С тех пор, как уснула моя красавица
Мэри Хиггинс Кларк








Ее мать была убита много лет назад. Дело осталось нераскрытым... Одна из самых богатых ее клиенток погибла совсем недавно. Следствие буксует... Она начала собственное расследование — и быстро поняла, что следующая в кровавом списке таинственного убийцы — она. Она знает, что враг — близко. Но еще не знает, насколько близко. Но, к счастью, рядом с ней мужчина, который готов на все, чтобы ее спасти...






Мэри Хиггинс Кларк

С тех пор, как уснула моя красавица





1


Чрезвычайно осторожно — как никогда — он вел машину, направляясь к Моррисон — парку. Никаких признаков рассвета, несмотря на то, что часы уже показывают шесть. Как всегда невпопад, синоптики твердят о «сокращении количества осадков». Снегопад, напротив, только усилился, хлопья липнут к ветровому стеклу. Тяжелые серые облака — словно гигантские надувные шары, готовые вот-вот разорваться, чтобы обрушить новую порцию.

Въезд в парк. Даже заядлые бегуны вряд ли отважатся вылезти в такую погоду. На трассе его обогнала полиция, но, включив мигалку, пронеслась мимо. Должно быть, на вызов. Да и с какой стати копам его останавливать? Кому взбредет в голову проверять его багажник? ... где под кучей сумок и запасной шиной, в пластиковом мешке для мусора сейчас лежит шестядисятилетняя Этель Ламбстон, та самая известная писательница. Точнее сказать, то, что от нее осталось ...

Он свернул с автострады на стоянку. Почти пустая, как он и надеялся. Лишь несколько засыпанных снегом машин. «Какие-то чокнутые туристы, — предположил он. — Не хватало еще на них нарваться».

Прежде, чем вылезти из машины, он внимательно осмотрелся. Никого. Снег валит, не переставая. Когда он уберется, снег закроет все: и его следы, и то место, которое станет ее последним пристанищем. Если повезет, то к тому времени, как тело будет обнаружено, от него вообще мало что останется.

Сначала он проделал весь путь налегке, пытаясь уловить обострившимся слухом посторонние звуки в завывании ветра и шуме деревьев. Дорожка круто пошла вверх. По обеим сторонам ее громоздились здоровенные камни. Сюда немногие рисковали карабкаться. А для всадников это вообще запретная территория — кому из тренеров охота, чтобы провинциальные домохозяйки, составляющие большинство их клиентов, сломали себе шею.

В прошлом году ему вдруг вздумалось залезть на эту скалу, но остановившись перевести дух на огромном валуне, он потерял равновесие и упал, откинувшись назад. Углубление, куда он скатился, напоминало раззинутый рот. Еще тогда ему подумалось, что в случае надобности это может послужить идеальным тайником.

То и дело соскальзывая, он все-таки взобрался наверх по ледяному насту. Все было так, как он запомнил, только сама впадина казалась сейчас немного меньше, но тем не менее вполне глубокая, чтобы втиснуть туда тело. Дальше предстояло самое сложное. Он отправился назад, к машине. Теперь надо быть предельно осмотрительным. Не дай Бог, его кто-нибудь заметит. Машину он припарковал под углом на случай, если кто-нибудь вдруг проедет мимо. Так не будет видно, что именно он тащит из багажника. Хотя обычный черный мешок для мусора не должен привлечь внимания.

При жизни Этель производила впечатление достаточно хрупкой дамы, но запеленатое в пластиковый мешок тело, которое он попытался взвалить себе на плечи, было почти неподъемным. Он подумал, что все ее дорогие туалеты маскировали довольно тяжелый скелет. Наверное, она уже начала коченеть; даже и мертвая, она не упустит случая сделать ему гадость. Мешок все время сползал и никак не удавалось удобно за него ухватиться. То приподнимая, то таща его волоком, он карабкался вверх. Наконец, совершенно разъяренный и став от этой ярости сильнее, он рывком подтянул мешок к пещерообразной впадине.

По первоначальному замыслу он должен был оставить тело в мешке, но в последнюю минуту передумал. Все эти эксперты сейчас стали такими умными, черт бы их побрал, еще разнюхают чего — ниточки от ковра или одежды, или волосок, — то, что никак не заметишь невооруженным глазом. Не обращая внимания на порывистый ветер, обжигающий лицо, на снег, который превращался на щеках и подбородке в ледяную корку, он втиснул мешок во впадину и попытался развязать узел. Узел не поддавался. Снова разозлившись, он собрал все силы, дернул его и, невольно отпрянув, сморщился, когда показалось тело Этель.

Белый шерстяной костюм заляпан кровью. В воротнике блузки видна рана на горле. Один глаз слегка приоткрыт и смотрит вниз, что придает лицу задумчивый вид. При жизни рот Этель не закрывался ни на минуту. И сейчас ее губы были сложены так, как будто она готовится изречь что-то, как всегда, не терпящее возражений. "Последнее ее высказывание было, конечно, роковой ошибкой, " — подумал он мрачно и не без удовлетворения.

Даже в перчатках ему было противно к ней прикасаться. Она была мертва уже почти четырнадцать часов. От тела исходил слабый сладковатый запах. Или это ему только казалось? С внезапным омерзением он оттолкнул труп и принялся закидывать его камнями. Все же пещерка оказалась достаточно глубокой, и камни, аккуратно падая, скрывали тело полностью. Даже, если кого-то и занесет сюда, то камни не рассыпятся под ногами.

Работа была завершена. Снег тоже сделал свое дело — его следы сюда уже занесены, а через 10 минут, как он уедет, будут уничтожены и его следы обратно, и отпечатки колес машины.

Он скомкал разорванный пакет и заторопился назад. Единственное, что он сейчас желал, это поскорее убраться отсюда, пока никто не встретился.

Подойдя к стоянке, он задержался и осмотрелся. Те же машины стояли в снегу, больше никого.

Спустя 5 минут он уже ехал в обратном направлении. Окровавленный разорванный мешок, послуживший саваном для Этель, был засунут под запасную шину в багажнике. Там же лежали два ее чемодана, дорожный саквояж и сумка.

Дорога теперь обледенела. Как всегда в эти утренние часы, на ней было. Через несколько часов он вернется в Нью-Йорк, в привычный реальный мир. Последнюю остановку он сделал у озера, чтобы избавиться от багажа. Озеро находилось недалеко от автострады и было так загрязнено, что рыбаки давно уже перестали ездить сюда. Сейчас это была просто свалка, куда сбрасывали даже автомобили. Самое подходящее место для сумок и чемоданов Этель. Тяжелые, они сразу пойдут на дно и затеряются в грудах мусора.

Размахнувшись, он как можно дальше закидывал вещи и наблюдал, как они исчезали в темной воде. Теперь осталось только избавиться от пластикового мешка, на нем должны остаться следы крови. Для этого лучше остановится у мусорного бака, когда Вест-Сайд хайвей будет позади. Завтра утром увезут мусор и вместе с ним эту последнюю улику.

Дорога обратно в город заняла 3 часа. Трасса становилась все более и более оживленной и ему приходилось проявлять осторожность, чтобы держаться на расстоянии от других машин. Не хватало еще вляпаться в какую-нибудь аварию.

Никто ни при каких обстоятельствах не должен его запомнить.

Все шло по плану. На несколько секунд он затормозил на Девятой Авеню, чтобы избавиться от мешка.

В восемь часов он вернул машину на заправку на Десятой авеню, которая в целях дополнительного дохода сдавала в аренду старые автомобили. Только наличные. Он также знал, что никаких записей они не ведут.

В десять часов, переодетый после душа, он глотал виски, стараясь унять внезапную нервную дрожь. Мысли его постоянно крутились вокруг то одного, то другого эпизода, начиная с того момента, как он стоял в квартире Этель и выслушивал ее насмешки и издевательства.

Его терпение лопнуло. Старинный ножик с ее стола в его руке. Ее лицо, искаженное страхом. Попытка увернуться.

Невыразимое наслаждение перерезать это горло, наблюдать, как она пятиться назад, в кухню и в конце концов падает на покрытый керамической плиткой пол.

Он до сих пор изумляется своему спокойствию тогда. Он запер дверь, чтобы не помешала какая-нибудь нелепость, например, случайное появление хозяина дома или знакомого, у которого оказался бы ключ. Если кто-то и обнаружит, что дверь заперта изнутри, то, конечно же, решит, что Этель предпочитает сейчас, чтобы ей не докучали. Ее чудаковатость была всем хорошо известна...

Потом он разделся и, оставшись в одном белье, натянул перчатки. Этель планировала уехать, чтобы поработать над книгой. Если ему удастся убрать ее отсюда, люди так и подумают. За ней водилось исчезать на недели, а то и месяцы.

Сделав еще большой глоток виски, он вспомнил, как отбирал одежду из ее гардероба, снимал окровавленный халат, натягивал колготки, засовывал ее руки в рукава блузки и жакета, застегивал юбку, надевал украшения, обувал ее. Он содрогнулся при воспоминании о том, как он поворачивал тело таким образом, чтобы кровь пролилась на блузку и костюм. Сделать это было необходимо, чтобы создать иллюзию, что в момент смерти она была одета именно так. Он даже позаботился о том, чтобы срезать все ярлыки с одежды — так будет сложнее установить личность. Потом разыскал длинный пластиковый мешок в шкафу, скорее всего, от вечернего платья, которое вернули из химчистки, и засунул ее туда. Следующим делом он застирал те места на восточном ковре, куда попала кровь, и вымыл с хлоркой керамическую плитку на кухне; потом уложил в чемодан одежду и бижутерию, проделывая все это в невероятной спешке...

Он снова до краев наполнил стакан виски, вспоминая, как зазвонил телефон. Включился автоответчик с записью голоса Этель: «Оставьте сообщение. Я отвечу, если меня оно заинтересует». От неожиданности он вскрикнул. Когда звонивший повесил трубку, он отключил автоответчик. Ни к чему сохранять сообщения: потом звонившие припомнят, что сорвались назначенные встречи.

Квартира Этель находилась на первом этаже роскошного четырехэтажного особняка. У нее был свой отдельный вход слева от крыльца общего входа, и со стороны улицы ее дверь не была видна. Опасным представлялся лишь путь в дюжину шагов от этой двери до тротуара.

Внутри квартиры он чувствовал себя относительно спокойно. Гораздо сложнее было выйти из нее. Засунув тщательно завернутое тело Этель, а также собранные им вещи под кровать, он открыл наружную дверь. Воздух был промозглым, вот-вот, похоже, должен был пойти снег. Ледяная струя ветра прошлась по квартире. Он поспешил захлопнуть дверь. Только начало седьмого — улицы еще полны людей, возвращающихся с работы. Он выждал еще около двух часов, после чего выскользнул из квартиры, заперев замок на два оборота ключа и отправился на поиски дешевой машины напрокат. Удача не покидала его; вернувшись, ему удалось припарковать автомобиль почти прямо напротив особняка. Уже стемнело и улицы опустели.

В два захода он перенес чемоданы и сумки в багажник. Теперь предстояло вынести тело. Он поднял воротник пальто, натянул чью-то старую кепку, которую нашел на полу в машине и вынес пластиковый мешок из квартиры. Захлопывая багажник, он наконец почувствовал, что, кажется, спасен.

Чертовски страшно было возвращаться назад в квартиру, чтобы убедиться, что не осталось ни следов крови, ни вообще следов его пребывания здесь. Все внутри него умоляло его добраться до ближайшего парка и поскорее избавиться от тела, утопив его, но он отдавал себе отчет, что это было бы безумием. Полиция вполне может обратить внимание на человека ночью в парке. Вместо этого он отогнал машину за шесть кварталов; не нарушая привычного распорядка, сделал свои дела, а в пять часов утра уже влился в поток водителей, спешащих на работу.

Все проделано чисто, уговаривал он сам себя. Пронесло!

Но делая последний согревающий глоток виски, его вдруг как током пронзило. Он понял, какую ужасную ошибку допустил, и также понял, кто наверняка мог из-за этой оплошности указать на него.

Нив Керни.




2


Радио включилось в 6.30. Нив дотянулась правой рукой, нащупывая ручку настройки, чтобы убрать назойливо сладкий голос диктора, но задержалась, начиная понимать серьезность сообщения по мере того, как оно, вытесняя сон, входило в ее сознание. За ночь выпало восемь инчей снега. Не садиться за руль без крайней необходимости. Временно запрещено парковать автомобили на проезжей части. Школы закрыты до специального объявления. Снегопад предположительно продлиться до вечера.

"Ужасно, " — подумала Нив, потягиваясь и кутаясь в одеяло. Она терпеть не могла пропускать свою обычную утреннюю пробежку. Потом встрепенулась, вспомнив о своих планах на сегодня. Две швеи живут в Нью-Джерси и, следовательно, вряд ли смогут приехать по такой погоде. Это значит, что ей лучше бы прийти пораньше и подумать, как можно переиграть расписание Бетти, которой придется поработать одной. Бетти живет на углу 82 и 2 улиц, она сможет пробежать шесть кварталов до магазина, несмотря на погоду.

С сожалением оставляя уютное тепло постели, она откинула одеяло, торопливо пересекла комнату и подойдя к шкафу, достала оттуда старый махровый халат, который ее отец называл не иначе, как «наследием крестоносцев». «Если бы женщины, которые тратят огромные деньги, чтобы купить у тебя наряды, видели тебя в этой тряпке, они бы снова вернулись к Клейну».

«Во-первых, Клейн уже двадцать лет, как отошел от бизнеса, а во-вторых, увидев меня, они сказали бы, что я эксцентрична, — отвечала она. — Это только прибавило бы мне загадочности».

Она завязала пояс, в очередной раз испытывая мимолетное сожаление о том, что унаследовала хрупкость матери, а не сухощавую фигуру с прямыми плечами, которая могла бы ей достаться со стороны отца и его кельтских предков; затем прошлась щеткой по черным, как уголь, вьющимся волосам, тоже представляющими собой «фирменный знак» рода Россетти. И широко расставленные вишневого цвета глаза со зрачками с темной каемочкой, опушенные чернющими ресницами тоже были «от Росетти». Но кожа ее была молочно-белая — кельтская, с едва заметными веснушками на прямом носике. Большой рот и крепкие зубы — это все тоже было от Майлса Керни.

Шесть лет назад, когда она закончила колледж и убедила Майлса, что не собирается никуда уезжать, он настоял, чтобы Нив обустроила свою спальню по-новому. Охотясь на аукционах Сотбис и Кристис, она насобирала кучу разных несочетаемых на первый взгляд вещей: кровать с медными спинками и старинное зеркало, Бомбейский сундук и кресло Викторианской эпохи, а также старый персидский ковер, переливающийся всеми цветами радуги. Стеганому покрывалу и подушкам с пропылившимися оборками была возвращена первоначальная белизна. Кресло стояло, заново обтянутое лазурным бархатом. Такого же цвета каймой был отделан ковер на полу. Белоснежные стены стали прекрасным фоном для красивых картин и копий, доставшихся в наследство от семьи матери. Журнал «Вуменс веар дэйли» фотографировал Нив в ее спальне, называя комнату изысканно элегантной, «носящей неповторимый отпечаток руки Нив Керни».

Нив засунула ноги в пушистые тапочки, которые Майлс, посмеиваясь, именовал ее ценным трофеем, и отдернула штору. Она подумала, что сеноптикам не нужна сейчас особая проницательность, чтобы предсказать снегопад. Окна ее комнаты в Швабхаус на 74-ой улице и Риверсайд-драйв выходили прямо на Гудзон, но сейчас она едва могла разглядеть дома по ту сторону реки, в Нью-Джерси. Хенри Гудзон-парквей был совершенно заснежен и уже полон машин. Люди из пригородов стремились попасть сегодня в город пораньше.

Майлс был уже в кухне и варил кофе. Нив чмокнула его в щеку, стараясь не замечать его уставшего вида. Это означало, что он снова плохо спал.

«Если только, сдавшись, не принял в очередной раз снотворное», — подумала она. «Как наша Легенда?», — спросила Нив. С тех пор, как он в прошлом году ушел на пенсию, газеты именовали его не иначе, как «Легендарным Комиссаром Нью-Йорка». Он этого терпеть не мог.

Игнорируя вопрос, он бросил взгляд на дочь и изобразил крайнее удивление.

«Не хочешь ли ты сказать, что пропустила пробежку по Центральному Парку? — воскликнул он, — Что значит какой-то фут снега для отважной Нив?»

В течении нескольких лет они вместе совершали эти пробежки. Сейчас ему запретили бегать, но он всегда волновался за нее, когда она это делала рано утром одна. Она подозревала, что это у него просто вошло в привычку — волноваться за нее.

Нив достала из холодильника кувшин с апельсиновым соком. Не спрашивая, наполнила высокий стакан для Майлса, маленький — для себя, и стала готовить тосты. Майлс был любителем плотных завтраков, но сейчас яичница с беконом была полностью исключена из его рациона. Остались сыр и ветчина — по его словам, «закуска, после которой должна следовать нормальная еда». Обширный инфаркт, который он перенес, положил начало диете и конец его карьере.

Они завтракали, привычно погрузившись в утреннюю «Таймс», разделив ее на две части, но, подняв глаза, Нив заметила, что Майлс не читает, а сидит, не шевелясь, вперив неподвижный взгляд в газетный лист. Тост и сок стояли нетронутыми, он лишь отпил кофе. Нив отложила свою половину газеты.

«Ну-ка, дай мне, — сказала она. — Что там могло так подействовать на тебя? Тебе ли впадать в такое оцепенение; ты уж столько всего насмотрелся».

«Нет, я в порядке, — ответил Майлс. — По крайней мере если ты имеешь в виду мое сердце, то оно не болит». Он бросил газету на пол и потянулся за своим кофе. «Никки Сепетти сегодня выходит из тюрьмы».

Нив от удивления приоткрыла рот: «Но я думала, что ему отказали в условном освобождении еще в прошлом году».

«В прошлом году он подавал в четвертый раз. Выторговывался буквально каждый день приговора, в основном напирали на его отличное поведение. Этой ночью он будет в Нью-Йорке». От ненависти его лицо окаменело.

«Пап, посмотри на себя в зеркало. Еще немножко, и у тебя снова будет инфаркт». Нив заметила, что у нее и самой дрожат руки. Она вцепилась в край стола, надеясь, что Майлс ничего не заметил и не подумал, что она боится. "Меня не волнует Сепетти и его угрозы во время вынесения приговора. Ты потратил годы, чтобы установить его причастность... — Она смешалась и умолкла, затем продолжила:

— Ни одной крошечной зацепки против него. И, ради Бога, не надо тут же начинать паниковать, только потому что он снова замаячил на горизонте".

Ее отец был прокурором, который засадил за решетку всю мафиозную семью Никки Сепетти. На вынесении приговора Никки спросили, хочет ли он взять слово. Тот указал на Майлса. «Как я понимаю, работенку я тебе задал неплохую, они даже сделали тебя комиссаром. По-здрав-ля-ю. Прекрасная статья о тебе и твоей семье в „Пост“. Позаботься хорошенько о своей жене и ребенке, им понадобится сейчас твоя защита».

Две недели спустя Майлс присягнул на звание комиссара полиции. А еще через месяц тело его молодой жены, матери Нив, 34-летней Ренаты Росетти Керни, было найдено в Центральном парке с перерезанным горлом. Преступление так и осталось нераскрытым.

* * *


Нив не стала спорить, когда Майлс настоял на том, чтобы вызвать ей такси до работы. «Невозможно идти в такой снег», — сказал он ей.

« Это не из-за снега, и мы оба это знаем», — возразила она. Целуя его на прощание, она потянулась к нему и обняла. «Майлс, единственное, о чем стоит сейчас волноваться — это твое здоровье. Вряд ли Никки Сепетти снова собирается в тюрьму. И, если он вообще умеет молиться, то, могу поспорить, он просит Бога, чтобы со мной еще долго ничего не случилось. Все в Нью-Йорке, кроме тебя, считают, что какой-то мерзавец напал на маму и убил ее, в то время, когда она не отдавала ему свой кошелек. Она, возможно, начала кричать по-итальянски, и он запаниковал. Поэтому, пожалуйста, забудь о Никки Сепетти, и оставь Богу судить того, кто отнял у нас нашу маму. Ладно? Обещаешь?»

Он лишь едва заметно кивнул в ответ на ее слова. "Тебе пора, — сказал он. — Такси ждет, счетчик работает, а мне пора к телевизору — уже начинается моя игра ".

Снегоочистители старались вовсю, но от их, по выражению Майлса, «немощных потуг» проку было немного. Пока машина с Нив, затертая другими, пробиралась по скользким улицам, выворачивала на пересекающую парк с запада на восток 81-ую улицу, Нив поймала себя на том, что в голову навязчиво лезут бесполезные «если». Если бы был найден убийца мамы, Майлсу со временем удалось бы смириться с этой потерей, как смирилась сама Нив. А так для него это постоянно открытая болезненная рана. Он все время винит себя за то, что не уберег Ренату. Все эти годы он сходил с ума от мысли, что не принял всеръез угрозу, что при огромных возможностях, которыми располагала полиция Нью-Йорка под его же руководством, ему не удалось найти того, кто выполнял — а в этом он был убежден — заказ Сепетти.

Найти убийцу, рассчитаться с ним и с Сепетти за смерть Ренаты стало для Майлса нереализованной потребностью.

Нив поежилась. В машине было холодно. Водитель, должно быть, взглянул в это время в зеркало, потому что обронил: «Простите, мисс, обогреватель неважно работает».

«Не беспокойтесь», — она повернулась к окну, не желая быть втянутой в разговор. Она никак не могла перестать размышлять, используя глаголы в условном наклонении. Если бы убийца был найден и наказан сразу, Майлс мог бы еще как-то устроить свою личную жизнь. Несмотря на свои шестьдесят восемь лет, он все еще привлекательный мужчина, и даже сейчас находится немало женщин, посылающих многозначительные улыбки худощавому широкоплечему комиссару с густыми, рано поседевшими волосами, живыми синими глазами и неожиданно мягкой улыбкой.

Она была так глубоко погружена в свои мысли, что не заметила, как такси остановилось перед магазином. «Нив Плейс» — затейливым росчерком было написано на кремово-голубом навесе. Сквозь две мокрые от снега витрины, выходящие на 84-ую улицу и на Мэдисон Авеню, видны были манекены, стоящие в томных позах, одетые в легкие шелковые, прекрасно пошитые платья. Зонты от дождя напоминали легкие солнечные зонтики. Это была идея Нив. А плащики, тонкие и разноцветные, были наброшены манекенам на плечи. Нив шутила, говоря, что единственная цель этих плащиков — сделать женщину заметной в серой пелене дождя, но они тем не менее имели бешеный успех.

«Вы здесь работаете? — спросил таксист, пока Нив расплачивалась. — Похоже, дорогой магазин».

Нив неопределенно кивнула, а сама подумала: «Это мой магазин, дружочек».

Это было реальностью, в которую она до сих пор не могла поверить. Шесть лет назад магазин, что стоял на этом месте, обанкротился. Хозяином был старинный друг ее отца, известный дизайнер Энтони делла Сальва. Он-то и заставил ее выкупить магазин. «Ты молодая, тебе и карты в руки, — говорил он с сильным итальянским акцентом, который стал теперь неотъемлемой частью его имиджа. — Кроме того, ты работаешь в моде еще со школьной скамьи. Но самое главное, у тебя, кроме знаний, есть интуиция. Я одолжу тебе денег для начала. Если ничего не выйдет, я спишу это со счетов, но все получится. Ты сможешь дать делу толк. А мне надо подыскать другое место для своих моделей». Это как раз было последнее, в чем нуждался Сал, и они оба знали это, но Нив была ему признательна.

Майлс решительно восстал против того, чтобы она брала у Сала в долг. Но Нив все же рискнула. Кроме волос и глаз Нив унаследовала от матери еще кое-что — это было в высшей степени развитый вкус к одежде. В прошлом году она возвратила Салу долг, включая проценты согласно условиям денежного рынка, на выплате которых сама настояла.

Она не удивилась, застав Бетти в швейной мастерской за работой. Голова Бетти была склонена, как всегда ее лицо выражало крайнюю сосредоточенность благодаря постоянно нахмуренным бровям. Тонкие морщинистые руки владели иглой с виртуозностью хирурга. Она подрубала затейливо расшитую бисером блузку. Крашеные в медный цвет волосы лишь подчеркивали пергаментную тонкость ее кожи. Нив отгоняла от себя мысль о том, что Бетти уже за семьдесят. Она просто отказывалась думать о том дне, когда та надумает уйти на пенсию.

«Я тороплюсь поскорее это закончить, — объявила Бетти. — На сегодня жуткое количество заказов».

Нив стянула перчатки и размотала шарф. «Мне ли не знать. И Этель Ламбстон настаивала, чтобы все было готово ко второй половине дня».

«Я знаю. Я возьмусь за ее вещи сразу после этого, чтобы потом не выслушивать ее сварливые замечания, если не все тряпки будут готовы».

«Но если бы все клиенты были такими, как она...» — заметила Нив мягко.

Бетти кивнула. «Я тоже так считаю. И, кстати, я хотела вам сказать, хорошо, что вы подсказали миссис Ятс купить именно это платье. То, которое она меряла вначале, шло ей как корове седло».

«Кроме всего прочего, оно на полторы тысячи долларов дороже. Но как я могла допустить, чтобы она его купила. Рано или поздно она посмотрелась бы в зеркало повнимательнее. Ей достаточно обтягивающего лифа, а юбка должна быть свободной и длинной».

Удивительно, какое количество посетителей отважно игнорировали снег и скользкие тротуары, чтобы прийти в магазин. Две продавщицы не справлялись с обслуживанием, поэтому Нив весь день провела в торговом зале. Эту часть своей работы она любила больше всего, но за последний год заставила себя ограничиться обслуживанием лишь нескольких личных клиентов.

В полдень она зашла в свой кабинет в задней части магазина перехватить, как обычно, сандвич и кофе и позвонила домой.

Майлс был очень оживлен. «Я бы мог выиграть тысячу четыреста долларов и автомобиль в „Колесе фортуны“, — объявил он. — Я отгадал так много, что мог бы даже забрать фарфорового далматина за 600 долларов, которого они выставили в качестве приза».

"Таким ты мне нравишься намного больше, " — заметила Нив.

« Я говорил со своими мальчиками. Они направили толковых ребят присматривать за Сепетти. И еще они говорят, что он очень болен и уже не так агрессивен». В голосе Майлса звучало удовлетворение.

«А они не напомнили тебе, что не считают Сепетти причастным к смерти мамы? — Нив не стала ждать ответа. — Было бы здорово, если бы ты приготовил на ужин макароны. В холодильнике куча всяких соусов. Сделаешь, хорошо?»

Нив повесила трубку, чувствуя себя спокойнее. Она проглотила последний кусочек бутерброда с холодной индейкой, допила кофе и вернулась в торговый зал. Три из шести примерочных были заняты. Наметанным глазом она замечала все, что происходит в магазине.

Вход со стороны Мэдисон Авеню вел в отдел украшений и аксессуаров. Нив знала, что одна из составляющих ее успеха — это возможность купить бижутерию, сумочки, обувь, шляпки, шарфы; таким образом женщины, покупая платья или костюмы, не должны были разыскивать подходящие к ним аксессуары в других магазинах. Интерьер магазина был выдержан в кремовых тонах и на этом фоне красиво смотрелась ярко-розовая обивка диванов и кресел. Спортивная одежда, а также вешалки с юбками, блузками и брюками были расположены в просторных нишах двумя ступеньками выше подиумов для демонстрации моделей. Не считая манекенов в роскошных платьях, другой одежды видно не было. Посетительницу усаживали в кресло, и продавец выносил, предлагая, костюмы, платья и вечерние туалеты.

Это Сал посоветовал ей действовать таким образом. "Иначе вся одежда будет сброшена с вешалок. С самого начала создавай репутацию дорогого эксклюзивного магазина, " — говорил он и был, как всегда, прав.

Сочетание кремового и розового в интерьере придумала сама Нив. «Когда женщина смотрится в зеркало, необходим фон, гармонирующий с тем, что я продаю», — объясняла она дизайнеру по интерьеру, который во что бы то ни стало рвался к исключительно ярким цветам и броским сочетаниям.

Послеобеденное время тянулось медленно, пришли только несколько клиенток. В три часа Бетти показалась из швейной мастерской. «Заказ для Ламбстон готов», — объявила она Нив.

Нив сама подбирала вещи для Этель Ламбстон, на этот раз в основном весеннюю одежду. Острая на язычок шестидесятилетняя Этель была свободным журналистом и писателем, в ее послужном списке значился один бестселлер. «Я пишу буквально обо всем, — с придыханием говорила она Нив на открытии магазина. — У меня свежий взгляд. Я стараюсь видеть вещи глазами разных женщин, ведь каждая смотрит под своим углом зрения. Я пишу о сексе и об отношениях между людьми, о животных и о том, как вести домашнее хозяйство, о различных организациях и о торговле недвижимостью, и о волонтерской работе, и о политических партиях, и ...» Она запнулась, чтобы перевести дыхание, ее темно-синие глаза сверкали, а светлые волосы взлетали при каждом взмахе головы. «Но вот в том, что я так много работаю и вся проблема. Просто ни минутки не остается на себя. Я запросто могу надеть коричневые туфли к черному платью. То, что в твоем магазине можно сразу все купить, просто замечательно. Ты будешь подбирать мне наряды сама».

Начиная с того дня, все шесть лет Этель Лабстон была постоянным и уважаемым клиентом. Она требовала, чтобы каждую купленную вещь Нив сопровождала соответствующими аксессуарами, а также списком, что к чему надевать. Нив бывала иногда в роскошном доме, где Этель снимала квартиру на первом этаже, чтобы помочь Этель решить, какую одежду оставить на следующий год, а от какой пора избавиться.

Последний раз Нив просматривала гардероб Этель три недели назад. На следующий день Этель явилась в магазин и заказала новые туалеты. «Я уже почти закончила ту статью о моде, где поместила интервью с тобой, — сказала она Нив. — Многим она придется не по вкусу, но тебе понравится, я сделала тебе неплохую рекламу».

Разобрав одежду, Этель и Нив не могли прийти к согласию лишь по поводу одного костюма, который Нив отложила. «Мне бы не хотелось, чтобы ты его носила. Это Гордон Стюбер. Я не выношу этого человека и отказалась впредь продавать что-либо из его вещей».

Этель внезапно рассмеялась. «Вот увидишь, что я написала о нем. Я разнесла его в пух и прах. Но этот костюм мне нравится, его одежда на мне всегда хорошо сидит».

* * *


Сейчас, тщательно упаковав заказ в плотный сверток, Нив почувствовала, как ее губы сжались, едва она бросила взгляд на одежду Стюбера. Шесть недель назад женщина, которая каждый день приходит убирать магазин, попросила Нив поговорить с ее приятелем, у которого были какие-то проблемы. Этот парень, мексиканец, рассказал Нив о том, как он работал в нелегальном цеху в Южном Бронксе. Условия там были совершенно невыносимы, и этот цех принадлежал Гордону Стюберу. «У нас нет вида на жительство. Он угрожает выставить нас. На прошлой неделе я был болен, так он уволил меня и мою дочь и не собирается платить нам то, что должен».

На вид девушке, с которой он пришел, можно было дать около тридцати. «Ваша дочь! — воскликнула Нив. — Сколько же ей лет?» — «Четырнадцать».

Нив отменила заказ, который она сделала Гордону Стюберу, и послала ему стихотворение Елизабет Барри Браунинг — поэтический вариант закона о детском труде в Англии, в котором подчеркнула строчку «И маленькие, маленькие дети, о мои братья, как они горько плачут!»

Кто-то из офиса Стюбера передал это в «Вуменс Веар Дэйли». Издатель поместил стихотворение на первую страницу рядом с язвительным письмом к Стюберу, а также призвал продавцов бойкотировать продукцию тех предприятий, где преступают закон.

Энтони делла Сальва был расстроен. «Нив, готов поспорить, что у Стюбера есть гораздо больше, что прятать, кроме этой фабрики. Благодаря тебе сотрудники Федерального ведомства стали рыскать вокруг его доходов и налогов».

«Прекрасно, — возразила Нив. — Если он и здесь нечист на руку, я надеюсь, они возьмутся за него хорошенько».

«Ладно, — решила она, расправляя костюм Стюбера на вешалке, — это будет последняя его вещь, которая выйдет из моего магазина». Ей не терпелось прочитать статью Этель, которая — она знала — скоро выйдет в «Контемпорари Вумен», журнале, с которым Этель сотрудничала в качестве редактора.

Наконец, Нив составила список для Этель. Вечерний голубой шелковый костюм — белая шелковая блузка — украшения из коробки А. Розово-серый ансамбль — серые «лодочки» — соответствующая сумочка — украшения из коробки Б. Черное платье для коктейля... " Всего восемь туалетов. С украшениями это почти семь тысяч долларов. Этель тратила такую сумму три — четыре раза в год. Как-то она поделилась с Нив, что при разводе 22 года назад, ей удалось получить кругленькую сумму, которую она сумела разумно поместить. «Кроме того, он пожизненно обязан платить мне тысячу долларов ежемесячно в качестве алиментов. Он заявил своему адвокату, что каждый потраченный цент стоит того, чтобы избавиться от меня. А на суде он сказал, что, если я когда-нибудь выйду еще раз замуж, мой муж должен быть глух, как пень. Если бы не эти его заявления, может, я бы его и пожалела. Он снова женился, у него трое детей и постоянные проблемы с тех пор, как он открыл роскошный бар на Колумбус Авеню. Каждый раз он мне звонит и умоляет хоть чуть-чуть ослабить петлю, но я отвечаю ему, что подходящий мне „глухой пень“ еще не нашелся».

Нив почувствовала мимолетную неприязнь к Этель, но та неожиданно добавила с ноткой зависти: "Я всегда мечтала о семье, но он даже ребенка не хотел. Мы развелись, когда мне было 37, после пяти лет замужества ".

Нив сочла своим долгом перечитать статьи Этель и сразу поняла, что несмотря на болтливость и кажущееся легкомыслие, она прекрасный писатель.

Какого бы предмета ни коснулась Этель, чувствовалось, что она досконально изучила то, о чем пишет.

С помощью секретарши Нив запечатала скрепками пакет с одеждой.

Украшения и обувь были запакованы отдельно в кремово-розовые коробки с выведенным сбоку названием: «Нив Плейс». Со вздохом облегчения она набрала номер Этель.

К телефону никто не подходил, и автоответчик не срабатывал. Нив все ждала, что Этель вот-вот ворвется, запыхавшаяся, как всегда, и как всегда на улице ее будет ожидать такси.

В четыре часа в магазине уже не было ни одного посетителя, и Нив отпустила всех домой. "Черт бы ее побрал, " — подумала она по адресу Этель. Она бы тоже пошла домой. Снег все еще валил. В такой снегопад не так-то просто будет найти такси. Нив пыталась дозвониться Этель в пол-пятого, в пять, в половине шестого. Размышляя, что же ей дальше делать и не находя других вариантов, Нив решила подождать до половины седьмого — в это время магазин обычно закрывался, а потом по дороге домой завезти вещи прямо к Этель. В конце концов, она сможет оставить их у суперинтенданта. Ведь в путешествии, если она все же надумала ехать, Этель понадобятся новые туалеты.

Диспетчер выслушал заказ Нив на такси. «Мы отозвали все наши машины, мадам. Невозможно ездить. Но вы можете оставить свое имя и адрес». Но услыхав имя, его тон переменился: "Нив Керни! Почему вы сразу не сказали мне, что вы дочь Комиссара? Я обещаю, мы вас доставим домой ".

Машина подъехала в двадцать минут седьмого. Они еле тащились по почти полностью заснеженным улицам. Едва Нив заикнулась об остановке, водитель возмутился: «Учтите, леди, я не буду глушить двигатель». Внутри квартиры не слышно было ни звука, на звонок никто не отвечал. Безуспешными оказались и попытки найти суперинтенданта. В особняке было всего 4 квартиры, но она понятия не имела, кто живет в них и не могла рисковать, оставив одежду незнакомым людям. В конце концов Нив вырвала листок из блокнота и написала: « Ваш заказ у меня. Позвоните мне, когда придете». Под подписью она поместила свой домашний телефон и просунула записку дверь. Потом, согнувшись под грудой коробок и пакетов, вернулась в машину. В это время в квартире Этель Ламбстон подняли записку, оставленную Нив, прочли ее, отбросили и продолжили поиски стодолларовых банкнот, которые Этель регулярно припрятывала под коврами или между подушками на диване. Деньги, в шутку называемые Этель «зарплатой от тряпки Симуса».

* * *


Майлс не мог избавиться от назойливой тревоги, которая росла внутри него с каждым днем. Его бабушка обладала шестым чувством. «Я чувствую, — говаривала она, — Что-то произойдет». Майлс отчетливо помнил, как бабушка получила фотографию его кузины из Ирландии. Ему тогда ему было десять лет. Бабушка, взглянув на снимок, заплакала: «В ее глазах — смерть». Два часа спустя зазвонил телефон: сообщили, что кузина погибла в результате несчастного случая.

17 лет назад Майлс никак не прореагировал на угрозы Никки Сепетти.

У мафии существовал свой собственный моральный кодекс. Они никогда не трогали жен и детей своих врагов. А Рената погибла. В три часа дня, проходя через Центральный Парк, чтобы забрать Нив из частной школы, она была убита. В тот холодный ветреный ноябрьский день в парке никого не было.

Ни одного свидетеля, который мог бы рассказать, кому удалось заставить Ренату свернуть в тропинки, и как она оказалась в пустынном месте позади здания музея.

Майлс сидел в своем кабинете, когда в половине пятого раздался телефонный звонок. Это был директор частной школы, который сообщил, что миссис Керни не пришла забрать Нив. Они звонили домой, но там никого не оказалось. «Что-то случилось?» Положив трубку, Майлс почувствовал, как тошнота подступает к горлу — он уже почти наверняка знал, что произошло что-то страшное. Через 10 минут полиция принялась обыскивать Центральный парк. Его машина была еще в пути, когда по рации передали, что тело надено.

В парке оцепление полиции сдерживало любопытных. Пресса, как обычно, подоспела одной из первых. Майлс только помнил вспышки света, которые ослепили его, когда он шагнул к тому месту, где лежала Рената. Херб Шварц, заместитель комиссара, присутствовавший там, умолял: "Прошу тебя, Майлс, не смотри, ". Но Майлс оттолкнул руку Херба, опустился на колени на замерзшую землю и откинул одеяло, которым она была прикрыта. Казалось, что Рената спит. Ее прекрасное лицо застыло, лишенное выражения ужаса, которое так часто приходилось видеть ему на лицах жертв. Глаза закрыты. Она сама закрыла их в последний момент или их закрыл Херб? В первое мгновение Майлсу почудилось, что на ней надет красный шарф. Нет. Хоть он и видел немало убитых, но на этот раз профессионализм подвел его. Его мозг просто отказывался понять, что произошло, а глаза отказывались видеть ее перерезанное горло. Воротник белой спортивной куртки весь покраснел от крови. Капюшон был откинут назад, и лицо покоилось на подушке густых угольно-черных волос. Ее спортивный костюм тоже пропитался кровью; и в белой куртке на белом снегу Рената, даже в смерти, выглядела, как на обложке модного журнала.

Майлс едва совладал с первым порывом обнять ее, прижать к себе, вдохнуть в нее жизнь, но — уж он-то знал — к ней запрещено было даже прикоснуться. Он лишь легонько поцеловал ее в щеку, глаза и губы. Его рука скользнула по горлу Ренаты, но он тут же отдернул ее, всю в крови. "В крови мы встретились, и в крови расстаемся, " — мелькнуло у него в голове.

* * *


Майлс пришел в полицию, когда ему исполнился двадцать один год. Не успев войти в курс дела, он сразу после бомбардировки в Пирл Харбор, был призван в армию. Спустя три года в составе Пятой армии Марка Кларка он воевал за Италию. Они брали город за городом. В Понтиси Майлс зашел в совершенно заброшенную церковь. Через несколько мгновений послышался взрыв, и кровь хлынула у него из головы. Он резко развернулся и увидел немецкого солдата, присевшего за алтарем. Падая, Майлс успел в него выстрелить.

Майлс пришел в себя, чувствуя как маленькая рука трясет его. "Идем со мной, " — прошептал кто-то ему в ухо по-английски с сильным акцентом. Сквозь туман боли в голове он ничего не соображал. Его глаза слиплись от запекшейся крови, он ничего не видел. Вдалеке слышались выстрелы. Ребенок — он понял, что это был ребенок, девочка — вел его по пустынным улицам. Напрягая мозг, Майлс пытался сообразить, где она подобрала его и удивляясь, почему она одна. Он слышал грохот своих армейских ботинок по каменной мостовой, звук отворяемых ржавых ворот, потом возбужденный быстрый шепот — объяснение ребенка. Сейчас она говорила по-итальянски, и он ничего не понимал. Дальше он почувствовал, как кто-то, поддерживая, укладывает его в постель. Он то и дело проваливался в небытие и просыпался, чувствуя, как нежные руки моют его и перевязывают голову. Первое ясное воспоминание — о военном враче, которого привели осмотреть Майлса. «Вы даже не представляете себе, какой вы счастливчик, вам повезло, — приговаривал врач. — О некоторых наших ребятах этого уже не скажешь. Вчера нас отбросили. Много погибло».

* * *


После войны Майлс воспользовался законом о льготах демобилизованным и поступил в колледж. Здание колледжа в Фордхэм Роуз Хилл было всего в нескольких милях от того места в Бронксе, где он вырос. Его отец, капитан полиции, был настроен скептически. « Все, что мы смогли сделать для тебя, это заставить тебя закончить школу, — заметил он. — И не потому что Бог обделил тебя мозгами, а потому, что ты никогда не утруждал себя засунуть нос в книжки».

Тем не менее через четыре года, закончив с отличием колледж, Майлс поступил в Высшую школу права. Отец был польщен, но предупреждал: «Ты все равно коп в душе и не забывай об этом, когда получишь все свои славные дипломы».

Школа права. Адвокаткая контора. Частная практика. Это тянулось до тех пор, пока Майлс Керни не понял, что хорошему адвокату не стоит больших усилий превратить обвиняемого в подзащитного. Его это не привлекало. Майлс принял предложение стать Государственным прокурором.

Это был 1958 год. Ему тридцать семь. За эти годы он встречался со многими девушками, наблюдая, как они одна за другой выходят замуж. Но как только он сам начинал подумывать о женитьбе, словно какой-то голос шептал ему: «Подожди, у тебя еще все впереди».

Намерение съездить в Италию возникло не вдруг. "Нельзя сказать, что ты был в Европе, если ты оказался там только для того, чтобы тебя подстрелили, — говорила ему мать, когда он приходя обедать домой, неуверенно делился с ней своими планами, и добавляла: «Тебе не кажется, что не мешало бы навестить ту семью, которая прятала тебя в Понтиси? Я сомневаюсь, что ты тогда как следует отблагодарил их».

Он до сих пор признателен матери за этот совет. Потому что, когда он постучал в дверь, ее открыла Рената, которой к тому времени было уже двадцать три года. Рената — тоненькая и высокая, не намного ниже его самого. Рената, которая восхитительно просто сказала:"А я знаю, кто вы. Это вас я привела в ту ночь".

«Откуда ты помнишь?» — спросил он.

«Мой отец сфотографировал нас с вами до того, как вас увезли. Я всегда держу эту фотографию на моем столике».

Они поженились спустя 3 недели. И следующие 11 лет были самыми счастливыми в его жизни.

* * *


Майлс подошел к окну и выглянул на улицу. По календарю весна наступила неделю назад, но кто возьмется предсказать капризы природы. Он отогнал от себя воспоминания о том, как Рената любила гулять по снегу.

Споласкивая и загружая в посудомоечную машину чашку от кофе и тарелку из-под салата, он предался размышлениям о том, что бы стали есть люди, сидящие на диете, если бы исчез вдруг весь тунец. Может, они бы вернулись к старым добрым гамбургерам. От этой мысли он почуствовал, как его рот наполнился слюной. И это напомнило ему, что он должен вытащить из морозильной камеры соус для макарон.

В 6 часов Майлс начал готовить обед. Он умело порвал на кусочки листья салата, покрошил зеленый лук, тончайшими полосочками нарезал зеленый перец. Он бессознательно улыбался про себя, вспоминая, что до появления Ренаты салат в его понимании представлял собой помидоры и зелень, заправленные майонезом. Его мать была прекрасной женщиной, но кулинария не входила в число ее достоинств. Основным принципом ее стряпни было стремление «убить все микробы», поэтому отбивные всегда были такими сухими и жесткими, что требовалась известная сноровка, чтобы с ними сражаться.

Рената ввела его в мир, где он открыл для себя аромат приправ, нежность лосося, вкус изумительно приготовленных макарон и остроту салатов с чесноком. Нив унаследовала умение хорошо готовить от своей матери, а Майлс требовал признания за собой первенства в единственном, чему он научился — в приготовлении особого салата, который и правда удавался ему превосходно.

В 10 минут седьмого он уже начал тревожиться за Нив. Наверное, такси на улицах совсем мало. Господи, только бы она не пошла сейчас через парк. Он попытался дозвониться в магазин, но там никто не отвечал. Майлс уже готов был звонить в ближайший участок, чтобы полицейские проверили парк, как влетела Нив, нагруженная свертками и коробками с одеждой.

Майлс ни за что не признался бы Нив в своих трусливых намерениях, вместо этого он принял из ее рук коробки и вопросительно заглянул ей в глаза. «Опять Рождество? — спросил он, — „Для Нив от Нив с любовью“? Ты выгодно себе это продала?»

«Майлс, не умничай, — раздраженно ответила Нив. — Могу тебе только сказать, что, может, Этель Ламбстон и хороший клиент, но если бы ты знал, как она порой действует мне на нервы!» Нив забросила коробки на диван и вкратце рассказала о своих бесплодных поисках Этель.

Майлс испуганно посмотрел на дочь. «Этель Ламбстон! Эта та самая сплетница, которая была у нас на Рождество?»

«Та самая». Сгоряча Нив пригласила Этель на празднование Рождества, которое она и Майлс устраивали дома каждый год. Для начала Этель прижала к стенке епископа Стэнтона, объясняя ему, почему католическая церковь в ХХ веке уже не так популярна, после чего, разнюхав, что Майлс, оказывается, вдовец, уже не отходила от него весь вечер.

«Она меня совершенно не интересует. Если тебе нравится, ты можешь поселиться под ее дверью, — предупредил Майлс, — но чтобы в этом доме ее ноги больше не было».




3


Денни Адлеру не слишком-то улыбалось пахать за какие-то гроши плюс чаевые в кафе на углу Лексингтон и 83-й улицы. Но что можно было поделать в его положении условно осужденного. А Майк Тухей — офицер, под бдительное око которого попал Денни, был изрядной свиньей, власть которого распространялась на весь штат Нью-Йорк. Он потребовал бы отчета в происхождении каждого потраченного Денни центе, если б тот не работал.

Поэтому работать приходилось и он ненавидел каждую минуту, проведенную в кафе.

Денни снял убогую комнатенку с мебелью в дешевом грязном доходном доме на Первой авеню. Чего не мог знать опекающий его офицер, так это то, что большую часть времени Денни проводил не на работе, а на улице, попрошайничая. В целях конспирации каждые несколько дней он менял место и изменял свою внешность. Иногда он одевался пьяницей-бродяжкой в вонючей одежде и стоптанных башмаках, с грязными лицом и волосами. Подпирая стену какого-нибудь здания, он держал в руках обрывок картонки со словами «Помогите, я голодаю».

Для простодушных дурачков это было отличной приманкой.

Иногда он напяливал вылинявшую военную форму, седой парик, темные очки, прикалывал к груди табличку «Бездомный ветеран» и стоял, опираясь на палку. Жестянка у его ног быстро наполнялась монетами.

Благодаря таким вот «выходам» Денни набивал полные карманы мелочи.

И они же позволяли ему поддерживать себя в форме, а для Денни не было ничего приятнее, чем предвкушение настоящей работы. Только один или два раза, он не мог не поддаться соблазну замочить кого-нибудь, что он и делал, отбирая у какого-то пьянчужки несколько долларов. Но копам было совершенно наплевать на избитого или зарезанного бомжа, так что в данном случае Денни ничем не рисковал.

Через три месяца срок его условного осуждения закончится, он сможет исчезнуть из поля зрения и определиться, где приложить свою энергию. Даже его офицер расслабился. В субботу утром Тухей звонил ему в кафе. Денни живо представил себе Майка, его тщедушное тело, ссутулившееся над столом в неряшливом офисе. «Я говорил с твоим боссом, Денни. Он сказал мне, что ты один из его наиболее заслуживающих доверия работников».

«Спасибо, сэр». Если бы Денни сейчас стоял перед столом Тухей, его руки бы тряслись, выдавая нервозность. Он бы был вынужден выдавить подобие слезы из своих светло-карих глаз и изобразить что-нибудь похожее на улыбку.

Вместо этого он беззвучно матерился в телефон.

«Денни, ты можешь не посылать мне отчет в понедельник. Я буду очень занят и, я знаю, ты из тех, кому я могу верить. Увидимся на следующей неделе».

«Да, сэр». Денни повесил трубку. Улыбка — оскал прорезалась морщинами под его выступающими скулами. Половину из прожитых им тридцати семи лет он провел в тюрьме, начиная с двенадцати лет, когда совершил свой первый взлом. Его кожа приобрела за эти годы характерный сероватый оттенок — «тюремную бледность».

Денни обвел глазами кафе, с отвращением глядя на крошечные столики для мороженого, металлические стулья, белую пластиковую стойку, объявления о скидках на ланч, хорошо одетых посетителей, погруженных в газеты над тарелками с тостами или кукурузными хлопьями. Его мечты о том, как бы он разделался с этим кафе в целом и с Майком Тухей в частности, были прерваны окриком менеджера: «Давай, Адлер, пошевеливайся! Заказы сами не придут!»

«Да, сэр!» "Как мне осточертело это «да, сэр!», — подумал Денни, хватаясь за куртку и коробку с бумажными пакетами.

Когда он вернулся в кафе, менеджер отвечал кому-то по телефону. Он взглянул на Денни с обычной кислой миной. "Я просил тебя не говорить по телефону по личным делам в рабочее время, " — сказал он и швырнул телефонную трубку Денни в руки.

Позвонить ему сюда мог только Майк Тухей. Он произнес имя Майка, но услышал приглушенное: «Привет, Денни». Он узнал этот голос мгновенно.

Чарли Сантино — Большой Чарли. Десять лет назад Денни сидел с ним в одной камере в тюрьме в Аттике и потом пару раз выполнял для него кое-какую работенку. Он знал, что у Чарли имеются достаточно высокие связи в криминальных кругах.

Денни проигнорировал свирепое выражение на лице менеджера — сейчас всего лишь пара человек у стойки, столики пустые. У него было приятное предчувствие, что то, что скажет Чарли, будет интересным. Машинально он отвернулся к стене и прикрыл трубку ладонью. «Да?»

«Завтра, в 11. Брайант — Парк за библиотекой. Ищи черный „Шевролет“ 84-го года».

Когда на том конце повесили трубку, Денни даже не осознал, что широко улыбается.

* * *


Все эти снежные выходные Симус Ламбстон просидел один в квартире на 71-ой улице и Вест-Енд Авеню. В пятницу после обеда он позвонил своему бармену. «Я заболел. Скажи Матти, чтобы он поработал за меня до понедельника». Он проспал беспробудно всю ночь сном душевно изнуренного человека, но в субботу утром проснулся, чувствуя, что страх не только не прошел, но почти перешел в панику.

Рут уехала в четверг в Бостон и вернется только к воскресенью. Дженни, их младшая, только в этом году поступила в университет в Массачусетсе. Чек, который Симус послал оплатить учебу в весенний семестр вернулся ввиду отсутствия денег на счету. Рут пришлось выпросить срочный долг у себя на работе и поспешила исправить положение. После истерического звонка Дженни родителям у них был такой скандал, что слышно было, наверное, за пять кварталов.

«Черт возьми, Рут, я делаю все, что в моих силах, — орал он. — Это не моя вина, что у нас ни шиша денег, если трое детей учатся в колледже. Ты что думаешь, мне деньги с неба сыпятся?»

Они стояли друг напротив друга — враждебные, измученные, отчаявшиеся.

Ему было стыдно смотреть ей в глаза. Он знал, что приближающаяся старость не прибавила ему привлекательности. Шестьдесят два года. Раньше он поддерживал свое тело в форме при помощи гимнастики и гантелей. Но сейчас появился живот, с которым невозможно стало бороться, некогда рыжеватая шевелюра поредела и приобрела грязно-желтый оттенок, очки, которые он надевал для чтения, подчеркивали отечность лица. Глядясь в зеркало, он иногда переводил взгляд на его с Рут свадебную фотографию. Оба элегантно одетые, обоим еще нет сорока, у каждого это второй брак, счастливые, желающие друг друга. И с баром все должно было пойти гладко, даже несмотря на взятую ссуду, он был уверен, что сможет окупить его за пару лет. Спокойная, выдержанная Рут стала для него прибежищем после того, как он отступил перед притязаниями Этель. "Каждый цент, который я ей выплачу, окупится моим спокойствием, " — сказал он тогда адвокату, который всеми силами старался уговорить Симуса не надевать на себя петлю и не соглашаться на пожизненные алименты.

Он был счастлив, когда родилась Марси. Через два года неожиданно появилась Линда. И уж совсем нежданно родилась Дженни, когда им обоим было уже по 45 лет.

Стройное тело Рут стало производить впечатление коренастого. Когда рента за бар удвоилась, а потом и утроилась, и старые посетители перестали заглядывать туда, ее спокойное лицо приобрело выражение постоянной озабоченности. Она так много хотела дать своим девочкам, а доходы не позволяли этого. Нередко она набрасывалась на мужа: « Вместо нормального дома ты смог дать им лишь кучу мусора».

Последние годы, когда прибавились еще затраты на колледж, были мучительными. Ни на что не хватало денег. И эта тысяча долларов в месяц, отрываемая для Этель, пока она не выйдет замуж или умрет, была, как кость поперек горла, которую Этель грызла, не переставая. "Ради Бога, обратись в суд, " — подстегивала его Рут. «Расскажи, что ты не в состоянии дать своим собственным детям образование, а эта паразитка уже нажила себе целое состояние. Ей не нужны твои деньги. Она имеет больше, чем она может потратить».

Последняя вспышка на прошлой неделе была самой ужасной. Рут вычитала в «Пост», что Этель подписала контракт на книгу с авансом в пол-миллиона долларов. Журналист приводил слова Этель о том, что эта книга, в которой она расскажет «все-все», будет «равносильна взрыву динамита в мире моды».

Для Рут это явилось последней каплей. Это, и еще возвращенный за отсутствием денег на счету чек. «Иди к этой... — Рут никогда не употребляла крепких выражений, и сейчас едва сдержала себя. — Скажи ей, что я собираюсь пойти к газетчикам и рассказать им, что она вымогает у тебя деньги. 12 тысяч в год в течении 20 лет!» С каждым словом голос Рут становился все пронзительнее. «Я мечтаю уйти с работы, мне уже 62 года. Потом, ты сам знаешь, пойдут свадьбы. Мы и в могилы ляжем с этой удавкой на шее. Скажи ей, что это будет очень интересная новость, когда напечатают, что одна из их сотрудников — феминистка и шантажирует своего бывшего мужа».

«Это не шантаж. Это алименты. — Симус старался, чтобы его голос звучал твердо. — Но ты права. Я схожу к ней».

Рут вернется в воскресение к вечеру. К полудню Симус заставил себя выйти из полулетаргического состояния и принялся убирать квартиру. Раньше, два года назад, для этой цели каждую неделю приглашалась женщина. Теперь же они поделили между собой обязанности, причем Рут постоянно ныла, что ей достается больше. «После ежедневной давки в метро бегать все выходные по квартире в обнимку с пылесосом — это то, что мне просто необходимо!» На прошлой неделе она внезапно разразилась слезами: «Господи, как же я устала!»

К четырем часам квартира выглядела вполне прилично. Стены, конечно, следовало бы покрасить. Да и линолеум на кухне совсем вытерся. Здание отошло к кооперативу, но выкупить квартиру им было не по силам. Двадцать лет — и ничего, кроме счетов за аренду.

Симус поставил на столик в гостиной тарелку с сыром и вино. Мебель устарела и выглядела убого, но сейчас, в мягком вечереющем свете она не смотрелась так ужасно. Только через три года Дженни закончит колледж, у Марси этот год последний, у Линды — первый. "Теперь все должно наладиться, " — неожиданно твердо сказал он сам себе.

Чем ближе подходило время приезда Рут, тем сильнее у него дрожали руки.

Заметит ли она перемену, произошедшую в нем?

Она вошла в квартиру в четверть шестого. "Движение ужасное, " — сварливо объявила она.

«Ты поменяла чек и все объяснила насчет первого?», — спросил он, изо всех сил, стараясь не обращать внимания на интонации жены. Это была «давай-выясним-отношения» — ее любимая интонация.

«Конечно. И позволь мне сказать, что бухгалтер в колледже была в шоке, когда я рассказала ей, как Этель Ламбстон все эти годы отбирает у тебя деньги. Они в колледже устраивали для нее встречу полгода назад, чтобы она рассказала о женщинах, зарабатывающих наравне с мужчинами». Рут взяла протянутый ей стакан вина и сделала большой глоток.

Он вдруг заметил, совершенно пораженный, что у нее появилась точно такая же, как и у Этель привычка всякий раз облизывать губы после произнесенной вслух гадости. «Что я поменял, женившись вторично?» Эта мысль заставила его разразиться истерическим смехом.

«Ладно, оставим это. Ты ее видел?» — огрызнулась Рут.

Огромная усталость вдруг охватила Симуса. Перед глазами возникла последняя сцена. «Да, я видел ее».

«Ну?»

Он осторожно подбирал слова. «Ты была права. Она не хочет, чтобы информация о том, что все эти годы она получала алименты, получила широкую огласку. Она готова пойти на некоторые уступки».

Рут поставила стакан, ее лицо изменилось. «Просто не могу поверить, как тебе удалось это?»

...Ядовитый, дразнящий смех Этель в ответ на его угрозы и мольбы.

Вспышка дикой ярости, пробежавшая по нему, ужас в ее глазах... Ее последняя угроза... Боже милостивый...

«Не верится, что ты теперь не будешь платить ни за шикарные туалеты, которые Этель покупает у Нив Керни, ни за ее роскошное питание». Победный смех Рут бил по его барабанным перепонкам, а ее слова не сразу дошли до его сознания.

Симус поставил стакан. «Как ты сказала?» — спокойно переспросил он жену.

* * *


В субботу утром снег перестал падать, и кое-где на улицах уже можно было пройти. Нив притащила всю одежду Этель обратно в магазин.

Бетти кинулась помогать ей. «И ты после всего станешь меня уверять, что она нормальная?»

«Откуда я могла знать? — ответила Нив. — В ее квартире мертвая тишина. Честное слово, Бетти, я как вспомню нашу вчерашнюю спешку, у меня возникает желание удушить ее всеми этими тряпками».

День был очень занятым. Они давали небольшое объявление в «Таймс» с рекламой разноцветных платьев и плащей, и реакция превзошла все ожидания. Глаза Нив сияли, когда она видела, как ее продавщицы выписывают внушительные счета. В который раз она про себя поблагодарила Сала за то, что он подтолкнул ее шесть лет назад.

В 2 часа Юджиния, чернокожая девушка, бывшая модель, а сейчас первая помощница Нив, напомнила той, что пора бы сделать перерыв на ланч. "У меня есть йогурт в холодильнике, " — предложила она.

Нив только что закончила работать со своей постоянной клиенткой и совместными усилиями они остановились на «платье для матери невесты» стоимостью в 4 тысячи долларов. Нив коротко улыбнулась. «Ты же знаешь, я терпеть не могу йогурт. Закажи мне сэндвич с тунцом и диетическую Колу, ладно?»

Через десять минут, когда заказ был доставлен в кабинет, она осознала, насколько была голодна. "Лучший рыбный салат в Нью-Йорке, Денни, " — сказала она посыльному.

"Если вы так считаете, мисс Керни. " Его бледное лицо оскалилось в подобострастной улыбке.

Пока они на скорую руку ели, Нив снова набрала номер Этель. Но, как и прежде, никто не подходил к телефону. Весь остаток дня секретарша по поручению Нив пыталась дозвониться до Этель. Вечером Нив сказала Бетти: «Я попробую взять это все еще раз домой. Мне совершенно не хочется терять воскресенье и возвращаться сюда, если Этель вдруг взбредет в голову, что ей срочно необходимы эти тряпки».

"Зная ее, не удивлюсь, если она заставит вернуться с полпути самолет, на который будет опаздывать, " — проворчала Бетти.

Обе засмеялись, а потом Бетти сказала спокойно: «Ты знаешь, иногда у меня появляется что-то вроде предчувствия. Я могу поклясться, что сейчас происходит что-то странное. Ведь эта чертова кукла Этель раньше никогда себе такого не позволяла».

* * *


В субботу вечером Нив и Майлс отправились в оперу послушать Паваротти.

«Тебе лучше бы на свидание пойти», — посетовал Майлс, когда официантка в «Джинджер — Мэн», куда они заглянули после концерта, протянула им меню. Нив бросила на него взгляд. «Слушай, Майлс, я со многими встречаюсь, ты прекрасно сам знаешь. Но, когда появится кто-то важный для меня, я это почувствую, так же, как это было у вас с мамой. Лучше закажи мне креветок с чесночным соусом».

* * *


Обычно по воскресениям Майлс ходил к утренней службе. Нив предпочитала подольше поспать и пойти в Собор к обедне. Она была удивлена, когда, проснувшись застала Майлса на кухне в халате.

«Разочаровался в религии?» — спросила она.

«Нет. Я решил пойти сегодня с тобой». Он изо всех сил старался, чтобы его голос звучал, как обычно.

«Это имеет отношение к освобождению Никки Сепетти? — Нив вздохнула. — Можешь не отвечать».

После церкви они решили пообедать в Артистическом Кафе, потом заглянули в кинотеатр по соседству. Вернувшись домой, Нив снова набрала номер Этель Ламбстон и долго не вешала трубку. Потом она потащила Майлса поиграть в игру, кто быстрее решит головоломку, которую еженедельно печатали в «Таймс».

«Замечательный день», — прокомментировала она после выпуска ночных новостей, наклоняясь над креслом, где сидел Майлс, и целуя его в макушку. Нив перехватила выражение его глаз. "Ничего не говори, " — предупредила она.

Майлс поджал губы — он знал, она была права. Он чуть было не произнес: «Даже если завтра будет нормальная погода, мне бы не хотелось, чтобы ты отправилась на свою пробежку одна».

* * *


Телефон, который постоянно трезвонил в квартире Этель Ламбстон, не остался неуслышанным.

Дуглас Браун, 28-летний племянник Этель, въехал в квартиру в пятницу во второй половине дня. Он не был уверен в том, правильно ли он поступил, но у него было оправдание — парень, с которым он снимал пополам квартиру, попросту выставил его.

"Мне нужно место, чтобы пересидеть, пока я найду себе новую квартиру, " — примерно так должно было звучать его объяснение.

Он решил, что лучше не будет отвечать на телефонные звонки, чтобы не обнаруживать своего присутствия, хотя постоянный трезвон действовал ему на нервы. Но Этель всегда высказывала свое неудовольствие, если он снимал трубку. "Не твоего ума дело, кто мне звонит, " — говорила она ему. Остальным, очевидно, говорилось то же самое.

Он был уверен, что поступил разумно, не открыв дверь в пятницу вечером. Записка, просунутая под дверь в прихожей, касалась одежды, которую заказывала Этель.

Дуг усмехнулся. Это, должно быть, то самое поручение, которое тетушка уготовила для него.

* * *


В воскресение утром Денни Адлер терпеливо ждал на порывистом ледяном ветру. Ровно в 11 часов он увидел приближающийся черный «Шевролет». Большими шагами он поспешил из своего укрытия в Брайант — парке на улицу. Автомобиль подъехал к обочине, он открыл дверь и проскользнул внутрь. Машина тронулась, едва он успел захлопнуть дверь.

Со времен Аттики Большой Чарли поседел и еще больше растолстел. Нижняя часть руля буквально пряталась в складках его живота. "Привет, " — сказал Денни, не ожидая, впрочем, услышать ответ. Большой Чарли лишь кивнул.

Машина быстро двигалась по Генри Гудзон — парквей через мост Джорджа Вашингтона. Чарли завернул на Пэлисайдс Интерстэйт — парквей. Денни обратил внимание, что, в то время, как снег в Нью-Йорке был раскисшим и потемневшим от копоти, здесь оставался белым. "Нью-Джерси — цветущий штат, " — подумал он с сарказмом.

Сразу за третьим выездом располагалась смотровая площадка, откуда можно было полюбоваться пейзажем на противоположной стороне Гудзона за неимением ничего более увлекательного. Денни не удивило, что Чарли заехал на совершенно пустынную стоянку — здесь они смогут спокойно поговорить о деле.

Чарли заглушил мотор и, перегнувшись, потянулся к заднему сидению, охая от немыслимого напряжения. Он вытащил бумажный пакет с парой банок пива и бросил его между собой и Денни: «Твой ланч».

Денни почуствовал себя польщенным. «Мило с твоей стороны, Чарли, что ты позаботился об этом». Он откупорил одну банку для Чарли.

Прежде, чем ответить, Чарли сделал большой глоток: «Я ничего не забываю». Потом он вытащил из кармана конверт : «Десять тысяч, — сказал он. — И еще десять — по окончанию работы».

Денни взял конверт, с удовольствием ощущая его плотность. «Кто?»

«Ты ей приносишь ланч пару раз в неделю. Она живет в Шваб-Хаус, знаешь, тот огромный дом на 74-ой между Вест-Енд и Риверсайд-Драйв. Обычно пару раз в неделю ходит на работу и с работы пешком, срезая путь через Центральный парк. Отбери у нее сумку и покончи с ней самой. Обчисти кошелек, сумку выбрось, так чтобы это выглядело, будто ее подрезал какой-нибудь наркоман. Если ты не сможешь пришить ее в парке, попробуй в торговом центре. Там забитые улицы, все спешат, грузовики припаркованы с обеих сторон. Пройдешь рядом с ней, а потом толкнешь под грузовик. Не торопись. Все должно выглядеть, как несчастный случай или ограбление. Переоденься во что-нибудь из своего арсенала и понаблюдай за ней». Низкий и гортанный голос Большого Чарли звучал так, словно жир давил на его голосовые связки.

Для Чарли это была длинная речь. Он еще отхлебнул из своей банки.

Денни начал чувствовать беспокойство. «Кто?»

«Нив Керни».

Денни протянул конверт обратно Большому Чарли, как будто в нем лежала бомба. «Дочка Комиссара полиции? Ты в своем уме?»

«Дочка бывшего Комиссара полиции».

Денни почувствовал, как у него на лбу выступила испарина. «Керни на этом месте 16 лет, в городе нет копа, который не положил бы за него жизнь. Когда умерла его жена, они шмонали каждого, кто был хоть на малейшем подозрении. Нет уж, уволь».

В лице Большого Чарли произошла едва заметная перемена, но его низкий голос оставался по-прежнему монотонным. «Денни, я говорил тебе, что я ничего не забываю. Помнишь наши ночи в Аттике, когда ты хвастался своей работой, кого ты убрал и как? Все, что от меня потребуется, это один анонимный звонок в полицию и следующую порцию сандвичей уже будешь доставлять не ты. Не делай из меня стукача, Денни».

Денни задумался и, проклиная себя за болтливость, живо припомнил все. Он снова нащупал пальцами конверт и подумал о Нив Керни. Он ходит в ее магазин уже около года. Раньше секретарша предлагала ему оставить ей пакет для Нив, но сейчас он проходит прямо в ее личный кабинет. Даже если она разговаривала по телефону, она всегда махала ему рукой и улыбалась — улыбалась по-настоящему, а не той высокомерной улыбкой, не разжимая губ, которой награждали его большинство клиентов. И она всегда хвалила то, что он приносил.

И, конечно, она была очень хорошенькой.

Денни стряхнул с себя нахлынувшую было сентиментальность. Как бы там ни было, это — работа и ее надо сделать. Чарли не сдаст его копам, и они оба это знали. Но уже то, что Денни знает о заказе делает его слишком нежелательным. Не принять предложение означало, что он никогда больше не пересечет мост Джорджа Вашингтона в обратном направлении.

Он спрятал деньги в карман.

"Так-то лучше, " — сказал Чарли. «Какие у тебя смены в кафе?»

«С 9 до 6. Понедельник выходной».

«Она уходит на работу где-то между половиной девятого и девятью. Сядь на хвост прямо у ее дома. Магазин закрывается в пол-седьмого. И помни: не спеши. Это не должно выглядеть, как преднамеренное убийство».

Большой Чарли завел мотор, пора возвращаться обратно в Нью-Йорк. Снова он впал в свое обычное молчание, прерываемое лишь его тяжелым дыханием. Неодолимое любопытство овладело Денни. Когда Чарли повернул с Вест-сайд-хайвея, Денни спросил: «Чарли, ты имеешь представление, кто заказал эту работу? Не похоже, чтобы Нив Керни перешла кому-нибудь дорогу. Сепетти вернулся. Это он вспомнил старое?»

Он почувствовал гневный взгляд в свою сторону. Грудной голос сейчас звучал резко, слова падали, как камни. «Поаккуратней, Денни. Я не знаю, кому понадобилось ее убрать. Парень, с которым я разговаривал, тоже не в курсе. Это так делается — никаких вопросов. Ты маленький никчемный человечек, эти дела тебя не касаются. А сейчас выметайся».

Машина резко затормозила на углу 8-ой — и 57-ой улиц.

Неуверенно Денни открыл дверь машины. «Чарли, я не хотел, — мямлил он, — я просто...»

Ветер прошелся по машине. «Просто заткнись и делай, что тебе велено».

Через секунду Денни уже смотрел вслед «Шевролету» Чарли.




4


В понедельник утром Нив была в холле своего дома, снова нагруженная коробками с туалетами Этель. Из лифта выпорхнула Це-Це. Ее вьющиеся белокурые волосы были уложены в стиле ранней Филис Диллер, глаза ярко подведены фиолетовым карандашом, а маленький хорошенький ротик подкрашен а-ля пупсик. Це-Це, настоящее имя которой было Мэри Маргарет Мак Брайд («Угадай-ка, в честь кого?» — спрашивала она Нив), было двадцать лет. Начинающая актриса, она появлялась в спектаклях многочисленных театриков, находящихся на самых задворках Бродвея. Большинство таких спектаклей не выдерживали больше недели.

Несколько раз Нив ходила ее смотреть, каждый раз изумляясь, до чего все же Це-Це была хороша. Той достаточно было едва уловимого движения — повести плечом, изогнуть губу, слегка изменить позу, чтобы перевоплотиться совершенно. Обладая от природы прекрасным слухом, она могла подражать любому акценту; ей не составляло труда разлиться руладами Баттерфляй МакКвин и тут же перейти на томную хриплость низкого голоса Лорен Бэколл. Она делила квартиру-студию в Шваб-Хаус с такой же грезящей о славе актрисой и поддерживала их скромный, так сказать, семейный бюджет благодаря разным подработкам. Выгуливать собак, также, как и работать официанткой, ей было не по душе; Це-Це предпочитала убирать квартиры. «50 баксов за 4 часа — и никуда не надо тащиться» — поясняла она.

Нив порекомендовала ее Этель Ламбстон, и несколько раз в месяц Це-Це ходила убирать квартиру Этель. Сейчас Нив поджидала ее, как своего единственного спасителя. Встретив девушку, она объяснила свои проблемы.

"Я собираюсь туда завтра, " — сказала Це-Це, переведя дух. «Честное слово, Нив, эта работа заставит меня перейти на выгуливание бультерьеров — какой бы вылизанной я ни оставила квартиру, к следующему разу там всегда жуткий разгром».

«Я видела, — подтвердила Нив. — Послушай, если Этель не заберет все эти коробки и сегодня, я подойду с ними завтра утром к лифту, и мы оставим их у нее в шкафу. У тебя есть ключи?»

«Да, она дала мне один полгода назад. Созвонимся. Пока». Це-Це чмокнула воздух, изображая поцелуй, и почти побежала по улице — диковинная птичка с золотистыми завитыми волосами и диким макияжем, в ярко-фиолетовом шерстяном жакете, красных узких брючках и желтых тапочках.

* * *


В магазине Бетти помогла Нив снова развесить одежду Этель в мастерской на отдельную вешалку для заказов. "Это чересчур даже для Этель, " — тихо сказала она, и морщинки еще резче обозначились у нее на лбу. «Тебе не кажется, что мог произойти какой-нибудь несчастный случай? Может, нам стоит заявить в полицию?»

Нив поставила коробку с украшениями рядом с вешалкой. «Я могу попросить Майлса справится о несчастных случаях, — сказала она, — но подавать в розыск еще рано».

Бетти вдруг широко улыбнулась: «А может, у нее завелся кто-нибудь, наконец. Может, она провела потрясающий уик-енд».

Сквозь открытую дверь был виден торговый зал. Уже появилась первая покупательница и новенькая продавщица уговаривала ее примерить совершенно неподходящие платья. Нив закусила губу. Кроме всего прочего, от Ренаты ей достался и вспыльчивый характер, поэтому Нив старалась следить за своим языком. "Хотела бы я на это надеяться, " — ответила она Бетти и с приветливой улыбкой заспешила на выручку покупательнице. «Мариан, почему бы вам не показать зеленое шифоновое платье от Делла Роуз?» — деликатно вмешалась она.

Утро выдалось хлопотное. Секретарша продолжала постоянно набирать номер Этель. Последний раз, когда она сообщила, что там никто не отвечает, у Нив мелькнула мысль о том, что если Этель действительно встретила мужчину и сбежала с ним, то никто так не будет этому рад, как ее бывший супруг, который продолжает выплачивать ежемесячные алименты вот уже 22 года.

* * *


По понедельникам у Денни Адлера был выходной. Он рассчитывал, что потратит его, наблюдая за Нив Керни, но в воскресение вечером его позвали к телефону, стоящему в холле дома, где он снимал меблированную комнату.

Менеджер кафе звал Денни поработать завтра, потому что он уволил продавца. "Я сделал кое-какие подсчеты — этот сукин сын запускал-таки свою лапу в кассу. Так что завтра ты мне нужен ".

Денни чертыхнулся про себя. Но надо быть идиотом, чтобы отказаться.

"Я приду, " — буркнул он. Повесив трубку, он подумал о Нив Керни и вспомнил ее улыбку, когда принес ей ланч, ее угольно-черные волосы, эффектно оттенявшие лицо, ее грудь, обтянутую модным свитером. Большой Чарли говорил, что по понедельникам после обеда она ходит на 7-ую Авеню. Это значит, что после работы не стоит и пытаться ее поймать. Ну что ж, и у него на этот вечер другие планы, которые не хотелось бы ломать — у него свидание с официанткой из бара напротив.

Возвращаясь через сырой, воняющий мочой холл к себе в комнату, Денни подумал: «Следующего понедельника ты уже не увидишь, детка».

Детка, слов нет, хороша. Правда, спустя несколько недель, проведенных на кладбище, вряд ли она будет также соблазнительно выглядеть.

* * *


Вторую половину понедельника Нив всегда проводила на Седьмой — авеню. Она любила шумную неразбериху Гармента, запруженные тротуары, узкие мостовые, с обеих сторон заставленные грузовиками, подвозившими товар; ей нравилось смотреть на мальчишек-посыльных, ловко снующих между людьми и машинами, ее увлекала атмосфера занятости и спешки, царившая повсюду в этом районе.

Когда ей было лет восемь, она начала ходить сюда с Ренатой. Несмотря на протесты Майлса, Рената устроилась работать на неполный рабочий день в магазине готового платья на 72-ой улице, всего в двух кварталах от дома. А потом пожилой хозяин обратился к ней с предложением купить магазин. Нив живо представила Ренату, упрямо качающую головой в то время, как немолодой дизайнер предпринимал очередную попытку переубедить ее по поводу своих моделей.

"Когда женщина садится в этом платье, оно задирается, " — говорила Рената. Когда она сердилась, ее итальянский акцент становился заметнее. «Женщина должна надеть платье, посмотреться в зеркало, чтобы проверить, не спустилась ли на ее чулке петля, и после этого вообще забыть, что на ней надето. Она должна ощущать одежду, как свою вторую кожу». Рената произносила «ко-ожу».

У нее был верный глаз на модельеров. У Нив до сих хранится брошь в виде камеи, которую один из них подарил Ренате — она была первой, кто стал продавать его модели. «Твоя мама дала мне „старт“, — часто вспоминал Джакоб Голд. — Прекрасная женщина; а как она чувствовала моду! Ты пошла в нее». Для Нив это была высшая оценка.

Пересекая с запада 7-ую Авеню, Нив пыталась разобраться, что же ее так тревожит. Это было очень неопределенное ощущение, но постоянное, как пульсирующее нытье больного зуба. Она отдернула себя: «Скоро я буду, как те полные суеверий ирландцы, которые всегда „чувствуют“ какие-то неприятности на каждом шагу».

В «Артлес спортвеар» она заказала льняные рубашки с подходящими к ним шортами «бермуды». «Мне нравятся пастельные тона, — бормотала она, — но к этим надо что-то необычное».

«Мы можем предложить блузу». Держа в руке блокнот для заказов, продавец указывал на вешалки, где были светлые нейлоновые блузки с белыми пуговицами.

«Ну, это больше подошло бы к школьному джемперу». Нив прошлась по комнате, потом заметила цветные футболки. «Вот это то, что мне надо». Она выбрала несколько разных цветов и приложила их к костюмам. «Это — к персиковому; эта — к лиловому. Теперь, кажется, все».

У Виктора Коста она нашла шифоновое платье в романтическом духе с вырезом — лодочкой, которое одиноко болталось на вешалке. И снова перед ее глазами встала Рената — Рената в черном бархате от Виктора Коста, собирающаяся с Майлсом на Новогодний вечер. На шее — подарок Майлса на Рождество — жемчужное ожерелье с букетиком из крошечных бриллиантиков.

"Мама, ты как принцесса, " — сказала ей Нив. Этот момент прочно отпечатался у Нив в памяти. Она так гордилась ими обоими! Майлс, подтянутый и элегантный, с шевелюрой, уже кое-где тронутой сединой, и Рената — тоненькая, с уложенными на затылке угольно-черными волосами.

На следующий Новый Год к ним пришли лишь несколько человек. Отец Дэвин Стэнтон, который получил сейчас сан епископа. Дядюшка Сал, тогда еще изо всех сил сражавшийся за звание кутюрье. Комиссар Херб Шварц, заместитель Майлса, с женой. Уже было семь недель, как не стало Ренаты...

Нив заметила, что продавец терпеливо ждет, стоя рядом. «Я ищу шерстяную одежду, — пояснила она, — Но сейчас уже не сезон, не так ли?»

Она сделала заказ, заскочила еще в три магазина, помеченные в ее списке и, как начало темнеть, отправилась повидаться с дядюшкой Салом.

Демонстрационные залы Энтони делла Сальва были сейчас раскиданы по всему Гарменту: коллекция спортивной одежды располагалась в западной части 37-ой-улицы, украшения и различные аксессуары — на западе 35-ой, а патентная контора на 6-ой авеню. Но Нив знала, где его искать. Она направилась прямо к нему в офис на западе 36-ой улицы. Когда-то он начинал там, снимая две крошечные комнатушки, а сейчас в его распоряжении были роскошно обставленные три этажа. Энтони делла Сальва — Сальваторе Эспозито из Бронкса — котировался как дизайнер уровня Билла Бласса, Келвина Кляйна и Оскара де ла Ренты.

Переходя 37-ую улицу, Нив лицом к лицу столкнулась с Гордоном Стюбером. Она растерялась. Тот выглядел одетым с иголочки: в темном кашемировом пиджаке поверх бежевого с коричневым пуловера, в темно-коричневых брюках и мокасинах от Гуччи. С блестящими каштановыми волосами и открытым лицом, с тонкой талией и широкими плечами, Гордон Стюбер легко мог бы сделать блестящую карьеру модели. Вместо этого, в свои сорок лет, он был расчетливым дельцом с поразительной способностью отыскивать молодых дизайнеров и эксплуатировать их, пока те не сбегали от него.

Это благодаря им, его направление в женском платье и костюмах было свежим и пикантным. «Неужели ему все мало, если он из экономии использует нелегальных рабочих?» — подумала Нив, холодно взглянув на него. И если у него проблемы с налогами, как дал понять Сал, то она очень рада.

Они прошли друг мимо друга молча, но Нив показалось, что ее обдало волной ненависти. Она где-то читала, что каждый человек окружен аурой определенного цвета в зависимости от настроения. Она предпочла бы не знать, какого цвета сейчас аура Стюбера. Нив заспешила к Салу.

Завидев девушку, секретарша тут же позвонила в кабинет шефу. И почти в то же мгновение Энтони делла Сальва, дядюшка Сал, появился собственной персоной. Его пухлое розовощекое лицо осветилось улыбкой, когда он торопливо обнял Нив.

Она тоже улыбнулась, разглядев его наряд. Сал был ходячей рекламой собственной весенней коллекции. Его интерпретация костюма «сафари» являла собой нечто среднее между одеждой парашютиста и лохмотьями Бродяжки Джима в его лучшие времена. "Мне очень нравится. Через месяц это будет носить вест Ист-Хэмптон, " — целуя его, одобрительно сказала Нив.

«Уже носит, дорогая. Даже докатилось до Айова-сити. Меня это слегка пугает. Приходится быть осторожным. Ну ладно, хватит об этом». По дороге в свой кабинет он остановился поприветствовать покупателей из другого города. «Сьюзан помогла вам? Прекрасно. Сьюзан, покажи еще одежду для отдыха. Это, верьте моему слову, хорошо пойдет».

"Дядя Сал, хочется тебе возиться с этими людьми?, " — спросила Нив, когда те покинули демонстрационный зал.

«Совершенно нет. Сьюзан потеряла с ними два часа и в итоге они купили три или четыре вещи, самые дешевые». Со вздохом облегчения он закрыл дверь в свой собственный кабинет. «Сумасшедший день. Откуда у людей деньги? Я снова поднял цены, теперь они стали совершенно безумными, а эти как будто соревнуются, кто раньше мне выложит кругленькую сумму».

Он удовлетворенно улыбнулся. Круглое лицо за последние годы стало одутловатым, и сейчас за тяжелыми веками совсем не было видно глаз. Сал, Майлс и епископ выросли вместе в Бронксе, жили по соседству, вместе играли в футбол, вместе ходили в школу имени Христофора Колумба. Сейчас трудно было поверить, что ему тоже 68 лет.

На столе был хаос из образчиков ткани. "Ну, что ты на это скажешь?

У нас уже три года лежит заказ на оформление внутреннего интерьера для выставочной модели Мерседеса. Когда мне было три года, я игрался стареньким красным фургончиком, и одно из колесиков все время отваливалось. И каждый раз отец лупил меня за то, что я не берегу свои прекрасные игрушки".

Нив почувствовала, что ее настроение поднимается. «Дядюшка Сал, ей Богу, я бы хотела записать тебя на пленку, чтобы потом шантажировать».

«У тебя для этого слишком доброе сердце. Сядь, попей кофе. Я тебя уверяю, он свежий».

«Я знаю, как ты занят, дядя Сал. Только на пять минут». Нив расстегнула пиджак.

«Ты не можешь оставить „дядю“? Я начинаю чувствовать себя слишком старым, мне не доставляет удовольствия такая форма проявления уважения, — Сал окинул ее критическим взглядом. — Ты выглядишь хорошо — как всегда. Как идет бизнес?»

«Замечательно».

«Как Майлс? Я узнал, что в пятницу освободили Сепетти. Надо думать, его это совсем не радует».

«Да, в пятницу он буйствовал, но на выходные успокоился. Сейчас не знаю».

«Пригласи меня на обед на неделе, мы с ним не виделись уже месяц».

«Приглашаю». Нив наблюдала, как Сал сервировал кофе на подносе. Она огляделась. «Я люблю эту комнату».

Стена позади стола была расписана — морской пейзаж с коралловыми рифами в Тихом океане. Именно эта тема и принесла Салу известность.

Сал часто рассказывал, как это было. «Нив, я был в Аквариуме в Чикаго. 1972 год. В мире моды — полный застой. Всех уже тошнило от мини-юбочек. Но модельеры не осмеливались даже попытаться работать в другом направлении. Высокая мода занималась мужскими костюмами, шортами „бермуды“ и тонкими пиджачками без подкладки. Невыразительные, темные цвета. Блузы с оборками, больше для школьниц-пансионерок. Ничего такого, глядя на что женщина могла бы сказать :»Я бы хотела так выглядеть". А я просто гулял по Аквариуму и набрел на этаж, где проводилась выставка «Рифы Тихого океана». Это было, как прогулка по океанскому дну. В бассейнах от пола до потолка сотни экзотических рыб и растений, коралловых деревьев и раковин. И такие цвета, как будто их расписывал сам Микеланджело. Десятки и десятки расцветок — и ни одна не повторяется. Серебристый переходил в голубой; коралловый переплетался с красным. А одна рыба была ярко-желтая, как утреннее солнце, с черными пятнышками. И все скользит в воде, все в движении. Я подумал тогда — как бы здорово это было передать в ткани и начал делать зарисовки прямо там. Я чувствовал, это будет великолепно. В том году меня удостоили премии Коти. Я перевернул мир моды. Раскупали фантастически. Мне дали лицензию на широкую продажу и изготовление аксессуаров. И все только потому, что я не побоялся скопировать саму Природу".

Он проследил за ее взглядом. «Этот дизайн! Прекрасный. Изысканный. Элегантный. Изящный. Манящий. До сих пор лучшее из всего, что я создал. Но пока им за мной не угнаться. Не рассказывай никому: на следующей неделе я сделаю предварительный показ своей осенней коллекции. Она будет вторая по значимости среди всего, что я сделал. Сенсация. А как у тебя дела на любовном фронте?»

«Никак».

«А что тот парень, с которым ты обедала пару месяцев назад? Он был от тебя без ума».

«Сам факт, что ты не можешь вспомнить его имя, говорит сам за себя. Он продолжает делать деньги на Уоллстрит, недавно купил „Чессну“ и квартиру в Вэйл. Забудь. Сам по себе он ни то, ни се. Я все время говорю Майлсу и скажу то же самое тебе: когда появится Мистер — Тот — Который — Надо, я это почувствую».

«Не засиживайся в ожидании. Ты выросла на сказках о волшебной любви твоих родителей. — Сал одним глотком допил кофе. — Для большинства из нас все совсем не так».

Нив развеселило то наблюдение, что когда Сал бывал с близкими друзьями или пытался кого-то в чем-либо убедить, то его вкрадчивый итальянский акцент исчезал и наружу вылезало его природное просторечье.

Сал тем временем продолжал развивать свою мысль. «Мы все с кем-то встречаемся. Поначалу мы интересны друг другу, а потом нам становится скучно. Но мы продолжаем видеться, и в конце концов что-то происходит. Не чудо. Может, просто дружба. Мы вынуждены приспосабливаться. Нам не нравится опера, но мы ходим в оперу. Мы, может, ненавидим спорт, но играем в теннис или бегаем трусцой. То же самое и с любовью. И так живут девяносто процентов людей, Нив, поверь мне».

«С тобой все происходило таким же образом?» — невинно спросила Нив.

«Четыре раза. — Сал расплылся в улыбке. — Не будь такой наивной. Но я оптимист».

Нив допила кофе и почувствовала, что ей полегчало на душе. «Я, действительно, наивная, но с твоей помощью я с этим справлюсь. Так как насчет обеда в четверг?»

«Прекрасно. И запомни, во-первых, в отличие от Майлса я не на диете, а во-вторых, не говори ему, что я приду».

Нив чмокнула его на прощание, вышла из офиса и оглянулась по сторонам, проходя через демонстрационный зал. Опытным глазом, она подмечала фасоны на манекенах. Неплохо, но не блестяще. Нежные цвета, чистые линии, новое, но нельзя сказать, чтобы слишком смелое. Они будут хорошо продаваться. Она подумала об осенней коллекции Сала. Так ли она в самом деле хороша, как он утверждает?

Нив вернулась в свой магазин, у нее была назначена встреча с декоратором; надо было обсудить оформление витрины. В шесть тридцать она закрылась и снова принялась за уже привычное занятие — собирала вещи Этель, чтобы захватить их домой. От той снова ничего не было слышно, на постоянные телефонные звонки по-прежнему никто не отвечал. Но, слава Богу, скоро это закончится. Завтра она вместе с Це-Це зайдет к Этель Ламбстон домой и оставит все эти свертки там.

Размышляя таким образом, Нив поймала себя на том, что в голове у нее крутится одна и та же строчка из жалостливого стихотворения Юджинии Филд «Маленький грустный мальчик»: «Он поцеловал их — и там оставил...»

Когда она подняла охапку скользких пакетов с одеждой, то вспомнила и конец стихотворения, где говорится о том, что Маленький Грустный Мальчик так никогда и не вернулся к своим чудесным игрушкам.




5


На следующее утро ровно в восемь тридцать Нив встретилась в холле с Це-Це. Волосы девушки были завиты в локоны и подколоты над ушами. Черный бархатный плащ доходил до самых лодыжек. Под ним было виднелось черное платье с белым передничком. "Я получила роль горничной в новой пьесе, " — сообщила она, принимая из рук Нив пакеты. «Я подумала, что смогу попрактиковаться. Если Этель там, она придет в восторг, увидев меня в костюме». Ее шведский акцент был бесподобен.

Энергичный звонок в дверь Этель не вызвал никакой реакции по ту сторону двери. Це-Це извлекла из сумки ключ, открыла дверь и, пропустив Нив вперед, зашла в квартиру. Со вздохом облегчения Нив сбросила пакеты с одеждой на диван и выпрямилась. "О, Господи, " — пробормотала она в следующее мгновение, и голос ее осекся.

Молодой мужчина спортивного телосложения стоял в проходе, ведущем в ванную и спальню. В одной руке он держал галстук, а белоснежная рубашка была застегнута лишь наполовину, что явно говорило о том, что они застали его в процессе одевания. Довольно красивые светло-зеленые глаза прищурены от раздражения. Волосы, еще не уложенные, падают на лоб тяжелой волнистой копной. Увидев его, Нив онемела от неожиданности, а в голову ей пришла нелепая мысль о том, что его роскошная грива — результат завивки. За спиной она услышала, как резко выдохнула Це-Це.

«Кто вы? — Нив пришла в себя. — И почему вы не открывали дверь?»

«Думаю, что первый вопрос я должен задать вам, — его тон был насмешливым. — И это мое дело, открывать дверь или нет».

Це-Це огляделась. «Вы племянник мисс Ламбстон, я видела фотографию, — сказала она. Она вышла из образа, забыв про шведский акцент. — Вы Дуглас Браун».

«Кто я, я и сам знаю. Может быть, вы представитесь?» — Ирония в голосе усилилась.

Нив начала терять терпение. «Я Нив Керни, — сказала она. — А это Це-Це. Она прибирает квартиру для мисс Ламбстон. Может, вы скажете мне, где же сама мисс Ламбстон? Она просила подготовить ей эти вещи к пятнице и с тех пор я их таскаю туда-сюда».

«А-а, так вы и есть та самая Нив Керни. — Сейчас его улыбка стала просто нахальной. — Сумочка номер три и туфли номер три одеваются к бежевому костюму, и украшениям из коробки А. Вы это для всех делаете?»

Нив почувствовала, как у нее сжались челюсти. «Мисс Ламбстон очень уважаемый клиент и очень занятый человек. Я тоже очень занятый человек. Ответьте мне, здесь ли она, и если нет, то когда она вернется».

Дуглас Браун пожал плечами. Оставив наконец свою враждебность, он сказал: «Я понятия не имею, где моя тетушка. Она попросила меня быть здесь в пятницу после обеда. У нее было для меня какое-то поручение».

«В пятницу после обеда?» — быстро переспросила Нив.

«Да. Я пришел, а ее нигде нет. Ключ она мне как-то дала, так что я вошел сам, но она так и не появилась до сих пор. Вот я здесь и обосновался. Я, видите ли, как раз повздорил с парнем, с которым делю комнату».

Это объяснение прозвучало весьма правдоподобно, чтобы не сказать слишком правдоподобно. Нив окинула взглядом помещение. На краю дивана, куда она положила одежду, лежали сложенные одеяло и подушка. Перед диваном прямо на полу валялись разбросанные бумаги. Когда бы она ни зашла сюда, этот диван всегда был завален журналами и разными бумагами так, что не видно было обивки. На обеденном столе царил хаос из скрепленных газетных вырезок и бумажного мусора. Поскольку квартира была расположена на уровне улицы, на окнах стояли решетки, и даже эти решетки служили местом, куда прикреплялись разные записки. В противоположном конце комнаты был вход в кухню. И там, как всегда, все было завалено. На стенах, как попало висели наспех забранные в рамки фотографии Этель, вырезанные из журналов и газет. «Этель, получающая ежегодную премию от Американского Общества журналистов и писателей». Это было за ее разгромную статью о гостиницах для бездомных и пустующих многоквартирных домах. «Этель рядом с Линдоном и леди Берд Джонсон». Она принимала участие в его кампании 1964 года. "Этель в Валдорфе на кафедре рядом с мэром в ночь его чевствования журналом «Контемпорари Вумен».

Нив вдруг поразила одна догадка. «Я была здесь в пятницу в начале вечера, — сказала она. — Когда вы говорите, вы приехали?»

«Около трех. Я никогда не поднимаю трубку. Этель не любит, когда отвечают по телефону в ее отсутствие».

«Это так, — вмешалась Це-Це. Вдруг она вспомнила о своем акценте: Я-а, я-а, это правда».

Дуглас Браун повязал галстук. «Я должен идти на работу. Оставьте одежду Этель, мисс Керни». Он повернулся к Це-Це. «Если вы считаете, что здесь надо убрать, это будет прекрасно. Я сложил все свои вещи вместе на тот случай, если Этель решит почтить нас своим присутствием».

Видно было, что он спешит. Он повернулся и направился в спальню.

«Одну минуточку, — попросила Нив. Она подождала, пока он остановился и обернулся. — Вы сказали, что пришли около трех в пятницу. Значит, в то время, когда я привозила покупки вашей тетушки, вы были в квартире? Объясните, пожалуйста, почему же вы не открывали дверь? Это ведь могла быть Этель, которая забыла ключи. Верно?»

«В какое время вы были здесь?»

«Около семи».

«Я выходил что-нибудь перекусить. Прошу прощения». Он вышел в спальню и захлопнул за собой дверь.

Девушки переглянулись. Це-Це пожала плечами. «Мне тоже пора заняться делом». Ее голос вдруг зазвенел, как колокольчик, она запела: «Юмпин Имини, весь Стокгольм легче убрать, чем навести порядок в этом мусорнике». Потом спросила уже без акцента: «Ты же не думаешь, что что-то случилось с Этель, Нив?»

«Мне кажется, что Майлс должен все-таки позвонить, чтобы справится о происшествиях, — ответила Нив. — И еще должна заметить, что любящий племянник не выглядит таким уж сильно обеспокоенным. Я развешу всю одежду Этель в шкафу позже, когда он уйдет».

В это мгновение Дуглас Браун вылетел из спальни. Надо признать, что выглядел он весьма импозантно в темно-синем костюме, с плащом, переброшенным через руку; его волосы сейчас лежали легкими волнами. Заметно было, что он удивлен и не слишком доволен тем, что Нив еще здесь.

«Я полагаю, вы очень заняты, — сказал он ей. — Или вы собираетесь помогать в уборке?»

Нив сжала губы, что не предвещало ничего хорошего. «Я собираюсь развесить одежду в шкафу вашей тетушки, чтобы она могла взять ее, когда понадобится, а потом я уйду». Она бросила ему свою визитную карточку. «Дайте мне знать, как только услышите что-нибудь от нее. Меня в отличии от вас ее отсутствие беспокоит».

Дуглас Браун, взглянув на карточку, спрятал ее в карман. «Я не вижу причин для волнений. За два года, что я живу в Нью-Йорке она исчезала по крайней мере трижды и обычно заставляла меня терять время, ожидая ее то в ресторане, то здесь. Я начинаю сомневаться, в порядке ли у нее с головой».

«Вы намереваетесь пробыть здесь до ее возвращения?»

«Возможно, да. Хотя это вас не касается, мисс Керни».

«У вас есть визитка с номером, по которому я могла бы с вами связаться в рабочее время?» Терпение Нив истощилось.

«К сожалению, в Космик Ойл Билдинг секретарей не снабжают визитками. Видите ли, как и моя тетя, я писатель. К несчастью, в отличии от нее я еще не пробил себе дорогу к издателям, поэтому вынужден поддерживать свою душу в бренном теле, просиживая за столом клерка в холле Космик и назначать встречи посетителям. Это не работа для гиганта мысли, но, насколько мне помнится, и Герман Мелвилл работал клерком в Эллис Айленд».

«Вы сравниваете себя с Германом Мелвиллом?» — Нив не сдерживала нотки сарказма в голосе.

«Нет. Я пишу книги другого рода. Моя последняя называется „Духовная жизнь Хуга Хефнера“. Но никто из издателей не усматривает в этом юмора».

Он ушел. Нив и Це-Це переглянулись. «Еще тот подарочек! Бедная Этель. — Резюмировала Це-Це. — У нее это, по-моему, единственный родственник».

Нив попыталась припомнить: «Кажется, она никогда не упоминала при мне о нем».

«Две недели назад, когда я была здесь, она разговоривала с ним по телефону и была расстроена. Этель припрятывет деньги по всей квартире и заметила, что часть из них пропала. Она практически была уверена, что это его рук дело».

Захламленная пыльная квартира внезапно вызвала у Нив приступ клаустрофобии. Ей захотелось поскорее уйти отсюда. «Давай вынем вещи».

Если Дуглас Браун и спал первую ночь на диване, то потому что было совершенно очевидно, он оккупировал спальню Этель. На ночном столике стояла пепельница, полная окурков. Этель не курила. Белая антикварная мебель в стиле Провинции была дорогой, но требовала ухода, как и все в квартире. Духи и потускневший серебряный набор со щеткой, расческой и зеркалом в беспорядке валялись на комоде. Записки на память, написанные рукой Этель, были засунуты за позолоченную раму зеркала. Несколько мужских костюмов, спортивный пиджак и брюки в художественном беспорядке валялись, раскиданные по розовому дамасту шезлонга. Под него был засунут мужской «дипломат».

"Но залезть в шкаф у него все-таки не хватило наглости, " — заметила Нив. Вдоль стены довольно большой спальни, размером во всю длину комнаты, стоял шкаф. Четыре года назад, когда Этель попросила Нив просмотреть ее гардероб, Нив заметила ей, что нет ничего удивительного в том, что Этель не может содержать свои туалеты в порядке, что ей нужно больше места. Спустя три недели Этель снова пригласила Нив. Она отвела ее в комнату и с гордостью указала на свое новое приобретение — сделанный на заказ гардероб, который обошелся хозяйке в 10 тысяч долларов. Там была перекладина для вешалок с блузами, перекладина для вешалок с вечерними платьями, требующими больше места в длину; отдельная секция для пальто, отдельная для костюмов и отдельная для платьев на каждый день; полки для свитеров и сумочек; подставки для обуви; отдельная часть, отведенная под украшения, была снабжена медными проволочками, напоминающими ветки дерева, на которые вешились бусы и браслеты. В довершение там имелась пара гипсовых рук, до отвращения напоминающих окоченевшие руки покойника, воздетые в последней молитве со слегка растопыренными пальцами.

Этель указала на них. "Мне кажется, что они могут задушить, тебе так не кажется? — весело спросила она. — Это для колец. Я говорила тому парню, который делал шкаф, что я лучше буду держать все в надписанных ящичках, но он настоял на том, что мне эти руки просто необходимы. "Когда-нибудь вы пожалеете, что не сделали этого, « — сказал он мне».

В отличие от всей остальной квартиры в шкафу царил идеальный порядок. Одежда была аккуратно развешана на плечиках, обтянутых атласом. «Молнии» закрыты снизу доверху, пиджаки застегнуты на все пуговицы. «С тех пор, как Этель начала одеваться у тебя, люди стали обсуждать ее туалеты, — заметила Це-Це. — Этель это нравится». С обратной стороны дверцы шкафа Этель приклеила списки, которыми ее снабжала Нив. В них подробно объяснялось, к каким туалетам носить те или иные аксессуары.

«Месяц назад мы с Этель все просматривали, — пробормотала Нив, — Мы освобождали место для ее новых вещей». Она положила покупки на кровать и стала вынимать одежду из пакетов. «Я просто сделаю то, что должна была бы сделать вместе с Этель. Вот сюда и прикрепи список».

Разобрав и развесив все вещи, она скользнула взглядом по содержимому шкафа. Манто из соболей. Жакет из куницы. Красное кашемировое пальто. «Барберри». Плащ «в елочку». Широкое белое пальто с каракулевым воротником. Кожаные пояса. Далее шли костюмы: от Донны Каран, Бинс, из Ультрасьюдс... Нив запнулась и застыла, держа в руках вешалки с двумя новыми костюмами.

"Погоди-ка минутку, " — пробормотала она. Нив внимательно исследовала верхнюю полку. Она знала, что у Этель был набор гобеленовых дорожных сумок и чемоданов от Вайтон, куда входили большой мешок для одежды с карманами на молниях, огромная сумка и два чемодана — большой и поменьше. Мешка для одежды и обоих чемоданов не было. "Дорогуша Этель, действительно, улизнула. Исчез бежевый костюм с норковым воротником, " — сообщила Нив, размещая новую одежду в шкафу. Она принялась перебирать вешалки. Белый шерстяной костюм, зеленый вязаный, черный с белым рисунком. «Помоги-ка мне. Она просто сложила вещи и удрала. Честное слово, я бы ее удушила собственными руками». Девушка откинула волосы со лба. "Посмотри, — она указала на список на двери и на пустые места на полках, — Она взяла все самое нарядное. И погода была такая мерзкая, что она, видимо, и не подумала, что ей понадобятся более легкие вещи. Но где бы она ни находилась, я надеюсь, что температура поднимется не меньше, чем до девяносто градусов. Che noiosa spera che muore di caldo — "

«Спокойно, Нив, — охладила ее Це-Це. — Когда ты переходишь на итальянский, это значит, что ты на пределе».

Нив пожала плечами. «Пропади оно все пропадом. Я пошлю счет ее бухгалтеру. В конце концов, хоть у него с головой все в порядке, он не забудет заплатить вовремя». Она посмотрела на Це-Це. «А ты как? Ты рассчитывала, что она сегодня тебе заплатит?»

Це-Це помотала головой: «Со мной все в порядке, прошлый раз она дала мне аванс».

* * *


В магазине Нив рассказала Бетти, что произошло.

«Ты должна вычесть у нее за такси и за персональное обслуживание на дому, — сказала Бетти. — Эта дама переходит все границы».

Днем, разговаривая с Майлсом по телефону, Нив поделилась своими опасениями: "А я уж собиралась просить тебя справиться о несчастных случаях, " — сказала она.

"Послушай, если эта дама будет лежать на рельсах, то поезд сойдет с пути, только чтобы не иметь с ней дела, " — ответил Майлс.

Но — Нив сама не могла себе этого объяснить — какая-то смутная тревога не покидала ее. Наоборот, она испытывала неотвязное ощущение, что с Этель что-то не так. Это ощущение продолжало преследовать ее, когда она, закрыв в шесть тридцать магазин, спешила на коктейль, который журнал «Вуменс Веар Дэйли» давал в Сент — Реджис. В роскошно одетой толпе она заметила Тони Менделл, главного редактора «Контемпорари Вумен» и направилась к ней.

«Ты не знаешь, как долго не будет Этель?» — Нив пыталась перекричать гул голосов.

«Я удивлена, что ее здесь нет, — сказала Тони. — Она говорила, что придет. Но мы же все знаем Этель».

«Когда появится ее статья?»

"Она отдала ее в четверг утром. Я должна была показать ее адвокатам, чтобы быть уверенной, что на нас потом не подадут в суд. Они кое-что убрали, но все равно написано здорово. А ты слышала о большом контракте «Живонс и Маркс»?

«Нет».

Официант предложил канапе — копченый лосось и икра на крошечных тостах. Нив взяла один. Тони горестно покачала головой. «Сейчас, когда снова вошло в моду приталенное, я не могу позволить себе даже оливку». Тони была шестого размера. «В общем, эта статья — обзор моды за последние пятьдесят лет и о дизайнерах этого периода. Тема, если честно, говорена-переговорена, но ты же знаешь Этель. Она все сделает так, что это будут обсуждать, и это будет ново, и это будет интересно. А две недели назад она вдруг стала ужасно загадочной. Насколько я располагаю сведениями, на следующий день она взяла штурмом кабинет Джека Кэмпбелла и уговорила его подписать контракт на книгу о моде с шестизначным авансом. Теперь, небось, скрылась где-то, чтобы писать».

«Дорогая, ты выглядишь прелестно!» Голос раздался где-то у Нив за спиной.

Тони продемонстрировала в улыбке все свои безупречные зубы. «Кармен, я оставила на твоем автоответчике с дюжину сообщений, где ты скрываешься?»

Нив начала бочком протискиваться назад, но Тони остановила ее. «Нив, Джек Кемпбелл пришел. Вон тот высокий парень в сером костюме. Может, он знает, где ты можешь найти Этель».

Пока Нив протискивалась к середине комнаты, Джека уже окружили. Она стояла и пережидала поток поздравлений и из разговоров успела уловить, что его только недавно выбрали президентом и издателем «Живонс и Маркс», что он купил квартиру в восточной части 52-ой-улица и что он вполне доволен жизнью в Нью-Йорке.

Нив решила, что ему еще нет сорока — достаточно молод для такой работы. Темно-каштановые волосы были коротко подстрижены; глядя на них, ей пришло в голову, что, будь они подлиннее, то завивались бы в локоны. Худощавая подтянутая фигура была фигурой бегуна. На тонком лице выделялись темно-карие, одного цвета с волосами, глаза. Искренняя улыбка заставляла разбегаться морщинки в уголках его глаз. Ей понравилась его манера наклонять вперед голову. Нив обратила на это внимание, когда он разговаривал с пожилым издателем. Затем кто-то вступил в разговор, он повернулся и ко второму собеседнику и не выглядел при этом неловко, что тоже ей понравилось.

«Выглядеть естественно — настоящее искусство, — думала Нив, — им владеют политики, а вот в среде бизнесменов это редкость».

Она имела возможность наблюдать, не будучи замеченной. Что-то связано с именем Джека Кэмпбелла. Она уже встречалась с ним где-то. Но где?

Прошел официант, предлагая вино, и Нив взяла себе еще один бокал. Это ее второй и последний, но, потягивая вино, она может делать вид, что занята.

«Нив — не так ли?»

Поворачиваясь, Нив увидела, что Джек Кэмпбелл подошел к ней. Он представился и напомнил: «Чикаго. Шесть лет назад. Вы возвращались с лыжной поездки, а я — из деловой. Мы с вами поговорили минут пять перед тем, как самолет приземлился. Вы тогда собирались открыть магазин, и были озабочены только этим. Как все прошло?»

«Прекрасно». Нив с трудом могла припомнить. Она тогда спешила на транзитный рейс. Работа. Это стало самым главным. «Вы тогда начали работать на нового издателя, не так ли?»

«Да».

«Судя по всему, это был удачный шаг».

«Джек, здесь несколько человек, с которыми ты должен встретиться». — Главный редактор «Вуменс» потеребила его за рукав.

«Мне не хотелось бы задерживать вас, — быстро сказала Нив. — Только один вопрос. Насколько я поняла, Этель Ламбстон пишет для вас книгу. Может, вы подскажете, где я могу ее найти?»

«У меня есть ее домашний телефон. Дать вам?»

«Спасибо, у меня он тоже есть. — Она быстро подняла руку в отрицательном жесте. — Не буду вас больше задерживать».

Нив повернулась и затерялась в толпе. Она почувствовала внезапно, что устала от шума голосов и что сегодня был слишком длинный день.

Поглядев на людей, столпившихся, как обычно, перед Сент-Реджисом в ожидании такси, Нив направилась пешком вдоль Пятой Авеню. Был довольно приятный вечер. Может, она срежет себе путь, если пройдет через парк. Прогулка пешком освежит ее. Но у южного входа в Центральный парк прямо перед ней остановилось такси, только что освобожденное пассажиром. Нив замешкалась, потом открыла дверцу и села в машину. Идея пройтись еще милю на высоких каблуках внезапно перестала казаться ей привлекательной.

Она, конечно, не могла видеть растерянного лица Денни, который терпеливо прождав у Сент-Реджиса, следовал за нею по Пятой Авеню и заметив, что Нив направилась к парку, уже был уверен, что удача у него в руках.

* * *


В два часа ночи Нив внезапно проснулась. Ей приснилось, что она стояла перед шкафом Этель, составляя список.

Список.

«Надеюсь, она сгорит от жары, где бы ее ни носило».

Вот-вот, теплая одежда. Соболя. Жакет. Накидка. «Барберри». Пальто. Дубленка. Все было на месте.

Этель отдала свою статью в четверг, а в пятницу она уже исчезла. В эти дни было ужасно холодно и ветрено. В пятницу к тому же был сильный снегопад. Но все зимние вещи Этель висят в шкафу...

* * *


Никки Сепетти поежился в своей толстой куртке, которую связала ему жена в тот год, когда он угодил в тюрьму. В плечах она все еще была ему впору, но на животе висела свободно, ведь в тюрьме он потерял тридцать с лишним фунтов.

От его дома до пляжа был всего один квартал. Он лишь махал руками в ответ на кудахтанье жены: «Надень шарф, Никки, ты забыл уже, как сильно иногда дует с океана», и вышел на улицу. Соленый ветер ударил ему в ноздри, и он с благодарностью глубоко вдохнул. Никки рос в Бруклине, и когда он был маленьким, мама возила его на пляж в Рокавэй Бич. Спустя тридцать лет он купил дом в Бель Харбор, чтобы Мария и дети могли проводить там лето. После того, как его посадили, жена насовсем переселилась сюда.

В прошлую пятницу истекло ровно семнадцать лет! Его первый глоток воздуха вне тюремных стен вызвал боль в груди. «Избегайте переохлаждения», — предостерегал его врач.

Мария приготовила роскошный обед. «Добро пожаловать домой, Никки» — красовался плакат на стене. Он чувствовал себя настолько ослабевшим, что ушел, не высидев до конца обеда, и лег в постель. Звонили дети, Ник-младший и Тесса. «Папа, мы любим тебя», — говорили они.

Он не разрешал им навещать его в тюрьме. Тесса только поступила в колледж, когда он сел. Сейчас ей уже тридцать пять, у нее двое детей и она живет в Аризоне. Муж зовет ее Терезой. Ник-младший взял себе девичье имя матери. Теперь он Николас Дамиано, примерный гражданин и налогоплательщик, живет в Коннектикуте.

Никки просил их не приезжать: «Подождите, пока угомонятся газетчики».

Оба выходных он и Мария провели в доме, почти не общаясь — два чужих человека. На улице их караулили журналисты с телевизионными камерами.

Но сегодня утром он вышел. Новость уже потеряла свою актуальность. Бывший уголовник, к тому же больной — вот кто он теперь. Никки вдохнул поглубже и почувствовал, как соленый воздух наполняет его легкие.

Какой-то бритоголовый парень, один из тех, в спортивных костюмах, что бежали впереди Никки, остановился. «Рад видеть вас, мистер Сепетти. Вы прекрасно выглядите».

Никки покосился на парня. Ему неприятно было слушать эту чушь. Он-то знал, как он выглядит. Всего лишь полчаса назад, выйдя из-под душа, он подробно и безжалостно исследовал свое отражение в зеркале на двери в ванной. Макушка основательно полысела, лишь вокруг еще держались остатки былой шевелюры. «Соль и перец», — называл его черные с проседью волосы тюремный парикмахер, когда он только начал отбывать срок. То, что осталось от них сейчас было грязно-белого или тускло-серого оттенка, как ни назови, один черт. Нельзя сказать, что дальнейшее исследование принесло ему удовлетворение. Даже будучи молодым и привлекательным, он не любил свои глаза навыкате, но сейчас они и вовсе казались ему каменно-неживыми. Из-за бледности кожи стал хорошо заметен старый шрам на щеке. То, что он потерял вес, не сделало его стройнее, наоборот, он напоминал сам себе подушку, из которой вытряхнули половину перьев. Мужчина под шестьдесят. Когда он оказался в тюрьме, ему было сорок два.

Никки узнал этого парня, который загородил собой весь тротуар. Он жил через два или три дома от него, Никки только не мог припомнить его имя. А тот так и сиял, обнажая в нервной улыбке лошадиные зубы.

"О да, я прекрасно выгляжу, спасибо, " — сказал Никки. Его голос должно быть прозвучал раздраженно, потому что бегун явно почувствовал себя неуютно. «Как бы там ни было, я рад, что вы вернулись, — сейчас его улыбка уже выглядела натянутой. — Прекрасный день, не правда ли? Холодно, но все-таки чувствуется весна».

«Да, да, — проборматал Никки, а про себя подумал, — Если бы мне нужен был прогноз погоды, я бы послушал радио». Он поднял руку в прощальном жесте и прибавил шагу, пока не дошел до пляжа.

Ветер взбивал океан в пену. Прислонившись к перилам, Никки вспомнил, как ребенком любил кататься на волнах в шторм. Мать всегда кричала ему: «Не заходи далеко! Смотри, захлебнешься».

Не чувствуя усталости, он шел по берегу вдоль 98-ой улицы, пока не дошел до «Русских горок». Тут он повернул назад. Ребята приедут забрать его. Они сперва зайдут в клуб, а потом пообедают на улице Малберри. Дань уважения, не более — он не обманывал сам себя. Семнадцать лет — слишком долгий срок. Ребята последние годы ворочают такими делами, куда он не дал бы им и близко подойти. Уже прошел слух о том, что он очень болен и ему лучше никуда не встревать: не можешь, не берись.

Джо сидел на скамье подсудимых вместе с ним. Тот же самый срок. Но Джо вышел через шесть лет, его выпустили под залог. Сейчас он на свободе.

Он бы тоже мог быть отпущен, но... Майлс Керни. Вот кого надо благодарить за эти лишние одиннадцать лет.

Никки наклонил голову под ветром. Ему пришлось отведать еще две горькие пилюли — его дети. Они твердят, что любят Никки, но они стесняются его. Когда Мария приезжала навестить сына или дочь, она представлялась их друзьям, как вдова.

Тесса. Господи, да она же обожала его в детстве. Может, он был не прав, запрещая им видеться с ним все эти годы? Мария приезжала к нему регулярно. Но в Коннектикуте она называла себя миссис Дамиано. Ему бы хотелось увидеть детей Тессы. Но ее муж считал, что надо подождать.

Мария. Никки затаил обиду на нее за все эти годы ожидания. Даже хуже, чем обида. Она изо всех сил притворялась, что рада видеть его, но глаза смотрели холодно, с затаенным презрением. Прочитать ее мысли было несложно: «Для чего ты все это делал, Никки? От нас отвернулись даже наши друзья». Ей всего пятьдесят четыре, а выглядит она лет на десять старше. Мария работала в отделе кадров в госпитале. Она могла бы и не делать этого, но, устраиваясь на работу, она сказала ему: «Я не могу сидеть дома и пялиться на стены».

Мария. Ник-младший, нет, Николас. Тесса, нет, Тереза. Так ли уж они горевали, если бы с ним в тюрьме случился сердечный приступ? Может, если бы он вышел через шесть лет, как Джо, еще можно было бы что-то вернуть. А сейчас поздно, слишком поздно. Из-за этих лишних одиннадцати лет, что он отсидел благодаря Майлсу Керни. И он бы еще сидел, если бы им удалось что-нибудь придумать, чтобы не выпускать его вовсе.

Никки миновал 98 улицу и только тогда сообразил, что так и не заметил старого громыхающего сооружения «Русских горок». Это заставило его повернуть и пойти обратно, чтобы убедиться, что их не снесли. Он шел, стараясь попадать в собственные следы, засунув поглубже руки в карманы, ссутулившись под ветром. Во рту его прочно держался горький желчный привкус, который он старался заглушить, облизывая языком соленые от ветра губы...

Подойдя к дому, Никки увидел, что его ждет машина. За рулем сидел Луи, один из тех парней, на которых он всегда мог рассчитывать. Луи не забывал сделанного ему добра. «К вашим услугам, Дон Сепетти, — приветствовал Луи Никки. — Как приятно снова сказать это». Луи говорил искренне.

Никки уловил затаенную враждебность, промелькнувшую в глазах Марии, когда он вошел в дом сменить свитер на пиджак. Он вспомнил, что как-то в школе, когда ему приходилось писать небольшие сочинения на тему прочитанных рассказов, он писал об одной вдове, которая считала своего исчезнувшего мужа погибшим и «довольно неплохо устроилась в жизни будучи вдовой». Мария тоже чувствовала себя достаточно комфортно в жизни без него.

«Посмотри правде в глаза. Она не жаждала твоего возвращения. Твоим детям станет только легче, если ты исчезнешь в стиле Джимми Хоффа. Еще больше им бы понравилась красивая естественная смерть, та, которая не требует дополнительных объяснений для внуков... Если бы только вы знали, как все это было близко».

«Ты будешь вечером ужинать? — спросила Мария. — Я имею в виду, что у меня ночная смена, с девяти до девяти. Если хочешь, я что-нибудь приготовлю и оставлю в холодильнике».

«Не стоит».

Он молчал, пока Луи вез его в Манхэттен по Форт-Гамильтон-парквей, через туннель Бруклин — Баттери. В клубе ничего не изменилось. Та же потертая мебель; в глубине помещения за карточным столом так же составлены кресла — все готово для следующей игры; все та же старая кофеварка для эспрессо; по-прежнему заколочена телефонная кабинка.

Разница была лишь в том, что изменилась сама семья. Конечно, все столпились вокруг него, выражали свое почтение, посылали фальшиво-приветливые улыбки. Но он все понимал.

Он был рад, когда подошло время отправляться на улицу Малберри. Марио — хозяин ресторана — вот кто в самом деле был ему рад. Отдельная комната готова и ждет его. Все его любимые прежде блюда, включая макароны. Никки почувствовал некое расслабление, почувствовал, как что-то вроде прежней силы наполняет его тело. Он подождал, пока накроют к десерту — канноли с крепким черным эспрессо — и обвел глазами гостей, заглянув каждому из сидящих двумя ровными рядами («Совсем, как оловянные солдатики») десяти мужчин в лицо. И каждому он кивал, узнавая. Только два незнакомых лица. Одно не вызвало у него подозрений. Второй же был представлен ему как Кармен Мачадо.

Никки внимательно изучал его. Около тридцати. Темные густые волосы и брови. Прямой костистый нос. Он крутится здесь уже 3-4 года. Альфи познакомился с ним в тюрьме, где тот отсиживал за угон автомобиля. Инстинктивно он не вызывал доверия у Никки, и Никки отметил про себя, что должен порасспрашивать Джо, насколько хорошо они его знают.

Его глаза остановились на Джо. Джо, который вышел, отсидев лишь шесть лет и который разгуливал на свободе в то время, пока Никки был вынужден сидеть взаперти. Круглое лицо Джо было все покрыто морщинами, которые означали улыбку, и весь он напоминал только что проглотившего канарейку кота.

Никки вдруг почувствовал жжение в груди. Обильный ужин оказался тяжеловат для его желудка. "О'кей, а теперь выкладывай, что у тебя на уме, " — приказал он Джо.

Джо продолжал улыбаться. «Что касается меня, то я припас для тебя отличную новость. Мы все знаем, как ты относишься к этой сволочи Керни. Так вот, послушай. Есть заказ на его дочь. И это не наша инициатива. Стюбер хочет убрать ее. Для тебя это просто подарок».

Никки подскочил на месте. Охваченный волной ярости, он выместил все на дубовом столе, что есть мочи грохнув по нему кулаком. «Вы безмозглые кретины! — орал он. — Вонючие безмозглые кретины! Это нужно немедленно остановить». На какое-то мгновение он перехватил выражение лица Кармен Мачадо и ему вдруг показалось, что он заглянул в лицо копу. «Остановить это. Я говорю остановить, ясно?»

Страх на лице Джо сменился сочувствием. «Никки, ты же знаешь, это невозможно. Никто не может отменить контракт, уже слишком поздно».

* * *


Пятнадцать минут спустя Никки ехал домой в Бель Харбор, сидя рядом с молчаливым Луи. Его грудь сгорала от боли, которая накатывала волнами, не помогал даже нитроглицерин под языком. Если дочь Керни будет убита, копы не остановятся, пока не навесят это убийство на него. И Джо превосходно знал это.

Он подумал о том, что напрасно предостерег Джо относительно Мачадо. «Никогда этот парень не работал во Флориде на семью Палино, — сказал он Джо. — А у вас не хватило мозгов проверить это, не так ли? Вы идиоты, каждый раз, когда вы открываете рот, считайте, что вы докладываете все прямехонько копам».

* * *


Симус Ламбстон проснулся во вторник утром. Он спал всего четыре часа и даже во сне его не оставляли в покое навалившиеся проблемы. Накануне он закрыл бар в половине третьего, потом почитал газету и тихонько скользнул в постель, стараясь не побеспокоить Рут.

Когда девочки были маленькими, он мог позволить себе поспать подольше, приходил в бар к полудню, потом снова шел домой, чтобы пообедать вместе с семьей и возвращался в бар, оставаясь там уже до закрытия. Но последние годы, когда дела безжалостно и стабильно шли все хуже и хуже, а арендная плата все росла и росла, он уволил бармена и официанток и урезал меню так, что остались одни только сандвичи. Все закупки он делал сам, приходил в бар к восьми или половине девятого и, уже не заходя домой на обед, работал до закрытия. И все равно ему никак не удавалось свести конца с концами.

Во сне его преследовало лицо Этель. Ее глаза, расширенные от гнева. Ее недобрая усмешка, которую он с удовольствием стер бы с ее лица навсегда.

Когда он был у нее в четверг вечером, он вытащил фотографию девочек. «Этель, — он уже умолял, — посмотри на них. Им сейчас необходимы деньги, которые я отдаю тебе. Дай мне передышку».

Она взяла фотографию и долго ее изучала. «Это могли бы быть мои дети», — только и сказала она, протянув ему обратно снимок.

У Симуса живот скрутило от тревоги. Он должен заплатить алименты до пятого. Завтра. Осмелиться ли он не выписать чек?

Половина восьмого. Рут уже встала. Он слышал плеск воды в душе. Симус встал с постели и прошел в комнату, которая служила им столовой и кабинетом одновременно. Она была уже наполнена резким светом утреннего солнца. Он сел за старое бюро, пережившее три поколения в их семье, и которое Рут терпеть не могла. Если бы она имела возможность, она бы все переделала в доме по-своему и заменила бы старую громоздкую мебель на светлую современную. "За все эти годы я не могла позволить себе купить такую роскошь, как новое кресло, " — любила напоминать она. «Ты отдал Этель самую хорошую мебель, а я обречена жить среди рухляди, которая осталась от твоей матери. Единственно новое, что мы покупали, это колыбельки и кровати для девочек — и больше ничего из того, что им еще необходимо».

Симус решил отвлечься от мыслей о чеке для Этель, начав выписывать другие: за газ и электричество, за телефон, за квартиру. От кабельного телевидения они отказались полгода назад, это позволяло им экономить двадцать два доллара в месяц.

Из кухни был слышен шум кофеварки, стоящей на плите. Спустя несколько минут в столовую вошла Рут, держа на маленьком подносе стакан с апельсиновым соком и чашку дымящегося кофе. Она улыбалась, и на мгновение напомнила Симусу ту симпатичную женщину, на которой он женился через три месяца после развода. Рут не относилась к тому типу женщин, которых можно назвать ласковыми, но сегодня утром, поставив поднос на стол, она наклонилась и поцеловала его в макушку.

«Только сейчас, когда ты сел выписывать чеки, до меня дошло, — сказала она. — Господи, Симус, неужели мы больше не будем отдавать деньги Этель, неужели мы сможем наконец вздохнуть. Давай пойдем куда-нибудь вечером и отметим это событие. Попроси кого-нибудь поработать за тебя. Мы уже столько месяцев никуда не выходили».

У Симуса свело желудок. Запах крепкого кофе внезапно вызвал у него отвращение. «Дорогая, я пока могу только надеяться, что она не передумает, — промямлил он. — То есть я хочу сказать, что у меня нет тому письменного подтверждения. Тебе не кажется, что стоило бы послать чек, пусть она лучше вернет его. Я полагаю, что это будет самым разумным. У нас ведь нет ничего, что делало бы все это законным. Я имею в виду у нас нет письменного заверения, что она действительно отказалась от денег».

Он осекся, почувствовав слева резкий шлепок по голове. Симус поднял глаза и невольно отшатнулся, увидев выражение лица Рут. Это было выражение смертельного оскорбления. Точно такую гримасу он уже видел несколько дней назад на другом лице.

Потом лицо жены пошло красными пятнами, и в конце концов она разразилась фонтаном бессильных слез. «Симус, прости, я ударила тебя». Голос ее сорвался. Она распрямила плечи и закусила губу. «Ни одного чека. Напомнишь ей, что она дала слово. Я скорее задавлюсь, чем она получит еще хотя бы один цент».




6


В среду утром Нив рассказала Майлсу все, что она думает по поводу исчезновения Этель. Сосредоточенно намазывая сыр на подсушенную булочку, она высказала все свои ночные мысли, которые подняли ее среди ночи.

«С нее, конечно, станется улететь, не взяв новую одежду, но в пятницу она должна была встретиться со своим племянником».

"Это он так говорит, " — вставил Майлс.

«Естественно. Но я точно могу сказать, что в четверг она принесла законченную статью, а в четверг было ужасно холодно, днем пошел снег, и в пятницу было, как в середине зимы».

"Ты, по-моему, переквалифицировалась в метеорологи, " — заметил отец.

«Ну хватит, Майлс. Мне все же кажется, что что-то здесь не так. Все ее зимние вещи остались в шкафу».

"Нив, эта женщина вечная. Я просто вижу, как Бог и дьявол спорят между собой, кому ее забрать, " — Майлс улыбнулся, довольный собственной шуткой.

Нив скорчила гримаску, сердясь, что он не принимает всеръез все ее тревоги по этому поводу, но довольная тем не менее его шутливым тоном и хорошим настроением. Кухонное окно было приоткрыто, и соленый морской ветер с Гудзона слегка забивал обычную вонь выхлопных газов от тысяч машин, снующих по Генри Гудзон — парквей. Снегопад прекратился также внезапно, как и начался. В воздухе уже чувствовалась весна, и, может, поэтому у Майлса было такое приподнятое настроение. А может, от чего-то еще?

Нив встала, подойдя к плите, взяла кофеварку и подлила свежего кофе в обе чашки. «Сегодня ты выглядишь намного бодрее, — прокомментировала она. — Значит ли это, что ты перестал беспокоиться по поводу Никки Сепетти?»

«Просто я говорил с Хербом и он меня убедил, что Никки теперь под неусыпным контролем наших парней».

«Понятно». — Нив знала, что лучше не затрагивать больше эту тему. «Теперь ты уже не будешь так трястись надо мной?» Она посмотрела на часы: «Мне пора». Выходя из кухни, она замешкалась: «Майлс, я знаю гардероб Этель, как свои пять пальцев. Как ты объяснишь, что в четверг или в пятницу, в жуткий холод, она ушла без пальто?»

Майлс уже было углубился в «Таймс», ему пришлось отложить газету, и он проделал это, разыгрывая бесконечное терпение. «Ну давай поиграем в „фантазию“. Давай представим, что Этель увидела пальто в какой-нибудь витрине и решила, что это именно то, что она всегда хотела».

Игра «в фантазию» взяла свое начало с той поры, когда Нив было четыре года и она выпила банку Кока-Колы, которую ей запрещали. Она заглянула в холодильник, вытащила Коку и с наслаждением выпила все до последней капли. Перехватив укоризненный взгляд отца, она с самым невинным видом предложила: «Я придумала, папа. Давай поиграем в фантазию. Давай представим, что Кока была не Кокой, а апельсиновым соком».

Внезапно Нив почувствовала себя ужасно глупой. "Вот почему ты полицейский, а я держу магазин, " — сказала она.

Но, принимая душ и натягивая свободный шоколадного цвета кашемировый жакет с зауженными рукавами и отворотами на манжетах и мягкого покроя черную шерстяную юбку, она поняла, где кроется ошибка в рассуждениях Майлса. Также, как когда-то давно Кока не могла стать апельсиновым соком, также и сейчас — Нив могла дать голову на отсечение — Этель не могла купить пальто где-нибудь в другом магазине.

* * *


Проснувшись рано утром в среду, Дуглас Браун решил расширить территорию своего господства в квартире Этель. Вернувшись накануне вечером с работы, он был приятно удивлен, увидев сияющую чистотой квартиру. Даже груды бумаг были уложены так аккуратно, насколько это вообще возможно было сделать. В морозильнике он обнаружил разнообразные припасы, выбрал лазанью, и пока она разогревалась потягивал холодное пиво. Потом он уселся перед огромным новым 40-инчевым телевизором Этель, поставив перед собой поднос с едой.

Сейчас, нежась в шелковых простынях на кровати с пологом, он оглядывал обстановку спальни. Его чемодан все еще стоял на кресле, костюм был брошен на подлокотники. Это не годится. Конечно, он не будет ничего трогать в ее драгоценном шкафу, но почему бы аккуратно не повесить туда кое-что.

Одна часть шкафа просто выполняла функцию кладовки. Он потратил немало усилий, прежде чем разобрал фотоальбомы, груды журналов и каталогов, чтобы пробиться к свободному месту на вешалке, куда можно было повесить костюм.

Пока варился кофе, он принимал душ. От его внимания не ускользнула сияющая белизна кафеля и аккуратно расставленные флаконы с духами и лосьонами Этель на стеклянной полке справа от двери, которые прежде образовывали просто хаос. Даже полотенца были тщательно сложены в специальном шкафчике над ванной. Эта наблюдение заставило его нахмуриться. Деньги. Интересно, не нашла ли деньги эта шведская милашка, которая здесь наводила порядок.

Дуг выскочил из-под душа, наспех вытерся, завернулся в полотенце и поспешил в гостиную. Под ковром у кресла он припрятал стодолларовую бумажку. Она была на месте. Ну что ж, одно из двух: или эта девушка честна, или она просто ничего не заметила.

Он погрузился в размышления о том, какая все-таки дура Этель. Каждый месяц, получая чек от своего бывшего мужа, она обменивала его на стодолларовые банкноты. "Моя заначка, " — говорила она Дугу. На эти деньги она угощала его обедом в каком-нибудь дорогом ресторане. «Пока мы наслаждаемся икрой, они едят фасоль, — приговаривала она. — Иногда я все спускаю за один месяц, иногда подкапливаю. Время от времени я отсылаю то, что остается своему бухгалтеру, это идет на одежду. Рестораны и тряпки — вот все, что смог дать мне этот слизняк».

Дуглас и Этель посмеивались, чокаясь бокалами, и пили за «этого слизняка Симуса». В ту ночь Дуг и сообразил, что Этель не знает толком, сколько денег у нее остается и сколько она тратит, и что пропажы пары сотен в месяц она точно не заметит. Чем он и занимался последние два года. Пару раз у нее все-таки зародились подозрения относительно него, но он надевал на себя маску оскорбленной невинности, и Этель всегда отступала. "Если ты сядешь и напишешь, где ты тратила деньги, вот увидишь — все станет на свои места, " — кричал он.

«Прости, Дуг, — начинала извиняться Этель. — Ты же знаешь свою тетю. Когда на меня находит, я несу бог знает что».

Ему неприятно было вспоминать последний разговор, когда она потребовала, чтобы он пришел в пятницу и поработал для нее мальчиком на побегушках, и прибавила, что ни на какие чаевые он может не рассчитывать. «Я последовала твоему совету, — заявила она, — и записывала все свои расходы».

Он поспешил сюда, уверенный, что сможет подлизаться к ней, и зная, что, кроме него, у Этель никого нет...

Когда кофе был готов, Дуг налил себе чашечку, потом вернулся в спальню и оделся. Завязав галстук, он критически осмотрел себя в зеркале. Он неплохо выглядит. На деньги, позаимствованные у Этель, Дуг начал ухаживать за своим лицом. Массажи и косметические маски заметно улучшили кожу. Он также завел себе хорошего парикмахера. Два костюма, прикупленные недавно, прекрасно сидели на нем. Новая секретарша в «Космик» вылупила глаза на него. Он дал ей понять, что торчит на этой работе только потому, что пишет пьесу. Имя Этель было ей знакомо. «А ты тоже писатель?» — та задохнулась в благоговейном почтении. Неплохо было бы привести сюда Линду, но ему надо быть осторожным, по крайней мере, некоторое время...

За второй чашкой кофе Дуг тщательно просмотрел все бумаги на столе у Этель. На толстой картонной папке было помечено : «Важное». По мере того, как он просматривал содержимое, с его лица сбегала краска. Оказывается, эта старая вешалка Этель держит дорогие акции! У нее есть участок во Флориде! Она застрахована на миллион долларов!

В последнем отделении папки была копия ее завещания. Он не мог поверить своим глазам, читая его.

Все — все, до последней копейки она оставляла ему. Да она же просто денежный мешок.

Он опоздал на работу, но это уже не имело значения. Дуг вернул свою одежду обратно из шкафа на кресло, аккуратно застелил постель, вытряхнул пепельницу, сложил одеяло, подушку и простыни на диван, желая подемонстрировать, что он спал там и написал записку: «Дорогая тетя Этель. Наверное, вы снова отправились в какую-то непредвиденную поездку. Думаю, вы не будете против, если я переночую здесь, пока не подыщу себе новую квартиру. Надеюсь, вы приятно провели время. Ваш любящий племянник, Дуг».

"Это восстановит наши отношения, " — подумал он, отдавая честь портрету Этель на стене рядом с входом в квартиру.

* * *


В три часа в среду Нив оставила сообщение на автоответчике Це-Це. Часом позже Це-Це перезвонила. «Нив, мы только что с генеральной репетиции. По-моему, пьеса просто замечательная, — Це-Це ликовала. — Я, правда, только вношу индюшку и говорю „да“, но никогда ничего не знаешь наперед — среди публики может оказаться и сам Джозеф Папп».

«Ты еще станешь звездой, — убежденно сказала Нив. — Я предвкушаю, как буду хвастаться: я знала ее еще в те времена, когда... Це-Це, послушай, необходимо еще раз зайти в квартиру Этель. Ключ по-прежнему у тебя?»

«Так ничего и не слышно от нее? — из голоса Це-Це исчезла оживленность. — Нив, происходит что-то странное. Этот ее племянничек... Он спит в ее постели, курит в ее комнате. Или он вообще не ждет ее возвращения, или ему на тетушку глубоко наплевать».

Нив поднялась. Внезапно все эти образцы платьев, сумок, украшений и обуви, разбросанные по всему кабинету, показались ей сейчас ужасно не важными. Она была в светло-зеленом шерстяном костюме работы одного из молодых модельеров. Серебряный пояс свободно лежал на бедрах. Зауженная юбка едва доставала до колен. Шелковый шарф в серебристо-серых и персиковых тонах был завязан вокруг шеи. Двое покупательниц, увидев ее в этом наряде в демонстрационном зале, заказали себе такой же.

«Це-Це, — попросила она, — ты могла бы сходить к Этель завтра утром? Если она окажется там — прекрасно. Скажешь, что ты волновалась. Если там будет племянник, ты можешь придумать, что Этель просила тебя сделать что-нибудь, например, убраться в кухонных шкафах или еще что-то в этом роде?»

«Конечно, — согласилась Це-Це. — Мне это нравится. Это очень в духе Бродвея. Не ради денег, но исключительно из любви к искусству. Хотя должна заметить, что Этель совершенно не волнует состояние ее кухонных шкафов».

«Если она, вернувшись, не заплатит тебе, я заплачу. Мне бы хотелось пойти с тобой. Я знаю, что у нее на столе лежит блокнот, куда она вписывает все встречи. Может, это натолкнет меня на какую-то мысль, или я узнаю что-нибудь о ее планах».

Они договорились встретиться завтра в холле в половине девятого утра. Когда подошло время закрытия, Нив заперла вход в магазин с Мэдисон Авеню и вернулась к себе в кабинет, чтобы спокойно сделать кое-какие бумажные дела. В семь часов она позвонила в резиденцию кардинала на Мэдисон Авеню и ее соединили с епископом Дэвином Стэнтоном.

«Я получил твое сообщение, — сказал он ей. — Приду с огромным удовольствием, Нив. А Сал будет? Отлично. Три мушкетера из Бронкса редко встречаются последнее время. Я не видел Сала с самого Рождества. Он, часом, не женился снова?»

Перед тем, как попрощаться епископ напомнил Нив, что его любимое блюдо макароны аль-песто в ее приготовлении. «Только один человек делал это лучше тебя — твоя мама, упокой Господи ее душу», — сказал он нежно.

Обычно Дэвин Стэнтон не упомянул бы Ренату в простом телефонном разговоре. Нив заподозрила, что Майлс разговаривал с ним о Никки Сепетти. Она хотела было порасспросить его, но Дэвин уже повесил трубку. «Я приготовлю вам ваше любимое песто, дядя Дэв, но также я приготовлю вам хорошую трепку. Мне совсем не по вкусу, чтобы Майлс трясся надо мной всю жизнь».

Уже перед самым уходом она позвонила Салу домой. Как всегда, тот не мог обойтись без своего добродушного подтрунивания. «Конечно, я не забыл о завтрашнем вечере. А что у тебя есть? Я принесу вино. Пусть твой отец не считает, что только он разбирается в вине».

Посмеявшись с ним вместе, Нив повесила трубку, выключила свет и вышла на улицу. Несмотря на то, что снова похолодало — капризы апреля, Нив чувствовала, что ей просто необходимо прогуляться. Чтобы не волновать Майлса, она почти неделю не бегала по утрам, и все ее тело требовало движения.

Она быстро прошла по Мэдисон до 5 Авеню, потом решила срезать себе путь, пройдя к парку по 79 улице. Она всегда пыталась обойти тот участок парка за музеем, где нашли тело Ренаты.

Мэдисон Авеню была забита машинами и пешеходами. На 5-ой улице на огромной скорости сновали лимузины, но в западной части, упирающейся в парк, было всего несколько человек. Переходя 79-ую улицу, Нив покрутила головой и прошла, не останавливаясь.

Едва она свернула к парку, как рядом с ней затормозила полицейская машина. «Мисс Керни, — улыбающийся сержант опустил стекло. — Как поживает Комиссар?»

Она узнала этого сержанта. Одно время он был водителем у Майлса. Нив задержалась поболтать с ним.

* * *


Всего в нескольких шагах от нее, Денни внезапно остановился. Он был одет в длинное неприметное пальто с поднятым воротником; вязаная шапка, низко надвинутая на лоб, почти полностью скрывала лицо. Но все равно он почувствовал на себе взгляд копа, сидящего на месте пассажира в полицейской машине. У копов хорошая память на лица, они могут опознать человека, даже мельком взглянув на его профиль. Денни это было хорошо известно. Он продолжил свой путь, делая вид, что не обращает внимания ни на Нив, ни на полицейских, но тем не менее физически ощущая на себе их взгляды. Впереди была автобусная остановка, он присоединился к горстке людей и вошел в подошедший автобус. Расплачиваясь за проезд, он почувствовал, что весь его лоб покрыт испариной. Еще секунда, и этот полицейский мог бы узнать его.

Денни медленно опустился на сиденье. Эта работенка стоит гораздо больше, чем ему заплатят. Когда он уберет Нив Керни, в охоту будут спущены все сорок тысяч Нью-Йоркских копов.

* * *


Быстро шагая по тропинке в парке, Нив гадала, было ли случайным совпадением то, что она встретила сержанта Коллинза, или же это ангел-хранитель, посланный Майлсом.

Парк не был безлюдным: довольно много бегунов, несколько велосипедистов, пешеходы, и огромное количество бездомных, расположившихся под грудами газет или прикрывшихся драными одеялами. "Если они умрут здесь, никто этого и не заметит, " — подумала Нив. Бесшумно ступая мягкими итальянскими ботинками, она с раздражением поймала себя на том, что постоянно оглядывается через плечо. Как-то подростком, зайдя в библиотеку, она наткнулась на газету с фотографией тела ее матери на первой полосе. Сейчас, идя все быстрее и быстрее, ей вдруг представилось, что она опять смотрит на ту фотографию на первой странице «Дэйли Ньюс» под заголовком «Убийство». Только на этот раз на фотографии было не лицо Ренаты, а ее собственное лицо.

* * *


Китти Конвей записалась в класс верховой езды по одной-единственной причине: ей надо было чем-то заполнить время. Эта была все еще привлекательная женщина, несмотря на свои пятьдесят восемь лет, рыжеватая блондинка с серыми глазами, окруженными едва заметными морщинками. В былые времена в этих глазах всегда, казалось, плясали бесенята, такими они были очаровательными и озорными. Когда ей исполнилось пятьдесят, она говорила Майклу: «Ну что же делать, если я чувствую себя максимум на двадцать два?»

«Потому что тебе и есть двадцать два».... Уже почти три года, как Майкла не стало.

Когда Китти с опаской вскарабкалась на гнедую кобылу, она припомнила все свои начинания с тех пор, как она осталась одна. Китти получила лицензию на право заниматься продажей недвижимости, и можно сказать, что из нее получился неплохой продавец. Она заново обставила дом в Риджвуде, Нью-Джерси, который они с Майклом купили за год его смерти. Она была занята в Обществе Волонтеров и раз в неделю работала в музее. Два раза она ездила в Японию, где ее единственный сын, Майк-младший, служил военным офицером, там она наслаждалась тем, что проводила почти все время со своей внучкой, наполовину японкой. Она снова стала брать уроки игры на пианино, правда, уже без особого энтузиазма. Дважды в месяц она возила людей, лишенных возможности двигаться, на визиты к врачам, и вот сейчас — верховая езда, ее последнее увлечение. Но независимо от того, чем она занималась и сколько у нее было друзей, чувство одиночества все равно не покидало ее. Даже сейчас, храбро следуя за инструктором вместе с другими двенадцатью учениками, она видела только бесконечную грусть в окружающем ее пейзаже несмотря на приближение весны. «О, Майкл, — прошептала она, — Я бы хотела что-то изменить, я пытаюсь».

«Ну, как получается, Китти?» — крикнул ей инструктор.

"Прекрасно, " — отозвалась она.

«Если хочешь, чтобы в самом деле было прекрасно, натяни поводья. Покажи ей, кто хозяйка. И держи пятки вниз».

"Поняла, " — сказала Китти, а сама подумала: «Иди к черту. Эта старая кляча хуже всех. Я думала, что мне достанется Чарли, но ты, конечно, отдал его той сексапильной девице».

На трассе был крутой подъем. Ее лошадь останавливалась ущипнуть каждый клочок зелени, который попадался им на пути. Один за другим всадники из группы обгоняли их. Китти не хотелось отставать от всех. "Давай, черт бы тебя побрал, " — бормотала она. Она ударила каблуками по бокам лошади.

Внезапно лошадь резко запрокинула голову и встала на дыбы. Ошеломленная, Китти дернула поводья, а животное уже неслось вниз, в сторону от тропы. Лихорадочно она пыталась сообразить, что делать в таких случаях: не наклоняться вперед, а, наоборот, отклониться. Китти слышала, как катятся камни, выбитые копытами. Беспорядочный бег перешел в бешеный галоп вниз по холму, не разбирая дороги. Господи, боже мой, если лошадь упадет, она же раздавит всадника. Китти попыталась вытащить ноги из стремян, оставив только носки — чтобы не застрять на случай, если лошадь вдруг будет падать.

За собой Китти слышала крик инструктора: «Не тяни за поводья!» Она почувствовала, что задняя нога лошади зацепилась за что-то. Та дернулась, подалась вперед, но потом восстановила равновесие. Кусочек черного пластика взлетел и мазнул Китти по щеке. Она машинально глянула вниз, и на мгновение ей увиделась кисть руки в обрамлении ярко-синей манжеты — мелькнула и исчезла.

Достигнув подножия скалы, лошадь закусила удила и понеслась по направлению к конюшням. До последнего момента Китти удавалось удержаться и не вылететь из седла, но, когда кобыла резко остановила свой бег перед наполненной водой впадиной, она все-таки упала. Лежа на земле, Китти чувствовала каждую косточку в своем теле, но заставила себя встать и пошевелить руками и ногами, а также покрутить головой, чтобы убедиться, что обошлось без переломов и серъезных травм. Слава богу, кажется все было в порядке.

Подоспел инструктор: «Я говорил тебе, чтобы ты не теряла контроль. Ты должна быть хозяйкой положения. Ну, как ты, в порядке?»

"Лучше не бывает, " — сказала Китти. Она пошла к своей машине. «Увидимся в следующем веке».

* * *


Спустя полчаса, с наслаждением растянувшись в дымящейся и пенящейся джакузи, она начала смеяться. «Итак, наездника из меня не получилось. Это спорт для королевских особ. Уж лучше я с этого дня начну бегать трусцой». Мысленно она вернулась к тому, что ей пришлось пережить. Она подумала, что все это длилось, наверное, не больше двух-трех минут. Самое ужасное было, когда зацепилась задняя нога этой клячи ... Пролетевший мимо пластик заставил ее обернуться. А потом... эта рука в манжете. Смешно. Но она же видела... или не видела?

Китти прикрыла глаза, нежась в мягкой булькающей воде, с удовольствием вдыхая аромат масла для ванн.

"Забудь, " — сказала она себе.

* * *


Резкий холод заставил включить вечером отопление. Но даже в тепле Симуса знобило. Поковыряв гамбургер и жареный картофель в своей тарелке, он притворился, что ест. Симус всячески избегал взгляда Рут, сверлившего его через стол. «Ты все сделал?» — спросила она в конце концов.

«Нет».

«Почему нет?»

«Потому что лучше оставить так, как есть».

«Я говорила тебе, что надо все написать. Поблагодари ее за то, что она согласилась, что тебе эти деньги нужнее. — Голос Рут становился все пронзительнее. — Скажи ей, что за эти двадцать два года ты выплатил ей чуть ли не четверть миллиона долларов и бессовестно с ее стороны требовать больше за брак, который длился менее шести лет. Поздравь ее с заключением большого контракта на новую книгу и скажи, что ты очень рад, что она не нуждается в деньгах, а вот твои дети как раз нуждаются. Потом подпиши письмо и брось его прямо к ней в ящик. Мы сохраним копию этого письма. И пусть она только попробует открыть рот, все будут знать об ее ненасытности. Я бы хотела посмотреть, сколько колледжей почтит ее разными титулами, если узнают, что она не в состоянии сдержать свое слово».

«Этель эти угрозы только на руку, — прошептал Симус. — Суть такого письма она преподнесет по-своему, ведь алименты для нее — это триумф Женщины. Нельзя писать такое письмо, это будет ошибкой».

Рут оттолкнула тарелку. «Пиши!».

У них был старенький ксерокс, с третьей попытки он выдал довольно приличную копию письма. Рут протянула Симусу пальто. «Отправляйся и брось к ней в ящик».

Эти девять кварталов Симус предпочел пройти пешком. От всех напастей раскалывалась голова. Засунув руки в карманы, он то и дело нащупывал там два конверта. В одном из них лежал чек. Он выписал его без ведома Рут, незаметно вырвав лист с обратного конца своей чековой книжки. Письмо было в другом конверте. Который из них оставить в ящике? Ему не сложно было предугадать реакцию Этель на письмо, как если бы она стояла сейчас перед ним. Точно также, как он живо представлял себе лицо Рут, узнай она, что он оставил Этель чек.

Он завернул за угол Вест-Енд авеню и вышел на 82-ую улицу. Здесь была масса людей: молодые пары, нагруженные пакетами с продуктами, сделав покупки, возвращались домой с работы; нарядно одетые люди постарше останавливали такси, чтобы отправиться в дорогие рестораны или в театр; нищие лепились под стены особняков.

Когда показался дом Этель, Симуса внутренне передернуло. Почтовые ящики находились внутри, в холле, за запертой входной дверью наверху крыльца. Когда он раньше приходил сюда, чтобы оставить чек, он звонил суперинтенданту и тот впускал его. Но сейчас в этом не было необходимости. Девочка, в которой Симус узнал соседку Этель с четвертого этажа, обогнала его и поднималась по ступенькам. Он порывисто схватил ее за руку. Девочка в испуге оглянулась. Худенький подросток с острым личиком — ей, наверное, не больше четырнадцати. Не такая, как его девочки, подумал Симус. Выбрав лучшее, что было заложено в их с Рут генах, дочкам достались хорошенькие мордашки и мягкая очаровательная манера улыбаться. Он вынул один конверт и извиняющимся тоном спросил: «Ты не будешь против, если я зайду вместе с тобой в холл? Мне надо кое-что положить в почтовый ящик мисс Ламбстон».

Выражение испуга исчезло: «О, конечно. Я знаю, кто вы. Вы ее бывший муж. Сейчас, наверное, пятое число. Мисс Ламбстон так всегда говорит, когда вы приносите деньги». Девочка засмеялась, показывая редкие зубы.

Ничего не ответив, Симус нащупал в кармане конверт и ждал, пока девочка откроет дверь. Его захлестнула волна ярости. Итак, он уже посмешище для всего дома!

Почтовые ящики висели сразу за входной дверью. Ящик Этель был забит до отказа. Симус до сих пор не решил, что ему делать. Чек или письмо? Девочка стояла за внутренней дверью, наблюдая за ним. «Вы как раз вовремя, — сказала она. — Этель как-то говорила моей маме, что отправит вас прямиком в суд, если чек задержится».

Симуса охватила паника. Надо бросить чек. Он выхватил из кармана конверт и силой начал запихивать его в узкую щель ящика.

Придя домой, он лишь утвердительно кивнул в ответ на сердитый вопрос Рут. Он просто не вынес бы сейчас взрыва, который, естественно, последовал бы вслед за его признанием. Дождавшись, пока Рут выйдет, Симус повесил пальто, достал второй конверт и заглянул в него. Конверт был пуст.

Симус рухнул в кресло, его трусило, во рту появился привкус желчи. Он обхватил голову руками. Его опять угораздило дать маху. И чек, и письмо он сунул в один конверт. И теперь все это в ящике у Этель.

* * *


Всю среду Никки Сепетти провел в постели. Жжение в груди усилилось. Мария то входила, то выходила из спальни. Она принесла поднос с апельсиновым соком, кофе и свежим итальянским хлебом, густо намазанным джемом и в очередной раз надоедала ему с просьбой позволить ей позвать врача.

В полдень, сразу после того, как Мария ушла на работу, приехал Луи. "Позвольте заметить, что у вас больной вид, " — сказал он.

Никки спровадил его вниз посмотреть телевизор. Когда он будет готов отправиться в Нью-Йорк, он позовет Луи.

Луи прошептал: «Вы не ошибались относительно Мачадо; они убрали его». Он улыбнулся и подмигнул.

Ближе к вечеру Никки встал и начал одеваться. Ему следовало бы все-таки отправиться на улицу Малберри, не надо, чтобы все и каждый были в курсе, насколько он болен. Никки весь покрылся испариной, пока натягивал пиджак. Держась за спинку кровати, он медленно сел, ослабил галстук, расстегнул воротник рубашки и лег на кровать на спину. В течении следующих нескольких часов боль в груди росла и накрывала его гигантской волной. Под языком жгло от нитроглицериновых таблеток, которые он сосал, не переставая. Но они уже не помогали, просто вызывали привычную головную боль, растворяясь во рту.

Перед его глазами вставали лица; чаще всего лицо матери: «Никки, не водись с этими мальчишками, ты же хороший мальчик, к чему тебе проблемы». Утверждение собственного авторитета среди своих. Нет врагов маленьких и больших. Но женщины — никогда. Он так и заявил на суде. Тесса. Ему было бы приятно увидеть Тессу еще хотя бы раз. Никки-младший. Нет, Николас. Тереза и Николас. Они будут довольны, если он умрет в собственной постели, как подобает порядочному человеку.

Издалека он услышал, как открылась и закрылась входная дверь. Это, должно быть, пришла Мария. Затем прозвенел дверной звонок, оглушительно и настойчиво. Недовольный голос Марии: «Откуда я знаю, дома он или нет. Что вам нужно?»

«Я дома, — подумал Никки. — Да, я дома». Распахнулась дверь спальни. В поле его неподвижного взгляда попало перепуганое лицо Марии, он услышал ее вскрик: «Врача!» Еще лица. Копы. Они в штатском. Но, даже умирая, он чует их за версту. Он знал, почему они заявились сюда. Тот их парень, стукач, которого убрали. И, конечно, тут же приперлись к нему.

"Мария, " — вскрикнул он. Получилось прошептал.

Она склонилась, почти прижав ухо к его губам, поглаживая его лоб. «Никки!» — она заплакала.

«На... могиле моей... матери...я... не...заказывал...убили...жену...Керни».

Он еще силился сказать, что пытался предотвратить убийство дочери Керни. Но он лишь смог крикнуть: «Мама!» перед тем, как невыносимая боль обожгла в последний раз грудь и его глаза перестали видеть. Голова Никки дернулась на подушке, тяжелый предсмертный хрип наполнил дом и резко оборвался.

* * *


Скольким еще людям Этель растрепала о том, что он таскает деньги, которые она припрятывает по всей квартире? Этот вопрос не давал Дугу покоя все утро в среду, пока он сидел за своим столом в холле Космик Ойл Билдинг. Автоматически он подтверждал время приемов, записывал имена, раздавал пластиковые номерки ожидающим вызова и забирал их у посетителей, выходящих из кабинетов. Несколько раз Линда, секретарша с седьмого этажа, останавливалась поболтать с ним. Сегодня он держался с ней немного прохладно, и это интриговало ее. Как бы она прореагировала, если бы узнала о том, что он — наследник такой кучи денег? И откуда Этель все это взяла?

Находился только один ответ. Этель здорово тряхнула Симуса, когда тот собрался расторгнуть брак. Кроме алиментов, она оторвала солидный куш и, должно быть, весьма удачно его вложила. Потом хорошо пошла та книга, которую она написала пять или шесть лет назад. Несмотря на свои заскоки, она всегда была достаточно практичной. Именно это соображение вызывало у Дуга тошнотворную тревогу. Она знала, что он ворует ее заначки. Сколько людей еще знают об этом, благодаря ей?

Промучавшись этими проблемами до полудня, он принял решение. На его счету как раз достаточно денег, чтобы снять четыре сотни долларов. Он еле дождался, пока наконец не подошла его очередь в банке и четыре стодолларовые банкноты оказались у него в руках. Он припрячет их в разные укромные места, которые Этель не использует слишком часто для своих тайничков. Таким образом, при тщательном поиске они найдутся. Немного успокоившись, он взял себе хот-дог и вернулся к работе.

В шесть тридцать, завернув с Бродвея на 82-ую улицу, Дуг заметил Симуса, спешащего с крыльца дома Этель. Дуг чуть не рассмеялся вслух. Как же, как же — пятое число, и «этот слизняк» точно вовремя со своим чеком. Как, однако, жалко он смотрится в своем широченном заношенном пальто. Дуг с сожалением подумал о том, что может пройти еще немало времени, прежде чем он сам позволит купить себе новую одежду. Но с этого дня он должен быть предельно осторожным.

Он забирал почту каждый день, беря ключ из коробочки у Этель на столе. Конверт от Симуса был запихнут в ящик, даже немного высовывался наружу. В основном же в ящике была всякая реклама. Счета Этель направлялись прямо к ее бухгалтеру. Дуг просмотрел конверты и бросил их на стол. Все, кроме одного, без марки — «зарплата» от Симуса. Его конверт даже не заклеен как следует. Было хорошо видно, что в нем лежит письмо и чек.

Совсем не трудно открыть его, а потом снова заклеить. Он потянул за краешек и осторожно, стараясь не порвать, открыл конверт. Из него выпал чек. Господи, здесь было бы над чем поработать графологу. Если когда-нибудь состояние стресса изображали графически, то это был бы почерк Симуса, сплошь состоящий из пляшущих каракуль.

Дуг положил чек обратно, раскрыл письмо, прочитал его, потом прочитал еще раз и у него от изумления отвисла челюсть. Что за черт... Он осторожно вложил письмо, лизнул клейкий краешек и крепко прижал к конверту. В сознании Дуга, как застывшая картина, возник Симус, почти бегом пересекающий улицу, засунув руки в карманы. Он явно что-то задумал. Что же за игру он затеял, написав благодарность Этель за отказ от дальнейших алиментов и в то же время, вкладывая чек?

"Судя по всему, она освобождает его, " — подумал Дуг, и вдруг мурашки побежали у него по телу. — « А вдруг так и предполагается, что письмо прочтет не Этель, а он?»

* * *


Придя домой, Нив с удовольствием увидела, что Майлс основательно прошелся по магазинам. «Ты даже зашел в „Забарс“, а я уж думала, что мне придется завтра раньше закрыться. Теперь я смогу кое-что приготовить уже сегодня». Она предупреждала, что задержится из-за накопившейся бумажной работы. Про себя Нив подумала, что, слава Богу, он не спрашивает, как она добиралась домой.

Майлс приготовил небольшую баранью ногу, отварил на пару зеленую фасоль и сделал салат из помидоров и лука. Он сидел за небольшим столом на кухне, поставив рядом с собой открытую бутылку бургундского. Нив переоделась в узкие брюки и свитер, со вздохом облегчения опустилась в кресло и потянулась к вину. "Очень мило с твоей стороны, Комиссар, " — сказала она.

«Ну, коль скоро ты взялась угощать завтра мушкетеров из Бронкса, я решил это заслужить». Майлс принялся нарезать мясо.

Нив молча наблюдала за ним. Хороший цвет лица. Глаза уже не больные, и взгляд не такой тяжелый. "Я терпеть не могу делать тебе комплименты, но ты выглядишь отменно здоровым, " — сказала она ему.

«Я нормально себя чувствую». Майлс положил аккуратно нарезанные ломтики баранины на тарелку Нив. «Надеюсь, что я не переборщил с чесноком».

Нив попробовала. «Замечательно. Так вкусно можно приготовить только в добром здравии».

Майлс потягивал бургундское. "Хорошее вино, " — его глаза затуманились.

«Некоторая депрессия, — объяснял Нив доктор, когда они обсуждали здоровье Майлса. — Это последствие инфаркта плюс тоска по работе, которую пришлось оставить ...»

"И вечная тревога обо мне, " — добавила Нив.

«Вечная тревога о тебе, потому что он не может себе простить, что не потревожился в свое время о твоей матери».

«Как с этим покончить?»

«Держать Никки Сепетти в тюрьме. А если это невозможно, найди отцу какое-нибудь занятие к весне. Сейчас он надломлен, Нив. И без тебя он будет чувствовать себя ненужным, но в то же время он ненавидит себя за эту моральную от тебя зависимость. Он очень гордый. Да, и еще: прекрати обращаться с ним, как с ребенком».

Это было полгода назад. Сейчас уже весна. Нив в самом деле старалась относиться к Майлсу, как и раньше, ни в коем случае не дать понять, что что-то изменилось. Они энергично обсуждали вместе все, что происходило в их маленькой семье и вне ее: от долга Нив Салу до политических новостей. «Ты первая за девяносто лет в роду Керни, кто голосует за республиканцев!» — бушевал Майлс.

«Это еще не значит, что борьба проиграна».

«О, это становится опасным».

И вот сейчас, когда все понемногу стало возвращаться в свое русло, он так встревожен из-за Никки Сепетти. И неизвестно, сколько это может продлиться.

Так размышляла Нив, бессознательно покачивая головой. Она бросила взгляд вокруг себя, в который раз автоматически отмечая, что столовая все-таки самое ее любимое место в квартире. Потертый восточный ковер в синих и красных тонах; кожаные диван и кресла, удобные и уютные; фотографии на стенах: Майлс, получающий несчетное количество различных наград, Майлс рядом с мэром, Майлс с губернатором, Майлс с лидером Республиканской партии. Окна смотрят на Гудзон. В стиле Викторианской эпохи портьеры, которые повесила еще Рената, — темно-синие с темно-красным, едва заметные глазу блестящие полосочки красиво отражают свет хрустальных бра. Между светильниками фотографии Ренаты: на самой первой отец Ренаты запечатлел ее десятилетней девочкой — она почтительно смотрит на лежащего с забинтованной головой Майлса; Рената с новорожденной Нив; Рената с Нив, которая начинает ходить; Рената, Нив и Майлс с масками и трубками для подводного плавания, они только что вылезли из воды. Эта фотография сделана за год до смерти Ренаты.

Майлс поинтересовался меню на завтрашний обед: «Я не знаю, что именно ты собиралась готовить, поэтому на всякий случай я купил все».

«Сал заявил, что не намерен поститься вместе с тобой, а епископ заказал песто».

"Я прекрасно помню времена, когда для Сала бутерброд, сделанный из белого хлеба, казался невиданным лакомством, и когда мать Девина посылала его купить на пять центов рыбный пирог и банку спагетти «Хейнц», — проворчал Майлс.

Попивая на кухне кофе, Нив принялась готовиться к завтрашнему приему. Книги рецептов, которыми пользовалась Рената хранились на полочке над раковиной. Нив достала свою любимую — старинную фамильную реликвию — с рецептами блюд Северной Италии.

После смерти Ренаты Майлс нанял для Нив частного преподавателя итальянского, чтобы та не забывала разговорный язык. Подрастая, один месяц летних каникул она проводила в Венисе со своими бабушкой и дедушкой, и первый год ее обучения в колледже прошел в Перуджи. Несколько лет она не притрагивалась к рецептам, избегая смотреть на пометки, сделанные четким, с завитушками почерком Ренаты. «Больше перца. Печь только двадцать минут. Сбрызнуть маслом». Перед глазами Нив вставала Рената, напевающая про себя, как всегда она делала, когда готовила. Вот она предлагает дочери что-то растереть, или смешать, или отмерить; вот она внезапно начинает возмущаться: «Дорогая, или это опечатка, или повар был пьяным. Кто же льет так много масла в салат? Это все равно, что пить из Мертвого моря».

Иногда Рената делала мгновенные зарисовки Нив на полях книги. Эти зарисовки были по сути очаровательными, великолепно выполненными миниатюрами: Нив, разодетая, как принцесса, сидит за столом; Нив рядом с огромной миской, Нив в костюме в стиле девушек Гибсона пробует печенье. Дюжины рисунков, каждый из которых лишь напоминает о невосполнимой потере. Воспоминания, которые они вызывают, слишком болезненны. Нив почувствовала, как увлажнились ее глаза.

"Я всегда говорил, что ей надо брать уроки рисования, " — сказал Майлс.

Нив даже не заметила, когда Майлс встал у нее за спиной. «Маме нравилось заниматься тем, чем она занималась».

«Продавать одежду скучающим дамам».

Нив прикусила язык. «То же самое ты можешь сказать и обо мне».

Вид у Майлса стал виноватый. «О, Нив, прости. Я разволновался. Беру свои слова назад».

«Да, ты разволновался, к тому же ты, действительно, так считаешь. А сейчас уходи из моей кухни».

Она нарочно громко стучала посудой, пока отмеряла, наливала, нарезала, смешивала, кипятила и пекла. Ничего страшного, просто Майлс со своими взглядами мог бы возглавить мировое движение по дискриминации женщин. Если бы Рената всеръез занималась живописью и стала, скажем, неплохим художником-акварелистом, то Майлс все равно рассматривал бы это лишь как женское хобби. Он не в состоянии понять, что правильно подобранная для женщины одежда может положить начало каким-нибудь изменениям в общественной или деловой жизни.

«Обо мне писали в „Вог“, „Таун энд кантри“, „Нью-Йорк таймс“ и еще бог знает где, — думала Нив, — но все это никак не поколебало Майлса в его убеждениях. Как будто я ворую у людей, требуя, чтобы они покупали такую дорогую одежду».

Она припомнила, как раздражен был отец, когда во время Рождественской вечеринки он обнаружил Этель Ламбстон в кухне, листающую книги Ренаты. «Вы интересуетесь кулинарией?» — полюбопытствовал он ледяным тоном.

Этель даже не заметила его раздражения. «Вовсе нет, — сказала она беззаботно. — Я читаю по-итальянски и случайно заметила эти книги. Queste desegni sono stupendi».

Она держала в руках поваренную книгу, где рукой Ренаты были сделаны карандашные наброски. Майлс отобрал книгу. «Моя жена была итальянкой. Я по — итальянски не говорю».

Это вот тогда Этель поняла, что Майлс вдовец и увивалась вокруг него весь вечер.

Наконец все было готово. Нив поставила готовые блюда в холодильник, прибрала и накрыла стол в столовой, старательно игнорируя Майлса, который смотрел телевизор в небольшом кабинете. Как только она закончила расставлять на буфете посуду, начались ежевечерние новости в одиннадцать часов.

Майлс протянул Нив бокал с бренди: «Твоя мама тоже всегда гремела кастрюлями и тарелками, когда сердилась на меня». Его лицо расплылось в мальчишеской улыбке. Это следовало расценивать, как извинение.

Нив взяла бренди. «Очень жаль, что она не швырялась ими в тебя».

Они засмеялись. В это время зазвонил телефон и Майлс взял трубку. Веселое «Алло» сменилось его отрывистыми вопросами. Нив смотрела, как сжались его губы. Положив трубку, он сказал без всяких интонаций: «Это звонил Херб Шварц. Один из наших парней работал прямо в шайке Сепетти. Его только что нашли в мусорном баке. Пока живой, но вряд ли долго протянет».

У Нив пересохло во рту. Лицо Майлса исказилось, Нив затруднилась бы даже сказать, что оно выражало. «Его зовут Тони Витале, — продолжал Майлс. — Им он был известен как Кармен Мачадо. Они выстрелили в него четыре раза, и по идее он должен был быть уже мертв, но каким-то чудом выжил. Он хотел, чтобы мы кое-что знали».

«Что же?» — прощептала Нив.

"Херб был в «Скорой помощи», и Тони сказал ему: «Нет заказа... Никки... Нив Керни». Майлс закрыл руками лицо, словно желая скрыть его от взгляда Нив.

Нив уставилась на отца. «Но ты же не думал всерьез, что он мог быть?»

«Да, я думал, — голос Майлса почти перешел на крик. — Да, я так думал. И теперь, впервые за эти семнадцать лет, я смогу ночью уснуть спокойно». Он положил руки ей на плечи. «Нив, они пришли задать Никки кое-какие вопросы. Наши ребята. И они видели, как он умирает. У этого вонючего сукина сына был сердечный приступ. Он умер. Нив, Никки Сепетти мертв!»

Майлс обнял ее. Она могла слышать, как часто бьется его сердце.

" Тогда пусть его смерть сделает тебя, наконец, свободным, папа, " — голос Нив стал умоляющим. Она обхватила своими ладонями его лицо и в эту минуту вспомнила, что так всегда делала Рената. И, подражая маминому акценту, она сказала: «Caro Майло, послу-ушайся меня».

Они оба попытались улыбнуться, и Майлс ответил: «Я постараюсь. Обещаю».

* * *


Секретный детектив Энтони Витале, известный в банде Сепетти как Кармен Мачадо, лежал в отделении интенсивной терапии госпиталя Св. Винсента. Пули застряли в его легком, пробив ребра, защищающие легочную полость, и полностью раздробив левое плечо. Каким-то чудом он еще был жив. По трубкам, опутавшим тело, постоянно в его кровь подавались антибиотики и глюкоза. Специальный аппарат взял на себя дыхательную функцию.

В те моменты, когда к нему ненадолго возвращалось сознание, Тони мог различить обезумевшие от горя лица своих родителей. Ему хотелось успокоить их: «Я сильный. Я выдержу».

Если бы он только мог говорить! Сказал ли он что-то, когда его нашли? Он попытался предупредить о заказе, но вряд ли ему удалось сделать это внятно.

Никки Сепетти и его банда не заказывали убийства Нив Керни. Но это сделал кто-то другой. Тони знал, что стреляли в него во вторник вечером. Сколько времени он находится в госпитале? Смутно он припоминал, что Никки говорили по поводу заказа: «Никто не может это остановить. Пусть Комиссар готовится к новым похоронам».

Тони напряг все силы, он обязан это предотвратить.

"Расслабьтесь, " — проворковал мягкий голос. Тони почувствовал легкий укол в руку и через несколько мгновений провалился в спокойное, без сновидений забытье.




7


В восемь часов утра в четверг Нив и Це-Це уже сидели в такси напротив квартиры Этель. Во вторник племянник ушел на работу в двадцать минут девятого. Надо было бы подождать, чтобы сегодня избежать встречи с ним. Начавший было протестовать водитель, смягчился, когда Нив пообещала ему десятку сверху.

Це-Це первая заметила Дуга: «Смотри».

Нив увидела, как он запер дверь, оглянулся и направился в сторону Бродвея. Утро выдалось холодное, и Дуг надел шерстяное пальто под пояс. «Это же настоящий „Барберри“, — усмехнулась Нив, — Должно быть, секретарям неплохо платят».

Квартира выглядела на удивление прибранной. Простыни и одеяло были уложены под подушку на краю дивана. Чехол подушки примят, он и в самом деле, видимо, спал здесь. Нигде не было видно грязных пепельниц, но Нив была совершенно уверена, что в воздухе держится стойкий запах сигаретного дыма. «Он курил, но не хотел, чтобы об этом знали, — констатировала она. — Интересно, почему?»

Спальня вообще представляла собой образец аккуратности. Кровать застелена, чемодан на кресле, вешалки с костюмами, брюками и пиджаками были разложены рядом. Записка, предназначавшаяся для Этель прислонена к зеркалу на трюмо.

«Кто кого разыгрывает? — спросила Це-Це. — Что заставило его написать это и убраться из спальни?»

Нив знала, что у Це-Це очень острый глаз на разные мелочи. «Хорошо, — сказала она, — Давай начнем с записки. Он уже оставлял такое когда-нибудь раньше?»

Це-Це энергично встряхнула локонами — она снова была в образе служанки-шведки: «Никогда».

Нив подошла к шкафу и распахнула дверцы. Перебирая вешалку за вешалкой, она изучала заново его содержимое, желая обнаружить, какое же пальто отсутствует. Но все были на месте: соболь, куница, кашемировое, манто, «Барберри», кожаное, плащ с капюшоном. Заметив удивленное лицо Це-Це, Нив объяснила ей свои действия.

Це-Це только подтвердила подозрения: «Этель постоянно твердила мне, что перестала покупать случайные вещи с тех пор, как стала одеваться у тебя. Ты абсолютно права. Других пальто не могло быть».

Нив закрыла шкаф. «Мне совсем не доставляет удовольствия вынюхивать здесь, но это необходимо. Этель всегда держит маленькую записную книжку в сумочке, но я уверена, что где-то должен быть ежедневник побольше».

«Да, — отозвалась Це-Це, — он на письменном столе».

Блокнот с записями о разных встречах и предстоящих делах лежал рядом со стопкой почты. Нив открыла его. На каждый день, включая декабрь прошлого года, отдельный листок. Перелистав странички, Нив остановилась на «31 марта». Твердым почерком Этель было написано: "Попросить Дуга забрать одежду из «Нив Плейс». Пометка «3 часа» была обведена кружком. Далее следовала еще одна запись: «Дуг в квартире».

Це-Це заглянула Нив через плечо. «Выходит, он не врал». Утреннее солнце осветило комнату, но тут же туча закрыла его. Це-Це поежилась: «Честное слово, Нив, эта квартира начинает меня пугать».

Не отвечая, Нив перелистнула странички. Апрель. Из записей было очевидно, что Этель планировала побывать на огромном количестве встреч, коктейлей, обедов, но потом все это было перечеркнуто, а на листке «1 апреля» стояла запись: «Исследования. Работать над книгой».

"Этель отменила все встречи. Она планировала скрыться от всего и работать, " — пробормотала Нив.

«Но могла же она уехать на день раньше?» — предположила Це-Це.

«Теоретически могла». — Нив начала листать блокнот в обратном порядке. Последняя неделя марта была исписана именами известных дизайнеров: Нина Кокран, Гордон Стюбер, Виктор Коста, Рональд Альтерн, Регина Мавис, Энтони делла Сальва, Кара Поттер. «Она не могла увидеться со всеми этими людьми, — сказала Нив. — Я думаю, что она звонила, чтобы подтвердить разрешение упомянуть их имена в своей статье». Девушка указала на первую запись 30 марта, четверг: "Срок сдачи статьи для «Контемпорари Вумен».

Бегло пробежав глазами первые три месяца года, обратив внимание, что Этель наспех вносила также стоимость такси и чаевые, записи об обедах, ланчах и собраниях, а также заметки типа: «Неплохое интервью, но с ним надо быть пунктуальной... Карлос — новый метрдотель в Ла Син... Не пользоваться „Валет“ — лимузином — машина воняет, как завод в Эйрвике...»

Записи сделаны отрывочно и беспорядочно, а цифры зачастую были перечеркнуты и исправлены. Помимо всего прочего, у Этель явно прослеживалась мания рисовать квадратики, треугольнички, сердечки и спиральки, ими были исчирканы все страницы блокнота.

Ежедневник случайно раскрылся на 22 декабря, дне, когда Нив и Майлс устраивали прием по случаю Рождества. Для Этель это событие, несомненно, имело значение. Имя Нив и ее адрес были выделены печатными буквами и подчеркнуты. Колечки и закорючки сопровождали комментарии Этель: «Отец Нив, неженатый и привлекательный». В стороне она неумело попыталась скопировать один из набросков Ренаты из книги рецептов.

«Майлса бы удар хватил, увидев это, — произнесла Нив. — Я, помню, тогда вынуждена была ей сказать, что он еще не совсем здоров, чтобы планировать какие-то встречи, потому что та уж собралась пригласить его на какой-то официальный обед в честь Нового Года. Я подумала, что он был бы в шоке».

Нив снова вернулась к последней неделе марта переписала к себе в книжечку имена, упоминаемые Этель. "В конце концов, нам хоть есть с чего начинать, " — сказала она. Два имени бросились ей в глаза. Тони Менделл, редактор «Контемпорари Вумен». Конечно, коктейль-парти — не самое удачное место, чтобы просить человека порыться в памяти и вспомнить, что еще могла сказать Этель о своем возможном местопребывании, но что поделаешь. Джек Кэмпбелл. Совершенно ясно, что контракт на книгу стал самым главным событием для Этель. Может быть, она говорила о своих планах гораздо больше, чем он смог сразу вспомнить.

Нив спрятала свою записную книжку и застегнула портфель. "Я лучше пойду, " — сказала она. Она обмотала горло красно-синим шарфом, и копна ее черных волос откинулась назад, за высокий воротник пальто.

«Ты потрясающе выглядишь, — заметила Це-Це. — Я слышала в лифте, как один с одиннадцатого этажа спрашивал о тебе».

Нив натянула перчатки. «Я надеюсь, не менее, чем Прекрасный Принц».

Це-Це хихикнула. «Да, где-то между сорока и смертью — старая вешалка. Изрядно потертый».

«Спасибо, можешь оставить его себе. Ладно, если Этель вдруг заявится, или ее дорогой племянничек вернется пораньше, ты знаешь, что рассказать. Сделай что-нибудь в кухонных шкафах, перемой стаканы или протри полки. В общем, сделай вид, что очень занята, а сама понаблюдай». Взгляд Нив упал на стопку почты. «Просмотри это, может, Этель получила какое-то письмо, которое изменило ее планы. О Боже, я чувствую себя, как тот Любопытный Том, но мы должны что-то предпринять. Ведь нам обоим кажется все это странным, мы не можем просто так все оставить».

Уже у двери она оглянулась: «Ты, в самом деле, ухитряешься придать этой квартире нормальный вид, — сказала она. — Она очень напоминает мне ее хозяйку. Что первое бросается здесь в глаза? Сплошной кавардак, и, естественно, это вызывает отвращение. Так и Этель — ее поступки часто настолько неожиданны, что иногда как-то забываешь, что она очень умная женщина».

Стена у двери была сплошь увешана рекламными фотографиями Этель, которые Нив, держа руку на ручке двери, задержалась посмотреть. На большинстве фотографий Этель выглядела так, как будто фотограф выхватил ее в кадр во время вынесения приговора. Рот слегка приоткрыт, глаза горят, даже на снимках видно, что все лицо в движении.

Один снимок особенно привлек внимание Нив — грустные глаза, сжатый рот, неподвижное спокойное лицо. Что же Этель хочет этим сказать? «Я родилась в День св. Валентина. Легко запомнить, не так ли? Но знаете ли вы, сколько лет я не получала ни одной открытки, ни одного телефонного звонка в этот день. Я устала петь „С Днем Рождения“ сама себе».

На прошлый День св. Валентина Нив как раз собиралась послать Этель цветы и пригласить ее пообедать, но она тогда уехала кататься на лыжах в Вейл. «Прости меня Этель, — подумала она, — мне жаль, что так получилось».

Но ей показалось, что грустные глаза смотрят непрощающе.

* * *


После перенесенной операции Майлс взял за привычку совершать длительные послеобеденные прогулки. Последние четыре месяца он также регулярно навещал психотерапевта в восточной части 75-ой улицы, о чем Нив даже не догадывалась. «У вас депрессия, — без обиняков высказал ему наблюдавший его кардиолог, — так часто бывает после подобной операции, такова специфика. Но я подозреваю, что ваша депрессия имеет еще и другие корни». И он заставил Майлса сходить первый раз на прием к доктору Адаму Фелтону.

В два часа по четвергам Майлс начал регулярно ходить к нему. Он садился в глубокое кожаное кресло, потому что терпеть не мог укладываться на кушетку.Тонкий и гибкий, стриженый «под ежик», в каких-то совершенно несеръезных очках, сорокапятилетний Адам Фелтон был совсем не таким, каким ожидал его увидеть Майлс, когда пришел сюда впервые. Но после третьего или четвертого визита тому все-таки удалось сломить недоверие своего пациента. У Майлса исчезло неприятное ощущение, что он выворачивает душу перед незнакомым человеком, наоборот, разговоры с Фелтоном он мог бы сравнить с обсуждениями у себя на работе. Ему казалось, как будто он подробно выкладывает этому человеку все имеющиеся у него материалы для расследования.

«Интересно, — размышлял Майлс, наблюдая, как Фелтон вертит в пальцах карандаш, — почему-то мне никогда не приходило в голову поговорить, например, с Дэвом. Конечно, темы я могу ему предложить мало годящиеся для исповедальной».

А вслух он сухо заметил: «Я никогда не предполагал, что у психиатров тоже бывают нервные привычки». Адам Фелтон засмеялся и проделал пальцами замысловатый трюк с карандашом. «С тех пор, как я бросил курить, я имею право на нервные привычки. Вы сегодня замечательно выглядите». Это замечание звучало бы более уместно при знакомстве на коктейле.

Майлс рассказал о смерти Никки Сепетти и в ответ на требование пояснить, не выдержал: «Мы уже тысячу раз говорили об этом. Семнадцать лет я жил под страхом, что с Нив что-то случится, как только Сепетти выйдет на свободу. Я потерял Ренату. Сколько раз, черт подери, я должен рассказывать это? Я не воспринял всеръез его угрозы. Он — хладнокровный убийца. Возможно, по его указанию три дня назад стреляли в нашего парня. Он всегда говорил, что имеет нюх на копов».

«А сейчас вы чувствуете, что ваша дочь в безопасности?»

«Я знаю, что она в безопасности. Тот наш парень успел сказать, что заказа на то, чтобы ее убрать, нет. Видимо, это обсуждалось, а остальные, я знаю, не будут с этим связываться. Они собирались отделаться от Никки и будут счастливы лицезреть его в гробу».

Адам Фелтон снова начал крутить карандаш, но смутился и решительно бросил его в корзину для мусора. «Вы рассказали, как смерть Сепетти стала освобождением от кошмара, преследующего вас семнадцать лет. А что это значит? Как это повлияет на вашу дальнейшую жизнь?»

* * *


Спустя сорок минут Майлс вышел из офиса и продолжил свою прогулку. К нему снова возвращалась привычка быстро и легко шагать. Физически он чувствовал себя почти полностью здоровым, ему уже не надо было тревожиться за Нив, он в состоянии снова вернуться к работе. Он не говорил дочери о том, что подавал на должность начальника Отдела по борьбе с наркотиками в Вашингтоне. Он будет проводить там почти все время, поэтому нужно будет снять квартиру поблизости с работой. А для Нив даже лучше пожить сейчас одной. Она перестанет сидеть дома и больше времени сможет проводить с людьми своего возраста. До его болезни она гораздо чаще уезжала на выходные летом в Хэмптонс, а зимой — кататься на лыжах в Вэйл. Но последний год ему приходилось буквально заставлять ее уехать хоть на несколько дней. Ему хотелось, чтобы она вышла замуж; не будет же он рядом вечно. Сейчас, благодаря инфаркту, который прихватил Никки так вовремя, он может покинуть Манхэттен со спокойной душой.

У Майлса еще были свежи воспоминания о невыносимой боли, которую он сам пережил во время своего инфаркта, — как будто паровой каток с раскаленными шипами прокатывал по его груди. "Я надеюсь, ты также помучался перед тем, как отойти, парень, " — подумал он. Но тут же увидел перед собой лицо матери: «Никогда не желай зла другому, иначе зло обратится на тебя. Все возвращается».

Майлс перешел Лексингтон Авеню и, проходя мимо ресторана «Белла Вита», почувствовал, как превосходный аромат итальянской кухни ударил ему в ноздри. Он не без удовольствия подумал об обеде, который приготовила на сегодня Нив. Здорово будет снова собраться вместе: он, Дэв и Сал. Господи, сколько же воды утекло с тех пор, как они были детьми с Тэнбрэк Авеню. Так люди называли в те времена Бронкс. Как же там было чудесно! На весь квартал всего семь добротных деревянных домов, из березы или дуба, среди которых были и их дома. На том месте, где родители Сала держали овощную ферму, теперь пролегла Вильямсбридж-роуд. А на том поле, куда они все втроем бегали кататься на санках, сейчас Медицинский Центр имени Эйнштейна... Выросло множество хороших жилых домов.

На Парк Авеню Майлс обошел насыпь раскисшего снега. Он вспомнил, как однажды, катаясь, Сал потерял контроль над санями и переехал Майлсу руку, поломав ее в трех местах. Сал заплакал: "Папа меня убъет ". Тогда Дэв взял вину на себя, и его отец приходил извиняться: «Он это сделал не нарочно, просто он у нас такой неуклюжий». Дэвин Стэнтон. Ваше преосвященство.

Ходили слухи, что Ватикан присматривется к Дэву в связи с открытием новой епархии, не исключено, что это означает для него кардинальскую мантию.

Дойдя до 5 Авеню, Майлс бросил взгляд на крышу массивного белого сооружения — Центральный Музей искусства. Ему всегда хотелось более детально рассмотреть древнеегипетскую часовню. Не раздумывая, он прошел шесть кварталов и провел целый час, созерцая драгоценные остатки исчезнувшей цивилизации.

Только взглянув на часы, он спохватился, что самое время отправляться домой, чтобы проверить, как обстоит дело с напитками. И, выходя из музея, осознал, что истинная причина его желания прийти сюда, было желание подойти к тому месту, где погибла Рената. "Не делай этого, " — шептал он себе, но ноги сами несли его за здание музея, к тому месту, где она была найдена. Такое паломничество он совершал каждые четыре-пять месяцев.

Красноватая дымка вокруг деревьев в парке обещала скорое появление зелени. Народу было немало. Бездомные — мужчины и женщины, оккупировавшие скамейки — жалкое зрелище. Бегуны. Нянечки с малышами. Молодые мамочки с беспокойными детишками. Машины. Повозки, запряженные лошадьми.

Майлс остановился именно там, где тогда лежала Рената. Сейчас ее тело покоилось на кладбище «Гэйт оф Хэвен», но Майлс всегда чувствовал себя так, словно она все еще находилась здесь. Он постоял, опустив голову, засунув руки в карманы замшевой куртки. Если бы тогда был такой же день, то кто-нибудь оказался бы в парке, кто-нибудь бы заметил, что произошло. Строки из Теннисона приходили ему на память.

Но сегодня, стоя на этом месте, Майлс испытывал пока еще смутные признаки выздоровления. «Не моя в этом заслуга, но, как бы там ни было, наша девочка в безопасности, carissima mia, — прошептал он. — И я надеюсь, что, когда Никки Сепетти предстанет перед Высшим Судом, ты обязательно будешь там и укажешь ему дорогу прямо в преисподнюю».

Майлс повернулся и твердо зашагал через парк. Слова Адама Фелтона эхом отдавались у него в голове: «Сейчас тревоги по поводу Сепетти уже остались позади. Семнадцать лет назад ты пережил ужасную трагедию. Вопрос в том, готов ли ты теперь вернуться к жизни?»

Решительно и быстро Майлс прошептал ответ, адресованный Адаму: «Да».

* * *


Вернувшись от Этель к себе в магазин, Нив застала на месте почти всех своих работников. Кроме Юджинии, помощника менеджера, она наняла на постоянную работу еще семерых продавщиц и трех женщин для работы в швейной мастерской.

Юджиния одевала манекенов в торговом зале. «Мне нравится, что снова появились гарнитуры, — сказала она, умело расправляя шелковый шоколадного цвета пиджак. — Какая сумочка сюда подойдет?»

Нив остановилась позади нее. «Приложи-ка еще раз. Я думаю, та, что поменьше. Желтая слишком яркая для этого костюма».

Когда Юджиния в силу возраста оставила карьеру модели, она с огромным удовольствием быстро перескочила из четвертого размера в двенадцатый, сохранив тем не менее изящество и грациозность движений, за что и обожали ее дизайнеры. Она повесила сумочку на руку манекена. «Да, ты, как всегда, права, — одобрительно сказала экс-модель. — Сегодняшний день обещает быть напряженным. Нюхом чую».

«Продолжай чуять». — Нив пыталась придать своему голосу веселость, но у нее не очень это получилось.

«Нив, а что с Этель Ламбстон? Она так и не показывалась?»

«Нет. — Нив прошлась взглядом по магазину. — Послушай, я собираюсь скрыться в кабинете, мне надо сесть на телефон. Постарайся, чтобы меня не беспокоили продавцы, если только в этом не будет особой необходимости».

Сначала она позвонила Тони Менделл в «Контемпорари Вумен». У Тони совет редакторов на целый день. Потом она пыталась связаться с Джеком Кэмпбеллом. Тот ушел на собрание. Через его секретаршу она попросила Джека перезвонить, добавив, что это срочно. Нив пробежала глазами список имен дизайнеров, которые наспех переписала из блокнота Этель. Первые три, которым она дозвонилась, заявили, что лично они не виделись с Этель, но по телефону они подтвердили авторство слов, на которые она собиралась сослаться в своей статье. Элке Пирсон, дизайнер спортивной одежды, откровенно высказал раздражение, которое сквозило, хоть и не столь явно, в голосах всех людей, с которыми Нив пришлось говорить: «Я до сих пор не пойму, зачем я дал интервью этой женщине. Она все время задавала такие вопросы, что у меня начала раскалываться голова. Я буквально вытолкал ее за дверь, и я заранее чувствую, что из этой проклятой статьи ничего хорошего не выйдет».

Имя Энтони делла Сальва стояло следующим в списке. Не дозвонившись до него, Нив не стала расстраиваться — они увидятся сегодня вечером. Дальше — Гордон Стюбер. Этель уверяла, что разгромила его в этой статье. Когда же они виделись? С большой неохотой Нив набрала номер его офиса, и ее немедленно соединили с Гордоном.

Тот не стал терять время на расшаркивания. «Что ты хочешь?» — голос его звучал холодно.

Нив сразу представила его себе, откинувшегося в обитом дорогой кожей кресле с затейливыми шляпками медных гвоздиков. Она придала своему голосу такую же холодность. «Я пытаюсь разыскать Этель Ламбстон. Это очень срочно». И наугад добавила: «Я знаю из ее записей в ежедневнике, что вы встречались на прошлой неделе. Она не обмолвилась, куда собирается?»

На несколько секунд зависла мертвая тишина. Нив решила, что Гордон обдумывает ответ. Наконец он заговорил, безразлично и монотонно: «Этель Ламбстон пыталась взять у меня интервью неделю назад для своей статьи. Я с ней не встречался, на подобных сплетниц у меня нет времени. На прошлой неделе она звонила, но я не ответил на ее звонок».

Нив услышала в трубке щелчок.

Она приготовилась уже было набрать номер следующего дизайнера, как телефон сам зазвонил. Это был Джек Кэмпбелл. Он был очень деловит: «Моя секретарша сказала, что ты звонила по срочному делу. Какие-то проблемы, Нив?»

Ей вдруг показалось несеръезным начинать сейчас объяснять по телефону, что она волнуется за Этель Ламбстон, потому что та, видите ли, не забрала свой заказ.

Поэтому она просто сказала: «Я знаю, что ты сейчас очень занят, но не найдется ли у тебя полчасика, чтобы поговорить со мной?»

"Во время ланча у меня назначена встреча с одним из авторов, — сказал он, — Как насчет того, чтобы встретиться в три часа в моем офисе?

* * *


«Живонс и Маркс» занимали верхние шесть этажей здания на юго-западном углу Парк Авеню и 41-ой улицы. Кабинет Джека Кэмпбелла представлял собой колоссальных размеров угловое помещение с потрясающим видом на Манхэттен. Огромных размеров черный лакированный письменный стол; книжные полки вдоль стены позади стола, заваленные рукописными текстами; вокруг стеклянного столика для коктейлей — черный кожаный диван и такие же кресла. Нив удивилась, обратив внимание на то, что, несмотря на роскошную обстановку, комната лишена какой-либо индивидуальности.

Джек Кэмпбелл словно прочитал ее мысли: «Все мои вещи еще стоят запакованными, потому что квартира не готова, и я вынужден был остановиться в „Хэмпшир Хаус“. Так что пока здесь все больше напоминает приемную у зубного врача».

Его пиджак висел на спинке кресла, а сам он остался в коричневом с зеленым вязаном свитере. «Ему идет, — подумала Нив. — Цвета осени». Лицо Джека было слишком худым, а черты лица слишком не правильными, чтобы его можно было назвать красивым, но, несомненно, оно было привлекательным и мужественным. Когда он улыбался, глаза улыбались тоже, и Нив поймала себя на том, что рада, что успела переодеться в один из весенних костюмов из новой коллекции — шерстяное платье цвета бирюзы и длинный жакет свободного покроя.

«Кофе? — предложил Джек. — Я уже выпил много кофе, но все равно с удовольствием выпью еще».

Нив вспомнила, что так и не успела поесть и у нее начинала потихоньку болеть голова. «С удовольствием. Черный, пожалуйста».

В ожидании кофе, Нив обратила внимание на вид из окна: «У тебя не возникает ощущения, что весь Нью-Йорк у твоих ног?»

«Весь месяц, что я здесь, я вынужден бороться с самим собой, чтобы заставить себя думать о работе, — сказал он. — С десяти лет я мечтал жить в Нью-Йорке. Двадцать шесть лет понадобилось, чтобы осуществить это».

Когда принесли кофе, они сели вокруг стеклянного столика, он — на диван, она — на краешек кресла. Нив догадывалась, что ради этой встречи ему пришлось отменить другие, запланированные раньше, поэтому она не стала тянуть, глубоко вздохнула и разом выложила ему все про Этель. «Мой папа говорит, что я ненормальная, — заключила она, — А мне все это кажется странным, и меня не покидает чувство, что с ней что-то приключилось. Я хотела тебя спросить, не имеешь ли ты представления, куда она могла направиться. Если я правильно поняла, то книгу, что она пишет для тебя, Этель должна закончить к осени?»

Джек Кэмпбелл выслушал ее с таким же выражением внимания, какое Нив подметила у него еще на коктейле. "Ничего подобного, " — сказал он.

У Нив широко раскрылись глаза: «Тогда, каким же образом...?»

Кэмпбелл допил кофе. "Пару лет назад я встретил Этель в Эй Би Эй, когда она рекламировала свою первую книгу для «Живонс и Маркс» — ту, которая о женщинах в политике. Книга сразу стала бестселлером, она в самом деле была хороша — интересная, напичканная разными сплетнями. Поэтому, когда Этель захотела увидиться со мной, я заинтересовался. Она дала мне приблизительный набросок статьи, над которой работала, и сказала, что натолкнулась случайно на историю, которая могла бы основательно встряхнуть мир моды. Она спрашивала, захочу ли я купить книгу, которую она об этом напишет и какой аванс я могу ей предложить.

Я заметил, что должен был бы побольше узнать об этой книге, но, основываясь на успехе предыдущей, и при условии, что эта будет такая же сенсационная, сказал, что мы могли бы ее купить. Что касается аванса, то я просто намекнул, что можно будет говорить о какой-нибудь шестизначной цифре. Читая на прошлой неделе «Пост», я нашел на Шестой Странице, что Этель заключила с нами контракт на полмиллиона долларов, и книга выйдет осенью. Телефон трезвонил, не переставая. Все журналы хотели не пропустить это событие. Я связался с консультантом Этель, но тот совершенно не был в курсе. О сроках же вообще не было речи. Она просто сделала себе рекламу, но если эта книга и в самом деле будет хороша, вся эта шумиха мне только на руку".

«И ты не имеешь никакого представления, что это за сенсационная история, которая грозит перевернуть всю индустрию?»

«Ни малейшего».

Нив вздохнула и поднялась. «Я отняла у тебя бездну времени. Мне бы надо теперь угомониться. Этель по всей очевидности запряталась куда-то работать. А я лучше займусь собственными делами». Она протянула ему руку: «Спасибо».

Он немного задержал ее руку в своей и мягко усмехнулся. «Ты всегда так внезапно сбегаешь? — спросил он. — Шесть лет назад ты, как пуля, выскочила из самолета. И тогда на вечере я не успел оглянуться, как ты исчезла».

Нив высвободила руку. «Иногда я замедляю темп и перехожу на шаг, — сказала она. — Но сейчас я, действительно, вынуждена бежать, меня ждет целая куча дел».

Он проводил ее до двери. «Я слышал, что „Нив Плейс“ теперь один из самых популярных магазинов в Нью-Йорке. Можно мне зайти посмотреть?»

«Конечно. Можешь даже ничего не покупать».

«Ну да, моя мама живет в Небраске и предпочитает более практичную одежду».

Спускаясь в лифте, Нив размышляла, не хотел ли Джек Кэмпбелл своей последней фразой дать понять, что у него нет женщины. Выйдя на теплый апрельский воздух и останавливая такси, Нив поймала себя на том, что негромко мурлыкает что-то себе под нос.

* * *


Пока она сидела у Джека, ей звонила Це-Це и оставила сообщение с просьбой немедленно перезвонить ей в квартиру Этель. Це-Це схватила трубку после первого же гудка. «Нив, слава богу, ты позвонила. Я бы хотела убраться отсюда, пока этот племянничек не вернулся. Нив, тут происходит что-то очень странное. У Этель есть привычка припрятывать по всей квартире стодолларовые купюры. Вот так она мне и аванс заплатила в прошлый раз. Когда я была здесь во вторник, я видела одну купюру под ковром. А сегодня утром я нашла одну в посудном шкафу и еще три в разных местах. Нив, я абсолютно точно уверена, что их не было во вторник».

* * *


Симус ушел из бара в половине пятого. Не обращая внимания на толчки пешеходов, он прокладывал себе дорогу в толпе, наводнившей Коламбус Авеню. Он шел к Этель, и Рут не должна была узнать об этом. С тех пор, как он вчера обнаружил, что опустил в ящик и чек, и письмо в одном конверте, он чувствовал себя загнанным зверем, бросающимся из стороны в сторону в поисках пути к спасению.

Сейчас ему оставалось только надеяться. Конверт не опустился глубоко в ящик, он даже видел его краешек, торчащий из щели. Может, ему удастся вытащить его. Здравый смысл подсказывал Симусу, что если позже в ящик бросали почту, то его письмо проскользнуло вглубь, но оставался малюсенький шанс — один из миллиона, и эта возможность гнала его, заставляя действовать.

Он завернул за угол, на тот квартал, где стоял дом Этель, зорко глядя по сторонам, всей душой желая быть не замеченным кем-нибудь из соседей Этель. По мере того, как он приближался к цели, надежда уступала место отчаянию. Ему не удастся вытащить конверт, не разорвав письмо; кроме того, ему нужен ключ, чтобы попасть в холл, где висят ящики. Вчера вечером та противная девчонка открыла ему, но сегодня придется звонить суперинтенданту, а на глазах у того, естественно, ничего не сделаешь.

Он уже был перед особняком. Вход в квартиру Этель слева, не более дюжины шагов от главного входа. Пока он так стоял, размышляя, что предпринять, открылось окно на четвертом этаже, оттуда высунулась женщина, позади которой он мог разглядеть лицо той вчерашней девчонки.

«Ее нет уже с неделю, — резкий голос обращался к нему. — И вообще, послушайте, я уж собиралась звонить в полицию в прошлый четверг, когда услышала, как вы орали на нее».

Симус предпочел поскорее убраться прочь. Ноги сами несли его по Вест-Енд Авеню, он едва дышал и ничего не видел перед собой. Он ощутил себя в безопасности, лишь когда забежал в свою квартиру и запер дверь. Тут только он почувствовал, как сильно бъется его сердце. Услышав шаги в коридоре, ведущем в спальню, он растерялся — значит, Рут уже дома. Симус поспешно вытер лицо, стараясь взять себя в руки.

Рут не заметила возбужденного состояния мужа. Она держала в руках его коричневый костюм. «Я собиралась сдать его в чистку, — объявила она. — Будь добр, объясни мне, откуда у тебя стодолларовая бумажка в кармане?»

* * *


После ухода Нив Джек Кэмпбелл просидел в своем офисе еще часа два. Перед ним лежала рукопись, отправленная ему одним из агентов журнала и сопровожденная запиской, что на нее следует обратить внимание. Джек предпринимал поистине героические усилия, чтобы заставить себя вдуматься в смысл рассказа, но в конце концов, ужасно раздраженный, отложил его в сторону. Он был зол на самого себя. Невозможно пытаться дать оценку чьей-то работе, если твой мозг полностью занят другими мыслями.

Нив Керни. Интересно, что шесть лет назад он сожалел, что не осмелился спросить ее номер телефона. Он даже искал ее в телефонной книге Манхэттена, когда приехал в Нью-Йорк спустя несколько месяцев после их знакомства в самолете. В справочнике было несколько страниц различных Керни, но ни одной Нив. Позже он вспомнил, что она говорила что-то о магазине, и он искал ее по этому ориентиру. Безуспешно.

Тогда он запретил себе думать о ней, но — он сам не мог понять, почему — это было трудно сделать. Он знал лишь, что она живет с каким-то мужчиной. На коктейле в тот вечер он сразу узнал ее, хотя это уже не была та девчонка в лыжном свитере. Он увидел красивую, модно одетую молодую женщину. Но угольно-черные волосы, матово-белая кожа, огромные глаза и крохотные точечки веснушек на переносице — все это оставалось прежним.

Сейчас Джек поймал себя на том, что думает постоянно, действительно ли Нив так озабочена, или же...

В шесть часов его помощница просунула в дверь голову. «Я ухожу, — объявила она. — Должна тебя предупредить, что никто не будет здесь сидеть допоздна».

Джек отложил так и не прочтенную рукопись и поднялся. «Я иду, — сказал он. — Только один вопрос: что ты можешь сказать о Нив Керни?»

По пути домой он обдумывал то, что услышал в ответ. Магазин Нив Керни стал ужасно популярным. Свои лучшие наряды Джинни покупала там. Сама Нив пользуется симпатией и уважением. Несколько месяцев назад она стала причиной разного рода разговоров, когда фактически объявила войну дизайнеру, использовавшему в своих швейных мастерских детский труд.

Он спросил также и об Этель Ламбстон. Глаза Джинни стали круглыми: «Лучше не спрашивай».

Джек провозился дома достаточно долго, чтобы убедиться, что не имеет ни малейшего желания готовить себе самому обед. Вместо этого он решил поесть «У Николя», который находился на 84-улице между Лексингтон и 3-улицей.

Как всегда, в ожидании столиков образовалась очередь, но не успел он пропустить в баре стаканчик, как почувствовал, что кто-то тронул его за плечо. Лу, его любимая официантка, позвала Джека: «Мистер Кэмпбелл, я для вас накрыла столик». Джек расслабился, сидя над бутылкой Вальполиселлы, салатом из листьев эндива и угрем с маринованными фруктами. Вместе с двойным эспрессо он попросил подать и счет.

Выйдя, он усмехнулся про себя: ведь он весь вечер знал, что пройдет по Мэдисон Авеню именно для того, чтобы взглянуть на магазин Нив Керни. Спустя несколько минут он уже стоял, изучая элегантно оформленные витрины и ежась от пронизывающего ветра, который напомнил ему, что сейчас все же лишь начало весны и что апрельская погода может быть очень переменчивой. То, что он увидел, ему понравилось. Очень женственные, нежных расцветок платья в ансамбле с такого же цвета зонтиками. Позы манекенов уверенные, слегка надменные. Почему-то он был убежден, что Нив не случайно сделала акцент на этом сочетании силы и нежности.

Рассматривая витрину, он постепенно начинал припоминать, что именно говорила ему Этель, и что он непременно должен рассказать Нив. «Сплетни, пересуды — да, это стабильное явление в мире моды, и в моей статье все это есть, — Этель говорила в своей обычной манере, торопясь и задыхаясь. — Но я могу предложить нечто гораздо большее — бомбу! Динамит!»

Он тогда опаздывал на встречу и не дал ей договорить: «Пришлите мне приблизительный план».

Но от Этель не так-то легко было отделаться: «Так во что же может быть оценен грандиозный скандал?»

Не слишком серъезно Джек ответил: «Если это будет достаточно сенсационно, с полмиллиона».

Джек стоял и смотрел на манекены, держащие в руках легкие зонтики. Он мог разглядеть надпись с названием магазина, выведенную по краям зонтов. Завтра же он должен позвонить Нив и рассказать ей про то, что говорила Этель.

Он возвращался по Мэдисон Авеню, желая избавиться от смутного, едва осознанного беспокойства в душе. «Я ищу предлог, — думал он. — Почему я не могу просто пригласить ее куда-нибудь?»

В этот момент он совершенно четко осознал причину своего смятения. И, если бы ему кто-то сказал, что Нив сейчас не одна, он просто не захотел бы об этом слышать.

* * *


Для Китти Конвей четверг был очень насыщенным днем. С девяти утра до полудня она развозила стариков на приемы к врачам. Потом она работала, на волонтерских началах, разумеется, в небольшом магазинчике при Гарден-Стэйт Музее. Все это позволяло ей чувствовать себя не совсем бесполезной.

Еще в колледже она брала курс антропологии, желая стать второй Маргарет Мид. Потом она встретила Майкла. Сейчас, помогая юноше найти копию египетского ожерелья, ей пришло в голову, что неплохо было бы летом записаться в какую-нибудь антропологическую экспедицию. Такая мысль показалась ей очень заманчивой.

Подъезжая к своему дому апрельским вечером, Китти подумала, что становится неприятной самой себе. Пора было бы уже найти себе серъезное занятие. Она свернула с Линкольн Авеню и улыбнулась, увидев свой дом, возвышающийся на повороте Гранд-вью Серкл — весьма впечатляющее строение в колониальном стиле с черными ставнями на окнах.

Дома она прошлась по комнатам нижнего этажа, включая везде свет, потом зажгла газовый камин в гостиной. Когда был жив Майкл, он здорово умел разводить огонь, мастерски укладывая растопку и поленья так, что пламя горело долго и равномерно, и аромат древесины наполнял комнату. Как ни старалась Китти, у нее так не получалось, и, мысленно попросив прощения у Майкла, она установила газовую горелку.

Она поднялась в спальню, которую обставила в абрикосовых и светло-зеленых тонах, подражая сочетанию, увиденному на гобелене в музее. Стащив с себя серый шерстяной костюм, она уже предвкушала, как залезет после душа в удобную пижаму и халат, но тут же оборвала себя, решив, что это дурная привычка, ведь еще только шесть часов.

Вместо этого она вытащила из шкафа синий спортивный костюм и кроссовки. «Сейчас как раз самое время сделать пробежку», — сказала она себе.

У Китти был разработан постоянный маршрут — от Гранд-вью до Линкольн Авеню, одна миля в сторону от центра, поворот у автобусной стоянки и — обратно домой. Ощущая приятное напряжение в теле после пробежки, Китти сбросила в ванной одежду в корзину с грязным бельем, приняла душ, скользнула в пижаму и остановилась перед зеркалом. Она всегда была стройной и поддерживала себя в хорошей форме. Морщинки вокруг глаз не слишком глубокие. Волосы выглядели совершенно естественно, парикмахеру удавалось подобрать оттенок краски в точности соответствующий ее природному, рыжеватому. «Неплохо, — кивнула Китти своему отражению. — Но, Боже мой, через два года мне будет уже шестьдесят».

Семь часов — время для теленовостей и шерри. Китти прошла через спальню к коридору и вспомнила, что оставила в ванной свет. Хочешь — не хочешь надо экономить электричество. Она вернулась и протянула руку к выключателю, и рука ее замерла на полпути. Она заметила синий рукав своего спортивного костюма, который свешивался из корзины. Горло Китти перехватило от страха, губы мгновенно пересохли, она почти почувствовала, как у нее зашевелились волосы. Этот рукав! А в нем — рука. Вчера, когда ее лошадь споткнулась. Летящий обрывок целлофана, коснувшийся ее лица. Промелькнувшая рука в синем рукаве. Она же не ненормальная, она все это на самом деле видела.

Китти не вспомнила о вечерних новостях, она сидела на диване перед камином, подавшись вперед и потягивая шерри. Но ни огонь, ни шерри не могли унять охвативший ее озноб. Надо бы позвонить в полицию, но, может, она ошибается. Тогда она будет выглядеть полной идиоткой.

«Я не ошибаюсь, — твердила себе Китти, — но подождем до завтра». Она приняла решение на обратном пути заехать в парк и подняться на холм. «Конечно, я видела руку, но кому бы она ни принадлежала, тому уже вряд ли можно помочь».

* * *


«Ты говоришь, в квартире Этель хозяйничает племянник?» — спросил Майлс, наполняя ведерко для льда. «Ну, так он взял деньги, а потом положил их обратно. Что же здесь такого?»

И снова, слушая убедительные объяснения Майлса, Нив чувствовала себя глупо; такими же нелепыми после разговора с отцом казались Нив все ее соображения по поводу исчезновения Этель, а позже — по поводу ее зимней одежды. Теперь вот — история со стодолларовыми купюрами. Она была рада, что хоть не рассказала Майлсу о том, что встречалась с Джеком Кэмпбеллом. Придя домой, она переоделась в голубые шелковые брюки и такого же цвета блузку с длинными рукавами. Нив ожидала, что Майлс выскажет что-то вроде: «Весьма изысканно. В самый раз для того, чтобы обслуживать гостей во время трапезы». Но вместо этого увидев дочь, входящую на кухню, его глаза потеплели. «Твоей матери всегда очень шел голубой цвет, — сказал он. — Ты с возрастом все больше становишься на нее похожа».

Нив заканчивала последние приготовления, тоненько нарезая ветчину с дыней, выкладывая макароны с соусом «песто», палтус, фаршированный креветками, овощи, салат из листьев эндива и аругулы, сыр и пирожные. Она достала кулинарную книгу Ренаты и листала ее, пока не наткнулась на страничку с набросками. Избегая рассматривать рисунки, Нив сосредоточила свое внимание на написанные от руки указания Ренаты по поводу приготовления палтуса.

Удостоверившись, что все сделано подобающим образом, Нив достала из холодильника банку с икрой. Майлс наблюдал, как она раскладывает тосты на блюде. «Я все-таки плебей — никогда не понимал изысканности вкуса этой штуки», — сказал он.

«Вряд ли это признак плебейства, — Нив вынимала ложечкой икру на кружочки тостов. — Просто ты многого был лишен». Она внимательно взглянула на отца. На Майлсе был темно-синий пиджак, серые брюки, светло-голубая рубашка и красивый красный с синим галстук, который она подарила ему на Рождество. «Интересный мужчина, — подумала Нив. — И ни за что не скажешь, что он так тяжело болел». Она высказала это вслух.

Майлс с некоторой опаской протянул руку к тостам и быстро засунул один в рот. «Нет, все равно мне не нравится, — прокомментировал он, а потом добавил, — Я, действительно, прекрасно себя чувствую, и моя бездеятельность начинает меня раздражать. Я зондирую почву относительно места начальника Отдела по борьбе с наркотиками в Вашингтоне. Эта работа будет занимать все мое время. Что ты думаешь по этому поводу?»

Нив вздохнула и обняла его: «Это замечательно. Действуй. Это как раз для тебя».

Она напевала, неся икру и блюдо с бри в гостиную. Если бы еще объявилась Этель Ламбстон. Она как раз размышляла, как скоро может позвонить ей Джек Кэмпбелл, как раздался звонок в дверь. Оба гостя явились одновременно.

Епископ Дэвин Стэнтон относился к числу тех немногих прелатов, которые даже в мирской жизни уютнее чувствуют себя в одежде священника, нежели в спортивном пиджаке. Пряди когда-то медного цвета волос смешались с сединой; добрые синие глаза за стеклами очков в серебряной оправе излучали тепло и ум. Его высокая и тонкая фигура при движении производила впечатление очень гибкой и подвижной. Нив всегда испытывала при нем неловкость, считая, что Дэв может читать мысли, и одновременно удовлетворение, потому что была уверена, что Дэву должно нравится то, что он читает. Она сердечно поцеловала его.

Энтони делла Сальва, одетый в свое новое детище, был, как всегда, ослепителен. Элегантный покрой темно-серого из итальянского шелка костюма позволял скрывать излишнюю полноту, которая становилась все более и более внушительной, хотя дядя Сал и так никогда не отличался худобой. Нив вспомнила, как Майлс подметил однажды, что Сал напоминает ему сытого кота. Сравнение и в самом деле было очень точным. Его черные волосы, которых совершенно не коснулась седина, соревновались в блеске с такими же черными мягкими кожаными мокасинами от Гуччи. У Нив появилась профессиональная привычка тут же подсчитывать стоимость наряда; костюм Сала она оценила не меньше, чем в пять сотен долларов.

Как обычно, Сал начал с беззлобного подтрунивания. «Дэв, Майлс, Нив! Мои самые близкие люди, не считая, конечно, моей теперешней подружки и всех моих бывших жен. Дэв, как ты думаешь, примет меня наша церковь обратно в свое лоно, когда я стану совсем старым?»

"Блудному сыну надлежит вернуться раскаившимся и в рубище, " — суховато заметил епископ.

Майлс засмеялся и обнял обоих друзей. «Господи, как хорошо, когда мы вместе. Я чувствую себя снова в Бронксе. Ты еще пьешь „Абсолют“ или сейчас это уже не в моде?»

Вечер начался, как всегда, в прекрасной дружеской обстановке, не требующей никаких условностей. Споры по поводу второго мартини, неопределенное пожимание плечами, «Почему бы и нет, мы не так часто собираемся» — это со стороны епископа; «Да нет, мне, пожалуй, хватит» — Майлс; беспечное «Разумеется» Сала. Потом разговор вдруг резко повернул от сегодняшней политики (победит ли мэр снова на выборах) к проблемам церкви. «Если ты не в состоянии выложить 1600 долларов в год, твой ребенок не может ходить в приходскую школу! Боже мой, а помните, как наши родители платили один доллар в месяц, когда мы ходили в школу Св. Франциска Ксавьера? Приход содержал школу на деньги, вырученные от игры в Бинго». Жалобы Сала по поводу импорта: «Естественно, нам надо было бы везде приклеивать ярлыки, что то-то и то-то сделано таким-то профсоюзом, но мы же получаем вещи, сделанные в Корее или Гон Конге, и платим за них треть цены. Если мы перестанем их брать, мы просто прогорим, а, когда берем — нас обвиняют в подрыве профсоюзов». Рассуждения Майлса: «Я все еще думаю, что мы и половины не знаем, сколько денег отмывается на 7 Авеню».

Разговор завертелся вокруг смерти Никки Сепетти.

«Умереть в собственной постели — он слишком легко отделался, — высказался Сал, согнав с лица веселость. — После всего, что произошло с твоей красавицей».

Нив заметила сжатые губы Майлса. Когда-то давно Сал услышал, как Майлс, поддразнивая Ренату, назвал ее «моя красавица» и, к раздражению Майлса, подхватил это. «Как дела, красавица?» — приветствовал он Ренату. Нив не могла забыть эпизод, который произошел на поминках Ренаты. Сал тогда опустился на колени возле гроба с глазами, полными слез, затем поднялся, обнял Майлса и сказал: «Попытайся думать, что твоя красавица уснула».

Майлс тогда ответил ему: «Она не уснула, Сал, она умерла. И ты больше никогда не называй ее так, только я имею на это право». Его голос был лишен какого-либо выражения.

До сегодняшнего дня Сал больше не позволял себе этого. Наступила неловкая пауза. Сал одним глотком допил мартини, поднялся, улыбаясь, и бросив: «Я сейчас вернусь», прошел по коридору в туалет для гостей.

Дэвин вздохнул: «Может, он и великий дизайнер, но в нем все еще слишком много показушного».

"Он дал мне старт, — напомнила ему Нив. — Если бы не он, кем бы я сейчас была? Наверное, заместителем завотдела в «Блумингдейлс».

Она посмотрела на выражение лица Майлса и сказала: «Только не говори, что это было бы лучше».

«Я такого и в мыслях не держал».

Накрывая к обеду, Нив погасила люстру и зажгла свечи. Комната погрузилась в мягкий полумрак. Каждое блюдо сопровождалось комментариями: «Превосходно! Замечательно!» Епископ и Майлс пошли по второму кругу, Сал — по третьему. «Никаких диет, — сказал он. — Это самая вкусная еда во всем Манхэттене».

За десертом разговор снова незаметно перескочил на Ренату. «Это один из ее рецептов, — сказала им Нив. — Приготовлено специально для вас. Я только недавно начала заглядывать в ее кулинарную книгу, это ужасно интересно».

Майлс перевел разговор на свою будущую возможность возглавить Отдел по борьбе с наркотиками.

«Я, может быть, составлю тебе компанию в Вашингтоне, — сказал Дэвин, улыбаясь, — Но это пока строго между нами».

Сал настоял на том, чтобы помочь Нив убрать со стола и вызвался сварить эспрессо. Пока он возился с кофеваркой, Нив вытащила на свет изящные кофейные чашечки — зеленые с золотом, переходящие в семье Росетти по наследству.

Звук падающего предмета и вскрик заставил всех побежать на кухню. Ручка от кофеварки отвалилась, и кофеварка упала, залив стол и кулинарную книгу Ренаты горячим кофе. Сал приплясывал у крана, держа докрасна обожженную руку под струей холодной воды. Он был бледен, как привидение. «У этой чертовой посудины отломилась ручка, — он пытался придать своему голосу безразличие. — Майлс, я думаю, что ты мне просто решил отомстить за то, что я тебе когда-то в детстве сломал руку».

Ожог был достаточно обширным и, конечно, болезненным.

Нив схватила листья эвкалипта, которые Майлс всегда держал на случай ожогов, осторожно высушила руку Сала, положила на нее листья и обернула мягкой льняной салфеткой. Епископ тем временем расставил чашечки и начал их протирать. Майлс пытался высушить книгу. Нив не могла не заметить боль в его глазах в то время, как он рассматривал рисунки на намокших, покрытых кофейными пятнами страницах.

Сал тоже обратил на это внимание; он выдернул свою руку, над которой хлопотала Нив. «Майлс, ради всего святого, прости».

Майлс держал книгу над раковиной, стряхивая последние капельки кофе, потом накрыл полотенцем и бережно положил на холодильник. «Не за что извиняться. Нив, где ты откопала эту чертову кофеварку, я ее раньше не видел».

Нив принялась снова варить кофе, уже в старой. «Это подарок, — примирительно сказала она. — Тебе ее прислала Этель Ламбстон после рождественской вечеринки».

Дэвин Стэнтон в недоумении взглянул на Майлса, Нив и Сал прыснули от смеха.

«Я все объясню, когда мы снова сядем за стол, Ваша милость, — сказала Нив. — Чтобы я ни делала, мне не удается избавиться от Этель. Даже за обедом она ухитряется напомнить о себе».

* * *


За кофе и самбуком Нив рассказала об исчезновении Этель. "Имеется в виду, что она перестала появляться в поле зрения, " — прокомментировал Майлс.

Рука Сала покрылась волдырями. Стараясь не морщиться от боли, он положил себе еще порцию самбука и сказал: "На 7 Авеню нет дизайнера, который не был бы заранее напуган этой статьей. Отвечаю на твой вопрос, Нив: она звонила мне на прошлой неделе и настаивала, чтобы ее со мной соединили. У меня как раз шло собрание, а ей приспичило задать мне пару вопросов типа «Правда ли, что в вашей школьной характеристике есть отметка о том, что вы играли в хоккейной команде за школу Христофора Колумба?»

Нив уставилась на него: «Не может быть, ты шутишь?»

«Никаких шуток. Я думаю, что статья Этель — это разгром всех небылиц, которые распускают газетчики про нас, модельеров, по нашей же указке. Может, там есть какая-то клубничка, но платить полмиллиона за книгу! Это не укладывается у меня в голове».

Нив чуть не ляпнула, что Этель посамовольничала, распустив слухи про аванс, но потом прикусила язык. Джек Кэмпбелл явно не хотел, чтобы это вышло за пределы их с Нив частного разговора.

«Между прочим, — добавил Сал, — то, что ты выдала насчет предприятия Стюбера, действительно, всколыхнуло достаточно всякой грязи. Нив, держись от него подальше».

«Что все это значит?» — резко спросил Майлс.

Нив не рассказывала отцу о том, что из-за нее Гордон Стюбер теперь может попасть под суд. Она укоризненно покачала головой, посмотрев на Сала, и сказала: «Это один дизайнер. Я перестала покупать у него из-за того, что он нечестен в своем бизнесе». Потом она обратилась к Салу: «Я все-таки продолжаю утверждать, что что-то есть странное в том, как вдруг пропала Этель. Ты же знаешь, она всю свою одежду покупала у меня, и мне нетрудно было установить, что все ее зимние вещи остались висеть в шкафу».

Сал пожал плечами. «Нив, скажу честно, Этель — большая оригиналка, вполне допустимо, что она сбежала без пальто и даже не заметила этого. Не спеши, вот увидишь, выяснится, что она купила пальто где-нибудь в дешевом магазине готовой одежды».

Майлс засмеялся. Нив покачала головой. «Ты меня успокоил».

Перед тем, как выйти из-за стола, Дэвин Стэнтон произнес молитву. «Мы благодарим тебя, Боже, за то, что ты подарил нам хорошую дружбу, за то, что ты послал нам прекрасную еду, за очаровательную молодую женщину, которая ее приготовила; и мы просим тебя, Боже, благослови память Ренаты, которую мы все любили».

«Спасибо тебе, Дэв». Майлс дотронулся до руки епископа. Потом он засмеялся: «Если бы сейчас с нами была Рената, она бы заставила тебя, Сал, вымыть кухню и убрать весь беспорядок, который ты там наделал».

Гости ушли, а Майлс с Нив загрузили посудомоечную машину и вымыли кухонную посуду в дружеском молчании. Нив собрала части от пресловутой кофеварки. "Это все лучше выбросить, пока еще кто-нибудь не обварился, " — сказала она.

"Не надо, оставь, — ответил Майлс. — По-моему, это дорогая штука, я попытаюсь ее починить как-нибудь, пока смотрю свой сериал «Опасность».

Опасность. Нив показалось, что это слово повисло в воздухе. Покачав головой в ответ на собственные мысли, она погасила свет на кухне и поцеловала Майлса перед тем, как отправиться спать. Заходя в спальню, она еще раз огляделась, чтобы убедиться, что все в порядке. Свет из прихожей едва освещал часть гостиной, и Нив вздрогнула, увидев в этом свете уже высохшие и покоробленные страницы кулинарной книги, которую Майлс переложил к себе на письменный стол.




8


В пятницу утром, пока Симус брился, Рут Ламбстон ушла из дома, ничего не сказав мужу. До сих пор у нее перед глазами стояло перекошенное от гнева лицо Симуса, когда он увидел стодолларовую бумажку, вытащенную из кармана его же пиджака. За последние годы все эти лишения из-за алиментов убили в ней какие-либо эмоции по отношению к мужу, кроме одной — постоянной обиды. Сейчас добавилась еще одна — страх. Чего она боялась — его? за него? — она и сама не знала.

Работая секретарем, Рут зарабатывала 26 тысяч в год. После вычета налогов, страховок, расходов на машину, одежду и завтраки на работе ее чистый заработок составлял приблизительно как раз ту сумму, которая уходила к Этель. «Я просто рабыня у этой старой ведьмы», — эту фразу она периодически бросала в лицо Симусу.

Обычно Симусу удавалось ублажить жену. Но этой ночью он был в такой ярости, что, когда поднял руку, Рут отступила назад, боясь, что он может ударить. Но он только выхватил купюру и разорвал ее пополам. «Тебе интересно знать, откуда она у меня? — орал он. — Мне дала ее эта сука! Когда я попросил ее об освобождении, она сказала, что будет очень рада мне помочь. И что она была так занята весь месяц, что у нее не было времени шляться по ресторанам. Вот это то, что у нее осталось».

«Так она не отказалась от денег?» — зарыдала Рут.

Ярость на его лице сменилась ненавистью. «Возможно, мне удалось убедить ее, что человеку не надо так много. Но, может, и тебе тоже стоит об этом поразмыслить».

Его ответ вызвал у Рут такой приступ возмущения, что она задохнулась. "Не смей так разговаривать со мной, " — заорала она и в ту же минуту с ужасом увидела, как из глаз Симуса брызнули слезы. То и дело всхлипывая, он рассказал ей, как бросил в ящик письмо вместе с чеком и как девчонка, которая живет этажом выше Этель, отозвалась о нем и о его деньгах. «Весь дом считает меня кретином».

Всю ночь Рут пролежала без сна в спальне одной из дочерей, она настолько была переполнена презрением к Симусу, что даже не могла себя заставить лечь рядом с ним. К утру она пришла к выводу, что презирает заодно и себя тоже. «Этой женщине удалось превратить меня в настоящую мегеру, — думала она. — Я дошла до точки».

Сжав губы, Рут, вместо того, чтобы повернуть к станции метро на Бродвее, шла прямо по Вест-Енд Авеню. Резкий утренний ветер подгонял ее, и она все ускоряла шаг в своих туфлях на низком каблуке.

Она была полна решимости начать борьбу с Этель. Это давно следовало бы сделать. Рут достаточно начиталась ее статей, в которых та постоянно становилась в позу ярой феминистки. Но сейчас контракт на книгу, который подписала эта баба, стал поистине ее Ахиллесовой пятой. Как будет интересно, когда на Шестой Странице в «Пост» напечатают, что она ежемесячно сдирает тысячу долларов у человека, имеющего трех дочерей — студенток! Лицо Рут исказилось мстительной ухмылкой. Если Этель не отменит притязания на алименты, она вцепится ей в глотку. Сначала — «Пост», потом — суд.

Начальница отдела кадров, где Рут просила ссуду для того, чтобы заплатить за учебу дочери, была в шоке, услышав эту историю про алименты. «Моя подруга — прекрасный адвокат по бракоразводным делам, — сказала она. — Она может себе позволить время от времени общественную работу, ей бы понравилось заняться таким дельцем. Если я правильно понимаю, вы никак не можете изменить решение об алиментах, но, может, это станет поводом пересмотреть закон. Если все будет предано огласке, вполне возможно, что вы выиграете».

Рут растерялась. «Мне бы не хотелось ставить в неловкое положение своих девочек. И это означает признать, что бар еле сводит концы с концами. Я должна подумать».

Пересекая 73-улица, Рут подумала, что либо Этель отказывается от денег, либо она, Рут, будет просить о встрече с этим адвокатом.

Молодая женщина катила коляску прямо на Рут. Та отступила в сторону, чтобы дать женщине дорогу и налетела на худого мужчину в грязном пальто и шапке, почти полностью съехавшей на лицо; от него за версту разило перегаром. В отвращении сморщив нос, она покрепче вцепилась в свою сумочку и отшатнулась к обочине. "Как много народу, " — думала она. По прохожей части бежали дети со школьными книжками; пенсионеры вышли на свои ежедневные прогулки к газетным киоскам; опаздывающие на работу пытались поймать такси.

Рут так и не смогла забыть один дом, который они уже почти было купили в Вестчестере двадцать лет назад. Тогда он стоил 35 тысяч, а сейчас, наверное, раз в десять больше. Но когда в банке стало известно об алиментах, им было отказано в ссуде.

Она повернула на восток 82 улицы — квартал, где жила Этель. Распрямив плечи, поправив свои очки без оправы, она со стороны напоминала боксера, готового к выходу на ринг. Помнится, Симус рассказывал ей, что Этель живет на первом этаже и имеет свой собственный вход. Табличка с именем Э.Ламбстон над звонком подтверждала это.

Слышно было, как внутри квартиры играло радио, но никто не откликнулся на звонок. Она покрепче вдавила кнопку — никого. Рут совсем не настроена была отступать и не отнимая руки жала на звонок.

Громкая трель длилась не менее минуты, пока Рут не услышала звук отпираемого замка. Дверь распахнули одним рывком. Перед Рут возник молодой человек с растрепанными волосами и в незастегнутой рубашке: «Какого черта?» Но, рассмотрев, кто перед ним, он утих: «Простите, вы, наверное, подруга тети Этель?»

«Да, и мне надо с ней поговорить». Рут подалась вперед, отталкивая молодого человека, загородившего ей вход в квартиру. Тот отступил, и она оказалась в гостиной. Рут быстро огляделась по сторонам. Симус всегда твердил о том, какой кавардак в квартире у Этель, но эта комната сияла чистотой. Вокруг, конечно, чересчур много бумаг, но все они сложены в аккуратные стопки. Прекрасная старинная мебель, Симус рассказывал о том, как он покупал для нее кое-какие вещи. "А я живу среди всякой рухляди, " — с тоской подумала Рут.

«Я Дуглас Браун». У Дуга появилось какое-то неприятное предчувствие. Что-то в самой этой женщине и в том, как она появилась в квартире, заставило его занервничать. «Я племянник Этель, — сказал он. — У вас было условлено о встрече?»

«Нет. Но я настаиваю на немедленном разговоре с ней. — Рут решила представиться. — Я жена Симуса Ламбстона и я пришла забрать последний чек, который он ей выписал. Начиная с этого дня, твоя тетя больше не будет получать алименты».

На столе лежала целая стопка почты. Почти на самом верху она заметила белый конверт с темно-красными краями. Этот почтовый набор — подарок Симусу от дочерей на день рождения. "Я забираю это, " — сказала она.

Прежде, чем Дуг успел остановить ее, конверт уже был в руке Рут. Она раскрыла его, вытащила содержимое, внимательно рассмотрела бумаги и, разорвав в клочки чек, снова вложила письмо в конверт.

Пока Дуг Браун остолбенело смотрел на все это, пораженный, она залезла к себе в сумочку и извлекла оттуда две половинки разорванной Симусом стодолларовой банкноты. "Ее, похоже, действительно, нет дома, " — сказала она.

«Какая потрясающая наглость! — встрепенулся наконец Дуг и выхватил из ее рук деньги. — Я бы мог сейчас вызвать полицию».

«На твоем месте я бы не пыталась, — ответила Рут. — Дай сюда». Она забрала разорванную купюру назад. «Скажешь этой паразитке, чтобы она ее склеила и заказала роскошный обед по случаю прощания с моим мужем. И еще скажешь ей, что больше она ни цента от нас не получит, а если попытается протестовать, то ей придется об этом горько сожалеть до конца своих дней».

И не оставляя Дугу возможности что-либо ответить, Рут подошла к стене с фотографиями Этель и начала их рассматривать. «Она создала себе прекрасный имидж, занимаясь черт-те чем, что не имеет даже конкретного определения, разъезжает, собирая эти проклятые награды; был единственный человек, котоый пытался относится к ней, как к женщине, как к живому существу, а она сживает этого человека со свету». Рут повернулась лицом к Дугу: «Лично у меня она вызывает жалость. Я знаю, что она думает о тебе. Я, мой муж и мои дети платим за то, что она водит тебя по роскошным ресторанам, так тебе мало — ты еще и крадешь у этой женщины. Этель рассказывала моему мужу про твои проделки. А я одно могу сказать — вы друг друга стоите».

С этими словами она ушла. С помертвевшими губами Дуг рухнул на диван. Кому еще Этель разболтала о том, что он прикладывал руку к алиментам?

* * *


Не успела Рут ступить на тротуар, как ее окликнула какая-то женщина, стоявшая на крыльце дома. Рут разглядела, что ей едва за сорок, что ее светлые волосы взбиты в модный теперь беспорядок, что ее свитер и прямые брючки смотрятся очень стильно, и что на лице у нее написано неприкрытое любопытство.

«Простите за беспокойство, — начала женщина. — Меня зовут Жоржетт Веллс, я соседка Этель, и я за нее беспокоюсь». Худенькая девочка-подросток, открыв дверь, сбежала со ступенек и остановилась рядом с Веллс. Увидев, что Рут стоит перед квартирой Этель, она быстро спросила: «Вы подруга миссис Ламбстон?»

Рут была абсолютно уверена, что это та самая девчонка, которая так насмешливо говорила с Симусом. У нее в желудке резко что-то сжалось из-за глубокого страха, смешанного с внезапной острой неприязнью к этим двум. Почему эта женщина беспокоится об Этель? Рут вспомнила выражение дикой ненависти на лице Симуса, когда он рассказывал о том, как Этель всунула ему стодолларовую бумажку; и еще она подумала, как опрятно выглядела комната, а ведь Симус частенько рассказывал, что, когда в ней находится хозяйка, то возникает впечатление, что квартира недавно подверглась бомбежке... Просто Этель некоторое время в квартире не было.

«Да, — сказала Рут, стараясь придать любезность своему голосу. — Я удивлена, что не застала Этель, но разве есть какие-то причины для волнений?»

«Дана, отправляйся в школу, — приказала мать. — Ты опять опоздаешь».

"Я хочу послушать, " — надула губы Дана.

«Ну, ладно, ладно, — нетерпеливо оборвала ее миссис Веллс и снова повернулась к Рут. — Там происходит что-то необычное. На прошлой неделе явился ее бывший, обычно он посылает алименты по почте или приходит пятого числа. Поэтому, когда я увидала, как он здесь что-то вынюхивал в четверг после обеда, я подумала, что это странно. Было только тридцатое, и я удивилась, чего это он так рано? Ну, я вам скажу, они орали друг на друга так, что слышно было, как будто мы в одной комнате».

Рут с трудом овладела своим голосом. «Что же они говорили?»

«Да я просто имела в виду, что слышны были крики, а вот слов я разобрать не могла. Я уже было спустилась по лестнице, ну, на тот случай, если Этель понадобится помощь...»

«Нет, милочка, тебе просто захотелось послушать», — подумала Этель.

«...но в это время зазвонил телефон, это была моя мама из Кливленда, она мне рассказывала про сестру, которая сейчас оформляет развод, — и целый час она говорила без умолку. А потом уже все закончилось. Я позвонила Этель. Вообще-то она смеется над своим бывшим. Как она его копирует — это бесподобно! Но телефон не отвечал, поэтому я решила, что она ушла. Вы же знаете Этель, вечно куда-то спешит. Но обычно она говорит мне, если уезжает больше, чем на пару дней, а тут — ни слова. Теперь в ее квартире обосновался племянник, и это тоже необычно».

Жоржетт Веллс сложила на груди руки. «Прохладно; правда, ненормальная погода? Я знаю, что все эти лаки для волос портят атмосферу. Ну, неважно, — продолжала она в то время, как Рут не сводила с нее и Даны глаз, ловя каждое слово. — У меня очень странное ощущение, что что-то произошло с Этель, и что здесь не обошлось без этого слизняка, ее бывшего».

«И не забывай, мама, — вмешалась Дана, — что он снова приходил в среду и явно чего-то боялся».

«Да, я как раз собиралась сказать, что ты еще видела его в среду. Это было пятое, значит, он мог принести чек. А потом я видела его вчера. Ну скажите, с чего ему было возвращаться? Но никто не видел саму Этель. Я просто начинаю думать, что он что-то с ней сделал, и, может, оставил что-то вроде улики, и это его беспокоит». Закончив свой рассказ, Жоржетт победно улыбнулась и попросила Рут: «Как друг Этель, помогите мне решить, стоит ли звонить в полицию и сказать им, что у меня есть подозрения, что мою соседку убили?»

* * *


В пятницу утром Китти Конвей позвонили из госпиталя: заболел один из водителей-волонтеров, не может ли она его заменить?

Китти вернулась домой лишь во второй половине дня, быстро переоделась в спортивный костюм и кроссовки и поехала в Моррисон-Стэйт парк. Тени уже становились длиннее, и всю дорогу она рассуждала сама с собой, не лучше ли подождать до утра, но в то же время продолжала ехать и наконец добралась до парка. За последние несколько дней солнце подсушило щебеночное покрытие на стоянке и тропинках, но на заросших лесом участках приходилось идти по влажной грязи.

Китти обошла вокруг конюшню, стараясь в точности следовать тому маршруту, по которому несла ее лошадь сорок восемь часов назад. Но к собственной досаде, она не могла в точности вспомнить дорогу. "Никакого чувства ориентации, " — пробурчала она себе под нос, когда ее по лицу стегнула ветка. Ей пришло на память, как Майкл, оказавшись один в незнакомом месте, всегда тщательно зарисовывал все пересечения дорожек и другие ориентиры.

После сорока минут бесполезного блуждания, ее кроссовки совершенно промокли и покрылись налипшей грязью, ноги болели, и Китти остановилась передохнуть и немного почистить обувь на том месте, где обычно останавливались и группировались наездники. Никого не было ни видно, ни слышно; солнце почти совсем зашло. "Я совсем рехнулась, для прогулок в одиночестве это не самое удачное место. Вернусь сюда завтра, " — подумала Китти.

Она встала и той же дорогой пошла обратно. «Ну-ка, минуточку, это же было как раз где-то здесь, — вдруг заметила она. — На этой развилке мы взяли вправо и начали подниматься по склону. А вот на этом месте чертова кляча решила сорваться в галоп».

Теперь Китти была уверена, что не ошибается. Ее сердце бешено забилось от дурного предчувствия и страха, после бессонной ночи оно совсем вышло из-под контроля. «Она видела руку... Она должна позвонить в полицию... Смешно, да и только. Это все ее воображение. Она будет выглядеть круглой идиоткой. А что, если позвонить, не называя своего имени, и не влезать самой в это дело. Нет, не годится, они могут проследить, откуда был сделан звонок». И в конце концов она вернулась к своей первоначальной затее — прежде чем поднимать тревогу, проверить самой.

То расстояние, которое лошадь пронеслась за пару минут, Китти прошла за двадцать. «Как раз на этом месте это безмозглое животное начало жевать какие-то сорняки, — припоминала она. — Здесь я натянула поводья, лошадь повернула и помчалась вниз».

«Здесь» — это на вершине крутого каменистого склона. В наступающих сумерках Китти начала спускаться. Кроссовки скользили по камням. Один раз она упала, потеряв равновесие, и оцарапала руку. "Я обязана сделать это, " — уговаривала она себя. Несмотря на холод, лоб ее покрылся испариной. Она вытерла лицо не замечая, что рука испачкана в грязи. Нигде не было видно ничего похожего на синий рукав.

На полдороге она остановилась и присела на большой валун. «У меня просто не все в порядке с головой, — решила она. — Еще слава Богу, что хватило ума не позвонить в полицию. Надо отдышаться и скорее домой под горячий душ». И добавила вслух: «Я не нахожу подобные прогулки чересчур увлекательными». Когда ее дыхание пришло в норму, она вытерла руки о свой светло-серый костюм и собралась вставать. Опершись правой о камень, она что-то почувствовала под рукой.

Китти опустила голову, и крик застрял у нее в горле, вместо него вырвался лишь глухой стон. Ее пальцы коснулись других пальцев, наманикюренных, с покрытыми темно-красным лаком ногтями. Ладонь Китти скользнула по камню рядом с другой ладонью, обрамленной синей манжетой, которая так врезалась в ее сознание. Обрывок черного целлофана траурной лентой обвивал тонкое безжизненное запястье.

* * *


В пятницу в семь часов утра Денни Адлер, переодевшись в пьянчужку, расположился под стеной дома прямо напротив Шваб-Хаус. Было сыро и ветрено, и он подумал, что вполне вероятно, Нив Керни не пойдет сегодня на работу пешком. Но еще давным-давно, выслеживая очередную жертву, он научился быть терпеливым. Большой Чарли говорил, что обычно Керни уходит в магазин рано, где-то между половиной восьмого и восемью.

С четверти восьмого началось массовое перемещение. Подошел автобус и забрал детей в одну из престижных закрытых школ. «Я тоже ходил в закрытую школу, — усмехнулся про себя Денни. — В Браунсвиллскую исправительную колонию в Нью-Джерси».

Потом наступило время золотой молодежи. Все в одинаковых плащах — «Нет, в „Барберри“, — поправил себя Денни. — Запоминай». Дальше потянулись важный чиновный люд: мужчины и женщины, седоволосые, холеные, явно довольные жизнью. Со своего наблюдательного пункта Денни мог отлично все видеть.

В двадцать минут девятого он сообразил, что сегодня ему вряд ли уже повезет, а раздражать опозданием менеджера в кафе было бы слишком рискованно. Денни был уверен, что со своей характеристикой он будет подвергнут тщательнейшему допросу, когда подойдет к концу срок его работы. Офицер, под чьим присмотром он находился, должен замолвить за него словечко: «Один из моих лучших людей, — скажет Тухей. — Он чист, даже на работу никогда не опаздывает».

В потрепанном пальто, от которого разило дешевым вином, в здоровенной шапке с ушами, которая почти полностью закрывала его лицо, в видавших виды дырявых кроссовках, Денни неохотно поднялся. Со стороны совершенно не было заметно, что под этим маскарадным костюмом он был одет в свою обычную рабочую одежду: вылинявшую, но опрятную хлопчатобумажную куртку на молнии и такие же штаны. В руке он держал пакет с обувью, влажной салфеткой и полотенцем. Нож, чтобы был под рукой, спрятан в правом кармане пальто.

Теперь ему предстояло дойти до станции метро на углу 72-ой и Бродвея, дойти до конца платформы, пальто и шапку засунуть в пакет, переобуться и привести в порядок лицо и руки.

Если бы только Керни не запрыгнула вчера в эту машину! Денни мог поклясться, что она собиралась пойти домой пешком. А там бы он встретил ее в парке...

Терпение Денни подкреплялось совершенной уверенностью, что оно будет вознаграждено. Он сделает свое дело — не утром, так вечером, не сегодня, так завтра. Он шел, стараясь не привлекать к себе внимания, и нес пакет так, как будто тот вообще не имел к нему никакого отношения. На лицах тех нескольких человек, что скользнули по нему взглядом, читались либо брезгливость, либо жалость.

На углу 72-улица и Вест-Енд он столкнулся с какой-то старой каргой, которая неслась, опустив голову, вцепившись обеими руками в свою сумочку и зло сжав узкие губы. "Здорово было бы сейчас толкнуть ее и выхватить сумочку, " — подумал Денни, но ему пришлось расстаться с этой заманчивой идеей. Он прошел мимо, свернув на 72-ую улицу и направляясь к станции метро.

Спустя несколько минут он появился, уже с чистыми руками и лицом, с прилизанными волосами и в застегнутой наглухо куртке. Пальто, шапка, полотенце, салфетка — все лежало в пакете, скрученное в тугой узел.

В половине одиннадцатого он уже доставил кофе в кабинет Нив.

«Привет, Денни, — сказала она, когда он вошел. — Я проспала сегодня и теперь никак не могу включиться в работу. Чтобы они все ни говорили, но ваш кофе не идет ни в какое сравнение с тем пойлом, которое они себе готовят в кофеварке».

«С каждым может случиться проспать, мисс Керни», — произнес Денни, вытаскивая из сумки пластиковую чашечку и предупредительно раскрывая ее для Нив.

* * *


Проснувшись в пятницу утром, Нив была поражена увидев, что часы показывают без четверти девять. "О, господи, — бормотала она, откидывая одеяло и выпрыгивая из кровати. — Вот что значит полночи провозиться с «детишками из Бронкса». Она накинула халат и выскочила в кухню. Майлс уже варил кофе, налил сок, а английские булочки оставалось только засунуть в тостер. «Ты почему не разбудил меня, Комиссар?» — возмутилась Нив.

«Ничего страшного не случится с мировой модой, если она подождет тебя полчасика». Он был целиком погружен в изучение «Дейли Ньюс».

Нив заглянула ему через плечо. «Что-нибудь интересное?»

«Вся первая полоса целиком посвящена Никки Сепетти. Похороны завтра. Сначала его будут отпевать в Соборе Св. Камиллы, а потом с эскортом препроводят в Калвари».

«А ты ожидал, что они вышвырнут его еще до того, как он умрет?»

«Нет, но я надеялся, что его кремируют, и я буду иметь удовольствие представлять, как его гроб уплывает в печь».

«Успокойся, Майлс, — Нив поспешила сменить тему. — Хорошо вчера было, правда?»

«Было хорошо. — Майлс сделал ударение на прошедшем времени. — Интересно, как рука Сала? Могу поспорить, что вчера ночью он не занимался любовью со своей последней девицей. Кстати, ты слышала, он говорил, что собирается женится снова?»

Нив поставила стакан с соком — «все витамины в одном стакане». «Ты шутишь! Кто же эта счастливица?»

«Я бы не применял слово „счастье“ в данном случае, — изрек Майлс. — У него их было уже такое количество! Сначала он наделает шуму, а потом бегает то от манекенщицы, то от балерины, то от какой-то помешанной на здоровом образе жизни, то от какой-то общественной активистки. Так и кочует от Вестчестера до Нью-Джерси, потом в Коннектикут, оттуда в Айленд. И каждой он покупает роскошный дом. Один Бог знает, в какую копеечку ему все это влетает».

«Хотелось бы думать, что он угомонится когда-нибудь?»

«Кто знает? Дело в том, что для него не имеет значения, сколько это стоит, просто он так и остался неуверенным в себе ребенком, который все пытается самоутвердиться».

Нив засунула булочку в тостер. «Что еще рассказывали, пока я крутилась у духовки?»

«Дэва вызывали в Ватикан, но это — по секрету. Он сказал мне пока никого не было, Сал вышел пописать — я извиняюсь, твоя мама запрещала мне так выражаться, — Сал тогда вышел помыть руки».

«Я слышала, что он что-то говорил о Балтиморе. Это там ему сулят епархию?»

«Он полагает, что, возможно, ему это предложат».

«Это означает, что он станет кардиналом?»

«Может быть, может быть».

«Вас всех нельзя назвать неудачниками, наверное, это витает в воздухе Бронкса».

Булочка выскочила из тостера. Нив намазала ее маслом, положила толстый слой повидла и надкусила. Несмотря на пасмурную погоду, на кухне было очень светло благодаря мебели из светлого дуба и керамической плитке на полу в голубых, белых и зеленых тонах; в тон к ней были и подставки для посуды и клетчатые салфетки на столе. Чашки, блюдца, кувшин, молочник и тарелки с классическим английским рисунком — изображением плакучей ивы — сохранились еще со времен детства Майлса. Нив просто не могла себе представить утро без этой привычной ей обстановки.

Она внимательно посмотрела на Майлса. Он выглядел сейчас, как когда-то до болезни. Это не только из-за Никки Сепетти. Это было еще и предвкушение работы, дела, в котором он так нуждался. Она знала, как Майлс был озабочен притоком наркотиков в страну и теми кровавыми разборками, которые неизменно сопровождали этот бизнес. И — кто знает? — может, в Вашингтоне он встретит кого-нибудь. Он бы мог еще раз жениться. Он, действительно, еще привлекательный мужчина. Последнее Нив произнесла вслух.

«Вчера вечером ты уже это говорила, — заметил Майлс. — Я стал подумывать о том, не начать ли мне позировать для „Плэйгерл“ на волонтерских началах. Как ты считаешь, они меня возьмут?»

«Если возьмут, то все девицы выстроятся за тобой в очередь», — ответила Нив, забирая кофе к себе в комнату. Пора уже было отправляться на работу.

* * *


Закончив бритье, Симус вышел из ванной и увидел, что Рут уже ушла. С минуту он поколебался, потом тяжелой походкой прошел через коридор в спальню, даже не завязав пояс от купального халата, который девочки подарили ему на Рождество, и опустился на кровать. Он чувствовал такую дикую усталость, что не мог как следует разлепить глаза. Единственное, чего ему хотелось, это накрыться с головой одеялом и спать, спать, спать...

Все эти годы, несмотря на разные проблемы, Рут всегда спала с ним в одной постели. Иногда они неделями, а то и месяцами не прикасались друг к другу — все эти денежные проблемы вытягивали из них последние силы, но все равно, не обсуждая это, они ложились вместе, следуя традиции — жена должна спать вместе со своим мужем.

Симус огляделся в комнате, пытаясь увидеть все глазами Рут. Мебель в спальне была куплена его матерью, когда самому Симусу было всего десять лет. Еще не антиквариат — просто старая рухлядь: фанера под красное дерево, идиотское подвижное зеркало над трюмо. Он помнил, как мать полировала мебель, тряслась над ней и очень ею гордилась. Гарнитур — кровать, трюмо и комод — удовлетворяли все ее представления о «красивом доме».

Рут вырезала и хранила картинки приглянувшихся ей интерьеров из журнала «Хаус Бьютифул». Современная мебель. Пастельные тона. Много свободного пространства, много воздуха. Постоянные заботы о деньгах стерли с ее лица надежду и свет, сделали ее слишком строгой к дочерям. Он вспомнил, как она орала на Марси: «Ну, как ты могла порвать платье?! Я же столько копила на него!»

И все из-за Этель.

Симус опустил голову на руки. Тот телефонный звонок камнем лег на его совесть. Нет выхода. Пару лет назад он смотрел фильм, который так и назывался — «Нет выхода».

Прошлым вечером он чуть не поднял руку на Рут. Воспоминание о тех последних нескольких минутах с Этель, тот момент, когда он потерял над собой контроль, когда он...

Симус зарылся головой в подушку. Какой смысл тащиться сейчас в бар, делать вид, что все в порядке? Он до сих пор не может поверить в то, что сделал. И менять что-либо поздно. Он это знал. То, что все это не принесет ничего хорошего, он тоже знал. Симус закрыл глаза.

Он не заметил, как уснул. Откуда-то внезапно появилась Рут. Бледная от гнева, она сидела на краю кровати, а в глазах была такая затравленность и паника, как будто она выскочила из-под обстрела.

«Симус, — сказала она, — Ты должен мне все рассказать. Что ты с ней сделал?»

* * *


В пятницу в десять часов утра Гордон Стюбер появился в своем офисе на Западе 37-ой улицы. В лифте он поднимался вместе с тремя чопорными мужчинами, в которых тут же узнал государственных ревизоров, вернувшихся, чтобы вновь погрузиться в его бумаги. Подчиненным осталось лишь перехватить сердитый взгляд Гордона из-под сведенных бровей и услышать брошенное на ходу: «Поосторожней!»

Он пересек демонстрационный зал, не обращая внимания ни на клиентов, ни на своих работников, быстро прошел мимо стола секретарши Мэй, не удостаивая ответом ее робкое: «Доброе утро, сэр», и скрылся в своем кабинете, хлопнув дверью.

Когда он сел за стол и откинулся в изысканном, вызывающим у всех восхищение, кресле, обтянутом сафьяном, сердитое выражение на его лице сменилось тревогой.

Он окинул взглядом кабинет, наслаждаясь тем комфортом, которым себя окружил: диваны и кресла тисненой кожи; картины и статуэтки, приобретенные за бешеные деньги, могли бы украсить любой музей... Спасибо Нив Керни, теперь ему придется большую часть времени проводить не у себя в кабинете, а в суде. Или в тюрьме, если он не будет достаточно осторожным.

Стюбер встал и подошел к окну. 37-ая улица — неразбериха, суета, уличные торговцы, — она не меняется. Он вспомнил, как ребенком бегал прямо из школы помогать отцу, меховщику. «Дешевые меха». Лиса под соболь. Ровно каждые два года отец объявлял себя банкротом. К тому времени, как Гордону исполнилось пятнадцать, он уже твердо знал, что не станет всю свою жизнь чихать среди кроличьих шкурок, уверяя идиотов, что им удивительно к лицу эти убогие «меха».

Подкладка. Это он решил еще до того, как стал взрослым. Это то, что необходимо всегда. Чем бы ты не торговал: куртками — длинными или короткими, меховыми пальто или плащами, везде требуется подкладка.

Все оказалось несложно, и, опираясь на неохотно выданные отцом деньги в долг, Гордон открыл «Стюбер Энтерпрайзес». Молодежь, которую он нанимал из школ по дизайну, имела свежее воображение и была оригинальна, в результате чего расцветки его подкладочных тканей получались восхитительными.

Но подкладка это не совсем тот бизнес, благодаря которому можно снискать известность. Поэтому он стал ловить молодых людей, знакомых с пошивом костюмов. Он задался целью стать кем-то вроде Шанель.

И снова успех. Его костюмы продавались в лучших магазинах. Но он был одним из дюжины, даже из двух дюжин, постоянно сражаясь за состоятельного клиента, что также не приносило достаточных в его представлении доходов.

Стюбер взял со стола сигарету и зажигалку, золотую, украшенную рубинчиками и, прикурив, еще долго крутил ее в руках. Да-а, все, что надо было сделать этим молодцам из ФБР, так это подсчитать стоимость обстановки его кабинета, включая и зажигалку, а они все продолжают копать, пока не найдут что-нибудь, чтобы предъявить ему обвинение в уклонении от уплаты налогов.

"Все эти проклятые профсоюзы, они ни за что не дадут нормально заработать, " — сказал он себе. Все это знают. Каждый раз, когда Стюбер видел по телевизору рекламу одного из женских рабочих профсоюзов, он испытывал желание чем-нибудь запустить в экран. Все, что они хотели — это больше денег. Прекратите ввозить людей, наймите нас.

Всего три года назад он начал делать то, что все делали и до него — нанимать иммигрантов без вида на жительство на нелегальную работу. А почему нет? Мексиканцы прекрасные портные. Вот тогда он почувствовал, что такое настоящие деньги.

Когда Нив Керни настучала на него, он был готов закрыть свою фабрику. Но тут появилась эта сумасшедшая Этель Ламбстон со своим инстинктом хорошей ищейки... Он вспомнил, как эта сука ворвалась сюда вечером в прошлую среду. За дверью сидела Мэй. Иначе бы прямо тогда...

Он выгнал ее; взяв за плечи, толкнул ее так, что, пролетев через весь демонстрационный зал к выходу, она очутилась у лифта. Но это ее совершенно не смутило. Услышав, что он хлопнул дверью, она закричала: «Если ты до сих пор не попался, то они все равно доберутся до твоих налогов, также, как и до твоей фабрики. И это только начало. Я — то знаю, какими деньгами ты набиваешь себе карманы».

Он понял, что любой ценой ей надо было не дать залезть в его дела. Ее надо было остановить.

Зазвонил телефон — мягкий мурлыкающий звук. Раздраженный, Гордон взял трубку: «Что там, Мэй?»

Голос секретарши звучал виновато: «Я знаю, что вы не хотели, чтобы вас тревожили, сэр, но люди из прокуратуры настаивают на встрече с вами».

«Впусти их». Стюбер одернул пиджак своего светло-бежевого итальянского шелкового костюма, засунул носовой платок за манжет с квадратной бриллиантовой запонкой и принял комфортную позу в кресле за столом.

Вошло три человека, одетые сдержанно и по-деловому, и Стюбер, в десятый раз за последний час помянул недобрым словом Нив Керни, с подачи которой началось это пристальное внимание к его нелегальной фабрике и к его персоне.

* * *


В пятницу утром в одиннадцать часов Джек Кэмпбелл вернулся с собрания сотрудников и снова взялся за рукопись, которую должен был прочитать накануне. На этот раз он приложил титаническое усилие, чтобы заставить себя сосредоточиться на пикантных похождениях известной тридцатитрехлетней дамы, врача-психиатра, которая влюбилась в своего пациента — теряющего былую популярность киношную звезду. Устроив себе каникулы, они вместе сбегают в Сен-Мартин. Искушенный в делах с женщинами, звезда экрана ломает все барьеры, которые врач-психиатр выстраивает с удивительной изобретательностью, защищая свое женское целомудрие. После трех недель бесконечного совокупления под звездным небом, звезда в отставке снова обретает уверенность в себе. Он возвращается в Лос-Анджелес, согласившись на роль дедушки в новой комедии. Она в свою очередь возвращается к практике, полная надежд на светлое будущее, когда она встретит человека, с которым сможет идти по жизни. Книга заканчивается сценой ее встречи с новым пациентом, привлекательным тридцативосьмилетним биржевым маклером, который говорит ей: «Я слишком богат, слишком напуган и слишком одинок».

"О, господи, " — подумал Джек, закрыв последнюю страницу. Он как раз отложил рукопись, как в кабинет вошла Джинни, держа в руках пачку писем. «Ну, как?» — она кивнула головой в сторону рукописи.

«Кошмар... Но продаваться будет хорошо. Меня умиляют все эти сцены в саду: интересно, как можно заниматься любовью, когда тебя со всех сторон кусают комары? Или я старею?»

Джинни сделала гримаску: «Не думаю. Ты помнишь, что у тебя встреча во время ланча?»

«Я записал». Джек встал и потянулся.

Джинни окинула его оценивающим взглядом. «Ты в курсе, что все наши молоденькие редакторши без ума от тебя? Они все выпытывают, есть ли у тебя кто-то».

«Скажи им, что у нас с тобой роман».

«Я была бы не против, будь я лет на двадцать помоложе».

Улыбка на лице Джека сменилась выражением озабоченности. «Джинни, я сейчас подумал, за сколько времени до выхода печатается „Контемпорари Вумен“?»

«Я не знаю. А что?»

«Могу ли я сделать копию со статьи Этель Ламбстон — той, которая о моде? Я знаю, что Тони обычно не любит ничего показывать, пока журнал не готов, но постарайся, ладно?»

«Конечно».

Спустя час, когда Джек уже собирался уходить на ланч, ему позвонила Джинни. «Статья включена в выпуск на следующей неделе. Тони сказала, что в виде одолжения даст тебе ее посмотреть. Она еще сказала, что передаст копию записей Этель».

«Это очень любезно с ее стороны».

«Она сама предложила это, — сказала Джинни. — Она считает, что то, что адвокаты вырезали из статьи Этель гораздо острее и интереснее, чем то, что допустили к печати. Тони тоже начинает волноваться относительно Этель. Она говорит, что с тех пор, как вы взялись за опубликование книги о моде, она чувствует, что предается огласке что-то очень секретное».

Спускаясь в лифте, Джек думал о том, что будет очень и очень любопытно прочитать записи Этель и посмотреть, что же там такого, что даже нельзя напечатать.

* * *


Ни Симус, ни Рут не пошли в пятницу на работу. Они сидели в квартире, уставившись друг на друга, как люди, которых засасывает болото, и они не в силах сопротивляться неизбежному. В полдень Рут сварила крепкий кофе и сделала горячие бутерброды с сыром. Она заставила Симуса встать и одеться. «Ешь, — приказала она. — И расскажи еще раз подробно, как все произошло».

Она слушала мужа, а мысли ее все время крутились вокруг будущего дочерей. На них была вся ее надежда. Учеба в колледжах, ради которой она берегла каждую копейку. Уроки танцев и пения. Одежда, тщательно выискиваемая по распродажам. И что теперь, если их отец окажется в тюрьме?

Симус снова выложил всю историю. Его круглое лицо блестело от пота, тонкие руки беспомощно упали на колени. Он опять вспоминал о том, как умолял Этель освободить его, как она забавлялась этим. "Может — да, а может и нет, " — повторяла она. Потом она пошарила за подушкой на диване: "Посмотрим, может, я найду что-нибудь, что не успел стащить мой племянничек, " — сказала она, смеясь и вытаскивая стодолларовую купюру. Она засунула ему деньги в карман, приговаривая, что в этом месяце у нее совсем не было времени ходить по ресторанам.

"Я ударил ее кулаком, — говорил Симус безо всякой интонации. — Я не собирался этого делать. Ее голова дернулась в сторону. Она упала навзничь. Я не знал, убил ли я ее. Но она встала и была очень напугана. Я сказал ей, что, если она попросит еще хотя бы один цент, я уж точно прибью ее. Она почувствовала, что я это сделаю и сказала: «Ладно. Не надо больше присылать алименты».

Симус проглотил остатки кофе. Они сидели в столовой. День начал сереть, похолодало, было впечатление, что уже наступает вечер. Серо и холодно. Также, как было в тот четверг в квартире Этель. Потом поднялась буря. Буря поднимется и на этот раз. Симус был в этом уверен.

«И потом ты ушел?» — подстегнула его Рут.

Симус растерялся. «Потом я ушел».

Возникло какое-то чувство недоговоренности. Рут обвела взгядом комнату, дубовую мебель, которую она ненавидела вот уже двадцать лет, вылинявший восточный ковер машинной работы, который она вынуждена была терпеть; она знала, что Симус не сказал ей всей правды. Она опустила голову и посмотрела на свои руки. Слишком маленькие. Квадратной формы. С пальцами — обрубками. У все трех девочек длинные тонкие пальчики. Чьи гены? Симуса? Возможно. Люди из ее семьи, которых она знала по фотографиям были все маленькие и коренастые. Но сильные. А Симус — слабак. Слабый напуганный человек, доведенный до отчаяния. До последней границы отчаяния? «Ты не все мне рассказал, — сказала Рут. — Я хочу знать. Я должна знать. Только так я смогу тебе чем-нибудь помочь».

Он закрыл лицо руками... и досказал ей остальное. «О, боже, — закричала она. — О, боже, боже мой».

* * *


В час дня Денни снова пришел в магазин Нив, в руках он держал поднос с двумя сэндвичами с тунцом и кофе. И снова секретарша махнула ему рукой: мол, проходи прямо в кабинет. Нив была поглощена разговором со своей помощницей — симпатичной черной девицей. Денни не дал им время выставить себя, он открыл сумку, вытащил сэндвичи и спросил: «Вы будете есть здесь?»

"Денни, ты нас совсем распустил. Это уже начинает напоминать обслуживание в номере, " — сказала ему Нив.

Денни замер, осознав свою ошибку. Он чересчур много мелькает перед глазами. Но ему хотелось послушать, может, удастся разузнать про какие-нибудь ее планы.

И словно в ответ на его невысказанную просьбу, Нив сказала Юджинии: «В понедельник вечером я задержусь, чтобы сходить на 7 Авеню. В час тридцать приезжает мистер Пот, он хочет, чтобы я помогла ему приобрести несколько вечерних платьев».

"О, это оплатит нам помещение месяца на три вперед, " — живо откликнулась Юджиния.

Денни разложил салфетки. «В понедельник вечером». Очень хорошо. Он огляделся. Кабинет маленький. Окон нет. Это плохо. Если бы было окно, выходящее наружу, можно было бы просто выстрелить в спину. Хотя Большой Чарли говорил, что это не должно выглядеть убийством. Его взгляд скользнул по Нив. Хороша. Классная девочка. Черт бы все побрал, ему, действительно, жалко ее убивать. Он пробормотал слова прощания и убрался. Их «спасибо» все еще звенели у него в голове. Секретарша заплатила ему, не забыв добавить, как всегда, щедрые чаевые. Но понадобится слишком много времени, чтобы по два бакса собрать до двадцати тысяч. Так размышлял Денни, толкая тяжелую стеклянную дверь и выходя на улицу.

* * *


Откусывая от сэндвича, Нив набрала номер Тони Менделл в «Контемпорари Вумен». Услышав просьбу Нив, Менделл воскликнула: «Да что происходит, в самом деле? Мне звонили от Джека точно с такой же просьбой. Я сказала, что тоже переживаю за Этель. Буду честной: я позволила Джеку посмотреть копии записей Этель, все-таки он ее издатель. Поэтому я не могу дать их тебе, но дам посмотреть статью». Она прервала благодарности Нив: «Только я тебя умоляю, никому ее не показывай. Предостаточно людей будет огорчено, когда она выйдет в номере».

Через час Нив и Юджиния склонились над копией статьи Этель. Статья, озаглавленная «Художники и шарлатаны от Моды», была полна сарказма и слишком ядовита даже для Этель. Начиналась она с перечисления трех имен, оказавших заметное влияние на моду за последние пятьдесят лет: «Новый Взгляд» Кристиана Диора в 1947 году, мини-юбки Мэри Квант в начале 60-х и «Рифы Тихого океана» Энтони делла Сальва в 1972.

О Диоре Этель пишет:

"В 1947 мода находилась в состоянии упадка, не в силах отойти от военных образцов, что предполагало не более, чем необходимое количество материи, квадратные плечи, медные пуговицы. Застенчивый молодой модельер Диор заявил, что люди хотят забыть все, что связано с войной. Укороченные юбки отрицаются, как наследие времени, когда приходилось на всем экономить. Демонстрируя свой гений, он, набравшись мужества, поведал недоверчивому миру, что женское платье будущего удлинится и будет лишь на двенадцать с половиной инчей не доставать до пола.

Это далось ему не так-то легко. Неуклюжие калифорнийские девицы спотыкались о длинные юбки, входя в автобус, и чуть не подняли национальное восстание против «Нового Взгляда». Но Диор отвел их ружья (или ножницы), и сезон за сезоном выдавал изящную, прекрасную одежду — декольте опускалось все ниже, облегающие лифы украшались плиссировкой, спускающейся на узкие юбки. И его давнее предсказание было подтверждено позднейшим крахом мини-юбок. Может быть, когда-нибудь все дизайнеры придут к единому мнению, что загадка — очень важный элемент женской моды.

К началу шестидесятых времена изменились. Мы не можем винить во всем Вьетнам или Ватикан, но волна перемен носилась в воздухе, и на сцену вышел английский дизайнер — молодой и дерзкий. Это была Мэри Квант, маленькая девочка, которая ни за что не хотела становится взрослой, чтобы никогда-никогда не носить взрослую одежду. Добро пожаловать, Мини-Юбки, свободные платьица, цветные носки, высокие ботинки. Добро пожаловать в страну, где все выглядят юными. Когда Мэри Квант спросили, чем она руководствуется в своей моде, она коротко ответила: «Секс».

К 1972 году все было завалено мини-юбками. Но женщины, уставшие испытывать постоянные неудобства, доставляемые полосочкой ткани на своих бедрах, сдали позиции и перешли на мужскую одежду.

И вот появляется Энтони делла Сальва со своим «Видом на Тихоокеанские рифы». Жизнь делла Сальвы началась не во дворце на одном из семи холмов Рима, как хотел вас уверить его агент по рекламе, а на ферме на Вильямсбридж-роуд в Бронксе. И имя, данное ему при рождении — Сал Эспозито. Возможно, его чувство цвета зародилось под влиянием созерцания овощей и фруктов, когда он помогал своему отцу укладывать их на грузовичок и развозить по соседям, пытаясь продать. Его мать, Ангелина — вовсе не графиня Ангелина, прославилась своей присказкой, которую она произносила неизменно плаксивым голосом: «Храни Бог твоя мама, храни Бог твоя папа. Не возьмете ли прекрасные грейпфрутов?»

Сал был весьма посредственным учеником в школе имени Христофора Колумба (это в Бронксе, не в Италии), и потом, будучи студентом, также не блистал талантами — просто один из толпы. Но, как это иногда случается, судьба решила проявить к нему благосклонность. Он выступил с коллекцией, которая сразу вознесла его на вершину славы: «Виды Рифов Тихого Океана» — его первая и единственная оригинальная идея.

Но что за идея! Делла Сальва одним-единственным, но мощным ударом развернул моду и направил ее по совершенно новому пути. Те, кто присутствовал на первом показе в 1972 году запомнили впечатление от этой элегантной одежды, которая, казалось, струилась на девушках-моделях: туники со свободной расширенной линией плеча; вечерние шерстяные платья, просторные и в то же время обрисовывающие фигуру; плиссированные рукава, которые поблескивали и переливались разными оттенками в зависимости от освещения. А расцветки! Он позаимствовал их прямо у тропических обитателей Тихого океана, у коралловых деревьев и водорослей. Он брал рисунки у самой природы, чтобы создать свой собственный экзотический дизайн, то необыкновенно дерзкий, то деликатно-приглушенный, как голубое на серебре. Дизайнер, создавший «Виды Рифов Тихого океана», завоевал все мыслимые в мире моды награды".

На этом месте Нив облегченно рассмеялась. «Салу понравится то, что здесь написано о „Тихоокеанских рифах“, — сказала она. — Но я не знаю, как насчет всего остального. Он так много врал. Он убедил сам себя, что родился в Риме, а его мама графиня. С другой стороны, судя по тому, что он говорил вчера вечером, он готов к чему-то подобному. Все кичатся своими родителями. Сал наверняка откопает, на каком корабле его предки прибыли на Эллис Айленд и закажет модель корабля».

Сделав такой своеобразный обзор огромного периода истории моды, Этель продолжила статью, называя имена известных в свете дизайнеров, которые сами не в состоянии «вдеть нитку в иголку», но которые нанимают талантливых молодых людей, создающих новые направления. Она высмеяла принятую среди дизайнеров манеру не искать привычных путей, а пытаться каждые несколько лет перевернуть моду с ног на голову, даже если для этого потребуется одеть престарелых аристократок наподобие девочек для канкана, откровенно издеваясь над толстухами, которые выкладывали по 3-4 тысячи долларов за костюм, на который едва ли пошло 2 метра габардина.

Далее Этель обращает свое жало в сторону Гордона Стюбера:

"Пожар на швейной фабрике компании «Триангл Шортвейст» в 1911 году позволил широкой публике узнать о жутких условиях работы на подобных предприятиях. Благодаря профсоюзу «Интернешнл Лэдиз Гармент Воркерс», индустрия моды стала местом, где талантливые люди могут зарабатывать приличные деньги. Но некоторые фабрики нашли путь повысить свои доходы, наживаясь на беспомощных. Новые предприятия, практикующие потогонную систему, существуют в Южном Бронксе и Лонг-Айленд Сити. Незаконные иммигранты, многие из которых практически еще дети, работают за смехотворную плату, так как не имеют Грин-карт и боятся протестовать. Королем этих фабрик является Гордон Стюбер. Намного больше о Стюбере будет в следующей статье, а пока запомните это имя. Каждый раз, натягивая на себя костюм, подумайте о ребенке, который его шил. Возможно, он даже не наедается досыта ".

А заканчивалась статья хвалебной одой в честь Нив Керни, хозяйке магазина «Нив Плейс», которая открыла всем глаза на Гордона Стюбера и которая вышвырнула из своего магазина всю его одежду.

Нив пробежала глазами слова о себе и отложила газету. «Она держит под прицелом всех дизайнеров! Я начинаю думать, что, может, она испугалась сама себя и поспешила скрыться, пока улягутся страсти».

«А не может ли Стюбер сейчас возбудить дело против нее и журнала?» — спросила Юджиния.

«Правда — лучшая защита. Они, очевидно, хорошо все продумали. Что, действительно, убивает меня, так это то, что невзирая на все, в последний свой приход сюда Этель купила один из его костюмов. Один, который мы забыли вернуть».

Зазвонил телефон. Через пару секунд секретарша передала: «Нив, тебя мистер Кэмпбелл».

Юджиния закатила глаза: «Посмотри на выражение своего лица». Она смела остатки бутербродов, бумагу и чашки из-под кофе в корзину для мусора.

Нив подождала, пока за Юджинией закроется дверь и взяла трубку. Она попыталась придать своему голосу непринужденность, но получилось, что она пролепетала, едва дыша: «Нив Керни».

Джек сразу перешел к делу: «Нив, ты не могла бы со мной сегодня поужинать?» Он не стал ждать, пока девушка ответит и продолжал: «Я хотел поделиться с тобой кое-чем, что я узнал из записей Этель Ламбстон и, может, мы смогли бы это обсудить, но если честно, я просто хочу тебя видеть».

Нив растерялась, она почувствовала, как быстро забилось ее сердце. Они договорились встретиться в «Карлайл» в семь часов.

Конец дня получился неожиданно очень занятым. В четыре Нив вышла в торговый зал, чтобы помочь продавщицам. В зале были все новые лица. Одна молодая девушка, не старше девятнадцати, купила вечернее платье за четыреста долларов и за девятьсот долларов платье для коктейля. Она настояла на том, чтобы именно Нив помогла ей сделать выбор. «Вы знаете, — сказала она доверительно, — одна из моих подружек работает в „Контемпорари Вумен“ и она видела статью, которая выйдет на следующей неделе. В ней говорится, что вы чувствуете моду лучше, чем большинство дизайнеров на 7 Авеню, и что вы никогда не дадите людям не правильный совет. Когда я рассказала об этом своей маме, она послала меня сюда».

Два других новых покупателя рассказали примерно такую же историю. Кто-то был знаком с кем-то, который знал кого-то, кто слышал о статье. В половине седьмого Нив, испытывая несказанное облегчение, повесила на дверь табличку «Закрыто». «Я склоняюсь к мысли, что нам надо перестать клевать несчастную Этель, — сказала она. — Она так нас разрекламировала, что я бы не добилась подобного, подавай я объявления хоть на каждой странице газеты».

* * *


После работы по дороге к Этель Дуг Браун зашел в ближайший супермаркет. Была половина седьмого, когда он, поворачивая ключ в замке, услышал настойчивый звонок телефона.

Сначала он решил не обращать на это внимание, как и делал до сих пор. Но телефон звонил, не переставая, и Дуг заколебался. С одной стороны, Этель не любит, чтобы подходили к телефону в ее отсутствие, но с другой стороны, ее нет уже неделю. Может, это именно она пытается ему дозвониться.

Он отнес купленные продукты на кухню, и в конце концов поднял трубку. «Алло?»

Голос был невнятный и резкий. «Могу я поговорить с Этель Ламбстон?»

«Ее нет. Я ее племянник, если хотите, можете передать ей через меня».

«Да, хочу. Скажи Этель, что ее бывший назанимал кучу денег у не очень хороших людей, и не отдает долг, потому что платит ей. Если она не оставит Симуса в покое, они будут вынуждены ей кое-что объяснить. И еще скажи своей тете, что ей будет не до смеха, если придется печатать свои книжонки с переломанными пальцами».

Послышался щелчок и линия разъединилась.

Дуг бросил трубку на рычаг и упал на диван. Он почувствовал, как у него взмок лоб и подмышки. Он сжал руки, чтобы сдержать дрожь.

Что бы это все значило? Что это за звонок — угроза или розыгрыш? Он не мог не обращать на него внимания. Но не звонить же в полицию, они начнут задавать вопросы.

Нив Керни!

Она единственная, кто волнуется об Этель. Вот кому он может рассказать про звонок. Он просто испуганный родственник, который переживает и ищет совета. Да, неважно, это кто-то пошутил или сказал всерьез, он должен защитить себя.

* * *


Юджиния запирала витрины с ювелирными изделиями, когда внутри магазина зазвонил телефон. Девушка взяла трубку. «Это тебя, Нив. Чей-то ужасно расстроенный голос».

Майлс! Новый сердечный приступ! Нив подскочила к телефону: «Да?»

Это был Дуглас Браун, племянник Этель Ламбстон. В голосе не было и следа прежнего сарказма. «Мисс Керни, вы имеете представление, где может находиться моя тетушка? Я только вернулся с работы, как зазвонил телефон. Какой-то мужчина велел мне предупредить ее, что Симус, ее бывший муж, задолжал кучу денег и не может отдать долг, потому что платит ей. И, если она не оставит Симуса в покое, то они ее проучат. Он сказал, что ей придется худо, когда ей надо будет печатать с поломанными пальцами!»

Дуглас Браун едва не плакал. «Мисс Керни, мы должны предупредить Этель».

* * *


Когда Дуг повесил трубку, он уже был уверен, что сделал все правильно. По совету дочери бывшего комиссара он может теперь позвонить в полицию и заявить, что подвергся угрозам. В глазах копов он теперь друг семьи Керни.

Он собрался набрать номер полиции, но в это время телефон зазвонил снова. На этот раз он поднял трубку без колебаний.

Это звонили ему. Из полиции.

* * *


Майлс Керни размышлял, куда бы ему уйти в пятницу, чтобы не путаться под ногами Луп, женщины, которая много лет приходила к ним убирать квартиру. Она мыла и натирала, чистила и пылесосила весь день.

Когда та вошла, захватив снизу почту, Майлс ретировался в гостиную. В одном из писем его поторапливали с решением относительно должности начальника Отдела по борьбе с наркотиками.

Майлс почувствовал, как его всего встряхнуло от возбуждения. Шестьдесят восемь, еще не такой старый. И есть возможность с головой уйти в работу, которой ему так не хватает. Нив. «Я перекормил ее рассказами о любви с первого взгляда, — рассуждал он про себя. — У большинства людей этого не бывает. Когда я не буду постоянно у нее под боком, она быстрее приспособится к реальному миру».

Он откинулся в кресле, старом удобном кожаном кресле, простоявшем в его в рабочем кабинете шестнадцать лет — все то время, которое он прослужил в должности комиссара. «Как раз по моей заднице, — подумал он. — Если уеду в Вашингтон, заберу его с собой».

В прихожей было слышно, как жужжит пылесос. «Не хочу целый день слушать это». Не раздумывая долго, он набрал свой старый рабочий номер, кабинет комиссара полиции, назвал себя секретарю Херба Шварца и в следующую секунду услышал его самого.

«Майлс! Какими судьбами?»

«Мой первый вопрос, — отозвался Майлс, — Как Тони Витале?» Он говорил и мысленно представлял себе Херба: невысокого роста, узкий в кости, с умными проницательными глазами. Херб обладал огромным интеллектом и способностью охватить мысленно всю картину целиком и увидеть самую суть. Но что являлось самым главным для Майлса, он был по-настоящему преданным другом.

«До сих пор нет никакой уверенности. Они бросили его умирать и, поверь мне, они знали, что делали. Но парень потрясающий. Вопреки всему доктор говорит, что есть шансы. Я собираюсь его навестить попозже. Хочешь, пойдем вместе?»

Они договорились встретиться во время ланча.

* * *


Поедая бутерброды с холодной индюшатиной в баре неподалеку от госпиталя Св. Винсента, Херб вкратце рассказал Майлсу, как прошли похороны Никки Сепетти. «Там были мы. Там было ФБР. Там были люди из прокуратуры. Но я не знаю, Майлс, я думаю, что, даже если бы Никки и не призвали туда, наверх, он все равно уже был вчерашний день. Семнадцать лет — это слишком много, нельзя так долго оставаться за пределами событий. Весь мир переменился за это время. Разве раньше гангстеры прикасались к наркотикам? А сейчас они просто купаются в них. Мир Никки перестал существовать. И если бы он не умер, они все равно не допустили бы его к делам».

После ланча они зашли в реанимационное отделение госпиталя. Детектив Энтони Витале лежал, весь запеленатый бинтами. По трубочкам струился внутривенный раствор, аппараты фиксировали его кровяное давление и сердцебиение. Родители Энтони сидели в комнате отдыха.

«Они пускают нас к нему на несколько минут каждый час, — сказал отец. — Он выживет». В его голосе была спокойная уверенность.

"Нельзя убить такого крепкого копа, " — Майлс пожал ему руку.

Тут заговорила мать Тони. "Комиссар, " — она обращалась к Майлсу. Тот указал было на Херба, но Херб едва заметно качнул рукой. «Комиссар, мне кажется, Тони пытается нам что-то сказать».

«Он уже сказал то, что нам необходимо было услышать. Что Никки Сепетти не собирался убивать мою дочь».

Роза Витале покачала головой. «Комиссар, я заходила к Тони каждый час эти два дня. Это не все, он пытается сказать еще что-то».

Тони круглосуточно охранялся. Херб Шварц поманил рукой молодого полицейского, который сидел за столом медсестры. "Слушай, " — приказал ему Херб.

«Ну, что ты думаешь?» — спросил комиссар, пока они с Майлсом спускались в лифте.

Майлс пожал плечами. «Чему я научился доверять, так это материнскому чутью». Он подумал о том далеком дне, когда его собственная мама посоветовала съездить проведать семью, которая спрятала ее сына во время войны. «В тот вечер Тони много чего мог узнать. Они наверняка обсуждали все, чтобы ввести Никки в курс дела». Вдруг он вспомнил: «Кстати, Херб, Нив все время пристает ко мне, потому что одна писательница, с которой она знакома, куда-то исчезла. Попроси ребят посмотреть, хорошо? Пять и пять с половиной или шесть. Около шестидесяти. Крашеная светлая блондинка. Весит около 135. Зовут Этель Ламбстон. Скорее всего, что в данный момент она кого-то терроризирует, требуя интервью для своего журнала, но...»

Лифт остановился. Они вышли вестибюль, Шварц достал блокнот. «Я встречался с Ламбстон во Дворце Граси. Она делает мэру шумную рекламу и он теперь постоянно должен иметь ее под рукой. Что-то наподобие тяжелой артиллерии, да?»

«Точно».

Оба засмеялись.

«А почему Нив волнуется за нее?»

«Потому что она совершенно точно уверена, что в прошлую пятницу или четверг Ламбстон куда-то делась из дому, не взяв зимнего пальто. Вся одежда у нее из магазина Нив».

«Ну, а если она подалась во Флориду или на Карибы, зачем ей себя нагружать?» — предложил Херб.

«Я уже предлагал это Нив в качестве одной из версий, но она продолжает утверждать, что вся остальная одежда, которую она взяла, предназначена для зимы. Нив-то знает».

Херб нахмурился. «Может, Нив и права. Дай-ка мне еще раз ее приметы».

* * *


Вернувшись, Майлс застал сверкающую чистотой тихую квартиру. Нив позвонила в половине седьмого, и ее звонок и огорчил, и обрадовал его. «Тебя пригласили поужинать? Хорошо, надеюсь, ты приятно проведешь время».

Она рассказала ему о телефонном разговоре с племянником Этель. «Ты совершенно правильно посоветовала ему заявить об этом в полицию. Может, она перепугалась и решила ретироваться. Я сегодня виделся с Хербом и тоже поставил его в известность обо все этом».

Майлс положил себе на тарелку сухого печенья, фрукты, налил бокал «Перье» и раскрыл перед собой «Тайм», пытаясь сосредоточиться на чтении. Но мысли его возвращались к разговору с Нив, и он подумал, что слишком несеръезно относится к тому, что ей подсказывает интуиция, а именно, что Этель Ламбстон и в самом деле могла попасть в какую-нибудь неприятную историю.

Он налил себе еще один бокал вина и тут до него дошло, что же все это время не дает ему покоя — тот телефонный звонок с угрозами в том виде, как рассказал про него племянник, не мог быть правдой.

* * *


Нив и Джек Кэмпбелл сидели в зале «Карлайл». Перед выходом Нив в спешке все же успела сменить свое шерстяное платье, в котором она пришла на работу, на цветное, светлых тонов. Джек заказал напитки — мартини с водкой для себя и бокал шампанского для Нив. «Ты напоминаешь мне песенку „Красивая девушка подобна музыке“, — сказал он. — Или сейчас не принято говорить о девушке, что она красива? Сейчас бы сказали — привлекательная личность».

«Я предпочитаю, как в песне».

«Это одно из тех платьев, в которое одеты манекены на витрине?»

«Ты очень наблюдателен. Когда ты успел их увидеть?»

«Вчера вечером. Я специально сходил посмотреть, мне было ужасно интересно». Похоже, Джека Кэмпбелла совсем не смущало такое признание.

Нив внимательно на него посмотрела. Темно-синий костюм в едва заметную белую полососку, в тон ему галстук от «Гермес», рубашка, сшитая по заказу, неброские золотые запонки — все это очень гармонировало друг с другом. Нив про себя одобрила выбранную им одежду.

«Ну, как, я прошел экзамен?» — спросил он.

Нив улыбнулась. «Немногим мужчинам удается подобрать галстук, который, действительно, идет к костюму. Своему отцу я уже много лет подбираю галстуки сама».

Официантка принесла напитки. Джек подождал, пока она уйдет, прежде, чем снова заговорил. «Расскажи мне немного о себе. Прежде всего, откуда такое имя?»

«Это кельтское имя. На самом деле оно пишется, как Н-И-И-В и произносится с двойной И. Раньше я пыталась всем объяснять, а потом, когда открыла магазин, стала использовать более привычное звучание, так и пишу — НИВ. Ты не поверишь, как часто мне приходилось сдерживать себя, когда меня как только не называли, например, НИМ».

«А откуда вообще появилось имя Ниив?»

«Это богиня, в прямом переводе — „утренняя звезда“. В моей самой любимой легенде о ней рассказывается, как она спустилась с неба, чтобы забрать к себе юношу, который ей понравился. Они долгое время были счастливы, а потом он собрался навестить землю. Но было одно условие: как только его ноги коснуться земли, он обретет свой настоящий возраст. А дальше уже понятно — он упал с лошади и несчастная Ниив подобрала лишь мешок с костями. И снова вернулась на небо».

«Так вот как ты поступаешь со своими воздыхателями».

Оба засмеялись. Нив показалось, что они как бы молча заключили соглашение не говорить об Этель. Она рассказала о телефонном звонке Юджинии, но, странно, та нашла его как раз успокаивающим. «Раз Этель звонят и угрожают, значит, она и вправду решила исчезнуть с глаз долой, пока все не успокоится. Ты же посоветовала этому племяннику позвонить в полицию, и твой отец навел справки — ты сделала все, что было в твоих силах. Могу поспорить, что наша старушка сейчас отсиживается на каком-нибудь курорте».

Нив хотела бы думать, что это так. Она постаралась выбросить мысли об Этель из головы и улыбалась через стол Джеку, потягивая шампанское.

Когда им подали сельдерей в майонезном соусе, разговор зашел о детстве. Джек вырос в пригороде Омахи, его отец был детским врачом и у него есть старшая сестра, которая живет рядом с родителями. «У Тины пятеро детей. В Небраске холодные ночи». Пока он учился в последних классах школы, все летние месяцы работал в книжном магазине, тогда-то его и увлекло издательское дело. "А после университета, я работал в Чикаго, продавал учебники для колледжей. Эта работа весьма закалила меня. В мои обязанности входило быть внимательным и не приближаться со своими книгами к профессорам, которые пишут сами. Одна из них буквально преследовала меня со своей автобиографией. В конце концов я не выдержал и сказал ей: «Буду с вами честным, мадам, вы прожили такую скучную жизнь». Она пожаловалась моему боссу.

«Ты остался без работы?» — спросила Нив.

«Напротив. Меня перевели в редакторы».

Нив обвела глазами зал: элегантная обстановка, изящная посуда, дорогое столовое серебро и камчатные скатерти, красиво подобранные букеты, приглушенные голоса за столиками — она вдруг почувствовала себя до глупости счастливой. За следующим блюдом — седлом барашка — она рассказала Джеку о себе. «Мой отец все сделал для того, чтобы отправить меня в колледж, но мне хотелось остаться дома. Я ходила в Маунт Сент-Винсент и один семестр провела в Англии в Оксфорде, а потом еще один год в университете в Перуджи. А летом и после школы я работала в магазине одежды. Я всегда знала, чем хочу заниматься. Самым лучшим времяпрепровождением для меня было сходить на показ мод. Дядя Сал был очень добр ко мне; с тех пор, как умерла мама, он всегда посылал машину, чтобы забрать меня на очередное шоу».

«А чем ты увлекаешься?» — спросил Джек.

Вопрос был задан как бы вскольз. Нив улыбнулась, понимая, что он имеет в виду. «Четыре или пять лет подряд я в какой-нибудь из летних месяцев снимала домик в Хэмптоне, — сказала она. — Это было замечательно. В прошлом году я не смогла уехать, потому что Майлс слишком серъезно болел. В феврале я ездила кататься на лыжах в Вейл, не больше, чем на пару недель».

«С кем ты ездишь?»

«Обычно со своей лучшей подругой Джулией. А остальные лица меняются».

Тогда он спросил напрямую: «А мужчины?»

Нив засмеялась. «Ты в точности, как Майлс. Он не будет счастлив, пока не сыграет роль отца невесты. Конечно, у меня были мужчины. С одним парнем я встречалась все время, пока училась в колледже».

«И что же случилось?»

"Он уехал в Гарвард, а у меня появился мой магазин. Мы просто замкнулись каждый в своем мире. Его звали Джефф. Потом был Ричард. Славный парень. Но он получил работу в Висконсине, а я не представляю себе жизни где-нибудь, кроме Нью-Йорка. Это уже были бы ненормальные отношения. " Она снова засмеялась. "Последний раз я уж чуть было не вышла замуж пару лет назад. Звали его Джин. Мы расстались на благотворительном вечере, который устраивали на «Интрепид».

«В смысле, на корабле?»

«Ага. Он стоял на Гудзоне на западе 56-ой улицы. В общем, вечер был организован по случаю Дня труда. Масса людей, все в строгих костюмах. Уверена, что девяносто процентов там составляли завсегдатаи подобных сборищ. В толпе мы с Джином потеряли друг друга. Я не переживала, в конце концов мы бы встретились. Но он пришел в ярость. Оказывается, я его плохо искала. Я посмотрела на него со стороны и подумала, что не смогу с ним жить. — Нив пожала плечами. — Все дело в том, что я просто еще не нашла того, кто мне подходит».

«Теперь, — улыбнулся Джек, — я начинаю думать, что ты и есть та легендарная Нив, которая, уносясь, оставляет своих поклонников позади. Хоть меня ты не закидываешь вопросами, но я все равно расскажу. Я тоже неплохой лыжник. Последние два года на Рождественские каникулы я ездил в Арозу. Еще я собираюсь подыскать летний домик, где бы мог держать яхту. Может быть, ты мне посоветуешь Хэмптонс? Также как и ты, я пару раз чуть не женился. По крайней мере, четыре года назад я даже обручился».

«Теперь моя очередь спросить: что же стряслось?»

Джек пожал плечами. «Как только колечко оказалось на пальчике, у моей избранницы сразу стал проявляться собственнический инстинкт. Я подумал, что, если дальше так пойдет, то мне очень скоро захочется отдохнуть. В этом смысле мне очень нравится совет по поводу брака Жибрана Кали».

"Что-то насчет «колонн, поддерживающих одну башню, но стоящих порознь?» — спросила Нив.

На удивленном лице Джека явно читалось уважение. «Именно так».

Они ели малину, пили эспрессо и лишь после этого заговорили об Этель. Нив рассказала Джеку о телефонном звонке племяннику и о том, что Этель, возможно, просто где-то скрывается. «Мой отец поддерживает связь со своим отделением. Он просил ребят пресечь эти угрозы. Но, откровенно говоря, я тоже думаю, что Этель должна отказаться брать деньги у этого бедолаги. Противно, что она делала это столько лет. Ведь ей его алименты нужны, как прошлогодний снег».

Джек вытащил из кармана копию статьи Этель. Нив сказала, что уже читала ее. «Ну, и ты можешь назвать ее скандальной?» — спросил он.

«Нет, я бы сказала, что статья саркастичная, даже стервозная и оскорбительная, но интересная и хорошо написана. И там нет ничего такого, что не было бы уже известно. Мне трудно предугадать реакцию дяди Сала, но уверена, что он постарается обернуть себе в пользу то, что его мама торговала фруктами. Вот Гордон Стюбер, я чувствую, обозлится еще больше. А как другие дизайнеры, которые на мушке у Этель? Что ты думаешь по этому поводу? Ни для кого не секрет, что за малым исключением, дизайнерам сложно подняться, идя абсолютно напрямик, в такой работе неизменно присутствует элемент игры».

Джек кивнул. «Тогда следующий вопрос. Как ты думаешь, в этой статье есть что-нибудь, что могло бы вырасти в сенсационную книгу?»

«Нет, Этель вряд ли бы это удалось».

«У меня есть все записи, включая те отрывки, которые были выброшены из статьи, но я не успел их еще просмотреть».

Джек дал знак, чтобы ему принесли счет.

* * *


Денни поджидал, пристроившись через дорогу от «Карлайл». Он знал, это было довольно рискованно. Он следовал за Нив, пока та шла по Мэдисон Авеню к отелю, но у него не было возможности приблизиться к ней, слишком много народу. Всякие важные шишки возвращались с работы. Даже если бы ему удалось убить ее, то нет никакой уверенности, что его тут же не заловят. Единственное, на что он надеялся, это то, что она выйдет одна и направится к автобусу, а может, и пойдет домой пешком. Но, когда Нив Керни появилась, она была с каким-то мужчиной, и они взяли такси.

На лице Денни отразилось такое разочарование, что оно стало просто отвратительным под слоем грязи. Он снова был в «костюме», что позволяло ему смешаться вместе с другими пьянчужками, которые околачивались в этом районе. Если такая погода продержится, она все время будет брать такси. А на выходные он работает, и обращать на себя внимание на работе, ему никак не годится. Итак, ему остается лишь кружить вокруг ее дома рано утром, на тот случай, если она выйдет в магазин или на пробежку, или же стеречь ее после шести часов вечера.

Еще остается понедельник. И Гармент. Шестое чувство подсказывало Денни, что именно тогда все и закончится. Он скользнул в какой-то подъезд, стащил потертое пальто, вытер лицо и руки грязным полотенцем, сунул все это в мешок и направился в бар на 3 Авеню. Его брюхо настоятельно требовало виски с пивом.

* * *


В десять часов такси остановилось перед Шваб-Хаус. «Хочешь зайти? — спросила Нив. — У моего папы будет повод выпить перед сном стаканчик вина».

Спустя десять минут они уже сидели в кабинете, потягивая бренди. Майлс непринужденно болтал с Джеком, но взглянув в лицо отцу, Нив сразу увидела, что что-то стряслось. Он явно хотел что-то сообщить, но не находил подходящего момента. Джек рассказывал Майлсу об их с Нив встрече в самолете. «Она сказала, что опаздывает на следующий рейс и убежала так стремительно, что я не успел даже спросить номер ее телефона».

"О, я могу это подтвердить, я тогда прождал ее в аэропорту четыре часа, " — сказал Майлс.

«Не буду скрывать, я обрадовался, когда Нив подошла ко мне на коктейле, чтобы узнать об Этель Ламбстон. Из того, что мне говорила ваша дочь, я догадался, что Этель не входит в число симпатичных вам людей, мистер Керни».

Нив поразилось тому, как изменилось лицо Майлса. «Джек, — сказал он, — когда-нибудь я научусь доверять интуиции Нив». Он повернулся к дочери. «Пару часов назад звонил Херб. В Моррисон-Стэйт парке в Роклэнде было обнаружено тело, по описанию очень похожее на Этель Ламбстон. Они вызвали племянника, и тот ее опознал».

«Что с ней случилось?» — прошептала Нив.

«Ей перерезали горло».

Нив закрыла глаза. «Я знала, что произошло что-то. Я знала».

«Ты была права. И у них уже есть подозреваемый. Когда соседка сверху увидела полицейскую машину, она спустилась вниз рассказать, что бывший муж Этель устроил ей колоссальный скандал в прошлый четверг. И после этого никто уже ее не видел. В пятницу она не пришла к тебе и не встретилась со своим племянником».

Майлс допил бренди и собрался снова налить себе еще. «Обычно я не пью два бренди... Завтра утром парни из двадцатого отделения хотят поговорить с тобой. И наши ребята спрашивали, не сможешь ли ты приехать, посмотреть на одежду, что была на Этель. Дело в том, что после убийства тело было перевезено. Я говорил Хербу, что ты обратила внимание на то, что все ее зимние пальто остались дома, поскольку свои вещи она покупает только у тебя. Бирки с костюма, в котором она была, срезаны. Они хотят, чтобы ты установила, твой ли это костюм. Черт бы побрал все это, Нив, — воскликнул Майлс, — мне совсем не хочется, чтобы ты выступала свидетелем в деле об убийстве».

Джек Кэмпбелл протянул свой стакан для бренди. "Мне тоже, " — тихо сказал он.




9


Ночью то и дело срывался ветер и гнал низкие облака в сторону Атлантики. В субботу утром проглянуло солнце, но воздух был не по сезону холодным, и ведущий по телевизору предупреждал, что облака вернутся и не исключено, что еще пойдет снег. Нив вскочила с постели. Она договорилась с Джеком вместе совершить утреннюю пробежку в половине восьмого.

Она натянула спортивный костюм, кроссовки, стянула волосы на затылке и вышла на кухню, где уже крутился Майлс. Увидев дочь, он нахмурился. "Мне бы не хотелось, чтобы ты бегала одна так рано ".

«Не одна».

Майлс поднял глаза. «О, я вижу, дело движется быстро. Он мне нравится, Нив».

Она налила себе апельсиновый сок. «Только не строй планы. Брокер тебе тоже нравился».

«Я не говорил этого, я говорил только, что у него респектабельный вид. Это разные вещи». Майлс отставил шутливый тон. «Нив, я вот что подумал: было бы лучше сначала поехать в Роклэнд и поговорить с местными следователями, а уж потом с нашими ребятами. Если ты права, то одежда на Этель Ламбстон из твоего магазина. Это первое, что надо установить. Потом, как я думаю, надо съездить к Этель домой и пересмотреть всю одежду в шкафу самым тщательным образом, чтобы убедиться, что именно пропало. Понятно, что в убийстве сейчас подозревают ее мужа, но мы все равно не должны сидеть сложа руки».

Раздался звонок внутридомовой связи. Нив взяла трубку. Это был Джек. "Я уже спускаюсь, " — сказала она.

«В котором часу ты собираешься в Роклэнд? — спросила она Майлса. — Мне надо ненадолго заглянуть на работу».

«Где-то в середине дня было бы отлично». И заметив удивление на лице дочери, Майлс добавил: «По одиннадцатому каналу будут показывать похороны Сепетти. Я не могу отказать себе в удовольствии присутствовать в первом ряду».

* * *


Денни занял свой наблюдательный пост в семь часов. В семь двадцать девять он увидел высокого парня в тренировочном костюме, который направлялся в Шваб-Хаус. Через несколько минут к нему присоединилась Нив Керни и они бегом скрылись в парке. Денни чертыхнулся про себя. Ну, почему она сейчас не одна! Возвращаясь, он тоже свернул в почти безлюдный в это время парк. Как бы там ни было, он должен сделать свое дело. Он нащупал пистолет в кармане. Прошлой ночью возле своего дома Денни увидел машину Большого Чарли, припаркованную через дорогу. Тот поджидал Денни. Чарли опустил стекло и протянул ему коричневый бумажный пакет. Принимая пакет, Денни на ощупь определил, что там лежит пистолет.

«Керни начинает доставлять серьезные неприятности, — сказал ему Большой Чарли. — Уже неважно, как это будет выглядеть, убери ее, как сможешь».

Очень соблазнительно для Денни было бы сейчас убрать их обоих, но вряд ли Чарли придется это по вкусу.

Он свернул в противоположную сторону. Сегодня его костюм состоял из огромного свитера, достающего ему почти до колен, рваных летних брюк и кожаных сандалий. На голову он нахлобучил седой парик и сверху вязаную шапочку. Грязные серые космы прилипли ко лбу Денни. Он был похож на обкурившегося наркомана. В том, другом костюме его принимали за пьянчужку. Главное, что потом никто не сможет заявить, что возле дома Нив Керни все время околачивался один и тот же человек.

Опуская монету в автомат на станции метро, он подумал, что неплохо бы предъявить большому Чарли счет за все эти маскарадные костюмы.

* * *


Нив и Джек зашли в парк с 79-ой улицы и побежали сначала в восточном, а потом в северном направлении. Как только показалось здание музея, Нив инстинктивно резко свернула на запад. Она не могла приблизиться к тому месту, где погибла мама. Но Джек взглянул на нее так недоумевающе, что она сказала: «Извини, беги впереди».

Нив старалась смотреть только перед собой, но не удержалась и бросила взгляд в сторону; там стояли еще голые деревья. День, когда мама не пришла за ней в школу. Директриса, сестра Мария, предложила Нив посидеть в ее кабинете и начать делать уроки. Когда Майлс пришел за дочерью, было уже почти пять часов вечера. К тому времени Нив уже была уверена, что произошло что-то страшное, мама никогда не опаздывала.

Она все поняла, когда подняла глаза и увидела Майлса, стоявшего у нее за спиной с покрасневшими глазами, его лицо было искажено страданием. Ребенок протянул к нему руки: «Мама умерла?»

"Бедная моя маленькая девочка, " — сказал он, поднял ее и крепко прижал к себе. «Бедная моя девочка».

Нив почувствовала на глазах слезы. Увеличив скорость, она пробежала по безлюдной дорожке, миновала пристройку к музею, где содержалась Египетская коллекция и только у хранилища замедлила бег.

Джек не отставал от нее. Он взял ее за руку: «Нив?» Это был вопрос. Повернув на запад, потом на юг, постепенно переходя с бега на быструю ходьбу, она рассказала ему о Ренате.

Они снова оказались на 79-ой улице и несколько кварталов до Шваб-Хаус шли рядом, взявшись за руки.

* * *


В субботу, включив радио в семь часов утра, в выпуске новостей Рут услышала о смерти Этель Ламбстон. Накануне в полночь она приняла снотворное и после него забылась на несколько часов тяжелым нездоровым сном, полным кошмаров. Ей снилось, что Симуса арестовали, что его судят, что эта чертовка Этель дает против него показания. Как-то давно Рут работала в адвокатской конторе и ей было хорошо известно, какие обвинения могут быть выдвинуты против Симуса.

Но слушая новости, она поняла, что ко всем этим обвинениям может прибавится еще одно: убийство. У нее задрожали руки, она поставила чашку с чаем.

Отодвинув кресло, она встала из-за стола и прошла в спальню. Симус уже проснулся. Он покачал головой и провел рукой по лицу — его обычный жест, который всегда действовал Рут на нервы.

«Ты убил ее! — закричала она. — Как же я могу тебе помочь, если ты не говоришь мне правды!»

«Ты о чем?»

Рут включила радио. Диктор рассказывал подробности о том, как и где было найдено тело Этель. «Ты столько лет брал девочек на пикник в Моррисон-Стэйт парк, — кричала она. — Ты знаешь эти места, как свои пять пальцев. Может теперь ты мне все выложишь? Это ты ее зарезал?»

Через час, обессилев от скандала, Симус отправился в бар. Итак, тело Этель найдено. Он знал, что полиция придет за ним.

Вчера Брайен, бармен дневной смены, работал и вечером. Чтобы продемонстрировать Симусу свое неудовольствие по этому поводу, он оставил барную стойку грязной и липкой. Парень-вьетнамец, нанятый для работы на кухне, уже старался вовсю. Он был прилежным работником. «Вы уверены, что вам следовало сегодня приходить? — спросил он Симуса. — Вы неважно выглядите».

Симус вспомнил наставления Рут: «Скажи, что у тебя грипп. Ты всегда на работе. Они поверят, что ты болел вчера и на выходные. Они должны думать, что субботу и воскресение ты вообще безвылазно просидел дома. Ты разговаривал с кем-нибудь? Кто-нибудь тебя заметил? Та соседка сверху непременно выложит, что видела тебя пару раз на той неделе».

«Проклятая инфекция все не отпускает, — промямлил он. — Вчера было плохо, и все выходные проболел».

Рут позвонила в десять часов. Он, как ребенок, выслушал ее и повторил слово в слово все, что она ему сказала.

Он открыл бар в одиннадцать. В полдень начали заглядывать те немногие старые клиенты, которые еще не оставили его. «Симус, — прокричал один из них, и его веселое лицо расплылось в улыбке. — Печальные новости об Этель, но это ж просто подарок для тебя: ты теперь свободен от алиментов. С тебя причитается!»

В два часа, сразу после довольно оживленного ланча, когда бар почти опустел, появились двое. Один — лет пятидесяти с небольшим, плотный, румяный, у которого на лбу большими буквами было написано коп, и его спутник, стройный латиноамериканец лет около тридцати. Они представились, как детективы О'Брайен и Гомес с двадцатого участка.

«Мистер Ламбстон, — тихо начал О'Брайен, — Вы в курсе, что ваша бывшая жена Этель Ламбстон стала жертвой убийства и была найдена в Моррисон-Стэйт парке?»

Симус впился руками в край барной стойки так, что у него побелели костяшки пальцев. Не будучи в состоянии говорить, он только кивнул головой.

«Не угодно ли вам пройти с нами в участок? — спросил детектив О'Брайен. Он прокашлялся, прочищая горло. — Нам с вами надо бы кое-что прояснить».

* * *


После того, как Симус покинул бар, Рут набрала номер квартиры Этель. Трубку подняли, но никто не отвечал. Наконец она сказала: «Я бы хотела поговорить с племянником Этель Ламбстон Дугласом Брауном. Это Рут Ламбстон».

«Что вам надо?» — это был голос племянника, Рут узнала его.

«Мы должны увидеться. Я сейчас подъеду».

Через десять минут такси остановилось у квартиры Этель. Выйдя из машины и сунув водителю деньги, Рут подняла голову и взглянула наверх. Штора на четвертом этаже шевельнулась. Соседка не теряла бдительности.

Дуглас Браун ждал ее. Он открыл дверь и отступил, впуская Рут в квартиру. Там по-прежнему было на удивление чисто, хотя Рут и заметила тонкий слой пыли на столе. В Нью-Йорке приходится вытирать пыль каждый день.

Мысли одна за другой проносились в голове Рут, но она стояла посреди комнаты, не соображая, с чего начать в такой ситуации. От ее взгляда не укрылось, что на племяннике был дорогой махровый халат, из-под которого выглядывала шелковая пижама. Он выглядел, как человек, который здорово перебрал накануне. Его лицо можно было бы назвать красивым, будь в нем побольше мужественности. Но у Рут он вызывал ассоциацию с человечком, которых дети лепят из песка, человечком, лицо которого размыли ветер и прибой.

«Что вы хотите?» — резко спросил он.

«Я не буду тратить твое и свое время на соболезнования. Я хочу только, чтобы ты мне отдал письмо Симуса, а это положил на место». Она протянула ему незаклеенный конверт. Дуглас открыл его. В нем лежал чек, датированный пятым апреля.

«На что вы хотите меня толкнуть?»

«Я ни на что тебя не толкаю. Просто хочу поменять. Ты мне возвращаешь письмо, которое Симус написал Этель, и все становится на свои места. В среду Симус приходил сюда для того, чтобы принести алименты, но Этель не было дома, и он вернулся в четверг. Он переживал, что письмо может потеряться, ведь он не засунул его как следует в почтовый ящик. Твоя тетя постоянно пугала его судом в случае задержки денег».

«А почему я должен это делать?»

«Почему? Потому что, когда в прошлом году Симус спрашивал у Этель, кому она собирается оставить все деньги в случае смерти, она ответила, что у нее нет выбора — ты ее единственный родственник. Но на прошлой неделе Этель рассказала Симусу, как ты ее обкрадываешь и о том, что она собирается изменить завещание. Вот почему».

Рут увидела, как сильно побледнел Дуглас.

«Вы лжете».

«Я? — переспросила Рут. — Да я даю тебе шанс. А ты дашь шанс Симусу. Мы помалкиваем о том, что ты — воришка, а ты помалкиваешь о письме».

Дуглас испытал невольное восхищение к женщине с тонким волевым ртом, стоящей перед ним, прижав к себе сумочку, в просторном демисезонном пальто, практичных туфлях и в очках без оправы, которые увеличивали ее водянисто-голубые глаза. Он понял, что она не блефует.

Племянник указал глазами на потолок. «Вы забыли, что эта сорока сверху рассказывает всем и каждому, кому не лень ее слушать, про ту ссору Симуса и Этель, которая была за день до того, как тетушка не явилась на все свои встречи».

«Я говорила с этой женщиной. Она не могла расслышать ни единого слова. А что касается криков, то Симус вообще имеет привычку говорить громко, а Этель вопит все время, как только открывает рот».

«Похоже, что вы все продумали, — сказал ей Дуг. — Я отдам вам письмо». Он направился в спальню.

Рут, стараясь ступать бесшумно, подошла к столу. Кроме стопки почты она заметила еще красную с золотым рукоятку ножа, о котором говорил Симус. В мгновение ока нож уже был в ее сумочке. Он был липким, или ей только это показалось?

Дуглас Браун вышел из спальни, держа в руке письмо Симуса. Рут взглянула на него и засунула поглубже в кармашек сумки. Уходя, она протянула руку: «Я сожалею о смерти вашей тетушки, мистер Браун, — сказала она. — Симус просил меня передать вам его соболезнования. Неважно, что между ними было, но когда-то они любили друг друга. Это время останется у него в памяти».

«Другими словами, — холодно сказал Дуглас, — это официальная причина вашего прихода на тот случай, если полиция будет интересоваться».

«Совершенно верно, — ответила Рут. — Настоящая причина та, что в твоих же интересах ни я, ни Симус ни словом не обмолвимся полиции о том, что Этель собиралась лишить тебя наследства».

* * *


Рут вернулась домой и с остервенением принялась за уборку квартиры. Она тщательно вымыла стены, сдернула шторы и бросила их замачиваться в ванную, прошлась по потертому ковру двадцатилетней давности стареньким завывающим пылесосом.

Пока она возилась, в голове ее крутилась одна и та же мысль: куда девать нож?

Она мысленно отвергала вариант за вариантом. Мусорный бак у дома? Не исключено, что полиция покопается в нем. Выбросить где-то на улице? Опасно. Вдруг за ней установят слежку и застукают как раз в этот момент.

В десять часов она позвонила Симусу и дала инструкции на тот случай, если ему будут задавать вопросы.

Больше медлить было нельзя, надо решить, что делать с ножом. Она вытащила его из сумочки, вымыла горячей водой, прошлась по нему специальным средством для начистки меди, но даже после этого ей все чудилось, что он липкий. Липкий от крови Этель.

Рут совершенно не терзалась сожалениями об Этель. Единственное, что для нее имело значение — это спокойное будущее дочерей.

Она с отвращением уставилась на нож. Сейчас он выглядел совсем новеньким. Просто индийская безделица с острым лезвием, резной рукояткой, украшенной затейливым красным с золотом рисунком. Наверное, не дешевый.

Новый.

Конечно! Это же так просто, элементарно. Теперь она знала, где его спрятать.

В двенадцать часов Рут отправилась в «Прам и Синх», индийский магазин на 6 Авеню. Она переходила от витрины к витрине, задерживаясь у прилавков и сосредоточенно изучая содержимое корзин со всякими безделушками. Наконец она нашла то, что искала — большую корзину с ножиками для разрезания конвертов. Это были дешевые копии ножа Этель. Неторопливо она взяла один. Насколько она помнила, этот ножик походил на тот, от которого предстояло избавиться.

Рут вытащила из сумочки ножик Этель, бросила его в корзину и перемешала все так, чтобы быть уверенной, что орудие убийства оказалось на самом дне.

« Я могу быть чем-нибудь полезен?» — к ней подошел продавец.

Вздрогнув, Рут оглянулась. «О... я просто... я ищу подносы».

«Они в третьем отделе. Я покажу вам».

В час Рут вернулась домой, приготовила себе чай и подождала, пока ее сердце перестанет так сильно биться. «Никто не найдет его там, — уверяла она сама себя. — Никто, никогда...»

* * *


После того, как Нив ушла в магазин, Майлс налил себе еще одну чашечку кофе, размышляя над предложением Джека Кемпбелла поехать в Роклэнд вместе. Ему очень понравился Джек, и он подумал, что зря все эти годы он внушал Нив не очень доверять сказкам о любви с первого взгляда. «Господи, — подумал он, — неужели молния все-таки иногда попадает в одно и то же место?»

В девять пятнадцать он уселся в глубокое кожаное кресло посмотреть трансляцию пышных похорон Никки Сепетти. Машины цветов, три из которых были буквально завалены дорогими букетами, медленно двигались впереди катафалка. Длинная вереница взятых напрокат лимузинов везли скорбящих и тех, кто изо всех сил старались выглядеть таковыми. Майлс знал, что ФБР и люди из прокуратуры, также, как и из департамента полиции расставлены повсюду, беря на заметку номера частных автомобилей и фотографируя лица людей, заполонивших церковь.

Вдову Никки поддерживали под руки коренастый мужчина лет сорока и женщина помоложе, закутанная в черный плащ, капюшон которого почти полностью скрывал ее лицо. Все трое были в темных очках. "Дочь и сын не хотят быть узнанными, " — решил Майлс. Он знал, что оба не имеют никакого отношения к организации Сепетти. Смышленные ребята.

Дальнейшее действие разворачивалось в церкви. Майлс приглушил телевизор и, поглядывая одним глазом на экран, подошел к телефону. Херб был у себя.

«Ты читал новости в „Пост“? — спросил Херб. — Они на все лады трубят об убийстве Этель Ламбстон».

«Да, я видел».

«Мы пока остановились на ее бывшем. Посмотрим, может, что-то найдется у нее дома. То, что соседка слышала в прошлый четверг, вполне могло окончиться таким образом. С другой стороны, он мог ее напугать, она решила убраться из города, а он ее преследовал. Я помню, как ты меня учил, Майлс, о том, что каждый убийца оставляет свою визитную карточку. Мы ее найдем».

Они решили, что Нив встретиться с детективами из двадцатого участка в квартире Этель в воскресенье после обеда. «Позвони мне, если будет что-то интересное в Роклэнде, — попросил Херб. — В раскрытии этого дела заинтересован сам мэр».

«Чего еще желает мэр? — сухо поинтересовался Майлс. — Ладно, созвонимся».

Майлс снова увеличил звук и наблюдал, как останки Никки Сепетти подвергаются священному благословению. Под пение хора «Не убоись» гроб начали выкатывать из церкви. Майлс вслушивался в слова: «Не убоись, я всегда с тобой». «Ты был со мной день и ночь все эти семнадцать лет, сукин ты сын, — думал Майлс в то время, как люди накинули покрывало на тяжелый, красного дерева гроб и подняли его себе на плечи. — Может, когда я уже буду уверен, что ты гниешь в земле, я наконец избавлюсь от тебя».

Вдова Никки сошла по ступеням церкви вместе с сыном и дочерью, но вдруг неожиданно повернула и подошла к ближайшему телекомментатору. Как только ее уставшее и смиренное лицо показалось в камере, она заговорила: «Я хочу сделать заявление. Многие люди относились с неодобрением к делам, которыми занимался мой муж, пусть земля ему будет пухом. За это он понес наказание, отбыв свой срок в тюрьме. Но он также отсидел и срок за преступление, которого не совершал. На смертном одре он поклялся, что не имеет никакого отношения к убийству жены комиссара полиции Керни. Вы можете думать о нем все, что вам угодно, но за эту смерть он перед вами не в ответе».

Шквал вопросов, оставшихся без ответа, обрушился на вдову, пока она шла обратно к своим детям. Майлс выключил телевизор. "Даже перед лицом смерти соврал, " — подумал он. Но доставая и завязывая быстрыми ловкими движениями галстук, он впервые почувствовал, что зерна сомнений уже запали в его сознание.

* * *


Когда Гордон Стюбер узнал о том, что было обнаружено тело Этель Ламбстон, он впал в лихорадочную активность. Он приказал освободить свой новый нелегальный склад в Лонг-Айленде и припугнуть работников о последствиях в том случае, если они вступят в разговоры с полицией. Потом он позвонил в Корею, чтобы отменить поставку с одной из тамошних фабрик. Узнав, что груз уже доставлен в аэропорт, он в бессильной ярости запустил в стену телефонным аппаратом. Заставив себя рассуждать логично, он попытался определить, каков возможен быть размер ущерба. Хорошо бы знать, какими доказанными фактами располагала Ламбстон, а в каких случаях она просто блефовала. И насколько она подставила его в этой статье?

Несмотря на субботу, Мэй Эванс, секретарша, которая служила у него уже много лет, пришла в офис, чтобы привести в порядок документы. У Мэй был муж-пьяница и сын, который постоянно попадал в какие-то передряги. Несколько раз Гордон вытаскивал его из полицейских участков. Он мог рассчитывать на свою секретаршу. Стюбер вызвал ее к себе в кабинет.

Успокоившись, он изучал Мэй: тонкая кожа, уже кое-где с морщинками, постоянная тревога в заискивающих глазах, нервные движения. «Мэй, — начал Стюбер. — Ты, возможно, слышала о трагической смерти Этель Ламбстон?»

Мэй кивнула.

«Мэй, Этель приходила сюда вечером дней десять назад?»

Мэй взглянула на него, пытаясь разгадать, к чему он клонит. «Я тогда задержалась. Кроме вас, уже никого не было. Я, кажется, видела, как Этель зашла, и как вы выставили ее. Или я ошибаюсь?»

Гордон улыбнулся. «Этель здесь не была, Мэй».

Она кивнула. «Я поняла, — сказала она. — Но вы говорили с ней по телефону на той неделе? Я имею в виду, когда я вас соединила, а вы были очень сердиты и бросили трубку».

«Я никогда не говорил с ней по телефону. — Гордон взял тонкую, с голубыми дорожками вен, руку Мэй и легонько ее сжал. — Помнится, я отказался говорить с ней, видеть ее и понятия не имею, что она могла обо мне написать в той статье, которая должна появиться».

Мэй отняла руку и отодвинулась от стола. Ее тусклые каштановые волосы вились у лица. "Я поняла, сэр, " — тихо сказала она.

«Ну и хорошо. Прикрой дверь, когда будешь выходить».

* * *


Энтони делла Сальва тоже смотрел похороны Сепетти. Сал жил в пентхаузе роскошного дома, который стоял в Трамп-парк — южной части Центрального парка. В этом реставрированном Дональдом Трампом особняке снимали квартиры очень состоятельные люди. Квартира Сала, обставленная самым модным дизайнером все в том же духе Тихоокеанских рифов, имела необычайно красивый вид из окон. Со времени развода с последней женой Сал решил осесть в Манхэттене. Хватит с него скучных домов в Вестчестере и в Коннектикуте, в Айленде и на Палисад. Ему нравилось, что в любое время дня и ночи он может выйти на улицу и зайти в хороший ресторан. Ему нравилось ходить на премьеры, бывать на роскошных вечеринках, он обожал быть узнаваемым людьми, имеющими для него значение. «Деревня для деревенщины» — стало его поговоркой.

Сал был одет в одну из своих последних моделей : свободные коричневые замшевые брюки и такую же короткую куртку с карманами на груди. Темно-зеленая отделка на манжетах и воротнике подчеркивала спортивность. Критики не слишком восхищались его последними двумя крупными коллекциями, но не переставая, нахваливали мужскую одежду Сала. Да, разумеется, настоящую победу в этой игре приносят сенсации именно в женской одежде. Но в конце концов не так уж важно, что они говорят или не говорят по поводу его работ, все равно они отзываются о нем, как о большом художнике, как о законодателе моды двадцатого века — создателе «Рифов Тихого океана».

* * *


Сал вспомнил тот день два месяца назад, когда Этель пришла к нему в офис, вспомнил ее нервный болтливый рот, привычку произносить слова скороговоркой, вслушиваться в которую было сущим наказанием. "Это гениально, " — изрекла она, указав на настенную роспись на тему «Рифов».

"Даже таким пронырам-журналистам, как ты, понятна истинная красота, " — отбрил он ее, и они оба засмеялись.

«Давай отставим в сторону церемонии, принятые в римских дворцах, — начала она. — Вы, ребята, никак не хотите понять, что все эти липовые заявления о благородном происхождении уже не в моде. Это мир „Бургер Кинга“. Человек из низов — вот что сейчас становится популярным. Я делаю тебе одолжение, что рассказываю людям о том, что ты выходец из Бронкса».

«Сейчас на 7 Авеню людей из Бронкса больше, чем мусора под ковром. Мне нечего стесняться».

Сал смотрел, как гроб с телом Никки Сепетти сносят по ступеням собора. "Достаточно, " — подумал он, потянувшись к выключателю, но как раз в это время вдова Никки схватила микрофон и заявила, что Никки не имеет никакого отношения к убийству Ренаты.

Какое-то время Сал сидел, не двигаясь. Он был уверен, что Майлс тоже смотрит передачу и, предполагая, как тот должен себя сейчас чувствовать, решил позвонить ему. У Сала отлегло от сердца, когда он услышал голос Майлса, который звучал совершенно обыденно: да, он видел этот номер в программе похорон.

«Он, как ребенок, надеялся, что ему поверят, — предположил Сал. — Эта еще та парочка, просто им не хочется, чтобы внуки были в курсе, что портрет дедули красуется в папках уголовной полиции».

«Да, очевидно, так, — сказал Майлс. — Хотя сказать по правде, мне кажется, что признание на смертном одре для того, чтобы облегчить душу, больше в стиле Никки». Какое-то время он помолчал. «Мне надо собираться. Скоро придет Нив, ей предстоит неприятная процедура: надо осмотреть одежду Этель, чтобы определить, из ее ли она магазина».

«Я надеюсь, нет, — ответил Сал. — Нив ни к чему такая реклама. Скажи ей, чтобы она была осторожной, а то станут болтать, что в этой одежде людей находят мертвыми. Вся эта ерунда может плохо повлиять на репутацию бизнеса».

* * *


В три часа Джек Кэмпбелл стоял у дверей квартиры 16-Б в Шваб-Хаус. Вернувшись из магазина, Нив сняла свой синий костюм от Адель Симпсон и одела короткий красный с черным вязаный в резинку свитер и брюки. Серьги в виде масок трагедии и комедии, сделанные из оникса и граната, подчеркивали эффект наряда в стиле «Арлекин».

"Ее Величество шахматная доска, " — сухо заметил Майлс, пожимая Джеку руку.

Нив пожала плечами. «Майлс, знаешь что? Меня совсем не радует то, что нам предстоит сделать, но я уверена, что Этель понравилось бы, что я пришла в новом костюме поговорить об одежде, в которой она умерла. Ты даже не можешь себе представить, какое удовольствие ей доставляли тряпки».

Гостиная была освещена последними лучами солнца. На этот раз сеноптики попали в точку — над Гудзоном собирались тучи. Джек осмотрелся, замечая то, что не увидел вчера. Слева от камина висела прекрасная картина с изображением холмов Тосканы. Рядом — взятая в рамку фотография красивой темноволосой молодой женщины с двухлетней малышкой на руках. Он подумал, насколько, должно быть, тяжело потерять любимую женщину. Невозможно представить.

Он обратил внимание на выражение лиц у Нив и ее отца; сходство было настолько поразительным, что ему захотелось улыбнуться. Он понял, что все эти споры о моде являлись продолжением споров, начатых ранее, и разговор еще не закончен. Он отошел к окну, где на подоконнике лежала книга, очевидно, чтобы быстрее высохнуть на солнце.

Майлс сварил свежий кофе и разлил его в изящные фарфоровые чашечки. «Нив, послушай, что я тебе хочу сказать, — сказал он. — Твоя подруга Этель, которая тратила на свои экстравагантные туалеты огромные деньги, в данный момент лежит в морге в чем мать родила с одной лишь биркой на ноге».

«Также, как мама?» — спросила Нив, голос у нее стал низким и дрожал от негодования. Но она тут же бросилась к отцу на грудь: «О, Майлс, прости меня, я говорю совершенно недопустимые вещи».

Майлс застыл с чашкой кофе в руках. «Да, — сказал он после долгой паузы. — Точно так, как лежала твоя мама. Мы оба говорим совершенно недопустимые вещи».

Он повернулся к Джеку. «Простите нам эти семейные перебранки. Моя дочь к сожалению и к счастью унаследовала смесь итальянского темперамента и ирландской ранимости. Я лично никогда не мог понять, как могут женщины так серъезно относиться к вопросу одежды. Моя мама, царство ей небесное, все, что ей было необходимо, покупала в „Александерс“ на Фордхэм-роуд. Она целые дни ходила в домашних платьях, только на воскресную службу в церковь и на вечера в полицейском „Гли-Клаб“ она одевала цветные платья, купленные опять же в „Александерс“. А мы с Нив, также как в свое время с ее матерью, постоянно обсуждаем эту тему».

«Я заметил это». Джек взял чашечку с подноса, протянутого ему Майлсом. "Приятно, что кто-то еще пьет также много кофе, " — заметил он.

«Сейчас более кстати было бы виски или стаканчик вина, — сказал Майлс. — Но мы это сделаем позже. У меня есть бутылочка прекрасного бургундского, которую я несмотря на запреты врача приберегаю для подходящего часа». Он подошел к книжному стеллажу, в нижней части которого было специальное отделение для винных бутылок, и достал одну.

«Раньше я не находил особого различия между винами, — сказал Майлс Джеку. — Но у моего тестя был настоящий винный погреб, и Рената выросла в доме, где понимали в этом толк. Она и меня научила ценить хорошее вино. Она вообще открыла для меня многие вещи». Он указал на книгу, лежащую на подоконнике: «Это ее. Мы случайно залили ее кофе. Как вы думаете, можно как-то ее реставрировать?»

* * *


Джек взял книгу в руки. «Какая жалость. Эти рисунки, должно быть, очень хороши. У вас есть увеличительное стекло?»

«Где-то есть».

Нив отыскала лупу на столе у Майлса. Они стояли и смотрели, как Джек изучал свернувшиеся, покрытые пятнами странички. «Рисунки не слишком повреждены, — сказал он. — Вот что: я порасспрашиваю своих людей, может, они мне порекомендуют толкового реставратора». Он передал увеличительное стекло Майлсу. «Кстати, не очень хорошо держать книгу на солнце».

Майлс положил лупу и книгу на стол. «Я буду вам очень признателен, если что-то удастся сделать. А сейчас нам пора двигаться».

* * *


Все трое разместились на передних сиденьях шестиместного лимузина, машину вел Майлс. Джек Кэмпбелл непринужденно положил руку на спинку кресла, где сидела Нив. Она изо всех сил старалась этого не замечать и не коснуться его руки, когда машина круто сворачивала с Генри Гудзон — парквэй на мост Джорджа Вашингтона.

Джек дотронулся до плеча Нив: «Не нервничай, — сказал он. — Я не кусаюсь».

* * *


Контору окружной прокуратуры в Рокленде ничто не отличало от всех остальных подобных контор по всей стране: теснота, старая неудобная мебель, столы и шкафы завалены папками, в комнатах чересчур жарко, а там, где окна были открыты, гуляли резкие сквозняки.

Два следователя из отдела убийств уже ждали их. От Нив не укрылось, что что-то произошло с Майлсом, как только они вошли в помещение. Его челюсти сжались, он даже стал как будто выше ростом, а в глазах зажегся синий огонек. «Он попал в свою стихию, — шепнула Нив Джеку. — Даже не знаю, как он выдержал без работы весь этот год».

«Окружной прокурор хотел бы увидеться с вами, сэр». Детективы и не скрывали своего преклонения перед столь заслуженным и уважаемым Нью-Йоркским комиссаром.

Окружным прокурором оказалась привлекательная женщина не более тридцати шести — тридцати семи лет по имени Мира Брэдли. Нив с удовольствием наблюдала, как вытягивается от изумления лицо Майлса. «Ну какой же ты все-таки женоненавистник! — подумала она. — Вспомни, как ты вычеркнул ее имя на выборах в прошлом году».

Прокурору представили Джека и Нив, она махнула им рукой, приглашая сесть и сразу перешла к делу. «Нами установлено, — сказала она, — что тело было перенесено. Откуда — мы не знаем. Но не исключено, что она могла быть убита и там же, в парке, в пяти футах от того места, где была найдена. В этом случае формальность требует, чтобы мы взяли дело на себя».

Брэдли указала на папку на столе. «Согласно медицинской экспертизе смерть наступила в результате сильного удара, нанесенного острым предметом, который перерезал яремную вену на шее и повредил дыхательное горло. Возможно, она сопротивлялась, так как ее челюсть была сине-черная от кровоподтеков, а на подбородке имеется порез. Я могу добавить от себя, что это просто чудо, что до нее не добрались звери. Видимо, потому что она была основательно завалена камнями. Не предполагалось, что ее найдут; видно, что место тайника тщательно продумано».

"То есть, вы ищете того, кто знаком с этой местностью, " — сказал Майлс.

«Именно так. Мы не можем точно установить время смерти, но по словам ее племянника она должна была встретиться с ним в прошлую пятницу, восемь дней назад. Тело отлично сохранилось. Мы сверились с прогнозами, холода наступили девять дней назад, то есть в прошлый четверг. Итак, если Этель Ламбстон умерла в четверг или пятницу и была спрятана сразу после убийства, это объясняет то, что тело едва начало разлагаться».

Нив сидела справа от стола прокурора, а кресло Джека стояло рядом. Нив вздрогнула, когда его рука легла на спинку ее кресла. «Если бы я помнила о Дне рождения Этель». Она пыталась отогнать от себя эту мысль и сосредоточиться на том, что говорила Брэдли.

«... Этель Ламбстон могла быть не обнаружена еще много месяцев, тогда идентификация была бы крайне затруднена. Все было запланировано так, что ее могли не найти. И не могли идентифицировать. На ней не было никаких украшений, при ней не обнаружено никакой сумочки или кошелька». Брэдли повернулась к Нив: «Та одежда, которую вы продаете, всегда имеет нашитые ярлыки?»

«Конечно».

«Все ярлычки на вещах миссис Ламстон срезаны». Прокурор поднялась. «Если вы не возражаете, мисс Керни, просмотрите сейчас одежду».

Они прошли в соседнюю комнату. Один из следователей принес пластиковые пакеты с измятой и запачканной одеждой. Нив наблюдала, как из мешков вынимают содержимое; в одном из них был гарнитур — кружевные трусики и заляпанный кровью бюстгальтер, а также колготки с большой дыркой на правой ноге. Кожаные синие туфли-лодочки на невысоком каблуке были связаны вместе шнурком. Нив вспомнила, как Этель гордилась, демонстрируя специальные подставки для обуви в виде веток дерева в своем знаменитом шкафу.

Во втором пакете лежал костюм-тройка: белый шерстяной жакет с синими манжетами и воротником, белая юбка и белая блузка с синей отделкой. Все три вещи тоже были запачканы кровью и грязью. Нив почувствовала, как на ее плечо легла рука Майлса. Она внимательно изучала одежду, но не могла понять, в чем дело. Что-то было не так, что-то, что делало произошедшее и с этой женщиной и с этой одеждой еще более чудовищным. Нив услышала обращенный к ней вопрос: «Это та одежда, которая исчезла из гардероба Этель Ламбстон?»

«Да».

«Эта одежда куплена в вашем магазине?»

«Да, как раз на праздники». Нив взглянула на Майлса: «Помнишь, она была в этом костюме у нас в гостях?»

«Нет».

Нив говорила медленно. Ей казалось, что время остановилось. Перед глазами встала картина: она у себя дома, они устраивают свой ежегодный Рождественский коктейль. Этель прекрасно выглядит в сине-белом костюме, который так идет к ее темно-синим глазам и светлым волосам. Многие делают ей комплименты. Это уже потом Этель обрушилась на Майлса, тараторя без умолку ему в самое ухо так, что бедолаге пришлось весь оставшийся вечер прятаться от нее...

Что-то еще она не может вспомнить. Что? "Она купила этот костюм в самом начале декабря. Это «Ренардо» — одна из дочерних компаний «Гордон Стюбер Текстайлс». Что-то все время ускользает от ее сознания. «Она была в пальто?»

«Нет». Прокурор кивнула следователям, и те начали складывать одежду снова в пакеты. «Комиссар Шварц говорил, что вы начали волноваться именно тогда, когда обнаружили все ее зимние вещи, висящими в шкафу. Но разве она не могла купить себе пальто где-нибудь в другом месте?»

Нив поднялась. В комнате чувствовался сильный запах антисептика. Она не будет сейчас доказывать, что Этель не могла больше нигде купить себе пальто, это глупо. «Мне бы хотелось еще раз осмотреть гардероб Этель, — сказала она. — У меня есть все чеки ее покупок и я смогу совершенно определенно сказать вам, что именно пропало».

«Было бы очень хорошо получить возможно более подробный список. Она обычно носила драгоценности?»

«Да. Золотую брошь с бриллиантами, такие же серьги. Широкий золотой браслет. Еще она всегда надевала несколько колец с бриллиантами».

«На ней не было украшений. Возможно в данном случае мы имеем дело с простым ограблением».

Выходя из комнаты, Джек взял Нив за руку. «Ты в порядке?»

Нив покачала головой: «Что-то я упустила».

Один из следователей услышал ее слова. Он протянул Нив свою визитную карточку: «Звоните мне в любое время».

Они подошли к выходу. Майлс шел впереди, разговаривая с Мирой Брэдли. Его седая шевелюра на целую голову возвышалась над ее головкой с прямо остриженными каштановыми волосами. В прошлом году кашемировое пальто буквально висело на нем, после операции он сильно сдал и даже как будто стал меньше. Сейчас же пальто снова ловко сидело на его широких плечах. К нему вернулась его уверенная походка, и вообще чувствовалось, что он в своей стихии. Работа в полиции была как раз тем, что наполняло его жизнь смыслом. Нив готова была молиться, чтобы ничто не помешало Майлсу приступить к работе в Вашингтоне.

"Пока он работает, он проживет до ста лет, " — подумала она. Ей пришла на ум забавная поговорка: «Хочешь счастливо прожить один год — выиграй в лотерею, хочешь прожить счастливо всю жизнь — занимайся делом, которое тебе по душе».

Любовь к своей работе и поддержала Майлса после смерти мамы.

А сейчас погибла Этель Ламбстон.

Следователи остались укладывать в пакеты одежду, которая стала саваном для Этель. Нив предстоит еще раз увидеть эту одежду на суде, в последний раз...

Майлс прав: глупо было с ее стороны одеваться как шахматная доска, еще эти идиотские серьги, которые весело позвякивали, совсем неуместно в таком мрачном месте. Слава Богу, Нив не снимала черный плащ, скрывающий ее экстравагантный костюм. Погибла женщина. Не очень легкий человек, нельзя сказать, чтобы она пользовалась всеобщей любовью. Но очень умная женщина, которая, как это ей казалось, любой ценой отстаивала правду, женщина, которой хотелось хорошо выглядеть, но у которой не хватало ни времени, ни вкуса следить за модой.

Мода. Вот в чем дело. Что-то не так в том наряде, который выбрала Этель...

Дрожь прошла по ее телу. Даже Джек это почувствовал. Он взял Нив под руку. «Ты была привязана к ней?» — спросил он.

«Больше, чем мне казалось».

Их шаги по мраморному полу эхом отдавались в длинном коридоре. Мрамор был старый, местами побитый, трещины тянулись по нему, как вены под кожей.

Яремная вена на горле Этель. У нее такая тонкая шея. Но без морщин. Все-таки почти шестьдесят, большинство женщин начинают находить у себя приметы возраста. «Шея стареет первая». Нив вспомнила эти слова Ренаты, когда поставщики пытались ее уговорить купить у них глубоко декольтированные платья, по размеру подходящие не слишком молодым женщинам.

Они были у входа в здание суда. Прокурор и Майлс пришли к заключению, что Манхэттен и Роклэнд должны тесно сотрудничать в этом расследовании. Майлс сказал: «Я не имею права слишком залезать в это дело. Тяжело каждый раз сознавать, что от меня уже больше ничего не зависит на Площади полиции».

Нив хотела о чем-то попросить и подыскивала слова, чтобы это не прозвучало смешно. «Я думаю...» Окружной прокурор, Майлс и Джек ждали. Она начала снова: «Я подумала, что, если бы вы мне позволили поговорить с женщиной, которая нашла Этель. Я не знаю зачем, но я чувствую, что мне надо с ней поговорить». Нив проглотила комок, стоявший у нее в горле.

Все уставились на нее. «Миссис Конвей составила подробнейший отчет. Если хотите, вы можете на него взглянуть».

«Мне бы хотелось поговорить». «Зачем они спрашивают, — упрямо думала Нив. — Я просто должна».

«Моя дочь помогла в опознании Этель Ламбстон, — сказал Майлс. — Почему бы ей не разрешить поговорить со свидетельницей?»

Он уже раскрыл дверь и Мира Брэдли поежилась от резкого апрельского ветра. «Это больше похоже на март, — заметила она. — В принципе у меня нет возражений. Мы можем позвонить миссис Конвей и узнать, дома ли она. Нам кажется, что она рассказала все, что увидела, но, кто знает, может еще что-нибудь всплывет. Подождите минутку».

Очень скоро она вернулась. «Миссис Конвей дома. Она совершенно не против поговорить с вами. Вот ее адрес и описание, как к ней доехать». Она улыбнулась Майлсу — улыбка двух профессиональных копов. «Если она вдруг вспомнит что-нибудь, что может пролить свет на убийцу, сразу позвоните, хорошо?»

* * *


В библиотеке Китти Конвей горел камин, синие на концах язычки пламени облизывали пирамидку из раскаленных поленьев. «Если станет слишком жарко, скажите, — сказала она извиняющимся тоном. — С тех пор, как я коснулась руки этой несчастной женщины, меня все время знобит, никак не могу согреться». Она замолчала, смутившись, но в глазах трех человек, смотревших на нее, читалось понимание.

Эти люди нравились Китти. Нив Керни. Более, чем красива. Интересное, умное лицо, темно-карие глаза резко выделяются на молочно-белой коже. Но выглядит возбужденной, зрачки глаз просто огромные. Совершенно очевидно, что этот молодой человек, Джек Кэмпбелл, к ней неравнодушен. Когда он помогал снять ей плащ, Китти услышала, как он сказал: «Ты до сих пор дрожишь».

Китти почувствовала внезапный прилив грусти. Ее сын чем-то похож на Джека Кэмпбелла: такого же роста, тоже широкоплечий и подтянутый, сильный, умное лицо. Она вдруг резко ощутила, что между ней и сыном лежит полмира.

Майлс Керни. Когда ей позвонила окружной прокурор, Китти сразу поняла о ком идет речь. Несколько лет подряд его имя не сходило со страниц прессы. Пару раз она видела его, когда они с Майклом обедали в «Ниарис Паб» в восточной части 57-ой улицы. Она читала о его инфаркте и о том, что он вышел в отставку. Но сейчас он выглядел очень неплохо — весьма симпатичный ирландец.

Китти подумала, что, слава Богу, сообразила снять джинсы и старый просторный свитер и одеть шелковую блузку и свободные брюки. Гости отказались что-нибудь выпить, и Китти предложила им чаю. "Вам необходимо согреться, " — сказала она Нив. Отказавшись от помощи, хозяйка скрылась в коридоре, ведущем в кухню.

Майлс сидел в кресле с высокой спинкой, обитом красно-оранжевой полосатой тканью. Нив и Джек расположились рядом с камином на полукруглом велюровом диване. Майлс одобрительно разглядывал комнату. Уютно и удобно. Немногие люди покупают диваны и кресла, в котором комфортно может растянуться высокий человек. Он поднялся рассмотреть семейные фотографии, развешанные на стенах. Обычная история жизни. Молодая чета. Она с мужем и маленьким сыном. Несколько фотографий сына в разные годы. А вот фотография Китти с сыном, его женой-японкой и их маленькой дочкой. Мира Брэдли говорила, что женщина, обнаружившая тело, вдова. Про себя Майлс отметил, что с возрастом Китти Конвей не потеряла своей привлекательности.

Майлс услышал шаги Китти по коридору и быстро повернулся к книжному стеллажу. Одна полка привлекла его внимание, там стояли книги по антропологии, довольно зачитанные. Он заинтересовался и начал их листать.

Китти поставила серебряный поднос на круглый столик рядом с диваном, налила чай и подвинула печенье. "Я напекла целую гору сегодня утром; наверное, на нервной почве, " — сказала она и подошла к Майлсу.

«Кто занимается антропологией?» — спросил он.

Она улыбнулась. «Это просто хобби. Я увлеклась еще в колледже. Наш профессор часто повторял, что для того, чтобы узнать будущее, необходимо изучать прошлое».

"Я это часто имею в виду, занимаясь следовательской работой, " — сказал Майлс.

«Он пустил в ход свое обаяние, — прошептала Нив Джеку, — не часто вижу его таким».

Пока они пили чай, Китти рассказала про то, как лошадь несла ее вниз по склону, про кусочек целлофана и о том, как ей померещилась рука в синем. Она рассказала также, как увидев рукав собственного спортивного костюма, выглядывающий из корзины, решила вернуться в парк и проверить себя.

Все это время Нив внимательно слушала, склонив набок голову, ловя каждое слово Китти. Ее все еще не покидало ощущение, что что-то упущено; что-то, что совершенно очевидно, просто надо подождать, пока оно само придет... Внезапно она поняла, в чем дело.

«Миссис Конвей, не могли бы вы в точности описать, что вы увидели, когда нашли тело?»

«Нив?» — Майлс покачал головой. Он тщательно выстраивал свои вопросы и не хотел, чтобы его перебивали.

«Прости, Майлс, но это ужасно важно. Расскажите мне о руке Этель. Что именно вы увидели?»

Китти прикрыла глаза. «Это было похоже на руку манекена, такая же белая с кроваво-красными ногтями. Манжета рукава на пиджаке синяя, она обхватывала запястье. К ней приклеился маленький кусочек черного целлофана. Блуза синяя с белым, но ее почти не было видно. Вся одежда сильно помялась. Это звучит ненормально, но я чуть не наклонилась, чтобы ее разгладить».

Нив глубоко вздохнула. Она вытянулась и провела руками по лбу. «Вот это то, что я не могла понять. Эта блуза».

«При чем здесь блуза?» — спросил Майлс.

«Она...» Нив закусила губу. Он опять будет считать ее круглой дурой. Блуза Этель была частью костюма-тройки. Но когда Этель купила этот костюм, Нив сказала, что блуза не очень идет к нему и посоветовала Этель надевать другую, белую, без синих полос. Этот костюм Этель одевала дважды и каждый раз с белой блузкой.

Почему же на этот раз она одела весь костюм целиком?

«Что, Нив?» — настаивал Майлс.

«Скорее всего, ничего. Я просто очень удивлена, что она надела блузу вместе с этим костюмом. Они плохо сочетаются».

«Нив, ты сказала в полиции, что ты опознала одежду и кто дизайнер?»

«Да, Гордон Стюбер. Этот ансамбль из его мастерской».

"Прошу прощения, я не понимаю, " — Майлс пытался скрыть раздражение. «Я думаю, что мне ясно». Китти наполнила чашку Нив дымящимся чаем. «Выпей, — приказала она. — Ты едва не теряешь сознание». Китти посмотрела прямо Майлсу в глаза: «Если я поняла правильно, Нив говорит, что Этель Ламбстон не могла сама одеться так, как ее нашли».

«Я уверена, что она бы не оделась таким образом, — сказала Нив. Она перехватила недоверчивый взгляд Майлса. — Установлено, что ее тело было перенесено. А возможно установить, была ли она кем-нибудь одета уже после смерти?»

* * *


Дуглас Браун был в курсе, что в отделе по убийствам ждут разрешения на обыск в квартире Этель. Но все равно, он был потрясен, когда они пришли. Он наблюдал, как они рассыпали на поверхностях какой-то порошок; как пылесосили ковры, полы и мебель, аккуратно собирали пыль и ворсинки в пластиковые пакетики, каждый запечатывали и подписывали; как тщательнейшим образом осмотрели и обнюхали небольшой восточный ковер у письменного стола Этель.

* * *


Когда Дуг увидел Этель на столе в морге, его желудок сжался, и он почувствовал приступ тошноты. Некстати вспомнилось, что как-то он взял лодку покататься и его скрутило от приступа морской болезни. Этель была укутана простыней, как монашка покрывалом, оставлявшей открытым только лицо. По крайней мере, он не видел ее горла. Чтобы не думать об этом, он сосредоточил свое внимание на красно-желтом кровоподтеке на ее щеке. Потом он кивнул головой и скрылся в туалете.

Всю бессонную ночь он провел в кровати Этель с мыслями о том, что же ему делать дальше. Он мог бы рассказать полиции о Симусе, о том, что доведенный до крайности, тот отказался платить алименты. Но его жена, Рут, тогда разболтает о нем самом. Холодный пот проступил у него на лбу при воспоминании о том, как глупо он поступил, когда просил в банке выдать ему деньги стодолларовыми купюрами. Если полиция раскопает это...

Еще перед тем, как они пришли, он лихорадочно соображал, оставлять ли спрятанные деньги на месте. С другой стороны, если денег нет, значит Этель их уже потратила.

Один человек знает о деньгах. Та странная девица, которая приходила убирать квартиру, могла заметить, что кое-какие деньги вернулись на место.

В конце концов Дуглас решил ничего вообще не предпринимать. Пусть копы находят деньги. Если Симус и его жена укажут на него, он просто заявит, что они лгут. Слегка успокоившись, Дуг переключил свои мысли на будущее. Теперь это его квартира. Деньги Этель — это тоже теперь его деньги. Он освободит шкаф от всей этой идиотской одежды и безделушек, а также от записок «А одевать с А, Б одевать с Б». Собрать бы все это и вышвырнуть в мусорник. Эта мысль вызвала у него усмешку. Но нельзя ничего выбрасывать просто так. Деньги, которые потратила Этель, не должны пропасть. Он найдет хороший магазин поношеной одежды и продаст им.

Одеваясь в субботу утром, он без колебаний выбрал темно-синие брюки и коричневую спортивную рубашку с длинным рукавом. Ему хотелось производить впечатление убитого горем родственника. После бессонной ночи под глазами залегли круги. Сегодня это как раз кстати.

Следователи просматривали бумаги на письменном столе Этель. Вот они открыли папку с надписью «Важные бумаги». Завещание. Дуг никак не мог решить, признаваться копам, что он знает о нем или нет. Следователь дочитал до конца. «Ты видел это?» — спросил он довольно бесцеремонно.

Дуглас выпалил без подготовки: «Нет. Это бумаги моей тетушки».

«И она никогда не обсуждала с тобой свое завещание?»

Дуглас изобразил полную скорби улыбку: «Она надо мной часто подшучивала — она говорила, что если оставит мне свои алименты, то я буду обеспечен до конца жизни».

«Итак, ты не в курсе, что она оставила тебе огромные деньги?»

Дуглас взмахнул руками, указывая на комнату. «Я не думаю, что у тети Этель были огромные деньги. Она купила эту квартиру, как кооперативную, что, полагаю, обошлось совсем недешево. Тетя неплохо зарабатывала как писательница, но нельзя сказать, чтобы она гребла деньги лопатой».

«Тогда она, должно быть, была очень экономной». Рукой в перчатке следователь взял завещание, держа его за самый краешек. Перепугавшись не на шутку, Дуглас смотрел, как он подозвал специалиста по отпечаткам пальцев: «Проверь-ка это».

Через пять минут, нервно постукивая по коленям, Дуг подтвердил, а затем принялся отрицать, что знает о существовании спрятанных стодолларовых банкнот. Чтобы увести разговор от опасной темы, он принялся объяснять, что до вчерашнего дня не отвечал на телефонные звонки.

«Почему?» — резко прозвучал вопрос. Теперь к делу подключился следователь О'Брайен.

«У Этель были своеобразные причуды. Как-то я поднял трубку в ее присутствии, но она оттолкнула меня и заявила, что не мое дело знать, кто ей звонит. Но вчера я вдруг подумал, что, быть может, это именно она пытается связаться со мной. Поэтому я стал брать трубку».

«А она не могла найти тебя на работе?»

«Я не подумал об этом».

«И с первого же звонка вы нарвались на угрозы в ее адрес. Какое совпадение — позвонили практически в то же время, как было найдено тело». Внезапно О'Брайен оборвал допрос. «Мистер Браун, вы останетесь в этой квартире?»

«Да».

«Мы придем завтра с мисс Нив Керни. Она еще раз осмотрит шкаф и установит, какие вещи пропали. Возможно, что мы захотим еще раз с вами побеседовать. Никуда не уходите». Это прозвучало не как просьба, а как приказ.

У Дуга были все основания полагать, что допрос еще не окончен. Его охватил страх, он вспомнил, как О'Брайен сказал: «Когда вы нам понадобитесь в отделении, мы дадим вам знать».

Уходя, они прихватили с собой пластиковые мешочки с результатами анализов пыли, завещание Этель, ее ежедневник и восточный ковер. Дверь еще не закрылась за ними, и Дуг мог расслышать, как один сказал другому: «Как бы они не пытались, а всю кровь с ковра все равно не смыть».

* * *


В реанимационном отделении госпиталя Св. Винсента Тони Витале по-прежнему находился в критическом состоянии. Но главный хирург успокаивал родителей: «Крепкий молодой парень, мы верим, что он выкарабкается».

Весь перемотанный бинтами — огнестрельные раны были нанесены в голову, плечо, грудь и обе ноги, с трубочками для внутривенных вливаний, опутанный проводами от приборов, которые фиксировали малейшие изменения в его состоянии, с пластиковыми тонкими шлангами в носу, Тони находился в состоянии глубокой комы, перемежающейся с нечастыми проблесками сознания. Глаза Никки Сепетти. Они буквально буравят его. Он знал, что Никки подозревает Тони в том, что он подослан. Ему сразу надо было ехать в отделение, а не задерживаться, чтобы позвонить. Он должен был почувствовать, что провалился.

Снова темнота.

Когда к Тони вернулось сознание, он уловил слова доктора: «С каждым днем становится чуть-чуть лучше».

С каждым днем! Как же долго он здесь? Тони пытался заговорить, но не смог издать ни звука...

Никки кричал, бил кулаком по столу и требовал отменить заказ.

Джо сказал ему, что это уже невозможно.

Тогда Никки начал допытываться, кто заказал убийство.

«... Кое-кто сильно нажимал, — сказал Джо. — Разрушил его планы. Сейчас у него на хвосте ФБР…» А потом он назвал имя.

Снова скатываясь в бессознание, в памяти Тони вдруг всплыло это имя:

Гордон Стюбер.

* * *


Симус ждал, сидя в Двадцатом отделении в западной части 82-ой улицы. Его круглое бледное лицо покрылось испариной. Он пытался вспомнить наставления, которые давала ему Рут, относительно того, что говорить, а что нет.

Все происходило, как в тумане.

Он был в почти пустой комнате, только длинный стол, прожженный в нескольких местах сигаретами, да деревянные стулья. Спинка стула, на котором он сидел, впилась ему в поясницу. Грязное окно с видом на улицу. Движение сумасшедшее: такси, автобусы, машины сигналят друг другу. Вокруг здания полно полицейских машин.

Как долго они намереваются продержать его здесь?

Оба следователя появились только через полчаса. За ними шла судебная стенографистка, она уселась на стул позади Симуса и пристроила у себя на коленях пишущую машинку.

Старшего следователя звали О'Брайен. Еще в баре он представился Симусу сам и познакомил со своим помощником Стивом Гомесом.

Симус знал, что они обязаны рассказать о его правах. Но все равно его начало трусить, когда следователи произносили все эти формальности. Потом О'Брайен протянул ему копию и попросил прочитать. Все ли ему понятно? — Да. Нужен ли ему адвокат? — Нет. Понимает ли он, что может не отвечать на вопросы? — Да. Понимает ли он, что все, что он скажет, может быть использовано против него?

"Да, " — прошептал Симус.

С О'Брайеном произошла перемена, его манеры стали мягче, он переключился на более снисходительный тон. «Мистер Ламбстон, моя обязанность предупредить вас, что мы подозреваем вас в убийстве вашей бывшей жены Этель Ламбстон».

Этель умерла. Конец алиментам. Нет больше этой мертвой петли на нем, на Рут, на девочках. Или петля только начинает затягиваться? Он увидел ее руки, которые цеплялись за него, видел ее взгляд, когда она падала навзничь, видел, как она боролась, как потянулась за ножиком для писем. Он почувствовал липкость крови на своих руках.

Что там так доверительно и дружелюбно говорит следователь? «Мистер Ламбстон, вы повздорили со своей бывшей женой. Она довела вас. Эти алименты разоряли вашу семью. Бывает, что внутри нас иногда столько накапливается, что мы приоткрываем крышку. Все так и случилось?» Симус упал головой на стол и заплакал. Тело его сотрясалось от рыданий. «Мне нужен адвокат».

Спустя два часа появился Роберт Лэйн — адвокат лет пятидесяти, которого в спешке где-то откопала Рут. «Вы готовы предъявить официальное обвинение моему клиенту?» — спросил он.

О'Брайен посмотрел на него с кислой миной. «Нет. Не сейчас».

«В таком случае мистер Ламбстон может быть свободен?»

О'Брайен вздохнул: «Да, он может идти».

Симус был уверен, что его арестуют. Не смея поверить услышанному, он уперся ладонями в стол и с трудом вынул свое тело из кресла. Роберт Лэйн взял его под руку и выпроводил из комнаты. Симус услышал, как Лэйн сказал: « Я хочу иметь копию показаний моего клиента».

«Я подготовлю ее для вас». Следователь Гомес подождал, пока закроется дверь и повернулся к О'Брайену: «Я бы его с удовольствием упек».

Усмешка старшего следователя была невеселой. «Терпение, подождем результатов экспертизы. Мы должны проследить все, что делал Ламбстон с четверга по пятницу. Но если хочешь, спорю наверняка, что обвинение большого жюри будет у нас в кармане еще до того, как Симус Ламбстон сможет насладиться освобождением от алиментов».

* * *


Когда Нив, Майлс и Джек вернулись в Шваб-Хаус, на автоответчике ждало сообщение от секретарши Херба с просьбой позвонить комиссару Шварцу на работу.

Херб Шварц жил в Форест-Хиллс, «где традиционно устраиваются девяносто процентов комиссаров полиции», как объяснил Майлс Джеку, берясь за телефон. «Если в субботний вечер Херб не возится вокруг дома, значит произошло что-то из ряда вон».

Разговор был недолгим. Повесив трубку, Майлс сказал: «Похоже, все становится на свои места. Они учинили допрос бывшему мужу, тот расплакался, как ребенок и потребовал адвоката. Предъявить ему обвинение — это просто вопрос времени, скоро они будут располагать всем необходимым».

«Значит, сам он не признается, — отозвалась Нив. — Может, это не так?» Она зажгла лампы на столе и комнату залило мягким теплым светом. Свет и тепло. Именно этого она желала после того, как столкнулась со страшной реальностью смерти. Нив не могла избавиться от тревоги, охватившей ее. С того момента, как она увидела одежду Этель, лежащую на столе, слово саван то и дело возникало в голове. Она сейчас ясно представила, во что оделась бы сама Этель, знай она, что умрет. Интуиция? Ирландское суеверие? Предчувствие, что кто-то пройдет по тому месту, где она лежала?

Джек Кэмпбелл наблюдал за ней. «Он понимает, — думала Нив. — Он чувствует, что это больше, чем просто одежда. Майлс же сказал, что если блуза, которую Этель обычно одевает, была в стирке, то автоматически она могла взять ту, что наиболее подходит к костюму».

У Майлса на все имеется разумный ответ. Майлс. Он встал перед ней, положил руки ей на плечи. «Нив, ты ни слова не произнесла. Я ответил на твой вопрос. Что с тобой?»

«Я не знаю». Нив попыталась улыбнуться. «У нас был ужасный день. По-моему, нам надо выпить».

Майлс пристально на нее посмотрел. «Я бы даже сказал, основательно выпить. А потом мы с Джеком приглашаем тебя пообедать, — он бросил взгляд в сторону Джека. — Если, конечно, у вас нет других планов».

«Планов нет, разве что вы позволите мне приготовить напитки».

Также, как и чай у Китти Конвей, виски принес временное облегчение, отвлек от мрачных мыслей. Майлс повторил то, что сказал ему комиссар: следователи чувствуют, что Симус Ламбстон находится сейчас на грани признания.

«Они еще хотят, чтобы я просмотрела завтра гардероб Этель?» Если бы позволяли обстоятельства, Нив с удовольствием избежала бы этого.

«Да. Я не думаю, что будет иметь большое значение, планировала ли Этель поездку и собирала вещи сама, или же он убил ее и попытался создать вид, будто она уехала, так или иначе мы должны составить общую картину».

«Но непонятно, почему бы ему не продолжать посылать алименты, чтобы все выглядело правдоподобно. Я помню, что Этель как-то мне говорила, что если он задержит чек, она тут же позвонит своему бухгалтеру, чтобы возбудить дело. Если бы тело Этель не было найдено, то ему полагалось бы еще семь лет — только тогда она официально считалась бы умершей — выплачивать деньги».

Майлс пожал плечами. "Нив, ты себе даже не представляешь, какой большой процент составляют убийства на бытовой почве. И не думай, что люди всегда все трезво взвешивают. Они действуют импульсивно. Доходят до предельной точки, а потом пытаются замести следы. Ты же слышала, что я всегда повторяю: «Каждый убийца оставляет свою визитную карточку».

«Если это так, Комиссар, мне хотелось бы знать, какую же карточку оставил после себя убийца Этель».

«Я скажу тебе, какую — это синяк от удара на подбородке у Этель. Ты не видела отчет о результатах вскрытия, а я видел. Удар чуть не свернул ей челюсть. Так вот, в детстве этот чертов Симус Ламбстон был обладателем Золотой Перчатки. Независимо от того, признается он или нет, я начал искать человека, у которого есть навыки в боксе».

«О, Легенда заговорила. Но ты очень ошибаешься».

Джек Кэмпбелл сидел на кожаном диване, потягивая «Чивас Регал», второй раз за этот день решив помалкивать и держать свое мнение при себе, когда Нив с отцом спорят. Слушая их, Джек подумал, что они напоминают хорошо сыгравшихся партнеров по теннису. Он было рассмеялся, но, взглянув на Нив, снова почувствовал тревогу за нее. Она все еще была бледной, черные волосы подчеркивали молочную белизну ее лица. Огромные карие глаза, которые он еще недавно видел сияющими от удовольствия, сейчас были полны грусти; все из-за смерти Этель Ламбстон. Джек подумал, что Нив не успокоится, пока не закончится вся эта история.

Он нетерпеливо покачал головой. В нем проснулись его шотландские предки с их способностями к ясновидению. Он напросился сопровождать Нив и ее отца к прокурору в Роклэнд только для того, чтобы иметь возможность провести целый день рядом с Нив. Когда они расстались сегодня утром, он вернулся к себе, принял душ, переоделся и отправился в библиотеку в Манхэттене. Там он разыскал микрофильм с газетами семнадцатилетней давности. Пробегая глазами статьи с кричащими заголовками типа «Убийство жены Комиссара полиции в Центральном парке», Джек впитывал в себя все подробности, внимательно вглядывался в фотографии с похоронной процессией возле Собора Св. Патрика. Вот десятилетняя Нив в темном пальто и в капоре с глазами, блестящими от слез, ее маленькая ручка совсем спряталась в руке отца. Вот Майлс, его лицо как будто высечено из гранита. Полицеские, ряд за рядом. Вытянувшись в цепочку, они, наверное, заняли бы всю Пятую авеню. Он изучал передовицы газет, которые прямо указывали на связь осужденного мафиози Никки Сепетти с убийством жены Комиссара.

Никки Сепетти сегодня похоронили. У Нив и ее отца это должно было снова пробудить воспоминания о смерти Ренаты. Газеты были полны домыслов о том, что Никки Сепетти, уже будучи за решеткой, заказал также и убийство Нив. Как раз сегодня утром Нив говорила Джеку, что ее отец, думая о том, что Никки все-таки когда-нибудь выйдет на свободу, находился в постоянном страхе за нее, и что смерть Никки Сепетти освободила Майлса от этой непроходящей тревоги.

«Почему же я так волнуюсь за тебя, Нив?» — размышлял Джек.

Ответ так естественно возник сам по себе, как будто Джек задал свой вопрос вслух — «Потому что я люблю ее. Потому что я искал ее с того самого первого дня, когда она так стремительно выскочила из самолета».

Только сейчас Джек заметил, что все стаканы были пусты. Он встал и наполнил стакан Нив. «С сегодняшнего дня я перестал думать, что можно летать и с одним крылом».

* * *


За второй порцией коктейля они смотрели вечерние новости. Показали отдельные кадры с похорон Никки Сепетти, включая заявление вдовы, сделанное так неожиданно и в таком страстном ключе. «Что ты думаешь по этому поводу?» — тихо спросила отца Нив.

Майлс резко щелкнул выключателем. «То, что я думаю, слишком непечатно».

Они пообедали в «Неарис Паб» в восточной части 57-ой улицы. Джимми Неари, ясноглазый ирландец с улыбкой сказочного гнома поспешил им навстречу. «Комиссар, как замечательно снова видеть вас». Джимми повел их к одному из столиков в углу, которые придерживали для особых гостей. Представившись Джеку, Джимми показал рукой на картины, развешанные по стенам: «Вот, собственной персоной». Портрет бывшего губернатора Кэри был помещен в такое место, где его невозможно было не заметить. "Только самые сливки Нью-Йорка, " — сказал Джимми. «А вот Комиссар». Прямо напротив губернатора висел портрет Майлса.

Это был очень приятный вечер. «Неарис» всегда собирал у себя политиков, а также духовенство. Постоянно кто-нибудь подходил к их столику поздороваться с Майлсом : «Здорово видеть тебя снова. Ты классно выглядишь».

«Ему это нравится, — прошептала Нив Джеку. — Он терпеть не может болеть и последний год просто исчез из виду. Но сейчас, похоже, он возвращается к нормальной жизни».

Подошел сенатор Мойнихэн. "Майлс, молю Бога, чтобы ты взял на себя Отдел по борьбе с наркотиками, " — сказал он. — «Ты нам просто необходим. Пора кончать с этой дрянью. Мы рассчитываем именно на тебя».

Когда сенатор отошел, Нив подняла глаза. «Ты говорил о том, что только прощупываешь почву. Оказывается, это давно решенный вопрос». Майлс изучал меню. Подошла Маргарет, официантка, обслуживающая его уже много лет. «Как сегодня креветки по-креольски?»

«Потрясающие».

Майлс вздохнул. «Я так и знал. Из уважения к моей диете принеси мне, будь любезна, жареную на огне камбалу».

Потягивая вино в ожидании заказа, Майлс сказал: «Мне придется все время проводить в Вашингтоне. Следовательно, я должен снять там квартиру. Я бы ни за что не оставил тебя, Нив, зная, что где-то бродит Никки Сепетти. Но сейчас я, действительно, могу быть спокоен. Вся шайка ненавидела Никки за то, что по его заказу была убита твоя мать. Мы не давали им покоя до тех пор, пока большая часть не отправилась вместе с ним в тюрьму».

«Так вы не верите его предсмертной исповеди?» — спросил Джек.

«Для таких, как я, трудно видеть человека, покидающего мир с ложью на устах. Нас воспитали в вере, что предсмертная исповедь позволяет попасть на небеса. Но в случае с Никки я полагаюсь на свою первую реакцию. Его слова — последнее прости семье, а те, по всей видимости, на это попались. Давайте поговорим о чем-нибудь интересном. Джек, вы достаточно долго в Нью-Йорке, чтобы предположить, победит мэр на следующих выборах или нет?»

Когда они заканчивали пить кофе, позади их столика появился Джимми Неарис. «Комиссар, вы знаете, что тело мисс Ламбстон обнаружила моя давняя клиентка Китти Конвей? Она часто захаживала сюда со своим мужем. Это потрясающая женщина».

"Мы с ней сегодня встречались, " — сказал Майлс.

«Если вы снова ее увидите, передайте ей привет и скажите, чтобы она не забывала меня».

«Может, я даже поступлю лучше, — небрежно сказал Майлс. — Может, я сам приглашу ее сюда».

Такси сначала остановилось возле дома Джека. Пожелав спокойной ночи, Джек попросил: «Мне не хочется показаться назойливым, но вы не стали бы возражать, если бы я тоже пошел с вами в квартиру Этель?»

Майлс удивленно поднял брови. «Нет, в том случае только, если вы пообещаете быть тише воды, ниже травы».

«Майлс!»

Джек улыбнулся. «Твой отец прав, Нив. Я принимаю ваши условия».

* * *


Когда такси остановилось у Шваб-Хаус, швейцар распахнул дверь для Нив. Она вышла ожидая, пока Майлс получит сдачу. Швейцар вернулся в холл. К ночи погода улучшилась, стало яснее. Нив потихоньку пошла от машины, подняв голову и любуясь звездным небом.

Через дорогу, привалившись спиной к стене дома, сидел Денни Адлер. Голова его свесилась на грудь, рядом стояла бутылка вина. Сквозь смеженные веки Денни наблюдал за Нив. Она очень хорошо была ему видна и отсюда он мог убраться, никем не замеченный. Он полез в карман своего изношенного свитера.

Сейчас.

Его пальцы нащупали спусковой крючок. Он уже почти вытащил пистолет, когда справа от него распахнулась дверь. Из дома вышла старуха, стараясь поспеть за карликовым пудельком, который тянул ее за поводок. Собачка рванулась к Денни.

«Не бойтесь Пчелку, — сказала старуха. — Она любит знакомиться».

Волна ненависти захлестнула Денни, когда он смотрел, как Майлс вышел из машины и вслед за Нив направился к дому. Его пальцы потянулись к горлу пуделя, но он вовремя справился с собой и опустил руку.

«Пчелка любит, когда ее гладят, — сказала старуха. — Даже незнакомые люди». Она бросила Денни двадцатипятицентовик. «Возьми, пригодится».




10


В воскресенье утром позвонил детектив О'Брайен и попросил к телефону Нив.

«Зачем она вам понадобилась?» — резко спросил Майлс.

«Мы бы хотели побеседовать с девушкой, которая на прошлой неделе приходила убирать квартиру Ламбстон, сэр. У вашей дочери есть ее телефон?»

«А, вот что. — Майлс сам не знал, почему он сразу успокоился. — Я сейчас спрошу Нив».

Минут через пять позвонила Це-Це. «Нив, меня считают свидетелем». В ее голосе слышалось волнение. «Можно я встречусь с ними у вас в половине второго? Я никогда раньше не давала показаний полицейским. Я бы хотела, чтобы ты и твой отец были рядом». Она понизила голос. «Нив, они же не думают, будто это я ее убила, правда?»

Нив улыбнулась. "Ну что ты, Це-Це, конечно, нет. Приходи. Половина второго будет в самый раз. К двенадцати мы идем в церковь Св. Павла. "

«Должна ли я им рассказать про этого противного племянничка, про то, что он таскал деньги и потом положил их обратно, и про то, что Этель угрожала ему лишить наследства?»

Этель была поражена. «Це-Це, ты рассказывала, что Этель злилась на него, но ты ничего не говорила, что она угрожала ему лишением наследства. Конечно, ты должна все рассказать».

Майлс ждал, пока Нив положит трубку. Он удивленно приподнял брови: «Что все это значит?»

Когда Нив передала ему разговор, Майлс только тихонько присвистнул.

* * *


Пришла Це-Це. На этот раз она была одета в старомодное платье и туфли без каблуков; волосы туго стянуты в аккуратный пучок; лицо, не считая наклеенных ресниц, почти без косметики. "Этот наряд я одевала, когда играла экономку, которую судили за то, что она отравила своего хозяина, " — пояснила девушка.

Через несколько минут появились детективы О'Брайен и Гомес. Майлс поздоровался с ними. «Ни за что не подумаешь, что он уже не та шишка с Уан Полис — плаза». Детективы откровенно заискивали перед ним.

Увидав Це-Це, О'Брайен был явно сбит с толку. «Дуглас Браун говорил, что к ним приходила убирать шведка».

Он все больше выпучивал глаза, слушая, как Це-Це со всеми подробностями рассказывала ему, как она перевоплощалась в зависимости от того, к каким ролям ей приходилось готовиться в данное время. «Тогда я играла горничную — шведку, — заключила она. — Я послала персональное приглашение Джозефу Паппу. В тот вечер эту пьесу ставили последний раз. Мой астролог сказал, что Сатурн был на линии пересечения с Козерогом, поэтому я находилась в хорошей профессиональной форме». Це-Це печально покачала головой. «Но он не пришел. Точнее сказать, никто не пришел».

Гомес закашлялся. О'Брайен подавил улыбку. «Мне очень жаль, что так получилось. А сейчас, Це-Це, — вы позволите мне называть вас так?» И он принялся задавать вопросы.

Сначала расспрашивали о том, как и почему Нив пошла вместе с Це-Це в квартиру Этель, что побудило ее вернуться туда снова, чтобы проверить пальто в шкафу и просмотреть календарь Этель. Це-Це рассказала и о том, как месяц назад рассерженная Этель звонила своему племяннику, и об исчезновении и внезапном появлении денег на прошлой неделе.

Наконец в половине третьего О'Брайен захлопнул свой блокнот. «Вы обе очень помогли нам. Це-Це, не согласились ли бы вы сходить в квартиру Ламбстон вместе с мисс Керни? Вы хорошо знаете эту квартиру, может, вы увидите или у вас возникнет ощущение, что что-нибудь пропало. Если вы согласны, то подъезжайте где-то через час, а мне до тех пор хотелось бы еще раз немного побеседовать с Дугласом Брауном».

Все это время Майлс, нахмурившись, сидел в кресле. «Итак, — сказал он, — теперь в общую картину еще вмешался ненасытный племянник».

Нив усмехнулась краешком рта. «Комиссар, как по-твоему должна была бы выглядеть его визитная карточка?»

* * *


В половине четвертого Майлс, Нив, Джек Кэмпбелл и Це-Це вошли в квартиру Этель. Дуглас Браун сидел на диване, сложив на коленях руки. На его лице не было ни тени любезности, когда он взглянул на вошедших. Красивое замкнутое лицо было покрыто испариной. Напротив с раскрытыми блокнотами расположились детективы Гомес и О Брайен. В глаза бросался ужасный беспорядок и грязь на столах.

"Когда я уходила отсюда, здесь все сверкало, " — шепнула Це-Це Нив.

Нив прошептала, что это не грязь, а специальная пыль, которой посыпали для того, чтобы взять отпечатки пальцев, а потом спокойно сказала, обращаясь к Дугласу Брауну: «Я очень сожалею о смерти вашей тетушки. Я ее любила».

"В таком случае вы были одной из немногих, " — резко отреагировал Браун. Он поднялся. «Все, кто знали Этель, могут подтвердить, какой раздражающе настырной она могла быть. Да, она часто приглашала меня на обеды. Часто вечерами я отказывал своим друзьям, потому что ей требовалась компания. Да, она иногда совала мне по сто долларов, которые держала здесь повсюду. Потом она забывала, где спрятала остальные и обвиняла меня в том, что я их взял. Находя их, она извинялась. Вот и все». Он уставился на Це-Це. «Какого черта вы затеяли всю эту комедию? Вам хочется услужить? Так почему бы вам не взять пылесос и не привести в порядок квартиру?»

«Меня нанимала мисс Ламбстон, — с достоинством сказала Це-Це. — Но мисс Ламбстон умерла». Она перевела взгляд на детектива О Брайена: «Что мне делать?»

«Я хочу, чтобы мисс Керни составила подробный список тех вещей, которые пропали из гардероба, а вас я попрошу осмотреться и подумать, все ли на месте. Может, вам бросилось в глаза, что чего-то не хватает».

Обращаясь к Джеку, Майлс негромко заметил: «Почему бы вам не пойти вместе с Нив? Может, вы поможете ей записывать». Сам он уселся в кресло с прямой спинкой, стоящее у письменного стола. Отсюда хорошо была видна стена, где Этель устроила свою фотогалерею. С минуту он изучал снимки, потом встал и подошел ближе, чтобы получше рассмотреть их. Он был удивлен, увидев на них Этель рядом с членами семьи президента на последнем собрании республиканцев; Этель, обнимающуюся с мэром в Грэйс Мэншон; Этель, которой Американское Общество Журналистов и Писателей вручает ежегодную премию за лучшую журнальную статью. «Я явно недооценивал ее, — подумал Майлс. — Я-то полагал, что она просто болтунья».

Книга, которую Этель собиралась написать. Куча грязных денег, которые отмывались в индустрии моды — не это ли подтолкнуло Этель? Майлс мысленно отметил, что надо спросить Херба Шварца, не ведется ли какое-нибудь скрытое расследование, связанное с модельерами.

Спальня казалась такой же грязной, как и вся квартира, несмотря на то, что кровать была аккуратно прибрана и все лежало на своих местах. Даже шкаф выглядел иначе. Очевидно, каждую вещь вынимали, подвергали осмотру и возвращали в шкаф, не заботясь о порядке. «Ужасно, — сказала Нив Джеку. — Это все осложняет».

Джек был в белом свитере грубой ирландской вязки и синих вельветовых брюках. Майлс, открыв дверь и увидев его, удивленно поднял брови и сказал: «Вы смотритесь, как Флосси и Фредди Бобси». Он отступил, впуская Джека, и тот увидел Нив, которая была одета в такой же ирландский свитер и синие вельветовые брюки. Они рассмеялись, и Нив поспешила переодеться в синий с белым жакет.

Это забавное совпадение немного сняло страх, который испытывала Нив перед тем, что ей предстояло. Сейчас страх сменился растерянностью при виде драгоценного гардероба в таком растерзанном виде.

«Усложняет, но не делает невозможным, — спокойно сказал Джек. — Скажи, с чего лучше начать».

Нив протянула ему папку с копиями счетов Этель. «Мы начнем с последних покупок».

Она вытащила совершенно новые, еще ни разу не надеванные вещи и положила их на кровать, потом снова повернулась к шкафу, быстро перечисляя платья и костюмы, которые остались висеть. Вскоре стало ясно, что пропали только зимние вещи. "Итак, идея, что она собиралась на Каррибы или куда-нибудь еще, где не понадобится зимнее пальто, отпадает, " — пробормотала Нив, обращаясь больше к себе самой, чем к Джеку. «Но Майлс может быть прав. Белой блузки, что больше идет к костюму, в котором ее нашли, я здесь не вижу. Может, она в чистке. Обожди минутку!»

Внезапно она оборвала себя и, повернувшись снова к шкафу, вытащила оттуда вешалку, зажатую между двумя другими вешалками со свитерами. На ней висела белая шелковая блузка с жабо и шнуровкой на рукавах. "Вот то, что я искала, — сказала Нив с видом победительницы. «Почему Этель ее не надела? И, уж если она решила надеть весь костюм полностью, то почему она по крайней мере не взяла эту блузку с собой?»

Они присели на диванчик, пока Нив, просматривая записки Джека, составляла точный список пропавшей одежды Этель. Молча ожидая, пока она закончит, Джек оглядел комнату. Довольно грязная, но это из-за того, что здесь поработали полицейские. Добротная мебель. Дорогое покрывало и декоративные подушки. Но в ней не чувствовалось индивидуальности хозяина. Никаких особенных, присущих только одному человеку черточек, никаких любительских снимков, никаких безделушек. Те несколько маловпечатляющих картин на стенах, казалось, были повешены только для того, чтобы как-то заполнить пустое пространство. Эта комната наводила тоску, как если бы она была совсем пустая. Джек подумал, что он начинает ощущать в себе жалость к Этель. У него сложилось совсем другое впечатление о ней. Глядя на нее, ему на ум всегда приходило сравнение с теннисным мячиком, который скачет сам по себе из одного конца корта в другой, без устали, в каком-то неистовом азарте. Женщина же, которая жила в этой комнате вызывала грусть своим беззащитным одиночеством.

Они вернулись в гостиную как раз в то время, когда Це-Це просматривала стопки почты на письменном столе. "Его здесь нет, " — сказала она.

«Чего нет?» — резко спросил О'Брайен.

«У Этель был ножик для разрезания конвертов, старинный, с резной красной с золотом рукоятью. Индийская вещица».

Нив подметила, что детектив О'Брайен сразу стал похож на охотничью собаку, нанюхавшую дичь.

«Це-Це, вы можете вспомнить, когда в последний раз вы видели этот ножик?»

«Да. И во вторник и в четверг, когда я приходила убирать, он был на месте».

О'Брайен метнул взгляд в сторону Дугласа Брауна. «Когда мы вчера покрывали здесь все пылью, ножика не было. У вас есть какие-то соображения, где он может быть?»

Дуглас сглотнул слюну. Он попытался придать себе вид человека, погруженного в размышления. В пятницу утром ножик был здесь. Никто не заходил сюда за исключением Рут Ламбстон.

Рут Ламбстон. Она пригрозила рассказать полиции, что Этель поговаривала о лишении его наследства. Но он уже рассказал полиции, что Этель всегда обвиняла его в краже, когда искала свои деньги. Это был очень удачный ответ. А что сказать теперь? Рассказать им о Рут или сказать, что он ничего не знает?

О'Брайен повторил вопрос, на этот раз очень настойчивым тоном. Дуглас решил, что сейчас самое время отвлечь внимание копов от своей персоны. «В пятницу днем сюда заходила Рут Ламбстон. Она забрала письмо, которое Симус послал Этель. И она угрожала, что расскажет вам, как Этель была мною недовольна, в том случае, если я хотя бы заикнусь про Симуса». Дуглас сделал паузу и на одном дыхании выпалил: «Этот ножик был здесь, когда она заходила. Когда я вышел в спальню, Рут стояла у стола. С тех пор я его не видел. Вы лучше ее спросите, зачем ей понадобилось красть нож».

* * *


После истеричного звонка Симуса в субботу днем Рут удалось дозвониться домой начальнице отдела кадров своей компании. Это она послала адвоката Роберта Лэйна в полицейский участок.

Когда Лэйн привез Симуса домой, Рут была уверена, что ее муж на грани инфаркта и была уже готова везти его в скорую помощь в госпиталь. Симус яростно сопротивлялся, но согласился лечь в постель. Он прошаркал в спальню; воспаленные глаза вот-вот готовы были разразиться слезами — сломленный раздавленный человечек.

Лэйн ожидал Рут в гостиной, чтобы поговорить. «Я не специализируюсь на подобных преступлениях, — начал он без обиняков. — А вашему мужу нужен хороший адвокат».

Рут кивнула.

«Из того, что он рассказал мне в такси, у него есть шанс рассчитывать, что его признают невиновным или совершившим преступление в состоянии временного психического расстройства».

Рут похолодела. «Он признался, что убил ее?»

«Нет. Он сказал мне, что толкнул ее и когда она потянулась за ножом для разрезания конвертов, он попытался его отнять. Во время этой драки она порезала себе правую щеку. Он еще рассказал, что нанял какого-то типа из тех, что постоянно околачиваются в его баре, звонить ей и угрожать».

Губы Рут помертвели. «Я это узнала только вчера ночью».

Лэйн пожал плечами. «Ваш муж не выдержит серъезного допроса. Мой вам совет — пусть он лучше признается в малом и расскажет то, что рассказал мне. Ведь вы полагаете, что это он убил, не так ли?»

«Да».

Лэйн поднялся. «Я уже говорил, что это не моя сфера, но я порасспрашиваю и найду вам кого-нибудь. Прошу прощения».

В полном отчаянии Рут несколько часов просидела, не шевелясь. В десять она посмотрела новости и услышала, что бывший муж Этель Ламбстон подвергся допросу в связи с ее смертью. Рут поспешла выключить телевизор.

События последней недели снова и снова проносились у нее в голове, как видеопленка, работающая в режиме «повтор». Десять дней назад душераздирающий звонок от Дженни: "Мама, какое унижение! На счету нет денег и чек вернулся. Меня вызывали в бухгалтерию. " С этого все и началось. Рут вспомнила, как она кричала на Симуса, стараясь оскорбить его побольнее. "Это я подтолкнула его к тому, что он потерял рассудок, " — подумала она.

Частичное признание. Что это означает? Непредумышленное убийство? Сколько за это могут дать? Пятнадцать лет? Двадцать? Но он спрятал ее тело. В какую же историю он влип, скрыв преступление! И как он мог оставаться таким спокойным?

Спокойным? Симус? Тот нож в его руке, которым он перерезал женщине горло... Невероятно.

На память Рут пришел эпизод, породивший потом в их семье ходовую шутку в те дни, когда они еще могли смеяться. Симус зашел в родзал, когда родилась Марси и — потерял сознание. Он не вынес вида крови. "Они больше волновались за твоего отца, чем за нас с тобой, " — говорила потом Рут дочери. «Это был первый и последний раз, когда я позволила пустить папу в родзал. Лучше пусть сидит в баре, чем путаться под ногами у врача».

Симус, который смотрит, как кровь хлещет из горла Этель, который запихивает ее тело в пластиковый мешок, вытаскивая его из квартиры. Рут вспомнила, как в новостях рассказывали, что с одежды Этель были срезаны все бирки. И у Симуса хватило хладнокровия проделать все это, а потом увезти тело и спрятать его в парке? "Нет, этого просто быть не может, " — решила Рут.

Но если он не убивал Этель, если он оставил ее так, как он уверяет, тогда моя и начищая нож, она уничтожила следы, которые могли бы навести на кого-то другого...

Все это подействовало на Рут так ошеломляюще, что она уже не была в состоянии продолжать свои размышления. Она устало поднялась и направилась в спальню. Дыхание Симуса было ровным, но вот он зашевелился. «Рут, побудь со мной». Когда она легла рядом, он обнял ее и снова уснул, положив голову ей на плечо.

Уже было три часа ночи, а Рут все еще размышляла, пытаясь найти какой-то выход. И словно бы в ответ на невысказанные мольбы, ей вдруг пришло на память, что последнее время она очень часто сталкивается в супермаркете с бывшим комиссаром полиции Керни. Он всегда так открыто улыбается и говорит: «Доброе утро». А однажды, когда у нее разорвался пакет с покупками, он остановился и принялся ей помогать. Комиссар нравился ей, несмотря на то, что глядя на него, она всегда думала о тех деньгах, которые вырвав у Симуса и его детей, Этель тратила на тряпки в магазине его дочери.

Керни жили в Шваб-Хаус на 74-ой улице. Завтра она и Симус пойдут туда и добьются встречи с Комиссаром. Он должен знать, как им поступить. Она может ему открыться. В конце концов Рут заснула с мыслью, что ей просто необходимо кому-то довериться.

* * *


Впервые за последние годы она проспала все утро в воскресение. Она оперлась на руку и посмотрела на будильник, было уже четверть двенадцатого. Яркий солнечный свет проникал в комнату сквозь неплотно прилегающие шторы. Рут посмотрела на Симуса. Во сне с его лица исчезло выражение тревоги и страха, которое так действовало ей на нервы, сейчас проступили черты того привлекательного мужчины, которым он когда-то был. Девочки похожи на отца, у них его чувство юмора. Ведь он был когда-то и остроумным, и уверенным в себе. А потом все покатилось. Непомерно подскочила стоимость ренты за бар, начали жаловаться соседи, постоянные клиенты уходили один за другим. И еще эти алименты — каждый месяц!

Рут осторожно вылезла из кровати и подошла к бюро. При безжалостном свете стало заметнее, какое оно пошарпанное. Она старалась как можно тише открыть крышку, но она скрипела, не поддаваясь. Симус заворочался.

«Рут». Он еще не проснулся окончательно.

«Лежи, — сказала она мягко. — Я позову тебя, когда завтрак будет готов».

Как раз, когда она снимала с огня бекон, раздался телефонный звонок, это были девочки. Они слышали об Этель. Марси, старшая, сказала: «Мам, нам, конечно, жаль ее, но ведь это означает, что мы больше ничего не должны, правда?»

Рут постаралась придать своему голосу веселость. «Да, похоже, так. Мы как-то еще не привыкли к этой мысли». Она позвала Симуса к телефону.

Рут представляла, каких усилий мужу стоило сказать: «Конечно, это ужасно радоваться чьей-то смерти, но мы радуемся лишь освобождению от нашего бремени. А сейчас расскажи мне, как поживают наши куколки-сестрички? Мальчики не пристают, я надеюсь?»

Рут приготовила бекон, жареные яйца, тосты, кофе, выдавила свежий апельсиновый сок. Она подождала, пока Симус поест, и подлила ему еще кофе. Потом уселась напротив него за старый дубовый стол, который им когда-то пришлось принять в подарок от его тетушки, старой девы, и сказала: «Нам надо поговорить».

Положив локти на стол и опершись подбородком на руки, она смотрела на свое отражение в покрытом пятнами зеркале буфета, мимолетно отмечая про себя, что она выглядит маловпечатляюще. Полинявший халат, некогда прекрасные светло-русые волосы поредели и стали серыми, круглые очки на маленьком лице придают ему измученный вид. Она отогнала от себя эти не относящиеся к делу мысли и продолжила: «Когда ты рассказывал мне, как оттолкнул Этель, как она порезалась ножом, как ты заплатил кому-то, чтобы ей угрожали, я решила тогда, что ты сделал и следующий шаг. Я решила, что это ты убил ее».

Симус не отрываясь смотрел в чашку с кофе. "Будто там ответы на все вопросы, " — подумала Рут. Потом он выпрямился и посмотрел прямо в глаза жене. Долгий сон, хороший завтрак и разговор с девочками как будто придали ему силы. "Я не убивал Этель, — сказал он. — Я просто пугал ее. Черт побери, я и сам был испуган. Я никогда не предполагал, что толкну ее, но это было бессознательно. Она порезалась, потому что схватила нож, а я вырвал его и снова бросил на стол. Она сильно испугалась, именно в эту минуту она и сказала: «Ладно, ладно. Ты можешь оставить алименты».

"И это было в четверг днем, " — сказала Рут.

«В четверг около двух часов, там очень тихо в это время. Ты же знаешь, в каком положении мы очутились из-за этого возвращенного чека. Я ушел из бара в половине второго, Дэн остался за меня. Он подтвердит».

«Ты вернулся в бар?»

Симус допил кофе и опустил чашку на блюдце. «Да, я должен был вернуться. А потом я пошел домой и напился. И пил все выходные».

«Кто-нибудь тебя видел? Ты выходил за газетами?»

Симус улыбнулся — грустная, вымученная улыбка. «Я был не в состоянии читать». Он подождал ее реакции, потом на его лице промелькнула надежда. "Ты мне веришь, " — сказал он неуверенно и удивленно.

«В пятницу и еще вчера я тебе не верила, — ответила Рут. — А теперь верю. Я точно знаю, что у тебя ни за что не хватит духу так запросто схватить нож и перерезать кому-то горло».

"Что и говорить, ты отхватила подарок в моем лице, " — тихо сказал Симус.

Рут оживилась. «Могло быть и хуже. Теперь перейдем к делу. Мне не понравился этот адвокат, да он и сам признался, что тебе нужен кто-нибудь другой. Я хочу попытаться кое-что предпринять. В последний раз поклянись, что ты не убивал Этель».

«Клянусь жизнью. — Симус растерялся. — Девочками клянусь».

«Нам нужна помощь. Настоящая квалифицированная помощь. Я вчера вечером смотрела новости, там говорили о тебе. О том, что ты подвергся допросу. Сейчас им нужны доказательства. Нам необходимо рассказать кому-то всю правду, чтобы нам дали грамотный совет или порекомендовали опытного адвоката».

* * *


Весь день Рут уговаривала, доказывала, приводила аргументы, склоняя Симуса согласиться. В половине четвертого они оделись в свои «семисезонные» пальто, Рут — прочное и аккуратное, Симус — застегнутое лишь на одну среднюю пуговицу, и отправились в Шваб-Хаус через три квартала от их дома. По дороге они почти не разговаривали. День был не по сезону ярким, и люди явно наслаждались солнечным теплом. Глядя на детишек, спешащих за своими радостно возбужденными родителями с шариками в руках, Симус улыбался. «Помнишь, мы как-то в воскресенье повели девочек в зоопарк? Как хорошо, что его снова открыли».

Швейцар в Шваб-Хаус сообщил, что ни комиссара Керни, ни мисс Керни нет дома. Растерянная, Рут попросила позволить им подождать. С полчаса они сидели рядышком на диване в холле, и Рут начала уже сомневаться, надо ли было вообще сюда приходить. Она только открыла рот, чтобы предложить Симусу уйти, как дверь отворилась и в холл вошло четыре человека — отец и дочь Керни и с ними еще двое людей.

Пока решительность не покинула ее окончательно, Рут поспешила им навстречу.

* * *


«Майлс, я хотела, чтобы ты все-таки дал им возможность все рассказать». Они были на кухне. Джек резал салат, Нив размораживала макароны с соусом, оставшиеся с обеда в четверг.

Майлс готовил сухое мартини для себя и Джека. «Нив, ни в коем случае я не позволю, чтобы мне морочили голову. Ты проходишь свидетелем по этому делу. Как это я дам ему возможность рассказать, как он случайно в потасовке убил Этель, и не заявлю об этом?! Да я считаю это своим долгом».

«Я совершенно уверена, что он хотел рассказать тебе что-то другое».

«Все будет так, как положено тому быть. Я тебе обещаю, что Симус Ламбстон и его жена будут подвергнуты самому тщательному допросу. Не забывай, что если этот скользкий племянничек говорил правду, то Рут Ламбстон стащила нож, как я понимаю, не в качестве сувенира на память. Я сделал все, что мог. Я позвонил Питу Кеннеди. Он чертовски хороший криминальный адвокат, и они встретятся завтра утром».

«И чем они будут платить твоему чертовски хорошему адвокату?»

"Если Симус Ламбстон чист, он укажет нашим парням, что они лают не на то дерево. Если виновен — Пит сможет сделать так, чтобы ему было предъявлено обвинение не в убийстве второй степени, а в непредумышленном убийстве с отягчающими обстоятельствами.

За обедом Нив показалось, что Джек уводит беседу в сторону нарочно, чтобы разговор не перескочил на Этель. Он пропросил Майлса рассказать о некоторых нашумевших в свое время процессах, а на эту тему Майлс мог говорить бесконечно. Когда только они убирали со стола, Нив сообразила, что Джек знал об этих процессах очень много, а ведь материалы о них не публиковались на Среднем Западе. "Ты специально искал материалы о Майлсе в старых газетах, " — обвинила она.

Он совершенно не смутился. «Да, я искал. Эй, оставь эту кастрюлю в раковине, я вымою. Ты сломаешь себе ногти».

«Это невероятно, — думала Нив. — Столько всего за одну неделю!» Казалось, что Джек всегда был рядом. Что произошло?

Она знала, что произошло. А потом знобящий холод пронизал все ее тело. Моисей только мельком взглянул на Землю Обетованную, зная, что никогда не войдет туда. Почему она вспомнила это? Почему она чувствовала себя так, как будто что-то главное ускользает от нее? Почему, глядя на траурную фотографию Этель, она видела там еще что-то, глубоко скрытое, как будто Этель говорила: «Погоди, ты увидишь, что это».

Что ЭТО? Нив задумалась.

Смерть.

Вечерний выпуск новостей был полон рассказами об Этель. Сделали видеомонтаж ее яркого прошлого. Журналистам явно не хватало захватывающих, броских новостей, и Этель помогла заполнить этот пробел.

Только закончилась программа, как зазвонил телефон. Это была Китти Конвей. Ее чистый мелодичный голос звучал торопливо. «Нив, прошу прощения за беспокойство, но я только что пришла домой. Когда я вешала пальто, я увидела, что ваш отец забыл свою шляпу в шкафу. Завтра в конце дня я буду в городе, так что я могу завезти вам ее».

Нив удивилась. «Подождите минуточку, я его позову». Поднеся телефон к Майлсу, она прошептала: «Ты ведь никогда ничего не забываешь, что же случилось?»

«О, очаровательная Китти Конвей! — радостно приветствовал ее Майлс. — Я вообще удивлен, что вы нашли эту чертову шляпу». Положив трубку, Майлс взглянул на Нив. Вид у него был глуповатый. «Она подъедет завтра к шести часам. А потом я пригласил ее на обед. Хочешь пойти тоже?»

«Естественно, нет. Если только тебе не нужна дуэнья. В любом случае я должна подойти на 7 Авеню».

Стоя в дверях, Джек спросил: «Скажи мне, если я становлюсь надоедливым, но если нет, давай пообедаем завтра вместе».

«Ты и сам хорошо знаешь, что ты не надоел. И идея вместе пообедать — замечательная, но тебе придется подождать моего звонка. Я не могу сказать, когда это точно будет. Я позвоню тебе от дяди Сала, обычно я захожу к нему напоследок».

«Мне все равно. Только хочу тебе сказать одну вещь — будь осторожна. Ты важный свидетель в деле Этель и, глядя сегодня на этих людей — Симуса Ламбстона и его жену, мне стало неспокойно. Эти люди доведены до крайней точки. Виновны или нет, они заинтересованы, чтобы расследование прекратилось. Их желание раскрыть свои карты твоему отцу могло быть спонтанным, а могло быть и тщательно продуманным. Я хочу сказать, что убийцы не останавливаются перед новым преступлением, если кто-то мешает им».




11


В понедельник у Денни был выходной, так что его отсутствие в кафе ни у кого не могло вызвать подозрений. Но ему требовалось еще алиби на этот день. Необходимо, чтобы кто-то подтвердил, что вся время он провел в постели. "Боюсь, я подхватил грипп, " — пожаловался он, встретив в холле уборщика, хотя того это совершенно не интересовало. Вчера Большой Чарли звонил ему сюда: «Или кончай с ней, или мы подыщем кого-нибудь, кто сможет это сделать».

Денни прекрасно знал, что это может означать. Его не оставят просто так, он уже достаточно знает, чтобы быть нежелательным. Кроме всего прочего, ему хотелось получить вторую половину денег.

План был продуман им тщательно. Он сходил на угол в аптеку и, сопровождая каждое свое слово кашлем, попросил фармацевта посоветовать ему на этот случай лекарство, которое он может приобрести без рецепта. Вернувшись домой, он завел об этом разговор с глупой старой шлюхой, которая жила через две двери от него и постоянно набивалась в подруги. Через пять минут он вышел от нее с чашкой вонючего чая в треснутой кружке.

«Это вылечит все, что угодно, — говорила она Денни. — Я загляну к тебе попозже».

«Попозже сделай мне, пожалуйста, еще чаю», — жалобно попросил он.

Денни сходил в душ, которым пользовались жильцы со второго и третьего этажа, по дороге пожаловавшись на судороги старому пьянчужке, который терпеливо ждал, пока освободится кабинка. Пропустить Денни без очереди тот отказался.

В своей комнате Денни тщательно упаковал всю одежду, которой пользовался, выслеживая Нив. Кто знает, вдруг какой-нибудь из швейцаров окажется очень наблюдательным и сможет описать, что за тип околачивался вокруг Шваб-Хаус. Или хотя бы та назойливая старуха со своей собачонкой, у нее было время его рассмотреть. Когда будет убита дочь бывшего Комиссара, копы пустят в ход все возможное и невозможное, на этот счет у Денни не было никаких сомнений.

С одеждой все просто — он бросит ее в ближайший мусорник. Сложнее всего не упустить из виду Нив, когда она будет выходить из своего магазина на 7 Авеню. Но он решит, что делать по ходу действия. У Денни был серый спортивный костюм, совершенно новый. Никто еще не видел его в этом костюме. В парике с прической панка и больших очках он будет похож на рассыльного, которых множество гоняет по всему городу на велосипедах, сбивая с ног прохожих. Он возьмет в руки большой конверт и будет поджидать, пока Нив выйдет. Скорее всего, она возьмет такси. Тогда он тоже сядет в другое такси и наплетет водителю историю о том, что у него украли велосипед, а ему срочно надо доставить бумаги этой даме.

Денни слышал собственными ушами, как Нив Керни говорила одной из тех богатых старых дур, которые могут выбрасывать такие огромные бабки на одежду, что у нее встреча в половине второго.

Но всегда надо иметь время в запасе — он встанет напротив ее магазина раньше.

Поскольку он будет выглядеть как панк, то даже неважно, если после смерти Керни водитель такси сообразит что к чему.

Составив план, Денни затолкал узел со старыми тряпками под продавленную кровать. "Ну и дыра, " — думал он, окидывая взглядом убогую комнатенку. Тараканы, вонь. А этот письменный стол — просто старая, выкрашенная в желтый цвет, развалюха. Но когда он сделает свою работу и получит вторые десять тысяч, останется только дождаться окончания условного срока. И уж тогда он быстро свалит отсюда. Господи, неужели он когда-нибудь отсюда уедет!

Все утро Денни бегал в туалет и жаловался на боли всем, кто только его слушал. В полдень эта карга — соседка постучалась в дверь и протянула ему еще одну чашку чаю и полузасохший рогалик. Денни сделал еще несколько вылазок в уборную. Стараясь не вдыхать резкую вонь, он стоял за запертой дверью кабинки, до тех пор, пока в очереди люди не начинали возмущаться.

В четверть первого он подошел, еле волоча ноги, к пьянчужке: «По-моему, мне легче. Пойду немного посплю». Его комната находилась на втором этаже, и из окна, выходящего в переулок между домами, можно было достать до выступа крутой крыши, которая выдавалась над нижним этажом. За несколько минут он надел спортивный костюм, нахлобучил парик, очки, выбросил сверток с лохмотьями в переулок и спустился вниз.

Сверток он оставил в глубоком кишащем крысами мусорнике позади дома на углу 100 — и 8-ой улиц и вошел в электричку, следующую до пересечения Лексингтон и 86-ой улицы. По дороге он не забыл купить конверт и карандаш, написал большими буквами на конверте «Срочно» и занял свой наблюдательный пост напротив «Нив Плейс».

* * *


В понедельник в десять часов утра корейский грузовой самолет, вылетевший рейсом 771 получил разрешение на посадку в аэропорту Кеннеди. Грузовики из «Гордон Стюбер Текстайлс» ожидали, чтобы забрать ящики с костюмами и спортивной одеждой и перевезти на склады в Лонг Айленд Сити — склады, которые никогда не фигурировали в документах компании.

Еще кое-кто ожидал этот груз: полиция и ФБР были готовы произвести самый большой за последние десять лет арест в связи с перевозкой наркотиков. "Потрясающая идея, " — заметил один из сотрудников полиции другому. Переодетые в униформу летных механиков, они стояли перед ангаром в ожидании самолета. «Я видал, как наркотики прятали в мебель, в кукол, в собачьи ошейники, даже в детские подгузники, но чтобы в туалеты от дизайнеров...»

Самолет сделал круг, приземлился и остановился перед ангаром. В одно мгновение посадочная полоса была наводнена людьми из ФБР.

Через десять минут вскрыли первый ящик. Разрезали швы великолепно сшитого льняного пиджака. Чистый, без примесей, героин посыпался в пластиковый пакет, подставленный шефом оперативников. «Боже милостивый! — воскликнул тот в ужасе, — Только в этом ящике запрятано не меньше, чем на пару миллионов. Скажите, чтобы везли сюда Стюбера».

В девять сорок утра сотрудники ФБР ворвались в офис Гордона Стюбера. Его секретарша попыталась загородить им дорогу, но ее решительно отстранили. Без всякого выражения на лице Стюбер выслушал предупреждение о даче ложных показаний. Так же бесстрастно он позволил надеть на себя наручники. Но внутренне он весь кипел, в нем клокотала смертельная ярость, и направлена она была на Нив.

Когда его выводили, он задержался и сказал плачущей секретарше: «Мэй, ты должна отменить все мои встречи. Смотри, не забудь».

По ее глазам он понял, что секретарша догадалась, что он имел в виду. Она не будет упоминать о том, что в среду вечером Этель Ламбстон атаковала Гордона в его же офисе и сообщила, что она в курсе всех его делишек.

* * *


Всю ночь в воскресенье Дуглас Браун метался на тонких перкалевых простынях Этель. Она снилась ему. То ему виделось, как Этель машет бокалом «Дом Периньон» в Сан Доменико со словами: «За тряпку Симуса». То как Этель с презрением говорит ему: «Ну, сколько ты прихватил на этот раз?» Потом приснилось, что полиция пришла, чтобы забрать его.

В десять часов утра в понедельник позвонили из судмедэкспертизы. Как бы в продолжение ночного кошмара от Дугласа требовали уточнить, как он планирует поступить с останками Этель. Дугу пришлось приложить усилие, чтобы его голос не звучал равнодушно. «Тетушка выражала желание быть кремированной после смерти. Не могли бы вы подсказать, что я должен в таком случае делать?»

Этель на самом деле как-то говорила, что хочет лежать рядом со своими родителями в Огайо, но послать урну, решил он, будет намного дешевле, чем транспортировать гроб.

Ему дали номер телефона крематория. В голосе женщины, с которой он говорил, чувствовалась забота и желание ободрить. Она справилась о его финансовых возможностях. Дуг пообещал, что перезвонит и набрал номер бухгалтера Этель. Но тот уезжал на выходные и только сейчас узнал ужасную новость.

«У меня имеется копия завещания мисс Ламбстон, я заверял его, — сказал он. — Она была к вам очень привязана».

«Я тоже любил ее всей душой». Дуг повесил трубку. Ему теперь потребуется время, чтобы привыкнуть к тому, что он богат. Во всяком случае, в его представлении.

Если только все пройдет гладко.

Ему казалось, что он готов к приходу копов, но быстрый негромкий стук в дверь и затем предложение проехать с ними для допроса вывели его из состояния равновесия. Он насмерть перепугался, когда в полицейском участке ему зачитали предупреждение о даче ложных показаний. «Вы, должно быть, шутите».

«Мы действуем в ваших интересах, — мягко заметил детектив Гомес. — Помните, Дуг, что вы имеете право не отвечать на вопросы, вы можете позвонить адвокату, и в любое время вы можете остановить допрос».

Дуг подумал о квартире Этель; о ее деньгах; о той цыпочке с работы, которая удивленно на него таращилась; о том, что он может бросить работу и высказать наконец все тому подонку, который был его непосредственным начальником. Он выбрал позу человека, изо всех сил стремящегося помочь следствию: «Я готов ответить на любые вопросы».

Но первый же, заданный детективом О'Брайеном, поставил Дуга в тупик: «В прошлый четверг вы пошли в банк и сняли со своего счета четыреста долларов, которые получили стодолларовыми банкнотами. Не стоит это отрицать, мы все проверили. Это те самые деньги, которые мы нашли в квартире, не так ли, Дуг? Так зачем же вам надо было класть туда деньги, если вы говорили, что тетушка зря вас обвиняла?»

* * *


Майлс уснул в полночь, а проснулся в половине шестого, зная, что раз проснулся, то уснуть снова не удастся. Нет ничего более отвратительного, чем лежать в постели безо всякой надежды снова раствориться в объятиях Морфея. Он встал, накинул халат и вышел в кухню.

Сварив себе чашку свежего кофе без кофеина, он шаг за шагом обдумывал события этой недели. Возникшее поначалу успокоение, вызванное смертью Никки Сепетти, потускнело. Почему?

Он окинул взглядом кухню. Прошлым вечером он отметил про себя то, что Джек помогал Нив убирать после ужина. Джек привычно чувствует себя на кухне. Майлс слегка улыбнулся, вспомнив собственного отца. Замечательный человек. Сам, называла его мать, когда говорила о нем. Но, Бог свидетель, папа никогда тарелку не отнес в раковину, не сидел с ребенком, пылесос даже в руки не брал. Теперешние молодые мужья не такие. Лучше.

А каким мужем для Ренаты был он сам? Неплохим, по мнению людей. «Я любил ее, — Майлс произнес это вслух почти шепотом. — Я гордился ею. Нам было хорошо вместе. Но вряд ли я до конца ее понимал. В какой же степени я был сыном своего отца? Воспринимал ли я всеръез все, что она делала, не считая роли матери и жены?»

Вчера или позавчера вечером он рассказывал Джеку Кэмпбэлу, что Рената научила его разбираться в винах. «Я тогда старался изо всех сил наверстать пробелы в своем образовании, — думал Майлс, вспоминая, как он до встречи с Ренатой составлял сам себе культурную программу. — Билеты в Карнеги Холл. Билеты в оперу. Обязательные, как работа, посещения Музея изящных икусств».

Рената превратила эти утомительные посещения в восхитительные походы, полные открытий. А вернувшись с оперы домой, Рената напевала услышанные мелодии своим сильным чистым сопрано. "Мило, caro, ты, наверное, единственный ирландец, которому медведь наступил на ухо, " — поддразнивала она его.

«После прекрасных одиннадцати лет, проведенных вместе, мы только начинали познавать друг друга».

Майлс поднялся и налил себе вторую чашку кофе. Но почему так тревожно? Что-то он силится понять и это что-то ускользает от него. Что же это? Что? «О, Рената, — умолял он. — Я не знаю, почему так беспокоюсь за Нив. За эти семнадцать лет я сделал все, что было в моих силах. Но она и твоя дочь. Что ей угрожает?»

Вторая чашка кофе подняла его настроение и он подумал, что все его страхи — нелепость. Когда, позевывая, в кухне появилась Нив, он довольно бодро сказал: «А этот твой издатель здорово управляется с кастрюлями».

Нив усмехнулась, наклонилась чмокнуть Майлса в макушку и ответила: «Итак, „очаровательная Китти Конвей“. Я одобряю, Комиссар. Уже пора взглянуть на женщин. В конце концов, ты не молодеешь». И она ловко увернулась от шлепка, зная, что он непременно последует.

* * *


Собираясь на работу, Нив одела бледно-розовый с серым костюм от Шанель, украшенный золотыми пуговицами, серые кожаные туфли и в тон к ним сумку на длинном ремне. Волосы она гладко зачесала в пучок.

Майлс одобрительно кивнул. «Мне нравится этот наряд. Лучше, чем та шахматная доска, которую ты натянула в субботу. Должен сказать, что у тебя мамин вкус к одежде».

«Похвала от сэра Хьюберта — высшая похвала». Уже стоя в дверях, Нив оглянулась: «Комиссар, не можешь ли ты потакнуть мне и запросить медэкспертизу проверить, не была ли Этель одета уже после смерти?»

«Я не думал об этом».

«Пожалуйста, подумай. И даже если ты не согласен, сделай это для меня. И еще: как ты думаешь, Симус Ламбстон и его жена пытались просто обвести нас вокруг пальца?»

«Не исключено».

«У них это неплохо получилось. Но, Майлс, послушай меня и не перебивай. Последним, кто видел Этель живой был ее бывший муж Симус. Мы знаем, что это было в четверг во второй половине дня. Пусть кто-нибудь спросит его, в чем она была одета? Могу поспорить, что это был легкий шерстяной цветной халат, который она практически не снимает, когда сидит дома. Этого халата нет в шкафу. В поездки Этель никогда его не берет. Майлс, не смотри на меня так. Я знаю, что я говорю. Получается, что Симус — или кто-то другой — убил Этель, когда она была в халате, а потом переодел ее».

Нив открыла дверь. Майлс подумал, что она ждет от него какой-нибудь реакции или, как обычно, ироничного тона. Он только спросил безразличным голосом: «Смысл?»

«Смысл в том, что если Этель была после смерти переодета, то ее бывший муж не имеет к этому никакого отношения. Ты же видел, как одета его жена и он сам. Они имеют такое же представление о моде, как я о полетах в космос. А вот тот скользкий тип по имени Гордон Стюбер мог бы подсознательно выбрать что-нибудь из своей одежды и одеть Этель в костюм в том виде, как он продавался».

Уже закрывая за собой дверь, Нив добавила: «Убийца всегда оставляет свою визитную карточку, ты сам всегда говорил, Комиссар».

* * *


Адвоката Питера Кеннеди часто спрашивали, не имеет ли он отношения к тем Кеннеди. Он и в самом деле обладал несомненным сходством с бывшим Президентом. Этому мужчине с квадратным волевым лицом, сильным телом было едва за пятьдесят, в рыжеватых волосах мелькало совсем немного седины. Он начинал свою карьеру в качестве помощника генерального прокурора и с тех самых пор прочно сдружился с Майлсом Керни. После такого срочного звонка Майлса, Пит отменил деловую встречу в одиннадцать часов и согласился увидеться с Симусом и Рут Ламбстон в своем офисе, расположенном в центре города.

Сейчас он слушал, скептически разглядывая измученные лица супругов. Время от времени адвокат прерывал их рассказ вопросами. «Значит, вы утверждаете, мистер Ламбстон, что толкнули вашу бывшую жену так сильно, что она упала навзничь, потом вскочила, схватила нож, который использовала для разрезания конвертов, и вы в драке, пытаясь забрать у нее нож, порезали ей щеку».

Симус кивнул. «Этель видела, я был готов убить ее».

«И убили?»

«Нет. — Ответил он смущенно. — Я имел в виду, что если бы в тот момент, когда я толкнул ее, она умерла, я был бы доволен. Она превратила мою жизнь в ад, и это длилось двадцать лет. Когда она поднялась, я вдруг осознал, что могло случиться. Но Этель здорово испугалась. Она сказала, что я могу забыть про алименты».

«А потом...»

«Я ушел. Пошел в бар, потом домой и напился. Я хорошо знал Этель, было бы в ее духе привлечь меня за физическое насилие. Она уже как-то пыталась подать на меня в суд за то, что я опаздывал с алиментами. — Он невесело рассмеялся. — Один раз это случилось, когда родилась Дженни».

Пит продолжал задавать вопросы и вырисовывалась следующая картина: Симус боялся, чтобы Этель не подала жалобу, потому что спустя какое-то время, поразмыслив, она, естественно, начала бы требовать алименты; то, что Этель согласилась отказаться от денег, он выложил Рут, что само по себе было глупо с его стороны. А Рут начала давить на Симуса, чтобы Этель подтвердила сказанное письменно, что привело этого недотепу в неописуемый ужас.

«И затем вы опустили в ящик и чек, и письмо и вернулись потом в надежде забрать их?»

Симус сцепил руки на коленях. Он и сам понимал, что все это звучит неубедительно и глупо. Но он и сам дурак. И у него никак не поворачивался язык рассказать про угрозы.

«После того четверга тридцатого марта вы больше не виделись и не разговаривали со своей бывшей женой Этель Ламбстон?»

«Нет».

«Он чего-то не договаривает, — думал Пит. — Но для начала и этого достаточно». Он наблюдал, как Симус Ламбстон, расслабившись, откинулся в вишневом кожаном кресле. Ничего, скоро он его раскрутит так, что тот сам все выложит, сейчас лучше не переборщить. Пит повернулся к Рут Ламбстон. Она сидела рядом с мужем в напряженной позе с испуганными глазами. Пит видел, что Рут уже начинает бояться откровений Симуса.

«Моего мужа могут привлечь к ответственности за то, что он толкнул Этель?» — спросила она.

"Этель Ламбстон нет в живых, так что подать в суд уже некому, " — ответил Пит, хотя, конечно, с формальной точки зрения полиция могла бы возбудить дело. «Миссис Лабстон, я считаю себя неплохим знатоком людей. Вы уговорили своего мужа поговорить с комиссаром Керни. С бывшим комиссаром, — поправил себя Пит. — Вы были правы — вам нужна сейчас помощь. Но я могу вам помочь только в том случае, если вы будете говорить правду. Существует что-то, что вы старательно обходите молчанием, и я обязан знать, что это».

Оба — Симус и этот эффектный адвокат — уставились на Рут. Наконец она решилась: «По-моему, я выбросила орудие убийства».

* * *


Спустя час, собравшись уходить, Симус согласился пройти тест на детекторе лжи — Пит Кеннеди уже не доверял своему чутью. В самом конце беседы Симус признался, что нанимал какого-то спившегося болвана, из тех, что все время ошиваются в баре, чтобы тот угрожал Этель. "Одно из двух: либо он просто безбожно глуп, либо очень умело ловчит, " — решил Питер и мысленно обращаясь к Майлсу сообщил, что не от всех клиентов, которых посылает ему друг, он в восторге.

* * *


Новость об аресте Гордона Стюбера подобно цунами захлестнула Центр Моды. Не переставая звонили телефоны: «Нет, это не из-за подпольных фабрик, все этим занимаются. Здесь пахнет наркотиками». И главный вопрос: «Зачем? Он и так крутит миллионами. Его накрыли с нелегальными фабриками, потом началось расследование в связи с неуплатой налогов. Несколько хороших адвокатов — и дело могло тянуться годами. Но наркотики!» Через час пошли шуточки в духе черного юмора: «Не раздражайте Нив Керни, а то вам придется сменить свои золотые часы на стальные браслеты».

* * *


Энтони делла Сальва, окруженный льстивыми помощниками, работал над последними штрихами к показу моделей своей осенней коллекции, которая должна будет состояться на следующей неделе. Это была очень неплохая коллекция. Новый парень, которого он взял прямо со скамьи Технологического института Моды, был просто гениальным. "Ты второй делла Сальва, " — приговаривал Сал Энтони Роджиту, сияя. Это была его наивысшая похвала.

«Или будущий Мэйнбочер», — бормотал себе под нос Роджит, маленький, тонколицый, с гладко зачесанными прямыми волосами. Но тоже улыбался Салу в ответ. За эти два года он приобрел уверенность, что сможет открыть собственное дело. Он отчаянно боролся с Салом, чтобы включить в его новую коллекцию «Тихоокеанские» мотивы с их мерцающими полутонами и яркими красками, с затейливыми рисунками, заимствованными у заманчивого и загадочного подводного царства. По его замыслу они должны были украсить аксессуары одежды — шарфы, носовые платки, пояса.

Сал категорически был против.

«Это же самое прекрасное из всего, что вы создали. Это ваша марка». Когда работа была завершена, Сал вынужден был признать, что Роджит оказался прав.

Сал узнал новости о Гордоне Стюбере в половине четвертого. В том числе и шутки по этому поводу. Он тут же позвонил Майлсу: «Ты слышал, что произошло?»

«Нет, — Голос Майлса звучал раздраженно. — Мне не докладывают обо всем, что происходит на Уан Полис — плаза». Взволнованные интонации Сала всколыхнули предчувствие беды, которое преследовало его весь день.

«А надо бы, — парировал Сал. — Послушая, Майлс, всем известно, что Стюбер был связан с преступным миром. То, что Нив разгласила о том, что он нанимает на работу людей без Грин-карт — это одно, но она невольно повлекла за этим и другое — арест за наркотики на сто миллионов долларов».

«Сто миллионов! Я никогда не слышал ничего подобного».

«Тогда включи радио. Моя секретарша только что слышала. Я вот что думаю, может, тебе стоит сейчас нанять охрану для Нив. Присмотри за ней! Конечно, она твоя дочь, но я тоже имею право волноваться».

«Ты имеешь право. Я поговорю с ребятами из центра и подумаю над этим. Я как раз пытался ей дозвониться, она уже ушла с 7 Авеню. Сегодня закупочный день. Она зайдет к тебе?»

«Она обычно забегает ко мне под конец. И она знает, что я хочу показать ей новые модели. Ей должно понравиться».

«Как только увидишь ее, передай, чтобы она мне позвонила. Скажи, что я жду ее звонка».

«Скажу».

Майлс уже прощался, когда вдруг вспомнил: «Как твоя рука, Сал?»

«Нормально, не надо быть таким неуклюжим. Гораздо важнее книга, которую я испортил, я чувствую себя свиньей».

«Не переживай, она высыхает. У Нив теперь новый поклонник — издатель, он взялся ее подреставрировать».

«Ни в коем случае. Это моя забота. Я пришлю кого-нибудь за ней».

Майлс улыбнулся. «Сал, ты, несомненно, хороший дизайнер, но Джек Кэмпбелл, я уверен, тоже хорошо знает свое дело».

«Майлс, я настаиваю».

«Все, пока, Сал».

* * *


В два часа Симус и Рут Лабстон вернулись в офис Питера Кеннеди, чтобы подвергнуться тестированию на детекторе лжи. Пит убедил их, объяснив что будет оговаривать с полицией следующее условие: когда дело дойдет до суда, показания четы Лабстон не будут использованы для возбуждения против них ни дела по применению физического насилия, ни дела по уничтожению улики".

Эти два часа в ожидании тестирования Рут и Симус провели в маленьком кафе, не будучи в состоянии не то что пообедать, но даже проглотить несколько кусочков бутербродов, которые поставила перед ними официантка. Но оба заказали по второй чашке чаю. Симус нарушил молчание: «Как тебе этот адвокат?»

"Мне кажется, он нам не верит, « — Рут повернула голову и взглянула прямо в глаза мужу. — Но если ты говоришь правду, то мы поступаем правильно».

* * *


Этот тест напомнил Рут, как ей в последний раз снимали электрокардиограмму. Разница была лишь в том, что все эти приборы фиксировали совсем другие импульсы. Специалист, проводящий процедуру, был равнодушно любезен. Он спросил ее возраст, расспрашивал о работе, о семье. Потом Рут рассказывала о девочках; она начала расслабляться, в голосе зазвучала нотка гордости. «Марси... Линда... Джинни...»

Потом пошли вопросы о том, как она явилась в квартиру Этель, как забрала со стола нож для разрезания конвертов, как принесла его домой, мыла, чистила и в конце концов оставила в корзинке в индийском магазине на 6 Авеню.

Когда все закончилось, Пит Кеннеди попросил подождать ее в приемной и впустил Симуса. Следующие сорок пять минут она просидела, изводя себя мрачными мыслями. «Как мы смогли докатиться до такого! — Думала она. — Люди подумают, что уж если мы ходим в суд, то нас непременно посадят».

Приемная производила впечатление. Красивый кожаный диван, украшенный гвоздиками с золотыми шляпками, — «Стоит не меньше шести — семи тысяч». Такой же диванчик поменьше. Круглый стол красного дерева, заваленный новыми журналами. Прекрасные эстампы в стиле модерн на обшитых панелями стенах. Рут заметила, что секретарша бросает на нее любопытные взгляды. Как она выглядит в глазах этой молодой, аккуратно одетой женщины? Рут попыталась представить. Простая женщина, одетая без затей — дешевое платье из зеленой шерсти, практичные туфли; из не слишком аккуратной прически выбиваются пряди волос. «Она, наверное, сомневается, под силу ли нам оплатить здешние услуги. Правильно сомневается».

Дверь из коридора, ведущего в кабинет Пита Кеннеди открылась и на пороге возник он сам, улыбающийся спокойно и поощрительно. «Будьте добры, зайдите ко мне, мисс Ламбстон. Все в порядке».

Когда вышел сотрудник, который задавал вопросы, Кеннеди положил на стол перфокарты. «Вообще-то мне бы не хотелось сразу давать этому ход. Но вы волнуетесь за своих дочерей, поскольку пресса постоянно упоминает Симуса в качестве подозреваемого. Предлагаю вот что: я свяжусь с отделом, который занимается этим убийством и потребую немедленного проведения тестирования на детекторе, чтобы прекратить всяческие третирующие вас нападки. Предупреждаю, если они согласятся на немедленное проведение теста, то мы должны будем особо оговорить, что результаты теста будут приняты во внимание на суде. Я полагаю, они пойдут на это. Я также рассчитываю уговорить их закрыть глаза на некоторые мелкие правонарушения, которые вы совершили».

Симус нервно сглотнул. Его лицо, влажное от пота, сияло. "Сделайте это, " — сказал он.

Кеннеди поднялся. «Сейчас три часа. Мы еще можем застать их сегодня. Подождите, пожалуйста, в приемной, пока я посмотрю, что можно сделать».

Спустя полчаса он вышел. «Все в порядке. Пойдемте».

* * *


Считается, что понедельник — легкий день для всех магазинов, но как определила Нив: «Это не про нас». Едва в половине десятого открылась дверь, магазин наполнился людьми. Майлс пересказал опасения Сала в связи со всей этой шумихой вокруг смерти Этель, но проработав без передышки почти до двенадцати, Нив сухо заметила Юджинии: «Похоже, куча людей совершенно не связывают в сознании смерть и одежду из моего магазина». И потом добавила: «Позвони-ка, закажи кофе и сэндвичи».

Когда заказ был доставлен в кабинет, она подняла глаза и удивленно вздернула брови: «О, я ожидала увидеть Денни. Надеюсь, он не уволился?»

Жуликоватого вида посыльный лет девятнадцати плюхнул сумку на ее стол. «У него по понедельникам выходной».

Когда за ним закрылась дверь, Нив насмешливо скривилась: «Ну и обслуживание!» Не без опаски она сняла крышку со стаканчика, из-под которой повалил пар.

Через несколько минут позвонил Джек: «У тебя все в порядке?»

Нив улыбнулась: «Конечно, даже не просто в порядке, а замечательно. Потрясающее утро».

"Может, ты возьмешь меня на свое обеспечение? Я сейчас бегу на ланч, у меня встреча с агентом. Он уж точно не будет от в восторге от такой идеи. — Джек отставил шутливый тон. — Нив, запиши номер телефона. Если я тебе понадоблюсь, то следующие пару часов я пробуду в «Фо сизонс».

«Я как раз собиралась наброситься на сэндвич с тунцом. Ты можешь принести мне все, что останется от твоего ланча».

«Нив, я говорю серъезно».

Нив перестала смеяться. «Джек, у меня в самом деле все хорошо. Ты только прибереги аппетит до обеда. Я позвоню тебе где-то в шесть — семь».

Юджиния скептически наблюдала за Нив. «Как я понимаю, издатель?» — сказала она, когда Нив положила трубку.

«Ага». Нив развернула сэндвич. Едва она успела надкусить, как телефон зазвонил снова.

Это был детектив Гомес. «Мисс Керни, я исследовал фотографии Этель Ламбстон, сделанные после смерти, и должен сказать, что у вас хорошо развита интуиция. Действительно, она могла быть одета уже после того, как ее убили».

«Да». Кусок сандвича застрял у Нив в горле, лицо похолодело. Она чувствовала, что Юджиния наблюдает за ней.

«Я специально попросил, чтобы мне увеличили фотографии. Пока нет еще результатов всех исследований, и, как удалось установить, тело было перенесено, поэтому сейчас трудно сказать, были ли вы правы. Но я вас вот о чем хотел спросить: могло такое случиться, чтобы Этель Ламбстон вышла из дому в порванном чулке?»

«Никогда». Нив сразу вспомнила, что в тот раз, когда ее пригласили идентифицировать одежду Этель, она обратила внимание на спущенную петлю на ее чулке.

«Мне тоже так думается, — согласился Гомес. — При вскрытии и исследовании трупа ниточки нейлона были обнаружены под ногтем на ноге. Петля спустилась в то время, когда чулок натягивали. Если Этель Ламбстон одевалась сама, то это значит, что к дорогому костюму она одела столь непрезентабельного вида чулки. Мне бы хотелось с вами потолковать об этом в ближайшие пару дней. У вас найдется время?»

Повесив трубку, Нив подумала, что как раз сегодня утром она говорила об этом Майлсу. Чем больше она узнавала Симуса Ламбстона, тем больше она убеждалась в том, что он с его полным отсутствием интереса к моде не мог одеть окровавленное тело своей бывшей супруги. Она вспомнила, что сказала Майлсу напоследок: Гордон Стюбер — вот кто автоматически мог выбрать ту блузку, которая изначально входила в ансамбль.

В дверь негромко постучали и в кабинет быстро вошла секретарша. «Нив, — прошептала она, — миссис Пот уже здесь. А ты знала, Нив, что арестован Гордон Стюбер?»

Всеми силами стараясь сохранять спокойствие и улыбаясь, Нив помогла своей богатой клиентке выбрать три вечерних платья от Адольфо, каждое из которых стоило от четырех до семи тысяч; два костюма от Донны Каран, один на полторы тысячи, другой на две с лишним; туфли-лодочки, ботинки и сумочку. Миссис Пот — убийственно элегантная дама, давно перешагнувшее свое шестядисятилетие, — громко заявила, что ювелирные украшения ее не интересуют. «Неплохо, но я предпочитаю свои собственные, настоящие». Под конец ей тем не менее пришлось признаться: «Эти смотрятся лучше». И она купила все, что ей предложила Нив.

Нив проводила миссис Пот до ее лимузина, припаркованного прямо у входа в магазин. Мэдисон Авеню была запружена любителями пошататься по магазинам и нищими. Создавалось впечатление, что все вышли насладиться солнышком, невзирая на необычно холодный для этого времени года воздух. Переведя взгляд, Нив заметила парня в сером спортивном костюме, который стоял у стены здания напротив. Что-то в нем показалось ей знакомым, но тут же забыв об этом, она быстро зашла обратно в магазин и поспешила к себе в кабинет. Подкрасив губы, она взяла портфель и попросила Юджинию: «Присмотри тут. Если я не вернусь, закрой, пожалуйста, сама».

Слегка улыбаясь, останавливаясь, чтобы перекинуться приветствиями со знакомыми клиентами, она направилась к выходу. Секретарь уже вызвала такси. Залезая в машину, Нив не обратила внимания, что парень на другой стороне улицы в сером спортивном костюме и с дикой прической панка тоже останавливал такси.

* * *


Снова и снова, так и эдак, Дуг отвечал на одни и те же вопросы. Во сколько он пришел к Этель; почему он решил к ней перебраться; что он может сказать о телефонном разговоре, когда Этель угрожали, если она не оставит в покое Симуса; как получилось, что живя в ее квартире, он целую неделю не отвечал на звонки, а потом передумал, и первый же звонок был с угрозами в адрес Этель?

Дугу снова предложили позвонить и вызвать адвоката, предупредили, что он может не отвечать на вопросы. Но он, как и прежде лишь твердил, что ему нечего скрывать, и адвокат ему не нужен.

Он объяснял, что не поднимал трубку, потому что ожидал звонка Этель и боялся, что она прикажет ему убираться. «Единственное, что я знал, это то, что она собиралась уехать на месяц, а мне негде было жить».

Почему он снял деньги со счета, разменял на стодолларовые банкноты и порассовывал их по всей квартире?

«О'кей. Да, я взял у Этель деньги, которые она припрятала, но потом я вернул их на место».

Почему он утверждал, что ничего не знал о завещании Этель, когда на нем повсюду обнаружены отпечатки его пальцев?

Дуг запаниковал. «Я просто начинал подумывать, может, что случилось, и просмотрел записную книжку Этель. Я увидел, что она отменила все свои встречи после той пятницы, когда мы должны были встретиться у нее. Это меня поначалу успокоило. Но соседка рассказала, что бывший муженек Этель, эта тряпка, подрался с ней, а потом заявился еще раз, когда я был на работе. Следом его жена буквально вломилась в квартиру и у меня на глазах порвала чек на алименты. Вот я и стал думать, не случилось ли чего».

«И тогда, — в голосе детектива О'Брайена зазвучали нотки сарказма, — вы решили отвечать на телефонные звонки. И тут же услышали, как кто-то угрожал вашей тетушке? А следующий звонок был из окружной прокуратуры Роклэнда, и вас очень кстати известили о том, что обнаружено тело?»

Дуг почувствовал, что у него взмокли подмышки. Он беспокойно заерзал, пытаясь поудобнее усесться на деревянном стуле с высокой прямой спинкой. По ту сторону стола оба детектива внимательно наблюдали за ним: О'Брайен — с грубо вылепленным мясистым лицом и Гомес, темноволосый, с подбородком, как у бурундука. Ирландишка и латинос. "Все, с меня хватит, " — сказал Дуг.

Лицо О'Брайена стало жестким. «Ну, тогда иди, прогуляйся, сынок. Только сначала будь любезен ответить еще на один вопрос. Ковер у стола твоей тети был заляпан кровью. Кто-то приложил немало усилий, чтобы ее отмыть. Дуг, перед тем, как перейти туда, где ты сейчас работаешь, ты, кажется, работал в „Сиэрс“ в отделе чистящих средств для мебели и ковров, не так ли?»

Дикий страх заставил Дуга подскочить. Он так оттолкнул стул, что тот перевернулся. «Да идите вы!..» Эти слова вырвались у Дуга, когда он уже выскакивал из кабинета.

* * *


Денни рисковал, останавливая такси сразу, как Нив Керни впрыгнула в свою машину. Поэтому зная, какие болтливые таксисты, он как бы запыхавшись, крикнул: «Какой-то подонок спер мой велосипед. Давай дуй за этим такси. Если я не отдам письмо той девке, с меня снимут голову».

Шофер — вьетнамец равнодушно кивнул, круто развернулся на встречную полосу, ловко подрезал показавшийся автобус, проехал по Мэдисон Авеню и свернул налево на 58-ую улицу. Денни забился в угол и сидел, опустив голову так, чтобы его нельзя было разглядеть в зеркало заднего вида. Шофер обронил лишь единственную фразу: «Придурки. Сопрут все, что можно кому-то толкнуть».

"У этого косоглазого классный английский, " — вяло подумал Денни.

На перекрестке 7 Авеню и 36-ой улицы впереди идущее такси проскочило вперед на светофоре и они потеряли его из виду. "Извиняюсь, " — сказал шофер.

Денни наверняка знал, что Нив выйдет на следующем квартале или где-нибудь рядом. А сейчас ее такси, должно быть, еле тащится в потоке других машин. "Ну, пусть увольняют. Я сделал все, что мог, " — произнес он вслух, расплатился и не спеша вышел. Боковым зрением он проследил, как его такси снова двинулось вдоль 7 Авеню. В следующее мгновение Денни развернулся в обратную сторону и изо всех сил помчался к перекрестку.

Район Гармента, как всегда, бурлил. Огромные машины в ожидании разгрузки закрывали всю проезжую часть, создавая пробки на дороге. Посыльные на роликах прокладывали себе дорогу в толпе. Рассыльные из магазинов, не обращая внимания ни на пешеходов, ни на автомобили, толкали перед собой громоздкие стойки с одеждой на вешалках. Торопливо шли одетые с иголочки мужчины и женщины, останавливались, возбужденно что-то обсуждали, невзирая на шум и сутолоку вокруг.

"Лучшего места, чтобы затеряться и не придумаешь, " — удовлетворенно подумал Денни. На середине квартала он увидел такси, припаркованное у обочины, и выходящую из него Нив Керни. Но до того, как Денни смог подойти к ней поближе, она скрылась в здании. Денни перешел улицу и занял наблюдательный пост, скрывшись за громадным грузовиком. "Тебе, Керни, впору саван заказывать, а не бегать за этими модными тряпками, " — пробубнил он себе под нос.

* * *


Тридцатилетний Джим Грин был назначен следователем недавно. Этому повышению по службе он был обязан своей удивительной, на уровне интуиции, способности правильно оценить ситуацию и найти единственно верное решение.

Сейчас же в его обязанности входило дежурство в госпитале у кровати детектива Тони Витале. Это было скучно, это было не совсем то, чем хотелось бы заниматься Джиму, но это было исключительно важно. Если бы Тони лежал в отдельной палате, Джим бы нес свое дежурство у дверей. Но в отделении интенсивной терапии ему приходилось сидеть на медсестринском посту и восемь часов подряд — в течение своей смены — наблюдать, насколько хрупка человеческая жизнь. Об этом постоянно напоминали мониторы, которые вдруг начинали тревожно сигналить, и тогда все врачи и медсестры бросались к постели больного, чтобы еще кого-то отвоевать у смерти.

Джим старался занимать как можно меньше места в маленькой тесной комнатке, что было не так уж сложно при его худощавости и невысоком росте. Через четыре дня медсестры перестали относится к нему, как к чему-то неодушевленному и не слишком желательному. Их объединяла особая забота о молодом крепыше-полицейском, отчаянно боровшемуся за свою жизнь.

Джим прекрасно знал, что значит быть секретным агентом, сидеть за одним столом с хладнокровными убийцами, осознавать, что в любой момент тебя могут раскусить. Он понимал беспокойство по поводу Нив Керни, которая могла быть убита по заказу Никки Сепетти; он почувствовал облегчение, когда Тони, напрягая последние силы, пытался сказать им: «Никки... не приказывал убивать... Нив Керни...».

Визит комиссара полиции с Майлсом Керни пришелся как раз на дежурство Джима, и у того была возможность пожать Керни руку. Легенда! Керни был достоин этого прозвища. Как он, должно быть, страдал, понимая, что Сепетти может не остановиться и добраться и до его дочери.

Комиссару передали слова матери Тони о том, что тот пытается что-то рассказать. Всех медсестер предупредили, чтобы звали Джима в любое время, как только Тони заговорит.

Это случилось в понедельник в четыре часа дня. Родители Витале только что ушли, их лица светились надеждой. Наперекор всему Тони был уже вне опасности. Медсестра вошла, чтобы посмотреть, все ли в порядке. Через мгновение Джим, который наблюдал за ней сквозь стеклянную перегородку, увидел, как сестра махнула ему рукой. Джим тотчас вскочил.

В вены на руке Тони капельками вливалась глюкоза; по трубочкам, вставленным в ноздри, поступал кислород. Его губы шевелились. Он что-то шептал.

"Он назвал свое имя, " — сказала Джиму сестра.

Джим покачал головой. Склонившись, он почти приложил свое ухо к губам Тони и расслышал: «Керни. — И потом, уже еле-еле, — Ни...»

Он коснулся руки Витале. «Тони, я из полиции. Ты сейчас сказал: „Нив Керни“, так? Если да, сожми мою руку».

Он ощутил едва уловимое пожатие. «Тони, — сказал он. — Когда ты попал сюда, ты пытался рассказать о заказе на убийство. Ты хочешь сейчас поговорить об этом?»

"Вы беспокоите больного, " — запротестовала сестра.

Джим посмотрел на нее. «Он коп, хороший коп. Ему станет легче, если он сможет высказать то, что хочет». Джим еще раз повторил свой вопрос на ухо Витале.

И снова почувствовал легкое движение его руки.

«Хорошо. Ты хочешь что-то сказать о Нив Керни и о заказе». Джим повторил то, что удалось произнести Тони Витале, несмотря на протесты сестры. «Тони, ты сказал: „Никки не заказывал“. Может быть, это только часть того, что ты хотел сказать». Внезапно Джима словно озарило: «Тони, когда ты пытался сказать, что Никки Сепетти не приказывал убить Нив Керни, может, ты хотел сказать, что это сделал кто-то другой?»

Спустя мгновение его рука ощутила судорожное сжатие.

«Тони, — взмолился Джим, — ну, попытайся. Я буду следить за твоими губами. Скажи мне, кто это, если знаешь».

Как будто вопросы этого парня эхом откликнулись в гулком туннеле. Тони Витале испытал огромное облегчение от того, что может теперь предупредить о такой серьезной опасности. Сейчас в его памяти возникла ясная картина: Джо, рассказывающий Никки о том, что Стюбер заказал убийство. Тони не может заставить свой голос звучать, но он в состоянии медленно шевелить губами, складывая их, чтобы показать — стю, и растягивая — бер.

Джим внимательно следил за ним. "Я думаю, он сказал что-то вроде «Трю...».

Но тут вмешалась сестра: "А по-моему, это было «Стю — бер».

Перед тем, как снова провалиться в глубокий целительный сон, тайный агент, детектив Энтони Витале сжал руку Джима и даже ухитрился кивнуть головой.

* * *


После того, как возмущенный Дуглас Браун так спешно ретировался, следователи О'Брайен и Гомес принялись за обсуждение тех фактов, которые уже были известны. Они пришли к единому мнению, что Дуг Браун — дерьмо, а его история шита белыми нитками; что он подворовывал у своей тетушки; что все его россказни о том, почему он не брал трубку — чистейшей воды ложь, и что он насмерть перепугался, когда нашли труп Этель и поэтому наплел про угрозы по телефону.

О'Брайен попытался принять позу «для размышления» — откинулся в кресле и положил ноги на стол. Но стол был слишком высок, и ему пришлось опустить ноги на пол, ворча при этом по поводу никуда не годной мебели. Потом он изрек: «Дивные личности окружали эту Этель Ламбстон. Бывший муж — тряпка, племянник — вор. Но я могу сказать, что из этих двух подонков Этель укокошил ее бывший».

Гомес покосился на коллегу. У него имелось свое мнение на этот счет, но он не хотел выкладывать его сразу. Он сделал вид, будто идея только что пришла ему в голову, и принялся рассуждать: «Предположим, она была убита дома».

О'Брайен пробормотал что-то в знак согласия.

«Если ты и мисс Керни правы, — продолжал Гомес, — то кто-то переодел Этель, срезал все бирки с одежды и, наверное, выбросил ее чемоданы и сумку».

О'Брайен изобразил согласие; он сидел, полуприкрыв глаза, размышляя.

«Вот в этом все дело». Гомес решил, что сейчас самое время изложить свою теорию. «Зачем Симус спрятал тело? Это же чистая случайность, что оно было найдено так скоро. Ему бы надо было продолжать платить алименты. С другой стороны, разве прятал бы тело племянник, да еще уничтожив то, что помогло бы установить личность убитой? Если бы Этель не нашли, тело успело бы разложиться, и ему пришлось бы семь лет ждать ее денежек, а потом еще и немало потратиться на юристов. Если кто-то из них и сделал это, то он как раз хотел, чтобы тело было обнаружено, не так ли?»

О'Брайен поднял руку. «Ты слишком высокого мнения об умственных способностях этих мерзавцев. Мы их еще потрясем хорошенько, чтобы понервничали. Рано или поздно один из них скажет: „Я не хотел этого делать“. Увидишь, это будет муж. Спорим на пятерку, ты — за племянника?»

Телефонный звонок избавил Гомеса от этого выбора. Обоих детективов немедленно вызывал к себе комиссар.

Направляясь в центр города в полицейской машине, О'Брайен и Гомес прикидывали, как будут оценены их действия; комиссар был прекрасно осведомлен об этом деле. Но и они не теряли время зря.

Было четверть пятого, когда следователи вошли в кабинет комиссара.

* * *


Комиссару полиции Херберту Шварцу пришлось слушать уже продолжение спора. Следователь О'Брайен и слышать ничего не хотел в защиту Симуса Ламбстона. «Сэр, — почтительно обратился он к Хербу, — Я совершенно уверен, что это дело рук бывшего мужа. Дайте мне еще три дня и я докажу это».

Херб был склонен пойти ему навстречу и разрешить, когда в кабинет вошла секретарша. Он извинился и торопливо проследовал в заднюю комнату. Спустя минут пять он вернулся и спокойно сказал: «Мне только что сообщили, что, возможно, по заказу Гордона Стюбера должна была быть убита Нив Керни. Мы допросим его немедленно. Это не лишено логики: Нив рассказала всем о его нелегальных цехах, а в ходе следствия открылись еще и его делишки с наркотиками. И Этель Ламбстон шла по следу. В свете таких событий совсем не исключено, что это он приложил руку к ее гибели. Так что я хочу сегодня же либо прижать, либо исключить муженька. Начните с того, что требует его адвокат. И пусть он сегодня пройдет тестирование на детекторе».

«Но...» — начал было О Брайен, но взглянув на выражение лица комиссара, предпочел не продолжать.

* * *


Через час в разных кабинетах проводили допрос Гордона Стюбера, который не внес еще десять миллионов в качестве залога, и Симуса Ламбстона. Адвокат Стюбера уселся рядом со своим клиентом, словно желая своим телом защитить того от вопросов О'Брайена.

«Что вам известно о заказном убийстве Нив Керни?»

Гордон Стюбер выглядел безукоризненно, несмотря на то, что несколько часов провел в камере предварительного заключения. Он как будто не осознавал всю серъезность своего положения и на вопрос следователя только прыснул от смеха: «Вы что, шутите? Хотя сама по себе мысль неплохая».

В другой комнате Симус, выпущенный пока под расписку о невыезде, снова рассказывал свою историю, опутанный проводами детектора. Уже второй раз за этот день. Он все время уговаривал сам себя, что это то же самое. Но на самом деле, это было не совсем то же. Неприязненные, словно каменные лица следователей, крошечная комнатка, наводящая мысль о клаустрофобии, сознание того, что в его виновности почти уверены — все это заставляло его трепетать. Не помогали и подбадривающие комментарии адвоката Кеннеди. Симус понял, что сделал ошибку, согласившись на вторичный тест.

Он едва был в состоянии ответить на первые простые вопросы. А когда добрались до последней встречи с Этель, ее насмешливое лицо снова встало у Симуса перед глазами. Он опять ощутил беспомощность своего положения и почувствовал, какое наслаждение ей доставляет унижать его. Все дальнейшие вопросы крутились вокруг этой сцены.

«Вы ударили Этель Ламбстон».

«Да». Он бъет в ее челюсть кулаком. Ее голова запрокидывается. «Она схватила нож для конвертов и бросилась на вас».

Ее лицо, искаженное ненавистью. Нет — лишь презрением. Она знает, что он в ее руках. Она кричит: «Хам! Я упеку тебя за решетку!», дотягивается до ножа и кидается на Симуса. Тот перехватывает нож и в то время, как они борются за него, Симус режет ей лицо. А потом она видит его глаза. "Ладно, все, можешь не присылать деньги, " — говорит она.

Потом...

«Вы убили свою бывшую жену Этель Ламбстон?»

Симус закрыл глаза. «Нет, нет...»

* * *


Питеру Кеннеди не нужно было подтверждения О'Брайена того, что он и так понял. Адвокат проиграл.

Симус провалил этот тест.

* * *


Второй раз за этот день Херб Шварц позвал следователей Гомеса и О'Брайена посовещаться. Сейчас он сидел и слушал с невозмутимым лицом, но глаза его глядели как-то затравленно.

Вот уже час Херб мучительно размышлял, стоит ли рассказывать Майлсу о том, что Гордон Стюбер заказал убийство Нив. Он понимал, что этого может оказаться достаточно, чтобы спровоцировать второй инфаркт.

Если Стюбер уже заказал, то не поздно ли остановить это? Прекрасно отдавая себе отчет в том, какой может быть ответ, у Херба все холодело внутри. Нет. Если даже делу дан ход, они используют пять — шесть человек из бандюг, прежде чем все будет организовано, потому что убийца не должен быть в курсе, чей заказ он выполняет. Вполне возможно, что они наймут кого-то иногороднего, и тот уберется сразу, как только дело будет сделано.

«Нив Керни. Боже мой, — думал Херб, — Я не вправе это допустить». Ему было тридцать четыре и он служил помощником комиссара, когда убили Ренату. До самой смерти он будет помнить лицо Майлса Керни, когда тот опустился на колени у тела своей жены.

А теперь дочь?

Расследование развеяло уверенность в том, что Стюбер обязательно имеет отношение к смерти Этель Ламбстон. Симус Ламбстон не прошел тест на детекторе, и О'Брайен не скрывал, что по его мнению именно он перерезал горло своей первой жене. Херб попросил О'Брайена еще раз повторить свои аргументы.

Какой тяжелый день! О'Брайен, раздраженный, передернул плечами, но встретив холодный взгляд комиссара, уважительно промолчал. Четко и логично, как будто он сам был тому свидетелем, следователь изложил свои доводы относительно этого чертова Симуса Лабстона. «Когда вернулся чек за обучение, жена устроила ему грандиозный скандал. Он надломлен, он доведен до отчаяния. И он отправляется к Этель. Соседка четырьмя этажами выше слышит их ругань. На выходные он даже не показывается в баре. Никто не видит его. Моррисон-парк он знает, как свой собственный дворик, вместе с девочками он проводил там выходные. Через пару дней он бросает в почтовый ящик Этель письмо, где благодарит ее за свое освобождение от уплаты алиментов, и вместе с ним случайно вкладывает в конверт чек, который не собирался посылать. Он возвращается, чтобы забрать его. В том, что он ударил и порезал Этель Ламбстон он признается. Должно быть, потом разоткровенничался с женой, потому что она выкрала орудие убийства и избавилась от него».

«Вы его нашли?» — перебил следователя Шварц.

«Сейчас наши ребята занимаются этим. И в конце концов, сэр, — он не прошел тест на детекторе».

"Но прошел такой же тест в офисе у адвоката, " — вставил Гомес. Не глядя на партнера, он решил, что пора высказать и свои соображения. «Сэр, я говорил с мисс Керни. Она уверена, что в том, как была одета Этель Ламбстон, что-то не так. Исследование трупа показало, что колготки были порваны в то время, как она одевала их. Когда она натянула колготки на правую ногу, носок зацепился и по всей длине впереди спустилась петля. Мисс Керни утверждает, что Этель Ламбстон не могла выйти на улицу в таком виде. Я тоже так считаю. Женщина, которая уделяет одежде столько внимания, не станет так ходить, тем более, что переодеть колготки — дело нескольких секунд».

«У вас при себе результаты исследования трупа и фотографии из морга?» — спросил Херб.

«Да, сэр».

Взяв конверт, Херб принялся за изучение снимков, стараясь отбросить всякую предубежденность и быть объективным. На первом — рука, лежавшая на земле; далее — скрюченный окоченевший труп, извлеченный из пещерообразного углубления, он уже начал разлагаться. Укрупненным планом показана челюсть Этель, фиолетово-сине-черная, и кровавый шрам на щеке.

Херб взял еще один снимок. Сфотографирован участок от подбородка до основания горла. Комиссар содрогнулся от вида жуткой раны. Независимо от того, что он уже далеко не первый год служит в полиции, подобные свидетельства человеческой жестокости все еще глубоко задевали его.

Но дело было не только в этом.

Херб нервно сжал фотографию. То, как перерезано горло. Этот длинный след от ножа вниз к основанию горла и потом к левому уху — характерный удар — он уже где-то видел однажды точно такой. Херб потянулся к телефону.

Когда комисар Шварц давал запрос в архив, голос его оставался спокойным, несмотря на почти шоковое состояние.

* * *


Нив поняла, что ее мысли совсем далеки от спортивной одежды, которую она собиралась заказывать. Сначала она зашла в «Гарднер Сепарейтс». Шорты и футболки с контрастного цвета куртками смотрелись хорошо и неплохо были пошиты. Она уже представляла себе, как они будут выглядеть в начале лета в витрине, изображающей пляжную сцену. Выбор был сделан, и хотя оставались еще дела, она никак не могла сосредоточить свое внимание. Сославшись на занятость, Нив попросила ее принять в следующий понедельник и почти сбежала от чересчур усердного продавца, который во что бы то ни стало жаждал продемонстрировать ей новые купальники: "Они потрясающие! Вы будете без ума от них. "

Выйдя на улицу, она растерялась. "Лучше всего было бы пойти сейчас домой. Мне надо побыть в тишине, " — сказала она себе. У Нив начинала болеть голова, она чувствовала, как боль, словно обручем, стягивает ей лоб, и подумала, что никогда раньше не страдала мигренями. Она в нерешительности остановилась у входа в здание.

Ей еще нельзя было идти домой. Перед тем, как сесть в машину, миссис Пот попросила присмотреть простое белое платье для небольшого домашнего свадебного торжества. «Только не слишком затейливое, — объяснила она. — Моя дочь разорвала уже две помолвки. Священник помечает теперь день ее венчания карандашом. Но на этот раз, похоже, свадьба все-таки состоится».

Нив планировала поискать платье в нескольких местах. Сейчас она свернула направо, потом остановилась — нет, скорее всего она найдет то, что ей надо в другом месте. Поворачивая, Нив бросила взгляд через дорогу. Парень в сером спортивном костюме и огромных темных очках, с большим конвертом под мышкой и с дурацким панковским гребешком на голове спешил по направлению к ней, лавируя между машинами. На какое-то мгновение их глаза встретились, и у Нив внутри будто звоночек просигналил тревогу. Усилилась стягивающая боль во лбу. Проезжающий мимо грузовик закрыл от нее рассыльного, и, разозлившись вдруг на себя, Нив быстро пошла своей дорогой.

Было половина пятого. Солнце бросало длинные косые тени. Нив поймала себя на том, что чуть ли не молилась, чтобы найти подходящее платье в первом же месте. «И на сегодня — все, — решила она. — Схожу к Салу».

Она припомнила, как тщетно пыталась убедить тогда Майлса, что это очень важно, какая блуза была одета на Этель в день смерти. А вот Сал поймет ее.

* * *


Прямо с ланча Джек Кемпбелл пошел на совет редакторов и пробыл там до половины пятого. Вернувшись к себе в кабинет, он попытался сосредоточиться на почте, отобранной для него Джинни. Письма горой лежали на столе, но Джеку не удалось заставить себя думать о них. Его охватило чувство, что что-то происходит не так, не правильно, что-то ускользает от него. Что?

Вошла Джинни и остановилась в дверях, которые отделяли кабинет Джека от комнаты, где она работала. Женщина задумчиво изучала его. За тот месяц, что Джек принял на себя руководство «Живонс энд Маркс», она успела очень привязаться к новому шефу и восхищалась им. После двадцати лет работы с его предшественником Джинни боялась, что не сможет привыкнуть к перемене или что новый руководитель не захочет оставить прежних работников.

Опасения оказались напрасны. Сейчас она смотрела на него, бессознательно отмечая про себя его со вкусом выбранный темно-серый костюм, и умилялась его по-мальчишечьи свободно завязанному галстуку под незастегнутой верхней пуговицей рубашки. Ей было ясно, что его что-то беспокоит. Он сидел, уставившись на стену, нахмурив лоб, сцепив руки под подбородком. Может, что-то неприятное случилось на собрании? Она знала, что были другие претенденты на этот высокий пост, и они до сих пор таили обиду, считая, что Джек перебежал им дорогу.

Джинни постучала в открытую дверь. Джек поднял на нее глаза, он был где-то далеко. «Ты медитируешь? — спросила она весело. — Если так, то почта, конечно, подождет».

Джек изобразил улыбку. «Нет, я все думаю о деле Этель Ламбстон. Что-то я забыл и теперь ломаю над этим голову, пытаюсь вспомнить, что именно».

Джинни присела на краешек кресла напротив Джека. «Может, я смогу чем-то помочь. Вспомни тот день, когда она была здесь. Вы провели не больше пары минут, дверь осталась открыта, и мне все было слышно. Она болтала о скандале среди модельеров, ничего особенного. Еще она выспрашивала тебя о возможном гонораре, и ты назвал ей приблизительную цифру. Я не думаю, что ты что-то мог забыть».

Джек вздохнул: «Будем надеяться. Знаешь что, дай-ка мне просмотреть те записи, которые ты отправила Тони. Может, я найду там что-нибудь».

В половине шестого Джинни заглянула к Джеку, чтобы попрощаться. Он кивнул ей с рассеянным видом, углубленный в изучение объемистой папки. Этель собрала своеобразное досье на каждого дизайнера. К биографическим сведениям прилагались копии многочисленных статей из газет и журналов таких, как «Таймс», «Дабл Ю», «Вуменс Веар Дэйли», «Вог» и «Харперс Базаар».

Она провела довольно глубокое расследование. Интервью с дизайнерами были помечены ее различными замечаниями: "Не то, что она говорила для «Вог», «Проверить эти цифры», «Никогда не завоевывала эту награду», «Попробовать порасспросить ее гувернантку, что за одежду она шила для своих кукол»....

Далее шли черновики последней статьи Этель — не меньше дюжины, то тут, то там перечеркнутые и изобилующие вставками.

Джек пролистывал материалы, пока не наткнулся на имя «Гордон Стюбер». Стюбер. Когда Этель нашли, она была одета в его костюм. Нив так горячо настаивала на том, что блузка, которая была на Этель, хоть и относилась к этому костюму, не могла быть надета самой хозяйкой.

С минуту он внимательно читал материал о Гордоне Стюбере и был встревожен, увидев, как часто его имя упоминается в газетных вырезках, собранных за последние три месяца пока велось следствие. Этель изо всех сил расхваливала Нив за то, что та обратила общественное внимание на Стюбера. Окончательный вариант статьи Этель помимо разоблачений в махинациях с налогами и подпольными цехами, содержала еще такую фразу: «Стюбер взял старт еще в бизнесе своего отца, где он кроил подкладку для шуб. Ей-богу, никому за всю историю высокой моды не удавалось сделать столько денег на подкладке и швах, как это удалось нашему неотразимому мистеру Стюберу за последние несколько лет».

Этель взяла это предложение в скобки и поставила пометку «оставить». Джинни рассказывала Джеку, что Стюбер был арестован за наркотики. Неужели Этель раскопала, что он прятал героин в подкладке и швах, когда ввозил свой товар?

"Все сходится, — подумал Джек. — Все сходится с тем, что Нив говорила об одежде Этель в день смерти, и с «грандиозным скандалом», который сулила сама Этель.

Джек размышлял, не позвонить ли Майлсу, но сперва решил показать эти записи Нив.

Нив. Неужели он знаком с ней всего шесть дней! Нет. Шесть лет. Он искал ее с того самого дня, когда увидел в самолете. Джек взглянул на телефон. Он не мог преодолеть своего желания быть сейчас рядом с ней. Он еще и не обнял ее ни разу, а сейчас его руки нестерпимо тосковали по ней. Она обещала позвонить от дяди Сала, когда освободиться.

Сал. Энтони делла Сальва. Известнейший модельер. Следующая подборка статей, зарисовок и вырезок была о нем. Поглядывая на телефон, Джек начал пролистывать материал, собранный на Энтони делла Сальва. В нем было множество рисунков из коллекции «Рифы Тихого океана». "Хоть я и ни черта не смыслю в моде, но могу понять, почему людям это так нравится, " — думал Джек. Казалось, что даже нарисованная, ткань повседневных и вечерних туалетов колышется, словно в воде. Он читал отзывы критики: « Элегантные туники с цветными вставками, которые спадают с плеч наподобие крыльев...», «...мягкие присборенные рукава из тончайшего шифона...», «... простое шерстяное повседневное платье, облегая тело, подчеркивает элегантность...» Не скупились также на похвалы в адрес цветовой гаммы.

* * *


Энтони делла Сальва посетил Аквариум в Чикаго в 1972 году и был зачарован красотой подводного мира и великолепием выставки «Тихоокеанские Рифы».

Переходя из комнаты в комнату, он несколько часов делал зарисовки подводного царства, где неповторимая красота живого мира состязается с дивной прелестью мира растений, где развесили свои ветви коралловые деревья, а каждая из сотен раковин имеет свой особенный неповторимый цвет. Ему удалось передать эти цвета на бумаге в рисунках и сочетаниях, созданных самой природой. Он изучал движения морских обитателей для того, чтобы потом тканями и ножницами воссоздать эту плавающую грацию.

Дамы, повесьте эти вручную сшитые костюмы и вечерние платья с гофрированными рукавами и юбками с воланами на самом видном месте вашего шкафа. Этот год дает вам шанс быть еще прекрасней. Спасибо тебе, Энтони делла Сальва.

* * *


"Полагаю, он и сейчас хорош, " — думал Джек, складывая бумаги. Потом удивился, что же все-таки не дает ему покоя, опять чувство, что он что-то забыл. Что? Он прочитал последний черновик статьи Этель. Сейчас он смотрел на окончательный вариант.

Все листы были обильно испещрены пометками. «Чикаго. Аквариум — проверить, когда он был там!» Этель прикрепила одну из зарисовок из коллекции «Рифов» к первой странице своих черновиков. За ним следовал набросок, сделанный ею самой.

У Джека пересохло во рту. Он уже видел этот набросок совсем недавно. Он видел его на залитой кофе странице поваренной книги Ренаты Керни.

И — Аквариум. «Проверить дату». Конечно! Чувствуя, что холодеет от ужаса, он начинал понимать, что происходит. Он должен быть уверен. Сейчас почти шесть. Значит, в Чикаго около пяти. Он быстро набрал номер справочной службы в Чикаго.

Была одна минута шестого по чикагскому времени, когда ему нетерпеливо ответили: «Будьте добры, позвоните директору завтра утром».

«Скажите ему мое имя. Мы знакомы. Мне необходимо поговорить с ним сейчас же. И учтите, мисс, если я узнаю, что он там, а вы не дали мне поговорить, вы останетесь без работы».

«Соединяю, сэр».

В следующую секунду удивленный голос спросил: «Джек, что случилось?»

Джек произнес свой вопрос скороговоркой. Он чувствовал, как у него холодеют руки. «Нив, — молил он, — Нив, будь осторожна». Он уставился на статью Этель и взгляд его упал на то, что она написала: "Мы приветствуем Энтони делла Сальва за создание «Рифов». Имя делла Сальва было зачеркнуть и сверху написано: "дизайнера «Рифов».

Ответ директора Аквариума был еще тревожнее, чем Джек ожидал: «Ты совершенно прав. И знаешь, что удивительно? За последние две недели ты второй, кто спрашивает меня об этом».

«Ты знаешь, кто тебя еще спрашивал?» — поинтересовался Джек, наперед зная, что он услышит.

«Конечно. Какая-то писательница. Эдит... Ой, нет, Этель. Этель Ламбстон».

* * *


Этот день у Майлса оказался неожиданно очень занятым. В десять часов зазвонил телефон: не мог бы он подойти к двенадцати часам, чтобы обговорить все, связанное с его работой в Вашингтоне? Он согласился позавтракать в «Ок Рум» на площади. До этого он сходил в «Атлетик Клаб», где плавал и брал курс массажа, и испытал тайное удовлетворение от того, что массажист сказал: «Вы снова в прекрасной форме, комиссар Керни».

Майлс видел, что его кожа уже не имеет того мертвенно-бледного оттенка. И изменился он не только внешне, он и чувствовал себя счастливым. «Ну и что, что мне шестьдесят восемь? — разговаривал он сам с собой, повязывая галстук в раздевалке, — Зато я выгляжу здорово».

Но ожидая лифта, он уныло подумал, что ему может только казаться, что он хорошо смотрится, а у женщин другой взгляд на такие вещи. "Может, у Китти Конвей не такое лестное мнение по поводу моей внешности, " — рассуждал Майлс, выходя из холла на южную часть Центральный парка и поворачивая направо на 5 Авеню по направлению к площади.

Завтрак с помощником Президента имел только одну цель. Майлс должен был дать ответ, возглавит ли он Отдел по борьбе с наркотиками. Майлс пообещал принять окончательное решение в течении сорока восьми часов. «Мы надеемся, ответ будет положительным, — сказал ему помощник. — Сенатор Моунихэн тоже склонен так думать».

Майлс улыбнулся. «Я никогда не противоречу Пэту Моунихэну».

Чувство душевного равновесия улетучилось, как только Майлс зашел к себе в квартиру. Он оставил открытым окно, и в столовую залетел голубь. Птица кружила по комнате, садилась на подоконник и в конце концов, покинув комнату, полетела над Гудзоном. "Голубь в доме — к смерти, " — вспомнились Майлсу слова матери.

"Чушь, глупое суеверие, " — подумал он раздраженно, но не смог отогнать от себя дурное предчувствие. Ему захотелось услышать Нив и он быстро набрал номер магазина.

Трубку взяла Юджиния. «Комиссар, она только-только ушла на 7 Авеню. Я сейчас попытаюсь ее догнать».

«Не надо, это не очень срочно, — сказал Майлс. — Но если вдруг она объявится, передай, что я бы хотел с ней поговорить».

Едва он успел положить трубку, как телефон зазвонил. Сал тоже тревожился за Нив.

В течение получаса Майлс размышлял, стоит ли побеспокоить Херба Шварца. Но что он ему скажет? Майлс прекрасно понимал, что потерять сто миллионов на наркотиках — вполне достаточная причина для Стюбера и его сообщников, чтобы искать мести. А Нив указала на Стюбера, и по ее милости началось это расследование.

"Может быть, мне удастся уговорить Нив уехать со мной в Вашингтон, " — рассуждал Майлс, но тут же понял нелепость этой идеи. Вся жизнь Нив здесь, в Нью-Йорке, здесь ее работа, а сейчас, если он еще как-то разбирается в людях, у нее еще есть и Джек Кемпбелл. «Тогда надо забыть о Вашингтоне, — решил Майлс, шагая взад и вперед по столовой. — Я останусь здесь и буду за ней приглядывать. Хочет она или нет, я найму ей телохранителя».

Китти Конвей должна была прийти в шесть. В четверть шестого он пошел в спальню, разделся, принял душ, потом принялся придирчиво выбирать костюм, рубашку и галстук, которые наденет к обеду. Без двадцати шесть он был полностью готов.

Еще много лет назад он сделал открытие: столкнувшись с какой-нибудь неразрешимой проблемой, ему необходимо чем-нибудь занять руки. Это действовало упокаивающе. Вот и сейчас он решил в оставшиеся двадцать минут заняться поломанной ручкой от кофейника.

Майлс снова поймал себя на том, что то и дело невольно бросает оценивающий взгляд в зеркало. Совершенно уже седые волосы тем не менее оставались густыми — в их семействе мужчины не лысели. Но какое это все имеет значение? Что за интерес может представлять бывший комиссар полиции, да еще и с никуда не годным сердцем, для красивой женщины лет на десять младше его?

Стараясь гнать от себя эти мысли, Майлс оглядел спальню. Кровать с пологом на четырех столбиках, большой платяной шкаф, комод, зеркало — все это старинное — свадебный подарок от семьи Ренаты. Майлс смотрел на кровать, живо вспомнив, как Рената, опершись на подушки, держала у груди маленькую Нив. «Cara, cara, mia cara», — ворковала она, легонько касаясь губами лобика ребенка.

Майлс сжал руками спинку кровати, снова в его ушах прозвучало предупреждение Сала: «Береги Нив». Боже мой! Никки Сепетти тоже говорил: «Позаботься о своей жене и дочке».

«Все, хватит! — приказал себе Майлс, выходя из спальни и отправляясь на кухню. — Я превращаюсь в старого неврастеника, который подскакивает от мышиного шороха».

На кухне среди кастрюлей и сковородок он выудил кофейник для эспрессо, из которого в ту встречу в четверг Сал обварил себе руку, принес его в столовую, положил на стол, достал из кладовки инструменты и попытался войти в роль, которую Нив называла «Мистер Починяй».

Рассмотрев кофейник, он никак не мог взять в толк, почему же отвалилась ручка, все винтики были целые и на месте. «Что-то очень странное!» — сказал он вслух сам себе.

Он попытался припомнить, что же именно произошло тогда вечером, когда Сал обжегся...

* * *


В понедельник утром Китти Конвей проснулась в приятном предвкушении. Она уже давно не испытывала такого чувства. Смело отказав себе в удовольствии еще немного вздремнуть, она одела спортивный костюм и отправилась на свою обычную утреннюю пробежку через Риджвуд. С семи до восьми часов — ее обычное время.

Вокруг деревьев по обеим сторонам широких улиц появилась та характерная розоватая дымка, по которой мы определяем, что весна уже пришла. Лишь неделю назад, совершая здесь свою пробежку, Китти увидела, что набухают почки. Она тогда думала о Майке и у нее в голове крутились строчки одного стихотворения: «Что может сделать весна? Только заставить еще больше тосковать по тебе».

На прошлой неделе она с грустью наблюдала за молодой парой, своими соседями. Уезжая утром, молодой муж махнул прощально своей жене и двухлетнему карапузу, и пока машина отъезжала от дома, жена махала ему в ответ. Китти показалось, что только вчера она сама вот так же держала на руках Майкла и махала на прощанье Майку рукой.

Вчера... Тридцать лет назад.

А сегодня она рассеянно улыбалась соседям, подходя к своему дому. С полудня она работает в музее, домой вернется к четырем, как раз, чтобы успеть переодеться и отправиться в Нью-Йорк. Размышляя, не зайти ли к парикмахеру, она в конце концов решила, что сама уложит волосы лучше.

Майлс Керни.

Китти вытащила из кармана ключи и, зайдя в дом, глубоко вздохнула. Пробежки — это хорошо, но, что поделаешь, господи, пятьдесят восемь есть пятьдесят восемь.

Она открыла стенной шкаф в прихожей и посмотрела на шляпу, которую «забыл» Майлс Керни. Когда Китти обнаружила шляпу прошлым вечером, то поняла, что это был всего лишь предлог для Майлса, чтобы увидеться с ней снова. Она вспомнила одну главу в «Доброй земле», где рассказывается о том, что муж оставляет свою трубку как знак того, что этой ночью он вернется к жене. Китти усмехнулась, махнула шляпе рукой и отправилась наверх принять душ.

День пролетел незаметно. В половине пятого она, начав одеваться, никак не могла решить, надеть ли ей черное шерстяное платье простого покроя, с квадратным вырезом у горла, которое делало ее еще стройнее, или остановить свой выбор на бирюзовом костюме, выгодно оттенявшем рыжину ее волос. "Это не так важно, " — решила она и надела костюм.

В пять минут седьмого швейцар позвонил в квартиру Керни и доложив, что пришла гостья, показал Китти дорогу. В семь минут шестого она вышла из лифта. Майлс ждал ее в холле своего этажа.

Она сразу поняла, что что-то не в порядке. Он поздоровался с ней чуть ли не отчужденно. Но инстинктивно Китти почувствовала, что не она причина этой холодности.

Майлс взял ее под руку и повел к дверям своей квартиры. Он помог ей раздеться и рассеянно положил пальто на кресло в прихожей. «Китти, — сказал он, — посидите со мной. Я бьюсь над одной загадкой, это очень важно».

Они прошли в гостиную. Китти окинула взглядом комнату, восхитившись тому, с каким вкусом она обставлена. «Не беспокойтесь обо мне, — сказала она. — Делайте, что вам необходимо».

Майлс вернулся к столу. «Дело в том, — сказал он, размышляя вслух, — что эта ручка не могла отвалиться сама. Ее как будто отломали. Тогда этим кофейником пользовались впервые, хотя, кто знает, сейчас так делают вещи... Но, боже ты мой, неужели Нив могла не заметить, что эта чертова ручка держится на честном слове?»

Китти молчала, понимая, что Майлс не ждет от нее ответа. Она тихо ходила по комнате, любуясь прекрасными картинами и разглядывая фотографии. Она улыбнулась про себя, глядя на трех ныряльщиков, лица которых было трудно узнать на снимке, потому что все трое были в масках, но несомненно это Майлс, его жена и Нив, которой здесь на вид лет семь — восемь. Она, Майк и Майкл, отдыхая на Гаваях, тоже увлеклись подводным плаванием.

Китти посмотрела на Майлса. С озабоченным видом он стоял и держал в одной руке ручку, в другой — кофейник. Она подошла и стала рядом. Ее взгляд скользнул по книге рецептов. Страницы были залиты кофе, но рисунки, потеряв цвет, как будто даже стали более четкими. Китти нагнулась, чтобы поближе их рассмотреть, потом взяла в руки увеличительное стекло. Она изучала их очень внимательно, особенно один. «Прекрасно, — сказала она. — Это, конечно, Нив. Она, должно быть, была первым ребенком, на которого одели модели из коллекции „Тихоокеанских Рифов“. Уверена, она смотрелась очень здорово, не так ли?»

Внезапно Китти почувствовала, как рука Майлса сжала ее запястье. «Как вы сказали? — спросил Майлс. — Как вы сказали!?»

* * *


Надеясь найти нужное ей платье с первой же попытки, Нив зашла в «Эстразис». Демонстрационный зал был набит битком покупателями из «Сакс и Бонуитс», из «Бергдорф», и такими же, как она сама, хозяевами небольших магазинов. У всех на устах было только одно имя — Гордон Стюбер.

"Ты знаешь, Нив, — пожаловался ей покупатель из «Сакса», — У меня застряла целая партия его спортивной одежды. Люди такие смешные. Ты не поверишь, но, когда Гуччи и Нипон были привлечены за уклонения от налогов, их одежда перестала раскупаться. Одна из моих клиенток так и сказала: «Я не собираюсь выкладывать свои денежки этим ненасытным жуликам».

Продавщица прошептала Нив, что ее лучшая подруга, которая работала у Стюбера секретаршей, сейчас просто в отчаянии. «Стюбер был добр к ней, — рассказывала продавщица, — А сейчас, когда у него такие проблемы, она боится, что и ее начнут обо всем подробно выпытывать. Что ей делать?»

«Рассказать правду, — ответила Нив. — И скажи ей, пожалуйста, чтобы она не была к нему столь великодушна. Он не заслужил такой преданности».

Нив предложили на выбор три белых платья, одно из которых, несомненно, подошло бы дочери миссис Пот. Она заказала его, взяв два других на заметку.

В пять минут седьмого она подошла к зданию, где размещался офис Сала. Улицы пустели. Где-то к половине шестого жизнь в Гарменте замирала. Нив вступила в холл и удивилась, не увидев охранника на своем обычном месте за столом в углу. "Вышел, должно быть, в туалет, " — решила она и шагнула в кабинку лифта. После шести часов вечера оставляли работать только один лифт. Дверь уже закрывалась, когда Нив услышала чьи-то торопливые шаги по мраморному полу. За секунду до того, как лифт начал подниматься, Нив смогла бросить взгляд сквозь почти сомкнувшиеся створки. Она увидела серый спортивный костюм и гребешок панка. Ее глаза встретились с глазами парня. Посыльный. В одно мгновение Нив вспомнила, что обратила на него внимание, когда провожала миссис Пот до машины, и потом еще раз, выходя из «Ислип Сепарейтс».

У нее пересохло во рту, она быстро нажала кнопку нужного ей двенадцатого этажа, и потом еще девять кнопок, до самого верхнего. Выйдя из лифта, она пробежала несколько шагов по коридору в поисках Сала.

Дверь в демонстрационный зал была открыта. Нив влетела и захлопнула ее за собой. Зал был пуст. «Сал! — позвала она, начиная паниковать. — Дядя Сал!»

Он тут же появился на пороге своего кабинета. «Что случилось, Нив?»

«Сал, мне кажется, кто-то за мной следит». Нив схватила его за руку. «Пожалуйста, запри дверь».

Сал уставился на нее. «Ты уверена?»

«Да, я видела его три или четыре раза».

Темные, глубоко посаженные глаза, землистое лицо. Вдруг Нив почувствовала, как у нее помертвели губы. «Сал, — прошептала она, — Я знаю его. Он работает в кафе».

«Зачем же он преследует тебя?»

«Не знаю. — Нив подняла глаза на Сала. — Если только Майлс не оказался прав. Неужели все-таки Никки Сепетти хотел меня убить?»

Сал открыл дверь в коридор. Слышен был звук опускающегося лифта. «Нив, — предложил он, — У тебя хватит смелости попытаться кое-что сделать?»

Нив кивнула, не зная, к чему он клонит.

«Я оставлю дверь открытой, и мы будем разговаривать. Если за тобой кто-то следит, то лучше его не спугнуть».

«Ты хочешь, чтобы он меня видел?»

«Да, да. Встань за манекен, а я буду стоять за дверью. Если кто-то войдет, я брошусь сзади. Самое главное, задержать его; необходимо узнать, кем он подослан».

Они посмотрели на индикатор. Лифт какое-то время стоял в холле внизу, потом начал подниматься.

Сал поспешно зашел в свой офис, выдвинул ящик стола, достал пистолет и быстро вернулся к Нив. «После того, как меня обокрали в прошлом году, я получил разрешение, — прошептал он. — Нив, встань за тот манекен».

Как в полусне, Нив подчинилась. Даже при неярком освещении в зале она увидела, что одежда на манекене из новой коллекции Сала. Темные осенние цвета — красный, оттенка клюквы, и темно-синий; коричневый и глубоко-черный. Карманы же, шарфы и пояса блестели и переливались в духе «Рифов». Коралловый, алый, золотой, ультрамариновый, изумрудный, серебряный и голубой сплетались в крошечные копии тех нежных узоров, которые Сал зарисовал в Аквариуме много лет назад. Аксессуары и украшения служили автографом его неповторимого дизайна.

Нив посмотрела на шарф, который коснулся ее лица. Этот орнамент. Наброски. Мама, ты рисуешь меня с фотографии? Мама, но на мне же другая одежда... О, bambola mia, это просто идея, это должно быть очень красиво...

Наброски... Наброски, сделанные Ренатой за три месяца до ее гибели, за год до того, как Энтони делла Сальва потряс мир моды своей коллекцией «Рифы Тихого океана». А на прошлой неделе Сал пытался уничтожить книгу из-за одного из таких набросков.

«Нив, говори мне что-нибудь». В тишине его шепот просвистел, как приказ.

Дверь была приоткрыта, и Нив слышала, как остановился на их этаже лифт. «Я думала... — она старалась, чтобы ее голос звучал естественно. — Мне очень нравится, как ты ввел элементы „Рифов“ в осеннюю тему».

Заскользила, открываясь, дверь лифта. Послышались шаги.

«Я отпустил всех пораньше, — весело сказал Сал. — Они и так с ног сбились, готовились к показу. Мне кажется, что это моя самая лучшая коллекция за последние годы». Ободряюще улыбаясь Нив, Сал отступил за приоткрытую дверь. Приглушенный свет бросал его тень на противоположную стену зала, на фреску, изображающую Тихоокеанские Рифы.

Нив уставилась на стену, коснулась шарфа на манекене. Она пыталась ответить, но не была в состоянии выдавить из себя хоть слово.

Дверь медленно открылась. Нив могла видеть очертания руки и дуло пистолета. Осторожно Денни вошел в зал, ища глазами Нив и Сала. Нив наблюдала, как Сал бесшумно вышел из-за двери и поднял пистолет. "Денни, " — сказал он мягко.

Как только Денни обернулся, Сал выстрелил. Пуля прошла через лоб. Денни выронил оружие и, не издав ни звука, упал замертво.

Ничего не соображая, Нив смотрела, как Сал вытащил из кармана носовой платок, чтобы поднять с пола пистолет Денни, не касаясь его руками.

«Ты убил его, — прошептала Нив. — Совершенно хладнокровно застрелил. Как ты мог это сделать, ведь ты не дал ему и слова сказать!»

«Иначе он убил бы тебя. — Свой пистолет Сал бросил на стол секретаря. — Я только хотел тебя защитить». Он двинулся по направлению к Нив с пистолетом Денни в руке.

«Ты знал, что он будет здесь, — сказала Нив. — Ты знал его имя, ты все знал, потому что ты организовал это».

Обычная отечески-добродушная маска сбежала с лица дядюшки Сала. Его щеки надулись и блестели от пота. Обычно смеющиеся глаза сузились в щелочки и совершенно исчезли в складках жирного лица. Еще красной от недавнего ожога рукой он поднял пистолет и направил его прямо на Нив. Вокруг его ног на ковре растекалась лужа крови, несколько капель попало на блестящий пиджак. «Ну, конечно, это моя затея, — сказал он. — Пошел слух, что Стюбер заплатил, чтобы тебя убрали. И никто не догадывался, что именно я пустил этот слух, и тот, кто заказал убийство — это тоже я. И я расскажу Майлсу, что пытался прийти тебе на помощь, но было поздно. Не переживай, Нив. Я утешу Майлса, у меня это хорошо получается».

Нив остолбенела; охваченная ужасом, она не в силах была пошевелиться. «Рифы Тихого океана» придумала моя мать, — сказала она. — Ты украл у нее идею, да? А Этель каким-то образом раскопала это. Так это ты убил ее! Это ты ее переодел, а не Стюбер! Уж кому, как не тебе знать, какая именно блузка входит в костюм!"

Сал удовлетворенно зафыркал, что должно было изображать смех, и тело его заколыхалось. «Нив, — сказал он, — Ты намного сообразительнее своего отца. Именно поэтому тебя и надо убрать. Ты почувствовала, что что-то неладно, когда Этель не появилась в твоем магазине. Ты обратила внимание, что ее зимние пальто остались дома. Я знал, что так будет. Когда я увидел наброски „Рифов“ в книге рецептов, я подумал, что должен уничтожить их любой ценой. Даже если для этого придется обжечь руку. Рано или поздно ты докопалась бы. Майлс — никогда, даже если бы эти рисунки были размером с плакат. Этель разнюхала, что та моя история с вдохновением в чикагском Аквариуме — вранье. Я ей сказал, что мне надо кое-что объяснить ей и пришел. Она была не дура, наша Этель. Она сказала, что знает, что я вру и знает, почему я вру. То есть, что это не мой дизайн. И она собиралась доказать это».

«Этель видела книгу рецептов, — Нив произнесла это помертвевшими губами. — Она скопировала один из набросков к себе в блокнот».

Сал усмехнулся. «Ах, так вот, откуда ей стало известно. Ну, она умерла раньше, чем успела мне все рассказать. Если у нас с тобой будет время, я покажу тебе папку, которую мне дала твоя мать. Там полностью собрана коллекция».

Это не дядюшка Сал. Это не друг детства ее папы. Это какой-то незнакомец, который ненавидит ее, ненавидит Майлса. "Твой отец и Дэв с самого детства относились ко мне, как к дурачку. Смеялись надо мной. Твоя мама. Высший класс. Красавица. От природы безукоризненный вкус. И все это достается такому болвану, как твой отец, для которого что домашнее платье, что королевский наряд — все одно. Рената всегда поглядывала на меня свысока. Ну, что ж поделаешь, нет у меня таланта. Она знала это. Но когда ей понадобился совет, что делать с ее идеями, как ты думаешь, к кому она побежала?

Нив, ты так и не догадалась о самом интересном. Ты будешь единственным человеком, который все знает. Правда, ты не сможешь ни с кем этим поделиться. Нив, черт побери, как ты туго соображаешь. Я не просто украл у твоей матери «Вид на Рифы». Я ей глотку за них перерезал".

* * *


«Это Сал! — Майлс говорил тихо. — Он отломал ручку от кофейника. Он пытался уничтожить наброски. А Нив! Она может быть сейчас у него!»

«Где?» — Китти схватила Майлса за руку.

«В своем офисе. 36-улица».

«Моя машина внизу. В ней есть телефон».

Кивнув, Майлс бросился к двери и выбежал в коридор. Минута, пока они ждали лифта, тянулась бесконечно. Они еще два раза останавливались по дороге, впуская пассажиров, пока добрались до холла. Держа Китти за руку, он бегом пересек холл и кинулся через дорогу, не глядя на несущиеся автомобили.

"Я поведу, " — бросил Майлс. Взвизгнув шинами, машина сделала резкий разворот и помчалась по Вест-Енд Авеню. Майлсу надо было привлечь внимание дорожной полиции, заставить патрульную машину следовать за ним.

Как всегда в критические моменты, он чувствовал, что леденеет. Его мозг превратился в независимую от него думающую машину, самостоятельно отдающую приказы телу. Он велел Китти набрать номер. Та молча подчинилась и передала ему трубку.

«Офис комиссара полиции».

«Майлс Керни. Соедините с комиссаром».

Майлс отчаянно лавировал в огромном потоке машин. Несясь на красный свет, он оставлял позади себя крики возмущенных водителей. Вот они уже на Коламбус-Серкл.

Наконец голос Херба в трубке: «Майлс, а я как раз пытался тебе дозвониться. Стюбер заказывал убить Нив. Мы возьмем ее под присмотр. И еще, Майлс, мне показалось, что между убийством Этель Ламбстон и убийством Ренаты есть связь. Этот характерный удар. На шее Ламбстон такая же V-образная рана, какая была и на шее Ренаты».

Рената с перерезанным горлом, так спокойно лежащая на земле в парке. Никаких признаков борьбы. Рената, на нее никто не нападал, она просто встретила человека, которому доверяла — друга детства своего мужа. «О, Господи, боже мой, — застонал про себя Майлс. — Господи!»

«Херб, Нив сейчас у Энтони делла Сальва, в его офисе. 250 Вест — 36. Двенадцатый этаж. Херб, немедленно пошли туда наших ребят. Убийца — Сал».

Правая сторона 7 Авеню между 56 — и 44-ой улицами была перекрыта из-за дорожных работ. Рабочие находились слева. Майлс, не раздумывая, ринулся между заграждениями и пронесся по не высохшему еще бетону. Они выскочили на 38-ую улицу. 37-ая ...

Нив... Нив... Нив... «Господи, дай мне успеть, — молил Майлс. — Сохрани моего ребенка».

* * *


Джек положил трубку, еще до конца не осознав только что услышанное. Его друг, директор Аквариума в Чикаго, укрепил подозрение Джека. Новый музей был открыт восемнадцать лет назад, но те потрясающие залы на верхнем этаже, экскурсия по которым создавала фантастическое впечатление прогулки по дну океана, были открыты для публики лишь два года спустя. Причиной такой задержки были проблемы с резервуарами для воды на этаже, где размещалась выставка «Тихоокеанские Рифы», но об этом знали немногие. Директор не хотел огласки. Джек же был в курсе, потому что как раз тогда он уехал на северо-запад и регулярно ходил в музей.

Энтони делла Сальва лгал насчет вдохновения, которое он испытал, случайно посетив выставку семнадцать лет назад. Этого просто не могло быть. Тогда зачем же он лгал?

Джек посмотрел на многочисленные записи Этель о Сале; на газетные вырезки с его интервью; на жирный вопросительный знак над его лирическим откровением по поводу своего вдохновения в Аквариуме в Чикаго; на копию рисунка из книги рецептов. Этель начала догадываться об этом несоответствии и пошла дальше. Теперь ее нет.

Джек подумал об интуиции Нив, когда она сразу указала на странность в одежде Этель. Он вспомнил еще слова Майлса: «Каждый убийца оставляет свою визитную карточку».

Гордон Стюбер не единственный модельер, который мог ошибочно одеть свою жертву в то, что на первый взгляд не вызывает подозрений.

Такую же точно ошибку мог совершить и Энтони делла Сальва.

В офисе Джека была тишина. Та тишина, которая наступает в помещении после того, как ушли посетители, секретари и замолчали телефоны.

Джек схватил телефонную книгу. У Энтони делла Сальва было шесть офисов. Охваченный паникой, Джек набрал первый. Никакого ответа. По второму и третьему номеру ему ответил автоответчик: «Рабочие часы с восьми тридцати до пяти. Оставьте, пожалуйста, сообщение».

Он попытался дозвониться к Керни в Шваб-Хаус, но после шестого сигнала дал отбой. Как последнюю надежду, он набрал номер магазина. "Ответьте кто-нибудь, " — умолял он про себя.

«Нив Плейс».

«Мне очень срочно нужно связаться с Нив Керни. Я ее друг, Джек Кэмпбелл».

Голос Юджинии стал обворожительным. «Вы тот издатель...»

Джек перебил ее: «Она должна была встретиться с делла Сальва. Где?»

«В его головном офисе. 250, запад 36-ой улицы. Что-нибудь случилось?»

Джек бросил трубку, не теряя времени на ответ.

Его офис был на углу Парк и 41-ой улицы. Он бегом преодолел лабиринт коридоров, вскочил в кстати подошедший лифт и, увидев на улице проезжающее мимо такси, махнул ему. Сунув водителю двадцатку, он скороговоркой назвал адрес. Было шесть часов восемнадцать минут.

* * *


«Неужели также точно было и с мамой? — думала Нив. — Заметила ли она в тот день, как изменилось его лицо? Было ли у нее какое-нибудь предчувствие?»

Нив понимала, что умрет. У нее всю неделю было такое ощущение, будто дни ее сочтены. Но сейчас, не имея никакой надежды, ей вдруг стало крайне важно получить ответы на то, что ее мучило.

Сал подошел ближе. Расстояние между ними стало не более четырех футов. Позади него, у двери валялось тело Денни, рассыльного, который так старался ей угодить, снимая крышечки с горячих стаканчиков с кофе. Краем глаза Нив могла видеть сочащуюся из раны на голове кровь; большой конверт, который был у него в руках тоже был в крови. Гребешок панка, который оказался париком, заботливо укрыл половину его лица.

Казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как Денни шагнул в эту комнату. Как давно это было? С минуту? Меньше. Здание кажется совсем пустым. Но, может, кто-то слышал выстрел, может, кто-то придет...Охранник должен быть внизу. У Сала не было времени убрать его. И Сал догадался, что Нив подумала об этом.

Откуда-то издалека послышался шум движущегося лифта. Может, кто-то придет. Как протянуть время, пока Сал не нажал на курок?

«Дядя Сал, — тихо сказала она. — Можете мне объяснить одну вещь? Зачем надо было убивать мою маму? Почему бы вам было не работать вместе? Все дизайнеры пользуются идеями своих помощников».

"Я не мог бы работать с гением, Нив, " — голос Сала был лишен каких-либо эмоций.

В холле зашелестела дверь лифта. Там кто-то был. Стараясь заглушить звук шагов, Нив закричала: "Ты убил мою мать из-за своей ненасытности. А потом ты утешал нас и плакал вместе с нами. Ты же у ее гроба говорил Майлсу: «Постарайся думать, что твоя красавица просто уснула».

«Заткнись!» — Сал вытянул вперед руку.

Дуло пистолета было направлено прямо в лицо Нив. Она отвернула голову и в это мгновение увидела Майлса, стоящего в дверном проеме.

«Майлс, беги, он убъет тебя», — вскрикнула она.

Сал оглянулся.

Майлс не пошевелился. Спокойным и твердым голосом он приказал: «Дай мне оружие, Сал. Все кончено».

Теперь Сал взял на прицел их обоих. Его глаза стали дикими от ненависти и страха. Он пятился назад по мере того, как Майлс наступал на него. «Не подходи! — кричал он. — Я выстрелю!».

«Не выстрелишь, Сал», — сказал Майлс, его голос был убийственно спокойным, без тени страха и сомнений. «Ты убил мою жену. Ты убил Этель Ламбстон. Еще мгновение — и ты убил бы мою дочь. С минуту на минуту здесь будет Херб со своими людьми. На этот раз тебе не отвертеться. Так что, лучше дай мне пистолет».

Каждое сказанное им слово было продумано и звучало с убеждающей силой и презрением одновременно. После минутной паузы он добавил: «А еще лучше сделай себе и нам любезность. Засунь дуло в свой брехливый рот и вытряхни свои мозги».

* * *


Майлс велел Китти не выходить из машины. Она ждала и нервничала. «Боже, пожалуйста, помоги им». С конца квартала послышался пронзительный звук сигнала автомобиля. Прямо перед ее машиной внезапно остановилось такси и из него выскочил Джек Кэмпбелл.

«Джек!» — Китти открыла дверцу и побежала за ним в холл. Охранник говорил по телефону.

"Делла Сальва, " — набросился на него Джек.

"Обождите минуточку, " — поднял руку охранник.

"Двенадцатый этаж, " — вспомнила Китти.

Единственный работающий лифт стоял, как показал индикатор, на двенадцатом этаже. Джек схватил охранника за грудки: «Открой другой лифт».

«Эй, что вы себе позволяете...»

Было видно, как на улице подъехала и со всей скорости затормозила у входа полицейская машина. У охранника стали круглые глаза. Он бросил Джеку ключи: «Открывай».

Джек и Китти уже поднимались, когда полиция ворвалась в холл. «Мне кажется, делла Сальва — ...» — начал Джек, но Китти его перебила: «Я знаю».

Лифт остановился и, выходя, Джек бросил Китти: «Останьтесь здесь».

Он подошел как раз в то время, когда Майлс спокойно и веско уговаривал Сала отдать оружие.

Джек остановился в дверном проеме. В комнате был полумрак, и вся явившаяся Джеку сцена напоминала картину в стиле сюрреализма. Мертвое тело на полу. Нив и ее отец под прицелом. Внимание Джека привлек металлический блеск на столе секретаря. Пистолет. Сможет ли он подобраться к нему?

Пока он соображал, Энтони делла Сальва вдруг опустил руку. «Возьми пистолет, Майлс». Он сменил тон на умоляющий: «Майлс, я не хотел делать этого. Я не собирался это делать». Сал упал на колени и обвил руки вокруг ног комиссара. «Майлс, ты мой лучший друг. Скажи им, что я не хотел».

* * *


Последний раз в этот день комиссар полиции Херберт Шварц, только что вернувшийся из офиса Энтони делла Сальва, собрал в своем кабинете детективов О Брайена и Гомеса. К офису Сала Херб подъехал сразу же вслед за первой полицейской машиной. После того, как взяли этого подонка делла Сальва, он сказал Майлсу: «Семнадцать лет ты изводил себя за то, что не принял всеръез слова Никки Сепетти. По-моему, уже пора избавиться от комплекса вины. Как ты считаешь, если бы сейчас Рената вернулась к тебе со своими моделями в стиле „Тихоокеанских рифов“, ты бы признал, что это гениально? Ты, может, классный коп, но дальтоник. Я помню, как Рената рассказывала, что ей самой приходится подбирать тебе галстуки».

«С ним все будет в порядке, — размышлял Херб. — Как жаль, что формула „око за око, зуб за зуб“ в наши дни уже не работает. До конца своей жизни делла Сальва будет влачить свое жалкое существование на деньги налогоплательщиков...»

О'Брайен и Гомес ждали. Комиссар Шварц выглядел очень усталым. Но день тем не менее был удачным. Делла Сальва признался в убийстве Этель Ламбстон. Белый Дом и мэр могут выкладывать денежки.

У О'Брайена были новости. «Около часа назад здесь была секретарша Стюбера. Сама пришла. Рассказывала, что десять дней назад Ламбстон навестила Стюбера. Определенно она задалась целью доконать его, видимо, докопалась до его делишек с наркотиками. Но в общем, это уже не так важно, раз он не убивал Этель».

Шварц кивнул.

Тут заговорил Гомес. «Сэр, теперь, когда мы знаем, что Симус Ламбстон невиновен в убийстве своей бывшей супруги, надо ли нам возбуждать против него дело по обвинению в насилии и дело по уничтожению улики против его жены?»

«Вы нашли орудие убийства?»

«Да. В индийском магазине, как она и говорила».

«Ну, так оставьте этих мерзавцев в покое. — Херб поднялся. — Сегодня был трудный день. Спокойной ночи, джентельмены».

* * *


Дэвин Стэнтон и кардинал собрались на Мэдисон Авеню выпить по стаканчику коктейля перед обедом, посмотреть вечерние новости. Друзья с давних лет, они обсуждали назначение Дэвина кардиналом. «Мне будет тебя не хватать, — сказал кардинал. — Ты уверен, что хочешь работать там? Летом Балтимор превращается в баню».

Выпуск новостей почти закончился, как диктор вдруг начал зачитывать экстренное сообщение: известный модельер Энтони делла Сальва обвиняется в убийстве Этель Ламбстон, Ренаты Керни и Денни Адлер, а также в покушении на убийство дочери комиссара полиции в отставке Нив Керни.

Кардинал повернулся к Дэвину: «Это же твои друзья!»

Девин подскочил на месте. «Вы извините меня, Ваше преосвященство...»

* * *


В шесть часов вечера Рут и Симус Ламбстон слушали новости по программе ЭнБиСи в уверенности, что услышат сейчас, как первый муж Этель Ламбстон провалил тест на детекторе лжи. Они были крайне удивлены, когда Симуса отпустили домой, но оба уже знали, что его арест всего лишь вопрос времени.

Питер Кеннеди как мог пытался его приободрить. «Подобный тест не дает стопроцентную гарантию. На суде мы будем говорить, что первый раз все прошло нормально».

Рут возили в индийский магазин. Корзину, куда она бросила ножик, переставили. Вот почему полицейские не могли найти его. Она выудила его со дна и безразлично смотрела, как полицейские укладывают нож в пластиковый пакет.

"Я почистила его, " — сообщила она.

«Обычно кровь до конца не сходит».

«Как же все это могло случиться? — думала Рут, сидя в тяжелом обитом велюром кресле, еще недавно так горячо ненавидимом, а сейчас кажущимся привычным и удобным. — Как мы могли докатиться до такого?»

Когда она уже собиралась выключить телевизор, вдруг сделали сообщение об аресте Энтони делла Сальва. Они с Симусом уставились друг на друга, не в силах осмыслить услышанное, но через мгновение внезапно и одновременно бросились друг к другу.

* * *


Дуглас Браун услыхал эту новость по каналу СиБиСи. Он опустился на кровать Этель, нет — на свою кровать — и обхватил голову руками. Все кончено, все позади. То, что он таскал деньги у Этель, они доказать не смогут. Он ее наследник. Он богат.

Ему пришло в голову отметить это событие. Он вытащил из кошелька записку с телефоном милашки — секретарши с работы, уже набрал было номер, но вдруг остановился. Он подумал о той девчонке, актрисе, что приходила сюда убирать. А она очень даже ничего. Только имя какое-то идиотское — Це-Це. Он полистал телефонный блокнот Этель.

Це-Це взяла трубку после трех гудков. «Алло?»

"Наверное, она делит комнату с француженкой, " — решил Дуг, а вслух произнес: «Будьте любезны, позовите Це-Це. Это Дуг Браун».

Це-Це, которую утвердили на роль французской проститутки, тут же забыла о своем акценте. "Не смей сюда звонить, хам, " — сказала она и швырнула трубку.

* * *


Дэвин Стэнтон, недавно назначенный на должность архиепископа в епархию в Балтимор, стоял в дверях гостиной и смотрел на силуэты Нив и Джека на фоне окна. За ними было видно, как появился на небе полумесяц, прорвавшийся наконец сквозь плотное кольцо туч. С нарастающим гневом Дэвин думал о жестокости, алчности и лицемерии Сала Эспозито. Отбросив подобающее его сану христианское милосердие, он прошептал про себя: «Надо же быть таким отъявленным негодяем». Но глядя на Нив в объятиях Джека его мысли сменили направление: «Рената, ты видишь, как я надеюсь и молюсь за них».

* * *


А в столовой Майлс доставал бутылку вина. Китти сидела в уголке на диване, ее волосы мягко переливались под неярким светом настольной лампы Викторианской эпохи. У Майлса совершенно неожиданно для него самого вырвалось: «У ваших волос очень красивый оттенок. Мне кажется, моя мама назвала бы вас рыжеватой блондинкой. Правильно?»

Китти улыбнулась. «Так было когда-то. Сейчас природе очень помогают». "В вашем случае природа не нуждается в помощи, " — у Майлса вдруг развязался язык. Как благодарить женщину, которая помогла спасти жизнь его дочери? Если бы Китти не обратила внимание на наброски «Рифов», он бы не успел к Нив. Майлс вспомнил, как Нив, Китти и Джек вместе обняли его, когда полицейские увели Сала. Майлс только всхлипывал: «Я не слушал Ренату. Я никогда ее не слушал. Поэтому она пошла к нему и погибла».

«Она пошла к нему, чтобы выслушать мнение профессионала, — убежденно сказала Китти. — И, честно говоря, вы не могли предложить ей свою помощь».

Как рассказать женщине, что благодаря именно ее присутствию ярость и чувство вины, вынашиваемые все эти годы, отступили, и вместо опустошенности он сейчас ощущает себя сильным и жадным до жизни, полной жизни? Нет таких слов.

Майлс сообразил, что все еще держит бутылку вина. Он поискал глазами бокал Китти.

«Я не знаю, где мой бокал, — сказала она. — По-моему, я его куда-то поставила».

И Майлс нашел возможность объяснить Китти все. Без колебаний он наполнил до краев свой бокал и протянул его: «Возьмите мой».

* * *


Нив и Джек стояли у окна и смотрели на Гудзон, на парк, на линию жилых домов и ресторанов, что смутно вырисовывались на набережной в Нью-Джерси.

«Почему ты поехал в офис к Салу?» — тихо спросила Нив.

«Записи Этель о Сале были снабжены примечаниями с отзывами о коллекции „Рифы Тихого океана“. Там была целая куча вырезок из журналов с изображением этих моделей, а в конце был помещен рисунок. Он показался мне знакомым, и я вспомнил, что видел такой же в книге рецептов твоей матери».

«И ты понял?»

«Я вспомнил, что ты рассказывала мне о том, как Сал создавал свою коллекцию после смерти твоей матери. Записки Этель показали, что Сал врал насчет своего вдохновения в Аквариуме в Чикаго. Этого просто не могло быть. Когда я это понял, все стало на свои места. Ну, а потом, зная, что ты у него, я чуть не сошел с ума».

Много лет назад десятилетняя Рената, спеша домой под перестрелкой двух враждующих армий, что-то «почувствовала» — и зашла в церковь. И спасла раненого американского солдата.

Рука Джека, не робкая, а уверенная и сильная, обняла Нив за талию.

«Нив?»

Все эти годы она не раз говорила Майлсу, что сразу узнает, когда это случится по-настоящему.

Джек притянул ее ближе, и она поняла, что это время пришло.