по Хай-стрит. Она все такая же хорошенькая, и у нее был чудесный голубой зонтик…

– Я тоже видел ее. Но это было на Мартон-стрит, когда я возвращался от мистера Годвина.

– Ты разговаривал с ней?

– Нет. Она была слишком далеко. И она не видела меня.

– Ты никогда больше не ходил в Ньютон-Рейлз. А мисс Кэтрин написала такое чудесное письмо, когда умер папа. Она приглашала тебя. Почему ты не хочешь пойти туда, ведь они были так добры к тебе?

– Потому что я не собираюсь пользоваться этой добротой и быть камнем на шее…

– Но Мартин…

– Пожалуйста, Нэн, позволь мне решать такие вопросы самому, – ответил он.


На следующей неделе три интересных заметки появились в «Чардуэлл газетт», в первой говорилось о помолвке мисс Кэтрин Элизабет Тэррэнт и мистера Чарльза Генри Ярта. Вторая гласила: «Объявляется о заявках на подряды строительства новых ткацких фабрик и о расширении Хайнолт-Милл, что около Чардуэлла в Глостершире, владельцы «Генри Ярт и Сын», Сейс-Хаус, Чардуэлл. Заявки должны представляться Г. М. Чардвику, архитектору, Чарвестон, Нью-стрит, 21».

В третьей заметке сообщалось о том, что расширены работы в каменоломне Скарр, Ратленд-Хилл, Глостершир, о том, что каменоломня модернизирована и производит великолепный камень, хорошо известный в Чардуэлле и его окрестностях. В заметке говорилось, что приглашаются все заинтересованные лица.

Приходило много посетителей, и среди них был строитель Роберт Клейтон, который два года назад занимался ремонтом моста в Ньютон-Эшки и брал камень в Скарр.

– Я говорил тогда, что еще вернусь сюда, вот я и сдержал свое слово. Мне очень жаль, что ваш отец умер. Примите, пожалуйста, мои соболезнования.

– Спасибо, сэр.

Клейтон привез с собой своего сына, светловолосого молодого человека двадцати трех лет с веснушками на лице и прямым взглядом. Его рукопожатие было сильным и теплым.

– Эдвард – моя правая рука. Я во всем полагаюсь на него, учитывая свой возраст.

Клейтона сильно поразили перемены, происшедшие в каменоломне благодаря стараниям Мартина.

– Кажется, вы ожидаете повышения спроса.

– Да, по-моему в воздухе носятся идеи строительства.

– Фабрик, а не храмов, да? – спросил Клейтон. – Именно это и привело меня сюда. Но, возможно, вы уже догадались, что является целью моего визита?

– Вы хотите взять подряд на строительство новой фабрики в Хайнолт.

– Именно так. После того, что я увидел здесь, я думаю, что мне стоит заключить контракт.

Прогуливаясь между сложенными блоками камня, Клейтон стал говорить о деле.

– Хайнолт принадлежит мистеру Ярту, но он, похоже, тяжело болен, и фабрикой управляет его сын. Молодой мистер Чарльз торопится. Он хочет быть первым, кто установит у себя новые ткацкие станки, так что тот строитель, который предложит самые короткие сроки строительства, конечно же, получит подряд. Я уже сказал Чардвику, архитектору, что в зависимости от запасов камня я смогу начать через три недели. Итак, если на этот камень еще не было заказа…

– На него есть заказ, кроме вон тех трех небольших штабелей, – сказал Мартин. – Но это не имеет никакого значения, мистер Клейтон, потому что я могу произвести столько же камня за шесть недель, а если у вас есть сомнения на этот счет, я найму еще людей.

– Превосходно! Превосходно! – сказал Клейтон и достал свою записную книжку из кармана. – Займемся делом, да?

Четырьмя днями позже Клейтоны снова были в каменоломне. Они подписали контракт на строительство и немедленно явились в каменоломню, чтобы оформить заказ на камень. Было четыре часа пополудни и, быстро закончив все дела, Мартин пригласил их к себе домой.

– Все дальнейшие детали мы можем обсудить дома, – сказал он.

Нэн была в саду, она стояла на коленях около куста, стараясь выдернуть дикий вереск, когда вошел Мартин вместе с Клейтонами. Запыхавшаяся, с покрасневшим лицом, она не сразу нашлась, что сказать, а когда молодой человек помог ей подняться, она слегка растерялась. Но ее смущение было не долгим – у нее было слишком хорошо развито чувство юмора. После того, как они были представлены друг другу, она поприветствовала Клейтонов и пригласила их в дом.

– Со строительством фабрики все улажено, вы уже подписали контракт?

– Да, мисс Кокс, – ответил Роберт Клейтон, – а ваш брат собирается снабжать нас камнем.

– Это замечательно. Я очень рада.

Теперь они находились в гостиной, где на столе стояли свежеиспеченный фруктовый пирог, яблочные пирожные и целая груда пшеничных лепешек.

– Простите, но я вас покину на минуту, чтобы привести себя в порядок, – сказала Нэн. – А потом принесу вам что-нибудь освежающее. Может быть, стакан мадеры?

– Спасибо, мисс Кокс, это очень любезно с вашей стороны, но я бы не возражал против чашечки чая, – сказал Роберт Клейтон. – Не знаю, как Эдвард, конечно. Пусть сам за себя говорит.

– О, для меня тоже чай, пожалуйста, мисс Кокс, если это вас не затруднит. – Эдвард Клейтон стоял, пристально глядя на нее; взгляд его был серьезным и дерзким одновременно. – И еще, если можно, кусочек того пирога, который я видел на столе.


Ранним утром на следующей неделе Мартин выехал на Хайнолт-Милл, чтобы встретиться с Чарльзом Яртом для обсуждения поставок камня. Фабрика стояла на берегу Каллена. Старые здания были размером чуть больше скромной фермы, даже возраст этих зданий был точно неизвестен; но к концу восемнадцатого столетия, когда расцвела торговля шерстью, было построено новое здание фабрики, которое могло вместить пятьдесят станков. Со временем это здание тоже было расширено, и теперь Хайнолт-Милл была как бы целым рабочим городком.

И вот предвиделись дальнейшие расширения: здание в пять этажей с двенадцатью пролетами, с галереей в центре и башней с часами, увенчанное куполом. Как только это новое здание будет построено, – что должно произойти в течение двенадцати месяцев, – старая фабрика будет использоваться для прядения и снабжать новые ткацкие станки пряжей. В свою очередь, старые прядильные отделения будут использоваться как красильни, так что со временем весь процесс производства ткани будет сконцентрирован в одном месте.

Мартин просмотрел планы архитектора и понял, что все затраты окупятся, если Хайнолт-Милл станет самой современной ткацкой фабрикой во всей Каллен-Вэлли. И поскольку у Ярта оставалось еще пятьдесят акров хорошей равнинной земли, то была не исключена возможность дальнейшего расширения фабрики. Ярт не сомневался в том, что так оно и будет, поскольку, как говорил он, они слишком долго тащились в хвосте у Севера: настало время догнать, а может быть и обогнать конкурентов.

– Я хочу вернуть Чардуэллу и Долине былую славу, начиная с Хайнолта, – сказал он. – Именно поэтому я нанял лучшего архитектора в округе, и я надеюсь, строитель объяснил вам, что я хочу иметь для строительства лучший по качеству камень.

– Да. Он объяснил мне это.

– Я, конечно, знаком с камнем из Скарр. И ваш отец имел хорошую репутацию. Мистер Тэррэнт из Ньютон-Рейлз тоже был о нем хорошего мнения, я видел ту работу, которую вы с отцом делали для него два года назад. – Он помолчал, потом добавил: – По сути, я узнал от мисс Тэррэнт, что вы были знакомы с семьей лично.

– Да, я имел эту честь, – ответил Мартин. – Очень любезно со стороны мисс Тэррэнт вспомнить обо мне. – В таком же официальном тоне он произнес:– Мне хотелось бы принести вам поздравления по поводу вашей помолвки и пожелать вам обоим всяческого благополучия.

– Спасибо. Я передам ей ваши добрые пожелания.

Опять наступила пауза. Взгляд Чарльза Ярта был проницательным.

– Вы слишком молоды, чтобы самостоятельно продолжать дело вашего отца.

– Я не один. Я счастлив иметь опекуном мистера Годвина и могу в любое время обращаться к нему за помощью и советом.

– Возможно, мне следует иметь дело именно с ним?

– Нет. Каменоломня и все, что с ней связано, полностью в моих руках. Я должен обращаться к нему лишь в том случае, если возникают какие-либо трудности.

– Я надеюсь, что не будет никаких проблем. Я хочу, чтобы эта работа была выполнена как можно скорее, и строитель обещал мне, что она будет закончена в течение года.

– Тогда вы можете быть уверены, что так оно и будет, потому что мистер Клейтон человек слова.

– Рад слышать это.

Ярт обвел взглядом территорию будущей стройки и отметил место, куда нужно будет складывать камень. Это вызвало дальнейшее обсуждение между ним и Мартином.

Мартин, разговаривая с человеком, за которого Кэтрин Тэррэнт собиралась выйти замуж, с интересом разглядывал его, отмечая его красивые, сильные черты. Он обладал энергией, страстно верил в прогресс и возможности торговли шерстью в Долине. И кроме этого, Мартин был поражен уверенностью, с какой этот молодой человек двадцати семи лет претендовал на роль лидера, прокладывающего путь, по которому за ним последуют остальные.

Ярты были старинной семьей, фламандцами по происхождению, которые обосновались в Англии в первой половине восемнадцатого века и осели в Чардуэлле. Они переживали взлеты и падения, но со временем достигли высокого положения. Это положение должно было упрочиться после женитьбы на девушке из семьи Тэррэнтов. А так как Чарльз был единственным наследником, то этот брак был желателен для обеих семей. Но молодые люди вступали в брак не только ради интересов семей. Они любили друг друга, Мартин знал это, он наблюдал за ними, когда они танцевали в Ньютон-Рейлз на дне рождения близнецов, и даже его неопытному взгляду было понятно, что они любят друг друга.

Деловое обсуждение подошло к концу. Все вопросы, касающиеся поставок камня, были решены, и Чарльз Ярт, будучи очень занятым человеком, извинился и поспешил по своим делам.


Строительство в Хайнолте началось в начале мая. И хотя отвечал за него Роберт Клейтон, непосредственно следил за работой его сын Эдвард. Так что Мартин и молодой строитель скоро сблизились и подружились. Эдвард, что было ему удобнее, обосновался в Чардуэлле, но поскольку ему не хватало уюта и вкусной пищи, Мартин стал часто приглашать его домой к ужину. В свою очередь Эдвард развлекал Мартина и Нэн, гуляя с ними по тихим улицам или по развалинам замка на горе.

– Мне нравится ваш город. Он очень разнообразен. Здесь великолепная новая часть, построенная вокруг площади Троицы в прошлом веке. И старая часть вокруг ярмарки с ее узкими улочками. И здесь есть еще по-настоящему старинная часть. Мне так нравится город, что я подумываю о том, чтобы купить здесь дом, если подвернется что-то подходящее.

– А что скажет ваш отец? – спросила Нэн.

– О, мой отец знает об этом и одобряет мой план. Он полагает, что здесь для нас будет еще много работы в последующие несколько лет. Даже с точки зрения здравого смысла мне следует обосноваться здесь.

– Навсегда? – спросил Мартин.

– Ну, как сказать.

– Но ведь будучи строителем, – заметила Нэн, – вы могли бы построить себе дом?

– У строителей всегда нет времени. Они слишком заняты строительством домов для других. Итак, смею надеяться, что вы, как мои друзья, поможете мне присмотреть подходящий дом. Мнение женщины для меня, конечно, будет бесценным. – Эдвард посмотрел на Нэн. – Но лишь в том случае, если у вас есть время и это не будет для вас слишком обременительным, – добавил он.

– О, нет! Напротив. Я люблю смотреть дома, а это будет хорошим предлогом.

– Вы скажете мне честно, что думаете о тех домах, которые я вам буду показывать?

– Только ваше мнение должно иметь вес, ведь вам придется жить в этом доме.

– О, конечно, вы правы. Но я могу не разобраться, что я думаю, пока не услышу мнения других.


Работа на Хайнолт-Милл продвигалась быстро. День за днем, неделю за неделей доставлялся камень, телеги ездили туда и обратно иногда по тридцать раз в день. Ряд за рядом росли стены фабрики; были возведены деревянные леса, на которых с раннего утра до позднего вечера работали каменщики. Внизу трудились рабочие, изготавливающие детали окон и дверей: подоконники, перемычки, угловые камни, пилястры, которые должны были поддерживать фронтон. Вскоре первые металлические пилястры были подняты. Они должны были поддерживать этаж.

Шли недели, здание росло, и стройка привлекала огромное количество посетителей. Большей частью это были, конечно, фабриканты, которые являлись без предварительной договоренности. И хотя Чарльз Ярт горел желанием показать все, он не мог уделить каждому более получаса.

Однажды, когда Мартин был на строительстве и разговаривал со своим мастером Томми Ником, прибыл экипаж из Ньютон-Рейлз, в котором сидели две дамы.

Экипаж медленно проехал по дороге и остановился у входа в контору. Тут же появился Чарльз Ярт, помог дамам выйти из экипажа и, быстро переговорив с кучером, указал ему на конюшни фабрики.

Некоторое время маленькая группа стояла, беседуя и оглядывая окружающие здания. Ярт объяснял им, по-видимому, назначение каждого здания. При этом он низко наклонял голову, чтобы быть услышанным, поскольку вокруг было слишком шумно: стучали станки, гудели прядильные машины, беспрестанно слышались удары деревянных молотов по влажной ткани – этот звук гулял по всем зданиям и двору. Мисс Джинни определенно жаловалась на это. Она подняла руки к своей соломенной шляпке и пригнула поля к ушам. Ярт повел сестер в направлении строящегося здания, где шум не был так силен. Здание было построено лишь на два этажа, но уже производило поразительное впечатление, потому что чистый камень в лучах солнца цветом, походил на печенье. Окон было двенадцать на первом этаже и по пять с каждой стороны галереи. Это давало представление о том, как будет выглядеть здание, когда будет полностью построено.

– Боже! Какое количество окон! – воскликнула мисс Джинни. – Сколько же их будет всего?

Но ответа Ярта она уже не услышала, потому что в это мгновение увидела Мартина и взволнованно сказала:

– Ой, посмотрите, это же Мартин Кокс! Нам было интересно, будет ли он здесь сегодня. Вы простите нас, Чарльз? Мы просто перекинемся с ним парой слов.

Мартин при приближении посетительниц взял пиджак, который висел на ветке дерева, и пошел к ним навстречу, на ходу надевая его. Обе молодые женщины были безусловно рады ему, улыбались так, что он почувствовал, как по-мальчишески краснеет.

– Мартин, как чудесно, – произнесла мисс Кэтрин, протянув ему руку. – Какая счастливая встреча, хотя вы не заслуживаете того, чтобы вас приветствовали, потому что вы обещали навестить нас, но не сдержали своего слова.

– Мисс Тэррэнт, мисс Вирджиния, – сказал он с легким поклоном. – Здравствуйте.

– О, как вы официальны! – сказала Джинни, глядя на него ярким дразнящим взглядом. – Вот что происходит, когда пренебрегают старыми друзьями. Вы уже не знаете, что сказать нам.

– Будет ли слишком официальным сказать вам, что вы обе замечательно выглядите?

– Да, слишком. Он должен вести себя иначе, ведь правда, Кэт?

– Официальность тоже имеет свои преимущества, – отозвалась мисс Кэтрин. – И это вовсе не означает, что чувства, выраженные подобным образом, неискренни.

– Мы приехали, чтобы посмотреть новую фабрику, – сказала Джинни. – Вы не покажете ее нам?

Мартин, улыбаясь, покачал головой. Он слишком хорошо знал, что Ярт, который стоял чуть поодаль, уже с нетерпением наблюдает за ними.

– Это привилегия мистера Ярта, я буду чувствовать себя лишним.

– Очень хорошо. Будьте откровенны, если это ваша обязанность. Но вы ведь еще будете здесь, когда мы выйдем? Или вы теперь так заняты, что у вас нет времени на разговоры со старыми друзьями?

– Я не настолько занят. Я буду здесь.

Не прошло и двадцати минут, как Джинни выскочила из здания фабрики одна.

– Я полагаю, что это обязанность Кэтрин восхищаться здесь каждым камнем, на который указывает Чарльз, но не моя, и я думаю, что уже видела достаточно. Пойдем погуляем где-нибудь подальше от всего этого, чтобы можно было услышать друг друга. Нам есть о чем поговорить.


Они покинули территорию фабрики и удалились в сторону реки. Они шли по берегу, где рос пурпурный дербенник, где воздух был напоен ароматами трав, а в тростнике разгуливали утки.

– Хорошо провели время в Лондоне в прошлом году?

– Разве стоит об этом спрашивать? Кому может не понравиться город, который считается величайшим в мире? Где так много всего интересного? Где можно увидеть королеву и разных выдающихся людей?

– Вы видели королеву?

– Да. Дважды. Однажды, когда мы ехали по улице, и другой раз в театре вместе с принцем.

– А какую вы смотрели пьесу?

– О, я ее даже не видела! Я слишком была занята тем, что смотрела на них. Но я слышала монолог Макреди в конце…

– Как, вы действительно видели великого Макреди?

– О да, и дюжину других. Я не говорю уже о концертах и опере. Я слышала, как поет великий Котони, как играет на альте Фредерик Косски…

– А великолепные здания города? Собор Святого Павла, Вестминстерское аббатство?

– Да, конечно, я видела их. И Тауэр. И Лондонский мост. И Парламент. Я была во всех великих галереях… О да, я посетила все.

– Глостершир, в этом случае, может показаться слишком спокойным, а жизнь в провинции скучной.

– Да. И нет. Я плакала, когда покидала дом Уилсонов и чувствовала такую зависть к Анни и Мэри, которые живут там почти круглый год. Но есть что-то прекрасное в возвращении домой… Другого такого места, как Рейлз, нет… Если я выйду замуж, то два или три месяца зимой буду проводить в городе, весной буду путешествовать, а остальную часть года буду жить среди своих дорогих холмов, в большом загородном доме, где будет все, что только можно купить за деньги, где-нибудь недалеко от Рейлз.

– Так вы его еще не нашли? – спросил Мартин. – Этого богатого мужа, которого искали, который даст вам все, что вы только пожелаете? Неужели в Лондоне не было подходящих кандидатов?

– Нет, не было, – ответила Джинни. – Все они были либо стары, либо уродливы, либо нелюбезны. Те, что были очаровательны, были, как правило, бедны. А те немногие, которые были и очаровательны и богаты, уже были женаты или помолвлены. Но ничего страшного. У меня еще много времени. И даже если не будет ничего другого, всегда есть Джордж Уинтер из Чейслендс, тебе это известно.

– Он все еще ждет вас?

– О да. Он навещал меня дважды в Лондоне и всякий раз делал предложение, и не успела я приехать в Рейлз, как он опять сделал мне предложение.

– И тем не менее вы отказали.

– Я сказала, что еще слишком молода, чтобы посвятить себя семейной жизни. – Джинни, встретив взгляд Мартина и заметив оттенок скептицизма, проказливо улыбнулась и сказала: – Ну, мне всего лишь семнадцать, было бы нехорошо объявить о помолвке, а потом ее разорвать. Но хватит обо мне! Давай поговорим о тебе и о том, что случилось с тобой за последний год.

Они остановились и взглянули друг на друга. Она посмотрела на него долгим взглядом, пытаясь разглядеть, как изменила его новая жизнь.

– Да, ты изменился… И в то же время ты такой же… Твой отец оставил тебе много денег. Я все знаю, можешь не сомневаться. И ты купил себе дом где-то у старой церкви. Ты все переменил в каменоломне, нанял дюжины людей, все говорят, что тебе сопутствует удача.

– Да, так говорят? Будем надеяться, что они правы.

– Чарльз тоже, кажется, так думает. Он говорит, что все фабриканты последуют его примеру в ближайшие десять лет, а это означает, что будет постоянная потребность в камне. Вот! Возможно, что ты будешь богатым! Как тебе это нравится, хотела бы я знать?

– Я думаю, что смирюсь с этим, – сказал Мартин. Джинни расхохоталась; в этом смехе не было притворства, он осветил все ее лицо.

– Ты не будешь откладывать деньги так, как это делал твой отец?

– Нет, не буду.

– Ну тогда кто знает, – сказала Джинни, – если ты станешь действительно богатым – и это не займет у тебя слишком много времени – я, возможно, кончу тем, что выйду замуж за тебя.

– Это в том случае, если я попрошу тебя об этом.

– Это нелюбезно, мистер Кокс.

– Я думаю, с вас уже довольно любезности всех молодых людей округи.

– Не будь глупым. Девушкам никогда не бывает достаточно подобных вещей. Тебе должно быть это известно.

– Когда вы выйдете замуж, – сказал Мартин, – вы рассчитываете на то, что ваш муж будет постоянно любезен с вами?

– Конечно. Я хочу, чтобы он обожал меня, опекал и давал тратить массу денег.

– Тогда я желаю вам удачи в ваших поисках. Минуту они стояли в молчании. Джинни долго смотрела на него.

– Я хочу угадать, каким ты будешь через несколько лет, и на какой девушке женишься, когда придет время выбирать.

– И вам это удалось?

– Нет, не удалось. Будущее остается тайной для нас. Оно упрямо хранит свои секреты.

Они повернулись и пошли по тропинке назад, беседуя о Ньютон-Рейлз, о предстоящем замужестве ее сестры, о путешествии ее брата за границей.

– Хью плохо себя чувствовал весной, и папа отправил его в Швейцарию. Он уже пятый раз путешествует по Европе, а я еще ни разу не была за границей. И почему у меня нет астмы и я не путешествую? Это нечестно…

Пока Джинни болтала подобным образом, они вернулись на стройку.

– А когда фабрика будет готова?

– Она будет готова к маю или июню следующего года.

– Чарльз говорит, что это будет самая большая, самая современная и эффективная фабрика во всей долине. Она действительно чудесно смотрится. Но я удивляюсь тебе, Мартин, ты помогаешь строить ткацкую фабрику, хотя, насколько я помню, ты считаешь, что несчастные ткачи и прядильщики ничем не отличаются от рабов.

– Не все ткацкие фабрики одинаковы. Насколько мне известно, у Хайнолт всегда была добрая слава, здесь хорошо относились к рабочим.

– Значит, твоя совесть чиста?

– Конечно.

– А что ты думаешь о шуме, который стоит в долине от работы фабрик? Это тебя не волнует?

– Нам следует привыкнуть к этому, ведь мы уже привыкли к шуму старых фабрик.

– Ты, может быть, и привык, а я нет, и мне жалко бедную Кэт; ведь когда она выйдет замуж, ей придется жить в Сейс-Хаус, и у нее в ушах будет целый день стоять шум.

– В той части города он не так слышен.

– Достаточно, с моей точки зрения, и я благодарна Богу, что живу в Рейлз, где мы вообще его не слышим. И не чувствуем запаха, если только его не приносит ветром.

Они пришли во двор старой фабрики, где Кэтрин и ее жених уже ждали их. Рядом стоял экипаж с кучером на козлах.

– О Боже! Я заставила вас ждать? Я прошу прощения, – сказала Джинни. – Мы с Мартином пошли прогуляться, и я потеряла счет времени. Нам нужно было о многом поговорить. А только что я поддразнивала его по поводу того, что он поставляет камень для строительства фабрики. – С озорной улыбкой она пояснила Ярту: – Мартин вроде чартиста и считает, что с бедными рабочими ужасно обращаются. Тем не менее, он сказал мне, что у Хайнолт хорошая репутация и что с вашими рабочими обращаются хорошо.

– В самом деле? – сказал Ярт с легким раздражением в голосе. – Я рад слышать, что мы заслужили его одобрение. – Он повернулся и обратился прямо к Мартину:– Просто ради интереса ответьте мне, мистер Кокс, если вам предложат поставлять камень фабриканту, которого вы не одобряете, вы откажетесь?

– Я не уверен. Но, возможно, что и нет. Потому что мой отказ не изменит отношения фабриканта к рабочим. Он просто пойдет к другому каменотесу, а я потеряю на этом.

– Именно так, мистер Кокс. Я рад, что у вас такой реалистичный подход к делу и что вы так честно говорите об этом. Я думаю, что вы со мной согласитесь, что что бы мы с вами ни думали о бедных, дело прежде всего. Мы занимаемся бизнесом и должны следовать его правилам, потому что если у нас не будет единодушия, то пострадаем не только мы, но и наши работники.

– Но конечно же, – язвительно добавила Джинни, – больше пострадают бедные?

– Моя дорогая девочка! – воскликнул Ярт. – С каких это пор вы интересуетесь бедными?

– О, я совсем ими не интересуюсь! Мой брат Хью один из тех, кто интересуется. А когда он войдет в состав Парламента, он, возможно, предложит реформы, которые сделают невозможным для вас или Мартина разбогатеть. Что ты думаешь, Кэт?

Кэтрин, хотя и рассмеялась, но не позволила втянуть себя в спор.

– Я думаю, что мы с тобой достаточно времени отняли у этих джентльменов, и нам действительно пора возвращаться домой.

– Я полагаю, что да. – Джинни выпустила руку Мартина, но повернулась к нему. – Теперь приходите навестить нас. Придете? – она сказала и добавила, прежде чем он успел ответить: – Кэт! Он тебя слушается больше. Скажи ему, что он должен прийти к нам.

– Мартин знает, что в Рейлз ему всегда рады. Он придет, когда сможет, я уверена в этом.

Кэтрин пошла к экипажу в сопровождении Чарльза Ярта. Джинни последовала за ними и, ослепительно улыбаясь, сказала Ярту:

– Спасибо за то, что вы показали нам фабрику, Чарльз. Это было просто потрясающе.

– Я рад узнать это, Джинни.

Тон Ярта был слегка саркастическим, и Мартин заметил, как он и Кэтрин обменялись взглядом.

Ступеньки были убраны, и дверцы экипажа закрыты. Пока сестры усаживались, расправляя широкие юбки, Ярт стоял около экипажа и обменивался с ними последними словами относительно посещения праздника в Кингснот-Хаус. Мартин, чувствуя себя не на своем месте, чуть отошел назад, ожидая, когда экипаж тронется. Он поднял руку в приветствии. Джинни, обернувшись, последний раз улыбнулась ему. Когда экипаж исчез из виду, Ярт повернулся к Мартину:

– Мисс Джинни была в шутливом настроении сегодня. Я даже не уверен, кто был объектом: вы или я. Конечно, прогулка на фабрику была некоторым разочарованием для нее, и очень удачно, что вы оказались рядом, чтобы ее развлечь. Ну, а теперь прошу простить, но мне пора вернуться за письменный стол.


Через шесть или семь недель солнечным сентябрьским днем Кэтрин Тэррэнт и Чарльз Ярт обвенчались в церкви в Ньютон-Чайлд. Нэн хотела, чтобы Мартин пошел с ней посмотреть, как жених и невеста будут выходить из церкви, но у Мартина были дела в Чарвестоне, и Нэн пошла одна.

«Ах, это была такая чудесная свадьба! Они вместе составляют великолепную пару. Жених такой высокий и самоуверенный, невеста такая нежная и красивая. На ней было белое атласное платье, очень просто сшитое, она несла белый молитвенник с веточкой белых роз. На мисс Джинни и на подругах невесты были бледно-зеленые платья и у всех были букеты цветов. Я видела мистера Тэррэнта и мистера Хью… И старого мистера Ярта в инвалидном кресле… Бедняжка, быть таким беспомощным! После удара у него лицо дергается. Но он выглядел очень довольным, и мисс Кэтрин, прежде чем сесть в экипаж, – миссис Ярт, я хотела сказать, – наклонилась и поцеловала его в щеку, и вообще была озабочена тем, чтобы он не чувствовал себя покинутым. Затем слуга посадил его в экипаж, чтобы отправиться на свадебный завтрак в Рейлз. Было очень грустно смотреть, как его переносят и усаживают, но все выглядело так естественно, что совсем не испортило праздника. Это была очень счастливая свадьба, жаль, что ты не смог все это увидеть сам».

– Я все это увидел еще лучше в твоем описании, – сказал Мартин, – потому что не заметил бы и половины того, что заметила ты.

– Интересно, как скоро мисс Джинни последует примеру сестры?

– Да, интересно, – повторил Мартин.

– У нее очень много поклонников, насколько я знаю, но она, похоже, не торопится выбирать.

– Она, наверное, надеется встретить кого-нибудь получше. Л поскольку ей столько же лет, сколько и мне, у нее впереди еще достаточно времени.

– Да, – машинально повторила Нэн и внимательно посмотрела на него. – Я забываю, что тебе всего лишь семнадцать. Ты всегда казался старше своего возраста, а теперь, когда ты руководишь каменоломней и стал деловым человеком, ты кажешься совсем взрослым.

– На мне лежит ответственность главы семьи.

– Но это же не доставляет тебе особого беспокойства?

– Думаю, что это может доставить, – сказал Мартин серьезным голосом. – Когда Эдвард Клейтон был здесь в последний раз, я задумался…

– О! – воскликнула Нэн, покраснев до ушей. – Господи, о чем же ты задумался?

– О том, что мне скоро, возможно, придется принимать решение по весьма особому случаю…

– Это так очевидно?

– Это было очевидно с того момента, как Эдвард впервые появился в нашем доме, – произнес Мартин. – Это все твой пирог. Он увидел его, и с той минуты он потерянный человек.

– Неужели?

. – Без сомнения.

– Итак, если Эдвард сделает мне предложение, то это все из-за пирога?

– Если Эдвард захочет сделать тебе предложение, то ему придется спрашивать моего согласия.

– Боже, какая нелепость! Он же старше тебя на целых шесть лет!

– Неважно, я глава этой семьи, и у меня есть определенные права…

– Права! Господи! – произнесла она насмешливо. – Я сейчас надеру тебе уши!

Ее лицо светилось счастьем, а голос дрожал от смеха.

– А что, если Эдвард спросит твоего позволения? Что ты ему ответишь?

– Боюсь, что мне придется сказать ему правду.

– Правду? Какую правду, ради Бога?

– Что я не могу ни о ком другом думать как о своем зяте.

– О, Мартин! Дорогой! – Она подошла к нему и крепко обняла. – Ты всегда так добр ко мне!


Чарльз Ярт и его супруга, после медового месяца в Уэльсе, вернулись в Сейс-Хаус, большой особняк на Уильям-стрит, который был домом семьи Яртов на протяжении девяноста лет. Старый мистер Ярт все еще жил здесь, и ежедневно, если позволяла погода, слуга вывозил его на часовую прогулку по улицам города. Мартин часто видел их: сгорбившегося старого человека в кресле с низко надвинутой на глаза шляпой и молодого слугу, одетого в темно-зеленый костюм, который толкал кресло-коляску перед собой и никогда не разговаривал с прохожими. Однажды, вскоре после Рождества, Мартин, выйдя из книжного магазина, заметил на противоположной стороне улицы старика в инвалидном кресле, которое на этот раз толкал перед собой не слуга, а Кэтрин Ярт. Мартин пересек узкую улицу и, поздоровавшись, заговорил с ней.

– Мартин! Какая приятная неожиданность! – Как и все в этой молодой женщине, ее радость казалась искренней. – Вы знакомы с моим свекром?

– Мы виделись лишь издали, – сказал Мартин.

– Тогда позвольте мне представить вас. Отец, это Мартин Кокс. Мой друг и бывший ученик.

– Кокс? – переспросил старик и внимательно посмотрел на Мартина. – Имеете какое-нибудь отношение к Руфусу Коксу?

– Да. Я его сын.

– Знал вашего отца. Очень давно. Еще до вашего рождения. Он поставлял камень на нашу вторую плотину. – Рот старика сильно дергался, и речь была нечеткой, но Мартин, который встречался с ним близко впервые, был поражен ясностью его сознания. Удивлен он был и тем, с каким юмором старик говорил о своем сыне.

– Как продвигаются дела на строительстве дворца Хайнолт?

– Очень хорошо. Построены уже четыре этажа.

– А сколько всего будет этажей? Восемнадцать?

– Не так много. Пять.

– Пять? И всего-то? Я думал, что мой сын собирается строить что-то вроде Вавилонской башни. – Старик тихонько рассмеялся. – Но вы бы не возражали? Учитывая вашу торговлю? И будучи молодым, вы, наверное, тоже одобряете все эти новые идеи?

– Ну, я думаю, что во всем должен быть прогресс, сэр.

– Ради чего?

– Ради большей эффективности, увеличения продукции и, хочется надеяться, ради процветания общества в целом.

– И все это благодаря новым ткацким станкам? – Старик скривился. – Лично у меня есть сомнения. Увеличение продукции это хорошо, но… как вы будете продавать эту дополнительную продукцию? Мой сын, как и вы, толкует о прогрессе. Он хочет быть первым. Я сам предпочитаю быть посередине, как и мой отец до меня, который любил повторять: «Не стоит быть первым, чтобы пробовать все новое».

– Но не нужно быть и последним, чтобы тебя отодвинули в сторону.

– Хорошо сказано, мистер Кокс. Но молодые люди в наши дни… Им все время хочется скакать галопом… И мой сын Чарльз самый шустрый, – старик неуклюже обернулся, чтобы посмотреть на Кэтрин. – Разве не так, дорогая? Но где там! Вы же его жена. И слова не скажете против него.

Он поднял здоровую руку, и она крепко сжала ее.

– Время бежит быстро, отец. Вы же знаете, что говорит Чарльз, – если мы не будем двигаться вместе со временем, мы можем остаться позади.

– Да. Хорошо. Может быть, он и прав. Я старый человек. Нельзя остановить время. Новый век принадлежит таким, как Чарльз. И как ваш друг мистер Кокс.

Голос старого человека звучал устало; он говорил, как будто с трудом ворочая языком, но упрямо продолжал беседу, не позволяя Мартину уйти.

– Не каждый раз удается поболтать, потому что, как правило, Уискенс… Уикенс… как его имя?.. везет меня на такой скорости… что все разбегаются с дороги. Но сегодня мы дали ему выходной… и о, какая разница… когда кресло везет Кэтрин… медленно… моя очаровательная Кэтрин. – Старик взглянул на нее. – Но все равно я беспокоюсь, что вам придется толкать меня в гору… Если бы Чарльз знал, он бы этого не одобрил.

Кэтрин рассмеялась и слегка покраснела. Но ее взгляд остался совершенно спокойным, в ней не было ханжества.

– Я ожидаю ребенка, Мартин, и хотя он родится не раньше июля, мой муж и свекр уже опекают меня.

– Миссис Ярт, это радостные новости, – сказал Мартин. – Пожалуйста, примите мои поздравления. Но разрешите мне сказать, что я разделяю их опасения. Если мистер Ярт позволит, я довезу его остаток пути и обещаю делать это медленно. Нет, для меня это вовсе не беспокойство. Это доставит мне огромное удовольствие, уверяю вас.

Мартин покатил кресло, и все вместе они неторопливо проследовали по тихой части города до дверей Сейс-Хаус, огромного здания, стоящего чуть поодаль от дороги за высоким забором с чугунными воротами.

Кэтрин всегда была частью старого дома в Ньютон-Рейлз, и Мартину было трудно представить ее живущей в другом месте.

Внутри дом был уютным и роскошным, и здесь, так же как в Рейлз, во всем чувствовалось присутствие Кэтрин. Мартин, сидя с ней и ее свекром в богато обставленной гостиной за чаем, заметил, с каким тактом и вниманием она относилась к страдающему человеку, с каким удовольствием и любовью его взгляд часто останавливался на ней.

– Мой сын счастливый человек, мистер Кокс, потому что у него такая жена, и я тоже счастлив, что у меня такая невестка. Я едва мог сказать два слова… после удара… но появилась Кэтрин… и взялась за меня, она учила меня и подбадривала. Мой голос ослаб, я думаю, вы заметили это. Но я отдохну немного… и он восстанавливается. Это все благодаря ей. О да! Она вернула мне речь. Этот дом стал лучше, потому что здесь теперь Кэтрин. И мне легче переносить мою беспомощность… потому что она теперь проводит со мной дни.

– Да, я уверен в этом, – согласился Мартин. – И я рад за вас, сэр. – Затем, повернувшись к Кэтрин, он сказал: – Грустно, однако, что то, что приобрел этот дом, другой потерял. Интересно, каким теперь стал Ньютон-Рейлз, потеряв свою хозяйку.

Кэтрин улыбнулась.

– Теперь хозяйка Рейлз Джинни, и я думаю, что ей это нравится. Но почему бы вам не поехать и не посмотреть самому? Прошло уже более пятнадцати месяцев, как вы покинули классную комнату в Рейлз, и еще ни разу там не были. Конечно, я понимаю, вы очень заняты теперь…

– Это не причина, почему я держусь в отдалении.

– Держитесь в отдалении? Значит, это намеренно? А у вас есть причины? – спросила она.

– Да. Вы все были очень добры и внимательны ко мне, и я не хочу злоупотреблять этой добротой.

– Но ни мой отец, ни близнецы не рассматривали это как злоупотребление. Ни на мгновение.

– Другие люди могут расценить это так.

– Вам мнение других людей важнее нашего?

– Нет, но я не могу быть равнодушным к нему. И у меня есть еще причины, их трудно объяснить.

– Постарайтесь.

– Ну, Рейлз это такое место, от которого трудно держаться в отдалении, если узнал его… Я хочу доказать себе, что могу.

– Акт самоотречения?

– Да. В каком-то смысле.

– И как долго вы будете придерживаться этого, прежде чем убедитесь в силе своей воли?

– Я сомневаюсь, что этот вопрос вообще возникнет. Жизнь людей все время меняется. Они идут разными дорогами.

– Не настолько разными, ведь мы живем в одном маленьком городе, вы и я, да и Рейлз лишь в двух милях отсюда. Тем не менее я не буду ни дразнить вас больше, ни упрекать. Я пренебрегаю своими обязанностями хозяйки, ваш чай давно остыл. Мартин, вы не позвоните вот в этот колокольчик? Нужно принести свежий чай.


В начале следующего года Нэн вышла замуж за Эдварда Клейтона, и они обосновались в доме на Морган-стрит. Предсказание отца Эдварда о том, что в этом городке будет много работы, сбывалось, и Эдвард был сильно занят. Другие фабриканты последовали примеру Ярта, и поскольку все восхищались новой фабрикой Хайнолт, компания «Клейтон и Сын» была засыпана заказами. У других строителей тоже было много работы, и вскоре заказы на камень стали такими, что каменоломне Скарр опять потребовалось расширение.

Строительная горячка была характерна не только для Чардуэлла, она распространилась по всей Долине; и в феврале 1847 года Мартин взял в аренду каменоломню на Клинтон-Хилл, рядом с Уимплетоном, намереваясь развернуть там работы. Камень там хотя был и не так хорош, как в Скарр, но обладал двумя преимуществами: он был устойчив к морозам и не требовал такой долгой обработки. Мартин начал переговоры с рабочими и заказал необходимое оборудование от «Уэттла и Сына».

Благодаря своей активной деятельности и растущему благосостоянию Мартин стал объектом интереса в Чардуэлле. И хотя некоторые презрительно усмехались, вспоминая плохо одетого мальчика, некогда ездившего на телеге, в которую была запряжена полуголодная кляча, большая часть горожан была рада принять его в свое общество. В воздухе носился дух прогресса и предпринимательства, и Мартин, благодаря своему бизнесу, был в центре событий. Он считался молодым человеком с хорошим будущим; он находился под опекой Сэмсона Годвина, который с радостью принимал его у себя; его сестра была замужем за Эдвардом Клейтоном, сыном преуспевающего строителя. Почти все горожане с готовностью беседовали с ним на улицах, а матери дочек на выданье старались познакомиться с ним.

– Ты становишься очень важным, хотя тебе всего лишь восемнадцать, – сказала Нэп, а Эдвард заметил, что он должен быть очень осторожным, а то какая-нибудь мисс поймает его в силки.

– Я тебя предупреждаю, потому что такое случилось со мной.

– Ужасная перспектива, – сказал Мартин. – От женитьбы ты уже растолстел.

– Ты просто сердишься, что я отнял у тебя твою хозяйку, вот и все. Но если то, что я слышал, правда, то ты можешь с легкостью заменить ее, выбрав хорошенькую девушку из целого ряда желающих, включая малышку Эми Годвин.

– О, не говори ему этого, – сказала Нэн, – а то он так возгордится, что его трудно будет переносить.

Но Нэн, хотя и шутила, была горда братом; горда тем, как он выглядел, как говорил; она гордилась его работой, и больше всего тем, как он общался с людьми. Он всегда был красив и мог теперь добиться большого успеха. Он носил одежду высшего качества, каждый день менял белье, его прямые темные волосы были тщательно уложены. Он держался очень прямо и, гуляя по улицам города, выглядел преуспевающим человеком.

– Люди могут говорить что угодно, но деньги играют роль в жизни человека, – сказала Нэн. – Они превратили тебя в джентльмена.

Мартин, улыбаясь, покачал головой.

– Нужно не одно поколение, чтобы получился джентльмен. Одни деньги не могут сделать из человека джентльмена.

– Хорошо, но что-то они сделали для тебя, тут и сомнения быть не может.

– Они позволили мне быть самим собой.


Этот разговор заставил его задуматься о Ньютон-Рейлз; о первом дне занятий в классной комнате. Это было почти три года назад. Он вспомнил, что, разозлившись, он определил джентльмена как человека, который может себе позволить не оплачивать счета. Воспоминания о Ньютон-Рейлз вызвали в нем внезапную острую боль. А поскольку была весна, время года, когда человеческое сердце наиболее предрасположено к ностальгии, у него возникло большое желание сходить туда: погулять по саду, по парку, увидеть всю семью, слуг, собак; опять почувствовать атмосферу этого дома.

Это был соблазн, которому он намерен был сопротивляться.

«Акт самоотречения», как сказала Кэтрин Ярт. Она понимала, что за этим стоит его гордость. Прошло уже три месяца с тех пор, как он видел ее. Еще больше прошло времени со дня встречи с Джинни. И что бы ни говорила Кэтрин, пройдет время, и семья из Рейлз забудет его окончательно.

В этом он заблуждался: однажды этой весной Джинни и ее брат Хью навестили его. Стоял теплый майский вечер, Мартин без пиджака работал в саду, когда услышал звук подъезжающего экипажа, который остановился у его калитки. Оставив мотыгу у забора, он пошел встречать гостей. Он открывал ворота, когда Джинни с помощью брата выпрыгнула из экипажа.

– Да, ты можешь удивляться, – сказала она, подавая Мартину руку, – но если гора не идет к Магомету… то что же делать бедному Магомету?

– Кажется, я вспомнил, – ответил Мартин. – Тогда Магомет благодарит гору за то, что она не сокрушает его.

– Ну, – как обычно спокойно сказал Хью, – вместо этого мы сокрушили тебя.

– Вы в этом преуспели. Я поражен. Проходите в дом.

В холле он надел пиджак. Близнецы проследовали за ним в гостиную, уселись вместе на диван и взяли по бокалу мадеры. Джинни с откровенным любопытством оглядывалась вокруг.

– Так вот где ты живешь теперь? Я слышала, что твоя сестра вышла замуж? Какая чудесная комната, и как много здесь книг. У тебя есть время читать их? Ведь ты очень занят?

Ее взгляд остановился на акварели, которая висела над камином.

– О, да это же Рейлз! Это ты нарисовал, Мартин? Я уверена, что ты. По памяти. Какой ты способный! – И посмотрев на него ярким взглядом, она сказала: – Кажется, ты думаешь о нас иногда?

– Да, – согласился Мартин, – иногда.

– Мы слышали, что ты был в Сейс-Хаус и пил чай с Кэт, и мы были обижены, правда, Хью? Ты никогда не приезжаешь к нам.

– Я встретил миссис Ярт совершенно случайно…

– Да, и довез старого мистера Ярта до дома в кресле. Мы все это слышали, можешь быть уверен. А сегодня мы приехали по особому случаю: мы приглашаем тебя на обед в следующую пятницу. Будут Кэт и Чарльз и, конечно, старый джентльмен, но больше никаких гостей, потому что Кэт ждет ребенка, и осталось всего лишь два месяца. Так что это просто семейный обед, ты не можешь отказаться, или нанесешь нам смертельную обиду…

– Я не отказываюсь, – сказал Мартин. – Я считаю за честь быть приглашенным на семейный обед и буду рад прийти.

– Очень хорошо, тогда это решено. Теперь, наверно, ты понял, что мы, Тэррэнты, такая упрямая порода, что нас нельзя отбросить в сторону, как старую перчатку. Да, Хью?

– Совершенно верно, – согласился ее брат.

– Мы обедаем в шесть, – сообщила Джинни, – но приходи пораньше, между четырьмя и пятью, если сможешь, мы погуляем в саду перед обедом, совсем как в старые времена…

Они заехали лишь ненадолго по дороге к друзьям, где их ждали к восьми часам. Уходя, Джинни оглянулась и похвалила дом:

– Он прекрасно содержится. Здесь чудесное место, даже несмотря на то, что слышен фабричный шум с долины. Но без сомнения, когда ты разбогатеешь, ты построишь себе большой дом.

– Я? – спросил Мартин.

– Разве нет? – спросила она, нахмурившись. – У тебя столько камня, ты сможешь построить себе самый красивый дом во всей округе. Я это непременно сделала бы, будь я мужчиной.

Тут вставил слово ее близнец:

– Тебе бы он не понравился, Джинни, я уверен. Новый дом не имеет души.

– Тебе хорошо рассуждать! Ты-то сможешь жить в Рейлз всю свою жизнь. Он станет твоим со временем. Но я лишь несчастная девушка, и папа ясно дал понять, что я не смогу там жить.

– Ну, конечно, ты же выйдешь замуж. Ты рождена для этого. Я не представляю тебя одинокой. А теперь пойдем. Мы и так задержались. Мы опоздаем к Стюартам.

Хью помог ей сесть в экипаж и взобрался сам. Мартин стоял рядом. Вдруг Хью посмотрел в небо. Где-то высоко пел жаворонок.

– Завидую ему, – сказал Хью. – Он свободно и так совершенно выражает свою радость… Он поднимается в небо и поет от чистого сердца…

– Вероятно, ты напишешь оду, – заметил Мартин.

Хью, улыбаясь, покачал головой.

– Нет, я предоставляю это тебе. Я, скорее, впаду в то же заблуждение, что и Шелли, который сравнивает птичку с каплями дождя, с феями. А весь смысл в том, что жаворонок – это птичка. В этом все чудо. Ты не согласен со мной, дорогой друг?

– Да. Возможно.

– Его уже не видно, – сказала Джинни.

– Да? – Хью опять посмотрел наверх, прикрыв рукой глаза от солнца. – Нет. Он здесь – посмотрите – порхает слева.

– О да, я теперь вижу.

Сидя вместе в экипаже брат и сестра следили за жаворонком, а Мартин, в свою очередь, смотрел на них. Они были очень похожи. Лицо Хью было таким же нежным, как и лицо его сестры, не считая шрама на шее, – память о несчастном случае в детстве, когда горящая свеча упала в его колыбель.

Сейчас, когда лицо его было поднято, шрам был особенно хорошо виден на солнце – красный рубец, который поражал тем сильнее, что был на таком красивом лице. Потом Хью опять посмотрел на Мартина.

– Жаворонок улетел, и мы должны последовать его примеру. – Он взял в руки поводья, и экипаж тронулся. – Но в следующую пятницу мы снова встретимся. В пять часов. Мы будем ждать тебя.

– Даже раньше, Мартин, если хочешь, – сказала Джинни, оглядываясь.

Экипаж медленно удалялся. Мартин смотрел ему вслед. Его соседка, миссис Колн, которая жила через один дом от них, тоже смотрела на экипаж. Хью, проезжая мимо нее, приподнял шляпу, а Джинни кивнула ей и улыбнулась. Миссис Колн, совершенно очарованная, сделала им глубокий реверанс. Она знала, кто они, и ее круглое розовое лицо светилось удовольствием; когда они скрылись из виду, она повернулась к Мартину.

– Такие чудесные молодая леди и джентльмен, они так мило приветствовали меня. И они приезжали навестить вас – запросто подъехали к вашим воротам, как сделал бы любой другой. Когда вы поселились здесь, я слышала, что вы были знакомы с их семьей, теперь я вижу, что это действительно так. И вы, похоже, собираетесь навестить их, – я слышала слова молодого человека, когда он отъезжал…

– Да, я приглашен на обед.

– Боже мой! Как чудесно! Быть приглашенным на обед в Ньютон-Рейлз. Такие вежливые молодая леди и джентльмен, и такие красивые, оба.

Чувства переполняли старую даму, но в конце концов она ушла, а Мартин опять взял в руки мотыгу. Его собственное удивление, да и удовольствие, было не меньше, чем его соседки. Он рассмеялся над собой. Сколько усилий, чтобы держаться подальше от Ньютон-Рейлз! Куда делась его твердость? Он вспомнил себя в Рейлз и то, каким чужим чувствовал себя там. Но теперь страха не было. Решено: он будет вести себя теперь иначе!

Через десять дней он отправится на обед в Рейлз. Позже, может быть через несколько недель, пригласит Тэррэнтов к себе на обед. Если они согласятся, то хорошо. Если нет, он не будет в обиде. «Дружбе тоже надо учиться», – подумал он. Это было просто с Эдвардом Клейтоном, с мистером Годвином и его дочерьми, с соседями. Почему это должно быть иначе с такими людьми, как Тэррэнты?

В этот момент не было никакой разницы. В его мыслях была легкость, в сердце ясность, и, работая в саду, он не мог думать ни о чем другом – только о предстоящем вечере в Рейлз.

Весеннее солнце пригревало ему спину; запах сирени распространялся в воздухе, и высоко в голубом небе опять пел жаворонок Хью.


ГЛАВА ШЕСТАЯ


Теперь Мартин не мог думать о жаворонке или слышать его песню без того, чтобы не вспомнить Хью Тэррэнта. Он видел лицо молодого человека, поднятое к небу, слышал его тихий голос: «Я завидую этому жаворонку. Он свободно выражает свою радость, и с таким совершенством…» Мартин вспоминал, как Хью приподнял шляпу, приветствуя миссис Колн, когда уезжал от него. А четырьмя днями позже Хью погиб в ночном пожаре, который вспыхнул в Ньютон-Рейлз.

Он услышал эту новость в понедельник утром, когда шел к Лотто Смиту, чтобы забрать пони и попону. Не было еще и восьми часов, но известие об ужасной трагедии уже достигло города, тут и там на улицах собирались группы людей, обмениваясь новостями. Все сообщали разные подробности. Точно было известно лишь одно: мистер Хью погиб. Даже когда Мартин приехал на Хайнолт-Милл, он не узнал ничего более определенного, кроме того, что мистер и миссис Ярт были вместе с семьей в Ньютон-Рейлз. Только около полудня, когда он поговорил с доктором Брустером, ему стала ясна картина происшедшего.

Пожар начался на половине слуг, в одной из спален второго этажа, где жили старшие горничные и повариха. Потом огонь перекинулся на маленькую спальню в мансарде, которую занимали две молодые горничные – Алиса и Бронуэн. Тревогу поднял Джек Шерард, который увидел огонь из своей комнаты, расположенной над каретным сараем. Он разбудил остальных. Повариха и две старшие горничные были вынесены из огня грумами, в то время как Джон Тэррэнт и его дети вместе с Джобом и другими садовниками бегали с ведрами воды, пытаясь бороться с огнем, который распространялся все шире. Хью, завернувшись во влажный коврик, сумел пробиться в маленькую спальню, где лежали без сознания Алиса и Бронуэн. Он дотащил Бронуэн до первого этажа, передал на руки Шерарду и кинулся за Алисой, но когда он спускался вместе с ней по лестнице, горящая лестница рухнула под ними, и оба они погибли. Джон Тэррэнт получил ужасные ожоги, потому что он вытаскивал их тела из-под обломков, и кроме того, по словам доктора, у него были повреждены легкие.

В разной степени пострадали все: кто-то от огня, кто-то от дыма. Доктор сообщил, что Кэтрин Ярт в любом случае останется в Рейлз с двумя слугами, которых она взяла из Сейе-Хаус, чтобы они помогали ей ухаживать за пострадавшими. Ожоги Джинни были не очень опасны, но гибель ее близнеца так подействовала на нее, что она находилась в шоке.

– Она оправится? – спросил Мартин.

– Да, просто нужно время. Во-первых, она очень молода, во-вторых, за ней хороший уход. Она оправится, я уверен в этом.

– А как мистер Тэррэнт?

– Тут совсем иное дело. Ему уже далеко за пятьдесят. У него сильные ожоги на теле, на руках, на голове, легкие обожжены горячим воздухом. Но самое ужасное, что он потерял единственного сына. Он, конечно, может и оправиться, но когда я расставался с ним час тому назад, он признался, что ему этого совсем не хочется.


Расследование причин пожара показало, что балка, поддерживающая второй этаж, выходила в кухонный дымоход. Она начала тлеть там, где каменная кладка раскрошилась, и потихоньку тлела месяцами, а быть может и годами под полом спальни повара, пока из-за сильного ветра пламя не разгорелось.

Это была «новая» часть крыла, построенная сорок лет назад, когда в целях экономии использовался местный материал – камень, добытый прямо в поместье, кладка из которого была низкого качества. Разгоревшись, огонь быстро распространился, сосновая лестница была уничтожена за несколько минут, и прежде чем приехали пожарные, два верхних этажа сгорели, провалились крыша и часть стены этого крыла.

* * *


Мартин написал родным погибшего, и это было самое трудное дело в его жизни. В день похорон он послал два венка: один для Хью, другой для горничной, Алисы Херкомб. Их хоронили в один день, в церкви Ньютон-Чайлд должна была состояться заупокойная служба. «Чардуэлл газетт» сообщала, что на ней будут присутствовать лишь родственники погибших.

Джона Тэррэнта очень уважали в округе. Его знали как честного мирового судью, служившего много лет; как хорошего хозяина для арендаторов, живущих в принадлежащих ему коттеджах, как в городе, так и за его пределами. Помимо этого, всю семью любили за дружелюбие и простоту. И вот теперь молодой мистер Хью погиб, пытаясь спасти жизнь служанки, местной девушки, дочери кузнеца; это произвело на местное население такое впечатление, что в день похорон у восточных ворот парка в Ньютон-Рейлз собралось две или три сотни людей, которые издали наблюдали за печальным кортежем.

Все было очень скромно, гробы везли на открытых телегах, усыпанных цветами. За ними следовали три закрытых экипажа. Не было черных лент на шляпах кучеров. Не было черных перьев на головах лошадей. Лишь окна экипажей были задрапированы черной тканью, не пропускавшей солнечного света и скрывавшей сидящих в экипаже от посторонних взоров. Но никто не пытался заглянуть в экипажи. Никто не последовал за кортежем в церковь. Желание двух семей похоронить своих мертвых без посторонних свидетелей их горя было встречено с пониманием. И когда процессия прошла, все разошлись маленькими группами, некоторые отправились через поля по домам, другие вернулись в город. Мартин и Нэн были в числе последних, и хотя Нэн никогда не видела Хью Тэррэнта, она горько оплакивала трагическую гибель юноши, о котором слышала столько хорошего.

– Сколько ему было лет, Мартин?

– Всего-навсего восемнадцать. Несколько недель назад у него был день рождения. Я помню это, потому что его день рождения вскоре после моего.

– Единственный сын, наследник отца… Что сейчас должен чувствовать этот несчастный человек…


Через несколько дней Мартин получил письмо от Кэтрин Ярт, которая все еще была в Рейлз. Она благодарила его за его письмо с выражением соболезнования и за цветы. Тон ее письма был сдержанным, но именно поэтому он легко представил себе этот дом скорби. В ее простых предложениях чувствовалось какое-то оцепенение. Она писала об отце, который хорошо перенес все муки похорон, но затем сильно сдал и сейчас не выходит из своей комнаты. Джинни, писала Кэтрин, тоскует по близнецу и похожа на потерянного ребенка. Тем не менее она с нежностью ухаживает за отцом и за ранеными слугами.

«Джинни надеется, да и я тоже, что когда дела немного поправятся, вы навестите нас. Мы еще раз благодарим вас за вашу дружбу и сочувствие».

Однажды в конце июня Мартин отправился в Ньютон-Чайлд, чтобы проведать могилу Хью в церковной ограде. Он нашел се недалеко от тропинки за церковью: это была свежая могила, на которой лишь начала прорастать трава. На ней стоял маленький деревянный крест, на котором были вырезаны инициалы Х.Дж. Т. и лежали полевые и луговые цветы: лютики, незабудки, первоцвет, горицвет; и вместе с ними розмарин, рута, которые были, без всякого сомнения, из тюдоровского сада Ньютон-Рейлз.

Мартина не удивило, что могила была здесь, потому что Хью не одобрял семейного склепа, который находился в самой церкви. Он часто говорил, что хотел бы иметь отдельную могилу, в земле, на которой росла бы зеленая травка. И вот в восемнадцать лет его желание исполнилось: над ним лежит земля Котсуолда, на ней растет зеленая трава, и над ней высоко в небесной синеве часто будет петь жаворонок.

Неподалеку, между двумя березами, Мартин увидел вторую могилу, это была могила горничной, Алисы Херкомб. На ней тоже был деревянный крест с инициалами погибшей девушки, рядом стоял кувшин с полевыми цветами. Эти кресты будут стоять до тех пор, пока не осядет земля. Потом их заменят постоянными каменными памятниками.

Вернувшись к могиле Хью, он увидел Джинни, и хотя он думал о ней, ее появление испугало его. Вся в черном, она казалась очень маленькой, ее лицо было мертвенно бледным. Ее глаза потеряли свой цвет, как будто боль и слезы смыли его. Она повернулась и посмотрела на него глазами взрослого ребенка.

– О, Мартин, – прошептала она, сделав неопределенный жест рукой, затянутой в черную перчатку, и беспомощно посмотрела на него.

Мгновение он не мог говорить, слова застревали у него в горле.

– Я знал, что вы недавно были здесь… потому что цветы еще совсем свежие.

– Да, я прихожу сюда каждый день. Я не могу находиться вдали от этого места… Глупо с моей стороны, я знаю, потому что ведь это не Хью здесь в земле, правда? Здесь лишь его бедное обожженное тело… это не тот дорогой, хороший мальчик, которого я знала, который был мне таким добрым братом.

Она начала тихо плакать, и Мартин, повинуясь естественному порыву, подошел к ней и нежно обнял, а она с благодарностью прильнула к нему, положив голову ему на грудь. Она плакала от усталости и безнадежности, и когда она говорила, ее голос между всхлипываниями звучал изможденно.

– Мартин, как Господь может быть добр к нам, если он допускает такие ужасные вещи? Кажется, Хью было предназначено погибнуть от огня… Тот несчастный случай много лет назад, когда он был еще маленьким ребенком… А теперь это… и на этот раз он мертв. Но за что Господь сделал это с Хью? Этот вопрос задает себе отец, и я тоже.

– Да, – сказал Мартин, – и я тоже.

– Ты можешь понять это? – спросила она, отстраняясь от него, чтобы взглянуть ему в лицо. – Можешь ты простить это? Потому что я не могу. Господь очень жесток… Я не могу простить этого. Я даже не пытаюсь.

Она достала носовой платок из рукава и вытерла глаза, стараясь успокоиться.

– Я все еще не могу поверить в то, что Хью больше нет… Что я больше никогда его не увижу… – она стояла неподвижно, глядя на могилу. – Меня не волнует другая жизнь. Слишком долго ждать. Я хочу видеть Хью, как раньше. – Она глубоко вздохнула и обвела глазами церковный сад. – Вот там похоронена Алиса.

– Да. Я видел.

– Я ничего не чувствую к ней. Я все время думаю о том, что если бы Хью не бросился спасать ее, то он был бы сейчас с нами.

– Ты все равно носишь цветы на ее могилу.

– Да, потому что он хотел бы, чтобы я делала это.


Покинув церковную ограду, они прошли вместе до ворот, за которыми начиналась земля Рейлз.

– Не уходи, – попросила Джинни. – Пройди со мной часть дороги.

Они шли рядом между деревьями парка, и Джинни заговорила об отце.

– Он тяжело болен, Мартин, он очень слаб. Он очень сильно обгорел, ты знаешь, и по-прежнему страдает от ожогов. Дыхание, правда, уже лучше, но… от малейшего напряжения он кашляет… ужасно видеть и слышать все это… Но все это было бы ничего, я уверена, если бы не потеря Хью. Это его подкосило. О, Мартин, если бы ты видел его сейчас, он так изменился! Он очень мужественный. Или старается быть таким. Слишком мужественным, потому что это многого ему стоит. Кэт и Чарльз все еще с нами, слава Богу, и будут здесь до родов. Это желание папы, он хочет, чтобы ребенок родился в Ньютон-Рейлз… Потому что теперь, когда нет Хью, поместье отойдет Кэтрин и Чарльзу. Папа часто спокойно говорит об этом. Он все время думает о смерти, и, естественно, он надеется…

Ее голос сорвался, она снова расплакалась, и Мартин сказал то, чего не смогла выговорить она:

– Он надеется, прежде чем умрет, увидеть внука и будущего наследника.

– Да.

– Я надеюсь и молю Бога, чтобы это его желание осуществилось. Но я надеюсь также, что он ошибается, когда думает, что настолько близок к смерти. И возможно, после рождения ребенка у него появится желание жить.

– О, Мартин, как я надеюсь, что ты прав! Я не знаю, что со мной будет, если папа тоже уйдет от нас.

Она взяла Мартина за руку, а он, глядя на ее бледное лицо, думал о том, как жестоко, что ее первое горе оказалось таким огромным. Они медленно шли рядом, мимо зеленых склонов, где паслись овцы, по долине вдоль берега ручья, над чистой прозрачной водой которого порхали стрекозы. Джинни теперь рассказывала о пожаре.

Он не проник в кухню и комнаты над ней, потому что старая часть этого крыла была отделена от новой камнем хорошего качества толщиной в четыре фута. Сгорела лишь дверь, соединяющая обе части крыла. Хотя старая часть здания и сохранилась, она тоже пострадала, сквозь разбитые окна туда проник дым, многое испортив.

Сгоревшая часть здания сейчас уже была снесена. Дыру в дымоходе заложили и край крыши починили. Все это организовал Чарльз, он же нанял людей, которые отремонтировали дом: сломанные окна были заменены, закопченные комнаты перекрашены, ковры и мебель отреставрированы. Внешне все привели в порядок, сказала Джинни, но запах дыма остался, и он еще долго будет держаться.

– Чарльз предложил перестроить конец этого крыла. Он настаивает на этом, потому что у папы недостаточно денег, а нам необходимы эти комнаты. Папа хотел посоветоваться с тобой по этому поводу, но сейчас он никого не может принимать. – Джинни сжала руку Мартина. – Когда он сможет, ты ведь придешь? Правда?

– Да, конечно.

– Я так рада, что встретила тебя сегодня. Вы с Хью были такими хорошими друзьями в те времена, когда мы вместе занимались. Я много думаю о той поре. Я не могу забыть Хью. Он был таким хорошим, добрым братом, а я часто вела себя ужасно по отношению к нему. Я говорила ему обидные вещи – и папе тоже – потому что всегда были деньги для путешествий Хью, и никогда их не хватало на мои путешествия. Ах, если бы его можно было вернуть! Я никогда больше не завидовала бы ему!

Она остановилась и вновь залилась слезами. Она стояла, низко наклонив голову и была похожа на маленького ребенка. Мартин повернулся к ней, и она протянула ему руки. Они молча стояли, объединенные горем и сочувствием, в то время как на тропинке появился быстро идущий человек. Это был зять Джинни. Он вышел из дома, чтобы разыскать ее.

– Кэтрин начинает волноваться, – сказал он, когда она и Мартин повернулись к нему, – и отец тоже, не стоит и говорить.

– Им не стоит волноваться, – ответила Джинни, вытирая глаза и нос платком. – Кэт знает, куда я пошла. И я в полной безопасности, как видишь. Я встретила Мартина возле церкви, и он любезно проводил меня.

– Прекрасно, – согласился Ярт, кивнув Мартину в знак приветствия. – Но мы не могли знать этого, Джинни, а поскольку ты отсутствовала дольше обычного, то, естественно, мы забеспокоились. И хочу тебе сказать, что и тебе следовало бы побеспокоиться о семье, когда твой отец так плох, а сестра вот-вот должна родить.

– Пожалуйста, не брани меня, Чарльз, – сказала Джинни с чувством собственного достоинства. – Я уверена, что ни папа, ни Кэтрин не захотели бы, чтобы ты бранил меня от их имени.

На мгновение Ярт потерял дар речи. Он смотрел на нее с испугом, пораженный простой правдой этой просьбы.

– Моя дорогая девочка! – сказал он, и в его голосе слышались угрызения совести. Он подошел к ней и мягко взял ее за руку. – Пойдем. Я отведу тебя домой. Я больше не произнесу ни слова упрека, ни сейчас, ни в будущем. – Он повернулся и обратился к Мартину:– Я весьма признателен вам, мистер Кокс, за доброту к моей свояченице, я знаю, что и моя жена, и мой тесть будут рады узнать, что она была в безопасности в обществе человека, которого они знают. Мартин слегка поклонился.

– Я был рад встретить мисс Джинни, и для меня честь проводить ее домой.

Он хотел заговорить с Джинни, но она опередила его.

– Я надеюсь, что ты не будешь слишком официален со мной, дорогой Мартин. Только что я плакала на твоем плече там, на кладбище. Я может быть, поплакала бы еще, если бы меня не сопровождал Чарльз. – Она улыбнулась ему, но в этой улыбке сквозила тоска, она протянула свободную руку и дотронулась до его руки. – Было так утешительно поговорить с тобой. Ты – часть прошлого. И я надеюсь, что папе скоро станет лучше, и ты придешь поговорить с ним – сам знаешь о чем.

– Я тоже надеюсь, – ответил Мартин.


Через две недели он прочитал в «Чардуэлл газетт», что Кэтрин Ярт родила сына и что мать и ребенок чувствуют себя хорошо. Ребенка назвали Ричард Хью. Вскоре после этого Мартин получил письмо от Джинни, где она приглашала его в Рейлз, чтобы обсудить перестройку крыла и пообедать в кругу их семьи.

«Руки у моего отца все еще сильно болят, так что я пишу вместо него. Сейчас настроение его улучшилось благодаря рождению внука, но все-таки он еще далек от выздоровления. Будь готов к тому, что он сильно переменился».

В назначенный день он отправился в Рейлз. Подъезжая, Мартин отметил, что старый дом выглядит по-прежнему спокойным и красивым. Даже подъезжая к конюшне мимо сгоревшего крыла, он не заметил особых следов пожара. Но он заметил их, увидев Джека Шерарда, лицо и руки которого были сильно обожжены.

– Все мы теперь так или иначе помечены, мистер Кокс, но мы готовы были бы пройти через это еще раз, если бы это вернуло молодого хозяина и бедную девушку, которую он пытался спасти.

Пока Мартин разговаривал с Шерардом, из дома вышел Джон Тэррэнт в сопровождении двух спаниелей. Мартин двинулся ему навстречу. Хотя он и знал, что хозяин дома сильно изменился, эти перемены, тем не менее, потрясли его, потому что Джон Тэррэнт в свои пятьдесят четыре года превратился в старика. Ожоги на его некогда красивом лице были еще сильнее, чем у Шерарда, так что его с трудом можно было узнать, волосы, полностью сгоревшие, только-только начали отрастать седыми клочками. Изуродованные руки скрывали полотняные перчатки. Боль в колене заставляла его опираться на палку. Говорил он с трудом, потому что ему было тяжело дышать. Но как было известно Мартину, все это не шло ни в какое сравнение с болью от потери единственного сына; страдание читалось в его глазах; оно проявлялось и в приступах рассеянности, когда, начав говорить, он вдруг замолкал на полуслове и начинал пристально вглядываться куда-то в пространство.

Тем не менее, душевные страдания не лишили его прежней обходительности. Он дружески беседовал с Мартином, извиняясь за провалы в памяти. Они подошли к деревянной скамье у стены огорода. С этого места было видно все пострадавшее крыло дома. Поскольку сгоревшую часть снесли, а остальное отремонтировали, особых последствий пожара не было заметно, и человек со стороны, возможно, удивился бы, узнав о нем. Но для Мартина, который очень хорошо знал дом, эти признаки были совершенно очевидны.

Копоть со стен очистили, но камень, который подвергся воздействию огня, теперь стал темно-розовым. Мартин знал, что этот цвет не вывести ничем.

Окна во всем крыле, и наверху и внизу, заменили, частично их заменили и на задней части дома, которая под углом примыкала к горевшему крылу. Плющ, оплетавший стены, разумеется, сгорел полностью, но в тех местах, где он прилегал к стенам, остались полосы, казавшиеся призраком сгоревшего плюща.

Все это, как и многое другое, Мартин заметил, пока разговаривал с Джоном Тэррэнтом. Рабочие, которых привел Чарльз Ярт, проделали свою работу очень тщательно. Ярт лично убедился в этом, ему хотелось, чтобы руины были полностью снесены и обломки убраны без промедления в целях безопасности. Он стремился уничтожить любое напоминание о трагедии.

– Ему хотелось пощадить наши чувства любым возможным способом, и я благодарен ему за это. Я не знаю, что бы делали все домочадцы без него в течение этих ужасных недель. Но несмотря на все то, что сделал Чарльз… я не смогу забыть этого. Мыслями я все время возвращаюсь в прошлое, когда Хью, еще совсем маленький, получил ожоги. Это было предупреждением мне, и я прислушался к нему, Бог свидетель. Я строго соблюдал правила безопасности… ведь пожар мог возникнуть в любую минуту… Мой дед достраивал это крыло и старался при этом сэкономить, ты знаешь. И вот, годы спустя, это стоило Хью жизни. Но и я виноват не меньше. Если бы я сделал так, как советовал твой отец, и снес эту часть дома…

– Сэр, вы не могли предвидеть этого. Никто не мог.

– Нет, нет. Ты совершенно прав. И я позвал тебя не за тем, чтобы каяться в своих ошибках… я хотел услышать твой совет по поводу строительства. Последнее время у меня не хватало сил для принятия решений. Но теперь все переменилось. У Кэтрин родился сын, и я снова смотрю в будущее, хотя мне немного осталось. Итак… ты знаешь, что мой зять предложил оплатить стоимость работ здесь?

– Да, мисс Джинни говорила мне.

– Хорошо, тогда вопрос вот в чем. Ты и твой отец делали всю работу по строительству в этом доме, и делали превосходно. Но теперь ты занятой человек, и Чарльз думает, что у тебя не будет времени… Он говорит, что ты больше не занимаешься подобной работой, и предлагает пригласить подрядчиков.

– Дело не в том, что я слишком занят, сэр. Я всегда найду время, чтобы сделать то, о чем вы попросите меня, сэр, что в моих возможностях. – Мартин замолчал. Он почувствовал неловкость в речи Джона Тэррэнта и, будучи уверенным, что знает ее причину, соответственно построил свой ответ. – Дело в том, что я не дипломированный строитель, и когда предстоит такая работа, как эта, у меня, признаться, возникают сомнения.

Джон Тэррэнт выглядел успокоенным.

– Вот честный ответ, который каждый желал бы услышать, и я благодарен тебе за него. Но ты, конечно же, будешь поставлять камень?

– Конечно. Без всякого сомнения.


В половине двенадцатого прибыл Чарльз Ярт, въехавший во двор конюшни на красивой темной кобыле. В это же время из задней части дома вышла Джинни. Она все еще была одета в черное, но на плечи была наброшена серая накидка. Мартин поднялся, и она протянула ему руку. Затем она наклонилась и поцеловала отца в щеку.

– Я устала ждать вас, и пришла посмотреть, как вы тут. Кэт разговаривает с няней. У малыша Дика болит живот.

Ярт присоединился к группе на скамейке и после обмена любезностями обратился к тестю:

– Я, вероятно, не останусь на ленч. У меня срочное дело в Чарвестоне. Мне очень жаль, но я думаю, что мистер Кокс поймет меня, если я сразу же перейду к делу и спрошу вас, к какому решению вы пришли.

– Ты будешь рад узнать, Чарльз, что Мартин разделяет твое мнение, что следует обратиться к подрядчикам.

– А! – удовлетворенно сказал Ярт и на этот раз прямо посмотрел на Мартина. – Я рад, что вы согласны со мной, мистер Кокс. Это значительно упрощает дело. Дело в том, что я хочу пригласить архитектора – возможно, Ланнетта, насколько я понимаю, он лучший в деле реставрации старых зданий – и уже по его совету подобрать строителей.

– Вы можете поступать, как сочтете нужным, но я не думаю, что вам следует входить в дополнительные расходы. Работа достаточно простая, ее прекрасно может выполнить хороший строитель, и вы вряд ли найдете кого-нибудь лучше фирмы «Роберт Клейтон и Сын», которых вы уже знаете.

– Вопрос не только в перестройке, – ответил Ярт, – возможно, мистер Тэррэнт не упомянул об этом, но я собираюсь расширить западное крыло, и для этой работы, мистер Кокс, я не буду нанимать Клейтонов.

– Простите, – с удивлением сказал Мартин, – я не хотел навязывать вам свои предложения, уверяю вас. Я просто думал, что раз Клейтоны строили вам фабрику, вам знакомо качестве их работы…

– Я понимаю, что Эдвард Клейтон ваш зять, и это вполне естественно, что вы пытаетесь обеспечить ему работу. Тем не менее, у меня есть свои причины не нанимать их снова, и я думаю, что вы не будете обижены, если я не прислушаюсь к вашим рекомендациям.

Мартин разозлился. Он почувствовал, как кровь кинулась ему в лицо. Но он ответил с той же холодностью, с какой с ним разговаривал Ярт.

– Вы неверно поняли, мистер Ярт. «Клейтон и Сын» обеспечены контрактами на ближайшее время. Они не нуждаются в моих рекомендациях.

– Прошу прощения, мистер Кокс. Я неправильно вас понял, как вы заметили. – Ярт посмотрел на часы и еще раз извинился. – У меня осталось время, чтобы сказать два слова жене, и я действительно должен ехать.

Он поспешил в дом, а Джон Тэррэнт посмотрел на Мартина.

– Боюсь, что мой зять временами бывает слишком бесцеремонным, но у него сейчас столько дел, я думаю, что вы простите его.

– Чарльз не только бесцеремонен, папа, – сказала Джинни, – он еще и очень высокомерный. – Она подошла к Мартину и взяла его за руку. – Не обращай на него внимания. Папа, дорогой, ты не будешь возражать, если я заберу у тебя Мартина? Я хочу показать ему цветущую акацию.

– Нет, моя девочка, я не возражаю нисколько. Мы с Мартином можем продолжить наш разговор после ленча.

* * *


Они шли, взявшись за руки, через сады, по аллее вокруг маленького летнего домика, где ворковали голуби, потом по тюдоровскому саду, где цвели розы, их нежный запах странно смешивался с запахом жженого кофе, исходящего от подстриженных деревьев.

– Я думаю, ты не обиделся на Чарльза?

– Мне бы не хотелось отвечать на этот вопрос.

– Значит, обиделся. О, Мартин!

– Мне не понравилось, как он говорил о моем зяте.

– Он извинился за это.

– Да. Я не буду думать об этом.

– Чарльз был очень добр ко мне. И он очень щедрый. На прошлой неделе он дал мне двадцать пять фунтов, чтобы я их истратила так, как хочу, я замечательно провела время, выбирая ткани для зимних платьев.

Она оглядела себя: свое черное шелковое платье, которое освежалось лишь серым кружевом на воротнике.

– Я не скоро надену платье другого цвета. Я чувствую себя такой старой в черном. Но папа очень строг в некоторых вопросах, так что мне теперь век его носить.

Они покинули сад и остановились под цветущим деревом.

– Не правда ли, оно прекрасно?

– Да.

– Как жестоко, что все вокруг так прекрасно этим летом, а Хью не может этого увидеть. Я не могу привыкнуть к тому, что у меня нет брата. Я иногда ловлю себя на том, что хочу что-то рассказать ему… а потом вспоминаю, что его больше нет.

Начали бить часы. Джинни опять взяла Мартина за руку.

– Двенадцать часов. Ленч будет готов через полчаса. Кэтрин, должно быть, уже освободилась, вернемся в дом, ты сможешь увидеть малыша Дика. – Она посмотрела на него с грустной улыбкой и добавила:– Нового наследника Ньютон-Рейлз.

* * *


Покинув Рейлз, Мартин пошел не домой, а отправился в контору Эдварда, на Принс-стрит.

– Что Чарльз Ярт имеет против тебя? – спросил он и рассказал о том, что произошло утром.

– Ну, у нас было несколько стычек за последние недели в Хайнолте. Он жаловался, что мы не закончили к назначенному сроку, но это, как тебе известно, произошло из-за тех изменений, которые сам он вносил. Он задержал оплату счетов за работу на том основании, что мы не выполнили условия контракта. Чепуха, конечно, теперь все разъяснилось. Его бухгалтер только что известил нас, что мы в скором времени получим чек.

– И что стоит за всем этим? – спросил Мартин.

– Я полагаю, ему нужно было время, чтобы расплатиться, и он выбрал этот путь, чтобы не говорить нам об этом открыто.

– Ты хочешь сказать, что он неплатежеспособен?

– Нет, я полагаю, что он достаточно платежеспособен. Но он истратил деньги на перестройку фабрики, на приобретение новых ткацких станков и в настоящее время испытывает денежные затруднения. Торговля оживляется, Ярт приобрел новые станки, он получит хорошую прибыль. Хайнолт будет впереди, и хотя другие фабриканты уже последовали его совету, он сохранит преимущество в ближайшие годы.

– Я рад слышать это, – сказал Мартин. Он подумал о жене Чарльза Ярта, затем произнес: – Ты не говорил мне ни слова о спорах с ним.

– Нет. Не говорил. Потому что, как правило, такие вещи остаются между сторонами. Но поскольку Ярт позволил себе какие-то намеки, я считаю вправе объяснить позицию Клейтонов. А то, что он не хочет нанимать нас на работу по перестройке поместья, так это, мой дорогой Мартин, просто старый трюк: отказаться, прежде чем откажут тебе, ведь после Хайнолта мы вряд ли согласились бы работать с ним, и он это знает.

– Но он мог предполагать, что я спрошу тебя об этом, и мы будем знать, что к чему.

– Я думаю, Ярту все равно, что мы о нем думаем, он будет удовлетворен тем, что обставил нас. Мы недостойны его внимания, во всяком случае, это касается меня. Ты другое дело, ты друг семьи, и это еще одна причина, по которой я не рассказывал тебе об этом раньше.

– Мне все равно, что Ярт не желает замечать меня, но что касается Тэррэнтов, туг все иначе. Меня очень огорчает, что девушка из этой семьи, достойная всяческого уважения, вышла замуж за человека столь сомнительной честности.

– Ну, это уж ты хватил! Он, возможно, и беспринципен, но не сделал ничего по-настоящему бесчестного, и не один деловой человек, пожалуй, сказал бы, что методы Ярта просто часть его ежедневной практики.

– Да, в этом нет сомнения, но миссис Ярт – это сама честность, и я думаю, что она не разделяет этих взглядов.

– Я не думаю, что миссис Ярт когда-нибудь узнает об этом, так что можно не опасаться, что это причинит ей страдания.

– Надеюсь, что ты прав, – согласился Мартин.


В конце августа камень для реставрации был доставлен в Рейлз и каменщики Мартина уже начали вытесывать отдельные детали дома. Сам Мартин приезжал два или три раза в неделю, частично для того, чтобы присмотреть за работой, частично для бесед со строителями, но, в основном, потому что ему был рад Джон Тэррэнт, который хотел, чтобы он присутствовал на строительстве.

– Я ничего не имею против этого строителя. Я уверен, что он первоклассный специалист. Чарльза не останавливают расходы, он считает, что весь материал должен быть самым лучшим. Вот посмотри, Все это не сгорит так просто. Но я рад, что ты присматриваешь за всем, ведь как бы ни был хорош этот строитель, никто не знает этот дом так хорошо, как ты, и когда ты здесь, я чувствую себя спокойно.

Мартин, приезжая в Рейлз, редко видел Кэтрин Ярт: материнские обязанности удерживали ее в доме. Нечасто встречал он и ее мужа: он был занят новыми станками. Но Джинни всегда выбегала из дома ему навстречу и, если была возможность, просила его погулять с ней по саду. Она всегда была очень рада видеть его, потому что в эти месяцы траура гости были редки в Ньютон-Рейлз, и семья редко покидала дом, чтобы навестить кого-нибудь.

– Как это глупо, – жаловалась она однажды. – Мы почти никого не видим. Лишь нескольких близких друзей, и все. И нас не будут приглашать на вечера и балы еще два или три месяца, хотя именно в такое время нам нужно ободриться. Ничего – у меня есть ты! Посмотри на этот маленький дубок, который Кэт и Чарльз посадили в честь рождения малыша Дика.


Здоровье Джона Тэррэнта все ухудшалось, и это печалило Мартина. В каждый визит он замечал все новые перемены в нем, видел, что он по-прежнему страдает от боли, хотя старается скрыть это, особенно, когда рядом дочери. Наедине с Мартином он делился своими мыслями: на прошлое он смотрит с сожалением, а на будущее – с покорностью…

– Меня печалит, что когда я уйду, со мной уйдет имя Тэррэнтов. Оно жило здесь с 1565 года. Но с этим ничего не поделаешь. Нам все посылается свыше, и мы должны смириться с этим. По крайней мере, Ньютон-Рейлз будет в хороших руках… Чарльз почти так же гордится домом, как и я сам… Более того, у него есть деньги, чтобы содержать его в должном порядке. Я этого никогда не мог себе позволить, как ни старался все эти годы…

Наступила пауза, что теперь было его привычкой. Он сидел на скамье, откуда мог наблюдать за работой строителей. Мартин сидел с ним рядом.

– Чарльз полон замыслов, хочет усовершенствовать все и здесь, и там. Он всегда обсуждает это со мной, спрашивает моего мнения… но меня не будет, когда его замыслы воплотятся в жизнь. Эта работа – возможно, но не все остальное… Силы оставляют меня, Мартин, я знаю это. И Чарльз знает. Я думаю, что и мои дочери знают, в глубине души. Пожалуйста, не расстраивайся, мой мальчик. Для меня конец будет облегчением, избавлением. Я иногда волнуюсь за Джинни… Я хотел бы видеть ее устроенной, с хорошим мужем, который присматривал бы за ней… Я благодарен Чарльзу. Он и Кэт позаботятся о ней, проследят, чтобы она нашла удачную партию. Сейчас она несчастна. На нее тяжело давят ограничения траура, а когда я умру, она, бедное дитя, опять будет в трауре.

В конце сентября работа каменщиков была закончена, и Мартину было больше нечего делать в Рейлз.

– Но ты будешь приходить навещать нас? – спросила Джинни повелительно. – Конечно, будешь! Приходи просто как друг…

– Хорошо…

– Ты должен прийти. Я настаиваю на этом. Папе нравится беседовать с тобой, и мне тоже. Правда, я не знаю, что буду делать, если перестану ждать твоих визитов. Кроме Джорджа Уинтера и тебя, я не вижу никого из своих сверстников, пожалуйста, приходи, Мартин, дорогой, иначе… – Ее губы задрожали, голос оборвался. – Иначе я умру.

– Хорошо. Я приду.

– Ты сказал, что принесешь мне книгу, когда закончишь читать ее.

– Хорошо, принесу, – сказал он.

Но когда через несколько дней он пришел в Рейлз с книгой, он узнал, что Джинни уехала.

– Она была в таком настроении, что мы стали опасаться за ее здоровье, – объяснил Джон Тэррэнт. – Мы отправили ее к нашим друзьям в Ллаголлен, она пробудет там две или три недели. Мы уже получили письмо от миссис Ллойд, которая пишет, что девочка поправляется.

– Я уверен, что вы поступили правильно, – согласился Мартин.

Джинни приехала домой в конце недели, потому что ее отцу стало хуже. Через три дня он умер, и холодным мокрым октябрьским утром был похоронен недалеко от могилы сына. Мартин написал Кэтрин Ярт, послал цветы и присутствовал на похоронах. Обе сестры были под вуалью, по их лицам ничего нельзя было прочитать; но Джинни в конце службы не выдержала и разрыдалась, закрыв лицо руками.


В конце октября Мартин впервые в жизни отправился в отпуск. Ему всегда хотелось побывать в Лондоне, теперь у него были деньги, чтобы осуществить эту мечту. Оставив каменоломню под присмотром Томми Ника, он мог отсутствовать на протяжении двух недель.

Он остановился в маленьком отеле и проводил все время, посещая те места и здания, которые были связаны со знаменитыми именами или историческими событиями. Собор Святого Павла, Вестминстерское аббатство, новое здание Парламента, часть которого еще достраивалась. Замок Уинздор, Королевский ботанический сад. Он посещал концерты, где слушал знаменитостей, пение Дженни Линд и фортепианную игру Антона Харниша. Он посетил также собрание чартистов, но решил, что ораторы слишком яростны и ничего не способны сделать, кроме как причинить вред своему делу.

Он был дома уже более недели, когда воскресным вечером его навестила Джинни Тэррэнт. Коляска стояла у ворот. Она приехала сама и была одна.

– Ты ужасно шокирован? – спросила она, когда он проводил ее в гостиную. – Да, я это вижу по твоему лицу.

– Это безусловно вызовет разговоры среди моих соседей.

– И о чьем имени ты заботишься больше? О моем или о своем?

– В основном, я беспокоюсь о твоей сестре, знает ли она, что ты уехала одна.

– Да, да, конечно, она знает, хотя и не одобряет этого, должна заметить. И Чарльз тоже, не стоит и говорить. Но не обращай внимания на Кэт и Чарльза. Я хотела тебя увидеть, и вот я здесь.

Она сняла свою черную шляпку с густой черной вуалью и положила ее рядом. Ее лицо было уставшим и невыразительным, каким бывает после долгого плача; хотя она подкрасила губы, это лишь подчеркивало ее бледность и безжизненность.

– Мне бы хотелось бокал вина, если это не доставит тебе беспокойства. Все равно какого.

Мартин наполнил два бокала мальвазией и подал ей один из них. Он стоял и смотрел на нее.

– Джинни, что с вами? Почему вы приехали?

– Мне хотелось поговорить с кем-нибудь. Мне нужно было уехать из дома. Так что я храбро сказала Кэт и Чарльзу, что еду повидать тебя. Хотелось бы мне быть достаточно храброй для того, чтобы отказаться носить черную одежду. Посмотри, как она отвратительна! Мне кажется, что мне уже сто лет. Я ненавижу траур, я запретила бы его, если бы могла. Что в нем хорошего? Он не возвращает умерших к жизни. Из-за него только труднее все переносить.

Ее голос дрожал, она была готова расплакаться, но ее поддерживала злость.

– Ты можешь себе представить, что это такое? Мы почти никого не видим, а с друзьями разговариваем лишь на серьезные темы. Миссис Борн была шокирована, когда я спросила ее о концерте. И так мы будем жить еще пять месяцев, по крайней мере. Кэтрин хорошо – у нее есть Чарльз и крошка Дик, но у меня нет никого, единственный человек, который меня понимает, – это Джордж Уинтер. – Она сделала несколько глотков вина. – Ты помнишь Джорджа, не правда ли?

– Да, конечно.

– Он снова сделал мне предложение.

– Несмотря на траур?

– Да.

– И ты собираешься принять его?

– Я не знаю. Я не уверена. Но думаю, что возможно. Я не хочу больше жить в Рейлз… Я не могу вынести всех этих воспоминаний. О, Кэт и Чарльз сама доброта. Кэт говорит, что это по-прежнему мой дом, как и раньше, и Чарльз тоже это повторяет. Но ничего нет того, что было раньше, папы и Хью больше нет, и я хочу убежать оттуда.

Наступило молчание. Она пила вино. Некоторое время она смотрела в бокал, потом поднялась и подойдя к столу, поставила бокал на поднос. Она стояла совсем близко к нему, ее черная юбка касалась его колена.

– В любом случае, – сказала она легко, – мне придется за кого-нибудь выйти замуж, раньше или позже, ведь правда? Хотя бы для того, чтобы иметь свой собственный дом.

– Само по себе это не является причиной.

– А что же является причиной, по-твоему?

– В браке, безусловно, самое главное – любовь.

– Очень хорошо рассуждать о любви, но как узнать, любим ли мы кого-нибудь достаточно? Ты знаешь, что такое любовь?

– Мы обсуждаем не мои проблемы. Мы обсуждаем твои.

– Да. Хорошо. Кэт говорит, что когда любишь кого-то, то узнаешь об этом сразу же, без всяких сомнений. Конечно, у них с Чарльзом так и было. И у Джорджа нет сомнений по поводу чувств, которые он испытывает ко мне. Он был так заботлив и добр на протяжении всех этих ужасных, ужасных месяцев, и несмотря на то, что я в трауре, он сказал, что женится на мне прямо сейчас и увезет меня путешествовать на материк. Разговорам не будет конца, конечно, но он говорит, что ему все равно. И, подумать только, поехать за границу! Каждый день видеть что-то новое, иметь возможность забыть ужасное прошлое. Джордж говорит, что мы можем оставаться за границей так долго, как я захочу. Мы даже можем поехать в Стамбул.

– Кажется, все уже решено. – Мартин поднял свой бокал. – Я желаю вам обоим счастья.

– И это все, что ты хочешь мне сказать?

– А что еще я могу сказать?

– О, я не знаю. Сказать какое-нибудь слово! Подать какой-нибудь знак!

Мартин, поставив бокал, ответил с оттенком нетерпения:

– Джинни, о чем вы говорите? Если вы не уверены, что стоит выходить замуж, тогда не делайте этого.

– О да, я достаточно уверена. Я хочу выйти замуж, я чувствую себя спокойно с Джорджем. Просто все это оказалось совсем не таким, каким я себе это представляла. Я мечтала не о такой свадьбе! Я продумала все до мелочей. Я никогда не думала, что, когда буду выходить замуж, ни папа, ни Хью этого не увидят… а теперь свадьба для меня ничего не значит. Я до сих пор не могу поверить, что их уже нет… Ах, Мартин, я так тоскую по ним!

Он нежно обнял ее, прижал к себе и терпеливо успокаивал, пока она плакала, коротко всхлипывая. Вскоре, однако, плач прекратился, ее руки обвились вокруг его шеи. Она подняла лицо, мокрое от слез, и приблизившись к нему, страстно поцеловала его в губы.

– Ты знаешь, ты знал все это время…

И она снова поцеловала его с легким вздохом. Затем, прижавшись лицом к его лицу, зашептала ему на ухо.

– Ты помнишь… два года назад, когда окончились наши занятия… ты поцеловал меня на прощание у ворот? А когда началась гроза и мы спрятались в летнем домике? Ты тогда меня не целовал, конечно, но я абсолютно уверена, что ты сделал бы это, если бы там не было Кэт и Хью. Я помню твои руки на своем теле, тепло которых проникало сквозь мою мокрую одежду, и я подумала тогда…

– Что вы подумали?

– Что ты будешь очень хорошим любовником.

С величайшей осторожностью, но твердо, Мартин высвободился. Он снял ее руки со своей шеи и сжал их своими руками.

– Вы хотите сказать, что было бы неплохо устроить так, чтобы Уинтер был мужем, а я любовником? Вы именно это предлагаете?

– Нет, конечно нет.

– Тогда что же? И зачем вы приехали?

– Потому что я думала о Джордже… Старалась представить себя замужем за ним… И в то же время я думала о тебе… О том, что я чувствовала, когда мы целовались… и я хотела узнать, буду ли чувствовать то же самое сейчас.

– И вы почувствовали?

– Да, конечно. Ты знаешь это. И я не чувствую того же с Джорджем.

– И тем не менее, вы все равно собираетесь выходить за него замуж.

– Тебе не стоит разговаривать со мной таким тоном и так смотреть на меня. Мне действительно нравится Джордж, и я собираюсь быть хорошей женой для него.

– Я рад слышать это, – заметил Мартин.

– Да? Почему?

– Потому что Уинтер, насколько я знаю, очень приличный человек. Он по уши влюблен в вас, а ему достается лишь половина каравая.

– О, какие грубости ты говоришь!

– Я вообще грубый парень.

– Да, ты такой.

Но ей не было ни обидно, ни больно. Она пришла к нему в поисках утешения, некоторой передышки в горе. И она нашла то, что искала. Ее лицо теперь порозовело; на губах играла легкая улыбка, а ее бледные, выплаканные глаза, которые смотрели ему в лицо, светились озорством.

– Мартин, ты любишь меня?

– Я думаю, что вам известен ответ.

– Нет, я не уверена в этом. Как сильно? Скажи мне это.

– Так сильно или так слабо, как вы этого заслуживаете.

– Это не ответ.

– Другого дать не могу.

– Ты не свяжешь себя.

– Нет, все равно.

– Думаю, ты считаешь меня шлюхой, – сказала она.

– Меня больше заботит то, что будут думать соседи.

– Это означает, что я должна уехать. Очень хорошо. Ты, конечно, прав. Ты не хочешь пожелать мне всего хорошего?

– Я уже сделал это.

– Хорошо, тогда, может быть, ты поцелуешь меня на прощание?

Мартин наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, но она повернулась и поцеловала его в губы.

– Ну правда, ведь в этом нет ничего плохого? Я ведь еще не вышла замуж за Джорджа.

Она надела шляпку, опустив вуаль низко на лицо.

– Если бы ты знал, как выглядит мир из-за этой ужасной завесы, ты пожалел бы меня.

Он проводил ее до ограды и помог сесть в коляску. Он смотрел ей вслед, пока она не обернулась. Тогда он помахал ей от калитки.

Тремя неделями позже в «Чардуэлл газетт» появилось сообщение о том, что она вышла замуж за Джорджа Уинтера. Свадьба состоялась в Лондоне, тихо, в кругу близких друзей семьи, после чего молодожены сразу же уехали, чтобы провести медовый месяц на континенте.

– Бедный Мартин, – сказала Нэн, которая заехала навестить его вскоре после этого.

– Правильнее будет сказать «бедный Уинтер», потому что она заставит его помучиться.


ГЛАВА СЕДЬМАЯ


В Каллен-Вэлли многие люди выступили против механических ткацких станков и роста производства шерстяных тканей – слишком уж большой шум был от ткацких фабрик, а в реки и ручьи сбрасывалось больше грязных отходов. Конечно, жаловались люди, не связанные с производством и торговлей шерстяными тканями, но даже они были вынуждены признать, что с ростом производства тканей улучшилось положение и в остальных отраслях и в торговле. Например, Чардуэлл, пятьдесят с лишком лет занимавший второе место после Чарвестона, теперь начал вырываться вперед. Это произошло благодаря одному из его жителей, Чарльзу Ярту, владельцу Хайнолт-Милл. Чарльз Ярт подавал всем пример. Именно его тонкое шелковистое сукно, которое на некоторое время вышло из моды, теперь снова начало пользоваться огромным успехом. И на выставке в 1851 году ткани трех фабрик Чардуэлла были отмечены специальным призом жюри, а сукно «Пастелло» из Хайнолта получило медаль. Таким образом, эти четверо суконщиков могли быть уверены, что их великолепное тонкое сукно будет нарасхват у оптовиков Лондона, Манчестера и даже Шотландии.

Сукно очень хорошо покупалось и за границей, особенно в Америке.

– Чарльз, вы положили этому начало, внедрив новые станки, – сказал ему Льюис Бекерман. – Вы встряхнули всех нас, и люди заговорили о Чардуэлле.

– Да, и мы должны держать планку. Мы не имеем права почивать на лаврах.

У Ярта было двойственное отношение к Чардуэллу – это была смесь презрения, преданности и привязанности. Он довольно часто осуждал город за равнодушие и нежелание делать что-то новое, но тем не менее гордился, что его семья была связана с городом много лет. Его прапрадед Питеер Ювирт прибыл из Фландрии в Лондон в 1705 году, поселился на Таб-стрит в маленьком домике, и поставил там два ткацких станка. Ярт гордился традициями города и его репутацией производителя тонких сукон. Кроме того, он чувствовал, что город еще не сказал последнего слова в ткацком производстве. Ярта одолевали амбиции, ему хотелось видеть, как растет и развивается город. Многие его коллеги-суконщики, ценя его энергию и видение перспектив, считали его своим лидером. Он с удовольствием принял на себя эту роль. Ему недавно исполнилось тридцать лет, а он уже был активным членом Торговой палаты Чардуэлла и членом ассоциации суконщиков Каллен-Вэлли. Кроме того, он принимал участие в заседаниях Совета города. Чарльз был энергичным и целеустремленным человеком. После недавней эпидемии холеры он без устали пробивал организацию отдела здравоохранения, добивался, чтобы в Чардуэлле была устроена новая система канализации и было улучшено водоснабжение.

Чарльз также внедрял новое и у себя в доме. Там была устроена ванная комната, на двух этажах были сделаны туалеты. Вода – холодная и горячая – подавалась во все спальни. К этому времени было построено новое крыло дома. Там располагалась бильярдная, оружейная и курительная комнаты. А наверху были еще три спальни. Естественно, увеличилось количество слуг. Теперь у них был лакей и дворецкий. Дети – мальчик и девочка – обслуживались тремя горничными. В конюшне стояло много лошадей и за ними ухаживало больше конюхов. Садовник Джоб тоже потребовал себе еще помощников.

Ярту нравилось тратить деньги. Больше всего ему нравилось дарить подарки и делать удобной и красивой жизнь своей жены. Он считал, что она этого заслуживает, тем более, что ей столько лет приходилось вести весьма скромную жизнь.

Он не мог пережить, что в то время, когда он ухаживал за ней, мисс Тэррэнт из Ньютон-Рейлз воспитывала своих сестру и брата и вела хозяйство с помощью всего лишь одной кухарки и четырех горничных. Конечно, с этим ничего нельзя было сделать – семейное состояние было растрачено, – но он твердо решил, как только Кэтрин станет его женой, в ее жизни все переменится, и он выполнил свое намерение. Она имела все, что только могла пожелать ее душа. Теперь у нее был дом в Ньютон-Рейлз, и хотя после ужасной трагедии должно было пройти некоторое время, Чарльз чувствовал, что теперь все стало на свое место. Согласно условиям брака Ньютон-Рейлз стал принадлежать ему, и Чарльз, в отличие от ее отца, смог с помощью денег привести дом, парк и сады почти в идеальное состояние. Это был его самый большой подарок Кэтрин, и он этим очень гордился.

Но он не переставал делать ей и другие подарки: роскошные украшения и меха, путешествия по Европе, арендовал дом в Лондоне, окна которого выходили на Грин-Парк. Когда они останавливались там на пару недель, каждый день свежие цветы из Ковент-Гарден ждали ее у порога. Ему не требовался специальный повод, чтобы сделать ей подарок. Ему нравилось постоянно делать ей сюрпризы. Но когда были какие-то важные события, то его щедрость не знала границ. На пятую годовщину их брака он подарил ей свою собственную карету – чудесное ландо темно-синего цвета, отделанное серебряными листьями, и великолепную пару чистокровных лошадей.

Ее сестра, приехав в Рейлз и увидев эту карету, была восхищена и даже не скрывала своей зависти.

– Чарльз так щедр к тебе. Что касается Джорджа и его отношения ко мне, я должна сказать, он иногда бывает жадным. Он постоянно проверяет мои счета, и это довольно противно.

– Ты, видимо, иногда бываешь слишком расточительна.

– Ты можешь мне говорить все, что угодно, но я не собираюсь экономить, я не для этого выходила замуж за Джорджа. А ты, моя дорогая Кэт, – как ты можешь меня критиковать, когда у тебя такая роскошная коляска? Разве это не предмет роскоши?

– Ты так думаешь?

– Самое обидное, что большинство этих чудесных вещей… Ты даже как следует ими не пользуешься! – сказала Джинни.

В том, что Кэт сказала сестра, была большая доля правды. Ее вкусы и желания были достаточно просты, роскошь и лишние траты вызывали у нее иногда чувство вины. Она часто говорила об этом с Чарльзом, но он отметал ее возражения.

– Почему ты хочешь лишить меня удовольствия давать тебе то, что ты действительно заслуживаешь?! Я стараюсь возместить тебе то, что в юности ты была бедна.

– Ну, мы никогда не были по-настоящему бедными. И у нас всегда было все необходимое. Наше детство было счастливым. Мой отец позаботился об этом.

– Да, я знаю, и я постараюсь, чтобы ты всегда была счастлива.


Город Чардуэлл тоже считал его щедрым, и в 1852 году, когда умер его отец, Чарльз подарил Сейс-Хаус во владение городу, с тем чтобы там была организована библиотека и читальня, которую мог бы посещать всякий.

Кроме того, там был основан музей, картинная галерея и лекторий. На заседании Совета города мэр принял это пожертвование. Выразив благодарность за подарок, он предложил называть Сейс-Хаус институтом Чарльза Ярта, что и было единодушно принято членами Совета. Мэр также предложил написать портрет щедрого жертвователя, который бы висел на стене в главном зале института. Но это предложение не было поддержано большинством, потому что некоторые члены Совета восхищались далеко не всеми деяниями Чарльза Ярта. Они считали, что их старый мэр находится под слишком сильным влиянием Чарльза.

Существовала группа влиятельных суконщиков, которая старалась повлиять на решения Совета. И как-то даже произошел инцидент: член Совета Эдвард Клейтон предложил, чтобы «небольшая сумма денег была выделена на покупку колоды карт для тех, кто находится на другом конце стола заседаний, чтобы эти члены Совета могли чем-то заняться в то время, как на противоположном конце стола принимаются важные для города решения».

Ярт быстро и резко отреагировал на эту шутку, сказав:

– Мне кажется, что у нас слишком много шутников.

«Вестник Чардуэлла» после этого написал, что произошел «добродушный обмен мнениями, и что правление Совета весьма повеселилось».

– Ничего себе добродушный обмен мнениями! – сказал позже Эдвард Нэн и Мартину. – Я не чувствую никакой симпатии к Чарльзу Ярту, а он отвечает мне тем же. Чем скорее у нас в Совете появятся новые люди, тем мне это будет приятнее!

На следующий год во время выборов в Совет Эдвард Клейтон сохранил свое место, так же как доктор Дэвид Уайтсайдом и Чарльз Ярт. Там остались и другие три суконщика, которые поддерживали все его предложения. Мартин был одним из новых кандидатов, и, к его изумлению, он тоже был избран в Совет. Ему было двадцать четыре года, и было объявлено, что он стал одним из самых молодых членов Совета.

– И это прекрасно, – заявил Эдвард. – Ты сможешь нам помочь помешать этим суконщикам постоянно командовать на заседаниях Совета!

На этот раз на заседании обсуждался очередной проект Чарльза Ярта. Он хотел купить участок земли и разбить общественный парк, чтобы там могли отдыхать горожане.

Назвать парк было предложено именем королевы. Ярт предложил послать Ее Королевскому Величеству письмо с просьбой разрешить назвать парк ее именем и вместе с этим письмом великолепного тончайшего сукна, прославившего Чардуэлл. Ярт заявил, что для него будет честью представить такое сукно в подарок королеве, и что оно будет специально изготовлено на новом станке на его фабрике Хайнолт.

Во время предварительного обсуждения большинство членов Совета поддержало эту идею, но некоторые указали, что главной целью этого проекта было привлечь внимание Ее Королевского Величества к нуждам суконщиков. Все знали, что королеве нравится, когда разбивают парки. Член Совета Льюис Бекерман с фабрики Дейзи Бенк заявил, что все, способствующее развитию производства сукна, приносит пользу городу и что горожане только выиграют после претворения в жизнь этого проекта. Народ получит парк, где будет теннисный корт и эстрада для оркестра. В этот момент в дискуссию включился доктор Уайтсайд.

– То, что вы предлагаете, не так важно, как строительство новой больницы. Мы об этом говорили уже неоднократно!

– Конечно, – заметил кто-то. – И каждый раз вам говорили, что в Чардуэлле уже есть одна больница.

– Да, у нас есть больница – холодная, грязная, отвратительная. Раньше там помещалась красильня. Там есть три сестры, старые и малообразованные. К тому же, одна из них почти слепая. В больнице кишат клопы, а в подвале полно крыс. Это место предназначено для бедняков, но они не обращаются туда, зная, что они там умрут. Для них больница – это место, где можно умереть!

– Разве там нельзя ничего сделать?

– Никакие улучшения не смогут сделать грязную бедную больницу тем местом, где можно лечить людей. Нам нужна специально построенная больница. Она должна быть оснащена так, чтобы помогать людям жить, а не умирать. Недавняя эпидемия холеры показала нам, что мы совершенно не готовы к тому, чтобы бороться с эпидемиями. Мне кажется, это должно послужить нам предупреждением. И будучи председателем комиссии по здравоохранению, я могу сказать только одно: если мы не сделаем серьезных выводов, нам грозит беда.

После речи доктора разгорелась дискуссия, и в результате голоса разделились примерно поровну. Семь голосов были за больницу, а восемь – за парк. Три человека воздержались. Среди тех, кто выступал за больницу, были Эдвард Клейтон и Мартин Кокс.

– Конечно, они за этот проект. Почему бы и нет? – заметил Сидни Херн с фабрики Бринк-энд. – Один из них – строитель, а другой – владелец каменоломни. Строительство дорогостоящего здания в их интересах. Я бы хотел спросить мистера Кокса и мистера Клейтона: не подсчитали ли они стоимость доходов, которые могут получить, если пройдет их проект? Они могут неплохо заработать на строительстве больницы…

Эдвард был очень зол, но сохранял спокойствие.

– Я, конечно, предвидел, что этот вопрос будет поднят на заседании, поэтому у меня есть некоторые цифры, которые мы подготовили с доктором Уайтсайдом и мистером Коксом. Я передаю эти цифры, чтобы члены Совета могли с ними познакомиться.

Пока бумаги переходили из рук в руки, Эдвард сказал еще несколько слов.

– Пока мы вам представили только основные расходы, но мне хотелось бы сказать вам еще две вещи. Мистер Кокс согласился предоставить необходимые строительные материалы по себестоимости, а я предлагаю свои услуги контрактора со скидкой в двадцать пять процентов. Это заявление зафиксировано в этой справке.

Несколько человек выразили свое одобрение, а мэр поблагодарил мистеров Кокса и Клейтона. Через некоторое время в его руках оказалась справка, и он нахмурился.

– Но я должен сказать, что шесть тысяч фунтов – это слишком большая сумма. Мы не должны забывать, что с помощью добровольных пожертвований мы сможем набрать лишь малую толику этих денег. А парк будет стоить нам всего лишь две с половиной тысячи фунтов.

Доктор Уайтсайд возразил:

– Мне кажется, что потратить две с половиной тысячи на то, в чем город по-настоящему не нуждается, – это просто ненужная трата денег! Зато шесть тысяч фунтов могут пойти на пользу людям.

Дискуссия продолжалась еще некоторое время, и потом было решено, что те участники, которые еще не пришли к окончательному решению, должны будут сделать выбор к следующему заседанию Доктор Уайтсайд предложил трем сомневающимся членам Совета посетить больницу и самим увидеть, какова обстановка там.

– Но я сомневаюсь, что они сделают это, – позже сказал он, когда остался наедине с Коксом и Клейтоном, – Мне кажется, да я почти уверен, что в перерыве между заседаниями Ярт постарается убедить Феньона, Хеджеса и Семмса и перетащит их на свою сторону. Он так делает почти всегда и добивается своего.

– Тогда нам следует настаивать на собрании налогоплательщиков, – сказал Мартин. – И поговорить с ними об этом.

– Да, но представьте себе, сколько это займет времени!


Чарльз Ярт был очень расстроен, что его проект не приняли, но был уверен, что сможет убедить сомневающихся членов Совета. Вечером он решил обсудить этот вопрос с Кэтрин.

– Я считаю, нам следует пригласить на обед Джо Семмса с женой на следующей неделе. А потом пригласим Фрэнка Феньона. Ты сама назначишь день.

– Мне всегда казалось, что тебе не нравится Джо Семмс и что ты стараешься держаться от него подальше.

– Конечно, он – настоящий деревенщина. Он хлюпает и чавкает, когда ест суп и может измучить вас, рассказывая историю своей жизни. Как он родился в семье кузнеца, и что теперь ему принадлежат самые большие лавки скобяных изделий во всей Каллен-Вэлли. Но сейчас мне нужна его поддержка и… ты даже не можешь себе представить, как приглашение в Рейлз может повлиять на подобного человека… не говоря уже о его жене…

– Он что, выступает против проекта парка?

– Нет, он просто не пришел ни к какому решению. Но есть люди, выступающие против, и среди них Эдвард Клейтон и твой старый друг Мартин Кокс, которому недавно удалось попасть в члены Совета.

– Почему они против этого проекта?

– Но Эдвард Клейтон всегда выступает против меня, а Кокс – его родственник. Наверно, он считает, что ему следует делать то же самое.

– Это совершенно не похоже на Мартина. Даже когда он был пятнадцатилетним мальчиком, у него всегда было собственное мнение. Может, он и Клейтон поддерживают какой-нибудь другой проект?

– Конечно, там предлагались и другие проекты. Их существует примерно полдюжины…

– Включая предложение доктора Уайтсайда по постройке новой больницы?

– Да, об этом снова встал вопрос.

– Чарльз, я должна кое-что тебе сказать. Доктор Уайтсайд абсолютно прав. Новая больница нам просто необходима. Джинни и я занимались этой проблемой. Сегодня днем мы ездили в старую больницу, и совершенная правда, что условия там…

– Кэтрин, как ты могла сделать это! Ты не имела права рисковать собой, ты можешь заразиться в этом месте! Что касается твоей сестры Джинни, с каких это пор такая легкомысленная девица интересуется подобными вещами? Мне кажется, что ей давно нужно чем-либо заняться.

– Это относится и ко мне…

– У тебя есть двое детей, у нее – никого.

– У меня и у Джинни есть много свободного времени, и естественно, что нам хотелось бы приносить какую-нибудь пользу обществу.

– Я не могу понять, какую пользу вы можете принести, если будете посещать подобные места. Ты только расстроилась…

– Чарльз, ты сам был там когда-нибудь?

– Нет, никогда. В отличие от тебя у меня нет свободного времени.

– Разреши, я расскажу тебе о том, что это за место?

– Не нужно, я слишком часто слушал описание его от доктора Уайтсайда.

– Почему тогда ты выступаешь против него?

– Потому что доктор любит преувеличивать.

– Тогда, Чарльз, ты глубоко ошибаешься. Если ты сам посмотришь, что там творится, то поймешь, что хуже места на земле не бывает!

Последовала долгая тишина. Кэтрин видела, что в Чарльзе происходит внутренняя борьба. Все его эмоции можно было ясно прочитать у него на лице: сначала была только злость, потом он нахмурился, обдумывая ее слова, затем отвел от жены взгляд и глубоко вздохнул. Наконец Чарльз покачал головой и стало ясно, что сердится он теперь на самого себя.

– Хорошо, – сказал он. – Кажется, я ошибался. Мне нужно было сделать то, что сделала ты, – самому увидеть, в чем там дело, прежде чем приходить к какому-либо решению.

Чарльз посмотрел прямо в глаза своей жене и улыбнулся.

– Я буду выглядеть просто дураком, по мне в этом некого винить, кроме себя самого. Если бы не ты, я выглядел бы еще хуже.


Через несколько дней каждый член Совета получил сообщение, что Чарльз Ярт изменил свое мнение по поводу строительства больницы. Он честно написал об этом: «Я обсуждал проблему со своей женой. После этого разговора я посетил больницу и изменил свое мнение, уважаемые джентльмены».

Он также написал, что если будет принят проект строительства больницы, он пожертвует на нее тысячу фунтов. Его признание произвело такой эффект, что на следующем заседании этот проект прошел единогласно. Сидни Херн предложил назвать больницу Чардуэллской больницей Виктории и послать письмо королеве с просьбой благословить их предприятие. Кроме того, как раньше предлагал мистер Ярт, это письмо будет сопровождаться подарком в виде тонкого сукна, изготовленного в Каллен-Вэлли.

Мистер Херн также обещал пожертвовать солидную сумму. Мистер Ярт предложил поблагодарить доктора Уайтсайда, мистера Клейтона и других, кто представил проект строительства больницы и отстаивал его.

– Теперь все те, кто выступал против проекта, должны внести свой вклад, чтобы ускорить его выполнение.

Когда доктор Уайтсайд покидал совещание вместе с Коксом и Клейтоном, он сказал им:

– Вот так, друзья мои, нужно превращать поражение в победу.

– Да уж, это его любимый трюк, – сказал Эдвард. – Попомните мои слова, он сумеет подчинить себе комиссию по этому проекту, и нам вместе с остальными придется разевать рот от восхищения.

– Посмотрим, посмотрим, – сказал доктор. – И все равно лучше, когда он с нами, чем против нас. Но мне больше всего хотелось бы поблагодарить его жену. Я с ней никогда не встречался. Мне бы хотелось когда-нибудь с ней познакомиться. Мартин, не поможете ли вы мне в этом? Как я слышал, вы давно с ней знакомы.

– Сейчас я, к сожалению, ничем не могу вам помочь, – сказал Мартин. – Иногда я вижу, как миссис Ярт со своей сестрой проезжает по городу. Они всегда любезно раскланиваются со мной, но и только.

– Как жаль! Мне придется искать другие способы, чтобы познакомиться с этой леди.

Доктор был очень прямолинейным человеком, и поэтому он попробовал сразу разрешить эту проблему.

Он сам приехал в Рейлз и представился хозяйке. В результате этой встречи Кэтрин стала членом комитета Фонда строительства больницы и вскоре была постоянно занята организацией благотворительных базаров, концертов, танцев и лотерей. Таким образом, Мартин возобновил знакомство с ней, и они встречались не только на заседаниях комитета, но и на различных праздниках и концертах.

Как-то на балу, проводившемся в рамках Недели сбора средств на строительство больницы, Мартин встретил Джинни, с которой он не встречался почти шесть лет. Они оказались партнерами в танце, а потом долго стояли, разговаривали и пили ромовый шраб.

– Почему мы с вами так долго не встречались?

– Мы вращаемся в разных кругах, – ответил ей Мартин.

– Значит, сферы наших интересов наконец пересеклись и мы, двое друзей, встретились. К сожалению, наша юность уже позади.

– Ну, я не думаю, что мы стали настолько старыми…

– Между прочим, вы весьма повзрослели, если так можно сказать. В вас есть что-то, что выгодно отличает вас от остальных мужчин. Мне кажется, что в этом есть небольшая заслуга Кэт и моя.

– Я рад, что вы это мне сказали.

– Вы считаете, что я сильно изменилась?

– Ничуть!

– Значит, я все еще хорошенькая!

– Вам не следует спрашивать меня об этом. Все мужчины поглядывают на вас, включая вашего собственного мужа!

– О! – Джинни сморщила носик. – Не надо мне портить настроение, упоминая о Джордже. Рассуждать о мужьях совершенно неинтересно и невесело. А я хочу, чтобы вы меня развлекали.

– Тогда подскажите мне тему, которая будет для вас более интересной.

– Ну вот! Теперь у меня из головы вылетели все забавные идеи.

– Я не верю этому. Раньше такого не бывало.

– Вот что может сделать с человеком брак. Он подавляет непосредственность и живость мысли.

– Значит, мы можем обсуждать брак, но говорить о мужьях – это табу?

– Брак, как таковой, разрешает всяческие спекуляции на эту тему, и поэтому о нем можно говорить. Насколько мне известно, вы до сих пор избежали брачных уз, и совсем не потому, что вам не представлялась возможность. Скажите мне, как своему старому другу: неужели ни одна молодая леди в этом городе или даже в стране не вызывает у вас желания жениться на ней?

– Я не могу ответить вам, не оказавшись либо лгуном, либо пижоном. Но мне не хотелось бы выглядеть в ваших глазах ни тем, ни другим.

– Но сегодня особый вечер, и мы возобновляем старое знакомство. Я буду танцевать с вами еще один танец.

Джинни поставила пустой бокал и просмотрела свою карточку, где были записаны партнеры для танцев.

– У меня свободен следующий танец – полька. Вы не заняты? Тогда все прекрасно. Мы сможем выпить еще бокал шраба.

Нэн и Эдвард наблюдали за ними с другого конца зала.

– Неудачно, что она присутствует сегодня на бале. Она все такая же хорошенькая и привлекательная, – сказала Нэн. – И главное, здесь Чапманы, которые привезли с собой свою племянницу. Когда она раньше гостила у них, Мартин с ней так хорошо поладил, я надеялась, если они снова встретятся сегодня… Ты только посмотри! Они танцуют второй танец подряд!

– Но тут ничего страшного. Она же замужняя женщина!

– Напротив, она может оживить в нем надежду, и он снова влюбится! Думаешь, почему он до сих пор не женился? Он все еще увлечен ею!

– Какая чушь! – сказал Эдвард. – Ты говоришь о нем так, как будто ему уже много лет. А ему всего лишь двадцать четыре года. Конечно, он со временем женится, когда увлечется. Но он очень занятой человек.

– Да, но почему он все время работает, стараясь заработать все больше денег? Какой в этом смысл? Ради чего?

– У Мартина есть талант зарабатывать деньги, и он должен полностью использовать его.


Мартин действительно был очень занят. У него сейчас работали три каменоломни. Кроме того, в этом году он получил лицензию на заготовку гравия в Калверстоуне. Не говоря уже о том, что он принимал участие в работе городского Совета и занимался другой общественной деятельностью. Его интересовали вопросы образования, особенно бедных детей; беспокоила работа старейшей средней школы Чардуэлл-Петтифор, и он был членом Совета учредителей. Он пожертвовал деньги на расширение здания школы, купил и подарил ей кусок земли, чтобы на нем устроить игровое поле.

Он выделил деньги на десять бесплатных мест в школе для мальчиков из бедных семей.

Недавно он купил дом под названием Филдингс, расположенный на десяти акрах сада и находившийся в миле к югу от Фордовера. Это был каменный дом в стиле короля Иакова. Он хорошо сохранился, и его было нужно только немного привести в порядок и поменять мебель. Но сад был сильно запущен. Таким образом, у Мартина появилась еще одна забота – перепланировать сад и отремонтировать террасу. Он многое делал сам.

У Мартина была старая кухарка-экономка, слуга и две горничные. Нэн часто его навещала и проверяла, аккуратно ли ведется хозяйство. Она и прежде это делала, когда он еще жил в Черчэнд. Помогала ему выбирать новую мебель, давала советы, как лучше управлять слугами. Когда у него собирались гости, она играла роль хозяйки дома. Ей было приятно делать это, но она всегда говорила Мартину, что будет счастлива, когда он, наконец, найдет себе жену.

Нэн была очень счастлива в браке. У нее уже подрастали сыновья, и поэтому ей хотелось, чтобы ее единственный брат тоже обрел семейное счастье. Она постоянно пыталась познакомить его с подходящими девушками, но все ее попытки сватовства потерпели неудачу. Каждый раз она, однако, на что-то надеялась, но…

– Ничего не выходит из моего сватовства, – грустно говорила она Эдварду. – И мне уже негде брать ему новых невест.

– Если он не нашел никого здесь, то, может, найдет во время путешествия по Европе. Может, он вернется домой с женой-иностранкой.

Но в 1853 году Мартин вернулся из Европы и привез с собой только свежие новости о разногласиях между Францией и Россией. В марте в этот конфликт была втянута и Англия. Она объединилась с Францией в поддержке Турции против русского царя.


Вскоре Чардуэлл, как и вся Англия, оказался захваченным патриотической лихорадкой. Снова пришлось поработать сборщикам денег.

На благотворительном базаре в Таун-Холле Мартин разговаривал с Кэтрин Ярт, когда к ним подошла ее сестра. На ней была маленькая меховая шляпка в виде кивера и темно-зеленый жакет, отделанный золотом. Джинни продавала лотерейные билеты, собирая деньги в деревянную круглую шкатулку в виде барабана.

– Я слышала, что вы купили дом Филдингс и усердно приводите его в порядок. Видимо, дела у вас идут совсем неплохо?

– Если вы так считаете, значит, так оно и есть.

– Ну-ну! Вы же богатый человек! Почему бы вам не признать это!

Мартин с улыбкой положил ей в руку монету.

– Ну что ж, богатый человек теперь стал беднее на целый соверен, – сказал он.

– Вы очень щедры. Я надеюсь, вы выиграете приз.

– Что за приз?

– Корзинка шелковицы со старого дерева в Рейлз. Вы его помните? Я приехала туда рано утром и помогала Кэтрин собирать ягоды.

– Если я выиграю, то буду считать себя весьма богатым.

– Мартин! – воскликнула Джинни. – Вы очень любезный мужчина!

– Я не верю своим ушам, – сказал Мартин. – Видимо, воспитание пошло мне впрок.

Он ничего не выиграл в лотерею, но на следующее утро в Филдингс доставили корзину с шелковицей. К ней была приложена записка.

«Утешительный приз», – было сказано в записке, и стояла подпись: Кэтрин Ярт.


Два года войны принесли дополнительные доходы суконным фабрикам в Каллен-Вэлли. Говорили, что один суконщик сколотил состояние, производя фланель на рубахи солдатам и грубое сукно для мундиров. Правда это или нет, но отрасль продолжала процветать. Когда, наконец, наступил долгожданный мир, начали развиваться и другие проекты.

Город радовался процветанию и легко тратил деньги. К концу десятилетия ему было чем гордиться. Его больница была одной из лучших на западе Англии. Улицы Чардуэлла привели в порядок, и теперь они освещались газовыми фонарями. Была отремонтирована церковь Святого Бенета.

В 1859 году появилось ощущение, что период процветания подходит к концу. Шерсть к этому времени сильно подорожала, и суконщики Глостершира, чрезмерно завысившие цены на свою продукцию, проигрывали йоркширцам. Те изготавливали более легкие и дешевые камвольные ткани. Некоторые из суконщиков Каллен-Вэлли были весьма озабоченны.

Их страхи усугублялись слухами из Америки. Там происходили волнения, могущие подействовать на торговлю между двумя странами. Эти страхи оказались реальностью, когда Америка установила огромные пошлины на импорт тканей из Англии.

Целый ряд суконщиков прекратили производство и продали свои фабрики, чтобы избежать банкротства. Фабрики и оборудование продавались очень дешево, и часто здания фабрик переделывались под другое производство. Одна стала бумагоделательной, две другие – мукомольными, еще одна изготавливала грубую шерсть из оческов.

Фабрика в Белфри была куплена Мартином. Он сдал ее в аренду своему другу Джорджу Эйнли, когда-то работавшему на фабрике Дейзи Бенк. Эйнли отказался производить хорошее сукно и перешел к производству камвольных тканей, которые теперь пользовались спросом.

– Будущее именно у таких тканей, – говорил он Мартину. – Хорошее тонкое сукно – дело прошлого. Его себестоимость очень высока, а покупатели не желают платить такие деньги. Им подавай что-то новенькое, вроде того, что предлагает Йоркшир.

Взгляды Эйнли были широко известны и обсуждались в Каллен-Вэлли. Даже самых крупных суконщиков беспокоило состояние торговли, а некоторые, помнившие депрессию сороковых годов, решили вообще отказаться от дел. Другие заговорили о том, что надо последовать примеру Эйнли, идти в ногу со временем и производить дешевые ткани. Более радикальные фабриканты решили продолжать работу старыми методами, и среди них был Чарльз Ярт.

– Новые веяния приходят и уходят. Нам уже приходилось сталкиваться с этим. И до этого был спад и застой в торговле, но товар высокого качества всегда выдерживал испытания. Джентльмены, так будет и впредь.

Чтобы доказать свою веру в будущее, Ярт купил три станка у Льюиса Бекермана, сократившего свое производство, и паровой двигатель у Джозефа Данна. Он также закупил высококлассную шерсть и производил тканей больше, чем раньше. Другие суконщики сокращали численность рабочих, а у Ярта работало прежнее число людей.

– На Хайнолт-Милл рабочих не станут выбрасывать на улицу, – заявил он, и эта речь была напечатана в «Вестнике Чардуэлла» вместе с сообщением, что «мистеру Ярту было предложено стать кандидатом от Консервативной партии города Чардуэлл и Каллен-Вэлли на предстоящих выборах, и что мистер Ярт принял это предложение. Мистер Вайятт Джонс будет представлять интересы либералов».

Эдвард Клейтон обсуждал эти новости с Мартином и пытался оценить шансы Ярта на политическом поприще.

– Если его оптимизм насчет текстильной промышленности оправдается, он сможет достичь определенных высот.

– Но если только его расчеты не оправдаются…

Через несколько недель та же самая газета напечатала, что мистер Чарльз Ярт, владелец Хайнолт-Милл, к сожалению, по причинам личного характера вынужден отклонить предложенную ему честь стать кандидатом от Консервативной партии.

Мартин, прочитав эту заметку, понял, что были за личные причины. В городе распространились слухи, что дела у Чарльза Ярта идут не блестяще. Депрессия плюс огромные пошлины, наложенные Америкой на английские ткани, отразились на промышленности всей Каллен-Вэлли. Но Ярт, который не сократил производство, пострадал больше всех. Он потерял своих американских заказчиков. К тому же во время волнений в Вирджинии большая партия его тканей сгорела в Перри-Спрингс. Теперь на фабрике его работало только три станка. И даже это, по слухам, было с его стороны простым упрямством. Когда кончатся запасы шерсти, Хайнолт-Милл прекратит работу. На какой срок – этого не мог сказать никто.

Мартин слышал все эти слухи и боялся, что это правда.

Когда он думал о Кэтрин, он начинал волноваться еще сильнее.

* * *


Спустя пять месяцев, апрельским утром Чарльз Ярт стоял у окна в конторе своего адвоката и наблюдал за движением экипажей по Болд-стрит. Он курил сигарету, и его руки заметно дрожали. Алек Стивенсон сидел за своим столом, просматривая какие-то бумаги и делая записи. Он положил перед собой три документа, а остальные аккуратно сложил в стопку. Ярт повернулся и посмотрел на него, потом сел в кресло для посетителей.

– Ну? – резко спросил он.

– Чарльз, дела обстоят весьма плохо. – Насколько плохо?

– Хуже не бывает. Я просмотрел счета, представленные мне вашим бухгалтером, мистером Верни, и те данные, которые мне представили ваши кредиторы. Все вместе взятое оставляет весьма грустное впечатление.

– Вы хотите сказать, что я разорен?

– Мне бы не хотелось употреблять подобное слово в отношении моего старого друга, но…

– Тем не менее, это правда.

– Боюсь, что так.

Стивенсон посмотрел в лицо Ярта и увидел, как оно бледнеет у него на глазах. Хотя Стивенсон очень переживал за своего друга, он не стал ничего от него утаивать.

– Почему вы не пришли ко мне, когда у вас только начинались неприятности? Мы тогда смогли бы что-нибудь сделать. Торговля сукном приходила в упадок в течение последних двух или более лет, но вы не обращали внимания на все предупреждения. Вы покупали шерсть, за которую не могли заплатить, и делали ткань, которую было невозможно продать. Вы даже купили несколько станков и произвели дорогостоящие изменения в прядильном цехе. Но кроме того, я, к сожалению, должен констатировать, что вы слишком много тратили на роскошь.

– Я уже не делал этого в последнее время и даже старался экономить. Я продал много лошадей и сократил количество слуг…

– Вся эта экономия опоздала. Я сейчас говорю о прошлом. Простите, Чарльз, но вы многие годы жили не по средствам. Вы также делали слишком щедрые пожертвования. Последние два года вам крупно не везло. И эти ткани в Перри-Спрингс, – если бы они и не сгорели, боюсь, вам бы не удалось их продать даже по бросовым ценам.

– Я все знаю и был бы вам признателен, если бы вы перешли к самой сути дела.

– Хорошо, – Стивенсон посмотрел в свои записи. – Сказать вам по правде, ваши долги просто чудовищны. Особенно долг за шерсть. Тринадцать тысяч триста фунтов вы должны «Бурроуз и Оутс». Девятнадцать тысяч – «Пирри и Сын». Счета за уголь достигают двенадцати сотен фунтов, и вы все еще должны пятьсот за паровую машину, которую купили у Данна. Починка дамбы… и печи в красильне… кроме того, разные суммы, занятые у разных людей… Пять тысяч фунтов, взятых у вашего родственника мистера Джорджа Уинтера, и еще три тысячи, взятые у Генри Приса. Кроме того, есть достаточно большие счета за содержание домашнего хозяйства. Рента за дом на Конистон-Сквер… Счета от поставщика вина и бакалейщика…

– Сколько всего я должен?

– Несколько больше сорока трех тысяч фунтов.

– Нельзя ли избежать постановления суда о банкротстве? Вы говорили, что может быть что-то удастся сделать.

– Да, я надеюсь, что можно будет прийти к соглашению с кредиторами. Я уже попытался поговорить с некоторыми из них, и есть надежда, что они могут на это согласиться. Теперь ваша недвижимость. Хотя в некоторых случаях – это весьма сомнительный актив. Ваш склад по самую крышу забит тканями. Два года назад их стоимость покрыла бы все ваши долги, и у вас еще остались бы деньги, но в настоящий момент они практически не стоят ни гроша. Все это пойдет на аукцион, и я сомневаюсь, чтобы вы за них получили больше пяти тысяч фунтов. Кроме того, есть еще фабрика.

Снова Стивенсон посмотрел в записи. Он это делал только чтобы не смотреть в лицо Ярту, он прекрасно помнил все факты.

– По сведениям мистера Верни и мистера Мида, – он является советником ваших кредиторов, – фабрику, машины и станки, если повезет, можно будет продать за три-четыре тысячи фунтов.

– Вы сказали, если повезет? – резко и грубо переспросил Ярт.

Стивенсон посмотрел на него и увидел, что лицо его стало багровым.

– Вам разве неизвестно, сколько денег я потратил на расширение фабрики? Только стоимость строительства составила почти семьдесят тысяч фунтов. И это без учета оборудования. Если сложить стоимость старых зданий и всех усовершенствований, которые я ввел на этой фабрике, Хайнолт-Милл стоит, как минимум в два раза больше.

– Чарльз, вы прекрасно понимаете, что сейчас фабрика не стоит этого. Она будет стоить столько, сколько за нее дадут на аукционе. Но все дело в том, что в настоящее время никто не станет связываться с такой дорогой недвижимостью. Один из минусов Хайнолт-Милл – ее размеры. Вы же сами прекрасно все понимаете.

Ярт ничего не ответил, и Стивенсон вернулся к своим записям.

– Здесь список тех людей, которые должны вам небольшие суммы. Если нам удастся взыскать с них долги, то это составит примерно три тысячи фунтов. Стоимость вашей недвижимости равна примерно двенадцати тысячам фунтов. Если мы сможем получить все полностью, что в нашей ситуации весьма проблематично, то ваши кредиторы получат только по семь шиллингов за фунт.

Стивенсон отложил свои записи и откинулся в кресле. Через некоторое время он снова заговорил:

– Конечно, есть еще недвижимость, которую было бы легче всего реализовать. Мы еще не говорили об этом.

– Да, – сказал Чарльз. – Вы имеете в виду Ньютон-Рейлз. – Он с трудом вздохнул. – Неужели они могут заставить меня продать поместье? Оно перешло ко мне после женитьбы на Кэтрин.

– Согласно закону, оно принадлежит вам. Вы это знаете так же хорошо, как и я. Конечно, кредиторы могут заставить вас продать это поместье. Если им предлагают только семь шиллингов за фунт, они имеют право требовать компенсации. В суде без всяких сомнений будет принято постановление о продаже Ньютон-Рейлз. Но если ваши кредиторы согласятся на особые условия, а я уверен, что они согласятся, тогда они будут более покладисты. Они почти все жители Чардуэлла. Я представлю им все факты, и с вашего позволения напомню им, что вы много сделали для этого города и были весьма щедры в пожертвованиях.

Когда умер ваш отец, вы отдали Сейс-Хаус городу, и люди получили музей и картинную галерею. Когда требовались деньги на строительство зданий, вы всегда первый давали их. Вы были мудрым и энергичным членом городского Совета и прекрасно возглавляли ассоциацию суконщиков. Я также напомню этим людям, что все сильно выиграли от вашей энергичной деятельности, а город Чардуэлл, благодаря вам, стал известен на весь мир.

– Вы считаете, что сможете убедить их?

– Ну, я могу сказать только одно: я пытался поговорить с некоторыми и вижу, что у нас есть шанс. Они знают, что Ньютон-Рейлз является старым фамильным домом вашей жены. Тэррэнтов всегда уважали в наших местах, поэтому тут может быть еще одно очко в вашу пользу.

– Мне нужно присутствовать на собрании в пятницу?

– Я собираюсь выступать от вашего имени, поэтому мне кажется, что было бы лучше, если бы вы там не присутствовали.

– Хорошо, надеюсь, что вы правы.

Они встали, и Стивенсон проводил Ярта до дверей. Прощаясь, Чарльз сказал:

– Если бы мы только могли спасти Рейлз… Впрочем, я надеюсь, что вы сделаете все возможное. Я в этом уверен.

– Что известно вашей жене? Она понимает, в каком серьезном положении вы находитесь?

– Да, она все знает и понимает.


Кэтрин ждала его дома. На столе стоял поднос с графином и бокалами. День был сырой, и в камине пылали дрова. Чарльз налил бренди, осушил бокал до половины и подошел к огню. Кэтрин посмотрела на него:

– Все действительно так плохо?

– Да. Даже хуже, потому что до сих пор я на что-то надеялся. – Чарльз пожал плечами. – Наверно, я надеялся на чудо. – Он допил бренди и поставил пустой бокал на каминную полку – Кэт, я разорен. Фабрика и все, ради чего я работал, чего я пытался достигнуть, – все пошло прахом. Мы нищи, голы и босы. У нас ничего нет.

– Мой дорогой! – Кэтрин взяла его руки и прижала к своему лицу. – У тебя такие холодные руки, и ты весь дрожишь. Разреши, я налью тебе еще выпить.

Она подала бокал мужу и смотрела, как он пьет. Он дрожал, но лицо у него немного порозовело.

Они стояли, прижавшись друг к другу перед огнем, и молчали. Чарльз поцеловал жену в щеку, потом поставил бокал и попробовал пересказать ей разговор со Стивенсоном.

– Ты сможешь выплатить наши долги? – прервала она его.

– Нет, целиком не смогу. Я вынужден продать все, но мои кредиторы смогут получить всего лишь семь шиллингов за фунт. Если бы они дали мне некоторое время, чтобы фабрика снова начала приносить прибыли… Может тогда…

– Семь шиллингов? И это все? – Кэтрин пораженно посмотрела на него. – Даже если мы продадим наш дом?

– Я надеюсь, что нам не придется продавать наш дом. Стивенсон надеется, что кредиторы не будут настаивать на этом. Он собирается обратиться к ним и напомнить, как много я сделал для города, и что им предоставляется возможность как-то отблагодарить меня за мою прежнюю щедрость. Он считает, что они должны быть ко мне великодушны.

– Ты с ним согласен? – спросила Кэтрин. – Ты разрешил ему выступать от своего имени?

– Ну, мне конечно неприятно, что придется унижаться перед этими людьми, но Стивенсон прав, говоря, что я много сделал для города. И если для того, чтобы сохранить Рейлз, надо унижаться, – что ж, придется проглотить свою гордость. Он также хочет им напомнить, что Рейлз твой фамильный дом. И я буду поражен, чтобы не сказать больше, если Пирри и все остальные потребуют продажи имения. Ваша семья владела им многие годы.

В комнате воцарилась тишина. Кэт села на кушетку и посмотрела на Чарльза.

– Ты сказал, что тебе придется проглотить твою гордость. Но здесь затронута не только твоя, но и моя гордость.

– Не понимаю, что ты хочешь сказать.

– Чарльз, – неожиданно резко заговорила Кэтрин. – Неужели ты считаешь, что хорошо сохранить Рейлз, даже если это означает неуплату долга?

Чарльз не мог отвести от нее взгляда. Он покраснел.

– Конечно, они получат немного, но они-то смогут работать, а для меня все кончено.

Чарльз попытался взять себя в руки и продолжал:

– Это наш дом. Он достался тебе, а потом мне – твоему мужу. Впоследствии он перейдет нашему сыну. Так и должно быть. Что скажет мне мой сын, когда узнает, что я был вынужден продать Ньютон-Рейлз? Дом, который принадлежит ему по праву?

– Дику уже почти тринадцать лет. Он умный мальчик, и у него есть понятие чести. Что он скажет, если ты ему объяснишь, что хочешь сохранить дом и не заплатить долги?

– Ты действительно считаешь, что если я попытаюсь сохранить Рейлз, то совершу бесчестный поступок?

– Мне кажется, что сейчас ты неправильно воспринимаешь некоторые вещи. Из-за всего случившегося ты в шоке.

– Вот как?

– Например, каковы твои планы на будущее, если придется расстаться с Хайнолтом?

– Мне нужно будет найти работу. Устроиться управляющим на чьей-то фабрике.

– Сколько ты будешь зарабатывать?

– Наверно, очень мало.

– Тогда на какие средства мы будем здесь жить? – спросила его Кэтрин.

Чарльз ей ничего не ответил.

– Чарльз, есть еще кое-что. Что будет, если кредиторы не пойдут навстречу мистеру Стивенсону? Что ты тогда будешь чувствовать? Ты будешь жалеть, что обратился к ним с подобной просьбой. Тебе будет стыдно, ты будешь унижен, и ты не должен забывать, что я буду чувствовать то же самое.

– Ты мне только что сказала, что если даже кредиторы откликнутся на нашу просьбу, ты все равно будешь испытывать стыд.

– Да, ты совершенно прав. Я больше никогда бы не смогла чувствовать себя здесь счастливой после всего, что случилось.

Кэтрин следила за выражением лица мужа. Она сердцем ощущала ту боль, которую испытывал Чарльз.

Наконец он заговорил снова. Голос его был хриплым, но он уже владел собой.

– Мне кажется, что ты ни о чем не жалеешь. Ты скажешь, что ни к чему не принуждаешь меня, что все решаю я сам. Конечно, ты права. Но должен тебе сказать, что мне от этого не легче.

– Мне бы хотелось сказать тебе что-нибудь в утешение.

– Мне бы этого тоже хотелось.

– Однако сделать ничего нельзя. Сейчас я снова пойду к Стивенсону и скажу ему, что мы решили продать Рейлз. Потом придется сообщить грустные новости Дику и Сюзанне.

– Может, лучше мне сначала поговорить с ними? – предложила Кэтрин.

– Да, пожалуй.


ГЛАВА ВОСЬМАЯ


Мартин целый месяц путешествовал по Европе. Когда он сошел с поезда в Чардуэлле, то сразу заметил доску объявлений. В одном объявлялось о продаже Хайнолт-Милл, другое сообщало о продаже поместья Ньютон-Рейлз. И то и другое продавалось с аукциона, но можно было также заранее договориться о продаже с хозяином.

Мартин нанял коляску, но отправился домой не сразу. Вместо этого он поехал в город к Сэмсону Годвину, бывшему своему опекуну, который до сих пор оставался его адвокатом и близким другом.


На следующее утро в одиннадцать часов Алек Стивенсон появился в Рейлз в кабинете Чарльза, который писал письма. По просьбе Стивенсона послали за Кэтрин. Когда она пришла, Стивенсон объяснил причину своего визита.

– Я просил вас, миссис Ярт, присутствовать при нашем разговоре, потому что это касается вас обоих. Ко мне обратился один джентльмен с предложением купить Хайнолт-Милл со всем оборудованием по личной договоренности. Потом он бы хотел сдать фабрику вам в аренду на три года, чтобы вы могли снова начать работать и пытаться продавать вашу продукцию.

Ярт нахмурился и потом резко сказал:

– Кто бы ни был этот человек, он весьма добр. Но если он знает, как обстоят мои дела, а он это, видимо, знает, то он должен понимать, что у меня нет денег, чтобы продолжать работу, и более того, у меня нет надежды, что я смогу их достать в ближайшее время.

– Этот джентльмен знаком с положением дел, и он желает дать вам в долг сумму в две тысячи фунтов. Эту сумму вы ему выплатите, когда ваши дела поправятся.

– Кто же этот джентльмен? – отрывисто спросил Ярт.

– Прежде чем я отвечу на этот вопрос, я должен сообщить вам, что этот же джентльмен желает купить Рейлз. Он предлагает двадцать тысяч фунтов за поместье.

Пятнадцать тысяч за землю и пять тысяч за дом. Ему также хотелось бы купить и ту вашу обстановку, с которой вы пожелаете расстаться. Чарльз и Кэтрин молчали.

– Это весьма щедрое предложение, – подытожил Стивенсон.

– Не могу понять, в чем тут дело, – сказал Чарльз. – Предложенная сумма гораздо выше того, на что мы рассчитывали. Я даже думаю, что возможно вы ошибались и в остальных расчетах. Если этот анонимный покупатель хочет заплатить нам столько, может другие предложат еще больше? Мне кажется, что этому джентльмену стоит попытать своего счастья на аукционе наравне с остальными. Может Хайнолт вместе с оборудованием и тканями, находящимися на складе, принесет нам сумму, достаточную для оплаты всех долгов, а что-то может быть останется нам и на жизнь? Ведь на самом деле фабрика стоит гораздо дороже.

– Это настолько невероятное предположение, что его не стоит даже обсуждать. Сейчас такой спад, что недвижимость покупают только по бросовым ценам. Чарльз, вы это знаете так же хорошо, как и я. Если Ньютон-Рейлз будет выставлен на аукцион, тот же самый покупатель получит его всего лишь за восемь или девять тысяч.

– Он что, не знает об этом?

– Конечно знает. Он не глупец. Он предложил более высокую цену, зная, что ваши кредиторы будут этому рады, и вам не придется переносить унижение публичного аукциона.

– Мое мнение имеет какое-нибудь значение? – спросил Чарльз.

– Что касается фабрики – да. Потому что он ее покупает только в том случае, если вы пожелаете взять ее у него в аренду. В противном случае она его не интересует. Что же касается поместья, то ваше мнение и мнение миссис Ярт станет известно кредиторам, и я уверен, что они примут его во внимание. Но, как я уже говорил, они, видимо, предпочтут, чтобы вы продали его, потому что иначе они потеряют деньги.

– Другими словами, вы хотите сказать, что наше обсуждение было простой формальностью.

– Формальности тоже следует выполнять.

– И как же зовут этого милейшего джентльмена?

– Мистер Мартин Кокс.

Ярт не поморщился, но смог заговорить только спустя некоторое время.

– Кокс предложил купить Хайнолт-Милл и одолжить мне две тысячи, чтобы я арендовал у него фабрику? Интересно, почему?

– Он сочувствует и хорошо относится к миссис Ярт.

– Ах вот оно что! Понятно. По-видимому, старые привычки умирают с трудом. По-моему, старик Руфус Кокс был ростовщиком. Наверное, сын следует примеру отца. В отношении его предложения купить Хайнолт-Милл, ответ – нет! У меня нет желания продаваться в рабство мистеру Мартину Коксу или кому-либо другому. Что же касается Рейлз, я должен сначала обсудить предложение с моей женой. Хотя я понимаю, что это пустая формальность, но тем не менее… К концу дня я сообщу вам наше решение.


– Мартин Кокс! – воскликнул Чарльз, когда они остались одни с Кэтрин. – Как странно, что сын каменщика постоянно вмешивается в нашу жизнь!

– Да, – ответила Кэтрин, рассеянно глядя на него. Потом она добавила: – В этом нет ничего странного. Несмотря на то, что ты о нем думаешь, наша семья всегда считала его другом.

– Признаюсь, я никогда не понимал, почему вы так высоко цените его. Я его всегда считал нахалом, который хитростью пробрался к вам в дом и очаровал всех, особенно твою сестру Джинни.

– Нет, Чарльз, все было совсем не так. Папа был должен деньги Руфусу, и тот дал ему отсрочку. За это Мартин приходил к нам учиться. А потом уж мы стали друзьями.

– Как бы там ни было, вы были добры к нему, и в благодарность за это он хочет выжить тебя из твоего дома!

– Ты совершенно нелогичен. Мы продаем дом. Мартин желает его купить. Мистер Стивенсон считает, что он предложил высокую цену.

– Может, она и высокая, но от нее получат пользу только мои кредиторы.

Кэтрин молчала. Чарльз, увидев выражение ее лица, покраснел от стыда.

– Я знаю! Знаю! Мне не следовало говорить подобные вещи! Но я сейчас себя так паршиво чувствую, что не могу быть благодарным и вообще ясно мыслить. Мне не нравится, когда меня жалеют. Мне не нужно, чтобы меня опекал мистер Кокс. Наверное, я со временем смогу к этому привыкнуть, но пока это не так, я тебя прошу мириться с моими резкостями. Что касается предложения Кокса, я понимаю, что ты бы хотела, чтобы я его принял.

– Да, ты прав. Мартин не ошибся, мне хотелось бы избежать продажи нашего дома с аукциона.

– Тебе не обязательно там присутствовать. Мы к тому времени уже можем уехать отсюда. Но я понимаю твои чувства. Только представить себе, что здесь может происходить аукцион… Люди бродят по нашему дому… заглядывают в каждый шкаф и комод, трогают наши любимые вещи… Если мы продадим дом Мартину Коксу, нам не придется переживать этого. Мне, наверно, нужно быть ему благодарным, но сейчас я чувствую только одно: Боже, как я мог допустить, чтобы ты очутилась в таком положении! Я просто не могу пережить этого!

В его голосе слышалось отчаяние.

У Чарльза исказилось лицо, он сжал кулаки и, вскочив с кресла, встал у незажженного очага.

– Когда я вспоминаю о своих планах, о том, что я хотел сделать… Мне так хотелось стать достойным тебя! Стать человеком, которым бы гордилась ты и наши дети. Я надеялся сделать карьеру, работать в Парламенте. Почему мне так не повезло, почему все мои планы и надежды рассыпались в прах? Я потерял не только фабрику, но и твой любимый дом, принадлежавший вашей семье с давних пор. Я никогда не прощу себе этого. Никогда, никогда! Я сам пал и потащил тебя за собой. Я – банкрот, бедняк и проигравший человек!

Кэтрин поднялась и подошла к мужу, протянув к нему руки.

– Чарльз, мы не настолько бедны. Мы принадлежим друг другу, и у нас есть наши дети. Ты еще молод, у тебя есть энергия, знания, опыт. Ты сможешь работать. Тебе просто придется начать все сначала.

– С самой низшей ступеньки служебной лестницы!

– Что поделаешь! И другие люди начинали так же и добирались до самого верха. Л ведь у них не было твоих преимуществ.

Чарльз повернулся и посмотрел на Кэтрин. Его осунувшееся лицо стало немного спокойнее.

– Пока ты веришь в меня, я смогу сделать почти все. Хотя сейчас даже не представляю, где смогу найти себе работу после всего, что со мной случилось.

– Чарльз, – волнуясь, сказала Кэтрин, – почему бы тебе не подумать о предложении Мартина? Он хочет помочь тебе. Мне кажется, тебя смущают его мотивы, но я его знаю гораздо лучше, чем ты. Мне бы хотелось убедить тебя…

– Нет, Кэтрин! Даже не пытайся. Ты слышала, что я сказал Стивенсону. Я не изменю своего мнения. Даже твои убеждения не помогут. Это мое последнее слово.

– Я не понимаю тебя, – сказала Кэтрин. – Почему он тебе так не нравится?

– Все, что мне в нем не нравится, выразилось в его желании купить Ньютон-Рейлз. Он – выскочка! Он вульгарен и неискренен! Он хочет отнять у нас наш дом, а я не могу помешать ему. Он изображает из себя джентльмена, но стоит на стороне рабочих. Но если он нацелился на наше поместье, ему предстоит еще много разочарований…

– Что ты имеешь в виду?

– Несмотря на то, что сказал Стивенсон, может быть, будут еще лучшие предложения. Мне кажется, что моим кредиторам не следует торопиться и принимать на веру предложение Мартина Кокса. Я должен написать Стивенсону и особенно подчеркнуть мои соображения по этому поводу.

Однако надежды Ярта не оправдались. Когда кредиторы узнали о предложении Мартина, они сразу же приняли его, боясь, что он может передумать. И процесс передачи собственности пошел официальным путем. Вскоре была продана с аукциона текстильная фабрика со всеми станками и сырьем. Ее купил Оливер Херн, и это означало, что Херны, уже владевшие фабрикой Бринк-энд, теперь стали самыми крупными производителями текстиля во всей Каллен-Вэлли.

После продажи всей недвижимости Ярт смог выплатить своим кредиторам по пятнадцать шиллингов и три пенса на фунт. Все его дела были закончены. Первый раз в жизни он стал неимущим и без работы. У него осталась лишь небольшая сумма денег, вырученная от продажи украшений Кэтрин.

Однажды дождливым июльским утром Чарльз со своей семьей переехали в маленький дом на Крайер-Роуз, в бедном районе Чардуэлла. Они взяли с собой лишь ту мебель, которая могла поместиться в их новом доме. «Самое необходимое», как выразился Дик, когда они обсуждали это событие с сестрой Сюзанной. Из прежней роскоши они оставили лишь пианино и уэлльскую арфу.

Все остальное перешло к Мартину, и они получили за это от него две с половиной тысячи фунтов.

– Интересно, какой он, – сказала Сюзанна.

– Мама сказала, что мы когда-то видели его много лет назад, когда тетя Джинни устраивала праздник.

– Я его не помню.

– И я тоже. Это было так давно.


Чарльз внимательно просматривал местные газеты, но безрезультатно. Работы для него не было. Требовался работник в Дейзи Бенк за двадцать один шиллинг в неделю; клерк за девятнадцать шиллингов в неделю. Требовались обработчики тканей и сортировщики. Но никому не был нужен управляющий.

Так прошло шесть недель, когда он получил записку от Джорджа Эйнли из Кендалл-Милл. Тому требовался мастер. Он просил, чтобы Чарльз зашел к нему обсудить условия. Кендалл была небольшая фабрика, расположенная в трех милях, в Белфри. Эйнли раньше был обработчиком тканей, а сейчас организовал камвольное производство и изготовление дешевого грубого твида. Его ткани хорошо продавались, и он постепенно и осторожно начал расширять производство.

– Теперь у меня своя прядильня, и мне нужна еще пара глаз, потому что сам я не могу поспеть везде. Если желаете, можете приступить к работе, я буду вам платить сотню фунтов в год.

– Хорошо, я согласен. Но это, конечно, не то, на что я рассчитывал, и должен вас честно предупредить, что как только мне подвернется что-то более интересное, я сразу же уйду от вас.

– Все очень просто, мистер Ярт. Любая из сторон предупреждает за месяц, вот и все. Теперь пойдемте, и я вам покажу, чем мы здесь занимаемся.

– Все дело в том, – раздраженно сказал он Кэтрин, – что я буду выполнять обязанности менеджера за одну шестую часть его зарплаты. Но если бы ты слышала, как со мной разговаривал Эйнли, то могла бы подумать, что он оказывает мне огромную услугу.

Он злился, возмущался, и когда после первого рабочего дня Кэтрин спросила у него, как дела, он резко оборвал ее:

– Я не желаю говорить об этом.

Однажды вечером он возвратился домой с работы и швырнул на стол образцы тканей.

– Может, тебе будет интересно посмотреть, какую дрянь я делаю на Кендалл-Милл. И это Джордж Эйнли называет тканями! Он называет это «костюмная ткань Кендалл»! А по мне, это просто мешковина.

Но он все-таки ходил на работу и получал деньги. Он решил, что им нужна горничная. Хотя Кэтрин протестовала и говорила, что в таком маленьком доме они с Сюзанной вполне могут наводить порядок сами, переубедить его было невозможно. Он не мог смириться с тем, чтобы жена и дочь занимались тяжелой работой по дому. Кэтрин хотела давать уроки музыки, чтобы подработать, но Чарльз и слышать не желал об этом.

– У тебя жизнь и так не сладкая, еще не хватало давать уроки кому-то.

– Но мне было бы приятно заниматься этим. Почему ты не разрешаешь мне помочь? В нашем положении мы должны делать все возможное, чтобы ты когда-нибудь смог вернуть фабрику.

– Кэтрин, ты можешь себе представить, сколько на это понадобится времени?

– Нет, но зато я знаю, что времени понадобится еще больше, если мы будем тратить деньги на ненужные вещи.

– Горничная стоит так дешево, что об этом даже не стоит говорить. Я поражен твоим предложением давать уроки. Я не удивлюсь, если ты захочешь стать прачкой, – заявил ей Чарльз.


Дику и Сюзанне было трудно приспособиться к новой жизни. Дика забрали из колледжа в Скенфилде, и он теперь учился в средней школе Чардуэлла. Хотя ему там нравилось, но возникали проблемы.

– Директор школы очень хороший человек, – рассказывал он Кэтрин. – Все дело в других учениках. Они постоянно напоминают мне, что эта школа после колледжа – для меня ступенька вниз. Например, об этом все время говорил Райленд: «Мы понимаем, что вы привыкли к другому, но вам придется привыкать к нашей школе». Главное, это все неправда. Эта школа ничем не хуже колледжа, а в некотором отношении даже лучше.

– Почему бы тебе не сказать им об этом? – предложила Кэтрин.

– Ты считаешь, что я должен это сделать?

– Конечно, если это правда.

Сюзанна не ходила в школу. У нее была гувернантка. Сейчас с ней занималась мать, и они обе были довольны этим. Но ей, как и Дику, было трудно приспосабливаться к новой жизни в новом домике. После Рейлз домик казался крошечным, хотя по местным меркам считался большим. Комнаты были маленькими и темными, с небольшим количеством мебели. Сквозь стены были слышны голоса соседей. При доме не было сада. Сзади только был небольшой замощенный кусок земли, который приходилось делить с двумя соседними домами. Мешал шум. По улице постоянно проезжали экипажи; грохот сукновальных машин на фабрике Флит-Миллс раздавался на весь район; шумела вода в запрудах, гремели водяные колеса, кричали люди – все это называлось «грохот Кал-лена».

Но гораздо хуже шума была жуткая вонь, когда отходы фабрики спускали в соседние речушки и ручьи.

– В Хайнолт никогда не было такого запаха, – возмущенно заявила Сюзанна.

Но ее брат справедливо заметил, что на фабрике не разрешали спускать отходы, если приходили посетители.

– Тогда я не знаю, как там могут работать люди.


Дети много жаловались в эти первые недели, после переезда, но при отце – никогда, потому что мать запрещала.

– Вашему отцу пришлось много пережить в этом году, да и сейчас ему нелегко. Вам не следует огорчать его.

– Некоторые ребята в школе говорят, что папа сам виноват в том, что с нами случилось. Это правда, мама?

– Твой отец делал ошибки, – сказала Кэтрин. – Вы же знаете, что сейчас плохо идут дела. Он просто не рассчитал, как долго все это продлится.

– Поллард говорит, что его отец потерял деньги из-за нашего папы. Мистер Поллард чинил дамбу в Хайнолте в прошлом году, и ему ничего не заплатили.

– Мальчики плохо к тебе относятся?

– Нет. Теперь уже нет. Мне кажется, что им иногда бывает меня жалко.

– Ой, как противно! – заявила Сюзанна.

Бывали и радости у детей, когда их тетушка Джинни заезжала за ними в карете и везла в Чейсленд. Джинни ужасалась, что ее сестре приходилось жить в этом домишке, она просто не могла переносить этого.

. – Почему ты мне не разрешаешь поговорить с Джорджем, чтобы вы переехали к нам? Я уверена, что он согласится. Ему так же, как и мне, неприятно, что вы живете в подобном месте.

– Нет, Джинни, нельзя. Если даже Джордж согласится, Чарльз никогда не пойдет на это. И дело не только в гордости. Ты же знаешь, что они поссорились.

– Я все знаю, это случилось из-за того, что Джордж одолжил деньги Чарльзу и не получил обратно всю сумму. Господи, деньги вообще ничего не значат! Но Джордж иногда бывает очень вредным! Он вообще не склонен прощать людей. Я хотела, чтобы он купил Рейлз и чтобы вы продолжали там жить, но он отказался даже обсуждать это.

– Конечно, он не стал бы этого делать, – заметила Кэтрин. – И тебе не стоило предлагать ему это.

– Я даже не знаю, кого я ненавижу больше, Чарльза – за то, что он потерял Ньютон-Рейлз, или Мартина Кокса за то, что он купил его.

– Джинни, кто-нибудь все равно купил бы его.

– Да, и я любого возненавидела бы. Но то, что это сделал Мартин Кокс, мне не нравится больше всего!


Мартин не вступил во владение Ньютон-Рейлз сразу же, потому что тяжело заболел гриппом. Ему пришлось вылежать несколько дней в постели, и еще неделю врач не разрешал выходить из дома. Но как только он выздоровел, сразу же отправился в старый особняк и там в первый раз посмотрел на него глазами хозяина.

По его просьбе в кухне собрались слуги, помнившие его еще мальчиком-каменщиком. Дворецкий и слуга, нанятые Яртом, были давно уволены, так же как экономка, гувернантка и новая горничная. Оставались кухарка и прежние горничные, Джоб, садовник и конюх Шерард. Они все выстроились перед Мартином с мрачными лицами.

– Я понимаю, что вы чувствуете, – сказал он. – Кто-то, возможно, вообще не сумеет приспособиться к смене хозяев. Но мне бы хотелось менять здесь как можно меньше, и я надеюсь, что вы останетесь.

Они посмотрели на него, потом друг на друга, и за всех начала говорить кухарка:

– Конечно, нам неприятно все то, что здесь произошло. Было бы странно, если бы мы думали по-другому. Но миссис Ярт попросила нас остаться и прислуживать вам. Пожалуй, нам придется так и поступить. Кроме того, мне – некуда идти, мне уже слишком много лет, и никому не нужны старые слуги. Здесь я проработала тридцать четыре года. Я пришла сюда, когда родилась мисс Кэтрин. Я всегда думала, что буду прислуживать ей до самой моей смерти. – У нее задрожали губы, но она справилась с волнением и продолжала: – Этому было не суждено свершиться, но я могу остаться в этом доме. Мистер Кокс, я даю слово, что буду честно вам служить. Горничные думают так же.

Мартин посмотрел на Джоба и Джека Шерарда.

– То же самое, – ответил ему садовник.

– Я тоже. По крайней мере, пока… – заверил его конюх.


Мартин болел очень серьезно, и когда он ходил по дому и саду, то никак не мог понять, почему у него время от времени кружится голова – то ли после гриппа, то ли оттого, что все вокруг теперь принадлежит ему. Он испытывал подъем, казалось, что весь мир принадлежит ему. Кроме того, у него было чувство очищения, которое приходит после выздоровления, когда все чувства обострены и все вокруг кажется невыносимо прекрасным.

Бледный солнечный свет, проникающий в зал через окно-фонарь; венецианская ваза на полированном столе; чаша чеканной меди; внизу у лестницы на резном комоде керамическая ваза с цветами.

Прошло тринадцать лет с тех пор, как он в последний раз был в этом доме. Но здесь мало что изменилось, не считая нового крыла, пристроенного Яртом в 1849 году. В большом зале стояла старая тяжелая мебель – дубовый стол и такие же стулья, диванчик с высокой спинкой, кресла. Старинный буфет и высокие часы в футляре – на лестничной площадке. Он помнил их с тех самых пор, и удивительно, но все это теперь принадлежит ему. Не только мебель, но ковры, занавеси, гобелены, картины и портреты на стенах.

Семейное серебро и фарфор, хрусталь и даже книги в библиотеке.

Но вместе с чувством воодушевления и гордости пришла грусть: вещи напоминали о тех, кто недавно покинул это место. Рояль в гостиной напоминал о Кэтрин. Крышка его была поднята и на подставке стояли ноты. Это был этюд Шопена. Мартин прекрасно помнил, когда он услышал его в первый раз. Этюд играли в музыкальной комнате наверху, и Мартин тогда сказал, что это самая прекрасная музыка на свете. Интересно, помнит ли об этом Кэтрин? Интересно, что означали ноты, оставленные на пюпитре, – прощение его поступка или нет? Он решил, что все-таки прощение, но легче ему почему-то не стало.


Мартин переходил из комнаты в комнату. Призраки прошлого сопровождали его. Он вышел на задний двор и посмотрел на кухонное крыло. Его перестроили после пожара, когда погиб Хью Тэррэнт, пытаясь спасти горничную Алису Херкомб.

Пока Мартин стоял там, к нему подошла кухарка. Она хотела спросить насчет ленча, но, увидев его лицо, промолчала. Когда Мартин повернулся к ней, она сказала совсем не то, что собиралась:

– Если бы не тот пожар, мистер Хью был бы жив, и тогда не пришлось бы продавать дом. Он был настоящим хозяином. Но…

– Я понимаю. Теперь здесь буду жить я. Но я хочу вам сказать… Если бы я мог вернуть прошлое, я бы обязательно сделал это. Я действительно желал бы этого всем сердцем.

– Вот как? – засомневалась кухарка. – Но тогда вы не стояли бы здесь и не смотрели на все это глазами хозяина.

– Все равно, – сказал Мартин.

Пожилая женщина посмотрела на него. Ее полное круглое лицо было очень серьезно.

– Какой смысл рассуждать об этом? Никто не может вернуть прошлого. Нам придется мириться с существующим порядком вещей. Но я вам уже сказала, мистер Кокс, нам, старым слугам, трудно привыкать к новому хозяину, особенно если…

– Я понимаю.

– Мы же знаем вас так давно. Наверно, было бы лучше, если бы вы были для нас совершенно новым человеком. Но мы все помним, как вы мальчиком, плохо одетый, приходили сюда. Вы тогда работали вместе со своим отцом каменщиком. Потом вы ходили учиться. Вы были высоким и худым парнем – кожа да кости. Я помню, мисс Кэтрин говорила мне, что вы плохо питаетесь и что вас нужно немного подкормить.

Она замолчала, но не отводила от него взгляда.

– Мне кажется, что вы мало изменились с тех пор, хотя стали джентльменом. Вы такой же тощий, как и тогда.

– Я тяжело болел гриппом, вот и все.

– Да, конечно. Но, мистер Кокс, в любом случае я вижу, что вас нужно подкормить, поэтому пойду и приготовлю вам хороший ленч. И еще мне кажется, что вам сейчас обязательно нужно выпить крепкого бульона.

Когда она ушла, Мартин отправился на конюшню. На куче соломы дремали два спаниеля. Они вскочили, подошли и принялись его обнюхивать, виляя хвостами. Мартин присел и погладил их. Шерард сказал, что собак зовут Снаг и Квинс.

– Вы не помните старую Тессу, которую ужалила гадюка много лет назад? А ее щенка Сэма, которого вы спасли? Это сыновья Сэма. Серый – Снаг, а абрикосовый – Квинс. Когда Ярты уезжали, им пришлось оставить собак. Там, где они сейчас живут, нет места для собак. Они спят на конюшне, потому что миссис Ярт боялась, что вы не захотите держать их в доме. Но за ними надо следить, иначе они будут постоянно лезть в дом. Они привыкли жить там и все еще очень скучают…

– Да, – хрипло сказал Мартин.

Несколько секунд он больше ничего не мог выговорить. Он опять нагнулся и начал ласково трепать лохматые уши собак, а они смотрели на него грустными коричневыми глазами.

– Не нужно выгонять их из дома. Пусть ходят туда по-прежнему.

Он еще поговорил с Шерардом, обсуждая, как доставить сюда его остальных лошадей из Филдингса. Потом пошел в дом и позвал собак. Они побежали за ним.


Хотя Чарльз Ярт продолжал жить в Чардуэлле, он уже не принимал никакого участия в жизни города. Он вышел из состава городского Совета и из всех остальных общественных организаций. Кроме работы, он никуда не ходил. На фабрику он шел полями, чтобы не встретиться со своими прежними знакомыми. Старые друзья иногда приглашали его на обед, но он отказывался, потому что, как он объяснил жене, не мог в свою очередь приглашать их из-за отсутствия денег.

– Но, – возражала Кэтрин, – если они настоящие друзья, то должны приходить к нам, как бы мы ни жили.

– Я не собираюсь никого проверять на истинную дружбу.

– Значит, ты хочешь совершенно отрезать себя от всего мира?

– Мир прекрасно проживет и без меня!

– Но не ты же изменился, изменилась наша жизнь, а мы остались теми же людьми, как и раньше.

– Для тебя, может быть, это так, но не для меня. И конечно, я стал совершенно иным для моих бывших знакомых. В их глазах я – банкрот и неудачник. Я для них ничем не лучше рабочих.

– Значит, ты смирился с поражением?

– Что я могу сделать? Моя фабрика отошла Хернам, а дом – Мартину Коксу. Как же они теперь довольны собой! Как они хохочут и радуются, эта парочка!

– Только не Мартин, – возразила Кэтрин. – Он никогда не станет злорадствовать!

– Откуда тебе известны его чувства и мысли?

– Потому что я его знаю гораздо лучше, чем ты. Я знала его еще мальчиком. Он стремился учиться, был таким восприимчивым.

– Конечно, и был влюблен в твою сестру Джинни, если я правильно понимаю. Но, к счастью, сыну каменщика не удалось получить все! Хотя бы это меня успокаивает! Выскочка получил далеко не все!

– Мне жаль, что ты так говоришь.

– Кэтрин, я не могу тебя понять! Неужели тебе не безразлично, что Мартин Кокс живет в нашем доме?

– Конечно, мне очень обидно, что нам пришлось покинуть этот дом, но что касается самого Мартина…

– В том-то все дело. Мы не должны были его покидать. Если бы мы послушались Стивенсона, мы могли бы сохранить дом. Но ты настояла, чтобы его продать. Дом, который должен был перейти к нашему сыну!

– Чарльз, у тебя еще много долгов. Дик все понимает и принимает… Он понимает, что это дело чести. Всякий раз, когда мы с тобой об этом заговариваем, ты теряешь чувство реальности. Если бы мы даже остались в Рейлз, мы бы не смогли содержать этот дом.

– Если бы мы остались в Рейлз, у нас могла быть иная жизнь. Меня уважали бы. Л теперь я живу в этой хибаре, и они понимают, что я опустился слишком низко, отсюда и соответствующее отношение. Если бы я все еще жил в Рейлз, может быть, мне бы предложили стать партнером в каком-нибудь деле…

– Разве для этого не потребовалось бы денег?

– Совсем необязательно. Мой опыт работы чего-то стоит. Любой приличный работодатель с удовольствием платил бы мне за мой опыт. Я мог бы взять в долг, представив Рейлз в качестве залога. Я так уже делал, когда строил новое крыло. Но теперь об этом говорить уже поздно…

Чарльз отвернулся и на какое-то время уставился в пространство. Потом вышел из дома. Его ужин остался на столе – несколько кусков холодной постной баранины и холодная картофельная запеканка с луком. Кэтрин встала, прикрыла тарелку и поставила все в буфет.

* * *


Когда у Чарльза бывало подобное настроение, ему становилось легче после прогулки по холмам. Иногда он гулял часами и возвращался домой совершенно измученный.

Чарльз ненавидел свой дом в Крайер-Роуз. Там нельзя было побыть одному. Болтовня детей действовала ему на нервы, и он часто срывался. Он продолжал просматривать газеты, надеясь найти другую работу. Но все еще продолжался спад в текстильной промышленности, и большинство фабрик в Каллен-Вэлли оставались на грани банкротства. Это касалось и Хайнолт-Милл. И хотя Чарльз иногда злорадствовал, что Херны откусили слишком большой кусок пирога, все это только усугубляло его плохое настроение. Как он мог на что-то надеяться, если будущее текстильной промышленности было таким туманным? На мировых рынках шерсти великолепного качества предпочитали дешевые камвольные ткани и твиды, подобные тем, что вырабатывали на Кендалл-Милл.

Он ненавидел свою службу. На фабрике не было четкого распорядка работы. Ткацкий цех был старым, с очень плохим освещением. Окна никогда не мылись. Деревянные полы были скользкими от грязи, пролитого керосина и масла. Кроме того, он знал, что рабочие посмеиваются над ним. Им нравилось, что бывший богач сейчас работает наемником, почти как они сами.

Как-то Джордж Эйнли нанял нового работника, и Чарльзу показалось знакомым его лицо.

– Мне кажется, я вас знаю.

– Да, сэр, вы правы. Я работал раньше у вас на фабрике. Но мы вскоре расстались.

– Да, да, теперь я вспомнил. Ваше имя Хопкинс. Я уволил вас за дерзость. Надеюсь, с тех пор вы стали поскромнее.

Рабочий улыбнулся и коснулся своей шапки.

– Надеюсь, и вы тоже, сэр Ярт.

Чарльз пожаловался Эйнли, но тот его не поддержал.

– Вам вообще не следовало обращать на него внимания. Вы сами его спровоцировали.

* * *


Он проработал на фабрике уже почти два месяца, когда разразился скандал в цехе, где ткань очищали от узлов и затяжек. Чарльз был недоволен работой и велел переделать. Рабочие пожаловались Джорджу Эйнли, и тот вызвал Чарльза к себе в конторку.

– Мои рабочие знают свое дело. Им было сказано не тратить лишнего времени на эту ткань. Это часть специального заказа для Уинтертона, и я обещал, что мы доставим его на следующей неделе.

– Нет никакого смысла отправлять ткань, если она сразу же вернется обратно на доработку.

– Ничего подобного, – ответил ему Эйнли. – Я запросил за нее очень низкую цену.

– Низкая цена или нет, – продолжал спорить Чарльз, – я просто не понимаю, как вы можете производить подобные тряпки и называть это тканью!

– Но я зато могу продать все, что я произвожу, мистер Ярт. А это получше того, чем вы занимались последние два года в Хайнолт-Милл. Кроме того, я оплачиваю все мои счета и регулярно плачу моим рабочим зарплату.

– Если вы считаете, что я останусь работать у вас после подобных разговоров…

– Как пожелаете. Мне все равно. – Эйнли с отвращением посмотрел на него. – Я и раньше понимал, что не следует нанимать на работу человека, занимавшего прежде высокое положение. В особенности, если это человек вроде вас.

– Вы, кажется, забыли, – ответил ему Чарльз, – что вы сами предложили мне работу, сказав, что вам нужен мастер.

– Да, но мне пришлось это сделать по просьбе моего друга и хозяина этой фабрики.

– Что это за друг?

– Мартин Кокс.

– Теперь вам придется поискать себе кого-нибудь другого, – заметил ледяным тоном Чарльз.

* * *


Когда он вернулся домой, у входной двери на коленях стояла Кэтрин, отмывая белые каменные ступеньки. Он был поражен. Все соседи и прохожие могли видеть. Он не мог этого пережить. Кэтрин взглянула ему в лицо и увидела, что оно было мертвенно-бледным. Она молча отодвинулась в сторону, и он также молча прошел мимо нее в узкий коридор. Он дождался, пока она вытерла последнюю ступеньку, поднялась на ноги и закрыла дверь.

Когда он заговорил с ней, голос у него дрожал от ярости.

– Почему ты моешь полы? Где наша служанка?

– Элли стало плохо, и я отослала ее домой. Сюзанна пошла с ней.

– Эти чертовы ступеньки не могли подождать, пока она не выздоровеет?

– Мне кажется, что она проболеет долго. У нее, по-моему, начинается ветрянка.

– Кэтрин, иногда мне кажется, что унижение доставляет тебе удовольствие. Ты себе просто сыплешь соль на раны. Или стараешься насыпать соль на мои раны?

Кэтрин посмотрела на Чарльза. Она тоже была очень бледна.

Она поставила ведро на пол и вытерла руки.

– Что-то случилось?

– Да, я поругался с Джорджем Эйнли и ушел с фабрики.

– Я боялась, что так и случится.

– Ты можешь радоваться.

– Нельзя ничего изменить?

– Нет.

– Ты даже не попытаешься?

– Мне кажется, что мое положение настолько плохо, что мне не стоит унижаться еще сильнее. Особенно перед неграмотным, наглым бывшим рабочим, который смеет называть себя суконщиком. Если ты настаиваешь на этом, то это только показывает твое презрение ко мне!

– Ничего унизительного нет в том, чтобы просто извиниться.

– Кэтрин, прекрати! Ты всегда была несправедлива ко мне! И ты всегда во всем обвиняешь меня.

– Чарльз, ты не прав, тебе не следовало ссориться с Эйнли. Он к тебе хорошо относился.

– Ты ничего о нем не знаешь!

– Я знаю только одно, он занимается своим делом, а ты – нет! – возмутилась Кэтрин.

– Так, мадам, вот вы, наконец, и высказались! Вот что вы думаете обо мне!

– Все дело в том, Чарльз, что ты до сих пор не желаешь объективно оценить положение дел. Ты не хочешь видеть фактов. А суть в том, что без помощи этих людей, продолжающих работать, ты никогда не сможешь вернуться в дело.

– Как я могу туда вернуться, когда меня оставили без гроша! У меня отобрали все, и даже ты теперь отворачиваешься от меня!

– Это неправда! – заявила Кэтрин.

– Правда! Правда! – воскликнул Чарльз. – Я все вижу по твоим глазам!

Кэтрин повернулась к нему. Она хотела обнять и успокоить мужа. Секунду казалось, что и он сейчас ее обнимет, но Чарльз что-то выкрикнул, отшатнулся от Кэтрин, схватил шляпу и рванулся к двери; споткнулся о ведро, и вода выплеснулась ему на брюки.

Кэтрин опустилась на стул. Она вся дрожала и готова была зарыдать. Но она знала, что вскоре должна вернуться домой Сюзанна, и ей пришлось взять себя в руки. Кэтрин поднялась со стула, убрала ведро с дороги и вытерла с пола пролитую воду.


Чарльз вышел из дома и зашагал к реке. Он остановился на мосту над стоками Флит-Миллс.

Чарльз заметил, что двое мужчин у стоков пристально смотрят на него. Во дворе фабрики несколько человек, паковавших тюки, тоже повернули головы в его сторону. Они, по-видимому, решили, что он сейчас бросится в реку. Но он их разочарует; он найдет выход! Топиться – это просто трусость!

Чарльз криво усмехнулся, пересек мост и поднялся вверх по противоположному склону реки.

На склоне были посажены деревья. Чарльз стоял среди них, его никто не видел. Он перешел на другое место, откуда был хорошо виден его дом. Примерно через десять минут он увидел, что Сюзанна вернулась домой. Потом из дома вышли его жена и дочка. С корзинками в руках они отправились по переулку в направлении города. Чарльз выскочил из своей засады и побежал домой.

Наверху в спальне он надел хороший костюм и положил несколько сорочек и белье в кожаный чемоданчик. Из-под шкафа достал замшевый мешочек с монетами и положил его в карман. Внизу в гостиной он сел к столу и написал записку жене:


«Ты была права – я действительно не могу реально оценить положение вещей, поэтому я уезжаю. Я себя не уважаю и не могу ничего с этим сделать. По крайней мере, здесь в Чардуэлле. Наверное, я отправлюсь в Америку. Там мне должны выдать компенсацию за сгоревшие ткани. Кроме того, считается, что это страна возможностей. Если так – то мы посмотрим.

Мне очень жаль, что приходится покидать вас тайком. Но если бы мне пришлось прощаться с тобой и детьми, боюсь, я бы не выдержал. Пожалуйста, попытайся это понять и объяснить все детям. Мне кажется, что вам будет лучше без меня и тебе будет легче принять предложение Джинни и поселиться в Чейслендс».


Чарльз остановился и дважды перечитал письмо, потом добавил еще несколько слов:


«Несмотря на то, что я сделал, пожалуйста, поверь, что я навсегда остаюсь любящим тебя мужем.

Чарльз».


Он положил письмо в конверт, написал на нем имя Кэтрин и оставил на столе.

Чарльз вышел из дома и снова зашагал к реке, пересек мост и двинулся по направлению к сушильному двору, где висели некрашеные ткани фабрики Флит-Миллс. Отсюда он отправился по направлению к Пибблкоумб-Холт. Оттуда шел поезд на Креву. Потом следовало добраться до Ливерпуля и сесть на первое же судно, отправлявшееся в Северную Америку.


Известие о бегстве Чарльза Ярта быстро распространилось по городу. Но Мартин узнал об этом, только когда встретил Джорджа Эйнли.

– Мы поругались с Яртом, и он ушел с работы. Этого следовало ждать, раньше или позже. Он слишком упрямый и заносчивый человек. Но мне все равно неприятно, и если бы я знал, что все так закончится…

– Как закончится? – спросил Мартин.

– Ярт-то удрал! Вы что, ничего не слышали? Он бросил семью и смылся. Говорят, отправился за границу.

– Когда это случилось?

– Три дня назад.

Мартин навел справки и выяснил, что все это правда. Он о чем-то раздумывал два дня, потом поехал к миссис Кэтрин Ярт. Она была одна.

– У Дика сегодня свободный день, и Джинни забрала его и Сюзанну с собой в Чейслендс на целый день. Я не поехала с ними, потому что… мне хотелось побыть одной.

– Значит, я вам помешал. Может, мне лучше навестить вас в другой раз, когда вам будет это удобно?

– Нет. Садитесь, пожалуйста.

Кэтрин пристально посмотрела на Мартина:

– Вы знаете, что мой муж уехал?

– Да, мне очень жаль. Собственно, я приехал к вам именно поэтому.

Мартин пытался предугадать ее реакцию, но лицо у Кэтрин было каменным и ничего не выражало.

– Мне сказали, что он уехал за границу, в Америку. Если это так, то он будет отсутствовать довольно длительное время.

– Видимо, так.

Ее серые глаза казались холодными и выцветшими. Голос был резкий. Мартин понял, что она еще не отошла от шока. Он был возмущен поведением ее мужа. Из-за него она так страдала.

– Вы не обидитесь, если я спрошу вас, что вы собираетесь делать?

– Я еще не знаю. Еще не решила. Джинни хочет, чтобы мы переехали к ней. Она и Джордж очень добры к нам. Но мне не хотелось бы этого делать. Сейчас я пытаюсь все обдумать. Я подумала, не поступить ли мне в гувернантки, но в моем возрасте, да еще с двумя детьми… Думаю, меня никто не возьмет.

– Хорошо, перейду к цели моего визита, – сказал Мартин. – Я хотел вам предложить переехать в Рейлз в качестве моей экономки.

Кэтрин выпрямилась и крепко сжала руки. Несмотря на ее строгую позу, Мартин понял, что его слова взволновали ее. И он очень осторожно продолжил.

– Мое предложение может вам показаться странным и неожиданным. Я понимаю, как вам больно, и я меньше всего на свете хотел бы обидеть вас. Может, для вас невозможно даже думать о возвращении в Рейлз при таких условиях. Вы можете решить, что мое предложение – это еще один удар по вашей гордости, но…

– Мартин, вы меня ничем не обидели. Я не могу позволить себе быть гордой. Но вы сами сказали, что это весьма странное предложение, и я должна признать, что вы меня поразили. Конечно, возвращение в Рейлз может только растравить нашу боль, но… мы сейчас в таком положении…

– Вы хотите сказать, что подумаете о моем предложении?

– Да, я подумаю, а потом посоветуюсь с детьми.

– Надеюсь, вы понимаете, что в моем предложении есть и хорошие стороны? Вы с детьми будете жить в комфорте и безопасности до тех пор, пока не вернется ваш муж. Вы будете практически независимы. Если вас это устроит, то вы будете жить рядом с учебной комнатой. Мне кажется, что работа не будет у вас занимать много времени, и вы сможете по-прежнему учить свою дочь и помогать сыну в его занятиях. Ваш заработок будет пятьдесят два фунта в год. Вы сможете питаться в доме и, возможно, у вас будут еще кое-какие дополнительные преимущества.

– Понимаю, вы – очень щедры. Но почему вы мне предлагаете эту должность? Разве у вас в Рейлз нет экономки?

– Нет. Миссис Николлс, которая вела хозяйство в Филдингс, предпочла остаться там и прислуживать новому владельцу. А мне не хочется нанимать новых людей. Но вы знаете, что кухарка уже стара, и она постоянно твердит мне, что нужно найти кого-то, кто приглядывал бы за домом и слугами.

– Понимаю, – снова повторила Кэтрин, на этот раз она слегка улыбнулась. – Милая кухарка, она такая добрая душа. Я знаю ее с детства, и мне бы хотелось повидаться с ней.

– Могу я спросить, сколько времени вам понадобится, чтобы обдумать мое предложение? – спросил, вставая, Мартин. – Ничего, если я загляну к вам через три дня?

– Да, к тому времени я уже решу. Кэтрин встала и проводила его до двери. Джинни вернулась в шесть часов.

– Кэт, ты уже решила?

– Что? – пораженно спросила Кэтрин.

– Поедете ли вы в Чейслендс и когда. Джордж был недоволен, когда я ему сказала, что тебе нужно подумать. Естественно, он это ставил в вину мне. Он сказал, что вы должны жить с нами.

– Джордж очень добр, я хочу, чтобы ты его поблагодарила, но…

– Если ты поедешь с нами завтра, ты сможешь все сказать ему сама и сразу обо всем договориться. Вам не следует оставаться здесь одним. Особенно в такие времена. Ты очень расстроена?

– Нет, все в порядке. Ко мне сейчас приезжал Мартин Кокс.

– Бог ты мой! Что ему нужно?

– Он слышал, что Чарльз уехал, и предлагает мне должность экономки в Ньютон-Рейлз.

– Как он посмел это сделать?! – воскликнула Джинни. Она была настолько возмущена, что ее бледное личико стало красным. – Какой же он нахал! Я надеюсь, что ты как следует отчитала его?

– Нет, я сказала, что подумаю над его предложением.

– Ты шутишь?

– Нет, я абсолютно серьезна. Я думала об этом целых три часа после того, как Мартин уехал, и мне кажется, что в его предложении есть рациональное зерно.

– Дети, вы слышите? Ваша мать просто помешалась! Кэт, это все просто чушь! Не делай этого! Ваше место у нас, и совершенно нормально, что Джордж и я…

– Нет, Джинни, так не пойдет. Мы не можем навязываться вам. Я уже говорила, что постараюсь сохранить независимость настолько, насколько мне это удастся.

– В Рейлз ты будешь независима?

– Да, потому что там я буду зарабатывать деньги.

– Ты станешь платной домработницей!

– Можно считать и так.

– Но мне это не нравится.

– Ты забыла, что все эти годы я присматривала за домом, когда мы там жили с папой, – заметила Кэтрин. – И мне не было стыдно.

– Ты же понимаешь, что это совершенно другое дело.

Джинни нетерпеливо посмотрела на своих племянников. Они молчали, но внимательно слушали. Джинни снова обратилась к сестре и ехидно спросила:

– Мартин считает, что ты будешь должна ему готовить?

– Не думаю, кухарка все еще работает. Но если и так, что тут такого? Я готовила для моей семьи все время, пока мы жили здесь, и конец света от этого не наступил. Сказать тебе правду, мне нравится готовить, и даже раньше в Рейлз…

– Так, – сказала Джинни и взмахнула руками, – не стоит даже с тобой спорить, потому что совершенно ясно, что ты уже все решила. Ты принимаешь это странное предложение и закрываешь глаза на унижение.

– Я еще ничего не решила. У меня для этого есть три дня. Сначала мне нужно все обсудить с детьми.

– Да, я умираю от любопытства узнать, что они думают по этому поводу.

– Нам будет легче все обсудить, когда мы останемся одни.

– Ты меня выгоняешь?

– Видишь ли, твоя карета загородила проезд. Тебе не следует этого делать.

– Тогда мне лучше уехать. Я не желаю мешать вашим секретным семейным переговорам. Кэт, если ты выполнишь просьбу Мартина Кокса вместо того, чтобы ехать в Чейслендс, мне будет очень больно, и я обижусь. И Джордж тоже.


Дети согласились с доводами матери, что им лучше не жить в Чейслендс. Она им ясно дала понять, что выбор у них невелик – ей следует искать работу. Но какую и как – на все эти вопросы не было никакого ответа. И тут ей предложили работу.

Кэтрин уселась с детьми за стол и очень подробно все им объяснила. А потом она захотела выслушать их мнение.

– Решать буду я, но мне будет легче, если вы скажете мне ваше мнение.

Дику было уже тринадцать лет, а Сюзанне – одиннадцать. Кэтрин ясно читала борьбу чувств на их чистых юных лицах. Дети обрадовались при мысли, что смогут вернуться в Ньютон-Рейлз. Но потом они нахмурились, вспомнив о том, как изменилось их положение. Рейлз был всегда их домом. Они любили его так же, как любила его Кэтрин. И они вместе с ней страдали, когда пришлось уезжать. Теперь он стал домом другого человека, и мать должна будет прислуживать ему. Смогут ли они смириться с этим, или им будет слишком тяжело?

– Конечно, мне не нравится, мама, что ты станешь служанкой.

– И мне тоже, – добавила Сюзанна.

– Но какой бы работой я ни занималась, мне придется кому-то прислуживать.

– Но не там и не ему, – заметил Дик.

– Что за человек мистер Кокс? Он тебе нравится? – спросила Сюзанна.

– Да.

– Несмотря на то, что он живет в нашем доме? Тетя Джинни говорит, что она ненавидит его за это. Иногда мне кажется, что я его тоже ненавижу.

– Тогда нам не следует туда ехать.

– Но я, конечно, никогда не покажу этого! Я буду изо всех сил сдерживаться. Может, он мне даже и понравится, как нравится тебе, мама.

– Наверно, ты права и он сможет тебе понравиться. Ты его не будешь слишком часто видеть, потому что у нас будут свои комнаты, и мы постараемся в основном находиться там.

– Мы будем жить вместе со слугами? – спросил Дик.

– Нет, у вас будут ваши старые спальни рядом с комнатой для занятий, а у меня будет спальня напротив. У нас также будет небольшая гостиная, которой будем пользоваться только мы.

– Мама, так сказал мистер Кокс?

– Да, именно так.

– Ну-у-у, – удивленно протянул Дик, – мне кажется, что он делает тебе приличное предложение.

Он немного подумал, потом добавил:

– Мама, если ты не против, я хотел бы наедине поговорить с Сюзанной.

– Конечно, вы все должны обсудить.


Наверху в спальне Дика дети сидели на краешке кровати.

– Сюзанна, скажи мне честно, что ты думаешь?

– Не знаю, я все время думаю о папе. Мне кажется, что ему не понравилось бы, что мы возвращаемся в Рейлз.

– Тогда ему не следовало уезжать от нас! – резко возразил Дик. – Он удрал из дома потихоньку, а мы должны сами выкручиваться. Он даже забрал с собой все деньги, и у нас осталось лишь несколько шиллингов, которые были у матери в кошельке. Ты только подумай, каково ей остаться одной с нами после всего, что случилось!

– Я понимаю, – согласилась Сюзанна. – Я никогда не забуду лица мамы, когда мы вернулись с покупками, и она увидела записку отца на столе.

– Мне кажется, что после того, что он сделал, мы не должны думать о том, что он одобрил бы, а что – нет. Мы сейчас должны думать только о маме. Она хочет сделать лучше для нас, а мы должны стараться делать лучше для нее. Я понял, что ей хочется принять предложение мистера Кокса.

– Ты так думаешь?

– Я в этом совершенно уверен.

– Тогда нам нужно сказать, что и мы хотим того же.

– Я понимаю, нам будет тяжело вернуться туда как посторонним людям… Практически жить из милости… Но придется привыкнуть к этому. Что бы там ни было, мы должны постараться все выдержать.

– Если мама хочет этого, мне кажется, что я все выдержку. Я все сделаю ради мамы.

– Конечно, и я тоже. Если мы вынесли жизнь здесь…

– Дик, ты только представь себе! Вернуться в Рейлз! Даже если он уже не принадлежит нам…

– Я понимаю, понимаю, – повторял Дик. – Ты только не волнуйся.

– Я не расстраиваюсь, правда. Посмотри на меня, я абсолютно спокойна.

– Вот и постарайся оставаться такой, иначе мама тоже расстроится. Пошли вниз и скажем ей, что это – шикарное предложение.


ГЛАВА ДЕВЯТАЯ


Через несколько дней, туманным октябрьским утром, за ними приехал в карете Шерард и отвез в Рейлз. Днем должны были доставить их вещи и мебель.

По дороге они почти не разговаривали. Но когда въехали в главные ворота Ньютон-Рейлз и поехали по парку, то совсем притихли. Кэтрин сидела между детьми и видела, что они волнуются так же сильно, как и она. Сюзанна прижалась к матери и схватила руками ее руку. Через некоторое время Дик сделал то же самое. Они проехали еще пару сотен ярдов, плавно повернули и вдали показался дом.

Шерард, не поворачиваясь, заметил:

– Вот он, дом… Он не изменился, правда, мэм?

– Нет, он не меняется, – согласилась с ним Кэтрин. Каменные стены, почти скрытые зарослями плюща, который только начал менять окраску листьев. Ломаный силуэт крыши и длинные печные трубы. Темно отсвечивающие окна, еще не позолоченные солнцем. Их волновало все – дом, парк, сад, знакомый с младенчества пейзаж.

– Мистер Кокс дома? – спросила Кэтрин.

– Нет, мэм. У него дела в Калверстоне. Он вернется домой только после ленча.

Они проехали мимо восточного крыла дома, съехали под каменную арку и подъехали к конюшне. Там все вышли из кареты. Их уже ждала кухарка, одетая в свое лучшее платье, в накрахмаленном белоснежном переднике и наколке.

– Добро пожаловать домой, миссис Ярт, – официально приветствовала она свою бывшую хозяйку. – Мисс Сюзанна, мастер Дик.

Но когда дети подошли к ней, она раскрыла им объятья.

– Ну, ну! – повторяла старая женщина.

Кэтрин посмотрела на нее и увидела, что глаза ее были полны слез.


Они отсутствовали дома только три месяца, но Дику и Сюзанне казалось, что прошли столетия. И поэтому они были удивлены, что вокруг все так мало изменилось. Кругом стояла прежняя мебель, все оставалось на своих местах. Дубовый стол в большом главном зале и на нем – зеленая стеклянная ваза. В ней стояли белые и желтые маргаритки. Старый диван у камина. На полу – старые ковры… Самым большим счастьем было снова увидеть спаниелей – Снага и Квинса, которые влетели из сада. Им разрешалось бегать по дому, как и раньше. В доме ничего не изменилось.

Но они вскоре обнаружили, что кое-какие изменения все-таки произошли. В большой гостиной стояли новые книжные полки с книгами… Шкаф со стеклянными дверцами, где хранились окаменелости, стоял у окна в библиотеке… Акварели и пастели висели на стене у лестницы… Конечно, прибавилось новых вещей. Но детям все равно казалось, что дом остался таким, каким они его покинули. Кухарка была согласна с ними.

– Мистер Кокс с самого начала сказал, что хотел, чтобы все осталось так, как было, когда ваша семья жила здесь. Он всегда вас так называет. Просто «семья». Никогда не называет по-другому.

Они замолчали и внимательно посмотрели на кухарку. Потом Дик немного резко сказал:

– Но теперь дом не принадлежит нашему семейству, и мы должны стараться вести себя соответствующе. Вы теперь не должны называть нас «мисс Сюзанна» и «мастер Дик». Я прав, мама?

– Мы все узнаем, – ответила ему Кэтрин. – Мне кажется, что все здесь быстро привыкнут к нашему новому положению и будут соответственно к нам относиться.

Пожилая женщина посмотрела на нее:

– Да, миссис Ярт, мы будем стараться.


После ленча, который они ели на кухне вместе с остальными слугами, дети пошли погулять в саду. Они взяли с собой собак. Кэтрин поднялась наверх распаковывать вещи.

Разложив вещи по полкам, она тоже вышла в сад. Туман немного рассеялся, и бледное солнце пыталось пробиться сквозь него. Кругом посветлело, но было довольно прохладно. Трава была мокрой, и Кэтрин старалась шагать по вымощенным дорожкам. Она бродила по саду без определенной цели.

Мартин вернулся после четырех часов и отправился ее искать. Он нашел ее в нижнем саду, стоящей у овального пруда и смотрящей на воду. На Кэтрин была шляпа с широкими полями. Она стояла совершенно спокойно, погруженная в свои мысли. Мартин, увидев выражение ее лица, хотел уйти. Ему стало неудобно. Но Кэтрин уже увидела его и пошла к нему навстречу. Мартин первый обратился к ней:

– Простите, что я не смог встретить вас, но у меня были дела в Калверстоне, и это заняло много времени.

Кэтрин улыбнулась:

– Я решила, что вы уехали специально, чтобы облегчить нам возвращение.

– Да, мне бы хотелось сделать все, что в моих силах.

– Мартин, вы очень добры, я и дети вам очень благодарны.

– Надеюсь, что вы довольны своими комнатами. Если вам что-то нужно, обязательно скажите.

– Там все есть, вы позаботились обо всем. Они отошли от пруда и пошли по тропинке.

– Дети бродят по парку. Дик хотел посмотреть ручей, а мне хотелось одной спокойно побродить по саду.

– В этом году все запоздало. Лето было плохим, и Джоб предрекает, что осень будет еще хуже.

– Будем надеяться, что он ошибается.

– Вы увидите, что мы здесь кое-что изменили, особенно в нижней части сада и парка.

– Да, вы построили второй мостик через ручей в нижнем саду и посадили огромные папоротники.

– Надеюсь, вас не раздражают изменения?

– Конечно нет, – ответила ему Кэтрин. Они продолжали некоторое время идти молча, потом она сказала ему: – Мартин, мне кажется, что нам нужно поговорить о моих обязанностях экономки.

– Все очень просто. Я хочу, чтобы вы вели дом, как это было в прошлом.

– Все равно нам нужно обсудить некоторые детали. Я не знаю ваш распорядок дня.

– Хорошо. Я завтракаю в семь, ленч в двенадцать и обед в половине седьмого. Но что-то может меняться в связи с моими делами. Что касается вас, то вам, по-моему, лучше устроиться так, чтобы было удобно вам и вашим детям.

– Спасибо. Но организовать все нужно так, чтобы мы не нарушали ваш покой.

– Меня это не волнует.

– Вас, может, и не волнует, но меня волнует. Дик и Сюзанна еще маленькие. Я поговорила с ними серьезно и предупредила, что теперь они не могут относиться к Рейлз как к своему родному дому. Но пока я стояла и размышляла у пруда, я поняла, что и мне нужно будет последить за собой. Боюсь, что я воспринимаю все так, как будто я вернулась домой.

Мартин повернулся и посмотрел на нее.

– Что касается меня… – начал он, но потом остановился. Видимо, что-то не дало ему возможности продолжать.

Он хотел ей сказать, что она и ее дети могут считать дом, как прежде, своим. Что он хочет этого. Но он понял, что если скажет это, то лишь подчеркнет, что теперь это не их дом. Что бы он ни говорил, изменить ничего уже нельзя. И у них не уменьшится боль потери.

Просто нужно было время, чтобы она привыкла. Он надеялся, что жизнь здесь избавит ее от волнений и беспокойства, особенно в смысле денег.

– Что вы собирались сказать? – спросила его Кэтрин.

– Совершенно неуклюжую фразу, которую лучше не говорить.

– Тогда вернемся к практическим вопросам. Например, выбор блюд? Что вы предпочитаете?

– Это дело кухарки, исключая те случаи, когда у меня будут обедать друзья. Тогда мы сможем обсудить все заранее. Вы будете отвечать за закупку продуктов и сами будете договариваться с поставщиками. Кроме того, на вас возлагается обязанность вести записи расходов по дому. Кухарка отказалась делать это, и я буду рад возложить на вас эту обязанность.


Дети появились в конце нижней террасы. Они возвращались после путешествия по парку. Мать представила их Мартину, и тот пожал им руки.

– Я видел вас очень давно, вы были тогда совсем маленькими, и, наверное, не помните меня.

– Вы правы, – ответил Дик. – Мы вас не помним.

– Куда вы ходили гулять?

– До ручья и потом еще прогулялись по берегу.

– Видели форель?

– Да, несколько штук.

– Их у нас пожирает щука, – сказал Мартин. – Из реки приплывает огромное чудовище. Мы поставили сеть при впадении реки в пруд, и я надеюсь, что щука когда-нибудь попадется.

– Насколько она велика, сэр?

– Ну, я сам ее не видел, но как говорит племянник Джоба, она вдвое больше взрослого мужчины.

Дик улыбнулся, а Сюзанна рассмеялась. Мартин собрался и с ней поговорить, но пришла служанка и сказала, что мистер Ник из каменоломни пришел к мистеру Коксу и ждет его в кабинете. Мартин извинился и ушел, а дети остались с матерью.

– Значит, это и есть знаменитый мистер Мартин Кокс, – сказал Дик. – Должен сказать, что он себя ведет как настоящий джентльмен.

– Почему тебя это так удивляет? – спросила его мать.

– Ну… папа всегда так отзывался о нем… «Сын каменщика» и тому подобное… Я думал, что он совершенно другой.

– И я тоже, – заметила Сюзанна. – Мне очень жаль, что ему пришлось уйти, потому что он собирался что-то сказать мне, а теперь я никогда не узнаю, что это было.


В первые три недели Мартин редко встречался с Кэтрин, и они разговаривали только о домашних делах. Детей он почти не видел. Дик днем был в школе, а Сюзанна занималась с матерью. Они так тихо вели себя, что он вообще не замечал их присутствия в доме. Кэтрин выполняла обещание не нарушать его покой. Но Мартин понимал, что здесь было нечто большее. Кэтрин привыкала к новому положению: банкротство мужа, продажа фамильного дома, и – самое ужасное – побег мужа! Все взятое вместе тяжело давило на нее. Сейчас она снова жила в Рейлз, где все напоминало ей о прошлом, где ее чувства вновь всколыхнулись. Кэтрин ушла в себя.

Мартин все понимал, но это его очень беспокоило, и он однажды заговорил об этом с кухаркой:

– Как вы считаете, может, не стоило мне просить, чтобы миссис Ярт жила здесь?

– Не знаю, сэр. Ей, конечно, очень тяжело. Она принадлежит дому, а он – не принадлежит ей. Но дело не только в этом. Здесь собралось все, в ее старой семье за последние годы произошло столько печальных событий… И теперь еще мистер Ярт уехал и оставил ее и детей в подобном положении… Я никак не могу этого понять, сэр. Но я твердо знаю только одно: такого не должно было случиться. Особенно с нашей мисс Кэтрин. Нет, сэр, ни за что!

Мартин подумал, как права была старая женщина, – такого не должно было случиться. Побег Чарльза Ярта нанес ей самую жестокую рану. Мартин жалел Кэтрин и старался по возможности не нарушать ее покой.


Хотя он почти не видел ее, но присутствие Кэтрин в доме ощущалась на каждом шагу. Домашнее хозяйство велось более аккуратно. Никогда он больше не встречал оставленные по углам пыльные тряпки и метелки. Никогда больше не видел собравшихся на лестнице болтающих горничных. Он замечал и другие улучшения: еда всегда была хорошей, но сейчас стала разнообразнее, а сервировка стола более тщательной. Повсюду стояли свежесрезанные цветы.

Кэтрин всегда отличала способность оживлять и освещать каждый уголок дома. Несмотря на все тяготы, она сохранила в себе этот дар.


Как-то в субботний полдень, когда Кэтрин и ее дети уже жили в Рейлз три недели, к ним приехала ее сестра Джинни из Чейслендс. Мартин увидел ее из окна. Он сразу же спустился вниз и встретил ее у входа.

– Миссис Уинтер, какой приятный сюрприз!

– Действительно приятный?

– Несомненно.

– Вы не будете возражать, если я повидаю сестру и племянников?

– Напротив, вы можете приезжать сюда, когда пожелаете.

– Я не уверена, что Кэтрин будет довольна, если я начну приезжать сюда слишком часто. И я ее еще не простила за то, что она предпочла переехать сюда, вместо того, чтобы жить с нами в Чейслендс. Но мне пришлось подумать о моих племянниках, и я не стану лишать себя удовольствия встречаться с ними из-за упрямства своей сестры. Мне кажется, нужно злиться на вас за то, что вы пригласили ее сюда.

– Пожалуйста, – ответил ей Мартин. – Всегда лучше возлагать вину на того, кто может легче перенести любые обвинения.

– Вы хотите сказать, что вас совершенно не волнует, что я о вас думаю, и в чем обвиняю?

Мартин улыбнулся, он не собирался с ней спорить.

– Думаю, вы найдете миссис Ярт с детьми в их гостиной.

– Я поднимусь туда и сделаю им сюрприз.

– Надеюсь на это, – отвечал Мартин.

– Мне бы хотелось, чтобы вы оказали мне честь и выпили со мной, миссис Ярт и детьми чаю.

– Весьма любезно с вашей стороны.

Джинни остановилась и внимательно посмотрела на него.

– Сказать Кэтрин, чтобы она позаботилась об этом? Кажется, это входит в ее обязанности?

– Не стоит. Я сам поговорю с кухаркой.


Через некоторое время Джинни прогуливалась в саду с Кэтрин и детьми, ловя последние лучи солнца.

– Как тебе живется здесь в Рейлз в услужении у мистера Мартина Кокса?

– Конечно, все это весьма странно, и иногда я даже не верю, что это происходит со мной. Мартин к нам очень добр…

– Надеюсь!

– Мы постепенно привыкаем ко всему, и я и дети.

– Надеюсь.

– Понимаешь, мне не всегда больно. Мне чаще приятно и спокойно в Рейлз.

– Неужели, дорогая Кэт, можно быть спокойной, если тебе платят за работу?

– Да, мне спокойно, потому что я чувствую себя независимой. Прошу тебя, нам не стоит снова начинать наши споры.

– Хорошо. Но если тебя интересует, что я почувствовала, когда увидела мистера Мартина, – такого уверенного в себе, такого довольного…

– Что бы ты ни чувствовала, не забывай, что ты у него в гостях. Прошу тебя вести себя соответствующе.

– Я не смогу этого забыть, а он не позволит мне этого сделать.

Джинни обратилась к своим племянникам.

– Мы только один раз разговаривали с ним, – ответил ей Дик. – Это было в тот день, когда мы приехали сюда. Потом мы старались ему не мешать. Так нам сказала мама.

– Как мудро, – заметила Джинни. – Я тоже старалась не попадаться ему на глаза, но, к сожалению, мы встретились на задней лестнице. Но все прошло нормально, и ваша тетушка Джинни не посрамила себя.

Дик обменялся с сестрой ухмылкой. Они привыкли к высказываниям тетушки Джинни.

– Тебе пришлось туго? – спросила ее Сюзанна. – Тебе пришлось пустить в ход ногти и зубы?

– Дорогая моя, все было гораздо хуже, потому что мне пришлось оставаться вежливой и даже улыбаться ему. Вам, наверно, будет приятно узнать, что за это я получила его позволение посещать вас, когда только захочу. Нас пригласили отпить чаю вместе с ним. Да, мои дорогие, он пригласил всех четверых! Если только я не ошибаюсь, сюда идет Дорри, чтобы сказать, что чай подан!


Во время чая дети, помня наставления матери, старались вести себя как можно тише и вежливее. Но тетушка Джинни, которой можно было не сдерживаться, стрекотала без перерыва.

В основном она обращалась к Мартину. Ее захватили воспоминания. Она просто наслаждалась, напоминая ему об их первой встрече.

– Сколько лет уже прошло с тех пор, как вы впервые пришли к нам сюда со своим отцом и что-то ремонтировали здесь в доме?

– Тогда мне было десять лет, значит все произошло двадцать один год назад.

– А сколько же прошло с тех пор, как вы начали заниматься с нами?

– Шестнадцать.

– Да, вы тогда были совершенно другим. Длинный парень, сплошные руки и ноги, в одежде, из которой давно выросли. Кэтрин всегда жалела вас. Ей казалось, что вы все время хотите есть, и она постоянно старалась пригласить вас на ленч. Бедный мальчик, вы были тогда таким невоспитанным, с трудом справлялись с вилкой и ножом. Нас это иногда так смешило. Как-то у нас подали зеленый салат, вы его никогда раньше не пробовали и сказали, что листья салата отдают привкусом дождя. Мартин, вы не забыли те дни, ведь все было так давно?

– Я все прекрасно помню.

– Все? Неужели? Не могу поверить. Можно я проверю вашу память?

– Может, мы сделаем это в другой раз? Дику и Сюзанне, наверно, скучно слушать, как старшие без конца вспоминают о таких далеких временах!

– Мартин, какой вы скромный! Им не может быть скучно, если они слушают рассказы о вас! Кто бы мог подумать, что сын каменщика, ходивший к нам учиться из милости, когда-нибудь станет полноправным хозяином нашего дома, а мы будем его гостями и служащими, получающими у него плату за работу?!

– Джинни, пожалуйста, – сказала Кэтрин.

– А в чем дело? Неужели я сказала что-то лишнее? Джинни обратилась к Мартину:

– Может, вам неприятно меня слушать, мистер Мартин, особенно когда я вспоминаю ваше прошлое?

Мартин пристально посмотрел на нее. Он помнил перепады настроения и ее жестокость слишком хорошо, еще со времен своей юности.

– Я понимаю ваши намерения, – ответил Мартин. – Но если вы остановитесь на мгновение и немного подумаете, то сразу поймете, что если мне иногда становится неприятно и неудобно, то в какое положение вы ставите свою сестру и как вы ее заставляете страдать!

Джинни застыла, ее щеки залились ярким румянцем, она собралась сказать Мартину что-то резкое, но поняла, что заслужила выговор. Джинни очень разозлилась, но ей было стыдно. Она не стала возражать Мартину. Вместо этого повернулась к Кэтрин и извинилась перед ней.

– Моя вина, – тихо сказала Джинни. Она сложила руки на груди, изображая раскаяние. – Ты можешь меня наказать, Кэт, но только перестань укоризненно качать головой. Если хочешь, действительно накажи меня.

– Хорошо, прощаю тебя, – ответила ей Кэтрин. Она взяла тарелочку с кексами и предложила сестре:

– Попробуй!

– Это наказание?

– Да, кухарка забыла положить в них сахар.

Все посмеялись, и чаепитие прошло довольно спокойно. Дети вздохнули с облегчением. И хотя постепенно тетушка Джинни снова начала подшучивать над Мартином, она старалась держаться в рамках приличия после того, как он отчитал ее.

– Мне кажется, – сказал позже Дик Сюзанне, – она не только не ненавидит его, как старается показать, но он ей очень нравится.

– Как ты считаешь, она нравится мистеру Коксу?

– Конечно, ты же знаешь, что тетушка Джинни нравится всем!


После этого Джинни стала часто бывать в Рейлз. Она постоянно высказывалась по поводу положения своей сестры, но со временем она привыкла к этому. А через некоторое время стала даже относиться к этому с одобрением.

– Ты не одеваешься как прислуга, и за это следует быть благодарной. Я должна сказать, что ты выглядишь гораздо лучше. Ты уже давно не выглядела такой спокойной. Может, и не так уж плохо, что вы приехали сюда. Ты всегда хорошо приспосабливалась к переменам. Мне кажется, что и детям здесь не так плохо.

Джинни всегда приезжала в чудесной карете с великолепными серыми лошадьми.

– Нет, дядя Джордж не приехал со мной, – сказала она в ответ на вопросы детей. – Он сейчас очень раздражительный, и когда мы вместе, то всегда ссоримся.

Кэтрин, когда они были наедине, просила, чтобы Джинни никогда не говорила в таком тоне о Джордже в присутствии детей, но Джинни только фыркала.

– Дик и Сюзанна уже прекрасно понимают, что браки заключаются не на небесах. Это должно быть частью их образования. Может, тогда они будут более тщательно подбирать себе партнера в браке.

– Из-за чего происходят ваши ссоры?

– Он постоянно жалуется, что я трачу слишком много денег.

– Это правда? Джинни пожала плечами.

– Если он не говорит мне, каковы его доходы, как я могу знать, трачу я лишние деньги или нет? Он весьма разочарован, что я не родила ему сына и наследника, о котором он так мечтает. Естественно, что он возлагает всю вину на меня. Но хватит говорить о Джордже. Давай поговорим о другом. Шерард сказал, что Мартина нет. Ты не знаешь, он скоро вернется?

Мартин радовался визитам Джинни, потому что с ее помощью была разрешена маленькая, но сложная проблема.

Из-за своего двусмысленного положения Кэтрин после переезда в Ньютон-Рейлз не посещала церковные службы. Она, платная экономка, не могла сидеть со своим хозяином на скамье, принадлежащей дому Рейлз. Но как член старого и уважаемого семейства не могла также сидеть в задних рядах вместе со слугами.

Теперь Джинни и Джордж заезжали за ней, и в церкви она и дети сидели вместе с ними.

Кроме того, заразительная веселость Джинни очень хорошо действовала на Кэтрин. Ее бесконечная болтовня заставляла смеяться детей. Теперь они все часто пили чай вместе с Мартином, и дети постепенно лучше узнали его. Они перестали быть напряженными в его присутствии. Дик обожал читать классиков, и Мартину удалось его разговорить об «Илиаде».

– Как вы считаете, сэр, это миф или там есть элементы правды?

– Не могу сказать. Даже специалисты расходятся во мнениях. Но существует новый труд профессора Скадамора. Он свел воедино все теории и пришел к интересным выводам. У меня в библиотеке есть его книга, и ты, если хочешь, можешь взять ее почитать.

– Благодарю вас, сэр, но мама сказала, что мы не должны вам надоедать.

– Ты мне абсолютно не надоедаешь, – ответил ему Мартин.

Дику и Сюзанне разрешили пользоваться библиотекой, но они все-таки старались брать книги, когда Мартина не было дома.

Сюзанна читала гораздо быстрее брата, и она всегда писала Мартину записочки о том, какие книги она взяла. Как-то она написала:


«Дорогой мистер Кокс,

Я возвратила „Идиллии короля" и взяла первый том „Башни Барчестера". Дик все еще читает книгу Скадамора, основанную на исследованиях Велкера ранних греческих источников о жизни Гомера. Боюсь, что он изучает эту книгу слишком тщательно, чем и отличается во всех отношениях от

преданной Вам Сюзанны Ярт.

P. S. Если вы свободны сегодня в четыре часа, может, вы зайдете к нам в комнату для занятий и выпьете с нами чашку чая?»


Мартин знал, что чай в комнате для занятий был старой традицией в Ньютон-Рейлз, и приглашение было ему приятно. Хотя сейчас их роли поменялись, но приглашение живо напомнило ему старое время, и на него нахлынули воспоминания.

Кэтрин разрешала детям обсуждать все, что их интересовало.

– Сэр, – спросил Дик, – каково ваше мнение по поводу рабства в Америке? Вы себя относите к аболиционистам или нет?

– Да, я против рабства. Так же как и здесь, в Англии, я против использования детского труда.

– Но, сэр, разве это одно и то же? Особенно сейчас, когда установлены четкие часы работы?

– Улучшения пока еще только на бумаге. Тысячи мужчин, женщин и детей продолжают работать в ужасных условиях. Они могут покалечиться, стать инвалидами или заболеть и умереть. Но отношение к неграм просто чудовищно! Невозможно даже себе представить, что люди могут покупать и продавать себе подобных…

– Исходя из последних новостей можно предвидеть, что там вскоре разгорится война. Как вы считаете, сэр, Англия предложит свою помощь Северу?

– До сих пор наше правительство только осуждало конфедератов. К сожалению, я не имею представления о нашей будущей политике.

– Наш папа в Америке, – неожиданно заметила Сюзанна.

– Мы точно не знаем этого, – возразил ей Дик. Он протянул сестре пустую тарелку и попросил: – Сюзанна, будь добра, положи мне еще кусочек кекса.

Мальчик явно считал, что в присутствии Мартина лучше не упоминать об отце. Он недовольно посмотрел на сестру, но неожиданно выпалил:

– Мы не можем знать, где он, потому что он никогда не пишет нам.

Ему стало неудобно, и он отвернулся к окну, чтобы никто не видел выражения его лица.

Кэтрин побледнела, но нашла силы, чтобы спокойно сказать детям:

– Конечно, мы не знаем, где наш папа, но нам следует надеяться и молиться, чтобы с ним все было в порядке. И чтобы мы поскорее получили от него весточку.

Она обратилась к Мартину:

– Если мой муж в Америке, Мартин, как вы считаете, будет ли он в опасности, если Север и Юг начнут войну?

– Мне так не кажется, – заметил Мартин. – Америка – такая большая страна, что человек там всегда может избежать участия в конфликте.

Он понял, что Кэтрин вместо того, чтобы избегать болезненной темы, решила отнестись к этому спокойно и просто. Мартин поддержал ее:

– Конечно, сейчас страна вся кипит, но мы знаем, что она остается страной огромных возможностей. Это именно то место, где сильный человек может снова подняться на ноги. Только недавно мне рассказывали о двух братьях из Вустершира, которые недавно возвратились из Южной Каролины…

Рассказ Мартина несколько разрядил обстановку. Все внимательно его слушали, и когда он закончил рассказ, Дик спросил, был ли он сам в Америке?

– Никогда, – сказал Мартин. – Я всегда ездил на континент, в Старый, а не в Новый Свет. Франция, Турция, Греция… Мне всегда, по совершенно очевидным причинам, хотелось бывать в тех местах, где с древнейших времен человек строил города из камня.

– Нотр-Дам? – начал перечислять Дик. – Шартр? Реймс? Кельн?

Он понемногу увлекся.

– Афины? Парфенон?

– Да, кроме Кельна, я побывал во всех этих городах. И в городах поближе к дому-Солсбери, Эксетер, Бат и Уэльс. И конечно, собор Святого Павла в Лондоне.

– Мы там тоже были, в соборе Святого Павла, – сказала Сюзанна.

– Тогда вам, возможно, будет интересно узнать, что частично он построен из камня, добытого в наших каменоломнях.

– Я этого не знал, – заметил Дик.

– И я тоже, – сказала Сюзанна. – Мистер Кокс, камни были из каменоломни Скарр?

– Нет, добывать камень в Скарр начали только семьдесят лет назад.

– Но камень из Скарр использовался на строительстве этого дома, не так ли? Из него построено кухонное и хозяйственное крыло, и другое крыло – в тот год, когда я родился.

– Да, и часть конюшни, – добавил Мартин. – И часть каретной, где разрушились внутренние перегородки.

– Как может быть, что камни различаются по качеству, если это один и тот же песчаник?

– Так происходит по целому ряду причин. Если тебя это интересует, у меня есть книги на эту тему. Может, когда-нибудь ты захочешь сходить со мной в каменоломню и осмотреть, как там добывают строительный камень.

– Мне бы очень хотелось этого.

– И мне тоже, – сказала Сюзанна.


В тот же вечер, когда Мартин сидел в кабинете и читал, послышался стук в дверь, и в комнату вошла Кэтрин.

– Могу я поговорить с вами?

– Конечно.

Мартин встал и усадил ее в кресло перед огнем.

– Не хотите ли бокал вина?

– Благодарю вас, нет.

– Что-то случилось?

– Даже и не знаю. Но мне вам нужно кое-что сказать. Когда вы приехали к нам на Крайер-Роуз и предложили работать у вас экономкой, вы тогда сказали, что это будет до тех пор, пока не вернется мой муж. Мартин, я должна вам сказать, что, мне кажется, он вообще не вернется.

Наступила тишина. Кэтрин не отводила взор от Мартина. У нее было спокойное, но очень бледное лицо.

– Мне следовало все сказать вам, пока я… пока у меня еще хватает смелости.

– Понимаю, – ответил Мартин. – Давно вы пришли к выводу, что он уехал навсегда?

– Наверное, сразу когда прочитала письмо, оставленное им для меня. Но я пыталась убедить себя, что ошибаюсь. Я ждала все-таки от него известий. Но прошло столько времени, и теперь мне кажется, что я была права с самого начала. Я снова и снова перечитывала письмо, и теперь я совершенно уверена, что он в нем прощался с нами навсегда.

– Неужели он способен на это? Уйти и не вернуться?

– Наверное, в определенных условиях – да! Мы в тот день поговорили очень резко, и, возможно, он никогда не простит меня за это. Конечно, я не рассказывала об этом детям, но мне кажется, что временами они также сомневаются в его возвращении. И сегодня Дик тоже говорил об этом за чаем…

Кэтрин глубоко вздохнула, потом продолжала.

– Возможно, что мои опасения безосновательны. Может, он болен… Может, даже умер. И если это случилось где-то далеко, никто не сообщит нам. – Она пыталась говорить спокойно, в ее голосе слышалось напряжение. – Я нахожусь в неприятном положении – не жена, не вдова. Но, видимо, придется привыкнуть.

– Может быть, вам попытаться отыскать своего мужа?

– Как?

– Не знаю, но мне кажется, вам стоит обратиться в официальные органы.

Кэтрин подумала, но потом покачала головой.

– Нет, если Чарльз жив и здоров, он должен к нам вернуться добровольно. Я не должна толкать его на какие-то решения. Если же он не собирается возвращаться… что ж, мне придется смириться с этим. Но я должна вернуться к нашему разговору. Мы не можем оставаться у вас, ни я, ни мои дети. Это совершенно ясно.

– Я вас не понимаю, – удивился Мартин. – Если наше соглашение остается приемлемым для нас, зачем что-то менять?

– Ну, возможно, не сейчас, а…

– Почему бы нам тогда не установить какой-то определенный срок? Например, полгода? Или лучше – год. Если к тому времени ваш муж все еще не вернется, мы сможем снова вернуться к этому разговору.

– Год? Хорошо, я согласна. Я не могу вам передать, как я вам благодарна, что мне не приходится сейчас принимать какие-то решения. Иметь возможность жить здесь в спокойствии и уверенности… Если бы вы знали, как много значат эти вещи для меня.

– Мне кажется, я понимаю.

– Конечно. Поэтому вы и пригласили нас сюда. Она молча смотрела на него. Ее взгляд выражал очень много. Потом Кэтрин поднялась с места.

– Я больше не стану отвлекать вас от книги. Да, чуть не забыла. Моя дочь просила передать вам это.

«Это» оказалось маленькой, тщательно сложенной запиской, запечатанной красным воском. Когда Кэтрин ушла, Мартин распечатал записку и прочитал.


«Дорогой мистер Кокс,

Мне бы хотелось сказать Вам, как было приятно общаться с Вами во время чая в комнате для занятий. Хотя я уверена, что Вы – очень Занятой Человек, я надеюсь, что Вы будете принимать участие в наших чаепитиях всегда, когда у Вас найдется для этого время.

Преданная Вам Сюзанна Ярт».


После холодного мокрого лета осень пока стояла спокойная и теплая. Дик ходил в городскую школу, отшагивая в день по четыре мили. Не так давно у него начались приступы астмы, как это было с его покойным дядюшкой Хью. И хотя положение не было серьезным, доктор Уайтсайд все время говорил, что ему следует быть очень осторожным. Он говорил, что ему полезен свежий воздух и физические упражнения, но мальчик не должен охлаждаться или попадать под дождь.

Когда в конце ноября начались дожди, Мартин приказал, чтобы Джек Шерард отвозил Дика в школу и привозил его обратно в закрытой карете. Хотя Кэтрин с самого начала твердо решила, что они никогда не будут злоупотреблять гостеприимством, она не могла отказаться от этого и была очень благодарна Мартину…

Ей пришлось сдаваться еще много раз, потому что у Мартина были свои взгляды на то, как следует жить ей и ее детям. Он не отступал ни перед чем. Купил двух пони, чтобы дети могли ездить верхом. Кэтрин протестовала, но не могла его переспорить.

– Очень важно, чтобы мои дети были приучены жить соответственно нашим возможностям. Мы не можем жить по-старому, и я уверена, что наше положение не изменится. Они должны привыкать к скромной жизни и знать, что в будущем им придется самим зарабатывать себе на жизнь и обходиться без роскоши.

– Я с вами совершенно согласен. Но это время еще не пришло и, мне кажется, что не следует отказывать им в простых удовольствиях, которые я легко могу им предоставить.

– Мартин, я – ваша экономка. Вы мне платите за работу. Совершенно невозможно, чтобы дети экономки катались на пони.

– Вы, может, и наемная работница, но вы все равно остаетесь миссис Чарльз Ярт, в девичестве мисс Тэррэнт, и в этом доме, который когда-то принадлежал вам, вы никогда не будете обычной экономкой. Так просто не может быть. Вся ваша прошлая жизнь восстает против этого. И придется прийти к какому-нибудь компромиссу.

– И конечно, условия этого компромисса будут определены и установлены вами?

– Мы их обсудим, – сказал Мартин, – а потом вместе примем решение.

– Мартин, я не хочу, чтобы у меня были избалованные дети.

– Я уверен, они не станут такими.

И в следующее воскресенье Кэтрин отправилась на конный двор, чтобы посмотреть, как ее дети будут ездить на лошадях. Им помогал Джек Шерард. Он, как в старые времена, сопровождал их на рыжем ирландском мерине по кличке Пет. Рядом стояла гнедая кобыла Джипси с дамским седлом. Шерард, увидев Кэтрин, прикоснулся плетью к жокейской шапочке.

– Мэм, кобылу следует размять. Мастер надеется, что вы сделаете это.

Кэтрин упрямо сжала губы. Принимать подарки для своих детей – это одно, а для себя – совершенно иное.

Она не собиралась сдаваться. Но глаза Шерарда сияли, кобыла терлась о руку Кэтрин, и дети были в нетерпении.

– Мама, быстрей! Пойди и переоденься. Мы ждем тебя! – воскликнул Дик.

Кэтрин не могла больше сопротивляться. День был такой чудесный, и зеленые холмы звали к себе. Она засмеялась, подобрала юбки и побежала в дом.


Мартин праздновал Рождество с Нэн, Эдвардом и их детьми. Все они недавно возвратились домой после заграничного путешествия. Кэтрин с детьми отправилась на Рождество в Чейслендс. Сюзанна надеялась услышать вести об отце, но новостей не было.

– Это чудовищно, – заявила Джинни. – Чарльз отсутствует уже три месяца. Почему он молчит, ведь он знает, что ты будешь волноваться? Неужели у него не осталось никаких чувств? Конечно, он думает, что ты живешь с нами, поэтому письмо может прийти только к нам.

Тем не менее Джордж накануне Рождества съездил в город на почту, но безуспешно.

– Я им сказал, что если будут письма, пусть пересылают их в Рейлз.

– Благодарю вас, Джордж. Вы очень внимательны.

* * *


Новый год принес с собой снегопад, и несколько дней было невозможно куда-либо выехать. Ньютон-Рейлз был отрезан от мира. Дик не ходил в школу. Сюзанна и он были вне себя от радости. Утром они вместе занимались уроками, а днем ходили гулять по саду, где протоптали дорожки. Часто Кэтрин выходила вместе с ними. Их сопровождали Снаг и Квинс. Собаки катались в снегу и пытались хватать снежки, которые бросали им дети.

Иногда Мартин видел из окна, как они возвращались, слышал, как они на заднем крыльце чистили обувь от снега на коврике, раздевались и хохотали над проделками собак, пытавшихся удрать и не дать себя вытереть полотенцами. Мартин тоже начинал улыбаться. Ему было приятно, что жизнь в Рейлз приносит им радость.

Снег не таял почти неделю, а потом его смыл сильный дождь. В – феврале вода высоко поднялась в запрудах и часто переливалась через края. Потом подули восточные мартовские ветры и высушили землю. От Чарльза по-прежнему не было писем. Прошло уже полгода с тех пор, как он исчез. Дети редко вспоминали отца.

Они говорили о нем так, что было ясно: они смирились с потерей. Их жизнь в Рейлз была спокойной и тихой. Мартин заботился об этом. Но близости между ним и детьми не возникало, и он решил как-нибудь изменить их отношения.

Когда Мартин принимал друзей, Кэтрин все прекрасно организовывала, наблюдала за работой на кухне, но держалась в тени. Как-то он решил дать небольшой ужин и попросил Кэтрин выступить в роли хозяйки дома. Она сразу отказалась.

– Это невозможно, – заявила она.

– Вы, наверно, меня не поняли, – продолжал настаивать Мартин. – Я, можно сказать, собираюсь устроить семейный сбор. Ваша сестра с мужем, моя сестра со своим мужем и их четырьмя сыновьями и, конечно, Дик и Сюзанна. Вы же не можете отказаться присутствовать на таком празднике, хотя бы ради ваших детей.

– Вам всегда так трудно отказывать…

* * *


Вечеринка состоялась в марте. Еще дули холодные ветра, но в воздухе уже чувствовалось дыхание весны.

Ужин начался в половине шестого, потом дети играли в шарады, звучала музыка и пение.

Сюзанне нравилось, что она была единственной девочкой и у нее оказалось так много кавалеров. Взрослым забавно было наблюдать, как она старалась не обидеть никого из юных Клейтонов.

Джордж Уинтер разговорился с Нэн.

– Миссис Клейтон, у вас чудесные сыновья. Я должен вас поздравить – они великолепно воспитаны.

– Благодарю вас, мистер Уинтер. Конечно, они не всегда так прилично ведут себя, но должна признаться, что, как правило, они не причиняют нам особого беспокойства.

Мартин присоединился к их разговору. Ему хотелось побеседовать с Джорджем. Во время ужина он перекинулся с ним лишь парой слов. Джордж держался скованно, хотя старался дружелюбно отвечать Мартину.

– Я впервые в этом доме после почти годового перерыва, – сказал он. – В последнее время мои отношения с Чарльзом были напряженными, поэтому я старался здесь не появляться. Вы почти ничего здесь не изменили, и, должен вам признаться, – я рад этому. Все выглядит, как раньше, и конечно, то, что Кэтрин живет здесь…

Джордж внезапно замолчал и несколько неуклюже переменил тему.

– Я слышал, что вы очистили форелевый ручей. Мне бы хотелось сделать то же самое с моим и, если вам не трудно, я бы попросил у вас совета.

Мартин начал ему отвечать, но подошла Джинни и взяла его под руку.

– Извини, Джордж. Я понимаю, ты рассуждаешь о своем любимом спорте, но мы собираемся петь «Дон Синнуэндо» и хотим, чтобы Мартин спел партию Дона.

Мартин извинился, и Джордж остался с Нэн.

– Вы не поете, мистер Уинтер?

– Моя жена не любит, когда я пою. Она говорит, что я фальшивлю. Наверно, она права. У меня плохой слух.

В то время, когда исполнялся «Дон Синнуэндо», в котором Джинни в роли Пепиты должна была флиртовать с Мартином, исполнявшим партию Дона, она под конец склонила свою светлую головку ему на грудь. Нэн показалось, что она переигрывает. Уинтер, видимо, подумал то же самое, но ему пришлось скрыть свои чувства, и он громко зааплодировал.

Нэн обратила внимание, что Мартин, как только закончил петь, сразу же вернулся к беседе с Джорджем.

Потом начались музыкальные игры. Кэтрин исполняла «скрытые мотивы», а слушатели должны были угадать их. Потом пришла очередь Нэн сесть за рояль, и она сыграла «Военный оркестр», а дети стояли в ряд и играли на воображаемых барабанах, волынках и флейтах. Ее старшие сыновья смешили всю компанию, делая зверские лица.

Вечер прошел очень весело, и было уже почти двенадцать часов, когда гости разъехались в двух каретах. Мартин, Кэтрин, Дик и Сюзанна стояли в холле и разговаривали, когда высокие часы пробили двенадцать раз. Сюзанна была счастлива. Она подняла руку, умоляя всех замолчать. Когда раздался последний удар, она быстро закружилась, а потом остановилась перед Мартином, сделав реверанс.

– Сэр, я хочу вас поблагодарить за великолепный вечер. Я давно так не веселилась. Я хочу добавить, что в первый раз в жизни я не ложилась спать до следующего утра.

– И я тоже, – заметил Дик. – А я старше тебя, моя крошка!

Потом дети пожелали Мартину и матери доброй ночи и пошли к себе в спальни. Кэтрин обратилась к Мартину:

– Когда я увидела, как были счастливы мои дети сегодня вечером, я поняла, насколько была эгоистична. Я совершенно отрезала себя от мира, а страдали от этого дети. В особенности Сюзанна, она ведь не видела детей, кроме Дика. Во всем я винила мое положение, но это был предлог скрыться здесь, и, как животное, зализывать раны. У меня не было мужества предстать перед людьми в новом качестве – покинутой жены.

– Вам было нужно на это какое-то время, – заметил Мартин.

– Вы правы. Но теперь, благодаря вашей помощи, мне кажется, что я смогу. Мне нужно пожелать детям доброй ночи. Доброй ночи, Мартин, и огромное спасибо. Вы такой чудесный друг.


В этом году была ранняя весна, и уже в начале апреля садовник Джоб сказал Кэтрин, что уже достаточно тепло и следует перенести ульи из зимнего помещения в сад. Он спрашивал, где она хочет поставить ульи.

– Это должен решить мистер Кокс.

– Мэм, он сейчас занят. Он сказал, чтобы я спросил у вас.

– Хорошо, пойдемте посмотрим.

Потом садовник спрашивал ее, куда высадить рассаду дынь; затем, куда рассадить герань; как расположить рассаду в теплице; когда снимать первую землянику. Кэтрин постоянно была занята, и ей это, очень нравилось. Она больше не запиралась в комнате сразу после того, как заканчивались ее домашние хлопоты. Теперь она проводила много времени на воздухе, почти как раньше. То же самое было с детьми. Они приняли дружбу Мартина и уже не стеснялись его. Сюзанна чувствовала себя абсолютно свободно в его обществе. Она постоянно что-то рассказывала Мартину, делилась с ним какими-то своими открытиями и успехами.

– Вы не хотите послушать новую пьесу, которую я разучила? Это – соната Иоганна Хаммеля.

– Мне очень хочется тебя послушать. Но мне кажется, что она будет лучше звучать на рояле Броудвуд.

– О Мартин, я надеялась, что вы предложите мне именно это! Вы читаете мои мысли!

– Моя дочь просто пользуется вашим хорошим отношением, – сказала Кэтрин Мартину.

– Именно для этого и существуют хорошие отношения.

– В последнее время она стала называть вас просто по имени. Не знаю, стоит ли ей разрешать это.

– Не знаю, не знаю…

– Вы к ней слишком снисходительны. Боюсь, что не только мои дети пользуются вашей добротой. Я пользовалась ею с самого начала. Когда я приняла ваше приглашение жить под крышей этого дома, я даже не ожидала, что мы пробудем здесь так долго – время бежит незаметно…

– Что плохого жить так, как диктует нам Библия? Кэтрин улыбнулась.

«Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем».


Кэтрин легко примирилась с тем, чтобы жизнь шла своим чередом. Ее дети были счастливы в Ньютон-Рейлз, и этого одного было достаточно, чтобы она тоже была счастлива. Джинни часто бывала в Рейлз и тоже отмечала, что Кэтрин стала спокойнее и лучше выглядела.

– Мне казалось, что тебе будет тяжело здесь жить, но оказалось, что Мартин был прав. Ты снова улыбаешься, и мне кажется, что я готова его простить за то, что он отнял у нас Рейлз.

Сестры остались одни – Мартин повез Дика и Сюзанну посмотреть каменоломню Скарр. Кэтрин занималась рукоделием – она украшала буфами корсаж платья Сюзанны. Джинни внимательно смотрела на сестру.

– Кэт, – наконец спросила она, – ты думала о том, что ты будешь делать, если Чарльз вообще не вернется?

– Да, я очень много думала об этом. Но мне кажется, что я ничего не смогу сделать.

– Это просто ужасно. Джордж пытался что-то узнать у мистера Годвина. Он интересовался твоим статусом. Ты не можешь развестись с Чарльзом, потому что не сможешь доказать, что он был тебе неверен. Но мистер Годвин сказал, что после семи лет ты можешь обратиться в суд, чтобы он признал, что твой муж умер.

Кэтрин положила работу на колени и сердито посмотрела на Джинни.

– Джордж этим интересовался?

– Да, от него иногда бывает польза. Но ты не должна на него злиться, потому что он это сделал по моей просьбе.

– Джинни, ты не имела права делать это. Если бы ты спросила меня, я бы тебе запретила вмешиваться в мои дела.

– Неужели тебе не хочется знать, на каком свете ты находишься? На твоем месте меня бы это весьма интересовало.

– Почему я должна интересоваться этим? Какая мне польза от знания? Чарльз бросил меня. Зачем мне разводиться с ним, если бы это и было возможно? Кроме того, какая женщина, Джинни, хочет думать, что ее муж мертв?

– Моя дорогая Кэт, через несколько лет эта женщина может захотеть снова выйти замуж.

– Я не стану даже думать об этом.

– Ты не можешь все знать заранее. Сейчас, вполне естественно, ты чувствуешь именно так, но пройдут годы, и у тебя может измениться мнение.

– Тогда я стану совсем старой.

– Нет, ничего подобного! Ты не должна стареть! Неужели ты не зла на Чарльза за то, что он тайком бросил тебя и детей? Конечно, ты на него злишься! И ты должна злиться! Мне кажется, что это одна из причин, почему ты приняла предложение Мартина. Потому что Чарльз полагал бы, что ты должна сделать совершенно противоположное. Я понимаю, что ты хотела быть независимой. Ты всегда была упрямой. Но, если по-честному, то тебе придется признаться, что ты это сделала в отместку Чарльзу. Ты же знала, что ему будет ненавистна мысль, что ты вернешься в Ньютон-Рейлз и будешь работать на Мартина.

– Если верно, что Чарльз не собирается возвращаться, то он никогда не узнает о нашем житье здесь. Джинни, ты права. Я чувствую некоторое удовлетворение, делая то, что он так ненавидел… Боюсь, что это не очень благородно, и причина в основном была не в этом, но…

– Моя дорогая, ты не всегда сможешь жить согласно своим высоким принципам! Меня, например, очень утешает, что моя высоконравственная сестрица иногда тоже испытывает низменные чувства. Я начинаю верить в человеческую натуру.


Когда установилась теплая погода, Джинни часто приезжала в Рейлз, иногда даже два или три раза в неделю. Она никогда не предупреждала о своих визитах. Все ее поступки были импульсивны.

– Я так благодарна Мартину за то, что он взял тебя в экономки. Мне не нужно искать предлога, чтобы приезжать сюда.

Был чудесный день в конце мая, и обе сестры прогуливались по саду вместе с Сюзанной.

– Рейлз весной просто великолепен! Все здесь настолько гармонично! – воскликнула Джинни. – Когда я ехала через парк, то думала, что если бы я вышла замуж за Мартина, то сейчас была бы здесь хозяйкой, и вся эта красота принадлежала бы мне. Вы только представьте себе, мои дорогие. Хозяйка своего старого дома!

Сюзанна широко распахнула глаза:

– Тетушка Джинни, Мартин делал вам предложение, когда вы еще были молодой?

– Нет, формально он этого не делал. Но я уверена, что если бы я захотела, он непременно сделал бы мне предложение.

– Вам бы хотелось быть за ним замужем?

– Иногда, моя дорогая Сюзанна, мне хочется быть замужем за любым мужчиной, только не за твоим дядей Джорджем.

– Бог мой! – воскликнула Сюзанна. – Вы что опять поссорились?

– Боюсь, только ссоры показывают, что мы еще живы.

Через некоторое время, когда Сюзанна по просьбе тетки пошла домой, чтобы «извлечь Мартина из его кабинета», Кэтрин заговорила с ней о Джордже.

– Ты так часто ссоришься с ним, надеюсь, у вас это не очень серьезно?

– Нет, нет! Мы ссоримся шутя, вот и все.

– Иногда мне кажется, что ты его провоцируешь.

– Ну, мне нужно как-то развлекаться.

– Я думаю, тебе не стоит так часто появляться здесь. Это же дом Мартина.

– Я приезжаю навестить моих племянников, а не Мартина.

– Джордж верит в это?

– Наверное, нет. Он подозревает всех и вся. Но чтобы там ни считал или чувствовал Джордж, я не собираюсь отказываться от визитов сюда. Это единственная радость в моей жизни! Рай, где я свободна от Джорджа.

Но рай Джинни оказался не таким, как она себе это представляла. Только она проговорила эти слова, как раздались голоса. Джинни повернулась и увидела племянницу, бежавшую к ним через лужайку. За ней шел не только Мартин, но и Джордж.

– Что ты здесь делаешь? – недовольно поинтересовалась Джинни.

– Меня сюда пригласили, – спокойно ответил Джордж. – Ты, может, забыла, но когда мы были здесь в марте, мистер Кокс весьма любезно предложил мне показать, что он сделал с ручьем, где водится форель.

– Ты мне не говорил, что приедешь сюда сегодня.

– Ты мне тоже не сказала, где ты будешь сегодня…

– Чушь какая!

– Действительно, я согласен. Нам следовало приехать сюда вместе.

Воцарилась тишина. Джинни отвернулась от мужа. Джордж заговорил с Кэтрин. Потом мужчины отправились к форелевому ручью.

– Ты видишь, что он делает! – заявила Джинни. – Он всегда портит мне настроение. Зачем Мартин приглашает его сюда? Он ведь знает, что я терпеть не могу Джорджа и все его выходки.

– Мне кажется, что Мартин прав, поддерживая хорошие отношения с Джорджем. Он не желает быть причиной ваших размолвок, и хочет оставаться с Джорджем в дружеских отношениях.

– Желаю ему всяческих удовольствий от этой дружбы!

Джинни внезапно поднялась со скамьи.

– Мои дорогие, я уезжаю. Нет, нет, я не останусь на чай. Он мне испортил настроение. Вы можете передать моему лорду и повелителю, что я поехала к портнихе. Может, он захочет проследовать за мной.

– Кажется, тетушка Джинни считает, что Мартин в нее был влюблен, – сказала Сюзанна. – Мама, ты считаешь, это правда?

– В твою тетю было влюблено много молодых людей.

– И Мартин тоже?

– Не могу тебе сказать.

– Если он правда любил тетушку Джинни… наверно, поэтому он до сих пор не женился.

– Может, и так. Но Мартин еще молод, и я уверена, что он вскоре может жениться. Ему нужно встретить и полюбить подходящую молодую женщину.

– Мама, я надеюсь, что этого не случится, ведь что тогда станет с нами!


Вскоре английские газеты начали постоянно печатать новости из Америки.

В апреле, после нападения на форт Самтер, между Севером и Югом началась война. Кэтрин обсуждала новости с детьми, они вместе рассматривали карты военных действий, печатавшиеся в газетах.

Они редко упоминали об отце. Дик упорно отмалчивался, когда Кэтрин вспоминала о нем. Отец не существовал для него, но он не мог сказать этого матери, поэтому предпочитал молчать. Но когда он оставался с сестрой, то давал волю возмущению.

– Отец уехал более восьми месяцев назад, и мы до сих пор ничего о нем не слышали. Видимо, он не собирается возвращаться. Я уверен, что мама уже примирилась с этим.

– Дик, ты все еще молишься о нем?

– Нет.

– Он может быть в опасности. Ведь в Америке идет война.

– Ему не нужно было отправляться туда. А если он туда попал, то нечего оставаться там. Совершенно ясно, что мы его не интересуем. Почему мы должны беспокоиться о нем?


ГЛАВА ДЕСЯТАЯ


Кэтрин теперь начала бывать в узком кругу своей семьи и друзей.

Она наносила визиты Джинни и Джорджу в Чейслендс, посещала Клейтонов в Таун-энд. Летом они совершали дальние экскурсии в Малверн, Бат или Форест-оф-Дин, где устраивали пикник и чудесно проводили время.

Дома она много времени проводила в саду. Мартин в Рейлз устроил поле для крокета, и все очень увлекались этой игрой. Джинни обожала крокет и всегда настаивала, чтобы ее партнером был Мартин. Она играла по своим собственным правилам и иногда просто чудовищно жульничала, особенно играя против Джорджа. Она так вела себя, что даже Дик и Сюзанна не всегда могли выносить это.

– Тетушка Джинни очень глупо ведет себя. Мама, тебе следует поговорить с ней.

Кэтрин была согласна с детьми, но разговор с Джинни не принес никаких результатов.

– Если Джорджу не нравится мое поведение, ему лучше оставаться дома.

– Если ты не обращаешь внимания на Джорджа, тебе следует подумать, что чувствует Мартин. Он всегда так корректен, но это дается ему с огромным трудом – ты в открытую флиртуешь с ним.

Джинни усмехнулась и небрежно повела плечами. Как-то, когда Джордж собрался домой и карета уже ждала его, Джинни нигде не могли найти.

– Я ей сказал раза три, что нам нужно ехать на обед в Парк-Хаус, но она хочет, чтобы мы опоздали!

Джордж возмущался минут двадцать, когда, наконец, появилась Джинни. Она лениво шла к карете, и на руке у нее висела корзинка с персиками и нектаринами.

– Мне так захотелось их отведать, что я пошла в оранжерею и нарвала немного. Мартин, вы не против? Прежде чем мы отправимся, нам нужно договориться, когда мы поедем в Тинтерн…

– Не сейчас, – сказал Мартин. – Вашему мужу пришлось вас ждать слишком долго, и я не собираюсь вам помогать еще сильнее разозлить его.

Джордж с мрачным лицом помог ей сесть в коляску и молча сел рядом. Проезжая мимо Мартина, он махнул ему рукой.

– Ты не спросил, не хочу ли я править? – заявила Джинни.

– Нет.

– Джордж, должна тебе напомнить, что коляска и лошади принадлежат мне.

– А я должен вам напомнить, мадам, что я платил за них.

Джордж слегка наклонился вперед и легонько коснулся лошадей хлыстом. Когда он принял прежнюю позу, Джинни резко стукнула его локтем в ребра.

– Не смей вымещать зло на бедных животных! Они тебе ничего не сделали!

– Я им ничего не сделал.

– Ага, и ты хочешь сказать, что у тебя хорошее настроение?

– Да, у меня плохое настроение, и должен тебе признаться – не без причины.

– Ты опять проиграл в крокет.

– Ты заставила меня прождать двадцать минут, хотя прекрасно знаешь, что мы обедаем с Робертсами.

– Господи, и в этом все дело? Почему ты постоянно из мухи делаешь слона?

– Нет, мадам, это еще не все. В последние недели ваше поведение просто не поддается описанию.

– Вы должны выражаться более определенно.

– Очень хорошо, если ты настаиваешь, то я имею в виду твое поведение в отношении Мартина Кокса.

– Да, я так и думала.

– Тебе никогда не приходило в голову, что ему может не нравиться подобное поведение?

– Джордж, дорогой, перестань!

– Я знаю, ты считаешь, что Мартин в тебя влюблен, но мне кажется, что все совсем не так. И если бы ты повнимательнее пригляделась, то поняла бы…

– Джордж? И что бы я увидела?

– Неважно, это к тебе не относится. Все дело в том, что ты с ним флиртуешь, как, впрочем, и с другими мужчинами, только для того, чтобы позлить меня.

– Я не собираюсь злить тебя, это не самое веселое зрелище.

– А ты, конечно, считаешь, что мое главное предназначение в жизни – развлекать тебя.

– А каково, по-твоему, мое главное предназначение в жизни?

– Замужняя женщина твоего возраста не должна задавать подобные вопросы.

– А я задаю. Мне хочется знать.

– Тебе следует немного больше заниматься своим домом и как следует вести хозяйство.

– Мое хозяйство идет по накатанной дорожке, для этого у меня есть прислуга. И если это мое единственное занятие, тогда тебе вообще не нужна жена.

– Я не сказал, что это должно быть твоим единственным занятием.

– Интересно, чем еще я должна заниматься? Ты желаешь, чтобы я также выполняла супружеские обязанности. Ну что ж, я делаю все, что могу.

– В данном отношении у меня нет жалоб, – строго ответил Джордж. – Если бы только я был уверен, что эти обязанности что-то значат для тебя.

– Не понимаю, выражайся яснее.

– Любовь, – ответил Джордж, прямо глядя перед собой.

– Что еще?

– Большинство настоящих женщин хотят, чтобы в доме были дети.

– Так, наконец мы добрались до этого, – воскликнула Джинни. – Вот в этом все дело! Самая больная рана! Но я не понимаю, почему мужчины всегда считают, что в этом может быть виновата только женщина!

– Ты никогда не показывала, что хочешь детей.

– При чем тут желание или нежелание? Ты же понимаешь, что женщина, если даже она не хочет ребенка, не может сделать так, чтобы он у нее не появился! Если ты этого не понимаешь, дражайший Джордж, то это просто глупость и невежество.

– Я не говорю ничего такого. Но я знаю, что женщины при желании могут… предотвратить нежелательное состояние…

– Неужели? Бог ты мой!

Джинни повернулась и посмотрела на мужа, она даже подняла вуаль с лица, чтобы лучше рассмотреть его лицо.

– Ну, я слышу об этом в первый раз и даже не понимаю, о чем ты говоришь.

– Да? – он не отводил от нее взгляда.

– Да, не знаю, ничего не знаю.

Голос и лицо у нее были такими, что Джордж поверил. Джинни увидела, что Джордж был так же поражен, как и она.

– Ты мне хочешь сказать, что все это время, пока мы женаты, ты считал, что я что-то делала, чтобы у нас не было детей?

– Ну-у-у, да…

– Тогда, мне кажется, ты должен извиниться передо мной. Да, я не родила тебе ребенка, но это совсем не значит, что в этом виновата я. Вина может быть и твоей.

Джордж опять уставился вперед, не отводя взгляда от лошадиных ушей.

– Я абсолютно уверен, что это не так.

– Мужчины всегда так говорят, но иногда факты опровергают их. Вспомни сквайра Барнеби из Чарвестон-Корт. Они были женаты восемь лет, и у них не было детей. Потом он умер, а его вдова снова вышла замуж и родила четверых детей подряд. И так бывает довольно часто. Я могу тебе рассказать еще два таких случая, когда стало ясно, что…

– Да, так бывает, но я уверен, что у нас все обстоит не так.

– Почему ты так уверен? – потребовала ответа Джинни.

– Пожалуйста, поверь мне, что в жизни бывают случаи, когда мужчина что-то знает абсолютно точно, но не может объяснить.

– Нет, я этого не понимаю и требую, чтобы ты мне все объяснил. Иначе, мой дорогой Джордж, мне придется поверить самому плохому. Ты можешь быть в этом абсолютно уверен, только если у тебя есть ребенок на стороне.

Джордж молчал и продолжал смотреть вперед. Его широкое лицо с сильной челюстью было слегка припорошено дорожной пылью, но Джинни увидела, как оно покраснело.

– Джордж, – сказала она, – посмотри на меня.

– Зачем?

– Ты сам знаешь зачем.

Джордж повернулся и посмотрел на жену, стараясь сохранить равнодушное выражение. Джинни просто впилась ему в лицо острым взглядом, и он отвел глаза в сторону.

– Та-а-ак, – тихо протянула Джинни. – Дорогой Джордж, значит так у нас обстоят дела… И ты еще смеешь ругать меня за то, что я флиртую с Мартином Коксом!!

Джинни снова опустила вуаль. Они продолжали ехать молча, но она не отводила от него взгляда.

– Так, так, так, – наконец тихо засмеялась Джинни. – Кто бы мог подумать? Мне кажется, дорогой мой, когда мы приедем домой, тебе придется кое-что мне объяснить.


Джинни поднялась с Джорджем в спальню, отослала оттуда горничную и начала перекрестный допрос.

– Это мальчик или девочка?

– Сын, – хрипло ответил Джордж и откашлялся.

– Сколько ему лет?

– Почти девять.

– Ты его навещаешь?

– Конечно.

– Как его зовут?

– Энтони.

– Где его мать?

– Умерла от пневмонии шесть лет назад.

– Бедняжка. Сколько ей было лет? Как ее звали? Джордж, ты ее любил?

– Послушай, Джинни. Мне кажется, что мы ничего не добьемся, если будем копаться…

– Решать буду я, как потерпевшая сторона. Джинни опять внимательно посмотрела на Джорджа.

– Ты же видишь, что меня это не шокировало.

– Да, я это вижу.

– Тебе было бы легче, если бы я возмущалась?

– Я не знаю, что тебе на это ответить.

– Расскажи мне о матери мальчика. Как и где ты с ней познакомился?

– Это было в 1851 году. Ты была так холодна тогда ко мне… Уехала в Лондон с Кэтрин и Чарльзом посетить Всемирную выставку, и пробыла там более полутора месяцев.

– Бог ты мой! Бедный, бедный Джордж! Это, конечно, моя вина – как же я уехала и оставила тебя одного!

Мне следовало сообразить, что ты во всем все равно будешь винить только меня!

– Я не собирался делать это.

– Собирался, ты всегда так делаешь. Но сейчас ты действительно можешь винить меня, потому что у тебя есть сын, а у меня нет. И это я подвела тебя.

– Ты так говоришь, как будто жалеешь об этом.

– Какой женщине приятно узнать о своем бесплодии. Мне кажется, что тебе лучше развестись со мной.

– Не болтай чепуху.

– Ну, мне теперь уже не зачать ребенка, если только со мной не произойдет чудо, как с Сарой. Но вернемся к Энтони. Где ты его скрываешь?

– Он живет со своими дедушкой и бабушкой, но я тебе не скажу, где именно.

– Скажешь, – парировала Джинни. – Потому что иначе я подниму на ноги всю округу и буду его искать, пока не найду.

– Для чего?

– Я хочу его видеть. Ты считаешь, меня не беспокоит, что у тебя есть сын?

– Не знаю. Я не собирался говорить тебе это. Но если ты серьезно…

– Абсолютно серьезно. Ты меня отвезешь туда сегодня же.

– Мы обедаем с Робертсонами.

– Наплевать на Робертсонов! Сообщи им, что я нездорова, и что ты не хочешь меня оставлять одну. Джордж, ты должен это сделать, потому что я сейчас в таком состоянии, что могу сказать им не то, что нужно. Иди и напиши им записку. Не отпускай коляску. Мы, сейчас же поедем к Энтони.


Они ехали по направлению к Чарвестону. На Истон-стрит была расположена портняжная мастерская. Позади нее была квартирка, и там Джинни встретилась с портным и его женой. Это была вполне приличная пара лет пятидесяти – мистер и миссис Джеффри. Сначала они были смущены, когда Джордж представил им Джинни, но потом пришли в себя и вели с ней вежливый и спокойный разговор. Потом они ушли, оставив в комнате Джинни и Джорджа, и к ним вышел Энтони, который в своей комнате готовил уроки.

Для девяти лет мальчик был высокий и плотного сложения. У него были гладкие темные волосы с каштановым отливом, карие глаза и широкое, приятное лицо в веснушках.

Одним словом, он был точной копией Джорджа. Джинни протянула ему руку и, смеясь, переводила взгляд с одного лица на другое.

– Ты – Энтони Джеффри?

– Да, мэм.

– Ты знаешь, кто этот джентльмен?

– Да, мэм, он мой дядя Уинтер.

– А ты знаешь, кто я такая?

– Вы жена моего дяди Уинтера.

– Откуда ты это знаешь?

– Он рассказывал мне о вас.

– Он точно меня описал?

– Да, мэм, можно сказать так. Я должен вам сказать, мэм, что я рад нашему знакомству.

– Сэр, мне приятно с вами разговаривать, и я вам тоже должна признаться, что польщена нашим знакомством. Я жалею лишь об одном, что это не случилось раньше. Ничего. Мы все исправим. Ты бы не хотел покататься с нами?

– Конечно, мэм. Очень хочу.

– Пойди, найди своих дедушку и бабушку, и мы попросим у них позволения.


Как раз в это время в Чарвестоне проходила ежегодная летняя ярмарка. Она располагалась в долине между реками Лим и Каллен. Энтони хотелось поехать туда. Ему дали немного денег, и он отправился по павильонам и палаткам – в павильон, где нужно было попасть в цель кокосовым орехом, в зоопарк на колесах. Он жадно смотрел, как негр изо рта выпускал пламя. Джинни и Джордж следовали за ним. Потом они снова сели в карету и поехали на берег Лима.

Там было тихо и прохладно. В тени ив плавали утки, и ласточки гнездились в отвесном песчаном берегу реки. Энтони кормил уток, швыряя им куски булки. Джинни и Джордж сидели в карете, наблюдая за ним.

– Джордж, он такой красивый!

– Вот как? – спросил Джордж хриплым голосом.

– Ты же знаешь, что это так.

– Да, он приятный парень, и у него хороший характер.

– И ты его прятал все это время! Ты, оказывается, такой скрытный. Я ничего не подозревала.

Джинни насмешливо посмотрела на мужа.

– Дядюшка Уинтер, – смеясь, повторила она. – Я теперь буду тебя называть папа Джордж.

Джинни помолчала и сказала:

– Он должен жить с нами.

– Бог ты мой! Ты что, серьезно?

– Конечно! Почему тебя это так поразило? Ты считаешь, что Джеффри станут протестовать?

– Нет, мне кажется, что они не будут против. Они хорошо относятся к мальчику, но уже не молоды. Я уверен, что они будут рады. Все дело в том, что мальчик очень похож на меня, и если он будет жить с нами, могут начаться разговоры.

– Конечно, так оно и будет.

– И тебя это не смущает?

– Ничуть. Тебе будет неудобно, а я с удовольствием буду наблюдать за тобой. Самое главное, чтобы твой сын был рядом с тобой. Он же у тебя единственный. Ты должен им гордиться.

– Да, ты права. Я им очень горжусь. Но я даже не могу точно определить свои чувства…

– Ты прав, тебе будет неудобно. Но это правильно, чтобы ты чувствовал себя виноватым, и тебе было стыдно. Теперь тебе придется быть очень внимательным ко мне и выполнять все мои капризы.

Так будет продолжаться много лет, и я все равно не уверена, что ты когда-нибудь сможешь искупить свою вину.

– Ты когда-нибудь бываешь серьезна?

– Ты предпочитаешь, чтобы я проливала слезы и спрашивала, как ты мог так обманывать меня? Я этого делать не стану. Посмотри на мальчика! Разве я или кто-то другой может пожелать, чтобы он никогда не появлялся на свет?

– Ты благородно ведешь себя.

– Да, разумеется, так оно и есть.

– У меня создается такое впечатление, что тебе нравится возникшая ситуация.

– Да, тебе удалось поразить меня. Я и не думала, что ты на это способен. Ты совсем не такой уравновешенный, каким я тебя всегда считала, и не такой нудный и благонравный.

Муж и жена, сидя в коляске, обменялись взглядами. Джинни опять откинула вуаль и пристально смотрела на него своими сверкающими глазами. В ее взгляде зажегся интерес, который не проявлялся уже много лет. Джордж, все еще сомневавшийся и не решивший, хорошо ли будет, если сын станет жить с ними, осторожно обернулся, чтобы быть уверенным, что их никто не подслушивает, и тихо спросил Джинни:

– Значит, мне стоит тебе изменять, чтобы в интервалах ты проявляла ко мне интерес?

– Дорогой мой, нет! Отнюдь! Теперь моя очередь изменить тебе. Так будет справедливо.

– Джинни, нельзя шутить по поводу таких вещей.

– Так, опять ты серьезный. Но почему мне нельзя сделать то, что сделал ты?

– Потому что я слишком сильно люблю тебя, и если случится что-то подобное, я этого просто не переживу.

– Хорошо, не волнуйся и не расстраивайся. Ты ничего не узнаешь, я тебе обещаю, – продолжала дразнить его Джинни.

Потом она тихо сказала мужу:

– Любовь ко мне не такая уж страшная вещь, а?

– Иногда просто ужасная. Когда ты обижаешь меня и говоришь такие жестокие вещи… тогда мне бывает очень тяжело.

– А в другое время? – спросила Джинни, вызывающе подняв подбородок. – Как тогда?

– Тогда вполне сносно.

Джинни засмеялась. Ей нравилось настроение мужа. Кто бы мог подумать, что спустя два часа после страшной ссоры они с мужем будут сидеть рядышком и флиртовать друг с другом? Они были женаты уже тринадцать лет! В это просто невозможно поверить!

– Да, чуть не забыла, – заметила Джинни. – Что ты мне собирался сказать, когда мы ссорились из-за Мартина? Ты намекнул, что я чего-то не знаю и не понимаю и даже не вижу. Мне кажется, ты выразился именно так. Что ты тогда хотел сказать?

– Ничего, – начал отнекиваться Джордж. – Ты же сама сказала, что у меня тогда было плохое настроение.

– Джордж, тебе не стоит ничего утаивать от меня, потому что, в конце концов, я все равно все узнаю. Ладно, пока я перестану приставать к тебе. У нас сейчас будет более серьезное дело. Нам нужно отвезти Энтони домой и обсудить его будущее с его дедом и бабушкой. Пора, чтобы он жил в твоем доме, и нечего откладывать.


Со следующей недели, не дожидаясь, когда будут проделаны необходимые формальности, Джинни навещала мальчика каждый день и везде возила его с собой.

– Это Энтони, мой приемный сын, – заявила она в Рейлз. – Джордж и я решили усыновить мальчика, так как совершенно ясно, что у меня не будет своих детей. Он вскоре будет жить с нами. Энтони, это твоя тетушка Кэтрин и кузина Сюзанна. Поздоровайся с ними и садись сюда, чтобы они могли тебя видеть.

Джинни осталась довольна произведенным на всех впечатлением и некоторое время сидела молча. Она слушала и смотрела, как ее сестра и племянница разговаривали с мальчиком, изо всех сил стараясь скрыть свое удивление. Но Джинни не могла долго выдержать. Она не выносила молчания и предложила, чтобы Сюзанна и Энтони пошли прогуляться и встретили Дика, который должен был возвратиться из школы. Не успели дети покинуть комнату, она засмеялась и пристально посмотрела на сестру.

– Так, что ты о нем думаешь?

– Ну-у-у, – осторожно протянула Кэтрин. – Он весьма милый и приятный мальчик. Он слегка смущается, но мне кажется, что у него очень хорошие манеры.

– Это все, что ты мне хочешь сказать?

– Мне интересно, откуда он взялся, если ты имела в виду именно это.

– Моя дорогая Кэт, ты, будучи женой и матерью, должна сама знать на это ответ. Ты знаешь, откуда берутся дети, если даже они не от законного брака. Ты, наверно, думаешь, что он точная копия Джорджа? Что ж, ты абсолютно права. Я могу тебя уверить, что иначе и не могло быть.

Кэтрин продолжала молчать, тогда Джинни добавила:

– Бедняжка Кэт, тебя это шокирует?

– Даже не могу сказать. Но ты, видимо, в этом совершенно уверена?

– Абсолютно, клянусь тебе. Джордж во всем признался и попытался испросить прощение. Теперь ты видишь, дорогая сестра, ты не единственная женщина в нашей семье, которую предал муж. Тебе не стоит смотреть на меня таким жалобным взглядом, меня это совершенно не волнует. Наоборот. Мне все это кажется самой забавной вещью. Я надеюсь получить от этого как можно больше удовольствия. Я буду мстить Джорджу, как только возможно, и не перестану над ним издеваться. Пусть он не ждет от меня пощады. Но зато до конца моей жизни он никогда не посмеет отчитывать меня за мое поведение или траты.

* * *


Мартин познакомился с Энтони в следующий раз, когда Джинни привезла мальчика посетить сестру и племянников. Это случилось через неделю. К тому времени он уже знал о мальчике. Сначала ему сообщила об этом Сюзанна, а потом уже Кэт. Таким образом, Джинни не удалось полюбоваться его изумлением.

– Понимаете, так забавно наблюдать, как реагируют люди, когда я беру с собой куда-нибудь Энтони. Но с вами это не удалось, поэтому вы должны мне описать, что подумали и почувствовали, когда впервые услышали об Энтони. Вы не возмутились, когда узнали, что Джордж изменил мне?

– Почему я должен возмущаться, если вы сами относитесь к этому спокойно? – спросил ее Мартин.

– Одно не мешает другому. Мне было бы приятно знать, что дух рыцарства еще не исчез из мира навсегда. Мне кажется, что если бы вы относились ко мне получше, вам бы хотелось как следует поколотить Джорджа.

– Но, как вы всегда сами говорили, любезность никогда не была мне присуща.

– Но вы должны признать, что я хорошо себя веду по отношению к сыну Джорджа. Ведь я даже хочу, чтобы он жил с нами.

– Да, я полагаю, что вы поступаете весьма разумно.

– Вы это одобряете?

– Да. Вы хотя бы о ком-то будете заботиться. Ну, по крайней мере, до тех пор, пока не пройдет интерес.

– Какой же вы вредный! – воскликнула Джинни, но в глазах ее плясали смешинки. – Джордж был прав. Я вас абсолютно не волную и не интересую. Значит, меня обманули дважды!


Вскоре усыновление Энтони было оформлено, и он стал жить с Джинни и Джорджем.

Он уже не ходил в школу в Чарвестоне, а занимался с учителем дома. Они думали, не определить ли его в школу в Регби, где раньше учился Джордж, но Джинни запротестовала:

– Он только приехал к нам, как ты его хочешь отослать из дома. Бедному мальчику только девять лет. Он еще не разбирается в жизни.

Джордж не настаивал, поэтому было решено, что Энтони отправится в Регби на следующий год. Если он не занимался с учителем, то в свободное время Джинни таскала его повсюду за собой. Она не могла насытиться своей новой игрушкой, задаривала его подарками.

Кэтрин сказала Мартину, что она может легко испортить и избаловать мальчика.

– Но мне кажется, что она вскоре успокоится. И потом, я думаю, что Джордж не допустит этого. Кажется, они собираются сказать мальчику, что Джордж – его отец, а не дядя. Но ребенку нужно время, чтобы привыкнуть. Джинни сказала, что соседи очень возбуждены, по сама она просто купается во всех этих разговорах и эмоциях. Это в самом деле необычная ситуация.

– Необычная, но довольно частая, – возразил Мартин.

– Да, это бывало даже и в королевских домах, но я не ожидала, что такое случится в моей собственной семье. Однако, я уверена, что все это на пользу Джинни и Джорджу, потому что впервые за многие годы у них появились общие интересы. Надеюсь, отношения у них исправятся.

Кэтрин улыбнулась Мартину и добавила:

– Но она до сих пор безобразно жульничает, когда играет в крокет против Джорджа.


Но летние игры подходили к концу. Вскоре с лужайки убрали ворота, спрятали молотки и шары в коробку. По утрам уже подмораживало, холодная роса покрывала траву. Начали жечь осенние листья, и потянуло терпким дымком.

Вскоре из маленькой березовой рощицы послышался звук топоров. Рощу очищали от слабых и больных деревьев.

Как-то днем Дик, Сюзанна и Энтони помогали жечь деревья, а взрослые стояли рядом и смотрели на костер. Кэтрин разговаривала с Джорджем, а Джинни, стоя неподалеку, беседовала с Мартином.

– Мне грустно видеть, как рубят эти березы, – сказала Джинни. – Я помню, они были здесь всегда, и мы играли среди них в детстве, Хью и я. Мы раскачивались на ветвях, а листья перешептывались у нас над головами… Все это уже в прошлом!

У нее на глаза вдруг навернулись слезы.

– Это были светлые, радостные дни, весь мир был перед нами, и я считала, что мы вечно останемся юными. Скажите мне, Мартин, у вас никогда не возникает такое ощущение, что жизнь начнется для вас заново? Нет, конечно, у вас такого не может быть. Вы так в этом отношении похожи на Кэтрин. Вы всегда делаете то, что должно. Но, как странно, – я, живущая только сегодняшним днем, чувствую, что все уже позади, а вы и Кэт, – у вас все наоборот… Боже, я ничего не могу объяснить и даже не знаю, что я хочу сказать.

Она не отвела взгляда от Мартина и засмеялась сквозь слезы. У нее было такое милое и беззащитное лицо, какое редко удавалось видеть. Мартин начал было что-то говорить, но Джинни резко прервала его.

– Нет, хватит моих глупостей, давайте поговорим о более практичных вещах. Расскажите мне, что вы сделаете с этой землей? Снова посадите здесь березы?

– Нет, Джоб считает, что этого не следует делать: они могут подхватить ту же самую болезнь. Но у вашей сестры есть интересный план, и мне кажется, если вы с ней поговорите, то вам уже не будет жаль этой маленькой старой березовой рощицы.


Березовая рощица, которую спилили, находилась за северной стеной сада, которую всегда называли «глухой» стеной, потому что в ней не было ни ворот, ни прохода.

План Кэтрин состоял в том, чтобы пробить в ней ворота и снаружи в два ряда высадить ракитник «Золотой дождь» вперемежку с глициниями, которые, когда подрастут, образуют зеленые своды в тридцать футов длиной. На остальной земле расчистить лужайку и засадить цветами.

– Ну, что ты думаешь об этом? – спросила сестру Кэтрин.

– Мне кажется, идея просто прекрасна. Нам всегда хотелось, чтобы в этой стене был проход, а ты всегда хотела устроить аллею из ракитника и глициний. Теперь все будет. Как странно, что все так чудесно сложилось… За исключением того, что нет Чарльза, твоя жизнь здесь почти такая же, как в те времена, когда ты была хозяйкой этого дома.

Кэтрин нахмурилась, и прошло некоторое время, прежде чем она ответила сестре.

– Я тебя не понимаю, Джинни. Ты рассуждаешь так, будто побег Чарльза является ерундой. По-моему, ты забываешь, что говоришь о моем муже.

– Нет, Кэт, я этого не забываю. Но если уж ты все воспринимаешь так серьезно, то, по моему мнению, тебе лучше без него, чем с ним. Прошло уже целых двенадцать месяцев, и, наверно, тебе уже легче, правда?

– Да, мне уже гораздо легче.

– Правильно, стоит на тебя только посмотреть, чтобы понять это. Больше всего нужно благодарить за это Рейлз. Рейлз и Мартина. Но мне бы хотелось поговорить о твоем положении здесь. Конечно, тебе за работу платят деньги, но если здесь окажется кто-то, кто ничего не знает, он решит, что ты хозяйка. И в общем-то так оно и есть на самом деле. Тебе хорошо и спокойно, и твое слово здесь много значит.

– Да, ты права, – ответила Кэтрин. – Должна признаться, что случилось то, чего я больше всего боялась. Я слишком привыкла опять к дому… Я слишком использовала доброту Мартина и забыла свое настоящее положение. Спасибо, что ты напомнила мне об этом.

– Какая ерунда! – воскликнула Джинни. – Я не собиралась делать ничего подобного! Если тебе здесь хорошо и спокойно, то ты заслуживаешь этого. Тебе слишком много пришлось пережить. Я рада, что тебе сейчас хорошо. Тебе не стоит волноваться, что ты слишком долго живешь здесь, потому что это совершенно не волнует Мартина. Ты не должна забывать, что он сам предложил тебе это и, видимо, его вполне устраивает положение вещей. Я бы даже сказала, что…

В этот момент дверь открылась, и Мартин вошел в комнату.

– Так, так, так, – сказала Джинни. – У вас уши не горели, Мартин? Можно подумать, что вы подслушивали у дверей! Тогда вам, должно быть известно, что мы говорили о вас.

– Я ничего не слышал.

– Тогда мне придется вам все рассказать. Я говорила о том, как стало спокойно жить Кэт с тех пор, как она работает у вас экономкой. К сожалению, она меня неправильно поняла и заявила, что слишком пользуется вашей добротой. И теперь я пытаюсь ее убедить, что вас вполне устраивает подобное положение. И что вы счастливы, если может быть счастлив человек, любящий чужую жену. Нет, нет, Кэт, я имею в виду не себя.

Джинни встала и пошла к двери, на секунду остановившись рядом с Мартином. Она наклонила голову набок и оглядела его.

– Должна признаться, что все эти годы я была настолько глупа, что мнила себя объектом вашего внимания. Господи, какой удар по моему самолюбию! Мне нужно было бы беситься от ревности, но Кэт – единственный человек в мире, кого я никогда не стану ревновать. Мои дорогие, я вас покидаю и пойду искать Джорджа и детей. Я постараюсь как можно дольше не подпускать их к дому. Ну хотя бы минут тридцать. Но мне не удастся задержать их на более длительный срок, потому что приближается время пить чай!

* * *


Мартин закрыл дверь и посмотрел на Кэтрин. Она стояла выпрямившись, очень бледная, и смотрела прямо перед собой. Когда Мартин подошел к ней, она заставила себя взглянуть ему в глаза.

– Мартин…

– Все правда, я люблю вас уже много лет. С тех самых пор, когда я вошел в ваш дом еще мальчиком и стал вашим учеником. Может, даже раньше, я не могу сказать точно, но я всегда вас любил и никогда не сомневался в этом.

– Так давно? И вы никогда не подавали мне никакого знака?

– Я очень старался. Я не смел этого делать. Кем я был? Неграмотным смешным пятнадцатилетним парнем, а вы – молодая девушка восемнадцати лет, леди, которая была недосягаема для меня, как луна!

– Я не могу в это поверить. Я была уверена, мы все были уверены – папа, я и Хью, – что вы влюблены в Джинни. Она в те времена флиртовала с вами. Она изо всех сил старалась очаровать вас, и мы все решили, что она добилась своего.

Мартин улыбнулся и покачал головой.

– Нет, меня околдовал Рейлз, а Джинни… Джинни была частью этого колдовства. Мне, конечно, было лестно, что она кокетничала со мной, и я с удовольствием отвечал на ее заигрывания. Но любил всегда только вас, с того самого дня, когда мы сидели и разговаривали в музыкальной комнате. Вы мне тогда сказали, что чувствуете, что я могу многого добиться в жизни. О, если бы вы знали, как много это значило для меня! Я почувствовал, что смогу сделать все! С того дня я стал вашим рабом. Я бы отдал жизнь за вас, если бы вы попросили меня об этом.

– Мартин, я не знаю, что мне сказать.

– Мне кажется, было бы лучше, если бы мы… пока прекратили этот разговор. Я бы никогда не стал говорить с вами на эту тему… не сейчас и не таким образом… Если бы Джинни не начала…

– Да, я знаю.

– Вы расстроены?

– Из-за вас.

– Не стоит. Мне бы хотелось убедить вас в этом, но… ваша сестра может вернуться, и…

– Да, вы правы, – Кэтрин встала. – Мне лучше сейчас пойти на кухню и сказать кухарке, что пора готовить чай.

Но она еще не успела выйти, как в комнату влетели дети, а за ними следовали Джинни и Джордж.

Мальчики начали рассказывать, как спилили последнюю березу и выкорчевали пень из земли.

– Он был огромный, его вытащили с таким трудом…

– Его тоже бросили в огонь…

– Мы помогали тащить его к костру…

– Мне так жаль, – сказала Сюзанна. – Что больше нет этих красивых берез.

– Да, но внутри у них была одна труха.

– Мама, я могу показать Энтони твои наброски нового сада? Мы уже вымыли руки.

– О, какая интересная музыка! Вы привезли нам ноты, тетушка Джинни?

– Да, и надеюсь, что когда я приеду в следующий раз, ты сможешь сыграть хотя бы две вещи.

– Нам не пора ужинать? Я просто умираю от голода! – сказал Энтони. – Надеюсь, ваша кухарка угостит нас своей чудесной свининой.

Мартин улыбнулся мальчику и подошел к звонку, чтобы позвать горничную.

Через несколько часов Мартин остался один в комнате. Гости уехали. Дик и Сюзанна отправились в постель. Кэтрин пошла с ними и до сих пор не вернулась. Мартин не мог читать, он встал и прошелся по комнате. Потом встал у камина.

Вскоре дверь открылась, и в комнату вошла Кэтрин. Мартин предложил ей присесть и сел напротив нее.

– Я рад, что вы пришли, потому что боялся, что вы будете теперь меня избегать.

– Нет, я не собираюсь этого делать, но мне нужно было побыть одной, чтобы подумать. Но теперь я могу говорить.

– Да?..

– Я до сих пор не могу прийти в себя после того, что вы мне сказали днем. Я всегда считала нас друзьями, я знала, что вы ко мне хорошо относитесь и уважаете меня. Но я даже не могла себе представить, что здесь есть что-то большее. Мне очень неприятно, что я могу причинить вам горе.

– Я не сказал, что моя любовь к вам делает меня несчастным. Так никогда не было, прошу вас верить мне.

– Но вы никогда не были женаты. А вам нужно было жениться. Я всегда считала, что это из-за Джинни. Но каковы бы ни были причины, не стоит оставаться старым холостяком. В жизни есть много прекрасных женщин!

Мартин улыбнулся.

– Это было бессознательное решение. Я не приносил никаких торжественных клятв и не давал себе обета безбрачия. В молодости я всегда считал, вот встречу хорошую девушку, которая будет мне ровней, и обязательно влюблюсь в нее. Я считал, что это будет другая любовь, не такая, какую я испытываю к вам. Но проходили годы, а этого не случилось. А после того, как прошел этот год, я совершенно уверен, что это не случится никогда.

– Нет, Мартин! Вы не должны так говорить! Вы не имеете права отвергать для себя возможность счастливого брака. И кроме того, я из-за этого чувствую свою вину.

– Но я счастлив. Вот в чем все дело. Хотя я не имею права любить вас, я был совершенно уверен, что должен сыграть большую роль в вашей жизни. Может показаться, что я нескромен, но позвольте мне все объяснить. Когда дела у вашего мужа пошатнулись, в результате чего ваш дом стал принадлежать мне, я ощутил в этом руку провидения, хотя не могу вам объяснить почему. Я решил, что это из-за моей любви к вам и к этому дому. Я даже решил, что был избран для этой миссии, – сохранить Рэйлз неизмененным для вас и ради вас… Но я отчасти чувствовал себя узурпатором и боялся, что вы можете меня возненавидеть за это. Я надеялся и молился, чтобы вы не почувствовали ко мне ненависти. Когда я приехал сюда и вошел в эту комнату, я понял, что этого не случилось, потому что вы подали мне тайный знак. Я увидел рояль открытым, а на пюпитре стояли ноты. Вы помните, что сделали это?

– Конечно. Это был этюд Шопена, и он вам очень нравился.

– Значит, я был прав, вы сделали это специально, чтобы показать мне, что вы меня простили за то, что я купил ваш дом?

– Вопрос не стоял о том, чтобы простить или нет, потому что вы не сделали ничего дурного. Но это действительно было что-то вроде какого-то знака… Я не уверена какого… Чтобы показать, что я остаюсь вашим другом и, наверно, чтобы показать, что я все понимаю. Но, оказывается, я ничего не понимала, потому что решила, что вы хотели Рейлз для Джинни, а теперь вы мне говорите, что это было сделано ради меня.

– Да. Когда я узнал, что ваш муж уехал, оставив вас и ваших детей, я решил, что теперь понимаю, почему Бог возложил на меня задачу сохранить Рейлз. Для того, чтобы отдать поместье и дом вам… чтобы вы могли здесь спокойно жить со своими детьми столько, сколько будет необходимо. Если Бог пожелает, чтобы вам понадобилось это пристанище еще на два или три года, пять, десять лет, тогда я точно буду знать, что наши жизни должны были быть связаны.


Мартин остановился и сделал глубокий вздох. Он пристально смотрел ей в лицо. Кэтрин молчала, и он снова заговорил:

– Кэтрин, я понимаю, что не могу ничего просить у вас, но если со временем мои чувства к вам каким-то образом повлияют на вас, даже в крохотной степени…

– Мартин, этого не может быть. Я не свободна любить вас.

– Вы не свободны пока выйти за меня замуж, но закон не может предписывать, что можно чувствовать или думать.

– Я могу приказать себе, – ответила Кэтрин. – Я все еще замужем за Чарльзом.

– Вы все еще его любите?

– Конечно.

– Даже после того, как он покинул вас?

– Он все еще мой муж, Мартин, и я не могу нарушить свои клятвы.

– Но если будет так, как вы думаете, и он никогда не вернется? Что тогда? Я понимаю, что вопрос о разводе не стоит…

– Вы правы.

– Но я знаю, что по закону женщина может считать себя свободной через семь лет после того, как ее покинул муж. Я узнал это у мистера Годвина. Мне кажется, вы знаете, что Джордж тоже консультировался у него по этому поводу.

– Да, Джинни сказала мне об этом. Но он это сделал не по моей просьбе.

– Мистер Годвин решил, что вы просили его. Его волнует ваше положение, и поэтому он обсуждал его со мной. Надеюсь, вы этому верите и не обижаетесь на него.

– Мартин, меня это не обижает. Мистер Годвин старый друг. Я его слишком хорошо знаю, и мне в голову не придет обижаться на него.

– Я рад. Мне бы хотелось, чтобы вы то же самое могли сказать обо мне. Но теперь, когда вам известно мое отношение к вам, вам, конечно, понятно, что мои расспросы носили чисто эгоистичный характер. Кэтрин, возможно ли, что по прошествии шести лет, если ваш муж не вернется, вы подумаете о положении закона, которое освободит вас от обязательств по отношению к Чарльзу? Возможно, чтобы тогда вы подумали о том, чтобы выйти за меня замуж? Если даже этот брак даст мне только право заботиться о вас и ваших детях и обеспечить их будущее?

– Я вам сейчас не могу дать ответ, Мартин. Я не знаю, что я буду чувствовать и думать через шесть лет. Но я уверена, что вам не следует так думать. Я не молодая девушка, мне тридцать пять лет. Вы не должны тратить жизнь, дожидаясь меня.

– Время – это ерунда, – ответил Мартин. – Я, как библейский Иов, который, как вы помните, был в услужении семь лет, пока ему досталась его Рахиль… Эти годы пролетели для него, как единое мгновение, потому что он ее любил.

– Мартин, дорогой, с вашей стороны нехорошо так играть на моих чувствах.

– Простите меня, Кэтрин. Я не собирался доводить вас до слез. Мне хотелось, чтобы вы поняли, что мне будет достаточно того, что вы чувствуете по отношению ко мне. И если вы будете рядом со мной, как это было весь этот год…

– Нет, Мартин, этого не будет. Если бы я с самого начала знала ваши чувства по отношению ко мне, я бы никогда не приехала сюда. И теперь я не могу здесь больше оставаться.


У Мартина замерло сердце.

– Вы не можете уехать только потому, что я вам рассказал, что чувствовал все эти семнадцать лет.

– Я должна вас покинуть. Так будет лучше.

– Для кого? Для вас? Вы это хотите сказать?

– Мне кажется, для нас обоих, но в основном, для вас.

– Скажите мне, пожалуйста, вас оскорбляет моя любовь?

– Мартин, мне очень обидно, что вы задаете такие вопросы. И я не понимаю, почему вы мне их задаете?

– Вы не должны забывать, что находитесь гораздо выше меня по положению в обществе.

– При чем тут это?! Мы же оба знаем, что дело совершенно не в положении в обществе. Любая женщина, кем бы она ни была, может только гордиться вашей любовью. Но теперь, когда мне известны ваши чувства ко мне… когда мы обо всем переговорили… мы никогда не сможем вести себя, как раньше. Это станет просто невозможным. Люди сразу начнут что-то подозревать и пойдут разговоры.

– Но если вы вдруг отсюда уедете, вы что считаете, что разговоров не будет? Как насчет Дика и Сюзанны? Как вы им объясните ваше внезапное решение уехать? А слуги? Ваш внезапный отъезд насторожит их, начнутся размышления и домыслы. И, конечно, прежде всего они станут подозревать меня в недостойном поведении. Они подумают, что я каким-то образом вас оскорбил…

– Этого не произойдет, – настаивала Кэтрин. – Они прекрасно вас знают. Я постараюсь так сделать, чтобы и все знали, что мы остаемся друзьями.

– Значит, вы чувствуете ко мне только дружбу и просто хорошо относитесь?

– Да, и еще чувствую огромную благодарность.

– Если вы действительно относитесь ко мне подобным образом, мне кажется, что вы должны остаться в моем доме, о чем я и прошу вас. Если вы говорите, что благодарны мне, то это ваш шанс заплатить мне за все, и не переставать мне верить. Показать, что вы считаете меня и человеком слова и порядочным человеком. Я люблю вас в течение семнадцати лет, и до сих пор мои чувства оставались тайной. Я клянусь сохранять и дальше эту тайну от всего мира. И буду ее хранить до тех пор, пока это будет нужно. Если пожелаете, то до моего последнего вздоха. Я вам обещаю это.

– Джинни знает. А вам известно, какой она может быть неосторожной и болтливой.

– Да, но мне непонятно, каким образом ваш отъезд поможет делу.

Мартин и Кэтрин молча смотрели друг на друга. За короткое время между ними было сказано так много, но вдруг в одно мгновение каким-то образом что-то изменилось. Серые глаза Кэтрин, еще блестевшие от слез, оглядели его и в них блеснула смешинка. Через некоторое время она заговорила, и в ее голосе также зазвучали новые нотки.

– Мне кажется, что вас не переспоришь. Вы приводите аргументы, как опытный адвокат. Но в каком-то смысле вы правы – уеду я или останусь, от языка Джинни мне не уйти никуда.

– Мне кажется, что есть только одна вещь, которая может ее остановить – это сестринские чувства к вам. Вы – единственный человек, кого она любит и уважает. И по отношению к вам она не эгоистка. Она может капризничать и болтать лишнее, но Джинни никогда не скажет и не сделает того, что может принести вам боль. Я уверен, что вы не должны сомневаться и можете продолжать здесь жить.

– Мартин, нам лучше пока прервать наше обсуждение, пока я не разберусь в своих мыслях.

– Разве наш разговор не может помочь вам?

– Так, как вы его ведете, – нет, – сказала Кэтрин. – Потому что вы ведете меня туда, куда я и сама хотела бы идти.

– Люди часто полагают, что единственно правильные решения – это те, которые приносят страдания. Но это не так, иногда сердце знает все лучше нас. Я только хочу вам напомнить, скольким людям будет грустно и больно, если вы покинете этот дом.

– Вы опять играете на моих чувствах. И поэтому я пожелаю вам доброй ночи. Я должна сама все тщательно обдумать.

– Хорошо, как пожелаете.

Они встали, и Мартин проводил ее до двери.

– Вам не стоит торопиться с решением. Все может разрешиться само собой.

– Вы смеетесь надо мной, – ответила ему Кэтрин. Мартин видел за ее смущением, что ей, тем не менее, было легко с ним, что она ему верит.

– Вы считаете, что если я женщина и призналась вам, что я не слишком тверда, то я вообще не могу прийти к решению?

– Нет, я, наоборот, считаю, что вы способны прийти только к правильному решению. И я очень надеюсь на это.

Кэтрин еще раз взглянула на него и пошла к двери.

– Доброй ночи, Мартин.

Она ушла. Мартин закрыл за ней дверь и ему стало тоскливо от пустоты в комнате.


ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ


Он так долго любил Кэтрин и скрывал это от нее, что эта скрытность стала его органичной чертой. Но теперь все переменилось – Кэтрин знала, как он относится к ней. Мартин расслабился и выдал свои надежды и тайные чувства. Сейчас он горько ругал себя за это и обещал себе все исправить. Он проявил слабость, теперь пришло время проявить силу и твердость. Кэтрин должна продолжать чувствовать, что Рейлз является идеальным пристанищем для нее и ее детей. Никогда больше ни взглядом, ни словом он не поставит ее в неудобное положение. Он дал себе клятву, и если он ее выполнит, то его ждет награда.

Закончился октябрь, а Кэтрин все еще оставалась в Рейлз. В северной части сада посадили аллею, ракитника, и ворота были проделаны в стене. Кэтрин наблюдала за работой. Шелковица созрела на старом дереве. В этом году был очень хороший урожай, и Кэтрин помогала собирать его и вместе с кухаркой варила варенье.

– Я чувствую, что мне не стоит здесь оставаться, но все равно никуда не двигаюсь отсюда, – как-то сказала она Мартину.

– А что будет дальше?

– Все в руках Божьих.

Кэтрин поняла, что ей будет легко прийти к решению, потому что Мартин выполнил свое обещание. Он даже наедине с ней вел себя по-прежнему.

Он соблюдал все правила приличия, всегда был к ней очень внимателен и добр, и Кэтрин никогда не чувствовала себя неудобно. Но она боялась, что их силы неравны, и что, будучи женщиной, она может выдать секрет, который он так долго скрывал. Но все оказалось гораздо легче – перед ней был пример Мартина, и Кэтрин старалась вести себя нормально и спокойно.

Кэтрин всегда была настороже в присутствии сестры. Хотя время от времени она видела, что Джинни наблюдает за ней со скрытой улыбкой, но она не делала ничего такого, от чего Кэтрин стало бы неудобно. Джинни вела себя почти обычно. Она, как и прежде, флиртовала с Мартином в присутствии мужа и ворчала на него, когда он отсутствовал. Что касается Джорджа Уинтера, то он вел себя чрезвычайно корректно. Таким образом, тайну знали теперь четыре человека. И все они старались сохранить ее.


Кэтрин удивляло, что человеческий разум так легко воспринимает и мирится с самыми неожиданными обстоятельствами. Но в данном случае новое обстоятельство инстинктивно, из чувства самосохранения было как бы отложено на самую дальнюю полочку ее сознания. Кэтрин вскоре почувствовала, что эта «полочка» закрылась и не собирается открываться. Так в течение нескольких недель любовь Мартина стала частью ее жизни, чем-то само собой разумеющимся. И часто, видя его каждый день, она даже забывала об этом.

Ей даже иногда казалось, что со временем она вообще забудет о его признании.

Но она лгала себе самой и прекрасно понимала это. К своему удивлению, она не желала ничего забывать, считать его любовь чем-то совершенно обыденным. Она иногда поглядывала на Мартина, когда он разговаривал с детьми или показывал им новую книгу, и в тот момент Кэтрин позволяла себе роскошь подумать.

«Этот человек любит меня и любил в течение семнадцати лет».

Ей было его жаль, но его любовь успокаивала ее и служила источником силы. Это был успокаивающий бальзам ее душе, раненной мужем.

Кэтрин ругала себя за слабость, тщеславие. Нельзя было думать о любви Мартина, если она не могла принять ее. Кэтрин все великолепно понимала. Но как она могла не принимать любовь, когда она чувствовала ее тепло. Это было подобно ощущению солнца на лице, когда она выходила из дома в эти чудесные мягкие осенние дни. Если она покинет Рейлз, он будет продолжать думать о ней с любовью. А сама Кэтрин всегда будет вспоминать о нем с теплом и благодарностью.

Она никогда не забудет его взгляд в тот вечер, когда он признался ей в любви. То, как он говорил, интонации его мягкого, ласкового голоса. Ее сердце не могло остаться холодным.

Какой смысл притворяться? Мартин ее любил, и она радовалась этому. И сколько бы она себя ни ругала, от этого ничего не изменится.


Мартин, поняв, что Кэтрин остается, почувствовал радостное облегчение. Ему было бы еще радостнее, если бы она ответила на его любовь, но он понимал, что это невозможно. Она любила мужа и ждала его возвращения. Он, как честный человек, должен был надеяться и молиться о возвращении Чарльза Ярта. Когда он повторял себе это, тайный соблазняющий голос повторял: «А что будет, если он не вернется? Если она узнает, что он умер?»

Ощущая некоторую вину за эти мысли, Мартин тем не менее старался особенно не обращать на это внимания. Он прекрасно понимал, что его чувства и мысли никоим образом не смогут повлиять на ход событий. Ход событий управлялся иными силами, и заранее предсказать что-то было невозможно. Лучше было жить час за часом, день за днем. Если судьба будет к нему милосердна, то так могут пройти месяцы и годы. Подобные мысли навевались временем года. Выдалась чудесная осень, и иногда стояли такие великолепные дни, что было легко поверить, что так будет продолжаться до бесконечности.


Клейтоны и Уинтеры справляли Рождество в Ньютон-Рейлз. Всего вместе с детьми собралось тринадцать человек.

Нэн заметила:

– Несмотря на то, что ты холостяк, тебе удается собирать в доме так много детей.

– Наверно, это каким-то образом связано с домом. Кажется, что он притягивает к себе молодежь.

После короткой и мягкой зимы пришла влажная теплая весна. Затем наступило лето, которое изобиловало грозами. Реки и ручьи Каллен-Вэлли переполнились. Такое количество воды в другое время только обрадовало бы владельцев шерстяных мануфактур, но это было лето 1862 года, и на жизнь Англии, как и всей Европы, влияли события, происходившие в Америке. Война между штатами разгоралась.

Жесткие таможенные тарифы, введенные Америкой, сильно ограничивали английский экспорт.

Фабрики Каллен-Вэлли сокращали выпуск тканей. В Чардуэлле поговаривали, что Хернсы теперь жалели о том, что купили Хайнолт-Милл и с удовольствием продали бы фабрику, если бы нашелся покупатель. Но в такое сложное время это было несбыточной мечтой.

Но если положение производителей шерсти было сложным, то его нельзя было сравнить с ужасным положением в производстве хлопковых тканей. Дела там шли все хуже и хуже, и вся страна с замиранием сердца следила за бедственным положением рабочих на хлопковых фабриках Ланкастера. Был основан фонд помощи в чрезвычайных обстоятельствах, и нигде не было собрано столько денег, как в Каллен-Вэлли. И, конечно, все возглавлял Чардуэлл. Горожане как бы старались найти противоядие общей тоске и печали.

Всю зиму были балы и концерты, а весной начались благотворительные базары. Крупные поместья и дома соревновались в выдумках, чтобы собрать как можно больше денег в благотворительный фонд. Самым интересным оказался маскарад «Робин Гуд», который состоялся в мае в Ньютон-Рейлз. Молодежь состязалась в уменье стрелять из лука, в фехтовании, но самым большим развлечением стала борьба на шестах на узком мосту через ручей.

Кроме праздников в Рейлз происходили тесные семейные встречи, на которых обсуждались важные вопросы. Одним из таких вопросов была карьера Дика. Ему вскоре должно было исполниться шестнадцать лет. После окончания школы он хотел начать работать. Но где и кем? Сначала он поговорил об этом с Мартином.

– Мой отец нас бросил, поэтому мне нужно как можно скорее начать зарабатывать деньги, чтобы потом я мог содержать сестру и мать.

– Но ты прекрасно рисуешь и интересуешься архитектурой. Мне казалось, что ты захочешь сделать это своей специальностью.

– Да, мне это нравится больше всего на свете. Но учеба на архитектора займет так много времени.

– Я надеялся, – заметил Мартин, – что у нас хорошие отношения, и ты позволишь мне поддерживать тебя во время учебы.

– Сэр, вы очень любезны, но мне кажется…

– Прежде чем ты мне дашь ответ, я считаю, тебе лучше обо всем подумать. Если ты станешь хорошим архитектором, тебе будет легче содержать мать и сестру, чем если бы ты был клерком или продавцом. Конечно, тебе придется учиться и это займет время, но пока твоя мать работает экономкой, у вас достаточно прочное положение.

Дика растрогало предложение Мартина, и он обсудил его с матерью.

– Что мне делать, мама? Ты считаешь, что я не должен принимать предложение Мартина?

– Сын, ты сам все должен решать.

– Ты хотя бы скажи мне свое мнение. Мне кажется, ты считаешь, что я должен отказаться.

– Нет, я так не считаю. Мартин наш очень хороший друг. И его дружба дает тебе возможность принять его предложение. Я знаю, что он будет очень доволен. И я должна добавить, что и мне это будет приятно.

Через некоторое время решение было принято. После окончания школы Дик собирался провести каникулы с друзьями, а потом начать обучение в Вайятт-Хаус в Чардуэлле у Вильяма Боннеми. Там его должны были обучать архитектуре в течение пяти лет. Мартин обещал платить за него и каждый месяц выдавать карманные деньги. Это соглашение должно было действовать до окончания обучения, пока Дик не сможет сам зарабатывать.

Дик был очень доволен. Он просто обожал Вильяма Боннеми. Он без конца благодарил Мартина.

– Я обещаю стараться, чтобы не подвести вас. Я буду стараться, чтобы вы гордились мной.

Этот разговор состоялся в июне, а начать обучение Дик должен был в сентябре. Но вскоре после этого разговора без всякого предупреждения возвратился Чарльз Ярт и появился в Ньютон-Рейлз. Он отсутствовал почти три года, и большую часть этого времени работал на золотоносных приисках Калифорнии.


Было четыре часа дня, и Сюзанна, закончив уроки, отправилась в парк, чтобы встретить Дика, возвращавшегося домой после школы. Мартин уехал в Калверстон. Он должен был вернуться поздно. Кэтрин сидела одна в гостиной. Она улыбалась, читая сочинение Сюзанны о кринолинах. Основной вопрос был: «Насколько больше могут стать кринолины?» Потом в комнату вошла горничная Дорри. Она была очень взволнована.

– Мэм, вернулся мастер.

– Мастер? – удивилась Кэтрин. – Так быстро вернулся?

– Мэм, это не мистер Кокс. Старый мастер, мистер Ярт. Мэм, ваш муж.

Кэтрин смотрела на нее. Она почувствовала, как у нее окаменело лицо. Она вся похолодела, отложила сочинение Сюзанны и поднялась на ноги. В этот момент Чарльз вошел в комнату. Горничная ушла и прикрыла за собой дверь. Муж и жена смотрели друг на друга. Кэтрин с трудом перевела дыхание.

– Чарльз, – прошептала она.

Кэтрин просто не могла поверить своим глазам.

Он подошел к ней, поцеловал в щеку и легко коснулся ее руки. Кэтрин начала дрожать и опустилась на диванчик. Она показала Чарльзу, что он может сесть рядом, но он продолжал стоять перед ней.

– Ты на меня смотришь, как на привидение, но я нормальный живой человек.

– Извини, Чарльз, но ты появился так неожиданно после стольких лет отсутствия.

Дело было не только в его неожиданном приезде. Он сильно изменился. За три года он похудел, и его тело стало подобранным и мускулистым. Лицо тоже сильно похудело. Но больше всего ее поразил цвет его кожи – красно-коричневый, и на этом фоне его синие глаза казались необычайно яркими.

– Я тоже был поражен, когда приехал в Чейслендс, надеясь найти тебя там. Твоей сестры и ее мужа не было дома, и мне пришлось узнавать о твоем местонахождении от очень нахальной служанки. Кэтрин, я не ожидал, что ты вернешься в Ньютон-Рейлз, чтобы работать экономкой у Мартина Кокса. Тебе следовало жить в Чейслендс, твоя сестра приглашала тебя туда.

– Я предпочитала ни от кого не зависеть. Работа здесь дала мне эту возможность.

– Прости, Кэтрин, но мне кажется, что ты сделала это мне назло. Ты даже не подумала о сплетнях, которые начнутся по этому поводу.

– Я хочу напомнить тебе, – тихо сказала Кэтрин, – что после того, как мой муж сбежал от меня и детей, обо мне и так сплетничали во всем городе. Но мне еще и сочувствовали. Но, видимо, ты приехал сюда после этих длинных трех лет не для того, чтобы отчитывать меня и ссориться.

– Я не собирался это делать. У меня были совершенно другие намерения, но после того, что я увидел…

– Чарльз, я понимаю, что ты чувствуешь. Нам, видимо, нужно поговорить о многом до того… до того, как мы попытаемся достигнуть какого-то взаимопонимания. Почему бы тебе не присесть? Может, позвонить, чтобы нам подали чай?

– Спасибо, я не хочу пить чай.

Чарльз присел, и после паузы попытался разговаривать более спокойным тоном.

– Надеюсь, ты себя хорошо чувствуешь? Ты хорошо выглядишь.

– Да, я и дети нормально себя чувствуем.

– Где дети? Они здесь?

– Сюзанна пошла встречать Дика после школы. Они вскоре должны вернуться, но день сегодня хороший, поэтому они могут задержаться в парке.

– А Кокс? Когда он возвращается?

– Еще не скоро. Он поехал по делу в Калверстон.


Первое ощущение шока прошло, и Кэтрин взяла себя в руки. Но пока они разговаривали, ей временами казалось, что все это сон. Это был ее муж, человек, которого она любила, отец ее детей. Каждый день в течение трех лет она молилась за его благополучное возвращение, но сейчас он сидел напротив нее, и все ей казалось сном. Она даже не слышала половины того, что он говорил. Все ей казалось нереальным. Кэтрин смотрела на него и слушала, но все проходило мимо нее.

Приехав в Америку, он прежде всего отправился в Перри-Спрингс, где сгорела его шерсть. Он привез с собой документы, комитет по торговле выплатил ему четыреста фунтов в качестве компенсации. С этой суммой он отправился морем вдоль побережья Калифорнии, а потом по суше на золотые прииски в город под названием Мозес. Там он купил себе разрешение производить раскопки.

Он сказал, что не разбогател. Никакой поразительной удачи ему не выпало. Но он работал упорно и много, стоя по колени в ледяной воде, согнувшись под жарким солнцем. Он день за днем медленно, но верно, собирал драгоценные крупицы. Иногда попадался самородок размером в желудь, как-то раз он обнаружил кусок весом в четырнадцать фунтов, но после очистки там осталось гораздо меньше. Но тем не менее, он работал как сумасшедший, пока мог что-то видеть и позволяла погода. После двух лет и четырех месяцев работы он продал свою делянку и приехал в Сан-Франциско. Там он положил в банк пятьдесят две тысячи долларов, что составило примерно десять тысяч фунтов.

– Конечно, это не состояние, но вполне достаточно, чтобы снова начать бизнес и купить дом. Я еще не решил, чем стану заниматься. Но в Штатах возможности велики для человека вроде меня, который хочет и умеет работать. Кэтрин, это удивительная страна, а Сан-Франциско – город, не имеющий себе равных в мире. Город новый и быстро растущий. Там у тебя просто захватывает дыхание.

– Ты хочешь сказать, что нам придется уехать в Америку с тобой и остаться там навсегда? – спросила его Кэтрин.

– Да, поэтому я и приехал сюда. Сначала я хотел прислать за тобой, но потом решил, что будет лучше, если я приеду сам и заберу тебя. Но почему ты так на меня смотришь? Тебе что-то не нравится в моем плане?

– Да, Чарльз, боюсь, что ты прав. Ты совершенно не учитываешь мое мнение.

– Мы же муж и жена, и я, естественно, решил, что ты во всем меня поддержишь.

– Я понимаю, что так должно быть. Но мы так долго жили вдали друг от друга, что привычка повиноваться у меня несколько ослабела. Чарльз, я не желаю ехать в Америку и не понимаю, почему ты все решил за нас. Ты удрал от нас на целых три года, а теперь требуешь, чтобы мы ехали за тридевять земель в совершенно чуждую для нас страну… В страну, где идет гражданская война…

– Война – это ерунда. На Западе она почти не чувствуется. Я вас не бросал. Я уехал, потому что больше не мог здесь жить. Глупо говорить, что я вас бросил.

– Как иначе можно объяснить, что в течение трех лет мы не знали, где ты? Мы даже не знали, собираешься ты вернуться к нам или нет?

– Конечно, я собирался вернуться! Но сначала мне нужно было снова поверить в себя и вернуть себе уважение! Кэтрин, это трудно сделать за один день, и если бы ты только знала, в каких условиях я жил и работал…

– Но мы этого не знали! – сказала Кэтрин. – Ты нам не дал знать о себе. А что было бы, если бы ты снова не стал себя уважать? Ты бы вернулся обратно или нет?

– Так вопрос не стоит.

– Это важно для меня, потому что я уверена, что ты бы не вернулся. И мы бы оставались одни – дети и я, и ждали бы известия и никогда бы не дождались его. И постоянно думали, жив ты или нет.

– Сейчас я сижу здесь в этой комнате напротив тебя, и мне все остальное кажется не важным. И еще мне кажется, что после трехлетней разлуки меня можно было бы встретить немного иначе.

– Извини, Чарльз, но после трех лет молчания мне трудно вести себя по-другому. Я все еще нахожусь в шоке, и все эти разговоры об Америке не делают наше общение более легким.

– Ты отказываешься ехать со мной?

– Я прошу, чтобы ты учитывал мои желания и соображения. И соображения детей тоже. Нам следует поговорить с ними и решить, что делать.

– Не их дело принимать участие в решении! Это касается и тебя!

– Я должна тебе напомнить, что три года я сама принимала все решения, и в результате…

– Хватит мне повторять все это! – воскликнул Чарльз. – Я сам вижу результаты!

Он начал говорить и резко размахивать руками.

– Это и есть результат твоих решений! Твое присутствие в этом доме!

Чарльз встал и зашагал по комнате, постоял у окна, потом повернулся и посмотрел на Кэтрин.

– Ясно, что за это время тебе понравилось принимать решения. И, видимо, поэтому мое возвращение не принесло тебе радости. Если выразиться еще яснее, тебе было бы лучше, если бы я вообще не возвращался.

Наступила тишина, в ней его последние слова повисли, как незаконченный аккорд. Потом открылась дверь, и в комнату вошли дети.

* * *


Они уже знали, что вернулся отец. Слуги предупредили их. Поэтому они были немного готовы к этой странной и трудной встрече. Но они были очень скованны и неловко остановились в дверях. Кэтрин встала и ввела их в комнату. Она старалась своими прикосновениями и голосом, как только могла, подбодрить их.

– Дети, как чудесно, что ваш отец вернулся! Вы, наверно, не верите своим собственным глазам, так же было и со мной, когда он вошел в комнату. Вы тоже потеряли дар речи.

– Да, – нервно сказала Сюзанна, и сделала реверанс. – Добрый день, папа.

Чарльз поцеловал дочку и пожал руку Дику. Он поразился, как сильно они выросли и повзрослели с тех пор, как он видел их в последний раз.

– Конечно, я ожидал, что вы изменитесь. Три года – это большой срок. Но я оставил двух детей, а вернулся – и передо мной почти взрослые люди.

Дети никак на это не отреагировали. Кэтрин, чтобы как-то заполнить неловкую паузу, начала всех усаживать. Но Дик и Сюзанна молчали, сидя рядышком на кушетке, и хотя они с любопытством смотрели на отца, они все равно держались от него на расстоянии.

– Ну, хватит! – недовольно вскричал Чарльз. – Неужели я стал для вас совсем чужим?

– Да, папа, – ответила Сюзанна. – Изменились не только мы. Ты тоже постарел.

– Да, я знаю. Это сделало со мной горячее солнце Калифорнии. От него люди быстро стареют, особенно те, кто работает прямо под его палящими лучами.

– Значит, ты был там? В Калифорнии? – в первый раз заговорил Дик. – Что ты там делал? Искал золото?

– Да, но если ты думаешь, что я теперь стал миллионером, боюсь, что мне придется тебя разочаровать. Но я все равно не тратил время на золотых приисках. Мне приятно сказать вам, что у меня дела теперь обстоят гораздо лучше, чем когда я покинул Англию.

– Почему ты нам не писал?

– Сначала потому, что я постоянно переезжал и путешествовал по всей Америке. Потом я ждал, когда можно будет вам сообщить хорошие новости. А уже в конце, когда прошло так много времени и я собирался домой, я решил сделать вам сюрприз.

Что-то мелькнуло в лице Дика, и Чарльз понял, что это обвинение.

– Но я вижу, – сказал он совершенно другим тоном, – что тебе не понравился мой сюрприз. Вы меня принимаете так холодно.

– Какого ты ожидал приема? Чтобы мы закололи для тебя откормленного тельца?

– Дик! – резко остановила его Кэтрин.

Она больше ничего не успела сказать, как Чарльз обрушился на нее с упреками.

– Я вижу, мадам, что в мое отсутствие вы старательно настраивали моих детей против меня!

– Неправда, – сказал Дик. – Ни разу за все три года моя мать не сказала о тебе дурного слова. Но мы и сами кое-что соображаем, Сью и я. И мы оба считаем…

– Мне не нужно говорить, что вы считаете и чувствуете. Все и так ясно.

Чарльз был вне себя от ярости, но он попытался взять себя в руки и спокойно продолжать.

– Я все прочитал в твоих глазах. Вы считаете, что я вас предал. Если это так, то мне очень жаль. Но я могу вам твердо обещать, что если я обидел вас, то хочу полностью искупить эту обиду.

Наступила тишина. Чарльз и дети не сводили друг с друга взгляд. В его глазах была злость, а дети смотрели на него с сомнением. Кэтрин обратилась к ним:

– Мы говорим друг с другом так, что только сильнее расстраиваемся. Самое главное то, что ваш отец вернулся. Конечно, наша жизнь теперь изменится. У него есть свои планы, которые нам следует обсудить. Но до этого, мне кажется, нам следует выпить чаю. Уже поздно. Дик, пожалуйста, позвони горничной.

Дик выполнил ее просьбу. Потом он вернулся на свое место рядом с Сюзанной и внимательно посмотрел на мать с отцом.

– Какие планы? – с подозрением спросил он.


Мартин после возвращения домой сразу же узнал неприятную новость. Сначала от Джека Шерарда, потом от кухарки, которая увела его подальше, где они могли поговорить без свидетелей. Она, как и все остальные слуги, была ужасно взволнована.

– Я уже решила после трех лет отсутствия, что мистера Ярта нет в живых. Я решила, что он утонул в море после кораблекрушения, но я, конечно, ничего не говорила об этом мисс Кэтрин. И вдруг он появился так же неожиданно, как уехал. Я даже не знаю, что об этом подумать, и хорошо ли это или плохо? Я никак не могу понять, почему он так себя ведет.

– Сколько времени он уже здесь?

– Почти час. Когда пришли дети, мы подали им чай.

– Тогда я присоединюсь к ним, – сказал Мартин. – Только приведу себя в порядок.

Мартин поднялся наверх, чтобы умыться и немного поразмыслить. Ему следовало некоторое время побыть одному, чтобы осмыслить неприятную новость. Когда через некоторое время Мартин вошел в гостиную, и Ярт встал ему навстречу, Мартин уже внешне был абсолютно спокоен, и по его лицу и поведению нельзя было ничего прочитать.

– Мистер Ярт, к вашим услугам, сэр. Позвольте выразить вам радость по поводу вашего возвращения к семье.

– Мистер Кокс, я вам весьма признателен. Простите, что я ворвался сюда в ваше отсутствие, но я уверен, что вы все понимаете и извините меня.

– Конечно, ваше возвращение так неожиданно, что никаких разговоров даже не может быть. Вы вправе были сделать это – немедленно повидаться с семьей.

Мартин держался очень официально. Он кивнул в качестве приветствия Кэтрин и улыбнулся Дику и Сюзанне. Потом повернулся к Ярту и попросил, чтобы тот занял свое место. Но тот отказался, сказав, что у него есть дело в городе.

– Я заказал себе комнату в «Пост Хаус» и остановлюсь там на несколько дней, пока буду заниматься делами моей семьи. Жена вам все расскажет о наших намерениях. Я должен вам сказать, что как только все формальности будут закончены, она покинет свою службу у вас. Я надеюсь, вы не станете настаивать, чтобы она заранее известила вас об отказе от должности.

Ярт говорил резко и решительно, давая понять, что он не ждет ответа от Мартина.

– В остальное время, когда мне нужно будет повидаться с моей женой, я постараюсь не причинять вам излишнего неудобства. Я могу вам обещать, что она не останется у вас слишком долго.

Еще несколько слов, и он поспешил покинуть комнату. Кэтрин пошла за ним, показав взглядом детям, что им следует сделать то же самое. Пока их не было, горничная принесла чай. Возвратившись, Кэтрин, чтобы чем-то заняться, сама налила чай в чашку Мартину. Она на секунду встретилась с ним взглядом и слегка улыбнулась. Кэтрин и Сюзанна сели на кушетку, Дик устроился на подлокотнике диванчика. Мартин пил чай стоя. Он по очереди смотрел на них.

У всех троих были напряженные бледные лица. Первой заговорила Сюзанна.

– Папа был в Америке, и он собирается забрать нас с собой. Мы должны будем собраться за три или четыре дня. Как он сказал, самое большее, мы можем оттянуть наш отъезд на неделю. Затем мы отправимся в Ливерпуль, а оттуда в Америку на пароходе.

– Понимаю, – тихо ответил ей Мартин. – Все так неожиданно.

– Я считаю, что это просто чудовищно! – воскликнул Дик. – Сначала он сбегает и бросает нас! А теперь он желает увезти нас отсюда, из родного гнезда! Он сказал, что у нас нет выбора! Это касается Сью и меня, поскольку мы несовершеннолетние. Но как насчет мамы? Неужели она вообще лишена всяческих прав? Если даже по закону у нее действительно не существует никаких прав, у отца должно было хватить порядочности…

– Дик, – прервала его тираду Кэтрин, – ты же не ждешь, что Мартин начнет отвечать тебе на подобные вопросы? Ты ставишь его в сложное положение.

– Ты хочешь сказать, что он обязательно станет на нашу сторону?

– Дело не в том, чтобы встать на чью-то сторону. Я – жена твоего отца, а вы – его дети, и мы обязаны подчиниться ему. И ничто в мире не может изменить создавшееся положение.

– Я знаю, знаю! Но у отца тоже должны быть какие-то обязанности. Неужели его не интересуют наши желания? Мне придется отказаться от учебы у мистера Боннеми и променять ее Бог знает на что.

– Вы только представьте себе, – заметила Сюзанна, – что скажет тетушка Джинни, когда вернется из заграничного путешествия и узнает, что мы навсегда уехали из Англии, даже не попрощавшись с ней? Я считаю, что папа очень жесток. Он думает только о себе.

У Кэтрин было время немного подумать, пока она беседовала с Чарльзом. Она поняла, как решительно он настроен, и попыталась как-то примирить детей с решением отца.

– Дети, вы должны понять, что в течение последних трех лет у вашего отца была очень трудная, опасная жизнь и он был очень одинок. Мы все эти годы были вместе. У нас была тетушка Джинни и дядя Джордж. И еще у нас был Мартин. И Рейлз… Папа был в незнакомой стране. Он много работал и сталкивался со многими трудностями, и…

– В этом нет нашей вины, – прервал ее Дик. – Ему не следовало уезжать отсюда.

– Все равно с его стороны это была жертва. Он старался что-то сделать для нас, чтобы у нас началась новая жизнь. Поэтому отец имеет полное право надеяться, что мы оценим его усилия.

Дик и Сюзанна продолжали молчать, и Кэтрин заговорила снова. Сейчас в ее голосе звучала укоризна.

– Ну, ну, дети. Мы не должны так себя вести. Нам есть за что поблагодарить Господа Бога. Отец вернулся к нам живой и невредимый, и у нас теперь снова есть семья. Мы должны радоваться и возблагодарить Господа Бога.

Но лица детей все еще оставались мрачными, особенно лицо Дика. Оно было таким упрямым.

– Если бы я видел, мама, что ты радуешься, может, тогда я тоже смог радоваться вместе с вами.


Мартин во время этого разговора не проронил ни слова. Его отношения с этим семейством заставляли его скрывать собственные чувства. Кэтрин все о нем знала, но дети не были посвящены. Поэтому его любовь к Кэтрин и к ее детям могла выражаться только в виде дружбы. Но это была особая дружба. Он стал важной частью их жизни, но в одно мгновение лишился всего. Его дружба не давала ему никаких привилегий, когда вернулся Чарльз Ярт. Мартин не имел права вмешиваться в их дела. Ему приходилось стоять в стороне и ждать дальнейшего развития событий.

Мартин оказался просто мечтателем, который завоевал их доверие обещаниями, но у него не было возможности оказать им реальную помощь. Ему было очень тяжело: его ждала разлука с любимой женщиной, – и может быть навсегда.

Дети чувствовали его грусть, и когда он заговорил с ними, то стало ясно, что они продолжают воспринимать его как самого близкого человека, такую же жертву обстоятельств. Хотя они не до конца понимали его любовь к матери, они не сомневались в том, что она и они сами были очень ему дороги.

Они знали, что его чувство потери было таким же глубоким, как и их.

Сюзанна внезапно повернулась к нему и сказала со слезами в голосе:

– О, Мартин! Как бы мне хотелось, чтобы вы нас спрятали в тайнике, чтобы мы могли остаться с вами и никогда не покидать Рейлз.

– Да, – ответил Мартин, – мне бы этого тоже хотелось.

Но такого тайника не было и не было выхода из этого положения. И дети прекрасно знали это. Они уже покидали Рейлз, и сейчас судьба распорядилась так, что им приходилось расставаться с ним еще раз. Хотя они продолжали с жаром спорить, как это вообще присуще всем детям, в конце концов им пришлось неохотно примириться с необходимостью. Кроме того, они решили до конца насладиться последними оставшимися в их распоряжении деньками в Рейлз.

И теперь все, что они делали, даже самое обычное, становилось удивительно символичным. Они всегда были близки со своей матерью, но сейчас стали еще ближе. Они следовали за ней повсюду и прислушивались к каждому ее слову. Они бродили по дому и саду и старались все навек запечатлеть в своем сердце. Они старались запомнить прекрасные пейзажи, звуки и запахи Ньютон-Рейлз и все, что делало его таким дорогим их сердцу.

– Когда мы в тот раз покидали Рейлз, все было не таким ужасным, как сейчас. Почему? – спрашивала Сюзанна.

– То было тогда, а теперь – это сейчас. И мы не уезжали так далеко, – сказал ей Дик.

В Рейлз в тот вечер было чудесно, и брат с сестрой решили вдоволь насладиться очарованием мест и постараться запомнить все, чтобы эти воспоминания грели их очень долго. Им хотелось оставить здесь воспоминания о себе. Это было инстинктивное желание, чтобы в Рейлз оставалась частичка их самих, так же как Рейлз станет частью их воспоминаний.


Вечером, когда дети отправились в конюшню, чтобы поговорить с Шерардом, Мартин и Кэтрин остались одни, сидя вместе на освещенной заходящим солнцем террасе.

– Америка, – грустно сказал Мартин. – Я даже не мог себе представить это.

– Я тоже.

– Я часто думал, что я стану делать, если потеряю вас окончательно. Я заставлял себя думать об этом, чтобы заранее быть готовым к боли. Но я даже не мог себе представить, что это все-таки произойдет. Наверно, это моя кара.

– Кара? За что?

– Потому что два года назад, когда мы разговаривали с вами, и вы мне сказали, что все еще любите его, я дал себе клятву молиться за его возвращение. Но я не очень аккуратно выполнял эту клятву. Мне казалось, что он принес вам достаточно зла. И я боялся, что он снова может сделать вас несчастливой. Кроме того, как вы знаете, у меня были свои эгоистичные причины не желать этого… Поэтому, если даже я молился, это были просто слова. Я часто повторял себе, что готов к его возвращению домой… но в глубине сердца я был уверен, что такого не случится. Поэтому я и говорю, что это кара за мою неискренность.

Он остановился, и Кэтрин посмотрела на него. Это был мягкий быстрый взгляд, и она быстро отвела от него глаза. Но если бы даже Мартин не любил ее, и если бы он впервые встретился с Кэтрин, он влюбился бы в нее после такого нежного и робкого взгляда.

– Господи, как же мы обманываем себя, когда дело касается наших собственных желаний! – заметил Мартин. – Конечно, Чарльз должен был вернуться к вам. Какой мужчина не сделал бы этого?!

Кэтрин ему не ответила и отвернула лицо. Потом они встали и пошли по вечернему саду, спустились по ступенькам к нижней лужайке.

– Если бы чудом можно было повернуть время назад, и вы бы узнали, что его возвращение было всего лишь сном, вы бы радовались этому или переживали? – спросил он Кэтрин.

– Мартин, – тихо ответила она. – Вы же знаете, что вам не следует спрашивать меня об этом.

– Мне также не следует любить вас, но это зависит не от меня, и я буду любить вас до самого последнего дыхания.

– Вы не должны… Вам лучше забыть меня.

– Если бы это было возможно, вы бы действительно хотели, чтобы я вас забыл?

– Мне не хочется, чтобы вы мучились.

– Вы сможете забыть все, что здесь оставите?

– Конечно нет. Это мой дом, и я прожила здесь большую часть моей жизни. Если я уеду отсюда, в моей памяти останется все.

– Правильно. И дом также сохранит память о вас. Вы можете себе представить, как здесь будет после того, как вы уедете навсегда? Вы понимаете, как вас будет всем недоставать? Даже камни начнут плакать о вас!

– Мартин, не нужно. Я умоляю вас, не следует так говорить! Неужели вы считаете, что у меня меньше чувств, чем у этих камней?!

– Простите меня, Кэтрин! Я такой эгоист. Я делаю ваши страдания еще сильнее.

– Я понимаю, что это бессознательно. Но сейчас мне больше всего требуется ваша сила и поддержка.

– Сила, – грустно повторил Мартин и беспомощно развел руками.

После паузы он снова заговорил, и его голос стал более твердым.

– Да, вы правы, я постараюсь поделиться с вами моей силой. Я готов вам служить где угодно, даже на другом конце света.

– Ну, мы уезжаем не так далеко. – Кэтрин постаралась ему улыбнуться. – Я даже не боюсь этого расстояния– всего шесть тысяч миль! А могло быть в два раза больше. Если постараться, то может я найду что-то, что скрасит мне боль разлуки. Но я хочу попросить вас об одном одолжении. Как только мы обоснуемся там и пришлем вам весточку, вы будете регулярно писать нам, и очень подробно, чтобы мы были в курсе всех новостей.

– Мне будет нетрудно это сделать. А вы будете писать мне?

– Конечно, я буду вам сообщать все новости из Америки.

– Если мне будет позволено, смогу ли я как-нибудь навестить вас там?

– Вы готовы отправиться так далеко? – удивленно спросила его Кэтрин.

– Почему бы и нет? – Мартин улыбнулся. – Вы же сами сказали, что это всего лишь шесть тысяч миль.


Позже вечером, когда Мартин остался один, он еще раз попытался примириться с решением Чарльза.

Он решил снова поговорить с Кэтрин, но на этот раз начал разговор иначе.

– Может, мы делаем ошибку, покорно принимая это решение?

– У меня нет иного выбора.

– Пока ваш муж настаивает на своем решении, вы действительно ничего не можете сделать. Но, может, имеется возможность переубедить его? Я обдумал все, и мне кажется, что если бы я поговорил с ним и сделал ему кое-какие предложения…

– Все бесполезно, – сказала Кэтрин. – Он не примет от вас никакой помощи. Вы уже ему предлагали помощь, когда дела с Хайнолт-Милл были из рук вон плохи, и он сразу же отказал вам.

– Так было три года назад, теперь кое-что переменилось, и, может быть, он прислушается к предложениям.

– Не думаю. Он твердо решил отправиться в Америку.

– Тогда зачем он сам приехал сюда? Ему было достаточно написать вам, чтобы вы с детьми отправились к нему.

– Я тоже думала об этом. Мне кажется, он хотел, чтобы весь город видел, что он смог чего-то добиться там и что теперь снова может поднять голову и смотреть в глаза людям.

– Именно так.

– Мартин, дорогой, это естественное желание.

– Конечно, я с вами совершенно согласен. Любой мужчина желал бы того же. Поэтому я считаю, что стоит попытаться поговорить с ним. Три года назад у него не было ни гроша. Теперь у него есть кое-какое состояние. А это значит, что если ему будут делать предложения, он сможет обсуждать их на равных. Вы мне разрешите попытаться? Если он откажется, мы все равно ничего не теряем. Его планы останутся при нем.

– Я подумаю, и мы поговорим об этом утром, – ответила ему Кэтрин.


Утром Мартин еще сильнее укрепился в своем решении, и Кэтрин разрешила ему поговорить с Чарльзом. Мартин распорядился, чтобы коляска была готова к половине девятого, но когда он собрался ехать, то встретил внизу в холле самого Чарльза Ярта, который вошел в дом с черного входа. Чарльз извинился за столь раннее вторжение. Он разговаривал с Мартином, как всегда весьма резко и сказал, что ему нужно срочно поговорить с женой.

– Простите, мистер Ярт, я собирался побеседовать с вами, – сказал ему Мартин.

– С какой целью, мистер Кокс?

– Я хочу вам сказать, мистер Ярт, что мне очень жаль, что вы решили ехать в Америку.

Мартин, говоря это, показал Ярту жестом на кресло у камина, но тот отклонил приглашение.

– Я уверен, что об этом будут жалеть многие уважаемые люди нашего города, и у них будут на это причины. Ваша семья была тесно связана с жизнью Каллен-Вэлли в течение многих поколений. Ваши ткани продавались на трех континентах. К сожалению, за последние три года эта традиция была нарушена, но мне кажется, что будет еще обиднее, если она вообще исчезнет.

– Мистер Кокс, наверно, мне стоит вас поблагодарить за то, что вы сказали, но я не пойму, почему вы вдруг заговорили со мной на эту тему, и более того, мне все это кажется весьма подозрительным.

– Если вы только захотите уделить мне немного времени и внимательно меня выслушаете, я бы смог вам все объяснить и сделать кое-какие предложения. И я уверен, что…

– Простите, мистер Кокс, но я спешу к моей жене, и мне бы не хотелось терять время.

– Могу ли я поговорить с вами позже?

– Боюсь, что нет. У меня дела, и они займут весь мой день.

– Может быть, завтра?

– Кажется, мне придется вам все объяснить. Все, что вы мне можете сказать, меня абсолютно не интересует. Простите, но я должен поговорить со своей женой.

Мартину пришлось прекратить настаивать.

– Хорошо, пройдите в гостиную, и я приглашу туда миссис Ярт.

Ярт откланялся и прошел в гостиную. Вскоре туда пришла Кэтрин. Она поцеловала его и присела на диван, но Чарльз предпочел стоять.

– Я только что имел беседу с твоим другом Коксом. Его интересовали мои планы на будущее. Он также сказал, что ему очень жаль, что я собираюсь навсегда покинуть Чардуэлл. Он все так же упорно пытается влезть не в свое дело и вмешаться в мои планы и намерения, как он делал в прошлом. Он никак не может понять, что меня совершенно не волнует и не интересует его мнение. Довольно забавно, но в данном случае его мнение и мои намерения совпадают. Кэтрин, я пришел к тебе сказать, что не собираюсь возвращаться в Америку. Я изменил планы.

– Неужели? – повторила Кэтрин. У нее перехватило горло.

– Да, я решил остаться в Англии, в Каллен-Вэлли. Это мое родное место. Я поспешил сообщить это тебе, потому что знал, что тебе будет приятно это услышать.

– О, Чарльз! Конечно, какое облегчение! Если бы ты только знал…

– Я понимаю, что значит для тебя этот город и это место. Я вижу все.

Чарльз подошел к Кэтрин, сел рядом и взял ее руку.

– Твоя реакция как-то успокаивает меня после того холодного приема, который вы оказали мне вчера.

– Если я не так вела себя вчера, Чарльз, я надеюсь, что ты меня простил. Твой приезд был шоком для меня и детей. Ты приехал безо всякого предупреждения, а мы уже решили, что ты для нас потерян навсегда. И потом известие, что нам придется навсегда оставить Англию…

Кэтрин замолчала и постаралась взять себя в руки. Когда она снова заговорила, голос ее был уже более спокойный.

– Скажи мне, почему ты изменил свои намерения.

– Вчера, когда я ушел от вас, я был в волнении и сомнениях. Я думал о том, что ты мне сказала и как ты расстроилась, узнав о моих планах. Я пошел перед ужином побродить по городу, чтобы попытаться как-то привести в порядок мысли. Я прошел по долине до самого Крейя, потом бродил по берегу Лима, забрался в Холси и Крессуотер. Я не собирался совершать сентиментальное путешествие. Мне эти три года казалось, что Чардуэлл для меня уже ничего не значит. Мне даже казалось, что его я ненавижу. Но когда я шел по городу, и в особенности по долине, я понял, как ошибался. Я проходил мимо фабрик… Джон Джерверс и Дейзи Бенк… Юнити-Милл и Бринк-энд… Хайнолт. Да, и Хайнолт тоже, хотя не стал подходить к ней близко… Я подумал, какой же я глупец. Я снова слышал шум работающих станков, их грохот… видел, как рабочие были чем-то заняты во дворе… дым, поднимающийся из труб на крышах… даже вонь от красильни Берли. Все это навеяло на меня такие воспоминания, что я подумал: «Черт побери! Мое место здесь!! Производство тканей – это моя профессия, мое дело! Это все у меня в крови, в моей душе. Мое место здесь – на все времена, плохие ли, хорошие, неважно!» Я внезапно понял, что могу начать сначала. Невзирая на то, что со мной случилось, я был и остаюсь суконщиком и постараюсь вернуть себе то, что раньше потерял. Я снова стану частью жизни этого города. Да, я собираюсь сделать именно это.

Наступила тишина. Чарльз не отводил взгляда от Кэтрин.

Кэтрин в ответ на его взгляд наклонилась и поцеловала его в губы. Она крепко сжала ему руку, как бы благодаря.

– О, Чарльз, я так рада! Не только за себя и детей, но и за тебя. Ты все правильно решил. Я уверена в этом.

– Да, я не сомневаюсь ни в чем! Вчера вечером после прогулки я зашел к Алеку Стивенсону и переговорил с ним. Алек мне сказал, что Том Мейнард из Локс-Милл ищет партнера. Его фабрика достаточно крупная и специализируется на дешевой костюмной ткани. Но ее ткани достаточно хорошего качества, не та ерунда, которую производили на фабрике Кендалл. Кажется, Мейнард больной человек, и ему нужен кто-то, кто станет управлять фабрикой. Алек считал, что мне стоит попытаться. Перед тем как идти сюда, я зашел на фабрику и оставил записку Мейнарду, прося принять меня в десять часов.

Чарльз резко встал и посмотрел на Кэтрин.

– Алекс сказал мне еще кое-что. Оказывается, Хернсы не рассчитали своих сил, когда купили Хайнолт, и в последние месяцы они сдали фабрику в аренду Роберту Корнелиусу, который едва выплачивает им крохотные суммы. Алекс считает, что когда срок аренды истечет, я вполне могу попытаться вернуть себе фабрику.

– Чарльз, это было бы просто прекрасно.

– Да, но это все в будущем. Мне сейчас придется начинать работу в Локс-Милл, и мне кажется, что уже пора туда отправляться.

Кэтрин встала и проводила его в прихожую. Чарльз надевал перчатки.

– Дети здесь?

– Дик пошел в школу. Сейчас он, наверно, сообщает директору, что через несколько дней мы покидаем Англию. Сюзанна наверху в своей комнате. Мы разбирали ее одежду, собираясь все упаковать, и в этот момент пришла Эмми и сказала, что ты ждешь меня внизу.

– Вам все равно нужно упаковать одежду, – сказал Чарльз. – Как только я найду подходящий дом, вы переедете отсюда.

Чарльз попрощался, и Кэтрин услышала, как он уезжает. Сюзанна, стоя наверху лестницы, спросила:

– Мама, что хочет отец? Он приходил, чтобы поторопить нас?

– Нет, моя дорогая, он принес нам хорошие новости. Мы не покинем Англию, он изменил свои планы. Мы остаемся здесь, в Каллен-Вэлли. Что ты скажешь на это?

– Мама! Как чудесно!

Мелькнуло облачко белых хрустящих юбок, и Сюзанна кинулась обнимать мать.

– О, я так плохо думала о нем! Но сейчас… Милый папа! Какой он хороший! Как жаль, что сейчас здесь нет Дика. Ему было бы приятно выслушать хорошие новости. Я могу пойти к Петти и все рассказать ему? Мама, где Мартин? Мы должны сообщить ему приятные новости!

Мартин стоял в углу огромного холла и смотрел на них. Кэтрин и Сюзанна не замечали его. Он только что вернулся из конюшни.

– Что вы мне хотите рассказать?

Кэтрин повернулась и посмотрела ему в глаза. Она поняла, что он все слышал.


ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ


В свои пятьдесят лет Томас Мейнард выглядел подтянутым. У него было широкое с тяжелым подбородком лицо, щеки с седеющими бакенбардами и пара голубых, проницательных глаз под густыми седыми бровями. Он плохо знал Чарльза. В молодости они вместе посещали собрания Ассоциации торговцев мануфактурой, но за все время обмолвились друг с другом всего лишь парой слов. И сегодня в конторе Локс-Милл они встретились, словно совершенно незнакомые люди. Они уселись друг напротив друга за огромный обшарпанный стол, заваленный всевозможными счетами, образцами шерсти и лоскутами ткани.

– Мы живем совершенно разной жизнью, мистер Ярт. Вы всегда играли значительную роль в жизни города, а я не принимал в ней никакого участия. Стало быть, хоть мы с вами и незнакомы, мне известно о вас достаточно много.

– Иными словами, мистер Мейнард, вам известно, что я потерпел неудачу с Хайнолт-Милл, в результате чего сделался банкротом. В Каллен-Вэлли нет ни одного человека, кто не знал бы об этом.

– Мне также известно, что после этого случая вы покинули эти места, оставив жену и детей. Об этом ходило много разговоров, и боюсь, что большинство из них не в вашу пользу.

– Да. Могу себе представить. Полагаю, что теперь, когда я вернулся, разговоров будет еще больше.

– А разве вас это беспокоит? – спросил Мейнард.

– Я не стану пытаться опровергать сплетни, – ответил Чарльз.

Мейнард пристально посмотрел на него. Затем он еще раз заглянул в письмо, лежащее перед ним на столе. Это было то самое письмо, в котором Чарльз просил его о встрече.

– Вы говорите, что находились в Америке и строили там планы на будущее. Совершенно очевидно, что это время прошло для вас не без пользы. Мистер Стивенсон, рекомендуя вас мне, настаивал на том, что вам точно известно, чего я хочу.

– Да. Он дал мне тот номер «Чардуэлл газетт», в котором вы поместили свою рекламу. Если помните, в ней говорилось о том, что вы ищете партнера по бизнесу, досконально знакомого с торговлей одеждой, обладающего желанием и способностями разделить ответственность и располагающего двадцатью тысячами фунтов стерлингов, чтобы вложить их в ваше производство.

– У вас есть эта сумма, мистер Ярт?

– Нет, у меня ее нет. Но зная вас как расчетливого бизнесмена, я счел, что не деньги нужны вам в первую очередь, а моя сознательная преданность делу. Да, я готов вложить десять тысяч фунтов, но, учитывая, что это все деньги, которыми я располагаю, не считая того, что мне потребуется на текущие расходы, вы можете сделать вывод, что преданности делу во мне хоть отбавляй.

– Да, но то же может сказать мне любой другой претендент.

– Судя по тому, что мне сообщил мистер Стивенсон, вы уже три с лишним месяца ищете себе партнера, и все безуспешно.

– Да, это так. Те, с кем я встречался, продемонстрировали мне больше оптимизма, нежели здравого смысла. Даже если всех их объединить в одном лице, все равно не получилось бы партнера, который мне нужен. – Мейнард выждал паузу. Его глаза рассматривали лицо молодого человека. – Мне необходим человек, которому знакомы все тонкости производства. Человек энергичный и предприимчивый. Человек, который станет управлять моим производством, как это делал я в молодости.

Мейнард говорил горячо. Увлекшись, он наклонился вперед и стал стучать кулаком по столу. От подобного пыла лицо его раскраснелось, он откинулся назад, и едва переводя дух, прижал руку к груди. Через некоторое время он снова заговорил.

– Последние два года меня одолевают приступы бронхита, и из-за этого у меня стало плохо с сердцем. Врачи советуют мне спокойнее ко всему относиться. Работать только по полдня. Держаться подальше от пыли и ткацких цехов. Иными словами, мистер Ярт, фабрика, которая всегда была моей жизнью, теперь должна стать лишь ее половиной! Имей я надежного помощника, возможно, мое отсутствие и не сказалось бы на работе. Вопрос в том, станете ли вы этим надежным помощником? Я не сомневаюсь в том, что вы прекрасно разбираетесь в моем бизнесе, но все же с Хайнолт вы потерпели неудачу. Вы позволили себе слишком большой риск, мистер Ярт. А здесь, в Локс, мне это не подходит. Я осторожный человек, а осторожность в нашем деле никогда не помешает.

– Я допустил ошибку и заплатил за нее. Этот случай, можете быть уверены, сделал меня немного мудрее.

– И ваших кредиторов тоже. Вы ведь так и не расплатились с ними до конца.

– Я потерял все, что у меня было. Они ничего больше не могли с меня получить.

– Мистер Ярт, я буду с вами откровенен. Я не испытываю сострадания к людям, которые идут на неоправданный риск, как это сделали вы, и которые принимают на себя долги, с которыми не могут расплатиться. Если вы, как вы утверждаете, и потеряли все, то вполне заслуженно. И все же вы не единственный торговец мануфактурой в наших местах, который потерпел крах. И вы не единственный, кто не смог расплатиться с долгами. И только одно во всей этой печальной истории говорит в вашу пользу.

– Безусловно, – сказал Чарльз, напрягшись.

– Да-да. Как я слышал, ваши кредиторы были готовы принять в качестве погашения задолженности все, что вы выручили от продажи вашего предприятия, и не настаивали при этом на том, чтобы вы продали дом. Вам это, конечно же, было известно, и все же, – и это, в какой-то степени, говорит само за себя, – вы предпочли продать его.

Губы Чарльза побелели. Он посмотрел Мейнарду в глаза:

– Это, думаю, вы согласитесь, был для меня единственный способ сохранить доброе имя джентльмена.

– Извините, мистер Ярт. Мне показалось, что наш разговор вам не по душе.

– Конечно, я предпочел бы этого не обсуждать.

– Тогда вернемся к основной теме нашей беседы. Вы говорите, что готовы вложить десять тысяч фунтов. Где они?

– В Сан-Франциско. Я уже отдал распоряжение в банк немедленно перевести их мне. Деньги придут недель через шесть-семь.

– А почему вы не привезли деньги с собой?

– Потому что я собирался туда вернуться. Но я передумал. Только из-за одного – это расстроило мою жену. И потом, здесь мои корни, они оказались сильнее, чем я предполагал.

– Ну что ж, я готов рассмотреть вашу кандидатуру, мистер Ярт. Нам, конечно, предстоит еще многое обсудить. Но одно мне хотелось бы уточнить с самого начала. Конечно, мне нужен человек, способный делать то, что мне уже не по силам, и я намерен хорошо ему платить за это, но этот человек – вы – должен понять, что я собираюсь по-прежнему оставаться хозяином. Ничто не должно делаться без согласования со мной. Я сам буду принимать все решения.

– Я это прекрасно понимаю. На вашем месте я действовал бы так же. Вы, мистер Мейнард, не должны опасаться, что я намерен прибрать к рукам Локс-Милл. И поэтому я считаю своим долгом сказать вам, что как только мои дела пойдут на лад, я собираюсь вновь открыть свою собственную фабрику. И тем не менее, так как на первых порах это будет небольшое предприятие, я полагаю, что смогу управлять обеими фабриками без малейшего ущерба.

– Хм-м-м, – голубые глаза Мейнарда сузились, и в них читалось удовольствие. – Располагая десятью тысячами, вы могли бы начать собственное дело, как только придут деньги. В наших местах продается много фабрик. Вы вполне могли бы позволить себе купить одну из них, раз уж собираетесь начать с небольшого предприятия.

– Я знаю. Но после того, что произошло с Хайнолт, открытие собственного дела представляется мне весьма проблематичным.

– Согласен. Проблемы вам обеспечены. В то время как, вступив в партнерские отношения со мной, вы с легкостью сможете вернуться в дело с черного хода, тихо и спокойно. Давайте говорить коротко и ясно, мистер Ярт: я должен обеспечить вас своим покровительством, пока вы сами не встанете на ноги?

– Да, если угодно.

– Мне нравится ваша откровенность. Но я хочу, чтобы и вы понимали меня правильно – я ничего не имею против ваших планов. Меня они вполне устраивают. Будучи моим партнером и управляющим, вы сможете отдать моей фабрике столько времени и сил, сколько мне уже не по плечу. Я же стану платить вам восемьсот фунтов в год плюс долю от общей прибыли предприятия с учетом вложенного вами капитала. Кроме того, как мы уже говорили, я обеспечу вам покровительство своей репутацией. По-моему, это вполне справедливо. Полагаю, наступило время перейти к обсуждению деталей, вы не возражаете? Если нет, я могу поручить мистеру Стивенсону подготовить договор о партнерстве с тем, чтобы когда ваши деньги будут здесь, мы смогли его незамедлительно подписать. Вы согласны?

– Да.

– Ну вот и хорошо. Тогда я попрошу Энсти – это мой клерк – принести вам бухгалтерские книги. Думаю, вам захочется узнать, в каком состоянии находятся наши дела. Боюсь, что они могли бы быть и лучше. В прошлом году наша прибыль составляла пятнадцать процентов. И я надеюсь, что теперь этот показатель увеличится. Я даже не побоюсь сказать, что отныне это зависит от вас.

– Несомненно, я сделаю для этого все, что в моих силах.

Еще через полтора часа они снова пожали друг другу руки. Соглашение было достигнуто. И хотя его условия были далеко не в пользу Ярта, он был вполне доволен. Его новая должность обеспечивала ему весьма приличное финансовое вознаграждение. Не говоря уже о фундаменте на будущее.


Став управляющим Мейнарда, Чарльз немедленно приступил к работе. Он начал вникать во все тонкости производства и делать записи о том, как можно было бы поднять производительность. К концу месяца он уже знал поименно каждого работника, работницу или ребенка, занятого на фабрике. Ему были известны обязанности каждого, а также и то, кто и как справляется со своей работой. Ему был известен нрав каждого станка, ну и, конечно, он превосходно разбирался в тканях, в заказах и в покупателях.

Первые недели ему приходилось довольствоваться обычной зарплатой, но как только из Сан-Франциско пришли его деньги, и он вложил их в Локс-Милл, он стал официальным партнером Мейнарда. Договор о партнерстве был подписан и скреплен печатью, а вложенные в дело десять тысяч фунтов стали приносить доход. Договор был рассчитан на три года, но по прошествии первых недель Чарльзу было обеспечено надежное будущее в Локс. Фабрика стала работать весьма эффективно, но Чарльз был энергичным, амбициозным и решительным человеком. Он то и дело рождал новые идеи. Он постоянно толкал дело вперед, и скоро стал слышать от Мейнарда сдержанные слова одобрения.

– В вас живет тот же пыл, что в свое время жил во мне. Но вами движет и еще кое-что. Иногда вам следует подумать о своей жене и детях. Человеческий труд тем ценнее, если он иногда дает возможность как следует расслабиться. Особенно в лоне семьи.

Чарльз улыбался, но ничего не отвечал. Мейнард был на десять лет старше, и поэтому он был склонен разговаривать с ним наставительным тоном, хотя сам Чарльз всячески этого избегал. Ему нравился его партнер, но он ни под каким видом не позволял ему вносить личностный оттенок в их отношения. Мейнард был вдовцом, и единственными его близкими были вдовая дочь и ее малолетний сын. Они жили вместе с ним в Пэйтсбридже. Мейнард иногда намекал, что они с Розой были бы рады принять у себя в гостях миссис Ярт, но все эти намеки Чарльз пропускал мимо ушей. Мейнард полагал, что, перестав быть независимым промышленником и став его младшим партнером по бизнесу, Чарльз занял одну с ним социальную ступень. Но в этом он ошибался. Их партнерство было чисто деловым, и Чарльз был намерен сохранить такое положение вещей.


Проведя несколько недель в меблированных комнатах, Чарльз и его семейство переехали в сдаваемый в аренду дом на Гроув-энд, в предместье Чардуэлла. Это был приятный каменный домик под названием Розовая вилла. Его окружал небольшой сад, а окна выходили на нижний город. Ни дом, ни район не были тем местом, где Чарльз хотел бы поселиться со своей женой и детьми. Да и домашняя прислуга вовсе не отвечала его требованиям, но…

– И все же это намного лучше, чем самой быть прислугой, как ты была у Кокса в Ньютон-Рейлз. Думаю, что пока нас это вполне должно устраивать.

– Ну конечно, нас это устраивает! – ласково сказала Кэтрин. – Тут столько солнца и так удобно. Да и соседи такие замечательные. Чего еще желать?

Сюзанна тоже решила высказать свои соображения:

– Папа, когда мы жили в Рейлз, к маме не относились как к прислуге. Мартин всегда был очень добр и любезен с нами. У нас было такое ощущение, что мы находимся у себя дома.

– Я это отлично знаю. Я сам в этом убедился, когда вернулся из Америки. Но как бы уютно вы себя там ни чувствовали, сама эта ситуация, мне кажется, была весьма удручающей.

Больше ничего сказано не было, но позже, оставшись с детьми наедине, Кэтрин посоветовала дочери быть осторожнее в высказываниях.

– Мне кажется, не следует говорить при папе о Мартине и Рейлз. По-моему, ему это не очень нравится.

– Но ведь папа первый об этом заговорил! Я просто ответила ему.

– Да, но папа говорил со мной, а не с тобой, и тебе не следовало вмешиваться.

– Мартин был так добр к нам, мама, и мне кажется несправедливым ничего о нем не сказать.

– Я тоже так думаю, – сказал Дик. – И скоро мне тоже придется говорить с папой о Мартине. Ведь он помог мне устроиться к мистеру Боннеми.

Дик только что вернулся с двухнедельных каникул, которые он провел вместе со своим школьным товарищем в Сомерсете, а еще через две недели он начинал учиться на архитектора.

– Если вы не возражаете, – сказала Кэтрин, – я сама обо всем расскажу папе. Но только сейчас он очень занят. Я лучше выберу подходящий момент.

– Интересно, когда этот момент наступит? – сказал Дик.

Они с Сюзанной обменялись взглядами, полными юношеского разочарования. Заметив это, Кэтрин решила не откладывать разговор с Чарльзом в долгий ящик.


Но вышло так, что на следующий вечер Чарльз вышел из кабинета и сам завел разговор о будущем Дика.

– Дик, совсем забыл тебе сказать, я поговорил с мистером Мейнардом о тебе, и он сказал, что готов подыскать тебе место в Локс.

За его словами последовало холодное молчание. Все три члена семьи, побледнев, смотрели на Чарльза. Затем Дик решительно ответил:

– Извини, отец, но у меня нет никакого желания устраиваться на фабрику. Я хочу стать архитектором, и через две недели я приступаю к учебе в мастерской мистера Боннеми.

Чарльз посмотрел на жену:

– А почему я до сих пор ничего об этом не знаю?

– Потому что ты все время бываешь очень занят, и я ждала подходящего момента, чтобы все с тобой детально обсудить.

– Учеба у архитектора подразумевает, что нам придется ему платить. Это как минимум пятьдесят фунтов, а я не желаю этого делать.

– Соглашение об этом уже подписано и деньги выплачены. Мартин Кокс заплатил. Это был его подарок Дику ко дню рождения.

– Понимаю.

– Чарльз, я знаю, что тебе это не нравится. Но все было сделано еще до твоего приезда.

– Значит, я приехал вовремя – как раз, чтобы расторгнуть эту сделку.

– Но ведь ты не сделаешь этого? Дик всей душой к этому стремится.

– Место Дика в торговле шерстью. Ткани – его будущее. Пока я временно работаю на чужой фабрике, но как только мне представится возможность, я заведу свою. Скорее всего я куплю Хайнолт. Разве есть что-то странное в том, что мне хочется, чтобы мой сын делал одно дело со мной? Чтобы он научился управлять фабрикой и смог заменить меня, когда меня не станет? Разве это не мечта любого отца? И смею вас заверить, я не исключение.

– Нет! Мне этого не нужно! – воскликнул Дик. – Я ненавижу торговлю шерстью и все, что с ней связано. Меня тошнит от запаха фабрики! – Он встал, прошелся несколько раз по комнате, затем остановился и пристально посмотрел на отца. – Если ты попытаешься меня заставить, папа, я поступлю так же, как ты три года назад – я сбегу из дома.


Казалось, еще чуть-чуть – и Чарльз ударит сына. Кэтрин и Сюзанна испугались этого, и каждая по-своему выразила свой испуг: Кэтрин сделала жест рукой, словно пытаясь защититься, а Сюзанна слегка вскрикнула. Лицо Дика напряглось, но он стоял на своем. Наконец к его отцу вернулся дар речи, и он сказал:

– Вам, сэр, лучше пойти в вашу комнату. И тебе, Сюзанна, тоже. И не смейте выходить, пока не получите моего разрешения, оба.

Дети молча подчинились. Тогда Чарльз посмотрел на жену:

– Как я понимаю, мне следует поблагодарить Мартина Кокса за это представление. Мне бы не хотелось думать, что ты одна в этом виновата.

– Чарльз, ты не должен заставлять Дика работать на фабрике. У него астма. Ему вредна шерстяная пыль. Так же, как и Мейнарду. Это опасно для его здоровья. А может быть, и для жизни.

– Но ведь он никогда не страдал астмой.

– Это началось три года назад. Вскоре после того, как ты уехал от нас.

– Еще немного и ты скажешь, что это я во всем виноват.

– Я так не скажу, но врачи полагают, что причиной астмы часто бывают шоки и стрессы. А еще она передается по наследству. Мой брат Хью страдал астмой, и началась она у него именно из-за шока.

Чарльз явно пришел в замешательство. Но тем не менее гнев его не прошел. Просто для него появился новый повод. Казалось, судьба во всем отвернулась от него.

– Ты полагаешь, что мой сын будет страдать меньше, работая архитектором и вдыхая каменную пыль на стройках?

– Он будет работать на свежем воздухе, – сказала Кэтрин. – И он не будет проводить слишком много времени на стройках.

– По-видимому, я должен быть благодарен за то, что он не будет работать каменщиком на каменоломне. Совершенно очевидно, что он сделал свой выбор благодаря влиянию Кокса. Думаю, ты не станешь этого отрицать?

– Нет. Но смею тебе напомнить, что в течение последних трех лет в самые решающие моменты жизни Дика ты не баловал его своим вниманием.

– Вам, мадам, не следует больше тратить усилий на то, чтобы дать мне понять, что я отсутствовал слишком долго. Последствия моего отсутствия слишком очевидны, и теперь, когда я вернулся, мне следует быть особенно внимательным, чтобы мой авторитет не пострадал еще больше. Что касается его карьеры, я понял из твоих слов, что мне следует позабыть о своих желаниях и позволить ему делать по-своему. Что же до его обучения, не может быть и речи о том, чтобы оно было оплачено Коксом. Мне не нужна ничья благотворительность, а особенно его.

– Ну конечно, я тебя понимаю.

– Благодарю тебя. Хорошо, что хоть в этом мы достигли согласия. А теперь прошу меня извинить. У меня на столе полно работы.

– Ты не хочешь подняться к Дику и поговорить с ним? Он был бы очень этому рад.

– Думаю, что нет. Это мое решение вынужденное, Кэтрин, и радость моего сына не вызывает во мне никакого отклика. Более того, тон, в котором он только что со мной разговаривал, был в высшей степени непочтительный. Возможно, это ускользнуло от твоего внимания. Вероятно, за время моего отсутствия ты так и не смогла привить этому молодому человеку хорошие манеры.

– Дик, как правило, никогда себя так не ведет, и я уверена, что он уже жалеет о том, что сказал тебе.

– Тогда можешь сказать ему, что как только он созреет до того, чтобы извиниться, он может прийти в мой кабинет. Думаю, для него это не составит проблемы, как только он узнает, что может поступать по-своему. Несомненно и то, что он уже открыл для себя преимущества этой его астмы. Но пусть он не забывает и о том, что в один прекрасный день ему станет ясно, как он заблуждается.

Чарльз вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Некоторое время Кэтрин так и оставалась сидеть на своем стуле. Ей удавалось сохранять спокойствие во время всего разговора, но теперь и ей было нужно время, чтобы прийти в себя. Она глубоко вздохнула, и когда внутренняя дрожь прошла, она встала и пошла к детям.

* * *


Если даже, как предполагал Чарльз, его возвращение и породило в городке массу слухов, сам он ничего об этом не знал. И только по одной причине: он был слишком занят на Локс. Часто ему приходилось работать по двенадцать часов в день. Кроме того, оставаться на заднем плане было его намеренной политикой. Он хотел, чтобы люди привыкли к его присутствию, и оно не вызывало у них эмоций. Это не составляло большой проблемы, пока он жил в Гроув-энд. Он редко выбирался в центр города. Его встречи со знакомыми были коротки. А когда его приглашали на публичные слушания рассказать о войне в Америке и о его приключениях на золотых приисках, он всегда отказывался, хотя ему и сулили за это приличное денежное вознаграждение.

Само собой разумеется, что ни Кэтрин, ни дети не вели никакой общественной жизни. Они были знакомы лишь с несколькими соседями и изредка обменивались с ними парой слов, но Чарльз с самого начала дал понять, что о большем нечего и думать. Детям это было тяжело и неприятно, но говорили они об этом только с Кэтрин.

– Раз нам не позволено заводить новых знакомых и встречаться со старыми, – сказала Сюзанна, – я думаю, мы могли бы с тем же успехом уехать в Америку.

Вскоре, однако, это мрачное настроение было развеяно приездом тетушки Джинни, которая только что вернулась с континента. Узнав от слуг в Чейслендс, что Чарльз воскрес из мертвых и похитил свою семью из Рейлз, она тут же прикатила в Гроув-энд.

– Ну и дела у вас происходят! Ну, и где этот блудный сын, хотела бы я знать? Что? Он все еще на фабрике в такой поздний час? Ну, может быть, это и к лучшему. Иначе зачем бы ему было запихивать вас в такую дыру. Я согласна, тут лучше, чем в Тэк-Хаус-Лейн. Хуже уж ничего и придумать нельзя! Но Гроув-энд! У меня слов нет! Все здешние дома такие одинаковые, словно их достали из коробки с игрушками.

А теперь все садитесь и рассказывайте мне все по порядку, начиная с того момента, когда вернулся Чарльз.

После того, как все было рассказано, несмотря на ее перебивания, она какое-то время сидела молча. Хотя ее голубые глаза как всегда блестели, в ее взгляде появилось нечто странное.

– Ну что ж! – резко заметила она, – мы, конечно, должны быть благодарны, что Чарльз благополучно вернулся в лоно семьи. Но я все же не могу понять, почему он столько времени молчал. И простить ему этого не могу.

– И мы не можем, – сказал Дик за себя и Сюзанну. – И мама, наверняка, чувствует то же самое, хотя и не хочет этого признать.

– Ах, тетушка Джинни, я так рада, что вы вернулись! – воскликнула Сюзанна. – Мы уже так долго живем в этом доме и все еще ни с кем не встречались. Дик хотя бы ходит каждый день в мастерскую, а нам с мамой иногда бывает так скучно… Папа купил только одну лошадь и, естественно, ездит на ней сам. Мы никуда не можем отправиться. Конечно, мы выходим на прогулки, но все равно никого не видим, так как все наши друзья живут очень далеко.

– Значит завтра, дорогие мои, я заеду за вами в половине второго и мы поедем на чай в Чейслендс. Что скажете?

– Это было бы просто великолепно! Правда, мама? Ведь папа не станет возражать?

– Мне бы тоже хотелось поехать, – сказал Дик.

– И ты поедешь, – ответила Джинни. – Скажи мне, когда ты освобождаешься в мастерской, и я за тобой заеду.

– Я отпрошусь в четыре.

– Отлично. Договорились. А теперь мне пора отправляться домой. Я столько дней провела в дороге, что совершенно вымоталась. Я приехала потому, что мне не терпелось узнать про Чарльза, а теперь – пока, дорогие. Поцелуйте меня. Сюда! Все, я ушла!

* * *


Следующий день оказался теплым. Небо было таким, будто вот-вот разразится гроза. Джинни прибыла на Розовую виллу в крытом экипаже с кучером Коббол-дом на облучке. Из-за этого и из-за того, что ей нужно было много о чем рассказать, они проехали слишком большое расстояние, прежде чем Кэтрин обнаружила, что на развилке они свернули на левую дорогу вместо правой.

– Джинни, ты же говорила, что повезешь нас в Чейслендс.

– Да, говорила. Но сначала мы должны заехать в Рейлз.

– Ах, тетя Джинни! – воскликнула Сюзанна и с восторгом посмотрела на мать. – Рейлз! – сказала она со смехом. – Интересно, что бы сказал на это папа?

– Твоя тетушка Джинни отлично знает, что папа этого не одобрил бы.

– Значит, мы должны сделать так, – ответила Джинни, – чтобы папа ни о чем не узнал.

– А если Мартина не окажется дома?

– Окажется. Я вчера вечером отправила ему письмо, чтобы он сегодня ждал нас к чаю. И получила от него ответ.

Кэтрин раскраснелась от восторга, рассмеялась, а Сюзанна, успокоившись, захлопала в ладоши.

– Ах, тетушка Джинни, я так тебя люблю! У тебя всегда все так здорово получается! – сказала она.

– Как это мило с твоей стороны! И как справедливо! Жаль только, что погода мне неподвластна, как бы нам не оказаться застигнутыми ею врасплох.

Когда они уже въезжали через ворота в парк, поднялась настоящая буря, а когда они стояли у дверей, вовсю уже лил дождь. Правда, Мартин ждал их, и вышел навстречу с огромным зонтом. Сняв плащи, они прошли в большой зал. Джинни все еще продолжала стряхивать с платья последние дождевые капли.

– Как это официально, Мартин, встречать нас у парадного входа! Словно мы вовсе незнакомы.

На самом деле в этой встрече старых друзей не было ничего официального: они смеялись и обменивались приветствиями. Сюзанна была по сути еще ребенком – она тут же подлетела к Мартину и обняла его. Спаниели с шумом выскочили им навстречу. Пройдя в гостиную, они все обрадовались, увидев знакомую мебель. Затем они вместе с Мартином подошли к большому окну.

Дождь сделался еще сильнее. Его струи, казалось, тянулись от самых облаков цвета индиго. Грянул гром, и на небе сверкнула молния. Какое-то мгновение дождь лил стеной. Затем он стих и прекратился, оставив после себя лишь шум струящейся воды. Снова можно было рассмотреть сад и парк, но краски поблекли. Листва поникла. Казалось, что от зелени идет пар. Окно запотело. Затем все расселись у камина, в котором, по традиции, был разведен огонь, хотя было еще тепло.

– Ах, я вся покрылась гусиной кожей! – воскликнула Джинни. – И почему в дождь всегда себя так чувствуешь? – Она протянула руки к языкам пламени. – Хорошо еще, что он не начался раньше, Кобболд вымок бы до нитки.

Она вытянула ноги, сунув почти в самый очаг выглядывающие из-под юбок ступни, и посмотрела на стоящего рядом Мартина.

– Нут что ж, сэр, как я догадываюсь, вы должны быть довольны, что у вас в гостях сразу три дамы.

– Ну конечно. Я просто польщен.

– А кого из нас троих вы особенно рады видеть?

– На этот вопрос невозможно ответить. На него не ответил бы даже сам Парис.

– Тогда я буду Афродитой, и мы увидим, чего можно добиться подкупом. Когда вы дадите мне золотое яблоко, я вознагражу вас так же, как она вознаградила Париса: я помогу вам выбрать самую прекрасную женщину.

– Но, тетушка Джинни, – сказала Сюзанна, – это же была Елена Троянская, а вы сами знаете, что из всего этого вышло.

– Ты совершенно права, дитя мое. Мое сравнение зашло слишком далеко, – Джинни посмотрела на Мартина. – Кстати, о похищениях: ни моя сестра, ни племянница не знали, куда я их сегодня повезу, пока не обратили внимание на то, по какой дороге мы едем, и я боюсь, что Кэтрин все еще сердита на меня.

– Какая ерунда, – сказала Кэтрин. Она была занята возней с собаками. – Ни на кого я не сердита.

– Тогда почему ты все время молчишь?

Кэтрин посмотрела на нее с улыбкой. Лицо ее раскраснелось от огня.

– Если уж я и молчу, Джинни, это вовсе не означает, что ты этому не рада.

– Не забывай, пожалуйста, что я только что вернулась из-за границы. Я объездила шесть стран, а это значит, что мне есть что рассказать. Кстати, я заметила одну странную вещь: находясь за границей, я никогда не скучаю по родине, но стоит мне сесть на корабль, направляющийся в Англию, как я с нетерпением начинаю ждать возвращения! Я так люблю возвращаться, особенно в этот наш старый дом. С вашей стороны, Мартин, было так любезно позволить нам заявиться. Вероятно, вы сочли это своим последним долгом после того, как лишили нас этого дома. Скажите, вы уже подыскали себе новую управляющую?

– Нет. Я переговорил с огромным количеством женщин, но ни одна из них меня не устроила.

– После того, как здесь побывала Кэт, вряд ли вас сможет устроить кто-либо другой. Боюсь, вы зря потратите время, пытаясь найти вторую такую же, как она.

– Боюсь, что вы правы, – сказал Мартин.

– Как неразумно было со стороны Чарльза возвращаться и забирать ее от вас. Полагаю, что вам придется обходиться одной Кук. Как старушка поживает?

– С ней все в порядке, – ответил Мартин. – И если вы навестите ее на кухне, я думаю, она будет просто счастлива.

– Я обязательно к ней загляну. Но не теперь. – Джинни взглянула на висящие над лестницей часы. – Дождь пока перестал, и по-моему, самое время послать за Диком, иначе бедняга Кобболд может совершенно вымокнуть. А мы, Сюзанна, поедем с ним? Сделаем твоему брату сюрприз?

– О да! С радостью! А ты, мама, поедешь с нами?

– Нет, мама не может ехать. Она должна остаться с хозяином, как и подобает воспитанной даме.


Мартин и Кэтрин снова подошли к окну. Оно уже не было запотевшим, и можно было видеть, как экипаж выезжает за ворота. Грозовые облака уплыли и теперь висели над вершинами Холм-Хилл. Ласково припекало солнышко, освещая парк таким светом, что казалось, будто экипаж растворяется в воздухе. Повернув головы, они увидели в южной части неба радугу.
		«Тот, кто видит в небе радугу,


		Знает, что гроза над ним миновала.


		Тот, кто видит, как радуга касается земли,


		Знает, где искать свое счастье».


Мартин повернулся к Кэтрин.

– Моя сестра Нэн читала мне эти стихи, когда мы были детьми в Скарр, – сказал он.

Солнечный свет лился теперь прямо в окно, наполняя комнату своим теплом.

Мартин с Кэтрин уселись друг к другу лицом так, чтобы солнце не слепило им глаза.

– Так спокойно стало, когда моя сестра и дочь уехали, – сказала Кэтрин.

– Ваша сестра в каком-то возбужденном настроении.

– Она развлекается за наш счет.

– Это вас беспокоит?

– Да, немного. То, что она говорит в присутствии Сюзанны. А все остальное меня не очень тревожит.

– Но ведь вы не сердитесь на нее за то, что она привезла вас сюда?

– Нет, не сержусь, – ответила Кэтрин.

– И за то, что она оставила вас со мной наедине?

– Нет. Конечно нет. Если бы я захотела, то могла бы поехать с ними.

– Но вы не поехали, – сказал Мартин. – Вы остались со мной, как и подобает воспитанной даме.

Они улыбнулись друг другу и на мгновение замолчали. Затем Мартин вновь заговорил.

– Мне так о многом хочется вас спросить… даже не знаю, с чего начать. Иногда до меня доносились различные вести о вас… но среди них не было ни одной приятной. Мне известно, что вы живете в Гроув-энд, но по мне это с тем же успехом могла быть и Антарктида, так вы отдалились от меня после того, как покинули этот дом. Я слышу больше о вашем муже, нежели о вас. Кажется, он стал партнером Мейнарда по Локс-Милл.

– Да, и дела у него идут хорошо. Он решительно настроен вернуть себе прежнее положение и делает для этого все. К тому же они с Мейнардом в превосходных отношениях.

– Но этот Ярт – торговец мануфактурой. А как насчет Ярта-семьянина? Я два раза видел Дика и знаю, что между ними произошла ссора по поводу его будущего.

– Дик перечит отцу, и это бесит Чарльза. Но я надеюсь, что со временем они станут лучше друг друга понимать.

– А как насчет вашего взаимопонимания? Кажется, вы тоже стали перечить Чарльзу, когда речь зашла о карьере Дика. А мне известно, что за характер у вашего мужа, и я даже начал за вас волноваться.

– Не стоит за меня волноваться.

– Вы отвечаете так, как и подобает верной жене. Но я все равно волнуюсь, вы выглядите…

– Да? Как я выгляжу? – спросила Кэтрин.

– Вы на себя перестали быть похожи.

– Ах, Мартин, вы должны постараться меня понять! Чарльза не было почти три года. Это очень долго, и теперь нам не просто вновь почувствовать себя мужем и женой. Чарльз изменился. Я даже не могу с уверенностью сказать, в какую сторону. Но когда он говорит о том, что я изменилась, я понимаю, что он прав. В наших отношениях есть какая-то горечь. Раны еще не зажили. Чарльз говорит, что я не могу ему простить того, что он на три года оставил меня и детей. Но сам он не может мне простить того, что я возвратилась сюда, пока его не было. Возможно, если бы я продемонстрировала ему свое раскаяние, все было бы по-другому. Но я не чувствую раскаяния и никогда не почувствую… Та поддержка, которую вы оказывали мне и детям все эти три года, ваша доброта… вы понимаете, что они для нас означают. Мы часто говорим о вас, когда остаемся одни, нас радует, что вы наш друг.

– Вам кажется, что наша дружба, как кость в горле для вашего мужа? Еще одна причина для горечи в ваших отношениях?

– Думаю, что да.

– Как вы думаете, эта горечь может когда-нибудь пройти?

– Я не знаю. Надеюсь. Но давайте больше не будем об этом говорить. У нас мало времени. Не будем тратить драгоценные мгновения. Ах, Мартин, мой дорогой друг, если бы вы знали, что значит для меня вновь оказаться в этом доме, рядом с вами! Вот так сидеть с вами наедине, чувствовать спокойствие и комфорт. Даже не знаю, что больше меня согревает – солнце или ваше общество. Но одно я знаю точно: и то и другое действует на меня благотворно.


Совет, который Джинни дала по дороге в Рейлз, – сохранить их поездку в тайне от Чарльза, – был для Кэтрин неприемлем. С одной стороны, она ненавидела ложь. С другой, такая секретность казалась ей непосильной ношей для детей. Несмотря на то, что они всегда были сдержанны в присутствии отца, по каким-нибудь признакам он сможет догадаться. Поэтому Кэтрин решила, что они должны говорить об этом открыто, но так, чтобы ни чем не вызвать в нем раздражения.

Сложилось так, что в этот вечер Чарльз вернулся домой поздно, и они были одни, когда, расспрашивая о поездке в Чейслендс, он узнал, что сначала они заехали в Рейлз.

– Вы ездили в Рейлз? Для чего?

– Джинни решила сделать нам сюрприз.

– Не сомневаюсь, это был приятный сюрприз.

– Да, очень приятный, – ответила Кэтрин. Какое-то время Чарльз стоял и смотрел на нее. Затем он повернулся и вышел из комнаты. Она слышала, как он вошел в свой кабинет. Он все еще находился там, когда она ложилась в постель.


Для Чарльза было привычным задерживаться на фабрике допоздна. Или работать дома. Поэтому он редко виделся с детьми на неделе. Они встречались только по воскресеньям, и хотя он проявлял какой-то интерес к Сюзанне и ее занятиям, когда речь заходила о Дике, становился холоден и сдержан.

– Отец хочет наказать меня за то, что я отказываюсь идти работать на Локс-Милл, – сказал как-то Дик Кэтрин. – Я уже больше двух месяцев учусь в мастерской мистера Боннеми, а отец так ни разу и не спросил, как у меня идут дела.

Кэтрин знала, что это правда, и это ее беспокоило. В то же время и отношение Дика к отцу оставляло желать лучшего. Она заметила это сыну, но он ответил, что не может оставаться самим собой в присутствии отца.

– Ты бы хотя бы попробовал, – сказала она. – Например, возьми' и покажи ему какие-нибудь свои работы…

– Ну, я даже не знаю…

– Тогда позволь мне попробовать, – сказала Кэтрин.

В следующее воскресенье, с одобрения Дика, она подняла этот вопрос.

– Чарльз, Дик показывал нам рисунки, которые он сделал для мистера Боннеми. Если бы ты нашел время взглянуть на них, то нашел бы их интересными.

– Действительно? И что же это за рисунки? – спросил Чарльз, сидя напротив сына.

– Это рисунки, связанные с моей работой, папа. Несколько набросков и несколько проектов. Все они иллюстрируют нашу местную архитектуру. – Дик встал и принес свою папку. – Хочешь посмотреть, папа?

Чего Дику стоили эти слова, было для его матери и сестры совершенно очевидно. Но только не для Чарльза. Он хоть и бросил беглый взгляд на папку, но взять ее даже не попытался.

– Мистер Боннеми видел твои рисунки?

– Да. Он был так добр, что назвал их замечательными.

– А как насчет Мартина Кокса? Он, кажется, часто заходит в мастерскую Боннеми. Так что ему ты их тоже наверняка показывал?

– Да, ему они тоже очень понравились.

– Ну что ж, раз эти два почтенных господина, вполне разбирающиеся в таких вопросах, уже высказали свое суждение, полагаю, что мое мнение тут не требуется. Я мало понимаю в архитектуре. Мои комментарии покажутся тебе бесполезными.

Дик повернулся и вышел из комнаты, унося с собой свою папку. Не успела дверь за ним закрыться, как Сюзанна напустилась на отца:

– Папа, я тебя не понимаю! Почему ты так обращаешься с Диком?

Не дожидаясь ответа, она вышла вслед за братом. Кэтрин осталась сидеть напротив мужа.

– Мне остается только повторить слова Сюзанны: почему ты так с ним обращаешься?

– Я всего лишь сказал ему правду. Этому мальчику не интересно все то, что я мог бы ему сказать. Он успел показать эти рисунки всем, прежде чем снизойти до меня, и то лишь по твоей просьбе.

– Он не подходил к тебе ни с чем раньше, так как боялся твоего безразличия. А теперь его опасения оказались обоснованными. И только лишь потому, что он выбрал профессию, которую ты связываешь с именем Мартина Кокса.

– Кокс и впрямь сыграл в моих делах большую роль, чем мне хотелось бы.

– И из-за этого ты хочешь, чтобы и мы прекратили нашу с ним дружбу.

– Я бы хотел, чтобы этой дружбы вообще никогда не было.

– Я не в силах изменить то, что уже свершилось. А в том, что касается Мартина, я не стала бы этого делать, даже если бы и могла.

– В этом случае нам нечего больше обсуждать.

– Я бы много чего могла тебе сказать, если бы была уверена, что ты отнесешься к этому с пониманием. И я бы хотела, чтобы мы сумели достигнуть взаимопонимания. Но то, о чем ты меня просишь, – чтобы я оставила дружбу и друга…

– Я ни о чем тебя не просил. Я просто высказал тебе свои чувства. Для большинства женщин желания мужа было бы достаточно, но ты вынуждаешь меня на прямые запреты, превращая тем самым, в домашнего тирана. Возможно, ты меня таким и представляешь. Ты всегда отличалась даром неправильно меня истолковывать, а теперь я чувствую себя оставленным собственными детьми и женой в придачу. Особенно Дик – с того дня, как я вернулся, он стал до крайности мрачным и грубым. А теперь, с этими рисунками, он хочет, чтобы я потрепал его по голове и сказал, какой он умница.

– Чарльз, он еще ребенок. Ему всего шестнадцать лет. И ты, как взрослый человек, мог бы сделать ему снисхождение. Ты его отец, самый главный человек в его жизни. И он, конечно, стремится получить твое одобрение. Это же совершенно естественно. Он мальчик, и ему свойственны мальчишеские чувства.

– А ты считаешь, что я взрослый мужчина и поэтому у меня своих чувств нет?

– Твои чувства мне известны. Ты горько разочарован тем, что его выбор профессии совершенно не совпадает с тем, что прочил ему ты. И ты не можешь ему этого простить? В твоей душе нет места для интереса к его занятиям?

– Абсурдно говорить о прощении. Однако я, как ты говоришь, готов оказать снисходительность, принимая в расчет то, что он попал под дурное влияние во время моего отсутствия.

Чарльз встал и подошел к двери.

– Я отправляюсь к себе в кабинет. Можешь сказать сыну, что я хочу принять его там, чтобы взглянуть на эти драгоценные рисунки. Может быть, мы лучше поладим, когда останемся наедине, без тебя и его сестры.

Но Дик, узнав о решении отца, разразился бурным протестом.

– Никогда, никогда, никогда больше не буду я пытаться заинтересовать его своими делами. Или чем бы то ни было еще. Он специально хотел меня унизить, и при первой же возможности сделает это снова. Но я не предоставлю ему такой возможности. Не надо, мама, больше говорить мне о любви и уважении между отцом и сыном, потому что в моем случае их больше не существует. Я не интересую моего отца. Ну и что с того? Все это время я отлично обходился без его любви. И теперь обойдусь.

Все, что ни говорила Кэтрин, не могло заставить ее сына отказаться от своих слов. Рана оказалась слишком глубока. И хотя в глубине души она надеялась, что со временем они все же научатся понимать друг друга, факты говорили против этого.


Чарльз был исполнен такой решимости восстановить свое былое положение в бизнесе, что Джинни, заехав как-то на Розовую виллу, напустилась на него с упреками в том, что он изолировал себя от мира.

– Бал у Боманри на прошлой неделе, прием у Джинотти неделей раньше, а Яртов не было ни на том, ни на другом! Будь добр, Чарльз, объясни мне это.

– Я не собираюсь принимать участие в публичных мероприятиях до тех пор, пока не окажусь на равных с теми людьми, которых мне предстоит на них встречать.

– А как насчет частных встреч? Ты будешь принимать приглашения от друзей?

– Нет. Я не смогу отплатить им таким же гостеприимством. Во всяком случае, в этом доме это невозможно.

– Но ведь ты можешь поехать в Чейслендс на неофициальный обед в кругу семьи?

– Ты забываешь, дорогая, что мы с твоим мужем в не очень-то хороших отношениях.

– Ах, эти мужчины просто смешны! Быть в ссоре в течение стольких лет! Я даже не знаю, кто из вас хуже, – ты или Джордж. Ну, уж если ты не хочешь ехать сам, может быть, ты не станешь возражать против того, чтобы Кэтрин с детьми поехали? Конечно же, я сама пришлю им экипаж.

– Я не возражаю, – сказал Чарльз. – Они вольны поступать по своему усмотрению.

С этого момента Кэтрин и дети стали время от времени получать приглашения в Чейслендс. Иногда на чай, иногда на ужин. И всегда на эти встречи приглашался Мартин.

– Разве это не здорово с моей стороны? – сказала как-то Джинни, оставшись наедине с Кэтрин, пока оба мужчины и дети находились в бильярдной. – Разве я не ангел, что устраиваю вам с Мартином такие встречи? Я всегда посылаю ему приглашения, когда знаю, что ты должна приехать. Я просто сообщаю ему, что семья соберется в такое-то время, и выражаю надежду, что он тоже к нам наведается. И как ни странно, ему это всегда удается.

Кэтрин посмотрела на сестру, теребя пальцами шелковую нитку, но ничего не ответила.

– Ага! – заметила Джинни. – Я заставила тебя покраснеть! И это правильно. Кто бы мог подумать, что настанет день, когда я стану посредницей между моей добродетельной старшей сестрой и ее пылким ухажером? Мне это так нравится, даже несмотря на то, что вы оба такие добродетельные, что мне иногда кажется, я понапрасну трачу время. Мне хочется плакать горючими слезами. Эти два с лишним года я просто мечтала быть неверной Джорджу, чтобы отомстить за Энтони. А Мартин, который мог бы быть моим любовником, предпочитает тебя. Какая несправедливость! Я не могу даже думать ни о каком другом мужчине, и поэтому все, что мне остается, – это сохранить верность Джорджу.

Джинни замолчала, и слегка склонив голову набок, пристально посмотрела на Кэтрин.

– Я полагаю, нет смысла спрашивать, что чувствуешь ты к нему. Ты все равно ничего не скажешь. Ну да ладно! Неважно! Неважно! Это означает, что я могу дать волю своему воображению, которое более изощренно в таких вопросах, не так ли, Кэт?

– В случае с тобой, несомненно. – Закончив с пряжей, Кэтрин сунула сестре в руки аккуратный клубок. – Возьми свой шелк.

– Ах! И как тебе удается так быстро справляться со всеми этими узелками! – воскликнула Джинни.

Завершив партию на бильярде, компания подошла к камину.

– Мартин, подойдите, присядьте со мной, – сказала Джинни. – Расскажите, как идут дела в Рейлз? Ведь скоро Рождество. Вы будете встречать его дома?

– Да. Приезжает Нэн со своей семьей. Они проведут у меня дня три. На Святки я собираюсь устроить маленькую вечеринку и очень надеюсь, что вы сможете приехать вместе с Джорджем и Энтони.

– Мы весьма польщены, не так ли, Джордж? Мы уже несколько месяцев не видели Клейтонов. А как насчет Яртов? Они будут?

– Пока еще не знаю. Но надеюсь, что они смогут приехать. – Мартин посмотрел на Кэтрин. – Я подумал, что, если отправлю вам и вашему мужу письменное приглашение, может быть, он сочтет для себя возможным принять его по такому случаю?

Прежде чем Кэтрин успела что-либо ответить, ее дочь и сестра вмешались в разговор.

– Ах, мама! Вдруг он согласится?! – воскликнула Сюзанна.

Джинни тоже не удержалась:

– Чарльз обязан принять приглашение! Было бы крайне неприличным от него отказаться, и я сама ему об этом скажу!

– Что ж, посмотрим, – ответила Кэтрин.


Но когда приглашение Мартина было получено, Чарльз отреагировал на него с крайним негодованием.

– Этот человек и впрямь полагает, что я стану принимать его любезности? Если это так, то он слишком плохо меня знает, и его кожа толще, чем я думал. Или же он полный тупица – я ведь достаточно ясно дал понять, что я о нем думаю.

– Мартин не тупица и не толстокожий. Просто, будучи моим другом и другом наших детей, он как воспитанный человек предлагает свою дружбу и тебе.

– Воспитанный человек! – со злостью воскликнул Чарльз. – Да он невоспитанный выскочка, и то, что ты называешь воспитанием, есть самое вульгарное желание продемонстрировать свою мнимую важность. Тебя это может ввести в заблуждение, но только не меня. Что же касается поездки в Ньютон-Рейлз… Ноги моей не будет в этом доме до тех пор, пока я не вернусь туда полноправным хозяином.

Кэтрин посмотрела на него. Ей понадобилось время, чтобы вернуть себе дар речи.

– И как ты собираешься это сделать?

– Есть только один способ. Я выкуплю его. Хотя, конечно, на это потребуется время. Но не так много, как тебе кажется. Пока я вынужден управлять чужой фабрикой, но года через два-три я арендую Хайнолт. Я уже встречался с Сидни Херном, и он обещал сдать мне фабрику на три года с правом выкупа. А как только фабрика станет моей, я смогу вернуть себе и Ньютон-Рейлз. Ты должна помнить, что, когда я обанкротился и был вынужден выплачивать долги, у нас оставался шанс сохранить дом, но ты убедила меня в том, что им надо пожертвовать, как и всем остальным. Тогда мне казалось, что ты обрекаешь себя на мучения, чтобы наказать меня. Но я не виню тебя, так как считаю бесспорным то, что дом был продан, чтобы рассчитаться с моими долгами. И теперь я считаю своим долгом сделать все, что в моих силах, чтобы вернуть его. И я уверен, что ты меня поймешь.

– Нет, Чарльз, я не понимаю тебя. Теперь Рейлз принадлежит Мартину. И даже если завтра у тебя окажется достаточно средств, чтобы выкупить его, какие у тебя основания полагать, что он захочет с ним расстаться?

– Как вы меня убедили, Кокс всегда относился к тебе и твоей семье с уважением, граничащим с почитанием. Из этого я заключаю, что он должен быть морально готов уступить имение тем, кому оно принадлежит по праву.

– Другими словами, – сказала Кэтрин, – ты уповаешь на те тончайшие чувства, в которых еще несколько секунд назад напрочь отказывал Мартину.

– Да нет же, если он и уступит нам, то только лишь принимая в расчет общественное мнение. Этот твой самородок не может себе позволить стать предметом всеобщего неодобрения. Но о чем наш спор? Ты говоришь так, словно Ньютон-Рейлз ничего для тебя не значит. Когда я уехал, ты немедленно помчалась туда, чтобы стать экономкой у Кокса. Разве не означает это, что ты горишь желанием вернуться туда в качестве полноправной хозяйки?

– Дело не только в том, чего я хочу, но и в том, на что я могу рассчитывать. А я вовсе не рассчитываю на возвращение.

Между ними воцарилось молчание. Затем Чарльз, который все еще держал в руках приглашение от Мартина, повернулся к камину и швырнул его в огонь.

– В таком случае для тебя не будет большим разочарованием, если мы не попадем туда на Святки. А поскольку я слишком занятой человек, ты сама напишешь ему отказ от приглашения.

– Да, – сказала Кэтрин. – Я напишу ему.


ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ


К концу года прибыль Локс-Милл выросла уже на один процент. А к следующей весне она снова выросла. Радовало и то, что книга заказов гарантировала в том же году дальнейший рост прибылей до двадцати процентов. В какой-то мере это объяснялось улучшением дел в торговле по всей Европе. Но все же главной причиной оставалась неуемная энергия, знания и опыт Чарльза Ярта. Его воображение поражало – несмотря на то, что Локс и без того славился причудливым ассортиментом одежды. Чарльз был полон новых идей. Мейнард был им доволен и не скупился на похвалы.

– Эта желто-коричневая клетка пользуется, успехом; да и серо-голубая «рыбья кость» тоже. Уже через несколько недель после начала производства мы получили на них огромное количество заказов. Похоже, мы с вами превосходно сработались. Будем надеяться, что так и будет продолжаться.

В последнее время Мейнард лучше себя чувствовал, и все благодаря тому, что Ярт освободил его от всех хлопот, связанных с фабрикой. Он проводил в конторе лишь часть дня, не слишком себя при этом утруждая, а зимой, в холодную и сырую погоду, и вовсе оставался дома, где за ним ухаживала его дочь Роза. Тогда Чарльз по два-три раза в неделю должен был ездить в Пейтсбридж подписывать у Мейнарда чеки и письма и представлять ему списки вопросов для обсуждения. Теперь Мейнард был рад предоставлять Чарльзу полную свободу действий, но с тем условием, чтобы тот ставил его в известность обо всем, до мельчайших деталей.

– Теперь от меня мало толку, но я хотел бы оставаться в курсе того, что происходит, – говорил он.

Когда погода становилась лучше и он был в состоянии приезжать в контору, то придраться там, по его собственному признанию, было не к чему.

– У вас и впрямь дело спорится, – говорил он. – Ни одной пылинки вокруг. Каждый отрез ткани безупречен, как это и должно быть. Да ведь вы и сами извлекаете из этого немалую пользу. Ваше вложение приносит приличный доход. Если уж мне не о чем беспокоиться, то не сомневаюсь, что и вам тоже.

Это было правдой, Чарльз был вполне доволен тем, как идут дела. Каждый месяц его вложение обрастало кругленькой суммой, а если еще добавить к ней большую часть от его зарплаты, то получался капитал, который при повторном вложении приносил еще больший доход. К концу первого года его доля от общего капитала составила уже более двенадцати тысяч фунтов. И именно в это время Роберт Корнелиус, арендовавший Хайнолт-Милл у Херна, перенес несколько ударов и умер.

Узнав об этом, Чарльз немедленно отправился к своему другу и адвокату Алеку Стивенсону, чтобы обсудить, как прибрать фабрику к рукам, и в течение недели сделка была заключена. Сидни Херн, не желая упускать арендатора, способного в скором времени выкупить предприятие, сдал фабрику Чарльзу всего за двести фунтов в год. Нет смысла говорить, что условие, оговаривающее право выкупа фабрики, было включено в контракт.

Узнав о действиях своего партнера, Мейнард забеспокоился, хотя Чарльз и предупреждал его о намерении арендовать свою бывшую фабрику. Правда, все это произошло несколько раньше, чем ожидалось, и чтобы финансировать собственное предприятие, Чарльз попросил выделить ему определенную сумму из своей доли в Локс. А именно, речь шла о десяти тысячах фунтов. Да, признавал Чарльз, все это произошло несколько преждевременно, но тому способствовали непредвиденные обстоятельства, смерть Корнелиуса.

Мейнард же в первую очередь беспокоился о гарантиях выполнения Чарльзом своих обязательств, на что тот отвечал, что его успехи на Локс могут служить надежной гарантией того, что он не оставит исполнения своих обязанностей в их партнерстве.

– Более того, как вы сами заметили, мои шансы на успех в качестве независимого предпринимателя будут лишь подкреплены тем фактом, что я состою в одном деле с вами. Поэтому в моих интересах не только сохранить с вами добрые отношения, но и сделать так, чтобы оставшийся на вашей фабрике мой капитал приносил максимальные прибыли.

– Да, да, это так.

– Конечно, вы вправе отказать мне в этой любезности, и тогда я все равно арендую Хайнолт, но оставлю фабрику без движения до тех пор, пока мой пай в вашем деле не принесет мне достаточных дивидендов, при которых я мог бы сохранить исходную сумму в десять тысяч нетронутой. Но не мне вам объяснять, что если заморозить Хайнолт…

– Да, ну что ж, – сердито сказал Мейнард. – Вижу, придется уступить. Мне лишь остается надеяться, что вы сможете управлять обеими фабриками без ущерба для какой-либо из них. А точнее – моей.

– Локс-Милл не пострадает. Даю вам слово.

Со временем, после незначительной отсрочки, Чарльз снял со счета Локс-Милл в «Дистрикт Банке» десять тысяч и открыл счет Хайнолта в «Банке Кулсона». Именно здесь он вел последнее время свои счета. Здесь же он держал и свой личный счет. Задав ему несколько вопросов и заверив в гарантиях, управляющий, мистер Харримэн, согласился с тем, чтобы Чарльз, когда того потребует бизнес, мог использовать банковский кредит, не превышающий двух тысяч фунтов под шесть процентов годовых. Такая высокая процентная ставка должна была гарантировать, что деньги эти будут использоваться лишь по прямому назначению. И условия и наставления Харримэна не вызвали у Чарльза ни малейшего восторга, но он был вынужден с горечью констатировать, что прошлое человека отбрасывает тень на его настоящее.

* * *


Основные трудности были еще впереди, и главной среди них было завоевать доверие местных торговцев. Особенно это касалось фирмы «Гирье и Сын» из Каллен-Вэлли. Когда-то они потеряли из-за Чарльза приличные суммы и теперь соглашались торговать с ним только при условиях, что он будет расплачиваться наличными. Об этом, естественно, не могло быть и речи. Кредиты были кровью торговли, и так же как сам Чарльз предоставлял трехмесячный кредит своим покупателям, поставщики сырья должны были обеспечить ему то же самое. Но он предвидел эту проблему, и снова Мейнард, желая помочь, позволил ему при покупке сырья использовать в качестве прикрытия счет Локс-Милл.

– Несомненно, они догадаются, почему у меня вдруг так вырос объем закупок. Но мой авторитет в бизнесе достаточно высок и, увидев на счетах мою подпись, они не станут слишком волноваться. Так же как и я не волнуюсь, когда вижу вашу. Надеюсь, вы понимаете, какие деньги вращаются в нашем деле, Ярт.

– Я знаю об этом, и весьма вам за это признателен.

– Но вам придется самому обеспечивать тягловую силу, чтобы перевозить сырье с моей фабрики на вашу. Или вы рассчитываете на то, что я и в этом стану вам помогать?

Понимая, что это шутка, Чарльз попытался изобразить улыбку. Дополнительные обязанности стали для него платой за то, чем он был обязан Мейнарду. Ему это было не по душе, особенно сейчас, в присутствии одного из служащих Мейнарда, человека, который уже стал позволять себе некоторую фамильярность в отношении Чарльза. Джордж Энсти служил на Локс-Милл вот уже пятнадцать лет. Он был суетливым и напыщенным человеком и при каждой возможности стремился по-своему уязвить Чарльза. Несомненно, через какое-то время, когда прибудет первая партия сырья и его надо будет переправлять в Хайнолт, он не приминит заметить в присутствии Мейнарда, что накладные просрочены на неделю.

Выйдя из себя, Чарльз подошел к столу и выписал долговое обязательство, датированное прошлой пятницей. Он сунул его в руку служащего, а затем стал наблюдать, с какой тщательностью тот заносит все данные в бухгалтерскую книгу, а затем складывает обязательство и кладет его в коробку с биркой «Векселя к получению».

– Вы не должны обращать внимание на Энсти, – сказал Мейнард, когда они с Чарльзом остались наедине. – Он очень предан моему делу и любит, чтобы каждая бумажка была у него в порядке.

– Вряд ли мне следует напоминать вам, мистер Мейнард, что я ваш партнер, и тоже очень предан вашему делу.

– Да, но теперь у вас появилась масса других интересов, связанных с Хайнолтом, и Энсти, вероятно, опасается, что вы можете что-то упустить из виду.

– Кажется, вы тоже разделяете его опасения.

– Ярт, вам пора бы знать, что если у меня есть что-то на уме, я всегда говорю об этом прямо, не ходя вокруг да около. И так будет всегда, можете не сомневаться.

– Рад слышать это, – сказал Чарльз.


Странные чувства испытывал Чарльз, вновь оказавшись на Хайнолт-Милл. Особенно первое время, когда воспоминания возвращали его на четыре года назад. Тогда он был вынужден оставить фабрику неудачником и банкротом. Но у него не было времени слишком долго размышлять о прошлом. Слишком многое нужно было сделать. Окунувшись с головой в управление фабрикой и вынашивая одновременно планы ее расширения, он быстро избавился от грустных воспоминаний.

Теперь он вернулся туда, где оставалась его душа. Эта фабрика принадлежала его семье более двухсот лет, и он принял участие в ее расширении, достроив более современные корпуса и закупив более современное и мощное оборудование. Теперь он снова стал выпускать собственную мануфактуру, и восстановление былого положения одного из ведущих торговцев было лишь вопросом времени. Мужчина, женившийся на представительнице одного из самых благородных родов графства, был обязан принять на себя всю ответственность за сохранение своего авторитета.

Сначала Хайнолт. Затем – Ньютон-Рейлз. Он задался целью вернуть себе и то и другое. Это стало его обязательством, и он поклялся, что ничто не сможет его остановить на этом пути. Его ожидали горы работы, но пыл его от этого не угасал. Наоборот, трудность поставленной задачи притягивала его и стимулировала. Он ощущал, что его переполняет нечеловеческая энергия. Он сделает все, что должен сделать, даже если на это ему потребуется двадцать лет. Но он добьется всего в два раза быстрее. Даже в четыре. Он был исполнен решимости.

Выпускаемые им на Хайнолте ткани были в основном камвольная шерсть и кассинетт. Они хорошо продавались и обеспечивали заказы еще как минимум на три месяца. Но слишком много станков все еще простаивало, и Чарльз хотел незамедлительно изменить такое положение вещей. Первый вопрос, который был намерен рассмотреть – или пересмотреть – Чарльз, это количество наемной рабочей силы. Многие работники уже давно трудились на Хайнолте и были ему хорошо знакомы. Некоторые были наняты при Херне, но и старые и новые так дорожили своими рабочими местами, что он сразу же заручился их преданностью.

Вскоре простаивающие станки были расчехлены и на них начали работать лучшие ткачи. Они выпускали ткани, которые когда-то сделали Хайнолту имя: сверхтонкие сукна с шелковистой отделкой двойной ширины и традиционных сдержанных расцветок. Именно эти ткани пользовались на рынке наибольшим спросом и позволяли удерживать высокие цены. В последнее время, правда, рынок пошел на спад, но то же самое произошло и с конкуренцией, отчасти из-за того, что многие фабрики закрылись, а оставшиеся перешли на выпуск более дешевой продукции. Франкус Уорд, лондонский торговец, узнав о том, что возобновлено производство темно-синего хайнолтского «Пастелло», сразу же закупил огромную партию и сделал дополнительный заказ.

– Я рад вашему возвращению, мистер Ярт. Ведь здесь ваше место. В последние годы производство шерсти пошло на убыль, и многие лучшие текстильщики вынуждены были оставить бизнес. Дела до сих пор еще не выправились, и те немногие, кто все еще продолжает выпускать качественную ткань, могут поделить рынок между собой. Я и сам прошел через огонь и воду и с радостью замечаю, что наконец-то забрезжил свет в конце туннеля. Конечно, у нас бывают свои взлеты и падения, но одно остается неизменным – качество всегда побеждает.

Чарльз и сам не имел на сей счет никаких сомнений, но слова Уорда, а главное, сделанный им заказ вдохновили его еще больше и подвигли на то, чтобы увеличить объем производства на треть, а счета, подписанные Уордом, хоть и должны были быть оплачены в течение трех месяцев, охотно принимались банками, которые удерживали при этом свой один процент. Вместе с поступлениями от продажи более дешевых тканей они обеспечивали весьма устойчивый оборот. Продажи осуществлялись, в основном, через местных торговцев или через коммивояжеров, связанных непосредственно с фирмами, выпускающими готовую одежду. Но все же главным покупателем оставался Франкус Уорд, один из самых известных торговцев в стране.

Так же, как деньги притягивают к себе деньги, – в чем, собственно, и заключается их предназначение, – доверие стало притягивать к себе доверие, а это означало, что через какие-то несколько месяцев Чарльз смог позволить себе выпуск еще трех сортов ткани: искусственную замшу, ткань для пошива военной формы и фирменную хайнолтскую. Один их этих сортов, не успев попасть на рынок, уже завоевал несколько призов Международной выставки. В результате заказы посыпались, словно из рога изобилия, и Чарльз, увеличивая производство для удовлетворения спроса, стал испытывать потребность в дополнительном капитале для покрытия затрат.

Он снова обратился в банк, и на сей раз мистер Харримэн, под впечатлением от достигнутых им за такой короткий срок успехов, согласился увеличить его кредит с двух до четырех тысяч, сократив при этом ставку до пяти процентов. Для Чарльза это было вдвойне приятно: во-первых, потому что это позволяло ему решить возникшие проблемы, а во-вторых, это означало возвращение доверия со стороны банкиров. Наконец стало очевидным, что он стал справляться с тяжелым наследием прошлого. Он наконец-то ступил на лестницу, которая поможет ему добраться до былых высот.

Чарльз чувствовал себя вполне довольным. Спокойно, без всякой показухи, он снова зарекомендовал себя человеком дела. Теперь, на его взгляд, подошло время добиться того же в обществе. Летом и осенью 1864 года его с семьей стали время от времени замечать на публике. Сначала он появился на ежегодном Фестивале лечебниц в Хэкфорд-Холл. Затем – на гала-концерте «Дидо и Энеас» в Западном концертном зале. А затем, в октябре, на балу в только что открытом бальном зале Коммерческого отеля.

Это был первый бал Сюзанны. Ей исполнилось пятнадцать лет. Свой первый танец она танцевала со своим дядюшкой Джорджем. Второй – с двоюродным братом Энтони. А третий, кадриль, – с Мартином. Сначала они просто стояли, разговаривая и потягивали напитки со льдом.

– Вы видите, я надела то, что вы подарили мне на день рождения, – она коснулась рукой в перчатке ожерелья. – Как вам кажется, оно мне идет?

– Идет, как я и надеялся.

Ожерелье представляло собой тоненькую золотую цепочку с маленькими опалами, каждый не более рисового зернышка. В качестве подвески был опал побольше, тоже белый, но отливающий всевозможными оттенками, в изящной золотой оправе.

– Вы сами его выбирали? – спросила Сюзанна.

– Да. Я купил его в Лондоне. Мне оно сразу же понравилось, а потом я узнал, что опал – это твой камень, и решил подарить его тебе.

– Вы, должно быть, знали, что на мне будет белое платье.

– Должно быть, знал.

– Правда, сначала я хотела надеть розовое, но мама об этом и слышать не пожелала.

– Ты должна быть ей благодарна. Она оказалась совершенно права.

– Да, но розовое платье такое красивое… И к тому же оно сшито по последней моде.

– Для этого достаточно оглядеться по сторонам.

– Белый цвет такой скучный. К тому же все в нем ходят.

– Ты так считаешь, потому что еще слишком молода. Но в твоем возрасте и следует носить белый. Он олицетворяет чистоту, невинность, честность. И надежду, – еще одно свойство юности.

– Но я не хочу вечно оставаться невинной. Я предпочитаю быть взрослой… светской дамой.

– Тогда лучше носи розовый.

– Наверное, вы считаете, что я все еще ребенок.

– В пятнадцать лет, девочка, – сказал Мартин, – ты и ребенок и взрослая женщина одновременно.

Сюзанна потягивала свой напиток и смотрела на него поверх стакана, время от времени, сознательно или нет, переводя пытливый взгляд на тетушку Джинни.

– А в каком возрасте, только точно, я смогу расстаться с первыми двумя условиями и полностью посвятить себя третьему?

– Не спеши слишком расставаться с ними, ведь по-настоящему взрослая женщина, это та, которая полностью прожила каждый этап своей жизни. Именно поэтому она и считается взрослой. Она несет в себе мудрость всех прожитых лет, а не только последних.

– А у мужчин так же?

– Да. Есть такая мудрость – молодые мужчины считают дураками старых, а старые знают, что дураки – молодые.

– Так значит все, что мы приобретаем, – это не мудрость. Это просто осознание нашей прошлой глупости.

– Понимая, что это было глупостью, мы приобретаем мудрость.

– А почему, – спросила Сюзанна, – старикам всегда хочется, чтобы мы, молодые, вечно оставались молодыми?

– Если бы ты видела себя этим вечером, то не задавала бы этого вопроса.

– Но ведь я не могу себя видеть, – сказала она. – Ну, конечно, я смотрела на себя дома в зеркало. Должно быть, даже целых полчаса. Но в моем виде меня ничто не обрадовало. Все, что я разглядела, – это белое платье, а мне хотелось надеть розовое.

– В таком случае, – сказал Мартин, – я сам попытаюсь стать твоим зеркалом и показать тебе тебя саму. Но чтобы сделать это, я вынужден прибегнуть к словам другого человека. – И он продекламировал:
		«Никогда я не видел девушки прекраснее,


		Ни одной такой нарядной, как она,


		Она казалась мне прекрасней всех других,


		Усыпанных лилиями.


		Платье ее было из простой белой ткани,


		И больше никаких украшений,


		Кроме пряжки в золотом обрамлении


		И заколки в волосах.


		Прекраснее лилии,


		Прекраснее всех других девушек


		Она, вся в белом цвету».


– Ах, Мартин, это что, я?

– Знаешь, такие строки было бы невозможно написать о молодой женщине, одетой в розовое.

– Конечно, нельзя! Они обо мне! – сказала Сюзанна. Она посмотрела на него сверкающими глазами и тут же забыла о своем желании сделаться умудренной светской дамой.

– Вы изменили мое отношение к этому платью, и теперь я буду носить его все время. А когда оно сносится, я повешу в шкаф, надену на него чехол и положу в него засушенную полынь. А потом, через много лет, когда я состарюсь…

Сюзанна не успела договорить, так как перерыв между танцами закончился, и оркестр заиграл вступление к кадрили. Мартин, как и подобает, кивнул ей головой, а она, как и подобает, подала ему руку. Он повел ее, замечая при этом, сколько восторженных глаз обращено на его юную партнершу.


Позже Джинни, танцуя с ним, сказала:

– О чем это вы говорили с моей племянницей? Чем вызвали в ней такой восторг? Я еще никогда не видела ее такой сияющей.

– Извините, но комплименты, сказанные одной даме, не могут быть пересказаны другой.

– Даже, если эта дама ребенок, а другая дама – ее тетушка?

– А в этом случае особенно.

– Хорошо. Не стану к вам приставать. Но теперь, если вы не возражаете, настал мой черед испытать вашу галантность.

– Мне кажется, этого намного труднее добиться со зрелой дамой.

– Ерунда. Я совсем не чувствую себя в годах.

– Мы с вами сверстники.

– Женщина никогда не может быть сверстницей мужчины. Вы должны об этом знать. Но, видимо, ваша галантность распространяется лишь на пятнадцатилетних девочек.

– Только на одну из них.

– И все потому, что она дочь своей матери. Кстати, о Кэт: вы с ней, кажется, не танцевали. К чему эта самоотверженность? Вы ведете себя, как аскет.

– Смею вас уверить, я далек от этого. Иначе я не стал бы танцевать с вами.

– Вот это уже лучше. Это вас несколько оправдывает. За это я хочу передать вам кое-что от Кэт. Она сказала, что бережет главный танец для вас, и даже вписала ваше имя в карточку. Используйте ваш шанс, Мартин, дорогой. Мы с Джорджем скоро уезжаем в Лондон и проведем там около двух месяцев, так что вы пока не сможете встречаться в Чейслендс.


Главным танцем бала был вальс Рюхлера «Венская роза». Будучи еще девушкой в Рейлз, Кэтрин играла его на пианино, а Мартин в одолженных у кого-то туфлях брал свои первые уроки танцев у Джинни.

– Как давно это было, – сказала Кэтрин. – А иногда возникает такое чувство, что только вчера. Я помню, тогда вы очень нервничали, когда танцевали вальс, но теперь вы, наверное, переросли эти волнения.

– Это счастье, что все именно так. Иначе какое право имеет мужчина при всех держать в руках женщину? Кружиться с ней, прижав ее к себе? Улыбаться и смотреть ей в глаза, и все это без единого слова восторга?

– Зря вы так уж уверены в последнем, – сказала Кэтрин.

– О, я постараюсь быть самой осторожностью. Я, например, могу уставиться в потолок, и вы, если хотите, можете сделать то же самое. Тогда все, чье внимание приковано теперь к нам, решат, что я показываю вам новую люстру работы Джона Дэниела из Бристоля.

– Отлично, – весело ответила Кэтрин. – Превосходная мысль.

– А теперь взгляните на стены, их только что оклеили новыми обоями. Как бы вы назвали этот цвет? Сердоликовый или желто-коричневый?

– Трудно сказать…

– Но вы хоть согласны с тем, что цоколь белый?

– Да, и он украшен просто сказочными урнами.

– Ну, а теперь, уж коли я соблюл все внешние приличия, вы позволите мне пригласить вас на ужин?

– Ну конечно, – ответила Кэтрин, встретившись с ним взглядом. – Именно поэтому я и берегла этот танец для вас.

* * *


После октябрьского бала Мартин не видел ее несколько недель. Их следующая встреча произошла совершенно случайно.

Он приехал в Ньютон-Рейлз, где должен был осмотреть церковь, каменные стены и украшения которой требовали дорогостоящего ремонта. Он находился там уже почти час, делая тщательные пометки и зарисовки испорченных элементов конструкции, прикидывая, сколько и какого потребуется камня. Он уже заканчивал осматривать башню, как вдруг услышал скрип открываемой двери и, обернувшись, увидел Кэтрин.

– Мартин! Какое счастливое совпадение! – Она подошла к нему, подала руку, и ее прикосновение оказалось таким теплым, а улыбка и взгляд светились такой добротой, что унылый декабрьский день сразу показался Мартину ясным и солнечным. – Что вы здесь делаете?

Он объяснил ей цель своего приезда и показал зарисовки. Кэтрин же пришла сюда, чтобы побыть у могил своих близких. В руках у нее было несколько сосновых веток и душистый букет диких фиалок, которые она сорвала по пути.

– Сюзанна уехала на две недели в Лондон к Джинни и Джорджу, так что днем я теперь одна и сегодня утром решила навестить могилы. Мне захотелось уйти куда-нибудь из дома… из города… куда-нибудь в горы.

– Но это же так далеко от Гроув-энд.

– Если идти через поля, то нет, а я еще срезала дорогу, пройдя через Рейлз.

– Но это добрых три мили.

– Ничего, я с удовольствием прогулялась. А дорога назад в вашей компании доставит мне еще большее удовольствие. Вы подождете меня? Я не задержусь.

– Да, – ответил он. – Я вас подожду.

Погода этой зимой стояла теплая, и многие деревья в парке Рейлз еще сохранили листву. Красные клены горели огнем. И даже огромные каштаны, склонив к самой земле свои нижние ветви, все еще пребывали в своих желто-коричневых одеждах. Кэтрин даже сравнила их с монахами ордена оборванцев.

Мартин и Кэтрин шли медленно. Им многое нужно было сказать друг другу. Кэтрин, как всегда, задавала множество вопросов – ее интересовало все, что происходило в Рейлз. О своей жизни она предпочитала особо не распространяться, и Мартин не пытался задавать ей лишних вопросов. Из встреч с Диком он знал, что отношения мальчика с отцом оставались напряженными. Поэтому, чтобы не расстраивать Кэтрин, он старался избегать разговоров о Дике. Вместо этого он заговорил о Чарльзе Ярте и его успехах.

– Я слышал, что дела у него идут прекрасно. И не только на Локс, но и на Хайнолт?

– Да, и я благодарю Господа за это. Это заслуженный успех – ведь он столько работает, управляя сразу двумя фабриками. Вот только я опасаюсь за его здоровье. У него сильная воля, но он нисколько себя не бережет… Даже дома он работает и работает… Он говорит, что после золотых приисков эта работа – сущая ерунда, и он ничуть не устает. Он кажется таким несгибаемым. Для него так важно, что он снова руководит собственной фабрикой… Хотя он не успокоится, пока не сможет ее выкупить. Эта мысль его подгоняет. При таком труде, если еще и обстоятельства на рынке сложатся благоприятно, он непременно добьется своего.

– Да, я тоже в это верю, – сказал Мартин. – Как я слышал, он может добиться этого уже года через два-три. – Затем, тщательно подбирая слова, он сказал: – Не вызывает сомнений, что со временем он то же захочет сделать и с Рейлз.

Кэтрин внезапно остановилась и почти сердито посмотрела на него.

– Мартин, откуда вы можете знать, что он этого хочет? Ведь это же такая глупость!

– Да просто потому, что будь я Чарльзом, будь я виноват во всех потерях моей семьи, я бы сам этого хотел. И вовсе это не глупость. Во всяком случае для меня. Потому что в случае, и когда придет время…

– Не надо, Мартин! Я не желаю этого слышать! Рейлз принадлежит вам, и речи нет о том, что вы должны от него отказаться.

– Согласен, это было бы жертвой, но такой, на которую я пошел бы с радостью. Ради вас.

– Я не позволю вам это сделать.

– Простите меня, – сказал Мартин, – но если в один прекрасный день ваш муж обратится ко мне с таким предложением, решать буду я.

– Значит, вы готовы пренебречь моим мнением?

– В этом вопросе да. Потому что ваше мнение определяется расположением ко мне. Но я должен сказать вам и еще кое о чем. Даже если ваш муж не сможет выкупить поместье, Ньютон-Рейлз все равно вернется вашей семье, так как я завещал его Дику.

– Но ведь это неправильно! – воскликнула Кэтрин. – Когда-нибудь вы женитесь. Да, сейчас вы можете улыбаться, но вы еще молодой человек, и никто не знает, что нас ожидает в будущем. К тому же, вам следует подумать о ваших племянниках.

– Смею вас уверить, я не забыл о племянниках. Эдвард унаследует от меня процветающий строительный бизнес, и это даст ему возможность обеспечить своих сыновей. Но Ньютон-Рейлз – это другое дело. Он перейдет Дику. Эдвард знает об этом. Он станет одним из опекунов в случае, если я умру раньше, чем Дик достигнет совершеннолетия. Другим будет доктор Уайтсайд. Оба они одобряют принятое мной решение. Хотя и это не имеет ровным счетом никакого значения. Я все равно не передумаю.

– Похоже, что спорить бессмысленно.

– Совершенно бессмысленно, – сказал Мартин.

– У меня не остается другого выбора, кроме как подчиниться.

– Скорее – принять мое предложение.

Она еще некоторое время смотрела на него, затем отвернулась, и они пошли дальше.

– Что ж, хорошо, – сказала наконец Кэтрин. – Я согласна с тем, что вы намерены передать Рейлз Дику, но только в том случае, если вы не женитесь. И за него, и за себя я от всей души благодарю вас. Нельзя передать словами, что я чувствую, но мне кажется, вы и без того понимаете. Но я никогда не соглашусь с тем, чтобы вы расстались с Рейлз при жизни.

– Поскольку это вопрос чисто гипотетический, я предлагаю оставить его на время.

– Вы просто пытаетесь заставить меня замолчать. Но я не хочу молчать. Мне многое нужно сказать по этому поводу, и я не успокоюсь, пока не сделаю этого.

– Очень хорошо, – ответил Мартин. – Я весь внимание.

– Я отлично понимаю, что вы иронизируете надо мной. Я понимаю, что как женщина не имею права участвовать в принятии важных решений, даже таких, как это, имеющее ко мне непосредственное отношение. Но я всегда думала, что уж вы-то должны были бы выслушать меня без всякого мужского презрения.

– Бог не позволит мне относиться к вам с презрением.

– Безусловно, не позволит, – сказала Кэтрин.

– Вы можете не иметь таких прав по закону, но вы знаете, что для меня вы обладаете большими правами, чем кто бы то ни было.

– Но какой смысл во всех этих правах, если я все равно не в силах оказать какое-то влияние на ваше решение? Можете вы мне ответить на это? Но как бы там ни было, мне нужно время, чтобы все обдумать. И поэтому я требую, чтобы вы молчали, пока я буду думать.

– Я наложу печать на свои уста, – ответил Мартин. Они продолжали идти вместе, пока не дошли до развилки. Отсюда открылся вид на дом. Он был всего лишь в двухстах ярдах от них. День был пасмурный, и его серые стены виделись плохо. Где-то возле дома жгли садовый мусор, и дым стлался по всему парку. Запах дыма был запахом осени.

– Взгляните, – сказала Кэтрин. – Этот дом. Эта земля. Все так гармонично, словно сам Господь Бог обустроил это место. У меня нет убедительных аргументов.

В Рейлз все говорит само за себя, Мартин. И почему вы должны отказываться от него, если здесь все по праву принадлежит вам? Не только потому, что вы купили это, но и потому, что это столько значит для вас.

– Не стану отрицать – это место действительно много для меня значит. Я уже двадцать лет влюблен в него. В каждый акр земли. В каждое дерево. Когда я купил его, мне казалось, что свершилось чудо. Мне и теперь так кажется. Я гордился тем, что прожил здесь эти четыре года, и до сих пор горжусь. Но это произошло благодаря тому, что никогда не должно было случиться. Мне всегда казалось, что я вошел сюда прислугой, которой поручено сохранить дом до возвращения его истинных владельцев. Но этим я тоже горжусь: судьба избрала меня для выполнения важной задачи, и когда наступит час отказаться от этого места – в пользу вашего мужа при моей жизни или в пользу Дика после моей смерти, – я сделаю это, как и подобает верной прислуге.

– Ах, Мартин! – воскликнула Кэтрин и посмотрела на него полными слез глазами. Она покачала головой, словно у нее не осталось больше сил. – Что я могу вам ответить на такую преданность и самоотверженность.

– Не надо ничего говорить, разве что «да будет так».

– Но этого я тоже не скажу. Вы же знаете, как я упряма! Мне остается лишь уповать на то, что этого никогда не произойдет… Все. Я больше не спорю с вами. И не плачу. Мы так редко видимся, что не стоит тратить время на споры, какова бы ни была их причина. Во всяком случае я надеюсь, что вы еще много лет будете оставаться хозяином Рейлз, нравится вам это или нет.

– К счастью, мне это нравится, и я намерен насладиться им до конца. Более того, будучи хозяином здесь, я буду очень признателен, если вы окажете мне честь и позавтракаете сегодня со мной. Не только я буду этому рад… и Кук, и Джоб, и Джек Шерард, и другие…

– Конечно, я согласна, – ответила Кэтрин. – С радостью.

Она взяла его под руку.


ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ


Год 1865 был в Англии удачным для торговли. В Европе наконец воцарился мир. Война в Америке тоже подошла к концу. Все обещало грядущее процветание. Для торговцев Каллен-Вэлли наступили светлые деньки. Чарльз Ярт продолжал управлять сразу двумя фабриками и на обеих достиг потрясающих успехов.

Дела на Хайнолте шли так хорошо, что управляющий «Банком Кулсона» предоставил ему еще больший кредит. С помощью своего адвоката, Алека Стивенсона, Чарльз добился также кредита в две тысячи фунтов от Джозефа Семмса, бывшего торговца скобяными изделиями, который оставил бизнес и теперь предоставлял капитал под высокий процент. Чарльз должен был платить ему семь процентов, но прибыли Хайнолта составляли уже двадцать один процент, так что игра стоила свеч. Одновременно с этим он увеличивал объем производства, стараясь удовлетворить в первую очередь возросший спрос на дорогие ткани. В результате он в еще больших количествах закупал шерстяное сырье, продолжая делать это под прикрытием своего партнера. Как-то раз Мейнард намекнул ему на это. У него в руках было два счета, выписанных на имя Ярта. Указанные в них количества закупаемого сырья заставили его ухмыльнуться.

– Мне казалось, Джон Пиррье уже должен предоставлять кредиты вам лично, глядя на то, как здорово идут дела в Хайнолте.

– Возможно, это и так, – ответил Чарльз. – Но я все еще опасаюсь, что он может сказать «нет». А мне не хотелось бы рисковать.

– Хм-м-м. Ну что ж, тогда не стоит спешить. Только в этом квартале ваши заказы тянут почти на две тысячи. Это огромные деньги для человека, который недавно занялся бизнесом.

– Если моему делу и суждено расти, – а оно растет очень быстро, – я буду вынужден закупать огромное количество сырья. Иначе я попросту не смогу выполнить все заказы. Что же касается денег, у вас есть мои расписки и вам отлично известно, что все они будут оплачены вовремя.

– Я надеюсь, – сказал Мейнард и пристально посмотрел на Чарльза. – Если бы это было не так, мы бы с вами не разговаривали!

Чарльз покраснел, но ничего не ответил. Хорошо еще, что служащего Энсти в тот момент не было в комнате. Через какое-то время Мейнард заговорил снова.

– Вы очень амбициозны, мистер Ярт, что, впрочем, свойственно людям вашего возраста. Вы одержимы желанием снова превратить Хайнолт в то, чем он был когда-то. Но поспешайте не спеша, мистер Ярт. Поспешайте не спеша. Этой мудрости я научился еще в школе. Рекомендую вам ее.

– Есть и другая мудрость, которая гласит: куй железо, пока горячо. Именно это я и делаю, мистер Мейнард. И не только на Хайнолт. Но и здесь. И результаты, как вы видите, налицо.

– Да, да, – согласился Мейнард. – Ваши успехи впечатляют, и не думайте, что я вам за это не благодарен. – Он положил счета на стол, уселся в кресло и сложил руки на животе. Какое-то время он смотрел на Чарльза молча. Затем, тяжело вздохнув, он сказал: – Моя лекция на сегодня окончена. Теперь вы прочитайте мне лекцию. Расскажите о своей идее кредита у Франкуса Уорда.


Как бы там ни было, Мейнард остался доволен, и было из-за чего. В течение всего года Локс работала на полную мощность, а новые образцы тканей, созданные Чарльзом, продавались с успехом не только в Англии, но и за границей. Книга заказов была переполнена, а проверка бухгалтерии показала, что доля прибыли выросла до двадцати пяти процентов. И все это, по признанию самого Мейнарда, лишь благодаря усилиям Ярта.

– Несомненно, вы справились со всеми задачами, которые я на вас возлагал. Вы превратили мою фабрику в то, чем она была до того, как болезнь подкосила меня.

Это было сказано в начале зимы, когда туманы опустились на долину. Мейнард со своим хроническим бронхитом был вынужден оставаться дома. Прошедшее лето отличалось хорошей погодой, и почти каждый день он проводил на фабрике. Он являлся на нее после десяти утра, как и рекомендовал доктор, и покидал в четыре часа дня. Но теперь погода стояла такая, что он не решался выходить из дома, и о посещении фабрики не могло быть и речи. Как и в предыдущие зимы, Чарльз приезжал к нему домой, привозил счета на подпись, акты приемки и другие документы. Если Чарльз оказывался занят, вместо него приезжал Энсти. Но раз в неделю Чарльз неизменно привозил книги сам, посвящая при этом около часа рассказам о своих новых замыслах и отвечая на вопросы Мейнарда.

– Если бы вы знали, как меня угнетает это просиживание штанов в то время, как другой делает за меня мою работу! И все же я должен быть благодарен судьбе, что она даровала мне двух таких людей, как вы и Энсти. Вы мои глаза и уши. И уж если вы мне что-то не договариваете, он это делает непременно!

Мейнард поднял взгляд на Чарльза. Неприязнь между его партнером и служащим развлекала его. Но Чарльз не позволил так легко себя спровоцировать.

– Согласен, я не докладываю о каждой мелочи. Не тащу на хвосте все сплетни. Я слишком занят тем, чтобы фабрика работала эффективно и бесперебойно. И еще, вдобавок, приносила доход.

– Да, и в этом вы добились поразительных успехов. Никто с этим и не спорит. Этот год оказался на редкость удачным, и все благодаря вам. Надеюсь, что и следующий будет не хуже.


1866 год тем не менее, хоть и начался удачно, принес неожиданные трудности, связанные с банкротством известной лондонской финансовой компании «Оверенд, Герни и K°». Занимаясь в течение нескольких лет довольно сомнительными операциями, они увязли в долгах, достигших многих миллионов фунтов. Чарльзу это показалось малозначащим. Он воспринял это как одну из многочисленных конвульсий, которые время от времени сотрясают Сити.

Первым грозным вестником стало уведомление от Джозефа Семмса в том, что он отзывает свой займ и просит выплатить его в течение трех дней. Чарльз, хоть и обеспокоился, но все же решил, что не станет просить бывшего торговца скобяными изделиями о продлении сроков. Он тут же сел и выписал ему чек, теша себя тем, что его кредит в банке на два процента дешевле, чем займ у Семмса. Однако вскоре пришло срочное послание от управляющего банком, мистера Харримэна, в котором он просил Чарльза заглянуть к нему. В это время на Хайнолт висел кредит в семь тысяч четыреста двадцать один фунт, что значительно превышало шеститысячный лимит, о котором они договаривались. Оплачивая чек Ярта Сэммсу, банкиры рассчитывали, что ситуация продлится недолго. «Могут ли они на это рассчитывать?»– спросил он Чарльза. «Конечно, – заверил его Чарльз. – Скоро положение дел должно выправиться».

К сожалению, вскоре расходы Хайнолт-Милл достигли уровня доходов, и Чарльз начал жалеть, что поторопился с выплатой долга Семмсу. Еще один повод для волнений возник в июне на Локс. Среди бумаг на столе его партнера обнаружились три или четыре счета, которые следовало немедленно оплатить, и Энсти подготовил их Мейнарду на подпись. Среди них Чарльз заметил и свою собственную долговую расписку за оплату сырья, выписанную три месяца назад на общую сумму свыше девятисот фунтов. После встречи с Харримэном стало ясно, что эта расписка банком оплачена не будет.

Было около восьми часов, Мейнард, естественно, еще не приехал, а Джордж Энсти находился во дворе и принимал доставленный – уголь. Секунду поколебавшись, Чарльз взял со стола расписку и сунул ее себе в нагрудный карман. Усевшись за свой стол, он принялся просматривать почту, хотя все его мысли по-прежнему были сосредоточены на том, что он только что сделал. Конечно, был риск, что бдительный клерк, вернувшись, обнаружит пропажу. Тогда Чарльз непременно «найдет» записку где-нибудь в конторе. Может быть, за коробкой для векселей или между страниц какого-нибудь гроссбуха.

Все прошло удачно, и никто ничего не обнаружил. Что же касается девятисот фунтов, он собирался выплатить эту сумму позже. Он не сомневался, что все его временные трудности так или иначе разрешатся, ведь весь этот год Хайнолт выпускал ткани в огромных количествах, и выручка после реализации могла в два или три раза перекрыть долги. Основной вал его тканей, особенно высококачественных, шел Франкусу Уорду в Лондон, и высланные ему несколько недель назад счета вот-вот должны были быть оплачены.

Через три дня пришли счета, подписанные Франкусом Уордом, и Чарльз с облегчением понес их в «Банк Кулсона» и положил на стол управляющего. Счет, подлежавший оплате в Лондоне, был выписан на сумму девять тысяч пятьсот фунтов. Это не только позволяло рассчитаться по кредиту, но и оставляло чуть больше двух тысяч фунтов на дополнительные расходы. Харримэн взглянул на счет и снова положил его на стол. Его лицо сделалось совершенно неподвижным. Хоть он и пытался оставаться сдержанным, в голове его слышалась злость.

– Мистер Ярт, вам отлично известно, что этот счет подлежит оплате лишь через три месяца, а это в вашем нынешнем положении не сулит вам ничего хорошего. Во время нашей прошлой встречи я подчеркнул, что вам следует немедленно исправить положение, так как ваш кредит значительно превысил оговоренные рамки. Вы пообещали мне, что примете неотложные меры, а вместо этого являетесь ко мне с векселем, акцептованным Франкусом Уордом.

– Я вас не понимаю, – ответил Чарльз. – Этот вексель имеет номинальную стоимость. Как вам известно, Франкус Уорд – один из наиболее известных и уважаемых торговцев мануфактурой в Лондоне. Я уже несколько лет сотрудничаю с ним, равно как и со многими торговцами в наших местах. Вы за это время приняли в своем банке десятки его векселей. В том числе и на мой счет. Два из них вы приняли в течение нескольких последних недель.

– Совершенно верно, мистер Ярт, но те векселя, что я принял, не идут ни в какое сравнение с суммой, на которую вы превысили свой кредит. В настоящее время они лишь увеличили риск, который принял на себя банк в результате ваших последних сделок, и поэтому я вынужден настаивать: вы должны принять незамедлительные меры к тому, чтобы этот риск снизить.

– Я хотел бы напомнить вам, сэр, что ваш банк ежеквартально получает один процент от каждого моего векселя и пять процентов годовых по моим кредитам.

– Я должен сообщить вам, мистер Ярт, что, поскольку вскоре банковская ставка должна вырасти до десяти процентов, ваши векселя будут обходиться вам дороже. Поэтому в ваших и в наших интересах, чтобы вы исправили сложившееся положение, прежде чем оно станет для вас критическим. Более того, я должен напомнить вам, что, поскольку вы не являетесь владельцем Хайнолт-Милл, ваш бизнес – это единственная гарантия, которую вы можете предоставить нам взамен наших кредитов.

– Да! И при этом вы сводите этот бизнес на нет своими неоправданными требованиями! – Чарльз наклонился вперед и стукнул пальцами по лежащему перед ним векселю. – Вот результат моей работы! Вот часть прибыли, полученной с таким трудом. Вот прибавленная мною стоимость.

– Она станет таковой не раньше, чем через три месяца. Но это слишком долго. У меня есть срочное постановление главного офиса, предписывающее прекратить дальнейшую выдачу кредитов, кроме тех, которые обеспечиваются самыми надежными гарантиями, и отозвать все ранее кредитованные суммы. Это – приказ, не предусматривающий исключений, и не сомневаюсь, что вы прекрасно понимаете сложившееся положение.

– Это ваше последнее слово? – спросил Чарльз.

– Мне очень жаль, мистер Ярт, но вы, должно быть, читаете газеты. То, что произошло с «Оверенд и Герни» породило панику в Сити, и эта паника уже стала распространяться на провинции. – Мистер Харримэн взял вексель и смотрел на него в течение нескольких секунд.

Вы, конечно, можете попытать удачу с брокерами, но… их конторы в настоящее время переживают то же, что и банки, так что это не вызывает у меня особого оптимизма. – Он снова положил вексель на стол и осторожно придвинул его к Чарльзу. – Вероятно, если вы не располагаете какими-то еще дополнительными средствами, ваш партнер по Локс согласится вам помочь. Вы вложили в эту фабрику приличный капитал, который может служить надежной гарантией, и, может быть, мистер Мейнард согласится принять от вас этот вексель.

Чарльз ничего не ответил на это предположение. Харримэн не знал, что его пай в Локс не превышал двух тысяч фунтов, так как основной капитал он перевел на финансирование Хайнолта. Но Чарльз считал это только своим личным делом, и не считал, что об этом следовало сообщить Харримэну.

– Я найду какое-то решение. Можете в этом не сомневаться. – Он сунул вексель в карман и встал. – Но то, что вы отказываетесь принять безупречно оформленный вексель, выданный фирмой с такой репутацией, как у компании Франкуса Уорда, сверх моего понимания. И мое отношение к этому, скажу вам, весьма отрицательное!


Прямо из банка он направился на Хайнолт, чтобы вместе со своим клерком Престоном просмотреть книги и выявить задолжавших покупателей. Но общая сумма к оплате не покрывала всех долгов, да и на сбор ее ушло бы слишком много времени. К тому же он боялся оскорбить своих клиентов – это было недопустимым риском. Похоже, оставался только один выход – тот, который ему подсказал Харримэн. Прибыв на Локс, он узнал, что Мейнард уже уехал домой. Занявшись делами Локс, он на время забыл о проблемах Хайнолта, и лишь в половине восьмого, сидя за своим столом в конторе, вновь о них вспомнил.

Раз уж он решил обратиться за помощью к Мейнарду, было бы лучше поехать к нему домой, там они могли бы поговорить наедине, не опасаясь, что Энсти подслушивает под дверью. Но Чарльза не переставали мучить сомнения, а здесь, в конторе Мейнарда, они лишь усилились. Рассказывать Мейнарду о положении дел на своей фабрике, к которой он относился так ревниво, отвечать на его вопросы и выслушивать колкости – это казалось Чарльзу невыносимым, особенно с учетом того, что Мейнард мог ему просто-напросто отказать!

Мейнарда тоже тревожила сложившаяся финансовая ситуация, и он оставил Чарльзу свое предписание, которое лежало на столе.


«Никаких кредитов новым клиентам. Никаких сделок на сумму, превышающую 400 фунтов стерлингов. Разослать данное постановление всем покупателям с требованием незамедлительно оплатить счета. Обеспечить постоянных клиентов всем им причитающимся, но не превышая обычной для них нормы».


И далее в том же духе еще на полторы страницы.

Но скоро Чарльз перестал вникать в содержание письма и принялся изучать почерк Мейнарда. И хотя он был ему хорошо знаком, теперь он смотрел на него иначе: аккуратные буквы, ровные ряды строк… Отодвинувшись назад, так, чтобы падало больше света, он принялся снова перечитывать постановление. Перечитав, отложил его в сторону и закурил. Но затем, чтобы не терять времени, бросил сигарету и встал.

Подойдя к столу Мейнарда, взял его ручку. Усевшись вновь за свой стол, достал чистую бумагу и, сверяясь с письмом, начал имитировать почерк Мейнарда, обращая особое внимание на его индивидуальные особенности. Через несколько минут лежащий перед ним лист бумаги оказался заполнен фразами из письма. Затем на другом листе Чарльз почерком Мейнарда выписал весь алфавит, сначала заглавные, а затем строчные буквы.

Изучив то, что вышло, он постарался воспроизвести подпись Мейнарда. Снова и снова, до конца страницы. Затем попробовал написать несколько фраз и аббревиатур, которые обычно употреблял Мейнард, выписывая векселя. Чарльзу показалось, что это дается ему с легкостью. Он даже удивился. Но теперь, дойдя до главного, он почувствовал сердцебиение. Он встал и снова закурил, но теперь докурил сигарету до конца. Он медленно прохаживался из угла в угол, пытаясь успокоиться.

Докурив, вернулся к столу, решительно достал из кармана бумажник и вынул из него вексель, который его банкир отказался учесть. Он положил его перед собой и пробежал глазами. Вексель был выписан его собственной рукой, и в нем оговаривалась оплата в течение девяноста дней, а поверх стояла размашистая подпись Франкуса Уорда, подтверждающая, что оплата по векселю гарантируется лондонскими банкирами Коллетом и Боуном. Номинал векселя составлял девять тысяч пятьсот фунтов стерлингов, но, увы, его банк в Чардуэлле без всяких к тому оснований отказывался учесть его, ставя Чарльза таким образом в крайне тяжелое положение. Эта мысль добавила ему решимости, и он резким движением перевернул вексель чистой стороной вверх. Своим изящным почерком он написал следующее передаточное уведомление: «По достижении срока платежа выплатить полную сумму, указанную в настоящем векселе, мистеру Мейнарду, владельцу Локс-Милл». И расписался.

Затем перевел дух и уже ручкой Мейнарда и подражая его почерку, написал еще одно уведомление.


«В компанию „Джаррет и Сын", Чардуэлл: Выплатить указанную в настоящем векселе сумму мистеру Ярту по предъявлении, с удержанием одного процента комиссионных. Настоящий вексель подлежит перед, в Локс-Милл после осуществления платежа, в указанный срок».


Подделав документ, Чарльз поставил внизу подпись Мейнарда: «Том. Мейнард, Локс-Милл». Затем поставил на обратной стороне свою собственную подпись.

Закончив, снова откинулся на стуле и закурил еще одну сигарету. Руки его сильно дрожали. Над его верхней губой выступил пот. Он чувствовал невыносимую тяжесть в груди. Чтобы успокоиться, он глубоко затянулся и стал медленно выпускать дым, еще раз просматривая написанное. Он сжульничал, но еще не дал документу ход. Еще была возможность вернуть все назад. Но взвешивая все за и против, он понял, что ни за что не сделает этого. По одной простой причине: это означало бы, что нужно уничтожить вексель, а потом информировать Франкуса Уорда о его утрате. Это вызовет большие осложнения. Нет, теперь придется довести дело до конца, иначе производство на Хайнолт встанет, и на его будущем можно будет поставить крест. И все из-за какого-то скандала в Сити, о котором, как и обо всех других скандалах, недели через две будет забыто.

Более того, эта подделка была не чем иным, как заемом, правда, без ведома кредитора. Мейнард получит свои деньги назад, как только вексель Уорда вступит в силу, а это произойдет через девяносто дней. Шанс, что обман будет раскрыт, слишком ничтожен, так что об этом не стоит и думать. Мейнард теперь редко посещает банк. Если ему требуется узнать, как обстоят дела с кредитами, он поручает это Чарльзу, а поскольку с кредитами у Локс-Милл все всегда в порядке, делается это крайне редко. Что же касается официальной аудиторской проверки, то до нее еще далеко.

Как бы там ни было, Чарльз остался весьма доволен собой. Человек, над которым нависла такая угроза, идет на все. Теперь можно и успокоиться. Он сделал то, что считал нужным, и это принесло ему облегчение. Он выплюнул сигарету и стал приводить в порядок бумаги, лежащие на столе. Спрятал вексель в бумажник, а бумажник – в карман. Затем собрал листы, на которых отрабатывал почерк Мейнарда, и сжег их в камине. Туда же швырнул снятую с пресс-папье промокашку и содержимое пепельницы. Было уже девять часов. Он зажег лампу, положил на место ручку Мейнарда и вернулся за свой стол. Достал из ящика книгу заказов, корреспонденцию и занялся текущими делами.

В том, что он задержался в конторе, не было ничего необычного.

На следующее утро он снова сидел перед управляющим «Банком Кулсона», и снова между ними лежал вексель Франкуса Уорда.

– Если вы перевернете его, мистер Харримэн, то убедитесь, что я последовал вашему совету и обратился за помощью к своему партнеру. Он согласился обеспечить этот вексель счетом Локс-Милл в Джаррете.

Прочитав индоссамент на обратной стороне векселя, мистер Харримэн, вполне удовлетворенный, вновь положил его на стол.

– Как это чудесно, – произнес он. – Братство по торговому делу, не так ли? Один торговец помогает другому. Я просто в восторге, мистер Ярт, думаю, как и вы. Мистер Мейнард замечательный человек. Лучшего партнера и пожелать нельзя. Но и он, должно быть, успел по достоинству оценить вас за столько лет партнерства.

– Я думаю, мы сумели достичь взаимопонимания, основанного на взаимном уважении.

– Именно так.

– Вы хотите, чтобы я дождался, пока вы перешлете вексель в Джаррет?

– В этом нет необходимости. Подпись мистера Мейнарда служит для меня достаточной гарантией.

– В таком случае, раз уж мой баланс теперь в активе, я бы хотел без промедления воспользоваться вашим кредитом. И еще, уж коли я здесь, то хотел бы снять наличные на расходы Хайнолта, чтобы не возникло нужды приходить к вам еще раз.

Мистер Харримэн тут же проводил Чарльза в операционный зал, не переставая болтать с ним, пока тот снимал наличные, а затем сам отдал указание посыльному отнести сумку с деньгами к лошади мистера Ярта. Затем они с Чарльзом пожали друг другу руки.


По дороге из города Чарльз поздравлял себя с удачно проведенной сделкой. Его тактика сработала, как нельзя лучше. Теперь Хайнолт ничто не грозило. Он снова мог вздохнуть свободно. Единственной заботой было не пропустить вексель Уорда, когда его доставят на Локс-Милл. Почта не заставила себя долго ждать. К счастью, в этот момент он находился в конторе один. Было не трудно узнать конверт с вензелем Джаррета. Он извлек его из стопки писем и сунул в карман. Там он и оставался до позднего вечера.

Чарльз вскрыл его в конторе Хайнолт. Вексель, тщательно оформленный, был официально помечен: «Оплачено в соответствии с инструкцией». Отдельно стояла дополнительная инструкция: «Вернуть мистеру Том. Мейнарду, Локс-Милл, Пэйтсбридж, как держателю платежа в указанном порядке».

Чарльз убрал вексель в кармашек бумажника, который всегда носил при себе. Он еще не решил, как поступит с векселем, когда подойдет срок уплаты. Но поскольку Мейнард и сам вел сделки с Франкусом Уордом и держал в Джаррет векселя, это не должно было составить большого труда. Во всяком случае, сказал себе Чарльз, есть еще девяносто дней, чтобы решить эту проблему. А пока у него были более неотложные дела: две фабрики, которыми нужно руководить, и так называемый кризис, угрожающий стране. Он уже окунулся в эти штормовые волны, и теперь ему следовало быть предусмотрительнее, чтобы обеспечить Хайнолт возможность выплыть.

Он заплатил и теперь не сомневался, что Кулсон будет принимать его векселя безо всяких проволочек. Хотя больше они не позволят ему превышать сумму кредита. Не мог он рассчитывать и на то, чтобы где-то занять деньги. И это именно в тот момент, когда Хайнолт испытывает в них такую острую потребность! Все это означало, что он и его клерк должны объединить усилия и использовать ограниченные ресурсы фабрики с полной отдачей.


Вскоре стало ясно – кризис вполне реален. Банковская ставка повысилась до десяти процентов.

По всей Каллен-Вэлли перепуганные мануфактурщики стали сокращать производство. Не остался безразличен и Томас Мейнард.

– Я читаю лондонские газеты, и мне не нравится, что в них пишут. Похоже, наши дела покатились под гору.

Чарльз, хоть и знал наверняка, что финансовая сторона деятельности Локс-Милл непоколебима, согласился с предложением Мейнарда о сокращении производства без всяких колебаний. Это давало ему возможность уделять больше внимания делам Хайнолт. Там, во всяком случае пока, объем производства сохранялся на прежнем уровне. Воспользовавшийся беспокойством своего партнера, Чарльз перекупил его запасы сырья, что позволило ему установить конкурентные цены. Более того, торговцы мануфактурой, включая Сидни Херна, согласились предоставить ему шестимесячные кредиты. Это означало, что они поверили в него, в то, что именно его деятельность позволит им пережить кризис.

Итак, станки Хайнолт, как и всегда, работали с полной нагрузкой. И простые, и тончайшие дорогие ткани уходили к покупателям прямо из цехов. Естественно, что покупатели, включая Франкуса Уорда, тоже просили пролонгации кредитов, и Чарльз вполне мог себе это позволить.

– Я куплю все, что вы произведете, – заверил его Уорд, и векселя от него возвращались подписанные и без малейшей задержки. Как бы там ни было, но эта ситуация, напугавшая более робких промышленников, обернулась для Чарльза удачей. Он, правда, предпочитал об этом не распространяться. Если Мейнард спрашивал его, как идут дела на Хайнолт, он неизменно отвечал: «Мы просто ждем, как, впрочем, и все теперь».

– Весьма разумно, – говорил Мейнард. – В такие времена осторожность не может быть чрезмерной.

Через несколько недель стало ясно, что пик кризиса миновал. Газетчики предсказывали, что банковский процент вот-вот вернется к норме.

Читая это, Чарльз улыбался про себя. Он не только выстоял в шторм, но вдобавок и извлек из него пользу. И все потому, что он не опустил рук и продолжал крепко сжимать штурвал.

Он думал об этом, сидя у себя в конторе за столом и читая газету. Затем, отложив газету, принялся просматривать почту. Перед ним лежала стопка писем, вскрытых его клерком. Вскрыты были все конверты за исключением одного, помеченного «строго конфиденциально».

Письмо это, как обнаружил Чарльз, было от фирмы «Франкус Уорд и Сын», но отправителем была аудиторская контора, которая уведомляла всех заинтересованных лиц о том, что фирма «Франкус Уорд и Сын», за отсутствием возможностей выполнить свои обязательства, объявила о своей несостоятельности Суду справедливости, и что вышеобозначенный суд назначил мистера Смита и мистера Грея, аудиторов конторы, расположенной по адресу. Лондон, Маркет-Роу, судебными исполнителями по настоящему делу.

Мистер Ярт, как кредитор фирмы «Франкус Уорд и Сын», приглашался для дачи показаний по сделкам, осуществлявшимся с вышеупомянутой фирмой, и для оценки счетов, подлежащих оплате. Автор письма разъяснил также мистеру Ярту, что мистер Нетертон и мистер Филлипс, адвокат и общественный нотариус, составили декларацию, объявляющую все векселя и прочие счета, подписанные Франкусом Уордом в течение последних нескольких месяцев, недействительными и не подлежащими оплате, и т. д., и т. п.

Чарльз уставился на это послание, не веря собственным глазам. На какое-то мгновение он лишился дара речи, чувств, мыслей. Когда письмо выпало из его рук, это заставило Чарльза вздрогнуть. Он заметил, что клерк Престон внимательно наблюдает за ним.

– Что-то случилось, мистер Ярт, сэр? Плохие новости?

– Да, плохие новости. – Чарльз собрал в кулак всю свою волю, чтобы произнести эти слова твердым голосом, и резко поднялся из-за стола. Сложил письмо и спрятал его в карман.

– Новости, которые вынуждают меня уйти.

– Отдать распоряжение в конюшню, сэр?

– Нет, нет. Я сам.

Единственное, чего он сейчас хотел, это уйти. Остаться одному в тихом месте, где можно было бы оценить ситуацию, где можно было бы спокойно обдумать, чем грозит ему эта катастрофа.

Вскоре он уже был далеко от Хайнолт. Он скакал по узкой тропинке, пролегающей между холмами Бризби и Коулом, пока не выехал на открытый склон. Здесь он спешился и уселся на обломок скалы. Достав письмо, он снова прочитал его, хотя его содержание и без того прочно засело у него в голове.

Вексель Франкуса Уорда, с помощью которого он «занял» девять тысяч пятьсот фунтов у Локс-Милл, стал теперь бесполезной бумажкой. Такими же бесполезными бумажками стали и другие векселя, подписанные Уордом и учтенные его банком, на общую сумму как минимум четыре тысячи фунтов. Вместе с векселями за полученное сырье, по которым он должен был заплатить Локс, и другими счетами от местных торговцев, они составляли для Хайнолт огромную сумму долга. Более того, теперь существовала опасность, что будет раскрыт обман.

Сколько он ни размышлял над выходом из создавшегося положения, он ничего не придумал, кроме как занять у кого-нибудь денег, чтобы покрыть растрату, либо отдаться на милость Мейнарда, попросив у него отсрочку, чтобы постепенно выплатить задолженность из будущих прибылей Хайнолт. И то и другое требовало решительных действий. Было бессмысленным сидеть здесь. Он вновь вскочил на коня и поскакал в Чардуэлл. Все утро и часть дня он ездил с места на место, тщетно пытаясь занять денег. И везде его ждал один и тот же ответ – тот же, что в резкой форме дал его друг и адвокат, первый, к кому он обратился.

– Ярт, я вас не понимаю! Ожидать, что кто-то даст вам взаймы в тот момент, когда страна только стала выбираться из одного из самых ужасных кризисов за всю ее историю! Не знаю, что у вас случилось, но помочь вам ничем не могу. Нет, я не желаю вас слушать! Можете обещать мне все, что угодно – ваши обещания не гарантируют ровным счетом ничего. Вы должны понимать, что не можете рассчитывать на получение такой крупной суммы. Только зря потратите время.

Это он услышал от трех человек в Чардуэлле и еще от двоих в Чарвестоне. Ему пришлось снести оскорбления, дерзость и даже насмешки. И все же в Хайнолт он был вынужден вернуться с пустыми руками. Оставался только один выход. Надо было ехать к Мейнарду. Но с этим он не спешил. Он решил, что сначала напишет судебным исполнителям обанкротившегося Уорда и потребует, чтобы ему немедленно вернули все оставшиеся на складах ткани, полученные с Хайнолт, чтобы он мог продать их в другом месте.

Но не успел он переступить порог, как клерк вручил ему номер «Чардуэлл газетт», на первой полосе которой была помещена статья о банкротстве Уорда. В ней сообщалось, что его лондонский склад оказался пуст. Что за несколько недель до объявления себя банкротом он распродал всю имевшуюся в его распоряжении ткань по заниженным ценам, с тем чтобы успеть быстро обернуть деньги в какой-то рискованной спекулятивной операции. В результате почти все деньги были потеряны, и кредиторы Уорда могли рассчитывать получить не более чем по два пенса с фунта.

Вдобавок Престон вручил Чарльзу две записки, каждая из которых была доставлена нарочным. Первая была от Мейнарда. В ней в довольно строгом тоне ему предписывалось немедленно прибыть в Локс-Милл. Другая оказалась от мистера Харримэна, который просил его зайти в банк. Очевидно, оба узнали о происшедшем с Уордом из газет. К тому же Мейнард так же, как и Чарльз, вел дела с Уордом.

Чарльз сел и написал ответ Мейнарду: «В настоящее время занят. Приеду, как только смогу». Такое же послание он отправил в банк. Затем он написал коротенькую записку жене. В ней он сообщал, что у него неотложная работа и, возможно, ему даже придется остаться на фабрике на ночь. Отправив все три записки с нарочным, он велел немедленно оседлать ему лошадь и тут же уехал. Главным образом из-за того, что опасался, что Мейнард будет искать его в Хайнолт. Он ничего не мог поделать. Разве что оттянуть развязку в надежде на чудо.


Получив записку от мужа, Кэтрин не увидела в ней ничего тревожного. Он часто оставался ночевать на фабрике и даже держал там сменную одежду. Но Дик, вернувшись домой, встревожился не на шутку. Он прочитал дневные газеты, и ему было известно о банкротстве Уорда. Первым на статью обратил внимание мистер Боннеми и спросил, не может ли это каким-то образом сказаться на делах его отца. Дику это показалось вполне вероятным, поэтому он отпросился из мастерской пораньше. Главным образом он волновался за мать, но его успокоило, что она до сих пор ничего не знала.

– Что-то ты сегодня рановато, – спросила она. – В чем дело?

– Я должен выполнить важное задание. Я пришел предупредить, что буду поздно, чтобы ты не волновалась и не ждала меня к ужину.

Под этим предлогом он ушел из дома и отправился в Ньютон-Рейлз, чтобы поделиться своими тревогами с Мартином. Случилось так, что днем Мартин был в Чардуэлле и знал, что весь город только и говорит о крахе Уорда.

– Я хотел встретить тебя у мистера Боннеми, но ты уже ушел. Твоя мать знает о банкротстве Уорда?

– Еще не знает. Отец прислал ей записку с сообщением о том, что не придет ночевать, но она восприняла ее спокойно. Значит, она и от соседей ничего не слышала. – Дик запнулся. Его юное лицо побледнело от волнения. – Интересно, что же все-таки произошло? Уорд был самым крупным покупателем моего отца. Отец наверняка от этого пострадал.

– Да, боюсь, что так оно и есть.

– Если вы что-нибудь знаете, лучше вам сказать мне об этом.

– Ничего определенного я не знаю. Только слышал, что твой отец провел весь день в городе, пытаясь получить крупную ссуду.

– Он получил ее?

– Не знаю. Вряд ли.

– Конечно вряд ли! – воскликнул Дик. – Все банкиры так встревожены – он сумасшедший, если на что-то рассчитывает!

– Он не сумасшедший. Просто он в отчаянии.

– Мартин, что я должен делать?

– Если речь идет о деньгах, что ты можешь сделать? Боюсь, что и я ничего не смогу сделать при его отношении ко мне. Но все-таки я намерен попробовать… Воз можно, отчаяние заставит его согласиться принять мою помощь.

– Думаю, я не должен был к вам приходить. Если бы у меня была хоть капля гордости…

– Бывают вещи поважнее гордости. И одна из них – дружба.

– Я пришел ради матери, а не ради него.

– Да, я знаю.

– Когда вы собираетесь с ним встретиться?

– Прямо сейчас, – сказал Мартин. – Можешь поехать со мной. Я подброшу тебя по дороге.

– Нет. Мне надо в Чейслендс, встретиться с тетушкой Джинни и дядюшкой Джорджем. Вы помните, завтра день рождения Энтони, и я хочу их предупредить, чтобы они не упоминали о том, что случилось с Уордом в мамином присутствии. Наверняка дядюшка Джордж видел газеты. Я понимаю, что мы не сможем вечно держать это в тайне, но если вы сможете нам чем-нибудь помочь…

– Тогда твоей маме и вовсе ни к чему будет об этом знать. Но в любом случае сначала я должен встретиться с твоим отцом, а завтра, на дне рождения Энтони, я тебе обо всем расскажу. А пока не волнуйся. Нужно надеяться на лучшее и молиться за это.


Когда Мартин прибыл на Хайнолт и вошел в контору, ему сообщили, что хозяин уехал, и что никому не известно, где он и когда вернется.

– В таком случае, я подожду его здесь.

Он отказался дожидаться в конторе и предпочел остаться на улице. Какое-то время он прогуливался вдоль речного берега. Затем вернулся на фабричный двор и стал прохаживаться взад-вперед, глядя, как работают укладчики и рассматривая здания. Фабричные часы пробили восемь, и тут Мартин заметил, что во двор въезжает Ярт. Сначала он направился было к конюшне, но, едва завидев Мартина, остановился.

– Что вы здесь делаете?

– Я хотел бы поговорить с вами. Не могли бы мы сделать это в каком-нибудь уединенном месте?

Ярт спешился, подошел конюх и принял у него лошадь. Мартин продолжал стоять в ожидании ответа, а Ярт тем временем смотрел на него, долго и пристально.

– Хорошо. Раз вы настаиваете.

Они вместе покинули фабричный двор. Когда стих шум станков, они остановились и посмотрели друг другу в глаза.

– В чем бы ни заключалось ваше дело, я бы хотел, чтобы вы изложили его коротко.

– Я прибыл сюда, так как мне стало известно о том, что произошло с Франкусом Уордом. Я знаю, что вы, должно быть, понесли значительный ущерб, так как сегодня пытались получить займ. Если вам это удалось, я готов уйти. Но так как я опасаюсь, что у вас ничего не вышло…

– Вы можете уйти в любом случае, и чем быстрее вы это сделаете, тем лучше, – ответил Ярт. Его красивое лицо слегка покраснело, а дыхание выдавало то, что он выпил. – Уж не думаете ли вы, что я стану занимать деньги у вас? У вас, человека, который столько отнял у меня? Который столько раз вставал у меня на пути? Который теперь стоит между мной и моим сыном?

– Я ничего не отнял у вас. Вы все потеряли по своей собственной глупости. Но поскольку нельзя отрицать, что мы с вами поменялись местами и что ваши утраты стали моими приобретениями, в настоящей ситуации это можно было бы исправить.

– Вы не обманете меня, мистер Кокс, как мою жену и ее сестру, как моих детей. Я вижу вас насквозь. Вы пришли ко мне со своими предложениями, потому что это дает вам ощущение собственной значительности, вы думаете, что если окажете мне покровительство, то станете на одну ступень со мной. И при этом вы ничем не рискуете, так как вам известно, что я не приму вашей помощи.

– А если бы мне удалось убедить вас в том, что мое предложение совершенно искренне?..

– Мой ответ остался бы неизменным.

– Вы можете не любить меня, сколько вам угодно, – это все равно ничего не изменит, – но можете вы хоть раз отказаться от своих амбиций ради вашей семьи? Я предлагаю вам заем…

– Даже не имея представления о том, сколько мне нужно?

– Ну конечно, вам придется ввести меня в курс дела.

– И вы, несомненно, выставите мне такие условия, которые поставят меня в зависимость от вас.

– У меня нет ни малейшего желания отнимать у вас ваше дело. Совсем наоборот, вместе с займом на покрытие долгов я намерен авансировать вам дополнительную сумму с тем, чтобы вы могли сразу выкупить фабрику и продолжать управлять ею.

Воцарилась пауза. Казалось, Ярт был застигнут врасплох. Это вдохновило Мартина, и он продолжал:

– Но, конечно, мне потребуется что-то, что сможет защитить ваше дело от банкротства, подобного тому, которое вы перенесли шесть лет назад и на грани которого, похоже, стоите теперь. И прежде чем вы успеете возразить мне, позвольте напомнить вам, мистер Ярт, что если вы решите объявить себя банкротом в суде, с вашим прошлым вы подвергнете себя куда более жестким ограничениям, нежели те, которых вы можете ожидать от меня. Позволят ли вам вообще продолжать заниматься бизнесом? Вам может грозить волчий билет.

Ярт снова замолчал; трудно было догадаться, о чем он думает, лицо его не выражало ровным счетом ничего.

– Ну что ж, мистер Кокс, – произнес он наконец. – Вы сказали все, что хотели, и я вас выслушал. А теперь позвольте пожелать вам спокойной ночи.

– Значит, вы отказываетесь?

– Разумеется.

Какое-то мгновение они еще продолжали смотреть друг на друга. Мартин словно искал путь, как проникнуть в упрямую душу Ярта. Ему хотелось спросить его о Томасе Мейнарде и о том, как обстоят дела с их партнерством по Локс-Милл, но он знал, что все его вопросы останутся без ответов. Но вдруг Ярт повернулся, и Мартин был вынужден последовать за ним. Они вернулись на фабричный двор, и Мартин, рассердившись, уселся в свою коляску. Поводья в его руках все еще оставались ослаблены, и он решился на последнюю попытку.

– Если вы все же передумаете, о чем я молю Господа, вам стоит лишь обратиться ко мне.

Так и не дождавшись ответа, он покинул фабрику и выехал на дорогу. Его попытка окончилась безрезультатно. Он знал, что Ярт не передумает, и это он будет вынужден сообщить Дику на вечеринке по случаю дня рождения Энтони.


Рано утром, когда на фабрику стали прибывать первые рабочие, Чарльз после пары часов сна в небольшой квартире, примыкающей к конторе, уже стоял у окна с чашкой кофе в руках и смотрел на них. А когда заработали первые станки, он был уже умыт, побрит и одет. На нем было свежее белье, чистый галстук и безупречно вычищенный костюм.

Он быстрым шагом вошел в контору и уселся за свой стол. Первые фразы, которые он сказал своему клерку, были заготовлены заранее. Он должен был произвести впечатление человека, который хоть и обременен серьезными проблемами, все же знает способы их разрешения. Он взялся за утреннюю почту так, словно каждое письмо было первостепенной важности. Просмотрев книгу заказов, он сделал кое-какие пометки. Затем добрых двадцать минут изучал образцы шерсти, которые ему принес сортировщик. Тем временем клерк Престон выполнял свои обычные обязанности, причем старался делать это с таким видом, будто забыл о тревогах предыдущего дня.

Едва пробило девять тридцать, как посыльный принес второе письмо от Мейнарда, в котором тот требовал от Ярта немедленного прибытия в Локс-Милл, и на сей раз Чарльз туда отправился.


Как только он вошел в контору, Джордж Энсти поспешил встать и выйти, оставив партнеров наедине, Мейнард с мрачным лицом сидел за своим столом. Жестом он велел Чарльзу сесть напротив.

– Вы, конечно, догадываетесь о том, что я собираюсь сказать. Речь идет об этом деле с Франкусом Уордом.

– Да.

– Я и сам имел с ним дело, и вчера меня срочно вызвали в банк. Мистер Холлис с беспокойством говорил мне о некоторых векселях, выписанных на Уорда, которые банк принял к зачислению на мой счет. К счастью, все они невелики, хотя, видит Бог, потеря четырех тысяч фунтов и не представляет собой ничего хорошего. Но Холлис хотел обсудить со мной еще одно дело. Вексель, выписанный на Уорда от вашего имени, который вы перевели на меня, а я, видимо, перевел на вас, предоставив вам кредит в девять тысяч пятьсот фунтов.

Тут Мейнард сверился с какими-то записями, лежащими перед ним на столе.

– Да, сэр! Девять тысяч пятьсот фунтов! Я до сих пор не могу в это поверить. – Он глубоко вздохнул и снова пристально посмотрел на Чарльза. – Мне не нужно объяснять, что я ничего не знаю об этом векселе. Я даже в руках его никогда не держал. Но все детали этого дела я обнаружил в банковских книгах. Я видел их собственными глазами, и Холлис специально переписал их для меня.

Мейнард взмахнул листом бумаги, а затем снова швырнул его на стол.

– Я послал за Энсти, но он, приехав в банк, так и не смог дать мне никаких объяснений. Правда, внимательно просмотрев книги Холлиса, он обнаружил в них другую загадку. На сей раз речь шла о том, что там должно было быть, но чего, увы, не оказалось. Ваша долговая расписка, подлежащая оплате четвертого июня, за шерсть, полученную от Пиррье. Та, которую Энсти приготовил мне на подпись, и которую вы должны были оплатить. Когда мы вернулись, мы обнаружили ее в вашей книге. Это была расписка почти на девятьсот фунтов. Итого, вы, похоже, облапошили меня на десять тысяч четыреста фунтов. Есть и другие суммы, с которыми следовало бы разобраться.

– Нет никаких других сумм, и я вовсе не собирался вас облапошивать.

– В таком случае может быть вы объяснитесь, хотя, должен предупредить заранее, – нет таких объяснений, которые найдут во мне хоть малейший отклик.

– Все произошло, когда начался этот банковский кризис. Семмс, мой кредитор, отозвал свой займ. Я его, естественно, сразу же оплатил, но в результате получил отрицательное сальдо у Кулсона. Они настаивали, чтобы я немедленно рассчитался с ними, но отказались учитывать вексель Уорда. Я был в отчаянии. Вы должны понять это. В противном случае я никогда не пошел бы на такое. И если бы Франкус Уорд не разорился, я вернул бы вам деньги, и вы даже не узнали бы, что я занимал их у вас.

– А как насчет долговой расписки, которую вы стянули с моего стола? Она не имеет к Уорду никакого отношения, и все же не была оплачена. И откровенно говоря, я полагаю, что чем дольше ее исчезновение оставалось бы тайной, тем меньше вероятность того, что она вообще когда-нибудь была бы оплачена.

– Это не так, – сказал Чарльз. Сунув руку в карман, он достал бумажник. Из него он извлек две бумаги: вексель Уорда и собственную долговую расписку за шерсть. Обе бумаги он положил на стол перед Мейнардом. – Как видите, я их тщательно сохранил. Вряд ли я стал бы это делать, если бы у меня не было намерения их оплатить. К тому же их общая сумма такова, что она не могла бы вечно оставаться незамеченной, а я не такой идиот, или, если хотите, не такой отпетый мошенник, чтобы идти на это.

– Это вы так говорите! Да, это вы говорите! Но собирались вы мне вернуть эти деньги или нет, – совершенно очевидно, что вы не в состоянии этого сделать.

– В настоящее время не в состоянии. Но я мог бы это сделать со временем. Кроме того, в вашу фабрику вложены мои две тысячи фунтов.

– Но остаются еще восемь с половиной тысяч, которые вы мне должны. Не вызывает сомнений, что теперь у вас появились и другие долги.

– Да, это так.

– На какую сумму?

– Точно не могу сказать, во всяком случае с точностью до пенни.

– Хм-м-м, – язвительно ухмыльнулся Мейнард. – Боюсь, что вы не сможете этого сказать даже с точностью до тысячи фунтов! Вы разорены, приятель, и не можете этого не признавать. Вы сделали то же, что и шесть лет назад, – рискнули чужими деньгами и спустили все в трубу. Когда вы впервые пришли ко мне, вы сказали, что сделали выводы из того урока, и я, дурак, поверил. Затем, два года назад, вы попросили десять тысяч из своего вложения, и я снова оказался настолько глуп, что согласился. Я поверил вам, мистер Ярт, а вы снова предали меня.

Мейнард тяжело дышал. Лицо его потемнело.

Взяв себя, однако, в руки, Мейнард схватил вексель Уорда. Он прочитал то, что было написано на лицевой стороне, затем перевернул на ту сторону. И хотя он знал, что там обнаружит, вид этой бумаги сильно на него подействовал. Он положил вексель на стол, а сверху положил долговую расписку.

– Итак, – сказал он, глядя в лицо Ярту, – подлог. Растрата. Грабеж. Я слабо разбираюсь в законодательстве, мистер Ярт, но смею вас заверить, что три эти преступления повлекут за собой тяжкое наказание.

– Это то, чего вы хотите? Засадить меня, как какого-то преступника?

– Это то, чего вы заслуживаете.

Какое-то время Чарльз сидел молча. Ему ужасно хотелось закурить, но в присутствии Мейнарда это было запрещено. Вместо этого Чарльз взял понюшку нюхательного табака и вдохнул. Затем закрыл табакерку и сжал ее в руке.

– А если я выплачу вам мой долг… немедленно… в течение нескольких дней… что вы на это скажете?

– Интересно, как вы себе это представляете?

– У меня есть верный шанс получить займ.

– Вы, по всей вероятности, шутите. Даже если вы и нашли бы кого-нибудь, возжелавшего подать вам руку помощи…

– Я говорю о кредите от частного лица.

– Вы имеете в виду какого-нибудь друга?

– Нет, я бы не назвал его другом. Да и имя его я не хотел бы называть. Достаточно сказать, что этому человеку известны мои проблемы, и он предложил мне необходимую сумму.

– Что ж, тогда я скажу, что этот загадочный благодетель еще больший дурак, чем я сам, если он, конечно, существует.

– Клянусь, он существует.

– И при этом между вами нет дружбы.

– Нет.

– Тогда с какой стати ему делать вам столь щедрое предложение?

– Я не могу этого объяснить.

– Ярт, я вас не понимаю. Вы говорите, что получили займ от человека, который, судя по вашему виду и тону, крайне вам неприятен?

– Нет, я не получал от него займа, – со злостью ответил Чарльз. – Я не имею ни малейшего желания получать его, и вчера ясно дал ему это понять. Но теперь я понял, что другого способа спасти мою честь не существует, и я вынужден снова задуматься над его предложением. Я вынужден пойти на это, как бы мне это ни было неприятно.

– Примете вы этот займ или нет, вам не удастся спасти вашу честь, мистер Ярт. Разве что ее внешнюю оболочку. Это порождает еще один важный вопрос относительно этого безымянного благодетеля. Вы сказали, что ему известно о ваших проблемах, но знает ли он, что вы виновны в краже, подделке документа и растрате?

– Нет.

– Что ж, тогда его следовало бы поставить об этом в известность. Всякий человек, одалживающий такую крупную сумму денег, должен знать, на какой риск он идет. И я бы счел своим долгом поставить его об этом в известность.

– Даже если это будет означать, что вы не получите никакой компенсации?

– Никто не должен желать компенсации, если это означает потери для другого человека, мистер Ярт, и, предлагая мне такие вещи, вы вновь выставляете себя беспринципным мошенником.

Лицо Чарльза побелело, но он ничего не ответил. Мейнард безжалостно продолжал:

– А может, и хорошо, что вы себя полностью раскрыли. Это лишь позволяет мне с большей ясностью взглянуть на вещи и укрепиться в моем решении. Я пригласил вас сюда, надеясь, что смогу просто вас выслушать, но ничто из того, что я услышал, не говорит о том, что вы в состоянии избавиться от своих пороков. А поэтому должен вам сообщить, что я не склонен к жалости. Ваши преступления слишком тяжки и должны быть преданы огласке. Люди должны раз и навсегда понять, что с вами нельзя иметь дело, мистер Ярт.

– Это ваше последнее слово?

– Да.

– Я не прошу вас ни о какой милости по отношению ко мне – я понимаю, что это было бы бессмысленно, – но вы можете себе представить, как это скажется на моей жене и семье, когда они узнают?

– Я прекрасно представляю себе, как это на них скажется, и это глубоко печалит меня. Они уже пострадали в прошлом, и теперь снова обречены на страдание. Но все же я не сторонник того, чтобы покрывать вас. Ваши пороки слишком серьезны. А посему у меня нет другого выхода, кроме как встретиться с Алеком Стивенсоном и поставить его в известность обо всем, что произошло. А поскольку он не только мой, но и ваш адвокат, могут возникнуть некоторые сложности, и он, по-видимому, посоветует мне обратиться к кому-нибудь еще. Конечно, официальное расторжение нашего партнерства потребует времени, но, что касается меня, я считаю его расторгнутым с этой самой минуты. То же относится и к вашей должности управляющего. Прошу вас сдать ключи. Мне ничего не остается вам сказать, мистер Ярт, кроме как пожелать удачи.

Чарльз достал из кармана ключи от Локс-Милл, снял их со своего брелока и положил на стол. Затем встал и направился к двери. Но тут он задержался и обернулся:

– Я не прошу вас пересматривать ваше решение…

– Просить об этом было бы бессмысленно.

– Но я прошу вас поверить в то, что у меня не было намерения вас обманывать.

– Но вы обманули меня, – ответил Мейнард, и его пронзительный взгляд дал понять, что для него все было предельно ясно. – Вы обманули меня. Меня и других.

Чарльз вышел из конторы, не сказав больше ни слова.


Из Локс он направился в небольшой ресторан в Пэйтсбридж, где позавтракал и выпил три стакана бренди. Над третьим стаканом он засиделся особенно долго. Тепло разлилось по венам и сняло напряжение. Одна половина его сознания была затуманенной, но другая работала со всей ясностью. Он был в состоянии думать. По крайней мере, принимать неизбежное. И даже планировать будущее. Не первый раз в его жизни обстоятельства складывались самым ужасным образом. И теперь в его распоряжении имелось то же средство, что и раньше.

Из Пэйтсбридж он направился в Хайнолт – конторский клерк завтракал. Извинившись, Чарльз отправил его с поручением в намоточный цех, а сам снял кассу и уложил деньги в два полотняных мешка, которые легко поместились в карманах. Как только клерк вернулся, Чарльз снова покинул контору под предлогом «важного дела» и отправился домой, в Гроув-энд. Он уже подготовил объяснение столь раннего прихода, но, к его удивлению, жены и дочери дома не оказалось. Служанка сказала, что они уехали в Чейслендс на день рождения Энтони. Сразу после завтрака миссис Уинтер прислала за ними экипаж. Дика тоже не было. Миссис Уинтер собиралась забрать его прямо из мастерской.

– Разве вы не знали об этом, сэр?

– Знал, но забыл.

Он прошел в свой кабинет и взял оттуда все наличные деньги. Затем поднялся наверх и собрал свои вещи. Спустившись вниз, он снова обратился к служанке:

– Когда миссис Ярт вернется, скажете ей, что меня вызвали по срочному делу.

– Да, сэр. Конечно, сэр. – Она отворила ему входную дверь. – Вы надолго уходите, сэр?

– Передай ей лишь то, что я просил, – ответил Чарльз.

На сей раз он не оставил Кэтрин никакой записки. Потом он напишет ей – попрощается с ней и детьми, – может быть, из Ливерпуля. А может даже, потом, когда будет на корабле, по пути в Америку.

Никогда больше он не сможет взглянуть в глаза своей жене и детям.

Было трудно поверить, что судьба вот так, дважды выбила его из седла. Дважды подвергла разорению и бесчестью. Но это было так, и приходилось с этим мириться. Жизнь в Англии была для него окончена.

Часы на церкви Ньютон-Чайлд пробили четыре раза. Наверное, именно сейчас праздновали день рождения Энтони. Несомненно, гости уже собрались. День был теплый и солнечный, и они, наверное, резвились в саду, играли в крокет или просто прогуливались перед чаем. Чарльз почувствовал неодолимое желание взглянуть в последний раз на жену и детей, попрощаться с ними на расстоянии, так, чтобы они не узнали.

Он въехал в ближайшие ворота, проскакал через парк, стараясь держаться поближе к деревьям и прячась за ними, подъехал к тому месту, откуда открывался вид на дом. Как он и предполагал, здесь, на лужайке, и разворачивалась семейная идиллия: Джинни, Джордж, между ними Кэтрин. Немного поодаль – Дик. Сюзанна, разговаривающая с Энтони.

Сидя на лошади, Чарльз ясно различал каждого члена семьи: Сюзанна в светлом платье с зелеными полосками разных оттенков; Кэтрин в белой соломенной шляпе; Дик, стоящий несколько поодаль, руки в карманах белого фланелевого пиджака. Голоса их едва доносились до Чарльза, и он не мог разобрать, о чем они говорят. Но он ясно слышал их смех, особенно смех Сюзанны, и это было ему невыносимо.

Боже! Каким он был дураком, что пошел на риск и лишился всего! Своей жизни! Достоинства! Семьи! С одной стороны, он понимал, что уже давно стал чужим для жены и детей. Но ему казалось, что когда-нибудь ему удастся вернуть их любовь и уважение. Теперь этого не будет никогда. Они для него потеряны. Он навсегда останется для них чужим. И вспоминать о нем они будут лишь с чувством стыда. Кэтрин, может, и пожалеет его, но дети – никогда. Разве могло что-нибудь быть страшнее этого?

Очнувшись от этих мыслей, он решил, что стоит и так уже очень давно, хотя прошло всего несколько минут. Он вновь взглянул на детей и жену, и ему показалось, что расстояние между ним и ими увеличилось. Они были словно нарисованы на картинке, и он понял, что сколько ни суждено ему прожить, он навсегда запомнит их именно такими: смеющимися на залитой солнцем лужайке.

Чарльз развернулся и поскакал прочь.

В тот момент, когда он уже выезжал на дорогу, Мартин в своей коляске сворачивал к воротам. Возле него на сидении лежала деревянная коробка с «усовершенствованной» волшебной лампой, сделанная Джоном Бетти из Бирмингема, с набором из пятидесяти слайдов – его подарок Энтони. Еще там была корзина шелковицы с дерева в Рейлз.

Увидев перед собой всадника, Мартин не сразу сообразил, кто это. Он знал, что последний раз Ярт приезжал в Чейслендс шесть лет назад, и тогда он поссорился с Джорджем. Но это был Ярт. От удивления Мартин отпустил поводья и остановился. Ярт, оказавшийся теперь ближе к нему, узнал Мартина и тоже, похоже, собрался остановиться. Мартин видел выражение его лица, видел, как он потянул за узду, но затем быстро, как человек, внезапно изменивший решение, пришпорил коня и во весь опор поскакал к воротам. Мартин крикнул ему вслед:

– Ярт! Постойте! – но не получил ответа.

Через мгновение Ярт миновал ворота и вскоре скрылся из вида.

Мартин отвернулся. Встреча удивила его. Он не понимал, что это должно было означать. Ударив поводьями лошадь, он снова поехал вперед, уверенный, что очень скоро тайна будет разгадана.

Чарльз мчался прочь, навсегда оставляя свою семью, а Мартин – в Чейслендс-Хаус, где его уже ждали.